автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Стихотворные повести В.А. Жуковского 1830-х гг.: проблемы перевода и мифопоэтики

Полный текст автореферата диссертации по теме "Стихотворные повести В.А. Жуковского 1830-х гг.: проблемы перевода и мифопоэтики"

На правах рукописи

Никонова Наталья Егоровна

СТИХОТВОРНЫЕ ПОВЕСТИ В.А. ЖУКОВСКОГО 1830-Х ГГ.: ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДА И МИФОПОЭТИКИ

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Томск - 2005

Диссертация выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Томского государственного университета.

Научный руководитель -

доктор филологических наук, профессор

Канунова Фаина Зиновьевна

Официальные оппоненты -

доктор филологических наук, профессор

Ходанен Людмила Алексеевна

кандидат филологических наук, доцент Круглова Людмила Васильевна

Ведущая организация -

Новосибирский государственный университет

Защита состоится «19» октября 2005 года в __ на заседании

диссертационного совета Д 212.267.05 по присуждению учёной степени доктора филологических наук при Томском государственном университете по адресу: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан «__»_2005 г.

Учёный секретарь

диссертационного совета I

кандидат филологических наук, профессор ^¡^ —Л.А. Захарова

Общая характеристика работы

Постановка проблемы и история вопроса

Создав «поэтический перевод как равноправный литературный жанр1», В.А. Жуковский принёс русской литературе и культуре «больше пользы, чем множество других поэтов, хотевших стать "оригинальными"»2.

Мастерство Жуковского-переводчика открыло для русской культуры принципиальную неоднозначность и объёмность чужого слова. Основные воззрения на перевод как процесс были сформулированы поэтом, главным образом, в статьях «О басне и баснях Крылова» (1809), «О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов» (1810), «"Радамист и Зенобия"» (1810). Первостепенность «преображения» идеи оригинала «в создание собственного воображения», требование от переводчика повторить за автором оригинальным «с начала до конца работу его гения», воссоздать «идеал, представляющийся ему в творении переводимого им поэта»3 находится в русле собственных поисков и метода романтического перевода, выдвинувшего теорию идеала как данного художнику субъективного духовного откровения.

В переводе открывается центральная идея романтизма о «континууме форм» и прогрессивности поэзии. Переводчик в высоком смысле слова провозглашается «поэтом поэта», медиумом, способным сотворить целостный художественный мир, в котором всё человечество говорит на одном языке, и снимается острота романтического конфликта двоемирия. Потому для Новалиса, сформулировавшего романтическую теорию перевода, различие между поэтическим творчеством и переводом полностью стирается, перевод становится даже более ценной деятельностью. Немецкий романтик определяет три переводческие стратегии: «грамматическую», «изменяющую» и «мифотворческую», отдавая предпочтение последней. «Мифотворческий» перевод (истинный, «в самом высоком смысле») «передаёт чистую идеальную сущность индивидуального художественного произведения», «предлагает нам не реальное произведение, но идеал его»4. «Изменяющая» или «грамматическая» переводческие стратегии, альтернативные «претворению в миф», имеют дело, в первую очередь, с языковым выражением, а не с «духом» подлинника.

В истории изучения преимущественно переводного наследия В.А. Жуковского можно встретить указания на близость переводческих

1 Ратгауз Г И Немецкая поэзия в России // Золотое перо' Немецкая, австрийская и швейцарская поэзия в русских переводах, 1812—1870 М , 1974 С 14

2ЛазурскийВР Западноевропейский романтизм Жуковского Одесса, 1902 С 16

'Жуковский В А Эстетика и критика М, 1985 С 256—257

4 Новалис Фрагменты // Зарубежная литература XIX века Романтизм Хрестоматии историко-литеоатувных материалов М. 1990 С 70—71 - ____

!йос. национал ¡.с vi,

библиотека С.Петербург /к -А

* 09 щр&Г]

принципов русского романтика принципам «мифотворческого перевода»5, однако такая постановка проблемы не получила должного внимания, в то время как общность эта очевидна и позволяет сделать заключение о том, что исследование в системе «оригинал - перевод Жуковского» должно включать в себя, в первую очередь, разбор мифотектоники обоих текстов. Исследование перевода в аспекте мифопоэтики даёт возможность эстетически определить переводческую стратегию поэта, а также интегративно осмыслить «метафору, и аллегорию, и олицетворение, и миф, и эмблематику»6 В.А.Жуковского.

Существует целый ряд отсылающих к уровню мифопоэтики определений-маркеров: «мифоцентричность», «мифогенность»,

«неомифологизм», «мифореставрация», «вторичная семиотизация» и т.д. «Мифопоэтика», как представляется, является наиболее удачным в нашем случае, поскольку позволяет охватить качественно и функционально связанные с мифологизмом художественные установки Жуковского-переводчика, а также результаты взаимодействия мифа и литературы. Его появление обусловлено стремлением рассуждать о мифе не только как архаической форме мышления и повествования, но как об органически функционирующем в литературном произведении романтизма, задающем самостоятельную плоскость интерпретации. Термин мифопоэтика позволяет снять актуальность противопоставления психологической и эстетической природы архетипического, так как плодотворен при условии обязательного включения в сферу мифопоэтического содержательности индивидуальной формы самого художественного текста.

В современном жуковсковедении наработана необходимая база для постановки проблемы целостного изучения переводов первого русского романтика в аспекте мифопоэтики. Предлагаемая работа опирается на ставшие классическими исследования поэтической семантики романтика (А.Н. Веселовского, Г.А. Гуковского), опыты изучения оригинального художественного метода и жанровой системы поэта (Р.В. Иезуитовой, И.М. Семенко); работы Томской школы, убедительно показавшие движение творческой системы и мировоззрения В.А. Жуковского (И.А. Айзиковой, Н.Ж. Вётшевой, Э.М. Жиляковой, Ф.З. Кануновой, О.Б. Лебедевой, Н.Б. Реморовой, A.C. Янушкевича); исследования стиховой системы поэта (С.А. Матяш).

Фундаментальные качества мысли и наследия русского романтика -принципы системности и динамики - потенцируют выявление базовых образов, мотивов и сюжетов, организующих основ мифопоэтики в художественном мире Жуковского. Парадокс подвижности и

5 На этот факт указывают Е Г Эткинд (1965), Ю Д Левин (1972), Л П Шаманская (2000) и др

6 Там же С 148

фиксированности отражается в особенностях жанрового мышления романтика. «Жанровая эволюция Жуковского - органическая часть общей эволюции»7 поэтической системы романтика и общих тенденций развития русской литературы, с одной стороны, и гармоническая «самостабилизирующаяся система» (И.Ю. Виницкий), определённая рамками изначально заданной картины мира, с другой.

«Рубежный» период 1830-х гг особенно репрезентативен в этом плане, поскольку знаменует активный поиск адекватной эстетической формы (баллады, идиллии, повести, сказки) и обновление принципов художественного мышления в целом. Тяготеющие к прозиметрии лироэпические повести Жуковского 1830-х гг. представляют собой структуру особого философского потенциала на пути к осмыслению крупного, классического стихотворного мифо-эпоса.

Мифологизм романтизма и символизма как культурно-исторических феноменов и как типов художественного сознания, реставрация мифологического принципа организации мирообраза сравнительно недавно стали предметом специального рассмотрения в литературоведении. Монографические исследования J1.А. Ходанен (2000), E.H. Корниловой (2001), A.A. Ханзен-Лёве (2003) системно представляют соответственно мифопоэтику русского и западно-европейского романтизма, русского символизма. Однако место первого русского романтика остаётся недостаточно определённым в силу парадоксальной («переводной» и сущностно «оригинальной») природы его романтизма («мифотворчество Жуковского всегда индивидуально, поскольку в его основе лежит идея философская»8).

Актуальность настоящей работы обусловлена широким интересом современного литературоведения к мифолого-эстетическим, нравственно-философским основам художественного творчества. С этой точки зрения, глубокий смысл имеет постановка в работе проблемы сопряжённости переводческих принципов («гения перевода») В. А. Жуковского с мифопоэтикой первого русского романтика, лежащей в основе текста и межтекстуальных отношений. Избранный подход позволяет определить вероятные корелляции основных положений современного переводоведения, компаративистики и нарратологии в изучении художественных форм реставрации мифа. Выявление мотивов и мотивных комплексов, образующих собственный подвижный текст произведений, даёт возможность проиллюстрировать взаимодействие мотивологии и мифопоэтики. Сконцентрированность на жанровом измерении позволяет поставить вопрос

7 Янушкевич А С Этапы и проблемы творческой эволюции В А Жуковского Томск, 1985 С 12.

8 Ходанен Л А Миф в творчестве русских романтиков Томск, 2000 С 63

об эстетическом содержании формы стихотворной повести Жуковского 1830-х гг. в системе жанров поэта и в контексте развития русской литературы.

Материалом исследования в диссертации являются стихотворные повести В.А. Жуковского 30-х гг. XIX века - переводы из Ф. Шиллера 1831 г. («Перчатка», «Сражение с змеем», «Суд Божий»), из Л. Уланда 1832 г. («Нормандский обычай»), а также переложение повести Ф. де ла Мотт Фуке «Ундина» (1831—1836), рассматриваемые в сравнительно-сопоставительном аспекте как переводы, а также как варианты специфической художественной формы.

В процессе анализа мифопоэтики стихотворных повестей Жуковского 1830-з гг. предполагается обращение к иным поэтическим («Суд в подземелье», «Цейкс и Гальциона», «Море», «К русскому великану», «Судьба», «Одиссея», балладам 1810-х и 1830-х гг. «Гаральд», «Мщение», «Громобой» и «Вадим», «Рыцарь Тогенбург», «Кубок», «Алонзо», «Замок Смальгольм», «Роланд Оруженосец», «Плавание Карла Великого», «Рыцарь Роллон» и др.) и прозаическим («О меланхолии в жизни и в поэзии», «Нечто о привидениях») текстам романтика для уточнения и иллюстрации основных положений работы.

В работе представлен современный поэту литературный контекст: привлекаются художественные произведения русских и европейских писателей (A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Е.А. Баратынского, И И. Козлова, О.М. Сомова, A.A. Бестужева, А. Погорельского, В.Ф. Одоевского, К.С. Аксакова, И.В. Киреевского, Ф.М. Достоевского, В. Скотта, И.-Г. Гердера, А. Шамиссо), а также широкий спектр зарубежных и отечественных литературно-критических и философско-эстетических статей, эпистолярия (Э.-Б. Кондильяка, Ш. Бонне, И.-В. Гёте, Новалиса, В.Г. Белинского, П.А. Плетнёва, В.К. Кюхельбекера, С.П. Шевырёва, Н.М. Карамзина и др.).

В качестве предмета исследования избран мифопоэтический аспект переводного творчества В.А. Жуковского, что обусловлено рядом факторов: романтическим методом перевода, ярко выраженной мифотворческой тенденцией его поэзии, универсализмом художественного мышления.

Цель работы - определить своеобразие мифопоэтики переводных стихотворных повестей В.А. Жуковского 1830-х гг.

В соответствии с этим решается ряд частных задач:

• на основе сопоставления с оригиналом установить механизм взаимодействия переводческой стратегии В.А. Жуковского с мифологизмом поэтического сознания первого русского романтика;

• рассмотреть мифопоэтический уровень в художественной структуре повестей в соотношении с жанровой формой и другими категориями поэтики (сюжетно-композиционным строением, типологией героя и характерологией,

авторским началом, пространственной организацией) для выявления его потенции в выражении нравственно-философской и эстетической позиции автора;

• определить и исследовать различные формы мифопоэтики в повестях -основные мифомотивы и мифологемы, а также мифореконструктивные художественные приёмы автора, позволяющие представить в тексте идею целостности, однородности бытия;

• проследить эволюцию мифопоэтики В.А. Жуковского в повестях-переводах 1830-х гг. в контексте всего творчества поэта;

• обозначить место стихотворной повести Жуковского в литературном контексте русской поэзии и прозы 1830-х гг. на основе привлечения комплекса русских романтических поэм и повестей «в фантастическом роде».

Основные методы исследования

Характер задач исследования, а также современный подход к изучению материала обусловили его методологию.

В соответствии с проблематикой работы методологическим основанием следует считать сочетание сравнительно-типологического, теоретико-мифологического и историко-литературного подходов.

Системно-типологический метод позволяет выявить базовые образы, мотивы и художественные приёмы Жуковского, системность которых даёт возможность применения мифопоэтической методологии.

Методологической базой исследования мифопоэтики стихотворных повестей Жуковского следует считать историко-литературные и теоретические труды отечественных и зарубежных литературоведов (М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Ю.Н. Тынянова, Б.В. Томашевского, Б.А. Успенского, Б.М. Гаспарова, В.И. Тюпы, A.A. Ханзен Лёве, Г. Фридла и др.), работы компаративистов (А.Н. Веселовского, В М. Жирмунского, Р.Ю. Данилевского, X. Эйхштедт) и переводоведов (Ю.Д. Левина, A.B. Фёдорова, П.М. Топера, П. Торопа и др.), давшие образцы изучения поэтики, рецепции и интерпретации произведения.

Теоретической основой представленного исследования являются исследования по теории, истории и интерпретации мифа, архетипа, символа (К.-Г. Юнга, Э. Кассирера, К. Леви-Строса, А.Ф. Лосева, О.М. Фрейденберг, В.Н. Топорова и др.); онтологии и теории познания (М.К. Мамардашвили, П. Рикёра, A.M. Пятигорского, Р. Барта и др.); теории и семиотики художественного текста (В. Изера, К. Аймермахера, Вяч. Иванова, Ю.М. Лотмана и др.).

Научная новизна заключается в следующем:

• в диссертации впервые поставлена проблема сопряжённости переводческих принципов В.А Жуковского с мифопоэтикой его эстетики и творчества;

• стихотворные повести В.А. Жуковского 1830-х гг. рассмотрены в аспекте мифопоэтики в двух взаимодополняющих исследовательских системах координат: как переводы в соотношении с оригиналом, а также в их единстве, основанном на жанровом определении;

• подробно рассмотрен механизм влияния глубинной мифосистемы поэта на переводческую стратегию в художественной структуре повестей 1830-х гг. на уровне классических категорий поэтики (сюжета и композиции, автора и героя);

• произведён анализ мотивной структуры стихотворных повестей Жуковского 1830-х гг , раскрыты закономерности её функционирования;

• выделены и исследованы в широком контекстуальном поле русского романтизма и собственной творческой эволюции важнейшие категории индивидуальной мифологии и антропологии Жуковского, максимально репрезентативные для мирообраза художника;

• исследованы организация художественного пространства и нарратива, композиция повествовательных инстанций стихотворных повестей-переводов 1830-х гг.;

• предпринята попытка представить стихотворную повесть первого русского романтика в общем движении русской литературы, обозначить специфику поэтической идеи Жуковского в решении задачи по разработке малой эпической (стихотворной) формы в 1830-х гг.

Научные результаты, полученные в ходе исследования, могут быть сформулированы следующим образом:

• стратегия В.А. Жуковского-переводчика стихотворных повестей 1830-х гг. мифологична по своей природе и определяется сознательной установкой на вторичную семиотизацию «чужого», на общеромантическое постижение явлений в их единстве и на целостное их продуцирование с помощью символов;

• мифотворческая интенция в обращении оригинальных текстов Ф. Шиллера, Л. Уланда, Ф. де ла Мотт-Фуке определяется задачами, вставшими перед В.А. Жуковским и русской литературой в 1830-е гг (на пути укрупнения жанровой формы и оттачиванию эпической доминанты поэтического текста);

• стихотворные повести занимают особое место в системе поэтических жанров Жуковского 1830-х гг. (сказок, баллад), представляя собой «формы» богатою философского потенциала, что находит выражение в универсальной идиллической эстетической модальности, тщательной разработке

нарративной структуры, онтологическом притчевом насыщении конфликта за счёт усиления религиозно-культовой образности;

• в основе мифопоэтики стихотворных повестей 1830-х гг. лежит ядерная структура, составленная нераздельно связанными мифологемами «судьбы» и «души» и разворачивающаяся в мотивной структуре художественных текстов Жуковского с явными акцентами на морском и русалочьем мифомотивах, мотивах сердца, суда и смирения;

• пространственный текст стихотворных повестей дублирует их фабульную модель - ухода героя из «своего» в «чужое» пространство и последующее возвращение, однако поддерживаемый архетипической опорой топосов «храма» («церкви») и «дома» («хижины»), «леса» и «моря» принцип дихотомии нейтрализуется посредством внесения мифологического содержания для снятия остроты конфликта неповторимой индивидуальности с Вечностью, «души» и «судьбы», что находит художественное выражение в символике круга (сферы);

• жанрообразующим принципом стихотворных повестей Жуковского 1830-х гг. является ремифологизация нарративности - в силу особой эстетической значимости сказовое представление события первично по отношению к действию. Повествование в широком смысле является основной (ядерной, кардинальной) функцией текстов переводов и единицей сюжета, связанной с другими его элементами;

• благодаря углублению мифопоэтики стихотворная повесть В.А. Жуковского представляет альтернативу магистральной линии романтической «поэмы» и прозаической повести «в фантастическом роде» в контексте литературной эпохи 1830-х гг

Теоретическая и практическая значимость диссертации заключается в том, что избранный подход к исследованию литературных жанров открывает новые перспективы для изучения поэтики В.А. Жуковского и русского романтизма. Основные положения и выводы диссертационного сочинения могут найти применение в исследованиях в области теории и практики художественного перевода, межкультурной коммуникации. Материалы исследования могут быть использованы в эдиционной практике, при разработке курсов по истории русской литературы XIX в., спецкурсов и в спецсеминарах по творчеству Жуковского, по историко-функциональному изучению литературы.

