автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Своеобразие драматургического мышления Гоголя: проблемы научной рецепции последней комедии классика ("Игроки")

Полный текст автореферата диссертации по теме "Своеобразие драматургического мышления Гоголя: проблемы научной рецепции последней комедии классика ("Игроки")"

На правах рукописи

Падерина Екатерина Геннадьевна

Своеобразие драматургического мышления Гоголя: проблемы научной рецепции последней комедии классика («Игроки»)

Специальность 10.01.01. — русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва —2010

004606365

Работа выполнена в Отделе классической русской литературы Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, член-корреспондент РАН Наталья Васильевна Корниенко,

Институт мировой литературы им. А.М.Горького РАН. доктор филологических наук Мария Наумовна Виролайнен,

Институт русской литературы (Пушкинский Дом). доктор филологических наук, профессор Елена Ивановна Анненкова, Российский государственный педагогический университет им. А.И.Герцена.

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Томский государственный университет»

Защита состоится 24 июня 2010 года в 15. 00 на заседании Диссертационного совета Д 002.209.02 при Институте мировой литературы им. А.М.Горького РАН по адресу: 121069, Москва, ул. Поварская, 25а, ИМЛИ РАН, конференц-зал.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН.

Автореферат разослан _2010 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета

кандидат филологических наук

Общая характеристика работы

На современном этапе развития гоголеведения системный аспект изучения своеобразия гоголевской драматургии приобрел и особую актуальность, и принципиальную возможность, и достаточно основательную научную опору — в обогащенном и обновленном за последние тридцать лет научном знании о творчестве Гоголя, а также в усилиях историков литературы, театра, бытовой культуры и т.п.

Научная ситуация в гоголеведении последние тридцать лет интенсивно меняется. Опубликован и аналитически описан большой объем нового историко-культурного и историко-литературного материала о гоголевской эпохе, новые биографические данные и снятие запретов на полноту осмысляемого наследия писателя способствовали интенсивному развитию многих научных аспектов творческой биографии писателя, реабилитирован объемный концептуальный фонд научного наследия, изменилось аналитическое оснащение гоголеведения и т.д. Обширный объем новых фактов, концепций, гипотез и актуальных проблем востребует системного и систематического осмысления, вносящего коррективы в устоявшиеся представления. В широких масштабах эти задачи, в комплексе с другими, поступательно решает новейшее академическое издание произведений и писем классика (ИМЛИ РАН). Научно-исследовательский аспект академической подготовки полного собрания сочинений классика обнаруживает обойденные научным вниманием области, трудно разрешимые на данный момент проблемы, наукоемкие аспекты и т.п. К таким разделам гоголеведения относится драматургическое наследие Гоголя, требующее на современном этапе обновления не только концептуальных компонентов общепринятого научного знания, но и системной части такового.

Мышление Гоголя-комедиографа отличает высокая мера своеобразия, использование традиционных компонентов в непривычной, но глубоко оправданной художественными задачами функции. Это создает особые исследовательские условия. Имеющийся арсенал аналитических средств, применяемый к изучению отечественной комедиографии классической эпохи, способен по большей части описать только следование традиции * или ее нарушение, но трактовка общей идеи, художественной концепции каждой комедии затруднена. Об этом свидетельствует, прежде всего, история изучения «Ревизора». К «Женитьбе» и «Игрокам», как можно ответственно утверждать, гоголеведение в этом плане только подступило, а литературоведческое изучение «Театрального разъезда» и особенно «Развязки "Ревизора"» еще впереди.

Своеобычное мышление Гоголя-драматурга — как компонент его писательской индивидуальности и в обособлении от нее — много раз становилось предметом более или менее развернутых научных описаний, совокупность которых сложилась в научную традицию. Исследовательский

багаж темы правомерно представляется весьма существенным, однако, как показывает историографический анализ, не только не исчерпывающим научную проблематику, но во многих аспектах ее не распознающим и не удовлетворяющим современным научным запросам. Достижения Гоголя-драматурга изучены неравномерно и не в полноте, хотя все научные обзоры творческой биографии Гоголя вообще и эволюции его драматургического мышления в частности охватывают практически весь корпус замыслов — нереализованных, незавершенных и получивших воплощение в признанных шедеврах.

Длительное время постоянным приоритетом в оценке наследия Гоголя было утверждение его сатирической мощи и значимости, а постоянной установкой в аналитическом описании комедиографии Гоголя было выявление новаторства относительно литературного и театрального процесса. При увеличивающейся исторической и идеологической дистанции с соответствующим историко-культурным периодом результатом этих тенденций в советском гоголеведении стали попытки утвердить силу гоголевской сатиры как художественную новацию (С.Данилов, Н.Пиксанов, Н.Степанов), а само новаторство, понимаемое сквозь призму жесткости критического взгляда на реальность, как собственно своеобразие мышления комедиографа (И.Вишневская).

То, что в меньшей степени описанная научная тенденция касалась и касается «Ревизора», в большей «Женитьбы» и в еще большей «Игроков», — положение закономерное, исторически сложившееся, но, несомненно, требующее коррекции. Масштабные по научному значению, но немногочисленные концептуальные суждения об особенностях последней, в частности, комедии Гоголя (Ю.Манна, Е.Куприяновой, Ю.Лотмана), намечающие серьезные научные перспективы, не получили пока преемственного развития.

Объективный взгляд на сложившуюся к настоящему моменту систему научного знания о творчестве Гоголя позволяет констатировать также отсутствие ясности в эволюционном аспекте этой сферы гоголевского творчества. Так, к числу непреложных относится тот факт, что первое собрание сочинений Гоголя, составленное автором в 1842 г., знаменует им самим осознаваемый творческий итог определенного этапа, а завершенные к выходу последнего тома комедии, «Женитьба» и «Игроки», являются созданиями зрелого мастера, художника и мыслителя, относящегося к каждому своему слову, в том числе и прежде всего к художественному слову, с предельной ответственностью перед всеми адресатами — от себя, читателей и зрителей, до потомков и высшего судьи истинности и действенности человеческого поступка, Это придает особое значение научному вопросу о месте и роли «Игроков», последней комедии гения, в его творческой биографии.

Впервые вопрос о том, что «Игроки» занимают не рядовое место в творчестве Гоголя, поставил Ю.М.Лотман. Ученый указал а) на серьезнейшее значение последней комедии в размышлениях Гоголя о природе

лжи в мире, обществе и в человеческой жизни; б) на особую и недооцененную роль «Игроков» в жанровой системе Гоголя и гоголевской театральной эпохи; в) на телеологическую связь последней комедии с «Выбранными местами из переписки с друзьями»1.

.Строгий научный подход к означенной проблеме обязывает учитывать особое местоположение в творческой биографии Гоголя не только завершенного текста «Игроков», но и творческой истории этой пьесы. Самого серьезного научного внимания заслуживает тот факт, что комедия создавалась в близком времени с первым томом «Мертвых душ», а также очевидная связанность этих произведений в тематическом, мотивном, характерологическом плане.

Привлекая научное знание о биографическом этапе, включающем «Игроков», мы обнаруживаем явную несогласованность с ним установившегося представления о последней комедии как об остроумной насмешке над псевдо богатырями и даже злой сатире на картежников. Чрезвычайно важно, в частности, то, что работу над комедией «о шулерах» Гоголь закончил в конце августа 1842 г. — после создания «Шинели», последних редакций «Ревизора», «Портрета», «Тараса Бульбы», после окончания и публикации первого тома «Мертвых душ», а за «Игроками», в свою очередь, следует завершение «Театрального разъезда», резюмирующего эстетические и драматургические искания Гоголя и отражающего его представление о значении театра. Уже умозрительная логика подсказывает, что последняя комедия не могла не впитать и не отразить общих для этого чрезвычайно насыщенного творческого этапа устремлений автора. Но вопрос о том, что объединяет «Игроков» с названными и не названными шедеврами Гоголя в художественном поиске, а не в тематическом плане, до сих пор оставался открытым.

К эволюционно-биографическому аспекту системной оценки «Игроков» как явления литературы примыкает и такой серьезный вопрос, как место этого комедийного сюжета в духовных поисках Гоголя, а именно — в известных по письмам начала 1840-х (в том числе написанных в следующие за отправкой готовой комедии в Петербург дни) и позже по «Выбранным местам...» серьезных и глубоких размышлениях о современном человеке и т.п.

В современной науке преодолен научный миф о резком переломе или сломе в творческой эволюции писателя, связанный с «Перепиской...», и стала анахронизмом идеологическая критика религиозных и духовных поисков Гоголя. В научный оборот введено много .новых биографических данных об этом периоде и непредвзято оценено большое число ранее известных. Границы творческих этапов, по-прежнему ясно видимые с исторической дистанции в биографии Гоголя, перестали восприниматься и истолковываться механистически — как резкое изменение направле-

1 Лотман Ю.М. О «реализме» Гоголя // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. II. Новая серия. Тарту, 1996. С. 11-35.

ния творческой мысли, как прямое выполнение творческой волей писателя принятого и/или обнародованного творческого кредо. Значение этого научного сдвига в исследовании комедийных сюжетов Гоголя, завершенных к 1842 году, велико. Но в практическом исследовательском интересе к драматургии Гоголя (немногочисленном, к слову сказать) пока недооценено.

Не менее серьезный запрос к рассматриваемой нами, частной, на первый и поверхностный взгляд, области гоголеведения мы можем сформулировать, исходя из научного объема представлений об отечественном литературном и театральном процессе 1830-1840-х годов. Карточные сюжеты (в том числе драматические, мелодраматические и веселые) в первой трети XIX века и в литературе, и на сцене были широко распространены; так же обстояло дело и с разнообразными литературными и драматическими плутами (от веселых и безобидных, пошловатых водевильных до мрачных и угрожающих в сатирической традиции); а обман — лукавый и веселый или циничный и продуманный — составлял завязку «всего что ни есть» комического на сцене. Все это в гоголевские времена соответствовало запросам массового зрителя, ощущающего нарастающую нестабильность исторического движения к буржуазному строю. Этим во многом объясняется всплеск интереса к переводным и отечественным карточным сюжетам в конце 1820-х годов и пушкинская ироническая подача темы в «Пиковой даме» в 1834 году, а также интерес к плутовской литературе (собственно испанской или испытавшей ее влияние французской). Поэтому занимательность и нравоучительность гоголевского «сюжета» «Игроков», как он до сих пор понимался в гоголеведении (осуждение шулерства вкупе с небывалой сценичностью интриги), — вполне могли удовлетворить запросы массового читателя и зрителя, открыто именно по этим критериям выражаемые Ф.Булгариным, но, разумеется, не смогли бы сами по себе сформировать высокую оценку художественности пьесы, данную в критических отзывах В.Г.Белинского, А.Ф.Кони, Ап.Григорьева, А.Н.Баженова.

Таким образом, концептуальный объем научного знания об одноактной комедийной пьесе Гоголя с банальным на первый взгляд содержанием и с бросающейся в глаза необычностью интриги, пьесе, завершенной на рубеже двух значительных творческих этапов гоголевской биографии, сигнализирует не только о насущной научной проблеме гоголеведения, но и о его несогласованности с научными представлениями о развитии литературы, драматургии и театра, а также критики 1-й половины XIX в.

Резюмируем вышесказанное об актуальных проблемах изучения гоголевской драматургии, определяющих и конкретизирующих нашу научную тему.

1. Систематический взгляд на концептуальный объем гоголеведения настоящего времени позволяет констатировать, что уровень научного освоения драматургического наследия Гоголя как корпуса художественных

произведений не соответствует общей оценки его комедиографического мышления как гениального и высокохудожественного.

2. Масштабным достижениям в исследовании художественного своеобразия «Ревизора» сопутствует на данный момент далекое от полноты знание о поэтике «Женитьбы» и «Игроков» и весьма приблизительное представление о содержательном потенциале каждой из этих комедий как художественного слова-поступка начала 1840-х гг., а как следствие — их сугубо номинальное включение в систему научных представлений о творческой эволюции комедиографа и о творческой биографии писателя и мыслителя. Очевидно, что этот пробел фактически обеспечивает научную стагнацию в сфере изучения своеобразия драматургического мышления Гоголя в целом, включая такие специфические формы жанрообразования, как «Театральный разъезд...» и «Развязка "Ревизора"», с одной стороны, и нереализованные замыслы драматурга, с другой.

3. На современном этапе изучения гоголевской драматургии «Игроки» являются уникальным научным объектом, потому что завершают эволюцию комедиографа, являют важный этап развития его драматургического мышления, во-первых, и творческой биографии в целом, во-вторых. Уяснение художественной концепции последней комедии Гоголя позволит согласовать высокую оценку ее художественных достоинств исторически близкой Гоголю критикой (В.Белинский, А.Григорьев, А.Баженов) с отмеченными ведущими отечественными филологами в 1980-1990-е годы (Ю.Манн, Ю.Лотман, Е.Куприянова) компонентами усложненной организации драматургического действия, которые сами по себе свидетельствуют лишь об инструментальном мастерстве.

4. Усложненная интрига одноактной пьесы, парадоксальное сочетание узнаваемого и банального с необычным, неожиданным и бес прецедентным — в организации драматургического действия; значительная роль пародийной и пародической функций компонентов текста в отношении комедиографической и литературной традиции позволяют рассматривать «Игроков» как конструктивную критику Гоголем комедиографического языка эпохи и тем самым актуализировать ряд проблем теоретического плана в изучении драмы как таковой. В частности, такие насущные вопросы, как принципы сюжетосложения в драматургическом тексте, их отличия от повествовательных, функционально-семантическая роль слова героя в формировании художественного целого пьесы и т.п.

5. Систематическое изучение сюжетной и жанровой организации завершенного текста «Игроков» в контексте творческой истории пьесы позволяет поставить ряд насущных практических и теоретических исследовательских задач в текстологической сфере, связанных со спецификой процесса порождения драматургического целого и инструментами описания такового, с критериями, на основе которых мы квалифицируем текст как редакцию или самостоятельную, но не законченную пьесу и пр.

Методологической и теоретической основой предпринятого исследования являются системно-исторический принцип, историко-генетический • и структурно-типологический методы, академические принципы текстологического исследования и историко-культурного и филологического комментария, а также философско-эстетические и теоретические концепции отечественных филологов (О.Фрейденберг, М.Бахтин, Ю.Тынянов, Л.Пумпянский, Ю.Лотман, А.В.Михайлов и др.), театроведов (А.Гвоздев, С.Мокульский, В.Волькенштейн, В. Филиппов, С.Балухатый, Б.Костелянец, С.Владимиров и др.), текстологов (Д.Лихачев, Л.Опульская-Громова, А.Гришунин), теоретически значимые концепции гоголеведения (Ю.Манн, С.Бочаров, М.Виролайнен, В.Маркович, С.Гончаров и др.).

Научная новизна работы обусловлена тем, что в ней представлены результаты первого систематического исследования последней комедии Гоголя в общей системе научного гуманитарного знания о литературном и театральном процессах отечественной культуры начала XIX в. и о творческой биографии классика. Новое научное знание представлено в диссертации следующими пунктами.

1. Предпринят систематический анализ современных проблем, возможностей и перспектив изучения драматургического наследия Гоголя, включающий как методологический и теоретический аспекты, так и практическую сферу исследования гоголевских пьес с применением текстологического, литературоведческого, историко-литературного и историко-культурного научного аппарата.

2. Осуществлен системный и комплексно-исторический подход к последней комедии классика литературы и театра как к системно-важному компоненту его комедиографического, драматургического, творческого и эстетического наследия.

3. Введено в научный оборот описание «Игроков» как произведения словесного искусства, художественные достоинства которого сопоставимы с признанными шедеврами соответствующего творческого периода, драматургический язык существенно опережает время, а художественная идея соотносится с духовными поисками писателя.

4. Научная проблема своеобразия мышления комедиографа и драматурга представлена в эволюционном аспекте, открывающем новые научные перспективы исследования феноменологии комических жанров у Гоголя.

5. Обозначились те грани, которые в рамках единой художественной картины мира Гоголя конца 1830-х — 1840-х годов позволяют различать художественные концепции действительности в повествовательных жанрах (прежде всего в параллельно создаваемом масштабном образе «Мертвых душ») и в комедиографии.

6. Анализ сюжета последней комедии представлен глубокими связями с насущными для общественного самосознания той эпохи вопросами

аутентичности слова как инструмента рефлексии, коммуникации, поступка.

В общем спектре актуальных научных проблем и исследовательских возможностей, обозначенных нами в отношении «Игроков» как уникального объекта исследования и предполагающих более масштабную, чем диссертационное исследование, и поступательно реализуемую разработку, — проблемы ближайшие по необходимости и возможностям определили научные цели диссертации:

— представить систематическое описание поэтики «Игроков» в свете современной системы знаний о творчестве писателя и об историко-культурном контексте;

— восстановить права пьесы рассматриваться как художественное высказывание классика литературы и театра;

— установить законное место этого малоизученного художественного произведения в творческой эволюции драматурга и телеологическое значение в творческих поисках писателя и мыслителя;

— пополнить основания будущих обобщающих исследований своеобразия драматургического мышления Гоголя в типологическом и эволюционном аспектах.

Достижение названных целей потребовало решения следующих задач.

1. Восстановить в изучении своеобразия гоголевской комедиографии в целом и «Игроков», в частности, комплексную научную преемственность, объединяющую аналитические достижения литературоведения, театроведения, текстологии и практические результаты и возможности гоголеведения в разработке темы.

2. Рассмотреть базовые уровни драматургического текста «Игроков» в сравнительно-типологическом и генетическом аспекте в широком драматургическом контексте (от традиционных и адаптированных форм народного театра до высоких образцов мировой классики и отечественной комедиографии), установив функционально-содержательную роль канонических и традиционных компонентов комедийного языка в гоголевской комедии и значение их реформирования Гоголем в эволюционировании его драматургического мышления.

3. Исследовать те уровни текста «Игроков», которые участвуют в сюжетной и жанровой организации и определяют принадлежность этой комедии к художественным произведениям словесного искусства.

Сложная эстетическая и художественная природа научного объекта и поставленные задачи определили предмет исследования.

Наращивание знания об авторской индивидуальности Гоголя-комедиографа на современном этапе развития гуманитарного знания составляет серьезную научную проблему. Наиболее жестким условием яв-

ляется сложная специфика такого объекта исследования, как гоголевская комедия.

Любая пьеса, в том числе гоголевская, претендующая одновременно на место в театральном и в литературном процессе, не только функционирует в двух сферах искусства, с большим или меньшим успехом подчиняясь соответствующим законам порождения художественного образа рецептивного свойства, но и создается на основе двуфокусного эстетического зрения автора. Но не каждый драматург обладает даром реализовать свое «чувство сцены» и художественный замысел в такой сбалансированности, которая достигает высочайшей планки по литературным и театрально-драматургическим меркам одновременно. Комедия, кроме того, относится к наиболее консервативным жанрам, что в так называемые театральные эпохи повышает семантический потенциал каждого компонента, а в другие времена — обеспечивает определенную семантическую непроницаемость формальным единицам текста. Принадлежность Гоголя и современного ему читателя/зрителя к историко-культурной эпохе высокой степени театрализации налагает дополнительную ответственность на исследовательский ракурс и исполняемый инструментарий.

В настоящее время дифференциация театрально-сценических и литературно-драматических законов (и компонентов) порождения гоголевской пьесы является не только насущным исследовательским этапом, но и одновременно серьезной научной проблемой, от решения которой зависит уровень аутентичности научной рецепции.

Поэтому предметом нашего диссертационного исследования является своеобразие гоголевского драматургического мышления, выражающее себя в гениально согласованном взаимодействии трех стратегий автора «Игроков» — театрально-сценической, литературно-драматической и словесно-художественной.

Материалом для аналитических выводов о феноменологии мышления Гоголя-комедиографа на рубеже 1840-х годов послужил соответствующий научному предмету историко-культурный контекст, представленный в нескольких видах и ракурсах.

Театрально-драматургический контекст рассматривается в трех аспектах. Первый — репрезентирует произведениями Шекспира, Мольера и Лесажа мировой драматургический и комедиографический опыт, значимый для развития отечественного театра и театральной драматургии 1-й трети XIX в. Второй аспект устанавливает контекстные связи гоголевской комедиографии с разными национальными и историческими формами народного театра, участвующими в формировании отечественной комедии, в том числе с его рафинированной стилизацией в авторской пьесе французской ярмарки (Лесаж и его ученики), а также в интермедии школьного театра и в русском «благородном» любительском театре (и здесь для Гоголя особую роль играет творчество Симеона Полоцкого). Наконец, третий аспект связывает творчество Гоголя с отечественными комедиями

Шаховского и Загоскина, испытавшими на себе воздействие тех же общих процессов.

Второй важный контекст — литературно-художественный. Он позволяет рассмотреть феноменологию драматургического мышления Гого-. ля в отношении к повествовательным жанрам, в частности, в виде тесно связанных тематически с гоголевской комедией — пушкинской повести «Пиковая дама» (одним из литературных источников «Игроков») и собст-. венной поэмы «Мертвые души». Исследование в рамках карточной темы литературных мотивов устанавливает связь «Игроков» с обширным корпусом отечественных (С.Марин, П.А.Вяземский, В.Одоевский, С.Глинка,

A.Грибоедов, А.Пушкин) и зарубежных (Ж.Ф.Реньяр, Ж.-Б.Грессе,

B.Дюканж и Дино) произведений. Для описания сжетообразующей роли эпиграфа «Игроков» привлечены литературные тексты А.Пушкина, Н.Карамзина, В.Капниста, Ю.Лермонтова, П.А.Вяземского, прямо и опосредованно восходящие в определенных сегментах к первоисточнику эпиграфа— поэме Оссиана-Макферсона «Картон».

Положения, выносимые на защиту:

1. Постсоветский период развития гуманитарного знания внес существенные коррективы в прежнюю систему представлений о Гоголе писателе и мыслителе и сформировал научные предпосылки системно-исторического подхода к драматургическому наследию классика. Требует пересмотра устоявшаяся концепция творческой эволюции комедиографа и драматурга, в которой художественный гений сатирика вполне воплотился в «Ревизоре», эстетические поиски — в «Театральном разъезде», а номинально высокая оценка остальных пьес до сих пор не подкреплена полноценным научным знанием об их художественных достоинствах. Вместе с тем приоритетное внимание гоголеведения к «Ревизору» — закономерный и важный этап научного развития, обеспечивший возможность развивать научное знание о своеобразии и об эволюции драматургического мышления классика театра и литературы в «Женитьбе» и «Игроках».

2. Анализ драматургической поэтики и художественного целого «Игроков» является на современном этапе научного развития одной из самых актуальных задач гоголеведения как системы знаний о творчестве классика. Последняя из созданных гением комедий практически не изучена, хотя занимает особое место в его творческой биографии, и дата завершения «Игроков» знаменует рубеж между насыщенным шедеврами творческим этапом и становлением воззрений автора «Выбранных мест...» Комплекс бытующих до сих пор представлений об «Игроках» не соответствует, во-первых, современному знанию об эстетических, художественных и духовных поисках Гоголя 1830-1840-х гг., о его месте и роли в развитии театра и литературы, во-вторых, критериям, позволяющим

. признать эту пьесу произведением словесного искусства.

3. «Игроки» являются уникальным научным объектом изучения своеобразия гоголевского драматургического мышления: а) как синтез театрально-сценического, литературно-драматического и словесно-художественного уровней авторской стратегии; б) кйк критическое осмысление автором мирового, отечественного и собственного драматургического опыта; в) как знак завершения эпохи классической комедии и наступления прозаического века; г) как этап эволюции драматургического языка классика; д) как полноправный компонент духовных поисков художника.

4. Систематическое аналитическое описание художественного целого «Игроков» осложнено неудовлетворительным состоянием научного понятийного аппарата в области теории драмы и поэтики комедии, остановившегося в своем развитии в 1970-е годы и не соответствующего достижениям в аналитической спецификации эпоса и лирики. Особые возможности в изучении жанрово-родовой специфики драмы и комедии связаны с текстологическим исследованием порождения драматургического текста и театральным аспектом творческой истории пьесы. Обширные научные перспективы открывает теоретически не освоенное, но практически развивающееся на прецедентной основе изучение драматургического мотива литературной пьесы. В целом научная преемственность в изучении драматургического наследия Гоголя как классика литературы и театра должна носить многоаспектный в научном плане и широкий в историко-культурном значении характер. /

5. Систематический анализ драматургической поэтики «Игроков» свидетельствует о воплощении в пьесе богатейшего опыта художественной рецепции и критической рефлексии автором мирового опы-т^воссоз-дания в художественном театрально-драматургическом образе насущных проблем человеческой жизни и социальной практики. Сложная параболическая архитектоника пьесы глубоко содержательна, традиционные компоненты и даже стереотипные приемы комедиографии, с одной стороны, пародируются, а с другой — получают вторую жизнь в инновационной драматургической функции, подчиненной актуальной для Гоголя и отечественного театра художественной концепции. Критика «простодушия» и услужливой совести «пошлого» человека в «Игроках» соответствует лучшим образцам отечественной художественной сатиры и «Ревизору», из плутовского анекдота о «надувательной земле» вырастает художественная рецепция притчи о блудном сыне.

6. Аналитическое описание литературно-художественных компонентов «Игроков» (наследованных и имманентных тексту литературных мотивов, функционально-семантической и сюжетообразующей роли эпиграфа и т.п.) позволяют поставить вопрос о жанровой специфике комедийной пьесы как специфического художественного высказывания комедиографа, комического писателя и мыслителя. В рамках единой художественной картины мира Гоголя конца 1830-х — 1840-х годов различимы художественные концепции действительности повествовательных жанров

(прежде всего в параллельно создаваемом масштабном образе «Мертвых душ») и комедиографических. Сюжет последней комедии Гоголя как произведения словесного искусства глубоко связан с насущными и болезненными для общественного самосознания той эпохи вопросами. Традиционная комедийная фабула об обманутом обманщике рассмотрена Гоголем как вечный сюжет о вавилонском столпотворении и как актуальная психологическая и душевная проблема «героя» его времени, «потерявшегося человека», по.выражению Гоголя. Это позволяет «Игрокам» занять достойное гоголевского гения место не только в его творчестве, но и широком литературном контексте современного ему и последующего развития.

