автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Смерть в ментальном восприятии и повседневной практике адыгов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Смерть в ментальном восприятии и повседневной практике адыгов"

На правах рукрписи

Нальчикова Елена Апнуаровпа

СМЕРТЬ В МЕНТАЛЬНОМ ВОСПРИЯТИИ И ПОВСЕДНЕВНОЙ ПРАКТИКЕ АДЫГОВ

Специальность 07.00.07. — Этнография, этиология и антропология

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Нальчик 2007

18

003064718

Диссертация выполнена на кафедре истории и этнографии народов КБР Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова

Научный руководитель:

доктор исторических наук Текуева Мадипа Анатольевна

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор Бгажноков Барасби Хачимовнч кандидат исторических наук Хадикова Алина Хазметовна,

Ведущая организация — Институт истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра Российской академии наук.

Защита состоится «

се^^.2007 г в 12

часов на заседании

диссертационного совета Д.212.076.03. по историческим наукам при Кабардино-Балкарском государственном университете по адресу: 360004, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского 173

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова (г. Нальчик, ул. Чернышевского 173).

Автореферат разослан « августа 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

М.И. Баразбиев

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Аюуальность научного исследования лроблем, связанных с восприятием отдельными индивидами или целыми этническими сообществами таких базисных понятий духовной культуры как «жизнь» и «св/ерть», не вызывает сомнения. Философское осмысление ухода человека из жизни, поиски смысла смерти, традиционные механизмы сохранения памяти о челопе се и его образе, проблемы «жизни после смерти», ритуализация похоронного действа - эти вопросы не теряли своей остроты на протяжении всей истории человеческого общества.

Смерть является одной из вечных тем культуры. Она создает вокруг себя особое культурное пространство, устойчивые этические и эстетические нормы, ритуалы, обычаи, символы и становится «одним из универсальных языков культуры»1, «экраном», на которым проецируются все жизненные ценности. Значительное внимание и интерес к теме смерти прослеживается в западной философии и современной научно л мысли, что проявляется в развитии танатологии (учения о смерти) как одного из разделов медицины. Однако постепенно приходит понимание того, что в теоретическом поле учения о смерти находится значительно более широкий круг проблем, а основные публикации западных ученых по осмысленно понятия «смерть» приобретают преимущественно историко-философские характер. В то же время в советской науке проблемы, связанные с культурным пространством смерти, -семантика публичных ритуалов оплакивания и похорон, эмоциональный характер внутренних переживаний по поводу ухода человека из жизни, архети-пические смыслы и этноментальные представления о смерти — не стали предметом исследования историков и антропологов. Это, вероятно, объясняется материалистическим мировоззрением и идеологией, ограничивавшими обсуждение проблем смерти медико-бноло ическими рамками и не включавшимися в поле научного обсуждения личностными переживаниями узкого родственного круга или другой социальной группы.

Правда, в этнографической науке всегда были востребованы описательные материалы по архаическим формам погребальной обрядности, что позволяет нам сегодня реконструировать этноментальные представления о смерти в системе ценностей, определяющих процесс социализации и непрерывность культурной традиции этноса. Основные категории и концепции этнического миропонимания закодированы в традиционной похоронно-поминальной обрядности, поэтому погребал1.шли ритуал, включенный в проблемное поле современной этнографической науки, считается одним из наиболее семантически насыщенных и информативных источников по изучению традиционного мировоззрения. Отношение к смерти и сценарий проводов человека в мир иной оказываются самыми консервативными элементами традиционной культуры. Ни позднейшие религиозные каноны, ни научно-

1 Лотман Ю.М. История и типология русской кул! туры. - СПб., 2002.

технический прогресс не способны к полному вытеснению древнейших ритуалов и обрядов, представлений о «правильном» и «недостойном» проявлении скорби и траура. Все этй факторы дают современным исследователям инструментарий для выявления объективной картины исторического прошлого в парадигме микроисторического анализа.

Вследствие негласного табу на изучение темы смерти в научном и массовом сознании до сих пор остается недостаточно проясненным ряд методологических, ценностно-гуманистических, биоэтических и культурно-цнвили-зационных проблем. Научный интерес к данному кругу вопросов особо актуализировался в условиях кризиса современной цивилизации. По мнению ряда ученых стратегия выживания человечества все в большей мере должна учитывать различия системы ценностей в разных цивилизациях — традиционных и техногенных. Это позволяет легитимизировать культурно-цивилиза-ционное многообразие мира, и учесть его при выработке стратегии выживания современного человечества.

Исследование темы «смерти» в историко-антропологической парадигме в российской науке не теряет актуальности и востребовано реалиями современности. Россия представляет собой полиэтническое пространство взаимосвязанных, но аутентичных социально-культурных ареалов. Одним из их составляющих является адыгская традиционная культура, и в свете вышеизложенного представляется очевидной необходимость комплексного изучения этнографии «погребального культа» (публичного, эстетизированного, воплощенного в сюжет) с параллельным анализом основ этноментального (духовного, философского) восприятия смерти на основе широкого привлечения культурологических, исторических, археологических и этнографических данных.

До недавнего времени погребальный культ адыгского мира исследовался, как правило, узко специфически с позиций археологии, этнографии, лингвистики, что не позволяло составить полное представление о предмете. Проблема соотнесения похоронной ритуальной практики с другими формами традиционного мировоззрения/общественного сознания, за исключением определенных сфер (например, религии), практически не нашла адекватного научного разрешения в адыгской этнографии. При описании событий похоронно-поминального цикла мало привлекались сравнительный материал, данные археологических раскопок, исследовались только «исключительные» виды смерти.

Использование имеющегося богатого эмпирического материала, новые интерпретационные подходы к результатам уже известных исследований из области адыгской археологии и этнографии, позволяют создать общую картину смерти адыгов, актуальную и сегодня, несмотря на процесс активной «культурной колонизации». В условиях современной полиэтнической российской действительности существует необходимость проведения подобных изысканий, ценность которых связана не только получением новых знаний, но и с формированием «правильного» взгляда на вопросы жизни и смерти, с плавным и последовательным перехо-

дом от позиций «манкуртизма» к «нормальной идентичности», минуя типичную для постсоветского пространства стадию этноцентризма, приводящего к тяжелым последствиям в виде межэтнических конфликтов.

Цель исследования состоит в комплексном изучении архетипических представлений о смерти, культурных символов и материальных проявлений общественного сознания в дискурсе смерти. В рамках этой работы на теоретическом материале этнологии, геронтологии, танатологии, этнографических описаниях похоронной обрядности и выражений скорби, археологии захоронений, определении комплекса поведенческих фреймов в ритуальной практике, реконструируется картина адыгского мира в культурной системе прошлого.

Исходя из цели исследования, были сформулированы следующие задачи:

• выявить и систематизировать материалы, содержащие сведения о ментальном восприятии смерти у адыгов представителями разных социальных, тендерных, возрастных страт;

• создать широкую и универсальную типологию смерти в традиционном адыгском мире с объяснением оснований ее иерархической структуры;

• рассмотреть особенности «культа мертвых» и похорон но-поминаль-ной ритуальной практики, взаимосвязь архаического обычая с позднейшими религиозными воззрениями адыгов;

• проследить различные способы погребения, топос кладбища, его рельеф и логику;

• проанализировать поведенческие образцы адыгов в событиях похоронного цикла с учетом социального статуса и половозрастных характеристик участников ритуального процесса, степени родства/близости к умершему и в соответствии с историческим контекстом.

Объект ом исследования стало традиционное адыгское общество и его духовная культура в исторической ретроспективе, а предметом исследования — этноментальные установки адыгов на смерть, отраженные в погребальном культе и похоронно-поминальном этикете народа.

Хронологические рамки исследования отражают консервативность похоронно-погребальной обрядности, устойчивость архетипических представлений о смерти в культуре адыгов, а значит, не могут быть строго определенными. Основная источниковая база этнографических, фольклорных, археологических сведений относится к ХУ111-Х1Х векам. При этом следует учитывать проекцию семантического содержания традиционного концепта «смерть» в современное этнокультурное пространство.

Географические рамки диссертации определяются территорией проживания адыгских субэтнических групп, включающей современную Кабарду, Черке-сию, Адыгею и места компактного проживания причерноморских шапсугов (Ту-апсинский и Лазаревский районы Краснодарского края). Это объясняется общностью традиционной культуры и ментальных представлений адыгов, единством источниковой базы, в том числе полем сбора этнографических материалов.

Теоретическая и методологическая основы диссертации. Методы и подходы исследования традиционного мировоззрения и ритуальной практики адыгов определяются многоплановым характером темы диссертации. Это предполагает использование междисциплинарного (кросскультурного) подхода с привлечением данных археологии, фольклористики, лингвистики, философии и др. для понимания аэхетипического сознания, ментальных представлений о смерти, выявления и интерпретации устойчивых и видоизмененных элементов обряда, описания традиционной и индивидуальной эмоциональной реакции в ситуациях скэрби и траура. Избранная методика позволила выявить общее и особенное в культуре адыгов, всесторонне и комплексно осмыслить обрядовую деятельность в свете конкретно-исторических условий рассматриваемого периода.

Сегодняшняя популярность нового направления исторической науки — «истории повседневности» — знг.чительно расширила круг наших интересов, обратив внимание на ментальность низших сословий, на «обыденность» смерти. Мы использовали некоторые перспективные концепции и технологии («обряды перехода» А. ван Гекнепа2, В. Тэрнера3, А.К. Байбурина4, «ментальный инструментарий» Л. Фгвра и др.), которые задали вектор научных интересов многих этнологических работ. В процессе исследования применялся метод аналитического подхода к этнографическим источникам, представленный также в работах Ф. Арьеса5, ГОЛО. Карпова6 и др. Особая роль в разработке формалыю-процессушьного анализа принадлежит Арнольду ван Геннепу. В диссертации оказались востребованными использованные им два вида терминов для описания стадий переходных состояний от одного культурно-определенного статуса к другому (в частности, живой — мертвый).

Для нашего исследование особое значение имеют методологические разработки в области исторической демографии (истории семьи, детства, смерти, тендерной истории и т. д.). 10.Л. Бессмернбго7. Следуя подходу, предложенному им, мы получили вст ожность обращения к прежде не принимавшимся во внимание сведениям I з этнографических, фольклорных и лингвис-

2 Геннеп А. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. - М., 1999.

3 Тэрнер В. Символ и ритуал. — М., 1983. —С. 137.

4Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. — СПб., 1993.

5 Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. - М„ 1992.

6 Карпов Ю.Ю. Женское пространство в культуре народов Кавказа. - СПб., 2001.

7 Бессмертный ЮЛ. Историческая антропология сегодня: французский опыт и российская историографическая ситуация // Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации: Тезисы докл. и сообщ. науч. конф. — М., 1998. - С. 32-34; Ои же. «Анналы»: переломный этап? // Одиссей. — М., 1991; Он же. Скорбь о близких в ХН-ХШ веках (по материалам англо-французской литературы)// Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала Нового времени / Отв. ред. Ю.Л. Бессмертный. -М., 2000. - С.243-260.

тических источников, раскрывающих область приватных переживаний человека перед лицом смерти. Это позволяет значительно расширить поле исследования, углубляющее наши знания о ментальной восприятии одного из важнейших явлении культуры. Именно история меяталыюстеи дала возможность в комплексной работе «не спасовать перед разЕ аливающимся на части объектом исторического исследования и сохранить его целостное прочтение, учитывая гигантскую работу себя над собой, работу, кс торую представляет собой жизнь людей (и, несомненно, смерть, как ее заверша ощий этап - E.H.)»8.

В основу методологии диссертацион юго исследования положен утвердившийся в отечественной исторической науке принцип историзма, который предполагает подходить к изучению соэытий и явлений с точки зрения их исторического развития на всем временном протяжении истории человечества и во всем их глобальном многообразии как в прошлом, так и в настоящем. Отдельно выделим историко-антропологический принцип выявления глубинных пластов духовной культуры, особенностей изменения и сохранности мировоззренческого и религиозного менталитета, духовных ценностей и этнических стереотипов поведения, получивший развитие в трудах А.Я. Гуревича9, И.Н. Данилевского10, М.М. Крома" и др. С его помощью исследовались представления информантов о ментальное™, выявлялась сущность и развитие духовной культуры адыгов з сфере локальной цивилизации.

Основные принципы исследования заданы несколькими методами. Особую актуальность имел сравнительно-исторический метод, получивший развитие в разработках отечественных ученых: Ю.В. Бромлея12, С.А. Токарева'3 и др., на основе которого обрядность исследовалась с учетом определен-

8 Вовель М. Менталыюсл.// 50/50. Опыт словаря повога мышления. — М., 1989.-С. 490.

9 Гуревич А.Я.Историческая антропология: проблемы социальной и культурной истории // Вестник АН СССР. - ] 989. - № 7. - С.71 -78

10 Данилевский И.Н.На пути к антропологической истории России // Историческая антропология: место в системе социальных паук, источники и методы интерпретации: тезисы докл. и сообщ. науч.конф. 4-6 февраля 19')8 г. / Огв.ред.О.М. Медушевская. -М., 1998.-С.45-48.

11 Кром М.М.Антропологический подход к изучению русского средневековья (заметки о новом направлении в американской историографии) // Отечественная история. — 1999,-№6.-С. 90-106.

12 Бромлей Ю.П.Современные проблемы этнограф ии (очерки теории н истории). — М-, 1981; Он же. Этнические процессы в СССР // Этические процессы в современном мире / Отв. ред. Ю.В. Бромлей. - М., 1987. - С.97-164.

13 Токарев С.А.Религия в истории пародов мира. - М., 1964; Он же. Проблемы раним форм религии в освещении советской науки // Вопросы истории. - 1964. - № 12; Он же. О религии как социальном явлении (мысли эч нографа) // Советская этнография. -1979. - № 3. - С.87-105; Он же. Обычаи и обряды как объект этнографического исследования // Советская эпю1рафия. — 1980. — № 3. — С.26-36; Он же. Ранние формы религии. — М., 1990.

ного набора признаков (причинного, пространственного, временного, количественного, качественного и др.). Он же использовался для выявления общего и особенного в комплексе верований и ритуалов. В развитие сравнительной культурологии и танатологии внес вклад яркий представитель отечественной исторической антропологии А.Я. Гуревич, рассматривающий смерть как составной компонент картины мира.

В диссертации использовались три составляющих сравнительно-исторического метода14. Историко-типологический метод позволил нам рассмотреть и систематизировать совокупность норм, правил и моделей поведения людей исследуемой в работе культуры, определить универсалии, характерные для многих народов мира (в том числе погребальный ритуал), сопоставить их с конкретной этнической средой. С помощью историко-диффузно-го метода была произведена попытка проследить культурное взаимовлияние внутри отдельных субэтносов, и в рамках этнокультурных контактов с соседними народами. Историко-генетический метод был востребован при исследовании проблемы трансляции этнокультурных представлений о смерти в ходе этнической истории адыгов и трансформации этого механизма.

Кроме того, в работе применялся историко-системный метод - при рассмотрении обрядов похоронно-поминального цикла как важной составляющей традиционного мировоззрения и системы повседневности.

И сточпиковую базу исследования составляют источники нескольких видов: этнографические, исторические, археологические материалы, фольклорные и лингвистические источники.

- В первую очередь, это полевые этнографические материалы автора, собранные в течение нескольких лет (2000-2007 гг.) в различных районах Кабардино-Балкарии, Адыгеи, Карачаево-Черкесии, Краснодарского края, Иордании. В полевых условиях записано большое количество историко-этнографических терминов, употреблявшихся в традиционном быту. Проводился опрос, в основном, на кабардинском языке; велось личное стороннее наблюдение; имело место неоднократное участие в похоронно-поминапьных обрядах.