Апробацию основные результаты работы получили на ежегодных конференциях в г Томске: научно-методических конференциях «Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики» (ТГУ, 2002— 2005); Всероссийских научно-практических конференциях студентов и молодых учёных «Коммуникативные аспекты языка и культуры» (ТПУ, 2004,

2005); Международных научных конференциях «Русская литература в современном культурном пространстве» (ТГПУ, 2002, 2004); а также в г Новосибирске: Всероссийской научной конференции молодых ученых «Наука. Технологии. Инновации» (НГУ, 2004); Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс» (НГУ, 2004). По теме диссертации опубликовано 11 статей.

Структура работы определяется поставленными задачами и предметом исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка источников и литературы, включающего 301 наименование.

Основное содержание работы

Во введении обосновывается выбор темы, её актуальность и научная новизна; определяется предмет, цели и задачи, характеризуется методологическая база диссертации, раскрывается теоретическая и практическая ценность, структура работы.

В первой главе «Принципы перевода В.А. Жуковским стихотворных повестей 1830-х гг.» проводится сравнительное исследование русских текстов в системе «оригинал - перевод» в пространстве литературной эволюции и контексте традиции русского романтика в национальной литературе. Линейная организация каждого текста рассматривается нами как последний план переводческою процесса, зависящий от глубины бессознательной отрефлектированности на предыдущих этапах. Реконструкция поэтического конфликта напрямую связана с глубиной и вариативностью языкового сознания, фиксирующего поэтико-конструктивные идеи в эстетически функциональном языке художественного текста. Поуровневый сравнительный анализ поэтики призван раскрыть основные приёмы Жуковского-переводчика, художественная реализация которых определяет особую поэтику жанра повести в стихах.

В первом разделе на основании сопоставления с немецкими текстами раскрываются особенности сюжетно-композиционного строения повестей, рассматриваются самые значимые трансформации поэта. Стремление нейтрализовать драматическое начало, представить в слове событие в его онтологическом статусе определяет жанровую риторику повестей Жуковского. Смена ритма, строфной скомпанованности и морфологии глагольного наполнения в «Перчатке» определяет различие композиционной типологии: конструктивная роль доминирующего фактора впечатлений принадлежит здесь объектной организации феноменов «"внутреннего" зрения» (как это характерно для эпических жанров). В шиллеровской балладе

в этой роли выступает субъектная организация феноменов «"внутреннего" слуха»9. Усиление и однородность религиозно-символической линии в сюжете обуславливает исключение из рассказа рыцаря о победе над змеем принципиального для Шиллера фрагмента о подвигах античных героев, воспетых «слепым язычеством», и притчевое обращение новеллистического сюжета "Der Gang nach dem Eisenhammer". «Нормандский обычай» отличается от других повестей большей драматической потенцией, но в то же время должен быть соотнесён с ними, и, в частности, с «Ундиной». Сюжетно-композиционный сдвиг здесь обусловлен принципиальным различием интертекстуальных пространств оригинала и перевода. Посвящение JI. Уланда ("Dem Freiherrn de la Motte-Fouque zugeeignet"), опущенное в русском переводе, отсылает нас к сюжету «Ундины» и объясняет отступления Жуковского, преследующего цель представить происходящее как отдельное, самоценное событие. В «Ундине», синтезирующей жанровые компетенции предыдущих повестей, сказовое утверждение события в его гармоничной закономерности достигается гекзаметрической формой, усилением авторской линии и религиозно-обрядовой сюжетики: в линии главной героини воплотилась важная для Жуковского 1830-х годов идея жизнестроения, душевного пути, осмысленная в контексте основ веры и христианской религии.

Стихотворные повести обнаруживают в сюжетно-фабульном строе аналогии архетипического плана - действует определённая схема пути, ухода и возвращения, мифопоэтически моделирующая онтологию взаимодействия мира и человека в едином событии.

Во втором разделе внимание сосредоточено на системе образов в повестях. В целом Жуковский следует в обрисовке характера за оригиналами. В основе построения характера лежит эстетический принцип совмещённости внутренней данности бытия героя и внешней его заданности; поступки героев раскрывают содержание их роли в миропорядке, отсюда и религиозно-возвышенная и уменьшительно-ласкательная лексика в обрисовке психологически завершённых и идиллически-цельных характеров. Заострение нравственно-этического пафоса и психологизма не является основной внутрихудожественной задачей поэта в 1830-е гг., но эта грань является естественным системообразующим началом «психологического романтизма» Жуковского. Смена «проблематики интроспекции» выражена в образной системе повестей категориями «сердца» и «души» с очевидным преобладанием последней. Частое привнесение «душевной» координаты

'ТюпаВИ Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ) М.2001 С 105

призвано указать на сущностное в человеке, роднящее его с другими и связующее с надличными силами.

Особое внимание привлекает рыцарская образность повестей, подробное рассмотрение которой даёт основание для постановки вопроса об эстетической и этической нагрузке рыцарской тематики в картине мира и поэзии Жуковского, решению этой задачи посвящён третий раздел главы. В ранних произведениях в рыцарских образах Жуковского манифестирован героизм и духовное величие; в балладах 1810—1820-х - разворачивается сюжет, в центре которого программа героя, сохраняющего верность идеалу и органичное благородство, несмотря на любые перипетии; в балладах 1830-х символизируется мотив личностного пути уже программного героя-рыцаря В стихотворных повестях и позднем эпосе тематизируется событие как таковое, уже разработанный рыцарский этос не проблематизируется: герой-рыцарь - каждый человек, и сюжетика, с ним связанная, не исчерпывается традиционным эвентуальным (рыцарским) комплексом. Художественный образ рыцарства оказывается в целом органичным эстетике мистического романтизма и обладает для европейцев силой архетипической. Пытаясь донести эту культурную модель до русского читателя, поэт универсализирует и одновременно оживляет её в своём герое в соответствии с риторикой жанра и собственной эволюцией. Верность идеалу и высоким нравственным добродетелям, отношение к врагу и отношение к женщине, словом, эстетизация классического рыцарского этоса составляет пафос рыцарского образа в поэзии Жуковского, оригинальный в сравнении с вариантами активной рецепции рыцарской темы, представленными в творчестве И.И. Козлова, М.Ю. Лермонтова, A.C. Пушкина, Ф.М. Достоевского.

В четвёртом разделе «Авторское начало в стихотворных повестях В.А. Жуковского 1830-х гг.» исследуется характер и способы экспликации авторской линии в текстах стихотворных повестей, особенно важной в связи со спецификой жанра («повесть» маркирует прежде всего повествование аукториального автора) и поэтического нарратива поэта («циркуляцией лиризма»). Анализ трансформаций, предложенных переводчиком, позволяет говорить об акцентуации категории «имплицитного читателя» (К. Изер) и об автокоммуникативности представленной модели диалога, в связи с чем пафос преходящести легко дешифруется как идиллический. Подчёркнутый христологический план вкупе с элегико-идиллической модальностью создают назидательно-притчевый пафос повестей. Идея снятия внутренней обособленности частного бытия организует повестийный мир Жуковского в 1830-е гг Максимально эта художественная грань реализуется в «Ундине», где целостный авторский дискурс пронизан мотивами будущей философии скорби русского романтика.

Вторая глава «Мифопоэтическис основы жанра стихотворной повести В.А. Жуковского 1830-х гг.» представлена четырьмя разделами и посвящена исследованию мифопоэтики жанра в двух основных направлениях: мифологических основ поэтики (художественных стратегий) и конститутивных мифологем.

В разделе «Мифопоэтика мотивной структуры повестей»

выделяются и исследуются основные мотивы художественной системы романтика, отразившиеся в переводах.

Под мотивом мы понимаем вербально развитый образ10, под , мифомотивом - мотив, основной функцией которого в художественном мире

романтика является функция интегрирующая, оцельняющая. Нами выбран термин «мифологема» для обозначения ключевых символов каргины мира v художника, эстетически представленной в произведении; и' категория

«мифомотива» для маркировки конкретной реализации. О мифологемах «судьбы» и «души» говорится как основополагающих в стихотворных повестях В.А. Жуковского 1830-х гг. и эксплицированных в целой системе мотивов. Жанрообразующим фактором оказывается взаимодействие двух форм мифопоэтичности: мифичности «романтического» мировидения поэта и экспликации двух основополагающих мифологем человечества. В результате в переводах из Шиллера («Перчатка», «Сражение с змеем», «Суд Божий»), Уланда («Нормандский обычай») и Фуке («Ундина») находят выражение признаки общеизвестных мифов (о «душе» и «судьбе») и созданы условия возникновения мифа (художественном мире поэта-романтика). Эта корреляция составляет онтологическое содержание жанра стихотворной повести.

Первый параграф посвящён исследованию конститутивной категории антропологии Жуковского - мифологемы «души». Прослеживается её формирование от 1810-х - 1820-х гг., когда поэт, интенсивно изучая европейскую философию, знакомиться с работами Юма, Бонне, Кондильяка, Снелля говорит о душе как пространстве «внутреннего существования», территории аккумулирования ощущений, до 1840-х гг., когда первичная онтологическая ориентация связывается с категориями христианской • религии.

Изначально Жуковский принимает положение сенсуалистов о ценности субъективного ощущения, смысловое содержание которого конструируется в процессе «внутренней активности» и закрепляется в виде символа на высшем уровне внутренней сущности человека - в его душе. Такая система взглядов открывает простор для дальнейшего разрастания

10 Фрейденберг О М Поэтика сюжета и жанра М, 1982 С 678—683.

психологизма. Бессловесный мифический опыт-переживание бытия («одушевлённость») постоянно присутствует в творчестве и размышлениях Жуковского контекстом мысли; иными словами, категория души изначально является базовой для построения онтологии и предопределяет развёртывание и оформление основных идей произведения.

По определению, базисная мифологема души («понятие Я и понятие души образуют начало всякого мифологического мышления»11) выходит в интерпретации за рамки религиозно-христианской традиции, обнаруживая генезис в просветительской идеологии и связываясь в поэзии с античной и натурфилософской концепциями.

В стихотворных повестях мифологема души, воплощаясь в мотиве смирения, составляющего основу нравственно-этической концепции, разрешает проблему «внутреннего человека» и объединяет повести 1830-х гг. как «художественный концепт личности» (М М. Бахтин). На его основании в художественном мире повестей В. А Жуковского вырастает особая философия личности, выстроенная на универсализации, синкретизме Я и Вещи.

Во втором параграфе рассматривается индивидуальная реализация русалочьего мотива в «Ундине» как проекции основной мифологемы души, определяется новаторство Жуковского в трактовке мотива по сравнению с натурфилософской и оригинальной (в тексте Фуке).

Потенциально амбивалентный образ, который мог стать фиксацией трагических оппозиций бытия (языческого и христианского, хаотического и космического) трансформируется под пером Жуковского в мифомотив, претворяя Хаос в Космос Ундина становится воплощением архетипа анимы, а её путь очеловечивания символом мистически непостижимой тайны человеческого бытия. Композиция мотива в повести де ла Мотт Фуке чётко определяется иным трактовкой дуальности водной девы, которая также становится знаковой для немецкой литературы: сюжет одушевления олицетворяет «процесс порабощения, фиксации и наконец уничтожения неукротимого и невычислимого женского начала», который в полноте своей I

реализуется в поэтическом «образе Офелии во второй половине века как неизменная судьба женственности»1 . Одушевлённая Ундина теряет непосредственность и внутреннюю уверенность и силу («все контуры *

11 Cassirer Е Das Ich und die Seele // Philosophie der symbolischen Formen Darmstadt, 1987 Teil 2 Das mythische Denken S 185 Перевод наш (Я Я)

|г Stuby А М Liebe, Tod und Wasserfrau Mythen des Weiblichen in der Literatur Wiesbaden, 1992 S 89—90

собственной субъектности»13), развивается в прототип трагической возлюбленной, которая как «непонятый образец благочестия» идёт по миру.

В третьем параграфе речь идёт о маринистике В.А. Жуковского. Прослеживается эволюция морского мотива в поэзии романтика, а также в «Номандском обычае» и «Ундине», где морская образность напрямую связана с провиденциальной темой. Море и небо обозначаются как две границы универсума, образующие единое, эпическое по охвату пространство, при этом морское пространство враждебно, мистически непознаваемо («Цейкс и Гальциона», «Море»), а в поздней лирике маринистика способна воплощать универсально-онтологический смысл истории (ср. историософско-теологический пласт «Одиссеи», «Агасвера, или странствующего жида», стихотворения «К русскому великану»). Особый смысл имеет в художественном сознании поэта буря на море («буря страстей» человеческого рода, которая «принадлежит к единому великому целому»14). В «Нормандском обычае» море мифически враждебно, морская и небесная образность символически выражает космогонически-эсхатологическую семантику категории «судьбы». Маринистика в «Ундине» продуцирует комплекс мифомотивов (принципиален последовательный перевод Жуковского различных гидронимов Фуке русским «море»), морская стихия актуализирует границу взаимодействия мира и человека и одновременно способствует реализации идеи всеобъемлющей сути бытия, художественно воплощает «романтическую связь со стихией»15.

В четвёртом параграфе представлена вторая конститутивная мифологема художественного мира поэта - мифологема судьбы, а также мотивы суда и смирения как основные её проекции в стихотворных повестях 1830-х гг.

Идея судьбы как вершащегося суда проявляется во многих мифологиях, начиная с греческого мифа о мойрах. Развитием этой центральной идеи мифологемы в последующем стали персонификации судьбы как случая, удачи или неудачи. В древнерусском языке слово «судьба» преимущественно употреблялось именно со значением «суд», «правосудие»16.

В центре сюжета рассматриваемых стихотворных повестей - событие вершащегося суда онтологического свойства В переводе Жуковского мейстер в «Сражении с змеем» назван «гневным судьёй», произошедшее с Ундиной и рыцарем - «господним судом», а история Фридолина и Роберта -

" Ibid. S. 90

14 Жуковский В А ПСС В 12-ти тг СПб, 1902 Т 2 С 25

15 Блок А А О романтизме // О литературе М , 1980 С 257

" Историко-этимологический словарь современного русского языка М, 1999 Т 2 С 216—217

«Судом Божьим» В отличие от переводов-повестей в переводе из В Скотта «Суд в подземелье» (1832) - замышлявшемся как стихотворная повесть, но оставшемся отрывком - центральный мотив суда не имеет мифопоэтической функциональной нагрузки и реализуется, как и мотив сна, с эсхатологической семантикой в соответствии с балладной жанровой доминантой текста. Мифологема судьбы, реализованная в повестях 1830-х, связывает воедино два основополагающие принципа философии поэта: христианскую идею смирения, высокого приятия происходящего, и пафос жизнетворчества, пронизывающий всё его наследие Этот конгломерат получил воплощение в переводе гердеровского "Das Schicksal" - стихотворении «Судьба» (1836), где напрямую выражена «идея покорности Судьбе и веры в Провидение», которые и есть «универсальные законы Вселенной»17.

В разделе «Мифопоэтика художественного пространства»

выявляется мифотворческая доминанта пространственной организации переводов. Парадигматическому рассмотрению пространственных характеристик, семантически обогащающих разворачивание мотивов в сюжете, предшествует рассмотрение их как образующего целостность синтагматического ряда в плане возможных смысловых отношений.

Пространственная поэтика стихотворных повестей мифогенна и обнаруживает определённого рода эволюцию, причём двигается в сторону смыслового усложнения, ремифологизации вполне традиционных пространственных мифообразов. Особенно ярко это проявляется в топосах «леса» и «моря». Как известно, лес - одно из основных местопребываний сил, враждебных человеку («в дуалистической мифологии большинства народов противопоставление "селение - лес" является одним из основных»1 ) Фридолин отправлен на смерть в «лес» (а не в кузницу), герой «Нормандского обычая» вспоминает предание о Рихарде Бесстрашном, который «по лесу гулял в глухую полночь, // Сражался с нечистыми духами», наконец, в «Ундине» лес - заколдованное место обитания гномов, пространство магии природы, отделяющее идиллический «зелёный луг» с хижиной от внешнего мира. «Своё» пространство - «хижина» (в «Нормандском обычае» и «Ундине»), «дом» (в «Сражении с змеем», «Суде Божьем»), Той же амбивалентной мифологической семантикой обладают локусы «моря свирепого» и «церкви» («храма»).

Расчленению на дифференциальные признаки здесь соответствует расчленение на части (рыбацкая хижина, губернский город и замок). «В промежутках» между тремя основными локусами в «Ундине» пространство как бы прерывается, то есть не имеет основополагающего признака -

" Немецкая поэзия в переводах В А Жуковского М , 2000 С 583 (Коммениарии А Гугнина)

18 Мифы народов мира Энциклопедия в 2 т, М., 2003 Т 2 С 49

непрерывности. Однако замкнутость каждого топоса, противопоставленность его стихии, буре не позволяет реализоваться в ткани произведения элегическим мотивам благодаря включению в «измерение» <Dimension> авторского повествования, «в котором всё получает смысл и значение <Sinn und Deutung»)19.

Составленная многими знаками онтологического свойства структура художественного пространства, если её рассматривать как равнопротяжённый тексту пласт поэтики, - целостна, полна, феноменологически «округла». Герой уходит в «чужое» пространство, но всегда возвращается в «своё», очерчивая круг бытия; тексты произведений наполнены «округлостями» на уровне слова и образа. В «Перчатке» семантика круга зеркально (перевёрнуто) отражается в движении зверей («вокруг», «кругом»), А «Ундина» увенчана образом «прозрачного ключа», » который, подобно жизни, «серебристо виясь», «вперёд пробирался, покуда //

Всей не обвил могилы» и «бросился в светлое озеро ближней долины».

Третий раздел посвящён нарративу как значимому поэтическому уровню стихотворных повестей 1830-х гг. Рассматривается вопрос о соотношении переводоведения и нарратологии, об особенностях творческой эволюции Жуковского сквозь призму его нарративов.

