автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Средства выражения модального значения волеизъявления в русском языке XVII - начала XVIII веков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Средства выражения модального значения волеизъявления в русском языке XVII - начала XVIII веков"

РГБ ОД

г; / ПАП

и I;МИ I,,.--' ТВЕРСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

КОЛОБКОВА Лариса Валентиновна

СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ МОДАЛЬНОГО ЗНАЧЕНИЯ ВОЛЕИЗЪЯВЛЕНИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ XVII - НАЧАЛА XVIII ВЕКОВ

Специальность 10.02.01 - русский язык.

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Тверь 1995

Работа выполнена на филологического факультета университета.

кафедре истории Калининградского

русского языка государственного

Научный руководитель - доктор филологических наук

профессор С.С.ВАУЛИНА

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

профессор О.А.ЧЕРЕПАНОВА

кандидат филологических наук доцент Г. П. СНЕТОВА

Ведущая организация - Волгоградский государственный университет.

Зашита состоится 1995 г. в часов на

заседании диссертационного совета К.063.97.08 Тверского

государственного университета (170002, г.Тверь, проспект

Чайковского, 70, 4-й корпус, филологический факультет, ауд.34>.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ТГУ.

Автореферат разослан '<$3"1995 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

доцент Г. В. МАРКЕЛОВА

В реферируемой работе на материале памятников русской письменности XVII - начала XVIII веков с позиций функционально-семантического подхода рассматриваются средства выражения модального значения волеизъявления.

Если иметь в виду представление о ключевом с точки зрения данного подхода понятии функции как о средстве и цели (Danes 1967, с. 343-349; Золотова 1973, с. 7; Гулыга, Шендельс 1969, с. 14; Теория функциональной грамматики (далее в ссылках - ТФГ) 1987, с.17-23), необходимо отметить четко обозначившееся в последние годы переключение интереса исследователей именно на цель, реализованные потенции той или иной языковой единицы, т.е. на коммуникативный акт "в совокупности его языковых, прагматических, психологических, социальных параметров" (Золотова 1988, с.52). И здесь в центре внимания грамматики, которая "от общего употребления языка происходит" (Ломоносов 1952, с.392), оказывается такая "антропоцентрическая категория" (Милосердова 1991, с.З), как модальность, языковая природа и содержательный объем которой на протяжении достаточно долгого периода развития лингвистической мысли остаются в кругу наиболее активно обсуждаемых проблем. Появление в последние годы ряда исследований, направленных на определение коммуникативной значимости прагматического компонента в семантике языковых единиц разных уровней, выражающих то или иное модальное значение, подтверждает актуальность прагматического аспекта анализа данной категории (см. диссертации Е. В. Милосердовой, Л. А. Бирюлина, О. В. Гуськовой, М. А. Болотиной и др.).

Известно, что общекультурное пространство определенной исторической эпохи как совокупность понятий, образов и символов общественного сознания, фиксированных и кристаллизованных в значениях языковых единиц (Леонтьев 1965), в той или иной степени присваивается субъектом (носителем языка) и, преломляясь через его систему ценностей, через мировоззрение, приобретает личностный смысл, задающий отношение субъекта к этой реальности (Петренко 1983, с.22-23). С выражением этого отношения в значительной мере соотносится прагматическая сфера языковой модальности, связанная с оценкой говорящим "состояния, знаний, склада ума, принадлежности к тому или иному социальному слою и т.д. тех, на кого рассчитана речь" (Человеческий фактор в языке 1991, с.18).

Особую значимость прагматические параметры речевой ситуации приобретают при рассмотрении категории модальности в историческом плане, когда наиболее очевидными становятся историческая изменчивость ее содержания и форм выражения (Виноградов 1950, с.43). Вместе с тем обращения к истории выражения модальных значений в русском языке сравнительно редки (см. работы Е. С. Отина, О.А.Черепановой, М. В.Ляпон, С.С. Ваулиной). Большинство исследований проводится на материале современного русского и других языков, хотя на недостаточную изученность категории модальности в историческом плане неоднократно указывали ученые (Bartula 1973, s.302; Ляпон 1971, с.З; Ваулина 1993, с. 32 и др.), подчеркивая целесообразность и актуальность лингвистического осмысления исторического опыта, воплощенного в языке, в котором "отпечатлелся рассудок и характер народа" (Гердер 1977, с.239). Значительный вклад в решение проблемы модальности в историческом плане внесло диссертационное исследование С.С. Ваулиной, в котором с позиций функционально-семантического подхода анализируются средства выражения предметной модальности в их эволюции в русском языке XI - XVII веков. Однако специальных исследований прагматической ориентации на материале русского языка эпохи формирования нации, в частности анализа средств выражения модального значения волеизъявления, насколько нам известно, не проводилось, что и определило выбор =темы и исследовательский интерес к данному периоду, важность которого в становлении и развитии национального литературного языка не раз подчеркивалась учеными (Булаховский 1958; Ларин 1975; Филин 1981; Виноградов 1982).

Сказанное выше свидетельствует об актуальности предпринимаемого исследования "и оправдывает цель настоящей работы, которая заключается в рассмотрении одного из фрагментов многоаспектной категории модальности - модального плана волеизъявления и средств его выражения в русском языке XVII -начала XVIII веков.

Достижению поставленной цели подчинено решение следующих конкретных задан:

- определение сущности и семантического объема понятия волеизъявление применительно к исследуемому периоду;

- обоснование самостоятельности модального значения волеизъявления и определение его статуса в кругу других

модальных значений;

- выявление частных семантических вариантов модального значения волеизъявления и средств языковой интерпретации данных семантических вариантов;

- установление функционально-семантической иерархии средств выражения данного модального значения с учетом их коммуникативной значимости;

- определение характера взаимодействия модального значения волеизъявления с другими модальными значениями и специфики языковой репрезентации этого взаимодействия.