Практическая значимость работы заключается в использовании полученных данных в комментировании и принятии эдиционных решений при подготовке пятого тома новейшего академического ПСС Н.В.Гоголя (ИМЛИ РАН); результаты исследования в дальнейшем могут стать опорой в изучении драматургического наследия Гоголя и феноменологии его художественного мышления; новая концепция творческой эволюции Гоголя-комедиографа может быть использована в обучающих курсах высшей и средней школы.

Апробация результатов исследования осуществлена в монографии и публикациях в периодической научной печати и в научных сборниках, в дискуссиях по докладам на международных и российских научных конференциях: ежегодная Международная конференция «Гоголевские чтения» (Дом Гоголя, Москва, 2004-2009), международные научные конференции, посвященные юбилеям Гоголя, в ИМЛИ РАН (2003, 2009), международная научная конференция «Гоголь и славянский мир» (Томский государственный университет, 2007, 2008), международная научная конференция «В мире Гоголя. Жизнь, творчество и литературное наследие писателя. К 200-летию со дня рождения» (Рим, 2009), II Текстологический семинар (Ясная Поляна, 2009) и др.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии (380 позиций). Содержательная структура текста диссертации обусловлена общей научной проблемой — аналитического описания сложно организованного драматургического текста как своеобразного художественного высказывания классика и как неотъемлемой части театрально-драматургического и литературного процесса эпохи и творческой биографии автора.

Основное содержание работы

Во введении рассматривается современное состояние изучения диссертационной темы в гоголеведении, обосновывается научная проблема и наличие необходимых предпосылок для системно-исторического подхода к научному и культурному наследию и к решению поставленной проблемы, определяются предмет, цели и задачи исследования, научная новизна и практическое значение.

Первая глава — Творчество Гоголя-драматурга в условиях современного научного знания: проблемы, возможности, перспективы.

Изучение гоголевской драматургии на современном этапе приобрело проблемный характер: объект исследования представляет собой сложнейшее художественное явление в завершенных пьесах и еще более сложен анализ незавершенных текстов; разграничение научно предметной сферы разных дисциплин, аналитически описывающих драматический текст, не завершено; понятийный аппарат не соответствует требованиям современного гуманитарного знания.

Первый раздел главы — Гоголевские комедии и проблемы поэтики драматургического текста.

Логически драма является научным объектом двойного внимания — литературоведения и театроведения. Обоснование методологической необходимости и теоретических перспектив расподобления научного объекта относится к 1920-м годам2, но практически спецификация аналитического аппарата не была осуществлена из-за репрессий. 1960-1970-е годы отмечены попытками и разграничить «сценические» и «драматургические» (по разделению В.Г.Белинского) компоненты драмы, и обосновать методологию комплексного изучения, но ни то, ни другое научно-теоретическое направление не получило последовательного развития.

В исследованиях последних десятилетий наиболее плодотворным необходимо признать принципиальное взаимодействие литературоведческих и театроведческих аспектов изучения историко-культурного процесса вообще и конкретного драматического произведения в частности. Опыт гоголеведения показывает, что игнорирование театральной природы художественного образа гоголевских комедий столь же упрощает аналитические результаты, сколь обогащает таковые пристальное внимание к двойной эстетической природе гоголевских пьес.

Однако очевидные достижения комплексного подхода к художественному драматическому тексту локализованы в сфере конкретных исследований индивидуально-жанровой природы общепризнанных шедевров — «Горя от ума», «Ревизора», «Маскарада», «Грозы» и т.д. Теоретическое обобщение богатейшего опыта исследований отдельных произведений или комплекса таковых не просто отстает, но уже очевидно тормозит развитие монографических, именных, так сказать, разделов истории литературы. То, что необходимый объем литературоведческой проблематики, связанной с законами словесного искусства, не обозначен, в изучении прозаической драматургии XIX в. приводит к игнорированию собственно литературных аспектов и заполнению пустот описаниями фабулы, тематической критикой, театроведческими или лингвистическими наблюдениями.

2 См.: Из истории советской науки о театре. 20-е годы. Сб. трудов. М., 1988; Страницы художественной жизни 1920-х годов: Вып. 1. СПб., 2007.

Ближайшие к нам по времени отечественные научно значимые теоретические концепции рассматривают преимущественно жанровую природу драмы и относятся к 1960-1980-м гг. (из театроведов — Б.О.Костелянец, С.В.Владимиров, из литературоведов — М.Курагинян, Г.Гачев и В.Е.Хализев), а литературоведческие, концентрирующие внимание на природе и поэтике комедии, — относятся к 1920-1930-м гг. (О.Фрейденберг, Л.Пумпянский, Ю.Тынянов, В.Волькенштейн). Словар-но-энциклопедические статьи уже в 1980-х теряют традиционную конкретность и существенную часть библиографии довоенных советских изданий, не предлагая ничего взамен3. Во второй половине 1980-х Хализев в качестве современных на тот момент проблем изучения драматического произведения называет «казалось бы, вполне ясный вопрос об отличии драмы от эпического (повествовательного) рода литературы», двоякую театральность (присущий драме интерес к эмоциональной патетике и «лицедейство»), зависимость исторических форм драмы от принятых в культуре «ролевых игр» и т.п.; причем особо перспективными ученому представлялись такие — обозначенные в 1930-х годах и по сю пору ждущие своего часа — научные аспекты спецификации драматического рода, как универсальные жанровые возможности комедии и «связь диалога и монолога в драме последних столетий с разговорной речью»4.

В современном российском литературоведении теория драмы и соответствующая научная проблематика практически обойдена вниманием, составляя малую толику в изданиях, обобщающих опыт последних десятилетий зарубежного и отечественного литературоведения5 и отсылающих всех, нуждающихся в ясности, к работам не позднее 1960-1980-х гг.6 Увеличивающийся разрыв во времени не только затягивает паузу в теоретическом развитии важного литературоведческого направления, но способствует забвению уже достигнутого ранее. Если в раннюю советскую эпоху или в пору «оттепели» теоретическая рефлексия специфики драмы указывала на «насущность» как перспективность и наукоемкость обозначенных научных аспектов, то в начале XXI века мы вынуждены перечислить все те же, заявленные и обоснованные ранее, аспекты в качестве признаков тормозного пути.

1 См. соответствующие статьи в изд.: Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред.

В.М.Кожевникова и П.А.Николаева. М., 1987.

4 Хализев В.Е. Драматическое произведение и некоторые проблемы его изучения // Анализ драмати-

ческого произведения. Л, 1988. С. 6-27.

5 См., напр.: Западное литературоведение XX века: Энциклопедия. [ИНИОН РАН] М., 2004; Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий, [гл. науч. ред. Н.Д.Тамарченко]. М., 2008.

6 Зарубежные теоретические разработки, кроме того, в большинстве не могут по определению оказать полноценную помощь в современном исследовании русской художественной драматургии, по

праву относимой к искусству словесности, а не сценарному мастерству. Так, в словаре театральных понятий Патриса Пави, составленном в начале 1980-х в качестве свода достигнутых на тот момент теоретических представлений, далее в функциональном различении фабулы и интриги не обнаруживается ясность (см.: Пави П. Словарь театра. Пер. сфр. под ред. КРааиогова. М., 1991; см. также более квалифицированный пер. в изд. — М., 2003), а специфика драматургического диалога, слова, мотива не отражена в принципе.

Например, когда в 1970-е ставилась проблема взаимодействия разных жанрово-родовых моделей порождения образной картины мира в границах одной творческой биографии (в отношении эпики и драмы, в частности) это казалось несущественным по времени, но весьма интересным опережением «школьного» направления. Однако на данный момент «школьная» часть знания все еще ждет ясности, а уже неоспоримый факт единства художественной картины мира такого, например, комического писателя, как Гоголь, породил иллюзию ее однородности в повествовательной и драматургической формах, причем не только в ученической, но и ученой среде7. Другой давно известный научный аспект — различение драматургии, пользующейся для оформления речевого поля пьесы «прозой» и «стихов». В современном изучении литературного произведения активно применяются более сложные дифференциации, разводящие верификационный способ речевого развертывания и образно-поэтический, стилизацию бытовой речи как цементирующую характерность персонажа или как обслуживающую амплуа, как подчиненную игре положений и т.п. Но вопрос о теоретическом различении поэтики драматургического текста со стихотворным и прозаическим строем речи на данный момент все еще представляется либо делом далекого будущего, либо, наоборот, далекого прошлого8.

В новейшем академическом издании автор аналитического обзора актуальных методологических проблем жанрово-родовой спецификации констатирует расплывчатость достигнутого к настоящему моменту концептуального знания и насущную необходимость осознанного «различения родовых и жанровых инвариантных структур литературного произведения»9. К конструктивным теоретическим направлениям современный аналитик относит кроме развития идей Аристотеля и теории драматического действия Гегеля «новейшую концепцию, согласно которой специфика драмы как рода заключается в особенностях драматического слова»10. В последнем случае названы книга С.Балухатого «Проблемы драматургического анализа. Чехов» (Л., 1927) и исследование В.Е.Хализева «Драма как явление искусства» (М., 1978). Совершенно справедливо квалифицируя реальный концептуальный сдвиг теории драмы как до сих пор «новейший», сам аналитик, к сожалению, даже не комментирует его. Однако суждения Балухатого и Хализева о слове в драматургическом тексте' близки к противоположности в самом принципиальном пункте — отно-

1 Ср., напр.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. 2-е изд. М., 2002. С. 336,337 и др.; Карасев Л.В. Вещество литературы. М., 2001. С. 63-64.

1 Пониманию того, что форма передачи речи драматических персонажей у Грибоедова и Пушкина играет существенную художественную роль, сопутствует распространенная иллюзия, что слово персонажа комедии Гоголя или А.Островского удачно выхвачено из «прозы жизни» или блистательно ее стилизует и только. Исключения принадлежат мысли и перу наиболее авторитетных ученых.

9 Тамарченко Н.Д. Методологические проблемы теории рода и жанра в поэтике XX века // Теория литературы. Т. III. Роды и жанры. М.: ИМЛИ РАН, 2003. С. 90-92.

10 Там же. С. 91.

шении к функционально-семантической специфике слова в обыденной речи коммуникативного ряда: первый находил теоретический ресурс в своеобразном симфонизме слова в драматическом диалоге, второй — в его специфической близости к бытовой речевой функции. Строго говоря, перед нами не «новейшая концепция», а постановка проблемы, не получившей пока развития.

Этот литературоведческий аспект, в свою очередь, обнаруживает другую междисциплинарную сложность изучения художественной драматургии — на границе с определенными разделами лингвистики. Лингвисты с той же, что и театроведы, вежливостью относятся к имеющемуся литературоведческому знанию, но вопрос в том, с чем им согласовывать свои наблюдения11.

В целом сфера поэтики драматургического текста приобрела прецедентный характер, театрально-драматургический язык соответствующей эпохи прочитывается зачастую как индивидуально-авторское высказывание, трактовка речевого поведения персонажей стремится покинуть пределы литературы, а кроме того увеличивается понятийный разрыв с предшествующими достижениями.

Второй раздел первой главы — Вопросы научной преемственности.

Приращение научного знания в принципе зиждется на научной преемственности, но реализация этого принципа затруднена историческими условиями развития гоголеведения в целом.

Долговременное приоритетное внимание к сатирическому аспекту гоголевского драматического наследия само по себе не требует критики. Но гоголевская художественная сатира в драматической, в частности, форме уже к концу XIX в. трактовалась как жесткое однозначное отрицание пороков своего времени и своего сословия, с одной стороны, и гротескный, заостренный образ отрицательных черт человеческой природы, с другой. В советском гоголеведении именно игнорирование образной природы художественной сатиры12 и специфической целостности картины мира в комедиях Гоголя было преемственно доведено до абсурдных порой форм. Сила гоголевской сатиры официально утверждалась как художественное новаторство, а драматургическое своеобразие понималось как ожесточенная критика действительности. Эта тенденция почти поглотила научную мысль в работах о гоголевской комедиографии достойных историков литературы, драматургии и театра (С.Данилов, Н.Пиксанов,

11 В подходе к гоголевским комедиям, в частности, лингвисты всегда подчеркивают повышенную семантическую нагрузку каждого слова, реплики, диалога, но в исследовательских выводах это смысловое приращение оказывается только миметической функцией, особым речевым и бытовым правдоподобием (см., напр.: Борисова МБ. Семантика слова в драматургическом диалоге Гоголя и Фонвизина // Вопросы стилистики. Саратов. 1972. Вып. 5; Винокур Т.Г. Информационно-эстетическая нагрузка речи действующих лиц в комедиях Н.В .Гоголя // Язык Н.В .Гоголя / Под ред. А.ШСожина. М, 1991).

12 На котором настаивал Бахтин (Бахтин ММ Собр. соч.: В 7 т. Т. 5.М., 1996. С. 35).

Н.Степанов, И.Вишневская), так что многие верные и важные наблюдения и суждения не вошли в развивающий тему концептуальный фонд.

С другой стороны, необходимую историографическую часть исследования гоголевских комедий всегда составляла высокая оценка прижизненной критики. В отношении к последней комедии она не однородна, прежде всего — в оценке существа вклада в отечественную комедиографию: Белинский и С.Шевырев настаивали на художественности, а в рецензиях репертуарных критиков акцентировалось значение небывалой сценичности в отсутствии любовной линии. В истории гоголеведения наблюдается преемственный повтор второй оценки, принятой за аксиому в литературоведческих описаниях, в то время как она, во-первых, отражает театроведческий аспект и сформирована текущим репертуарным фоном13, а во-вторых, не указывает на признаки литературной, тем более художественной пьесы.

Системно-исторический подход к комплексу научного знания о художественном процессе первой половины XIX в. позволил нам установить основной вектор наследования реальным научным достижениям предшественников в изучении гоголевской драматургии, а также наметить несколько исторических эпизодов конструктивного аналитического восприятия комедиографии классика, преемственно связанных между собой основной идеей — синтетизма литературно-художественного, драматургического и театрального мышления комедиографа.

В первую очередь речь должна идти об эпохе, к которой принадлежит гоголевское творчество. Важность комедийного жанра, его возможности и одновременно сложности обретения художественного уровня и национально-исторической идентичности — были заботой всей просвещенной части литературно-театрального сообщества, заботой — унаследованной от XVIII в. и не ослабевающей вплоть до нач. 1860-х годов. «Игроки» подвели своеобразный итог пройденному комическим писателем пути и в наибольшей мере из всех его комедий воплотили авторскую рефлексию над возможностями комедиографического языка, но художественный замысел состоял в воссоздании проблемной и комической сути социального поведения-поступка «героя нашего времени». Сложность, связанная с адекватной содержательной интерпретацией той высокой оценки, которую прижизненная литературная критика дала всем гоголевским комедиям как художественным литературным произведениям для театра, разрешима: с одной стороны, подробно описана эволюция фило-софско-эстетической позиции и понимания художественности и Белинским, и Григорьевым, с другой — лаконизм критиков в описании достоинств «Женитьбы» и «Игроков» может быть компенсирован разборами «Ревизора».

13 Указания отдельных ученых на драматические прецеденты без любовной интриги (С. Дурылин — назвал пушкинских «Скупого рыцаря» и «Моцарта и Сальери», а Н.Степанов — «Ябеду» В.Капниста) не разрушили стереотипа.

Второй период продуктивного интереса к гоголевской комедиографии и драматургии связан с тремя знаменательными научными и культурными фактами. Один из них — выход тихонравовского издания гоголевских сочинений, содержащего впервые введенные в научный оборот черновые материалы и первый системный и научный комментарий к ним. Другой — последующие во времени гоголевские юбилеи (1902 и 1909 годов). Третий — мощный всплеск театрализации культуры первой четверти XX века, а как следствие — повышенный научный интерес к драматургии и к теории драмы, а также — к художественно-сценической рецепции гоголевских комедий.

Весь этот период развития отечественной культуры и науки в последние десятилетия был подвергнут систематической, в том числе продуктивной научной рефлексии, способной обеспечить преемственное развитие поставленных в те годы научных проблем, связанных с нашей темой. Однако именно тогда стала очевидной намеченная поздним Белинским тенденция включать в границы достижений литературы только «Ревизора». Напротив, в театральной критике и в театроведческой литературе проявился серьезный интерес к «Женитьбе», в том числе — к сложной творческой истории, фиксирующей эволюцию драматургического языка и поиски автором адекватной жанровой формы14.

Следующий исторический этап, отражающий сдвиг в гоголеведении и в теории драмы, а одновременно преемственное развитие наиболее значимых концепций, — 1960-1980-е годы. Примечательно, что в это время теоретики драмы (Б.Костелянец, М.Кургинян) развивают концепцию драматического действия В.Г.Белинского (как наиболее значимую для отечественной драматургии трактовку гегелевской), хорошо известную Гоголю и, безусловно, для комедиографа важную.

В изучении гоголевской драматургии чрезвычайным достижением этого научного этапа является концепция Ю.В.Манна, первоначально касающаяся поэтики «Ревизора»15. Это исследование представляет, прежде всего, образец научной преемственности: непредвзятый аналитический взгляд, резюмирующий концептуальный опыт прошлого — современной Гоголю театральной критики (мнимость как художественная идея «Ревизора», по Белинскому, и миражность события как драматургическая идея — по Ап.Григорьеву), режиссера-практика начала XX века («чувство сцены» как драматургическая концентрация художественной идеи «Ревизора» в трех первых репликах, по Немировичу-Данченко), а также наблюдения Вяч. Иванова об аристофановских традициях в драматургической структуре «Ревизора». К этой театрально-драматургической концепции Манн прибавил систематический анализ художественного языка пьесы, настаивая на глубине художественной мысли драматурга. Необходимо

14 Ср., напр., основанное на знакомстве с опубликованными черновыми редакциями аргументированное мнение репертуарного критика 1920-х годов и затем историка театра Н.Волкова о «Женихах» как другой комедии (Волков Н.Д. Театральные вечера М., 1966. С. 438 и далее).

15 Манн Ю.В. Комедия Гоголя «Ревизор». М., 1966.

отметить также в качестве образца научности опору гоголеведа на анализ философско-эстетических исканий 1830-1840-х годов, глубокое понимание хода эстетической мысли Гоголя и его художественного кредо, выраженного в «Театральном разъезде» (в противовес распространенной вульгарно-социологической трактовке). В книге «Поэтика Гоголя» (1976) Ю.Манн представил идею миражной интриги как структурное качество художественного мышления Гоголя не только в драматургии, но и прозе, наметив и спецификацию приема в том и другом роде. Отсюда, фактически, берет свое начало научная рецепция последней гоголевской комедии «Игроки».

Хотя систематический анализ драматургической поэтики (театральной и/или литературных форм), речевого объема, структуры диалога, вытекающий, казалось бы, из опыта исследования «Ревизора», к «Игрокам» применен не был ни тогда, ни после, — в 1980-1990-е годы литературоведение, заинтересовавшись «Игроками», обнаружило сложность и парадоксальность драматического образа в пьесе. Ю.Манн, указав на характерную для гоголевской поэтики «миражную интригу» в «Игроках», описал усложнение образа «игра—жизнь» нетрадиционным функциональным решением ведущего игрока (Утешительного)16; E.H. Купреянова ввела в научный оборот концепцию театрализованной структуры действия в пьесе (спектакль в комедии) и указала на ее возможный источник — сцену «мышеловки» в «Гамлете»17; А.Т. Парфенов попытался впервые подробно описать структуру интриги комедии и соотнести архитектонику пьесы с европейской барочной традицией18; наконец, Ю.М. Лотман высказал концептуально важные суждения о революционном театрально-драматургическом значении пьесы и двух ее центральных персонажей (Ихарев и Утешительный), о пародийном компоненте и сложном механизме конструкции/деструкции в строении целого и его частей, об этапном значении пьесы в творчестве Гоголя в аспекте центральной темы («ложь, обман, кажимость») 9.

Таким образом был заполнен очевидный пробел в изучении «Игроков», а тем самым и комедиографии в целом. Но общую научную ситуацию это не изменило. В противоречие со всем опытом изучения гоголевского творчества и этой непосредственно комедии, ее автор в последние десятилетия предстал чуть ли не апологетом плутовства или, наоборот, автором комедии об апокалипсисе.

Вместе с тем, аналитический опыт изучения «Ревизора», «Женитьбы» и «Игроков» составил основу предпринятого нами систематического

16 Манн Ю.В. О понятии игры как художественном образе // Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. М, 1987. С. 209-236.

17 Купреянова Е.Н. Гоголь-комедиограф II Русская литература. 1990. № 1. С. 6-33.

18 Парфенов А.Т. Гоголь и барокко: «Игроки» // АКВ(ЖМиМ1Э1. Мировое древо. Вып. 4. М., 1996. С.142-160.

19 Лотман Ю.М. О «реализме» Гоголя // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. II. Новая серия. Тарту, 1996. С. 11-35.

анализа художественного языка последней комедии и позволили поставить вопрос о ее значительной роли в творческой эволюции комедиографа и творческой биографии Гоголя в целом. Особое значение при этом было отведено комплексным достижениям гуманитарного знания.

Третий раздел первой главы — Историко-литературные перспективы изучения творческой истории драматургического произведения.

История создания одного произведения классика не является ни вполне частным, ни тем более обособленным научным аспектом изучения творческой биографии писателя в целом и конкретного этапа формирования художественной картины мира. Творческая история литературного произведения это, по сути, условно ограниченный фрагмент творческой биографии художника, рассмотренный в подчинении всех известных и разнопорядковых событий документированному воплощению единичного творческого процесса. То, что творческая история реконструируется на основе системного согласования знания о многих процессах различного исторического масштаба — от автографического становления текста и биографического эпизода до этапа литературного и культурного развития, обеспечивает решение научных задач надежными критериями достоверности наблюдений и выводов, обоснованности предположений и поддерживает развивающий потенциал.

Особым и научно перспективным образом это реализуется в текстологической практике. Современная текстология не обособлена в границах абстрактной логики и не замыкается на сугубо прикладных задачах. История становления текста эксплицирует такие важнейшие этапы порождения художественного образа, как замысел, его черновые наброски и этапы развития или трансформации, выработка окончательной редакции на лексическом, структурно-композиционном и художественном уровне и т.п. При этом как часть многосложного целого прямая фактическая документация частного процесса в виде сохранившихся автографов, авторизованных рукописей и проч. уже в текстологическом описании согласуется с большим объемом биографических, филологических, теоретических данных, а к реконструкции творческой истории привлекаются дополнительные данные об эстетических и художественных поисках создателя, о влиянии на замысел и его поступательную реализацию явлений и событий внешнего (вплоть до историко-культурного) и внутреннего (напр., логика становления художественного образа) порядка, о прямом и опосредованном воздействии литературного, дружеского, биографического окружения и т.п.

В обширном ряду порождающих, сопутствующих и трансформирующих становление художественной целостности условий особое место занимает самое сложное для интерпретации и одновременно чрезвычайно ценное для научной мысли обстоятельство — «параллельное» создание художником других произведений. Установление тематических, мотив-

ных, характерологических и проч. связей одной творческой истории с другими, параллельными или предшествующими, творческими усилиями художника слова ставит много проблемных и перспективных научных вопросов. К таковым относятся, например, феноменология жанрового мышления, специфические отличия воссоздания одного явления в подчинении разным (по времени, жанру, завершенности) художественным концепциям, вопрос о диффузии и взаимовлиянии разных порождающих моделей и функционально-семантической роли слова в них и проч.

Научное .представление о единстве художественной картины мира писателя в качестве обязательного компонента признает эволюционный фактор, и в исследовании творческой истории и истории текста этот фактор приобретает особое значение, формируя наукоемкие исследовательские аспекты. Прежде всего это касается общего творческого поиска художником жанровых моделей, аутентичных насущной и/или животрепещущей в его восприятии проблематики жизни человека и общества. Кроме этого речь идет об эволюции, а порой трансформации и даже отказе от замысленной художественной концепции. Текстологическое исследование, отражая поступательную вариативность изменений на разных структурных уровнях текста, непосредственно обращает нас к насущным вопросам поэтики. Обширные аналитические возможности в этом плане открывает нам авторская правка, сопровождающая становление каждого текста — как завершенной, так и незавершенной целостности.

Так, специфические особенности поэтики драматургического произведения позволяют говорить о более жесткой зависимости, чем в иных родах, разных стадий развертывания замысла литературной пьесы. Поэтому комплексное знание об истории создания драматических произведений Гоголя предоставляет материал для сравнительно-типологического исследования структурно-содержательного объема разного типа автографов в аспекте феноменологии драматургического мышления автора. Чрезвычайно интересные результаты, в частности, дает сопоставление черновых автографов начала пьесы (от ранних — «Владимира...», «Женихов», «Альфреда», светской драмы до первоначальной редакции «Игроков» и более поздней драмы из украинской истории), позволяющее в русле общих тенденций строить предположения о причинах и побудительных мотивах отказа от воплощения замысленного сюжета. Перспективным представляется также сравнение истории текста «Игроков» (с драматургической трансформацией интриги, но с сохранением персонажей, некоторых диалогов, речевых характеристик и пр. компонентов сделанного, удовлетворяющих автора) с другими «дискретными» историями — «Владимира 3-ей степени» и «Женитьбы». С одной стороны, это позволяет решить вопрос о значимости замысла для автора, с другой — о характере авторской заинтересованности в общей идее или в драматургическом решении.

Документированная обнаженность работы драматурга над интригой «Женитьбы» противоположна скудной фактической оснащенности про-

цесса подготовки «Игроков». Но в истории, обеих пьес усилия комедиографа по выработки интриги сочетаются с изменениями сюжетного уровня, обусловленными не только поисками оптимальных комедиографиче-ских решений,.но и серьезным воздействием творческой эволюции писателя, работающего в этот период над объемным эпическим полотном «Мертвых душ». В этом плане интересной представляется тенденция к драматизации комедийного героя в виде, с одной стороны, его способности к саморефлексии вербального типа (Ихарев), а с другой, бессловесного и герметичного для окружающих психологического процесса выбора единственно верного поступка (Подколесин).

