Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе

Филиппова, Елена Ивановна

автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе

Год: 2010
Автор научной работы: Филиппова, Елена Ивановна
Ученая cтепень: доктора исторических наук
Место защиты диссертации: Москва
Код cпециальности ВАК: 07.00.07

Диссертация по истории на тему 'Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе"

Елена Ивановна ФИЛИППОВА

ТЕРРИТОРИИ КОЛЛЕКТИВНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ ФРАНЦУЗСКОМ ДИСКУРСЕ

Специальность 07.00.07 - этнография, этнология и антропология

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

2 / ЯН5 ¿311

Москва, 2010

4843131

Работа выполнена в Центре этнополитических исследований Института этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая Российской академии наук

Научный консультант:

Академик РАН В. А. Тишков

Официальные оппоненты:

Доктор исторических наук Ю. П. Шабаев, Институт языка, литературы и истории Уральского отделения Российской академии наук

Доктор политических наук В. С. Малахов, Институт философии Российской академии наук

Доктор исторических наук С. В. Соколовский, Институт этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая Российской академии наук

Ведущая организация: Кафедра этиологии Исторического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова

Защита диссертации состоится « й.» 2011 г. в ' 7 "^часов на заседании диссертационного совета Д 002.117.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора и кандидата исторических наук при Институте этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая РАН по адресу: 119991, г. Москва, Ленинский проспект, 32-а, корпус «В», 18-й этаж, малый зал. С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая РАН.

Автореферат разослан «6..»

11 г.

Ученый секретарь диссертационного совета,

доктор исторических наук А.Е.Тер-Саркисянц

Общая характеристика работы

Актуальность темы исследования. Современное общество часто называют «обществом риска», и основным фактором этого риска считают ослабление социальных связей. Общество, ориентированное на индивида, кажется менее стабильным и устойчивым, чем предшествующие ему модели общественного устройства, где каждый с рождения принадлежал к той или иной группе. Современный «западный» человек определяется в первую очередь не принадлежностью к некоей изначальной общности - семье, нации, религиозной общине, и не местом рождения, а собственным жизненным опытом, а значит, для нового осмысления природы социальных связей необходимо одновременно переосмыслить и наше понимание индивида, и наше понимание того, что связывает индивидов друг с другом.

Французское государство-нация, как и большинство государств нового времени, укрепляясь по мере и за счет ослабления общинных отношений, утверждая верховенство юридического контроля (закон) над социальным (традиция) и стремясь монополизировать и структурировать социальные связи в форме гражданства, сыграло решающую роль в индивидуализации общества. Принято считать, что современная личность - это законченный индивид, отбросивший остатки конформизма, лишенный чувства долга и обязательств по отношению к прошлому. Он воспринимает общество, в котором живет, как внешнее по отношению к себе, а потому пренебрегает общественными интересами в пользу личных. Все эти констатации внушают многим определенный пессимизм, выражающийся в таких «диагнозах», как «иллюзия конца» (Ж. Бодрийяр), «разрыв государствообразующей связи» (П. Бирнбаум), «всемирное разочарование» (М. Гоше), «закат национального государства» (А. Турен, М. Абелес), «упадок социальных институтов» (Ф. Дюбе), «конец якобинской иллюзии» (Э. Балладюр), «гибельное дробление нации» (М. Гало), «расторжение национального договора» (Д. Лапейрони).

В то же самое время наблюдается утверждение в публичной сфере различных форм коллективных идентичностей, реальных и виртуальных общностей, своего рода «промежуточных инстанций» между индивидом-гражданином и государством. «Освободившийся» от общин- ^ ных предписаний Индивид в своем стремлении противостоять глоба- 1 ч> лизующемуся обществу уже добровольно ищет опоры в принадлежно- V сти к той или иной группе, способной обеспечить ему чувство метафи- <чО зической и социальной безопасности. Эта тенденция также восприни-

мается как угроза нации в ее классическом республиканском понимании, поскольку приписывание к различным общинам деперсонализирует индивида и ведет к опосредованию принципа равенства индивидов между собой признанием равенства культур, к которым они принадлежат.

