автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Социально-политическое самосознание германского рыцарства XII - первой половины XIII в.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Социально-политическое самосознание германского рыцарства XII - первой половины XIII в."

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

ЕРМАЧЕНКО ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ ГЕРМАНСКОГО РЫЦАРСТВА XII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ

XIII В.

(по средневерхненемецким литературным источникам)

Специальность 07.00.03 - всеобщая история (история средних веков)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Санкт-Петербург - 1998

Работа выполнена на кафедре истории средних веков историчеа го факультета Санкт-Петербургского государственного университе-

Научный руководитель: доктор искусствоведения,

профессор А.Н.НЕМИЛОВ

Официальные оппоненты: доктор исторических наук

Л.И.КИСЕЛЕВА

кандидат исторических наук Т.П.ВЕЧЕРИНА

Ведущая организация Санкт-Петербургский филиал

Института российской истории РАН

Защита диссертации состоится >> 1998 г. в >:

сов на заседании диссертационного совета К 063.57.11 по заи диссертаций на соискание ученой степени кандидата и сторич& наук в Санкт-Петербургском государственном университете по а су: 199034, Санкт-Петербург, Менделеевская линия, д.5, аудиторш

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ж А.М.Горького Санкт-Петербургского государственного универ* та.

Автореферат разослан » ух^'ръл* 1998 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Л.В.ВЫСКО^

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы. Среди определяющих признаков современной историографической ситуации ученые разных стран нередко называют «реабилитацию» политической истории, в ходе которой «на первом месте называется комплекс социокультурных представлений о власти и его изменение» (Ю.Л.Бессмертный). Российских медиевистов также все чаще привлекает проблема органической связи средневековой идеологии, менталитета, картины мира с социальной и политической практикой. Однако растущий интерес к данной тематике далеко еще не уравновешен конкретно-историческими исследованиями отдельных периодов, регионов, социальных и культурных феноменов.

Одним из наиболее перспективных объектов для изучения в указанном ракурсе представляется социально-политическое самосознание западноевропейского рыцарства, в частности, германского, имеющего непосредственное отношение к политическому феномену Священной Римской империи. Такая оценка предопределена двойственностью самого понятия «рыцарство», обозначающего одновременно социальный институт и культурный, этический идеал, отраженный, в первую очередь, в литературных памятниках.

Предмет и задачи исследования. Своеобразие социально-политических условий, в которых сформировалось и достигло расцвета германское рыцарство, определило значительную специфику его самосознания. Раскрытие последней, включая решение вопроса о степени самостоятельности, национальной и сословной детерминированности политических представлений немецкого рыцарства XII - первой половины XIII в., составляет одну из главных задач диссертации. Естественно, выявить данную специфику невозможно без уяснения характера универсальных для западноевропейского рыцарства представлений о властной и, шире, общественной сфере, их общей природы и закономерностей развития. Таким образом, целью диссертационной работы является комплексное исследование обширного круга идей соответствующей тематики, которые обнаруживаются в памятниках на средневерхненемецком языке, традиционно относимых к придворно-рыцарской литературе. В то же время, анализ указанных транслокальных элементов рыцарского самосознания (связанных, в частности, с крестоносным движением, с куртуазным служением даме и т.д.) в данном случае подчинен выявлению его специфических германских аспектов. За пределами рассмотрения остается идеология немецкого орденского рыцарства, обладающая ярко выраженным своеобразием и

представляющая собой самостоятельный предмет исследования, с

собственной историографической традицией^.

Хронологические рамки. «Золотой век» немецкого рыцарства связывают, как правило, с династией Гогенштауфенов (1138-1254 гг.), а его концом часто условно считают год смерти Фридриха II (1250). По распространенному мнению, период «междуцарствия» - Interregnum (12541273 гг.) знаменует завершение «рыцарской эпохи» в Германии, несмотря на сохранение самого социального института и соответствующей культурной традиции до конца средневековья (т.н. «рыцарский ренессанс» XV в. под эгидой «последнего рыцаря» Максимилиана I). С другой стороны, именно вторая половина XII - первая половина XIII в., особенно рубеж столетий, по праву считаются периодом расцвета куртуазной культуры, немецкого рыцарского романа и миннезанга.

Внутриполитический кризис середины XIII в. в Империи был связан с развивающейся территориализацией немецких княжеств - своеобразным проявлением длительного общеевропейского процесса перехода от классической феодальной государственности к территориально-институциональному государству нового типа. Указанный процесс протекал в сложном взаимодействии с модификацией социально-экономических параметров вассально-ленных и министериальных отношений, на фоне значительно возросшей социальной мобильности. Эти масштабные перемены не могли не получить опосредованного отражения в современных им общественных представлениях.

Степень изученности проблемы. Отечественная историография, к сожалению, не создала традиции комплексного изучения рыцарства, в том числе и немецкого. Тезисы о его политической активизации и социальном утверждении в Германии XII- первой половины XIII в. давно стали общим местом научных и учебных изданий, но лишь единичные работы (статьи Т.Е.Егоровой, Н.Ф.Колесницкого, отчасти ЮЛ.Бессмертного) непосредственно и в деталях касаются этих вопросов. Указанные лакуны особенно ощутимы на фоне растущего внимания к рыцарству в новейшей зарубежной медиевистике. В то же время, существует ряд проблем, общих для мировой историографии, в частности, своего рода национальная специализация исследований. Соответственно, несмотря на наличие отдельных публикаций английских и французских историков об эпохе расцвета рыцарства в Империи (Б.Арнольд, М.Блок, Ф.Доллинже, КЛейзер), абсолютный приоритет в ее изучении принадлежит медиевистам Германии и Австрии. Другая проблема общеметодологического плана -необходимость взаимной коррекции исследований историков и литературоведов-германистов (отметим, что в России последние всегда

1 См.: Wippermann W. Der Ordensstaat als Ideologie. В., 1979.

