автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Северная Германия как регион этнокультурного славяно-германского взаимодействия

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Бучатская, Юлия Валерьевна

Введение.

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМА ПОЛАБСКИХ СЛАВЯН В НЕМЕЦКОЙ И

РУССКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ.

§1. Степень изученности проблемы.

§2. Теории исчезновения полабских славян в немецкой и русской историографии.

§3. Вопрос длительности сохранения славянополабской этнической общности в Северной Германии в немецкой и русской историографии.

ГЛАВА 2. ТОПОНИМИКА И ЛЕГЕНДЫ ЗЕМЛИ МЕКЛЕНБУРГ

ПЕРЕДНЯЯ ПОМЕРАНИЯ КАК ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ

ИСТОЧНИК.

§ 1. Божества и культовые места полабских славян по данным топонимики и легенд.

§ 2. Географические легенды о камнях Северной Германии.

§ 3. Черт в топонимике и верованиях Мекленбурга-Передней

Померании.

§4. Легенды о вендах и особенности их топонимии.

ГЛАВА 3. ТРАДИЦИИ МАГИЧЕСКОГО В КУЛЬТУРЕ

МЕКЛЕНБУРГА.

§ 1. Отзвуки древних представлений о колдовстве в письменных памятниках и топонимике.

§ 2. Современная лечебная магия и знахарство.

ГЛАВА 4. ТРАДИЦИОННЫЕ НАРОДНЫЕ ОБЫЧАИ: ПРОБЛЕМА

ДИСКРЕТНОСТИ И ПРЕЕМСТВЕННОСТИ.

§1. Календарная обрядность: проблема объективной оценки этнической принадлежности.

§2. Календарная обрядность: субъективное восприятие традиции.

Введение диссертации2002 год, автореферат по истории, Бучатская, Юлия Валерьевна

Этнические процессы представляют наибольший интерес в регионах длительного совместного проживания двух (или более) этносов, один из которых постепенно утрачивает этническую самостоятельность и ассимилируется доминирующим этносом. Одним из таких регионов в современной Европе является Северная Германия, территорию которой, по разным данным, с V по VII в. в ходе миграционных процессов заселили полабские славяне - большая группа западнославянских племен. Для их обозначения в литературе употребляются также термины «балтийские славяне», «полабо-прибалтийские славяне», а в немецкой научной традиции -«венды». Они делились на племенные союзы лютичей, ободритов, сербов (лужичан; немецк. сорбов), которые, в свою очередь, состояли из многочисленных отдельных этнических общностей. На рубеже 1-2 тыс. н.э. племена полабских славян занимали территорию от реки Эльбы (Лабы) и ее притока Заале (Салы) на западе до реки Одер (Одры) на востоке, от Рудных гор на юге до Балтийского моря на севере. В XI - XIII вв. территории, заселенные полабскими славянами, подверглись экспансии со стороны немецких феодалов, а также немецкой колонизации, следствием чего явилась насильственная христианизация и германизация местного населения. В результате славянополабская этническая общность исчезла с этнолингвистической карты Европы. Исключение составляют лужицкие сербы - национальное меньшинство южных областей Германии в районе городов Дрезден-Котбус-Баутцен.

Из истории функционирования этносов известно, что ни один из них не появляется «ниоткуда» и не исчезает «в никуда», а если ассимилируется другим этносом, то сохраняет длительное время свои специфические черты, так или иначе участвуя в формировании нового этноса и передавая ему свои отдельные культурные элементы. [Мыльников, 2002, 175-178]. При этом элементы культуры (в узком смысле) утрачивают роль символов этнической принадлежности и сохраняются неосознанно, а для их выявления требуются специальные исследования. Так, немецкие ученые в середине XX в. выявили остатки славянополабской этнической общности при изучении населения северных регионов Германии.

Для изучения немецкой этнической истории важно правильно понять и оценить место славянополабской этнической общности в формировании северонемецкого субэтноса и его культуры. Поэтому в настоящее время продолжение исследования судьбы славянских рудиментов, которые в последний раз были зафиксированы пятьдесят лет назад, видится особенно актуальным. Такую задачу и ставит перед собой настоящая работа.

Предметную область составляет духовная сфера культуры сельского населения Северной Германии. Ее выбор в качестве предмета обусловлен тем, что духовные формы культуры наряду с материальными, а порой и в большей степени (поскольку в современном мире культура унифицируется в своих материальных формах) сохраняют локальную специфику. Объектами исследования стали топонимика славянского и немецкого происхождения, легенды и предания о вендах и географические легенды; магические формы и календарная обрядность. Самостоятельный интерес представляет этническая имагология - фольклоризированные представления современного жителя региона о себе, своем прошлом и родине - вопрос, который требует более пристального внимания исследователей и дальнейшей разработки.

Как известно, фольклор является одним из ценнейших этнографических источников. Фольклор как любое искусство восходит к исторической действительности и отражает ее. Для этнографа, занимающегося проблемами славяно-германского этнокультурного синтеза на территории Северной Германии, особенно важно изучение и анализ преданий и легенд региона, поскольку они, в отличие от собственно художественных жанров устно-поэтического творчества, основаны на реальных событиях и явлениях прошлого, а значит, имеют непосредственную связь с действительностью. Разумеется, сказанное относится ко всем жанрам фольклора. В освещении темы славяно-германского этнокультурного синтеза нас будет интересовать прежде всего народная проза, вся область которой делится, по классификации В.Я. Проппа, на произведения, представляющие собой художественное оформление вымысла (сказки) и произведения, которые являются художественной передачей действительности «или того, что за нее принимают», то есть рассказы, в действительность содержания которых верят. [Пропп, 1976, 43]. К таким жанрам относятся предания, сказания и легенды.

В связи с терминологической неоднородностью в данной области диссертану представляется необходимым сказать здесь несколько слов о различных толкованиях терминов «предание» и «легенда» в русско- и немецкоязычной традициях и об отношении этих жанров фольклорной прозы к исторической действительности.

В немецкоязычной научной традиции Legende означает рассказ, имеющий церковно-религиозную окраску [Путилов, 1991, 68], 'история о жизни и мученичестве святых' [Langenscheidts, 606]. В таком понимании термина устные прозаические произведения преимущественно христианской тематики нас не будут интересовать. Жанр немецкого прозаического фольклора, который прежде всего подлежит исследованию в настоящей главе -Sage (Volkssage), а также historische Sage. Известно, что немецкий термин Sage является более широким по своему значению, чем его отдельные русские эквиваленты. Относительно термина Sage В. Я. Пропп отмечал: «По своему характеру они очень разнообразны и распадаются в основном на предания исторические и мифологические» [Пропп, 1976, 118]. И если немецкий термин Sage многозначен и переводится обычно на русский язык как 'предание, сказание, легенда, былина' [БНРС, 1969, 2, 280] и по существу обозначает все виды этих устных прозаических жанров ('древнее повествование о героях, битвах или необыкновенных происшествиях' [Langenscheidts, 814], то в русской фольклористической традиции между ними есть существенные различия.

С. Н. Азбелев отмечал, что почти каждый исследователь определяет легенды и предания по-своему, исходя из самых различных критериев. Часто происходит смешение терминов и употребление их в качестве синонимов. [Азбелев, 1965, 5-8]. Так, например, H.A. Криничная относит к жанру преданий и топонимические легенды: «повествования о происхождении названия деревень, сел /./ обычно основанные на так называемой народной этимологии, которая, объясняя происхождение названия подчас не сообразуется ни с какими фактами - историческими, этнографическими, географическими и лингвистическими.» [Криничная, 1989, 7]. «Свод этнографических терминов и понятий» определяет предание как жанр несказочной прозы, рассказ об исторических событиях и лицах, как правило — локального характера. Предание отражает народный взгляд на события и представляет собой средоточие народной исторической памяти, обращенной в первую очередь к местной истории. [Путилов, 1991, 104]. По мысли В. Я. Проппа, предания «содержат повествования о реальных событиях, связанных с деятельностью конкретных лиц, и отражают хозяйственные и культурные достижения народа». Рассказчик передает в преданиях то, что считает действительностью. [Пропп, 1976, 119]. С. Н. Азбелев определяет предание как «созданный устно, имеющий установку на достоверность эпический прозаический рассказ, основное содержание которого составляет описание реальных или возможных фактов» [Азбелев, 1965, 11]. С этой точки зрения все северонемецкие прозаические рассказы о прошлом соответствуют русскому термину «предание».

