автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.08
диссертация на тему: Теоретические основы жанра в русской автобиографической прозе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Теоретические основы жанра в русской автобиографической прозе"

На правах рукописи

Кудряшова Александра Артуровна

Теоретические основы жанра в русской автобиографической прозе

Специальность 10,01.08 - Теория литературы. Текстология.

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук

28 НОЯ 2013

Москва 2013

005539720

005539720

Работа выполнена на кафедре теории литературы и литературной критики ФГБОУ ВГГО «Литературный институт им. A.M. Горького»

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор ГУСЕВ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ

Официальные оппоненты: Коваленко Александр Георгиевич

доктор филологических наук, профессор, ФГБОУ ВПО «Российский университет дружбы народов», филологический факультет, кафедра русской и зарубежной литературы, профессор кафедры

Небольсин Сергей Андреевич

доктор филологических наук, профессор, Институт мировой литературы им. A.M. Горького, отдел теории литературы, ведущий научный сотрудник

Дворншнна Нина Алексеевна

доктор филологических наук, доцент, ФГБОУ ВПО «Сургутский государственный педагогический университет», филологический факультет, кафедра филологического образования и журналистики, профессор кафедры

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Московский государственный областной университет»

Защита диссертации состоится «II» декабря 2013 года на заседании диссертационного совета Д 212.109.0! по филологическим наукам при Литературном институте им. A.M. Горького по адресу: 123104, Москва, Тверской бульвар, д. 25, в 37 ч.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Литературного института им. A.M. Горького по адресу: г. Москва, Тверской бул., д. 25.

Автореферат разослан «_» ноября 2013 года.

Учёный секретарь диссертационного совета кандидат филологических паук, профессор

М.Ю. Стояиовский

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В теории литературы и шире историко-культурной памяти желание запечатлеть и выразить жизненный путь человека определяет древность биографической прозы. Возникновение жанра, его развитие и формирование указывает на то, что «становление жанра и есть история жанра»1. Определенное историческое время выражает свои стилевые доминанты, под влиянием которых оформляются жанровые черты и собственно автобиографической прозы.

Ее истоком принято считать древнегреческую и римскую традиции, наиболее полно получившие отражение в трудах М.М. Бахтина". Ключевой доминантой энкомиона стало раскрытие идеального образа человека определенного положения — полководца, царя, политического деятеля. Именно таким идеальным началом определялась дидактическая составляющая древнегреческих биографий и автобиографий, которая приобретала специфику нормативно-педагогического характера. Традиция римской империи, наоборот, акцентировала семейно-родоеое начало в описании жизни деятеля. Ключевая особенность перехода от одной эпохи к другой в самосознании личности заключалась в трансформации пространства и времени: от публичности «агоры» к камерности «семьи», от времени «здесь и сейчас» к континуальности памяти, хранимой «из рода в род».

Жанровой принадлежностью европейской культуры Средних веков становится исповедалыюсть стиля. «Исповедь» Блаженного Августина написана ок. 397 - 398 гг. «Литературный этикет» древнерусской культуры фокусировал в каноне исповедальности ключевое внимание автора на покаянных мотивах, а не на собственной биографии. Главной отличительной чертой автобиографии в древнерусской литературе становится повествование от первого лица = «рассказ о себе», где авторское личностное начало, авторское «я» определено исповедальным каноном. Этим и объясняется, по мнению Д.С. Лихачева, скупость личностного начала. «Человек остается «закрытым», а личность остается в генм, проявляясь в тексте через «отдельные индивидуальные детали, которые редки, как жест Февроннп»3. Своеобразие авторского начала вписывается в стадиальный процесс древнерусской литературы 4, которое в дальнейшем развитии соотносится с творческим процессом: «И о мне творю известие», — слова,

1 Стеблин-Каменский М.И. Заметки о становлении литературы (к истории художественного вымысла) // Проблемы сравнительной филологии. Сб. ст. к 70-лстшо В.М. Жирмунского. М., Л., 1964. С. 401-407.

2 Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике //Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литерагура, 1986. С. 121-291.

3 Лихачев Д.С.Человек, в литературе Древней Руси. М., Л., 1958. С. 106.

4 Ужанков А.Н Стадиальное развитие русской литературы XI - пер.трети XVIII в.Теория литературных стилей. Монография. — М.: Издательство Литературного института им. A.M. Горького, 2008. -528 с.

взятые из формулы духовных завещаний московских патриархов Иоакима и Адриана: « <...> завешаю, прошу и молю, и о мне творю известие» . То есть именно «творю» — рассказ о себе как событие, как процесс создания средневековым писателем автобиографических смыслов.

Автобиографизм в древнерусской литературе рассматривается как один из элементов реалистичности, черты которого «появлялись в литературе и вновь исчезали, не оставляя своей стилистической системы, не формируясь в какой-нибудь особый художественный метод»6. Жанровые черты проявлялись в практико-прикладном характере записок, духовных памяти, завещаний-уставов игуменов, воспоминаний учеников о своем учителе, а также эпистолярном жанре.

Данный период обозначил широкую и узкую трактовки в теории жанра. Некоторые исследователи древнерусской литературы считают Поучение Владимира Мономаха истоком русской традиции автобиографического жанра. Другая точка зрения исследователей определяет более целостный подход к автобиографическому жанру. Предтечей шедевра «Пустозерской прозы» Аввакума и Епифания (XVII в.) принято считать повесть Мартирия Зеленецкого, на основании которой в дальнейшем пишется Его Житие (XV-XVI в.)7 и «Житие Елеазара Анзерского, написанное им самим» (приблизительно 30-е годы XVII в.). «Пустозерская проза» считается вершиной древнерусского автобиографизма, не только с точки зрения жанровой зрелости, сколько «предвещает появление более развитых форм новой русской литературы»8.

В рамках исторического обзора важен также двусторонний подход к жанровой проблеме древнерусского автобиографизма, который разделяет функцию текста на документальное свидетельство и литературные особенности (авторский стиль и пафос).

Автобиографическое повествование в XVIII веке наиболее ярко представлено в форме записок: «Записки Андрея Тимофеевича Болотова» (1789- 1816), «Записки» княгини Е.Р.Дашковой (1805), «Своеручные записки» княгини Н.Б.Долгорукой (1767), автобиографические записки Гавриила Романовича Державина (1743 — 1812) и др.

Европейская и русская культура Эпохи Просвещения актуализирует жанровую черту испоеедальности, однако из религиозного плана она переходит в лирико-философское осмысление. «Исповедь» (1782—1789) и «Прогулки одинокого мечтателя» (1802) Ж.Ж.Руссо принято считать началом формирования романа самосознания9 как разновидности

5 Житие и завещание святейшего патриарха Московского Иоакима. - СПб., 1879. С. 103.

6 Лихачев Д.С.Человек в литературе Древней Руси. М , Л., 1958. С. 173.

7 Впервые на это повесть обращает внимание Ф.И. Буслаев. См. об этом: Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861. Т. 2. С. 391— 394.

8 Гусев В.Е. О жанре жития протопопа Аввакума // ТОДРЛ 15 (1958). С. 228-232.

0 Подробнее об этом см. Кожинов В В. Происхождение романа. Теоретико-исторический

автобиографической прозы нового времени, в которой автор создает образы объективированного «я» в автобиографическом герое и рассказчике. В 1798 г. переводчик Ж.Ж.Руссо на русский язык Д.И.Фонвизин пишет «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях». Именно фонвизинский автобиографический стиль уже ярко демонстрирует неконфликтное переплетение исповедального и беллетристического начал.

Первая половина XIX века задает новую тенденцию «формирования таланта на личном впечатлении, расширяя рамки литературы с ее документальностью и псевдодокументальностью»10 (Здесь и далее курсив наш, кроме особо оговоренных случаев. — А.К.). А.И. Герцен в обозрении «Западные книги» (1857) утверждает, что современная литература — «это исповедь современного человека под прозрачной маской романа или просто в форме воспоминаний, "переписки "»". Причины неудачи издания журнала A.B. Дружинина «Библиотека для чтения» выражают общую тенденцию в литературном процессе второй половины 50-х годов XIX века. Современный критик Н. Скатов отмечает: «<...> "неторопливая точка зрения" успеха в "торопливое" время второй половины 50-х годов не имела и иметь не могла»12. Тем не менее «торопливое» время определяет интерес к собственной жизни, пристальное слежение к становлению собственной личности и желание выразить и запечатлеть ее, которые ко второй половине XIX века достигают максимального воплощения в беллетризации автобиографической прозы. Такое явление отражается и на формате автобиографических произведений: от записок, очерков к малым прозаическим формам, повестям, романам (дилогиям, трилогиям, тетралогиям).

Универсальную точку зрения на автобиографическую прозу в XX веке выразил В. Дильтей: «Автобиография — это высшая и наиболее инструктивная форма, в которой нам представлено понимание жизни. <...> это осмысление человеком своего жизненного пути, получившее литературную форму выражения. Такого рода самоосмысление в той или иной мере присуще каждому индивиду. <...> Только оно делает возможным историческое видение»13. Отношение Автора и Истории получает раскрытие в русской религиозной философии Серебряного века в трудах Н. Бердяева, Г. Шпета, П, Флоренского и др. Чуть позже вышеупомянутых философов гегельянское понимание истории выскажет и Ж.-П. Сартр: «Литература той

очерк. -М.: Советский писатель, 1963.

10 Подробнее о такой тенденции в литературе первой половины XIX в. см.: Гинзбург Л. О литературном герое. JI.: Советский писатель, 1979. С. 12-14.

11 Герцен А.И. Западные книги // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30-ти томах. Т. 13. М., 1958. С. 93.

12 Скатов H.H. Comme il faut русской критики (A.B. Дружинин). Литературные очерки. М.: Современник, 1985. С. 42.

13 Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопросы философии. 1988. № 4. С. 140.

или иной эпохи — это эпоха, переваренная своей литературой»14, чем фактически определит автобиографизм как стилеобразующий принцип своего творчества. Такие тенденции подготовили современные трактовки автобиографической прозы как «феноменологической прозы» (Ю. Мальцев), «роман-сознания» (Е. Созина).

Ключевой для нашей работы является проблема соотношения факта и вымысла в автобиографической прозе. По мнению В.И. Гусева, у JI.H. Толстого «есть поразительные отступления от биографического факта — преодоление его, возвышение над ним ради художественных целей. Классический пример — мать Иртеньева в "Детстве"»15.

В обрашении к жизненному материалу писателей важным стал подход, обозначенный ГШ. Сакулиным, В.И. Гусевым16: рассмотрение Автора как художественного явления, как способа понимания его мировоззренческой позиции, заявленной в стиле произведения.

Фокусом нашего исследования является выявление типологических черт, универсальных для автобиографического жанра в соположении с целостным подходом к анализу стиля прозы. Рассмотрение автобиографического прозаического произведения как стилевого явления в русской литературной традиции XIX-XX вв. обусловило важность двух феноменов в теории литературы: стиль эпохи и индивидуальный стиль.

Продолжая традиции В. Гумбольдта, A.A. Потебни, академик П.Н. Сакулин выделял в понятии стиля понятие «образ идеи» или внутренняя форма. «... Именно то, что у всякого художника для общей всем идеи рождается особый образ, <...> обусловливает возможность функционирования в словесном искусстве «вечных тем», «вечных героев» и т.п., а как итог — возможность сосуществования множества различных художников, каждому из которых присуща своя особая позиция в образном мировидении»17. По мнению современного теоретика литературы В.И. Гусева, феномен стиля связан с понятием художественного характера, «как минимум — характера "автора"»18, в котором Автор рассматривается ках художественное явление, являя в произведении свою духовную позицию.

ы Подробнее о взаимоотношениях Автора и Истории см.: Нудельман Франсуа. Унизерситет Пари-УШ. Сартр — автор своего времени'' // Ж.-Н. Сартр в настоящем времени. Автобиографизм в литературе, философии и политике. Материалы международной конференции в Санкт-Петербурге 8-9 тоня 2005 г. Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. С. 54-68.

"Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М.. 1999. С. 42-43.

^Подробнее об этом см.: Сакулин П.Н. Теория литературных стилей. М.: Государственная академия художественных наук, 1928; Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М.,

1999.

"Сакулин П.Н. Теория литературных стилей. М.: Государственная академия художественных паук, 1928. С. 17.

"Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М„ 1999. С. 37.

В исследовании автобиографической прозы важным стилевым акцентом стало внимание к авторской интонации. По мнению В.И. Гусева, авторская интонация есть «нечто еще более неуловимое, чем сам живой ритм. Именно в нем вся суть, а он наименее уловим рассудочно; а интонация — это, так сказать, неуловимое в неуловимом, это тот первичный «стык» внешнего и внутреннего, от которого все происходит и в самом ритме, который все время явственно ощутим, но как целостность невычленим. <...> Итак, интонация объемна, генерально целостна не сама по себе; просто за ней (курсив автора) с очевидностью стоит весь объем искусства, а за ним весь объем духа»!\

Целостность теоретического осмысления феномена

автобиографической прозы актуализировало также рассмотрение пафоса (от греч. pathos — глубокое страстное чувство) как важной субъективной составляющей прозаического произведения. Воодушевление писателя сущностью изображаемого создает «подлинный лик художественного произведения»20. О его важности с точки зрения эмоционального восприятия художественного произведения писали Г.Н. Поспелов, П.В. Палиевский, Б.В. Томашевский и др. Вот, что писал Б.В. Томашевский о роли и функции пафоса: «... недостаточно настроить (курсив автора) читателя на тот или иной лад. Необходимо направить (курсив автора) его чувства. Это достигается путем возбуждения или сочувствия, или, обратно, ненависти и презрения к совершающемуся <...> Убедительная сила художественного произведения заключается не в логических доказательствах, а в возбуждении сочувствия к излагаемым идеям»21.