активнее занимались рассматриваемой тематикой - см. дореволюционные работы А.И.Кирпичникова, И.Созоновича, Л.Ю.Шепелевича, современные В.Г.Адмони, Б.И.Пуришева, Р.В.Френкель, ДЛ.Чавчанидзе). Большой междисциплинарный потенциал в данной сфере до конца не реализован, особенно в отечественной науке (исключения - отдельные работы А.Я.Гуревича). Судя по опыту зарубежных коллег, методологические различия двух гуманитарных дисциплин не являются непреодолимым препятствием, хотя способны порождать острые дискуссии и по вполне конкретным, и по общетеоретическим поводам (ср. дебаты в ФРГ о применимости в литературоведении «анналистской» методологии и о стереотипах традиционной германистики). Острым вопросом долгое время оставалось взаимодействие немарксистского и марксистского подходов к проблемам рыцарской идеологии, что сказывалось, в частности, на уровне научных контактов медиевистов ФРГ и бывшей ГДР. Конфликт методологической традиционности и инноваций (в различных конъюнктурно-идеологических контекстах) дополняется повышенной дискуссионностыо, вариативностью результатов даже в среде близких по ориентации исследователей немецкого рыцарства. Все это требует особой критичности в использовании достижений германской и австрийской медиевистики и предполагает детальный историографический анализ (см. главу 1 данной диссертационной работы).

Методологическая_основа диссертации определяется

фундаментальными принципами исторической науки - историзмом и объективностью, системным подходом к анализу конкретно-исторического материала с учетом всего многообразия методик и направлений отечественной и зарубежной историографии. Признавая, что «понятие ценностных ориентации не содержит ничего загадочного, оно обретает контуры в рамках вполне определенной рационалистической методологии истории» (Ж.Ле Гофф), необходимо, с другой стороны, отказаться от упрощенной чисто функционалистской трактовки феномена рыцарства. Функционализм в данном случае должен приниматься как «общая методологическая программа», а не «эмпирический тезис, согласно которому действующие в данном обществе нормы всегда служат каким-то разумным потребностям, иначе они не укоренились бы» (М.Оссовская).

В качестве источниковой базы работы выбраны литературные памятники на средневерхненемецком языке, которые обнаруживают более непосредственную связь со специфическими культурными и идеологическими запросами рыцарства, чем исторические сочинения или памятники права, явно претендующие на надсословное значение. Понятие «рыцарский» традиционно связывается с некоторыми жанровыми категориями: «рыцарская песня», «рыцарский роман» (хотя эпитет «куртуазный», с нашей точки зрения, оказывается предпочтительнее). Традиционно привлекаемые при изучении позднейшей дворянской

идеологии княжеские зерцала, турнирные книги, собственно политические трактаты, публицистика и эпистолография на национальном языке для Германии рассматриваемого периода еще не характерны. Ретроспективное их использование затруднено вследствие масштаба социально-политических сдвигов второй половины XIII в. Более позднее, но и более быстрое ввиду рецепции с запада развитие придворно-рыцарской культуры в немецких землях самим своим характером отчасти объясняет отсутствие здесь и специально касающихся рыцарства латинских трактатов, подобных англо-нормандским. (При этом, конечно, такие распространенные тексты, как «Поликратик» Иоанна Солсберийского, могли использоваться немецким клиром для уяснения принципов своих взаимоотношений с рыцарством.)

Одним из важных аргументов в пользу предлагаемого выбора источников является сама форма придворного исполнения поэтических текстов - устного и публичного, при стечении прежде всего рыцарской публики (вассалов, министериалов и гостей суверена-мецената), на национальном языке. В условиях, монополии клира на латинскую образованность и неграмотности большинства феодалов именно этот социально-коммуникативный аспект приобретает решающее значение. Всеобщее применение авторами средневерхненемецких куртуазных романов, песен, шпрухов, дидактических поэм большого количества сюжетных топосов и стереотипных речевых оборотов позволяет трактовать данный литературный материал как устойчивую идейно-художественную систему, открытую для комплексного анализа. Многие памятники такого рода, проникнутые духом «возрождения XII века», демонстрируют «большой диапазон интересов и идей в живой и легко воспринимаемой форме, которая делает их ... значительно более верными проводниками на пути к пониманию умонастроений их эпохи, чем официальная теология» (К.Брук). При этом, однако, следует учитывать существенные трудности исторической интерпретации средневековых литературных памятников, вытекающие из самой их специфики, из сложного сочетания функций развлечения и дидактики при определяющей роли художественного канона. Именно в недооценке этой специфики, некритическом восприятии материала литературных источников видит современная медиевистика основной методологический изъян большинства историко-культурных исследований XIX - начала XX в. о рыцарстве.

