автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.09
диссертация на тему: Текст М. М. Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" как факт гуманитарной культуры XX века

Введение диссертации1999 год, автореферат по истории, Романовская, Людмила Михайловна

Всякая идея, заслуживающая этого имени, т.е. историческая духовная сила, а не простое измышление праздного ума, соответствует какому - то внутреннему переживанию и в этом смысле является реальностью."1. Отыскать и обосновать эту "идее - образующую" силу -задача очень сложная. И то, с каким пылом сообщество берется за ее разрешение, с каким самозабвением отдается этому делу, свидетельствует дополнительно о могуществе идеи, признании ее способности влиять на общее самочувствие общества, степень его самооценки и самоуважения. Обнаружить источник жизненных сил, питающий и укрепляющий идею в ее внутренней правоте есть, порою, единственный способ "заклясть", "овладеть" стихией, самый действенный путь направить скрытую энергию в нужное русло - смягчить или усилить ее воздействие.

Одновременно, всем ходом усвоения идеи, самими способами и вариантами интерпретации, общество способно проговориться о своих самых потаенных чаяниях и настроениях (о самом желанном или ненавистном), сообщить много ценного о самом себе. Оттого - то споры вокруг "сильных" идей - самые жаркие. Оттого - то сами эти споры оказываются предметом пристального внимания.

В бесконечном ряду таких жизненно важных, многозначительных вопросов (на которые столь щедр двадцатый век) далеко не последнее место занимает проблема смеховой народной культуры. Поставленная впервые со всей определенностью и отчетливостью М.М.Бахтиным (1895 - 1975) в его книге о Рабле , проблема эта породила необычайное "разноречие кипящих систем и мнений", получив выход на самую широкую проблематику, окрасив в свои тона множество других вопросов и тем.

В настоящее время абрис бахтинской карнавальной концепции знаком, пожалуй, любому гуманитарно образованному читателю. Но все же позволю себе лишний раз обозначить основные ее черты. История смеховой культуры, согласно Бахтину, проходит в своем развитии несколько этапов: через изначальное единство, равнозначность и равновеликость элементов древнего земледельческого комплекса (еды, питья, оплодотворения, смерти) - когда "серьезный и смеховой аспекты восприятия божества, мира и человека были, по-видимому, одинаково священными и одинаково официальными" - к постепенному размежеванию "высоких" и "низких" сфер жизни. Важным содержанием этого процесса становится постепенное превращение смеховой культуры в смеховую - народную, противостоящую официальной культуре господствующих классов; смех "не терпит" официальности, он всегда остается вне ее, вне "официальной лжи, облекавшейся в формы патетической серьезности"4.

В период относительного равновесия сил, "двуемирия", когда смеховое начало ярче и полнее всего смогло проявить себя в стихии карнавала, праздника, подлинный смех сохраняет свои существенные черты: неприятие всяческой лжи, патетики, претензий на "вневременную значимость и безусловность". Все формы и символы карнавального языка (площадная речь, темы изобилия, образы материально телесного низа, мотив отрицания, да и вообще вся система снижений, перевертываний с ног на голову, переодеваний, развенчаний) - "проникнуты пафосом смен и обновлений", "сознанием веселой относительности господствующих правд и властей", являются отражением изначальной народной веры в неискоренимость жизни, в ее способность постоянного обновления5. Именно эти свойства карнавальной народной символики и образности были использованы Рабле, чтобы разрушить "официальную картину эпохи", "ложную серьезность" и "подготовить почву для новой серьезности и для нового исторического пафоса"6.

Народная смеховая культура оплодотворила величайшие творения ренессансной литературы с тем, однако, чтобы преодолеть собственное "наивное и темное существование'''' (!): уникальность и особое место Ренессанса Бахтин видит в том, что "всевозможные смешения высокого -низкого, запретного - дозволенного, священного - профанного; обновительные тенденции и чаяния", становятся творческим фактором, получают значение "высокого идеологического пафоса" - свободы, бесстрашия, радикализма .

Наконец, осталось напомнить, что "новая серьезность" ничего хорошего собственно народной смеховой культуре не принесла: уже с семнадцатого века, - пишет Бахтин, - начинается процесс "постепенного сужения, измельчания и обеднения обрядно - зрелищных карнавальных форм", с одной стороны - огосударствление, с другой - "бытовизация" праздничной жизни. Сам смех утрачивает свою существенную связь с миросозерцанием, он сочетается с догматическим отрицанием, он о ограничивается областью частного и частно - типического . В новом типе официальной культуры, выражением которой являются "рационалистическая философия Декарта" и "эстетика классицизма", побеждают тенденции "к устойчивости и завершенности бытия, к однозначности и однотонной серьезности образов". Но у Бахтина нет, -учитывая роль смехового начала и связь праздника с миром идеалов, высших ценностей - чувства безысходности: "праздник почти перестал быть второй жизнью народа, его временным возрождением и обновлением. Почти, так как народно - праздничное карнавальное начало - неистребимой9.

Приступая к рассмотрению характера дискуссии вокруг бахтинской концепции народной смеховой культуры, необходимо учитывать, что книга о Рабле, в хорошо известной редакции, вышла в свет в 1965 году, но история создания этого труда, однажды написанная, обещает преподнести исследователям еще немало сюрпризов и, возможно, существенно изменить представление о данной концепции10.

Карнавальные мотивы в творчестве Бахтина можно проследить с середины двадцатых годов. Уже в лекциях о Маяковском возникают "словесные формулы и понятия, явно предвосхищающие книгу о Рабле"11. Творчество Маяковского, как впоследствии и творчество Рабле, рассматривается Бахтиным под знаком "великого переселения серьезности" и задачи "героизации современности": "в известные эпохи.истинная большая серьезность покидает все готовые, сложившиеся, устойчивые, освященные традицией.формы, начинает стыдиться всех этих форм, повисает в воздухе, ищет новых форм". Разрыв с прошлым, необходимый для поиска и построения новых форм, осуществляется посредством "фамильяризации мира смехом" - переводом образа в зону контакта, обращением к языку улиц, нарочитым нарушением общепринятых норм12.

Интерес к фигурам плута, шута, дурака, мысли о своеобразии реалистической фантастики" Рабле, образ смеха, чуждого всякой официальной лжи, дурной условности, односторонности, лицемерия и фальши - присутствует в бахтинских статьях конца тридцатых годов

Формы времени и хронотопа в романе" датируются 193 7-3 8гг. Статья

Из предыстории романного слова" - 1940 (была прочитана в виде доклада 14 октября 1940 года в Институте мировой литературы)). Однако, спор не о приоритетах. По свидетельству Турбина, на его вопрос о том, когда бы мог выйти "Рабле" не будь внешних препятствий, Бахтин, "не

1л задумываясь ответил - в 1933" Чистоту, ясность и определенность концепции затуманивает, во-первых, замечание Н.Панькова о том, что текст "Рабле" перерабатывался несколько раз. Причем, с весны 1949 года, по распоряжению экспертной комиссии ВАК, начинается "короткий, но драматический период открытой и насильственной трансформации замысла под воздействием предрассудков господствующей идеологии"14.

Кроме того, существуют строки из письма Бахтину М.В. Юдиной, -человека, много сделавшего для того, чтобы защита бахтинской диссертации стала возможной: "а книга Раблэ теперь. несовместима у меня дома со святыми изображениями и некоторыми фото и, перелистав ее, - я долгое время молилась, чтобы забыть прочитанное, - что и совершилось Слава Богу. - Я прекрасно знаю, что и для Вас все обстоит таким же образом, но написать вы эти страницы должны были и слишком хорошо знаю - кто Вы и что Вы."15. Что ни сокрыто в этих пронзительных словах, "Рабле" после них навсегда теряет частичку своего безграничного оптимизма. Чего она стоила Бахтину? А вдруг, действительно, и физический недуг, и материальные лишения, и проблемы с защитой и множество других трудностей, верно сопровождавших мыслителя по жизни, - несопоставимы с теми внутренними противоречиями, с той внутренней драмой, которая разыгрывалась "по поводу" Рабле?

Наконец, существуют бахтинские "Дополнения и изменения к Рабле", а также письма, которые свидетельствуют о намерении Бахтина серьезно "расширить и углубить книгу"16. Вполне возможно, если бы эти планы по переработке книги были осуществлены, современные интерпретаторы концепции лишились бы оснований для многих своих критических положений. Так, в "Дополнениях" мы находим замечания, преодолевающие серьезно-смеховое деление мира, проходящее по границе между "официальным - неофициальным": "кроме серьезности официальной, серьезности власти, устрашающей и пугающей, есть еще неофициальная серьезность страдания, страха, напуганности, слабости, серьезность раба и серьезность жертвы". Ликование "единого народного тела" приглушается протестом индивидуальности против растворения в целом, "против смены и абсолютного обновления". Рядом с растерзанием, чреватым новым рождением, возможно "однотонное" растерзание, "не карнавальная" жертва17.

Но планы по переработке книги оказались неосуществленными, а история создания этого "нашумевшего и авторитетного труда", - пока ненаписанной. А потому именно текст "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" с 1965 года вдохновлял и вдохновляет творческую мысль и творческую фантазию исследователей, определяет характер, направленность и остроту споров вокруг и по поводу бахтинской концепции народной смеховой культуры и, повторюсь, окрашивает в свои тона самый широкий круг вопросов и проблем18.

Прежде всего, знаком карнавала отмечены, в глазах исследователей, вся жизнь и творчество самого М.Бахтина. Дело не только в том, что "вокруг каждого великого писателя создаются народные карнавальные легенды"19, а в том, в какой степени и по каким причинам сам теоретик карнавала мог участвовать в этом творчестве.

Н.А.Паньков, редактор "бахтинского" журнала "Диалог. Карнавал. Хронотоп" (один из самых удивляющих биографов Бахтина -удивляющий яркостью, смелостью и привлекательностью гипотез), в числе первых поставил вопрос о сознательном конструировании Бахтиным собственной биографии: Бахтин "по каким-то причинам буквально сочинял" ее20.

