Социально-этические и гуманистические основания научного познания

Витченко, Наталья Николаевна

автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.01
диссертация на тему: Социально-этические и гуманистические основания научного познания

Год: 2005
Автор научной работы: Витченко, Наталья Николаевна
Ученая cтепень: доктора философских наук
Место защиты диссертации: Томск
Код cпециальности ВАК: 09.00.01

Диссертация по философии на тему 'Социально-этические и гуманистические основания научного познания'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Социально-этические и гуманистические основания научного познания"

На правахрукописи

Витченко Наталья Николаевна

Социально-этические и гуманистические основания научного познания

09.00.01 - онтология и теория познания

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук

Томск 2005

Диссертация выполнена на кафедре истории философии и логики философского факультета Томского государственного университета

Научный консультант:

доктор философских наук, профессор, Сухотин Анатолий Константинович

Официальные оппоненты:

доктор философских наук Лукина Нелли Петровна доктор философских наук Корниенко Алла Александровна доктор философских наук Денисова Любовь Владиленовна

Ведущая организация:

Томский государственный ар гектурно-строительный университет

Зашита состоится 19 апреля 2005 года в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.01 при Томском государственном университете по адресу: 634050, Томск, пр. Ленина, 36, уч. кор. 4, ауд 306.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета

Автореферат разослан «17» марта 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета Д 212.267.01, кандидат философских наук, доцент

О.Г. Мазаева

Общая характеристика диссертационной работы Актуальность исследования

Актуальность темы исследования обусловлена объективным нарастанием социально-этических и гуманистических тенденций в развитии науки и недостаточной степенью их исторического, философского и социологического осмысления и обобщения. Изменение облика естествознания в связи с его ориентацией на изучение «человекоразмерных» природных комплексов (медико-биологические объекты; экологические системы, включая биосферу в целом; объекты биотехнологий и т.д.), требует соответствующих изменений в методологии естественнонаучного познания, «не только допускающих, — по мнению B.C. Степина, — но и предполагающих включение аксиологических факторов в состав объясняющих положений»1. Объективное нарастание проблем аксиологического, прежде всего этического, характера при определении границ вмешательства науки в объект и возможные линии его развития позволяет некоторым исследователям (М.Д. Ахундов) утверждать, что идет процесс становления «постнауки», синтезирующей собственно научные и этические компоненты. Однако, не будет являться преувеличением утверждение о том, что этическая проблематика в современной науке постижима лишь в качестве конечного продукта процесса исторического изменения, следовательно, необходимо знать, какие этические проблемы возникали в науке на предшествующих этапах её развития и как они осмысливались в аналитике науки.

Существовавшие в течение длительного времени логические модели концептуализации проблемы «мораль и наука», основанные на известном положении Г. Рейхенбаха о «контексте открытия» и «контексте обоснования», ставшем основой «стандартной концепции» науки, разрывающие связи науки с миром социальности и культуры, стремящиеся придать ей ценностно-нейтральный образ, который Ч. Сноу называл «моральной ловушкой» и «способом усыпить совесть», — были наиболее простым и радикальным способом отвести от науки обвинения в причастности к социальному злу. Ортодоксально-позитивистское понимание смысла науки неотделимо от стремления переложить ответственность за процесс её превращения в истребительную силу на плохих политиков, военных, социальный строй, дурные нравы общества и т.д.

Сегодня эти аргументы утратили свой «товарный вид», а сама проблема «мораль и наука» больше не нуждается в логическом объяснении, так как пер-формативно демонстрируется в ситуациях, когда общество так же грамотно, как и философ. Достаточно простого перечисления, без всяких комментирую-

1 Степин B.C. Становление идеалов и норм постнеклассической науки // Проблемы методологии постнеклассической науки. М., 1992. С. 13.

щих обобщений, - атомная физика, генная технология, создание искусственного интеллекта, трансплантация органов — как становится понятно, что функцию логического объяснения и доказательства ценностной нейтральности науки заменяет идеологическая функция, которую трудно объяснить — её нужно чувствовать. (Это другая форма дискурса-такого, каким его видел М. Фуко: дискурс - не аналог знания и структура дискурса - не логическое объяснение факта реальности, а его восприятие субъектом. Отсюда обвинения в «пережи-ванчестве» тех философов науки, которые приближаются к этическому дискурсу.)

Стремление философии осмыслить проблемы постнеклассической науки, обусловленные стиранием в ней граней между гуманным и антигуманным, нравственным и безнравственным, мощью её антропогенных факторов, не обеспеченных контролем и управлением с позиции общечеловеческих гуманистических смыслов, - симптом глобальной перемены в рамках аналитики науки, предпринимающей попытки найти альтернативные объяснения проблемы взаимоотношений науки и морали с точки зрения различных стратегий -философской антропологии, герменевтики, экзистенциализма, аналитической философии. Несмотря на различия в исходных основаниях и аргументации указанных направлений, можно утверждать, что все они поворачивают философию науки к поиску «новой субъективности», а значит, открывают новые возможности этических исследований науки.

Тем не менее, этико-аксиологический дискурс в её рамках—дискурс по-прежнему «репрессированный», остающийся «подозрительной темой» (С. Тулмин) или даже «ересью» для позитивистски ориентированной философии науки, соотносящей рационализм с процедурами естественнонаучного мышления и ограничивающейся от всего того, что в ней называют «социальным» или «внешним» контекстом научного процесса. Имея в виду это обстоятельство, С. Тулмин утверждал, что до 70-х годов XX века «история и философия науки были написаны с позиций рационализма, интересующегося, в основном, теоретическими аспектами естественных наук. И когда заинтересованный читатель брал в руки книгу по истории науки, то сопутствующие этические, политические изменения не рассматривались в связи с развитием научной мысли» .

2 ТоиМп S. ^торо1к Chicago, 1990. Р. 110.

знания, взаимодействия науки с другими социальными институтами. В рамках программ «новой философии науки», стремящейся к осмыслению проблем перехода от одного типа стандартов научности к другому, как обусловленных определенной культурной и исторической ситуацией, преодолевается схематизм однозначной демаркации науки и морали, наблюдается циркуляция этической проблематики, которая становится ведущей и не обещающей быстрой исчерпанности, как слишком узкая и бесперспективная.

Однако в дискуссиях по проблеме соотношения морали и науки присутствуют и алармистские оценки, суть которых в том, что наука становится все более безнравственной. Этот алармизм не случаен: повседневная реальность дает к тому множество поводов. Утверждение М. Хайдеггера о том, что наука вряд ли сможет раскрыть тайны человеческого бытия, коль скоро она не способна понять пределы и смысл собственного развития, оказалась близка постсовременной философии, активно разрабатывающей версию «конца науки». Основными аргументами этой версии являются утверждения об утрате наукой её социокультурной и мировоззренческой функций, причины же этих «утрат» чаще всего связываются со сферой нравственного измерения науки - с кризисом её конечных целей и ценностей. В различного рода алармистских доктринах в рамках этой версии наука объявляется виновницей всех современных бед человечества, звучат мысли о том, что естествознание, обслуживая технократический дискурс, продуцирует различного рода угрозы для человечества и тиражирует картину мира, культурное значение которой может быть оценено только негативно.

В такой когнитивной ситуации логично возникает вопрос, обусловливающий теоретическую актуальность темы диссертационного исследования, — каковы причины отмечаемого кризиса, как формировался моральный модус науки на ранних этапах её развития, как он изменялся, какова его генеалогия? (Модус - от лат. modus - вид, образ, мера - философский термин, обозначающий свойство предмета, присущее ему лишь в некоторых состояниях). Поиск ответа на этот вопрос придает анализу генезиса морального модуса новоевропейской науки академически-исследовательский интерес, направленный на прояснение характера взаимосвязи морали и науки на всех этапах её развития.

Такой подход, соединяющий философский анализ проблемы «мораль и наука» с социологическим и историческим, позволяет учесть своеобразный «диалог» между исторически различными формами их взаимосвязи, способствует уяснению специфики каждой из них, ориентирует, тем самым, на пересмотр традиции, сложившейся во времена Р. Мертона, когда этические закономерности, действенные для какого-то конкретного этапа развития науки, рассматриваются как «вечные». Ориентация автора диссертации на исследование

специфики социально-этической и гуманистической проблематики отдельных этапов развития науки, а не «науки вообще», созвучна установке М. Фуко на анализ «особенных рациональностей», более предпочтительный, на его взгляд, чем ссылка на «прогресс рациональности» вообще.

В рамках практического взаимодействия науки с обществом словосочетания «наука и мораль», «наука и культура», «наука и искусство», «наука и религия» и т.д. фиксируют подчиненное науке положение этих сфер жизни, испытывающих её непосредственную власть в виде фундаментальных указаний, в которых научная рациональность является основанием теоретической и практической деятельности. В целом же, через парадигмальное словосочетание «наука и общество» подчеркивается факт суверенности науки, отказавшейся от выполнения своей культурной задачи способствовать историческому прогрессу и переходу к более совершенным формам социальности и культуры (в отличие от позиции «наука-в-обществе»).

Отношения такого рода складывались в процессе исторического движения научного познания, первоначально не обладавшего широкой мировоззренческой автономией и получавшего свое ценностно-целевое обоснование в рамках господствующих в Новое время форм сознания и культуры — морали, религии, философии — именно этот культурный контекст стимулировал собственное сознание науки, через него она конституировала свои смысловые источники. Наука использовала их как «другие проекты», которые подобно культурным знакам определяли её собственное интеллектуальное поле, её «культурную семью». Возникнув, классическая наука сумела подчинить их себе, поэтому её отношения с ними приобрели различные оттенки превосходства науки как сферы доминации, в которой не может быть единения с «ненаукой», и из которой «спускаются» Истина, как позиция дистанцированного внешнего взгляда, и Метод, как универсальное средство познания и преобразования «вненаучного» мира эмпирии, что наиболее наглядно проявилось в просвещенческом проекте, называемом иногда «проектом модерна». Чувство уверенности науки Просвещения в своих возможностях и негация по отношению к «не-я» («ненауке») обусловили её сциентистские и позитивистские стремления усилить зону контроля, утвердить собственную власть и редуцировать «других» в объект собственных указаний, лишив свободы выбора средств, форм и путей их развития. Характерно, что при этом сформировавшаяся наука модерна перестала строить отношения сотрудничества и стремилась избежать состояния ответственности, оно было чуждо ей, - гораздо легче подчиниться традиционному моральному закону («научному этосу») и общепринятым идеологическим формам (политической, национальной и т.д.), чем принять бремя ответственности на себя.

Мораль и наука — проблема, в основе которой лежит концептуализация тождества и различия, а основной вектор взаимоотношений между ними, сложившийся в период Нового времени, — это движение от полного восприятия наукой на этапе statu nascendi установок ренессансной этики — через её отказ в «век гениев» от «модели союза» с этикой и принятие «модели господства», воплотившейся в этосе рационализма, - к расхождению, приведшему в эпоху Просвещения к их полному разрыву, зафиксированному это-сом сциентизма.

Современный кризис «законодательного разума» (3. Бауман) и законодательных претензий науки и научной рациональности ведет к тому, что сферы морали, религии, философии начинают пересматривать свои отношения с наукой. Невозможность дальнейшего сохранения позиции науки быть «сверх» и «над» обществом, моралью, философией и т.п., болезненная двойственность ценностно-нейтрального статуса и обвинений в причастности к социальному злу (к которому, по мнению Р. Оппенгеймера, науку привело чувство самонадеянности), не может быть «разрешена» или «снята» путем смены ролей «раба» и «господина». Отношения доминации и подчинения в культуре вообще, и в отношениях сфер науки и морали, в частности, не являются характеристиками каких-либо экономических, политических, социальных, в целом, отношений, но лежат в основе микроуровней социальной коммуникации. Решающую роль в пересмотре отношений науки и морали играет обращение философии постмодерна к работе познающего разума, а также исходящие от неё дистинкции, акцентирующие историчность и повседневность познания, помещенного в коммуникативное пространство жизни, утверждающие принципы не натуралистической, а антропологической метафизики, подталкивающие к новой необходимости: необходимости обращения уже не к «чистому» познающему, а к личностному, историческому, контекстуальному, имеющему собственную генеалогию, разуму.

Степень теоретической изученности исследуемой проблематики обусловлена, в первую очередь, тем обстоятельством, что в последние десятилетия XX - начала XXI веков усиливается интерес историков, социологов и философов науки к социально-этической и гуманистической проблематике развития науки, следствием которого является изменение образа науки как автономного образования и «расшатывание перегородок» между наукой, сферами культуры и духовной жизни, воздвигнутых позитивизмом. Эти исследования опираются на философские традиции рассмотрения науки в контексте культуры - на работы Э. Гуссерля, Р. Коллингвуда, Н. Уайтхеда, Э. Касирера, В. Виндельбандта, М. Вебера, поднимавших в виде общей постановки вопроса те или иные аспекты этой проблемы.

Выход на социально-гуманитарный уровень в исследованиях естественнонаучного знания и преодоление сложившихся стереотипов обусловлены критикой позитивистских тезисов об имманентном характере законов развития науки и изменением отношения к ценностной проблематике, как «подозрительной теме» (С.Тулмин). В западных постпозитивистских и экстерналист-ских школах философии науки (Ф.Даннеман, И. Лакатос, Дж. Агасси, Т. Кун, Л. Лоудан, П. Фейерабенд, М. Малкей, С. Тулмин, X. Лэйси, Э. Агацци, Я. Хакинг, К. Хюбнер и др.), а также в отечественных школах методологии науки - в исследованиях Абрамовой Н.Т., Автономовой Н.С., Акчурина И.А., Ахундова М.Д., Белова В.А., Визгина В.П., Гайденко П.П., Дугина А.Г., Завьяловой М.П., Злобина Н.А., Канке В.А., Касавина И.Т., Корниенко А.А., Косаревой Л.М., Крымского СБ., Кузнецовой Н.И., Лукиной Н.П., Мамчур Е.А., Марковой Л.А., Микешиной Л.А., Мотрошиловой Н.В., Моисеева Н.Н., Налимова В.В., Никифорова А.Л., Новикова А.А., Огурцова А.П., Петрова М.К., Петровой Г.И., Печенкина А.А., Поруса В.И., Розова М.А., Романовской Т.Б., Сачкова Ю.В., Свасьяна К.А., Смирновой Н.М., Соколова А.Н., Сокулера З.А., Солонина Ю.Н., Степина B.C., Сухотина А.К., Федотовой В.Г., Фролова И.Т., Черниковой И.В., Чертковой Е.Л., Чешева В.В., Швырева B.C., Юдина Б.Г. и других исследователей раскрывается содержание классических, неклассических и постнеклас-сических тенденций в развитии естествознания, рассматривается процесс изменения идеалов научной рациональности, развивается идея гуманизации научного знания и познания, как условия дальнейшего развития науки.

В исследованиях Визгина В.П., Гайденко П.П., Гессена Б.М., Касавина И.Т., Косаревой Л.М., Лосева А.Ф., Мамардашвили М.К., Марковой Л.А., Микешиной Л.А., Никифорова А.Л., Огурцова А.П., Свасьяна К.А. и других авторов вскрывается связь науки Нового времени с общим мировоззренческим контекстом эпохи, с протестантской мировоззренческой революцией, с социально-экономическими и культурными аспектами европейской истории Нового времени (культурой эпохи Ренессанса, Великими Географическими Открытиями, ментальностью раннекапиталистической Англии и т.д.), исследуется социокультурный контекст науки с точки зрения его этической составляющей. В наибольшей степени это относится к работам Л.М. Косаревой и П.П. Гайденко, в которых анализ исторического процесса становления экспериментально-математического естествознания (история науки Нового времени) осуществляется в контексте истории философии, культуры и этики Нового времени.

Импульс в исследовании этой проблемы был дан М. Вебером, М. Шелером, Р. Мертоном при изучении ими связей религии и науки в эпоху ее генезиса, а затем Р. Хойкаасом, Е. Клаареном, Ч. Вебстером, А. Койре, Н. Уайтхедом,

Л. Олыпки, Э. Гареном и другими исследователями, утвердившими мысль об этико-теологической фундированности новоевропейского естествознания в его эмпирическом варианте. Одним из существенных аспектов этих исследований является вопрос о взаимосвязи науки Нового времени с эзотеризмом и магией.

Проведенные в мировой науке исследования свидетельствуют о стимулирующей роли мистического и магического направлений в культуре для генезиса и формирования науки. Особое место в анализе этой проблемы занимает исследование Ф. Йетс3. Как и книга Т. Куна, эта работа является свидетельством отхода философии и истории науки от позитивистской традиции. Оба исследования можно рассматривать в качестве знаковых, символизирующих о смещении исследовательского интереса в сторону анализа социологических и исторических аспектов научной деятельности. Ф. Йетс удалось убедительно доказать, что магико-герметические представления являлись культурным контекстом науки в период её становления (период «statu nascendi»).

Книга Йетс вызвала резонанс со стороны и отечественных историков на-уки4. Инициатором исследований связи герметизма и науки Нового времени, раскрывшим смысл полемики по этой проблеме в западном науковедении, была Л.М. Косарева. Исследование проблем, связанных с процессом становления и развития науки Нового времени, вылилось в многочисленные исторические и социологические исследования (преимущественно с использованием методологии case study). В связи с этим, большое значение в анализе исследуемой проблемы имеют работы, в которых утверждается статус социологии научного знания как ведущего участника, вытесняющего философию науки, в комплексе исследовательских дисциплин, предметом которых является наука.

О кризисном состоянии современной философии и методологии науки и обусловивших его установках пишут Э. Мокшицкий, Ю. Хабермас, 3. Бауман, Г. Башляр. Актуальным является, в связи с этим, освещение в работах Б. Барнса, Д. Блура, Ст. Вулгара, М. Даскала, К. Кнорр-Цетины, Т. Куна, Б. Латура, М. Линч, Л. Лоудана, Э. Нагеля, А. Пикеринга, Т. Пинча, С. Сисмондо, Б. Смарта, В. Штарка, И. Элканы и других исследователей, вопросов, задающих контекст соотношения философии науки и социологии научного знания.

3 Yates FA Giordano Bruno and hermetic tradition. Chicago; London; Toronto, 1964.

4 Герметизм и формирование науки. М, 1983; Косарева Л.М. Проблема герметизма в западных исследованиях генезиса науки // ВИЕТ.1985. №З.С. 128—135; Виз-гинВ.П. Герметическая традиция и генезис науки // ВИЕТ.1985. №1. С. 56-63; Визгин В.П. Герметизм, эксперимент, чудо: три аспекта генезиса науки нового времени // Философские и религиозные истоки науки. М., 1997. С. 88-141.

При проведении нами данного исследования, направленного на прояснение специфики формирования и развития морального модуса науки Нового времени, изменившиеся отношения между социологией и философией науки потребовали использования результатов, достигнутых социологией. Плодотворным, на наш взгляд, в исследовании данной проблемы является обращение к работам П. Бергера, П. Бурдье, М. Вебера, Т. Веблена, Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, Ф. Знанецки, П. Козловски, Т. Лукмана, М. Малкея, К. Мангейма, Р. Мертона, М. Митрофа, С. Московичи, М. Полани, Н. Сторера, А. Турена, С. Фуллера, М. Шелера, П. Штомпки и других социологов, а также к исследованиям, представляющим микросоциологический уровень в социологии научного знания, выполненным в жанре «case-studies» (Ст. Шейпин, Я. Инкстер и др.).

Особое значение с точки зрения используемой в диссертационном исследовании методологии целостного рассмотрения проблемы, требующей исследования её исторических и социологических аспектов, имели работы, ориентированные на осмысление социальной истории морали. Это относится к работам социологов - 3. Баумана, И. Витаньи, Д. Гильдебранда, П. Козловски, Б. Хюбнера, А. Турена, а особенно - к исследованию М. Оссовской «Рыцарь и буржуа», в котором решена задача выделения в рамках единой морали её исторических и классовых разновидностей. В ней показана неоднородность морали, о которой учебники этики пишут до сих пор в единственном числе, как о чем-то едином и вечном. Большое влияние на данное исследование, с точки зрения не только его терминологической, но и предметной артикуляции, оказала работа А. Макинтайра «После добродетели», рассматривающая изменение моральных представлений в истории как результат теоретических размышлений, соединяющая в единую схему историческое, философское и социологическое измерение нравственности.

Цель и задачи диссертационного исследования Цель исследования заключается в том, чтобы, совершив актуальный для современной аналитики науки переход от анализа структуры к анализу генезиса, осуществить историческую, философскую и социологическую реконструкцию проблемы социально-этических и гуманистических оснований науки Нового времени, сконструировать исторический нарратив, демонстрирующий процесс трансформации этических характеристик науки как исторически получаемых, знаменующий собой конец их модернистского метанарративного описания как вневременных.

Исходя из поставленной цели можно выделить следующие когнитивные задачи, определяющие предметный статус исследования:

1. осуществить анализ современного состояния теории познания и основных тенденций её развития и показать, что логика изменений принципов и методов теоретико-познавательного анализа в направлении их историзации, со-циологизации и аксиологизации порождает соответствующий тип изменений дисциплин, специализирующихся на аналитике науки, трансформирующихся вслед за эпистемологией;

2. выявить социально-этические и гуманистические характеристики основных этапов развития науки Нового времени, выделенных в соответствии с утвердившейся в истории и философии науки схемой, — периода «statu nascendi» («состояние зарождения, возникновения»), включающего в себя эпоху Возрождения и эпоху научной революции XVII века, и периода развития классической науки в эпоху Просвещения;

3. провести сравнительно-типологический анализ присущей им социально-этической и нравственно-гуманистической проблематики;

4. проанализировать специфику морального «климата» в преднаучной Европе эпохи Возрождения, Реформации, XVII и XVIII веков;

5. выявить целостные смыслы моральной философии соответствующих эпох и установить характер их восприятия в это се и идеологии науки, призванных обеспечить её признание, придать научной деятельности смысл и значимость для современников, создать ситуацию очевидной и непосредственной пользы;

6. обосновать положение о том, что для каждого из выделенных этапов исторического развития науки, моральный модус является такой характеристикой, которая позволяет их идентифицировать как самостоятельные;

7. доказать неправомерность отделения истории науки от истории морали, которая её специфицирует и через которую она получает свое выражение;

8. показать, что история науки и история морали - это одна история, а не две параллельных, что в устремлениях науки наглядно содержится лежащее

в их основе ценностное сознание, реализующееся в предпочтении соответствующих данному периоду её развития моральных ценностей; 9. рассмотреть процесс исторической трансформации науки как одновременный трансформациям форм морального дискурса, языка морали.

Методологические основания диссертационного исследования

Исследование является продолжением проведенного нами ранее социально-философского анализа этико-аксиологической проблематики науки, как способа нравственной регуляции научной деятельности (в диссертации «Социально-философский анализ нравственной регуляции научной деятельности» на соискание ученой степени кандидата философских наук. Томск, 1990).