Научная новизна диссертации заключается в комплексном анализе социально-политического самосознания германского рыцарства XII -первой половины XIII в., до сих пор не предпринимавшемся в отечественной историографии. В зарубежной медиевистике подобные исследования, как правило, или выполнены достаточно давно и признаны идеологически тенденциозными, методологически устаревшими, или ограничиваются подробнейшим, но преимущественно филологическим

изучением более узких групп источников. Новыми для российской германистики представляются также: 1) попытка решить проблему своеобразия и репрезентативности средневерхненемецкой литературы как формы рыцарского самопознания, рассматриваемой с точки зрения функционально-коммуникативного единства; 2) подробный анализ влияния на методологию и проблематику немецких исследований рыцарства современной им идеологической конъюнктуры.

Практическая значимость работы может проявиться как в области исторической, так и филологической германистики. Рассматриваемая проблематика позволяет использовать материалы диссертации в общих и специальных лекционных курсах по истории средневековой Германии, истории западноевропейского и немецкого рыцарства, средневековой культуры, литературы, общественной мысли. Полученные результаты могут учитываться при написании научных работ и учебных пособий соответствующей тематики.

Апробация исследования. Отдельные положения диссертации были представлены на межвузовских научных конференциях аспирантов и студентов в Санкт-Петербургском государственном университете (1992, 1993 гг.), международной научной конференции «Историческая наука в меняющемся мире» (Казань, 30 мая - 3 июня 1993 г.), межвузовском научно-теоретическом семинаре «Коммуникации в культуре» (Петрозаводск, 14 -16 марта 1996 г.). По теме диссертации опубликованы четыре работы.

Структура работы. Диссертационное иследование состоит из введения, трех глав (6 разделов), заключения, списка использованных источников и литературы, списка сокращений.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении мотивируется выбор темы диссертации, определяется основной круг проблем, степень их актуальности и изученности, дается краткая характеристика предмета и формулируются основные задачи исследования, обосновываются теоретико-методологическая и

источниковая база, структурная специфика работы.

В главе 1 «Германское рыцарство XII - первой половины XIII в.: возможности социокультурной идентификации (опыт немецкой историографии)» ставится задача выделить позитивные методологические основы дальнейшего исследования из совокупности противоречивых, порой взаимоисключающих подходов, получивших развитие в медиевистике Германии и Австрии на протяжении ХЕК - XX вв.

Вплоть до середины XX в. почти аксиоматичным для немецких исследователей был тезис о существовании в «эпоху средневерхненемецкого литературного расцвета» единого рыцарского сословия, дифференцируемого преимущественно генетически (несвободный

министериалитет к середине XII в. постепенно сливается вследствие унификации общественных функций со светской родовитой знатью в «профессиональное военное сословие»). Рыцарское сословие (от министериалов до императора) рассматривалось, как правило, в качестве целостного социального субъекта средневерхненемецкой литературы, отражавшей единую сословную идеологию, культуру и этос «придворного рыцарства». Начиная с немецких романтиков (особенно А.В.Шлегеля) в нем видели средоточие «вечных этических ценностей» в сочетании с «национально-патриотическим духом». Эта сформулированная романтической историографией оценка надолго определила взгляды авторов, писавших о рыцарском самосознании. Позднее она была дополнена теорией ГЗрисмана об античных корнях «рыцарской системы добродетелей» - концепцией, получившей общее признание в первой четверти XX в. Подходы медиевистов двух направлений - историко-правового (А.Фюрт, Л.Борх, Р.Шредер, Й.Петерсен, О.Эдербах, О.Цаллингер и др.) и культурно-исторического, смыкавшегося с позицией филологов-германистов (В.Шерер, В.Гольтер, Г.Шнайдер, П.Ханкаммер и др.) - отличались апелляцией к разным типам источников и разным доминантам сословной унификации (формально-юридическому статусу в системе ленного права либо «культурному самосознанию»), но не концептуальной основой. Последняя не была опровергнута ни попытками конкретизировать различение «узкого» и «широкого» понятий рыцарства как низшего дворянства («собственно рыцарства») и «дворянской знатности» вообще (Ф.Леэр, ОДунгерн), ни нюансами, вносимыми военными историками или исследователями политических идей (Х.Дельбрюк, К.Эрдман), ни прямой критикой частных моментов (Э.Отто). Нивелировка в указаном смысле исторических и филологических воззрений на рыцарство, которой содействовал и К.Лампрехт с его приверженностью идее культурно-исторического синтеза, достигла кульминации в работах 1930-х гг. (Х.Наумана, Г.Шнайдера и др.), идеологизированно-модернизаторские тезисы которых пользовались официальной поддержкой в «третьем рейхе». При этом историки на протяжении долгого периода недостаточно критически использовали литературные источники и выводы филологов-германистов, а последние зачастую подгоняли материал историко-литературных исследований под наличные социологические схемы.

В конце 1940-х - 1950-е гг. началось переосмысление наследия «немецкого историзма» - как «истории духовности» (Geistesgeschichte), абстрагировавшейся от социальной медиевальной специфики, так и формально-юридического направления, замкнутого на проблемах кодификации сословных прав. К этому времени учеными Германии и Австрии (О.Бруннером, Э.Р.Курциусом, А.Борстом и др.) впервые была принципиально поставлена под сомнение прежняя концепция рыцарского

сословия и его культурно-идеологических функций. Последующие междисциплинарные, историко-лексикологические и семантические исследования вывели изучение данной проблематики на новый герменевтический уровень, сконцентрировав внимание на проблемах соотношения «идеала и действителыюсти». В 1960-е- 70-е гг. развернулись дискуссии вокруг монографий Й.Бумке и Х.Г.Ройтера, показавших посредством лексико-семантического анализа полисемию понятия «рыцарь» («пиег») в средневерхненемецкой литературе и пришедших к отрицанию рыцарства (в прежнем «широком» понимании) и как собственно социального сословия, и как непосредственного субъекта литературного процесса в Германии XII - XIII вв. Дефиниция рыцарства как целостного социального и культурного феномена объявлялась стереотипным заблуждением, выросшим из старого романтического подхода. В то же время, вскрывая его несостоятельность, первые новаторские исследования не уравновешивали свой критический пафос новыми позитивными результатами. Нигилизм такого рода оставлял без внимания вопросы о социокультурной идентификации зафиксированных средневерхненемецкими литературными источниками общественных представлений и об идейной реакции светских феодалов Германии на социально-политические трансформации XII - XIII вв.