Так М.Бахтин говорил о своем дворянском происхождении, хотя это и не подтверждается имеющимися архивными документами. А потому множество вопросов: что это - особое самоощущение духовного превосходства, досадная ошибка или же сознательная мистификация? Н.А.Паньков, - предлагает рассматривать вопрос о родословной, как одну из граней более широкой проблемы - "Бахтин и документ". Путаница в документах и отсутствие самых важных, "итоговых" - аттестата зрелости, подтверждения о приеме в университет, диплома - можно списать и на общую неразбериху тех лет (но документы старшего брата - в сохранности), а можно поднять проблему если не "греховности" документа для Бахтина (как силы, завершающей, определяющей суть

21 человека, а потому умерщвляющей его ), то "практической склонности" теоретика карнавала "к игре" и его отношении к документу как ничего не значащей формальности. Даже когда официальный мир выдвигает свои условия, создает ситуации, требуя "соответствовать", претензии "бумажки" на власть (властвовать над жизнью человека) все же преодолимы22.

Мотив "карнавала", тема "маски", в самых разных видах и дозах пронизывают и размышления об авторстве так называемых спорных текстов (текстов, опубликованных под именами В.Волошинова, П.Медведева, И.Канаева), а также, рассуждения о самой возможности отыскать общую концептуальную основу, "некую точку содержательно-смыслового единства бахтинских текстов" (В .Курицын).

Отвечая на вопросы "юбилейного" журнала "Диалог. Карнавал. Хронотоп", посвященного 50-летию защиты бахтинской диссертации, большинство участников анкеты отметили "органичность" книги о Рабле

23 теоретическому наследию Бахтина . Но подобная единодушность - целое витража. Так, К Эмерсон все-таки озадачена: как совместить персонализм М.Бахтина, его модель "теплого и нежного жизненного пространства -важнейшего элемента добросердечного и безопасного мира диалогов Бахтина" и "анархический веселый народный карнавал, в котором разрушается и творческое начало, жизнь и смерть почти взаимозаменяемы, и диалог едва слышен сквозь шум толпы .

Карнавальная концепция "неприлично выпирает" из творческого

25 наследия Бахтина (В.Махлин) . Автор данного образа оспаривает подобные представления (подобные по духу, не букве), однако, проблема несоответствия "раннего" и "позднего" Бахтина продолжает вдохновлять творческую мысль современных исследователей. Публикация набросков и черновых работ 20-х годов стала, своего рода, сенсацией и потребовала переосмысления26. Вопрос не праздный. Признание несоответствия и способы выхода из него (преодоления его) - глубоко принципиальны для решения вопроса о "тоне" мыслительной физиономии ученого и направленности его творческих исканий.

Так, Ю.Давыдов убежден, что философия ответственного поступка -бахтинская онтологическая неудача, повлекшая за собой серьезный мировоззренческий кризис, "проходивший под знаком если не полного отказа . от своей долженствующей единственности", то уж во всяком случае "глубокого сомнения в ее исторической релевантности". Одно из проявлений этого кризиса - "практический отказ от идеи авторства вообще (а ведь только так можно истолковать решение Бахтина опубликовать ряд своих работ под чужими именами, - даже не псевдонимами: это ведь были имена и фамилии живых людей)"27. Концепции диалога и карнавала, по логике автора, - родились от безысходности, как результат "родовой травмы": сознания и невозможности и неизбежности общения "я" и "другого"28.

В.Е.Хализев, также подчеркивая "смену ориентиров" в бахтинском творчестве со второй половины 20-х годов, трактует ее как вынужденную, но спровоцированную, скорее, не внутренними, а внешними обстоятельствами: Бахтин вынужденно отходит от разработки проблем нравственной философии. центральная в его ранних работах категория ответственного поступка вытесняется несовместимой с ней теорией карнавального смеха. Рост исторического скептицизма в условиях советского тоталитарного режима привел Бахтина к "апологии авантюрно - менниппейных ценностей, что было своеобразной интеллектуальной авантюрой". Подчеркивается трагизм мироощущения мыслителя, который не выполнил того призвания, которое он себе предначертал29.

Однако подобное "разведение" раннего и позднего Бахтина (и чисто хронологическое основание для оценки направления его творческой и мировоззренческой эволюции - от философа этики до "карнавалиста" -причем последующий этап как бы отменяет предыдущий) - удовлетворяет не всех. Концепция карнавала сама по себе слишком популярна, взрывоопасна и неуправляема, чтобы отпускать ее "на самотек" (отдать вот так просто на милость безответственных интерпретаторов). Та же К.Эмерсон прямо заявляет: "Нас не очень прельщает бахтинское понятие карнавала, одно из наиболее опасных и непоследовательных понятий его идейного арсенала"30. Противоречие и искажающие творческий лик Бахтина опасные двусмысленности снимаются, в глазах исследователя, не противопоставлением, а включением концепции карнавала в контекст ранних бахтинских работ: именно "недостаточное знание "архитектоники" Бахтина" может привести к "ценностному перекосу". Что для Давыдова - неудавшийся опыт, для Эмерсон - обязательное условие, необходимый этап само - дисциплинированности каждого "я", прежде чем он решится "войти в диалогические или карнавальные

31 отношения с кем-либо" .

Популярность карнавальной концепции способствовала тому, что прошедшая уже достаточно долгий и плодотворный творческий путь современная бахтинистика, достигнув стадии "самокритики", избирает ее и главным объектом, и орудием в интеллектуальных боях. Она как бы олицетворяет собой все то, что должно быть преодолено: кажущаяся легкость и доступность концепции стимулируют рост "бахтинской индустрии", произвольность и "тематическую всеядность" (ситуацию, когда, по мнению ведущих бахтинистов, количество публикуемых работ не адекватно их качеству и, когда интерпретаторы увлекаясь, "используют" понравившуюся идею в своих целях, не считаясь с логикой мысли автора)32.

Задача "наметить подход к наследию Бахтина как целому", все чаще

33 / постулируемая исследователями (во многом, как попытка преодоления отмеченной "чрезмерности" и "произвольности" обращения к Бахтину и с Бахтиным), с особенной горячностью и настойчивостью формулируется В.Л.Махлиным. Учитывая, что основание искомого "содержательно -смыслового единства бахтинских текстов" конструируется, как правило, все же путем выявления некоей господствующей, отправной идеи (архитектоника ответственности, прозаика, взаимоотношения "я-другого", идея диалога, задача примирения "жизни" и "культуры" и т.д.), построения В.Махлина представляют в контексте данной работы особенный интерес - "программное единство бахтинской мысли" как "философия причастной свободы" окрашено у Махлина в карнавальные тона.

По мнению автора, в книгу о Рабле до сих пор еще "не ступала нога человека (исследователя)", ее основные идеи были поняты довольно поверхностно, даже "паразитически" - ибо были освоены с тех самых позиций, из критики которых и исходил бахтинский карнавал34.

Карнавализация как основное понятие всей бахтинской философии, единой "научно - философской программы" есть выражение принципиально новой исследовательской позиции, нового типа мышления, противостоящего и положительно преодолевающего "всю идеологическую культуру нового времени", если понимать под этим "некоторый общий уклон к безучастной (и потому агрессивной) автономии нераздельно - неслиянных сфер сущего: бытия и мышления, жизни и культуры, личности и общества, науки и предмета ее,. я и

35 другого

Общим местом всех ведущих "альтернативных" направлений модернизма 20 века (фрейдизм, формализм, структурализм, экзистенциализм) является "заимствование у отрицаемого классического (гуманистического) разума . субстанциальной, абстрактно-теоретической предпосылки, но теперь уже не "лица" ее, а "изнанки"". При всей своей относительной продуктивности, они не только воспроизводят, но еще и доводят до предела "теоретизм" и "монологизм" классической рациональности, т.е. создают "предельный, усугубленный двойник" последнего36. Сам смысл кризиса гуманитарных наук Махлин видит в этом двойничестве: невозможности ни освободиться от другого (обойтись без другого), ни пробиться к нему. В результате и в теории, и в практике (в политике, например) мы имеем вместо Другого "образ врага" и соответствующее "право на бесчестье", т.е. самоутверждение под маской объективности и "научности".". Бахтин же говорит другому "да", даже когда говорит "нет". Карнавальное развенчание "невидимым миру смехом" - не "деконструкция, удерживающая от ответа", а "ответ, удерживающий от деконструкции", принцип положительного отрицания,

-3-7 деконструкция деконструкции" .

Карнавализация как главная связующая нить глобального философского проекта выводится другим автором - В.Курицыным - из совершенно противоположных посылок. Стремление отыскать некую точку "содержательно-смыслового единства бахтинских текстов" или, что то же самое, отыскать "Бахтина как такового" - для него - "насилие над личностью". Мы делаем с Бахтиным, по мнению автора, то же самое, что делали, по Бахтину, с Достоевским его многочисленные интерпретаторы, когда "из конкретных и цельных сознаний героев (и самого автора) вылущивались идеологические тезисы, которые или располагались в динамический диалектический ряд, или противопоставлялись друг другу как не снимаемые абсолютные антиномии. На место взаимодействия нескольких неслиянных сознаний подставлялось взаимоотношение идей, мыслей, положений, довлеющих одному сознанию. Однако если исходить из тезиса, что нет ничего "завершенного", что нет ничего равного самому себе, следовательно, не существует и презумпции цельности личности". Автор делает предположение, что каждый из своих текстов Бахтин писал, "смоделировав предварительно только-здесь-действительную точку зрения и однократный образ автора. Бахтин каждый раз заново моделировал образ автора как раз потому, что очень хорошо понял, что никакого содержательно-смыслового единства

38 личности не существует" .

