автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Структурные и сюжетно-стилистические особенности монгольских летописей 17-19 вв.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Структурные и сюжетно-стилистические особенности монгольских летописей 17-19 вв."

На правах рукописи

ЦЕНДИНА Анна Дамдиновна

СТРУКТУРНЫЕ И СЮЖЕТНО-СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ МОНГОЛЬСКИХ ЛЕТОПИСЕЙ

17-19 вв.

Специальность: 10.01.03 -Литература народов стран зарубежья (литературы народов стран Азии)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва 2004

Работа выполнена в отделе Кореи и Монголии Института востоковедения РАН

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор С.Ю.Неклюдов член-корреспондент РАН, доктор филологических наук Б.Л.Рифтин

доктор исторических наук, профессор Н.Л.Жуковская

Ведущая организация - Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН

Защигадиссертациисостоится « оЬ » _2004 г.

в М-Ро часов на заседании Диссертационного совета Д.002.042.01 по филологическим наукам (литературоведение) при Институте востоковедения РАН по адресу: 103753, г. Москва, ул. Рождественка, д. 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института востоковедения РАН.

Автореферат разослан ^ яЛ^-г*.'?*-*'— 2004 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета

кандидат филологических наук А.С.Герасимова

© Институт востоковедения РАН, 2004

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Предмет исследования. Диссертация посвящена анализу особенностей монгольской летописи как литературной формы. В центре исследования стоят проблемы генезиса и эволюции монгольской летописи на протяжении 17-19 вв. — в период наиболее интенсивного развития средневековой литературной традиции монголов.

Актуальность темы и научная новизна. Монгольская летопись как литературная форма никогда прежде не становилась предметом специального монографического исследования. Между тем, качественные изменения, происходящие в монголоведении в последние десятилетия, связанные с проникновением методов современного литературоведческого анализа в изучение так называемой «старой» монгольской литературы и обусловленные стремлением понять место монгольской словесности в мировом литературном процессе, требуют прежде всего рассмотрения особенностей становления и развития отдельных форм и жанровых образований, их роли в формировании литературной традиции монголов. В свете сказанного исследование монгольской летописи как литературной формы является чрезвычайно актуальной.

Летописи занимают особое место в монгольской письменной словесности. Историческая литература монголов обширна. В нее входят сочинения на монгольском и тибетском языках. Кроме летописей к ней относятся истории распространения в Монголии буддизма, биографии политических и религиозных деятелей, исто-

рии монастырей, аймаков и хошунов, хронологические таблицы, генеалогические списки князей тех или иных родов и хошунов, выписки и выжимки из китайских и маньчжурских исторических сочинений, переписка политических и религиозных деятелей, административные и юридические документы и пр. Однако летописи, будучи, с одной стороны, генетически связанными с первым крупным письменным памятником монголов «Сокровенным сказанием» (13 в.), а с другой, просуществовав вплоть до начала 20 в., являют собой едва ли не самое разнообразное по составу, богатое по объему и важное по значению собрание текстов в словесном творчестве монголов. Они дают уникальную возможность исследовать многие явления, происходившие в «старой» монгольской литературе в целом.

Одним из таких феноменов, без понимания которого невозможно осмысление типических и специфических черт монгольской словесности, является соотнесенность ее стадиального развития с иноязычными влияниями, сыгравшими большую роль в монгольской литературе и сформировавшими в ней устойчивые повествовательные традиции. Еще О.Ковалевский указывал на четыре компонента монгольского языка: «номадный», индо-тибетский, китайский и европейский. Это высказывание можно смело отнести и к монгольской литературе.

«Номадный» слой вычленяется сравнительно легко. К нему относятся письменные памятники добуддийского и докитайского характера. Он реализован в книжном эпосе, генеалогической истории, некоторых видах афористической поэзии. Зародившись в чин-гисову эпоху, «монгольский письменный язык служил эпосу и истории, был языком деловым», - писал БЛ.Владимирцов. Эти области остались главными «сферами влияния» «номадного» субстрата и много веков спустя.

16-17 вв. ознаменовались важнейшим событием в историческом развитии монголов — началом широкого проникновения в Монголию буддизма в его тибетской форме, что повлекло за собой качественные изменения во всех сферах культурной жизни, в том числе и в письменной традиции. Переводная буддийская литература постепенно заняла главенствующее положение, потеснив эпос, монгольскую историографию и оказав на них свое влияние. С укреплением церковных институтов, с внедрением религиозных церемоний

и служб на тибетском языке отошла на второй план и переводческая деятельность, уступив место собственно тибетской литературе, в которую влилось уже тибетоязычное творчество монголов. Это влияние было поистине всеобъемлющим. Оно сказалось на структуре литературы, ее темах, идеях, поэтике, стиле.

Иной характер носило воздействие китайской традиции. Оно не было столь «тотальным», как индо-тибетское, в большей степени сказавшись на творчестве южных монголов, хотя с течением времени обозначилось и в сочинениях северных монголов, в результате чего получило общемонгольское значение. Обусловленное распространением среди монголов переводов китайских романов и исторических сочинений, а затем «китайской образованностью» высшего чиновничества, оно затронуло лишь некоторые виды и жанры монгольской литературы. Тем не менее, китайское влияние было принципиальным для монгольской литературы, сформировав там особые традиции.

Индо-тибетское и китайское воздействие на монгольское письменное творчество было настолько значительным, что породило круг проблем, решение которых имеет первостепешюе значение для раскрытия характера не только литературы, но и монгольской культуры в целом - проблем национальной самобытности, соотношения в ней заимствованного и оригинального. Это - принципиальный вопрос, мимо которого не прошел ни один серьезный монголовед. Решали его по-разному: от определения монгольской литературы «заимствующей и воспроизводящей», «как бы тибетской литературой второго сорта», «переводной, зависимой не только в узко-фактическом смысле ее зависимого происхождения», до скорее стихийного, чем научного признания ее монгольского характера в силу того, что она «удовлетворяет известным запросам монгольской души», до поисков в ней элементов монголизации, и, наконец, до «детского» принятия всего написанного на монгольском языке за монгольское. Одним словом, проблема влияния иноязычных письменных традиций для монгольской литературы чрезвычайно важна и требует серьезного теоретического осмысления.

Исследование монгольской летописи как литературной формы дает возможность рассмотреть роль иноязычных влияний в монгольской литературе 17-19 вв. во всей полноте. Научная новизна исследования состоит, таким образом, в анализе повествователь-

ных элементов летописной традиции монголов в связи с изменениями, происходившими в монгольской литературе на протяжении трех веков.

Методологические основы исследования. Исследование особенностей монгольской летописи как литературной формы, ее развития на протяжении 17-19 вв. и влияния на нее иноязычных литературных традиций предполагает, прежде всего, наличие внятного и обоснованного систематического описания истории монгольской литературы. Для того чтобы понять специфику летописей и роль иноязычных влияний в их развитии, мы должны иметь некую картину, на которую могли бы «наложить» интересующие нас литературные «слои». И здесь обнаруживается ряд трудностей.

Литература монголов насчитывает восьмивековую историю. Все обобщающие труды по ее истории, обзоры и антологии в своей структуре опираются на более или менее сложившуюся периодизацию, базирующуюся на историческом принципе. Так, выделяют три крупных периода: древний (13-14 вв.), средневековый (17-19 вв. или до начала 20 в.) и современный (20 в.). Два последних подвергаются обычно более дробному делению: в особый период вычленяется 19 в., и литературу 20 в. подразделяют на два периода (до 1940 г. и после). Однако такое деление литературного процесса Монголии имеет в значительной степени стихийный характер и носит на себе отпечаток периодизации политической истории Монголии (13-16 вв. - монгольская империя и раздробленность Монголии, 17 - начало 20 вв. - вхождение в состав маньчжурской империи и распространение буддизма, 20 в. - революция и строительство нового общества). Некоторые попытки стадиального подхода, впрочем, теоретически не декларированные, откровенно следуют за периодизацией монгольского письменного языка (древний - до 14 в., средний - 14-16 вв., переходный 16-17 вв., новый или классический - 17 - начало 20 вв. и современный - вторая половина 20 в.). Между тем, исторический подход, опирающийся на периодизацию политической истории или развитие письменного языка монголов, в свете поставленных задач представляется недостаточным. Он по праву является стержнем для трудов по истории монгольской литературы в силу своей простоты и очевидности, но для описания внутренних процессов, происходивших в самой литературе, требует дополнительного аналитического инструментария.

Таким дополнительным подходом может быть типологический. Он предполагает выделение типов литературы, основывающихся на имплицитно присущих ей чертах. Так, в той монгольской литературе, которую традиционно принято называть «старой», т.е. существовавшей на старомонгольском письме до 20-х гг. 20 в., можно выделить несколько типов. Древний тип - формирующийся архаичными мифами и фольклорно-эпической поэтикой. Средневековый (буддийский мифологический) тип - опирающийся на фило-софско-этическое учение одной из крупнейших мировых религий -буддизма, характеризующийся неразграниченностью литературных видов и жанров, синкретизмом функциональных и нефункциональных начал, ярко выраженной компилятивностью, подавляющей ролью литературного канона. И третий тип, который с некоторыми оговорками можно назвать «авторским». Он опирается на новые представления о литературе, на признание литературой за собой эстетических, беллетристических, художественных функций. Сочетание исторического и типологического подходов позволит ответить на вопрос: как были соотнесены в монгольской летописной традиции, и в литературе в целом, два процесса - иноязычных влияний и стадиального развития, как они сказались на структуре и сюжетно-стилистических особенностях летописей.

Объект исследования. Термин «монгольская летопись» вполне утвердился в науке, хотя в строгом смысле этого слова он не соответствует природе обозначаемых сочинений, так как последние не следуют жесткому погодному правилу описания событий. Какие же сочинения мы обозначаем этим термином? Известно, что монгольская писаная история берет начало в 13 в., и первым ее памятником явилось «Сокровенное сказание». Однако, как правило, в число летописей этот памятник не включают как выходящий за рамки чистого летописания и являющийся во многом произведением эпическим. Конец 14 - начало 16 вв. называют «темным» периодом монгольской истории, так как от этого времени до нас не дошло практически никаких сколько-нибудь крупных письменных памятников исторического характера. Исходя из сказанного, трудно судить, какими были в эти века исторические взгляды монголов и каковы были формы их изложения. Между тем, традиции фиксирования исторических событий не только не были забыты, но и породили в 17 в. обширную летописную литературу. Ее составляют

«Краткое Золотое сказание» (около 1625 г.; другая датировка -1655 г.), «Золотое сказание» Лубсавдавдзана (1635 г.; по другим данным - рубеж 17-18 вв.), «Желтая история» (40-60-е гг. 17 в.), «Драгоценное сказание» Саган-Сэцэна (1662 г.), «История Асраг-чи» Джамбы (1677 г.), «Течение Ганга» Гомбоджаба (1725 г.), «История монгольского рода борджигид» Ломи (1732 г.), «Золотой диск с тысячей спиц» Дхарма-гуши (1739 г.), «Золотое сказание» Мэргэн-гэгэна (1765 г.), «Хрустальные четки» Рашпунцага (1775 г.), «Хрустальное зерцало» Джамбадорджа (1825 г.), «Синяя тетрадь» (середина 19 в.), «Драгоценные четки» Галдана (1850 г.) и некоторые другие письменные памятники. Итак, под термином «монгольские летописи» подразумеваются сочинения, написанные в 17-19 вв. на монгольском языке и посвященные истории монголов в целом - от начала их появления на исторической арене до времени, более или менее близкого к написанию определенного сочинения.

Изученность проблемы. Корпус монгольских летописей, не столь многочисленный на первый взгляд, всегда рассматривался наукой в качестве одного из самых значительных в письменной традиции монголов. С начала формирования мировой монголистики они стали привлекать, и привлекают до сих пор, внимание ученых. Основным направлением в изучении летописей, безусловно, является разнообразная текстологическая работа, связанная с изданием их текстов и переводом на европейские языки.

Первым крупным событием в данной области явилось издание Я.И.Шмидтом монгольского текста и параллельного перевода на немецкий язык летописи Саган-Сэцэна «Драгоценное сказание», оснащенного обширным комментарием (1829). Эта работа была подготовлена в России, и российские ученые на протяжении последующих веков немало сделали для ознакомления научной общественности с летописной традицией монголов. Следует назвать издание текста и перевод на русский язьж «Краткого Золотого сказания» Галсана Гомбоева (1858), публикацию одной части текста и ее перевода, а также большого исследования «Драгоценных четок» Галдан-туслагча, исполненные А.М.Позднеевым (1883), им же опубликованная «Синяя тетрадь» (1912), труды уже советского времени: издание текста «Течения Ганга» Л.С.Пучковским (1960), публикации НЛ.Шастиной - «Желтой истории» (1957) и «Золотого

сказания» Лубсавдавдзана (1973), П.Б.Балданжапова - «Золотого сказания» Мэргэн-гэгэна (1970) и так и неопубликованный перевод на русский язык «Хрустального зерцала», сделанный Б.И.Королем (1959).

Несколько более поздними по времени зарождения, но не менее значительными были усилия западных монголистов. Здесь выделяются два крупных исследователя. Это - Э.Хэниш и В.Хайссиг. Первый провел глубокий и тщательный анализ различных монгольских изданий «Драгоценного сказания» Саган-Сэцэна, едва ли не самого интересного сочинения из этого разряда, а также публикацию их текстов и переводов на китайский и маньчжурский языки (1904, 1933, 1955, 1959, 1966). Второй осуществил огромный труд по критическому изданию чуть ли не всех перечисленных летописей (1946, 1957, 1958,1959, 1961, 1962, 1965, 1970). Их исследования продолжили Ч.Боудэн (1955, 1957), А.Мостарт и В.Кливз (1952, 1956, 1959), К.Сагасгер (1970), Х.-Р.Кэмпфэ (1983), ИРахевильц (1990), Дж.Крюгер (1961, 1990), П.Фитце и ГЛубсан (1992), Э.Чиодо (1996).

В процессе становления современной науки в Монголии в публикацию летописей включились и монгольские ученые. Еще в 1930-х годах был напечатан текст «Золотого сказания» Лубсан-дандзана (1937). Это сочинение было впоследствии издано на кириллице (1957) и факсимильным способом (1990). Кроме того, в Монголии впервые вышли в свет летописи, относящиеся к северомонгольской традиции, такие как «История Асрагчи» (1960), «Драгоценные четки» Галдан-туслагча (1960), а также «Драгоценное сказание» Саган-Сэцэна (1961). В последнее десятилетие в Монголии идет переложение на кириллическое письмо и публикация исторических источников, в том числе и летописей.

Наконец, четвертый центр, пожалуй, самый активный в последнее время - это КНР. В 1980-х годах в КНР началось массовое издание произведений дореволюционного времени (до 1949), относящихся к письменной культуре национальных меньшинств. В этом гигантском потоке были опубликованы и тексты почти всех известных монгольских летописей с более или менее обширными исследованиями и комментариями.

Кроме осуществления текстологических изысканий, связанных с введением в научный оборот текстов данных памятников, ученые,

естественно, обращались к ним как к главному и ценнейшему источнику знаний по истории монголов - их политическому, социально-экономическому и культурному развитию, становлению их государственности, многообразным связям с соседними народами, войнам, победам и поражениям, эволюции государственной, административной системы, жизни сословий, религиозным верованиям, народному творчеству и многому другому. Историческое содержание этих сочинений было, есть и, несомненно, будет главным предметом, притягивающим к ним интерес. Все фундаментальные труды по истории монгольских народов и все работы, посвященные частным проблемам их развития, опираются на письменные источники, и в первую очередь - на летописи. Не менее традиционно внимание к рассматриваемым памятникам историографов, изучающих их с точки зрения эволюции знаний и представлений монголов о своем прошлом. Чаще всего это направление реализуется в сравнительном анализе отдельных источников, сопровождающем издания текстов данных сочинений, но есть и обобщающие работы, посвященные диахронным и синхронным сопоставлениям исторических взглядов в различных произведениях. Кроме того, летописи часто служат материалом для лингвистов, палеографов, фольклористов, этнографов и других специалистов, изучающих те или иные стороны культуры монголов.

К исследованию названных памятников обращались и литературоведы. Основанием для этого служило то обстоятельство, что в повествовательной структуре летописей в той или иной мере присутствует начало, свидетельствующее о поэтическом взгляде и художественных устремлениях их создателей. В выделении художественного в исторических сочинениях большинство исследователей (А.М.Позднеев, Н.Н.Поппе, Н.П.Шастина, Г.И.Михайлов, Б.Содном, Ц.Дамдинсурэн, Ш.Гаадамба, Д.Цэрэнсодном, Д.Цагаан, В.Хайссиг, Дж.Крюгер, Л.Кларк и др.) шло путем вычленения небольших поэтических или сюжетных форм, как правило, фольклорного происхождения. Таков же подход к этому и в обобщающих трудах о развитии монгольской литературы, где эти фрагменты рассматриваются самостоятельно.

Цель и задачи исследования. Указанный выше взгляд возможен, но недостаточен. Использованием эпических песен или исторических новелл не ограничивается формирование поэтической

стороны монгольских летописей. Они демонстрируют не только механическое соединение различных видов письменного творчества, но и синкретическое сосуществование историко-функциональных, фольклорно-эпических и литературно-художественных начал. В виду сказанного монгольская летопись может и должна быть рассмотрена как факт литературы в своей целостности. Отсюда вытекают цели и задачи исследования.

Цель заключается в изучении литературной природы летописей, того особого поэтического способа видения и описания исторических событий, который реализуется во всей повествовательной ткани текста, т.е. в исследовании, не того, что в данных сочинениях изложено, а того, как изложено, как они организованы, какие для этого использованы средства, как эти средства менялись с течением времени, и отчего это зависело.

В соответствии со сказанным перед автором встают следующие задачи: проанализировать три уровня текста летописей, представляющиеся важнейшими, - структуру, повествовательно-сюжетные элементы и стилистические средства.

Под структурой подразумевается способ построения текста, т.е. внутренний стержень повествования и внешние приметы его проявления. Таким организующим началом в произведениях крупных форм в монгольской литературе до 20 в. чаще всего становился тот или иной вид циклизации. Сюжетная циклизация известна по обрамленным повестям, «комментаторская» - по толкованиям к дидактическим и религиозным трактатам, хронологическая - по летописям, биографическая — по жизнеописаниям, генеалогическая — по родословным ханов и князей, эпическая - по циклам книжных эпических песен о жизни и подвигах героя, диалогическая — по некоторым буддийским сочинениям, «реинкарнационная» — по сборникам джатак о Будде или о других религиозных деятелях и т.д. Эта структурная основа повествования имеет внешнюю формальную атрибутику - детали, делящие текст, соединяющие его части, оформляющие их.

Повествовательно-сюжетные элементы в большей степени относятся к содержательной стороне текста. По отношению к историческим сочинениям, рассказ которых должен следовать за реальными событиями, казалось бы, нет оснований говорить о каких-то особых приемах сюжетосложения. Однако литературное творчест-

во монголов исследуемого периода широко пользовалось готовыми повествовательными моделями, и в области сюжетики тоже. Летописи включают устойчивые сюжетные элементы, мотивы. По различным признакам они образуют определенные группы, циклы.

Что же касается стилистических средств, то в монгольской литературе, как и во многих других «старых» восточных литературах, эстетические устремления создателей текстов проявлялись, прежде всего в использовании разнообразных языковых фигур, а значит, именно они играли одну из центральных ролей в формировании поэтики этих текстов.

Из этих трех уровней текста структура - средство наиболее фундаментальное в силу своей консервативности и устойчивости. Более подвижны повествовательно-сюжетные элементы. Легче и быстрее воспринимает новации стиль. Однако все они прямо отражают эстетические и идеологические изменения в монгольской культуре, происходившие на протяжении нескольких веков. Поэтому для того, чтобы понять, как развивалась монгольская летописная традиция, ее повествовательная форма, рассмотрение названных базовых элементов текста и их трансформаций имеют первостепенное значение.

Научно-практическая значимость работы. В диссертации предлагаются новые теоретические принципы исследования и описания повествовательных особенностей монгольских летописей и монгольской литературы в целом. Результаты диссертации могут быть использованы при подготовке учебных пособий, курсов лекций, антологий по истории монгольской литературы 17-19 вв. а также в дальнейших исследованиях по истории монгольской литературы.

Апробация работы. Основные положения диссертации изложены

- в монографиях:

1. История Эрдэни-дзу. Факсимиле рукописи. Пер. с монг., введ., коммент. и прилож. // Памятники письменности Востока CXVПL М: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 1999, 16 п.л., 255 с;

2. ... и страна зовется Тибетом. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 2002,19 пл., 302 с.