Медиевисты современной формации в проблеме соотношения социально-исторической реальности рыцарства и ее ментального отображения придают значение не столько их дифференциации, сколько сложной взаимной детерминации. Этот аспект, предполагающий более конструктивную исследовательскую программу, отчетливо проявляется в работах представителей «новой социальной истории» и «истории повседневности» (К.Босль, Й.Флекенштейн, Х.-В.Гетц и др.), социологически ориентированных исследователей средневековой культуры и литературы (Г.Кайзер, Т.Крамер, Х.Венцель, Б.Тум, Х.Рагоцки и др.). Методология их исследований учитывает теоретическое наследие М. Вебера и Н.Элиаса, философскую герменевтику X. Г. Гадамера, интерсубъективно-коммуникативные теории К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса, концепцию «культурных горизонтов» Х.Р.Яуса, новации «школы "Анналов"» (особенно работы о рыцарстве Ж.Дюби). В сходном направлении эволюционировали взгляды Й.Бумке и А.Борста. При этом используемая рядом авторов категория «рыцарской формы жизни» далека от механического соединения процессов становления рыцарства как особой социально-правовой категории и развития придворно-рыцарской культуры в Германии. В частности, оппозиция «узкого» и «широкого» понятий рыцарства оказывается нетождественной в социальной и культурной сферах: первое значительно отчетливее идентифицируется в рамках первой, второе - в пределах второй. Все это позволяет рассматривать куртуазную литературу как своеобразную форму

социального самопознания, общую для различных групп господствующего класса. В рамках такого подхода открываются новые возможности и для изучения социально-политического самосознания германского рыцарства на основе литературных источников.

В главе 2 - «Отражение социального самосознания рыцарства в средне-верхненемецкой литературе» - детально рассмотрены особенности источниковой базы и проблема ее типологизации в тесной связи с непосредственной задачей исследования: выявлением сословных характеристик идейного комплекса, представленного всем спектром средневерхненемецкой поэзии. За основу берется разграничение двух присутствующих в источниках тенденций, условно обозначенных как «куртуазная» и «антикуртуазная». При этом на «отрицательном полюсе» оценочной шкалы придворного общества оказываются лишь некоторые ранние памятники стихотворной моральной дидактики, выдержанные в традиции христианской аскетической литературы тематики «memento morí» и оперирующие присущими ей топосами библейского происхождения - «Слово о вере» Бедного Хартмана (между 1140 и 1160 гг.), «Напоминание о смерти» Генриха Мелькского (ок. 1160 г.). Здесь придворно-рыцарской форме жизни отказывается в праведности вследствие ее антихристианской сущности, проявляемой в гордыне, высокомерии («hóhverte», «übermuot»), которые ведут к моральной распущенности и следованию пустой мирской моде. Однако ущербной представляется и «профессиональная» сторона рыцарского существования: ратные подвиги интерпретируются как обычное убийство. У Генриха Мелькского эта последовательная критика рыцарского «нового обычая», тем не менее, сопровождается некоторыми оговорками в пользу знатных дам. В то же время, она не может упрощенно расцениваться как образец узконаправленной клерикальной пропаганды против знати, поскольку и клир во всех своих подразделениях также является объектом обличения. Таким образом для мирян актуализируется теологическая схема всеобщей упорядоченности сословных обязанностей. При этом наблюдается совмещение двух критериев общественной градации: социального и морально-нравственного, и, соответственно, двух классификаций: самих сословий и специфичных для них пороков (грехов) - тенденция, полноценно продолженная немецкой сословной дидактикой уже в 70 - 90-е гг. XIII в. (анонимная «Книга жалоб» и поэма «Скакун» Гуго Тримбергского). Памятники дидактической поэзии, хронологически предшествующие последним, демонстрируют гораздо большую амбивалентность представлений о рыцарстве. Начиная с т.н. «Рыцарского обычая» (сер. XII в.) в них все активнее проникает позитивная трактовка рыцарского образа жизни, военной доблести и куртуазного воспитания (анонимный «Тайный вестник» и поэма капеллана Вернера Эльмендорфского (между 1170 и ¡180 гг.); «Итальянский гость» каноника Томасина Циркларийского (1215/1216 г.);