Научный потенциал изучения такого специфического выражения авторской мысли драматурга и комедиографа, как черновые наброски, в целом остается недооценен. В одном случае Гоголь набрасывает эпизоды или диалоги, в другом — оттачивает словесно-речевые конфигурации характера, в третьем — определяет для себя общеэстетическую авторскую позицию, как в «Драме из украинской истории». И весь корпус черновых материалов этого типа позволяет выявить чрезвычайно интересную градацию начального этапа творческого процесса драматургического типа.

Особые перспективы в современной науке открывает и историко-культурный и филологический комментарий, с необходимостью требующий привлечения широкого спектра фактических данных и аналитических приемов и обязательного согласования данных творческой истории с документальным фондом.

Научный комментарий все более серьезно заявляет о своих исследовательских ресурсах, выходящих за рамки прикладной историко-литературной сферы, и ширящееся внимание к этому виду научно-исследовательской деятельности20 все более заметно теснит еще недавно обширный поток субъективных мнений, толкующих себя и о себе, но выдающих эту авторефлексию за толкование классических художественных или мемуарных (эпистолярных и пр.) текстов. Комплексный исторический комментарий художественного, в частности, произведения не только располагает его в широкий границах, описывая характер и динамику взаимосвязей разных исторических процессов — от биографического эпизода до исторического процесса, от последовательности авторской правки в автографе до трансформации картины мира автора и его поколения, но и обязательно удерживает этот двойной фокус аналитического зрения, избегая (в идеале — исключая) модернизации критического чтения текста как на простейших уровнях (лексическом, синтаксическом и т.п.), так и на сложнейших (трансформация сюжета, авторские интенции и пр.).

Четвертый раздел первой главы — Драматургический мотив: проблемы и перспективы изучения.

20 См., напр.: Новое литературное обозрение. 2004. № 66.; Текст и комментарий. Круглый стол к 75-летию Вяч. Вс. Иванова. М., 2006.

И теория мотива, и практика аналитической реконструкции отдельных мотивов разного уровня сложности и принадлежности автору, эпохе, историческому стилю и т.п. — разрабатывается в последние тридцать лет в условиях приоритетного внимания к повествовательной и поэтической художественной структуре, с различением фольклорной и литературной проблематики21. Теоретически обоснованной методики анализа мотивики драматургического текста нет, несмотря на ее практическую востребованность.

Меньше всего сомнений вызывает вопрос о так называемых гипермотивах в драматургическом тексте (блудный сын, договор с дьяволом и пр.), укорененных в фабульных компонентах и пересекающих родовые, исторические и жанровые границы22. Но, эксплицируя такие мотивы в отдельной пьесе классической эпохи, мы оцениваем сам факт авторского обращения к «вечным сюжетам» человеческой жизни. Новые смыслы связываются с актуальностью старых и/или вечных, что, разумеется, важно. Особого внимания, однако, в этом плане заслуживает практическое соотношение в тексте символического репертуара и реминисценций, разнонаправленно функционирующих в культурной памяти23. И сразу встает проблема внутритекстового генезиса мотива в виде развертывания фабульной основы в сюжетное целое (а сюжетообразование в драматургии специфическое по определению).

В интерпретации содержательной стороны мотива не может быть редуцирована формирующая мотив театральная традиция. К примеру, в комедии постромантической эпохи договор с дьяволом получает пародийную модальность, но если в причастном к такой коллизии персонаже распознается модификация маски Арлекина, мотив способен воздействовать на конфигурацию конфликта, трансформируя интригу. Но ведь мотив может быть включен и в кругозор одного или нескольких персонажей. Каковы аналитические средства очерчивания границ литературного и идеологического кругозора персонажа пьесы, дифференциации его с авторским, опознания мотивов разного уровня?

Как конфигурирует динамическую функцию фабульного мотива интрига? Коль скоро интрига в драматическом роде ответственна не только за сценическую композицию, но и за архитектонику целого, ее функция сопоставима с посредниками автора в повествовании. Отсюда вопросы:

21 См., напр., историографический аналитический обзор исследований по теории повествовательных мотивов: Силантьев И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике. Очерк историографйи. Новосибирск: СО РАН, 1999. С. 95-101; Силантьев И.В. О некоторых теоретических основаниях словарной работы в сфере сюжетов и мотивов // Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Экспериментальное издание / Отв. ред. чл.-корр. РАН Е.К.Ромодановская. Вып. 1. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2003. С. 160-169.

22 См., напр.: Тюпа В.И. Словарь мотивов как научная проблема (на материале пушкинского творчества) // Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 1. Новосибирск, 2003. С. 170-197.

23 Лотман Ю.М. Символ в системе культуры // Лотман Ю.М Избранные статьи. Т. ¡..Таллинн, 1992. С. 191-199.

может ли интрига выступать носителем самостоятельных от фабулы мотивов, способна ли она к порождению мотивов?

Весь гуманитарный научный опыт XX века свидетельствует о сложнейшем механизме коммуникации с помощью слова. Драматургия, воссоздающая литературно-художественными средствами словесную коммуникацию в устной форме, подчиняет ее кроме прочего сценическому авторскому мизансценированию, где каждое произносимое слово включено в зрительный и слуховой ряд: говорящий, слушающие, слышащие и подслушивающие. Отсюда традиционное комедийное «эхо» (ср. в «Свадьбе Фигаро»), например, и т.п. эффекты. Но вопрос, является ли слово литературной пьесы столь же полноправным компонентом художественной структуры текста, как в прозе и стихе, не получил еще теоретического обоснования. Между тем, исследователями отмечается независимое от сценического действия «протекание» определенных словесно-тематических сочетаний сквозь текст пьесы24. Можно ли и целесообразно ли усматривать целостность мотивного типа в подобных элементах жанра?

«Игроки» предоставляют уникальную возможность выявить те структурные принципы мотивообразования, которые были выработаны Гоголем в прозаической художественной комедии. Количественно минимальные средства аккумулируют непривычно большой содержательный объем, в итоге в «Игроках» наблюдается особое свойство драматургического языка, позволяющее ставить вопрос о таком качестве слова в художественной комедиографии Гоголя, которое сопоставимо с тыняновской концепцией поэтического слова и бахтинской концепцией романного слова, а порождающий это качество контекст может быть обозначен как теснота речевого ряда25. По нашему мнению, это качество речевого поля «Игроков» не является эксклюзивным для художественной драматургии Гоголя, но в последней гоголевской комедии свойства драматического слова представлены в особой концентрации.

На наш взгляд, и в традиционных приемах устроения комедийного диалога распознается ресурс мотивообразования (стихийная для персонажа метафоризация речи, некоторые виды комедийных каламбуров и т.п., способные быть «подхвачены» многими персонажами, получить выражение в поведенческих реакциях и развернуться в мотивную целостность).

24 См., напр., наблюдения такого рода по поводу жалобы фонвизинского недоросля на жмущий кафтан (Ваймсм С.Т. Драматический диалог. М., 2003. С. 88-91); ср. указание Ю.В.Манна на мотив «плевания в глаза» в «Женитьбе» (Манн Ю.В. Парадокс Гоголя-драматурга // Вопросы литературы. 1981. № 12. С. 146).

25 На наш взгляд, именно о симфонизме слова как единицы драматургического образа писал Гоголь в главе «О театре...» своей «Переписки с друзьями...»: «Нет выше того потрясенья, которое производит на человека совершенно согласованное согласье всех частей между собою, которое доселе мог только слышать он в одном музыкальном оркестре и которое в силе сделать то, что драматическое произведение может быть дано более разов сряду, чем наилюбимейшая музыкальная опера. Что ни говори, но звуки души и сердца, выражаемые словом, в несколько раз разнообразнее музыкальных звуков» (УШ, 270; курсив наш.—Е.П.).

Для практического исследования особой ситуацией представляется творчество тех драматургов, чьи пьесы рассматриваются (в том числе часто в мотивном аспекте) в авторском творческом контексте других жанрово-родовых образований, — Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Чехов и др. В этих случаях мы имеем дело со специфической драматургией, пограничной разным родам воссоздания художественного образа мира. Драматургическое наследство художников слова предоставляет особые возможности для выработки специального аналитического аппарата и в то же время манифестируют значимость родовой спецификации. Так, именно исследование чеховской драматургии позволило С.Балухатому в 1927 г. поставить вопрос о том, что к родовой специфике драмы относятся особые качества драматического слова — как «эмоционального и динамического»26.

Перспективным, но проблемным пунктом является трансформация повествовательных или поэтических мотивов в драматургическом тексте. Трудности связаны с дифференциацией авторской рецепции «заимствованного» мотива и собственно родового влияния на функционирование поэтического или прозаического мотива в специфическом — драматургическом — сюжете. В гоголеведнии эта проблема встает особо остро в связи с тем крайне важным условием, что в окончательной редакции все его пьесы сложились в творческой параллели с таким нетрадиционным в жанровом плане произведением, как поэма «Мертвые души», а в то же время эти окончательные редакции вырабатывались с сознательной установкой на сценическую интерпретацию и на фоне творческой рефлексии именно комедиографических законов.

Во второй главе — Традиция как новация: роль мирового, отечественного и собственного драматургического опыта в устроении действия в «Игроках» — последняя гоголевская комедия рассматривается в свете мировой и отечественной театрально-драматургической традиции.

Развитие отечественного театра во второй половине XVIII и первой трети XIX веков отмечено явной пассионарностью молодого и восприимчивого культурного института, активно ищущего своей национальной самобытности и одновременно — в своих высоких драматургических образцах — историко-культурной идентичности в обновлении традиционных для мирового опыта форм. Массовая вовлеченность в театральную жизнь эпохи синтезировала самые разные формы освоения мировой драматургии. От репертуара любительских театров и «домашних» спектаклей, ориентированных на отечественную и мировую классику, до представленной гастролирующими в провинции, а в столицах постоянными актерскими труппами современной европейской пьесы. От увлечений ярмарочными балаганными зрелищами до рафинированной рецепции по-

26 Балухатьш С. Проблемы драматургического анализа. Чехов. Л, 1927. С. 9.

этики народного театра в дворянской среде 1810-1820-х годов (питающихся от отечественных культурных источников и в результате усвоения европейской театральной культуры после 1812 г.). Все это — и стремительное движение вперед, и средоточие в одном историческом периоде множества разных процессов и форм (уже освоенных и все еще инокуль-турных) театрально-драматургического мышления — составляло тот «пассивный идеологический фон» (Д.С.Лихачев), и своеобразный общий лексикон, который обеспечивал основу диалога драматурга, критика и зрителя. «Чувство сцены», по выражению Немировича-Данченко в той или иной мере (с разной созидательной способностью) было присуще всем современникам Гоголя, особенно — старшему поколению27. Кроме того оно активнейшим образом взаимодействовало с приватной и социальной психологией гоголевского современника (о чем писал Ю.М.Лотман), а также — как самостоятельный процесс и как следствие названного — с литературно-художественной проблематикой. Театральная культура, в свою очередь, испытывала вторичное влияние со стороны реальности и литературы.

В эстетических и художественных поисках драматургом-реформатором исторически-актуальной и действенной комедийной формы «всякая всячина» театральной повседневности отечественной культуры перестала быть «пассивным» фоном.

Первый раздел второй главы — Традиционная для комедии пародийность и ее нетрадиционная концентрация в последней комедии Гоголя: «Игроки» и актуальный театрально-драматургический процесс.

Если гоголевская статья «Петербургская сцена 1835-36 гг.» критикует крайнюю несамостоятельность отечественной драматургии относительно среднесортных европейских образцов и, как следствие, слепоту в отношении комической сущности российской действительности, то в «Театральном разъезде» обсуждается проблема механистичности жанрового мышления действующих драматургов. В «Игроках» она предстала в практическом устроении действия на основе бытующих на сцене комедийных, водевильных, фарсовых и мелодраматических приемов. Это расхожие фабульно-тематические комплексы (карточный обман, союз обманщиков и т.п.), компоненты интриги (узнаваемая завязка и предсказуемая развязка и т.п.), типичные герои (водевильный гусар-гуляка или мелодраматические мнимый отец и карточный злодей и т.п.) и соответствующие речевые характеристики и т. д.

К пародированию в «Игроках» стереотипных компонентов, утерявших какую бы то ни было информативность, Гоголя подтолкнуло не только природное остроумие и нетерпимость к омертвелым формам, но и

27 Способность двумя-тремя первыми репликами пьесы направить драматургическое действие к самому центру общей идеи комедии была свойственна, по тонкому наблюдению современного исследователя, и автору «Недоросля» (Вашем С.Т. Указ. соч. С. 88-89).

позитивный вектор творческой стратегии комедиографа — поиск жанровой формы, удовлетворяющей литературным и театральным требованиям комедийных жанров. Известно, что пародия как генетически связанный с комедией (О.Фрейденберг) и сатирой (М.Бахтин) прием в период становления исторической жанровой формы приобретает особую актуальность, не только отрицая «незадачливые» усилия собратьев по цеху, но и утверждая состоятельность обновленного жанра.

Если фабула и образующие ее темы и амплуа в «Игроках» совершенно исчерпываются составом банальностей текущего репертуара, то интрига составила тот уровень пьесы, компоненты которого при легкости опознания одновременно сложились в неожиданное даже для знатоков целое. Этот эффект гоголевской одноактной пьесы зиждется, по нашему убеждению, на актуализации содержательной функции драматургической интриги и ее компонентов. В противовес популярной тогда скрибовской идее «хорошо сделанной пьесы» для сцены (идее подавления драматургического содержания сценической занимательностью) — у Гоголя театрализация и «сценизация» интриги поддерживает событийную достоверность: пародийной на авторском уровне функции определенного компонента соответствует его пародическая форма на уровне пользующихся театральными клише персонажей (Утешительный с товарищами и волонтерами) и их зрителей (Ихарев, юный Глов, гоголевский зритель).

Содержательным инструментом организации непрерывного и непротиворечивого хода зримых событий при смене банальных приемов является у Гоголя и перипетия: маскируя стыки фрагментов разных жанровых моделей, она, одновременно, организует разветвление действия на несколько параллельных уровней. В итоге одноактную пьесу Гоголя можно причислить и к комедии характеров (Ихарев и Утешительный), и к комедии нравов (шулера или провинциальные помещики), и к комедии положений (в разных вариациях), и даже к комедии интриги. Все это успевает не просто правдоподобно, но с абсолютной достоверностью развернуться в комедийное целое за полтора часа, а при этом ни один из способов (нравы, характеры, положения, интрига) не является доминирующим, «действие кипит жизнью живой и естественной, лица удивительно натуральны, положения интересны и остроумны поразительно»28.

Во втором разделе главы — Мещанин во дворянстве (Мольер и Лесаж), провинциал в столице (Шаховской и Загоскин) и дворянин в плутовстве («Ревизор», «Женитьба», «Игроки»). — «Игроки» рассматриваются как гоголевская конфигурация классического комедийного сюжета, получившего под пером Мольера статус образца.

Деклассированность, порождающая неадекватное обстоятельствам, а потому нелепое и смешное поведение героя, являлась и является традиционной комедийной коллизией, архетипически связанной с природой

28 Кони Ф. Сочинения Николая Гоголя. Четыре тома. СПб., 1843 // Литературная газета. 1843. №11. С. 223.

жанра (О.Фрейденберг, Л.Пумпянский). А мнимость, порожденная необоснованной (уже, еще или всегда) претензией персонажа на место бога, героя, победителя или претензией ложной идеи (иллюзии) на место истинной, механического/мертвого — на место живого и т.п., — составляет суть комического события множества комедийных сюжетов. Но реальная комедия — жанр столь же глубоко традиционный, сколь и исторически конкретный и высвечивает вечно комическое в исторически-актуальном событийном поле действительности.

И событийная, и психологическая коллизии Ихаревской амбициозности отсылают к мольеровскому «Мещанину во дворянстве», но с разным посредничеством. Амбиции Ихарева, его мечта «пройтись» по столичным знаковым местам и тем «стать наравне с просвещенным человеком» связаны с русской рецепцией мольеровского типа, представленной единственно возможной для нач. XIX в. модификацией — комизмом «полубарства» и провинциализма (напр., «Полубарские затеи» А.А.Шаховского, «Провинциал в столице» или «Богатонов в деревне» М.Н.Загоскина). Социокультурная подоплека психологической декласси-рованности комедийного героя Гоголя в каждой комедии представлена глубже и полнее названной традиционной коллизии. И образ Ихарева проливает дополнительный свет на отношение комедиографа к проблеме: амбиции героя сугубо литературны, он хочет быть не только денди, но и романтическим героем, злодеем, «обмануть всех и не быть обмануту самому». Но он не голоден, как Хлестаков и юный Глов, у него нет «ко лжи большого дарованья» Хлестакова или куража и Кочкарева, авантюризма Утешительного; он воплощает пошлость потому, что потерялся, заблудился в ценностных поисках, продиктованных желанием быть замечательным и замеченным. Не просто кем-то другим, более достойным, но вообще кем-нибудь. Среди его образцов — «умник» светской комедии («ум — великая вещь»), который «не может быть не плутом» среди дураков. Среди его антиподов в старшем поколении — умный и скучающий богатырь не у дел Утешительный, из «ровесников» — Печорин. Ихарев — пародичен к типологически близким ему «обдернувшимся» в игре литературным героям — Германну и Арбенину, но именно комедийный жанр сохраняет ему «здравый» ум. Ихарев относится к такому типу людей, который Гоголь охарактеризовал народной поговоркой: «Не душой худ, а просто плут». В «Игроках» это явилось одним из центральных предметов художественной мысли.

В целом структура сатирического образа «Игроков» типологически и генетически связана с «Тюркаре» Лесажа (1709), где основным событием является всеобщая карусель обмана, хитрейший в который раз торжествует победу над хитрым, а победитель в псевдо аристократическом царстве денег и обмана сменяет имя Тюркаре на Фронтена. Заключительный монолог Ихарева о том, что хитрить бесполезно и «под боком» найдется плут похитрее, подводит своеобразный итог этой сатирической комедийной традиции, совмещающей серьезную социальную проблематику с

«плебейским» фарсовым (ярмарочная карусель) решением, восходящим к архетипам комического до комедии (О.Фрейденберг).

Переосмысление Гоголем комедийной коллизии Лесажа устанавливает иную конфигурацию развития его собственной комедийной интриги. Сначала плут из плутов городничий обманулся в столкновении с простодушным фантазером, приняв его за типичного лжеца, потом плут Кочка-рев обманулся в противоборстве с неподатливостью как будто податливого к влияниям Подколесина, наконец, плут Ихарев обманулся в борьбе/союзе с более умным плутом Утешительным. Но в этих модификациях типичной комедийной плутовской коллизии только Ихарев, герой последней гоголевской комедии, неожиданно для себя осознал реальную проблему несоответствия достигнутого статуса не только привлекательным, но и социально достойным образцам. Для Гоголя «просто плут» Ихарев — это не просто комедийный характер, а ценностная проблема современности: герой его времени (и его последней комедии) готов принять плебейский кодекс чести, чтобы только не отказаться от амбиций ума. Об этом Гоголь позже писал в «Выбранных местах...».

Третий раздел второй главы — Театрализация действия в «Игроках» как «мышеловка» для заблудших душ (Шекспир, С.Полоцкий и Гоголь) —посвящен художественной рецепции драматургом двух хорошо известных его современникам пьес — «Гамлета» Шекспира, не сходящего с русской сцены той поры, и «Комидии притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого, уже не актуальной тогда в сценической интерпретации, но широко распространившейся в лубочной транскрипции.

Обе аллюзии связаны с театрализацией действия в гоголевской пьесе. По сути, в действиях Утешительного с компанией представлен полный цикл театральной антрепризы: литературно-драматургический сценарий, подготовка спектакля, ангажирование вольнонаемных актеров (включая вовлечение в спектакль самого Ихарева и младшего Глова), разыгрывание представления, режиссирование (на сцене и за кулисами), оплата участия вольнонаемных актеров (обоих Гловых и Замухрышкина-Мурзафейкина), театральный сбор (отданные Ихаревым деньги), эстетическое и моральное воздействие, обсуждаемое Ихаревым и А.Гловым в «театральных сенях» после отъезда основного состава — Утешительного, Швохнева и Кругеля. При этом сопоставление с «Гамлетом» (Е.Куприянова, Ю.Лотман) позволяет нам оценить структурное и функциональное значение организованного Утешительным события-спектакля; а с «Комидией...» Полоцкого — выявить содержательную основу сценария и спектакля.

Типологическое сходство драматургической структуры «Игроков» с комплексом событий «Гамлета», объединенных сценой «мышеловки», коренится в том, что в обоих случаях театральное событие вплетено в интригу детективного типа, а точка зрения главного героя на происходящее, содержание его переживаний, сомнений и пр. концентрируют на себе внимание наблюдателя из зрительного зала. У Шекспира преступление, о

котором становится известно принцу (и зрителю), должно стать явным для всех, то есть быть доказано, и для самообнаружения злодея Гамлет использует театральную площадку как ловушку, зеркало для совести, выступая в качестве автора пантомимы как свидетель обвинения, а в качестве организатора спектакля — как обвинитель. В итоге король-братоубийца не без основания узнает себя в театральном злодее с известными нам последствиями, и в сопоставлении с «Игроками» важно то, что прогнозируемый Гамлетом и неожиданный для большинства персонажей эмоционально-психологический эффект обусловлен тем, что король-узурпатор знал о себе то, что увидел в зеркале театра.

В гоголевской рецепции патовая ситуация Гамлета и его роль в театрализации интриги разделены и даже разведены по разные стороны внутренней рампы. Первая спародирована Гоголем с сарказмом в отношении Ихарева. При этом новейший Гамлет в «Игроках» даже в сравнении с Подколесиным кажется мелким человеческим типом, но в литературном отношении — наоборот: амплуа плута в догоголевской отечественной комедии еще не покушалось на дворянский кодекс чести, другое дело — лжец, злодей и т.п.

Роль «обвинителя» и устроителя театральной «мышеловки» передана Гоголем Утешительному. Последствия серьезны и для главного героя, и для интриги. Ихарев готов принять роль злодея, но в зеркале спектакля видит отражение «просто плута»; эту, патовую для чести, ситуацию он благополучно разрешает — признает себя плутом, но умным, если не самым умным («обмануть всех»). Но в развязке выясняется, что надо отказаться и от амбиций «ума», что интриги и хитрость не гарантируют успеха, что везет «дураку».

Как и Гамлет, Утешительный устраивает «мышеловку» на известном всем участникам драматургическом материале, интерпретируя событийно-психологические проблемы Ихарева и А.Глова сквозь призму комического эпизода школьной пьесы Симеона Полоцкого «Комидия притчи о блудном сыне» о пагубе амбиций, страстей и забвения Отцовских заветов. Примечательны, в частности, такие параллели, как мнимая дружба призванных в услужение и нанятых Блудным для развлечений слуг, щедрая оплата обыгрывающих его в зернь обманом, содержательно близкие высказывания участников и др.

Проекция «Игроков» на интермедию из пьесы С.Полоцкого открывает интересное в литературном и закономерное в эстетическом плане соотношение между частями пьесы Гоголя и между всеми четырьмя текстами, вовлеченными в литературно-драматургическую модель пьесы в пьесе (если авторство Утешительного считать автономным): евангельский источник, его интерпретация Полоцким, ее использование для театральной трактовки проблем Ихарева и Глова Утешительным и включение последней в гоголевскую.

Особую роль в этой сложной структуре играет жанровая специфика интермедии — ив школьном, и в лубочном театре, и в домашних люби-

тельских спектаклях ориентированная на условности ярмарочного балагана и «театральный диалог», по П.Богатыреву.

В четвертом разделе второй главы — Ярмарочная театрально-сценическая традиция как прямой и опосредованный источник интриги гоголевской комедии 1842 г. — дано описание тех драматургических компонентов одноактной гоголевской комедии, которые позволяют трактовать событийный ряд в понятиях ярмарочно-театрального зрелища, а интригу и фабулу пьесы — как сочетающие, в соответствии с театральной эстетикой его эпохи, народный и официальный тип сценической условности.

Театрализация событийного ряда «Игроков» структурирована Гоголем в соответствии с поэтикой ярмарочной сцены, принципиально разомкнутой, в отличие от официальной (А.Гвоздев), для «театрального диалога» (П.Богатырев). Обе театральные площадки кардинально отличаются функциональной и символической ролью рампы, мерой и характером ее проницаемости. В истории развития европейского театра они и жестко противостояли друг другу, и взаимодействовали (и на уровне эстетики, и на уровне поэтики), причем в иные периоды обе тенденции сосуществовали. Все европейские драматурги, с чьим творчеством связан генезис «Игроков», приняли в этом процессе живейшее участие, сформировавшее индивидуальную драматургическую поэтику каждого. Причем, если Мольер и Шекспир «оживили» официальную сцену театрально-демократическим духом, то Лесаж, наоборот, трансформировал итальянскую сценарно-импровизационную основу театра французской ярмарки в авторскую ярмарочную пьесу, эстетически рафинированную в отношении обеих поэтик и равно привлекательную и злободневную для всех социальных групп. Его ученики подвизались уже на обеих сценах. Любимый Гоголем Гольдони и активно пародировал условности дель-арте как смешные вопиющим неправдоподобием, и использовал, и развивал маски площадного театра.

В сжатом во времени и чрезвычайно интенсивном развитии отечественной театральной культуры разновременные европейские тенденции эстетического взаимодействия народной и официальной сцены налагались, образуя в сочетании с исконными и уже привнесенными и освоенными традициями поля сложнейшей культурной интерференции. Одним из таких полей стал украинский школьный театр, инкопорировавший народный вертеп вместе с низовыми балаганными формами театрального диалога (Л.А.Софронова). А одним из активно внедряющих в литературное сознание столичной культуры украинскую интермедийную смеховую стихию стал Гоголь, зрелищные впечатления которого к 1842-му году обогатились разными формами европейской традиции, осваиваемой им как зрителем, читателем, мыслителем и драматургом.