Исследуется функция устного слова, композиция повествовательных инстанций. Превалирование устной монологической речи (сказа) в стихотворных повестях определяет специфику коммуникации внутри текста между героями-коммуникантами и между рецепиентом-читателем и текстом произведения. Недискретность, континуумная структура устной речи организует глубокую художественную образность, удалённую от логических конструкций, приближенную к конструкциям иконическим и мифологическим20.

Повествование становится мотивом в сюжете; сказ героя заменяет перводействие, нарратив определяет движение сюжета. В качестве, такого «слова», обладающего предикативным свойством, выступают нарративы: и рыцаря в «Сражении с змеем», заронившего в душу графа зерно сомнения Роберта в «Суде Божьем», Бальдера в «Нормандском обычае». Нарратив художественного автора, несмотря на устремлённость к объективности, • гармонически организует повествование, образует рамку романтической

повести в стихах, которая есть всегда «одновременно ведущийся рассказ о себе и об объективном герое»21.

" Eichstädt Н ¿ukowskij als Übersetzer' Drei Studien zu Obersetzungen V A Zukovskijs aus dem Deutschen und Französischen München, 1970 S 119

20 Лотман Ю M Устная речь в историко-культурной перспективе // Избранные статьи В 3-х тт Т 1 Статьи по семиотике и топопогии культуре Таллинн, 1992 С 185—192

21 Манн Ю В Поэтика русского романтизма М,1976 С 161

Словом, нарратив в жанре «стиховой повести» Жуковского ремифологизируется, поскольку выполняемые им уникальные функции (трансформирующая и темпоральная) предстают как упорядочивающие универсум.

Раздел четвёртый «Стихотворные повести В.А. Жуковского в контексте литературной эпохи 1830-х гг.» является логическим продолжением осмысления «внутренней меры» жанра повести в стихах, поскольку ставит вопрос о месте переводных повестей в литературной эволюции 1830-х гг.

С одной стороны, анализируемый корпус текстов соотносим с прозаическими повестями 1830-х гг. в «фантастическом роде», представляющими собой явления «чрезвычайного и вместе с тем устойчивого веяния очередной литературной моды, восходящие к *

авторитетной художественной традиции - балладной поэзии чудесного В.А. Жуковского»22. Повести A.A. Бестужева-Марлинского и О.М. Сомова, И.В. Киреевского и Е.А. Баратынского, К.С. Аксакова и др. имеют в своей сюжетно-композиционной основе переплетение сверхъестественного и реального. Народные поверья, легенды и обычаи вкупе с христианской мифологией питают мистико-романтическую потребность русской фантастической повести и перекликаются с мотивикой и образностью баллад и повестей Жуковского (сказовость, рыцарская образность, воплощение природной стихии в женском образе). Концептуальное различие двух художественных миров обусловлено как минимум двумя причинами: во-первых, апелляция прозаиков к христианской и славянской мифологии связана со спорами о «народности» (П.А. Вяземский), а в основе картины мира Жуковского - представление онтологических категорий человечества «не в народоведческом, а в философском аспекте» (JI.A. Ходанен); во-вторых, в прозаических повестях 1830-х - фантастичность как граница между материей и духом всегда предъявлена сюжетно, «давая повод для постоянных трансгрессий»23, базисной в онтологии жанра повести в стихах является система мифологем, художественно оформляющая f

субстанциальную идею целостности универсума.

В литературном процессе 1830-х гг., по указанию В.Г Белинского, различаются два «отдела поэзии», два образца художественности - реальное и идеальное «воспроизведение явлений жизни». Эта дифференциация условно определяет и различие миромоделирования в малом стихотворном эпосе Жуковского 1830-х гг. и романтических поэмах АС. Пушкина, Е.А.

22 Маркович В М Дыхание фантазии // Русская фантастическая проза эпохи романтизма (18201840 гг). Л, 1991. С. 5

23 Тодоров Ц Введение в фантастическую литературу. М , 1999 С 97.

Баратынского и др., потенцирующих переход к реалистическому стилю и романному жанру. Стихотворные повести В.А. Жуковского являются альтернативной магистралью на пути укрупнения эпической формы поэтического повествования. Благодаря углублению мифопоэтики повесть 1830-х приобретает особый философский потенциал. Эта же стратегия определяет творческую эволюцию романтика: движение к стихотворным повестям 1840-х гг. (переводам из индийского и персидского мифо-эпоса при посредничестве переводов из Ф. Рюккерта) и осмыслению жанрового канона поэмы в «Одиссее», представляющей итог развития оригинальной мифопоэтики Жуковского. Благодаря реализации глубинной системы вечных знаков (с идиллической модальностью и в христианской парадигме, как и в повестях 1830-х) классический эпос гармонически вмещает онтологическую религиозно-христианскую и актуальную историческую проблематику24.

В заключении подводятся основные итоги исследования. К числу главных выводов можно отнести следующие:

• Универсализм творческого мышления поэта-романтика определяет его устойчивые принципы прочтения оригинала, перевод в значительной степени обращается в мифотворчество, и сопоставительный анализ русского и немецкого текстов в данном аспекте приоткрывает глубинную индивидуальную мифосистему поэта.

• Мифопоэтика В.А. Жуковского складывается на основе реконструкции синкретизма мифологем «души» и «судьбы», в стихотворных повестях они архетипически поддерживаются системой мотивов поэзии романтика «моря», «суда», «смирения» и мифопоэтикой пространственных знаков.

• Модель взаимодействия мифа и жанра как формы художественного миромоделирования оформляется в 1830-х гг. Стихотворная повесть репрезентируя основные стратегии жанра (притчевость, ремифологизацию нарратива, идиллическую модальность) и главные мифомотивы, намечает магистральную линию творческой эволюции В.А. Жуковского, обратившегося на финальном этапе к переводу восточной мифологии («Наль и Дамаянти», «Рустем и Зораб»), античной («Одиссея») и библейской мифологии («Агасвер, или странствующий жид») в «свою», индивидуальную мифосистему.

В качестве перспективы работы по теме следует отметить необходимость дальнейшего исследования под избранным углом мифопоэтической системы первого русского романтика, её эволюции,

24 Виницкий И Ю Теодиссея Жуковского Гомеровский эпос и революция 1848—1849 годов // НЛО, № 60,2'2003 С 183

взаимодействия с эстетикой отдельных жанров (особенно в сказках, восточном и античном лиро-эпосе 1840-х гг.), а также с библейским, (ино)национальным и древним мифами.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

1. Никонова Н.Е. О мифопоэтических основах поэтики «старинной повести» В.А. Жуковского «Ундина» (работа над образом главной героини) // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики / Материалы III научно-методической конференции молодых учёных 12-13 апреля 2002 г. - Томск: ТГУ, 2003. - С. 126—128.

2. Никонова Н.Е. Функционирование мифологемы судьбы в стихотворных повестях В.А. Жуковского 1831 г. (переводы из Шиллера «Перчатка», «Сражение с змеем», «Суд Божий») // Материалы научно-методической конференции молодых учёных 11-12 апреля 2003 г. - Томск: ТГУ, 2003.-С. 135—138.

3. Никонова Н.Е. Жуковский - переводчик «Ундины» Ламотт Фуке (сюжетно-композиционные особенности «старинной повести») // Русская литература в современном культурном пространстве: Материалы И Всероссийской научной конференции, посвящённой 100-летию Томского государственного педагогического университета (1-3 ноября 2002 г.): В 2 ч. Ч. 1,-Томск: ТГУ, 2003.-С. 131—135.

4. Никонова Н.Е. К проблеме исследования мифопоэтики переводного текста: стихотворные повести В.А. Жуковского 1830-х гг. // Материалы XLI Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс»: Литературоведение. -Новосибирск: НГУ, 2004. - С. 27—28.

5. Никонова Н.Е. К вопросу о различии интертекстуальных пространств оригинала и перевода- «Normannischer Brauch» Л. Уланда в переводе В.А. Жуковского // Коммуникативные аспекты языка и культуры. Материалы IV Всероссийской научно-практической конференции студентов и молодых учёных, 13 - 14 мая 2004 г. - Томск: Изд-во ЦНТИ, 2004. - С. 184—188.

6. Никонова Н.Е. О конститутивной функции мифологемы души в мифопоэтике стихотворных повестей В.А. Жуковского 1830-х гг. // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики. Материалы V научно-методической конференции молодых учёных. - Томск-ТГУ, 2004 г. - С. 114—117.

7. Никонова Н.Е. Мифопоэтические основы пространственной организации стихотворных повестей В.А. Жуковского 1830-х годов // Наука. Технологии. Инновации - 2004: Материалы Всероссийской научной конференции молодых ученых в 6-ти частях. - Новосибирск: НГТУ, 2004. Часть 6.-С. 181—182.

8. Никонова Н.Е Рыцарская тема в поэзии и стихотворных повестях В.А Жуковского 1830-х гг (переводах из Ф. Шиллера, Л. Уланда, Ф. де ла Мотт Фуке) // Коммуникативные аспекты языка и культуры. Сборник материалов V Всероссийской научно-практической конференции студентов, аспирантов и молодых учёных - Томск: ТПУ, 2005. - С. 229—230.

9. Канунова Ф.З., Никонова Н.Е. Морской сюжет в поэзии В.А. Жуковского // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 5: Сюжеты и мотивы русской литературы. - Новосибирск: НГУ, 2002. - С. 70—85.

10. Никонова Н.Е. О мифофункции нарратива в стихотворных повестях В.А. Жуковского 1830-х гг. («Перчатка», «Сражение с змеем», «Суд Божий», «Нормандский обычай», «Ундина») // Русская литература в современном культурном пространстве: Материалы III Международной научной конференции, ТГПУ. 4-5 ноября 2004 г.

11. Никонова Н.Е. Стихотворная повесть В.А. Жуковского в контексте литературной эпохи 1830-х гг. // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики- Материалы VI научно-методической конференции молодых учёных. ТГУ, 22 - 24 апреля 2005 г.

Отпечатано на участке оперативной полиграфии Редакционно-издательского отдела ТГУ Лицензия ГГД №00208 от 20 декабря 1999 г.

Заказ № -\10 от "05" Ов 2005 г. Тираж 100 экз.

t

«15623

РНБ Русский фонд

2006-4 12047

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Никонова, Наталья Егоровна

Введение.

Ф 1. Принципы перевода В.А. Жуковским стихотворных повестей 1830-х

1.1. Особенности сюжетно-композиционного строения стихотворных повестей 1830-х гг.

1.2. Образная система повестей. ф 1.3. Рыцарская тема в поэтическом творчестве первого русского романтика.

1.4. Авторское начало в стихотворных повестях В.А. Жуковского

1830-х гг. ф 2. Мифопоэтические основы жанровой организации повестей.

2.1. Мифопоэтика мотивной структуры повестей

2.1.1. Мотив сердца и мифологема души.

2.1.2. Мотив ундины.

2.1.3. Морской мотив.

2.1.4. Мотив суда и мифологема судьбы.

2.2. Мифопоэтика художественного пространства.

2.3.0 мифофункции нарратива стихотворных повестей В.А.

Жуковского 1830-х гг.

2.4. Стихотворные повести В.А. Жуковского в контексте литературной эпохи 1830-х гг.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Никонова, Наталья Егоровна

Постановка проблемы

Создав «поэтический перевод как равноправный литературный жанр1», В.А. Жуковский принёс русской литературе и культуре «больше пользы, чем множество других поэтов, хотевших стать "оригинальными"» .

Мастерство Жуковского-переводчика открыло для русской культуры принципиальную неоднозначность и объёмность чужого слова. Установка на «преображение» идеи оригинала «в создание собственного воображения», требование повторить за автором оригинальным «с начала до конца работу его гения» провозглашаются романтиком в ранних статьях и сохраняются в позднем творчестве. Основные воззрения на перевод были сформулированы, главным образом, в статьях «О басне и баснях Крылова» (1809), «О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов» (1810), «"Радамист и Зенобия"» (1810). Требование от переводчика воссоздания «идеала, представляющегося ему в творении переводимого им поэта» и «перевода характера»3 находится в русле собственных поисков и метода романтического перевода, выдвинувшего теорию идеала как данного художнику субъективного духовного откровения.

Романтическая теория перевода сформулирована Новалисом, он определил три переводческие стратегии: «грамматическую», «изменяющую» и «мифотворческую», отдавая предпочтение последней. «Мифотворческий» перевод (истинный, «в самом высоком смысле») «передаёт чистую идеальную сущность индивидуального художественного произведения», «предлагает нам не реальное произведение, но идеал его»4. «Изменяющая» или «грамматическая» переводческие стратегии, альтернативные «претворению в миф», имеют дело, в первую очередь, с языковым выражением, а не с «духом» подлинника. В истории изучения преимущественно переводного наследия поэта можно встретить указания на близость переводческих принципов русского романтика принципам

1 Ратгауз Г.И. Немецкая поэзия в России // Золотое перо: Немецкая, австрийская и швейцарская поэзия в русских переводах, 1812—1870. М., 1974. С. 14. Лазурский В.Р. Западноевропейский романтизм Жуковского. Одесса, 1902. С. 16

3 Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 256—257.

4 Новалис. Фрагменты // Зарубежная литература XIX века. Романтизм. Хрестоматии историко-литературных материалов. М., 1990. С. 70—71. мифотворческого перевода»5, однако такая постановка проблемы не получила должного внимания, в то время как общность эта очевидна и позволяет сделать заключение о том, что исследование в системе «оригинал - перевод Жуковского» должно включать в себя в качестве самостоятельного пласта анализа разбор мифотектоники обоих текстов.

Художественные тексты Ф. Шиллера, Л. Уланда и Ф. де ла Мотг Фуке, переводы которых В.А. Жуковский относит в 1830-е гг. к жанру повести, репрезентативны в плане эстетики и индивидуальной мифологии художников.

Наиболее изучены шиллеровские переводы поэта, поскольку «поэтическое творчество Жуковского и формирование эстетики русского романтизма стали наиболее сильными побудительными причинами» интереса к лирике Шиллера в g »

России . Его переводы на много лет определили отношение широких читательских кругов к Шиллеру и вообще немецкой литературе .

Сюжеты трёх интересующих нас стихотворений Шиллера построены принципу противостояния - организующей является идея драматического движения, контрастное представление которой дисактуализирует даже соприкосновение христианства и язычества. При этом в "Der Kampf, mit dem Drachen" и "Der Handschuh" основные шиллеровские мифомотивы (подвига и борьбы с змеем, львом) воплощены непосредственно.

JL Уланд - вторая после Ф. Шиллера по значимости фигура в переводном творчестве русского романтика. П. Виноградов отмечает: «Кумир Жуковского, величайший поэт для него - Шиллер <.> и среди его художественных переводов переводы творений Шиллера занимают первенствующее место. <.> Второе место в поэтических симпатиях Василия Андреевича принадлежит Уланду. Тяготение к о нему Жуковского вытекало из их духовного родства» . Высокий нравственный пафос и глубинная идиллическая модальность определяют близость поэзии и эстетики - подобно Жуковскому Уланд был «эталоном нравственной чистоты и высоты помыслов»9 и представлял «редкий образец полной гармонии поэтического

5 На этот факт указывают Е.Г. Эткинд, вслед за ним Ю.Д. Левин; а также J1. П. Шаманская.

6 Данилевский Р.Ю. «Молодая Германия» и русская литература. С 42.

7 Левин Ю.Д. О русском поэтическом переводе в эпоху романтизма // Ранние романтические веяния (Из истории международных связей русской литературы). Л., 1972. С. 222.

8 Виноградов П. Жуковский и романтическая школа. М., 1877. С. 20.

9 Гугнин А. Романтический челн в бурных волнах истории, или поэзия Людвига Уланда // Уланд Л. Стихотворения. М., 1988. С. 10. воодушевления с действительною жизнью поэта»10. Тема «Жуковский и Уланд» специально не освещалась, поэтому данный пласт переводов нуждается, с одной стороны, в более чётком обозначении как факт рецепции романтизма «швабской школы» ("Schwäbische Schule"). С другой стороны, оригинальный «набросок» Уланда занимает особое место. Во-первых, это единственный перевод из Уланда и повесть в драматическом роде. Во-вторых, он принципиально интересен в силу изменения в русском варианте интертекстуального пространства: Жуковский опускает подзаголовок «Барону де ла Мотт Фуке посвящается» («Dem Freiherrn de la Motte Fouque zugeeignet»), хотя к моменту начала работы над переводом уже зреет замысел перевода «Undine». Исключение уландовской интерпретации повести Фуке из ореола своей «Ундины» принципиально, обусловлено не только очерёдностью выхода в свет двух повестей и заслуживает особого внимания.

История биографического и творческого диалога русского поэта с бароном де ла Мотт Фуке - это, фактически, история одной встречи (во время первого заграничного путешествия) и одного произведения, хотя рукописи поэта подтверждают многолетний интерес к творчеству Фуке, в личной библиотеке Жуковского сохранился ряд изданий немецкого прозаика. «Ундина» - этапное произведение русского романтика и самая крупная из повестей 1830-х гг., вызвавшая живой интерес в критике сразу после своего выхода и оставившая глубокий след в истории русской литературы.

Мифопоэтическая потенция «Undine» очевидно раскрыта Жуковским в соответствии с собственными творческими интенциями 1830-х гг. Немецкий романтик создаёт сказочно эпический образ, его ундина - воплощает идею. Эту сторону его художественного метода отметил и позитивно оценил в соответствии с собственными размышлениями Э. По: «Лучшим и весьма замечательным примером искусного и разумного применения аллегории, где она всего лишь тень или проблеск и где сближение её с правдой ненавязчиво, а потому приятно и уместно - это "Ундина" Де Jla Мотт Фуке»11. В переложении Жуковского сказочное олицетворение обретает качество целостного символического единства. Рассмотрение переложения русского романтика в аспекте мифопоэтики в

10 Виноградов П. Жуковский и романтическая школа. М., 1877. С.21. По Э. Новеллистика Натаниела Готорна (Перевод З.Е. Александровой) // Эстетика американского романтизма. М., 1997. С. 127. комплексе с повестями 1830-х позволит приоткрыть новые грани поэтического произведения.