Франция с самых ранних веков своего существования была своего рода проектом, объединением разных групп населения, которые государство пыталось превратить, добровольно или принудительно, в централизованную нацию и единую лингвистическую общность. В этом плавильном котле должны были раствориться местные различия и частные убеждения. На практике, однако, ни точное соответствие Государства и Нации, ни полное слияние частного и универсального никогда не было достигнуто. Как то, так и другое, - и оба они вместе, - это скорее часть национального мифа, который соединяет в воображении то, что далеко не всегда едино в реальности. Сегодня сохранять и поддерживать этот образ нации, равно как защищать основанную на нем версию национальной идентичности, становится все труднее. Как внутри самой Франции, так и из-за ее пределов все громче звучат призывы отказаться от «устаревших» республиканских принципов, подменив равенство «справедливостью», универсализм - мультикульту-рализмом, права человека - коллективными правами меньшинств. Выступающих против такой подмены обвиняют в консерватизме, нежелании принять во внимание реальное культурное многообразие населения и признать неэффективность республиканской модели в борьбе против дискриминации. Изучение устойчивости и трансформаций французской модели гражданской нации представляет практический интерес для России, где спор между политической и этнической концепциями нации еще не закончен.

Объект и предмет исследования. Исследование строится на анализе французского дискурса по поводу идентичности, включая его научную, общественно-политическую, медийную, литературно-художественную и повседневно-бытовую составляющие. Такой выбор объекта продиктован, во-первых, тем обстоятельством, что в современных обществах «западного» типа, к которым относится и Франция, господствующей формой идентичности является так называемая «нарративная (повествовательная) идентичность», основным инструментом исследования которой является анализ языка и дискурса; во-вторых, осознанием перформа-тивной роли дискурса, в частности - в конструировании идентичностей; в-третьих, обилием и доступностью источников.

Формулировка темы содержит в себе два комплекса представлений: первый — о том месте, которое занимает идентичность в современном дискурсе; о все расширяющейся территории, которую этот концепт

себе отвоевывает, распространяясь поверх национальных и дисциплинарных границ. Превращаясь из абстрактной философской категории, имевшей ограниченное применение в сфере психоанализа и отчасти в психологии личности, в одно из ключевых понятий общественных и гуманитарных наук, он уверенно оккупирует центр дискурсивного поля, постепенно оттесняя на его периферию прежние аналитические категории - нацию, расу, этничность и особенно социальный класс. Лишенные самостоятельной сущности - качества существительного, все они становятся частными случаями - прилагательными вездесущей идентичности: национальной, расовой, этнической, религиозной, региональной, социальной. Идентичность стала тем универсальным концептом, с помощью которого принято описывать современное общество и его структуру, социальные отношения, коллективные и индивидуальные поиски смысла бытия. «Поиски идентичности», «кризис идентичности», «утрата идентичности» занимают центральное место среди проблем современности. Число публикаций, коллоквиумов и семинаров, в названии которых фигурирует слово «идентичность», растет как снежный ком. Наше время называют «веком идентичностей», периодом «господства иден-тичностей». Одни приветствуют «возрождение идентичностей», другие предупреждают об опасности их «ужесточения».

Второй комплекс представлений связан с той ролью, которую разнообразные территории играют в конструировании индивидуальных и коллективных идентичностей. В центре внимания находится национальная идентичность в ее двух ипостасях: многомерная идентичность Франции как страны, государства, нации, с которыми идентифицируют себя ее граждане, и формы идентичности самих граждан, среди которых «французская» идентичность не обязательно является основной. В первом случае предметом исследования являются меняющиеся со временем образ страны в глазах ее собственного народа, национальная идея и идеология. Во втором - представление французов разных поколений, разного социального положения, парижан и «провинциалов» о самих себе и о природе связи, соединяющей их со страной (государством, нацией). Рассматриваются также ((конкурирующие» с национальным территориальные уровни коллективной идентичности, как инфра-, так и супранациональные.

Сосредоточение внимания на территориальной составляющей идентичности, оставляющее за кадром другие, не менее важные ее аспекты - социальный, политический, тендерный, религиозный и т. п., -объясняется той особой ролью, которую издавна играет пространственно-географический фактор в осмыслении французами своего общества и его истории. Ф. Бродель полагал, что "географическая концеп-

ция человечества" представляет собой одно из главных достижений французского обществоведения, и вслед за ее автором В. де Ла Бла-шем, размышлявшим над тем, не следует ли признать Францию существом географическим, спрашивал себя, не является ли она порождением географии^. Чтобы оценить, насколько границы пространства суверенитета нации совпадают с границами пространства идентичности ее членов, целесообразно рассматривать нацию как один из таксономических пространственных уровней идентификации, занимающий серединное положение на шкале между локальным и глобальным.

