автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Русская повесть в историко-литературном процессе XVIII - первой трети XIX века: становление, художественная система, поэтика

Полный текст автореферата диссертации по теме "Русская повесть в историко-литературном процессе XVIII - первой трети XIX века: становление, художественная система, поэтика"

На правах рукописи УДК 82-31(=161 1)

СУРКОВ ЕВГЕНИИ АНАТОЛЬЕВИЧ

РУССКАЯ ПОВЕСТЬ В ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОЦЕССЕ XVIII - ПЕРВОЖТРЕТИ XIX ВЕКА: СТАНОВЛЕНИЕ, ХУДОЖЕСТВЕННАЯ СИСТЕМА, ПОЭТИКА

Специальность 10 01 01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

ооз1В1зтб ;

!

Санкт-Петербург 2007

003161376

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Российский государственный педагогический университет им А И Герцена» на кафедре русской литературы

Научный консультант доктор филологических наук, профессор

Гончаров Сергей Александрович

Официальные оппоненты доктор филологических наук, профессор

Силантьев Игорь Витальевич,

доктор филологических наук, профессор Ильичев Алексей Викторович,

доктор педагогических наук, профессор Ионин Герман Николаевич

Ведущая организация Санкт-Петербургский государственный

университет культуры и искусств

Защита состоится« // » октября 2007 года в -/б часов на заседании диссертационного совета Д 212 199 07 по присуждению ученой степени доктора филологических наук при Российском государственном педагогическом университете имени А И Герцена по адресу 199053, Санкт-Петербург, В О, 1-ялиния,д 52,аудитория47

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке РГПУ имени А. И Герцена

Автореферат разослан « » сентября 2007 г

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент ' * д // Кякшто

1А/^

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы Современное литературоведение проявляет все больший интерес к вопросам трансформации художественных систем, развита жанров и типов текста Но, несмотря на появление значительных исследований, именно в этой области филологического знания существует целый ряд проблем, которые становятся особенно очевидными в ситуации существенных изменений в сфере гуманитарных наук Отразились они и в филологическом научном мышлении сегодня коренным образом меняется отношение к принципам историко-литературного изучения, к его материалу и к области «поисковых» систем научной деятельности Формируются и новые научно-исследовательские стратегии исторических разысканий они направлены прежде всего на концептуализацию литературного процесса, на изучение культурной эпохи или историко-литературного контекста, которые не только определяют специфику творчества писателя, но и его роль в непрерывной эволюции художественных систем

Такие методологические устремления как нельзя более актуальны сегодня, поскольку они позволяют разрешить многие спорные вопросы русской литературной истории, объяснить ее проблемные «зоны» К ним, несомненно, принадлежит и самый, казалось бы, изученный временной отрезок - эпоха писателей-классиков первой половины XIX в с ее вершинными эстетическими созданиями Однако процесс становления и пути глубинных художественных трансформаций, приведших к появлению этого культурного феномена, пока не ясны нам в полной мере Прежде всего, потому, что не описаны они как история дискурсивных преобразований и коммуникативных механизмов порождения текста в рамках определенной культурной парадигмы и в связи со спецификой русской дискурсии предшествующего XVIII в И хотя представления о роли культурной парадигмы и коммуникативных стратегий культуры в текстопорождении представлены сегодня стройной теоретической концепцией, они пока не нашли своего применения и адекватного языка описания в аналитических подходах к конкретным артефактам или их истории Между тем этот комплекс теоретических представлений, учитывающий и опыт смежных гуманитарных дисциплин, оказывается сегодня необходимой и востребованной составляющей литературоведческого исследования Он позволяет специфицировать и конкретизировать такие сложные понятия, как «литературный процесс» или «культурная эпоха», определить те основания; и механизмы, которые регулируют появление литературного текста и его соотношение с другими текстами, а также - направленность художественных изменений и трансформаций в литературе

Такое описание и определение по отношению к литературной событийности XVIII - первой трети XIX в осложнено проблемой отсутствия концептуального обоснования феномена преемственности и непрерывности художественного развития в русской культуре этого времени Обращение к ис-

з

следованию происхождения, эволюции и бытования повести, наиболее репрезентативного для эпохи типа текста, в рамках русского историко-литературного процесса не только представляется сегодня одной из самых интересных научных тем, но и помогает решить эту крупную филологическую проблему Такое решение позволит определить специфику литературной динамики, внутренних механизмов, регулирующих процесс текстопоро-ждения, соотношения индивидуальных творческих стратегий с общим дискурсивным пространством культуры и литературным контекстом, а также выявить сложный характер межтекстовых взаимодействий и художественных эволюций в русских повествовательных текстах эпохи Насущная необходимость такого исследования очевидна и для современной филологии, и для научного гуманитарного знания в целом Диссертационное исследование при этом связано не только с рассмотрением частных вопросов, касающихся истории русской повести, но и с решением проблем общего характера Представление о специфике литературного контекста и его базисных структурах, лежащих в основании русской литературной истории, оказывается значимым и необходимым для изучения и других последующих эпох В этом и состоит актуальность предпринятого диссертационного исследования

Степень разработанности проблемы Серьезный вклад в изучение истории русской повести внесли масштабные разыскания В Сиповского, позднее - коллективная монография «Русская повесть XIX века История и проблематика жанра» (1973), работы Б Эйхенбаума, Т Раболи, А Чичерина, Я Лурье, В Сахарова и других ученых Но пока история повести представлена в целом как последовательность текстов, не проявляющая ни их связей, ни процессов трансформации Большой научный опыт накоплен в исследованиях, посвященных отдельным периодам развития русской прозы и отдельным авторам Ряд работ дает представление о повествовательных текстах XVIII века («Русская повесть первой трети XVIII века» Г Моисеевой», «Из истории русской повести Историко-литературное значение повестей Н М Карамзина» Ф Кануновой, «Пути развития русской сентиментальной прозы» С Павлович, «Русская повесть первой половины XVIII века» О Калашниковой, «Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания)» Н Кочетковой, «"Бедная Лиза" Карамзина Опыт прочтения» В Топорова, а также работы Ю Лотмана, М Билинкиса, Т Автухо-вич, М Иванова и др )

Еще более активное внимание литературоведение проявляет к прозе русских классиков, прежде всего - А Пушкина и Н Гоголя Исследованию поэтики и жанровой специфики их текстов посвящены исследования М Гершензона, Б Эйхенбаума, А Лежнева, Б Томашевского, Г Гуковского, В Переверзева, В Гиппиуса, А Гукасовой, Н Берковского, Г Макогоненко, Ю Лотмана, Ю Манна, Л Сидякова, В Турбина, С Бочарова, В Марковича, Н Петруниной, Е Хаева, П Дебрецени, Б Гаспарова, М Вайскопфа, С Гончарова и др Активно изучалось и творчество других прозаиков эпохи,

4

писателен «второго» ряда и массовой литературы (работы Ф Кануновой, Н Фридмана, Ю Манна, В Вадуро, Е Пульхритудовой, В Марковича, В Коровина, М Вайскопфа, А Осповата, В Кошелева, М Турьян, А Рейт-блата и др ) Проза классиков рассматривалась и сквозь призму историко-литературного контекста (работы В Кривоноса, Ю Шатина, М Вайскопфа, С Гончарова, Ю Стенника, В Шмида, Г Мосалевой, Э Афанасьева, Л Сапченко и др )

Продуктивный опыт анализа повести дают работы, посвященные более поздним периодам развития жанра («Тургенев и русский реалистический роман XIX века» В Марковича, «Система жанров Достоевского Типология и поэтика» В Захарова, «Русская реалистическая повесть герменевтика и типология жанра» В Головко, «Русская повесть Серебряного века (Проблемы поэтики, сюжета и жанра)» Н Тамарченко и др ) Интенсивно занимаются сегодня исследователи и проблемой самого историко-литературного контекста Но она чаще всего рассматривается либо в связи с отдельным автором, либо в связи с отдельной линией текстов (работы Н Акимовой, Л Рублевой, Е Дзюбы, В Киселева и др ) Значимыми для исследования русской повести являются и те теоретические положения, которые были сформулированы в современной нарратологии и жанрологии (работы В Шмида, В Тюпы, И Смирнова, Н Тамарченко, В Головко и др ), в теории мотивного и дис-курсного анализа повествовательного текста (работы В Ветловскои, И Силантьева, В Тюпы, Ю Шатина и др )

В целом круг работ, посвященных изучению прозы и повествовательных форм, широк и разнообразен, что можно по праву считать серьезным научным достижением современной филологии Но научно-исследовательская традиция, связанная с рассматриваемой темой, по сути, имеет «фрагментарный» характер в Основном работы посвящены либо отдельным временным «отрезкам» истории, либо отдельным авторам, либо рассматривают развитие отдельной темы или группы текстов Зачастую конкретные эстетические явления или творчество отдельного автора оказываются изученными тщательно, глубоко и подробно, но вне связи с «большим временем» (М Бахтин) русской литературной истории Это положение непосредственно касается и историко-литературной эпохи XVIII - первой трети XIX в - важнейшей и основополагающей для становления русской литературы в целом, регулирующей ее развитие и определяющей ее будущее Мы можем говорить о том, что целостное представление о характере и специфике этой культурной эпохи пока в филологической науке еще не сложилось

Объектом исследования в диссертационной работе является историко-литературный процесс в русской культуре XVIII - первой трети XIX в

Предмет исследования - русская повесть XVIII - первой трети XIX в Цель диссертационного исследования - выявить специфику структуры/организации и функциональные особенности русского историко-литературного процесса XVIII - первой трети XIX в и определить основные

5

факторы, которые влияли на развитие и эволюцию повествования и повествовательных текстов этого времени

Этим определяются и основные задачи исследования

1 подтвердить необходимость значительного расширения перспек-1ивы историко-литературного видения в изучении специфики русской литературы XVIII - первой трети XIX в ,

2 разработать терминологический и понятийный аппарат для исследования сложных межгекстовых взаимосвязей литературных произведений

XVIII - первой трети XIX в, определяющих принципы художественных трансформаций русского нарратива,

3 создать принципы методики анализа текста в его связях с дискурсивным и текстовым пространством русской культуры XVIII - первой трети

XIX в,

4 на примере истории освоения и усвоения идиллического модуса художественности рассмотреть процесс его перевода на языки русской мен-тальности и культуры, а также его роль в развитии русской повести,

5 выявить литературно-генетические связи повестей XIX в, использующих идиллическую модель в составе новой художественной целостности, с предшествующей русской традицией и современными контекстами,

6 выявить стратегии организации структуры и семантики повествовательного текста и характер эстетической рефлексии в творчестве писателей-сентименталистов, в русской беллетристике, в произведениях массовой, тривиальной литературы и принципы их художественного синтеза в зрелой русской прозе,

7 рассмотреть специфику процесса текстообразования в русском повествовании и показать сложность устанавливаемых в нем текстовых параметров и референциальных отношений,

8 исследовать на примере повести А Пушкина «Станционный смотритель» и ее ближайшего контекстуального текстового окружения процесс усложнения образно-речевой организации повествовательного текста в его связи с особенностями русской речевой ситуации и характером речевых практик эпохи XVIII - первой трети XIX в ,

9 определить, опираясь на итоговые выводы и обобщения диссертационного исследования, базовые культурные стратегии, определяющие специфику историко-литературного процесса XVIII - первой трети XIX в и основные особенности русских повествовательных текстов

Основным материалом изучения являются повествовательные тексты писателей XVIII в (повести Н Карамзина, В Измайлова, М Сушкова, П Львова, Г Каменева, Н Мамышева, М Муравьева и др ), наиболее показательные для литературы XVIII - первой трети XIX в жанры и формы лирика (М Ломоносов, В Тредиаковский, Г Державин, В Капнист Н Остолопов и др ), сатирические журналы Н Новикова, жанр «путешествия» (тексты

б

А Радищева, П Шаликова, Ф Глинки и др ), комедия и водевиль (пьесы М Попова, П Плавилыцикова, Н Львова, А Шаховского, А Грибоедова и др ), массовая беллетристика, тривиальная литература и отдельные произведения «Комидия притчи о блудном сыне» С Полоцкого, «Бедная Лиза» Н Карамзина, «Российский Вертер» М Сушкова, «Старосветские помещики» Н Гоголя, «Станционный смотритель» А Пушкина, а также повести М Загоскина, В Нарежного, В Жуковского, А Бестужева-Марлинского, Н Бестужева, А Погорельского, М Жуковой и др Использованы в диссертационном исследовании и другие типы текстов данного времени - мемуары и «записки» А Болотова, М Дмитриева, П Вяземского, И Дмитриева и др , литературные анекдоты, герои-комическая поэма (Н Осипов, В Майков), публицистика («Путешествие по русским проселочным дорогам» Д Шелехо-ва) Рассмотрение этих материалов в их системном единстве и межтекстовых связях позволяет решать поставленные проблемы в различных проявлениях, сферах и текстах, что и обеспечивает достоверность получаемых результатов Одновременно основной материал рассматривается в широком культурно-историческом контексте и в разнообразных связях с различными эстетическими и «речевыми» явлениями XVIII - XIX вв

Общей и основной теоретико-методологической базой исследования является системное единство выработанных литературоведением подходов к рассмотрению и анализу как историко-литературного процесса, так и отдельного произведения в его связях с историко-литературным контекстом Методологическая основа в изучении поставленной проблемы и литературного материала определяется сочетанием современных теоретических концепций и историко-литературного подхода с методами типологического и историко-культурного анализа При этом автор учитывал возможность обращения к сфере гуманитарного междисциплинарного знания, к использованию данных других гуманитарных наук и методик (прежде всего - нарратологии, комму-никатологии, дискурсоведения) Правомерность такого использования определена уровнем современного научного знания, стремящегося к получению научно обоснованных обобщений и концепций в исследовании феноменов культуры и словесного творчества

Основные положения диссертации, выносимые на защиту

1 Взаимодействие формирующейся русской литературы нового времени (XVIII век) с аналоговыми явлениями европейской традиции имеет сложный характер и свою специфику, определенную, во-первых, проблемами организации своего «литературного поля», во-вторых, процессом освоения и усвоения не столько готовых жанров и форм, сколько модусов художественности или художественной речи

2 Закономерный для любой литературы процесс культурного обмена в русской литературной истории представляет собой сложное явление, которое можно определить как феномен перевода на языки русской культуры и менгальности художественного опыта европейской литературы

7

3 Литература XVIII в организует дискурсивное пространство новой русской культуры и выявляет ее базовые коммуникативные стратегии в текстообразовании и смыслопорождении, формирует дискурсивный облик культуры, ее «коммуникативные фрагменты» и типы «речевых практик», свою семантическую и дискурсивную «память»

4 Инструментом распознавания глубоких связей художественного произведения с «памятью жанра», «памятью культуры», «языковой памятью» в русской литературной истории служит такой эстетический феномен как «образ дискурса»

5 Особую роль в становлении русского повествования играет сентиментальная повесть XVIII в , сформировавшая; отношение к природе эстетической реальности и принципы образно-речевой организации повествовательного текста Освоение сентиментально-идиллического модуса художественности формирует в русской традиции комплекс приемов выразительности, общую топику или «литературный словарь» будущей русской прозы

6 Историко-литературный процесс и литературный контекст являются сложными и многомерными культурными явлениями они формируются не только социальными, историческими или иными «рядами» последовательностей, но прежде всего - характером культурной парадигмы и базовыми коммуникативными стратегиями культуры, которые и определяют образ русской «языковой личности», параметры ее «языкового существования», мотивации речевого поведения и специфику литературного дискурса

7 Историко-литературным контекстом формирования и реализации повести первой трети XIX в являются самые различные явления и артефак-1 ы, представлявшие в совокупности русскую дискурсию эпохи и ее речевые практики, определившиеся в предшествующей русской традиции Межтекстовые и интертекстуальные связи текста в этом случае предстают как многосторонние, многоаспектные и разноудаленные, но при всей разности и множественности они фиксируют момент новой художественной трансформации данного коммуникативного фрагмента культуры в новом по времени высказывании

8 Внутренний динамизм русской литературной реальности определяет не только характер диахронии, он проявляет себя и на синхронном срезе Конкретный текст первой трети XIX в в той или иной форме воспроизводи! текстовое пространство в целом его законы, связи/взаимодействия, и целые ряды текстов, в чем проявляется специфика осуществления повествовательного текста в рамках и 1раницах русского литературного контекста

9 Одним из важнейших факторов истории русской повести была эволюция механизмов текстообразования от первоначального членения культурного пространства на «текстовое» и «не-текстовое» к созданию в XIX в синтезирующих текстовых моделей, которые способны генерировать смысл, опираясь на совершенно различные типы референции, коммуникативные стратегии и дискурсивный потенциал

8

10 Решая проблемы образно-речевой организации, русская повесть 1820 - 1830-х гг развивает и трансформирует те потенциалы речевой организации текста, которые были сформулированы прозаиками XVIII в , и придает новый статус художественной речи, превращая ее в своеобразный метаязык, способный моделировать эстетическую реальность в ориентации на любой тип дискурса и любой фрагмент культуры

Поставленные цели и задачи исследования, которые в своем комплексном виде никогда не применялись в качестве исследовательских стратегий по отношению к историко-литературному процессу и истории русской повести

XVIII - первой трети XIX в, определяют научную новизну диссертационного исследования Новизна исследовательских подходов в диссертационной работе состоит главным образом в том, что, во-первых, художественный потенциал русской культуры XVIII в в его зримом соотношении с литературными открытиями и новациями первой половины следующего столетия практически не рассматривался и не изучался, во-вторых, вообще не изученными оказываются именно коммуникативные стратегии этого времени, вне рамок которых невозможно адекватное понимание сущности трансформаций текстовой семантики Новизна исследования определяется не только той исследовательской перспективой, в которой рассматриваются материалы, но и характером полученных результатов в нем обоснованы теоретические, методологические и аналитические основания системы новых подходов к изучению исторического развития русской литературы XVIII — первой половины

XIX в определены новые дефиниции историко-литературных описаний и классификаций, предложены новые интерпретации различных литературных явлений, фактов и произведений этого историко-литературного периода

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что полученные результаты не только подтвердили необходимость создания новой концепции историко-литературного процесса XVIII - первой трети XIX в, но и обозначили общие принципы и содержание такой концепции, показали реальные теоретические, методологические и аналитические возможности рассмотрения всего литературного материала эпохи в его связи с непрерывным развитием русской литературы и спецификой художественных трансформаций в ней, определили необходимый категориально-понятийный аппарат для описания закономерностей литературной истории русской дискурсии Диссертационное исследование дает все основания для выделения новых проблем «перевод на языки русской ментальности и культуры», «дискурсивный потенциал литературы», «текстовое пространство культуры», «образ дискурса», «образно-речевая организация текста» в качестве объектов научной литературоведческой рефлексии

Научно-практическая значимость диссертации определяется тем, что в результате проведенного исследования филологическая наука и практика преподавания истории и теории литературы получают новое представление о фундаментальных свойствах и базовых стратегиях процесса станов-

9

пения и развития русской литературы, о характере и функциональной значимости повествовательного дискурса и принципах его художественных трансформаций, о специфике литературного сознания эпохи, о сущности творческих исканий целого ряда писателей этого времени и о специфических особенностях структуры и поэтики русской повести XVIII - первой трети XIX в, а также о методических принципах ингертекстуального и дискурсного анализа литературного текста

Рекомендации по использованию результатов диссертационного исследования Результаты и материалы исследования могут быть использованы для создания нового учебно-методического комплекса по изучению русской литературы и художественной прозы XVIII - первой половины XIX в, а также в построении курсов истории литературы, спецкурсов, в подготовке комментариев к изданию русских повествовательных текстов и сочинений Н Карамзина, А Пушкина, Н Гоголя и других авторов Методологические положении работы мотут быть востребованы в других областях гуманитарного знания (культурология и история культуры, искусствознание, теория коммуникации, лингвистика) и в сфере междисциплинарных исследований Материалы работы могут найти свое место и в системе школьного литературного образования, в изучении, например, эпохи сентиментализма, творчества Н Карамзина («Бедная Лиза») и А Пушкина («Станционный смотритель»)

Апробация работы Содержание и выводы диссертационного исследования использовались при составлении программ учебных курсов и дисциплин, при чтении лекций и спецкурсов на факультете филологии и журналистики Кемеровского государственного университета Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях Международной научной конференции «Православие и русская культура» (2003, Санкт-Петербург), «Герценовских чтениях» (2003, Санкт-Петербург), Международной научной конференции «Евроазиатский культурный диалог в коммуникативном пространстве языка и текста» (2004, Томск), Международной научной конференции «Эгаогерменевтика и антропология» (2004, Кемерово), Всероссийской научной конференции «Фундаментальные основы образования» (2005, Ярославль), Международных научных конференциях «Текст и его интерпретация» (2006, Санкт-Петербург, 2006, Новосибирск), Всероссийской научно-практической конференции «Российское образование в XXI веке проблемы и перспективы» (2006, Анжеро-Судженск), Международной научно-практической конференции «Славянская филология исследовательский и методологический аспекты» (2006, Кемерово), Международной научной конференции «Н В Гоголь и славянский мир» (2006, Томск), Международной научной конференции «Русская литература проблемы исторической поэтики» (Герценовские чтения) (2007, Санкт-Петербург)

Объем и структура диссертации Диссертационное исследование изложено на 347 страницах и состоит из введения, трех глав, содержащих 16

параграфов, заключения, разделов «Примечания» и «Библиографический список» (список использованной литературы включает 436 наименований)

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ Во «Введении» обосновывается актуальность и научная новизна темы исследования, формулируются цели и задачи работы, рассматривается ее проблемное поле Специфика проблемного поля представлена характеристикой системы историко-литературных представлений об эпохе XVIII - первой трети XIX в и о становлении русской повести этой эпохи, которые сложились к сегодняшнему дню в сфере филологического знания Противоречивость наиболее устойчивых интерпретаций, отсутствие системных научных оснований для создания обобщающей концепции процесса трансформационных преобразований, определивших развитие художественной парадигмы повествования и повествовательных текстов в русской литературе, позволяют обозначить параметры исследовательской проблематики, связанной с изучением избранной темы, сформулировать исследовательские принципы, которые могут способствовать решению поставленных задач, определить обоснованность научного подхода к материалу и язык его описания

В первой главе диссертации - «Идиллия и идиллическое в русском воплощении (роль идиллии в становлении русской повести)» - рассматривается комплекс вопросов и проблем, связанных с описанием и интерпретацией сложной историко-литературной событийности XVIII столетия Литература этой эпохи непосредственно предшествует открытиям XIX в, создавая основные механизмы смыслопорождения и текстопостроения в русской традиции При этом дискурсия времени обладает и специфическими характеристиками, которые повлияли на развитие повествования, на специфику структуры/организации «литературного поля» и определили процесс художественных эволюции в русской литературе в целом Сложность рассматриваемой проблематики состоит главным образом в том, что художественный потенциал русской культуры XVIII в в его зримом контекстуальном соотношении с литературными новациями следующего столетия практически не рассматривался и не изучался, вообще не изученными оказываются именно коммуникативные стратегии этого времени, вне рамок которых невозможно адекватное понимание сущности трансформаций художественной семантики Наиболее репрезентативным материалом для решения этих проблем является история освоения жанра идиллии и идиллического мировидения на русской почве Освоение эстетического опыта идиллии русской культурой и литературой стало одним из важнейших путей развития прозы и становления жанра повести Своеобразным итогом этого процесса стали уже в XIX в тексты русских классиков например, «петербургская повесть» А Пушкина «Медный всадник» и «Старосветские помещики» Н Гоголя Обоснованию этого положения посвящен первый параграф главы - «Идиллия и русская

11

повесть (к постановке проблемы)» Становление повести было во многом связано с изменяющимися коммуникативными стратегиями культуры XVIII в, формированием собственного русского литературного контекста История идиллического модуса речи на русской почве связана и со становлением основных сюжетно-тематических и мотивных комплексов идиллии, ак-туализованных позднее Повесть Гоголя «Старосветские помещики», например, позволяет отчетливо увидеть исторические и генетические корни русской идиллии, восходящие к предшествующим литературным исканиям Их основательное и подробное изучение позволяет преодолеть одномерность интерпретаций этого текста и понять особое эстетическое качество изображаемой «малороссийской идиллии» Для того чтобы ее поэтика и семантика были адекватно восприняты «своей» читательской аудиторией, необходим был и «свой» художественный опыт освоения идиллического

Однако это освоение в XVIII в было осложнено рядом специфических факторов Во-первых, оно в русской культуре, не знакомой с феноменом непрерывного наследования и умножения античных литературных традиций, было очень недолгим, во-вторых, потребовало не только знакомства с латинскими оригиналами или их переводами Более насущной и актуальной была проблема вхождения жанра в новую, только еще складывающуюся парадигму светской литературы и в ее коммуникативную систему, то есть переложение или перевод поэтики идиллии на «языки» русской культуры и менгаль-ности Только пройдя такой путь, идиллия и могла стать легко «читаемой» дискурсивной моделью, а позднее трансформироваться в значимый для русского читателя элемент художественной структуры другого произведения, имеющего более объемную и выходящую за рамки собственно «буколики» или «пасторали» семантику Именно в этом случае идиллия могла органично войти в художественное целое и у Гоголя, и у других прозаиков его времени

Во втором параграфе - «История становления идиллии и идиллического» - рассматриваются специфические черты истории европейской идиллии и характер процесса «культурного обмена» (перевода на языки русской культуры и ментальности), а также определяются необходимые для этого теоретико-методологические подходы к анализу конкретного литературного материала История европейской идиллии самым существенным образом отличается от русской традиции прежде всего принципиальным соотношением с античным наследием Тем не менее, и европейская литература нового времени ориентируется не на канонические образцы и нормы, а на сложившийся в течение долгого времени комплекс поэтических мотивов и структур, восходящих к античным образцам, но и отличных от них, что было обусловлено и теми процессами трансформаций, которые они пережили в европейской литературе со времени средневековья Поэтому исследование идиллии правомерно связывать не столько с проблемой следования давним жанровым образцам, сколько с реализацией комплекса тем, мотивов и сюжетов, которые

постепенно сложились в литературе для обозначения и реализаций идиллического мироощущения

И для русской идиллии такой подход актуален, поскольку она не могла произвольно и прямо присвоить европейские жанровые формы, но идиллическое мироощущение в русской литературе «стало важной неотъемлемой частью многих индивидуальных художественных систем и целых школ»1, способствовало преобразованию традиции «в новое художественное качество»2 Тем более что «готовых форм» или образцов в русской литературе начала XVIII в не было или они еще не были освоены в достаточной мере Между тем с идеей жанрового уподобления русского и европейского литературного опыта в области идиллического мы встречаемся очень часто Не всегда оправдывает себя и пристальное внимание к категории жанра, основанное на теоретических абстракциях самого XVIII в исследователи выделяют особые жанры и поджанры идиллии, что приводит к впечатлению их нереализован-ности, неразвитости в русской литературе При этом без должного решения остается целый ряд закономерно возникающих вопросов, связанных с определением функциональной роли и значимости таких явлений на русской почве Ответы на них нужно искать не в сфере соответствия или несоответствия жанровой форме и ее чистоте, айв иных областях культурной и литературной русской истории, а именно в тех, которых помогут увидеть любые явления литературы XVIII в как собственно присущие русской культуре Историю русской идиллии необходимо рассматривать как сложный процесс освоения и усвоения идиллического модуса художественности на русской почве, как процесс, захватывающий разные дискурсивные практики, формы и 1ипы текстов

Материал третьего параграфа - «Усвоение опыта идиллии в русской литературе XVIII - начала XIX века» - показывает основополагающие характеристики этого процесса Интерес к идиллическим построениям был во многом определен популярностью натурфилософских идей в России, актуа-яизованных философией Просвещения и спецификой ее идеологических построений, прежде всего - идеей «естественного человека» При этом связь идеально-утопических смыслов с изображением «сада» или «природы», например, не была чужда и самой русской культуре образ совершенной природы и сада-рая хорошо известен русским средневековым «вертоградам», изображение которых всегда универсально и связано с христианской антропологией и этикой Усвоение в XVIII в натурфилософских оснований идиллической топики оказалось очень продуктивным ко второй половине столетия образ идиллического пространства стал уже образцом для организации реального пространства и сентиментально-идиллического типа ролевого поведения Так возникает в России особый культурный феномен - русская усадь-

1 Боевский В С История русской поэзии 1730-1980 - Смоленск 1994 - С 13

2 Бахтин Ы М Вопросы литературы и эстетики исследования разных лег - М 1975 -С 378

13

ба и образ «дворянина-философа», нашедший свое отражение и в литературе (в творчестве М Муравьева, Г Державина, А Болотова, Н Львова, Н Карамзина и др)

