автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: "Смеховое слово" в отечественной "малой прозе" 20-х годов XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Смеховое слово" в отечественной "малой прозе" 20-х годов XX века"

На правах рукописи

А

Обухова Ирина Александровна

«СМЕХОВОЕ СЛОВО» В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ «МАЛОЙ ПРОЗЕ» 20-Х ГОДОВ XX ВЕКА (Н.Э. БАБЕЛЬ, М.М. ЗОЩЕНКО, М.А. БУЛГАКОВ, П.С. РОМАНОВ)

Специальность: 10.01.01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2 ДПР 2012

Ульяновск-2012

005019811

005019811

Работа выполнена в ФГБОУ ВПО «Мордовский государственный университет имени Н.П. Огарева»

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Осовский Олег Ефимович

Официальные оппоненты: Иваницкий Александр Ильич

доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований Российского государственного гуманитарного университета

Алексеев Алексей Тарасович

кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры филологии ФГБОУ ВПО «Ульяновский государственный университет»

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Пермский государственный педагогический университет»

Защита состоится «26» апреля 2012 г. в _ часов на заседании

диссертационного совета КМ 212.276.02 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук ФГБОУ ВПО «Ульяновский государственный педагогический университет имени И.Н. Ульянова» по адресу: 432700, г. Ульяновск, пл. 100-летия со дня рождения В.И. Ленина, 4.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Ульяновского государственного педагогического университета им. И.Н. Ульянова.

Автореферат разослан «24» марта 2012 г. Ученый секретарь

диссертационного совета ' А' М.Ю. Кузьмина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Литературный процесс 20-х годов XX века представляет собой сложную и противоречивую картину. Это время интенсивного развития новой советской литературы, «...сложный, но динамический и творчески плодотворный период в развитии литературы. <...> Можно даже говорить об интенсивном, учащенном ритме в сфере искусства и культуры, временно не испытывавших жестокого давления со стороны власти»1. Новое время предлагало поиск новой повествовательной стратегии, а смена культурного кода способствовала формированию нового понимания смеха2. «Смешное в жизни слишком часто соприкасалось со страшным, улыбка оборачивалась гримасой, смех окрашивался горечью»3.

К примечательным художественным особенностям отечественной литературы 20-х гг. относится формирование своего «смехового слова». В этот период оно становится важнейшим элементом не только поэтики, но и мировидсния и миропонимания. Революция, благодаря провозглашенным ею же высоким целям, вместе с разрушением несла огромный притягательный потенциал, позитив. Праздничное народное мироощущение вырастало из атмосферы революционного переворота, способствовало приходу в литературу людей, в творческой поэтике которых был силен «карнавальный обертон»4: И.Э. Бабель, М.М. Зощенко, М.А. Булгаков, П.С. Романов. Художественное своеобразие комического в произведениях данных писателей позволяет по-новому взглянуть на диалектику комического и трагического в сознании человека, который испытал на себе влияние революции и Гражданской войны, послевоенную разруху и восстановление, создание нового быта и нового государства, обретение нового языка и новой культуры. Их «творчество, обладая как внешней, так и внутренней свободой», образовало «глубинный поток отечественной словесности»5 и составило тот комический дискурс, который повлиял на дальнейшее развитие русской литературы XX и XXI вв.

Изучение «смехового слова» в произведениях «малой прозы» 1920-х годов позволяет более глубоко постичь особенности развития комического пласта русской литературы данного периода. Именно в этом состоит актуальность предпринятого исследования.

Характеристикой комического в литературе 1920-х годов занимались С.А. Голубков, Д.Д. Николаев, Л.А. Колобаева, В.П. Скобелев, Л.А. Спиридонова. Однако «смеховое слово» как один из важнейших аспектов поэтики комического не входило непосредственно в круг их интересов.

В практике литературоведения распространены традиционные эстетические категории - «смех» и «комическое», изучению которых было

1 Роговер Е.С. Русская литература XX века. 2-е изд., доп. и перераб. Спб.; М., 2004. С. 155.

2 Белая Г.А. Дон-Кихоты 20-х годов: «Перевал» и судьба его идей. М., 1989. С. 164.

3 Голубков С.А. Мир сатирического произведения. Самара, 1991. С. 37.

4 Химич В.В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003. С. 48.

5 Воздвиженский В.Г. Литературный процесс 1917 - 1932 гтМ Опыт неосознанного поражения: Модели революционной культуры 20-х годов. М., 2001 (П). С. 52.

уделено достаточно внимания в специальных исследованиях отечественных и зарубежных авторов (С.С. Аверинцев, М.М. Бахтин, А. Бергсон, Ю.Б. Борев, Б. Дземидок, Л.Ф. Карасев, Д.С. Лихачев, В.Л. Махлин, A.M. Панченко, Л.Н. Пинский, Н.В. Понырко, В.Я. Пропп, Б.А. Успенский и др.).

В последнее десятилетие различным, по преимуществу традиционным, аспектам комического посвящено немало диссертационных исследований. Однако и в них «смеховое слово» не стало предметом специального изучения.

Понятие «смеховое слово» введено в литературоведческую практику М.М. Бахтиным в 1930-х - начале 1940-х годов. Присутствуя «в терминологическом круге понятий рукописи о Рабле лишь имманентно, оно окончательно формулируется Бахтиным «в рамках смеховой апробации творчества Гоголя»6. Историография проблемы места «смехового слова» в теориях о комическом, ее анализ в мировом литературном наследии, начиная от средневековья до XX столетия (Рабле, Жуковский, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Фолкнер и т.д.), представлена рядом работ М.М. Бахтина и его современных исследователей М.Ю. Асаниной, С.А. Дубровской, A.M. Зверева, O.E. Осовского, которые дали конкретизацию «смеховому слову».

«Смеховое слово» - это один из типов слова, возникающий под влиянием «карнавального смеха» в контексте самым широким образом интерпретируемой «смеховой культуры»7. Оно выступает как «гибридная конструкция» и реализуется в «обрядово-зрелищных формах», «словесно-смеховых произведениях», «формах и жанрах фамильярно-площадной речи»8.

Обобщая сказанное М.М. Бахтиным, диссертант предлагает следующее описание «смехового слова» как теоретико-литературного явления. Выраженному словесно «смеховому слову», в основе которого лежит «карнавальный смех», предшествует смеховая ситуация. Оно (слово) реализуется в проявлении материально-телесной жизни (еда, питье, половая жизнь), в ситуациях развенчания и побоев, в образах веселой смерти, в обращении к жестикуляционному и бранному фонду, в амбивалентности тона, комическом травестировании слова (использовании прозвищ, «говорящих фамилий», в языковой игре). «Смеховое слово» обязательно требует широкого контекста и прямым результатом его использования становится появление сюжетных рядов и линий художественного произведения. Это знак жизнеутверждающего начала и внутренней свободы, выраженный вовне.

Объект исследования - комический пласт «малой прозы» 20-х гг. XX века, взятый в широком социокультурном, идеологическом, политическом контексте.

6Осовский О.В. «Смеховое слово» в терминологическом пространстве рукописи М.М. Бахтина о Рабле [Электронный ресурс] // Материалы научной конференции теории литературы ИМЛИ РАН, «Актуальная теория: кризис историзма?» 2011. №6. Режим доступа: http://www.nrgumis.ru

7 Асанина М.Ю., Дубровская С.А., Осовский O.E. Проблемы смеха и «смехового слова» в российском литературоведении последних десятилетий // М.М. Бахтин в Саранске: док., материалы, исслед. Вып. II-III.

Саранск, 2006. С. I И - 128. g

Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 т. Т. 4(1). М., 2008. С. 12.

Предмет данного исследования - художественное своеобразие «смехового слова» в «малой прозе» И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова.