— Данные языка способны уточнить акценты в вопросах истории общества. К лингвистическим материалам следует причислить фундаментальный словарь этнографических понятий кабардино-черкесского языка Х.М. Думанова15, который является наиболее полным собранием аутентичных терминов и материалов, иллюстрирующих повседневный уклад жизни традиционного общества. В качестве этнолингвистических источников широко используется паремиоло-гический и фразеологический фонд языков адыго-абхазской группы кавказской языковой семьи.

14 Коваиьчепко И.Д. Методы исторического исследования. - М., 1987. — С. 168-179.

15 Думэн Хь. Адыгэхэм я дауэдапщэхэр // Пестпнк ИГИ Правительства КБР и КБНЦ РАИ. Bi.hi. 1. -11альчик, 2004. - С. 27-45.

8

— Фольклорные тексты. Данные этнографии имеют опосредованную связь с устным народным творчеством. Нами осуществлена запись некоторых нарративных фольклорных текстов на русском и кабардинском языках. Использован главным образом кабардинский материал, однако в силу типологической идентичности составляющих элементов традиционной культуры восточных и западных адыгов, теоретические построения явно выходят за рамки кабардиноведения. Кроме того, привлекались фольклорные тексты опубликованных источников, в т.ч. «Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов»16; «Адыгские песни времен Кавказской войны»17; «Фольклор адыгов в записях и публикациях Х1Х-начала XX в.»'8; «Адыгэ псапъэжьхэр»19 и др.

— Ограничено использовались в качестве источников опубликованные в разноплановых сборниках документов архивные материалы, содержащие данные судебных разбирательств по самоубийствам и убийствам.

— Особую группу источников составляют литературные свидетельства авторов прошлых веков - русских исследователей Северного Кавказа и иностранных путешественников, оставивших записки с описанием края и народов, его населяющих (произведения мемуарного характера). Их этнографическая ценность состоит в значении письменного отчета очевидцев об увиденном с акцентированием внимания на экзотических деталях, характерных для данной культуры. Особо осведомленным в черкесских делах оказывается итальянец Дж. Интериано20, не оставивший без внимания как способы погребения, так и специфику похоронно-поминальных ритуалов. К этой же категории источников относятся труды, авторы которых являлись непосредственными участниками событий Кавказской войны.

Среди значимых работ, посвященных исследуемой нами проблематике, следует отметить «Дневник путешествия по Черкесии» английского журналиста Джеймса Белла, который помимо подробного описания особенностей погребального культа адыгов, оставил ценные личные наблюдения, на конкретно-биографическом материале фиксирующие «спокойное», «будничное» отношение их к внезапной смерти. В «Воспоминаниях российского офицера», побывавшего в черкесском плену, Федора Торнау отражено сугубо женское восприятие жизни/смерти и типичные представления о загробном мире черкесской женщины. «Последний год войны Черкесии за независимость 1863-1864г.» Александра Фонвиля стоит в этом же ряду работ, и все они имеют ценность непосредственного наблюдения со стороны.

16 Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов / Под ред. Е.В. Гиппиус. В 3-х т. -М., 1980.

17 Адыгские песни времен Кавказской войны / Под ред. В.Х. Кажарова. — Нальчик, 2005.

18 Фольклор адыгов в записях и публикациях. Х1Х-начала XX вв. - Нальчик, 1979.

19 Адьнэ псалъэжьхэр. (па каб яз.): В 2-х кн. - Нальчик, 1967.

20 Интериано Дж. Быт и страна зихов, именуемых черкесами // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов ХП1-Х1Х вн. -11альчик, 1974. - С. 43-52.

9

Определенный интерес представляет для нас обобщающий труд «Путешествие по Кавказу, к черкесгм и абхазцам, в Колхиду...» Дюбуа де Мон-пере и «Горцы Кавказа и их осзободительная борьба против русских» Тео-фила Лапинского — очень яркий документ, показавший не только ментальные воззрения адыгов на смерть, но и зафиксировавший серьезную трансформацию «культа мертвых». Отметим также труды С.М. Броневского21, Н.Ф. Дубровина22, В. Потто23 и др. Все они вводили в научный оборот новый истори-ко-этнографический материал сб адыгской традиционной картине смерти. Таким образом, для решения проблемы имеется достаточный разнообразных источников, в основной своей мг ссе доступного характера.

Степень изученности темы. В историографии адыгов, как и других северокавказских народов, нет историко-этнографических исследований, специально посвященных проблеме изучения и интерпретации традиционных представлений о смерти, а также детерминированной ими повседневной ритуальной практики. Однако основная масса известий об образе жизни горцев содержит определенный объем сведений об их отношении к смерти, о похоронно-поминальной обрядности. В Х1Х-начапе XX вв. с развитием местной исторической науки и археологических изысканий на Северном Кавказе появляются работы описательного характера по надгробным памятникам, сопроводительному инвентарю, традициям захоронений. Рассмотрим ряд этих работ и этнографических описаний, заложивших основу для дальнейших исследований «культа мертвых» и погребальных обрядов адыгов, в соответствии с хронологией их публикации. Это труды первых адыгских просветителей Султана Хан-Гирея24, Шоры Ногмова25 и Адыль-Гирея Кешева26, описавших похоронные обряды и поведенческие стереотипы в событиях траурного цикла

Среди работ европейских авторов книга Карла Коха была в свое время лучшим обобщающим трудом, в котором дано объективное этнографическое описание народов Кавказа, осшланное как на личных наблюдениях за повседневной жизнью причерноморских адыгов, так и на тщательном изучении литературных источников. Особенное: внимание уделяет он специфике процедуры прощания с покойным и его поминовения, первым классифицирует значимые для адыгов виды смерти, в том числе, на поле боя, от ран, от старости и болезней, поставив на низшую ступень этой иерархии смерть девушек и рабов.

21 Броневский С.Б. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. -Нальчик, 1999.

22 Дубровин Н. Черкесы (Адыге). - Нальчик, 1991.

23 Потто В. Кавказская война: В 5 т — Ставрополь, 1994; Он же. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. — СПб., 1888.

24 Хан-Гирей. Записки о Черкесии. - Нальчик, 1992; Он же. Черкесские предания. -Нальчик, 1989.

25 Ногмов 111. История адыхейского народа. - Нальчик, 1982.

26 Кешев А.-Г. Записки черкеса. - Пельчик, 1988. 10

Таким образом, в дооктябрьский период историографии адыгов (вторая половина Х1Х-начало XX вв.) встречаются описания отдельных элементов хозяйственной и культурной жизни народа, в том числе обрядов похоронно-поминалыюго цикла, накапливается фактический (документальный, этнографический, археологический) материал по этому вопросу. По существу, об околосмертном пространстве адыгов имелись в то время лишь самые элементарные и фрагментарные сведения, зафиксированные в разноплановых письменных источниках, но не ставшие объектом специального анализа.

Период с 1920-х до 1980-х гг. отличается доминантой марксистской идеологии. В это время на первый план выходит изучение некоторых традиционных институтов и наиболее выразительных ритуалов, в том числе и погребальных, объявленных при этом пережитками прошлого и недостойными советского настоящего. В интересующем нес контексте из историографических работ этого периода можно выделить труды по археологии, т.к. они отражают в некоторой степени этнографию по ребальпой этнической культуры (В.П. Левашова27, А .Ж. Кафоев28, А.Х. Нагое в29, Е.П. Алексеева30, Е.И. Круп-нов31 и др.) Специальных исследований по проблемам'этнографии смерти и ритуально-обрядовому оформлению траурных событий в кавказоведческой литературе на тот период времени не былс. Однако эти вопросы косвенно или попутно с другими проблемами затрагинались рядом авторов. Среди них следует отметить Л.И. Лаврова32, в очерках I оторого прослеживается некоторая связь погребальных обрядов и язычески* культов адыгов эпохи средневековья. Он проанализировал многочисленные эпиграфические памятники народов Северного Кавказа, в т.ч. адыгские. I! работах З.М. Налоева33, посвященных устному народному творчеству адьтов, сделан глубокий анализ песен-плачей «гъыбээ», что позволяет нспользэвать этот фольклорный материал в настоящем исследовании. Таким образом, были поставлены и частично решены сложные вопросы духовной культуры и этнической истории адыг-

27 Левашева В. П. Белореченские курганы // Труды Государственного исторического музея. Вып. 22. -М., 1953.

28 Кафоев А.Ж. Адыгские памятники. - Пальчик, 963.

29 Нагаев А.Х. Итоги раскопок кабардинских к>рганов па новостройках Кабардино-Балкарии в 1972-1977 гг. И Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии. - Т. 3. - Нальчик, 1987; Он же. Материальная культура кабардинцев п эпоху позднего Средневековья (Х1У-ХУНвв.) / Под ред. С. Плетневой. - Пальчик, 1981.

30 Алексеева Е.П. О чем рассказывают археологические памятники Карачаево-Черкесии. - Черкесск, 1960.

31 Крупное Е.И. Древняя история и культура Кабаэды. - М., 1957.

32 Лавров Л.И. Доисламские верования адыгейпев и кабардинцев // Труды ИЭ АН СССР. - М., 1959. — Т. 51; Оп же. Историко-гт ографические очерки Кавказа. - Л., 1978; Он же. Этнография Кавказа. - Л., 1982.

33 Палоев З.М. Из истории культуры адыгов. - Пельчик, 1978; Оп же. Эподы по истории культуры адыгов. - Пальчик, 1985.

ского народа, и были заложены предпосылки для обобщения в дальнейшем материалов, так или иначе отражающих интересующую нас тему.

Постсоветский период истории Северного Кавказа отмечен ростом этнической идентичности и появлением новых концепций освещения духовных традиций различных этнических сообществ. 90-е годы и начало XXI века характеризуются дальнейшим обострением интереса непосредственно к обрядам жизненного цикла адыгов, авторы обращаются к ним преимущественно для иллюстрации своих социокультурных построений. При этом необходимо отметить очень высокий теоретический и методологический уровень проводимых исследований, их концептуалыюсть и актуальность в настоящую эпоху. Это относится к таким работам, как «Адыгские культы» А.Т. Шортанова, «Межпоколенная трансмиссия традиционной культуры адыгов» и «Адыги. Обычаи, традиции (адыгэ хабзэ)» С.Х. Мафедзева, «Черкесское наездничество — «Зек1уэ» A.C. Мар-зей. Особое значение имеют работы Б.Х. Бгажнокова34, предметом исследования которых стали этические установки адыгов по отношению к смыслу бытия в целом и месту в сознании адыга концепта «смерть», пониманию героического — «возвышенного» и недостойного — «унизительного» ухода из жизни, а также этикетным нормам поведения в скорбной ситуации. Особое место в ряду научных трудов, впервые поднимающих проблему смерти в картине мира адыгов занимает фундаментальное философское исследование эпифеномена смерти М.А. Шенкао («Смерть как социокультурный феномен»).

Отмечая вклад современных российских авторов в изучение кавказской традиционной культуры, обращающихся к определяющим константам мировоззренческой структуры народов Кавказа, следует особо отметить работы Ю.Ю. Карпова «Джигит и волк. Мужские союзы в социокультурной традиции горцев Кавказа» и «Женское пространство в культуре народов Кавказа».

Однако, как видно из проделанного обзора, смерть, как философско-антропологический концепт и важнейшая составляющая этнокультуры, структурирующая повседневную жизнь народа, еще ни разу не рассматривалась в кавказоведческой исторической литературе как специальная этнографическая проблема. Можно констатировать наличие значительных лакун в исследовании ментальных представлений адыгов о смерти, их погребального культа, похоронных обрядов, проявлений скорби и пр., как важнейших составляющих традиционного мировоззрения народа-носителя, включенных в широкое поле значений и теснейшим образом связанных с другими компонентами традиции.

Только комплексный анализ соотнесения и взаимодействия мировоззренческой и ритуальной составляющих культурного пространства смерти будет способствовать глубокому проникновению исследователя в суть адыгской традиции и даст положительные и убедительные результаты.

34 Бгажноков Б.Х. Очерки этнографии общения адыгоп. — Нальчик, 1983; Он же. Адыгская этика. - Нальчик, 2000. 12

Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что она является первым исследованием, в котором

• предпринята попытка комплексного изучения системы ментального восприятия адыгами смерти, как средства познания сути бытия, анализа индивидуального сознания человека, принадлежащего традиционной культуре, и массового сознания, присущего так называемому «безмолвствующему большинству», что должно способствовать выяснению важной роли этого сознания в функционировании общественной системы в целом;

• на основе комплекса лингвистических, археологических, полевых и фольклор пых источников рассматриваются историко-этнографические элементы погребального культа адыгов, траура, публизации смерти, риторики скорби, ранее не ставившиеся в кавказоведении объектом исследования;

• разрабатывается типология форм ухода человека из жизни (от архаических традиций эвтаназии стариков до героической смерти в бою, от смерти от старости до несвоевременной гибели), маркируются (декларируются, артикулируются) ценностные ориентиры различных социальных страт по отношению к смерти;

• вводятся в научный оборот новые полевые этнографические материалы (в т.ч. описание различных поверий, связанных с уходом из жизни - теп1ык1), в контексте микронсторического подхода впервые анализируются традиционные фреймы поведения человека перед лицом смерти в соответствии с тендерными и сословными статусами, приводится полевой материал автора, иллюстрирующий эмоциональные переживания (от выраженной аффектации до аскетической сдержанности) в ситуациях утраты близких; освещаются ключевые моменты частной жизни человека традиционного адыгского социума.

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит во вкладе в научную разработку целостной концепции традиционной культуры адыгов, уточнения ее специфических черт и функций, воссоздания объемной картины прошлого - тотальной (глобальной) истории, сущность которой не в максимально широком охвате исторического пространства, а в рассмотрении объекта исследования с максимально возможного числа точек зрения, в различных ракурсах.

Практическая значимость работы определяется тем обстоятельством, что ее основные положения могут найти применение в качестве методологических оснований для анализа конкретных форм традиционного мировоззрения, при написании обобщающих работ по традиционной культуре адыгов и при изучении их истории и культуры в образовательных учреждениях Северного Кавказа.

Апробация работы. Основные проблемы и результаты исследования обсуждались на всероссийской (Нальчик, 2006 г.) и международной (Нальчик, 2007 г.), а также на ежегодных научных конференциях Кабардино-Балкарского государственного университета и на VII Конгрессе этнографов и

антропологов России (Саранск, 2007). За период 2001-2007 гг. автором опубликован ряд работ по теме диссертации. Непосредственно содержание диссертации отражено в 8 научных публикациях, в числе которых одна публикация в реферируемом издании, рекомендованном ВАКом.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обоснована актуальность темы, обозначены цель, задачи, предмет и объект исследования, определены методология и методика работы, выявлена степень и характер ее изученности, охарактеризованы привлеченные источники, сформулированы научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы.

Первая глава — «Культурное пространство смерти: типология смерти в традиционном сознакни и культуре адыгов» состоит из трех параграфов. Первый параграф «Сословная и половозрастная сегрегация в этпомепталышх представлениях о смерти» представляет собой введение в тему исследования, в котором эаскрыты глубинные основания ментального восприятия смерти как обыденного, повседневного и сопутствующего человеку явления. Обращаясь к мифе'Эпическим пластам сознания, зафиксированным средствами устного народного творчества, удалось выявить устойчивость и консервативность представлений о смерти, объяснить ценностные установки на смерть на половозрастном и гендерно-дифференцированном материале. Изучая фатализм, который отражался в «спокойном», «равнодушном» восприятии адыгами собственной смерти и отмечался большинством сторонних наблюдателей, была сделана попытка анализа его истоков и последствий. И если изначально подобное отношение к смерти было связано с состоянием перманентной войны, всемерной военизацией традиционного образа жизни и с существованием в княжеско-дворянской (мужской) среде взгляда на смерть в домашних условиях (от болезни или старости), как на недостойную для воинского сословия, то в годы Кавказской войны это «безразличие» приобрело оттенок обреченности.