Хронологические рамки. Исследование охватывает период с середины 60-х годов XX века до наших дней. Начальная дата соответствует зарождению «Второй французской революции»2, центральным эпизодом которой стали события мая 1968 г., а результатом — глубокие и радикальные изменения в структуре общества, в состоянии умов и нормах поведения. Делегитимация устоявшихся форм взаимодействия в сфере семьи и отношений между полами, трудовых и профессиональных отношений, политики и религии позволяет сегодня говорить об «антропологическом кризисе» во французском обществе (К. Дюбар). В сфере идеологии вторая французская революция характеризуется «ревизией европейского рационализма» (В. Малахов). Универсализму и гуманизму классиков Просвещения противопоставляются право на нетождественность, этический релятивизм, подчинение Человека как мыслящего субъекта структуре и отрицание идеи Прогресса. На рубеже 1970-х гг. происходит разрыв интеллектуальной и политической традиции, которая на протяжении двух последних веков была отмечена полным отсутствием интереса к культурному многообразию населения страны, доминированием «высокой», «нормативной» культуры над фольклорной и преимущественным вниманием к истории идей, а не традиций и обычаев. Постепенно формируется новый социальный и идеологический ландшафт: фактически выполнившие свою унифицирующую функцию социальные институты теряют былой непререкаемый авторитет; централизованная модель государственного управления расшатывается стремлением к децентрализации; на смену массовой урбанизации приходит вторичное заселение сельской местности неаграрным населением, сопровождающееся распространением моды на «экологизм» и желанием «вернуть утраченный мир», а кое-где и требованиями территориальной автономии. За 15 лет, с 1970 по 1985 гг., создаются более 800 этнографических музеев, объем этногра-

' Braudsl, Fernand. Identité de la France. Paris, Flammarion, 1986. Vol. 1. p. 265

2 Mendras, Henri. La seconde Révolution française, 1965-1984. Paris, Gallimard, 1988.

фических коллекций увеличивается в пять раз, появляется целая армия этнографов-любителей3. Вторая половина 1960-х гг. - это время освобождения индивида от разнообразных ограничений, накладываемых на него семьей и обществом в целом, время утверждения социальной вседозволенности, но это н время зарождения новых социальных движений, постепенно оттеснивших на второй план ослабленное соблазнами общества потребления рабочее движение. Одной из целей этих новых движений, сделавших своей программой эмансипацию меньшинств и борьбу за культурные права, или вернее - за право на культурную отличительность, стало общественное признание всевозможных частных коллективных идентичностей.

Цели исследования. Исследование имеет две самостоятельные, но взаимосвязанные цели. Первая - анализ языка, понятий и концептов, используемых французскими общественно-гуманитарными науками при изучении проблемы идентичности. В круг анализируемых понятий и концептов включены, помимо собственно идентичности, те классификационные категории, от которых образуются наиболее распространенные из ее предикатов; нация, ethnie, раса и их производные. Первая исследовательская задача состоит в том, чтобы проанализировать меняющиеся значения этих понятий и терминов в динамике и в различных дисциплинарных матрицах. Ее решению посвящена первая часть исследования.

Во второй его части автор ставит перед собой цель оценить устойчивость французской модели государства-нации в условиях противоречивого и разнонаправленного действия двух феноменов: с одной стороны, глобализации и связанных с ней нарастающей географической мобильности населения, возникновения наднациональных и транснациональных центров власти и управления; с другой - критики универсализма со стороны разнообразных партикуляризмов, размывания системы ценностей и ослабления социальных связей, кризиса традиционных социальных институтов, индивидуализации общества.

В связи с этим исследовательские задачи второй части исследования сводятся к ответу на вопросы:

• какую роль в жизни современных французов играют коллективные формы идентичности;

3 Bromberger, Christian. Ethnologie, patrimoine, identité. Y a-t-il une spécificité de la situation française ? In : Fabre Daniel (sous la direction de). L'Europe entre cultures et nations. Paris : Editions de la MSH, 1996. p. 9-23

• каковы мотивы, механизмы и формы идентификации с теми или иными территориально локализованными общностями;

• какое место занимает в этой конфигурации национальная идентичность;

• каковы современные представления французов о природе и содержании национальной идентичности, т. е. какой видят сегодняшние французы свою страну и какие узы их с ней связывают.

Теоретико-методологические основания исследования

Специфика работы в «чужом», незнакомом обществе предъявляет особые требования к методологии исследования. Важно, с одной стороны, отказаться от соблазна перенести на него привычные объяснительные модели, выработанные «дома», а с другой -- остерегаться некритического восприятия местных моделей. Отсюда осознанный выбор индуктивного метода, отказ от априорно заданных гипотез в пользу так называемой «обоснованной теории» (grounded theory), опирающейся на эмпирические данные. Этот методологический выбор обусловлен в известной мере и особенностями исследовательской ситуации: невозможность, в силу объективных причин, длительного непрерывного пребывания в поле компенсировалась возможностью регулярно возвращаться туда на ограниченное время, используя перерывы в сборе полевого материала для чтения литературы по теме исследования. Такой режим работы позволил постепенно уточнять, видоизменять, углублять программу сбора полевого материала, проверять возникающие гипотезы.

