автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.20
диссертация на тему: Сравнительный анализ грамматических систем прибалтийско-финских языков: принципы интрагенетической типологии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Сравнительный анализ грамматических систем прибалтийско-финских языков: принципы интрагенетической типологии"

На правах рукописи

Агранат Татьяна Борисовна

Сравнительный анализ грамматических систем прибалтийско-финских языков: принципы интрагенетической типологии

10.02.20 - сравнительно-историческое, типологическое и

сопоставительное языкознание

10.02.02 - языки народов Российской Федерации (урало-алтайские языки)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

5 И СП

Москва - 2009

003482099

Работа выполнена в Учреждении Российской академии наук Институте языкознания РАН

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

доцент

Братчикова Надежда Станиславовна

доктор филологических наук, профессор

Крючкова Татьяна Борисовна

доктор филологических наук, профессор

Мызников Сергей Алексеевич

Ведущая организация: Институт языка, литературы и истории

Карельского НЦ РАН

Защита диссертации состоится 19 ноября 2009 г. на заседании диссертационного совета Д 002.006.03 при Учреждении Российской академии наук Институте языкознания РАН по адресу: 125009, Москва, Б.Кисловский пер, д. 1, стр.1.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Учреждения Российской академии наук Института языкознания РАН

Автореферат разослан « » октября 2009 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета у %/к.ф.н. А.В.Сидельцев

Данное исследование посвящено сравнительному анализу грамматических систем родственных прибалтийско-финских языков не со сравнительно-исторической, а с типологической точки зрения; исследуется как функциональная (социолингвистическая), так и структурная типология. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы изучаются в соотношении с социолингвистическим статусом языка. Актуальность диссертационного исследования.

Интрагенетическая типология - типология родственных языков -является необходимой частью общей типологии. Как известно, исследование некоторых феноменов в типологической перспективе требует обязательного обращения к языкам разных ареалов и разной генетической принадлежности. Однако исследование многих параметров предпочтительнее проводить на материале родственных языков. К таким параметрам относятся континуальные, с точки зрения признака степени варьируемости, сложные, -с точки зрения числа составляющих самого данного параметра, изменчивые. Еще больший вес приобретают типологические исследования родственных языков в диахронической перспективе.

Целью работы является проследить наличие общих черт и различий в грамматических системах прибалтийско-финских языков, определить, обусловлены ли эти различия разным социолингвистическим статусом языков или какими-то другими (диахроническими) факторами. Цель исследования определяет задачи:

• рассмотреть прибалтийско-финские языки с точки зрения функциональной типологии, учитывая факторы, влияющие на жизнеспособность языка;

• исследовать степень продуктивности словообразовательных моделей прибалтийско-финских языков;

• определить, коррелирует ли число продуктивных словообразовательных моделей со степенью жизнеспособности языка;

• сравнить грамматические явления исследуемых языков;

• выявить сохранность архаичных форм и конструкций и сопоставить ее

с социолингвистическим статусом языков.

Теоретическими основами исследования являются труды отечественных и зарубежных лингвистов по интрагенетической типологии.

Материалом послужили собственные полевые записи автора по некоторым языкам, описания прибалтийско-финских языков, а также образцы речи и памятники.

Научная новизна.

При том что сравнительно-историческое изучение финно-угорских языков (и прибалтийско-финских, в частности) представляет собой очень давно разработанное направление, метод интрагенетической типологии до сих пор активно не применяется в финно-угроведении.

Родственные прибалтийско-финские языки изучаются как с точки зрения функциональной (социолингвистической), так и с точки зрения структурной типологии. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы исследуются в соотношении с социолингвистическим статусом языка. Такой подход применяется впервые.

Теоретическая значимость исследования

Результаты исследования имеют значение для решения общетеоретических вопросов как структурной, так и функциональной типологии родственных языков.

Предметом исследования являются языки прибалтийско-финской группы.

Объектом исследования является сравнение грамматических систем прибалтийско-финских языков с учетом их социолингвистических характеристик.

Практическая значимость.

Результаты исследования могут применяться в преподавании прибалтийско-финских языков и написании практических пособий по этим языкам, а также в чтении курсов по сравнительной грамматике уральских языков.

Апробация.

Основные положения диссертации были отражены в выступлениях на следующих конференциях:

1. Язык, литература, культура: традиции и инновации: конференция молодых ученых. М.,МГУ, 1993.

2. Перспективные направления развития в современном финно-угроведении. международная конференции. М, МГУ, 1997.

3. 34. Linguistisches Kolloquium, Germersheim, 1999.

4. Международная научная конференция "И.А.Куратов и проблемы современного финно-угроведения", Сыктывкар, ИИЛЯ УРО РАН, 1999.

5. Международная школа-семинар по лингвистической типологии и антропологии, М., 2000.

6. Международная научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов, посвященной 75-летию кафедры Финно-угорской филологии СПбГУ, СПб, 2000.

7. Международная конференция по актуальным проблемам социолингвистики, М., 2001.

Лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург, 2001.

8. Международный симпозиум по дейктическим системам и квантификации в языках Европы и Северной и Центральной Азии. Тезисы. Ижевск, 2001.

9. 3-я международная школа-семинар по лингвистической типологии и антропологии, М., 2002.

10. Актуальные вопросы финно-угроведения и преподавания финно-угорских языков. Международная научная конференция, М., 2002.

11.World Congress on Language Policies, Barcelona, 2002.

12. XXXI Международная научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов, СПбГУ 2002.

13. Corpus Planning and Sociolinguistics, Bolzano, Italy, 2002.

14. Актуальные проблемы финно-угроведения, Йошкар-Ола, 2003.

15. XV International Congress of Ethnologists and Anthropologists, Florence, 2003

16. IX International Conference on Minority Languages Kiruna, Sweden, Stokholm University, 2003.

17.1 Международный симпозиум по полевой лингвистике. Москва, Институт языкознания РАН, 2003.

18. First Mercator International Symposium on Minority Languages and Research Aberythwyth, Wales, Wales University, 2003.

19. Международный симпозиум «Типология аргументной структуры и синтаксических отношений», Казань, Казанский государственный университет, 2004.

20. История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов, ИИЛЯ УРО РАН, Сыктывкар, 2004.

21. XXXIV Международная филологическая конференция, СПбГУ, 2005. .

22. X Международный конгресс финно-угроведов, Йошкар-Ола, МарГУ, 2005.

23. VI Всероссийский конгресс антропологов и этнологов, С-Пб, ИЭА РАН, 2005.

24. Четвертая международная типологическая школа, Цахкадзор, РГГУ, 2005.

25. Конференция «Языковые союзы Евразии», Ияз РАН, 2005.

26. Языковые изменения в условиях языкового сдвига, С-Пб, ИЛИ РАН, 2005.

27. П Международный симпозиум по полевой лингвистике. Ияз РАН, 2006.

28. Международный симпозиум LENCA 3, Томск, ТГУ, 2006.

29. VII Всероссийский конгресс этнографов и антропологов России, Саранск, МордГУ, 2007.

30. Конференция по уральским языкам к 100-летию К.Е.Майтинской, М., Ияз РАН, 2007.

31. 42nd Linguistics Colloquium, Rhodes, Aegan University, 2007.

32. Круглый стол «Миноритарные языки - проблема языковых контактов» Москва, Ияз РАН , 2007.

33. Конференция «Логический анализ языка: ассерция и негация» Москва, Ияз РАН, 2007.

34. 6th International Congress of Arctic Social Sciences (ICASS VI), Nuuk, Greenland, 2008.

35. Международная конференция «Перевод Библии как фактор сохранения и развития языков народов РФ и СНГ», ИПБ и Ияз, М., 2008.

36. Конференция «Описание и документирование исчезающих прибалтийско-финских языков» С-Пб, ИЛИ РАН, 2008.

37. Итоговая научная конференция по Программе фундаментальных исследований Президиума РАН«Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям», 2008.

38. Международный семинар по отглагольным именам в прибалтийско-финских языках, Таллинн, Институт эстонского языка, 2009.

39. International Conference on Minority Languages XII, Tartu, 2009.

40. Rethinking identity - dynamics and stability in post-socialism. International seminar, University of Tartu, 2009.

41. Конференция «Сравнительно-историческое языкознание. Алтаистика.

Тюркология»., М. Ияз РАН, 2009.

Работа обсуждалась на совместном заседании сектора типологии и отдела урало-алтайских языков Института языкознания РАН.

Структура работы

Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, приложения и библиографии.

Во введении обосновывается выбор темы и ее актуальность, определяются цели и задачи исследования, показаны научная новизна, теоретическая и практическая значимость диссертации.

В 1 главе «Прибалтийско-финские языки с точки зрения функциональной типологии» представлены социолингвистические портреты всех прибалтийско-финских языков как в синхронии, так и в диахронии. Кроме того, проводится сопоставление всех прибалтийско-финских языков с точки зрения факторов, влияющих на жизнеспособность языка. Это представляется важным, поскольку во всех сферах используются только два из этих языков, остальные в разной степени неблагополучны. Определение социолингвистического статуса прибалтийско-финских языков необходимо в данной работе, так как в последующих главах грамматические системы этих языков будут исследоваться в соотношении с их социолингвистическими характеристиками.

Как показано в (Кибрик 1992), с точки зрения жизнеспособности живые языки можно делить на «здоровые» и «больные». «Здоровые» языки способны к воспроизводству или даже расширению своего социального статуса, сферы действия, численности носителей, иными словами, они функционируют и развиваются нормально, они жизнеспособны. «Больные» языки находятся в той или иной стадии деградации. В исторической перспективе наблюдается снижение их социального статуса, сокращение сфер действия, уменьшение числа носителей, в особенности тех, для кого этот язык является родным. Эти социальные параметры существования языка

могут взаимодействовать и с внутриструктурными параметрами (устойчивость структуры языка в иноязычному влиянию, динамика развития лексикона и т.д.). Когда последствия «болезни» достигают критического уровня, возникает угроза существования языка. Иными словами, понятие «исчезающий язык» является относительным. Все «больные» языки можно расположить на шкале, ограниченной, с одной стороны, «здоровыми» языками, а с другой - мертвыми языками. Чем ближе расположен язык на этой шкале к зоне «мертвые языки», тем больше оснований считать его исчезающим. (Кибрик 1992 с.67).

На жизнеспособность языка влияет множество весьма разнородных факторов. Учет их существен для выделения тенденции развития языка и определения его статуса. (Кибрик 1992 с.68). В указанной работе приводятся данные факторы. Рассмотрим прибалтийско-финские языки с точки зрения этих факторов.

а) Численность этнической группы и говорящих на языке этой группы.

Финским: 5 млн. говорящих.

Эстонский. Всего говорящих по-эстонски как на родном языке 1,1 миллиона человек.

Карельский. По формальным показателям карельский язык не принадлежит к числу миноритарных в Российской Федерации: по переписи 2002 г., им владеет 52880 человек (при общей численности этноса 93344 человек). Однако в действительности существует три карельских диалекта: собственно карельский, людиковский и ливвиковский, различия между которыми настолько сильны, что общение носителей различных диалектов затруднено. Именно поэтому до сих пор не существует единого карельского литературного языка, и существует такая точка зрения, что необходимо создать несколько карельских литературных языков, см. об этом, например в (Крючкова 2000).

Вепсский. По переписи 2002 г., вепсами назвали себя 8240 человек, владеющих вепсским языком - 5753, но, естественно, степень владения не

проверялась. По переписи 1989 г., общая величина этнической группы составляла 12142 человек, 8053 назвали вепсский родным языком. Но «необходимо отметить, что данные переписи не дают реального представления о количестве говорящих на вепсском языке. Некоторые вепсы указывают вепсский в качестве родного языка, даже если владеют им плохо или вообще не владеют» (Крючкова 2003 с.98).

Ижорский. По переписи 2002 г., ижорцами себя назвали 327 человека, владеющих ижорским языком - 362 человека, последняя цифра явно завышена, так как среди этнических ижорцев далеко не все владеют языком хоть в какой-то степени. В переписи 1989 г. в России проживало 449 ижорцев, говорящих по-ижорски - 249. Тем не менее «необходимо отметить, что данные переписи не дают реального представления о количестве говорящих на ижорском языке. Некоторые ижорцы указывают ижорский в качестве родного языка, даже если владеют им плохо или вообще не знают. Действительно говорят по-ижорски только представители старшего поколения» (Крючкова 2003 с. 164). Кроме ижорцев, по-ижорски говорят некоторые представители водского этноса, а также иногда водь называет водский язык ижорским (а себя - ижорцами, об. этом см. ниже). Однако водь в настоящее время настолько малочисленна, что, даже учитывая вышеперечисленные обстоятельства, трудно согласиться с тем, что число говорящих по-ижорски превышает число этнических ижорцев.

Водский. Водь исчезла из переписей населения после 1926 года. Национальность 'водь' перестала указываться в паспортах и похозяйственных книгах, где некоторые ее представители записывались русскими, а некоторые - ижорцами. В местах компактного расселения, по оценкам пятнадцатилетней давности, проживало менее ста человек (Народы России, энциклопедия, М., 1994). В настоящий момент по-водски говорит не более двух десятков представителей старшего поколения, проживающих в нескольких деревнях Кингисеппского района Ленинградской области. Все без исключения говорящие по-водски также владеют русским языком.

Некоторые носители водского языка называют себя ижорцами, причем это не коррелирует с тем, какая национальность была записана в их документах. От собственно ижорцев они отличают себя по чисто языковым признакам.

В переписи 2002 года водью назвали себя 73 человека, владеют водским языком 774 человека, т.е. на 701 чел. больше, чем назвавшие себя водью. Интересно, что водский язык не был лингва франка, по крайней мере в историческую эпоху; данную функцию в Ингерманландии выполнял ижорский, и хотя, конечно, в настоящий момент языком межнационального общения стал русский, почти все носители водского языка владеют ижорским (но никогда - наоборот). Таким образом, надо признать, что количество владеющих водским языком в переписи ошибочно.

Ливский. По переписи 2000 г., проводимой в Латвии, ливами себя назвали 177 человек, число говорящих по-ливски в переписи не отражено, по оценкам, несколько человек старшего возраста. По переписи 1989 г., в Российской Федерации проживало 64 лива, в Российской переписи 2002 данный этнос отсутствует, как и владеющие ливским языком, б) Возрастные группы носителей языка.

Финским и эстонским языками владеют все возрастные группы. Карельский. По данным переписи 1989 г., в республике Карелия в возрастной группе старше 70 лет 88,9% считают карельский язык родным, среди детей 6-9 лет - только 9,6% (в городах 6,8%), среди подростков 10-14 лет 14,4% (в городах 9,5%). (см. Крючкова 2000).

Вепсский. Данные о возрастных группах носителей вепсского языка в переписи отсутствуют.

Ижорский. Владеет только старшее поколение.

Водский. Владеет только старшее поколение.

Ливский. Владеет только старшее поколение. Но в 1995 г. среди 13-15 владеющих, ливским языком было двое подростков-школьников, один из которых хорошо говорил по-ливски. (см. Вяари 1995 с. 163).

в) Этнический характер браков.

Естественно, чем меньше состав этноса, тем больше смешанных браков. Сегодня не осталось ни одной семьи, в которой было бы больше одного носителя водского языка.

г) Воспитание детей дошкольного возраста.

Передача детям тех языков, которым владеет только старшее поколение, прекратилась.

д) Место проживания этноса.

Из общего числа говорящих по-фински как на родном языке 93,6% (4,5 миллиона) проживают в Финляндии, остальные (0,5 миллиона человек) живут в Швеции, Норвегии, США и Канаде.

Из общего числа говорящих по-эстонски как на родном языке (1,1 миллиона человек) 0,94 миллиона проживает в Эстонии, остальные (0,16 миллиона) большими общинами проживают в России, США, Канаде и Швеции. (ЕгеИ 2003 с.7).

Карельский. В принципе, носители разных карельских диалектов принадлежат к разным этническим группам. Собственно карельский диалект распространен в Средней и Северной Карелии, к нему же относятся говоры валдайских, тихвинских и тверских карел. Последние попали в Тверские земли в 17 в., после заключения Ореховецкого мира, поскольку места их исконного пребывания - Карельский перешеек - отошли а шведам, которые пытались обратить в лютеранство ставших уже к тому моменту православными карел. (По другой версии, главная причина ухода карел в глубь России была не религиозная: заинтересованные в притоке населения Российские власти на продолжительное время освободили переселенцев от налогов).