В соответствии с поставленной целью и задачами в качестве основных положений диссертации на защиту выносятся следующие:

1. Функциональное описание того или иного комплекса модальных значений устанавливает иерархические отношения в рамках функционально-семантического поля (ФСП) с учетом прагматических характеристик речевой ситуации, имеющих непосредственное отношение к мотивации предпочтительного выбора говорящим адекватной формы речевого представления модального содержания.

2. Вовлечение в сферу модального функционирования тех или иных лексико-грамматических средств следует рассматривать как процесс "семантического наведения" (В. В. Колесов), т.е. извлечения, реализации их модальных возможностей, приводящий не столько к расширению семантического объема, сколько к его проявлению.

3. Значение волеизъявления обладает статусом самостоятельного модального значения, в семантике которого доминирует элемент потенциальности. Последнее не только обусловливает близость модального значения волеизъявления с другими относящимися к сфере потенциальности модальными значениями, но и определяет перспективу межкатегориального взаимодействия.

4. Структура ФСП волеизъявления - это содержательная иерархия семантико-прагматических функций, реализованных различными языковыми средствами в условиях конкретного речевого акта.

5. Любое высказывание-волеизъявление перформативно, поскольку произнесение его равнозначно однократному проявлению воли говорящим. Интегрирующий характер перформативной формулы волеизъявления позволяет рассматривать в качестве элементов ФСП функционирование различных по объему высказываний.

6. В содержательной неоднородности модального значения

волеизъявления, в разнообразии его семантических вариантов отражаются существенные изменения, происходившие в сознании русского человека нового времени, которые связаны с семантическими преобразованиями важнейших понятий (воли, власти), определяющих взаимоотношения человека и общества, личности и государства.

Материалом для исследования послужили данные нашей картотеки, составленной в результате анализа оригинальных (в основном) памятников русской письменности XVII - начала XVIII веков. Картотека включает около 5000 единиц - различных по объему высказываний, реализующих модальное значение волеизъявления. Для анализа привлекались главным образом произведения публицистического, политико-экономического содержания, письма и документальные материалы, памятники деловой письменности.

Задачи исследования, выполненного в рамках функционалыю-семантического подхода, имеющего в своей основе положение об интеграции разноуровневых языковых средств на основе "общности их семантических функций" (ТФГ 1987, с.6), определили комплексный характер анализа материала, в процессе которого применялись следующие методические приемы:

- прием дифференциации, основанный на постулате соответствия содержания языкового семантического поля фрагменту понятийной картины мира (Гайсина 1982, с.2, 22);

- прием контекстуального анализа (говоря о контексте, мы, конечно, имеем в виду самое широкое его понимание - контекст речевой ситуации в целом);

- частично привлекается методика компонентного анализа, основанного на компонентной концепции лексического значения.

Научная новизна исследования заключается в выявлении специфики модального значения волеизъявления, которая до сих пор не была предметом специального рассмотрения, а затрагивалась лишь попутно,а также в попытке учета при описании ФСП данного модального значения признака .;, коммуникативной значимости содержания волеизъявления.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что результаты наблюдений и выводы, сделанные на основе анализа исторического языкового материала, могут стать составной частью системного описания функционально-семантической; категории модальности, углубляя научное представление о ней как о

"феномене динамического характера" (Клименко 1981, с.29).

Практическая значимость диссертации определяется возможностью использования материалов и выводов в лекционном и практическом курсе исторической грамматики русского языка, при подготовке спецкурсов по проблемам модальности, функциональной грамматики.

Апробация работы. По материалам диссертационного исследования были сделаны доклады на ежегодных научных конференциях преподавателей и сотрудников КГУ (1991, 1992, 1993, 1994 гг.), на международной научной конференции в Белорусском государственном университете (1994 г.), на межрегиональной конференции в Калининградском университете (1992 г.). Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры истории русского языка КГУ.

Структура диссертации. Работа состоит из предисловия, введения, двух глав, заключения и списка использованной научной литературы, источников и словарей.

Основное содержание работы.

В предисловии формулируются тема исследования и основные положения, выносимые на защиту.

Во введении обосновывается выбор темы, ее актуальность, формулируются цель и задачи исследования, характеризуются источники языкового материала, кратко излагаются исходные положения функционально-семантического анализа, на которые мы опираемся в работе1 , а также уточняется позиция в отношении отдельных методологических аспектов проблемы изучения русского языка на относительно ранних этапах его развития.

Глава 1. Модальный статус значения волеизъявления.

Вслед за сторонниками функциональной концепции грамматики мы понимаем языковую модальность как важнейшую семантическую категорию, по-разному соотносящую пропозитивную основу высказывания с действительностью с точки зрения говорящего и представленную в языке рядом частных значений, которые рассматриваются как функционально-семантическое единство содержания и средств формального выражения (ТФГ 1990, с.245).

Прагматическая ориентация современной лингвистики породила одно из ее основных внутренних противоречий: противопоставление

1 См. работы А.В.Бондарко, а также серию коллективных монографий "Теория функциональной грамматики" (1987 и сл.).

семантики и прагматики в значении языковой единицы, что выражается, в частности, в поисках границы между их "сферами влияния" (данной проблеме посвящен ряд статей в Известиях АН СССР. Сер. лит. И яз. 1981. Т. 40. N4.).

Мы поддерживаем положение о том, что "в семантическом представлении высказывания должна отображаться вся информация, имеющая отношение к правильной интерпретации этого высказывания" (Бергельсон, Кибрик 1981, с.350; см. также: Павловская 1990, с. 17; Степанов 1981, с. 326), в связи с чем противопоставление семантики и прагматики нам видится неправомерным. С термином прагмагшчес кое мы связываем частную сферу семантики языковых единиц, имеющую отношение к мотивации их выбора говорящим для речевого представления модальной (в нашем случае) ситуации и реализующуюся в процессе функционирования языка (ср.: Булыгина 1981, с.340; ПочеЬцов Г. Г. 1985, с.17; Арутюнова 1988, с.5).