Характерно при этом, что событийный ряд «Игроков», обращенный эпиграфом к минувшему, а упомянутыми реалиями к относительно не-

давнему времени и провинциальному быту, сам обращает нас к отечественным формам благородного любительского, или домашнего, театра, активно использующего опыт интермедии и балагана в организации действия своих пьес-сценариев по модели театра в театре. Этим обеспечивается совершеннейшее правдоподобие развертывания событий для персонажей «Игроков» и историческая достоверность художественного образа.

Ярмарка как место действия «Игроков» позволяет прояснить сложное и на первый взгляд парадоксальное слияние в фабуле пьесы событий карточно-шулерского и театрального рядов с плутовством и многие «странности» поведения персонажей (в том числе — речевого). В частности, демонические коннотации, приписываемые действиям Утешительного с компанией некоторыми современными исследователями, воспринимающими события пьесы глазами Ихарева, оказываются постпушкинской пародийной рефлексией мистифицирования карточной темы, «дьявольский обман» оборачивается в ярмарочной проекции фокусом и остроумной насмешкой над жадностью, падкой на дешевизну (ярмарочные реалии такого типа во множестве описаны А.Ф.Некрыловой) и т.п.

Третья глава диссертации — «Игроки» как произведение словесного искусства: проблемы сюжетной и жанровой организации —

посвящена вопросам поэтики гоголевской комедии как произведения классика литературы и гениального художника слова, активно отзывающегося на запросы времени и формирующего многие тенденции литературного процесса в России середины XIX в.

Первый раздел главы — Карточная тема как «мертвый капитал» литературы конца 1830-х годов: драматургический и повествовательный модусы пародирования («Игроки», «Пиковая дама» и «Мертвые души»).

Пик популярности карточной темы в России приходится на 18271829 гг. (естественно, в романтической или романтизированной форме). А стихийная семиотизация в литературе карточной игры и колоды достигает своего пика в начале 1830-х годов, в том числе в романтической версии В.Одоевского (в «Сказке» про Ивана Богдановича Отношенье). Пушкин в «Пиковой даме» подытоживает и тот и другой вектор развития темы и возможности их контаминации, пародируя известные мистически окрашенные карточные сюжеты, а одновременно сообщая традиционно сатирическому мотиву карты=дело метафизическую и экзистенциальную сложность.

После 1834 г. решение карточной темы у Гоголя спроецировано на пушкинское, но в моделировании социально-общественной проблематики карточная игра представляется ему несостоятельной, и он привлекает дополнительные и мощные культурные модели, выступающие на авансцену

смыслообразования и придающие роли карточной игры вариативный и даже бутафорский характер29.

Гоголевское отношение к литературной теме карточной игры пародийное и сатирическое и в поэме, и в последней комедии. Демонстрация несостоятельности темы в сюжетообразовании, однако, принимает разные формы, непосредственно связанные с жанрово-родовыми приемами формирования и разрушения читательских/зрительских иллюзий, постоянно материализующихся из литературных или театральных стереотипов. В поэме описательный (занятый населением губернии) и аналитический (связанный с Чичиковым) тематические модусы формируются повествователем, перемешиваются и перепутываются им (то хаотичный и безалаберный Ноздрев воспринимается как шулер и расчетливый игрок, то Чичиков, чурающийся азартных игр, все время попадает под подозрение в карточной игре наверняка в параллели с Германном и т.п.). Но при внимательном чтении отношение главного героя к случаю оказывается сложнее оппозиции азартной и коммерческой игры. Иначе в комедии: весь ряд карточных событий и сама игра в кульминационном явлении — с успехом выполняют функцию миражной интриги и для главного комедийного героя, и для гоголевского зрителя.

Другая форма спецификации пародийного решения карточной темы в повествовательном и драматургическом текстах Гоголя связана с разной мерой полноты воссоздания картины мира в этих жанрах. Однородное сообщество карточных игроков одного сословия и вненаходимость авторского голоса в «Игроках» противостоят обширному полотну «Мертвых душ», где стол с зеленым сукном является необходимым, но не центральным и не самодостаточным атрибутом мизансценирования чичиковской «негоции». Именно завершение первого тома «Мертвых душ» — с героем, в меньшей степени, чем комедийный, обособленным от автора, но существенно более сложным в литературном и в психологическом плане, — определило трансформацию раннего карточного замысла пародийного плана в самостоятельный сюжет и позволило Гоголю не только высмеять глупость и нелепую амбициозность Ихарева, но и, сохраняя достоверность характера, открыть в нем способность к рефлексии и перспективу.

Второй раздел третьей главы — Обман в комедии: событие, тема, мотивы.

Тема обмана в гоголевском творчестве развернута и обширно, и многообразно, включая самые разные компоненты от художественного образа пространства («Заколдованное место», «Невский проспект» и пр.) до персонажей. (Чертокуцкий, Хлестаков, Ноздрев, Утешительный); с самыми разными модальностями — от лжи и вранья до неудержимой фантазии и от демонической окраски до комически-нелепой; наконец, формируя особую провокативную поэтику обмана ожиданий читателя с «фигурой фикции», по А. Белому, а в драматургии, в частности, — миражную

25 То же наблюдается и в творчестве МЛермонтова.

интригу, описанную Ю.В. Манном. Гоголевская комедия «Игроки» является концентрацией самых разных формально-содержательных элементов, связанных с этой темой, и форм художественной рефлексии обмана — как явления жизни, литературы, театра, жанра.

Традиционная для комедии фабула и интрига, традиционная для литературы и драматургии конца XVIII — первой трети XIX в. модификация карточной темы, зерно положеного Гоголем в основу интриги расхожего плутовского анекдота, типичная комедийная коллизия обманутого обманщика и использованная в «Ревизоре» коллизия обманувшегося обманщика — составляют языковой комедийный уровень «Игроков». Все это осложнено миражной интригой, способствующей формированию зрительских иллюзий по части развития действия, а кроме того — своеобразной сценической детективной композицией, в которой развязка сообщает всему произошедшему совершенно иное значение, причем — многократно изменяемое при повторном чтении-восприятии.

Вместе с тем обман являлся одним из самых распространенных событий в комедийных жанрах, только трактовался с разными моральными акцентами.

Серьезным для отечественной комедии и для Гоголя-комедиографа сдвигом является в «Игроках» то, что тема обмана обособилась от темы лжи (последняя слишком жестко связана с активным действием, вторая предполагает и пассивное состояние). Ю.Лотман, характеризуя центральную тему гоголевского творчества как «ложь, обман, кажимость», писал о комедийных персонажах, что «самые хитрые из героев Гоголя не способны были бы обмануть тех, кто уже заранее не обманул сам себя»30. В последней гоголевской комедии вообще нет лгунов: Утешительный откровенен с Ихаревым не только в разъяснениях, как обычно совершается обман, но и в театрализованном розыгрыше.

Традиционное для комедии использование средств омонимии в формировании двупланового диалога, привлеченное Гоголем в «Ревизоре», в «Игроках» усложнено. То, что именно речь персонажей формирует драматургический образ происходящего, в последней комедии становится предметом художественного анализа: и обман, и такие его модификации, как плутовство, самообман, мечта (в христианском и романтическом понимании), иллюзия и проч. — отрефлектированы в речи персонажей и в театрализованном уроке, данном Утешительным с компанией «простодушному» обманщику Ихареву. То есть тема развертывается в разных мо-тивных образованиях — от собственно событийных до речевых и психологических (в ценностных ориентациях).

В итоге минимальной единицей темы обмана в «Игроках» является слово как коммуникативный инструмент, литературная тема обретает черты художественной рефлексии над феноменологией словесного обще-

30 Лотман ЮМ. О «реализме» Гоголя. С. 30.

ния разного типа, символически выраженной в пьесе идеей вавилонского столпотворения в однородной языковой среде.

В третьем разделе главы — Система мотивов и теснота речевого ряда в «Игроках». — мотивика комедии представлена несколькими структурными типами, от организующих параболическую форму высказывания автора или эмблематичность некоторых высказываний персонажей до развертывающихся в содержательно-тематическом поле, но все они характерным образом представлены в многозначной лексике общего речевого поля пьесы.

Ограничения драматургического объема, узкий и однородный круг участников, многоуровневая миражная интрига — указывают на чрезвычайное функционально-смысловое значение каждого слова в формировании действия с помощью диалога. Слово одновременно включено в житейский речевой контекст персонажей (карты), в аллюзивный строй их реплик (сознательная цитация), в авторский драматургический и литературный диалоги (реминсцентный план реплик, эпизодов, характеров и пр.), в авторскую рефлексию творческой биографии, наконец, в животрепещущую проблематику общественной идеологии. Разные формы обмана и самообмана в интриге, организующие прежде всего ряд речевых событий, указывают, в свою очередь, на нетрадиционную концентрацию полисемантических функций.

Прежде всего, речь идет о такой значимой для порождения любого текста функции, как называние, и такой значимой для порождения текста с миражной структурой (или текста-мистификации, пародии и т.п.), как мнимое тождество. В структуре интриги «Игроков» эти функции реализованы как принципы связи частей в целое, в структуре фабулы как инструментальные приемы организации событийного ряда, в сюжете как феномены, в речи персонажей — как фигуры речи (в том числе тропы, если мы имеем дело с функцией сравнения), в сознании героев — как идеологический релятивизм (в разной степени осознанный). При этом в сюжете «Игроков» оба логико-смысловых принципа существуют и в форме мотива.

Равенство и называние выступают в пьесе инструментами логической спекуляции. Совместно они реализуют принцип мнимого тождества, на котором зиждется пародийная и миражная структура пьесы, а порознь образуют и поддерживают целостность мотивного типа. Так, в ключевом мотиве дело=карты в основе объединения двух центральных тем пьесы, двух типов деятельности персонажей, в основе идеологической аберрации главного героя и его двойников — лежит уравнивание сущности и имени. Как самостоятельные мотивы равенство и называние способны в определенном аналитическом аспекте представить ключевой мотив пьесы как один из вариантов развертывания в деятельности (от мышления, самовыражения в речи до социального поступка) персонажей основного логического модуля, обеспечивающего целостность картины мира каждого (ва-

риативность и гибкость мышления Утешительного, оперирующего подобиями, которые для Ихарева представляются тождествами).

Мнимое тождество как базовый принцип деструкции/конструкции всех уровней текста «Игроков» формирует специфическую разновидность мотива, в котором вся совокупность вариаций повторяющегося элемента предстает как, с одной стороны, статичное со/противопоставление (по типу антонимических и омонимических связей языка) и, с другой стороны, как динамическое родство. В последнем случае разветвленные синонимические связи элементов антонимических или омонимических пар в определенных (периферийных) сочетаниях выворачивают первоначальную оппозицию наизнанку.

Среди примеров объединенных речевой синонимией лексических гнезд — дело как служба, обязанность, долг, ремесло, карты; ремесло как искусность, мастерство, искусство, шулерское передергивание, обман; обман как иллюзия, мечта, наваждение, самообман, мошенничество, плутовство; плутовство как дело, ремесло, искусство, предостерегательство, хитрость, обман, ум и т.д., и т.п. Таким образом, слово как единица речевого потока развертывается в мотив, можно сказать, по модели ленты Мебиуса. Причем, в этом математическом аналоге для нас важна как идея замкнутости-разомкнутости, так и пограничность плоскости внешнему/внутреннему пространству, обращенность, если говорить о ключевом слове мотива и мотиве в целом то к внешнему (внетекстовому) объему и, соответственно, аллюзионному и диалоговому функционированию слова, то к внутреннему — сюжетному целому. А поскольку, как ясно уже из приведенных выше примеров, то или иное слово включено в разные лексические «сообщества», то, устанавливая в определенной позиции внетекстовые идеологические (литературные — в числе прочих) связи31, оно подключает к диалогу с внетекстовой культурой своих «собратьев», а с ними и через них — весь художественный универсум, который в таком аспекте выступает с сильно ослабленными родовыми и видовыми признаками комедии.

Четвертый раздел третьей главы — Эпиграф из Пушкина и диалог со временем.

«Дела давно минувших дней» — первая строка из известного двустишия, которое в «Руслане и Людмиле» Пушкина обрамляет событийную часть текста поэмы, располагаясь после «Посвящения» и перед «Эпилогом». Двустишие является, в свою очередь, цитатой из «Картона» Оссиана (Макферсона) и одновременно отсылает к переводу текста Ос-сиана Н.М.Карамзиным ("«Повесть времен старых! Дела давно минувших лет!»).

31 Например, «ум» и «остроумие»: архетипическая, по сути, вдесяогема «злой ум», фольклорная коллизия «умный и дурак» или литературная «умный среди глупцов», святоотеческое «умное сердце», значимые в русской культуре той эпохи — «с-ума-сшесгвие», «горе от ума» и тд., и т.п.

Причудливая литературная игра, в которую включена пушкинская цитата из Оссиана и реминисценция из Карамзина внутри текста «Руслана и Людмилы», а также известный уже в 1830-х годах факт талантливой мистификации Дж.Макферсона накладывают свой отпечаток на функционирование пуп1кинской строки в качестве эпиграфа к прозаической комедии с «вульгарным» содержанием и провокативной поэтикой.

Кроме этого пушкинская строка, превратившаяся к 1840-м годам в распространенный в эпистолярной и мемуарной речи фразеологизм, поэтическую формулу минувшего с вариативной модальностью, приобрела и тесные аллюзивные связи с Отечественной войной 1812 года — эпохой «богатырей» и настоящих дел, общественный интерес к которой периодически возрастал. Это связывает эпиграфическую функцию цитаты с гоголевским интересом к войне 1812 г. и ее результатам и последствиям в современном ему обществе и сознании человека, прежде всего отраженным в «Мертвых душах».

Таким образом, кроме иронических коннотаций в отношении своих героев Гоголь с помощью эпиграфа вводит в сюжетный строй комедии реальное историческое время, не противореча типическому и универсальному уровням комедийного жанра, и формирует комический образ болезненной для послевоенной российской действительности общественной проблематики.

В пятом разделе третьей главы — Авторское определение жанра «Игроков» в контексте творческой эволюции Гоголя — драматурга, писателя и мыслителя — фрагментарно представленные в предшествующих главах и разделах исследовательские результаты и аналитические выводы о поэтике «Игроков» как полноценной литературной комедии сопоставляются с тем определением жанра пьесы, на котором настоял Гоголь в переписке с М.С.Щепкиным, — «комическая сцена».

Основание для авторского определения жанра мы усматриваем, с одной стороны, в формальном ограничении событийного ряда одним действием (количеством участников, значимостью событийного объема, концентрации внимания на единичном восприятии мира и событий только главным героем), в представлении драматического фрагмента как этюда к эпическому полотну «Мертвых душ»; а с другой стороны — в важной для Гоголя пушкинской традиции (философско-эстетическая глубина постановки проблемы и принципиальная событийная фрагментарность).

«Игроки» по форме — настоящая комедия, но эстетический аспект авторской воли соответствует «комической сцене» — по нескольким важным параметрам:

1. В драматургическом значении фрагментарность (из определяющих содержательность 5-ти или 3-х действий — одно), локальность обозреваемого социального пространства (из нескольких в буквальном значении сцен, традиционно презентирующих не одно пространство одного места действия, — одна сцена).

2. Событие не соответствует комедии (мнимость на поверку оказывается сущностью), но взято в комическом аспекте.

3. Герой не комедийный, а рефлектирующий, но предмет и формы его рефлексии комичны.

В Заключении подводятся итоги проведенного исследования, намечаются научные перспективы и открывающиеся по итогам проделанной работы возможности.

Восстановив в изучении драматургического и художественного своеобразия последней комедии Гоголя «Игроки» комплексную научную преемственность (объединяющую аналитические достижения теории и истории литературы, драматургии и театра, текстологии гоголевских произведений и опыт гоголеведения в разработке нашей темы), мы предприняли исследование этого текста в двух основополагающих аспектах его творческой истории — как явления театрально-драматургического процесса и как произведения художественной литературы.

Рассмотрев «Игроков» в сравнительно-типологическом и генетическом аспекте в широком драматургическом контексте, мы установили функционально-содержательную роль канонических и традиционных компонентов комедийного языка в гоголевской комедии и значение их реформирования Гоголем в эволюционировании его драматургического мышления.

Исследовав те уровни текста «Игроков», которые участвуют в сюжетной и жанровой («комическая сцена») организации и определяют принадлежность этой комедии к художественным произведениям словесного искусства, мы описали обширные и глубокие связи художественной идеи «Игроков» с художественной проблематикой гоголевского творчества и насущными проблемами современной Гоголю отечественной культуры.

В «Игроках» драматургическое мышление Гоголя выходит к предельной для комедийного жанра границе. Привлекая к участию и одновременно подвергая жесткой критике все эволюционно сформировавшиеся формально-содержательные компоненты жанра комедии, мировой, отечественный и собственный опыт, Гоголь, по сути, подрывает основы жанра изнутри, обнаруживая в своей авторской позиции комика, в воззрении на событие и главного героя, превалирующее над оценкой понимание психологических основ происхождения поступка и реакции субъекта на его результат. Это соответствует определенной тенденции и в гоголевской комедиографии («Женитьба»), и в литературном процессе (ср. драматические жанры И.Тургенева, А.Сухово-Кобылина и А.Островского).

Экспликация смыслового объема художественной мысли Гоголя в его последней комедии не завершена, но открывшаяся глубина образа сама по себе не только возвращает «Игроков» на законное место в творческой эволюции писателя, но и актуализирует научную проблематику построения современной системной и эволюционной концепции драматургического наследия классика. Так, если «Женитьба» ждет полноценного и

всестороннего исследования (в том числе «дефрагментирующего» разнородные и несогласованные суждения и наблюдения), то «Театральный разъезд...» в жанрово-родовом отношении серьезно не изучался (принципы и приемы опосредования авторской мысли об эстетической и поэтической сущности комедийного жанра научно не описаны), а «Развязка...» вообще не была предметом литературоведческого анализа. Уже ясно, что «электричество денежного капитала» не завязывает сюжет «Игроков», а «выгодной женитьбы» — сюжет «Женитьбы», и удовольствоваться квалификацией жанра «Разъезда...» как своеобразного комментария к «Ревизору» или трактата, игнорируя «поэтически-драматическую форму» (В.Белинский), ненаучно, да и разного рода автокомментариев и эстетических кредо в истории отечественной только комедиографии и драматургии много было и до Гоголя.

Без уяснения эволюции жанрового мышления драматурга, базирующегося на систематическом анализе всех гоголевских пьес, мы, в сущности, не имеем достаточных оснований для научной реконструкции его творческого пути в целом. Уже сейчас очевидно, что жанровая система завершенных Гоголем пьес складывается в определенный эстетический универсум, центром которого является классическое и совершенное воплощение жанра комедии («Ревизор»). Последовавшие во времени драматургические опыты Гоголя — восполняют общую картину представления комедиографа о сущности Театра. Это согласуется с известным стремлением Гоголя к формированию целостной картины того или иного культурного явления, с тяготением к циклизации, причем, по принципу арабесок, когда «всякая всячина» подчиняется авторской систематизации и одновременно обнаруживает как будто самостоятельную волю к самоорганизации.

Характерно, в частности, что в гоголевской драматургии нет аналогичных по структуре интриги пьес. В «Женитьбе» два действия и в высшей степени необычная для догоголевской комедиографии интрига, пародирующая центральное событие комедии и, как не раз было отмечено, развязку в виде свадьбы — как обязательную для комедии, и как естественную и уже как будто неизбежную для развертывающейся гоголевской интриги. Иначе говоря, не по комедийному правдоподобное психологическое событие является «совершенно невероятным происшествием» для комедийного жанра; на сцене «самое жизнь», но она пародийна в отношении к комедии.

Интрига «Игроков» (не сюжет, а именно интрига) — представляет (структурно рефлектирует) границу между жизнью и театром как коммерческим и профессиональным институтом и как эстетическим феноменом. Событийный ряд представляет театральное дело в полном объеме — от сценария, организации, разыгрывания и эстетического и морального воздействия до материальных издержек, а пространственная конфигурация событий отражает структуру театрального пространства в символическом значении и в человеческом облике (сцена, кулисы, зритель, актеры).

«Театральный разъезд» и «Развязка "Ревизора"» с этой точки зрения завершают целостный образ Театра в его исторически конкретной формации. Театр как'универсум представлен целым комплексом драматических сочинений: совершенная комедия («Ревизор»); пародия на комедию («Женитьба»); комедия о том, как жизнь превращается в театр и комедию, но последняя оборачивается драмой и остается жизнью («Игроки); пьеса о зрительном зале, переместившемся в пространство, где зритель получает официальное право говорить («Театральный разъезд»); наконец, в «Развязке Ревизора» представлено то, что происходит в этот момент на сцене перед опустевшим зрительным залом, или - по замыслу автора — перед сменившимся зрителем, заставшим актеров завершившегося театрального спектакля еще на сцене, обсуждающими сыгранную пьесу.

Однако такая проекция на некую объединяющую завершенные пьесы Гоголя идею не включает пока отрывков из «Владимира...», а лишь предлагает некий абрис, распознанный на линии горизонта. «Игроки» могут быть восприняты и как другого типа драматургический комментарий к «Ревизору»: как эпизод (не вошедший в целое как нарушающий жанро-во-композиционный баланс) классической пятиактной комедии, то есть та сцена, где тотальная мнимость освещенного комедиографом в «Ревизоре» пространства жизни оборачивается внутренней сложностью. По этой логике «комическая сцена» «Игроки» сопоставима с известием о приезде настоящего ревизора, тоже обозначая границы мнимости, но уже в виде внутренних человеческих возможностей, как ограничительную меру услужливости совести.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

1. Падерина Е.Г. К творческой истории «Игроков» Гоголя: история текста и поэтика. [Монография.] / Е.Г.Падерина. - М.: ИМЛИ РАН, 2009. - 448 с. -(28 п.л.); ISBN 978-5-9208-0313-9

2. Падерина Е.Г. Пиковая дама и Аделаида Ивановна (Пушкинский мотив в "Игроках" Гоголя) / Е.Г.Падерина // Актуальные проблемы изучения творчества A.C. Пушкина. - Новосибирск, 2000. - С. 110-136. - (1 п.л.); ISBN 5-7692-0374-9

3. Падерина Е.Г; О жанровой специфике пьесы Н.В.Гоголя "Игроки" / Е.Г.Падерина // Лесной вестник. Спец. выпуск гум. ф-та МГУЛ. - М., 2002.-№3 (23).-С. 134-143.-(0, 75 п.л.)

4. Падерина Е.Г. Мотив книги и чтения в творческом сознании Н.В.Гоголя / Е.Г.Падерина// Театр. 2002. -№ 4. - С. 17-21. - (0, 7 n.fl.);'ISBN

5. Падерина Е.Г. «Странная вещь»: Некоторые домыслы об отношениях Гоголя и Пушкина / Е.Г.Падерина // Пушкин в XXI веке: Вопросы поэтики, онтологии, историзма. Сб. ст. к 80-летию проф. Ю.Н.Чумакова. - Новосибирск, 2003. - С. 155-171. - (1, 3 п.л.); ISBN 5-94356-138-2

6. Падерина Е.Г. Рим как роман (по письмам Гоголя второй половины 30-х — начала 40-х гг.) / Е.Г.Падерина // Гоголь как явление мировой литературы. -М.: ИМЛИ РАН, 2003. - С. 216-230. - (1 п.л.); ISBN 5-9208-0179-4

7. Падерина Е.Г. «Игроки» и «Ревизор» / Е.Г.Падерина // Третьи гоголевские чтения: Гоголь и театр. - М., 2004. - С. 118-132. - (0,8 пл.); ISBN 5-98227030-Х

8. Падерина Е.Г. Ритмическая организация «Игроков» Гоголя / Е.Г.Падерина // Сибирский филологический журнал. - 2004. - № 3-4. - Науч. изд. - Новосибирск: НГУ, 2004. -(0,9 пл.); ISSN 1813-7083

9. Падерина Е.Г. О жанровой специфике пьесы Гоголя «Игроки» / Е.Г.Падерина // Новые гоголеведческие студии. - Вып. 2(13). - Симферополь-Киев, 2005. - С. 130-143. - (0,75 пл.); ISBN 966-572-554-8

10. Падерина Е.Г. Пушкинский мотив в заграничных письмах Гоголя 18361842 годов / Е.Г.Падерина // Четвертые гоголевские чтения: Гоголь и Пушкин. - М., 2005. - (0,7 пл.); ISBN 5-98227-099-7

11. Падерина Е.Г. Еще о гоголевских именах у Достоевского / Е.Г.Падерина // Поэтика русской литературы: Сб. ст. в честь 75-летия проф. Ю.В.Манна. -М.: РГГУ, 2006. - С. 252-272. - (1 пл.); ISBN 5-7281-0798-2

12. Падерина Е.Г. Истоки и структура мотива дело=карты в «Игроках» Гоголя / Е.Г.Падерина // Гоголевский сборник. - Вып. 2(4). - СПб.; Саратов, 2006. - С. 123-140. - (1,2 пл.); ISBN 5-8428-0511-6

13. Падерина Е.Г. О мотиве дела в первом томе «Мертвых душ» / Е.Г.Падерина // Текст и интерпретация. - Новосибирск, 2006. - С. 67-84. -(1,6 пл.); ISBN 5-85921-628-9 (978-5-85921-628-4)

14. Падерина Е.Г. Об одном псевдоарготизме у Гоголя / Е.Г.Падерина // Язык классической литературы: Сб. науч. ст. - М., 2007. - С. 68-81. - (0, 8 ал.); ISBN 978-5-7396-0125-8

15. Падерина Е.Г. Пределы барочности художественного целого в «Игроках» Гоголя / Е.Г.Падерина // Н.В .Гоголь и славянский мир (русская и украинская рецепции). - Томск, 2007. - Вып. 1. - С. 72-85. - (0, 7); ISBN 978-57511-1789-1

16. Падерина Е.Г. Гоголевский карточный сюжет и традиции народного театра / Е.Г.Падерина // Гоголь и народная культура: Седьмые гоголевские чтения. -М., 2008. С. (0, 9 пл.); ISBN 978-5-88711-309-8

17. Падерина Е.Г. Поэтический эпиграф «из Пушкина» и историческое время в «Игроках» Гоголя / Е.Г.Падерина // Текст — Комментарий — Интерпретация. Межвуз. сб. науч. тр. - Новосибирск, 2008. - С. 84-101. - (1, 8 пл.); ISBN 978-5-85921-690-1

18. Падерина Е.Г. ..Старое и новое в непревзойденной гоголевской развязке «Игроков» (Гоголь и Лесаж) / Е.Г.Падерина // Вопросы литературы. -2008. - № 2. - Март-апрель. - С. 40-67. - (1, 7 пл.); ISSN 0042-8795. «Вопросы литературы», 2006, № 2,1-384

19. Падерина Е.Г. О скрытой форме, драматургической функции и значении в сюжете «Игроков» Гоголя двух мотивов-реминисценций («Гамлет» Шекспира и «Комидия притчи о блудном сыне» С. Полоцкого) / Е.Г.Падерина // Сибирский филологический журнал. - Новосибирск: НГУ, 2008. - Ks 3. -С. 36-^5. - (О, 9 пл.); ISSN 1813-7083

20. Падерина Е.Г. К вопросу о карточной теме, карточной игре и шулерстве у Гоголя («Мертвые души» и «Игроки») / Е.Г.Падерина // Н.В.Гоголь и славянский мир (русская и украинская рецепции). - Вып. 2. - Томск, 2008. -С. 135-159. -(1, 5 пл.); ISBN 978-5-7511-1887-7

21. Падерина Е.Г. Миражная интрига и одноактная форма гоголевской комедии «Игроки» / Е.Г.Падерина // Литературоведческий журнал. [ИНИОН. Секц. яз. и лит.] - 2009. - № 24. - С. 43-65. -(1,3 п.л.)

