Теоретико-литературные взгляды В.Я. Брюсова

Калмыкова, Вера Владимировна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.08
диссертация на тему: Теоретико-литературные взгляды В.Я. Брюсова

Год: 2007
Автор научной работы: Калмыкова, Вера Владимировна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Москва
Код cпециальности ВАК: 10.01.08

Диссертация по филологии на тему 'Теоретико-литературные взгляды В.Я. Брюсова'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Теоретико-литературные взгляды В.Я. Брюсова"

На правах рукописи

КАЛМЫКОВА Вера Владимировна

ТЕОРЕТИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВЗГЛЯДЫ В. Я. БРЮСОВА

Специальность 10.01.08: Теория литературы. Текстология

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук

Москва 2007

003068630

Работа выполнена в Отделе теории и методологии литературоведения и искусствознания Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН

Научный руководитель доктор филологических наук,

главный научный сотрудник ИМЛИ им. А. М. Горького РАН, профессор Юрий Борисович Борев

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Юрий Борисович Орлицкий;

кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник ИМЛИ им. А. М. Горького РАН Александр Миронович Ушаков

Ведущая организация: Литературный институт им. А. М. Горького

Защита диссертации состоится «/$ » 2007 г. в часов на

заседании Диссертационного совета Д.002.209.02 по филологическим наукам в Институте мировой литературы им. А. М. Горького РАН по адресу: 121069, Москва, ул. Поварская, д. 25а.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН.

Автореферат разослан \JЛ¡&/нTL~2007 г.

Учёный секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук

А. В. Гулин

Общая характеристика работы

Внимание исследователей творчества В. Я. Брюсова традиционно сосредоточено на поэзии и прозе Брюсова и его роли «культурного героя» русского символизма, а также на его литературно-критических и стиховедческих работах. Предлагаемая диссертация посвящена созданной им оригинальной системе теоретико-литературных взглядов и, в частности, его теории поэтического языка. Этим обусловлена актуальность исследования.

Как известно, одной из любимых идей Брюсова является «равноправие» науки и искусства в качестве методов познания действительности1. Характерно, что художественное творчество и теоретическая работа осуществлялись им на протяжении всей жизни, и одно никогда не мешало другому. При этом большинство ученых, признавая большой интерес Брюсова к теоретическим аспектам стиха, традиционно сводят эту проблематику к «стиховедческой». В действительности, интерес к техническим аспектам версификации, таким как ритмико-метрическая система, рифма или строфика, преобладает у Брюсова в начале творческого пути (конец 1890-х, когда поэт ещё не получил признания читателей и критики), а также в 1910-е годы, когда поиски новых возможностей стиха были «глубоко завязаны с затяжным творческим кризисом Брюсова этих лет»2. Вместе с тем, на всем протяжении творчества поэта сохраняется его интерес к целому спектру вопросов поэтического языка, не сводимых к парадигме стиховедения.

В исследованиях, посвященных Брюсову, его теоретико-литературные воззрения до сих пор остаются лакуной. По-видимому, ученые «по умолчанию» отказывают этому дискурсу поэта в статусе научной концепции. В

1 См. об этом: Ведмецкая Н. В. Брюсов о соотношении художественного и научного познания // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1987. № 2; Ларцев В. «Поэзия познания» у Брюсова // Труды Самаркандского университета. 1976. Вып. 258, и другие работы.

2 Гаспаров М. Брюсов-стиуовед и Брюсов-стихотворец // Гаспаров M. JI. Избран- / ные статьи. М., 1995. С. 103. . /

самом деле, Брюсов не оставил никакого фундаментального труда, в котором такая концепция излагалась бы последовательно и обладала бы четким и унифицированным понятийным аппаратом. Автор данного исследования видит свою задачу в концептуализации системы теоретико-литературных взглядов Брюсова и, в частности, его теории поэтического языка с последующей реконструкцией этого материала и его анализом.

Автор диссертационной работы глубоко убежден, что реконструируемая парадигма, которую можно определить как теоретико-литературные взгляды Брюсова и его теорию поэтического языка, является чем-то принципиально иным, чем теми индивидуальными «диспозициями», которые принято называть, в терминах Р. Якобсона, «поэтическими мифологиями»3. На наш взгляд, речь должна идти о более стройной научной концепции, чем даже у тех поэтов-современников Брюсова, которые выражали свои аналогичные концепции в более явных формах. Основанием такого взгляда служит наличие у Брюсова концептуального понятийного аппарата. Сложность состоит в том, что он пользуется терминами, не имеющими в современной системе знаний научного статуса. Отсюда и вытекает задача реконструкции теоретического инструментария Брюсова и включения его в контекст научного процесса.

Актуальность подобной работы подсказывается всем контекстом современного изучения эпохи русского символизма. Реконструкция взглядов представителей этого направления на различные теоретические проблемы является важным направлением работы целого ряда исследователей4. Именно такая работа помогла ученым осознать степень влияния символистских идей на школу русского формализма и тем самым на все развитие научной и философской мысли XX века.

3 См. об этом: Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М., 1987.

4 См. напр.: Фещенко В. Языковой эксперимент в русской и английской поэтике 1910-30-х гг. Автореф. дис.... на соиск. уч. степ. канд. филологических наук. М., 2004.

Роль Брюсова в литературном процессе прошлого столетия очень велика. Соответственно, предлагаемое нами исследование взглядов Брюсова на природу и структуру художественного текста— это актуальный «case study», в котором должно быть заинтересовано не только брюсоведение.

Цели и задачи исследования. Главной целью данной работы является концептуализация, реконструкция и анализ теоретико-литературных взглядов Валерия Брюсова как единой и целостной системы. Автору представляется, что своеобразным ключом к реконструкции может служить весь комплекс высказываний Брюсова по поводу «содержания» и «формы» литературного произведения. В 1880-1890-х годах эта оппозиция являлась предметом ожесточенной полемики между представителями двух ветвей отечественной литературной критики — сторонников «чистого искусства» и приверженцев «утилитарного направления».

Именно реконструкция брюсовского подхода к оппозиции «содержание — форма» может, как представляется, стать основой систематического описания концепции поэтического языка, содержащейся в текстах и высказываниях поэта. Особого внимания в этом контексте заслуживает, как нам представляется, комплекс высказываний Брюсова, касающихся такого важного аспекта проблематики художественной прозы, как соотношение «реалистического» и «фантастического» элементов. Следует также заметить, что в целом ряде статей на художественные темы Брюсов выходит за рамки литературной проблематики. Известны его рассуждения о желанном синтезе искусств, на десять лет опережающие эксперименты А. Н. Скрябина в области соединения музыки и цвета. Другим примером такого расширения предмета разговора могут служить его суждения о театре, о взаимоотношениях актёра и режиссёра. Соответственно, к задачам реконструкции и анализу добавляется задача контекстуализации интересующей нас части наследия Брюсова. Однако подробное описание самих внелитературных контекстов философско-эстетических исканий Брюсова выходит за рамки данной работы.

Объектом исследования является, в первую очередь, совокупность текстов и высказываний Бргосова, по которым можно реконструировать теоретическую модель литературного произведения и поэтического языка, положенную автором в основу его творческого метода.

Можно также добавить, что «вторичным» объектом исследования является сама реконструированная модель теории Брюсова как последовательной системы понятий и категорий, а также соответствий, отношений и связей между ними. Помимо вышеупомянутой оппозиции «форма— содержание», в эту систему входят также категории «материала», «миросозерцания поэта», терминологическая пара «смысл» и «идея» произведения, триада «душа», «сущность» и «средства» поэзии и другие актуальные для Брюсова концепты и термины. Еще одним ключевым моментом для Брюсова является анализ расположения и подбора слов в стихотворении.

Предметом исследования также являются научно релевантные тексты Брюсова, в основе которых лежит реконструированный теоретический инструментарий поэта. В частности, рассматривается явление «научной поэзии», которой Брюсов занимался и как исследователь, и как поэт, разделяющий данную эстетику. Другим примером может служить брюсов-ский подход к произведениям Н. В. Гоголя, положивший начало методологии гоголеведения XX века, а также к другим прозаическим произведениям.

Степень изученности вопроса. Нельзя сказать, чтобы идеи Брюсова относительно специфической природы поэтического языка не были замечены современниками и потомками. Общеизвестно, что «учеником» Брюсова долгое время считал себя Н. С. Гумилёв; вероятно, не случайно вопросы теории поэтического языка, обсуждавшиеся на заседаниях «Цеха поэтов», так или иначе затрагивали основные положения брюсовских статей. Отсюда — множество совпадений во взглядах Брюсова и О. Э. Мандельштама, о чём автору уже приходилось писать (статья «Брюсов» для «Мандельштамовской энциклопедии», в настоящее время готовящейся к изданию «Мандельштамовским обществом» в издательстве «РОССПЭН»),

То же касается и русского формализма: ранняя работа В. Б. Шкловского «Воскрешение слова» опирается на брюсовскую концепцию «оживления слова» в поэзии, содержит множество неявных отсылок к идеям предшественника.

В «Психологии искусства» Л. С. Выготский опровергает одни брю-совские теоретические положения и соглашается с другими. При этом самого Брюсова Выготский определяет как последователя А. А. Потебни5. Существует свидетельство современника, которое, помимо фактического материала, даёт нам ещё и некоторое представление о том, что Брюсов не записал многого из того, о чём говорил с современниками. «Задолго до Брика, — пишет Д. П. Мирский, — он знал всё, что можно знать о "звуковых повторах у Пушкина"»6. О связи теории русских символистов и конкретно Брюсова с позднейшими концепциями формализма ещё в 1930-е гг. писал П. Н. Медведев7.

Современные нам исследователи в основном концентрировали внимание на интерпретации стиховедческих работ Брюсова. В этом ряду прежде всего необходимо назвать М. Л. Гаспарова и его статью «Брюсов-стиховед и Брюсов-стихотворец», в которой отмечена неоднозначность брюсовского облика: с одной стороны, он — поэт, с другой — теоретик стиха.

5 Выготский Л. Психология искусства. Минск, 1998. С. 39,44.

6 Цит. по: Литературное наследство. Т. 98. Кн. 2. М., 1994. С. 402.

7 Медведев П. Формализм и формалисты. Л., 1934. С. 49-61.

ции предмета изображения в новой поэзии, анализируются особенности семантики отдельного поэтического слова и другие положения ранней брюсовской теории. Та же тема —- состояние языка русской поэзии на рубеже XIX-XX столетий — раскрывается и в статье С. И. Гиндина «Представления о путях развития русской поэзии в конце XIX века»8. Вопрос соотношения формы и содержания стихотворения затронут с его же работе «L'apport de Valéry Brioussov à l'étude théorique de la langue poétique russe» (Linguistique et poétique. M., 1981. P. 245-247).

Взаимосвязь творческого и научного методов на примере «научной поэзии» раскрывается в работах Р. Дубровкина9. Теоретическое исследование, опирающееся на опубликованные тексты Брюсова, было бы серьёзно затруднено без публикаций, предпринятых такими исследователями истории литературы, как С. С. Гречишкин и А. В. Лавров.

Методологическая и теоретическая основа исследования. Данная работа основывается на принципе последовательной реконструкции теоретико-литературных взглядов автора путём сопоставления и наложения контекстов из статей и других текстов Брюсова. Этот подход представляет собой как бы обобщение опыта литературоведческих школ XX века, так или иначе обращавшихся к понятию контекста и реконструкции — начиная от «теоретической поэтики» А. А. Потебни, повлиявшего на Брюсова, и заканчивая интертекстуальной школой К. Ф. Тарановского и его последователей, разработавших «поэтику выразительности» с её теорией «контекстов» и «предтекстов». В этот спектр, разумеется, входят и определенные наработки «формальной школы», строй мысли которой является научным воплощением многих прозрений символистов. В определенном смысле можно сказать, что методологическая стратегия данной работы «заряжена» установкой на «конгениальность предмету». Предлагая перевести

8 Гиндин С. И. Представления о путях развития русской поэзии в конце XIX века // Вопросы языкознания. 1989, № 6.

9 Дубровкин Р. Рене Гиль и Валерий Брюсов: Хроника одной переписки // [Электронное издание:] Toronto Slavic Quarterly. № 17.2006. vvww.utoronto.ca/ slavic/tsq.

дискурс Брюсова с языка культурософских и «предлитературоведческих» интуиций на язык теоретических концепций, мы чувствуем себя вправе рассчитывать на восприятие нашего дискурса не только в присущей ему по умолчанию теоретико-литературной «рамке», но и в философско-эстетиче-ском и даже художественно-публицистическом контексте. Такая методология может быть использована для решения задач, сходных с поставленной в исследовании — то есть в тех случаях, когда теоретическое наследие автора разрознено и не систематизировано им самим. Надо сказать, что автор данной работы уже пользовался подобным методом в своей статье «Эстетика Мандельштама» («Вопросы философии», 2006, № 9).

Материалом исследования послужили главным образом литературно-критические статьи и манифесты Брюсова, написанные им в период с 1890-х до 1920-х гг. В процессе реконструкции системы теоретико-литературных взглядов поэта сопоставление контекстов из ряда статей явилось основной концептуальной базой. Также важное место заняли дневниковые записи Брюсова, черновики и беловые тексты его писем. В ряде случаев цитируются и стихотворения поэта.

При написании работы автор пользовался следующими изданиями В. Я. Брюсова:

1. Брюсов В. Я. Собрание сочинений в семи томах / Под общ. ред. П. Г. Антокольского и др. Т. 1—7. •— М.: Художественная литература, 1973-1975;

2. Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894— 1924: Манифесты, статьи, рецензии / Сост. Н. А. Богомолов, Н. В. Котрелев / Вступ. статья и комментарии Н. А. Богомолова. — М.: Советский писатель, 1990;

3. Брюсов В. Я. Заря времён: Стихотворения. Поэмы. Пьесы. Статьи/ Сост., подгот. текста, комментарии С. И. Гиндина. — М.: Панорама, 2000;

4. Брюсов В. Я. Дневники. Автобиографическая проза. Письма / Сост., вступ. статья Е. В. Ивановой. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002;

5. Брюсов Валерий, Петровская Нина. Переписка: 1904-1913 / Вступ. статьи, подгот. текста и комментарии Н. А. Богомолова, А. В. Лаврова. — М.: Новое литературное обозрение, 2004;

6. Литературное наследство. Том 85. Валерий Брюсов. — М.: Наука, 1976;

7. Литературное наследство. Том 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Книга I. — М.: Наука, 1991; Книга II. — М.: Наука, 1994

и другими изданиями, в том числе периодикой конца XIX в. Научная новизна исследования. Насколько нам известно, в предлагаемой работе впервые поставлена задача описания большого комплекса теоретико-литературных взглядов Брюсова в терминах строгой научной системы, то есть в том же смысле, в каком раньше говорили, например, о его пушкиноведческих штудиях или масштабных стиховедческих исследованиях, реально носивших системный характер, столь же системно изученных ведущими представителями отечественного брюсоведения и, безусловно, ожидающих новых интерпретаций. Более того, задача такой реконструкции в условиях отсутствия итогового теоретико-литературного труда или равносильного такому труду корпуса текстов, никогда не ставилась и применительно к другим авторам.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту. В исследовании неоднократно подчёркивается концептуальный и научно релевантный характер теоретико-литературных взглядов В. Я. Брюсова, представляющих собой целостную систему. Для Брюсова несомненно, что в контексте поэтического языка слово начинает жить совершенно особой жизнью, по сравнению с тем, как оно функционирует в нехудожественной («обыденной») или прозаической («общелитературной») речи. Процессы, происходящие с отдельным словом в стихе (например, его «оживление» (в терминологии Брюсова), известное нам как «деавтоматизация», «воскрешение», возможное благодаря актуализации его «внутренней» и «внешней» формы (В. Б. Шкловский)), делают поэтическое слово чем-то отлич-

ным от его разговорного, общелитературного или прозаического аналога. Брюсов, испытавший сильное влияние «теоретической поэтики» А. А. По-тебни и современных ему западных учёных, сумел аккумулировать изученные факты и сформировать собственную оригинальную концепцию.