Принципиально важной для определёния специфики модального значения волеизъявления является разработка в функциональной грамматике понятия потенциальности, отражающего динамику перехода между реальность и ирреальностью (ТФГ 1990, с.75; Шмелева Т.В. 1984, с.86-87; ср. также: Беличова-Кржижкова 1984, с.56-61). К сфере потенциальности, охватывающей ряд модальных значений (возможности, необходимости, желательности и др.), мы относим модальное значение волеизъявления.

Специфика модального значения волеизъявления не была пока предметом специального рассмотрения, а затрагивалась в отдельных работах в связи с иными задачами (например, в работах А. В. Бондйрко, Н. И. Поройковой, С. С. Ваулиной, Т. И. Распоповой, Е.И.Беляевой и др.). Опыт выделения ФСП волеизъявления в исследованиях имеется, однако он сводится к представлению данного ФСП как объединения полей с модальными значениями оптативности и повелительности (побудительности) в рамках макрополя волеизъявления (Распопова 1982, с.20-21; Беляева 1985, с.74-125; Буралова 1988, с.105). Справедливо указывая на функционально-семантическое сходство как на основу объединения данных полей (как правило, это общий компонент значений императивных и оптативных высказываний, например компонент желания говорящего (Корди 1990; Кокова 1985), компонент волеизъявления говорящего (Буралова 1988; Распопова 1982)),

исследователи сосредоточивают внимание на поиске семантического критерия дифференциации модальных значений императивности и оптативности. При этом неизбежно оказывается, что признаки такого разграничения (наличие/отсутствие компонента каузации, одушевленность/неодушевленность субъекта желаемого действия, адресованность/неадресованность волеизъявления и т.п.) в равной мере характеризуют общее - модальное значение волеизъявления и, соответственно, присущи семантике средств его выражения, а это, на наш взгляд, требует некоторого уточнения, поскольку специфика данного модального значения при таком подходе недостаточно ясна, - как известно, целое больше суммы составляющих его частей в том смысле, что представляет собой новое качество, не сводимое к качеству элементов целого.

Философские интерпретации и словарные определения воли указывают на активное начало в семантике данного слова, которое выявляется на общем фоне потенциальности (воля - это способность) глаголами выбирать, предпочитать, добиваться, осуществлять и т.п. Очевидно, волеизъявление следует понимать как обнаружение, "изъяснение, выраженное словом или делом" (САР 2), этой способности, чему необходимо предшествует возникновение волевого процесса, который "всегда направлен на ценность бытия" (Лосский 1991, с.263). Стало быть, в том или ином высказывании, которое можно идентифицировать как волеизъявление, выражается не только предшествующий или сопровождающий волеизъявление акт выбора цели (ср.: Я вернусь сюда; Я, наверное, вернусь сюда), но и направленность, интенция субъекта волеизъявления на осуществление действия, которому в акте выбора приписывается известная ценность как средству достижения определенного положения дел.

Используя в связи с определением специфики модального значения волеизъявления разработанный в функциональной грамматике принцип ситуативного структурирования, можно представить рассматриваемую семантику как определенную "типовую содержательную структуру" (А.В.Бондарко), основными элементами которой являются: 1) субъект модальной оценки; 2) субъект волеизъявления; 3) субъект-исполнитель. Идентификация

инвариантного значения волеизъявления и дифференциация его семантических вариантов может осуществляться с учетом различного отношения субъектов модальной ситуации к реализации

потенциального положения дел, названного содержанием данного волеизъявления. Подчеркнем, что смысловое содержание волеизъявления "само по себе является не модальным, а диктальным" (ТФГ 1990, с.81), однако как элемент волеизъ-явительной модальной ситуации оно становится важнейшим фактором, определяющим выбор той или иной формы репрезентации воли в речи.

Наряду с инвариантным признаком потенциальности данную модальную ситуацию характеризуют семантические признаки, обычно обозначаемые терминами контролируемость и каузация. Широкое понимание содержания каузативной ситуации (ТФГ 1992, с.182-183) включает признак одушевленности адресата (субъекта-исполнителя или слушающего) и снимает необходимость специального вычленения этого признака модальной ситуации волеизъявления.

Очевидно, имеются основания более строгого применения термина волеизъявление, чем это предложено, например, Т. И. Распоповой, в исследовании которой он используется "для обозначения как реализуемых, так и не реализуемых, как адресованных кому-нибудь извне, так и ограниченных сферой собственного «я» субъективных установок и намерений говорящего" (Распопова 1982, с.9). Так, представляется неоправданным говорить о состоявшемся волеизъявлении применительно к выражению желательного, но нереализуемого (по разным причинам) положения вещей (ср., напр., выделяемое при семантической классификации оптативных высказываний, в рамках значения волеизъявления, значение "неосуществимого желания, обращенного к прошлому", когда "оптативное высказывание приобретает эмоциональную окраску сожаления о нереализовавшемся действии в прошлом" (Корди 1990, с.176, 179-180)); не реализуют модального значения волеизъявления те высказывания, которые выражают неосуществимую, с точки зрения говорящего, мечту; высказывания типа Вот бы в горы ! Хочется к морю (примеры Е. Е. Корди) называют желательное положение вещей, но идентификация имплицитного волеизъявления здесь возможна, очевидно, лишь в случае совпадения ряда прагматических характеристик речевой ситуации; для семантики разного рода пожеланий (здоровья, успеха и т.п.), примыкающих к периферии поля оптативности (там же, с.181), неактуален признак контролируемости, а каузация имеет, так сказать, имитированный характер, следовательно, здесь также нельзя говорить о выражении модального смысла волеизъявления.