Людиковский диалект распространен вдоль западного побережья Онежского озера, на западе граничит ареалом распространения ливвиковского диалекта, а на юге - с ареалом распространения вепсского

языка и представляет собой идиом с большим количеством изоглосс, общих с вепсским языком.

Ливвиковский диалект охватывает северо-восточную часть района Ладожского озера.

Вепсский язык распадается на три диалекта. Северный распространен в Прионежском районе Карелии, южный - в Бокситогорском районе Ленинградской обл., средний, представленный самым большим количеством говоров и наибольшим количеством носителей, - в Подпорожском, Лодейнопольском и Тихвинском районах Ленинградской обл. и в Вытегорском и Бабаевском районах Вологодской обл. Диалекты взаимопонимаемы.

Ижорский. Сойкинский диалект, представленный наибольшим числом носителей, распространен на Сойкинском полуострове, нижнелужский - по нижнему течению реки Луги, оба - в Кингисеппском районе, хэваский, носителей которого практически не осталось, - в Ломоносовском районе Ленинградской обл.

На водском языке в настоящее время говорят только в двух деревнях в Кингисеппском районе Ленинградской обл.

Ливский язык сохраняется только в нескольких деревнях на побережье Рижского залива.

Наиболее компактно проживают носители двух самых больших языков (финского и эстонского), а также - трех наиболее миноритарных: ижорцы, водь и ливы, однако все три последние (в разное время) подвергались насильственному переселению, что не могло не сказаться отрицательно на сохранности языков, е) Языковые контакты этноса.

Все прибалтийско-финские языки в разное время контактировали с соседними языками. В Финляндии, как известно, шведский, наряду с финским, является государственным языком. Эстонский в эпоху начала становления литературного языка тесно контактировал с немецким. Все

языки на территории РФ контактируют с русским, ижорский и водский -друг с другом. Ливский язык издавна находится в контакте с латышским.

ж) Социально-общественная форма существования этноса. Традиционная форма существования практически нигде не сохраняется.

з) Национальное самосознание.

Полевое социолингвистическое обследование показало, что национальное самосознание может никак не коррелировать с другими социолингвистическими параметрами. Как ни странно, по опросам оказалось, что у води национальное самосознание выше, чем у соседних ижорцев, хотя говорящих по-ижорски все-таки больше, чем по-водски. Наблюдается в последние годы рост национального самосознания и у ливов, язык которых не менее (если не более) угрожаемый, чем водский.

и) Преподавание языка в школе.

Финский и эстонский, разумеется, преподаются в школе. В 1991 г. карельский язык преподавался в 31 школе Карелии, где его изучали 917 человек, и 12 детских садах, где занятия посещали 202 ребенка. Очень важно, что преподавание карельского языка было организовано в двух детских садах в Петрозаводске, где было очень мало, а может быть и вообще не было детей, владеющих карельским языком, поскольку в крупных городах процессы ассимиляции идут особенно быстро. В данной ситуации речь шла уже не столько о сохранении, сколько о возрождении языка, (см. Крючкова 2000).

В 1991 г. вепсский язык преподавался как предмет в двух школах в Петрозаводске, где его изучали 89 человек. В сельских школах преподавался в тех районах, где дети еще в какой-то степени владели родным языком, (см. Крючкова 2000).

Ижорский преподавался в 1930-е гг., водский никогда не преподавался, ливский преподается факультативно.

к) Государственная языковая политика.

Статус карельского и вепсского языков пока не определен, т.к. не принят закон о языке в Карелии. Вепсы внесены в список малых народов РФ. Использование ижорского и водского языков не регламентируется законом; водь и ижора были в списке малых народов РФ, но почему-то из него исчезли. Ливский в Латвии официального статуса не имеет.

Таким образом, если расположить все прибалтийско-финские языки на следующей шкале, приведенной в (Кибрик 1992 с.67): здоровые языки больные языки мертвые языки

исчезающие языки

то крайнюю левую позицию будут занимать только два из них: финский и эстонский. Остальные будут находиться в разной степени близости от крайней правой точки, но, к счастью, никакие из них на сегодняшний день не достигли ее; максимально приблизились к ней водский и ливский.

Понятно, что на жизнеспособность языка влияет совокупность вышеперечисленных факторов, однако оказалось, что роли этих факторов не всегда одинаковы, а зависят от конкретного случая. В частности, социально-общественная форма существования этноса здесь нерелевантна, поскольку традиционная форма существования практически нигде не сохраняется, а, например, высокий уровень этнического самосознания, который чаще всего бывает решающим фактором для сохранности языка, в случае отсутствия передачи языка детям оказывается бессильным.

Во 2 главе «Словообразовательные тенденции в прибалтийско-финских языках» исследуется продуктивность словообразовательных моделей в прибалтийско-финских языках. Отдельно рассматривается именное и глагольное словообразование. Обнаруживается, что в одних из этих языков сохраняется большее количество общих прибалтийско-финских словообразовательных суффиксов, а в других - непродуктивные суффиксы исчезают засчет еще большего распространения продуктивных (т.е.

проявляется агглютинативная тенденция), а также засчет распространения аналитических моделей. Интересно, что некоторые модели оказываются более устойчивыми во всех прибалтийско-финских языках, например, очень хорошо сохраняются суффиксы каузатива. Проверяется рабочая гипотеза о том, что причиной «разорения» словообразовательных гнезд может служить языковой сдвиг, однако она не подтверждается. Изученный материал позволяет сделать вывод, что северная подгруппа прибалтийско-финских языков (в которую входят финский, карельский, вепсский и ижорский) гораздо лучше сохраняет старые словообразовательные модели, чем южная (к ней относятся эстонский, водский и ливский). Данное наблюдение представляет особый интерес. Дело в том, что деление прибалтийско-финских языков на северную и южную подгруппы традиционно и во многом условно, так как, во-первых, известно, что исторически некоторые праприбалтийско-финские диалекты участвовали в образовании современных как северных, так и южных прибалтийско-финских языков, а во-вторых, некоторые черты характерны только для части северных и одновременно для части южных. Как впервые выясняется, продуктивность словообразовательных моделей является изоглоссой, четко разделяющей две подгруппы прибалтийско-финских языков.

Находящиеся в длительном контакте водский и ижорский языки повлияли друг на друга на различных уровнях, однако словообразовательные тенденции у них различны. Возможен предварительный вывод о том, что словообразование в принципе оказывается устойчивым к изменениям в контактных зонах.

В 3 главе «Грамматические категории и способы их выражения в прибалтийско-финских языках» сравниваются способы выражения грамматических категорий в этих языках.

Выражение залога личными формами глагола: две конструкции Одна из конструкций, о которых идет речь, имеется во всех прибалтийско-финских языках, кроме ливского. В традиционных описаниях ее называют

как пассивной, так имперсональной, причем одни авторы отдают предпочтение первому, другие - второму из этих терминов; встречается также их синонимичное употребление. Отказ от термина «пассив» в традиционных описаниях в пользу термина «имперсонал» вызван тем обстоятельством, что данные формы могут образовываться от любых глаголов, независимо от переходности. Встречаются точки зрения, отрицающие наличие пассивных конструкций в этих языках, ср.: «Поскольку уральская система лишена маркированного члена - в ней невозможны ни пассив, ни антипассив. Хотя известны специальные работы о пассиве, скажем, в финском, [...] - никакого пассива (в строго терминологическом смысле ) в финском языке нет» (Володин 2000 с.36).

Исторически эксплицитное выражение агенса в таких конструкциях не допускалось, хотя некоторые прибалтийско-финские языки, видимо, под влиянием соседних индоевропейских могут иметь агентивное дополнение в подобных конструкциях (об этом будет подробнее сказано ниже). И Л.Хакулинен (1955), и М.Ванхала-Анишевски (1992) указывают, что неназываемым агенсом описываемых конструкций в финском языке может быть только лицо, одушевленный деятель. Однако, например, в водском языке находим контрпримеры. В настоящий момент трудно определить, появились ли последние под влияние русского языка или водский всегда сохранял данное отличие от финского:

(1)Ш1а ёуаап-Ы №1е уа55а

ночью поворачивать-1Р8-1РР ветер навстречу ночью повернуло ветер навстречу (Ленсу 1930).

Можно сказать, что такие конструкции, которые мы здесь рассматриваем, являются непрототипическими пассивными, ср. высказывание Б.Комри о том, что в прототипических пассивных конструкциях пациенс должен быть подлежащим, хотя некоторые пассивные конструкции не являются прототипическими, например, имперсональный пассив (Сотпе 1988 с. 13).

М.Сибатани определяет имперсональные пассивы как затрагивающие интранзитивные клаузы и транзитивные без повышения пациенса (Shibatani 1988 с.З).

В (Кеепап 1985 с.273) пассив характеризуется как способ образования п-местного предиката из п+1-местного. Из одноместного предиката образуется 0-местный, что, собственно, и является имперсональным пассивом.

И.А.Мельчук такие конструкции определяет как бессубъектный суппрессив, где происходит подавление Г[лубинно]Синт[аксического] А[ктанта]1, который на Поверхностно] Синтаксическом] уровне должен был бы быть подлежащим (Мельчук 2004 с.296). Подавление FChhtAí означает, что FChhtAí не может быть выражен во фразе (как актант рассматриваемого глагола) ни при каких условиях. (Соответствующий Сем[антический]А[ктант] при этом не теряется.) Факультативная невыраженность FChhtAí подавлением не является. (Мельчук 2004 с.290). У двухактантных глаголов остается неизменным на поверхностном уровне второй актант, у трехактантных глаголов - второй и третий, у одноактантных - происходит подавление единственного актанта.

В эстонском языке возможно наличие агентивного дополнения в аналогичных конструкциях (см., например, (Эрельт 1977 с. 171): актант, занимающий в активном предложении позицию подлежащего, может в имперсональном предложении реализовываться как агентное дополнение в виде N + gen. poolt, например Anís vedas teid ninapidi 'Антс обманул вас', Teid veeti Antsu poolt ninapidi 'Вы обмануты Антсом'). Хотя, судя по всему, это -результат позднего влияния соседних индоевропейских языков; но в таком случае по (Мельчук 2004) это - частичный понижающий пассив.

В вепсском и карельском языках исконная форма 3 л.мн.ч. совершенно исчезла, вытеснившись безличной. В водском употребление формы имперсонала в функции 3 л.мн.ч. наблюдается в большинстве случаев, при этом старая форма 3 л.мн.ч. может встречаться факультативно только у некаузативных глаголов, имеющих каузативный коррелят и только в

презенсе индикатива. Вообще говоря, то, что именно некаузативные глаголы, имеющие каузативный коррелят могут сохранять старые показатели 3 л.мн. ч., представляется неслучайным, иными словами, не представляется случайной связь между пассивом (хоть и имперсональным) и каузативом. Совпадение пассивных и каузативных показателей в различных языках обнаруживалось исследователями; впервые, видимо, этот феномен был описан в (Недялков 1964). Во всех прибалтийско-финских языках показатели каузатива и пассива совпадают; иногда это очевидно, иногда из-за морфонологических процессов - не совсем. Л.Хакулинен считает, что прибалтийско-финский пассив образовался из каузатива (Хакулинен 1953 с.222).

Рассмотрим теперь второй тип пассивных конструкций, в которых залог выражается в личных форма глагола.

Здесь речь не идет о неопределенно-личных безагентивных конструкциях с пассивным перфектом от непереходных глаголов, которые, видимо, встречаются во всех прибалтийско-финских языках, «фин. оп ш1ш 'пришли' (<есть придено>)» (Калинова 2000). Эти последние конструкции представляют собой также бессубъектный суппрессив по (Мельчук 2004) и, следовательно, ничем не отличаются от описанных выше.

Нас будет интересовать такой тип конструкций, который имеет место не во всех прибалтийско-финских языках, - так называемый «посессивный перфект» (и плюсквамперфект), где агенс выражен адессивом, а предикат имеет форму пассивного перфекта (плюсквамперфекта). «Если в языке есть несколько пассивов, в нем обязательно имеется такой пассив, который покрывает перфективную область значений» (Кеепап 1985 с.267). Ср. также: Вообще, для языков мира характерно при отсутствии выражения залога в собственно глагольной парадигме наличие его в аналитических причастных конструкциях. Этому явлению дается функциональное объяснение: «пассивные и имперсональные формы в большой степени склонны к описанию состояний (приписываемых объекту или субъекту), чем

динамических изменений; в силу этого, они менее «глагольны», поскольку выражение состояния для глагола менее типично, чем, например, для отглагольного прилагательного (т.е. причастия» (Плунгян 2000 с.220).

Этот последний тип конструкций по (Мельчук 2004) - полный повышающий пассив. Приведем пример из водского языка, где такой тип конструкций довольно распространен:

(2) теМе 61-1 в1а1 бэе-Ни тб1га

мы-АП 6bm.-IPF.3SG там покупать-РТСР.РАЗБ мыза у нас там была куплена мыза (Ленсу 1930).

Карельский и финский языки, в которых отсутствует «посессивный перфект», обладают конструкцией с агентивным причастием, неизвестной прибалтийско-финским языкам, в которых есть «посессивный перфект»: (З^а-п 1еке-ша ШоП

отец-вЕК делать-РТСР.АО стул отцом сделанный стул Как видим, падеж принадлежности - генитив выражает здесь «чистый» агенс. Также и «посессивном перфекте» адессив имеет не посессивное, а агентивное значение.

В (Ыоопап 1994) со ссылкой на предшествующих авторов говорится о трех функциях пассива:

1. Топикализация пациенса

2. Удаление/дефокусизация агенса

3. Стативизация.

Топикализация пациенса обязательна в «посессивном перфекте», в бессубъектном суппрессиве пациенс может и отсутствовать на глубинном уровне, если глагол одновалентный. В «посессивном перфекте» происходит дефокусизация агенса, в другом же типе пассива - обязательное полное его удаление. Стативизация имеет место только в «посессивном перфекте». Нет ничего удивительного, если язык имеет два или более пассивов, но

сомнительно, чтобы у них были одинаковые распределение и функции (БЫЬаСаш 1985 с.835). У рассмотренных конструкций функции различны.

Залоговые противопоставления в отглагольных именах

Особый интерес представляет выражение залога в нефинитных глагольных формах. Традиционно в грамматиках прибалтийско-финских языков отглагольные имена называют инфинитивами, и насчитывают их в разных языках от двух до пяти; они способны склоняться, имея разный набор падежей, правда, полной парадигмой не обладает ни одно из отглагольных имен ни в одном из языков. Иногда в грамматических описаниях прибалтийско-финских языков встречаются названия этих форм по их функции: герундии, супины, деепричастия и т.д. Кроме того, из-за отсутствия единства терминологии функционально одинаковые отглагольные формы часто называются по-разному и наоборот, одним термином в разных языках могут именоваться разные сущности. Но чаще всего, главным образом это касается работ по финскому языку, фигурирует закрепившийся в традиции номер инфинитива и его падеж.

Для выражения залоговых противопоставлений в зависимой части монофинитных полипредикативных конструкций прибалтийско-финские языки используют разные отглагольные имена. При наличии общих черт есть и некоторые различия по языкам.

Л.Хакулинен пишет, что в финском языке I инфинитив встречается в национальном языке только в активе, но в диалектах иногда также и в пассиве (Хакулинен 1953 с.233).

Интересно, что показатель так называемого I инфинитива в прибалтийско-финских языках, как и показатель каузатива, совпадает с показателем пассива (что тоже может затемняться морфонологическими процессами). Л.Хакулинен пишет: «не выяснено еще и первоначальное значение этого признака инфинитива, и, следовательно, возникает вопрос о том, не являются ли простой случайностью фонетическая идентичность признаков I

инфинитива и пассива и частично пассивное значение I инфинитива: Нап оп каип18 ка1йоа 'он красивый смотреть = чтобы рассматриваемым быть', Бе ке1раа вубсШ 'это годится есть = чтобы съеденным быть' " (Хакулинен 1953 с. 234).