Ключевой момент самопознания носит универсальной характер жанровой черты автобиографической прозы. Декартовское «Ego cogito — cogitata qua cogitata» («Мыслю — есть мыслю себя мыслящим») трансформируется, по мысли М. Хайдеггера, в «Человеческое сознание есть в своем существе самосознание». Процесс самопознания к XIX —XX вв. не только усилил художественное начало в автобиографической прозе, но и определил одну из ключевых проблем прозаической формы — отношения Автора и героя. Если в беллетризованных биографиях «автор и герой — родственные натуры»22 стремятся «приблизить читателя к пониманию закономерностей рождения и формирования таланта»23, то жанр автобиографической прозы преодолевает подобное разделение. Специфика преодоления заключается не только в максимальном сближении Автора и героя, но в том числе и в парадоксе отстраненности от исповедального «я» к третьему лицу героя (Сережа Багров, Николенька Иртеньев, Тема, Меркул

"Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М., 1999. С. 88. -"Лосев А.Ф. Диалектика художественной формы. М., 2010. С. 207.

21 Томашевский Б.В. Поэтика (Краткий курс). М., 1996. С. 73.

2:Казанцева Г.В. Беллетрнзованные жизнеописания В.П. Авенариуса в контексте эволюции биографической прозы. М., 2011. С. 10.

23 Левянт М.Я. Биографический жанр в творчестве Аидре Моруа (биографии писателей): Автореф. дисг. ... каид.филол.наук. М., 1972. С. 9.

Праотцев, Никита, Алеша Арсеньев, Глеб). Герой по отношению к автору является тем «третьим», без чего или без кого, как писал A.M. Пятигорский, невозможна никакая феноменология «другого», никакое знание о себе и о «другом»24.

Особый интерес для нашего исследования представляет жанровая универсальность темы детства в неповторимости ее стилевого воплощения. Главная сложность писателя, как отмечает В.И. Гусев, заключается в положении быть «слишком ВНУТРИ материала. "Вне" тут бессмысленно: как он может быть вне себя, вне своей заветной жизни до 20 лет, вне своих детства, отрочества, юности и их окружения?»25. Главные годы жизни, ибо «остальное — опыт и доживание»26, формируют яркость первичных впечатлений. Жанровая универсалия Детства рассматривается как начало жизни художника, то есть как исток формирования его творческого стиля.

Материалом исследования является русская автобиографическая проза XIX-XX вв.: А.И.Герцен («Записки одного молодого человека», 1840- 1841; «Былое и думы», 1852 - 1868), Л.Н.Толстой («Детство», 1852, «Воспоминания»), С.Т. Аксаков («Семейная хроника», 1856; «Детские года Багрова-внука», 1858), Н.С.Лесков («Детские годы. Из воспоминаний Меркула Праотцева», 1857), В.Г.Короленко («В дурном обществе», 1885), М.Е.Салтыков-Щедрин («Пошехонская старина», 1887), Н.Г.Гарин-Михайловский («Детство Темы», 1892), М. Горький (очерк «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца», 1893; «Детство», 1913), А.Н.Толстой («Детство Никиты», 19201922: «Краткая автобиография», 1943), И.А. Бунин («Жизнь Арсеньева», 1927- 1939; «Воспоминания» («Автобиографические заметки», «Дневники», 1950)), Б.К.Зайцев («Путешествие Глеба», 1937- 1953; очерк «О себе», 1957), И.С. Шмелев (очерки «Автобиография», 1913; «Как я стал писателем», 1929-1930; роман «Лето Господне», 1927- 1948), Саша Черный (A.M. Гликберг) («Самое страшное», 1925), К.И. Чуковский («Серебряный герб», 1938). Репрезентативный ряд русской классики дает основание увидеть и обосновать доминантные черты, сложившиеся к XXI веку в теории жанра автобиографической прозы.

Актуальность исследования определяется необходимостью выявить общие закономерности жанра и особенности жанрового синтеза, комплекс жанровых доминант автобиографической прозы. Поскольку жанр автобио1рафической прозы достаточно представлен в историко-литературных монографиях27, то вполне закономерно появления работы,

24 Пятигорский A.M. Избранные труды / Сост. и общая ред. Г. Амелина. М., 1996. С. 265, 266.

25Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М., 1999. С. 43.

■'Там же.

"Аверин Б. Дар Мнемозиим: романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. Спб.: Амфора, 2003. 399 с.; Бронская Jl.II. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья первой половины XX века. (И.С. Шмелев,

посвященной теоретическому исследованию жанра и стиля данного явления в литературе.

Объектом исследования являются жанровые универсалии, воплощенные в произведениях автобиографической прозы.

Цель исследования — выявление специфических черт автобиографической прозы на уровне жанра, сюжета, композиции, слога.

Соответственно задачи исследования обусловлены поставленной целью и заключаются в следующем:

— выявить признаки жанра автобиографической прозы в очерке, рассказе, повести, романе;

— определить особенности взаимообусловленности художественного и документального повествования;

— охарактеризовать способы воплощения биографических фактов в собственно художественной прозе;

— обозначить зависимость проявления с гиля автобиографической прозы в стиле эпохи.

Гипотеза исследования. Мы предполагаем, что художественный замысел, правда «вымысла», а не факта определяет жанровую специфику автобиографической прозы. Своеобразие преломления жизненного материала в художественном строе произведении выстраивается согласно Авторской идее. Своеобразие прозаической формы, в которой статика преобладает над динамикой, а описание является доминантной формой повествования, характеризует жанр автобиографической прозы.

Методология. В диссертации используются следующие методы: сравнительно-исторический, историко-функциональный, а также структурно-типологический.

Теоретико-методологическая основа работы — академическая традиция отечественной филологической науки (труды A.A. Потебни,

Б.К. Зайцев, MA. Осоргин). Ставрополь: Изд-во Ставропольского гос. ун-та, 2001. 120 е.; Зарецкнй Ю.П. Автобиографические «я» от Августина до Аввакума (очерки истории самосознания европейского индивида). М.: ИВИ РАН, 2002. 323 е.; Кознова H.II. Тппологпя форм повествования в мемуарах писателей-эмиграптов первой волны. Монография. Белгород: БелГу, 2010. 167 е., Колидич Т.М. Мемуарно-биографкпескне произведения 70-х годов. Проблематика и жанр. М.: Академия, 1979; Колядпч Т.М. Воспоминания писателей XX в. М, 1999; Крушелышцкая Е.В. Автобиография и житие в древнерусской литературе. СПб.: Наука, 1996; Мамаева О.В. Феномен жекской автобиографической литературы в русской культуре второй половины XVIII — начета XIX вв. Монография. СПб.: Свое издательство, 2010. 207 е.; Медарич М. Автобиография и автобиографизм // Russian Literature XL. 1996. С. 33—41; Никелина H.A. Поэтика русской автобиографической прозы. М : Флинта: Наука, 2002. 424 е.; Созина Е.К. «Роман сознания» в русской автобиографической прозе XX века: к постановке проблемы // Искусство поэтики — искусство поэзии: cö. науч. тр. к 70-летшо И.В. Фоменко. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2007. С. 385-399; Шайтанов И.О. Как было и как вспомнилось (современная автобиографическая и мемуарная проза). М.: Знание, 1981. 63 с.

А.Н. Веселовского, П.Н. Сакулина, А.Ф. Лосева, Г.О. Винокура, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, П.В. Палиевского, Г.Н. Поспелова, Б.В. Томашевского и др.), а также сложившаяся в ее русле современная теория художественного стиля (В.И. Гусев, А.Г. Коваленко, Ю.И. Минералов и др.). В изучении автобиографической прозы мы учитывали работы Б.В. Аверина, Л.И. Бронской, Л .Я. Гинзбург, Ю.П. Зарецкого, H.H. Козновой, Т.М. Колядич, Е.В. Крушельницкой, О.В. Мамаевой, И.Г. Минераловой, М. Медарич, H.A. Николииой, Е.К. Созиной, Л.Н. Целковой, И.О. Шайтанова и др.

Аксиологический подход к теме детства определил актуальность изучения работ H.A. Дворяшиной, Л.Н. Савиной л и др.

Положения, выносимые на защиту:

]. Феномен детства в русской автобиографической прозе актуализирует базовый уровень самоосознания личности, который носит сакральный характер в дальнейшей «манифестации духа»29 зрелости. Художественное воплощение экзистенциального опыта детства можно рассматривать как квинтэссенцию стиля и пафоса писателей, которая объединяет все их творчество.

2. Автобиографическая проза актуализирует два типа автора-повествователя. Типология авторского сознания определяет все сюжетное развертывание автобиографического текста, включая стиль, пафос, авторскую интонацию. Первая типология соединяет воспоминания автобиографического ребенка и авторефлексию (оценку) взрослого повествователя. Вторая типология выявляет воссоздание детской точки зрения повествователя, обусловливая ценность данных произведений в ряду классики детской литературы.

3. Русская автобиографическая проза XIX —XX вв. выявляет специфику христианской антропологии лик— лицо — личина. Анализ приемов словесной живописи раскрывает авторский пафос и эстетическую оценку изображаемых объектов, а также их сюжетную функцию. Крупный план зримых образов получает воплощение в приемах иконописи, портрета и карикатуры.

4. Важность отбора жизненного материала формирует картину мира в структуре автобиографической прозы. Выбор событий повествования и авторефлексия определяют внутрилитературный синтез: драматическое, лирическое и прозаическое в описании истории собственной жизни.

28 Дворяшина Н.А. Феномен детства в творчестве русских символистов (Ф. Сологуб, 3. Гиппиус, К. Бальмонт). Монография. Сургут, 2009. 22 пл.; Сапина Л.ІІ. Проблематика и поэтика автобиографических повестей о детстве второй половины XIX века. (Л.Н. Толстой «Детство», С.Т. Аксаков. «Детские годы Багрова-внука», Н.Г. Гарин-Михайловский. «Детство Темы»). Монография. Волгоград: Перемена, 2002. 283 с.

29 Подробнее о «манифестации духа» в биографическом времени см.: Бахтин М.М. Формьт времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетихи. М.: Художественная литература, 1975. С. 234-407.

5. Ключевыми структурными компонентами автобиографической прозы являются «первичное» и «завершающее» события, которые получают многогранное раскрытие: с точки зрения жанра, сюжетосложения, поэтики «начала бытия» и становления личности Автора.

6. Сюжетообразующий мотив рода в классике автобиографической прозы XIX в. (С.Т. Аксаков, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.С. Лесков) является своеобразной презентацией героя и получает особую напряженность в автобиографической прозе Русского Зарубежья (И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев).

7. Жанровая черта раскрывается в сюжетно-композиционной устойчивости образа семьи и наставников, определяя не только их ценность в формировании личностей будущих писателей, но и многообразие стилевых решений и пафоса.

Новизна диссертации заключается в разработке теоретических основ, определяющих жанровые особенности и композиционные компоненты автобиографической прозы. Устойчивые структурно-семантические элементы автобиографической прозы анализируются сквозь призму таких базовых понятий литературоведения, как индивидуальный стиль, пафос, авторская интонация. Автобиографическая проза рассматривается в контексте стиля соответствующих эпох, в то же время прослеживается преломление универсальных черт и тенденций в индивидуальных писательских стилях конкретных произведений.

Теоретическая и практическая значимость работы состоит в разработке теорегических основ автобиографической и биографической прозы, а также в исследовании таких художественных явлений, как назидательная проза, семейная повесть, роман-воспитание. Материалы и выводы работы могут использоваться при чтении общих и специальных вузовских курсов по теории литературы, детской литературе и истории русской литературы.

Апробация. Материалы исследования в течение ряда лет апробировались на лекциях, спецкурсах и факультативах по теории литературы и практике читательской деятельности, детской литературе на кафедре филологических дисциплин и методике их преподавания в начальной школе ГБОУ ВПО МГТ1У. Результаты диссертационного исследования докладывались и обсуждались на Всероссийских и межвузовских научных и научно-практических конференциях: «Мировая словесность для детей и о детях» (2004-2013, МПГУ), «Синтез в русской и мировой художественной культуре» (2004-2013, МПГУ), «Гуманитарные науки и православная культура. Пасхальные чтения» (2004-2013, МПГУ), «Православная русская школа: традиции. Опыт, возможности, перспективы» (Свято-Алексиевская пустынь, 2011-2013), «Славянское культурное пространство» (2012, МГУ), «Наша Начальная школа» (2012, МГПУ), «Тенденции и перспективы развития начального филологического образования и подготовки учителя» (2013, МГПУ), «Художественная

словесность: теория, методология исследования, история» (2013, Литературный институт им. A.M. Горького).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

В первой главе «Первичное событие в теории жанра русской автобиографической прозы» выявляется крупное стилевое разделение автобиографической прозы, определяемое как типология авторского сознания. Первая типология соединяет воспоминания (переживание) «автобиографического ребенка» и рефлексию (оценку) взрослого повествователя, объединяя прошлое и настоящее в жизненном самопознании. Такой синтез рождает двойной «стереоскопический» взгляд автора-повествователя (А.И. Герцен, Л.Н. Толстой, С.Т. Аксаков, Н.С. Лесков, Н.Г. Гарин-Михайловский, И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев). Данная типология выявляет «временные взаимосвязи»30, четко обозначенные современным теоретиком литературы А.Г'. Коваленко. Выявление антиномии «Настоящее-Прошлое», «Прошлое-Настоящее», «Прошлое-Настояшее-Будущее» определяет не только вектор художественного времени, но и остроту диалога автора и героя в переживании событии. Временная фиксированность становится выходом на эстетические, философские, психологические позиции с акцентированием ценностной направленности: «от настоящего к будущему, от настоящего к прошлому, от «низа» к «верху», от сиюминутного к вечному, от быта к бытию»31.

