автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Старообрядцы на Дальнем Востоке России

Введение диссертации2002 год, автореферат по истории, Аргудяева, Юлия Викторовна

Актуальность темы. В последнее время заметно усилился интерес ученых и широкой общественности к традиционной культуре различных народов, в том числе русских, проживающих в местах их первоначального заселения и в позднее осваиваемых регионах России, к которым относится территория Дальнего Востока. Среди широкого спектра проблем, связанных с исследованием народных традиций и их основных носителей — крестьян, общим и основополагающим является выявление и анализ этнокультурных процессов, рассматриваемых специалистами разных научных дисциплин — этнографами, историками, социологами, экономистами, демографами, психологами, фольклористами и др. В представленном докладе автор пытается использовать достижения этих научных направлений с целью возможно более глубокого анализа процессов развития русской народной культуры в условиях Дальневосточного региона.

Главное внимание уделяется этнографическому изучению, позволяющему выявить роль крестьянства, в частности старообрядческого, в поэтапном освоении азиатских просторов. В этом процессе крайне важно определить миграционную активность этноса, роль его семейного института, адаптации к природно-экологическим, социально-экономическим, демографическим, этнокультурным условиям и в создании постоянного населения края. Другое важное направление этнографического исследования — выявление особенностей традиционной культуры, а также ее трансформации в осваиваемых районах.

Освоение огромных территорий России к востоку от Урала осуществлялось преимущественно русскими и их мелкими образованиями — этнокультурными группами. Изучение последних, попавших в новые условия жизни, позволяет проследить общее и особенное в их развитии. Исторические особенности расселения русского народа на обширных просторах восточных регионов России привели к образованию там ряда локальных старожильческих общностей, в том числе старообрядческих, которые различались по направлениям хозяйственной деятельности, семейному укладу и бытовой культуре.

Особый интерес для этнографического изучения представляют районы со смешанным в этническом и, конфессиональном отношении населением. Именно такой "сплав" народов, их этнографических и религиозных групп сформировался в южной части Дальнего Востока России, в которую входят современные Еврейская автономная и Амурская области, Хабаровский и Приморский края. Это зона компактного и дисперсного расселения разных этнокультурных образований, среди которых выделяются группы аборигенного (тунгусо-маньчжурского и палеоазиатского), пришлого — восточнославянского (русские, украинцы, белорусы) и восточноазиатского (китайцы, корейцы) населения. Среди них особое значение в освоении края принадлежит русским, так как именно они еще в XVII в. начали осваивать Приамурье, окончательно закрепились на этих землях в середине XIX в. и в настоящее время составляют по данным переписи 1989 г.) 86 % населения Дальневосточного региона. Именно русские первыми "принесли" на эти земли традиционную культуру восточнославянской общности. Являясь таким образом по численности и хозяйственно-экономическому потенциалу доминирующей частью населения края, русские оказались не менее изученными в этнокультурном отношении по сравнению с другими на-народами.

Для рассматриваемого региона особенно важно изучение русских старообрядцев, которые, наряду с казаками, первыми пришли на эти земли, начали их освоение, заложили основу русской оседлости, возродив традиции народного быта.

Настоящая диссертация в виде научного доклада посвящена крестьянам -старообрядцам Дальнего Востока, представлявшим неединообразные по генетическим корням и по внутренним духовным воззрениям сообщества. Как показали исследования автора доклада, именно старообрядцы явились хранителями культурных традиций русских в Дальневосточном регионе. История развития старообрядчества в местах нового освоения, каким и являлся вслед за Сибирью, Дальний Восток, — это история адаптации, сохранения и развития в новых социально-экономических, экологических, демографических условиях народной культуры в ее локальном варианте.

Эта тема приобрела особую актуальность в настоящее время в связи с активизацией национально-культурных процессов и движений, со стремлением к возрождению нравственных основ и духовных ценностей этносов, в том числе русского народа, с навязыванием России прозападной ориентации. В такой ситуации может произойти дальнейшее нивелирование культуры российских народов. Следует учитывать и приграничное положение Дальневосточного региона, на земли которого на всем протяжении его развития претендовали различные государства. Нельзя также забывать, что социальные эксперименты в России XX в., осуществленные среди российских народов, привели к большим трагедиям. Они потрясли и в значительной степени разрушили традиционный быт и культуру русского крестьянства, скрепляющим нравственным началом которого было православие, объявленое, как и все религии в России, вне закона. Надеясь обрести нравственное здоровье русского этноса, сегодня мы вновь апеллируем к народному опыту русских крестьян, в том числе старообрядцев, которые обеспечивали жизнедеятельность и жизнеспособность народа. Сегодня, как никогда, важно обратиться к его исследованию в историко-этнографическом плане.

Говоря о старообрядчестве, необходимо помнить об особой актуальности этой проблемы сегодня, когда российское общество находится на переломном этапе развития. Не находя ответы на многие вопросы сегодняшнего дня, политические, культурные и социальные силы России обращают свой взгляд в прошлое, к культуре русского народа, к его вероисповеданию, к проблеме раскола, к истории старообрядчества как хранителя исконно русских традиций. Так уже было в нашей истории, когда к старообрядцам, пытались апеллировать полярно противоположные политические силы, ибо православное крестьянство, в том числе старообрядческое, накопило существенный опыт в разрешении таких важных вопросов, всегда волновавших общество, как отношение населения к власти, к народу, к земле, сохранению и развитию национальных традиций. Опыт социальной жизни старообрядцев в настоящее время удается выявить только в регионах, сохранивших культуру старообрядчества. К ним относится и Дальний Восток России.

Этнокультурные процессы, имевшие место в рассматриваемом крае , особенно в среде русских, в их взаимоотношениях с другими народами, среди религиозных течений практически не изучались. Между тем в настоящее время эти проблемы становятся особенно актуальными в связи со сложившейся геополитической ситуацией. И исследование прежнего опыта адаптации, взаимодействия конфессий и этносов, сближения их культур и сохранение специфики стали важнейшей проблемой изучения современности. Многолетнее проживание различных народов и их конфессиональных образований на одной территории, несомненно, вело к этнокультурному взаимодействию и взаимному обогащению. И хотя при этом взаимодействии отдельные этнокультурные черты могли утрачиваться, их большей сохранности способствовала конфессиональная принадлежность и вероисповедное различие отдельных групп определенных этносов, поскольку религиозные воззрения — это часть духовной культуры народа. Сложившийся на юге Дальнего Востока России локальный вариант культуры русских помогает определить закономерности, особенности и тенденции развития народных традиций, этнокультурных процессов, межэтнического взаимодействия.

Объектом исследования является крестьянское старообрядческое население южной части Дальнего Востока России — первонасельники края с середины XIX в. Автор доклада в своих трудах дает разностороннюю этнографическую характеристику старообрядцев Дальнего Востока, их локальных групп, вероисповедальных течений. Предмет исследования составляют этнокультурные процессы, наблюдавшиеся в хозяйственной деятельности, семейном, материальном и духовном быту старообрядцев-дальневосточников, рассмотренные в рамках регионального варианта традиционной культуры русских.

Ключевой проблемой исследования автор доклада считает проблему адаптации русского крестьянства к новым условиям жизнедеятельности, в процессе освоения новых земель и взаимодействия с культурами других народов. Проблему адаптации в конкретных исторических, экологических, социально-экономических, демографических условиях юга Дальнего Востока автор рассматривает в двух основных аспектах в духовной (вероисповедальной), сохранявшей значительную устойчивость, и народно-бытовой, проявлявшей немалую вариативность.

Важнейшей проблемой при изучении осваиваемого региона является выяснение процессов формирования постоянного населения. Стабильность населения определяет формирование трудовых ресурсов, что особенно важно в таком недостаточном в отношении трудовых возможностей и продолжающем осваиваться Дальневосточном регионе. Она создает и его демографический потенциал и условия для полноценного функционирования семьи, которая одновременно с воспроизводством человека формирует этнические, социальные, конфессиональные, культурные и нравственные ценностные ориентации и осуществляет их межпоколенную передачу. В целом определение путей формирования постоянного населения как основного условия успешного социально-экономического развития региона и роль в этом процессе русских и их историко-культурных и конфессиональных образований позволяет решить ряд научных и практических задач.

Цель данной работы — изучение этнокультурного развития одной из локальных групп русского этноса — старообрядцев на юге Дальнего Востока России. Она является составляющей общего направления исследований российских, в том числе дальневосточных, этнографов по изучению русского народа, определяемых как комплексное раскрытие закономерностей сложения русского населения и его культуры на протяжении всей истории заселения и развития восточных регионов России. Настоящая работа была проведена по планам Центра славяноведения Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН.

Для достижения вышеобозначенной цели в докладе поставлены следующие основные задачи исследования: установить этапы и пути миграций русских крестьян (в том числе старообрядцев) на юг Дальнего Востока России во второй половине XIX — начале XX в.; выявить этногенетические корни старообрядцев в Дальневосточном регионе; определить вероисповедальные течения, состав и численность различных толков, согласий и их расселение по региону; проследить пути и причины внутренней миграционной подвижности русских крестьян в Приамурье и Приморье, выход за рубеж (в Маньчжурию, страны Азиатско

Тихоокенского региона), и реэмиграцию, отметить ареалы компактного проживания старообрядцев в Амурской и Приморской областях; исследовать трансмиссии отдельных элементов народной культуры в изучаемый регион и рассмотреть преемственность в межпоколенной передаче традиций; показать особенности адаптации крестьян - старообрядцев к новым социально-экономическим, экологическим, демографическим и этнокультурным условиям жизни: в хозяйственной деятельности, в семейном быту, в основных элементах материальной и духовной культуры; исследовать влияние вероисповедальных установок старообрядцев на демографическое поведение, семейно-бытовой уклад, бытовую культуру; определить роль старообрядцев в сохранении традиционной русской культуры; изучить взаимовлияние традиционной культуры русских крестьян-старообрядцев с культурой иноэтничного населения, как аборигенного, так и переселившегося в Дальневосточный регион.

Хронологические рамки работы охватывают вторую половину XIX — начало XX в. Выбор временных границ объясняется тем, что первые поселения русских крестьян-старообрядцев появились в Приамурье и Приморье в 50-е годы XIX в. Первые десятилетия XX в. — конечная грань исследования — обусловлены изменением форм собственности и идеологии после революции 1917 г. и трансформацией быта крестьянства в процессе коллективизации в 1930-е годы. Все это повлекло за собой разрушение традиций в хозяйственно-бытовом и семейном укладе, материальной культуре, духовной жизни крестьянства.

Географические рамки включают юг Дальнего Востока России: территории современных Еврейской автономной и Амурской областей, Приморского и Хабаровского краев. Именно в этой местности, наиболее пригодной среди других территорий Дальневосточного региона для традиционных занятий русских — земледелия и животноводства, сосредоточились русские крестьяне - первонасельники.

Историография и изученность темы. История развития традиционной культуры, хозяйственного, материального и семейного быта русского старообрядчества на российском Дальнем Востоке не может изучаться в отрыве от исследования этнографии русских и истории развития староверия в стране и регионах, сопредельных с Дальневосточным, из которых и шли основные миграционные потоки хранителей "древлего благочестия".

Историография темы диссертации1 носит полидисциплинарный характер. При написании ее использована литература по истории, этнографии, демографии, диалектологии, археографии, фольклористике, лингвистике. Эти публикации можно разделить на две основные категории — теоретико-методологическую и конкретно-исследовательскую.

Литература первой категории необходима для выявления подходов к теме исследования, выбора методик и разработки основной концепции. Она включала как общетеоретические исследования по традиционной культуре этносов в целом и восточных славян в частности, так и проблемные работы по этнокультурному развитию русских 2. К этой же группе относится и литература по истории развития старо 11одробнес историографию темы см.: Аргудяева Ю.В. Семья и семейный быт у русских крестьян на Дальнем Востоке России во второй половине XIX - начале XX в. Владивосток, 2001. Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.). Хабаровск, 1984; Александров В.А, Власова II.В., Пушкаревя Н.Л. Русские: этнотерритория, расселение, численность, исторические судьбы (XII - XX вв.). М., 1995; Арутюнов С.А. Народы и культуры: Развитие и взаимодействие. М., 1989; Болонев Ф.Ф. Старообрядцы Забайкалья в XVIII - XX вв. Новосибирск, 1994; Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1979; Власова И.В. Русские: Сельская семья // Семейный быт народов СССР. М., 1990. С.22 - 45; Ганцкая O.A. Семья, структура, функции, типы // СЭ. 1984. № 6. C.16 -2S: Громыко М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XIII - первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975; Заседателей;» Л.Б. Терские казаки (середина XVI -начало XX в.): Историко-этнографическис очерки. М., 1974; Зеленин Д.К. верия в стране в целом, а также в регионах основного выхода староверов на восточные окраины России — Урала, Алтая, Сибири, Забайкалья.

Из общих работ по истории развития религиозного движения в России значительный интерес представляют работы дореволюционных (С.А.Зеньковский,

A.С.Пругавин, Г.С.Рункевич ) и советских (Н.М.Никольский и др.) исследователей и прежде всего те, которые касались непосредственно изучения православия, в том числе старообрядчества.

Официальная историография России чаще всего преподносила историю старо-верия с позиций официально признанного православия. Роль старообрядцев в истории России как правило оценивалась негативно. Во многих работах как дореволюционных, так и советских авторов они представлены как фанатики, консервативная и невежественная масса, хотя в последние десятилетия оценка староверов существенно изменилась в сторону признания их роли как в сохранении, так и в развитии народных традиций. Об этом свидетельствуют материалы Международного симпозиума "Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки" (Новосибирск, 1992), международных научных конференций "Старообрядчество Сибири и Дальнего Востока. История и современность: местные традиции, русские и зарубежные связи" (Владивосток, 1994 и 2000; Улан-Удэ, 2001) и "Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества" (Москва, 1995), пяти научно-практических конференций "Старообрядчество: история, культура, современность" (Москва, 19951998, 2000); региональных научных конференций, посвященных старообрядчеству, прошедших в последние годы в Барнауле, Перми, Улан - Удэ и других городах России.

Стремление понять феномен старообрядчества и по достоинству оценить его культуру мы находим в работах историков, археографов, этнографов и др. — Ф.Ф.Болонева, И.В.Власовой, Н.С.Гурьяновой, Н.С.Демковой, А.Ф.Замалеева,

B.Г.Карцова, А.И.Клибанова, И.А.Кремлевой, В.А.Липинской, Т.С.Мамсик, В.Ф.Миловидова, Н.А.Миненко, К.Г.Мяло, С.Е.Никитиной, И.В.Поздеевой, Н.Н.Покровского, П.Г.Рындзюнского, Г.Н.Чагина, К.В.Чистова, М.М.Шмулевич, Я.Н.Щапова и др., а также в некоторых коллективных работах. В их исследованиях изложены основополагающие концепции о роли в российском историческом процессе религиозных направлений, оппозиционных официально признанному православию, в частности старообрядчества, доказывается, что старообрядчество стало своеобразным "свободным каналом" капиталистического развития в Российской империи и сыграло вместе со старорусским сектанством в процессе становления российского капитализма роль, аналогичную протестантизму в Западной Европе и Америке. Они разработали также теоретические основы движения староверов на новые земли, выделили общезначимые проблемы выживания исторически сложившихся традиций ве-роисповедальных групп русских в условиях ускоряющегося общемирового процесса унификации, отметив, что комплексные исследования староверия несут в себе новые перспективы для понимания процессов духовного и материального жизнеустройства старообрядчества в его разнообразных внутриконфессиональных вариантах (согласиях).

Восточнославянская этнография. М., 1991; Козлов В.И. Этническая экология: Становление дисциплины и история проблемы. М., 1994: Косвен М.О. Семейная община и патронимия. М., 1963; Липинская В.А. Старожилы и переселенцы: Русские на Алтае (XV!!!. начало XX в.) М., 1997; Русские. М., 1997; Тишков В.А. Тендерные аспесты глобальных трансформаций и конфликтов // Семья, тендер, культура : Материалы междунар. конф. 1994 и 1995 гг. С.8 - 13; Томилов Н.А. Проблемы этнической истории: ( По материалам Западной Сибири). Томск, 1993; Чагин Г.Н. Этнокультурная история Среднего Урала в конце XVI - первой половине XIX века. Пермь, 1995; и др.

Важные сведения мы почерпнули из работ иностранных авторов, занимающихся изучением российских старообрядцев, мигрировавших в свое время из России в Маньчжурию, Австралию, Северную и Южную Америку. Среди них следует отметить прежде всего работы американского исследователя Р.А.Морриса и японских Е.Накамура, К.Фудзияма, С.Ямадзоэ и др.

Литературу второй категории, опосредованно или прямо относящуюся к тематике представленного доклада, можно разделить на два основных вида. К первому относятся этнографические и исторические исследования по теоретическим и конкретным проблемам русского населения Урала, Алтая, Сибири и Забайкалья, давших основной приток русского, в том числе старообрядческого населения в Приамурье и Приморье. Они опубликованы в ряде коллективных и индивидуальных работ московских, уральских, сибирских этнографов и историков — В.А.Александрова, Ф.Ф.Болонера, М.Л.Бережновой, И.В.Власовой, М.М.Громыко, С.Н.Карусенко, И.А.Кремлевой, А.А.Лебедевой, Т.А.Листовой, В.А.Липинской, Т.С.Мамсик, Н.А.Миненко, Н.А.Томилова, Т.Г.Плахотнюк, Н.Л.Пушкаревой, Г.И.Охрименко, Н.С.Полищук, A.B.Сафьяновой, Л. М.Сабуровой, И.С.Слепцовой, Г.Н.Чагина , Е.Ф.Фурсовой, и др. Многие из них связаны непосредственно с исследованием старообрядчества на Урале, Алтае, в Сибири и Забайкалье. Особенно активно эти проблемы стали подниматься учеными со второй половине 50-х годов XX в. В их исследованиях дана развернутая характеристика этнической истории, хозяйственной деятельности, материального и семейного быта и других аспектов жизнедеятельности русских, в том числе старообрядцев, указанных регионов в эпоху феодализма и капитализма.

Полученные московскими, уральскими, сибирскими и зарубежными учеными выводы представляют исключительное значение для изучения регионального этнического компонента и дают направление в работе над развернутой характеристикой старообрядцев в осваиваемых районах.

Для нашей темы существенен второй вид этой категории публикаций — региональные исследования. Описания освоения Дальнего Востока, особенностей быта и культуры русского крестьянства разбросаны по ряду работ преимущественно исторического, статистико-экономического, и отчасти этнографического и демографического характера, и как правило русские в них рассматривались вместе с другими восточнославянскими народами — украинцами и белорусами, — хотя нередко все три народа обозначались единым термином — "русские". Выделяются труды дооктябрьского, послеоктябрьского и постсоветского периодов. Мы подразделяем литературу дооктябрьского периода на несколько групп в зависимости от важности поднятых вопросов, ориентации на то или иное направление научных изысканий.

Дальневосточное старообрядчество пока изучено в меньшей степени. Имеются лишь отрывочные данные или освещены лишь отдельные стороны хозяйственной деятельности, семьи и быта в работах как досоветского, так и советского и постсоветского периодов.

Отметим, что специальных этнографических исследований восточнославянского, в том числе русского, населения в этот период не проводилось. Характерной особенностью исследований второй половины XIX — начала XX в. является нередко фрагментарное описание нового региона, природы и климата, отчасти населения, хозяйства, быта, культуры без достаточно аргументированных выводов. Это нашло отражение в работах путешественников, представителей местной администрации, некоторых исследователей. Исключение составляют работы Ф.Ф.Буссе, сумевшего на основе демографических и экономических выкладок проследить во времени процесс освоения новых земель различными социальными группами крестьян, и

Г.Е.Грум-Гржимайло, подробно описавшего хозяйственную деятельность сельского, в том числе старообрядческого, населения Амурской области в конце XIX в.

Интересные заметки о быте и культуре дальневосточных старообрядцев оставили известный экономист А.А.Кауфман и дальневосточный исследователь Г.П.Михайлов. Ряд сообщений этнографического характера, позволяющих судить о культурной адаптации крестьян - переселенцев на Дальнем Востоке, можно найти в работах ряда бытописателей, фольклористов, путешественников, краеведов, исследователей конца XIX - начала XX в. (С.В.Максимов, Г.Т.Муров, П.А.Ровинский, К.Д.Логиновский, М.К.Азадовский, Г.С.Новиков-Даурский и др.).

В целом, литература этой категории донесла до нас сведения современников; она не потеряла своего научного значения до настоящего времени и внесла немалый вклад в познание особенностей освоения новых земель и адаптации здесь восточнославянского населения.

После октябрьских событий 1917 г. начинается новый период в изучении истори-ко-экономических и этнографических аспектов освоения Дальнего Востока. Многие работы историков и экономистов 1920—1930-х годов носят описательный характер.

Более плодотворно изучение освоения Дальневосточного региона в историко-экономическом и историко-демографическом аспектах начинается в 50-90-х годах XX в., особенно после создания в 1971 г. при Дальневосточном филиале СО АН СССР Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока.

Среди обширного корпуса работ этого периода отметим обобщающие, фундаментальные издания по крестьянству и истории Дальнего Востока в целом3, в которых обозначены основные направления исследования различных проблем истории Дальневосточного региона. Однако в этих трудах и в индивидуальных изысканиях дальневосточных и московских историков и демографов все восточнославянское население определено единым термином "русские", без выделения особенностей освоения края каждым из трех восточнославянских народов, хотя исследователями достаточно полно освещены аграрные отношения, социально-экономические проблемы дальневосточного крестьянства, осуществлен анализ работ по заселению и освоению Дальнего Востока (В.М.Кабузан, Н.К.Кольцова, В.Б.Белявская, М.И.Старков, Л.Л.Рыбаковский, Э.М.Щагин и др.).

По-иному подошел к этому вопросу В.А.Александров, который, основываясь на огромном архивном материале, подробно характеризует процесс открытия и освоения именно русскими людьми Забайкалья и Приамурья, развитие здесь сельского хозяйства, промыслов, торговых путей.

Этнографических и фольклорно-диалектологических исследований русских, в том числе старообрядцев, в 20-50-е годы XX в. так же как и в дореволюционный период, было немного (работы известных путешественника и исследователя В.К.Арсеньева, диалектолога и фольклориста А.П.Георгиевского и этнографа И.А.Лопатина).

Целенаправленное исследование этнографии и обрядового фольклора русских возродилось и развилось в 60-е годы XX в., когда к сбору полевых материалов приступили преподаватели ряда дальневосточных вузов, сотрудники Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока. Однако фольклорная традиция русских рассматривалась обычно вместе с традициями других восточнославянских народов — украинцев и белорусов; традиционные особенности культуры старообрядцев затронуты лишь частично. Более целенаправленно в этот период изучалось староверие этнографами. С 1958 г. и по настоящее время этими исследованиями Крестьянство Дальнего Востока СССР XIX - XX вв.: (Очерки истории). Владивосток, 1991; История Дальнего Востока СССР ь лю\\ феодализма и капитализма (XVII в. - февраль 1917 г.). М. 1991 и др. занимается автор представленного доклада. Ею были выявлены основные пункты расселения старообрядцев, составлен список респондентов, полумены фотодокументы, что позволило включиться в исследовательскую деятельность по изучению ста-роверия сотрудникам других учреждений.