Так родились тексты Бахтина - персоналиста, марксиста, постмодерниста (вариантов интерпретаций может быть множество). Главное - все его тексты "написаны разными Бахтиными, разными сознаниями или масками одного Бахтина, разными авторами, каждый из которых помыслен - сконструирован для всякого конкретного случая - мы бы сказали "специально", если бы сознание, знающее себя как событие бытия, а не как завершающее единство, имело бы представление о "специальности / неспециальности.". Ситуацию со спорными текстами, автор предлагает рассматривать как еще один вариант бахтинской игры с единством личности: "возможность использования "масок" Волошинова и Медведева представляет несомненный эвристический интерес: уникальный опыт "чистого" "непрямого говорения"". Сама главная заслуга ("всемирно-историческая роль") Бахтина, по мнению Курицына в том, что он сумел породить "великолепный текст", истинно полифонический "тысячетомный роман", имя которому - "Бахтинистика", где "сотни и тысячи неслиянных монологических голосов утверждают каждый свою истину", но заведомо никогда ни до чего не договорятся .

Карнавальная тематика, однако, не исчерпывается фигурой Бахтина. Понятие "карнавал", в последние годы, становится важной категорией само - характеристики, инструментом само - анализа современной культуры. Проблема смеха, карнавала, со-существования и взаимодействия официального и неофициального измерений культуры возникает при характеристике ряда деятелей и самой художественной (творческой) атмосферы серебряного века40, русской прозы и поэзии 20-х годов41, политической жизни предреволюционной и советской России42. В контексте европейской и мировой истории это, прежде всего, проблематика, связанная с движением "новых левых"43, феминизмом44, молодежной контр - и су б- культурой, ситуацией постколониализма45. В общетеоретическом плане, все это выливается в рассуждения о вкладе народной смеховой культуры в "развитие интеллекта и эмоционально -волевого тонуса. всей земной цивилизации", ее влиянии на формирование структурных особенностей обществ различных цивилизационных типов (В .В .Назинцев46), в размышления о тоталитаризме и демократии (С.Аверинцев, Р.Лахманн, К.Хиршкоп47), процессе складывания национальной, культурной, возрастной, половой, даже "буржуазной" идентичности (П.Сталлибрасс, А.Уайт48), о новом "открытом" типе мышления (В.Махлин49).

Легкость, с которой "карнавальность" способна проникать в самые неожиданные места и окрашивать в свои тона те или иные события, не означает, однако, что сформировано некое общее устоявшееся представление о содержательно-смысловой наполненности самого понятия карнавал50.

Какую бы область его приложения мы ни затронули - от характеристики индивидуальной человеческой активности, неких личностных качеств, особого состояния "души и сознания" - до обозначения ситуации в "политической", "языковой" или "моральноэтической" сферах - образ понятия постоянно двоится. Рассматривается ли книга о Рабле как "ценный текст", дающий представление о "радикально изменившемся положении интеллигента в новом обществе" - сочувственно - понимающие рассуждения о смехе как "соломинке", "талисмане", в борьбе за защиту свободы51, перемежаются удивленно-негодующими - "как он мог!", или печально - констатирующими - "да,

52 все так же далеки они от народа!".

Реабилитация плоти" ("всепоглощающей телесности", материально-телесной стихии) - воспринимается и как проявление антирелигиозных настроений, "сатанизма и безверия", ценностного опустошения мира53, и как объективное, глубокое и критическое раскрытие тенденций, присущих культуре, развивавшейся всецело в лоне католицизма54, и как свидетельство высочайшей духовности55.

Факт, что правда может быть выражена только в пародийно -скептически - ироничной форме - как слово, разоблачающее ложь, предполагающее демистификацию и редукцию власти и официального языка - воспринимается и как показатель благополучного и счастливого (здорового) состояния дел. И как знак падения статуса слова, "символ крушения человеческих порывов в отчужденном мире"56.

Сам карнавал, в свою очередь, предстает то как важнейший фактор "поддержания общей системы ценностей и нравственного единства социума", катализатор развития и роста общества, аккумулятор культурного опыта, коллективной памяти57, то как воплощение всевозможных деструктивных начал, вседозволенности и

58 безответственности . Образ "единого народного тела" навевает и благостные мотивы соборности, но напоминает и о разнузданном веселье сексуальной оргии, и об ужасах концентрационного лагеря59.

И так далее. Как видим, карнавалу удалось утвердиться в качестве важной составляющей не только культуры средневековья и Ренессанса, но и восемнадцатого, и девятнадцатого, и двадцатого веков. Он смог стать по своему незаменимым и "неискоренимым" - но для одних это знак величайшего блага, основание для оптимизма и надежды60, для других -повод для горьких (часто - гневных) размышлений и предостережений.

Все эти обстоятельства: пристальное внимание к бахтинской концепции, даже популярность, требующая, по мнению некоторых исследователей, обуздания; существенность книги о Рабле для характеристики жизненного и творческого пути ее создателя, а также, без преувеличения будет сказано, для судеб современной медиевистики; незаменимость и, одновременно, неоднозначность восприятия бахтинских образов, бахтинских намерений и настроений, - представляют, с точки зрения автора, - серьезную тему для новых размышлений и являются достаточным основанием для выделения книги о Рабле и дискуссии, с нею связанной, как предмета отдельного исследования.

Чем объяснить отмеченную "незаменимость" и, в то же время, разноречивость посвященных бахтинскому "Рабле" интерпретационных моделей? Просто указать на "амбивалентность" исходного материала или сложность современной ситуации (20 век - появилась масса возможностей сохраняя "форму" с легкостью менять "содержание", и наоборот) -представляется явно недостаточным (и не особенно плодотворным). Попытка ответить на поставленный вопрос выводит нас к проблематике утопии, мифа, ибо, как представляется, оценка "места, роли и значения карнавальной теории" в творчестве самого М.Бахтина и, шире - "в науке и культуре 20 века" определяется, во многом, двумя обстоятельствами: отношением того или иного исследователя к проблеме "научной ненаучности", (научной мифологичности) текста и, в связи с этим, решением вопроса об истоках, мотивах бахтинской оптимистической народности.

Собственно, понятием "поиск истоков" обнимается самый широкий спектр задач: выделение априорных посылок, лежащих в основе бахтинских построений, анализ культурного контекста, в котором возникло данное произведение, включение текста в ту или иную культурную традицию. Деление, конечно, условно (решение одной из поставленных задач так или иначе втягивает в свою орбиту и другие), но, надеюсь, не бесполезно, особенно если за ним скрывается апелляция к мифу.

Цель работы - обозначив неслучайность темы утопии, мифа, в контексте размышлений и споров вокруг бахтинской концепции народной смеховой культуры, проследить влияние этой темы на ход рассуждений как самого Бахтина, так и его интерпретаторов. Учитывая поистине мировой характер современной бахтинистики и неисчерпаемость культурно - смысловых контекстов, в которые бахтинский "Рабле" вписывается, представляется важным выделить обстоятельства, обеспечившие бахтинскому "Рабле" в культуре 20 века - такой прием, -красноречиво свидетельствующий далеко не только об академическом интересе к книге Бахтина, труду - сколь вдохновляющему, столь и пугающему.

Достижение поставленной цели предполагает постановку и решение автором работы следующих задач:

- рассмотреть основные "интерпретационные модели", так или иначе обозначающие связь между текстом о Рабле и мифом; показать, как "выбор" мифа и "тип" связи определяют эмоционально - смысловое содержание выстраиваемой модели;

- обозначив те черты бахтинской концепции (содержательные ли, формальные ли), которые спровоцировали и до сих пор питают рассуждения о мифологичности бахтинского текста, осуществить попытку прочтения бахтинского Рабле в контексте руссоистской традиции в русской культуре;

- соотнести особенности восприятия бахтинской концепции с историко - культурной ситуацией, в которой текст стал доступен широкому кругу читателей; выяснить обстоятельства, побудившие и превратившие самих интерпретаторов в со-творцов мифологического ореола вокруг "Рабле".

Проблематика работы определила круг привлекаемых источников. В центре внимания автора - текст М.М.Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса", а также статьи разных лет, в которых карнавальной тематике отводится значительное место (см. выше).

М.Бахтин не оставил письменных воспоминаний. Тем ценнее для нас магнитофонные записи его разговоров с В.Д.Дувакиным, сделанные в 1973 году - частичка удивительного замысла филолога создать "устную историю русской культуры первой трети 20 века". Записи бесед публиковались в журнале "Человек", а в 1996 году вышли самостоятельной книгой61. Эти живые и увлекательные воспоминания -размышления - суждения Бахтина об эпохе, о "великих" и частных событиях и людях, о друзьях (точнее не просто воспоминания, а интереснейший диалог двух собеседников) - являются важнейшим источником для уяснения интеллектуальных и человеческих пристрастий Бахтина, своеобразной "самохарактеристикой", ярким свидетельством самоощущения мыслителя в современном ему мире.

Большую ценность представляют ряд биографических документов, введенных в научный оборот стараниями редакции и авторов "именного" бахтинского журнала "Диалог. Карнавал. Хронотоп. Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М.М.Бахтина", издающегося в Витебске с 1992 года. В контексте настоящей работы, важнейшее место среди этих документов занимают стенограмма заседания Ученого Совета, на котором состоялась защита диссертации "Рабле в истории реализма", сопровождающаяся блестящей статьей Н.Панькова, редактора журнала; воспоминания людей, жизненные пути которых тесно переплелись или лишь слегка соприкоснулись с бахтинским; письма к Бахтину62.