Вторая типология авторского сознания определяет метафорическое возвращение взрослого повествователя к себе-ребенку. Детская точка зрения определяет сближение автора с адресатом и рождает их доверительный диалог (А.Н. Толстой, Саша Черный, К.И. Чуковский).

Избранная точка зрения Автора определяет художественный строй повествования, включая все универсальные жанровые и структурные компоненты автобиографической прозы: сюжет (еюжетообразующие мотивы), композицию, а также пафос и авторскую интонацию.

В идее структурированности автобиографической прозы мы опирались на биографический метод Г.О. Винокура, который видел неразрывность внешней и внутренней реальности, события и переживания-. «<...> в биографии, если только не отождествлять ее с психологией, все внешнее есть непременно и внутреннее, потому что здесь внешнее только знак внутреннего и вся биография вообще — только внешнее выражение внутреннего»32. В художественном строе повествования данное положение отождествляется с «антиномической оппозицией <...> Внешнее-Внутреннее (выделено автором)»33. Таким образом, начало самосознания себя как

'"Коваленко А.Г. Художественная конфликтология: Структура и поэтика художественного

конфликта в русской литературе XX века. М.: РУДЫ, 2001 .С. 17. " Там же. С. Ю.

32 Винокур Г.О. Биография и культура. М., 2007. С. 26.

33 Коваленко А.Г. Художественная конфликтология: Структура и поэтика художественного конфликта в русской литературе XX века. М.: РУДН, 2001. С. 17.

личности рассматривается нами как точка отсчета «бытия в мире» (М. Хайдеггер) Автора и начало сюжетного развертывания.

Данный жанрообразующий комплекс мы обозначали как феномен «первичного события», который трактуем вслед за И.Г. Минераловой: во-первых, оно является «первой ступенью» в развитии упоминаемой цепи событий, формирующих весь сюжетный план автобиографического характера; во-вторых, — «исходное, первоначальное», следовательно, находящееся в сильной позиции текста и потому обладающее, может, помимо воли автора, дополнительными значениями вну три произведения; в-третьих, — «основное, главное», поскольку его положение в произведении указывает на феноменальность «начала»34.

Столь же важным моментом в разработке жанрового комплекса стало определение слова «событие». Этимологически «со-бытие» раскрывает онтологический смысл, в котором дискретно-личное, индивидуальное («происшествие», «новость», «факт») соединяется с бытием всех концентрумсв быта и бытия, имеющих «определяющее значение для жизни повествователя вообще и жизни сопричастных ему лиц»35.

Авторский выбор биографического материала определяет его ключевое значение для становления личности художника. Понимание процесса личной жизни как творчества в автобиографической прозе приобретает особую актуальность: «Личность здесь — словно художник, который лепит и чеканит в форме переживаний свою жизнь из материала окружающей действительноеги. Пережить что-либо — значит сделать соответствующее явление событием в своей личной жизни»3''. Рассмотрение жанрообразующего и структурного компонента связано с положением Л.Я. Гинзбург о том, что первичное явление героя становится также и формой его презентации, и индексом «узнавания»: герой «с самого начала обладает полноценным — хотя и нарастающим бытием»37.

Внимание к авторской интонации в переживании и реконструкции первичных впечатлений детства выявляет лирическое начало в автобиографической прозе. В теории литературы пафос идейного утверждения жизни, заключающий в себе эмоциональную возвышенность, сближается с традиционным представлением о лирике. Такое понимание лиризма становится синонимом поэтизации, воспевания детства в противоположность сатирическому пафосу, связанному со стилевым снижением. Прозаизация и поэтизация передают антиномичность отношения к неоднозначным и противоречивым жизненным реалиям, которые в своей целостности создают ритмическую упорядоченность структуры автобиографического текста.

14 Мннералова И.Г. «Первичное событие» в автобиографической прозе о детстве // Мировая словесность для детей и о детях. Вып. 16. М, 2012. С. 93.

35 Там же.

30Винокур Г.О. Биография и культура. М., 2007. С. 39.

37 Гинзбург Л. О литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. С. 16.

Следующим этапом рассмотрения жанровой структуры стала проблема прозаической формы. С одной стороны, автобиографическое повествование рассматривается с точки зрения внутрилитературного синтеза: лирического, повествовательного и драматического в описании истории собственной жизни. Такая точка зрения выявила сближение автобиографической прозы с экзистенциальной темой в искусстве, когда художественное самопознание и запечатление авторских экзистенций обусловливают лирическое начало, придающее тексту автопсихологичностъ. С другой стороны, экзистенциальное начало в повествовании придает о стропу сюжетной интриге, сближая текст с драматическим произведением. Важным положением стала проблема рассмотрения специфики конфликта, которая

„ 38

«есть отражение авторской позиции» .

В первом параграфе «Мотив открытия мира автобиографическим героем и эпоха младенчества в художественной автобиографии»

раскрывается жанровая специфика онтологии первичного события с точки зрения компонентов сюжетосложения: мотива рождения как открытия мира и эпохи младенчества. Мотив рождения приобретает особую семантику в автобиографической прозе: во-первых, это бытийный уровень события — рождение Человека, во-вторых, это художественный образ рождения Автора. Жанровая универсалия становится яркой иллюстрацией стиля, пафоса, авторской интонации и рассмотрена на материале автобиографической прозы XIX века (С.Т. Аксаков, М.Е. Салтыков-Щедрин) и XX века (М. Горький). Онтология события рождения впервые получает развернутое повествование в автобиографической повести С.Т.Аксакова «Семейная хроника» (1856). Прозрачность пушкинской традиции прослеживается в аксаковском слоге. Три эпитета «желанный», «прошенный» и «моленный» выражают идеальную степень оценки события. Мотив рождения в «Пошехонской старине» (1887) М.Е. Салтыкова-Щедрина получает противоположное семантическое наполнение: «Мое появление на свет обошлось дешево и благополучно. Столь же благополучно совершилось и крещение». Рождение героя в «Пошехонской старине» получает двойственную оценку в столкновении двух точек зрения: с одной стороны, лаконизм обыденного события и сарказм наречий «дешево и благополучно» передают оценку автора-повествователя, с другой стороны, с точки зрения матери Анны Павловны Затрапезной, именно в этом и состоит идеальное рождение. Бахтинский «диалогизм» в прозе может рассматриваться в рамках особой формы сказа, когда «несобственно прямая речь есть попытка обострить ситуацию, "диалогизировать" ее еще резче. Но не внешне, а изнутри текста, на уровне внутренней формы» . Двойственность оценки рождения: с одной стороны, «дешево и благополучно» (травестирование мотива), с другой стороны, житийный

38 Коваленко А.Г. Художественная конфликтология: Структура и поэтика художественного конфликта в русской литературе XX века. М.: РУДН, 2001. С. 11. "Подробнее о подобном приеме см.: Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М, 1999. С. 81.

мотив предсказания необыкновенного ребенка драматизирует и нагнетает сюжетную интригу автобиографического повествования М.Е. Салтыкова-Щедрина.

В прозе XX века рождение Автора получает максимальную драматизацию: «нелепость» и «злая шутка» — так М. Горький оценивает свое появление на свет в автобиографическом очерке «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца» (1893).

Стилевое воссоздание эпохи младенчества с ее ценностью в формировании человеческой личности нами прослеживается в автобиографическом методе А.И. Герцена, JI.H. Толстого, С.Т. Аксакова, U.C. Лескова, А.Н. Толстого, И.А. Бунина, И.С. Шмелева и др.

Жанровые черты автобиографической прозы раскрываются в поэтизации младенчества, получая следующее художественное воплощение. Взаимообусловленность отсутствия причинно-следственных связей II яркости визуального образа организуется семантической оппозицией смутности, скудности /яркости впечатлений (А.И.Герцен «Записки одного молодого человека», С.Т. Аксаков «Детские годы Багрова-внука», И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева», И.С. Шмелев «Автобиография»), Образный ряд воспоминаний младенчества разнообразен и проявляется через воспоминания о близких людях («кормилица, маленькая сестрица и мать» — С.Т. Аксаков), синестезию цветовых впечатлении"' («голубой пол» и «множество ворон» — А.И. Герцен), образ-символ света (И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»), мифопоэтику предметного мира (детские игрушки: «кубик с ободранной картинкой», «азбучка, с буквой, похожей на топорик или жука»), природное и Божественное («солнечный луч, дрожащий зайчиком», зеленая Троицына «ветка живой березки, выросшей вдруг в кроватке, у образка» и «Боженька в уголке с лампадкой» — И.С. Шмелев).

Следующая жанровая универсалия младенчества организуется семантической оппозицией слитность, неразьятость /одиночество в переживании субъекта-объекта, себя и внешнего мира. Аксаковской слитности («Постоянное присутствие матери сливается с каждым моим воспоминанием. Ее образ неразрывно соединяется с моим существованием») противопоставляется субъективное чувство одиночества в прозе А.И. Герцена («я был совершенно один», «один товарищ, одна подруга была у меня — Берта, полушарлот и полуиспанская собака батюшки»), которое окрашено драматическим пафосом. Лишены драматизации «минуты полного одиночества» в переживании младенчества И.А. Буниным. Герой «совсем, совсем один в мире» смотрит в «бездонное синее небо, как в чьи-то дивные и родные глаза». Множественность объектов внешнего мира, включая таких героев, как «мать и отец, гимназисты братья, сестра Оля», теряет смысловую нагрузку, исчезают «где были люди в это время?», а одна

ш Подробнее о синестезии цвета в искусстве см. Галеев Б.М. Цветной слух: природа и функции в искусстве.// Художник и философия цвета в искусстве (тезисы международной конференции). - Санкт-Петербург. Государсгвешшй Эрмитаж, 1997. С. 75-77.

деталь — «дивные и родные глаза» — расширяется, гиперболизируется и становится отражением внешнего мира.

Подобная оппозиция — отсутствие людей / мифопоэтика предметного и природного мира — определяет стилевую доминанту в младенческих воспоминаниях И.С. Шмелева: «Все казалось живым, л<огш». Здесь прослеживается семантический акцент, сближающий мироощущение героя Шмелева с героем Аксакова. Ребенок порождает свой целостный мир (в нем «моя мать», «мой дядька», «моя Сергеевка» и т.д.), где повтор личного местоимения означает его принадлежность и целостность (неразъятость), тождественные шмелевскому «они у меня — мои».

Во втором параграфе «Стилеобразуюшие доминанты воспоминания о детстве» рассматриваются жанровые универсалии детства. Анализ материала демонстрирует устойчивость мотива пробуждения-рождения героя. Этот сюжетный элемент расширяет свое значение, становясь мифологемой, объединившей автобиографическую прозу XIX-XX вв.: «Детство» Л.Н. Толстого, «Детские годы Багрова-внука» С.Т. Аксакова, «Детство Никиты» А.Н. Толстого, «Лето Господне» И.С. Шмелева.

Универсальность мифологемы с поэтизацией утра жизни как начала бытия героя и его самосознания в буквальном и метафорическом смыслах, с одной стороны, объединяется мотивом пробуждения. с другой стороны, позволяет резче обозначить доминанты индивидуального стиля и пафоса художников.

Так, в «Детстве» Л.Н. Толстого лирическое соединяется с дневниковой фактографичностыо, раскрывая «диалектику души»: «12 августа 18..., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой — из сахарной бумаги на палке — по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову». Возвышенное и прозаическое, бытийное и бытовое, сакральное и профанное, взрослое и детское (день «моего рождения», «чудесные подарки», «образок моего ангела» и «убитая муха» — пустяк с точки зрения Карла Иваныча, с точки зрения Николеньки совсем наоборот), нарочитый повтор личного местоимения усиливают онтологию масштаба первичного события и иллюстрируют диалектику психологического анализа.

Дважды проигранный мотив пробуждения Сережи Багрова драматизируется болезнью героя («доктора и все окружающие давно осудили меня на смерть»). Мотив пробуждения метафорически становится чудесным спасением героя и раскрывает стилевую доминанту С.Т. Аксакова: гармония в целостности человеческого, природного и Божественного. Чудесное пробуждение, равно спасение героя, связано с мифопоэтизациен образа матери: «Моя мать не давала потухнуть во мне догоравшему светильнику жизни <...> она питала его магнетическим излиянием собственной

жизни, собственного дыхания». Подобная функция реализуется и в персонификации универсальных стихий природы (солнце, воздух, огонь, вода, «смолистый запах» и др.), в образе-символе дороги, которые формируют, с одной стороны, сказочное пространство инициации героя, с другой стороны, мотив Богообщения четко выявляет ценностную доминанту мироощущения С.Т. Аксакова: «Несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома с моем воображении». Повтор личного местоимения — важный стилистический нюанс — сближает автопсихологизм детских воспоминаний Л.Н. Толстого и С.Т. Аксакова.

Пробуждение-рождение в мифопоэтичеекий мир сказки Рождественских каникул инициирует начало бытия героя в «Детстве Никиты» А.Н. Толстого (Никита «вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Сквозь морозные узоры на окнах, сквозь чудесно расписанные серебром звезды и лапчатые листья светило солнце»). Пробуждение героя в утро Чистого Понедельника сразу задает духовный вектор автобиографического повествования в «Лете Господнем» И.С. Шмелева («душу готовить надо») и подчеркивает неразьятость человеческого и Божественного.