Таким образом, при всем разнообразии сделанных исследователями наблюдений в связи с интересующей нас проблематикой очевидно слабое внимание исследователей к мифопоэтическому аспекту жанровой формы.

Линейная организация каждого текста рассматривается нами как последний план переводческого процесса, зависящий от глубины бессознательной отрефлектированности на предыдущих этапах. Реконструкция поэтического конфликта напрямую связана с глубиной и вариативностью языкового сознания, служащего средством фиксации бессознательного. Формы, фиксирующие характер и качественную специфику речевого сознания переводчика, указывают на его глубинные слои12. А так как язык всякого художественного произведения эстетически функционален, то обнаруживающиеся в нём повторяющиеся черты служат средствами выражения поэтико-конструктивных идей. Чаще всего они представляют собой «окказиональные символы», «порой весьма архаические образы символического характера» (Ю.М. Лотман), и «система отношений» между ними составляет суть «поэтического мира»13 художника. Мифопоэтический анализ способен интегрировать «контекстность, поэтику "сквозных слов", автореминисцентность»14, а также «метафору,- и аллегорию, и олицетворение, и миф, и эмблематику»15 В.А.Жуковского.

История вопроса.

Современники много писали о феномене Жуковского, стараясь уловить его противоречивую сущность и место в русской литературе. В.Г. Белинский в 1839 г. утверждает, что «Жуковский - поэт, а не переводчик» и «его так называемые переводы очень несовершенны как переводы, но превосходны как его собственные

12 Современные поэты-переводчики, анализируя феномен перевода как ментального процесса, отмечают феномен «инерционного возвращения к одному и тому же ритму и смыслу или образование гибридных сочетаний, совмещающих в себе звукоритм (цветоритм), звукообраз (цветообраз) и ритмосмысл», которые в первую очередь приобретают определённый характер в мозаике (вертикальной и пространственной), гештальте, «вертикалепространстве» будущего перевода-продукта, «выступая в виде ритмических пульсаций, согласующихся или не согласующихся с иктовой организацией слов и словосочестаний» (Сорокин Ю.А. Интуиция и перевод: Рефлексивный опыт переводчика-китаиста. // Перевод как моделирование и моделирование перевода. Тверь, 1991. С. 4—19).

13 Лотман Ю.М. Типологическая характеристика позднего Пушкина // Лотман Ю.М. в школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Книга для учителя. М., 1988. С.131.

14 Там же. С. 140.

15 Там же. С. 148. создания»16; в 1841 г. указывает на «какой-то общий отпечаток» его переводов17, а ещё через два года определяет их как «венец поэзии Жуковского» и «момент самого сильного и плодовитого движения вперёд русской литературы»18.

Одним из первых в современном литературоведении попытался объяснить «парадокс Жуковского-переводчика» С.С. Аверинцев, выделив основную причину - парадокс романтизма, который со всей своей предельной субъективностью пробуждает интерес к чужому быту, характеру19.

Пунктирно обозначив основные принципы работы с оригиналом, указав на тщательный отбор текстов для перевода, «наиболее близких по мировоззрению и художественным особенностям», и всё-таки их «значительное переосмысление», с той же позиции оценивает вклад Жуковского A.B. Фёдоров20: «Значение его переводов было в том, что они оставляли у читателя впечатление художественной подлинности, оригинальности произведения»21 (курсив наш-#.#.).

Исследования Ю.Д. Левина, Р.Ю. Данилевского дают представление о месте переводов Жуковского в истории русско-немецких литературных связей и истории русского поэтического перевода. Ю.Д. Левину удаётся определить место Жуковского в истории русского художественного перевода с позиции критериев «более точного воспроизведения оригинала»22. В самостоятельный этап рецепции Шиллера Р.Ю. Данилевский выделяет «переводы-интерпретации» русского поэта-романтика, определяя их как один из «наиболее сильных стимулов русского "шиллерианства"23».

Одно из ранних специальных исследований переводов Шиллера принадлежит Д.В. Цветаеву (Воронеж, 18 82)24. «Опыт объяснения» «первой группы баллад» Ф.Шиллера проводится в рамках сравнительно-исторической методологии (с обзором генезиса сюжета и «исторической почвы» немецких баллад) и дополняется

16 Белинский В.Г. Поли. собр. соч., Т. 3. М., 1953. С. 508.

17 Там же. T.5. М., 1954. С. 550.

18 Там же. Т. 7, М., 1955. С. 141.

Аверинцев С.С. Размышления над переводами В.А. Жуковского//Зарубежная поэзия в переводах В.А. Жуковского в двух томах, т. 2. М., 1985. С.553 - 574.

20 Фёдоров A.B. Введение в теорию перевода. М., 1953; Основы общей теории перевода. М., 1968 ; Искусство перевода и жизнь литературы. М., 1983 (неоднократно переиздававшиеся).

21 Федоров A.B. Основы общей теории перевода. М., 1983. С. 47 - 50.

22 Левин Ю.Д. О русском поэтическом переводе в эпоху романтизма // Ранние романтические веяния (Из истории международных связей русской литературы). Л., 1972. С. 222.

23 Данилевский Р.Ю. Шиллер и становление русского романтизма // Ранние романтические веяния (Из истории международных связей русской литературы). Л., 1972.

24 Цветаев Д.В. Баллады Шиллера. Опыт объяснения. Первая группа баллад. Воронеж, 1882. 138 с. сопоставительным построфным комментарием с привлечением оригинала, подстрочника и перевода Жуковского. В «Перчатке» Цветаев отмечает чёткость композиционного рисунка и одновременно «цельность поэтического создания»: «Неподражаемый в композиции, Шиллер точно выполнил законы художественности создания, по которым в произведении всё должно иметь самую тесную внутреннюю связь и необходимость»25. Перевод Жуковского привлекается как «наиболее поэтический из всех существующих», автор выделяет в его повести «те места, которых нет в подлиннике, а в буквальном переводе те, которые опущены у Жуковского», и отмечает, что «поэт уж слишком свободно отнёсся к подлиннику»26.

Автор «критического этюда» «Жуковский как переводчик Шиллера» (Рига, 1895) В. Чешихин-Ветринский, называя свой метод «сравнительно-психологическим», собирает все шиллеровские переводы Жуковского под углом зрения творчества последнего и, фиксируя текстологические расхождения, довольно точно даёт построфный сравнительный комментарий к текстам. Обоснованием и фактором систематизации зафиксированных наблюдений, исследователю служит собсвенная периодизация переводов Жуковского. Определяя их, в большинстве, как «пересказы» или «подражания», В. Чешихин говорит о «равноценности или неравноценности» подлиннику, а также «уместности или неуместности» того или иного переводческого принципа. Исследователь четко, хотя не всегда ёмко, дефинирует «основные идеи» переводимых произведений. Работа В. Чешихина-Ветринского подготовила почву для дальнейших литературоведческих работ на соответствующем материале.

Перевод Жуковским шиллеровской лирики и драматургии сопровождается проникновением в его эстетическую систему, и он уже знаком с важнейшими эстетическими манифестами Шиллера к 1811 году27. В личной библиотеке поэта сохранены следы последовательного осмысления Жуковским двух критических статей Шиллера: "Über Bürgers Gedichte" («О стихотворениях Бюргера») и "Über чв

Egmont, Trauerspiel von Goethe" («Об Эгмонте, трагедии Гёте») . Более

25 Там же. С. 64.

26 Там же. С. 55.

27 Библиотека В.А. Жуковского в Томске. Ч. 2. Томск, 1978. С. 174.

28 Янушкевич A.C. Немецкая эстетика в библиотеке В.А. Жуковского // Библиотека В.А. Жуковского в Томске. Ч. 2. Томск, 1978. С. 140—202. концептуальное изучение этой темы стало возможным именно с открытием материалов личной библиотеки поэта в Томске. О знаковости «драматических» переводов Жуковского из Шиллера не только для эволюции самого поэта, но для русской литературы в целом пишет О.Б. Лебедева: «целенаправленная акцентировка» Жуковским объективных свойств трагедии шиллеровской «впервые в русской литературе высветила будущую типологию национальной романтической трагедии»29. В том же аспекте автор специально обращается к анализу повестей-переводов из Шиллера 1830-х гг. Указав на значение «Сражения с змеем» и «Суда Божьего», равно демонстрирующих «процесс органического вырастания эпоса из его <Жуковского> баллад», О.Б. Лебедева говорит о возможности объединить переводы в «своеобразную дилогию» в силу того, что «в сознании поэта они составляли какое-то единство»30 и отмечает вариацию общих эпического и драматического начал («возрастание роли повествовательности, сокращение и видоизменение психологической линии конфликта» «Сражения с змеем»; заострение и субстанциализацию конфликта в «Суде Божьем»). Особый интерес для исследователя в соответствии с поставленной задачей изучения творческой деятельности Жуковского-драматурга представляет мера драматического наполнения конфликта, синтетическая основа жанра повести в стихах; переводная природа повестей привлекается периферийно. В работе О.Б. Лебедевой определено «эстетическое содержание нового жанрового определения», предстающего как переходное явление эволюции творчества романтика, что также представляет почву для сопоставительного анализа в нашем ракурсе31.

Основные акценты в теме «Жуковский и Шиллер» расставлены Л.П. Шаманской32. На привлекаемом широком материале (истории литературы, русского «шиллерианства» и поэтического перевода в России) исследователю удаётся концептуально определить общность и различие художественных систем поэтов, основные принципы и аспекты их взаимодействия: «Жуковский уловил богатство романтических возможностей в творчестве Шиллера, которого тот едва лишь коснулся, и, сосредоточив на нём всё внимание, обнаружил в душе человека

29 Там же. С. 69.

30 Лебедева О.Б. Драматургические опыты В.А. Жуковского. Томск, 1992. С. 117.

31 См. также наиболее полный из существующих комментарий О.Б. Лебедевой к «повестям» из Шиллера: Жуковский В.А. ПССиП, Т. 3 (в печати).

32 Шаманская Л.П. В.А. Жуковский и Ф. Шиллер: поэтический перевод в контексте русской литературы. Монографическое исследование. М., 2000. непознаваемый мир с его собственными законами»33. Объединяет этих двух художников, как считает автор, открытость их поэтических систем «иным, не только просветительским художественным концепциям»34. Главная черта эстетики и мировоззрения Жуковского - интроспекивная интенция - по-особому высвечивает грани шиллеровской поэтической системы: «через призму эмоционального воздействия на душу читателя Жуковский преломляет все категории эстетики Просвещения», они «приобретают принципиально иное качество - качество, собирающее воедино прекрасное "там" с не менее прекрасным "здесь"»35. Характер отбора Жуковским произведений Шиллера для перевода, по наблюдению Л.П. Шаманской, отражает общую тенденцию русской литературы, развивающейся от лирики к эпосу, и повести 1830-х гг. венчают второй балладный период, становятся продуктом работы по сближению прозы и поэзии, когда на первый план выдвигается соотношение судьбы отдельной личности с судьбой человечества.

В зарубежном шиллероведении выделим исследование Г. Фридла, связывающее реализацию отдельных мифообразов с эстетикой Шиллера. Поэт никогда не занимался вплотную понятием мифа и полагал его ещё очень конкретно как историю или представления о богах и героях, вследствие чего мифология для него определяется как наука о языческом учении о богах и истории о героях, связанная с Гомером, Гесиодом и Овидием как лучшими писателями. «Шиллер сводит мифы и мифологию до исторических и аллегорических редукций»36, однако открывает представления греков не только из-за их аллегорической потенции, за аллегорическим пластом он выстраивает систему отношений между определёнными действиями и моральными положениями, которая равно типична для познания и мифа как форм языковых, повествовательных. Указывая на мифологический генезис основных архесюжетов и на репрезентативность в этом отношении "Der Handschuh" и "Der Kampf mit dem Drachen", автор замечает, что не сущность мифа была для Шиллера проблемой, но действительность античного

33 Там же. С. 84.

34 Там же. С. 33.

35 Там же. С. 83.

Friedl G. Verhüllte Wahrheit und entfesselte Phantasie: Die Mythologie in der vorklassischen und klassischen Lyrik Schillers. Wllrzburg, 1987. S. 12. искусства: «Она представляла собой для поэта вызов эпохе рассудка, но пока ещё не понятие мифа, как это было в романтизме» .

В отличие от русского шиллерианства, начавшегося с Жуковского, вхождение (главным образом, через его же посредство) в русскую литературу наследия JL Уланда изучено гораздо менее подробно. В библиотеке поэта в выписках из немецкой эстетики и критики 1818 года под заголовком "Deutsche Poesie" читаем: «Швабские стихотворцы, их лирические песни» . В основу структуры выписок (ко времени их создания переведены семь песен Уланда) положена мысль о том, что истинное поэтическое искусство генетически восходит к фольклору. Этот конспект Жуковского представляет собой своего рода «экстракт», отражающий созвучность мыслей конспектируемому материалу39, и включение школы швабских романтиков в краткую историю немецкой поэзии, безусловно, значимо.

В предисловии к одному из первых изданий поэзии JI. Уланда (по большей части в переводах Жуковского) A.A. Гугнин высказывает мысль о значении ярчайшего представителя швабской школы в истории романтизма, который «упорно, на протяжении десятилетий, призывал романтических поэтов стремиться к простоте, искренности, простосердечной народности и этим повлиял на формирование большинства поздних романтических поэтов»40. Увлечение средневековьем стало средоточием творческих и научных поисков Уланда, однако ценность этой исторической эпохи раскрывается в глубокой народности героев баллад, поэтому в их образах может доминировать сатира и ирония, рецепция Жуковского снова метатекстуальна и улавливает идиллическую доминанту эстетики, идею швабской школы.

Нормандский обычай» как единственная и «драматическая» повесть в стихах среди уландовских стихотворных переводов Жуковского является этапной на пути от лиро-эпоса 1816—1824 к эпосу 1840-х гг. «Драматическая повесть» рассматривалась, как правило, в комплексе с повестями из Шиллера О.Б. Лебедевой, отметившей новое качество драматизма и синтетическую основу жанра

37 Ibid. s. 98.

31 Выписки В.А. Жуковского из произведений немецкой эстетики и критики // Библиотека В.А. Жуквского в Томске, ч. II. Томск, 1984, С. 211.

39 Об этом: Янушкевич A.C. Немецкая эстетика в библиотеке В.А.Жуковского // Библиотека В.А. Жуковского в Томске, ч. II. Томск, 1984, С. 140—203.

40 Там же.

Нормандского обычая» («синтез баллады и повести в драматической форме»41), близость к слову оригинала и введение провиденциального мотива.

Для того чтобы чётко представить место «Normannischer Brauch» и говорить об особенностях его мифотворческой обработки Жуковским, обозначим эстетические принципы немецкого поэта к характер её рецепции русским романтиком.

Уланд снискал славу как народный поэт и ученый. Уже в своём первом сборнике «Стихотворения» (1815) он проявил себя как лирически одарённейший в кружке швабских поэтов (Кернер, Шваб, Вейблингер). Его песни вместе стали народным достоянием, сегодняшняя германистика видит в нем, прежде всего, предтечу немецкой фольклористики, исследований народных песен, сказаний и произведений средневековой литературы. Всё это в полной мере отражено в особом швабском романтизме Уланда: четкая гражданская позиция, средневековый колорит и народно-песенная традиция, но «с швабством было, в действительности, связано нечто особенное, даже если не переоценивать понятие швабской романтической школы» . Здесь речь идет о так называемом аллеманском культурном сознании, которое опиралось как на аллеманскую общность, так и на целый ряд литературных знаменитостей этого региона, среди которых и Ф. Шиллер. К первому вышедшему в свет произведению швабских романтиков, написанному от руки "Воскресному листку" ("Sonntags-BIatt"(1807)) двадцатилетний Уланд приложил небольшое сочинение «О романтическом» ("Über das Romantische"), которое содержит указания на то, что составит для него истинный интерес. «Историческое исследование чудесного» ("historische Untersuchung des Wunderbaren") станет важной темой его зрелых стихотворений. Вторую определяющую черту эстетики Уланда, как замечает Г. Шульц, составляет мощная «бюргерская традиция» вкупе с «неотрефлектированной христианственностью» ("gerade Bürgerlichkeit" und "unreflektierte Christlichkeit"), очевидно понимая под «бюргерством», в частности, тягу к идиллической сюжетности43.

Лебедева О.Б. Драматургические опыты В.А. Жуковского. Томск, 1992. С. 123—124.

42 Schulz G. Schwäbische Schule // Geschichte der deutschen Literatur von den Anfängen bis zur Gegenwart (Bd. 7/2). München, 1989. S. 783—793.

43 Имя прилагательное "bürgerlich" и образованное от него имя существительное "Bürgerlichkeit" передаются, в данном случае, как «бюргерский» и «бюргерство» соответственно в значении «простой», «не

Апелляция к фольклорио-мифологическому началу, отказ от идейной и эмоциональной сложности (очевидный и из полемического отношения поэта к критической статье Шиллера «О стихотворениях Бюргера») оказывается созвучным творческим интенциям Жуковского на данном этапе эволюции - «этапе лиро-эпическом (1817—1824)»44. И здесь фольклорно-песенные и элегические настроения произведений Уланда в синтезе с удалёнными во времени историческими и легендарными событиями («псевдоисторизмом») и детальными психологическими характеристиками главных героев вполне органичны исканиям Жуковского. Переводы Жуковского из Уланда соответственно разделяются на две тематические группы. Во-первых, это стихотворения, в которых доминирует народно-песенная традиция («Мщение» (1816), «Песня бедняка» (1816), «Три песни» (1816), «Был у меня товарищ» (1826-1827), «Три путника» (1820), «Братоубийца» (1832), «Царский сын и поселянка» (1832)), большая часть которых стали популярными немецкими песнями. Жуковский смягчает простонародно-грубоватый стиль повествования, сохраняя пафос оригинала. Особенность, присущая этим произведениям Уланда и всегда разворачиваемая и акцентируемая в русском переводе, - реализация христианских мифологических мотивов, которые призваны отразить в наглядности и житейской ценности основные религиозные традиции. Во-вторых, произведения рыцарской тематики - «Гаральд» (1816), «Победитель» (1822), «Алонзо» (1831), «Роланд оруженосец» (1832), «Плавание Карла Великого» (1832), «Рыцарь Роллон» (1832), «Старый рыцарь» (1832), в основе сюжетов которых лежат реальные события или легендарные истории и исторические имена. Жуковский, перенося их на иную национально-культурную почву, как правило, нейтрализует яркий историзм, усиливает лирическое начало, отказываясь от иронии в «рыцарских» текстах.