анонимные «Винсбеке» и «Винсбекин» (между 1210 и 1220 гг.), «Король Тироль Шотландский и сын его Фридебрант» (первая пол. XIII в.); «Придворное воспитание» Тангейзера (ок. сер. ХШв.)). Так, в «Винсбеке» «мирская честь» уже не противопоставляется добродетельной жизни, а включает ее в себя, наряду с воспитанием («zuht») и куртуазной любовью («minne»), между которыми должна поддерживаться соразмерность. Принадлежность к рыцарскому сословию требует вполне определенных позитивных качеств - верности, мудрости, отваги, искренности и воспитанности, включая знание придворного обычая и соблюдение этикета. Особая роль «minne» как ценностной категории, во многом определяющей и придворный этикет, и структуру рыцарского кодекса чести, уже не ставится под сомнение. От отрицания куртуазной любви авторы, оставаясь на позициях христианского благочестия, переходят к ее все более детальной и систематизированной регламентации. Резкая критика светской аристократии, внешне порой напоминающая пафос ранней религиозно-аскетической дидактики (например, у Томасина Циркларийского), теперь связывается с представлением о прошедшем «золотом веке» рыцарства, способствуя утверждению соответствующей ценностной системы. В дидактической поэзии появляются даже похвалы турнирам, принципиально отрицаемым в проповедях и запрещаемым церковными постановлениями. Однако преувеличивать значение указанной эволюции вслед за некоторыми немецкими германистами старой школы столь же неправомерно, как ее недооценивать. Источники ясно показывают, что разработка и систематизация рыцарской этики как таковой подчинена поэтами-дидактиками задаче включения рыцарских этических принципов во всеобщую систему религиозно-моральных ценностей. Это - программа морального воспитания рыцарства, ориентирующая его на специфический сословный идеал, учитывающая новые социальные реалии, но не вызревшая в рыцарской среде, а предлагаемая со стороны. Реализация и клюнийской доктрины «Божьего мира», и программы крестоносного движения предполагала именно балансирование между осуждением и поощрением, в зависимости от степени соответствия реальных установок рыцарства требованиям церкви, от его перехода, пользуясь словесной игрой Бернара Кпервоского, из «malitia» в «militia», понимаемую как «militia Christi». О какой-либо идейной, культурной «секуляризации» рыцарства речи здесь идти не может. Специфическое двойственное восприятие системы рыцарских ценностей клерикально ориентированной стихотворной дидактикой базируется на придворной межсословной коммуникации, благодаря которой клир и рыцарство «взаимно привносят ... традиции собственных, прежде разделенных духовных миров и приводят их при дворе в новую и оригинальную взаимосвязь» (И.Флекенштейн). Это подтверждается распространенностью соответствующих идейных топосов христианского благочестия в средневерхнене-мецкой собственно куртуазной литературе, из которых наиболее показате-

лен тезис о необходимости для истинного рыцаря смирения («сНетШе»). В рыцарских романах смирение предполагает не отказ от мирской деятельности и военных подвигов, но признание их подчиненности божьей воле и необходимости божьего благословения. Усмирение воинственных инстинктов приобщением к божественной истине должно было воплощаться также в милосердном отношении рыцаря к побежденному врагу и в сострадании ко всем униженным и нуждающимся в помощи. Следствием воздействия дидактической поэзии на собственно куртуазную явилась семантическая сложность многих устойчивых понятий, обозначающих ценностные категории. Каждое из них предполагало как минимум два уровня восприятия -сословный и внесословный, четко недифференцированные друг от друга и связанные отношением взаимообусловленности. Так, верность («Цшше») обозначала двусторонний идеал сеньориально-вассальных отношений и в этическом, и в правовом смысле, но одновременно - верность людей Богу и Бога - людям, божественную любовь, должную распространиться на всех христиан. Произведение, идейный строй которого, пожалуй, наиболее адекватно отразил всю сложность взаимодействия клерикальных и при-дворно-рыцарских общественных представлений XII - XIII вв., представляет собой «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха. Двор короля Артура стал закономерной вехой духовного развития центрального персонажа на пути к Граалю. Однако не исполненная Парцифалем из внешней приверженности куртуазному ритуалу заповедь милосердия оборачивается источником несчастья и глубокого душевного кризиса героя. С другой стороны, братство Грааля в понимании Вольфрама - не монашеский, а именно рыцарский орден, члены которого, хотя и связанные обетом целибата, обладают выраженной духовной автономией от церкви. Симптоматично толерантное отношение Вольфрама к язычеству, получившее еще большее развитие в его «Виллехальме». Известной амбивалентностью обладают даже памятники такого идейно определенного жанра, как песни о крестовых походах, для которых характерен мотив глубокого переживания по поводу выбора между «двумя видами любви», и выбор в пользу любви «религиозной» одновременно актуализирует тему оставляемой Дамы. В то же время, смена жанра одним и тем же автором может превращаться в смену кардинальной идейной установки: вступает в силу иная традиция, обеспеченная другими, отличными по значению топосами (ср. «крестовые песни» и «Григория» Гартмана фон Ауэ с его «Эреком» и «Ивейном»; песни о крестовых походах и «весенний» миннезанг Генриха фон Ругге и т.д.). Однако в целом жанровые разграничения не играют той определяющей роли, которую им нередко приписывают. Так, несмотря на определенную обособленность от куртуазного романа памятников героического эпоса, последний в своем книжном варианте трактует проблемы, весьма актуальные именно для феодального слоя немецкого общества. Характерно, что письменная обработка эпоса явно демонстрирует осознанное приспособле-