В противоположность преданию легенда рассматривается в русской научной традиции как одна из разновидностей устной несказочной прозы мифологического, религиозного, социально-утопического содержания [Путилов, 1991, 68]. Основное отличие преданий от легенд с точки зрения русской фольклористики состоит в наличии фантастического элемента в ткани повествования: «Легенда - созданный устно эпический прозаический рассказ /./ основным содержанием легенды является нечто необыкновенное. В легенде фантастика лежит в основе повествования, определяет ее структуру, систему образов, изобразительные средства.» [Азбелев, 1965, 13]. Предание же не содержит в своей основе ничего чудесного, это «рассказы о прошлом без элемента фантастики» [Чистов, 1964, 8]. Однако в тех северонемецких рассказах о прошлом, которые нам предстоит рассмотреть, степень фантастичности повествования и фактов иная, поэтому термин «предание» не всегда правомерно употреблять как эквивалент немецкого Sage.

Существенное для нашего исследования различие этих жанров заключается также в отношении ко времени. Замечено, что в предании действие относится только к прошедшему и закончено во времени, не имеет продолжения в настоящем. [Соколова, 1981, 41]. Это справедливо, но не для всех рассказов, относящихся к жанру Sage. Выделяется, скажем, группа рассказов о давно погибших или затонувших городах прошлого, призраки которых по сей день являются современникам. Продолжающееся в настоящем времени действие характерно для жанра быличек - устных прозаических рассказов на бытовые темы, где мифологический элемент (духи, герои суеверий) играет определяющую роль. Но это определение не подходит под тот жанр немецкой фольклорной прозы, который предстоит рассматривать. Поэтому эту трудность в поисках подходящего русского эквивалента для передачи немецкого Sage в том значении, в каком мы будем рассматривать произведения данного жанра в данной главе, снимает определение легенды, предложенное К. В. Чистовым: «устный народный рассказ социально-утопического характера, повествующий о событиях или явлениях, которые воспринимаются исполнителями как продолжающиеся в современности» [Чистов, 1967, 6]. Однако и это определение не позволяет безоговорочно употреблять термин «легенда» по отношению к жанру немецкой Sage. Во всех северонемецких повествованиях о прошлом так или иначе присутствует элемент фантастического. Это неслучайно: в процессе устной трансляции реальные факты действительности дополняются плодами воображения рассказчика или контаминируются с известными легендарными мотивами; художественный вымысел стихийно проникает в текст [Азбелев, 1965, 18], и возникает так называемый имагологический эффект [Мыльников, 1999, 342]. Так происходит эволюция предания, основанного на информации о реальной действительности, и превращение его в легенду. Материал, которым располагал автор, позволяет выработать собственную классификацию, применяя следующие разграничения:

- Употребление термина «легенда» в качестве эквивалента немецкого Sage как рассказа, содержащего художественный вымысел и элемент сверхъестественного в реальной ткани повествования.

- Употребление термина «предание» в качестве эквивалента немецкого термина Sage как рассказа, не содержащего повествований о сверхъестественных событиях, ориентирующегося на сведения из истории и воспринимаемого как реальность.

Отдельно рассматриваются топонимические, или географические легенды. Топонимы определенной территории представляют немалый интерес как для лингвиста, так и для этнографа. Часто к топониму или географическому объекту, обозначенному им, привязываются легенды, рассказы или другие формы устных народных повествований. Географические и топонимические легенды, народные этимологии топонима содержат наиболее ценную и богатую этнолингвистическую и историческую информацию. В географических названиях отражаются определенные события истории, наименования мест развития промыслов и ремесел, реалии социально-экономической жизни народа. Особо выделяются агиотопонимы - географические названия, в основе которых лежат имена святых какой-либо религии, и мифологические топонимы фольклора, поскольку они дают исследователю важную информацию о духовном развитии этноса. [См.: Суперанская A.B., Никонов В.А. Ономастика.

М.1969]. Микротопонимика - названия мелких природных объектов (полей, лугов, сенокосов) - имеющая узколокальное распространение и функционирующая, как правило, в устной речи местного населения, имеет большую ценность для этнографической науки. С подобными объектами и их названиями обычно связаны географические легенды и народные этимологии, позволяющие установить наличие или восстановить некогда существовавшие в данной местности обряды, верования, суеверия.

Цель настоящей работы заключается в выявлении специфики духовных форм культуры Северной Германии в ее синхронном срезе и определение степени ее зависимости от многовекового взаимодействия славянополабской и немецкой культур. Согласно поставленной цели в работе решаются следующие задачи:

1. Исследование «славянополабской» проблемы в немецкой и русской историографии.

2. Исследование северонемецкой топонимики славянского происхождения и анализ легенд.

3. Сравнительное освещение материала по магическим формам Северной Германии и славянских земель.

4. Выявление и исследование специфики календарной обрядности Северной Германии. Особое внимание уделено современным тенденциям ее развития.

Географические рамки работы охватывают Северную Германию, под которой понимаются все земли ФРГ севернее Берлина. В данном исследовании это Мекленбург, Передняя Померания и Ганноверский Вендланд.

Хронологические рамки исследования ограничены второй половиной XX в. Для выявления исторической динамики культурных процессов и объектов исследования диссертант использовал данные XVII - первой половины XX в.

Методологические основы диссертации. Исходя из тезиса, что на территории Северной Германии сменяли друг друга различные языки и этносы, но население оставалось, усваивая культурное наследие своих предшественников, автор счел региональный аспект первичным. В свете его Северная Германия представляет собой особую, сложившуюся в данных природно-климатических и исторических условиях историко-культурную зону, отмеченную процессом этнокультурного синтеза. Поэтому данная работа базируется на региональном подходе к изучению специфики культуры в синхронном срезе, который учитывает влияние разнообразных факторов и использование материалов различных научных дисциплин: истории, этнографии, лингвистики, фольклористики, диалектологии, музеологии. Региональный подход, предполагающий всестороннее междисциплинарное исследование этнической истории региона, получил теоретическое обоснование как в немецкой, так и в российской науке [Internationales Symposium "Probleme regionaler Volkskultur", 1986; Основания регионалистики, 1999]. Диссертация представляет собой, таким образом, междисциплинарное этнографо-фольклористическое исследование, в котором автор руководствовался собирательным и аналитическим методами. В основу собирательного метода были положены эмпирический метод отбора материала в источниках и литературе, а также методы интервьюирования, непосредственного и включенного наблюдения, применявшиеся в ходе полевых исследований. В качестве метода интервьюирования было выбрано так называемое открытое интервью - повествовательная, неструктурированная беседа, сфокусированная на определенной теме и приближенная к повседневным способам коммуникации. Анализ собранного материала производился с учетом сравнительно-исторического метода. При этом диссертант рассматривал современное состояние верований, обрядности, фольклорных и других форм Северной Германии в контексте исторической динамики сходных явлений в других немецких землях, а также у западных и восточных славян.

Учитывая, что в современном мире нет этнически чистых народов, и определение этнической принадлежности культурных явлений оказывается не всегда возможным, автор счел перспективным шагом изучение не столько реального факта, сколько представлений о нем носителя традиции, то есть изучение этнической имагологии.

Эмпирическую базу исследования составляют материалы немецкой историографии, собранные автором во время научных командировок в г. Грайфсвальд и Росток в 1998-1999 гг.

Фольклорными источниками служили опубликованные собрания легенд и преданий северных районов Германии, составленные немецкими этнографами и краеведами в конце XIX - начале XX в.

Топонимическими источниками служили словари и атласы топонимов Мекленбурга, немецкой Померании с островами Рюген и Узедом, междуречья Одера и Найссе, Восточного Голынтейна, Польши, Чехии. Другим ценным топонимическим источником в сравнительном плане стали туристические отчеты по России, опубликованные в сети Интернет.