Универсальной жанровой чертой воспоминаний о детстве является игра пространством возвышенного / приземленного,

поэтического/прозаического в автобиографической прозе Н.С.Лескова («Детские годы. Из воспоминаний Меркула Праотцева»), И.А. Бунина («Жизнь Арсеньева»), Б.К. Зайцева («Путешествие Глеба»),

Рассмотренный нами хронотоп возвышенного в автобиографической прозе Н.С. Лескова («Я в первый раз сознал свою индивидуальность с довольно возвышенной точки: я держался обеими руками за нижнюю планку рамы и висел над тротуаром за окном пятого этажа») выявляет доминанту художественного метода писателя: изобраясать «не типическое, а из ряда вон выходящее, <...> его редкостные характеры или удивительные случаи...»41. Хронотоп возвышенного определяет также точку зрения автора-повествователя, который признается, что он «уже теперь стоит выше всех предрассудков». Обратим внимание на замечание современного исследователя А.Г. Коваленко: в размышлении о позиции автора в художественном конфликте он, вслед за М.М. Бахтиным, указывает, что «наиболее глубок и точен тот художник, который поднялся до способности увидеть явление "с высоты", или по терминологии М. Бахтина, трансгридиентно»42. В стиле Н.С. Лескова такое замечание, с одной стороны, направлено на усиление правдоподобия, того объективного в образе азтора-повествователя («вся выше мира и страстей»). Однако вневременное «уже теперь» и пространственное «выше всех» имеет символическое и сюжетообразующее значение, обладая двойной коннотацией:

41 Гинзбург Л. О Литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. С. 87.

42 Коваленко А.Г. Художественная конфликтология: Структура и поэтика художественного конфликта в русской литературе XX века. М.: РУДН, 2001. С. 39.

возвышенность как местоположение, с которого начинается самосознание героя, и возвышенное как эстетическая категория. Упомянем, что в эстетике, при всей близости категорий возвышенного и прекрасного, первое не обладает целостностью второго. Таким образом, хронотоп возвышенного закольцовывает художественное пространство автобиографической повести Н.С. Лескова: от первичного события с «возвышенной точки» до «вышки» монастырской кельи.

Поэтизация первичного появления Глеба в «Путешествии Глеба» Б.К. Зайцева связана с хронотопом возвышенного. Начало открытия бытия обыгрывается местом появления героя: возвышенное положение — стеклянная галерейка второго этажа, время («июньское утро») не только зафиксировано, но еще и уточняется протяженностью — Глеб «на минуту приостановился». Минута, миг открытия бытия «здесь и теперь», а также образ-символ света сближаются с яркостью начала самосознания героя в «Жизни Арсеньева» И.А. Бунина: «Я помню большую, освещенную предосенним солнцем комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно на юг... Только и всего, только одно мгновение]» У Б.К.Зайцева читаем: «Какой невероятный, ослепительный свет, что за жаворонки, голубизна неба, горячее, душистое с лугов веянье <.. .> и все в свете дрожит, млеет, как-то ходит и трепещет, будто невидимый коростель выбивает световую музыку». Сакральный уровень Божественного присутствия в начале бытия героя получает в прозе Б.К. Зайцева многогранное раскрытие: во-первых, символический пейзаж соположен Храмовому синтезу искусств (П. Флоренский) как стилевой доминанте Серебряного века; во-вторых, образ-символ света сближается с неоплатонической теорией эманации (от греч. emanare — истекать) Плотина не только философской идеей, но и формой изображения: «Ничего не слыхал еще ни о рае, ни о Боге маленький человек, но они сами пришли, в ослепительном деревенском утре...».

Драматический пафос первичного события определяет воспоминания о детстве в автобиографической прозе А.И. Герцена, В.Г. Короленко (сюжетообразующий мотив одиночества), Н.Г. Гарина-Михайловского (образ-метафора «сломанного цветка»). Рождение героя в эпохальные для истории события определяет историческую призму повествования А.И. Герцена, ярко раскрывая своеобразие воспоминаний о детстве в недетских воспоминаниях: «Помню смерть Наполеона. <...> Помню умерщвление Коцебу». На наш взгляд, актуализация в детской памяти ценности исторических событий объясняется в «Былом и думах»: «Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моей колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей».

Итак, все вышеперечисленное выявляет жанровый комплекс автобиографической прозы, где повествователь объединяет двойной взгляд: взрослого и ребенка. Воспоминания автора с позиции настоящего времени представлены авторским диалогом «между автором и героем

(курсив автора): автором как скрытым субъектом и героем как субъектом-объектом речи. На этой резкой диалектике рождается извечный художественный эффект "взаимодействия", столкновения сил, дающих некое целое»43. Такая типология авторского сознания объединена универсальными компонентами сюжета, сюжетообразующими мотивами (рождение Автора или открытие мира автобиографическим героем, прапамягь младенчества, воспоминания о детстве), своеобразием пафоса и авторской интонации (А.И. Герцен, Л.Н. Толстой, С.Т. Аксаков, Н.С.. Лесков, Н.Г. Гарин-Михайловский, И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев).

Третий параграф «Детская точка зрения повествователя в автобиографической прозе» раскрывает вторую типологию авторского сознания, которая выявляет иное стилевое воплощение воспоминаний о детстве. Перевоплощение или актуализация в себе Я-ребенка объединяет авторов-повествователей в прозе: А.Н. Толстого («Детство Никиты»), Сашу Черного («Самое страшное»), К.И. Чуковского («Серебряный герб»). В эстетической деятельности автора, героя и читателя М.М. Бахтин выделял следующий ключевой момент: «Я должен вчувствоваться в этого другого человека, ценностно увидеть изнутри мир его так, как он его видит, стать на его место»44. 56-летний К.И. Чуковский в эпилоге повести «Серебряный герб» признается читателю: <«...> ведь стоило мне сесть за письменный стол, взять перо и придвинуть к себе чистую бумагу, и мое далекое детство сразу вернулось ко мне, из старика я превратился в мальчишку».

Вторая типология авторского сознания объединена: 1) мотивом героического; 2) пафосом лирического юмора в создании образа героя; 3) художественным пространством игры, которое также маркирует образ повествователя-ребенка. Анализ материала выявил яркость жанрообразующих универсалий в феномене первичного события.

Четвертый параграф «Пространство Дома» раскрывает своеобразие художественного метода М.Е. Салтыкова-Щедрина («Пошехонская старина») с точки зрения наиболее масштабных жанрово-стилевых составляющих.

1) С точки зрения сюжетосложения отсутствует яркое детское впечатление. Первое предложение экспрессивно определяет социальную призму автобиографического метода М.Е. Салтыкова-Щедрина — «Детство и молодые годы мои были свидетелями самого разгара крепостного права». Такая социальная доминанта детских воспоминаний получает степень абсолюта в персонификации зла.

2) Традиционная статика описания направлена на усиление мотива мученичества в своеобразном житие Никанора Затрапезного. Приемы пейзажа и портрета в своем накоплении от количественного к качественному, гиперболизации и заострении до абсурда не только получают эпический масштаб, но и нарочито создают художественное пространство мартиролога:

43 Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М., 1999. С. 81.

Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Вопросы литературы. 1979. № 12. С. 25-26.

«Что описываемое мною похоже на ад — об этом я не спорю, но в то же время утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это "пошехонская старина" — и ничего больше...».

3) Традиционный для автобиографического повествования лирический пафос трансформируется в сатиру. Осмеивание пороков в жанре автобиографической прозы встречается в «сатирико-ироническом изображении», «пародировании публично-героических форм» (М. Бахтин), однако у Салтыкова-Щедрина травестирование с приемами реалистического гротеска участвует в создании художественного пространства «домашнего обихода», семьи (образ «все подсчитывающей» матери) и др.

Таким образом, рассмотренный нами отдельно автобиографический метод М.Е. Салтыкова-Щедрина выделяется из найденных нами универсальных рамок жанра и определяет его рассмотрение в первой главе.

Вторая глава «Документальное и художественное начала в формировании личности художника в русской автобиографической прозе» раскрывает жанрообразующий и структурный комплекс образов семьи и наставников. Точка зрения Г.О. Винокура подтверждает взаимообусловленность жизненного материала и поэтического бытия художественного произведения: <«...> и самого преображения не было бы, если бы не было того, что преображается»45. Его точку зрения развивает современный исследователь И.Г. Минерапова, указывая на соположение документального и художественного начал уже в названии литературного феномена «автобиографическая проза»: документальное содержание отражено в лицах, фактах, «в которых развивалась личность автора, следовательно, есть очерковая составляющая; с другой стороны, прозой именуется круг художественных произведений, и по этой причине зачастую подлинные факты, лица, имена, ситуации даны в художественной интерпретации этого автора»46.

Анализ эмпирического материала включал не только собственно художественную прозу, но и автобиографические очерки, мемуаристику и публицистику (дневники, письма, воспоминания). Выбор эпизодов из жизни семьи и взаимоотношений с наставниками получает сюжетно-композиционную устойчивость и многообразие художественных решений. С одной стороны, жанровый комплекс раскрывает универсальную тенденцию, с другой, выявляет неповторимость индивидуального стиля, пафоса, авторской интонации.

В первом параграфе «Жизненные реалии и художественное решение "мысли семейной"» анализируется отношение фактографического и художественного в создании образа семьи. Жанрово-стилевая специфика выявляет ценность первичного мира семьи и мотива рода в формировании личности художников.

15 Вшюкур Г.О. Биография и культура. М., 2007. С. 76.

46 Минералона И.Г. «Первичное событие» в автобиографической прозе о детстве // Мировая словесность для детей и о детях. Вьш. 16. М., 2012. С. 91.

Мотив рода как структурно-семантический элемент автобиографического повествования выявил следующую типологию пафоса. Лирический пафос воспевания рода, своих корней, поэтизация древности своего рода как символа бессмертия, памяти «из рода в род» определяет художественный метод автобиографической прозы С.Т. Аксакова («Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука»), И.А. Бунина («Жизнь Арсеньева»), Б.К. Зайцева («Путешествие Глеба»), И.С. Шмелева («Автобиография», «Лето Господне»).

Отношение к дворянству рассматривается нами как стилевая доминанта мотива рода в автобиографической прозе XIX века. Уважение к своему роду становится определяющей доминантой в создании образа деда Степана Михайловича Багрова, который свое семисотлетнее дворянство ценил «выше всякого богатства и чинов». Именно такая точка зрения определяет и его выбор невесты. Сравним с первым предложением «Пошехонской старины» М.Е. Салтыкова-Щедрина: «Я, Никанор Затрапезный, принадлежу к старинному пошехонскому дворянскому роду». Начало развертывания повествования созвучно аксаковской фамильной гордости, однако в дальнейшем точка зрения переключается, опровергая первичный посыл автора-повествователя. Ироническое отношение автора реализуется через историю о несбывшемся расчете на выгодный брак, когда сорокалетний дворянин берет в жены пятнадцатилетнюю купеческую дочь «в чаянии получить за нею богатое приданное». Расчет не оправдался: «по купеческому обыкновению, его обманули». Таким образом, нарушение христианской нормы отношения к браку47 инициирует гротесковое создание образа семейства Затрапезных в «Пошехонской старине». Название семейной хроники Н.С. Лескова — «Захудалый род» — семантически созвучно с фамилией Затрапезных. Однако мотив чести в образе главной героини «Захудалого рода» (девичья фамилия Варвары Никаноровны — Честунова) становится лейтмотивом всего произведения, сближая лесковский и аксаковский пафос отношения к дворянству и своему роду. Рассмотренный нами материал ярко обозначил две полярные точки зрения: с одной стороны, почитание и честь принадлежности к дворянству (С.Т. Аксаков, Н.С. Лесков), с другой, сатирический пафос отношения к роду (М.Е. Салтыков-Щедрин).

Усиление лирического пафоса воспевания рода в автобиографической прозе Русского Зарубежья XX века также рассматривается как универсальная тенденция стиля, которая обусловлена историческими событиями, определившими жизненные реалии писателей (И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев). Жанровая специфика реализуется в сакральности мотива рода. Документальное и художественное начала в прозе И.С. Шмелева (очерк

47 Подробнее об этом см.: Поучение Свт. Иоанна Златоуста о браке как великом таинстве, который «надо считать не торговлею, а союзом жизни». Иоанн Златоуст Святитель. Да прилепится муж к жене своей // Святитель Иоанн Златоуст о том, какой должна быть православная семья. М.: Домострой, 2.009. 32 с.

«Автобиография» и роман «Лето Господне») объединены не только эпикой «земли русской», но и сакральным образом прабабушки Устиньи. В письме 1942 г. к O.A. Бредиус-Субботиной Шмелев пишет: «Я — от земли, прадеды мои были государственные крестьяне <...> Богородского уезда, откуда фабриканты Морозовы — с нами как-то в родне через прабабку Устиныа, — святую!.у> В романной форме «Лето Господне» прабабушка становится образом-символом сохранения родовой Памяти, духом-хранителем семейного очага: «так уж исстари повелось», «так повелось с прабабушки Устиньи».

Сакральность мотива рода в автобиографической прозе И.А. Бунина и Б.К. Зайцева семантически связана с т.н. «аристократизмом духа». Н. Бердяев в философской работе «Новое религиозное сознание и общественность» пишет: <«...> аристократичность духовного происхождения — моя исходная точка, она налагает обязанности благородства. Плебейская обида на мир, подпольная озлобленность, уязвленность — неблагородны, уродливы»48.

Наиболее ярко «аристократизм духа» раскрывается в автобиографической прозе Б.К. Зайцева в образе матери, отражая ее внешнюю и внутреннюю царственность. Мотив аристократизма семантически объединяет прошлое и настоящее время, актуализируя неизменность образа матери: в прошлом молодая инженерша с маленькими детьми в отсутствии мужа «равнодушно слушала вой волков в зимней метели»; в будущем «равнодушно <...> в революцию, обращалась на ты к деревенским комиссарам, не решавшимся при ней и сесть». Наречие «равнодушно» употребляется Зайцевым не в традиционном для современного человека значении. Смысловое начало здесь реализуется в умении царственно сохранять внешнее спокойствие и противостоять внешним катаклизмам, сближаясь с пушкинским мироощущением — «Хвалу и клевету приемли равнодушно».