В 80-90-е годы XX в. к исследованию старообрядцев приступили и другие специалисты ряда регионов Дальнего Востока: научные сотрудники (историки В.П.БяКкин, Ю.Н.Осипов), преподаватели дальневосточных вузов — историки В.Ф.Лобанов и М.С.Сердюк, диалектолог Л.В.Кирпикова, философ Г.Г.Балакиревская, искусствовед Г.В.Алексеева, сотрудники районных и краеведческих музеев (В.В.Кобко, Т.А.Тюнис и др.), работники дальневосточных архивов, местные генеалоги и сами носители этого религиозного учения.

Таким образом, анализ литературы показывает, что тема старообрядчества лишь отчасти нашла отражение в исследованиях разного характера — краеведческих, научных, популярных. Глубокое и серьезное изучение дальневосточного старо-верия, его быта и культуры развернулось только в последние два десятилетия. Полностью круг проблем, связанных с этнокультурной жизнью этой группы русского народа, еще не охвачен, хотя в современной отечественной историографии создана определенная эмпирическая база для ее рассмотрения. Поэтому цель представленного доклада не только обобщить имеющиеся сведения о дальневосточных старообрядцах, но и наметить пути более глубокого исследования ряда проблем этнокультурного развития этой локальной группы русских.

Источниковедческая база исследования. Для решения поставленных задач привлечен широкий круг источников, часть из которых вводится в научный оборот впервые. Их можно разделить на три основные группы — опубликованные, неопубликованные архивные и материалы полевых экспедиционных исследований.

Основным источником послужили полевые этнографические материалы, собранные автором доклада в 1958 г. в первой Дальневосточной археографической экспедиции и в 1967-2001 годах в этнографических экспедициях в различных районах Амурской области, Приморского и Хабаровского краев. Автор приняла участие и была руководителем в 23 экспедициях. С ее участием этнографически обследовано множество населенных пунктов, сведения получены от нескольких десятков сельских и городских информаторов как непосредственных носителей русских традиций, так и их потомков, а также представителей местной интеллигенции и администрации, сотрудников районных и областных краеведческих музеев. Сбор материала среди жителей осуществлялся как в форме интервьюирования, так и анкетирования по специальным анкетам, разработанным докладчиком, сотрудниками Института этнологии и антропологии РАН и другими специалистами4. Этот материал дополнялся данными, полученными при анализе сельских похозяйственных и домовых книг и фотоматериалом автора. Полевые этнографические, в том числе фольклорные материалы, выступавшие в одних случаях как основной, в других — как вспомогательный источник, позволили получить сведения практически по всем аспектам этнокультурного развития старообрядцев.

Существенным элементом экспедиционной работы явилось исследование хозяйственно - бытового (земледельческие орудия, приспособления для охоты и рыболовства, орудия обработки продуктов земледелия, скотоводства и промыслов, утварь и др.) и вещевого (мужская и женская одежда и аксессуары к ней, и др.) материала, сохранившегося у респондентов, в местных школьных музеях. Аналогичные материалы, объединенные в соответствующие коллекции, и фотодокументы изучались нами Русские: семейный и общественный быт. М., 1989; Традиционная народная культура русских: Сб. программ и вопросников для исследований // Рязанский этнографический вестник. Рязань, 1997. в Амурском областном, Приморском и Хабаровском краевых краеведческих музеях. Музейные и частные коллекции бытового материала можно выделить и в самостоятельный источник.

Широко использовались и архивные документы, выявленные автором в 13 архивах России: центральных — Архив Русского Географического общества (АРГО), архив Академии наук России (Санкт-Петербургское отделение), Российский государственный исторический архив (РГИА), Российский государственный исторический архив Дальнего Востока (РГИА ДВ); краевых и областных архивов Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока — Государственный архив Иркутской области (ГАИО), Национальный архив Республики Бурятия (НАРБ), Государственный архив Амурской области (ГААО), Государственный архив Хабаровского края (ГАХК), Государственный архив Приморского края (ГАПК), архив Общества изучения Амурского края (ОИАК), Архив Дальневосточного отделения Российской академии наук (ДВО РАН); районных архивов Приморского края. Всего было использовано более 40 фондов.

Архивные и опубликованные источники можно подразделить на несколько групп по составу документов.

Первая группа — законодательные акты. Они непосредственно регулировали жизнь крестьянского населения и функционирование крестьянской семьи, регламентировали деятельность и положение вероисповеданий в России, в том числе старообрядчества.

Вторая группа — неопубликованные статистические материалы, позволившие составить представление о населении отдельных старообрядческих деревень, а также опубликованные материалы Всероссийской переписи 1897 г., переписей последующих лет и данные статистического учета, в которых содержатся сведения о численности и распределении старообрядческого населения в Амурской и Приморской областей. К ним относятся и сведения административно-полицейского учета, Переселенческого управления и собранные с помощью церковного учета (исповедальные росписи, клировые ведомости и др.). Однако, несмотря на широкий круг этих документов, реальной картины по численности старообрядцев на Дальнем Востоке они не дают по целому ряду объективных и субъективных причин. Прежде всего это связано с постоянным, со времени раскола в Православной церкви, преследованием со стороны официально признанного православия и государственной власти инако-верующих, и особенно сектантов и старообрядцев. В связи с этим последние вынуждены были скрывать свою истинную религиозную ориентацию, записываясь в "хода-ческих" и переселенческих документах, при составлении различных посемейных списков и во время переписей православными. Известно, что практика сокрытия старо-верия имела довольно широкое распространение по всей России. Об этом же писали и ряд дореволюционных и советских исследователей, полагавших, что цифры официальной статистики старообрядчества и сектантства занижены в несколько раз.

Определение численного состава старообрядцев затруднялось и тем обстоятельством, что в официальной статистике, вплоть до принятия 17 апреля 1905 г. Указа "Об укреплении начал веротерпимости" старообрядчество и сектанство нередко объединялось под одним наименованием — "раскол". Иногда в одной и той же официальной статистической ведомости можно было обнаружить термины "раскольники", "старообрядцы", "раскольники- австрийцы", "беспоповцы", "приемлющие священство" и т.п.; иногда старообрядцев записывали в сектанты. По всей вероятности это было связано с тем, что учетом вероисповедного состава населения Дальневосточного региона занимались люди, слабо разбирающиеся в конфессиональных различиях. Но и после издания этого Указа статистика старообрядцев была далека от истины, т.к. многие старообрядцы уклонялись от регистрации и вообще от внесения их в какие-либо списки. Эта ситуация, как показали наши исследования, продолжалась вплоть до 30-х годов XX в., до завершения коллективизации. Не следует забывать и того факта, что старообрядцы нередко забирались в такую глушь, что их поселения, обнаруживали спустя несколько лет после их основания, иногда совершенно случайно даже в 30-е годы XX в.

Следующую группа источников составляют неопубликованные и опубликованные хозяйственно-экономические подворные обследования, осуществленные местными статистическими комитетами и земскими организациями, проводившиеся с разными целями. Этими обследованиями был собран богатый статистический материал по разным аспектам социально-экономической жизни населения, однако практически у всех были существенные недостатки: выбор типичных селений производился случайно, без достаточного обоснования; целый ряд явлений экономической жизни региона был оставлен без внимания; при сводке материалов не всегда учитывались исторические и экономические особенности отдельных районов и др. По иному подошли к исследованию крестьянских хозяйств Приморской области сотрудники местного переселенческого управления, которые провели большую предварительную работу по репрезентативной выборке, приняв за единицу обследования село, и провели опрос по обширной анкете, включавшей все основные параметры жизнедеятельности крестьян (старожилов и новоселов). Несмотря на ряд недостатков указанные источники дали богатейший материал, раскрывающие пути формирования крестьянского населения, его региональные и сословные корни, вероисповедальный состав, структуру хозяйственных занятий, количество скота и запашки и др.

В четвертую группу нами отнесены материалы официального делопроизводства. Это документы, отложившиеся в разных архивохранилищах: в центральных — РГИА: Переселенческое управление Главного управления землеустройства и земледелия ( Ф.391), Комитет по заселению Дальнего Востока при Совете Министра ( Ф. 394), Министерство юстиции ( Ф. 1405), Комитет министров (Ф.1263), Департамент общих дел МВД ( Ф.1284), Совет Министров (Ф.1276), Земский отдел МВД (Ф.1291), Канцелярия Министра внутренних дел (Ф.1282), Комитет по заселению Дальнего Востока при Совете Министров ( Ф.394); АРГО: Амурская область (Разряд 56), Приморская область (Разряд 60); и др.; региональных— РГИА ДВ: Главное управление Восточной Сибири (Ф.701), Канцелярия Приамурского Генерал-губернатора (Ф.702), Канцелярия военного губернатора Амурской области (Ф.704), Канцелярия военного губернатора Приморской области (Ф.87), Приморское областное правление (Ф.1), ЮжноУссурийское окружное полицейское управление, начальник округа (Ф.521), Амурское окружное полицейское управление, начальник округа ( Ф.827), заведующий Амурским переселенческим делом (Ф.810), Южно-Уссурийское переселенческое управление (Ф.98), заведующий переселенческим делом в Приморском переселенческом районе (Ф. 19), фонды волостных правлений; архив ДВО РАН (Ф.1, 13); и др.; областных — ГААО: Канцелярия военного губернатора Амурской области ( Ф.15 - И), Амурское областное по крестьянским делам присутствие (Ф.18 - И), волостные фонды; и др.; ГАИО: Главное управление Восточной Сибири (Ф.24); и др.; НАРБ : Старообрядческий епископ Иркутско-Амурский и всего Дальнего Востока ( Ф. 478), волостные фонды; ГАХК: Редакция Дальневосточной краевой энциклопедии (Ф. Р.-537); и др.; ГАПК: Управление Федеральной службы безопасности по Приморскому краю (Ф. 1588) и др. В этих фондах сосредоточен богатейший материал по многим вопросам изучаемой темы: циркуляры главноуправляющего и начальника Переселенческого управления, обширная переписка их с центральными правительственными учреждениями и местными земельными и переселенческими органами; донесения, отчеты, статистические справки, телеграммы, запросы; докладные записки и отчеты губернаторов, заведующих переселением и землеустройством, землемеров; прошения и ходатайства крестьян, их посемейные списки, письма, жалобы и т.п., и др. Привлекались также и приложения к отчетам губернаторов, опубликованные в форме обзоров Амурской и Приморской областей. Документы этой группы позволяют проследить динамику переселений крестьянства, его региональный, национальный, семейный и конфессиональный состав (в том числе в разрезе старообрядческих согласий и толков), семейные разделы, роль общины в реализации функций семьи, адаптацию населения к местным условиям и целый ряд других вопросов.

Пятую группу составляют источники, создававшиеся как внутри старообрядческих общин, так и, преимущественно, в ведомствах официально признанного православия. Православная церковь была государственной организацией и фактически частью государственного аппарата. В отчетах с мест — священников, благочинных, миссионеров и в ежегодных отчетах дальневосточных архипастырей Святейшему Синоду содержатся не только сведения по всем областям жизни православных Камчатской ( в 1899 г. разделившейся на Благовещенскую и Владивостокскую) епархии, но и о деятельности старообрядческих общин, об отношениях между верующими, о переходах в православие и из православия, о брачных контактах между старообрядцами и "никонианами", заметки о быте старообрядцев, их расселении, превалировании тех или иных толков и согласий в отдельных деревнях и др. Эти источники сосредоточены в фонде Канцелярии Святейшего Правительствующего Синода (РГИА. Ф.796), Департамента духовных дел иностранных исповеданий (РГИА. Ф.821), а также, в несколько усеченном виде, в архивах дальневосточных епархий: РГИА ДВ — Владивостокская духовная консистория (Ф.244); ГАХК — Камчатская духовная консистория (Ф. И-7), объединенный архивный фонд культовых учреждений (Ф. И-85); ГААО — Камчатская духовная консистория ( Ф. 4-И), Благовещенская духовная консистория православного вероисповедания (Ф.29-И), Благовещенский епархиальный Совет Благовещенской духовной консистории (Ф.25-И); НАРБ — Старообрядческий епископ Иркутско-Амурский и всего Дальнего Востока ( Ф.478). Кроме перечисленных фондов, в работе использовались материалы опубликованных журналов ежегодных епархиальных съездов духовенства, труды старообрядческих съездов. Они содержат сведения о религиозных группах, оппозиционных официально признанному православию, списки желающих переселиться, материалы старообрядческих общин и Переселенческого управления и др. документы, позволяющие составить представление о причинах переселения "зарубежных" староверов, разногласия и трения между течениями в старообрядчестве и др.

Шестую группу источников составляют дневники, заметки, мемуары. Из материалов мемуарного характера привлекает внимание заметки о путешествии по Дальнему Востоку литературного деятеля Г.С.Гантимурова (псевдоним — Г.Т.Муров). Из дневниковых сообщений особого внимания заслуживают дневники известного путешественника и исследователя Дальнего Востока, человека энциклопедических знаний — В.К.Арсеньева (Архив ОИАК. Фонд В.К.Арсеньева), содержащие разносторонние сведения о жизни дальневосточных старообрядцев. Интересны дневниковые записи 1870 -х гг. - начала XX в. известного общественного деятеля и краеведа Амурской области А.В.Кириллова (РГИА. Ф.1638 —А.В.Кириллова). Они касаются жизни священнослужителей ортодоксального православия и староверия, а также истории края, этнографии крестьян и казаков и др. Некоторые записи о переселении и жизни "зарубежных" старообрядцах, прибывших в Амурскую область в начале XX в., имеются и в дневнике биолога из Томского университета В.Ф.Семенова, хранящегося в фондах Амурского областного краеведческого музея.

К седьмой группе источников относится периодическая печать. Она подразделяется на две основные части : общественно-политическая и литературная, и конфессиональная. В первую часть входят центральные и местные газеты и журналы: из центральных это "Вестник Европы" (1899 г.) "Мир божий" (1902 г.), "Русская мысль"

1890, 1893 , 1896 гг.),"Сибирские вопросы"(1905 г.) и др., из дальневосточных — " Приамурские ведомости" (1895, 1897, 1899 гг.)„ "Владивосток" (1885 - 1890 гг.), "Дальний Восток" ( 1899, 1900, 1903,1906, 1909 гг.), "Восточное обозрение" (1886, 1891 гг.), "Амурская газета" (1901 - 1902), "Амурский край"(1901, 1903 гг.) и др. Они публиковали хронику событий, письма и телеграммы крестьян, медиков и различных чиновников, сопровождавших переселенческие партии, различный статистический материал по переселению и хозяйственной жизни крестьян и др., информировали читателей о правительственных законодательных актах и правилах о переселении и др. Там же можно найти статьи известных краеведов и исследователей Дальнего Востока о переселении, хозяйственной и бытовой жизни, традициях, принесенных в Дальневосточный регион из родных мест и др. Несмотря на то, что эти материалы нередко страдали случайностью, отрывочностью, бессистемностью, субъективизмом, их основная ценность в том, что это свидетельства очевидцев. В итоге анализ публикаций из периодических изданий позволил узнать о географии расселения крестьян, в том числе старообрядцев, по региону, получить общее представление о трудностях переселения, особенностях адаптации, степени сохранности традиционной культуры, вероисповедальной жизни отдельных переселенческих потоков и недавно созданных деревень.

Вторую часть источников этой группы составляет периодика религиозных организаций — печатные органы местных православных епархий — в 1894-1899 г. "Камчатские епархиальные ведомости" (г.Благовещенск), 1899-1917 гг. —"Благовещенские епархиальные ведомости" и "Владивостокские епархиальные ведомости". Это были журналы официального православия, с периодичностью издания дважды в месяц, публиковавшие хронику событий, различные сведения из жизни епархий, историю отдельных приходов, распоряжения епархиального начальства, а также обличительные статьи против "раскольников", беседы противораскольничьих миссионеров со старообрядцами, разъяснения Святейшего Синода о браках между православными и старообрядцами и др.

Использованные автором архивные документы, и сведения, полученные в многочисленных экспедициях, позволили проследить историю переселения разных потоков ревнителей "древлего благочестия", формирование здесь региональной группы дальневосточных староверов, их расселение по краю, исследовать особенности адаптации и жизнедеятельности этой этнокультурной группы русских в условиях Дальнего Востока, показать отношение официально признанного православия и местных властей к старообрядцам, преданность последних старой вере и старым обрядам, их следование традициям русской культуры в труде, быту и обрядовой практике, выявить их контакты в хозяйственной деятельности, материальном и семейном быту, родственные и культурные связи с аборигенным и пришлым населением. В настоящем докладе русские крестьяне — старообрядцы Приамурья и Приморья представлены как носители и хранители традиционной культуры русского народа.

В целом вся совокупность использованных источников помогла выявить причинно-следственные связи, произвести сравнительно-историческое сопоставление, рассмотреть крестьянское старообрядческое население в этнографическом, демографическом, экономическом, психологическом и других аспектах, что, в свою очередь, позволило считать старообрядцев основными носителями народных традиций. Сочетание полевых материалов с архивными и опубликованными источниками дало возможность осветить проблему, решить поставленные в докладе задачи.

Методологическая база и методика исследования. В основе исследования лежит метод историзма, согласно которому любое явление народной культуры рассматривается как динамичный процесс. Конкретные исследования этнокультурного развития русских крестьян - старообрядцев юга Дальнего Востока России, анализ этнокультурных процессов и решение этнокультурных проблем проводились комплексно, с использованием историко-сравнительного, ретроспективного, системного, типологического, логико-аналитического, хронологического методов. Основным являлся метод непосредственного наблюдения и интервьюирования широкого круга респондентов, в том числе местных экспертов. При проведении бесед с информаторами автор распространяла разработанные ею анкеты, бланки, вопросники, а также методические материалы, опубликованные специалистами Института этнологии и антропологии РАН. При сборе этнографических и фольклорных данных автор проводила фотографирование, делала аудиозаписи, копировала документы, применяла другие методы фиксации материалов.

Большую методико-познавательную ценность мы нашли в трудах российских специалистов разных отраслей знаний — В.А.Александрова, С.А.Арутюнова, Ф.Ф.Болонева, Ю.В. Бромлея, И.В.Власовой, О.А.Ганцкой, М.М.Громыко, Л.Б.Заседателевой, Д.К.Зеленина, И.А.Кремлевой, В.Ю.Крупянской А.А.Лебедевой, В.А.Липинской, Т.А.Листовой, Т.С.Мамсик, H.A. Миненко, Н.Н.Покровского, Н.С.Полищук, В.Я.Проппа, Н.Л.Пушкаревой, С.Б.Рождественской, И.С.Слепцовой, В.К.Соколовой, Г.Н.Чагина, Л.Н.Чижиковой, К.В.Чистова В.И.Чичерова и др.

Научная новизна работы. Специальных этнографических исследований восточнославянских народов, в том числе русских и их этнокультурных групп, до середины XX в. в Дальневосточном регионе не проводилось. Они были начаты в 1960-е годы сотрудниками Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, в том числе автором представленной в виде научного доклада диссертации. К 1990-м годам выявилась необходимость этнографического исследования историко-культурных групп русского народа: старообрядцев, казаков, молокан и др.

В результате работ автора доклада сформирован обширный комплекс материалов, создана база данных (компьютеризованы полевые записи, копии архивных документов, фототека и пр.), характеризующих традиционную культуру одного из локальных сообществ русских — старообрядцев. На этой основе в работах автора впервые комплексно рассмотрены и изучены этническая история крестьян, условия создания семьи, реализация ее основных функций, хозяйственная деятельность, семейный быт и культура русских южной части Дальнего Востока во второй половине XIX - начале XX в. Определены старообрядческие поселения в регионе, зафиксированы и собраны образцы материальной культуры, обобщены сведения по семейной и отчасти календарной обрядности, выявлены материалы по репрессиям среди старообрядцев в 30-е годы XX в. и исходу этой группы русских в сопредельную Маньчжурию, а оттуда — в страны Азиатско-Тихоокеанского региона.

Таким образом, сконцентрировав свое внимание на основных проблемах этнокультурного развития одной из локальных общностей русского населения Дальнего Востока — старообрядчества — его этнической истории, условий создания постоянного крестьянского населения, хозяйственных занятий, развития его семьи, автор доклада рассмотрела эти проблемы через культурно-бытовые стороны его жизни. Впервые на дальневосточном материале было рассмотрено формирование и функционирование регионального комплекса традиционно-бытовой культуры одной из локальных групп русского народа, сумевшей адаптироваться в новых условиях, сохранить и применить народно-бытовые традиции.

Практическая значимость работы. Фактологический материал в представленных для защиты книгах и статьях использован в учебном пособии "История российского Приморья" для 8-9-х классов общеобразовательных учреждений, в энциклопедическом словаре "Приморский край", при чтении автором лекций по общей этнографии, этнографии народов стран Азиатско-Тихоокеанского региона и этносоциоло-гии для студентов вузов Приморского края. Результаты исследования могут быть применены при подготовке этнографического атласа восточнославянских народов Дальнего Востока, составлении каталогов этнографических коллекций в краеведческих музеях региона, для проведения экскурсий, школьных олимпиад по этнографии, чтения лекций и организации других видов культурно-образовательной работы среди населения. Данные, полученные автором, привлекаются для консультирования сотрудников районных музеев Амурской области, Хабаровского и Приморского краев, журналистов отечественных и зарубежных средств массовой информации, ученых -обществоведов из Японии, студентов и аспирантов высших учебных заведений, научных сотрудников дальневосточного региона.

Сведения, содержащиеся в докладе по этнологии русских включены в подготовленную автором монографию "Этническая и этнокультурная история русских Дальнего Востока", а также в соответствующие разделы готовящейся под редакцией автора коллективной монографии "Русские на Дальнем Востоке России" и могут быть включены в соответствующие разделы томов коллективной работы "История Дальнего Востока". Они могут служить для популяризации истории добрососедских отношений русских и других восточнославянских, а также аборигенных народов, углубления и развития межнациональных и межконфессиональных связей и контактов. Работы автора признаны в России и за рубежом, о чем свидетельствуют выполненные под ее руководством несколько грантов — фонды Д.Сороса ("Открытое общество") и РГНФ, а также запросы на ее книги из разных российских регионов, стран бывшего СССР (Белоруссия, Украина) и зарубежных стран (Австралия, Канада, Румыния, США, Китай, Япония).

Научная апробация исследования. Этнографическое изучение русского старообрядческого населения Дальнего Востока автором доклада началось в 1958 г. в составе первой Дальневосточной археографической экспедиции, организованной Археографической комиссией СССР под председательством академика М.Н.Тихомирова. Оно было возобновлено в 1960-е гг. XX в. в отделе этнологии Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН и продолжается до настоящего времени. Исследовательская деятельность докладчика, ее основные положения и выводы по теме доклада отражены в ряде научных отчетов, в четырех монографиях, в 80 статьях, тезисах докладов. Общий объем основных публикаций по теме составил 112,5 печ. л. Докладчик выступила и редактором нескольких сборников. Результаты работы апробированы на II и III Международных конгрессах этнографов и антропологов (Москва, Уфа), на более чем 30-ти международных, всесоюзных, всероссийских и региональных научных конференциях, в том числе в зарубежных странах (Алма-Ата, Москва, Махачкала, Тбилиси, Дилижан, Кишинев, Санкт-Петербург, Новосибирск, Омск, Пермь, Благовещенск, Владивосток, Хабаровск, Улан-Удэ, Киото, Саппоро, Нара, Тэнри, Токио и др.) (1969-2001 гг.)

Структура доклада. Работа состоит из трех частей: Введение, Содержание работы, Заключение. Во "Введении" дается общая характеристика работы, обосновывается необходимость исследования и его практическая значимость, определяются объект и предмет исследования, основная цель, конкретные задачи, хронологические и географические рамки работы, указываются применявшиеся методы исследования, анализируется степень изученности темы и источниковая база.