22. Падерина Е.Г. Нужно ли разгадывать загадки гоголевских автографов? (Полная черновая рукопись «Женитьбы») / Е.Г.Падерина // Н.В .Гоголь: Материалы и исследования. - Вып. 2. - М., 2009. - С. 11-132. - (1, 4 п.л.); ISBN 978-5-9208-0328-3

23. Падерина Е.Г. К вопросу о карточной теме, карточной игре и шулерстве у Гоголя («Мертвые души» и «Игроки») / Е.Г.Падерина // Русская литература. - 2009. - № 1. - С. 75-96. -(1, 5 п.л.); ISSN 0131-6095

24. Падерина Е.Г. О банальном и оригинальном в «Игроках» Гоголя / Е.ГЛадерина // Вопросы театра. - 2009. - № 4. - С. 252-264. - (1 пл.); ISSN 0507-3952

25. Падерина Е.Г. Теснота речевого ряда в «Игроках» / Е.Г.Падерина П Сибирский филологический журнал. - Новосибирск: НГУ, 2009. - № 2. - С. 5-11.-(1 п.л.); ISSN 1813-7083

26. Падерина Е.Г. О драматургической функции несостоявшейся игры в карты в «Игроках» Гоголя / Е.Г.Падерина // Поэтика русской литературы: Сб. статей [К 80-летию проф. Ю.В. Манна]. - М.: РГГУ, 2009. - С. 371-382. -(0, 7 п.л.); ISBN 978-5-7281-1098-9

27. Падерина Е.Г. О месте «Игроков» в творческой эволюции Гоголя / Е.Г.Падерина // Изв. Волгоградского гос. лед. ун-та. - 2009. - № 11. - С. 161-165. - (0,4 п.л.); ISSN 1815-9044

28. Падерина Е.Г. О пушкинских и гоголевских литературных источниках «Двух гусар» Л.Н.Толстого / Е.Г.Падерина // Толстой и о Толстом. - Вып. 4. Материалы к комментариям. - М.: ИМЛИ РАН, 2009. - С. 135-158. - (1, 5 п.л.)

Подписано в печать: 11.05.2010 Печ. л. 2,6 Тираж 150 экз.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Падерина, Екатерина Геннадьевна

Введение.

Глава 1. Творчество Гоголя-драматурга в условиях современного научного знания: проблемы, возможности, перспективы.

1.1. Гоголевские комедии и проблемы поэтики драматургического текста.

1.2. Вопросы научной преемственности.

1.3. Историко-литературные перспективы изучения творческой истории драматургического произведения.

1.4. Драматургический мотив: проблемы и перспективы изучения

Глава 2. Традиция как новация: роль мирового, отечественного и собственного драматургического опыта в устроении действия в «Игроках»

2.1. Традиционная для комедии пародийность и ее нетрадиционная концентрация в последней комедии Гоголя: «Игроки» и актуальный театрально-драматургический процесс.

2.2. Мещанин во дворянстве (Мольер и Лесаж), провинциал в столице (Шаховской и Загоскин) и дворянин в плутовстве («Ревизор», «Женитьба», «Игроки»).

2.3. Театрализация действия в «Игроках» как «мышеловка» для заблудших душ (Шекспир, С.Полоцкий и Гоголь).

2.4. Ярмарочная театрально-сценическая традиция как прямой и опосредованный источник интриги гоголевской комедии 1842 г.

Глава 3. «Игроки» как произведение словесного искусства: проблемы сюжетной и жанровой организации.

3.1. Карточная тема как «мертвый капитал» литературы конца 1830-х годов: драматургический и повествовательный модусы пародирования («Игроки», «Пиковая дама» и «Мертвые души»)

3.2. Обман в комедии: событие, тема, мотивы

3.3. Система мотивов и теснота речевого ряда в «Игроках».

3.4. Эпиграф из Пушкина и диалог со временем.

3.5. Авторское определение жанра «Игроков» в контексте творческой эволюции Гоголя — драматурга, писателя и мыслителя.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Падерина, Екатерина Геннадьевна

Научная ситуация в гоголеведении последние тридцать лет интенсивно меняется. Опубликован и аналитически описан большой объем нового историко-литературного и историко-культурного материала о гоголевской эпохе, новые биографические данные и снятие запретов на полноту осмысляемого наследия писателя способствовали интенсивному развитию многих научных аспектов его творческой биографии, реабилитирован объемный концептуальный фонд литературоведческого и теоретического наследия отечественной науки, изменилось аналитическое оснащение го-голеведения и т.д. Обширный объем новых фактов, концепций, гипотез и актуальных вопросов гоголеведения потребовал системного и систематического осмысления новой информации и коррекции принятых ранее за основу академического знания историко-литературных и историко-биографических представлений. В широких масштабах эти задачи, в комплексе с другими, поступательно решает новейшее академическое издание произведений и писем Гоголя (ИМЛИ РАН). Исследовательский этап подготовки к публикации и многоаспектного комментирования полного корпуса текстов классика позволил обнаружить обойденные вниманием ученых области, трудно разрешимые на данный момент проблемы, наукоемкие аспекты и т.п.

К таким разделам гоголеведения относится драматургическое наследие Гоголя, на современном этапе требующее обновления не только концептуальных компонентов общепринятого знания, но и коррекции системной части такового. Прежде всего, пристального рассмотрения ждут все комедии Гоголя. С тем фактом, что в мировой науке достойное признание получил только «Ревизор», можно согласиться, но заслуги Гоголя-комедиографа перед отечественной литературой не могут быть этим ограничены. Все его комедийные пьесы принадлежат по общему признанию к особому роду словесного искусства и являются художественными произведениями, однако полного и систематического анализа художественного целого ни одной комедии кроме «Ревизора» не было предпринято.

Мышление Гоголя-комедиографа отличает высокая мера своеобразия. Традиционные компоненты комедиографического языка (от темы, фабулы до характеров, положений, приемов и пр.) необычно функционируют в структуре действия, а оригинальные драматургические ходы формируют иллюзию простоты и понятности сценической реальности, приводя к неизбежным, но неожиданным развязкам. Это качество его произведений создает особые исследовательские условия — необходимость применить специфический аналитический инструментарий, не только предназначенный для изучения драматического текста, но и приспособленный для прочтения именно гоголевского художественного высказывания в комедийной форме. Имеющийся арсенал аналитических средств, применяемый к изучению отечественной комедиографии классической эпохи, способен по большей части описать только традиционные компоненты языка гоголевских комедий. Трактовка авторских интенций, общей идеи каждой комедии требуют предварительного внимания ко всему комплексу художественных средств и к эстетическим воззрениям автора. Об этом свидетельствует история изучения гоголевской драматургии и прежде всего «Ревизора». Почти полутора вековой опыт изучения и интерпретации гоголевского шедевра потребовался для того, чтобы в 1966 г. Ю.Манн согласовал в единой научной концепции разные наблюдения литературной и театральной критики (В.Г.Белинский, Ап.Григорьев, В.Л.Немирович-Данченко, Вяч.Иванов) с литературоведческим анализом и поставил вопрос о художественных достоинствах драматургического языка великой комедии как синтезе сатирического, комедиографического и литературно-художественного арсенала средств1.

1 Манн Ю.В. Комедия Гоголя «Ревизор». — М., 1966.

Еще в 1920-е годы А.П.Скафтымов писал, что «состав произведения сам в себе носит нормы его истолкования»2. За последние десятилетия этот общий принцип аналитического подхода к литературному произведению стал если не практической и повсеместной, то методологически обоснованной и не подвергаемой критике нормой литературоведческого исследования. Соответствующий аспект уже представлен в учебной литературе, эксплицирующей принципы соотношения общего и уникального в художественном языке произведения литературы3. Однако к «Женитьбе» и «Игрокам», как можно ответственно утверждать, гоголеведение только подступило в этом плане. То же можно констатировать в отношении «Театрального разъезда.» и особенно «Развязки "Ревизора"». Несмотря на заложенные С.Дурылиным, Ю.Манном, Ю.Лотманом, Е.Куприяновой научные основы изучения и трактовки «Театрального разъезда.» и «Развязки.», — феноменология драматургического мышления Гоголя, в них явленная, повсеместно трактуется как диалогическая форма записи авторской мысли, а в интерпретации последней пьесы зачастую дополнительные (психологические, напр.) критерии подменяют основные — эстетические4. Между тем сопоставимые прецеденты авторского самовыражения в поэзии и прозе привлекают пристальное исследовательское внимание в эстетическом аспекте. Немаловажным фактором в формировании такого положения дел в гоголеведении является, по нашему убеждению, отсутствие четкого понимания того, что «трудности овладения научным объектом в его подлинной реальности»5 относятся не только к повествовательным или стихотворным произведениям, но и к драматургическим, причем среди последних — не только к чистым жанрам (трагедия, комедия, драма), но и к

2 Скафтымов А.П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ. — Budapest, 1982, —С. 166.

3 Фарипо Е. Введение в литературоведение. — СПб., 2004; Тюпа В. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). — М., 2001.

4 См., напр.: Крылов К.А. Авторефлексивное комментирование в драматических произведениях Н.В.Гоголя (разновидности проявления авторефлексии в «Развязке Ревизора») // Известия Рос. гос. пед. ун-та. — СПб., 2007. — № 10. — С. 77-82.

5 Скафтымов А.П. Указ. соч. С. 163. таким специфическим формам драматургии, какой является «Театральный разъезд.». «Эта пьеса есть как бы журнальная статья в поэтически-драматической форме, — дело возможное для одного Гоголя!», — писал В.Г.Белинский6. Неверно и неправомерно ограничить восприятие и дальнейшее изучение этой пьесы представлениями о ней как об экстракте эстетических суждений автора.

Вопрос о своеобразии мышления Гоголя как драматурга и художника слова тесно связан с двумя другими научными темами гоголеведения — с изучением индивидуального стиля писателя и новаторсткой роли его произведений в развитии отечественной комедиографии. Провести четкое разграничение названных тем в изучении произведений Гоголя-драматурга чрезвычайно сложно, но в плане научных задач — возможно и нужно. Поскольку своеобразие всегда описывается в .контексте некоторой нормы, наша диссертационная тема может рассматриваться в нескольких ракурсах:

1) в отношении к предшествующей драматургической традиции (и в этих рамках — традиция как канон, как чужой опыт, как прием и т.п.; невольно воспринятая вместе с особенностями жанра в родной культуре, сознательно освоенная или отрицаемая и т.п.);

2) в отношении к актуальной театрально-драматургической практике, являющейся той средой или атмосферой, в которой рождается и от которой отталкивается замысел, на фоне которой оценивается и прочитывается произведение драматурга;

3) в имманентном изучении драматургического наследия Гоголя в том или ином составе (одна комедия, все комедии, все комедийные произведения, все пьесы, все драматургические тексты, включая незавершенные);

6 Отечественные записки. — 1843. — Т. 26. — № 2. — Отд. 6. — С. 46; без подписи; см. то же: Белинский В. Г. ПСС: В 13 т. — Т. VI. — Изд-во АН СССР, 1954. — С. 663 (курсив наш. — Е.П.). Далее ссылки на это изд. с указанием тома и страницы.

4) в отношении к собственно гоголевской художественной практике в целом (в общих для повествования и драматургии основаниях и в специфически разных проявлениях).

Кроме этого, особые возможности научного освоения темы открываются при рассмотрении драматургического наследия Гоголя в эволюционном ключе.

Очевидно, что вопрос о своеобразии, в отличие от научной проблемы новаторства, рассматривает конфигурацию «традиционное — новое» в речевой плоскости, где «новое» — принадлежит художественному высказыванию, а распознание нетрадиционного в языковом арсенале автора конкретного произведения, в нашем случае в отношении к драматургическому и комедиографическому языку эпохи, — маргинально поставленной научной задаче.

Своеобычное мышление Гоголя-драматурга — как компонент его писательской индивидуальности и в обособлении от нее — много раз становилось предметом в разной степени развернутых аналитических описаний, совокупность которых сложилась в научную традицию. При этом тесная связь и даже зависимость названных литературоведческих аспектов (своеобразия, новаторства и художественной индивидуальности) породила не вполне точное представление о достигнутом знании. Так, каждый монографический обзор творческого пути Гоголя в целом или его драматургип ческого творчества отдельно (а отсчет ведется с начала XX в. ) информирует нас по всем трем темам, в разном, естественно, их соотношении. В итоге научный багаж взятой нами исследовательской темы правомерно представляется весьма существенным, однако, как показывает историографический анализ, не только не исчерпывающим научную проблематику, но во многих аспектах ее не распознающим и не удовлетворяющим со

7 Бокардов Н.К. Комедии Гоголя (литературный этюд) // Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца. — Киев, 1902. — С. 258-287; Котляревский Н. Николай Васильевич Гоголь. 1829-1842. Очерк из истории русской повести и драмы. Спб., 1903. С. 257-261 (см. также: Котляревский Н. Николай Васильевич Гоголь. — Пг., 1915). временным научным запросам, прежде всего, по полноте охвата в ее рамках гоголевской драматургии.

Известно, в частности, что, во многом благодаря запросам прогрес-систской критики8, длительное время постоянным приоритетом в оценке драматического наследия Гоголя было утверждение его сатирической мощи и значимости, а постоянной установкой в аналитическом описании комедиографии Гоголя было выявление новаторства относительно литературного и театрального процесса. При увеличивающейся исторической и идеологической дистанции с соответствующим историко-культурным периодом результатом этих тенденций в советском гоголеведении стали попытки утвердить силу гоголевской сатиры как художественную новацию (С.С.Данилов, Н.К.Пиксанов, Н.Л.Степанов), а само новаторство, понимаемое сквозь призму жесткости критического взгляда на реальность, как собственно своеобразие мышления комедиографа (И.Вишневская). Эта тенденция не оставила научно-значимых результатов (кроме отдельных и важных, впрочем, наблюдений), механистически трактуя и саму художественную сатиру Гоголя, но сформировала своей общей массой неверное представление если не об исчерпанности, то об основательной проработанности нашей диссертационной темы.

По этой причине, как мы полагаем, масштабные по научному значению, но немногочисленные концептуальные суждения С.Дурылина, Ю.Манна, Е.Куприяновой, Ю.Лотмана о драматических сочинениях Гоголя, намечающие серьезные научные перспективы дальнейшего изучения комедиографии классика, создали впечатление исчерпанности темы своеобразия гоголевского мышления в драматургической форме. Во всяком случае, тенденция подмены изучения своеобразной художественной организации пьес Гоголя общими оценками его новаторства или обличитель

8 Ср., напр., упрек Н.Г.Чернышевского В.Г.Белинскому по поводу подробного анализа последним драматургического языка «Ревизора», в то время как на «значение для жизни» комедии «не обращено почти никакого внимания» (Чернышевский Н.Г. ПСС. Т. III. — ГИХЛ, 1947. — С. 240). ного пафоса не только не стала на практике научным анахронизмом, но и получила, можно сказать, второе дыхание в последнее десятилетие9. Инвективы современных исследователей в адрес гоголевских персонажей свидетельствуют о том, что не только критическая концепция В.Белинского, утверждавшего основополагающую роль художественного языка Гоголя в усилении критического пафоса его комедий, но и достижения названных гоголеведов, развивших эту концепцию, преданы забвению или, по праву получив статус школьного знания, прочитываются в этом качестве формально.

То, что в меньшей степени описанная научная тенденция касалась и касается «Ревизора», в большей «Женитьбы» и в еще большей «Игроков», — положение закономерное, исторически сложившееся, но, несомненно, требующее коррекции. Достижения Гоголя-драматурга изучены неравномерно и не в полноте, хотя все научные обзоры творческой биографии Гоголя вообще и эволюции его драматургического мышления в частности охватывают практически весь корпус замыслов — нереализованных, незавершенных и получивших воплощение в признанных шедеврах.

Причем на современном этапе развития гоголеведения системный аспект изучения своеобразия гоголевской драматургии приобрел и особую актуальность, и принципиальную возможность, и достаточно основательную научную опору — в обогащенном и обновленном за последние тридцать лет научном знании о творчестве Гоголя, а также в оснащении усилиями историков литературы, театра, бытовой культуры и т.п. научного материала обширными и более глубокими, чем прежде, знаниями об историко-культурном этапе зарождения и становления гоголевских произведений, в том числе комедий. В последние тридцать лет, кроме того, гоголе-ведение многого достигло и в изучении «Женитьбы» и «Игроков».

9 Ср., напр., суждение о функции барочного принципа отражения в «Ревизоре»: «Проявляясь в образной системе комедии, он помогает автору добиться взаимоотражения характеров с целью разоблачения "хлестаковщины"» (Архипова Ю.В. Художественное сознание Н.В.гоголя и эстетика барокко. Автореф. дис. . канд. филол. наук. — Екатеринбург, 2005. — С. 19). См. об этом подробно в 1-м разделе первой главы.

Объективный взгляд на сложившуюся к настоящему моменту систему научного знания о творчестве Гоголя позволяет констатировать не только явную диспропорцию в полноте и степени исследовательского освоения художественного языка каждой из трех комедий с завершенной интригой, но и, как следствие, отсутствие ясности в эволюционном аспекте гоголевского комедиографического наследия и — шире — драматургического мышления и — еще шире — творческого пути.

Так, к числу непреложных относится тот факт, что первое собрание сочинений Гоголя, составленное автором в 1842 г., знаменует им самим осознаваемый творческий итог определенного этапа, а завершенные к выходу последнего тома комедии, «Женитьба» и «Игроки», являются созданиями зрелого мастера, художника и мыслителя, относящегося к каждому своему слову, в том числе и прежде всего к художественному слову, с предельной ответственностью перед всеми адресатами — от себя, читателей и зрителей, до потомков и высшего судьи истинности и действенности человеческого поступка. Это придает особое значение научному вопросу о месте и роли «Игроков», последней комедии гения, в его творческой биографии.

Впервые вопрос о том, что «Игроки» занимают не рядовое место в творчестве Гоголя, поставил Ю.М.Лотман. Ученый указал а) на серьезнейшее значение последней комедии в разработке темы лжи и размышлениях Гоголя о природе лжи в мире, обществе и человеке; б) на особую и недооцененную роль «Игроков» в жанровой системе Гоголя и гоголевской театральной эпохи; в) на телеологическую связь последней комедии с «Выбранными местами из переписки с друзьями»10. Однако знаний о поэтике этого художественного текста, позволяющих трактовать сюжетный уровень произведения, на тот момент в гоголеведении было недостаточно для дальнейшего развития намеченных ученым перспектив, и его сужде

10 Лотман Ю.М. О «реализме» Гоголя // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. II. Новая серия. — Тарту, 1996. — С. 11-35. ния о роли «Игроков» в творческой биографии Гоголя еще десять лет сохраняли статус частного мнения.

Общий недостаток сведений о художественном языке комедии, в свою очередь, породил подспудное ощущение относительно небольшой художественной глубины сюжета. Это, разумеется, никогда не высказывалось за пределами сравнения с «Ревизором», но, по сути, проявлялось и проявляется в негласной установке исследователей, что сатира на нравы и остроумное драматургическое строение и/или усложненное игровое начало образа исчерпывают содержание и значение «Игроков»11.

То, что в гоголевской комедиографии «Игроки» — третья по авторскому счету (представленному в первом собрании сочинений) комедия и, повторяем,- завершенная последней из комедийных пьес, придает проблем-ность вопросу о ее малой драматургической форме и жанровой специфике в ряду написанных Гоголем комедийных пьес.

Работа комедиографа с разными жанровыми формами естественна, а выбор средств, разумеется, сообразен «творческой концепции» пьесы, по определению В.Г.Белинского. В трактовке этой сообразности можно исходить из традиционных (исторически актуальных и канонических) представлений о жанровой модели, на которые ориентируется и автор, «подыскивая» оптимальные средства выражения своей художественной идеи, а можно, с другой стороны, опереться на имеющиеся в науке представления об авторской телеологии вообще или конкретного периода именно.

Так, обращает на себя внимание тот факт, что-самый формальный показатель драматического жанра, определяющий, однако, и авторскую стратегию развития действия, и зрительскую стратегию предварительных ритмико-композиционных ожиданий, то есть количество актов — в гого

11 См., напр .-.Данилов С. Гоголь и театр. — М., 1934. — С. 97-98;Дурылин С.Н. От «Владимира третьей степени» к «Ревизору» (Из истории драматургии Гоголя) // Ежегодник Института истории искусств. 1953. Театр. — М., 1953. — С. 186-188; ср. в наиболее упрощенной форме: «Стремительность развития действия, экономия в раскрытии сюжетного замысла, блестящий диалог создают напряженность драматического конфликта, которая разрешается острым финалом, до конца' развенчивающим показное "благополучие" и фальшь общественных отношений» (Степанов Н.Л. Искусство Гоголя-драматурга. — М., 1964. — С. 74). левской комедиографии свидетельствует о том, что после «Ревизора» большая, классическая, комедийная форма перестает интересовать автора: от пятиактной классической комедии Гоголь переходит к двум актам («Женитьба») и к одноактной пьесе, привычной форме фарсов и водевилей («Игроки»). Оформившаяся в 1842 г. комедиографическая диспозиция с явной минимализацией внешних параметров вызывает, и вполне обоснованно, подозрения в сокращении содержательных ресурсов, и тематический аспект поддерживает это впечатление: по внешним показателям снижается значительность темы — от общественных проблем к частным нравам и даже шулерским проделкам, которые и вовсе несопоставимы с разъедающим общественные и государственные структуры в гоголевские, да и во все времена взяточничеством. Это придает вопросу о жанровой типологии и о жанровой эволюции в творчестве комедиографа характер серьезной и требующей решения научной проблемы, препятствием в решении которой опять же является современный уровень освоения художественного языка «Женитьбы» и «Игроков».

Вместе с тем, «Игроки» представлены в научном знании множеством современных наблюдений о структурных усложнениях одноактной формы: более сложная, чем в «Ревизоре», миражная структура интриги (Ю.Манн), театрализация конфликта по типу театр в театре (Е.Куприянова, А.Злочевская, А.Парфенов), пародия как структурная основа жанра (Ю.Лотман), трансформация комедийного амплуа плута-разрушителя в роли Утешительного (Ю.Манн, Ю.Лотман)12. Уже этих наблюдений достаточно, чтобы всерьез озаботиться постижением авторских интенций в выборе столь лаконичной формы при необходимости чрезвычайно ее усложнить.

12 Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. — М., 1988. С. 259-261; Манн Ю.В. О понятии игры как художественном образе // Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. — М., 1987. — С. 234; Ку-преянова E.H. Гоголь-комедиограф // Русская литература. — 1990. — № 1. — С. 18; Злочевская A.B. Художественный мир Владимира Набокова и русская литература XIX в. — М., 2002. — С. 142; Парфенов А.Т. Гоголь и барокко: «Игроки» // ARBOR MUNDI. Мировое древо. — Вып. 4. — М., 1996. — С. 142-160; Лотман Ю.М. О «реализме» Гоголя. С. 28.

В частности, функционально-смысловая нагрузка реплик Хлестакова подвергнута развернутому аналитическому описанию. Хотя анализ «Ревизора» и следовал в основе прямым указаниям автора на фантазийный и внепрагматический характер механизма речепорождения главного персонажа, но очень многого самостоятельно достиг на этом пути исследования художественного языка гоголевской комедии. А речь персонажей «Игроков», завершенных позднее, по установившейся по умолчанию традиции, была воспринята в совершенной изоляции от актуального для автора контекста (и собственных творческих устремлений, и литературного процесса). Более того, драматургически сложная архитектоника пьесы, обнаруженная исследователями, как мы сказали выше, в 80-е годы XX века, не привлекла исследовательского внимания к структуре речи героев этой пьесы, аналитическое описание которой по-прежнему основывалось на идее циничного обмана обманщика и натуралистической передаче автором характерных особенностей шулерского арго.

Между тем, уже не раз упомянутые нами выше концептуальные суждения об Утешительном Ю.Манна (как лжеце, но не разрушителе) и Ю.Лотмана (как лжеце-созидателе), а также очень верное и чрезвычайно важное наблюдение Лотмана об обманутых гоголевских персонажах как заранее обманувшихся (в числе прочего — собственной мечтою, собственными амбициями и т.п.) должны были бы, как кажется, давно сдвинуть с мертвой точки привычное поверхностное (и парадоксальным образом сочетающее недостаточное внимание к драматургической функции реплик и к их литературно-художественной природе) прочтение речевого поля «Игроков». Казалось бы, если уж трактовать ответственность персонажей комедии за свои реплики по аналогам житейской коммуникативной сферы читателя-зрителя, то не в рамках жесткого выбора между циничной ложью и абсолютной правдой, а сообразно конкретным коммуникативным обстоятельствам, заданным драматургом всей структурой развивающегося действия.