Таким образом, поэт перенимает две основные линии уландовской романтической концепции - национально-историческое направление мысли - в общих чертах и в соответствии с собственной потребностью. утонченный», «народный» и «образ жизни и мышления простого народа». См.: DUDEN Deutsches Universalwörterbuch. Mannheim-Leipzig-Wien-Zürich, 1989, S. 326 („bürgerlich" - „2. a) dem Bürgertum angehörig, zugehörend, entsprechend: die -e (einfache, nicht verfeinerte Gerichte bietende) Küche"; „Bürgerlichkeit, die -: bürgerliche Denk-, Lebensweise").

44 Согласно периодизации A.C. Янушкевича (см. Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции В. А. Жуковского, Томск, 1985).

Перевод Жуковским «драматического отрывка» Уланда «Нормандский обычай» ("Normannischer Brauch") 1832 г. относится к числу творческих удач немецкого поэта. В «драматическом отрывке» Уланд пытается фольклорно представить в стихах, интерпретировать и «оживить» сказку Фуке, которому посвящает произведение. Можно говорить о глубинной связи «отрывка» с «Ундиной», составляющих также своего рода дилогию в рассматриваемом нами жанровом комплексе в творчестве Жуковского 1830-х гг. Эта связанность не стала предметом анализа, отчасти поэтому «Нормандский обычай» не попал в ореол «Ундины» (1831—1836) Жуковского, которую приветствовали Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, А.И. Герцен, И.С. Тургенев, В.Ф. Одоевский и многие другие литераторы, подчеркнув её неоценимое значение для мировой культуры и отделив её от немецкого оригинала.

Литераторы и критики едины в определении основной идеи «старинной повести»: в основе её художественной ценности лежит поэтическое воплощение романтического мировидения Жуковского. Принцип «двоемирия» гармонически разрешается сразу в двух плоскостях: в философско-эстетическом континууме Жуковского органично взаимодействуют мир земной и мир «нездешний», внутренний мир личности и мир внешний. П.А. Плетнёв отметил эту особенность «старинной повести»: «Ундина, в минуту явления своему поэту, была ниспослана для разоблачения всего, что только хранят для поэзии два мира: незримый и видимый: дух и человек, две их сокровищницы: фантазия и сердце»45. В.Г. Белинский также указывает на функцию углубления мифопоэтики: «как искусно наш поэт сумел слить фантастический мир с действительным миром, и сколько заповедных тайн сердца сумел он разоблачить и высказать»46. А.Н. Веселовский выражает свой взгляд на «Ундину» как на особый этап психологического мастерства поэта47. В то же время Н.В. Гоголь говорит о новом качестве повествования, замечая, что стих здесь становится «крепче и твёрже», а романтизм «как-то сговорчивее» 48.

45 Плетнёв П.А. «Ундина» Жуковского // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду на 1837 г.», 10 апреля, №15. С.281.

46 Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья вторая // В.Г. Белинский. Собрание сочинений в 13-ти тт., М., 1955. Т.7. С. 199.

47 Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1918.

44 Гоголь Н.В. Поли. собр. соч., 1952. Т. II. С. 215.

Общая восторженная оценка явилась точкой отсчёта для литературоведения. Определить место повести в эволюции творческих взглядов поэта удалось томским исследователям, крупно и специально поставившим вопрос об эволюции романтизма Жуковского. В трудах томской школы «Ундина» представлена как результат работы поэта по «выявлению эпических возможностей поэзии»49 и «философского, притчево-символического начала»50; как естественно возникшая новая художественная форма, которой требовало широкое философское обоснование человека.

Важной вехой на пути исследования «старинной повести» В.А. Жуковского явилось издание «Ундины» в серии «Литературные памятники». Здесь дан не только точный дословный перевод романтической повести Фуке, выполненный H.A. Жирмунской, но раскрывается и широкое историко-культурное бытование повести-сказки в различных видах искусства. Выполненная на широком биобиблиографическом материале работа Е.В. Ланда даёт значительное представление об истории публикации «Ундины» Жуковского и намечает некоторые проблемы её исследования. В целом же Е.В. Ланда подтверждает, что на сегодняшний день изучение этого интереснейшего художественного перевода ограничивается «лишь беглыми замечаниями самого общего характера»51.

Наиболее полно след «Ундины» в истории русской литературы и культуры представлен в комментарии Н.Ж. Вётшевой, представляющем в многоцветной мозаике отзывы Гоголя, Герцена, Достоевского «от однозначного восхищенного приятия до пространных комментариев»52, поэтические реминисценций «Ундины»; оттенки художественной и эстетической рецепции поэмы в творчестве В.Ф. Одоевского, В.Г. Бенедиктова, В.К. Кюхельбекера, Н.М. Языкова и др. Отмечая, что «именно "Ундина" становится наиболее полным выражением нравственно-эстетической философии Жуковского, его поэтики», автор указывает на отсутствие целостного исследования: «Символистское и неоромантическое прочтение "Ундины" Блоком и Цветаевой вновь актуализирует интерес к "Ундине" в XX веке, не увенчавшийся, к сожалению, целостным исследованием поэмы. Современные

49 Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции Жуковского. Томск, 1985. С. 207.

30 Канунова Ф.З. Вопросы мировоззрения и эстетики В.А. Жуковского. Томск, 1990. С.168.

51 Ланда Е.В. «Ундина» в переводе В.А.Жуковского и русская культура // Фридрих де ла Мотт Фуке «Ундина». М., 1991. С. 481.

52 Жуковский В.А. ПССиП в 20 тт. Т. 4. Комментарий Н.Ж. Вётшевой (в печати). комментаторы и исследователи (за исключением, пожалуй, Ц.С. Вольпе и Н. Eichstädt) ограничиваются одновременно частными и общими замечаниями»53.

Таким образом, современном жуковсковедении наработана необходимая база для постановки проблемы целостного изучения системы переводов первого русского романтика в аспекте мифопоэтики (см. работы и статьи разных лет И.А. Айзиковой, Н.Ж. Вётшевой, Э.М. Жиляковой, Ф.З. Кануновой, О.Б. Лебедевой, Н.Б. Реморовой, A.C. Янушкевича и других исследователей). Фундаментальные качества мысли и наследия русского романтика - принципы системности и динамики - потенцируют выявление базовых образов, мотивов и сюжетов, организующих основ мифопоэтики в художественном мире Жуковского. «Жанровая эволюция Жуковского - органическая часть общей эволюции»54 поэтической системы и преломление общих тенденции развития русской литературы. Особенно репрезентативен «рубежный» период 1830-х гг., знаменующий активный поиск адекватной эстетической формы (баллады, идиллии, повести, сказки) и обновление принципов художественного мышления в целом. Тяготеющие к прозиметрии лироэпические повести Жуковского 1830-х гг. представляют собой структуру особого философского потенциала на пути к осмыслению крупного, классического стихотворного мифоэпоса.

Мифологизм романтизма и символизма как культурно-исторических феноменов и как типов художественного сознания, реставрация мифологического принципа организации мирообраза сравнительно недавно стали предметом специального рассмотрения. Монографические исследования J1.A. Ходанен (2000), E.H. Корниловой (2001), A.A. Ханзен-Лёве (2003) системно представляют соответственно мифопоэтику русского и западно-европейского романтизма, русского символизма. Однако место первого русского романтика остаётся недостаточно определённым в силу парадоксальной («переводной» и сущностно «оригинальной») природы его романтизма («мифотворчество Жуковского всегда индивидуально, поскольку в его основе лежит идея философская»55).

Историко-культурные предпосылки сотворения «универсального романтического мифа» европейцев, его специфику и более поздние проявления

Жуковский В.А. ПССиП в 20-ти т. Т. IV. Комментарий Вётшевой Н.Ж. к «Ундине» (в печати).

54 Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск, 1985. С. 12. Ходанен JI.A. Миф в творчестве русских романтиков. Томск, 2000. С. 63. мифологического сознания в европейской литературе (в творчестве Новалиса, Гофмана, Байрона, Бальзака и др.) рассматриваются в монографии E.H. Корниловой «Мифологическое сознание и мифопоэтика западноевропейского романтизма». Исследователь освещает генезис мифопоэтики немецкого романтизма, выделяя три главных источника - мистицизм Я. Бёме, фихтеанский волюнтаризм (провозгласивший универсализм деятельности трансцендентального субъекта) и эстетику сказочной жанровой формы; а также указывает на основные особенности мифического в романтизме, не ябляющегося прямой аналогией или попыткой объяснить мир, но обращенного к «области этического (гуманизация и сохранение традиции культуры)» и к «сфере эстетического (создание универсального мира высокой поэзии)»56. Эти два плана всегда имплицированы в (мифопоэтическом) образе романтической поэзии, «содержательной форме, находящейся в органическом единстве со своим содержанием - "символом"»57.

Русский романтизм Жуковского оригинален во многих аспектах. В силу своего синтетического и эволюционирующего характера он обнаруживает точки соприкосновения с романтизмом немецким, неполемические отношения преемственности с Классицизмом и Просвещением.

Исследованию способов обращения русских романтиков с мифом и некоторым проблемам мифопоэтики русского романтизма посвящена работа JI.A. а

Ходанен «Миф в творчестве русских романтиков» . Автор справедливо разделяет «мифологическую» (как обращение к древней, христианской и национальной мифологии) и «мифологизирующую» (как склонность к мифологизации любого жизненного процесса) тенденции в эстетике романтизма. В рамках первой традиции исследователь останавливается на отношении русских романтиков к элементам мифологии в составе славянского фольклора (на широком материале исследуется отражение славянской демонологии в творчестве О.М. Сомова, Н.В. Гоголя, A.C. Пушкина, Н.М. Языкова и др.). JI.A. Ходанен анализирует «мифотворчество» русского романтизма, рассматривая его как единый мифологический «текст» со своей знаковой системой имён и сюжетов. Мифология традиционно выступает в функции источника мотивов, которые трансформируются

56 Корнилова E.H. Мифологическое сознание и мифопоэтика западноевропейского романтизма. М., 2001. С. 12.

57 Там же. С. 18.

38 Ходанен J1.A. Миф в творчестве русских романтиков. Томск, 2000. в славянском фольклоре, что становится очевидным при анализе внутрикультурной рецепции культурных символов в творчестве русских романтиков. В.А. Жуковский предстаёт как в высшей степени оригинальный в обращении с теми же образами и мотивами.

Используемый нами термин «мифопоэтика» позволяет снять актуальность противопоставления психологической и эстетической природы архетипического, так как плодотворен при условии обязательного включения в сферу мифопоэтического содержательности индивидуальной формы самого художественного текста. Его появление обусловлено стремлением рассуждать о мифе не только как архаической форме мышления и повествования, но как об органически функционирующем в литературном произведении, задающем самостоятельную плоскость интерпретации. Существует целый ряд отсылающих к уровню мифопоэтики определений-маркеров: «мифоцентричность», «мифогенность», «неомифологизм», «мифореставрация», «вторичная семиотизация» и т.д. «Мифопоэтика» является наиболее удачным термином в нашем случае, поскольку позволяет охватить результаты взаимодействия мифа и литературы (мотивы), а также связанные с мифологизмом художественные установки Жуковского-переводчика.

Актуальность настоящей работы обусловлена широким интересом современного литературоведения к мифолого-эстетическим, нравственно-философским основам художественного творчества. С этой точки зрения, глубокий смысл имеет постановка в работе проблемы сопряжённости переводческих принципов («гения перевода») В.А. Жуковского с мифопоэтикой первого русского романтика, лежащей в основе текста и межтекстуальных отношений. Избранный подход позволяет определить вероятные корелляции основных положений современного переводоведения, компаративистики и нарратологии в изучении художественных форм реставрации мифа. Выявление мотивов и мотивных комплексов, образующих собственный подвижный текст произведений, даёт возможность проиллюстрировать взаимодействие мотивологии и мифопоэтики. Сконцентрированность на жанровом измерении позволяет поставить вопрос об эстетическом содержании формы стихотворной повести Жуковского 1830-х гг. в системе жанров поэта и в контексте развития русской литературы.

Материалом исследования в диссертации являются стихотворные повести В.А. Жуковского 30-х гг. XIX века - переводы из Ф. Шиллера 1831 г. («Перчатка», «Сражение с змеем», «Суд Божий»), из JI. Уланда 1832 г. («Нормандский обычай»), а также переложение повести Ф. де ла Мотг Фуке «Ундина» (1831— 1836), рассматриваемые в сравнительно-сопоставительном аспекте как переводы, а также как варианты специфической художественной формы.

В процессе анализа мифопоэтики стихотворных повестей Жуковского 1830-3 гг. предполагается обращение к иным поэтическим («Суд в подземелье», «Цейкс и Гальциона», «Море», «К русскому великану», «Судьба», «Одиссея», «Странствующий жид», балладам 1810-х и 1830-х гг. «Гаральд», «Мщение», «Громобой» и «Вадим», «Рыцарь Тогенбург», «Кубок», «Алонзо», «Замок Смальгольм», «Роланд Оруженосец», «Плавание Карла Великого», «Рыцарь Роллон» и др.) и прозаическим («О меланхолии в жизни и в поэзии», «Нечто о привидениях») текстам романтика для уточнения и иллюстрации основных положений работы.

В работе представлен современный поэту литературный контекст: привлекаются художественные произведения русских и европейских писателей (A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Е.А. Баратынского, И.И. Козлова, О.М. Сомова, A.A. Бестужева, А. Погорельского, В.Ф. Одоевского, К.С. Аксакова, И.В. Киреевского, Ф.М. Достоевского, В. Скотта, И.-Г. Гердера, А. Шамиссо), а также широкий спектр зарубежных и отечественных литературно-критических и философско-эстетических статей, эпистолярия (Э.-Б. Кондильяка, Ш. Бонне, И.-В. Гёте, Новалиса, В.Г. Белинского, П.А. Плетнёва, В.К. Кюхельбекера, С.П. Шевырёва, Н.М. Карамзина и др.).

В качестве предмета исследования избран мифопоэтический аспект переводного творчества В.А. Жуковского, что обусловлено рядом факторов: романтическим методом перевода, ярко выраженной мифотворческой тенденцией его поэзии, универсализмом художественного мышления.

Цель работы - определить своеобразие мифопоэтики переводных стихотворных повестей В.А. Жуковского 1830-х гг.

В соответствии с этим решается ряд частных задач:

• на основе сопоставления с оригиналом установить механизм взаимодействия переводческой стратегии В.А. Жуковского с мифологизмом поэтического сознания первого русского романтика;

• рассмотреть мифопоэтический уровень в художественной структуре повестей в соотношении с жанровой формой и другими категориями поэтики (сюжетно-композиционным строением, типологией героя и характерологией, авторским началом, пространственной организацией) для выявления его потенции в выражении нравственно-философской и эстетической позиции автора;

• определить и исследовать различные формы мифопоэтики в повестях -основные мифомотивы и мифологемы, а также мифореконструктивные художественные приёмы автора, позволяющие представить в тексте идею целостности, однородности бытия;

• проследить эволюцию мифопоэтики В.А. Жуковского в повестях-переводах 1830-х гг. в контексте всего творчества поэта;

• обозначить место стихотворной повести Жуковского в литературном контексте русской поэзии и прозы 1830-х гг. на основе привлечения комплекса русских романтических поэм и повестей «в фантастическом роде».

Основные методы исследования

Характер задач исследования, а также современный подход к изучению материала обусловили его методологию.

В соответствии с проблематикой работы методологическим основанием следует считать сочетание сравнительно-типологического, теоретико-мифологического и историко-литературного подходов.

Системно-типологический метод позволяет выявить базовые образы, мотивы и художественные приёмы Жуковского, системность которых даёт возможность применения мифопоэтической методологии.

Методологической базой исследования мифопоэтики стихотворных повестей Жуковского следует считать историко-литературные и теоретические труды отечественных и зарубежных литературоведов (М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Ю.Н. Тынянова, Б.В. Томашевского, Б.А. Успенского, Б.М. Гаспарова, В.И. Тюпы,

A.А, Ханзен Лёве, Г. Фридла и др.), работы компаративистов (А.Н. Веселовского,

B.М. Жирмунского, Р.Ю. Данилевского, X. Эйхштедт) и переводоведов (Ю.Д.

Левина, A.B. Фёдорова, П.М. Топера, П. Торопа и др.), давшие образцы изучения поэтики, интерпретации и рецепции произведения.

Теоретической основой представленного исследования являются исследования по теории, истории и интерпретации мифа, архетипа, символа (К.-Г. Юнга, Э. Кассирера, К. Леви-Строса, А.Ф. Лосева, О.М. Фрейденберг, В.Н. Топорова и др.); онтологии и теории познания (М.К. Мамардашвили, П. Рикёра, A.M. Пятигорского, Р. Барта и др.); теории и семиотики художественного текста (В. Изера, К. Аймермахера, Вяч. Иванова, Ю.М. Лотмана и др.).