Вторая часть — "Содержание работы" состоит из 5 разделов, с включением в некоторые разделы подразделов. Первый раздел — "Формирование русского населения и старообрядческих общин на юге Дальнего Востока России". Второй раздел — "Хозяйственная деятельность и адаптация крестьян - старообрядцев к местным условиям". Третий раздел "Материальная культура" с подразделами: Поселения и жилища. Одежда. Пища. Четвертый раздел — " Создание семьи и внутрисемейные отношения" включает подразделы: Заключение браков. Структура семьи и численнопоколенный состав. Семейный быт и внутрисемейные отношения. Пятый раздел — "Семейная обрядность" с подразделами: Родильные обряды. Свадебные обряды. Похоронно-поминальная обрядность.

В последней части работы — "Заключение" подводятся общие итоги исследования. Завершается доклад списком публикаций.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

I. ФОРМИРОВАНИЕ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ И СТАРООБРЯДЧЕСКИХ ОБЩИН НА ЮГЕ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА РОССИИ (1, 2, 3, 4, 6, 9,10,14,18, 21, 22, 27, 28, 33, 35, 39, 40, 47, 48, 49, 50, 52, 56, 60, 61, 63)

Формирование в южной части Дальнего Востока России старообрядцев неразрывно связано с переселением в дальневосточный регион русских, украинцев, белорусов, имевших общее происхождение, этнорегиональные, социально-экономические и культурные контакты на прежней территории и в районах нового расселения.

Перемещение на Дальний Восток восточнославянских народов, составляющих в настоящее время более 90 % населения, имеет определенные особенности. Если в процессе освоения Европейского Севера, Приуралья, Среднего Поволжья, Сибири миграция славян "налагалась" на расселение других этносов, то на громадных малозаселенных просторах Дальнего Востока этот процесс был "усеченным". Малочисленные тунгусо-маньчжурские и палеоазиатские народы располагались довольно рассредоточенно и занимали сравнительно небольшую площадь в бассейнах рек Амура, Уссури, в горных районах Сихотэ-Алиня, на побережье Японского моря. Казаки и крестьяне, неоднородные по своему региональному составу и вероисповеданию, осваивали никем не занятые громадные территории.

Этнотерриториальные процессы были неодинаковыми на разных этапах освоения этих земель. Русские казаки и крестьяне превалировали в первом потоке мигрантов в 50-70-е годы XIX в., осуществлявшемся как за счет самих переселяющихся, так и за государственный счет. На следующих этапах, после 1882 г., среди сельских мигрантов-дальневосточников стали преобладать украинские переселенцы. Белорусы начали переселяться в дальневосточный регион преимущественно на рубеже XIX -XX вв. и составляли наименьшую долю среди восточнославянского населения.

Первые русские землепроходцы-казаки обосновались в Приамурье еще в XVII в., но в силу целого ряда причин они в тот период не закрепились в регионе. Интенсивное заселение Приамурья и Приморья русскими началось в 50-е годы XIX в. после воссоединения этих регионов с Россией по Айгунскому (1858) и Пекинскому (1860) договорам. Дальний Восток в этот период и до 1884 г. был включен в состав Восточно-Сибирского генерал-губернаторства в ведомство Главного управления Восточной Сибири (далее ГУВС). В южную часть Дальнего Востока входили территории бассейна верхнего, среднего и нижнего Амура и все земли к востоку до побережья Японского моря. Это были территории Амурской и частично Приморской областей. Приамурье включало Амурскую и часть (низовье р. Амура) Приморской области. Приморье, или Южно-Уссурийский край, занимало материковую часть Приморской области, южнее впадения р. Уссури в р. Амур.

Приступив в 60-е годы XIX в. к освоению Дальнего Востока казачьим и крестьянским населением, правительство в своей политике вначале опиралось на принудительные меры и ориентировалось прежде всего на ближайшие уральский, сибирский и забайкальский регионы, заселенные русскими. Полагали, что переселение оттуда более выгодно как экономически, так и с позиций лучшей приспособляемости населения к природным условиям, схожим, по мнению чиновников переселенческих ведомств, с родными местами. Именно поэтому первые засельщики Дальнего Востока — казаки, сложные по своим генетическим и региональным корням, были принудительно переселены из соседней Забайкальской области. Впоследствие к забайкальским казакам были подселены казаки из Оренбуржья, с Дона, Урала. Казаками были образованы Амурское и Уссурийское казачьи войска.

Вслед за казаками пионерами в заселении и хозяйственном освоении Приамурья и Приморья стали крестьяне. Выделив главный фактор, влиявший на переселенческое движение, — социально-экономические условия жизни крестьян малоземельных районов России, исследователи всю дореволюционную эпоху заселения дальневосточных земель крестьянством разделили на четыре основных периода: 1855-1882; 1883-1899; 1900-1906 и 1907-1917 гг. В течение каждого периода правительство по-разному относилось к переселениям в дальневосточный регион. Политика поощрения и выделения на переселение государственных средств сменялась политикой сдерживания — отправка переселенцев за свой счет, введение системы ограничения на определенные группы потенциальных мигрантов и др.

Первым стал заселяться Приамурье. Здесь в 60-е годы XIX в. возникло три основных района крестьянской колонизации русскими: в низовьях р. Амура между постами Мариинском и Николаевском; по берегам р.Амура между селами Хабаровкой и Софийским; в долине р. Амура с его левыми притоками Зеей и Буреей. Первые два района были заселены за государственный счет крестьянами из Забайкальской области, Иркутской, Вятской, Тамбовской, Пермской, Орловской губерний, которые образовали ряд селений от Хабаровки вниз до устья р.Амура. Далеко не все выбранные места под селения признавались крестьянами удобными для земледелия. Некоторые переселенцы стали покидать их и приселяться к другим селам, кое-кто оставил хлебопашество и занялся разными промыслами. Часть крестьян, не захотевших расстаться с хлебопашеством и убедившихся в плохих условиях для него в низовьях Амура, выехала в Амурскую область и Южно-Уссурийский край.

В этот же период начинает заселяться русскими крестьянами более благоприятная по климатическим условиям Амурская область — долина средней части р.Амура с его левыми притоками Зеей и Буреей. Сюда отправились крестьянские семьи из 20 губерний и областей Европейской и Азиатской России, преимущественно из Черноземного Центра, Среднего Поволжья, Северного Приуралья, Сибири, Забайкалья (Астраханская, Вятская, Воронежская, Енисейская, Оренбургская, Пермская, Самарская, Тамбовская, Томская губернии и Забайкальская область). Трудности в пути и политика местных губернаторов, боявшихся потерять дешевые рабочие руки сдерживали переселенческий поток крестьян на восток страны. "На Амур", как тогда называли юг Дальнего Востока, доходили только 30% русских крестьянских семей, отправившихся в путь. Но и ими к 1901 г. только в Амурской области было создано 152 деревни, которые основали как приверженцы официального православия, так и представители других исповеданий русских.

Первые крестьянские деревни в Южно-Уссурийском крае основали в 1860-1870-х годах также русские крестьяне, пришедшие сюда с низовьев Амура, куда они переселились в 1859-1861 гг. Убедившись в плохих условиях для хлебопашества на Амуре, они искали местности с более мягким климатом. Так возникло несколько оазисов крестьянской колонизации: у бухты Ольга, на южном побережье оз. Ханка, в долинах рек Суйфун, Сучан и Цимухэ. Они были основаны русскими выходцами из Астраханской, Воронежской, Вятской, Тамбовской, Самарской, Пермской, Пензенской губерний.

Несмотря на ряд льгот, крестьянское переселение на первом этапе — до 1882 г., ни в Южно-Уссурийском крае, ни в Амурской области, не получило широкого распространения.

После 1882 г., когда правительство приняло ряд дополнительных мер, крестьянская колонизация в дальневосточный регион стала более интенсивной, в ней стали преобладать украинцы, причем в Приморской области — уроженцы Черниговской губернии, в Амурской — Полтавской. Однако в общей численности населения по переписи 1897 г. преобладали русские: в Приморской области они составили 45,2%, украинцы — 18,8 % от общего числа русскоподданных; в Амурской области — соответственно 79,9% и 20,16 %.

Всего с 1861 по 1901 г. на юг Дальнего Востока прибыли 116 616 чел., из них крестьян 95 398 (81,8 %). Усилившееся в начале XX в. разорение российской деревни выталкивало из родных мест все большее количество беднейшего крестьянства. Уже в 1901-1905 гг. в южную часть дальневосточного региона переселились 49 048 чел., в 1906 - 1917 гг. — 262 192 чел., преимущественно крестьян. Ими было основано за 1901 -1917 гг. 634 крестьянских деревень и казачьих поселков.

Историю переселения старообрядцев на Дальний Восток охарактеризовать довольно сложно, так как вероисповедная принадлежность крестьян практически не отражена в переселенческой документации. Выявить ее удавалось либо по отчетам местных чиновников, которые давали весьма скудную информацию, либо, что было более реально, по материалам полевых исследований, в том числе по составлявшейся нами при опросе генеалогической цепочке.

Основные причины переселения старообрядцев на восток страны были экономического ( нехватка на родине земель из-за роста населения деревень, в том числе по причине сильного разрастания фамильных однородовых коллективов, и земельный простор, иные материальные выгоды в дальневосточном регионе) и религиозного (возможность уйти от преследований со стороны государства и православной церкви за свое вероисповедание) характера. Религиозная терпимость администрации Дальнего Востока стали широко известны ревнителям "древлего благочестия" других регионов. Дальневосточные губернаторы, понимая всю сложность задач формирования на востоке страны постоянного населения и видя в старообрядцах предприимчивых хозяев, оценив их вклад в освоение дальневосточного региона, способность ввести в хозяйственный оборот нетронутые таежные угодья, в отдельных случаях шли наперекор православной церкви и местному чиновничеству, стремясь освободить старообрядцев от чрезмерной опеки.

Многие старообрядцы при переселении скрывали свою религиозную принадлежность, иные вынуждены были перейти на родине в православие, стремясь переселиться на амурские земли с целью вернуться к вере своих предков.

Больше стало переселяться старообрядцев после состоявшегося в 1860 г. Высочайшего повеления о дозволении раскольникам всех сект, кроме скопцов, приписываться в городах Амурской и Приморской областей. Генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н.Н.Муравьев-Амурский это разрешение распространил и на сельскую местность, а сменивший его на этом посту М.Корсаков предложил предоставить переселяющимся на Амур полную свободу вероисповеданий.

Усилился миграционный поток на восток страны после принятия 3 мая 1883 г. закона "О даровании раскольникам некоторых прав гражданских", в результате чего ослабло давление на последователей Белокриницкой иерархии, а также после принятия в 1905-1906 гг. законов о веротерпимости, по которому старообрядцев перестали преследовать и который снял некоторые ограничения при переселении в восточные регионы страны.

Были и другие причины перемещения старообрядцев: поиски крестьянской утопической страны Беловодье, в первые годы советской власти — преследования за религиозные убеждения и коллективизация, которую старообрядцы не признавали; и ДР

В Приамурье старообрядцы интенсивно стали прибывать в 60-е годы XIX в. Они селились отдельными деревнями вдоль рек Зеи, Бурей, Белой и Томи. Первыми переселенцами стали так называемые семейские, в числе которых преобладали бегло-поповцы, но были и поповцы, и беспоповцы. Они перебрались из близлежащего Забайкалья, ставшего базой старообрядческой колонизации Приамурья.

За семейскими стали переселяться и другие группы старообрядцев — поповцы и разные толки беспоповцев из Вятской, Енисейской, Пермской, Томской, Саратовской, Самарской и других губерний. Таким образом, к сложному забайкальскому компоненту старообрядцев добавился не менее сложный по происхождению поволжско-уральско-сибирско-алтайский включавший помимо севернорусских и южнорусских традиций и традиции аборигенных народов — коми (зырян и пермяков), обских угров (ханты и манси), через территории которых шли миграционные пути русских в Сибирь. Отметим, что немало старообрядцев, выходцев из этих регионов, попали на Дальний Восток уже в результате второй или третье миграции, и Урал и Сибирь были для них лишь промежуточным звеном. В 1865 г. в Зейско-Буреинском районе Амурской области насчитывалось уже 10 старообрядческих деревень, к концу 1890-х гг. — 30 деревень, не считая отдельных заимок и мелких поселений, основанных далеко в таежной глуши и, очевидно, неизвестных местной полиции поселений. По признанию самой администрации ни светские власти, ни официальное православие не имели четкого представления о численности старообрядцев и расположении их поселений. К тому же многие старообрядцы, в силу своих вероисповедных воззрений вообще избегали какой-либо регистрации. По этим причинам, а также в связи с тем, что староверов нередко учитывали в числе других "раскольников", определить их численность было довольно сложно. Так, по сведениям всероссийской переписи 1897 г. в Амурской области числилось 14308 "старообрядцев и уклоняющихся от православия" (12 % всего населения области); по официальным данным 1899 г. число старообрядцев составило" 7,8 тыс. душ, в 1915 г. — 9745.

На рубеже Х1Х-ХХ вв. часть старообрядцев Амурской области в результате сокращения фонда удобных пахотных земель и началом строительства Транссиба, ушла в таежные районы Южно-Уссурийского края.

В другом районе Приамурья — в бассейне р.Амура от Хабаровки к его низовьям, первыми были старообрядцы из Пермской губернии, поселившиеся в 1860 г. в с. Са-рапульском, и перебравшиеся позднее в окрестности Хабаровки. Здесь же, вблизи Хабаровки, в 90-е годы XIX в. возникли и другие старообрядческие селения, образованные в основном уроженцами Саратовской губернии.

В конце XIX - начале XX в. появляется проект заселения старообрядцами и сектантами соседней с Амурской областью Маньчжурии. Он возник в связи со строительством на этой территории Китайской Восточной железной дороги и необходимостью освоения прилегающих к ней земель, однако по разным причинам он так и не был осуществлен.

Почти одновременно возникает проект переселения на восток страны зарубежных старообрядцев, попавших в силу целого ряда исторических причин в XVII- первой половине XIX в. из России в Австрию, Болгарию, Румынию, Турцию. Особенно активизировался этот процесс после принятия в 1905-1906 гг. законов о веротерпимости. На Дальний Восток переселяется около 3 тыс. человек из числа австрийских и румынских старообрядцев. В Амурской области они расселились в 250 верстах к северу от г. Благовещенска, основав села Климоуцы, Семеновка, Слава. Переселению большего числа зарубежных старообрядцев помешал ряд объективных обстоятельств, в том числе внутренние религиозные разногласия , отрицательное отношение ортодоксальной церкви к увеличению старообрядцев-мигрантов на Дальнем Востоке.

В Южно-Уссурийском крае самая ранняя старообрядческая деревня Ильинка, расположенная около оз. Ханка, основана в 1865 г. уроженцами Самарской губернии. В 1870-е годы на оз.Ханка и недалеко от Владивостока несколько старообрядческих деревень образовали старообрядцы-семейские, жившие несколько лет на Аянском тракте, вблизи Охотского моря.

К концу XIX в. по мере роста в крае населения и подселения "мирских" в старообрядческие деревни, семейские, как и другие староверы, уходили из своих деревень в самые глухие таежные районы Сихотэ-Алиньской горной страны в бассейны рек Уссури, Даубихэ, Улахэ, Иман, Бикин, где они довольно быстро обустраивались. Эту быструю приспособляемость к новым местам оценили некоторые чиновники Переселенческого управления — к только что обустроенным деревням старообрядцев они тотчас подселяли переселенцев-украинцев. Староверы вновь бросали разработанные пашни и построенные жилища и уходили еще дальше — в горные хребты Сихо-тэ-Алиня и в бассейны рек, впадающих в Японское море . Здесь южно-уссурийскими и постоянно прибывающими забайкальскими, уральскими, алтайскими, сибирскими и амурскими старообрядцами и их потомками, уже местными уроженцами, было основано несколько новых деревень и хуторов, многие из которых были названы по местам выхода (Алтайское, Куналей, Самарка, Саратовка и др.) или фамилиям основателей (Соболевка, Некрасовка и др.). Здесь они старались селиться по региональному и религиозному (по согласиям и толкам) признакам. Таким образом старообрядцы были постоянным авангардом в процессе освоения новых земель.

Как и в Амурской области, власти Южно-Уссурийского края не располагали сведениями об истинном числе старообрядцев. По данным переписи 1897 г., в Приморской области числилось всего 1712 чел. старообрядцев и "уклоняющихся" (1,25% всего русскоподанного населения), что, судя по другим источникам, весьма сомнительно. К 1912 г. только в Южно-Уссурийском округе старообрядцев насчитывалось 5 тыс. и в последующие годы численность их возросла.

Автор доклада отмечает, что наряду с региональной пестротой дальневосточных старообрядцев, для них характерна неоднородность внутренней вероисповедной структуры. Здесь были представлены белокриницкая (или австрийская) иерархия (поповщина), беглопоповское и беспоповское ветви "древлеправославного старообрядчества". Два основных направления — поповщина и беспоповщина делились на толки (разновидности религиозного учения) и более мелкие его подразделения — согласия, которые объединяли верующих, придерживающихся той или иной разновидности "древлеправославной" обрядовой практики. Переходным между поповщиной и беспоповщиной было часовенное согласие (стариковщина), последователи которых были наиболее многочисленными в Приамурье и Приморье. Основное число беспоповцев было представлено двумя толками — поморским (даниловским) и фе-досеевским, и в меньшей степени спасовским, филипповским и др. Менее всего было беглопоповцев . Они делились на мелкие согласия — аввакумовщина, досифеевщи-на, стефановщина, сусловщина (названия произошли от имен расколоучителей).

Численность поповцев и беспоповцев на разных этапах освоения южной части Дальнего Востока была различной. В работах автора доклада приводятся сведения о численности и расселении в предреволюционный период поповцев и беспоповцев по отдельным селам Амурской и Приморской областей.

С началом гражданской войны и коллективизации из Сибири, Алтая, Забайкалья и Приамурья немало старообрядцев перебиралось в Южно-Уссурийский край, в основном на побережье Японского моря, где еще не начались послереволюционные преобразования и где у многих из них уже жили родственники. Через два-три года кампания сплошной коллективизации докатилась и до Приморья, к тому же старообрядцев стали выселять из таежных угодий, отдавая их аборигенам. Это вызвало у крестьян-староверов недовольство советской властью, которое в 1932 г. вылилось в так называемое Кхуцинское старообрядческое контрреволюционное выступление, охватившее население нескольких десятков деревень и хуторов по долинам рек Кху-цин, Бикин, Самарга, Светлая и др. Восстание было подавлено, начались следствие и репрессии. За ними последовали следующие — в 1937-1938 гг., принявшие тогда, как известно, всесоюзный характер.

Часть староверческих семей Приморья, спасаясь от коллективизации и репрессий, тайно эмигрировала в Маньчжурию и недалеко от г. Харбина основала селения Романовку, Коломбо, Чилигу (Масаловку), Медяны и др. Впоследствии к этим "харбинским" старообрядцам подселились и "синьцзянские" (эмигрировавшие в Синьцзян с Алтая) староверы. С приходом в Маньчжурию в 1945 г. Красной Армии многих русских деревень, в частности Романовки, практически не стало. Часть мужчин увезли в СССР и подвергли репрессиям. Оставшиеся семьи расселились в разных местах Маньчжурии; в 50-60-е годы некоторые из них вернулись в Советский Союз, но большинство уехали в Австралию и Бразилию, откуда позднее перебрались в США и Канаду.

В 1960-е годы на севере Хабаровского края, на р. Амгуни, на трассе будущей Байкало-Амурской железной дороги, одним из "харбинских" старообрядцев был основан пос. Амгунь, переименованный впоследствии в пос. Тавлинка. Постепенно в этот район стали стекаться более крепкие в вере старообрядцы из числа бывших маньчжурских жителей и из Приморья. У этих хабаровских старообрядцев, прежде всего у выходцев из Маньчжурии и их потомков, продолжает сохраняться традиционная культура в области хозяйственного и материального быта, брачных отношений и семейной обрядности. Для них характерны тесные брачные контакты не только со староверами Дальнего Востока (поселки Хабаровского края и Еврейской автономной области), но и с единоверцами из Красноярского края и родственные — с потомками "маньчжурских" старообрядцев из США, Канады, Австралии.

В настоящее время существует несколько компактных групп старообрядцев, расположенных в разных районах дальневосточного региона.

Такова в основных чертах непростая история появления первых и последующих волн старообрядцев и старообрядческих общин, их размещения на юге Дальнего Востока России в середине XIX - XX в.

Русские старообрядцы-мигранты из центральных и южных регионов России, Поволжья, Урала, Сибири, Алтая, Забайкалья, получили, в условиях многочисленных перемещений этнокультурное влияние со стороны украинцев, поляков, белорусов, бурят, коми (зырян и пермяков), обских угров (ханты и манси) и других народов. В дальневосточном регионе их этнокультурное развитие еще более усложнилось. Наряду с сохранением некоторых черт северно- и южнорусских традиций, у дальневосточных старообрядцев, в процессе взаимодействия с аборигенными и другими пришлыми как восточнославянскими (украинцами и белорусами), так и восточноазиат-скими (китайцами и корейцами) народами, выработались определенные элементы регионального комплекса культуры.

В итоге старообрядцы Приамурья и Приморья, чьи предки прошли сложные эт-ноадаптационные процессы в европейской части России и сопредельных славянских государствах, а затем в Сибири, на Алтае и в Забайкалье, оказались ведущими творцами (и одновременно носителями) смешанной в этническом отношении, но русской по языку и названию культуры. И раскол в этих явлениях сыграл выдающуюся адаптивную роль — староверы не признавали строго этнических традиций, они полагали непременно значимой в браке только принадлежность к "истинной" вере.

2. ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И АДАПТАЦИЯ КРЕСТЬЯН СТАРООБРЯДЦЕВ (1, 2, 3, 4, 13, 15, 16, 22, 23, 30, 31, 32, 35, 38, 48, 52, 53, 56, 57, 60, 61, 62)

Создание русских крестьянских хозяйств, в том числе старообрядческих, на юге Дальнего Востока России рассматривалось властями как необходимый и важный путь в процессе закрепления и хозяйственного освоения региона, в формировании постоянного контингента дальневосточников.

Состояние землевладения и землепользования в дальневосточном регионе в конце XIX - начале XX в. характеризовалось сложившейся системой частного и наличием казенного, кабинетного землевладения, преобладанием среди сельского населения общинного землепользования. Общие положения, на которых основывалось развитие крестьянского, в том числе старообрядческого, хозяйства вплоть до начала XX в., базировалось на некоторых правилах и законах царского правительства, предоставлявших крестьянским семьям целый ряд льгот и возможность временно пользоваться стодесятинным наделом земли (крестьяне-'стодесятинники", или старожилы) или выкупать его в полную собственность по цене 3 руб. за десятину. Крестьян, прибывших в дальневосточный регион после 1 января 1901 г. обеспечивали 15-десятинным наделом земли на мужскую душу (крестьяне - "новоселы").

Землепользование было обусловлено, с одной стороны, формой государственной власти в России, с другой — специфическими особенностями Дальнего Востока с его обширными незаселенными землями и громадным природным потенциалом. Основными формами сложившегося в дальневосточном регионе землепользования были вольное пользование землей, отведенной обществу, захватно-заимочное, купля-продажа и в начале XX в. лишь в отдельных селах — передельное. В нераздельном пользовании общества находились только лесные участки и выгоны для выпаса скота. Пахотные же земли и сенокосные угодья каждый крестьянин захватывал столько, сколько мог и община в этот процесс длительные годы не вмешивалась. Право первого захвата земли было довольно распространенным у старожилов-стодесятинников, как и у новоселов в Сибири. Захваченная, распаханная или еще не разработанная земля формально считалась собственностью крестьянина. Он мог ее сдать в аренду и даже продать.