В водской грамматике (АЫцшэ! 1856) приводятся пассивные формы I инфинитива, в современном языке их нет.

Для эстонского языка Э.Пялль выводит следующие закономерности (Пялль и др., 1962).

Если предмет является активным деятелем по отношению к действию, обозначаемому инфинитивом, то употребляется форма на -та: (3) Ро1з5 к51Ьа-Ь кип(1-гпа

парень годиться-РЯЗ.ЗБС пахать-та парень годится пахать

Если предмет сам является пассивным (т. е. обозначает объект или орудие действия, обозначаемого инфинитивом), то употребляется инфинитив на -с1а:

(4) РбЫ кб1Ьа-Ь кип-ёа поле годиться-ЗЗО пахать-ШР

поле годится пахать (т.е. для пахоты).

(5) Та 16-1 1аЫс1а 1ип-(1 гоокьс!а

он приносить-1РР.ЗЗО лопата.СЕИ снег-РАЯТ убирать-1ЫЕ он принес лопату снег убирать

Существует так называемый закон соотнесенности П. Сиро: «Квазипредикат, относящийся к глаголу... в интранзитнвном предложении указывает на подлежащее, а в транзитивном предложении — на прямое дополнение», — сформулированный З.М. Дубровиной для инфинитивных и причастных конструкций в финском языке. «Отличительная особенность инфинитивных и причастных конструкций, подчиняющихся закону соотнесенности, состоит в том, что инфинитивы или причастия в них обязательно имеют логическую соотнесенность либо с подлежащим, либо с

прямым дополнением основного глагола, которое одновременно обозначает субъект, объект или какое-либо обстоятельство действия, выраженного инфинитивом или причастием» (Дубровина, 1975 с. 92).

Иными словами, при непереходном главном предикате зависимый предикат логически соотносится с субъектом главной предикации, а если главный предикат переходный, то инфинитная форма соотносится с объектом, причем как прямым, так и непрямым. Если принять, что этот закон верен для других прибалтийско-финских языков, то можно сказать, что в примерах (3) и (4) в эстонском языке субъект главной предикации соотносится с зависимым предикатом, а в примере (5) объект главной предикации соотносится с зависимым предикатом. При этом выбор инфинитной формы, как видно из примеров, зависит от того, является ли соотносимый актант субъектом или не-субъектом зависимой предикации, т. е. выводится следующее правило: если актант главной предикации, логически соотносимый с зависимым предикатом, является субъектом зависимой предикации, то употребляется форма на -та, а если не-субъектом, то форма на -с1а. Таким образом, получается, что при изменении диатезы меняется глагольная форма, правда, инфинитная.

При рассмотрении финских примеров, а также водских и карельских ливвиковских, наблюдается аналогичная картина.

В карельском калининском, как показывают примеры, дистрибуция инфинитивов в изучаемых конструкциях связана не с залогом, а с переходностью самого зависимого предиката.

В вепсском языке прослеживается более сложное противопоставление инфинитных форм в конструкциях с предикатным актантом. Как видно из приведенных ниже примеров, здесь — трехчленная оппозиция инфинитных форм: 1) на -та; 2) на -ёа/4а; 3) на -ёоБМойМ'ез (инессив-элатив формы на -(1а). Выбор формы зависимого предиката диктуется ролью одного из актантов как в зависимой, так и в главной предикации.

Если субъект главной предикации является также субъектом зависимой предикации, то используется форма на -та-. При этом переходность/непереходность зависимого предиката нерелевантна.

Анализ примеров показывает, что закон соотнесенности удобнее формулировать не в терминах субъекта и объекта (не-субъкта), а терминах семантических ролей. Если агенс главной предикации является также агентом зависимой предикации, то используется форма на -та-. Если не-агенс главной предикации кореферентен агенсу зависимой предикации, употребляется форма на -dos. Если соотносимый актант является не-агенсом обеих предикаций, то употребляется форма на -da.

Выбор соотносимого актанта диктуется коммуникативной задачей, для реализации которой, собственно, и существуют в языке залоговые противопоставления. Возможны случаи, когда в главной и зависимой предикации кореферентны два актанта, один из которых имеет в зависимой предикации роль агенса, а другой - не-агенса. Как тогда выбирается отглагольное имя, которым выражается зависимый предикат? Если, с точки зрения говорящего, коммуникативный статус выше у агенса, употребляется форма на -ma/-ma если - у не-агенса - инфинитив.

О залоге прибалтийско-финских причастий

Отдельно рассмотрим залоговые противопоставления в подклассе нефинитных форм глагола - причастиях.

Традиционные грамматики прибалтийско-финских языков описывают формы на -nu(d)/- nü(d) как активные причастия, на -tu/-tü (-tuAttü) - как пассивные. В целом, их дистрибуция такова, что первые можно было бы считать активными, а вторые - пассивными. Однако этому препятствуют два обстоятельства: во-первых, сосуществование этих форм в одной парадигме -отрицания, о чем специально пойдет речь ниже, и во-вторых - причастия на -tu/-tü (-tu/-ttü) образуются абсолютно от всех глаголов, независимо от

переходности, ср. водск.: tun-tu (tiuma 'приходить'), häülü-ttii (häilliiä 'бродить'), joos-tu (Jossa 'бежать').

Здесь рассматриваются системы залоговых отношений в причастиях в вепсском языке и в карельских диалектах: тихвинском, калининском и ливвиковском. Объединение этих идиомов в данной выборке вызвано тем, что в карельском и вепсском языках, в отличие от других прибалтийско-финских, присутствуют возвратные формы глаголов. «Определенную роль в образовании возвратных форм глаголов, очевидно, сыграло и влияние русского языка» (Зайцева 1981 с.277). Появление возвратных глаголов, возможно, могло повлиять на систему залоговых оппозиций.

В образцах речи были рассмотрены все случаи употребления форм, называемых в грамматиках соответствующих языков активными (действительными) и пассивными (страдательными) причастиями, т.е. изучались реально наблюдаемые в текстах объекты. Но в описании мы будем идти не от формы к значению, а от значения к форме. Основным семантическим критерием для нас будут являться переводы образцов речи. Переводы, к сожалению, не всегда дословны, но выполнены они носителями языка (или, по крайней мере, с привлечением носителей), поэтому мы будем на них опираться.

Есть случаи, условно говоря, соответствия залогов, рассмотрим их. "Пассивные" причастия используются для выражения: пассива (имперсонального):

(6) pä past-tud. da astu-b

голова опускать-PTCP.PASS да häth-PRS.3SG голова опущена, идет (средний вепсский) пассива с агентивным дополнением: (7) h'änd'ikaha-u лоб' ol'-i to-dut

волк-AD лось 6bitb-IPF.3SG рвать-PTCP.PASS

волком лось был разорван (средний вепсский) "Активные" причастия соответствуют русскому активному залогу:

(8) nagra-ja-n su-h on смеяться-PTCP.PRS-GEN рот-ILL 6biTb.PRS.3SG

pare-mbi kacc-uo

лучше-СОМР смотреть-INF

на рот смеющегося приятнее смотреть (карельский ливвиковский) Случаи несовпадения залогов:

(9) murenudo-u karto-u i murenudo-u разбитый-AD корыто-AD и разбитый-AD

pado-u горшок-AD

с разбитым корытом и разбитым горшком (средний вепсский)

(средний вепсский) (Интересно, что в грамматике вепсского языка в качестве одного из примеров на употребление активного причастия приведено 'pada ош murenu' 'горшок разбит' (Зайцева 1981 с.274)).

(10) konza vuaSa l'ie-w valmis' i когда раствор 6biTb.FUT-3SG готов и

muiiote-ttu... киснуть-PTCP.PASS

когда раствор будет готов и прокиснет... (карельский калининский)

Два последних примера имеют семантику декаузатива. Видимо, это позволяет предположить, что в вепсском языке декаузатив выражается формой "активного" причастия, а в карельском - "пассивного". (Последнее встречается в языках гораздо чаще). Разумеется, этим не исчерпываются значения данных форм, о чем свидетельствует хотя бы следующий пример, где активный залог выражается страдательным причастием:

(11) olio lapse-t ote-ttu? неужели ребенок-PL брать-PTCP.PASS неужели дети взяли? (карельский тихвинский)

Этот пример пока не поддается интерпретации (если это не оговорка информанта?),

Во всех рассматриваемых идиомах в имперфекте активного залога при отрицании в одной и той же парадигме сосуществуют формы действительных и страдательных причастий (в карельском пассивное причастие выступает в 3 л. мн. ч., в вепсском - во всех лицах во множественном числе). Такое явление наблюдается и в других прибалтийско-финских языках, об этом будет говориться ниже, когда речь будет идти о связи залога с отрицанием.

Исторически это явление объясняется тем, что «глагольные формы Зл. мн.ч. представляют собою былые пассивные залоговые формы глагола» (Рягоев 1977 с. 123). Однако на синхронном уровне таким образом выражается активный залог, и в таких конструкциях возможны формы страдательных причастий от заведомо непереходных глаголов. Мы могли бы постулировать омонимию действительных и страдательных причастий, но очевидно, лучше попытаться найти инвариант грамматической семантики исследуемых форм. Интересно, что парадигмы, состоящие, казалось бы, из различных рядов форм оказываются устойчивыми.

В целом, в исследуемых идиомах залоговые системы, выражаемые причастиями, по-видимому, сохраняются и не перестраиваются под влиянием русского языка, которым владеют все носители данных говоров. О связи отрицания с аспектом, залогом и семантическими ролями в прибалтийско-финских языках

В прибалтийско-финских языках выражение грамматических категорий между словоформами отрицательного и отрицаемого глагола распределяется по-разному. Максимальное число показателей в словоформе отрицательного глагола - время, лицо, число. Наклонение обычно выражается в нефинитной форме смыслового глагола, исключение составляет императив, маркируемый в отрицательном глаголе (ср. иерархию глагольных категорий в (Сотпе 1981)). Очень большие колебания в распределении выражения

грамматических категорий между отрицательным и отрицаемым глаголом могут наблюдаться даже по диалектам одного языка (ср. детальный анализ финских диалектов с этой точки зрения в (Savijarvi 1977)). Наибольшая глубина словоформы отрицательного глагола: время, лицо, число -засвидетельствована в эстонских диалектах, в то же время на другом полюсе находится эстонский литературный язык, где отрицание уже перестало спрягаться и превратилось в частицу; смысловой глагол при этом продолжает оставаться в нефинитной форме, а лицо и число выражаются аналитически с помощью местоимений. Сохраняется, правда, различие форм императива и не императива в отрицании, что согласуется с иерархией глагольных категорий в (Comrie 1981).

Системы грамматических времен в индикативе в целом в прибалтийско-финских языках одинаковы: синтетические - презенс (настояще-будущее) и традиционно называемое имперфектом (в старых грамматиках - претерит, что представляется более адекватным, так как его формы выражают общую идею предшествования моменту речи без каких-либо аспектуальных характеристик); аналитические - перфект и плюсквамперфект. Для выражения отрицания в так называемом имперфекте (= претерите) прибалтийско-финские языки реализуют две возможности: а) отрицательный глагол стоит в претерите, отрицаемый глагол - в неизменяемой форме; Ь) отрицательный глагол не содержит показателя времени, за ним следует перфектное причастие смыслового глагола (см. (Honti 1997 с.89)).

В качестве иллюстрации приведем эстонский диалектный и финский литературный примеры из (Хакулинен 1953 с.232), которые мы дадим здесь с поморфемной нотацией: (12а) эст. диал. e-si-n anna

NEG-IPF-1SG давать 'я не дал'

(12Ь)финск. e-n anta-nut

NEG-ISG давать-PTCP.PASS 'я не дал'

Интересно, что при отрицании в так называемом имперфекте в качестве инфинитной формы используется перфектное(!) причастие, т.е. то же самое причастие, которое употребляется для образования аналитических форм перфекта и плюсквамперфекта. Видимо, здесь можно говорить о нейтрализации аспектуальных противопоставлений, которая скорее всего объясняется тем, что при отрицании становится нерелевантным, отсутствовал ли процесс действия или его результат. Подтверждением этого может быть совпадение в вепсском и йоканьгском саамском отрицательных форм претерита и перфекта. Вообще, в прибалтийско-финских и саамских языках выражение отрицательного перфекта разделяется на три типа: а) в южно-саамском отрицательный глагол стоит в презенсе без связки перед перфектным причастием смыслового глагола (в этом диалекте отрицательный претерит конструируется из формы претерита отрицательного глагола и неизменяемой формы смыслового глагола; Ь) совпадение отрицательных форм претерита и перфекта (в вепсском и йоканьгском саамском); с) отрицательный глагол без показателя времени + неизменяемая форма связки и перфектное причастие (см. (Honti 1997 с.89-90)).

Приведем отрицательные парадигмы в имперфекте финского, карельского и вепсского языков: Табл. 1

1. (финск.)'рассказывать' 2. (карельск.) 3. (вепсск.)'давать'

'давать'

en kerto- emme kerto- en andan emma en andand emei nut neet andan anttud

et kerto-nut ette kerto-neet et andan ettá andan ed andand etei anttud

ei kerto-nut eivát kerto-neet ei andan ei anettu ii andand ii anttud

В финской парадигме изменение в форме причастия происходит из-за его согласования с глаголом по числу. В карельском языке, как видим, в ЗРЬ форма причастия отличается от других - это так называемое пассивное причастие, тогда как в единственном числе и в I РЕ и 2РЬ - активное. В вепсском во множественном числе во всех лицах по аналогии - пассивное причастие. И в карельском, и в вепсском форма отрицательного глагола в ЗРЬ совпадает с ЗБО. В карельском и вепсском языках исконная форма ЗРЬ во всех временах и наклонениях совпала со специальной формой имперсонала, вытеснившись последней. Имперсонал в отрицательной парадигме в имперфекте выражался отрицательным глаголом в 350 и так называемым пассивным причастием смыслового глагола.

В водском языке, в описании, сделанном А.Альквистом в середине XIX в., отрицательная парадигма такая же, как в финском языке. Современный полевой материал дает следующую картину: в единственном числе, а также в 1РЬ и 2РЬ представлены соответствующие личные формы отрицательного глагола и активное причастие смыслового глагола (причастия практически перестали изменяться по числам), в ЗРЬ - смешанная форма: отрицательный глагол в исконной форме ЗРЬ и пассивное причастие (см. Табл.2). Табл.2

(АЬ^шэ! 1856) современное состояние

еп ирро-пи егпта ирро-пи-1 еп ирро-пи етта ирро-пи е1 ирро-пи еиа ирро-пи-1 ес1 ирро-пи еиа ирро-пи еЬ ирро-пи е\уа1 ирро-пи-1 еЬ ирро-пи еуМ ирро-зЩ

В таблице намеренно дан непереходный глагол со значением 'тонуть', имеющий, тем не менее, пассивное причастие. В современном языке в отрицании формы имперсонала и ЗРЬ оказали друг на друга взаимное влияние и перестали различаться; как было сказано выше, отрицательный глагол употребляется в исконной форме ЗРЬ, но причастие - пассивное. В водском, также как и в других прибалтийско-финских языках, имперсонал в

отрицательной парадигме в имперфекте изначально выражался отрицательным глаголом в 3SG + пассивное причастие смыслового глагола. Синхронный срез, представленный в (Ahlquist 1856), отражает более архаичное состояние языка:

13. e-b upo-ttu 'не тонули' (имперсонал)

NEG-3SG тонуть-PTCP.PASS По данным (Ariste 1968) и (Ahlquist 1856), парадигма состояла из спрягающегося отрицательного глагола и причастия прошедшего времени на -пи/-пй, обозначаемого в грамматических описаниях как активное, во всех лицах. Сейчас в 3 л. мн. ч. используется форма на -tu/-tü, которая в грамматиках называется пассивным причастием, таким образом, «активное» и пассивное» причастия попадают в одну парадигму.