3. Агван Доржиев. Занимательные заметки. Описание путешествия вокруг света. (Автобиография). Факсимиле рукописи. Пер. с монг., транслит., предисл., коммент, глосс, и указ. // Памятники письменности Востока СХХХ111. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 2003, 10 пл., 160 с. (Совместно с А.Г.Сазыкиным);

— в ряде статей (см. перечень в конце автореферата);

-в докладах на Международных конгрессах монголоведов (Улан-Батор, 1992, 1997, 2002), международных конференциях: «Постоянная международная конференция алтаистов» (ПИАК) (1998, Хельсинки), «Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2000), «Владимирцовские чтения» (Москва, 1993,2000), «Диалог цивилизаций: взаимодействие между номадической культурой и другими культурами в Центральной Азии» (Улан-Батор, 2001), «Россия и Монголия в свете диалога евразийских цивилизаций» (Звенигород, 2001). Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на совместном заседании Отдела памятников письменности народов Востока и Отдела Кореи и Монголии ИВ РАН.

П. СТРУКТУРАИ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Структура диссертации. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографии.

Во Введении обосновывается актуальность темы, характеризуется степень ее изученности, формулируются цели и задачи исследования, излагаются методологические основы.

Первая глава. Древний тип литературы и „номадный" субстрат. В данной главе анализируются структура, сюжетно-повествовательные модели и стилистические средства, формирующие древний тип летописной традиции монголов.

§ 1. Родоплеменная история и генеалогический принцип построения текста. Одной из основополагающих черт древнего типа летописей является генеалогический принцип построения текста. Монгольское общество, начиная с периода своего выхода на историческую арену, являло собой совокупность родоплеменных образований. И хотя на протяжении последующего времени в Монго-

лии шел интенсивный процесс феодализации общества, усиления государственности, объединения на основе ламаистской церкви, родоплеменные отношения в том или илом виде просуществовали на монгольской земле вплоть до начала 20 века. Все это и отразили летописи, сохранившие «родовой» взгляд на историю. Приход к власти Чингис-хана (1162-1227) ознаменовался, кроме всех прочих явлений, установлением среди монгольских племен строгой иерархии, в которой род Чингис-хана занял главенствующее положение. Соответственно родословная чингисова рода борджигид стала в центре исторического самосознания монголов.

В родоплеменной истории время понимается как смена поколений в роду. Конечно, уже «Сокровенное сказание» знает хронологию по двенадцатилетнему животному циклу, по годам жизни или правления ханов; в сочинениях же 17 в., а тем более 18 и 19 вв. к этому прибавляется обозначение времени по годам правления китайских императоров, хронология, основанная на 60-летних циклах. Однако все это лишь накладывается на генеалогическое деление времени, не исключая его. Ярким доказательством «генеало-гичности» времени в летописях является то обстоятельство, что они, как правило, избегают синхронных описаний событий, произошедших в одно время в различных ветвях рода. Чтобы привести факты, которые случились в один период времени, но в различных ветвях рода, повествование часто вынуждено возвращаться на несколько веков назад к прародителю этой ветви. Кроме того, летописцы, довольно единодушные в описании событий до времени распада единой Монголии, произошедшего после смерти Батмунха Даян-хана (1461-1504), затем сужают свой интерес до сухих родословных или мелких эпизодов в том ответвлении рода, к которому они принадлежали сами или князьям которого служили.

Генеалогические списки являются структурной основой летописей и исполняют циклизирующую функцию. Текст строится как последовательное перечисление ханов, прерываясь описаниями различного рода событий там, где это кажется важным автору. Они перечисляют «от отца к сыну» всех ханов, обычно начиная с мифического «всемирного» монарха Махасамматы и кончая потомками Батмунха Даян-хана, включая о некоторых из них пространные повествования, о других же сообщая в двух словах. Таким образом, циклизация на основе генеалогии рода Чингис-хана является об-

щим стержнем всех монгольских летописей. Именно она позволяет говорить о едином xapaктepe летописей, о том, что они прямо восходят к древнему «номадному» слою монгольского словесного творчества.

§ 2. Эпические повествовательные элементы. Другой чертой древнего типа является опора на устные повествовательные традиции. Такая ориентация проявляется двояко: в воспроизведении фольклорных текстов и в использовании повествовательных моделей фольклора - сюжетов и мотивов.

В силу гибкой структуры, тематической и типологической близости, летописи притягивали к себе разнообразные фольклорные образования - сказания, песни, пословицы и пр. Однако последние не «закреплены» в тексте, подвижны, необязательны. Показательно, что такие знаменитые и явно фольклорные по происхождению повествования, как «Легенда об Аргасун-хурчи», «Поучения мальчика сироты девяти орлёкам Чингис-хана», встречаются всего в нескольких летописях, а некоторые - лишь в одной. Подобные фольклорные фрагменты часто включены в текст механически.

Гораздо важнее для понимания способов формирования поэтической структуры летописей - анализ используемых ими различных повествовательных моделей фольклора. Среди эпических мотивов в монгольских летописях выделяется архаичный слой, связанный с персонажами мифологического или полумифологического характера. Этот слой охватывает цикл мотивов о становлении хана-родоначальника. Он обычно включает миф о царе Худзун-Сандалиту, который имеет тибетское происхождение, но был освоен монгольской традиционной историографией как история предков монгольских ханов, мифы о первопредке монголов Буртэ-Чино, о братьях - Дува-Сохоре и Добу-Мэргэне, о родоначальнике борд-жигидов Бодончаре, об отце Тэмуджина - Йисугэе и о самом Тэ-муджине. Из повествований о них можно выделить следующие общие для них мотивы: «будущую мать хана умыкают враги», «будущий хан рождается от неба или от света», «будущий хан - младший сын», «будущий хан при рождении ущербен», «будущий хан в юности гоним», «отец будущего хана убит», «будущего хана обижают братья», «мать учит будущего хана и его братьев быть дружными», «хан становится правителем в чужих местах».

Все эти мотивы образуют цикл о хане-родоначальнике, т.е. о первом хане, создателе нового народа, начинателе истории. Не случайно поэтому, многие мотивы характерны для эпико-мифологических сказаний мирового фольклора о первом человеке, о культурном герое. И Худзун-Сандалиту, и Буртэ-Чино, и Бодон-чар, и Тэмуджин в той или иной степени имеют эти черты. Они являются центральными фигурами широко распространенного сюжета о гонимом герое, становящемся могущественным владыкой. Таким образом, эпический характер этих персонажей проглядывает очевидно.

Среди преданий о хане-родоначальнике повествование о Бодон-чаре занимает центральное место. С одной стороны, оно включает в себя большинство мотивов, встречающихся в рассказах о предыдущих царях, с другой - сравнительно близко расположено к сюжетам из детства Тэмуджина. С.Ю.Неклюдов считает это повествование «фабульной парадигмой биографии родоначальника» в «Сокровенном сказании» и монгольских летописях 17-19 вв. По-видимому, предание о Бодончаре как о родоначальнике борджиги-дов лежало в основе генеалогической истории Чингис-хана и было наиболее развитым и разработанным. В историю о происхождении и детстве Тэмуджина включены мотивы эпического характера, заимствованные именно из легенды о Бодончаре. Однако можно предположить также, что в монгольских летописях произошло и перенесение деталей из жизни Тэмуджина в описание истории Бо-дончара. В частности, этим объясняется включение в некоторых сочинениях имен братьев Тэмуджина в сказание о Бодончаре.

Многие мотивы цикла о хане-родоначальнике проникли и в повествование о дальнейшей истории, описываемой монгольскими летописями. Сохранявшиеся в монгольском обществе до начала 20 в. элементы племенных отношений, приводившие к перманентному возникновению новых родоплеменных объединений, вызывали к жизни и предания об их родоначальниках. В этих преданиях использовались рассмотренные выше архаичные мотивы, которые оставались продуктивными на всем протяжении существования монгольской традиционной историографии, сохраняя ее мифо-эпическое лицо. Это мотивы об умыкании будущей матери, о хане - младшем сыне, о подмене хана, о происхождении хана от сакрального прародителя.

Особое место в монгольских летописях 17-19 вв. занимает повествование о Чингис-хане. Кроме того, что это повествование использует многие эпические мотивы о хане-родоначальнике, оно имеет и черты эпического биографизма как основы фабульной циклизации. Повествование распадается на следующий ряд эпизодов: рождение Тэмуджина, знамения; сватовство Тэмуджина и смерть его отца Йисугэя; убийство брата Бэгтэра; война с тайчуда-ми, плен, побег; погоня за восемью соловыми жеребцами, установление дружбы с Борчи; женитьба на Бортэ; дружба с Ван-ханом, приход Дзэлмэ; умыкание Бортэ меркитами и спасение ее; уход Джамухи; возвышение Тэмуджина, присоединение к нему различных племен; пир и ссора с Хасаром и Бэльгудэем; борьба с Джаму-хой; война с джурчидами; поход к солонгосам и женитьба на Хулан; победа над Ван-ханом; победа над найманами; восшествие на всемонгольский престол, раздача титулов, обделение Борчи; война с тангутами, пленение Гурбэлджин-Гуа; поучения, смерть, плачи.

Очевидно, что этот ряд эпизодов, демонстрирующий попытку выделить общий корпус повествования о Чингис-хане в летописях, представляет собой некоторым образом «деградированное» «Сокровенное сказание», и вслед за последним, не полностью, но частично, соотносится с типом эпических сказаний, построенных по «биографическому» принципу, т.е. как цикл повествований о чудесном рождении, героическом детстве, первом подвиге, богатырском сватовстве, утрате и обретении жены, войнах с врагами. При этом эпический биографизм ярче всего проявляется в повествовании о героической юности Чингис-хана, как тематически и типологически наиболее близком к эпической традиции.

Повествование о Чингис-хане создало определенный сюжетный стереотип. Среди летописей 18-19 вв. есть такие, которые содержат эпизоды, относящиеся к эпическому биографическому циклу в достаточно полном и развернутом виде, но многие из них «переданы» Хасару (1164-1213), брату Чингиса. Это - «Золотое сказание» Мэргэн-гэгэна (18 в.) и «Хрустальное зерцало» Джамбадорджа (19 в.). Исследователи, изучавшие данные летописи, указывали, что истоками их «прохасарской» направленности явились противоречия в отношениях между Чингис-ханом и Хасаром и отстаивание интересов «античингисовской коалиции». Однако анализ повество-

вательной структуры двух летописей показывает, что не политические пристрастия водили пером Мэргэн-гэгэна и Джамбадорджа. Их желание возвеличить Хасара имело другую природу. Эти авторы происходили из племени урат, которое считало себя принадлежащим к дому Хасара. Они жили в районах, где был развит культ Хасара, сопровождавшийся героизацией и даже мифологизацией его образа. Из легенд о Хасаре видно, что его культ как бы повторял в уменьшенных размерах культ Чингис-хана. Именно устная традиция, отразившая культ Хасара и имевшая локальный характер, и послужила основанием, на котором сформировались летописи Мэргэн-гэгэна и Джамбадорджа. Хасар в этих двух летописях не только совершает действия «из жизни Хасара», но и повторяет эпизоды «из жизни Чингис-хана». В них практически нет новых, не известных по другим источникам сведений, связанных с Хасаром как исторической личностью. Нет в них и нетрадиционного (отрицательного) отношения к Чингис-хану. Хасар лишь дублирует, замещает или вытесняет Чингиса, т.е. как бы становится на место Чингиса «эпического», а не «исторического». Таким образом, «прохасарская» направленность «Золотого сказания» Мэргэн-гэгэна и «Хрустального зерцала» Джамбадорджа сформировалась под воздействием устной эпической традиции, в частности, повествовательного стереотипа, связанного с фигурой Чингис-хана.

Особый слой составляют мотивы, которые можно обозначить как «сказочные» или «волшебные». Они не объединены в какие-либо циклы, не сконцентрированы вокруг определенного персонажа, а рассредоточены по всему повествованию летописей. Это мотивы о знаках при рождении будущего хана, о чудесной силе некоторых героев, о знаках-предупреждениях, о вещих снах, о превращениях, о сглазе, порче, проклятьях. «Чудесное» начало в «номадном» слое монгольских летописей не занимает много места. В основном это - мотивы о вещих знаках, которые выделяются как «волшебные» весьма условно. Мотив о превращениях, более очевидно относящийся к «чудесному», встречается редко. Он лег в основу легенд довольно позднего происхождения. Недаром этих легенд нет в «Сокровенном сказании». «Чудесное» сказочное начало явно не присуще ранней родовой истории монголов как не совпадающее с ней эстетически и функционально. Волшебно-магические элементы относятся к сравнительно поздней стадии

развития эпического творчества и не очень характерны для монгольских летописей, ориентированных на архаичный эпос.

Другую группу составляют мотивы, условно объединенные под заголовком «героические» как связанные с описанием героической борьбы. Это мотивы о наветах, о спасении истинного наследника. Мотив спасения мальчика под котлом, под кучей шерсти, в дровах или путем подмены, широко распространенный в мировом фольклоре, был использован в легендах об «истинном» наследнике и в монгольских летописях. Сакрализация власти князя, предводителя рода, а позже - хана «золотого» рода, требовала доказательства преемственности этой власти, действительной принадлежности наследников к ханскому роду. Родоплеменная же борьба, бурные события истории монгольского кочевого общества часто нарушали преемственность власти «по крови». Тогда-то и возникали легенды, призванные подтвердить «истинность» хана и употреблявшие для этого средства из арсенала эпического творчества. «Героические» мотивы, т.е. те, что используются в описании борьбы, войны, конфликтов, не так многочисленны в монгольских летописях, как можно было бы ожидать. Они концентрируются вокруг представлений о военном конфликте как результате происков «плохих людей из чужаков» и вокруг неустанных забот о непрерывности рода и легитимности правителя.

Монгольские летописи 17-19 вв. содержат и мотивы, связанные с числовыми символами. В диссертации рассмотрены мотивы о возрастных дефинициях. Самые популярные из них - о трехлетнем, семилетнем и тринадцатилетнем возрасте героев. Есть модификации этих мотивов, например, о тринадцатимесячном сроке беременности или о семнадцатилетнем возрасте хана. Некоторые из приведенных выше данных о возрасте ханов и ноёнов имеют действительное, а не символическое значение. Но большинство летописцев приписывают хану тот или иной возраст, основываясь на эпических клише и стереотипах. Так, некоторые летописи указывают на то, что Тэмуджину и Бортэ во время сватовства было семнадцать и тринадцать лет соответственно, хотя по более распространенным сведениям, им было девять и десять лет. Трехлетний, семилетний и тринадцатилетний возраст в монгольских летописях часто имеет символическое значение, основывающееся на древних представлениях, возможно, обрядах инициации, где три года оли-

цетворяют возраст неразумного дитяти, семь лет - ребенка, вошедшего в разум, и тринадцать - взрослого человека. Кроме того, эти возрастные категории определенно связаны с общим символизмом чисел «три» и «семь», их сакральной природой, проявленной в монгольской культуре в целом, и в фольклоре и литературе в частности, о чем неоднократно писали исследователи.

Таким образом, фольклорно-эпические мотивы остаются важным средством сюжетосложения во всех монгольских летописях 17-19 вв., несмотря на различие в «уровне» их присутствия и многообразие модификаций. Конечно, их используют в большей степени те повествования, которые стоят ближе к эпике, собственно говоря, они этот эпический характер сочинений и формируют. Но и те, что не так пропитаны эпическим духом, содержат их в определенном объеме. Даже весьма краткое сочинение Гомбоджаба «Течение Ганга» дает известный набор мотивов о хане-родоначальнике.

§ 3. Стиль устного народного творчества. Третьим «столпом» «номадного» субстрата в монгольских летописях 17-19 вв. можно назвать стиль устного народного творчества. Характерными чертами фольклорного стиля в летописях являются, прежде всего, особое прозопоэтическое построение текста и определенный, довольно ограниченный набор тропов.

С.А.Козин отмечал, что в «Сокровенном сказании» 122 «стихотворения... и по самой грубой классификации, вся масса стихотворений распадается, примерно, на следующие группы: эпические отрывки, посольские слова-письма; магталы; сургалы; обрядовые; сатирические; сватальные песни; кочевые; присяжные, обетные речи; элегии: предсмертное слово Чжамухи, предсмертное слово Толуя; сетование; гимн гвардии; увещательные слова цариц к царю; мелкие стихотворения - пословицы, поговорки, гномы». Некоторые из летописей 17-19 вв., как, например, «Золотое сказание» Лубсандандзана, содержат практически все имеющиеся в памятнике 13 в. стихотворные вставки, а также много дополнительных. В других же, таких как «Течение Ганга» Гомбоджаба, их нет вообще.

Анализ таких стихотворных фрагментов показывает, что, во-первых, в монгольской летописной традиции многие поэтические включения имеют фольклорно-эпический характер, во-вторых, они носят преимущественно героический, эпико-назидательный и ли-

рико-эпический характер и служат целям акцентуации, в-третьих, это стилистическое средство с течением времени все меньше и меньше используется монгольскими летописцами, а если используется, то все в более усеченном виде, и, наконец, в-четвертых, дольше всего просуществовали в этом качестве гнома и назидание.

Долгую жизнь стихотворным вставкам в различных летописях дала, по-видимому, фиксированность в устном бытовании, подтверждающаяся их фольклорной по своему характеру вариативностью. Не случайно, наиболее устойчивыми оказалась афористическая и дидактическая поэзия, чрезвычайно развитая в монгольском фольклоре. Но их частое использование было обусловлено, кроме того, и подвижностью в тексте, сюжетной незакрепленностью. Так, все крайне редкие стихотворные вставки в «Хрустальном зерцале» Джамбадорджа, «Драгоценном зерцале» Галдан-туслагча и «Синей тетради» (летописях 19 в.) относятся именно к этому виду.

Эпические языковые средства сосредоточены в эпико-поэтических фрагментах как в текстах типологически и генетически наиболее близких эпосу. Соответственно ими наполнены в большей степени летописи, использующие подобные фрагменты охотнее остальных. Набор поэтико-стилистических средств в таких стихах довольно ограничен. Для них характерны короткая строка, часто состоящая из трех, двух или даже одного слова, отсутствие строгой строфики, неравные строки, нечетко выдержанный принцип аллитерации, т.е. признаки довольно архаичной поэзии.

Основным стилистическим средством в поэтических отрывках являются художественные вариации (или «стилистическая симметрия» по терминологии Д.СЛихачева). По-видимому, наиболее древний из этих средств - повтор. Весьма распространен параллелизм, средство фундаментальное для архаичного словесного творчества в целом, в монгольской же поэзии настолько популярное, что Н.Н.Поппе назвал его «наиболее характерной особенностью халха-монгольского улигера», а Дж.Крюгер - составляющей монгольского стихосложения вообще.

Главным тропом, который употребляется в поэтических вставках в летописях, является сравнение. Большинство сравнений из эпического пласта связано с героикой. Они появляются при описаниях богатырей, врагов и соратников Чингис-хана, при изображении битв. Их основную и «регулярную» массу составляют устой-

чивые сравнения, зафиксированные в эпической традиции: «богатыри, как скакуны», «скакуны, как птицы» и пр. Устойчивость приводит к «перетеканию» сравнений в эпитеты и метафоры. Например, сравнение государства с яшмой привело к появлению постоянного эпитета: «яшмовая держава» А сравнение друга с тенью - к появлению метафорического словосочетания «друзья-тени».

В еще меньшей степени присутствуют тропы в прозаическом тексте. Те фрагменты, где они встречаются, являются своего рода эпическими «сгущениями» и даже рудиментами поэтических вкраплений. Таким рудиментом можно считать описание сражения с найманами, входящее в некоторые летописи. Возможно, когда-то оно было развернутым эпическим сказанием.

Глава вторая. Средневековая буддийская историография и индо-тибетский литературный канон. Данная часть исследования посвящена выделению и описанию особенностей монгольских летописей, связанных с влиянием на них индо-тибетской письменной традиции и возникновением в старой монгольской историографии средневекового буддийского мифологического типа. Это связано с проникновением в летописи элементов клерикальной истории, буддийских мотивов, стилистических новаций.