Захватно-заимочная система хозяйствования получила у русских крестьян, особенно у сибиряков, в том числе у старообрядцев, значительное развитие. Она позволяла вести освоение новых угодий с опорой на ранее созданные и уже обжитые населенные пункты. Со временем сезонные поселения разрастались в постоянные — деревни и села, как это имело место на юге Западной Сибири. Выступая одновременно и как малодворное поселение, и как форма землепользования, заимки основывались практически около каждой деревни. Они могли обслуживаться силами членов семейного клана и наемными работниками из числа крестьян-новоселов, но чаще — китайцев и корейцев. В дальневосточном регионе заимки выступали прежде всего как составная механизма освоения региона, как форма земледельческой колонизации, поскольку многие старообрядцы с приближением никонианского населения покидали деревни и переселялись на новые места, в том числе и на заимки. После истощения заимочной земли ее забрасывали и переходили на новые участки. При организацией заимочных поселений русские крестьяне-старообрядцы использовали найденные ранее в Западной Сибири оптимальные пути не только вовлечения в хозяйственный оборот новых земель и освоения природных ресурсов дальневосточного региона, но и создания крепких хозяйств предпринимательского и фермерского типа, осваивавших новые виды хозяйствования, неизвестные им ранее: садоводство, морской промысел, стойловое содержание диких копытных животных.

Старообрядцы прошли разные этапы адаптации в дальневосточном регионе. Совершенно иные, чем на родине, социально-экономические, демографические и экологические условия жизнеобеспечения крестьян заставили основную массу староверов приспосабливать свои этнические и хозяйственные стереотипы, традиции и психологию, свой аграрный календарь к местным природным особенностям, в иных случаях расширять сферу хозяйственной деятельности или даже менять ее.

Адаптация старообрядцев во многом была обусловлена конфессиональными установками, региональным происхождением, степенью использования опыта местных коренных народов, успешностью взаимодействия с природной средой. Определенную роль сыграли трудолюбие и психология русских старообрядцев, выработавших способность противостоять трудностям, и свойственное всем русским стремление к постоянному приобретению дополнительных знаний в области хозяйствования, и быстрое обустройство на новом месте. Недаром, говоря об этнопсихологических особенностях русского народа, в условиях Дальнего Востока известные исследователи дальневосточного региона отмечали что местные русские достаточно подвижны, энергичны, порывисты, у них переход от мысли к делу чрезвычайно быстр. Такие свойства характера русских объясняют всестороннюю деятельность старообрядцев, их приспособляемость к окружающей обстановке.

Особенно трудно шло приспособление к местным природно-климатическим условиям, для которых был характерен разнообразный рельеф (горы, степи, тайга), континентальный климат, летние паводки и др. Представления крестьян о равнинах Приамурья и Приханкайской низменности Южно-Уссурийского края как о черноземных степях не подтвердились.

Основной сферой хозяйственной деятельности большинства крестьян дальневосточного региона в середине XIX - первой четверти XX в. было земледелие и связанное с ним тягло-молочное скотоводство, превалировавшие в степных или лесостепных районах Приамурья и Приморья. В тайге и горных массивах основной доход приносили охота, рыболовство и другие таежные промыслы.

Пестрота регионального состава уже первых потоков мигрантов обусловила бытование в дальневосточном регионе на первых порах как севернорусских традиций, так и разнообразие хозяйственных типов средней и южной полосы России, отчасти Украины. Однако полностью трансформировать и воспроизвести традиции в новых местах обитания не удавалось. У крестьян-первопроходцев это было связано как с компактностью и численностью определенной региональной группы переселенцев, так и с природно-климатическими условиями отдельных зон дальневосточного региона, определявшими естественные возможности воспроизводства традиционных хозяйственных навыков. Крестьяне последующих миграционных волн помимо этих факторов опирались на опыт первопоселенцев, но при значительной численности региональной группы их традиционные навыки могли стать существенным дополнением к уже сложившимся к этому времени местным традициям, увеличивая вариативность хозяйственных приемов в земледелии.

Для Дальнего Востока так же, как и для Сибири, в полеводстве была характерна многосистемность. В Приамурье и Приморье на разных этапах развития бытовали различные системы полеводства: залежная-переложная, залежно-паровая. В первые годы преобладала экстенсивная — залежно-переложная, или однопольная система земледелия. С 90-х годов XIX в. на Дальнем Востоке происходит переход к залежно-паровой системе полеводства и сочетание ее с залежной. В Приморье роль пара нередко выполняла гречихи, посев которой способствовал разрыхлению и очищению почвы. В последующий период на ближайших полях получила развитие паровая система с трехпольными и четырехпольными севооборотами, с применением удобрений. Это позволило значительно увеличить урожаи, сохранить плодородие почвы. Урожаи могли быть еще выше, если бы крестьяне всегда отбирали приемы, соответствующие новым условиям. Однако сложившиеся этнопсихологические и традиционные установки, стереотипы мышления мешали воспринять рациональные методы хозяйствования других живших здесь земледельческих народов, например, грядковый способ посева зерновых китайцами. При высокой влажности климата, на хлебных злаках развивались грибковые заболевания, в результате чего получался так называемый "пьяный хлеб" который при употреблении вызывает тошноту и рвоту. Старообрядцы хвалили грядковую культуру китайцев, но сами ее не хотели перенимать, ссылаясь не только на сложившиеся традиции, но и на нехватку времени при многопрофильности хозяйства, которого не было у китайцев.

Исследованием автора доклада установлено, что в дальневосточном регионе во второй половине XIX в., как и в местностях Сибири при начале их освоения, не было сложившегося единого севооборота. На него, как и на систему земледелия значительное влияние оказывали природно-климатические условия, поэтому в Приамурье и Приморье он был разным.

В первые годы по прибытию в край крестьяне пробовали пользоваться теми же сельскохозяйственными орудиями, что и у себя на родине, в том числе сохами. Однако практика показала, что местные почвы можно вспахать только плугом фабричного производства, которые практически сразу получили широкое распространение. С 80-х годов XIX в. в хозяйство крестьянина стали проникать более совершенные сельскохозяйственные орудия — жатки, сенокосилки, молотилки и др., а в конце XIX в. они получили повсеместное распространение и применялись в более широких масштабах, чем в Европейской России. Их использование было необходимо в связи со значительными пространствами возделываемых земель, краткостью периода уборки урожая, обилием летних осадков, но самое главное — демографическим фактором — недостатком рабочих рук вследствие малолюдности региона.

Основные земледельческие культуры, высеваемые старообрядцами — традиционные для русских яровая пшеница, яровая рожь (ярица), овес, ячмень, гречиха и в небольших количествах местные растения — соевые бобы, гаолян, буда суза; озимая рожь почти не культивировалась из-за малоснежных зим и дождливого лета, когда время уборки зерновых совпадало с сенокосом. Первоначально пользовались завозными семенами из Забайкалья и Сибири, однако российские сорта были вытеснены маньчжурскими, лучше приспособленными к местным условиям.

В способах уборки и обмолота хлебов длительное время сохранялись региональные севернорусские, среднерусские и южнорусские традиции, использовались традиционные для русских серпы, косы, цепы и др. Постепенно восприняли и некоторые местные традиции — хлеб молотили при помощи лошадей, как казаки, и каменными катками по китайскому образцу. Зерно мололи на конных или водяных мельницах, которые были в каждом селе.

Анализ материалов показал, что, используя практические навыки, приобретенные на приволжских, уральских, сибирских, алтайских, забайкальских землях, русские крестьяне смогли на Дальнем Востоке быстро развернуть полеводческое хозяйство в тех районах, где позволяли природно-климатические условия. Зейско-Буреинская долина Амурской области и Приханкайская низменность Южно-Уссурийского края, в которых возникли самые первые русские деревни, стали самыми крупными районами товарного земледелия. Излишки зерна, шли на продажу интендантству, винокуренным заводам, в города, притрактовые села, на прииски. Старообрядцы, поселившиеся в таежных районах в горной стране Сихотэ-Алинь и на побережье Японского моря, не оставили полностью свое традиционное занятие — хлебопашество, старались распахать хоть немного десятин под хлеб. Но здесь им пришлось существенно изменить свой аграрный календарь.

Повсеместно было развито овощеводство. Помимо традиционных капусты, огурцов, репы, свеклы, гороха, лука и других овощей в исследуемый период у старообрядцев уже был распространен картофель. Старообрядцы из Саратовской губернии принесли культуру бахчеводства. При посадке овощей придерживались традиции, но отдавали должное и опыту, и местным условиям. Из технических культур на поле сеяли традиционные коноплю, лен, подсолнух. От местных китайцев восприняли масленичное растение сузу и мак. Коноплю использовали для приготовления веревок, из льна ткали одежду и изделия для различных хозяйственных нужд.

Ягодники и сады появились в русских деревнях не сразу. Первоначально пользовались исключительно полевыми и таежными ягодами, плодами и другими дарами природы — волоцкими и кедровыми орехами, грибами, диким виноградом, актинидией, лимонником, черемшой и др.

Скотоводство развивалось повсеместно. На побережье отсутствие гнуса и обилие кормовых трав делало эту отрасль хозяйства особенно рентабельной. Полевые и архивные материалы автора доклада свидетельствуют, что крестьяне разводили лошадей, коров, волов, свиней, в меньшей степени — овец, так как не было природных условий для их разведения. Пастьба скота большей частью вольная, без пастухов, в поскотинах. Молочность дальневосточных животных оставляла желать лучшего, так как крупный рогатый скот был смешанного происхождения— от томских, вятских, пермские, иркутских, маньчжурских пород. И все же постепенно появились коровы с большими удоями, товарный скот. Лошади главным образом двух пород— забайкальские и томские, но у старообрядцев были и кровные, в том числе карабахской и арабской породы. Много сил у крестьян отнимала борьба с болезнями домашних животных — чумой, сибирской язвой и др.

Русские крестьяне принесли на Дальний Восток, как и в Сибирь, навыки стойлово-' го скотоводства. При суровых и продолжительных зимах стойловое содержание животных составляло в большинстве деревень около семи месяцев. В связи с этим приходилось накашивать много сена, которое заготавливали по количеству скота, а также для продажи на золотые прииски. По свидетельству современников, старообрядцы Приамурья, выходцы из среднерусских и южнорусских губерний, первоначально для зимнего содержания скота не делали теплых хлевов. Сибиряки утепляли сараи, а дойных коров держали в теплых стайках. Часть скота могли держать на заимках. Таким образом, как показано автором, на юге Дальнего Востока сложились две основные формы животноводства с двумя зонами содержания скота — приусадебной и заимочной.

Автором доклада установлено, что старообрядцы в своей хозяйственной деятельности старались использовать все природные ресурсы, которыми располагал Дальний Восток Они стремились, насколько это было возможно, вести комплексное хозяйство, с успехом применяя как принесенные сюда традиционные приемы, так и традиции аборигенных и других народов Дальнего Востока. Там, где не позволяли природные условия, хлебопашество как основной вид занятия сменили таежные промыслы. Помимо сборов дикоросов они занимались пчеловодством, рыболовством, морским (добыча морских животных, морской травы и др.) и лесным (заготовка древесины и изделий из нее, производство депгя и др.) промыслами, охотой и пр., справедливо полагая, что эти виды хозяйствования в данных природно-климатических условиях принесут больше выгоды. Охотились на боровую и водоплавающую птицу, разнообразных копытных (изюбрь, коза, олень, лось, кабан и др.) и пушных (белка, колонок, лиса, соболь, медведь и др.) зверей, которыми изобиловали местные угодья. Основной товарной продукцией у таежных жителей стал соболь. На изюбрей охотились как для использования мяса, так и добычи рогов-пантов, которые у них приобретали для медицинских целей китайцы. Некоторые загоняли диких изюбрей в домашние хозяйственные постройки только на время — на период удаления рогов-пантов, после чего отпускали. Это был и элемент охраны природы, который проявлялся и в других случаях, при расчистке от павших деревьев близлежащих к деревне водоемов, устройстве небольших заказников, запрете охоты на животных во время гона и др. Старообрядцы — выходцы с Алтая перенесли на Дальний Восток свой опыт приручения диких оленей. Хорошую продукцию для жизнеобеспечения давала ловля рыбы, которой изобиловали реки, озера, море. В процессе добычи диких животных и рыбы пользовались традиционными приемами, используемыми разными народами — принесенными в дальневосточный регион русскими и распространенными у аборигенных (нанайцев, удэгейцев, нивхов) и иных пришлых народов (китайцев, корейцев). У китайцев старообрядцы восприняли культуру корневки — способы добычи целебного корня жень-шень.

Анализ материалов автора доклада показывает, что хозяйственная деятельность дальневосточных крестьян - старообрядцев, как и крестьян других регионов, по традиции базировалась на половозрастном разделении труда. Определен основной круг занятий мужчин (вспашка, заготовка сена, частичная уборка хлебов, их обмолот; извоз, перевозка тяжестей, пчеловодство, добыча рыбы и зверя, обработка шкур, приготовление изделий из шкур и древесины и др.) и женщин (уход за детьми и престарелыми; уборка хлебов; обработка полевой продукции и огородов; уход за скотом; обширный круг домашних работ — уборка жилого помещения, приготовление пищи, стирка и др.). Отмечено раннее привлечение к крестьянскому труду детей, приобщение их через широкий круг обязанностей к выполнению в будущем семейных и производственных ролей.

Таким образом автором выявлено, что для производственной деятельности дальневосточных старообрядцев было характерно комплексное ведение хозяйства с использованием всех ресурсов дальневосточного региона и с опорой как на принесенные ими региональные традиции русских, так и заимствованные от живших здесь народов. Их адаптация к новому региону проходила в сложных природно-климатических, социально-экономических и демографических условиях. И все же богатая природная среда в сочетании с энергией, хваткой, трудолюбием, упорством, практичностью, стремлению к приобретению новых навыков позволила старообрядцам Дальнего Востока в короткий срок создать крепкие хозяйства и внести существенный вклад в становление здесь крестьянской земледельческой культуры, в освоение края.

3. МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА.

В разделе рассматриваются отражение этнорегиональных процессов и историко-культурных связей русских с другими народами в основных элементах материальной культуры (поселение, жилище, одежда, пища) дальневосточных старообрядцев. Анализ полевых и архивных материалов позволил автору доклада показать различную степень влияния местных природно-климатических условий и этнокультурной среды на отдельные элементы материальной культуры, динамику развития и степень восприятия компонентов материального быта других народов.

Поселения и жилища (2, 3, 4, 15, 23, 35, 36, 48, 53, 60, 62, 65)

Анализ материалов показывает, что основание сельских населенных пунктов на юге Дальнего Востока велось различными путями вследствие того, что здесь перекрестились интересы государства, стремившегося как можно быстрее закрепить за собой регион и заселить его, крестьянства, устремлявшегося на неосвоенные земли и богатые таежно-речные-морские угодья, и местного переселенческого чиновничества, пытавшегося использовать старообрядцев в качестве первопроходцев — создателей плацдарма для последующего заселения края более слабым колонизационным элементом. Имели место и другие факторы. Определяющими были три формы образования поселений: переселение из других регионов, внутренняя миграция и создание первоначально временных поселений для хозяйственных нужд ( заимки, хутора, пасеки, пчельники и др.) при освоении новых земель или при выделе женатых сыновей. Автором показано, что выделяющиеся сыновья старались поселиться рядом с родителями, образуя таким образом семейные гнезда, что свидетельствует о хорошей сохранности этой традиции, известной еще в древности на Русском Севере как результат деления семейной общины. Таким образом разделы служили, через отселение на новые земли, еще и способом расселения. Отмечено, что для дальневосточного региона характерно, как и для других осваиваемых русскими районов, наличие авангардного слоя семей, к которым позднее подселялись родственники и свойственники.

Диссертантом установлено, что опыт создания заимок был привнесен на Дальний Восток из Сибири и Алтая. Некоторые временные поселения разрослись и стали постоянными населенными пунктами, сохранившими первоначально названия прежних мест жительства (Каменка, Кпимоуцы, Куналей, Селитьба, Тарбагатай и др.) или региона выхода (Алтайское, Забайкальское, Саратовка, Самаровка и др.), позднее, по мере увеличения населения — фамилии или имена основателей (Бобково, Кузне-цово, Лебедевка, Некрасовка, Николаевка и др.), а также отражавшими природно-географические особенности мест поселения ( Верховье, Виноградовка, Верхние Лужки, Изюбриное, Таежка и др.).

Благоприятными условиями для поселения считались наличие вблизи них водоемов — рек, озер, моря. Это было важно как для рыбной ловли, так и в связи с использованием их для питьевой воды и в качестве водных путей (Амур, Бурея, Завитая, Зея в Приамурье и Даубихэ, Суйфун, Улахэ, Уссури в Приморье).

При наличии протяженного водоема в селениях преобладала однорядная застройка; при разрастании поселения могла образовываться параллельно первой цепочке домов вторая, третья и т. д.

Первые жилища на новых местах обитания были неприхотливыми (небольших размеров избы без сеней или полуземлянки, палатки, шалаши и другие временные сооружения) с кровлей из коры или жердей. Постоянные поселения, особенно в лесостепных районах, выглядели иначе —просторные, с солидно сложенными домами в несколько покоев и даже двухэтажных, крытых чаще тесом или цинкованным железом

Собранные автором материалы свидетельствуют, что капитальные жилища русских крестьян строились в целом в традициях народа, но отражали и региональную специфику. Автором выявлен весь процесс строительства жилого помещения и обустройства внутреннего интерьера с участием всех членов семейного коллектива. Впервые установлены приемы, присущие отдельным региональным группам и заимствования из среды восточнославянских народов ( оштукатуривание и побелка интерьера жилища, характерная для украинцев), а также от аборигенов (декор наличников). Техника строительства была принесена старообрядцами-первопоселенцами из Забайкалья и Сибири. Она соответствовала севернорусским традициям (рубка "с остатком", "в охряпку", а позднее — "в лапу" ("без остатка", "в чистый угол"), с учетом сибирских новшеств ( устройство нижних венцов из не поддающейся гниению лиственницы и т.п.) . Для строительства изб использовали как и повсюду в восточных регионах России хвойные деревья ( лиственницу, пихту, кедр). Крыши четырех- и двухскатные, преимущественно стропильные, с тесовым покрытием и, как местная особенность, — использование зажиточными крестьянами в начале XX в. волнистого "американского" железа. Отмечено, что в отличие от Сибири и Алтая на Дальнем Востоке деревянное декорирование жилищ не получило большого развития, хотя и встречалось. Чаще использовалась пропильная резьба, возникшая в центре России.

Планировки дома соответствовала в основном общеславянской традиции: двухкамерное (изба и неотапливаемые сени) и трехкамерное ( две избы, соединенные сенями или изба и неотапливаемая клеть) жилое помещение. У более зажиточных постепенно появились варианты этих типов за счет увеличения многокомнатности — изба-пятистенок и изба-крестовик (круглая изба). Во внутренней планировке наблюдалось бытование северно-среднерусского и западно- южнорусского вариантов, которые были обусловлены положением повсеместно бытовавшей духовой, так называемой русской печи.

В усадебный комплекс, помимо жилища, входили разные хозяйственные помещения. На большей территории расселения дальневосточных старообрядцев преобладало, как и в Сибири, распространение усадьбы с замкнутым открытым двором. Усадьба обычно имела двор и пригон (хозяйственный двор), основная часть помещений которого предназначалась для хранения продуктов полеводства, животноводства и промыслов, а также хозяйственного инвентаря — амбар, сараи для скота и птицы, конюшня, "избушка" - зимовье, в которой зимой держали телят, ягнят, а иногда и рожали женщины. Могла быть и другая "избушка", с русской печью (типа летней кухни), где летом пекли хлеб и стоял верстак, находились инструменты. В амбаре устраивали отдельные сусеки для разного вида хлебных злаков. Здесь же ставили дуплянки с медом. Между амбаром и "избушкой" устраивали завозню — большой поднавес, т.е. навес, имеющий одну открытую сторону, в которой хранили хозяйственный инвентарь, а в его верхней части — сено. У некоторых хозяев в завозне или избушке находился и зимний холодный погреб. Чаще же такой погреб устраивали отдельно от других хозяйственных строений или пристраивали вплотную к избе, с входом в него из сеней или улицы. Были еще и летние погреба — ледники, в которых хранили мясо, различные соленья, иногда — овощи, а также погреба под избой. В рыболоведческих хозяйствах имелись специальные постройки для сушения, вяления, копчения рыбы.

В обустройстве усадьбы непременным было строительство вне усадьбы, на берегу реки или ручья бани, сделанной первоначально "по-черному". Устойчиво сохранялась традиция после парной летом бросаться в реку, зимой — в снег. Баню также использовали не только в гигиенических, но и в хозяйственных, и иных целях — в ней обрабатывали лен, сушили травы, разрешались от бремени женщины, лечили больных и др. Автором доклада впервые выявлены различные варианты устройства и планировки бань в дальневосточном регионе. При этом отмечено, что, как и в Сибири, преобладание получали северорусские традиции.

Одежда ( 2, 3, 4, 13, 15, 22, 24, 33, 35, 36, 40, 41, 48, 60, 61)

Несмотря на то, что на Дальнем Востоке различные локальные группы русских крестьян попали в иные социально-экономические и природные условия, иное этническое окружение, они стойко придерживались основных традиций в одежде, хотя именно в ней у крестьян происходили наиболее существенные изменения, отражающие особенности заселения региона и этнокультурные контакты. Автором доклада установлено, что при стойком сохранении знаковых функций одежды в ее покрое и деталях отделки удерживались как очень древние формы и стадиальные варианты русского костюма, так и складывались на основе локальных различий и заимствований у аборигенных народов местные комплексы, характерные для культуры региона освоения. Безусловно, локальные различия и нововведения, отражавшие общероссийское и местное развитие, вынуждали их приспосабливаться к новым реалиям, однако этот процесс происходил неодинаково у старожильческих и новосельческих групп староверов, у выходцев из разных регионов России. Трансформация культурного комплекса сдерживалась также вероисповедальными установками, сложившимися стереотипами поведения и хозяйственно-бытовыми навыками. Закрепленные в этнической психологии, они иногда одерживали верх над реальной необходимостью и целесообразностью, но это не касалось, например, производственной мужской одежды, для которой характерны влияния нанайского и удэгейского охотничьего костюма.

Собранные при полевых обследованиях данные автора позволяют констатировать, что необходимые материалы для изготовления одежды поставляла окружающая среда (мех, шерсть и шкуры диких животных), собственное хозяйство (волокна льна и конопли, овечья шерсть, шкуры домашних животных) и обменно-торговые операции (покупная ткань и обувь).