Общее исследование темь смерти не могло оставить без внимания такое явление, как социальная (нефизическая) смерть. Специфика причин и проявлений ее в культурном пространстве адыгов заключена в том, что такая смерть не имела связи с их религиозными установками и выражалась другими различными способами. Для адыгов дифференциация физической и социальной смерти имела большую гктуальность. В ситуации выбора они без колебаний отдавали предпочтение первой, так как человек, перенесший гражданскую смерть, отторгается социумом и умирает дважды. Отчуждение чело-

века от общества (бойкот и остракизм) воспринималось суровым наказанием. Никто не подавал им руки, не пускал в дом, не вступал в разговор, не являлся на похороны. Отсюда традиционное обозначение данной формы наказания: «унэгшыхьэ — хьэдэшшх» — «непосещение дома — неучастие в похоронах». А ведь отличительной чертой адыгских похоронно-поминапьных обрядов была их массовость, многолюдность, соответственно, опозоренный человек навлекал на себя н «загробное сиротство».

Предпочтение адыгами-мужчинами, представлявшими высшие сословия, героической смерти в качестве достойного жизненного финала связано не только с военизированным образом жизни. Возможно, была еще одна причина, а именно, специфическая демографическая политика, объясняемая необходимостью регулирования числа представителей высшей знати, так как неограниченный рост их мог привести к дроблению наследственных владений и постоянным конфликтам среди князей, ведь в отличие от Европы, здесь при наследовании гге существовало права первородства. Война и связанный с нею риск смерти, именно в дворянской среде воспринимались обыденным явлением, а гибель в бою -достойным завершением жизненного пути. В годы Кавказской войны ислам становится идеологией черкесского сопротивления, дополняя традиционную мотивацию доблестной смерти религиозной легитимизацией. Память о мертвых специально селектировалась и интерпретировалась, что особенно ярко проявилось в народных песнях-плачах (гъыбзэ), которые содержали информацию об успешном осуществлении покойным своих земных обязанностей, завершающихся достойным финалом — гибелью в схватках с врагами. Оплакиваемый выставлялся как лучший из людей, подвиги его — как неповторимые и несравненные. Крестьяне отдавали предпочтение долгой жизни и уважаемой старости, но при этом, в случае угрозы для родины, их участие в боевых действиях становилось обязательным, а гибель в бою - почетной.

Таким образом, анализ восприятия смерти явился средством выяснения традиционных представлений о сути бытия, характерных для той или иной социальной группы и принятые в ней как некая норма.

Во втором параграфе «Смерть па обыденном фоне повседневности» была произведена конкретизация ментальных установок на основе общей типологии смерти. Учитывая естественный и насильственный характер ухода из жизни, в работе рассматриваются всевозможные его виды. Первоначально был использован ценностный подход, зафиксировавший понимание адыгами того, что «легкая», внезапная смерть из-за угла или во сне — это редкие случаи умирания, в отличие от «тяжелой», обычной, сопровождающейся в основном болезненными переживаниями, а зачастую гг сильными душевными и физическими страданиями и болями. Смерть предполагает долгий процесс подготовки и тяжелый труд,

15

осуществляющийся при жизни, поэтому относились к нему со всей серьезностью, по свидетельству информатэров — как к той тяжелой работе, которую приходится выполнять независимо от наших желаний.

С позиций сегодняшнего дня типологизация существовавших у адыгов представлений о смерти также V ожет быть проведена с учетом особенностей детерминации тех или иных факторов смерти. Естественная кончина — удел всех смертных, но в первую О1 ередь, стариков, женщин, детей (поскольку мужчин часто подстерегала насильственная смерть). И все же чаще не сама старость, а болезни и разного рсда физические нарушения становятся причиной смерти. Рассматривая повседневные виды смерти, естественный характер которых определяется общим старением организма и заболеваниями, нам пришлось обратиться к широко эбсуждаемому сегодня вопросу об этических основах традиционной эвтаназии/альтруистического суицида, который фиксируется только эпическими данными, и впоследствии, его отмена используется для обоснования геронтократической или геронтотимической модели устройства традиционного адыгского общества. Существование разнообразных способов избавления от стариков и отсутствие среди них голодной смерти коррелируется с наблюдение л, что характер смерти должен быть «героическим», достойным настоящегэ мужчины. Данная линия на прекращение жизни нарта обязательно насильственным путем впоследствии нашла свое продолжение в престижном характере гибели на поле боя или в поединке с врагом в ментальных воззрения): черкесского дворянства, для которых долго жить считалось неприличным. °од смерти должен был работать на имидж настоящего мужчины, стремивц егося даже последним событием своей жизни повысить социальный статус потомков. Таким образом, возникнув в первобытном обществе в силу инсинктов выживания, впоследствии указанная установка на смерть приобретает социально-идеологический характер.

Аргументом в пользу желания максимально продлить срок жизни могут служить такие факторы каг популярность народной медицины, многочисленность «лекарей» и «знахаэок», а также существование традиции жертвоприношения (тхьэлъ1у) в случае выздоровления (избежания смерти). С другой стороны, некая покорность судьбе, выражение пренебрежения к лечению в определенных обстоятельствах говорят о демонстративном безразличии ко времени ухода из жизни. Для того чтобы прояснить указанное противоречие, необходимо учитывать следующие параметры: пол (женщина более привязана к жизни и отпетстве нна за ее продолжение), сословный статус (князь и дворянин — представители воинского сословия, которым «неприлично» умирать от болезни и старости), возраст (обостряющий привязанность к жизни или усиливающий апати о и ослабляющий сопротивление болезни и 16

смерти). Все эти факторы по отдельности (ли в совокупности по-разному проявлялись на различных исторических этатах функционирования традиционной культуры адыгов. В частности, в мифоэпнческой традиции отражено негативное отношение к «дряхлой» старости но, начиная со времени попадания адыгов в поле зрения европейских путешественников, последние неизменно отмечают существование «культа старости», то есть продолжительная жизнь становится эталонной.

В третьем параграфе «Безвременная смерть: ценностные ориентиры» анализируются установки адыгов на необходимость постоянной готовности к встрече со смертью. По полевым и литературным источникам возможно составить представление о констр) ировании в традиционном адыгском социуме системы взглядов, следование которым способствует реализации принципов достойной жизни, позволяющей в любой момент быть готовым к смерти «с чистым лицом».

Насильственная смерть могла настигнуть адыга в разных ситуациях, но чаще и предпочтительнее - в бою. Гибель ш поле боя пользовалась особым почетом и имела ряд дополнительных характеристик, связанных непосредственно с моментом смерти, и каждый воин стремился встретить ее так, чтобы вызвать похвалу окружающих.

В ситуации отсутствия тюрем, род наказания преступника и его выполнение чаще предоставлялись на выбор оскорбленного лица. И, тем не менее, описаны редкие случаи убийства обществом по приговору (казнь), осуществлявшиеся несколькими способами: у опление, сбрасывание с горы, казнь при помощи холодного оружия, расстрел, сожжение (предположительно). Но чаще упоминаемым способом было утопление. Возможно, этот выбор и высокая степень распространенности подобного рода казни объяснялся несколькими причинами, но в первую очередь, нежеланием «лично марать руки» убийством. С другой стороны, считалось, что загробной жизни нет у того, кто повесился или утонул.

Казнь у адыгов, за редким исключением, не носила публичного характера торжественного жертвоприношения, исполняющего компенсаторные функции. В отличие от древнеримских или средневековых европейских традиций, казнь осуществлялась при малом количестве свидетелей и в укромных местах, что можно рассматривать как проянление уважения к приватности смерти. Это отношение к публичной казни отражено в кабардинском плаче времен Кавказской войны о повешенном: «л/мъуирсьоурэ къыпебгъэлъахэми, къак1уа-пак1уэ мыгъуэри къызэрогъэпнът...» («себя повесить ты дал, прохожим, о горе, глазеть на себя ты позволил...»).

В рамках, повседневного существования социума определены четкие идеологические установки по отношению к добровольному уходу из жизни членов данного сообщества. Наше исследование подтверждает положение о непосредственной связи между культурой и спецификой склонности к самоубийствам принадлежащих к этой культуре субъектов. Анализируя ключевые причины феномена, мы обратили внимание на факторы, его вызывающие, и на его аксиологию (негативную или позитивную оценку суицида как явления в изучаемой нами этнографической среде в разные эпохи его существования). Табуированность самоубийства в адыгской среде мы объясняем особенностями жизнеустройства (длительное сохранение пережитков патриархально-родового уклада), военизированным образом жизни, религиозными убеждениями, представлением о невозможности загробного существования погибшего подобным образом, и высокой степенью развитости категории «стыда». Последняя как этнокультурная дефиниции способствовала, с одной стороны, выработке негативного отношения к самоубийству, с другой - выступала в качестве побудительного мотива к добровольному уходу из жизни. Мужское самоубийство в адыгской истории практически не встречается (немногочисленные зафиксированные в письменных источниках и фольклорных материалах случаи суицида связанны с «женской» моделью поведения). Основная причина непопулярности подобного способа ухода из жизни в том, что у мужчин в подобных и других печальных обстоятельствах был более приемлемый с точки зрения национальной ментальности выход - участие в военных действиях, следствием которого становилась достойная гибель на поле боя. Тем более что возможности для реализации данной модели поведения имелись всегда — исследователи традиционной адыгской культуры фиксируют свойственное ей состояние перманентной войны. Изменение исторических реалий привело к тому, что на современном этапе суицид у адыгов превратился преимущественно в мужское явление.

Предлагаемая в исследовании типология, естественно, не может считаться окончательной и закрытой. Она не отражает затронутого нами ценностного подхода к понятию смерти, а также хронологического принципа. И все же, как ни парадоксально, несмотря па столь большое разнообразие способов ухода из жизни, любая смерть объединяет членов социума общими заботами, сердечными эмоциями и драматически подчеркивает равенство конечных судеб: «Все будут в черной земле». Всеобщность смерти напоминает нам о позитивном объединении людей, которое существует, несмотря на все жестокие разногласия и конфликты. «В беде все бжедуги - братья», так зафиксирована эта истина в фольклорном материале адыгов. И самое главное - «Аэкум емык]у къылъысмэ, псэемыблэжу къыщыэю» («Если родина в беде, смело заступись за нее»). 18

Вторая глава нашего исследования «Ритуально-обрядовое поле смерти и традиционном адыгском обществе» посвящена вопросам ритуальной практики, которая рассматривается комплексно как образ действия и как система представлений, детерминированная традиционной картиной мира. Изучение характера этномептальных установок и сопровождающих уход человека из жизни обрядов составляет основное содержание указанной главы диссертации. В первом параграфе «Культ мертвых и его проявления в специфике ритуальных преобразований покойного» анализируется традиционное уважение к покойному. В первую очередь, оно оказывалось погибшим «а поле боя. Особое почитание покойника «хьадэр гъэлъэи/эн» соблюдалась даже в условиях ведения военных действий, когда оставшиеся в живых с риском для жизни должны были сберечь его тело в целостности для погребения, что декларируется фольклорными источниками и мифоэпическим наследием адыгов. Народная эсхатология выражалась в убеждении, что продолжат посмертную жизнь только те, кто был удостоен подобающего и не потревоженного впоследствии погребения. Продолжительность подготовительного этапа определялась необходимостью серьезной подготовки покойного и зависела от характера смерти, сословного, тендерного и социального статуса покойного. Ислам уравнял различные сословные группы, и высокая скорость похорон стала обязательной для всех, что нашло отражение в фольклоре — «Апэ лЬрэр апэ дахы» («Умершего первым хоронят первым»). И все же на начальном этапе распространения ислама традиция была столь сильна, что к похоронам воина по-прежнему готовились долго (до 4-х дней).

Путь в иной мир проходил через три главные сакральные точки, отмеченные, в основном, и мифом и ритуалом. Первая - дом. Следствием частой гибели мужчин вне дома стало формирование у адыгов целого комплекса правил и ритуалов (выкуп тел, «конные носилки», горевестник), связанных с необходимостью доставки покойного домой и предварительного извещения его родных о трагедии. Обязательность произведения предписанных похоронным этикетом действий (независимо от прижизненного отношения к покойному) осознавалась всеми представителями адыгского этноса (и мужчинами, и женщинами). Демонстрация подчеркнуто уважительного отношения к останкам соперника, вообще, является характерной особенностью этикетного поведения горцев.

Адыги, как и многие другие народы, воспринимали смерть как дальнюю дорогу: с покойным прощались, говорили ему напутствия. Неопределенность пространственных характеристик загробного мира «хадрыхэ» и отсутствие вернувшихся олуда заставляли думать о долгом пути, поэтому в дорогу покойника также «снабжали» пищей и напитками, запасы которых пополняли и в последующее

время. Это подтверждается инвентарем средневековых курганных захоронений прикубанских и причерноморских адыгов, в которых часты находки сосудов.

В доме производился комплекс процедур, помогавших перевести человека в новый статус — умершегэ. Начиналось все с омовения, строгая ритуальная предписанность которого заставляет усомниться в обычной его трактовке как простого очищения. Если это и очищение, то оно скорее всего, было направлено на уничтожение признаков, качеств, свойственных живым людям. После обмывания труп одевали во все новое или лучшее (в доисламский период). Это подтверждается и материалами средневековых адыгских захоронений (например, Белореченских курганов), где на покойниках сохранились фрагменты одежды из дорогих тканей: шелка, парчи восточного происхождения, итальянского бархата. С принятием ислама единственной категорией лиц, не подвергаемой омовению, оставались убитые в «бою, но не в набеге ради добычи». Такого волна хоронят в одежде, в которой он был убит, и не подвергают омовению, так как предполагается, что он без промедления будет принят в рай, как павший, защищая свою родину. В свете этого знания, отмечаемый исследователями поведенческий фрейм — «черкесы в день сражения одеваются в самые лучгчие свои одежды» — определяется не только торжественным и даже «приподнято праздничным» восприятием военных действий (битвы, поединка), но и потенциальной возможностью гибели, которую, по-видимому, необходимо встретить в своем лучшем виде.

Судьба других вещей покойного — раздача (щыгъын ихыяс) осуществляется по сегодняшний день трем категориям лиц: 1) бедным, как псапэ (добро - подробно об этой этической категории писал Б.Х. Бгажноков), 2) родственникам и друзьям, как память (фэеплъ), 3) участвовавшим в подготовке покойника к захоронению, как благодарность (гугъуэхьыпщЬ). Хотя налицо различная мотивация, но в дальнейшем у вещей покойного общая «судьба» -их обязательно нужно было донзшивать (бгъэлэжэн).

Правильно выполненные обряды способствует переходу умершего в новый статус — он переходит в категорию родителей. Иными словами, умерший мыслится относительно «этого» света, он занимает некое место в «земной» системе координат. Последнее месте останки обретает в могиле на кладбище.