В данном исследовании предпринимается попытка отойти от модернистского метанарративного описания проблемы «мораль и наука» и осуществить её историко-типологическое исследование. В качестве нормативно-методологического основания исследования нами использовались принципы, сформулированные Р. Рорти,5 - «Geistesgeschichte», требующий помещения этико-науч-ной проблематики в рамки интеллектуальной истории и понимания её как «неизбежной», и принцип взаимообусловленности рациональной и исторической реконструкции. Согласно первому принципу, требующему осознания факта нашего «нахождения в пути», мы стремились соотнести каждый, из выделенных нами этапов развития классической науки, с духовно-нравственным и мировоззренческим фоном соответствующей эпохи. Следуя второму принципу, мы стремились, во-первых, избежать рассмотрения интересующей нас темы в качестве вечного, «фундаментального» метавопроса, в том же самом виде необходимо возникающего перед наукой на каждом этапе развития, а во-вторых, показать отсутствие необходимости выстраивания единой схемы (например, схемы преемственности или цикличности) и дополнить типологический контекст исследования функциональным, содержание которого определяется стремлением открыть для вопрошания и переформулировки рамки традиционной для данной темы философско-методологической и социологической рефлексии о роли науки в индивидуальном и социальном бытии.

За основу типологического исследования, как необходимый исследовательский инструмент, нами принята, утвердившаяся в отечественной философии науки, схема деления науки на классическую, неклассическую и постнеклас-сическую, в рамках которой предметом анализа является генезис и развитие классической европейской науки Нового времени с точки зрения присущей ей социально-этической и гуманистической проблематики.

5 Рорти Р. Историография философии: четыре жанра // Рассел Б. История западной философии. Кн.З. Новосибирск, 1994. С. 311.

Научная новизна исследования

Научная новизна исследования состоит в обосновании методологии целостного рассмотрения проблемы роли и места социально-этических и гуманистических ценностей в системе оснований научного познания. Данная методология предполагает учет гносеологического, исторического, аксиологического и социологического аспектов и позволяет тем самым рассматривать развитие науки и познавательную деятельность ученого во взаимосвязи и взаимообусловленности с моральными ценностно-нормативными установками культуры.

Новизна работы содержится в следующих основных положениях, выносимых на защиту:

1. Реконструкция системных связей, демонстрирующих взаимосопряжение логико-гносеологического и аксиологического пространства, показала, что основной вектор развития их взаимоотношений - это движение от единства, представленного в античной философии как изначальное тождество истины и блага — к расхождению, а затем — к разрыву между этими двумя формами дискурсов, оформленному теорией познания Нового времени в виде идеи ценностной нейтральности научного познания.

2. В контексте исследования социально-этических и гуманистических оснований научного познания впервые осуществлен анализ рефлексии научного познания Нового времени, соединяющий два аспекта — историю моральной философии и историю науки. Результаты анализа позволяют преодолеть сложившиеся в мертоновской традиции представления о существовании единого, универсального для всего исторического пространства науки, морального сознания.

3. Показана специфика социально-этических и гуманистических оснований «допарадигмальных» форм знания, заключающаяся в легитимации принципа полезности, представлявшегося в качестве средства позиционирования познания, свободного от принципа Блага, как «аристотелевской химеры», в действительности же, выступавшего условием конституирования последующего разрыва между этикой и гносеологией.

4. Применение концепции «габитуса» П. Бурдье к анализу науки эпохи Реформации и роли протестантского этоса в ее развитии показало, что устоявшиеся представления о детерминированности стратегий развития естествознания протестантским этосом могут быть заменены более «гуманистичной» картиной их взаимосвязи

5. Показано, что этика XVII века, отказавшаяся в отличие от ренессансной этики от идеи микро- и макрокосмического единства и повернувшая сознание на себя, не только оказала решающее влияние на смену вектора познания от антропоморфизации мира к его деантропоморфизации и обозначила пере-

ход к новому этапу в развитии теории познания — «эпохе рационализма», но и привела, в конечном счете, к трансформации принципов познания под воздействием «этоса рационализма» в направлении их «инструментализации», т.е. ориентации не на явления природы, а на методы обращения с ними, предполагающими наличие у субъекта познания рациональной чистоты и «ампутирующими», тем самым, личность творца.

6. Показано, что предпочтение, отдаваемое кантовской этикой, эпистемологической объективности перед социальной полезностью, не оставляющее места для «логики человеческих интересов» и для «логики общественных институтов», привело, в качестве следствия и закономерного результата, к формированию сциентистской и позитивистской ориентации в классической теории познания.

7. Методология целостного подхода к анализу роли и места социально-этических и гуманистических ценностей в системе оснований научного познания позволяет утверждать, что расчетливая рациональность современной науки, направленная на эскалацию собственного могущества, не может рассматриваться в качестве её единственного измерения, что перспектива развития науки должна быть тесно сопряжена с ревизионарным этическим самопониманием и переосмыслением идеи гуманизма и ответственности.

Научно-практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что положения и выводы, сформулированные в диссертационном исследовании, вносят вклад в развитие обобщающего философского, исторического и социологического знания об этапах формирования и специфике социально-этической и гуманистической проблематики науки Нового времени, способствуют более глубокому пониманию закономерностей развития науки и научного познания, раскрытию его противоречивого характера, позволяют более полно осмыслить науку как систему, имеющую социально-этическое и гуманистическое измерение, не прилагаемое к ней «извне», а принимаемое самими учеными. Выделение и анализ различных типов этоса науки, обоснование принципов их взаимосвязи с соответствующими направлениями моральной философии является эвристичным, пополняющим методологические ресурсы философии, социологии, этики и истории науки.

Материалы диссертации могут быть использованы в учебном процессе при подготовке учебных курсов и пособий по философии, этике, истории и социологии науки, а также при подготовке спецкурсов для аспирантов, например, «История европейской науки Нового времени», «Этика науки», «Социология науки».

Апробация работы

Основные научные положения получили отражение в опубликованных работах, а также представлены и обсуждены на конгрессах, конференциях и семинарах различных уровней:

The I-st International Congress on the Problem of Humanization of Education (Biysk, 1995); Всероссийский семинар «Методология науки: человеческие измерения и дегуманизирующие факторы научного познания» (Томск, 1996); культурно-исторические чтения «Духовность. Образование. Культура» (Томск, 1997); Всероссийский семинар «Методология науки: нетрадиционная методология» (Томск, 1997); Всероссийский семинар «Методология науки: становление современной научной рациональности» (Томск, 1998); международный конгресс «Наука, коммуникативно-информационные процессы в образовательном пространстве» (Новосибирск, 1999); Всероссийский семинар «Методология дополнительности: синтез рациональных и внерациональных методов и приемов исследования» (Томск, 2000); Первый Всероссийский социологический конгресс «Общество и социология: новые реалии и новые идеи», (Санкт-Петербург, 2000); международная конференция «Новые образовательные технологии в стратегии духовного развития общества» (Новосибирск, 2000); международный конгресс «Наука, образование, культура на пороге третьего тысячелетия» (Томск, 2000); международный семинар «Концепция философии образования и современная антропология» (Новосибирск, 2001); II международная научно-практическая конференция «Формирование профессиональной культуры специалистов XXI века в техническом университете» (Санкт-Петербург, 2002); Третий Российский Философский конгресс «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов н/Д, 2002); II Всероссийский социологический конгресс «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» (Москва, 2003), международная научно-методическая конференция «Устойчивое развитие непрерывного образования в условиях его модернизации» (Томск, 2003), международная конференция «Антропологические конфигурации современной философии» (Москва, 2004); всероссийская конференция «Вторые Сорокинские чтения» (Москва, 2004), международная конференция «Иммануил Кант и современная философия» (Москва, 2004).

Результаты диссертационного исследования обсуждены на кафедре истории философии и логики философского факультета Томского государственного университета.

Структура диссертации

Структура диссертационного исследования определяется логикой исследования проблемы и отражает последовательность решения поставленных задач.

Диссертация состоит из введения, пяти глав, 13 параграфов, заключения и списка использованной литературы. Объем работы — 371 страница, в списке литературы - 419 работ.

Основное содержание работы

Во введении обосновывается актуальность исследования, показывается степень теоретической разработанности темы, осуществляется постановка проблемы, формулируется цель, задачи и методологические основания исследования. Выдвигается научная новизна и положения, выносимые на защиту, раскрывается теоретическая и практическая значимость полученных результатов.

В первой главе «Методологический контекст исследования проблемы социально-этических и гуманистических оснований научного познания», состоящей из двух параграфов, осуществлен анализ современного состояния теории познания, являющейся методологическим базисом и теоретической предпосылкой исследований науки, выявлены тенденции её развития, обозначенные в исследовании как «эпистемологическая революция», показано, что логика изменения принципов и методов теоретико-познавательного анализа порождает соответствующий тип изменений дисциплин, специализирующихся на аналитике науки, радикально трансформирующихся вслед за эпистемологией, сформулированы основные принципы исследовательской стратегии, с позиции которой автор диссертации осуществляет анализ поставленной проблемы.

В первом параграфе «Постэмпиристская эпистемология: принципы и методы теоретико-познавательного анализа» ставится задача проанализировать основные направления трансформации понятийного аппарата и проблемного поля гносеологии в неклассической теории познания. Неклассическая теория познания, формирующаяся в процессе соединения усилий, предпринимаемых представителями различных дисциплин, направлена на преобразование классической, сциентистски ориентированной теории познания в социально-гуманитарное синтетическое видение гносеологической проблематики. Реконструкция проблемы формирования и развития неклассической теории познания осуществлена в исследованиях Касавина И.Т., Лекторского В А, Лукиной Н.П., Меркулова И.П., Микешиной Л.А., Опенкина М.Ю., Чешева В.В., Рорти Р., Даскала М., Фуллера С, Кардинала Д., Хейварда Д., Джонса Г. и других авторов. По мнению многих из них, в процессе переос-

мысления принципов теоретико-познавательного анализа ведущими являются тенденции историзации и социологизации эпистемологии.

Роль и значение истории для теории познания в наиболее артикулированном виде была продемонстрирована в историко-научных исследованиях С. Тулмина, Т. Куна, Дж. Холтона, К. Хюбнера, представивших историко-на-учную и историко-культурную реконструкцию не просто как прием современного эпистемологического исследования, но как его неотъемлемый элемент. Для исторически ориентированной эпистемологии интерес представляет не эмпирический исторический материал и не теоретический уровень исторического познания, а историческая ситуация как универсальная характеристика конкретных событий, при этом идея историзма соединяется с представлениями о культурной относительности.

Социологизация эпистемологии и перспектива создания социальной эпистемологии оценивается некоторыми эпистемологами не просто как одна из возможных версий теории познания, но как её единственная перспектива. Рассматривая социальные взаимодействия в качестве глобального контекста ментальных процессов, неклассическая эпистемология ориентирована не на инспекцию ментальных репрезентантов, а на исследование механизмов аргументации, обладающих социальными характеристиками. На этом основании Р. Рорти делает радикальный вывод о том, что история и социология науки «заменяют» эпистемологию.

«Открытие» социокультурного измерения познавательного процесса в рамках постэмпиристской эпистемологии, предполагает активное присутствие в нем социальных ценностей (скорее даже, их неразрывное единство с эписте-мическими ценностями). Опираясь на концепцию, разработанную А.А. Ивиным, автор полагает, что аксиологическое измерение и понятие ценности столь же важны для эпистемологии и методологии науки, как и понятие истины, поскольку эти два фундаментальных понятия взаимно дополняют друг друга. Выделение в познавательном отношении описательного и оценочного аспектов позволяет включить понятие ценности в контекст познавательного отношения и рассматривать истинностный и ценностный аспекты как взаимосвязанные и взаимодополнительные.

Далее в диссертации сделан вывод о том, что тенденции историзации, соци-ологизации и аксиологизации гносеологии, выделенные в качестве ведущих в формирующейся неклассической теории познания, не являются самостоятельными или параллельно развивающимися, а должны рассматриваться как единая стратегия, представленная в наиболее оформленном виде в междисциплинарной исследовательской стратегии «case studies». Соединяя эпистемологию с историей и социологией знания, данная стратегия, рассматриваемая в диссертационном исследовании именно как стратегия, включающая различ-

ные исследовательские методы и приемы, изменяет теоретический и дисциплинарный статус эпистемологии, поскольку в ней начинают преобладать не теории, а методы и походы, обеспечивающие исследователю многосторонний подход к изучаемому объекту, допускающие его обращение к методам «пограничных» дисциплин - истории, социологии, этике, психологии, экономике и т.д. Соединяя разнообразные методы сбора и анализа данных, исследовательская стратегия case-study придает приоритетное значение методам описания и нарративному характеру форм, способов и стиля изложения.

В качестве «теоретического фона» в исследованиях, выполненных в жанре «case-studies» используются, как правило, различные версии интерпретатив-ной парадигмы, развивающейся в рамках конструкционистской эпистемологической программы. Далее в параграфе рассматривается позиция К.Дж. Джерджена - автора понятия «социальный конструкционизм» и его главного теоретика на протяжении трех последних десятилетий, характеризующего конструкционизм как социальную эпистемологию, объединяющую эпистемологический «постэмпиристский» поиск в философии, социолингвистике, социологии, психологии и других когнитологических дисциплинах, направленную на формирование видения познавательного процесса как области коммуникативного смыслосозидающего взаимодействия социальных «акторов». В параграфе проанализирована роль идеологического, литературно-критического и социологического дискурсов, как сфер интеллигибельности, в которых конструкционизм стремится найти основания для пересмотра природы языка, с точки зрения понимания его как средства сообщения научных представлений о мире и прояснения его роли в социальной практике. Основными концепциями, оказавшими влияние на социоконструкционистскую трансформацию западной эпистемологической традиции являются идеологическая интеллектуально-критическая тенденция, ориентированная на анализ классовых, политических, религиозных, нравственных и других мотиваций, скрывающихся за ценностно-нейтральным образом научной рациональности; постструктуралистская литературная критическая концепция, ведущая к такому пониманию познавательного отношения, при котором предмет, независимый от объяснения, теряет свой онтологический статус; социология знания, представители которой предпринимают попытки обнаружить в категориальных формах и формальных свойствах разума общественные отношения, задающие масштаб отношения к внешнему миру.

В параграфе показано, что социальный конструкционизм, синтезирующий элементы этих критических дискурсов, утверждает новый образ научного знания и его социальных функций. Данная модель эпистемологии не содержит ни утверждения, ни отрицания факта существования «внешнего мира» и «объективной реальности» по отношению к «внутреннему миру» и «личному

опыту», то есть в эпистемологическом отношении конструкционизм склоняется к агностицизму, а в вопросе о существовании «внешнего» и «внутреннего», мира и сознания он ни дуалистичен, ни монистичен — он онтологически «нем».

В конце параграфа определено концептуальное пространство, открытое для интерпретаций в терминах конструкционизма, показано, что конструкцио-низм, как мультидисциплинарная эпистемологическая концепция, разрабатываемая в рамках социологии, психологии, социолингвистики, истории науки и других дисциплин, объединяемых общим термином «конструктивистские исследования», акцентирующая неэмпирический характер гносеологических категорий, адекватных в пределах конкретного культурно-исторического контекста, являющихся продуктом совместной деятельности членов сообщества, может быть рассмотрена в качестве реально действующей программы, имеющей позитивные достижения в переосмыслении ряда объектов в различных дисциплинарных исследованиях в терминах социальных отношений.

Во втором параграфе «Социальные исследования науки и «новая философия науки»: синтез дискурсов и область этической рефлексии» ставится задача показать, что логика изменений принципов и методов теоретико-познавательного анализа порождает соответствующий тип изменений дисциплин, специализирующихся на аналитике науки, радикально трансформирующихся вслед за эпистемологией. Отмеченные в предыдущем параграфе тенденции историзации, социологизации и аксиологизации гносеологии, вызвали в 70-80-х годах прошлого столетия соответствующие изменения в исследованиях науки, а именно — «социологический поворот» («sociological tern») «новой философии науки», историзацию и аксиологизацию философских, исторических и социологических интерпретаций науки, свидетельствующие о формировании в рамках науковедения — гуманитарного познания феномена негуманитарного (естественнонаучного) знания — общего исследовательского поля, в рамках которого концепции и предположения, выдвинутые и обоснованные в историко-научном секторе, получают дальнейшее развитие и обоснование в рамках социологических исследований науки, ведущим

участником которых является социология научного знания или когнитивная

социология.

6 В целях терминологического уточнения необходимо указать на то, что в социологии науки сформировались два основных направления исследований — первое из них - традиционная социология науки, ведет свое происхождение от исследований Р. Мертоном социальной структуры науки и её этоса; второе — связано с применением социологического подхода к изучению научного знания. Это направление не имеет устоявшегося обозначения и называется или социология научного знания, или когнитивная социология.

Анализ гносеологии и логики исследовательской парадигмы социологии научного знания показывает, что наиболее четко в ней выражена методология конструкционизма. Данная методология, открытая, как было показано в предыдущем параграфе, для экспликации в различных дисциплинарных исследованиях, имеет в социологии научного знания определенную специфику и рассматривается, в отличие от её трактовки Дж. Джердженом, в ином значении Социальный конструкционизм, как широкое мультидисциплинарное интеллектуальное движение, имеющее антиэмпиристскую направленность и отрицающее репрезентативную природу знания, имеет в социологии научного знания различные значения. В связи с этим, в параграфе рассматриваются различия между социальным конструктивизмом, берущим начало в символическом интеракционизме, эмпирическим конструктивизмом (называемым, с целью его отличения от первого, конструкционизмом), когнитивным конструктивизмом и деконструктивизмом.

Осуществленный анализ специфики конструкционистских ориентаций и предпочтений социологии научного знания, позволяет автору сделать вывод о том, что логика и гносеология исследовательской парадигмы социологии научного знания обусловлена не одним лишь социальным конструктивизмом, как принято считать в среде её многочисленных критиков7. Принцип конструирования реальности, утвердившийся в социологии научного знания, вытесняет детерминистские модели отношений между мыслительными процессами и социальными формами. Отказываясь от принципов натурализма и социоморфиз-ма, проанализированных в первом параграфе на примере социологии знания предшествующего периода, от субъект-объектной модели познания и объективистской концепции знания, когнитивная социология нацелена на выявление сопряженности активности субъекта знания, его целеполагания, желаний, стремлений и мотивов с природными процессами, на «очеловечивание» объекта исследования, понимаемого как отношение, конституируемое в сознании.

Проанализировав результаты исследования этической проблематики в когнитивной социологии, «новой философии науки» и феминистских исследованиях науки, автор делает вывод о том, что в них преодолевается «этический вакуум» эпохи модерна, формируется новое прочтение проблемы «мораль и наука», этическая проблематика рассматривается как постоянно расширяющуюся область исследований. На основе анализа дискуссии в отечественной философии науки последнего десятилетия о рациональности науки, автор делает

7 Не останавливаясь на критических позициях, касающихся социального конс-трукционизма, отметим, что они направлены, главным образом, против реификации социального как «последней реальности» и «исконной природы» изучаемых феноменов.

вывод о том, что в ходе дискуссии сложилось устойчивое представление о социокультурной размерности познавательной деятельности, испытывающей влияние этических представлений той или иной исторической эпохи.

«Примерив» современные тенденции в аналитике науки, выделенные в качестве ведущих, к стратегии исследования проблемы социально-этических и гуманистических оснований научного познания, делается вывод о том, что она возможна лишь как многомерный анализ, сочетающий исторический, философский, социологический и этический подходы в реальной исследовательской программе. Актуальность исторического подхода обусловлена тем обстоятельством, что опыт исторической реконструкции данной проблемы пока отсутствует, поэтому складывается впечатление, что моральный модус науки — относительно неизменный объект, который возможно рассматривать вне культурного и социального окружения, как независимый от них. Однако, если осуществить, применительно к этой проблеме, актуальный для современной методологии переход от мира структуры к миру генезиса, и сконструировать исторический нарратив, то можно обнаружить различные этапы формирования и развития проблемы, отличающиеся как друг от друга, так и от нынешней, выявить зависимость форм научного этоса от специфики моральной философии и общественного этоса соответствующей эпохи.

В следующих главах диссертационного исследования показано, что истоки социально-этической и гуманистической проблематики науки следует искать в допарадигмальных формах знания культуры Возрождения, что на этапе statu nascendi в этосе науки доминировали два главных достижения возрожденческой этики — гуманизм как ценностная ориентация, стержнем которой является признание человека самостоятельной ценностью, и принцип полезности, придающий науке исключительно прагматическую ценность. Затем, при рассмотрении науки эпохи научной революции и Просвещения в русле социально-этических установок того времени, показана последовательная трансформация этоса науки в сторону его рационализации и сциентизации. Таким образом, история науки в данном исследовании рассматривается в контексте исторических типов моральной философии, анализируемом отдельно, именно как контекст исследуемого феномена — морального модуса науки соответствующего этапа её развития.

Исследовательская стратегия, применяемая в диссертационном исследовании, ориентирована на соблюдение основных принципов case-studies: гибкость исследовательского подхода, изучение каждого исторического этапа развития науки как «случая», т.е. как цельной социальной единицы анализа, изучение этического контекста, коллективный с точки зрения дисциплинар-ности, характер исследования, обусловивших отказ от модернистского мета-нарративного описания этических характеристик науки как вневременных,

универсальных, и переход к их изучению как исторически получаемых, локальных и местных.

Во второй главе «Studia humanitatis»: великий выбор?» рассмотрен этический контекст допарадигмальных форм знания, показаны основные направления трансформации классической моральной традиции и домодернистской концепции личности, осуществленной ренессансной этикой, не делавшей, по мнению автора, свой «великий выбор» между Платоном и Аристотелем, а сформировавшей новый универсумом этической мысли, в котором нашел свое воплощение адекватный ей образ «ренессансного человека».

В первом параграфе «Благо: гуманизм и классическая концепция морали» показано, что становление ренессансной этики осуществлялись в диалоге с классической аристотелевской традицией добродетелей. Мыслители Ренессанса, понимая ограниченность и даже искаженность схоластических истолкований учения Аристотеля, пытались переосмыслить его, стремясь, якобы, восстановить «подлинного Аристотеля». Однако, моральное мышление этой эпохи, в отличие от античной и средневековой, перестало быть структурированным согласно определенной версии платоно-аристотелевской схемы и исключило из неё идеи, не конгениальные идеалам Возрождения, центрированным вокруг нескольких фундаментальных проблем, взаимно дополняющих и объясняющих друг друга, что означало, по существу, пересмотр классической этической концепции. Эта особенность характеризует не только этическую мысль Ренессанса, но и его миросозерцание в целом, противоположное и чуждое античному. Лозунг «назад к античности» не означает возвращения эпохи Возрождения к античным идеалам, из него нельзя делать вывод о том, чем она являлась в действительности. Её связь со «старой и почтенной» традицией заключалась только в том, что она отталкивалась от всех основополагающих тем классической этики. Однако, мыслители Ренессанса приложили все усилия, чтобы выйти за её границы, поэтому, если они, на первый взгляд, стремились к возрождению этических мотивов Платона-Аристотеля, то это, в действительности, означало их решительный пересмотр и противоречие великим авторитетам. Прежде всего, это относится к представлениям о социальной природе человека, являющимся основанием классической концепции морали. Сущность человеческого «Я» в этических системах Аристотеля и Платона обусловлена социальным контекстом, она укоренена в формах социальной жизни и в рамках иерархических структур, легитимирующих социальный порядок. Дом и полис в классической концепции, понимаемые как бытийные отношения господства, подчинения, сотрудничества, как комплекс социальных статусов и ролей, представляющих собой материальные и социальные предпосылки человеческой жизни, считались нормативными для человеческой природы. Ренессансная этика строилась на другом основании - концепции

«духовного» индивида, имеющего «божественную» природу, и натуралистической концепции разума, не имеющего границ и пределов.