Общей теоретической рамкой для данного исследования служит социальный конструктивизм, основы которого заложены работами П. Бурдье, Ф. Барта, Б. Андерсона, Э. Геллнера, Э. Хобсбаума. В частности, исходными для концептуального осмысления эмпирического материала являются следующие положения:

• признание конституирующей роли социальных границ в формировании межкультурных различий; (Ф. Барт);

• признание перформативной роли категоризаций и номинаций (П. Бурдье).

• понимание нации как порождения свойственной новому времени артикуляции пространства, времени и общественной солидарности, основополагающая роль в которой отводится языку и категориям классификации как механизмам коллективного унифицированного (и унифицирующего) воображения (Б. Андерсон);

• понимание этнического членства как предполагаемой идентичности, которая не означает наличия действительной социальной груп-

пы, но лишь облегчает формирование групп на основании каких-либо отличительных свойств; признание политической общности источником формирования веры в разделяемую этничность (М. Вебер, Э. Балибар);

• понимание идентичности как промежуточного дискретного результата непрерывного процесса авто- и гетероидентификаций индивида по различным основаниям, направленного на достижение этического идеала самореализации, предопределило помещение в центр анализа нарративной идентичности (П. Рикер) а также выбор в качестве жанра полевого исследования записи «жизненных историй».

• понимание национальной идентичности как одного из многих способов самоидентификации, к которым прибегают люди в зависимости от конкретных обстоятельств (Э. Хобсбаум); определение ее как «общеразделяемого представления граждан о своей стране, ее народе и как чувства принадлежности к ним» (В.А. Тишков);

Автор опирается также на работы, в которых получили развитие базовые положения социального конструктивизма: критика эссенциа-лизма и примордиализма (В.А. Тишков, B.C. Малахов, C.B. Соколовский); критика понятия ethnie, анализ механизмов конструирования «этнической» реальности и роли в этом процессе антропологов (Ж.-Л. Амсель, Ж.-П. Дозон, Ж.-Ф. Госьо и др.); представление о французской нации как о результате исторически длительного процесса воображения и конструирования (П. Нора, П. Бирнбаум, С. Ситрон, Д. Фабр и др.). При анализе расистского дискурса и практик автор опирается на работы П.-А.Тагьеффа (критика расизма и антирасизма, гетерофобии и гетерофшии, идеологии дифференциализма) и В. А. Шнирельмана (критика цивилизационного подхода и анализ феномена «нового расизма»)

Еще одной базисной парадигмой исследования является понимание современной ситуации в странах Запада и, в частности, во Франции, как ситуации постмодерна, характеризующейся нарастанием сложности и беспорядка, нестабильности и непредсказуемости, утратой веры в эсхатологические метанарративы (христианства, просвещения, социализма, капитализма), каждый по-своему обещавшие освобождение Человека (Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийяр, Б. Латур). Однако автор не разделяет радикального отрицания идеи прогресса, считая более обоснованным и более конструктивным «умеренный пессимизм» Э. Морена. Отказ от идеи прогресса, крушение ценностей и связанное с ним крушение смысла подрывают веру людей в свою способность влиять на настоящее и провоцируют обращение к прошлому, подменяющее собой устремленность в будущее.

Источники. Круг источников предопределен объектом исследования (каковым является дискурс по поводу идентичности) и подразделяется на три категории.

Во-первых, это полевые материалы автора, т. е. интервью, записанные в период 2004-2009 гг. в Эльзасе, Бретани, регионах Юг-Пиренеи, Прованс-Альпы-Лазурный Берег, Овернь, Центр и Иль-де-Франс, на Корсике, а также в одном из заморских департаментов Франции - Гваделупе. Общий объем расшифрованных записей интервью составил около 30 авторских листов. На русский язык они переведены выборочно в целях цитирования. Значительная часть этих интервью была реализована благодаря участию автора во втором, качественном этапе выборочного обследования населения французской метрополии «История жизни» (ШЕО-ШБЕЕ, 2002-2005). Исследование проходило в два этапа. Весной 2003 года был осуществлен анкетный опрос 8403 человек по репрезентативной выборке в 13 тыс. 500 человек (в возрасте 18 лет и старше, проживающих в метрополии, в обычных домохозяйствах). После первичной обработки материалов анкетного опроса из числа его участников были отобраны респонденты для проведения углубленных биографических интервью, которые были реализованы на протяжении 2005 года. Материалы, собранные методом массового опроса по репрезентативной выборке на первом, количественном этапе этого исследования, привлекаются в диссертации для обозначения общих тенденций в сфере идентификации населения с теми или иными территориальными общностями. Все приведенные в тексте количественные показатели получены в результате обработки этого массива данных. Кроме этого, по индивидуальной программе на протяжении 2004 - 2010 годов проводились беседы с журналистами, лидерами общественных организаций, преподавателями региональных языков, представителями муниципальной власти, коллегами-исследователями. Интервью с французскими учеными опубликованы в приложении к диссертации.