Источниками по магическим формам Северной Германии служили материалы церковного архива прихода Альт Ябель, а также некоторые опубликованные материалы Главного земельного архива Шверина.

Источниками по рождествен с ко-святочным играм Мекленбурга раннего времени также служат доносы и жалобы духовных лиц на молодежь, "предающуюся в рождественский праздник языческим безудержным гуляниям с переодеванием в различные безобразные маски" и педагогические трактаты, осуждающие дохристианские суеверия. Самые ранние из документов датированы XVII в. и изложены в книге немецкого этнографа Хенри Гавлика. [Gawlik, 1998]. Наличие и границы распространения обычаев в XX в. освещены в Этнографическом атласе Передней Померании [Kaiser, 1936].

Полевые этнографические и фольклорные материалы, а также предметы из вещевых коллекций МАЭ РАН и фотоиллюстративный материал были собраны в ходе экспедиционной работы в Северной Германии, проведенной сотрудниками Отдела европеистики Кунсткамеры в 2000 г. Данные о праздничных обрядах и обычаях черпались в процессе интервьюирования сельского населения указанных регионов. Техническими средствами фиксации информации были полевые дневники, составлявшиеся непосредственно во время бесед, и диктофон. Информантам предлагались вопросы об известных им примечательных мелких географических объектах, о наличии в деревне (или по соседству) знахарей, о праздновании Рождества (Weihnachten), обычаях Святочного времени (die Zwölften), карнавальной недели февраля (Faslam, Fastnacht, Fasching), Пасхи (Ostern), Первого мая (1. Mai), Троицы (Pfingsten), Праздников урожая (Erntefest, Erntedankfest) и других важных дат летне-осеннего цикла, принятых в их семье, деревне, регионе. Хронологически вопросы относились к различным временным срезам: настоящему времени (1990-е гг.), "временам ГДР" (1950-1980 гг.), "времени детства и юности" информанта (1920-1940 гг.) и "эпическому" времени рассказов родителей, предков (как правило, до 1900 г.). Во время исследований 2000 г. было собрано около 100 рассказов, содержащих данные по магическим формам и календарной обрядности XX века в деревнях Ябельхайде и Ганноверского Вендланда, составившие аудиоколлекцию №А-2 Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого. Перевод легенд и преданий выполнен диссертантом, как и расшифровки интервью крестьян на немецком языке. Объем исследуемых источников составил около 260 единиц, большая часть их приведена автором в Приложениях.

Новизна данного исследования заключается в выборе для рассмотрения малоизученной в немецкой и совершенно новой в российской науке проблемы славяно-германского этнокультурного синтеза и его результатов во временном срезе конца XX в. Автором привлечены к исследованию ранее не описанные топонимические и фольклористические материалы немецкой историографии. Впервые вводятся в научный обиход полевые материалы, собранные диссертантом в ходе экспедиционной работы в Северной Германии. На основе собранных автором фольклорных материалов ею выработана собственная классификация жанров нарративного фольклора. Новыми и перспективными могут считаться авторский подход к осмыслению бытования фольклорных текстов, а также региональный подход к изучению культуры.

Научно-практическое значение исследования заключается в его принципиальной важности для понимания механизмов кросскультурной коммуникации. В отечественную этнографическую науку вводятся материалы из региона, важного для дальнейших изучений балто-славянского взаимодействия. Кроме того, содержащиеся в диссертации материалы и выводы представляют ценность для создания обобщающих трудов по проблемам постэтничности и этнокультурного синтеза, по этнографии современной Европы, этнографии и истории Германии. Ее данные могут быть использованы для создания спецкурса на этнографических, страноведческих кафедрах исторических и филологических факультетов ВУЗов страны; в музейной деятельности - при организации тематических выставок и создании каталогов музейных коллекций.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Северная Германия как регион этнокультурного славяно-германского взаимодействия"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Результаты полевых исследований и камеральной обработки фольклорных и топонимических материалов по землям, где до начала XVIII в. (по другим данным - конца XVIII в.) фиксировался факт компактного сохранения остатков славянополабской этнической общности - Юго-Западного Мекленбурга, Передней Померании и Ганноверского Вендланда позволили прийти к следующим выводам.

1. Во второй половине XX в. в регионах Ябельхайде и Ганноверский Вендланд закончились ассимиляционные процессы, установлен факт полной ассимиляции славянополабской этнической общности и внедрение ее в северно-немецкий субэтнос. Отдельные реликты вымершего в XVIII в. древенополабского языка в повседневном употреблении современных крестьян также не зафиксированы.

2. Инкорпорирование культуры вендов в северонемецкую культуру проявляется в конце XX в. в самой картине истории, которую создает для себя современный представитель немецкой нации на изучаемой территории. Особенность населения этого региона в отличие от других федеральных земель Германии состоит в том, что этническая память хранит события давно минувших веков. Проявление этнической памяти осуществляется на двух уровнях: сознательно и неосознанно. Ее сознательное проявление состоит в том, что население осознает свое славянское прошлое, и это раскрывается в различных ситуациях: в прямом признании славянского происхождения своей фамилии; в утверждении славянского прошлого своей деревни; в рассказываемых до сих пор легендах, привязанных к славянским топонимам; в легендах о кровавых жертвоприношениях христиан языческим богам вендов. Неосознанное знание о вендах раскрывается в содержании легенд об исчезнувших деревнях, городах, замках и церквях.

3. Смысл легенд Мекленбурга-Передней Померании играл своеобразную метафорическую роль в осознании угасающим этносом своей роли и своего места в истории. Географические легенды отразили процесс борьбы ассимилирующего немецкого этноса и его официальной христианской религии с язычеством ассимилируемого славянского населения в форме переосмысления старых культов. Данные легенд о вендах и их погибших городах, с одной стороны, суть отражение реальной истории заката языческих городских поселений вендов и исчезновения славянополабской этнической общности с этнополитической карты Северной Германии. С другой -неосознанное признание сохранения славянополабской этнической общности в немецкоязычной среде.

4. Изолированность от германского мира и обусловленное этим длительное сохранение двоеверия (славянополабского язычества наряду с католичеством, а позднее - протестантством) наложило отпечаток на своеобразие духовной атмосферы изучаемых регионов. Следствием этого стала возможность трансляции архаических форм общежития вплоть до сегодняшнего дня, что, в частности, проявляется в широком распространении и популярности знахарства и приемов деревенской магии в современных селах Северной Германии.

5. Объективное изучение календарной обрядности показало, что региональная особенность рождественской и весенней обрядности Северной Германии заключается в общности некоторых элементов с западнославянской традицией. Это может быть обусловлено принадлежностью северных немцев и западных славян к одному хозяйственно-культурному типу; синкретизмом культуры древних германцев и славян в процессе их долгого взаимодействия; ролью территории в трансляции культурной традиции от славян к немцам. Информация по обычаям и формам святочного ряжения из Ябельхайде восполнила существовавшую лакуну в сведениях по календарной обрядности Мекленбурга.

6. Субъективное восприятие традиции носителем приводит к возникновению имагологического эффекта: в представлениях современного северонемецкого жителя на землях, в прошлом населенных славянами, некоторые элементы календарной обрядности неясного или иноэтнического происхождения оцениваются как славянское явление.

7. Рассмотренный материал по календарным обычаям Мекленбурга и Ганноверского Вендланда позволяет выявить следующие тенденции послевоенного и современного развития праздничной культуры.

Традиция совместного празднования дат годового цикла возрождается в деревнях Ябельхайде и Вендланда. В продолжении традиции общинных праздников после войны важную роль сыграло участие деревень Ябельхайде в коллективных хозяйствах ГДР.

Опыт коллективизации был для деревенской культуры не только негативным. Он позитивно сказался на возрождении единства деревенских общин. В настоящее время такая полезная и продуктивная коллективность не противоречит индивидуальности отдельной семьи, личности.