По сведениям информаторов, домотканой одеждой из волокон льна и конопли, изготовлявшейся на Дальнем Востоке, пользовались лишь в первые десятилетия жизни в крае, так как прибывшие сюда с Урала, Сибири и Забайкалья старообрядцы уже имели, начиная с XVIII в., опыт использования тканей ремесленного, а затем фабричного и зарубежного (из Китая) производства. Широкое бытование покупных тканей нашло свое продолжение в дальневосточном регионе, где к этому добавился и демографический фактор — дефицит женщин, в обязанности которых традиционно входило изготовление одежды. На Дальнем Востоке были широко распространены ткани фабричного производства, как русского, так и зарубежного, в том числе китайские, японские, американские. Их широкий ассортимент и сравнительная дешевизна привели к значительному сокращению домотканой одежды, а имеющаяся употреблялась преимущественно как рабочая. Ткань собственного изготовления использовали в основном для изготовления мешков, портянок, полотенец (рукотеров), рядна, палаток и других хозяйственных нужд.

Анализ полевых материалов автора показывает, что в одежде дальневосточных старообрядцев превалирует севернорусская традиция, хотя присутствуют и южнорусские черты, характерные, в частности, для старообрядцев-семейских и частично — для выходцев с Алтая; наблюдалось также и влияние местных аборигенных народов. Традиции русских лучше всего сохранились в нательной женской одежде, основу которой составляли рубаха, сарафан, фартук, головной убор и обувь. Сарафан, бытующий до настоящего времени и являющийся своеобразным показателем принадлежности к этой вероисповедной группе русских, был распространен во всех районах расселения староверов. Автором зафиксировано бытование в начале XX в. нескольких типов сарафанов (более ранний по происхождению косоклинный; наиболее распространенный прямой — круглый, московский; лямошный; глухой сарафан - горбун (горбач). Женщины носили рубахи с поликами, иногда с ластовицами, с традиционными верхней (чехликом) и нижней (станушкой) частями, с длинными скошенными к запястью рукавами и воротом, собранным на обшивку (вариант севернорусских и среднерусских губерний) или с широкими рукавами, воротником-стоечкой, или отложным (вариант южнорусский и распространенный на Украине и в Белорусии). Эти регионально-локальные различия проявлялись также в деталях кроя и отделки как рубашек, так и сарафанов, что в целом свидетельствовало о сложных этнокультурных процессах, нашедших отражение и в элементах одежды дальневосточного старообрядчества.

Новвоведения в женской нательной одежде стали появляться в начале XX в. (традиция ношения юбок с кофтами была завезена из Алтая, закрытых платьев с длинными рукавами — из Тюмени и др.), но пробивали себе дорогу с большими трудностями.

Непременной частью женского костюма был фартук - полузапон (до пояса) или запон с нагрудником (грудкой), и как обязательный общерусский элемент женской и мужской одежды— пояса (поясья). Отмечена их функция оберега, важная роль в. семейных и календарных обрядах, различная техника исполнения и цветовая гамма. Выявлены истоки и значения орнаментальных мотивов, уходящие корнями в прасла-вянскую среду и связанные с магией плодородия, или женского начала в природе, с космогоническими представлениями многих народов мира. Идея размеренности прочно связывалась с идеей защиты от зла, которая была особенно актуальна в таких обрядах, как свадьба.

Завершал женский костюм головной убор (мягкая шапочка - шашмура (сошмура, чин, кичка), позатыльник, пояска, налобник, легкий платок (сорочка) и большой тяжелый платок (плат, шаль), полукруглые и островерхие кокошники), в декоре и покрое и способах ношения которого можно найти элементы, раскрывающие этнокультурные связи северно-, средне- и южнорусской традиций и особенности локальных, возрастных групп женщин, и групп с различным исповеданием. Отмечено использование платков яркой цветовой гаммы, разнообразной орнаментации и материала изготовления, ручной и фабричной выделки. По свидетельству информаторов в дальневосточном регионе дольше всего в обиходе сохранялись яркие и сложные головные уборы старообрядцев-семейских — с использованием атласа, бисера, "ку-черей" из хвоста селезня, кокошников, накручиванием сверху больших кашемировых платков.

Основу мужской нательной одежды, как и у русских на основной территории расселения, составляли рубаха, штаны, головной убор, обувь. Выявлены ранние и более поздние конструктивные особенности рубахи и головного убора, структура головных уборов и материал их изготовления в зависимости от сезона. Отмечено, что шапки-ушанки — "трехухья" (собачьи уши) так же, как и кепки, дальневосточные старообрядцы не носили, считая греховной одеждой.

Установлено отсутствие специальной свадебной одежды. Ее покрой был традиционным, но используемая ткань непременно новая и желательно яркой цветовой гаммы. Отмечено бытование в качестве дополнения к женскому свадебному наряду кросаты — отлитого из воска венка, выполненного в традициях растительно-цветочного орнамента и прикрепленных к нему разноцветных лент.

Выявленный автором основной комплекс верхней мужской одежды отразил сложные этнокультурные взаимовлияния русских основной территории расселения, мигрантов, осваивавших Урал, Сибирь, Алтай, Забайкалье, и переселенцев, взаимодействовавших с аборигенными народами Дальнего Востока. В дальневосточном регионе, как и у русских основной территории России, верхнее мужское платье было двух типов: халатообразного (зипуны, шубы, тулупы) и кафтанообразного покроя (кафтан, однорядка и др.). Основной тип халатообразной одежды — распашной, в изначальных вариантах неотрезной, хотя встречались и отрезные. Кафтанообразная одежда, помимо обиходной, встречается и в моленном старообрядческом костюме.

Шубы, полушубки, тулупы и другую меховую одежду, распространенную повсюду в России, шили из овчины мехом внутрь. Кроме этой общевосточнославянской формы зимней одежды широко бытовали перенесенные из сибирско-алтайского региона дохи и яги, шившиеся из шкур диких животных мехом наружу. Такую одежду использовали в основном во время дальних поездок.

Верхняя женская одежда старообрядок, как и других русских, в основном была такой же, как и мужская, отличаясь в основном размерами и наличием украшений. Комплекс и покрой женской моленной одежды был таким же, как повседневный, но надевался исключительно на моления.

Диссертантом выявлено, что набор предметов погребального одеяния не отличался от повседневного. Комплекс смертной одежды завершал традиционно использовавшийся всеми русскими саван, в который заворачивали как мужчин, так и женщин. Автором установлен состав лиц, изготовлявших саван, способы его изготовления и конструктивные особенности.

Полевые материалы диссертанта позволили выявить разнообразие материала, покроя и внешнего вида обуви, практически не имевшей различий по признаку пола (моршни, обутки, ичиги, бродни, чарочки, чирки, сапоги и др.). Длительное время она, как и одежда, сохраняла традиции русских разных регионов расселения, со временем в ней появились местные особенности. Материалом для ее изготовления служили выделанные шкуры как домашних (лошадь, корова), так и диких (лось, изюбрь, кабан) животных. Длинные до колен и выше сапоги, характерные и для севернорусского региона, на Дальнем Востоке получили название по своеобразному способу изготовления — вытяжки.

Автором выявлено, что лапти носили только старообрядцы, жившие в близком соседстве с украинцами и белорусами. Их использовали преимущественно на покос, а также в связи с высокой влажностью летом. Материалом для изготовления служили лыко местной липы и маньчжурского ореха.

В зимнее время носили соответственно местному климату валенные (катанные) из овечьей шерсти катанки (валенки, пимы). Сапоги, бродни, ичиги утепляли портянками и носками, вывязанными из овечьей шерсти или пуха кабана. Последние из-за своих свойств (не воспринимали влагу) считались наиболее рациональными и были местной особенностью. Как и в сибирско-алтайском регионе зимой носили по двое рукавиц — вязаные и овчинные (шубинки ), отмечены и местного происхождения — из шкуры изюбря (верхонки).

Охотничья одежда и обувь были как традиционными , принесенными из лесных регионов России, так и местные, заимствованные у аборигенных народов. Из традиционных широко распространены были изделия типа носка, в который вставляли ногу в брезентовом чулке. Вывязанные одной иглой из конского волоса, они скрывали запах человека, что необходимо было при подкрадывании к зверю. Таким же способом и из аналогичного материала вязали для рыбной ловли в холодное время года рукавицы, которые не промокали.

Староверы, жившие по соседству с удэгейцами Южно-Уссурийского края, переняли у аборигенов способ изготовления и крой охотничьей одежды. Так, из выделанной кожи лося шили мужские брюки, рубахи, рукавицы, а зимнюю обувь (лосиные обутки) — из кожи, снятой с ног лося. Эта одежда была очень теплой, практичной, удобной. Из местных заимствований в Приамурье отметим также материал для изготовления моршней — шкура рыбы кеты, использование в качестве пошивочного материала, наряду с традиционными нитями из льна и конопли, кабаньей щетинки и сухожилия.

Таким образом, наряду с общерусским костюмом, старообрядцы дальневосточного региона использовали рациональные новшества сибиряков, а также заимствовали некоторые элементы одежды и способы ее изготовления от аборигенных народов.

Пища (1, 2, 3, 4, 15, 22, 23, 31, 32, 33, 35, 36, 41, 46, 48, 53, 60, 61)

Являясь необходимой составляющей основ жизнеобеспечения пища дольше других элементов культуры сохраняет традиционные черты, бытующие в рамках индивидуального семейного коллектива, позволяет проследить этногенетические корни и связи с другими народами и системами культур.

В результате многолетних полевых наблюдений автору удалось выяснить, что основа традиции в способах заготовки, обработки и хранения продуктов питания дальневосточных старообрядцев была общерусской с превалированием севернорусской и южнорусской, с заимствованиями от русских урало-сибирского-алтайско-забайкальского регионов. Некоторые черты сформировались уже в Дальневосточном регионе в результате приспособления к местным природным условиям и путем влияний других восточнославянских (белорусов и украинцев), восточноазиатских (китайцев, корейцев) и аборигенных народов.

Стойкому сохранению традиционных особенностей в пище старообрядцев во многом способствовали большая роль натурального уклада в их хозяйстве и повсеместное бытование духовой, так называемой русской печи, имевшей много преимуществ перед другими типами обогревателей и очагов для приготовления пищи.

Посемейные обследования показали, что состав и структура пищи во многом зависели от регионального происхождения семьи, религиозных воззрений, хозяйственной направленности ее основной деятельности, степени зажиточности, природной среды. Автором доклада установлено, что конфессиональные традиции более стойко, чем этнические, способствовали сохранению старинных блюд, режима питания. В статьях диссертанта охарактеризована структура питания различных локальных групп в дни постов, религиозных и древних народных праздников обращено внимание на абсолютные запреты употребления некоторых видов пищи.

Обширные земельные угодья Дальнего Востока, и местная природа богатая зверем, рыбой и полезными растениями позволяли русским старообрядцам иметь обильный и высококалорийный стол. Структура питания базировалась на многоотраслевом хозяйстве, сочетавшем земледелие с животноводством, как повсеместно у русских, а в дальневосточном регионе, помимо этого, и со значительной ролью охоты, рыболовства, пчеловодства и собирательства. И все же традиционная кухня жителей сельской местности отражала преимущественно земледельческий, зерновой характер хозяйства, что свидетельствовало о следовании традиции русской кулинарии. Соответственно общерусской системе питания основу повседневных застолий составляли хлеб, мучные и крупяные блюда в разнообразных локальных вариантах. Основные напитки — повседневные (квас) и праздничные (брага, пиво) также готовили из злаков. Из зерновых культур более всего шли на приготовление пищи пшеница, рожь, ячмень.

Особенно важная роль принадлежала хлебу, который был не только основным компонентом питания, но и играл большую роль в семейной обрядовой практике. При этом существенно, что на Дальнем Востоке, как и на юге Западной и Восточной Сибири, пекли не только ржаной, но и пшеничный хлеб, в то время как на большей территории России пшеницу использовали лишь в праздничной выпечке. Периодичность выпечки хлеба зависела от состава семьи — в больших семьях его пекли ежедневно, в малых — дважды в неделю. Сложился обычай воскресной выпечки пирогов с разнообразной начинкой, в том числе известных в севернорусской кулинарии ватрушек (шанег) и пирогов с рыбной (рыбники), а также куриной (курники) начинкой, игравших знаковую роль в семейной обрядности.

Первонасельники старообрядцы перенесли в дальневосточный регион навыки кулинарии из ячменя, характерной для Европейского Севера и исконно присущей Северо-Западу России (ячменные хлеб и каша, крупяные (толстые) щи).

В составе блюд из муки следует отметить также преобладание севернорусских традиций, в частности, весьма архаичных, например, длительное сохранение заварной болтушки из муки, приготовление блинов, употребление толокна (род муки из овса), получившего широкое распространение в Предуралье, Западной Сибири, а также других традиционных русских архаических тестообразных блюд — саломата, кулаги и др., игравших немалую роль в обрядовой культуре русских в целом. Из зерна готовили солод, использовавшийся при приготовлении браги, кваса, сусла, что соответствует общерусской традиции.

Одним из любимых блюд дальневосточников в зимние праздничны дни, дорожным и охотничьим припасом были изделия из вареного теста — пельмени, воспринятые от сибиряков, которые в свою очередь заимствовали их от коренных народов Предуралья. Начинку для пельменей готовили не менее чем из двух сортов мяса — свинины и "скотского", или изюбрятины.

Вторая составляющая традиционной модели питания старообрядцев — продукция животноводства — мясо, молоко и изделия из него. В использовании этих продуктов выявлена как общерусская традиция, так и традиции коренных сибирских народов.

Молоко употребляли в свежем, кислом и топленом виде. Молочную продукцию — сливки, творог, сметану, масло и другие продукты изготавливали в домашних условиях. Отмечено бытование принесенной с Алтая традиции высушивания впрок творога в русской печи для приготовления в скоромные дни сырницы. Из творога, сметаны, яиц, кипяченого молока готовили также сырчики, которые морозили на улице, складывали в деревянный логунок и ели на Рождество. Природные условия позволяли замораживать молоко, накапливавшееся в постные дни, когда продукты животного происхождения не употребляли.

Наличие скота на подворье и богатые таежные угодья предоставляли мясо домашних и диких (изюбр, лось, кабан, косуля, кабарга, коза) животных, боровой (рябчики, глухари) и водоплавающей (утки, гуси) птицы. Мясо чаще готовили в качестве первых и вторых блюд, тушили в русской печи с различными овощами, использовали как фарш для пельменей и начинку для пирогов и пирожков. Употребляли в пищу и свиное сало, в том числе диких кабанов.

Специфику пище жителей дальневосточного региона придавало изобилие речных и морских продуктов. Ловили карася, щуку, ленка, калугу и другую белорыбицу, во время нерестового хода — "красную" рыбу (сима, горбуша, голец, кета, кунжа), а также сельдь. Рыбу употребляли в свежем виде и заготавливали впрок— солили, вялили и сушили первоначально в русской печи, а позднее научились ее вялить и сушить методами аборигенов. В первые годы расселения икру лососевых запекали в русской печи с яйцами или картофелем, как икру речных рыб в Европейской части страны, в соленом виде ее освоили позже.

Отмечена традиция заготовки мяса и рыбы впрок, издавна известная на Руси. Из свинины, говядины, изюбрятины делали солонину, которую закатывали в бочки и хранили в специальных ледниках. Бытовал и такой общерусский способ заготовки: весной, когда часть скотины шла на убой, из нее готовили окорока, запеченные в тесте. Их подвешивали затем на чердаке, провяливали и в нужное время брали на покос.

Еще более своеобразия было выявлено автором в использовании овощей, культурных и диких ягод, трав, грибов. Основу выращиваемых овощных культур составлял северные культуры (капуста, редька, репа, лук и pp.), но были известны и более теплолюбивые (горький перец, арбузы, дыни, тыква, помидоры и др.,), что указывает на приобщение к южным вариантам народной культуры. Чеснок употребляли не все региональные группы староверов, считая его греховной пищей. На полях и огородах русских появились также воспринятые от восточноазиатских народов — бу-да, мак, масленичные растения суза, соя. Все это разнообразие употребляли в свежем виде и заготавливали впрок (солили, сушили, квасили). Соленые овощи — перец, огурцы, арбузы, помидоры, а также грибы — солонину — хранили в выкопанном под избой, как и повсюду в России, подполье. Часть выращенных и таежных растений перерабатывали на масло. Его отжимали из семян льна, конопли, подсолнечника, сузы, изредка из мака и кедровых орехов.

Богатая растительностью дальневосточная тайга дополняла и разнообразила крестьянское меню различными продуктами тайги (мед) и дикими растениями и плодами — диким виноградом, лимонником, актинидией, черемшой, грибами, орехами, ягодой, некоторыми съедобными травами. Среди них были ранее известные традиционно русские, и заимствованные у местных народов. "Дары природы" употребляли в свежем виде, солили, сушили, использовали для приготовления повседневных и праздничных напитков. Как стало известно автору, некоторые местные съедобные растения не сразу воспринимались старообрядцами из южных губерний, в частности обладавшая противоцинготными средствами черемша. Имевшая запах чеснока она первоначально была отнесена к греховной пище, но ее несомненная польза для здоровья заставила изменить отношение. Завезенная культура бортничества и производства меда в домашних условиях еще более расширилась в условиях богатой таежной растительности Дальнего Востока.

Опросы населения, проведенные автором, показали, что воспринятое от китайцев искусство выращивания мака, не повторяло их традицию его использования: старообрядцы употребляли его только как пищевой, а не наркотический продукт.

Сибиряки раньше всех в России начали употреблять чай. Однако старообрядцы считали это нововведение греховным. Они пили кипяченую воду (пустоварку, кипяток) или отвары, засыпая в кипяток плоды шиповника, чазу, лист брусники, малины, зверобоя и др. , что было распространено на Руси издавна. Пустоварку могли пить и с молоком. Особенно любили шапаган— чай, приготовленный на заварке из чаги (сухой нарост на березе), листьев малины, земляники, смородины, белоголовника, огуречника, иван-чая и других трав. Распространенными напитками был повседневный квас ( из березового сока, упаренной ржаной муки, свеклы — свекольник) и праздничные — пиво (из овсяной муки без солода), брага ( на травах — травяница, сороковица; из тыквы, свеклы, малины, черноплодной рябины; на березовом соке), вино ( из дикого винограда), медовуха ( смолотая рожь с медом) и др.

Исследования автора доклада позволили охарактеризовать разнообразную обрядовую пищу, которую готовили на рождения, свадьбы, похороны, календарные и иные праздники. Ее структура и способы приготовления отражали как общерусские, с превалированием северной, так и местные традиции.

Полевые материалы диссертанта выявили наличие широкого ассортимента самодельной и покупной утвари и посуды различного материала, назначения и качества. Ее приобретали на ярмарках, базарах, в лавочках и магазинах в крупных населенных пунктах. Часть утвари и посуды делали сами — глиняную в гончарнях, услугами которых пользовались как старообрядцы, так и мирские, а также разного назначения из бересты и дерева: бондарной, долбленой, плетеной, в которой хранили сухие и жидкие продукты, использовали в других хозяйственных целях.

Старообрядцы стремились придерживаться традиции не пользоваться в обиходе одной с мирскими посудой, закрывать все сосуды крышками, мыть посуду в проточной воде. Обычно для попадавших в старообрядческий дом мирских в доме делали особую полочку с отдельной посудой, но чаще ее выносили в кладовку тоже на специальную полку. Полевые наблюдения автора показали, что традиции старожильческих групп первонасельников в использовании утвари довлели над новшествами, принесенными более поздними старообрядцами-мигрантами, например, на Дальнем Востоке запрещали старообрядцам-новоселам с Алтая пользоваться самоварами.

Автором доклада отмечено, что производственные и соседские контакты с окружавшими старообрядцев региональными группами и другими этносами способствовали взаимовлиянию в культуре питания, хотя этот процесс происходил по-разному у пришлых и аборигенных народов. Если взаимодействия с украинцами и белорусами шли по линии восприятия определенных блюд и способов их приготовления, то контакты с восточноазиатскими народами способствовали восприятию некоторых зерновых, огородных и масличных (суза) культур, а у нанайцев и удэгейцев старообрядцы научились некоторым приемам добычи дикого зверя, птицы, рыбы и их переработке, узнали немало полезных съедобных и лекарственных растений.

Таким образом, старообрядцам удалось приспособить как общерусские, так и выработанные в Западной и Восточной Сибири традиции к условиям дальневосточного региона, к навыкам коренных жителей как в хозяйственном, так и в материальном быту. Проведенные автором исследования позволили также сделать важное заключение о том, что являясь первонасельниками, старообрядцы стали определенным передаточным звеном в адаптации других групп восточнославянского населения к условиям жизни на Дальнем Востоке. Узнав особенности дальневосточной среды обитания, восприняв многое у аборигенных народов, они помогали осваиваться пришедшим позже них различным региональным группам русских, в том числе новоселам - старообрядцам, а также украинцам и белорусам. Именно у старообрядцев украинцы и белорусы научились основным видам таежной хозяйственной деятельности в дальневосточном регионе — охотиться на копытного зверя, ставить ловушки на колонков, соболевать, варить панты, коптить и солить "красную" рыбу, добывать и использовать таежные дикоросы и пр.

Взаимовлияние в одежде, пище, отчасти хозяйственных постройках коренных и пришлых народов южной части Дальнего Востока, позволили приверженцам старове-рия успешнее адаптироваться к сложным местным условиям, создать своеобразный хозяйственно-культурный комплекс, свойственный именно дальневосточникам. Постоянные и разнообразные межэтнические контакты внутри сложившейся региональной общности впоследствии вели к обогащению традиций каждого из этнокультурных подразделений русских и развитию в последующий период межэтнических особенностей в материальном быте проживающих здесь народов.

В настоящее время народные традиции и религиозные установки в материальной культуре староверов Дальнего Востока продолжают сохраняться в сельской среде у старшего, а в отдельных районах и у молодого поколения, но особенно у реэмигрантов из Маньчжурии и их потомков, проживающих в Хабаровском крае.

4. СОЗДАНИЕ СЕМЬИ И ВНУТРИСЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Заключение браков (1, 2, 3, 4, 8, 12,19, 29, 37, 43, 44, 54, 59)

Трансформация семьи на разных этапах развития общества, у пришлых и аборигенных этносов и конфессиональных образований в местах прежнего проживания и осваиваемых регионах в значительной степени обусловлена сложившейся на данный период демографической ситуацией и демографическим поведением. Демографическое поведение как система взаимосвязанных действий или поступков, направленных на изменение или сохранение демографического состояния индивида или семьи, в качестве основных параметров включала помимо миграционного репродуктивное, брачное и витальное поведение.

Брачное поведение дальневосточного крестьянства так же как и русских основной территории расселения, определялось его взглядами на брак, семью, детей. Взгляды эти отражали не только этические нормы и нормы обычного права, но и ряд социально-экономических факторов: невозможность существования крестьянского хозяйства без половозрастного разделения труда, вне семьи; отрицательное отношение к холостой жизни; ценностные ориентации юношей и девушек на брак и детей в браке; необеспеченность общиной и государством старости родителей; религиозный характер норм крестьянского поведения; отношения правового, этнокультурного, экономического характера и др.

Путем анализа архивных и полевых материалов автор доклада пришла к выводу, что демографическая ситуация и демографическое поведение в осваиваемом дальневосточном регионе выступают как составляющие адаптационного процесса, успешное развитие которого, среди прочих причин, осложнял дефицит женщин. Причина такой ситуации крылась как в ошибках правительства, стремившегося отправить на восток страны семьи с преобладающим числом мужчин-работников, так и в менталитете самих крестьян, которые тоже считали, что для освоения новых земель нужны прежде всего мужские руки. В итоге к концу XIX в. доля женщин, например, среди крестьян Южно-Усурийской округи составляла 34,5 %.

