автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.06
диссертация на тему: Скотоводы-охотники Арало-Каспийского междуморья в средние века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Скотоводы-охотники Арало-Каспийского междуморья в средние века"

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М. В. ЛОМОНОС О В А ИСТОРИИ ЕС К ИИ ФА КУЛЬТЕТ

На правах рукописи УДК 930.26

ЯГОДИН Вадим Николаевич

СКОТОВОДЫ-ОХОТНИКИ А Р \ Л О- к А с п и и с ко ГО МЕЖДУМОРЬЯ в СРЕДНИЕ ВЕКА

Исторические науки — 07.00.06 — археология

НАУЧНЫИ ДОКЛАД

представленный в качестве диссертация на соискание учёной степени доктора исторических; наук.

Москва 1992 г.

Работа выполнена в отделе археологии Института истаршг, археологии и этнографии Каракалпакского отделения Академии наук Республики Узбекистан.

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ:

докгор исторических паук, профессор Андрланов Б. В.

доктор исторических наук, профессор, член-корр. Академии наук Республики Туркменистан Агаджанов С. Г.

доктор исторических наук, профессор, Ставиский Б. Я.

Ведущая организация: Пнсшгут археологии Академии наук Республики Узбекистан.

Зашита состоится » ^ ^ ' f 1993 г. в Ib часов на заседании специализированного сонета Д 053.05.09 по защите диссертации по археологии и этнографии па соискание учёной степени доктора исторических паук при Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова по адресу: 119899, Ленинские горы, 1-й корпус гуманитарных факультетов МГУ, исторический фа-' кудьтет, 5 этаж, аудшория 550.

С научным докладом можно ознакомиться в научной библиотеке им. А. М. Горького гуманитарных факультетов МГУ.

Научный доклад разослан « »Jfcwt&'uJj 1992 г.

Учёный tcKpeia.pi,

специализированного Совета доктор исторических наук, профессор

ЩАПОВА Ю. Л.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТ, ПРЕДСТАВЛЕННЫХ

К ЗАЩИТЕ.

Актуальность проблемы, задачи исследования. Между Аралом и Каспием, на крайнем северо-западе Средней Азии, лежат необозримые просторы плато Устюрт и полуострова Мангышлак. Границы Устюрта чётко очерчены величественными обрывами — чинками. Границы Мангышлака не менее чётко ограничиваются с востока Западным чинком Устюрта, с запада — береговой линией Каспийского моря, с юга—берегами залива Карабугазгол, с севера— солончаками Мёртвого култука — бывшего залива Каспийского моря.

Устюрт представляет собой известняково-глинистую, слабо волнистую равнину, поражающую путешественника суровостью и неоглядностью своих ландшафтов. В широтном направлении его пересекают пологие увалы Карабаур и Музбель. В ряде мест находятся огромные бессточные впадины — Барсакельмес, Ассакеау-дан и большие песчаные массивы, подобные пескам Сам и Матай-кум. Устюрт крайне слабо обеспечен водными источникам (Ах-медсафин, 1949). Климат резко континентальный, с большими колебаниями суточных и годовых температур. Уровень годовых осадков чрезвычайно низок, составляя на юге плато 90 мм, на севере — 120 мм. Из них на лето падает 60—80 мм. (Сабинина, Житомирская, 1963). "

Мангышлак по своим природно-климатическим условиям несколько отличается от Устюрта. Рельеф полуострова формируют два невысоких горных кряжа Каратау и Актау, а также многочисленные долины — саи и впадины, нередко лежащие ниже уровня Каспийского моря. Мангышлак более обилен водными источниками, чем Устюрт (Ахмедсафин, 1949). У подножья хребта Каратау находится много естественных выходов грунтовых вод—родников и неглубоких колодцев, вскрывающих водоносные горизонты. Сумма годовых осадков на Мангышлаке несколько выше, чем на Устюрте, составляя 100—250 мм в год. В прибрежной части климат более мягкий за счёт влияния Каспийского моря.

Южными границами Арало-Каспийские пустыни выходят к районам оседло-земледельческих цивилизаций юга Туркмении, на юго-востоке — к долине и дельте р. Амударьи, к древнему и средневековому Хорезму, на севере — к районам, традиционно заселённым кочевыми скотоводческими племенами: в средние века —• племенами печенегов, огузов, кипчаков. Подобная геополитическая ситуация уже сама по себе определяет проблему взаимоот-

ношений оседло-земледельческих цивилизаций1 и кочевйиков-ското-водов как одну из ведущих для рассматриваемого региона.

Представление о том, что сосуществование и взаимодействие оседло-земледельческиХ цивилизаций древних и средневековых оазисов и скотоводов-кочевников степей и пустынь определило в значительной степени специфику развития исторического процесса в Средней Азии в древности и средневековье, является в настоящее время общепризнанным и не нуждающимся в новых обоснованиях. Однако конкрётно-историчеекая картина этого процесса на уровне различных регионов Средней Азии во многом остается ещё малоисследованной и нуждается в научной разработке на базе новых фактических данных. И поскольку письменные источники для разработки данной проблемы в значительной степени исчерпаны, значимость принципиально новых археологических материалов, происходящих с территории Арало-Каспийского между-морья, неизмеримо возрастает. Для средневековья эти материалы приобретают особое значение, поскольку процессы глотто — и этногенеза, культурогенеза, политическая история средневекового оседло-земледельческого Хорезма в значительной степени обусловливались взаимодействием с кочевым скотоводческим населением окружавших Хорезмский оазис степей и пустынь.

Арало-Каспийское междуморье является одной из'наиболее безводных и суровых пустынь земного шара. Исследования по истории экономики Ближнего Востока показали, что в пустынной зоне с количеством годовых осадков ниже 250 мм. земледелие без развитой ирригации невозможно ( Oppenheim, 1939; Weuleisse 1946; Klengel, 1962; Rakes , 1965; Кленгель, 1967). В условиях Устюрта и Мангышлака земледелие в средние века и в новое время существовало в микрооазисной форме, базируясь на искусственном орошений грунтовыми водами. В то же время имеющиеся кормовые ресурсы, представленные строго сезонными пастбищами, создают относительно благоприятные условия для использования пустынь Арало-Каспия в кочевой скотоводческой экономике, а также Для организации отгона. Именно так они использовались кочевавшими здесь в Новое и новейшее время казахами-адаями и табынами (Уст-Урт, 1949; Викторов, 1971). Значительная часть Арало-Каспийских пустынь обычно лишена зимнего снегового покрова или он незначителен, что способствует формированию здесь значительных зимних концентраций мигрирующих диких копытных, а с другой стороны, создаёт благоприятные условия для зимнего выпаса домашнего скота и зимовок кочевников на плато и на полуострове. Таким образом, Арало-Каспийские пустыни мо-

жно считать классической страной кочевников, скотОводов;охотни-ков, подлинной лабораторией для изучения проблем номадизма.

В процесс экономической адаптации в условиях пустыни человечество вырабатывает удивительные способы и приёмы добывания пищи и прочих необходимых человеку продуктов в условиях крайней ограниченности природных ресурсов безводной пустыни, вырабатывает формы экономики, необычайно пластично вписывающиеся в жесткий природный фон пустыни. Открытие архео логического феномена, получившего название «стреловидные планировки» <1для Устюрта и Мангышлака и « desert kites » для пустынь Ближнего Востока, рассматриваемые исследователями Ближнего Востока {Betts, 1983, 1984, 1985; Burchardt , 1831; Fild, I960;Heims, 1981; Mendelsohn 1974; Легг, Роули-Конуи, 1987; ieims, Betts-, 1987) и нами (Ягодин, 1991) в качестве одного из ■.ущественных элементов этого удивительного механизма, открыто перед нами возможности исследования древнейшей формы че-ювеческой эконовики — экономики присваивающего типа, экономического института, специфического для первобытно-общинного ;троя на ранних этапах его развития, в своеобразных экологнче-:кпх условиях Арало-Каспия, оказывающегося чрезвычайно стой-íiiM и доживающим вплоть до этнографической современности.

Проблема экономической адаптации человека в неблагопри-1ТНЫХ условиях аридных зон нашей планеты имеет фундаменталь-юе значение. Она важна для изучения взаимодействия природы [ общества; опыт использования природы в прошлом может ока-аться небесполезным для нужд современной народнохозяйственен практиюь

Актуальна задача источниковедческой проработки накоплений археологической информации из Арало-Каспийского между-юрья для разработки вопросов региональной историко-культурной ериодизации.

Научная новизна и ценность работ, представляемых к защите, аключаются в том, что в, них автор впервые подошел к решению роблемы средневековой археологии Арало-Каспийского между-орья, к разработке вопросов историко-культурной периодизации ля этого региона. Полученые результаты исследований .позволя->т по новому взглянуть на проблемы взаимоотношений цивилиза-ии оседло-земледельческого и городского Хорезма и его кочевой :<отоводческой периферии, выявить специфику процессов седёнте-изации и урбанизации в зоне стыка оседло-земледельческих и ско-эводческих культур, внести некоторые новые моменты в осмысле-¡ie проблемы номадизма так такового. Особую ценность пред--авляют впервые полученные материалы по поздним-кочевникам

Арало-Каспия, позволяющие наметить новые подходы к разработке проблемы расселения средневековых кочевников: печенегов, огузов, кипчаков в районах их первоначального, до массового передвижения в степи "Восточной Европы, местообитания. Новые материалы получены автором и для разработки проблем палеоэкологии и палеоэкономики кочевых обществ и проблемы ваимо-связи развития природы и общества.

Практическая значимость выполненных автором исследовательских работ заключается в том, что они впервые открыли для исторической науки огромные территории, являвшиеся ранее «белым пятном» на археологической^ карте Евразии, . позволили приступить к разработке многих важных проблем средневековой археологии Северо-Запада Средней Азии. Были заложены основы целого нового научного направления — кочевнической археологии позднего железного века Арало-Каспия. Практическая значимость состоит также в том, что материалы исследований автора могут быть использованы в плане освещения широкого круга общеисторических проблем, связанных с историей народов Средней Азии и Казахстана, и, в частности, с историей и этногенезом населения Арало-Каспия. Полученные материалы могут найти отражение при подготовке специальных курсов в высших учебных заведениях, при написании обобщающих научных и научно-популярных работ по истории народов Среднеазиатско-Казахстанского региона.

Апробация работы. Основные положения работы прошли апробацию в виде публикаций. Кроме того отдельные положения работы обсуждались на научных форумах различных уровней: региональных, всесоюзных и международных в Москве, Ленинграде, Фрунзе, Тбилиси, Алма-Ате, Самарканде и т. д. Отдельные части работы рассматривались на заседаниях Отдела Средней Азии и Кавказа Ленинградского отделения Института археологии АН СССР (далее ЛОИА), Отдела археологии Института истории, языка и литературы Каракалпакского филиала АН УзССР (далее ИИЯЛ КК ФАН УзССР).

СОДЕРЖАНИЕ ДОКЛАДА.

К истории археологического изучения Арал<>-Каспия. Терри тория между Аральским и Каспийским морями одна из немногих, остававшихся неизученными даже в общегеографическом отношении ещё до недавнего прошлого. В XVIII в. эти территории оставались малоизвестными. На карте английского купца и путешественника Хейнвея (Нагтау, 1754) Устюрт обозначен как малоиз-

иестная территория ( part little knoWrt), а Карл Циммерман назвал всё пространство между Аралом и Каспием « Terra incognita Ast— Urt * ( Zimmörmati.,1845). Даже в наш XX пек целые районы Устюрта продолжали оставаться неисследованными. Достаточно сказать, что открытие огромной полузамкнутой впадины Ассаке-аудан произошло только в 1935—1937 гг. (Шрейдер, 1938). Тем более эти районы оставались Ierra incognita в археологическом отношении. Случайные наблюдения отдельных памятников Арало-Каспийских. пустынь, сделанные во время торговых путешествии, военных передвижений или даже естественно-научных экспедиций, дела не меняли. На археологической карте Казахстана, изданной в 1960 г., на интересующих нас территориях отмечено лишь несколько стоянок и случайных находок каменного века и единичные городища. Между тем разбросанные в путевых записках, отчётах и описаниях путешествий беглые упоминания о таинственных развалинах, а также свидетельства письменных источников о средневековых кочевых тюркских племенах огузов, туркмен, кипчаков, кочевавших На просторах Арало-Каспия, свидетельствовали в пользу перспективности Арало-Каспийского междуморья в археологическом отношении.

В истории археологического изучения Арало-Каспийского междуморья можно выделить два качественно различных этапа. Первый— со времени появления в первой половине XVIII в. первых" сведений об археологических объектах Устюрта и Мангышлака до 1945 года.

Начало п е р в о г о этапа связано с тем временем в истории, когда шёл активный процесс экономического и политического проникновения России в Среднюю Азию. Этот процесс стимулировал развитие интереса к истории, этнографии и географии края. Исследуются пути, ведущие в Среднюю Азию, составляют-:я географические карты, на которых обозначаются и археологи-iecKne объекты (Левшин, 1832; Basincr , 1948; Лобысевич, 1873; Гродекои. 1883; Алихаиов-Аварский.. 1889; Яншин, Гольденберг, 1963; Гольденберг, 1963; Алексеев, 1963; Викторов, 1971; Юсупов, 1978).

За период протяженностью более чем в 200 лет были обна-)ужены и нанесены на карты средневековые городища Устюрта: {оскудук, Чурук, Белеули, Учкудук, Курганча, Алан, Дэвкескен i, по крайней мере, 12 башен на Восточном чинке Устюрта, сре-ui которых более или менее^нётко локализуются башни Караум->ет, Таили, Айбуйир и башня у городища Курганча. На северо-ападных чинках обнаружены три четко локализуемых башни и шого башен, следы которых оказались стёртыми почти полно-

стью. Пытаясь как-то объяснить эти загадочные развалины, все писавшие о них обращались к информации, собранной у местного населения, которая оказалась удивительно однообразной: строительство всех перечисленных объектов приписывалось либо Тимуру, либо князю А. Бековичу-Черкасскому. Обращает на себя внимание, что непрофессиональному взгляду оказались доступными лишь хорошо сохранившиеся археологические объекты, в основном .постройки из камня, имеющие высокие стены, то есть средневековые городища и бащни. Менее сохранившиеся памятники, а также археологические объекты других категорий, известные сейчас как грунтовые погребения, курганы, городища со сглаженным рельефом, стреловидные планировки и тем более трудно дешифруемые на местности остатки кочевий, не привлекали внимания ни учёного-естествоиспытателя, ни путешественника, ни военного. В то же время в попытках объяснения некоторых из обнаруженных памятников иногда высказывались взгляды, близкие к современным оценкам этих археологических объектов. Это касается вопроса о функциях башен и об определении некоторых городищ к качестве караван-сараев.

В течение второго этапа археологическими изысканиями в АралоКаспийских пустынях занимается целый ряд научных учреждений: Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР (далее ХАЭЭ], отдел .археологии ИИЯЛ КК ФАН УзССР, Институт археологии АН СССР (далее ИА АН СССР) и его Ленинградское отделение, Академия наук Казахской ССР, Московский государственный университет и т. д. Территориально эти исследования разделяются по трём крупным районам Арало-Каспийского междуморья: 1) Восточный чинк Устюрта, 2) Внутренние районы плато, 3) Западный чинк и Мангышлак.

"Задачи археологического изучения первых двух районов были определены на выездной сессии Академии наук Узбекской ССР (г. Нукус, октябрь 1945 г.) и на общем собрании Академии наук СССР (4 июля 1946 г.). Здесь впервые была поставлена проблема археологического изучения"плато Устюрт, сформулирована за- дача постановки широких разведочных работ в пустынях При-аралья, в том числе и на плато Устюрт — «...на важнейшем древнем пути из стран Востока через Хорезм в Восточную Европу». Реализация поставленных задач в период 1946—1952 гг. осуществлялась ХАЭЭ, руководимой С. П. Толстовым. Исследовательские работы в это время в основном были сосредоточены вокруг трёх проблем: 1) Археолого-топографическое изучение Арало-Каспий-ского междуморья, 2) Караванные дороги и связанные с ними вопросы торговых и политических связей средневекового Хорезма,

3) Взаимоотношения оседло-земледельческого Хорезма с окружающими скотоводческими племенами и, в частности, с огузами на Устюрте.

* Разрабатывая первую проблему, экспедиция провела несколько разведочных авиационных и автомобильных маршрутов, во время которых обследовались археологические объекты, в основном городища и развалины башен, уже выявленные в предшествующий период археологического изучения Арало-Каспия. Вместе с тем в поле зрения исследователей впервые попали необычные сооружения, названные тогда «охотничьими загонами», а впоследствии получившие наименование «стреловидные планировки». Были предприняты попытки локализации некоторых населённых пунктов, известных в средневековых письменных источниках, таких, как Гит, Вазир, Терсек (Толстов, 1948, 1952; 1958; Гулямов, 1957).

Помимо ХАЭЭ на северо-западном Устюрте в 1946 году рабо- , тала экспедиция Управления по делам архитектуры при Совете Министров Казахской ССР, занимавшаяся в основном изучением памятников казахской культово-погребальной архитектуры XVIII —XIX вв. Однако ею была собрана информация и о более ранних средневековых памятниках, на основе которой было высказано предположение, что город Сам .{Шам), упоминаемый Хафнзи Аб-ру, находится в районе песков Сам на Устюрте (Басенов, 1947).

В рамках разработки второй проблемы ХАЭЭ впервые археологически исследовала всю караванную дорогу через Устюрт от средневекового*"Гурганджа* до Сарайчика. В ходе этих работ был открыт ряд новых памятников, городища, топографически связанные с дорогой, впервые были однозначно определены в качестве караван-сараев. Время функционирования дороги.и находящихся на ней караван-сараев было определено в пределах X—XIV вв. Архитектурно-планировочное единство расположенных на караванном пути караван-сараев позволило придти к заключению о еди-новременности сооружения и функционирования караван-сараев на всём протяжении дороги от Гурганджа до Сарайчика (Толстов, 1948, 1952, 1958). Было отмечено '' существование на Устюрте и другого средневекового караванного . пути, выводившего из Гурганджа на Мангышлак. С этим путём связывалось городище Алан-кала на северо-западе впадины Барсакельмес (Толстов; 1948).

Что касается третьей проблемы, то она разрабатывалась на основе материалов, полученных при археологическом, изучении ' башен и городищ на Восточном чпнке Устюрта. С. П. Толстов использовал их в разработке своей концепции "взаимоотношений средневекового Хорезма н огузов Арало-Каспийского междуморья. Полоса городищ и башен по Восточному чинку Устюрта была оп-

ределена как единая цепь хорезмийских пограничных сооружений, направленных против огузов (Толстов, 1948, 1952).

В последующие годы археологические изыскания на Восточном чинке я во внутренних районах Устюрта осуществляются экспедициями КК ФАН УзССР. В процессе их проведения были вновь обследованы некоторые из караван-сараев на караванных путях через Устюрт, что позволило впервые выделить период IX —X вв., когда караванный путь из Гурганджа в Сарайчик функционировал без караван-сараев, и период XI—XII вв. как время строительства караван-сараев (Бижанов, Лоховиц, 1969). В результате проведённых в 1960—1965 гг. работ существенно расширился объём научной информации об археологических объектах на Восточном чинке Устюрта. Вместе с тем принципиально нового в оценку изучавшихся археологических памятников.они не внесли. Археологические памятники Восточного чинка,в том числе и . вновь открытые, рассматривались в свете гипотезы С. П. Тол-'стова о государственной оборонительной системе на северо-западных рубежах средневекового Хорезма, направленной против огузов, оценивая как ранее открытые, так и вновь обнаруженные средневековые археологические памятники, как элементы единой оборнительной системы (Ягодин, 1963; Бижанов, 1965, 1970).

В 1970 году отделом археоЯогии ИИЯЛ КК ФАН УзССР была разработана долгосрочная программа археологического изучения Арало-Каспийского междуморья и начата её реализация. В рамках программы проводились систематические археолого-топо-' графические изыскания, своего рода «археологическая съёмка» территорий, до этого практически полностью не затронутых , археологическим изучением. В исследовательский процесс были вовлечены памятники различных хронологических групп от каменного века до ередневековья и большого количества категорий, в том числе и ранее неизвестных: городища, башни, стреловидные планировки, кочевнические святилища и стоянки, грунтовые могильники, курганы и т. п. Было установлено, что Устюрт является ещё одним из районов распространения Джетыасарско-Кердерской культуры, что выдвинуло задачу изучения специфики этой культуры в экстрааридных условиях Арало-Каспия.