Во втором параграфе «Польза: гуманизм в поисках нового типа этики» показано, что в результате критического переосмысления античной традиции мыслители Ренессанса создали не «возрожденческий» вариант античной этики, а осуществили переворот в этических представлениях, подтверждающий справедливость утверждения А. Макинтайра о том, что аристотелевская моральная традиция была разрушена именно в XVI веке.

Этика, подталкиваемая иной реальностью к поиску форм витальности, воплощающих идею «духовного индивида», освободилась от заданной классикой темы «человек и социальный мир» - «ренессансный индивид» уже представляет не то или иное сообщество, но самого себя. Отказавшись следовать решениям своих предшественников в вопросе о социальной идентичности, заключавшей человека в рамки социального пространства, задаваемого множеством социальных отношений, мыслители Возрождения не допускали более видения человеческой жизни как стремления к заданной цели (Ыов) - Благу, в терминах которого он действовал и оценивался прежде. Идея трансцендентного Блага была преобразована в имманентную и включена в орбиту творчества субъекта. Если в классической этической концепции «благо не есть существование, оно - за пределами существования, превышая его достоинством и силой», то в ренессансной этике оно уже не трансцендирует бытие человека, выйдя из «потусторонности» и приняв форму «гносеологической гипотезы субъекта». Ренессансные мыслители полагали, что идея блага, заложенная в разуме изначально, рождается из него в свободном «разворачивании» сущности разума, в свернутом виде содержащем все ценности, как нечто, ему принадлежащее, из него исходящее. В их этических представлениях «самостоятельный» естественный Разум, стоящий, как высшее творение природы, рядом с Божественным разумом, содержит в себе определенный канон добра и зла, как нечто, ему принадлежащее, исходящее из его собственной сущности, независимо от любого опыта и научения. Так гуманистами была преобразована в имманентную связь «Благо и Разум», имевшая трансцендентную форму «Благого Разума» у Аристотеля и «Праведного Разума» у Платона.

Это преобразование было адекватно разворачивающимся в менталитете эпохи реформации процессам утверждения представлений о легитимности индивидуального разума, освятившим право индивида самому решать вопросы истины откровения. Его моральная субъектность ограничена рамками Я, следовательно, общего, единого для всех Высшего Блага не существует, а ценностями являются блага индивидов, понимаемые как личные предпочтения, не подлежащие никакой другой оценке, кроме как собственной, основанной на индивидуальном представлении о добре и зле. Для мыслителей XVI

и XVII веков понятие общего блага является «аристотелевской химерой» (А. Макинтайр), поскольку каждый человек по природе своей стремится, прежде всего, к удовлетворению своих желаний. Новая этика, созданная усилиями ренессансных мыслителей, с её «бунтом против социума» и интенцией на освобождение человека и морально-этической сферы от предела, полагаемого идеей сверхсущего Блага, отказалась, тем самым, от метафизического базиса классической этики, ставящего проблему Блага как проблему цели или конца. В этике Возрождения место Высшего (всеобщего) Блага занимает принцип полезности, максимализируемый ею как объективный и неличностный критерий.

Далее автор показывает, что источником, из которого ренессансная этика «почерпнула» этот принцип является герметизм, а все реформирование классической этической системы осуществлялось, в целом, в соответствии с эзотерическими учениями. Проведенные в мировой науке исследования, свидетельствуют о том, что не только этика, но, в целом, вся философия Возрождения не имела четко очерченных границ с магией, а определяющее воздействие на неё оказал герметизм, активно вошедший в культуру и ставший интеллектуальной модой в эпоху Ренессанса. Особое влияние на неё оказал один из основных постулатов герметизма, утверждающий превосходство человека, имеющего «божественную» - нетварную - сущность, даже над силами неба, способствовавший раскрепощению его воли и внушавший мысль о возможности без всякой помощи и содействия свыше управлять силами природы.

Таким образом, во второй главе показано, что классическая этическая система была разрушена в эпоху Ренессанса; что ренессансная этика возникла в результате отказа от классического взгляда на природу человека и от идеи Блага, являвшейся центром классической концепции морали. Отвержение аристоте-лизма осуществлялось в духе эзотерических этических систем, в первую очередь, герметизма и магии. Однако, этика гуманизма, внеся свой вклад в разрушение целостности антично-средневековой концепции морали, осуществила также самостоятельное конституирование эзотерических представлений в соответствии со своими идеалами, противопоставив астрологическим воззрениям и «астрологическому детерминизму» своей эпохи свободу выбора человека, превратила его возможность быть собственным «ваятелем» в символ нравственности и провозгласила Разум в качестве высшей нравственной ценности.

Ренессансная этика, пересмотрев традиционно-христианские представления о человеке, признала существование божественных атрибутов за человеческим субъектом, - именно эта замена, благодаря которой стало возможно рядом с именем Бога ставить человека, и определяет сущность ренессансного гуманизма. Этическое мировоззрение эпохи кануна и начала научной революции и её неартикулированный дух, определявший горизонт мышления совре-

менников, утверждались как соединение рациональных и мистико-магических элементов и формировались под влиянием ренессансных этико-гуманистичес-ких представлений.

Вытеснение ренессансной этикой классической этической системы и её отказ говорить аристотелевским языком, сопровождавшиеся разочарованием в физике перипатетизма и утверждением магико-герметических представлений о физическом, означало, одновременно, её освобождение и от союза с аристотелевской версией естественной науки.

Третья глава «Наука in statu nascendi: «дитя гуманизма» посвящена обоснованию положения о том, что этические представления эпохи Ренессанса не противостояли процессу становления науки как нечто чуждое и обособленное от него, но были составной частью этого процесса и в качестве духовных ориентиров привели, в форме своего следствия и внешнего выражения, к ориентации формирующейся науки на принципы, предполагающие ответственное существование и соучастие в духовном и культурном творении мира.

В первом параграфе «Наука in statu nascendi: идея «Великого творения» показано, что стимулирующее влияние на генезис науки Нового времени оказали магико-астрологические и герметические представления, на что указывали в своих исследованиях А. Уайтхед, А. Койре, В. Дильтей, Э. Кассирер, М. Фуко, М. Элиаде, Л. Торндайк и другие философы и историки науки. В связи с публикацией в 60-х годах XX века книги Ф. Йейтс «Джордано Бруно и герметическая традиция» интерес к этой теме усилился. Последователи Ф. Йейтс - А. Дебас, В Шеа и другие приводят новые доказательства влияния магико-герметической традиции на формирующееся естествознание. В исследованиях отечественных философов и историков науки — Л.М. Косаревой, В.П. Визгина, И.Т. Касавина, А.Г. Дугина и других авторов, утверждается, что фундаментальной особенностью ренессансной натурфилософии является соединение рациональных и мистико-магических элементов.

Далее утверждается, что идея «Великого творения» (или «Великого делания»), обусловившая ориентацию науки на решение практических задач, подорвавшая аристотелевский идеал нейтрального знания, не связанный с практическими потребностями и ставящий понимание выше практических потребностей, была воспринята наукой из ренессансной этики, находящейся в тесном взаимодействии с герметической традицией. Герметические тексты, в частности, «Кибалион» - свод принципов и текстов о «высшем знании», утверждающий, что «знание, как и здоровье, - предназначено к использованию. Закон пользы - всеобщий», оказали влияние на формирование ориентации ренессан-сной науки на установление господства над природой и обусловили её стремление рассматривать знание как средство практического воздействия на мир в интересах человека.

Во втором параграфе «Закон пользы - всеобщий: утопические идеалы и моральный кодекс науки in statu nascendi» показано, что труды Парацельса, Дж. Бруно, М. Фичино и других представителей ренессансной натурфилософии, а также трактаты Ф. Бэкона «О прогрессе учености», «Великое восстановление наук» и розенкрейцерские манифесты «Откровение» и «Исповедание» свидетельствуют о начавшемся процессе формирования познавательной установки научного мышления Нового времени, ориентированной не на созерцательное, а на конструктивное начало разума, наделяемого способностью воображения, познающего не сущее само по себе, а конструирующего предмет познания. «Истинно то, что сделано», или verum factum — этот принцип рациональности нового естествознания, хотя и был в отчетливой форме сформулирован Кантом, тем не менее уже в XVI - начале XVII веков наука начинает оперировать объектами, онтологический статус которых оказывается неразрывно связанным со сферой фантазии.

Труды представителей ренессансной науки и трактаты её идеологов и пропагандистов, представляющие собой научные утопии этической направленности и являющиеся важным источником социальной истории науки, можно рассматривать не только в качестве источников, свидетельствующих о начавшемся процессе формирования новой эпистемологической установки, но и в качестве контекста, в котором укоренена структура морального опыта науки этого периода. Они артикулируют этическое самосознание и самопонимание ренессансной науки, её этос, с присущим ему своеобразным нравственным кодексом ученого-«мага», превозносившим «ясновидческую духовность» (К. Свасьян) - то есть те свойства ума и характера, которые способны внести вклад в реализацию цели научного сообщества посредством осознания и проявления внутренней духовности для пользы и помощи ближним. В этосе «яс-новидческой духовности» чистота помыслов выступала в качестве основания, проблематизирующего субъективное самополагание исследователя, она возникала из убежденности в том, что научная истина открывается лишь через духовное и нравственное просветление, означающее, что смысл природы должен быть мистическим образом прочувствован, а связь, соединяющая природу и человека, понималась как магическая. Необходимым типом добродетели в этосе «ясновидческой духовности» считалась не безличная объективность, предполагающая обособление от предмета и его абстрактное и нейтральное описание, но тождество субъекта и объекта как «индивидуально-истинное духовно пережитого опыта» (К.А. Свасьян).

В этосе «ясновидческой духовности» путь поиска истины был связан с представлениями о структуре человеческой жизни, в которой добродетели, обеспечивающие нравственное просветление, необходимое для приобщения к знанию, являлись внутренними качествами-средствами, позволяющими

достичь цели, т.е. нравственные качества рассматривались в качестве решающей составляющей процесса постижения истины. В этом типе научного этоса ещё нет и намека на картезианскую модель обоснования знания посредством точного анализа фактов субъективной самоочевидностью или на последующие версии субъективности, как нет скептицизма относительно мира и самообмана в отношении собственной приватности.

Проведенный в данном параграфе анализ представлений ренессансных мыслителей и трактатов первых идеологов науки свидетельствует о том, что наука на стадии формирования, пытаясь осмыслить свое предназначение и добиваясь признания обществом, апеллировала, в первую очередь, к этическому контексту Ренессансной культуры, из него она черпала аргументы, убеждающие в нравственных возможностях науки, способных обеспечить ей лидирующую роль в обществе в качестве решающего фактора духовного и культурного прогресса. Процесс становления науки как социальной структуры необходимо должен был сопровождаться идеологической организацией её опыта и оформлением социальной идентичности, обусловленных принятой в этот период практикой этико-теологического означивания, направленной на социальную интеграцию формирующейся (и пока ещё маргинальной) профессиональной группы и фиксирование её положения в социальной структуре. Через репрезентацию этически значимых представлений идеологи науки стремились сформировать ментальные модели внутри самой науки, а также сконструировать социальную идентичность, сформировать её образ в общественном сознании, «перебросить мост» (Э. Дюркгейм) между нею и обществом.

Представления о целях и перспективах развития науки и её этос, как ценностно-нормативный комплекс, были направлены на утверждение и укрепление в общественном сознании морального статуса науки как ценностно-нагру-женного значимыми на тот момент ценностями. В этических представлениях этой эпохи уже не существовало единства индивидуального и общественного блага, что было зафиксировано ренессансной этикой в форме раздвоения индивидуального и коллективного начала. Именно поэтому в этическим самопонимании и самоописании науки доминирующим является принцип полезности, как объективный и внеличностный критерий, способный, якобы, заменить принцип «всеобщего Блага» и выполнить роль средства интеграции науки и общества. Однако, нравственность, предполагающая моральную трансцендентность субъективности и волю к моральной всеобщности, выходящая за пределы парадигм утилитаризма, не тождественна принципу полезности - полезное никогда не является благом в этическом смысле.

На основе анализа основных постулатов ренессансной этики и принципов этоса «ясновидческой духовности» сделан вывод о том, что между ними существовала глубинная взаимосвязь, что в этом типе этоса профессиональная

сторона деятельности ученого не противопоставлялась ценностным смыслам этики, составляя с ними единство. Такие принципы Ренессансной этики как свобода воли, единство макро- и микрокосма, ставшие принципами, определяющими мыслительный горизонт теории познания, преломлялись в научном этосе, не «выталкивающем» субъективные убеждения, желания исследователя из контекста науки, а мерой научной истины в нем являлась индивидуальность. До-объективистской исследовательской парадигме был присущ соответствующий этос, в котором статус ученого был ценностно-«нагруженным» этико-теологическими ориентирами, составляющими смысл ренессансной этики.

В третьем параграфе «Система диспозиций протестантского этоса и стратегии развития эмпирического естествознания: логика габитуса» наука эпохи Реформации рассматривается в пространстве между двумя границами, представленными, с одной стороны, системой диспозиций протестантского этоса, и, с другой стороны, собственно научным полем, а понятие «габитуса», ставшее одним из центральных в социальных исследованиях, позволяет заменить представления о детерминированности стратегий развития естествознания протестантским этосом более «гуманистичной» картиной их взаимосвязи.

Социальный анализ истории науки традиционно начинается с проблемы влияния протестантизма на генезис экспериментально-математического естествознания, осмысление которой связано с именами М. Вебера, М. Шелера, Р. Мертона, исходивших из примата протестантской догматики над установками науки, обосновывавших озаренность науки протестантской верой и ограничивавших, тем самым, целостное видение их соотношения. Разработанная ими концепция соответствует христианской теологии и объясняет научную практику, исходя из влияния протестантской экзегезы Священного писания. При таком объяснении наука становится неизбежно зависимой переменной, а протестантская теология - независимой. Теология как бы передала социологии науки исследование вопроса о том, какие мировоззренческие установки порождает догматика, произведя, тем самым, переворачивание отношений взаимообусловленности. Обратные взаимоотношения, то есть потребность теологии в авторитете научной практики, остаются вне её поля зрения.

В данном параграфе показано, что протестантизм, прикладывавший «титанические усилия» (В. Дильтей) для того, чтобы подчинить совокупность знания о мире, имеющего практическое значение, христианским идеям создания реформированного просвещенного общества, был заинтересован в благочестивой, углубленной учености «естественной магии», понимаемой как совокупность естественных наук. Здесь также утверждается, что наука эпохи Реформации была вовлечена в сложное религиозно-философское движение, видевшее в ней средство укрепления евангелического благочестия и социаль-

ную силу, способную активно воздействовать на преобразование общества вследствие провозглашенного ею идеала полезности. Протестантизм был заинтересован в религиозном объединении единомышленников и создании общины равных в вере, ему оказались близки философия и этика гуманизма, из которых были сделаны многочисленные заимствования. Гуманистические идеи нравственной свободы человека, преобразования себя и систематического строительства правильного пути - стали центральными и в этике протестантизма, ассимилировавшей разнородный круг гуманистических идей. Для того, чтобы стать силой, формирующей государство и структуры власти, од-носторонне-трансцендентно ориентированный протестантизм нуждался в других социальных институтах, надеясь с их помощью осуществить деятельность по методической перестройке всей жизни. В глазах реформаторов наука, как нельзя лучше, подходила для выполнения этой задачи, поскольку её идеологи в форме доксы в её качестве изначальной веры, опираясь на идеалы ре-нессансной этики, описывали «призвание» науки служить человечеству — для этого она «избрана», а ведь для протестантов конкретный профессиональный труд становится осмысленным «путем спасения» и приобретает священный ореол только тогда, когда является сознательным средством преображения жизни. Наука, стремящаяся приносить пользу людям, отвечала главным постулатам пуританского этоса, была для него «узнаваема», поскольку уже внесла «инвестиции» в поле его интересов.

В параграфе показано, что влияние протестантского этоса на экспериментальное естествознание можно описать посредством понятия «габитус», понимаемого П. Бурдье как мобилизующее усилие, направленное на организацию коллективных действий по преобразованию общества. Система диспозиций протестантского этоса в роли габитуса, как совокупность когнитивных и мотивирующих структур и принципов, порождающих и организующих практики и представления, задавала направление развитию естествознания - прошлое, проникающее в настоящее и стремящееся продолжиться в будущем. То есть протестантский этос обусловил стремление зарождающегося естествознания воспроизвести закономерности, присущие условиям, в которых было сформировано его порождающее начало. Таким образом, практический модус «допарадигмальных форм» знания, сложившийся в рамках «низкого» ремесла, может быть понят как «аккумулированный капитал», который под влиянием ценностной установки протестантского этоса, как «опытной веры», призванной преобразовать действительность, обусловил направление развития науки к «опытному методу» - эксперименту.

В четвертой главе «Европейская наука между Возрождением и Просвещением» ставится задача, определив состояние моральной философии XVII столетия как переходное от ренессансной этической традиции с её ант-

ропоцентризмом и идеей безграничного могущества человека к новой версии морального самоопределения человека, обусловленной идеями Т. Гоббса, Б. Спинозы, выявить этические характеристики науки периода научной революции XVII века и показать, в какой форме научная деятельность осмысливалась в качестве области морального опыта в её этосе.

В первом параграфе «Век Разума: новая этика» ставится задача показать, что моральная философия XVII века не просто хронологически следует за эпохой Возрождения, но и сохраняет определенную преемственность (не только терминологическую). Особенностью этических построений этого периода является феноменальная многоликость и терпимость в отношениях между представителями «конкурирующих» направлений, объясняемая склонностью к разноуровневому синтезу, породившему сочетания разнородных элементов. В полной мере это относится к характеру их связей с ренессансной этикой, принципы которой или поддерживались, или отвергались, но так или иначе, с ними соотносились. В определенном смысле этику XVII века можно рассматривать как непосредственное продолжение этики Возрождения. Также как и в ренессансной этике, в моральной философии XVII века центральное место занимают модели, обостряющие дуализм божественного и земного Разума. Разрушение их целостности в этических системах XVII века происходило вполне в духе представлений ренессансной этики об автономии разума, подводившей под духовный мир природные основания, и подготовившей, тем самым, почву для дифференциации между «земным» и трансцендентным измерениями нравственности, для освобождения индивидуального разума от покорности «трансцендентному Законодателю».

Исходя из точки зрения М. Шелера, полагавшего, что магико-герметическая традиция, в частности линия Дж. Бруно, нашла свое продолжение и развитие в учении Б. Спинозы, философские взгляды которого он охарактеризовал как «акосмический пантеизм», близкий к формам ренессансного пантеизма, в частности, к учению Дж. Бруно, автор анализирует этические представления Б. Спинозы и делает вывод о том, что они не являются пантеистическими, как нет в них и этики холизма, в отличие от пантеистического и холистического мировидения в его онтологии и гносеологии. В них не содержится указаний на то, что в целом содержится некий высший принцип, из которого следуют этические и духовные правила, обусловливающие сущность вещей, - Спиноза не выводил из целого Благо, добро, любовь, справедливость, красоту или истину. Целое для него не являлось источником или принципом, объясняющим этические идеалы, которые должны бы, согласно логике холистической парадигмы, корениться в нем и ничего не значить вне его.

Изложив аргументы, обосновывающие мнение об отсутствии в этической концепции Спинозы элементов холистической этики, автор переходит к обос-

нованию своей убежденности в том, что она не является пантеистической. Спиноза, отказав Божественному уму в праве на целеполагание, и отвергнув саму возможность примата космической аксиологической детерминации и космической телеологии, порывает и с этикой пантеизма. В параграфе утверждается, что этическая концепция Спинозы является натуралистической версией морали, разработанной в полном соответствии с его известным принципом, согласно которому человек не есть «государство в государстве», он полностью включен в одно государство - природу. Этика, на его взгляд, является единой наукой, объединяющей ранее разделенные области, — механику и область человеческого действия, преодолевающей разрыв между областью природы и областью души. Душа - это не более чем природа, фактически тождественная той природе, которая является объектом естественной науки, но рассмотренная с точки зрения атрибута мышления, следовательно, она является объектом «естественной философии души».

Этическая концепция Спинозы следует не только из его метафизики, но и из физики, что позволяет делать вывод о её натуралистическом характере, утверждающем примат онтологических категорий перед ценностями долженствования. В ней механические, простые принципы сделаны независимыми, самостоятельными, безусловными, не предполагающими высших и более сложных. Благу, Добру, долженствованию, telos'y отказано в существовании, вследствие чего человек был лишен аксиологической детерминации и конститутивной телеологии. Спиноза отказался от целевой детерминации, абсолютизировал механическую каузальную детерминацию и замкнул телеологию человека на принципах «удовольствия» и «неудовольствия», в соответствии с которыми Разум ищет Высшего Блага, понимаемого Спинозой как «собственная польза».

Если этическая теория Спинозы, не будучи автономной, следует из его метафизических и физических представлений, то Гоббс выводил этику из своей политической модели, являющейся «внешним» масштабом нравственности. Моральные построения Гоббса, обусловленные не столько философскими мотивами (онтологическими или гносеологическими), сколько политическими, свидетельствуют о том, что этическая тематика перестала быть философским изыском или спекуляцией, не привязанной ни к какому определенному занятию и не соотносимой ни с какой осью опыта и конкретных отношений. Мотивы, руководившие Гоббсом в его стремлении вторгнуться в область, считавшуюся второстепенной в ренессансной этике, - в политическую философию, были обусловлены не ренессансным воодушевлением величием человека, а стремлением найти область, где бы расчетливый разум мог пройти проверку на прочность. Модусом действительного для него, в полном соответствии с найденными в естествознании правилами, становится лишь то, что

можно изготовить, вычислив последствия, - то есть метод экспериментального конструирования, проверенный на познании природы, Гоббс попытался использовать как принцип государственного устройства.

В разработанной Т. Гоббсом парадигме «внерелигиозной» социальной интеграции общества посредством государства и политической власти «огосударствлению» подлежит не только Бог, но и мораль. Преодоление раздвоенности социума и достижение единства требует не только устранения дуализма церкви и государства, но и снятия различий между требованиями государства и религиозной моралью - «частные суждения о добре и зле» должны быть исключены в государстве Левиафане, мерилом добра и зла в нем является гражданский закон, а судьей - законодатель. Идея единства государства снимает различия между правовыми и моральными нормами, она несовместима с различением морального и правового установления - все, что возводится властью в ранг закона - нравственно, кроме законов государства нет никаких нравственных запретов.