Реализация способности ценностной ориентации возможна, как известно, только при наличии альтернатив, и предпочтение одной из них (собственно волевое "движение") так или иначе мотивировано. Важнейшим мотивом, предпосылкой такого предпочтения может бьггь желание человека, понимаемое как "внутренняя предрасположенность субъекта к образованию соответствующих связей" (Ваулина 1988, с.21).

Сложность выявления специфики модального значения волеизъявления относительно модального значения желательности обусловливается объективной близостью понятий воли и желания, а также тем важным фактом, что желание далеко не однородно на разных стадиях своего развития (Воркачев 1990, с. 87). При всей условности линейного представления сложного психического процесса зарождения и развития желания следует признать, что только на некоторой стадии данного процесса желание может обрести новое качество в связи с возникновением волевого импульса, что вызывает некоторый сдвиг на уровне языковой семантики (Шмелева 1984, с.86-87). Тогда желание, будучи мотивом состоявшегося выбора, присутствует как "семантический множитель" (С.Г.Воркачев) в семантической структуре модального значения волеизъявления. В то же время, "не связывая себя с волей или действием, желание может стать мечтательным" (Арутюнова 1988, с.254). В этом случае выбор в значительной мере определяется характером объекта желания: "область потенциальных объектов желания/нежелания шире, чем область потенциальных объектов воли. Желание . . . оценивает не только контролируемые, но и неконтролируемые и даже невозможные «положения вещей»" (Иатуновский 1989, с.179).

Из сказанного следует по крайней мере два вывода, существенных для уточнения семантического объема модального значения волеизъявления в его отношении к семантике желательности.

Во-первых, модальный план желательности и модальный план волеизъявления не противопоставлены друг другу в иерархии модальных зпачений. Основой их взаимодействия служит наличие сложной связи понятийных категорий воли и желания, факультативно представленной в семантике волеизъявления компонентом желания. Как следствия этого взаимодействия следует ожидать частичного наложения, пересечения соответствующих ФСП. Очевидно, последним

можно отчасти объяснить терминологические наслоения в исследованиях. Во-вторых, видимо, нет оснований говорить о компоненте желания как необходимо присущем семантике волеизъявления, поскольку мотивом, пробуждающим волевой процесс, может быть не только желание (ср.: Корди 1990, с.173). Если иметь в виду, что воля - это еще и "возможность распоряжаться, власть" (СлРЯ Х1-Х1У вв.), то правомерно ожидать проявлений взаимодействия модальных значений волеизъявления и необходимости, долженствования, возможности, относящихся к семантической сфере потенциальности.

Результаты некоторых наблюдений за изменениями в словарных дефинициях слова воля, а также за развитием его словообразовательной парадигмы выявляют тесную взаимосвязь значения волеизъявления с понятийным полем "особой культурной важности" (Вежбицка 1992, с. 14) и дают основания полагать, что изменения в значении слова воля, а следовательно, в содержании и значимости того или иного изъявления воли обусловлены процессом расширения объема понятия (ср.: Бастриков 1989). Как показали наши наблюдения, семантический потенциал слова в интересующий нас период оказывается достаточным, чтобы именовать волей проявления даже противопоставленных начал: права распоряжаться и направлять действия других людей - и' возможности самостоятельного выбора и ответственности за него.

При определении функционального статуса той или иной формы в иерархии "центр - периферия" мы имеем в виду не только степень специализированности и регулярности употребления формы в данной модальной функции (ТФГ 1978, с.40-41), но и степень коммуникативной значимости содержания волеизъявления, при установлении которой необходимо учитывать темпорально-персональную характеристику модальной ситуации волеизъявления, т.е. степень сопряженности с конкретной речевой ситуацией (ТФГ 1990, с.84). При этом ядерным вариантом указанной модальной ситуации оказывается тот, который соотнесен с признаками "я - ты -здесь - сейчас" (с учетом локально-временных особенностей письменного способа коммуникации). Кроме того, опираясь на некоторые объективные преимущества, которые дает обращение к историческому материалу, о коммуникативной значимости содержания определенных типов волеизъявления следует говорить в связи с культурным состоянием общества в данный период развития, с

конкретной исторической ситуацией, характер которой в интересующее нас время подсказывает исследователю необходимость учитывать в процессе анализа первостепенную значимость волеизъявления, регламентирующего новые взаимоотношения человека и государства, т.е. такого волеизъявления, субъектом которого является государство.

Как отмечалось выше, интересующее нас модальное значение в содержательном плаке соотнесено с понятийным полем воли, далеко не однородным в своей сущности. На основании наших наблюдений можно утверждать, что в центре ФСП волеизъявления в исследуемый период развития русского языка находится содержательная оппозиция двух типов модальной ситуации, которые мы обозначили рабочими терминами ситуация подчиняющего волеизъявления (т.е. такая, где субъект волеизъявления и субъект-исполнитель не совпадают) и ситуация независимого волеизъявления (здесь субъект волеизъявления и субъект-исполнитель произвольного действия совпадают - это сам говорящий). Учитывая содержательную неоднородность модального значения волеизъявления, мы определяем структуру ФСП волеизъявления как моноцентрическую с гетерогенным (комплексным) ядром (ТФГ 1987, с.34-35).