Поскольку отрицание выражается финитным глаголом, оно всегда стоит в вершине предложения. Л.Хакулинен писал, что отрицательное слово относится к сказуемому господствующего предложения и такой способ выражения отрицания является логически неудовлетворительным и в некоторых случаях даже двусмысленным: Talo ei kuuluu viela olevan valmis «говорят, что дом еще не готов» (букв. : дом не говорят еще являющимся готовым) (Хакулинен 1955 с.252-253).

Но прибалтийско-финские языки имеют и другой способ выражения отрицания, без его подъема, - с помощью каритивных причастий. Каритивные причастия по форме являются абессивом отглагольного имени на -ma/-ma. Каритивные причастия не имеют залоговых противопоставлений, ср. финск.: nakymatón 'невидящий, невидимый'; tekematón 'неделающий, несделанный' и т.д. (Хакулинен 1953 с.187).

Полевое исследование современного водского языка показало, что каритивные причастия выражают идею несостоявшегося действия. Они могут характеризовать пациенс двухместного и одноместного предиката, причем представляется, что важна кореференгность именно семантической роли пациенса, а не ее объектному поверхностному выражению. Они могут

относится и к агенсу, но только если агенс кореферентен пациенсу (т.е. при рефлексиве). . Поскольку каритивные причастия не имеют залоговых противопоставлений, в некоторых случаях только контекстное окружение может дать представление о том, является ли актант, которому кореферентно каритивное причастие, пациенсом или совмещает роли пациенса и агенса; это касается причастий от глаголов со значением 'есть' и 'пить'. Каритивные причастия от глаголов siüivva 'есть' и juuwa 'пить', относящиеся к неличным существительным, ведут себя так же, как и от других глаголов. Если же они относятся к личным существительным, то агентивное дополнение указывает на то, что другой актант выражает роль пациенса, при отсутствии агентивного дополнения единственный актант совмещает обе роли.

В вепсском и карельском людиковском обнаружились только каритивные причастия, кореферентные пациенсу; в карельской ливвиковском - кореферентные как пациенсу, так и агенсу, в идиоме тверских карелов -кореферентные пациенсу, агенсу и стимулу. В ижорском языке обнаружился пример, где невозможно определить, какому из двух актантов каритивное причастие кореферентно, поскольку отсутствует противопоставление по залогу, но представляется, что в данном случае это нерелевантно.

(14) Hen ando-i mi-лл kirjo-n ли§и-тас1а

он дать-IPF.SSG я-ALL книга-GEN читать-CAR 'Он вернул мне непрочитанную книгу'.

В финском языке сфера употребления каритивных причастий значительно шире, чем в других прибалтийско-финских языках. Они могут быть кореферентны пациенсу, агенсу, стимулу, экспериенцеру. Встретился такой пример, в котором на поверхностном уровне вообще не выражается актант,, которому кореферентно каритивное причастие, его можно вычислить только из предшествующего контекста:

(15) Syo-matta ja iuo-matta ol-i paiva men-nyt

есть-CAR и пить-CAR 6biTb-IPF.3SG день идти-РТСР

'букв. Не поев, не попив прошел день'.

Тем не менее, очевидно, что на глубинном уровне - актант, совмещающий роли агенса и пациенса.

Представляется, что финский язык демонстрирует более архаичное состояние, другие же языки, вероятно, под влиянием контактов в разной степени утратили возможность сочетания каритивных причастий с актантами, имеющими разные семантические роли. В то же время, как кажется, заслуживает проверки гипотеза о том, что атрибутивное употребление каритивных причастий и, соответственно, возможность присоединения к ним словоизменительных аффиксов появились относительно поздно под влиянием контактирующих индоевропейских языков, поскольку в каритивных причастиях отсутствует противопоставление по залогу и не только не всегда возможно определить, какому из актантов оно кореферентно, но это и не обязательно релевантно Ирреальность в прибалтийско-финских языках

В данном разделе речь идет о представлении, какими грамматическими способами выражается ирреальность в прибалтийско-финских языках. Однако проблема состоит в том, что авторы старых грамматических описаний прибалтийско-финских языков, идя от формы, за редким исключением попросту игнорировали содержательную сторону, поэтому далеко не всегда понятна семантика представленных в грамматиках форм. Широкое понимание ирреальности предполагает охват всех ситуаций, которые в реальной действительности не происходят (т. е. могут или не могут произойти, должны произойти, произойдут при каких-либо условиях, хотелось бы говорящему, чтобы произошли и т. д.). Грамматическое выражение таких ситуаций происходит через граммемы всех ирреальных наклонений, а также будущего времени индикатива, так как последнее также не является констатацией реального события. В прибалтийско-финских языках специальные показатели будущего времени отсутствуют, совпадая с

показателями настоящего1. Что касается наклонений, отличных от индикатива, то, по описаниям конкретных языков, количество их колеблется от двух - императив и кондиционалис - в современном водском и, видимо, большинстве ижорских диалектов, до пяти в ливском, в котором кроме двух названных есть также потенциалис, дебитив и так называемое косвенное наклонение2. Императив3 и кондиционалис есть во всех семи прибалтийско-финских языках, потенциалис в разной степени сохранился в пяти, дебитив есть только в ливском, косвенное наклонение присутствует также в эстонском. табл.34

кондиционалис потенциалис дебитив косвенное5

презенс перфект плюсквамперфект презенс перфект презенс перфект

финский + + + +

вепсский + + +

ижорский + +

карельский + + + +

эстонский + + + +

ливский + + + +0 + +

1 Синтетическое будущее время есть только у глагола 'быть'; другие же глаголы (в некоторых прибалтийско-финских языках) относительно недавно развили аналитические конструкции со

вспомогательными глаголами, не утратившими и независимое употребление и имеющими значение 'встать', 'взять', таким образом, данные конструкции сохраняют семантику намерения совершить действие. " Косвенное наклонение к ирреальности скорее всего отношения не имеет, по своей семантике это - цитатив, хотя нельзя исключить совмещения модальных значений, для утверждения или отрицания последнего нужно проводить исследования, которые не входят в задачу данной работы.

3 Императив мы не будем рассматривать, учитывая его особую природу (см. (Володин, Храковский 1986)).

4 Сразу оговоримся, что данная таблица отражает некоторое «панхроническое» состояние. Дело в том, что в грамматиках не всегда указывается степень употребительности форм и категорий, часто без комментариев приводятся архаичные, вышедшие из употребления формы, поэтому представленные парадигмы иногда могут отражать не тот синхронный срез языка, который был зафиксирован автором грамматического описания, а иногда и вовсе вряд ли какой-либо определенный синхронный срез.

5 Некоторые грамматики выделяют в эстонском косвенном наклонении также имперфект и плюсквамперфект (см., например, (Пялль др. 1962)).

6 Дебитив в ливском языке имеет презенс, имперфект, перфект и плюсквамперфект.

Водский язык не отражен в таблице, т.к. о нем будет сказано несколько подробнее, поскольку факты водского языка изучались автором в полевых условиях.

Как видно из таблицы, некоторые наклонения имеют более одной временной формы; вряд ли здесь может иметь место отношение к моменту речи; аналитические прошедшие времена ирреальных наклонений появляются в описаниях в большинстве случаев только из-за сходства устройства парадигмы с парадигмой индикатива. Между тем противопоставление «презенса», «перфекта» и «плюсквамперфекта» кондиционалиса скорее всего является грамматическим выражением противопоставления реального, нереального и контрафактического условия; впрочем, по такому же принципу строятся и описания косвенных наклонений в традиционных грамматиках европейских языков.

Поскольку авторы старых грамматических описаний прибалтийско-финских языков часто ограничивались планом выражения, мало обращая внимание на план содержания, а также имена категориям давали по сложившейся традиции, названия наклонений не всегда отражают синхронную семантику их форм. Например, в тихвинском говоре карельского языка «возможностное наклонение образуется при помощи суффикса -nne- (-пе-) в 1 и 2 л. и -пп- в 3 л. , за которыми следуют личные окончания» (Рягоев 1977 с. 139). Среди приведенных примеров только один имеет значение возможного действия:

(16) 'viel'ágó suannoo mulla dozivie sii sua // al'i jo kulle-ne-n n'iitten'

умирать-РОТ-1SG

«Не знаю, можно ли дожить мне до тех времен или умру теперь». Остальные выражают реальное условие:

(17)'otta-ne-t mucoksi ni mié s'iula /sano/avutallaa' 6paTb-POT-3SG

«Если ты возьмешь ее в жены, говорит, я тебе помогу».

Показатели, названные здесь презенсом условного наклонения, судя по примерам, могут выражать как нереальное условие:

(17) 'ка 1аЬ1о-2Ч-п // & е1 пшЧ'а равШа' хотеть-С(Ж О-1 Бв

Я бы хотел, да не из чего печь, так и цель:

(18) 'Ьаау^аа // йюЬу киоге коЬепЧ-з'

улучшаться-СОЫО. «Парят, чтобы сметана лучше стала».

Маркеры, именуемые перфектом условного наклонения, во всех примерах выражают нереальное условие:

(19)'ка оьгЧЧтип атЬ-ип быть-С(ЖО-3 Бв убивать-РТСР

Ты бы меня застрелил. (Рягоев 1977 с. 143).

Возможно, показатели потенциалиса и кондиционалиса переосмылились в языке, но, разумеется, мы не можем судить об их распределении, в силу недостаточности примеров. Впрочем, описания других прибалтийско-финских языков, представляют данные о совмещениии значения потенциалиса и ирреалиса. В вепсском языке «глаголы в форме кондиционала выражают действие как желаемое или возможное» (Зайцева 1981 с. 256), а в форме потенциалиса «возможность, допустимость или сомнительность действия в будущем времени с оттенком значения условного наклонения» (Зайцева 1981 с. 260). Приводится прадигма глагола 'мочь' в потенциале с переводом: 'если я смогу', 'если ты сможешь' и т. д. (см. (Зайцева 1981 с. 248)). Л. Хакулинен пишет, что в диалектах финского языка один и то же аффикс является признаком условного наклонения, а также «служит для выражения неуверенности в таких диалектных выражениях, как 1ип(е1еп 'кажется, я знаю; как будто бы знаю' (диалект западной Ботнии) или си/е// 'хотел купить (но еще не купил)' (Хакулинен 1953 с. 225).

В водском языке можно проследить эволюцию грамматических способов выражения ирреальности. А. Алквист застал в живом употреблении формы, названные им indefinitiv и konditional. П. Аристэ называет их соответственно potentialis и conditionalis, видимо, следуя общей прибалтийско-финской традиции, и пишет, что потенциалис можно встретить только в народных песнях. Кондиционалис, как в (Ahlquist 1856), так и в (Ariste 1968), приводится только в настоящем времени. В грамматике Д. Цветкова (1922) упоминание о потенциалисе отсутствует, зато кондиционалис (в терминологии автора - сослагательное наклонение) представлен широко: он имеет настоящее (оно же прошедшее условное и будущее простое время), прошедшее совершенное, прошедшее несовершенное, будущее сложное. К большому сожалению, представляя пример парадигмы, автор не дает контекстов употребления и не переводит формы. В текстах, как собранных в недавнее время, так и от носителей водского языка, современников Д. Цветкова, в основном встречаются формы «презенса». Для нынешних, уже весьма немногочисленных, носителей водского языка более или менее живы и понятны только формы «настоящего времени», в поле удалось получить только один пример с «будущим сложным». В (Пенсу 1930) встретилось «прошедшее совершенное» для выражения нереального условия.

В современном языке реальное условие выражается формами индикатива, нереальное и контрафактическое условие - презенсом кондиционалиса, этой же формой выражается желание, а также - цель и действие, которое предполагалось говорящим, но не состоялось. В современном языке встречаются четыре формы с абсолютно одинаковой дистрибуцией, две - синтетические, из них одна совпадает с представленными в грамматиках миа лаулойзин1 'я бы пел', вторая - не засвидетельствованная в грамматиках - miä nawiojajsizin 'я бы пел'. Две другие: избыточное употребление русской частицы бы вместе с собственной

7 Орфография Д. Цветкова.

формой и калька с русского - прошедшее время индикатива + заимствованная частица бы.

Что касается потенциалиса, то он, видимо, совмещает значения модальности и эвиденциальности, различаемые в контексте. Эвиденциалыюсть в прибалтийско-финских языках

Специальные морфологические показатели эвиденциальности имеются только в эстонском и ливском, тем не менее в других прибалтийско-финских языках эвиденциальные значения могут выражаться грамматически (синтаксически). Некоторые видо-временные глагольные формы в эстонском нарративном дискурсе приобретают эвиденциалыгае значение (Klaas 1997), То же было замечено и в финском языке (Hakulinen & Leino 1987), однако эксплицитно об эвиденциальности не говорилось, а указывалось, что в нарративном дискурсе формы перфекта и плюсквамперфекта имеют значение того, что говорящий получил информацию с чужих слов. Также говорится о том, что в полипредикативных конструкциях при глаголах речи и экспериенциальных предикатах в главной предикации в зависимой предикации употребляются финитные или различные нефинитные формы сказуемого, в зависимости достоверности высказывания (Hakulinen & Leino 1987). Есть основания полагать, что такой синтаксический способ выражения эвиденциальности был характерен для прибалтийско-финских языков, но стал утрачиваться под влиянием контактов. В полевой работе был обнаружен в водском языке исчезающий тип полипредикативных конструкций с эвиденциальной семантикой:

(20) Miä kul-i-n tämä лаили-и

я слышать-IPF-lSG oh.GEN песня-GEN

Я слышал, что он (вообще) поет = Я слышал (от кого-то), что он поет

(21) Miä kuul-i-n tä-tä лаили-та-z я слышать-IPF-lSG он-PART петь-ma-IN

Я слышал (своими ушами), как он поет (= его пение)

Только если ситуация лично засвидетельствована говорящим, употребляются отглагольные имена в зависимой предикации.

Полипредикативные конструкции

Известно, что в уральских и алтайских языках в исходных полипредикативных конструкциях в главной предикации выступает финитный глагол, а в зависимой - нефинитная глагольная форма. В традиционных описаниях финского языка такие типы зависимых предикаций называются «эквивалентами предложений», поскольку в современном языке они могут заменяться зависимыми предложениями с финитным глаголом и союзами, как в европейских языках. Тем не менее, в отличие от других прибалтийско-финских языков, исходные конструкции хорошо сохраняются в современном финском языке, благодаря жесткой литературной норме В финском языке существует большое количество отглагольных имен (в традиционном описании в нем есть пять инфинитивов) и причастий, которые используются в формировании зависимой предикации. Для выражения одновременности, предшествования, способа действия, причины, цели, уступки и т.д. используются разные отглагольные имена и причастия.

Все прибалтийско-финские языки, находящиеся на территории России, испытывают на себе сильное влияние русского языка на всех уровнях, включая синтаксический, что повлекло за собой почти полное исчезновение исходных полипредикативных конструкций, сохраняющихся в финском языке. С моей точки зрения, наличие в финском языке значительно большего количества отглагольных имен, чем в прочих прибалтийско-финских языках, обусловлено их использованием в исходных типах зависимой предикации, в то время как другие близкородственные финскому языки в основном вытеснили последние союзными придаточными предложениям с финитным глаголом в предикативной функции и, соответственно, утратили за ненадобностью часть отглагольных имен.

В водском языке замещение старых полипредикативных конструкций сложными предложениями индоевропейского типа наблюдается уже в текстах XIX в. Сохраняется только исконное выражение цели, современный водский язык располагает несколькими конструкциями с отглагольными именами для выражения как семантических, так и прагматических ее оттенков; (об этом см. выше). В более старом синхронном срезе был еще один, ныне исчезнувший способ выражения цели - транслатив так называемого первого инфинитива в обязательном порядке с посессивными аффиксами. Такие конструкции не были употребительными уже во время А.Алквиста, они встречались только в народных песнях; П.Аристэ удалось записать такой способ выражения цели при сборе фольклора в XX в.:

(22) еса таа4а п^а^о-$$б-1И HCKaTb.IMPER.2SG зeмля-PART спать-ШР-ТЯ-Рх^О (Ап$1е 1986 с.ЗО).

Ищи землю, чтобы мне спать.

В современном финском языке конструкции данного типа до сих пор употребительны. Современные носители водского языка не знают таких конструкций также потому, что посессивные аффиксы полностью исчезли из языка и не узнаются носителями. Я полагаю, что исчезновение из языка посессивных аффиксов явилось одной из причин утраты большинства исходных полипредикативных конструкций.