Вторая категория источников - различные тексты.

• Продуцируемые властью и по заказу власти', законы, аналитические записки, доклады и заключения комиссий, выступления официальных лиц.

• Создаваемые институтами и действующими лицами гражданского общества: интернет-сайты, малотиражные газеты, листовки, обращения, заявления, петиции ассоциаций и общественных организаций, дискуссии на интернет-форумах.

• Публикуемые средствами массовой информации (в том числе электронными).

• Эпистолярные тексты: литературные произведения, тексты песен, эссе, автобиографии, мемуары, дневники, интервью, затрагивающие тему идентичности.

• Документальные и художественные фильмы и театральные постановки',

• Работы французских исследователей в сфере общественных наук используются в двух качествах: в первой части диссертации - как источник второго уровня, представляющий собой часть дискурсивного поля, во второй - как литература по проблеме.

Третья категория источников - результаты включенного наблюдения автора во время жизни и работы во Франции в качестве приглашенного исследователя в Национальном демографическом институте, Высшей школе социальных исследований; приглашенного профессора в Университете им. Б. Паскаля (г. Клермон-Ферран), а также в рамках Конвенции РАН-СЫЛЗ (в общей сложности, на протяжении 2003-2010 гг., два года).

Практическая ценность настоящего исследования определяется наличием на разных этапах истории множества параллелей между Россией и Францией. Обе наши страны на протяжении длительного времени жили с осознанием своей мессианской, цивилизаторской роли, и обе во имя своей высокой миссии были готовы силой принуждения, а иногда и с оружием в руках навязать свободу и просвещение другим странам и народам. Как Россия, так и Франция пережми болезненную утрату части завоеванных или присоединенных земель, сопровождавшуюся сокращением территории, возвращением к старым границам и «репатриацией» значительных масс населения. Это стало одним из факторов потери статуса великой державы, что нанесло серьезный удар по национальному самосознанию населения обеих стран. Еще одно сходство между Россией и Францией состоит в том, что их официальные языки распространены далеко за пределами национальной территории, причем как русский, так и французский, помимо чисто коммуникативной функции, на протяжении длительного времени имели и функцию символическую, как языки, несущие с собой революционную идеологию, культуру и просвещение. В последние десятилетия, однако, число носителей этих языков в мире заметно сокращается, что объясняется как прагматическими, так и политическими причинами. Проводимая Францией политика в поддержку франкофонии во всем мире стоит больших затрат и не приносит прямых материальных дивидендов. Совершенно очевидно, что за этой стратегией стоит нечто большее, нежели чисто культурная миссия: в ней явно прочитывается

политическое измерение. В России также все более отчетливо осознается «необходимость активизации усилий, направленных на утверждение высокой роли русского языка в мировой культуре»4, причем эта задача видится как часть политики в отношении соотечественников за рубежом и собирания так называемого Русского мира.

Особенно существенно для нашей темы то, что и в России, и во Франции произошел или происходит пересмотр национальной истории. Различные версии коллективной памяти стремятся навязать обществу определенное видение прошлого; часто они противоречат друг другу, провоцируя так называемые «войны памяти» (П. Нора, В. Шнирельман) и разрушая традиционное историческое знание. Именно этим конфликтом между историей и памятью объясняется происходящее в обеих странах переосмысление национальной идентичности. Все это делает опыт Франции, столкнувшейся с обозначенными проблемами раньше России и решающей их часто иначе, чем наша страна, безусловно интересным и актуальным.

Практическая значимость работы заключается также во введении в оборот российской науки большого корпуса французских текстов (специальной литературы, публицистики, документов), недоступных читателю, не владеющему французским языком. Особое место среди этих текстов занимают полевые материалы автора.

Теоретическая значимость работы состоит, во-первых, в анализе концептов, терминов и понятий, используемых во французской социальной антропологии. Во-вторых, исследование вносит вклад в теоре-тизацию связи идентичности и территории: с одной стороны, территория рассматривается как одна из опор для формирования индивидуальной и коллективной идентичности; с другой - выявляются различные модели конструирования идентификационных территорий на различных таксономических уровнях. Этот анализ позволил сделать вывод о центральной роли пространственно-географического фактора во французском коллективном воображаемом, а также провести параллель между влиятельностью концептов этноса/этничности в российской картине мира и территории/территориальности - во французской.

