автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х гг.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора культурол. наук Гусейнов, Гасан Чингизович

§ 1. Язык идеологии и воспитание нового человека

§2. Устройство идеологемы

§3. Методы исследования языка идеологии

Глава II. Идеологема - от буквы до цитаты

§ 1. Идеологема-буква: Ъ, Б, Н

§2. Русский алфавит у нерусских народов России как макроидеологема империи

§3. Идеологема-акцент

§4. Идеологема-падежное окончание

§5. Идеологема-предлог

§6. Идеологема-новое имя: антропонимы, топонимы, этнонимы

§7. Имена денег

§8. Идеологемы-эргонимы

§8.1. Идеологема ЧК (чекист, чрезвычайка и др.)

§8.2. Идеологема расстрел

§9. Идеологема-цитата: сталинизмы

Глава III. Обсценный пласт идеологического языка

§ 1. Мат - теневая генералия официальной идеологии

§2. Круги пользователей матерного языка: партийно-государственная элита; военные и блатные; интеллигенция и "простой человек"

§3. Расширение матерного словаря в советское время; отношение к нему: между страхом и восторгом; константа достоверности

§4. Эсхрофемизм: высказывание нового типа

§5. Матерщина - речевой контур свободы; идеологическая весомость матерного слова и его семантические составляющие: смешное, достоверное и опасное

§6. Начальственная искренность как матерная форма достоверности

§7. Артистический мат

§8. Матерные идеологемы - теневой репертуар идеологического языка

§9. Оттепельный мат - между "вельможами" и "шестидесятниками"

§ 10. Смех - подмена понимания

§11. Плач - подмена понимания

§12. Этапы примирения с матом - журналистика и лексикография

§13. Особый случай: Геннадий Айги

§14. Переход к посоветскому бытованию мата

§15. Мат и дискурс

Введение диссертации2002 год, автореферат по культурологии, Гусейнов, Гасан Чингизович

Последние годы перестройки (1989-1991) привели значительную часть русского общества к пониманию: конец СССР означает завершение многовекового исторического цикла и одновременно начало неведомой новой эпохи истории России. Это понимание Большого Рубежа часто бывает заслонено поверхностной риторикой "победы над тоталитаризмом" и "веры в демократическую Россию", но оно все более отчетливо выражается в обострившемся ощущении беспомощности языка, в осознании невозможности с помощью привычных речевых средств выразить смысл происходящих в России перемен.

Главные претензии предъявляются прежде всего идеологическому языку:

Ныне мы погружены в плотную толщу слов и восклицаний, которые не только не помогают нам разглядеть действительную жизнь, но, напротив, подменяют ее особой псевдореальностью, опредметившей спонтанно возникавшие эмоции, надежды, установки. Примерами могут служить слова "демократия", "рынок", "красно-коричневые" и т.д. - не строгие понятия, а скорее метафоры, знаки идеологических порывов, сигналы к действию".1

Господствующая в стране языковая стихия непрозрачна для элементарной социальной коммуникации, а не только для разговора о "метафизике человеческой природы" (В. Камянов):

Подобные формулы сделались для нас пустым словесным треском. Семьдесят лет возводили социалистический Вавилон, добились вавилонского смешения языков - обиходного с "феней" и подростковым сленгом, художественного с чиновно-заседательским. А за этой пестротой и смешением - наш, фирменный, уклад сознания, проутюженного пропагандой".2

Сквозь "плотную толщу" (Митрохин) идеологизированной речи, из-под "утюга" (Камянов) пропаганды не удается начать простой и общепонятный разговор: для него попросту не остается места.

Л.Н.Митрохин. Знакомство только начинается. Религия и политика в посткоммунистической России (материалы "круглого стола") // Вопросы философии 1992. №7. С.31. у

Виктор Камянов. Кто обидел цензора? Советское искусство в поисках своего предмета. // Литературное обозрение. 1992. №1. С.43, 49.

Первыми жертвами словесного бессилия почувствовали себя служители системы. На волне освобождения от цензуры они вполне бесхитростно делятся своими переживаниями. Мы наблюдаем, как в критический для истории страны момент именно "вопрос о языке" парализует носителей опыта двоемыслия.