§ 1. Буддийская клерикальная история и структурные изменения в летописях. К тому времени, когда монголы обратились к тибетской историографии как к основе формирования своего нового исторического мироощущения, она имела уже многовековые традиции. Мощная клерикальная окрашенность с присущей ей ми-фологичностью составляет, пожалуй, главную ее особенность. Из новаций, привнесенных ею, прежде всего следует назвать мировоззренческие изменения, сформировавшие новую картину мира и определившие в ней место Монголии. Космогонические представления были заимствованы монголами вслед за тибетцами из традиции «Абхидхармы». Идея происхождения монгольских ханов от мифического индийского царя Махасамматы была, по всей вероятности, плодом собственно монгольской мысли, но использовала уже сложившиеся тибетские мифы о происхождении тибетских царей и в некотором смысле дублировала их, называя своих первопредков потомками другой ветви легендарного царского рода. Буддийская традиция привнесла универсальное представление о мировом пространстве и о Монголии как его части, а также о мировом времени

и истории монгольских ханов как его составляющей, что ознаменовало качественно новый этап в самосознании монголов. Осью этого мира стал путь распространения буддизма в Монголию - Индия, Тибет, Монголия. Это нашло отражение в новой хронологии. На родословный принцип фиксации событий во времени, равнодушный к хронологии и делящий время на поколения ханов и князей, наложился другой, базировавшийся на 12-летних и 60-летних календарных циклах и основополагающей дате — годе обретения нирваны Буддой (иногда годе рождения Будды или годе рождения Цзонхавы).

Под влиянием буддийской историографии произошли изменения не только в видении мирового пространства и времени, но и в приоритетах в описании их содержания, т.е. фактической стороны. Наблюдается частичная смена тематики. Изложение событий в монгольских летописях, имевших своим предметом, как это многократно указывалось выше, историю Чингис-хана, других монгольских ханов и их потомков, возникновение Монгольской империи, войну между ханами и ноёнами за власть, «сворачивает» на исторические эпизоды, значимые для процесса распространения в Монголии буддизма. Постепенно складывается несколько центральных сюжетно-тематических «узлов», относящихся к этому процессу и рассматриваемых данной традицией в качестве наиболее важных.

К таким «узлам» следует отнести адаптировашгую летописями концепцию «двух начал» в управлении государством, выработанную в 13 в. Данная концепция, провозглашавшая одинаковую важность в государственном устройстве ханской власти и религиозной идеи, ярче всего выразилась в летописях в описаниях союзов ханов-правителей и лам-наставников. Центральным, «парадигматическим» эпизодом этого ряда, безусловно, является описание отношений Хубилая (1215-1294) и Па1ба-ламы (1235-1280).

Другим «узлом» можно назвать повысившийся интерес летописей к жизни тех лиц, которые принимали участие в процессе распространения в Монголии буддизма. Например, в результате такого изменения в приоритетах в монгольских летописях произошли ощутимые изменения в оценке роли царевича Годана (1208-1251), сына Угэдэй-хана (1186-1241) и младшего брата Гуюка (12061248). Годан никогда не был великим ханом. Однако он получил во владение земли, лежавшие между Китаем, Монголией и Тибетом, и

таким образом оказался проводником политики монгольских ханов в Тибете. Годан как организатор приезда знаменитого Сакья-пандиты (1182-1251) в Монголию и один из инициаторов привлечения к политической жизни империи буддийских иерархов, стал восприниматься тибетскими и монгольскими историками в качестве чуть ли не главной фигуры монгольской истории этого времени вообще. Дело дошло до того, что некоторые авторы стали называть Годана великим ханом, а Гуюка - его сыном.

Пример, касающийся тумэдского Алтан-хана (1506-1582), еще нагляднее демонстрирует, как события, связанные с историей распространения буддизма в Монголии, приобретают для монгольских историков первостепенное значение. Во всех сочинениях описываются обстоятельства принятия буддизма тумэдским Алтан-ханом. Алтан-хан был главой тумэдского хошуна, внуком Батмун-ха Даян-хана от третьего его сына Барсболода (1484-1531). Он создал сильное племенное объединение, претендовавшее на ведущую роль среди южных монголов, то воевавшее, то торговавшее с Минским Китаем. Однако формально он не наследовал титула великого хана Монголии. Хотя к этому времени Монголия раздробилась на отдельные самостоятельные княжества, номинально такой титул продолжал существовать, и во времена Алтан-хана его носили ча-харский Дарайсун-Гудэн-хан (1520-1557) и его сын Тумэн-Дзасагту-хан (1539-1592). Конечно, Алтан-хан был сильным и амбициозным правителем. Но он был одним из многих, и принципиальное внимание к нему летописей объясняется исключительно той ролью, которую он сыграл в принятии Монголией буддизма, причем, гэлугпаского толка — формы, впоследствии занявшей лидирующее положение в буддизме Тибета и Монголии. Тот же Тумэн-Дзасагту-хан примерно в это же время пригласил к себе в ставку влиятельного тибетского религиозного деятеля Карма-ламу. Секта кармапа, к которой принадлежал последний, была весьма крупной, и ее позиции не только в Тибете, но и в Монголии были исключительно устойчивыми и долговременными. Однако в 17 в. она наряду с другими сектами уступила в политической борьбе секте гэлуг-па. В результате - именно традиции гэлугпа легли в основу официальной, «канонической» истории. Так, Алтан-хан, пригласивший представителя гэлугпа - Содномджамцо (1543-1588), получившего впоследствии титул Ш Далай-ламы, стал рассматриваться монголь-

ской историографией в качестве центральной фигуры в истории распространения в Монголии буддизма и занял особое место на страницах монгольских летописей.

§ 2. Буддийские мотивы; Клерикальная история формирует не только новые идеи и приоритеты, но и новые повествовательные модели и стереотипы. К таким новым стереотипам в повествовательной области относятся буддийские мотивы. Резкое разграничение мотивов на буддийские и небуддийские может показаться искусственным - и те и другие восходят к общему фольклорному пласту. Однако некоторые из мотивов были привлечены в буддийские сказания, обработаны в духе буддийской идеи и мифологии и составили там особый слой. К таким мотивам можно отнести мотивы о предсказании Будды или ученого монаха о каком-нибудь событии, о чудесных качествах будущего великого ламы, о чудесах, показанных ламой для обращения хана в буддизм, об излечении хана от болезни, о явлениях божеств или святых, о чудесных знамениях, о чудесных снах святых лам, о предыдущих перерождениях великих деятелей. Эти мотивы делятся на те, которые пришли в монгольскую летописную традицию сравнительно рано, и те, формирование которых относится к концу 18 и 19 вв. Ядро «ранних» мотивов связано преимущественно с первым этапом распространения в Монголии буддизма (13 в.) и относится к описанию принятия его монгольскими ханами. «Поздние» мотивы составляют особый пласт «буддийских чудес».

Мотивы стали основой возникновения буддийских исторических мифов. Например, сюжетный стереотип об обращении хана в буддизм, использующий ряд мотивов о чудесах, которые показывает хану буддийский монах, о волшебном исцелении хана с помощью силы религии, о долгой беседе хана с монахом, о дальнейшем покровительстве, оказываемом ханом этому монаху и его вере, а также о получении ханом почетной роли «хана-милостынедателя» лег в основу рассказов о принятии буддизма Угэдэем, Годаном, Хубилаем, Алтан-ханом, Абатай-ханом (1554-1588).

Так появился и миф о Чингис-хане как о покровителе буддизма. Особых сомнений в том, что Чингис-хан был шаманистом и поклонником Вечного Синего Неба, нет. Известно, что он с большой терпимостью относился к различным религиозным верованиям, а в конце жизни проявлял значительный интерес к ним. Однако этот

интерес никогда не простирался до таких пределов, чтобы его можно было назвать принятием какой-нибудь новой веры. Между тем, монгольские летописцы 17-19 вв. настойчиво говорят об особом отношении Чингис-хана к буддизму. Большинство из них в связи с этим пишут о походе Чингис-хана на Тибет, о его выражении почтения сакьяскому иерарху Гунганинбо (1092-1158) и об установлении с последним отношений буддийского учителя и хана-милостынедателя. Эти сообщения неоднократно обсуждались в научной литературе. Все исследователи единодушно признавали их ошибочность. В качестве объяснения появления таких сообщений ученые указывали на осознанное желание летописцев возвысить Чингис-хана среди верующих буддистов. На самом деле причина лежит в иной плоскости. Буддийская историографическая традиция создала в монгольской литературе новое клише, согласно которому идеальный монарх должен был быть покровителем буддизма. Чин-гис-хан на протяжении трех веков приобрел черты идеального правителя по буддийскому канону. Поэтому он и стал рассматриваться как покровитель буддизма. В некоторых летописях он даже исполняет роль «буддийского культурного героя», познакомившего впервые монголов с буддизмом. Затем, следуя другому стереотипу - о союзе великого хана и ламы-наставника (как правило, принадлежавшего к секте сакьяпа), летописи приписали монгольскому владыке и особые отношения с сакьяским Гунганинбой как ламой-наставником.

§ 3. Орнаментальный стиль. Значительные изменения индо-тибетский канон привнес и в стилистику летописей. В тибетской письменной традиции были подробно разработаны принципы композиционного построения исторических сочинений: деление на части, включение введения и заключения, заголовков, вводных формул, преамбул, финальных обобщений, стихотворных фрагментов, маркирующих определенные композиционные решения. Новые тенденции, выразившиеся в стремлении авторов к декоративному украшательству текста, нарастали от века к веку. Из летописцев 17 в., пожалуй, лишь Саган-Сэцэн воспринял его вполне. Остальные ограничиваются введениями, кроме автора «Истории Асрагчи», который присовокупил еще и небольшое заключение. А в 18 и 19 вв. уже все известные сочинители украшали свои труды

вводными и заключительными стихами, преамбулами и даже резюме к главам.

Стихотворные фрагменты в летописях или их частях, ориентированных на индо-тибетскую литературную традицию, сохраняли функцию стилистической акцентуации. Отличие от «номадного» слоя заключается в том, что такой стилистической акцентуации подвергаются не описания богатырей, плачи, восхваления, наставления и пр., как в эпической традиции, а декоративные элементы -введения, преамбулы, заключения. Подобно этому изменяются и средства, с помощью которых осуществляется стилистическая акцентуация.

Как известно, главными принципами монгольского стихосложения являются аллитерация в начале строк, ритм, синтаксический параллелизм. В эпической традиции эти элементы часто имеют нерегулярный характер. Новый же канон потребовал упорядоченности. Это хорошо видно при сравнении плача Тогон-Тэмура (13201370) в разных летописях. В диссертации выделено четыре варианта плача. Вариант I стоит ближе всего к эпическому прототипу, вариант II является его деградацией, варианты III и IV - его литературными редакциями. Литературное начало выразилось здесь в стремлении упорядочить, формализовать поэтическую структуру текста. Все подобные литературные поэтические фрагменты придерживаются принципа «формально-регулярного» стихосложения весьма последовательно. В них практически невозможно найти неравных строф, разрушенной аллитерации, незаконченной поэтической фразы.

Новые тенденции появились и в использовании языковых стилистических средств. Прежде всего, надо указать на стилистические функции, которые начали исполнять иноязычные заимствования и кальки. В монгольский письменный язык проникло много заимствований из санскрита и тибетского языка, а также калек с этих языков. Их роль в различных текстах неодинакова. В произведениях не специальных, а тем более, сравнительно ранних, каковыми являются летописи, они украшали текст, придавали ему возвышенный стиль. Самые распространенные стилистические средства - новые образы, новые метафоры, иносказания, символы. Сравнения хана и буддийского учителя с солнцем и луной, религии с солнцем, зубов с белой раковиной, ханских родословных с тече-

нием Ганга, державы с ваджрой и т.д. стали чрезвычайно популярными. В новой стилистике метафора занимает одно из центральных мест и является безошибочной его «метой»: «облако утробы», «двери алмазных мыслей», «царь веры», «сосуд несчастья», «медовый сок разнообразного и совершенного счастья», «воздух обстоятельств и причин», «крючки иносказаний», «лотос разума», «тысяча лучей благих наставлений» и т.д. Кроме того, устойчивые метафоры породили иносказания и словесные символы, ставшие одной из главных черт данного литературного пласта: «обладающая драгоценностями» (земля), «золотой диск» (луна), «дваждырожден-ный» (брахман, рожденный как человек, а затем как брахман), «одиннадцатиликий» (Авалокитешвара, одна из манифестаций которого имеет одиннадцать голов), «носящий черепа» (Шива, который изображается с короной из черепов), «дающий сто» (бог Инд-ра, по преданию подавший сто подаяний) и т.д. Другие создали числовые символы, такие как «три драгоценности» (Будда, община монахов и буддийское учение), «два собрания» (накопление нравственных заслуг и знаний), «пять порч» (сокращение жизни, извращенность мысли, пороки, ухудшение времени, деградация живых существ) и т.д.

Глава третья. Формирование в монгольских летописях авторского начала и влияние на них китайской литературы. В данной главе рассматриваются проблемы влияния на монгольские летописи китайских династийных хроник и формирования авторского начала.

§ 1. Структура монгольских летописей н китайские династии и ые хроники. Сравнение рассказа о правлении Угэдэя в монгольских письменных памятниках разного времени показывает, что на протяжении нескольких веков существования монгольской историографии она испытывала влияние китайской традиции волнообразно. Первая волна связана с периодом династии Юань (1280— 1368), и вторая - династии Цин (1644-1911), что вполне понятно с исторической точки зрения. В эти периоды монголы стояли ближе всего к китайской культуре. Во времена же между империями влияние это было минимальным. Монголы просто теряли доступ к китайским источникам. Не случайно летописи монголов 17-19 вв. (кроме «Хрустального зерцала» Рашпунцага, использовавшего «Юань ши») предельно кратки в описании правления ханов дина-

стии Юань после Хубилая и до Тогон-Тэмура - они приводят лишь годы восшествия на престол и годы смерти. Им была недоступна эта история, а народная память кочевников осталась равнодушной к жизни ханов во дворцах Дайду.

Однако историческое объяснение должно быть дополнено и типологическим. В летописях 17 в. династийно-хроникальный принцип повествования не просто деградирует по сравнению со второй частью «Сокровенного сказания», построенного во многом по типу китайских хроник, но на его место вновь заступает генеалогическая история и эпические сказания. Это хорошо видно на примере рассказа о смерти Чингис-хана в разных источниках. Отличие этого рассказа в «Сокровенном сказании» от летописей 17 в. значительно. Оно обусловлено типологическими расхождениями, причем, стадиально смещенными: на смену историческому началу приходит легендарно-эпическое (а не наоборот, как можно было бы ожидать).

Влияние китайских хроник на монгольскую летописную традицию проявляется, прежде всего, в строгом использовании хронологии, в делении исторического времени на династии, а династий — на правления отдельных ханов. Это выразилось в погодном принципе повествования, хронологически замкнутом в периоде правления каждого отдельного хана. Кроме нового способа деления исторического времени китайская историография привнесла в монгольскую и новое «китаецентристское» видение мирового пространства и места в нем монголов. Показателем подобного видения явилось употребление монголами таких терминов, как «срединное государство» (dumdadu и^), «окраина» (куауаг), «внутренние и внешние районы» (dotoyadu yadayadu), отражающие взгляд на монголов из Китая. Принцип династийных историй предполагал не только фиксирование событий героической борьбы и перипетий передачи сакральной ханской власти от хана к хану, что так характерно для «номадного» слоя летописей, не только рассказ о фактах, связанных с распространением в Монголии буддизма, что принесла в них буддийская историография, но и - главное - повествование об административных, политических решениях, военных завоеваниях. Объектом описания становится не история рода, не история религии, а история династии и государства. Поэтому в летописях, сле-

дующих китайской литературной традиции, много места уделяется деятельности министров, военачальников.

§ 2. Автор как историк и сочинитель. Качественные изменения в монгольской летописной традиции, которые обусловили вступление ее в новую стадию и формирование нового типа, связаны со становлением авторского начала. При этом если фольклорно-эпические модели организации повествования привлечены «номадным» слоем, буддийские литературно-мифологические - индо-тибетским, то авторско-литературные (не так очевидно и совсем не так абсолютно) - китайским.

Формирование авторского начала выражается прежде всего в отказе летописцев от механических компилятивных приемов. Компиляция как способ создания нового текста, характерный для средневекового типа литературы, была широко распространена в монгольской письменной традиции. В диссертации выявлен большой корпус фрагментов, демонстрирующий, как и какие из рассматриваемых летописей пользовались компиляцией для создания нового текста. Из этого анализа видно, что данный способ наименее характерен для поздних летописей, находившихся под влиянием китайской литературы. Это связано, с одной стороны, со стадиальным развитием летописной традиции, а с другой, с нарастающим влиянием развитой китайской историографии.

В поздних монгольских летописях на смену компиляции приходит авторское осмысление предыдущих источников, критическое их цитирование. Так формируется автор - историограф и историк. В летописях начинают встречаться ремарки, пояснения, комментарии и авторские примечания. Такие примечания, написанные чаще всего мелким шрифтом, разбросаны по всему тексту «Течения Ганга», «Истории монгольского рода борджигид», «Золотого диска с тысячей спиц». Кроме того, авторское начало выражается в умолчании тех или иных эпизодов, деталей, их выборе, редактировании текста и прочих авторских действиях. Очевиднее всего автор проявляет себя как историограф, когда он оценивает качество исторических сведении, сопоставляет различные сочинения. При этом он приводит ссылки на устные и письменные источники.

В 18-19 вв. авторы начинают анализировать и оценивать не только качество данных о фактах и событиях, но и сами факты и события. И в этом можно увидеть отношение к излагаемым собы-

тиям уже автора-историка. «Номадный» и буддийский субстраты в летописной традиции монголов, как основанные на фольклорной поэтике, часто равнодушны к логике повествования (или, точнее, имеют свою логику), демонстрируют неумение или нежелание мотивировать события. Однако в авторской литературе отсутствие объяснения тех или иных поступков героев, логическая незавершенность описаний невозможны. Например, многие монгольские летописи говорят о том, что Чингис-хан подавил двенадцать ханов. Этот мотив имеет древние корни, и во многих монгольских летописях уже потерял конкретные черты. Ранние летописи чаще всего не объясняют, что это за ханы. А если такие объяснения есть, то они являются позднейшими добавлениями. Летописи же 18-19 вв. обязательно включают уточняющие суждения на этот счет. Когда в летописи появляется автор, он не может пропустить такое сообщение без объяснений.

Существует мнение, что китайское влияние на монгольскую историографию выразилось, прежде всего, в уходе летописей от художественного начала и формировании подлинной истории. Это наблюдение справедливо, но лишь частично. Действительно, все сказанное выше говорит о становлении историографического и исторического подхода с критическим и аналитическим отношением к излагаемым данным и событиям. Однако традиционная китайская историография, с одной стороны, сама во многом опиралась на фольклор, а с другой -участвовала в эволюции беллетристических, художественных начал внутри собственно китайской литературы. Многие механизмы и модели, явившиеся результатом освоения художественной литературой Китая своей книжной историографии, продолжали действовать и в монгольской летописной традиции, ориентированной на китайскую словесность - может быть, в несколько ослабленном виде.

Это касается китайских элементов в сюжетах монгольских летописей. Многие легенды имеют корни в китайском фольклоре и в китайской древней письменной традиции. На землетрясения, солнечные затмения, наводнения и неурожаи как на дурные предзнаменования постоянно указывают Ломи и Рашпунцаг. О китайском происхождении этого мотива говорит как отражение в нем особенностей земледельческой культуры и китайской природы, так и многочисленные ссылки на такого рода знаки в китайских династий-

ных хрониках. Можно предположить, что китайское происхождение имеет и другой мотив, входящий во многие китайские мифы и сказания - о печати как знаке могущества ханской власти.

Китайские черты имеют и некоторые легенды, популярные в монгольских летописях. Например, многие ученые указывали на китайские корни легенды о рождении императора династии Мин Чэн-цзу (гг. правления 1403-1425), правившего под девизом Юн-лэ (в монгольских летописях - Юнло), от последнего хана династии Юань Тогон-Тэмура. Однако заимствование сюжетов и мотивов из китайской устной традиции было не настолько большим, чтобы сравниться с «номадным» или буддийско-мифологическим слоями. И главное — оно не ознаменовало собой нового этапа в развитии монгольской письменной традиции.

Новым явлением с большим основанием можно считать появление литературного типа (героя) по образцу китайских сочинений различных жанров на исторические темы, т.е. превращение фольклорного персонажа в литературный. В первую очередь это касается нравственных оценок героя. Для эпоса такие оценки не характерны. «Поступки фольклорного героя далеко не всегда отвечают современным представлениям о том, что этично и что нет... Герой тот, кто побеждает, безразлично, какими средствами», - писал В.Я.Пропп.