Одновременное действие, так же, как и способ действия, уже в XIX в. может выражаться независимым предложением с финитным глаголом (иногда эти два значения невозможно различить):

П. Аристэ слышал в живом употреблении в середине XX в. архаичную форму инессива так называемого первого инфинитива, которая "означает как одновременное действие, так и способ, которым действие совершается" (Апэ1е 1968). Приведем пример из (ЛЬкцнБ! 1856):

(23) Л^а^е-га ро.|'о-о ее кб&кьа спать-ЮТ-Ш мальчик-ОЕЫ этот вce-PART

nôre-pi tutâr[...] lâhât-i sôzare-t [...] tô-le

молодой-CMPR дочь nocbMaTb-PAST.3SG сестра-PL работа-ALL (Ahlquist 1856 c.115).

Пока мальчик спал, самая младшая дочь послала сестер на работу. Как можно видеть, субъект зависимой предикации, которая выражена данной формой, может быть кореферентным субъекту главной предикации, а может быть и не кореферентным, как в этом примере.

Эстонский язык сохраняет некоторые типы монофинитных полипредикативных конструкций для выражения временных отношений, причины, способа действия, побочного действия.

Интересны конструкции с отглагольным именем не -afef в зависимой предикации. Все примеры из (Erelt 2003 с. 122-123). Субъекты обеих предикаций в них могут быть кореферентны:

(24) Ôhtul toa-s istu-des môtle-s Jaan

вечером комната-IN сидеть-des думать-!Р1:.ЗЗС Яаан selle-le kaua это-AL долго

Сидя вечером в комнате, Яаан долго думал об этом. Могут и не быть кореферентны:

(25) Pâikese looju-des lâk-s ilm jaheda-ks

солнце.ОЕЫ сесть-des noimi-IPF.3SG погода прохлада-TR Солнце село, и стало прохладнее.

В конструкциях с некореферентными субъектами субъект зависимой предикации может стоять только в генитиве, нефинитный предикат не может иметь при себе прямой объект и может быть только непереходным глаголом; исключение составляют только глаголы чувственного восприятия, которые также не могут иметь при себе объект:

(26) Koer ja-i minu nâ-hes

собака ocTaBarbca-IPF.3SG я-GEN видеть-des

auto alla

MaiiiiiHa.GEN под Я видел, как собаку задавила машина.

В современном вепсском языке исследовались средства выражения причины и следствия (Иванова 2008), а также временной соотнесенности (Иванова 2007). Предикативные единицы в вепсском языке могут соединяться аналитическим8 и синтетическим9 способами, в (Иванова 2007) изучаются только аналитические способы выражения временной соотнесенности, говорится, что аналитические полипредикативные конструкции являются наиболее употребительными как в языке европейских, так и сибирских вепсов. (Иванова 2007 с. 164).

Что же касается выражения причинно-следственных отношений в вепсском языке, для этого используются бифинитные полипредикативные конструкции со скрепой, без нее, а также простые предложения. (Иванова 2008). О синтетических полипредикативных конструкциях со значением причины и следствия не говорится.

Синтаксису карельского языка посвящено специальное исследование (Федотова 1990). О полипредикативных конструкциях нефинитным глаголом в зависимой части в данной работе не говорится, из чего можно сделать, по крайней мере, косвенный вывод, о том что такие конструкции, если и не исчезли совсем из языка, то не являются частотными и общеупотребительными.

Таким образом, очевидно, что сохранность исконного полипредикативного синтаксиса зависит от социолингвистического статуса языка. Объясняется это тем, что синтаксический уровень очень сильно подвергается изменениям под влиянием контактирующих языков, и консервирующим его механизмом является нормирование.

8 Т.е. с союзами и финитным глаголом в обеих предикациях.

9 Т.е. с нефинитной формой глагола в зависимой предикации, выше такие конструкции назывались исходными.

О категории числа в прибалтийско-финских языках

Как известно, в финском языке числительные могут иметь форму множественного числа. Данная форма употребляется с существительными pluralia tantum, при этом существительное уже не выступает в партитиве, а происходит согласование числительного с существительным по падежу.

Если при существительном (которое может иметь форму единственного числа), стоящем во множественном числе, есть определение, то числительное в такой синтагме должно стоять во множественном числе:

Согласование числительного с существительным по числу происходит в инструктиве и комитативе, поскольку оба этих падежа присоединяются только к показателю множественного числа.

Таковы формально-синтаксические правила употребления множественного числа числительных в финском языке. К семантическим правилам относится выражение дистрибутивной множественности, как субъектной (4а), так и объектной (4Ь): (27а) Jo-i-mme kahde-t olue-t

пить-IPF-IPL два-PL пиво-PL Мы выпили по два пива (каждый выпил по два) (27b) Ol-isi-t tul-lut joskus

6biTb-COND-2SG приходить-РТСР иногда mil-ta tuntu-i vaihta-a

что-PART 4yBCTBOBaTb-IPF.3SG менять-INF vaipa-t vuorokaude-ssa

подгузник-PL сутки-IN Следовало бы тебе иногда самому попробовать, что чувствовала мать, меняя по пять подгузников в сутки.

(Все финские примеры в этом параграфе взяты из (ISO 2004)).

Кроме финского, множественное число числительных было обнаружено только в водском и ижорском языках; поскольку последние издавна находятся в тесном контакте, здесь возможно взаимное влияние.

itse kokeile-ma-an, сам пробовать-та-ILL aidi-lle viide-t мать-ALL пять-PL

Как мне удалось выяснить в ходе собственного полевого исследования,

числительные во множественном числе, как и в финском языке,

употребляются с существительными ркяаНа 1апШш, т.е. здесь также

действуют формально-синтаксические правила:

(28) КаЬб-(1 ракя^с!

два-РЬ штаны-РЬ Две пары штанов (водск.)

Все остальные правила употребления множественного числа

числительных - семантические.

Числительные во множественном числе употребляются и в сочетании с

названиями предметов, которые могут быть парными, служат для

обозначения парности: (29) ОЬеч! вика-с!

один-РЬ чулок-ЫОМ.РЬ 1 пара чулок

Существительное, как и в финском языке в таких случаях, стоит не в

партитиве, а номинативе, т.е. согласуется с числительным. Согласование

происходит, если необходимо употребить другой падеж.

Множественное число числительных может сочетаться и с непарными

именами, таким образом грамматически выражается дистрибутивная

множественность. В примере (30а) показателем множественного числа

числительного маркирован субъект;

(30а) Щи 188из-Ы колггм-]-б ¡шпш^-е

они сесть-1Р8-1РР три-РЬ-РАКТ человек-РЬ-РАЯТ

]ока уеппе-е.

каждый лодка-1ЬЬ

Они сели по три человека в каждую лодку.

В (ЗОЬ) и (30с) маркируется объект, причем в первом из этих примеров объект множественный, а во втором - для каждого субъекта он единичный, но в общей сложности объектов много: (ЗОЬ) Ко1к1 ваа-Ы каЬз^-б рало^-б

все получать-1Р8-1РР два-РЬ-РАЯТ кусок-РЬ-РАИТ Все получили по два куска

(30с) Ко1к1 Баа-й йЬз1-]-е рало-]-б

все получать-1Р8-1РР один-РЬ-РАЯТ кусок-РЬ-РАЯТ

Все получили по одному куску.

В заключении подводятся итоги работы. В диссертации были рассмотрены прибалтийско-финские языки с точки зрения функциональной типологии с учетом факторов, влияющие на жизнеспособность языка; исследовалась степень продуктивности словообразовательных моделей прибалтийско-финских языков; определялось, коррелирует ли число продуктивных словообразовательных моделей со степенью жизнеспособности языка; сравнивались грамматические явления исследуемых языков; выявлялась сохранность архаичных форм и конструкций в сопоставлении с социолингвистическим статусом языков.

Излагаются основные выводы исследования.

1. Если расположить все прибалтийско-финские языки на шкале, приведенной в (Кибрик 1992 с.67), от здоровых до мертвых языков, то крайнюю левую позицию будут занимать только два из них: финский и эстонский. Остальные будут находиться в разной степени близости от крайней правой точки, но, к счастью, никакие из них на сегодняшний день не достигли ее; максимально приблизились к ней водский и ливский.

2. На жизнеспособность языка влияет совокупность перечисленных в (Кибрик 1992) факторов, однако оказалось, что роли этих факторов не всегда одинаковы, а зависят от конкретного случая. В частности, социально-общественная форма существования этноса у прибалтийско-финских народов нерелевантна, поскольку традиционная форма существования практически нигде не сохраняется, а, например, высокий уровень этнического самосознания, который чаще всего бывает решающим фактором для сохранности языка, в случае отсутствия передачи языка детям оказывается бессильным.

3. Изученный материал опровергает гипотезу о том, что причиной уменьшения числа словообразовательных моделей может служить языковой сдвиг, и позволяет сделать вывод, что северная подгруппа прибалтийско-финских языков (в которую входят финский, карельский, вепсский и ижорский) гораздо лучше сохраняет старые словообразовательные модели, чем южная (к ней относятся эстонский, водский и ливский). Данное наблюдение представляет особый интерес. Дело в том, что деление прибалтийско-финских языков на северную и южную подгруппы традиционно и во многом условно, так как, во-первых, известно, что исторически некоторые праприбалтийско-финские диалекты участвовали в образовании современных как северных, так и южных прибалтийско-финских языков, а во-вторых, некоторые черты характерны только для части северных и одновременно для части южных. Как впервые выясняется, продуктивность словообразовательных моделей является изоглоссой, четко разделяющей две подгруппы прибалтийско-финских языков.

4. Находящиеся в длительном контакте водский и ижорский языки повлияли друг на друга на различных уровнях, однако словообразовательные тенденции у них различны. Возможен предварительный вывод о том, что словообразование в принципе оказывается устойчивым к изменениям в контактных зонах.

5. Были рассмотрены две конструкции, в которых залог выражается финитными формами глагола, обе конструкции • являются непрототипическими пассивными. Одна из таких конструкций, по классификации (Мельчук 2004), - бессубъектный суппрессив, где происходит подавление глубинно синтаксического актанта I, который на поверхностно синтаксическом уровне должен был бы быть подлежащим. В некоторых прибалтийско-финских языках, видимо, под влиянием индоевропейских, возможно наличие агентивного дополнения в аналогичных конструкциях в таком случае, по той же классификации, это - частичный понижающий пассив.

6. В некоторых прибалтийско-финских языках (вепсском, карельском) финитная глагольная форма, присутствующая в таком типе пассивных конструкций, полностью вытеснила исконную форму 3 л.мн.ч. В водском языке вытеснение произошло в большинстве случаев, при этом старая форма 3 л.мн.ч. может встречаться факультативно только у некаузативных глаголов, имеющих каузативный коррелят. То, что именно некаузативные глаголы, имеющие каузативный коррелят могут сохранять старые показатели 3 л.мн. ч., представляется неслучайным, иными словами, не представляется случайной связь между пассивом и каузативом. Совпадение пассивных и каузативных показателей в различных языках обнаруживалось исследователями. Во всех прибалтийско-финских языках показатели каузатива и пассива совпадают.

7. Второй тип рассмотренных пассивных конструкций, в которых залог выражается личными формами глагола, - так называемый «посессивный перфект» (и плюсквамперфект). В них присутствует поверхностно выраженный агенс, а предикат имеет форму пассивного перфекта (плюсквамперфекта). Этот последний тип конструкций по (Мельчук 2004) -полный повышающий пассив.

8. У этих двух рассмотренных конструкций функции различны.

9. Залоговые противопоставления в отглагольных именах происходят следующим образом: при изменении диатезы меняется глагольная инфинитная форма. Это имеет место в целевых монофинитных полипредикативных конструкциях, где выбор формы зависимого предиката продиктован семантической ролью актанта зависимого предиката, кореферентного актанту главной предикации. В большинстве прибалтийско-финских языков семантическая роль данного актанта в главной предикации не имеет значения для выбора формы зависимого предиката.

10. В вепсском языке прослеживается более сложное противопоставление инфинитных форм в конструкциях с предикатным актантом, здесь — трехчленная оппозиция инфинитных форм, выбор формы зависимого

предиката диктуется ролью одного из актантов как в зависимой, так и в главной предикации.

11. В случае, когда в главной и зависимой предикации кореферентны два актанта с разными семантическими ролями, выбор соотносимого актанта диктуется коммуникативной задачей, для реализации которой, собственно, и существуют в языке залоговые противопоставления.

12. Что касается залога причастных форм, в целом, в исследуемых идиомах залоговые системы, выражаемые причастиями, по-видимому, сохраняются и не перестраиваются под влиянием русского языка, которым владеют все носители данных говоров.

13. Что касается употребления каритивных причастий, финский язык сохраняет более архаичное состояние, в то время как другие прибалтийско-финские языки утратили его под влиянием контактов. В то же время заслуживает проверки гипотеза о том, что атрибутивное употребление каритивных причастий и, соответственно, возможность присоединения к ним словоизменительных аффиксов появились относительно поздно под влиянием контактирующих индоевропейских языков, поскольку в каритивных причастиях отсутствует противопоставление по залогу и не только не всегда возможно определить, какому из актантов оно кореферентно, но это и не обязательно релевантно. Конструкции с каритивными причастиями являются частью исконного прибалтийско-финского синтаксиса с нефинитными предикатами, и изучение их в этой связи представляется целесообразным.

14. Пока трудно с уверенностью определить, соотносится ли количество наклонений в языке с его социолингвистическим статусом, хотя есть некоторые основания полагать, что исконные формы грамматикализованной модальности хуже сохраняются в условиях языкового сдвига под влиянием контактного языка.

15. Синтаксический способ выражения эвиденциальности был характерен для прибалтийско-финских языков, но стал утрачиваться под влиянием контактов.

16. Сохранность исконного полипредикативного синтаксиса зависит от социолингвистического статуса языка. Объясняется это тем, что синтаксический уровень очень сильно подвергается изменениям под влиянием контактирующих языков, и консервирующим его механизмом является нормирование.

17. Употребление множественного числа числительных подчиняется как формально-синтаксическим, так и семантическим правилам.

18. Сохраняется множественное число числительных только в финском, водском и ижорском языках, т.е. в наиболее благополучном и наименее благополучных из прибалтийско-финских языков.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Западный диалект водского языка (монография), МБиА 26, Москва-Гронинген, 2007. (16,5 а.л.).

Публикации в рецензируемых изданиях, рекомендуемых ВАК:

2. Первый международный симпозиум по полевой лингвистике ( Москва, октябрь 2003 г.) // Вопросы филологии, №3, 2003. (0,4 а.л.) (с М.Е. Алексеевым).

3. Конференция «Языковые союзы Евразии» // Вопросы филологии, №3, 2005. (0,4 а.л.) (с М.Е.Алексеевым).

4. II Международный симпозиум по полевой лингвистике // Вопросы филологии, №2, 2006. (0,4 а.л.) (с М.Е.Алексеевым).

5. Рец. на: Е.Ю.Протасова «Феннороссы: жизнь и употребление языка» Рецензия // Вопросы языкознания, № 5,2006. (0,7 а.л.).

6. Языковая ситуация в западной Ингерманландии в начале XXI в. (опыт полевого исследования) // Вопросы филологии, № 3,2007. (0,9 а.л.).

7. Малые языки Российской Федерации: водский // Вопросы языкознания, № 2, 2008. (0,75 ал.).

8. Эвиденциальность в водском языке // Вопросы филологии, №2, 2008. (0,75 а.л.).

9. Конференция по уральским языкам к 100-летию К.Е.Майтинской // Вопросы языкознания, № 6, 2008. (0,5 а.л.) (с В.Ю.Гусевым).

10. Хроника Конференции по уральским языкам, посвященной 100-летию К.Е.Майтинской // Вопросы филологии, № 1, 2008. (0,5 а.л.) (с В.Ю.Гусевым).

11. Рец. на: Axel Holvoet. Mood and Modality in Baltic. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagielloñskiego, 2007. // Вопросы языкознания, № 1, 2009. (0,5 а.л.).