Яркое описание такого паралича дал в дневниковой записи начальник разведки

КГБ Леонид Шебаршин, рассказывающий о попытке верхушки КГБ отмежеваться от своего шефа В. Крючкова (одного из организаторов ГКЧП и августовского путча 1991 г. в Москве):

22 августа [1991 г.] принимаем заявление Коллегии [КГБ] с осуждением заговора. В заявлении употреблено слово "замарано". Начинается идиотический спор - не лучше ли написать "запачкано" или "ложится пятно". Все как в Верховном Совете или романе Кафки. Состояние всеобщего и дружного маразма, единственная невысказанная мысль: «Ну, о влипли!»".

Но только ли "фирменный уклад сознания", только ли идеологизированный человек переживает трудности при столкновении с новой реальностью: почему не могут помочь ему "возрождаемая" культурная традиция, творцы нового языка?

Непригодным признается не только "деревянный" язык власти, или язык официальный (немецкий эквивалент его описан в книге Виктора Клемперера «Язык Третьего рейха»4); еще в раннюю советскую пору можно было прочитать в московской газете: "Говорит непонятно - значит большевик".5 Впоследствии непонятное было усвоено носителями языка как высшая премудрость,6 тогда как окружающий ее язык был подвергнут упрощению и сведен к гораздо более жестким нормам пользования, чем это имело место до революции. Поколение детей тех красноармейцев, что научились понимать большевистскую непонятность, при встрече со случайно сохранившимися носителями прежнего русского языка начинало смотреть на свой речевой облик новыми глазами:

•2

Леонид Шебаршин. Август// Дружба народов. 1992. № 5-6. С. 173.

4 Victor Klemperer. LTI - Notizbuch eines Philologen. Berlin. 1949.

5 Рабочая молодежь. 1926. С. 113. Цит. по: Андрей и Татьяна Фесенко. Русский язык при советах. Нью-Йорк. 1955. С.77-78.

6 Процедуры идеологического окультуривания описаны в работе: И.Н.Шпилърейн, Д.И. Рейтынбарг, Г. О. Нецкий. Язык красноармейца. Опыт исследования словаря красноармейца Московского гарнизона. M.-JL, ГИЗ. 1928. 192 с. + таблицы. Ср. также: о

A.Braun. Zeitungsfremdwörter und politische Schlagwörter. Berlin. 1929 .

И для меня, чья речь бедным-бедна, как дом, который кем-то обворован, почти как иностранная была забытость чисто русских оборотов. Не вмешиваясь в этот разговор, я чувствовал себя порой от взгляда нелепым, как мытищинский кагор в компании «клико» и «монтильядо». («Старухи», 1966)7

Произошла новая смена поколений. Через тридцать лет после того, как люди "оттепели" обозначили промежуток между революцией и своим временем как период "обворовывания" языка, положение усложнилось. В 1990-е годы многим все больше кажется, что на наших глазах исполняется знаменитое пророчество Владислава Ходасевича о русском языке, - о том, который был "живой как жизнь" (Гоголь), "великим и могучим" (Тургенев), и вот - "сделается мертвым, о как латынь". Об этом языке и современный эмигрантский писатель говорит, что он не просто "обворован", но "мертв, он порождает мертвечину, на этом языке нельзя писать декреты о жизни"9.

Покрылся слоем мертвой коры коснеющий наш язык".10 "Слова сегодня утратили достоверность и энергию. Культурные символы убиты "большим стилем" тоталитаризма. Я не верю в то, что ими еще можно оперировать, возводить на этих сваях какие-то художественные конструкции".11

Парадокс в том, что это говорится о языке страны, освобождающейся от тоталитаризма, от того, что "обкрадывало" и "убивало" язык. Именно это время почему-то воспринимается носителем языка как время исполнения пророчества

7 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. М., Издательство АО «X. Г. С.». 1995. С. 246.