Материалом исследования послужили сборник рассказов П.С. Романова «Три кита» и циклы: «Конармия» и «Одесские рассказы» И.Э. Бабеля, «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» и «Сентиментальные повести» М.М. Зощенко, «Записки юного врача» и «Записки на манжетах» М.А. Булгакова. Кроме того, для сопоставительного анализа в исследовании были использованы ранние рассказы М.М. Зощенко, фельетоны и рассказ «Необыкновенные приключения доктора» М.А. Булгакова.

Цель исследования - выявить художественное своеобразие «смехового слова» в «малой прозе» И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова.

Для достижения этой цели в ходе диссертационного исследования были поставлены следующие задачи:

1 ) Изучить труды отечественных исследователей по «смеховому слову».

2) Определить особенности «смехового слова» как приема комического.

3) Выявить диалектику «смехового слова» в «Конармии» и «Одесских рассказах» И.Э. Бабеля, которое участвует в создании «родового тела» (М.М. Бахтин).

4) Проанализировать специфику «смехового слова» героя прозы М.М. Зощенко.

5) Показать особый характер комического дискурса в «малой прозе» М.А. Булгакова.

6) Определить взаимопереход быта и бытия в смеховых ситуациях рассказов из сборника П.С. Романова «Три кита».

Методологической основой исследования явились теоретические труды классиков отечественного литературоведения (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев, JT.E. Пинский, В.Я. Пропп, JI.B. Пумпянский, В.И. Тюпа и др.), историков отечественной литературы, исследователей научного наследия Бахтина, исследователей комического, а также труды критиков и литературоведов, занимающихся изучением творчества И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова.

В процессе анализа были использованы следующие методы: сравнительно-типологический, исторический, культурологический, биографический, а также метод целостного анализа художественного произведения.

Положения, выносимые на защиту:

1) «Смеховое слово» является важнейшим элементом поэтики комического, и изучение его художественного своеобразия позволяет более детально представить картину развития отечественной литературы 20-х гг. «Смеховое слово» занимает важное место в произведениях «малой прозы», создававшейся в сборниках рассказов и новеллистических циклах И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова.

2) «Смеховое слово» И.Э. Бабеля представлено диалектически, с его помощью «родовое тело» функционирует в комическом пространстве «Конармии» и «Одесских рассказах». Особенности поэтики комического бабелевских циклов образует своеобразный контекст этнической смеховой традиции.

3) «Смеховое слово» ранних рассказов М.М. Зощенко продолжает традиции «смехового слова» Н.В. Гоголя. Смеховая ситуация «увенчания-развенчания» (М.М. Бахтин) героя «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова» и «Сентиментальных повестей» лежит в основе комического дискурса М.М. Зощенко. Взаимосвязь «смеховых образов» с приемами психологического анализа влияет на степень выраженности «смехового слова».

4) В прозе М.А. Булгакова 20-х годов «смеховое слово» становится средством выявления истинных и мнимых ценностей и участвует в создании новых комических образов ранних фельетонов писателя. Комический дискурс рассказчика в «Записках юного врача» и «Необыкновенных приключениях доктора» обнаруживает тенденцию к двуединству оптимистической иронии и трагикомического начала. Источником «смехового слова» в «Записках на манжетах» являются абсурд, фантастика и литературные реминисценции.

5) В сборнике рассказов П.С. Романова «Три кита» «смеховое слово» используется автором как способ индивидуализации персонажей в границах обобщенного образа народа. Художественное своеобразие комического, представленного в «родовом теле», способствует объединению характеров героев рассказов сборника П.С. Романова и созданию комического эпоса.

Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые в отечественном литературоведении исследуется «смеховое слово» как ключевой элемент поэтики комического в «малой прозе», анализируются особенности способов и форм его художественной реализации в произведениях И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова в соответствии с их творческой индивидуальностью.

Теоретическая значимость данного научного исследования заключается в установлении связей «смехового слова» с индивидуально-авторским началом.

Практическая значимость работы состоит в том, что ее материалы могут быть использованы в вузовском преподавании курса русской литературы XX века, спецсеминарах и спецкурсах по проблемам «смехового слова».

Апробация работы. Основные положения работы и результаты исследования представлены на научных международных, всероссийских и межвузовских конференциях, проводимых Елабужским государственным педагогическим университетом (г. Елабуга, 2008), Поволжской государственной социально-гуманитарной академией (г. Самара, 2009), Мордовским государственным педагогическим институтом имени М.Е. Евсевьева (г. Саранск, 2009), Ульяновским педагогическим университетом имени И.Н. Ульянова (г. Ульяновск, 2009, 2011), Институтом мировой литературы имени A.M. Горького (г. Москва, 2010).

По теме диссертации опубликовано 12 работ (общим объемом 4, 19 п.л.), 3 из которых - в рецензируемых научных журналах, входящих в перечень ВАК.

Структура диссертации. Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографии, включающей 201 источник.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, устанавливается степень её изученности, формулируются объект, предмет, цели, задачи исследования, теоретическая и практическая значимость, теоретико-методологическая база, научная новизна, положения, выносимые на защиту.

Глава 1 «Диалектика смешного и страшного в "Конармии" и "Одесских рассказах" И.Э. Бабеля» имеет 2 параграфа.

В параграфе 1.1 «Рождение "смехового слова" в "родовом теле"

"Конармии" И.Э. Бабеля» дан обзор исследований по проблеме своеобразия комического в циклах «Конармия» и «Одесские рассказы» (Г.А. Белая, В.П. Скобелев, Э. Коган, М.Б. Ямпольский и др.). Проводится анализ участия «смехового слова» в представленном И.Э. Бабелем в «Конармии» так называемом «родовом теле», состоящем из нескольких социально-национальных единств: «солдатского тела» (Е.А. Подшивалова), еврейского и польского народов.

В заглавии цикла «Конармия» позиционируется изображение массовой народной жизни. Особая роль в «солдатском теле» отводится смеховым образам короля и шута, представленным в образах красных командиров -бывших пастухов, атлетов, эксцентриков («Конкин», «Начальник конзапаса», «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча», «Мой первый гусь»). Они плоть от плоти общего «солдатского тела» конармии, отличающегося взаимозаменяемостью, где вчерашний солдат завтра может стать начальником («Комбриг два»), а член Реввоенсовета Ворошилов - комическим двойником рядового («Чесники»).

В отличие от красных командиров, большинству героев «Конармии» не доступно осознание своей комичности, что помогает ярче показать нелепость образов. «Смеховое слово» реализуется только на уровне читателя. Выговариваясь, герой сам себя развенчивает («История одной лошади», «Соль», «Измена», «Солнце Италии»). Алогичность мышления присуща как взрослому, так и детскому сознанию. Диалектика смешного и страшного в сюжете сказовой новеллы «Письмо» порождается логическими несообразностями в голове казачонка Курдюкова, который невероятное (дето- и отцеубийство) воспринимает буднично.

«Солдатское тело» образует некое «братство» со своим кодексом: смертельно раненных добивать («Смерть Долгушова») и калечить тех, кто не желает стрелять в себе подобных («Иваны», «После боя»). Герою-повествователю Лютову, не умеющему жить по нормам этого «кромешного

мира» (Д.С. Лихачев), приходится пережить драму разъединенности с общим «солдатским телом». Хотя он не прекращает попыток слиться с коллективом на уровне «смехового слова»: осмеивая себя и подвергаясь розыгрышам со стороны других («Мой первый гусь»). В основном лицедейство Лютова ограничивается «языковыми масками» (М.М. Бахтин): одесский говор, грубые казацкие выражения, библейские афоризмы, кальки с идиша. Именно духовное еврейское слово национально-религиозного коллектива позволяет герою вернуться к своим культурным истокам.

Трагикомическое начало в изображении евреев представлено переходящими один в другой мотивами будущего рождения (образы беременных евреек) и уже состоявшейся смерти («Замостье» и др.). На уровне духовного перерождения и смерти рассматривается своеобразие «смехового слова» в новеллах «Гедали», «Рабби», «Сын рабби». Оно не воспринимается кощунственным, так как в самой культуре хасидизма, о котором говорится здесь, заложено разрешение на веселье.