ние к потребностям и вкусам придворно-рыцарской публики. Все чаще высказываемое мнение об особой роли коммуникационной специфики «придворного литературного сообщества», в определенном смысле превалирующей над сословно-правовыми характеристиками, находит подтверждение в самих средневерхненемецких источниках. В итоге анализа «Песни о нибелунгах», традиционно противопоставлявшихся рыцарской культуре произведений Штрикера и Вернера Садовника, а также критических тенденций т.н. «позднеготических» («эпигонских») артуровских романов приходится отказаться от распространенных вплоть до последнего времени излишне социологизированных представлений об идейном противостоянии друг другу куртуазного романа и героического эпоса, рыцарской и бюргерской литературы, и обратиться к понятию широкого «культурно-идеологического комплекса». Имено в этой сфере кажется эффективным поиск закономерностей, определяющих сходство и различия в конкретной политической ориентации как средневековых писателей, так и тяготевших к ним придворно-рыцарских кругов. В то же время, придание рыцарскому идеалу более выраженной сословной окраски, чем это предполагалось характерным для поэтической дидактики учением о «знатности по добродетели», позволяет рассматривать рыцарские романы и миннезанг как ядро куртуазной литературы и центральное звено в формировании самосознания немецкого рыцарства.

Глава 3 посвящена отражению в рыцарском самосознании наиболее актуальной и специфической политической проблемы Германии той эпохи - проблемы княжеского суверенитета. Для представлений германского рыцарства о властной сфере, демонстрируемых источниками, характерно особое внимание к вопросу о взаимоотношениях между императором и князьями, что объясняется кардинальностью социально-политических перемен, происходивших в Империи во второй половине XII - первой половине XIII в. В ходе процесса т. н. территориализации германских княжеств осуществляется передел властной сферы на принципиально новой основе, постепенный переход от личностно-вассального к территориально-институциональному принципу управления. На верхних ступенях феодальной иерархии это приводило к определенной эмансипации территориальной княжеской власти от императорской, тогда как в пределах княжеств проявилась тенденция к инкорпорированию низшего слоя дворянства в княжескую ленную курию, к медиатизации среднего его слоя. Неординарность происходящего очевидна была и современникам: в хрониках и эпистолографии содержится большое количество свидетельств о драматической борьбе за власть, общих и адресных сетований на нарушение установленного порядка представителями различных слоев господствующего класса, прежде всего из княжеских и герцогских фамилий. В таких условиях особую роль приобретал институт защиты «земского мира», находившийся под патронажем императора. В то же время, процесс

терригориализации был теснейшим образом связан с политикой правящего дома Штауфенов, которые уже в 1150-60-е гг. инициировали его в собственных интересах, одновременно заложив предпосылки для создания будущего сословия имперских князей. Имперская реформа 1179 - 1180 гг. открыла новые возможности для княжеского партикуляризма. Результаты этой политики остро проявились на рубеже столетий, вылившись в полосу княжеских выступлений против Генриха VI (1190 - 1197), а затем в борьбу Штауфенов и Вельфов за императорский престол (1198 - 1218 гг.). Столкновение младшего сына Фридриха Барбароссы Филиппа Швабского с сыном Генриха Льва Отгоном IV при активном вмешательстве зарубежных монархов и папы Иннокентия III завершилось коронацией Фридриха II Штауфена (1220 - 1250). Эти события, как и меры, принимавшиеся новым императором против отдельных князей и собственного мятежного сына - короля Генриха VII (в 1235 г.), получили достаточно яркое отражение в средневерхненемецкой поэзии.

В германистике наиболее подходящими для изучения соответствующих сдвигов в общественном сознании долгое время считались произведения, относимые к малым жанрам - так называемая «политическая лирика», включающая шпрухи и песни. Их авторы зачастую рассматривались в традиционной немецкой историографии в качестве выразителей «национально-патриотической» идеологии «имперско-рыцарской» партии. Однако предпринятый в данной работе сравнительный анализ конкретных памятников (на примере детального сопоставления произведений Вальтера фон дер Фогельвейде и «брата Вернера») позволяет иначе определить их общую идейную доминанту. Антитеза «император - князья» не превращается в устойчивую идеологему - в ходу скорее топос личной ответственности государей всех уровней за поддержание в империи органического порядка, определенного божественной волей. Это подтверждается шпрухами, посвященными как отдельным князьям, так и главам Империи и Германского королевства. В частности, не выдерживает критики распространенная прежде тенденция рассматривать неоднократную смену политических симпатий Вальтера и других авторов шпрухов как осознанную самокорректировку политических позиций, исходящую из интересов и перспектив общегерманской централизации. Текст соответствующих памятников позволяет объективно и определенно констатировать выбор не политической линии как таковой, но владетельного мецената. Перемещение миннезингера от одного двора к другому, зачастую определяемое обыденно-материальными обстоятельствами, влекло за собой символический художественно-публичный акт социально-ролевой окраски: порицание прежнего мецената и восхваление нового за проявленный масштаб «щедрости» («milte»). Понятие «milte» как категория рыцарского менталитета означало общественную добродетель суверена, легитимировало его власть в