Далее в параграфе показано, что моральная философия Т. Гоббса, также как и Б. Спинозы, строилась на утверждении физического характера процессов, протекающих в человеческом теле и находилась в зависимости от естественнонаучных знаний о нем. Включение моральной философии и философии человека в физику, понимаемую как «естественная философия», означало смену вектора познания от антропоморфизации мира к его деантропоморфизации, что и отличает этику XVII века от ренессансной этики. Новая ориентация этики и философской антропологии на теоретико-методологические установки формирующегося механицизма подчиняла исследования человека и морально-этической сферы - сферы идеалов и ценностей, духу новой физики и математики. Конструируя на основе принципа движущего тела представления о действительности, Гоббс и Спиноза основывали на том же самом принципе (механике внутреннего пространства) свои морально-философские построения.

Анализ этических построений Б. Спинозы и Т. Гоббса позволяет сделать вывод о том, что идеи ренессансной этики о могуществе человеческого разума, отделенного от могущества Божественного Высшего Разума, получили свое дальнейшее развитие в «новой этике», став основой возведенной ею конструкции - «этоса рационализма», полученной путем «очищения» разума от морали. Рационализм, как «метод гигиены сознания» (П. Слотердайк), возник в результате процедуры самоограничения разума, разворачивавшейся, в первую очередь, в сфере моральных представлений, наиболее уязвимой для критического и исчисляющего мышления. Этически нейтральный разум, лишенный способности создания ценностей, в области практики оказывается по ту сторону добра и зла и выходит в сферу, где он может говорить только о средствах, «позитивно» воспринимать факты, а о ценностях и целях он должен молчать.

Таким образом, «новая этика» знаменовала собой начало формирования «этического вакуума» эпохи модерна, когда не существует трансцендентная мораль, не различаются средства и цели, истина значит больше, чем мораль, а наука стремится ориентироваться на более высокую инстанцию, чем мораль: «Будем же стараться хорошо мыслить: вот начало нравственности».

Во втором параграфе «Контр-ренессанс: от гуманизма к рационализму» автор исходит из сформировавшегося в истории науки тезиса о том, что историческая и логическая реконструкция феномена науки XVII века невозможна путем вывода из предшествующей формы знания - науки эпохи Возрождения. В данном параграфе показано, что на отрезке пути между Возрождением и Просвещением, начиная с 30-х годов XVII века до начала XVIII века, обозначенном как эпоха собственно научной революции, силы Ренессанса сталкиваются с силами реакции и терпят от них поражение. В этике науки это выразилось в отказе от «модели союза», обусловливавшей цели и мировоззренческие представления предшествующего периода, и принятии «модели господства», знаменовавшей начало процесса превращения ньютоновской науки, в противоположность бэконовской, из предполагаемого средства достижения всеобщего блага (понимаемого уже как «польза») в самоцель.

В поисках ответа на вопрос о том, почему оказался невостребованным социально-нравственный потенциал ренессансной науки и в XVII веке осуществился переход от идеи совместности к идее суверенности науки, ограниченной рамками научного сообщества, автор предпринимает анализ философских концепций К.А. Свасьяна, Ст. Тулмина, X. Арендт, в которых маркируется зона разрыва между двумя эпохами и осуществляется реконструкция этого разрыва в терминах ментальных, исторических и социальных обстоятельств.

Позиция социологов — М. Вебера, М. Шелера, Р. Мертона, занимаемая в этом вопросе, оказывается как бы внутри этих обстоятельств - она фундирована более глубоким стремлением понять социально-исторические обстоятельства с точки зрения духовного кризиса этого века, породившего те мировоззренческие построения, которые подорвали прежние нормы ментальности, отодвинули в сторону гуманизм Ренессанса, обусловили отказ науки от обещания благ и заманчивых последствий в ближайшем будущем, щедро раздаваемых её первыми идеологами и пропагандистами. Обнаруженные М. Вебером и М. Шел ером в протестантском этосе движущие силы, позволяют объяснить разрыв нового естествознания с традициями ренессансной науки и власть новаторских «идей» в формировании его облика. Они показали как в самосознании науки произошел отказ от идеи совместности и переход к идее господства над миром — через принцип рационализации, устраняющий, согласно М. Веберу, все иррациональное, через отказ науки от метафизики, согласно М. Шелеру. Общее, что объединяет их позиции - это признание принципиаль-

ного соответствия общей тенденции протестантизма интенциям науки. М. Вебер объяснил как процесс рационализации фундировал трансформации этоса, на нем остановившись, как на более действенной причине, а М. Шелер исходил из того, что за изменением форм этоса стоит изменение ценностного отношения человека к миру.

Р. Мертон, используя теорию М. Вебера в качестве основы для теоретически согласованных эмпирических исследований науки, сформулировал определение научного этоса как совокупности норм, действующих в научном сообществе, предстающих в его исследованиях в качестве основного механизма функционирования науки. Научный этос, как правила, регулирующие поведение в науке, согласно Р. Мертону, ориентируют на определенный комплекс ценностей и норм, выражающихся в форме позволений, запрещений, предписаний, предпочтений и т.п. Эти императивы, передаваемые наставлением и примером, подкрепляемые санкциями, составляют исторически сложившийся этос науки — основу профессионального поведения, профессиональной этики. Однако Р. Мертону не удалось ответить на вопрос о том, какие обстоятельства действительности стимулировали возникновение этих нормативных и ценностных элементов морального самосознания науки. Исключенность научного этоса из реальной истории общества и науки обусловлена тем обстоятельством, что Мертон проверял формулируемые положения на высказываниях ученых-естественников, совершая лишь исторические экскурсы в науку XVII-XIX веков, удалив из социологического знания историческую составляющую. Этические закономерности, действенные для какого-то конкретного этапа ее развития, рассматривались им как «вечные».

Проанализированные в данном параграфе философские и социологические интерпретационные модели, описывают процесс формирования ценностных ориентаций науки XVII века в широком контексте установок сознания — миро-отношения. Характеристика в них этого процесса осуществлена в терминах трансформации мировоззренческой перспективы, изменившей образ бытия, утратившего «человеческое измерение», и вышедшей за пределы ренессанс-ных познавательных установок, что, в свою очередь, диктовало необходимость переноса доминанты интереса науки исключительно на овладение и манипулирование идеализированным объектом, т.е. на активно-преобразовательную деятельность. В этих моделях фиксируется факт начавшегося в XVII веке процесса формирования этоса рационализма, закрепившего претензии человеческого разума на всесилие и даже всевластие, не ограниченное никакими моральными запретами.

В третьем параграфе «Научная революция XVII века: от этоса «ясновид-ческой духовности» к этосу рационализма» ставится задача показать, что механистическая эпистемология с её приверженностью экспериментализму

предполагала новые этические аргументы, внедренные и обоснованные это-сом рационализма.

Этос рационализма в данном параграфе квалифицируется как такой стиль познавательного поведения, который был направлен на искоренение прежних ценностей, что подтверждает правило, сформулированное Н. Гартманом, полагавшим, что в процессе этической революции всегда осуществляется утрата, забвение и исчезновение ценностей. Этос рационализма, в отличие от это-са ренессансной науки, вытеснил сверхчувственный опыт и духовность, как непредсказуемое и стихийное, он был обращен не к самим вещам, а к методам обращения с ними. Этос новой эпистемы, с присущей всякому этосу «страстью усердия» (Н. Гартман), требовал от рационального субъекта способности изобретать технологии овладения природой, подчинения её нуждам и запросам человека. В основу нового научного этоса были положены требования деперсонализации и деморализации - такая рациональная чистота предполагала «ампутацию личности творца» (Р. Барт). Он принес в жертву «ветхую» ренессансную душевность во имя новой аскетической «духовности», равнодушной к проблемам добра и зла, в их традиционном понимании, и ориентированной исключительно на индивидуальный поиск личного призвания, личного смысла бытия, знаков личной избранности в рамках профессиональной деятельности.

Для того, чтобы показать внутреннюю нравственную диспозицию естественно-научного мышления XVII века, в данном параграфе по-новому истолковывается понятие эффективности, к которому, по мнению автора, приближается понятие «польза», отдаляющееся от «копулы» — «Благо-Польза», служившей ориентиром для ренессансной науки. Выдвинув предположение о наличии оснований для отказа от тезиса о моральной нейтральности принципа эффективности, автор обосновывает его утверждением о том, что в анализе этоса рационализма возможно сближение этической и экономической парадигм, поскольку законы функционирования экономики становятся основными законами общества, а выгода - критерием морали. Если рассматривать науку как социальную подсистему капиталистического общества, которое задает ей определенную социальную форму развития, определяемую «системой всеобщей полезности», то следует признать, что законы экономики в XVII веке начинают направлять развитие науки в русло достижений собственно экономических целей, а научная деятельность начинает моделироваться по образцам предпринимательства, конкуренции, получения прибыли и максимальной эффективности.

Формирующееся экспериментальное естествознание в «Век гениев» уже приобрело в самом общем виде нравственные характеристики, обусловившие особенности морального статуса классической науки. В основании классичес-

кой науки можно обнаружить философские идеи о нравственной сущности человека и познания, соразмерности природы и познавательного мышления, их глубинного родства, обеспечивающего возможность познания и достоверность его результатов. Лишь вместе взятые, естествознание и «новая этика» этого периода представляют собой горизонт формировавшегося в классическую эпоху научного способа мышления. Однако «Век гениев» уже преодолел тягу ренессансной науки к позитивным ценностям, пытаясь освободиться от них через переходные ценности и ценности-средства.

Оценивая механистическое естествознание XVII века с точки зрения нравственного содержания разделяемых и декларируемых им ценностей, автор полагает, что следует иметь в виду наличие в них «двойного дна». За фасадом провозглашаемых наукой этого периода ценностей нужно видеть их действительное значение, принижающее или напрямую отрицающее позитивную ценность. Создается впечатление, что ценностные высказывания творцов науки этого периода были предназначены «зрителям». Но об опасности подобного рода опыта предупреждал М. Шелер, полагавший, что способность говорить в расчете на других меняет в том же направлении способность судить и оценивать. Поэтому он не случайно свое исследование рессентимента осуществил на примере Б. Паскаля и его знаменитой фразы: «Le moi est haissable» - «Я себя ненавижу». Пройдя через опыт механистического рационализма XVII века, Паскаль, пожалуй, первым поставил вопрос о его ценности и роли в человеческой жизни, противопоставив «логику сердца» «логике разума».

В заключение автор обращается к характеристике современного европейского кризиса Э. Гуссерля, связывавшего его с процессом возникновения в XVII веке экспериментальных и математических наук, обесценивших чувственное восприятие, индивидуальность и саму жизнь. Любая ценность была сведена к непосредственному восприятию и определенной интуиции, формирующей мир жизни, die Lebenwelt, как его назвал философ. В данном параграфе автор пытался показать, что это утверждение Э. Гуссерля с полным правом можно отнести и к моральным ценностям, претерпевшим в самосознании науки в период её становления изменения и трансформации в направлении их обесценивания и релятивизации.

В пятой главе «Моральный статус классической науки эпохи Просвещения» ставится задача показать, что утверждение совокупности идей и идеалов, обозначаемой как «проект Просвещения», представляющей собой сциентистское мировоззрение, «очищенное» от метафизического и нравственного аспектов, означало разрушение категорий морали, казавшихся ранее вечными и неизменными, освобождало науку и научную рациональность от ценностных ориентаций, открывало дорогу для обоснования ее нравственно-нейтрального статуса.

В первом параграфе «Что такое Просвещение?» анализируются философские и социологические построения, направленные на осмысление феномена проекта Просвещения, как «проекта модерна», в рамках проблемы «модерн/ постмодерн». На первый взгляд, они строятся на различных основаниях и посылках, но за этими различиями просматривается их существенное сходство, даже совпадение. Это, во-первых, примерно одинаковое временное шкалирование, во-вторых, общий предметный угол зрения на одинаковые объекты анализа и оценки.

В параграфе показано, что совместными усилиями философов и социологов идентифицированы основные черты проекта Просвещения, рассматриваемого как традиция классического европейского рационализма, достигшая своего расцвета, доктринальными основаниями которой являются требование господства разума, выдвигающего абсолютные притязания над чувством, телом, природой, стремящегося к самообоснованию посредством извлечения своей нормативности из собственных оснований. В исследованиях М. Фуко, Т. Адорно, М. Хоркхаймера, Ю. Хабермаса, Ст. Тулмина, П. Козловски, А. Турена, 3. Баумана и других исследователей показано, что самопонимание Просвещения фундировано притязаниями на радикальный разрыв с традицией и обоснованием самой возможности такого разрыва. Отсюда - установка на современность, целенаправленно и последовательно разрушающая установку на традицию, довлеющую в предшествующие времена; утверждение о том, что никакие устоявшиеся формы общей жизни не могут нести в себе животворящего начала; последовательное развитие тезиса о том, что действенное начало присутствует исключительно в актах свободы человеческой индивидуальности, реализуемой, в том числе, и в формах общественной жизни.

Несмотря на наличие многообразных интеллектуальных и исследовательских стратегий, используемых как сторонниками, так и критиками проекта Просвещения в их анализе столь же разнообразных доктрин ведущих мыслителей Просвещения, можно обнаружить, что и в одном, и в другом случае, имеется общая тематическая структура, имплицитно присутствующая во всех проанализированных в данном параграфе исследованиях, - это этическая мотивация, проявляющаяся в стремлении разработать современную этическую теорию, отталкиваясь от дистинкций проекта Просвещения.

Проблема этики в современном технократическом мышлении является едва ли не самой острой, поэтому вопрос о том, где искать возможность «существования» этики фундирует, с одной стороны, появление теорий, ориентированных на обнаружение новых способов конструирования постсовременной этической теории и «защиты исчезающей публичной сферы» (3. Бауман), отталкиваясь от дистинкций кантовского проекта практического применения рациональности. В связи с этим, в данном параграфе рассматривается позиция

Ю. Хабермаса, полагающего, что в современном мышлении возможно найти применение для кантианского практического разума. Исходя из заявленного Ю. Хабермасом стремления завершить проект Просвещения как «незаконченный проект современности», максимально выраженный в критической философии Канта, констатируется, что одна из тенденций постсовременной моральной философии заключается в стремлении реконструировать кантовскую практическую философию на основе разума, определяемого, однако, не как способность в одиночку достичь очевидных истин, но как способность к коммуникации, достигаемой посредством установления нового способа соотношения рационального понимания и ценностей.

С другой стороны, существует позиция, представленная А. Макинтайром, Дж. Греем и другими философами, утверждающими, что на фоне провала проекта Просвещения необходим поиск допросвещенческой моральной традиции, способной придать разумность и рациональность нашим моральным позициям и обязательствам. Такой традицией для А. Макинтайра является аристоте-лизм, для М. Фуко - раннехристианская этика, для П. Козловски — христианство и т.д. Далее автор делает вывод о том, что многообразные постсовременные этические теории имплицитно содержат в себе общую тематическую структуру, проявляющуюся в соединении рассуждений об этических перспективах и контурах постсовременности с ретроспективным взглядом на вызывающий сегодня разногласия кантовский проект моральной философии.

Представление о том, будто чистая теория и абстрактно-логические построения могут фундировать нравственное поведение является ведущим мотивом этического рационализма. Основой этого представления является эпистемологическая версия морали, депсихологизирующая нравственное сознание и редуцирующая ценностное сознание к знаниям. В наиболее отчетливой форме возможности и границы рационального обоснования морали представлены в кантовской моральной философии. Именно Кант, утвердив эпистемологию в качестве основополагающей дисциплины, способствовал становлению фило-софии-как-эпистемологии (Р. Рорти) и обоснованию морали в терминах эпистемологии

Учитывая, что практически все участники философского дискурса о модерне сходятся в том, что век Просвещения нашел свое выражение в кантовской философии, в которой, как полагал Гегель, сфокусирована сущность мира модерна, самоистолкованием которого она является, в следующем параграфе осуществляется анализ моральной философии И. Канта.

Во втором параграфе «Этика Просвещения: второй Ренессанс?» показано, что начиная с Канта, оценки и императивы морали начали рассматриваться как когнитивные высказывания, как знание, к которому применима вся исторически выработанная эпистемологическая атрибутика: истинное - ложное,

опытное — умопостигаемое, чувственное — рациональное и т.д., что является свидетельством имплицитного формирования нового методологического принципа, согласно которому духовный мир человека может быть редуцирован к знанию (познанию).

Проблема обоснования морали, как известно, не была для Канта самостоятельной задачей, она сопутствовала разрешению более фундаментальной, как ему представлялось, задачи - обосновать знание. Предварительным условием обоснования морали в «Критике практического разума» является обоснование знания в «Критике чистого разума», поэтому этический рационализм является частным случаем или одним из приложений эпистемологического рационализма, являющегося теоретико-познавательным контекстом этического учения И. Канта.

В данном параграфе показано, что сформулированный Кантом высший закон практического разума — категорический императив, является принципом аксиологического обоснования, в целом, поскольку используется для обоснования как моральных ценностей, так и правовых, и религиозных. Однако, различие, проводимое Кантом между правовыми и нравственными обязанностями, предполагает, что социальность, государственное и общественное устройство не могут быть основаны на нравственных принципах. Согласно Канту, всеобщее благо не может быть целью деятельности государства, поскольку счастье других как цель, являющаяся обязанностью добродетели, а не правовым принципом, не может быть реализована государством в принудительном порядке. Нравственное требование содействовать благу другого имеет статус обязанности добродетели, в нем отсутствуют всеобщность и четкость формулировок, являющихся признаками более высокого по своему статусу правового принципа. Таким образом, Кант отказался от идеи государства всеобщего блага, полагая, что счастье, будучи максимой индивидуально действия, не является максимой морали, тем более оно не может стать правовым принципом организации государства, которому противоречит идея содействия всеобщему счастью или благу.

В параграфе на основе различий между политикой и моралью в рамках учения Канта о государстве сделан вывод об антиэтатистской направленности учения Канта о государстве, заключающейся в его представлении о том, что сфера государственного устройства - это сфера права и экономики, повсеместного утверждения юридической и экономической рациональности, не апеллирующей к нравственным требованиям, являющимся лишь индивидуальным выбором. Размышления Канта о соотношении экономики, политики и морали, существенные для его стремления обосновать особый статус нравственности, её независимость от политических аргументов, превращающих её в придаток политики, являются попыткой рационального переосмысления традиции,

идущей от Гоббса. В своей оппозиции доктринам материальной (содержательной) этики он не отделял аргументацию Гоббса от принципов утилитаристской этики, как и не различал эти два типа интерпретации. Кант рассматривал оба эти подхода как попытку подменить принцип нравственности принципом собственного счастья. Согласно Гоббсу, этика является гражданским правом, соответствующим воле суверена, а экономический утилитаризм уравнивает этику и экономически рациональное действие, но и в одном, и в другом случае этика является условием тождества гражданина и коллектива, а нравственная автономность индивидов не принимается в расчет. Этическая концепция Канта разрушала это единство. Отстаивая самостоятельность этики, Кант исследовал условия возможности существования чистой моральной философии, реализующей высший принцип нравственности, основанный только на чистом разуме.

Однако, существует мнение, разделяемое П.Козловски, X. Арендт, Т. Адорно и некоторыми другими исследователями, что деонтологическую этику Канта следует рассматривать как форму трансцендентального регулятивного утилитаризма, поскольку в ней утверждается необходимость согласования мыслимых последствий правил с результатами действия разумного закона. Обосновывая свою позицию, они акцентируют внимание на том, что для Канта моральной оценке не подлежат эмпирические последствия поступка, совершенного для достижения материальной цели (общественной пользы или личного счастья), выводимые за рамки этических суждений. Освобождая индивида от необходимости размышлять над последствиями и результатами действий, Кант полагал, что только максимы деятельности должны отвечать требованиям категорического императива. Уверенность Канта в том, что это правило годится для любой ситуации и любого действия сближает его этику с регулятивным утилитаризмом, превращающим в принцип действия, в отличие от утилитаризма действия, не стремление к «наибольшей выгоде» или «наибольшей пользе», а определенные нормы и связанные с ними нормативные правила, следование которым приносит наибольшую выгоду именно вследствие их соблюдения.

Далее автором сделан вывод о том, что в кантовской модели, как и в ее более поздних формулировках, социальная полезность и практическая релевантность, как не согласующиеся с эпистемологическими целями, исключены из морального закона..

Кантовское этическое учение «забывает» или пренебрегает конкретной деятельностью человека не как абстрактного разумного существа, трансцендентального субъекта, а как эмпирически действительного, существующего исторически субъекта познания, нравственности и всех других форм общественно-исторической практики, культурной деятельности. В своей философской

«чистоте», безусловной всеобщности и необходимости оно оказалось слишком «выше» и «по ту сторону» реального человека и его деятельности, его способности к нравственному поведению, ведь согласно Канту, никакой конкретный поступок не может быть образцом или примером «чисто нравственного» поведения, до конца исполненного долга и т.п. Идея нравственного закона, полагал Кант, существует только в сознании человека — в установке его воли, она выходит за пределы биологического, психологического и социологического масштабов ее измерения - и это, на его взгляд, свидетельство высшей природы человека как свободного существа.

Однако, слой бытия этики - не только сам человек, но и его связь с сообществом, поэтому в индивидуалистических метафизических абстракциях проблемы обоснования этики, видимо, не решаемы. Этика Канта, являясь этикой убеждения, отделяется от этики ответственности, в ней не остается места не только для «логики человеческих интересов», но и для «логики общественных институтов», которые, по мысли 3. Баумана, являясь организованным интересом, по своему функциональному предназначению, противоположному ожидаемому от них в кантианской моральной философии, стремятся обойти этические ограничения и сделать моральные соображения не имеющими прямого отношения к человеческим действиям.

Тем не менее, как подчеркивают П. Козловски и Т. Адорно, нормативная этика Канта, обосновывавшая мораль, исходя из идеи свободного согласия и универсальной значимости, соответствовала стремлению к открытости нового буржуазного общества и абстрактным правилам рынка. Критика кантианской традиции за аисторизм и дистанцирование от «реальных сообществ», идущая от Гегеля через Маркса и Ницше, настаивает на определении морали через интерес исторически обусловленного сообщества, в отличие от кантовско-го определения на основе «общего интереса человечества», полагая, что такая точка зрения является безответственной. Следуя традициям этой критики, Р.Рорти связывает с кантианством «социальную безответственность» современных интеллектуалов, а Т. Адорно утверждает, что категорический императив Канта является, по своей сути, «возвысившимся до абсолюта принципом господства на природой».