Например, диалоги героя со старьевщиком Гедали переданы через пиршественные образы. Жизнеутверждающее начало заложено в хасидской трапезе («Рабби»). Здесь Лютова окружает целый карнавал еврейских образов: апостолов и рыбаков, бесноватых, лжецов и ротозеев, королей, шутов, еретиков. Непокорность сына рабби Ильи и переход его на сторону большевиков будут восприняты автором как «индивидуальное своеволие», которое «угрожает телесной целостности» (С.А. Голубков) еврейского коллектива, отчего смерть еретика Ильи станет осознанной необходимостью.

Подобно Илье таким же еретиком в стане поляков окажется пан Аполек из одноименной новеллы. Он изображает на иконах обычных мирян, которые в лоне его религии-ереси становятся единым телом, плодоносящим, способным к жизни вечной. Герой-повествователь Лютов, следуя примеру богомаза, возводит в святые конармейцев, тем самым причащаясь к польскому «родовому телу».

В «Конармии» «смеховое слово» выступает связующим звеном разрушающихся социально-национальных единств: «солдатского тела», еврейского и польского народов. Атмосфера трагедии в цикле тотальна (Н.В. Алексеева), и «смеховое слово» здесь носит ситуативный характер. Однако, усиливая трагедию Гражданской войны в цикле, «смеховое слово» оставляет надежду на сохранение целостности «родового тела» и его возрождение.

В параграфе 1.2 «"Смсховые образы" в новеллистике И.Э. Бабеля («Одесские рассказы»)» представлены в избытке, что свидетельствует не только о реализации позитивных начал поэтики И.Э. Бабеля, но и о наиболее соответствующем бахтинской теории «смехового слова» изображении «родового тела», в данном случае молдаванского.

1) Характерные для карнавала персонажи Короля и Шута. Король воров Беня развенчивает поддельного короля-пристава («Король»), Вместо облавы представителю власти приходится тушить горящий участок, очистительный

огонь которого выполняет функцию оберега свадебного действа (Король воров выдает замуж свою сестру).

2) Традиционный для карнавала апофеоз - двойная свадьба. Первая (брак Бени с Цилей) сопровождается мотивами изобилия и плодородия и несет возрождающую силу. Вторая (брак Двойры Крик с купленным за деньги мальчиком) - это буффонада, где образ безобразной невесты становится обратной стороной карнавального мира, в котором возможен «свадебный поезд» налетчиков, направляющихся в публичный дом («Отец»),

3) Размах пиршественного гулянья представлен в описании квартир, превращенных в кухни, свадебных столов, выходящих на улицы.

4) Шаржированные портреты статистов гулянья, энергия которых находит выход в драках.

5) Мотив травестированного и кощунственного видения смерти, которая воспринимается как праздник (торжественные похороны приказчика Мугинштейна), как травестия (похороны Тартаковского, обернувшиеся налетом) и даже как трагифарс (смерть мусульманина-паломника, сопровождаемая мотивами пьянства и образами беззастенчивого низа).

6) Осмеяние всех и вся, пародирование, в том числе евангельских сюжетов и персонажей рассматривается в свете известного высказывания В.Н. Турбина «И Евангелие - карнавал»9 и исследований М.Б. Ямпольского.

7) Торжество жизни. Младенец Давидка из завершающего цикл рассказа «Любка Казак» символизирует плод любви свадеб Молдаванки, поэтому его «паскудная мать» заменяется настоящей - хлебосольной, любвеобильной Молдаванкой.

8) Тема «родового тела» воплощается в образах Давидки, Любки Казак, Цудечкиса и других героев цикла, которые представляют собой плоть от плоти Молдаванки.

Таким образом, применительно к «Одесским рассказам» можно говорить о прямом соответствии их законам карнавала, а значит, косвенно они могут служить подтверждением глубокого демократизма и оптимизма прозы Н.Э. Бабеля.

Глава 2 «"Смеховое слово" героя прозы М.М. Зощенко» состоит из трех параграфов.

В параграфе 2.1 «Гоголевские традиции "смехового слова" в ранней прозе М.М. Зощенко» автором исследования приводятся доказательства их актуализации советским писателем. Анализом «ученичества» Зощенко занимались Г.А. Белая, П.М. Бицилли, И.Н. Сухих, А.К. Жолковский, Д.А. Долганов, но в данном случае за основу сравнения берутся тезисы работы М.М. Бахтина «Гоголь и Рабле (Искусство слова и народная смеховая культура)». М.М. Зощенко так же, как и Н.В. Гоголь, использует фамильярное общение с читателем («братцы мои»). Вместо Невского проспекта образом «карнавализованного коллектива» (М.М. Бахтин) становится «каторжное товарищество-братство» (И.Н. Голенищев-Кутузов), взаимодействующее в

' Турбин В.Н. О Бахтине // Турбин В.Н. Незадолго до Водолея. М„ 1994. С. 464.

9

«"публичном" хронотопе» (И.Н. Сухих) коммуналки, театра, бани и т.д. Преемственность и оригинальность обнаруживается при описании ситуаций побоев, судебных разбирательств, канцелярских проволочек, краж, образов веселой преисподней, разъятого тела (образ носа), насыщенного бранного фонда и внелитературной речи. Современность Зощенко, как когда-то современность Гоголя, оказалась сопричастна «большому времени», потому что «зоной контакта» с читателями у обоих стала «зона смеха» (М.М. Бахтин).

В параграфе 2.2 «Специфика комического дискурса в цикле "Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова"» (1922) диссертант вслед за Д.М. Молдавским, А.Н. Старковым, М.О. Чудаковой отмечает, что «смеховое слово» «Рассказов...» рождается из комических реминисценций Ф.К. Сологуба, Н.В. Гоголя: «говорящих фамилий» и заглавий, которые открывают перед читателем «ложный "горизонт ожидания"» (А. Ламзина). Например, в самом названии цикла представлена комическая оппозиция: официальное имя героя Назар Ильич с обращением «господин» и карнавальная фамилия «Синебрюхов» (соединение материально-телесного образа «брюха» и признака неживого - «синее»). Назар Ильич Синебрюхов - заурядный обыватель с претензиями на значительность и оттого нелепый и смешной. Ему дано право голоса, потому автохарактеристики становятся главным фактором выявления характера героя. Предлагаемые Зощенко жизненные обстоятельства не столько подтверждают высокие самооценки героя, сколько начисто их опровергают. Именно это и рождает в рассказах «смеховое слово».

«Смеховое слово» реализуется через множество разнообразных карнавальных мотивов. Здесь есть грубый комизм, граничащий с цинизмом, в изложении сакрального: «Сестричка милосердия - бяк, с катушек долой, -мертвая падаль». Образ смерти снижен, герою она представляется чем-то маленьким и мохнатеньким, что «катится и хихикает». С мотивом «веселой смерти» в «Рассказах...» соседствует мотив воскрешения, дополненный целым рядом комических мотивов измены (соперник завладел и женой, и штанами героя), побоев, брани («Чертовинка»). «Смеховое слово» рождается из ситуации развенчания-разжалования («Великосветская история») и мотивов игры-наказания («Виктория Казимировна»),

Словарь Синебрюхова изобилует неправильным в данном контексте употреблением слов («сосун млекопитающийся»), порой парадоксальными характеристиками («Ничего себе, хороший генерал. Но, конечно, не очень уж»), элементами площадной лексики («Здорово, - думаю, - бьется прапорщик Лапушкин, сволочь такая...»).

Мотив бесцельных странствий героя травестируется, потому что путь реально никуда не приводит, оттого что это движение по кругу. Характер Синебрюхова оказывается узнаваемым в разных обстоятельствах, предсказуемым, а значит смешным. Сказовое слово и постоянные ситуации развенчания разрушают безосновательные претензии героя-обывателя Синебрюхова и переводят «высокий» слог его речей в ярко выраженное дискурсивное пространство смеха.