Для уяснения характера, направленности и содержательно -смысловой стороны восприятия концепции народной смеховой культуры в построениях отечественных и зарубежных мыслителей, автор обращается к работам таких известных и авторитетных исследователей как С.С.Аверинцев, С.Г.Бочаров, Г.С.Батищев, Н.К.Бонецкая, В.С.Вахрушев, А.Я.Гуревич, Ю.Н.Давыдов, К.Г.Исупов, В.В.Кожинов, В.Л.Махлин, О.Е.Осовский, Н.А.Паньков, И.А.Протопопова, Г.С.Померанц, И.Б.Роднянская, М.Ю.Реутин, В.Н.Турбин, А.М.Эткинд, П.Берк, М.Гардинер, Б.Гройс, К.Гинзбург, Н.З.Дэвис, Т.Касл, Р.Лахманн, К.Кларк, М.Холквист, Г.С.Морсон, К.Эмерсон, К.Хиршкоп, и др. Жанровое разнообразие используемых материалов очень широко: статьи, монографии, воспоминания, рецензии, доклады, отчеты о конференциях, семинарах. (Журнал "Диалог Карнавал. Хронотоп" оказался, и в данном случае, просто незаменим, позволяя быть в курсе многих важнейших и интереснейших идей, мнений и событий из мира современной "бахтинистики". К их числу, среди прочих, принадлежат результаты анкеты ДКХ, посвященной 50-летию защиты диссертации "Рабле в истории реализма")63.

При написании параграфа, посвященного "руссоистской" проблематике, особенно ценными в концептуальном плане, для автора оказались построения Ю.М.Лотмана, Б.А.Успенского, З.Г.Минц, Г.С.Померанца64. Попытка обозначить руссоистские тенденции в тексте Бахтина и вписать "Рабле" в соответствующую традицию в русской

21 культуре, определяет интерес и внимание автора к трудам Ж-Ж.Руссо, А.С.Хомякова, А.И.Герцена, И.В.Киреевского, Д.И.Писарева, Г.И.Успенского, Л.Н.Толстого, А.А.Блока65.

Черты эпохи, оказавшейся столь восприимчивой к карнавальным идеям Бахтина, автор пытается воссоздать опираясь на тексты Й.Хейзинги, Т.Манна, И.Эренбурга, В.Буковского, А.Солженицына, Г.Померанца, А.Гуревича, П.Вайля, А.Гениса, Ю.Давыдова, И.Роднянской, К.Мяло, Н.Дэвис, У.Эко и др66.

Первая глава посвящена анализу тех черт бахтинской концепции, которые спровоцировали и до сих пор питают рассуждения о мифологичности бахтинского текста. Рассматривается преломление этих черт сквозь призму выбранной исследователем "модели мифа". Предлагается собственная интерпретационная модель - попытка прочтения текста "Рабле" в контексте руссоистской традиции в русской культуре.

Вторая глава посвящена рассмотрению "мифологического измерения" бахтинского текста с иного конца: в какой степени уже не автор, а его многочисленные интерпретаторы могут быть причастны созданию и укреплению статуса "мифологичности" текста "Рабле".

Заключение научной работыдиссертация на тему "Текст М. М. Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" как факт гуманитарной культуры XX века"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Обращаясь к проблеме восприятия бахтииской концепции народной смеховой культуры, автор работы избирает ракурс, с его точки зрения, достаточно любопытный - "мифологическое измерение", мифологическое пространство текста "Рабле". Меня интересовало, почему характеристика "миф", "утопия" - для бахтинского труда оказываются столь устойчивыми в современной литературе; какие силы в сотворении этого мифологического пространства участвуют; как подобный "ореол" сказывается на всем облике концепции и образе ее создателя.

Как следует из анализа рассмотренных работ, в большинстве случаев современные исследователи исходят из "однонаправленной" посылки: творец "мифа" - сам автор, "мифологическое измерение" формируется за счет его экзистенциального, жизненного опыта. При этом, однако, в ходе исследования выясняется, сколь существенно "образ мифа" способен определять облик, характер всей интерпретационной модели, преломляя и выкладывая "жизненный опыт" в самые причудливые и разноречивые комбинации. Под его воздействием бахтинская концепция может предстать и как раскрытие главной, господствующей "метафоры эпохи", и как изживание скрытых комплексов, как напористая, "агрессивная" жизнеустроительная программа или как "ненавязчивая" духовная отдушина, как "эстетическое оправдание действительности" или противостояние ей, наконец, как всепоглощающая схема или многообъясняющая рабочая модель.

Тем не менее, данный подход представляется автору плодотворным, позволяя решить триединую задачу: выяснить, какие содержательные или формальные особенности бахтинского текста формируют в глазах исследователей "мифологический образ"; осуществить самостоятельную попытку прочтения текста "Рабле" с этой точки зрения, рассмотреть, насколько сами интерпретаторы могли быть причастны созданию и поддержанию "мифологической атмосферы" текста.

Ответ на первую часть вопроса имеет много общего у разных исследователей. Рассуждения о мифологичности "Рабле" питает бросающаяся в глаза поляризованность, "бинарность" и, вместе с тем, "размытость", "неопределенность" бахтинских образов и категорий; памфлетно-публицистическая заостренность тона книги; ностальгические нотки, порою проскальзывающие в его рассуждениях; повышенная "сопротивляемость" материала общей схеме концепции.

Поиск культурной и литературной традиции, на фоне которой текст о "Рабле" раскрылся бы во всей глубине и многогранности смысловых возможностей, побуждает исследователей обращаться за помощью к самому широкому спектру идей, - от идеи соборности и концепции "родового тела" (в контексте разработки проблемы тела и пола в русской и европейской философии и психологии на рубеже 19-20 веков)460 до мотивов ницшеанства или революционных уравнительных идеалов.

Бахтинский "Рабле" действительно задает очень широкое смысловое поле для спора. Это замечание покажется справедливым, особенно если учесть, что в вышеупомянутых интерпретационных моделях речь не обязательно идет о Бахтине - революционере или приверженце соборных идеалов. Я вряд ли смогу согласиться с тем крайним утверждением, что Бахтин не имел перед собою иной цели как в завуалированной форме обличить или одобрить пороки или доблести современости. Однако, подобные модели адекватны своему предмету в том смысле, в котором об этом писал еще сам Бахтин, замечая, что "культурные и литературные традиции (в том числе и древнейшие) сохраняются и живут не в индивидуальной субъективной памяти отдельного человека и не в какой - то коллективной "психике", но в объективных формах самой культуры (в том числе в языковых и речевых формах), и в этом смысле они межсубъективны и межиндивидуальны.; отсюда они и приходят в произведения литературы, иногда почти вовсе минуя субъективную память творцов"461.

Мне кажется именно в этом смысле можно вести речь о "мифологичности" бахтинского текста, не подминая и не "улегчая" его. И я старалась, именно в этом ключе осуществить собственную попытку прочтения труда М.Бахтина - в контексте руссоистской традиции в русской культуре. Нет никаких оснований утверждать, что "руссоизм" был принят (взят на вооружение) Бахтиным как сознательная идеологическая позиция. Но формы, в которые облекается его мысль, но отношение к предмету своего исследования, но те надежды, которые связывают жизнеспособность и здоровье культуры с сохранением смехового, карнавального начала в ней, - позволяют, на мой взгляд, говорить применительно к тексту Бахтина, о руссоизме как своеобразной культурной призме, преломляясь чрез которую и исследуемый материал, и жизненный опыт образуют законченное убедительное целое концепции.

Прежде всего, автор обращает внимание на то, что "руссоизм" очень рано оформляется не только как мировоззренческое, но и как научно -познавательное направление мысли. Деление во многом условно, но автору важно было подчеркнуть плодотворность главной руссоистской установки, основанной на противопоставлении "подлинного состояния" состоянию искаженному, не должному - для научных разысканий и построений. Об этом стоило говорить лишь затем, что часто, к сожалению, "мировоззренческий" момент, отчетливо ощущаемый в позиции автора, заслоняет собою, в глазах исследователей, результаты проделанного труда.

В настоящей работе руссоизм рассматривается как сложное и неоднозначное явление. Автор полагает, что уже применительно к текстам Ж-Ж.Руссо есть смысл говорить о своеобразной двойственности его построений. Так, уже само понятие "естественное состояние" у Руссо обладает широкими смысловыми возможностями. С одной стороны, блаженное состояние кажется утерянным безвозвратно, и тогда вся история человечества предстает как "печальный рассказ об утрате счастья, добра, истины". С другой стороны, речь идет о свойствах, которые воспитание и привычки могли извратить, но не могли уничтожить окончательно, а потому для индивидуального человека, отдельного общественного слоя или даже целого народа, счастье "естественного состояния" не заказано окончательно. Зло, "испорченность" у Руссо не связывается исключительно с современностью, равно как и "естественное состояние" не мыслится исключительным достоянием прошедших эпох.

Отсюда другое, еще более существенное "двоение" образа: изначальному "естественному существованию" (действительно умозрительное построение), свойственны, согласно Руссо, не только простота и однообразие жизни, но и "непонятливость и тупость", не только "бесстрастие", но и отсутствие потребности в мышлении. Определение деспотизма как "нового естественного состояния", ничем, по сути, не отличающегося от "изначального", лишает подобную естественность, в глазах Руссо, - черт "идеальности" и привлекательности. "Исход" из него был неизбежен (а значит, по-своему, "естественен") в силу заложенной в человеке способности к самосовершенствованию. Облик, характер "подлинной жизни" определяется способностью человека несмотря на все приобретения сохранить в себе и вокруг себя мир искренних чувств и непосредственных эмоций, мир свободы от власти "социальных знаков" и "фикций", грозящих подчинить себе человека, мир справедливости, покоящийся на доверии ко всем естественным проявлениям человеческой природы. В этом смысле, само "естественное" и призыв к нему, могут быть поняты и как реакция на усложнение жизни, как Опрощение, и как реакция на насильственное "упрощение" жизни общества, скажем, подчинение его одной господствующей идее будь то "власть денег" или "светлое будущее".

В книге Бахтина о Рабле ощутимо присутствие обеих выше обозначенных вариаций в трактовке "естественности". В тексте они достаточно органично сочетаются, но легко распадаются, образуют смысловой зазор, попадая в иной контекст. Скажем, зазор между бессознательностью, "стихийностью" и творческими, созидательными возможностями карнавала; между образом народа - единоличного хранителя Правды и выразителя "подлинной жизни" и идеей взаимодополнительности жизни и знания как условии пробуждения скрытых в народе возможностей.