Стимулом возрождения в конце XX в. традиционных календарных обычаев в обоих изучаемых регонах является утверждение в обществе моды на самобытность; пропаганда региональных традиций как способ привлечения в регион туристов, то есть обеспечение финансовых поступлений; подъем локального, областнического самосознания и самоутверждение как один из его компонентов.

Полевые исследования в регионе Северной Германии позволили сделать еще одно существенное открытие. Оно касается особенностей локального самосознания жителей. Опыт экспедиции показал, что в Юго-Западном Мекленбурге, на территории бывшей ГДР, не наблюдается четко выраженного регионального самосознания жителей Ябельхайде. Многие крестьяне даже не знали о существовании данного названия региона, а между тем, оно является традиционным, исконным, что было известно более образованным и начитанным информаторам [Архив МАЭ РАН. С.65]. Однако на его место примерно 100 лет назад пришло другое понятие, частично совпадающее с тем, что понималось исторически под областью Ябельхайде, частично включающее более широкую область. Это название "Griese Gegend", которое соответствует русским словосочетаниям 'серая земля; неплодородная местность, песчаная местность'. Этимологически это народное название региона обусловлено плохими, неплодородными, большей частью песчаными почвами, с чем была связана традиционная система ведения хозяйства и земельной собственности в этом регионе. Это всегда был наиболее бедный район, здесь было мало поместий и крупных крестьянских хозяйств и значительно большее количество бедняков, чем в других местах: отличительной чертой деревень "Гризе гегенд" является их разделение на ярко выраженный центр, заселенный крестьянами-землевладельцами (Bauerndorf), и "концы", где селились малоземельные и безземельные "бюднеры" и "хойслеры" - Büdner- und Häuslerende (см. § 3). Недаром экономность, скупость в хозяйстве, простота и невзыскательность в кухне жителей "Гризе гегенд" зачастую неприятно поражало переселенцев из других областей Германии [Архив МАЭ РАН, 88]. Эта региональная особенность крестьянства легла в основу психологической обособленности жителей местности, что проявилось и продолжает проявляться в культуре деревень и в самосознании жителей.

Наиболее ярко идея принадлежности к региону "Griese Gegend" проявилась в беседе с руководителем творческого объединения женщин деревни Глайзин, "Дома четырех времен года", Верой Фестнер. На наш вопрос о месте деревни в жизни региона Ябельхайде, Фестнер поправила нас и отметила, что речь должна идти о регионе "Griese Gegend" [Архив МАЭ РАН, 55]. Эта же идея проявляется в названиях краеведческих сборников, рекламных брошюр, местных газетных статьей, посвященных культуре региона и пр.: "Путешествие по региону "Griese Gegend"; "Griese Gegend": легенды и истории, обычаи и обряды"; "Добро пожаловать в регион "Griese Gegend" и т.д. Однако на прямой вопрос о самоотнесении, никто из информантов не причислил себя ни к жителям Ябельхайде, ни к старожилам "Гризе Гегенд"; наиболее часто жители этого региона определяли себя как мекленбуржцев и/или жителей определенной деревни. Последнее, как правило, относилось к коренным жителям деревень не в первом поколении: "Я - мекленбуржец" [Архив МАЭ РАН, 5]; "Я бы сказал: я - северный немец. Или мекленбуржец, тоже подходит" [Архив МАЭ РАН, 76]. Такая ситуация вполне отвечает общей тенденции регионального (в исторических пределах федеральной земли) самосознания, наблюдавшейся автором повсюду в Германии.

В основном же открытием экспедиционных исследований стал факт наличия узко локального самосознания, ограниченного пределами одной деревни, или - реже - одного церковного прихода. Нередко в начале или как итог интервью звучали такие оценки роли и значимости своей деревни: "Деревенская община здесь очень хорошая. Это еще и потому, что в основном это одно поколение. 12 молодых пар. Так было всегда, с детства играют вместе, потом ходят на танцы, встречаются на остановке. и те, кто переселяется сюда, принимаются общиной. Это такая община, где царит взаимопонимание. А в других деревнях такого, как в Лоозене, нет. Взаимность в других деревнях давно исчезла" [Примечание 2, №38]; "Жители Глайзина отличаются от жителей других деревень, скажем, от Пихера или Варлова, прежде всего своим дружелюбием и приветливостью. Это становится заметно с первых минут разговора с ними. Они никогда не будут относиться к вам с недоверием, всегда готовы помочь. Гостеприимность - тоже типичная отличительная черта глайзинцев." [Архив МАЭ РАН, 55]. Доказательством отличия и уникальности деревни для ее жителей служит наличие локальных традиций - особенностей приготовления праздничных клецок в Лоозене, живые изгороди-беседки из буковых деревьев как место сходки крестьян в Брезегарде [Приложение 2, №37, 39]. Одним из впечатлений стороннего наблюдателя является рассказ уже упомянутого Райнхарда Карбова об особенностях общины Пихера: "Пихер -самая большая и красивая деревня в округе, но здесь нет ни одного объединения, ни одного союза, ничего не предпринимается совместно - ни работа, ни праздники. Это сразу бросается в глаза: каждый на своем дворе, внутри своего дома. Пихерцы замкнуты в рамках своей деревни, и даже тех, кто проживает здесь 30 лет и более, они считают за чужаков, приезжих. Жители неприветливы и неохотно вступают в разговор." [Архив МАЭ РАН, 85]. Это свидетельство очевидца особенно важно, так как оно является взглядом извне: Райнхард Карбов переехал со своей родины, земли Северный Рейн-Вестфалия в Мекленбург несколько лет назад. Интервью, которое Карбов дал участникам экспедиции, построено на сравнении региональных особенностей этой деревни с привычным ему окружением - деревнями католических земель Западной Германии. [Аудиотека МАЭ РАН. №А-2-11]. Подобную характеристику мы услышали и применительно к деревенской общине Филанка от хозяйки пекарни, госпожи Фогт, происходящей родом из Саксонии: "Все живут обособленно своей жизнью. Несмотря на то, что я здесь уже 13 лет, меня не считают своей" [Архив МАЭ РАН, 77]. Подчеркнутая уникальность традиций деревни выявляется и в способе и особенностях организации деревенских праздников, что было освещено в предыдущем разделе. Таким образом, идея уникальности своей деревни выражалась вербально самими носителями обычаев и традиций той или иной деревни, и была установлена автором как результат научной теоретической обработки материалов экспедиции.

Наиболее выразительно особенность менталитета жителей этой области охарактеризовал Йоханнес Гильхоф (1861-1930), широко известный северно-немецкий поэт, писатель и краевед, уроженец деревни Глайзин. "Пески -существенное отличие "Серой земли". Земля здесь бедная. Нет радующего глаз разнообразия ландшафта, плодородных почв, лиственных лесов и голубых озер. Люди "Серой земли". Насколько тверда их рука, настолько мягок нрав. Крестьянину юго-запада чужда фантазия, неумел он в украшении жилища и своей жизни. Тяжкий труд не оставил ему на то времени. Он во всем крестьянин /./ Крестьянин "Серой земли" - реалист до мозга костей. Лучшее его богатство - спокойствие духа, которое могло вырасти только в вековой борьбе с голодной землей. Не скор в мыслях, не скор в речи, не скор в деле. Груб и тяжел, как его земля. Недоверие в его крови - возможно доля славянского наследия. При первой встрече не слишком обходителен и любезен. Если завоевать его дружбу, то она станет верной опорой в горе и радости." [Gillhoff, 1988, 62].