В параграфе 2.3 «"Увенчание-развенчание" героя-полуинтеллигента в "Сентиментальных повестях"» отличается от «увенчания-развенчания» героя-обывателя в «Рассказах...» не только изменением социального статуса повествователя, но и обращением автора к элементам психологического анализа, усложнившего структуру «смехового слова». Большинство зощенковедов (см. параграфы 2.1. и 2.2.), подчеркивая пародийность образа Коленкорова, лишь выборочно обращаются к анализу других приемов создания комического в цикле, в основном уделяя внимание экзистенциальной проблематике.

Образ Коленкорова - гротескный по природе своей - более сложный, в отличие от Синебрюхова. Важным становится не столько «чужое» слово рассказчика, а значит сказовая традиция, сколько неоднозначное слово помышляющего о писательском поприще Коленкорова. Герой цикла -полуинтеллигент, творческая личность, склонная к самоиронии, отчасти - к показной рефлексии. С подачи повествователя читатель узнает о злоключениях его героев-обывателей. При этом Коленкоров тщится отделить себя от них, отрицает присущую им сентиментальность. В итоге же оказывается, что он ушел от своих героев не так далеко, как хотелось бы. И лицом не вышел, и отвагой, и дерзостью. То есть Коленкоров на карнавале жизни ряженый, не тот, за кого пытается себя выдать.

К художественному своеобразию комического в «Сентиментальных повестях» можно отнести смену бранных мотивов литературными аллюзиями. Смеховое начало сохраняется в реминисцентных травестийных заглавиях повестей, нарочитых портретных характеристиках Коленкорова и его синтаксисе, построенном на обратной градации. Комизм обнаруживается на уровне нарушения Коленкоровым традиций классической литературы. Например, он изображает первую встречу влюбленных на кухне, в которой «непременно мордой в мокрое белье угодишь» («О чем пел соловей»).

Не только отказ повествователя от сентиментальности, брезгливое отношение к быту и ощущение скуки служат поводом обращения автора к «смеховому слову». Снижение сакральных образов любви и смерти в повестях достигается соседством с мотивами болезни, измены, пира.

В «Сентиментальных повестях» сердечные волнения приводят героев к болезням, которые смешны описанием: «морду у Былинкина раздуло до неузнаваемости» («О чем пел соловей») - или карнавальным исцелением: на героя выливают ведро холодной воды («Сирень цветет»).

Мотив измены в сочетании с пиршественными образами ослабляет трагизм в повести «Люди». Пир, ставший тризной, в повести «Мудрость» сохраняет за собой смеховое начало. «Мудрость», как и повести «Веселое приключение», «Аполлон и Тамара», «Страшная ночь» вновь возвращают к гоголевским образам веселых смертей и двойничества.

Наличие образов двойничества, «телесного низа» (М.М. Бахтин), пира, тризны и ситуации смехового развенчания, в которых оказываются как повествователь, так и его герои, воспринимается не так комично, как в

«Рассказах...». «Смеховое слово» необходимо М.М. Зощенко здесь для создания контраста, когда на смешном фоне страдающая фигура героя выглядела бы не столько трагично, сколько нелепо.

Глава 3 «Своеобразие комического дискурса в "малой прозе" М.А. Булгакова» включает в себя 3 параграфа.

В параграфе 3.1 «Комические образы в фельетонах М.А. Булгакова 20-х годов» «смеховое слово» становится средством выявления истинных и мнимых ценностей. Несмотря на важность этого публицистического жанра, способствовавшего формированию своеобразной картины творческого наследия писателя, в литературоведении уделено мало внимания исследованию фельетонов М.А. Булгакова (Л.Ф. Ершов, В.А. Чеботарева, М. Петровский, А.Ф. Петренко). Очевидно в первых опытах писателя влияние Н.В. Гоголя. М.А. Булгаков так же, как и классик, смешивает реальность и фантастику, достигая при этом почти физической зримости созданного им условного мира нэповской Москвы с длинными рядами перечислений улиц и магазинов. «Смеховые образы» еды формируют «чрево» Москвы: «До поздней ночи шевелится, <...> ест и пьет за столиками народ, живущий в <...> торгово-красном Китай-городе». Амбивалентно имя Москвы: «торгово-красной», т.е. капиталистически-коммунистической.

Писатель комически разрабатывает социально-негативные типы деятелей новой формации: спеца, нэпмана, приспособленца, превращая их в «смешных страшилищ» (М.М. Бахтин).

Само определение - «красный спец» - комично, потому что является, по сути, оксюмороном. Белогвардеец, перешедший на сторону новой власти, осмеивается, а его претензии на звание строителя нового государства развенчиваются после очередного «большевистского террора» («Столица в блокноте»).

Образ нэпмана, перед которым герой испытывает священный ужас («Сорок сороков»), побеждается с помощью анекдота, пущенного самим же скоробогачом («Самоцветный быт...»), или гиперболизируется на фоне самоунижений героя до абсурда («Столица в блокноте»).

Мотив комического наказания присутствует в фельетонах Булгакова о приспособленцах. Чтобы избежать уплотнения и показать приверженность новой власти, они лицедействуют: создают в квартирах видимость тесноты, прописывают родственников, вешают портреты политических деятелей («Московские сцены...»). Розыгрыш заканчивается, за редким исключением, развенчанием.

Ироническое освоение героем-рассказчиком сферы «серьезно-смехового» (М.М. Бахтин) придает «смеховому слову» М.А. Булгакова фельетонность и памфлетность, которые в дальнейшем будут усилены фантастическим началом.

В параграфе 3.2 «"Смеховое слово" рассказчика в "Записках юного врача" и "Необыкновенных приключениях доктора"» предстает в редуцированном виде: в центре самоирония повествователя, так как оба произведения автобиографичны (см. Я. Лурье, М.О. Чудакову, Л.М. Яновскую).

Автор работы, опираясь на исследования В.В. Новикова, C.B. Шаталовой, Е.А. ЯблОкова и, порой, полемизируя с ними, выделяет сходные приемы создания комического в рассматриваемых произведениях. Характер заглавий, образы главных героев, их отношение к окружающим, повторяющиеся комические мотивы, смеховые ситуации и точка зрения автора представлены в «Записках...» и «Необыкновенных приключениях...» по-разному.

В названии цикла «Записки юного врача» указание на возраст героя кроме прочего определяет смеховой образ выпускника медицинского факультета, которому его «юный вид отравлял существование». Патетические заглавия отдельных глав «Записок...» соотносимы с метафорами, в основе которых слух («Стальное горло»), эвфемизм («Звездная сыпь»), библейские аллюзии («Египетская тьма», «Крещение поворотом»), самоосмеяние героя («Пропавший глаз»). Они создают ироническую дистанцию между юным героем и повзрослевшим повествователем.

Заглавие «Необыкновенные приключения доктора», как и предисловие с названием глав («Без заглавия - просто вопль»), данные рассказчиком-издателем, ориентирует читателя не столько на авантюрный жанр, сколько на ироническую оценку автора.

Различия наблюдаются в описании отношений героев анализируемых произведений к своему окружению. Мародерство сослуживцев доктора из «Необыкновенных приключений...» получает саркастически-насмешливую характеристику: «Казачки народ запасливый, вроде гоголевского Осипа:

- И веревочка пригодится».

С юмором и некоторым восхищением герой-доктор отзывается только о своем помощнике санитаре Шугаеве и дезертировавшем фельдшере Голендрюке.

Отношение героя в «Записках...» к окружающим его персонажам более разнообразно. Добродушно осмеивается комический двойник юного врача скептик фельдшер Демьян Лукич. Более фамильярный оттенок приобретает в повествовании отношение героя к пациентам. Для него деревенская баба -«румяная бабочка», а солдат-сифилитик, не понимающий серьезности своей болезни, похож на курицу. Фамильярное осмеяние пациентов у героя М.А. Булгакова - это оборотная сторона его сострадания и ответственности за них.