12. Водские тексты с поморфемной нотацией // Вестник РГГУ. 2009. №6. (Сер. Языкознание / "Московский лингвистический журнал" Том 11). (2,5 а.л.).

13. Дискурсивные маркеры в водском языке // Вопросы языкознания, № 6, 2009. (2,25 а.л.).

Публикации в других изданиях:

14. Тотальность / парциальность в корвальском диалекте вепсского языка // Язык, литература, культура: традиции и инновации (материалы конференции молодых ученых). М., МГУ, 1993. (0,2 а.л.)

15. О переходе так называемых агглютинатов в падежные аффиксы в корвальском диалекте вепсского языка // Язык, литература, культура: традиции и инновации (материалы конференции молодых ученых). М., МГУ, 1993. (0,2 а.л.)

16. Переход так называемых агглютинатов в падежные аффиксы в корвальском диалекте вепсского языка // Актуальные проблемы языкознания и литературоведения. М., МГУ, 1994. (0,4 а.л.)

17. Инфинитивы и отглагольные имена в водском языке // Перспективные направления развития в современном финно-угроведении. Тезисы международной конференции. М, 1997. (0,4 а.л.).

18. Водский язык: в конце пути // Малые языки Евразии: социолингвистический аспект. Сборник статей. М., 1997. (0,5 а.л.) (с И.Шошитайшвили).

19. К именным категориям водских диалектов // Труды международного семинара Диалог'98 по компьютерной лингвистике и ее приложениям. Казань, 1998, т. 1. (0,75 а.л.)

20. Problems of Linguistic Terminology Arising in Typological Research // Linguistisches Kolloquium. Abstracts, Germersheim, 1999. (0,2 а.л.).

21. Залог в прибалтийско-финских языках? // Материалы 2-й международной школы-семинара по лингвистичес-кой типологии и антропологии, М., 2000. (0,3 а.л.).

22.0 залоговых противопоставлениях в прибалтийско-финских языках // Материалы международной научно-методической конференции преподавателей и аспирантов, посвященной 75-летию кафедры Финно-угорской филологии СпбГУ, СПб, 2000. (0,5 а.л.).

23.Эволюция языковой ситуации у води // Международная конференция по актуальным проблемам социолингвистики, М., 2001. (0,3 а.л.).

24. Финский язык // Интернет-энциклопедия «Кругосвет» WWW. krugosvet. ru (0,3 а.л.).

25. Эстонский язык // Интернет-энциклопедия «Кругосвет» WWW. krugosvet. ru (0,3 а.л.).

26. Карельский язык // Интернет-энциклопедия «Кругосвет» WWW. krugosvet. ru (0,3 а.л.).

27. Системы временного дейксиса в водском языке и русском языке водско-русских билингв // Международный симпозиум по дейктическим системам и

квантификации в языках Европы и Северной и Центральной Азии. Ижевск, 2001, (0,3 а.л.).

28. «Свой» и «чужой» дом у води // Лингвокультурологические проблемы толерантности. Тезисы докладов международной конференции. Екатеринбург, 2001. (0,3 а.л.)

29. Живые процессы в вымирающем языке // Материалы 3-й международной школы-семинара по лингвистической типологии и антропологии, Москва, 31 января- б февраля 2002 г. (0,2 а.л.).

30. Лингвистические данные о ранних предгосударственных образованиях прибалтийско-финских племен // Пермистика-9. Сборник научных трудов к 60-летию проф. В.К.Кельмакова, Ижевск, 2002 (0,4 а.л.).

31. Problems of Linguistic Terminology Arising in Typological Research // Proceedings of the 34th Colloquium of Linguistics, Peter Lang-Verlang, 2002 (0,5 а.л.).

32. Исторический опыт обучения водских детей на ижорском языке // Актуальные вопросы финно-угроведения и преподавания финно-угорских языков. Международная научная конференция, М., 2002. (0,4 а.л.)

33. The Beginning of the Votic Language Revival // World Congress on Language Policies, CD ROM version, Barcelona, 2002. (0,6 а.л.).

34. О дистрибуции двух отглагольных форм в водском языке // Лингвистический беспредел. Сборник научных статей к 70-летию проф. А.И.Кузнецовой 2002. (0,8 а.л.).

35. О семантике некоторых полипредикативных конструкций в водском языке // Материалы международной научно-методической конференции преподавателей и аспирантов, СП-б 2002. (0,4 а.л.).

36. Ingrian Finns Sociolinguistic Situation // Corpus Planning and Sociolinguistics, Bolzano, Italy, 2002. (0,3 а.л.).

37. Залог прибалтийско-финских причастий // Актуальные проблемы финноугроведения, Йошкар-Ола, 2003. (0,5 а.л.).

38. The Votic language: Research and Saving // Интернет - публикация материалов "First Mercator International Symposium on Minority Languages and Research" 2003. (0,3 а.л.).

39. Objective and Subjective Cases of the Votic Language Disappearance // IX International Conference on Minority Languages Kiruna, Sweden 2003 (0,1 а.л.)

40. Специфика полевой работы с носителями вымирающих языков (на материале водского языка) // [ Международный симпозиум по полевой лингвистике. Тезисы докладов», Москва, Институт языкознания РАН, 2003. (0,4 ал.).

41. The Votic language: Research and Saving // First Mercator International Symposium on Minority Languages and Research, Aberythwyth, Wales, 2003. (0,3 а.л.)

42. Ирреальность в водском языке // Исследования по теории грамматики. Выпуск 3: Ирреалис и ирреальность., М., 2004. (0,8 а.л.).

43. Sociolinguistic Situation in Ingria// Man/Humankind Interaction; Past, Present and Future. ICAES XV, Florence, 2004. (0,75 ал.).

44. О двух типах пассивных конструкций в водском языке. // Международный симпозиум «Типология аргументной структуры и синтаксических отношений», Казань, 2004. (0,5 а.л.).

45. Объективные и субъективные причины исчезновения водского языка // Труды Международной научной конференции "И.А.Куратов и проблемы современного финно-угроведения", Сыктывкар 2004 (0,5 а.л.).

46. Перевод Евангелия на водский язык // Материалы XXXIV международной филологической конференции, СПбГУ, 2005. (0,5 а.л.)

47. Изменение системы пространственного дейксиса в водском языке // Тезисы X Международного конгресса финно-угроведов, Йошкар-Ола, 2005. (0,2 а.л.).

48. Второе пришествие води в переписи 2002 года // VI Всероссийский конгресс антропологов и этнологов, С-Пб, 2005. (0,1 а.л.).

49. Дискурсивное слово slZ в водском языке // Четвертая международная типологическая школа, Цахкадзор, 2005. (0,2 а.л.).

50. О грамматической категории числа в водском языке // История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов, Сыктывкар, 2005. (0,5 а.л.).

51. Некоторые черты контактного взаимовлияния языков на побережье Балтийского моря // Конференция «Языковые союзы Евразии», тезисы докладов, М., 2005. (0,4 а.л.).

52. Язык-посредник в полевом эксперименте // Лингвистика речи в теории и эксперименте, М. Ияз РАН, 2005. (1,0 а.л.).

53. Водский язык // Большая Российская энциклопедия, т. 5, М., 2006. (0,4 а.л.)

54. Вепсский язык // Большая Российская энциклопедия, т. 5, М., 2006. (0,4 а.л.).

55. Relic of polipredicative syntax in Votic // Труды Международно-го симпозиума LENCA 3, Томск, 2006. (0,4 а.л.).

56. Маргинальные случаи ответственности полевого лингвиста перед языковым сообществом. // II Международный симпозиум по полевой лингвистике. Материалы, М., 2006. (0,5 а.л.).

57.Саамские языки Финляндии полтора столетия спустя // VII конгресс этнографов и антропологов России, Саранск, 2007. (0,3 а.л.).

58. Проект базы данных «Поверхностное выражение семантических ролей и локализации в уральских и алтайских языках» // Конференция по уральским языкам к 100-летию К.Е.Майтинской М., 2007. (0,3 а.л.) (с И.А.Грунтовым).

59. Dying language teaching // 42nd Linguistics Colloquium, Rhodes, Aegan University, 2007. (0,2 ал.).

60. Специфика полевой работы с носителями вымирающих языков (на материале водского языка) // Полевая лингвистика, сборник статей, М., 2007. (0,8 ал.).

61. «Разорение» словообразовательных гнезд как возможный результат языкового сдвига // Языковые изменения в условиях языкового сдвига, сборник статей, С-Пб, 2007. (1,2 ал.)

62. The Disappearance of the Votic Ethnos as Reflected in the Life Stories of the Last Votic Speakers // 6lh International Congress of Arctic Social Sciences (1С ASS VI), Nuuk, Greenland, 2008. (0,2 а.л.).

63. Перевод Библии на воде кий язык // Материалы Международной конференции «Перевод Библии как фактор сохранения и развития языков народов РФ и СНГ», М., 2008. (0,3 ал.).

64. Водский язык // Малые языки и традиции: существование на грани, вып.2, М., 2008. (2,5 а.л.).

65. О двух типах пассивных конструкций в водском языке // Типология аргументной структуры и синтаксических отношений. Казань, 2008 (1,2 а.л.)

66. Изменение системы пространственного дейксиса в водском языке // Труды X Международного конгресса финно-угроведов, Йошкар-Ола, 2008. (1,3 ал.).

67. О связи отрицания с аспектом, залогом и семантическими ролями в прибалтийско-финских языках // Логический анализ языка. Ассерция и негация, М., 2009. (1,0 а.л.).

68. Syntax of Caritive Participles in Balto-Finnic Languages // International Conference on Minority Languages, Tartu, 2009. (0,1 а.л.).

69. Прибалтийско-финские языки с точки зрения функциональной типологии // Сравнительно-историческое языкознание. Алтаистика. Тюркология. Материалы конференции, М., 2009. (0,4 а.л.).

70. Карельский язык // Большая Российская энциклопедия, т. 13, М., 2009. (0,5 ал.).

71. Ливский язык Ч Большая Российская энциклопедия, (0,4 а.л.) (в печати).

Напечатано с готового оригинал-макета

ИД № 03952 от 07.02.2001. Подписано в печать 15.10.2009. Формат 60x88 1/16. Печать офсет. Бум. офсет. № 1. Гарнитура Тайме. Усл. печ. л. 2,4. Тираж 100 экз. Заказ 072

Гигиенический сертификат № 016850 от 26.06.2002 Министерства здравоохранения РФ

Научно-исследовательское, информационно-издательское предприятие «ТЕЗАУРУС» 121248, Москва, Украинский бульвар, 3/5, корп. 2.

Отпечатано в типографии издательства «ТЕЗАУРУС» Тел./факс: 8 (499) 252 14 31 • E-mail: lez_post@mail.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Агранат, Татьяна Борисовна

ГЛАВА 1. ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИЕ ЯЗЫКИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ТИПОЛОГИИ.

1.1.0. Социолингвистические портреты прибалтийско-финских языков.

1.1.1. Финский язык.

1.1.2. Эстонский язык.

1.1.3. Карельский язык.

1.1.4. Вепсский язык.

1.1.5. Ижорский язык.

1.1.6. Водский язык.

1.1.7. Ливский язык.

1.1.8. Сводные данные.

1.2.0. Прибалтийско-финские языки с точки зрения факторов, влияющих на жизнеспособность языка.

1.2.1. а) Численность этнической группы и говорящих на языке этой группы.

1.2.2. б) Возрастные группы носителей языка.

1.2.3. в) Этнический характер браков.

1.2.4. г) Воспитание детей дошкольного возраста.

1.2.5. д) Место проживания этноса.

1.2.6. е) Языковые контакты этноса.

1.2.7. ж) Социально-общественная форма существования этноса.

1.2.8. з) Национальное самосознание.

1.2.9. и) Преподавание языка в школе.

1.2.10 к) Государственная языковая политика.

2.3.0. Выводы по Главе 1.

ГЛАВА 2. СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИХ ЯЗЫКАХ.

2.0. Введение в проблематику.

2.1. Водский язык.

2.2. Ливский язык.

2.3. Карельский язык.

2.4. Вепсский язык.

2.5. Эстонский и финский языки.

2.6. Ижорский язык.

2.7. Выводы по Главе 2.

ГЛАВА 3. ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ И СПОСОБЫ ИХ ВЫРАЖЕНИЯ В ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИХ ЯЗЫКАХ.

3.1.0. Различные способы выражения залога.

3.1.1. Выражение залога личными формами глагола: две конструкции.

3.1.2. Залоговые противопоставления в отглагольных именах.

3.1.3. О залоге прибалтийско-финских причастий.

3.2.0. О связи отрицания с аспектом, залогом и семантическими ролями в прибалтийско-финских языках.

3.3.0. Ирреальность в прибалтийско-финских языках.

3.4.0. Эвиденциальность в прибалтийско-финских языках.

3.5.0. Полипредикативные конструкции.

3.6.0. О грамматической категории числа.

3.7.0. Выводы по Главе 3.

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Агранат, Татьяна Борисовна

Данное исследование посвящено сравнительному анализу грамматических систем родственных прибалтийско-финских языков не со сравнительно-исторической, а с типологической точки зрения; исследуется как функциональная (социолингвистическая), так и структурная типология. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы изучаются в соотношении с социолингвистическим статусом языка.

Интрагенетическая типология - типология родственных языков -является необходимой частью общей типологии. Ссылаясь на А.Е.Кибрика (2003), можно сказать, что в отдельных случаях типологическое сравнение в рамках групп родственных языков обладает несомненными методическими преимуществами.

Как известно, исследование некоторых феноменов в типологической перспективе требует обязательного обращения к языкам разных ареалов и разной генетической принадлежности - в противном случае нас ожидают тривиальные или вырожденные обобщения. Но- в то же время многие параметры могут успешно исследоваться в рамках одной языковой семьи, а в некоторых случаях типологические исследования на материале родственных языков предпочтительны.

Во-первых, языковые параметры* различаются степенью своей варьируемости. Если одни параметры принимают ограниченное количество дискретных значений (минимально два), то другие представляют собой скорее шкалу с континуальным множеством значений. С точки зрения признака степени варьируемости исследование континуальных параметров особенно перспективно на материале родственных языков: в этом случае можно ожидать более равномерного покрытия шкалы значений данного параметра, в то время как выборочные данные языков разных семей достаточно плотного покрытия пространства типологических возможностей не гарантируют, и разброс типов может быть слишком велик (и типологически случаен), чтобы построить адекватное исчисление.

Когда общая схема варьирования рассматриваемого явления установлена, именно данные родственных языков в ряде случаев могут предоставить недостающую информацию для недостающих типологических обобщений.

Во-вторых, языковые параметры различаются по степени их внутренней структурной сложности. Языковой параметр тем сложнее, чем на большее число составляющих его параметров он в свою очередь членится и чем больше глубина этого членения.

Исследование «с л о ж н ы х» параметров особенно перспективно в родственных языках, поскольку может дать результаты, недостижимые при сопоставлении генетически далеких языков.

В-третьих, языковые параметры могут относиться к универсальным, частотным или редким феноменам. Выбор языков для исследования редких параметров зависит от представленности, данного параметра в исследуемой языковой группе.

В-четвертых, языковые параметры неоднородны, в- отношении, их диахронической устойчивости/изменчивости. Изменчивые параметры наиболее благоприятны для типологии родственных языков, так как' более вероятно, что родственные языки не сохранили исходное праязыковое состояние данного параметра и реализуют разные стадии его вариации. Однако и традиционно устойчивые параметры в принципе способны к изменению, и обнаружение имеющихся сдвигов наиболее показательно при сравнении родственных языков.

Еще' больший вес приобретают типологические исследования родственных языков в диахронической перспективе.

Этим определяется актуальность работы.

Целью работы является проследить наличие общих черт и различий в грамматических системах прибалтийско-финских языков, определить, обусловлены ли эти различия разным социолингвистическим статусом языков или какими-то другими (диахроническими) факторами. Цель исследования определяет задачи:

• рассмотреть прибалтийско-финские языки с точки зрения функциональной типологии, учитывая факторы, влияющие на жизнеспособность языка;

• исследовать степень продуктивности словообразовательных моделей прибалтийско-финских языков;

• определить, коррелирует ли число продуктивных словообразовательных моделей со степенью жизнеспособности языка;

• сравнить грамматические явления исследуемых языков;

• выявить сохранность архаичных форм, и конструкций и сопоставить ее с социолингвистическим статусом языков.