Любопытно, что сами жители считают, что именно непригодность земли для обустройства крупных немецких поместий и сбора значимых податей в княжескую казну обусловила долгое сохранение здесь славянства, "брошенного в этой местности и забытого правительством" [Архив МАЭ РАН, 66]. Поэт Йоханнес Гильхоф, коренной житель Ябельхайде, наряду с бедностью одной из отличительных черт региона называет славянское прошлое: "Здесь дольше всего оставались венды". [Gillhoff, 1988, 58]. Такая точка зрения является общепринятой в Ябельхайде, именно этот взгляд авторы излагают в брошюрах и изданиях, посвященных региону. "Когда в 1200 г. немецкие крестьяне из Нижней Саксонии и Вестфалии начали заселять земли восточнее Эльбы, они миновали непригодные для хозяйствования земли между Зуде и Эльде и оставили нетронутыми сам район и его жителей. Так, еще в 1521 г. /./ в пустоши Ябельхайде, которая находится в самом центре немецких поселений, жители по своему языку и обычаям были славянами". [Meyer, 1965, 266]. Осознание себя потомками вендов и есть отличительная черта самосознания жителей региона Ябельхайде (Гризе гегенд). Это осознание питалось и поддерживалось писателями-романтиками, видевшими прелесть и неповторимость своей родины именно в ее славянском прошлом, старавшимися поэтическими средствами передать этот шарм в образах местных жителей: "Ни грубый храм, ни могилы, ни гряды камней не расскажут уже о радостях и бедах вендского народа, о его труде, его гостеприимстве, которое возвышало даже смертельного врага-немца; о Сиве, богине весны; о белых одеяниях жрецов. Неужели все это в прошлом? Или же таинственным образом продолжает жить в крови потомков тех, кто должен был отказаться от своего языка, от своих традиций?. Не вендская ли щедрость то была, что так трогательно смотрела на меня глазами ребенка словно загадочный привет через века, как и множество ставших сегодня непонятными названий, которые давал этот богатый на фантазию народ каждому холму и ручью, каждому камню и дереву", - так писал о родине своих предков Адольф Ройтер, сын известного северно-немецкого патриота, писателя и поэта. [Reuter, 1926, 27-28]. Безусловно сложной была ситуация в фашистской Германии в отношении национальности и происхождения ее граждан, в том числе и славянских связей: люди до сих пор сохраняют родословные, подтверждающие арийское происхождение, как страшный документ истории. Однако, какой бы ни была ситуация в годы молодости поколения информантов экспедиции 2000 г., можно заключить, что в конце XX в. люди Ябельхайде различных поколений в беседах указывали и подчеркивали факт славянского прошлого их родины, а также особо обращали внимание на связи своей семьи, деревни, фамилии (в случае их наличия) со славянским миром. Так, информанты из деревень Лаупин, Лоозен, Хоэнвоос, Филанк, Конов в первую очередь отмечали славянское влияние в организации пространства деревни, нашедшее свое проявление в выборе круглой формы деревни, при которой дворы располагались вокруг площади, в центре которой находилась некая доминанта - церковь, высокое дерево, пруд или источник: «Да, Воосмер - это типичный «рундлинг», явно вендская деревня»; «Знаете, ведь Лоозен - это старая вендская деревня.» [Аудиотека МАЭ РАН, №А-2-11, 5]. Наличие в поселениях или около них остатков славянских укреплений, крепостных валов, специфической орнаментики и оформления домов, имеющей неясное происхождение, также отмечалось специально. Бывший школьный учитель из деревни Альт Ябель, Альфред Гроссман рассказал: «Особенно интересен вендский вал [в деревне Альт Ябель], и известно, что здесь жили венды. У нас здесь много деревень, которые раньше назывались Вендиш Венинген и т.д. Но потом венды стали немцами. Я не могу сказать о семьях вендского проихождения в деревне, но вот [скрещенные] петушиные головы на коньке крыши дома Кёпке] - здесь, скорее всего, было вендское влияние.» [Аудиотека МАЭ РАН, №А-2-2]. Другие сведения принадлежат пастору евангелической церкви прихода Альт Ябель, Туттасу: «Единственный след от пребывания славян в Мекленбурге - типичные коньки крыш с головами петухов, в Нижней Саксонии - коней.» [Архив МАЭ РАН, 5]. Практически все жители Ябельхайде отмечали славянское происхождение местной топонимики; многим известна семантика слов, лежащих в основе топонима. Информанты из деревень Хоэнвоос, Брезегард, Лаупин заявляли о славянском происхождении своих фамилий: «Моя девичья фамилия Кёпке (Kopeke). Это славянское имя, да.»; «Здесь фамилии вендские. Вот, например, Видов - это старое вендское имя.» [Аудиотека МАЭ РАН, №А-2-1; А-2-16]. Мысль о вендских предках современных жителей деревень Ябельхайде внедряется авторами в брошюры последних лет, посвященные юбилеям деревень, и туристические проспекты, обязательным разделом которых является освещение славянской предыстории деревень: «Ябель - это старое вендское поселение. Нашими предками были венды, одно из славянских племен, проникших в пределы Мекленбурга в середине VI в. с востока. Венды были плохими земледельцами и жили в основном охотой, рыболовством, разбоем и грабежами. Поэтому наша родная земля Ябельхайде особенно подходила для жизни нашим вендским предкам. Все деревни Ябельхайде имеют вендское происхождение /./ Названия большинства деревень здесь образованы от вендских слов: Любтеен - «Липовое место», Ябель - «Яблочная деревня», Йезар - «Деревня с озером». Так же обстоит дело с большинством фамилий старых родов Ябельхайде, например, Кёпке, Янке, Лют, Майнке, Йееве, Ялас, Приль, Бёль, Кларфке, Баак, Паннеке, Винке, Хюльс, Зэфке, Любке, Манке, Варнке и др.» [700 Jahre Alt Jabel, 1991, 45]. Сходные сведения о славянской предыстории и попытки объяснения формы деревни и ее названия изложены в брошюрах, посвященных юбилеям деревни Конов, Лаупин, Кляйн Крамс Аусбау и др. [Grahl, 1995, 5; Hoffmann, 1998, 3-4].

Исследователями Вендланд считается областью с ярко выраженным своеобразием народной культуры, благодаря которому проявляется резкое отличие его жителей от представителей соседних земель. Вендландского крестьянина характеризуют как хитрого, жадноватого, не легко открывающегося незнакомцу, консервативного, не терпящего инноваций. Это касается в первую очередь быта, хозяйственного уклада и народной культуры. [Stiwich /Düker, 1999; Schwebe, 1960, 10-22]. В этих чертах также часто видят следы «вендского наследия», как и причины культурной уникальности региона, которые исследователи связывают прежде всего с фактом наиболее долгого компактного проживания остатков славянополабской этнической общности на территории Вендланда. Ганноверский Вендланд был ареной как многовекового мирного сосуществования, так и борьбы славян и немцев. Одной из гипотез, объясняющей причины такой стойкости славянства в Вендланде, является предположение о перемещении противостояния немцев и славян с военного на социальный уровень. Номинальное подданство и внешнее подчинение власти герцога Люнебургского снизило опасность насильственной ассимиляции, которой были подвергнуты славяне на большинстве территорий восточнее Эльбы. Установлено, что специфические черты быта и культуры венды продолжали сохранять в своем замкнутом коллективе, не допуская влияний извне. Это дает возможность объяснить замкнутость, консервативность и враждебность к чуждому, как отличительные черты менталитета современного вендландца, исторически выработанной необходимостью сохранения своей культуры в процессе ассимиляции. [Schwebe, 1960, 9]. Неслучайно и жители прилегающих к Вендланду областей, и немецкие этнографы называют отличие вендландцев «чужеродностью» и обосновывают ее специфически славянским влиянием [Schwebe, 1960, 3].

Местные жители нередко подчеркивали даже антропологические отличия вендландцев от германцев и схожесть их со славянами. Ундина Штивих, например, указывала на выступающие скулы и особую форму глаз женщин

Вендланда, которые, по ее словам, являются характерными славянскими чертами. [Архив МАЭ РАН, 146]. Это утверждение, разумеется, следует считать частью области этнической имагологии, поскольку в действительности антропологические различия не являются определяющими для этносов, так как не существует не смешанных в расовом отношении этносов. Лишь в обыденном сознании представление об общности происхождения налагает своеобразный отпечаток на отражение самосознанием действительной или мнимой антропологической однотипности. [Бромлей, 1983, 51-53].