Смешное в обоих произведениях непременно соседствует со страшным. Смерть предстает в «Записках...» в образах хохочущей вьюги, которая побеждается самоиронией и жизнелюбием юного врача. Иное впечатление оставляют размышления героя из «Необыкновенных приключений...» о смеющейся судьбе, которая несет смертельную угрозу. Спастись от нее можно только бегством. Здесь впервые смеховые коллизии покидают сферу чисто бытовую, вбирая в свою орбиту явления дезертирства, ареста и т.д.

Смеховой контекст жизнеутверждающего начала, перенесенный из реальности в мир сновидений представлен или ассоциативной цепочкой - в «Необыкновенных приключениях...», или гиперболизированными образами-в «Записках...».

Двуединство оптимистической иронии «Записок...» и трагикомического начала «Необыкновенных приключений...» - это составляющая карнавализованного мировоззрения писателя.

В параграфе 3.3 «Комическое освоение действительности в "Записках на манжетах"» слагаемые «смехового слова» М.А. Булгакова характеризуются движением писателя от реальности в сферу бессознательного начала. Это зафиксировано многими булгаковедами (М.О. Чудакова, JI.M. Яновская, В.В. Химии, Е.В. Пономарева, Р. Джулиани).

Болезнь, сон становятся сквозными мотивами сюжета, поэтому почти не ощутима граница между явью и бредом сновидения или болезни. Точкой соприкосновения и здесь становится нелепо смешная причина: впервые за долгое время герой объелся. Пародию в духе модернизма в «Записках...» напоминает ярмарка писателей-современников М.А. Булгакова, которые проходят перед глазами героя в первой кавказской части цикла.

Во второй московской части «Записок...» в область «смехового слова» попадают явления «новояза», когда герой пробует их усвоить внешне, отвергая внутренне. Встреченное в столице слово «Дювлам» (Двенадцатилетний юбилей В. Маяковского) вызовет восторг новизны, который тут же сменит пародийное описание образа самого Маяковского: «лет сорока, очень маленького роста».

В границах гипертрофированного отношения к вещам решены попытки героя упорядочить хаос в зыбкой реальности. Несмотря на это, за «редуцированным смехом» (М.М. Бахтин) героя стоит надежда, и именно здесь закладывается основа поэтики комического позднего Булгакова.

Глава 4 «Быт и бытие смеховых ситуаций в сборнике П.С. Романова "Три кита"». В главе показана особая реализация «смехового слова» в ранних рассказах (1925), к анализу которых вне рамок сборника обращались С.А. Голубков, И.Ю. Карташова, С.С. Никоненко, В.В. Петроченков, С.С. Семенова. Автор работы при анализе «смехового слова» у П.С. Романова опирается на тенденцию «малой прозы» 20-х годов XX века к циклизации и объединению рассказов в сборники и рассматривает сатирические рассказы сборника «Три кита», фиксируя внимание на их тематике: о жизни крестьян в деревне, о случаях, произошедших в городе или на железной дороге.

В параграфе 4.1 «"Смеховое слово" П.С. Романова как способ индивидуализации персонажей в границах обобщенного образа народа» рассматривается на рассказах крестьянской тематики, где наиболее ярко представлена фольклорность «смехового слова». Так, в рассказе «Хорошие места» герои, сетуя по поводу неудачного дележа земли, мечтают о далекой сибирской земле, где «не пашут, а так поскребут, поскребут еловыми сучьями и ладно, лежи всю зиму на печке». Персонажи, не осознающие причин своих бед, смешны: нелицеприятная правда (нежелание крестьян трудиться) видна только автору и читателю. Потому и называл A.M. Горький рассказы писателя «солененькими», что комическое в них было общедоступным и вносило в убогую реальность первых лет революции здоровое начало жизнелюбия и практического здравомыслия.

Сюжеты миниатюр носят ситуативный характер, причем развязке предшествует смеховая ситуация. Заглавия травестируются («Три кита», «Глас народа», «Русская душа»), и «смеховое слово» передается через снижение их пафосности. Здесь изменения масштаба заглавия, заданного как эпическое, происходит либо за счет авторской иронии, либо за счет иронии главного героя - народа.

В крестьянских рассказах получает свою разработку диалог. Смешным его делает столкновение полярных крестьянских точек зрения: одна выставляется напоказ - о другой читатель узнает как бы случайно:

- Клади всем по восьми пудов [сена], а что останется, отдать беднейшим. И нам не обидно, и они в накладе не останутся. <...>

- ...Чтобы отвечать, так уж всем... - сказал сзади неизвестно чей голос.

В последней иронической реплике звучит как голос народа, так и автора, скрывающегося под маской анонима.

В повествовании много массовых сцен, но образы крестьян не схематизированы и приближаются к гоголевским типам. Каждый из героев имеет имя, характер и свою биографию, которую можно восстановить путем сравнения рассказов с ранее опубликованной П.С. Романовым эпопеей «Русь». Здесь «смеховое слово» используется автором как способ индивидуализации характера в границах обобщенного образа народа.

В параграфе 4.2 «Гримасы быта в городских и железнодорожных рассказах» рассматриваются герои, которым, в отличие от героев крестьянских миниатюр, писатель отказывает в имени, обозначая лишь черту внешности или деталь одежды (дама в шляпке, старушка в туфлях), тем самым снижая образ и профанируя его.

Кроме того, городские рассказы сюжетно между собой не связаны. Однако автор, заявив в одном из них о проблеме, возвращается к ней через рассказ-другой, но на новом смеховом уровне. Абсурд как норма жизни («Лабиринт», «Слабое сердце»), расчеловечивание («Комната», «Поросенок»), вызываемое вечным страхом перед начальством («Итальянская бухгалтерия», «Бессознательное стадо»), розыгрыши («В темноте», «Терпеливый народ») -все это - поле «смехового слова» П.С. Романова.

Несмотря на открытость авторской иронии ярче всего комизм раскрывается непосредственно в полилогах персонажей:

- От вшей, говорят, будто тиф разводится, - сказал кто-то.

- Слава тебе, господи, всю жизнь с ними ходили - ничего <...>

- От вши - тиф, а от клопа холеру объявят ... («Терпеливый народ»)

Именно этот прием - выдвижение На первый план многоголосья героев и

почти полное устранение автора - будет способствовать усилению смехового начала в поздних рассказах Романова.

На «смеховое слово» у П.С. Романова работают алогизмы и ложная народная этимология. Ярчайший пример - пугающее наивных героев слово «собес», в котором им слышится однородность со словом «бес». Или пишущая

машинка, не выяснив, для чего она предназначена, мужики решают, что «для чистки яблок».

Рассказы «железнодорожной серии» (С.А. Голубков, Е.Е. Бирюкова) соединяют повествовательную ткань деревенских и городских миниатюр. Особенность топоса вокзала, станции, вагона поезда - места скопления людей, ничем не связанных друг с другом, способствует сбрасыванию масок героев, что приводит к нестандартным, нелепым, смешным ситуациям.

Инструкция в одноименном рассказе о плате за провоз щегла как за пуд груза по своей алогичности оказывается близка правилам посадки и высадки в неисправном поезде («Гайка»), а детей можно использовать в качестве товара для прокатных услуг («Спекулянты»). При этом способность героев Романова говорить в одной смеховой тональности, быть родителями чужих детей (правда, на время и за деньги) свидетельствует скорее не о наличии мотива стадности (Л. Каган), а о сохранении признаков «родового тела», которому свойственны избыточность плодородия, веселый характер изображения обобщенного образа народа. «Смеховое слово», являясь атрибутом «родового тела» и объединяя характеры героев рассказов, свидетельствует также о наличии в нарративном поле сборника П.С. Романова «Три кита» эпического начала.

В Заключении формулируются основные выводы работы.

Сформулированное М.М. Бахтиным понятие «смехового слова» способствует формированию нового взгляда на своеобразие комического в «малой прозе» И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова.