Многие исследователи монгольской историографии пытались истолковывать те или иные высказывания летописей в качестве нравственных оценок героев или их поступков, причем, с точки зрения современных представлений о морали. Чаще всего они касаются Чингис-хана. Есть несколько эпизодов, которые легли в основу большинства рассуждений об «отрицательных» чертах Чин-гис-хана. Вот они: Тэмуджин в детстве боялся собак; Тэмуджин -братоубийца, Тэмуджин отнесся неблагодарно к Бэлъгудэю и Хаса-ру; Тэмуджин обделил своего верного сподвижника Борчи; Тэмуджин несправедливо гневался на Хасара. Анализ этих эпизодов в разных сочинениях показывает следующее. Данные эпизоды содержатся только в ранних летописях, опирающихся на фольклорные традиции, хотя даже в 17 в. есть сочинения, избегающие такого рода сюжетов. Позднее эта тенденция становится более явной. Летописи или замалчивают такие детали, или переосмысливают их, дают свою трактовку. Таким образом, в том слое, где нет нравст-

венных оценок, т.е. близком к фольклору, такие эпизоды есть, в том же, что нравственные оценки содержит, т.е. тяготеющем к литературе, они исчезают или изменяются. Так происходит перерождение Чингис-хана из героя с эпическими чертами в образ идеального героя письменной исторической словесности.

Автор реализует свою волю не только в редактировании имеющегося у него материала с позиции определенных политических, идеологических и этических взглядов, но и в сочинении, создании нового текста. В русле подобных действий в летописях появляются описания героев и их характеристики. В древнем слое монгольских исторических сочинений изображение облика героя и других персонажей, а тем более его внутренних качеств встречается очень редко. Например, практически нет подобных описаний Чингисхана. Кроме того, что в детстве у него «в глазах был огонь, а в лице - блеск», о нем не говорится ничего. Чуть более часты характеристики других персонажей. Но и они ограничиваются описанием богатырских качеств сподвижников Чингис-хана, их меткости, силы. Буддийская историография принесла с собой несколько стереотипных описаний, но их набор невелик. Обычно рассказывается о заслугах великого хана перед религией, чудесных качествах и знаниях великого ламы, о его необыкновенных талантах в детстве. В летописях же, связанных с китайской историографической традицией, подобных описаний больше, они разнообразнее, хотя тоже клишированы (преимущественно в соответствии с конфуцианскими представлениями). Этими описаниями создаются литературные типы героев. Более или менее определенно можно выделить такие типы, как идеальный правитель, мудрый министр, добрая и мудрая ханша, коварный враг.

Рассмотрим тип идеального правителя. Есть несколько черт, которые, по канонам китайской историографии и классической литературы, опиравшихся на конфуцианские воззрения, должны быть ему присущи. Это — справедливость, великодушие, уважение к родителям, милость к подданным, гнев и непримиримость к врагам, благодарность братьям и сподвижникам, мудрость, прозорливость. Именно такими описаны императоры Юаньской династии в сочинениях Ломи, Рашпунцага, в меньшей степени - Дхарма-гуши и Галдан-туслагча. В создании литературного типа используются

трафаретные сюжетные ходы. Если-подобных эпизодов нет в ран-

УСС^НАЦИОНАЛЬНАЯ

БИБЛИОТЕКА 33

СПетербург 09 !00 ш

них монгольских летописях, то в поздних, ориентированных на китайскую историографию, они появляются. Например, для идеального правителя ханская власть - это тяжелая ноша, служение народу, долг перед предками, подданными, Небом. Хан вынужден нести ее, хотя считает себя недостойным. В русле описания подобной ханской «скромности» в монгольских летописях появляются трафаретные эпизоды, рассказывающие об отказе от великого престола Хубилая, Хулэг-хана (1281-1311), Йисун-Тэмура (1276-1327).

§ 3. Литературный стиль. Влияние стиля китайских династий-ных хроник на характер монгольских летописей находился на периферии всего воздействия китайского стилистического канона на монгольскую письменную традицию. Но и в этой довольно ограниченной области есть сферы, отличающиеся новым качеством. Первая - это сложение функционального языка истории, что явилось отражением формирования истории как отрасли знания. Упрощение письменного языка, снятие с него функций эстетического и экспрессивного воздействия, оставление ему одной задачи - передачи информации характерны для многих поздних летописей. Джамбадордж, например, в самом начале своего труда заявляет: «Когда писал об этом, не украшал речей гирляндами иносказаний, смысл которых скрыт, а думал лишь о том, чтобы люди, прочитав, сразу поняли». Конечно, нельзя сказать, что формирование такого языка шло исключительно в рамках китайского влияния. Этот процесс происходил на более широком поле. Однако, например, терминология специального языка истории создавалась во многом в результате заимствований из китайского языка и калек с него. Большая часть княжеской и чиновничьей титулатуры монголов имела китайские и маньчжурские корни в силу чисто исторических причин. В летописях 18 и 19 вв. появляются термины, являющиеся кальками с китайского языка и не встречающиеся в ранних памятниках: negiiku аушау (кочевые племена), dayaqu, dayan огоди (войти в подданство), kisig киЛеки (получить долю из добычи, удостоится награды императора), yadayadu (внешние страны, находящиеся за пределами границ Китая), dotoyadu (внутренние территории, находящиеся внутри границ Китая, китайцы), qulayayici (разбойники, восставшие).

Вторая сфера воздействия китайской стилистики связана с авторским началом. Именно в его рамках появляются элементы шь

дивидуального стиля. Из всех рассматриваемых здесь летописей индивидуальным стилем ощутимо обладает лишь сочинение Раш-пунцага. Как известно, «Хрустальные четки» строятся как дина-стийная хроника, где повествование прерывается собственными рассуждениями автора. Такие вставки, содержащие критический анализ материала и выводы, во многом навеяны китайским сочинением «Всеобщее зерцало правления» («Ганму», 11 в.) и восходят к традициям, заложенным еще знаменитыми «Историческими записками» Сымя Цяня (ок. 2-1 вв. до н.э.). Введение этого, довольно специфического повествовательного образования обусловило и его стилистические особенности. Вставные фрагменты эмоционально окрашены и поэтому выразительны. Излюбленный прием Рашпун-цага - ссылки на известные сюжеты - явление не очень частое в исторической литературе монголов. Он ссылается на китайские мифологические и исторические сюжеты, но любит также и индийскую дидактическую литературу, приводит намеки на известные притчи и басни Индии, столь популярные в Монголии. Рашпунцаг ироничен, что практически не встречается в других летописях. Он в большом количестве использует пословицы и поговорки, причем, в отличие от других летописей, в его сочинении они не только вложены в уста героев, но часто исходят от самого автора. Иногда в «Хрустальном зерцале» поговорки произносит гипотетический собеседник автора. Рашпунцаг использует и небольшие сюжетные повествования, полные намеков и иносказаний.

Другой особенностью стиля Рашпунцага является его пристрастие к некоторым синтаксическим конструкциям и лексическим элементам. Например, он чрезвычайно широко пользуется восклицаниями и риторическими вопросами. Зачастую они имеют отрицательные синтаксические конструкции. Встречается использование сослагательного наклонения. У Рашпунцага есть даже любимые слова и выражения. Таким образом, Рашпунцаг демонстрирует тот тип литератора, который обладает элементами индивидуального стиля. Однако те средства, которые формируют этот стиль, расположены в тексте неравномерно. Они сконцентрированы во вставных фрагментах, содержащих рассуждения самого автора.

Влияние китайской историографии на монгольские летописи было, может быть, не столь существенным, как воздействие на них буддийской письменной традиции, но его значение было, пожалуй,

не меньшим. Проникновение в сочинения монгольских летописцев элементов китайских династийных хроник не означало, конечно, окончательного «рождения подлинной истории», но, безусловно, ознаменовало поворот монгольских исторических писаний в направлении формирования истории и литературы в современном понимании этого термина.

В Заключении формулируются основные выводы, сделанные в диссертации.

Анализ структурных и сюжетно-стилистических особенностей монгольских летописей 17-19 вв. показывает следующее. Структурной основой летописей являются генеалогии. В центре них стоит генеалогия рода Чингис-хана борджигид. Генеалогические списки служат циклизирующим стержнем повествования. В них встроены отдельные эпизоды из жизни ханов. Эта структурная основа присуща всем монгольским летописям и является одной из фундаментальных черт, позволяющих говорить об их едином характере. Генеалогические списки образуют наиболее архаичный слой в летописях. Однако уже в 17 в. на этот слой начинает накладываться иной принцип структурирования текста, заимствованный из историй буддизма. Родословный вектор исторического времени частично заменяется на религиозный (или смешивается с ним), и основой повествовательной структуры летописей становится описание истории распространения буддизма. Смена приоритетов приводит к смене тематики. Эпизоды из жизни монгольских ханов замещаются эпизодами из жизни тех деятелей, которые способствовали распространению буддизхма в Монголии. Влияние китайской историографической традиции, начавшееся несколько позднее, а именно в 18 в., привело к проникновению в монгольские летописи элементов династийных хроник. В центре сочинений становится история династии Юань. Летописцы включают рассказы о деятельности министров, военачальников. Появляется погодная хронология.

В области сюжетосложения и использования иных повествовательных моделей происходят схожие процессы. Наиболее архаичный слой образуют фольклорные модели. Это - цикл мотивов о хане-родоначальнике, эпический биографизм как основа повествовательной циклизации, а также мотивы, связанные с волшебством, героической борьбой и числовой символикой. Ядро таких фольк-

лорно-эпических мотивов содержит большинство монгольских летописей. Буддийская литературная традиция привнесла буддийские мотивы и буддийские мифы. Некоторые буддийские мифы на основе буддийских литературных клише складываются уже внутри монгольской летописной традиции. Китайское влияние кроме привнесения некоторого количества китайских мифов и преданий сказалось на формировании авторского начала. Летописцы, опиравшиеся на китайские традиции, начали вводить в повествования, сложившиеся на основе эпических или буддийских мотивов, авторское прочтение, авторскую трактовку, авторский комментарий, а затем изменять эти повествования, и наконец, сочинять. Так появились литературные типы героев, близкие уже художественному образу.

Стилистические трансформации в летописях, происходившие на протяжении трех веков, характеризуются следующей парадигмой. Наиболее архаичный слой составляет стиль устного народного творчества, включающий прозопоэтическое построение текста и эпический язык. Проявлением буддийского влияния стала ориентация на индо-тибетский литературный канон, характерный сложением орнаментального стиля. Сюда можно включить появление элементов украшательства, упорядочивания текста, введение формально-регулярных норм в поэтические фрагменты, использование устойчивых тропов буддийской литературы. Китайское же влияние обусловило формирование индивидуального литературного стиля.

Таким образом, в летописной традиции монголов вычленяются три компонента, или слоя: «номадный», индо-тибетский и китайский. Наличие этих компонентов обусловлено историческим развитием Монголии и последовательным вхождением ее литературы в три крупные культурные общности. Данные три компонента полностью или частично сформировали в монгольской литературе три различных литературных типа.

Древний тип, выросший внутри «номадного» слоя, характеризуется опорой на традиции устного народного творчества и глубоким синкретизмом всех видов словесности. Взгляд в прошлое в нем воплощается в древних мифах, в центре которых стоит миф о происхождении рода и его основателя. Соответственно, историческая память в этом типе - это «генеалогическая» память рода. В изложении этой генеалогической истории архаичный тип пользуется

готовыми повествовательно-фольклорными моделями. Стилистические формы в этом типе также тяготеют к устной поэтике.

Главными чертами второго, или буддийского мифологического, типа, сложившегося под индо-тибетским влиянием, являются ярко выраженные клерикальность и стремление к использованию приемов письменного творчества, то есть — не записанного, а написанного текста. История преимущественно понимается как история буддизма. К тексту предъявляются требования, диктуемые литературным каноном, который определяет преимущественно внешние черты упорядоченности повествования и стилистики.

Зарождение элементов авторского начала - принципиальное отличие третьего типа, сформированного в большой степени под китайским влиянием. Появляется авторский историографический и исторический анализ, четкие идеологические и нравственные оценки. На базе последних формируются литературные типы героев. Автор проявляет себя и в индивидуальном способе выражения.

Вряд ли можно говорить об абсолютном соответствии данных типов рассмотренным иноязычным влияниям. Нельзя полностью отнести повествовательную структуру «номадного» слоя к устному архаическому эпосу - в нем, безусловно, есть элементы писаной истории. Нельзя жестко отделить буддийские мотивы от небуддийских - типологически и те и другие родственны. Нельзя все китайские заимствования назвать авторскими и литературными — китайская традиция привнесла и множество древних мифов. Тем не менее, как явствует анализ, проделанный выше, определенная связь повествовательных типов с иноязычными влияниями в монгольской летописной традиции - не четкая, не точная, не всегда явная -существует.

Нет оснований также считать, что «номадный», индо-тибетский и китайский пласты полностью сформировали стадиально-типологические конфигурации в монгольской летописной традиции, и вне их действия процессы стадиального развития не шли совсем. Например, неправильно было бы говорить, что литературный стиль или научный язык складывались только в русле китайско-маньчжурского или индо-тибетского влияний. Тем не менее, крупные стадиальные повествовательные типы в монгольской летописной традиции, если иметь в виду их магистральное развитие,

сложились именно в рамках «номадного», индо-тибетского и китайского слоев.

Временные рамки и последовательность существования данных трех литературных типов устанавливаются нечетко. Общий вектор развития литературы предполагает приход на смену древнему типу средневекового буддийского, а на смену последнему - авторского. Однако в действительности в монгольской литературе 17-19 вв. эти типы не сменяют друг друга, а сосуществуют. Каждый из них остается продуктивным на всем протяжении своего функционирования.

В соотношении трех повествовательных типов в летописях 1719 вв. заметна тенденция к вытеснению «номадного» архаичного типа. Уже в сочинениях 17 в., не очень далеко отошедших от «Сокровенного сказания» («Золотом сказании» Лувсандандзана, «Кратком Золотом сказании» анонимного автора, «Драгоценном сказании» Саган-Сэцэна, «Желтой истории» и «Истории Асрагчи»), заметны новые тенденции: история рода Чингис-хана встроена в «мировую» историю согласно мифологическим представлениям тибетского буддизма; стержень повествования остается генеалогическим, но все больше внимания уделяется рассказу о тех ханах, которые оказали влияние на принятие монголами буддизма; в ткань сочинения проникают мотивы и мифы буддийской агиографии; стиль все больше тяготеет к нормам индо-гибетской изящной словесности. В 18, а тем более в 19 вв. эти тенденции усиливаются. Появляются сочинения, где история Чингис-хана занимает совсем мало места; возникают деление на главы и литературное украшательство; происходит откровенное подражание историям религии в композиции: первая часть - история религии в Индии, вторая часть - в Китае и Тибете, и лишь третья - в Монголии. Китайское влияние также разрушало прежде всего «номадный» слой. Уже некоторые авторы 18 века - Ломи, Дхарма-гуши и, в особенности Раш-пунцаг, озабочены историческим анализом, индивидуальным способом выражения и не так зависимы от фольклорно-эпических моделей повествования.

Однако ни буддийский мифологический, ни авторский типы не смогли подавить древний тип окончательно. Во-первых, архаичный тип в монгольской литературе продолжал жить потому, что в монгольском обществе имелась социальная почва для этого, само мон-

гольское общество сохраняло многие архаичные черты. Поэтому рассматриваемый литературный тип в некоторых своих проявлениях продолжал быть продуктивным. Элементы родовых отношений были основой создания и жизни письменных генеалогий. Во-вторых, жизнеспособности древнего типа способствовало сохранение в исторической памяти народа событий эпохи Чингис-хана как «золотого века» монгольской истории. Эта древность, с одной стороны, была порождена уникальным культурным подъемом монгольских кочевников в связи с образованием их империи, а с другой - воплотила его в себе. С представлениями о «золотом веке», относимыми к далекому прошлому, с желанием возрождения его «истинных» традиций обычно связано подражание образцам того времени. Такое двойственное положение древнего типа в монгольской летописной традиции - образца и продуктивной модели - во многом и послужило причиной его устойчивости к иноязычным литературным влияниям. Поэтому нельзя считать всю монгольскую литературу периода до начала 20 века полностью «интегрированной» в большие «зональные» индо-тибетскую или китайскую общности. Монгольская словесность сохраняла древние «номадные» традиции и как способ и как образец писания.

Несмотря на сосуществование трех типов в монгольской летописной традиции, уровень их взаимопроникновения или диффузии невысок. Взяв в руки любое сочинение, вы сможете определить, на какие литературные образцы опирался его автор. На это указывают поэтический строй, идейная ангажированность, структура текста. Они не поглощают и не сменяют друг друга, не растворяются один в другом и тем более - не смешиваются окончательно. Они сосуществуют в летописях в различных комбинациях, хотя, конечно, каждое сочинение в большей или меньшей степени тяготеет к тому или иному типу. При этом ясно прослеживается тематическая за-данность данных повествовательных типов. Нигде не встречается описания детских лет Чингис-хана, сделанного с помощью буддийских мифологических моделей повествования, или усилий Пагба-ламы по обращению Хубилай-хана в буддизм — в стиле героического эпоса или китайских династийных хроник. Нарушения этого правила редки, периферийны и касаются второстепенных персонажей.

Высказанные суждения неизбежно приводят к размышлениям над проблемой национального характера монгольской летописной традиции. Очевидно, что «номадный» субстрат является тем стержнем, который позволяет определить ее специфику. Именно «номадное» ядро, заключающее родовую память о предках Чингисхана как модель истории в совокупности с архаичным способом словесного выражения этой памяти, обособляет монгольские летописи от различных традиций «старой» историографии соседних народов. Однако монгольская летописная традиция в том виде, в каком она состоялась, неотделима от индо-тибетского и китайского влияний. Она обрела вид собственно писаной истории в формах, которые сложились под их воздействием, и продолжала развиваться в тех же направлениях. Таким образом, именно разнообразное сочетание этих трех повествовательных традиций и составляет лицо монгольских летописей 17-19 вв. При этом модель развития монгольской летописной традиции 17-19 вв. в какой-то степени можно считать парадигматической для всей монгольской литературы этого периода. В этом случае сама летописная традиция монголов предстает «номадным» ядром как сохранившая архаичные формы повествования и несущая мощный заряд национальной памяти о своей истории.

Рассматриваемые литературные типы, сложившиеся во многом под влиянием различных традиций в словесном творчестве монголов, отражают общее движение монгольских летописей - от эпоса и родословных к литературе и истории. При этом выявление и анализ этих типов позволяет по-новому взглянуть на проблемы формирования в монгольской летописной традиции, с одной стороны, художественных, а с другой - научно-исторических начал.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. История Эрдэни-дзу. Факсимиле рукописи. Пер. с монг., введ., коммент. и прилож. // Памятники письменности Востока CXVIII. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 1999. 255 с. 16 пл.

2. ... и страна зовется Тибетом. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 2002.302 с. 19 пл.

3. Агван Доржиев. Занимательные заметки. Описание путешествия вокруг света. Факсимиле рукописи. Пер. с монг., транслит., предисл., комменг., глосс, и указ. // Памятники письменности Востока CXXXIII.. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 2003.160 с. 10 пл. (Совместно с А.Г.Сазыкиным).

4. Изучение «Сокровенного сказания монголов» в Монголии // Mongolica. К 750-летию «Сокровенного сказания» М.: Наука, 1993. С. 54-86.2,5 пл.

5. К вопросу о поэтико-стилистических направлениях в монгольской литературе XVII-XIX вв. // Теория стиля литератур Востока. М.: Наука, 1995. С. 74-104.2пл.

6. Некоторые сведения об «Истории Эрдэни-дзу» («Эр дэ ни чжао чжи» цзянь цзэ) // «Изучение национальных меньшинств Северо-запада Китая» («Си бэй мин цзу ян цзю со»). Ланьчжоу, 1995, №1. С. 174-177. 0,5 пл.

7. История о Большой ступе Джарунг-Кхашор // Тибетский буддизм. Теория и практика. Новосибирск: Наука, 1995. С. 223252.2 пл.

8. «История Эрдэни-дзу» как памятник истории буддизма в Монголии // Средневековая культура Центральной Азии: письменные источники. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 1995. С. 14-27.1 пл.

9. Две редакции «Истории Эрдэни-дзу» // Владимирцовские чтения Ш. Доклады и тезисы Всероссийской научной конференции (М., 25-26 октября 1993 г.) М.: ИВ РАН, ИЯ РАН, 1995. С. 132135.0,3 пл.

10. К вопросу об изучении «Болор толи» // Российское монголоведение. Бюллетень IV. М.: ИЯ РАН, 1996. С. 76-82.0,5 пл.

Н.Семангика возрастных дефиниций в монгольских летописях вв. // Международный конгресс монголоведов

(Улан-Батор, август 1997). Доклады российской делегации. М.: ИЯ РАН, 1997. С. 83-87.0,5 пл.

12. Монгольская новеллистика XVII-ХГХ вв. и индо-тибетские традиции. // Монгольская литература. Очерки из истории XIII -первой половины XX в. М.: ИВ РАН, 1997. С. 177-208.2 пл.

13. Хасар и Чингис в летописях Мэргэн-гэгэна и Джамжаборджи // Mongolica IV. 90-летию со дня рождения ЦДамдинсурэна посвящается. СПб.: Петербургское Востоковедение, 1998. С. 3035.1,5 пл.