Открытие и изучение собственно кочевнических археологических объектов — стоянок, курганов, грунтовых погребений, святилищ, хозяйственных сооружений, раскопки городищ и башен на Восточном-чинке Устюрта позволили установить расселение в Арало-Каспийском. междуморье кочевых племён печенегов, огузов, кипчаков, открыло новые возможности для изучения хозяйства, истории и культуры этих племён. Изучение башен и городищ Во-

сточного чинка позволило соверше'ппо по-новому подойти к рассмотрению проблемы взанмоотншений оседло-земледельческого Хорезма и его скотоводческой периферии.

Впервые проведенные широкомасштабные, археологические работы па целом ряде караван-сараев Устюрта сделали возможным продолжение разработки проблем караванных дорог через Устюрт, политических и торговых связей Хорезма с Восточной Европой. В процессе этих работ было установлено время возникновения караванного пути от Гурганджа до Сарайчика, время его обустройства караван-сараями и время, когда он функционировал без них. Были выявлены архитектурно-планировочные осо-бенонсти устюртских караван-сараев, способы обеспечения. водой в условиях безводной пустыни, установлено.участие кочевых племен в обеспечении функционирования караванной дороги и т. д.

И, наконец, открытие и широкомасштабное изучение такого археологического феномена, как «стреловидные планировки», позволило подойти к разработке проблемы хозяйственной адаптации средневековых кочевников в условиях арало-каспийских пустынь, изучения такой формы хозяйственной деятельности, как охота на диких копытных.

Таким образом, в результате многолетней исследовательской деятельности экспедиционных отрядов отдела археологии ИИЯЛ-КК ФАН УзССР на Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта был произведен наиболее полный учёт средневековых археологических объектов всех категорий. То же самое, хотя и в несколько меньшей степени, относится и к внутренним районам плато. Всё это позволило к натоящему вреени создать прочную базу археологических источников для исследования проблем средневековой археологии Арало-Каспийского междуморья.

Научное освоение средневековых археологических памятников Западного Устюрта и Мангышлака первоначально шло в русле изучения культово-погребальной позднесредневековой архитектуры [Мендикулов, 1956, 1987; Медоев, 1969) и памятников средневековых туркменских племён [Поляков, 1973]. Более широкое археологическое обследование территории Западного чинка Устюрта и Мангышлака начинается с изысканий, проведенных здесь Астраханской археологической экспедицией ЛОИА АН СССР в период 1967—1969 гг. В процессе этих изысканий были открыты десятки новых археологических памятников в хронологических границах от верхнего палеолита до позднего средневековья [Меленть-ев, 1972)., В период 1977—1981 гг. совместными усилиями ИА АН СССР, Института водных проблем АН СССР и Географического факультета МГУ проводились комплексные археолого-геоморфо-

логические работы на" Западном Устюрте и Мангышлаке, имевшие целью получение данных об условиях среды обитания и её хронологической диамике во все периоды заселения человеком территории Арало-Каспийского водораздела (Варущенко, Варущенко, Клиге, 1987]. С 1978 г. на Мангышлаке и Западном Устюрте ведёт археологические исследования Волго-Уральская экспедиция ИА АН СССР. В процессе наземных и авиаразведочных , работ экспедицией были обнаружены средневековые городища, стоянки кочевников, стреловидные планировки, грунтовые и курганные средневековые погребения. На ряде городищ были проведены раскопки [Галкин, 1983, 1985, 1987].

В 1988- г. большой объём исследовательских работ выполнен на Западном чинке Устюрта Западноустюртским археологическим экспедиционным отрядом ИИЯЛ КК ФАН УзССР.

Подводя итоги вышесказанному, необходимо отметить, что археолого-топографические изыскания на Мангышлаке ¡г Западном Устюрте имели своим результатом открытие и первоначальную атрибуцию целого ряда археологических объектов различных категорий: стоянки кочевников, городища и грунтовые могильники, раннесредневековые курганы. Весьма успешным был опыт использования средневековых могильников для разработки проблем этнической истории средневековых кочевых племён Мангышлака 1Поляков, 1973]. Вслед за Восточным и Юго-Восточным Устюртом на археологическую карту Западного Устюрта "и Мангышлака был нанесён ряд новых местонахождений таких необычных археологических объектов, какии являются , стреловидные планировки. Вместе с тем в археолого-топографическом отношении Западная часть Устюрта и Мангышлак остаются изученными слабее, чем Восточная и Юго-Восточная части Устюрта, и нуждаются в проведении весьма сложных и трудоёмких работ по сплошной археологической съёмке.

Выше уже отмечалось, что на современном этапе археологической изученности региона мы можем выделить следующие районы распространения средневековых археологических "объектов: 5) Восточный и Юго-Восточный чинки Устюрта, 2) Внутренние районы, 3) Западный чинк Устюрта и Мангышлак. Однако, если археологические объекты Восточного и Юго-Восточного чинков изучены и опубликованы достаточно полно, то для Западного Устюрта и Мангышлака мы имеем лишь краткую информацию о произведённых работах, а материалы их, к сожалению, остаются неопубликованными н не могут вследствие этого быть включенными в научный анализ в качестве полноценного источника информации.

На Восточном и Юго-Восточном Устюрте на* узкой причинко-вой полосе, на протяжении около 300 км. от мыса Дуана на севере до мыса Чалбурун на юге, на плато, террасах чинка и у его подножья зарегистрированы к настоящему времени 70 археологических объектов различных категорий: городища, поселения, стоянки, башни, святилища, курганы, грунтовые могильники, стреловидные, планировки, загоны для скота и т. д.

Во внутренних районах плато при современном уровне археологической изученности Арало-Каспия мы можем выделить несколько подрайонов сосредоточения археологических памятников: впадина Ассакеаудан, впадина Жарынкудук, пески Сам, урочище Алан на северо-западе впадины Барсакельмес. Расположенные здесь археологические памятники малочисленны, зарегистрировано всего 23 археологических объекта, и менее разнообразны в типологическом отношении, будучи представленными такими категориями памятников как городища, стоянки, святилища, грунтовые и курганные погребения и стреловидные планировки. По характеру пространственного распределения они могут быть разделены на две группы: археологические объекты с «гнездовым» характером распространения и археологические объекты с линейным характером распространения. К первой группе мы можем отнести вышеперечисленные подрайоны сосредоточения археологических памятников. Ко второй группе мы относим цепочку памятников, протянувшихся через плато с юго-востока от колодцев Учкудук до урочища Мынсуалмас на северо-западных чинках Устюрта.

Наши знания о топографии археологических памятников на Западном чинке Устюрта отражают скорее современный уровеьь археолого-топографической изученности этого района, чем реальное пространственное распределение археологических объектов на этой территории. Нашими исследованиями покрыт сравнительно небольшой участок Западного чинка в Кендырлисорской излучине, от колодца Кугусем на юге до горы Карамая на севере, но это обследование сопровождалось сплошным археологическим картированием. Здесь были обнаружены археологические памятники только одной категории — стреловидные планировки. На других участках Западного чинка отмечена и такая категория археологических памятников, как городища.

На Мангышлаке археологические памятники в типологическом отношении более разнообразны. Здесь зарегистрированы городища, стоянки, грунтовые могильники, курганы, меднорудные разработки, стреловидные планировки.

Кочевья, городища, башни. На Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта, а также во внутренних районах плато и на Ман-

гышлаке археологические изыскания зафиксировали целый ряд объектов, которые можно интерпретировать- как остатки кочевий или сезонных стойбищ кочевников-скотоводов. Нами выявлено два типа этих объектов: первый — без стационарных жилищ, второй — со стационарными жилищами.

Тип I. К нему относятся редкие находки отдельных фрагментов керамики или небольших, сильно рассеянных скоплений их, следы установки переносных жилищ типа юрты, связанные с ними кострища и ямы. Такого рода археологические объекты обнаружены на Восточном чинке Устюрта у родников и казахского кладбища Акбулак, в урочище Косарма, в райоие-мыса Акчулак, у колодцев Галыгумбез. Во внутренних районах плато найдены и описаны так называемые «стоянки» Жарынкудук — 6,7. На Мангышлаке средневековые кочевнические стоянки обнаружены в районе гор. Шевченко и у посёлка Акшукур и посёлка Сенек во впадине Карате. В хронологическом отношении все они находятся в общих временных рамках IX—XIV вв. и распределяются по хронологическим группам IX—XI вв., ХЧ — начала XIII вв., второй половины XIII— XIV вв.

На Восточном чинке Устюрта находки представлены фрагментами керамики или отдельными небольшими, сильно рассеянными скоплениями их. Анализируя пространственное расположение этих находок, можно понять, что они расположены только в при-чинковой зоне, отдельными «гнездами», отделенными друг от друга обширными пустынными пространствами. В районах подобных рассеяно-гнездовых скоплений обычно находятся старые колодцы, родники, курганы, грунтовые погребения и развалины башен. Таким образом, рассеянные в диаметре нескольких километров, но тем не менее локализующиеся в определенных местах, находки фрагментов средневековой керамики служат своеобразным индикатором мест сезонных кочевий, скорее всего зимовок, средневековых кочевников Устюрта. С. В. Губин выделил на Восточном чинке три типа урочищ (эрозионных дуг), различающихся степенью развития ландшафтов — молодые, зрелые и старые, и установил, что наибольшим «экологическим комфортом» отличаются зрелые эрозионные дуги [Губин, 19861л,Именно к ним оказываются приуроченными выделенные нами рассеяно-гнездовые скопления. Эти участки наиболее перспективны для дальнейших поисков памятников средневековых кочевников.

Наличие кочевий I типа документировано также во внутренних районах плато и на Мангышлаке. Во внутренних районах Устюрта археологические объекты такого рода зафиксированы в солончаковой впадине Жарынкудук, где обнаружены и научно опи-

;аны «стоянка» Жарынкудук-6б и «стоянка» Жарынкудук-7. Помимо рассеяно-гнездового скопления керамики здесь сохранились л некоторые другие элементы Стойбища. На «стоянке» Жарыпку-дук-6б отмечено использование плитняка для сооружения различного рода выкладок и оград, возможно, связанных с установкой :орты. Сильно измельченная керамика на «стоянке» позволяет пишь отнести её к средневековью, без дальнейшего , уточнения хронологических позиций. Как сезонное стойбшце кочевье можно штерпретировать и «стоянку» Жарынкудук-7, датированную по тайденной здесь керамике IX—XI вв. Круглые блюдцеобразные тонижения с каменной обкладкой по периметру, всего вероятнее, являются местами стоянки переносных жилищ типа юрты. Судя по различной степени сохранности этих понижений, они не были единовременными, Скорее всего, это ежегодно возобновляемое ко-1евье на одном и том же месте. Отмеченные исследователями на-(одкн материалов золотоордынского периода в песках Сам (Гал-<ин, 1983), возможно, также являются следами стойбищ-кочевий :редневековых скотоводов.

На Мангышлаке остатки средневековых кочевнических стой-5ищ обнаружены в районе гор. Шевченко и во впадине Карагие г пос. Сенек и Акшукур. «Стоянка» у гор. Шевченко датирована Ш в. Здесь сохранилась не только круглая каменная выкладка 1ля установки юрты, но и кострища, и хозяйственные ямы. Сред-гевековые материалы, также являющиеся следами сезонных стой-5ищ-кочевий, найдены в песках Карынжарык (Галкин, 1987).

Перечисленными археологическими объектами отнюдь не ис-1ерпываются местоположения средневековых кочевнических стой-5ищ в Арало-Каспийском междуморье. Однако'неясная выражен-юсть их на местности и слабая сохраняемость такого рода архео-югических объектов вообще создают серьезные трудности для их тоисков и учета.

Тип. 2. К этому типу археологических объектов, определяемых <ак кочевья, относятся следы примитивных небольших стационар-шх построек как жилого, так и хозяйственного назначения. Они )тмечены на «стоянке» Казган-7, у башни Кернай, у городища Заккал-кала, у спуска Кумкулау, в группе археологических объ-!ктов Казган-6 и в курганной группе К.азгал-4. На «стоянке» Каз-ан-7 сохранились три полуземлянки со стенами, обложенными ¡звестняковыми плитами. По данным радиокарбонного анализа, 1ата раскопанной полуземлянки определена как 790 г. н. э. У заккал-калы и у башни Кернай находятся почти полностью смы-ые отдельные, неукрепленные глинобитные дома. У башни Кер-1ай этот дом датирован по-находкам керамики XII —началом

XIII ве. У спуска Кумкулау это поселение из трёх домов, дати: рованных также XII— началом XIII вв. Однако, под ними зафиксировали остатки зольных маломощных слоёв IX—XI вв., связанных, вероятно, с кочевьем без стационарных жилищ. Перечисленные постройки, несмотря на свой стационарный характер,'вряд ли обитались постоянно. Культурный слой в них чрезвычайно маломощен или отсутствует вовсе, он просто не успевал отложиться за короткий период зимовки, а с наступлением весны эти зимовища покидались скотоводами, уводившими своп стада на весенние пастбища.

На местах зимовок, широко используя естественные формы укрытий, кочевники сооружали из плитняка, в оврагах под укрытием обрывов чинка загоны для скота. Спиралевидная ограда, расположенная в устье оврага, входящая в группу археологических объектов Казган-6, кольцевая ограда из плитняка, описанная как объект 3 в курганной группе Казган-4 и находящаяся в одном из боковых ответвлений большого оврага, и являлись, видимо, такими загонами для скота, находящимися в местах зимовок. Поскольку все эти сооружения лишены каких-либо находок, за исключением отдельных маловыразительных черепков средневековых сосудов, мы должны отнести их к средневековому периоду в пределах IX—Х1У_вв. Тем не менее существование стационарных загонов для скота на зимовках средневековых кочевников они документируют достаточно надежно.

И, наконец, необходимо отметить ещё один вариант стационарных сооружений кочевников, который документирован при изучении археологического объекта Аксаймак-7. Он представляет собой мыс, отсеченный каменным валом. Незастроенная поверхность мыса могла использоваться для установки юрт. Находки керамики датируют этот археологический объект XII—XIV вв.

На местонахождения сезонных стойбищ или кочевий могут указывать и некоторые из средневековых башен, широко распространенных на Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта. Вопрос о функциях устюртских башен обсуждается достаточно долго, однако попыток связать их с деятельностью кочевников, насколько мне известно, не предпринималось.

Анализируя характер расположения башен, легко убедиться в том, что в ряде случаев они находятся в тех же местах, где расположены остатки одновременных стойбищ кочевников-скотоводов как первого, так и второго типов, так что связь между ними становится очевидной. На Галыгумбезе зафиксированы остатки двух башен IX—XI и XII — начала XII вв. и колодцев XII—IV вв. Вероятно, в течение всего этого периода башни и колодцы Галы-

гумбез являлись центром сезонного стойбища средневековых скотоводов. Башня в этом случае может рассматриваться как своеобразный. знак собственности на данную территорию, принадлежности её определенному коллективу кочевников, ежегодно возвращающемуся на зимник со всеми его пастбищными угодьями и водопоями. Судя по наличию тамг-знаков собственности, обнаруженных нами на некоторых стреловидных планировках, помимо водопоев н пастбищных угодий, коллектив владел и охотничьими угодьями с расположенными на них стационарныим сооружениями для коллективных охот.

Топография перечисленных выше археологических объектов, принадлежащих кочевникам, позволяет заключить, что причинко-вая полоса на участке от мыса Декча на юге до урочища Акбу-лак на севере служила в средние века местом зимовок кочевни-■ков. Именно с этим связано то обстоятельство, что башен нет пи южнее мыса Декча, ни севернее урочища Курганча. •

Рассеяно-гнездовой характер пространственного размещения интересующих нас археологических объектов на Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта, вероятно, соответствовал тем формам ведения скотоводческого хозяйства, которые документированы для казахских племён Пр"аралья XV—XVII вв. Согласно сообщению Ибн-Рузбихана, зимой улусы казахов размещались «вразброс». Исследователи отмечают, на основании письменных источников, что зимой кочевники размещались как более можно просторно, чтобы около каждой зимовки была достаточно обширная кормовая площадь для выпаса скота (Султанов, 1982). Этнографы, описывая зимние стойбища казахов, также отмечают «гнездовое» расположение кочевий в дореволюционном Казахстане (Востров. Захарова, 1963) . Описывая пастбищные территории и их 'разделение на сезонные, этнографы пишут о том, что зимние пастбища, как правило, были обособленными, а все остальные виды сезонных пастбищ в основном общими (Аргынбаев, Кауанова, Ходжаева, 1980)-.

Сравнивая приведенные данные письменных источников и сведения этнографические со спецификой пространственного распределения интересующих нас археологических объектов на Восточ-' пом и Юго-Восточном чинках Устюрта, мы приходим к заключению об их совпадении, что позволяет интерпретировать всю зону распространения этих памятников как зону сезонных, зимних .кочевий, расположенных отдельными, достаточно друг от друга отдаленными «гнездами».

Итак, расположение средневековых кочевий по Восточному и

Юго-Восточному чинкам Устюрта обусловлено целым рядом причин.

Во-первых, сильно расчлененный оврагами, оползнями, провалами и промоинами чинк, особенно те его участки, которые характеризовались повышенной «экологической комфортностью», по сравнению с плоской, безводной равниной плато: создавал ряд необходимых для зимовки условий. Выходя к долине и дельте р. Амударьи, средневековые кочевники получали возможность укрытия стад от зимней непогоды в густых камышовых зарослях под чинком, а также в многочисленных глубоких оврагах и промоинах в самом чинке, создававших естественные укрытия. Используя устюртский плитняк, кочевики строили здесь загоны для скота и полуземлянки для людей.

Во-вторых, наличием в чинке и под чинком источников воды, необходимой для водопоя. В дельте и долине Амударьи — это разливы и протоки, у морят как например, в урочище Аджибай, это — опресненная авандельта Амударьи. Это, наконец, пресные и слабоминерализованные источники и неглубоко залегающие грунтовые воды в самом чинке, легко вскрываемые колодцами или выходящие на поверхность в виде родников (Акбулак, Жиделибулак, Косарма, Курганча).

В-третьих, наличием достаточно ёмких для зимнего выпаса пастбищ.

В-четвертых, близостью городских и ремесленных центров средневекового Хорезма, где происходил жизненно важный для кочевников экономический обмен.

В-пятых, на Юго-Восточном чинке кочевники выходили к местам 'зимних концентраций диких копытных и занимались массовой коллективной охотой с использованием стреловидных планировок.

В-шестых, немаловажную роль могло сыграть и то обстоятельство,^что по всей полосе зимовок кочевники выходили к водоемам, богатым рыбой, и получали возможность заниматься рыбным промыслом. При раскопках башен на Восточном чинке повсюду обнаружены кости рыб (Цепкин 1978).

Модель кочевания, зафиксированная этнографией для кочев ников нового и новейшего времени — казахов-адаев и табыног Арало-Каспийского междуморья (Ищенко, Казбеков, Ларин, Ще локов, 1928; Уст-Урт Каракалпакский, 1949; Викторов, 1971) должна была складываться тысячелетиями; вырабатывая наиболее оптимальные формы экономической адаптации к жёстким услови ям природной среды Арало-Каспийского водораздела, и была, I принципе, характерна как дл*я ранних, так и для поздних кочев

ников Устюрта н Мангышлака (Ягодин, 1971, 1971, 1979, 1987). Установленные нами районы зимовок средневековых кочевников на Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта совпадают в основных чертах с районами зимовок -казахов—табынов XIX — начала XX вв. Табыны зимовали в песках Матайкум, в дельте Аму-дарьи, под Кунградом, частично зимовки располагались на западном берегу Аральского моря и не опускались с плато, частично использовалась для зимовок Сарыкамышская котловина.

Табыны были кочевниками-скотоводами, ведшими хозяйство без постоянного местожительства. За годовой меридиональный кочевой цикл покрывалось расстояние около 2200 км. На летовки табыны выходили в бассейны рек Сагыза и Унла, в верховья р. Эмбы, а в неблагоприятные годы — далее на север, в бассейны рек Сарыхобды и Карахобды. Однако некоторые хозяйства кочевали на гораздо меньшее расстояние, составлявшее в обе стороны и с передвижениями на летовкахп з»мовках около 1000 км в год (Ищенко, Казбеков, Ларин, Щёлоков, 1928; Востров; Муканов; 1968; Викторов, 1971). Надо полагать, что табынские кочевые пути,по причинам, изложенным выше, в определённой степени повторяли трассы кочевых путей поздних кочевников, зимовавших на Восточном и ЛОго-Восточном чинках Устюрта.