Второй параграф «Трансформация оформления «топоса смерти» е адыгской культуре (могила и кплдбище)» рассказывает о принципах отбора территории под кладбище и способа?: захоронения. Перечисляются и объясняются все когда-либо существовавшие у адыгов способы погребения, в частности, «надземный» (воздушный, высотный). Погребения аналогичного характера имели место у многих народов, причем обозначгли они определенную «выделенность» покойного. «Надземный» способ захоронения, по-видимому, у адыгов не мог быть широко 20

распространен, ибо его использование о преде/ ялось особыми обстоятельствами гибели (вероятно, с учетом, половозрастного фактора), и анализ затруднен отсутствием материальных остатков. Другой способ :яхороиения — подземный. Зарывание в землю, как наиболее распространенный и один из древнейших способов отправления за границы земного мира, имел в своп очередь две разновидности. Первая — в деревянной колоде или фобу и вторая — в саване. Последний способ со временем (с укреплением позиций ислама) вытеснил остальные и на сегодняшний день является доминирующим на всей территории расселения адыгов. За два столетия он настолько укоренился в народном сознании, что вызывает полное отторжение всех остальных способов, фиксируемых фольклорными источниками, письменными свидетельствами и археологическими материалами.

Не только способы захоронения, но и внешнее оформление адыгских могил было разнообразным и осуществлялось с помощью некоторых видов погребальных сооружений в зависимости от исторического периода, социального статуса и материальных возможностей :емьи покойного. В первую очередь, это выходящие из употребления в рассматриваемый нами период курганы. Интерпретационным стереотипом можно назвать представление о том, что их высота сближала героев с богами после смерти даже в пространстве. Учитывая, что загробный мир адыга в языческую пору был подземным, возможно, основное предназначение курганной насыпи - выделение данного покойника из числа других (как при жизни высокие шапочки, высокие ходули и т.д.), т.е. она символизирует высокий социальный стгтус и его (статуса) вечный (посмертный) характер. Княжеское достоинство, получаемое только по праву рождения, столь гордо носимое в течение всей жизни, не могло быть утеряно и после смерти. В кургане (в адыгском, в часть ости) заключена идея «каменной возвышенности» (горы), которая и после вытеснения языческих курганных захоронений мусульманскими могилами будут экстраполирована в традицию возвышать место захоронения и фиксировать :го надгробным камнем.

Приходящие на смену курганам мавзолеи (только у кабардинцев), также подчеркивали посмертное неравенство, и впоследствии сами были вытеснены мусульманскими погребениями. Моги/у можно было обозначить также с помощью надгробия. Традиционное адыгское надгробие изготавливалось из двух материалов: дерево и камень. Самый простой способ оформления могилы - камень в изголовье. Естественно, что ш; все могли позволить себе гробницу и богато орнаментированное надгробиз, поэтому могила бедняка была нередко обозначена необработанным камнем, валуном, иногда несколькими.

Основная масса могил была сосредоточена на кладбищах. Принципы отбора этой территории различны и определяются культурной традицией этноса. Создание кладбища придало могиле, индивидуальному или семейно-

21

му культу мертвых коллективный характер. При этом типичными для адыгского мира можно считать одиночные захоронения вне кладбища, которые обычно обозначали особенное положение покойных (или их высокий социальный статус или, наоборот, их неприятие обществом). Высокая степень вероятности для черкесской знати встретить смерть за пределами своего аула привела также к возникновению обычая в честь князей и прославленных воинов, погибших на чужбине, ставить на родине памятные стелы (кенотафы). Нам представляется важным отсутствие общих могил, каждый (независимо от статуса) имел право на персональную могилу.

В результате проведенного анализа приходим к выводу, что поражавший практически всех исследователей традиционной адыгской культуры аскетизм, который ярко проявлялся как в материальной, так и в поведенческой сфере, никогда не распространялся на мертвых: для/на мертвых жалеть не следует. Адыги ответственно подходили к «топосу смерти», тщательно выбирая места для захоронения, осуществляя предварительную подготовку могилы и способа ее внешнего обозначения. Конечная точка этого пути — загробный мир, топография которого для адыга не имела принципиального значения. Важно было одно, с чистой совестью встретиться там со своими предками.

Третий параграф «Риторика скорби: ритуал оплакивания, традиции траура, сословные и геидерпые модели поведения» раскрывает дальнейшую «судьбу» близких покойного, которым остается оплакивание и поминовение. Захоронение покойника на кладбище означает восстановление нормальной структуры мира: мертвые находятся среди мертвых, живые — среди живых. Однако последствия «прорыва» смерти в мир людей ощущается еще длительное время. На этом свете оставались люди, затронутые смертью в большей или меньшей степени.

С момента смерти члены семьи покойного не заняты ничем, кроме как его оплакиванием. В восприятии сторонних наблюдателен эта традиция имела гипертрофированные формы. Характерной чертой обрядового плача всех кавказских народов является демонстративность, обусловленная экспектационны-ми механизмами. У адыгов зафиксировано несколько видов ритуального оплакивания, в том числе у могилы, совершаемое как женщинами, так и мужчинами. Информация об этом виде ритуального оплакивания вызывает наибольший интерес, так как сохранившееся в памяти информантов этикетное поведение не предполагает мужских рыданий на кладбище и не допускает возможности посещения кладбищ женщинами. О времени и степени интенсивности оплакивания у адыгов сохранилась, в целом, противоречивая информация.

Длительность траура зависит от степени родства. Обычно вдовец или вдова дольше всех принадлежат к этом у особому миру, затронутому смертью, 22

из которого они выходят, совершив соответствующие обряды. В отношении адыгской культуры известная традиция ношения траурного облачения носила ограниченный характер. Не демонстрируя траур специальной одеждой, адыги подчеркивали его нарочитыми нарушениями комплекта обязательных аксессуаров в одежде: снимание кожаного пояса с черкески мужчинами, отсутствие обычно носимых на поясе женских «стальных ножниц» или (для женщин-аристократок) отказ от ношения деревянных башмаков на высокой подошве, символизировавший идею всеобщего равенства перед лицом смерти.

Во время похорон и в период траура поведение близких покойного регулировалось определенными социально-этическими нормами. Наиболее показательны в этом смысле публичные реакции отца, потерявшего сына. Демонстративная холодность его отнюдь не означала отсутствия душевных мук, на сокрытие коих и направлена похоронная практика адыгов. Аскетичное отношение родителей к детям не изменялось и в случае смерти последних в подтверждение этикетных норм обычаев избегания. Публичное проявление горя по поводу смерти малолетнего ребенка было табуизировано как для отца, так и для матери. С позиций сегодняшнего дня эти родительские реакции могут показаться «дикостью», но в условиях большесемейного проживания и многодетности традиционной семьи, а также учитывая высокий уровень детской смертности, подобные («сдержанные») поведенческие образцы в прошлом были оправданными с народной точки зрения.

Несмотря на существование различных путей моделирования горестного поведения вдовы, ей предписывалась всегда специфическая сценарная линия (в силу святости брачных уз). Особого внимания требует упоминание в фольклорных источниках, датируемых XVIII веком, о надмогильном сиденье (юсъэдэс — от кхьэ - кладбище, дэсын - сидет^)». Вдова по смерти мужа должна была в течение сорока дней ежедневно некоторое время просиживать на его могиле. Со времени распространения ислама этот традиционный способ культивирования памяти об умершем (хождение на могилу и уход за ней) был постепенно полностью вытеснен другим способом - поддержание культа мертвых дома.

Отличительной чертой адыгских ритуалов похоронно-помипального цикла была их многолюдность, что подтверждает установку на необходимость обеспечения в критические моменты представительства социума в максимально полном виде. Смерть индивида затрагивала целую социальную группу, и она реагировала коллективно, начиная с ближайшей родни и до более широкого круга знакомых и подчиненных. Не только каждый умирал публично, но и смерть каждого становилась общественным событием, трогавшим — и в переносном, и в буквальном смыслах - все общество.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Нальчикова Е.А. Исторический генезис «добровольного ухода»: традиция и миф // Власть. - 2007. - № 8. - С. 71 -74 (0,4 пл.).

2. Нальчикова Е.А. Тендерный аспект концепта «социальная смерть» в его этнографическом контексте // Научные труды Московского Гуманитарного Университета. - Вып. 5 (80). - М., 2007. - С. 69-80 (0,8 пл.).

3. Нальчикова Е.А. Традиционные поведенческие стереотипы адыгов в событиях смерти и ритуалах оплакивания // Вестник Кабардино-Балкарского Государственного Университета. Серия Гуманитарные науки. — Вып. П.Нальчик, 2006 - С. 46-50 (0, 6 п.л.).

4. Нальчикова Е.А. Этнография адыгских захоронений // Сборник трудов молодых ученых КБГУ. - Нальчик, 2006. - С. 108-112 (0,2 п.л.).

5. Нальчикова Е.А. К вопросу о «топосе смерти» (традиционное адыгское кладбище) // Материалы всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива-2006». - Нальчик, 2006. -С. 84-88 (0,2 пл.).-Т. 2.

6. Нальчикова Е.А. Полиативный смысл бороды в контексте феномена «старость/смерть» // Материалы международного конгресса студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива-2007». — Нальчик, 2007- С. 52-54 (0,2 пл.). - Т.2.;

7. Нальчикова Е.А. Тендерная сегрегация поведенческих стереотипов адыгов в событиях похоронно-поминального цикла // VII Конгресс этнографов и антропологов России: докл. и выступления. Саранск, 9-14 июля 2007 г./ Редкол.: В.А. Тишков и др. - Саранск. 2007. - С. 233 (0,1 пл.).

8. Нальчикова Е.А. Традиционная пища в событиях похоронно-поминального цикла адыгов II VII Конгресс этнографов и антропологов России: докл. и выступления. Саранск, 9-14 июля 2007г. / Редкол.: В.А. Тишков и др. - Саранск, 2007. - С. 245 (0,1 пл.).

В печать 22.08.2007 г. Тираж 100 экз. Заказ № 5144.

Полиграфический участок ИПЦ КБГУ 360004, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Нальчикова, Елена Аниуаровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Культурное пространство смерти: типология смерти в традиционном сознании и культуре адыгов.

1.1 Сословная и половозрастная сегрегация в

1.2 этноментальных представлениях о смерти.

1.3 Смерть на обыденном фоне повседневности.

1.3 Безвременная смерть: ценностные ориентиры.

ГЛАВА II. Ритуально-обрядовое поле смерти в традиционном адыгском обществе.

2.1. Культ мертвых и его проявления в специфике ритуальных преобразований покойного.

2.2. Трансформация оформления «топоса смерти» в адыгской культуре (могила и кладбище).

2.3. Риторика скорби: ритуал оплакивания, традиции траура, сословные и тендерные модели поведения.

Введение диссертации2007 год, автореферат по истории, Нальчикова, Елена Аниуаровна

Актуальность научного исследования проблем, связанных с восприятием отдельными индивидами или целыми этническими сообществами таких базисных понятий духовной культуры как «жизнь» и «смерть», не вызывает сомнения. Философское осмысление ухода человека из жизни, поиски смысла смерти, традиционные механизмы сохранения памяти о человеке и его образе, проблемы «жизни после смерти», ритуализация похоронного действа - эти вопросы не теряли своей остроты на протяжении всей истории человеческого общества.

Смерть является одной из вечных тем культуры. Она создает вокруг себя культурное пространство - особые этические и эстетические нормы, ритуалы, обычаи, символы и становится «одним из универсальных языков культуры»1, «экраном», на который проецируются все жизненные ценности2. Значительное внимание и интерес к теме смерти прослеживается в западной философии и современной научной мысли, что проявилось в развитии танатологии (учения о смерти) как одного из разделов медицины. Однако сегодня приходит понимание того, что в теоретическом поле учения о смерти находится значительно более широкий круг проблем. К восьмидесятым годам основные публикации западных ученых по проблеме смерти приобрели преимущественно историко-философский характер.

При этом в проблема смерти, смысловая наполненность публичных ритуалов оплакивания и похорон, эмоциональный характер внутренних переживаний по поводу ухода человека из жизни упорно замалчивались в советской науке, что объясняется материалистическим мировоззрением и идеологией, ограничивавшими обсуждение проблем смерти медико-биологическими рамками и не подвергавшимися научному анализу личностными переживаниями узкого родственного круга. Правда, в этнографической науке всегда были востребованы описательные материалы по архаическим формам погребальной обрядности, что позволяет нам сегодня реконструировать этноментальные представления о смерти в системе ценностей, определяющих процесс социализации и непрерывность культурной традиции этноса.

Основные категории и концепции этнического миропонимания закодированы в традиционной похоронно-поминальной обрядности, поэтому погребальный ритуал, включенный в проблемное поле современной этнографической науки, считается одним из наиболее семантически насыщенных и информативных источников по изучению традиционного мировоззрения. Отношение к смерти и сценарий проводов человека в мир иной оказываются самыми консервативными элементами традиционной культуры. Ни позднейшие религиозные каноны, ни научно-технический прогресс не способны к полному вытеснению древнейших ритуалов и обрядов, представлений о «правильном» и «недостойном» проявлении скорби и траура. Все эти факторы дают ученым инструментарий для выявления объективной картины исторического прошлого в парадигме микроисторического анализа.

Вследствие негласного табу на изучение темы смерти в научном и массовом сознании до сих пор остается недостаточно проясненным ряд методологических, ценностно-гуманистических, биоэтических и культурно-цивилизационных проблем. Научный интерес к данному кругу вопросов особо актуализировался в условиях кризиса современной цивилизации. По мнению ряда ученых стратегия выживания человечества все в большей мере должна учитывать различия системы ценностей в разных цивилизациях традиционных и техногенных. Это позволяет легитимизировать культурно-цивилизационное многообразие мира, и учесть его при выработке стратегии выживания современного человечества3.

Таким образом, исследование темы «смерти» в историко-антропологической парадигме в российской науке не теряет актуальности и востребовано реалиями современности.

Россия представляет собой полиэтническое пространство взаимосвязанных, но аутентичных социально-культурных ареалов. Одним из их составляющих является адыгская традиционная культура, и в свете вышеизложенного представляется очевидной необходимость комплексного изучения этнографии «погребального культа» (публичного, воплощенного в сюжет, эстетизированного) с параллельным анализом основ этноментального (духовного, философского) восприятия смерти на основе широкого привлечения культурологических, исторических, археологических и этнографических данных. До недавнего времени погребальный культ адыгского мира исследовался, как правило, узко специфически с позиций археологии, этнографии, лингвистики, что не позволяло составить полное представление о предмете. Проблема соотнесения похоронной ритуальной практики с другими формами традиционного мировоззрения/общественного сознания, за исключением определенных сфер (например, религии), практически не нашла адекватного научного разрешения в адыгской этнографии. При описании событий похоронно-поминального цикла мало привлекался сравнительный материал, не использовались данные археологических раскопок, исследовались только «исключительные» виды смерти.

Междисциплинарное исследование по проблеме смерти путем объяснения археологических, лингвистических и полевых материалов позволяет расширить наше знание о представителях адыгского этноса в прошлом и настоящем, как о социуме, имевшем и имеющем сложные мировоззренческие представления, отраженные также в погребальном обряде. Актуальность исследованию придает также обращение к широко обсуждаемым, и не только в научных кругах, но и средствах массовой информации, вопросов эвтаназии, самоубийства, «мнимой смерти» (погребение в состоянии летаргического сна), «социальной смерти», а также этических оснований выдача/невыдачи тел экстремистов.