К логической непоследовательности следует отнести то, что включение этой и других гоголевских комедий в разнообразные сравнительно-типологические концепции, объединяющие драматургические и повествовательные произведения классика по тематическому, мотивному, характерологическому и т.п. признаку, не привлекли внимание к этому вопросу, в то время как установлена достаточно подробная градация речевых интенций гоголевских персонажей в поэме и в повестях.

В целом этот аспект изучения гоголевской комедиографии отражает общую тенденцию восприятия и оценки «Игроков» — номинально высокой, но фактически, по умолчанию, предполагающей явное снижение художественного потенциала относительно «Ревизора». Хотя, повторяем не в первый раз, «хорошо сделанная» интрига с неожиданной развязкой и сатира на карточных шулеров благородного сословия, всячески осуждаемых в прессе, литературе и комедиографии 1820-1830-х гг., не может претендовать на исчерпанность художественных возможностей автора «Ревизора» и «Театрального разъезда.». Заметим, кстати, что «мимоходом» обрисованная Грибоедовым общественная проблема, связанная с карточной игрой и шулерством в великосветской среде (ср., напр.: «Ох, нет, братец! у нас ругают / Везде, а всюду принимают») уже поставлена существенно более жестко, чем в «Игроках»; можно вспомнить и о попытке Шаховского написать комедию «Игроки» (частично опубликована), изображающую среду картежников-шулеров в самом неприглядном свете.

Строгий научный подход к проблеме комедиографической эволюции обязывает не только принять по умолчанию одну из возможных конфигураций эволюционного ряда (вверх, вниз, вширь, вглубь — условно говоря), но и обосновать выбор. Характерно при этом, что даже идеологизированное советское гоголеведение, всецело поддерживающее позицию позднего Белинского в трактовке «Выбранных мест.» как яркого примера «упадка таланта» Гоголя-художника, не экстраполировало такую оценку на произведения 1842-го года, а потому предпринимало попытки объяснить логическую странность представления о творческой эволюции комедиографа. Так, если трактовать историю текста «Игроков» как замысел 1834-1835 гг., подготовивший в тематическом и отчасти характерологическом плане «Ревизора» и выпавший на долгие годы из поля интересов и творческой работы Гоголя, а потом по черновикам доделанный с закрытыми, так сказать, глазами на прожитое и понятое писателем за эти годы, — то это восстанавливает хотя бы формальную логику. Такова позиция И.Вишневской, абсолютно точно диагносцировавшей противоречие в научном освоении этого эпизода творческой биографии Гоголя13. Но фактически эта гипотеза игнорирует целый творческий этап в художнической биографии классика, бессознательно основываясь на той, механистической по сути, идее, что в 1842 г. Гоголь наконец выбрал время для записывания давно сформировавшегося сюжета. Это и есть идея стагнации творческой энергии.

В этом плане необходимо указать на особое местоположение в творческой биографии Гоголя не только-завершенного текста «Игроков», но и творческой истории этой пьесы. Самого серьезного научного внимания заслуживает тот факт, что комедия создавалась параллельно работе над поэмой или, допустим вслед за Н.Коробкой, насыщалась материалами, собранными для первого тома «Мертвых душ»14, а также очевидная5 связанность двух этих произведений в тематическом, мотивном, характерологическом плане. Уже в нач. XX в. было отмечено сходство между главными героями этих произведений как плутами-одиночками и «отрозненными личностями» (О.Миллер)15, а также между Ихаревым и Ноздревым как во

13 Вишневская И.Л. Гоголь и его комедии. — М.,1976. С. 95. Ср., напр., предшествующее выражение общепринятой в советском гоголеведении концепции: «Гоголь писал "Игроков" в 18351836 гг. (черновые наброски) и вновь вернулся к работе в 1841 г., подготовив пьесу вместе с "Женитьбой" к изданию (автограф окончательной редакции)» (Дурылин С. Указ. соч. С. 185).

14 См. комментарий Н.И.Коробки, полагавшего, что работа над образом Ноздрева сформировала комедийный замысел о шулерах, для воплощения которого были использованы и не потребовавшиеся для поэмы записи (Гоголь Н.В. ПСС. / Под ред. Н.И.Коробки. T. IV: Комедии и Драматические отрывки. — СПб., 1912. — С. 403-404).

15 Миллер О.Ф. Область отрозненной личности (по поводу 50-летия «Ревизора») // Исторический вестник. — 1886. — T. XXIV. — № 6. — Июнь. — С. 656-668. площением типа русского шулера (Н.Коробка)16, в 1980-е Ю.Манн описал общность всех комедий, включая «Игроков», и поэмы в строении интриги, то есть установил типологическое сходство событийного узла названных произведений. Между тем, «Мертвые души» продолжают открываться как целый художественный мир, богатый деталями, красками, значениями и смыслами, а «Игроки» продолжают восприниматься как остроумно представленный в лицах плутовской анекдот — на сцене, а в литературном плане как текст, только моделирующий определенный сегмент социальных отношений человека, но не воссоздающий жизнь.

Связанность творческих процессов создания поэмы и последней комедии — один из проблемных и в то же время перспективных аспектов го-голеведения. Противоречия в имеющемся научном знании об этом творческом взаимодействии можно выразить рядом риторических вопросов: а) могло ли воплощение столь важного для Гоголя комического замысла, как «Мертвые души», не воздействовать на завершение в 1842 г. комедийного сюжета середины 1830-х? б) есть ли у нас основания рассматривать поэму и «Игроков» в единстве художественной картины мира? в) есть ли специфические отличия (в процессе воссоздания и в окончательном воплощении) художественной идеи в столь разных жанрово-родовых образованиях, как роман-поэма и одноактная комедия? и т.д., и т.п.

Рассматривая творческий контекст «Игроков» не в жанровом и не в генетическом аспекте, а как биографический этап, мы также обнаруживаем явную несогласованность с ним установившегося представления об «Игроках» как об остроумной насмешке над псевдо богатырями и даже злой сатире на картежников. Чрезвычайно важно, в частности, то, что работу над комедией «о шулерах» Гоголь закончил в конце августа 1842 г. — после создания «Шинели», последних редакций «Ревизора», «Портрета», «Тараса Бульбы», после окончания и публикации первого тома «Мертвых душ», а за «Игроками», в свою очередь, следует завершение «Театрального

16 Гоголь Н.В. ПСС. / Под ред. Н.И.Коробки. — Т. IV. — С. 405. разъезда», резюмирующего эстетические и драматургические искания Гоголя и отражающего его представление о значении театра. Уже умозрительная логика подсказывает, что последняя комедия не могла не впитать и не отразить общих для этого чрезвычайно насыщенного творческого этапа устремлений автора. Но вопрос о том, что объединяет «Игроков» с названными и не названными шедеврами Гоголя в художественном поиске, а не в тематическом плане, до сих пор оставался открытым.

К эволюционно-биографическому ракурсу системной оценки изучения «Игроков» примыкает и такой серьезный вопрос, как место этого комедийного сюжета о шулерах и плутах в духовных поисках Гоголя, а именно — в известных по письмам начала 1840-х (в том числе написанных в следующие за отправкой готовой комедии в Петербург дни) и позже по «Выбранным местам.» серьезных и глубоких размышлениях о современном человеке и т.п. Гоголь не высказывался о персонажах «Игроков», в отличие от подробных авторских трактовок героев «Ревизора» и фрагментарных — «Женитьбы», но на следующий день после завершения последней комедии, 30 августа 1842 г., он писал А.А.Иванову из Гастейна: «Твердый и не потерявшийся человек всегда выигрывает: его взгляд не отуманен, и он сам увидит исходы из всякого лабиринта. Нужно иметь также веру в небесную силу, которая всегда сходит от Бога твердому и уповающему человеку» (XII, 100; курсив наш. — Е.П.). Главный герой «Игроков» — не тот, кто может выиграть в сложной и/или сомнительной ситуации; можно даже сказать, что Ихарев определенно «потерявшийся» человек. Но это отнюдь не означает, что автор комедии выступил суровым судьей заблудшей души. С удивлением писал он позже в «Переписке.»: «.половина читающей России уверена серьезно, что я живу единственно для осмеяния всего, что ни есть в человеке, от головы до ног» (VIII, 529; курсив наш. —Е.П.).

В современной науке преодолен научный миф о резком переломе или сломе в творческой эволюции писателя, связанный с «Перепиской.», и стала анахронизмом идеологическая критика религиозных и духовных поисков Гоголя. В научный оборот введено много новых биографических данных об том периоде и непредвзято оценено большое число ранее известных. Границы творческих этапов, по-прежнему ясно видимые с исторической дистанции в биографии Гоголя, перестали восприниматься и истолковываться механистически — как резкое изменение направления творческой мысли, как прямое выполнение творческой волей писателя принятого и/или обнародованного творческого кредо. Значение этого научного сдвига в исследовании комедийных сюжетов Гоголя, завершенных к 1842 году, велико, но в практическом исследовательском интересе к драматургическим произведениям классика (немногочисленном, к слову сказать) пока недооценено.

Общий схематизм, отличающий установившееся представление об «Игроках», в литературоведческой практике подвергается неосознанной критике — в попытках наполнить схему извне привлеченными смыслами, либо архаизируя «общую идею» комедии и тем самым авторское сознание, либо — модернизируя. В первом случае мы получаем трактовку пьесы 1842 г. как средневекового сюжета об адской сущности жизни или барочного сюжета об иллюзионизме (А.Парфенов); во втором — трактовку общей идеи пьесы 1842 г. в категориях модернистской эстетики

17

А.Злочевская) . Причем, то и другое вполне применимо к гоголевской пьесе в инструментальном плане, но эстетические воззрения, художественные задачи, сама природа творческой концепции автора «Игроков» должны быть рассмотрены, при полном понимании всемирности и вневре-менности его наследия, в контексте отечественной культуры и вполне определенной культурной эпохи.

И здесь не менее серьезный запрос к рассматриваемой нами, частной, на первый и поверхностный взгляд, области гоголеведения мы можем сформулировать, исходя из научного объема представлений об отечест

17Парфенов А.Т. Указ соч. С. 156; Злочевская A.B. Указ. соч. С. 142. венном литературном и театральном процессе 1830-1840-х годов. Карточные сюжеты (в том числе драматические, мелодраматические и веселые) в первой трети XIX века и в литературе, и на сцене были широко распространены; так же обстояло дело и с разнообразными литературными и драматическими плутами (от веселых и безобидных, пошловатых водевильных до мрачных и угрожающих в сатирической традиции)18; а обман лукавый и веселый или циничный и продуманный — составлял завязку «всего что ни есть» комического на сцене. Все это в гоголевские времена было приметой времени — запросом массового зрителя, ощущающего нарастающую нестабильность исторического движения к буржуазному строю. Этим во многом объясняется всплеск интереса к переводным и отечественным карточным сюжетам в конце 1820-х годов и пушкинская ироническая подача темы в «Пиковой даме» в 1834 году, а также интерес к плутовской литературе (собственно испанской или испытавшей ее влияние французской). Поэтому занимательность и нравоучительность гоголевского сюжета «Игроков», как он до сих пор понимался в гоголеведении, осуждение шулерства, уже до Гоголя «пригвожденного к позорному столбу», по выражению И.Вишневской, вкупе с небывалой сценичностью интриги вполне могли удовлетворить запросы массового читателя и зрителя, открыто именно по этим критериям выражаемые Ф.Булгариным, но, разумеется, не смогли бы сами по себе сформировать высокую оценку художественности пьесы, данную в критических отзывах В.Г.Белинского, А.Ф.Кони, Ап.Григорьева, А.Н.Баженова.

Так, В.Г.Белинский, рецензируя в 1843 г. репертуарный поток Александринки, поместил «Ревизора», «Женитьбу» и «Игроков» (сцены и отрывки не прошли театральной цензуры) в немногочисленный ряд отечественных «художественных комедий», а в 1844 г., оценивая состояние русской литературы, в ряд значительных произведений отечественной словесности — Фонвизина, Грибоедова, Пушкина, Гоголя-прозаика и Лермонто

18 См. об этом, напр.: Гиппиус В. Гоголь. — Л., 1924. — С. 106. ва. Более чем характерно постоянство Белинского, включившего «Игроков» в ряд образцов «изящной, художественной комедии», наряду с «Горе от ума» и «Ревизором», и в 1845 г. Причем о многом в оценке критиком «Игроков» говорит и общая направленность критических оценок на общественно значимые достоинства, и то, что в последнем случае критик использовал пустячный повод (рецензия на изданную биографию А.М.Каратыгыной)19, чтобы лишний раз подчеркнуть значение гоголевских произведений для театра.

Не менее важным представляется мнение об «Игроках» такого просвещенного ценителя, как С.П.Шевырев, который 29 марта (старого стиля) 1843 г. писал Гоголю после московской премьеры: «Я еще все собирался благодарить тебя за впечатление, которое произвели на меня "Игроки". Это чудное и полное создание. <. .> Публика приняла эту пиесу соответственно ее достоинству, и мне никогда еще не случалось видеть в театре, чтобы искусство достигало художественным путем такой полноты своего действия, как достигло оно тут. Для меня это было полное наслаждение. Я видел, что публика наша в состоянии понять искусство и что она имеет в тебе великого художника»20.

Таким образом, концептуальный объем научного знания об одноактной комедийной пьесе Гоголя с банальным на первый взгляд содержанием и с бросающейся в глаза необычностью интриги, пьесе, завершенной на рубеже двух значительных творческих этапов гоголевской биографии, сигнализирует не только об определенном нарушении в системе гоголе-ведческого знания, но и о несогласованности научных представлений об «Игроках» и о развитии литературы, драматургии и театра, а также критики первой половины XIX в.

Таким образом, актуальность диссертационной темы заключается в следующем.

19 Белинский В.Г. ПСС. — Т. IV. — С. 85; Т. VIII. — С. 333.

20 Переписка Н.В.Гоголя: В 2 т. — Т. 1. — М., 1988. — С. 298.

Систематический взгляд на концептуальный объем гоголеведения настоящего времени позволяет констатировать, что уровень научного освоения драматургического наследия Гоголя как корпуса художественных произведений непозволительно низок в сравнении с общей оценкой его комедиографического мышления как гениального и высокохудожественного. Масштабным достижениям в исследовании художественного своеобразия «Ревизора» сопутствует на данный момент фрагментарное знание о поэтике «Женитьбы» и «Игроков» и весьма приблизительное представление о содержательном потенциале каждой из этих комедий как художественного высказывания начала 1840-х гг., а как следствие — их сугубо формальное включение в систему научных представлений о творческой эволюции комедиографа и о творческой биографии писателя и мыслителя. Очевидно, что пока мы имеем дело с фактической стагнацией изучения своеобразия драматургического мышления Гоголя в целом (включая такие специфические формы жанрообразования, как «Театральный разъезд.» и «Развязка "Ревизора"», с одной стороны, и нереализованные замыслы драматурга, с другой).

На современном этапе изучения драматургического мышления Гоголя «Игроки» являются уникальным научным объектом. С одной стороны, потому что они завершают эволюцию комедиографа, принадлежат к важному этапу развития его драматургического мышления и к творческому периоду высоких творческих достижений. С другой стороны, по совокупности инструментальных приемов: усложненная интрига одноактной пьесы, парадоксальное сочетание узнаваемого и банального с необычным, неожиданным и беспрецедентным — в организации драматургического действия, отмеченные ведущими отечественными филологами в 1980-1990-е годы (Ю.Манн, Ю.Лотман, Е.Куприянова); значительная роль пародийной и пародической функций компонентов текста и явная недооцененность значения этой пьесы в развитии отечественной драматургии (Ю.Лотман). Добавим парадоксы критической и научной рецепции: неизменно высокая оценка художественных достоинств исторически близкой Гоголю критикой (В.Г.Белинский, Ап.Григорьев, А.Н.Баженов) и фактическое признание явно сниженного потенциала художественности (относительно предшествующего драматического и общего творческого ряда) близкой нам во времени компетентной научной мыслью (Ю.Манн, Ю.Лотман, Е.Куприянова). Все это составляет не полный, но достаточный перечень тех фактов, которые свидетельствуют об уникальности обсуждаемого художественного высказывания Гоголя и в его творческой биографии, и в развитии научного знания о последней.

Систематическое изучение сюжетной и жанровой организации завершенного текста «Игроков» в контексте творческой истории пьесы позволяет поставить ряд насущных практических и теоретических исследовательских задач в текстологической сфере, связанных со спецификой процесса порождения драматургического целого и инструментами описания такового, с критериями, на основе которых мы квалифицируем текст как редакцию или самостоятельную, но не законченную пьесу и пр Различение разных уровней текста «Игроков» (традиционных для комедиографии как таковой, для отечественной комедии первой трети XIX в., для Гоголя-комедиографа) и трактовка художественного целого тесно связаны с проблемой функционально-семантической роли диалога, каждой реплики и роли драматического слова в драматургии и комедиографии в целом и в гоголевской комедии непосредственно.

В общем спектре актуальных научных проблем и исследовательских возможностей, обозначенных нами в отношении «Игроков» как уникального объекта исследования и предполагающих более масштабную, чем диссертационное исследование, и поступательно реализуемую разработку, — проблемы ближайшие по необходимости и возможностям определили научные цели диссертации: представить систематическое описание поэтики «Игроков» в свете современной системы знаний о творчестве классика и об историко-культурном контексте и восстановить права этой пьесы рассматриваться как художественное высказывание великого комедиографа — классика литературы и театра; установить законное место этого малоизученного художественного произведения в творческой эволюции драматурга и телеологическое значение в творческих поисках писателя и мыслителя; заложить основы будущих обобщающих исследований своеобразия драматургического мышления Гоголя в типологическом и эволюционном аспектах.

Достижение названных целей требует решения следующих задач.

1. Восстановить в изучении своеобразия гоголевской комедиографии в целом и «Игроков», в частности, комплексную научную преемственность, объединяющую аналитические достижения литературоведения, театроведения, текстологии и результаты гоголеведения в практической разработке темы.

2. Рассмотреть базовые уровни драматургического текста «Игроков» в сравнительно-типологическом и генетическом аспекте в широком драматургическом контексте (от традиционных и адаптированных форм народного театра до высоких образцов мировой классики и отечественной комедиографии), установив функциональную и содержательную роль канонических и традиционных компонентов комедийного языка в гоголевской комедии и значение их реформирования Гоголем в эволюционировании его драматургического мышления.

3. Исследовать те уровни текста «Игроков», которые участвуют в сюжетной и жанровой организации и определяют принадлежность этой комедии к художественным произведениям словесного искусства.

Предмет исследования

Наращивание знания об авторской индивидуальности Гоголя-комедиографа на современном этапе развития гуманитарного знания составляет серьезную научную проблему. Наиболее жестким условием является сложная специфика такого объекта исследования, как гоголевская комедия.

Любая пьеса, в том числе гоголевская, претендующая одновременно на место в литературном и в театральном процессе, не только функционирует в двух сферах искусства, с большим или меньшим успехом подчиняясь соответствующим законам порождения художественного образа рецептивного свойства, но и создается на основе двойных стандартов, точнее — двуфокусного эстетического зрения автора. Но не каждый драматург обладает даром реализовать свое «чувство сцены» и художественный замысел в такой сбалансированности, которая достигает высочайшей планки по литературным и театрально-драматургическим меркам одновременно. Комедия, кроме того, относится к наиболее консервативным жанрам, что в так называемые театральные эпохи повышает семантический потенциал каждого компонента, а в другие времена — обеспечивает определенную семантическую непроницаемость формальным единицам текста. Принадлежность Гоголя и современного ему читателя/зрителя к историко-культурной эпохе высокой степени театрализации налагает дополнительную ответственность на исследовательский ракурс и используемый инструментарий.

Это положение вещей определило предмет нашего диссертационного исследования: своеобразие гоголевского драматургического мышления, выражающее себя в гениально согласованном взаимодействии трех стратегий автора «Игроков» — театрально-сценической, литературно-драматической и словесно-художественной.

Методологической и теоретической основой предпринятого исследования являются системно-исторический принцип, историко-генетический и структурно-типологический методы, академические принципы текстологического исследования и историко-культурного и филологического комментария, а также философско-эстетические и теоретические концепции отечественных филологов (О.Фрейденберг, М.Бахтин, Ю.Тынянов, Л.Пумпянский, Ю.Лотман, А.В.Михайлов и др.), театроведов (А.Гвоздев, С.Мокульский, В.Волькенштейн, В. Филиппов, С.Балухатый, Б.Костелянец, С.Владимиров и др.), текстологов (Д.Лихачев, Л.Опульская-Громова, А.Гришунин), теоретически значимые концепции гоголеведения (Ю.Манн, С.Бочаров, М.Виролайнен, В.Маркович, С.Гончаров и др.).

Материал и источники работы

Материалом для аналитических выводов о феноменологии мышления Гоголя-комедиографа на рубеже 1840-х годов послужил соответствующий научному предмету историко-культурный контекст, представленный в нескольких видах и ракурсах.

Театрально-драматургический контекст рассматривается в трех аспектах. Первый — репрезентирует произведениями Шекспира, Мольера и Лесажа мировой драматургический и комедиографический опыт, значимый для развития отечественного театра 1-й трети XIX в. Второй — обозревает не менее серьезное воздействие на формирование отечественной комедии разных национальных и исторических форм народного театра, в том числе его рафинированную стилизацию в авторской пьесе французской ярмарки (Лесаж и его ученики), а также в интермедии школьного театра и в русском «благородном» любительском театре (и здесь для Гоголя особую роль играет творчество Симеона Полоцкого). Наконец, третий аспект связывает творчество Гоголя с отечественными комедиями Шаховского и Загоскина, испытавшими на себе воздействие тех же общих процессов.

Второй важный контекст — литературно-художественный. Он позволяет рассмотреть феноменологию драматургического мышления Гоголя в отношении к повествовательным жанрам, в частности, в виде тесно связанных тематически с гоголевской комедией — пушкинской повести «Пиковая дама» (одним из литературных источников «Игроков») и собственной поэмы «Мертвые души». Исследование в рамках карточной темы литературных мотивов устанавливает связь «Игроков» с обширным корпусом отечественных (С.Марин, П.А.Вяземский, В.Одоевский, С.Глинка,

A.Грибоедов, А.Пушкин) и зарубежных (Ж.Ф.Реньяр, Ж.-Б.Грессе,

B.Дюканж и Дино) произведений. Для описания сюжетообразующей роли эпиграфа «Игроков» привлечены литературные тексты А.Пушкина, Н.Карамзина, В.Капниста, Ю.Лермонтова, П.А.Вяземского, прямо и опосредованно восходящие в определенных сегментах к первоисточнику эпиграфа — поэме Оссиана-Макферсона «Картон».

Научная новизна работы обусловлена тем, что в ней представлены результаты первого систематического исследования одной из трех комедий Гоголя в общей системе научного гуманитарного знания о литературном и театральном процессах отечественной культуры XIX в., что позволило поставить комплекс актуальных научных вопросов и проблем и в ряде случаях разрешить таковые, а в других — обозначить научные перспективы и наукоемкие пути их решения. Новое научное знание представлено в диссертации следующими пунктами.

1. Предпринят систематический анализ современных проблем, возможностей и перспектив изучения драматургического наследия Гоголя, включающий как методологический и теоретический аспекты, так и практическую сферу исследования гоголевских пьес с применением текстологического, литературоведческого, историко-литературного и историко-культурного научного аппарата.

2. Осуществлен системный и комплексно-исторический подход к последней комедии классика литературы и театра как к системно-важному компоненту его комедиографического, драматургического, творческого и эстетического наследия.

3. Введено в научный оборот представление об «Игроках» как о произведении • словесного искусства, художественные достоинства которого сопоставимы с признанными шедеврами соответствующего творческого периода, драматургический язык существенно опережает время, а художественная идея соотносится с духовными поисками писателя.

4. Научная проблема своеобразия мышления комедиографа и драматурга представлена в эволюционном аспекте, открывающем новые научные перспективы исследования феноменологии комических жанров у Гоголя.

5. Обозначились те грани, которые в рамках единой художественной картины мира Гоголя конца 1830-х — 1840-х годов позволяют различать художественные концепции действительности в повествовательных жанрах (прежде всего в параллельно создаваемом масштабном образе «Мертвых душ») и в комедиографии.

6. Анализ сюжета, последней комедии представлен глубокими связями с насущными для общественного самосознания той эпохи вопросами аутентичности слова как инструмента рефлексии, коммуникации, поступка.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав и заключения. Содержательная структура текста диссертации обусловлена общей научной проблемой — аналитического описания сложно организованного драматургического текста и глубоко своеобразного художественного высказывания классика, которое является неотъемлемой частью не только театрально-драматургического, но прежде всего литературного процесса эпохи и творческой биографии автора, в условиях одновременной необходимой и возможной жанрово-родовой спецификации понятийного и описательного аппарата.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Своеобразие драматургического мышления Гоголя: проблемы научной рецепции последней комедии классика ("Игроки")"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подведем итоги проведенного исследования своеобразия гоголевского драматургического мышления в локальном, но системно важном исследовательском поле последней комедии Гоголя и наметим научные перспективы, открывающиеся по итогам проделанной работы.

Драматургия занимает в гоголевском творчестве чрезвычайно важное место, а сам он выступил художником и реформатором в комедиографии в эпоху бурного развития отечественного театра и театральной драматургии, в эпоху эстетически зрелого театрального мышления, обширной журнальной полемики о задачах и путях развития отечественной драмы и комедии, о принципах художественности литературной пьесы и т.п. Между тем, объем, степень и качество имеющегося в гоголеведении опыта изучения наследия драматурга нельзя признать удовлетворительными. Особо это касается вопроса о своеобразии драматургического мышления классика и его эволюционного аспекта.