Первые же пасторальные мотивы и первый «пастушок» появляются в русской литературе XVIII в в творчестве Феофана Прокоповича («Плачет пастушок в долгом ненастии», 1730) Позже образ «райского сада» развивается в одах М Ломоносова, рисующих наступление в России «златого века» И первая «малороссийская» идиллия появилась в творчестве именно этого поэта («Полидор», 1750) В «Полидоре» Ломоносову удалось «изложить» реальную событийность своей русской или «малороссийской» жизни на языке европейской буколики, то есть сделать важный шаг на пути формирования семантики и топики идиллии, которые позднее станут принадлежностью русских сюжетов и текстов Благодаря творческим усилиям другого поэта этого времени - В Тредиаковского, появилось первое подражание второму эподу Горация («Строфы похвальные поселянскому житию», 1752) Автор снимает «римский» колорит источника и вводит приметы узнаваемой, обыденной и «простой» русской жизни, что становится устойчивой традицией русской идиллической поэзии Показательны в этом плане ранние тексты М Муравьева («Сельская жизнь», «Эклога », «Роща»), относящиеся предположительно к 1770-м или началу 1780-х годов, в которых поэт, сыгравший очень значительную роль в становлении русской литературы, пытался создать свой вариант русской идиллии В дальнейшем эта традиция будет активно развиваться вплоть до державинского «Блажен, кто удалясь от дел » (1798), «Тихой жизни» (между 1814 и 1817) А Дельвига и «Похвалы сельской жизни» (1819) В Милонова В 1818 году к этой теме обращается В Капнист Его стихотворение «Обуховка» - это также «малороссийская идиллия» Но еще более важно то, что «обуховский сюжет» был известен именно как «литературный» сюжет, связанный с дружеским кругом Державина Неслучайно, Гоголь - автор своей «малороссийской» идиллии, будет хорошо помнить «Обу-ховку» Капниста («Выбранные места из переписки с друзьями»)

Таким образом, освоение идиллического связано с развитием не только самого жанра, но и с процессом его адаптации для русского читателя в целом Типичные для идиллии «простота» и «обыкновенность» соотносились с русскими реалиями и бьгтом покой, еда, нежелание героя-«поселянина» идти на войну и х д Например, «военный» тематический блок в его связи с идиллией стал очень устойчивым в русской литературе Он отразился во многих текстах, в том числе и в повестях XVIII в («Роза и Любим» П Львова, «Бедная Лиза» Н Карамзина, «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор» В Измайлова и др ) Использовал его и непосредственно повлиявший на Гоголя Г Сковорода в «Саде божественных песен» (после 1785) Такой ассоциативный ряд, акту ализовашшй в русской традиции, помогает нам понять, как возникают в повести Гоголя и становятся внутренне необходимыми простодушные шутки Афанасия Ивановича о том, что он пойдет на

14

войну, и реакция на них Пульхерии Ивановны Ведь желание героя идти на войну уже в русском литературном контексте отчетливо воспринимается как нарушение логики и пространства идиллии «Память» об этом элементе идиллического сюжета воспроизводится и много позже например, в повестях В Астафьева «Пастух и пастушка Современная пастораль» (1974) и А Адамовича «Последняя пастораль» (1987)

Процесс освоения идиллической дискурсивной модели и основного ее семантического комплекса был очень интенсивным в 1730 - 1780-е гг Наличие тех произведений, которые используют мотивику и топику идиллии вне классицистических правил жанра и формы, подтверждает тезис о том, что освоение идиллии - это ее перевод на языки русской культуры или, в терминологии Д Лихачева, «трансплантация» на русскую почву

В четвертом параграфе - «Дискурсивный потенциал идиллического в сентиментальном воплощении» - рассматривается определяющая роль сентиментальной литературы в дальнейшем освоении идиллической модели Сентиментальная идиллия имела глубокие мировоззренческие основания она в гораздо большей степени связана с философскими универсалиями и абстракциями, нежели с изображением крестьянок, которые «любить умеют» Сентиментализм воплощал в конкретных текстах универсальный смысл ведущей просветительской идеи «естественного человека» и утопической мечты об обновлении мира и искоренении заблуждений

Образ «простого человека» или «крестьянина» становится средоточием эстетических и философских устремлений русской литературы «Поселян-ская» жизнь, труд, «наивное» и «простое» отношение к жизни - все это соответствует чертам идиллического мира и идиллического человека Наиболее ярко этот момент представлен в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева и произведениях Карамзина - писателей, тяготевших к философскому восприятию мира Идиллия становится в русской традиции способом представления о структуре мира и человеческого бьггия И хотя они в художественной интерпретации кажутся слишком обыкновенными, именно идиллическое изображение сделало их в то время этически и эстетически ценными Неслучайно Карамзин напишет о поэзии «обыкновенности» («Находить в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону») Эта идея писателя отражала важный момент в развитии литературы, поскольку была направлена, по сути, на поиск новых принципов текстообразования и смыслопорождения, отличающихся от привычных установок на понимание текста как слова о «высоком, героическом и прекрасном» Именно поэтика обыденности, характерная для идиллии, и способствовала этому «перелому» эстетических пристрастий времени

Идиллическая поэтика и тематика в эпоху сентиментализма становятся ведущими Русские авторы идиллии активно переводят (роман «Поль и Вир-жиния» Ж Бернардена де Сен-Пьера), перелагают («Златой век Дафниса, или Природная любовь пастуха и пастушки, основанная на самой чистой добро-

15

детели»), создают подражания («Пастушеский век» М Хераскова, «Идиллия» А Радищева, «Палемон и Дафнис» Н Карамзина, «Обитель Добрады» и «Новоселье молодых» Г Державина) и создают свои варианты («Обитатель предместия» М Муравьева, «Роза и Любим» П Львова и др ), композитор Н Яхонтов пишет оперу-пастораль «Милет и Милета» на либретто Н Львова и стихи Державина Масштаб идиллических построений второй половины столетия зачастую объясняется исключительно массовым использованием легко тиражируемой сентиментальной топики, однако в этом явлении можно увидеть и более значимую сторону Массовая литература в многочисленных текстовых вариантах и эквивалентах обеспечивала процесс стабилизации в коммуникативном пространстве культуры необходимых элементов построения идиллического высказывания

В своей недолгой истории сентиментальная повесть накопила свой опыт художественного изображения идиллического и сделала его устойчивым для русской традиции Уже ее первые образцы - анонимная «Колин и Лиза» (1772), «Евгений и Юлия» (1789) Н Карамзина, «Роза и Любим» (1790) П Львова, изображали деревню, сельскую жизнь, подчеркивали ее естественность, единение героев с природой, их невинность Мир героев здесь связан только с обыденными реальностями жизни, но освоение этой семантики уже в ранних повестях, описывавших гостеприимство и непременное угощение в скромных домах, во многом предопределяет характер будущей «кулинарной» идиллии в повести Гоголя

Активно осваивались русской прозой и другие необходимые элементы идиллического, осознаваемые при этом как проявление своей, русской, жизни и своей, литературной, задачи Например, изображение людей «низкого состояния», их уединеннои и скромной жизни как добродетельной и естественной, то есть той сферы, которую позднее Н Гоголь в «Старосветских помещиках» назовет «низменнои буколической жизнью» Оформилось в сентиментализме и изображение «дома» как одного из важнейших показателей идиллического хронотопа («хижина» или «домик» у Муравьева, Карамзина, Капниста, Державина), что и унаследует повесть XIX в В сентиментальной литературе появляются и «идиллические» старики и старушки, образы которых кажутся немотивированными у Гоголя Это, например, старики и матери-старушки Карамзина («Бедная Лиза», «Фрол Силин»), Радищева («Путешествие »), добродетельные старцы-отцы Измайлова и Муравьева («Прекрасная Татьяна » и «Обитатель предместия») Устойчивую связь идиллического сюжета с образами стариков позднее демонстрирует поэзия Дельвига Идея, связывающая образ «старика» с прошлыми патриархальными ценностями, утраченными в настоящем, стала, таким образом, константной ко времени Гоголя, и потому его «старички прошедшего века» могли адекватно восприниматься в этой литературной парадигме

Еще более очевидна связь повести Гоголя с русскими претекстами в наиболее показательных для нее образах Филемона и Бавкиды Принято счи-

16

тать, что восходят они исключительно к европейской традиции и к творчеству Гете Однако появился этот образ и проявил свой семантический потенциал в предшествующей русской литературе Впервые имя Бавкиды и сюжет, с ним связанный, возникает в повести Муравьева «Обитатель предместия» (1790) Затем появляется стихотворение И Дмитриева «Филемон и Бавкида» (1805) Эти имена поэт мыслит уже в русском контексте, что проявляется и в тексте его воспоминаний («Взгляд на мою жизнь») А пишет он свое произведение под непосредственным влиянием Карамзина, который изобразил Филемона и Бавкиду раньше, в «Исторических воспоминаниях и замечаниях на пути к Троице »(1803) Отношения Филемона и Бавкиды Карамзин противопоставляет, как и позднее Гоголь в «Старосветских помещиках», «пламенной любви» и называет «благодетельным равнодушием», которое восхищает повествователя Те же имена и в том же идиллическом контексте появляются в «Письмах к другу» (1817) Ф Глинки «Скромная и уединенная» жизнь его героев вполне сопоставима со «скромной жизнью < > уединенных владетелей отдаленных деревень» у Гоголя Так в русской литературе XVIII - начала XIX в сформировался образ «Филемона и Бавкиды», который выражал через соотношение с мифом и традицией понимание и видение современных идиллических героев Структуру и семантику этот образа и использует Гоголь в «Старосветских помещиках», для которых именно русские контексты имен героев были чрезвычайно значимы

Освоенная и «обработанная» сентименталистами в различных текстовых ситуациях формула «сельской идиллии» стала со временем очень устойчивой, а ее образы и элементы - настолько узнаваемыми, что в более поздней повести не нуждались в детальном обосновании Достаточно было наличия сентиментального опыта и ассоциативного использования одного или нескольких его компонентов, для того чтобы «сельская идиллия» получила сюжетное разворачивание за рамками текста и повлияла на читательское восприятие создаваемого произведения Наиболее значимым элементом такого рода было пространство «деревни», упоминание и описание которой подчас предельно сближает разные произведения например, фрагменты «Российского Жилблаза» В Нарежного, «Барышни-крестьянки» А Пушкина и «Перстня» Е Баратынского Или это значимый для повести Гоголя платоновский сюжет о «двух половинках» целый ряд предшествующих русских текстов разрабатывает этот сюжет, а также одну из его составляющих - образ «инвалида» или «человека без ноги» Помимо тех, что уже указывались в научной литературе, важны в этом ряду еще и «Путешествие » А Радищева, «Рассказ солдата» Н Полевого, поэма «Инвалид Горин» П Катенина, «Отставной солдат (русская идиллия)» А Дельвига Другой элемент сюжета - потеря «половинки души», также представлен был еще в повестях XVIII в (В Измайлов, Н Карамзин) и в повести В Нарежного «Мария» Или - контраст «деревни» и «города» этот постоянный элемент сентиментально-

го текста реализован и в сюжетной событийности «Старосветских помещиков»

Но сентиментализм решает и более значимые проблемы, реализуя эстетический потенциал идиллии В сентиментальной прозе появляется такой важный элемент повествовательной структуры, как субъект речи (личный повествователь или рассказчик), внутреннее переживание которым «истории» или «случая» существенно меняет ракурс идиллического видения мира он становится художественно оправданным Существенно меняется и предмет изображения главное внимание теперь сосредоточено не на внешнем описании «сельской жизни», а на анализе внутреннего мира Я Гармоничный внутренний мир повествователя, пространство которого составляют события «переживания» и «сопереживания», вбирает в себя традиционные черты идиллической образности Такое построение давало автору возможность сделать сферу обыденной жизни предметом личностного видения, оценки и се-мантизации Развивается и элегическая рефлексия об утраченной идиллии «Сельская жизнь» Муравьева или «Опустевшая деревня» Жуковского Жуковский воссоздает элегический «мир души», не совпадающий с реальным миром «развалин» и «разрушенья», но помнящий «златые дни» В таком построении узнается повесть Гоголя, герой-повествователь которой тоже «не может позабыть» своих героев Но и у текста-перевода Жуковского были свои предшественники это «деревенская проза» Карамзина и Муравьева

Именно Карамзину принадлежит создание такой специфической черты поэтики литературного произведения, как элегическая дистантность или «перфектность», когда воспоминание о сельской идиллии и сама идиллия разведены во времени и пространстве («Бедная Лиза», «Письма сельского жителя», «Деревня», «День мой», «Лиодор», «Рыцарь нашего времени») В этом плане «Бедная Лиза» и «Старосветские помещики» имеют много общего самым важным в них является сюжет разрушения идиллии и, одновременно, сохранения ее, но во внутреннем мире героя Это было важнейшим открытием для русского историко-литературного процесса того времени возможность двупланного отношения к жанровой модели демонстрирует формирование нового отношения к такой эстетической категории как «текст» Очевидно, что постепенно литературный текст утрачивает ранее необходимое соответствие идее «нормы», теперь он самодостаточен и соотносится с индивидуальным художественным решением автора Таким образом, не жанр идиллии подчиняет своим правилам произведение писателя, а он сам использует идиллию в своем тексте, который и становится автоорганизованным Этот момент стал поворотным в переосмыслении специфики литературных речевых практик и текстовых построений в русской культуре, который позднее, в зрелой русской прозе будет реализован в жанрово-стилевом синтезе Реализация этих эстетических изменений представлена в целом ряде произведений они очевидны у Карамзина («Бедная Лиза», «Записки старого московского жителя»), затем - у Погорельского («Лафертовская маковни-

18

да»), Пушкина («Повести Белкина»), в «финляндской повести» Баратынского «Эда» и «Деве карельских лесов» Ф Глинки

Так, в «Бедной Лизе» идиллия - это «обманчивая» литературно-этикетная модель Герои повести реализуют не себя и обстоятельства, а знакомые черты «пастушеского» сюжета, реорганизуют жизнь по шаблонам литературного жанра Но сюжетное действие повести целиком принадлежит внутреннему миру повествователя, который именно так видит и воспринимает произошедшее, рассказанное ему героем, а потому в его сознании реальным обстоятельствам противостоит навязанная шаблоном иная интерпретация событий - литературная Таким образом, у Карамзина истинная история истинных героев оказывается невыразимой ни на одном общепризнанном литературном языке, ни одна узаконенная литературная модель не отражает сути истории Логика же истории предстает перед читателем в новом дискурсивном облике рассказ героя пересказывает читателю повествователь, имеющий уже свой взгляд и свое видение героев Именно так их история и обретает черты законченного и завершенного текста

В такого рода построениях, на наш взгляд, выявляется тенденция к осмыслению новых принципов организации повествовательных текстов и специфики соотношения устойчивой литературной модели с ее конкретной индивидуальной реализацией Идиллический модус речи со временем был освоен, стал уже привычным для русской дискурсии, поэтому идиллия могла стать уже не только изображением определенного миропорядка в тексте, но и сама стать художественным образом в авторской модели

В пятом параграфе — «Идиллия как образ и изображение» - представлена интерпретация повести Гоголя «Старосветские помещики» в ее связях со структурными и семантическими потенциалами повествования, сформированными предшествующей традицией Рассмотрение идиллического в повести как принадлежащего внутреннему миру повествователя помогает решить воцрос об эстетической функции и значимости использования Гоголем поэтики идиллии, что позволяет преодолеть однозначность подходов к истолкованию этого произведения Создавая новый тип повествования, Гоголь обращается к образу сентиментально-идиллического дискурса, призванному воссоздать внутреннее отношение к утраченным ценностям прошлого Современность же связана с иным миропониманием и иным текстовым оформлением так, фрагмент о любви «одного человека в цвете юных лет» связан с романтической поэтикой и типом «светской повести», финал - с нравоописательным очерком жизни помещика-реформатора (аналогичное построение содержит, например, повесть А Вельтмана «Аленушка», 1836)

Такой тип дискурса формируется в русской культуре в связи с развитием «торгового направления» Кажущаяся сугубо экономической, проблема стала в русском сознании и литературной (статья С Шевырева «Словесность и торговля») «Торговое направление» находило свое выражение в описаниях сельской жизни, удивительным образом совмещавших идиллическое и «тор-

19

говое» например, в «сельской утопии» Д Шелехова - современника Гоголя Он воплощал свои утопические мечты и в «торговом» духе (организовал образцовое хозяйство), и в текстах книг, размышляя о преобразовании России («Путешествие по русским проселочным дорогам», 1843) Финал повести Гоголя, несомненно, связан с этим дискурсивным фоном В его соотношении с идиллическим сюжетом Гоголь показал два способа мировидения и миропонимания Противопоставление «старого лучшего мира» нынешнему времени было свойственно и самому Гоголю («Об Одиссее, переводимой Жуковским») и многим его современникам неслучайно появились в то время устойчивые формулы «железный век» (Баратынский) и «наш век» (Тютчев), которые выражали актуальность этих мировоззренческих установок

Образ сентиментально-идиллического дискурса в повести Гоголя, таким образом, оказывается вполне мотивированным он не описывал идиллию как таковую, а стремился выразить ценностный статус давнего патриархального бьгшя Для автора это духовная ценность, несовместимая с реальным «неустройством» настоящего, а идиллическое мировидение в повести дано как духовное видение «внутренним оком», которого не имеет человек «нашего века» Гибель героев в повести и свидетельствует о невозможности реализации идиллического в «наш век» Построение повести Гоголя связано отнюдь не с формой изображения жизни, как принято считать, а является ориентацией на образ идиллического дискурса Отнесенная в то «литературное» прошлое, где идиллическое мировидение имело чуть ли не онтологический характер, она и создавала значимые для писателя XIX века художественные смыслы В этом литературном контексте идиллический «платоновский» сюжет «Старосветских помещиков» может быть понят как целостный, свершившийся и завершенный, как элегическое воспоминание о возможности «Платоновой гармонии», воссозданное в определенном дискурсивном образе

История идиллического модуса художественности на русской почве, таким образом, связана с закономерным для русского историко-литературного процесса явлением перевода европейского художественного опыта на языки русской ментальности и культуры Освоение и усвоение идиллии, ее включение в коммуникативное пространство русской дискурсии формирует художественную систему повествовательных текстов и их парадигму, структурные и семантические элементы сюжетостроения и предопределяет актуализованную для русского литературного контекста возможность реализации идиллической семантики и поэтики в повестях первой половины XIX в

Вторая глава работы - «Дискурсивные горизонты и текстовая реальность новой русской прозы» - посвящена теоретико-методологическому осмыслению категориально-понятийного аппарата, необходимого для системного описания историко-литературного процесса как культурной парадигмы, а также - определению его значимости в аналитических подходах к интерпретации литературных текстов Главная проблематика этого фрагмен-

20

та диссертации связана с изучением такого сложного эстетического феномена, как межгекстовые связи, которые возникают в историческом движении литературы и определяют специфику отдельных этапов ее эволюции, своеобразие художественных систем, семантику и поэтику отдельных произведений Принципиально для такого изучения представление о литературе как одной из форм дискурсивных практик культуры Оно позволяет предельно объемно увидеть контексты и горизонты того «речевого общения», в пределах которого осуществляется литературное высказывание, способное не только вбирать в себя жанры и тексты, но и ориентироваться на другие виды речевой деятельности Культурная коммуникация при этом не может быть исчерпана набором осуществленных текстов, она включает в себя и потенциальные возможности конструирования данной модели, регулирующие способы построения возможного высказывания, его знаковую и семантическую структуру Каждый тип культуры имеет свой дискурсивный облик, потому и литература тесно связана с дискурсивными практиками ее текстовая реальность определена дискурсивными горизонтами данной культуры

Концептуальные положения о природе дискурсивных и речевых практик, восходящие к идеям М Бахтина и активно разрабатываемые современными учеными (Т ван Дейк, Г Почепцов, В Тюпа, Г Бочин, Ю Караулов, Б Гаспаров, И Смирнов, Ю Шатин, И Силантьев, И Саморукова и др ), позволили в первых трех параграфах второй главы сформулировать необходимые для рассмотрения данной проблематики познавательно-аналитические области и исследовательские принципы В первом параграфе - «"Память", дискурс, текст и межгекстовые связи» - рассматривается концепция «семантической памяти», которая в пределах дискурсивного пространства определяет механизмы смыслопорождения в данной культуре В этом случае «дискурс» понимается как «речевая» парадигма конкретной коммуникативной ситуации, в которой обозначены предмет высказывания и способ «говорения» о нем, мотивный комплекс реализации темы, тип речи и предполагаемый «образ аудитории», т е необходимый тип восприятия, понимания, узнавания основной смысловой доминанты в данном речевом акте Понятие «образ дискурса» является в этом случае формой распознавания связей художественного произведения и с «памятью жанра», и с «памятью культуры», и с «языковой памятью»

Именно по отношению к русской литературе XVIII - начала XIX в эти положения как нельзя более актуальны Русская литература «память жанра» должна была еще найти и актуализовать, сделать ее элементом своего эстетического мышления и организовать свою «структуру аудитории» Этот сложный процесс культурного самоопределения и состоял в активном формировании системы собственных эстетических форм и смыслов, и вообще новых дискурсивных горизонтов В это время происходит интенсивное освоение различных, ранее неизвестных или малоизвестных русской культуре и русскому «речевому общению» дискурсивных практик (в том числе, в быто-

21

вом поведении, в эпистолярном творчестве и других видах речевой деятельности) Став предметом художественной рефлексии и неоднократного повтора, какой-либо «речевой жанр» оказывается вновь обретенной литературной формой Такая форма или текстовая модель, «одобренная» аудиторией, постепенно организует ее дискурсивную семантическую память, «воспоминания» и «образы»

В этом контексте история русской идиллии предстает как движение от первоначального переложения «образцов» к их трансформации, а затем - к массовой репродукции сюжетов и мотивов, когда они становятся уже привычными коммуникативными фрагментами русского «речевого общения» Этот завершающий этап освоения формы свидетельствовал отнюдь не о разрушении, а о стабилизации и автоматизации жанра в русском сознании, о его способности к привычной, «памятной» эстетической коммуникации Входя, так или иначе, в другое произведение, идиллия становилась в нем предметом изображения, поскольку эксплицировала семантику «памяти» Наиболее интересно это явление представлено было в творчестве Нарежного, но аналогичные механизмы использования образа дискурса можно обнаружить во многих произведениях того времени Неслучайным оказывается показательное для эпохи поразительное сходство произведений (например, сюжетная близость «Ревизора» Н Гоголя, «Неистового Роланда» А Вельтмана и еще более раннего «Приезжего из столицы» Г Квитки-Основьяненко, «Русалки» О Сомова и «Майской ночи» Н Гоголя, романа В Нарежного «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» и «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н Гоголя) Близость этих текстов определяется общей коммуникативной стратегией использования типовых дискурсивных моделей, а не подражанием, как принято считать

Интересно в этом плане построение «Миргорода» Гоголя Каждая из повестей цикла воплощает отдельный образ дискурса и реализует его общую топику «Старосветские помещики» - идиллический, «Тарас Бульба» ориентирован на модель героической народной эпики, «Вий» является «народным преданием», о чем прямо сказано в примечании к тексту, в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» представлен тип «болтовни» или окололитературного «просторечия» Показательно, что повесть Гоголя «Старосветские помещики» со временем также вошла в дискурсивную традицию и в качестве модели использовалась другими авторами, которые явно рассчитывали на прочтение своих произведений в связи с предшествующей дискурсивной практикой Откровенно ориенпфованы на эту повесть, например, фрагменты «Записок» С Глинки, стихотворение М Дмитриева «Домик в предместии», позднее - повести А Панаевой «Степная Барышня» (1855) и А Фета «Вне моды» (1889) Образы Филемона и Бавкиды широко вошли и в речевой культурный обиход они часто встречаются в жанре анекдота, популярного в XIX в и ориентированного на литературный дискурс Значимым представляется и появление в 1996 г повести

22

И Муравьевой «Филемон и Бавкида» Так проявляет себя функциональная значимость образа дискурса в литературной системе Использование такого образа в построении нового художественного целого имело собственно эстетический смысл, связанный с поиском новых выразительных возможностей и художественных потенциалов русской прозы

Сентиментальная повесть, обобщившая эстетические опыт литературы XVIII в и открывшая возможность дальнейших преобразований, стала тем основанием, на котором вырастает новая русская проза Сентиментализм создал «язык» прозы и необходимый литературе для дальнейшего развития базовый «словарь литературы» Специфика этого явления рассматривается во втором параграфе - «Образ дискурса и "словарь литературы"» Представление о существовании некоторых универсальных эстетических общностей, определяющих и общие тенденции развития литературы, восходит к идеям А Веселовского и работам Ю Тынянова В современной филологии принято говорить уже о «словаре литературы», о «принципах художественной выразительности» и их «типовых комбинациях», о «мотивных комплексах» (А Жолковский, Ю Щеглов, И Силантьев В Тюпа, Ю Шатин и др ) Однако по отношению к эпохе XVIII - начала XIX в эти положения нуждаются в существенной корректировке все эти элементы тогда находились еще в зоне проблемного поиска, на путях которого и создавался «словарь» русской литературы В этой связи историко-литературный процесс необходимо рассматривать не линеарно, как принято, а как явление, обладающее свойствами «языковой» парадигмы

Такой подход существенным образом меняет видение предмета литературоведческого исследования Если «языковая» парадигма инвариантна, то и элемент языка художественного текста обладает теми же свойствами, а в своей конкретной реализации он изоморфен и вариативен, связан не только линейно («горизонтально») с претекстом, но и «вертикально» - со всей системой художественных парадигматических отношений данного времени и данной культуры Вне учета этой парадигмы в целом достоверно интерпретировать отдельный элемент художественного текста невозможно, поскольку нельзя игнорировать те его семантические отношения, которые в лингвистике называются валентностью слова Специфику интерпретации текста в этом направлении можно увидеть, например, в анализе таких незаметных на первый взгляд предметных образов, как «пение» и «музыкальные инструменты», в целом ряде повестей «Колин и Лиза» неизвестного автора, «Роза и Любим» Львова, «Бедная Лиза» и «Мой день» Карамзина, «Софья» Каменева, «Барышня-крестьянка» Пушкина, «Старосветские помещики» Гоголя Межтекстовые связи этих текстов никогда не отмечались исследователями, между тем они есть и основаны на использовании общего «словаря литературы», в котором эти образы означают особые смысловые пространства эстетической реальности Это позволяет сделать вывод о том, что литературный контекст

гг

этих произведений включает гораздо более объемные дискурсивные и текстовые пространства, воздействующие на их семантику и поэтику

В историко-литературных исследованиях такого рода межтексювые связи зачастую представляются только как проявление «цитат» или «интертекста» Однако понимание особого характера контекстуальных отношений в литературе позволяет иначе взглянуть на эти явления Об этом идет речь в третьем параграфе - «Цитата и интертекст» Специфика интертекстуальных и «цитатных» отношений, выявление которых долгое время считалось достаточным для толкования текста, начинает постепенно переосмысливаться стало понятно, что присутствие «чужого слова» в тексте выражает только знаковый его уровень Семантический же связан с функциональностью этого слова, которая определяется «аргументом, посредством которого младший писатель заново мотивирует архетипическую смысловую связь»3 Общепринятая методология и система терминов («цитата», «фонд аллюзий» «речевое клише») только отчасти затрагивает специфику такой связи В русской традиции тексты одной линии зависимы от инвариантной модели и в стилистическом, и в поэтическом, и в сюжетно-фабульном отношении, а потому распознать через цитату конкретный текст не всегда возможно

Так, не вызывающее сомнений у ученых соотношение «Станционного смотрителя» Пушкина и «Бедной Лизы» Карамзина при тщательном рассмотрении литературного материала оказывается не столь близким и однозначным В повести Пушкина очевидна ориентация на самые разные образы дискурсов, и гораздо больше сходств и сближений она имеет с другими произведениями, пока еще не отмеченными пушкиноведами например, с сентиментальной повестью «Колин и Лиза», со стихотворением Остолопова «Бедная Дуня», одним из водевилей Грибоедова («Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом») Аналогичное построение характерно и для других текстов Пушкина в них тоже художественно представлен не только мир вещей и реалий, но и мир дискурсов Это, например, ранняя поэма «Тень Фонвизина» (1815) или повесть «Капитанская дочка», в которой наиболее значимыми для автора оказываются не французские источники, а русские претексты, уже реализованные в дискурсивном пространстве культуры («записки», мемуары, устные рассказы, журнальная проза, литературные тексты) Таким образом, мы можем говорить о том, что повествовательные тексты Пушкина, как и многих его современников, обладают особой дискурсивной природой они автоорганизованы и авторски индивидуальны, но одновременно наполнены «чужими словами» Художественная реальность такого текста включает не только пространство-время судьбы героев, но и пространство бытия русского слова Те элементы, которые обычно считаются «цитатами», на самом деле

3 Смирнов И П Порождение ингертексга (элементы интертекстуального авдл!Ш с примерами из творчества Б Л Пастернака) - СПб , 1995 - С 66