Содержание модальной ситуации подчиняющего волеизъявления (ПВ), как показывает наш материал, представлено в русском языке исследуемого периода прежде всего парадигмой императивных и неимперативных глагольных форм, реализующих данную модальную семантику. Заметим, что мы не находим достаточно обоснованным включать в императивную парадигму форму 1 л. ед.ч., омонимичную форме 1 л. ед.ч. буд.вр. индикатива (спою, пойду, буду петь), а также аналитические формы с частицей дай(те) и частицей -ка (дай спою, дай-ка схожу, схожу-ка), хотя некоторые исследователи считают, что данные формы реализуют именно императивную семантику (Храковский, Володин 1986; Кондзеля 1991 и др.). При этом они исходят из понимания императивных ситуаций как "таких «событий», когда говорящий побуждает слушающего, самого себя (выделено нами - Л.К.), 3-е лицо и т.д. стать исполнителем называемого действия" (Кондзеля 1991, с.5-6). Если следовать такому пониманию императивной ситуации, то мы неизбежно должны признать, что каждому своему произвольному действию человек предпосылает волеизъявление, имеющее характер самоповеления, что сомнительно. Во всяком случае только лингвистических данных

недостаточно для подобного утверждения. Указанные формы не могут быть включены в императивную парадигму по причине неустранимого противоречия, имеющего функциональный характер: если изменение существующего положения дел при использовании канонической формы императива является следствием употребления данной формы, то действие, названное формой 1 л. ед.ч. буд.вр., едва ли "вызывается к жизни" использованием этой формы. Вышесказанное свидетельствует о том, что значение волеизъявления необходимо рассматривать как самостоятельное модальное значение, содержательный объем которого не исчерпывается императивной семантикой.

Формы 1 л. ед. и мн.ч. буд. вр. являются, на наш взгляд, центральным средством выражения модального значения независимого волеизъявления (НВ).

В соответствии с принципом формальной неограниченности поля в рамках ФСП волеизъявления оказываются объединенными различные по объему (в синтаксическом плане) языковые единицы, предназначенные для функционирования "в качестве единого коммуникативного целого" (Белошапкова 1989, с. 725). Рассматривая их в одной функциональной плоскости, мы исходим из того, что любое высказывание-волеизъявление перформативно, поскольку произнесение (написание) его говорящим равносильно однократному акту проявления воли, и, следовательно, "перформативная формула" (Ю.Д.Апресян) применима к любым по объему- высказываниям, целостность которых определяется их функциональной завершенностью - репрезентацией воли в процессе коммуникации. Кроме того, как подчеркивает Ю.Д.Апресян, специфика видо-временного значения перформативных высказываний заключается в том, что оно "является и точечным, и процессуальным одновременно" (Апресян 1986, с.221). Это выявляет еще одно обстоятельство, позволяющее рассматривать высказывания разного объема в качестве консти-туентов ФСП волеизъявления: модальность 'всех предикативных единиц подчинена общему, организующему текст модальному плану.

Глава 2. Средства выражения модального значения волеизъявления (функционально-семантическое поле).

Центральным средством выражения модального значения ПВ в текстах исследуемого периода следует признать форму императива (2 л. ед. и мн.ч.), в которой получает грамматическое отражение содержание соответствующей модальной ситуации, в силу чего императив обладает наиболее широкими интерпретационными

возможностями. Функциональный статус императива в рамках ФСП волеизъявления тождествен его доминантному положению в модальной подсистеме побудительности (см.: Храковский, Володин 1986; Беляева 1985 и др. ).

Идентификация того или иного частного семантического варианта модального значения ПВ, выраженного императивом (приказа, просьбы, разрешения, совета и т.д.), опирается в значительной степени на соотношение прагматических элементов, характеризующих данную модальную ситуацию (Храковский, Володин 1986, с.I36,145),

Как показал наш анализ, для адекватной интерпретации оттенков ПВ, выраженного императивом, необходимо учитывать модальный потенциал перформативных глаголов, вокатива, усилительных частиц, вводных элементов, лексического повтора, текстовых элементов эмоционально-волевого воздействия, транспонированных из деловых бумаг в сферу частной переписки, и других средств лексико-грамматического контекста, участвующих в формировании модального плана высказывания.

Особо следует сказать о месте в функционально-семантической иерархии средств волеизъявления молитвы и фрагментов функционально близких к молитве текстов панегириков, приветствий и под. Поскольку молитва - это прежде всего особая языковая форма переживания, эмоциональная оценка уже сос'гоявшихся или ожидаемых событий, "высочайшее проявление души и внутренних чувств" (Колесов 1989, с.48), в которой называние желаемых действий, состояний - это не столько их каузация, сколько эмоциональный всплеск, мы рассматриваем данный функциональный тип текста и специфику употребления в нем императива как элемент окраинной периферийной зоны ФСП волеизъявления.

В качестве важнейшего объекта анализа в кругу центральных средств языковой интерпретации волеизъявления мы рассматриваем тексты царских указов и других законодательных актов как коммуникативные единицы первостепенной социальной и культурной значимости (данная характеристика оправдывается известными особенностями исторической ситуации), являющиеся средством речевого представления воли государства, субъектом-исполнителем которой мыслится все общество или отдельные его слои.

Основным средством реализации модального значения ПВ в указанном типе текстов выступает инфинитив, "системный модальный

синкретизм" (8ау1ску 1973, с.82) которого, а также отсутствие грамматических показателей лица и времени оказываются прагматически значимыми признаками в данном варианте модальной ситуации ПВ. Ср.:А будет кто, пришед в церковь Божию, учнет бити кого ни буди, и убьет кого до смерти: и того убойца по сыску самого казнити смертию же... (Уложение); Семя лняное и конопляное, которое пр1везено къ прЬстанямь за море отпустить, и впредь до указу отпускать (Указы Петра I).

Функцию модальных квалификаторов, находящихся как бы в отношении "дополнительной дистрибуции" при инфинитиве, выполняют в данном типе текстов модальные глаголы (и их функциональные синонимы из других частей речи) со значением долженствования, необходимости и - значительно реже - возможности, причем волеизъявление получает в этом случае характер строгой рекомендации, предписания, поэтому модальная лексика в указанной модальной функции употребляется прежде всего в уставах, инструкциях и под. функционально близких текстах законодательных актов. Ср.: Выкупъ вот1нъ и помЬстеи и протчего недв1ж1мого, долженъ быть тЬмъ, которые оньшь наслЬдники будутъ по линЬи бл1жн1е (Указы Петра I),- Въ каждое лЬто трижды пов±ненъ ком1саръ пересматр1вать всЬ суды (там же); Ундеръ лейтенантъ имЬеть четвертое мЬсто по капитанЬ и лейтенанту имЬет быть послушенъ и не имкеть ни чего кромЬ опредЬленной своей должности чинить (Устав морской).