— понятия формы и содержания поэтического произведения (с конца 1880-х — начала 1890-х гг.);

— неразрывное единство формы и содержания и их взаимная обусловленность (с середины 1890-х гг.);

— способность души поэта как истинного содержания произведения «сказываться» лишь в одной ей свойственных словах (с начала 1900-х);

— взаимосвязь личности и слов, которыми она говорит о себе (тогда же);

— трактовка поэтического произведения как триединства «содержание-форма-материал» (конец 1890-х гг.);

— связанные с указанным триединством понятия «звучания», «смысла» и «значения» слова, специфика поэтического слова как «оживлённого» (тогда же);

— способность поэтического слова обладать большей информацией, чем слово обыденного языка (1910-е гг.);

— поэтическая идея как особое образование, возникающее только в процессе творчества (тогда же);

— сущностное отличие слова в поэтическом языке от слова в обыденном языке (с 1899 г. и позже);

— идея необходимой точности поэтического слова, никак не отрицающая его специфики как «намёка» (1900-е гг.);

— понимание индивидуального стиля как особого типа миросозерцания и как «словесного портрета» личности автора (с 1894 г.);

— трактовка художественного образа (с 1890-х гг., очень важны статьи 1920-х гг.);

— взаимосвязь образа и стиля (1900-е гг.);

— синтетичность творческого (в частности, поэтического) мышления, связанная со спецификой художественного образа (тогда же; см. также статьи 1909 г.);

— специфика эстетического объекта, поэтический приём как необходимая составляющая стиля и индивидуальный метод «оживления» слова (с 1899 г.);

— идея взаимодействия «внешних чувств» и «тайных чувствований» (с 1901—1902 гг.);

— идея необходимости развития языка и расширения языкового пространства, смены общеязыковой нормы (примерно с 1915 г.);

—-понимание слова как сферы реализации пространственно-временного континуума (тогда же), денотативное своеобразие поэтического мира данного автора (1910 г.);

— идея взаимодействия понятийной и первообразной природы слова (1890-е гг.);

— специфика поэтического акта как познавательного (см. связанные с этим вопросы научной поэзии), взаимодействие языка и речи (как в случае обыденного, так и в случае поэтического), необходимость создания словарей языка поэтов (с конца 1890-х и до 1920-х).

Важно отметить, что обозначенные выше даты весьма условны: бывает, что та или иная тема возникает в 1890-х гг., а развитие получает в 1920-е. Формат и тема данного исследования не позволили подробно осветить все вопросы специфики художественного текста, над решением которых раздумывал Брюсов. Так, за пределами работы остались положения, связанные с историей развития русского литературного языка, взаимоотношениями языка и речи.

Практическая значимость работы. Результаты выполненного исследован™ могут использоваться в научных и преподавательских целях при изучении истории и теории литературы, теории поэтического языка и нарратива, эстетики, истории культуры и искусства рубежа XIX—XX вв. Последовательная реконструкция теоретико-литературных взглядов того или иного автора путём сопоставления и наложения контекстов может быть использована как метод решения задач, сходных с поставленной в исследовании — особенно в тех случаях, когда теоретическое наследие того или иного автора разрознено и не систематизировано им самим. В целом сделанные выводы расширяют, как кажется, представления об общетеоретическом уровне науки о литературе, существовавшем в России в начале XX века.

Апробация результатов исследования. Диссертация обсуждалась на заседании Отдела теории и методологии литературоведения и искусствознания Института мировой литература им. А. М. Горького РАН. Результаты исследований в форме докладов были представлены автором в выступлениях на научных конференциях: Вторые Гоголевские чтения. Н. В. Гоголь и мировая культура (Москва, 2002); Международные научные конференции «Мир романтизма» (Гуляевские чтения) (Тверь, 2004, 2006); Первая научная конференция «Межкультурная коммуникация в современном славянском мире» (Тверь, 2005). По теме диссертации опубликован ряд статей (см. Список публикаций по теме диссертации на с. 28-30).

Содержание работы

Данная работа состоит из Введения, пяти глав и Заключения. Во Введении к диссертационному исследованию определяются его актуальность, цели и задачи, объект и предмет. Рассматривается история вопроса. Обозначается методологическая и теоретическая основы исследования, его информационная база. Далее говорится о научной новизне работы, о её практической значимости и апробации результатов.

Целью данного диссертационного исследования, как уже говорилось, является концептуализация, реконструкция и анализ теоретико-литературных взглядов Валерия Брюсова как единой и целостной системы. В их основе лежит представление о единстве содержания, формы и материала художественного произведения, говоря современным языком — о содержательности художественной формы.

В силу ряда общественно-политических обстоятельств к 1880-м годам в отечественной литературной критике сложилась специфическая трактовка данных понятий. Под «содержанием» понималось преимущественно общественное служение писателя, под «формой» — собственно изложение его взглядов на социальное переустройство. Форма художественного произведения как орудие или средство всего лишь доносит до читателя мысль писателя, не более того: «Значение формы есть значение средства, а не цели. Чем лучше форма, тем легче воспринимается содержание, в чём именно и состоит цель искусства»10. Перед искусством в целом в ряде случаев ставилась, по сути, внеэстетическая цель — достижение блага человека и человечества, причём благо это должно было придти извне, в результате социальных преобразований, и не рассматривалось как духовное приобретение личности, идущей по пути одиночного поиска смысла бытия, его красоты или истины. От искусства ждали «учительства»; оно было обязано вынести окончательный нравственный «приговор» эпохе; талант писателя в идеале должен был быть «жестоким», срывающим маски, обнажающим общественные противоречия.

Однако в предпоследнее десятилетие века ситуация стала понемногу меняться11. 1880-е годы в русской литературе— «годы борьбы за утверждение самодовлеющей ценности художественного слова, вне зависимо-

10 Протопопов М. Мотивы русской критики // Северный вестник. 1890. Л'» 3. Отд. II. С. 33.

11 Калмыкова В. Новое рождение эстетической критики в 1880-1890-е гг.: от романтизма к символизму // Мир романтизма: Сб. науч. тр.: К 45-летию научной деятельности профессора И. В. Карташовой. Тверь, 2006.

сти от его созвучности политической и общественной злобе дня»12. «Тогда опять понемногу стали вытаскиваться из дедушкиных бюваров и наследственных письменных столов заветные альбомы, альбомчики, тетрадки в старых переплётах, и что-то в них уже строчилось и «маралось», хотя ещё тщательно пряталось...»13; но к тому времени «вся прежняя блистательная художественная культура за десятилетия варварства была вконец разрушена, и, наконец, просто позабылось, что поэзия и что не поэзия»14.

На страницах разного рода изданий велась полемика, касающаяся эстетики творчества и затрагивающая вопросы формы литературного произведения. В этой связи особый интерес представляет корпус публикаций в журнале «Северный вестник»: на его страницах приблизительно до 1888 г. излагались в основном пронароднические взгляды, но при этом некоторыми «умеренными» авторами предпринимались отдельные попытки примирить этику с эстетикой.

Были попытки перестать воспринимать утилитарную теорию языка литературного произведения как единственно верную: «Слово нераздельное от мысли должно быть естественным выражением её. Оно в произведениях литературы то же, что живая речь с соответствующими переливами голоса и игрой физиономии в устной беседе»15. Однако четыре года спустя другой критик оспорил саму возможность существования эстетической критики: «в общем вопросе, как говорит художник, очевидно, заключается и частный вопрос, на сколько от души он говорит. Вопрос как? есть вопрос главным образом о форме и составляет почти исключительное достояние эстетической критики. Трудно представить себе что-нибудь бесплоднее и безжизненнее критики этого рода. Художественность формы,

12 Гудзий Н. Из истории раннего русского символизма // Искусство. Журнал Государственной Академии художественных наук. М., 1927. Кн. IV. С. 180.

13 Перцов П. Русская поэзия тридцать лет назад (Из литературных воспоминаний) // П. П. Перцов Литературные воспоминания. 1890-1902 гг. / Вступ. статья, сост., подг. текста и коммент. А. Лаврова. М., 2002. С. 235.

14 Там же. С. 236.

15 Цебрикова М. Два романтизма во Франции // Северный вестник. 1886. №11. С. 67.

как и всякая красота, чувствуется, а не доказывается»16. Даже допуская возможность существования «эстетической критики», авторы статей всё же обозначали возможность «прогрессивной» художественной формы при «регрессивном» содержании произведения.

Заметна жёсткость, с которой Михайловский реагирует на позицию И. И. Ясинского (киевская газета «Заря», 1884, № 179), который наполняет понятие «душевного волнения» самостоятельным эстетическим смыслом. Для Михайловского подобного рода переживания — знак медицинской патологии. Поэтому он обрушивается на своего противника, который «думает, то поэзия, искусство вообще — должны давать лишь эстетическое наслаждение, служить лишь красоте, и что, прибавляя к этой своей цели служение истине и справедливости, оно как бы сходит от рельсов, предназначенных ему природой»17. Столь же яростно Михайловский опровергает и утверждение поэта Н. М. Минского, выступающего совместно с Ясинским, что «требовать от поэзии чего-либо, кроме эстетического наслаждения, это всё равно, что требовать от глаза, чтоб он не только глядел, но и слышал, или обонял»18. Настоящий поэт, по Михайловскому, не «топит мысли в озере музыкальных созвучий. Помимо ласки слуховых нервов, его стихи всегда обращаются к сознанию читателей»19.

После выхода Н. К. Михайловского из состава редакции в 1888 г. место ведущего литературного критика занял А. Л. Волынский, который последовательно и жёстко проводил политику «деидеологизацил» издания, предлагая программу собственно эстетического развития литературы. С конца 1880-начала 1990-х годов не без активнейшего участия Волынского не только в «Северном вестнике», но и в других изданиях «утилитарные

16 Протопопов М. Мотивы русской критики . Указ изд. С. 31.

17 Н. М. [Михайловский Н.]. Дневник читателя: Заметки о поэзии и поэтах. Указ. изд. С. 144.

18 Там же. С. 148.

19 Там же. С. 154.

воззрения на поэзию подвергаются резкой критике, и в противовес им за-

является точка зрения практической незаинтересованности искусства» .

Волынский настаивает на реабилитации художественного вымысла как основы искусства. Главным для него становится различие между правдой жизни и правдой искусства, которые ни в коем случае не тождественны друг другу. Поэзия и искусство вообще возникают из внутренней творческой потребности автора. Его настроения воплощаются в созданиях его фантазии. Вовсе не обязательно принадлежат к области искусства те произведения, в которых «мысль... сильнее формы»21: «в поэтическом образе намёк иногда дороже отчётливо выраженной мысли», а «точно формулируемая мысль в художественном произведении превращается в холодную, рассудочную дидактику, раздражающую нервы»22.

Таков актуальный для начала размышлений В. Я. Брюсова о теоретических аспектах литературного произведения журнальный контекст эпохи, который раскрывается в главе I «Понятия "содержание" и "форма" литературного произведения, "язык поэзии" в журнальной полемике 1880-1890-х годов». Нельзя не отметить также известнейшую статью 3. А. Венгеровой «Поэты-символисты во Франции: Верлэн, Маплармэ, Римбо, Лафорг, Мореас», появившуюся в девятом номере журнала «Вестник Европы» за 1892 г. и имевшую огромное значение для молодого поэта.

Уже в начале 1890-х гг. девятнадцатилетний гимназист Брюсов «знает, что у поэзии есть свой «язык», и утверждает, что язык этот исторически детерминирован и по мере накопления подлежащих выражению явлений должен меняться. В 90-е годы XIX в. названные положения не были тривиальными ни для научного, ни для поэтического сознания»2"'. Меж тем во-

20 Гудзий Н. Из истории раннего русского символизма. Указ. изд. С. 180.

21 Волынский А. Литературные заметки // Северный вестник. 1891. № 11. Отд. II. С. 138.

22 Там же. С. 139.

23 Гиндин С. Программа поэтики нового века (О теоретических поисках В. Я. Брюсопа в 1890-е годы) // Серебряный век в России: Избранные страницы. М, 1993. С. 87.

просами поэтического языка Брюсов начинает интересоваться ранее, в конце 1880-х гг., стремясь найти свой путь в искусстве. Таким образом, в 1890-е гг. формируется отношение Брюсова к искусству как особому виду деятельности, имеющему собственный объект и свободному от служения внешним целям. Специфика искусства поэзии возникает благодаря особенностям стихотворной формы и поэтического языка, образующим, как напишет Брюсов впоследствии, и совершенно особую действительность, которую нельзя ни отождествить с внеэстетической, ни определить к ней на службу. Внешне разделяя «содержание» и «форму» художественного произведения, поэт указывает на их глубинную взаимную связь: «...особенности языка... вызываются особенностью содержания» (СС, 3924), а «содержание», в свою очередь, может быть понято только с помощью найденных поэтом языковых средств. Об этом подробно говорится в главе И «Содержание и форма литературного произведения в понимании В. Я. Брюсова».

В предисловии к первому изданию «Chefs d'oeuvre» (1895) поэт понимает содержание произведения прежде всего как «душу художника» (очень близкую, если не прямо тождественную, «поэтической идее», которая сочетает все компоненты структуры произведения искусства). «Форма» — «сюжет» и «идея» произведения, «материал» — те средства и носители, посредством которого оно приобретает телесное воплощение (звуки, краски, слова и др.). «Форма» и «материал» ищутся художником в диалектически едином процессе выяснения и воплощения содержания.

Применительно к лирическому творчеству индивидуальный склад творящей личности обусловливает использование ею тех или иных средств поэтического языка. В них, в свою очередь, проявляется «миросозерцание» (тождественное «стилю») и философия художника, видные при анализе художественного текста.

г4 Здесь и далее произведения Брюсова цитируются по изданиям, выходные данные которых помещены в Списке условных сокращений к данной работе.

Содержание художественного произведения придаёт ему «значение». Сущность поэтического произведения заключается в том, что в нём «говорится» (сообщается) больше, чем могут «сказать» слова в иначе организованном речевом потоке. Сочетание слов, «музыкальная инструментовка», комбинация звуков обеспечивают возникновение информации, не возникающей в ином контексте; внепоэтическая информация, взятая вне художественности, для Брюсова есть общеязыковой «смысл» произведения. Для Брюсова соединение «смысла» слова с его «звуком» даёт ещё и такое важнейшее образование, как поэтический «намёк» (VI, 104). Брюсов «оживляет» здесь «внутреннюю форму» самого этого слова: «намёк» есть то, что «намечено», а не реализовано в высказывании до конца, определённо.

Высказаться до конца, определённо означает, в частности, создать и употребить понятие. Намёк — нечто противоположное, неконечное и бесконечное называние. В начале процесса поэтического мышления мыслимый, отражающийся в сознании предмет не ограничен, поскольку ещё не определён. Он видится пусть нечётко — но зато в совокупности всех своих связей. Главное для поэта, по мнению Брюсова, — познать эти связи и воплотить их бытие в душе своей. Поэтическое слово как результат и процесс синтеза значит «больше, чем могут сказать слова»; намёк производится совокупно смыслом и звуком слова как то, что опосредует внешний мир — душе, слово как материал — содержанию.