являются воссозданием облика русской дискурсии и обусловлены авторской рефлексией по поводу эстетической природы создаваемого текста

Такое построение текста было свойственно в целом литературе конца XVIII - первой половины XIX в Причиной тому была специфика историко-культурной ситуации становления новых повествовательных форм в какой-то момент русской литературной истории исчерпанность устоявшихся типов текста определила рефлексию над их эстетической природой Уже сентиментальная повесть была «озабочена» природой той реальности, которую она изображает авторы-сентименталисты ощущали наличие в тексте не только физической реальности, но и реальности эстетической Именно в этой связи появляется один из показательных элементов сюжетной ситуации, который обычно принято рассматривать только как описание круга чтения «чувствительных» героев

Художественная семантика этого элемента рассматривается в четвертом параграфе - «Топос "чтение" как презентация "литературности"» «Чтение» сентиментальных героев принято связывать с изображением внутреннего мира персонажа или ориентацией автора на образцовые сочинения Однако этот топос может быть увиден более объемно, особенно с точки зрения его функциональности, поскольку «чтение» связано прежде всего с осознанием автором места и роли его высказывания в дискурсивном пространстве культуры Это своеобразная «текстовая рамка», устанавливающая параметры отношения нового произведения к существующей традиции Внимание к этому явлению тем более важно, что оно станет очень существенным в текстовых построениях последующих русских прозаиков, хотя и приобретет иные формы выражения Наиболее интересной в данном случае станет тенденция к циклизации повестей, то есть к созданию нового текстового единства, тяготеющего к умножению субъектов речи в едином повествовании и к изображению «чужой» речи

В сентиментализме откровенно обозначена граница между изображенным и сопровождающими изображение «литературными» рефлексиями Известные тексты становятся своеобразным нарративным фоном, на котором не только воспринимается читателем, но и созидается автором новый текст Внутри этого создаваемого произведения и возникает выраженная рефлексия по поводу его природы, значимости и самобытности Материалом для подробного рассмотрения и анализа этого явления стали повести В Измайлова («Ростовское озеро», «Прекрасная Татьяна », «Летучие листочки, или Тайные записки светской дамы», «Противоречия, или Гордость ума и слабость сердца»), Г Каменева («Софья»), Н Карамзина («Наталья, боярская дочь», «Рыцарь нашего времени»), М Сушкова («Российский Вертер»), В Жуковского («Печальное происшествие»), М Загоскина («Неравный брак»), А Погорельского («Двойник, или Мои вечера в Малороссии»), А Полежаева («Новодевичий монастырь, или Приключение на Воробьевых горах»), М Жуковой («Вечера на Карповке») и другие тексты эпохи Выстраивая «ли-

25

тературный» ряд в своих произведениях, авторы таким способом демонстрировали «рамки» текста с одной стороны, использование общей литературной топики, с другой - авторскую ее трансформацию

Откровенно смоделированная дистанция между временем героев и временем повествователя в сентиментальных повестях показывает, что «литературные» элементы и приметы текста связаны с изображением фона, который призван подчеркнуть новые художественные стратегии и возможности, реализуемые во вновь создаваемом произведении Оформлены здесь и дискурсивные горизонты восприятия текста неслучайно «Наталья, боярская дочь» Карамзина сама станет «чтением» в «Барышне-крестьянке» Пушкина, который использовал не столько образец сентиментального чтения, сколько модель, оформленную Карамзиным для выражения особой эстетической природы произведения Со временем стала предметом рефлексии и «Бедная Лиза» Карамзина Например, в стихотворной повести Полежаева «Новодевичий монастырь » выражено не отношение к Карамзину или его повести, а к проблеме текстовой организации литературного произведения в целом Ориентируются на этот текст и на хорошую осведомленность читателя в нем и другие авторы Жуковский («Печальное происшествие»), Загоскин («Неравный брак») Такого рода рефлексия была свойственная и самому Карамзину В «Рыцаре нашего времени» представлена целая система автореминисценций, которые необходимы были автору для построения нового типа повествования

Позднее (например, в циклах Погорельского и Жуковой, в повестях Полежаева) характер эстетической рефлексии приобретет черты своеобразной дискурсивной «игры» Она понимается часто как пародия на сентиментализм, однако в гораздо большей степени такая «игра» дискурсами связана с глубинными эстетическими исканиями русской прозы Она является важной составляющей русского историко-литературного процесса, функция которой состояла в обнаружении и репрезентации (в разных формах) генетических корней и источников литературного дискурса первой половины XIX в

В пятом параграфе - «Дискурсивное пространство как культурный контекст» - рассматривается вопрос о необходимом расширении видения такого сложного явления как литературный процесс, который определяется и своей соотнесенностью с дискурсивным пространством культуры в целом Например, цитирование литературных текстов или игра с дискурсами свойственна была не только литературным текстам Как показал Ю Лотман в ряде своих работ, особая литературная или театральная поэтика бытового поведения человека была показательной именно для эпохи второй половины XVIII - первой трети XIX в Русская литературная «вертериана» сопровождалась и поведенческо-быговой, выраженной, например, в трагической судьбе автора «Российского Вертера» - Сушкова Подражание литературным героям и ситуациям, часто встречающееся в мемуарах или других текстах, было действительно общим увлечением и настроением времени Это явление

26

помогает увидеть специфику коммуникативных механизмов эпохи в целом очевидно, что и таким образом шло освоение культурных и литературных моделей в России

Эстетизированные поведенческие тексты были существенным компонентом культурного поведения эпохи и являлись определенной дискурсивной практикой Распространенным был такой тип поведения как «игра в поэта», зафиксированный в жанре литературного анекдота Самой известной фигурой был граф Д Хвостов, тексты о котором многочисленны В них «поэт-мономан» предстает не как реальный человек, а как литературный герои поведение которого сконструировано по шаблонным моделям Это явление интересно тем, что дает почувствовать типологическое соответствие в построении разных типов высказываний в культуре данного времени, и, следовательно - служить дополнительным материалом для историко-литературного исследования «Поисковые области» такого исследования могу 1 значительно расширяться в обнаружении необходимых для истолкования литературных текстов мотивировок из других «речевых» рядов

Можно с полным правом полагать, что образ дискурса - это явление, далеко выходящее за рамки собственно литературных текстовых моделей и их жанрово-стилистических характеристик Оно связано с семантическим уровнем культуры данного типа, где формируется общий ментальный способ высказывания об определенном предмете, но осуществляется это высказывание на разных «языках» литературном, живописном, социально-ролевом или поведенческом Так, русская живопись эпохи сентиментализма имеет ярко выраженное сходство с литературными текстами, а потому и в ней перед зрителем представала легко читаемая модель ми образ, а не реально изображенная «крестьянка», что и послужило толчком к изображению аналогичного костюмного «переодевания» героини в повести Пушкина «Барышня-щюстьянка» Эта деталь повести инспирирована в том числе и далеко отстоящими от литературы типами речеговедения, для которого «переодевание» было типичным атрибутом дворянской культуры, то есть входило в дискурсивные горизонты русского читателя

Другой интересный тип высказывания, использующий образ дискурса в описании социально-ролевого поведения, представляет популярный жанр «записок» и мемуаров В этом аспекте могут быть рассмотрены мемуарные записки Вяземского («Воспоминания», «Записные книжки») Явные и скрытые цитаты, ассоциативные литературные ряды его текстов нельзя объяснить только темой воспоминаний, которая связана с литературной жизнью Видение героя или ситуации сквозь призму литературных образов - это позиция, выражающая специфику дискурсивного мышления Вяземского, которое сформировалось в эпоху начала XIX в и отражало ее внутренние черты «Образно-дискурсивно» мышление и других мемуаристов эпохи (С Капнист-Скалон, М Дмитриева, С Глинки и др )

В их мемуарах и «записках» представлено, с одной стороны, типичное для времени мышление литературными образами, с другой - и их специфика своеобразное смешение, игра литературными и речевыми дискурсами, формулами, клише, в чем также выражался дух времени - одним из самых характерных и ярких феноменов русского «речевого общения» начала XIX в , действительно, становится «литературная игра» Проявилась она прежде всего в комически-игровой, но вместе с тем и серьезной, эстетически значимой деятельности «Арзамаса», которая была наиболее ярким и новаторским явлением времени Однако принципы такой «игры» начали формироваться раньше -в полемических текстах русских литераторов второй половины XVIII в И это вполне закономерно для того чтобы быть прочитанными и воспринятыми читателем, «остроты» Вяземского, например, должны были опираться на уже наличествующей в русской традиции тип дискурса Он представлен в сатирической журналистике XVIII в, прежде всего в целом ряде текстов Фонвизина и. Новикова

Так в истории становления русской повести проявляет себя такой значимый элемент ее структуры и семантики, как текстуально выраженное отношение к художественной модели как уже освоенной и исчерпанной дискурсивной практике Этот элемент, так или иначе, включен в процесс создания новых текстов и новых эстетических правил, обнаруживаемых этими текстами При этом и тип построения литературного дискурса активно влиял на другие формы речевой деятельности, что в своей совокупности определяло не только дискурсивный облик культуры времени, но и ее дискурсивное пространство в целом Понятие о дискурсивном пространстве мы считаем необходимой составляющей такой категории как «историко-литературный процесс» Ведь именно «дискурсный анализ текстов» позволяет «реконструировать интенциональный вектор породившей их ментальности и диагностировать ее состояние в соответствующий исторический момент»4 И если мы имеем дело с большими «отрезками» литературной истории, то «интенциональный вектор», несомненно, проявит и специфику процесса появления нового текста рядом с текстами, ставшими уже привычными или «стандартными»

Шестой параграф - «Новая проза и "стандартный" дискурс» - посвящен рассмотрению проблемы межтекстовых отношений в их динамике, в связи с процессом художественных трансформаций в литературе Отношение нового текста к существующей «стандартной» модели является выражением диалогических отношений, закономерно необходимых в развитии литературы Такой диалог (а не только пародия или полемика) присутствует и в литературном процессе первой половины XIX в существует ряд произведений, в которых он становится непосредственным предметом авторской рефлексии и изображения Интересен в этом плане роман И Гончарова «Обыкновенная

4 Тюпа В И Историческая реальность и проблемы современной компаративистики - М, 2002 -С 21

28

история», появившийся на «переломе» истории русского повествования Смену эстетических пристрастий Гончаров не только выразил тематически (в изображении литературных устремлений героя), но и в том, что обнажил один из самых ярких приемов предшествующей прозы - игру дискурсивными образами Роман стал последним текстом той линии русской прозы, в которой столь откровенно и даже показательно представлена «игра» этикетными моделями «Игра», не скрываемая от читателя, оказывается «обыкновенной историей», тогда как реальный финал сюжетной судьбы необычного героя (его «удачная» женитьба) квалифицируется как «необыкновенный случай» Созданный Гончаровым текст переигрывает все уже усвоенные, привычные дискурсивные модели и способы конструирования сюжетно-собьггийного ряда, чем создает особую форму диалога - «диалога языков»5 Прежде всего - это диалог с предшествующей повествовательной традицией, обнажающий суть воплощенных автором художественных трансформаций повествования и повествовательного текста

Основной характеристикой литературного дискурса, ставшего со временем «стандартным», является не только общность приемов выразительности, имеющих существенное значение для построения смысловых горизонтов произведения, но и закрепленная в «памяти» общность отдельных деталей и элементов сюжетно-событийного ряда - общая топика Ее использование в новом произведении имеет тот же диалогический характер Это положение важно в определении подходов к интерпретации литературных произведений, прежде всего - их поэтики Дело в том, что поиск цитат и интертекстов чаще всего связан с нахождением наиболее авторитетных источников, а также - с отдельной сферой родо-жанровой принадлежности произведения Однако «стандартный» дискурс как способ «говорения» о предмете формировался вне жанровых границ и литературных иерархий - в совокупном опыте классических и вершинных, массовых и тривиальных, прозаических, лирических, драматических художественных и нехудожественных речевых практик В таком ракурсе видения те элементы поэтики русской классики XIX в, которые не нашли еще своего истолкования или должного понимания, получают свою обоснованную интерпретацию

Примером такой интерпретации может быть поэтика повести Пушкина «Барышня-крестьянка», рассмотренная сквозь призму диалога с русским «стандартным» дискурсом Целый ряд сюжетных и мотивных построений повести (предикат «барышня-крестьянка», мотив переодевания, смуглая кожа героини, ее просторечие и др ), вызывающий самые разноречивые научные суждения, может быть понят при значительном расширении включаемых в диалог текстов Анализ текстов сентиментализма (анонимные повести «Ко-лин и Лиза», «Истинное приключение благородной россиянки», «Парамон и Варенька», «Наталья, боярская дочь» Карамзина, глава «Едрово» из «Путе-

6 Маркович В Ы Тургенев и русский реалиспстеский роман XIX века (30-50-е годы) - Л 1982 - С 90

29

шествия » Радищева и др ) позволяет сделать следующий вывод изображая речь «девицы К И Т », Пушкин использует хорошо знакомый различным русским дискурсивным практикам XVIII - начала XIX века образ «барышни-крестьянки» и типичное противопоставление «белизны» и «смуглости» И то, и другое ~ это дискурсивно-рояевые маски героини, подсказанные рассказчице образцами литературного «стандарта» Описание героини формировали и другие жанры например, популярные в XVIII в сатирические портреты щеголих и «жеманниц»

Мотивы «маски» и «переодевания» связывают повесть Пушкина с поэтикой русского водевиля Его текстовые модели очень близки повести, они мотивируют и специфику ее сюжетной событийности («Анюта» (1772) М Попова, «Мельник, колдун, обманщик и сват» (1772) А Аблесимова, «Урок дочкам» (1807) И Крылова, «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (1815) А Шаховского) Водевильная специфика помогает понять и принцип использования в повести «крестьянского просторечия» предметом изображения оно стало именно в комедии («Анюта» М Попова, «Ямщики на подставе Игрище невзначай» (1787) Н Львова и др ) Показательно, что и сам автор повести водевильно обыгрывает «стандартные модели», переодевая их в другой «костюм» например, повесть К Рылеева «Чудак» (1821) из нравоописательного очерка под пером Пушкина превращается в водевильную историю о счастливой женитьбе

Обычно жанр комедии или водевиля кажется очень далеким от повествовательных текстов Тем не менее, он также участвовал в оформлении определенного типа дискурсивной практики культуры и вошел в «память» культуры, не утратив при этом семантики «сценичности», что и реализовано в «Повестях Белкина» На тех же правах в «Капитанской дочке» присутствует другая русская комедия - «Недоросль» Фонвизина, есть здесь и эпиграфы из комедий Княжнина Аналогичным образом раньше использовал образ драматического «стандартного» дискурса (русской классической трагедии) Карамзин в повести «Марфа-посадница» Логика художественных связей повести и драмы вполне закономерна, поскольку в коммуникативном пространстве культуры любая устоявшаяся речевая практика на равных соотносима с другой

В развитие историко-литературного процесса включен и дискурсивный потенциал русской художественной речи, который мог влиять на повествовательные тексты и вне установленных жанровых разграничений Такое понимание помогает увидеть одну из самых значимых характеристик русской повести Развитие и расцвет этого жанра или типа художественной речи в русской литературе конца XVIII - начала XIX в связан и с тем, что повесть в этот момент литературной истории манифестировала закономерно возникшую потребность в жанровом и стилевом синтезе Если к концу XVIII в главные задачи по организации и стабилизации «литературного поля» были выполнены, то в начале XIX в закономерно возникает проблема обобщения

30

и дальнейшего развития накопленного эстетического опыта Участие в этом процессе русской повести было определяющим

Если литература обладает свойством моделировать «вторую» реальность, то есть мир дискурсов и дискурсивных практик, то нужно признать, что для начала XIX в это свойство выступило на первый план в поисках механизмов нового текстопорождения и смыслопостроения Это было связано со спецификой исторического пути русской прозы нехватка истории оборачивалась ее значением в отдельном творческом акте Представляя в своих произведениях образы различных дискурсов, авторы новых текстов расширяли границы пространственно-временных эстетических отношений своих созданий, определяли свое место в русском литературном ряду И потому в новом по времени тексте использовались не столько цитаты и откровенные отсылки, сколько модели того дискурсивного мира, на фоне которого и в отталкивании от которого осуществляется выражение своей эстетической позиции

Определение наличия внутри системы литературных трансформации такого эстетического феномена как образ дискурса позволяет, на наш взгляд, очень существенно изменить традиционные представления о путях и свойствах художественных эволюций в русской литературе и о специфике того исторического контекста, в котором они происходят В первую очередь, понимание специфики коммуникативных стратегий и особого характера организации и функционирования дискурсивного пространства русской культуры XVIII - первой трети XIX в предполагает отказ от привилегий традиционного подхода к проблеме - описанию истории литературы «по направлениям» и «рубежам» Такое линейное описание не только не отражает всей сложности и многоаспекгаости литературной ситуации, но и заметно искажает специфику связей отдельной эпохи или отдельного произведения с диахронией в целом В художественную эволюцию на самом деле включаются различные и по качеству, и по уровню репрезентативности факторы, тексты и литературные ряды, они могут дополнять друг друга, быть противопоставленными, сопоставленными, считаться центральными и периферийными, второстепенными и забытыми, но все они, так или иначе, влияли на становление новых текстов Межгекстовые связи в таком случае предстают во всем своем разнообразии, чем и демонстрируют значимость этапов художественных трансформаций в литературе В этом и заключается своеобразие художественной системы русских повествовательных текстов конца XVIII - первой трети XIX в, единство которой определялось не только индивидуально-новаторскими авторскими открытиями и эстетическими решениями, но и общими свойствами литературного контекста

В третьей главе - «"Изображение изображения" (образно-речевая организация повести А С Пушкина "Станционный смотритель")» — рассматриваются становление и эволюция образно-речевой организации повествовательного текста в русской литературе Одним из самых ярких тек-

31

стов, результирующих этот процесс, стали «Повести Белкина» Пушкина Центральным для анализа текстом, аналоговым для целой группы других произведений, который покажет в аспекте диахронии и синхронии механизмы преобразований в этой сфере, стала повесть «Станционный смотритель» Она уже была множество раз предметом рассмотрения и интерпретаций, но главный «узел» природы и семантики повести, как представляется, пока не найден Несмотря на значительное число работ, не учтенным до сих пор остается самый существенный элемент та текстообразующая модель с особой образно-речевой организацией, которую предложил своим читателям автор «Повестей Белкина» При анализе такой модели необходимо прежде всего пристально вглядеться в характер образа повествователя, который именно в «Станционном смотрителе» выявлен и определен более откровенно, чем в других повестях Пушкина

Этой проблеме и посвящен первый параграф — «Повествователь А. Г Н и "писатель" Иван Петрович Белкин» Вопрос о повествователе «Повестей Белкина» остается своеобразным камнем преткновения либо он отрицается вообще, либо, напротив, выделяется целая система отдельных героев-рассказчиков Но именно соотношение «рассказчиков» с откровенной «цитатностью» текста Пушкина и проблематизирует понимание повести Необходимо определить, в чью же речевую компетенцию входит весь «литературный» ряд повести и в чем смысл ее насыщенной «цитатности»

Показательно, что таких же решений требует и «Бедная Лиза» Карамзина И здесь камнем преткновения становится речь героини Предпринимая попытки объяснения ее речи особенностями реальной среды, исследователи, по сути, нарушают те законы повествовательной структуры, которые были важны автору Речь в повести целиком и полностью принадлежит повествователю, а ее герои, их слова, жесты, поступки - это его восприятие и понимание событий, переданное его же словами Его повествование - это «воспоминание», внутреннее переживание «истории» И ее событийность, и персонажи, и их речи - это также внутренняя событийность и внутренняя речь героя-повествователя И все рассказанное принадлежит компетенции этого героя и его речи В этом и состояло главное для судеб будущей русской прозы открытие Карамзина, который неоднократно повторял найденный им художественный принцип организации текста-повествования в своих произведениях, привлекая внимание читателя именно к повествующей инстанции Пушкин, несомненно, использовал этот потенциал в своей повести, которая, к тому же, пронизана рядами ассоциаций с сентиментальным образом дискурса

Авторские «претензии» повествователя А Г Н и Белкина-автора моделируются Пушкиным в ориентации на текст сентиментального «путешествия» Сравнение повести с рядом «путешествий» конца XVIII - XIX в (М Невзорова, П Сумарокова, А Шаликова, А Кроготова, А Радищева) и «Героем нашего времени» М Лермонтова показывает, что образ писателя-дилетанта, претендующего на создание «путевых записок», стал уже при-

32

вычным для русского историко-литературного контекста и Пушкин, несомненно, ориентировался на его узнавание читателем Обращение к рассказчику-дилетанту имело серьезный эстетический смысл, поскольку было связано с отношением новой русской прозы к собственной природе и значимости В этом случае решались два главных вопроса о носителе слова и его качестве и о предмете художественного изображения В этом контексте образ «начинающего литератора» в текстах 1820 - 1830-х гг может быть гонят как явление, связанное с внутренней проблематикой «литературного поля»

«Писательские» намерения повествователя в «Станционном смотрителе» реализуются и в том, что его рассказ о смотрителе определяется естественным обращением к авторитетным «книжным» моделям, что и объясняет «литературность» создаваемого им текста Все герои повести оказываются включенными в это «литературное» повествование их изображение, их оценки принадлежат повествователю, который невольно окрашивает их в «литературные» тона Речь героев в таком случае является речью изображенной или пересказанной словами повествователя в их словах отражены не они сами, а их видение повествователем Интертекстуальные связи и аллюзии текста - это также предмет изображения перед нами широкий спектр моделей, стилей и речевых клише, из которых и созидается устная «история»

Устная речь, «рассказы» уже были предметом художественной рефлексии в литературе Многие произведения русской беллетристики строились как просторечная «болтовня», что во второй половине XVIII в и обозначало особую позицию «мелкотравчатых» Затем литература учится имитировать устную речь, но еще долгое время ощущает глубокое противоречие «между литературой и бытом в отношении к живой устной речи»6 В «Повестях Белкина» действует уже иной механизм нерегламентированный устный дискурс, порождая текст, адаптирует литературные модели Именно этот процесс становится главным предметом изображения в пушкинских повестях, намеренно в этой связи построенных как трансформация устного слова в «авторское» письменное, а затем - и в изданное, то есть достойное быть «литературой» Аналогичные приемы использовали Н Полевой, В Одоевский, А Погорельский и другие писатели. Устный рассказ и «простой» рассказчик представлены в разных текстах времени это и гоголевский Рудый Панько, и такие рассказчики, как Иван Гудошник и «русский солдат» Н Полевого («Повести Ивана Гудошника», «Рассказы русского солдата»), «почтенная рассказчица» из рассказа А Крюкова «Рассказ моей бабушки» Интересен для сопоставления с «Повестями Белкина» «Двойник » Погорельского, авторские интенции которого связаны с размышлениями о природе повествования В цикле «авторитетное» литературное слово оказывается «вымыслом», а устное - оправданным, поскольку это другое слово (легенда, предание, устный анекдот), но оно удостоверяется как авторитетное и становится

6 Виноградов В В Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX веков -М,2002 - С 249

33

материалом для создания нового литературного слова - новой эстетической реальности

Представление об особенностях повествовательной структуры «Станционного смотрителя» позволяет решить не только частные вопросы Такой подход значительно расширяет возможности интерпретации интертекстуальных связей повести и тех литературных и культурных контекстов, из которых она вырастает Такое расширение позволяет увидеть смысловое единство системы интертекстуальных аллюзий, определяющее и содержание текста Ведь текст ориентирован на «чужое» слово не только линейно, но и «вертикально», именно поэтому отношения «текст-текст» могут иметь самые различные, и даже необычные семантические приращения В этом плане показательна близость повести Пушкина с тривиальным и заурядным текстом второстепенного автора - «Бедной Дуней» (1802) Н Остолопова Но и само это стихотворение является своего рода компиляцией расхожих формул тривиального чтения, константных массовой литературы Моделируемая автором языковая личность «говорящего» в «Станционном смотрителе», таким образом, оказывается связанной с «чувствительным» тривиальным чтением и с теми механизмами текстопорождения, которые представлены в нем Дилетант-литератор оперирует близким ему кругом текстовых моделей и приемов выразительности Он видит и интерпретирует мир в том дискурсивном облике и на том языке, которые адекватны ему самому, а не миру

Интерес Пушкина к литератору «средней руки» и устным речевым практикам вполне закономерен в той напряженной атмосфере эстетических исканий, в которой формировались его творческие инициативы В ситуации бурных споров и полемик рядом с элитарной литературной культурой все более активно стала проявлять себя другая, не признаваемая, но все более претендующая стать культурной реальностью «третьесословная», «низовая» или «серобумажная» литература Возникает новый тип автора, который вызывал резко критическое к себе отношение, но существовал, выражал свои творческие устремления в создаваемых текстах и типологически вполне сопоставим с воссозданными Пушкиным в «Станционном смотрителе» повествователями - А Г Н и Белкиным Созданный ими текст, как и популярные произведения «низовой» книжности, не является «плохой литературой», это - «другая» литература Пушкин это прекрасно осознавал он активно интересовался ею, «низовыми» авторами и их языком Это был один из типов словесного творчества, также выражавший дискурсивный потенциал времени устное слово, «низовой» текст, дилетантское творчество стали актуализован-ными, проявили себя как «литература» прежде всего в сознании обыкновенных читателей

Пушкина интересовал не только мир действительности, но и мир «действительной» русской речи, реальных дискурсивных практик, пока еще находящихся за пределами литературности и нормативной литературы Пушкинская «поэзия жизни действительной» может быть понята как ориентация на

34

живое речетворение, на «стихию» русской речи, то есть на не ограниченное правилами, нормами и «вкусом», свободное слово Поэтому в центре его внимания оказалась русская языковая личность, стоящая вне рамок литературно-элитарного 1фуга, и ее дискурсивный потенциал (например, в «Капитанской дочке» и «Повестях Белкина») Показательно, что интерес к устной речи все больше стал проявлять себя и в культуре, и в литературе этого времени в целом «Изустной литературой» активно интересовался Вяземскии, известны «Записные книжки» П Миллера, записи в которых также ориентированы на услышанное «устное слово», разговорная речь представлена в дружеской переписке арзамасцев «Устный рассказ» вообще в начале XIX в был одной из популярных речевых практик культурного быта

В интерпретации «простого» нарратора и его речи следует учесть, конечно, и тот дискурсивный потенциал, которым, в характеристике Пушкина, обладает «создатель» всех повестей - Белкин, образ которого М Бахтин связывал с «прозаическим остранением мира патетической условности»7 В этой связи важным элементом текста Пушкина является предисловие к «Повестям », в котором даны сведения о рассказчиках «историй» Их принято игнорировать вообще или считать малозначительными Но изучение примечаний позволяет увидеть их значимые черты Само указание на «рассказчиков», по сути, анонимных, отчетливо удостоверяет тот коммуникативный «канал» и ту сферу дискурсивных практик, которые оказались для Белкина источником словесного творчества Рассказчики сродни самому Белкину и составляют с ним общую повествовательную инстанцию со своей специфической образно-речевой характеристикой Важен даже не факт «пересказывания» чужих историй, а обнаружение особой формы жизни слова в его устных вариантах, в которых разными носителями такого слова легко опознается какая-то инвариантная структура Множественность рассказчиков, объединенных общей причастностью к «истории», подтверждает существенность этого типа слова, не знающего «авторства» В Турбин определил его как «вольное слово молвы»8

Еще более значимым оказывается в повести моделирование особого типа коммуникативных стратегий, связанных с устной речью Уже в предисловии «От издателя» представлен совершенно определенный тип изображаемого речевого поведения («истории» Белкин слышал «от разных особ») Таким образом, первичной инстанцией в создании текста оказывается не привычное коммуникативное сообщение, а коммуникативная ситуация общения, структурированная фигурами «говорящего» и «слушающего» Вторичное по отношению к устной «беседе» записывание рассказов Белкиным лишь подчеркивает значимость установленных конвенций, поскольку главным критерием состоявшегося общения является «нахождение общего язы-

' Бахтин М М Указ соч - С 213

8 Турбин В Н Пушкин Гоголь Лермонтов об изучении литературных жанров -М, 1978 - С 35

35

ка» «Говорящий» и «слушающий» сливаются в едином речевом акте, в котором удалось сказать то, что хотелось сказать, и «услышать то, что ты хотел услышать, и сказанное так, как ты хотел, чтобы было сказано»9

Принадлежность такого типа коммуникации бытовому рассказыванию (фатической речи) отнюдь не мешает ее реализации в повествовании, но повествовании также фатическом По мнению Р Якобсона, «наряду с поэтической функцией, которая является доминирующей», в литературе «используются и другие речевые функции», в числе выделенных исследователем шести базисных - и фатическая10 Таким образом, персональная вариативность повествователя А Г Н и «писателя» Белкина оборачивается инвариантом общих речевых и коммуникативных интенций, художественная значимость которых в повести несомненна