Основные направления общепринятых брачных норм выдерживались и старообрядцами, однако были свои отличия , связанные с разной ориентацией на брак в поморском и федосеевском согласиях беспоповцев в XVIII - первой половине XIX в., Однако в последующее время, в частности в период расселения на Дальнем Востоке, в этих согласиях все настойчивее проявлялись тенденции в защиту института брака. К тому же представителей этих согласий в дальневосточном регионе было немного.

В поповщине все толки и согласия признавали брак, который венчали старообрядческие священники или беглые попы, однако их в осваиваемых восточных регионах России явно не хватало. Семейные пары жили невенчанными по нескольку лет. Некоторые старообрядцы-поповцы, иногда допускали браки, оформленные православными священниками, если последние, за мзду, венчали по старому обряду. Другие, чтобы узаконить свой брак, вынуиедены были венчаться в церкви официально признанного православия и давать подписку о присоединении к нему, переходить в единоверие. Подписка, как правило, не выполнялась, что приводило к преследованию со стороны светских и духовных властей. И только указ 1874 г. признал законность старообрядческих браков с условием их записи в волостных правлениях в особые метрические книги, ведение которых возлагалось на полицию.

Однако метрические записи не признавали старообрядцы-беспоповцы. И хотя браки в гражданском отношении считались действительными, юридическая проблема оставалась нерешенной вплоть до принятия закона о свободе вероисповедания 1906 г.

Автором доклада установлено, что основы брачного поведения дальневосточных старообрядцев, за исключением их крайних толков, были аналогичны брачным установкам остального крестьянства, однако у староверов брачная ситуация усложнялась тем, что и поповцы, и беспоповцы подбор брачных пар и регламент заключения брака стремились осуществлять согласно своему исповедальному статусу, то есть среди представителей своего толка или согласия. Однако в условиях малонаселенности и дефицита женщин в Дальневосточном регионе, дисперсного расселения староверов, их хозяйственно-соседских связей с новоселами старообрядцы-беспоповцы нередко заключали брачные союзы и с приверженцами официального православия из числа украинцев, поляков, белорусов, реже — аборигенных народов, оформляя браки без венчания, только по родительскому благословению.

Старообрядцы-поповцы нередко вынуждены были венчаться в "никонианских" храмах, где часто оформляли свой брак и молодые люди разной религиозной ориентации в надежде узаконить свой брак и избежать преследования Русской Православной Церкви. И таких религиозно-гетерогенных браков, как показали собранные автором материалы, на Дальнем Востоке, в отличие от Европейской России, было немало. Заключившие их мужчины-старообрядцы принимали православие исключительно для получения разрешения на брак с православной девушкой, причем давали подписку о переходе в православие. Однако обычно подписка не выполнялась: через определенное время оба супруга переходили в старообрядчество, в связи с чем они подвергались уголовному преследованию. Лишь с принятием вероисповедных законов 1905-1906 гг. эта ситуация изменилась и положение старообрядцев, вступивших в подобные браки несколько облегчилось.

Как выявлено автором доклада, повсюду наблюдалось превалировние браков с представителями своей сословной группы, сдержанное поведение молодежи в пред-брачное время, осуждение односельчанами близких добрачных отношений. Брачный выбор осуществлялся по воле родителей, с учетом общественного мнения; склонность молодежи обычно не учитывалась. Обращено внимание на тот факт, что общепринятые в целом в России, хотя и имевшие региональные различия, нормы вступления в брак девушки в 16 лет и юноши в 18 лет на Дальнем Востоке нарушались в сторону более ранней брачности девушек (с 15 - 15,5 лет) и обычно со старшим по возрасту женихом, а иногда и с ровесником.

Из всех брачных запретов в староверии особенно строго придерживались общеславянской традиции не разрешать браки с кровными родственниками по прямой линии до 8-го колена и по боковой — до 4-го, а также с духовными родственниками, т.е. с крестными и их детьми. Менее соблюдался основанный на обычном праве обычай вступления в брак взрослых детей по их старшинству.

Автором рассмотрено отношение общества к повторным бракам, которые в отдельных случаях признавались, и разводам, которые считались "грехом" и практически не имели места. Браки, заключенные в третий раз и в возрасте старше 60 лет порицались.

Таким образом, автором доклада установлено, что на протяжении рассматриваемого периода у старообрядцев на юге Дальнего Востока существовали различные формы брака: у беспоповцев преобладали браки невенчанные, бытовало церковное венчание в старообрядческих храмах, изредка у семейских имели место браки убегом, крадче. Анализ ареала брачных контактов старообрядцев свидетельствует, что большинство браков заключалось в пределах своего толка или согласия, но при характерном для Дальнего Востока дисперсном расселения старообрядцев нередки были браки с партнером другого вероисповедания, что расширяло брачные связи в том числе и территориально. Там же, где староверы расселялись компактно, женихов и невест предпочитали брать из ближайшего окружения. В то же время, при превалировании в целом в старообрядческой среде этнически гомогенных брачных союзов, было немало семей со сложным региональным и этническим (русские, украинцы, белорусы, поляки, удэгейцы и др.) составом. Это лишний раз указывало на то, что этническая принадлежность другого супруга не играла для старообрядцев существенной роли, для них важнее была принадлежность к "древлеправославной" вере.

Структура семьи и численно-поколенный состав (1, 2, 3, 4, 14, 38, 57, 63, 70, 79, 83)

В течение всего досоветского периода у дальневосточного крестьянства преобладала малая семья из двух поколений: родители и дети. Сохранялись также и большие, неразделенные трехпоколенные, четырехпоколенные семейные коллективы — "отцовские" семьи, состоявшие преимущественно из родителей, детей, в том числе женатых сыновей, и внуков (правнуков) и так называемые "братские" семейные коллективы — совместное проживание братьев со своими семьями. У переселенцев средний состав семьи имел локальные особенности и различался по регионам выхода мигрантов и времени пребывания на Дальнем Востоке. Состав и структура семей, сложившихся в Дальневосточном регионе, мало чем отличались от сибирских и общероссийских, хотя и имели некоторые местные особенности.

На формирование численности, структуры и типов семьи русских крестьян, в том числе старообрядцев, на первых этапах освоения Дальнего Востока оказали влияние как аналогичные показатели на материнских территориях, так и особенности миграционного процесса, социально-экономических и демографических условий региона вселения.

Автором доклада установлено, что численность и структура первых переселенческих партий отражали установки и распоряжения Главного управления Восточной Сибири (П/ВС) и губернаторов мест выхода переселенцев, согласно которым разрешение на переезд в Приамурский край предпочтительно выдавалось семьям достаточно молодым, имеющим несколько работников и не выдавалось семействам, состоящим исключительно из престарелых членов и малолетних детей, и по некоторым другим причинам. Таким образом, на ранних этапах формирования населения в Приамурье структурно-поколенный состав крестьянских семей был определенным образом регламентирован и не отражал полностью реальную картину ее численности и структуры. В иных случаях переселялась только часть семейного коллектива, состоявшего по ревизской сказке в одном семействе. В то же время анализ посемейных списков и ревизских сказок старообрядцев свидетельствовал о том, что средняя численность семьи первых групп переселенцев из Сибири и Урала колебалась от 5,7 до 9,6 чел., доля сложных семей ("отцовских" и "братских") достигала 69%, что существенно превышало аналогичные показатели в последующих переселенческих партиях.

Таким образом, в первые годы освоения Дальнего Востока средний состав семьи и доля сложных семейных коллективов у старообрядцев не отражали общероссийского процесса развития семьи с превалированием в эти годы малой неразделенной семьи, но были близки к общесибирским нормам. Однако уже в последующий период в дальневосточном регионе в целом все шире распространяется тенденция уменьшения количественного состава семьи и упрощения ее структуры — доля малой двухпоколенной семьи в 1870-е годы достигла 75 % при среднем составе семьи в 6 чел. Правда, это не всегда отражало реальную действительность, так как, судя по архивным документам, часть семьи (престарелые родители, один из женатых сыновей и др.) оставались на родине на семейном наделе.

В 80-90-е годы XIX в. на Дальнем Востоке шли параллельно два процесса, влиявшие на численность и структуру семьи, так называемое "вторичное разрастание" больших неразделенных семей и семейные разделы сложных по составу семей, что также отразилось на статистике численности и структуры семейных коллективов. Вторичное разрастание неразделенных семей было характерно для всех осваиваемых районов России и представляло временное явление, вызванное хозяйственной необходимостью освоения нетронутых земель и адаптацией к новой среде обитания. Начало сегментации больших семей на Дальнем Востоке в этот период явилось следствием закономерных процессов исторического и социального развития общества, хотя на Дальнем Востоке эти процессы имели свои особенности. В частности, у крестьян-старожилов, получивших 100-десятинный надел на семью, это было связано, в том числе, и со стремлением получить аналогичный по размерам земельный участок на выделившегося сына. Таким образом община получала право на большую площадь надела, что было выгодно всем. В то же время автору удалось выявить значительное количество разделов как в "отцовских", так и в "братских" семьях дальневосточных старообрядцев, обусловленных, судя по материалам, не только хозяйственной необходимостью, но и "семейными обстоятельствами'^ "неуживчивость" членов семьи, "нежелание подчиниться кому-либо", "ссоры и интриги баб" и др.) и прежде всего "большесемейностью". Автором установлено, что при разделе семьи не всегда соблюдалась традиция , по которой отец семейства оставался непременно с младшим сыном. Выделившаяся семья могла состоять как из одного, так и двух-трех женатых братьев или женатого и холостого брата (взрослого или подростка), что в перспективе предполагало разрастание и этого семейного коллектива, и новый раздел.

Другим не менее важным фактором, обусловившим размер семейства, была рождаемость и, следовательно, количество в нем детей. Репродуктивное и витальное, как и брачное, поведение русского крестьянина XIX - начала XX в. непосредственно определялось его взглядами на брак, семью, детей, среди которых важное место занимало религиозное осуждение противодействия любых способов ограничения рождаемости, ибо дети — божья благодать, их должно рождаться и умирать столько, сколько богу угодно ("Бог дал, бог дал").

Автором доклада выявлено, что у дальневосточных крестьянок, в том числе старообрядок, практически не было ограничения рождаемости детей в браке, большинство из них не знали абортов и не применяли противозачаточных средств. Рожали в среднем от 5 до 15 детей с интервалом между родами 2,5 года, то есть придерживались обычая кормить ребенка грудью "два великих поста", а иногда и весь период лактации. Наряду с традициями и нормами обычного права высокая рождаемость обусловливалась экономическими, социальными и этическими соображениями, в том числе потребностью в детях, необходимостью иметь потомство для получения земельного надела, обеспечения семьи рабочей силой и содержания родителей в старости, межпоколенной передачей хозяйственно-бытовых, семейных навыков и духовной культуры, и др. В случае отсутствия детей брали приемышей (усыновляли), а если были только дочери, брали в семью зятьев ("примаков"). У старообрядцев, в отличие от остальной массы дальневосточного крестьянства, институт опекунства нами не зафиксирован. — детей умерших родственников брали в семью и воспитывали как своих.

Внебрачные дети в условиях всеобщего осуждения, а иногда и осмеяния были редки у старообрядцев. Родившую вне брака дальневосточную старообрядку старались выдать замуж за старообрядца-новосела, еще не окрепшего экономически и стремившегося породниться с зажиточными старожилами.

Как показали исследования автора доклада, высокая рождаемость в старообрядческих семьях лишь немногим превышала простое воспроизводство населения, так как она сопровождалась высокой детской смертностью. Практически в живых оставалась треть рожденных, умирая чаще от инфекционных заболеваний. Прививки от них старообрядцы отказывались делать, считая их "антихристовой печатью", к тому же пользоваться услугами медиков старообрядцам не позволяли религиозные воззрения. Итог такого отношения к медицине был плачевным. При вспышках эпидемий иные старообрядческие семьи лишались сразу двух-трех детей. Умирали дети и от других заболеваний и причин. Все это, безусловно, увеличивало смертность и уменьшало естественный прирост населения, что в целом отразилось на статистике численности семьи и ее структуры.

Семейный быт и внутрисемейные отношения (1, 2, 3, 4, 8,11, 13, 19, 34, 36, 40, 42, 43, 45, 54)

Семейный быт старообрядцев во всех регионах страны в прошлом характеризовался замкнутостью, которая различалась в земледельческих и промышленных районах. Еще более замкнутым он был в районах Дальнего Востока с его окраинным положением, сложными природно-климатическими условиями, неразвитыми отхожими промыслами, религиозной обособленностью старообрядцев разных толков и согласий.

Опираясь на полевые и архивные материалы автор доклада предприняла попытку раскрыть внутренних мир семьи, определить характер внутренних взаимоотношений, показать роль каждого члена семьи в процессе ее жизнедеятельности, взаимосвязях между собой и окружающими. Диссертант выявила, что у дальневосточных старообрядцев, как у других русских крестьян, вся внешняя и внутренняя деятельность и простого, и сложного семейного коллектива подчинялась старшему мужчине (отцу, брату) — главе семьи ("большаку"), которому в домашних делах обычно помогала его жена ("большуха"). Охарактеризовано положение в семье женщины-старообрядки в целом, в том числе матери семейства и невестки, их обязанности и права. Автором доклада установлено, что положение невестки и отношение к ней в основных чертах определялось традициями, характерными для семейного уклада русских крестьян. Вместе с тем в процессе полевых и архивных изысканий удалось выявить, что на традиции накладывались вероисповедальные и психологические установки, система взаимоотношений, сформировавшихся в определенной семье. Обращено внимание на меньшую скованность во внутрисемейных отношениях в малых семьях, где женщина не испытывала давления со стороны свекрови, свекра и старших брачных пар. В такие семьи быстрее проникали новые веяния, взаимоотношения были более демократичны, тогда как в сложной семье — более жесткими.

Автором доклада было выяснено, что внутренняя жизнь старообрядческой семьи была строго регламентирована, подчинялась воле старших при одновременном их почитании и уважении. Межпоколенные связи и взаимодействия, оказывавшие большое влияние на семейно-бытовой уклад, не ограничивались рамками одной семьи, они распространялись на семьи отделившихся детей, семейные коллективы других родственников и свойственников, а также на соседей. Так родственные связи переплетались с террриториальными, соседскими и дружескими, что всегда было характерно для российской деревни.

Проникновение капиталистических отношений сказывалось на развитии быта крестьянской семьи в основном по линии торгово-обменных операций, занятий извозом. Собранные автором материалы показали, что отходничество старообрядцев в города и на прииски было исключительным явлением, хотя и имело место у первых групп мигрантов. Уставщики отрицательно относились к уходу некоторых членов семьи на заработки, так как это не только меняло их демографическое поведение, разрывало внутрисемейные связи, нарушало вековой принцип беспрекословного подчинения младших старшим, но, главное, вело к нарушению конфессиональных канонов, "обмирщению" отходников.

Диссертантом отмечено, что жизнь молодежи, особенно девушек, строго регламентировалась общественным мнением и семьей, время отдыха и встреч юношей и девушек подчинялось трудовому ритму семьи.

Автор доклада пришла к выводу, что как и на основной территории расселения русских, так и в Дальневосточном регионе в жизнедеятельности семейного коллектива была велика роль общины. Определена ее роль в хозяйственной жизни семьи, в процессе семейных разделов, в семейном быту. В старообрядческой среде сельская община нередко сливалась с религиозной, в результате чего регламент домашнего и общественного уклада дольше сохранял консервативные черты.

Материалы, собранные автором доклада свидетельствуют, что ежедневный распорядок дня и в целом семейный уклад в старообрядческой семье был строго регламентирован и во многом определялся хозяйственными функциями семьи, направленностью основных видов деятельности (хлебопашество, таежные помыслы), сезоном года, исповедальными установками, половозрастным разделением труда, трудовыми традициями и пр. Выявлен круг основных работ мужчин, женщин и детей в семье. Отмечено бытование общерусской традиции выполнения в неразделенных семьях домашних работ невестками "понедельно".

Полевые изыскания автора позволили определить роль религиозных установок (молитвы, соблюдение еженедельных и общепринятых в православии постов годового цикла, чтение религиозной литературы и др.) в повседневном быту и вероисповедной жизни семьи. Через повседневный уклад семьи и религиозной общины, через духовных наставников и путем домашнего обучение грамоте по религиозным книгам и т.п. детей приобщали с раннего возраста к реалиям духовной жизни, к нравственным идеалам старообрядчества. Наблюдениями автора выяснено, что поддержанию грамотности в старообрядческой среде и знанию религиозной литературы придавалось большое значение.

В своих работах автор доклада уделяет также внимание анализу проблем ухода за детьми младенческого, младшего и среднего возраста и их гигиене, знакомства их с определенными правилам поведения в семье и обществе, приобщению к труду, к будущей семейной жизни. Собранные автором полевые материалы свидетельствуют, что к повседневному крестьянскому труду, к трудовым традициям дети приобщались, воспринимая с ранних лет трудовые навыки от родителей, старших братьев и сестер, дедушек и бабушек.

Докладчиком определена важность в системе родственных отношений старообрядцев духовного родства или кумовства, которое хотя и приравнивалось к родству по крови, рассматривалось как препятствие при заключении брака. Выявлено бытование традиции брать в крестные близких родственников, даже людей из своей семьи.

Полевые материалы автора позволили выявить структуру досуга крестьянской семьи, а также дать характеристику некоторым религиозным и календарным праздникам, показать связь обрядов земледельческого календаря с семейными, отметить, что отдельные праздники отмечали как по великорусской, так и по южнорусской традиции с учетом местных особенностей, прежде всего в сроках аграрного календаря. Показана важность для формировании подрастающего поколения их участия в календарных и семейных празднествах, приобщения к народной культуре через совместное, непосредственно в рамках семьи, проведение домашнего досуга. Анализ забав и развлечений старообрядцев позволил выявить два важнейших аспекта социализации детей и подростков в процессе игр й в целом досуга — подготовке их к предстоящей хозяйственной деятельности и будущей семейной жизни.

Анализируя сведения, полученные от информаторов, автор доклада пришла к выводу, что адаптация русского, в том числе старообрядческого, населения на Дальнем Востоке, была невозможна без сохранения трудоспособности переселенцев, в чем велика роль народного здравоохранения. Рассмотрены традиционные знания и представления по лечению известных старообрядцам заболеваний и болезней эндогенного характера, встречающихся только в Дальневосточном регионе. Удалось установить, что в народной медицине, как и в других элементах традиционной культуры, происходит взаимовлияние пришлых и аборигенных народов в области методов и знаний здравоохранения.

Обращено внимание на предпочтительность народных способов лечения и игнорирование профессиональной медицины, широкое использование старообрядцами домашних (русская печь, баня) и природных средств, употреблявшиеся в регионах расселения русских и заимствованные от коренных и проживавших на Дальнем Востоке восточноазиатских народов: растительного, почвенного, животного, морского происхождения.

Таким образом, автором доклада установлено, что семья и семейный быт старообрядцев Дальнего Востока имели как общие с основным русским населением черты, так и приобретенные в процессе длительной миграции через обширные урало-сибирско-алтайские земли и уже на месте — в Дальневосточном регионе. Как и в традиционной русской семье, имело место исключительное участие родителей, старшего поколения родственников и общественное мнение в брачном выборе молодых, сохранялись и традиционные формы брака. Однако в общении и знакомстве молодежи территориальный принцип и узкий круг брачных связей не всегда имел основополагающее значение. В ориентациях на брак,, хотя и имели место материальные соображения, они не были превалирующими. Определяющим фактором были сложная демографическая и вероисповедная ситуации. При превалировании, как и по всей России, малых двухпоколенных семей, бытовали и большие неразделенные отцовско-братские трехпоколенные семьи. Наблюдался, как и во всех осваиваемых районах страны, процесс вторичного разрастания большесемейного строя, возникший в силу хозяйственной необходимости. Семейные разделы у крестьян-старожилов в связи с обеспеченностью выделившейся семьи новым земельным участком имели несколько иную направленность, хотя мотивы разделов отражали общий для страны процесс демократизации в семейных отношениях. На численный и структурно-поколенный состав большое влияние оказывали непрекращающаяся миграция, семейные разделы, значительная детская смертность, общие, характерные для страны процессы демократизации семейного строя. Так же, как для традиционного русского крестьянства для дальневосточника-старовера в демографическом поведении были характерны установки на брак, семью, детей в браке, главенство старшего мужчины, половозрастное разделение труда, практика ориентации детей и подростков на будущую хозяйственную и семейную жизнь, хотя сохранялись и локальные различия. В силу вероисповедальных установок семейный уклад был регламентирован более жестко. В ходе исследования автор приходит к выводу, что особенности семейного быта старообрядцев-дальневосточников, отличных по вере с "мирскими" русскими, во второй половине XIX - начале XX в. были обусловлены, помимо вероисповедных, политическими, демографическими, социально-экономическими, этнокультурными факторами. Это, в целом, определило значительную роль семьи в процессе адаптации крестьян-старообрядцев в дальневосточном регионе.

5. СЕМЕЙНАЯ ОБРЯДНОСТЬ

Специфика формирования дальневосточного старообрядчества отразилась и на бытовании семейной обрядности, в основе своей восточнославянской и русской, но впитавшей в себя черты локальной культуры, сформировавшейся уже в Дальневосточном регионе. Это прослеживается во всех обрядах жизненного цикла.

Наша характеристика родильных, свадебных и похоронных обрядов построена преимущественно на полевых материалах, собранных автором в 1960-90-х годах в различных районах южной части Дальнего Востока. В процессе работы выявлялась степень их сохранности как в целом у русского населения, так и у старообрядцев.

Из обрядов жизненного цикла к началу XX в. лучше сохранилась свадебная, обрядность, тогда как родильно-крестильная и похоронно-поминальная, под влиянием ряда факторов, разрушалась интенсивнее.

Родильные обряды ( 1, 2, 3, 4,13, 26, 35, 51, 60)

Родильные обряды в целом строились по традиционному плану, но различались у представителей локальных групп в некоторых моментах.

Анализ полевых материалов, собранных нами, свидетельствует, что в конце XIX -начале XX в. у русских крестьян - переселенцев бытовали следующие основные традиционные родильные обряды: меры против бесплодия; представления и запреты, связанные с беременностью женщины: пищевые запреты, "сокрытие" беременности от "сглаза" и др; обряды, выполняемые непосредственно во время родов: зажигание венчальных свечей, развязывание узлов в доме, магические заговоры и др.; послеродовые обряды: очищение — "размывание" рук матери и ребенка, магические действия с детским местом, крещение; обряды, символизирующие принятие ребенка в общину и др.

По установившейся у славян традиции рожали в бане, реже — в избе; верили в магическую связь между последом ("местом") и пуповиной. Практическая деятельность повитухи сопровождалась традиционными обрядами, обязательно подкреплялась молитвами, а также магическими действиями и заговорами.

Первородка всегда рожала с бабкой- повитухой. Ее обязанности выполняла обычно вдова или пожилая замужняя женщина, у которой прекратились месячные и она не могла беременеть; она должна была иметь безукоризненное поведение и пользоваться всеобщим уважением. Присутствие девушек на родах запрещал обычай, это была одна из причин отказа от услуг девушек-акушерок. Выявленные автором материалы свидетельствуют, что в отдаленных деревнях и районах со смешанным вероисповедальным населением повивальные бабки-старообрядки оказывались лицами надконфессиональными — роды принимали у всех рожениц.

Как и у других восточнославянских народов, в обязанности повитухи входили ряд очистительных мер и обрядов, связанных с обиходом младенца и роженицы после завершения родов. Автору удалось выявить, что здоровье роженицы поправляли средствами народной медицины — массажами и снадобьями растительного и животного происхождения, а также молитвами и заговорами. Широко известна у старообрядок специальная бражка — "сороковица" ("сорокотравница"), настоянная, судя по информации, на сорока разных травах. Такой напиток за 2 - 3 дня поднимал роженицу на ноги.