1. Диалектика «смехового слова» И.Э. Бабеля представлена в его творческих опытах перехода от смешного к страшному. «Смеховое слово» в «Конармии» усиливает достоверность описываемых ситуаций, создает эмоционально-насыщенный сюжет и выразительную характеристику действующих лиц, снижает чрезмерную степень жестокости в тексте и в то же время заставляет читателя пережить глубину трагедийности повествования.

Особую роль в поэтике комического у Бабеля играет понятие «родового тела». Если в «Конармии» «смеховое слово» связывает разрушающиеся социально-национальные народные тела в единое «родовое тело», то в «Одесских рассказах» «родовое тело» Молдаванки насыщено «смеховыми образами». Трагедия Гражданской войны и реалии еврейского быта здесь формируют нового героя и объединяются единым «смеховым словом».

2. М.М. Зощенко талантливо преобразует гоголевские традиции «смехового слова» не только в ранних рассказах, но и в циклах «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» и «Сентиментальные повести». Он комически трансформирует известные темы русской литературы (напр., тему «маленького человека»). Социальный статус героя-повествователя в каждом из циклов влияет на степень выраженности «смехового слово» в повествовании. Простодушная самоуверенность Синебрюхова из «Рассказов...» сменяется иронической саморефлексией Коленкорова из «Сентиментальных повестей». Место площадной лексики занимают литературные аллюзии. Образы

«телесного низа», пира, тризны и ситуации развенчания в «Рассказах...» смешны и только. Обращение же Зощенко в «Сентиментальных повестях» к приемам психологического анализа придает «смеховому слову» трагический обертон.

3. В прозе М.А. Булгакова 20-х годов «смеховое слово» становится средством выявления истинных и мнимых ценностей. Герой-рассказчик иронически осваивает сферу «серьезно-смехового». Своеобразие «смехового слова» заключается в его фельетонности. Экспериментируя со «смеховым словом» в «Записках юного врача» и «Необыкновенных приключениях доктора», писатель по-разному использует сходные приемы создания комического. Слагаемые «смехового слова» в «Записках на манжетах» отличаются еще большим разнообразием и характеризуются движением писателя от реальности в сферу бессознательного, субъективного начала и обращением к реминисцентным и языковым играм, пародированию, гипертрофированному отношению к вещам. Сюжетообразующими становятся бред и сон. Именно здесь закладывается основа поэтики комического, получившая дальнейшее развитие в повестях и романах Булгакова 20-х - конца 30-х годов.

4. Смеховая ситуация в рассказах П.С. Романова оформляется в виде полилога, в котором речевые высказывания участников выстраиваются чаще всего в форме комической иерархии. «Смеховое слово» выступает как инструмент индивидуализации персонажей в границах обобщенного образа народа, так и является маркером принадлежности героев к одному «родовому телу», благодаря которому в рамках сборника «Три кита» формируется комический эпос. Здесь перебранка на вокзале иди в очереди, споры на сельском сходе приобретают в контексте времени проблемность и бытийность.

Проведенный анализ произведений «малой прозы» И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова позволяет нам более глубоко постичь особенности развития комического пласта русской литературы 20-х годов XX века.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

Статьи, входящие в перечень рецензируемых научных журналов и изданий, выпускаемых в РФ, рекомендованных ВАК:

1) Обухова И.А. «Смеховые образы» в новеллистике Бабеля («Одесские рассказы») / И.А. Обухова // Вестник УРАО - М, 2009. -3(46). - С. 49 - 52. (0,29

П.Л.).

2) Обухова И.А. «Сентиментальные повести» как этап творческих поисков М.М. Зощенко/ И.А. Обухова // Вестник УРАО. - М, 2011. - 2(55). - С. 28 - 32. (0,4 п.л.).

3) Обухова И.А. Своеобразие комического в фельетонах М.А. Булгакова 20-х годов / И.А. Обухова // Вестник ПГЛУ. - Пятигорск, 2011. -№3. - С. 237 -240. (0,5 п.л.).

Публикации в других изданиях:

4) Обухова И.А. Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский в полемике вокруг «смехового мира» Древней Руси / И.А. Обухова // Материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Актуальные проблемы филологии и методики ее преподавания в вузе и в школе», посвященной 55-летию филологического факультета / предисл. A.M. Калимуллина. - Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2008. - С. 295 - 299. (0,29 п.л.).

5) Обухова И.А. «Смеховое слово» в цикле «рассказы Назара Ильича господина. Синебрюхова» М.М. Зощенко / И.А. Обухова // Молодежь и наука: проблемы современного образования: сб. ст. Всерос. науч.-практ. конф.: в 3 ч. Ч.З / под общ. ред. В.В. Кадакина; отв. за вып. П. В. Замкин; Мордов. гос. пед. ин-т. - Саранск, 2009. - С. 138 -142. (0,3 п.л.).

6) Обухова И.А. Реализация «смехового слова» в «медицинских» рассказах раннего Зощенко / И.А. Обухова // Гуманитарные науки: в поиске нового: межвуз. сб. науч. тр. - Вып. VII / редкол.: Л.И. Савинов (пред.) [и др.]. -Саранск: Ковылк. тип., 2009. - С. 247 - 251. (0,29 п.л.).

7) Обухова И.А. Гоголевские традиции «смехового слова» в ранней прозе М.М. Зощенко / И.А. Обухова // Гоголевский сборник. Вып.3(5): Материалы международной научной конференции «Н.В. Гоголь и мировая культура», Н.В. Гоголя. Самара, 29 - 31 мая 2009 г. - Санкт-Петербург; Самара: ПГСГА, 2009. -С. 253-259.(0,29 п.л.).

8) Обухова И.А. Функции «смехового слова» в «Конармии» И.Э. Бабеля / И.А. Обухова // Проблемы взаимодействия эстетических систем реализма и модернизма. Межвузовский сборник научных трудов. - Ульяновск: УлГПУ, 2010. - С. 90 - 96. (0,25 пл.).

9) Обухова И.А. «Смеховое слово» в «Записках юного врача» и «Необыкновенных приключениях доктора» М.А. Булгакова / И.А. Обухова // Симбирский научный вестник. - Ульяновск, 2011. - №2(4). - С.198 - 202. (0,45 п.л.).

10) Обухова И.А. «Смеховое слово» в деревенских рассказах П.С. Романова (на материале сборника «Три кита») / И.А. Обухова // Симбирский научный вестник. - Ульяновск, 2011. ^№3(5). - С. 221- 226. (0,58 пл.).

11) Обухова И.А. Гримасы быта в железнодорожных рассказах П.С. Романова (на материале сборника «Три кита») / И.А. Обухова // Симбирский научный вестник. - Ульяновск, 2011. - №4(6). - С. 189 - 193. (0,3 пл.).

12) Обухова И.А. «Смеховое слово» в ранних рассказах Пантелеймона Романова / И.А. Обухова // Комическое в русской литературе 20 в. [Материалы международной научной конференции]. -М.: ИМЛИ РАН, 2012. - С. 160 - 165. (0,25 пл.).

Подписано в печать 18.03.12 Формат 60x84/16. Гарнитура Times New Roman. Усл. п.л.1. Тираж 100 экз. Заказ ШУ230

Отпечатано б Издательском центре Ульяновского государственного университета 432000, г. Ульяновск, ул. Л.Толстого, 42

Текст диссертации на тему ""Смеховое слово" в отечественной "малой прозе" 20-х годов XX века"

61 12-10/1129

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Мордовский государственный университет имени Н.П. Огарева»

На правах рукописи

Обухова Ирина Александровна

«СМЕХОВОЕ СЛОВО» В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ «МАЛОЙ ПРОЗЕ» 20-Х ГОДОВ XX ВЕКА (Н.Э. БАБЕЛЬ, М.М. ЗОЩЕНКО, М.А. БУЛГАКОВ, П.С. РОМАНОВ)

10.01.01- русская литература

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Осовский О.Е.