В рамках руссоисткой традиции, как представляется, в новом свете предстает и необычное сочетание ностальгии и оптимизма книги, и столь удивляющие многих исследователей "народнические иллюзии" философа - персоналиста и противника всякой бесспорности - будь то бесспорность "учено - самодовольная" или "наивная". Целостность, стоящая хоть чего-то "естественность" и подлинность, - сложна и многосоставна у Бахтина. Тайна, Правда, скрытая в народе - не в его неоформленности, невыявленности, бессознательности существования, а в его мировоззренческой установке на полноту жизни в смысле ее многогранности, многосторонности, не ограниченности, сложности. Обращение к Естественности, к подлинному существованию принимает, в этом контексте, форму призыва к много-голосию, разно-речию, немонолитности (в этом смысле автор считает возможным говорить о своеобразном "народничестве" Бахтина, но народничестве особого, "мировоззренческого типа"). Тем не менее, следует еще раз подчеркнуть, что в центре внимания ученого не "изначальное" многоязычие, но многоязычие ставшее "творческим фактором", то есть многоязычие "осознанное", активное; не просто образ "мудрого незнания", но карнавал, воплотившийся в сфере слова. Именно в сфере мысли, самосознания "стихия карнавала" становится Силой, способной проявить себя, Словом, могущим быть услышанным.

Как бы ни способствовал бахтинский текст устойчивости мифологической атмосферы вокруг него возникшей, автор убежден, что существуют внеположные тексту факторы и силы, сыгравшие не менее существенную роль в ее поддержании. Рассмотрению этого вопроса была посвящена вторая глава.

Рассуждения о том, что историк, обращаясь к прошлому, задает этому прошлому вопросы, особенно волнующие современность, успели стать общим местом. Если эта формула справедлива, а автор полагает, что она справедлива, то это не мешает другому его убеждению, что в двадцатом веке, особенно к середине его, это положение проявляет свою силу с замечательной интенсивностью. В условиях, когда чрезвычайно остро был поставлен вопрос о судьбе западноевропейской культуры, когда особенно пристрастно оценивались и анализировались перспективы ее дальнейшего развития, когда в обществе как никогда сильно ощущалась и осознавалась потребность к расширению и обновлению самой культурной модели, История и опыт "неевропейского большинства", становятся тем источником, обращаясь к которому европейские мыслители двадцатого века чают найти пути к духовному обновлению западной цивилизации и мира в целом.

В этой ситуации две тенденции - к "этнологизации" и демократизации истории, - начинают оказывать очень существенное влияние на облик исторической науки, а сама история, в свою очередь, стремится стать полезной - не далекому абстрактному будущему, которое когда-то придет и когда-то оценит, а "ближайшему" будущему, которое, если не приложить должных усилий, может и не наступить. Вольно или невольно историческая концепция рассматривается и оценивается не только по мере убедительности, глубине и внутренней непротиворечивости. Но и как своеобразная модель решения современных проблем, возможность культуры, связанная, еще раз повторю, с "пониманием, точнее, распознанием собственного позитивного или негативного потенциала".

Это убеждение, точнее чувство, что "образ прошлого" в той или иной степени способен определять наше настоящее, что современность нуждается в таком спасительном, благотворном образе и ждет его, отчетливо проявляется в ходе дискуссии, разгоревшейся вокруг книги М.М.Бахтина "Творчество Франсуа Рабле", добавляя спорам особую остроту и значительность. Ответы на затронутые в ходе дискуссии вопросы - о месте и роли различных смеховых действ в традиционном европейском обществе, об особенностях "русского смеха", о самостоятельности и потенциях народной культуры, - так или иначе "примеряются" на современность или оказываются окрашенными в "футуристические" тона. Более того, оказавшись в пространстве споров о судьбе культуры, в проблемном поле поиска и формирования новой более адекватной "культурной модели", книга Бахтина, на определенном этапе, не только включается в этот процесс, но и, в свою очередь, начинает "моделировать" и направлять его. (Не упоминая советского читателя, спектр воздействия книги широко охватила К.Эмерсон: молодежные движения 1960-х начала 70-х годов, постколониальная теория, латино -американская литература, европейская и американская феминистская мысль.). А потому не случайно, наверное, характеристика "миф" наиболее прочно утверждается в трудах современных исследователей. За пределами ситуации "двумирья", карнавал, "карнавальные отношения", даже сохраняя черты "жизнеспособной" культурной модели, воплотившейся или способной воплотиться, - утрачивают смысловую определенность, своеобразную "незаменимость" и насущность, - мифом

140 либо живут, либо отстраненно восхищаются его красотой, либо отвергают и преодолевают (может быть ради нового, более адекватного жизни?) В последнем случае, карнавал подчиняется иным, внеположным ему законам. Но это уже тема иного, отдельного разговора.

Список научной литературыРомановская, Людмила Михайловна, диссертация по теме "Историография, источниковедение и методы исторического исследования"

1.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М.: Худож. лит-ра., 1990. 543 с.

2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худож. лит-ра, 1975. 502 с.

3. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 423 с.

4. Бахтин М.М. Дополнения и изменения к «Рабле». // Вопросы философии. 1992. № 1. С. 134- 164.

5. Бахтин М.М. Лекция о Маяковском. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М.М.Бахтина.1995. №2. С. 111 - 123.

6. Бахтин М.М. Наброски к статье о В.В. Маяковском. // ДКХ, 1995. № 2. С. 124-151.

7. Беседы В.Д.Дувакина с М.М.Бахтиным. М.: Издательская группа «Прогресс»,1996. 342 с.

8. Блок A.A. Народ и интеллигенция. // Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 4. Л.: Худ. лит-ра, 1982. С. 105 - 114.

9. Блок A.A. Стихия и культура. // Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 4. С. 115 - 124.

10. Ю.Блок A.A. Интеллигенция и революция. // Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 4. С. - 229 - 239.

11. Блок A.A. Кризис Гуманизма. // Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 4. С. 327 - 347.

12. Блок A.A. Из дневников и записных книжек. // Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 5. Л.: Худ. Лит-ра, 1982. С.77 - 280.

13. Буковский В. «И возвращается ветер.» // «И возвращается ветер.». Письма русского путешественника. М.: НИИО «Демократическая Россия», 1990. - С. 7 - 322.

14. Вулис А.З. У Бахтина в Малеевке. // ДКХ, 1993. № 2 3. - С. 175 - 189.

15. Герцен А.И. Былое и думы. Минск: Государственное учебно -педагогическое изд-во Министерства просвещения БССР, 1957. Т. 1 - 2.

16. Герцен А.И. О развитии революционных идей в России. М.: Худ. лит-ра, 1958.- 160 с.

17. Герцен А.И. О социализме. Избранное. М.: Наука, 1974. 696 с.

18. Герцен А.И. Письма издалека. (Избранные литературно критические статьи и заметки). М.: Современник, 1981. - 463 с.

19. Два монолога об одном диалоге. Е.М.Лысенко и В.В.Кожинов рассказывают о М.М.Бахтине и Л.Е.Пинском. // ДКХ, 1994. № 2. С. 108 - 118.

20. Евтушенко Е. Плач по цензуре. // Огонек, 1991. № 5. С. 24 - 26. № 6. - С. 14 - 16. №7.-С. 22-25.

21. Из переписки М.В.Юдиной и М.М.Бахтина. (1941 1966). Публикация А.М.Кузнецова. //ДКХ, 1993. № 4. - С. 38 - 86.

22. Из семейного архива Л.Е.Пинского (публикация и предисловие Н.А.Панькова). С. 55 56. Письма М.М.Бахтина к Л.Е.Пинскому. // ДКХ, 1994. № 2. -С. 57 - 62.23 .Киреевский И.В. Избранные статьи. М.: Современник, 1984. 383 с.

23. Кожинов В.В. Бахтин и его читатели. Размышления и отчасти воспоминания. // ДКХ 1993. № 2 3. - С. 120 - 134.

24. Манн Т. Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом. Пер. с нем. С.Апта и Н.Ман. М.: Худож. лит-ра, 1975.-608 с.

25. На вопросы редакции о бахтинской теории карнавала отвечают Roumiana Deltcheva, Andrew Favell. // ДКХ, 1997. № 2. С. 5 - 16.

26. На вопросы редакции о бахтинской теории карнавала отвечают А.П.Бондарев, Н.К.Бонецкая, М.Ю.Реутин, И.К.Стаф. //ДКХ, 1997. № 3. С. 5 - 18.

27. На вопросы редакции о бахтинской теории карнавала отвечают М.Л.Андреев, Г.Д.Гачев, Г.С.Померанц, О.А.Светлакова. // ДКХ, 1997. № 4. С. 7 -25.

28. Писарев Д.И. Надо мечтать!/Сост., вступ. ст. и примеч. И.В.Кондакова. М.: Сов. Россия, 1987.-429 с.

29. Руссо Ж-Ж. Об общественном договоре или принципы политического права. М., Гос. Соц экономическое изд - во, 1938.- 124 с.

30. Руссо Ж-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. 703 с.

31. Руссо Ж-Ж. Эмиль, или О воспитании. // Педагогические сочинения в двух томах. Т.1. М.: Педагогика, 1981 С. 24 - 618.

32. Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни. // Новый мир. Ежемесячный журнал художественной литературы и общественной мысли. 1991. № 6. С. 6 -116. №7. С. 65 158. № 8. С. 5 - 124.

33. Синявский А. Диссидентство как личный опыт. // Юность. 1989. № 5. С.88.91.37."Так, собственно, завязалась уже целая история" (Георгий Гачев вспоминает и раздумывает о М.М.Бахтине). // ДКХ, 1993. № 1. С. 105 - 108.