14. Godan Khan in Mongolian and Tibetan historical works // Studia Orientalin. Edited by the Finnish Oriental Society / Vol. 85, Helsinki, 1999. P. 245-248. 0,5 пл.

15. Легенды о происхождении названия племенного союза «табу-нанг» в монгольских летописях // Altaica III. M.: ИВ РАН, 1999. С. 139-151.0,5 пл.

16. Миф о Чингис-хане как о покровителе буддизма // Altaica IV. М.: ИВ РАН, 2000. С. 157-163.0,5 пл.

17. Мотив спасения «истинного» наследника в монгольской историографической традиции // Культура Центральной Азии: письменные источники. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2000. С. 35-40.0,5 пл.

18. Монгольская летописная традиция и китайские династийные хроники // Владимирцовские чтения IV. Тезисы и доклады Всероссийской научной конференции (Москва, 15 февраля 2000 г.) М.: ИЯ РАН, 2000. С. 138-141. 0,3 пл.

19. Об одном сочинении по истории буддизма в Монголии, хранящемся в библиотеке ИВ РАН // Архивные материалы о монгольских и тюркских народах в академических собраниях России. Доклады научной конференции. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2000. С. 110-116. 0,5 пл.

20. К вопросу о типологическом описании монгольской литературы // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Материалы международной научной конференции. История, философия, социология, филология, искусство. T.1V. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2000. С. 202-208.0,5 пл.

21. Старомонгольская литература // Историко-культурный атлас Бурятии. М.: Дидик, 2001. С. 421-422.0,5 пл.

22. Монгольская поэтика // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: ИНИОН РАН, 2001. С. 582-586.0,5 пл.

23. Новое в изучении «Сокровенного сказания» в Монголии // Проблемы экономической, политической и культурной независимости Монголии. Материалы «Круглого стола» 22 декабря 2001 г., посвященного 90-летию независимости Монголии и 80-летию Монгольской революции 1921 г. Иркутск: ИГУ, 2001. С. 5-6.0,3 пл.

24. Монгольские летописи XVII-XIX вв. и повествовательные традиции в монгольской литературе // "Dialogue among Civilizations: Interaction between Nomadic and Other Cultures of Central Asia"/ Ulaanbaatar, Mongolia, august 15-16,2001. P. 417-419, 0,5 пл.

25. Монгольская средневековая литература: некоторые черты // Россия и Монголия в свете диалога евразийских цивилизаций. Материалы международной научной конференции (Звенигород, 2-5 июня 2001). М.: ИВ РАН, 2002. С. 271-275. 0,3 пл.

26. Легенды о происхождении монгольских ханов и их параллели в тибетской мифологии // VIII Международный конгресс монголоведов (Улан-Батор, 5-12 августа 2002 г.). Доклады российской делегации. М.: ИВ РАН, 2002. С. 287-291.0,5 пл.

27. A Work on the History of Buddhism in Mongolia // Manuscripta Orientalia. International Journal for Oriental Manuscript Research. St.Petersburg.: Tesha Publishers, Vol.8, No.2, June 2002. P. 68-70. 0,5 пл.

28. Куда исчез Джамуха? // Mongolica VI. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2003. С. 86-90.0,8 пл.

Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Объем 2,8 печ. л. Тираж 100 экз. Заказ № 96

Отпечатано ООО «ЭЛ ТРЕЙД»

% 0 ¿ 9 7 ö

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Цендина, Анна Дамдиновна

Введение

Глава первая. Древний тип литературы и «номадный» субстрат

§ 1. Родо-племенная история и генеалогический принцип построения 18 текста

§ 2. Эпические повествовательные элементы

1. Цикл мотивов о хане-родоначальнике

2. Повествование о Чингис-хане

2.1. Хасар и Чингис в летописях Мэргэн-гэгэна и Джамбадорджа

3. Мотивы о чудесном

4. «Героические» мотивы

5. Мотивы, связанные с числовыми символами

§ 3. Стиль устного народного творчества

1. Прозо-поэтическое построение текста

2. Эпический язык

Глава,-вторая. Средневековая буддийская историография и индо-тибетский литературный канон

§ 1. Буддийская клерикальная история и структурные изменения в летописях

§ 2. Буддийские мотивы

1. Буддийские исторические мифы

1.1. Чингис-хан — покровитель буддизма ф

§ 3. Орнаментальный стиль

1. Новые композиционно-стилистические черты: декоративность

2. Новые стилистические черты в поэтических фрагментах: регулярность

3. Язык

Глава третья. Формирование в монгольских летописях авторского начала и влияние на них китайской литературы

§ 1. Структура монгольских летописей и китайские династийные хроники

§ 2. Автор как историк и сочинитель

1. Автор: от компилятора к историографу и историку

2. Автор как редактор и сочинитель

2.1. Повествовательные элементы китайского происхождения

2.2. Автор как редактор

2.3. Автор как сочинитель

§ 3. Литературный стиль

1. Индивидуальный стиль

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Цендина, Анна Дамдиновна

Предмет исследования. Диссертация посвящена анализу особенностей монгольской летописи как литературной формы. В центре исследования стоят проблемы генезиса и эволюции монгольской летописи на протяжении 17-19 вв. в период наиболее интенсивного развития средневековой литературной традиции монголов.

Актуальность темы и научная новизна. Монгольская летопись как литературная форма никогда прежде не становилась предметом специального монографического исследования. Между тем, качественные изменения, происходящие в монголоведении в последние десятилетия, связанные с проникновением методов современного литературоведческого анализа в изучение так называемой «старой» монгольской литературы и обусловленные стремлением понять место монгольской словесности в мировом литературном процессе, требуют прежде всего рассмотрения особенностей становления и развития отдельных форм и жанровых образований, их роли в формировании литературной традиции монголов. В свете сказанного исследование монгольской летописи как литературной формы является чрезвычайно актуальной.

Летописи занимают особое место в монгольской письменной словесности. Историческая литература монголов обширна. В нее входят сочинения на монгольском и тибетском языках. Кроме летописей, к ней относятся истории распространения в Монголии буддизма, биографии политических и религиозных деятелей, истории монастырей, аймаков и хошунов, хронологические таблицы, генеалогические списки князей тех или иных родов и хошунов, выписки и выжимки из китайских и маньчжурских исторических сочинений, переписка политических и религиозных деятелей, административные и юридические документы и пр. Однако летописи, будучи генетически связанными с первым крупным письменным памятником монголов «Сокровенным сказанием» (13 в.) и просуществовав вплоть до начала 20 в., являют собой едва ли не самое разнообразное по составу, богатое по объему и важное по значению собрание текстов в словесном творчестве монголов. Они предоставляют уникальную возможность исследования процессов, происходивших в «старой» монгольской литературе на всем протяжении ее развития. Одно из таких явлений, без понимания которого невозможно осмысление типических и специфических черт, монгольской словесности, -соотнесенность ее стадиального развития с иноязычными влияниями, сыгравшими большую роль в монгольской литературе и сформировавшими в нем устойчивые повествовательные традиции.

Наличие в монгольской литературе нескольких «слоев», связанных с влиянием различных литературных традиций, очевидно. Еще О.Ковалевский указывал на четыре компонента или, как он выразился, «элемента» монгольского языка: «номадный», индо-тибетский, китайский и европейский [Ковалевский, 1844-49, т. I, V—VI]. Это высказывание можно смело ртнести и к монгольской литературе.

Номадный» слой вычленяется сравнительно легко. К нему относятся письменные памятники добуддийского и докитайского характера. Он реализован прежде всего в книжном эпосе, генеалогической истории, некоторых видах афористической поэзии. Зародившись в эпоху Чингисхана, «монгольский письменный язык служил эпосу и истории, был языком деловым», — писал Б.Я.Владимирцов [Владимирцов, 1929, 22]. Эти области остались главными «сферами влияния» «номадного» субстрата и много веков спустя.

16-1.7 вв. ознаменовались важнейшим событием в историческом развитии монголов - началом широкого проникновения в Монголию буддизма в его тибетской форме, что повлекло за собой качественные изменения во всех сферах культурной жизни, в том числе и в письменной традиции. Монголы соприкасались с буддизмом и ранее. Во время их господства в Китае (13-14 вв.) это была официальная религия императоров Юаньской династии. Есть сведения, что монголы познакомились с буддизмом даже раньше - через уйгуров. С уйгурского языка были сделаны первые переводы буддийских текстов, из него попали в монгольский язык некоторые буддийские термины. Однако этот «элемент» был затем настолько подавлен и поглощен индо-тибетским влиянием, что в свете интересующей нас проблематики выделять его в качестве отдельного компонента не представляется оправданным и необходимым. В 17-18 вв. осуществляется перевод на монгольский язык произведений буддийского канона Ганджура и Данджура. Буддийская литература, разрастаясь, занимает главенствующее положение, тесня эпос, монгольскую историографию и оказывая на них свое влияние. С укреплением церковных институтов, с внедрением религиозных церемоний и служб на тибетском языке отходит на второй план и переводческая деятельность, уступая место собственно тибетской литературе, в которую вливается уже тибетоязычное творчество монголов. Это влияние было поистине всеобъемлющим. Оно сказалось на структуре литературы, ее темах, идеях, поэтике, стиле.

Иной характер носило воздействие китайской традиции. Оно не было столь «тотальным», как индо-тибетское воздействие, в большей степени сказавшись на творчестве южных монголов, хотя с течением времени обозначилось и в сочинениях северных монголов, в результате чего получило общемонгольское значение. Обусловленное распространением среди монголов переводов китайских романов и исторических сочинений, а затем «китайской образованностью» высшего чиновничества, оно затронуло -лишь некоторые виды и жанры монгольской литературы. Кроме того, позднее китайское влияние содержит в себе два компонента -китайский и маньчжурский. Встает вопрос об их соотношении. Когда мы говорим «индо-тибетское влияние», мы имеем. в виду не только то, что тибетская литература явилась передатчиком индийской, но и то, что индийский компонент был освоен и преобразован в Тибете настолько, что появился некий новый субстрат: индо-тибетский, который и был трансплантирован в монгольскую литературу. «Китайско-маньчжурское» влияние другого рода. Есть предположение, что китайские повести и романы переводились на монгольский язык уже с маньчжурских переводов [Рифтин-Семанов, 1981, 240]. Насчет некоторых исторических произведений это даже не предположение, а известный факт [Dai yuwan ulus-un teiike, 1987, 1]. Однако маньчжурская письменная традиция была сравнительно молода, и сама возникла на почве монгольской и китайской словесности. Кроме того, на маньчжурском языке так и не было создано по-настоящему большой литературы, его прерогативой осталось делопроизводство и, в определенной степени, историография. Таким образом, хотя маньчжурский язык и был в некоторых случаях посредником в этом процессе, но маньчжурский «элемент» в традиции, пришедшей в монгольскую литературу, был незначителен. Поэтому маньчжурский субстрат по отношению к монгольской литературе я считаю возможным рассматривать в контексте общекитайского влияния. Итак, китайско-маньчжурское влияние носило более узкий характер, чем индо-тибетское -и в географическом, и в литературном плане. Тем не менее, оно было принципиальным для монгольской литературы, сформировав там особые, качественно отличающиеся традиции.

Четвертый компонент, упомянутый О.Ковалевским, европейский (или, следуя принятому мной принципу - европейско-русский) для исследуемого периода монгольской литературы и обозначенных здесь целей практически не актуален.

Индо-тибетское и китайско-маньчжурское влияние на монгольское письменное творчество было настолько значительным, что породило круг проблем, решение которых имеет первостепенное значение для раскрытия характера не только литературы, но и монгольской культуры в целом — проблем национальной самобытности, соотношения в ней заимствованного и оригинального. В самом деле, можно ли считать монгольскую литературу до 20 в. вполне монгольской, если среди обилия книг, имевших хождение в Монголии, малую долю составляли сочинения, написанные на собственно & монгольском языке, а из них еще меньшую часть - не переводные, а оригинальные произведения? Это — принципиальный вопрос, мимо которого не прошел ни один серьезный монголовед. Решали же его по-разному: от определения монгольской литературы «заимствующей и воспроизводящей» [Лауфер, 1927, 93], «как бы тибетской литературой второго сорта» [Владимирцов, 1920, 101], «переводной., зависимой не только в узко-фактическом смысле ее зависимого происхождения» [Тубянский, 1935, 15], до скорее стихийного, чем научного признания ее монгольского характера в силу того, что она «удовлетворяет известным Щ запросам монгольской души» [Владимирцов, 1920, 102], «что существует какая-то почва, что для какой-то социальной среды тот вид литературы представлял собою ценность» [Поппе, 1935, 7], до поисков в ней элементов монголизации [Владимирцов, 1921, 23], и, наконец, до в некотором смысле «детского» принятия всего написанного на монгольском языке за монгольское — явление, распространенное в современной монголистике. Одним словом, проблема влияния иноязычных письменных традиций для монгольской литературы более чем важна и требует серьезного теоретического осмысления. И именно монгольская летопись как & литературная форма дает возможность рассмотреть эти проблемы во всей полноте. Научная новизна исследования состоит, таким образом, в анализе повествовательных элементов летописной традиции монголов в связи с изменениями, происходившими в ней на протяжении трех веков.

Методологические основы исследования. Исследование особенностей монгольской летописи как литературной формы, ее развития на протяжении 17-19 вв. и влияния на нее иноязычных литературных традиций предполагает, прежде всего, наличие внятного и обоснованного систематического описания истории монгольской литературы. Для того, чтобы понять роль иноязычных влияний, мы должны иметь некую картину, на которую могли бы «наложить» интересующие нас литературные «слои». * И здесь обнаруживается ряд трудностей.

Литература монголов насчитывает восьмивековую историю. Все обобщающие труды,по ее истории, обзоры и антологии в своей структуре опираются на более или менее сложившуюся периодизацию, базирующуюся на историческом принципе. Так, выделяют три крупных периода: древний (13-14 вв.), средневековый (17-19 вв. или до начала 20 в.) и современный (20 в.) [Дамдинсурэн, 1957а; Тойм II, 1977; Тойм III, 1968; Хорлоо и др., 1968; Heissig, 1972; Цэрэнсодном, 1987]. Два последних подвергаются обычно более дробному делению: в особый период ^ вычленяется 19 в. [Тойм III, 1968] и в литературе 20 в. указывают на существование двух периодов (до 1940 г. и после) [Хорлоо и др., 1968]. Однако такое деление литературного процесса Монголии имеет в значительной степени стихийный характер и носит на себе отпечаток периодизации политической истории Монголии (13—16 вв. - монгольская империя и раздробленность после ее падения, 17 - начало 20 вв. — вхождение в состав маньчжурской империи и распространение буддизма, 20 в. - революция и строительство нового общества [Туух, 1966-69]). Некоторые попытки стадиального подхода, впрочем, теоретически не I* декларированные, откровенно следуют за периодизацией монгольского письменного языка (древний - до 14 в., средний - 14-16 вв., переходный 16-17 вв., новый или классический - 17 — начало 20 вв. и современный — вторая половина 20 в.) (см. [Владимирцов, 1929, 33]). Между тем, исторический подход, опирающийся на периодизацию политической истории или развитие письменного языка монголов для периодизации литературного процесса в Монголии представляется недостаточным. Он, безусловно, будет оставаться стержнем для трудов по истории монгольской литературы в силу своей простоты и очевидности, но для описания внутренних процессов, происходивших в самой литературе, требует дополнительного аналитического инструментария.

Таким дополнительным подходом может быть типологический. Он предполагает выделение типов литературы, основывающихся на имплицитно присущих ей чертах. Так, в той монгольской литературе, которую традиционно принято называть «старой», т.е. существовавшей на старомонгольском письме до 20-х годов 20 в., можно выделить несколько типов. Древний тип - формирующийся архаичными мифами и фольклорно-эпической поэтикой. Средневековый тип - опирающийся на философско-этическое учение одной из крупнейших мировых религий - буддизма, характеризующийся неразграниченностью литературных видов и жанров, синкретизмом функциональных и нефункциональных начал, ярко выраженной компилятивностью, подавляющей ролью литературного канона. И третий тип, который с большими оговорками можно назвать «авторским». Он опирается на новые представления о литературе, на осознание литературы себя литературой, т.е. на признание ею за собой эстетических, беллетристических, наконец, художественных функций. Сочетание исторического и типологического подходов позволит ответить на вопрос: как были соотнесены в монгольской литературе два процесса -иноязычных влияний и стадиального развития.

Объект исследования. Термин «монгольская летопись» вполне утвердился в науке, хотя в строгом смысле этого слова он не соответствует природе обозначаемых сочинений, так как последние не следуют жесткому погодному правилу описания событий. Какие же сочинения мы обозначаем этим термином? Известно, что монгольская писаная история берет начало в 13 в., и первым ее памятником явилось «Сокровенное сказание». Однако, как правило, в число летописей этот памятник не включают как выходящий за рамки летописания и являющийся во многом произведением эпическим. Далее, конец 14 - начало 16 вв. часто называют «темным» периодом монгольской истории, так как от этого времени до нас не дошло практически никаких сколько-нибудь крупных письменных памятников исторического характера. Исходя из сказанного, трудно судить, каким образом остались живыми и как функционировали в эти века старые исторические воззрения монголов и форма их изложения. Между тем, они не только не были забыты, но и породили в 17 в. обширную летописную традицию монголов. Ее составляют «Краткое Золотое сказание» («Quriyangyui altan tobci») (около 1625 г.; другая датировка - 1655 г.), «Золотое сказание» («Altan tobci») Лубсандандзана (1635 г.; по другим данным - рубеж 17-18 вв.), «Желтая история» («Sir-а tuyuji») (40-60-е гг. 17 в.), «Драгоценное сказание» («Erdeni-yin tobci») Саган-Сэцэна (1662 г.), «История Асрагчи» («Asarayci-yin teiike») Джамбы (1677 г.), «Течение Ганга» («rangy-a-yin urusqal») Гомбоджаба (1725 г.), «История монгольского рода борджигид» («Mongyol borjigid oboy-un teiike») Ломи (1732 г.), «Золотой диск с тысячей спиц» («Altan kurdun mingyan kigesutii») Дхарма-гуши (1739 г.), «Золотое сказание» («Altan tobci») Мэргэн-гэгэна (1765 г.), «Хрустальные четки» («Bolor erike») Рашпунцага (1775 г.), «Хрустальное зерцало» («Bolor toli») Джамбадорджа (1825 г.), «Синяя тетрадь» («Коке debter») (середина 19 в.), «Драгоценные четки» («Erdeni-yin erike») Галдана (1850 г.) и некоторые другие письменные памятники1. Итак, под термином «летописи» объединяют сочинения, написанные в 1719 вв. на монгольском языке и посвященные истории монголов в целом — от начала их появления на исторической арене до времени, более или менее близкого к написанию того или иного сочинения.

1 Этим не исчерпывается все количество летописных сочинений монголов 17-19 вв. За пределами анализа в данной работе остались некоторые книги, примыкающие к летописям и являющиеся религиозными, локальными или откровенно вторичными историями (например, [Heissig, 1961; Heissig, 1970]).

Изученность проблемы. Корпус монгольских летописей, не столь многочисленный на первый взгляд, всегда рассматривался наукой в качестве одного из центральных в письменной традиции монголов. С самого начала формирования мировой монголистики они стали привлекать, и привлекают до сих пор, внимание ученых. Основным направлением в изучении летописей, безусловно, является разнообразная текстологическая работа, связанная с изданием их текстов и переводом на европейские языки. Здесь я позволю себе избрать не хронологический, а географический принцип изложения и обозначить главные центры, внесшие в это направление наиболее значительный вклад.

Первым крупным событием в данной области явилось издание Я.И.Шмидтом монгольского текста и параллельного перевода на немецкий язык летописи Саган-Сэцэна «Драгоценное сказание» с присовокуплением к ним обширного комментария [Schmidt, 1829]. Эта работа была подготовлена в России, и российские ученые на протяжении последующих веков немало сделали для ознакомления научной общественности с летописной традицией монголов. Следует назвать издание текста и перевод на русский язык «Краткого Золотого сказания» Галсана Гомбоева [Гомбоев, 1858], публикацию одной части текста и ее перевода, а также большого исследования «Драгоценных четок» Галдан-туслагча, исполненные А.М.Позднеевым [Позднеев, 1883], им же опубликованную «Синюю тетрадь» [Koke debter, 1912], труды уже советского времени: издание текста «Течения Ганга» Л.С.Пучковским [Пучковский, 1960], публикации Н.П.Шастиной - «Желтой истории» [Шастина, 1957] и «Золотого сказания» Лубсандандзана [Шастина, 1973], П.Б.Балданжапова-«Золотого* сказания» Мэргэн-гэгэна [Балданжапов, 1970], и так и неопубликованный перевод на русский язык «Хрустального зерцала», сделанный Б.И.Королем [Король, 1959].