Важность и первостепенное значение формы художественного произведения — в том, что она ищется вместе с содержанием, в едином творчески-познавательно акте. Слово, точно передающее содержание-«душу поэта», какой она являет себя в данный «миг», приносит с собой возможности воплощения того, что есть в душе художника. Форма, которая навязана извне, являет собой покушение на свободу, на творческую личность художника. Под «формой» может пониматься, в частности, и жанр, и «убеждения» художника как человека и гражданина.

Слово рассматривается Брюсовым во всех трёх аспектах — то есть как содержание, как форма и как материал стихотворения. Создание лирического произведения, то есть диалектический процесс обретения «содержания», «формы» и «материала», исключает служение каким-либо внешним целям. Поэт вербализирует свою неповторимую личность, создавая сообщение особого типа— поэтическое. Именно поэтому, по словам Брюсова, в поэзии «слово — всё» (VI, 379), тогда как в прозе оно — лишь «средство», поскольку в прозе важно словесное выражение образов и мыслей, а в поэзии — сотворение слов, создающих мысли и образы. Поэтому главный результат деятельности поэта — «оживление слова», его деавтоматизация, освобождение от стёртых в обыденно-речевом и общелитературном употреблении клише. Средством «оживления слова» является индивидуально организованный речевой поток. «Оживлённое слово» приобретает иное значение (или в нём актуализируется, начинает по-новому звучать словарное), чем «неоживлённое». Прирост информации происходит также благодаря актуализации звукового облика слова.

Постепенно в брюсовских рассуждениях намечается тождество между «оживлённым словом» и «душой поэта» (как ранее обозначенное тождество «души поэта» с «поэтической идеей»). Самоопределение поэта есть поиск и «оживлённого слова», его «формы», «стиля», для Брюсова эквивалентного «миросозерцанию». Благодаря единству в стихе всех возможностей слова создаётся эстетическое впечатление.

«Оживлённое слово» придаёт произведению искусства статус факта действительности, более того — способствует возникновению специфической действительности искусства, эстетической действительности. «Оживлённое слово» способно воплотить «душу поэта» в произведении; поиск лирического выражения одновременно есть поиск истинного, внутреннего, тайного содержания собственной души, её познания, и потому область чувств для Брюсова делится на две сферы: «внешние» и «внутренние» чувства, подобно тому как окружающий мир есть совокупность явлений

(здесь много взаимоисключающих, но равноправных истин) и сущностей. Процесс создания произведения есть «уяснение самому себе» своих «тайных чувствований». Применение «оживлённых слов» способствует появлению «новых форм» в поэзии.

Важно в этом контексте художественное время. «Миг» познания «тайных чувствований», «мира сущностей», момент прозрения— прорыв в сущностное бытие; в процессе познания с помощью искусства он запечатлевается в произведении с помощью «оживлённого слова». Оно же способно вскрыть связь явления и сущности, предмета и знака.

Особая эстетическая действительность индивидуальна для каждого поэта, характерна своеобразным набором реалий (Брюсов иллюстрирует этот тезис примерами из творчества Ф. Сологуба). Если слово в эстетической действительности есть некоторая реалия (говоря языком того же В. Б. Шкловского — «вещь»), то основное значение уделяется его образности, а не способности «выражать понятие», хотя и она тоже не отбрасывается. «Образ» для Брюсова есть точное соответствие внеэстетической и эстетической действительности, некоторое «пространство», на котором они встречаются.

В результате «оживления слова» и возвращения ему первичной образности поэт приводит читателя к познанию подлинного «мира сущностей». Это возможно благодаря «общению» читателя с «душой художника», и Брюсов особенно отмечает в этой связи коммуникативную сущность искусства.

Двуединая «задача искусства»— 1) выразить тайные чувствования поэта и 2) вызвать эстетическую реакцию читателя. «Поиск себя» есть поиск слова, поиск слова есть поиск себя; слово воплощает уникальное переживание, «сохраняя в вечности» и тот «миг прозрения», в который оно было «оживлено». Адресант сообщения сливается с самим сообщением, содержание которого есть содержание «души поэта»-адресата.

Становясь лишь «значком» понятия, слово утрачивает непосредственную связь с предметом, явлением, процессом действительности: именно таким образом для Брюсова слова обыденного языка перестают быть фактами действительности. Ведь в стихотворении и общеязыковое, а не только поэтическое, значение слова не обязательно тяготеет к понятию, а может с таким же успехом тяготеть и к образу, и к метафоре. Читатель, воспринимая слова в произведении как «значки» понятий, на самом деле не воспринимает ни слов, ни, в конечном счете, стихотворения.

Поэтический язык, таким образом, является постоянно изменяющейся во времени совокупностью «оживлённых слов», находящихся в различных «сочетаниях» друг с другом, благодаря чему обнажается их «образная», или «синтетическая» природа, включающая реалии как эстетического, так и внехудожественного «миров». Поэтический «образ», по Брюсову, есть особого рода явление, соединяющее противоположные миры ((явлений» и «сущностей» и снимающий, средствами искусства, противоречие между ними. «Образ» обладает следующими чертами:

— это эстетическое явление, возбуждающее непосредственно эмоциональную реакцию («чувство») читателя;

— он конкретен, пластичен (обратим внимание, что данный атрибут, неприменимый к словесным конструкциям в современной науке, совершенно естествен для Брюсова, ещё в конце 1899 г. мечтавшего о синтезе искусств) и именно в силу этих свойств является эстетическим явлением;

— образ есть посредующее звено между 1) внешними явлениями, 2) чувствами и 3) сознанием человека;

— поэтому образ должен быть конкретным, осязаемым, красочным, как некоторый «предмет» действительности, а не абстрактно рассудочным;

— осязаемость как атрибут образа и его воздействие на читателя возникают благодаря поиску художником новых решений, а также благодаря его живому ощущению окружающей реальной действительности.

Благодаря таким сочетаниям актуализуется «магия» слов, то есть то особенное впечатление, которое они производят на читателя поэтического произведения. Мимолётные человеческие «настроения» оказываются в таком контексте представителями «мира сущностей», вечности. Мйг, в который происходит «оживление» слова, есть прорыв в мир вневременного существования.

Поэтический язык, не служащий никаким прагматическим целям, выполняет работу по совершенствованию души. История искусства— история развития человеческой души, а не смены абстрактно понятых «художественных стилей». Предмет искусства поэзии — душа, явленная в слове. Если слово несовершенно — а до «оживления», до «точного» попадания в поэтическое произведения, как часть общего языка, оно и не может быть совершенным, — то и душа утрачивает совершенство. Путь из наметившегося тупика— в постоянном поиске и развитии эстетического качества слова. Коль скоро сущности не воспринимаются непосредственно, то необходимо такое развитие языкового пространства, при котором это пространство перерастало бы границы обыденного словоупотребления за счёт прироста эстетической компоненты. Слово, которое мы имеем в банке языка, есть «явление» из «мира явлений». Миг постижения сущности, стоящей за явлением и за словом как его знаком, делает слово-явление формой слова-сущности и актуализирует последнее. Аналогично и смысл слова является формой существования его значения.

Обретённое в миг прозрения слово, прошедшее путь из мира мнимостей или множественных «истин» в подлинный мир, может вскрыть соответствие явления и сущности, предмета и знака. В любом другом случае «всякое человеческое знание обречено на недостоверность» (VI, 204). Поэтому, в частности, поэзия для Брюсова — одна из возможностей познания мира, осуществляющаяся параллельно с научным познанием. Поэтическое слово как объект восприятия и средство воплощения являет собой следующую структуру: 1) звучание, активизирующее чувственное воспри-

ятие; 2) образ, актуализирующий эмоциональное восприятие (в результате синтеза двух типов восприятия образуется третий —- эстетическое); 3) понятие, выявляющее обработку явлений сознанием. Как единство трёх «живых» составляющих поэтическое слово являет собой единый акт познания. Этим вопросам посвящена глава III «Концепция поэтического языка в произведениях В. Я. Брюсова».

В четвёртой главе «Теория художественной прозы: соотношение "реализма" и "фантастики"» рассматривается, прежде всего, вопрос о такой же необходимости «новых форм» в прозе, как и в поэзии (хотя роль и положение слова здесь, как говорилось выше, иные). Брюсов приходит к мысли о расширении круга жанров, а следовательно, представлений человека о мире (исходя из того, что жанр — некоторый клишированный способ восприятия и структурирования реальности в художественном произведении, способ её интерпретации). Новизна постепенно связывается для Брюсова с «фантастическим» элементом строения прозаических жанров. Делая одно допущение, то есть вводя действие, предмет, состояние и др., отличное от происходящего в реальности, писатель далее творит свой мир по законам обыденной логики и реализма, однако исходит прежде всего из реальности своего допущения. Собственно, такой метод, по Брюсову, применён в творчестве Н. В. Гоголя— об этом был написан доклад, а впоследствии и статья «Испепелённый. К характеристике Гоголя». Сила воображения управляла творчеством Гоголя, являясь самым креативным из его тайных чувствований. Гипербола — основной художественный приём гоголевской прозы. Его метод — всеобщее изменение под знаком гиперболичности: это и есть его допущение, которое развито последовательно и художественно-логично.

«Фантастическое» для Брюсова — не то же самое, что для представителей современной научной фантастики: для него никогда не может быть воплощено в действительности качество, взятое в его предельном развитии, абсолюте, которое создаёт и реализует себя в особой эстетической

среде. Писатель творит свой особенный (эстетический) мир и своих особенных людей, никогда не возможных в действительности. Точка зрения Брюсова оказала влияние на формирование взгляда на Гоголя как фантастического реалиста.

Если реализм концептирует искусство как отражение действительности, то методы «оживления слова» или «фантастического допущения» не столько воспроизводит, сколько преображает действительность. Отражение жизни — это сам творческий процесс, если понимать под ним уяснение художником в миг прозрения своих тайных чувствований. Область искусства— не столько факты действительности, сколько тайны человеческого духа, стоящие за этими фактами. В этом смысле и символ — строго реалистический образ. Творя эстетическую действительность на основе воплощения тайных чувствований, художник творит и самого себя. В результате художник сообщает художественную правду о мире. В брюсов-ской системе ценностей есть две пары оппозиций, тесно связанные между собой: «внешнее»— «внутреннее» и «действительное»— «недействительное» (под «действительным» понимается «прожитое»). Вымысел, художественно прожитый, становится фактом реальности; поэтому так важны «новые» формы искусства, воспроизводящие нестереотипные художественные сознания.

Самопознание художника делает искусство таким же познавательным методом, как и наука. Идеальный инструмент поэтического познания для Брюсова— это своего рода «мыслящее чувство» или «чувствующая мысль», при этом мысль видится составляющей душевной жизни познающего субъекта. В главе V «Теоретико-литературные воззрения В. Я. Брюсова в контексте его фнлософско-эстетических исканий» рассматривается, в частности, присущее поэту ницшеанское понимание процесса, называемого «жизнетворчеством», «строением самого себя». Если предмет искусства для Брюсова— душа художника, которая есть единственное средство верификации истинности бытия и события, имеющего место в

бытии, то мера созданий искусства— человек («Ключи тайн», 1904; VI, 87). Душа художника обращена и внутрь себя, и вовне; будучи обращенной внутрь себя, она уясняет себе и фиксирует «свои тайные, смутные чувствования» (VI, 62); если она примется фиксировать чувства внешние или, что для Брюсова то же самое, — внешние события, если она перестанет пытаться разгадать тайные основы происходящего, она перестанет порываться к созданию искусства, поскольку искусство занимается только основами бытия, а не чередой проходящих в нём явлений.

Обретя себя в полноте становления и осознания, художник проецирует собственное содержание на материальный носитель— произведение. Оно является вечным и непреходящим (во всяком случае, «если язык стихотворения ещё позволяет прочесть» (VI, 46)) полем коммуникации. Оба актанта, несмотря на свою разведённость во времени и в пространстве, встречаются на этом поле. Концепция искусства как, с одной стороны, средства, а с другой — процесса общения, выводит на первый план брю-совской эстетики общение как эстетическую категорию, вытесняющую и замещающую собой традиционную категорию красоты. Красота есть явление преходящее, подверженное переоценке (VI, 85), не принадлежащее вечности, не могущее служить универсальным мерилом.

Именно общение — поле самоосуществления искусства. В таком случае и эстетическое наслаждение также имеет коммуникативную природу, состоит не в восприятии красоты, а «в общении с душою художника» (VI, 47). Эстетическое наслаждение опять-таки имеет двойную обращённость. Оно направлено внутрь, и в этом наслаждение творчеством для самого художника. Оно обращено вовне, и как свершившийся художественный факт доставляет наслаждение реципиенту (читателю, зрителю и др.): «Знакомясь с художественным произведением, мы узнаём душу художника, — в этом наслаждение искусством, эстетическое наслаждение» (VI, 62).

Предлагая тринитарную систему («содержание»— «форма»— «материал») взамен традиционной бинарной, характерной, в частности, для

романтизма, типологического предшественника символизма, Брюсов тем самым снимает проблему противостояния оппозиций. Это влечёт за собой смену обычной шкалы ценностей, в любом случае обретающей оценоч-ность (так самая нейтральная из известных оппозиций «содержание — форма» в советском контексте была разнесена по отметкам «хорошо» (содержание) — «плохо» (форма)), на систему ценностей, в которой компоненты равны по своему значению. С этой точки зрения получает совершенно особый статус брюсовское «уравнивание» традиционно противоположных объектов, характерное как для его теоретических и критических выступлений, так и для поэзии. Третьим членом, снимающим оценочность с противополагаемых категорий, является, по-видимому, некая «колеблющаяся», изменяемая и благодаря этому подвижная величина, близкая к изменяющемуся и при этом постоянному в своей основе человеческому творческому «я».

Областью мироздания, в которой преодолеваются «грани» между несовместимыми сферами бытия и реализуются качества и свойства метафизического пространства (мира), является для поэта «сочетанье слов», и шире— «книга». Здесь преодолевается онтологическая сущностная ограниченность лирического субъекта («я»), обусловленная его человеческой природой и мешающая ему проницать многоразличные сферы человеческого бытия.

Брюсов приближается к философии платонизма и неоплатонизма, особенно к идее «нуса» — того света, благодаря которому личность имеет возможность видеть и рефлектировать самое себя. При познании мира допускается оперирование противоположными, взаимоисключающими истинами, причём антиномичность мышления есть следствие бинарности души, в которой поверхностные, явные чувства противопоставлены глубинным, тайным, стереотипы языка — оживлённым словам, открывающимся поэту в миг прозрения.

В Заключении к данной работе проводится обобщение тех положений, которые, с точки зрения автора работы, позволяют сказать о системе теоретико-литературных взглядов Брюсова. Намечается путь рассмотрения его теоретического творчества в ретро- и перспективе развития науки о поэтическом языке: с одной стороны, это учение А. А. Потебни, с другой — некоторые аспекты теорий поэтического языка, созданных другими символистами, с третьей — теория русского формализма и, в свою очередь, его последователей, с четвёртой— совершенно, казалось бы, неожиданные аспекты. Примером может предположение, что тройственная структура художественного произведения (неоднократно упомянутые содержание — форма — материал), коренясь в общей индоевропейской традиции, в свою очередь предшествует появлению «семантического треугольника» Огдена-Ричардса, опубликованного в 1923 г.25 Также можно говорить о положениях, высказанных в статье «Истины. Начала и намёки»: в известном смысле они предшествуют теории «фальсификации», сформулированной К. Поп-пером. Идея Брюсова нашли своё отражение в работах О. Э. Мандельштама, М. М. Бахтина, представителей «пражской школы», в учении структурализма и постструктурализма. Кажется возможным предположить, что в теоретических построениях Брюсова содержатся, говоря его словами, «начала» и «намёки» на основные пути развития науки XX века — и далеко не только науки о поэтическом языке.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

1. Калмыкова В. В. Брюсов // Осип Мандельштам, его предшественники и современники: Сборник материалов к Мандельштамовской Энциклопедии. М.: РГГУ (в печати). (1 а. л.).