Во внутренних районах Устюрта и на Мангышлаке ситуация не была столь однозначной, как на Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта. Средневековые кочевнические стойбища, обнаруженные во впадинах Kaparne, могут быть только зимниками, поскольку этот район Мангышлака очень плохо обеспечен водопоями и может быть использован только для зимнего выпаса после выпадения снега. Та же ситуация и со стоянкой в районе гор. Шевченко. Она расположена на территории южного равнинного Мангышлака, которая из-за отсутствия источников воды используется под выпас только знмой. Меридиональные кочевые пути по своей протяженности превосходили даже табынские и выходили на летовки к р. Эмбе и севернее в бассейны рек Карахобды и Сарыхобды, на которых летовали табыны, и даже ещё далее на север, на Территорию бывших Мугодл<ановской и Аралтк^бинской волостей Актюбинского уезда. Однако наряду с этими длительными перекочёвками на Мангышлаке существовали условия для ведения кочевого скотоводческого хозяйства, не выходя за пределы полуострова. Район горного Мангышлака, особенно хребет Каратау и подкаратауская долина, район подвижных песков восточного Мангышлака, полуостров Бузачи имеют хорошие условия и для .четного выпаса. Кочевой путь в этом случае не превышает 250— 300 км в год, а в среднем составляет 100—150 км. Эти группы

2-4370

17

хозяйств кочевали 4—5 раз в год в пределах небольших районов или даже в пределах одного урочища (Ищенко, Казбеков, Ларин, Щёлоков, 1928).

Несмотря на то, что, как об этом уже говорилось, механизм кочевания в средние века в основных чертах был тем же, что и у казахов-адаев нового и новейшего воемени, при существующем уровне археологической ^изученности Мангышлака не представляется возможным связать обнаруженные здесь средневековые кочевнические стойбища с той или другой разновидностью кочевания.

Все кочевья, обнаруженные до настоящего времени в пустынях Арало-Каспия, характеризуются очень небольшими размерами. Судя по имеющимся данным, на- стойбище находилось 3—4 юрты. То же положение сохраняется и тогда,, когда появляются стационарные, сезонпо обитаемые жилища: три полуземлянки на «стоянке» Казган-7, по одному глинобитному дому у городища Баккал-кала и у башни Кернай, три небольших дома у спуска Кумкулау, 3—4 юрты на «стоянке» Жарынкудук-7. Таким образом, небольшие размеры кочевий являются отличительными признаками кочевий как первого, так и второго типов. Небольшие размеры стойбищ обусловлены небольшими размерами кочевых коллективов, обитавших здесь.

Академик В. Я- Владимирцев выделяет в истории кочевничества два основных способа кочевания, исторически сменяющих друг друга: куренной и аильный. При куренном способе кочевал крупный родовой коллектив, объединявший несколько сот семей. Курень имел общие земли для кочеваний и общие кочевья — стойбища, отличавшиеся крупными размерами. По В. Я. Влади-мирцеву (1934),. куренной способ кочевания характерен для периода разложения родоплеменного строя и даже для эпохи раннего феодализма.

Как показано Р. Г. Кузеевым (1957) по башкирским материалам XVII—XVIII вв., процессы разложения родоплеменного строя приводили к распаду прежней крупной родоплеменной кочевой общины и выделению из неё мелких хозяйственных объединений. Это .была новая форма кочевого объединения — аил, отношения внутри которого строились уже на принципах феодальной эксплуатации, хотя и облекались в прежние патриархальные формы. В нашем материале мы не находим данных, которые говорили бы о куренном способе кочевания. Все выделенные нами признаки свидетельствуют о том, что кочевники Арало-Каспия в период IX— XIV вв. были связаны с аильной формой кочевания.

На территории Арало-Каспия отмечено значительное количество средневековых городищ различного типа, Их много на Ман-

гышлаке, очень мало во внутренних районах плато Устюрт п особенно много на Восточном и Юго-Восточном чинках Устюрта, обращенных в сторону средневековых оазисов оседло-земледельческого и городского' Хопезма или непосредственно граничащих с ними. Здесь зарегистрированы городища Курганча, Аджибай, Урга, Кпяжол— 1,2; Караубет, Шибпнды, Пулжаи, Саксаулсай, Большой Айбуйпр (Джампык-кала), Малый Айбуйнр (Баккал-кала), Куланлы, Айата, Шемаха, Дэвкескен, Хантерсек (Ербурун). Исследованные с разной степенью полноты, далеко не все из них могут быть привлечены для научного анализа. Однако их типологическое разнообразие вполне очевидно. Обобщая описания этих городищ, данные об их планиграфии, архитектуре и т.д., мы находим реальные основания для разделения этих городищ на четыре типа.

Тип 1. Дом-массив с центральным двором или коридором и попарно-симметрично расположенными относительно центральной оси, объединенными в жилые секции помещепями (Аджнбай, центральное здание в комплексе Урги. Баккал-кала, Куланлы).

Тип 2, вариант А. Прямоугольный в плане двор с неполной периметральной застройкой и незастроенным внутренним пространством (Кияжол-2).

Тип 2, вариант Б. Мыс, отсечённый стеной или валом, с застройкой с внутренней стороны вала, обширным незастроенным двором (Урга, Хантерсек).

Тип 3. Прямоугольный в плане двор со стандартной периметральной однорядной застройкой помещениями «гостиничного^ типа (Караумбет).

Тип 4. Неукрепленное большое поселение (Пулжаи, Шемаха).

Необходимо заметить, что типологическое различие в данном случае является и хронологическим различием. Городища 1 и 3 типов датированы IX—XI вв., городища 2 типа, вариантов А и Б датированы XII — началом XIII вв., городища 4 типа — второй половиной XIII—XIV вв.

Тип 1 городищ Восточного чинка Устюрта представляет собой дом-массив с центральным двором или коридором и попарно-симметрично расположенными относительно центральной оси, объедипеными в жилые секции помещенимн. Все помещения подведены под единую кровлю. Для Хорезма VII—VIII вв. подобный тип построек впервые выделила Е. Е. Неразнк. Дальнейшее развитие этого типа жилища исследовательница прослеживает в Хорезме XII — начала XIII вв. В разработанной ею типологии сельского жилища оседло-земледельческого Хорезма XII — начала XIII вв. выделено пять типов жилищ. Сравнительный архитектур-

ио-плапиграфический анализ позволяет установить, что выделенный памп I гип жилища па Устюрте но своим основным признакам совпадает с I типом сельского жилища Хорезма XII — начала XIII вв. Небольшие дома этого типа состояли, как правило, из 4—5 помещений, расположенных попарно-симметрично "относительно центральной оси. В более крупных многокомнатных домах такой строгой симметрии нет. Над входом существовал второй этаж, который, вероятно, выглядел небольшой башенкой, возвышавшейся над плоской кровлей.. Двухэтажной была каптархана, часто включенная в общую систему помещений. В усадьбах состоятельных землевладельцев подобный дом с центральным коридором являлся частью большого комплекса жилых и хозяйственных помещений (Неразик, 1976).

-Аналогичную картину мы наблюдаем и на Восточном чинке Устюрта, на городищах Аджибай и Куланлы, в частности. Здесь вокруг дома-массива, датируемого IX—XI вв. как первоначального планировочного ядра, возникает не комплекс помещений, как у оседлых земледельцев, а обширные незастроенные дворы, датируемые уже XII — началом XIII вв. Отсутствие здесь внутренней застройки являлось следствием того, что внутреннее пространство дворов заполнялось переносными жилищами-юртами и загонами для скота. В устюртских постройках нет каптарханы, столь обычной для сельских усадеб Хорезма XII — начала XIII вв., зато обязательно наличие конюшни, обычно отсутствующей в постройках земледельцев.

Интер№ен и такой структурный элемент устюртских жилищ Л типа, как наличие в некоторых постройках второго этажа — башни над сводчатым входом в цокольной части. Нельзя не отметить типологической и функциональной' близости домов-массивов VII—VIII вв. Беркуткалинского оазиса с однокомнатными донжонами-башенками и дома-массива Аджибай на Устюрте с такой же башенкой над входом, Вполне очевидно, что между ними существовала генетическая взаимозависимость, а устюртская башня сохраняла функции хранилища и дозорной (сторожевой, сигнальной) башни. Однако в других устюртских постройках этого типа мы наблюдаем уже отход от этой схемы. На городищах Куланлы, Баккал-кала дом-массив и башнн уже разделены планигра-фически и выносятся за . пределы дома-массива. Башни теряют свою прежнюю полифункциональность и приобретают, специализированные функции (сигнальные, дозорные).

Исследователи, занимавшиеся историей среднеазиатской архитектуры, неоднократно отмечали,_ что традиционное домостроительство у народов Средней Азии имеет глубокие исторические

корни, восходя к средневековым и даже античным прототипам. Поэтому обращение к этнографическим моделям для понимания устройства и функций отдельных частей жилища I типа на Восточном ч"нке Устюрта не только оправдано, но и необходимо. Впервые для Хорезмского оазиса попытку подобного сопоставления предприняла этнограф М. С. Сазонова, (1952), сопоставившая некоторые типы старинных южнохорезмских усадеб-хаули с планом средневековой крестьянской усадьбы XII—XIII вв. близ городища Кават-кала. Аналогичные типы домов-массивов — «ха-ули», «джай» описаны и у узбеков дельты Амударьи (Задыхина, 1952). Сопоставим I тип ж" л ища Устюрта и с каракалпакским домом старого типа — «там» (Жданко, 1952). Чрезвычайно интересны сопоставления с туркменскими постройками старого типа — «ховлы», характерными как для туркмен Хорезмского оазиса (Васильева, 1963; Вайнберг, 1959), так н для Южной Туркмении (Левина, Овезов, Пугаченкова, 1953).

Внутренняя планировка городищ I типа разбита на отдельные изолированные ячейки-секции, выходящие в общий коридор или двор и объединенные общей кровлей и наружными стенами единого дома-масснва, а также некоторыми общими помещениями (конюшня) н башней типа позднейших туркменских телеков. Жилища с секционным делением внутренней планировки характерны для афригпдского Хорезма, ранне-средневекового Кердера, урочища Джетыасар. Эти ячейки-секции являются жилищами небольших семей, сохранявших традиции кочевого быта (Неразик, 1966, 1976), при котором отдельные семьи, составлявшие единый производственный и кровнородственный коллектив, селились в рядом поставленных юртах (Абрамзон, 1958). Оседавшие кочевники вносили эти принципы расселения в стационарное домостроительство. Планировка городищ Аджибай и Куланлы на Устюрте, рассмотренная в хронологической динамике, отражает этот, процесс.

VII—VIII вв. — время становления феодального строя в оседло-земледельческом Хорезме, время появления крупных замков, контролировавших большие ирригационные системы, время резко выраженного социального расслоения общества и появления на разных его полюсах знатного феодала-днхкана и общинника-крестьянина (Неразик, 1976). В противоположность этому в Джеты-асарскпх и Кердерскнх поселениях мы наблюдаем сохранение огромных общинно-племенных домов-массивов, общеплеменных систем охотничьих сооружений и святилищ на Устюрте. Всё это свидетельствует о замедленных, по сравнению с оседло:земледельче-скими областями, процессах общественного развития, стойком со-'

хранении архаических патриархально-родовых общественных отношений. слабо развитой социальной стратификации общества.

Сходные с оседло-земледельческим Хорезмом процессы становления феодального'строя у скотоводов Арало-Каспия развиваются значительно позже уже в IX—XI вв. В основе отмеченных различий между обществом земледельцев Хорезмского оазиса и обществом скотоводов Арало-Каспнйских пустынь, несомненно, лежат различия в сфере экономики. Хозяйственно-культурный тип с комплексным скотоводческо-земледельческим и охотничье-рыбо-ловческим хозяйством с сохранявшимися, формами натурального хозяйства и неразвитостью форм торгового обмена способствовал и длительному переживанию родовых структур в быту и социальной организации общества. При сохранявшемся кочевании значительной части общины на Устюрте эти процессы были выражены ещё в большей степени, чем у полуоседлого населения Кердера. Сохраняющаяся большая семья, являясь производственной кооперацией, сообща владела пастбищными и охотничьими угодьями, стационарными сооружениями для коллективной охоты. Как единое целое, большая семья включалась в систему товарообмена между кочевыми и полукочевыми скотоводами и оседлыми жителями оазисов, земледельцами и ремесленниками. Такие формы общественного производства, как кочевое скотоводство и, особенно, коллективная охота, способствовали консервации отношений большой семьи и замедляли темпы её раз-витня.

Тип 2. вариант А. Прямоугольный в плане двор с неполной периметральной однорядной застройкой (К"яжол-2). Жилища указанного типа имеют широкие параллели. В раннесредневековом (VII-—VIII вв.) Хорезме они выделены в 3 тип построек, которые считают домами осевших скотоводов пли поселениями, в хозяйстве которых скотоводство играло немаловажную роль. Имеются данные о наличии построек, этого типа в Левобережном Хорезме, XII — начала XIII вв. (Нераз"к, 1976). Сопоставимы с восточно-устюртскими постройками анализиремого типа некоторые городища X—XI вв. в низовьях Сырдарьи (Толстов, 1962). Несомненную типологическую близость имеют памятники, описанные в лите-• ратуре как «торткули» и распространённые в Семиречье, на Тянь-шане, в центральном Казахстане, Туве и Монголии. Полагают, что их можно считать сельскими поселениями бывших кочевников и полукочевников (Байпаков, 1966). Значительную близость к городищам типа торткулей обнаруживают некоторые средневековые постройки Больших Балхан (Юсупов, 1968).

Должны быть отмечены и этнографические параллели. Они имеются в материалах по туркменскому жилищу, где различны-

ми исследователями выделяются типы, представленные крупными хаулн с периметральной застройкой. Постройки подобного типа отмечены как для хорезмских туркмен (Вайнбсрг, 1959; Васильева, 1909), так и для. юга Туркмении (Левина, Опезов, Пугаченко-ва, 1953). Исследователи показали глубокие исторические корни этого типа туркменского жилища и отмстили, что ранние его варианты отражают различные этапы сложного многопланового процесса оседания скотоводов-кочевников.

Тип 2, вариант Б. Мыс, отсеченный стеной или валом. По сути дела, это та же укрепленная постройка с внутренней неполной периметральной застройкой или вообще без неё и открытым двором посредине, но решенная на другой, чем в варианте А, планировочной основе. Подобный'вариант городищ широко распространен на Западном чинке Устюрта и на Мангышлаке (Курман-кулов, Нуркабаев, 1991). Однако в большинстве случаев эти памятники не имеют чёткой хронологической и типологической позиции и изучены лишь в объеме первоначального обследования.

Сопоставимы с постройками этого варианта некоторые средневековые памятники типа торткулей, известные на Дону и в Приазовье, где они выделены в тип поселений, расположенных на мысах, отсеченных земляными валами и рвами. Полагают, что возникновение пос&тгнй.ланного типа связано с процессами разложения родор^еменного строя, феодализации и оседания на землю, протекавшими в обществе Хазарского каганата (Плетнева, 1967).

Характерной чертой поссленкц 2 типа является сочетание жилья и обширного двора для скота,'"сочетание в рамках одного поселения стационарного и переносного ж ил ища. Восточноустюрт-скне городища XII-—начала XIII вв. Хантерсек и К.пяжол-2 сочетают в своей планпграфпческой структуре пристенную однокамерную или многокамерную (секционную) застройку с обширным внутренним незастроенным пространством. На городищах Аджи-бай и Куланлы в XII—XIII вв. производят перестройки, в результате которых к ним пристраиваются дворы без каких-либо следов внутренней застройки. Во дворах откладываются навозные культурные слои. Другими словами, в результате перестройки они также приводятся к планировочной норме, в которой сочетаются стационарное и переносное жилище и обширные дворы для скота.

Ряд исследователей небезосновательно полагают, что подобное сочетание характерно для населения, в экономике которого сохраняется скотоводческий уклад (Неразик, 1976; Байпаков, 1986). Подобную ж'е планиграфическую специфику, связанную со

скотоводческой экономикой, можно отметить и на этнографических моделях. (Абрамзон, 1963; Баскаков, 1971). .

Подводя итоги приведённым сопоставлениям, мы можем придти к следующим выводам. 1. Все исследователи, обращавшиеся к рассмотрению данного типа археологических памятников, единодушно связывают их с кочевыми и полукочевыми скотоводческими обществами. 2. Единодушно констатируется, что эти типы построек характерны для скотоводов, переживающих стадию оседания на землю. 3.1 и 2 типы' устюртских построек связаны.с разрушением дофеодальных общественно-экономических структур и формированием феодализма в генетически кочевых скотоводческих обществах. 4. Фиксируется запаздывание процессов феодализации по сравнению с обществами, где этот процесс проходил на основе оседло-земледельческой экономики.

Т".п 3. Прямоугольник глухих стен со стандартной периметральной внутренней застройкой стандартными помещениями с индивидуальными входами, стандартным набором деталей интерьера. В планиграфическом отношении этот тип построек Устюрта находит аналогии в постройках, бесспорно, определяемых как караван-сараи. На Восточном чинке мы имеем два сооружения подобного типа—городища Караумбет и Курганча. Возможно, что к этому же типу археологических объектов следует отнести и городище в составе археологического комплекса Пулжай. Во внутренних районах Устюрта этот тип сооружений представлен цепочкой археологических объектов, протянувшихся вдоль средневековой караванной дороги от урочища Караумбет на юго-востоке до урочища Мынсуалмас на -северо-западе плато: Учкудук, Ажигель-ды (Булак), Косбулак, Белеули, Чурук, Коскудук.

К периоду IX—XI вв. относится сред» перечисленных археологических объектов только нижний слой городища Караумбет. В его структуре, наряду с элементами стандартной для караван-сараев планиграфнческой схемы, имеются и некоторые индивидуальные особенности. В отличие от караван-сараев, являющихся системой построек на караванном пути, рассчитанных на транзитное прохождение караванов, Караумбет расположен одиночно, а не в системе однотипных сооружений. С другой стороны, Караумбет несколько отличается от других караван-сараев по характеру внутренней застройки. Стандартные однокамерные помещения с индивидуальными входами расположены только на части периметра двора. Остальная часть занята системой больших помещений без каких-либо элементов внутреннего устройства, являющихся, скорее всего, складскими помещениями и загонами для скота.

Таким образом, Караумбет рассчитан не столько на кратко-

временную остановку проходящего каравана, сколько на размещение и длительное хранение большого количества товаров. Всё это даёт основание полагать, что в данном случае мы имеем совмещение функций караван-сарая и торговой фактории, куда стекались кочевники для торгового обмена. Определение городища Ка-раумбет в качестве торговой фактории и караван-сарая на границе Хорезма и кочевой степи вполне согласуется с тезисом. В. В. Бартольда (1963) и А. 10. Якубовского (1932) о той большой роли, которую играла торговля с кочевникам» для средневекового Хорезма, особенно для его северных районов.

Сравнительный архитектурно-планировочный анализ позволяет говорить о том, что строился Карау"бет в общих традициях хорезмийского зодчества так называемого «афригидо-саманидско-го» периода IX—XI вв. В связи с этим представляется небезосновательной мысль о том, что строился караван-сарай хорезмнйски-ми архитекторами и строителями. В то же время обильные находки лепной нехорезмийской керамики в культурном слое ropo-, дища делают допустимым предположение о его огузской принадлежности.

Рассматривая географическое положение городища Караум-бет. легко установить, что оно расположено в зоне кочевнических зимовок. Именно на них и был в значительной степени ориентирован караван-сарай-фактория, играя роль' торгового центра для большой группы кочевий. К нему тяготели вышеупомянутые кочевья 1 типа Акбулак, Косарма, Акчулак. Характерно, что недалеко от Караумбета расположен археологический комплекс Таили, являвшийся домонгольским, вначале огузским, а затем кипчакским племенным святилищем и также размещённым в центре большого зимовочного района. Что касается зимовочных районов, расположенных южнее, представленных кочевьями 2 типа Баккал-кала и Куланлы, то здесь кочевники ориентировались на более близкие рынки Гурганджа н Баратегина.