Достаточно активны в текстах высочайших повелений перформативные глаголы соответствующей семантики. Ср. : Его Ц. В. подданным же и чужестранныжь здЬсь пребызахщымъ торговымь и друг1мъ ... подъ потерян1емь ж1вота ... повелЬвается, сеи указъ во всем, исполнять (Указы Петра I); Запрещается офицеромъ и рядовым привозить на корабль женской полъ, для бесЬды ихъ во время ночи (там же). Как показал наш анализ, в рамках перформативной формулы, определяющей иллокутивную силу повеления, оказываются функционально тождественными канонический перформатив глаголов волеизъявления и формы прошедшего времени индикатива и краткого страдательного причастия. Ср.: Того ради повелЬваемь смъ указомь, да бы никто ни гдЬ противно указу отнюдь не строился (там же); Вел1к1и Государь Царь и Великий Князь Петр Алекссевичь ... указалъ всякгхъ чшовъ лкдехь ... (там же); Определено с1мъ наиихъ указомь губернаторами, еще

губернаторам . .. жалованье давать . . . последующим образомь (там же). В данном случае при изменении формы времени сказуемого (настоящего на прошедшее) перформативная интерпретация высказывания сохраняется, ведь употребление этих форм при создании текста как бы от лица "посредника" (что, очевидно, является данью традиции устного воспроизведения такого рода текстов) равнозначно совершению акта волеизъявления.

Однозначность семантической интерпретации того или иного варианта ПВ, обусловленная свойством перформативпых глаголов к модальной самоквалификации, определяет их самостоятельность как одного из центральных средств выражения модального значения ПВ во всем его семантическом многообразии в различных типах текстов.

Отражение в морфологической природе форм 1 л. ед. и мн.ч. буд. вр. индикатива содержания модальной ситуации независимого волеизъявления, емкость их модальной семантики определяют доминантное положение данных форм в иерархии средств, реализующих соответствующее модальное значение.

Выдвижение данных форм в качестве ведущего средства реализации модального значения НВ требует некоторых пояснений, поскольку формы будущего времени, наряду с другими временными формами индикатива, являются центральным средством выражения семантической категории времени. Мы исходим их того, что "конкретные высказывания существуют, конечно, не для того, чтобы выразить семантические категории. Они направлены на то, чтобы передать речевой смысл" (ТФГ 1990, с.30). Речевой смысл высказываний, предикативная основа которых представлена формой 1 л. ед. и мн.ч. буд.вр., состоит в эксплицитном выражении воли говорящего. Представляется правомерным говорить о недискретном характере семантики данной формы, поскольку компонент времени сопряжен с модальным компонентом, причем последний с функциональной точки зрения следует признать ведущим (ср.: Боядарко 1976, с.58; ТФГ 1987, с.26-27). Основанием такого сопряжения является адекватность семантики форм 1 л. буд.вр. доминантному семантическому признаку модального значения волеизъявления - признаку потенциальности (ср.: Шаронов 1991, с.54). Подчеркнем, что модальное значение волеизъявления идентифицируется в данном случае лишь тогда, когда наряду с признаком потенциальности присутствуют признаки каузируемости и

контролируемости, выявление которых связано, очевидно, с лексическим значением глагола. Посредством употребления форм 1 л. буд.вр. получают выражение многообразные желания, намерения, стремления человека, его согласие, обещание, готовность, отказ (в сочетании глагола с частицей не) осуществить то или иное действие и под. проявления личной воли. Ср. : Перстня здЬсь не могъ сыскать, и для того послалъ въ Дрезденъ, ... и какой могу, сыскавъ оной. ... подарю (Дело царевича); Я оть себя въ Ригу погодно выплачивать буду, / все присланные денги ... выплачу сполна (Письма русск.гос.); по сыску про Акима Ржевского наказ к нему Ивану поитемь с подячимъ (Моск. письм.); Она же мужеским сердцем рече: "Не причатся" ... (Пов. о бояр.).

Функционально близки к доминантным формам выражения модального значения НВ модальные и перформативные глаголы, которые в силу своего лексического своеобразия интерпретируют его частную семантическую модификацию. Наиболее активны в указанной функции модальные глаголы со значением желательности: А мнЬ будет долго с тобою не видатца только не будеш ты сего вечера, ныне хотим Ьхать с сыном молиться (Письма Арефы); И с ват, паны радою и со всею речью посполитою, в постоянной дружбе пребывати желаем (Письма Петра I).

Модальная лексика со значением возможности появляется в высказываниях, которые содержат волеизъявление, соотнесенное говорящим с его собственными или объективными возможностями реализации каузируемого действия. Нами отмечены случаи только отрицательной модификации подобного рода высказываний, в которых выражается отказ выполнить действие вследствие отсутствия возможности (ср.: Однакожь въ разсухден1и его недостоинства ... не мохемь по совЬспи своей, его наследником по насъ престола россшскаго оставить (Манифест о лишении); И мне, государь ... не уметь твое имя руским письмом объявить: ведает Литва про твое имя и на потписи досмотря и оне возмут (Переп. Ордина)).