В третьем параграфе «Век естествознания»: от этоса рационализма к это-су позитивизма» автор стремится установить факт влияния моральной философии Канта на социально-нравственную позицию «посткантовской» науки. В параграфе проанализирован характерный для Просвещения подъем философского интереса к естествознанию и научному разуму, образцом которого служила физика Ньютона, с одной стороны, и стремление естествознания освободиться от влияния метафизических идей, как не имеющих отношения к познанию истины, с другой.

Опираясь на мнение А. Койре, полагавшего, что смысл движения от античного познания к науке нового времени заключается в освобождении от тех смыслов, которые делали предмет науки продолжением мира человеческой жизни, автор утверждает, что в проекте Просвещения, вследствие отделения науки от метафизики, человек и предмет естествознания были разведены в качестве противостоящих друг другу смысловых полюсов бытия. Поэтому предмет естествознания в нем становится «внечеловеческой» структурой — «объективной реальностью», которой противопоставляется человек, как стоящая над ней рационально-практическая сила. Утрата отношения к природе, как к предпосылке человеческого бытия, и «освобождение» разума от метафизики стали возможны вследствие разделения, проведенного Кантом между наукой и философией, способствовавшего концентрации философии вокруг эпистемологии и направлявшего её «по безопасному пути науки» (Р. Рорти).

Далее автор рассматривает процесс формирования «объективности», как социокогнитивного контура классической науки, в котором когнитивный уровень, достигший автономии посредством перевода метафизических смыслов из порождающего в интерпретирующий модус, находился в функционально-смысловом единстве с преобразовательной позицией по отношению к миру. В «объективистской» гносеологии был утвержден культ разума, тождественного математическому анализу, способного овладеть эмпирическими законами и поднять их по уровню достоверности до «высшей достоверности» математики, в отличие от «моральной достоверности», доминировавшей в теории познания и естествознании XVII века.

Ориентация на математику характерна не только для гносеологии, но и для социальных построений просветителей, связывавших с математикой будущий прогресс всех отраслей знания, в том числе социальных и моральных наук, надеявшихся на создание посредством математического метода социальной науки, очищенной от ложных оснований, строго доказательной и не допускающей никаких гипотетических допущений. На этой идее построены утопии многих французских рационалистов-оптимистов XVIII столетия, стремившихся применить ньютоновский стиль мышления ко всему: к технике и науке, системе образования и воспитания, психологии и проектам нового общественного устройства.

Ученые и философы этого периода являются авторами идеологических сциентистских нарративов, рисующих новую картину мира-социума, в которых специфический модус практики интеллектуалов был превращен в базовый контур, относительно которого планировалась модель социального и государственного устройства. На эту модель проецировались свойства, которые представлялись идеологам науки неотъемлемыми элементами их собственной деятельности - любознательность, бескорыстные поиски истины, стремление

проповедовать нравственные идеалы и другие. «Хорошее общество», в их представлениях, - это модель, которая должна была обеспечить оптимальные условия для распространения такого образа жизни на весь социум. Для идеологии сциентизма XVШ-XIX веков было характерно отождествление интеллектуалов с «высшим» сословием, выполняющим определенную задачу в обществе - быть учителями нравственности, миссионерами, способными «окультурить» и «цивилизовать» человека и общество, вывести их из-под власти «естественного состояния».

Власть сциентистского мировоззрения, возникшего на почве «однозначной уверенности философов в себе» и «легальной рациональности», упоминаемой М. Вебером в числе известных истории типов легитимного порядка, 3. Бауман называет «законодательной». Она включала в себя право диктовать условия, которым должен подчиняться социум, легитимировалась как обладающая высшим знанием, качество которого гарантируется самим методом его производства. В параграфе утверждается, что безотносительно к субъективным установкам создателей механистической картины мира, её объективное содержание было таково, что оно привело к разрыву между миром моральных ценностей и научной рациональностью, между образом человека и образом механизированной природы. Учение Канта с наибольшей четкостью проработало эту несовместимость вещно-объектной механистической научной рациональности и представления о человеке как самоопределяющемся субъекте. Вынесение Кантом «смысложизненного измерения» сознания за пределы научной рациональности, отказ от попыток онтологического обоснования человеческих ценностей и идеалов в системе научного познания, сведение задач последнего к анализу «объективного положения дел», рассматриваемого принципиально вне контекста отношения к нему человека, освободило науку и научную рациональность от ценностных ориентаций, открыло дорогу для попыток сделать ее нравственно нейтральной, лишенной гражданской и человеческой позиции, способствовало утверждению сциентизма и позитивизма.

Совокупность идей и идеалов, обозначаемая как «Проект Просвещения», представляет собой сциентистское мировоззрение, «очищенное» от метафизического и нравственного аспектов, как не имеющих отношения к установлению объективной истины, ориентированное на утверждение науки, прежде всего, математики и математизированного естествознания в качестве цели и идеала познания. Центральной идеей в совокупности идейных установок философов и естествоиспытателей Просвещения является представление о глубокой внутренней связи между научным знанием, используемым для переустройства мира и освобождением человека от власти внешних (природных и социальных) обстоятельств. Условия освобождения человека и достижение им свободы однозначно связывались с прогрессом науки, позволяющим преобра-

зовать природу, создавать разумное общество. Прогресс свободы предполагал устранение путем рациональной критики всего того, что мешает освобождению человека, его разумности и рациональности — мифов, религии, суеверий, предрассудков и других отживших форм мысли и действия.

В заключении диссертации кратко излагаются итоги проведенной работы. В обобщенном виде формулируются основные результаты исследования проблемы социально-этических и гуманистических оснований научного познания на примере науки Нового времени, обозначаются перспективы и направления дальнейших исследований проблемы, а также определяются возможности применения полученных результатов.

Основное содержание диссертационного исследования отражено автором в следующих публикациях:

1. Витченко Н.Н. Европейская наука in statu nascendi: моральный модус. Томск: издательство Томского государственного педагогического университета, 2004. 202 с.

2. Витченко Н.Н., Пушных В.А Культурная грамотность. Томск: издательство Томского государственного университета, 1994. 86 с.

3. Витченко Н.Н. Нравственная мотивация научной деятельности // Наука. Закономерности ее развития. Вып. 6. Томск: издательство Томского государственного университета, 1989. С. 157-161.

4. Витченко Н.Н. Функционирование ценностей в научном познании // Деп.

в ИНИОН. N40789 от 12.01.1990. 22 с.

5. Витченко Н.Н. Основные характеристики нравственной культуры как элемента духовной культуры // Роль гуманизации образования в развитии духовной культуры личности. Томск: изд-во издательство Томского государственного педагогического университета, 1990. С. 20—21.

6. Витченко Н.Н. Взаимосвязь нравственных и методологических норм научной деятельности // Наука. Закономерности ее развития. Вып.7. Томск: издательство Томского государственного университета, 1990. С. 111-118.

7. Витченко Н.Н. Сущность и специфика нравственной культуры ученого // Наука. Философия. Культура. Томск, 1990. С. 117-124. Деп.в ИНИОН. N42094 от 12.06.1990. 7 с.

8. Витченко Н.Н. Нравственные ценности как форма регуляции научной деятельности // Наука. Закономерности ее развития. Вып. 8. Томск: издательство Томского государственного университета, 1992. С. 177-183.

9. Vitchenko N.N. Humanistic Potential ofPedagogical Ethics in the Light ofthe Theory of Communicative Action // The I-st International Congress on the Problem ofHumanization of Education. Biysk, 1995. P. 124-125.

10. Витченко Н.Н. Научное знание в системе ценностных оснований идентификации личности // Современные образовательные стратегии и духовное развитие личности. Томск: издательство Томского государственного педагогического университета, 1996. С. 7-10.

11. Витченко Н.Н. Этос науки в период трансформации научной картины мира // Методология науки: человеческие измерения и дегуманизирую-щие факторы научного познания. Томск: издательство Томского государственного университета, 1996. С. 46-49.

12. Витченко Н.Н. Ценности морали в системе экологического воспитания // Духовность. Образование. Культура: Материалы культурно-исторических чтений. Томск: Издательство Томского государственного университета, 1997. С. 92-95.

13. Витченко Н.Н. Мораль в системе ценностных оснований науки // Методология науки. Вып. II. Нетрадиционная методология. Томск: издательство Томского государственного университета, 1997. С. 41-46.

14. Витченко Н.Н., Рыкун А.Ю. Конструкции объективности и субъективности в современной методологии науки // Вестник Томского государственного педагогического университета. Вопросы теории науки и образования. Томск, 1998. №1. С. 24-29.

15. Витченко Н.Н. Социология знания о принципах связи социальных и когнитивных феноменов // Методология науки. Вып. III. Становление современной научной рациональности. Томск: издательство Томского государственного университета, 1998. С. 44-48.

16. Витченко Н.Н. Проблема соотношения философии науки и социологии знания // Наука, коммуникативно-информационные процессы в образовательном пространстве. Новосибирск: издательство Новосибирского государственного педагогического университета, 1999. С. 118—126.

17. Витченко Н.Н. Проблема релевантности метода объекту в современной философии науки // Социальное знание в поисках идентичности. Фундаментальные стратегии социогуманитарного знания в контексте развития современной науки. Томск: Водолей, 1999. С. 112-119.

18. Витченко Н.Н. Эпистемология и когнитивная социология: проблема демаркации // Социология и общество. Тезисы Первого Всероссийского социологического конгресса «Общество и социология: новые реалии и новые идеи». СПб.: Скифия, 2000. С. 500.

19. Витченко Н.Н. Постнеклассическая философия науки: поиск морально-этических приоритетов // Новые образовательные технологии в стратегии духовного развития общества. Материалы международной конференции. Т. 6. Серия «Экология человека». Ч. 1. Новосибирск: ГУРО, 2000. С. 119-124.

20. Vitchenko N.N. Science: zones of philosophical discourse // Wave Propagation in the Atmosphere and Adaptive Optics. Vol.4338. Bellingham (USA): SPIE Press, 2000. P. 1-3.

21. Витченко Н.Н. Методологические тенденции философии и постмодернистской социологии науки // Наука, образование, культура на пороге третьего тысячелетия. Материалы международного конгресса. 20-22 декабря 1999 г. Т. 6. Философия. Культурология. Экономика. Томск: издательство Томского государственного педагогического университета, 2000. С. 75-80.

22. Витченко Н.Н. Мораль и наука: концептуальные основания историко-ти-пологического анализа // Методология науки. Вып. IV. Рациональное и иррациональное в научном познании. Томск: Водолей, 2000. С. 69-77.

23. Витченко Н.Н. Антропологический модус моральных проектов постсовременности // Концепция философии образования и современная антропология. Материалы международного семинара. Новосибирск: издательство СО РАН, 2001. С. 96-106.

24. Витченко Н.Н. Наука и образование: проекты постсовременности // Философия образования для XXI века. Новосибирск: издательство СО РАН, 2001. №2. С. 97-102.

25. Витченко Н.Н. Наука в постсовременном обществе: нейтрализация мировоззренческого и когнитивного потенциала // Формирование профессиональной культуры специалистов XXI века в техническом университете. Труды II международной научно-практической конференции 26-28 марта 2002 года. СПб.: издательство Санкт-Петербургского государственного технического университета, 2002. С. 691-698.

26. Витченко Н.Н. Мораль и наука: проблемы исторической нарратологии // Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия: Материалы Третьего Российского Философского конгресса. В 3-х т. Т. I.: Философия и методология науки, эпистемология, философская онтология, логика, философия природы, философия сознания, философия техники, философия образования. Ростов-на-Дону: СКНЦ ВШ, 2002. С. 20-21.

27. Витченко Н.Н. Когнитивная социология науки: гносеология и логика парадигмы // Тезисы докладов и выступлений на II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы»: В 3 т. М.: Альфа-М, 2003. Т. 1. С.554-556.

28. Витченко Н.Н. Социология научного знания: от детерминизма к конс-трукционизму // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2003. Вып. 2(34). Серия «Педагогика». С. 25-29.

29. Витченко Н.Н. Благо и польза: у истоков европейской науки // Вестник Томского государственного университета. 2003. №277. Серия «Философия. Культурология. Филология». С. 19-28.

30. Витченко Н.Н. Социальное познание в контексте постнеклассической рациональности: междисциплинарность и интегративность // Устойчивое развитие непрерывного образования в условиях его модернизации: Материалы международной научно-методической конференции (14-17 апреля 2003 г.) Т. 1. Томск: издательство Томского государственного педагогического университета, 2003. С. 42-47.

31. Витченко Н.Н., Подгурецки Ю. Научное знание и образование: исследовательский горизонт в постнеклассическом контексте // Studia i rozprawy. Opole: Opolskie Centrum Ksztalcenia, 2004. S. 185-196.

32. Витченко Н.Н. Моральные проекты постсовременной культуры: границы тела и духа // Материалы международной конференции «Проблемы формирования и развития философской и педагогической культуры специалиста». Томск: издательство Томского государственного педагогического университета, 2004. С. 32-37.

33. Витченко Н.Н. Моральный модус антропологических проектов постсовременности // Антропологические конфигурации современной философии: Материалы международной научной конференции. Москва: Современные тетради, 2004. С. 30-32.

34. Витченко Н.Н. Социология научного знания: конструктивистский вызов // Тезисы I Всероссийской научной конференции «Сорокинские чтения -2004: Российское общество и вызовы глобализации». М.: Альфа-М, 2004. С.20-23

35. Витченко Н.Н. Неклассическая теория познания: стратегия case-study и методология конструкционизма // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2005. Вып. 1 (45). Серия «Педагогика». С. 46-55.

Подписано в печать: 10.03.2005 г. Бумага офсетная Тираж: 100 экз. Заказ: 074/Н

Печать трафаретная Формат: 60x80/16

Издательство

Томского государственного педагогического университета

г. Томск, ул. Герцена, 49. Тел. (3822) 52-12-93 e-mail: publish@tspu.edu.ru

2 2 MAP'2005

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора философских наук Витченко, Наталья Николаевна

Введение 3-

Глава I; Методологический контекст исследования проблемы социально-этических и гуманистических оснований научного познания

1.1. «Постэмпиристская эпистемология»: принципы и методы теоретико-познавательного анализа 21

1.2. Социальные исследования науки и «новая философия науки»: синтез дискурсов и область этической рефлексии 43-

Глава II. Studia humanitatis: великий выбор?

2.1. Благо: гуманизм и классическая концепция морали 73

2.2. Польза: гуманизм в поисках нового типа этики 88-

Глава Ш. Наука in statu nascendi: «дитя гуманизма»

3.1. Наука in statu nascendi: идея «Великого творения» 112-122 3.2J «Закон пользы - всеобщий»: утопические идеалы и моральный кодекс науки in statu nascendi 122

3.3. Система диспозиций протестантского этоса и стратегии развития эмпирического естествознания: логика габитуса 148-

Глава IV. Европейская наука между Возрождением и Просвещением

4.1. «Век Разума»: новая этика 165

4.2. Контр-ренессанс: от гуманизма к рационализму 196

4.3. Научная революция XVII века: от этоса ясновидческой духовности» к этосу рационализма 227-

Глава V. Моральный статус классической науки эпохи Просвещения

5.1. «Что такое Просвещение?» 256

5.2. Этика Просвещения: «второй Ренессанс»? 280

5.3. «Век естествознания»: от этоса рационализма к этосу позитивизма 310

Введение диссертации2005 год, автореферат по философии, Витченко, Наталья Николаевна

Актуальность темы исследования

Актуальность темы исследования обусловлена объективным нарастанием социально-этических и гуманистических тенденций в развитии науки и недостаточной степенью их исторического, философского и социологического осмысления и обобщения. Изменение облика естествознания в связи с его ориентацией на изучение «человекоразмерных» природных комплексов (медико-биологические объекты; экологические системы, включая биосферу в целом; объекты биотехнологий и т.д.), требует соответствующих изменений в методологии естественнонаучного познания, «не только допускающих, — по мнению В.С.Степина, — но и предполагающих включение аксиологических факторов в состав объясняющих положений» [245; 13]. Объективное нарастание проблем аксиологического, прежде всего этического, характера при определении границ вмешательства науки в объект и возможные линии еш развития позволяет некоторым исследователям (М.Д.Ахундов) утверждать, что идет процесс становления «постнауки», синтезирующей собственно научные и этические компоненты. Однако, не будет являться преувеличением утверждение о том, что этическая проблематика современной науки постижима лишь в качестве конечного продукта процесса исторического изменения, следовательно, необходимо знать, какие этические проблемы возникали в науке на предшествующих этапах её развития и как они осмысливались в аналитике науки.

Существовавшие в течение длительного времени логические модели концептуализации проблемы «мораль и наука», основанные на известном положении Г.Рейхенбаха о «контексте открытия» и «контексте обоснования», ставшем основой «стандартной концепции» науки, разрывающие связи науки с миром социальности и культуры, стремящиеся придать ей ценностно-нейтральный образ, который Ч.Сноу называл «моральной ловушкой» и «способом усыпить совесть», - были наиболее простым и радикальным способом отвести от науки обвинения в причастности к социальному злу. Ортодоксально-позитивистское понимание смысла науки неотделимо от стремления переложить ответственность за процесс, её превращения в истребительную силу на плохих политиков, военных, социальный строй; дурные нравы общества и т.д.

Сегодня эти аргументы утратили свой «товарный вид», а сама проблема «мораль и наука» больше не нуждается в логическом объяснении, так как перформативно демонстрируется в ситуациях, когда общество так же грамотно, как и философ. Достаточно простого перечисления, без всяких комментирующих обобщений, - атомная физика, генная технология, создание искусственного интеллекта, трансплантация органов — как становится понятно, что функцию логического объяснения и доказательства ценностной нейтральности науки заменяет идеологическая функция, которую трудно объяснить — её нужно чувствовать. (Это форма другого дискурса — такого, каким его видел М. Фуко: дискурс - не аналог знания и структура дискурса - не логическое объяснение факта реальности, а его восприятие субъектом. Отсюда обвинения в «переживанчестве» тех философов, которые приближаются к этическому дискурсу.)

Стремление философии осмыслить проблемы постнеклассической науки, обусловленные стиранием в ней граней между гуманным и антигуманным, нравственным и безнравственным, мощью её антропогенных факторов, не обеспеченных контролем и управлением с позиции общечеловеческих гуманистических смыслов, — симптом глобальной перемены в рамках аналитики науки, предпринимающей попытки найти альтернативные объяснения проблемы взаимоотношений науки и морали с точки зрения различных стратегий — философской антропологии, герменевтики, экзистенциализма, аналитической философии. Несмотря на различия в исходных основаниях и аргументации указанных направлений, можно утверждать, что все они поворачивают философию науки к поиску «новой субъективности», а значит, открывают новые возможности этических исследований науки.

Тем не менее, этико-аксиологический дискурс в её рамках — дискурс по-прежнему «репрессированный», остающийся «подозрительной темой» (С. Тулмин) или даже «ересью» для позитивистски , ориентированной философии науки, соотносящей рационализм с процедурами естественнонаучного мышления и ограничивающейся от всего того, что в ней называют «социальным» или «внешним» контекстом научного процесса. Имея в виду это обстоятельство, С. Тулмин утверждал, что до 70-х годов XX века «история и философия науки были написаны с позиций рационализма, интересующегося, в основном, теоретическими аспектами естественных наук. И когда заинтересованный читатель брал в руки книгу по истории науки, то сопутствующие этические, политические изменения не рассматривались в связи с развитием научной мысли» [402, с. 110].

Г. Башляр, констатируя факт существенной плюрализации «новой философии науки», проистекающей как из расхождения методологических позиций, так и из самого понимания науки и предмета философии науки, полагал, что смысл изменений заключается в переходе от «камерных» проблем эпистемологии к «глобальным» проблемам исторического и социокультурного генезиса знания, взаимодействия науки с другими социальными институтами. В рамках программ «новой философии науки», стремящейся к осмыслению проблем перехода от одного типа стандартов научности к другому, как обусловленных определенной культурной и исторической ситуацией, преодолевается схематизм однозначной демаркации науки и морали, наблюдается циркуляция этической проблематики, которая становится ведущей и не обещающей быстрой исчерпанности, как слишком узкая и бесперспективная.

Однако в дискуссиях по проблеме соотношения морали и науки присутствуют и алармистские оценки, суть которых в том, что наука становится все более безнравственной. Этот алармизм не случаен: повседневная реальность дает к тому множество поводов. Утверждение М. Хайдеггера о том, что наука вряд ли сможет раскрыть тайны человеческого бытия, коль скоро она не способна понять пределы и смысл собственного развития, оказалась близка постсовременной философии, активно разрабатывающей версию «конца науки». Основными аргументами этой версии являются утверждения об утрате наукой её социокультурной и мировоззренческой функций; причины же этих «утрат» чаще всего связываются со сферой нравственного измерения науки — с кризисом её конечных целей и ценностей. В различного рода алармистских доктринах в рамках этой версии наука объявляется виновницей всех современных бед человечества, звучат мысли о том, что естествознание, обслуживая технократический дискурс, продуцирует различного рода угрозы для человечества и тиражирует картину мира, культурное значение которой может быть оценено только негативно.

В такой когнитивной ситуации логично возникает вопрос, обусловливающий теоретическую актуальность темы диссертационного исследования, - каковы причины отмечаемого кризиса, как формировался моральный модус науки на ранних этапах её развития, как он изменялся, какова его генеалогия? (Модус — от лат. modus — вид, образ, мера — философский термин; обозначающий свойство предмета, присущее ему лишь в некоторых состояниях.) Поиск ответа на этот вопрос придает анализу генезиса морального модуса новоевропейской науки академически-исследовательский интерес,, направленный на прояснение характера взаимосвязи морали и науки на всех этапах её развития. Он осуществляется в данном исследовании в рамках методологии целостного рассмотрения проблемы, предполагающей соединение философского анализа проблемы «мораль и наука» с социологическим, историческим и этическим, позволяющей учесть своеобразный «диалог» между исторически различными формами их взаимосвязи, способствующей прояснению специфики каждой из них, ориентирующей, тем самым, на пересмотр традиции, сложившейся во времена Р. Мертона, когда этические закономерности, действенные для какого-то конкретного этапа развития науки, рассматривались как «вечные». Ориентация на исследование специфики социально-этической и гуманистической проблематики отдельных этапов развития науки, а не «науки вообще», созвучна установке М. Фуко на анализ «особенных рациональностей», более предпочтительный, на его взгляд, чем ссылка на «прогресс рациональности» вообще.

В рамках практического взаимодействия науки с обществом словосочетания «наука и мораль», «наука и культура», «наука и: искусство», «наука и религия» и т.д. фиксируют подчиненное науке положение этих сфер жизни, испытывающих её непосредственную власть < в виде фундаментальных указаний, в которых научная рациональность является основанием теоретической и практической деятельности и жизни в целом. В целом же, через парадигмальное словосочетание «наука и общество» подчеркивается факт суверенности науки, отказавшейся от выполнения своей культурной задачи способствовать историческому прогрессу и переходу к более совершенным формам социальности и культуры (в отличие от позиции «наука-в-обществе»).