25 Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. —

М.: Эдиториал УРСС, 2000.

2. Калмыкова В. В. Брюсов и Тютчев: смерть и прочтение // [Электронный ресурс] Toronto Slavic Quarterly. № 6. 2003. www.utoronto/cf/-slavic/tsq. (1 а. л.).

3. Калмыкова В. В. Валерий Брюсов: В предчувствии науки XX (XXI?) века // [Электронный ресурс] Toronto Slavic Quarterly. № 5. 2003. www.utoronto/cf/slavic/tsq. (1,5 а. л.).

4. Калмыкова В. В. В. Я. Брюсов. «Испепеленный. К характеристике Гоголя»: язык описания и рецепция описываемого // Литературная учеба. 2005. № 4. С. 179-185. (0,5 а. л.).

5. Калмыкова В. В. Идея «связи» и её лексико-семантическая реализация в произведениях В. Я. Брюсова // Мир романтизма: Материалы международной научной конференции «Мир романтизма» (XII Гуляевских чтений). Тверь, 26-29 мая 2004 г. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2004. Т. 10 (34). С. 188-193.(0,3 а. л.).

6. Калмыкова В. 6. Концептуализация авторской личности в творчестве О. Э. Мандельштама // «Сохрани мою речь». Выпуск V. Сборник трудов Манделыитамовского общества. М.: РГГУ (в печати). (1 а. л.).

7. Калмыкова В. В. Лексемы «волхв» и «жрец» в поэзии В. Я. Брюсова: лингвопоэтический аспект // Межкультурная коммуникация в современном славянском мире: Материалы первой научной конференции. В 2 т. Т. II. Тверь, 2005. С. 230-233. (0,3 а. л).

8. Калмыкова В. В. Мандельштам и Шкловский: об отношениях литературных и человеческих // Литературная учеба. 2006. № 2. С. 187-198. (0,6 а. л.).

9. Калмыкова В. В. Международная научная конференция «Андрей Белый в изменяющемся мире» (Москва, 26 октября — 1 ноября 2005 г.) // Новое литературное обозрение. 2006. № 79. С. 433^141. (0,5 а. л.).

10. Калмыкова В. В. Новое рождение эстетической критики в 18801890-е гг.: от романтизма к символизму // Мир романтизма: Сб. науч. тр.:

К 45-летию научной деятельности проф. И. В. Карташовой. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2006. Т. 11 (35). С. 239-249. (0,7 а. л.).

11. Калмыкова В. В. Поэтическая речь // Археология поэта: Словарь образов Эвелины Шац / А. Е. Голованова [и др].— М.: Русский импульс, 2005. С. 135-178.(1 а. л.).

12. Калмыкова В. В. Поэтический язык как феномен // Археология поэта: Словарь образов Эвелины Шац / А. Е. Голованова [и др]. — М.: Русский импульс, 2005. С. 90-134. (1 а. л.).

13. Калмыкова В. В. «Судьба» в символистской лирике В. Я. Брюсова: лингвопоэтический аспект // Романтизм: грани и судьбы: Учён. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2005. Вып. 5. С. 85-90. (0,3 а. л.).

14. Калмыкова В. В. Теоретико-литературные и эстетические взгляды В. Я. Брюсова // Отечественные теоретико-литературные идеи XX века / Под ред. проф. Ю. Б. Борева. М.: ИМЛИ (1 а. л.).

15. Калмыкова В. В. Эстетика Осипа Мандельштама // Вопросы философии. 2006. № 9. С. 130-143. (1 а. л.).

16. Калмыкова В. В. Автор, Адалис, Анненский, Бальмонт, Белый, Блок, «Бродячая собака», Брюсов, Волынский, Гиппиус, «ЗиФ», Каверин, Комиссаржевская, «Круг», Нейштадт, Неоклассицизм, Поэтический язык, «Прибой», «Привал комедиантов», Символизм, Сологуб, Театральные мотивы, Тынянов, Фет, Хлебников, Цветаева, Эсеры, Эстетика и другие статьи // Манделыитамовская энциклопедия. — М.: РОССПЭН. (8 а. л.).

17. Калмыкова В. В. Дискурс, Идеал, Импрессионизм, Модернизм, Образ художественный, Постмодернизм, Ремарка, Символ, Символизм, Стиль художественный. Структурализм, Фабула, Формализм, Цикл и циклизация в художественной литературе, Язык поэзии // Словарь литературоведческих терминов. М.: Литературная учёба (в печати). (3,5 а. л.).

Технический редактор Н.М. Петрив. Подписано в печать 26.02.07. Формат 60 х 84 /]6. Усл.печ.л. 2,0. Тираж 100 экз. Заказ № 67 Тверской государственный университет Редакционно-издательское управление Адрес: Россия, 170000, г. Тверь, ул. Желябова, 33. Тел. РИУ: (4822) 35-60-63.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Калмыкова, Вера Владимировна

Введение

Глава I. Понятия «содержание» и «форма» литературного произведения, «язык поэзии» в журнальной полемике 1880-1890-х годов

Глава П. Содержание и форма литературного произведения в понимании В. Я. Брюсова

Глава 1П. Концепция поэтического языка в произведениях В. Я. Брюсова

Глава IV. Теория художественной прозы: соотношение «реализма» и «фантастики»

Глава V. Теоретико-литературные воззрения В. Я. Брюсова в контексте его философско-эстетических исканий

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Калмыкова, Вера Владимировна

Актуальность исследования. Внимание исследователей творчества В. Я. Брюсова традиционно сосредоточено на его поэзии и прозе, на его роли «культурного героя» и теоретика русского символизма1, на литературно-критических2 и стиховедческих работах, в частности, о творчестве А. С. Пушкина3, на теории художественного перевода, наконец, на его философии творчества4 и даже на проблеме «Брюсов-психолог»5. Предлагаемая диссертация посвящена созданной Брюсовым оригинальной системе теоретико-литературных взглядов и, в частности, его теории поэтического языка. Эта сторона творческой деятельности и наследия поэта до сих пор практически не входила в сферу интереса ученых.

Как известно, одной из любимых идей Брюсова является «равноправие» науки и искусства в качестве методов познания действительности6. Свои теоретические изыскания он неизменно претворял в поэтиче

1 Ведмецкая Н Концепция художественного творчества русского символизма, философский анализ (А Белый, В Брюсов, Вяч Иванов) Автореф дис канд филос наук (09 00 03)— М, 1987, Васильянц Н «Миф» и «символ» в теоретических работах В Я Брюсова 1901-1914 годов// От текста к контексту [Сб] Вып 3 — Ишим, 2003, Казеева Е В Я Брюсов как теоретик символизма// Социальные и гуманитарные исследования традиции и реальности [Сб ] Вып 3 — Саранск, 2003, Лавров А Брюсов В Я и литературное движение 1900-х годов (К вопросу о роли Брюсова В Я В самоопределении русского символизма) Автореф дис канд филол наук (10 01 01) —JI, 1985

2 См об этом АнчуговаТ В Брюсов — критике 1900-1917г Автореф дис канд филол наук (10 01 02) — М, 1978

3 См ' Цуркан В Брюсовская концепция творчества Пушкина Автореф дис канд филос наук (10 01 01) — М, 1995

4 Касымджанова А Разработка В Брюсовым проблем философии художественного творчества Автореф дис канд филос наук (09 00 04) —М,1984

5 Юдаева О «Тайны, которых мы прежде е знали » Брюсов-психолог (Постановка проблемы) // Филологические этюды [Сб ] Вып 6 — Саратов, 2003

6 См об этом Ведмецкая Н В Брюсов о соотношении художественного и научного познания // Научные доклады высшей школы Филологические науки — М, 1987 № 2„ Ларцев В «Поэзия познания» у Брюсова // Труды Самаркандского университета Вып 258 —Самарканд, 1976, Рогова Л Специфика художественного поской практике7. Характерно, что художественное творчество и теоретическая работа осуществлялись им на протяжении всей жизни, и одно никогда не мешало другому. При этом большинство ученых, признавая большой интерес Брюсова к теоретическим аспектам стиха, традиционно сводят эту проблематику к «стиховедческой». В действительности интерес к техническим аспектам версификации (ритмико-метрическая система, рифма или строфика и др.) преобладает у Брюсова в начале творческого пути (конец 1890-х, когда поэт ещё не получил признания читателей и критики), а также в 1910-е годы, когда поиски новых возможностей стиха были «глубоко завязаны с затяжным творческим кризисом Брюсова этих лет»8. Вместе с тем на всем протяжении творчества поэта сохраняется его интерес к целому спектру вопросов поэтического языка, не сводимых к парадигме стиховедения.

В исследованиях, посвященных Брюсову, его теоретико-литературный дискурс до сих пор не обладает статусом научной концепции. Причиной тому, скорее всего, является тот факт, что Брюсов по ряду причин, о характере которых можно догадываться, не оставил никакого фундаментального труда, в котором такая концепция излагалась бы последовательно и обладала бы четким и унифицированным понятийным аппаратом. Автор данного исследования видит свою задачу в концептуализации системы теоретико-литературных взглядов Брюсова и, в частности, его теории поэтического языка, с последующей реконструкцией этого материала и его анализом. знания в эстетике В Я Брюсова Автореф дис канд филос наук (09 00 04) — М, 1973, и другие работы

7 Гаспаров М «Синтетика поэзии» в сонетах Брюсова // Гаспаров М Избранные труды Т 2 — М, 1997

Гаспаров М Брюсов-стиховед и Брюсов-стихотворец // Гаспаров М Избранные статьи М, 1995 С 103

Автор диссертационной работы глубоко убежден, что реконструируемая парадигма, которую можно определить как теоретико-литературные взгляды Брюсова и его теорию поэтического языка, является чем-то принципиально иным, чем теми индивидуальными «диспозициями», которые принято называть, в терминах Р. Якобсона, «поэтическими мифологиями»9. Как представляется, речь может идти даже о более стройной научной концепции, чем у тех поэтов-современников Брюсова, которые выражали свои теоретические построения в более явных формах. Основанием такого взгляда служит наличие у Брюсова концептуального понятийного аппарата. Сложность состоит в том, что он пользуется терминами, не имеющими в современной системе знаний научного статуса. Отсюда и вытекает задача реконструкции теоретического инструментария Брюсова и включения его в контекст научного процесса.

Актуальность подобной работы подсказывается всем контекстом современного изучения эпохи русского символизма. Реконструкция взглядов представителей этого направления на различные теоретические проблемы является важным направлением работы целого ряда исследователей10. Именно такая работа помогла ученым осознать степень влияния символистских идей на школу русского формализма и тем самым на все развитие научной и философской мысли XX века.

Разумеется, интерес исследователей к теоретическим исканиям русских писателей сегодня не ограничивается эпохой символизма. В настоящее время в ИМЛИ РАН под руководством Ю. Б. Борева готовится специальное издание, посвященное теоретико-литературным и эстетическим воззрениям различных писателей XX века. Между тем, роль Брю

9 См об этом Якобсон Р Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р Работы по поэтике — М, 1987

10 См напр Фещенко В Языковой эксперимент в русской и английской поэтике 1910-30-хгг Автореф дис канд филол наук (10 02 19) —М,2004 сова в литературном процессе прошлого столетия очень велика. Соответственно, предлагаемое нами исследование взглядов Брюсова на природу и структуру художественного текста— это актуальный «case study», в котором должно быть заинтересовано не только брюсоведение

11 Мурзич J1 Валерий Брюсов как теоретик фантастики// Вести Беларусского гос. ун-та им В И Ленина Сер 4 Филология Журналистика Педагогика Психология № 3 — Минск, 1990 гим примером такого расширения предмета разговора могут служить его суждения о театре, о взаимоотношениях актёра и режиссёра. Соответственно, к задачам реконструкции и анализа добавляется задача контек-стуализации интересующей нас части наследия Брюсова. Однако подробное описание самих внелитературных контекстов философско-эстетических исканий Брюсова выходит за рамки данной работы.

Объектом исследования является, в первую очередь, совокупность текстов и высказываний Брюсова, по которым можно реконструировать теоретическую модель литературного произведения и поэтического языка, положенную автором в основу его творческого метода.

Можно также добавить, что «вторичным» объектом исследования является сама реконструированная модель теории Брюсова как последовательной системы понятий и категорий, а также соответствий, отношений и связей между ними. Помимо вышеупомянутой оппозиции «форма — содержание», в эту систему входят также категории «материала», «миросозерцания поэта», терминологическая пара «смысл» и «идея» произведения, триада «душа», «сущность» и «средства» поэзии, расположение и подбор слов в стихотворении и другие актуальные для Брюсова концепты и термины

Исследование не касается вопросов брюсовской теории художественного перевода—при всём значении, которое она имеет как для теоретических поисков поэтов-переводчиков XX в., так и для создания современных переводов на русский язык. В работе не говорится также о Брюсове как теоретике символизма и не анализируются его теоретические построения этого концепта. Это происходит отчасти потому, что тема в достаточной мере изучена, а отчасти — потому, что символизм следовало бы рассматривать не изолированно, а в контексте понимания других литературных методов (классицизм, романтизм, реализм и др.).

Однако в корпусе брюсовских текстов не содержится достаточно материала для концептуализации этих понятий, и более того — содержатся отдельные положения, носящие противоречивый характер (та, неясны объем и содержание понятий «классицизм» — «лжеклассицизм», «символизм» — «реализм», «романтизм»). Автор исследования не отказывается от намерения тем не менее провести такой анализ, однако собирается сделать его объектом исследования в специальной работе.

Не проводится также сопоставление теоретико-литературных взглядов Брюсова с системами его собратьев по символистскому «цеху». Это мотивировано, во-первых, необходимостью концептуализировать подобные взгляды каждого из них, порой реконструируя (как, вероятно, в случае К. Д. Бальмонта), а порой и вычленяя их из широкого культуро-софского контекста (Д. С. Мережковский, Вяч. И. Иванов). Во-вторых, в ряде случаев Брюсов оказал существенное влияние на теоретические построения младших современников (с одной стороны, это А. Белый, с другой, например, О. Э. Мандельштам). Думается, что данная тема также заслуживает того, чтобы быть разработана отдельно.

Предметом исследования также являются научно релевантные тексты Брюсова, в основе которых лежит реконструированный теоретический инструментарий поэта. В частности, в определённом контексте рассматривается явление «научной поэзии», которой Брюсов занимался и как исследователь, и как поэт, разделяющий данную эстетику. Другим примером может служить брюсовский подход к произведениям Н. В. Гоголя, положивший начало методологии гоголеведения XX века, а также к другим прозаическим произведениям.

История вопроса. Нельзя сказать, чтобы идеи Брюсова относительно специфической природы поэтического языка не были замечены его современниками и потомками. Общеизвестно, что «учеником» Брюсова долгое время считал себя Н. С. Гумилёв; вероятно, неслучайно вопросы теории поэтического языка, обсуждавшиеся на заседаниях «Цеха поэтов», так или иначе затрагивали основные положения брюсовских статей. Отсюда — множество совпадений во взглядах Брюсова и О. Э. Мандельштама, о чём автору уже приходилось писать (статья «Брюсов» для «Манделынтамовской энциклопедии», в настоящее время готовящейся к изданию «Манделыптамовским обществом» и издательством «РОССПЭН»)12. То же касается и русского формализма: ранняя работа В. Б. Шкловского «Воскрешение слова» опирается на брюсовскую концепцию «оживления слова» в поэзии, содержит множество неявных отсылок к идеям «вождя» русского символизма.