Использование имеющегося богатейшего эмпирического материала, переосмысление (насколько это возможно) результатов уже известных исследований из области адыгской археологии и этнографии, позволило нам создать общую картину смерти адыгов, актуальную и сегодня, несмотря на процесс активной «культурной колонизации». В условиях современной полиэтнической российской действительности существует необходимость проведения подобных изысканий, ценность которых связана не только получением новых знаний, но и с формированием «правильного» взгляда на вопросы жизни и смерти, с плавным и последовательным переходом от позиций «манкуртизма» (этнической индифирентности) к «нормальной идентичности», минуя типичную для постсоветского пространства стадию этноцентризма (этнического фанатизма), приводящего к тяжелым последствиям в виде межэтнических конфликтов.

Цель исследования состоит в комплексном изучении архетипических представлений о смерти, культурных символов и материальных проявлений общественного сознания в дискурсе смерти. В рамках этой работы на теоретическом материале этнологии, геронтологии, танатологии, этнографических описаниях похоронной обрядности и выражений скорби, археологии захоронений, определении комплекса поведенческих фреймов в ритуальной практике, реконструируется картина адыгского мира в культурной системе прошлого.

Исходя из цели исследования, сформулированы и решались следующие задачи:

• Выявить и систематизировать материалы, содержащие сведения о ментальном восприятии смерти у адыгов представителями разных социальных, тендерных, возрастных страт

• Создать широкую и универсальную типологию смерти в традиционном адыгском мире с объяснением оснований ее иерархической структуры

• Рассмотреть особенности «культа мертвых» и похоронно-поминальной ритуальной практики, взаимосвязь архаического обычая с позднейшими религиозными воззрениями адыгов

• Проследить различные способы погребения, топос кладбища, его рельеф и логику

• Проанализировать поведенческие образцы адыгов в событиях похоронного цикла с учетом социального статуса и половозрастных характеристик участников ритуального процесса, степени родства/близости к умершему и в соответствии с историческим контекстом.

Объектом исследования стало традиционное адыгское общество и его духовная культура в исторической ретроспективе, а предметом исследования - этноментальные установки адыгов на смерть, отраженные в погребальном культе и похоронно-поминальном этикете народа.

Хронологические рамки исследования отражают консервативность похоронно-погребальной обрядности, устойчивость архетипических представлений о смерти в культуре адыгов, а значит не могут быть строго определенными. Основная источниковая база этнографических, фольклорных, археологических сведений относится к XVIII - XIX вв. При этом следует учитывать проекцию семантического содержания традиционного концепта «смерть» в современное этнокультурное пространство.

Географические рамки диссертации определяются территорией проживания адыгских субэтнических групп, включающей современную Кабарду, Черкесию, Адыгею и места компактного проживания причерноморских шапсугов (Туапсинский и Лазаревский районы Краснодарского края). Это объясняется общностью традиционной культуры и ментальных представлений адыгов, единством источниковой базы, в том числе полем сбора этнографических материалов.

Теоретическая и методологическая основы диссертации. Методы и подходы исследования традиционного мировоззрения и ритуальной практики адыгов определяются многоплановым характером темы диссертации. Это предполагает использование междисциплинарного (кросскультурного) подхода с привлечением данных археологии, фольклористики, лингвистики, философии и др. для понимания архетипического сознания, ментальных представлений о смерти, выявления и интерпретации устойчивых и видоизмененных элементов обряда, описания традиционной и индивидуальной эмоциональной реакции в ситуациях скорби и траура. Избранная методика позволила выявить общее и особенное в культуре адыгов, всесторонне и комплексно осмыслить обрядовую деятельность в свете конкретно-исторических условий рассматриваемого периода.

Сегодняшняя популярность нового направления исторической науки -«истории повседневности» - значительно расширила круг наших интересов, обратив внимание на ментальность низших сословий, на «обыденность» смерти. До недавнего времени изучение исследуемого нами объекта в основном, исчерпывалось его описанием, которое, безусловно, важно, но такой подход в исследовании ограничивал возможности для реконструкции и интерпретации полученных результатов. Поэтому представляется целесообразным использовать некоторые перспективные концепции и технологии («обряды перехода» А. ван Геннепа4, В. Тэрнера5, А.К. Байбурина6, «ментальный инструментарий» JI. Февра и др.), которые задали вектор научных интересов многих этнологических работ. В процессе исследования применялся метод аналитического подхода к этнографическим источникам,

7 ft представленный также в работах Ф. Арьеса , Ю.Ю.Карпова и др. Особая роль в разработке формально-процессуального анализа принадлежит Арнольду ван Геннепу. В диссертации оказались востребованными использованные им два вида терминов для описания стадий переходных состояний от одного культурно-определенного статуса к другому (в частности, живой - мертвый).

Для нашего исследования особое значение имеют методологические разработки Ю.Л.Бессмерного9 в области исторической демографии (истории семьи, детства, смерти, тендерной истории и т. д.). Следуя подходу, предложенному Ю.Л. Бессмертным, мы получили возможность обращения к прежде не принимавшимся во внимание сведениям из этнографических, фольклорных и лингвистических источников, раскрывающих область приватных переживаний человека перед лицом смерти. Это позволяет значительно расширить поле исследования, углубляющее наши знания о ментальном восприятии одного из важнейших явлений культуры. Именно история ментальностей дала возможность в комплексной работе «не спасовать перед разваливающимся на части объектом исторического исследования и сохранить его целостное прочтение, учитывая гигантскую работу себя над собой, работу, которую представляет собой жизнь людей (и, несомненно, смерть, как ее завершающий этап - Е.Н.)»10.

В основу методологии диссертационного исследования положен утвердившийся в отечественной исторической науке принцип историзма, который предполагает подходить к изучению событий и явлений с точки зрения их исторического развития на всем временном протяжении истории человечества и во всем их глобальном многообразии как в прошлом, так и в настоящем. Отдельно выделим историко-антропологический принцип выявления глубинных пластов духовной культуры, особенностей изменения и сохранности мировоззренческого и религиозного менталитета, духовных ценностей и этнических стереотипов поведения, получивший развитие в трудах А.Я.Гуревичап, И.Н.Данилевского12, М.М.Крома13 и др. С его помощью исследовались представления информантов о ментальности, выявлялась сущность и развитие духовной культуры адыгов в сфере локальной цивилизации.

Основные принципы исследования заданы несколькими методами. Особую актуальность имел сравнительно-исторический метод, получивший развитие в разработках отечественных ученых: Ю.В. Бромлея14, С.А.Токарева15 и др., на основе которого обрядность исследовалась с учетом определенного набора признаков (причинного, пространственного, временного, количественного, качественного и др.). Он же использовался для выявления общего и особенного в комплексе верований и ритуалов. В развитие сравнительной культурологии и танатологии внес вклад яркий представитель отечественной исторической антропологии А.Я. Гуревич, рассматривающий смерть как составной компонент картины мира. Но сравнительная методология применялась нами осторожно (на основе разработанного А.Н.Веселовским принципа разумности типологических сопоставлений).

Нами использовались три составляющих сравнительно-исторического метода16. Историко-типологический метод позволил нам рассмотреть и систематизировать совокупность норм, правил и моделей поведения людей исследуемой в работе культуры, определить универсалии, характерные для многих народов мира (в том числе погребальный ритуал), сопоставить их с конкретной этнической средой. С помощью историко-диффузного метода была произведена попытка проследить культурное взаимовлияние внутри отдельных субэтносов, и в рамках этнокультурных контактов с соседними народами. Историко-генетический метод был востребован при исследовании проблемы трансляции этнокультурных представлений о смерти в ходе этнической истории адыгов и трансформации этого механизма.

Кроме того, в работе применялся историко-системный метод - при рассмотрении обрядов похоронно-поминального цикла как важной составляющей традиционного мировоззрения и системы повседневности.

Источниковую базу исследования составляют источники нескольких видов: этнографические, исторические, археологические материалы, фольклорные и лингвистические источники.

- В первую очередь, это полевые этнографические материалы автора, собираемые в течение нескольких лет (2000-2006 гг.) в различных районах Кабардино-Балкарии, Адыгеи, Карачаево-Черкесии, Иордании. Для сбора материалов использовались методы полевой этнографии: наблюдение, опрос информантов, фиксация этнографических материалов (запись в полевой дневник, фото и видео съемка, аудиозапись, графическое изображение). В полевых условиях записано большое количество историко-этнографических терминов, употреблявшихся в традиционном быту. Проводился опрос, в основном, на кабардинском языке; велось личное стороннее наблюдение; имело место неоднократное участие в похоронно-поминальных обрядах.

- Данные языка способны уточнить акценты в вопросах истории общества. К лингвистическим материалам следует причислить фундаментальный словарь этнографических понятий кабардино-черкесского языка Х.М. Думанова17, который является наиболее полным собранием аутентичных терминов и материалов, иллюстрирующих повседневный уклад жизни традиционного общества. В качестве этнолингвистических источников широко используется паремиологический и фразеологический фонд языков адыго-абхазской группы кавказской языковой семьи.

- Фольклорные тексты. Данные этнографии имеют опосредованную связь с устным народным творчеством. Автором осуществлена запись некоторых нарративных фольклорных текстов на русском и кабардинском языках. Кроме того, использованы фольклорные тексты опубликованных источников, в т.ч. «Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов»18; «Адыгские песни времен Кавказской войны»19; «Фольклор адыгов в записях и публикациях XIX

Л I лл начала XX в.» ; «Адыгэ псалъэжьхэр» ; «Кабардинский фольклор» и др.

- Ограничено использовались в качестве источников опубликованные в разноплановых сборниках документов архивные материалы, содержащие данные судебных разбирательств по самоубийствам и убийствам.

- Особую группу источников составляют литературные свидетельства авторов прошлых веков - русских исследователей Северного Кавказа и иностранных путешественников, оставивших записки с описанием края и народов, его населяющих (произведения мемуарного характера). Их этнографическая ценность состоит в значении письменного отчета очевидцев об увиденном с акцентированием внимания на экзотических деталях, характерных для данной культуры. Особо осведомленным в черкесских делах оказывается итальянец Дж. Интериано23, не оставивший без внимания как способы погребения, так и специфику похоронно-поминальных ритуалов. К этой же категории источников относятся труды, авторы которых являлись непосредственными участниками событий Кавказской войны.

Среди значимых работ, посвященных исследуемой нами проблематике, следует отметить «Дневник путешествия по Черкесии» английского журналиста Джеймса Белла, который помимо подробного описания особенностей погребального культа адыгов, оставил ценные личные наблюдения, на конкретно-биографическом материале фиксирующие «спокойное», «будничное» отношение их к внезапной смерти. В «Воспоминаниях российского офицера», побывавшего в черкесском плену, Федора Торнау отражено сугубо женское восприятие жизни/смерти и типичные представления о загробном мире черкесской женщины. «Последний год войны Черкесии за независимость 1863-1864г.» Александра Фонвиля стоит в этом же ряду работ, и все они имеют ценность непосредственного наблюдения со стороны.

Определенный интерес представляет для нас обобщающий труд «Путешествие по Кавказу, к черкесам и абхазцам, в Колхиду.» Дюбуа де Монпере и «Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских» Теофила Лапинского - очень яркий документ, показавший не только ментальные воззрения адыгов на смерть, но и зафиксировавший серьезную трансформацию «культа мертвых». Отметим также труды С. М. Броневского24, л/

Н. Ф. Дубровина , В. Потто и др. Все они вводили в научный оборот новый историко-этнографический материал об адыгской традиционной картине смерти. Таким образом, для решения проблемы имеется достаточный разнообразных источников, в основной своей массе доступного характера.

Степень изученности темы. В историографии адыгов, как и других северокавказских народов, нет историко-этнографических исследований, специально посвященных проблеме изучения и интерпретации традиционных представлений о смерти, а также детерминированной ими повседневной ритуальной практики. Однако основная масса известий об образе жизни горцев содержит определенный объем сведений об их отношении к смерти, о похоронно-поминальной обрядности. В XIX - начале XX вв. с развитием местной исторической науки и археологических изысканий на Северном

Кавказе появляются работы описательного характера по надгробным памятникам, сопроводительному инвентарю, традициям захоронений. Рассмотрим ряд этих работ и этнографических описаний, заложивших основу для дальнейших исследований «культа мертвых» и погребальных обрядов адыгов, в соответствии с хронологией их публикации. Это труды первых адыгских просветителей Султана Хан-Гирея , Шоры Ногмова и Адыль-Гирея лл

Кешева , описавших похоронные обряды и поведенческие стереотипы в событиях траурного цикла.

Среди работ европейских авторов книга Карла Коха была в свое время лучшим обобщающим трудом, в котором дано объективное этнографическое описание народов Кавказа, основанное как на личных наблюдениях за повседневной жизнью причерноморских адыгов, так и на тщательном изучении литературных источников. Особенное внимание уделяет он специфике процедуры прощания с покойным и его поминовения, первым классифицирует значимые для адыгов виды смерти, в том числе, на поле боя, от ран, от старости и болезней, поставив на низшую ступень этой иерархии смерть девушек и рабов.

Краеведческий профиль изучения традиционных культур, описательный фактологический подход при сравнительно слабом осмыслении этнокультурных процессов характеризуют дооктябрьский период историографии адыгов (вторая половина XIX в. - начало XX вв.). Встречаются описания отдельных элементов хозяйственной и культурной жизни народа, в том числе обрядов похоронно-поминального цикла, накапливается фактический (документальный, этнографический, археологический) материал по этому вопросу. По существу, об околосмертном пространстве адыгов имелись в то время лишь самые элементарные и фрагментарные сведения, зафиксированные в разноплановых письменных источниках, но не ставшие объектом специального анализа.

Период с 1920-х до 1980-х гг. отличается доминантой марксистской идеологии, и на первый план выходит изучение некоторых традиционных институтов и наиболее выразительных ритуалов, в том числе и погребальных, при этом объявленных пережитками прошлого и недостойными советского настоящего. На этом этапе развития исторической науки происходит становление советской этнографической школы. Советская историография этнокультурной истории адыгов - это новый этап разработки интересующей нас темы в источниковедческом, концептуальном и методологическом планах. Научное исследование проблемы проходило в крайне неоднозначных и противоречивых условиях, связанных с абсолютизацией исторической роли базисных явлений и недооценкой самостоятельного значения духовной культуры народа. В интересующем нас контексте из историографических работ этого периода можно выделить труды по археологии, т.к. они отражают в некоторой степени этнографию погребальной этнической культуры (В.П. Л ^^ ч ч о J

Левашова , А.Ж. Кафоев , А.Х. Нагоев , Е.П. Алексеева , Е.И. Крупнов и др.). Специальных исследований вопросам этнографии смерти и ритуально-обрядовому оформлению траурных событий в кавказоведческой литературе на тот период времени не было. Однако эти вопросы косвенно или попутно с другими проблемами затрагивались рядом авторов. Среди них следует отметить Л.И. Лаврова35, в очерках которого прослеживается некоторая связь погребальных обрядов и языческих культов адыгов эпохи средневековья. В работах З.М. Налоева36, посвященных устному народному творчеству адыгов, сделан глубокий анализ песням-плачам «гъыбзэ», что позволяет использовать этот фольклорный материал в настоящем исследовании.

В исторических исследованиях советского периода были поставлены и частично решены сложные вопросы духовной культуры и этнической истории адыгского народа, работами авторов этого времени были заложены предпосылки для обобщения в дальнейшем материалов, так или иначе отражающих интересующую нас тему.

Постсоветский период истории Северного Кавказа отмечен ростом этнической идентичности и появлением новых концепций освещения духовных традиций различных этнических сообществ. Особенностью этого этапа историографии Северного Кавказа является междисциплинарный, кросскультурный метод исторических исследований, сделанных на стыке этнографии, этнологии, культурологии и других научных направлений.