Однако кроме формированных историческими условиями и принявших устойчивый характер стереотипных решений и подходов к гоголевской драматургии необходимо принять во внимание объективные факторы. Изучение классической отечественной драматургии в современных научных условиях сопряжено с очевидными методологическими и теоретическими трудностями. Отсутствие теоретического обобщения придает характер частного случая многим результатам сравнительно-типологических изысканий В итоге лучшие достижения составляют к настоящему времени фонд значительных, но локальных наблюдений и выводов, театрально-драматургический язык соответствующей эпохи трактуется зачастую как индивидуально-авторское высказывание и наоборот и т.п. Научная стагнация в теории драмы отмечается не только ищущими ясности литературоведами, но и современными аналитиками. Увеличивающийся разрыв во времени с 1920-1930-ми годами, наиболее насыщенными перспективными наблюдениями над жанрово-родовой спецификой комедии, не только затягивает паузу в теоретическом развитии важного литературоведческого направления, но способствует забвению уже достигнутого и даже формирует разные научные аберрации, мешая восстановлению научной преемственности.

Конструктивным подходом в преодолении описанных затруднений мы считаем комплексное исследование творческой истории произведения, опирающееся на текстологическое изучение памятника. Творческая история устанавливает многочисленные связи (генетического, типологического, полемического и т.п. типа) произведения с театрально-драматургическим и литературным процессами соответствующей эпохи, позволяя дифференцировать традиционное и инновационное в комедио-графическом языке Гоголя; текстологический ракурс позволяет сконцентрировать внимание на становлении драматического текста в его принадлежности к словесному искусству.

Восстановив в изучении драматургического и художественного своеобразия последней комедии Гоголя «Игроки» комплексную научную преемственность (объединяющую аналитические достижения теории и истории литературы, драматургии и театра, текстологии гоголевских произведений и опыт гоголеведения в разработке нашей темы), мы предприняли исследование этого текста в двух основополагающих аспектах его творческой истории — как явления театрально-драматургического процесса и как произведения художественной литературы.

Рассмотрев «Игроков» в сравнительно-типологическом и генетическом аспекте в широком драматургическом контексте, мы установили функционально-содержательную роль канонических и традиционных компонентов комедийного языка в гоголевской комедии и значение их реформирования Гоголем в эволюционировании его драматургического мышления.

Исследовав те уровни текста «Игроков», которые участвуют в сюжетной и жанровой («комическая сцена») организации и определяют принадлежность этой комедии к художественным произведениям словесного искусства, мы описали обширные и глубокие связи художественной идеи «Игроков» с художественной проблематикой гоголевского творчества и насущными проблемами современной Гоголю отечественной культуры.

В «Игроках» драматургическое мышление Гоголя выходит к предельной для комедийного жанра границе. Привлекая к участию и одновременно подвергая жесткой критике все эволюционно сформировавшиеся формально-содержательные компоненты жанра комедии, мировой, отечественный и собственный опыт, Гоголь, по сути, подрывает основы жанра изнутри, обнаруживая в своей авторской позиции комика, в воззрении на событие и главного героя, превалирующее над оценкой понимание психологических основ происхождения поступка и реакции субъекта на его результат. Это соответствует определенной тенденции и в гоголевской комедиографии («Женитьба»), и в литературном процессе (ср. драматические жанры И.Тургенева, А.Сухово-Кобылина и А.Островского).

Экспликация смыслового объема художественной мысли Гоголя в его последней комедии не завершена, но открывшаяся глубина образа сама по себе не только возвращает «Игроков» на законное место в творческой эволюции писателя, но и актуализирует научную проблематику построения современной системной и эволюционной концепции драматургического наследия классика. Так, если «Женитьба» ждет полноценного и всестороннего исследования (в том числе «дефрагментирующего» разнородные и несогласованные суждения и наблюдения), то «Театральный разъезд.» в жанрово-родовом отношении серьезно не изучался (принципы и приемы опосредования авторской мысли об эстетической и поэтической сущности комедийного жанра научно не описаны), а «Развязка.» вообще не была предметом литературоведческого анализа. Уже ясно, что «электричество денежного капитала» не завязывает сюжет «Игроков», а «выгодной женитьбы» — сюжет «Женитьбы», и удовольствоваться квалификацией жанра «Разъезда.» как своеобразного комментария к «Ревизору» или трактата, игнорируя «поэтически-драматическую форму» (В.Белинский), ненаучно, да и разного рода автокомментариев и эстетических кредо в истории отечественной только комедиографии и драматургии много было и до Гоголя.

Без уяснения эволюции жанрового мышления драматурга, базирующегося на систематическом анализе всех гоголевских пьес, мы, в сущности, не имеем достаточных оснований для научной реконструкции его творческого пути в целом. Уже сейчас очевидно, что жанровая система завершенных Гоголем пьес складывается в определенный эстетический универсум, центром которого является классическое и совершенное воплощение жанра комедии («Ревизор»). Последовавшие во времени драматургические опыты Гоголя — восполняют общую картину представления комедиографа о сущности Театра. Это согласуется с известным стремлением Гоголя к формированию целостной картины того или иного культурного явления, с тяготением к циклизации, причем, по принципу арабесок, когда «всякая всячина» подчиняется авторской систематизации и одновременно обнаруживает как будто самостоятельную волю к самоорганизации.

Характерно, в частности, что в гоголевской драматургии нет аналогичных по структуре интриги пьес. В «Женитьбе» два действия и в высшей степени необычная для догоголевской комедиографии интрига, пародирующая центральное событие комедии и, как не раз было отмечено, развязку в виде свадьбы — как обязательную для комедии, и как естественную и уже как будто неизбежную для развертывающейся гоголевской интриги. Иначе говоря, не по комедийному правдоподобное психологическое событие является «совершенно невероятным происшествием» для комедийного жанра; на сцене «самое жизнь», но она пародийна в отношении к комедии.

Интрига «Игроков» (не сюжет, а именно интрига) — представляет (структурно рефлектирует) границу между жизнью и театром как коммерческим и профессиональным институтом и как эстетическим феноменом. Событийный ряд представляет театральное дело в полном объеме — от сценария, организации, разыгрывания и эстетического и морального воздействия до материальных издержек, а пространственная конфигурация событий отражает структуру театрального пространства в символическом значении и в человеческом облике (сцена, кулисы, зритель, актеры).

Театральный разъезд» и «Развязка "Ревизора"» с этой точки зрения завершают целостный образ Театра в его исторически конкретной формации. Театр как универсум представлен целым комплексом драматических сочинений: совершенная комедия («Ревизор»); пародия на комедию («Женитьба»); комедия о том, как жизнь превращается в театр и комедию, но последняя оборачивается драмой и остается жизнью («Игроки); пьеса о зрительном зале, переместившимся в пространство, где зритель получает официальное право говорить («Театральный разъезд»); наконец, в «Развязке Ревизора» представлено то, что происходит в этот момент на сцене перед опустевшим зрительным залом, или - по замыслу автора — перед сменившимся зрителем, заставшим актеров завершившегося театрального спектакля еще на сцене, обсуждающими сыгранную пьесу.

Однако такая проекция на некую объединяющую завершенные пьесы Гоголя идею не включает пока отрывков из «Владимира.», а лишь предлагает некий абрис, распознанный на линии горизонта. «Игроки» могут быть восприняты и как другого типа драматургический комментарий к «Ревизору»: как эпизод (не вошедший в целое как нарушающий жанрово-композиционный баланс) классической пятиактной комедии, то есть та сцена, где тотальная мнимость освещенного комедиографом в «Ревизоре» пространства жизни оборачивается внутренней сложностью. По этой логике «комическая сцена» «Игроки» сопоставима с известием о приезде настоящего ревизора, тоже обозначая границы мнимости, но уже в виде внутренних человеческих возможностей, как ограничительную меру услужливости совести.

Список научной литературыПадерина, Екатерина Геннадьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. 1.XIV. Издательство АН СССР. 1940-1952.

2. Гоголь Н.В. ПСС и писем: В 24 т. Т. 4. М.: Наука, 2003.

3. Гоголь Н.В. Собрание сочинений / Под ред. А.И.Кирпичникова. Т. II. М., 1902.

4. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений / Под ред. Н.И.Коробки. Т. IV: Комедии и Драматические отрывки. СПб.: Рус. кн. т-во «Деятель», 1912.

5. Переписка Н.В.Гоголя: В 2 т. / Вступ. статья А.А.Карпова; Сост. и комментарии А.А.Карпова и М.Н. Виролайнен. М., 1988.

6. Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. — М., 1956.

7. Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — Литературные памятники. 294 с.

8. Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 3 т. Т. I. — М.: Худ. лит., 1986.

9. Аристотель. Риторика / пер. С.С.Аверинцева // Аристотель и античная литературы. — М.: Наука, 1978. — С. 164-229.

10. А.Ф. <Булгарин Ф.В.> Путешествие из райка в ложу первого яруса // Русская Талия на 1825 г. — СПб., 1824. —С. 168-181.

11. Булгаран Ф.В. Сочинения. —М.: Современник, 1990.

12. Вяземский П.А. Дела иль пустяки давно минувших лет: (Письмо Лонгинову М.Н.) // Русский архив. — 1874. — № 2. — С. 535-549.

13. Глинка СЛ. Записки. — М., 1895.

14. Глинка Ф.Н. Письма русского офицера / Сост., вступ. ст. и прим. Г.А.Галина. — М.: Правда, 1990. 448 с.25.<Голъдони К> Мемуары Карло Гольдони, содержащие историю его жизни и его театра. — Л., 1930. — Т. 1. — С. 462-487.

15. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I-IV. Репринт. — М., 1978.

16. Полвека русской жизни. Воспоминания А.И.Дельвига. Т. 1. 1820— 1870. — М.; Л.: Academia, 1930.

17. Ъ\.Державин Г.Р. Сочинения. Т. 6. — СПб., 1871.

18. Дневник -А.С.Пушкина 1833-1835 гг. / Комм. Б.Л.Модзалевского, В.Ф.Саводника, М.Н.Сперанского. — М., 1997.

19. Достоевский Ф.М. ПСС: В 30 т. — Л.: Наука, 1972-1990.34 ,<Ермолов А.П> Вторая выписка из журнала Российского Посольства в Персию 1817 года // Отечественные записки. — 1828.1. Ч. 33. — №93.

20. Каменская М.<Ф.> Воспоминания. / Подготовка текста, сост., вступ. ст. и комментарии В.М.Боковой. — М.: Худ. лит., 1991. 384 с.

21. Капнист В.В. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2. — М.; Л., 1960.46.<Карамзин М.Н.> Картон, поэма барда Оссиана. Перевод с английского // Московский журнал. — 1791. — Ч. II. — Кн. 2. — Май. —С. 120-147.

22. Квитка-Основъяненко Г.Ф. Сочинения. Т. IV. — Харьков, 1901.51 .Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. — М.: Наука, 1983.-416 с.

23. Крылов И.А. Полное собрание драматических сочинений / Сост., вступ. ст., комм. Л.Кисилевой. Российская драматическая библиотека. I. — Спб.: Гиперион, 2002. 672 с.5^.Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. Т. 5. — М.; Л., 1956.

24. Лесаэю А.-Р. Тюркаре. Пер. с фр. Д.Г.Лифшиц. — М.: Искусство, 1955.-95 с.

25. Литературное наследство. Т. 58: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. — М., 1952.- 1060 с.

26. Лопе де Вега. Драмы и комедии. Пер. с исп. Т.Щепкиной-Куперник. — М.: Правда, 1991. 705 с.

27. Малиновский Д. Нечто о Гоголе // Русский. — 1868. — № 22. — 30 июля. — С. 1-2.

28. Марин С.Н. Военное объяснение // Русская Старина. — 1882. — № 12. —С. 499-502.

29. Марин С.Н. (1776-1813) ПСС. Государственный литературный музей. Летописи. Кн. 10. — М., 1948.

30. Медведев П.М. Воспоминания / Под ред. и с предисл. А.Р.Кугеля. — Л.: Academia, 1929. 359 с.

31. Мейерхольд Вс.Э. Статьи. Письма. Речи. Беседы. Ч. II. 1917-1939. — М.:Искусство, 1968.

32. Народный театр / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент.

33. Островский А.Н Полн. собр.соч.: В 12 т. Т. 12. — М., 1980.

34. Переписка Н.В.Гоголя: В 2 т. — М.: Худ. лит., 1988.

35. Полный новейший песенник в тринадцати частях. Собранный И<вано>м Гурьяновым. Ч. I. — М., 1835.15.<Погодин> М.П. Вечера у Ивана Ивановича Дмитриева // Русский. — 1868. — № 8. — 10 июля. — С. 1-2 (под датой 9 апреля 1826 года).

36. Погодин М.П.Воспоминания // В память о князе Владимире Федоровиче Одоевском. Заседание О-ва любителей российской словесности 13 апр. 1869 г. — М.: Тип. «Русского», 1869.

37. Попов Г.С. Об играх забавы, расчета и корысти. Исторические разыскания и современные соображения. — СПб., 1858.

38. Пушкин A.C. Пиковая дама II Пушкин A.C. ПСС: В 16 т. Т. 8. Кн. 1. — М.; Л., 1948. —С. 225-252.

39. Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 годов. / Пер. с франц. и подгот. текста М.П. Султан-Шах. — М.; Л., 1960.

40. Переписка А.С.Пушкина: В 2 т. — М., 1982. %3.<Пушкин A.C.? Сомов О.М.1> Когда Макферсон издал

41. Стихотворения Оссиана. // Литературная Газета. — 1830. — T. I.21 января. — № 5.

42. Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Подгот. к печ. и коммент. М.А.Цявловский, Л.Б. Модзалевский, Т.Г.Зенгер.1. М.; Л., 1935.85 .Стахович A.A. Клочки воспоминаний. — М.: Тип. т-ва И.Н.Кушнерев и К0, 1904. 359 с.

43. Строев В. Париж в 1838 и 1839 годах. Путевые записки. — СПб., 1842. —С. 140-187.

44. Северные цветы на 1832 год. — М.: Наука, 1980. — Литературные памятники.

45. ТолстойЛ.Н. ПСС: В 90 т. Т. 3. — М., 1930.

46. Записки графа Ф.П.Толстого / Сост., вступ. ст. и коммент. А.Е.Чекуновой, Е.Г.Гороховой. — М.: РГГУ, 2001. 319 с.

47. Толстой Л.Н. ПСС: В 100 т. Сер. Худож. произведения: В 18 т. Т. 3.1. М.: Наука, 2007.

48. Критическая и научная литература

49. Аверинцев С.С. Историческая подвижность категории жанра: Опыт периодизации // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения —М., 1986. —С. 104-116.

50. Айрапетян В. Толкуя слово: Опыт герменевтики по-русски. — М., 2001.-484 с.

51. Александрова C.B. Повести Гоголя и комедийные традиции его времени. Автореф. дис. . канд. филол. наук. — СПб., 2001.

52. Алексеев М.П. Цвет Аделаида // Тургеневский сборник. Вып. III. — Л.: Наука, 1967. —С. 169-170.

53. Алексеева О. Прокрустово ложе русской классики: по страницам центральных газет конца 1920-х гг. // Текстологический временник. Русская литература XX века: Вопросы текстологии и источниковедения. — М.: ИМЛИ РАН, 2009. — С. 635-644.

54. Альтман М.С. Достоевский. По вехам имен. — Саратов, 1975. 280 с.

55. Аникст А. А. Эволюция драматической речи в хрониках и трагедиях Шекспира // Шекспировские чтения. 1990. — М., 1990. — С. 7-54.

56. Арапов П. Летопись русского театра.— СПб.: Типография Н. Тибленаи комп., 1861.— 388 с.

57. Арутюнова Н.Д. Тождество или подобие? // Она же. Язык и мир человека. — М.: Языки славянской культуры, 1999. — С. 275-293.

58. Балухатый С. Проблемы драматургического анализа. Чехов. — Л.: Academia, 1927. 186 с. — ГИИИ. Вопросы поэтики. Вып. IX.

59. Барабаш Ю.Я. Гоголь и традиции староукраинского театра // Н.В.Гоголь и театр: Третьи Гоголевские чтения. — М., 2004. — С. 25-39.

60. Барбой Ю.М. К теории театра. — СПб.: Изд-во СПбГАТИ, 2008. -240 с.

61. Батюшков Ф. «Тюркаре» и финансисты эпохи Людовика XIV // Лесаж А.Р. Хромой бес. Тюркаре. — Пг., 1920. — С. 267-274. — Всемирная литература. Избр. соч. А.Р.Лесажа. T. I.

62. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство, 1979.-424 с.

63. Белецкий А.И. В мастерской художника слова / Сост., вступ. ст., комент. А.Б.Есина. — М.: Высшая школа, 1989. 160 с. — Классика литературной науки.

64. Белинский В.Г. ПСС: В 13 т. Т. I-XIII. — М.: Изд-во АН СССР, 19531959.

65. Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. Письма 1829-1848 гг. — М., 1982.

66. Ю.Белинский В. Г. Разделение поэзии на роды и виды // Белинский В. Г. ПСС: В 13 т. Т. V. — М.: Наука, 1954. — С. 7-67.

67. Белкин A.A. Русские скоморохи. — М.: Наука, 1975. 192 с.

68. Белый А. Мастерство Гоголя. — Л., 1934. 322 с.

69. Беляев В.М. Сборник Кирши Данилова. Опыт реставрации песен. — М., 1969.

70. Бентли Э. Жизнь драмы. — М.: Искусство, 1978.

71. Берков П.Н. Владимир Игнатьевич Лукин. 1737-1794. — М.; Л.: Искусство, 1950. 95 с.

72. Берков П.Н. Из истории русской театральной терминологии XVII— XVIII веков («Комедия», «интермедия», «диалог», «игрище» и др.) // ТОДРЛ. Т. XI. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. — С. 280-299.

73. Берков П.Н. Из истории русско-французских культурных связей (Гастроли французского ярмарочного театра в Петербурге в 17281729 гг.) // Романо-германская филология. Сб. ст. в честь академика

74. B.Ф.Шишмарева. — Л.: ЛГУ, 1957. — С. 46-57.2%.Берков П.Н. История русской комедии XVIII в. — Л.: Наука, 1977. -390 с.

75. Берков П.Н. Неиспользованные материалы для истории русской литературы XVIII века // XVIII век. Вып. 1. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935. — С. 327-376.

76. Ъ2.Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступ. ст., коммент. М.Васильевой. — М.: Русский путь, 2000. 608 с.

77. ЪЪ.Боборыкина С.А. «Тюркаре». Комедия в 5 д. Лесажа / Пер. и предисл.

78. C.А.Б<оборыкиной> // Вестник Европы. — 1874. — № 11. — С. 137206.

79. Борисова М.Б. Языковая игра в драме (на материале каламбура в драматургии А.Н.Островского, А.П.Чехова, М.Горького) // Слово.

80. Словарь. Словесность: из прошлого в будущее. — СПб., 2006. — С. 31-35.

81. Бородин А.П. В помощь начинающему драматургу (Руководство). — М., 1926.

82. Ъ9.Бородин А.П. Как писать пьесу. Популярное пособие для начинающих драматургов. — М., 1929.

83. Бочаров С.Г О реальном и возможном сюжете («Евгений Онегин») // Динамическая поэтика. От замысла к воплощению. — М.: Наука, 1990. —С. 14-38.41 .Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. — М.: Языки русской культуры, 1999. 632 с.

84. Бояджиев Г.Н. Мольер. Исторические пути формирования жанра высокой комедии. — М.: Искусство, 1967. 555 с.

85. Брянцева В.Н. Французская комическая опера XVIII века. — М.: «Музыка», 1985.-311 с.

86. Буало Н. Поэтическое искусство.— М.: Гос. изд-во худож. лит., 1957.— 232 с.45 .Вайман С. Драматический диалог.— М.: Едиториал УРСС, 2003. -208 с.

87. Аб.Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. 2-е изд. — М., 2002.

88. Вацуро В.Э, Записки комментатора. — СПб., 1994. 346 с.

89. Вацуро В.Э. Избранные труды / Сост. А.М.Песков; Вступ. ст. С.А.Фомичев, А.С.Немзер, А.Л.Зорин. — М.: Языки славянской культуры, 2004. 848 с.

90. Введенская Л.А, Словарь антонимов русского языка. — Ростов-на-Дону, 1971.

91. Веселовский А.Н. Бомарше. Опыт характеристики // Бомарше П. Трилогия. —СПб., 1888.51 .Веселовский А.Н. Этюды о Мольере. Мизантроп (Опыт нового анализа пьесы и обзор созданной ею школы). — М., 1881.

92. Веселовский А.Н. Этюды о Мольере. Тартюф. История типа и пьесы. — М., 1879.5Ъ.Виноградов В.В. История слов. — М.: Наука, 1999. 1138 с.

93. Виноградов В.В. О языке художественной прозы. — М., 1980. 360 с.

94. Виноградов В.В. Язык Гоголя и его значение в истории русского языка // Виноградов В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Гоголя до Ахматовой. — М., 2003. — С. 54-93.5в.Винокур Г. О. Биография и культура. — М.,1927. 88 с.

95. Виролайнен М. Исторические метаморфозы русской словесности. — СПб.: Амфора. ТИД Амформа, 2007. 495 с.

96. Вишневская И.Л. Гоголь и его комедии. — М.: Наука, 1976. 256 с. 61 .Владимиров С.В. Действие в драме. Изд. 2-е, доп. — СПб.: СПб1. ГАТИ, 2007.

97. Возникновение русской науки о литературе / ИМЛИ АН СССР.— М.: Наука, 1975,—464 с.

98. Волков Н.Д. Театральные вечера. — М.: Искусство, 1966. — 480 с.

99. Волъкенштейн В.М. Закон драматургии. — М.; Л, 1925.

100. Волъкенштейн В.М. Опыт современной эстетики. — М.; Л., 1931.

101. Волъкенштейн В.М. Судьба драматического произведения (Соотношение драмы и театра) // Из истории советской науки о театре. 20-е годы. Сб. трудов. — М.: ГИТИС, 1988. — С. 160-174.

102. Х.Воропаев В. Книги для Гоголя // Прометей. Т. 13. — М., 1983. — С.136.139.

103. XVIII век: театр и кулисы: Сб. науч. тр. / Под ред. Н.Т.Пахсарьян. —

104. Гвоздев A.A. Сказочный театр Карло Гольдони и комическая опера Лесажа. (Этюд к истории сказочного театра) // Гвоздев A.A. Из истории театра и драмы. — Пб.: Academia, 1923. — С. 25-52.

105. Генетическая критика во Франции. Антология / Вступ. статья и словарь Е.Е.Дмитриевой. — М.: ОГИ, 1999. 287 с.

106. Гершензон М.О. Друг Пушкина Нащокин // Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. — М.: Книгоиздательство писателей, 1919. — С. 206-229.81 .Гессен Р. Технические приемы драмы. Руководство для начинающих драматургов. — СПб., 1912.

107. М.Гиппиус В. Н.В.Гоголь. — Л.: Изд-во «Мысль», 1924. 239 с.

108. Гиппиус В.В. Н.В.Гоголь. 1809-1852 // Классики русской драмы. — Л.;М., 1940, — С. 127-158.

109. Гозенпуд А. А.А.Шаховской // Шаховской А. Комедии. Стихотворения.—Л., 1961.

110. Голъденберг А.Х. «Вечный» сюжет у Гоголя и кризисные модели русской литературы // Гоголевский сборник. — Санкт-Петербург, Самара: Изд-во СГПУ, 2003. — С. 147-162

111. Голъденберг А.Х. Архетипы в поэтике Н.В.Гоголя. — Волгоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2007. 260 с.

112. Ю.Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. — СПб.: Изд-во РГПУ, 1997. 340 с.

113. ЭО.Гордин М.А., Гордин Я.А. Театра Ивана Крылова. — Л.: Искусство, 1983.- 174 с.

114. Горелов А. Кем был автор сборника «Древние российские стихотворения» // Русский фольклор. — Вып. VII. — М.; Л., 1962.

115. Гриш}ер П.А. Сравнительное литературоведение и историческая поэтика // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. — 1990. — Т. 49. — № 2. —С. 99-107.

116. Гриц Т.С. М.С.Щепкин. Летопись жизни и творчества. — М.: Наука, 1966.9А.Гришунин А.Л. Исследовательские аспекты текстологии. — М.: Наследие, 1998.-416 с.

117. Гришунин А.Л. Современное состояние теории текстологии // Современная текстология: теория и практика. — М., 1997. С. 43-51.

118. Громова-Опулъская Л.Д. Избранные труды. — М.: Наука, 2005. 540 с.

119. Гуревич А.Я. Вопросы культуры в изучении исторической поэтики // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения / ИМЛИ АН СССР. — М.: Наука, 1986. — С. 153-167.

120. Гуревич Л. Взгляды Гоголя на искусство актера и режиссера // Ежегодник Императорских Театров. — Сезон 1909. — Вып. 2. — С. 14-27.

121. Данилов С.С. О русском провинциальном театре // Русский провинциальный театр. Воспоминания. — Л.; М., 1937. — С. 11-30.

122. Данилов С.С. Русский театр в художественной литературе. — Л.; М.: Искусство, 1939. 254 с.

123. Демин A.C. Комментарий: Симеон Полоцкий. Комидия притчи о блудном сыне // Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. Ранняя русская драматургия (XVII первая половина XVIII в.). — М.: Наука, 1972. — С. 322-323.

124. Державин К. Эпохи александринской сцены. — Л.: ЛенГИХЛ, 1932.-243 с.

125. Дидро Дели. Эстетика и литературная критика. — М.: Худож. лит., 1980.-659 с.

126. Дмитриев Ю. На старом московском гулянии // Театральный альманах. Кн. 6. — М., 1947.

127. Дмитриев Ю.А., Фрадкин JT.3. Н.В.Гоголь о сценическом искусстве // Ежегодник института истории искусств. 1953. Театр. — М, 1953. —С. 142-163.

128. Дмитриева Е.Е. «Мертвые души инсценировать нельзя». О проблеме инсценировок «Мертвых душ» // Юбилейная международная научная конференция, посвященная 200-летию со дня рождения Н.В.Гоголя. Тезисы. — М.: ИМЛИ РАН, 2009. — С. 114-116.