Древность рода И.А. Бунина («знатный, хотя и захудалый») соположена мотиву чести и семантически сближается с миросозерцанием С.Т. Аксакова и Н.С. Лескова. Поэтизация мотива рода («Я всю жизнь чувствовал эту знатность, гордясь и радуясь, что я не из тех, у кого нет ни рода, ни племени») подчеркивает исключительность героя. Сакральность мотива рода реализуется в цитации молитв из литургии Духова дня, который, согласно православной традиции, следует за Праздником Троицы и считается днем Сошествия Святого Духа на апостолов. Таким образом, свое писательское призвание автор сополагает апостольскому служению проповеди Благой Вести. Родовой наказ «из поколения в поколение» не посрамить честь предков сближается с мотивом рода в автобиографическом

48 Бердяев H.A. Новое религиозное сознание и общественность / Сост. и комментарии В В. Салова. М: Канон+, 1999. 464 с. (История философии в памятниках). С. 5

методе Б.К. Зайцева: «не посрамить земли русской», получающего эпический масштаб.

Лирический пафос отношения к роду воплощается и в ономастике именования героев Алеши Арсеньева и Глеба. Православная трактовка имени Алексей, эпизоды жития Святого расширяют понимание авторской оценки собственных переживаний жизненных событий. Выбор фамилии героя — Арсеньев — продолжает усиливать семантику и выражает «образ идеи», подчеркивая и принадлежность автора к старинному дворянскому роду, и неразрывность связи с русской литературой, прежде всего, с именем М.Ю. Лермонтова. Значимость поэта в миросозерцании И.А. Бунина подробно раскрыта в его дневниках и письмах, а также воспоминаниях М. Алданова. Обратим внимание на важный стилистический нюанс: отца героя в «Жизни Арсеньева» зовут Александр Сергеевич (реальное имя Алексей Николаевич). Риторический вопрос отца: «Кто знает, может, вторым Пушкиным или Лермонтовым выйдет?» получает яркое художественное решение в именовании героев. Борис Зайцев называет героя Глеб. В православной традиции Святые братья мученики страстотерпцы Борис и Глеб совершили духовный подвиг вольной жертвы, завещав России свой «образ кротости». Таким образом, с одной стороны, автор дистанцируется от собственного героя, с другой, избирая такое имя, подчеркивает их братскую кровную связь.

Трагическим пафосом окрашивается гибель рода в повести М. Горького «Детство». Семантическая оппозиция свой / чужой («Ты — не Каширин, ты — Пешков, другая кровь, другое племя»), а также мотив обиды и сиротства выражают нарушение нормы отношения к семье, которое и приводит к вымиранию рода: дед («сирота, нищей матери сын»), бабушка («я ведь тоже сиротой росла, матушка моя бобылкой была»), отец («бездомный сирота»), мать и Алеша. Упрек бабушки об отсутствии жалости к сыну («Нет не любишь ты его, не жаль тебе сироту]») встречает ответ Варвары: «Отстаньте мамаша, <...> Я сама на всю жизнь сирота». Трагедия отчуждения-сиротства получает не только конкретное, но и метафорическое звучание в миросозерцании М. Горького и ярко контрастирует с подобным мотивом в стиле Н.Г. Гарина-Михайловского.

Иное художественное решение мотив рода получает в устойчивости «фигуры умолчания» (А .И. Герцен, Л.Н. Толстой, А.Н. Толстой). Прием эллипсиса традиционно рассматривается нами как значимое отсутствие. Данные авторы не акцентируют внимание на мотиве рода, что объясняется жизненными реалиями, которые могут быть связаны, например, с биографическими фактами рождения (А.И. Герцен, А.Н. Толстой). В повести «Детство» Л.Н. Толстого прием эллипсиса определен особыми художественными задачами автобиографического повествования.

Одним из устойчивых структурно-семантических элементов в создании пространства семьи становится композиция системы образов. Поэтизация / прозаизация определяет взаимоотношения ребенка с

родителями без потери целостности и снижения семантики (С.Т. Аксаков, Б.К. Зайцев, К.И. Чуковский). Особое место в данной типологии занимает повесть К.И. Чуковского «Серебряный герб». Фактическое отсутствие целостного образа семьи (ребенок-«байструк») замещается отношениями героя с матерью, восполняя, таким образом, целостное и ценностное пространство семейного мира. Семантическая оппозиция импульсивности / ratio выявлена в композиции образа семьи, которая может быть окрашена романтическим пафосом (Н.С. Лесков «Детские годы. Из воспоминаний Меркула Праотцева) и юмористическим пафосом (А.Н. Толстой «Детство Никиты»),

Семейное нестроение как жанровая универсалия сближает стиль М.Е. Салтыкова-Щедрина и М. Горького. Однако сюжетсобразующие мотивы, инициирующие семейный конфликт, различны. Мотив неоправдавшегося расчета (М.Е. Салтыков-Щедрин) экспрессивно выражает гротеск-аномалию, которая противоречит естественным семейно-родовым отношениям: «Вообще говоря, несмотря на многочисленность родни, представление о действительно родственных отношениях было совершенно чуждо моему детству». У М. Горького семейная распря («Эко неумное племя», «окаянные, дикое племя», «Братья, а! Родная кровь! Эх выи...») акцентирует внимание на ключевом мотиве зависти: «Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют!».

Отсутствие целостного образа семьи характерно для автобиографической прозы А.И. Герцена, Л.Н. Толстого, В.И. Короленко, И.А. Бунина, И.С. Шмелева. В повести В.И. Короленко «В дурном обществе» и романе И.С. Шмелева «Лето Господне» фигурой умолчания становится ключевой образ матери, ярко иллюстрирующий доминанту авторского видения в передаче фактографического материала. Данный прием объясняется художественными задачами авторов, где центром сюжетной интриги становятся взаимоотношения сыновей с отцами. Композиция образов отец — мать — сын в повести Л.Н. Толстого «Детство», романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» носит формальный характер, что также объясняется художественными задачами авторов. Таким образом, структурно-семантический элемент композиции семейных образов выявляет соотношение фактографического материала в авторском замысле.

Второй параграф «Структура "педагогического опыта" в русской автобиографической прозе» рассматривает жанровую типологию наставников, которая представлена галереей воспитателей и учителей. Образ наставника имеет двоякую семантику: с одной стороны, он есть неотъемлемая часть замкнутого пространства семьи; с другой, уже становится своеобразным мостиком в переходе к социуму.

Ключевая ценность «педагогического опыта» созвучна православной традиции скор?,тения души» и раскрывается в оценке А.И. Герцена своего учителя Василия Евдокимовича Пациферского (в реальности Иван

Евдокимович Протопопов, студент медицины): «отрицательное преподавание» (например, риторика — «пустейшая ветвь из всех ветвей и сучков древа познания добра и зла») компенсируется главным: «у него была теплая человеческая душа».

В типологии наставников выделяются дядьки Евсеич (С.Т. Аксаков), Г оркин (И .С. Шмелев), нянюшки Вера Артамоновна и Лнзавета Ивановна (А.И. Герцен), Наталья Савишна (Л.Н. Толстой), первые учителя Карл Иваныч (в реальности Федор Иванович Рессель — Рессельман) (Л.Н. Толстой), Аркадий Иванович (в реальности Аркадий Иванович Словоохотов) (А.Н. Толстой), Пациферский, Маршаль (А.И. Герцен), живописец Павел, огец Василий (М.Е. Салтыков-Щедрин), Лаптев (Н.С. Лесков), Баскаков (в реальности Николай Осипович Ромашков) (И.А. Бунин), Софья Эдуардовна (Б.К. Зайцев), школьные учителя Иван Митрофаныч (К.И. Чуковский), Епископ Хрисанф (в реальности Епископ Астраханский и Нижегородский Хрисанф (В.Н. Ретивцев, 1832-1878) (М. Горький), Ф.В. Цветаев, А. Александров (И.С. Шмелев).

Расширение педагогического пространства до хронотопа гимназии реализуется в автобиографической прозе М. Горького («Детство»), К.И. Чуковского («Серебряный герб»), И.С. Шмелева («Как я стал писателем»). Семантическая оппозиция свой/чужой, добро/зло, друг/враг четко структурирует художественный мир учителей и учеников гимназии. Максимальное расширение педагогического опыта до эпики хронотопа «наш двор» объединяет очерковую и романную форму автобиографической прозы И.С. Шмелева.

Одним из устойчивых приемов, маркирующих взаимоотношения учителя — ученика, является композиция системы образов, построенная на принципе подобия: Карл Иваныч — Николенька Иртеньев, Лаптев — Меркул Праотцев, Аркадий Иванович — Никита, Баскаков — Алеша Арсеньев. Также объединяющим моментом в отношениях учителя и ученика становится игровое пространство, которое выполняет ключевую роль в формировании творческого начала будущих писателей: Аркадий Иванович — Никита, Баскаков — Алеша Арсеньев, Софья Эдуардовна — Глеб. В прозе Б.К. Зайцева игровым пространством становится музыка учительницы Софьи Эдуардовны.

Функцию первых повествователей в автобиографической прозе выполняют М.П. Горкин (И.С. Шмелев), Вера Артамоновна, Лизавета Ивановна (А.И. Герцен). Диалог Горкина и героя в романе «Лето Господне» представляет собой стилевую отсылку к жанру поучения.

Одним из универсальных композиционных приемов жанра автобиографической прозы становится описание внешнего вида, облика образов семьи и наставников, которое ярко реализуется в приемах «словесной живописи». Безусловно, многообразие портретов обусловлено яркостью визуальной памяти", «как теперь вижу» (Л.Н. Толстой), «как теперь гляжу», «в ветхой картине» (С.Т. Аксаков), «как сейчас вижу я»

(М.Е. Салтыков-Щедрин), «живы во мне доныне картинки детства, обрывки, миги» (И.С. Шмелев) и др.

Зримые образы восходят до уровня поэтического бытия, когда «случайный материал текущей социальной действительности творческим усилием возводится в степень <...> бытия sui generis (от. лат. редкий, редкостный, уникальный)»49. Крупный план зримых образов выявляет типологию приемов «словесной живописи»: икона — портрет — карикатура. Намеренно не касаясь в рамках нашего литературоведческого исследования такой проблемы, как соотношение церковного и светского, культового и живописного, заметим только, что в основе также лежит определенный подход или видение мира — мировоззрение мастера.

Изобразительные приемы иконы — портрета — карикатуры связаны с христианской мифологемой Лик — лицо — личина и отождествляются с Божественным — человеческим — дьявольским началами в художественном образе. В русской литературе такую связь гениально воплотил Ф.М. Достоевский в вечном экзистенциальном выборе человеческой души — «между Божественным и дьявольским». Художественное решение автора в выборе приема «словесной живописи» является яркой иллюстрацией пафоса автора к изображаемому объекту.

Приемы иконописи подчеркивают ценность следующих образов: матери (Н.С. Лесков), бабушки (М. Горький), Горкина (И.С. Шмелев). Письма М. Горького свидетельствуют о первоначальном замысле названия данной части трилогии — «Бабушка». В прозе С.Т. Аксакова и М.Е. Салтыкова-Щедрина изображение образов дедов в портрете и карикатуре передает не только контраст эстетических категорий прекрасного и безобразного, но и семантическую оппозицию почета / расчета в сюжетной коллизии. Выбор карикатуры выявляет устойчивость приема в описании образов негативных учителей: Шестиглазый, Прошка, поп Мелетий (К.И. Чуковский), инспектор Баталин (очерк И.С. Шмелева «Как я стал писателем»).

Таким образом, изучение магистральной темы жанра автобиографической прозы — формирование личности художника — выявило доминанту художественного начала, где документальные эпизоды, факты обусловлены авторским выбором. Так, возможен намеренный выпуск ряда фактов, например, создание семьи без ключевого образа матери либо исключительность ее художественного образа. Из всего потока жизненного материала писатель выбирает отдельные факты, а также способы их художественной интерпретации. Реальные события и лица «укрупняются» и им сообщается дополнительная условность, которая отсутствовала или была минимизирована в реально происходивших событиях. Таким образом, документальное становится частью целого, где доминантой является замысел автора.

49 Винокур Г.О. Биография и культура. М, 2007. С. 75.

В третьей главе «Завершающее событие в теории жанра русской автобиографической прозы» рассматривается поэтика становления авторской личности. Жанрообразующий и структурный комплекс завершающего события соположен первичному событию. Он отражает важнейший момент самосознания Автора. С одной стороны, это окончание одного периода жизни и точка нового отсчета, с другой стороны, это кумулятивный пункт, задающий направление дальнейшего становления позиции Автора в социальном, творческом, лирико-философском планах.

Философема периода детства в биографическом времени связана с учением Аристотеля об энтелехии как движущей силе (от хаоса к оформленной материи), соединяющей последнюю цель и в то же время первую причину развития. По М. Бахтину, данный феномен называется «характерологическая инверсия», когда ранний возраст человека трактуется лишь как предуказание зрелости. Такая трактовка перекликается с точкой зрения современного теоретика литературы В.И. Гусева о заветности возраста. Яркость детских впечатлений определяет сознание и подсознание всего жизненного опыта и становится базисом и предпосылкой раскрытия характера, «манифестации» духа50 зрелости. Данные положения легли в основу рассмотрения жанровых универсалий, отражающих очередной этап в становлении Автора, а также яркость и многогранность художественных решений.