В «Психологии искусства» Л. С. Выготский опровергает одни брюсовские теоретические положения и соглашается с другими. При этом самого Брюсова Выготский определяет как последователя А. А. Потеб-11 ни . Существует свидетельство, которое, помимо фактического материала, даёт нам ещё и некоторое представление о том, что Брюсов не записал многого из того, о чём говорил с современниками. «Задолго до Брика, — пишет Д. П. Мирский, — он знал всё, что можно знать о "звуковых повторах у Пушкина"» (цит. по ЛН-98-П, 402). О связи теории русских символистов и конкретно Брюсова с позднейшими концепциями формализма ещё в 1930-е гг. упоминал П. Н. Медведев14.

Современные нам исследователи в основном концентрировали внимание на интерпретации стиховедческих работ Брюсова. В этом ряду прежде всего необходимо назвать М. Л. Гаспарова и его статью «Брю-сов-стиховед и Брюсов-стихотворец», в которой отмечена неоднознач

12 Также см Калмыкова В В Эстетика Осипа Мандельштама // Вопросы фи лософии 2006 №9 С 130-143

13 Выготский Л Психология искусства —Минск, 1998 С 39,44

14 Медведев П Формализм и формалисты —Л, 1934 С 49-61 ность брюсовского облика: с одной стороны, он— поэт, с другой — теоретик стиха.

Значителен сделанный С. И. Гиндиным вклад в изучение брюсовского наследия: статьи Гиндина посвящены как теории стиха, так и вопросам коммуникативной сущности искусства (исследователь отмечал активизацию Брюсовым читательского сотворчества и включение семантической структуры произведения в понятие «язык поэзии»). Особого внимания заслуживает статья «Программа поэтики нового века (О теоретических поисках В. Я. Брюсова в 1890-е годы)». Здесь выявляются причины, делающие неизбежным обновление поэтического языка, говорится о субъективации предмета изображения в новой поэзии, анализируются особенности семантики отдельного поэтического слова и другие положения ранней брюсовской теории. Та же тема — состояние языка русской поэзии на рубеже XIX-XX столетий — раскрывается и в статье С. И. Гиндина «Представления о путях развития русской поэзии в конце XIX века» («Вопросы языкознания». 1989, № 6). Вопрос соотношения формы и содержания стихотворения затронут в его же работе «L'apport de Valéry Brioussov à l'étude théorique de la langue poétique russe» (Linguistique et poétique. M, 1981. P. 245-247).

Взаимосвязь творческого и научного методов на примере «научной поэзии» раскрывается в работах Р. Дубровкина15. Теоретическое исследование, опирающееся на опубликованные тексты Брюсова, было бы серьезно затруднено без публикаций, предпринятых такими исследователями истории литературы, как С. С. Гречишкин и А. В. Лавров.

Методологическая и теоретическая основа исследования. Данная работа основывается на принципе последовательной реконструкции

15 Дубровкин Р Рене Гиль и Валерий Брюсов Хроника одной переписки// [Электронное издание] Toronto Slavic Quarterly № 17 2006 wwwutorontoса/ slavic/tsq, Рене Гиль — Валерий Брюсов Переписка 1904-1915 —СПб, 2005 теоретико-литературных взглядов автора путём сопоставления и наложения контекстов из статей и других текстов Брюсова. Этот подход представляет собой известного рода обобщение опыта литературоведческих школ XX века, так или иначе обращавшихся к понятию контекста и реконструкции — начиная от «теоретической поэтики» А. А. Потебни, повлиявшего на Брюсова, и заканчивая интертекстуальной школой К. Ф. Тарановского и его последователей, разработавших «поэтику выразительности» с её теорией «контекстов» и «предтекстов». В этот спектр, разумеется, входят и определенные наработки «формальной школы», многие положения которой являются научным воплощением прозрений символистов. В определенном смысле можно сказать, что методологическая стратегия данной работы «заряжена» установкой на «конгениальность предмету». Предлагая перевести дискурс Брюсова с языка культу-рософских и «предлитературоведческих» интуиций на язык теоретических концепций, мы чувствуем себя вправе рассчитывать на восприятие нашего дискурса не только в присущей ему по умолчанию теоретико-литературной «рамке», но и в философско-эстетическом и даже художественно-публицистическом контексте. Вместе с тем отдельные оставшиеся вне такого «перевода» понятия (прежде всего «душа поэта» или «магия слов(а)») также имеют, как представляется, глубокое значение для понимания брюсовских идей и не могут быть исключены из общего процесса концептуализации.

Такая или подобная методология может быть использована для решения задач, сходных с поставленной в исследовании — то есть в тех случаях, когда теоретическое наследие автора разрознено и не систематизировано им самим. Надо сказать, что автор данной работы уже пользовался данным методом в своей статье «Эстетика Мандельштама» («Вопросы философии», 2006, № 9).

Информационной базой исследования послужили главным образом литературно-критические статьи и манифесты Брюсова, написанные им в период с 1890-х до 1920-х гг. В процессе реконструкции системы теоретико-литературных взглядов поэта сопоставление контекстов из ряда статей явилось основной концептуальной базой. Также важное место заняли дневниковые записи Брюсова, черновики и беловые тексты его писем. В ряде случаев цитируются и стихотворения поэта.

При написании работы автор пользовался преимущественно следующими изданиями В.Я. Брюсова:

1. Брюсов В. Я. Собрание сочинений в семи томах / Под общ. ред. П.Г. Антокольского и др. Т. 1-7.— М.: Художественная литература, 1973 — 1975 а—VI16);

2. Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894— 1924: Манифесты, статьи, рецензии / Сост. Н.А. Богомолов, Н.В. Котрелев; Вступ. ст. и коммент. Н. А. Богомолова. —М.: Советский писатель, 1990 (СС);

3. Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. — М.: Наука, 1976 (ЛН-85);

4. Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. I — М.: Наука, 1991; Кн. II. — М.: Наука, 1994 (ЛН-98-1; ЛН-98-П);

5. Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову: К истории раннего символизма: Тексты и материалы. Выпуск третий. — М.: ГАХН, 1927 (ПП);

6. Брюсов В. Я. Дневники. Автобиографическая проза. Письма/ Сост, вступ. ст. Е. В. Ивановой. — М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2002 (ДАП), и другими изданиями, в том числе периодикой конца XIX в.

16 Далее в тексте работы цитирование по основным источникам производится через условное обозначение, с указанием страницы

Научная новизна исследования. Насколько нам известно, в предлагаемой работе впервые поставлена задача описания большого комплекса теоретико-литературных взглядов Брюсова в терминах строгой научной системы, то есть в том же смысле, в каком принято говорить, например, о его пушкиноведческих штудиях или масштабных стиховедческих исследованиях, реально носивших системный характер, столь же системно изученных ведущими представителями отечественного брюсо-ведения и, безусловно, ожидающих новых интерпретаций Более того, задача такой реконструкции в условиях отсутствия итогового теоретико-литературного труда или равносильного такому труду корпуса текстов никогда не ставилась и применительно к другим авторам.

В исследовании неоднократно подчёркивается концептуальный и научно релевантный характер брюсовских представлений о том, что в контексте поэтического языка слово начинает жить совершенно особой жизнью, по сравнению с тем, как оно функционирует в нехудожественной («обыденной») или прозаической («общелитературной») речи. Процессы, происходящие с отдельным словом в стихе, делают поэтическое слово чем-то отличным от его разговорного, общелитературного или прозаического аналога. Таков процесс его «оживления» (в терминологии Брюсова), известного нам как «деавтоматизация» или «воскрешение» (в терминологии В. Б. Шкловского), возможное благодаря актуализации «внутренней» и «внешней» формы.

Брюсов, испытавший сильное влияние «теоретической поэтики» А. А. Потебни и западных учёных второй половины XIX в., сумел аккумулировать изученные факты и сформировать собственную оригинальную концепцию

Проведённое исследование впервые демонстрирует, насколько близко в своих теоретико-литературных исканиях Брюсов подошёл к научной проблематике XX века. Темами его размышлений становятся: понятия формы и содержания поэтического произведения (с конца 1880-х — начала 1890-х гг.); неразрывное единство формы и содержания и их взаимная обусловленность (с середины 1890-х гг.); способность души поэта как истинного содержания произведения «сказываться» лишь в одной ей свойственных словах (с начала 1900-х); взаимосвязь личности и слов, которыми она говорит о себе (тогда же); трактовка поэтического произведения как триединства «содержание — форма — материал» (конец 1890-х гг.); связанные с указанным триединством понятия «звучания», «смысла» и «значения» слова, специфика поэтического слова как «оживлённого» (тогда же); способность поэтического слова обладать большей информацией, чем слово обыденного языка (1910-е г.); поэтическая идея как особое образование, возникающее только в процессе творчества (тогда же); сущностное отличие слова в поэтическом языке от слова в обыденном языке (с 1899 г. и позже); идея необходимой точности поэтического слова, никак не отрицающая его специфики как «намека» (1900-е гг.); понимание индивидуального стиля как особого типа миросозерцания и как «словесного портрета» личности автора (с 1894 г.); трактовка художественного образа (с 1890-х г., очень важны статьи 1920-х гг.); взаимосвязь образа и стиля (1900-е гг.); синтетичность творческого (в частности, поэтического) мышления, связанная со спецификой художественного образа (тогда же; см. также статьи 1909 г.); специфика эстетического объекта, поэтический приём как необходимая составляющая стиля и индивидуальный метод «оживления» слова (с 1899 г.); идея взаимодействия «внешних чувств» и «тайных чувствований» (с 1901 —1902 гг.); идея необходимости развития языка и расширения языкового пространства, смены общеязыковой нормы (примерно с 1915 г.); понимание слова как сферы реализации пространственно-временного континуума (тогда же), денотативное своеобразие поэтического мира данного автора (1910 г.); идея взаимодействия понятийной и первообразной природы слова (1890-е гг.); специфика поэтического акта как познавательного (см. связанные с этим вопросы научной поэзии), взаимодействие языка и речи (как в случае обыденного, так и в случае поэтического), необходимость создания словарей языка поэтов (с конца 1890-х и до 1920-х).

Важно отметить, что обозначенные выше временные рамки в ряде случаев весьма условны. Формат и тема данного исследования не позволили подробно осветить все вопросы специфики художественного текста, над решением которых раздумывал Брюсов. Так, за пределами работы остались положения, связанные с историей развития русского литературного языка, со взаимоотношениями языка и речи.

Практическая значимость работы. Результаты выполненного исследования могут использоваться в научных и преподавательских целях при изучении истории и теории литературы, теории поэтического языка и нарратива, эстетики, истории культуры и искусства рубежа XIX-XX вв. Последовательная реконструкция теоретико-литературных взглядов того или иного автора путём сопоставления и наложения контекстов может быть использована как метод решения задач, сходных с поставленной в исследовании — особенно в тех случаях, когда теоретическое наследие того или иного автора разрознено и не систематизировано им самим. В целом сделанные выводы расширяют, как кажется, представления об общетеоретическом уровне науки о литературе, существовавшем в России в начале XX века.

Апробация результатов исследования. Результаты исследований в форме докладов были представлены автором в выступлениях на научных конференциях: Вторые Гоголевские чтения. Н.В. Гоголь и мировая культура (М., 2002); Международные научные конференции «Мир романтизма» (Гуляевские чтения) (Тверь, 2004, 2006); Первая научная конференция «Межкультурная коммуникация в современном славянском мире» (Тверь, 2005). По теме диссертации опубликованы следующие статьи и исследования автора:

1. Валерий Брюсов: В предчувствии науки XX (XXI?) века// [Электронный ресурс] Toronto Slavic Quarterly. № 5. 2003. www.utoronto/ca/-slavic/tsq;

2. Брюсов и Тютчев: смерть и прочтение // [Электронный ресурс] Toronto Slavic Quarterly. № 6. 2003. www.utoronto/ca/slavic/tsq;

3. В. Я. Брюсов «Испепелённый. К характеристике Гоголя»: язык описания и рецепция описываемого // Литературная учёба. 2005. № 4. С. 179-185;

4. Идея «связи» и её лексико-семантическая реализация в произведениях В. Я. Брюсова// Мир романтизма: Материалы международной научной конференции «Мир романтизма» (XII Гуляевских чтений). Тверь, 26-29 мая 2004 г. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2004. Т. 10 (34). С. 188-193;

5. Лексемы «волхв» и «жрец» в поэзии В. Я. Брюсова: лингвопоэти-ческий аспект // Межкультурная коммуникация в современном славянском мире: Материалы первой научной конференции. В 2 т. Т. II. — Тверь, 2005. С. 230-233;

6. «Судьба» в символистской лирике В. Я. Брюсова: лингвопоэтиче-ский аспект// Романтизм: грани и судьбы: Учён. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2005. Вып. 5. С. 85-90;

7. Новое рождение эстетической критики в 1880-1890-е гг.: от романтизма к символизму// Мир романтизма: Сб. науч. тр.: К 45-летию научной деятельности проф. И. В. Карташовой. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2006. Т. 11 (35). С. 239-249.

Вопросы поэтического языка и поэтической речи, близкие к проблематике настоящего диссертационного исследования, были рассмотрены автором в статьях:

8. Поэтический язык как феномен // Археология поэта: Словарь образов Эвелины Шац/ А.Е. Голованова [и др.]. — М.: Русский импульс, 2005. С. 90-134;

9. Поэтическая речь // Там же. С. 135-178;

10. Эстетика Осипа Мандельштама// Вопросы философии. 2006. №9. С. 130-143.

Также подготовлены и сданы в печать следующие работы:

1. Концептуализация авторской личности в творчестве О.Э. Мандельштама// «Сохрани мою речь». Вып. 5. Сб. трудов Манделыптамов-ского общества. —М.: РГГУ;

2. Брюсов // Осип Мандельштам, его предшественники и современники: Материалы к Манделынтамовской Энциклопедии. — М.: РГТУ;

3. Теоретико-литературные и эстетические взгляды В.Я. Брюсова // Отечественные теоретико-литературные идеи XX века / Под ред. проф. Ю. Б. Борева. — М.: ИМЛИ;

4. Ряд статей («Брюсов В.Я.», «Символизм» и др.) для изд.: Ман-делынтамовская энциклопедия. — М.: РОССПЭН.

Также автор данного диссертационного исследования является постоянным (с 2004 г.) участником международной научно-практической конференции «Детская литература и воспитание», проводимой в Тверском государственном университете, и имеет публикации в соответствующих научных сборниках. Научные доклады были представлены на «Сапгировских чтениях 2005», на международной конференции «Андрей Синявский — Абрам Терц: Облик, образ, маска» (2005 г.).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Теоретико-литературные взгляды В.Я. Брюсова"

Заключение

Целью данного диссертационного исследования была реконструкция, анализ и концептуализация целостной системы теоретико-литературных взглядов В. Я. Брюсова. В их основе лежит представление о единстве содержания, формы и материала художественного произведения, говоря современным языком— о содержательности художественной формы. Содержание— прежде всего душа художника (очень близкая, если не прямо тождественная, «поэтической идее», которая сочетает все компоненты структуры произведения искусства). Форма — сюжет и идея произведения, материал — те средства и носители, посредством которого оно приобретает телесное воплощение (звуки, краски, слова и др.). Форма и материал ищутся художником в диалектически едином процессе выяснения и воплощения содержания.