34. Терц А. (Синявский А.Д.). Спокойной ночи. // Собрание сочинений в двух томах. Т. 2. М.: СП «Старт», 1992. С. 337 - 609.

35. Толстой JI.H. Исповедь. // Исповедь. В чем моя вера. JL: Худ. лит-ра, 1990. -С. 31 116.

36. Успенский Г.И. Власть земли. // Власть земли. М.: Сов. Россия, 1985.397 с.

37. Хомяков A.C. О старом и новом. Статьи и очерки. М.: Современник, 1988.461 с.

38. Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М.: Современник, 1987. 367 с. 43.Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. Воспоминания в трех томах. М.: Советский писатель. 1990 - Т. 1,3.

39. Ясперс К. Смысл и назначение истории. Пер. с нем. 2-ое изд. М.: Республика, 1994. 527 с.1. Литература:

40. Абаев В.И. Два зороастризма в Иране (Иран Восточный Иран Западный. Два лица одной этнической культуры). // Вестник Древней Истории. М.: Наука, 1990, №4.-С. 198-207.

41. Абаев Н.В. Архаические формы религиозной теории и практики в чань -буддизме. // Буддизм и средневековая культура народов Центральной Азии. -Новосибирск: Наука, 1980. С. 156 - 176.

42. Абаев Н.В. Чань буддизм и культурно - психологические традиции в средневековом Китае. Новосибирск.: Наука, 1989. - 271 с.

43. Аверинцев С.С. «Морфология культуры» Освальда Шпенглера. // Вопросы литературы. 1968. №. 1. С. 132 - 153.

44. Аверинцев С.С. Культурология Йохана Хейзинги. // Вопросы философии. 1969. №. 3. С. 169- 174.

45. Аверинцев С.С. Эпштейн М.Н. Мифы. // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия. 1987. С. 222 - 225.

46. Аверинцев С.С. «Но ты, священная свобода.» Отзвуки Великой французской революции в русской культуре. // Новый мир. 1989. №. 7. С. 185 - 187.

47. Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура. // Бахтин как философ. М.: Наука, 1992. С. 7-19.

48. Алькор Я.П. Предисловие редактора. // Льюис Г. Морган. Древнее общество. Л.: Изд-во института народов севера ЦИК СССР. 1934. С. 1 -10.

49. Асмус В.Ф. Жан-Жак Руссо (к 250-летию со дня рождения). М.: Знание, 1962.-48 с.

50. Бабич В.В. К истории «символического движения»: Андрей Белый и М.Бахтин. // ДКХ, 1995. № 2. С. 18 - 31.

51. Баталов Э.Я. Воображение и революция. // Вопросы философии. 1972. № 1. С. 68 - 80.

52. Батищев Г.С. Диалогизм или полифонизм? (антитетика в идейном наследии М.М. Бахтина) // Бахтин как философ. М.: Наука, 1992. С. 123-141.

53. Баткин Л.М. Неуютность культуры. // Пристрастия. Избранные эссе и статьи о культуре. М.: ТОО «Курсив А», 1994. - С. 13-34.

54. Баткин Л.М. Синявский, Пушкин и мы. // Пристрастия. Избранные эссе и статьи о культуре. - С. 172 - 234.

55. Баткин Л.М. Первая реплика в сторону. О постмодернизме и «постмодернизме». // Тридцать третья буква. Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М.: РГГУ, 1997. С. 87 - 98.

56. Бахорский Г-Ю. Тема секса и пола в немецких шванках 16-го века // Одиссей. Человек в истории. 1993. М.: Наука, 1994. - С. 50 - 69.

57. Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизведение издания YMCA -PRESS, 1955 г. M.: Наука, 1990. - 224 с.

58. Бердяев H.A. Русская Идея. // Русская Идея. Судьба России. М.: ЗАО «Сварог и К». 1997. С. 3 - 220.

59. Библер B.C. Образ простеца и идея личности в культуре средних веков. // Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. М.: Наука, 1990. - С. 81 - 125.

60. Библер B.C. М.М.Бахтин или поэтика культуры. М.: Прогресс, 1991. 176 с.

61. Бицилли П.М. Салибмене (очерки итальянской жизни XIII века). Одесса, типография «Техник», 1916. 390 с.

62. Блок М. Апология истории или ремесло историка. М.: Наука, 1986. 256 с.

63. Бонецкая Н.К. Жизнь и философская идея М.Бахтина. // Вопросы философии. 1996. № 10. С. 94 112.

64. Бочаров С. Событие Бытия. О Михаиле Михайловиче Бахтине. // Новый Мир 1995. №11.-С. 211-221.

65. Брейкин О.В. Карнавал как элемент мифологического сознания. // М.М.Бахтин и перспективы гуманитарных наук. Материалы научной конференции (Москва, РГГУ 1- 3 февраля 1993). Витебск. Издатель Н.А.Паньков. 1994. С. 72 - 74.

66. Бройтман С.Н. Мир, празднующий богатство несовпадения с собою (Бахтинская конференция в РГГУ). // ДКХ, 1995. № 4. С. 178 -181.

67. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М: «Новое литературное обозрение», 1996, с илл. 368 с.

68. Вайль П. Стихи рядом с молоком и аспирином. // Иосиф Бродский: труды и дни. /Редакторы составители Петр Вайль и Лев Лосев. - М.: Издательство Независимая Газета, 1998. - С. 67 - 79.

69. Вахрушев B.C. Трагикомическая игра вокруг «карнавала» М.М. Бахтина // ДКХ, 1996. №4. С. 46 56.

70. Гальцева P.A. Западноевропейская культурфилософия между мифом и игрой. // Самосознание европейской культуры XX века. М.: Изд-во Политической литературы. 1991. С. 8 - 22.

71. Гарднер К. Между востоком и Западом. Возрождение даров русской души. Пер. с англ. М.: Наука. Изд. фирма "Восточная литература", 1993. 125 с.

72. Гаспаров М.Л. М.М. Бахтин в русской культуре 20-го века // Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979. - С. 111-114.

73. Гоготишвили Л. Варианты и инварианты у М.М.Бахтина. // Вопросы философии. 1992. № 1. С. 115 - 134.

74. Голомшток И. Тоталитарное искусство. М.: Галарт. 1994. 296 с.

75. Гройс Б. Между Сталиным и Дионисом. // Синтаксис. Париж, 1989. № 25. -С. 92 97.

76. Гройс Б. Поиск Русской национальной идентичности. // Вопросы философии. 1992. № 1. С. 52 - 60.

77. Гройс Б. Тоталитаризм карнавала. // Бахтинский сборник. Выпуск 3. Отв. ред. В.Л.Махлин. М.: Лабиринт, 1997. С. 76 - 80.

78. Гульбин Г.К. К характеристике теоретико методологических взглядов Н.Дэвис. // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1994. - С. 39 - 53.

79. Гуревич А.Я. Смех в народной культуре средневековья. // Вопросы литературы. 1966. № 6. С. 207 - 212.

80. Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М.: Искусство, 1981.-360 с.

81. Гуревич А.Я. О новых проблемах изучения средневековой культуры.// Культура и искусство западноевропейского средневековья. М.: Сов. Художник, 1981. -С. 5-34.

82. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд., - М.: Искусство, 1984. - 350 с.

83. Гуревич А.Я. Этнология и история в современной французской медиевистике. // Советская этнография. 1984. № 5. С. 36 - 48.

84. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. 396 с.

85. Гуревич А.Я. Историк и история. К 70-летию Ю.Л.Бессмертного // Одиссей. Человек в истории. 1993. М.: Наука, 1994. - С. 209 - 217.

86. Гурьев B.C., Колодий H.A. «Я мыслю, следовательно, я страдаю» (Абрис культурно - исторической концепции Й.Хейзинги). // Методологические и исторические вопросы исторической науки Томск: изд-во Томского ун-та, 1983. Вып. 17.-С. 75 - 105.

87. Гюнтер Г. Михаил Бахтин: теоретическая альтернатива социалистическому реализму. // Бахтинский сборник. Выпуск 3. Отв. ред. В.Л.Махлин. М.: Лабиринт, 1997. С. 56 - 75.93 .Давыдов Ю. Критика «новых левых». // Вопросы литературы. 1970. №2. С.68 99.

88. Давыдов Ю.Н Бегство от свободы. Философское мифотворчество и литературный авангард. М.: Худ. лит-ра, 1978. - 365 с.

89. Давыдов Ю.Н., Роднянская И.Б. Социология контркультуры, (инфантилизм как тип мировосприятия и социальная болезнь). М.: Наука, 1980. 264 с.

90. Давыдов Ю.Н. «Трагедия культуры» и ответственность индивида (Г. Зиммель и М. Бахтин). // Вопросы литературы. Июль август, 1997. - С. 91 - 125.

91. Дмитриева JI.C. Теоретические проблемы праздничной культуры в работах М. Бахтина. // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб.: Алетейя, 1995.-С. 27-31.

92. Егоров Б.Ф. A.C. Хомяков литературный критик и публицист. // Хомяков A.C. О старом и новом. Статьи и очерки. М.: Современник, 1988. - С. 9 - 40.

93. Жеравина O.A. К.Гинцбург о понятии «народная культура» // Методологические и исторические вопросы исторической науки. Томск: изд-во Томского ун-та, 1994. С. 149-158.

94. ЮО.Зверев А. Шестидесятник. // Вопросы литературы. Сентябрь октябрь, 1998.-С. 261 -265.101.3дольников В.В. Другой Бахтин?. Или другие мы? // ДКХ, 1995. № 2. С. 182- 190.102.3еньковский В.В. История русской философии. Т.1. 4.2. JL: «Эго», 1991. 280 с.

95. ЮЗ.Зоткина О.Я. М.Бахтин и философская культура 20 века. // ДКХ, 1992. № 1. С. 127 - 129.

96. Ю4.Исупов К.Г. От эстетики жизни к эстетике истории (традиции русской философии у Бахтина) // М. М. Бахтин как философ. М.: Наука, 1992. С. 68-82.