Научная новизна заключается в следующем:

• в диссертации впервые поставлена проблема сопряжённости переводческих принципов В.А. Жуковского с мифопоэтикой его эстетики и творчества;

• стихотворные повести В.А. Жуковского 1830-х гг. рассмотрены в аспекте мифопоэтики в двух взаимодополняющих исследовательских системах координат: как переводы в соотношении с оригиналом, а также в их единстве, основанном на жанровом определении;

• подробно рассмотрен механизм влияния глубинной мифосистемы поэта на переводческую стратегию в художественной структуре повестей 1830-х гг. на уровне классических категорий поэтики (сюжета и композиции, автора и героя);

• произведён анализ мотивной структуры стихотворных повестей Жуковского 1830-х гг., раскрыты закономерности её функционирования;

• выделены и исследованы в широком контекстуальном поле русского романтизма и собственной творческой эволюции важнейшие категории индивидуальной мифологии и антропологии Жуковского, максимально репрезентативные для мирообраза художника;

• исследованы организация художественного пространства и нарратива, композиция повествовательных инстанций стихотворных повестей-переводов 1830-х гг.;

• предпринята попытка представить стихотворную повесть первого русского романтика в общем движении русской литературы, обозначить специфику поэтической идеи Жуковского в решении задачи по разработке малой эпической (стихотворной) формы в 1830-х гт.

Теоретическая и практическая значимость диссертации заключается в том, что избранный подход к исследованию литературных жанров открывает новые перспективы для изучения поэтики В.А. Жуковского и русского романтизма. Основные положения и выводы диссертационного сочинения могут найти применение в исследованиях в области теории и практики художественного перевода, межкультурной коммуникации. Материалы исследования могут быть использованы в эдиционной практике, при разработке курсов по истории русской литературы XIX в., спецкурсов и в спецсеминарах по творчеству Жуковского, по историко-функциональному изучению литературы.

Структура работы определяется поставленными задачами и предметом исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка источников и литературы, включающего 300 наименований.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Стихотворные повести В.А. Жуковского 1830-х гг.: проблемы перевода и мифопоэтики"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Разработка малой эпической формы в 1830-е гг. обозначила, главным образом, поиски способов отображения философского понимания человека в его контактах с надличным и непосредственно окружающим миром. Классицистическая эпопея в это время «отмирает», «романтическая поэма почти исчерпывает себя», поэтому «лиро-эпичность сливается с жанром стихотворной повести»1.

Стихотворная повесть Жуковского 1830-х гг. вписывается в литературную эпоху 1830-х гг. не только как факт «прозаизации» поэтической формы при попытке разрешить проблему соотношения высокого и бытового. Возможность этического и эстетического универсума, снятие глубинного конфликта посредством обращения к первоосновам бытия и идее религиозной веры становится идейным кредо поэта. Эта авторская позиция объединяет и одновременно образует специфику стихотворных повестей романтика.

Жанр повести в стихах знаменует этап творческой эволюции, движения к крупному эпосу. Наращивание эпического начала оттачивается на всех поэтических уровнях, что в первую очередь обозначено последовательной сменой поэтического размера. Особое содержание приобретает творчески освоенный поэтом гекзаметр, использованный в трёх из пяти повестей, этот «пустой сосуд»2 наполняется вполне конкретным оригинальным содержанием, становясь ритмом повествования. Поиск синтетической формы, способной обратить «циркуляцию лиризма» и драматизм в эпическое русло, обусловливает сюжетно-композиционную трансформацию оригиналов: снятие остроты шиллеровского пафоса противостояния, расширение панорамы события за счёт введения дополнительного угла зрения («гостей турнира» в «Перчатке»), усиления авторской линии в «Суде Божьем» и её оформления в самостоятельную сюжетно значимую линию в «Ундине», нейтрализации хтоничности образа «морского жениха» в «Номандском обычае». Общим принципом обращения исходного материала является субстанциализация сюжета посредством включения в мистически-религиозную (читай «романтическую») картину мира, наличным проявлением этого является чётко идентифицируемый христианский план символики, особенно

1 Касаткина В.Н. Поэзия В.А. Жуковского. М., 2002. С. 85.

2 Эткинд Е.Г. Стихотворный перевод как проблема сопоставительной стилистики. Автореферат на соискание учбной степени доктора филологических наук. Л., 1965. С. 14. яркий в «Сражении с змеем» (образы змея-«презрителя смиренья», часовни Пречистой Матери, монастыря, креста), «Суде Божьем» (образ «адской пучины» и мини-сюжет церковного богослужения) и «Ундине» (церковно-обрядовая символика крещения, причащения, венчания и погребения). Религиозно-христианский пласт лежит на поверхности и кажется очевидным, но мифопоэтика повестей углубляется по мере развития жанра и максимально реализуется в «Ундине».

Архесюжет ухода и возвращения, условно моделируемый в каждом отдельном случае, представляет собой космогонический мифосюжет романтика. При этом возможная острота проблематизируемой инициации, разрешение естественной дихотомии не является конститутивным в конфликте, этот архесюжет в эпической по преимуществу трактовке Жуковского рисует, с одной стороны, вечное и повторяющееся, с другой, идеальное и недостижимое. Отсюда и общий элегический колорит идиллической эстетической модальности повествования в анализируемом корпусе текстов-переводов («всё проходит» и «всё пребывает» одновременно). Архесюжет акцентирует в переводах Жуковского в сравнении с текстами оригиналов тенденцию к фиксации нормирующей идеи, законодательного принципа мироустройства. В этом - особый характер притчевости в русских повестях, подразумевающий религиозио упорядоченную картину мира.

Та же мифопоэтическая доминанта организует «внутреннего человека». Мифологема души, имплицитно присутствующая в первых четырёх переводах и тематизированная непосредственно в истории одушевления ундины, связывает героев с бытием, этот уровень характерологии реализуется как очевидный в плоскости «автор - читатель» и отличается от измерения «чувства и "сердечного воображения"», представленного «сердечной» образностью и экспрессивной симптоматикой. Доминанта антропологии В.А. Жуковского, отчасти восходящая к масонским настроениям и «духовному рыцарству» начала века, представлена рыцарской образностью в каждой повести. Высокий нравственный пафос, служение Идеалу и отношение к женщине оживляются в линии героев-рыцарей, различия в интерпретации рыцарской темы авторами переводимых текстов максимально сглажены. Глубоко самостоятельный характер рыцарства в поэзии В.А. Жуковского открывается при сопоставлении с его трактовкой A.C.

Пушкиным, И.И. Козловым, М.Ю. Лермонтовым. Образ витязя, возникающий неизменно в связи с рыцарским сюжетом в 1830-х гг. в поэзии И.И. Козлова («Возращение крестоносца» (1834), «Отплытие витязя» (1835), «Витязь» (1836)), не вносит нового в развитие традиционных романтических конфликтов в духе байроновских. Сущность рыцарского начала у Пушкина трагична, сюжетные ходы используются как традиционные знаки ушедшей культурной системы, подчёркивается далёкость и невозможность воплощения рыцарского этоса. В текстах рыцарской тематики («Сражённый рыцарь» (1815), «Жил на свете рыцарь бедный» (1829), драмах «Скупой рыцарь» (1830) и «Сцены из рыцарских времён» (1835)) всегда эксплицирован эсхатологический план.

Мифопоэтика выполняет свою «терапевтическую» функцию, снимая главную дихотомию романтизма - «двоемирие».

Мифологема судьбы оформляется в таковую именно в 1830-х гг., пройдя провиденциальным лейтмотивом сквозь оба этапа балладного творчества В.А. Жуковского. Мотив суда - точка встречи «здешнего» и непознаваемого, момент истины и кульминация повествования в стихотворных повестях.

Ундина», работа над которой начата до написания четырёх предшествующих повестей (в 1831 г.), а завершена уже после их окончания (в 1836 г.), синтезирует в себе намеченные в них поэтические ходы и становится произведением, знаковым не только по отношению к творчеству романтика, но ко всей русской литературе, прежде всего, благодаря глубокой мифопоэтике. Параболичность или притчеобразность дискурса в «Ундине» способствует созданию высокой формы, нацеленной на передачу универсального смысла. Тематизированное в «старинной повести» представление о душе как онтологической сущности человека и судьбе как её экстраполяции связывает воедино два основополагающие принципа философии поэта: идею смирения, высокого приятия происходящего, и пафос жизнетворчества, пронизывающий всё его наследие. Она выступает принципом и выражением тематического единства категорий необходимости, свободы и случайности, времени и вечности, задавая их антропологическое измерение.

Художественное пространство обнаруживает также ряд универсальных и традиционных мифообразов, которые могут быть сгруппированы по принципу дихотомии «своё — чужое»: «лес» и «дом» («хижина»), «пещера» и «утес» («гора»), «море» и «суша» (без акцента на границе или их отграниченности). Пространство организовано по принципам мифопоэтическим: однократность, абсолютность, цельность каждого локуса, лоскутность, способность континуума моделировать ценностные отношения. Будучи включёнными именно в такое безотносительное и двуслойное измерение, единицы сюжета в переводе получают «оригинальные» смысл и значение.

Зерном поэтики исследуемого жанра в творчестве русского романтика является ремифологизация нарратива. Категория повествования лежит в основе сюжетно-композиционной организации повестей-переводов из Ф. Шиллера, JI. Уланда, Ф. де ла Мотт Фуке, на первое место выводится повествовательная стихия.

Сюжеты повестей складываются из рассказывания, слово имеет предикативную функцию и определяет художественную образность, приближенную к иконическим, мифологическим конструкциям3. Если взглянуть на повести с позиции двоякой событийности, то можно говорить о единой функциональной нагрузке «одновременно ведущегося рассказа о себе и об объективном герое»4: нарратив художественного автора гармонически объединяет составляющие нарративы героев в универсум. Хотя композиция повествовательных инстанций может быть разнообразной: рассказ рыцаря о сражении с змеем обрамлён повествованием о нём, перемещающим акцент с пафоса противостояния и борьбы в оригинале и дублирующим идею смирения и верности идеалам; установка на выявление бытийных основ происходящего лежит в основе аукториального повествования в «Суде Божьем». В «Нормандском обычае» явление художественного повествования, рассказывания - вековая народная традиция, обычай представления реалий в слове снимает проблему несоответствия субъективного и действительного (рассказанное Рихардом, Бальдером и Торильдой становится в финале «драматической повести» реальностью). Активная импликация читателя посредством лирических отступлений автора-рассказчика претворяет трагедию ундины в историю о вечных ценностях. Мифогенная структура, созданная в каждом случае автором

3 См. об этом подробнее: Ломан Ю.М. Устная речь в историко-культурной перспективе // Избранные статьи в трёх томах. T. I. Статьи по семиотике и топологии культуре. Таллин, 1992. С. 185—192.

4 Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. С. 161. поэтического текста, оказывается способной выполнять функцию мифоповествования вообще — органически связать личность, общество, миропорядок и транслировать этические образцы.

Тщательная разработка мифопоэтики в повестях 1830-х гг. потенцирует воплощение одной из основных граней мироотношения и идей русского романтика - идеи нераздельности «Здешнего» и «Потустороннего», «однородности бытия» («Eindimensionalitaetidee»)5. Альтернативная линия развития жанра стихотворной повести, представленная произведениями A.C. Пушкина, в попытке синтезировать прозу и поэзию и, шире, ответить на вопрос о возможности соотнесения бытового и бытийного, скорее, исходит из идеи разграничения этих двух сфер. Стихотворная повесть («Домик в Коломне», «Медный всадник», «Анджело») складывается в этой перспективе в процессе пародийных, диалогических отношений с байронической поэмой и реализуется в 1830-х гг. у Пушкина как творческая лаборатория по современной обработке исторического материала, возможностей его представления в произведении с условным героем и фабулой на пути к реалистическому стилю.

Стихотворные повести Жуковского соотносимы с прозаическими повестями 1830-х гг. в «фантастическом роде», они также закрепляют закон, согласно которому идеальное, «потустороннее» тесно связано с реальным, «здешним», вторгается и раскрывается в своей полноте в человеке. «Волшебные повести» A.A. Погорельского; повести A.A. Бестужева-Марлинского («Страшное гаданье» (1831)) и О.М. Сомова («Кикимора» (1830), «Киевские ведьмы» (1833)); И.В. Киреевского («Опал» (1836)) и Е.А. Баратынского («Перстень» (1832)); К.С. Аксакова («Облако» (1836)) представляют собой явления «чрезвычайного и вместе с тем устойчивого веяния очередной литературной моды, восходящие к авторитетной художественной традиции - балладной поэзии чудесного В.А. Жуковского»6.

Однако в фантастических повестях реально ощущается граница двух миров, присутствует событийно. Независимая от слова повествователя нереальная действительность, иное измерение даёт себя почувствовать. Этот порог удаётся преодолеть Жуковскому через посредство мифопоэтического обращения

5 Понятие принадлежит исследователям немецкого романтизма, в частности Erika и Ernst von Borries говорят о её «наивном воплощении» в сказке Фуке, (von Borries Erika, Ernst Deutsche Literaturgeschichte. Bd 5. Romantik. München, 1997. S. 268).

6 Маркович B.M. Дыхание фантазии // Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820-1840 гг.). JI., 1991. С. 5. материала. Логика чудесного не уходит в область фантастики и утопии (не нарушается иллюзия естественности форм) за счёт мифоцентричности самого текста.

Благодаря углублению мифопоэтики повесть 1830-х приобретает особый философский потенциал. Эта же стратегия определяет творческую эволюцию романтика: движение к стихотворным повестям 1840-х гг. (переводам из индийского и персидского мифо-эпоса при посредничестве переводов из Ф. Рюккерта) и осмыслению жанрового канона поэмы в «Одиссее», представляющей итог развития оригинальной мифопоэтики Жуковского. Благодаря реализации глубинной системы вечных знаков (с идиллической модальностью и в христианской парадигме, как и в повестях 1830-х) классический эпос гармонически вмещает онтологическую религиозно-христианскую и актуальную историческую проблематику7.

Универсализм творческого мышления поэта-романтика определяет его устойчивые принципы прочтения оригинала,, перевод в значительной степени обращается в мифотворчество, и сопоставительный анализ русского и немецкого текстов в данном аспекте приоткрывает глубинную индивидуальную мифосистему поэта. Модель взаимодействия мифа и жанра как формы художественного миромоделирования оформляется в 1830-х гг. Стихотворная повесть репрезентируя основные стратегии жанра (притчевость, ремифологизацию нарратива, идиллическую модальность) и главные мифомотивы, намечает магистральную линию творческой эволюции В.А. Жуковского, обратившегося на финальном этапе к переводу восточной мифологии («Наль и Дамаянти», «Рустем и Зораб»), античной («Одиссея») и библейской мифологии («Странствующий жид») в «свою», индивидуальную мифосистему.

В качестве перспективы работы по теме следует отметить необходимость дальнейшего исследования под избранным углом мифопоэтической системы первого русского романтика, её эволюции, взаимодействия с эстетикой отдельных жанров (особенно в сказках, восточном и античном лироэпосе 1840-х гг.), а также с библейским, (ино)национальным и древним мифами.

7 Виницкий И.Ю. Теодиссея Жуковского: Гомеровский эпос и революция 1848—1849 годов // НЛО, № 60.2'2003. С. 183.

184

Список научной литературыНиконова, Наталья Егоровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Fouque, F. de la Motte Undine // Undine (Kunstmärchen von Wieland bis Storm). - Hinstorff Rostock, 1981.- S. 156—237.

2. Schiller F. Der Gang nach dem Eisenhammer. Немецкая поэзия в переводах В .А. Жуковского: Сборник. М.: Рудомино; Радуга, 2000. - С. 298—308.

3. Schiller F. Der Handschuh. Немецкая поэзия в переводах В.А. Жуковского: Сборник. М.: Рудомино; Радуга, 2000. - С. 250—251.

4. Schiller F. Der Kampf mit dem Drachen. Немецкая поэзия в переводах В.А. Жуковского: Сборник. М.: Рудомино; Радуга, 2000. - С. 282—296.

5. Scott W. Marmion. Зарубежная поэзия в переводах В.А.Жуковского в 2-х т. Т. 1. - М.: Радуга, 1985. С. 366—403.

6. Uhland L. Normannischer Brauch. Немецкая поэзия в переводах В.А. Жуковского: Сборник. М.: Рудомино; Радуга, 2000. - С. 520—536.

7. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1989.-464 с.

8. Баратынский Е.А. Перстень. // Баратынский Е.А. Поэзия. Проза. Тютчев Ф.И. Поэзия. Публицистика. М.: СЛОВО/SLOVO, 2001. - С. 352—362.

9. Белинский В.Г. Собрание сочинений в 13-ти тт. М., 1954. Т. 5. - С. 69.

10. И.-В.Гёте, Ф. Шиллер. Переписка: в 2-ух т. Т. 2. - М.: Искусство, 1988. -586 с.

11. Блок A.A. Собрание сочинений: В 6-ти т. Л.: Худ. лит-ра. - Т.2. Стихотворения и поэмы 1907—1921.-472 с.

12. Гоголь Н.В. В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность // Полн. собр. соч. М, 1952. - Т.8.- С. 369—408.

13. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1952.-Т. 2.-С. 215.

14. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1973. - Т.8. Идиот. -510с.

15. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1973. - Т. 28. кн. 2. Письма 1860—1868 гг. - С. 49—53; 250—253.

16. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М.: Языки русской культуры, 1999.-Т. 1.-Стихотворения 1797—1814 гг.-758 с.

17. Жуковский В.А. Поли. собр. соч. и писем: В 20 т. М.: Языки русской культуры, 2000. - Т. 2. Стихотворения 1815 - 1852 гг. - 840 с.

18. Жуковский В.А. Поли. собр. соч. и писем: В 20 т. М.: Языки русской культуры, 2004. - Т. 13. Письма-дневники. Записные книжки, 1804—1833. - 607 с.

19. Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12-ти тт. / под ред. и с биографическим очерком проф. A.C. Архангельского. СПб.: Изд-во А.Ф. Маркса, 1902. — Т. 5. -163 е.; Т.З. - 150 е.; Т. 6. - 118 е.; Т. 8. - 128 с.

20. Жуковский В.А. Эстетика и критика. М.: Искусство, 1985. - 431 с.