Степень изученности проблемы. Новизна исследования. Интерес к проблеме идентичности, проявляющийся в российской науке с середины 1990-х годов, связан с крахом социализма и распадом СССР, сопровождавшимися системным кризисом, затронувшим, в том числе,

4 Итоговое сообщение III конференции Международного педагогического общества в поддержку русского языка. Принято 16 октября 2008 г, (см. Альманах «Этнодиалоги», №1 (30), 2009:120-121)

социальную структуру общества и весь комплекс общественных представлений. Среди внешних проявлений этого кризиса было такое новое для российских обществоведов явление, как «мобилизация этнично-сти», повлекшая за собой «этническое возрождение» и «межэтнические конфликты», а также, опосредованно, вынужденные (или, как их еще называют, «стрессовые») миграции рубежа 1990-х годов. Именно необходимость анализа этих явлений обусловила обращение к понятию идентичность.

Его взяли на вооружение психологи, в том числе этнопсихологи и специалисты в области психологической антропологии (см. работы Н. В. Лебедевой, Г. В. Солдатовой, Т. Г. Стефаненко, А. А. Велика и др.), социологи и этнологи (Л. М. Дробижева, А. Д. Коростелев, В.А. Шнирельман, М. Н. Губогло, Э.-Б. Гучинова, Г. А. Комарова и др.) Описанный выше контекст вхождения в оборот нового на постсоветском пространстве понятия обусловил его концептуализацию в кризисно-конфликтной парадигме. Причины и механизмы кризиса идентичности описывались в терминах фрустрации, культурной дистанции и культурного шока (см., например: Олкотг, Тишков, Мала-шенко, 1997; Гудков, 2004). Отдельно стоит отметить влияние на российских ученых цивилизационного подхода, реанимированного в начале 1990-х годов С. Хантингтоном. Он стал основой для рассмотрения социально-культурной дистанции (имплицитно понимаемой как цивилизационные различия между культурами) как «фактора межэтнических отношений» (см. работы Л. М. Дробижевой, Г.В.Солдатовой, О.В.Комаровой, Л. В. Дмитренко).

Несмотря на то, что В. А. Тишков еще в 1997 году признавал, что «понятия идентичности и культурной границы имеют более широкое содержание, чем их интерпретация в этническом контексте»5, в современной российской этнологии и сегодня наблюдается тенденция сводить изучение идентичности к вычленению ее этнического аспекта, или попросту «этничности». Фактически можно констатировать, что этническая идентичность пришла на смену национальному самосознанию советской этнографии. Это не означает наличия концептуального единодушия относительно природы этнической идентичности. Немногочисленные конструктивисты отказываются видеть в ней «изначальную привязанность» {primordial ties, по выражению К. Гирца), являющуюся результатом рождения в определенной религиозной и/или языковой общности и разделения с ее членами некоторых соци-

s Тишков В.Л. Идентичность и культурные границы//Олкотт М. Б., Тишков В.А., Малашенко A.B. (ред.) Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., 1997. с. 15

альных практик. Они склонны рассматривать этническую идентичность не как свойство, а как отношение, а этнические группы - как форму социально-культурных коалиций, определяющихся целями и стратегиями взаимодействия с другими такими коалициями. Для исследователей, не разделяющих парадигму социального конструктивизма, речь по-прежнему идет о сущностной характеристике. В зависимости от контекста и у разных авторов этническая идентичность может означать чувство принадлежности индивида к определенной группе, набор «объективных» характеристик индивида, позволяющих отнести его к той или иной группе (хочет он того или нет), или даже характерные признаки самой группы.

Другим контекстом использования понятия «идентичность» в современном российском дискурсе являются рассуждения о национальной идентичности россиян или об идентичности России как страны. В этих рассуждениях можно выделить следующие основные темы: Что такое национальная идентичность? Что считать образующим ядром российской идентичности? Является ли сегодняшняя Россия национальным государством или «недораспавшейся» империей, а источником ее суверенитета - многонациональный народ или многонародная нация? Как соотносятся русская нация с российской нацией, русская идея с российским проектом? Обращение к опыту Франции может быть особенно уместным как раз в контексте этих вопросов. Учитывая исторический приоритет Франции в создании национального государства (État-nation), представляется правомерным исходить при классификации других государств из критериев, сформулированных французскими идеологами и воплощенными в жизнь французской Республикой.