Второй параграф - «Литературные модели в речевой практике повествователя» - посвящен анализу «литературной» специфики изображаемой речи Характеристика образа повествователя как обыденного человека, реализующего «простое сознание», отнюдь не противоречит «литературности» повести «Обыденное сознание» не обязательно должно быть «пустым» Белкин, которого считают «глуповатым» (П Дебрецени) и «скудоумным» (В Гиппиус) со «смехотворной узостью» взглядов (О Николаев) как и любой «литераторствующий» дилетант его времени, обладает определенным уровнем литературной компетентности Его «писательская» биография» ничем не отличается от аналогичных биографий реальных писателей-дилетантов того времени (например, А Болотова и И Ертова)

Не в силах подняться до высокого «профессионального литераторства» Белкин проявляет себя в близком ему дискурсивном пространстве - низводит «высокие» нормы до своего «простого сознания», подчиняет закономерности построения литературной модели логике обыденного сознания, делает их жизнеподобными, так что «литературность» его текста вполне оправдана Но «литературность» эта - особого рода Смена литературных иерархий в повести происходит в процессе низведения «высоких» сюжетов к их «низовому» варианту или в их смешении, что противоречило «классическим» правилам Слово повествующего связано с характерным для того времени явлением обытовления сентиментальных литературных моделей Именно на этих правах и проявляются они в повести

Связь «Станционного смотрителя» с традициями сентиментализма объясняется чаще всего, полемикой с ними и с их шаблонами (Н Любович, В Гиппиус, Н Берковский, П Дебрецени, Р Лахман и др ) Однако диалог Пушкина с традицией имел более серьезные основания Его характер может быть рассмотрен на примере сюжета «станционного смотрителя», который был уже освоен в литературной традиции Фрагментарно он представлен уже

9 Винокур Т Г Говорящий и слушающий варианты речевого поведения -М, 1993 -С 150 1°ЯкобсонР Лингвистика и поэтика//Структурализм «за» и «против» -М, 1975 -С203

36

в «путешествиях» Радищева, Карамзина, Шаликова и имеет соответствия с текстом Пушкина Затем этот сюжет развивается в отдельный рассказ в «Письмах к другу» Ф Глинки, который вполне сопоставим с повестью Пушкина Описание «станции» путешественником, напоминающее начало и некоторые ситуации «Станционного смотрителя», содержит и «Шлиссельбург-ская станция» Н Бестужева «Станция» и «смотритель» есть и в таком бестселлере эпохи, как «Иван Выжигин» Ф Булгарина, в повести В Карлгофа «Станционный смотритель», на что обратил внимание В Турбин, объяснив смысл такого сходства полемическим заданием Пушкина11 Однако смысл этот все-таки в другом Обилие в литературе «станционных смотрителей» свидетельствовало о «стандартизации» сюжета Но повествователь Пушкина, тиражируя его, одновременно разрушает главные его составляющие и семантические, и структурные Они оказываются в его изложении нереализованными, как и сама художественная модель настоящего сентиментального «путешествия» Повествователь-дилетант, вольно или невольно подражающий наиболее репрезентативным для него образцам, эклектичен в выборе образно-речевого оформления своего рассказа

Такой эклектизм по отношению к литературной модели был весьма характерен для бытовых дискурсивных практик того времени свою адаптацию в массовой литературе, обыденном сознании и быту прошла и «Бедная Лиза» Карамзина Другой вариант приспособления литературной модели к «изустному преданию» очень показателен для воспоминаний М Дмитриева в них очевидна тенденция к низведению сюжетов литературных произведений к бытовой сфере, к «слухам» и «молве», пересказу известных произведений на языке «низовой» литературы И пристрастия повествователя в «Станционном смотрителе» подчиняют его слово уже адаптированным и «опрощенным» массовым сознанием текстовым моделям, а не авторитетно-литературным

Изображая речь повествователя, Пушкин воспроизводит и целый ряд расхожих, тривиальных топик сентиментализма, популярность которых была связана с назидательным житейским морализаторством Например, это конфликт «непреклонного отца» и влюбленной дочери («Колин и Лиза», «Несчастная Маргарита» неизвестных авторов, повесть Н Мамышева «Злосчастный» и др ) или сюжет «гусарского похищения» («Злосчастный» Н Мамышева, «Обольщенная Генриетта, или Торжество обмана над слабостью и заблуждением» И Свечинского, «Аптекарский остров, или Бедствие любви» В Попугаева) И мотив «неравного брака» или неравной любви присутствует в целом ряде текстов этой линии Широкий спектр отсылок к сентиментальным текстам и ставшим уже тривиальными сюжетно-фабульным клише (мотив дороги, «станция», «станционный смотритель», гусар, неравный или «запрещенный» брак, судьба девушки и др ) характеризует мышление повествователя и тот дискурсивный материал, который оформляет его «историю» как

11 Турбин В Н Указ соч - С 72

событие рассказывания Но в то же время все это создает и впечатление «текстуальной игры», то есть моделирует такой уровень текста «Повестей Белкина», который не может быть принадлежностью «простого сознания» и простого рассказчика-повествователя

В третьем параграфе - «Поэтика литературной "игры"» - цредстав-лена интерпретация этого уровня пушкинских текстов как явления, связанного с авторской позицией Речь идет о присутствии в «Повестях Белкина» «игрового» начала Ближайшим аналогом такого построения текста является поэтика Арзамаса Более того, как показывает анализ, одно из «событий» арзамасской истории имеет сходство с событийностью «Станционного смотрителя» Своеобразную параллель «путешествию» А Г Н в 1816 г можно видеть в другом путешествии 1816 г поездке В Пушкина, связанной также с созданием текста о «станционном смотрителе» и ставшей затем причиной «опалы» автора в Арзамасе Ситуация обсуждения арзамасцами «станционных» стихов В Пушкина была своеобразным шуточным текстом-спектаклем, и как литературное «событие», названное «срамом Арзамаса», вошло в дискурсивные горизонты своей эпохи Его соотношение с повестью Пушкина возможно и правомерно на уровне культурной и литературной ситуации, которая питается элементами ассоциативной «литературной игры» В обычаях Арзамаса были и игры с библейскими аллюзиями, что характерно и для повести «Станционный смотритель» Литературно-игровая ситуация определяет, например, и характер отсылки к «Карикатуре» И Дмитриева С фабульно-содержательной точки зрения она кажется недостаточно мотивированной, но может быть понята как прием той же игры, поскольку Дмитриев был известен как активный сторонник Арзамаса, а само его стихотворение пронизано иронией и построено на литературной «игре»

«Игровая» поэтика как избыточное для текста «рукописи» Белкина видение писательской манеры и ее интерпретация принадлежат уже уровню автора Если Белкин изображает, то автор изображает изображение Только на этом уровне, воспринимаемом искушенным читателем, очевидна внутренняя двойственность или полемичность стиля «Повестей » и их поэтики Именно таким образом выстроенные интертекстуальные связи пушкинской повести с различными уровнями историко-культурного контекста и стоят у истоков порождения новой художественной референции, которую литературоведы обычно называют пушкинским реализмом Подтверждением выдвинутого положения может служить и анализ другого фрагмента литературного контекста эпохи, другого «игрового» осмысления сюжета о «станции» и «станционном смотрителе» - водевильного Оно было представлено уже в комической опере Н Львова «Ямщики на подставе » (1787) В 1824 г появился водевиль «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом», текст которого принадлежит перу А Грибоедова Действие водевиля разворачивается на почтовой станции, а его события имеют целый ряд соответствий с пушкинским текстом

Но суть проблемы не в конкретных предпочтениях Пушкина Важно другое повторяемость «станционного» сюжета делает его уже речевым употреблением (в отличие от литературной нормы), легко опознаваемой моделью, носящей те или иные черты былой «литературности» Такая модель легко «вбирается» обыденной речевой практикой и становится не только жанрообразующей, но и текстопорождающей в вариативном «исполнении» Такова речь А Г Н именно таким образом он мыслит форму и структуру рассказывания «истории», конструируя ее из речевых потоков словесной культуры - это форма его «речемысли» (В Колесо») Изображением такой «речемысли» можно объяснить другую черту пушкинских текстов - «дефицит сюжетной информации» Он часто заставляет читателей и исследователей восполнять «недостающее», «досказывать» Пушкина, Такое восполнение идет по заданному «дискурсивному курсу» реконструируется то, что имелось в виду, но не было высказано по причине стандартности Пушкин, таким образом, вовлекает читателя в ситуацию общения, которое требует непосредственной и адекватной ответной реакции, то есть моделирует возможность понимать и развивать пропущенные «говорящим» элементы

Однако в повести присутствует и явно избыточная информация Это уже другой уровень ее коммуникативных стратегии - отличающееся от фа-тики рассказов информационное коммуникативное сообщение И принадлежит оно автору, а не повествователям с их тяготением к фатической речи Таким образом, в «Повестях Белкина» мы видим изображение «поэзии жизни действительной», особого типа речевого поведения и, одновременно, их интерпретацию В этой двойной перспективе главенствующей оказывается рефлексия принципов новой художественной речи, нового письма Очевидно, что текст Пушкина как эстетический феномен своего времени связан с главными проблемами русского «литературного поля» Он и вырастает из этого «поля», и обозначает одновременно то свое особое место, перекраивая привычные координаты текстового пространства В «Повестях Белкина» неофициальное устное слово, ориентированное на «употребление» или «обычай употребления» (В Колесов), сталкивается с официальным «литературным», определенным «нормой», что с точки зрения устоявшихся эстетических правил казалось противоречием и парадоксом Однако автор увидел другие черты коммуникативных стратегий культуры своего времени существуют два потока русской речи, устная и письменная (книжная), но устроены они по-разному Устное слово и речевое поведение «бытового рассказчика» обладают свободой и способностью вступать в общение с массовым читателем, они доступны для восприятия каждым и всеми, поскольку организованы как общение Литературное же слово имеет ограничения, в том числе - и в восприятии (неслучайно появляется у Пушкина особый читатель - «любопытный изыскатель»)

В четвертом параграфе - «Притчевое слово повествования» - рассматриваются принципы включения в образно-речевую организацию повести

39

библейских текстов Кажется, что серьезность пригчевого слова, считающегося доминантой текста, противоречит ее разговорной образно-речевой парадигме Но широкий спектр библейских ассоциаций речевого мышления повествователя вовсе не призван обеспечить глубину его «притчевых» сентенций Сакральные образы в тексте не образуют смыслового единства, поскольку они «переиначены», часто весьма существенно К тому же, речь повествователя отмечена стилевым смещением, что для начала XIX в было резко маркированным речевым событием Именно в эту эпоху проблемы стиля и речи были особенно актуальны Но вопреки «правилам» в повести евангельская притча - знак церковнославянского наследия, реализуется в «простом» и просторечном рассказе, что для нормативного стиля невозможно Но у Пушкина было свое отношение к «правилам» стилевых регистров он легко «подчиняет церковнославянские формы выражения особенностям живой русской речи»12 И в этом писатель ориентируется на специфику живой речи В языковой ситуации его времени церковная книжность была связана не только со сферой сакральных смыслов рядом с «новым слогом» и европейскими языками элиты она была явлением периферийным, связанным с семантикой «патриархальности», и сохранялась как привычное чтение в «демократической» среде В разговорной ситуации или в «низовой» словесности церковнославянизмы представали как хорошо знакомые собеседникам речевые элементы и были призваны подчеркнуть авторитетность и назидательность слов «говорящего»

Целый ряд проанализированных фрагментов повести ставит под сомнение представление о прямом влиянии на нее евангельской притчи Очевидно, что назидательный пафос рассказанной «истории» восходит не к текстам Св Писания, а к уже беллетризованным или даже «опрощенным» текстовым их вариантам Например, сходный комплекс мотивов «дочери» и «отца», «волков» и «овец» есть в таких «сниженных» произведениях как ге-рои-комическая поэма В Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771), комедия П Плавилыцикова «Сговор Кутейкина» (1789)

Материалы пятого параграфа - «Притча о блудном сыне и "рассказ" о блудной дочери» - показывают, каким образом может быть решен еще один вопрос поэтики пушкинской повести - вопрос об образе «блудного сына» и превращении его в «блудную дочь» Притча о блудном сыне в русской традиции окружена своими «опрощенными» моделями, на что указывает целый ряд литературных и фольклорных текстов, популярны были и лубки с изображением сюжета Но в описании «картинок» притчи в повести Пушкина заметно искажение и евангельского сюжета, и типичных лубочных изображений Они сами и их мораль соотносятся с тривиальной литературой в стиле бидермайер, которая становится все популярнее в России этого времени Ориентации на этот стиль принадлежат речи повествователя например,

12 Виноградов В В Указсоч - С 286

Вырин - это типичный для бидермайера «тихий консерватор», защитник патриархальных ценностей События и факты рассказчик видит то в сентиментальном, то в бидермайеровском ключе укладывается в эту стилистику и сама ситуация рассказывания занимательных историй с благополучным концом, реализующим миропонимание «тихого консерватора»

Еще одной текстовой моделью рассказа о блудном сыне можно считать «Комидию притчи о блудном сыне» С Полоцкого Этот текст, конечно, слишком высок для обиходно-речевой ситуации, но дело в том, что он был хорошо знаком простому читателю в «лубочном» изображении например, в лубочной книжке «Комедия Полоцкого "Притча о блудном сыне"» Здесь изображена не только сама притча, но и ее сценическое представление, что Ю Лотман назвал «изображением изображения»13 В лубочный примитив «народной картинки», таким образом, вполне возможен «перевод» авторитетного текста, который становится составной частью житейского обихода «Комидия» интересна и тем, что имеет ряд соответствий с пушкинской повестью

Резонный вопрос о том, как сюжет о блудном сыне превратился в рассказ о блудной дочери, так и остался пока в науке неразрешенным Однако если мы говорим о коммуникативных стратегиях культуры и об общем дискурсивном ее пространстве, нужно определить реальные возможности такого превращения в русской традиции должен был существовать прецедент или какой-то осязаемый потенциал семантической трансформации этого сюжета или мотива И такие прецеденты в русской традиции есть, правда, далекие от высокого строя библейской притчи, а потому, видимо, и не отмеченные исследователями Например, типичный беллетристический текст конца XVIII в - анонимная повесть «Анисимыч» В этом, пронизанном литературными реминисценциями произведении, можно найти несколько мотивов, которые имеют сходство с мотивной структурой «Повестей Белкина» в целом Главными же здесь являются истории о блудной дочери и блудном сыне в рассказах о них узнаются будущие пушкинские мотивы «блудного сына», «погибшей овцы» и «бедной дочери» Причем тема «блудного сына» и «блудной дочери» варьируется на уровне второстепенных персонажей, главным сюжетным событием жизни которых является бегство и блуждание В повести есть и другие события, которые прямо перекликаются с пушкинскими сюжетами «Станционного смотрителя», «Метели» и «Евгения Онегина»

Далее образ блудной дочери реализует русская нравоописательная проза авторов «средней руки» с ее «патриархальными» ценностями и расхожей моралью Например, анонимный роман «Неонила, или Распутная дщерь, справедливая повесть» (1794) Столь же откровенно мотив блудной дочери представлен в творчестве Н Остолопова в стихотворении «Бедная Дуня» (1802) и повести «Евгения, или Современное воспитание» (1803) Сюжет

13 Лотман Ю Ы Статьи по семиотике культуры и искусства - СПб 2002 - С 330

41

«бегства» дочери, противящейся «непреклонности» отца использует и сентиментальная повесть («История бедной Марьи» Н Милонова, «Обольщенная Генриетта » И Свечинского, «Злосчастный» Н Мамышева и др ) В анонимной повести «Несчастная Лиза» (1810) героиня также бежит с возлюбленным в Петербург Эта повесть интересна еще и тем, что автор указывает на фигуру «говорящего» - это «М А Е, любезная чувствительная девица»14 Такая же «девица К И Т », которая вызывает недоверие у исследователей, входит в число рассказчиков «слышанных» Белкиным историй

Таким образом, и «притчевое» слово в повести Пушкина оказывается в практической своей реализации не столь прямым и однозначным, как это принято считать Здесь нет ни «разрушения», ни пародии «Притчевое» слово входит в текст повести на тех же правах, как и все другие литературные модели «Вольное слово молвы», в изображении Пушкина, способно свободно использовать любые речевые практики и образные ряды, в том числе и «библейские» Сближенные с беллетризованными и опрощенными текстовыми вариациями, они демонстрируют возможность снятия общепринятых литературных иерархий и границ, преодоление отчуждения текста и слова от человека, особенно - текста сакрального, предельно авторитарного и авторитетного «Простое сознание» обыденного человека в житейской ситуации присваивает такое слово себе, делает «своим» и реализует свою языковую личность через него

Существенным моментом в изображении такого события является и то, что читателю показана не только личность «говорящего», но и «слушающего», адекватно воспринимающего предлагаемый «язык» общения Так моделируется автором пока не изведанная русской прозой свобода владения «поэзией жизни действительной» и живым словом Специфика организации повести, как и других текстов Пушкина и его современников, состоит в том, что в ней референтным событием становится не история «смотрителя», а история создания «просторечного» текста в ситуации обычного речеповедения Пушкин и изобразил изображенное в таком тексте, создав уже другой коммуникативный ряд (авторский дискурс о событии рассказывания), который и включил «Повести Белкина» в контекст полемических споров о судьбах новой русской прозы «Изображение изображения» (Ю Лотман) было эстетическим «экспериментом» Пушкина, проистекающим из опыта других авторов, и опережающим их творческие усилия Официальному литературному слову он противопоставил живой и оживающий текст, вернее - синтезирующую текстовую модель, которая способна генерировать смыслы, опираясь на совершенно различные типы референции, коммуникативные стратегии и дискурсивный потенциал

Структура и семантика пушкинского повествования отражает самые показательные для литературной ситуации XVIII - первой половины XIX в

Русскаясенпшенкшьнаяповесть -М, 1979 - С 303

42

явления Во-первых, сложность и многообразие возможных связей повествовательного текста с общим дискурсивным и текстовым пространством культуры Литературный текст, отражающий этап художественной эволюции, может использовать не только конкретный фрагмент, но и трансформировать дискурсивную модель, текстовое построение, а также - уже высказанную ранее возможность образно-речевой организации повествования Во-вторых, важность для литературного процесса становления и развития русской повести проблемы текстообразования Для эстетического мышления начала XVIII в проза не была речью художественной, рассказ или рассказывание могли стать эстетически значимыми только тогда, когда появляется сентиментальная повесть и ее повествователь, выступавший в качестве той инстанции, которая преобразовала рассказывание в сюжетное событие Новым этапом в образно-речевой организации повествования становится обращение к устным дискурсивным практикам культуры Именно в этих трансформациях русское художественное слово обретало свою эстетическую ценность как слово свободное, нивелирующее условные границы между текстом (письменная, книжная речь) и не-текстом (устная речь) Решая проблемы текстообразования, повесть 1820 - 1830-х гг развивает и трансформирует те потенциалы речевой организации текста, которые были сформулированы прозаиками XVIII столетия, и придает новый статус художественной речи, превращая ее в своеобразный метаязык, способный моделировать эстетическую реальность в ориентации на любой тип дискурса и любой фрагмент культуры

В заключении представлены итоговые обобщения и выводы, полученные в ходе исследования и свидетельствующие о том, что

- историко-литературный процесс XVIII - первой трети XIX в -сложное и многоаспектное явление, отличающееся парадигмальным характером это особое текстовое пространство культуры, регулируемое базовыми коммуникативными стратегиями и дискурсивными горизонтами данной культуры в целом,

- являясь эстетическим фрагментом новой реальности, литературный процесс XVIII - первой трети XIX в призван был создать не только литературу, но и парадигму художественности в целом, включающую в себя и феномен повествования, и повествовательные формы,

- роль литературы XVIII в заключается в формировании русской дискурсии нового времени и в организации «литературного поля» (легитимность литературно-речевой деятельности, освоение русской «языковой личностью» способов «говорения» и построения художественного высказывания, стабилизация коммуникативных стратегий, обеспечивающих эстетическое коммуникативное событие в ситуации «автор-текст-читатель»),

- закономерные для исследуемой эпохи сложные взаимоотношения русской литературы с европейским опытом проявились в процессе освоения/усвоения и преображения художественных модусов речи и представляют

собой феномен перевода европейского опыта на языки русской культуры и ментальности,

- временная «недостаточность» собственной литературной традиции, невозможность прямого присвоения европейской парадигмы повлияли на значимость такой категории как «семантическая память», важнейшей для бытования художественных явлений и фактов Эстетическим решением проблемы становится появление такого специфического феномена русской литературы XVIII - первой трети XIX в как «образ дискурса»,

«образ дискурса» проявляет себя в постоянной рефлексии над природой эстетической реальности и представительствует собственную «семантическую память», являясь изображением литературной традиции в составе новой художественной целостности, что и формирует особую поэтику русской повести первой трети XIX века (В Нарежного, Н Гоголя, А Пушкина, А Погорельского и др ),

- особое значение в формировании повествования и повести имели сентиментальные тексты в них сформировались правила нарратива, особенности образно-речевой организации текста, комплекс «приемов выразительности», «литературный словарь», которые окажутся базовыми для развития русской прозы первой половины XIX в,

- особенно важными для русской повести оказались открытые авторами-сентименталистами возможности образно-речевой организации повествовательного текста, органичное развитие которых определило творческие инициативы А Пушкина, Н Гоголя, А Погорельского, А Бестужева-Марланского и других прозаиков XIX в ,

- в художественной системе русских повествовательных текстов значимы не только вершинные тексты, но и беллетристика, массовая и тривиальная литература Они, подчиняясь общим коммуникативным стратегиям, совместно являют собой дискурсивный облик культуры и ее речевые практики Классическая русская повесть XIX в проявляет себя в усвоении совокупного эстетического опыта, в преодолении границ и иерархий, присущих разным группам повествовательных текстов,

- специфика русской литературной реальности отражается и в конкретном тексте повести первой трети XIX века зачастую воспроизводят текстовое пространство русской дискурсии в целом, определяя сложность такого явления как межтекстовые связи, которые фиксируют момент художественной трансформации данйого коммуникативного фрагмента культуры в новом по времени высказывании и определяют его поэтику,

- в сложном соотношении текстов, контекстов и механизмов трансформаций к 1830-м гг процесс становления повествования завершается созданием русской классической повести, синтезирующей художественный опыт своих предшественников и знаменующей установление новой художественной парадигмы в русской литературе

Основное содержание диссертации отражено в 26 публикациях, в том числе двух моно1рафиях

Монографии

1 Сурков, Е А Русская повесть первой трети XIX века (генезис и поэтика жанра)/Е А Сурков -Кемерово, 1991 -160с (Юпл)

2 Сурков, Е А Русская повесть в историко-литературном контексте XVIII -первой трети XIX века / Е А Сурков - Кемерово, 2007 - 276 с (17 п л )

Статьи в сборниках и журналах

3 Сурков, Е А Гоголь и Пушкин проблемы и решения / Е А Сурков // Вопросы литературы -1986 №5 -С 234-241 (0,6пл)

4 Сурков, Е А Архаические жанровые формы в повестях Пушкина и Гоголя («Станционный смотритель» и «Шинель») / Е А Сурков // Проблемы исторической поэтики в анализе литературных произведений -Кемерово, 1987 -С 50-61 (0,7 п л )

5 Сурков, Е А Синтез жанрово-стилевых традиций в «Станционном смотрителе» А С Пушкина / Е А Сурков // Болдинские чтения - Горький, 1990 -С 50-61 (0,7 п л)

6 Сурков, Е А Жанровая рефлексия в «Повестях Белкина» А С Пушкина // Болдинские чтения / Е А, Сурков — Горький, 1991 - С 15-28 (0,85 п л )

7 Сурков, Е А Поэма Е А Баратынского «Эда» в историко-литературном контексте 2-ой половины 1820-х годов / Е А Сурков // Mentalität Konzept Gender - Landau, 2000 - С 286-299 (0,6 п л )

8 Сурков, Е А «Метель» В А Соллогуба и «Метель» А С Пушкина опыт сравнительного анализа / Е А Сурков, Н Г Верчасова // Вопросы филологии -Выл 3 - Кемерово, 2001 -С 97-103 (0,4 п л)

9 Сурков, Е А О закономерностях формирования и эволюции русской повести первой трети XIX века / Е А Сурков // Филологический сборник -Вып 2 - Кемерово, 2002 - С 176-180 (0,3 п л )

10 Сурков, Е А, Художественно-функциональное значение имени собственного в повести А С Пушкина «Выстрел» / Е А Сурков, Р А Цветков // Вопросы филологии - Вып 4 - Кемерово, 2003 -С 169-174 (0,3 п л)

11 Сурков, Е А Русская повесть в историко-литературном процессе последней трети XVIII века генезис и поэтика (к постановке проблемы) / Е А Сурков // Вестник Кемеровского государственного университета - Кемерово, 2004 -С 18-30 (1,0 п л)

12 Сурков, Е А Русская повесть в историко-литературном процессе последней трети XVIII - начала XIX века становление, художественная система, поэтика / Е А Сурков // Сибирский филологический журнал - 2004 - №1 -С 26-42 (1,6п л)

13 Сурков, Е А Становление сентиментального нарратива в русской малой прозе конца XVIII века / Е А Сурков // Эгногерменевтика и антропология -Landau, 2004 - С 566-575 (0,6 п л)

14 Сурков, Е А Идиллия и идиллическое в русской литературной традиции // Вестник молодых ученых - 2004 - № 5 - С 17-26 (1,3 п л )

15 Сурков Е А Русские контексты «Старосветских помещиков» Н В Гоголя / Е А Сурков // Гоголевский сборник - Выпуск 2 (4) - СПб , Самара, 2005 - С 38-50 (0,8 п л)

16 Сурков, Е А Повесть А С Пушкина «Станционный смотритель» и поэтика «арзамасской игры» / Е А Сурков // Сибирский филологическии журнал - 2005 -№1-2 -С 18-24 (0,6п л)

17 Сурков, Е А Интертекстуальность и трансформация литературной традиции в прозе А С Пушкина («Станционный смотритель») / Е А Сурков // Сибирский филологический журнал - 2005 - № 3-4 - С 4-19 (0,8 п л )

18 Сурков, Е А Интертекстуальная структура и дискурсивные образы в «Медном всаднике» А С Пушкина (к постановке проблемы) / Е А Сурков // Сибирский филологический журнал - 2007 - № 3 - С 18-24 (0,5 п л)

19 Сурков, Е А Притча о блудном сыне и «рассказ» о блудной дочери / Е А Сурков II Герценовские чтения - СПб , 2007 (в печати)

20 Сурков, Е А Об идиллическом в «Старосветских помещиках» Н В Гоголя /Е А Сурков //HB Гоголь и славянский мир - Томск, 2007 (в печати)

Материалы научных конференций

21 Сурков, Е А «Станционный смотритель» А С Пушкина поэтика сюжета и характер / Е А Сурков // Проблемы литературных жанров материалы 4-ой научной межвузовской конференции - Томск, 1983 - С 37-38 (0,2 п л)

22 Сурков, Е А Функции оппозиции «деревня-город» в художественном мире Пушкина / Е А Сурков // Молодые ученые и студенты - науке материалы научной конференции -Кемерово, 1986 - С 39-46(0,2 п л)

23 Сурков, Е А Северная столица и конфликт с миром в жизни Н В Гоголя конца 1820-х гг / Е А Сурков // Культура русского Севера традиции и современность материалы к конференции - Череповец, 1990 - С 52-53 (0,2 ix л)

24 Сурков, Е А Соотношение жанрово-стилевых традиций в литературном процессе 2-ой половины 1820-х - начала 1830-х годов / Е А Сурков // Традиции в контексте русской культуры материалы к конференции - Череповец, 1992 - С 55-56 (0,1 п л )

25 Сурков, Е А «Бедная Лиза» Н М Карамзина как историко-литературный феномен / Е А Сурков // Рабочие материалы к Международной научной конференции евроазиатский культурный диалог в коммуникативном про-

странетве языка и текста, посвященной юбилею профессора А С Янушкевича -Томск, 2004 - С 36 (0,05 пл)

Учебно-методические публикации

26 Сурков, Е А История русской литературы XIX века (вторая треть) учебно-методическое пособие (Рекомендовано Советом филологии УМО по классическому университетскому образованию в качестве учебно-методического пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по направлению 52300 и специальностям 021700 - «Филология», 021400 «Журналистика») -Изд 2-ое, доп - Кемерово, 2004 -58 с (3,6пл)

Подписано к печати 30 08 2007 г Формат 60x84/16 Печать офсетная Печл Тираж 120 экз Заказ №

ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет» 650043, г Кемерово, ул Красная, 6 Отпечатано в издательстве «Кузбассвузиздат» 650043, г Кемерово, ул Ермака, 7

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сурков, Евгений Анатольевич

ВВЕДЕНИЕ.