Для XII — начала XIII вв. роль подобного караван-сарая-фактории на Восточном чинке Устюрта переходит к городищу Кур-ганча. В его ближайшем окружении обнаружены одновременная башня, курганы, грунтовые погребения, гончарная печь, площадки для установки юрт, функционально неопределённые сооружения из плитняка.-Все они представляют комплекс единовременных, типологически различных, археологических объектов, функционально связанных между собой. Городище — крепостное сооружение с периметральной застройкой. Функционально данная пла-ниграфпческая схема связана с караван-сараями или поселениями оседающих скотоводов. Учитывая реальную обстановку предмон-

гольского времени на Устюрте, следует допускать совмещение той и другой функций. Судя по наличию в комплексе гончарной печи, он мог играть также роль ремесленного центра, производя в качестве товара станковую керамику хорезмшахских типов и снабжая ею приезжающих для торга кочевников.

Надо полагать, что в данном случае мы имеем дело с начальными этапами своеобразного урбанпзацпонного процесса, когда предпосылки для его генезиса создаются, во-первых, на основе разделения труда между скотоводами и ремесленниками-торговцами; во-вторых, спецификой географического положения в зоне стыка оседлой и кочевой культур. В данном случае мы фиксируем самое начало процесса урбанизации, ко'гда вокруг торгового " скотоводческого поселения складываются ремесленые структуры. Центр играет роль и идеологическую, являясь базой распространения ислама. Курганы, видимо, уже принадлежат исламизиро-ванному населению, сохраняющему, тем не менее, в погребальном обряде сильные пережитки язычества. Процесс урбанизации на Курганче оказался прерванным, что, вероятно, связано с событиями монгольского нашествия и их последствиями и, в частности, с локализацией трассы международной торговли по' линии караван-сараев Булак, Косбулак, Белеули, Учкудук, Чурук, Сам, Кос-кудук и далее на Сарайчик. К ним, очевидно, переходит и функция центров торгового, обмена с кочевниками. Аналогичный процесс урбанизации, имевший место на другом* городище Восточного чинка — Пулжас, получил дальнейшее мощное развитие потому, что он попал на эту торговую трассу, его эволюция как города стимулировалась нуждами крупной транзитной торговли.

Уже отмечено, что цепочка городищ 3 типа, определенных как караван-сарай и датированных XIV в. (Манылов, 1982), пересекала плато Устюрт с юго-востока на северо-запад на протяжении около 400 км и включалась в систему торгового пути между Рурганджем-центром средневекового Хорезма и городами низовьев р.' Урал, в частности, Сарайчиком. Обнаружение хорез-мийской керамики IX—XI вв. на ряде колодцев по этой трассе наличие на городище Белеули погребений более ранних, чем караван-сараи, и этнически связываемых с туркменским племенем салоров, наличие домонгольских" слоев на караван-сарае Учкаг уже за пределами Устюрта и, наконец, караван-сарай IX—XI вв Караум.бет свидетельствуют о том, что эта дорога возникает в пе риод IX—XI вв. Археологические свидетельства ее более раннегс возникновения отсутствуют. Первоначально она не была обустро ена караван-сараями, но шла по строго фиксированным пунктам обеспеченным водой (родники и колодцы), топливом и кормо(у

для выочных животных. На Устюрте строго фиксированными были и удобные спуски с плато, а, выходя за его пределы, фиксированными были переправы через реки Эмба, Сагыз и Урал. Именно на спуске находится единственный для IX—XI вв. караван-сарай Караумбет.

Наличие огузо-туркменского этнического компонента на городище Караумбет, фиксированного лепной керамикой, и на Беле-ули, устанавливаемого по типу погребальных сооружений, свидетельствует о том, что обслуживание этого пути находилось в руках кочевых племен, вначале огузо-туркменских, а затем кипчакских. Таким образом, очевидно, что караванный путь через Устюрт из Хорезма в Восточную Европу возникает -в IX—XI вв., когда он обустраивается колодцами, системами водосбора и, используя естественные выходы грунтовых вод, формирует основные пункты остановок и отдыха торговых караванов. Вполне возможно, * что путешественники использовали переносные жилища типа юрты, которые содержали здесь кочевники-обитатели пустынь Арало-Каспня. Они же служили проводниками и предоставляли вьючных животных для торговых караванов. В XIV в. на традиционных и уже давно используемых местах остановок караванов ставятся караван-сараи. Судя по отсутствию на Кара-умбете слоя второй половины XIII—XIV вв. и по тому факту, что в предмонгольское время он уже не использовался как караван-сарай, в XII—начале XIII вв. место' подъёма караванов на плато Устюрт перемещается, скорее всего, на удобный подъём у городища Пулжай.

Тип 4. Представлен археологическим комплексом Пулжай н городищем Шемаха-кала. Обычно они датируются несколькими хронологическими периодами, значительно изменяя в каждом из них свои типологические характеристики. Интересующее нас. определение типа относится лишь к последнему этапу — периоду второй половины XIII—XIV вв. В этот период в обоих случаях мы имеем большое по площади поселение без внешних оборонительных стен. Отсутствие развитой системы фортификации характерно вообще для некоторых хорезмийских городов золотоордын-ского периода, например, Миздахкана. В сложной планиграфиче-:кой структуре интересующих нас восточно-устюртских поселений выделяются ремесленные кварталы, квартальные мечети, кладбища и прочие признаки, свидетельствующие о том, что мы имеем ■ цело с городскими образованиями.

Шемаха-кала, в свете проведенных здесь исследований, представляет собой крупный город второй половины XIII—XIV вв., возникший ещё в домонгольское время и являющийся крупным

торговым центром на путях международной торговли. Здесь же, очевидно, находился'один из центров торгового обмена с кочевой степью. Город являлся также крупным ремесленным центром, обслуживавшим не, только собственные нужды, но и нужды международной торговли, и торговли с кочевниками. Необходимо заметить, что непосредственно у города, под чинком Устюрта, проходил большой магистральный канал, на базе которого существовали многочисленные сельские поселения второй половины XIII—XIV вв. Сельскохозяйственное производство, видимо, также обслуживало город, международную торговлю и торговый обмен с кочевниками.

На Пулжае в-1Х—XI вв. визникает городище 2 или 3 типа. Объём произведённых исследований не допускает более " точного типологического определения. В этот же период у основания городища, на равнине под чинком возникает неукрепленно^ поселение. В XII—начале XIII вв. городище перестраивается, поселение у его подножья продолжает развиваться. Во второй половине XIII—XVI вв. городище запустевает, а поселение у его подножия бурно разрастается, приобретая городские черты и занимая общую площадь около 35 га. Отмечается сложная внутренняя структура города, где выделяются ремесленные кварталы и кладбища. К югу и к востоку от города на большом протяжении возникает рассредоточенная застройка, представляющая городскую сельскохозяйственную округу. Интересно заметить, что не зафиксировано следов ирригационных каналов, столь обычных для земледельческой культуры средневекового Хорезмы. Вероятно, в данном случае мы имеем дело с какими-то формами не ирригационного земледелия. . "

Итак, можно полагать, что городище первоначально возникает как кочевническая ставка, зимовочный центр, место торга Хорезма и кочевников огузов, один из пунктов на торговом пути в Восточную Европу. У этого центра возникают ремесло и торговля, разрастаясь, они и формируют город. Аналогичный процесс мы отметили и на примере городища Курганча, но там мы фиксируем лишь начальные его стадии, .дальнейшего развития не получившие. Таким образом, Восточный чинк демонстрирует весь путь от кочевий к городам, механизм возникновения города вокруг центра зимовки, ставки феодализирующегося степняка.

Святилища. Систематика погребального обряда. Погребальный обряд кочевников 'Арало-Каспия в средние века характеризуется сосуществованием курганного и бескурганного обрядов, сосуществованием погребений с инвентарем и безинвентарных. К концу XIV в. происходит постепенное вытеснение из погребаль-

ной обрядности обычая насыпать курганные насыпи и сопровождать погребение инвентарём. Для курганного обряда характерно сочетание погребений с инвентарём и безпнвентарных.

Многолетние археолого-топографичсскпе изыскания в пустынях Арало-Каспия сформировали достаточно репрезентативную базу для типологического анализа погребального обряда кочевников IX—XIV вв. Не является случайностью немногочисленность курганов этого периода, объясняющаяся не только слабой археологической изученностью данных территорий, но и спецификой их освоения кочевниками в рассматриваемый период. В анализе погребального обряда использована классификация Г. А. Фёдорова-Давыдова (1966), развитая н дополненная В. А. Ивановым и В. А. Кригером (1988).

Большинство курганов IX—XI вв. Арало-Каспия являются эсновными погребениями под курганными насыпями. Впускные погребения единичны. В ряде случаев курганы поздних кочевников размещены среди более ранних п хронологическом отношении курганов. Абсолютное большинство известных в Арало-Каспий-ском междуморье курганов поздних кочевников одиночные или составляют небольшие группы из 2—3 курганов. Что касается бескурганных погребений, то они образуют обычно могильники, юстоящие из нескольких десятков погребений, и расположены в эсновном на. границах средневекового Хорезма.

Для периода IX—XI вв., когда в степях господствовали печенеги и огузы, для Арало-Касгшя характерны курганы с насыпями типа 1У-со сплошной «черепахой» на поверхности и насыпи гипа V, состоящие из камня. По характеру погребения также выделены два типа: А1—костяк'человека, головой на запад, в простой яме; Б III—костяк человека, головой на запад, в широкой яме со ступенью вдоль северной стенки ямы и костями коня (череп, кости ног, хвоста), разложенными в анатомическом порядке на ступеньке. Наряду с погребениями, сопровождавшимися инвентарём, в этот период появляются и безинвентарные погребения, 1 на границах с Хорезмом появляются бескурганные погребения с дшкретическим погребальным обрядом, сочетающим исламские и 5зыческие элементы.

Для периода XII—XIV вв. — времени господства в степях кипчаков — характерны курганные насыпи, сооруженные с использованием камня. Абсолютно преобладают насыпи типа IV с каленными выкладками в виде колец по поверхности, или периферии гасыпи, или сплошной «черепахой» по её поверхности, или же <урганы, насыпанные в два приема с выкладкой камнями по по-зерхности первой насыпи. Двумя курганами представлен тип II-

грунтовая насыпь, насыщенная камнями, и тип IV-ограда из вертикальных каменных плит, установленных на горизонте вокруг могильной ямы. По одному кургану представлен тип III с выкладками из камней на горизонте над ямой и тип V—с насыпью из камня. Размеры насыпей в большинстве случаев достигают 6—8 м в поперечнике при средней высоте 0,5—0,6 м ,хотя отмечены также курганы диаметром 3—4 м и высотой 0,15—0,20 м.

Погребения нескольких типов. Наибольшим количеством представлены погребения типа А I-костяк человека головой на запад, в простой, подпрямоугольной в плане, яме. Некоторые из ям имеют перекрытие каменными плитами, положенными поперёк. Погребения типа А П-костяк человека головой на запад, в яме с уступом вдоль северной стены. Они имеют перекрытия из каменных плит, уложенных наклонно, одним концом на уступ, другим—на южный край ямы. Курганы с погребениями типа А IV-костяк человека головой на запад, в яме с заплечиками в виде уступов вдоль северной и южной стен. По уровню заплечиков — перекрытие каменными плитами. Погребения А V-костяк человека головой на север, в яме с подбоем. Подбой закрыт вертикально установленными каменными плитами. Погребения типа А VIIl-костяк человека головой на запад, в яме, в прямоугольном каменном ящике. Погребения Б I—БIII—костяк человека головой на запад, в простой яме. Над костяком на уровне горизонта или на ступени—череп, четыре ноги и хвост коня, уложеные в анатомическом порядке.

Имеются погребения с инвентарем и без инвентаря. В инвентарных погребениях в количественном отношении преобладают находки принадлежностей конской упряжи для верховой езды: удила, сёдла, стремена, пряжки подпружные. Несколько меньше, предметов вооружения: палаши, наконечники стрел, остатки луков, колчаны, доспехи. Все остальные категории находок — бытовые украшения и т. п. — очень немногочисленны.

В хронологическом и этническом отношении перечисленные типы погребений расположены следующим образом: период IX— XI вв. —огузский, погребения типов А I, Б 1,-Б II, Б III; период XII—XIV вв. —кипчакский, погребения типов А I, А II, А IV, А V, А VIII, Б I, Б II, Д IV. Погребения типа Б I связываются с процессами частичного возвращения и расселения во второй половине XIII—XIV вв, в пустынях Арало>-Каспия части чернокло-буцких (Огузских) племен. Погребения Д IV также датируются XIV в. и связаны с племенами, пришедшими из Сибири в составе татаро-монгольских орд.

Погребальный курганный обряд IX—XI вв. по основным при-

знакам совпадает с печенежско-огузскпм погребальным обрядом, представленным погребением типа Б III (Фёдоров-Давыдов, 1966). По имеющимся данным, племена огузов широко расселялись на территории Арало-Каспийского междуморья, которое источники называют «гузская пустыня» (ал-Масуди, ал-Истахри). Чинк Устюрта являлся естественной границей, разделявшей кочевые племена огузов и оседло-земледельческий Хорезм. - '

Погребальный курганный обряд кочевников Арало-Каспия в XII—XIV вв. по всем основным признакам совпадает с кипчакским погребальным обрядом Восточной группы курганов Южного Приуралья.

На территории Арало-Каспия зарегистрировано несколько средневековых кочевнических святилищ. Три из них—Дуана, святилища 1, 2; Сумбегимералан-куркреук и Жарынкудук— 10 датируются VII—VIII вв., одно-св'ятилище Тайли—IXi-началом' XIII вв.

Святилища VII—VIII вв. могут быть разделены на два типа: тип I с неправильной в плане оградой; тип II с квадратной в плане оградой.

Тип I (Дуана, святилища 1—2; Жарынкудук—-10). Огра'ды произвольной в плане формы из плитняка, заполненные внутри и снаружи пылеватым, золистым культурным слоем. В слое на разных уровнях отмечены беспорядочно разбросанные многочисленные кострища с тяготеющими к ним локальными «пятнами» культурного слоя, скоплениями фрагментов керамики, иногда отдельно стоящими сосудами, костями (часто обгоревшими) животных, сооружениями из плитняка в виде кругов, овалов, неправильных в плане оград, бессистемно лежащих скоплений плитняка. В пределах оград часто находятся ямы, в одном случае в такую яму были уложены несколько десятков лопаток куланов и нижняя челюсть того же животного. Кроме того, отмечаются многочисленные скопления золы с массой мелкофрагментированных костей животных. Зола приносилась со стороны и ссыпалась в предела* малых оград. В одной из оград отмечено перекрытие таких ссыпанных кучек золы отдельными каменными плитами и закладка под эти плиты костей животных.

Каждое «пятно» культурного слоя с кострищем, вероятно, является свидетельством определенного, систематически повторявшегося в течение длительного периода, обряда, связанного с разведением открытого огня, закланием (жертвоприношением) животных, приготовлением ритуальной пищи И ритуальными трапезами вокруг открытого огня. Место отправления обряда ограждалось камнем — плитняком.

Функционально святилища I типа связаны с находящимися рядом одновременными стреловидными планировками или целыми системами их.

Тип II (Сумбетнмер-Алан-Куркреук). Квадратная в плане (18x18 м) постройка из камня и сырца, с неполной периметральной застройкой, разделенной на изолированные секции, и открытым двором внутри. В центре каждой секции — долговременное кострище с чистой белой золой. Вокруг каждого кострища — масса костей животных и фрагментов керамики. В секциях иногда находятся суфы, поверхность которых покрыта толстым слоем золы с массой пережженных костей животных. Зола сюда приносилась со стороны и ссыпалась. Возможно, она извлекалась при чистке центрального очага-костршца. В секциях имеются ямы, сплошь забитые костями животных. Во дворе постройки также располагались многочисленные кострища. Постройка заполнена слоем, в котором на разных уровнях повторяются многочисленные кострища. Кострища в секциях были долговременными и возобновлялись на одном и том же месте на вышележащих уровнях. Массовые кострища во дворе и на разных уровнях культурного слоя были недолговременными и постоянного места не имели.

В данном случае мы имеем вариант обряда, уже описанного в святилищах I типа: заклание (жертвоприношение) животных, ритуальные трапезы вокруг открытого огня. Новыми моментами являются долговременные кострища в секциях, свободные от пи-ще.вых остатков и служившие объектами поклонения.

Такие элементы анализируемых объектов, как яма с одними только лопатками животных, закладка костей животных «порциями» под каменные плиты, зола с горелыми костями, явно сохраняемая в специальных условиях, свидетельствуют о не бытовом и непроизводственном характере объекта. Перечисленные факты могут свидетельствовать о каких-то обрядовых, ритуальных действиях, многократно и систематически повторявшихся в течение длительного периода. Все три святилища являлись местами отправления в общем'-то единых скотоводческо-охотничьих культов и разнились между собой лишь в деталях.

Анализ материалов исследований святилищ позволяет относить их к единой Джетыасарско-Кердерской культуре.

Анализ пространственного распределения стреловидных планировок и святилищ VII—VIII вв. на территории плато Устюрт позволяет говорить о том, что она использовалась в качестве охотничьей, и пастбищной территории. Проработка на этнографических моделях позволила придти к заключению, что по завершении сезона охоты устраивались специальные общеплсменные празд-

псства со своими обрядами и ритуалами. Святилища Дуаны, Жа-рыикудука и урочища Алан являются свидетельством того, что подобные святилища создавались по одному на тот район охоты, которым владела определенная группа племен—носителей Джеты-псарской и Кердерской Культур. Как свидетельствует этнография, руковолители таких охот совмещали светские и религиозные функции. Перед началом охот происходило общественное моление, сопровождавшееся определенными обрядами. По завершении охот совершались благодарственные обряды с жертвоприношениями. Устюртские святилища-достаточно ярко свидетельствуют о существовании подобных обрядов у Джетыасарско-Кердерских племен.

Святилище IX—XI вв. и XII-начала XIII вв. (Тайли). Поэлементный анализ и проработка материалов объекта на этнографических моделях позволили квалифицировать его как средневеко-.вое кочевническое огузо-кипчакское святилище. Расположение его в центре зимовочного района позволяет предполагать, что оно играло роль культового центра для кочевников, использовавших данный участок Восточного чинка Устюрта в качестве зимовочной территории.

В топографической структуре святилища выделено две группы: восточная и западная. В центре святилища находится башня, использовавшаяся как опознавательный знак, позволявший издали определить местоположение объекта. В составе святилища Тайли—ряд каменных насыпей на горизонте с отходящими от них длинными каменными «хвостами» или «дорожками». Под насыпью редкие кости животных и немногочисленные фрагменты керамики. Отмечено наличие простых каменных или грунтовых насыпей, облицованных по поверхности каменной кладкой («черепаха»), Насыпи на ненарушенном горизонте или над пустой ямой. В одном случае под каменной насыпыо в яме неправильной формы захоронены разрозненные кости человеческого скелета.

В ряде мест святилища зафиксировано наличие каменных ящиков, слегка заглубленных в грунт. Только в одном месте святилища находится ложносводчатое сооружение из плитняка со входом-лазом н черепом верблюда, положенным в центре. Среди прочих отмечен и объект в виде поля локальных скоплений известняковых плит с остатками кратковременных кострищ с массой горелых костей животных и фрагментов керамики в них. Каждое такое скопление с кострищем, костями и фрагментами керамики являлось материальным , свидетельством обряда, аналогичного установленному для святилищ VII—VIII вв. Обряд регулярна повторялся каждый раз па новом месте, был связан с разведе-

3-4370

33

нием открытого огня, закланием (жертвоприношением) животных и ритуальными трапезами вокруг огня. В процессе отправления обряда использовались керамические сосуды, место отправления обряда отмечалось вертикально установленными каменными плитами:

Для второй половины XIII—XIV вв. мы уже не имеем языческих святилищ. Их место занимают мусульманские культово-погребальные центры, одним из которых является комплекс Айата.

Стреловидные планировки. При современном уровне археологической изученности Арало-Каспия представляется возможным выделить следующие территориальные группы: 1. Североустюртская; 2. Айбуйирско-Присарыкамышская с Казганской и Приса-рыкамышской подгруппами и отдельно расположенными стреловидными планировками Айбуйир и Бернияз—3; 3. Жарынкудук-ская; 4. Кендырлисорская; 5. Отдельные стреловидные планировки на Западном чинке и на Мангышлаке.