Проблема коллективной идентичности в современной Франции относится к числу неисследованных в российской науке, прежде всего, потому, что до недавнего времени французское «поле» было недоступно для отечественных этнологов. Единственной опубликованной до настоящего времени работой, основанной на собственных полевых материалах, является монография Е. Б. Деминцевой6. Этнографическое исследование «Семья во французском обществе» (М. К. Любарт) ограничено временными рамками XVIII - начала XX в. и основано на письменных источниках.

Большую ценность в контексте нашей работы представляет историческое исследование национальной идеи во Франции, охватывающее период от средневековья до кануна франко-прусской войны7. Оно

6 Деминцева Е. Б. Быть арабом во Франции. М., НЛО, 2008. 181 с.

7 Бовыкин Д.Ю. Идея нации во Франции в эпоху от Революции до Второй им-перии//Бондарчук B.C. (отв. ред.). Национальная идея в Западной Европе в

не только дает подробную и развернутую картину того, как постепенно формировалась, кристаллизовалась, выковывалась, трансформировалась под воздействием внутренних и внешних факторов национальная идентичность (в значении идентичности нации), но и позволяет проследить зарождение тех ее составляющих, которые не утратили свою актуальность и сегодня.

В самой Франции литература по проблеме идентичности весьма обширна. В разработке темы участвуют представители всех гуманитарных дисциплин - историки, социологи, психологи, антропологи, политологи, демографы, специалисты в области гуманитарной географии. Столь же широк и спектр анализа: в поле зрения исследователей попадает идентичность индивидуальная и коллективная, национальная и региональная, социальная, территориальная, культурная, религиозная. Содержательному анализу французского научного дискурса целиком посвящена первая часть исследования.

Настоящая работа представляет собой первое в России обобщающее антропологическое исследование проблем идентичности в современной Франции, выполненное на собственном полевом материале, с привлечением широкого круга письменных источников и литературы на французском языке, которые вводятся в научный оборот впервые. Ее особенностью является отказ от априорного вычленения той или иной категории населения (иммигрантов, «коренных» французов, «меньшинств», населения того или иного региона, горожан или сельских жителей и т. п.). В то же время, речь не идет и о попытке типизации «среднего француза». Напротив, автор видит свою задачу в том, чтобы максимально представить реальное разнообразие современного французского общества, которое не может быть описано ни в «зтнора-совых» категориях, ни с помощью традиционного разграничения на «местных» и «приезжих», «городскую» и «сельскую» среду.

Апробация исследования. Отдельные положения и результаты диссертационного исследования были изложены автором на международных конференциях: «Идентичность и пространство» (Реймс, Франция, октябрь 2006); «Современное состояние межэтнических и конфессиональных отношений в регионах России: проблемы повышения толерантности» (Оренбург, декабрь 2006); «Автономные и административные образования в современных государствах: российский и международный опыт региональной этнополитики» (Казань, декабрь

новое время. Очерки истории. М., Зерцало-М. Издательский дом Вече. 2005. с. 158-230; Пименова Л. Идея нации во Франции Старого порядка//Бондарчук B.C. (отв. ред.). Национальная идея в Западной Европе в новое время. Очерки истории. М., Зерцало-М. Издательский дом Вече. 2005. С. 125-158.

2006); «Миграции после распада империи: российский и французский опыт» (Москва, май 2007 г.); «Идентичность и территория» (Париж, Франция. Июнь 2007); 14 ежегодный семинар Сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов (Египет, Хургада, декабрь 2007); VIII Конгресс этнографов и антропологов России (Оренбург, июль 2009); XIV Конгресс Ассоциации по изучению национальностей (ASN) - (Нью-Йорк, апрель 2009); «Расизм, дискриминация, ксенофобия: какими мы их увидели» (Москва, май 2010), на трех методологических семинарах в Национальном демографическом институте (Париж, Франция), а также во время публичных лекций-дискуссий в географическом клубе при Институте географии г. Руана, Франция (ноябрь 2008.) и во Французском культурном центре в Алжире (ноябрь 2009).

По теме диссертации опубликованы монография, 32 статьи и интервью на русском и французском языках, а также сборник авторских интервью и переводов с французского научных статей, три коллективные монографии и сборник статей под редакцией автора.

Структура и содержание работы.

Диссертация состоит из введения, двух частей (семи глав), заключения, списка литературы и приложения.

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, дается характеристика его объекта, характеризуется степень научной разработанности интересующей автора проблематики, определяются новизна исследования и его цели, формулируются основные задачи и теоретико-методологические основания предпринятого исследования.

Часть первая: «Идентичность во французском научном и общественно-политическом дискурсе. К вопросу о переводе понятий», посвящена анализу французского научного дискурса по поводу идентичности и проблеме перевода понятий, привлекаемых для описания и осмысления этого феномена. Она состоит из трех глав.