8 В смягченной форме говорят о параличе языка (Наталья Иванова. Гомо советикус // Апрель Вып.5. 1992. С.257-258). Уподобление русского языка латыни становится между тем общим местом:

Русский язык, как латынь, постепенно сойдет на нет. Те, кто писали на нем, промахнулись с заветной лирой. Александр Кушнер. Изречения // Арион 1997. № 2. С. 53-56.

9 Дмитрий Савицкий. Интервью // Литературное обозрение. 1991. №8. С.51. См. подробную библиографию на эту тему: Л.М.Грановская. Русская эмиграция о русском языке. Аннотированный библиографический указатель (1918-1992). М., «АЗЪ». 1993. 98 с.

10 Владимир Строчков. Великий Могук. Поэма-эпикриз // Дружба народов. 1992. № 2. С.3-6.

11 Сергей Селъянов. По ту сторону высокого и низкого // Искусство кино 1992. № 2. С.101 и след. о гибели языка, или о непригодности его для новой жизни. Эпоха кончилась, и понимание (смутная догадка, обманчивое ощущение, уверенность, твердое убеждение), что вместе с нею должен уйти и весь ее язык, становится общим местом, или даже "огромным общим местом", как по сходному поводу писал

12 еще тридцать лет назад Станислав Рассадин.

На отрезке времени, приблизительно отсчитываемом от второй половины 1980-х до середины 1990-х годов, носители русского языка заняли позицию, внешнюю по отношению ко всему советскому периоду русской истории. Одновременное пребывание внутри новой для них процедуры осознавания этого события требует особой, двояконаправленной, наблюдательной оптики. Действуя как включенные наблюдатели, носители русского языка посоветского времени принуждены к постоянной словесной переработке своего недавнего идеологического опыта.13

Невозможно останавливаться перед каждым словом, перед каждым знаком языка, всякий раз вопрошая, какие семантические следы оставило на этом слове, на этом знаке уходящее столетие, хотя это и было бы в высшей степени полезным занятием. Но сизифов труд остается одной из ключевых мифологем гуманитарных наук и, во всяком случае, филологии. Таким сизифовым трудом является, конечно, и попытка изготовить исторически достоверный срез живого потока. И все же этот поток - пусть только формально-политически -остановился: советская эпоха ушла в прошлое, сделавшись завершенным сюжетом, превратившись в социокультурный универсум.

Советская эпоха как реальность сознания осталась в языке, который только в последние несколько лет оказался на всеобщем обозрении в не представимой прежде полноте. Эта новая полнота, разрушившая прежние иерархические представления и снявшая многие идеологические запреты, завещанные русской филологии еще М.В.Ломоносовым, ставит перед историком идей задачу:

12 Цит. по: В.П.Григорьев. Из прошлого лингвистической поэтики и интерлингвистики. М., «Наука». 1993. С. 71.

13

Памятуя как раз об этом, я предлагаю говорить не о пост-советском, а о посоветском периоде или эпохе: приставка пост- еще до наступления официального конца СССР приписывала посоветской России качества новизны прежде, чем они оформились. См. подробнее в словарных материалах Д.С.П. запечатлеть момент выхода носителей языка из идеологической эпохи, показать и проанализировать тот горизонт культурного опыта, который будет забыт уже вторым посоветским поколением. Отсюда - актуальность темы исследования.

Цель и задачи исследования: воссоздание идеологического среза картины мира, или когнитивной карты переходной эпохи, причем по возможности как на уровне речевого поведения, так и на уровне изобразительно-предметном. Предъявляемый в работе крупный фрагмент ментальной карты (mental map) посоветского человека - это, таким образом, и результат анализа определенного круга источников, и представление „действующей" модели развертывания нового русского дискурса во взаимодействии с эпохой-предшественницей. Воссоздавая идеологический срез картины мира, или когнитивной карты переходной эпохи, я использую в качестве основного источника средства массовой коммуникации 1990-х годов.