Контаминация модальных значений независимого волеизъявления и долженствования является специфической приметой семантики волеизъявления-обязательства. Речевой реализации перформативной формулы обязательства подчинено, в частности, функционирование в исследуемый период разнообразных текстов юридического характера (клятв, сговорных записей, расписок, поручительств, памятей, фрагментов купчих и т.п.). Перформативного прочтения в рамках

подобного рода текстов требуют сохраненные письменной традицией перфектные глагольные формы, некоторые устойчивые формулярные сочетания ("память мне", "в том я сию память дал", "мне дела нет", "руку приложил", "целую крест" и под.), а также конструкция (не) инфинитив + дат. п. местоимения 1 л. ед. и мн. ч. , например мне платить, нам давать. Ср. : Се аз Алексеи Семенов снъ Пенъков зговорил ее ми дочере свою двцу Акилину замуж ... за Игната Петрова сна (обещаю, обязуюсь отдать замуж) (Ист. разг. яз. ) ; ... всЬ если порутики поручилися ее ми (ручаемся) Посолского приказу толмачю Ивану Енаку ... по тяглець по Семене Борисове ... (Моск.письм.); памят мнЬ Огородной слободы Григорью Федотову ... в том что взял я .. . у Герасима Потапова на ne рехватку денегъ дватцат рублев а заплатит mi, днги на срокъ того жь . . . году ... в том я Григ ope и ему Герасиму i помет далъ своею рукою (обещаю, что заплачу) (там же); ... а заплатит мнЬ заимщику mi> заемные днги десят рублевъ ему Гаврилу на срок на Рожество хретово (обещаю заплатить) (там же).

Модальное значение, выраженное конструкцией "инфинитив + дат. п. местоим. 2 л. ед. или мн.ч. (дат. п. сущ. )" в рамках данного типа текстов в тех фрагментах, где речь идет о ютрафе, наказании за невыполнение обязательства, по-видимому, не может бьггь истолковано однозначно. В приведенных ниже высказываниях данная конструкция реализует модальное содержание ÎÏB и HB нерасчлененно. Ср. : ... а будет я кнзь Михаила стану тЬми крестьяпы мимо сеи памяти владЬти или о переделе бит челохъ и на мнЬ взять брату моему кнзю Якову по сеи памяти сто рублев денег (он может взять // я обязуюсь дать) (Моск. письм. ) ; ... а будет я АлексЬи дочере своей за нево Игната на cei срокъ ... не отдам или харчей и убытков ево Игната доставлю Игнату взят на мне АлексЬю по cei рядной записи заряду сто рублевъ (Ист. разг. яз. ).

Как известно, возрастание формальной вариативности речевого представления содержания ФСП от центра к периферии, включающей непрямые (косвенные, имплицитные) способы выражения того или иного значения, является одним из функциональных признаков поля, а языковые средства, которые обычно относят к периферийной зоне ФСП, выражают данное значение лишь в части своих употреблений. Основанием для включения той или иной формы в число конституентов ФСП является, как отмечалось выше, экспликация в семантике высказывания, гипотетически содержащего волеизъ-

явление, основного семантического признака соответствующей речевой ситуации - элемента потенциальности - и связанных с ним признаков каузации и контролируемости. Для выявления указанных признаков в семантике языковых единиц, функционирование которых мы рассматриваем в периферийной зоне ФСП волеизъявления, в значительной степени важна "актуальная ситуативная информация" (Буралова 1988, с.111). Кроме того, в рамках ФСП волеизъявления, имеющего содержательно неоднородное ядро, при определении функционального статуса той или иной периферийной формы выражения модального значения представляется целесообразным учитывать степень тяготения каждой данной периферийной модификации инвариантной модальной ситуации к одному из семантических центров поля (ПВ или НВ).

В семантической зоне ПВ как элементы ближней периферии рассматриваются:

- функционирование инфинитива в высказываниях, реализующих требование, адресованное отдельным лицам;

- функционирование форм сослагательного наклонения, реализующих разнообразные оттенки ПВ (просьбы, рекомендации, совета, в отдельных случаях - приказа);

- функционирование модальных (со значением необходимости или возможности) и оценочных предикативов (хорошо, лучше, добро) в высказываниях, реализующих главным образом семантический вариант волеизъявления-совета;

- функционирование транспонированных в семантическую зону ПВ отдельных форм индикатива, в частности формы. 2 л. ед. ч. буд. вр. , реализующей в отмеченных нами случаях семантику приказа, а также форм 1 л. ед. и мн. ч. наст. вр. индикатива, подтверждающих свою способность проявлять "явно небезразличное отношение к временным аспектам содержания высказывания" (ТФГ 1990, с.26).

Функционирование так называемой формы совместного действия (Виноградов 1972, с.467), омонимичной форме 1 л. мн.ч. буд. вр. , мы относим к внутренней (переходной) периферийной зоне ФСП волеизъявления, поскольку можно говорить о ее способности недискретного представления модальных смыслов ПВ и НВ. Употребление данной формы в текстах проповеднического, назидательного характера, реализующих особое коммуникативно-прагматическое задание, рассматривается в зоне дальней периферии ФСП волеизъявления.

Как периферийное средство выражения модального значения ПВ рассматриваются высказывания, содержащие косвенное

волеизъявление в форме пересказа чужого волеизъявления.

К элементам дальней периферии ФСП волеизъявления мы относим: -

- функционирование инфинитива в таком типе текстов-инструкций, в которых посредством данной формы анонимный субъект волеизъявления обобщает некоторый опьгт, предназначенный для потенциального субъекта-исполнителя (потребителя инструкции) (Храковский, Володин 1986, с.198); своеобразное проявление "анонимной" воли представляют собой такого рода речевые формы, текстовая целостность которых определяется единым коммуникативным заданием: воздействовать на социальное (в частности - на речевое) поведение людей посредством публикации разного рода образцов для подражания, например "Прикладов како пишутся комплементы, разные. . . ";

- употребление эллиптических конструкций как формы репрезентации воли; как показал наш " материал, существуют типичные ситуации проявления воли, обусловливающие эллипсис глагола, которые требуют исключительно письменной формы речевого представления (например, употребление дат.п. сущ. при адресации разного рода посланий; собственноручная подпись (им.п. сущ.) на определенного рода документах также может рассматриваться как специфичная для данной речевой ситуации форма волеизъявления);

- имплицитное выражение модального значения волеизъявления как функциональная нагрузка высказываний - главным образом тех, в которых через призму эмоционально-качественной оценки описано насущное положение дел, требующее с точки зрения говорящего своего изменения или сохранения; некоторые семантические оттенки модального значения волеизъявления имплицитно могут быть реализованы посредством речевых актов благодарности, похвалы, прошения.