Четкость метаморфозы рассмотрена в структуре текста на уровне хронотопа. По мнению современного теоретика литературы А.Г. Коваленко, эпическое двоемирие в соединении «Прошлого-Настоящего-Будущего» «наиболее универсальный конфликт литературы, сконцентрировавший в себе все возможные бинарные оппозиции и представляющий собой <...> результат мировоззренческих поисков художников, нашедших свое отражение в их художественных системах»51. Изменение картины мира в завершающем событии воплощает идею прощания с Прошлым, то есть размыкание замкнутого пространства Дома и переход к социуму Гимназии, который получает направленность в неизвестность Будущего. Настоящее время акцентирует драматизм переживаний Автора в ситуации кризиса. Завершающее событие организуется следующими бинарными оппозициями52: свой / чужой, дом / гимназия, идиллическое / драматическое.

Жанровый структурный компонент выявляет следующую типологию в русской автобиографической прозе: окончание детства как естественное взросление и как трагедия смерти, которая прерывает естественное взросление автобиографических героев.

'"Подробнее о «манифестант! духа» в биографическом времени см.: Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. С. 234-407.

"Коваленко А.Г. Художествешіая конфликтология: Структура и поэтика художественного конфликта в русской литературе XX века. М.: РУДН, 2001. С. 31.

"Подробнее о принципе оппозиции в структуре текста см.: Лотмаи Ю.М. Структура художественного текста. Об искусстве. СПб., 1998. С. 227.

В первом параграфе «Мотив пути в становлении автобиографического героя» анализируется первая типология завершающего события. Естественное становление личности Автора выявляет изменение «картины мира», связанное с размыканием замкнутого пространства Дома в социум. Такое изменение получает стилевое выражение в мотиве пути, вписываясь в универсальную тему мировой литературы. Инициация автобиографического героя может раскрываться как переезд (С.Т.Аксаков, А.Н.Толстой), поступление в гимназию (И.А.Бунин, Б.К. Зайцев), возвращение Домой (И.А. Бунин, Б.К. Зайцев).

Граница между детством и отрочеством может раздваивать личность автора-повествователя: от личного местоимения я к я-другому — он: «Здесь прекращается повествование Багрова-внука о своем детстве. Он утверждает, что дальнейшие рассказы относятся уже не к детству его, а к отрочеству» (СТ. Аксаков «Детские годы Багрова-внука»). Дистанцированность определяется в изменении точки зрения повествователя: «я» становится объектом и фиксирует переход к «я-другому». Художественное решение в «Детстве Никиты» А.Н. Толстого актуализирует возрастную метаморфозу в многоуровневой семантической оппозиции свой / чужой, дом / гимназия, которая выходят на уровень социума — деревня / город. Структурные компоненты первичного и завершающего событий нарочито противопоставляются антитезой праздник / будни, а также семантическим снижением образа Никиты от героя до ощущения себя пленником. Стилистически переход маркирован метаморфозой слога от развернутого повествования к сжатости и сухости документального очерка (С.Т. Аксаков «Дг тские годы Багрова-внука», А.Н. Толстой «Детство Никиты»).

Развернутое повествование — поступление героев в гимназию — объединяет завершающие события в автобиографической прозе И.А. Бунина и Б.К. Зайцева. Поэтизация Дома ярко контрастирует нарочитой прозаизации гимназии, определяя семантическую оппозицию свободы / рабства (А.Н. Толстой, И.А. Бунин, Б.К. Зайцев). Мотив рабства эмоционально объединяет героев Алешу Арсеньева и Глеба переживанием ужаса. Пафос древнегреческой трагедии рока выявлен в методе Б.К. Зайцева: «Сила спокойная, неумолимая распоряжалась им, и как тюремны были окна класса, так оттенок тюрьмы лег на весь склад жизни». Сравним с переживанием Алеши Арсеньева, которое заостряется до абсурда и получает экспрессивное выражение в ключевых вопросах «зачем», «кто такие были амаликитяне», повтор которых получает эпический размах онтологии человеческой жизни.

Устойчивость жанровой черты в автобиографической прозе Русского Зарубежья приобретает мифологема возвращения в Дом автобиографических героев (И.А. Бунин, Б.К. Зайцев), которая связана со сказочным обрядом инициации и двойной семантикой слова «обернуться»: во-первых, сказочный герой возвращается в Дом; во-вторых, метафорически герой через испытания создает и обретает «себя нового». В

автобиографической прозе И.А. Бунина и Б.К. Зайцева мотив возвращения в Дом наполняется особым пафосом. Такой нюанс, на наш взгляд, обусловлен не только сближением с фольклорными корнями, но и с фактической утратой родового Дома писателями Русского Зарубежья. Трагические события начала XX века повлияли не только на направления и школы искусства, задающие рамки течений и провозглашающие стилевые доминанты (натуральная школа, реализм, модернизм, соцреализм и т.д.), — эти события нашли яркое художей венное отражение в пафосе и индивидуальном стиле художников.

Лирико-философское переживание прощания с детством в стиле И.А. Бунина ярко контрастирует эпическому масштабу пути в прозе Б.К.Зайцева с включением элементов святочного жанра.

Одним из ярких приемов узнавания «себя нового» является прием автопортрета в зеркале (И.А. Бунин): «Помню: однажды, вбежав в спальню матери, я вдруг увидан себя в небольшое трюмо (в овальной раме орехового дерева, стоявшее напротив двери) — и на минуту запнулся: на меня с удивлением и даже некоторым страхом глядел уже довольно высокий, стройный и худощавый мальчик в коричневой косоворотке, в черных люстриновых шароварах, в обшарпанных, но ловких козловых сапожках». Игровой прием превращения объекта в субъект в портрете зазеркалья позволяет рассматривать автобиографический роман как роман феноменологический или роман-самопознание. Временная и пространственная грань заостряется традиционным бунинскнм приемом вневременности. Ценности «вдруг» контрастно предшествует длительность обыденного времени: «<...> дни слагались в недели, месяцы, осень сменяла лето, зима, осень, весна зиму».

Композиция семейных образов, о которой мы говорили во второй главе, претерпевает трансформацию в усилении мужской линии, конкретно в системе образов отец — сын. Яркой иллюстрацией инициации героев-мальчиков становится мотив охоты с отцами (И.А. Бунин, Б.К. Зайцев). Стилевое своеобразие мотива охоты воплощается в лироэпическом синтезе (И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»). У Б.К. Зайцева эмоционально насыщенное и динамичное развертывание события, полное детализации, типологически сближается с фабульным эпизодом охоты в «Детстве» Л.Н. Толстого.

Стилевым отличием автобиографической прозы И.А. Бунина является соединение двух типологий завершающего события. Естественное взросление автобиографического героя сопровождается его выходом из замкнутого пространства Дома в социум (Гимназия): «В августе того года я уже носил синий картузик с серебряным значком на околыше. Просто Алеши не стало, — теперь был Арсеньев Алексей, ученик первого класса такой-то мужской гимназии». С другой стороны, мотив смерти проигрывается трижды (смерть Сеньки, сестры Нади, бабушки), переживания лирического героя развиваются по сюжетному принципу завязки-кульминации-развязки. Однако универсальный мотив смерти не является тем самым завершающим событием, как например, у Л.Н. Толстого, Н.Г. Гарина-Михайловского и

И.С. Шмелева, и не определяет развязку финала первой части «Жизни Арсеньева».

Во втором параграфе «Мотив смерти как кумулятивный пункт в решении финалов: стиль и пафос» анализируется вторая типология завершающего события. Жанрово-стилевая специфика мотива смерти рассмотрена на материале прозы А.И. Герцена, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова, Н.Г. Гарина-Михайловского, М. Горького, И.А. Бунина, И.С. Шмелева.

Стилевое своеобразие метода М. Горького раскрывается в закольцованном мотиве смерти, который композиционно не только объединяет первичное и завершающее события, но и усиливает «образ идеи» безысходности в создании художественного пространства Детства. Отметим специфику универсального мотива сна без пробуждения в первичном событии. Сон («Я, должно быть, заснул в углу, — ничего не помню больше») следует за описанием умершего на полу отца и матери, которая здесь же «извивается» в родах. Онтология жизни-смерти сближается с мировидением Л.Н. Толстого, но имеет иное семантическое наполнение.

Стилевым своеобразием отличается и автобиографический метод А.И. Герцена, где мотив смерти не связан с кровными узами. Мотив смерти нянюшек Лизаветы Ивановны и Веры Артамоновны («Записки одного молодого человека») выявляет эпохальные изменения в жизни героя-повествователя, расширяясь до исторического масштаба: «Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души» («Былое и думы»).

Ключевая жанровая черта, определяющая выбор художественных средств выражения, реализуется в теоценгпризме (Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков, Н.Г. Гарин-Михайловский, И.А. Бунин, И.С. Шмелев) и антропоцентризме (М. Горький). Онтология величия смерти, обозначенная П.М. Бицилли как «мистика смерти»53, сближает субъекта и объекта в переживании трагедии и может раскрываться в обретении утраченного объекта в идеальном воплощении как части своего «Я» (Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков, Н.Г'. Гарин-Михайловский, И.С. Шмелев). Снижение пафоса трагедии смерти определяется предельным натурализмом в прозе М. Горького.

Композиционный прием описания становится общим стилевым приемом для данной типологии. Оно функционально соединяет визуальные приемы (портреты) и психологическое состояние героев. Яркость экзистенциального опыта проживания трагедии выявляет доминанту визуального (Л.Н. Толстой — «я стал смотреть», Н.С. Лесков — «чем я пристальнее в нее вглядывался, тем она становилась яснее», И.А. Бунин — «я видел», М. Горький — «испуганно следя за нею», И.С. Шмелев — «не

" Подробнее о теме смерти в творчестве Л.Н. Толстого. Ф.М. Достоевского, И.А. Бунина н др. см.: Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступит, статья, коммент. М. Васильевой. М.: Русский путь, 2000. 608 с.

видеть», «не могу смотреть» и «вижу»). Познание смерти выявляет глубину чувственного и рационального в миросозерцании М. Горького («чувствовал, знал»). Конфликт визуально видимой утраты и ее рационального принятия объединяет метод JT.H. Толстого и И.А. Бунина, доминанта ratio («знаю») акцентируется в автобиографическом методе И.С. Шмелева. Кинематографический принцип «монтажных фраз» определяет стилевое своеобразие мотива смерти в творчестве И.А. Бунина («Помню поездки к обедне, в Рождество. <...> Помню, как сладко спала вся усадьба в долгое послеобеденное время... Помню вечерние прогулки с братьями <...> Помню какую-то дивную лунную ночь <...> Помню страшные слова: надо немедленно дать знать становому, послать стеречь «мертвое тело»).

Зримость трагедии смерти также раскрывается в экспрессивности приемов «словесной живописи»: импрессионистический портрет (J1.H. Толстой, Н.Г. Гарин-Михайловский, И.А. Бунин, И.С. Шмелев) выражает возвышенный пафос величия смерти, который достигает своей предельности в приемах иконописи (Н.С. Лесков). Противоположным по семантике, обесценивающим возвышенный пафос смерти, становится натуралистический портрет (М. Горький).

Описание онтологии смерти выявляет стилевой акцент в детализации психологического анализа. Величие «мистики смерти» сближает Николеньку Иртеньева и Алешу Арсеньева. Сравним у Л.Н. Толстого: «На время я потерял сознание своего существования и испытал какое-то высокое, неизъяснимо приятное и грустное наслаждение». У И.А. Бунина читаем: «Более волшебной ночи не было во всей моей жизни». Отсутствие онтологического смысла усиливает безысходность трагедии смерти и объединяет документальное и художественное в миросозерцании М. Горького (автобиографический очерк «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца» (1893), повесть «Детство» (1913)). Включение агиографического компонента в автобиографическую прозу окрашивает личную трагедию героев пафосом духовной победы (Н.Г. Гарин-Михайловский «Детство Темы», И.С. Шмелев «Лето Господне») либо нивелирует ее (Н.С. Лесков). Значимое отсутствие описания переживаний Алеши Пешкова замещается мотивом слепоты, который объединяет образы бабушки и деда: «Дед, вытаращив глаза, тихонько двигался от печи с заслоном в руке, спотыкаясь, как слепой. (красная строка) Когда гроб матери засыпали сухим песком и бабушка, как слепая, пошла куда-то среди могил, она наткнулась на крест и разбила себе лицо».

Стилевым маркером наступления нового этапа жизни становится объединение утраты и завершения Детства, которые равноценны и равнозначны в своем абсолютном слиянии (Л.Н. Толстой, Н.Г. Гарин-Михайловский, И.С. Шмелев). Семантическое сближение утраты отца и Отечества определяет своеобразие мотива смерти в прозе И.С. Шмелева.

В Заключении подводятся итоги проведенного исследования.

Ключевой чертой, характеризующей жанр автобиографической прозы, является Авторская идея, своеобразная сверхзадача, которая определяет отбор событий жизненного материала. Такая черта выступает в качестве разграничения с жанрами, где доминантой является документальное начало.

В автобиографической прозе отбор жизненных реалий и впечатлений, организующих «внутреннюю форму» целого определяет Автор. С одной стороны, автобиографическая проза — это документально-художественное повествование, с другой, это художественно-документальное исследование собственной жизни с автопсихологизацией и авторефлексией.

Автобиографические очерк, рассказ, роман, повесть (дилогия, трилогия, тетралогия) раскрывают синтетическую природу автобиографической прозы, в которых собственно документальное в рамках литературной традиции будет проявляться и функционировать по-разному, подчиняясь границам Авторского замысла.

Анализ динамики и статики прозаической формы сюжетосложения выявил доминанту описания, которое обусловлено целеполагающей идеей жанра — описание истории жизни. Доминанта описания акцентирует яркость визуальной памяти, которая получает воплощение в приемах «словесной живописи». Эстетическая оценка и пафос к изображаемому объекту, а также сюжетная функция образа определяют выбор живописного приема: икона-портрет - карикатура. Крупный план изображения ключевых образов прослежен в жанровой универсалии семьи и наставников. Синтез различных средств художественной выразительности: музыкально-песенные и живописные приемы портрета, автопортрета и пейзажа — формирует структуру автобиографического повествования.