Несколько более поздними по времени зарождения, но не менее значительными были усилия западных монголистов. Здесь выделяются два крупных исследователя. Это — Э.Хэниш и В.Хайссиг. Первый провел глубокий и тщательный анализ различных монгольских изданий «Драгоценного сказания» Саган-Сэцэна, едва ли не самого интересного сочинения из этого разряда, а также публикацию их текстов и переводов на китайский и маньчжурский языки [Haenisch, 1904; 1933; 1955; 1959; 1966]. Второй осуществил огромный труд по критическому изданию чуть ли не всех перечисленных летописей [Heissig, 1958; 1959; 1961; 1962; 1965; Heissig-Bawden,- 1957]. Их исследования продолжили Ч.Боудэн [Bawden, 1955], А.Мостарт, В.Кливз [Cleaves, 1952; 1956; 1959], К.Сагастер [Sagaster, 1976], Х.-Р.Кэмпфе [Kampfe, 1983], И.Рахевильц, Дж.Крюгер [Rachewiltz-Kruger, 1990], П.Фитце, Г.Лубсан [Vietze-Lubsang, 1992], Э.Чиодо [Chiodo, 1996].

В процессе становления современной науки в Монголии в публикацию летописей включились и монгольские ученые. Еще в 1930-х годах < был напечатан текст «Золотого сказания» Лубсандандзана [Lubsandanjan, 1937]. Это сочинение было впоследствии издано на кириллице [Шагдар, 1957] и факсимильным способом [Lubsandanjan, 1990]. Кроме того, там впервые вышли в свет летописи, относящиеся к северомонгольской традиции, такие как «История Асрагчи» [Asarayci, 1960], «Драгоценные четки» Галдан-туслагча [ГаМап, 1960], а также «Драгоценное сказание» Саган-Сэцэна [Sayan Secen, 1958]. В последнее десятилетие в Монголии идет переложение на кириллическое письмо и публикация исторических источников, в том числе и летописей [Гомбожав, 1992; Сухбаатар, 1998; Byamba, 2002; Qad-un iindusun-ii quriyangyui altan tobci, 2002].

Наконец, четвертый центр, пожалуй, самый активный в последнее время — это КНР. В 1980-х годах в КНР началось массовое издание произведений дореволюционного времени, относящихся к письменной культуре национальных меньшинств. В этом гигантском потоке были опубликованы и тексты почти всех известных монгольских летописей с более или менее обширными исследованиями и комментариями |Tangy-a-yin urusqal, 1981; Sir-a tuyuji, 1983; Asarayci, 1984; Bolor toli, 1984; Bolor erike, 1985; Altan ktirdiin, 1987; Sayan Secen, 1987; Lomi, 1989; Quriyangyui altan tobci, 1989; Koke teiike, 1996; Altan tobci, 1999].

Кроме осуществления текстологических изысканий, связанных с введением в научный оборот текстов данных памятников, исследователи, естественно, обращались к ним как к главному и ценнейшему источнику знаний по истории монголов - их политическому, социально-экономическому и культурному развитию, становлению их государственности, многообразным связям с соседними народами, войнам, победам и поражениям, эволюции государственной административной системы, жизни сословий, религиозным верованиям, народному творчеству и многому другому. Историческое содержание этих сочинений было, есть и, несомненно, будет главным предметом, притягивающим к ним интерес. Все фундаментальные труды по истории монгольских народов и все работы, посвященные частным проблемам их развития, опираются на письменные источники, и в первую очередь - на летописи.

Не менее традиционно внимание к рассматриваемым памятникам историографов, изучающих их с точки зрения эволюции знаний и представлений монголов о своем прошлом. Чаще всего это направление реализуется в сравнительном анализе отдельных источников, сопровождающих издания текстов данных сочинений, но есть и обобщающие работы, посвященные диахронным и синхронным сопоставлениям исторических взглядов в различных произведениях [Жамцарано, 1936; Пучковский, 1953; Вира, 1978].

Кроме того, летописи часто служат материалом для лингвистов, палеографов, фольклористов, этнографов и других специалистов, изучающих те или иные стороны культуры монголов.

К изучению названных памятников обращались и литературоведы. Основанием для этого служило то обстоятельство, что в повествовательной структуре летописей в той или иной мере присутствует начало, свидетельствующее о поэтическом взгляде и художественных устремлениях авторов. Однако в выделении художественного в исторических сочинениях большинство исследователей шло путем механического вычленения небольших поэтических или сюжетных форм, т.е. песен, эпических сказаний, исторических новелл и пр. Посмотрим хотя бы на названия самых крупных из подобных работ: «Художественная литература в исторических источниках XVII-XVIII вв.» [Тойм II, 1977, 93— 151], «Легенды в исторических сочинениях XVII-XVIII вв.» [Тойм II, 1977, 151-179], «Поэтические пассажи в Эрдэнийн тобчи. Монгольская хроника 1662 г. Саган-Сэцэна» [Krueger, 1961]. Таков же подход к этому и в обобщающих трудах о развитии монгольской литературы, где эти фрагменты выделены и рассмотрены самостоятельно [Михайлов, 1969; Цэрэнсодном, 1987], в работах о соотношении исторического и эпического в монгольской традиционной историографии [Veit, 1998].

Цель и задачи исследования. Указанный выше взгляд возможен, но явно недостаточен, так как вскрывает лишь одну сторону проблемы, причем, лежащую на поверхности. Действительно, широкое использование летописями мелких эпических и художественных форм приводит к очень простой мысли о том, что они и составляют поэтическую сторону сочинении. Но речь идет не о механическом соединении различных видов письменного творчества, а о синкретическом их сосуществовании. Отсюда вытекают цели и задачи исследования. Цель заключается в изучении литературно-художественной природы летописей, особого поэтического способа видения и описания исторических событий, который воплощается во всей повествовательной ткани текста, в исследовании не того, что в данных сочинениях изложено, а того, как изложено — как они организованы, какие для этого использованы средства, как эти средства менялись с течением времени, и отчего это зависело.

В соответствии со сказанным перед автором стоят следующие задачи: проанализировать три уровня текста летописей, представляющиеся важнейшими, — структуру, повествовательно-сюжетные элементы и стилистические средства.

Под структурой подразумевается способ построения текста, т.е. то, что является внутренним стержнем повествования и внешними приметами л. его проявления. Таким организующим началом в произведениях крупных форм в монгольской литературе до 20 в. кроме сюжета (не столь распространенного, кстати) чаще всего становился тот или иной вид циклизации. Сюжетная циклизация известна по обрамленным повестям, «комментаторская» — по толкованиям к дидактическим и религиозным трактатам, хронологическая - по летописям, биографическая - по жизнеописаниям, генеалогическая - по родословным ханов и князей, эпическая — по циклам книжных эпических песен о жизни и подвигах героя, диалогическая — по некоторым буддийским сочинениям, «реинкарнационная» - по сборникам джатак о Будде или о других религиозных деятелях и т.д. Эта структурная основа повествования имеет внешнюю формальную атрибутику - детали, делящие текст, соединяющие его части, оформляющие их.

Повествовательно-сюжетные элементы в большей степени относятся к содержательной стороне текста. В исторических сочинениях, рассказ которых должен следовать за событиями, казалось бы, нет оснований говорить о сюжетосложении. Однако литературное творчество средневекового типа таково, что оно пользуется готовыми повествовательными моделями, и в области сюжетики тоже. Летописи используют устойчивые сюжетные элементы, мотивы. По различным признакам они образуют определенные группы, циклы.

Что же касается стилистических средств, в монгольской литературе, как и во многих других классических восточных литературах, эстетические устремления создателей текстов, прежде всего проявлялись в использовании разнообразных языковых фигур и стилистических решений, а значит, именно они играли одну из центральных ролей в формировании поэтики этих текстов.

Из этих трех уровней текста структура - средство наиболее фундаментальное в силу своей консервативности и устойчивости. Более подвижны повествовательно-сюжетные элементы. Легче и быстрее воспринимает новации стиль. Однако все они прямо отражают эстетические и идеологические изменения в монгольской культуре, происходившие на протяжении нескольких веков. Поэтому для того, чтобы понять, как развивалась монгольская летописная традиция, ее повествовательная форма, рассмотрение названных базовых элементов текста и их трансформаций имеет первостепенное значение.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Структурные и сюжетно-стилистические особенности монгольских летописей 17-19 вв."

Заключение

Анализ структурных и сюжетно-стилистических особенностей монгольских летописей 17-19 вв. показывает следующее. Структурной основой летописей являются генеалогии. В центре них стоит генеалогия рода Чингис-хана борджигид. Генеалогические списки служат циклизирующим стержнем повествования. В них встроены описания отдельных эпизодов из жизни ханов. Эта структурная основа присуща всем монгольским летописям и является одной из фундаментальных черт, позволяющих говорить об их едином характере. Генеалогические списки образуют наиболее архаичный слой в летописях. Однако уже в 17 в. на этот слой начинает накладываться иной принцип структурирования текста, заимствованный из историй религии. Родословный «вектор» исторического времени частично заменяется на религиозный (или смешивается с ним), и основой повествовательной структуры летописей становится описание истории распространения буддизма. Смена приоритетов приводит к смене тематики. Эпизоды из жизни монгольских ханов замещаются эпизодами из жизни тех деятелей, кто способствовал распространению в Монголии буддизма. Влияние китайской историографической традиции, начавшееся несколько позднее буддийского (18 в.), привело к проникновению в монгольские летописи элементов династийных хроник. В центре сочинений становится история династии Юань. Летописцы включают рассказы о деятельности министров, военачальников. Появляется погодная хронология.

В области сюжетосложения и использования иных повествовательных моделей происходят схожие процессы. Наиболее архаичный слой образуют фольклорные модели - цикл мотивов о хане-родоначальнике, эпический биографизм как основа повествовательной циклизации, а также мотивы, связанные с волшебством, с героической борьбой и числовой символикой. Определенное ядро таких фольклорно-эпических мотивов содержит большинство монгольских летописей. Буддийская литературная традиция привнесла буддийские мотивы и буддийские мифы. Некоторые буддийские мифы на основе буддийских литературных клише складываются уже внутри монгольской летописной традиции. Китайское влияние сказалось в основном на формировании авторского начала. Летописцы, опиравшиеся на китайские традиции, начали вводить в повествования, сложившиеся на основе эпических или буддийских мотивов, авторское прочтение, авторскую трактовку, авторский комментарий, а затем изменять эти повествования, и, наконец, сочинять новые. Так возникли литературные типы героев, близкие художественным образам.

Стилистические трансформации в летописях, происходившие на протяжении трех веков, характеризуются следующей парадигмой. Наиболее архаичный слой составляет стиль устного народного творчества, включающий прозопоэтическое построение текста и эпический язык. Проявлением буддийского влияния стала ориентация на индо-тибетский литературный канон, характерный сложением орнаментального стиля. Сюда можно включить появление элементов украшательства, упорядочивания текста, введение формально-регулярных норм в поэтические фрагменты, использование устойчивых тропов буддийской литературы. Китайское влияние обусловило формирование индивидуального литературного стиля.

Таким образом, в летописной традиции монголов вычленяются три компонента, или слоя: «номадный», индо-тибетский и китайский. Наличие этих компонентов обусловлено историческим развитием Монголии и последовательным вхождением ее литературы в три крупные культурные общности. Данные три компонента полностью или частично сформировали в монгольской литературе три различных литературных типа.

Древний тип, выросший внутри «номадного» слоя, характеризуется опорой на традиции устного народного творчества и глубоким синкретизмом всех видов словесности. Взгляд в прошлое в нем воплощается в древних мифах, в центре которых стоит миф о происхождении рода и его основателя. Соответственно, историческая память в этом типе - это «генеалогическая» память рода. В изложении этой генеалогической истории архаичный тип пользуется готовыми повествовательно-фольклорными моделями. Стилистические формы в этом типе также тяготеют к устной поэтике.

Главными чертами второго, или буддийского мифологического, типа, сложившегося под индо-тибетским влиянием, являются ярко выраженные клерикальность и стремление к использованию приемов письменного творчества, то есть - не записанного, а написанного текста. История преимущественно понимается как история буддизма. К тексту предъявляются требования, диктуемые литературным каноном, который определяет преимущественно внешние черты упорядоченности повествования и стилистики.

Зарождение элементов авторского начала — принципиальное отличие третьего типа, сформированного в большой степени под китайским влиянием. Появляется авторский историографический и исторический анализ, четкие идеологические и нравственные оценки. На базе последних формируются литературные типы героев. Автор проявляет себя и в индивидуальном способе выражения.

Вряд ли можно говорить об абсолютном соответствии данных типов рассмотренным иноязычным влияниям. Нельзя полностью отнести повествовательную структуру «номадного» слоя к устному архаическому эпосу - в нем, безусловно, есть элементы писаной истории. Нельзя жестко отделить буддийские мотивы от небуддийских - типологически и те и другие родственны. Нельзя все китайские заимствования назвать авторскими и литературными - китайская традиция привнесла и множество древних мифов. Тем не менее, как явствует анализ, проделанный выше, определенная связь повествовательных типов с иноязычными влияниями в монгольской летописной традиции - не четкая, не точная, не всегда явная -существует.

Нет оснований также считать, что «номадный», индо-тибетский и китайский пласты полностью сформировали стадиально-типологические конфигурации в монгольской летописной традиции, и вне их действия процессы стадиального развития не шли совсем. Например, неправильно было бы говорить, что литературный стиль или научный язык складывались только в русле китайско-маньчжурского или индо-тибетского влияний. Тем не менее, крупные стадиальные повествовательные типы в монгольской летописной традиции, если иметь в виду их магистральное развитие, сложились именно в рамках «номадного», индо-тибетского и китайского слоев.

Временные рамки и последовательность существования данных трех литературных типов устанавливаются нечетко. Общий вектор развития литературы предполагает приход на смену древнему типу средневекового буддийского, а на смену последнему — авторского. Однако в действительности в монгольской литературе 17-19 вв. эти типы не сменяют друг друга, а сосуществуют. Каждый из них остается продуктивным на всем протяжении своего функционирования.

Естественно, рассматриваемые три типа в литературной традиции монголов находились в отношениях взаимного проникновения и взаимного влияния. Уже в сочинениях 17 в., не очень далеко отошедших от «Сокровенного сказания» — «Золотом сказании» Лувсандандзана, «Золотом сказании» анонимного автора, «Драгоценном сказании» Саган-Сэцэна, «Желтой истории» и «Истории Асрагчи» заметны новые тенденции: история рода Чингис-хана встроена в «мировую» историю согласно мифологическим представлениям тибетского буддизма; стержень повествования остается генеалогическим, но все больше внимания уделяется рассказу о тех ханах, которые оказали влияние на принятие монголами буддизма; в ткань сочинения проникают мотивы и мифы буддийской агиографии; стиль все больше тяготеет к нормам индо-тибетской изящной словесности. В 18, а тем более в 19 вв. эти тенденции усиливаются. Появляются сочинения, где история Чингис-хана занимает совсем мало места; возникает деление на главы и литературное украшательство; происходит откровенное подражание «историям религии» в композиции: первая часть - история религии в Индии, вторая часть - в Китае и Тибете, и лишь третья - в Монголии.

Китайское влияние распадается на два этапа, первый из которых приходится на время существования Монгольской империи, то есть, на начало фиксированной истории монголов, а второй - на период вхождения Монголии в империю Цин. Несмотря на такую разорванность во времени, оно было достаточно сильным. Уже в 18 в. появляются такие авторы, как Ломи,' Дхарма-гуши и, в особенности Рашпунцаг, которые озабочены историческим анализом, индивидуальным способом выражения и стараются переосмыслить тот материал, который им предоставляют более ранние источники. Таким образом, они перерабатывают архаичные и буддийские мифологические модели повествования в соответствии со своим пониманием процесса создания нового текста.

Из сказанного видно, что взаимоотношения данных литературных типов характеризуются стремлением к вытеснению древнего «номадного» типа со стороны средневекового буддийского, а с конца 18 - начала 19 вв. и со сторон£>1 авторского типов. Однако ни тот, ни другой не смогли подавить древний тип окончательно. В монгольской словесности до начала 20 в. сохранялись три литературные модели. Обусловлено это было следующими обстоятельствами. Во-первых, архаичный тип в монгольской литературе продолжал жить потому, что в монгольском обществе имелась социальная почва для этого. Само монгольское общество сохранило многие архаичные черты. Поэтому рассматриваемый литературный тип в некоторых своих проявлениях продолжал быть продуктивным. Элементы родовых отношений были основой создания и жизни письменных генеалогий. Остатки древних магических ритуалов обусловили представления о магической функции текста - устного и письменного. Во-вторых, жизнеспособности древнего типа способствовало сохранение в исторической памяти народа событий эпохи Чингис-хана как «золотого века» монгольской истории. Эта древность, с одной стороны, была порождена уникальным культурным подъемом монгольских кочевников в связи с образованием их империи, а с другой — воплотила его в себе. С представлениями о «золотом веке», относимым к далекому прошлому, с желанием возрождения его «истинных» традиций связано обычно подражание образцам того времени. Такое двойственное положение древнего типа в монгольской летописной традиции - образца и продуктивной модели - во многом и послужило причиной его устойчивости к иноязычным литературным влияниям. Поэтому нельзя считать всю монгольскую литературу периода до начала 20 века полностью «интегрированной» в большие «зональные» индо-тибетскую или китайскую общности. Монгольская словесность сохраняла свои собственные древние традиции и как способ и как образец писания.

Несмотря на взаимовлияние трех литературных типов, уровень их взаимопроникновения или диффузии в монгольской летописной традиции невысок. Взяв в руки любое сочинение, вы можете сказать, на какие литературные образцы опирался его автор. На это указывают поэтический строй, идейная ангажированность, структура текста. Они не поглощают и не сменяют друг друга, не растворяются один в другом и тем более - не смешиваются окончательно. Они сосуществуют в летописях в различных комбинациях, хотя, конечно, каждое сочинение в большей или меньшей степени тяготеет к тому или иному типу. Ни среди самых ранних из известных летописей, ни среди самых поздних - нет такой, которая бы демонстрировала полностью один тип повествования.

При этом ясно прослеживается тематическая заданность данных повествовательных типов. (Применительно к стилю древнерусской литературы об этом писал Д.С.Лихачев [Лихачев, 1979, 81-82]). Нигде не встречается описания детских лет Чингис-хана, сделанного с помощью буддийских мифологических моделей повествования, или усилий Пагба-ламы по обращению Хубилай-хана в буддизм - в стиле героического эпоса или китайских династийных хроник. Нарушения этого правила редки, периферийны и касаются второстепенных персонажей.

Высказанные суждения неизбежно приводят к размышлениям над проблемой национального характера монгольской летописной традиции. Очевидно, что «номадный» субстрат является тем стержнем, который позволяет определить специфику монгольской летописной традиции. Именно «номадное» ядро, заключающее родовую память о предках Чингис-хана как модель истории в совокупности с архаичным способом словесного выражения этой памяти, обособляет монгольские летописи от различных традиций «старой» историографии соседних народов. Однако монгольская летописная традиция в том виде, в каком она состоялась, неотделима от индо-тибетского и китайского влияний. Она обрела вид собственно писаной истории в тех формах, которые сложились под их воздействием, и продолжала развиваться в тех же направлениях. Таким образом, именно разнообразное сочетание этих трех повествовательных традиций я составляет лицо монгольских летописей 17-19 вв. При этом модель развития монгольской летописной традиции 17-19 вв. в какой-то степени можно считать парадигматической для всей монгольской литературы этого периода. В этом случае сама летописная традиция монголов предстает «номадным» ядром как сохранившая архаичные формы повествования и несущая мощный заряд национальной памяти о своей истории.

Рассматриваемые повествовательные типы, сложившиеся под влиянием различных традиций в словесном творчестве монголов, отражают общее движение монгольских летописей - от эпоса и родословных к литературе и истории. При этом выявление и анализ этих типов позволяет по-новому взглянуть на проблемы формирования в монгольской историографической традиции, с одной стороны, художественных начал и, с другой — научно-исторических. Учеными давно было замечено, что некоторые крупные жанры художественной и научно-исторической литературы в монгольской словесности сложились под влиянием китайской традиции. Так, роман Инджинаша «Синяя книга» (конец 19 в.), который по праву считается первым монгольским романом, имеет явно

Ф китайские корни. Первые «подлинные» истории монголов («История

Монголии» Амара, 20-е гг. 20 в.) также использовали китайскую историческую литературу и как источник и во многом как модель. В свете сделанных в диссертации выводов становится понятным, что первые художественные романы или исторические очерки монголов появились не просто под влиянием китайской традиции, а именно в авторском типе литературы (!), сложившемся преимущественно под китайским влиянием. Индо-тибетская же традиция не привела к рождению современных литературных форм, оставаясь на уровне средневековья. Так, истории

Эрдэнэпэла, Дамдина (начало 20 в.), драмы Равджи (19 в.) не вышли за рамки средневековых историй религии и религиозных действ. Дальнейшее изучение .литературных типов, традиций и их взаимодействия может многое раскрыть в понимании проблем зарождения и функционирования художественной и научно-исторической литературы монголов.