Глава I

ИДИЛЛИЯ И ИДИЛЛИЧЕСКОЕ В РУССКОМ ВОПЛОЩЕНИИ роль идиллии в становлении русской повести).

1. Идиллия и русская повесть (к постановке проблемы).

2. История становления идиллии и идиллического.

3. Усвоение опыта идиллии в русской литературе XVIII - начала XIX века

4. Дискурсивный потенциал идиллического в сентиментальном воплощении

5. Идиллия как образ и изображение.

Глава II

ДИСКУРСИВНЫЕ ГОРИЗОНТЫ

И ТЕКСТОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ НОВОЙ РУССКОЙ ПРОЗЫ.

1. «Память», дискурс, текст и межтекстовые связи.

2. Образ дискурса и «словарь литературы».

3. Цитата и интертекст.

4. Топос «чтение» как презентация «литературности».

5. Дискурсивное пространство как культурный контекст.

6. Новая проза и «стандартный» дискурс.

Глава III

ИЗОБРАЖЕНИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ» (образно-речевая организация повести А. С. Пушкина «Станционный смотритель»).

1. Повествователь А. Г. Н. и «писатель» Иван Петрович Белкин.

2. Литературные модели в речевой практике повествователя.

3. Поэтика литературной «игры».

4. Притчевое слово повествования.

5. Притча о блудном сыне и «рассказ» о блудной дочери.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Сурков, Евгений Анатольевич

Внимание к исследованиям проблем русской литературы в историко-литературной перспективе не только не теряет своей актуальности, но становится со временем все более активным и глубоким. Появляются не только новые имена и материалы для научного осмысления, но и новые концепции, идеи (теоретические, литературоведческие, собственно исторические), позволяющие расширить диапазон видения самого предмета научной историко-литературной рефлексии. Наибольший интерес современное литературоведение проявляет к вопросам трансформации и функционирования художественных систем, проблемам становления и развития отдельных жанров, типов текста и дискурсивных практик. Но, несмотря на появление и популярность целого ряда значительных и авторитетных исследований, именно в этой области филологического знания существует целый ряд нерешенных вопросов, которые становятся все более очевидными в ситуации существенных изменений в сфере гуманитарных наук. Отразились эти изменения и в филологическом научном мышлении, определив специфику новых исследовательских стратегий в области собственно историко-литературных разысканий, в сфере углубленного осмысления их теоретико-методологических оснований.

Показательным в этом плане является целый ряд выступлений известных ученых-филологов, посвященных размышлениям о состоянии и перспективах современной историко-литературной науки, о ее традициях и методологических новациях. Эта тема активно обсуждалась в последнее время на научных конференциях и семинарах, нашла свое отражение в научных сборниках, таких как двухтомник «Освобождение от догм. История литературы: Состояние и пути изучения» (М., 1997). Своеобразным итогом таких размышлений стала возникшая в 2002 - 2003 годах полемика между двумя наиболее авторитетными научными журналами «Новое литературное обозрение» и «Вопросы литературы». В этом споре, отражающем общие установки современной научной мысли, были высказаны и противоположные точки зрения, и разные суждения, и разноречивые оценки, но в целом важным оказался сам факт осознания неудовлетворенности содержанием и структурой существующих историко-литературных описаний, концепций и научно-исследовательских подходов. На страницах 59-го номера «Нового литературного обозрения» об этом интересно и убедительно говорили М. Л. Гас-паров («Как писать историю литературы»), Т. Бенедиктова («О пользе литературной истории для жизни»), Н. Богомолов («Несколько размышлений на заданную тему»), А. Щербенок («История литературы между историей и теорией»). Подводя итог этого обсуждения, А. Строев в своей статье «История литературы: Воспоминание о будущем» написал: «Очень хочется совершенно другой истории литературы» [Строев 2003: 337].

Путь к «другой истории литературы» демонстрирует опубликованная в этом же номере журнала статья В. Э. Вацуро «Пушкин и литературное движение его времени». Эта работа ученого, как и его книга «Готический роман в России» (2002), по словам М. Майофис, обозначили настоящий «методологический поворот», поскольку сформулировали «новую предметную область» историко-литературного исследования - «литературный процесс», понимаемый как «сложный, многосоставный, находящийся в постоянном движении», являющийся составной частью «культурной эпохи» в целом [Майофис 2003: 298, 293]. И в более ранних своих работах В. Э. Вацуро настаивал на необходимости особого внимания именно к этим феноменам культуры, поскольку только в них проявляет себя подлинная литературная событийность. По мнению ученого, «.каждая культурная эпоха - непрерывный процесс взаимодействия творческих усилий и больших и малых деятелей, процесс миграции идей, поэтических тем и образов, заимствований и переосмыслений, усвоения и отторжения. Это многоголосие - форма и норма ее существования. Творчество гения вырастает на таком полифоническом субстрате; оно усваивает себе, интегрирует, преобразует "чужие" идеи и образы, иногда отмеченные индивидуальной печатью, а иногда "ничьи", ставшие уже частью общего культурного достояния» [Вацуро 1994а: 5].

И творчество А. С. Пушкина исследователь рассматривает в этой перспективе, позволяющей точнее и глубже понять авторские стратегии писателяклассика. В его индивидуальных творческих исканиях, как считает В. Э. Вацуро, «.действовали общие закономерности историко-литературного процесса», и «все эти многообразные и на первый взгляд противоречащие друг другу эстетические ориентации интегрировались творческой личностью Пушкина, образуя из гетерогенных элементов единую художественную систему» [Вацуро 2003: 307, 312]. При таком подходе во многом меняется и сам принцип историко-литературного изучения, его материал, и область «поисковых» систем. Из всех тех эстетических и культурных значимостей, которыми обычно оперирует исследователь литературы, на первый план выдвигается рассмотрение и концептуализация литературного процесса, в котором участвуют автор и его произведения; культурная эпоха или историко-литературный контекст, которые не только определяют специфику творчества писателя, но и его роль в непрерывной эволюции художественных систем.

Такая методологическая установка как нельзя более актуальна сегодня. Современная филология, опираясь на традиционные и устойчивые историко-литературные представления, зачастую оставляет в стороне очевидно спорные, только кажущиеся решенными вопросы, проблемные зоны и «спорные» территории. К ним, несомненно, принадлежит и самый, казалось бы, изученный временной отрезок русской литературной истории - эпоха писателей-классиков первой половины XIX века с ее вершинными, по общему признанию, эстетическими созданиями. Однако процесс становления и пути глубинных художественных трансформаций, приведших к появлению этого культурного феномена, пока не ясны нам в полной мере. Прежде всего, потому, что не описаны как история дискурсивных преобразований и коммуникативных механизмов порождения текста в рамках определенной культурной парадигмы и в связи со спецификой русской дискурсии предшествующего XVIII века. И хотя представления о главенствующей роли культурной парадигмы и коммуникативных стратегий культуры в тек-стопорождении представлены сегодня стройной теоретической концепцией [Тюпа 2002], они пока не нашли своего применения и адекватного языка описания в аналитических подходах к конкретным артефактам или их истории. Между тем этот комплекс теоретических представлений, учитывающий и опыт смежных гуманитарных дисциплин, оказывается сегодня необходимой и востребованной составляющей историко-литературного исследования. Он позволяет специфицировать и конкретизировать такие сложные понятия, как «литературный процесс» или «культурная эпоха», определить те основания и механизмы, которые регулируют появление литературного текста и его соотношение с другими текстами, а также -направленность художественных изменений и трансформаций в русской литературной истории. Исследователь такой истории исходит из того, что литература «эволюционирует в согласии с общекультурными преобразованиями», а «каждый период в истории культуры потому и является периодом, то есть некоторой целостностью, что его гетерогенные слагаемые сцеплены одним и тем же основанием», которое «подчиняет себе все дискурсы, устанавливает для них характерное для данной эпохи корреспондирование» [Смирнов 1987: 123].

Теоретически осознанная и сформулированная концепция согласия процесса эстетических трансформаций с «общекультурными преобразованиями» и «основаниями» пока не нашла широкого применения в историко-литературных исследованиях. Самым популярным в научных работах, так или иначе связанных с этой проблемой, является понятие «литературно-исторический контекст» - по сути, достаточно неопределенное и расплывчатое, зачастую представленное как суммарное и произвольное объединение фактов или текстов в некоторую фоновую для рассматриваемого произведения совокупность. Очевидно, что представление о контексте или контекстах при рассмотрении русской литературной истории нуждается в дополнительных и весьма существенных осмыслениях. С одной стороны, нужно определиться в самом характере и специфике контекстуальных отношений - реальных, возможных или потенциальных; с другой - найти основополагающие принципы организации контекстуального пространства, определяющие его функциональность в процессе литературной эволюции. Понятие «литературный контекст», определяющее межтекстовые связи и дискурсивные горизонты отдельного произведения или группы текстов, и понятие «литературный процесс», описывающее эстетические трансформации художественных систем, в этом случае оказываются тесно взаимосвязанными, поскольку в единстве описывают сложную систему диахронных и синхронных преобразований. Рассматривая историю литературного произведения, нужно учитывать, что его контекст также историчен, а его составляющие производны от других предшествующих контекстов, поскольку литературная история представляет собой «неиссякаемый поток трансформаций» [Смирнов 2001: 149].

Однако такой «неиссякаемый поток» в русской научной традиции и историко-литературных описаниях во многом заслонен пристальным вниманием к отдельным и, по сути, статичным «рубежам». Это особенно характерно для интерпретации процесса литературного развития именно XVIII - первой трети XIX века. Какие бы контекстуально-генетические сопоставления ни проводились в этом случае (с европейской или русской традицией), тем не менее, принято считать еще со времен В. Г. Белинского, что настоящая русская литература началась творчеством А. С. Пушкина, поскольку «до него у нас не было даже предчувствия того, что такое искусство, художество, которое составляет собою одну из абсолютных сторон духа человеческого» [Белинский 1982: 6; 265].

И позднее вопрос об источниках русской классики или творческих исканий того же Пушкина решался, в принципе, аналогичным образом. Так, например, Б. М. Эйхенбаум писал в свое время: «Что же такое проза Пушкина? Предшественников у нее как будто нет - русская новелла в это время почти не существовала. Ни Карамзин, ни Марлинский, ни Нарежный не могли ничего дать Пушкину» [Эйхенбаум 1969: 30]. Еще более категорично был настроен А. Лежнев, писавший в своей книге «Проза Пушкина» (1937): «Каких же традиций завершитель Пушкин, когда вся его проза растет в борьбе с теми, которые он застал, и как ответ на них? Кого продолжает он? Прозаика Карамзина? Прозаика Батюшкова? Или монументальную прозу русского XVIII века <.>? Пушкинскую прозу нельзя вывести ни из чего, наличествовавшего ко времени ее появления в русской литературе. Она необъяснима традицией, по крайней мере, русской» [Лежнев 1966: 19].

Конечно, отрицание традиции в пушкинской прозе - это крайняя точка зрения, но нельзя не согласиться и с тем, что в той или иной степени она и до сих пор смещает перспективу видения динамики русской литературной истории эпохи

XVIII - первой трети XIX века. Более всего в этом плане «не повезло» XVIII столетию. Дискурсивное пространство этой эпохи чаще всего не рассматривается как подлинно событийное и значимое для судеб будущей русской литературы, несмотря на те идеи, которые были уже высказаны в концептуальных работах Г. А. Гуковского, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, В. М. Живова, А. М. Панчен-ко, В. Н. Топорова, А. Л. Зорина, О. М. Гончаровой. Художественный опыт литературы XVIII века остается практически за рамками исследовательского интереса или же интерпретируется как такой эстетический феномен, который в начале

XIX века «преодолевался», «разрушался» или подвергался «демонтажу» [Лахманн 2001], а его традиции, как считается, могли существовать позднее только «в снятом виде» и в таких «внешних формах», которые под пером классиков XIX века «обретали новое качество» [Стенник 1995: 20]. Такое видение определено тем, что предшествующая русской классической повести русская проза XVIII века «обросла шлейфом исследовательских стереотипов и предубеждений», а попытки некоторых исследователей оценить эту прозу «не способны поколебать предубеждений и вызывают только иронию» [Автухович 2006: 56, 57].

Серьезным препятствием для включения эстетических достижений XVIII столетия в непрерывный процесс художественного наследования, который определил генезис вершинных явлений в литературе уже XIX века, является и до сих пор постулируемый тезис о «европеизированном» характере культурных новаций того времени. И хотя современные исследователи используют уже другую терминологию, видение проблемы, во многом, остается прежним. Так, В. А. Луков предлагает говорить о «симбиозе» и «синхронизации» русской и европейской литератур, подразумевая при этом, что все-таки русские авторы XVIII века творили, «учась у европейских писателей» [Луков 2006: 10, 11, 15]. Как представляется, признание литературы этой эпохи заимствующей, ориентирующейся на «чужие» образцы и нормы, при всех возможных оговорках и гибких интерпретациях, не только лишает русскую литературу национальной специфичности, но и подрывает методологическую базу историко-литературного исследования, поскольку вопрос об истоках, источниках и литературных предшественниках русской классики в этом случае так и остается открытым и нерешенным.

Для того чтобы увидеть литературный процесс XVIII столетия как закономерный период русской литературной истории, период, непосредственно предваряющий художественные «открытия» следующего века, необходимо определить и найти новые подходы к его изучению и концептуализации. Об этой необходимости уже писали и говорили ученые-филологи, прежде всего Ю. М. Лотман, представивший в своих работах новые литературоведческие подходы к решению проблемы. Значимым дополнением к этим положениям сегодня, на наш взгляд, может быть опыт и других гуманитарных дисциплин. Современная теория коммуникации (Т. А. ван Дейк, Г. Г. Почепцов, В. И. Тюпа), теория языковой личности (Г. И. Богин, Ю. Н. Караулов) или ее «языкового существования» (Б. М. Гаспа-ров), социокоммуникативная лингвистика (Т. Г. Винокур), концепция дискурсивного пространства культуры (И. В. Саморукова) позволяют переориентироваться исследователю истории литературы в определении специфики предшествующего русской классике литературного периода. Они помогают сформулировать новые представления об исторически изменчивом характере эстетической деятельности и природе эстетической реальности, моделируемой художественным сознанием разных культурных эпох. В этой связи очень важной оказывается и теория тек-стообразования, которой активно занимается современная лингвистика (В. Г. Гак, Г. А. Золотова, М. Я. Дымарский), исследующая закономерности организации текста, которые также исторически изменчивы и определены данным «коммуникативным фрагментом» (Б. М. Гаспаров) или коммуникативной ситуацией культуры определенной эпохи.

Учитывая опыт различных гуманитарных дисциплин, исследование литературного процесса XVIII века должно учитывать, что историческое движение культуры связано с развитием ее дискурсивного и текстуального пространства, с поступательным развитием коммуникативных стратегий и их спецификой. При этом культура эпохи не только воплощает их в речевой практике, но и формирует новые тенденции организации структуры и семантики текста, то есть формирует свой русский литературный контекст. Важно при этом, что всякий текст «обладает памятью, в которой он может концентрировать свои предшествующие значения, и одновременно <.>, включаясь в коммуникативную цепь, создавать новые <.> сообщения» [Лотман 1992: 1; 27]. Представления о «коммуникативной цепи» и «семантической памяти», теоретически обоснованные в трудах Ю. М. Лот-мана, И. П. Смирнова, Е. Фарино и других исследователей, позволяют обозначить и еще один аспект в изучении литературы XVIII века - определение ее роли и участия в процессе наследования «памяти». В таком понимании русская литература XVIII века представляется нам наиболее продуктивным контекстом смысло-порождения и текстообразования непосредственно следующих за ней художественных систем. Очевидно при этом, что дискурсия эпохи обладает специфическими характеристиками, связанными не только с семантикой текстов, языком и т.д., но и со структурно-организационными параметрами «литературного поля» в целом.

Это «сегодня литературу относят к культурным ценностям первого ряда», но «так было не всегда <.> для того, чтобы это воцарение литературы состоялось, должны были сначала возникнуть необходимые социальные и ментальные основания. Область литературы должна была выделиться внутри культурного поля, а культурное поле в своей целокупности должно было стать автономным» [Виала 1997: 7]. Совершенно особенно представлен такой закономерный процесс в русской культуре XVIII века, поскольку она осознавала себя принципиально новой - секулярной, и «в силу исторических причин была вынуждена творить себя из Ничто (= Хаоса)» [Зверева 2000: 116]. Первым русским литераторам «приходилось начинать на пустом месте»: «у них не было ни подготовленной читательской публики, ни каких-либо гуманистических институций, в которых литература занимала хотя бы скромное, но определенное место», а потому творили «отцы-основатели» (Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков), только еще «мечтая об ин-ституализации литературы» [Живов 1997: 25-26, 58]. Конечно, можно в данном случае перейти и на другой язык описания, то есть говорить о поисках форм, жанров, языка, о внедрении европейского опыта, однако это во многом мешает увидеть существо проблемы. Состоит оно в том, что XVIII столетие создает основные литературные институции, организует, структурирует, оформляет «пустующее» эстетическое пространство, в том числе и переводя «чужие» европейские модели на языки русской культуры и ментальности, делая их «своими». Таким образом созданное и освоенное «литературное поле» закономерно и естественно становится тем основанием, на котором вырастает творческий потенциал следующих поколений русских писателей и дискурсивный потенциал следующего поколения текстов.

Интенсивность инновационных процессов, их стабильность, целенаправленность, не всегда отмеченные в исследовательской литературе, заставляют предполагать, что словесность XVIII столетия - это своеобразная творческая лаборатория, которая обеспечила, например, институализацию русского повествования как внутренне присущего национальной культуре эстетического феномена. Наследуются XIX веком и ранее обретенные коммуникативные стратегии, и рече-поведенческие механизмы, в переосмыслении и пересоздании которых участвуют разноуровневые и разнокачественные, но единые во времени и пространстве литературные инициативы многочисленной когорты авторов того времени. И они, в свою очередь, становятся контекстом, в котором созидалась русская классика. Однако, несмотря на кажущуюся ясность ситуации, и такой контекст нуждается сегодня в переосмыслении. Становится все более понятным, благодаря идеям Ю. М. Лотмана и В. Э. Вацуро, что это не просто соотношение «классики» и «беллетристики», «первостепенных» и «второстепенных» писателей, а парадигма массовой литературы» в целом, во всех ее проявлениях. Ведь «массовая литература» умеет не только сохранять «обломки старины», но и содержит «зерна нового», которые будут востребованы «завтра» [Лотман 1992: 3; 386]. Сложное взаимодействие «нового» и «старого», классики и «массовой литературы» в системе коммуникативных стратегий и дискурсивного потенциала культуры, по сути, и определяют динамику литературной эволюции. Неслучайно М. Л. Гаспаров, размышляя о том, как писать историю литературы, настаивал на том, что она должна строиться на «расширении историко-литературного поля», включающего и такие сферы, как «литературное производство», «литературное потребление», «литературная среда» и «литература предшествующих эпох» [Гаспаров 2003: 144]. И дело здесь не в желании изменить систему оценок и иерархий, а в стремлении определить ту историко-литературную перспективу и те текстовые параметры, в которых любое произведение оказывается адекватным своему времени и одновременно большому времени русской литературной истории.

Наиболее актуальным материалом для решения обозначенных проблем может быть русская повесть - самый репрезентативный для первой половины XIX века жанр. Правда, вопрос об истории становления и развития русской повести кажется уже не новым. Однако, если и в историко-литературном, и в теоретическом плане поэтика повести, ее структура как художественного высказывания, а также ее сюжетно-тематические ориентации описывались неоднократно, вопрос о происхождении прозы и повествовательных структур, об их источниках и корнях в рамках собственной национальной традиции пока ставится очень редко и практически не решается.

Первое крупное (после масштабных исторических разысканий В. В. Сипов-ского) обобщающее исследование проблемы - коллективная монография «Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра» (1973), хотя и посвящено истории повести, однако описывает эту историю в рамках сугубо исторической последовательности, не проявляющей ни межтекстовых связей, ни процессов трансформации, ни семантики повествовательных произведений. Конечно, это исследование сделало серьезный шаг в изучении русской повести: в научный обиход был введен целый ряд имен и произведений, ранее выпадавших из поля зрения литературоведов, намечены основные типологические разновидности жанра, описаны его структурные и художественно-тематические особенности. Однако авторы работы констатировали: «Пожалуй, ни один жанр не является столь малоизученным в теоретическом и историко-литературном отношении, как жанр повести» [Русская повесть 1973: 3].

Прошедшие десятилетия кардинально не изменили ситуацию. Даже такая масштабная работа, как «Историческая поэтика новеллы» Е. Е. Мелетинского, в которой была определена необходимость изучения исторических трансформаций повествовательных жанров, несмотря на свою популярность и авторитетность, не смогла повлиять на устоявшиеся исследовательские подходы к русской повести. Логичное, казалось бы, рассмотрение исторических ее корней в предыдущем столетии так и осталось проблематичным для филологической науки. Представления о том, что в XVIII столетии не было развитого повествования и время для него еще не наступило, высказанные еще Б. М. Эйхенбаумом и Т. Раболи, показательно и для современных исследователей. В. И. Сахаров, например, возникновение повести связывает исключительно с расцветом романтизма, полагая, что «самый жанр повести и русское прозаическое повествование в первую половину 20-х годов только оформлялись; наши прозаики робко пробовали силы в новом для них роде словесности» [Сахаров 1984: 154]. Другим типом представлений о повести является ее интерпретация как «малой формы», развивающейся в соотношении с «большими». Несмотря на появление в 1990-е годы работ И. П. Смирнова «Логико-семантические особенности коротких нарративов» и «О смысле краткости», теория «малых жанров» остается пока достаточно распространенной, но, как представляется, во многом смещающей видение повести в исторической перспективе. Наиболее существенным моментом в становлении повести был все-таки не формат текста, а проблема становления феномена повествования, то есть формирование такой прозаической текстовой структуры, которая выражала личность автора и «сознание говорящего» (М. М. Бахтин), тем самым формируя и постепенно усложняя художественную специфику сюжетной событийности русского нарра-тива.

История повести в литературоведческой традиции может быть представлена и как простое хронологическое следование повествовательных текстов, что чревато неправомерным, на наш взгляд, возведением повести XIX века к типу древнерусских повествований. Этот подход, игнорирующий важнейшую для исследования повести проблему текстовой семантики, представлен в таких работах, как «Очерки по истории русского литературного стиля: Повествовательная проза и лирика» А. В. Чичерина или «Истоки жанра в литературе древней Руси» Я. С. Лурье. Сходным образом построена и монография В. И. Сахарова «Русская проза XVIII - XIX века. Проблемы истории и поэтики. Очерки» (М., 2002), которая, по сути, является серией «очерков» об отдельных авторах и типах прозаических текстов. Тем не менее, все эти исследования и работы других литературоведов являются важным вкладом в изучение истории русской повести.

Огромный научный опыт накоплен в тех исследованиях, которые посвящены отдельным периодам развития русской прозы или отдельным авторам. Целый ряд интересных работ дает представление о повествовательных текстах XVIII века. Это, например, монографии Г. Н. Моисеевой «Русская повесть первой трети XVIII века» (1965), Ф. 3. Кануновой «Из истории русской повести: Историко-литературное значение повестей Н. М. Карамзина» (1967), С. Э. Павлович «Пути развития русской сентиментальной прозы» (1974), О. Л. Калашниковой «Русская повесть первой половины XVIII века» (1989), Н. Д. Кочетковой «Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания)» (1994), В. Н. Топорова «"Бедная Лиза" Карамзина. Опыт прочтения» (1995), М. Я. Билин-киса «Русская проза XVIII века: Документальные жанры. Повесть. Роман» (1995), Т. Е. Автухович «Риторика и русский роман XVIII века» (1995), М. В. Иванова «Судьба русского сентиментализма» (1996), работы Ю. М. Лотмана, посвященные творчеству Н. М. Карамзина.

Еще более активное внимание литературоведение проявляет к прозе русских классиков, прежде всего к творчеству А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя. Исследованию поэтики, структуры и жанровой специфики их повествовательных текстов посвящены ставшие уже классическими работы М. О. Гершензона, Б. М. Эйхенбаума, А. Лежнева, Б. В. Томашевского, Г. А. Гуковского, В. Ф. Переверзева, В. В. Гиппиуса, А. Г. Гукасовой, Г. П. Макогоненко, Ю. М. Лотмана, Ю. В. Манна, Л. С. Сидякова, В. Н. Турбина, С. Г. Бочарова, В. М. Марковича, Н. Н. Петру-ниной, Е. С. Хаева, П. Дебрецени, Б. М. Гаспарова. Со временем все более широким становится и круг работ, посвященных другим прозаикам эпохи, писателям «второго» ряда, массовой и тривиальной литературе: это, например, монография Н. М. Фридмана («Проза Батюшкова», 1965); работы М. А. Турьян об В. Ф. Одоевском; посвященные творчеству В. Т. Нарежного статьи Ю. В. Манна; исследования русской готики (В. Э. Вацуро, С. Ф. Васильев); работы Ф. 3. Кануновой и В. И. Кошелева о повестях А. Бестужева-Марлинского и т.д. Изучением русской беллетристики, «массовой литературы» и творчества «второстепенных» писателей много и успешно занимались Е. М. Пульхритудова, В. М. Маркович, В. Э. Вацуро, М. Вайскопф, А. Л. Осповат, В. И. Коровин, Н. Н. Петрунина, А. И. Рейт-блат и другие ученые-филологи.

Все более явной в научной традиции становится тенденция к осмыслению прозы русских классиков в историко-литературном контексте и интертекстуальной перспективе. Эта проблема подробно рассматривается в работах В. Ш. Кривоноса («"Мертвые души" Гоголя и становление новой русской прозы», 1985; «Повести Гоголя: Пространство смысла», 2006), Ю. В. Шатина («"Капитанская дочка" А. С. Пушкина в исторической беллетристике XIX века», 1987), М. Вай-скопфа («Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст», 1993), Ю. В. Стен-ника («Пушкин и русская культура XVIII века», 1995), В. Шмида («Проза Пушкина в поэтическом прочтении», 1996), С. А. Гончарова («Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте», 1997), Г. В. Мосалевой («Особенности повествования: от Пушкина к Лескову», 1999), Э. Л. Афанасьева («На пути к XIX веку

Русская литература 70-х годов XVIII - 10-х годов XIX века)», 2002), Л. А. Сап-ченко («Н. М. Карамзин: Судьба наследия (век XIX)», 2003). Несомненно, полезный и продуктивный опыт анализа повествовательных текстов дают и те исследования, которые посвящены более поздним временным периодам развития русской повести: это, например, работы В. М. Марковича «Тургенев и русский реалистический роман XIX века» (1982), В. Н. Захарова «Система жанров Достоевского: Типология и поэтика» (1985), В. М. Головко «Русская реалистическая повесть: герменевтика и типология жанра» (1995), Н. Д. Тамарченко «Русская повесть Серебряного века (Проблемы поэтики, сюжета и жанра)» (2007) и многие другие исследования.

Интенсивно занимаются современные литературоведы и проблемой историко-литературного контекста, что, несомненно, является продуктивной линией в изучении русской литературы. Однако чаще всего проблема контекста рассматривается либо в связи с отдельным автором, либо в связи с отдельной линией текстов. Из многочисленных работ, созданных уже в 2000-е годы и отражающих общие тенденции научной мысли, можно назвать такие интересные диссертационные исследования, как «Ф. В. Булгарин в литературном контексте первой половины XIX века» Н. Н. Акимовой, «Романы В. Т. Нарежного в контексте русской прозы конца XVIII - начала XIX века» Л. И. Рублевой, «Становление и развитие русского романа 70 - 80-х годов XVIII века (мифогенный роман в творчестве М. Д. Чулкова, М. И. Попова, В. А. Левшина)» Е. М. Дзюбы, «Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца XVIII - первой трети XIX века» В. С. Киселева. Значимыми для исследования русской повести являются, несомненно, и те теоретические положения, которые были сформулированы в современной нарратологии (В. Шмид, В. И. Тюпа), в теории мотивного и дискурс-ного анализа повествовательного текста (В. Е. Ветловская, И. В. Силантьев, В. И. Тюпа, Ю. В. Шатин).

В целом, круг работ, посвященных изучению русской прозы и повествовательных форм, широк и разнообразен, что можно по праву считать серьезным научным достижением современной филологии. Научный опыт, накопленный предшествующими исследователями, несомненно, является важнейшим фактором в развитии дальнейших разысканий в области русской литературы, которым необходимы сегодня обобщающие интерпретации ее истории в целом и крупных временных историко-литературных периодов в частности. Но в этом плане научно-исследовательская традиция, по сути, имеет «фрагментарный» характер: в основном филологические работы посвящены либо отдельным временным «отрезкам» истории, либо отдельным авторам, либо рассматривают развитие отдельной темы или группы текстов. Зачастую конкретные эстетические явления или творчество отдельного автора оказываются изученными тщательно, глубоко и подробно, но вне связи с «большим временем» (М. М. Бахтин) русской литературной истории. Это положение непосредственно касается и историко-литературной эпохи XVIII - первой трети XIX века - важнейшей и основополагающей для становления русской литературы в целом, регулирующей ее развитие и определяющей ее будущее.