Следующая целеполагающая идея описания проявлена в словесно-изобразительной детализации психологического анализа. Спецификой авторефлексии является типология Авторского сознания, которая соединяет воспоминания ребенка и оценку взрослого повествователя. Двойной «стереоскопический» взгляд Автора-повествователя, а также диалог между Автором и героем определяют «внутреннюю форму» автобиографического повествования, соединяя лирическое, драматическое и повествовательное в описании собственной жизни. Другая типология не выявляет авторефлексии, Автор сохраняет детскую точку зрения в повествовании, намеренно создавая «внутреннюю форму», близкую и понятную адресату-ребенку. Такое максимальное сближение с адресатом обусловливает место данных произведений в ряду классики детской литературы.

Жан р о в о - сти л е н а.ч универсалия реализуется в устойчивости мотива рода, как одного из ключевых факторов формирования личности художников. В автобиографической прозе XIX века мотив рода маркирован отношением к дворянству. Исторические события XX века определили особую семантическую напряженность мотива в прозе Русского Зарубежья. Такая устойчивость объясняется взаимообусловленностью индивидуального стиля писателей и доминантами стиля эпохи.

Универсалия Детства раскрыта с точки зрения структурных компонентов первичного и завершающего событий. Первичное событие раскрывает зарождение художественного образа Автора, начало его бытия (прапамять младенчества и воспоминания детства), в котором онтология личного, индивидуального соположена универсальному со-бытию. Структурный комплекс первичного события выполняет сюжетообразующую роль в развертывании автобиографического произведения, отбор фактографического материала и способ его подачи становится маркером стиля, пафоса, авторской интонации. Жанрообразующий комплекс завершающего события взаимосвязан с первичным и раскрывает новый этап становления личности Автора. В работе рассмотрено две типологии завершающего события: естественное взросление получает выражение в универсальном мотиве пути автобиографического героя; мотив смерти выступает как внешний фактор, который и прерывает естественное взросление, и задает дальнейший вектор становления личности Автора.

Таким образом, теоретические основы автобиографической прозы обусловлены жанровыми универсалиями и устойчивостью сюжетно-композиционных компонентов. Универсальные тенденции, с одной стороны, задают жанровые рамки, с другой, позволяют резче обозначить стиль, пафос и авторскую интонацию, а также проследить взаимообусловленность индивидуального стиля художника со стилевыми доминантами эпохи.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Монографии

1. Кудряшова A.A. Первичное событие в теории автобиографической прозы. Монография. Ярославль: ИПК Литера, 2013. 132 с. (8 п.л.)

2. Кудряшова A.A. Поэтика взросления автобиографического героя: проблемы стиля и пафоса. Монография. Ярославль: ИПК Литера, 2013. 120 с. (7 пл.)

3. Кудряшова A.A. Документальное и художественное начала в формировании личности художника в русской автобиографической прозе: галерея семейных образов и наставников. Монография. Ярославль: ИПК Литера, 2013. 171 с. (10,6 п.л.)

Учебно-методическое пособие

4. УМКД «Теория литературы и практика читательской деятельности». Ярославль: ИПК Литера, 2011. 98 с. (6 п.л.)

Научные статьи, опубликованные в изданиях,

рекомендованных ВАК Министерства образования н науки РФ

для публикации основных положений докторских диссертаций

5. Кудряшова A.A. Особенности стиля И.А. Бунина («Жизнь Арсеньева») и Б.К. Зайцева («Путешествие Глеба»): первичное событие в

автобиографической прозе // OHJIOLOGOS. Выпуск 15(4). Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. С. 35-40. (0,5 пл.)

6. Кудряшова A.A. Стилистическое своеобразие автобиографической прозы М.Е. Салтыкова-Щедрина: пространство Дома» // Обсерватория культуры. 2013. № 4. С. 116-121. (0,7 п.л.)

7. Кудряшова A.A. Мотив смерти матери как «завершающее собьггие» автобиографической прозы о детстве: JI.H. Толстой, Н.С. Лесков, М. Горький [Электронный ресурс] // Электронный журнал «Вестник Московского государственного областного университета». М.: МГОУ, 2013. №3. URL: http://evestnik-

mgou.ru/vipuski/2013_3/stati/rusfilologiya/kudryuashova.html. (0,5 п.л.)

8. Кудряшова A.A. Трагедия смерти в автобиографической повести Л.Н. Толстого «Детство» и романе И.С. Шмелева «Лето Господне» // Вестник Московского государственного областного университета. 2013. № 4. С. 65 -70. (0,5 пл.)

9. Кудряшова A.A. Своеобразие приемов «словесной» живописи в русской автобиографической прозе: икона-портрет-карикатура // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2013. № 5(26). С. 56 -59. (0,5 п.л.)

10.Кудряшова A.A. Стилистическое своеобразие мотива смерти в автобиографической прозе Л.Н. Толстого и И.А. Бунина // Приволжский научный вестник. 2013. № 8 (24), том 2. С. 79 - 84. (0,5 п.л.)

11. Кудряшова A.A. Мотив семейной распри в автобиографической прозе XIX-XX вв.: М.Е. Салтыков-Щедрин и М. Горький [Электронный ресурс] // Современные проблемы науки и образования. 2013. №3. URL: http://ww-w.science-ediieation.ru/109-9435 (0,6 пл.)

12. Кудряшова A.A. Своеобразие создания образа матери в автобиографической повести «Детство» М. Горького [Электронный ресурс] // Современные проблемы науки и образования. 2013. №4. URL: http://www.science-education.ru/ll0-9530 (0,6 пл.)

13. Кудряшова A.A. Мотив возвращения в Дом как «завершающее событие» детства в автобиографической прозе // Вестник Университета (Государственный Университет Управления). 2013. № 18. С. 123- 127. (0,5 п.л.)

14. Кудряшова A.A. Стилевое своеобразие автобиографической прозы М.Е. Салтыкова-Щедрина // Журнал «Казанская наука». - 2013. - № 7. - С. 162-165 (0,5 пл.)

Публикации в научных изданиях, в сборниках трудов н материалов научных конференций

15. Кудряшова A.A. Мотив Богообщения как структурно-семашический элемент в автобиографической прозе С.Т. Аксакова // Вестник У проведения. 2011. № 1(4). С. 24-30. (0,5 п.л.)

16. Кудряшова A.A. Божественное и природное как семантическая доминанта в создании образов деда-отца-внука в автобиографической прозе С.Т. Аксакова // Православная русская школа: традиции. Опыт, возможности, перспективы. Материалы IV научно-практической образовательной конференции. Свято-Алексеевская пустынь. 2011. С. 386-397. (0,5 п.л.)

17. Кудряшова A.A. Образ Матери в автобиографической прозе С.Т. Аксакова // Пасхальные чтения. Материалы IX научно-методической конференции «Гуманитарные науки и православная культура». М., 2012. С. 62-68. (0,5 п.л.)

18. Кудряшова A.A. Документальное и художественное в автобиографической прозе и малых прозаических формах М. Горького // Вестник Угроведения. 2011. № 2(5). С. 35-40. (0,5 п.л.)

19. Кудряшова A.A. Образ учителя в автобиографической прозе М. Горького и К.И. Чуковского // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2012. С. 53-57. (0,5 п.л.)

20. Кудряшова A.A. Особенности стиля автобиографической прозы А.И. Герцена: феномен первичного и завершающего события // Вестник Литературного Института. 2011. № 2. С. 115-122. (0,5 пл.)

21. Кудряшова A.A. Особенности стиля автобиографической прозы: К.И. Чуковский «Серебряный герб» // Материалы XV Всероссийской научно-практической конференции «Аркадий Гайдар и круг детского и юношеского чтения». Арзамас: АГПИ им. А.П. Гайдара, 2011. С. 97-105. (0,5 п.л.)

22. Кудряшова A.A. Мотив пробуждения как первичное событие в автобиографической прозе JI.H. Толстого и С.Т. Аксакова // Вестник Угроведения. 2011. № 3(6). С. 25-30. (0,5 п.л.)

23. Кудряшова A.A. Способы создания образа семьи в автобиографической прозе М.Е. Салтыкова-Щедрина // Вестник Угроведения. 2011. № 4(7). С. 28-34. (0,5 п.л.)

24. Кудряшова A.A. Психолого-педагогические ресурсы изучения автобиографической прозы в поликультурной среде. Поликультурная среда как фактор развития начального филологического образования и подготовки учителя // Материалы международной научно-практической конференции преподавателей, аспирантов и студентов (16 февраля 2012 г.). М.: МГПУ, 2012. С. 298-303.(0,5 п.л.)

25. Кудряшова A.A. Психолого-педагогический ресурс автобиографической прозы: К.И. Чуковский «Серебряный герб». Культурно-развивающий и воспитательный потенциал современного образования // Материалы научно-практической конференции преподавателей, аспирантов и студентов (1 декабря 2011 г.). М.: МГПУ, 2012. С. 584-588. (0,5 п.л.)

26. Кудряшова A.A. Функции пейзажа и портрета в «Пошехонской старине» М.Е. Салтыкова-Щедрина // Синтез в русской и мировой художественной культуре. М., 2012. С. 42-47. (0,5 п.л.)

27. Кудряшова A.A. Типология сюжета в классике автобиографической прозы. Стилевая вариативность // Мировая словесность для детей и о детях. М, 2012. С. 190-199. (0,5 п.л.)

28. Кудряшова A.A. Житийные мотивы в автобиографической прозе Н.С. Лескова и М.Е. Салтыкова-Щедрина // Пасхальные чтения. Материалы X научно-методической конференции «Гуманитарные науки и православная культура». М., 2012. С. 53-61. (0,5 п.л.)

29. Кудряшова A.A. Образ Памяти в русской традиции автобиографической прозы И.С. Шмелева // Славянское культурное пространство. Материалы международной научно-практической конференции, посвященной Дню славянской письменности и культуры. М.: ПРО 100 Медиа МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012. С. 71-78. (0,5 п.л.)

30. Кудряшова A.A. Универсальные мотивы в русской автобиографической прозе XIX века: особенности стиля С.Т. Аксакова и М.Е. Салтыкова-Щедрина // Вестник Угроведения. 2012. № 2(9). С. 50-58. (0,7 п.л.)

31. Кудряшова A.A. Мифопоэтическое в «завершающем событии» автобиографической прозы о детстве // Мировая слоаесность для детей и о детях. М„ 2013. С. 205-214. (0,5 пл.)

32. Кудряшова A.A. Коммуникативная модель учитель-ученик в автобиографической прозе: игровое пространство// Наша Начальная школа. Материалы Городской научно-практической конференции. VI., 2012. С. 7479. (0,4 п.л.)

33.Кудряшова A.A. Организация творческой работы младших школьников «по следам» изучения автобиографической прозы //Тенденции и перспективы развития начального филологического образования и подготовки учителя. Материалы научно-практической конференции преподавателей, аспирантов и студентов. М., 2013. С. 312-3)9. (0, 25 п.л.)

Отпечатано в издательско-политрафической фирме ЗАО «Лика» Россия, Москва, 105203, ул. Нижняя Первомайская, д. 47 Тел.:(495)465-1154; Факс:(495)465-4769 www.licka.ru; e-mail: likal28@yandex.ru Заказ № 561 Подписано в печать 01.11.2013 Усл. п.л. 2 Формат (60x84) 1/16. Тираж 100 экз.

Текст диссертации на тему "Теоретические основы жанра в русской автобиографической прозе"

ФГБОУ ВПО «ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ им. А.М. ГОРЬКОГО»

05201352041 На правах рукописи

КУДРЯШОВА Александра Артуровна

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ЖАНРА В РУССКОЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ

10.01.08 - Теория литературы. Текстология.

диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

ГУСЕВ Владимир Иванович

Москва-2013

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ЖАНРА В РУССКОЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ

Введение...................................................................................3-14

Глава I. Первичное событие в теории жанра русской

автобиографической прозы......................................................15-127

§ 1.1. Мотив открытия мира автобиографическим героем и эпоха

младенчества в художественной автобиографии................................15-44

§ 1.П. Стилеобразующие доминанты воспоминания о детстве................45-93

§ 1.Ш. Детская точка зрения повествователя в автобиографической прозе

.............................................................................................94-107

§ 1.1У. Пространство Дома........................................................108-127

Глава II. Документальное и художественное начала в формировании личности художника в русской автобиографической прозе..........128-279

§ ПЛ. Жизненные реалии и художественное решение

«мысли семейной»..................................................................128-233

§ II.II. Структура «педагогического опыта» в русской автобиографической прозе...................................................................................234-279

Глава III. Завершающее событие в теории жанра русской

автобиографической прозы.....................................................280-376

§ Ш.1. Мотив пути в становлении автобиографического героя............280-311

§ III.II. Мотив смерти как кумулятивный пункт в решении финалов:

стиль и пафос........................................................................312-376

Заключение...........................................................................377-385

Библиография.......................................................................386-405

Введение

*

В теории литературы и шире — историко-культурной памяти человечества — желание запечатлеть и выразить собственный жизненный опыт определяет древность жанра автобиографической прозы. Возникновение жанра, его развитие и формирование мы трактуем, опираясь на истину, что «становление жанра и есть история жанра» [220]. Определенное историческое время выражало свои стилевые доминанты, под влиянием которых и оформлялись жанровые черты автобиографической прозы.