Список научной литературыЦендина, Анна Дамдиновна, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Аверинцев, 1981 - Аверинцев С.С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981.

2. Базарова, 1981 Базарова Б.З. «Монгол борджигид обог-ун тэукэ» как источник по истории Монголии. Дис. на соиск. уч. степ. к. и. н. М., 1981. 187 с.

3. Балданжапов, 1962 Балданжапов П.Б. К изучению монгольской летописи «Эрдэнийн эрихэ» // Материалы по истории и филологии Центральной Азии. Улан-Удэ, 1962, с. 90-107.

4. Балданжапов, 1970 Балданжапов П.Б. Altan Tobci. Монгольская летопись XVIII в. Улан-Удэ, 1970. 415 с.

5. Бартольд, 1897 Бартольд В.В. Образование империи Чингиз-хана // ЗВОРАО, ч. X, СПб., 1897.

6. Билгуудэй, 2000 Билгуудэй Г. Аман уламжлал ба «Монголын нууц товчоон». УБ., 2000. 165 х.

7. Бира, 1978 Бира Ш. Монгольская историография (XIII-XVII вв.). М., 1978.319 с.

8. Бира, 1994 Бира Ш. Монголын туух, соёл, туух бичлэгийн судалгаа. Токио, 1994. 439 х.

9. Бичурин, 1829 История первых четырех ханов из дома Чингисова. Переведено с китайского монахом Иакинфом Бичуриным. СПб., 1829.

10. Брагинский, 1991 Брагинский В.И. Проблемы типологии средневековых литератур Востока. Очерки культурологического изучения литературы. М., 1991. 386 с.

11. Веселовский, 1940 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Д., 1940.

12. Владимирцов, 1920 Владимирцов Б.Я. Монгольская литература // Литература Востока. Сб. статей. Вып. II. Пб., 1920. с. 90-115.

13. Владимирцов, 1921 — Владимирцов Б.Я. Монгольский сборник рассказов из Pancatantra. Пг., 1921. 162 с.

14. Владимирцов, 1929 Владимирцов Б.Я. Сравнительная грамматика монгольского письменного языка и халхаского наречия. Введение и фонетика. JL, 1929. 436 с.

15. Владимирцов, 1934 Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. JL, 1934. 223 с.

16. Владимирцов, 1992 Владимирцов Б.Я. Чингис-хан. Горно-Алтайск, 1992. 130 с.

17. Гаадамба, 1970а Гаадамба М. Чуу мэргэн гэгч хэн бэ? (Гурван зуун тайчуудыг дарсан домгийн туухийн ундсийн асуудалд) // МС Т. VII, fasc. 1-26. УБ., 1970, х. 23-38.

18. Гаадамба, 1970b — Гаадамба М. Чингис богдын есен ерлегтэй енчин хуугийн цэцэлсэн шашдрын тухай ундсийн асуудалд // МС Т. VII, fasc. 126. УБ., 1970, х. 3-22.

19. Гаадамба, 1971 — Гаадамба М. «Монголын нууц товчоо» монголын аман зохиолд холбогдох асуудалд // МС Т. VIII, fasc. 1-25. УБ., 1971,х. 19-39

20. Гаадамба, 1976 Гаадамба Ш. Нууц товчооны нууцсаас. УБ., 1976. 172 х.

21. Гаадамба, 1977 Гаадамба Ш. XVII-XVIII зууны уеийн туухэн сурвалж бичгийн доторхи уран домог // Монголын уран зохиолын тойм. II дэвтэр (XVII-XVIII зууны уе). Редактор Ц.Дамдинсурэн, Д.Цэнд. УБ., 1977, х. 151-179.

22. Генезис романа, 1980 Генезис романа в литературах Азии и Африки. М., 1980. 287 с.

23. Голыгина, 1980 Голыгина К.И. Новелла средневекового Китая. М., 1980. 325 с.

24. Голыгина, 1995 Голыгина К.И. Мировоззрение и стиль (мифологическое сознание и образ в китайской литературе древности и раннего средневековья) //Теория стиля литератур Востока. М., 1995, с. 626.

25. Гомбоев, 1858 Алтан-Тобчи. Монгольская летопись в подлинном тексте и переводе, с приложением калмыцкого текста истории Убаши-Хунтайджия и его войны с Ойратами. Пер. ламы Галсана Гомбоева // ТВОРАО, ч. VI. СПб., 1858.

26. Гомбожав, 1992 Гомбожав. Чингис эзний алтан ургийн туух Гангийн урсгал нэрт бичиг оршив. УБ., 1992. 101 х.

27. Гринцер, 1971 Гринцер П.А. Эпос древнего мира // Типология и взаимосвязи литератур древнего мира. М., 1971, с. 134-205.

28. Дамдинсурэн, 1956а Дамдинсурэн Ц. внчин хуугийн шастирын тухай. Ц.Дамдинсурэн хэвлэлд бэлтгэв. УБ., 1956. 11 х.

29. Дамдинсурэн, 1956b Дамдинсурэн Ц. Хоёр загалын тууж. Ц.Дамдинсурэн хэвлэлд бэлтгэв. Б.Содном редакторлов. УБ., 1956. 21 х.

30. Дамдинсурэн, 1957а Дамдинсурэн Ц. Монголын уран зохиолын тойм. I дэвтэр. XIII-XVI зууны уе. УБ., 1957. 159 х.

31. Дамдинсурэн, 1957b — Монголын нууц товчоо. Хоёр дахь удаагийн хэвлэл. Хуучин монгол хэлнээс одоогийн монгол хэлээр Цэндийн Дамдинсурэн орчуулав. УБ., 1957. 251 х.

32. Дамдинсурэн, 1982 Дамдинсурэн Ц. Алан-гуагийн таван хевгуудээ сургасан домог// SMT. VII (15), fasc. 1-21. UB., 1982, х.81-87.

33. Дармадалаа, 1995 Дармадалаа. Их Монголын оронд дээдийн ном ямар мэт дэлгэрсэн ёсыг тодорхой ©гуулэгч цагаан лянхуан эрхис хэмээх оршвой. УБ., 1995.253 х.

34. Дулам, 1997 Дулам С. Система символик в монгольском фольклоре и литературе. Автореф. докт. дис. Улан-Удэ, 1997.

35. Дылыкова, 1986 —Дылыкова B.C. Тибетская литература. М., 1986. 237 с.

36. Жамцарано, 1936 Жамцарано Ц.Ж. Монгольские летописи XVII века // ТИВ XVI. М.-Л., 1936. 120 с.

37. Жуковская, 1988 Жуковская Н.Л. Категории и символика традиционной культуры монголов. М., 1988. 195 с.

38. Касевич, 1996 Касевич В.Б. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб., 1996. 276 с.

39. Кичиков, 1985 Кичиков А.Ш. Архаические мотивы происхождения героя и их трансформации в версиях «Джангара» // Fragen der Mongolischen Heldendichtung. Т. III. AF Bd 91. Wiesbaden, 1985, s. 338-372.

40. Классические памятники, 1985 Классические памятники литератур Востока. М., 1985.239 с.

41. Ковалевский, 1844-49 Ковалевский О. Монгольско-русско-французский словарь, составленный Осипом Ковалевским. Казань. Т. I. 1844, XIII, 1-593 с; т. II. 1846, 594-1546; т. III. 1849, 1547-2690 с.

42. Козин, 1941 Козин С.А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием Mongyol-un niyuca tobciyan. Юань чао би ши. Монгольский обыденный изборник. Т. I. Введ. в изуч. памятника, пер., тексты, глоссарий. М.-Л., 1941. 619 с.

43. Козин, 1946 Козин С.А. Эпос монгольских народов и виды их письменности. - ВЛУ, 1946, № 3, с. 32-43.

44. Король, 1959 Материалы по истории Монголии. «Болор толи». Т. III. (Монгольская летопись XIX века). Текст, пер., введ., и коммент. Б.И.Короля. М.,1959. Рук. Библ. ИВ РАН.

45. Кудцяров, 1983 — Кудияров А.В. Художественный стиль калмыцкогоIэпоса «Джангар» и вопросы его исторической интерпретации. Автореф. канд дис. М., 1983.

46. Кудияров, 1986 Кудияров А.В. Стиль «Тайной истории»: имплицитность, вариация, репрезентативность, подхват // Mongolica. Памяти Бориса Яковлевича Владимирцова (1884-1931). М., 1986, с. 36-51.

47. Кудияров, 2002 Кудияров А.В. Художественно-стилевые традиции эпоса монголоязычных и тюркоязычных народов Сибири. М., 2002. 326 с.

48. Лауфер, 1927 Лауфер Б. Очерк монгольской литературы. Пер. В.А.Казакевича, под ред. и с предисл. Б.Я.Владимирцова. Л., 1927. 95 с.

49. Лисевич, 1971 Лисевич И.С. Сюжет эзоповой басни на Востоке // Типология и взаимосвязи литератур древнего мира. М., 1971. с. 280-310.

50. Литературные связи Монголии, 1981 Литературные связи Монголии. М., 1981. 431 с.

51. Лихачев, 1973 Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII вв. Эпохи и стили. Л., 1973. 253 с.

52. Лихачев, 1979 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд. М., 1979. 357 с.

53. Махабхарата, 1967 Махабхарата. Книга чертвертая. Виратапарва или Книга о Вирате. Пер. с санскр. и коммент. В.И.Кальянова. Л., 1967. 210 с.

54. Мелетинский, 1976 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976. 406 с.

55. Михайлов, 1962 Михайлов Г.И. «Сокровенное сказание» и «Алтан-тобчи» // Материалы по истории и филологии Центральной Азии. ТБКНИИ Вып. 8. Улан-Удэ, 1962, с. 82-89.

56. Михайлов, 1966 Михайлов Г.И. Чингисийн эр хоёр Загалын тууж (Эпоха, идейное содержание, жанр) // МС Т. V, fasc. 8-18. УБ., 1966, с. 39.

57. Михайлов, 1969 Михайлов Г.И. Литературное наследство монголов. М., 1969. 174 с.

58. Михайлов, 1983 Михайлов Г.И. Мифы в исторических сочинениях XIII-XIX вв. монгольских народов // Фольклор и историческая этнография. М., Наука, 1983, с. 88-106.

59. Михайлов-Яцковекая, 1969 -Михайлов. Г., Яцковская К. Монгольская литература. Краткий очерк. М., 1969. 221 с.

60. Мункуев, 1965 Мункуев Н.Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. Пер. и исслед. М., 1965. 222 с.

61. Мункуев, 1975 Мэн-да Бэй-лу («Полное описание монголо-татар»). Факсимиле ксилографа. Пер. с кит., введ., коммент. и прилож. Н.Ц.Мункуева. М., 1975. 286 с.

62. Нацагдорж, 1958 Нацагдорж Ш. Чингис Хасар хоёрын зерчил. УБ., 1958. 14 х.

63. Неклюдов, 1974 Неклюдов С. Ю. «Героическое детство» в эпосах Востока и Запада // Историко-филологические исследования. Сборник статей памяти акад. Н.И.Конрада. М., 1974, с. 129-140.

64. Неклюдов, 1978 Неклюдов С.Ю. О стилистической организации монгольской «Гэсэриады» // Памятники книжного эпоса. Стиль и типологические особенности. М., 1978., с. 49-67.

65. Неклюдов, 1980 Неклюдов С.Ю. Пути сложения сюжетного повествования в монгольской традиционной прозе // Генезис романа в литературах Азии и Африки. М., 1980, с. 179-213.

66. Неклюдов, 1984 Неклюдов с. Ю. Героический эпос монгольских народов. Устные и литературные традиции. М., 1984. 308 с.

67. Неклюдов, 1988 Устное предание в становлении исторической литературы монгольских народов // Роль фольклора в развитии литератур Юго-Восточной и Восточной Азии. М., 1988, с. 48-56.

68. Неклюдов, 1993 Неклюдов С. Ю. Заметки о повествовательной структуре «Сокровенного сказания» // Mongolica. К 750-летию «Сокровенного сказания». М., 1993, с. 226-238.

69. Памятники книжного эпоса, 1978 Памятники книжного эпоса. Стиль и типологические особенности. М., 1978. 271 с.

70. Позднеев, 1883 Позднеев A.M. Монгольская летопись «Эрдэнийн эрихэ». Подлинный текст с переводом и пояснениями, заключающими в себе материалы для истории Халхи с 1636-1736 г. СПб., 1883.

71. Позднеев, 1898 Позднеев A.M. Монголия и монголы. Результаты поездки в Монголию, исполненной в 1892-1893 гг. Т. 2. Дневник и маршрут 1892 г. СПб., 1898.

72. Позднеев, 1900 Монгольская хрестоматия для первоначального преподавания. Составленная А.Позднеевым. С предисловием Н.И.Веселовского. СПб., 1900. 416 с.

73. Померанцева, 1995 Померанцева, JI.E. Жанрово-стилистические истоки «Жизнеописаний» Сыма Няня // Теория стиля литератур Востока. М., 1995, с. 27-44.

74. Поппе, 1934 Поппе Н.Н. О древне-монгольской эпической литературе // С.Ф.Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности (1882-1932). Л., 1934, с. 427-442.

75. Поппе, 1935-Поппе Н.Н. Задачи и перспективы исследования монгольского языка и литературы // Современная Монголия. 1935, № 3.

76. Поппе, 1937 Поппе Н.Н. Халха-монгольский героический эпос // ТИВ XXVI. М.-Л., 1937. 125 с.

77. Потанин, 1916 Потанин Г.Н. Ерке, сын неба, в Северной Азии: материалы к турко-монгольской мифологии. Томск, 1916.

78. Проблемы исторической поэтики, 1988 Проблемы исторической поэтики литератур Востока. М., 1988. 308 с.

79. Пропп, 1976 Пропп В.Я. Фольклор и действительность // Пропп В.Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1976, с. 83-115.

80. Пропп, 1986 — Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. JL, 1986.

81. Пубаев, 1981 — Пубаев Р.Е. «Пагсам-Чжонсан» — памятник тибетской историографии XVIII века. Новосибирск, 1981. 306 с.

82. Пубаев, 1991 Пагсам-Чжонсан: История и хронология Тибета. Пер. с тиб. яз., предисл., коммент. д.и.н. Р.Е.Пубаева. Новосибирск, 1991. 261 с.

83. Пучковский, 1953 Пучковский JI.C. Монгольская историография XIII-XVII вв. // УЗИВАН Т. VI. М.-Л., 1953. с. 131-166.

84. Пучковский, 1957 Пучковский Л.С. Монгольские, бурят-монгольские и ойратские рукописи и ксилографы Института востоковедения. Т. I. История, право. М.-Л., 1957. 276 с.

85. Пучковский, 1960 Гомбоджаб. Ганга-ийн урусхал (История золотого рода владыки Чингиса. Сочинение под названием «Течение Ганга»). Изд. текста, введ., и указатель Л.С.Пучковского. М., 1950. 66 с.

86. Пэрлээ, 1958 Пэрлээ X. Монголын хувьсгалын емнех уеийн туух бичлэгийн асуудалд. УБ., 1958. 45 х.

87. Рерих, 1958 — Рерих Ю.Н. Монголо-тибетские отношения в XIII-XIV вв. // Филология и история монгольских народов. Памяти Б.Я.Владимирцова. М., 1958, с. 333-346.

88. Рифтин, 1970 Рифтин Б.Л. Историческая эпопея и фольклорная традиция в Китае. (Устные и книжные версии «Троецарствия»). М., 1970. 482 с.

89. Рифтин, 1974 Рифтин Б.Л. К изучению внутрирегиональных закономерностей и взаимосвязей (литературы Дальнего Востока в XVII в.) // Историко-филологические исследования. Сборник статей памяти акад. Н.И.Конрада. М., 1974, с. 89-103.

90. Рифтин, 1980 Рифтин Б.Л. Становление китайского романа // Генезис романа в литературах Азии и Африки. М., 1980, с. 151-178.

91. Рифтин, 1988 Рифтин Б.Л. Древнекитайская мифология и средневековая повествовательная традиция // Роль фольклора в развитии литератур Юго-Восточной и Восточной Азии. М., 1988, с. 14-47.

92. Рифтин-Семанов, 1981 — Рифтин Б.Л., Семанов В.И. Монгольские переводы старинных китайских романов и повестей // Литературные связи

93. Монголии. М., 1981, с. 234-279.

94. Румянцев, 1965 Румянцев Г.Н. Селенгинские буряты. (Происхождение и родо-племенной состав) // Материалы по истории и филологии Центральной Азии. Вып. 2, Улан-Удэ, 1965, с. 87-116.

95. Сухбаатар, 1998 Алтан товч. Хулсан узгийн эхтэй нь тулган засварлаж, оршил, тайлбарыг уйлдсэн О.Сухбаатар. УБ., 1998.

96. Содном, 1935 Содном Б. Повесть о двух скакунах Чингис-Хана // Современная Монголия. 1935, № 4 (11), с. 75-83.

97. Стеблева, 1995 СтеблеваИ.В. Стилевые особенностидревнетюркской литературы // Теория стиля литератур Востока. М., 1995, с. 61-71.

98. Теория стиля, 1995 — Теория стиля литератур Востока. Сб. статей. М., 1995. 294 с.

99. Типология и взаимосвязи, 1971 Типология и взаимосвязи литератур древнего мира. М., 1971. 310 с.

100. Типология и взаимосвязи, 1974 Типология и взаимосвязи средневековых литератур Востока и Запада. М., 1974. 574 с.

101. Туух, 1966-69 Бугд Найрамдах Монгол Ард Улсын Туух. УБ., Т. I. 1966. 499 х.; т. II. 1968. 621 х.; т. III. 1969. 790 х.

102. Тойм II, 1977 Монголын уран зохиолын тойм. II дэвтэр (XVII-XVIII зууны уе). Редактор Ц.Дамдинсурэн, Д.Цэнд. УБ., 1976. 670 х.

103. Тойм III, 1968 Монголын уран зохиолын тойм. III дэвтэр. XIX зууны уе. Ред. Ц.Дамдинсурэн. УБ., 1968. 236 х.

104. Тубянский, 1935 -Тубянский М.И. Некоторые проблемы монгольской литературы дореволюционного периода // Современная Монголия. 1935, № 5, с. 7-30.

105. Успенский, 1992 — Успенский B.J1. Соперничество потомков Чингисхана и Хасара в XIII-XIX вв. // Тюркские и монгольские письменные памятники. Текстологические и культурные аспекты исследования. М., 1992, с. 102-109.

106. Успенский, 1993 Успенский B.JI. «Сокровенное сказание» и монгольская историография XVII-XVIII вв. // Mongolica. К 750-летию «Сокровенного сказания». М., 1993, с. 190-200.

107. Фрейденберг, 1936 Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы. Л., 1936.

108. Фрэзэр, 1998 Фрэзэр Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1998. 780 с.

109. Хурэлбаатар, 1999 -Хурэлбаатар JI. Эсэруагийн эгшиг дуун. УБ., 1999. 527 х.

110. Хорлоо и др., 1968 Хорлоо П., Лувсанвандан С., Менх Ц., Цэнд Д. Монгол орчин уеийн товч туух (1921-1965). Ред. С.Лувсанвандан, Г.Жамсранжав, С.Дашдэндэв. УБ., 1968. 604 х.

111. Цагаан, 1977 Цагаан Д. XVII-XVIII зууны уеийн туухэн сурвалж бичгийн доторхи уран зохиол // Монголын уран зохиолын тойм. II дэвтэр

112. XVII-XVIII зууны ye). Редактор Ц.Дамдинсурэн, Д.Цэнд. УБ., 1977, х. 93-151.

113. Цендина, 1995а Цендина А.Д. К вопросу о поэтико-стилистических направлениях в монгольской литературе XVII-XIX вв. // Теория стиля литератур Востока. М., 1995, с. 74-104.

114. Цендина, 1995b Цендина А.Д. «История Эрдэни-дзу» как памятник истории буддизма в Монголии // Средневековая культура Центральной Азии: письменные источники. Улан-Удэ, 1995, с. 14-27.

115. Цендина, 1996 Цендина А. Д. К вопросу об изучении «Болор толи» // Российское монголоведение. Бюллетень IV. М., 1996, с. 76-82.