Как элементы особой функциональной области дальней периферии ФСП волеизъявления рассматриваются употребления средств выражения данного модального значения в фатической речи.

Подчеркнем, что вовлечение в сферу анализа новых памятников' письменности, очевидно, выявит более широкий круг средств выражения модального значения волеизъявления, а также будет способствовать уточнению семантических функций данных языковых

средств в рамках ФСП волеизъявления.

В заключении излагаются основные выводы.

1. Анализ сущности и семантического объема "изъявляемого" (понятийной основы функционально-семантического поля, представленной в его имени ключевым словом воля) применительно к исследуемому периоду дает основания утверждать, что значение волеизъявления обладает статусом самостоятельного модального значения, содержание которого не исчерпывается семантикой близких, но не тождественных ему модальных значений побуждения и оптативности.

2. Как проекция содержательной неоднородности понятия воля в центре ФСП оказывается оппозиция вариантов модальной ситуации волеизъявления (ситуаций подчиняющего и независимого волеизъявления), конкретное коммуникативное наполнение которых определяет частную семантическую интерпретацию модального значения.

3. Основой взаимодействия модального значения волеизъявления с другими относящимися к так называемой сфере потенциальности модальными значениями (необходимости, долженствования, возможности и др.) служит сложная понятийная взаимосвязь выражаемых сущностей (воли - желания, воли - власти, воли - свободы выбора и т.д.). Возможность совмещения, пересечения различных модальных планов как в периферийной, так и в центральной части ФСП волеизъявления подтверждается в процессе анализа языка памятников русской письменности XVII - начала XVIII веков выявлением специфики функционирования лексико-грамматических средств (прежде всего - модальной лексики), которые, будучи основным средством репрезентации модальных значений необходимости, возможности и др., активны в выражении многообразных оттенков модального значения волеизъявления и, следовательно, отмечены модальной полисемантичностью.

4. Адекватность семантики футуральных форм индикатива ведущему семантическому признаку модального значения волеизъявления - признаку потенциальности - является основанием функционального взаимодействия категорий модальности и времени. Преобразовательное влияние речевого смысла высказывания, содержащего эксплицитное выражение воли говорящего посредством указанных глагольных форм, сказывается в недискретном

представлении модального и временного планов в семантике данных форм.

5. Структурным элементом ФСП является семантико-прагматическая функция, реализуемая лексико-грамматическими средствами. Поэтому правомерным представляется рассмотрение специфики функционирования одной и той же формы, лексемы, класса лексем на разных уровнях иерархии "ценр - периферия" - сообразно конкретным речевым условиям реализации содержания волеизъявления и степени его коммуникативной значимости.

6. Как показал наш анализ, в условиях и, возможно, в связи со спецификой письменной формы коммуникации в рамках перформативной формулы высказывания-волеизъявления оказываются функционально тождественными каноническая форма перформатива и ряд глагольных форм и глагольно-именных сочетаний, в данном случае обнаруживающих способность к перформативному употреблению, в частности формы прошедшего времени индикатива и краткого страдательного причастия, деепричастие глаголов волеизъявления, а также эти глаголы в безличном употреблении.

7. Как специфический функциональный признак ФСП волеизъявления следует подчеркнуть достаточно бедный состав средств выражения модального значения независимого волеизъявления при сравнительном их многообразии для выражения модального значения подчиняющего волеизъявления. Объяснением очевидной неравномерности распределения языковых средств может служить тот объективный факт, что лишь в ситуации подчиняющего волеизъявления, т.е. в случае несовпадения субъекта волеизъявления и субъекта-исполнителя, акт коммуникации является необходимым условием и в значительной мере причиной выполнения каузируемого действия. Потребность в материальном обеспечении такого рода коммуникативных актов, очевидно, и обусловливает преимущественную ориентацию языковой системы на отбор и культивирование адекватных средств репрезентации содержания модальной ситуации подчиняющего волеизъявления.

8. В числе регулярных функциональных признаков поля исследователи отмечают постепенность семантических переходов, диффузность не только внешних, но и внутренних границ. Как показал анализ, данный признак в рамках ФСП волеизъявления в интересующий нас период истории языка проявляется, в частности, в том, что в семантике как периферийных, так и центральных

средств выражения имеет место недискретное представление модальных смыслов подчиняющего и независимого волеизъявления, что служит подтверждением содержательного единства модального значения волеизъявления.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Ментальная основа языковой модальности // Исторические изменения в языковой системе как результат функционирования единиц языка: Тезисы докладов межрегиональной научной конференции / Калинингр. ун-т. - Калининград, 1992.

2. Функционально-семантическая специфика лексических экспликаторов значения желательности в русском языке второй половины XVII - первой половины XVIII вв. // Семантика русского языка в диахронии / Калинингр. ун-т. - Калининград, 1994.

3. Роль прагматического компонента в семантической структуре модального слова // Национально-культурный компонент в тексте и в языке: Тезисы докладов международной конференции. -Минск, 1994.

4. Категории модальности и оценочности в свете функционально-семантического подхода (в соавторстве с С. С. Ваулиной) // Актуальные проблемы филологии в вузе и школе: Материалы 9-ой Тверской межвузовской конференции ученых-филологов и школьных учителей / Тверской ун-т. - Тверь, 1995.