Истоком жанра принято считать древнегреческую и римскую традиции, наиболее полно получившие отражение в трудах М.М. Бахтина [79]. Стилевой доминантой энкомиона стало раскрытие идеального образа человека определенного положения — полководца, царя, политического деятеля. Именно таким идеальным началом определялась дидактическая составляющая древнегреческих биографий и автобиографий, которая приобретала специфику нормативно-педагогического характера. Традиция римской империи, наоборот, акцентировала семейно-родовое начало в описании жизни деятеля. Ключевой особенностью перехода от одной эпохи к другой в самосознании личности заключалась в трансформации пространства и времени: от публичности «агоры» к камерности «семьи», от времени «здесь и сейчас» к континуальности памяти, хранимой «из рода в род».

Жанровой принадлежностью европейской культуры Средних веков становится исповедальность стиля. «Исповедь» Блаженного Августина написана ок. 397-398 гг. «Литературный этикет» древнерусской культуры фокусировал в каноне исповедальности ключевое внимание автора на покаянных мотивах, а не на собственной биографии. Этим и объясняется, по мнению Д. Лихачева, скупость личностного начала: «Человек остается «закрытым», а личность остается в тени, проявляясь в тексте через «отдельные индивидуальные детали, которые редки, как жест Февронии»

з

[152, 106]. Автобиографизм в древнерусской литературе рассматривается как один из элементов реалистичности, черты которого «появлялись в литературе и вновь исчезали, не оставляя своей стилистической системы, не формируясь в какой-нибудь особый художественный метод [152, 173]. Жанровые черты проявлялись в практически-прикладном характере записок, духовных памяток, завещаний-уставов игуменов, воспоминаний учеников о своем учителе, а также эпистолярном жанре.

Данный период обозначил широкую и узкую трактовки в теории жанра. Некоторые исследователи древнерусской литературы считают «Поучение Владимира Мономаха» истоком русской традиции автобиографического жанра. Другая точка зрения исследователей определяет более целостный подход к автобиографическому жанру. Предтечей шедевра «Пустозерской прозы» Аввакума и Епифания (XVII в.) считают повесть Мартирия Зеленецкого, на основании которой в дальнейшем пишется его житие (XV—XVI в.)1 и «Житие Елеазара Анзерского, написанное им самим» (ок. 30-х гг.ХУП в). Вершина древнерусского автобиографизма — «Пустозерская проза» — признается не столько традиционным жанром древнерусской письменности, «сколько предвещает появление более развитых форм новой русской литературы» [101].

В рамках исторического обзора упомянем также о двустороннем подходе к жанровой проблеме древнерусского автобиографизма, который предполагает классификацию с точки зрения функциональной принадлежности текста (документальное свидетельство) и литературных особенностей (авторский стиль и пафос) [143, 165].

Автобиографическое повествованиев XVIII веке наиболее ярко представлено в форме записок: «Записки Андрея Тимофеевича Болотова» (1789-1816), «Записки» княгини Е.Р.Дашковой (1805), «Своеручные

1 Впервые на эту повесть обращает внимание Ф.И. Буслаев. См. об этом: Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб. 1861. Т. 2. С. 391— 394.

записки» княгини Н.Б. Долгорукой (1767), автобиографические записки Гавриила Романовича Державина (1743-1812).

Европейская и русская культура эпохи Просвещения актуализирует жанровую черту исповедальности, однако из религиозного плана она переходит в план лирико-философского осмысления. «Исповедь» (17821789) и «Прогулки одинокого мечтателя» (1802) Ж.-Ж. Руссо принято считать началом формирования романа самосознания как разновидности автобиографической прозы нового времени, в которой автор создает образы объективированного «я» в автобиографическом герое и рассказчике. В 1798 г. переводчик Ж.-Ж. Руссо на русский язык Д.И.Фонвизин пишет «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях». Именно фонвизинский стиль уже ярко демонстрирует неконфликтное переплетение исповедального и беллетристического начал в жанре автобиографической прозы.

Первая половина XIX века задает новую тенденцию формирования таланта на личном впечатлении, расширяя рамки литературы с ее документальностью и псевдодокументальностью . А.И. Герцен в обозрении «Западные книги» (1857) утверждал, что современная литература — «это исповедь современного человека под прозрачной маской романа или просто в форме воспоминаний, "переписки"» [11, 93].

Общую тенденцию в литературном процессе второй половины 50-х годов XIX века отражают, в том числе, и причины неудачи издания журнала A.B. Дружинина «Библиотека для чтения». Современный критик Н. Скатов отмечает: «<...> "неторопливая точка зрения" успеха в "торопливое" время второй половины 50-х годов не имела и иметь не могла» [212,42]. Тем не менее, «торопливое» время определяет интерес к собственной жизни, пристальное слежение за становлением собственной личности и желание выразить и запечатлеть ее, которые ко второй половине XIX века достигают

2 Подробнее о такой тенденции в литературе первой половины XIX в. см. Гинзбург JT. О Литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. С. 12.

максимального воплощения в беллетризации автобиографической прозы. Такое явление отражается и в формате автобиографических произведений: от записок, очерков к малым прозаическим формам — повестям (дилогиям, трилогиям, тетралогиям) и романам.

Универсальную точку зрения на автобиографическую прозу в XX веке выразил В. Дильтей: «Автобиография — это высшая и наиболее инструктивная форма, в которой нам представлено понимание жизни. <...> это осмысление человеком своего жизненного пути, получившее литературную форму выражения. Такого рода самоосмысление, в той или иной мере, присуще каждому индивиду. <...> Только оно делает возможным историческое видение» (здесь и далее курсив наш, кроме особо оговоренных случаев. —А.К.) [109, 140].

Отношения Автора и Истории получают раскрытие в русской религиозной философии Серебряного века в трудах Н. Бердяева, Г. Шпета, П. Флоренского и др. Чуть позже вышеупомянутых философов гегельянское понимание истории выскажет и Ж.-П. Сартр: «Литература той или иной эпохи — это эпоха, переваренная своей литературой» [194], чем фактически определит автобиографизм как стилеобразующий принцип своего творчества. Такие тенденции подготовили современные трактовки автобиографической прозы как «феноменологической прозы» (Ю. Мальцев), «романа-сознания» (Е. Созина).

Процесс самопознания к Х1Х-ХХ в. не только актуализирует отношения Автора и Истории, но и определяет особые отношения автора и героя. Если в беллетризованных биографиях «<...> автор и герой — родственные натуры» [132], они стремятся «приблизить читателя к пониманию закономерностей рождения и формирования таланта» [146, 9], то жанр автобиографической прозы преодолевает подобное разделение. Специфика преодоления заключается, не только в максимальном сближении Автора и героя, но в том числе, и в парадоксе отстраненности от исповедального «я» к третьему лицу героя (Сережа Багров, Николенька

б

Иртеньев, Тема, Меркул Праотцев, Никита, Алеша Арсеньев, Глеб). Герой по отношению к автору является тем «третьим», без чего (или без кого), как писал A.M. Пятигорский, невозможна никакая феноменология «другого», никакое знание о себе и о «другом» [205, 265].

Особый интерес для исследователей жанра представляет универсальность вечной темы детства и неповторимость ее жанрового и стилевого воплощения. Главная сложность писателя заключается в положении быть «слишком внутри материала». Как пишет В.И. Гусев, «<...> «Вне» тут бессмысленно: как он может быть вне себя, вне своей заветной жизни до 20 лет, вне своих детства, отрочества, юности и их окружения?» [102,43]. Главные годы жизни, ибо «остальное — опыт и доживание» [102, 43], формируют яркость первичного впечатления. Универсальная тема получает в нашей работе особый ракурс: детство рассматривается прежде всего как начало жизни художника, то есть как исток формирования его творческого стиля.

Ключевым значением для нашей работы является проблема соотношения факта и вымысла в автобиографической прозе. По мнению В.И. Гусева, у Льва Толстого «есть поразительные отступления от биографического факта — преодоление его, возвышение над ним ради художественных целей. Классический пример — мать Иртеньева в

» ТТ^^^^^^'К- Г1 ЛО Л1 /С21 // Т^--г_>^

В обращение к жизненному материалу писателей важным стал подход,

о

обозначенный П.Н. Сакулиным, В.И. Гусевым, Ю.И. Минераловым , рассмотрение Автора как художественного явления, как способ понимания его мировоззренческой позиции, заявленной в стиле произведения.

Фокусом нашего исследования является выявление типологических черт, универсальных для автобиографического жанра, в соположении с

3 Подробнее об этом см. Сакулин П.Н. Теория литературных стилей. М., 1928; Гусев В.И. Искусство прозы. Статьи о главном. М., 1999; Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. М., 1999.

целостным подходом к анализу стиля прозы. Рассмотрение автобиографического прозаического произведения как стилевого явления в русской литературной традиции XIX - XX вв. обусловило важность двух феноменов в теории литературы: «стиль эпохи» и «индивидуальный стиль».

Продолжая традиции В. Гумбольдта, A.A. Потебни, академик П.Н. Сакулин выделял в понятии стиля понятие «образ идеи» или внутренняя форма. «Именно то, что у всякого художника для общей всем идеи рождается особый образ, <...> обусловливает возможность функционирования в словесном искусстве «вечных тем», «вечных героев» и т.п., а как итог — возможность сосуществования множества различных художников, каждому из которых присуща своя особая позиция в образном мировидении» [210, 17]. По мнению современного теоретика литературы В.И. Гусева, феномен стиля связан с понятием художественного характера, «как минимум — характера "автора"» [102,37], в котором Автор рассматривается как художественное явление, являя в произведении свою духовную позицию.

В исследовании автобиографической прозы важным стилевым акцентом стало внимание к авторской интонации. По мнению В.И. Гусева, авторская интонация есть «нечто еще более неуловимое, чем сам живой ритм. Именно в нем вся суть, а он наименее уловим рассудочно; а интонация — это, так сказать, неуловимое в неуловимом, это тот первичный «стык» внешнего и внутреннего, от которого все происходит и в самом ритме, который все время явственно ощутим, но как целостность невычленим. <...> Итак, интонация объемна, генерально целостна не сама по себе; просто за ней (курсив автора) с очевидностью стоит весь объем искусства, а за ним весь объем духа» [102, 88].

Целостность теоретического осмысления феномена

автобиографической прозы актуализировало также рассмотрение пафоса (от греч. pathos — глубокое страстное чувство) как важной субъективной

8

составляющей прозаического произведения. Воодушевление писателя сущностью изображаемого создает «подлинный лик художественного произведения» [154, 207]. О его важности с точки зрения эмоционального восприятия художественного произведения писали Г.Н. Поспелов, П.В. Палиевский, Б.В. Томашевский и др. Процитируем Б.В. Томашевского о роли и функции пафоса: «...недостаточно настроить (курсив автора) читателя на тот или иной лад. Необходимо направить его чувства. Это достигается путем возбуждения или сочувствия, или, обратно, ненависти и презрения к совершающемуся <...> Убедительная сила художественного произведения заключается не в логических доказательствах, а в возбуждении сочувствия к излагаемым идеям» [229, 73].

Материалом исследования является русская автобиографическая проза XIX - XX вв.: А.И. Герцен («Записки одного молодого человека», 1840-1841; «Былое и думы», 1852-1868), Л.Н.Толстой («Детство», 1852; «Воспоминания»), С.Т.Аксаков («Семейная хроника», 1856; «Детские годы Багрова-внука», 1858), Н.С.Лесков («Детские годы. Из воспоминаний Меркула Праотцева», 1857), В.Г. Короленко («В дурном обществе», 1885), М.Е.Салтыков-Щедрин («Пошехонская старина», 1887), Н.Г.Гарин-Михайловский («Детство Темы», 1892), М. Горький (очерк «Изложение фактов и дум от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца», 1893; «Детство», 1913), А.Н. Толстой («Краткая автобиография», 1943; «Детство Никиты», 1920-1922), И.А. Бунин («Жизнь Арсеньева», 19271939; «Воспоминания» (Автобиографические заметки), «Дневники», 1950), Б.К. Зайцев («Путешествие Глеба», 1937-1953; очерк «О себе», 1957), И.С. Шмелев (очерки «Автобиография», «Как я стал писателем»; «Лето Господне», 1927-1948), Саша Черный («Самое страшное», 1925), К.И.Чуковский («Серебряный герб», 1938). Репрезентативный ряд русской классики дает основание увидеть и обосновать доминантные черты, сложившиеся к XXI веку в теории жанра автобиографической прозы.

Актуальность исследования определяется необходимостью выявить общие закономерности жанра и особенности жанрового синтеза комплекса доминант автобиографической прозы. Поскольку жанр автобиографической прозы достаточно представлен в монографиях4, то вполне закономерно появления работы, посвященной исследованию жанра и стиля данного явления в литературе.

Объектом исследования являются жанровые универсалии, воплощенные в произведениях автобиографической прозы.

Цель исследования — выявление специфических черт автобиографической прозы на уровне жанра, сюжета, композиции, слога.

Задачи:

- выявить признаки жанра автобиографической прозы в очерке, рассказе, повести, романе;

- определить особенности взаимообусловленности художественного и документального повествования;

- охарактеризовать способы воплощения биографических фактов в собственно художественной прозе;

4 Аверин Б. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. Спб.: Амфора, 2003. — 399с.; Бронская Л.И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья первой половины XX века (И.С. Шмелев, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин). Монография. Ставрополь, 2001. — 140 е.; Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. JL: Художественная литература, 1977. — 442 е.; Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. — 224 е.; Зарецкий Ю.П. Автобиографические «я» от Августина до Аввакума: Очерки истории самосознания европейского индивида. М.: ИВИ РАН, 2002. — 323 е.; Кознова H.H. Типология форм повествования в мемуарах писателей-эмигрантов первой волны. Монография. Белгород: БелГу, 2010. — 167 е.; Колядич Т. Мемуарно-биографические пр