Саранск - 2012

Содержание

Введение...............................................................................3

Глава 1. Диалектика «смехового слова» в прозе Бабеля: от смешного к страшному

1.1. Рождение «смехового слова» в «родовом теле» «Конармии»......18

1.2. «Смеховые образы» Молдаванки в новеллистике И.Э. Бабеля

(«Одесские рассказы»).............................................................46

Глава 2. «Смеховое слово» героя прозы М.М. Зощенко

2.1. Гоголевские традиции «смехового слова» в ранней прозе

М.М. Зощенко.......................................................................58

2.2. Специфика комического дискурса в цикле «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова»..............................................69

2.3. «Увенчание-развенчание» героя-полуинтеллигента в

«Сентиментальных повестях»....................................................80

Глава 3. Своеобразие комического дискурса в «малой прозе» М.А. Булгакова

3.1. Комические образы в фельетонах М.А. Булгакова 20-х годов.......96

3.2. «Смеховое слово» рассказчика в «Записках юного врача» и «Необыкновенных приключениях доктора»..................................108

3.3. Комическое освоение действительности в «Записках на

манжетах»..........................................................................118

Глава 4. Быт и бытие смеховых ситуаций в сборнике

П.С. Романова «Три кита»

4.1. «Смеховое слово» П.С. Романова как способ индивидуализации персонажей в границах обобщенного образа народа............................129

4.2. Гримасы быта в городских и железнодорожных рассказах.........142

Заключение........................................................................157

Библиография ...................................................................165

ВВЕДЕНИЕ

Отечественная проза 20-х годов представляет собой одну из наиболее ярких страниц в истории литературы XX века. Художественные достижения И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова определили во многом характер ее развития на несколько столетий вперед. Литературный процесс 20-х годов XX века представляет собой сложную и противоречивую картину. Как отмечает Е.С. Роговер, это время интенсивного развития новой советской литературы, «...сложный, но динамический и творчески плодотворный период в развитии литературы. <...> Можно даже говорить об интенсивном, учащенном ритме в сфере искусства и культуры, временно не испытывавших жестокого давления со стороны власти» [Роговер, 155].

Одним из несомненных достижений литературы этого периода стало новое понимание смеха. С.А. Голубков, характеризуя эпоху 1920-х годов, отмечал: «Смешное в жизни слишком часто соприкасалось со страшным, улыбка оборачивалась гримасой, смех окрашивался горечью» [Голубков, 1991, 37]. Революция одновременно с «насильственным вторжением в естественное движение отечественной истории» несла в себе, благодаря провозглашенным ею же высоким целям, «огромный притягательный потенциал», позитив. Именно из атмосферы революционного переворота вырастало праздничное народное мироощущение. Например, с этим связано безумное увлечение новой послеоктябрьской власти многочисленными праздниками, которые можно считать материализацией карнавализованного начала (Красные свадьбы, Комсомольские пасхи, Октябрины и др.). Значимость массовых действ способствовала ритуализации всех уровней новой советской действительности и «сакрализации вновь устанавливаемых институтов власти» [Михайлин, 311]. Социально-политические сдвиги становились физически ощутимы, зримы.

Праздничное народное мироощущение так же, как и «карнавализация» («форма художественного видения, своего рода эвристический принцип,

позволяющий открыть новое и до сих пор невиданное» (М.М. Бахтин)), широко проникли в прозу первой половины 20-х годов [см.: Скобелев, 115, 121]. Кроме того, выбор литературы «эпохи хаоса» пал на комическое, потому что оно традиционно выступало «одним из наиболее выразительных способов отражения жизненного хаоса» [Голубков, 1994, 10]. Этим обусловлен приход в литературу людей, в творческом мироощущении которых был силен «карнавальный обертон» [Химич, 48]. Их «творчество, обладая как внешней, так и внутренней свободой», образовало «глубинный поток отечественной словесности» [Воздвиженский, 52] и составило тот комический дискурс, который повлиял на дальнейшее развитие русской литературы XX и XXI вв.

К примечательным художественным особенностям отечественной литературы 20-х гг. относится формирование своего «смехового слова». В этот период оно становится важнейшим элементом не только поэтики, но и мировидения и миропонимания. Обращение писателей 1920-х годов к «смеховому слову» было вызвано сменой культурного кода [см.: Белая, 1989, 164]. Свобода как социально значимый аспект «смехового слова» способствовала расцвету именно комической литературы послеоктябрьского периода. Художники обращались к «смеховому слову» как к одному из наиболее эффективных способов раскрытия правды действительности. Комический дискурс, который возник в произведениях И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова, позволяет по-новому взглянуть на диалектику комического и трагического в сознании человека, который испытал на себе влияние революции и Гражданской войны, послевоенную разруху и восстановление, создание нового быта и нового государства, обретение нового языка и новой культуры.

И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова можно отнести к мастерам «малой прозы». В то время, как эпоха, а вместе с ней и госзаказ, ожидали пришествия «красного Толстого», т.е. призывали писателей создавать нечто эпопейное в рамках крупной формы, 1920-е годы

наиболее ярко оказались представлены в произведениях «малой прозы». В ней зримо отразились все существенные социальные, политические, экономические и культурно-эстетические события эпохи. Здесь необходимо принять во внимание по меньшей мере три обстоятельства: во-первых, «малая проза», а именно рассказ, являлась наиболее динамичной формой, позволяющей оперативно отвечать на вызов становящейся действительности, а во-вторых, реальность оценивалась с точки зрения молодых писателей, вхождение в литературу которых совпало со становлением советского государства. Победа «малой прозы» в 20-е годы XX века - вторая после чеховской революции [см.: Тюпа, 1989] - была связана не только, как отмечают исследователи, со стремлением «оттолкнуться от ближайшей традиции - символистского романа» [Чудакова] или «усталостью от крупной формы, полученной в результате догматического главенствования романа во второй половине XIX века» [Пономарева, 76].

При этом многие из критиков 1920-х годов связывали первенство малых форм с периодом культурного упадка [Макгвайр, 188], и лишь единицы считали (И. Берковский), что таким образом проза «накопляет большой жанр современности» [цит. по: Бузник, 43]. Наиболее достоверной нам представляется точка зрения М.М. Бахтина о том, что «здесь нужен был особый тип обобщения, предпочитающий не просто условные формы, но условные формы особого рода - позволяющие выразительно "разыграть" разорванный и противоречиво соединенный заново облик реальности» [цит. по: Химич, 47].

Таким образом, изучение «смехового слова» отечественной литературы 20-х гг., особенно «малой прозы», в силу специфики которой все представленные в ней явления выражены наиболее ярко и концентрированно, позволяет нам более глубоко постичь характер литературного мышления 20-х гг. XX века, особенности развития комического пласта русской литературы этого периода. Именно в этом видится нам актуальность предпринятого исследования.

Характеристикой комического в литературе 1920-х годов занимались С.А. Голубков, Д.Д. Николаев, JT.A. Колобаева, В.П. Скобелев, JI.A. Спиридонова. Однако «смеховое слово» как один из важнейших аспектов поэтики комического не входило непосредственно в круг их интересов.

Опыт изучения «смехового слова» связан с работами М.Ю. Асаниной по «смеховому слову» в художественное прозе У. Фолкнера 1920-х- 1930-х годов [Асанина, 2004] и обзором данного исследователя в соавторстве с O.E. Осовским и С.А. Дубровской проблемы смеха и «смехового слова» в российском литературоведении последних десятилетий [Асанина, 2006]. O.E. Осовский, исследуя работы М.М. Бахтина, обратил внимание на то, как меняется отношение самого ученого к феномену «слова» и что собственно представляет у Бахтина понятие «смеховое». Тем самым определил место «смехового слова» в терминологическом пространстве рукописи М.М. Бахтина о Рабле [см.: Осовский, 2011].