Исследуемый материал делится на три сегмента - первый и третий - по преимуществу словесные, второй - изобразительно-словесный:

- в первый сегмент включены собственно идеологемы, представленные на всех уровнях текста - от буквы (например, "твердый знак" на конце слова) до цитаты (например, преобразованные высказывания Сталина);

- во второй сегмент входит составная изобразительно-словесная идеологема границы и карты родины;

- третий сегмент включает матерный, или обсценный, план русского языка, взятый в довлевшей ему в советское время идеологической функции. Предъявляемый в работе крупный фрагмент ментальной карты (mental map) посоветского человека - это, таким образом, и результат анализа определенного круга источников, и представление «действующей» модели развертывания нового русского дискурса.

Категориальная база исследования

Под дискурсом в диссертации понимается открытый тип социальной коммуникации, или способ словесно-символического обмена, при котором носители языка, без предварительных условий погруженные в поток свободно обращаемых знаний и представлений, подвергают постоянной словесной переналадке ("перестройке", "критике") общую картину мира. Поддержание режима общения в дискурсе требует от носителей языка, с одной стороны, развития индивидуальных коммуникативных навыков, а с другой - столь же постоянного контроля над средствами массовой коммуникации (СМК), которые всегда, в силу одной их институциональной мощи, склонны к манипуляциям над сколь угодно многочисленными группами носителей языка с помощью тех или иных сверхценных идей.14 Эта идеальная схема не действует в идеологическом коллективе, объединявшем большинство носителей русского языка в минувшем столетии. Поэтому, говоря о посоветском дискурсе, я указываю на новизну состояния общества.

В несвободном коллективе, образуемом согражданами в качестве приемлемой для них, хотя и не всегда приятной, формы сосуществования, действуют такие правила взаимодействия, которые определяются официальными органами управления сознанием. Органы управления, в свою очередь, ставят перед коллективом (и перед собою) высшие цели. Для этого они преобразуют предельно доступное наличное поле коммуникативных средств в орудия для достижения этих высших целей. В обществе, где господствует идеология, свободный словесно-символический обмен в принципе не возможен, ибо действие такого обмена может быть разрешено и запрещено в зависимости от его полезности для первичной общей цели.

Вследствие этого, по смене нескольких поколений большинство общества невозможно уже рассматривать в качестве только внешней по отношению к органам управления угнетаемой массы. Как бы ни пытались жители идеологической страны иронизировать, шепотом "дистанцироваться" от господствующей идеологии, они всегда знают: принимая внешние правила игры и публичного говорения, люди неизбежно меняются и внутри. Эти внутренние перемены столь серьезны, что отмена внешних условий поддержания идеологического единства вызвала нарушение всех привычных способов

14 Ср. Tim Dant. Knowledge, ideology and discourse: a sociological perspective. London and New York, Routledge. 1991. P. 7. Книга Тима Данта сравнивает отношения категорий общения. Само появление свободного дискурса ошеломило людей, столкнуло каждого носителя языка с самим собой как с носителем другого сознания. Этим другим сознанием стал для носителей языка весь их отложившийся в языке старый опыт существования в идеологическом обществе. В целях обозримости я избрал в качестве непосредственного предмета анализа минимальные значащие единицы, организующие работу сознания на этом горизонте - идеологемы. Под идеологемой здесь понимается знак или устойчивая совокупность знаков, отсылающих участников коммуникации к сфере должного - правильного мышления и безупречного поведения - и предостерегающих их от недозволенного.15

В широком смысле слова к идеологемам следует отнести и несловесные формы представления идеологии - традиционные символы (серп и молот, щит и меч) изобразительные и архитектурно-скульптурные комплексы {мавзолеи, памятники, плакаты, портреты, географические карты, карикатуры, татуировки), а также символы музыкальные (гимны, позывные). В рамках идеологии весь этот обширный материал подчинен слову, вот почему он может и должен быть предметом филологического анализа.

В отличие от анализа семантики прямого высказывания, исследователь идеологии принужден оперировать категорией подтекста - того расплывчатого значения, с которым, отстаивая достоинство человеческой расы, героически сражалась, например, советская лингвистика.