21. Карамзин Н.М. Сочинения: в 2-х т. JL: Худ. лит-ра. Ленингр. отд-е, 1984. -Т. 2.-С. 188.

22. Киреевский И.В. Опал // В царстве муз: Московский литературный салон Зинаиды Волконской, 1824—1829. М.: Моск. рабочий, 1987. - С.541—553.

23. Козлов И.И. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1960.-508 с.

24. Кюхельбекер В.К. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Путешествие. Дневник. Статьи. Л.: Наука. Ленингр. отд-е, 1979.-С. 455.

25. Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 2-х тт. Том 1. М.: Правда, 1988. - 720 с.

26. По Э. Новеллистика Натаниеля Готорна (Перевод З.Е. Александровой) II Эстетика американского романтизма. М. Искусство, 1997. - С. 127.

27. Погорельский A.A. Избранное. М.: Сов. Россия, 1985. - 428 с.

28. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 17-ти тт. Т. 1. — М.: Воскресенье, 1999. -463 с.

29. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 17-ти тт. Т. 3, кн. 1. М.: Воскресенье, 1999.-636 с.

30. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 17-ти тт. Т. 7. М.: Воскресенье, 1999. -395 с.

31. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 17-ти тт. Т. 14 М.: Воскресенье, 1996. -578 с.

32. Пушкин A.C. Сочинения: В 3-х тт. Т. 2. М., Художественная литература, 1954.-С. 502.

33. Скотт В. Мармион=Магтюп а tale of flodden field: Повесть о битве при Флодцене в шести песнях. СПб.: Наука, 2000. — 356 с.

34. Сомов О.М. Были и небылицы. М.: Сов. Россия, 1984. - 368 с.

35. Уланд J1. Норманский обычай. Драматическая картина (Перевод Ф.Б. Миллера) II Людвиг Уланд (1787 1862), его жизнь и произведения. М., 1901. - С. 35—45.

36. Фуке Фридрих де ла Мотт Ундина (Перевод H.A. Жирмунской). Литературные памятники. М., Наука, 1990. - С.20—125.

37. Шиллер Ф. Бой с драконом {Перевод В. Левика) // Собр. соч.: В 7-ми т. -Т.1. Стихотворения. Драмы в прозе. М.: Худ. лит-ра, 1955. - С. 283—291.

38. Шиллер Ф. Хождение на железный завод (Перевод В. Левика) // Собр. соч.: В 7-ми т. Т.1. Стихотворения. Драмы в прозе. - М.: Худ. лит-ра, 1955. - С. 34— 40.

39. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7-ми т. Т.6. Статьи по эстетике. - М.: Худ. литра, 1957.-791 с.

40. Общие работы по теории и истории литературы, культуры и языка:

41. Herbert А. Romantische Deutung grichischer Mythologie // Die deutsche Romantik: Poetik, Formen und Motive. Goettingen, 1989. - S.277 - 288.

42. Miller H. Reading narrative. Oklahoma: University of Oklahoma Press, 1998. - P. 47.

43. Бахтин M.M. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет.— М.: Художественная литература, 1975. 502 с.

44. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986.-541 с.

45. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979. -318 с.

46. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. - 423с.

47. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. М.: Худ. лит-ра, 1985. -560 с.

48. Белинский В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород») о Гоголе. // В.Г.Белинский Статьи, рецензии, письма. М.: ОГИЗ Гос. изд-во худ. лит-ры, 1949. - С. 32—89.

49. Беневист Э. Общая лингвистика. М., 1974. - С. 383.

50. Бердяев H.A. О русских классиках. М.: Высш. шк., 1993. - 368 с.

51. Берковский Н.Я. О мировом значении русской литературы. JL: Наука. Ленингр. отд-е, 1975. - 184 с.

52. Блок A.A. О литературе. М.: Худож. лит., 1980. - 350 с.

53. Бройтман С.Н. Неканоническая поэма в свете исторической поэтики // Поэтика русской литературы: К 70-летию профессора Юрия Владимировича Манна: Сборник статей. М.: РГГУ, 2001. - С. 29—38.

54. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994.-240 с.

55. Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб.: Академический проект, 2000. - 620с.

56. Ветловская В.Е. Анализ эпического произведения: Проблемы поэтики. -СПб.: Наука, 2002.-213 с.

57. Виноградов В.В. Язык и стиль русских писателей: От Гоголя до Ахматовой: Избранные труды. М.: Наука, 2003. - 388 с.

58. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования. М.: НЛО, 1996. - 352 с.

59. Гаспаров М.Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. СПб.: Азбука, 2001. - 476 с.

60. Гаспаров М.Л. Метр и смысл: Об одном из механизмов культурной памяти. -М.: РГГУ, 2000.-297 с.

61. Гачев Г.Д Эпос. Лирика. Театр. М.: Просвещение, 1968. - С. 80—87.

62. Гинзбург ЛЯ. О лирике. Л.: Советский писатель, 1974. - 408 с.

63. Гинзбург Л Л. О литературном герое. Л.: Сов. писатель, 1979. - 222 с.

64. Гинзбург JIJL Записные книжки: Новое собрание. М.: Захаров, 1999. -464 с.

65. Голосовкер Я.Э. Засекреченный секрет: философская проза. Томск: Водолей, 1998.-224 с.

66. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Гослитиздат, 1957. - 414 с.

67. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Художественная литература, 1965. - 354 с.

68. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. M.-JL: Гослитиздат, 1959. - 531 с.

69. Долинин К.А. Интерпретация текста. М.: Просвещение, 1985. - 288 с.

70. Жилякова Э.М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского (1844—1849). Томск: Изд-во ТГУ, 1989. - 272 с.

71. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб.: Аксиома, Новатор, 1996. - 232 с.

72. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб.: Азбука-классика, 2001. -485 с.

73. Канунова Ф.З. Из истории русской повести (ист.-лит. значение повестей Н.М. Карамзина). Томск: Изд-во Томского ун-та, 1967. - 188 с.

74. Канунова Ф.З. Эстетика русской романтической повести (A.A. Бестужев-Марлинский и романтики-беллетристы 20-х—30-х годов XIX в.). Томск: Изд-во Томского ун-та, 1973. - 307 с.

75. Канунова Ф.З., Айзикова И.А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820 1840-е гг.). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001.-304 с.

76. Киреевский И.В. Избранные статьи. М.: Современник, 1984. - 383 с.

77. Корман Б.О. Образцы изучения текста художественного произведения в трудах советских литературоведов. Ижевск, 1974. - Вып. 1. Эпическое произведение. -128 с.

78. Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма. СПб.: Эстетические и художественные искания, Наука. 1994. - 282 с.

79. Купреянова E.H. Национальное своеобразие русской литературы: Очерки и характеристики. Л.: Наука, 1976. - 415 с.

80. Великий романтик. Байрон и мировая литература. М.: Наука, 1991. — 237с.

81. Лихачёв Д.С. Очерки по философии художественного творчества. СПб.: БЛИЦ, 1999.- 190 с.

82. Лихачёв Д.С. Русская культура. М.: Искусство, 2000. - 438 с.

83. Лотман Ю.М. О двух системах коммуникации в системе культуры. // Лотман. Ю.М. Избранные статьи: В 3-х тт. Т. 1. Таллинн: Александра, 1992. - С. 74—88.

84. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Учёные записки Тартуского государственного университета. 1969. Вып.236. - С. 460-477.

85. Лотман Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении // Текст как семиотическая проблема. М., 1993. С.225—243 с.

86. Лотман Ю.М. Типологическая характеристика позднего Пушкина // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Книга для учителя. М.: Просвещение, 1988. - 348 с.

87. Лотман Ю.М. Устная речь в историко-культурной перспективе // Избранные статьи: В 3-х тт. Т. 1. Статьи по семиотике и топологии культуре. -Таллинн: Александра, 1992.-С. 185—192.

88. Магомедова Д.М. К специфике сюжета романтической баллады // Поэтика русской литературы: К 70-летию профессора Юрия Владимировича Манна: Сборник статей. М.: РГГУ, 2001. - С. 39—44.

89. Майер П. Парацельс врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме. - М.: АЛЕТЕЙА, 2003. - 560 с.

90. Маймин Е.А. О русском романтизме. М.: Просвещение, 1975. - 239 с.

91. Маймин Е.А. Пушкин: Жизнь и творчество. М.: Наука, 1981.- 209 с.

92. Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М.: Аспект Пресс, 1995. -380 с.

93. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М.: Наука, 1976. - 376 с.

94. Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М.: МАЛП, 1998. - 382 с.

95. Маркович В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя. Л.: Худ. лит-ра, 1989.-205 с.

96. Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман (30—50-е годы). Л.: ЛГУ, 1982. - 208 с.

97. Маркович В.М. Дыхание фантазии // Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820-1840 гг.). Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. - С. 5—47.

98. Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Верные спутники. М.: Республика, 1995. - 624 с.

99. Неклюдов С.Ю. Специфика слова и текста в устной традиции // Евразийское пространство: Звук, слово, образ. М.: Языки славянской культуры, 2003.-С. 108—119.

100. Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исслед. по истории морали. М.: Прогресс, 1987.-527 с.

101. Плетнёв П.А. «Ундина» Жуковского // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду на 1837 г.», 10 апреля, №15. С. 281.

102. Раков В.П. Новая «органическая» поэтика: (Литературные теории В.Ф. Переверзева, В.М. Фриче и П.Н. Сакулина). Иваново: ИвГУ, 2002. - 352 с.

103. Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства. Томск, ТГУ, 2001.-522 с.

104. Розанов В.В. Метафизика христианства. М.: ACT, 2001. - 536 с.

105. Розанов В.В. Религия и культура. М.: ACT, 2001.-637 с.

106. Розанов В.В. О писательстве и писателях: Собр. соч. М.: Республика, 1995.-736 с.

107. Руднев В. Феноменология события. «Логос», № 4 1993. - С.226—228.

108. Русская повесть как форма времени: Сб. статей. Томск: Изд-во Том. унта, 2002. - 340 с.

109. Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра. — Л.: Наука, 1973.-565 с.

110. Русская романтическая повесть. (Первая треть XIX века). М., 1983. - 4731. С.

111. Рымарь Н.Т., Скобелев В.П. Теория автора и проблема художественной деятельности. Воронеж: Логос-траст, 1994. - 263 с.

112. Рымарь Н.Т. Реалистический роман XIX века: поэтика нравственного компромисса // Поэтика русской литературы: К 70-летию профессора Юрия Владимировича Манна: Сборник статей. М.: РГГУ, 2001. - С. 9—21.

113. Силантьев И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике. Очерк историографии. Новосибирск: СО РАН Институт филологии, 1999. - 103 с.

114. Тамарченко Н.Д. Реалистический тип романа. (Введение в типологию русского классического романа XIX века). Кемерово: Изд-во Кемерове, гос. ун-т, 1985.-91 с.

115. Тамарченко Н.Д. Теоретическая поэтика: понятия и определения. — М.: Академия, 2004. 389 с.

116. Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» Бахтина и русская религиозная философия. М.: РГГУ, 2001 - 199 с.

117. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу {Пер. с франц. Б. Нарумова). М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. - 144 с.

118. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., JL, 1928. - С. 189.

119. Турбина Е.Г. Нарратология: основы, проблемы, перспективы. Материалы к специальному курсу (vvww2.usu.ru/philosophy/socphil/rus/courses/narratology.html).

120. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. -574 с.

121. Тынянов. Ю.Н. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1969. - 424 с.

122. Тюпа В. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. — Вып. 5,2002.-С. 5—31.

123. Тюпа В.И. Аналитика художественного: Введение в литературоведческий анализ. -М.: Лабиринт, РГГУ, 2001.-189 с.

124. Успенский Б.А. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000. - 347 с.

125. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М: Лабиринт, 1997. - 448 с.

126. Худошина Э.И. Жанр стихотворной повести в творчестве A.C. Пушкина («Граф Нулин», «Домик в Коломне», «Медный всадник»). Новосибирск: Изд. НГПИ, 1987.-84 с.

127. Шатин Ю.В. Художественная целостность и жанро-образовательные процессы. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1991. - 191 с.

128. Шевырев С. П. Об отечественной словесности. М.: Высш. шк., 2004. -304 с.

129. Шкловский В.Б. О теории прозы. М.: Советский писатель, 1983. - 384 с.

130. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003. - 312 с.

131. Шольц Б.Ф. Эмблема как тип текста и как жанр. Размышления над жанровым определением эмблемы // Контекст: Литературно-критические исследования, 1993.-М.: Наследие, 1996.-С. 196—219.

132. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л.: Сов. писатель, 1965. - 552 с.

133. Эйхенбаум Б.М. Мелодика русского лирического стиха. П., 1922. - С. 90—111.

134. Якобсон Р.О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. - 455 с.

135. Янков И.В. Нарратив в историческом освоении действительности: феномен обновления и социокультурный смысл. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук. Екатеринбург, 1997. - 15 с.

136. Янушкевич A.C. Диалог И.В. Лопухина и Н.М. Карамзина («Духовный рыцарь» и «Рыцарь нашего времени») // Масонство и русская литература. М.: Эдиториал УРСС, 2000. - С. 157—163.

137. Янушкевич A.C. Жанровая система русской романтической поэзии // Проблемы литературных жанров. Томск, 1990. - С.39—41.

138. Ярхо В.Н. «Одиссея» фольклорное наследие и творческая индивидуальность // Гомер. Одиссея. Перевод В.А. Жуковского. - М.: Наука, 2000. -С. 289—329.

139. Работы по русско-европейским связям и переводу:

140. Apel F. Literarische Übersetzung. Stuttgart: Metzler, 1983. - 103 S.

141. Lebedeva, Ol'ga В., Aleksandr S. JanuSkeviö. Germanija v zerkale russkoj slovesnoj kul'tury XIX naöala XX veka = Deutschland im Spiegel der russischen Schriftkultur des 19. und beginnenden 20. Jahrhuriders. - Köln; Weimar; Wien: Bohlau, 2000.-274 S.

142. Koller W. Einführung in die Übersetzungswissenschaft. 5. aktualisierte Auflage. Wiesbaden: Quelle und Meyer, 1997. - 343 S.

143. Гачечиладзе Г.Р. Введение в теорию художественного перевода: Авториз. пер. с груз. Тбилиси: Изд-во Тбилис. ун-та, 1970. - 285 с.

144. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. Л.: Художественная литература, 1973.-567 с.

145. Данилевский Р.Ю. «Молодая Германия» и русская литература (Из истории русско-немецких отношений первой половины XIX века). Л.: Наука, 1969. — 168 с.

146. Данилевский Р.Ю. История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII в. СПб: РАН - Т.1. Проза, 1995. - 316 е.; Т.2. Драматургия. Поэзия, 1996. - 269 с.

147. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. -Л.: Наука, 1978.-424 с.

148. Жирмунский В.М. Проблема сравнительно-исторического изучения литератур // Взаимосвязи и взаимодействия национальных литератур: Материалы дискуссии. М., 1961. - С. 52—66.

149. Жирмунский В.М. Фольклор Запада и Востока: сравнительно-исторические очерки. М.: ОГИ, 2004. - 462 с.

150. Кожинов В.В. Немецкая классическая эстетика и русская литература // Размышления о русской литературе. М.: 1991. - С. 154—166.

151. Комиссаров В.Н. Общая теория перевода. Проблемы переводоведения в освещении зарубежных учёных. М., 2000. - 133 с.

152. Левин Ю.Д. Русские переводчики XIX века и развитие художественного перевода. Л.: Наука, 1985. - 300 с.

153. Ранние романтические веяния. Из истории международных связей русской литературы. Л.: Наука, 1972. - 295 с.

154. Левый И. Искусство перевода. М.: Прогресс, 1974. - 397 с.

155. Михайлин В. Переведи меня через made in: несколько замечаний о художественном переводе и о поисках канонов // НЛО, № 53 (1) 2002. С. 319— 339.

156. Новалис. Фрагменты // Зарубежная литература XIX века. Романтизм. Хрестоматии историко-литературных материалов. М.: Высшая школа, 1990. -С. 70—71.

157. Попович А. Проблемы художественного перевода. M.: Высшая школа, 1980.-199 с.

158. Ратгауз Г.И. Немецкая поэзия в России (краткий обзор) // Золотое перо: Немецкая, австрийская и швейцарская поэзия в русских переводах, 1812 1870. -M., 1974.-С. 5—55.

159. Сорокин Ю.А. Интуиция и перевод: Рефлексивный опыт переводчика-китаиста. // Перевод как моделирование и моделирование перевода. Тверь, 1991. -С. 4—19

160. Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М.: Наследие, 2001. - 254 с.

161. Тороп П.Х. Тотальный перевод. Тарту: Изд-во Тартуского ун-та, 1995. -220 с.

162. Фёдоров A.B. Искусство перевода и жизнь литературы: Очерки. JL: Советский писатель. Ленингр. отд-е, 1983. - 352 с.

163. Фёдоров A.B. Основы общей теории перевода: (Лингвистические проблемы): Учеб. пособие. 4-е изд-е. М.: Высшая школа, 1983. - 303 с.

164. Эткинд Е.Г. Поэзия и перевод. М.-Л.: Советский писатель. Ленингр. отд-е, 1963.-430 с.

165. Эткинд Е.Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. -Л.: Наука. Лен. отд-е, 1973. 248 с.

166. Эткинд Е.Г. Стихотворный перевод как проблема сопоставительной стилистики. Автореферат на соискание учёной степени доктора филологических наук.-Л., 1965.-36 с.

167. Работы по теории мифа и мифопоэтике, мотивологии, семиотике игерменевтике

168. Cassirer Е. Philosophie der symbolischen Formen. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft. - Teil 2. Das mythische Denken. - 8., unveränd. Aufl. 1987.-311 S.