Теоретическими основами исследования являются; труды отечественных и зарубежных лингвистов по интрагенетической типологии.

Материалом послужили собственные полевые записи* автора по некоторым языкам, описания прибалтийско-финских языков, а также образцы речи и памятники. Научная новизна.

При том что сравнительно-историческое изучение финно-угорских языков (и прибалтийско-финских, в частности) представляет собой очень давно - разработанное направление, метод интрагенетической типологии до сих пор активно не применяется в финно-угроведении.

Родственные' прибалтийско-финские языки изучаются как с точки зрения функциональной (социолингвистической), так и с точки зрения структурной типологии. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы исследуются в соотношении с социолингвистическим статусом языка. Такой подход применяется впервые.

Теоретическая значимость исследования

Результаты исследования имеют значение для решения общетеоретических вопросов как структурной, так и функциональной типологии родственных языков.

Предметом исследования являются языки прибалтийско-финской группы.

Объектом исследования является сравнение грамматических систем прибалтийско-финских языков с учетом их социолингвистических характеристик.

Практическая значимость.

Результаты исследования могут применяться в преподавании прибалтийско-финских языков и написании практических пособий по этим языкам, а также в чтении курсов по сравнительной грамматике уральских языков.

Апробация.

Основные положения диссертации были отражены в выступлениях на следующих конференциях:

1. Язык, литература, культура: традиции и инновации: конференция молодых ученых. М., МГУ, 1993.

2. Перспективные направления развития в современном финно-угроведении. международная конференция. М, МГУ, 1997.

3. 34. Linguistisches Kolloquium, Germersheim, 1999.

4. Международная научная конференция "И.А.Куратов и проблемы современного финно-угроведения", Сыктывкар, ИИЛЯ УРО РАН, 1999.

5. Международная школа-семинар по лингвистической типологии и антропологии, М., 2000.

6. Международная научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов, посвященной 75-летию кафедры Финно-угорской филологии С-ПбГУ, СПб, 2000.

7. Международная конференция по актуальным проблемам социолингвистики, М., 2001.

Лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург, 2001.

8. Международный симпозиум по дейктическим системам и квантификации в языках Европы и Северной и Центральной Азии. Тезисы. Ижевск, 2001.

9. 3-я международная школа-семинар по лингвистической типологии и антропологии, М., 2002.

10. Актуальные вопросы финно-угроведения и преподавания финно-угорских языков. Международная научная конференция, М., 2002.

11.World Congress on Language Policies, Barcelona, 2002.

12. XXXI Международная научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов, СП-бГУ 2002.

13. Corpus Planning and Sociolinguistics, Bolzano, Italy, 2002.

14. Актуальные проблемы финно-угроведения, Йошкар-Ола, 2003.

15. XV International Congress of Ethnologists and Anthropologists, Florence, 2003

16. IX International Conference on Minority Languages Kiruna, Sweden, Stokholm University, 2003.

17.1 Международный симпозиум по полевой лингвистике. Москва, Институт языкознания РАН, 2003.

18. First Mercator International Symposium on Minority Languages and Research Aberythwyth, Wales, Wales University, 2003.

19. Международный симпозиум «Типология аргументной структуры и синтаксических отношений», Казань, Казанский государственный университет, 2004.

20. История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов, ИИЛЯ УРО РАН, Сыктывкар, 2004.

21. XXXIV Международная филологическая конференция, С-ПбГУ, 2005.

22. X Международный конгресс финно-угроведов, Йошкар-Ола, МарГУ, 2005.

23. VI Всероссийский конгресс антропологов и этнологов, С-Пб, ИЭА РАН, 2005.

24. Четвертая международная типологическая школа, Цахкадзор, РГГУ, 2005.

25. Конференция «Языковые союзы Евразии», Ияз РАН, 2005.

26. Языковые изменения в условиях языкового сдвига, С-Пб, ИЛИ РАН, 2005.

27. II Международный симпозиум по полевой лингвистике. Ияз РАН, 2006.

28. Международный симпозиум LENCA 3, Томск, ТГУ, 2006.

29. VII Всероссийский конгресс этнографов и антропологов России, Саранск, МордГУ, 2007.

30. Конференция по уральским языкам к 100-летию К.Е.Майтинской, М., Ияз РАН, 2007.

31. 42nd Linguistics Colloquium, Rhodes, Aegan University, 2007.

32. Круглый стол «Миноритарные языки - проблема языковых контактов» Москва, Ияз РАН, 2007.

33. Конференция «Логический анализ языка: ассерция и негация» Москва, Ияз РАН, 2007.

34. 6th International Congress of Arctic Social Sciences (ICASS VI), Nuuk, Greenland, 2008.

35. Международная конференция «Перевод Библии как фактор сохранения и развития языков народов РФ и СНГ», ИПБ и Ияз, М., 2008.

36. Конференция «Описание и документирование исчезающих прибалтийско-финских языков» С-Пб, ИЛИ РАН, 2008.

37. Итоговая научная конференция по Программе фундаментальных исследований Президиума РАН«Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям», 2008.

38. Международный семинар по отглагольным именам в прибалтийско-финских языках, Таллинн, Институт эстонского языка, 2009.

39. International Conference on Minority Languages XII, Tartu, 2009.

40. Rethinking identity - dynamics and stability in post-socialism. International seminar, University of Tartu, 2009.

41. Конференция «Сравнительно-историческое языкознание. Алтаистика. Тюркология»., М. Ияз РАН, 2009.

Работа обсуждалась на совместном заседании сектора типологии и отдела урало-алтайских языков Института языкознания РАН. Структура работы

Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, шести приложений и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Сравнительный анализ грамматических систем прибалтийско-финских языков: принципы интрагенетической типологии"

3.7.0. Выводы по Главе 3

1. Были рассмотрены две конструкции, в которых залог выражается финитными формами глагола, обе конструкции являются непрототипическими пассивными. Одна из таких конструкций, по классификации (Мельчук 2004), - бессубъектный суппрессив, где происходит подавление глубинно синтаксического актанта I, который на поверхностно синтаксическом уровне должен был бы быть подлежащим. В некоторых прибалтийско-финских языках, видимо, под влиянием индоевропейских, возможно наличие агентивного дополнения в аналогичных конструкциях в таком случае, по той же классификации, это - частичный понижающий пассив.

2. В некоторых прибалтийско-финских языках (вепсском, карельском) финитная глагольная форма, присутствующая в таком типе пассивных конструкций, полностью вытеснила исконную форму 3 л.мн.ч. В водском языке вытеснение произошло в большинстве случаев, при этом старая форма 3 л.мн.ч. может встречаться факультативно только у некаузативных глаголов, имеющих каузативный коррелят. То, что именно некаузативные глаголы, имеющие каузативный коррелят могут сохранять старые показатели 3 л.мн. ч., представляется неслучайным, иными словами, не представляется случайной связь между пассивом и каузативом. Совпадение пассивных и каузативных показателей в различных языках обнаруживалось исследователями. Во всех прибалтийско-финских языках показатели каузатива и пассива совпадают.

3. Второй тип рассмотренных пассивных конструкций, в которых залог выражается личными формами глагола, - так называемый «посессивный перфект» (и плюсквамперфект). В них присутствует поверхностно выраженный агенс, а предикат имеет форму пассивного перфекта (плюсквамперфекта). Этот последний тип конструкций по (Мельчук 2004) -полный повышающий пассив.

4. У этих двух рассмотренных конструкций функции различны.

5. Залоговые противопоставления в отглагольных именах происходят следующим образом: при изменении диатезы меняется глагольная инфинитная форма. Это имеет место в целевых монофинитных полипредикативных конструкциях, где выбор формы зависимого предиката продиктован семантической ролью актанта зависимого предиката, кореферентного актанту главной предикации. В большинстве прибалтийско-финских языков семантическая роль данного актанта в главной предикации не имеет значения для выбора формы зависимого предиката.

6. В вепсском языке прослеживается более сложное противопоставление инфинитных форм в конструкциях с предикатным актантом, здесь — трехчленная оппозиция инфинитных форм, выбор формы зависимого предиката диктуется ролью одного из актантов как в зависимой, так и в главной предикации.

7. В случае, когда в главной и зависимой предикации кореферентны два актанта с разными семантическими ролями, выбор соотносимого актанта диктуется коммуникативной задачей, для реализации которой, собственно, и существуют в языке залоговые противопоставления.

8. Что касается залога причастных форм, в целом, в исследуемых идиомах залоговые системы, выражаемые причастиями, по-видимому, сохраняются и не перестраиваются под влиянием русского языка, которым владеют все носители данных говоров.

9. Что касается употребления каритивных причастий, финский, язык сохраняет более архаичное состояние, в то время как другие прибалтийско-финские языки утратили его под влиянием контактов. В то же время заслуживает проверки гипотеза о том, что атрибутивное употребление каритивных причастий и, соответственно, возможность присоединения к ним словоизменительных аффиксов появились относительно поздно под влиянием контактирующих индоевропейских языков, поскольку в каритивных причастиях отсутствует противопоставление по залогу и не только не всегда возможно определить, какому из актантов оно кореферентно, но это и не обязательно релевантно. Конструкции с каритивными причастиями являются частью исконного прибалтийско-финского синтаксиса с нефинитными предикатами, и изучение их в этой связи представляется целесообразным.

10. Пока трудно с уверенностью определить, соотносится ли количество наклонений в языке с его социолингвистическим статусом, хотя есть некоторые основания полагать, что исконные формы грамматикализованной модальности хуже сохраняются в условиях языкового сдвига под влиянием контактного языка.

11. Синтаксический способ выражения эвиденциальности был характерен для прибалтийско-финских языков, но стал утрачиваться под влиянием контактов.

12. Сохранность исконного полипредикативного синтаксиса зависит от социолингвистического статуса языка. Объясняется это тем, что синтаксический уровень очень сильно подвергается изменениям под влиянием контактирующих языков, и консервирующим его механизмом является нормирование.

13. Употребление множественного числа числительных подчиняется как формально-синтаксическим, так и семантическим правилам.

14. Сохраняется множественное число числительных только в финском, водском и ижорском языках, т.е. в наиболее благополучном и наименее благополучных из прибалтийско-финских языков.

Заключение

В работе проводился сравнительный анализ грамматических систем родственных прибалтийско-финских языков с типологической точки зрения; исследовалась как функциональная (социолингвистическая), так и структурная типология. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы изучались в соотношении с социолингвистическим статусом языка.

Изложим основные выводы исследования.'

1. Если расположить все прибалтийско-финские языки на шкале, приведенной в (Кибрик 1992:67), от здоровых до мертвых языков, то крайнюю левую позицию будут занимать только два из них: финский и эстонский. Остальные будут находиться в разной степени близости от крайней правой точки, но, к счастью, никакие из них на сегодняшний день не достигли ее; максимально приблизились к ней водский и ливский.

2. На жизнеспособность языка влияет совокупность перечисленных в (Кибрик 1992) факторов, однако оказалось, что роли этих факторов не всегда одинаковы, а зависят от конкретного случая. В частности, социально-общественная форма существования этноса у прибалтийско-финских народов нерелевантна, поскольку традиционная форма существования практически нигде не сохраняется, а, например, высокий уровень этнического самосознания, который чаще всего бывает решающим фактором для сохранности языка, в случае отсутствия передачи языка детям оказывается бессильным.

3. Изученный материал опровергает гипотезу о том, что причиной уменьшения числа словообразовательных моделей может служить языковой сдвиг, и позволяет сделать вывод, что северная подгруппа прибалтийско-финских языков (в которую входят финский, карельский, вепсский и ижорский) гораздо лучше сохраняет старые словообразовательные модели, чем южная (к ней относятся эстонский, водский и ливский). Данное наблюдение представляет особый интерес. Дело в том, что деление прибалтийско-финских языков на северную и южную подгруппы традиционно и во многом условно, так как, во-первых, известно, что исторически некоторые праприбалтийско-финские диалекты участвовали в образовании современных как северных, так и южных прибалтийско-финских языков, а во-вторых, некоторые черты характерны только для части северных и одновременно для части южных. Как впервые выясняется, продуктивность словообразовательных моделей является изоглоссой, четко разделяющей две подгруппы прибалтийско-финских языков.

4. Находящиеся в длительном контакте водский и ижорский языки повлияли друг на друга на различных уровнях, однако словообразовательные тенденции 'у них различны. Возможен предварительный вывод о том, что словообразование в принципе оказывается устойчивым к изменениям в контактных зонах.

5. Были рассмотрены две конструкции, в которых залог выражается финитными формами глагола, обе конструкции являются непрототипическими пассивными. Одна из таких конструкций, по классификации (Мельчук 2004), - бессубъектный суппрессив, где происходит подавление глубинно синтаксического актанта I, который на поверхностно синтаксическом уровне должен был бы быть подлежащим. В некоторых прибалтийдко-финских языках, видимо, под влиянием индоевропейских, возможно наличие агентивного дополнения в аналогичных конструкциях в таком случае, по той же классификации, это - частичный понижающий t пассив.

6. В некоторых прибалтийско-финских языках (вепсском, карельском) финитная глагольная форма, присутствующая в таком типе пассивных конструкций, полностью вытеснила исконную форму 3 л.мн.ч. В водском языке вытеснение произошло в большинстве случаев, при этом старая форма 3 л.мн.ч. может встречаться факультативно только у некаузативных глаголов, имеющих каузативный коррелят. То, что именно некаузативные глаголы, имеющие каузативный коррелят могут сохранять старые показатели 3 л.мн. ч., представляется неслучайным, иными словами, не представляется случайной связь между пассивом и каузативом. Совпадение пассивных и каузативных показателей в различных языках обнаруживалось исследователями. Во всех прибалтийско-финских языках показатели каузатива и пассива совпадают.

7. Второй тип рассмотренных пассивных конструкций, в которых залог выражается личными формами глагола, - так называемый «посессивный перфект» (и плюсквамперфект). В них присутствует поверхностно выраженный агенс, а предикат имеет форму пассивного перфекта (плюсквамперфекта). Этот последний тип конструкций по (Мельчук 2004) -полный повышающий пассив.

8. У этих двух рассмотренных конструкций функции различны.

9. Залоговые противопоставления в отглагольных именах происходят следующим образом: при изменении диатезы меняется глагольная инфинитная форма. Это имеет место в целевых монофинитных полипредикативных конструкциях, где выбор формы зависимого предиката продиктован семантической ролью актанта зависимого предиката, кореферентного актанту главной предикации. В большинстве прибалтийско-финских языков семантическая роль данного актанта в главной предикации не имеет значения для выбора формы зависимого предиката.

10. В вепсском языке прослеживается более сложное противопоставление инфинитных форм в конструкциях с предикатным актантом, здесь — трехчленная оппозиция инфинитных форм, выбор формы зависимого предиката диктуется ролью одного из актантов как в зависимой, так и в главной предикации.

11. В случае, когда в главной и зависимой предикации кореферентны два актанта с разными семантическими ролями, выбор соотносимого актанта диктуется коммуникативной задачей, для реализации которой, собственно, и существуют в языке залоговые противопоставления.

12. Что касается залога причастных форм, в целом, в исследуемых идиомах залоговые системы, выражаемые причастиями, по-видимому, сохраняются и не перестраиваются под влиянием русского языка, которым владеют все носители данных говоров.

13. Что касается употребления каритивных причастий, финский язык сохраняет более архаичное состояние, в то время как другие прибалтийско-финские языки утратили его под влиянием контактов. В то же время заслуживает проверки гипотеза о том, что атрибутивное употребление каритивных причастий и, соответственно, возможность присоединения к ним словоизменительных аффиксов появились относительно поздно под влиянием контактирующих индоевропейских языков, поскольку в каритивных причастиях отсутствует противопоставление по залогу и не только не всегда возможно определить, какому из актантов оно кореферентно, но это и не обязательно релевантно. Конструкции с каритивными причастиями являются частью исконного прибалтийско-финского синтаксиса с нефинитными предикатами, и изучение их в этой связи представляется целесообразным.