Подтекст - это значение словесной единицы, закрытое от чужих и открытое своим. Объединение избранных вокруг главной идеи делает каждое утверждение, произносимое в идеологическом обществе, двудонным и, таким образом, блокирует открытую социальную коммуникацию. Такова, говоря упрощенно, плата за непротивленческую жизненную стратегию в условиях идеологического государства. Как только режим цензуры и обязательного поиска правильного подтекста отменяются, становится ясно, что участники общественного диалога, имеющие богатый опыт чтения между строк, знания, идеологии и дискурса в социологии знания от К.Маннгейма и К.Поппера до М.Фуко и Ю.Хабермаса. и испытывают недоверие к более простым правилам поведения в условиях открытой коммуникации и долго не могут отказаться от привычного устройства. В данной работе я показываю, во-первых, как ведут себя в новом русском дискурсе некоторые официальные советские идеологемы. Источники -произведения как печатной литературы, так и устной словесности, представляющие современный русский общественно-политический дискурс (см. Список основных источников в конце работы).

Первый комплекс выделяемого таким образом поля идеологем - это сам рекрутированный идеологией русский "язык", взятый здесь не как предмет языковедческого анализа, но только в качестве арсенала идеологем - от отдельной буквы и акцента до цитаты и целого произведения (Глава II: Идеологема: от буквы до цитаты). Особое место занимает здесь сталинский цитатный фонд в современном речевом обиходе.

Последняя глава работы была написана как ответ на частный вопрос, задевающий, тем не менее, весь русский посоветский дискурс. Еще А.С.Пушкин писал о том, что настоящая свобода в России будет ознаменована публикацией в открытой печати не допущенных туда цензурой матерных стихотворений И.Баркова.16 Произнесенное более полутора столетий назад пророчество поэта исполнилось: действительно, политическая свобода в России совпала с этим интересным, но все же частным, событием. Однако произошло и нечто большее. Свободный русский дискурс не ограничился снятием запретов на что бы то ни было в СМК. Нет буквально ни одной темы, ни одного слова, которого нельзя было бы найти в сегодняшнем потоке русской речи. Неожиданным для наблюдателя речевых процессов явился проясняемый задним числом масштаб взаимодействия советской идеологии и русского матерного языка. Последний предстает комплексом теневых идеологем и в этом своем качестве подвергнут анализу в третьей главе.

15 Ср. Купина. 1995. С.13: "Идеологема - вербально закрепленное идеологическое предписание". См.: И. Барков. Девичья игрушка. СПб. 1992. С. 177.

Частные заключения читатель найдет в соответствующих главах. Основные выводы, в несколько упрощенном виде, могут быть изложены уже здесь, во введении.

Первый вывод относительно прост: идеологемы советского времени представляли собою удобную координатную сеть для общения в режиме сохранения лояльности, угадывания подтекстов, распознавания своих и избегания роковых ошибок. С объявлением политической свободы выяснилось, что некоторые приёмы обращения со словом в советское время стали для носителей языка схемой мысли; поэтому идеологическая индоктринация, формально приостановившись, по-прежнему конструирует словесные орудия; исторические идеологемы блокируют ход мысли, отводя ее от скучных трудностей повседневной жизни. Язык политического взаимодействия по-прежнему слишком тесно связан с недавними приемами идеологического режима последних советских десятилетий, поэтому сквозь линзу первого, еще очень короткого, посоветского периода можно увидеть много нового внутри закрывшегося советского этапа русской истории. Методологическая и теоретическая база исследования

Рассматривая формы представления идеологемы, или срез физического состава идеологического языка (от буквы и акцента до речения и целого произведения), я опираюсь на различные методики, разработанные в ряде дисциплин. Культурологический ракурс диссертации связан с работами таких авторов, как А.Ф.Лосев, Ю.М.Лотман, Е.М.Мелетинский, В.Н.Топоров,

A.Жолковский, Б.А.Успенский, Вяч.Вс.Иванов, С.Ю.Неклюдов, Н.Н.Козлова, М.О.Чудакова, Уве Пёрксен, Славой Жижек, Юрген Хабермас; филологический ракурс - с исследованиями Ю.Д.Апресяна, А.Вежбицкой, Ю.И.Левина,

B.П.Григорьева, Ю.Н.Караулова, А.Н.Баранова.