Применительно к лирическому творчеству индивидуальный склад творящей личности обусловливает использование ею тех или иных средств поэтического языка. В них, в свою очередь, проявляется миросозерцание и философия художника, видные при анализе художественного текста

Содержание художественного произведения придает ему значение. Сущность произведения (основное внимание Брюсов уделяет поэзии) заключается в том, что в нем «говорится» (сообщается) больше, чем могут «сказать» слова в иначе организованном речевом потоке. Сочетание слов, музыкальная инструментовка, комбинация звуков обеспечивают возникновение поэтической информации; внепоэтическая информация, взятая вне художественности, для Брюсова есть «смысл» произведения.

Слово рассматривается Брюсовым во всех трёх аспектах — то есть как содержание, как форма и как материал стихотворения. Создание лирического произведения, то есть диалектический процесс обретения содержания, формы и материала, исключает служение каким-либо внешним целям. Поэт вербализирует свою неповторимую личность, создавая сообщение особого типа— поэтическое. Именно поэтому, по словам Брюсова, в поэзии «слово— всё» (VI, 379), тогда как в прозе оно — лишь средство, поскольку в прозе важно словесное выражение образов и мыслей, а в поэзии — сотворение слов, создающих мысли и образы. Поэтому главный результат деятельности поэта— оживление слова, его деавтоматизация, освобождение от стёртых в обыденно-речевом и общелитературном употреблении клише. Средством оживления слова является индивидуально организованный речевой поток. Оживленное слово приобретает иное значение (или в нём актуализируется, начинает по-новому звучать словарное), чем неоживлённое. Прирост информации происходит также благодаря актуализации звукового облика слова.

Постепенно в брюсовских рассуждениях намечается тождество между оживлённым словом и душой поэта (как ранее обозначенное тождество души поэта с поэтической идеей). Самоопределение поэта есть поиск и оживлённого слова, его формы, стиля, для Брюсова эквивалентного миросозерцанию. Благодаря единству в стихе всех возможностей слова создаётся эстетическое впечатление.

Оживлённое слово придаёт произведению искусства статус факта действительности, более того — способствует возникновению специфической действительности искусства, эстетической действительности. Оживлённое слово способно воплотить душу поэта в произведении; поиск лирического выражения одновременно есть поиск истинного, внутреннего, тайного содержания собственной души, её познания, и потому область чувств для Брюсова делится на две сферы: «внешние» и «внутренние» чувства, подобно тому как окружающий мир есть совокупность явлений (здесь много взаимоисключающих, но равноправных истин) и сущностей. Процесс создания произведения есть уяснение самому себе своих тайных чувствований. Применение оживлённых слов способствует появлению новых форм в поэзии.

Важно в этом контексте художественное время. «Миг» познания тайных чувствований, сущности, момент прозрения — прорыв в сущностное бытие; в процессе познания с помощью искусства он запечатлевается в произведении с помощью оживлённого слова. Оно же способно вскрыть связь явления и сущности, предмета и знака.

Особая эстетическая действительность индивидуальна для каждого поэта, характерна своеобразным набором реалий (Брюсов иллюстрирует этот тезис примерами из творчества Ф. Сологуба). Если слово в эстетической действительности есть некоторая реалия (говоря языком позднейших исследователей — «вещь»), то основное значение уделяется его образности, а не способности «выражать понятие», хотя и она тоже не отбрасывается. Образ для Брюсова есть точное соответствие внеэстети-ческой и эстетической действительности, некоторое «пространство», на котором они встречаются.

В результате оживления слова и возвращения ему первичной образности поэт приводит читателя к познанию подлинного мира сущностей. Это возможно благодаря общению читателя с душой художника, и Брюсов особенно отмечает в этой связи коммуникативную сущность искусства.

Двуединая задача искусства— 1) выразить тайные чувствования поэта и 2) вызвать эстетическую реакцию читателя. Поиск себя есть поиск слова, поиск слова есть поиск себя; слово воплощает уникальное переживание, сохраняя в вечности и тот миг прозрения, в который оно имело место. Адресант сообщения сливается с самим сообщением, содержание которого есть содержание души поэта-адресата.

Новые формы необходимы и в прозе, и по той же причине, что и в поэзии, хотя роль и положение слова здесь, как говорилось выше, другие. Брюсов приходит к мысли о необходимости расширения круга жанров, а следовательно, умопредставлений человека о мире (исходя из того, что жанр — некоторый клишированный способ восприятия и структурирования реальности в художественном произведении, способ её интерпретации). Новизна постепенно становится для Брюсова связана с фантастическим элементом жанростроения. Делая одно допущение, то есть вводя действие, предмет, состояние и др., отличное от происходящего в реальности, писатель далее творит свой мир по законам обыденной логики и реализма, однако исходит и из реальности своего допущения. Собственно, такой метод, по Брюсову, применён в творчестве Н. В. Гоголя — об этом был написан доклад, а впоследствии и статья «Испепелённый. К характеристике Гоголя». Сила воображения управляла творчеством Гоголя, являясь самым креативным из его тайных чувствований. Гипербола — основной художественный приём гоголевской прозы. Его метод — всеобщее изменение под знаком гиперболичности: это и есть его допущение, которое развито последовательно и художественно-логично.

Фантастическое» для Брюсова — не то же самое, что для представителей современной научной фантастики: для него никогда не может быть воплощено в действительности качество, взятое в его предельном развитии, абсолюте, которое создаёт и реализует себя в особой эстетической среде. Писатель сотворяет свой особенный (эстетический) мир и своих особенных людей, никогда не возможных в действительности.

Точка зрения Брюсова оказала влияние на формирование взгляда на Гоголя как фантастического реалиста.

Если реализм концептуализирует искусство как отражение действительности, то методы «оживления слова» или «фантастического допущения» не столько воспроизводят, сколько преображают действительность. Отражение жизни — это сам творческий процесс, если понимать под ним уяснение художником в миг прозрения своих тайных чувствований. Область искусства — не столько факты действительности, сколько тайны человеческого духа, стоящие за этими фактами. В этом смысле и символ — строго реалистический образ. Творя эстетическую действительность на основе воплощения тайных чувствований, художник творит и самого себя. В результате художник сообщает художественную правду о мире. В брюсовской системе ценностей есть две пары оппозиций, тесно связанные между собой: «внешнее» — «внутреннее» и «действительное» — «недействительное» (под «действительным» понимается прожитое). Вымысел, художественно прожитый, становится фактом реальности; поэтому так важны «новые» формы искусства, воспроизводящие нестереотипные художественные сознания.

Самопознание художника делает искусство таким же познавательным методом, как и наука. Идеальный инструмент поэтического познания для Брюсова— это своего рода «мыслящее чувство» или «чувствующая мысль», при этом мысль видится составляющей душевной жизни познающего субъекта. Здесь Брюсов приближается к философии платонизма и неоплатонизма, особенно к идее «нуса» — того света, благодаря которому личность имеет возможность видеть и рефлектировать самое себя. При познании мира допускается оперирование противоположными, взаимоисключающими истинами, прочем антиномичность мышления есть следствие бинарности души, в которой поверхностные, явные чувства противопоставлены глубинным, тайным, стереотипы языка — оживлённым словам, открывающимся поэту в миг прозрения.

Такова в самых общих чертах система теоретико-литературных взглядов Брюсова, представленная в данной работе и с точки зрения его общеэстетической платформы. Меж тем остается нерешённым важный вопрос— об эволюции теоретико-литературных взглядов поэта или, скорее, об эволюции его терминологии.

Обращает на себя внимание факт, что в статьях Брюсова раннего периода ключевыми словами являются «душа» и «личность художника», а в более поздних текстах— например, статье «Синтетика поэзии» (1924) — они не употреблены ни разу. Тем не менее, темой и предметом рассуждений для Брюсова является всякий раз одно и то же, а именно — творчество оживленных слов для создания единственной в своём роде эстетической реальности, основанной на неповторимой авторской индивидуальности. Брюсов и в позднем тексте пишет, что «поэт в своём творчестве называет то, что он хочет себе уяснить, .совершает акт познания» (VI, 558). Он вновь возвращается к идее произведения как искомой, а не данной, как результата творчества, а не его отправной точке. Вновь звучит декларация, почти полностью повторяющая более раннюю. Сравним: «Искусство начинается в тот миг, когда художник пытается уяснить самому себе свои тёмные, тайные чувствования» (VI, 92; из статьи «Ключи тайн», 1904); «Поэтическое творчество есть уяснение поэтом, для него самого, его, сначала ещё смутных, неосознанных ощущений» (VI, 558; из «Синтетики поэзии»).

Надо сказать, что и в условиях новой идеологии Брюсов ухитряется отстоять программный субъективизм художника и право на этот субъективизм: «К каким "истинам" приходят те или другие учёные и художники, в каком направлении они ищут этих истин, вот что уясняет марксизм. Но остается вопрос об основном побуждении, — пусть несознательном, несознанном, — к научной работе и творчеству. Оно всегда — искание истины» (там же).

Разговор о единстве взглядов Брюсова на основные теоретико-литературные вопросы при лишь частичном соответствии терминологии в ранних и поздних текстах становится возможным в результате концептуализации его теоретико-литературных идей. В идеале они должны рассматриваться в контексте эволюции брюсовской эстетики (здесь очень важное место должны занимать его статьи о театре, оказавшие колоссальное внимание на К. С. Станиславского и В. Э. Мейерхольда)96, однако это дело будущих исследователей. В статьях 1920-х годов, которые потомками неизбежно воспринимаются как «итоговые», многие темы переплетаются, образуя довольно густое «теоретическое вещество».

Наука XX века разрабатывала многие из затронутых Брюсовым проблем примерно в том направлении, в котором он предлагал их решать. Они возникали то как «узкие», касающиеся только лишь «частных» вопросов поэтического языка, то как «общие», приводившие к возникновению принципиально новых научных дисциплин (ср. семиотика, структурализм и постструктурализм). Интересным примером может служить тройственная структура художественного произведения (неоднократно упомянутые содержание — форма — материал). Кажется, что она, коренясь в общей индоевропейской традиции, в свою очередь предшествует появлению «семантического треугольника» Огдена-Ри-чардса, опубликованного в 1923 г.

Намечается и ряд расхождений с основным направлением движения современной нам научной мысли. Например, «по Брюсову» статья «Как сделана "Шинель" Гоголя» должна служить формулой для выяснения,

96 Этой теме посвящен раздел «Брюсов и театр» в томе № 85 «Литературного наследства». реконструкции душевного состояния, в котором находился автор «Шинели» в момент eè создания. Только так возможно осуществить контакт, открыть коммуникативный канал, начать общение с душою художника. Разумеется, для этой цели должен существовать несколько иной научный аппарат, чем тот, которым мы располагаем. Однако методология иррационального по своей природе постструктурализма потенциально способна, как кажется, породить в будущем подобную парадигму изучения литературного текста

Важность индивидуального прочувствования поэтом каждого слова и употребления этого слова как результата интимного освоения его выразительных и изобразительных возможностей была ясна не только Брюсову, но и поэтам его круга в середине 1890-х гг. Так, в пору подготовки первого издания «Chefs d'oeuvre» И. О. Лялечкин пишет Брюсову о стихотворении «Моя любовь»: «Единственно, что мне не нравится в вашем стихотворении. это— эпитет "неподвижный" (стан). На всём стихотворении лежит отпечаток истомы, зноя, горячего дыхания. Поэтому неподвижный, по-моему, слишком звучит деревом. Я бы сказал: "утомлённый" стан» (ЛН-98-1, 649). А письмо И. И. Ореуса (Коневско-го) Брюсову от 24 октября 1899 г. — иллюстрация процесса движения от формального словоупотребления к выражению поэтического мировоззрения, с тем же внимательным отношением к каждому употреблённому слову: «Мне кажется, насколько не подходит к тюленям эпитет "размашистый" (не соответствующий никак косности), настолько подходил бы к ним: "расплывшийся" или даже "раскидистый"» (ЛН-98-1, 473).

Ряд брюсовских положений входит в общесимволистский контекст. Русские поэты-символисты активно занимались теоретическими изысканиями в области гуманитарного знания. Противопоставление между «научным» и «художественным» творчеством в их среде отсутствовало.

Свидетельство тому— языковедческие работы А. Белого, философия Вяч. И. Иванова и других художников. Вполне в «научном», филологическом ключе рассуждает Иванов о природе лирической поэзии: «Лирическое стихотворение обычно является соединением двух или трёх основных мотивов,— мыслей или образов,— которые мы назовём, по аналогии с тем, что зовётся темою в музыке, — лирическими темами. Так, в стихотворении "Горные вершины." можно различить три темы: 1) тему тишины в вечерней природе; 2) тему смятенной человеческой души ("подожди немного"); 3) тему таинственного обещания тишины душевной ("отдохнёшь и ты"). Стихотворение с единственной темою едва ли бы могло, само по себе, удовлетворить наше поэтическое чувство; если бы приведённое для примера стихотворение кончалось словами "не дрожат листы", — оно, при всей своей живописности и музыкальности, было бы поэтически безжизненным и требовало бы от нас самих оживления недосказанных слов при помощи восполнительных чувств и образов»97. Уподобление поэзии музыке (особенно характерное для поэтического мира Блока) — распространенный ассоциативный ход в символистской среде, имевший в рассуждениях разных авторов один общий источник — произведения Ф. Ницше.

То, что душа художника, вообще творческое «я» является единственной реальностью в мире мнимостей, для представителей школы также было общим местом (ср. у К. Д. Бальмонта, А. А. Блока). То же касается и понятия «миг», и ощущения особой реальности, создаваемой искусством Общим местом культуры, отринувшей идеологические приоритеты, явилось внимание к художественности произведений — однако, как уже не раз упоминалось, в творчестве символистов-последователей учения Владимира Соловьёва народническая идеология

97 Иванов Вяч Дионис и прадионисийство — СПб , 2000 С 307 сменилась не менее идеологизированными мессианскими идеями, «теургией». В 1910 г. Белый пишет: «символизм есть для меня некоторое религиозное исповедание, имеющее свои догматы»98. А Иванов, продолжая свои рассуждения о природе стиха, придаёт им служебный характер в общем контексте своего исследования: «В стихотворениях в тремя темами преобладает элемент аполлинийский. Напротив, стихотворения, сочетающие только две темы. стремятся отразить переживания диады, — раскола, противоречия и зияния»99.

Помимо философии Ницше, русский символизм во многом строил свои теории на основе учения А. А. Потебни. Преемственную связь обоих теоретических систем отмечают современные учёные. Важно, что символисты оказались тем звеном, которое связало философию языка, возникшую в середине XIX века, и поиски, начатые в 1910-е гг. русской формальной школой и продолженные на протяжении всего XX столетия.

Не будет преувеличением сказать, что идеи Брюсова, высказанные им в разных статьях и в беседах с современниками, в том числе и младшими, оказали огромное влияние на формирование теоретической базы русского формализма. Тема эта, как представляется, весьма обширна и заслуживает отдельного исследования. Здесь достаточно ещё раз напомнить, имея в виду брюсовскую идею «оживления слова», что работа В. Б. Шкловского, с которой в известном смысле начался формализм, носит название «Воскрешение слова». В ней Шкловский говорил, в частности, о форме художественного произведения: «."художественное" восприятие — это такое восприятие, при котором переживается форма (может быть, и не только форма, но форма непременно). Например, ясно, что выражения "подошва" горы или "глава" книги при переходе из поэзии в

98 Белый А Критика Эстетика Теория символизма В 2-х томах Т I — М, 1994 С 43

99 Иванов Вяч Дионис и прадионисийство С 307-308 прозу не изменили свой смысл, но только утратили свою форму (в данном случае — внутреннюю)»100. «Слишком мало обращают внимания на смерть форм искусства, слишком легкомысленно противопоставляют новому старое, не думая о том, живо оно или уже исчезло, как. исчезает из нашего сознания всё привычное, слишком знакомое»101. Здесь отсылка одновременно и к трудам Потебни, и к положениям статей Брю-сова.