Для крещения ребенка староверы - поповцы звали священника, беспоповцы — настоятеля, которые тоже осуществляли ряд очистительных обрядов, читали очистительную молитву. Обычно крестили через несколько дней; поповцы, в связи с продолжительным отсутствием попов, крестили и через несколько лет. Беспоповцы крестили ребенка в моленной, купель готовили непременно из проточной воды. Помимо настоятеля и родителей на крестинах непременно присутствовали крестные — они надевали ребенку крестик, рубашечку и непременно подпоясывали пояском. В отдаленных селах окрестить ребенка могла и повитуха.

Как и в церковном православии имя ребенку давали по святцам. По сложившейся у старообрядцев традиции родившейся девочке давали имя, которое выпадало по святкам в течении восьми дней до рождения и восьми после рождения; мальчикам — только в период восьми дней от появления на свет.

В условиях сложной демографической ситуации, сложившейся на Дальнем Востоке старообрядцы, четко придерживаясь обычая брачных запретов с кумовьями (восприемниками) практиковали приглашение в кумовья своих сестер и братьев (родных и двоюродных), иначе в будущем трудно было бы найти женихов и невест родниться. Из этих же соображений к последующим детям старались пригласить тех же кумовьев. Выявлено, что отношения крестных с крестниками продолжались в течении всей жизни — они принимали участие в создании будущей семьи крестника, выступая в роли свахи или свашки; в случае смерти родителей заменяли их и др.

Полевые наблюдения автора позволили выявить, что обряд с "бабиной" кашей бытовал не у всех групп старообрядцев.

Помимо известных запретов, которых придерживалась русская женщина в послеродовой период, роженица-староверка в продолжении 40 дней питалась отдельно от других членов семьи, в течение этого же времени муж, как и у всех православных, не должен был претендовать на супружеские отношения.

Автор приходит к выводам, что родильно-крестильная обрядность дальневосточных старообрядцев, сохраняя общевосточнославянские и русские черты (очистительные, обережные обряды и др.), имела и некоторые региональные особенности прежнего проживания, а также локальные черты, выработанные местной практикой.

2. Свадебные обряды (1, 2, 3, 4,13,19, 31, 24, 31, 35, 36, 42)

Специфика формирования дальневосточных старообрядцев отразилась и на бытовании многих свадебных обычаев и традиций, в основе общеславянских и русских. Она была типологически едина на всей территории расселения русских, но весьма разнообразна в локальных вариантах и в деталях проведения обрядов. К середине XIX - началу XX в. свадебная обрядность все больше усложнялась, трансформируясь в достаточно сложный семейно-общественный церемониал, выполнявших ряд эстетических, религиозно-магических, игровых, просветительно-воспитательных функций, социальных и правовых представлений, имущественных и семейных отношений.

Свадебное торжество старообрядцев Дальнего Востока отражало особенности функционирования старообрядческих общин и бытования различных форм брака.

Обряд венчания существовал у староверов - поповцев, но вплоть до начала XX в. отмечалась упрощенность местного свадебного обряда из-за отсутствия постоянного священника, хотя в отдельных случаях венчание осуществлялось в церквях официально признанного православия. В условиях Дальневосточного региона большое значение приобретали бытовые свадебные обряды, нашедшие отражении в свадебном обряде часовенных. Они изучены нами в большей степени , в связи с их лучшей сохранностью у "маньчжурских" старообрядцев, сумевших их сохранить в условиях иноэтничного окружения, тогда как в советской России 30-х годов XX в. они были разрушены репрессивной политикой правительства, широкий антирелигиозной пропагандой. У часовенных, которые обратились к беспоповщине, таинство брака не признавалось, тем не менее определенная система перехода в иное семейное состояние существовала. Отсутствие венчания у них заменялось родительским бла-гословлением или благословением наставника.

У старообрядцев, как и у приверженцев Русской Православной Церкви, браки заключались преимущественно в осенне-зимний период, вне постных дней. Бытовали две основные формы брака: открытое сватовство (по договоренности) и убегом (крадче). При браке убегом отсутствовал обряд сватовства, игнорировалось благословение, редко совершалось свадебное пиршество. При открытом сватовстве свадебный ритуал проходил по полной традиционной схеме и состоял из ряда последовательных действий — обряды предсвадебного цикла ( выбор невесты, сватовство, договор, пропой, девичник), собственно свадьба (поездка за невестой, венчание, или благословение родителей, расплетение косы, окручивание молодой, свадебный пир и др.) и послесвадебные ( столование молодых после первой брачной ночи, посещение родственников, тещины блины и др. ). Состав участников свадьбы мог включать всех членов общины, их поведение и роль в свадебном торжестве регламентировались. Фиксированные функции выполняли и специальные лица (тысяцкий, подружки, дружка и др.), они выделялись праздничной одеждой, ее украшением или знаками различия.

При создании семьи старообрядцев с "никонианами" законным считался тот брак, при котором новобрачный из числа "мирских" переходил в старообрядчество. Такие молодые пары ждали несколько недель, пока приверженец официального православия не примет старообрядческую веру, и только затем оформляли брак.

Собранные автором материалы позволили выявить в свадьбе дальневосточных часовенных преобладание севернорусской традиции: сосредоточенность свадебного действа в доме жениха, насыщенность различными магическими элементами, банные очистительные обряды, обряд бранья, получения благословения от родителей и др. У старообрядцев-семейских значительны южно-русские традиции, отмечены также некоторые заимствования от украинцев и белорусов, смотрение или запивание невесты, рукобитье , возвращение после венчания молодой женщины в дом родителей, откуда ее перевозили в дом мужа, в целом меньшая драматичность всего обряда.

Таким образом, свадебный ритуал дальневосточного старообрядчества отразил всю сложную историю его формирования, складывающуюся не только на востоке, но и ранее на пути из России к Тихому океану. Сохранив в основе многие черты восточнославянской и собственно русской традиции, он как и на других территориях освоения русскими, представлял сложный комплекс севернорусских, южнорусских традиций, с включением элементов среднерусской, украинской и белорусской народной культуры.

3. Похоронно-поминальная обрядность (1, 2, 3, 4,16, 36, 40, 42, 60)

Эволюционируя, как и другие семейные обряды, похоронно-поминальный обряд дальневосточных старообрядцев долго сохранял в исследуемый период устойчивость ритуала и относительную однородность локальных вариантов, имея в основе общевосточнославянскую и русскую традиции. Он не отторг языческую архаику восточных славян, которая с принятием православия глубоко проникла в народное сознание, обогатилась элементами традиционной культуры, народных представлений о жизни и смерти, нормами обычного права и крестьянской этики. В XIX - начале XX в. похоронный обряд восточнославянского населения представлял целый комплекс мировоззрений, а также ритуальных действий, порожденных верой в посмертное существование души. Анализ полевого материала позволяет выделить несколько основных моментов в похоронно- поминальном обряде дальневосточных старообрядцев, вполне соответствующие таковым на всем восточнославянском этническом пространстве: приметы и предсказания, предвещавшие смерть близких или какого-либо конкретного человека; действия, совершаемые для облегчения смерти и во время смерти (обращение к магической силе соломы, идущей на подстилку умирающего ; открытие задвижек печи, окон, дверей и р.); чтение заупокойных молитв; омовение и обряжение покойника в саван и "положение его во гроб"; громкое оплакивание покойника; действия, связанные с боязнью мертвеца: уничтожения щепок гроба (домовины), воды для омовения, гребня и т.п.; обеспечение покойника всем необходимым на "том свете"; всевозможные виды приношений и поминок, воплощавших идею кормления покойника; вынос из дома; отпевание усопшего дома или в церкви; погребение; испрашивание покровительства умершего для всего его семейного коллектива (славословие умершего, ряд поминальных обычаев) и др.

Старообрядцы считали большим грехом исповедываться у православного священника и отпевать умерших в православной церкви. У беспоповцев к умирающему приглашали настоятеля. Он читал молитву и причащал крещеной "иорданской" водой, в очищающую силу которой очень верили. Обмывали усопшего не полностью, а как бы слегка протирали ветошью, непременно проточной водой, быстро проводя крестообразно по лбу, животу и коленям, а также по всем суставчикам. Для этого набирали немного воды в ковш, чашечку, а уроженцы Алтая — в выдолбленную из тыквы плошку, которую, по завершению процедуры, сжигали. Избавлялись и от других предметов, используемых при омовении. Воду выливали в укромное место. Хоронили в гробу или в заранее приготовленной из выдолбленного куска дерева домовине, что является сохранением более древнего обычая. Оставшиеся при изготовлении гроба стружки укладывали в гроб и покрывали куском ткани, а щепье не жгли в течение трех дней. Считалось, что нарушение этого обычая накличет в дом еще одну смерть. По этой же причине и гроб делали без запаса, и погребальные носилки (две жерди, перевязанные веревкой) не приносили обратно, а укладывали вдоль могилы, реже — закапывали в нее. В гроб под голову умершего клали небольшую подушечку, наполненную его волосами ( у женщин — очесами с головы; у мужчин — остриженные с головы волосы ("обстриг") и очесы с бороды); принято было класть под голову крестильную рубашку (распашонку) умершего и некоторые предметы (иконы "родительского благословения", иногда отпевальные свечи). Были приняты дневные и ночные бдения около усопшего, "голошения" женщин, отчасти — плачи, что свидетельствует о севернорусской традиции.

Собранные автором полевые материалы позволяют утверждать, что погребальная одежда дальневосточных старообрядцев сохраняла общие типологические черты восточнославянского погребального костюма, его цвет, покрой, способ изготовления, социально-демографическую принадлежность (пол, возраст, семейное положение). Одна из архаических черт погребальной одежды — ее белый цвет. Мужская и женская нательные рубашки, посмертная обувь, чулки и старообрядческий саван всегда были белого цвета. Хоронить старались в неношеной нательной одежде. Пожилые готовили смертную одежду и саван заранее. Бытовала традиция изготовления савана только руками женщины, не родственницы, особым способом (шов — иглой от себя). В начале XX в. материалом для погребального савана служила уже не домотканина, а ткань фабричного изготовления. Но пелены для пеленания покойника у дальневосточных часовенных делали непременно из льняных ниток.

Хоронили обычно через три дня, но в некоторых старообрядческих общинах и на следующий день. Нами выявлены архаичные способы перемещения покойника на кладбище (телеги, сани, носилки из жердей), а также более строгие, чем у приверженцев ортодоксального православия правила поведения овдовевших: формы траура ( запрет оставшемуся супругу в течение года вступать в брак, отказ от ношения украшений и др.), сроки и формы поминовения.

Отмечено, что поминальная обрядность выполняла прежде всего функцию благополучной загробной участи покойного, сохранения кровнородственных связей, с установкой как бы на постоянную связь со своим родом и ожидания помощи от "своих" покойников в житейских делах, их защиты. Она проводилась в строго зафиксированные православной традицией сроки — в день похорон, на третий, девятый, сороковой дни и "годину".

В некоторых старообрядческих общинах не принято было устраивать поминальные обеды на 9-й день и "годину", но непременно разносили по домам пироги и шаньги , ассоциировавшиеся с открытой милостыней, бытовавшей и в прошлом у восточных славян наряду с "тайной милостыней". Начиналась обрядовая поминальная трапеза приемом "кутьи" (разваренные на меду зерна пшеницы, позднее и в Маньчжурии — рис с сахаром). Остальной набор поминальных блюд зависел от приходящегося на этот момент "скоромного" или "постного" дня. Непременными блюдами были рыбный пирог и окрошка (квас и редька в постный день, с добавлением в этот состав сливок и яиц в " молосный" день). Укреплению связи с умершими по общерусскому обычаю должны были способствовать некоторые действия, например, вешать на оконную раму полотенце и ставить на подоконник сосуд с водой для "умывания" покойника и др. Таким образом, если похоронный обряд отличался непрерывностью, то для поминального обряда, наоборот, характерна прерывистость — основные поминальные дни приурочивались к третьему, девятому, сороковому дням и "године".

У дальневосточных старообрядцев, как и у других русских, получила широкое распространение и вторая форма поминовения, носившая общественный характер. Она выполнялась в поминальные дни вне дома и входила в систему годового календарного цикла , что соответствовало представлениям о том, что жизненный цикл продолжается и сливается с круговоротом в природе. Нами выявлено у старообрядцев бытование основных поминальных дней накануне Масленицы, на Пасху, в ближайшую послепасхальную — Фомину неделю (радуница), в Троицкую субботу, в Ди-митровскую родительскую субботу, а в иных местах и на Ильин день, как это наблюдалось и в других местностях России.

Наши полевые наблюдения, на дальневосточном материале подтвердили выводы ряда исследователей о полифункциональности похоронно-поминального обряда. Ему присуща функция этнопсихологической консолидации, близости со своей семьей, родовым коллективом, семейной и конфессиональной общиной через сплочение в горе, объединение в поддержке живых.

Несмотря на консерватизм, похоронно-поминальные обряды уже в начале XX столетия исполнялись не в полном виде, о чем свидетельствуют сообщения информаторов из разных районов расселения старообрядцев. Наблюдалась тенденция к дальнейшему упрощению этого ритуала.

Таким образом, наши исследования семейной обрядности у старообрядцев южной части Дальнего Востока позволяют сделать выводы о сохранении выходцами из "материнских" территорий европейской части России, Урала, Сибири, Алтая, Забайкалья и их потомков общеславянской основы традиций. В дальневосточном регионе, оставаясь частью системы духовных ценностей, она продолжала выполнять функцию регулятора как семейных, так и общественных отношений. В то же время она вобрала традиции не только "материнских" земель и территорий своего многовекового "прохождения" через Урал, Сибирь, Алтай, Забайкалье, но и формировавшиеся, на этой основе, черты местной локальной культуры.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В настоящее время мы вновь апеллируем к традиционному опыту русского крестьянства и его локальных образований, институту семьи, традиционному хозяйственному, семейному быту, материальной и духовной культуре, которые обеспечивали жизнеспособность народа и страны в надежде вновь восстановить нравственное здоровье русских. Автор попыталась раскрыть эти процессы на примере одной из религиозных групп русского этноса — старообрядцев, формирование и жизнедеятельности которого в условиях Дальнего Востока рассмотрена ею впервые.

Исследование имевшихся в распоряжении автора материалов по этнокультурной истории одной из локальных групп русских — старообрядцев южной части Дальнего Востока позволило прийти к ряду выводов.

Появление русского крестьянства на юге Дальнего Востока можно считать основной волной освоения восточными славянами этого региона. Выявлен их количественный состав и констатирован численный перевес русских уже в середине XIX в., установлена доля старообрядцев относительно местных нерусских жителей на отдельных этапах освоения Дальневосточного региона.

Местное крестьянство сложилось в ходе длительного переселения, оседания и смешения разных восточнославянских этносов (русских, украинцев, белорусов) из северных, центральных и южных регионов Центральной России, русских Урала, Сибири, Алтая, Забайкалья. Автором дана достаточно полная картина "исхода" восточных славян, части русских, в том числе старообрядцев на протяжении более чем полувековой эпохи на восток России из Европейской части через Западную и Восточную Сибирь. Показана изначальная сложность регионального состава русских мигрантов еще на "материнской" территории. С каждым новым отселением старообрядцев на восток страны распространялся вширь не только тип хозяйства, система самоорганизующих институтов, но и связанная с освоением новых территорий ситуация интегративно-консолидационных процессов. Таким образом, старожилы-сибиряки первого потока мигрантов и сибирские старообрядцы, чьи предки прошли сложные этноадаптационные процессы в досибирский период на Русском Севере, в Поволжье, на Урале, а затем в собственно Сибири, на Алтае и в Забайкалье (где создали семьи с представителями бурят, алтайских и некоторых других народов), оказались ведущими творцами (и одновременно носителями) смешанной в этническом отношении, но русской по языку и по сути культуры. Раскол в этих явлениях сыграл выдающуюся адаптивную роль: как показали наши наблюдения староверы при создании семей не следовали строго этнической принадлежности, но полагали значимой в браке только принадлежность к "истинной" вере, что позволяло привлекать иноэтничное население. Мощный интегрирующий потенциал русских, накопленный ими в процессе взаимовлияния с коренными народами при миграции на восток России, существенно повлиял на динамику этногонического процесса в формировании русской по языку и самосознанию национально-государственной общности на восточных окраинах России. Это во многом было возможно в условиях определенного экономического "благополучия" старожильческой массы сельских переселенцев Дальнего Востока, в связи с чем этногонические процессы интеграционно-консолидационного типа протекали результативно.

На окраинах России этот процесс носил дискретный характер в силу особых политических, экономических, природно-климатических, демографических и культурно-бытовых условий жизни славянских переселенцев, поэтому увеличение доли русских происходило не только за счет миграции, но и за счет вторичной консолидации восточных славян, а также частичной ассимиляции неславянских народов. Таким образом, на формирование в Дальневосточном регионе России своеобразной локальной русской общности и ее культуры оказали влияние не только степень трансформации и сохранности материнского культурного комплекса русских, на пути через Сибирский регион, но и специфические миграционные процессы на Дальнем Востоке, и широкий спектр местных условий.

Рассмотрение основных тенденций формирования традиционной культуры русского населения южной части Дальнего Востока и ее трансформации позволяет в местных условиях выделить основные типы этнокультурных процессов, происходивших на разных этапах с середины XIX по начало XX в.

Автор приходит к выводу, что на развитие этнокультурных процессов в крае влияли пестрый этнический и региональный состав, демографические показатели, динамика соотношений половозрастных групп и др. Диссертант проследил такие типы этнических процессов как внутриэтническая консолидация, выразившаяся в значительном сглаживании различий региональных аспектов традиционной культуры и языка, частичная ассимиляция русскими других восточнославянских народов и межэтническая интеграция. Ассимилятивные процессы с коренным населением были слабы в связи с их малой численностью и дисперсностью расселения на обширной территории.

В 60-70-е годы XIX в. переселенцы-старообрядцы жили на Дальнем Востоке в окружении преимущественно русского населения разной вероисповедальной ориентации (официально признанное православие, молокане, духоборцы), при сравнительной низкой плотности населения. Важное адаптивное значение в этот период играли следующие факторы: психологические (настрой на длительный или окончательный разрыв с родными местами, сознательное стремление обрести в незнакомых местах новую родину), демографические ( стремление к сбалансированной поповозрастной структуре), социальные (брачные контакты с представителями церковного православия в надежде путем браков возобновить новые поколения), хозяйственные (возможность получения больших земельных участков, традиционализм занятий, взаимопомощь), духовные (неукоснительность следования канонам старообрядчества и прочность внутриобщинных связей), культурные ( следование традициям народной культуры) и др.

С 80-х годов XIX в., когда на Дальний Восток в результате социально-экономических факторов и ряда государственных мероприятий хлынул поток украинских переселенцев, шире развились аккультурационные процессы, которые, однако, не привели к разрушению традиционного бытового уклада первых переселенцев. Для общей массы населения ассимиляционные процессы продолжались в местах совместного расселения восточнославянских этносов, сопровождаясь взаимовлиянием культур. Они усиливались в результате государственной политики ведения делопроизводства, преподавания в школе на русском языке. Параллельно шли консоли-дационные процессы между восточнославянскими этносами, которые способствовали складыванию относительно единых форм культуры и языка у переселенцев-новоселов при сохранении их локальных вариантов. Наряду с указанными основными процессами, приводившими к сглаживанию культурных различий, имели место, в некоторой мере также процессы межэтнической диффузии, затронувшие отдельные элементы культуры русских Дальнего Востока, в ходе прямого заимствования, частичного взаимовлияния и др. В то же время часть старообрядцев сохраняла свою самобытность, проявлявшуюся в своеобразном сочетании северно- и южнорусских традиций. При этом отдельные компактные группы русских старообрядцев сумели сохранить в специфических условиях Дальнего Востока некоторые элементы этнических традиций материнских территорий даже в большей степени, чем на родине.

Такая ситуация, как показали исследования автора доклада, привела к полистадиальности и поливариативности традиционной культуры дальневосточных старообрядцев, среди которой можно выделить несколько типов традиций. В них представлены черты архаики, возникшие еще на территории Европейской части страны на разных этапах развития русского народа и его локальных образований, а также некоторые элементы культуры аборигенных и других пришлых народов, с которыми русские вступали в контакт на многовековом пути на восточную окраину России и на Дальнем Востоке. Неоднородность регионального и исповедального состава русских, в том числе внутри старообрядчества, в Дальневосточном регионе привела к тому, что в каждом из рассмотренных автором элементов культуры проявилось некоторое своеобразие, выразившееся в том, что отдельные ее стороны традиций в полной мере "откликнулись" на влияние природно-экологических, социально-экономических, демографических условий принимающего региона, другие — в меньшей. Наблюдения автора подтвердили сравнительно больший консерватизм у старообрядцев-беспоповцев. Тем не менее, как у них, так и у поповцев в рассматриваемый период произошли немалые этнокультурные изменения, возникшие либо в результате новых веяний, приносимых каждой новой переселенческой волной, либо выработанные в новых условиях в результате известной инициативности и активности ревнителей "древлего благочестия" в процессе приспособления их быта к новым условиям.

Исследования автора показали, что процесс адаптации и развития традиционной культуры у каждой из вновь прибывающих групп старообрядцев зависел от того — подселялись они в уже существующие населенные пункты или селились самостоятельно. У тех, кто занимал свой ареал в неосвоенном районе наблюдались некоторые общие стадии развития и теми же путями, что и при освоении Дальнего Востока первопроходцами. У них первоначально имело место определенное "отклонение" от уровня развития традиций на материнской территории, что прослеживается во многих из рассмотренных традиционных элементов культуры. В процессе адаптации к местным условиям в каждом из элементов наблюдались последовательные стадии его формирования, повторявшие этот процесс на основной территории расселения этноса, хотя и в разной степени. Параллельное включение в этот процесс заимствований и новаций увеличивало вариативность народной культуры в новом регионе. Вслед за другими исследователями, изучавшими вновь осваиваемые регионы, автор полагает, что именно через развитие вариативности проходило выявление возможностей приспособления народных традиций к новой среде обитания, в соответствии с чем вариативность можно считать важнейшим инструментом адаптации. В опубликованных трудах автора представлена картина основных путей адаптации русских к совершенно новым для них условиям хозяйственной деятельности; сделан справедливый акцент на более высокой адаптивной способности русских, в том числе и старообрядцев, по сравнению с украинцами и белорусами, обладавшими меньшим колонизационным опытом. Показаны особенности хозяйственного уклада и хозяйственные традиции основных вероисповедальных групп русских переселенцев. Отмечен приоритет в следовании новациям у старообрядцев, в частности, отказ от выращивания узкого ряда культур и пород скота при ведении хозяйства в условиях зоны риска, к какой можно отнести Дальний Восток.

Возврат к более простым формам хозяйства переселенцев более ярко проявился в земледелии: на первых этапах — широкое развитие захватно-заимочной формы землепользования, залежно-переложной системы, бессистемного севооборота и др. Однако приемы экстенсивного ведения земледелия в условиях слабой заселенности территории, при малом количестве рабочей силы и обилии невозделанных земель оказались наиболее приемлемыми, так как позволяли с меньшими затратами труда получать неплохие урожаи и, постепенно осваивая пустующие территории, изучать их экологические приоритеты и возможности введения в хозяйственный оборот. Параллельно шел процесс формирования народных экологических знаний и, как отмечено автором, развития системы охраны дальневосточной природы, несмотря на то, что она была практически нетронута. Сложившиеся на первых этапах освоения местные формы землепользования вели к определенной хозяйственной обособленности.