90-е годы и начало XXI века оказались отмечены дальнейшим обострением интереса непосредственно к обрядам жизненного цикла адыгов, авторы обращаются к ним преимущественно для иллюстрации своих социокультурных построений. При этом необходимо отметить очень высокий теоретический и методологический уровень проводимых исследований, их концептуальность и актуальность в настоящую эпоху. Это относится к таким работам, как, «Адыгские культы» А.Т. Шортанова (1992 г.), «Межпоколенная трансмиссия традиционной культуры адыгов» (1991г.) и «Адыги. Обычаи, традиции (адыгэ хабзэ)» С.Х. Мафедзева (2000г.), «Черкесское наездничество -«Зек1уэ» А.С. Марзей. Особое значение имеют работы Б.Х. Бгажнокова , предметом исследования которых стали этические установки адыгов по отношению к смыслу бытия в целом и месту в сознании адыга концепту «смерть», пониманию героического - «возвышенного» и недостойного -«унизительного» ухода из жизни, а также этикетным нормам поведения в скорбной ситуации. Особое место в ряду научных трудов, впервые поднимающих проблему смерти в картине мира адыгов занимает фундаментальное философское исследование эпифеномена смерти М.А. Шенкао («Смерть как социокультурный феномен») .

Отмечая вклад современных российских авторов в изучение кавказской традиционной культуры, обращающимся к определяющим константам мировоззренческой структуры народов Кавказа, следует особо отметить работы Ю.Ю. Карпова «Джигит и волк. Мужские союзы в социокультурной традиции горцев Кавказа» (1996г.) и «Женское пространство в культуре народов Кавказа» (2001г.).

Однако, как видно из проделанного обзора, смерть и сопровождающие ее ритуалы еще ни разу не рассматривались в исторической литературе как специальная этнографическая проблема. Можно констатировать наличие значительных лакун в исследовании ментальных представлений адыгов о смерти, их погребального культа, похоронных обрядов, проявлений скорби и пр., как важнейших составляющих традиционного мировоззрения народа-носителя, включенных в широкое поле значений и теснейшим образом связанных с другими компонентами традиции.

Только комплексный анализ соотнесения и взаимодействия мировоззренческой и ритуальной составляющих культурного пространства смерти будет способствовать глубокому проникновению исследователя в суть адыгской традиции и даст положительные и убедительные результаты.

Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что она является первым исследованием, в котором

• предпринята попытка комплексного изучения системы ментального восприятия адыгами смерти, как средства познания сути бытия, анализа индивидуального сознания человека, принадлежащего традиционной культуре, и массового сознания, присущего так называемому «безмолвствующему большинству», что в целом должно способствовать выяснению важной роли этого сознания в функционировании общественной системы в целом;

• на основе комплекса археологических, лингвистических, полевых и фольклорных источников рассматриваются историко-этнографические элементы погребального культа адыгов, траура, публизации смерти, риторика скорби, ранее не ставившиеся в кавказоведении объектом исследования;

• разрабатывается типология форм ухода человека из жизни (от архаических традиций эвтаназии стариков до героической смерти в бою, от смерти от старости и до несвоевременной гибели), маркируются (декларируются, артикулируются) ценностные ориентиры различных социальных страт по отношению к смерти;

• вводятся в научный оборот новые полевые этнографические материалы (в т.ч. описание различных поверий, связанных с уходом из жизни - тел1ыкГ), в контексте микроисторического подхода впервые анализируются традиционные фреймы поведения человека перед лицом смерти в соответствии с тендерными и сословными статусами, приводится полевой материал автора, иллюстрирующий эмоциональные переживания (от выраженной аффектации до аскетической сдержанности) в ситуациях утраты близких; освещаются ключевые моменты частной жизни человека традиционного адыгского социума. Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит во вкладе в научную разработку целостной концепции традиционной культуры адыгов, уточнения ее специфических черт и функций, воссоздания объемной картины прошлого - тотальной (глобальной) истории, сущность которой не в максимально широком охвате исторического пространства, а в рассмотрении объекта исследования с максимально возможного числа точек зрения, в различных ракурсах.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее материалы могут быть использованы в качестве методологических оснований для анализа конкретных форм традиционного мировоззрения, для написания обобщающих работ по традиционной культуре адыгов и при изучении их истории и культуры в образовательных учреждениях Северного Кавказа.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованных источников и литературы, и приложения. Во введении обоснована актуальность темы, определены методология и методика работы, выявлена степень ее изученности, определены цель и задачи исследования, предмет и объект исследования, охарактеризованы привлеченные источники.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Смерть в ментальном восприятии и повседневной практике адыгов"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В результате проведения комплексного анализа концепта «смерть» в его этнографическом контексте, исследования традиционного института похорон, ритуалов оплакивания и проявлений траура у адыгов удалось сформулировать ряд выводов и обобщений.

В первую очередь, отметим, что отношение к умершим предкам, к оформлению ухода человека из жизни, к определению понятий «достойной» или «недостойной» смерти иллюстрируют важное социально-стабилизирующее значение «культа мертвых» и похоронно-поминального цикла обрядов в повседневном бытии народа.

Структурно-содержательная композиция исследования зафиксировала логику отношений внутри ритуального (похоронно-поминального) культурного комплекса, которые строятся по принципу: представления о смерти - стереотипы поведенческих реакций при встрече с ней - проявление скорби близкими и другими членами социума. Сам же погребальный обряд предстал в виде 2-х компонентов: моросферы - сферы смерти и тафосферы -сферы погребения. Подобная сегрегация позволила выявить сущность адыгской «тафологии» (по терминологии Ю.А. Смирнова), как суммы традиционных знаний о формах и способах общения с умершим.

Изучение ментальных основ восприятия смерти человеком традиционного адыгского социума позволило вычленить в нем общее и особенное. Понимание неизбежности смерти и вера в предопределенность ее пространственно-временных характеристик, военизированный образ жизни, поведенческий и бытовой аскетизм черкесов определили сдержанное, нарочито спокойное отношение к собственному уходу из жизни. Для них принципиальное значение имел лишь непосредственный момент встречи со смертью, «героический» характер которой позволял перевести «потенциальное бессмертие» человека в «социальное» и повышал общественный статус его потомков.

Образ жизни адыгов (черкесов), определяемый состоянием перманентных военных конфликтов междоусобного характера и необходимости отражения внешней опасности привел их к развитию военизированной социальной организации с вытекающим отсюда приоритетом кодекса рыцарской чести. И хотя нами было отмечено также имевшее место несовпадение идеала и реальности, содержание самих рыцарских идеалов для судьбы адыгского мира имело принципиальную важность. Наблюдалось значительное влияние на остальные социальные группы населения определенной моральной ориентации, выработанной дворянским воинским сословием, в отношении распространения героико-патетического отношения к смерти. Таким образом, можно артикулировать несколько принципов/оснований дифференцированного отношения к смерти:

1. сословные - представители крестьянства, в принципе считавшие счастьем продолжительную жизнь и смерть от старости (в результате физиологического старения), в экстремальных ситуациях (случае угрозы родине) действовали в духе идей о «достойной» смерти, пропагандируемых социумом - историко-героическими, плачевыми песнями, чаще создаваемыми на биографическом материале княжеско-дворянской знати;

2. тендерные - женщины, в повседневной жизни предпочитая смерть в пределах дома в окружении многочисленных домочадцев, в различных безвыходных случаях (порождаемых военными конфликтами и столкновениями, особенно времен Кавказской войны), подпадали под воздействие общеадыгской мужской установки на «героическую» смерть, что отражалось в предпочтительности добровольного ухода из жизни перед угрозой плена или потери чести - позор смывался кровью;

3. возрастные - дети (хотя само отношение их к смерти никак не зафиксировано, но отношение к ней взрослых свидетельствует о ее обыденности) оказывались втянутыми в беспокойную жизнь старших, в первую очередь, в результате функционирования традиционных адыгских общественных институтов, в рамках которых и осуществлялось воспитание подрастающего поколения, - аталычества, аманатства (ограниченно), зек1уэ/наездничества, а также нестабильной военно-политической ситуации в регионе.

Исследование ментальных представлений о смерти привело к необходимости использования богатого историко-биографического, литературно-описательного и этнографического материала и выявило множество новых возможностей для создания общей типологии смерти в адыгском культурном пространстве. Проводя параллели с другими этнокультурными традициями, нам удалось не только обозначить существовавшие типы/виды смерти, определить их место в традиционной культуре, но и объяснить отсутствие или специфичность существования некоторых ее разновидностей.

В ходе исследования естественной смерти мы рассмотрели отношение к старости в различные исторические периоды, обращаясь даже к мифоэпической традиции адыгов, и проследили путь от геронтицида/традиционной эвтаназии/ассистированного суицида к частично сохранившейся до наших дней геронтотимии. Обращение к этой проблеме усилило общую актуальность настоящей диссертационной работы в контексте современных дискуссий.

В исследовании был произведен подробный обзор «насильственной» смерти в традиционном социуме. В частности, построенная типология учитывает повседневный характер смерти от несчастного случая, которая не считается позорной или недостойной, ибо «адыг всегда готов ко внезапной встрече с ней». Среди ее разновидностей особой «привлекательностью», утраченной сегодня, отличалась смерть от удара молнии, что расценивалось как проявление божественной милости. Частая гибель на поле боя может стать основой для обозначения ее как «повседневно-исключительной» и самой престижной с точки зрения национальной ментальности, поэтому привлекаемый материал является наиболее эмоционально окрашенным.

К смертям, вызываемым социальными факторами, обычно относят убийство, казнь, самоубийства, смерть от голода. Отличительной чертой жизнеустройства традиционного адыгского мира можно считать отсутствие мужского суицида (за исключением «скрытого»), только женская модель поведения предполагала его использование в крайних случаях (насилие, принуждение к браку и т.д.). Другой важной разновидностью насильственной смерти являлась казнь, которая у адыгов не носила публичного характера, осуществлялась в укромных местах без лишних свидетелей, предпочтительным способом казни считалось утопление. Голодная смерть здесь практически не встречалась, что объяснимо укладом повседневной жизни - традициями большесемейного проживания, обычаями родственной и соседской взаимопомощи, разнообразием и почитанием форм искусственного родства, т.е. куначескими, аталыческими связями, и набеговой системой.

Но независимо от характера смерти и прижизненных достоинств человека после смерти ему оказывали (и оказывают) необходимые знаки уважения. Иерархия видов смерти, построенная еще в XIX в. К. Кохом, отражалась в сроках между моментом смерти и временем захоронения умершего и размахе поминальных мероприятий. Над покойным осуществлялись различные манипуляции, призванные достойно проводить его на тот свет - это омовение, одевание и вынос, завершавшийся обретением последнего места на кладбище в могиле.

В контексте исследуемой проблемы представлялось невозможным обойти вниманием промежуточный этап долгого путешествия за границы нашего мира - могилу и кладбище. Мы рассмотрели принципы отбора «топоса смерти», процесс предварительной его подготовки, способы погребения, существовавшие на разных исторических этапах, и принципиальную важность правильного выбора способа. С привлечением множественных археологических материалах, нам удалось объяснить причины длительного сохранения адыгских курганных захоронений, вытеснения их мавзолеями и окончательной победы мусульманских захоронений в саване, маркированных невысокой насыпью и каменным надгробием (отвечающим требованиям ислама). При этом этническая ментальность не могла допустить общих могил, но одиночные захоронения вне кладбища были типичны, причем, означая «выделенность» покойного, могли быть символом изгнания (самоубийцы, казненные) или высокого статуса (воинского или сословного).

Смерть, затрагивавшая всех без исключения, в том числе близких покойного, естественно, влияла на их дальнейшую жизнь. Продолжительность и проявления траура зависели от характера смерти умершего, от его сословной принадлежности, частично от возраста (известно, что табу на оплакивание малолетних детей накладывалось даже на их родителей) и от степени близости к покойному. Поведенческие стереотипы в событиях похоронно-поминального цикла, на первый взгляд, значительно различались по тендерному признаку - «аскетически-сдержанные» у мужчин и «подчеркнуто-горестные» у женщин. Анализ ранних форм публичного проявления скорби у адыгов показывает, что до времени их исламизации им был свойственен общий «варварский», языческий стиль поведения в траурных мероприятиях. С позиций современного знания его определяют как «ритуальный суицид», который в раннесредневековое время выражался у черкесов-мужчин в нанесении себе телесных повреждений с помощью кнута или треноги, женщины обычно не использовали для этого оружия, а расцарапывали ногтями лицо, грудь, руки, также били себя по бедрам. Все это сопровождалось обрядовым плачем, который осуществлялся как женщинами (и даже на кладбище), так и мужчинами (за исключением тех категорий скорбящих, на внешние проявления горя которых похоронно-поминальный этикет адыгов всегда накладывал жесткие ограничения - отец и вдовец.

В научный оборот вводятся новые полевые материалы, касающиеся не рассматривавшихся до сегодняшнего дня разнообразных народных представлений о Псэхэх (Вынимающем душу), а также приобретшего особую популярность сегодня института «перманентно лиминальных» Тел1ык1 (с анализом внешних проявлений порогового состояния и посреднических функций этих людей).

Таким образом, основные выводы, к которым привело исследование этнических ментальных установок по отношению к смерти и повседневной практики адыгов в похоронно-поминальном цикле ритуалов, состоят в следующем.

Ценностный подход к восприятию смерти имел различия в зависимости от социальных (сословных) и половозрастных (тендерных) статусов каждого отдельного члена традиционного общества. Это равнозначно относится и к статусу умершего и к положению скорбящих.

Принципиальный характер при оценке события смерти, применения тех или иных форм похоронных обрядов, использования приемов публичной демонстрации скорби имело то, каким образом, при каких обстоятельствах умер человек. Учет этого и некоторых других факторов объясняет специфическое для северокавказских культур понятие «социальной смерти», когда человек исключается из жизни родственной группы или более широкого социального круга в наказание за преступные действия или нарушение норм общественной морали.

Объективность исследования феномена смерти в его этнографическом контексте должна быть обеспечена историческим подходом к трактовке его ментального восприятия. Так, в периоды частых войн (например, во время активизации крымской агрессии или Кавказской войны) демографическая ситуация осложнялась гибелью больших масс мирного населения, и преждевременная «героическая», «жертвенная» смерть на поле битвы становилась примером для подражания, образцом служения народу, предпочтительным способом ухода из жизни. В годы же длительных мирных периодов поднималась ценность самого существования, опыта преклонных лет и достойного - спокойного, «от старости» ухода из жизни.

Вся история адыгов и выработанный в ее ходе образ их жизни сформировал специфическую риторику скорби по умершим. Как показывает этнографический материал, даже память о человеке, принявшего смерть не в соответствии с социально одобряемой программой поступков, может спасти «правильное»/достойное поведение его близких во время его оплакивания и траура. И здесь как принятый фрейм поведения следует отметить различие личных переживаний по утрате и публичного проявления сдержанности при демонстрации глубины скорби. Иллюстративным и широко анализируемым в данной работе источником, подтверждающим это положение, послужили гъыбзэ - традиционные песни-плачи адыгов.

Проведенное исследование показало, что все-таки топография «того света» и способа перехода туда души умершего имеют менее существенное значение для носителей культуры, нежели тот комплекс мероприятий, который должен способствовать сохранению равновесия мира, нарушаемого с каждой смертью. Все действия живых направлены на создание символической границы между «тем» миром и «этим», которая проводится с помощью соблюдения комплекса ритуалов: правильной подготовки покойного, его захоронения, а впоследствии поминовения. Щепетильно выполненный обряд способствует переходу умершего в новый статус, и в качестве культового знака памяти каждый человек и после смерти занимает некое место в «земной» системе координат.