Отношения такого рода складывались в процессе исторического движения научного познания, первоначально не обладавшего широкой мировоззренческой автономией и получавшего свое ценностно-целевое обоснование в рамках господствующих в Новое время форм сознания и культуры — морали, религии, философии - именно этот культурный контекст стимулировал собственное сознание науки, через него она конституировала свои смысловые источники. Наука использовала их как «другие проекты», которые подобно культурным знакам определяли её собственное интеллектуальное поле, её «культурную семью». Возникнув, классическая наука сумела подчинить их себе, поэтому её отношения с ними приобрели различные оттенки превосходства науки как сферы доминации, в которой не может быть единения с «ненаукой», и из которой «спускаются» Истина, как позиция дистанцированного внешнего взгляда, и Метод, как универсальное средство познания и преобразования «вненаучного» мира эмпирии, что наиболее наглядно проявилось в просвещенческом проекте, называемом иногда проектом модерна». Чувство уверенности науки Просвещения в своих возможностях и негация по отношению к «не-я» («ненауке») обусловили её сциентистские и позитивистские стремления усилить зону контроля, утвердить собственную власть и редуцировать «других» в объект собственных указаний, лишив свободы выбора средств, форм и путей их развития. Характерно, что при этом сформировавшаяся наука модерна перестала строить отношения сотрудничества и стремилась избежать состояния ответственности, оно было чуждо ей, - гораздо легче подчиниться традиционному моральному закону («научному этосу») и общепринятым идеологическим формам (политической, национальной и т.д.), чем принять бремя ответственности на себя.

Мораль и наука — проблема, в основе которой лежит концептуализация тождества и различия, а основной вектор взаимоотношений между ними, сложившийся в период Нового времени, - это движение от полного восприятия наукой на этапе statu nascendi установок ренессансной этики - через ее отказ в «век гениев» от «модели союза» с этикой и принятие «модели господства», воплотившейся в этосе рационализма, — к расхождению, приведшему в эпоху Просвещения к их полному разрыву, зафиксированному этосом сциентизма.

Современный кризис «законодательного разума» (3. Бауман) вообще и законодательных претензий науки и научной рациональности, в частности, ведет к тому, что сферы морали, религии, философии начинают пересматривать свои отношения х наукой. Невозможность дальнейшего сохранения позиции науки быть «сверх» и «над» обществом, моралью, философией и т.п., болезненная двойственность ценностно-нейтрального статуса и обвинений в причастности к социальному злу (к которому, по мнению Р.Оппенгеймера, науку привело чувство самонадеянности), не может быть «разрешена» или «снята» путем смены ролей «раба» и «господина». Отношения доминации и подчинения в культуре вообще, и в отношениях сфер науки и морали, в частности, не являются характеристиками каких-либо экономических, политических, социальных в целом, отношений, но лежат в основе микроуровней социальной коммуникации. Решающую роль в пересмотре отношений науки и морали играет обращение философии постмодерна к работе познающего разума, а также исходящие от неё дистинкции, акцентирующие историчность и повседневность познания, помещенного в коммуникативное пространство жизни, утверждающие принципы не натуралистической, а антропологической метафизики, подталкивающие к новой необходимости: необходимости обращения уже не к «чистому» познающему, а к личностному, историческому, контекстуальному, имеющему собственную генеалогию, разуму.

Степень теоретической изученности исследуемой проблематики обусловлена, в первую очередь, тем обстоятельством, что в последние десятилетия XX — начала XXI веков усиливается интерес историков, социологов и философов науки к социально-этической и гуманистической проблематике развития науки, следствием которого является изменение образа науки как автономного образования и «расшатывание перегородок» между наукой, сферами культуры и духовной жизни, воздвигнутых позитивизмом. Эти исследования опираются на философские традиции рассмотрения науки в контексте культуры - на работы Э. Гуссерля, Р. Коллингвуда, Н. Уайтхеда, Э. Касирера, В.Виндельбандта и других философов, поднимавших в виде общей постановки вопроса те или иные аспекты этой проблемы.

Мамардашвили М.К., Мамчур Е.А., Марковой JI.A., Микешиной JI.A., Мотрошиловой Н.В., Моисеева H.H., Налимова В.В., Никифорова A.JL, Огурцова А.П., Петровой Г.И., Поруса В.И., Свасьяна К.А., Степина B.C., Сухотина А.К., Черниковой И.В., Чешева В.В., Фролова И.Т., Юдина Б.Г. и других исследователей раскрывается содержание классических, неклассических и постнеклассических тенденций в развитии естествознания, рассматривается процесс изменения идеалов научной рациональности, развивается идея гуманизации научного знания и познания, как условия дальнейшего развития науки.

В исследованиях Визгина В.П., Гайденко П.П., Касавина И.Т., Косаревой JIM., Мамардашвили М.К., Марковой JI.A., Микешиной JI.A., Никифорова АЛ., Огурцова А.П., Свасьяна К.А. и других авторов вскрывается связь науки Нового времени с общим мировоззренческим контекстом эпохи, с протестантской мировоззренческой революцией, с социально-экономическими и культурными аспектами европейской истории Нового времени (культурой эпохи Ренессанса, Великими Географическими Открытиями, ментальностью раннекапиталистической Англии и т.д.), исследуется социокультурный контекст науки с точки зрения его этической составляющей. В наибольшей; степени это относится к работам JI.M. Косаревой и П.П. Гайденко [137, 55], в которых анализ исторического процесса становления экспериментально-математического естествознания (история науки Нового времени) осуществляется в контексте истории философии,, культуры и этики Нового времени.

Импульс в исследовании этой проблемы был дан М. Вебером, М. Шелером, Р. Мертоном при изучении ими связей религии и науки в эпоху её генезиса, а затем Р. Хойкаасом, Е. Клаареном, Ч. Вебстером и другими исследователями, утвердившими мысль об этико-теологической фундированности новоевропейского естествознания в его эмпирическом варианте [345, 348, 368]. Одним из существенных аспектов этих исследований является вопрос о взаимосвязи науки Нового времени с эзотеризмом и магией.

Проведенные в мировой науке исследования свидетельствуют о стимулирующей роли мистического и магического направлений в культуре для генезиса и формирования науки. Особое место в анализе этой проблемы занимает исследование Ф. Иетс [414]. Как и книга Т. Куна, эта работа является свидетельством отхода философии и истории науки от позитивистской традиции. Оба исследования можно рассматривать в качестве знаковых, символизирующих о смещении исследовательского интереса в сторону анализа социологических и исторических аспектов научной деятельности. Ф. Иетс удалось убедительно доказать, что герметический «шифр» действительно выполнил роль культурного «послания» для науки периода ее становления, обозначаемого термином «statu nascendi».

Книга Иетс вызвала резонанс со стороны и отечественных историков науки [67, 139, 44, 43]. Инициатором исследований связи герметизма и науки Нового времени, раскрывшим полемику вокруг этой проблемы в западном науковедении, была JI.M. Косарева. Исследование проблем, связанных с процессом становления и развития науки Нового времени, вылилось в многочисленные исторические и социологические исследования (преимущественно с использованием методологии case study). В связи с этим, большое значение в анализе исследуемой проблемы имеют работы, в которых утверждается статус социологии научного знания как ведущего участника, вытесняющего философию науки, в комплексе исследовательских дисциплин, предметом которых является наука.

О кризисном состоянии современной философии и методологии науки и обусловивших его установках пишут Э. Мокшицкий, Ю. Хабермас, 3. Бауман, F. Башляр [178, 274, 12, 14, 15]. Актуальным является, в связи с этим, освещение в работах JI. Лоудана, Э. Нагеля, Т. Куна, И. Элканы, Б. Барнса и других исследователей вопросов, задающих контекст соотношения философии науки и социологии научного знания [155, 372, 355, 324, 303].

При проведении нами ' данного исследования, направленного на прояснение специфики формирования и развития морального модуса науки

Нового времени, изменившиеся отношения между социологией и философией науки потребовали использования результатов, достигнутых социологией. Плодотворным, на наш взгляд, в исследовании данной проблемы является обращение к работам М. Вебера, М. Шелера, Р. Мертона, Г. Зиммеля, Э. Дюркгейма, П. Бурдье, П. Козловски, А. Турена и других социологов, а также к исследованиям, представляющим микросоциологический уровень в социологии научного знания, выполненным в жанре «case-studies» (Ст. Шейпина и др.).

Определяющее значение для постановки и решения проблем, связанных с разработкой методологии рассмотрения истории формирования и развития новоевропейской науки в единстве с этическими концепциями этого периода, оказали работы, в которых осмысливается проблематика моральной философии. Это относится, в первую очередь, к работам классиков, таких как Аристотель, Платон, Б. Спиноза, Т. Гоббс, И. Кант, Т. Адорно, Я. Буркхардт, В. Виндельбанд, Н. Гартман, Э. Кассирер, Э. Левинас, М. Фуко, Ю. Хабермас, а также к исследованиям отечественных философов - JI.M. Архангельского, B.C. Библера, В.И. Бакштановского, П.П. Гайденко, A.A. Гусейнова, JI.B. Денисовой, О.Г. Дробницкого, В.Г. Иванова, A.A. Ивина, В.А. Канке, Л.М.Косаревой, В.Н. Поруса, А.И. Титаренко и других ученых: Особое значение с точки зрения используемой в диссертационном исследовании методологии целостного рассмотрения проблемы, требующей исследования её исторических и социологических аспектов, имели работы, ориентированные на осмысление социальной истории морали. Это относится к работам социологов- 3. Баумана, И. Витаньи, Д. Гильдебранда, П. Козловски, а особенно- к исследованию М. Оссовской «Рыцарь, и буржуа», в котором решена задача выделения в рамках единой морали её исторических и классовых разновидностей. В ней; показана неоднородность морали, о которой учебники этики пишут до сих пор в единственном числе, как о чем-то едином и вечном. Большое влияние с точки зрения не только терминологической, но и предметной артикуляции оказала работа А. Макинтайра «После добродетели», рассматривающая историческое изменение моральных представлений как результат теоретических размышлений, соединяющая в единую схему историческое, философское и социологическое измерение нравственности.

Цель и задачи диссертационного исследования

Цель исследования заключается в том, чтобы, совершив актуальный для современной аналитики науки переход от анализа структуры к анализу генезиса, осуществить историческую, философскую и социологическую реконструкцию проблемы социально-этических и гуманистических оснований науки Нового времени, сконструировать исторический нарратив, демонстрирующий процесс трансформации этических характеристик науки как исторически получаемых, знаменующий собой конец их модернистского метанарративного описания как вневременных.

1. осуществить анализ современного состояния теории познания и основных тенденций её развития и показать, что логика изменений принципов и методов теоретико-познавательного анализа в направлении их историзации, социологизации и аксиологизации порождает соответствующий тип изменений дисциплин, специализирующихся на аналитике науки, трансформирующихся вслед за эпистемологией;

2. выявить социально-этические и гуманистические характеристики основных этапов развития науки Нового времени, выделенных в соответствии с утвердившейся в истории и философии науки схемой, - периода «statu nascendi» («состояние зарождения, возникновения»), включающего в себя эпоху Возрождения и эпоху научной революции XVII века, и периода развития классической науки в эпоху Просвещения;

5. выявить целостные смыслы моральной философии соответствующих эпох и установить характер их восприятия в этосе и идеологии науки, призванных обеспечить её признание, придать научной деятельности смысл и значимость для современников, создать ситуацию очевидной и непосредственной пользы;

6. обосновать положение о том, что для каждого из выделенных этапов исторического развития науки; моральный модус является такой характеристикой, которая позволяет их идентифицировать как самостоятельные;

8. показать, что история науки и история морали — это одна история, а не две параллельных, что в устремлениях науки наглядно содержится лежащее в их основе ценностное сознание, реализующееся в предпочтении соответствующих данному периоду её развития моральных ценностей;

9. рассмотреть процесс исторической трансформации науки как одновременный трансформациям форм морального дискурса, языка морали.

Методологические основания диссертационного исследования.

В данном исследовании предпринимается попытка отойти от модернистского метанарративного описания проблемы «мораль и наука» и осуществить её историко-типологическое исследование. В качестве нормативно-методологического основания исследования нами использовались принципы, сформулированные Р. Рорти [224, с. 311], - «Geistesgeschichte», требующий помещения этико-научной проблематики в рамки интеллектуальной истории и понимания её как «неизбежной», и принцип взаимообусловленности рациональной и исторической реконструкции. Согласно первому принципу, требующему осознания «факта нашего нахождения в пути» [224, с. 317], мы стремились соотнести каждый, из выделенных нами этапов развития классической науки, с духовно-нравственным и мировоззренческим фоном соответствующей эпохи. Следуя второму принципу, мы стремились, во-первых, избежать рассмотрения интересующей нас темы в качестве вечного, «фундаментального» метавопроса, в том же самом виде необходимо возникающего перед наукой на каждом этапе развития, а во-вторых, показать отсутствие необходимости выстраивания единой схемы (например, схемы преемственности или цикличности) и дополнить типологический контекст исследования функциональным, содержание которого определяется стремлением открыть для вопрошания и переформулировки рамки традиционной для данной темы философско-методологической и социологической рефлексии о роли, науки в индивидуальном и социальном бытии.

За основу типологического исследования, как необходимый исследовательский инструмент, нами принята, утвердившаяся в отечественной философии науки, схема деления науки на классическую, неклассическую и постнеклассическую, в рамках которой предметом анализа является генезис и развитие классической европейской науки Нового времени с точки зрения присущей ей социально-этической и гуманистической проблематики.

Научная новизна исследования.

Научная новизна исследования состоит в обосновании методологии целостного рассмотрения проблемы роли и места социально-этических и гуманистических ценностей в системе оснований научного познания. Данная методология предполагает учет гносеологического, исторического, аксиологического и социологического аспектов и позволяет тем самым рассматривать развитие науки и познавательную деятельность ученого во взаимосвязи: и взаимообусловленности с моральными ценностно-нормативными установками культуры.

Новизна работы содержится в следующих основных положениях, выносимых на защиту:

1. Реконструкция системных связей, демонстрирующих взаимосопряжение логико-гносеологического и аксиологического пространства^ показала, что основной вектор развития их взаимоотношений — это движение от единства, представленного в античной философии как изначальное тождество истины и блага - к расхождению, а затем - к разрыву между этими двумя формами дискурсов, оформленному теорией познания Нового времени в виде идеи ценностной нейтральности научного познания.

4. Применение концепции «габитуса» П. Бурдье к анализу науки эпохи Реформации и роли протестанстского этоса в ее развитии показало, что устоявшиеся представления о детерминированности стратегий развития естествознания протестантским этосом могут быть заменены более «гуманистичной» картиной их взаимосвязи

5. Показано, что этика XVII века, отказавшаяся в отличие от ренессансной этики от идеи микро- и макрокосмического единства - и повернувшая сознание на себя, не только оказала решающее влияние на смену вектора познания от антропоморфизации мира к его деантропоморфизации и обозначила переход к новому этапу в развитии теории познания - «эпохе рационализма», но и привела, в конечном счете, к трансформации принципов познания под воздействием «этоса рационализма» в направлении их «инструментализации», т.е. ориентации не на явления природы, а на методы обращения с ними, предполагающими наличие у субъекта познания рациональной чистоты и «ампутирующими» тем самым личность творца.

Апробация работы

The 1st International Congress on the Problem of Humanization of Education (Biysk,1995); Всероссийский семинар «Методология науки: человеческие измерения и дегуманизирующие факторы научного познания» (Томск, 1996); культурно-исторические чтения «Духовность. Образование. Культура» (Томск, 1997); Всероссийский семинар «Методология науки: нетрадиционная методология» (Томск, 1997); Всероссийский семинар «Методология науки: становление современной научной рациональности» (Томск, 1998); международный конгресс «Наука, коммуникативно-информационные процессы в образовательном пространстве» (Новосибирск, 1999); Всероссийский семинар «Методология дополнительности: синтез рациональных и внерациональных методов и приемов исследования» (Томск, 2000); Первый Всероссийский социологический конгресс «Общество и социология: новые реалии и новые идеи», (Санкт-Петербург, 2000); международная конференция «Новые образовательные технологии в стратегии духовного развития общества» (Новосибирск, 2000); международный конгресс «Наука, образование, культура на пороге третьего тысячелетия» (Томск, 2000); международный семинар «Концепция философии образования и современная антропология» (Новосибирск, 2001); II международная научно-практическая конференция «Формирование профессиональной культуры специалистов XXI века в техническом университете» (Санкт-Петербург, 2002); Третий Российский Философский конгресс «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов-на-Дону, 2002); II Всероссийский социологический конгресс «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» (Москва, 2003), международная научно-методическая конференция «Устойчивое развитие непрерывного образования в условиях его модернизации» (Томск, 2003); международная конференция «Антропологические конфигурации современной философии» (Москва, 2004); всероссийская конференция «Вторые Сорокинские. чтения» (Москва, 2004), международная конференция «Иммануил Кант и современная философия» (Москва, 2004).

Структура диссертации

Диссертация состоит из введения, пяти глав, 13 параграфов, заключения и списка использованной литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Социально-этические и гуманистические основания научного познания"

Заключение

Суммируя выводы, следует отметить, что в данном исследовании мы отказались от общепринятого взгляда, датирующего становление науки Нового времени XVIL веком, так как полагаем, что «линией старта» механистического естествознания является «контр-ренессанс», т.е. его разрыв с ренессансной наукой и присущим ей этосом «ясновидческой духовности». Принятие такой точки зрения позволило нам избежать ситуации, описанной С. Тулминым, -«Когда историки называют начало XVII века началом Нового времени, рассматривая его как творение рационалистов, подобных Декарту, Галилею, свободных от религиозных предрассудков и теологического давления, они становятся на позиции тех же рационалистов. Короче, «общепризнанный взгляд» был сформирован людьми, выросшими в 1930-х-1940-х, которым рационализм философов XVII века был близок и даже современен. ценность и заслуги рационализма, свойственного ученым пост - гуманистам XVII века, были очевидны и несомненны, а историки возвели принципы рационализма в абсолютные» [402, р. 175].

В контексте исторического исследования становится понятно, что не существовало универсального морального сознания науки как такового, не принадлежащего ни к какому конкретному этапу развития науки. Любые конкретные моральные ориентации науки имеют свою специфику и особенности, именно по этой причине история морали и история науки являются единой историей. Мы пытались показать, как случилось, что наука XVII века отвернулась от мудрости гуманистов, этоса «ясновидческой духовности», разорвала с прошлыми представлениями, взглядами, стремясь не запятнать себя связью с прошлым XVI веком, вместо того, чтобы попытаться совместить теоретическую строгость и точность «новой этики» и связанного с нею этоса рационализма с практической заботой о человеческой жизни. Только так можно было предупредить разрыв нового способа мышления и нового научного взгляда на природу, являющихся поворотным пунктом в истории европейской науки и стартовой точкой начала периода Модернизма, с достижениями гуманизма и его центральными ценностями.

Новая этика» стремилась стать абстрактной, универсальной теорией, из сферы её интересов были исключены конкретные вопросы поведения человека в специфических обстоятельствах, вытесненные общими принципами этической теории. Это означает, что со времен Спинозы, Гоббса, Декарта внимание было сфокусировано на вечных принципах добра, одинаковых для всех времен, а преходящие истины, человеческие дела и жизнь человека стали занимать в глазах новых философов второе место, рассматриваться ими как «нефилософские». Позже, в моральной философии Канта идеи универсальной морали получили дальнейшее развитие и наиболее строгое обоснование. Но, как показывает опыт XVII столетия, такая этика, совершившая исторический переход от практической моральной философии, от «духовного и мировоззрительного» в область абстрактных, вечных, общих и универсальных вопросов, оказалась в полном подчинении у науки, а научный рационализм, не ограниченный моральным запретами и изобретающий сам для себя «научный этос», обернется вскоре настоящей трагедией. Моральная философия вынуждена была довольствоваться ролью «второй или даже третьей« скрипки», как, впрочем, и философия, «некогда мать и царица наук, шла, а иногда хромала вслед за науками» [3, с. 385], сконцентрировавшись «вокруг эпистемологии, а не Бога и морали» [223, с. 45].

Размышляя об этой участи европейской философии, К. Свасьян полагает, что западная философия всегда ходила в прислужницах - «в Средние века место ее располагалось под теологией, с начала Нового времени под естествознанием, но как в том, так и в этом случае ее наследственным грехом была догматика, все равно: догматически положенный Бог или догматически положенная материя. Воля к самоосвобождению пронизывает ее со времен Бекона и Декарта, но чем истовее силится она выдавить из себя рабыню, тем глубже засевшим обнаруживает себя рабское в ней» [230, с. 43].

Так может быть стоит вернуться к предсемнадцативековым традициям, обойденным и утерянным тогда, но, возможно, полезным для нашего будущего? При этом мы не ставим вопрос таким образом, что нужно выбирать между гуманизмом XVI и точными науками века XVII — скорее, следует принять их общие достижения, хотя, как полагает Ст.Тулмин, с чьим мнением трудно не согласиться, при сегодняшних обстоятельствах большую ценность для нас представляет наследие гуманизма, чем систематизированное и совершенное наследие точных наук, но в любом случае мы не сможем обойтись ни без первого, ни без последнего. «В наши дни, — считает он, — расчетливая рациональность не может являться единственной мерой научной компетентности: необходимо еще соответствие практическим потребностям человека, разумность, обоснованность» [402, р. 179].

Соединяя аксиологический анализ научного познания с философским и социологическим в конкретном историческом пространстве — науке Нового времени, мы стремились избежать двух крайностей — абсолютизации роли: моральных ценностей в научном познании, с одной стороны, и пренебрежения её аксиологическим потенциалом, с другой. История науки Нового времени в её стремлении к разделению и даже противопоставлению моральных ценностей и* целей науки, ведущей из которых становится «полезность», отразила общую закономерность противопоставления ценностей одной части человечества другой (или другим), присущую всей эпохе модерна. Постсовременная эпоха («постмодерн») ясно обозначила своё стремление перейти к более «мягким» и деликатным диалогическим формам сопоставления разных систем ценностей, не стремящимся к доказательству превосходства одной из них над другими, что означает, по сути, отказ от системы ценностей Нового времени, отодвинувшего ценностное сознание на обочину культуры и утвердившего на её вершине научное знание и научно-технический прогресс. Методология целостного подхода к анализу роли и места социально-этических и гуманистических ценностей в системе оснований научного познания позволяет утверждать, что расчетливая рациональность современной науки, направленная на эскалацию собственного могущества, не может рассматриваться в качестве её единственного измерения, что перспектива развития науки должна быть тесно сопряжена с ревизионарным этическим самопониманием и переосмыслением идеи гуманизма и ответственности. Однако, это — только общий вывод, предваряющий дальнейшие исследования этических оснований следующих исторических форм научного познания — науки неклассической и постнеклассической.

Список научной литературыВитченко, Наталья Николаевна, диссертация по теме "Онтология и теория познания"

1. Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М.: МФФ, 1998. 344с.

2. Адорно Т. Проблемы философии морали. М.: Республика, 2000. 240с.