1. Североустюртская труппа расположена на плоской равнине, лежащей к югу от Североустюртской депрессии, на участке, непосредственно примыкающем к Восточному чинку Устюрта. Пространственно-линейная структура Североустюртской группы стреловидных планировок в некоторой степени определяется таким ландшафтным факторов, как линейно вытянутое, сильно вы-положенное долинообразное понижение шириной от нескольких десятков до нескольких сотен метров. Оно заложено по древнему тектоническому разлому и прослеживается от мыса Дуана на Восточном чинке в направлении на северо'-запад на расстоянии до 50 км.

Североустюртская группа стреловидных планировок представляет топографически единую систему сооружений, подразделяющуюся на две подсистемы и состоящую из одинаковых элементов — стреловидных планировок, различающихся лишь в деталях и незначительно — в размерах. Каждая из стреловидных планировок представляет собой в плане параболическую фигуру в виде «мешка» с воронкообразно втянутой внутрь верхней частью, посредине разорванной широким проходом. На верхних острых углах «мешка» находятся две треугольные в плане фигуры — «стрелы». Основание треугольников тупым углом втянуто внутрь и также прервано по середине проходом. Стороны треугольников, как правило, в разной степени выпуклые, реже вогнуты с одной стороны и выпуклые с другой, иногда прямые. На всех трёх вершинах треугольников — «стрел» находятся кольца.

На части, планировок при анализе аэрофотоснимков удается дешифрировать такие элементы, как длинные прямые тёмные ли-

шш, тянущиеся в меридиональном направлении и выходящие к центру широкого прохода внутрь «мешка», но не соединяющиеся с самой планировкой-своеобразные «направляющие» и «усы» — прямые темные линии, аналогичные «направляющим», тянущиеся на северо-восток от восточных «стрел» планировок и на северо* запад от западных. В некоторых случаях можно увидеть, что «усы» на соседних планировках почти соединяются и, таким образом, система стреловидных планировок превращается в почти сплошную зубчатую линию, перегораживающую плоскую равнину плато в направлении с юго:востока на северо-запад на протяжении десятков километров.

Все стреловидные планировки в Североустюртской системе одинаково ориентированы: основание «мешка» — к югу, «стрелы» — к северу. Длина планировок колеблется в пределах 600—900 м, ширина 400—600 м. Длина «направляющей» 600—700 м, «усов»—400—600 м. На материалах аэрофотосъёмки система -была отдешифрирована на расстояние до 43 км на северо-запад от -Восточного чинка.

2. Айбуйирско-Присарыкамышская группа расположена на юго-восточных чинках плато Устюрт, на участке общей протяженностью свыше 90 км. Здесь зарегистрировано 17 стреловидных планировок. Все они приурочены или непосредственно к чинку, пли к обрывистым краям больших оврагов, или к мысам плато. Обрывистый край плато включается обычно в систему отдельно взятой стреловидной планировки как одна из её сторон.

Все археологические объекты, входящие в Айбуйирско-При-сарыкамышскую группу, несмотря на наличие в каждом случае каких-то индивидуальных особенностей, в целом представляют единый тип сооружения.

Стреловидные планировки в пределах группы .расположены бессистемно. Каждый элемент этой территориальной группы существует и функционирует сам по себе, вне связи с остальными элементами группы.

Суммируя данные индивидуальных описаний стреловидных планировок Айбуйирско-Присарыкамышской группы, мы можем выделить в их топографической структуре два основных составляющих элемента: малую ограду с кольцами на углах и втянутым внутрь проходом на основании и.большую, ограду, соединенных в единую систему.

3. Жарынкудукская группа находится в солончаковой впадине, находящейся на юге Самско-Асматайского ландшафтного района. В составе группы отмечено пять стреловидных планировок, не представляющих собой единой системы и объединенных

лишь территориально. Группа не представляет собой единства и в типологическом отношении. С одной стороны, её формируют стреловидные планировки, типологически близкие к планировкам, входящим в Североустюртскую систему, с другой стороны, в ней находятся планировки, типологически близкие к стреловидным планировкам Айбуйирско-Присарыкамышской группы. И, наконец, в составе группы имеются стреловидные планировки, состоящие из одной ограды с тремя кольцами.

4. Кендырлнсорская группа расположена на Западном чинке Устюрта в районе Кендырлисорской излучины. На современном этапе архсолого-топографического изучения Арало-Касппя мы не имеем достаточно полной информации для точного определения территориальных границ Кендырлисорской группы стрело'-" видных плашфовок. По некоторым' данным (Варущенко и др., 1978), стреловидные планировки в районе Кендырлисорской излучины прослеживаются вдоль чннка^ на протяжении до 90 км. Основываясь на этих данных и на материалах наших археолого-топографических изысканий 1988 года, можно предполагать, что стреловидные планировки в Пнтересующемнас районе расположены от колодца Кугусем па юге до широты бугра Карамая и северо-западнее него.

Какой-либо закономерности в пространственном распределении стреловидных планировок в Кендырлисорской группе не наблюдается. Место расположения определялось конкретными ландшафтными особенностями: как уже отмечалось, наличием мыса, оврага и т. п., в естественные контуры которых вписывались, используя естественные формы рельефа, стреловидные планировки. Каждая планировка в группе функционировала сама по себе, не образуя в целом системы.

5. В остальных районах Западного чинка и на Мангышлаке стреловидные планировки располагаются одиночно, не формируя территориальных групп.

На основании имеющихся в настоящее время материалов представляется возможным выделить четыре типа стреловидных планировок. В планиграфнческом отношении все они представляют собой комбинацию из нескольких оград, количество которых различно в различных типах стреловидных планировок.

1 тип — с тремя оградами. Стреловидная планировка с большой оградой параболической формы, с широким, втянутым внутрь «воронкообразным» входом, и двумя малыми оградами треугольной («стреловидной») формы, соединёнными с большой также «воронкообразными» входами, с «усами» и «направляющими».

2 тип — с двумя оградами. Стреловидная планировка с боль-

шой оградой, по преимуществу треугольной формы, в качестве одной из сторон которой обычно испдльзован чинк Устюрта, и малой оградой треугольной («стреловидной») формы, соединённой с большой воронкообразным входом.

3 тип — с одной оградой. Стреловидная планировка с одной малой оградой, определяющейся рельефом местности формы. В качестве одной из сторон ограды часто используется чинк Устюрта. Ко входу в ограду выводят две сходящиеся «направляющие».

4 тип — с беспорядочной комбинацией оград. Система стен из известняковых плит, замкнутых колец и втянутых «воронкообразных» входов, включенная в естественный рельеф обрывистых мысов плато и использующих рельеф в качестве искусственно созданной системы оград, воронкообразных входов и колец.

По территориальным группам стреловидных планировок перечисленные типы распределяются следующим образом: Североустюртская группа представлена первым типом стреловидных планировок; Айбуйирско-Присарыкамышская группа — вторым типом; Жарынкудукская — первым и третьим типами; Кендырлисор-ская—третьим и четвертым типами.

Имеются следующие основания для разработки их абсолютной хронологии: керамика лепная и станковая, и прочие находки-подъёмные и полученные в процессе раскопок стреловидных планировок и связанных с ними сооружений (Айбуйир, Декча—1, Североустюртская система стреловидных планировок, Жарынкудук •—14); данные горизонтальной стратиграфии (Хантерсек, Декча — 1, Жарынкудук—8, Жарынкудук—14; Дарьялык—2); строительные приемы с четко выраженной хронологической позицией (Ка-рамата—7; Дарьялык—2, Декча—6); радиоуглеродные даты (Айбуйир, Декча—1);

Рассмотрение этих материалов позволяет с разной степенью обоснованности выделять несколько периодов использования стреловидных планировок Арало-Каспия:

1) Середина и вторая половина 1 тыс. до н. э., тип не установлен (Жарынкудук—8).

2) VII—начало IX вв. Тип 1. (Североустюртская группа, Декча—1, Жарынкудук—8, Жарынкудук—14, Жарынкудук—6).

3) IX—XI вв. Тип 2 (Декча—1, Аксаймак—2, Хантерсек).

4) XII—XIV вв. Типы 2—3—4 (Дуана, система каменных оград, Жарынкудук—XII, Кендырлнсорская группа, Дарьялык—2, Декча—6, Карамата—7, Чалбурун—1 -восточная часть).

К вопросу о функциях стреловидных планировок. Археология представляет два вида источников для разработки вопроса о функциях стреловидных планировок: а) собственно стреловидные

планировки и сооружения, так или иначе связанные с ними, б) остеологические материалы, как извлеченные непосредственно из наслоений стреловидных планировок и сооружений, связанных с ними, так и материалы по региону в делом. Вместе с тем, необходимо заметить, что археологический материал не несёт прямой информации о функциях стреловидных планировок. Подходы к решению интересующего нас вопроса возможны лишь на путях использования палеоэтнографического метода. Даже беглое знакомство с этнографическими источниками'даёт нам описания сооружений, называемых «аранами», поразительным образом совпадающих в основных чертах с информацией о древних и средневековых сооружениях, введенных в научный оборот под названием «стреловидные планировки». Араны описывались как сооружения, связанные с охотой на диких копытных (Вольховский, Дюгамель, 1963; Эверсман, 1850; Левшин, 1882; Карелин, 1883)'. Об охотах у казахов с использованием аранов пишут и современные исследователи-охотоведы (Соломатин, 1973; Слудский, 1955; Гептнер, Насимович, Банников, 1961).

Казахи старшего поколения, чьи предки кочевали по просторам Арало-Каспия, помнят о практиковавшихся здесь охотах с использованием специальных сооружений, описания которых в значительной степени напоминают описания стреловидных планировок. По -словам информаторов, эти сооружения назывались «аран», остро заточенные стебли камыша, устанавливавшиеся в круглых ямах на углах треугольной ограды, носили название «же-бе». Вокруг арана располагались ямы, в которых прятались охотники. Облавой, в которой участвовало 30—40 всадников, животные загонялись внутрь арана и здесь напарывались на острия. Охоты происходили осенью. Аран строил кочевой аул или даже группа кочевий, объединявшихся в одно племя. После охоты добыча распределялась на весь аул.

Помимо казахов-адаев и табынов загонной охотой с использованием аранов занимались и каракалпаки, что отразилось даже • в их родоплеменной номенклатуре (подразделение аранши рода Кенегес). Аран как охотничье сооружение с широко открытым входом известен в каракалпакском фольклоре, в частности, в эпосах Ер Зийуари Кырккыз. В «Шежире» Бердаха аран описывается как охотничье сооружение для ловли джейранов. В тюркских языках термин «аран» достаточно древний. Он отмечен, в частности, в словаре Махмуда Кашгарского (1072—1074) с этимологией «скотный двор», «конюшня». Из других этимологий значительный интерес -представляет этимология «народ», «племя» и

этимология «заостренное дерево, которое ставят на пути диких зверей» (Радлов, 1893).

Обобщая приведенные выше данные, мы можем констатировать, что в XVIII—XIX вв. на обширных пространствах между Аралом и Каспием, а также в Восточном Приаралье практиковались крупномасштабные- охоты с использованием специальных заградительных и ловчих устройств.чВ качестве их специфических черт выделяются сходящиеся углом линии валов, изгородей и находящихся на их завершении устройств в виде ям, оград или остро заточенных стеблей камыша. Часто приводятся сведения, что последние располагались в ловчих ямах. Нетрудно заметить, что приведенные описания в той или иной степени применимы к сооружениям типа стреловидных планировок, свидетельствуют о многовековых традициях организации больших охот на диких копытных в Арало-Каспийском междуморье и Приаралье с применением различных вариантов стационарных охотничьих сооружений.

Стреловидные планировки Арало-Каспийского междуморья, рассмотренные на фоне материалов по стационарным охотничьим сооружениям, использовавшиеся в течение исторического периода различными народами Северной Европы, Азиатского континента и Северной Америки, показывают их принципиальную сопоставимость и должны быть признаны бесспорно охотничьими сооружениями. Стреловидные планировки—араны Арало-Каспия могут быть поставлены в один ряд с такими охотничьими сооружениями, какуиошеи на севере Скандинавии, «маховки» и озерные «но-колки» в Сибири, «огороды» в Сибири и на Урале, «пустынные змеи» —« таз1ас1е » на Ближнем Востоке, загоны-корали индейцев Северной Америки, сохраняя при этой общности свою собственную эколого-этнографическую специфику. Поскольку всюду, где такого рода сооружения существовали, отмечается их глубокая древность и длительный период использования, вплоть до этнографической современности, логично предполагать, что они не оставались неизменными по своим топографическим и планигра-фическям параметрам. Изменялись формы ведения охотничьего хозяйства, появлялись новые социальные формы, менялись экологические условия и т. д. Всё это находило отражение в изменении топографии и планиграфической структуры стреловидных планировок, отмирании одних её элементов, возникновении новых, в изменении функций этих элементов.

Стреловидные планировки по способу своего использования оказываются связанными с двумя формами организации охоты: активной и пассивной. К пассивным необходимо отнести все те

формы организации охот, которые базируются на использовании целых систем, цепей, линий охотничьих сооружений,, простирающихся на десятки километров и преграждающих пути сезонных миграций диких■копытных. В рассматриваемом нами материале таковыми являются: в Арало-Каспнйском междуморье-Североус-тюртская система стреловидных планировок; в Сибири и на Урале—сооружения типа «загородей» и «огородов»; на Ближнем Востоке — системы «пустынных змеев».

К сооружениям, связанным с активными формами охоты, следует относить все стационарные и полустацибнарные охотничьи сооружения, которые располагаются одиночно и, как обязательный элемент, имеют две сходящиеся линии изгородей, сооруженных из различных материалов искусственно или использующих в качестве ограждающих линий естественные формы рельефа. С активными формами связаны стреловидные планировки 2, 3, 4 типов Арало-Каспийского междуморья, «пустынные змеи» — « шая-¡ас1е Ближнего Востока, «маховки», «озёрные поколки» Сибири, у/иотеп севера Скандинавии, корали-загоны индейцев Северной Америки., Типологически часто сооружения для пассивной и активной форм охоты очень близки, их функции менялись в -зависимости от пространственного размещения на местности.

Сравнительный материал позволяет не просто установить общее охотничье назначение «стреловидных планировок», но и вычленить в их внутренней планиграфической структуре такие'функционально различные элементы, как сходящиеся под углом ограничительные линии, большие ограды, малые ограды, большие кольца на углах малых оград, малые кольца на внешней стороне и на углах малых оград, отдельные кольца, «направляющие», «усы». Сходящиеся под углом ограничительные линии являются наиболее универсальным планиграфическим элементом, одинаково' ~ характерным для охотничьих сооружений севера Скандинавии, Азиатского материка,-- Ближнего Востока и Северной Америки. Повсюду этот элемент рассматривается как функционально предназначенный для захвата рассредоточенного стада копытных, его постепенной, по мере сужения ограничительных линий, концентрации и выведения в различных типах «стреловидных планировок» или в общую ограду, или непосредственно в малую там, где большая ограда отсутствует. Сходящиеся' под углом ограничительные линии характерны для стреловидных планировок Арало-Каспия 1, 2, 3 типов.

Большая ограда — планиграфический элемент менее распространённый, чем сходящиеся линии. В сравнительном материале он отмечен лишь в планиграфической структуре некоторых «пу-

стынных змеев» Ближнего Востока. .Этот элемент был необходим в стационарных охотничьих устройствах, связанных с пассивными формами охоты для накопления достаточно большого количества животных' в течение какого-то отрезка времени. Этому способствовали «воронкообразные» входы в больших оградах стреловидных планировок 1 типа, препятствующие выходу животных из «накопителя» и играющие роль своего рода самозапирающихся систем, пропускающих животных только в одном направлении. Ту же роль «накопителя» играли большие ограды в планпграфиче-ской структуре стреловидных планировок 2 типа. Однако здесь уже нет «самозаппрающихся» воронкообразных входов. Закрывали выход из ограды уже сами охотники. В пользу этого утверждения говорит обязательное наличие по одну пли по обе стороны входа небольших каменных колец или ям, предназначенных для укрытия тех участников охоты, которым предстояло «закрыть» вход после загона достаточного- количества животных в большую ограду. Так, что в данном случае изменение устройства входа в большую ограду связано с изменением формы охоты с пассивной на активную.

Для «стреловидных планировок» 1 и 2 типов характерно наличие многоступенчатой системы «накопителей». Также как и большие • ограды, малые служили для «накопления» достаточно большого количества животных, прежде чем они при помощи ис-кусственых побудителей будут направлены непосредственно в ловушки. В более ранних стреловидных планировках 1 типа малых оград две, в более поздних планировках 2 типа — одна. В ещё более поздних стреловидных планировках 3 типа вообще остаётся лишь одна ограда. Меняется её положение в планиграфической структуре планировок, меняются и функции этих оград. Также как и в этнографических материалах, в «стреловидных планировках» 3 типа сходящиеся ограничительные линии выводят не в промежуточные «накопители», а непосредственно в ловушку,' капкан или загон, где производился отстрел пли отлов загнанных животных. В Арало-Каспийском междуморье эти формы представлены единичной планировкой («система каменных оград») в структуре могильника Дуана на Восточном чинке Устюрта, одиночной планировкой Жарынкудук-12 в жарынкудукской группе во внутренних районах плато и большинством из изученных нами планировок Кендырлисорской группы на Западном чинке.

Из малых оград — «накопителей» загнанные животные направлялись в «большие кольца». Наличие подобных колец в планиграфической структуре характерно для «стреловидных планировок» 1 и 2 типов. В планировках 2 типа к кольцам со стороны

«накопителя» выводили специальные подъёмы — пандусы. Большие кольца типологически различны в разных типах стреловидных планировок. В планировках 1 типа —это колодцеобразные глубокие ямы с вертикальными, облицованными каменной кладкой стенами. Их расположение и устройство программировали в нужном' направлении поведение животного. Будучи выведенным к краю колодца, оно было вынуждено пытаться перепрыгнуть через него. Однако диаметр кольца определялся строителями планировок с таким расчетом, чтобы превысить максимальную длину прыжка животного. В итоге оно неизбежно оказывалось внутри кольца.

Кольцо-ловушка сохраняется и в стреловидных планировках 2 типа. Однако здесь оно дополняется новыми элементами, а именно курганообразным бугром в центре кольца и кольцевой канавой вокруг курганообразного бугра. Следует заметить, что спорадически курганообразные бугры появляются уже и в наиболее поздних по времени стреловидных планировках I типа. Проработка на этнографических моделях позволяет предполагать, что курганообразньГн бугор использовался для установки камышовых, деревянных или других, не сохраняющихся длительное время, острий, на которые напарывалось падавшее в кольцо животное, после чего, будучи убитым или раненым, скатывалось "в кольцевую канаву, освобождая место для новых жертв.

Помимо больших колец на планировках отмечается наличие, малых, небольших, замкнутых колец, располагающихся на стреловидных планировках 1 типа на внешней стороне -малой ограды, на планировках 2 типа — на большой ограде как с внешней, ■гак и с внутренней стороны, на планировках 3 и 4 типов — на углах оград. Часто они имеют не круглые, а угловатые очертания. Кольца представляют собой яму глубиной 1,0—0,5 м, облицованную кладкой из плитняка, или просто ^каменные ограды на уровне горизонта. Последние по преимуществу характерны для стреловидных планировок 3 и 4 типов. В сравнительном материале такие кольца отмечены на некоторых типах «пустынных змеев» Ближнего Востока, где исследователи определяют их как места для укрытия охотников. В сведениях информаторов о приараль-ских аранах также упоминаются специальные ямы, расположенные вокруг арана и предназначенные для укрытия охотников.

Сопоставляя все эти материалы, мы должны заключить, что небольшие кольца являлись местом охотничьих засад. Однако функционально эти.засады были различными. В стреловидных планировках 1 и 2 типов здесь прятались охотники, которые после загона стада животных в ограду, во-первых, преграждали выход

из неё, а во-вторых, гнали животных к ловушкам. В стреловидных планировках 3 и 4 типов ограда уже не имела ловушек, а загнанные животные отстреливались из засад из оружия дистанционного боя. 1, 2, 3 типы стреловидных планировок носили, скорее всего, универсальный характер и служили для охоты на куланов .сайгаков и джейранов. 4 тип стреловидных планировок являлся специализированным для охоты на архаров.