Идею обусловленности культурной уникальности Вендланда славянским прошлым охотно подхватывают инициаторы возрождения и поддержания региональных традиций, пропаганда которых призвана обеспечить развитие туризма и приток финансовых вложений в регион. Основными пунктами обзорных экскурсий по Вендланду являются прогулка по вересковым степям (необычный ландшафт - визитная карточка Вендланда), посещение круглых деревень-"рундлингов", экспозиций по вендской культуре и просмотр выступления ансамбля вендского танца (см. §3), то есть упор делается на рекламу славянской экзотики в центре германского мира. Поэтому в процесс возрождения и поддержания вендландских традиций оказывается вовлечен достаточно широкий круг инициаторов, не ограниченный коренными жителями региона. В нем участвуют и недавние переселенцы, считающие себя "убежденными вендландцами" (\vendlandbewusst), как, например, активный деятель "Общества круглых деревень" Норберт Дистлер, семья которого происходит из Франконии, или председатель городского управления г. Данненберг Мартин Шультц, также переселившийся в округ Люхов-Данненберг недавно.

Как известно, "этническое самоутверждение, будучи итоговым показателем уровня зрелости национального самосознания, выполняет ключевую этнопсихологическую функцию /./ и внешне нередко сопровождается действиями, носящими не просто символический, но в определенной ситуации, и демонстративный характер" [Мыльников, 1997, 46, 48]. Более ранним примером такого содержания служит фрагмент памятной декоративной ленты из коллекции Кунсткамеры, время изготовления которой датируется серединой XIX в. Предмет был привезен из Вендланда и поступил в собрание Музея в 1995 г. [МАЭ РАН, №7138-2]. Наиболее выдающейся деталью цветной расшитой шелковой ленты является вышитая белыми шелковыми нитями фраза „ES LEBE DAS WENDLAND" ("Да здравствует Вендланд"), в которой можно усматривать проявление местного патриотизма. [Мыльников, 1999, 342]. Одним из наглядных примеров действий демонстративного характера последнего времени можно считать получаемую все большее распространение в Вендланде моду наклеивать на автомобильные номера стикеры с изображением вендландской символики и надписью «Republik Wendland» («Республика Вендланд»). Приверженцы данной моды как правило объясняют это явление демонстрацией противопоставления вендландцев остальным немцам и «желанием в будущем получить независимость от Канцлера и Федеративной Республики» [Архив МАЭ РАН, 143]. Однако кроме осознанной уникальности культуры региона есть и еще одна причина, вызвавшая подъем регионального самосознания - это движение протестов против строительства могильника радиоактивных отходов в Горлебене, охватившее всю территорию Вендланда и частично правобережные земли Эльбы.

Костюм как одна из материальных форм культуры обладает повышенной знаковостью и может обозначать принадлежность отдельных индивидов или групп к определенному этносу. Так, те детали традиционного костюма Вендланда, которые не удалось восстановить по местным источникам, были заимствованы из традиционного костюма лужицких сербов. В этом случае символика предметов материальных форм культуры или их отдельных элементов, в частности в сфере одежды, играющая немалую роль в самоутверждении и процессе этнической идентификации, указывает на отождествление со славянским миром.

Конечно, говорить в данном случае об особом этническом самосознании жителей Вендланда нет основания, поскольку современные вендландцы являются немцами, а этническая общность полабских славян в этой части Германии к настоящему времени полностью ассимилирована северонемецким субэтносом. Но можно говорить о региональном, областническом самосознании жителей Вендланда, которое проявляется в виде местного патриотизма, представления Вендланда как самостоятельного региона и обособления его от других регионов Германии, основание к чему дает именно славянское прошлое этой земли. При этом некоторые элементы традиционной культуры приобретают роль символов этнической принадлежности и осознанно поддерживаются носителями традиции.

Список научной литературыБучатская, Юлия Валерьевна, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Азбелев С.Н. Отношение предания, легенды и сказки к действительности. // Славянский фольклор и историческая действительность. М., 1965.

2. Александров A.A. О следах язычества на Псковщине.// КСИА: Средневековая археология Восточной Европы. М.,1983. №175.

3. Байбурин А.К. Календарь и трудовая деятельность человека. Л., 1989.

4. Бернштам Т.А. «Слово» об оппозиции Перун Велес/ Волос и скотьих богах Руси. // Альманах «Канун». СПб., 1996.

5. Болонев Ф.Ф. О некоторых способах народного врачевания у семейских Забайкалья в начале XX в. //Этнографические аспекты изучения народной медицины. Тезисы всесоюзной научной конференции. 10-12 марта 1975. Л., 1975.

6. Большой немецко-русский словарь. Ред. Москальская О.И. В 2 Т. М., 1969.

7. Бромлей Ю.В. Культура как предмет этнографических исследований. Л., 1974.

8. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983.

9. Ванников Ю.В. Медицинские воззрения и терапевтическая практика чилийских арауканов. //Этнографические аспекты изучения народной медицины. Л., 1975.

10. Ю.Воробьева И. А. Некоторые наблюдения над функционированием топонимов в устной речи.// Ономастика. М.1969.11 .Гилъфердинг А.Ф. Собрание сочинений. Т.4. История балтийских славян. СПб., 1874.

11. Горбовский А. Колдуны, целители, пророки. М., 1993.

12. Даль А. В. О суевериях и предрассудках русского народа. Материалы по русской демонологии. СПб, 1996.

13. Датско-русский словарь. Сост. Н.И. Крымова, А.Я. Эмзина, Г.Ф. Мольтке. М., 1960.

14. Демиденко Е. Л. Значение и функции общефольклорного образа камня. // Русский фольклор. Вып. 24. Л. 1987.16Демидова Е. Г. Лечебные средства шамана. //Этнографические аспекты изучения народной медицины. Л., 1975.

15. Дубов И. В. Культовый "синий камень" из Клещина. // Язычество восточных славян. Л. 1990.

16. ХЪ.Егоров А. Посвящение.// Мифы и магия индоевропейцев. Вып. 1. Москва 1995.

17. Егоров Д. Н. Славяно-германские отношения в Средние века: колонизация Мекленбурга в ХШ в. В 2 Т. М., 1915.

18. Ионова Ю.В. Народная медицина в Корее. //Этнографические аспекты изучения народной медицины. Л., 1975.21 .Исландско-русский словарь. Сост. В.П. Берков, А. Бёдварссон. М., 1962.

19. Календ арные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973.2Ъ.Календ арные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Весенние праздники. М., 1977.

20. А.Календ арные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Летне-осенние праздники. М., 1978.

21. Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев. М., 1983.

22. Карабанова С. Ф. Использование плясок в качестве лечебного средства на примере шаманского обряда у малых народов Дальнего Востока. (Начало XX в. ) //Этнографические аспекты изучения народной медицины. Л., 1975.

23. Короткевич Б.С. Воловжа: уникальное святилище типичный культовый памятник Псковской области// Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Вып. 34. СПб., 1999.

24. Криничная H.A. Легенды. Предания. Бывальщины. М., 1989.29Любке X. GERMANIA SLAVICA: Итоги, проблемы, перспективы. // Славяноведение. 1994. №2.

25. Медицина в поэзии греков и римлян. М.,1987.

26. ЪХ.Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2 Т. М., 1991.

27. Мыльников А. С. О становлении славистики в Германии: конец XVII -первая треть XVIII в.// Зарубежная историография славяноведения и балканистики. М., 1986.

28. Мыльников А. С. Славянская этническая общность в немецкой науке начала XVIII в. (Из истории славянских изучений в Мекленбурге).// Славяноведение и балканистика в странах зарубежной Европы и США. М., 1989.

29. Мыльников А. С. Полабские славяне в научной мысли Германии конца XVII первой половины XVIII в.: к вопросу о генезисе банка информации. // Letopis. Jahresschrift des Instituts für sorbische Völkerkunde. Reihe B. Geschichte. 1990. N37.

30. Мыльников А. С. Картина славянского мира. Взгляд из Восточной Европы. Представления об этнической номинации и этничности XVI- начало XVIII века. СПб., 1999.

31. ЪЪ.Мыльников A.C. Об этнической дилаборации и постэтничности: в связи с некоторыми итогами полевых наблюдений в Северной Германии. // Музей. Традиции. Этничность. XX-XXI вв. Материалы международной конференции, посвященной 100-летию РЭМ. СПб., 2002.