97. Исупов К.Г. Михаил Бахтин и Александр Мейер. // М.Бахтин и философская культура 20 века (проблемы бахтинологии). Сб. науч. статей/ отв. ред. К.Г.Исупов. Вып. 1.4.2. СПб.: РГПУ. С. 60 70.

98. Юб.Исупов К. Тезисы к проблеме «М.Бахтин и советская культура». // Бахтинский сборник. Выпуск 3. М.: «Лабиринт», 1997. С. 4 - 20.

99. Калганов A.A. Откуда взялся Бахтин? (теоретический семинар научно -педагогической лаборатории). // ДКХ, 1994. № 4. С. 122 - 128.

100. К новому пониманию человека в истории: Очерки развития современной западной исторической мысли/ Под ред. Б.Г.Могильницкого. Томск: Изд-во Том. Ун-та, 1994. - 226 с.

101. Ю9.Кантор P.E. «Новые левые» в Американской Исторической Ассоциации. // Вопросы истории. 1971. № 9. С. 181 191.

102. ПО.Кантор P.E. 86-е и 87-е годичные собрания Американской Исторической Ассоциации (1971 и 1972 гг.) // Вопросы истории. 1973. № 11. С. 171 175.111 .Карасев Л.В. Философия смеха. М.: Рос. гуманит. ун-т, 1996. 224 с.

103. Карсавин Jl.П. Основы средневековой религиозности в 12-13 веках преимущественно в Италии. Петроград, типография Научное дело, 1915. 360 с.

104. ПЗ.Кнабе Г.С. Общественно историческое познание второй половины XX века, его тупики и возможности их преодоления. // Одиссей. Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры. 1993. - М.: Наука, 1994. -С. 247 - 255.

105. Конкин С.С., Конкина Л.С. Михаил Бахтин (страницы жизни и творчества). Саранск: Изд. Мордовского ун-та, 1993. - 400 с.

106. Кормер В. О карнавализации как генезисе «двойного сознания». // Двойное сознание. Интеллигенция и псевдо культура. М.: Традиция, 1997. С. 245 - 286.

107. Курицын В. Событие Бахтина. Записки литературного человека. Электронный вариант текста. Адрес сайта в "интернет": http: // www.koi8. russia. agama. com/rclub/journals/october/n2-96/ kurizin.htm

108. Лаптун В.И. К «биографии М.М.Бахтина». // ДКХ, 1993. № 1. С. 67-73.

109. Лахманн Р. Смех: примирение жизни и смерти. // Бахтинский сборник. Выпуск 3. Отв. ред. В.Л.Махлин. М.: Лабиринт, 1997. С. 81 - 85.

110. Леви Строе К. Три вида гуманизма. // Первобытное мышление. М.: Республика, 1994. - С. 15 -18.

111. Леви Строе К. Руссо - отец антропологии. // Первобытное мышление. М.: Республика, 1994. - С. 19 - 28.

112. Линецкий В. Анти Бахтин (конец теории пародии). // «Анти - Бахтин» -лучшая книга о Владимире Набокове. СПб.: Типогр. им. Котлякова. 1994. - С. 58 - 77.

113. Лисов А.Г., Трусова Е.Г. Реплика по поводу автобиографического мифотворчества М.М.Бахтина. //ДКХ, 1996. № 3. С. 161 -166.

114. Лихачев Д.С., Панченко A.M., Понырко И.В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984. - 295 с.

115. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. - 623 с.

116. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. // Из ранних произведений. М.: Правда, 1990. С. 393 - 599.

117. Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII начала XIX века. // Трактаты. М.: Наука, 1969. - С. 555 - 604.

118. Лотман Ю. Успенский Б. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси. // Вопросы литературы. 1977. №3. С. 148 - 166.

119. Лотман Ю.М. Руссо и русская культура 18 начала 19 века. // Избранные статьи в трех томах. Т. 2. Таллин: «Александра», 1992. С. 40 - 99.

120. Лотман Ю.М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830-х годов. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3. Таллин: «Александра», 1993. С. 49 - 90.

121. Лотман Ю.М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3. С. 127 - 137.

122. Лотман Ю.М. Блок и народная культура города. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3. С. 185 -200.

123. Лотман Ю.М., Минц З.Г. «Человек природы» в русской литературе 19 века и «цыганская тема» у Блока. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3. С. 246 - 293.

124. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. О семиотическом механизме культуры. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3. С. 326 - 344.

125. Лотман Ю.М. Архаисты-просветители. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3,-С. 356- 367.

126. Лотман Ю.М. Массовая литература как историко культурная проблема. // Избранные статьи в трех томах. Т. 3. - С. 380 - 388.

127. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII начало XIX века). - СПБ.: Искусство - СПБ, 1994. - 399 с.

128. Махлин В.Л. «Диалогизм» М.М.Бахтина как проблема гуманитарной культуры XX века. // Бахтинский сборник. Вып.1. Сб. ст./Отв. ред. Д.Куюнджич, В.Л.Махлин. М.: Прометей, 1990. - С. 107 - 129.

129. Махлин В.Л. Событие и образ. // ДКХ, 1992. № 1. С. 11 - 26.

130. Махлин В.Л. Бахтин и «карнавализация» гуманитарных наук. // М.М.Бахтин и перспективы гуманитарных наук. Материалы научной конференции (Москва, РГГУ 1- 3 февраля 1993). Витебск. Издатель Н.А.Паньков, 1994. С. 7 - 16.

131. Махлин В. Лицом к лицу: программа М.М.Бахтина в архитектонике бытия события 20 века. // Вопросы литературы, май - июнь. 1996. - С. 82 - 88.

132. Медведев Ю.П. «Нас было много на челне». // ДКХ, 1992. №1. С. 89 - 108.

133. Милыитейн И. Старый человек со свечою в руке. Огонек. 1991. № 24. С.18. 19.

134. Минц З.Г. Из рукописного наследия Вл.Соловьева поэта. // Ученые записки Тартуского университета. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1975. Вып.358. Т. 24. - С. 372 - 395.

135. Минц З.Г. К генезису комического у Блока (Вл.Соловьев и А.Блок). // Ученые записки Тартуского университета. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1971. Вып. 266. Т. 17. С. 124 - 194.

136. Могильницкий Б.Г. К вопросу о теоретико методологических основаниях немарксистской историографии. // Современная зарубежная немарксистская историография. Критический анализ. М.: Наука, 1989. - С. 7 - 26.

137. Мучник В.М. В поисках утраченного смысла истории: эволюция мировоззрения А.Дж.Тойнби. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1986. 200 с.

138. Мучник В.М. Историческое сознание на пороге XXI века. От «логоса» к мифу. // Методологические и историографическое вопросы исторической науки. Томск. Изд-во Томского ун-та, 1999. Вып 25. С. 99 -117.

139. Мяло К.Г. Проблема «Третьего мира» в левоэкстремистском сознании. // Вопросы философии. 1972. № 1. С. 81 - 93.

140. Назинцев В.В. Смеховая синергетика мира. // ДКХ, 1997. № 1. С. 34 - 60.151.0ртега-и-Гассет X. Идеи и верования. // Эстетика. Философия культуры.

141. Вступ. ст. Г.М.Фридлендера; Сост. В.Е.Багно. М.: Искусство, 1991. С. 462 - 492.152.0совский O.E. Научное наследие М.М.Бахтина и гуманитарная мысль запада сегодня. М.: РОУ. 1991 32 с.

142. Панков А. Разгадка М. Бахтина. М.: Информатик, 1995. 236 с.

143. Паньков H.A. Загадки раннего периода (Еще несколько штрихов к «биографии М.М.Бахтина») // ДКХ, 1993. № 1. С. 74 - 89.

144. Паньков H.A. «От хода этого дела зависит все дальнейшее.» (защита диссертации М.М.Бахтина как реальное событие, высокая драма и научная комедия) // ДКХ 1993. № 2 3. - С. 29 - 54.

145. Паньков H.A. Некоторые этапы творческой истории книги М.М.Бахтина. // Бахтинские чтения I. Материалы международной научной конференции. Витебск, 3 -6 июля 1995. Витебск. Издатель Паньков. 1996. С. 87 - 96.

146. Паньков H.A. Вопрос о родословной М.М. Бахтина: все ли так ясно? .// ДКХ, №2. 1997. С. 124- 137.

147. Паньков H.A. М.М.Бахтин: ранняя версия концепции карнавала (в память о давней научной дискуссии). // Вопросы литературы. Сентябрь октябрь, 1997. - 87 -122.

148. Пичурин Л. «Последний из Тамплиеров». // Томский Вестник. № 41 (201), 29 февраля 1992 г.

149. Позднеева Л.Д. Читая Бахтина. // Народы Азии и Африки. 1968. № 2. С. 94 - 106.

150. Померанц Г.С. Дзэн и его наследие. // Народы Азии и Африки. 1964. № 4. -С. 184 194.

151. Померанц Г.С. «Карнавальное» и «Серьезное». // Народы Азии и Африки. 1968. №2. С. 107-116.

152. Померанц Г.С. Некоторые течения восточного религиозного нигилизма (автореферат на соискание степени кандидата исторических наук). М.: 1968. 32 с.

153. Померанц Г.С. Долгая дорога истории. // Выход из транса. М.: Юрист, 1995.-239-283.

154. Померанц Г.С. Роль масштабов времени и пространства в моделировании исторического процесса. // Выход из транса. М.: Юрист, 1995. С. 284 - 316.

155. Померанц Г.С. Корни будущего. // Выход из транса. М.: Юрист, 1995. С. 372 - 396.

156. Протопопова И.А. «Греческий роман» в хронотопе двадцатых. // ДКХ, 1995. №4. С. 86- 132.

157. Профессор Принстонского ун-та (США) К.Эмерсон отвечает на вопросы редакции (перевод А.Е.Лало). // ДКХ, 1994 № 2. С. 5 - 13.