'Стреловидные планировки и некоторые естественные закономерности поведения диких копытных. Объектом охоты с применением стационарных охотничьих сооружений — стреловидных планировок на Устюрте и Мангышлаке, судя по имеющимся данным нарративных источников, этнографической информации, а также находкам археологически атрибутированной субфоссильной фауны в доступные для нашего обозрения исторические периоды, являлись такие дикие копытные, как кулан 1 (,ш s raiorius, сайгак

(.Saig J tatarica Linnaeus,1766), джейран ( gasella subg. (¿tiurosa QueldenstaedtJycTiopTCKini 6apan(pvis ammon arciitEversmawi, 185''). Проведенный нами сопоставительный анализ всей суммы данных этологического порядка об этих животных, данных об особенностях устройства и пространственного размещения стреловидных планировок Арало-Каспийского междуморья, позволяют придти к заключению о прямой зависимости способов пространственного размещения стреловидных планировок и их конструктивных особенностей от специфики поведения диких копытных. В распределении стреловидных планировок по территории Арало-Каспня, специфике их пространственного размещения по отношению друг к другу, по отношению к различным ландшафтным особенностям, формам рельефа.и т. п., в конструктивных особенностях стреловидных планировок, соотношении их различных частей находит отражение огромный, эмпирически накопленный многими поколениями опыт наблюдения за поведением в природе диких животных в процессе экономической адаптации в такой неблагоприятной для человека среде, какую представляют пустыни умеренного пояса Евразии и, в частности, Арало-Каспийские пустыни.

Строительством стреловидных планировок решалась задача включения человека в естественную систему поведения диких копытных, использование её в нужном человеку направлении. Устройство стационарных охотничьих сооружений уже само по себе свидетельствует о накоплении человеком определенной суммы знаний о поведении животных, выработке навыков, опираясь на эти знания, прогнозировать поведение животных при* искусственном формировании определенных условий. Умение прогнозировать, в свою очередь, требовало обстоятельных знаний сезонных пастбищ

популяций диких копытных, магистральных путей их сезонных миграций, умения делать поправки на конкретные природные условия. Именно сумма этих знаний и была основой организации промысла диких копытных в пустынях Арало-Каспия и строительства огромных систем стационарных охотничьих сооружений.

Типолого-хронологическая классификация средневековой керамики Арало-Каспия. Анализ керамики, происходящей с археологических объектов Арало-Каспийского междуморья VII—VIII вв., позволяет заключить, что, во-первых, керамика представляет единый в культурном отношении комплекс по сумме признаков, совпадающий с керамикой Джетыасарской культуры низовьев Сыр-дарьи на третьем этапе ее развития и Кердерской культуры При-аральской дельты Амударьи на раннем этапе её равзития. Это даёт основание■полагать, что археологические памятники Арало-Каспия VII—VIII вв. принадлежат Джетыасарской и Кердерской культурам и могут быть выделены в локальный Джетыарасарско-Кердерский комплекс Арало-Каспийского междуморья.

Во-вторых, в хронологическом отношении основная масса керамики может быть ограничена. VII—VIII вв. Однако некоторые признаки свидетельствуют о возможности первоначального появления Джетыасарской культуры на Устюрте в более раннее время.

Керамический комплекс IX—-XI вв., как показал проведенный анализ на уровне отдельных памятников и в целом по Арало-Кас-пию. представляет собой органическое соединение двух различных в генетическом отношении культурных элементов. Во-первых, ^то, собственно, гузская керамика. Она лепная, представлена по преимуществу горшковидньши формами, декор прорезной и накладной, с защипами или пальцевыми вдавлениями. Круг известных сейчас огузских памятников достаточно велик: низовья Сыр-, дарьи, Мангышлак, Приаральская дельта Амударьи. Прослеживается генетическая связь огузской керамики с более ранней Джетыасарской на третьем этапе её ра^ития.и Кердерской на раннем этапе развития.

Во-вторых, это хорезмийская афригидо-саманидская керамика, в какой-то степени переработанная под воздействием культуры огузов. Выявлены признаки, позволяющие говорить о том, что на кочевников-огузов, вероятно, работали ряд хорезмийских гончарных центров .расположенных в северо-западных районах средневекового Хорезма. Не характерная для хорезмийской керамики система декора на некоторых сосудах делает это предположение достаточно фундированным.

С аналогичным явлением мы сталкиваемся и при изучении огузских памятников в Прпаральской дельте р. Амударьи, где ке-

рамический комплекс также представлен тремя группами керамики и является органическим соединением собственно огузского компонента, генетически связанного с раннекердерскнм керамическим комплексом и хорезмпйской керамикой афригидо-самаппд-ской культуры (Гудкова, 1964; Ягодин, 1981).

Насколько можно понять из единственного скупого описания огузского керамического комплекса в низовьях Сырдарьи (Инкар-царья), здесь он также представлен тремя группами керамики: станковой неполивной, станковой поливной, лепной и представляет то же соединение собственно огузской .лепной и хорезмпйской станковой керамики. Приведённые описания лепной керамики (горшки, украшенные палеппыми валиками с защипами) (Толстов, 1962), позволяют говорить о близости устюртской-и нижнесыр-дарьинской лепной огузской керамики.

Определённые элементы близости обнаруживает и лепная кочевническая керамики степей юга Восточной Европы и, в частности, керамика Саркела-Белой Вежи (Плетнёва, 1958).

Рассмотрение керамических комплексов Арало-Каспия XII — начала XIII вв., проанализированных на уровне отдельных комплексов, а затем на уровне территориально-хронологическом, по-ьволяет заключить, что, перед нами определенное культурное единство, в котором,-как и для керамики IX—XI вв., выделяются две основные составляющие. Во-первых, это керамика, вышедшая из специализированных гончарных мастерских средневекового Хорезма, во-вторых, это керамика домашнего производства, собственно, кочевническая и, надо полагать, имеющая «этническую» окраску. Соединение их и представляет собой керамический кипчакский комплекс Арало-Каспийского междуморья XII — начала XIII вв. Эти две составляющих единого керамического комплекса имеют, помимо типологических, и технических различий, также и различия генетического "порядка. Ремесленная керамика, как это уже отмечено, является хорезмийской по происхождению, лепная обнаруживает черты преемственности, восходящие ещё к Джеты-асарской керамике' III этапа её развития, а затем огузской керамике Приаральской дельты Амударьи. На материалах Сырдарьи эту преемственность с керамикой предшествующего огузского периода уже отметила Н. Н. Вактурская, связавшая комплекс лепной керамики XII — начала XIII вв. с городища Асанас с проникновением в местную огузскую этническую среду нового кипчакского этнокомплекса- (Вактурская, 1979).

• Производство лепной керамики, как показал проведенный анализ, находилось под сильным воздействием ремесленного керамического производства средневекового Хорезма эпохи Великих Хо-

резмшахов, многие формы лепной керамики обнаруживают явную зависимость от своих ремесленных прототипов. Можно отметить и следы обратного влияния, когда в системе хорезмшахской орнаментики на керамических сосудах обнаруживается воздействие определениях кочевнических образцов. Керамика 3 группы (лепная), рассмотренная на уровне территориально-хронологическом, обнаруживает черты определенного единства, проявляющегося в типологическом, технологическом и орнаментальном отношениях. Что касается керамики 1 и 2 групп (станковой), то она резко отличается от керамических, комплексов сельских поселений и городов Левобережного и Правобережного Хорезма XII — начала XIII вв., ограниченностью используемых керамических форм по сравнению с обычными- для Правобережного Хорезма.

Отсутствие следов керамического производства в изучаемых огузских и кипчакских городищах даёт основание полагать, что ремесленная посуда поступала к кочевникам Устюрта из хорезмий-ских ремесленных центров, в основном находившихся в западной части Приаральской дельты Амударьи, непосредственно под чинком Устюрта. Вероятно, здесь существовали ремесленные керамические производства, специализировавшиеся на производстве керамики для обмена с кочевниками. Впрочем, иногда хорезмийскис гончары выносили своё производство далеко за пределы Хорезма, непосредственно в кочевую среду. Такое производство документировано, в частности, исследованиями на городище Курганча.

В исследуемых керамических комплексах полностью отсутствуют или представлены единичными фрагментами находки крупных тяжелых сосудов типа ямов, хумов или хумчей, широко, распространённых в оседло-земледельческих районах средневекового Хорезма и совершенно не приспособленных для транспортировки - и предполагающих оседлый образ жизни. В то -же время обилие в составе находок небольших, легких, легко транспортирующихся форм позволяет предполагать подвижной образ жизни и хозяйства-

И, наконец, должно быть отмечено ещё одно обстоятельство, связанное с керамикой 3 группы. В массовых хорезмийских материалах она аналогий не находит. Тем не менее, отдельные наход->ки подобной керамики отмечены в культурных слоях XII — начала XIII вв. хорезмийских памятников, расположенных непосредственно под Устюртом. Надо полагать, что эти признаки могут свидетельствовать о культурной, а возможно, и этнической инфильтрации в хорезмийский субстрат новых элементов из пустынь Арало-Каспия.

В керамическом комплексе второй половины XIII—XIV вв,

наблюдается соединение двух основных традиций. Во-первых, хо-резмпйского гончарного ремесла, в котором прослеживается преемственность с керамикой предшествующей эпохи XII — начала XIII вв. Исследователи отмечают, что в Хорезме «В золотоордын-ский период гончарное производство восстановилось и даже, известным образом, продолжало развиваться, но почти исключительно в области усовершенствования технических достижений Хо-резмшахского периода» (Вактурская, 1959). Во-вторых, традиций гончарного производства золотоордынских городов Поволжья. Исследователи отмечают синкретичность керамического комплект са золотоордынских городов Поволжья и его генетическую зависимость от целого ряда блее ранних культур, выделяя прежде всего алано-болгарский пласт (Михальченко, 1973).

Впервые характеристику керамических _ комплексов Арало-Каспия XIII—XIV вв. приводят Е. Б. Бижанов и В. А. Лоховиц на материале небольших шурфов и поверхностных сборов на некоторых устюртских караван-сараях. Этими исследователями впервые выделены из общего массива золотоордынской керамики две группы неполивной стан"~ковой керамики. Одна из них, как полагают- исследователи, генетически связана с производственными центрами золотоордынских городов Поволжья, другая является продукцией хорезмийских ремесленников (Бижанов, Лоховиц, 1969). На значительно более представительном материале раскопок устюртских караван-сараев это положение развил Ю. П. Ма-нылов, выделивший некоторые формы красноглиняной керамики и подтвердивший её происхождение из поволжских, золотоордынских городов (Манылов, 1982). Однако в последующем этот исследователь отказался от мысли о поволжской природе красноглиняной станковой неполивной керамики Устюрта и пытался связать её производство с Хорезмом (Юсупов, Манылов, 1990).

При рассмотрении этого вопроса следует учитывать, что в золотоордынских городах Поволжья эта керамика не появляется только в эпоху Золотой Орды. Ещё А. 10. Якубовским была вы-:казана мысль о том, что неполивная керамика золотоордынских городов Поволжья была распространена здесь ещё в домонгольский период и связана с керамикой Поволжья и Нижнего Дона (Якубовский, 1932). А. П. Смирнов и Г. А. Фёдоров-Давыдов, развивая гипотезу А. Ю. Якубовского, полагали, что неполивную красноглиняную золотоордынскую керамику генетически можно :вязывать с болгарской или аланской керамикой (Смирнов, Фё-цоров-Давыдов, 1959). Имеются находки этой керамики в горнах золотоордынских городов 'Поволжья, что, бесспорно, указывает на гё поволжское происхоледение. В Хорезме она не имеет, подобно

сероглиняной керамике, генетической связи с предшествующими керамическими комплексами, что не позволяет принять мысль о хорезмийском происхождении красноглиняной керамики.

Экология и некоторые вопросы палеОэкономики. В решении вопросов палеоэкономики важнейшим направлением работы является исследование связей между населением исследуемого региона и его экономическим потенциалом, выявление материальных (ресурсных) источников жизнеобеспечения, установление характера и принципов использования этих ресурсов.

Природная среда в значительной степени определяла формы и направление как охоты, так и скотоводства. Поэтому характеристика природно-климатических особенностей изучаемого региона, реконструкция природной среды, оценка биопродуктивности пастбищ Арало-Касппя эпохи средневековья представляется совершенно необходимой.

Исследователи естественно-исторической динамики климата Арала-Касппнского водораздела в голоцене в большинстве своем сходятся на той точке зрения, что аридизация. климата региона, начавшись во II тыс. до н. э-, продолжается и до настоящего времени. Для нас, однако, существенно, что этот аридный этап в го-лоценовой эволюции климата Арало-Каспия прерывается «...весьма кратковременными и маломощными осцилляцнями более влажного климата» (Степанов, 1980). Для периода VII—XIV вв., интересующего нас в данном случае, фиксируется один из таких субплювиальных периодов некоторого повышения увлажненности по сравнению с современной, когда указанный регион находился в более благоприятных климатических условиях, чем в последующие эпохи.

Прирост осадков в период средневекового Арало-Каспийского субплювиала, естественно, должен был отразиться на развитии растительности. В этот период господствовали польшковые и со-лянковые пустыни с включением ■ степных и злаково-полынпых формаций в районах выхода грунтовых вод. На севере Мангышлака предполагается даже существование отдельных лесных урочищ (Варущенко, Варущенко, Клиге, 1987). Районы выхода грунтовых вод отмечены и во внутренних районах плато Устюрт (Викторов, 1971), и на Восточном чинке (Алланиязов, Викторов, Пельт, 1984) и все они отмечены находками памятников средне-невековых кочевников.

В подобных оазисах формировались условия даже для содержания крупного рогатого скота. На Мангышлаке в условиях средневекового субплювиала было возможно земледелие в .микрооазисной форме, о чём свидетельствуют остатки полей, обнару-

женных в районе городища Кызыл-кала, и находка в его культурном слое такого явно земледельческого орудия как серп (Ва-рущенко, Варущенко, Клиге, 1987). И, тем не менее, обширные пространства между Аралом и Каспием оставались классической страной кочевников и в течение веков использовались как огромное пастбище.

„ Для изучения истории скотоводческого и охотничьего хозяйства чрезвычайно важно иметь кормовую оценку растительного покрова, однако мы не можем полностью восстановить геоботанические характеристики средневекового Арало-Касппя. И, тем не менее, учитывая факт существования средневекового и современного Арало-Каспия в примерно одинаковых климатических условиях, мы можем при характеристике средневековых кормовых угодий опираться на данные о современном геоботаническом районировании н кормовой оценки пастбищных угодий. При этом следует учитывать, что средневековье отличалось повышенной увлажненностью (средневековый субплювиал) и, следовательно, большей продуктивностью пастбищ.

Пастбища на Устюрте и Мангышлаке строго сезонные. На Устюрте их суммарная площадь составляет 7695 тыс. га, что позволяет в течение весны, лета и осени содержать 2200 тыс. голов мелкого рогатого скота.

Одним из основных источников для изучения скотоводства и охоты являются остеологические материалы. Они не только отражают соотношение в стаде при любой форме скотоводства, но и содержат объективную информацию об изменениях, которые происходят в стаде на различных этапах общественного развития (Кларк, 1953; Лнберов, I960; Массой, 1976). Однако правильно оценить видовые определения и статистические подсчёты можно лишь широко используя этнографические источники. Допустимость их использования при разработке вопросов истории скотоводства и охоты обусловлена тем обстоятельством, что «... в условиях близкой географической среды возникновение и развитие скотоводства происходят на основе общих закономерностей» (Лп-беров, i960).

Важную роль в изучении скотоводства и охоты играют письменные источники, однако для Арало-Каспия они крайне ограничены (Агаджанов, 1969).

Информация о хозяйстве средневекового населения Арало-Каспия, имеющаяся в современной научной литературе, также ве-:ьма скупа. С. П. Поляков, изучавший средневековые огузо-турк-иенские погребальные сооружения Мангышлака, пишет о том, что :редневековое население Мангышлака занималось разведением од-

1-4370

49

ногорбых верблюдов и лошадей. Значительное место в хозяйстве занимала охота. На надгробьях часты рисунки со сценами охоты конных лучников на диких козлов. На охоте использовались борзые собаки породы «тазы». Основываясь на отсутствии сюжетов, связанных с земледелием, исследователь пишет об отсутствии или крайне незначительной роли земледелия у средневекового населения Мангышлака (Поляков, 1973).

Для периода VII-—VIII вв. в 'Арало-Каспийском междуморье мы отмечаем явное преобладание костей диких животных над домашними, а в ряде памятников кости домашних животных отсутствуют вообще. Это может свидетельствовать о том, что в рассматриваемый период пустыни Арало-Каспия под скотоводство использовались ограничено, по одельным районам. Во всех случаях, когда остеологические коллекции связаны со стреловидными планировками, видовой состав представлен исключительно дикой фауной. кости домашних животных отсутствуют. В святилищах, непосредственно связанных со стреловидными планировками (Жа- • рынкудук-10), кости домашних животных также полностью отсутствуют. По составу фауна диких животных крайне ограничена и представлена в подавляющем большинстве костями кулана, сайгака и джейрана. Остальные виды представлены незначительно. Всё это достаточно определённо'свидетельствует об исключительно охотничьем направлении хозяйства Джетыасарских племён, эксплуатировавших эти сооружения.

Вместе с тем, в святилищах, непосредственно со стреловидными планировками не связанных (Сумбетимералан-куркреук, Ду-ана), в остеологических коллекциях имеются и кости домашних животных. Святилище Сумбетимералан-куркреук расположено в районе Устюрта, где, несмотря на неоднократные обследования как наземными средствами, так и с воздуха, стреловидные планировки обнаружены не были и, следовательно, этот район Арало-Каспия не использовался для массовых охот с использованием стационарных охотничьих сооружений. Вместе с тем, большой процент костей диких животных в коллекциях свидетельствует о большой роли охоты и у племен, использовавших данный район Устюрта. Видимо, несмотря на массовый характер этой охоты, здесь практиковались какие-то иные формы её, нежели в тех районах Арало-Каспия, где зафиксированы стреловидные планировки VII—VIII вв.

Значительный процент костей домашних животных как в Ду-ане, так и в Сумбетимералан-куркреуке может служить показателем того, что население, использовавшее святилище, занималось не только охотой, но и скотоводством- Территориально оба

1 святилища наиболее приближены к ареалу Кердерской культуры, „ распространенной в VII—X вв. в Приаральской дельте Амударьи, так что наиболее вероятно связывать их с отгонной формой ведения скотоводческого хозяйства, при которой ряд районов пл'а-то Устюрт использовался населением Кердерской культуры в качестве сезонного пастбища. Вопрос о существовании на Устюрте в раннем средневековье этой формы скотоводческого хозяйства уже поставлен Б. В. Андриановым и Л. М. Левиной (Андрианов, Левина, 1979), однако они связывали эту форму хозяйства исключительно с населением Джетыасарской культуры.

Так, мы имеем некоторые основания полагать, что население Кердерской культуры дельты Амударьи VII—VIII вв. использовало северо-западную часть Барсакельмесской впадины в качестве района отгонного животноводства. Наличие кердерских материалов в находящихся южнее районах (Карамата-7, Казган-7, Дек-ча-1) могут свидетельствовать о том., что и эти районы использовались для отгона. Свидетельства о наличии охоты и одновременное отсутствие стационарных охотничьих сооружений этого периода делает возможным допущение, что здесь также, как, вероятно, и в Кызылкумах, могли применяться временные охотничьи сооружения типа сибирских «маховок» или ближневосточных верёвочных ограждений.

В составе кердерского стада, отгонявшегося на Устюртские пастбища, абсолютное большинство, по данным анализа остеологических материалов, составляет мелкий рогатый скот (м. р. е.). По обобщённым данным, м.р.с. в общей массе находок составляет 92,9% по количеству костей и 77,7% по количеству особей. В, данной связи представляет интерес свидетельство персоязычного анонима Худуд ал Алем о вывозе из Кердера в X в. большого количества смушек. С. Г. Агаджанов, комментировавший это сообщение, отмечает, что население Кердера X—XI вв. находилось в тесных этнокультурных связях с огузскими племенами и что вывозившиеся из Кердера смушки поступали от кочевых гузов (Агаджанов, 1969). Несколько раздвигая хронологические границы этого комментария, можно заметить, что смушки, видимо, традиционно производились скотоводами Кердера н отгон овечьих стад, осуществлявшийся в VII—VIII вв. на Устюрте, имел целью их товарное производство.