сознании familia и сочеталось с такими центральными понятиями рыцарской этики, как «ère» (честь), «triuwe» (верность), «mâze» (умеренность), «rëhte» (справедливость), «zuht» (куртуазная воспитанность). Миннезингер, автор песни или шпруха, был, по существу и в первую очередь, «певцом стабильности», и одновременно его социальная роль предполагала выявление общественной дисгармонии и указание на нее. Важнейшая цель его творчества - упрочить чувство корпоративной сплоченности, коллективной «встроенное™» в мировой порядок. Залогом последнего - на разных уровнях - представлялись устойчивость и familia, и королевской / императорской власти. При этом комплекс качеств идеального правителя, утверждаемый литературными памятниками, являлся эталоном и нормативным требованием, не предполагавшим кардинального различения княжеского и императорского статуса, несмотря на признание сакрального верховенства последнего. В соответствии с принципом иерархического универсализма, вручение короны властителю мыслится как очевидное и необходимое дополнение ущербного общества до идеала, а не как победа одной политической тенденции над другой. Корона олицетворяет идею угодного Творцу единства, реализация которой, однако, возможна лишь при наличии соответствующих качеств у самого монарха. Вопрос о политической целесообразности (в современном смысле) не ставился, замещаясь ситуативным каноном, оформленным дидактическими топосами. «Партийные предпочтения» оказываются при этом преимущественно функцией принадлежности автора к конкретному двору и его коммуникационному «полю». Переосмысление значимости социально-ролевых и дидактико-риторических установок миннезингеров заставляет, с одной стороны, отказаться от прямого истолкования их поэзии как «политической публицистики», с другой - по-новому подойти к содержанию куртуазных романов как жанра, характеризующегося особой внутренней композиционной динамикой. Несмотря на определенные сложности их социально-политической интерпретации, в целом она представляется более корректной. Действия всех героев романа в условной политико-правовой сфере детерминированы иерархией обязанностей, при которой каждому уровню господства в идеале отводится строго определенное и соразмерное место. При этом налицо ситуативная актуализация заимствованных канонических сюжетов, их приспособление к комплексу ценностных представлений германского рыцарства, его внутренним противоречиям и изменениям. В частности, изображенная в романах деятельность короля Артура находит параллели в реальной имперской политике Штауфенов. Своеобразно преломляется здесь и процесс территориализации. Так, уже в «классических» (рубеж XII и XIII вв.) романах артуровского цикла «Ивейн» и «Эрек» Гартмана фон Ауэ графский уровень властных полномочий принижается и подчиняется

княжескому, а воплощенная в образе короля Артура функция верховного арбитра, гаранта мира, права и справедливости оказывается действенной лишь при реальном участии в поддержании земского мира сильных и самостоятельных династов княжеского уровня. В т.н. «позднеготических» («эпигонских») романах первой половины XIII в. двор короля Артура (художественный аналог императорского) утрачивает прежнюю функцию идейно-композиционого центра, и разрешение основного конфликта предполагает конституирование главного героя в качестве более или менее суверенного властителя. Нарастающая динамика этой тенденции детально прослеживается в анализе конкретных памятников («Ланцелет» Ульриха фон Цацикхофена, «Даниэль из Цветущей долины» Штрикера, «Вигалоис» Вирнта фон Графенберга, «Корона» Генриха фон дем Тюрлин), новая общая черта которых - появление определенного плюрализма в представлениях о придворной и властной репрезентации. Артуровский двор, в целом по-прежнему понимаемый как идеальная модель отношений внутри господствующего феодального слоя, в этом смысле утрачивает свою монополию. Он в большей или меньшей степени отступает на периферию перед новыми центрами придворной жизни. Одни из них изображены как находящиеся в состоянии прямой конкуренции и конфронтации с «Круглым столом», как олицетворяющие чуждую военно-политическую мощь и пренебрежение к праву, другие сосуществуют скорее параллельно и нейтрально, третьи понимаются как генетически связанные с артуровским двором, но на законных основаниях уподобляющиеся ему и в значительной степени воспринимающие его функции. В итоге во всех памятниках явно прослеживается попытка художественно осмыслить новую социально-политическую ситуацию и различные варианты общественной реакции на нее (в зависимости от реальных отношений между императорской властью и тем или иным князем). В то же время, закономерно и сохранение артуровским двором определенного приоритетного положения - не только в силу имманентного консерватизма средневековой общественной мысли, но и вследствие органичного совпадения многих политических интересов императорской и княжеской власти.

«Национальный» аспект рыцарского самосознания столь же далек от современного понимания данной категории, как «политический». Повсюду в источниках он выдерживается в русле идеи «translatio imperii»; само возникновение общности германцев (при подчеркивании различия отдельных племен и их генеалогических мифов) интерпретируется как итог деяний Цезаря. Сходная аргументация отличала и попытки идеологически обосновать в интересах Штауфенов примат имперского рыцарства как результат «translatio militae» с античных времен. Встречающиеся в источниках противопоставления немецкого рыцарства зарубежному (прежде всего французскому) имеют не национальную, а универсалистски-имперскую основу. Приоритет сословно-корпоративного над

национальным ярко проявляется в распространении определения «рыцарь» на представителей мусульманского господствующего слоя и в признании за ними светских рыцарских достоинств и воинских доблестей авторами куртуазных романов и песен. В целом в средневерхненемецкой куртуазной литературе речь идет о необходимости не государственно-институциональной централизации империи на национальной основе, а лишь соблюдения идеальной социальной упорядоченности, вовсе не исключавшей законных прав каждого из «членов империи».