Мы можем говорить о том, что целостное представление о характере и специфике этой культурной эпохи пока в филологической науке еще не сложилось. Сложной проблемой для любого историко-литературного описания является отсутствие концептуального обоснования явления преемственности и непрерывности художественного развития в русской культуре этого времени. Остро нуждается современное литературоведение и в другого рода концептуализациях, связанных с изучением литературной динамики и исторического движения, прежде всего - в определении и достоверном распознавании таких феноменов как «культурная эпоха», «историко-литературный процесс», «литературный контекст».

Обращение к исследованию происхождения, эволюции и бытования повести в рамках русского историко-литературного процесса не только представляется сегодня одной из самых интересных и актуальных научных тем, но и помогает решить эту крупную филологическую проблему. Такое решение позволит определить специфику литературной динамики, внутренних механизмов, регулирующих процесс текстопорождения и смыслопроизводства, соотношения индивидуальных творческих стратегий с общим дискурсивным пространством культуры и литературным контекстом, а также выявить сложный характер межтекстовых взаимодействий и художественных эволюций в русских повествовательных текстах XVIII - первой трети XIX века.

Диссертационное исследование при этом связано не только с рассмотрением частных вопросов, касающихся истории русской повести, но и с решением проблем общего характера. Представление о специфике литературного контекста и его базисных структурах, лежащих в основании русской литературной истории, оказывается значимым и необходимым для изучения русской литературной истории и других последующих эпох. В этом и состоит актуальность предпринятого диссертационного исследования.

Объектом исследования в диссертационной работе является историко-литературный процесс в русской культуре XVIII - первой трети XIX века.

Предмет исследования - русская повесть XVIII - первой трети XIX века.

Цель диссертационного исследования - выявить специфику структуры/организации и функциональные особенности русского историко-литературного процесса XVIII - первой трети XIX века и определить основные факторы, которые влияли на развитие и эволюцию повествования и повествовательных текстов этого времени.

Этим определяются и основные задачи исследования:

1. подтвердить необходимость значительного расширения перспективы историко-литературного видения в изучении специфики русской литературы XVIII - первой трети XIX века;

2. разработать терминологический и понятийный аппарат для исследования сложных межтекстовых взаимосвязей литературных произведений XVIII - первой трети XIX века, определяющих принципы художественных трансформаций русского нарратива;

3. создать принципы методики анализа текста в его связях с дискурсивным и текстовым пространством русской культуры XVIII -первой трети XIX века;

4. на примере истории освоения и усвоения идиллического модуса художественности рассмотреть процесс его «перевода на языки русской менталь-ности и культуры», а также его роль в развитии русской повести;

5. выявить литературно-генетические связи повестей XIX века, использующих идиллическую модель в составе новой художественной целостности, с предшествующей русской традицией и современными контекстами;

6. выявить стратегии организации структуры и семантики повествовательного текста и характер эстетической рефлексии в творчестве писателей-сентименталистов, в русской беллетристике, в произведениях массовой, тривиальной литературы и принципы их художественного синтеза в зрелой русской прозе;

7. рассмотреть специфику процесса текстообразования в русском повествовании и показать сложность устанавливаемых в нем текстовых параметров и референциальных отношений;

8. исследовать на примере повести А. С. Пушкина «Станционный смотритель» и ее ближайшего контекстуального текстового окружения процесс усложнения образно-речевой организации повествовательного текста в его связи с особенностями русской речевой ситуации и характером речевых практик эпохи XVIII - первой трети XIX века;

9. определить, опираясь на итоговые выводы и обобщения диссертационного исследования, базовые культурные стратегии, определяющие специфику историко-литературного процесса XVIII - первой трети XIX века и основные особенности русских повествовательных текстов.

Основным материалом изучения являются повествовательные тексты писателей XVIII столетия (повести Н. М. Карамзина, В. В. Измайлова, М. Сушкова, П. Ю. Львова и др.), наиболее показательные для литературы XVIII - первой трети XIX века жанры и формы: лирика (М. В. Ломоносов, В. К. Тредиаковский, Г. Р. Державин, В. Капнист. Н. Ф. Остолопов и др.), сатирические журналы Н. И. Новикова, жанр «путешествия» (тексты А. Н. Радищева, П. Шаликова, Ф. Ф. Глинки и др.), комедия и водевиль (пьесы М. И. Попова, П. А. Плавилыци-кова, Н. Ю. Львова, А. А. Шаховского, А. С. Грибоедова и др.), массовая беллетристика, тривиальная литература и отдельные произведения: «Комидия притчи о блудном сыне» С. Полоцкого, «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина, «Российский Вер-тер» М. Сушкова, «Старосветские помещики» Н. В. Гоголя, «Станционный смотритель» А. С. Пушкина, а также повести М. Загоскина, В. Т. Нарежного, В. А. Жуковского, А. А. Бестужева-Марлинского, Н. А. Бестужева, А. Погорельского, М. Жуковой. Использованы в диссертационном исследовании и другие типы текстов данного времени - мемуары и «записки» А. Т. Болотова, М. А. Дмитриева, П. А. Вяземского, И. И. Дмитриева и др., литературные анекдоты, герои-комическая поэма (Н. Осипов, В. Майков), публицистика («Путешествие по русским проселочным дорогам» Д. Шелехова). Рассмотрение этих материалов в их системном единстве и межтекстовых связях позволяют решать поставленные проблемы в различных проявления, сферах и текстах, что и обеспечивает достоверность получаемых результатов. Одновременно основной материал рассматривается в широком культурно-историческом контексте и в разнообразных связях с различными эстетическими и «речевыми» явлениями XVIII - XIX века.

Общей и основной теоретико-методологической базой исследования является системное единство выработанных литературоведением подходов к рассмотрению и анализу как историко-литературного процесса, так и отдельного произведения в его связях с историко-литературным контекстом. Методологическая основа в изучении поставленной проблемы и литературного материала определяется сочетанием современных теоретических концепций и историко-литературного подхода с методами типологического и историко-культурного анализа. При этом автор учитывал возможность обращения к сфере гуманитарного междисциплинарного знания, к использованию данных других гуманитарных наук и методик (прежде всего - нарратологии, коммуникатологии, дискурсоведе-ния). Правомерность такого использования определена уровнем современного научного знания, стремящегося к получению научно обоснованных обобщений и концепций в исследовании феноменов культуры и словесного творчества.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Взаимодействие формирующейся русской литературы нового времени (XVIII век) с аналоговыми явлениями европейской традиции имеет сложный характер и свою специфику, определенную, во-первых, проблемами организации своего «литературного поля»; во-вторых, процессом освоения и усвоения себе не столько готовых жанров и форм, сколько модусов художественности или художественной речи.

2. Закономерный для любой литературы процесс культурного обмена в русской литературной истории представляет собой сложное явление, которое можно определить как феномен перевода на языки русской культуры и менталь-ности.

3. Литература XVIII века организует дискурсивное пространство новой русской культуры и выявляет ее базовые коммуникативные стратегии в тек-стообразовании и смыслопорождении, формирует дискурсивный облик культуры, ее «коммуникативные фрагменты» и типы «речевых практик», свою семантическую и дискурсивную «память».

4. Инструментом распознавания глубоких связей художественного произведения с «памятью жанра», «памятью культуры», «языковой памятью» в русской литературной истории служит такой эстетический феномен как «образ дискурса».

5. Особую роль в становлении русского повествования играет сентиментальная повесть XVIII века, сформировавшая отношение к природе эстетической реальности и принципы образно-речевой организации повествовательного текста. Освоение сентиментально-идиллического модуса художественности формирует в русской традиции комплекс приемов выразительности, общую топику или «литературный словарь» будущей русской прозы.

6. Историко-литературный процесс и литературный контекст являются сложными и многомерными культурными явлениями: они формируются не только социальными, историческими или иными «рядами» последовательностей, но прежде всего - характером культурной парадигмы и базовыми коммуникативными стратегиями культуры, которые и определяют образ русской «языковой личности», параметры ее «языкового существования», мотивации речевого поведения и специфику литературного дискурса.

7. Историко-литературным контекстом формирования и реализации повести первой трети XIX века являются самые различные явления и артефакты, представлявшие в совокупности русскую дискурсию эпохи и ее речевые практики, определившиеся в предшествующей русской традиции. Межтекстовые и интертекстуальные связи текста в этом случае предстают как многосторонние, многоаспектные и разноудаленные, но при всей разности и множественности они фиксируют момент новой художественной трансформации данного коммуникативного фрагмента культуры в новом по времени высказывании.

8. Внутренний динамизм русской литературной реальности определяет не только характер диахронии, он проявляет себя и на синхронном срезе.

Конкретный текст первой трети XIX века в той или иной форме воспроизводит текстовое пространство в целом: его законы, связи/взаимодействия, и целые ряды текстов, в чем проявляется специфика осуществления повествовательного текста в рамках и границах русского литературного контекста.

9. Одним из важнейших факторов истории русской повести была эволюция механизмов текстообразования: от первоначального членения культурного пространства на «текстовое» и «нетекстовое» к созданию в XIX веке синтезирующих текстовых моделей, которые способны генерировать смысл, опираясь на совершенно различные типы референции, коммуникативные стратегии и дискурсивный потенциал.

10. Решая проблемы образно-речевой организации текста, русская повесть 1820 - 1830-х годов развивает, и трансформирует те потенциалы речевой организации текста, которые были сформулированы прозаиками XVIII столетия, и придает новый статус художественной речи, превращая ее в своеобразный метаязык, способный моделировать эстетическую реальность в ориентации на любой тип дискурса и любой фрагмент культуры.

Поставленные цели и задачи исследования, которые в своем комплексном виде никогда не применялись в качестве исследовательских стратегий по отношению к историко-литературному процессу и истории русской повести XVIII - первой трети XIX века, определяют научную новизну диссертационного исследования. Новизна исследовательских подходов в диссертационной работе состоит главным образом в том, что, во-первых, художественный потенциал русской культуры XVIII века в его зримом соотношении с литературными открытиями и новациями первой половины следующего столетия практически не рассматривался и не изучался; во-вторых, вообще не изученными оказываются именно коммуникативные стратегии этого времени, вне рамок которых невозможно адекватное понимание сущности трансформаций текстовой семантики. Новизна исследования определяется не только той исследовательской перспективой, в которой рассматриваются материалы, но и характером полученных результатов: в нем обоснованы теоретические, методологические и аналитические основания системы новых подходов к изучению исторического развития русской литературы XVIII -первой половины XIX века; определены новые дефиниции историко-литературных описаний и классификаций; предложены новые интерпретации различных литературных явлений, фактов и произведений этого историко-литературного периода.

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что полученные результаты не только подтвердили необходимость создания новой концепции историко-литературного процесса XVIII - первой трети XIX века, но и обозначили общие принципы и содержание такой концепции, показали реальные теоретические, методологические и аналитические возможности рассмотрения всего литературного материала эпохи в его связи с непрерывным развитием русской литературы и спецификой художественных трансформаций в ней, определили необходимый категориально-понятийный аппарат для описания закономерностей литературной истории русской дискурсии. Диссертационное исследование дает все основания для выделения новых проблем: «перевод на языки русской ментальности и культуры», «дискурсивный потенциал литературы», «текстовое пространство культуры», «образ дискурса», «образно-речевая организация текста» в качестве объектов научной литературоведческой рефлексии.

Научно-практическая значимость диссертации определяется тем, что в результате проведенного исследования наука и практика преподавания истории и теории литературы получают новое представление о фундаментальных свойствах и базовых стратегиях процесса становления и развития русской литературы, о характере и функциональной значимости повествовательного дискурса и принципах его художественных трансформаций; о специфике литературного сознания эпохи; о сущности творческих исканий целого ряда писателей этого времени и о специфических особенностях структуры и поэтики русской повести XVIII - первой трети XIX века, а также о методических принципах интертекстуального и дискурсно-го анализа литературного текста.

Рекомендации по использованию результатов диссертационного исследования. Результаты и материалы исследования могут быть использованы для создания нового учебно-методического комплекса по изучению русской литературы и художественной прозы XVIII - первой половины XIX века, а также в построении курсов истории литературы, спецкурсов, в подготовке комментариев к изданию русских повествовательных текстов и сочинений Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя и других авторов. Методологические положения работы могут быть востребованы в других областях гуманитарного знания (культурология и история культуры, искусствознание, теория коммуникации, лингвистика) и в сфере междисциплинарных исследований. Материалы работы могут найти свое место и в системе школьного литературного образования, в изучении, например, эпохи сентиментализма, творчества Н. М. Карамзина («Бедная Лиза») и А. С. Пушкина («Станционный смотритель»).

Апробация работы. Содержание и выводы диссертационного исследования использовались при составлении программ учебных курсов и дисциплин, при чтении лекций и спецкурсов на факультете филологии и журналистики Кемеровского государственного университета. Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях: международной научной конференции «Православие и русская культура» (2003, Санкт-Петербург), «Гер-ценовских чтениях» (2003, Санкт-Петербург), международной научной конференции «Евроазиатский культурный диалог в коммуникативном пространстве языка и текста» (2004, Томск), международной научной конференции «Этногерменевти-ка и антропология» (2004, Кемерово), всероссийской научной конференции «Фундаментальные основы образования» (2005, Ярославль), международных научных конференциях «Текст и его интерпретация» (2006, Санкт-Петербург; 2006, Новосибирск), всероссийской научно-практической конференции «Российское образование в XXI веке: проблемы и перспективы» (2006, Анжеро-Судженск), международной научно-практической конференции «Славянская филология: исследовательский и методологический аспекты» (2006, Кемерово), международной научной конференции «Н. В. Гоголь и славянский мир» (2006, Томск), международной научной конференции «Русская литература: проблемы исторической поэтики» (Герценовские чтения) (2007, Санкт-Петербург).

Результаты исследования представлены в монографиях «Русская повесть первой трети века XIX (Генезис и поэтика жанра)» (Кемерово, 1991), «Русская повесть в историко-литературном контексте XVIII - первой трети XIX века» (Кемерово, 2007) и в 26 научных и учебно-методических публикациях.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Русская повесть в историко-литературном процессе XVIII - первой трети XIX века: становление, художественная система, поэтика"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историко-литературный процесс XVIII - первой трети XIX века, в рамках которого формировалась и развивалась русская повесть, представляет собой сложное и многоаспектное культурное явление. Прежде всего это именно русский контекст становления художественных систем и текстов, наиболее значимый и плодотворный в ситуации творения нового типа художественной речи и для производства смысла, и для адекватного его восприятия «читательской аудиторией». Такой контекст, как мы постарались показать, не является некоторой совокупностью близких по времени произведений, распределенных по ценностно-иерархическим уровням. Историко-литературный процесс обладает не только свойствами линеарности и системности, в первую очередь он отличается пара-дигмальным характером: это особое текстовое пространство культуры, контуры, фрагменты и элементы которого регулируются базовыми коммуникативными стратегиями и определяются дискурсивными горизонтами данной культуры в целом. Естественно, эти закономерности показательны и для европейской литературы, однако в русской традиции XVIII - первой трети XIX века они возникали и осуществлялись по-своему.

В отличие от европейской культурной ситуации с ее стабильными литературными традициями, установившимися системами эстетических иерархий и организованной «читательской аудиторией», становление литературы нового времени в России определялось не только инновационной задачей создания нового типа художественного слова и его форм, как это обычно представляется. Новый тип речевой практики, возможности его интерпретации и оценки (то есть адекватного восприятия), и новый тип писателя еще должны были стать культурными институциями, а сам феномен литературы - реализовать себя как эстетически значимое и осуществленное пространство смыслов и текстов в русском сознании и в организуемом «литературном поле».

XVIII век формирует дискурсивное пространство русской культуры, и регулирующие его механизмы смыслопорождения и текстопроизводства. Очевидно, что эти механизмы, представленные в различных речевых практиках, в литературной сфере не имеют непосредственной связи с проблемами формы (рода, вида и жанра) и теоретическим обоснованием системы «норм и правил». Они связаны в первую очередь с определением легитимности литературно-речевой деятельности, с освоением возможных для русской «языковой личности» способов «говорения» и построения художественного высказывания. По сути, речь идет о стабилизации таких коммуникативных стратегий, которые могли в своей реализации обеспечить эстетическое коммуникативное событие в ситуации «автор - текст -читатель». Являясь эстетическим фрагментом новой социокультурной реальности, литературный процесс XVIII - первой трети XIX века призван был создать не только литературу саму по себе, но и парадигму художественности в целом.

Теоретически литературный процесс обычно представляется как стадиально-историческая последовательность таких парадигм, однако русская литературная реальность обладает и в этом случае своими отличительными характеристиками. Следование парадигм предполагает значительные эпохальные отрезки времени, которыми русская литература не располагала. При этом ее «ускоренное» (П. Н. Берков) или «взрывное» (Ю. М. Лотман) развитие как художественной парадигмы включало практически одновременное, «веерное» освоение/реализацию разных и разнородных речевых практик, художественных моделей, тематических пространств, мотивных комплексов и т.д. Все это призвано было стать «почвой» для последующего развития, пространством своей дискурсивной и текстовой «семантической памяти» и практики, а также определить необходимые межтекстовые связи (типологические, генетические, прецедентные, интертекстуальные) в рамках сформированной русской литературной традиции. Таким образом, целый ряд обстоятельств, связанных с особенностями социокультурной динамики в России XVIII - первой трети XIX века, закономерно обусловливает и характерные черты литературного процесса времени.

Специфику этой культурной эпохи в ее связях с художественными исканиями литературы можно увидеть сквозь призму современной концепции «культурного обмена»: рассмотренные в этом аспекте закономерные для времени коренных перемен взаимоотношения с чужим и европейским определяются как перевод европейского опыта на языки русской культуры и ментальности. Механизмы такого перевода, его семантический потенциал, определяющий возможности дальнейших художественных трансформаций, демонстрирует процесс освоения, усвоения и преображения художественных модусов речи, например, идиллического, сыгравшего важнейшую роль в становлении русской повести. История русской идиллии показывает закономерности движения от переосмысления характера эстетической реальности, моделируемой идиллическим мировидением, к реализации собственных идиллических построений и, в дальнейшем, к использованию образа идиллического как элемента художественного языка, поэтики и семантики новой прозы. Перевод на языки русской ментальности и культуры связан и с другими литературными явлениями и фактами: жанровыми формами, другими модусами речи, типологией героя и т.д. Для истории русской литературы, таким образом, это был чрезвычайно важный процесс, ознаменованный серьезными изменениями в культурном сознании и ментальных установках русской «языковой личности», которые определялись необходимостью формирования собственного литературного контекста и художественной речи как формы осуществления «языковой личности» в национальной культуре.

Такое представление о взаимоотношениях русской литературы с европейской помогает определить и другую проблемную область: временная недостаточность собственной литературной традиции и невозможность непосредственного присвоения европейской парадигмы в ее целостности существенным образом повлияли на значимость такой категории как «память» (жанровая, текстовая, дискурсивная, семантическая), важнейшей для бытования художественных явлений и фактов. Эстетическим решением проблемы становится появление такого специфического феномена русской литературы XVIII - первой трети XIX века как «образ дискурса». С одной стороны, он связан с постоянно присутствующей в литературных произведениях эпохи рефлексией над природой эстетической реальности и текстовой организации, продиктованной необходимостью осмысления соотношений дискурсов, текстов и художественных высказываний между собой. С другой - представительствует собственную «семантическую память», являясь изображением литературной традиции в составе новой художественной целостности. Представление об «образе дискурса» проявляет свою особую значимость в аналитических подходах к рассмотрению путей становления повествовательных текстов и в интерпретации поэтики, семантики и структуры русской повести.

Динамическое развитие русского литературного процесса приводит и к появлению феномена повествования. Самое значительное место в этой линии историко-литературного движения принадлежит сентиментальным текстам, прежде всего - творческим достижениям Н. М. Карамзина. Сентиментальная повесть не только устанавливает правила нарративной конструкции, но и, с семантической точки зрения, развивается как текст, усваивающий опыт различных типов литературной речи; как «говорение», уже не только изображающее, но и изображенное. Таким образом, сентиментальная модель формирует в русской традиции главные особенности образно-речевой организации текста, комплекс «приемов выразительности», «литературный словарь», которые окажутся базовыми для становления русской прозы первой половины XIX века. Потенциал сентиментального повествования не только наследуется, но и подвергается существенным художественным трансформациям. Это касается в первую очередь новых принципов использования литературных и дискурсивных моделей (например, в творчестве Н. В. Гоголя), расширения возможностей образно-речевой организации текста, в изменении механизмов текстопорождения (в прозе А. С. Пушкина, например), что повлияло не только на появление новой формации повествовательных произведений, но и на их поэтику и мотивику.

Для исторического описания художественной системы русских повествовательных текстов оказываются значимыми не только классические или вершинные тексты, но и беллетристика, массовая и тривиальная литература. В художественную эволюцию, как мы полагаем, включены различные и по качеству, и по уровню репрезентативности факторы, тексты и литературные ряды, которые, подчиняясь общим коммуникативным стратегиям, совместно являют собой дискурсивный облик культуры и ее речевые практики. Так возникают целые системы и подсистемы взаимосвязей и последовательностей, значимых и своей функциональностью, и участием в формировании конечных эстетических решений. Каждый тип нарратива, участвуя в общем функционировании художественной системы, привносит в нее необходимый опыт освоения отдельных, периферийных или даже маргинальных «речевых материалов». Классическая русская повесть и проявляет себя в усвоении совокупного эстетического опыта, в преодолении границ и иерархий, присущих разным группам повествовательных текстов, и, наконец, в художественном синтезе, отражающем качество новой парадигмы.

Специфика русской литературной реальности отражается и в конкретном тексте. Повести первой трети XIX века зачастую воспроизводят текстовое пространство русской дискурсии в целом, что нашло свое отражение в произведениях многих прозаиков того времени. Межтекстовые и интертекстуальные связи текста в этом случае предстают как многосторонние, многоаспектные и разноудаленные, но при всей разности и множественности они фиксируют момент новой художественной трансформации данного коммуникативного фрагмента культуры в новом по времени высказывании.

Именно в таком соотношении текстов, контекстов и механизмов трансформаций завершается к 1830-м годам процесс развития повествования, и завершается он созданием русской классической повести, синтезирующей и результирующей художественный опыт своих предшественников и, одновременно, знаменующей собою установление новой парадигмы художественности в русском историко-литературном процессе.

Список научной литературыСурков, Евгений Анатольевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абрамовская 2000 Абрамовская И. С. Содержание понятия «идиллия» в эстетике первой половины XIX века // Вестник Новгородского гос. ун - та. - Серия «Гуманитарные науки». - 2000. - № 15. - С. 26-35.

2. Абрамовская 2000а Абрамовская И. С. Русская идиллия: Эволюция жанра в прозе конца XVIII - первой половины XIX века. Автореферат дис . канд. филол. наук. - Новгород, 2000.

3. Абрамовская 2003 Абрамовская И. С. Художественная проза М. Н. Муравьева // Новгородский образовательный портал (ес1и. novgorod.ru). -2003.-С. 1-16.

4. Аверинцев 1989 Аверинцев С. С. Жанр как абстракция и жанры как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости // Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы. - М., 1989. - С. 3-25.

5. Александрова 2005 Александрова И. Б. Поэтическая речь XVIII века: Уч. пособие. -М., 2005.

6. Альми 1985 Альми И. Л. О некоторых особенностях литературного характера в пушкинском повествовании // Болдинские чтения. - Горький, 1985.-С. 4-16.

7. Ананьева, Веселова 2005 Ананьева А. В., Веселова А. Ю. Сады и тексты (Обзор новых исследований о садово-парковом искусстве в России) // Новое литературное обозрение. - 2005. - № 75. - С. 273-275.

8. Анисимыч 1992 Анисимыч. Новый Дон-Кишот. Истинная быль с приба-вочкою и прикрасочкою, или Превращение раскольника в романического любовника, видавшего наяву чертей // Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины. - СПб., 1992. - С. 135-192.

9. Апресян 1995 Апресян Ю. Д. Избранные труды: В 2 т. Т. 1. Лексическая семантика (синонимические средства языка). - М., 1995.

10. Ю.Арзамас 1994 Арзамас. Сб.: В 2 кн. - М., 1994.

11. П.Архангельский 1990 Архангельский А. Н. Стихотворная повесть А. С. Пушкина «Медный всадник». - М., 1990.

12. Архангельский, Немзер 1989 Архангельский А., Немзер А. О поэтах // Русская поэзия. 1801 - 1812. - М., 1989. - С. 361-375.

13. Артемьева 1996 Артемьева Т. В. История метафизики в России XVIII века.-СПб., 1996.

14. Артемьева 2004 Артемьева Т. В. Русский Кандид // Философский век: Альманах. - Вып. 26. История идей в России: материалы и исследования. -СПб, 2004.-С. 13^2.

15. Артемьева 2006 Артемьева Т. В. Жизнь после жизни // Болотов А. Т. О душах умерших людей. - СПб., 2006. - С. 5-30.

16. Асанова 1997 Асанова Н. А. Интертекст. Семантическая функция скрытой цитаты // Языковая семантика и образ мира: В 2 т. Т. 2 - Казань, 1997. - С. 76-78.

17. Баак 1998 Баак Й. ван. «Домик в Коломне» Пушкина и вопрос о неудавшемся русском бидермейере // ПОЬУТЯОПОМ. К 70-летию Владимира Николаевича Топорова. - М, 1998. - С. 455-463.

18. Баак 1995 Баак Й. ван. Дом как утопия в русской литературе // Русские утопии. - СПб, 1995. - С. 136-153.

19. Баевский 1994 Баевский В. С. История русской поэзии: 1730 - 1980. -Смоленск, 1994.

20. Балашова 2004 Балашова Е. А. Рефлексия пушкинской прозы 1830-х годов в творчестве О. Сенковского // Беллетристическая Пушкиниана XIX -XXI веков. - Псков, 2004. - С. 177-180.

21. Баратынский 1982 Баратынский Е. А. Стихотворения и поэмы. - М, 1982.

22. Баратынский 1989 Баратынский Е. А. Перстень // Русская романтическая новелла. - М, 1989. - С. 109-120.

23. Бахтин 1975 Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. - М., 1975.

24. Бахтин 1979 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979.

25. Бахтин 1986 Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. - М., 1986.

26. Белецкий 1964 Белецкий А. И. Избранные труды по теории литературы. -М, 1964.

27. Белинский 1982 Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. - М., 1976 - 1982.

28. Берков 1935 Берков П. Н. Ранние русские переводчики Горация // Известия АН СССР. Отд. обществ, наук. - 1935. - № 10. - С. 1039-1056.

29. Берков 1977 Берков П. И. История русской комедии XVIII века. - Л., 1977.

30. Берков 1981 Берков П. Н. Особенности русского литературного процесса XVIII века // Берков П. Н. Проблемы исторического развития литератур: Статьи.-Л., 1981.-С. 128-171.

31. Бернарден 1962 Бернарден де С.-П. Поль и Виржиния: роман. -М., 1962.

32. Бестужев 1983 Бестужев Н. А. Избранная проза. - М., 1983.

33. Бестужев 1989 Бестужев А. Роман и Ольга. Старинная повесть // Русская историческая повесть первой половины XIX века. - М., 1989. -С. 19-51.

34. Бёвиус 1782 Бёвиус А. Генриетта, или Гусарское похищение, приключения происходившие во время недавно бывшей последней войны у пруссаков с цесарцами. Переведена с немацкого языка Андреем. Б[олотовым]. Ч. 1-3.-М., 1782.

35. Boeschenstein-Schaefer 1977 Boeschenstein-Schaefer R. Idylle. - Stuttgart, 1977.

36. Библейская энциклопедия 1891 Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. Труд и издание Архимандрита Никифора: В 4 т. -М., 1891.

37. Билинкис 1995 Бтинкис М. Я. Русская проза XVIII века: Документальные жанры. Повесть. Роман. - СПб., 1995.

38. Богомолец 1969 Богомолец В. К. «Бедная Лиза» Карамзина и «Станционный смотритель» Пушкина // Проблемы стиля, метода и направления в изучении и преподавании художественной литературы. - М., 1969. -С. 103-104.

39. Богословский словарь 1992 Полный православный богословский энциклопедический словарь: В 2 т. - М., 1992.

40. Болотов 1993 Болотов А. Т. Избранное. - Псков, 1993.

41. Болотов 1993а Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков: В 3 т. - М., 1993.

42. Бочаров 1974 Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: очерки. -М., 1974.

43. Brang 1960 Brang Р. Studien zu Theorie und Praxis der russischen Erzaehlu-eng 1770-1811.-Wiesbaden, 1960.

44. Булгарин 1990 -Булгарин Ф. Сочинения. -М., 1990.