Полидисциплинарность науки о человеке в целом, и нашего исследования смерти, в частности, позволила рассмотреть саму смерть (предмет диссертационного исследования) со всех возможных точек зрения через призму представлений о ней современников. Это дает основание для диагностирования предлагаемой работы как одной из попыток изучения и сохранения национальной идентичности. Затронутые нами проблемы требуют проведения дальнейших полевых исследований и их теоретического осмысления, и это станет гарантом непрерывности и стабильности, а также сохранения культурно-значимой информации.

Список научной литературыНальчикова, Елена Аниуаровна, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов X1.I-XIXbb. / Составление, редакция переводов, введение и вступительные статьи к текстам В. К. Гарданова. Нальчик: Эльбрус, 1974. - 636с.

2. Адыгские песни времен Кавказской войны / Под ред. В.Х. Кажарова. Нальчик: Эль-Фа, 2005. 440с.

3. Адыгэ псалъэжьхэр. Нальчик. Кн.1, 1965. Кн.2, 1967.

4. Аникин В.П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. М., 1957.

5. Аталиков В. М. Декларация независимости Черкесии // Живая старина, 1992. №2. С.20-24.

6. Белл Дж. Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837-1839 гг. Т.1. Нальчик: Эль-Фа, 2007. 408с.

7. Берже Ад. Краткий обзор горских племен на Кавказе. Нальчик, 1992 48с.

8. Бильдерлинг А. Стародубовские драгуны в Рущукском отряде // Военный сборник. СПб., 1879. Т. 127. С. 435-436.

9. Васильков В.В. Очерк быта темиргоевцев // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX- начале XX века /Сост. и пред. П.А. Кузьминов. Нальчик: Эль-Фа, 2004. С.577-592.

10. Венюков М.И. Очерк пространства между Кубанью и Белой // Записки Императорского русского географического общества / Под ред. К.Н.Бестужева-Рюмина. СПб., 1863. Кн.2.

11. М.Горец. Калым и его последствия // Терские ведомости. 1894. 16 декабря. № 147.

12. Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт жителей Горского участка Ингушского округа (с приложением Ч. Ахриева) // Кавказские горцы. М.: Адир, 1992.

13. Грабовский Н.Ф. Экономическое положение бывших зависимых сословий Кабардинского округа // Кавказские горцы. М.: Адир, 1992.

14. Грабовский Н.Ф. Привилегированные сословия Кабардинского округа // Кавказские горцы. М.: Адир, 1992.

15. Дашар Ногут. Несколько слов к лермонтовскому Измаил-бею // Живая старина. 1992. №. 2. С.38-47.

16. Документы и материалы. Ермолов в Кабарде. Из работы Н.Дубровина «Алексей Петрович Ермолов на Кавказе» // Адыги. Нальчик, 1992. №4. С. 104-109.

17. Дубровин Н. Черкесы (адыге) // Документы и материалы по истории адыгов. Т.1. Нальчик, 1991. 416с.

18. Думэн Хь. Адыгэхэм я дауэдапщэхэр // Вестник Института Гуманитарных Исследований Правительства КБР и КБНЦ РАН. Вып. 11. Нальчик, 2004. С.27-45.

19. Думэн X. ЩЬнгъуазэм и псалъалъэ // ЩЬнгъуазэ. Налшык, 1992. №1.

20. Дьячков-Тарасов А.Н. Абадзехи (Историко-этнографический очерк)// Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX- начале XX века / Сост. и пред. П.А. Кузьминов. Нальчик: Эль-Фа, 2004. С.593-640.

21. Желиховский В. Верования и легенды кавказских горцев // Нива. 1886. №40.

22. Заметка «Прощание с родиной» // Новое обозрение. Тифлис, 1901. 12 октября. № 5845. С. 2-3.

23. Из архива князей Бековичей-Черкасских // Кавказский сборник. Тифлис, 1910. Т.30. С.8-9.

24. Из истории русско-кавказской войны (Документы и материалы) /Составитель A.M. Эльмесов. Нальчик, 1991. 264с.

25. Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв.: Документы и материалы. М., 1957. Т. 1-2.

26. Кабардинский фольклор / Под ред. Г.И. Бройдо. Нальчик: «Эль-Фа», 2000. -652с.

27. Кардангушев З.П. Адыгэ 1уэры1уатэхэр (Адыгский фольклор). Нальчик, 1970.

28. Кашежев Т. Свадебные обряды кабардинцев / Этнографическое обозрение. 1892. №4.

29. Кешев А.-Г. Записки черкеса / Вступ. статья и подг. к печати Р.Х.Хашхожевой. Нальчик: Эльбрус, 1988. -272с.

30. Короленко П.П. Горские поселенцы в Черномории // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX-начале XX века / Сост. П.А. Кузьминов. Нальчик: Эль-Фа, 2004.

31. Крестьянская реформа в Кабарде в 1867 г. Нальчик, 1947. С.3-277.

32. Кудашев В. Исторические сведения о кабардинском народе. Киев, 1913. -192с.

33. Лапинский Т. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Нальчик: Эль-Фа, 1995.-464с.

34. Лонгвордт Дж. Год среди черкесов. Нальчик: Эль-Фа, 2002. 544с.

35. Лопатинский Л.Г. Заметка о народе Адиге и кабардинцах в частности // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. 1891. Вып. 12. Отд. 1.

36. Лорер Н.И. Записки моего времени // Мемуары декабристов. М., 1988.

37. Люлье Л. Верования, религиозные обряды и предрассудки у черкесов // Черкесы (Адыге). Нальчик, 1991. С.326-340.

38. Люлье Л. Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX- начале XX века / Сост. и пред. П.А. Кузьминов. Нальчик: Эль-Фа, 2004. С. 86-100.

39. Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов / Под ред. Е.В.Гиппиус. М.: Советский композитор, 1980. Т.1. 224с.; 1981. Т.2. -232с.; 1986. Т.З.Ч.2.- 264с.

40. Нартхэр. Къэбэрдей эпос. Нальчик: Эль-Фа, 1995. 560с.

41. Нарты. Адыгский героический эпос / Сост. А.И. Алиева, A.M. Гадагатль, З.П. Кардангушев. М.: Наука, 1974. -415с.

42. Нарты. Кабардинский эпос. Нальчик: Эль-Фа, 2002. 528с.

43. Нарты. Осетинский героический эпос / Сост. Т.А. Хамицаева, А.Х.Бязыров. Т.2. М.: Наука, 1989. -492с.

44. Ногмов Ш. История адыхейского народа. Нальчик: Эльбрус, 1982. 168с.

45. Новицкий В. Анапа и закубанские поселения // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX-начале XX века / Сост. и пред. П.А. Кузьминов. Нальчик: Эль-Фа, 2004. С.11-40.

46. Пирогов Н.И. Отчет о путешествии по Кавказу. М., 1952.

47. Пословицы и поговорки народов Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1990. -368с.

48. Потто В. Кавказская война. Т.1. Ставрополь: Кавказский край, 1994. -672с.

49. Правовые нормы адыгов и балкаро-карачаевцев в XV-XIX веках. Майкоп: Меоты, 1997. 296с.

50. Саханев В.В. Раскопки на Северном Кавказе в 1911-1912 гг. // Известия Археологической Комиссии. СПб, 1914. Вып. 56. С. 75-219.

51. Сизов В.И. Восточное побережье Черного моря. Археологические экскурсии // Материалы по археологии Кавказа. М., 1889. Вып.2. С.65-152.

52. Сиюхов С. Избранное / Сост., пред. и коммент. Р.Х. Хашхожевой. Нальчик: Эль-Фа, 1997.

53. Сиюхов С. Черкесы-адыге // Известия общества любителей изучения Кубанской области. Краснодар. 1922. Вып. VII.

54. Сиюхов С. Черкесы // Деятели адыгской культуры дооктябрьского периода. Избранные произведения. Нальчик, 1991. С.234-270.

55. Сказания и сказки адыгов. М., 1987.

56. Спенсер Э. Путешествия в Черкесию. Майкоп, 1994.

57. Сталь К.Ф. Этнографический очерк черкесского народа // Кавказский сборник. 1900. Т.21. С.53-173.

58. Султан Крым-Гирей (Инатов). Путевые заметки // Адыгские писатели-просветители XIX в. Краснодар, 1986. С.372-390.

59. Мариньи Т. Поездки в Черкесию. Нальчик: Эль-Фа, 2006. 208с.

60. Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера // Адыги. Нальчик, 1991. №1,2; 1992. №3,4.

61. Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. 1835-1838 гг. // Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф.Ф. Торнау. Воспоминания и документы. Нальчик, 1999.

62. Туганов Р. У. Кабарда и Балкария в период ермоловщины (1816-1822 гг.) // Живая старина. 1992. № 2. С. 5-18.

63. Утверждение русского владычества на Кавказе / Под ред. В. Потто. Тифлис, 1904. Т.3.4.2. С. 191-198.

64. Фольклор адыгов в записях и публикациях XIX- начала XX в. Нальчик, 1979.-404с.

65. Фонвиль А. Последний год войны Черкессии за независимость 18631864г. // Материалы для истории черкесского народа. Вып.1. Нальчик, 1991. С.355-395.

66. Хавжоко Шаукат Муфти. Герои и императоры в черкесской истории. Нальчик, 1994.

67. Хан-Гирей. Записки о Черкесии /Вступ. статья и подг. к печати В.К. Гарданова, Г.Х. Мамбетова. Нальчик: Эльбрус, 1992. -352с.

68. Хан-Гирей. Черкесские предания. Избранные произведения / Под ред. Р.Х.Хажхожевой. Нальчик: Эльбрус, 1989. 288с.

69. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913. Т.П.

70. Эпиграфические памятники Северного Кавказа X-XVIIbb. / Тексты, переводы, комментарии и приложения Л.И.Лаврова. М.: Наука, 1966. Ч.1.-290с.; 1968. 4.2.-248с.

71. Эсадзе С. Покорение Западного Кавказа и окончание и Кавказской войны. Майкоп: Меоты, 1993. 120с.1. Научная литература

72. Адыгская (черкесская) энциклопедия / Гл. ред. М.А. Кумахов. М., 2006. -1248с.

73. Алексеев А.И. Представления о рае в период Средневековья // Образ рая: от мифа к утопии. Серия "Symposium", выпуск 31. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С. 195-198.

74. Альбедиль М.Ф. Модель брачного поведения в южноиндийской мифологии// Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С. 92-109.

75. Арсеньев В.Р. О воспроизводстве стереотипов полоролевого поведения бамбара// Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С. 29-38.

76. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Прогресс, 1992. 528с.

77. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. СПб.: Наука, 1993. -240с.

78. Баксаков В.Ю. Танатотерапия: психотехнический подход// Фигуры Танатоса. Философский альманах. Вып. 5. СПб., 1995.

79. Ю.Бгажноков Б.Х. Адыгская этика. Нальчик: Эль-Фа, 1999. 96с.

80. П.Бгажноков Б.Х. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик, 1983. -229с.

81. Бгажноков Б.Х.Воинский класс и демографическое пространство Черкесии в XVII середине XIX века // Вестник Института Гуманитарных Исследований Правительства КБР и КБНЦ РАН. Вып. 11. Нальчик, 2004. С. 45-82.

82. З.Белецкая Е.М. Казак перед лицом смерти// Мужской сборник / Сост. И.А. Морозов. Вып. 3. М., 2007.

83. Н.Березницкий Сергей Васильевич. Верования и ритуалы коренных народов юга Дальнего Востока: этнокультурные компоненты и современное состояние. Дис. докт. ист. наук. Владивосток. 2005. 623с.

84. Бэрзэдж Н. Изгнания черкесов (Причины и последствия). Майкоп. 1996. -224с.

85. Блиев М. Россия и горцы Большого Кавказа. На пути к цивилизации. М.: Мысль, 2004. 877с.

86. Боров А. X. Религиозный экстремизм на Северном Кавказе: от анализа события к пониманию явления// Вестник КБГУ. Серия Гуманитарные науки. Вып. 11. Нальчик, 2006. С. 12-16.

87. Введение в культурологию: Учебное пособие для вузов / Отв. ред. Е.В.Попов. М.: ВЛАДОС, 1996.

88. Вовель М. Ментальность // 50/50. Опыт словаря нового мышления. М.: Прогресс-Пайо, 1989.

89. Хаджиева С.Ш., Аджиев А.М, Похоронный обряд и причитания кумыков // Семейный быт народов Дагестана в XIX-XX вв. Махачкала, 1980.

90. Галяутдин И. Обряд погребения в исламе. Набережные челны. 1424/2003г. -48с.23 .Геннеп А. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М.: Восточная литература, 1999. 198с.

91. Гореликов Л.А. К вопросу о смысловых горизонтах загробного воздаяния // Фигуры Танатоса. Вып. 5. СПб., 1995.

92. Гроллман Э. Суицид: превенция, интервенция, поственция // Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах. М.: Когито-Центр, 2001. 569с.

93. Губаева С.С. Инициационные обряды в погребально-поминальном ритуале // Этнографическое обозрение. 2005. №6. С. 131-139.

94. Губжоков М.Н. Западные адыги в период Кавказской войны (этнокультурные аспекты). Дис. канд. ист. наук. Майкоп, 2001. 247с.

95. Губин В.Д. Смерть — «единственная надежда быть человеком» // Homo philosophans. Серия «Мыслители». Вып. 12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.303-311.

96. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. -350с.

97. Гуревич А.Я. Ментальность как пласт социальной целостности // Споры о главном. М., 1993.

98. ЬДемичев А.В. Гармония жизни и смерти // Фигуры Танатоса. Вып. 5. СПб., 1995.

99. Демичев А.В. Ориентация к-смерти // Стратегии ориентации в постсовременности. СПб., 1996. С. 157-167.

100. Демичев А.В. Русское кладбище: опыт идентификации // Фигуры Танатоса. Вып.6. СПб., 2001.

101. Диби П. Этнология спальни. М.: Nota bene, 2004. 240с.

102. Дюмезиль Ж. Скифы и нарты. М.: Наука, 1990. -232с.

103. Дюркгейм Э. Самоубийство. М.: Мысль, 1994. -400с.

104. Евтых А. А у нас в ауле // Новый мир. 1993. №5.

105. Ершов Г.Г. О типологизации оценок смерти // Фигуры Танатоса. Вып. 5. СПб., 1995.

106. Жамбалтанова Е.Д. Погребальные обряды населения Забайкалья в эпоху неолита раннего бронзового века. Дис. канд. ист. наук. Улан- Удэ. 2005. - 306с.

107. Жаров J1.B. Проблемы жизни и смерти в духовном опыте человека // Философия. Ростов-на-Дону: Феникс, 1995.41.3олотухина-Оболина Е.В. Повседневность: философские загадки. Киев: Ника-центр, 2006. 256с.

108. Идея смерти в российском менталитете / Под ред. Ю.В. Хен. СПб.: издательство Русского христианского гуманитарного института, 1999. -304с.

109. Кажаров М.Х. К вопросу об этнокультурном факторе при суицидальных попытках у женщин// Социальная и клиническая психиатрия. Т. 15. Вып.З. М., 2005. С. 16-20.

110. Кармышева Б.Х. Архаическая символика в погребально-поминальной обрядности узбеков Ферганы// Древние обряды, верования и культы народов Средней Азии. Историко-этнографические очерки. М.: Наука, 1986. С. 139-181.

111. Карпов Ю.Ю. Женское пространство в культуре народов Кавказа. СПб., 2001.

112. Касумов А.Х. Касумов Х.А. Борьба адыгов Закубанья за независимость (30-40 годы XIX в.) // Адыги. Нальчик, 1992. №4. С. 86-93.