129. Дурылин С.Н. От «Владимира третьей степени» к «Ревизору» (Из истории драматургии Гоголя) // Ежегодник Института истории искусств. 1953. Театр, — М., 1953. —С. 164-239.

130. Елеонская A.C. Комическое в школьных пьесах конца XVII -начала XVIII в. // Новые черты в русской литературе и искусстве (XVII начало XVIII в.). — М.: Наука, 1976. — С. 73-87.

131. Елеонский С.Ф. Н.В.Гоголь и традиции русской литературы XVIII начала XIX веков // Уч. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В.П.Потемкина. — T. XXXIV. — М., 1954. — С. 47-89.

132. Еремин М. А. Вещь в пьесах Н.В.Гоголя // Гоголевский сборник. Вып. 2(4). — СПб.; Самара: Изд-во СГПУ, 2005. — С. 114122.

133. Еремина Л.И. О языке художественной прозы Н.В.Гоголя: (Искусство повествования). — М.: Наука, 1987. 176 с.

134. Журавлева А.И. А.Н.Островский — комедиограф. — М.: МГУ, 1981.-216с.

135. Журавлева А.И. Русская драма и литературный процесс XIX века. От Гоголя до Чехова. — М.: Изд-во МГУ, 1988. 97 с.

136. Западное литературоведение XX века: Энциклопедия. ИНИОН РАН. — M.: Intrada, 2004. 560 с.

137. Злочевская A.B. Художественный мир Владимира Набокова и русская литература XIX в. — М.: Изд-во МГУ, 2002. 185 с.

138. Из истории советской науки о театре. 20-е годы. Сб. трудов. — М.: ГИТИС, 1988.-339 с.

139. Илыш-Томич A.A. «Пиковая дама означает.» // «Столетья не сотрут.»: Русские классики и их читатели. — М., 1988.

140. Историко-литературный процесс: Проблемы и методы изучения. — Д., 1974.

141. История русского драматического театра: от его истоков до конца XX века. — М.: Изд-во «ГИТИС», 2004. 736 с.

142. История русской драматургии. XVII — первая половина XIX века / ИР ЛИ (Пушкинский Дом) АН СССР. — М.: Наука, 1982. 532 с.

143. Карасев JJ.B. Вещество литературы. — М.: Языки славянской культуры, 2001.

144. Карская Т.Я. Французский ярмарочный театр. — Л.; М.: Искусство, 1948. 232 с.

145. Карягин A.A. Драма как эстетическая проблема Ин-т истории искусств Мин. культуры СССР. — М.: наука, 1971. 224 с.

146. Кибальник С.А. Тема случая в творчестве Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. — Т. 15. — СПб.: Наука, 1995. — С. 6075.

147. Кирпичников А.И. Сомнения и противоречия в биографии Гоголя. Ч. II. — Санктпетербург: Тип. Имп. Акад. наук, 1901. 50 с.

148. Кирсанова P.M. Розовая ксандрейка и драдедамовый платок: Костюм — вещь и образ в русской литературе XIX в. — М.: Книга, 1989.-286 с.

149. Клейнер И.М. У истоков драматургии. Опыт обоснования метода исследования драматургических произведений. Л., 1924.

150. Кони Ф.<А.> Сочинения Николая Гоголя. Четыре тома. СПб., 1843 // Литературная газета. — 1843. — № 11.

151. Костелянец Б.О. Драма и действие. Лекции по теории драмы. — М.: Совпадение, 2007. 503 с.

152. Котляревский Н. Николай Васильевич Гоголь, — Пг., 1915.

153. Кржижановский С. «Страны, которых нет». Статьи о литературе и театре. Записные тетради. — М.: Изд. «Радике», 1994. -156 с. — Записки Мандельштамовского общества. Т. 6.

154. Кривонос В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла: Монография. — Самара: Изд-во СПГУ, 2006. 442 с.

155. Кривонос В.Ш. Принцип проблематичности в поэтике Гоголя // Известия РАН. Сер. лит. и яз. — 1998. — Т. 57. — № 6. — С. 15-22.

156. Кривонос В.Ш. Самопародия у Гоголя // Известия РАН. Сер. лит. и яз. — 1993.-—Т. 52. —№ 1, —С. 25-34.

157. Крэг Э. Островский и Лесаж // Проблемы современной филологии. Сб. ст. к семидесятилетию ак. В.В. Виноградова. — М., 1965. —С. 413-417.

158. Кузьмина В. Д. Русский драматический театр XVII-XVIII вв. — М., 1958.-207 с.

159. Купреянова E.H. Гоголь-комедиограф // Русская литература. — 1990. —№ 1. — С. 6-33.

160. Купцова О.Н. Материалы к истории русского усадебного театра // Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. — М., 2003. — С. 466-518.

161. Kynifoea О.Н. Театр в усадьбе // Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. — М., 2003.1. С. 236-285.

162. Купгрва О.Н. Театр ярмарок и бульваров // Балаган. Материалы стенограмм лаборатории режиссеров и художников театров кукол под руководством И.Уваровой. Часть I. — М., 2002. — С. 34-43.

163. Кухаренко А. Французский театр в Санкт-Петербурге в первой четверти XIX в. // Театральный Петербург: Интеркультурная модель. Иностранные труппы и гастролеры в Петербурге XVIII-XX вв. Вып. И. — СПб., 2002. — С. 79-94.

164. Кухта Е. «Женитьба» Н.В.Гоголя и романтики 1830-х годов // Спектакль в контексте истории. Сб. науч. тр. — Л.: ЛГИТМиК, 1990.1. С. 52-69.

165. Лапкина Г.А. О театральных связях В.В.Капниста // XVIII век.

166. Вып. 4. — М.; Л., 1959. — С. 304-312.

167. Ларкович Д.В. Магистральный сюжет русской трагедии XVIII века // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 5: Сюжеты и мотивы русской литературы / Под ред. Т.И.Печерской. — Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2002. — С. 37-52.

168. Ласточкин Н. Комедия притчи о блудном сыне // Старинный спектакль в России. Русский театр. Сб. ст. ГИИИ / Под. ред.

169. B.Н.Всеволодского-Гернгросса. Вып. II. — Л.: Academia, 1928. —1. C. 99-131.

170. Лебедева Е.Д. Текстология. Вопросы теории: Указатель советских работ за 1917-1981 гг. — М.: ИНИОН, 1982. 95 с.

171. Лебедева О.Б. Русская высокая комедия XVIII века: Генезис и поэтика жанра. — Томск, 1996. — 254 с.

172. Левин П. Сценическая структура восточнославянских интермедий // Русская литература на рубеже двух эпох (XVII-XVIII).

173. М.: Наука, 1971. —С. 105-127.

174. Левин ЮД. Оссиан в русской литературе (конец XVIII — первая треть XIX века. — JI.: Наука, 1980. 206 с.

175. Ливанова Т. Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях с литературой, театром и бытом. Исследования и материалы. Т. II. — М.: Гос. муз. изд-во, 1953. 475 с.

176. Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред.

177. B.М.Кожевникова и П.А.Николаева. — М., 1987.

178. Лихачев Д.С. «Идеологический фон» литературного произведения (на примере «Слова о полку Игореве») // Литература. Язык. Культура. — М.: Наука, 1986. — С. 31-34.

179. Лосев А.Ф. Художественные каноны как проблемы стиля // Вопросы эстетики. — № 6. — С. 351-399.

180. Лотман Л.М. Островский и русская. драматургия второй половины XIX в. // История всемирной литературы: В 9 т. АН СССР: ИМЛИ. Т. 7. — М.: Наука, 1991. — С. 62-75.

181. Лотман Ю.М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю.М. Пушкин. — СПб., 1997. —С. 786-814.

182. Лотман Ю.М. К функции устной речи в культурном быту пушкинской эпохи // Уч. Зап. Тартус. Гос. ун-та. Вып. 481. Семиотика устной речи. Лингвистическая семантика и семиотика II.1. Тарту, 1979. —С. 107-120.

183. Лотман Ю.М. О «реализме» Гоголя // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. II. Новая серия. — Тарту, 1996. —С. 11-35.

184. Лотман Ю.М. О Хлестакове // Лотман Ю.М В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. — М., 1988. — С. 293-325.

185. Лотман Ю.М. Об искусстве. — СПб.: «Искусство—СПБ», 2005.-704 с.

186. Лотман Ю.М. Символ в системе культуры И Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. — Таллинн, 1992. — С. 191-199.

187. Лоусон Д. Теория и практика создания пьесы и киносценария.1. М.: Искусство, 1960.

188. Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. — М., 2004.

189. Манн Ю.В. Драматургия Гоголя // Гоголь II.В. Комедии. — Л.: Искусство, 1988. — С. 3-45.

190. Манн Ю.В. О понятии игры как художественном образе // Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. — М.: Сов. пис., 1987. —1. C. 209-236.

191. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Изд. 2-е, доп. — М., 1988.-413 с.

192. Манн Ю.В. Творчество Гоголя: смысл и форма. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. 744 с.

193. Медведев П.Н. В лаборатории писателя. — Л.: Советский писатель, 1971. 392 с.

194. Миллер О.Ф. Область отрозненной личности (по поводу 50-летия «Ревизора») // Исторический вестник. — 1886. — Т. XXIV. — № 6. — Июнь. — С. 656-668.

195. Миловзорова М.А. Формообразование русской драмы: традиции сценической литературы 1830-1840-х гг. и творчество

196. A.Н.Островского. Дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. — Иваново, 2003.

197. Мильчина В.А., Осповат А.Л. Гоголь по материалам архива братьев Тургеневых // Шестые тыняновские чтения. — Рига; Москва, 1992. —С. 61-65.

198. Минюхина Е.А. «Мертвые души» Н.В.Гоголя и традиции народной зрелищной культуры (к характеристике образов Ноздрева и Собакевича) // Творчество Пушкина и Гоголя в историко-литературном контексте. Сб. науч. ст. / Под ред. Е.И.Анненковой и

199. B.Д.Денисова. — СПб.: Изд-во РГГМУ, 1999. — С. 73-78.

200. Михайлов A.B. Гоголь в своей литературной эпохе // Гоголь: история и современность. — М., 1985. — С. 129-130.

201. Михайлов A.B. Избранное. Завершение риторической эпохи. —■ СПб.: Изд-в СПбГУ, 2007. 480 с.

202. Михайлова H.H. «На свете нравственном загадка.» («Гусарство» в прозе Пушкина и Л.Толстого) // Болдинские чтения.

203. Горький, 1979. —С. 142-151.

204. Мокулъский С. Лесаж и его Жиль Блас // Лесаж А.Р. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны. — М.; Л.: Academia, 1935.1. Т. 1. — С. XXI-XXVII.

205. Мокулъский С.С. Карло Гольдони (Глава из истории театра в Венеции XVIII века) // О театре. Временник Отд. ист. и теории театра. Вып. I. — Л.: Academia, 1926. — С. 60-99.

206. Молодцова М.М. Проблемы изучения творчества Карло Гольдони // Карло Гольдони. 300 лет: Материалы международн. научно-практич. конференции. Санкт-Петербург. 26-27 апреля 2007 года. — СПб.: Изд-во СПбГАТИ, 2007. — С. 6-13.

207. Морозов A.A. К вопросу об исторической роли и значении скоморохов // Историческая жизнь народной поэзии. АН СССР. ИР ЛИ (Пушкинский Дом). — Л.: Наука, 1976. — С. 34-67. — Русский фольклор. Т. XVI.

208. Музыкальный Петербург. Энциклопедический словарь. — Т. I.

209. XVIII век. — Кн. 4. — Синхронические таблицы (1696-1802). — СПб.: Композитор, 2001. 277 с.

210. Назаревский A.A. Из архива Головни // Гоголь. Материалы и исследования / Под ред. В.В.Гиппиуса. Т. I. — М.; Л., 1936. — С. 313-357.

211. Народный театр / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. А.Ф.Некрыловой, Н.И.Савушкиной. — М.: Сов. Россия, 1991. 544 с. — Библиотека русской фольклора. Т. 10.

212. Некрылова А.Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища: Конец XVIII — начало XX века. 2-е изд., доп. — Л.: Искусство, 1988.-215 с.

213. Нечаева В. П.А.Вяземский как пропагандист творчества Пушкина во Франции // ЛН. Т. 58: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. — М.: АН СССР, 1952. — С. 308-326.

214. Новое литературное обозрение. — 2004. — № 66.

215. Оболенская C.B. Образ немца в русской народной культуре XVIII-XIX вв. // Одиссей. Человек в истории. — М.: Наука, 1991. — С. 160-185.

216. Оргон Б. А.Бем. Фауст в творчестве Пушкина. «Slavia», 1935 // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 2. — М.: АН СССР, 1936. —С. 441-444.

217. Пава П. Словарь театра. / Пер. с фр.; Под ред К.Разлогова. — М.: Прогресс, 1991.

218. Павис П. Словарь театра. / Пер. с фр.; Под ред Л.Баженовой. — М.: Изд-во «ГИТИС», 2003. — 516 с.

219. Павленко А. Теория и театр. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. -234 с.

220. Панченко A.M. Топика и культурная дистанция // Историческая поэтика: Итоги и перспективы изучения. — М.: Наука, 1986. — С. 236-250.

221. Парфенов А. Т. Гоголь и барокко: «Игроки» // ARBOR MUNDI. Мировое древо. Вып. 4. — М., 1996. — С. 142-160.

222. Песочинский Н. Начало театроведения. Гвоздевская школа // Имена. События. Страницы художественной жизни 1920-х годов: Вып. 1. — СПб.: РИИИ, 2007. — С. 71-107.

223. Петровская И.Ф. Источниковедение истории русского дореволюционного драматического театра. — Л.: Искусство, 1971. — 199 с.

224. Петровская И.Ф., Сомина В.В. Театральный Петербург. Начало XVIII века — октябрь 1917 года. Обозрение-путеводитель. -448 с.

225. Пиксанов Н.К. Грибоедов и Мольер. (Переоценка традиции.) — Гос. изд-во, 1922.-80 с.

226. Пиксанов Н.К. Летопись жизни и творчества А.С.Грибоедова. 1791-1829. — М.: Наследие, 2000.

227. Пиксанов Н.К. Творческая история «Горя от ума». — М.: Наука, 1971.-400 с.

228. Пинский JT.E. Магистральный сюжет: Ф. Вийон, В.Шекспир, Б. Грасиан, В Скотт. — М., 1989.

229. Подлевских Т.Н. Фольклорно-этнографические материалы в русском очерке 1840-1850-х годов // Традиционная культура. — 2008.—№ 1. —С. 20-27.

230. Познанский B.B. Очерк формирования русской национальной культуры. Первая половина XIX века. — М.: Изд-во «Мысль», 1975.- 223 с.

231. Полоцкая Э.А. Развитие действия в прозе и драматургии Чехова // Страницы истории русской литературы. К 80-летию чл.-корр. АН СССР Н.Ф.Бельчикова. — М.: Наука, 1971. — С. 330-338.

232. Поспелов Г.Н. Типология литературных родов и жанров // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ / Сост. Дыола Кирай и Арпад Ковач. — Budapest: Tankönykiadö, 1982. — С. 594-599.

233. Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий, гл. науч. ред. Н.Д.Тамарченко. — М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008.

234. Прохоров Е.И. Текстология новой русской литературы. Краткий обзор теоретических взглядов // Лебедева Е.Д. Текстология. Вопросы теории: Указатель советских работ за 1917-1981 гг. — М.:ИНИОН, 1982. — С. 9-39.

235. Прохоров Е.И. Текстология (Принципы издания классической литературы). — М.: Высшая школа, 1966. 226 с.

236. Пумпянский Л. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Отв. ред. А.П.Чудаков; Сост.: Е.М.Иссерлин, Н.И.Николаев; Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Н.И.Николаева. — М.: Языки русской культуры, 2000. 864 с.

237. Раевский H.A. Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин // Раевский H.A. Избранное в 2-х томах. — Алма-Ата, 1984. — Т. 2. — С. 4-144.

238. Родина Т.М. Русское театральное искусство в начале XIX в. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.-319 с.

239. Розенталъ «И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII — начало XX вв. — М.: Новый хронограф, 2007. 400 с.

240. Ронен И. К пушкинским истокам драматургии Гоголя // Пушкинская конференция в Стэнфорде 1999. Материалы и исследования. — М. 2001. — С. 339-340.

241. Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты Изд. 3-е, испр., доп. — М.: Аграф, 2009. — 544 с.

242. Рулин П. К методологии изучения русской комедии XVIII в. // Известия Отделения русского языка и словесности Российской Академии Наук. 1923 г. — Д., 1924. — Т. XXVIII. — С. 413—420.

243. Саакян П.Т. Художественное изображение Отечественной войны 1812 года в русской литературе. (Первый период освободительного движения.) Автореф. дисс. . докт. филол. наук.1. Тбилиси, 1969.- 123 с.

244. Сакович А.Г. Русский настенный лубочный театра XVIII—XIX вв. // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. — М.: Наука, 1983. — С. 44-62.

245. Сакулан П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф.Одоевский. Мыслитель. Писатель. Т. I. Ч. 2. — М., 1913.

246. Самсонов Л.Н. Театральное дело в провинции. — Одесса: Тип. Ульриха и Шульце, 1875. 168 с.

247. Сахновскал-Паикеева A.B. Французский ярмарочный театр первой половины XVIII века: Ален-Рене Лесаж, Алексис Пирон, Шарль-Франсуа Панар. Автореф. дис. . канд. искусств. — СПб., 1999.

248. Силантьев И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике. Очерк историографии. — Новосибирск: СО РАН, 1999. — С. 95-101.

249. Скафтымов А.П. К вопросу о принципах построения пьес А.П. Чехова // Уч. зап. Саратовск. гос. ун-та им. Н.Г. Чернышевского. Т. XX. — Саратов, 1948. — С. 158-185.

250. Скафтымов А.П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ / Сост. Дьюла Кирай и Арпад Ковач. — Budapest: Tankönykiado, 1982. — С. 161-173.

251. Скороходов М. Научная биография писателя: источники и проблемы подготовки // Текстологический временник. Русская литература XX века: Вопросы текстологии и источниковедения. — М.: ИМЛИ РАН, 2009. — С. 607-615.

252. Словарь античности. Пер. с нем. — М.: Прогресс, 1985. 704 с.

253. Словарь русских писателей XVIII в. Отв. ред. A.M. Панченко. Вып. 1. (А-И). — Л.: Наука, 1988. 357 с.

254. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: Экспериментальное издание / Отв. ред. чл.-корр. РАН Е.К.Ромодановская. Вып. 1. — Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2003. -243 с.

255. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: Экспериментальное издание / авт.-сост. Е.В.Капинос, Е.Н.Проскурина; отв. ред. чл.-корр. РАН Е.К.Ромодановская. — Вып. 2. — Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2006. 245 с.

256. Слонимский А.Л. «История создания "Женитьбы" Гоголя» // Русские классики и театр. — М.; Л., 1947. — С. 307-334.

257. Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мертвые души». — Л.: Наука, 1987.- 199 с.

258. Софронова H.A. Некоторые черты художественной природы польского и русского театров XVII XVIII вв. // Славянское барокко.

259. М.: Наука, 1979. —С. 171-218.

260. Софронова Л.А. Принцип отражения в поэтике барокко // Барокко в славянских культурах. — М., 1982. —- С. 78-101.

261. Софронова Л.А. Старинный украинский театр. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЕН), 1996. 352 с.

262. Софронова Л.А. Театр в театре: русская и польская сцена в XVIII веке // XVIII век. Сб. 21. Памяти Павла Наумовича Беркова (1896-1969). —СПб.: Наука, 1999. —С. 140-150.

263. Старикова Л.М. Русский театр от его истоков до конца XVIII века // История русского драматического театра: от его истоков до конца XX века. — М.: Изд-во «ГИТИС», 2004. — С. 12-79.

264. Стенник Ю.В., Шашкова А.Е. Русская интермедия в контексте традиции итальянской комедии delFarte // Русская литература. 1997. № 1. С. 262-267.

265. Степанов Н. Искусство Гоголя-драматурга. — М.: Искусство, 1964.

266. Строев А.Ф. «Те, кто поправляет фортуну». Авантюристы Просвещения. —М., 1998.

267. Тальников Д.Л. Театральная эстетика Белинского. — М.: Искусство, 1962.

268. Тамарченко Н.Д. Методологические проблемы теории рода и жанра в поэтике XX века // Теория литературны. Т. III. Роды и жанры. — М.: ИМЛИ РАН, 2003. — С. 90-92.

269. Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика. Опыт источниковедческого изучения. — М.: Наука, 1980. 312 с.

270. Таумов ИД. Из наблюдений над мотивами драматургии Н.В.Гоголя // Гоголевский сборник. — С.-Петербург-Самара, 2003.1. С. 228-234.

271. Текст и комментарий. Круглый стол к 75-летию Вяч. Вс. Иванова. М., 2006.

272. Текстологический временник. Русская литература XX века: Вопросы текстологии и источниковедения. — М.: ИМЛИ РАН, 2009.768 с.

273. Творческая история произведений русских и советских писателей. Библиогр. указатель. / Сост. Н.И.Желткова и М.И.Колесникова. Ред. и предисл. Н.К.Пиксанова. — М., 1968.

274. Толстой С.Л. Федор Толстой Американец. — М.: Гос. акад. худож. наук, 1926. 111 с.

275. Томашевский Б. Пушкин и французская литература // Литературное наследство. — Т. 31-32. — М.: Изд-во АН СССР, 1937.1. С. 1-76.

276. Томагиевский Б.В. Писатель и книга: Очерк текстологии. — М., 1959.-279 с.

277. Томагиевский Б.В. Пушкин. Кн. 1 (1813-1824). — М.; Л., 1956.

278. Тынянов Ю.Н. Гоголь и Достоевский. К теории пародии //

279. Тюпа В.И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). — М.: Лабиринт, РГГУ, 2001. 192 с.

280. Файбисович В. Алексей Николаевич Оленин. Опыт научной биографии. — СПб.: РНБ, 2006. 480 с.

281. Фарино Е. Введение в литературоведение. — СПб.: РГПУ им. А.И.Герцена, 2004. 639 с.

282. Федь Н.М. Искусство комедии, или мир сквозь слезы. — М., 1978.

283. Филиппов В. Беседы о театре (опыт введения в театроведение). — М.: Моск. театрал, изд-во, 1924. 211 с.

284. Фомичев С. Грибоедов. Энциклопедия. — СПб., 2007.

285. Фрейденберг О.М. Миф и театр. — М.: ГИТИС, 1988. 132 с.

286. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / Подгот. текста и общ. ред. Н.В.Брагинской. — М.: «Лабиринт», 1997.-448 с.

287. Фрейденберг О.М. Система литературного сюжета // Монтаж: Литература. Искусство. Театр. Кино. — М.: Наука, 1988. — С. 216— 237.

288. Фридлендер Г.М. Гоголь и русская литература XVIII в. // XVIII век: Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. Сб. 7. К 70-летию со дня рождения чл.-корр. АН СССР П.Н.Беркова. — М.; Л.: Наука, 1966. — С. 359-365.

289. Фролов В.В. Судьбы жанров драматургии: Анализы драматургических жанров в России XX века. — М., 1979.

290. Хализев В.Е. Драма как род литературы (поэтика, генезис, функционирование). — М.: Изд-во МГУ, 1986. 260 с.

291. Хализев В.Е. Драматическое произведение и некоторые проблемы его изучения // Анализ драматического произведения. — Л.: ЛГУ, 1988. —С. 6-27.

292. Хализев В.Е. Теория литературы. — М.: Высшая школа, 1999. -398 с.

293. Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. — Л. 1988. — 544 с.

294. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка'. — T. II. — М.: Русский язык, 1994. 560 с.

295. Шенрок В.И. Драматические произведения Гоголя (Заметки и наблюдения) // Артист. — 1892. — № 20. — Февраль. — С. 72-89.

296. Шенрок В.И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 1-4. — М., 1892-1897.

297. Шмид Вольф. Немцы в прозе Пушкина // Болдинские чтения.

298. Горький, 1999. —С. 103-104.

299. Lünem Г.Г. Генетический метод // Словарь художественных терминов. Г.А.Х.Н. 1923-1929 гг. / Под ред. И.М.Чубарова. — М.: Логос-Альтера, Ессе Homo, 2005. — С. 108-111.

300. Штейн А.Л. Веселое искусство комедии. — М.: Юрид. лит., 1990.-334 с.

301. Штейн А.Л. Философия комедии // Контекст 1980. — М.: Наука, 1981. — С. 244-268.

302. Штейн А.Л. Четыре века испанской эстетики // Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. — М.: Искусство, 1977.1. С. 7-59.

303. Эйдельман Н.Я. «Быть может за хребтом Кавказа.» (Русская литература и общественная мысль первой половины XIX в. Кавказский контекст). — М.: Наука, 1990. 319 с.

304. Эйдельман Н.Я. Пушкин. Из биографии и творчества. 18261837. —М., 1987.

305. Эйхенбаум Б. Основы текстологии // Редактор и книга. — М., 1962. — Вып. 3. — С 41-87.

306. Эткынд Е. Ален Рене Лесаж (1668-1747) // Писатели Франции. / Сост. Е.Эткинд. — М.: Просвещение, 1964. — С. 169-180.

307. Юнисов М.В. Маскарады. Живые картины. Шарады в действии. Театрализованные развлечения и любительство в русской культуре второй половины XVIII — начала XX века. — СПб.: Композитор • Санкт-Петербург, 2008. 304 с.

308. Galperina I. Critical Relativism: Gogol's marriage, a multifaceted play or playing in a play // Russian Literature XXVIII. — North-Holland, 1990. —P. 155-174.

309. Haumant E. La culture français en Russie (1700-1900). — Paris, 1910.

310. Karlinsky S. The Sexual Labyrinth of Nikolai Gogol. — Cambr. Mass., 1976.

311. Reinhard Laue. Die intrigenlose Komodie. Zur Motj/struktur von N.V.Gogol's «Revizor» // Gattungsinnovation und Motivstruktur. — Gottingen, 1992. — S. 55-96.

312. Worral N. Nikolai Gogol and Ivan Turgenev. — L., 1982.