Высказанные в статье Брюсова «Истины. Начала и намёки» положения о невозможности только исторической причинности мышления и, соответственно, возникновения новых научных парадигм, близко к размышлениям Ю. Н. Тынянова: «.Историки литературы должны были и явления исторической смены рассматривать как явления мирной преемственности. Получалась стройная картина: Ломоносов роди Державина, Державин роди Жуковского, Жуковский роди Пушкина, Пушкин роди Лермонтова»102.

Интересна генетическая связь идей Брюсова и теоретико-литературных взглядов О. Э. Мандельштама. Начиная поэтический путь как преемник русского символизма в момент распада и перерождения этого направления, Мандельштам самим характером своего творчества отчасти возрождает эстетические установки молодого Брюсова103. Разрабатывая собственную концепцию поэтического языка, Мандельштам опирался на положения, сформулированные Брюсовым. Следы этого влияния заметны в статье «Утро акмеизма» (1912-1914), где говорится о привлекательности для читателя произведений искусства как результатов работы мироощущения художника. Само произведение трактуется

100 Шкловский В Гамбургский счет —М, 1990 С 36-37

101 Там же С 38

Л (У)

Тынянов Ю. Поэтика История литературы Кино —М, 1977. С 258

103 Гинзбург Л "Камень"//Мандельштам О Камень — Л, 1990 С 261 как самостоятельная реальность. Сходный с брюсовским круг идей высказан Мандельштамом и много позже, в «Разговоре о Данте» (1933), а также в более ранней статье «О собеседнике» (1913), где содержится пассаж о поэтической необходимости «обменяться сигналами с Марсом — задача, достойная лирики, уважающей собеседника и сознающей свою беспричинную правоту»104, восходящий к ряду поэтических и прозаических текстов Брюсова, посвящённых космическим и межпланетным диалогам (ср.: «С кометы», 1895). Понимание Мандельштамом книги стихов как единого художественного целого105 также восходит к концепции Брюсова.

Основные принципы поэтического языка Мандельштам представляет в соответствии с брюсовскими идеями: это 1) установка на образность, являющуюся ключевой для психологической интерпретации произведения; 2) ликвидация процессов автоматического, нетворческого восприятия слова, приобретающего в поэтическом произведении ряд новых значений («прирост значений»), особую семантику; 3) преобладание «выражения» и «изображения» над «понятием». Вопросы деавтоматиза-ции поэтического слова для младшего поэта-акмеиста вовсе не утрачивают своей актуальности — тем более, если принять во внимание близость Мандельштама со Шкловским, начавшуюся ещё в пору обучения в семинарии С. А Венгерова106. Мандельштаму уже представляется совершенно ясным, что поэтический язык, в отличие от научного и от обыденного, учитывает и перерабатывает все составляющие структуры слова, а именно его звуковой облик, смысл и предметную соотнесённость. Таким образом, поэтическое слово становится не «знаком» явле

104 Мандельштам О Собрание сочинений в 4-х томах Т 1 —М,1993 С 187

105 См об этом Мандельштам Н Вторая книга —М, 1990 С 325

106 См об этом Калмыкова В Мандельштам и Шкловский Об отношениях литературных и человеческих//Литературная учёба 2006 Кн 2 С 187-198 ния, а самостоятельным языковым явлением, способным вступать в отношения с внеязыковыми явлениями мира и с другими, также освобождёнными от утилитарно-знаковых функций, словами.

В «Утре акмеизма» Мандельштам работает с такими важнейшими концептами поэтического произведения, как «мироощущение художника», «форма произведения искусства», «содержание», «материал». О мироощущении автора поэт говорит, касаясь области формы произведения, а не его содержания: «мироощущение для художника орудие и средство, как молоток в руках каменщика, и единственно реальное — это само произведение»107. Напомним, что основной корпус брюсовских идей был уже сформирован и выражен в статьях, написанных к 1914 г.

Говоря о мироощущении художника как орудии и средстве создания произведения, Мандельштам само это произведение определяет как единственную реальность, данную создателю текста. Для её автора она и есть подлинное бытие. По сравнению с обыденной реальность искусства гораздо более концентрированна, и в поэзии она есть «слово как таковое»108. В обыденном языке слово, являясь лишь знаком, подчинено реалиям действительности. Напротив, в поэтическом языке слово выступает как незнаковое, то есть «слово как таковое» в совокупности всех своих качеств и возможностей, свободное и живое.

Смысл произведения и слова («Логос») для Мандельштама так же, как и для Брюсова, относится к области художественной формы. И тогда «содержанием (произведения. — В. К.) становится анализ формы как таковой»109. Творение — преодоление сопротивления материала (поэтического слова, открывающего свои возможности), который в мельчайшей

107 Мандельштам О Собрание сочинений в 4-х томах. Т. 1 С 177

108 Там же

109 Левин Ю, Сегал Д, Тименчик Р, Топоров В, Цивьян Т Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Смерть и бессмертие поэта Материалынауч конф —М,2001 С 287 своей части обнаруживает «скрытую в нём потенциально способность динамики. — участвовать в радостном взаимодействии себе подобных»110. Форма для Мандельштама не является чем-то внешним, и через много лет после «Утра акмеизма» он вновь настаивает на правомерности своего понимания: «У Данта не одна форма, но множество форм. Они выжимаются одна из другой и только условно могут быть вписаны одна в другую <.> .форма ему представляется выжимкой, а не оболочкой»111. Не форма облекает содержание, а, наоборот, содержание облекает форму, и каждый раз такое облекающее содержание само является формой, требующей самостоятельного анализа. Всякое формообразование в поэзии, периодическое и цикличное по своей природе, содержательно.

Диалектику содержания и формы иллюстрирует анализ сравнений у Данте, предпринятый Мандельштамом. Они «всегда преследуют конкретную задачу дать внутренний образ структуры, или тяги»112 и могут служить иллюстрацией какой-либо глобальной идеи: сравнения разного рода объектов с птицами — идея паломничества, путешествия, переселения, странствия; образы рек — комплекс «культура — гражданственность — дом — родина». А когда Данте пишет о скором конце своей поэмы, он уподобляет ее — ткани, а себя — портному, у которого заканчивается материал. Также диалектичны сравнения и у самого Мандельштама: дождик сравнивается с кипеньем чаинок, с муравейником («Московский дождик», 1922), век— со зверем («Век», 1922), камни— с голубями («Париж», 1923) и так далее.

Говоря о делении вещей и явлений на «высокие» и «низкие», Брюсов отмечает: «Это — обычные деления, не мои; сам я не делю вещи на

110 Мандельштам О Собрание сочинений в 4 т Т 1 С 178

111 Мандельштам О Собрание сочинений в 4 т Т 3 С 227

112 Там же С 228 высокие" и "низкие",— мне все кажутся равными, равно важными, равно достойными» (ЛН-85, 790). В эстетике Брюсова подобное «уравнивание» играет одну из ведущих ролей. Мандельштаму оно было свойственно в высокой степени: в своём собственном понимании он сам «лишь звено в динамической цепи метаморфоз, а не часть статичной культуры. Он существует лишь в своём стремлении выйти из себя, ут

11 о вердиться иным» . «."Матовые" тона, приглушённые звуки, отказ от мифологизации места поэта среди людей — всё это странно соединяется с постоянной, равномерной торжественностью тона. <.> Но если торжественность, "одичность" тона не мотивирована ни по старинке — выбором "высокого" предмета, ни на более новый, символистский манер— патетическим мифом о поэте и квазисакральным статусом поэзии, возникает законный вопрос: чем же она мотивирована? Раз её предмет — не качества и не ранг вещей, очевидно, это самое бытие вещей. Стускленность колорита и служит тому, чтобы переадресовать интонационную важность от сущего— к самому бытию»114. Идея собственной личности как звена в цепи мировых явлений, событий, метаморфоз — одна из важнейших в творчестве Брюсова115.

Высказанные Брюсовым положения нашли своё развитие и в научном творчестве представителей Государственной Академии художественных наук (Брюсов являлся одним из основателей ГАХН и активным ее членом). В концептуализации формализма, предложенной А. Г. Габричевским, заметно сходство с брюсовской трактовкой формы в искусстве. «Итак формализм, возникнув на почве натуралистически

113 Гаспаров М Воронежская поэзия О Мандельштама// Филологические записки Вестник литературоведения и языкознания Вьш 2 — Воронеж, 1994 С 10

114 АверинцевС Поэты — М, 1996 С 205-207

115 Калмыкова В Идея «связи» и её лексико-семаншческая реализация в произведениях В Я Брюсова // Мир романтизма Материалы международной научной конференции «Мир романтизма» (XII Гуляевских чтений) Тверь, 26-29 мая 2004 г Т 10(34) —Тверь, 2004 — С 188-193 познавательной проблематики искусства, выделил в изучаемом предмете особую сферу конструктивных форм и подчеркнул их специфичность, независимо от того, какой характер приписывается этим формам, и от того, усматривался ли их источник в области гносеологии, психологии или просто техники»116. Для Габричевского искусство— «особая об

117 ласть бытия и особый тип человеческого творчества» . Вопрос об искусстве как «отражении» наличной реальности, единственной в своём роде, таким образом, снимается. Здесь уместно напомнить о «теории отражения», предложенной В. И. Лениным, и о полемике Брюсова с его статьёй «Партийная организация и партийная литература» (1905).

Влияние, оказанное Брюсовым на основоположников русского формализма, опосредованно сказалось на деятельности созданного в

1926 г. Пражского лингвистического кружка, которая, в свою очередь, послужила стимулом возникновения новых научных направлений структурализм; семиотика и др.). Идеи Пражской школы (ср. напр. у Я.

Мукаржлвского: «целью поэтического способа выражения является само 110 выражение» ; пристальное внимание к звуковой стороне слова в поэзии; идея «поэтической актуализации» слова и даже его частей в стихотворении, и др.) перекликаются с брюсовскими положениями — в частности, об «оживлении» (деавтоматизации) слова в произведении, но далеко не только с этим. Однако и данная тема должна явиться основой для самостоятельного исследования.

Интересно, что в ряде случаев идеи Брюсова находят отклик не в произведениях представителей той же Пражской школы (так, Я. Мукар

116 Габричевский А Морфология искусства —М,2002 С 23-24

117 Там же С 25

118 Мукаржовский Я О поэтическом языке // Мукаржовский Я Структуральная поэтика — М, 1996 С 80 жовский отрицает «пластичность» поэтического языка и образа119), но в работах исследователей, принадлежащих к иной научной парадигме120.

Концепция искусства как особого вида коммуникации — одна из важнейших для Брюсова. Коммуникативный канал, по которому поступает сообщение, направлен не к только к читателю как адресату, но и к самому художнику, уясняющему себе свои тайные чувствования. По сути, происходит автокоммуникация, теория которой разработана Ю. М. Лотманом .

Идея искусства как средства общения в изложении Брюсова хронологически (и типологически) предшествует (так же как и концепт необходимости сомнения и опровержения предвосхищает, как уже было отмечено выше, принцип фальсифицированности у К. Поппера) и работам М. М. Бахтина, и философии М. Бубера, и изысканиям Л. С. Выготского в области психологии творчества. Относительно последней можно отметить, что понимание Брюсовым формы художественного произведения как того, что возникает в сознании поэта с самого начала зарождения художественного текста (ср.: «А форма! Когда в голове вертится лирическое стихотворение, форма приходит сама.» (ЛН-98-1, 662)) существенно более терминологично, чем сходные замечание других авторов. «Вот некоторые характеристики исходной творческой "отметки": "движение в душе" (Достоевский), "поэтическая идея" (Грильпарцер), "какие-то идеалы" (Римский-Корсаков), "первичное переживание" (у Моцарта), "общее движение" (Роден), "творческая концепция" (Белинский), "образ во всём его протяжении" (Бетховен), "картина" (Теодор Руссо), "звук темы" (Андрей Белый) и т. п. Эти исходные творческие импульсы

119 Там же С 77

120 См об этом Гаспаров Б Языковой образ // Гаспаров Б Язык, память, образ Лингвистика языкового существования — М, 1996

121 Лотман Ю Автокоммуникация «Я» и «Другой» как адресаты // Лотман Ю Внутри мыслящих миров Человек — текст — семиосфера — история М,1996 выступают в различных очертаниях и сопровождаются такой, к примеру, дополнительной информацией: "неделимое, органическое" (Вундт), "мелодическая ткань всего произведения" (Римский-Корсаков), "нерас-членённое ощущение мира" (Валери), "идеальное понятие, которое ещё н борется с необходимостью осуществиться" (Т. Рибо), "тональность без мелодии и ритма" (Андрей Белый), "кружатся в душе ощущения, как снежинки во время метали" (Тургенев), "вижу весь круг своей бесконечной работы" (Н. Ге), "пришедшее издалека" (Пикассо), "смутная, но могучая целостная идея" (Шиллер) и т. п., причём "смутное", "нечто", "целое" — характеристики эти повторяются бесчисленное множество раз»122. Обратим внимание, что Брюсов своим словоупотреблением, с одной стороны, снимает идею «смутности», однако не за счёт идее «целостности», а с другой стороны, «форма» становится частью идеального мира.

Реконструкция целостной системы взглядов В. Я. Брюсова представляется особенно важной ещё и потому, что она является полемичной по отношению к русской религиозной системе философской метафизики. Благодаря знакомству с трудами Лейбница Брюсов привносит в русский символизм иную, по сравнению с мистицизмом последователей Владимира Соловьева, струю— рационалистическую, резко отличающуюся от основного направления символистской теоретической мысли. Воссоздать в подлинном объёме идейную обстановку рубежа Х1Х-ХХ вв. важно для того, чтобы не продуцировать искажения в дальнейшем.

Вместе с тем развитие русской философской и эстетической мысли в XX в. (М. К. Мамардашвили, А. А. Любшцев; В. В. Ванслов, Ю. Б. Бо-рев и др.) показало, что многие положения и размышления В. Я. Брюсова явились в высшей степени продуктивными: ориентированность эсте

122 Вайман С. Неевклидова поэтика М, 2001 С 10-11 тики на человеческую личность должно необходимо включать в себя и факторы, выявленные поэтом (см. его концепты «человека», «мига», идею верифицированное™ искусства). Концепция взаимоотношений искусства с жизнью, явно противоположная принятой в довлевшей на протяжении десятков лет марксистской эстетике, способна восстановить утраченные в реальном философском творчестве звенья.

Надо также отметить, что утративших актуальность и научную ценность положений в эстетической теории В. Я. Брюсова сравнительно немного. К этому типу относится, например, его сравнительно неглубокая трактовка романтизма как метода. Но, однако, в его идее литературной преемственности, связывающей, например, реализм и символизм, есть много ценного (неслучайно, как было сказано, размышления В. Я. Брюсова оказываются близкими к теоретическим положениям Тынянова и Шкловского).