116. Цендина, 1997а Цендина А.Д. Семантика возрастных дефиниций в монгольских летописях XVII-XIX вв. // VII Международный конгресс монголоведов (Улан-Батор, август 1997). Доклады российской делегации. М., 1997, с. 83-87.

117. Цендина, 1997b Цендина А.Д. Монгольская новеллистика XVII-XIX вв. и индо-тибетские традиции // Монгольская литература. Очерки из истории XIII - первой половины XX в. М., 1997, с. 177-208.

118. Цендина, 1998 — Цендина А.Д. Хасар и Чингис в летописях Мэргэн-гэгэна и Джамбадорджи // Mongolica-IV. 90-летию со дня рождения Ц. Дамдинсурэна посвящается. СПб., 1998, с. 30-35.

119. Цендина, 1999а —История Эрдэни-дзу. Факсимиле рук. Пер. с монг., введ., коммент. и прилож. А.Д.Цендиной. М., 1999. 255 с.

120. Цендина, 1999b Цендина А.Д. Легенды о происхождении названия племенного союза «табунанг» в монгольских летописях // Altaica III. М., 1999, с. 139-151.

121. Цендина, 2000а Цендина А.Д. Миф о Чингис-хане как о покровителе буддизма // Altaica IV. М., 2000, с. 158-163.

122. Цендина, 2000b Цендина А.Д. Мотив спасения «истинного» наследника в монгольской историографической традиции // Культура Центральной Азии: письменные источники. Улан-Удэ, 2000, с. 35-40.

123. Цендина, 2000с Цендина А.Д. Монгольская летописная традиция и китайские династийные хроники // Владимирцовские чтения IV. Тезисы и доклады Всероссийской научной конференции (Москва, 15 февраля 2000 г.). М., 2000, с. 138-141.

124. Цендина, 2000d Цендина А.Д. Об одном сочинении по истории буддизма в Монголии, хранящемся в библиотеке ИВ РАН // Архивные материалы о монгольских и тюркских народах в академических собраниях России. Доклады научной конференции. СПб., 2000, с.110-116.

125. Цендина, 2001а Монгольская поэтика // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001, с. 582-586.

126. Цендина, 2002a Цендина А.Д. Монгольская средневековая литература: некоторые черты // Россия и Монголия в свете диалога евразийских цивилизаций. Материалы международной научной конференции (Звенигород, 2-5 июня 2001). М., 2002, с. 271-275.

127. Цендина, 2002b Цендина А.Д. Легенды о происхождении монгольских ханов и их параллели в тибетской мифологии // VIII

128. Международный конгресс монголоведов (Улан-Батор, 5-12 августа 2002 г.). Доклады российской делегации. М., 2002, с. 287-291.

129. Цэдэв, 1997 Цэдэв Д. «Монголын нууц товчоо»-ны бэлэгдэл. Авторев. докт. дис. УБ., 1997.

130. Цэмбэл гууш, 1997 Цэмбэл гууш. Ног gyi chos 'byung bzhugs so. Mongyol-un teiike orosibai. Монголын туух оршвой. УБ., 1997. 211 х.

131. Цэнд, 2000 Цэнд Д. Аргасун хорч (хуурч)-ийн домгийн судлалд // Уран зохиол судлал. Боть 7 (XXIV), дэвтэр 1-20. УБ., 2000, х. 16-20.

132. Чоймаа, 2002 Чоймаа Ш. «Монголын нууц товчоон», Лувсанданзаны «Алтан товч». Эхийн харьцуулсан судалгаа. УБ., 2002. 187 х.

133. Шагдар, 1957 Алтан товч. Хэвлэлд бэлтгэсэн Ц.Шагдар. УБ., 1957, 206 х.

134. Шастина, 1957 Шара Туджи. Монгольская летопись XVII века. Своди, текст, пер., введ. и примеч. Н.П.Шастиной. М.-Л., 1957.198 с.

135. Шастина, 1971 Шастина Н.П. Повесть о споре мальчика-сироты с девятью витязями Чингиса// Страны и народы Востока, вып. XI. М., 1971.

136. Шастина, 1972 — Шастина Н.П. Композиционное строение монгольских летописей (XVII век) // Центральная Азия и Тибет. Материалы к конференции. Тезисы. Новосибирск, 1972, с. 60-63.

137. Шастина, 1973 — Лубсан Данзан. Алтан Тобчи («Золотое сказание»). Пер. с монг., введ., коммент., и прилож. Н.П.Шастиной. М., 1973. 439 с.

138. Эрдэнэпэл. Что является конечной причиной религий, исповедуемых монгольскими племенами, пер. Ринчен и Самбу. Рук. Библ. ИВ РАН, VII М 7/жЭрд. 200 с.

139. Юань Кэ, 1965 Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1965. 496 с.

140. Яншина, 1984 — Яншина Э.М. Формирование и развитие древнекитайской мифологии. М., 1984. 247 с.

141. Aalto, 1961 Aalto P. Qas Вии Tamaya und Chuan-kuo His // Studia Sino-Altaica. Wiesbaden, 1961, p. 12-20.

142. Altan kiirdiin, 1987 Altan kiirdiin mingyan kegesiitii. (Kokeqota, 1987). 494 q.

143. Altan tobci, 1999 Altan tobci. Coyiji tulyan qaricayulju tayilburilaba. Kokeqota, 1999.

144. Altansa, 1984 AltansaNa. Mongyol teiiken iiliger-uud. (Kokeqota), 1984.

145. Asarayci, 1960 Bjamba. Asarayci neretti-yin tetike // MH T. 2, fasc. 4. UB., 1960.

146. Asarayci, 1984 Asarayci neretii-yin teiike. B.Bayan-a kinan yaryuyulju bayulyaju tayilburi kibe. (Begejing, 1984). 319 q.

147. Bawden, 1955 The Mongol Chronicle Altan Tobci. Text, Translation and Critical Notes by Ch.Bawden // GAF Bd. 5. Wiesbaden, 1955.

148. Bawden, 1961 The Jebtsundamba Khutukhtus of Urga. (Text, Translation and Notes by Ch.R.Bawden) // AF Bd. 9. Wiesbaden, 1961.

149. Bawden, 1961-62 Bawden Ch.R. The Supernatural Elements in Sickness and Death according to Mongol Tradition // Asia Major (New Series). Vol. VIII, pt. 2, 1961, p. 215-257; vol. IX, pt. 2, 1962, p. 153-178.

150. Bolor erike, 1985 Rasipungsuy. Bolor erike. (Kokeqota, 1985). 952 q.

151. Bolor toli, 1984-Bolor toli. Jimbadorji jokiyaba. (Begejing, 1984). 589 q.

152. Boyda bayatur, 1985 -Boyda bayatur bey-e-ber dayilaysan temdeglel. Ge. Asaraltu, Kokeondor nar yaryayulun orciyulba. (Qayilar, 1985). 494 q.

153. Byamba, 2002 Byamba-yin Asarayci neretii teiike. (Эхбичгийн судалгаа). Галиглаж, угийн хэлхээг уйлдэн хэвлэлд бэлтгэсэн Ц.Щагдарсурэн, И Сен Гю. УБ., 2002.

154. Cayan teiike, 1981 Arban buyantu nom-un cayan teiike. Liu Yin Siiwe emkitgen tayilburilaba. (Kokeqota, 1981). 151 q.

155. Chiodo, 1996 Chiodo E. Sayan Secen. Erdeni-yin Tobci: A Manuscript from Kentei Ayimay. Ed. and com. on by E. Chiodo; with a Study of the

156. Tibetan Glosses by K.Sagaster // AF Bd. 132. Wiesbaden, 1996. 90 p. v • * • v • •

157. Cinggis qayan-u cadig, 1925 Cinggis qayan-u cadig. Kukegcin iiker jil-un qabur-un terigiin sara-yin arban tabun-du angqan uday-a darumalaba. Mongyol bicig-un qoriy-a. Neyislel qota Beiping, 1925.

158. Clark, 1978 Clark L.V. From the legendary cycle of Chinggis-qayan: the story of an encounter with 300 Tayiciyud from the Altan Tobci (1655) // MS Vol. V. 1978/79.

159. Cleaves, 1952 Altan Tobci. A Brief History of the Mongols by bLob bZan bsTan-'jin. With Critical Introduction by the Reverend A.Mostaert, an Editor's Foreword by Fr.W.Cleaves // SM 1. Cambridge (Mass.), 1952.

160. Cleaves, 1956 Erdeni-yin tobci. Mongolian Chronicle by Sayan Secen. With a Critical Introduction by the Reverend A.Mostaert and an Editor's Foreword by Fr.W.Cleaves. Cambridge (Mass.), 1956.289i

161. Cleaves, 1959 Bolor Erike. Mongolian Chronicle by Rasipungsug. With a Critical Introduction by the Reverend A.Mostaert and an Editor's Foreword by Fr.W.Cleaves. // SM 3. Cambridge (Mass.), 1959.

162. Dai yuwan ulus-un teiike, 1987 Dai yuwan ulus-un teiike. (Ming) Siing,1. V ••1.yan nar jokiyaba. (Cing) Diideng, Uljeyitu, Sereng, Sonom orciyulba. (Kokeqota, 1987). XX, 642 q.

163. Damdinsiirung, 1959 -Damdinsiirung Ce. Mongyol uran jokiyal-un degeji jayun bilig orosibai. UB., 1959. 599 q.

164. Damdinsiirung, 1962 Damdinsiirung Ce. Dandin-u "Jokistu ayalyun-u toli" ba tegiin-ii tayilburi-nuyud-un tuqai tobci medege // Дандины «Зохист аялгууны толь» ба тууний тайлбаруудын тухай мэдээ. SM Т. IV, fasc. 1-7, УБ., 1962, q.3-24.

165. Dayiliyuu ulus-un teiike, 1987 Dayiliyuu ulus-un teiike. Diideng, Uljeyitu nar orciyulba. (Begejing, 1987). II, 264 q.

166. Deb ther dmar po gsar ma, 1982 rGyal rabs 'phrul gyi lde mig gam deb ther dmar po 'am deb gsar ma zhes bya ba bzhugs so. Pan chen bsod nams grags pas brtsams. (Si ling, 1982). 110 sh.

167. Erdeni tunumal, 1984 Erdeni tunumal neretii sudur orosiba. (Begejing, 1984). VII, 247 q.

168. Haenisch, 1904 -Haenisch E. Die Chinesische Redaction des Sanang Setsen Geschichte der Ost-Mongolen im Verglaiche mit dem Mongolischen Urtexte. В., 1904.

169. Haenisch, 1933 Haenisch E. Monggo han Sai da Sekiyen. Die Mandschufassung von Secen Sanang's mongolischer Geschichte. Lpz., 1933.

170. Haenisch, 1955 Haenisch E. Eine Urga-Handschrift des Mongolischen Geschicht-Werkes von Secen Sanang. В., 1955.

171. Haenisch, 1959 Der Kienlung-Druck des Mongolischen Geschichtswerkes Erdeni-yin Tobci von Sagang Secen. Hrsg. von E.Haenisch.

172. I Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Veroffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XIII. Wiesbaden, 1959. 271 s.

173. Haenisch, 1966 Qad-un Undiisiin-u Erdeni-yin Tobciyan. Eine Pekinger Palasthandschrift. Hrsg. von E.Haenisch // AF Bd.14. Wiesbaden, 1966. 596 s.

174. Heissig, 1946 Bolur Erike. Eine Kette aus Bergkristallen. Eine Mongolische Chronik der Kienlung-zeit von Rasipungsuy (1774/75). Literaturhistorisch untersucht von W.Heissig // MS JOSCUP X. Peiping, 1946. XI, 225 s.

175. Heissig, 1958 Altan Kiirdiin Mingyan Gegesiitii bicig. Eine mongolische Chronik von Siregetii Gousi Dharma (1739). Hrsg. und mit Einleitung und Namensverzeichnis versehen von W.Heissig. Kopenhagen, 1958.

176. Heissig, 1959 Die Familien- und Kirchengeschichtsschreibung der Mongolen. Teil I: 16.-18. Jahrhundert von W.Heissig // AF Bd. 5. Wiesbaden, 1959.206, Ills.

177. Heissig, 1961 Erdeni-yin Erike. Mongolische Chronik der Lamaistischen Klosterbauten der Mongolai von Isibaldan (1835). In Faksimile mit Einleitung und Namens Verzeichnis hrsg. von W.Haissig // MLAM SN Bd. 2. Kopenhagen, 1961.

178. Heissig, 1962a — Heissig W. Bolur toli. "Spiegel aus Bergkristall" von Jambadorji (1834-1837). Buch III: Geschichte der Mongolen // Monumenta L. AM SN 3. Kopenhagen, 1962.

179. Heissig, 1962b Heissig W. Helden- Hollenfahrts- und Schelmengeschichte der Mongolen. Zurich, 1962.

180. Heissig, 1964 Heissig W. Mongolischen Literatur // Handbuch der Orientalistik. Abt.l. Bd. 5. Abschn. 2. Mongolistik. Leiden-Koln, 1964, s. 228274.

181. Heissig, 1965 Die Familien- und Kirchengeschichtsschreibung der Mongolen. Teil II: 1. Vier Chroniken des 19. Jahrhunderts in Facsimilia mit

182. Einleitung und Namensregister von W.Heissig 11AF Bd. 16. Wiesbaden, 1965. 129 s.

183. Heissig, 1967 Heissig W. Tibet und die Mongolei als literarische Provincen // Arbeitsgemeinschaft fiir Forschung des Landes Nordrhein-Westfalen. Heft 132. Koln, Oplanden, 1967, s. 105-135.

184. Heissig, 1970 Heissig W. Kesigbatus Chronik Erdeni-yin tobci // ZAS N 4. Wiesbaden, 1970, s. 343-428.

185. Heissig, 1972 Heissig W. Geschichte der Mongolischen Literatur. Bd. 1-2. Wiesbaden, 1972. XIX, 969 s.

186. Heissig, 1979 Heissig W. Die mongolischen Heldenepen- Struktur und Motive. Oplanden, 1979.

187. Heissig-Bawden, 1957 Mongyol Borjigid Oboy-un Teiike von Lomi (1732). Meng-Ku Shih-His-P'u. Hrsg. und mit Einleit. versehen von W.Heissig und Ch.R.Bawden // GAF Bd. 9. Wiesbaden, 1957. 133 s.

188. Injannasi, 1991 -Injannasi. Koke sudur. (Begejing), 1991.

189. Isibaljur, 1993 -Isibaljur-un burqan-u sasin-u teiike. (Kokeqota, 1993). X, 867 q.

190. Juvaini, 1958 The History of the World-Conqueror. By 'Ala-ad-Din 'Ata-Malik Juvaini. Transl. from the text of Murza Muhammad Qazvini by J.A.Boyle, Ph.D. Manchester University Press, 1958. Vol. 1. 361 p; vol. 2. 7631. P

191. Kampfe, 1983 Das Asarayci neretii-yin teiike des Byamba erke daicing alias Samba jasay: eine mongolische Chronik des 17. Jahrhunderts (ubersetzt und kommentiert) von H.R.Kampfe. Wiesbaden, 1983. 211 s.

192. Koke debter, 1912 Tngri yajar-un angq-a toytoysan-aca qayad-un ejelegsen'qayucin koke debter kemekii sastir orosibai. СПб., 1912. 45 q.

193. Koke teiike, 1996 -Koke teiike. Bulay yaryuyulju tayilburilaba. (Kokeqota, 1996). XXIX, 264 q.

194. Krueger, 1961 -Krueger J.R. Poetical Passages in the Erdeni-yin Tobci. A Mongolian Chronikle of the Year 1662 by Sayan Secen. s'Gravenhage, 1961. 231 p.

195. Lomi, 1989 -Lomi. Mongyol borjigid obuy-un teiike. Nayusayinkiiii, Ardajab tulyan qaricayulju tayilburilaba. Kokeqota, 1989.

196. Lorincz, 1975 Lorincz L. Ein historisches Lied in der Geheimen Geschichte der Mongolen // Researches in Altaic Languages. Budapest, 1975.

197. Lorincz, 1979-Lorincz L. Mongolische Marchentypen. Budapest, 1979.

198. Lubsandanjan, 1937 Lubsandanjan. Erten-U qad-un iindiisiilegsen toro yoson-u jokiyal-i tobcilan quriyaysan altan tobci kemekii orosibai. Debter 1. 161 q.; debter 2. 193 q. (Ulayanbayatur, 1937).

199. Mongyol domoy, 1984 Mongyol arad-un domoy iiliger-iiiid. Begejing, 1984.426 q.

200. Mostaert, 1937 Textes oraux ordos recueillis et publies avec introduction, notes morphologiques, commentaires et glossaire par A.Mostaert, C.I.C.M. Peip'ing, 1937. 768 p.

201. Poucha, 1956 Poucha P. Die Geheime Geschichte der Mongolen als Geschichtsquelle und Literaturdenkmal. Ein Beitrag zu ihrer Erklarung. Prag, 1956.

202. Qad-un undiislin quriyangyui altan tobci, 2002 Qad-un undustm quriyangyui altan tobci. (Эх бичгийн судлгаа). Тэргуун дэвтэр. Галиглаж, угийн хэлхээг Уйлдэн, эх бичгийн судалгаа хийсэн Ш.Чоймаа. УБ., 2002. 331 х.

203. Quriyangyui altan tobci, 1989 Qad-un iindiisiin quriyangyui altan tobci. Bulay yaryuyulju tayilburilaba. (Kokeqota, 1989). V, 449 q.

204. Sagaster, 1970 Sagaster K. Rasipunguy und der Beginn der kritischen Geschichtsschreibung der Mongolen // ZAS N 4. Wiesbaden, 1970, s. 295-309.

205. Sagaster, 1976 Sagaster K. Die Weisse Geschichte (Cayan teiike): Eine mongolische Quelle zur Lehre von den Beiden Ordnunge. Kommentiert von K.Sagaster // AF Bd. 41. Wiesbaden, 1976.

206. Sayan Secen, 1958 Sayan Secen. Erdeni-yin Tobci. Ce. Nasunbaljir keblel-du'beletgebe //MHT. I., fasc.l. UB., 1958. 347 q.

207. Sayan Secen, 1987 Erdeni-yin tobciy-a. Sayan Secen jokiyaba. Kokeondor yaryuyulun tayilburilaba. (Begejing, 1987). 494 q.

208. Schmidt, 1829 Schmidt J.I. Grschichte der Ost-Mongolen und ihres Furstenhauses verfasst von Ssanang Ssetsen, Chuntaidschi der Ordus. StPb., 1829.

209. Senggerincin, 1989 Senggerincin D. "Qabutu Qasar-un takily-a-yin ordon-u" sergiiltii // Ober Mongyol-un baysi-yin yeke suryayuli. Erdem sinjilgen-ti setgiil. Neyigem-iin sinjileku uqayan-u keblel. 1989, № 2.

210. Sir-a tuyuji, 1983 Erten-ii mongyol-un qad-un imdusiin-u yeke sir-a tuyuji orosiba. Uljeyitii emkitgen yaryuyulju tayilburi kibe. (Begejing, 1983).347 q.

211. Tsendina, 1999 Tsendina A. Godan Khan in Mongolian and Tibetan historical works // Studia Orientalia. Edited by the Finnish Oriental Society. Vol. 85. Helsinki, 1999, p.245-248.

212. Tshal pa kun dga' rdo rje, 1993 Tshal pa kun dga' rdo rje. Deb ther mar po rnam kyi dang po hu lan deb ther 'di bzhugs so. (Pe cin, 1993). 478 sh.

213. Veit, 1979 Veit V. An Important aspect of Mongol Historiography in the 18th Century 11 Олон улсын монголч эрдэмтний III их хурал. T.I. УБ., 1979, s. 362-364.

214. Veit, 1998 Veit V. The Secret History-Epic Tale or Early Example of Mongolian Historiography? // Монгол судлалын егууллууд. Essays on Mongolian Studies. УБ., 1998, p. 198-203.

215. Vietze-Lubsang, 1992 Vietze H.-P., Lubsang G. Altan tobci. Eine mongolische Chronik des XVII. Jahrhunderts von Bio bzan bstan 'jin. Text and Index. Tokyo, 1992.

216. Yar lung chos 'byung, 1988 Yar lung jo bo'i chos 'byung bzhugs so. Shakya rin chen sde brtsams. (Zi.ling, 1988). 186 sh.

217. Taldan, 1960 Taldan. Erdeni-yin erike kemekii teiike bolai. Ce. Nasunbaljir keblel-du beletgebei // MH Т. Ill, fasc.l. УБ., 1960. 183 q.

218. Tangy-a-yin urusqal, 1981 |Tombojab. Tangy-a-yin urusqal. Kokeqota, 1981. 179 q.