169. Herrmann P. Deutsche Mythologie. Berlin: Taschenbuch Verlag, 1991. - 384

170. Jung С. G. Grundwerk: in neun Bänden. Ölten und Freiburg im Breisgau: Walter-Verlag, 1989. Band 2. Archetyp und Unbewusstes. - 343 S.; Band 3. Persönlichkeit und Übertragung. - 314 S.; Band 4. Menschenbild und Gottesbild. — 361 S.

171. Jung T. Vorwort // Deutsche Mythologie. — Berlin: Aufbau Taschenbuch Verlag, 1991. S.7—22.

172. Stuby А. M. Liebe, Tod und Wasserfrau: Mythen der Weiblichen in der Literatur. Wiesbaden: Westdt. Verl., 1992. - 252 S.

173. Аверинцев C.C. К пониманию психологии архетипа младенца // Вопросы литературы, № 3,1970. С.119—143.

174. Аймермахер К. Знак. Текст. Культура. (Труды Института европейских культур.). М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2001. - 394 с.

175. Барт Р. MH<^oniH=Mythologies / Пер. с франц.С.Н. Зенкина. М.: Из-во имени Сабашниковых, 2000. - 314 с.

176. Баландин А.И. Мифологическая школа в русской фольклористике. Ф.И. Буслаев. М.: Наука, 1988. - 224 с.

177. Башляр Г. Вода и грёзы. Опыт о воображении материи / Пер. с франц. Б.М. Скуратова. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1998. - 268 с.

178. Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. - 376 с.

179. Буслаев Ф.И., Азбелев С.Н. Народный эпос, мифология. М.: Высшая школа, 2003. - 398 с.

180. Виролайнен М.Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности. СПб.: Амфора, 2003. - 503 с.

181. Евразийское пространство: Звук, слово, образ. М.: Языки славянской культуры, 2003. - 584 с.

182. Изер В. «Я слышу речь не рыбы, но кита» (Ответ Стэнли Фишу). Вестник Московского университета. - Сер. 9. Филология. 1997. № 5. - С. 141—150.

183. Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И. Методы изучения литературы. Системный подход: Учебное пособие. М.: Флинта: Наука, 2002. - 200 с.

184. Иванов Вяч. Избранные труды по семиотике и истории культуры=Знаковые системы. Т. 1. -М.,1988. 912 с.

185. Иванов Вяч. Избранные труды по семиотике и истории культуры=Знаковые системы. Т. 2. Кино. Поэтика. - М.: Языки русской культуры, 2000. - 880 с.

186. Корнилова E.H. Мифологическое сознание и мифопоэтика западноевропейского романтизма. М.: «Наследие», 2001. - 447 с.

187. Круглова И.И. Метафизика судьбы как онтология свободы. Автореферат диссертации на соискание учёной степени канд. философских наук. Томск, 1999. -16 с.

188. Леви-Строс К. Мифологики=Му11ю1о£1цие8: В 4-ёх т. М., СПб.: Университетская книга. - Т.1, 2000. - 398 с.

189. Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2001. -510 с.

190. Леви-Строс К. Тотемизм сегодня // Первобытное мышление. М.: Республика, 1994.-С.37—110.

191. Литературные архетипы и универсалии (Сборник статей). М.: РГТУ, 2001.-431 с.

192. Лосев А.Ф. Знак Символ - Миф: Тр. по языкознанию. - М.: Изд-во МГУ, 1982.-479 с.

193. Лосев А.Ф. Диалектика мифа: Дополнение к «Диалектике мифа». М.: Мысль, 2001.-559.

194. Лотман Ю.М. Литература и мифология // Учёные записки Тартуского государственного университета. 1981. Вып. 546. С. 35—55.

195. Лотман Ю.М. Символ в системе культуры. // Учёные записки Тартуского государственного университета. 1987. Вып. 754. С. 10—21.

196. Маковский М.М. ЯЗЫК МИФ - КУЛЬТУРА: Символы жизни и жизнь символов. - М., 1996. - 329 с.

197. Мамардашвили M.K. Эстетика мышления. М.: Моск. школа полит, иссл-ний, 2000.-412 с.

198. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. Происхождение образа. М.: Изд-во вост. лит., 1958. - 264 с.

199. Мелетинский Е.М. Миф и историческая поэтика фольклора. М.: АН СССР, 1977.-230 с.

200. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М.: РГТУ, 1994. - 134 с.

201. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. 2-е изд-е. М.: Восточная литература: Языки русской культуры, 1995. - 406 с.

202. Мигуренко P.A. Мифичность сознания: онтологические основания и способы проявления. Автореферат диссертации на соискание научной степени канд. философских наук. Томск, 2001. - 23 с.

203. Миловидов В.А. От семиотики текста к семиотике дискурса. — Тверь: Тверской государственный ун-т, 2000. 92 с.

204. Миловидов В.А. Текст, контекст, интертекст. Тверь: Тверской государственный ун-т, 1998. - 84 с.

205. Мотивы и сюжеты русской литературы. От Жуковского до Чехова: К 50-летию научно-педагогической деятельности Ф.З. Кануновой. Томск: Знамя Мира, 1997.-192 с.

206. Потебня A.A. Собрание трудов=Символ и миф в народной культуре. М.: Лабиринт. - Т.2. - 2000. - 479 с.

207. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М.: Лабиринт, 2000. -333 с.

208. Пропп В Л. Морфология сказки. М.: Наука, 1969. - 168 с.

209. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике (Пер. И. Сергеевой). М.: МЕДИУМ, 1995. - 416 с.

210. Пятигорский A.M. Мифологические размышления: Лекции по феноменологии мифа. М.: Языки русской культуры, 1996. - 279 с.

211. Пятигорский A.M., Мамардашвили М.К. Символ и сознание: Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М.: Языки русской культуры, 1997. - 217 с.

212. Рогова E.H. Элегический хронотоп и элегические мотивы в литературном произведении // Сибирский филологический журнал. 2003. № 2. Новосибирск, 2003.-С. 31—36.

213. Топоров В.Н. Эней человек судьбы: К «средиземноморской» персонологии. - М.: Радикс. - 4.1, 1993. - 193 с.

214. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. -М.: Прогресс, Культура, 1992. -С. 575—597.

215. Фрейденберг О.М., Мелетинский Е.М. Миф и литература древности. М.: Восточная литература РАН, 1998. - 798 с.

216. Хализев В.Е. Мифология XIX -XX веков и литература // Вестник Моск. унта. 2002. № 3. Сер. 9. С. 7—21.

217. Ханзен-Лёве A.A. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика / Пер. с нем. М.Ю. Некрасова. СПб.: «Академический проект», 2003. - 816 с.

218. Ходанен Л.А. Миф в творчестве русских романтиков. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. - 320 с.

219. Ходанен Л.А. Поэтика Лермонтова. Аспекты мифопоэтики. Учебное пособие. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1995. - 93 с.

220. Ходанен Л.А. Миф в творчестве русских романтиков. Автореферат на соискание учёной степени доктора филологических наук. Томск, 2000. - 42 с.

221. Шатин Ю.В. Мотив и контекст // Роль традиции в литературной жизни эпохи: Сюжеты и мотивы. Новосибирск: НГУ, 1995. - С. 5—16.

222. Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Академический проект, 2000. - 224 с.

223. Язык культуры: Семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения академика Н.И. Толстого (1923 — 1996). М., Индрик, 2004. - 496 с.

224. Работы о творчестве В.А. Жуковского

225. Eichstädt Hildegard. Zukowskij als Übersetzer: Drei Studien zu Übersetzungen V.A. Zukovskijs aus dem Deutschen und Französischen. München: Wilhelm Fink Verlag, 1970.-199 S.

226. Аверинцев С.С. Размышления над переводами В.А. Жуковского // Зарубежная поэзия в переводах В.А. Жуковского в двух томах, т.2. М., Радуга, 1985.-С.553—574. .

227. Айзикова И.А. Жанрово-стилевая система прозы В.А. Жуковского. -Томск: Изд-во Том. ун-та, 2004. 406 с.

228. Айзикова И.А. Жанрово-стилевая система прозы В.А. Жуковского. Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук. Томск, 2004. - С. 10.

229. Барбачаков A.C. A.A. Блок и В.А. Жуковский (к проблеме романтической образности) // Проблемы литературных жанров. Томск, 1990. - С.51—53.

230. Барбачков A.C. В.А. Жуковский в творческом сознании A.A. Блока. Автореферат дис. канд. филол. наук. Томск, 1992. - С. 10—11.

231. Барулин А.Н. Функции аллитерации в элегии В.А. Жуковского «Море» // Якобсон P.O. Тексты, документы, исследования. М.: Б.и., 1999. - С. 696—714.

232. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья вторая // В.Г. Белинский. Собрание сочинений в 13-ти тт. М., 1955. Т.7. - С. 199.

233. Бельский А.П. В.А. Жуковский и его значение в истории русской литературы. М., 1904. - 27 с.

234. Бессараб МЛ. Жуковский: Книга о великом русском поэте. М.: Современник, 1975. - 316 с.

235. Библиотека В.А. Жуковского в Томске. Ч. 1.- Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1978.-530 с.

236. Библиотека В.А. Жуковского в Томске. Ч. 2. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1984.-558 с.

237. Библиотека В.А. Жуковского в Томске. Ч. 3. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1988.-578 с.

238. В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. М.: Наука, 1999. - 726с.

239. Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М.: INTRADA, 1999. - 447 с.

240. Вётшева Н.Ж. «Ундина» В.А. Жуковского и «Медный всадник» A.C. Пушкина: стихотворная повесть 1830-х гг. // Русская повесть как форма времени. -Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2002. С. 56—65.

241. Вётшева Н.Ж. «Ундина» В.А. Жуковского: конфликт и характер в жанровом аспекте // Проблемы литературных жанров. Томск, 1990. С.47—48.

242. Виницкий И.Ю. Поэтическая семантика Жуковского, или рассуждение о вкусе и смысле «Овсяного киселя» // НЛО, № 61 (3), 2003. С. 119—152

243. Виницкий И.Ю. Нечто о привидениях Жуковского // НЛО, № 32 (4), 1998. -С. 147—172.

244. Виницкий И.Ю. Теодиссея Жуковского: Гомеровский эпос и революция 1848—1849 годов // НЛО, № 60,2'2003. С. 171—193.

245. Виноградов П. Жуковский и романтическая школа. М., 1877. - 67 с.

246. Вольпе Ц.С. Жуковский // История русской литературы. М.; Л., 1941. -Т.5.-С. 355—391.

247. Галюн И.П. К вопросу о литературных влияниях в творчестве В.А. Жуковского. Киев, 1916.-31 с.

248. Жилякова Э.М. О философской природе лирики В.А. Жуковского // Художественное творчество и литературный процесс. Томск, 1982. - С. 124—128.

249. Замотан И.И. «Голубой цветок» в поэзии Жуковского. К истории романтических мотивов в русской литературе. Львов, 1902. - 16 с.

250. Зейдлиц К.К. Жизнь и поэзия В.А. Жуковского. 1783—1852: По неизданным источникам и личным воспоминаниям. СПб.: Ред. «Вестника Европы», 1883.-259 с.

251. Зорин А. Послание «Императору Александру» В.А. Жуковского и идеология священного союза // НЛО, № 32 (4) 1998. С. 112—131.

252. Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. Л.: Наука, 1989. - 287 с.

253. Канунова Ф.З. Вопросы мировоззрения и эстетики В.А. Жуковского. -Томск: Изд-во Томского ун-та, 1990. 183 с.

254. Касаткина В.Н. Поэзия В.А. Жуковского. М., 2002. - 112 с.

255. Корниенко Н.Г. К вопросу эволюции романтизма В.А. Жуковского (на материале 10 30-х гг. XIX в.): Автореф. дис. канд. филол. наук. - Львов, 1978. -С. 6.

256. Лазурский В.Р. Западноевропейский романтизм и романтизм Жуковского. -Одесса, 1902.- 16 с.

257. Ланда Е.В. «Ундина» в переводе В.А.Жуковского и русская культура // Фридрих де ла Мотт Фуке. Ундина. Литературные памятники. М.: Наука, 1990. -С.472—536.

258. Лебедева О.Б. Драматургические опыты В.А. Жуковского. Томск: Изд-во Том. Ун-та. 1992. - 206 с.

259. Макушкина С.Ю. В.А. Жуковский и Гомер (Путь к эпосу). Диссертация на соискание учёной степени кандидата филол. наук. Томск, 2003. - 198 с.

260. Плетнёв П.А. «Ундина» Жуковского // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду на 1837 г.», 10 апреля, №15. С.281.

261. Плетнёв П.А. О жизни и сочинениях Василия Андреевича Жуковского. -СПб.: Типография Академии наук, 1853. 188 с.

262. Резанов В.И. Из разысканий о сочинениях В.А. Жуковского. Пг., 1916. -Вып. 2.

263. Реморова Н.Б. В.А. Жуковский и немецкие просветители. Томск: Изд-во Том. Ун-та, 1989.-285 с.

264. Рошаль Е.А. Романтизм и элегии В.А. Жуковского. Варшава, 1913. - 40 с.

265. Семенко И.М. Жизнь и поэзия Жуковского. М.: Худ. лит-ра, 1975. - 255с.

266. Строганов М.В. «Луна во вкусе Жуковского», или поэтический текст как метатекст // НЛО, № 32 (4) 1998. С. 132—146.

267. Чешихин-Ветринский В.Е. Жуковский как переводчик Шиллера. Критический этюд. Рига, 1895. - 172 с.

268. Шаманская Л.П. В.А. Жуковский и Ф. Шиллер: поэтический перевод в контексте русской литературы: Монографическое исследование. М., 2000. - 96 с.

269. Шебалин И.А. Место идиллии в творческой эволюции В.А. Жуковского // Проблемы метода и жанра Томск, 1990. - С.ЗЗ—45.

270. Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1985. - 284 с.

271. Янушкевич A.C. В.А. Жуковский и масонство // Масонство и русская литература. М.: Эдиториал УРСС, 2000. - С. 179—192.

272. Работы о творчестве Ф. Шиллера, JI. Уланда, Ф. де ла Мотт Фуке

273. Falkenstein Н. Das Problem der Gedankenlyrik und Schillers lyrische Dichtung. -Diss. Marburg, 1963. S. 98.

274. Friedl G. Verhüllte Wahrheit und entfesselte Phantasie: Die Mythologie in der vorklassischen und klassischen Lyrik Schillers. Würzburg: Königshausen + Neumann, 1987.-324 S.

275. Jenns W. Fouque Friedrich de la Motte // Deutche Dichter. Leben und Werke deutschsprachiger Autoren von Mittelalter bis zur Gegenwart. Stuttgart, 1993. - S. 326—331.

276. Keller W. Das Pathos in Schillers Jugendlyrik. Berlin, 1964. - S. 164.

277. Koopman H. Schiller. München; Zürich: Artemis - Verlag, 1988. - 159 S.

278. Max F.-R. Fouqui, Friedrich de la Motte // Deutsche Dichter. Leben und Werk deutschsprachiger Autoren von Mittelalter bis zur Gegenwart. Stuttgart: Reclam, 1993. -S.326—331.

279. Mayer Hans. Versuche über Schiller. Frankfurt am Main: Suhrkampf Verlag. 1987.- 182 S.

280. Schulz G. Schwäbische Schule // Geschichte der deutschen Literatur von den Anfängen bis zur Gegenwart (Bd 7/2). München, 1989. - S. 786—787.

281. Storz G. Der Dichter Friedrich Schiller. Stuttgart, 1968. - S. 50.

282. Гугнин А. Романтический челн в бурных волнах истории, или поэзия Людвига Уланда // Уланд Л. Стихотворения. Перевод с немецкого. М., 1988. - С. 10—11.

283. Прощина Е.Г. Романтическая концепция мифа и её отражение в малой прозе Фридриха де ла Мотт Фуке. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Нижний Новгород. 2004. - С. 3—19.

284. Цветаев Д.В. Баллады Шиллера. Опыт объяснения. Первая группа баллад. -Воронеж, 1882.- 138 с.

285. Чачванидзе Д.Л. Романтическая сказка Фуке // Фридрих де ла Мотг Фуке Ундина. Литературные памятники. М., Наука, 1990. - С.421—471.

286. Литература справочного, общенаучного и универсального содержания

287. Becker. U. Lexikon der Symbole. Breisgau: Verlag Herder Freiburg, 1992. -S. 121—122.

288. DUDEN Deutsches Universalwörterbuch. 5., überarbeitete Auflage. -Mannheim-Leipzig-Wien-Zürich: Dudenverlag, 2003. 1892 S.

289. Большая советская энциклопедия. M., 1972. Т. 10. - С. 112.

290. Даль ВИ. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-ёх тг. М.: Терра, 1995.

291. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М.: Русский язык, 1999.-Т. 2. С. 216—217.

292. Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987.-752 с.

293. Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М.: ВЛАДОС, 1996. - 415 с.

294. Мифы и легенды народов мира. М.: ОЛМА ПРЕСС, 2000. - Т. 2. - 814 с; Т. 3.-2000 с.

295. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М.: Бол. Рос. Энциклопедия, 2003.-Т.1.-671 е.; Т.2.-720 с.

296. Нелюбин Л.Л. Толковый переводоведческий словарь. М.: Флинта: Наука, 2003.-320 с.

297. Ожегов С.И. Словарь русского языка: 70 000 слов. М.: Рус. яз., 1991.

298. Словарь-указатель сюжетов и 1 мотивов русской литературы: Экспериментальное издание. Новосибирск, СО РАН, 2003. - Вып. 1. - 243 с.

299. Философский словарь. М.: Республика, 2001. - 719 с.

300. Цвиллинг М.Я. Русско-немецкий словарь. М.: Рус. яз., 2001. - 688 с.

301. Энциклопедический словарь / Под. ред. Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. -СПб., Т. 12. 1894.-С. 799.

302. Энциклопедия символов / Бауэр В., Дюмотц И., Головин С., Пер. с нем. Г.И. Гаева. М.: Крон - Пресс, 1995. - 502 с.