113. Кафоев А.Ж. Адыгские памятники. Нальчик, 1963. 154с.

114. Козьякова М.И. История. Культура. Повседневность. Западная Европа: от античности до XX в. М.: Весь мир, 2002.

115. Колесникова JI.A. Астрология и аналитическая психология // Фигуры Танатоса. Вып.5. СПб., 1995.

116. Кон И.С. Предисловие// Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С.3-5.

117. Кони А. Самоубийство в законе и жизни // Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах. М.: Когито-Центр, 2001.

118. Коновалова JI.B. Проблема смерти и современная биоэтика // Идея смерти в российском менталитете. СПб., 1999. С. 137-150.

119. Кормин Ж.В. О соотношении мифа и ритуала в свете народной веры // Смыслы мифа: мифология в истории и культуре. Вып. 8. СПб., 2001.

120. Король Г.Г, Семантика уникального декора предметов конской упряжи XI-XIII вв. из северо-восточного Причерноморья // Этнографическое обозрение. 2005. № 6. С. 140-156.

121. Красненкова И.П. Философский анализ суицида // Идея смерти в российском менталитете. СПб., 1999. С. 151-174.

122. Крупнов Е. И. Древняя история и культура Кабарды. М., 1957. 176 с.

123. Кушхабиев А.В. Проблемы черкесского зарубежья // Исторический вестник института гуманитарных исследований Правительства КБР и КБНЦ РАН. Нальчик. 2007. № 5. С.289-363.

124. Лавров Л.И. Об арабских надписях Кабардино-Балкарии // Ученые записки КБНИИ. Т. XVII. Нальчик, 1960. С.97-123.

125. Левашева В.П. Белореченские курганы // Труды Государственного исторического музея. Вып. 22. М., 1953. С. 170-175.

126. Левинтон Г.А. Мужской и женский текст в свадебном обряде // Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К.Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С. 210-234.

127. Левченко И.Е. Феномен социальной смерти. М., 2001.

128. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб., 2002.

129. Лотман Ю.М. Итог пути // Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах. М.: Когито-Центр, 2001.

130. Луговой К.В. Ритуал в нартовском эпосе народов Северного Кавказа. Дис. . канд. ист. наук. М., 2006. -313с.

131. Лунин И.И., Старовойтова Г.В. Исследования родительских полоролевых установок в разных этнокультурных средах // Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С. 6-16.

132. Мальбахов Б.Х. Кабардинское народное декоративное искусство. Нальчик, 1984.

133. Марзей А.С. Черкесское наездничество «Зе1куэ» (Из истории военного быта черкесов в XVIII- первой половине XIX вв.). Нальчик: Эль-Фа, 2004. -304с.

134. Марков Б.В. Мертвое и живое // Фигуры Танатоса: Искусство умирания. Сб. статей / Под ред. А.В.Демичева, М.С. Уварова, СПб., 1998. С. 136-152.

135. Маслов А.А. Образы маскулинности-фемининности и супружеских отношений в традиционном Китае// Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона СПб.: Наука, 1991. С. 56-75.

136. Маслов А.А., Карданов А.Б., Шомахов А.О., Беров M.JI. История медицины Кабардинского округа: события и лица (1858-1899). Нальчик, 2005.-300с.

137. Мафедзев С.Х. Адыги. Обычаи, традиции (адыгэ хабзэ). Нальчик: Эль-Фа, 2000. 360с.

138. Мафедзев С.Х. Межпоколенная трансмиссия традиционной культуры адыгов. Нальчик: Эльбрус, 1991. -256с.

139. Мечников И.И. Этюды оптимизма. М., 1987.

140. Мизиев И. М. Средневековые башни и склепы Балкарии и Карачая (XIII-XVIII вв.). Нальчик: Эльбрус, 1970. 92 с.

141. Милетт К. Теория сексуальной политики// Вопросы философии. 1994. №9.

142. Монгуш Ч.В. Обряды как отражение традиционных верований тувинцев и хакасов в XIX-XX вв. Дис. канд. ист. наук. Абакан, 2005. -202с.

143. Морозов И.А. «Мужская экстремальность» как повод к размышлению о «сущности мужского» // Мужской сборник. Вып. 3. / Сост. И.А. Морозов, отв. ред. H.JI. Пушкарева. М.: Индрик, 2007. 264с.

144. Морозов И.А. «Мужские слезы» и эмоции пограничных состояний // Мужской сборник / Сост. И.А. Морозов, отв. ред. H.JI. Пушкарева. Вып.З. М., 2007.

145. Моховиков А.Н. Телефонное консультирование. М.: Смысл, 1999. -410с.

146. Мукожев А.Х. Государственно-религиозные отношения в Кабардино-Балкарии в 1940 1980-х гг.// Исторический вестник института гуманитарных исследований Правительства КБР и КБНЦ РАН. Вып. 11. Нальчик, 2004. С. 99-114.

147. Нагоев А.Х. Итоги раскопок кабардинских курганов на новостройках Кабардино-Балкарии в 1972-1977 гг. // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии. Т. 3. Нальчик: Эльбрус, 1987. 244 с.

148. Нагоев А. X. Материальная культура кабардинцев в эпоху позднего Средневековья (XIV-XVII вв.) / Под ред. С.А. Плетневой. Нальчик: Эльбрус, 1981.-88с.

149. Налоев 3. Героические величальные и плачевые песни адыгов// Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов. М.: Советский композитор, 1986. Т.3. 4.1. С. 5-34.

150. Налоев 3. У истоков песенного искусства адыгов// Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов. М.: Советский композитор, 1980. Т.1. С.7-26.

151. Нальчикова Е.А. Тендерный аспект концепта «социальная смерть» в его этнографическом контексте // Научные труды Московского Гуманитарного Университета. Вып. 5 (80). М., 2007. С. 69-80.

152. Нальчикова Е.А. Исторический генезис «добровольного ухода»: традиция и миф // Власть. № 8. 2007.

153. Нальчикова Е.А. К вопросу о «топосе смерти» (традиционное адыгское кладбище) // Материалы всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива-2006». Т.2, Нальчик, 2006.

154. Нальчикова Е.А. Полиативный смысл бороды в контексте феномена «старость/смерть» // Материалы международного конгресса студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива-2007». Нальчик, 2007.

155. Нальчикова Е.А. Традиционные поведенческие стереотипы адыгов в событиях смерти и ритуалах оплакивания // Вестник КБГУ. Серия Гуманитарные науки. Вып.11. Нальчик, 2006.

156. Нальчикова Е.А. Этнография адыгских захоронений // Сборник трудов молодых ученых КБГУ. Нальчик, 2006.

157. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1986.

158. Петрова М. Образ дома в фольклоре и мифе // Эстетика сегодня: состояние, перспективы. Материалы научной конференции 20-21 октября 1992г. Тезисы докладов и выступлений. СПб., 1999. С. 59-61.

159. Петрухин В.Я. О функциях космологических описаний в погребальном культе// Обычаи и культурно-дифференцирующие традиции у народов мира. М., 1979.

160. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

161. Равдоникас Т.Д. Очерки по истории одежды населения Северо-Западного Кавказа (V в. до н.э. конец XVII в.) / Отв. ред. В.П. Курылев. JL: Наука, 1990.- 144с.

162. Райс Т. Т. Скифы. Строители степных пирамид. М., 2003.-233 с.

163. Ревель Ж. История ментальностей: опыт обзора // Споры о главном. М.: Наука, 1993.

164. Репина Л.П. Мужчины и женщины в истории: новая картина европейского прошлого. Очерки. Хрестоматия. М.: Российская политическая энциклопедия, 2002. -352с.

165. ЮО.Розин В.М. Между жизнью и смертью (концепции и природа суицида) // Идея смерти в российском менталитете. СПб., 1999. С. 151-174.

166. Савчук В.В. Приговор колыбельной // Фигуры Танатоса. Вып.З. Санкт-Петербург, 2-4 ноября 1993 г. СПб.: изд-во СПбГУ, 1993. С.38-44.

167. Ю2.Сагалаев A.M., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Новосибирск: Наука, 1990.

168. Садохин А.П. Этнология: Учебник. М.: Гардарики, 2000. 256с.

169. Сенека Л.А. Нравственные письма к Луцилию. Трагедии. М.: Художественная литература, 1986.

170. Ю5.Сиверцев Е.Ю. Биологический, религиозный и философский аспект понимания смерти// Философия в предмете и субъекте научного познания / Под ред. Э.Ф.Караваева, Д.Н. Разеева. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С. 167-180.

171. Сидихменов В.Я. Китай: страницы прошлого. М.: Наука, 1978. 309с.

172. Ю7.Сиюхова А. А. Эволюция религиозных верований и обрядов в традиционной культуре западных адыгов. Дис. канд. ист. наук. Майкоп, 2003.- 191с.

173. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа. М., 1983. -263с.

174. Ю9.Тайжанов К., Исмаилов X. Особенности доисламских верований у узбеков-карамуртов // Древние обряды, верования и культы народов

175. Средней Азии. Историко-этнографические очерки. М.: Наука, 1986. -С.110-138.

176. ПО.Текуева М.А. Мужчина и женщина в адыгской культуре: традиции и современность. Нальчик: Эль-Фа, 2006. 260с.

177. Ш.Тэрнер В. Символ и ритуал / Отв. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Наука, 1983.-277с.

178. Ш.Унежев К.Х. Культура адыгов (черкесов) и балкарцев. Нальчик: Эль-Фа, 2003.-512с.

179. ПЗ.Фасис-Леутская О.Д. Эвтаназия в традиционной культуре (институт са аккабадора в Сардинии) // Этнографическое обозрение. 2004. №1. С.89-101.

180. Фейербах Л. Избранные философские произведения. Т.2. М.: Политиздат, 1955.

181. Флеров Б.С. Аланы Центрального Предкавказья V-VIII вв.: обряд обезвреживания погребенных. М., 2000.

182. Пб.Ханаху Р.А., Цветков О.М. Некоторые типологические характеристики традиционной культуры адыгов (к проблеме ментальности) // Философия и социология. №4. Майкоп, 1996.

183. Хут Ш.Х. Философские жанры адыгского фольклора // Проблемы адыгской литературы и фольклора. Вып.1. Майкоп, 1977.

184. Ш.Цахилов О.Л. Погребальный обряд как обряд перехода // Материалы всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива-2006». Т.2. Нальчик, 2006. С.110-112.

185. Цивьян Т.В. Оппозиция мужской/женский и ее классифицирующая роль в модели мира // Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К.Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С. 77-91.

186. Чеснов Я.В. Мужское и женское начала в рождении ребенка по представлениям абхазо-адыгских народов // Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С. 132-158.

187. Шаталов А.Т. Смерть в контексте геронтологии // Идея смерти в российском менталитете. СПб., 1999. С. 125-136.

188. Шенкао М.А. Смерть как социокультурный феномен. Киев: Ника-Центр, 2003.-320с.

189. Шенкао М.А. Специфика мифо-эпического сознания. Черкесск: Нартиздат, 2005. 112с.

190. Шор Ю.М. Ожидание старости как пограничная ситуация // Философия старости: геронтософия. Сб. материалов конференции. Серия "Symposium". Вып. 24. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.30-32.

191. Шортанов А.Т. Адыгские культы. Нальчик: Эльбрус, 1992. 165с.

192. Щепанская Т.Б. «Тело» и «сила» в политическом дискурсе» // Мужской сборник / Сост. И.А. Морозов. Вып. 3. М.: Индрик, 2007. 264с.

193. Щепанская Т.Б. Женщина, группа, символ (на материалах молодежной субкультуры) // Этнические стереотипы мужского и женского поведения / Под ред. А.К. Байбурина, И.С. Кона. СПб.: Наука, 1991. С.17-28.

194. Янкелевич В. Смерть. М.: Лит. институт им. A.M. Горького, 1999. 448с.

195. Яровой Е. В. Мистика древних курганов. М.: Вече, 2005. 464с.

196. Яхтанигов X. Северокавказские тамги. Нальчик: Лейтер-ибн-Марат, 1993.- 204с.1. Информаторы:

197. Авидзба Александра Джамаловна, 1931 г.р., г. Новый Афон, Абхазия.

198. Агумава Наташа Георгиевна, 1916 г.р., с. Эшера, Абхазия.

199. Афаунова Раиса Туловна, 1932 г.р., г. Нальчик, КБР.

200. Бжентхал Лина, 1897 г.р., г. Аман, Иордания.

201. Борсов Нух Машевич, 1932 г.р., а. Кошехабль, Республика Адыгея.

202. Борсова Раиса Ивановна, 1921 г.р., а. Кошехабль, Республика Адыгея.

203. Борчо Зоя Шихангиреевна, 1931 г.р., г. Майкоп, Республика Адыгея.

204. Гугова Марина Хабасовна, 1975 г.р., с. Черная речка, КБР.

205. Гуф Назык, 1922 г.р., пос. Суэлех, Иордания.

206. Ю.Дзагова Хангуаша Зулкарнеевна, 1910 г.р., с. Герменчик, КБР.

207. Духкан Умар, 1924 г.р., г. Аман, Иордания.

208. Калибатова Лена Каспотовна, 1928 г.р., с. Анзорей, КБР.

209. Кишева Сусанна Владимировна, 1948 г.р., с. Чегем II, КБР.

210. Курманлиев Бек Умарович, 1925 г.р., а. Ходзъ, Республика Адыгея.

211. Лафишева Лестахан Хаджимурзовна, 1922г.р., а. Красный Восток, КЧР. 1 б.Нальчиков Аниуар Карохович, 1939г., с. Аргудан, КБР. П.Нальчиков Жамбулат Казбулатович, 1937 г.р., г. Нальчик, КБР.

212. Налшык Ахмэд, 1900 г.р., п. Суэлех, Иордания.

213. Нагоева Лейла Кушуковна, 1929 г.р., с.Карагач, КБР.

214. Ногаева Гошепаго Асхадовна, 1921 г.р., с. Черная речка, КБР. 21.0зрокова Аслижан Лукмановна, 1917 г.р., с. Черная речка, КБР.

215. Соблирова Ляца Хамидовна, 1932 г.р., с. Герменчик, КБР.

216. Солдатова Таисия Ивановна, 1936 г.р., г. Нальчик, КБР.

217. Темирканова Нуржан Боташевна, 1921 г.р., с. Аргудан, КБР.

218. Темирканова Жанна Султановна, 1963 г.р., с. Аргудан, КБР.

219. Текуева Мадина Анатольевна, 1958 г.р., г. Нальчик, КБР.

220. Техажева Раиса Каурбековна, 1930 г.р., с. Верхний Акбаш, КБР.

221. Унарокова Асланхан Идрисовна, 1937 г.р., а. Хачемзий, Республика Адыгея.

222. Хаджимов Ким Тамович, 1929 г.р., а. Уляп, Республика Адыгея.

223. Хакиев Александр Ахметханович, 1955 г.р., с. Чикола, РСО-Алания. ЗЬХакунов Лялю Асхадович, 1930 г.р., с. Псынабо, КБР.

224. Хакунова Рамета Лялюевна, 1961 г.р., с. Псынабо, КБР.

225. Хаткова Шельхан Хаджимурзовна, 1919 г.р., а. Уляп, Республика Адыгея.

226. Шерхова Мачихан Хасановна, 1936 г. р., с. Дугулюбгей, КБР. 35.Эристова Раиса Мухамедовна, 1940 г.р., с. Урух, КБР. Зб.Цаго Сабиха, 1937 г.р., пос. Суэлех, Иордания.