Возврат к более ранним формам развития традиций наблюдался и в материальной культуре старообрядцев, в частности в формировании поселений и жилищ в незаселенных районах ( от бесплановой застройки к рядовой и уличной', от простой избы к избе с сенями, затем — дому-связи и далее — к пятистенку и крестовику); в одежде : от глухого сарафана — к косоклинному и круглому; в пище — некоторые упрощения в питании, значительный удельный вес в пищевом рационе продукции таежных промыслов.

Проведенный нами анализ материалов по семье и семейному быту старообрядцев позволил сделать вывод, что они реализовывались и развивались в условиях адаптации к основным параметрам жизнеобеспечения осваиваемого региона — природно-климатическим, социально-экономическим, демографическим, материально-бытовым, культурным.

Освоение новых территорий проходило в отличие от Сибирского региона при превалировании семейной миграции, которая могла осуществляться как полной семьей, так и "усеченной". Отселение отдельных мужчин бытовало только при внутренних миграциях и рассматривалось как временное явление, до прибытия остальных членов семейного коллектива из этого же региона, а иногда и района. Каждая волна как внешних, так и внутренних миграций способствовала приращению семей прямыми или отдаленными родственниками, свойственниками, бывшими соседями. Это усиливало семейно-родственные и соседские связи, что в целом укрепляло и увеличивало общину определенного старообрядческого толка или согласия. Автором выявлена зависимость динамики численности, структурно-поколенного состава семьи и ее форм от особенностей миграционного процесса, хозяйственной деятельности на определенных этапах развития ("вторичное разрастание" большой семьи), демографического и витального поведения, которое сохраняло в ментальности дальневосточных старообрядцев как традиционные черты, так и местные новации, в частности, вступление в брак с представителями других конфессий и др. Автор пришла к выводу, что высокая адаптивная роль семьи и семейно - бытового уклада в освоении нового региона во многом обуславливалась высокой приспособляемостью русских к конкретным условиям, в том числе приобретенными особенностями бытового уклада сибиряков в ранее освоенных регионах. Сплоченность членов общин способствовала, с одной стороны, длительному сохранению архаических элементов русской культуры, с другой — была избирательно открыта новациям, приемлемым с позиции ментальности приверженцев "древлего благочестия", для выживания в новой среде.

Результаты и опыт адаптации требовали закрепления и передачи вновь закрепленных знаний. Механизм передачи трудовых навыков молодому поколению, выработанный русскими крестьянами, применялся и дальневосточными старообрядцами Он действовал через систему производственных и семейно-родственных связей.

Автором выявлена роль семьи в развитии системы заимок, пчельников, пасек и других малых хозяйственно-производственных поселений, прослежена ее роль в развитии хозяйственной деятельности, при разделе семейных коллективов, отселении ее членов и освоении новых экологических ниш с опорой на семейно-родственные взаимосвязи. Определены пути и направления передачи в рамках семейного коллектива и других традиций и навыков — бытовых, культурных, вероиспо-ведальных, духовных, связанных с социализацией детей и подростков в плане их приобщения к будущей собственной хозяйственной и семейной жизни.

Автор считает, что заимствования русских от соседних народов усваивались в первую очередь в семейном быту, в процессе реализации разнообразных функций семьи и не только в результате создания смешанных семей с представителями других славянских народов, но и в процессе контактов в хозяйственном и материальном быту с коренными и другими пришлыми народами. В то же время анализ использованных материалов позволил автору прийти к выводу, что для менталитета русских характерна избирательность восприятия отдельных элементов земледельческой и материальной культуры у других дальневосточных — славянских, тунгусо-маньчжурских, палеоазиатских и восточноазиатских народов.

Проведенный анализ традиционной культуры дает основание выделить два основных направления развития культурной адаптации старообрядцев — вероисповедально- духовное и народно-бытовое. В сфере духовной хранились основные устои вероучения, укрепляясь новыми потоками приверженцев того же толка или согласия. В сфере бытовой приток нового населения вызывал вариативности. На Дальнем Востоке формировался местный пласт культуры, впитавший многие варианты традиционного общеславянского культурного комплекса, присущего территориям Европейской России, и варианты народной русской культуры, сформировавшейся в процессе освоения регионов Урала, Сибири, Алтая, Забайкалья, с включением местных, локальных дальневосточных традиций. Как показали приведенные в докладе результаты исследования, использование этих компонентов традиционной культуры благоприятствовали культурной адаптации. Ее успешности способствовали постепенность расселения и освоения новых территорий, приселение новых групп староверов в ту же вероисповёдальную среду, компактность и многочисленность миграционных старообрядческих потоков и др.

Собранные автором материалы по семейной обрядности позволили прийти к выводу о превалировании на начальном этапе освоения Дальневосточного региона русских традиций с включением в последующие периоды украинских и белорусских. Выявлено, что русские из "материнских" губерний России на новом месте сумели сохранить общеславянские архаические элементы семейной обрядности, но не смогли сформировать обширное культурное пространство с превалированием традиций какой-то одной региональной группы русского этноса. Разновременные, разнонаправленные и неодинаковые по численности, региональному и вероисповедальному составу потоки русского народа обусловили появление здесь местностей с наличием севернорусской, южнорусской, среднерусской традиций в родильной, свадебной и похоронно-поминальной обрядности, но при этом у старообрядцев более выражены черты преимущественно севернорусской и лишь отчасти южнорусской народной культуры.

Таким образом, расселение русских крестьян, в том числе старообрядцев, на юге Дальнего Востока означало распространение на эту часть восточной окраины России как собственно русской народной традиции, так и восточнославянской культуры в целом с некоторым наслоением польских элементов. Русские традиции обогатились в процессе продолжительного миграционного пути через всю азиатскую Россию, а также в Сибири, в местах отдельных экологических ниш в результате брачно - семейных, производственных, соседских, этнокультурных контактов с аборигенными и восточноазиатскими народами. В результате адаптации к новым условиям и заимствований сформировались разные варианты культуры локальных этнографических групп.

На основании изученных материалов можно сделать вывод, чт<э традиционная культура русского населения Дальнего Востока в период середины XIX - начала XX в. представляла собой специфический местный вариант русской региональной культуры. Ее формирование обусловлено действием многих факторов, рассмотренных в опубликованных работах автора.

Развитие этнокультурных процессов в дальневосточном регионе осуществлялось в ходе внутриэтнической ассимиляции, межэтнической диффузии, дифференциации и консолидации, дивергенции и конвергенции, взаимодействия и взаимовлияния межэтнической интеграции славян, а также аккультурации и частичной ассимиляции неславянского населения.

Все эти процессы коснулись и дальневосточного старообрядчества, которое в изучаемый период представляло одно из основных духовных направлений в развитии русской традиционной культуры. Традиционализм, характерный для всех направлений старообрядчества, определил их стремление к выработке механизмов воспроизводства и хранения не только религиозных воззрений, но и традиционной народной культуры русских. Механизмы эти, успешно действовавшие в течение нескольких веков, реализовались в целом комплексе норм и установок, регулирующих внутрисемейные отношения, хозяйственную и моральную этику, взаимоотношения с "мирскими" и др.

Способность и потребность старообрядцев к полноценной жизни в двух мирах — традиционном и современном, — стремление к новшествам как необходимым средствам для сохранения и одновременно воспроизводства старого в области веры и традиционной культуры, выдвинули их в число хранителей русских традиций и определили важную роль в трансляции русской культуры как на территории России, так и в зарубежье.

Способность сохранять единство с этносом в целом и одновременно некоторую обособленность в ходе миграции через всю территорию страны показало насколько высоки в старообрядческой среде адаптационные способности к жизни в любой среде, в любых условиях.

Список основных опубликованных работ по теме исследования

Монографии

1. Крестьянская семья украинцев в Приморье (80-е гг. XIX - начало XX вв.). М.: ИЭА РАН, 1993. - 260 с. — 13,93 п.л.

2. Крестьянская семья у восточных славян на юге Дальнего Востока России (50-е годы XIX в. - начало XX в.). М.: ИЭА РАН, 1997. - 314 с. — 20,8 п.л.

3. Старообрядцы на Дальнем Востоке России. М.: ИЭА РАН, 2000. - 365 с. — 24,53 п л.

4. Семья и семейный быт у русских крестьян на Дальнем Востоке России во второй половине XIX - начале XX в. Владивосток: ИИАЭ народов Дальнего Востока ДВО РАН, 2001.- 132 с.— 8,0 п.л.

Статьи

5. Изучение славянского населения Приморья Дальневосточной этнографо-филологической экспедицией в 1967-1969 гг. // Тр. ДВНЦ АН СССР. Владивосток, 1971. Т.8. История, социология и филология Дальнего Востока. С. 187-191. — 0,35 п.л.

6. К вопросу об истории заселения Приморья славянами (60-е годы XIX в. - начало XX в.) // История и культура народов Дальнего Востока: Докл. и сообщ., прочит, на 2-й сессии Дальневост. ист. чтений в г. Южно-Сахалинске в декабре 1971 г. Южно-Сахалинск, 1973. С. 258-265. — 0,5 п.л.

7. Этнографическое изучение славян Приморья на современном этапе // Материалы по истории Дальнего Востока. Владивосток, 1974. С. 252 - 258. — 0,6 п.л.

8. Характеристика источников по истории крестьянской семьи в Приморье // Из истории рабочего класса и крестьянства Дальнего Востока. II Тр. ДВГУ. Т. 101. Владивосток, 1975. С. 108 -115 (в соавт. с Л.В.Силантьевой). — 0,5 п.л.

9. Путешествующие топонимы // Филология народов Дальнего Востока: (Ономастика). Владивосток, 1977. С.37 -44. — 0,47 п.л.

10. Домовые книги как источник по истории заселения Приморья // Крестьянство Дальнего Востока СССР (XIX-XX вв.). Владивосток, 1979. С.135 -141. — 0,5 п.л.

11. Структура крестьянских семей в Приморье II Социально-экономическое развитие дальневосточной деревни (дореволюционный период). Владивосток, 1982. С.51 -65. — 1,0 п.л.

12. Этнодемографические процессы в семье у народов южной части Дальнего Востока СССР // Семья у народов СССР в условиях развитого социалистического общества. Всесоюз. науч. конф., 24-26 сентября 1985 г. Махачкала, 1985. С. 107-109. —

0,3 п.л.

13. Семья и быт старообрядцев Приморья (конец XIX - начало XX в.) // Культура Дальнего Востока. XIX - XX вв. Владивосток, 1992. С.158-167. — 0,55 п.л.

14. Топонимы Приморья как источник по истории формирования населения края // "Исторические названия — памятники культуры": Вторая Прим. краевая науч.-практ. конф. 26- 27 мая 1992 г. Владивосток, 1992. С.9 -13. — 0,3 п.л.

15. Старообрядцы: История и современность // Россия и АТР. Владивосток, 1993. № 2. С.111-123. — 0, 6 п.л.

16. Культурно-бытовые традиции у русских юга Дальнего Востока России // Русский вопрос: история и современность: Материалы второй Всесоюз. науч. конф. Омск, 1994. 4.2. С.21-26. — 0,3 п.л.

17. Малоизвестные материалы по этнографии восточнославянских народов Дальнего Востока из фондов Русского географического общества // Краевед, вестн. Владивосток, 1994. Вып.З. С. 151 - 154. — 0,3 п.л.

18. Проблемы этнической истории восточных славян Приморья и Приамурья II Славяне на Дальнем Востоке: Проблемы истории и культуры. Южно-Сахалинск, 1994. С. 18-28.— 0,6 п.л.

19. Семья и брак у восточнославянского крестьянства Приморья II Культура Дальнего Востока России и стран АТР: Восток - Запад. Владивосток, 1994. Вып.1. С.49 - 52. — 0,3 п.л.

20. Формирование и расселение восточнославянских народов Приамурья и Приморья // Съезд сведущих людей Дальнего Востока: Материалы науч.- практ. конф., посвящ. 100-летию. Хабар, краевед, музея. Хабаровск, 1994. С.101 -104. — 0,3 п.л.

21. Old-Believers of the Russian Far East: Forming, Mode of Life, Culture and Relations with Neighbouring countries // Bridges of the Science Between North America and the Russian Far East: 45th Arctic Science Conference, 25-27 August, 1994, Anchorage, Alaska; 29 August - 2 September, 1994, Vladivostok, Russia. Vladivostok: Dalnauka, 1994. Bk.2. P.159-160. — 0,2 п.л.

22. Проблемы этнической истории и быта старообрядцев Приморья II Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII- XIX вв.: Ист.-археол. исследования. Владивосток, 1995. Т.2. С. 170-196. — 1,65 п.л.

23. Русские крестьяне в Приамурье // Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур: Междунар. науч. конф. Новосибирск (Академгородок), 26 - 30 июня 1995. Т.2 : Археология. Этнография. С.69 - 72. — 0,3 п.л.

24. Свадебная обрядность старообрядцев Дальнего Востока // История культуры Дальнего Востока России XVII-начала XX века. Владивосток, 1996. С.69-90. — 1,45 п.л.

25. Этноконфессиональные группы русских на Дальнем Востоке II А.П.Чехов и Сахалин: Доклады и сообщения Междунар. науч. конф. 28-29 сент. 1995 г. Южно-Сахалинск. Южно-Сахалинск, 1996. С. 29-41. — 0,8 п.л.

26. Культура этноконфессиональных групп русских южных районов Дальнего Востока России II Культура, наука, образование народов Дальнего Востока России и стран Азиатско-Тихоокеанского региона: История, опыт, развитие: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. Хабаровск, 2 - 5 окт. 1995 г. Хабаровск, 1996. Вып.5. С.91 -97.-0,43 п.л.

27. Переселение русских на Амур в 1859 - 1861 гг. // Гродековские чтения. Хабаровск, 1996. 4.1. С. 15- 18. — 0,3 п.л.

28. Миграция и расселение восточных славян на юге Дальнего Востока России // Народонаселенческие процессы в региональной структуре России XVIII- XX вв.: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. 19-21 марта 1996 г. Новосибирск, 1996. С.104-108.-0,3 п.л.

29. Этническая и социально-демографическая структура сельской семьи у восточнославянского населения южных районов Дальнего Востока России II Семья и семейный быт в восточных регионах России. Владивосток, 1997. С.5-17. — 0,94 п.л.

30. Сведения о хозяйственной деятельности старообрядцев в дневниках В.К.Арсеньева // Владимир Клавдиевич Арсеньев и его наследие: Материалы Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 125-летию со дня рождения В.К.Арсеньева. Владивосток, 1997. С.26 - 30. — 0,3 п.л.

31. Роль старообрядцев в развитии традиционной культуры на Дальнем Востоке II Социально-экономические и политические процессы в странах Азиатско-Тихоокеанского региона: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. Владивосток,

1997. Кн.2. С. 132 — 134 — 0,3 п.л.

32. Влияние окружающей среды на быт восточнославянского крестьянства в Приморье (конец XIX - начало XX века // Этнос и природная среда. Владивосток, 1997. С.105-116. — 0,65 п.л.

33. Проблемы этнической истории и семейного быта старообрядцев юга Дальнего Востока России // Алтарь России. Большой Камень — Владивосток, 1997. Вып.1. С.55 -63. — 1,1 п.л.

34. Тендерный аспект в изучении традиционной культуры славянского населения Дальнего Востока II Дни славянской письменности и культуры: Материалы Всерос. науч. конф. Владивосток, 22-23 мая 1998 г. Владивосток, 1998. 4.I. С. 18-22. — 0,3 п.л.

35. Старообрядческие общины дальневосточников в Маньчжурии //Дальний Восток — Северо-Восток Китая: Исторический опыт взаимодействия и перспективы сотрудничества: Материалы междунар. науч. - практ. конф., посвящ 60-летию Хабар, края, 100-летию со дня начала строительства Китайско-Восточной железной дороги и г. Харбина. Хабаровск, 1998. С.111-113. — 0,3 п.л.

36. Культура и быт старообрядцев юга Дальнего Востока: традиции и современность II Мир старообрядчества. Живые традиции: Результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества: Материалы Междунар. науч. конф., сост. 21-24 ноября 1995 г. в Старом Актовом зале МГУ им. М.В.Ломоносова. М., 1998. Вып. 4. С.333-339. — 0,6 п.л.

37. Архивные материалы как источники по исследованию крестьянской семьи на Дальнем Востоке // Архивы Дальнего Востока России на пути в новое тысячелетие: Материалы регион, науч.-практ. конф., посвящ. 80-летию со дня принятия декрета СНК РСФСР "О реорганизации и централизации архивного дела в РСФСР". Владивосток, 1998. С.179-188.—0,65 п.л.

38. Хозяйственная адаптация русских крестьян к условиям жизни в восточных регионах России // Сибирь в панораме тысячелетий (Материалы Международного симпозиума). Новосибирск, 1998. Т. 2. С.21-27. — 0,45 п.л.

39. Этническая история народов Приморья II История российского Приморья: Учеб. пособие для 8 - 9 классов общеобразовательных учреждений. Владивосток,

1998. С.229 - 238, 240 - 244. ( в соавт. с В.В.Подмаскиным, А.Ф.Старцевым, Л.Е.Фетисовой) — 0,4 п.л.

40. Историко-культурные и семейные связи русских Дальнего Востока и Америки // Историко-культурные связи между населением Тихоокеанского побережья СевероЗападной Америки и Северо-Восточной Азии: К столетию Джезуповской СевероТихоокеанской экспедиции: Материалы междунар. науч. конф. Владивосток, 1998. С.268 -277. — 0,7 п.л.

41. Отражение этнокультурных процессов в одежде и пище старообрядцев Дальнего Востока // Этнокультурные процессы и проблемы общественного сознания у народов Дальнего Востока. Владивосток, 1998. С.58-72. ( в соавт. с Т.А.Тюнис)— 1,0 п.л.

42. Семейный быт конфессиональных групп русских Дальнего Востока II Народная культура Сибири: Материалы VII науч.-практ. семинара Сибир. регион, вуз. центра по фольклору. Омск, 1998. С. 127 - 133. — 0,5 п.л.

43. Демографическая ситуация и демографическое поведение крестьян у восточных славян Дальнего Востока России (60-е годы XIX - начало XX в.) И Вопросы социально-демографической истории Дальнего Востока в XX веке. Владивосток, 1999. С.5 -17. — 1,0 п.л.

44. Этнодемографическая история сельских семей южной част Дальнего Востока России (по материалам метрических книг // Известия Российского государственного исторического архива Дальнего Востока. Владивосток, 1999. Т. 4. С.128 - 146. (в со-авт. с Т.А.Тюнис) — 1,1 п.л.

45. Игры, забавы и развлечения в традиционной культуре славян Приморья // А.С.Пушкин: Эпоха, культура, творчество: Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 200-летней годовщине со дня рождения поэта. Май 24 - 26. Дни славянской письменности и культуры. Владивосток, 1999. 4.2. С.268 - 274 . — 0,4 п.л.

46. Пища в бытовой культуре русских, украинцев и белорусов Приморья // Многонациональное Приморье: история и современность. Владивосток, 1999. С.89-93. — 0,55 п.л.

47. Этническая история старообрядцев Приамурья // Историко-культурное и природное наследие Дальнего Востока на рубеже веков: проблемы изучения и сохранения: Материалы Вторых Гродековских чтений. Хабаровск, 29 - 30 апреля 1999 г. Хабаровск, 1999. С.18 - 22. — 0,3 п.л.

48. Приморские старообрядцы в изгнании // Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Сотрудничество на рубеже веков: Материалы первой междунар. науч. -практ. конф. Владивосток, 24 - 26 сент. 1997 г. Владивосток, 1999. Кн. 2. С.165 -173.

0,5 п.л.

49. Этническая история старообрядцев Приморья // Записки Общества изучения Амурского края. Владивосток, 1999. Т. 33. С.144 - 152. — 1,1 п.л.

50. Этническая история русских южной части Дальнего Востока России // Вест. ДВО РАН. Владивосток, 1999. № 4. С.94 - 109. — 1,25 п.л.

51. Родильные обряды восточных славян на Дальнем Востоке // Традиционная культура Востока Азии. Археология и антропология. Благовещенск, 1999. Вып.2.

1,5 п.л.

52. Роль конфессиональных групп русских в освоении Дальнего Востока // Российское Приамурье: История и современность: Материалы докл. науч. семинара, посвящ. 350-летию похода Е.П.Хабарова. Хабаровск, ноябрь 1999. С.57 -61.

0,45 п.л.

53. Взаимовлияние культур русских и аборигенов юга Дальнего Востока России (50-е годы XIX - начало XX в.) // Россия и АТР. 1999. № 4. С.50-59. — 0,8 п.л.

54. Влияние женщин-крестьянок на демографическую ситуацию юга Дальнего Востока России // Мужчина и женщина в современном мире: меняющиеся роли и образы. М„ 1999. Т.П. С.223 - 232. — 0,56 п.л.

55. Конфессиональные группы русских в Приамурье, Приморье, на Сахалине (к постановке проблемы) // Христианство на Дальнем Востоке: Материалы Междунар. науч. конф. (19-21 апреля 2000 г.). Части 1 - 2. Владивосток, 2000. 4.I. С.6 - 8.

0,3 п.л.

56. Старообрядчество и его роль в межконфессиональных и межнациональных отношениях // Первый Приморский форум "Межконфессиональное и межнациональное развитие: Опыт. Сотрудничество. Проблемы. Перспективы" (26 - 27 октября 2000 г.). Владивосток, 2000. С.101 -109. — 0,6 п.л.

57. Хозяйственная адаптация старообрядцев в Приморье // Адаптация этнических мигрантов в Приморье в XX в. Владивосток, 2000. С.8 - 26. — 1,2 п.л.

58. Численность и структура старообрядческой семьи на юге Дальнего Востока России // Старообрядчество Сибири и Дальнего Востока. Владивосток, 2000. С.З - 23.

1,0 п.л.

59. Создание семьи у дальневосточных старообрядцев // Старообрядчество: История, культура, современность: Материалы V науч.- практ. конф. "Старообрядчество: История, культура, современность". М., 2000. С.449 - 467. — 0,85 п л.

60. Конфессиональные группы русских в Китае // Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Сотрудничество на рубеже веков: Материалы Второй меж-дунар. науч. - практ. конф. Владивосток, 28 авг. - 3 сент. 1999 г. Владивосток, 2001. С. 51 - 55.-0,5 п.л.

61. Межэтнические контакты коренного населения, восточных славян и народов Восточной Азии в дальневосточном регионе // Исторический опыт освоения Дальнего Востока. Вып. 4: Этнические контакты. Благовещенск, 2000. С. 7-19. — 1,0 п.л.

62. Хозяйственное освоение Дальнего Востока старообрядцами II Там же. С.115 — 129. — 1,0 п.л.

63. Этническая и региональная история старообрядцев Приамурья и Приморья II Там же. С.332 - 339. — 0,6 п.л.

64. Крестьянская семья и община в условиях Дальнего Востока II Археология и культурная антропология Дальнего Востока и Центральной Азии. Владивосток, 2001. С.101 -105.-0,7 п.л.

65. Старообрядцы Волго-Камья и Урала на Дальнем Востоке (середина XIX - начало XX в.) II Старообрядческий мир Волго-Камья: Проблемы комплексного изучения: Материалы науч. - практ. конф. Пермь, 2001. С. 257 - 263. — 0,3 п.л.