Наличие в составе стада установленного по материалам раскопок святилища Сумбетимералан-куркреук крупного рогатого скота позволяет предполагать, что здешние пастбища располагали кормовыми ресурсами, пригодными и для этого вида домашних животных. Урочище Алан было довольно обильно обводнено.

травянистая растительность, развивающаяся здесь, позволяла содержать небольшое количество такого скота. У Дуаны и сейчас функционирует несколько' родников, кроме того, обильное развитие травянистого покрова в понижениях под чинком допускало, особенно в условиях средневекового субплювиала, даже сенокошение и заготовку кормов, за счёт чего и содержалось небольшое количество крупного рогатого скота. Что касается верблюдов, лошадей и ослов, кости которых также.отмечены среди находок, то они также, как и овцы, могли круглогодично содержаться на подножных кормах. Относительно большой процент костей собаки среди находок также объясним, если учитывать роль собаки в пастушеском скотоводстве.

Жители Кердера по своим хозяйственным традициям могут быть разделены на две группы: полуоседлую, ведшую земледельческое хозяйство в его неирригационных формах,.сочетавшееся со скотоводством с преобладанием в стаде к.р.с.., и полукочевую, занимавшуюся отгонным скотоводством и возвращавшуюся в пределы собственно Кердера или на его периферию только на зимовку. Этнографической репликой подобной хозяйственной ситуации может служить факт хозяйственных различий у двух основных этнических подразделений — «арыс» у каракалпаков XIX в., кон-грат и он торт уру. Конграты занимались скотоводством и рыболовством, он торт уру — оседлым земледелием, перекочёвывая лишь тогда, когда пересыхали каналы (Жданко, 1979).

В Кердере, видимо, была какая-то часть населения, жившая в левобережной части Приаральской дельты Амударьи, занимавшаяся по преимуществу скотоводством и не имевшая таких постоянных поселений, как жители Правобережного Кердера. Они жили в юртах и строили также жилища, подобно каракалпакам арыса конграт, из камыша. Видимо, этим обстоятельством и обусловлен тот факт, что археологически в левобережной части дельты кердерских поселений не зафиксировано. -Допуская существование Левобережного Кердера, мы можем все Джетыасарско-Кердерские местонахождения Устюрта связывать с ним, так как территориально все они намного ближеж району распространения Кердерской культуры, чем к районам распространения Дже-тыасарской культуры.

Также как и каракалпаки XIX в., население Левобережного Кердера использовало в полной мере экологические условия региона. Благодаря ежегодным регулярным разливам Амударьи. затапливавшей пойменные пастбища и заполнявшей озёра и протоки, ежегодно возобновлялись заросли тростника, которые население Кердера косило на сено, использовало как подножный корм

для крупного рогатого скота, как материал для строительства жилищ, загонов для скота, утепления юрт. Эти условия способство-вовали пастбищному содержанию К. Р. С. — традиционной отрасли скотоводства каракалпаков и населения Кердера.

Для разведения м.р.с. благоприятные условия создавал находившийся рядом Устюрт с его безбрежными пастбищами и прекрасными условиями для организации отгонного животноводства.

И каракалпаков, и население Кердера принято относить к одному хозяйственно-культурному типу (ХКТ). По существующей классификации, это ХКТ № 2Т полуоседлые и полукочевые ското-поды-земледельцы аридной зоны (Андрианов, Чебоксаров, 1972). В конкретно-исторических условиях Арало-Каспия и Приаралья в систему данного ХКТ включалось отгонное скотоводство и массовая коллективная охота с использованием стационарных охотничьих устройств.

Значительный интерес для характеристики хозяйства племён Кердерской культуры представляет присутствие во всех остеологических коллекциях, происходящих из культурных слоев памятников этой культуры, в довольно значительных количествах костей черепахи, которые обычно интерпретируются как пищевые остатки. Черепаху вряд ли можно рассматривать как объект охоты, скорее её добычу можно квалифицировать как собирательство и полагать его одним из элементов, характеризующих ХКТ Кердерской культуры.

Традицию пищевого использования черепах мы можем, вероятно, использовать и как этноразделнтельный признак. Отмечая наличие костей черепах—пищевых остатков в слое IX—XI вв. городища Караумбет и слоя IX — начала XIII вв. городища Кулан-лы на Восточном чинке Устюрта, мы должны признать, что это явление обусловлено преемственностью этнической традиции, то есть, что огузское- население на зимовках на северо-западных границах Хорезма этнически связано с более ранним населением Кердерской культуры. Об этом же свидетельствуют результаты исследований других' категорий археологических источников.

В период IX — начала XIII вв. видовой состав и соотношение между видами/ установленные по материалам археологических памятников этого времени Арало-Каспийского. междуморья, свидетельствуют о скотоводстве как ведущей отрасли экономики. По обобщённым по всем исследованным памятникам данным, домашние животные в этот период4 составляют 59,2% по количеству костей и 76,6% по количеству особей. Среди животных преобладает м.р.с. По сводным данным, по количеству костей он составляет 84,8%, а по количеству особей — 75,4%. Сравнение по соста-

ву стада и соотношению между видами животных в стаде с этнографическими моделями свидетельствует о форме скотоводства с* преобладающей долей в составе стада м.р.с. В то же время, анализ по отдельным памятникам показывает значительный разброс в данных по соотношению видов животных в стаде.'Так, в слоях XII — начала XIII вв. городища Кияжол — 2 м.р.с. составляет только 48%, а доля к.p.c. возрастает до 28%, то есть до 1/3 стада. Подобная ситуация может свидетельствовать о том, что в пограничной зоне шли активные процессы перехода от кочевых к полукочевым и даже полуоседлым формам хозяйства, причем все они могли сосуществовать одновременно в рамках однрй этнической группы и одной экономической структуры. При сохраняющемся кочевничестве часть населения переходила к увеличению в стаде к.р.с., использовавшего богатые пастбищные условия дельты Амударьи. Естественно, при этом стали возникать постоянные жилища, сосуществовавшие с продолжающими сохраняться кочевыми. Сочетание всех этих признаков характерно для кочевников, оседающих на землю, и, видимо, вся сумма наших данных документирует этот процесс.

Увеличение к.р.с. в стаде означало, как свидетельствует этнография, изменение характера кочёвок, существенное сокращение длины летних кочевых путей. Оно могло означать также переход к каким-то формам не ирригационного земледелия с расположением посевов в районе зимних стоянок и сенокошения.

В то же время на некоторых городищах сохраняется весьма высокий процент костей м.р.с. при незначительной доле костей * к.р-с. или при полном отсутствии таковых. Наиболее четко это видно на примере городища Аджибай. Здесь кости к.р.с. отсутствуют вовсе, а кости м.р.с. абсолютно преобладают, составляя по количеству костей 89,4%, а по количеству особей — 84,8%. Сравнение по составу стада с этнографическими моделями, например, с распределением скота в стаде в Мангышлакском уезде Закаспийской области, позволяет говорить о том, что в данном случае мы имеем дело с кочевым хозяйством с круглогодичным содержанием скота на подножных кормах. Кочевание совершалось по традиционным меридиональным' маршрутам протяженностью во многие сотни километров, выходящим к летовкам далеко на севере, по тем же кочевым путям, которые сохранялись здесь в XIX и даже в начале XX вв. В конкретных природно-климатических условиях местонахождения городища Аджибай эта форма скотоводческого хозяйства являлась наиболее эффекитвной.

Важную роль в эко.номике средневекового населения Арало-Каспия играл и такой вид хозяйственной деятельности, как охота.

Она появляется вместе с зарождением человеческого общества и служит основой экономики на ранних стадиях его развития. Однако с появлением производящих форм хозяйства, таких, как земледелие и скотоводство, роль охоты как отрасли хозяйства падает. Но в некоторых районах, там, где земледелие невозможно по условиям природной среды, охота как форма хозяйства сохраняет свое доминирующее положение и в условиях классового общества. Причём, во многих таких районах экономическая роль охоты снижается после возникновения скотоводства, однако в районах, подобных Арало-Каспийскому мел<думорыо, имеющих- специфическое сочетание природных факторов, важная роль охоты в экономике сохраняется очень долго, доживая вплоть до этнографической современности.

Для истории охоты как отрасли экономики чрезвычайно важно исследование материалов, происходящих из этих, не знающих земледелия, районов. Археологические данные по истории охоты с территории Арало-Каспия односторонние ограничены и могут быть поняты должным образом лишь в сопоставлении с этнографическими материалами. Особый интерес представляют материалы о традиционных формах охот, существовавших у народов, обитавших в пустыянх умеренного пояса Евразии до того, как они были утрачены в результате воздействия современной цивилизации.

При огромных масштабах использования Арало-Каспийских стреловидных планировок охота с их применением носила, в определенной степени, уже промысловый, товарный характер. Она уже далеко ушла' от первобытной охоты и могла существовать лишь в условиях классового общества. Мясо, шкуры и рога добы-.вались в таком количестве, что не могли потребляться сравнительно немногочисленными общинами кочевых скотоводов-охотников Арало-Каспия и должны были идти на обмен.

Охота за диким зверем требует всякого рода технических приспособлений и различных форм организации самого процесса охоты. Проведенный анализ позволил определить стреловидные планировки как специфические охотничьи сооружения. Установлено, также, что охотничья .деятельность с использованием стреловидных планировок в условиях Арало-Каспия была направлена на добывание диких копытных: кулана, сайгака, джейрана и устюртского барана. Кулан и сайгак добывались в огромных количествах. Мясо использовалось в пищу, шкуры сбывались для выделки высококачественных кож, внутренности использовались в народной медицине. Рога сайгаков вывозились в Китай и продавались там по высокой цене.

Охота с использованием стационарных охотничьих устройств, как на путях сезонных миграций, так и в местах зимних скоплений, могла быть только коллекитвной. Коллективных усилий требовала и сама постройка стреловидных планировок и, тем более, систем этих сооружений. Коллективная охота доставляла большое количество продукции, которая намного превышала ежедневные потребности коллектива и требовала умения заготавливать мясо впрок, уметь его консервировать. Всё это тоже требовало коллективных усилий.

Мы не имеем прямых данных о-социальном строе скотоводческого населения, кочевавшего по территории Арало-Каспийско-го междуморья в древности и в средневековье. Экологически обусловленная традиционность форм хозяйства предполагала такую же традиционность форм социального устройства. Основываясь на этнографической информации, можно предполагать, что в средние века у кочевников Арало-Каспия патриархальный отцовский род являлся основной социальной ячейкой. Археологические данные свидетельствуют о том, что на огромных пустынных пространствах Арало-Каспийского междуморья кочевали немногочисленные, небольшие, но хозяйственно самостоятельные семейные коллективы. Надо полагать, что именно таким семейно-родсвым коллективам принадлежала каждая отдельная стреловидная планировка, входившая в Североустюртскую систему. Однако в связи с массовостью этой охоты для участия в ней объединялось несколько подобных семейно-хозяйственных коллективов, из которых на сезон охоты и, видимо, на период строительства формировалась производственная община. Анализ имеющихся материалов показывает, что численность и структура социальной организации кочевников, использовавших стреловидные планировки, определялась условиями и нуждами коллективной охоты и, прежде всего, охоты на куланов и сайгаков на путях миграций, а также в местах сезонных .скоплений. Охоту относят к числу характерных черт ХКТ кочевников-скотоводов, засушливой зоны умеренного пояса Евразии (Чебоксаров, 1965; Андрианов, 1962). Вся сумма накопленной информации позволяет нам достаточно обоснованно отнести средневековое население Арало-Каспия, как, впрочем, и население нового времени к этому же ХКТ.

Период VII—VIII вв., однако, является исключением, так как в это время охота "включается в слстему ХКТ полуоседлых скотоводов-земледельцев. В этот период на территории Арало-Кас-пийского междуморья распространяется Джеты^рско-Кердерская культура. Характеризуя её в палеоэкономическом отношении, исследователи относят её к ХКТ полуоседлых земледельцев и ско-

товодов (Толстов, 1947), для которых было характерно комплексное хозяйство, в котором сочетались нерегулярное поливное, ка-нрное н лиманное земледелие (Андрианов, 1969), пустынное пастбищное скотоводство, а иногда и рыболопство (Жданко, 1961). Вместе с тем, некоторые исследователи отмечают, что в систему палеоэкономики Джетыасарского общества входила и охота (Левина, 1971). Следует заметить, что находки среди пищевых остатков костей черепахи позволяют говорить о пережитках и такого архаического вида хозяйственной деятельности, как собирательство.

Как позволили установить наши исследования, именно на III этапе развития Джетыасарской культуры и раннем этапе развития Кердерской культуры их носители появляются в Арало-Каспии, оставляя здесь крайне ограниченный типологически круг сооружений: стреловидные планировки и святилища. Имеется предположение, что появление джетыасарцев на территории Арало-Кас-пийского междуморья связано с возросшим на III этапе развития этой культуры значением отгонного животноводства в их хозяйстве (Андрианов, Левина, 1979). Теперь, когда мы имеем более представительный материал по Джетысарско-Кердерской культуре в Арало-Каспии, этот вывод представляется несколько односторонним. Мы уже установили факт широкого распространения на территории Арало-Каспийского междуморья систем стреловидных планировок, предназначенных для массовых охот на диких копытных. Эти охоты в своеобразных экологических условиях Арало-Каспия, как форма хозяйства, оказывались в ряде случаев более эффективными, чем отгонное животноводство. Приведенные данные делают более фундированным предположение о том, что в экономике носителей Джетыасарской и Кердерской культур, наряду с такими производящими формами, как скотоводство, большой удельный вес занимала и такая присваивающая форма экономики, как охота.

В VII—VIII вв. на территории Арало-Каспия использовались по преимуществу пассивные формы охоты на диких копытных на путях их сезонных миграций. Для Устюрта установлено, что его территория была разделена между различными группами Дже-тыасарско-Кердерских племен на охотничьи территории. Каждая из них имела свой общественный центр-святилище, где происходили все общеплеменные ритуалы, сопровождавшие коллективную охоту. Судя по количеству святилищ, Устюрт был разделен на три охотничьи территории, возможно, сооответствовавших трем культурам Джетыасарско-Кердерского круга: Джетыасарской на

III этапе её развития; культуре «болотных городищ»; Кердерской культуре на раннем этапе её развития.

Исходя из анализа самих стреловидных планировок 1 типа и всей суммы привлеченных к этому анализу материалов, мы можем говорить о том, что ррд, вероятно, являлся основным элементом социальной структуры, традиционно использовавшейся при организации коллективных охот. Разделённость жертвенных обрядов в общих святилищах, так же как и планиграфическая структура всей Североустюртской системы стреловидных планировок, свидетельствуют о том, что отдельные роды на период массовых охот объединялись в общую, более высокого уровня социальную структуру, возможно, племя, как союз кровнородственных групп. В то же время объём продукции, получаемый в процессе коллективных охот с использованием стреловидных планировок, далеко выходил за пределы собственных потребностей охотничьих коллективов, свидетельствуя об определенных чертах товарности хозяйства. Следовательно, в, данном случае мы имеем общество, далеко ушедшее в своём развитии от родового.

. В IX—XIV вв. мы констатируем заселённость Арало-Каспий-ского междуморья сначала огузскпми, а затем кипчакскими племенами. В источниках имеется неоднократно повторяемая информация о том, что наряду со скотоводством важное место в хозяйстве огузов занимала охота. Этим промыслом занимались в основном кочевые и- полукочевые племена огузов (Агаджанов, 1969).

Стреловидные планировки IX—XI вв. находятся по преимуществу только в составе Айбуйирско-Присарыкамышской группы и использовались для активных форм охоты в местах сезонных скоплений диких копытных. Проанализированные материалы позволяют полагать, что эти концентрации были в основном зимними, видимо, этот период и был основным сезоном охоты, однако это не исключало охоты и в другое время года, поскольку скопления животных, по тем или иным причинам, могли образовываться не только на зимовках. Основываясь на видовом составе живот-„ ных, установленном на основе анализа- субфоссильной фауны из раскопок стреловидных планировок IX—XI вв., входящих в Ай-буйирско-Присарыкамышскую группу, можно заключить, что они добывались способами коллективной охоты с применением стационарных охотничьих устройств Абсолютное большинство добываемых Животных, подсчитанных как по количеству костей, так и по количеству особей, составляют сайгак и джейран. Животных, которые были объектами индивидуальной охоты, в рассматриваемом материале нет, что вполне объяснимо, если учитывать специ-

ализацшо и видовую избирательность коллективных охот с использованием стационарных охотничьих сооружений. Подсчеты показывают присутствие в материале крайне незначительной доли костей домашних животных при абсолютном преобладании костей диких л<ивотных.

В этот период изменяются формы социальной организации кочевников. Исчезают связанные с массовыми охотами1 общеплеменные святилища, заменяясь на культовые соорул<ения индивидуальные, в виде каменных ящичков-жертвенников. Хотя для огузского периода мы ещё фиксируем единый культовый центр — святилище Тайли, носивший, по всем признакам, функции родового или племенного святилища, бесспорной связи его с охотничьим промыслом установить не удается. Активные формы охоты, вероятно, вели и к уменьшению производственных охотничьих коллективов. Если в Джетыасарско-Кердерский период массовая охота строго сезонная, где как единое производство «работала» вся система, то на юге каждая планировка «работала» сама по себе, а сроки охоты, хотя и сезонные,но были растянуты и позволяли охотиться при определенных условиях в разное время года.

Также, как у огузов, охота играла значительную роль и в экономике кипчакских племен. Источники сообщают, что практиковались разные виды охоты: охота загоном, охота с ловчими птицами и с борзыми собаками (Султанов, 1982). Иначе говоря, здесь также существовали коллективные охоты, учитывая находку нами стреловидных планировок XIII—XIV вв. на'Устюрте, эти охоты проводились с использованием стационарных охотничьих сооружений. Охота с ловчими птицами носила, бесспорно, индивидуальный характер.

Уже отмечено, что по чинку Устюрта на северо-западных границах Хорезма в домонгольский период располагалась зона кипчакских поселений, места зимовок кипчакских кочевников. Учитывая хронологическое единство определенных групп стреловидных планировок (в основном Айбуйирско-Присарыкамышская группа) с курганами и поселениями кипчаков домонгольского и золотоордынского периодов, а также установленный факт этнокультурного единства кипчакских курганов на Устюрте с курганами Восточной группы кипчакских курганов Южного Прнуралья, мы можем~полагать, что в пределах этого ареала существовали постоянные меридиональные кочёвки. Устюрт использовался кип-таками в качестве сезонного пастбища, а причинковая зона, пог-таничная с Хорезмом, как место зимовок. Обнаруженные и исследованные нами остатки кочевий и загонов для скота достаточно зпределеино об этом свидетельствуют. Наличие в этой структуре

* I

стреловидных планировок даёт основание предполагать, что,, помимо скотоводства, Устюрт использовали средневековыми кочевниками и в качестве охотничьей территории.

Значение охоты в системе экономики кочевых и полукочевых кипчаков демонстрируют и материалы из раскопок кипчакских поселений на северо-западных границах Хорезма, в частности, материалы,-происходящие из слоев XII—начала XIII вв. городища Куланлы. По ним видно, что дикие животные составляют почти 1/3 в общей массе определенных видов животных, рассчитанных на количество особей, и более 1/3, рассчитанных по количеству костей. Анализ видового сос,тава диких животных показывает, что_ охота в экономике населения городища Куланлы носила как коллективный, так и индивидуальный характер. Такие виды диких копытных, как джейран, кулан и устюртский баран, вероятно, добывались коллективной охотой с использованием стационарных охотничьих устройств. О том, насколько широко применялась эта форма охоты, свидетельствует то обстоятельство, что в совокупности кулан, джейран и устюртский баран составляют 78,5% от общего объема добытой дичи. Судя по количеству определенных по костям особей, охота велась, главным образом, на джейранов, по количеству особей они составляют более половины (57,1 %) - всей добытой дичи, а по количеству костей — почти 90% от общей массы костей, полученных при раскопках.