Таким образом, теоретико-литературные взгляды Валерия Яковлевича Брюсова предстают перед нами в глубокой ретро- и перспективе становления общеевропейской научной мысли Между собою оказываются связанными учёные, жившие в различные эпохи, принадлежавшие к различным парадигмам. Так, интерес Брюсова к философии Б. Спинозы123 и Г. В. Лейбница124, оставшийся за пределами данного исследования, соседствует с общесимволистским увлечением философией Ницше и учением Потебни. Поэт проходит обратный, в сравнении с Лейбницем, путь — от математики и философии к поэтическому творчеству. Современные Брюсову философы языка — такие, как Г. Вёльфлин, А. Гиль

См об этом Калмыкова В Брюсов и Тютчев смерть и прочтение // [Электронный ресурс1] Toronto Slavic Quarterly № 6 2003 www utoronto ca/slavic/tsq, Кульюс С Валерий Брюсов и Спиноза // Русская филология Вып Г Сб студ науч работ — Тарту, 1963, и другие работы

124 См об этом Тропп Э Лейбниц на границе современного и несовременного // Философский век Альманах 1 Г В Лейбниц и Россия Материалы международной конференции — Спб, 1996, и другие работы дебранд (особенно важна его книга «Проблема формы в изобразительном искусстве», 1893) и их единомышленники разрабатывали проблему самодостаточности искусства, вплотную подходя к пониманию его как особой действительности. В трудах отечественных мыслителей 1920-х гг. неоднократно предпринимались попытки осмыслить процесс восприятия, с одной стороны, и художественный образ, с другой, использовав при этом идею синтеза. В этом контексте видно, как Брюсов вырабатывает и использует оригинальный синкретический метод, включающий в себя методологию разнообразных областей знания.

Таким образом, реконструкция целостной системы теоретико-литературных взглядов В. Я. Брюсова определяет его место в становлении гуманитарной науки истекшего столетия. Думается, что научные взгляды поэта ценны не только для истории науки — как один из источников, питавших упомянутый формальный метод. Положения его теории, как кажется, актуальны и по сей день — так же, как не теряют актуальности стиховедческие и пушкиноведческие штудии Брюсова, как, например, работа, посвящённая «Медному всаднику» А. С. Пушкина.

Список научной литературыКалмыкова, Вера Владимировна, диссертация по теме "Теория литературы, текстология"

1. Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверин-цев С. С. Поэты. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. — С. 189-273.

2. Анчугова Т. В. В. Брюсов— критик в 1900-1917 г. Автореф. дис. канд. филол. наук: (10.01.02). — М., 1978. —16 с.

3. Белый А. Предисловие // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2-х томах. Т. I. / Вступ. ст., сост. A. JI. Казин, коммент. A. JI. Казин, Н В. Кудряшева —М.: Искусство, 1994. — С. 43-44.

4. Борев Ю. Б. Художественная критика как фактор художественного процесса// Борев Ю. Б. Эстетика. Изд. 2-е.— М.: Политиздат, 1975. —С. 325-340.

5. Брюсов В. Я. Дневники. Автобиографическая проза Письма/ Сост., вступ. ст. Е. В. Ивановой. — М.: OJIMA-ПРЕСС Звёздный мир, 2002 —415 с.

6. Брюсов Валерий, Петровская Нина. Переписка: 1904-1913 / Вступ. ст., подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова, А. В. Лаврова. — М.: Новое литературное обозрение, 2004. — 776 с.

7. Брюсов В. Я. Заря времен / Сост., подгот. текста, коммент. С. И. Гиндина. — М.: Панорама, 2000. — С. 27-28.

8. Вайман С. Т. Неевклидова поэтика: Работы разных лет. — М.: Наука, 2001. —479 с.

9. Ведмецкая Н. М. В. Я. Брюсов о соотношении художественного и научного познания // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. № 2. — М., 1987. — С. 9-15.

10. Ведмецкая Н. В. Концепция художественного творчества русского символзма: философский анализ: (А. Белый, В. Брюов, Вяч. Иванов) / Автореф. дис. канд. филос. наук: (09.00.03). —М., 1987. — 25 с.

11. Венгерова 3. А. Поэты-символисты во Франции: Верлэн, Маллар-мэ, Римбо, Лафорг, Мореас // Вестник Европы. 1892. № 9. — С. 115-143.

12. Виноградов В. В. Гоголь и натуральная школа. — Л.: Образование, 1925.

13. Волынский А. Л. Литературные заметки// Северный вестник. 1891. № 11. Отд. II. С. 153-167.

14. Выготский Л. С. Психология искусства. — Минск: Современное слово, 1998. —480 с.

15. Габричевский А. Г. Морфология искусства.— М.: Аграф, 2002. —864 с.

16. Гаспаров Б М. Языковой образ // Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. — М.: Новое литературное обозрение, 1996. — С. 246-272.

17. Гаспаров М. Л. Академический авангардизм: Природа и культура у позднего Брюсова. — М., 1995. — 39 с. (Чтения по истории и теории культуры / РГГУ. Ин-т высш. гуманит. исследований. Вып. 10)

18. Гаспаров М. Л. Брюсов-стиховед и Брюсов-стихотворец// Гаспаров М. Л. Избранные статьи — М.: Новое литературное обозрение, 1995. —С. 102-122.

19. Гаспаров М. Л. Воронежская поэзия О. Мандельштама// Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 2. Воронеж, 1994. С. 9-23.

20. Гаспаров М. Л. «Синтетика поэзии» в сонетах Брюсова // Гаспаров М. Л. Избранные труды: В 3 т. Т. 2. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. — С. 306-320.

21. Гиндин С. И. Валерий Брюсов // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 2. — М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. —С. 3 — 62.

22. Гиндин С. И. Из ранней верленианы Валерия Брюсова // De visu. 1993. № 8. С. 24-34.

23. Гиндин С. И. Комментарии. Письма из рабочих тетрадей [В. Я. Брюсова] // Литературное наследство. Том 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. В 2-х кн. Кн. I. — М.: Наука, 1991. — С. 555-828.

24. Гиндин С. И. Программа поэтики нового века (О теоретических поисках В. Я. Брюсова в 1890-е годы) // Серебряный век в России: Избранные страницы. — М.: Радикс, 1993. — С. 87-116.

25. Гинзбург Л. Я. «Камень» // Мандельштам О. Э. Камень. / Сост., статьи, коммент. Л. Я. Гинзбург, А. Г. Мец, С. В. Василенко, Ю. Л. Фрейдин. — Л.: Наука, 1990. — С.261-276.

26. Гоголевские дни в Москве. 1809-1909. Общество любителей российской словесности: Сборник. — М., 1909. — 336 с.

27. Горький М. Поль Верлен и декаденты // Горький М. Собрание сочинений в 30 т. Т. 23. —М.: Худож. литература, 1953. — С. 124-138.

28. Гудзий Н. К. Из истории раннего русского символизма // Искусство. Журнал Государственной Академии художественных наук. Кн. IV.—М., 1927. —С. 180-218.

29. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка Т. I-IV. — М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1955.

30. Дерюгина Л. В. Эстетические взгляды П. А. Вяземского // Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика / Сост., вступ. статья и коммент. Л. В. Дерюгиной. — М.: Искусство, 1984. — С. 7-42.

31. Дубровкин Р. М. Рене Гиль и Валерий Брюсов: Хроника одной переписки// Электронныйресурс:. Toronto Slavic Quarterly. 2006. № 15. www.utoronto.ca/slavic/tsq.

32. Журавлёва А И. «Органическая критика» Аполлона Григорьева // Григорьев А. А Эстетика и критика / Вступ. статья, сост. и примеч. А. И. Журавлёвой. — М.: Искусство, 1980. — С. 7-47.

33. Зайцев Б. К. Гоголь на Пречистенском// Зайцев Б. К. Голубая звезда: Повести и рассказы. Из воспоминаний / Сост., предисл. и ком-мент. А. Романенко. — М.: Моск. рабочий, 1989. — С. 484-489.

34. Иванов Вяч. И. Дионис и прадионисийство. — СПб.: Алетейя, 2000. —343 с.

35. Ильинский А. А. Литературное наследство Валерия Брюсова// Литературное наследство. Т. 27-28. — М.: Наука, 1937. — С. 457-504.

36. Калмыкова В. В. Брюсов и Тютчев: смерть и прочтение // Электронный ресурс:. Toronto Slavic Quarterly. № 6. 2003. www.utoronto.ca/-slavic/tsq.

37. Калмыкова В. В. Валерий Брюсов: В предчувствии науки XX (XXI?) века // Электронный ресурс:. Toronto Slavic Quarterly. № 5. 2003. www.utoronto.ca/slavic/tsq.

38. Калмыкова В. В. «В. Я. Брюсов. Испепелённый. К характеристике Гоголя»: язык описания и рецепция описываемого // Литературная учеба. 2005. Кн. 4. С. 179-185

39. Калмыкова В. В. Лексемы «волхв» и «жрец» в поэзии В. Я. Брю-сова: лиигвопоэтический аспект // Межкультурная коммуникация в современном славянском мире: Материалы первой научной конференции. В 2 т. Т. II. — Тверь, 2005. — С. 230-233.

40. Калмыкова В. В. Мандельштам и Шкловский: Об отношениях литературных и человеческих// Литературная учёба. 2006. Кн. 2.— С. 187-198.

41. Калмыкова В. В. Международная научная конференция «Андрей Белый в изменяющемся мире» (Москва, 26 октября 1 ноября 2005 г.) // Новое литературное обозрение. 2006. № 79. С. 433-441.

42. Калмыкова В. В. Новое рождение эстетической критики в 18801890-е гг.: от романтизма к символизму // Мир романтизма: Сб. науч. тр.: К 45-летию научной деятельности проф. И. В. Карташовой. Т. 11 (35). — Тверь, 2006. — С. 239-249.

43. Калмыкова В В. «Судьба» в символистской лирике В. Я. Брю-сова: лиигвопоэтический аспект// Романтизм: грани и судьбы: Учён, зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Вып. 5. — Тверь, 2005. — С. 85-90.

44. Калмыкова В. В. Эстетика Осипа Мандельштама // Вопросы философии. 2006. № 9. С. 130-143.

45. Канунова Ф. 3., Янушкевич А. С. Своеобразие романтической эстетики и критики В. А. Жуковского// Жуковский В. А. Эстетика и критика. — М.: Искусство, 1985. — С. 7-47.

46. Касымджанова А. А. Разработка В. Брюсовым проблем философии художественного творчества. Автореф. дис. . канд. филос. наук: (09.00.04).—М., 1984. —18 с.

47. Келдыш В. А. Русская литература «серебряного века» как сложная целостность // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало1920-х годов). Кн. 1. — М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. — С. 13 — 68.

48. Климович Т. Мотив зеркала в творчестве В. Брюсова // В. Брюсов. Проблемы творчества: Сб. ст. — Ставрополь, 1989. — С. 23-33.

49. Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. — М.: Эдиториал УРСС, 2000. —352 с.

50. Кульюс С. К. Валерий Брюсов и Спиноза// Русская филология. Вып. I: Сб. студ. науч. работ. — Тарту, 1963. — С. 70-98.

51. Кульюс С. К. Формирование философско-эстетических взглядов В. Брюсова и его творчество 1890-х годов Автореф. дис. канд. филол. наук. (10.01.01) — Тарту, 1982. — 17 с.

52. Купченко В. П. Еще один Александр Иванов // Лица. Биографический альманах. 3. М.; СПб.: Феникс; АЛепеиш, 1993. — С. 3-16.

53. Лавров А. В. Брюсов В. Я. и литературное движение 1900-х годов: (К вопросу о роли Брюсова В. Я. в сапоопределении русского символизма). Автореф. дис. . канд. филол. наук: (10.01.01). — Л., 1985. — 21 с.

54. Ларцев В. Г. «Поэзия познания» у Брюсова // Труды Самаркандского университета. Вып. 258. — Самарканд, 1976. С. 38-48

55. Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В Н., Цивь-ян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма// Смерть и бессмертие поэта: Материалы науч. конф. — М., 2001. —С. 282-316.

56. Литвин Е. Ю., Фомичев С. А. Вступительная статья. Переписка [В. Я. Брюсова] с П. Е. Щёголевым // Литературное наследство. Том 98 Валерий Брюсов и его корреспонеднты. В 2-х книгах. Книга II. — М.: Наука, 1994. —С. 223-227.

57. JIokc К. Г. Брюсов — теоретик символизма // Литературное наследство. Т. 27-28. — М.: Наука, 1937. — С. 265-267.

58. Лотман Ю. М. Автокоммуникация: «Я» и «Другой» как адресаты // Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семи-осфера— история. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. — С. 2Ъ-А5.

59. Максимов Д. Е. Брюсов: Поэзия и позиция. Л.: Сов. писатель, 1969. 240 с.

60. Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: В 4 т.— М.: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР, 1993.

61. Медведев П. Н. Формализм и формалисты. — Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1934. — 209 с.

62. Мейлах Б. С. «.Сквозь магический кристалл»: Пути в мир Пушкина. — М.: Высш. школа, 1990. — 399 с.

63. Мережковский Д. С. Гоголь. Творчество, жизнь и религия. СПб., 1909. —231 с.

64. Н. М. Михайловский Н. К.. Дневник читателя: Заметки о поэзии и поэтах // Северный вестник. 1888. № 3. С. 130-156.

65. Михайловский Н. К. Русское отражение французского символизма//Русское богатство. 1893. № 2. С. 45-68.

66. Мукаржовский Я. Структуральная поэтика. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. — 480 с.

67. Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 1. — М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. — 960 с.

68. Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 2. — М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. — 768 с.

69. Перельмутер В. Г. «Звезда разрозненной плеяды!.»— М.: Книжный сад, 1993. — 367 с.

70. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. / Сост., выступит, ст. и примеч. И. В. Иваньо и А. И. Колодной. — М.: Искусство, 1976. — 614 с.

71. М. Пр. Протопопов М. Забытый поэт// Северный вестник. 1888. № 1 С. 1-22.

72. Протопопов М. А. Мотивы русской критики // Северный вестник. 1890. №3. С. 22-41.

73. Розанов В. В. Два этюда о Гоголе // Розанов В. В. Сочинения. — Л.: Васильевский остров, 1990. — С. 7-24.

74. Розанов И. Н. Встречи с Брюсовым // Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. — М.: Наука, 1976. — С. 761-772.

75. Рогова Л. И. Специфика художественного познания в эстетике В. Я. Брюсова. Автореф. дис. . канд. филос. наук: (09.00.04).— М., 1973. —24 с.

76. Степанов Ю. С. Основы всеобщего языкознания. Изд. 2-е. — М.: Просвещение, 1975. — 271 с.

77. Тименчик Р. Д., Щербаков Р. Л. Вступительная статья. Переписка [В. Я. Брюсова] с Н. С. Гумилёвым // Литературное наследство. Том 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. В 2 кн. Книга II. — М.: Наука, 1994. —С. 400-411.

78. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. —М.: Наука, 1977. — 572 с.

79. Усов А. Д. Несколько слов о декадентах // Северный вестник. 1893. № 8. С. 195-196.

80. Успенский Б. А. Краткий очерк истории русского литературного языка (Х1-Х1Х вв.). — М.: Гнозис, 1994. — 240 с.

81. Фещенко В. В. Языковой эксперимент в русской и английской поэтике 1910-30-х гг. Автореф. дисс. . канд. филологических наук. (10.02.19) — М., 2004. — 25 с.

82. Цебрикова М. К. Два романтизма во Франции // Северный вестник. 1886. №11. С. 42-69.

83. Шкловский В. Б. Гамбургский счет. — М.: Советский писатель, 1990. —544 с.

84. Якобсон Р. О. Работы по поэтике: пер. с англ., пер с фр., пер. с нем. / Сост. М. Л. Гаспаров; вступ. ст. В. В. Иванов; общ. ред. М.Л. Гас-паров. — М.: Прогресс-"Литера", 1987. — 461 с.