В заключении изложены основные выводы, полученные в каждой из глав, даны обобщающие характеристики социально-политического самосознания германского рыцарства XII - первой половины XIII в. Для рыцарского самосознания не характерна та выраженная «партийность» (понимаемая прежде всего как целенаправленная идейная принадлежность к «партии» императора), которую столь часто обнаруживала в литературных источниках старая немецкая историография, и которую до сих пор подчеркивают некоторые концептуально традиционные работы отечественных германистов. Решающей оказывается отнесенность той или иной части рыцарстаа к определенной familia и социокультурная ориентация на двор конкретного суверена, совпадающая с признанием его властных полномочий в рамках имперской иерархической системы. Общая социально-политическая установка всех светских феодальных слоев определяется явной консервативной тенденцией, отсутствием последовательного политического радикализма в современном понимании термина. Этому служит понятие соразмерности, умеренности («máze»), внедряемое в общественное сознание литературными памятниками всех жанров и краеугольное для их идейно-образной системы. Нарушение указанного принципа, демонстрируемое в той или иной модификации литературными героями, рассматривалось как преступление против существующего порядка («ordo»), означавшего соподчиненную гармонию внутри- и межсословных связей, властных институтов и мироздания в целом. Определяющей являлась при этом трехзвенная схема общественных обязанностей, на основании которой в средневерхненемецкой литературе поддерживается, в частности, четкая дистанцированность рыцарства от крестьянства. Возможность перехода в крестьянский статус осознается героями / авторами куртуазных произведений как потенциальная катастрофа; осмеивается и резко критикуется стремление крестьян приобщиться к рыцарской форме жизни. Напротив, пропагандируется комплекс моральных качеств, внутренне нивелирующих рыцарство, общеобязательных для всех его категорий.

При всей духовной глубине и смысловой полифонии - результатах «возрождения XII века», рассмотренные литературные памятники всегда содержат в себе парадигму социально-нравственного поведения, общественно значимый образец. В то же время, несмотря на сословную

детерминированность, ему придается универсалистское звучание, опосредованное с помощью христианской религиозной доктрины. Подобный универсализм в сочетании с ведущей социальной ролью господствующего феодального слоя определял и значение таких литературных образцов для идеологически незрелого, стремящегося к аноблированию раннего бюргерства, которое приняло активное участие в сохранении и развитии куртуазной литературной традиции. Это, в свою очередь, расширяло коммуникационную базу придворно-рыцарской культуры и создавало дополнительные возможности для проникновения в нее социально-критических мотивов. Однако значительный общественно-критический потенциал содержится в средневерхненемецкой куртуазной литературе уже имманентно, определяясь самой исторической обстановкой в Германии второй половины XII - первой половины XIII в. - возросшим уровнем социальной мобильности и развернувшимся преобразованием политической системы Империи. С одной стороны, эти процессы вызывали в рыцарской среде общее неясное представление о перманентной угрозе социальным устоям и сословным границам. Художественное выражение подобных настроений - и сетования авторов миннезанга или шпрухов на несовершенства современности, и противопоставленность идеалу артуровского «Круглого стола» враждебного полуфантастического мира рыцарских «авентюр». «Авентюра» как таковая состояла в непрерывном преодолении угрозы мировому порядку, угрозы, обнаруживаемой и вне, и внутри героя, который стремится достичь корпоративного нравственного эталона в борьбе с противниками и собственным несовершенством. Сама эпоха, трансформировавшая социально-экономические и мировоззренческие основы феодальной иерархии, сообщившая средневековому менталитету новое ощущение исторического времени, формировала повышенную потребность в сакрализованной и персонифицированной гарантии сословных разграничений, поддерживая традиционный пиетет к императору. С другой стороны, авторы литературных произведений отвечают общественной потребности легитимировать происходящие изменения, вводя коррективы в свою идеальную схему действительности. В общественном сознании и в литературе актуализировались прежде всего процесс территориализации и медиатизации в немецких княжествах, начало сословного утверждения имперских князей, наступление высшего слоя династов на властную сферу графов, средних и мелких суверенов. Соответственно, происходит расшатывание и трансформация канона, особенно в «позднеготических» («эпигонских») романах артуровского цикла. Подобная эволюция оказалась возможной вследствие определенного мировоззренческого полиморфизма средневерхненемецкой куртуазной литературы, не предполагавшей в качестве социального субъекта какую-либо строго ограниченную сословно-правовую категорию.

Существенная амбивалентность рыцарских представлений не позволяет однозначно оценивать позицию германского рыцарства как проимператорскуго или прокняжескую. Критика общественных институтов как таковых для него не свойственна. Это предопределялось как общими характеристиками рыцарского менталитета, так и своеобразием отношений императорской и княжеской власти, противоречивых в гораздо меньшей степени, чем нередко предполагалось ранее. К тому же сложнейшая динамика этих отношений не могла быть вполне адекватно осмыслена современниками. В конечном счете специфика общественного сознания германского рыцарства XII - первой половины XIII в. говорит в пользу закономерности децентрализации, столь долго характеризовавшей политическую структуру Священной Римской империи.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. К вопросу о методологической переориентации послевоенной германской медиевистики (дискуссия об античном компоненте средневековой рыцарской системы ценностей) // Историческая наука в меняющемся мире: Материалы международной научной конференции. Казань, 1993. Вып. 1.С.67-70.

2. Дискуссия о «рыцарской системе добродетелей» в немецкой историографии первой половины XX в.: методологический аспект//Древний мир и средние века: История. Историческая мысль. Уфа, 1993. С. 123136.

3. К вопросу о социокультурной идентификации немецкого рыцарства XII - XIII вв. // Проблемы социально-политической и культурной истории средних веков: Тезисы докладов XIII Научной межвузовской конференции студентов и аспирантов (23-26 ноября 1993 г.). СПб., 1994. С.6-9.

4. Придворно-рыцарская культура Германии эпохи Штауфенов в исто-рико-коммуникативном аспекте // Коммуникации в культуре: Материалы научно-теоретического семинара (14-16 марта 1996 г.). Петрозаводск, 1996.С.93-96.