32. Мыльников A.C., Новик A.A., Иванова Ю.В. Этнографическая экспедиция 2000 года в Северную Германию. Некоторые итоги и выводы. // Материалы конференции, посвященной 90-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН A.B. Десницкой. СПб., 2002.

33. Народная проза. Сост. С.Н. Азбелев. М., 1992.41 .Народы мира. Энциклопедия. Ред. Ю.В. Бромлей. М., 1988.

34. А2.Норвежско-русский словарь. Сост. В.Д. Аракин. М., 1963.43 .Нурмурадов К. О. традиционном способе лечения кожной болезни у туркмен-нохурли. //Этнографические аспекты изучения народной медицины. JL, 1975.

35. Орлов М.А. История сношений человека с дьяволом. СПб., 1904.

36. Основания регионалистики. Формирование и эволюция историко-культурных зон. СПб., 1999.

37. Аб.Павинский А. Полабские славяне в борьбе с немцами УШ-ХП вв. СПб., 1871.

38. Порфиридов Н.Г. Камни с изображениями и знаками. // Новгородский исторический сборник. Новгород, 1940.

39. Потапов Л.П. Алтайский шаманизм. М., 1991.

40. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М., 1976.

41. Путилов Б. Н. Народные знания. Фольклор. Народное искусство. М., 1991.

42. Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994.

43. Рокина Г. Неопубликованная рукопись Яна Коллара „Die Götter von Retra" // Советское славяноведение. 1991. № 2.

44. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.5А.Саливон А. Н. К вопросу об образовании народности ободритов. // Советское славяноведение. 1979. № 3.

45. Саливон А. Н. Ободриты. Некоторые вопросы общественно-политического строя. // Советское славяноведение. 1981. №4.

46. Суперанская A.B., Никонов В.А. Ономастика. М.1969

47. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989.

48. Фаминцин A.C. Божества древних славян. СПб., 1995.61 .Финско-русский словарь. Петрозаводск, 1993.

49. Формозов A.A. Камень-"Щеглец" близ Новгорода и камни-следовики. // Советская этнография. 1965. №5.

50. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1984.

51. Херрманн Й. Ободриты, лютичи, руяне. // Славяне и скандинавы. Пер. с нем. М., 1986.

52. Чистов К.В. К вопросу о принципах классификации жанров устной народной прозы. М., 1964.

53. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967.

54. Чичеров В.И. Вопросы теории и истории народного творчества. М., 1959.6%.Шведско-русский словарь. Сост. Д.Э. Миланова. М., 1962.

55. Яковлев Г.П. О народной, традиционной и научной медицинах. //Этнографические аспекты изучения народной медицины. JL, 1975.

56. Ястребицкая А.Л. "Drang nach Osten" как проблема исторического познания и тема новой социальной истории. // Славяне и их соседи. Средние века -раннее Новое время. Вып.9. Славяне и немцы. 1000-летнее соседство: мирные связи и конфликты. М.1999.

57. Яшина Л.И. Мода как фактор формирования стиля жизни. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата социологических наук. СПб., 2001.

58. H.Ahlers, О.: Die Bevölkerungspolitik der Städte des „wendischen" Quartiers der Hanse gegenüber Slawen. Inaugural-Dissertation. Berlin, 1939.

59. Arndt, E.-M.: Erinnerungen aus Schweden. Eine Weihnachtsgabe. Berlin, 1818.

60. A.Arndt, E.-M.: Sagen und Geschichten von der Insel Rügen. Aus den Werden von Ernst-Moritz Arndt. Putbus-Bergen, 1997.

61. Bosse, H.: Die Forst-, Flur- und Gewässernamen der Ueckermünder Heide. Köln; Graz, 1962.1..Burkhardt, R.: Zur Vineta-Frage. //Unser Pommerland. Jg. 6. 1921.

62. Burmeister zu Wismar: Erklärung des wendischen Hochzeitsliedes. // Jahrbücher des Vereins für mecklenburgische Geschichte und Altertumskunde. Schwerin, 1846. Bd. 11.

63. Qabej, E.: Disa figura te besimeve shqiptare. // Studime gjuhesore.V. Prishtine, 1975.81 .Qabej, E.: Diana dhe Zana. // Studime gjuhesore.V. Prishtine, 1975.

64. Gehler, R.: Das Wissen der Dorothea Trappen. Ein Hagenower Hexenprozess aus dem Jahre 1620. // Blätter zur Kulturgeschichte und Volkskunde Südwestmecklenburgs. Hagenow, 1997.

65. Glaeser, H.: Swantow. // Rügenscher Heimatkalender. Jg. 24, 1932.

66. Grahl, M: 725 Jahre Conow. Ludwigslust, 1995.9A.Griese Gegend. Sagen und Geschichten. Sitten und Bräuche. Schwerin, 1992.

67. Haas, A.: Slawische Kultstätten auf der Insel Rügen. // Pommersche Jahrbücher. Bd. 19. Greifswald, 1918.

68. Haas, A.: Große Findlinge im Kreise Greifswald. // Heimatleiw un Muddersprak. N7. Greifswald, 1922.91 .Haas, A.: Große Findlinge im Kreise Greifswald. // Heimatleiw un Muddersprak. N6. Greifswald, 1922.

69. Haas, A.: Die Nordküste der Insel Usedom in der Volkssage. // Unser Pommerland. Jg.7. 1922.

70. Haas, A.: Burgwälle und Hünengräber der Insel Rügen in der Volkssage. Stettin 1925.

71. Haas, A.: Volkssagen aus der Umgegend von Pasewalk. // Unser Pommerland, Jg. 11. Stettin 1926.

72. Haas, A.: Das Pommersche Herzogshaus in der Volkssage. // Baltische Studien. N.F. 40. Stettin, 1938.

73. Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens. Berlin, Leipzig, 1936-1937.

74. Herrmann, J.: Die Slawen in Deutschland. Berlin, 1985.

75. Hoffmann, H: 500 Jahre Laupin. Geschichten zur Chronik unseres Ortes. Grabow, 1998.

76. Hoffmann, H. \ Der Brocken. Mythos und Geschichte. Bad Harzburg, 1996.

77. Internationales Symposium "Probleme regionaler Volkskultur". H Jahrbuch für Volkskunde und Kulturgeschichte. Jg. 1986. Berlin, 1986.

78. Jahn, U.: Volkssagen aus Pommern und Rügen. Bremen, Rostock, 1998.108. 700 Jahre Alt Jabel. Eine Chronik zur Geschichte unseres Ortes. Ludwigslust, 1991.

79. Kaiser, K: Atlas der Pommerschen Volkskunde. Textband. Greifswald, 1936.

80. Karbe, W.: Arkona-Rethra-Vineta. II Zeitschrift für slavische Philologie, Bd.2, 1925.

81. Kiersnowski, R.: Legenda Winety. Krakow, 1950.

82. Klöden, K.F.: Die Götter des Wendenlandes und die Orte ihrer Verehrung. Versuch einer Nachweisung derselben. II Märkische Forschungen, Bd.3, 1847.

83. Kluge, F.: Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. Straßburg, 1910.

84. Knietz, H.: Die Sage von der versunkenen Stadt Regamünde. // Unser Pommerland. Jg.7. 1922.

85. Knoop, O.: Allerhand Schrz, Neckereien, Reime und Erzählungen über pommersche Orte und ihre Erzählungen. // Balt. Studien A.F., Bd.41. Stettin, 1891.

86. Köhler, W.: Die volkstümlichen Gestalten der deutschen Weihnachtszeit. // Germanien. Leipzig, 1936.

87. Krueger, A.G.: Rethra und Arkona. Die beiden slawischen Heiligtümer in Deutschland. // Germanien, Nr.8 (1936), Leipzig 1936.

88. Kupfer, Ch.: Bericht über eine Sammelreise im Südwesten Mecklenburgs („Jabel-Heide"). // Jahrbuch des Museums für Völkerkunde zu Leipzig. Bd. XV-1956. Berlin, 1956.