158. Реутин М.Ю. Народная культура Германии: Позднее средневековье и возрождение. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1996. 217 с.

159. Рыклин М. Тела Террора (тезисы к логике насилия). // Вопросы литературы. 1992. № 1. С. 130 147.

160. Сафронова Е.С. Дзэнский смех как отражение архаического земледельческого праздника. // Символика культов и ритуалов народов Зарубежной Азии. С. 68-78.

161. Тамарченко Н.Д. М.Бахтин и В.Розанов (Идея «Родового тела» и кризис христианской этики на рубеже XIX XX вв.) // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб.: Алетейя, 1995. С. 171 -178.

162. Торо Г.Д. Уолден, или жизнь в лесу. М.: Наука, 1980. 455 с.

163. Тульчинский Г.Jl. Дважды «отставший» М.Бахтин: поступочность и инорациональность бытия. // М.Бахтин и философская культура 20 века (проблемы бахтинологии). Сб. науч. статей/ отв. ред. К.Г.Исупов. Вып. 1. 4.1. СПб.: РГПУ. С. 54-61.

164. Турбин В.Н. Карнавал: религия, политика, теософия. // Бахтинский сборник. Вып.1. Сб. ст./Отв. ред. Д.Куюнджич, В.Л.Махлин. М.: Прометей, 1990. С. 6-29.

165. Турбин В.Н. «.и захватите с собой масла и сахару» (два письма М.М.Бахтина: публикация и примечания). // М.Бахтин и философская культура 20 века (проблемы бахтинологии). Сб. науч. статей/ отв. ред. К.Г.Исупов. Вып. 1. 4.2. СПб.: РГПУ. 1991.-С. 99- 106.

166. Фридман И.Н. Карнавал в одиночку. // Вопросы философии. 1994. № 12. С.79 89.

167. ХейзингаЙ. Осень средневековья. М.: Наука, 1988. 544 с.

168. Хейзинга Й. Homo Ludens. Опыт определения игрового элемента культуры. В тени завтрашнего дня. / Пер. с нидерл. В.В. Ошиса. М.: Изд. Группа «Прогресс», «Прогресс - Академия», 1992 - С. 7 - 240.

169. Ш.Хоружий С.С. Бахтин, Джойс, Люцифер. // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб.: Алетейя, 1995. С. 12 - 26

170. Чупринин С. Ситуация. // Взгляд. Критика. Полемика. Публикации. Вып. 3. М.: Сов. писатель. 1991. С. 10 - 43.

171. Чупринин С. Большая перемена. Что происходит с современной русской литературой. // Огонек. 1991. № 52. С. 14 16.

172. Шпенглер О. Закат Европы./ Пер. Н.Ф.Гарелина. Автор вступ. статьи А.П.Дубнов, авт. комментариев Ю.П.Бубенков, А.П.Дубнов. Новосибирск: ВО «Наука». Сибирская издательская фирма, 1993. - 592 с.

173. Элиаде М. Аспекты мифа. Пер с фр. В. Большакова. М.: ТОО «Инвест -ППП», 1995.-240 с.

174. Элиаде М. Миф о вечном возвращении (архетипы и повторение). // Космос и история. Избранные работы. М.: Прогресс, 1987. С. 27 - 145.

175. Эмерсон К. Американские философы в свете изучения Бахтина (Уильям Джеймс, Джорж Герберт Мид, Джон Дьюи и Михаил Бахтин по поводу философии поступка). // ДКХ, 1993. № 2 3. - С. 5 - 18.

176. Эмерсон К. Против закономерности: Соловьев, Шестов, поздний Толстой, ранний Бахтин. // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб.: Алетейя, 1995. С. 117-131.

177. Эмерсон К. Столетний Бахтин в англоязычном мире глазами переводчика. // Вопросы литературы, май июнь. 1996. - С. 68 - 81.

178. Эмерсон К. Карнавал: тела, оставшиеся неоформленными; истории, ставшие анахронизмом. // ДКХ, 1997. № 2. С. 17 - 83.

179. Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке. // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в трех томах. Т. 3. М.: Изд-во полит, лит-ры. 1983. С. 127- 167.

180. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в трех томах. Т. 3. С. 225 - 370.

181. Эткинд A.M. Эрос невозможного. Развитие психоанализа в России. М.: Гнозис; Прогресс - Комплекс, 1994. - 376 с.

182. Эткинд A.M. Хлыст (Секты, литература и революция). М.: Новое литературное обозрение, 1998. - 688 с.

183. Ярославцев Я. Либералы. // Огонек. 1989. № 39. С. 16 - 19.

184. Averintsev S. S. Bakhtin and the Russian Attitude to Laughter. // Bakhtin: Carnival and Other Subjects/ ed. by David Shepherd. Amsterdam - Atlanta. 1993. - P. 13 -19.

185. Burke P. Popular Culture in Early Modern Europe. London, Temple Smith Ltd. 1978.-365 p.

186. Castle T. Masquerade and Civilization. The Carnivalesque in Eighteen Centure English Culture and Fiction. Stanford Univ. Press. Stanford, California, 1986. - 395 p.

187. Clark K., Holquist M. Mikail Bakhtin. Caambridge, Mass, London. Havard Univ. Press. 1984.-398 p.

188. Cox H. The Feast of Fools. A Theological Essay on Festivity and Fantasy. Harvard Univ. Press. Cambridge, Mass., 1969. 204 p.

189. Cunliffe R. Charmed Snakes and Little Oedipuses: The Architectonics of Carnival and Drama in Bakhtin, Artaud and Brecht. // Bakhtin: Carnival and Other Subjects/ ed. by David Shepherd. Amsterdam - Atlanta. 1993. - P. 48 - 69.

190. Davis N.Z. Society and Culture in Early Modern France. Stanford, California,1975.

191. Davis N.Z. History's Two Bodies. // American Historical Review. 1988. Vol. 93. 1 l.-P. 1-30.

192. Eagleton T. Bakhtin, Schopenhauer, Kundera. // Bakhtin and cultural theory. Ed. By Ken Hischkop and David Shepherd. Manchester Univ. Press. 1989. P. 178 - 188.

193. Eco U. The Rise and Fall of Counter Cultures. // Apocalypse Postponed. Bloomington. Indiana Univ. Press. 1994. - P. 115 -128.

194. Eco U. The Myth of Superman. // The Role of the Reader Explorations in the Semiotics of Texts. Bloomington. Indiana Univ. Press. 1979. P. 107 - 124.

195. Gardiner M. Bakhtin's Carnival: Utopia as Critique. // Bakhtin: Carnival and Other Subjects/ ed. by David Shepherd. Amsterdam - Atlanta. 1993. - P. 20 - 47.

196. Gardiner M. Ecology and Carnival: Traces of a «Green» Social Theory in the Writings of M.M. Bakhtin. // Theory and Society. 1993. Vol. 22. 1 6. P. 765 - 812.

197. Ginzburg C. The Cheese and The Worms. The Cosmos of a Sixteenth Century Miller. Translated by John and Anne Tedeschi. Penguin Books. New York. 1982. - 177 p.

198. Ginsburg R. The Pregnant Text. Bakhtin's Ur-Chronotope: The Womb. // Bakhtin: Carnival and Other Subjects/ ed. by David Shepherd. Amsterdam - Atlanta. 1993. -P. 165 - 176.

199. Hirschkop K. Introduction: Bakhtin and cultural theory. // Bakhtin and cultural theory. Ed. By Ken Hirschkop and David Shepherd. Manchester Univ. Press. 1989. P. 1 -38.

200. LaCapra D. Bakhtin, Marxism, and the Carnivalesque // Rethinking Intellectual History. Text, Contexts, Language. Cornell Univ. Press. Ithaca and London. P. 291 - 324.

201. Lachmann R. Bakhtin and Carnival: Culture as Counter Culture. // Cultural Critique No 11. Winter 1988 - 1989 - P. 115 - 152.

202. Le Roy Ladurie E. Carnival in Romans. Traslated from the French by Mary Feeney. George Braziller, Inc. New York. 1979. 426 p.

203. Mcnell W. Mythistory, or Truth, Myth, History, and Historians. // American Historical Review. 1986. Vol. 91.11. P. 1 -10.

204. Morris P. Women's Writing: an Ambivalent Politics //Exploiting Bakhtin. Univ. Of Strathclyde, 1997. P. 57 - 74.

205. Morson G.S., Emerson C. Mikhail Bakhtin: Creation of a Prosaics. Stanford Univ. Press. Stanford, California. 1990. 530 p.

206. Perchey G. On the borders of Bakhtin: dialogisation, decolonisation.// Bakhtin and cultural theory. Ed. By Ken Hischkop and David Shepherd. Manchester Univ. Press. 1989.-P. 39 -67.

207. Pechey G. Bakhtin and Postcolonial Condition. // Exploiting Bakhtin. Univ. Of Strathclyde, 1997. P. 29 - 38.193

208. Polloc M. S. What is Left Out: Bakhtin, Feminism, and the Culture of Boundaries. // Bakhtin: Carnival and Other Subjects/ ed. by David Shepherd. Amsterdam -Atlanta. 1993.-P. 229-241.

209. Russo M. Female Grotesques: Carnival and Theory. // Feminist Studies, Critical Studies/ ed. by T.de Lauretis. Bloomington. Indiana Univ. Press. 1986. P. 213 - 229.

210. Stallybrass P., White A. The Politics and Poetics of Transgression. Methuen London. 1986.-239 p.

211. Wills C. Upsetting the public: carnival, hysteria and women's text// Bakhtin and cultural theory. Ed. By Ken Hischkop and David Shepherd. Manchester Univ. Press. 1989. -P. 130-151.

212. Wilson Robert R. Play, Transgression and Carnival: Bakhtin and Derrida on Scriptor Ludens // Mosaic. A Journal For The Interdisciplinary Study Of Literature. XIX/1 Winter, 1986. P.73 - 89.