45. Бурнашев 1875 -Бурнашев В. П. Наши чудодеи. СПб., 1875.

46. Быченкова 2006 Быченкова С. В. Идиллия и идиллическое в поэтическом творчестве А. А. Дельвига // Художественный текст и культура. - Владимир, 2006.-С. 15-21.

47. Вайскопф 2002 Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. - М., 2002.

48. Вайскопф 2003 Вайскопф М. Птица тройка и колесница души: Работы 1978 - 2003 годов. -М., 2003.

49. Вацуро 1973 Вацуро В. Э. От бытописания к «поэзии действительности» // Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра. - Л., 1973. -С.220-223.

50. Вацуро 1976 Вацуро В. Э. Из наблюдений над поэтикой «Вия» Гоголя // Культурное наследие Древней Руси: Истоки. Становление. Традиции. -М., 1976.-С. 307-311.

51. Вацуро 1978 Вацуро В. Э. Русская идиллия в эпоху романтизма // Русский романтизм. - Л., 1978. - С. 118-138.

52. Вацуро 1981 Вацуро В. Э. Повести Белкина // Пушкин А. С. Повести Белкина. 1830- 1831.-М., 1981.-С. 5-34.

53. Вацуро 1981а Вацуро В. Э. Е. А. Баратынский // История русской литературы: В 4 т. Т. 2: От сентиментализма к романтизму. - Л., 1981. -С.380-392.

54. Вацуро 1989 Вацуро В. Э. И. И. Дмитриев в литературных полемиках начала XIX века // Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. - Л., 1989. - С. 139-179. - (XVIII век. Сб. 16).

55. Вацуро 1993 Вацуро В. Э. Василий Ушаков и его «Пиковая дама» // Новое литературное обозрение. - 1993. -№ 3. - С. 103-119.

56. Вацуро 1994 Вацуро В. Э. В преддверии пушкинской эпохи // Арзамас: сб. в 2 кн. Кн. 1. - М., 1994. - С. 5-27.

57. Вацуро 1994а-Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994.

58. Вацуро 2002 Вацуро В. Э. Готический роман в России. - М., 2002.

59. Вацуро 2003 Вацуро В. Э. Пушкин и литературное движение его времени // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 59. - С. 302-335.

60. Вельтман 1979 Вельтман А. Повести и рассказы. - М., 1979.

61. Вергилий 1777 Вергший Марон. П. Виргилия Марона Георгик, или О земледелии четыре книги. С латинского языка переведены на Вологде, изданы в свет с исправлением во многих местах Васильем Григорьевичем Рубанном. - СПб., 1777.

62. Веселова 2001 Веселова А. Ю. Идиллия // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия: В 3 т. Т.1: Осьмнадцатое столетие. В 2 кн. Кн. 1. - СПб., 2001.-С. 391-392.

63. Веселова 2004 Веселова А. Ю. Концепция «истинной лжи» Н. П. Осипо-ва // XVIII век. - Сб. 23. - СПб., 2004. - С. 183-193.

64. Веселовский 1989- Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989.

65. Виницкий 1996 Виницкий И. «Ветреная Геба» (Причуды сентиментального вкуса) // Новое литературное обозрение. - 1996. - № 21. - С. 236-244.

66. Виницкий 2003 Виницкий И. Теодиссея Жуковского: гомеровсий эпос и революция 1848 - 1849 годов // Новое литературное обозрение. - 2003. -№60.-С. 171-193.

67. Виницкий 2003а Виницкий И. Поэтическая семантика Жуковского, или Рассуждения о вкусе и смысле «Овсяного киселя» // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 61. - С. 119-151.

68. Виноградов 1934 Виноградов В. В. О стиле Пушкина // Литературное наследство. Т. ХУ1-ХУШ. - М., 1934. - С. 148-163.

69. Виноградов 1990 Виноградов В. В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей: От Карамзина до Гоголя. - М., 1990.

70. Виноградов 1996 Виноградов И. А. Неизвестный «Миргород» // Гоголь Н. В. Миргород. Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки». - М., 1996. - С. 5-76.

71. Виноградов 2002 Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX веков. - М., 2002.7272 Винокур 1990 Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. - М., 1990.

72. Винокур 1993 Винокур Т. Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. -М., 1993.

73. Виролайнен 2003 Виролайнен М. Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности. - СПб., 2003.

74. Влащенко 1998 Влащенко В. Печальная повесть о горестной судьбе («Станционный смотритель» Пушкина) // Вопросы литературы. 1998. -№6.-С. 94-115.

75. Вознесенский 1991 Вознесенский М. В. Народная музыкальная культура в русской сентиментальной повести // XVIII век. - Сб. 17. - СПб., 1991. -С. 203-206.

76. Волошинов 1993 Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. - М, 1993. -(«Бахтин под маской». Вып. 3).

77. Вольперт 1979 Вольперт Л. И. Пушкин и французская комедия XVIII века // Пушкин: исследования и материалы. Т. IX. - JI, 1979. - С. 168-187.

78. Вольперт 1998 Вольперт Л. И. Пушкин в роли Пушкина: Игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. - М, 1998.

79. Вяземский 1963 Вяземский П. А. Записные книжки (1813 - 1848). - М, 1963.

80. Вяземский 1974 Вяземский П. А. Русский бог // Русская поэзия XIX века. Т. 1. - М, 1974. - С. 316-317. - (Библиотека всемирной литературы).

81. Вяземский 1984 Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. - М, 1984.

82. Вяземский 1988 Вяземский П. А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки. - М, 1988.

83. Гаспаров 1983 Гаспарое М. Л. Греческая и римская литература I века до н. э. // История всемирной литературы: В 9 т. Т. 1. - М, 1983. - С. 437-467.

84. Гаспаров 1983а Гаспарое М. Л. Греческая и римская литература II - III века н. э. // История всемирной литературы: В 9 т. Т.1. - М, 1983. -С. 485-501.

85. Гаспаров 1992 Гаспарое Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. - Wien, 1992. - (Wiener slawistischer Almanach. Sbd. 27).

86. Гаспаров 1993 Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века. — М., 1993.

87. Гаспаров 1996 Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. - М., 1996.

88. Гаспаров 2000 Гаспаров М. Об античной поэзии: Поэты. Поэтика. Риторика. - СПб., 2000.

89. Гаспаров 2003 Гаспаров М. Л. Как писать историю литературы // Новое литературное обозрение. - 2003. — № 59. - С. 142-146.

90. Garber 1974 Garber К. Der locus amoenus und der locus terribilis. - Koeln; Wien, 1974.

91. Георгиевский 1990 Георгиевский И. Евгения, или Письма к другу // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. -М., 1990. - С. 239-288.

92. Гершензон 1997 -Гершензон М. О. Мудрость Пушкина. Томск, 1997.

93. Гиллельсон, Мушина 1977 Гиллелъсон М. И., Мушина И. Б. Повесть А. С. Пушкина «Капитанская дочка»: комментарий. Пособие для учителя. -Л., 1977.

94. Гинзбург 1926 Гинзбург Л. Я. Вяземский-литератор // Русская проза. -Л., 1926.-С. 102-134.

95. Гиппиус 1924 -Гиппиус В. В. Гоголь.-Л., 1924.

96. Гиппиус 1966 Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. - М.; Л., 1966.

97. Глассэ 1997 Глассэ А. О мужичке без шапки, двух бабах, ребеночке в гробике, сапожнике немце и о прочем // Новое литературное обозрение. -1997.-№23.-С. 92-117.

98. Глинка 1996 Глинка С. Н. Записки // Золотой век Екатерины Великой: воспоминания. - М., 1996. - С. 17-165.

99. Глинка 1990 Глинка Ф. Н. Письма к другу. - М., 1990.

100. Глувко 2004 Глувко О. О двух эпиграфах из «Недоросля» // Болдин-ские чтения. - Н. Новгород, 2004. - С. 108-117.

101. Гоголь 1994 Гоголь Я В. Собр. соч.: В 9 т. - М, 1994.

102. Гольденберг 1988 Голъденберг А. X. Притча о блудном сыне в «Мертвых душах» и древнерусская литературная традиция // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики. - Кемерово, 1988. - С. 86-96.

103. Гольденберг 2003 Гольденберг А. X «Вечный» сюжет у Гоголя и кризисные модели русской литературы // Гоголевский сборник. - СПб.; Самара, 2003.-С. 147-161.

104. Гончаров 1952 Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. Обыкновенная история. Роман. -М., 1952.

105. Гончаров 1997 Гончаров С. А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. - СПб., 1997.

106. Гончарова 2004 Гончарова О. М. Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века. - СПб., 2004.

107. Грибоедов 1967 Грибоедов А. С. Сочинения в стихах. - Л., 1967. -(Библиотека поэта. Большая серия).

108. Григорьев 1988 Григорьев А. Воспоминания. - М., 1988. - («Литературные памятники»).

109. Горшков 1982 Горшков А. И. Язык предпушкинской прозы. - М., 1982.

110. Гукасова 1949 Гукасова А. Г. «Повести Белкина» А. С. Пушкина. -М., 1949.

111. Гуковский 1959 Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. - М.; Л., 1959.

112. Гумбольдт 1985 Гумбольдт В. Язык и философия культуры. - М., 1985.

113. Гурвич 1980 Гурвич И. Диалогический элемент в творческом мышлении Карамзина // Художественный мир писателя и литературный процесс. - Ташкент, 1980.-С. 111-120.

114. Даль 1994 -Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4т.-М, 1994.

115. Дарвин 1981 Дарвин М. Н. О своеобразии авторской позиции в стихотворении А. С. Пушкина «Деревня» // Художественное целое как предмет типологического анализа. - Кемерово, 1981. - С. 62-70.

116. Дарвин 2002 Дарвин М. Н. Met'alíela и di'alíela в анализе последовательности текстов как проблема нарратива // Критика и семиотика. - Новосибирск, 2002. - № 5. - С. 117-136.

117. Дебрецени 1995 Дебрецени П. Блудная дочь: Анализ художественной прозы Пушкина. - СПб, 1995.

118. Денисов 1961 Денисов А. П. Н. Г. Курганов - выдающийся русский ученый и просветитель XVIII века. - JI, 1961.

119. Демин 1977 Демин А. С. Русская литература второй половины XVII - начала XVIII века: Новые художественные представления о мире, природе, человеке. - М, 1977.

120. Демиховский 1993 Демиховский А. К. Болотов - поэт и философ природы // Болотов А. Т. Избранное. - Псков, 1993. - С. 125-132.

121. Державин 2002 -Державин Г. Р. Сочинения. СПб, 2002.

122. Дерюгина 1984 Дерюгина Л. В. Эстетические взгляды П. А. Вяземского // Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М, 1984. -С. 7-42.

123. Динерштейн 2004 Динерштейн Е. А. Русское книгоиздание (конец XVIII - XX в.): избранные статьи. - М, 2004.

124. Дмитриев 1985 Дмитриев М. А. Московские элегии: Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти. - М, 1985.

125. Дмитриев 1986 -Дмитриев И. И. Сочинения. М, 1986.

126. Дмитриев 1988 Дмитриев М. А. Воспоминания о М. Н. Загоскине // Загоскин М. Н. Избранное. - М, 1988. - С. 429-442.

127. Дмитриева 1992 Дмитриева М. Э. «Германская идиллия»: Мотив «жизнь в лесах» в искусстве немецкого Возрождения // Природа в культуре Возрождения. - М., 1992.-С. 153-161.

128. Достоевский 1956 -Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. М., 1956.

129. Душечкина 1983 Душечкина Е. В. «Тарас Бульба» в свете традиции древнерусской воинской повести // Гоголь и современность: Творческое наследие писателя в движении эпох. - Киев, 1983. - С. 30-34.

130. Душечкина 1995 Душечкина Е. В. «При мысли о Светлане.». Баллада Жуковского в общественном и литературном обиходе // Имя - сюжет - миф. - СПб., 1995. С. 45-63.

131. Елифёрова 2003 Елифёрова М. Шекспировские сюжеты, пересказанные Белкиным // Вопросы литературы. - 2003. - № 1. - С. 134-151.

132. Елифёрова 2005 Елифёрова М. «Не шей ты мне, матушка.» Комическая семантика женского костюма в «Барышне-крестьянке» // Вопросы литературы. - 2005. - № 4. - С. 186-100.

133. Еремеев 1999 -Еремеев А. Ф. «Метель» А. С. Пушкина: Тайна смысла и логика сюжета. Екатеринбург, 1999.

134. Ермакова 2003 Ермакова Н. А. Концепция событийности и проблема дефицита сюжетной информации в пушкинской прозе // Р1Ю=ЗА: Тезисы международной конференции «Поэтика прозы». - Смоленск, 2003. -С. 22-24.

135. Ермакова 2004 Ермакова Н. А. Тема русского романа в нарративной структуре «Пиковой дамы» // Алфавит. Структура повествовательного текста: Синтагматика. Прагматика. - Смоленск, 2004. - С. 231-235.

136. Есаулов 1995 Есаулов И. А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения: «Миргород» Гоголя. — М., 1995.

137. Есаулов 1995а Есаулов И. А. Категории соборности в русской литературе. - Петрозаводск, 1995.

138. Жаркова 1995 Жаркова В. И. Слепушкин Ф. Н. // Русские писателя XI - начала XX века: биобиблиографический словарь. - М., 1995. -С. 371-373.

139. Живов 1996-Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

140. Живов 2002 Живов В. М. Маргинальная культура в России: рождение интеллигенции // Живов В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. - М., 2002. - С. 685-704.

141. Жилякова 1989 Жилякова Э. М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Ф. М. Достоевского (1844 - 1849). - Томск, 1989.

142. Жилякова 2004 -Жилякова Э. М. «Медный всадник» А. С. Пушкина и баллады В. А. Жуковского 1830-х годов // Болдинские чтения. Н. Новгород, 2004.-С. 36-45.

143. Жирмунский 1981 Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. -Л., 1981.

144. Жихарев 1955 Жихарев С. П. Записки современника. - М.; Л., 1955.

145. Жолковский 1992 Жолковский А. К. Биография, структура, цитат-ность (Еще несколько пушкинских подтекстов) // Тайны ремесла. Ахма-товские чтения. Вып. 2. - М., 1992. - С. 20 - 29.

146. Жолковский 1995 -Жолковский А. Инвенции. М., 1995.

147. Жолковский, Щеглов 1996 Жолковский А. К, Щеглов Ю. К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты - Тема - Приемы - Текст. - М., 1996.

148. Жукова 1997 Жукова Ю. В. «Женская тема» на страницах журнала кн. П. И. Шаликова «Аглая» (1808 - 1812) //О благородстве и преимуществе женского пола: Из истории женского вопроса в России. Сб. научных трудов. СПб., 1997. - С. 38-50.

149. Жуковский 1902 Жуковский В. А. Полн. собр. соч.: В 12 т. - СПб., 1902.

150. Зайонц 1996 Зайонц Л. О. «Пьянствующие архаисты» // Новое литературное обозрение. - 1996. - № 21. - С. 220-235.

151. Загоскин 1988 Загоскин М. Я Избранное. - М., 1988.

152. Зверева 2000 Зверева Т. В. О специфике слвоа в эпоху просвещения // Всетник Удмуртского университета. Филология. - Ижевск, 2000. -С. 115-119.

153. Золотусский 1998 Золотусский И. П. Гоголь. - М., 1998. - (Жизнь замечательных людей. Серия биографий. - Вып. 751).

154. Зорин 2004 Зорин А. Прогулка верхом в Москве в августе 1799 года (из истории эмоциональной культуры) // Новое литературное обозрение. -2004. -№65. -С. 137-150.

155. Зорин, Немзер 1989 Зорин А. Л., Немзер А. С. Парадоксы чувствительности // «Столетья не сотрут.». Русские классики и их читатели. -М., 1989.-С. 7-54.

156. Зунделович 1925 Зунделович Я. Идиллия // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2 т. Т. 1. - М.; Л, 1925. -Стлб. 278-279.

157. Зыкова 1998 Зыкова Е. П. Поэма о сельской усадьбе в русской идиллической традиции // Миф. Пастораль. Утопия. Литература в системе культуры: Материалы научного межрегионального семинара. - М., 1998. -С. 58-71.

158. Иваницкий 1998 Иваницкий А. И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина: К проблеме онтологии петербургской цивилизации. -М, 1998.

159. Иваницкий 2001 Иваницкий А. И «Скупой рыцарь», «Король Лир» и «Тартюф» в зеркале мифа // Пушкин и античность. - М, 2001. - С.93-108.

160. Иванов 1996 Иванов М. В. Судьба русского сентиментализма. -СПб, 1996.

161. Иезуитова 1986 Иезуитова Р. В. Об авторе «Вечеров на Карповке» // Жукова М. С. Вечера на Карповке. - М, 1986. - С. 268-282.

162. Иезуитова 1989 Иезуитова Р. В. Жуковский и его время. - Л, 1989.

163. Измайлов 1979 Измайлов В. В. Ростовское озеро // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. - С. 144-157.

164. Измайлов 1979а Измайлов В. В. Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. -С. 158-171.

165. Ильичев 2004 Ильичев А. В. Поэтика противоречия в творчестве А. С. Пушкина и русская литература конца XVIII - начала XIX века: В 2 т. - Владивосток, 2004.

166. Истинное приключение 1979 Истинное приключение благородной россиянки // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. - С. 231-240.

167. Итигина 1979 Итигина Л. А. Новый список «Комидии притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого // Труды отдела древнерусской литературы. Т. XXXIV: Куликовская битва и подъем национального самосознания. - Л, 1979. - С. 339-340.

168. Иткина 1992 Иткина Е. И Русский рисованный лубок конца XVIII -начала XX века. - М, 1992.

169. Иткина 2006 Иткина Е. И. Настенные листы (Выговский лубок) // Староверы Борисовщины. Сайт борисовской старообрядческой общины Поморского согласия. 2006 (starover-pomorec.at.tut.by).

170. Каменев 1979 Каменев Г. П. Софья // Русская сентиментальная повесть.-М., 1979.-С. 176-186.

171. Канунова 2006 Канунова Ф. 3. Карамзинизм ранней прозы В. А. Жуковского («Бедная Лиза» Н. М. Карамзина и «Марьина роща» В. А. Жуковского) // Карамзин и время. - Томск, 2006. - С. 178-191.

172. Капнист-Скалон 1990 Скалон С. В. (Капнист-Скалон С. В.) Воспоминания // Записки русских женщин XVIII - первой половины XIX века. -М, 1990.-С. 281-388.

173. Карамзин 1898 Н. М. Карамзин в переписке с императрицею Марией Федоровной // Русская Старина. - 1898. - № 10. - С. 31-40.

174. Карамзин 1964 Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2 т. - М.; Л., 1964.

175. Карамзин 1979 Карамзин Н. М. Евгений и Юлия // Русская сентиментальная повесть. - М., 1979. - С. 89-94.

176. Карамзин 1984 КаралізинН. М. Сочинения: В 2 т. - Л., 1984.

177. Карамзин 1986 Карамзин Н. М. Записки старого московского жителя: Избранная проза. - М., 1986.

178. Караулов 1987 Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. -М., 1987.

179. Караулов 1989 Караулов Ю. Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность. - М., 1989. - С. 3-8.

180. Карпов 1985 Карпов А. А. Документальное и художественное в исторической прозе и публицистике А. С. Пушкина 1830-х годов // Вопросы историзма и реализма в русской литературе XIX - начала XX века. - Л., 1985.-С. 7-28.

181. Карпов 1996 Карпов А. А. «Перстень» Баратынского и «Повести Белкина» // Концепция и смысл. Сборник статей в честь 60-летия профессора В. М. Марковича. - СПб., 1996. - С. 171-185.

182. Квитка-Основьяненко 1990 Квитка-Основъяненко Г. Ф. Проза.-М., 1990.

183. К*. Г*. 1990 К*. Г*. Новый чувствительный путешественник, или Моя прогулка в А*** // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. - М., 1990. - С. 392^28.

184. Киселева 1995 Киселева Л. Н. Русский «архаист» в Европе // «Свое» и «чужое» в литературе и культуре. - Тарту, 1995. - С. 66-86.

185. Клейн 2005 Клейн И. Пути культурного импорта: Труды по русской литературе XVIII века. - М., 2005.

186. Ковач 1985 Ковач А. «Память» как принцип сюжетного повествования. «Записки из подполья» Достоевского // Wiener Slawistischer Almanach. -Wien, 1985.-Bd. 16.-С. 81-98.

187. Козицкая 1999 Козицкая Е. А. Цитата, «чужое» слово, интертекст: материалы к библиографии // Литературный текст: Проблемы и методы исследования. «Свое» и «чужое» в художественном тексте. Сб. научных трудов. - Вып. 5. - Тверь, 1999. - С. 204-217.

188. Колесов 2004 Колесов В. В. Язык и ментальность. - СПб., 2004.

189. Колин и Лиза 1979 Колин и Лиза II Русская сентиментальная повесть. - М., 1979. - С.21-32.

190. Коровин 1990 Коровин В. И. «Наслаждающее размышление самого себя» // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. - М., 1990. - С. 5-28.

191. Костюкова 2002 Костюкова В. В. В. В.Измайлов и С. Ричардсон // XVIII век. - Сб. 22. - СПб., 2002. - С.320-332.

192. Котляревский 1915 Котляревский К. Н. В. Гоголь. 1829 - 1842: очерк из истории русской повести и драмы Нестора Котляревского. - Пг., 1915.

193. Кочеткова 1982 Кочеткова Н. Д. Трагедия и сентиментальная драма начала XIX века // История русской драматургии: XVII - первая половина XIX века. - Л., 1982. - С. 181-220.

194. Кочеткова 1987 Кочеткова Н. Д. Жуковский и Карамзин // Жуковский и русская культура: Сб. науч. тр. - Л., 1987. - С. 190-215.

195. Кочеткова 1994 Кочеткова Н. Д. Литература русского сентиментализма: (Эстетические и художественные искания). - СПб., 1994.

196. Кошелев 1994 Кошелев В. А. Лирика Фета и русская «усадебная поэзия» (К постановке проблемы) // А. А. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества. - Курск, 1994. - С. 7-20.

197. Кошелев, Новиков 1989 Кошелев В. А., Новиков А. Е. «. .Закусившая удила усмешка.» // Сенковский О. И. Сочинения барона Брамбеуса. - М., 1989.-С. 3-22.

198. Кошмаль 2000 Кошмалъ В. Малороссийская идиллия Гоголя // Russian Studies: ежеквартальник русской филологии и культуры. Т. III. - № 2. - СПб., 2000. - С. 35-62.

199. Крестова 1961 Крестова Л. В. Древнерусская повесть как один из источников повестей Н. М. Карамзина «Райская птичка», «Остров Борн-гольм», «Марфа Посадница» // Исследования и материалы по древнерусской литературе. - М., 1961. - С. 211-224.

200. Кросс 1969 Кросс А. Разновидности идиллии в творчестве Карамзина // Державин и Карамзин в литературном движении XVIII - начала XIX века. - Л., 1969. - С. 210 - 228. - (XVIII век. Сб. 8).

201. Крылов 1987 Крылов И. А. Урок дочкам. Комедия // Русская драматургия XVIII века. - М., 1987. - С. 461-487.

202. Крюков 1989 Крюков А. Рассказ моей бабушки // Русская историческая повесть первой половины XIX века. - М., 1989. - С. 145-177.

203. Кузнецова 2004 Кузнецова О. В. Опера «Милет и Милета» Н. П. Яхонтова на либретто Н. А. Львова // Г. Р. Державин и его время: Сб. научных трудов. - СПб., 2004. - С. 113-120.

204. Купреянова 1981 Купреянова Е. Н. Основные направления и течения русской литературно-общественной мысли первой четверти XIX века // История русской литературы: В 4 т. Т. 2. - Л., 1981. - С. 11-35.

205. Купреянова 1981а Купреянова Е. Н. А. С. Пушкин // История русской литературы: В 4 т. Т. 2. - Л., 1981. - С. 235-323.

206. Кюхельбекер 1979 Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. — Л., 1979. - («Литературные памятники»).

207. Лажечников 1990 Лажечников И. Спасская лужайка. Повесть. // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. - М., 1990. - С. 232-238.

208. Лаппо-Данилевский 1993 Лаппо-Данилевский К Ю. Комическая опера Н. А. Львова «Ямщики на подставе» // XVIII век. - Сб. 18. - СПб., 1993.-С. 93-112.

209. Лахманн 2001 Лахманн Р. Демонтаж красноречия: Риторическая традиция и понятие поэтического. - СПб., 2001.

210. Левкович 1973 Левкович Я. Л. Историческая повесть // Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра. - Л., 1973. - С. 108-134.

211. Левый 1975 Левый И. Теория информации и литературный процесс // Структурализм: «За» и «против». Сб. статей. - М., 1975. - С. 277-305.

212. Лежнев 1966 Лежнев А. Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования. -М., 1966.

213. Лермонтов 1962 Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. - М.;Л., 1962.

214. Лернер 1929 Лернер Н. О. Рассказы о Пушкине. - Л., 1929.

215. Лесогор 1987 Лесогор Н. В. Идиллия в творческом самосознании и художественной практике Н. В. Гоголя // Проблемы исторической поэтики в анализе литературного произведения. - Кемерово, 1987. - С. 59-65.

216. Лихачев 1991 Лихачев Д. С. Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей: Сад как текст. - СПб., 1991.

217. Ломоносов 1990 Ломоносов М. В. Избранные произведения. - Л., 1990. - (Библиотека поэта. Малая серия).

218. Лосев 1977 Лосев А. Ф. Материалы для построения современной теории художественного стиля // Контекст-1975: Литературно-теоретические исследования. - М., 1977. - С. 211-240.

219. Лотман 1966 Лотман Ю. М. Об одном читательском восприятии «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина (К структуре массового сознания XVIII века) // Роль и значение русской литературы XVIII века в истории русской культуры. -М.; Л., 1966. - С. 280-285.

220. Лотман 1992 Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. - Таллинн, 1992-1993.

221. Лотман 1992а Лотман Ю. М. О русской литературе классического периода. Вводные замечания // Семиотика и история. Труды по знаковым системам. XXV. - Тарту, 1992. - С. 79-91.

222. Лотман 1996 Лотман Ю. М. Очерки по истории русской культуры XVIII - начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII-начало XIX века). - М., 1996. - С. 13-346.

223. Лотман 1996а Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. - СПб., 1996.

224. Лотман 2002 Лотман Ю. М. Художественная природа русских народных картинок // Лотман Ю. М. Статьи по семиотике культуры и искусства. - СПб, 2002. - С. 322-339.

225. Lubok 1984 The Lubok: Russian Folk Pictures 17th to 19th Century. -Leningrad, 1984.

226. Луков 2006 Луков В. А. Русская литература: Генезис диалога с европейской культурой. Научная монография. - М, 2006.

227. Лукьянец 1997 Лукъянец И. В. «Капитанская дочка» А. С. Пушкина и традиции французского мемуарного романа XVII - XVIII веков // Русская литература. - 1997. - № 1. - С. 106-112.

228. Львов 1979 Львов П. Ю. Роза и Любим. Сельская повесть // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. С. 33-61.

229. Львов 1979а Львов П. Ю. Даша, деревенская девушка // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. - С. 62-69.

230. Любович 1937 Любович Н. «Повести Белкина» как полемическийэтап в развитии пушкинской прозы // Новый мир.-- 1937. № 2. 1. С. 261-276.

231. Maehl 1965 Maehl H.-J. Die Idee des goldenen Zeitalters im Werk des Novalis. Studien zur Wesensbestimmung der fruehromantischen Utopie und zu ihren ideengeschichtlichen Voraussetzungen. - Heidelberg, 1965.

232. Маймин 1996 Маймин E. А. О второй волне русского сентиментализма // Труды отдела древнерусской литературы. T. L. - СПб, 1996. -С. 229-233.

233. Майофис 2003 Майофис М. «Открытая филология» В. Э. Вацуро // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 59. - С. 284-301.

234. Максимович 2005 Максимович К. Д. Буколическая поэзия В. К. Тре-диаковского // Проблемы изучения русской литературы XVIII века: Межвузовский сб. науч. тр. - Вып. 11. - СПб.; Самара, 2005. - С.49-62.

235. Малэк 1992 Malek Е. «Неполезное чтение» в России XVII - XVIII веков. - Warszawa; Lodz, 1992.

236. Мамышев 1979 Мамышев Н. Злосчастный // Русская сентиментальная повесть. - М., 1979. - С. 267-282.

237. Манн 1978 Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. - М., 1978.

238. Маркович 1982 Маркович В. М. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30 - 50-е годы). - JL, 1982.

239. Маркович 1989 Маркович В. М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XIII. - JL, 1989. -С. 63-87.

240. Маркович 1989а Маркович В. М. «Петербургские повести» Н. В. Гоголя.-Л., 1989.