89. Kupfer, Ch.: Untersuchungen zur materiellen Kultur der Heidebevölkerung in Südwestmecklenburg (Jabelheide). Berlin, 1958. (Diss. MS).

90. Labouvie, E.: Zauberei und Hexenwerk. Ländlicher Hexenglaube in der frühen Neuzeit. Frankfurt a.M., 1993.

91. Lambertz, M.: Mythologie der Albaner. // Wörterbuch für Mythologie. Stuttgart, 1966.

92. Lampe, W.: Ein Bernsteinkreuz und Bernsteinanhänger aus Usedam, Kr. Wolgast. // Ausgrabungen und Funde. Monatsblatt f. Vor- und Frühgeschichte. Bd. 36, Nr.3. Berlin, 1991.

93. Lange, E.: Ralswiek und Rügen: Landschaftsentwicklung und Siedlunggeschichte der Insel Rügen seit dem Spätglanzial. Berlin, 1986.

94. Lange, /.; Lange, P.W.: Vineta. Athlantis des Nordens. Leipzig; Jena; Berlin, 1991.

95. Langenscheidts Grosswörterbuch. Deutsch als Fremdsprache. Berlin, München, 1993.

96. Lauffer, O.: Niederdeutsche Volkskunde. Erfurt, 1917.

97. Lembke, G.: Die Entwicklung der bäuerlichen Verhältnisse auf der Insel Poel vom 12. Jh. bis 1803. // Mecklenburgische Jahrbücher. N 99. Jg. 1935. Schwerin, 1935.

98. Lisch, G.C.F.: Geschichte der Comthurei Vraak und der Priorei Eixen, Johanniten-Orden. // Jahrbücher des Vereins für mecklenburgische Geschichte und Altertumskunde. 1. Jg. Schwerin, 1836.

99. Lisch, G.C.F.: Über die wendische Fürstenburg Werle. // Jahbücher des Vereins für mecklenburgische Geschichte und Altertumskunde. Bd.6. Schwerin, 1841.

100. Lisch, G.C.F.: Die leßten Wenden in Meklenburg auf der Jabelheide. // Jahrbücher des Vereins für mecklenburgische Geschichte und Altertumskunde. 2 Jg. Schwerin, 1837.

101. Maier, E.; Tietz, K.-E.; Ulbricht, A.: Aus Pommerns Sagenwelt: 1. Sagen aus Greifswald und Umgebung.Peenemünde, 1995.

102. Maier, E.; Tietz, K.-E.; Ulbricht, A.: Aus Pommerns Sagenwelt: 2. Sagen von der Insel Usedom, aus Wolgast und Umgebung.Peenemünde, 1994.

103. Maier, E.; Tietz, K.-E.; Ulbricht, A.: Aus Pommerns Sagenwelt: 3. Sagen aus Anklam und Umgebung.Peenemünde, 1995.

104. Müns, H.: Volksbrauch. // Mecklenburgische Volkskunde. Rostock, 1988.

105. Neumann, S.: Sagen aus Mecklenburg. Augsburg, 1998.

106. Neumann, S.: Sagen aus Pommern. Augsburg, 1998.

107. Neumann, S.: Volksdichtung. // Mecklenburgische Volkskunde. Rostock, 1988.

108. Neumann, W.: Die Flurnamen des Amtes Grevesmühlen. Rostock, 1932.

109. Neumann, W.: Die Flurnamen des Mecklenburgischen Urkundenbuches. Ein Beitrag zur Kolonisationsgeschichte Mecklenburgs im Mittelalter. // Nachrichtenblatt für deutsche Flurnamenkunde. Jg.6. H.l. Dresden 1937.

110. Niederhöffer, A.: Mecklenburg's Volkssagen. Bremen, Rostock, 1998.

111. Ohnesorge, W.: Ausbreitung und Ende der Slawen zwischen Niederelbe und Oder. // Ztft. f. Lübische Geschichte. Bd.12, 13. Lübeck, 1910.

112. Parchimer Sagen. Parchim, 1995.

113. Parchimer Sagen 2. Parchim, 1997.

114. Paul, H.: Deutsches Wörterbuch. Halle (Saale), 1956.

115. Petzsch, W.: Rügens Burgwälle und die slawische Kultur der Insel. Bergen auf Rügen, 1927.

116. Raab, H.: Die Anfänge der slawistischen Studien im deutschen Ostseeraum unter besonderer Berücksichtigung von Mecklenburg und Vorpommern. // Wissenschaft. Ztft. Der EMAU Greifswald. Gesellschaft!, und Sprachwiss. Reihe 1955-56. H.4-5.

117. Reuter, A.: Griese Gegend. In: Mecklenburgische Monatshefte. 1926.; Auf den Spuren der Ahnen. // Mecklenburg. Reueterstein. 10 Jahre Literarischer Wandertag. Müritz, 10. 1995.

118. Richter, R.: Pommersche Weihnachtsbräuche. // Unser Pommerland. 6.Jg. 1921.

119. Rösler, /.; Moeller, K.: Der Teufel und sein Name. Frühe Zeugnisse für Hexen-und Teufelsglauben in mecklenburgischen Gerichtsakten. // Homo narrans. Rostock, 1999.

120. Rügen. Sagen und Geschichten. Bremen, 1998.

121. Sauermann, D.: Von Advent bis Dreikönige. Weihnachten in Westfalen. Münster, 1996.

122. Schmidt, V.: Slawen und Deutsche. Zur Eroberung, Besiedlung und Christianisierung Mecklenburgs im 11.-12. Jh. // Ein Jahrtausend Mecklenburg und Vorpommern. Rostock, 1995.

123. Schmidt, I.: Götter, Mythen und Bräuche von der Insel Rügen. Rostock, 1997.

124. Schneeweis, E.: Feste und Volksbräuche der Sorben. Berlin, 1953.

125. Schoknecht, U.: Wikinger und Slawen. // Ein Jahrtausend MecklenburgVorpommern. Rostock, 1995.

126. Schulenburg von, W: Wendisches Volksthum in Sage, Brauch und Sitte. Berlin, 1882.

127. Schwebe, J.: Volksglaube und Volksbrauch im Hannoverschen Wendland. Köln, Graz, 1960.

128. Schwebe, J.: Spuren wendischer Nachzehrer-Vorstellungen im östlichen Niedersachsen. // Rheinisches Jahruch für Volkskunde. 10. Jg. Bonn, 1961.

129. Stark, W: Zur Geschichte Pommerns. // Wissenwertes über Vorpommern. Leitfaden für Fremdenführer der Region. Greifswald, 1998.

130. Steffen, W: Kulturgeschichte von Rügen bis 1815. Köln, 1963.

131. Stiwich, U.; Düker, J.: Das Jammerholz zu Grabow. Sagenhafte Geschichten aus dem Wendland. Schnega, 1999.

132. Tetzner, F.: Die Polaben. // Die Slawen in Deutschland. Beiträge zur Volkskunde. Braunschweig, 1902.

133. Trautmann, R.: Die elb- und ostseeslavischen Ortsnamen (Teil II). Berlin, 1949.

134. Trautmann, R.: Die elb- und ostseeslavischen Ortsnamen.(Teil III). Berlin, 1953.

135. Trautmann, R.: Die slavischen Ortsnamen Mecklenburgs und Holsteins. Leipzig, Berlin, 1950.

136. Trautmann, R.: Die wendischen Ortsnamen Ostholsteins, Lübecks, Lauenburgs und Mecklenburgs. Neumünster, 1939.

137. Väha, Z. Mythologie und Götterwelt der slawischen Völker. Stuttgart, 1992.

138. Witte, H.: Wendische Bevölkerungsreste in Mecklenburg. 1905.

139. Woltereck, K. U.: Mein kleines Rügenbuch. Putbus auf Rügen, 1931.

140. Wörterbuch der deutschen Volkskunde. Stuttgart, 1974.

141. Wossidlo, R.; Teuchert, Neumünster, 1957.

142. A.: Mecklenburgisches Wörterbuch. Berlin,