3. Арендт X. Vita Activa или о деятельной жизни. С-Пб.: Алетейя. 2000. 437с.

4. Аристотель. Сочинения: В 4-х т. М.:Мысль, 1975. Т.1. 550с.

5. Аристотель. Сочинения: В 4-х т. М.:Мысль, 1978. Т.2. 658с.

6. Аристотель. Сочинения: В 4-х т. М.:Мысль, 1981. Т.З. 613с.

7. Аристотель. Сочинения: В 4-х т. М.Мысль, 1983. Т.4. 624с.

8. Асклепий или Священная книга Гермеса Триждывеличайшего, обращенная к Асклепию // Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. К.: Ирис; М.: Алетейя. 2001. С.145-163

9. Барбур И. Этика в век технологий. М.: Высшая школа, 2001. 382с.

10. Батыгин Г.С. Метаморфозы утопического сознания // Квинтэссенция: Филос. альманах. М.: Политиздат, 1991. 400с.

11. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2002. 390с.

12. Бауман 3. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии, 1993, №3. С.93-124

13. Бауман 3. Законодатели и толкователи // Неприкосновенный запас. 2003, №1(27). С.30-67

14. Бауман 3. Философские связи и влечения постмодернистской социологии // Вопросы социологии. Т.1. №2. М., 1992. С.4-26

15. Башляр Г. Новый рационализм. М.: Прогресс, 1987. 374с.

16. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2001. 384с.

17. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Логос, 1995. 245с.

18. Бёме Я. Christosophia, или Путь ко Христу. СПб.: Алетейя, 1994.268с.

19. Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. М.: Наука, 1990. 197с.

20. Библер B.C. От наукоучения — к логике культуры. М.: Мысль, 1991. 326с.

21. Библер B.C. Кант Галилей - Кант. М.: Мысль,1991. 221с.

22. Библер B.C. На гранях логики культуры. Книга избранных очерков. М.,1997. 324с.

23. Благо и истина: классические и неклассические регулятивы. М.: ИФРАН, 1998.265с.

24. Бовилль Ш. Книга о мудреце // Кассирер Э. Избранное: Индивид и космос. Приложение. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. С.590-624

25. Боррадори Дж. Американский философ: Беседы с Куайном, Дэвидсоном, Патнэмом, Нозиком, Данто, Рорти, Кейвлом, Макинтайром, Куном. М.: Дом интеллектуальной книги, Гнозис, 1998. 200с.

26. Бруно Д. Изгнание торжествующего зверя. О причине, начале и едином. Мн.: Харвест. 1999. 480с.

27. Бубер М. Я и Ты. М.: Высшая школа, 1993. 175с.

28. Бурдье П. Начала. M.: Socio-Logos, 1994. 288с.

29. Бурдье П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001. 562с.

30. Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М.: Интрада, 2001.543с.

31. Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Бэкон Ф. Сочинения: в 2-хт. М.: Наука, 1971. Т. 1. С. 142-265

32. Бэкон Ф. Великое восстановление наук // Бэкон Ф. Сочинения: В 2-х т. М.: Наука, 1971. Т. 1. С.269-371

33. Бэкон Ф. Сочинения: В 2-х т. М.: Наука, 1972. Т.2. 435с.

34. Бэкон Ф. Новая Атлантида. Опыты и наставления нравственные и политические. М.: Политиздат, 1962. 325с.

35. Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. М.: Прогресс, 1988. 507с.

36. Ватье П. Георг Зиммель. Социология знания и когнитивная философия // Социология и социальная антропология. С-Пб.: Алетейя, 1997. С.97-119

37. Вебер М: Избранное. Образ общества. М.: Прогресс, 1994. 463с.

38. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С.5-276

39. Вебер М. Наука как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С.673-714

40. Вебер М. Экономика и общество. М.: Прогресс, 2000. 439с.

41. Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Наука, 1984. 452с.

42. Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. М.: Политиздат, 1981.476с.

43. Визгин В.П. Герметизм, эксперимент, чудо: три аспекта генезиса науки нового времени // Философские и религиозные истоки науки. М.: Мартис, 1997. С.88-141

44. Визгин В.П. Герметическая традиция и генезис науки//Вопросы истории естествознания и техники.1985, №1.С.56-63

45. Визгин В.П. Границы новоевропейской науки: модерн/постмодерн // Границы науки. М.: ИФ РАН, 2000. С. 198-220

46. Визгин В.П. Оккультные науки нового времени // Вопросы истории естествознания и техники. 1994, №1.0.145-154

47. Визгин В.П. На пути к другому: От школы подозрения к философии доверия. М.: Языки славянской культуры, 2004. 800с.

48. Виндельбанд В. История философии. К.: Ника-Центр, 1997. 560с.

49. Виндельбанд В. Платон. Киев: Зовништоргвидав Украини, 1993. 176с.

50. Виндельбанд В. От Канта до Ницше. М.: Канон-Пресс, 1998. 496с.

51. Витаньи И. Общество, культура, социология. М.: Политиздат, 1984. 324с.

52. Вольтер Ф. Метафизический трактат // Философские сочинения. М.: Наука, 1996. 750с.

53. Высокий герметизм. СПб.: Азбука. 2001.416с.

54. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX века. М.: ПЕР СЭ, 1997.458с.

55. Гайденко П.П. История новоевропейской философии в её связи с наукой. М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. 456с.

56. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (ХУП-ХУШ вв.) М.: Наука, 1987.400с.

57. Гайденко П.П. Христианство и генезис новоевропейского естествознания // Философско религиозные истоки науки. М.гМартис, 1997. С. 168-202:

58. Гайденко П.П., Давыдов Ю.Н. История и рациональность: Социология М.Вебера и веберовский ренессанс. М.: Политиздат, 1991. 366с.

59. Галилей Г. Избранные труды: В 2-х т. М.: Наука, 1964. Т.1. 536с.

60. Гарэн Э. Проблемы итальянского возрождения. М.: Политиздат, 1986. 458с.

61. Гартман Н. Этика. СПб: «Владимир Даль», 2002. 707с.

62. Гегель Г. Лекции по истории философии. Кн.1. СПб.: Университетская книга, 1993. 384с.63; Гегель Г. Лекции по истории философии. Кн.П. СПб.: Университетская книга, 1993. 428с.

63. Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Ч.З: Философия духа. М.: Наука, 1977. Т.З. 574с.

64. Гельвеций К.А. О человеке, его умственных способностях и его воспитании. М.: Учпедгиз, 1938; 384с.

65. Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. К.: Ирис; М.: Алетейя. 2001. 623с.

66. Герметизм и формирование науки. М.:ИНИОН, 1983. 123с.

67. Герметическая космогония. СПб.: Азбука, 2001. 352с.

68. Герметический свод. Трактат X. Ключ // Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. К.: Ирис; М.: Алетейя. 2001. С.41-59

69. Гессен Б.М. Социально-экономические корни механики Ньютона. М., 1938. 327с.

70. Гильдебранд Д. Метафизика коммуникации. СПб.: Алетейя, 2000. 465с.

71. Гильдебранд Д. Этика. М.: Алетейя, 2001. 570с.

72. Гинзбург В.Л. Как устроена Вселенная и как она развивается во времени // О теории относительности. М.: Наука, 1979. С. 62-115

73. Гоббс Т. Избранные произведения: В 2-х т. Т.1. М.: Наука, 1965. 389с.

74. Гоббс Т. Избранные произведения: В 2-х т. Т.2. М.: Наука, 1965. 374с.

75. Гольбах П. Система природы//Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М-.-Наука, 1963. 357с.

76. Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. М.: Наука, 1971. 178с.

77. Грей Д. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. М.: Алетейя, 2003. 327с.

78. Гуревич А.Е. Категории средневековой культуры. М.: Наука, 1972.450с.

79. Гурко Е. Деконструкция: тексты и интерпретация. Минск: Экономпресс, 2001.320с.

80. Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: Актуальные проблемы веберовского социологического учения. М.:Мартис, 1998.510с.

81. Давыдов Ю.Н., «Война всех против всех» в идеальнотипическом истолковании (О социологической значимости концепции Гоббса) // Полис, 1993, №6. С.73-108

82. Даннеман Ф. История естествознания. Т.П. М.; Л., 1935. 482с.

83. Девятко И.Ф. Социологические теории деятельности и практической рациональности. М.: Аванти плюс, 2003. 336с.

84. Декарт Р. Сочинения: В 2-х т. Т.1. М.: Наука, 1994. 584с.

85. Декомб В. Современная французская философия. М.: Весь мир, 2000. 344с.

86. Делез Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. М.:ПЕР СЭ, 2000. 351с.

87. Денисова Л.В. Догматическое основание метафизических систем. Омск: Юридический институт МВД России, 1999. 243с.

88. Деррида Ж. Как избежать разговора: денегации // Гурко Е. Деконструкция: тексты и интерпретация. Минск, 2001. 290с.

89. Дидро Д. Племянник Рамо // Избранные философские произведения М.: Наука, 1961. 472с.

90. Дильтей В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации. М. — Иерусалим: Университетская книга, Gesharim, 2000. 464с.

91. Дугин А.Г. Эволюция парадигмальных оснований науки. М.: Арктогея-Центр, 2002. 418с.

92. Дюркгейм Э. Социология. Её предмет, метод, предназначение. М.: Наука, 1995. 420с.

93. Дюркгейм Э. Разделение общественного труда. М.: Политиздат, 1991. 489с.

94. Жаров С.Н., Мещерякова H.A. Смысловые ориентации естествознания: эволюция, проблемы, перспективы // Физика в системе культуры. М.: ИФ РАН, 1996. С.180-196

95. Жильсон Э. Философ и теология. М.: ПЕРСЭД995. 374с.

96. Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания. М.:Политиздат, 1990; 464с.

97. Зелинский Ф.Ф. Гермес Трижды-Величайший // Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. К.: Ирис; М.: Алетейя. 2001. С.328-341

98. Зиммель Г. Конфликт современной культуры \\ Культурология. XX век. Антология. М.:Юристъ,1995. 560с.

99. Зиммель Г. Социальная дифференциация // Тексты по истории социологии XIX-XX веков. М.: Юристь, 1994. 648с.

100. Зиммель Г. Философия денег. М.: Логос, 2001. 538с.

101. Злобин H.A. Культурные смыслы науки. М.: Логос, 1997.215с.

102. Иванов В.Г. История этики Древнего мира. СПб.: Изд-во Лань, 1997. 256с. 103: Ивин A.A. Истина и ценность // Мораль и рациональность. М.: ИФ РАН,1995. С.48-87

103. Исторические типы рациональности. В 2-х томах. М.: ИФРАН, 1996.

104. История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962. Т.1. 534с.

105. Йейтс Ф. Розенкрейцерское Просвещение. М.: Алетейя, Энигма. 1999. 496с.

106. Канке В.А. Этика ответственности: теория морали будущего. М:: Логос, 2003. 320с.1081 Канке В.А. Основные философские направления и концепции науки. Итоги XX столетия. М.: Логос, 2000. 320с.

107. Кант И. Критика чистого разума // Соч.: В 6т. T.3. М.: Наука, 1965. 478с.

108. Кант И. Основы метафизики нравственности // Соч.: В 6 т. Т. 4(1). М.: Наука, 1965. 538с.

109. Кант И. Критика практического разума Соч.: В 6 т. Т. 4(1). М.: Наука, 1965. 538с.

110. Кант И. Метафизика нравов // Соч.: В 6т. Т.4(2). М.: Наука, 1966. 619с.

111. Кант И. Критика способности суждения // Соч.: В 6 т. Т.5. М.: Наука, 1966. 564с.

112. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч.: В 6 т. Т.6. М.: Наука, 1966. 502с.

113. Кант И. Метафизические начала естествознания //Соч.: В 6 т. Т.6. М.:: Наука, 1966. 502с.

114. Кант И. Религия в пределах только разума // Трактаты и письма. М.: Наука, 1980. 478с.

115. Касавин И.Т. Предтечи научной революции // Философия науки. Вып.5: Философия науки в поисках новых путей. М.: ИФ РАН, 1999. С.21-54

116. Касавин И.Т. Познание в мире традиций. М.: ИФРАН, 1990. 340с.

117. Касавин И.Т. Традиции и интерпретации: Фрагменты исторической эпистемологии. М.-СПб.: РХГИ, 2000. 320с.

118. Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. СПб.: РХГИ, 1998. 408с.

119. Кассирер Э. Избранное: Индивид и космос. М.; СПб.: Университетская книга, 2000.654с.

120. Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. С-Пб.: Университетская книга, 1997. 447с.

121. Кассирер Э. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры. Что такое человек? // Проблемы человека в западной философии. М.: Политиздат, 1988. С.3-30

122. Кассирер Э. Философия Просвещения. М: РОССПЭН, 2004. 400с.

123. Кибалион. М.: Республика, 1993. 190с.

124. Козина ИМ. Теоретические и методические проблемы case-study как стратегии социологического исследования (на примере изучения производственных отношений на промышленном предприятии). Автореф. дисс. на соискание ученой степени к.с. н. М., 1996. 17с.

125. Козловски П. Культура постмодерна. М.: Республика, 1997. 240с.

126. Козловски П. Общество и государство: неизбежный дуализм. М.: Республика, 1998.368с.

127. Козловски П. Миф о модерне. Поэтическая философия Эрнста Юнгера. М.: Республика, 2002. 239с.

128. Козловски П. Этика капитализма. Эволюция и общество. М.: Экономическая школа, 1996. 158с.

129. Койре А. Мистики, спиритуалисты, алхимики Германии XVI века. М.: Академический проект, 1994.418с.

130. Койре А. Очерки истории философской мысли. М.: Наука, 1985. 476с.

131. Коменский Я.А. Лабиринт мира // Йейтс Ф. Розенкрейцерское Просвещение. Приложение. М.: Алетейя, Энигма. 1999. С.456-490

132. Коммуникации в науке. М.: Политиздат, 1981. 376с.

133. Корнеев М.Я., Шульц В.Л. Критика основных направлений буржуазной социологии знания. Л., 1985.278с.

134. Косарев А.Ф. Философия мифа: Мифология и её эвристическая значимость. М.:ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. 304с.

135. Косарева JI.M. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М.: Институт психологии РАН, 1997. 360с.

136. Косарева JI.M. Социокультурный генезис науки Нового времени. Философский аспект проблемы. М.: Наука. 1989. 190с.

137. Косарева JI.M. Проблема герметизма в западных исследованиях генезиса науки //Вопросы истории естествознания и техники. 1985.№З.С.128-135

138. Косарева Л.М. Ценности Фауста и Гретхен, или наука в культуре Нового времени // Рождение науки Нового времени из духа культуры. М.: Институт психологии РАН, 1997. С. 16-44

139. Косарева JI.M. Социокультурные истоки экспериментального метода в науке // Рождение науки Нового времени из духа культуры. М.: Институт психологии РАН, 1997. С.27-64

140. Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: Когито-Центр, 1997.450с.

141. Кузанский Н. Соч.в 2-х томах. T.l. М.: Наука, 1979. 458с.

142. Культура эпохи Возрождения и Реформации. М.: Наука, 1981. 397с.

143. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. 288с.

144. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: Медиум, 1995. 236с.

145. Лакатос И. История науки и её рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М.: Наука, 1978. 385с.

146. Левинас Э. Избранное. Тотальность и бесконечное. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. 416с.

147. Лейбниц Г. Сочинения. В 4-х т. М.: Мысль, 1983. Т.2. 686с.

148. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М.: Эдиториал УРСС, 2001. 255с.

149. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. 160с.

150. Локк Дж. Избранные философские произведения. В 2-х т. T.l. М.: Наука, 1960. 643с.

151. Лосев А.Ф., Тахо-Годи A.A. Платон. Аристотель. М.:Молодая гвардия, 2000. 392с.

152. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Наука, 1978. 423с.

153. Лоудан Л. Наука и ценности // Современная философия науки. М.: Наука, 1994.254с.

154. Лукина Н.П. Философский анализ социокультурного подхода в науке. Томск: МГП «Раско», 2000. 178с.

155. Лэйси X. Свободна ли наука от ценностей? Ценности и научное понимание. М.: Логос, 2001. 360с.

156. Лютер М. Избранные произведения 1520-1526 гг.Харьков, 1984. 240с.

157. Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. М.: Наука, 1979. 283с.

158. Макинтайр А. После добродетели: Исследования теории морали. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга. 2000. 384с.

159. Малкей М. Наука и социология знания. М.: Прогресс. 1983. 254с.

160. Малкей М., Гилберт Дж. Открывая ящик Пандоры: Социологический анализ высказываний ученых. М.: Наука, 1987.385с.

161. Мамардашвили М. Кантианские вариации // Квинтэссенция: Философский альманах. М.: Политиздат, 1992. С.120-158164; Мамчур Е.А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. М.: Политиздат, 1987. 210с. •

162. Мамчур E.A., Овчинников Н.Ф., Огурцов А.П. Отечественная философия науки: предварительные итоги. М.: РОССПЭН, 1997. 350с.

163. Мангейм К. Структурный анализ эпистемологии. М.: РАН ИНИОН, 1992. 75с.

164. Маркова Л.А. Наука как способ рационального постижения Бога: Концепция Стенли Л.Яки // Вопросы истории естествознания и техники. 1996.№3 .С. 144-152

165. Маркова Л.А. Наука: история и историография Х1Х-ХХ вв. М., 1987. 263с.

166. Маркова Л.А. Конец века—конец науки? М.: Наука, 1992. 136с.

167. Маркова JI.А. Наука и религия: проблемы границы. СПб.: Алетейя, 2000. 256с.

168. Маркузе Г. Одномерный человек: Исследование идеологии. М.: ReFL-book, 1994. 340с.

169. Метафизика и идеология в истории естествознания. М.: Наука, 1994. 240с.

170. Микешина Л.А. Теория познания и герменевтика. М.: ИФРАН, 1996. 276с.

171. Микешина Л.А. Философия познания. Полемические главы. М.: Прогресс-традиция, 2002. 624с.

172. Микешина Л.А., Опенкин М.Ю. Новые образы познания и реальности. М.: РоссПЭН, 1997. 386с.

173. Микешина Л.А., Микешин М.И. Социокультурные аспекты становления научной формы знания в механике Ньютона // Диалектический материализм и философские вопросы естествознания. М.: Наука, 1981. С.29-42

174. Михель Д.В. Мишель Фуко в стратегиях субъективации: от «Истории безумия» до «Заботы о себе»: Материалы лекционных курсов 1996-1998 гг. Саратов: Изд-во Поволжского филиала Росс. учеб.центра, 1999. 140с.

175. Мокшицкий Э. Между эпистемологией и социологией знания // Социологов М., 1995. С.47-86

176. Москвичев Л.Н. Современная буржуазная социология знания. М.: Наука, 1977. 278с.

177. Московичи С. Машина, творящая богов. М.: Центр психологии и психотерапии, 1998.560с.

178. Московичи С. Социальные представления: исторический взгляд // Психологический журнал. М., 1995. Т.16, №1. С.3-26

179. На пути к новой рациональности: Методология науки. Bbin.IV: Методология дополнительности: синтез рациональных и внерациональных методов и приемов исследования. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000.182с.

180. Наука в культуре. М.: Эдиториал УРСС, 1998. 384с.

181. Научные и вненаучные формы мышления. М.:ИФРАН, 1996. 335с.

182. Научный прогресс: когнитивные и социокультурные аспекты. М.: ИФРАН, 1993. 195с.

183. Никифоров А.Л. Философско-методологические основания историографии науки // Принципы историографии естествознания: XX век. СПБ.: Алетейя, 2001. 564с.

184. Ньютон И. Математические начала натуральной философии. М.: Прогресс, 1989. 670с.

185. Ньютон И. Оптика или Трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света. M., JL: Наука, 1927. 367с.

186. Огурцов А.П. Научный дискурс: власть и коммуникация (дополнительность двух традиций) // Философские исследования. 1993, №3. С.15-25

187. Огурцов А.П. Философия науки эпохи Просвещения. М.: Наука, 1993;, 213с.

188. Огурцов А.П. Идея научной революции: политический контекст и аксиологическая природа // Традиции и революции в истории науки. М.: ИФРАН, 1991. С.12-38

189. Олдак П.Г. Разум и его тайны. Взгляд с рубежа XXI века. М.: СибУПК, 2000. 124с.

190. Ольшки Л. История научной литературы на новых языках. Т.1. Литература техники и прикладных наук от средних веков до эпохи Возрождения. Сретенск: МЦИФИ, 2000. 344с.

191. Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М.: Прогресс, 1987. 528с.

192. Остин Дж.Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.ХУН. М.: Прогресс, 1986. С.114-143

193. Пельц Д., Эндрюс Ф. Ученые в организациях. М.: Наука, 1973. 374с.

194. Петров М.К. Язык, знак, культура. М.: Наука. 1991. 328с.

195. Петров М.К. Искусство и наука: Пираты Эгейского моря и личность. М.: РОССПЭН, 1995. 140с.

196. Печенкин A.A. Ньютон: обоснование классической механики и теология // Естествознание в борьбе с религиозным мировоззрением. М.: Политиздат, 1988. С.123-1462031 Платон. Сочинения. В 3-х т. М.: Мысль, 1970. Т.2. 611с.

197. Платон. Государство // Соч.: в 3-х т. Т.З. М.: Мысль, 1968. С.256-354

198. Познание в социальном контексте. М.: ИФРАН, 1994. 174с.

199. Поймандр Гермеса Триждывеличайшего // Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. К.: Ирис; М.: Алетейя. 2001. С. 14-29

200. Помпонацци П. Трактаты «О бессмертии души» и «О причинах естественных явлений или о чародействе». М.:Наука, 1990.190с.

201. Поппер К. Объективное знание. Эволюционный подход. М.: Эдиториал УРСС, 2002. 384с.

202. Поппер К. Открытое общество и его враги. М.: Культурная инициатива, 1992. 448с.

203. Порус В.Н. Парадоксальная рациональность (очерки о научной рациональности). М.: УРАО, 1999. 124с.

204. Принципы историографии естествознания: XX век. СПб.: Алетейя, 2001. 477с.

205. Проблема знания в истории науки и культуры. М.; СПб.: Алетейя, 2001. 256с.

206. Проблемы методологии постнеклассической науки. М.: Наука, 1998. 256с.

207. Пуанкаре А. Наука и метод // О науке. М.: Политиздат, 1983. 397с.

208. Рабочая книга социолога. М.: Наука, 1983. 674с.

209. Рассел Б. История Западной философии: В 4-х тт. Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1994.

210. Рациональность на перепутье. В 2-х т. М.: ИФ РАН,1999.

211. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т.2. Средневековье. С-Пб.: «Петрополис», 1994.368с.

212. Рено А. Эра индивида. К истории субъективности. С-Пб.: Владимир Даль, 2002. 473с.

213. Робеспьер М. Избранные произведения. М.: Наука, 1965.Т.З. 487с.

214. Рокмор Т. К критике этики дискурса // Вопросы философии. 1995, №1. С. 106—117.