241. Маркович 1990 Маркович В. М. Дыхание фантазии // Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820 - 1840 гг.): Сб. произведений. -Л., 1990.-С. 5-47.

242. Маркович 1993 Маркович В. М. О трансформации «натуральной» новеллы и двух «реализмах» в русской литературе XIX века // Русская новелла: Проблемы теории и истории. - СПб., 1993. - С. 113-134.

243. Масси 1990 Масси С. Павловск: Жизнь русского дворца. - СПб., 1990.

244. Мейлах 1941 Метах Б. С. Арзамас (1815-1818)// История русской литературы: В 10 т. Т. 5. -М.; Л., 1941. - С. 331-346.

245. Мейлах 1984 Мейлах Б. С. Творчество А. С. Пушкина: Развитие художественной системы. Книга для учителя. - М., 1984.

246. Мелетинский 1990 Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы.-М., 1990.

247. Мещеряков 1983 Мещеряков В. П. А. С. Грибоедов: Литературное окружение и восприятие (XIX - начало XX в.). - Л., 1983.

248. Миллер 1993 Anecdótica (Из записной книжки П. И. Миллера) // Новое литературное обозрение. - 1993. -№ 3. - С. 203-207.

249. Милонов 1979 Мшонов Н. П. История бедной Марьи // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. - С. 241-243.

250. Минц 1992 Минц 3. Г. «Забытые цитаты» в поэтике русского постсимволизма // Семиотика и история. Труды по знаковым системам. XXV. -Тарту, 1992.-С. 123-136.

251. Мир русской усадьбы 1995 Мир русской усадьбы: Очерки. - М, 1995.

252. Михайлова 1991 Михайлова Н. И. Поэма А. С. Пушкина «Медный всадник» (тема Петра I и ораторская проза) // Болдинские чтения. -Н. Новгород, 1991. - С. 56-65.

253. Молнар 2004 Молнар А. Поэтика романов И. А. Гончарова. - М, 2004.

254. Mondri 1985 Mondri Н. Еще об одном литературном и историческом прототипе Версилова (роман Ф. М. Достоевского «Подросток») // Dosto-evsky Studies. - V. 6. - Toronto, 1985. - Р. 103-112.

255. Моисеева 1987 Моисеева Г. Н. Пути развития драматургии XVIII века // Русская драматургия XVIII века. - М, 1987. - С. 5-22.

256. Мосалева 1999 Мосалева Г. В. Особенности повествования: От Пушкина к Лескову. Монография. - Ижевск; Екатеринбург, 1999.

257. Муравьев 1967 Муравьев М. Н. Стихотворения. - Л, 1967. - (Библиотека поэта. Большая серия).

258. Муравьев 1979 Муравьев М. Н. Обитатель предместия // Русская сентиментальная повесть. - М, 1979. С. 70-88.

259. Нарежный 1983 Нарежный В. Т. Сочинения: В 2 т. - М, 1983.

260. Невзоров 1990 Невзоров М. Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 году // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. - М, 1990. - С. 440^199.

261. Нейман 1941 Нейман Б. В. Русские литературные влияния в творчестве Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: исследования и материалы. - Сб. 1. - М., 1941. - С. 422-465.

262. Неклюдов 1995 Неклюдов С. Ю. Отношение «текст - денотат» и проблема истинности в повествовательных традициях // Лотмановский сборник. - Вып. 1. - М., 1995. - С. 667-674.

263. Немзер 2002 Немзер А. Памятные даты. - М., 2002.

264. Неонила 1794 Неонила, или Распутная дщерь, справедливая повесть. Сочиненная А******* л*******. -Ч. 1 -2.-М., 1794.

265. Несчастная Лиза 1979 Несчастная Лиза // Русская сентиментальная повесть. - М., 1979. - С. 299-305.

266. Николаев 1991 Николаев О. Р. Эволюция заглавия в контексте творческого пути писателя (русская проза первой трети XIX века) // Поэтика заглавия художественного произведения. - Ульяновск, 1991. - С. 18-31.

267. Николаева 2004 Николаева Н. А. Трансформация жанра семейных записок XVIII - XIX вв. в «Семейной хронике» С. Т. Аксакова // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. - Вып. 6. - Новосибирск, 2004. - С. 64-82.

268. Новиков 1951 Новиков Н. И. Избранные сочинения. -М.; Л., 1951.

269. Овидий 1772 Овидий Назон. Публия Овидия Насона Превращения переведенныя с латинскаго на российский язык. Кн. 1-2. - СПб., 1772— 1774.

270. Овидий 1977 Публий Овидий Назон. Метаморфозы. Пер. с латинского

271. С. Шервинского. -М., 1977.

272. Ожегов, Шведова 1992 Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. - М., 1992.

273. Оксман 1984 Оксман Ю. Г. Примечания к тексту романа // Пушкин А. С. Капитанская дочка. - Л., 1984. - С. 283-292.

274. Орлов 1977 Орлов П. А. Русский сентиментализм. - Л., 1977.

275. Остолопов 1802 Остолопов Н. Ф. Бедная Дуня // Свиток муз: В 2 кн. Кн. 2. - СПб., 1802. - С. 51-53.

276. Панаев 1987 Панаев В. А. Из «Воспоминаний» // Григорович Д. В. Литературные воспоминания. -М., 1987. - С. 147-270.

277. Панаева 1987 Панаева А. Я. Степная барышня. Повесть // Дача на Петергофской дороге: Проза русских писательниц первой половины XIX века. - М., 1987. - С. 343-414.

278. Переверзев 1933 Переверзев В. Ф. В. Т. Нарежный и его творчество // Нарежный В.Т. Избранные романы. - М.; Л., 1933. - С. 7-55.

279. Песков 1985 Песков А. Идиллия // Литературная учеба. - 1985. Кн. 2. - С. 223-232.

280. Пермяков 1994 Пермяков Е. В. О генезисе «Записной книжки» П. А. Вяземского // Лотмановский сборник. Памяти Ю. М. Лотмана. - М., 1994.-С. 463-475.

281. Петинова 2002 Петинова Е. Ф. Русские живописцы XVIII века. -СПб., 2002.

282. Петров 1990 Петров М. Одиссея полковника Шелехова // Литературная учеба. - 1990. - Кн. 1. - С. 12-18.

283. Петров, Караулов 1989 Петров В. В., Караулов Ю. Н. Вступительная статья // Дейк Т. Л. ван. Язык. Познание. Коммуникация. - М., 1989. -С. 5-11.

284. Петрунина 1987 Петрунина Н. Н. Проза Пушкина (Пути эволюции). -Л., 1987.

285. Писарев 1980 Писарев А. А. Рассуждение о словесности, читанное в Вольном обществе любителей наук, словесности и художестве 18 ноября 1805 года // Литературная критика 1800 - 1820-х годов. - М., 1980. -С. 50-55.

286. Письма русских писателей 1980 Письма русских писателей XVIII века.-Л., 1980.

287. Питерцева 2000 Питерцева Е. Ю. «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А. Погорельского и «Повести Белкина» А. С. Пушкина: Проблема преемственности. Автореферат дис. . канд. филол. наук. - Череповец, 2000.

288. Плавильщиков 1987 Плавильщиков П. А. Сговор Кутейкина. Комедия // Русская драматургия XVIII века. - М., 1987. - С. 445-460.

289. Погодин 1835 Погодин М. 77. Письмо из Петербурга // Московский наблюдатель. 1835. - Ч. 1. - Кн. 2. - С. 443-445.

290. Погодин 1984 Погодин М. П. Повести. Драма. - М., 1984.

291. Погорельский 1985 Погорельский А. Избранное. - М., 1985.

292. Подшивалов 1796 Подшивалов В. С. Сокращенный курс российского слога, изданный Александром Скворцовым. - М., 1796.

293. Поздеева 1988 Поздеева И. В. «Сей многоценный бисер» (Живые традиции древнерусской культуры) // Литература и искусство в системе культуры. - М., 1988. - С. 235-243.

294. Полевой 1986 Полевой Н. Избранные произведения и письма. - Л., 1986.

295. Полежаев 1988 Полежаев А. И. Сочинения. - М., 1988.

296. Полоцкий 1994 Полоцкий С. Комидия притчи о блудном сыне // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. - М., 1994. -С.371-392.

297. Полюдов 1989 Полюдов В. А. Тривиальная литература в зеркале немецкой пародии // Проблема художественности и анализ литературногопроизведения. Тезисы докладов зональной научно-практической конференции 24-26 октября 1989 года. Пермь, 1989. - С. 74-75.

298. Полякова 1969 Полякова С. Об античном романе // Татий. Левкиппа и Клифонт; Лонг. Дафнис и Хлоя; Петроний. Сатирикон; Апулей. Золотой осел. - М., 1969.-С. 5-20.

299. Поплавская 2006 Поплавская И. А. «Наталья, боярская дочь» Н. М. Карамзина и А. И. Мещерского // Карамзин и время. - Томск, 2006. -С. 192-206.

300. Попов 1987 Попов М. И. Анюта. Комическая опера // Русская драматургия XVIII века. - М., 1987. - С. 118-135.

301. Попова 1981 Попова Т. В. Буколика в системе греческой поэзии // Поэтика древнегреческой литературы. - М., 1981. - С. 96-177.

302. Попова 1989 Попова Т. В. Буколика и некоторые жанры второй софистики в композиции греческих романов: традиционное в новом и новое в традиционном // Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы. - М., 1989. - С. 144-185.

303. Попова 1997 Попова И. Смех и слезы в «Повестях Белкина» // Новое литературное обозрение. - 1997. - № 23. - С. 118-121.

304. Попова 2004 Попова М. С. Русская дворянская усадьба в контексте ментальности отечественной культуры: На примере усадьбы Архангельское. Дис. .канд. культурологич. наук. -М., 2004.

305. Порфирьева 2001 Порфиръееа А. Л. Прач Ян Богумир // Три века Санкт-Петербурга: Энциклопедия. Т. 1. Осьмнадцатое столетие: В 2 кн. Кн. 2.-СПб., 2001.-С. 171.

306. Прокопович 1765 Прокопович Феофан. Слова и речи поучительныя, похвальныя и поздравительныя: Ч. 1 - 3. - СПб., 1765.

307. Проскурин 1988 Проскурин О. А. «Малая проза» Михаила Загоскина // Загоскин М. Н. Избранное. - М., 1988. - С. 5-14.

308. Проскурин 1996 Проскурин О. Новый Арзамас - Новый Иерусалим: Литературная игра в культурно-историческом контексте // Новое литературное обозрение. - 1996. - № 19. - С. 73-128.

309. Проскурин 2000 Проскурин О. Литературные скандалы пушкинской эпохи. - М., 2000.

310. Пумпянский 1939 Пумпянский Л. В. «Медный всадник» и поэтическая традиция XVIII века // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. -Вып. 4 - 5. - М.; Л., 1939. - С. 93-124.

311. Пушкин 1962 Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 1. - М., 1962-1966.

312. Пушкин 1963 Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 4- М., 1962-1966.

313. Пушкин 1964 Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. - Т. 5 - М., 1962-1966.

314. Пушкин 1964 Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. - Т. 6 - М., 1962-1966.

315. Пушкин 1988 Пушкин А. С. Мысли о литературе. - М., 1988.

316. Пыляев 1990 Пыляее М. И. Замечательные чудаки и оригиналы: Очерки.-М., 1990.

317. Радищев 1988 Радищев А. Н. Сочинения. - М., 1988.

318. Рак 1998 Рак В. Д. Русские литературные сборники и периодические издания второй половины XVIII века: Иностранные источники, составление, техника компиляции. - СПб., 1998.

319. Рак 2001 Рак В. Д. Курганов Николай Гаврилович // Осьмнадцатое столетие: В 2 кн. Кн. 1. - СПб., 2001. - С. 515-516.

320. Рапацкая 1995 Рапацкая Л. А. Русское искусство XVIII века. - М., 1995.

321. Рейтблат 2001 Рейтблат А. И. Как Пушкин вышел в гении: Истори-ко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. - М., 2001.

322. Розова 1969 Розова 3. Г. «Новая Элоиза» Руссо и «Бедная Лиза» Карамзина // Державин и Карамзин в литературном движении XVIII - начала XIX века. - Л., 1969. - С. 259-268. - (XVIII век. Сб. 8).

323. Русская повесть 1973 Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра. - Л., 1973.

324. Русская поэзии 1972 Русская поэзия XVIII века. - М., 1972. - (Библиотека всемирной литературы).

325. Русский классицизм 1982 Русский и западноевропейский классицизм: Проза.-М., 1982.

326. Руссо 1968 Руссо Ж.-Ж. Юлия, или Новая Элоиза. - М., 1968. -(Библиотека всемирной литературы).

327. Рылеев 1987 Рылеев К. Ф. Сочинения. - Л., 1987.

328. Сазонова 1991 Сазонова Л. И. Поэзия русского барокко (вторая половина XVII - начало XVIII века). - М., 1991.

329. Саморукова 2004 Саморукова И. В. Художественное высказывание как эстетическая деятельность: Типология и структура креативного опыта в системе дискурсов // Вестник Самарского государственного университета. 2004. Спец. выпуск. - С. 4-23.

330. Сапченко 2004 Сапченко Л. А. «Времена года» Дж. Томсона и «О счастливейшем времени жизни» Карамзина // XVIII век: Искусство жить и жизнь искусства. Сб. науч. работ. - М, 2004. - С. 182-193.

331. Саськова 1999 Сасъкова Т. В. Пастораль в русской поэзии XVIII века.-М, 1999.

332. Сахаров 1984 Сахаров В. Под сенью дружных муз: О русских писателях-романтиках. - М, 1984.

333. Свечинский 1990 Свечинский И. Обольщенная Генриетта, или Торжество обмана над слабостию и заблуждением // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. - М, 1990. -С. 131-140.

334. Свирида 1994 Свирида И. И. Сады века философов в Польше. - М, 1994.

335. Семенова 2002 Семенова Н. В. Цитата в художественной прозе (на материале творчества В. Набокова). - Тверь, 2002.

336. Сенковский 1989 Сенковский О. Сочинения барона Брамбеуса. - М, 1989.

337. Сербул 1990 Сербул М. Н. Типология русского водевиля // Проблемы литературных жанров: материалы VI научной межвузовской конференции. - Томск, 1990. - С. 38-40.

338. Серденко 2005 Серденко И. И. Архетип блудного сына в произведениях русских классиков // Культура и текст: Сб. науч. тр. международной конференции: в 3 т. - Т. 2. - Барнаул, 2005. - С. 16-23.

339. Серман 2005 Серман И. 3. Литературное дело Карамзина. - М., 2005.

340. Сигида 2004 Сигида Л. И. Об истоках разочарования и скепсиса героев Карамзина // XVIII век: Искусство жить и жизнь искусства. Сб. науч. работ. - М., 2004. - С. 248-259.

341. Сидоренко 1998 Сидоренко К. П. Цитаты из «Евгения Онегина» А. С. Пушкина в текстах разного жанра. - СПб., 1998.

342. Силантьев 2004 Силантьев Ю. В. Категория мотива в свете наррато-логии и семиотики // Силантьев И. В., Тюпа В. И., Шатин Ю. В. Мотивный анализ. - Новосибирск, 2004. — С. 75-125.

343. Силантьев 2005 Силантьев И. В. Границы текста и границы дискурса // Дискурсивность и художественность. Сб. науч. тр. К 60-летию Валерия Игоревича Тюпы. - М., 2005. - С. 41-^8.

344. Синельникова 1999 Синельникова Л. Н. Реминисценции из стихотворений А. С. Пушкина как длящаяся мысль // А. С. Пушкин: Творчество и традиции. Филологический сборник. - Луганск, 1999. - С. 32-40.

345. Сиповский 1906 Сиповский В. В. Влияние «Вертера» на русский роман XVIII века // Журнал министерства народного просвещения. - 1906. -№ 1. - С. 52-106.

346. Сиповский 1910 Сиповский В. В. Очерки по истории русского романа и повести. Т. 1. - Вып. 2. - СПб., 1910.

347. Сиповская 2004 Сиповская Н. Царственная молочница // Пинакотека. Журнал для знатоков и любителей искусств. 2004. - № 3 (http ://pinakotheke.artinfo.ru).

348. Сковорода 1973 Сковорода Г. Сочинения: В 2 т. - М., 1973.

349. Слюсарь 1990 Слюсарь А. А. Жанровые особенности «Старосветских помещиков» Гоголя // Вопросы русской литературы. - Вып. 1 (55). -Львов, 1990.-С. 18-27.

350. Смирнов 1979 Смирнов И. 77. О подделках А. И. Сулакадзевым древнерусских памятников: Место мистификации в истории культуры // Труды отдела древнерусской литературы. Т. XXXIV. - Л, 1979. -С. 200-219.

351. Смирнов 1985 Смирнов И. 77. О специфике художественной (литературной) памяти // Wiener Slawistischer Almanach. - Wien, 1985. - Bd. 16. -С. 11-28.

352. Смирнов 1987 Смирнов И. 77. На пути к теории литературы. - Амстердам, 1987. - (Studies in slavic Literature and poetiks. Vol. X.).

353. Смирнов 1995 Смирнов И. П. Порождение интертекста: Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака. -СПб, 1995.

354. Смирнов 2001 Смирнов И. 77. Смысл как таковой. - СПб, 2001.

355. Смирнов 2001а Смирнов И. П. Новый историзм как момент истории (по поводу статьи А. М. Эткинда «"Новый историзм", русская версия») // Новое литературное обозрение. - 2001. - № 47. - С. 41-71.

356. Соколов 1992 Соколов М. 77. «Природная утопия» XVI - XVII вв. К иконографии «Садов Любви» // Природа в культуре Возрождения. - М, 1992.-С. 188-198.

357. Стенник 1975 Стенник Ю. В. «Энциклопедия всякой мудрости» // Белые ночи: Очерки, зарисовки, документы, воспоминания. - Л, 1975. -С. 17-28.

358. Стенник 1995 Стенник Ю. В. Пушкин и русская культура XVIII века.-СПб, 1995.

359. Степанов 1969 Степанов В. П. Повесть Карамзина «Фрол Силин» // Державин и Карамзин в литературном движении XVIII - начала XIX века. - Л, 1969. С. 229-244. - (XVIII век. Сб. 8).

360. Степанов 1985 Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. - М, 1985.

361. Строев 2003 Строев А. История литературы: Воспоминание о будущем // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 59. - С. 337-339.

362. Сумароков 1953 Сумароков А. П. Стихотворения. - Л., 1953.

363. Сурков 1991 Сурков Е. А. Русская повесть первой трети XIX века (генезис и поэтика жанра). - Кемерово, 1991.

364. Сушков 1979 Сушков М. В. Российский Вертер. Полусправедливая повесть // Русская сентиментальная повесть. - М., 1979. - С. 203-222.

365. Тамарченко 2003 Тамарченко Н. Д. Жанр литературный // Дискурс. Коммуникативные стратегии культуры и образования. - М., 2003. - № 11. -С. 60-63.

366. Тахо-Годи 2004 Тахо-Годи М. А. «Капитанская дочка» и «Молодая сибирячка» Ксавье де Местра // Дарьял. - 2004. - № 4. - С. 35^8.

367. Ташлыков 2002 Ташлыков С. Русская новелла: вопреки традиции // Традиции в русской литературе. - Н. Новгород, 2002. - С. 38-51.

368. Теплов 1978 Теплое Г. Н. О качествах стихотворца рассуждение // Русская литературная критика XVIII века: Сб. текстов. - М., 1978. -С. 57-61.

369. Тодд 1994 Тодд У. М. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху. - СПб., 1994.

370. Топоров 1979 Топоров В. И. Две главы из истории русской поэзии начала века: I. В. А. Комаровский, II. В. К. Шилейко (К соотношению поэтики символизма и акмеизма) // Russian Literature. - 1979. - № VIII. -С. 284-297.

371. Топоров 1992 Топоров В. К Пушкин и Голдсмит. - Wien, 1992. -(Wiener slawistischer Almanach. - Sbd. 29).

372. Топоров 1995 Топоров В. Н. «Бедная Лиза» Карамзина: Опыт прочтения. -М., 1995.

373. Топоров 1996 Топоров В. Н. У истоков русского поэтического перевода: «Езда в остров любви» Тредиаковского и «Le voyage de Г isled'Amour» Тальмана // Из истории русской культуры. T. IV (XVIII-начало XIX века). М., 1996. - С. 589-635.

374. Тредиаковский 1963 Тредиаковский В. К. Избранные произведения. - M.; JL, 1963. - (Библиотека поэта. Большая серия).

375. Турбин 1978 Турбин В. Н. Пушкин. Гоголь. Лермонтов: Об изучении литературных жанров. - М., 1978.

376. Турьян 1985 Турьян М. А. Жизнь и творчество Антония Погорельского // Погорельский А. Избранное. - М., 1985. - С. 3-22.

377. Турьян 1991 Турьян М. Приложение к факсимильному воспроизведению издания 1833 года: Сказки Иринея Модестовича Гомозейки. - М., 1991.

378. Тучков 1996 Тучков С. А. Записки // Золотой век Екатерины Великой: Воспоминания. - М., 1996. - С. 167-272.

379. Тынянов 1977 Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. -М., 1977.

380. Тюпа 1983 Тюпа В. И. Притча о блудном сыне в контексте «Повестей Белкина» как художественного целого // Болдинские чтения. - Горький, 1983. - С. 67-81.

381. Тюпа 1987 Тюпа В. И. Художественность литературного произведения: Вопросы типологии. - Красноярск, 1987.

382. Тюпа 2002 Тюпа В. И. Историческая реальность и проблемы современной компаративистики: научно-методическое пособие. - М., 2002.

383. Тюпа 2004 Тюпа В. И. Мотив в системе художественного целого // Силантьев И. В., Тюпа В. И., Шатин Ю. В. Мотивный анализ. - Новосибирск, 2004. - С. 171-222.

384. Тюпа 2006 Тюпа В. И. Анализ художественного текста. - М., 2006.

385. Тюпа, Ромодановская 1996 Тюпа В. И., Ромодановская Е. К. Словарь мотивов как научная проблема // Материалы к словарю сюжетов и мотиbob русской литературы: От сюжета к мотиву. Новосибирск, 1996. -С. 5-12.

386. Тюпа, Фуксон, Дарвин 1997 Тюпа В. Я, Фуксон Л. Ю., Дарвин М. Я Литературное произведение: Проблемы теории и анализа. Вып. 1. - Кемерово, 1997.

387. Тютчев 1978 Тютчев Ф. Я Стихотворения. - М., 1978.

388. Улюра 2003 Улюра А. «Старички прошедшего века» в повестях Гоголя // Гоголь как явление мировой культуры. По материалам международной научной конференции, посвященной 150-летию со дня смерти Н. В. Гоголя. - М., 2003. - С. 145-148.

389. Фарино 1985 Фарино Е. «Я помню (чудное мгновенье.)» и «Я (слово.) позабыл» // Wiener Slawistischer Almanach. - Wien, 1985. - Bd. 16. -С. 29-36.

390. Faryno 2001 Faryno J. Как сфинкс обернулся кузнечиком: Разбор цикла «Тема с вариациями» Пастернака // Studia Russica.XIX. - Budapest, 2001.-С. 295-330.

391. Фасмер 1996 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4т.-СПб., 1996.

392. Фатеева 2000 Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов. - М., 2000.

393. Фаустов 1998 Фаустов А. А. Язык переживания русской литературы: На пути к середине XIX века. - Воронеж, 1998.

394. Федоров 1995 Федоров Ф. П. Романтизм и бидермайер // Russian Literature. 1995. XXXVIII. - С. 241-258.

395. Федосеева 1999 Федосеева Т. В. Пушкин и русский романтизм // Творчество Пушкина и Гоголя в историко-литературном контексте. Сб. науч. ст. - СПб., 1999. - С. 4-7.

396. Фет 1988 Фет А. А. Стихотворения. Проза. Письма. - М., 1988.

397. Флоринская 1969 Флоринская Ю. Ф. О художественном методе повести Карамзина «Марфа Посадница» // Державин и Карамзин в литературном движении XVIII - начала XIX века. - Л., 1969. - С. 299-308. -(XVIII век. Сб. 8).

398. Фомичев 1996 Фомичев С. А. Смеховой мир «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. L. - СПб., 1996. - С. 171-175.

399. Фризман 1980 Фризман Л. Г. Становление русской критики // Литературная критика 1800 - 1820-х годов. - М., 1980. - С. 3-18.

400. Хаев 1984 Хаев Е. С. Идиллические мотивы в произведениях Пушкина 1820 - 1830-х годов // Болдинские чтения. - Горький, 1984. -С. 98-115.

401. Хализев, Шешунова 1989 Халызев В. Е., Шешунова С. В. Цикл А. С. Пушкина «Повести Белкина». - М., 1989.

402. Хлызова 2002 Хлызова И. Ю. Жанровая дестабилизация притчи о блудном сыне в древнерусских бытовых повестях // Мировая культура XVII - XVIII веков как метатекст: дискурсы, жанры, стили. - СПб., 2002. -С. 162-164.

403. Христианство 1995 Христианство: Энциклопедический словарь: ВЗт.-М., 1995.

404. Чайковская 1980 Чайковская О. «И в прозе глас слышен соловь-ин.» (Заметки о документальной литературе XVIII века) // Вопросы литературы. - 1980. -№ 11. - С. 196-213.

405. Чернов 1997 Чернов А. В. Русская беллетристика 20 - 40-х годов XIX века (Вопросы генезиса, эстетики и поэтики). - Череповец, 1997.

406. Черных 1994 Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. - М., 1994.

407. Чижова 2001 Чижоеа И. Императрица Мария Федоровна. - СПб., 2001.

408. Чулков 1989 Чулков М. Д. Лекарство от задумчивости, или сочинения Михаила Дмитриевича Чулкова. - М., 1989.

409. Шаврыгин 1985 -Шаерыгин С. М. «Новый Стерн» А. А. Шаховского и христианская культура // Русская литература. 1995. - № 4. -С. 132-138.

410. Шаликов 1823 Шаликов П. И. О различии мнений относительно романа // Дамский журнал. - 1823. - Ч. 1. - № 4. - с. 129-136.

411. Шаликов 1990 Шаликов П. Путешествие в Малороссию // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. - М., 1990.-С. 516-570.

412. Шаликов 1990а Шаликов П. Путешествие в Кронштадт в 1805 году // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма.-М., 1990.-С. 571-586.

413. Шатин 2005 Шатин Ю. В. Три повествовательные модели русской прозы // Дискурсивность и художественность: к 60-летию Валерия Игоревича Тюпы: Сб. науч. тр. - М., 2005. - С. 83-89.

414. Шварцбанд 1993 Шварцбанд С. История «Повестей Белкина». - Jerusalem, 1993.

415. Шведова 2004 Шведова С. О. «Очарованное там»: мотив посмертного свидания в повести М. Погодина «Адель» // Русская литература и внелитературная реальность: историко-литературный сборник. Материалы «Герценовских чтений» 2003. - СПб., 2004. - С. 30-34.

416. Шеина 2001 Шеина Ю. В. А. С. Пушкин и Гораций (Буколические мотивы в лирике А.С. Пушкина и их истоки) // Пушкин и античность. -М., 2001.-С. 51-62.

417. Шелехов 1990 Шелехов Д. Путешествие по русским проселочным дорогам // Литературная учеба. - 1990. - Кн.1. - С. 3-11.

418. Шмид 1985 Schmid W. Narratives Erinnern und poetisches Gedaechtnis in realistischer und ornamentaler Prosa // Wiener Slawistischer Almanach. -Wien, 1985. - Bd. 16. - C. 99-110.

419. Шмид 1996 Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина». - СПб, 1996.

420. Shaw 1977 Shaw J. Th. «The Stationmaster» and the New testament Parable // Slavic and East European Journal. - 1977. - Vol. 21. - P. 3-29.

421. Шульц 2002 Шульц С. А. Пушкин и Феокрит (еще раз к вопросу об источнике «Сказки о рыбаке и рыбке») // Русская литература. - 2002. -№4.-С. 124-129.

422. Щукин 1997 Щукин В. Миф дворянского гнезда: Геокультурологическое исследование по русской классической литературе. - Krakow, 1997.

423. Эмин 1766 Эмин Ф. Письма Ернеста и Доравры. - Ч. 1-4. - СПб, 1766.

424. Эйхенбаум 1987 Эйхенбаум Б. М. О литературе: Работы разных лет. -М„ 1987.

425. Эткинд 2001 Эткинд А. М. Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. - 2001. - № 47. - С. 7-40.

426. Юван 1995 Юван М. Поворот к интертекстуальности: развенчание или риторизация влияния // Slavica Tergestina. - 1995. - Vol. 3. - С. 5-31.

427. Якобсон 1975 Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «За» и «против». Сб. статей. - М, 1975. - С. 193-230.

428. Янушкевич 2006 Янушкевич А. С. Роман H. М. Карамзина «Рыцарь нашего времени»: текст и контекст // Карамзин и время. - Томск, 2006. -С. 70-91.