Другие виды животных, кости которых имеются в коллекциях, такие как кабан, лисица ц птицы, могли добываться лишь охотой индивидуальной. С одной стороны,, эта охота имела мясное направление. Дикие кабаны добывались, видимо, под чинком, где находились, как я уже пытался показать, обширные болотно-озёрные массивы Халиджана (Ягодин, 1986). Другим направлением индивидуальной охоты было пушное. Его объём, исчисленный по фаунистическим остаткам из культурного слоя, наверняка, ниже действительного объёма этой охоты. Мясо пушных зверей не употреблялось в пищу, вследствие чего их кости не всегда попадали в культурные слои. Судя по сведениям нарративных и этнографических источников, пушная охота велась с использованием ловчих птиц.

В АйбуйирскоПриарыкамышскую группу, как уже отмечалось, входят в основном стреловидные планировки 2 и 3 типов, специализированные на активных форамх охоты с конным загоном в стационарные охотничьи устройства в местах сезонных концен: траций диких копытных. Эти формы охоты практиковались, видимо, как в ХКТ кочевников-скотоводов, так и ХКТ полукочевников-

скотоводов, к которому переходили кипчаки, оседавшие на северо-западных границах Хорезма (Жданко, 1961).

Имеются основания предполагать, что сохранялась родовая собственность на охотничьи территории и на стационарные охотничьи сооружения. Вместе с' тем, отсутствие, как в Предшествующие эпохи, общеплеменных святилищ и замена их индивидуализированными культовыми сооружениями тина каменных ящичков-жертвенников, свидетельствует о том, что кипчаки кочевали в Арало-Каспии небольшими кровнородственными группами, весьма мало связанными одна с другой.

Опыт историко-культурной периодизации. . Суммируя накопленную научную информацию по археологии Арало-Каспийского иеждуморья, можно констатировать, что она играет значительную роль в разработке важнейших проблем археологии средне--, зековых кочевников Средней Азии, позволяет впервые подойти к проблеме разработки историко-культурной периодизации для огромного региона, долгое время остававшегося «белым пятном» на археологической карте Евразии. На современом уровне археоло--ической изученности Арало-Каспия представляется возможным )азделить эпоху средневековья на следующие периоды:

1. VII—VIII вв. — период Джетыасарско-Кердерский,

2. IX—XI вв.:—период огузский,

3. XII—начало XIII вв. — период кипчакский, домонгольский,

4. Вторая половина XIII—XIV вв. — период кипчакский, зо-ютоордынский.

В связи с затруднительностью установления четких хроноло-ических позиций по целому ряду категорий исследуемого материна в хронологических рамках XII—XIV вв. последние два перио-¡.а характеризуются в целом. . .

Период VII—начало IX вв. Джетыасарско-Кердерский. Обе тн культуры, по имеющимся -.данным, отмечаются только на 'стюртской части Арало-Каспийского междуморья. Рассматривая памятники этого периода на Устюрте, мы не можем .на сов-еменном уровне их изученности выделить из этого, по сути дела, днного культурного массива, материалы, указывающие на исклю-ительные связи только с Джетыасарской, Кердерской или куль-урой «болотных городищ», и должны, вследствие этого, конста-ировать, что культура Устюрта VII—начала IX вв. является ор-анической частью единого культурного массива, после открытия амятников этого времени на Устюрте приобретшая циркумаральс-ий характер.

Джетыасарско-Кердерская культура представлена на Устюр-2 довольно широко. К пей отнесены следующие археологические

объекты: Североустюртская группа стреловидных планировок; святилища 1—2 культово-погребального комплекса Дуана; часть стреловидных планировок (Жарынкудук—14, Жарынкудук 6 В) и святилище,Жарынкудук—10 в Жарынкудукской группе стреловидных планировок; святилище Сумбетимералан-куркреук; развалины каменного сооружения в системе стреловидной планировки Карамата—7 в Айбуйирско-Присарыкамышской группе. В этот перечень по хронологическому принципу должны быть включены стреловидные планировки Айбуйир и Декча—1 в Айбуйирско-Присарыкамышской группе, для которых, по данным радиоуглеродного анализа, нижняя хронологическая граница определена как VI—VIII вв., и полуземлянка на «стоянке» Казган—7, радиоуглеродная дата которой—рубеж VIII и IX вв.

Первоначальной территорией распространения культуры является урочище Джетыасар в Северо-Восточном Приаралье, в бассейне одного из древних русел Нижней Сырдарьи—Кувандарьи (Толстов, 1962). Культура представлена многочисленными городищами с монументальной сырцовой архитектурой, мощной фортификацией. В комплексе с городищами обычно находятся крупные курганные могильники, насчитывающие многие сотни погребений, остатки небольших, слаборазвитых оросительных систем.

Городища и могильники, как правило, располагаются на берегах сухих русел и речных протоков. Вместе с тем, отмечается полное отсутствие неукрепленных сельских поселений. В развитии Джетыасарской культуры на современном этапе её изучения выделяют три периода: Джетыасар-1— рубеж' н. э. (или последние вв. до н. э. — IV в. и. э. (возможно, конец III в. н. э.), Джетыасар—II—IV—VII вв. (возможно, с конца III по начало VIII вв): Джетыасар—III—конец VII (возможно, начало VIII в.) в. по IX в. (Левина, 1971). На первых двух этапах культура развивается в территориальных рамках Джетыасарского урочища, на последнем, III этапе, происходит передвижение значительной массы племен-носителей Джетыасарской культуры на запад и на юг в дельты Сырдарьи и Амударьи. Полагают, что эти передвижения осуществлялись под давлением перемещавшихся в конце VI—начале VII вв. в пределы Джетыасарского ареала новых этнических группировок из среднесырдарьинских районов, в основном подвергшегося тюркизации отрарско-каратауского населения, а также тюркских племен Семиречья и Каратау (Андрианов, Левина, 1979). В какой-то степени указанные этнические передвижения происходили под влиянием факторов экологического порядка (Левина, 1988). В начале IX -в. большинство городищ пустеет и жизнь в урочище замирает.

Продвинувшиеся к западу Джетыасарские племена расселяются в районе распространения культуры «болотных» городищ в дельте Сырдарьи (Толстов, 1947; Левина, 1971). Племена, двигавшиеся на юг, осваивают Приаральскую дельту Амударьи, где на джетыасарском этнокультурном субстрате формируется Кер-дерская культура (Неразик, Рапопорт,- 1959; Толстов, 1962; Гуд-кова, 1964; Вайнберг, 1973; Ягодин, 1973, 1981, 1984, 1986).

Джетыасарскую культуру связывают с племенами средневековых кангар-кенгересов, являвшихся этническим ядром крупной печенежской конфедерации племен, сложившихся на базе смешения местного населения с продвинувшимися в низовья Сырдарьи тюр-коязычными племенами (Вайнберг, 1973; Андрианов, Левина, 1979).

В развитии Кердерской культуры мы выделяем два этапа: раннекердерский—VII—VIII вв. и позднекердерский—IX—X вв. Для раннего этапа исследователи склонны усматривать смешанные в этнокультурном отношении черты (Неразик, 1968; Левина, 1971; Ягодин, 1971), а для позднего этапа выявляют признаки, свидетельствующие об участии населения Кердера в огузском этногенезе (Гудкова, 1964; Ягодин, 1971).

Характеризуя Джетыасарскую культуру в палеоэкономичес-ком отношении, исследователи относят её к ХКТ полуоседлых земледельцев и скотоводов. К тому же ХКТ относится и Кердерская культура. Для них было свойственно комплексное хозяйство, сочетавшее нерегулярное поливное и неполивные формы земледелия, пустынное пастбищное скотоводство, иногда рыболовство. Наши исследования показывают, что в конкретно-исторических условиях Приаралья и Арало-Каспийского междуморья в Джетыасарс-ко-Кердерский вариант ХКТ полуоседлых скотоводов-земледельцев включалось отгонное животноводство, массовые формы охоты л даже собирательство.

Для общественной и семейно-бытовой жизни племен, принадлежавших к ХКТ полуоседлых земледельцев-скотоводов, было в значительной степени характерно устойчивое сохранение пережитков родового деления и патриархально-родового быта (Ждан-ко, 1961). Именно такое общество вырисовывается на основании исследований Джетыасарской и Кердерской культур. Исследования всей совокупности материалов,происходящих как с территории Арало-Каспия, так и с территории низовьев Сырдарьи и Приаральской дельты Амударьи, позволяют характеризовать это общество как классовое, но, вместе с тем, в социальном отношении глубоко архаическое, сохраняющее в своей структуре мощ-

ный пласт патриархальных, общинно-родовых традиций (Толстое, 1948).

Период IX—XI вв. — огузский. Б это время огузские племена широко расселяются в низовьях Сырдарьи, в Западном Казахстане и, как показывают наши исследования, на территории Арало-Каспия. Источники характеризуют огузов, с одной стороны, как обитателей городов, с другой, как кочевников, постоянно .живущих в юртах и постоянно передвигающихся со своими стадами. Если для сырдарьинских огузов были характерны традиции оседлости и комплексное скотоводческо-земледельческо-рыболовное хозяйство (ХКТ полуоседлых скотоводов-земледельцев), то для огузов . западных обитателей степей Заволжья и Южного Приаралья был характерен ХКТ кочевников-скотоводов (Толстов, 1948). К последней группе мы должны отнести и огузов Арало-Каспия, связанных кочевыми путями с другими районами расселения западных огузов и характеризующихся тем же ХКТ кочевников-скотоводов. Вместе с тем, на северо-западных границах средневекового Хорезма, в зоне контакта оседлых земледельцев и кочевников-скотоводов, мы отмечаем перманентно протекавшие процессы се-дентеризации кочевников, приводившие для этих групп огузов к переходу на ХКТ полуоседлых скотоводов-земледельцев.

Огузская"культура представлена на территории Арало-Кас-пийского междуморья различными категориями археологических объектов: «стоянками», городищами, башнями, курганами, святилищами, ' грунтовыми погребениями, стреловидными планировками.

В свете новых археологических данных гузы, обитавшие на Южном Урале, Нижнем Поволжье и Арало-Каспии, представляются единым этнокультурным и хозяйственно-экономическим, целым, являвшимся обществом кочевников-скотоводов, сезонно передвигавшихся со своими стадами по меридиональным путям кочевания. Зимовки располагались на чинке и под чинком Устюрта, где кочевники зимовали, используя обширные заросли камыша в дельтовых районах Амударьи.

В местах зимовок располагались укрепленные ставки вождей огузских племен (Куланлы, Баккал-кала, Аджибай), а также пограничные хорезмийские города (Баратегин), экономика которых в основном ориентировалась на торговый обмен с огузами. Естес-„ твенно, что подобная трактовка имеющихся данных , несколько меняет сложившиеся односторонние представления о взаимоотношениях Хорезма и огузов как о непрерывном военном противостоянии. Реально существовала система связей, где находили место и регулярные экономические взаимоотношения, и военное про-

тивостояние. Осенний выход хорезмийскпх царей — «Фагбурня», о котором пишет Беруни, означал, видимо, что Хорезм во время массовых подкочёвок огузов к своим границам и периода наиболее активных связей брал под свой контроль всю ситуацию на своих северо-западных границах.

Исследователи отмечают, что в X в. отношения между степью и оазисами, развивавшиеся в предшествующие эпохи на путях военной гегемонии степных держав над своими оседлыми" данниками, стабилизируются и получают новое развитие. Степной аристократ появляется в городах не в качестве завоевателя, а в качестве мирного купца, что стимулирует скотоводство и; видимо, массовую охоту с использованием стреловидных планировок, носившую уже в определенной степени товарный характер и ориентированную на обмен. Кочевые пути выходят непосредственно на северо-западные границы Хорезма. Здесь степные владетели строят свои укрепленные ставки, сигнальными башнями обозначают подъемы на плато, места расположения ставок, святилищ и т. п. Огузы, как это можно понять из описаний Ибн-фадлана, служат проводниками на торговых путях, пролагаемых В' этот период через Арало-Каспийские пустыни.

Хорезм, со своей стороны, также проявляет большую заинтересованность в торговом обмене с огузской степью. На развалинах античного города на Хорезмийско-огузском пограничье возникает поселение Баратёгин, специализировавшееся на торговле с огузами. Крупнейшим центром торговли, местом, куда стекались огузские товары, становится Гургандж. Вдоль всей линии этого пограничья идёт перманентный процесс оседания части кочевников, принимающих ислам. В могильниках, расположенных здесь, появляются погребения с синкретичным погребальным обрядом, сочетающим исламские и языческие элементы. Строители и архитекторы из Хорезма, несомненно, участвуют в строительстве резиденций и усадеб кочевой аристократии. В этих условиях охота с помощью стреловидных планировок приобретает массовый характер, далеко выходящий за рамки удовлетворения лишь собственных потребностей, её продукты становятся предметами торговли и вывозятся на рынки Баратегина и Гурганджа. Здесь часть из них становится объектом международной торговли и вывозится далеко за пределы средневекового Хорезма.

Период XII—XIII вв. — кипчакский. Здесь объединены два периода: XII—начала XIV вв. кипчакский, домонгольский; вторая половина XIII—XIV вв. кипчакский, золотоордынский.

В XI в. в Приаралье огузское население сменяется кипчакским. В этот период мы застаём кипчаков на Мангышлаке (Агад-

5-4370

65

жанов, 1969). Бейхаки сообщает о появлении кипчакских племён на границах Хорезма в 30-х годах XI-в. Имеющиеся в источниках сведения показывают, что уже в XI в. при хорезмшахе Атсызе кипчаки попадают в политическую зависимость от Хорезма, Хо-резмшахи совершали завоевательные походы в кипчакские земли, кипчаки находились на военной службе у хорезмшахов, между последними и кипчакскими ханами заключались династические браки, развивались отношения в экономической области, продолжался традиционный для Хорезма торгово-экономический обмен с кочевым населением скотоводческой периферии. В домонгольский период кипчакские племена объединялись в непрочное этно-политическое образование типа конфедерации, характеризующейся общими чертами материальной культуры и стоящих на одном уровне общественного развития.

По сведениям китайских источников, кипчаки расселялись в местности Юйлиболи и имели правящую династию с ханами во главе (Кычанов, 1963). Исследователи установили, что Юйлиболи—место расселения кипчаков-локализуется в Южном Приура-лье и Северо-Западном Казахстане, а Юйлиболи является китай: ской передачей. этнонима Ильбари-названия племени, известного в восточных источниках в форме Элбули (Ибн-Халдуи) или Ол-бурлик (Рашид-ад-Дин), которому принадлежала правящая династия кипчакских ханов (Ахинжанов, 1973). В. А. Иванов и В. А. Кригер полагают, что местоположение местности Юйлиболи совпадает с ареалом выделенной ими восточной группы курганов кипчакского времени Южного Приуралья. Нашими исследованиями установлено, что по основным признакам погребальный обряд и вещевой комплекс Арало-Каспийских курганов XII—XIV вв. и восточной группы кипчакских курганов Южного Приуралья совпадают и принадлежат единому населению, кочевья которого находились на обширных пространствах от Южного Урала "до северо-западных границ" Хорезма. Следовательно, данные о Юйлиболи имеют прямое отношение к этнической истории Арало-Кас-пийского междуморья, а кипчаки являлись основным этнокомпо-нентом, определявшим этнокультурную обстановку в этом районе.

Среди курганов Арало-Каспия XII—XIV вв. лишь немногие относятся к домонгольскому периоду, основная масса курганов датирована временем Золотой Орды. Причем, большая часть этих курганов сосредоточена в районе Юго-Восточного Устюрта вместе с зафиксированными здесь остатками зимовок и хозяйственных сооружений в виде загонов для скота. В этом же районе находятся синхронные стреловидные планировки, входящие в Айбуйирско-Присарыкамышскую группу. Это даёт основание полагать, что

эхота- на местах зимних скоплений диких копытных с использова-тисм стационарных охотничьих сооружений оставалась, наряду со Скотоводством, одним! из основных направлений" экономики кип-1акских кочевников.

По чинку Юго-Восточного Устюрта расположены городища, -рунтовые могильники1 и башни XII—начала XIГГ вв.: Хантерсек (Ербурун-кала), городище и грунтовый могильник; Куланлы, городище ("верхний слой)' и грунтовый могильник;: Ваккал-кала, городище (верхнйй слой); Саксаулсай-кала', городище; Караумбет, •ородище' (верхний слой) и могильник; Кыяжол 1,2, городища; /рта,городище (верхний слой); Аджиба!й', городище (верхний :л'ой)';' Курганча, городище (нижний слой). В керамических сомплексах всех этих городищ, наряду с хорошо известными^ формами хорезмийской- станковой керамики, обнаружена леп-1ая керамика не хорезмийского происхождения. В конкретной эт-юкультурной ситуации Арало-Каспийского междуморья домон-ольского времени она может быть только, кипчакской, что дает (снование предполагать наличие кипчакского' элемента среди на-еления этих городищ. Надо полагать, что функционально вся эта 1епь городов- на северо-западных границах домонгольского Хо->езма принципиально не отличалась от более ранних огузских ородшц, располагавшихся здесь. Видимо, и в том, и в другом Лучаях здесь проходила своеобразная буферная зона между Хорезмом и кипчаками со смешанным населением. Здесь же расторгались зимовья кочевников-кипчаков, здесь происходил торго-ый обмен. Не случайно в этот период под чинком Устюрта воз-шкают хорезмийские зем.ледельческие и ремесленные поселения, кономика которых, была целиком ориентирована на торговый об-[ен с кочевниками.

Киггчаки, оседавшие в буферной зоне, попадали под сильное ультурное воздействие средневекового Хорезма. Почти при всех ородищах имеются мусульманские могильники .сохраняющие лементы языческой погребальной обрядности. По нашим наблю-ениям,- кочевая часть кипчаков оставалась языческой и ислам ачинает проникать к ним только во второй половине XIV в. Из огребального обряда постепенно исчезают такие языческие при-наки,. как наборы погребального инвентаря, остатки заупокойных ризн, захоронения коней в одной могиле с погребенными и т. п. «месте с тем, сохраняются такие яркие пережитки языческой по-ребальной обрядности, как курганная насыпь, каменные выклад-и на горизонте под насыпью, заплечики вдоль длинных стен мо-ильных ям и т. д. Иначе говоря, перед нами кочевнические ис-амизированные погребения, синкретические по обряду. Одновре-

менно исчезают кочевнические святилища, их место занимают крупные мусульманские культово-погребальные комплексы. На северо-западной окраине Хорезма процесс исламизации оседающего вначале огузского, а затем кипчакского.населения начался довольно рано, однако в собственно кипчакскую кочевую среду ислам на Устюрте также, как в других районах кипчакского ареала, проникает лишь во второй половине XIV в.

Несколько иную ситуацию мы имеем на Западном чинке Устюрта и на Мангышлаке. Исследованиями С. П. Полякова установлено налиме на Мангышлаке большого количества средневековых бескурганных могильников с различными типами намогильных сооружений. Основываясь на сведениях письменных источников и изучении средневековых могильников, С. П. Поляков выявил картину средневекового расселения и передвижений огузо-туркменских племен в Восточном Прикаспии для периодов XI— XIII вв. и XIV—XV вв. (Поляков, 1973).

В XII—начале XIII вв. на Восточном чинке Устюрта, в зоне стыка оседло-земледельческой цивилизации средневекового Хорезма и скотоводческих культур пустынь Арало-Каспия начинают формироваться городские центры. Это было тесно связано с процессами седентеризации скотоводов в этой зоне, концентрацией е городских центрах возникающих здесь, с одной стороны, скотоводческого населения и хорезмийских ремесленников, с другой то есть с развитием ремесла, формирующего в планиграфическо£ структуре городов археологически выделяемые, производственны« структуры. Инкорпорировав пришедших сюда и осевших ското водов и переселившихся ремесленников, город сформировал и се льскохозяйственную округу. Социальная стратификация обществе нашла отражение в типах' и размерах погребальных сооружений Значительную интегрирующую роль в этих процессах играл ис лам, нивелировавший культурные традиции различных по проис хождению групп городского населения. На городских и загород ных кладбищах Пулжая второй половины XIII—XIV вв. в типа: погребений и в погребальном обряде нет уже ни малейших на мёков на язычество. Мы имеем здесь те же погребальные обрядь и типы погребальных сооружений, которые зафиксированы в< внутренних районах Хорезма, на некрополе средневекового Ми здахкана, в частности.