215. Романовская Т.Б. Объективность науки и человеческая субъективность или в чем состоит человеческое измерение науки. М.: Эдиториал УПСС, 2001. 389с.

216. Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета. 1997. 320с.

217. Рорти Р. Историография философии: четыре жанра // Рассел Б. История западной философии. Кн.З. Новосибирск, 1994. С.301-327

218. Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии. Часть I: Философия и жизнь. СПб.: ООО «Петрополис», 1997. 247с.

219. Сапрыкин Д.JI. «Научный орден» Фрэнсиса Бэкона: зарождение научного общества нового типа // Науковедение. 2000, №3. С.50-63

220. Свасьян К.А. Феноменологическое познание. Ереван, 1987. 287с.

221. Свасьян К.А. Становление европейской науки. М.: Evidentis. 2002.438с.

222. Свасьян К.А. Поэзия и правда // Голоса безмолвия. Ереван: Советакан грох, 1984. С.23-60

223. Свасьян К.А. Загадка истории философии // Вопросы философии. 2002, №9. С.40-63

224. Сенека JI. Нравственные письма к Луцилию. Кемерово, 1987. 425с.

225. Серль Дж.Р. Что такое речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике. Вып XVII. М.: Прогресс, 1986. С. 147-179

226. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: Изд-во Урал.ун-та, 2001.584с.

227. Соколов А.Н., Солонин Ю.Н. Предмет философии и обоснование науки. СПБ.: Наука, 1993. 158с.

228. Соколов Б.Г. Герменевтика метафизики. СПб.:Изд-во СПб. ун-та. 1998. 224с.

229. Соколов В.В. Европейская философия XV-XVII веков. М.: Высш.школа, 1996. 400с.

230. Соловьев B.C. «Понятие о Боге» // Спиноза Б. Сочинения в 2-х т. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1999. Т.1. Этика. С.221-246

231. Соловьев Э.Ю. От теологического к юридическому мировоззрению // Философия эпохи ранних буржуазных революций. М.: Наука, 1983. С.26-75

232. Confessio Fraternitatis, или Исповедание достохвального Братствавсечтимого Розового Креста, составленное для уведомления всех ученыхмужей Европы // Иейтс Ф. Розенкрейцерское Просвещение. Приложение. М.: Алетейя, Энигма, 1999. С.430-447

233. Спор о древних и новых. М.: Наука,1985. 387с.

234. Современная западная социология науки. Критический анализ. М., 1988. 364с.

235. Спиноза Б. Сочинения в 2-х т. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1999. Т. 1. Этика. 547с.

236. Степин B.C. Философская антропология и философия науки. М.: Республика, 1992. 376с.

237. Степин B.C. Научные революции как «точки» бифуркации в развитии знания // Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987. С.7-48

238. Степин B.C. Становление идеалов и норм постнеклассической науки // Проблемы методологии постнеклассической науки. М.: ИФ РАН, 1992. С.6-34

239. Сторер Н. Социология науки \\ Американская социология. М., 1972. 483с.

240. Судьбы гегельянства: философия, религия и политика прощаются с модерном. М.: Республика, 2000. 384с.

241. Тарнас Р. История западного мышления. М.: Крон-Пресс, 1995. 448с.

242. Теория общества. Сборник. М.: КАНОН пресс - Ц, Кучково поле, 1999. 416с.

243. Типы рациональности в культуре. М.: ИФ РАН, 1992. 278с.

244. Томпсон М. Философия науки. М.: Фаир-Пресс, 2003. 304с.

245. Тростников В.Н. Мысли перед рассветом. Париж, 1980. 367с.

246. Трубецкой С.Н. Курс истории древней философии. М.: Изд-во Моск. ун-та. 1910.4.1.255с.254: Трубецкой С.Н. Курс истории древней философии. М.: Кушнерев. 1915. 4.2. 165с.

247. Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М.: Научный мир, 1998. 204с.

248. Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990.716с.

249. Fama Fraternitatis, или Откровение Братства Высокочтимого Ордена R.C. // Йейтс Ф. Розенкрейцерское Просвещение. Приложение. М.: Алетейя, Энигма. 1999. С.410-430

250. Фарман И.П. Социально-культурные проекты Юргена Хабермаса. М.: ИФРАН, 1999.244с.

251. Фестингер JI. Теория когнитивного диссонанса. СПб: Ювента, 1999. 318с.

252. Философия и социология науки и техники. М.: Наука, 1985. 303с.

253. Философия эпохи ранних буржуазных революций. М.: Наука, 1983. 583с.

254. Философия и методология науки. М.: SVR-Apryc, 1994. 303с.

255. Философия науки. Вып.1-5. М.: ИФ РАН, 1995-1999гг.

256. Философско-религиозные истоки науки. М.: Мартис, 1997. 319с.

257. Франк Ф. Философия науки. М.: Иностранная литература, 1960. 544с.

258. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. Спб:: A-Cad, 1994. 407с.

259. Фуко М. Археология знания. Киев: «Ника-центр», 1996. 208с.

260. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М;: Касталь, 1996. 447с.

261. Фуко М. Что такое Просвещение? // Михель Д.В. Мишель Фуко в стратегиях субъективации: от «Истории безумия» до «Заботы о себе»: Материалы лекционных курсов. Саратов: Изд-во Поволжского филиала Росс, учеб.центра, 1999. С.83-101

262. Фуре В.Н. Философия незавершенного модерна Юргена Хабермаса. М.: Экономпресс, 2000. 224с.

263. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь мир, 2003. 416с.

264. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000. 377с.

265. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. M.: Akademia, 1995.245с.

266. Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект // Вопросы философии. 1992. №4. С.40-52

267. Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия. M.: Ad Marginem, 2000. 540с.

268. Хайдеггер М. Положение об основании. Статьи и фрагменты. СПб.: лаборатория метафизических исследований философского факультета СпбГУ; Алетейя, 2000.290с.

269. Хайдеггер М. Бытие и время. M.: Ad Marginem, 1997.451с.

270. Хайек Ф. Контрреволюция науки: этюды о злоупотреблении разумом. М.: Объединенное гуманитарное издательство, 2003. 288с.

271. Хакинг Я. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных наук. М.: Логос, 1998. 296с.

272. Харре Р. Социальная эпистемология: передача знания посредством речи W Вопросы философии. 1992.№9. С.49-60

273. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М. СПб.: Медиум, Ювента, 1997. 312с.

274. Хюбнер Б. Произвольный этос н принудительность эстетики. Мн.: Пропилеи, 2000. 152 с.

275. Хюбнер К. Критика научного разума. М.: Логос, 1994. 438с.

276. Чернов С.Н. Субъект и субстанция: трансцендентализм в философии науки. СПб.: изд. СПб университета, 1993. 258с.

277. Чешев В.В. Проблема познания в философии: логика развития гносеологических учений. Томск: ТГАСУ, 2003; 322с.

278. Шевцов A.A. Введение в общую культурно-историческую психологию. СПб.: Тропа Тоянова, 2000. 544с.

279. Шелер М. Человек и история // Шелер М. Избранные произведения. М.: Гнозис, 1994. С.154-271

280. Шелер М. Спиноза // Шелер М. Избранные произведения. М.: Гнозис, 1994. С.24-153

281. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.: Наука, Университетская книга, 1999. 320с.

282. Шелер М. Формы знания и образование // Человек. 1992. №4. С.53-79

283. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. Москва: Республика, 1992. 450с.

284. Штомпка П. Культура постмодерна. М.: Академпресс, 1998. 365с.

285. Шредингер Э. Наука и гуманизм. М.: Регулярная и хаотическая динамика, 2001.64с.

286. Шюре Э. Великие посвященные. Очерки эзотеризма мировых религий. М.: Сфера, 2000. 592с.

287. Эмерсон Р. Нравственная философия. М.: Аст; Харвест, 2001.384с.

288. Эрн В.Ф. Сочинения. М.: Изд-во «Правда», 1991. 576с.

289. Юдин Б.Г. Научное знание как объект социологического исследования \\Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983. С. 222-246

290. Юдин Э.Г. Методология науки. Системность. Деятельность. М.: Эдиториал УРСС, 1997. 445с.

291. Ядов В.А. Стратегии и методы качественного анализа данных // Социология: методология, методы, математические модели. 1991, №1. С. 14-31

292. Яки С. Спаситель науки. М.: Наука, 1992. 340с.

293. Agar J. SSK in theory and practiceWSocial studies of science. 1998, vol.28, N4; P.649-655

294. Barber B. The sociology of science // International encyclopedia of the social science. V. 14. New York, 1979. P.90-98

295. Barns B. T.S.Kuhn and social science. N.Y.: Columbia Univ.Press, 1982.135р.

296. Barns В. Scientific knowledge and social theory. L.; Boston: Routledge a. Paul, 1974. 192p.

297. Barns B. Interests and the growth of knowledge. L.; Boston: Routledge a. Paul, 1977. 109p.

298. Becker H.S. Social Observation and Social Case Studies // International Encyclopedia of Social Sciences. L.: The MacMillan Company&The Free Press, 1968. Vol.11. P.232-238

299. Bevir M. Mind and method in the history of ideas \\ History and theory. 1997, vol.36, N2, P. 167-189

300. Bloor D. Cognitive models of science \\ Social studies of science. 1993, vol. 23, N4, P.743-757

301. Bloor D. Idealism and the sociology of knowledge \\ Social studies of science. 1996, vol. 26, N4, P.839-856

302. Bloor D. Ordinary human inference as material for the sociology of knowledge \\ Social studies of science. 1992, vol.22, N1, P.129-139

303. Bloor D. A civil skepticism \\ Social studies of science. 1998, vol.28, N4, P.655-672

304. Bloor D. Knowledge and social imagery. L.:Routledge a. Paul, 1976. 156p.

305. Buchdahl G. Gravity and intelligibility: Newton to Kant // The methodological heritage of Newton. Oxford, 1970. P. 80-98

306. Bourdieu P. Intellectual Field and Creative Project // Knowledge and Control. L.: Routledge, 1971. P. 19-37

307. Burr V. Social constructionism. L.: Routledge, 2003. 229p.

308. Cardinal D., Hayward J., Jones G. Epistemology: the theory of knowledge. L.: Jonn Murray, 2004.156p.

309. Cassirer E. The individual and the Cosmos in Renaissance Philosophy. N-Y., 1963. 260p.

310. Cassirer E. Remarques sur 1'interpretation de Kant proposee par M.Heidegger dans "Kant et le probleme de la metaphysique" // Trad. in Debat sur le Kantisme. Paris: Beauchesne, 1973. P.30-71

311. Cooley C.H. Case Study of Small Institutions as a Method of Research // Publications of the American Sociological Society. 1927, № 22. P.123-132

312. Dascal M. Artificial intelligence and philosophy: The knowledge of representation // Systems research. Elmsford, 1989. Vol.6. №1. P.39-52

313. Debus A.G. Man and nature in the Renaissance. Cambridge: Univ.Press, 1978. 326p.

314. Daele W.van den. The social construction of science: institutionalisation and definition of positive science in the latter half of the seventeenth century // The social production of scientific knowledge. Dordrecht; Boston, 1977. P. 20-52

315. Elam M., Juhlin O. When Harry met Sandra: an alternative engagement after the science wars \\ Science as culture.1998, vol.7. N1. P.95-109

316. Elkana Y. A programmatic attempt at an anthropology of knowledge // Science and cultures. Ed. E.Mendelsohn and Y.Elkana. Dordrecht: Reidel, 1981. P.74-92

317. Eliade M. Paradise and Utopia // Utopias and Utopian Thought. Boston, 1967. 300p.

318. Elkana Y. A programmatic attempt at an anthropology of knowledge // Science and cultures. Ed. E.Mendelsohn and Y.Elkana. Dordrecht: Reidel; 1981. P.3-41

319. Fisher K. Kognitive Grundlagen der Soziologie. Berlin.: Duncker und Humblot,1987.264s.

320. Foster J.B. Science in a sceptical age \\ Month.rev.: An independent social. 1998. VoL50,N2. P.39-52

321. Foucault M. Dits et ecrits. 1954-1988. Paris: Gallimard, .1994. V. IV. P. 562-578

322. FullerS. Social constructivism teaching itself a lesson: Science studies as social movement \\ Danish yearbook of philosophy. 1993, vol.28. P.47-60

323. Fuller S. Philosophy, rhetoric and the end of knowledge: The coming of science and technology studies. Madison: Univ: of Wisconsin press, 1993. 421p.

324. Fuller S. Social Epistemology. Bloomington, 1988. 378p.

325. Gellatly A. Logical necessity and the strong programme for the sociology of knowledge // Study of History and Philosophy of Science. 1989, Vol.11. N4; P.327-264

326. Gergen K.G. Realities and Relationships. Soundings in Social Construction. L.: Cambridge Univ.Pr., 1994. 356p.

327. Gouldner A. The coming crisis of Western sociology. New York: Avon Books, 1971. 320p.

328. Golinsky J. Making Natural Knowledge: Constructivism and the History of Science. New York: Cambridge University Press, 1998.439p.

329. Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1968. 372s.

330. Habermas J. Zur Logic der Sozialwissenshaften Materialen. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1986. 297s.

331. Hacking I. The Social Construction of What? L.: Harvard Univ. Press, 2001. 275p.

332. Hagendijk R. Towards a sociology of science \\ Social studies of science. 1994, vol. 24, N1. P.135-144341. "Hard Program" in sociology of scientific knowledge \\ Social epistemology. 1992, vol.6, N3. P.241-320

333. Harre R. Varieties of realism. Oxford: Blackwell, 1986. 270p.

334. Heller A. General Ethics. Oxford: Univ.Press, 1988.190p.

335. Holton G. Thematic Origins of Scientific Thought. Cambridge: Harvard University Press, 1973. 375p.

336. Hooykaas R. Science and Reformation // Puritanism and the Rise of Modern Science. The Merton Thesis/Ed.by I.B.Cohen. New Brunswick and London, 1990.P.191-194

337. Inkster I. Introduction: Aspects of the history of science and science culture in Britain, 1780-1850 and beyond // Metropolis and Province: Science in British Culture, 1780-1850. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1983. P. 11-54

338. Kassirer E. Zur Einsteinschen Relativitatsthorie. Berlin: Dover publications, 1953. 320p.

339. Klaaren E.M. Religious origins of modern science: Belief in creation in XVII century thought. Grand Rapids (Michigan), 1977. 374p.

340. Knor-Cetina K. The Manufacture of Knowledge. Oxford: Pergamon, 1981, 310p.

341. Knor-Cetina K. Strong constructivism from a sociologist's point of view: a personal addendum to Sismondo's paper WSocial studies of science. 1993, vol.23, N3: P.555-563

342. Knor-Cetina K. Constructivism and fiction: the prospect of constructivism in the study of science and beyond WDanish yearbook of philosophy. 1993, vol.28. P.80-98

343. Knorr-Cetina K. Epistemic Cultures. How Scientists Make Sense. Cambrigde: Harvard University Press, 1995. 300p.

344. Koyre A. La revolution astronomique. P., 1969. 328p.

345. Koyre A. Etudes Newtoniennes. Avertissement d'J.Belaval. P., 1968. 293p.

346. Kuhn T.S. Logic of discovery or psychology of scientific research programmes // Criticism and the growth of knowledge. Ed.I.Lakatos and A.Musgrave. Cambridge: Camb.Univ.Press, 1970. P.4-27

347. Lenski G., Nolan P., Lenski J. Human Societies. An Introduction to Macrosociology. N-Y: McGraw-Hill, 1995. 525c.

348. Latour B. Science in action: How to follow scientists and engineers through society. Milton Keynes: Open univ.press, 1987. 274p.358; Latour B. The pasteurization of France. Cambridge: Harvard univ. Press, 1988. 392p.

349. Latour B., Woolgar S. Laboratory life: the social construction of scientific facts. Los Angeles: Sage, 1979.327p.

350. Laudan L. Science and hypothesis: Historical essays on science methodology. Dordrecht etc.: Reidel, 1981.258p.

351. Laudan L. A revisionist note on the methodological significance of Galilean mechanics // Science and hypothesis: Historical essays on science methodology. Dordrecht etc.: Reidel; 1981. P.214-257

352. Manuel F.E. A Portrait of Isaac Newton. Cambridge: Mass.Press, 1968. 290p. 363; Martin B. The critique of science becomes academic \\ Science, technology andhuman values. 1993, vol.18, N2. P.247-259

353. Martin J. Francis Bacon, the State, and the Reform of Natural Philosophy. Cambridge UP, 1992. 294p.

354. Maturana H., Valera F. Autopoeisis and Cognition: The Realisation of the Living. Boston: Routledge a: Paul, 1980.396p.

355. McGinn R.E. Science, technology and society. New Jersey: Prentice Hall, 1991. 275p.

356. Merton R. The Sociology of Science. N.Y.:Howard Fertig, 1979. 461p.

357. Merton R.K. Science, Technology and Society in Seventeenth Century England. New York: Howard Fertig, 1970. 367p.

358. Merton R. Social theory and social structure. Toronto: The Free Press of Glencoe, 1957. 260p.

359. Miller S., Fredericks M. Some comments on the inability of sociology of science to explain science \\ Philosophy and social criticism. 1994, vol.20. N1/2. P.73-86

360. Mokrzycky E. Philosophy of science and sociology. L.: Routledge and Kegan Paul, 1983. 371p.

361. Nagel E. The structure of science. N.Y.: Harcourt, Brace, 1961. P.Y111

362. Nelson A. How could scientific facts be socially constructed WStudies in history and philosophy of science. 1994, vol.25. N4. P.535-547

363. Nowotny H., Scott P., Gibbons M. Re-Thinking Science: Knowledge and the Public in the Age of Uncertainty. Cambridge: Polity, 2004. 273p.

364. Ophir A., Shapin S. The Place of Knowledge: A. Methodological Survey // Science in Context. 4 (1991). p.3-21

365. Pickering A. Constructing quark: a social history of particle physics. Edinburg: Edinburg univ.press, 1984. 468p.

366. Pickering A. Openness and closure: on the goals of scientific practice \\ Experimental inquiries, 1990. P.215-239

367. Pickering A. From science as knowledge to science as practice // Science as practice and culture. Chicago: Harvard University Press, 1992. 472p.

368. Pinch T.J. Opening black boxes: science, technology and society WSocial studies of science. 1992, vol.22. N3. P.487-510

369. Real knowing: Situating social epistemology WSocial epistemology.1998, vol.12. N3.P.215-245

370. Reason, experiment and mysticism in the scientific revolution. N.Y. 1975. 432p.

371. Reichenbach H. The Rise of Scientific Philosophy. Berkley, 1951. 426p.

372. Rorty R. Postmodernist bourgeois liberalism // Rorty R. Objectivity, Relativism, and Truth. Philosophical Papers. Volume I. L: Cambridge University Press, 1991. 340p.

373. Rossi P. Francis Bacon: From Magic to Science. L., 1968. 278p.

374. Rouse J. What are Cultural Studies of Scientific Knowledge? // Configurations. 1 (1992). P. 1-22

375. Rouse J. Knowledge and Power: Toward a Political Philosophy of Science.1.haca: Cornell University Press, 1987. 340p. 387.Sasser B. The sociology of knowledge and its enemies // Inquiry. Oslo, 1989. Vol.32, №3.P.245-260

376. Scheler M. "Ordo Amoris" // Selected Philosophical Essays. Evanston: Northwestern Univ. Press, 1973. 264p.

377. Science and society (1600-1900). / Ed.by P.Mathinas. L.:Cambridge Univ.Press, 1972. 376p.

378. Scientific discovery: Case studies. Dordrecht; Boston: Reidel, 1980.385p.

379. Shapin S. Here and Everywhere: Sociology of Scientific Knowledge // Annual Review of Sociology. 21 (1995). P. 289-321

380. Shapin S., Schaffer S. Leviathan and the Air-Pump: Hobbes, Boyle, and the Experimental Life. Princeton NJ: Prinston University Press, 1985. 326p.

381. Shapin S. Science and the public // Companion to the History of Modern Science. London; New York: Routledge, 1996. P. 990-1007

382. Shapin St. The Audience for Science in the 18th Century Edinburgh // History of Science. XII (1974). P.95-121

383. Shapiro B.J. Probability and certainty in seventeenth-century England. Princeton, 1983. 264p.

384. Shea W.R. Trends in the interpretation of seventeenth century science // Reason, experiment and mysticism in the scientific revolution. N.Y., 1975. 260p.

385. Sismondo S. Response to Knorr Cetina \\ Social studies of science. 1993, vol. 23. N3. P.563-569

386. Smart B. On the disorder of things: sociology, postmodernity and the "end of the social" // Sociology. 1990. Vol.24. P.397-416

387. Stark W. The Sociology of Knowledge. L.,1958.264p.

388. Steiner R. Der Entstehungsmoment der Naturwissenschaft in der Weltgeschichte und ihre seitherige Entwickelung. Dornach, 1977. 394s.

389. Torndike L. A History of Magic and Experimental Science. N-Y., 1941. 325p.

390. Toulmin S. Cosmopolis. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1990.228p.

391. Toulmin S. The return to cosmology. Berkeley. 1982. 293p.

392. Toulmin S. From form to function: philosophy and history of science in the 1950's and now // Daedalus. 1977. P.121-158

393. Toulmin S. Kritic der kollektiven Vernunt. Frankfurt, 1983. 284s.

394. Touraine A. Critique de la modernite. P.: Fayard, 1992.220p.

395. Tuana N. The values of science: empiricism from a feminist perspective // Synthese. Dordrecht, 1997. vol.106, №3. P.441-451

396. Waks LJ. STS as an academic field and a social movement WTechnology in society.1993, vol.15. N4. P.399-408

397. Webster Ch. From Paracelsus to Newton: Magic and making of modern science. Cambridge: Cambridge Univ.Press, 1982. 342p.

398. Westfall R. S. Newton and alchemy // Occult and scientific mentalities in the Renaissance. Cambridge, 1984. P. 315-335

399. Wettersten J. The sociology of scientific establishments today // British journal of sociology. 1993. Vol.44. N1. P.27-84

400. Williams R: Ideas of nature // Ecology, the shaping of enquiry. L.: Longman, 1972.260p.

401. Woolgar S. Science: The very idea. L.: Tavistock, 1977. 119p.

402. Yates F.A. Giordano Bruno and the hermetic tradition. Chicago: Univ.Press, 1964. 324p.

403. Yates F.A. The Rosicrucian Enlightenment. L., N-Y, 1972. 297p.

404. Yin R.K. Case Study Research: Design and Methods // Applied Social Research Methods Series. L.: Sage Publications, 1989. Vol.5. P.3-27

405. Zilsel E. Die sozialen Ursprünge der neuzeitlichen Wissenschaft. Frankfurt, 1976. 348s.

406. Ziman J. M. Public knowledge. An essay concerning the social dimension of science. Cambridge: Cambridge U.P., 1968. 370p.

407. Znaniecki F. The Social Role of the Man of Knowledge. N-Y.,1940. 264p.