Идеи М.М. Бахтина о «смеховом слове» в русской словесности получают дальнейшее развитие в работах С.А. Дубровской. Исследователь рассматривает функционирование «смехового слова» и его связи с народной смеховой культурой в повести Н.В. Гоголя «Шинель» [Дубровская, 2009] и его комедиях «Ревизор» и «Женитьба» [Дубровская, 2010]. Анализирует особенности эволюции русского литературного и языкового сознания XIX века с точки зрения приемов и способов организации «смехового слова». В качестве материала для исследования используется не только творчество русских классиков В.А. Жуковского и A.C. Пушкина [Дубровская, 2007], но, например, и критические работы В.Г. Белинского [Дубровская, 2009]. С.А. Дубровская находит в «серьезно-смеховом» своеобразии поэтических экспериментов Н.П. Огарева взаимосвязь не только с гоголевской традицией, но и в дальнейшем с комическим дискурсом Достоевского [Дубровская, 2007].

Выделяя «смеховое слово» в качестве особенности «творческого мышления» «в общем контексте эволюции русского литературного сознания

первой половины XIX века» С.А. Дубровская пишет о неоднородности и неравноценности «смехового слова» и предлагает его квинтэссенцию: «"смеховое слово" определяется несколькими составляющими: традиции -национальные черты - черты эпохи - давление жанра - индивидуально-авторское преломление» [Дубровская, 2007, 142].

Составляющие этой формулы еще раз подтверждают взаимосвязь бахтинской концепции «смехового слова» с работами Д.С. Лихачева о древнерусском смехе [Лихачев, 1984], A.M. Панченко - об отношении к смеху «в канун петровских реформ» [Панченко, 1984] и В.Я. Проппа - о разновидностях насмешливого смеха [Пропп, 1997]. Работы С.А. Дубровской представляются нам тем недостающим звеном, с появлением которого ренессансное «смеховое слово» было вписано в русский XIX век.

Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые в отечественном литературоведении исследуется «смеховое слово» как ключевой элемент поэтики комического в «малой прозе», анализируются особенности способов и форм его художественной реализации в произведениях И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова в соответствии с их творческой индивидуальностью.

«Смеховое слово» - одна из составляющих комического, изучаемого современным литературоведением. Проблема «смехового слова», которая в настоящий момент представляется весьма сложной и во многом дискуссионной, заслуживает особого внимания исследователей. В практике литературоведения распространены традиционные эстетические категории -«смех» и «комическое».

Принимая во внимание тот факт, что особенностям понимания феноменов «смеха» и «комического», а также их производным было уделено достаточно внимания в специальных исследованиях отечественных и зарубежных авторов (С.С. Аверинцев, М.М. Бахтин, А. Бергсон, Ю.Б. Борев, Б. Дземидок, Л.Ф. Карасев, Д.С. Лихачев, В.Л. Махлин, A.M. Панченко, Л.Е. Пинский, Н.В. Понырко, В.Я. Пропп, Б.А. Успенский, О.М. Фрейденберг),

мы считаем возможным почти целиком оставить за пределами нашей работы данную проблему, согласившись с тем определением «комического», которое было сформулировано литературоведами JI.E. Пинским, С.И. Кормиловым [Пинский 1989, Кормилов, 2001].

В диссертационных исследованиях последнего десятилетия о комическом авторы либо используют дискурсивный подход к изучению данной проблемы (Е.В. Бочкарёва «Комическое в художественном мире H.A. Тэффи», 2009), либо предпочитают обращаться к «поэтике комического». К таким относятся работы А.Ф. Петренко «Сатирическая проза М. А. Булгакова 1920-х годов: Поэтика комического» (2000), С.Ю. Антюховой «Поэтика комического русской провинциальной мемуарно-автобиографической прозы второй половины XVIII века» (2005), Т.В. Киреевой «Поэтика комического в романах Дж. Барта 1950-1960-х годов» (2007), H.A. Орловой «Поэтика комического в прозе С. Довлатова: семиотические механизмы и фольклорная парадигма» (2010), Э.Г. Дадаяна «Поэтика комического в прозе В. Аксенова» (2010). Либо сужают круг исследований до детального изучения одной из разновидностей комического H.A. Анненкова «Сатира и инвектива в поэзии М.Ю. Лермонтова» (2004), A.C. Артамонова «Экзистенциальная ирония в романе В. Набокова "Лолита"» (2007). Либо предлагают рабочие термины, например, «мифологема смеха» (C.B. Шаталова «Мифологии смеха в прозе М.А. Булгакова 1920-х годов», 2006) или «модус художественности» (В.И. Тюпа).

Использование в нашем исследовании понятия «смеховое слово» обусловлено тем, что данная «категория исторической поэтики М.М. Бахтина» (O.E. Осовский) неразрывно связана с его концепцией «смеховой культуры» и универсальностью схемы анализа художественных произведений, разработанной ученым. Идеи М.М. Бахтина о «смеховом слове» и специфике смехового поля литературы нашли свое отражение в работах исследователей, занимающихся отечественной словесностью (В.П. Скобелев, С.А. Голубков, С.А. Дубровская).

Несмотря на то, что термин «смеховое слово», предложенный М.М. Бахтиным в 1930-х - начале 1940-х гг., достаточно широко используется отечественным литературоведением, устоявшееся его определение в теоретико-литературных исследованиях отсутствует. Использование термина «смеховое слово» связано с бахтинской концепцией слова в целом, где последнее воспринимается как «язык в его конкретной и живой целокупности» [Бахтин, 1963, 242]. Таким образом, ученый обращал внимание на то, что слово может интерпретироваться как в литературном, так и во внелитературном контекстах [см.: Кормилов, 1995]. Отсюда и многообразие в употреблении Бахтиным понятия «слово» применительно к выражению различных идей его концепции [см.: Тамарченко, 1997].

Вслед за O.E. Осовским мы полагаем, что в теоретико-литературном аспекте «смеховое слово» должно восприниматься прежде всего как категория исторической поэтики М.М. Бахтина, один из трех аспектов концепции слова в целом: 1) Типология слова в рамках триады «слово -высказывание - речевой жанр»; 2) Романное слово; 3) Смеховое слово [см.: Осовский, 1995; Осовский 2011].

В работах второй половины 1930-х - начала 1940-х гг. и первой половины 1960-х гг. М.М. Бахтиным были сформулированы категории «смеха» и «смехового слова» как явлений карнавальной культуры и смеховой (карнавальной) литературы в широком ее понимании, а также разработана концепция «смехового слова» как явления мировой литературы от античности до XX столетия [см.: Бахтин, 1996].

Четко определенных границ у бахтинского понятия «смехового слова» нет, оно охватывает все формы смеховой культуры. Кстати, и этому термину «смеховая культура» М.М. Бахтин не дал строгого определения. Так, литературовед И.Л. Попова отмечала, что Бахтин только «исследует смеховой аспект в слове, жесте, интонации и выделяет формы бытования "смеховой культуры"» [Попова И.Л., 150]: от обрядового действа до карнавального жеста. Все то, что включает в себя «смеховое слово».

Вследствие чего одна из задач современных ученых состояла в том, чтобы обозначить рамки «смехового слова» и конкретизировать само понятие.

Так, с точки зрения исследователей, «смеховое слово» - это один из типов слова, возникающий под влиянием «карнавального смеха» в контексте самым широким образом интерпретируемой смеховой культуры [Асанина, 2006, 111-128]. Оно выступает как «гибридная конструкция» и реализуется в «обрядово-зрелищных формах», «словесно-смеховых произведениях», в «формах и жанрах фамильярно-площадной речи» [Бахтин, 2010, 12].

При этом «гибридная конструкция», по М.М. Бахтину, «такое высказывание, которое по своим грамматическим (синтаксическим) и композиционным признакам принадлежит одному говорящему, но в котором в действительности совмещены два высказывания, две речевых манеры, два стиля, два языка, два смысловых и ценностных кругозора» [цит. по: Киржаева, 141].

Разрабатывая концепцию «смехового слова», Бахтин говорил в первую очередь о карнавальном смехе, который впоследствии трансформируется и станет основой «смехового с