14. Пока трудно с уверенностью определить, соотносится' ли количество наклонений в языке с его социолингвистическим статусом, хотя есть некоторые основания полагать, что исконные формы грамматикализованной модальности хуже сохраняются в условиях языкового сдвига под влиянием контактного языка.

15. Синтаксический способ выражения эвиденциальности был характерен для прибалтийско-финских языков, но стал утрачиваться под влиянием контактов.

16. Сохранность исконного полипредикативного синтаксиса зависит от социолингвистического статуса языка. Объясняется это тем, что синтаксический уровень очень сильно подвергается изменениям под влиянием контактирующих языков, и консервирующим его механизмом является нормирование.

17. Употребление множественного числа числительных подчиняется как формально-синтаксическим, так и семантическим правилам.

18. Сохраняется множественное число числительных только в финском, водском и ижорском языках, т.е. в наиболее благополучном и наименее благополучных из прибалтийско-финских языков.

Список научной литературыАгранат, Татьяна Борисовна, диссертация по теме "Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание"

1. Аристэ П. (1947) Происхождение водского языка // Филологические доклады на конференции по вопросам финно-угорской филологии в Ленинграде в 1947 г., Тарту, 1947.

2. Аристэ П.А. (1967) Пути отмирания двух прибалтийско-финских языков. Проблемы языкознания (доклады на X Международном конгрессе лингвистов), М., 1967, с. 115-119.

3. Беликов В.И. (1997) Надежность советских этнодемографических данных // Малые языки Евразии: социолингвистический аспект. Сборник статей, М., 1997. '

4. Бубрих Д.В. (2005) Прибалтийско-финское языкознание. Избранные труды. С-Пб, 2005.

5. Ванхала-Анишевски, М. (1992) Функции пассива в финском и русском языках// 'Studiaphilologica Jyvaskyliensia. 25. Jyvaskyla, 1992. Бахтин Н.Б. (2001) Языки народов Севера в XX веке. Очерки языкового сдвига, С-Пб.

6. Бахтин Н.Б. (2007) Введение // Языковые изменения в условиях языкового сдвига. Сборник статей. С-Пб, 2007.

7. Бахтин Н.Б., Головко Е.В. (2005) Исчезающие языки и задачи лингвистов-североведов // Малые языки и традиции: существование на грани, вып. 1, М. 2005, с. 40-52.

8. Видеман Ф.И. (1872) О происхождении и языке вымерших ныне кревинов, СПб, 1872.

9. Вийтсо Т.-Р. (1993) Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. М., 1993. Власова Е.А. (2009) Экспедиционный отчет (рукопись).

10. Володин А.П., Холодович А.А., Храковский B.C. (1969) Каузативы,антикаузативы и каузативные конструкции в финском языке // Типологиякаузативных конструкций. Морфологический каузатив, JL, 1969, с, 221-237.

11. Володин А. П., Храковский В. С. (1986) Типология императива вфинно-угорских и самодийских языках // СФУ, т.ХХП, 1986, № 1.

12. Вяари Э. (1966) Продуктивные суффиксы имен в ливском языке, Вопросыфинно-угорского языкознания, Вып. 3. М., 1966, 122-129.

13. Вяари Э.Э. (1975) Исконные словообразовательные суффиксы в ливскомязыке. АДД, Тарту, 1975.

14. Елисеев Ю.С., Коппалева Ю.Э. (2005) Финский язык // Языки Российской Федерации и соседних государств. Энциклопедия, т. 3, М. 2005.

15. Загадки (1995) Загадки русского народа, М., 1995.

16. Зайков П.М. (2000) Глагол в карельском языке, Петрозаводск, 2000.

17. Зайцева М.И. (1978) Суффиксальное глагольное словообразование ввепсском яЗыке. Л., 1978.

18. Зайцева М.И.,(1981) Грамматика вепсского языка, Д., 1981. Зайцева Н.Г. (2002) Вепсский глагол. Сравнительно-сопоставительное исследование. Петрозаводск, 2002.

19. Иванова Г.П. (2007) Аналитические полипредикативные конструкции со значением времени в вепсском языке // Языки коренных народов Сибири. Вып. 19. Развитие аналитических структур в условиях языковых контактов. Новосибирск, 2007. С. 163-178.

20. Иванова Г.П. (2008) Средства выражения причинно-следственных отношений в вепсском языке // Гуманитарные науки в Сибири, №4, 2008, с.71-76.

21. Иткин И.Б.1997 Распределение именных диминутивных суффиксов в вепсском язык // Перспективные направления развития в современном финно-угроведении. Тезисы международной научной конференции, М. с. 3133.

22. Казакевич О.А., Кибрик А.Е. (2005) Малые языки на постсоветстком пространстве // Малые языки и традиции: существование на грани, вып. 1, М. 2005, с. 13-39.

23. Калинова Я.В.(2000) Северный посессивный перфект в свете русско-прибалтйско-финских контактов. Екатеринбург, 2000.

24. Каск А.Х. (1966) Эстонский язык // Языки народов СССР. Финно-угорские исамодийские языки, М., 1966, с.35-60.

25. Кёппен П.И.1851 Водь и водская пятина, С-Пб, 1851.

26. Кибрик А.Е. (1992) Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания, М., 1992.

27. А.Е.Кибрик (2003) Константы и переменные языка. С-Пб, 2003. Красная книга (2002) Языки народов России. Красная книга. Энциклопедический словарь-справочник. М., 2002.

28. Крысин Л.П. (2000) О некоторых особенностях двуязычия при близком родстве контактирующих языков // Крысин Л.П. (ред.) Речевое общение в условиях языковой неоднородности, М., 2000.

29. Крючкова Т.Б. (2000) Языковая ситуация в Республике Карелия: история развития и современное состояние // Языки Российской Федерации и нового зарубежья: статус и функции, М., 2000, с. 168-197.

30. Крючкова Т.Б. (2003а) Вепсский язык // Письменные языки мира: Языки Российской Федерации. Социолингвистическая энциклопедия. М., 2003, с. 97-113.

31. Крючкова Т.Б. (2003b) Ижорский язык // Письменные языки мира: Языки Российской Федерации. Социолингвистическая энциклопедия. М., 2003, с. 164-173.

32. Крючкова Т.Б. (2003с) Карельский язык // Письменные языки мира: Языки Российской Федерации. Социолингвистическая энциклопедия. М., 2003, с. 205-227.

33. Кубрякова Е.С. (1965) Что такое словообразование, М., 1965.

34. Кузнецова А.И. (2005) Вариативность как один из факторов расшатыванияязыковой системы (на примере селькупского языка) (Материалыконференции Языковые изменения в условиях языкового сдвига, Санкт

35. Петербург, 30 сентября -2 октября 2005 г.).

36. Лаанест А. (1966а) Ижорские диалекты, Таллин, 1966.

37. Лаанест A. (1966b) Ижорский язык//Языки народов СССР. т. 3.

38. Финно-угорские и самодийские языки. М., 1966.

39. Лаанест А. (1993) Водский язык // Языки мира. Уральские языки. М., 1993.

40. Ленсу Я.Я. (1930) Материалы по говорам води // Западно финский сборник. Л., 1930.

41. Майтинская К.Е. (1969) Местоимения в языках разных систем, М.,1969. Маркианова Л.Ф. (1985) Глагольное словообразование в карельском языке. Петрозаводск, 1985.

42. Мельчук И.А. (1974) О синтаксическом нуле // Типология пассивных конструкций. Диатезы и залоги. Л., 1974.

43. Мельчук И.А. (2004) Определение категории залога и исчисление возможных залогов: 30 лет спустя // 40 лет Санкт-Петербургской типологической школе, М., 2004.

44. Муслимов М.З. (2005) Языковые контакты в Западной Ингерманландии (нижнее течение реки Луги) АКД, С-Пб, 2005.

45. Мызников С.А. (2005) Этноязыковая ассимиляция вепсов и ее рефлексы в русских говорах // Малые языки и традиции: существование на грани, вып. 1, М., 2005, с. 135-144.

46. Николаева И.А. (1995) Обско-угорские народы и литературный язык: личное мнение // Г.Зайц (ред.) Вопросы уральских литературных языков, Bp., 1995. Пальмеос П. (1982) Суффикс -nik в прибалтийско-финских языках // СФУ XVII, №1, 1982, с.1-7.

47. Письменные языки мира: Языки Российской Федерации. Социолингвистическая энциклопедия. М., 2003.

48. Плунгян В.А. (1992) Глагол в агглютинативном языке (на материале догон), М., 1992.

49. Плунгян В.А. (2000) Общая морфология. Введение в проблематику, М., 2000.

50. Сарессало JI. (2003) Ингерманландия: рассказ о народах и культуре Ингерманландии, Тампере-С-Пб, 2003.

51. Скрибник Е. (2002) Категории мансийского глагола м актуальное членение предложения // Типологические обоснования в грамматике (к 70- летию B.C. Храковского). М., 2002.

52. Фасмер М. (1986) Этимологический словарь русского языка, т. I, М. 1986 Фасмер М. (1987) Этимологический словарь русского языка, т. IV, М. 1987. Федотова В.П. (1990) Очерк синтаксиса карельского языка, Петрозаводск, 1990.

53. Хакулинен Л. (1953) Развитие и структура финского языка. Ч. I. Фонетика и морфология. М.

54. Хакулинен Л. (1955) Развитие и структура финского языка, ч. 2, М. 1955. Храковский B.C. (1974) Пассивные конструкции // Типология пассивных конструкций. Диатезы и залоги. Л., 1974.

55. Шлыгина Н.В. (1994) Водь // Народы России. Энциклопедия, М. 1994. Эрельт, М. (1977) Заметки о пассиве в эстонском языке // СФУ, T.XIII, №3, 1977.

56. Campbell L. and Muntzel M. (1989) The structural consequences of language death // Dorian N. (ed.) Investigating obsolescence. Studies in language contracting and death, 1989, pp. 181-196.

57. Dorian, N. (1981) The Life Cycle of a Scottish Gaelic Dialect. Philadelphia, 1981.

58. Erelt M. (2003) Erelt M. (ed.) Estonian Language . Linguistica Uralica, supplementary series/ volume 1. Tallinn, 2003.

59. Gal S. (1989) Lexical innovation and loss: The use and value of restricted Hungarian // Dorian N. (ed.) Investigating obsolescence. Studies in language contracting and death, 1989, pp. 313-331.

60. Hakulinen A., Leino P. (1987) Finnish Participial Construction from a Discourse Point of View // Ural-Altaic Yearbook 59, 1987, pp. 35-43. Hakulinen A., Saari M. (1995) Temporaalisesta adverbista diskurssipartikkeliksi // Virittaja, 4, 1995.

61. Honti L. (1997) Die Negation im Uralischen I // Linguistica Uralica, 1997, XXXIII, 2.

62. O (2004) Hakulinen A. & al. (eds.) Iso suomen kielioppi. Helsinki, 2004. Kasik R. (1997) Typology of Estonian and Finnish Word-Formation. The Verb // Estonian: Typological Studies II. Tartu, 1997, pp. 42-72.

63. Keenan E. (1985) Passive in the world's languages // Language typology and syntactic description (ed. by T.Shopen). Cambridge, 1985.

64. Kettunen L. (1930) Vatjan kielen aannehistoria. Helsinki, 1930. (первое издание 1915).

65. Klaas В. (1997) The Quotative Mood in the Baltic Sea Areal // Estonian: Typological Studies II. Tartu, 1997, pp. 73-95.

66. Moseley, C. (2002) Livonian. Lincom Europa (Languages of the World. Materials 144), 2002.

67. Mougeon R. and Beniak E. (1989) Language contraction and linguistic change: The case of Welland French // Dorian N. (ed.) Investigating obsolescence. Studies in language-contracting and death, 1989, pp. 287-312.

68. Noonan M. (1994) A Tale of Two Passives in Irish // Voice: Form and Functioned. by B.Fox and P.J.Hopper). Amsterdam/Philadelphia, 1994.

69. Puura U. (2009) Searching for aspectuality in Finnic: how to interpretmorphosyntactic changes in Vepsian? // ICML XII Conference Abstracts, Tartuand Voru, Estonia 28-30 May 2009, Tartu, 2009, pp. 88-89.

70. Savijarvi I. (1977) Itamerensuomalaisten kielten kieltoverbi, I. Suomi, Helsinki,1977.

71. Shibatani M. (1985) Passives and related constructions: A prototype analysis // Language. 61, 1985.

72. Shibatani M. (1988) Introduction // Passive and Voice (ed. by M. Shibatani).

73. Typological Studies in Language, vol. 16. Amsterdam, 1988.

74. Salminen T. (2007) Endangered Languages in Europe // Language Diversity

75. Endangered, (M.Brenzinger ed.), Mouton de Gruyter, 2007.

76. Schiffrin D. (1987) Discourse markers, Cambridge, 1987.

77. Tsvetkov D. (1925) Vadjalased // Eesti keel. IV. 1925.

78. Tsvetkov D. (1931) Vahaize iuttua vad'deлaisIss // Eesti Keel, 1931, s. 57-66.

79. Tsvetkov D. (2008) Vadja keele grammatika. Tallinn, 2008.

80. Vaari E. (1975) Verbalaffixe im Livischen // Congressus Tertius Internationalis

81. Fenno-Ugristarum. Pars 1, Tallinn, pp. 395-397.

82. Wilkins D.R. (1999) The Demonstrative Questionnaire: "THIS" and "THAT" in comparative perspective, 1999. Unpublished.

83. Ylikoski, J.(2004) Remarks on Veps purposive non-finites // Journal de la societe finno-ougrienne, 90, 2004.1. Источники

84. Баранцев А.П. (1978) Образцы людиковской речи, Петрозаводск, 1978. Зайцева, Муллонен 1969 Зайцева М.И., Муллонен М.И. Образцы вепсской речи, Л., 1969.

85. Макаров Г.Н. (1963) Образцы карельской речи (калининские говоры), М-Л., 1963.

86. Макаров Г.Н., Рягоев В.Д. (1969) Образцы карельской речи. Говоры ливвиковского диалекта карельского языка, Л., 1969.

87. Рягоев В.Д. (1980) Образцы карельской речи (тихвинский говор собственно карельского диалекта), Л., 1980.

88. Adler Е. 1968 Vadjalaste endisajast / Idavadja murdetekste ENSVTa Kki. Tallinn, 1968.

89. Ariste P. 1935 Wotische Sprachproben. Opetatud Eesti Seltsi Aastraamat. 1933. Tartu, 1935.

90. Ariste P. 1960 Vadjalaste laule. Tallinn, 1960.

91. Ariste P. 1962 Vadja muinasjutte // Emakeele Seltsi Toimetised. № 4. Tallinn, 1962.

92. Ariste P. 1982 Ariste Vadja pajatusi, Tallinn, 1982.

93. Ariste P. 1986 Vadja rahvalaulud ja nende keel, Tallinn, 1986.1.anest 1966 Laanest A. Isuri murdetekste, Tallinn, 1966.

94. Mustonen O. A. F. 1883 Muistoonpanoja Vatjan kielesta // Virittaja, 1883. " *

95. Magiste J. 1959 Woten Erzahlen. Wotische Sprachproben // Memoires de la

96. Societe Finno-Ougrienne. 118. Helsinki, 1959.

97. Posti L., Suhonen S., Les notes d1 E.N. Setala sur la langue vote, MSFOu, Helsinki, 1964.

98. Posti L., Suhonen S. 1980 Vatjan kielen Kukkosin murteen sanakirja. Helsinki, 1980.

99. Tsvetkov D. Vatjan kielen joenperan murteen sanasto, Helsinki, 1995.

100. Vadja keele sonaraamat 1990- Toim. Adler E. ja Leppik M. Eesti ТА KK. AE1. Signalet. Tallinn, 1990-.1. Сокращения1. ABL аблатив1. AD адессив1. AG агентивный1. ALL аллатив1. CAR каритив1. CAUS каузатив

101. PTCP причастие перфектное активное235 + i (lib1. Px притяжательный аффикс

102. REFL рефлексив SG единственное числолюдик. людиковский диалект ливвик. ливвиковский диалект