В главе 1: «Формирование и содержание концепта «идентичность» в различных дисциплинах» рассматривается история концептуализации понятия «идентичность» в различных дисциплинарных матрицах, выявляются ключевые понятия, мобилизуемые каждой дисциплиной для изучения идентичности.

Философы (Ж.-П. Сартр, П. Рикер, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяр, Ж.-Ф.Лиотар, М. Гоше), размышляя об идентичности, делают акцент на соотношении таких ее аспектов, как тождество и самость, постоянство и изменчивость. Снять противоречие между ни-

ми призвано понятие «повествовательной», или «нарративной» идентичности (П. Рикер) - т. е. такой формы идентичности, к которой человек способен прийти посредством повествовательной деятельности. Результатом этой деятельности является жизненная история. Важное место в философских размышлениях об идентичности отводится конституирующей роли Другого, необходимого элемента для формирования коллективной идентичности, без которого невозможно никакое «Мы», никакое чувство солидарности, сопричастности или, напротив, отличия, и одновременно источника угрозы для идентичности, поскольку Другой может не только судить, но и влиять, т. е. изменять, деформировать личность.

Внимание психологов (А. Грин, К. Камиллери, Э. Липянски, П. Tan) приковано, прежде всего, к таким свойствам идентичности, как единство, постоянство и целостность. Их нарушение либо посягательство на них извне чревато кризисом идентичности. Противоречие между постоянством и изменчивостью психологи разрешают с помощью противопоставления человеческого существа (être humain) и личности (personne), постулируя, что человек остается одним и тем же существом на протяжении всей жизни, в то время как личность его претерпевает более или менее существенные изменения. Такая мысленная операция разделения субъекта на две части, одна из которых обеспечивает его постоянство, а другая «разрешает» изменчивость, позволяет снять с повестки дня вопрос об индивидуальной глубинной «субстанции» личности, которая должна оставаться неизменной на протяжении времени вопреки всем «поверхностным» изменениям. Роль субстанции закономерно отводится телесной оболочке, личность же приравнивается к самосознанию. Этот же объяснительный механизм работает на коллективном уровне: сохранение на протяжении веков страны с названием Франция, равно как больших групп людей, называющих себя французами, создает ощущение преемственности и непрерывности, хотя содержание, скрывающееся за этими названиями (культура, система ценностей, политический режим, даже географические координаты), претерпело за эти века радикальные изменения. Отсутствие национальной субстанции как на индивидуальном, так и на коллективном уровне не ставит под сомнение наличие национальной идентичности.

Еще одно противоречие - между единством личности и ее многообразием - разрешается в рамках ролевой теории или инструментали-стского подхода, где в качестве инструментов выступают носители или маркеры идентичности. Психологи различают идентичность для себя (реальную, экзистенциальную) и идентичность для других (виртуальную, ситуативную).

В «классической» социологии идентичность чаше всего трактуется как синоним принадлежности к определенной социальной категории, причем до недавнего времени «основной», объективной считалась принадлежность к категории социо-профессиональной. В силу традиционного разделения сфер интересов между психологией и социологией индивид не является общепризнанным объектом социологического исследования, равно как понятия «идентичности для себя», «самообраза» не принадлежат словарю классической социологии. Однако в последние 20 лет социологи (К. Дюбар, Ж.-К. Кауфман, Ф. де Сэнгли) все чаще обращают внимание на субъективный аспект идентификации, адаптируя соответствующим образом свои методы исследования (прибегая, в частности, к глубинному интервью). Особенность социологического подхода состоит в типизации различных форм идентичности, позволяющей соотнести все многообразие индивидуальных идентич-ностей с несколькими идеал-типами и выявить преобладающий в том или ином обществе или в ту или иную историческую эпоху идеал-тип.

Прежде всего, противопоставляются общинный (communautaire) и общественный (sociétaire) типы идентификации. Для первого, который может быть также определен как холистский, соответствующий социальным отношениям, основанным на силе традиции и культурного наследия, характерно доминирование «Мы-идентификации», принадлежности к коллективу. Внутри первого типа выделяются три формы идентичности, господствующие в различные эпохи: культурная, статусная и рефлексивная. Второй тип, индивидуалистский, соответствует социальным отношениям, основанным на согласованности рационально мотивированных интересов и добровольном объединении индивидов для защиты этих интересов. Для него характерна нарративная форма идентичности.

Социологическое осмысление кризиса идентичности состоит, во-первых, в признании его обусловленности другими коллективными кризисами - экономическими, социальными, символическими, нарушающими привычную структуру «Мы» или вовсе ее разрушающими. Во-вторых, в диагностировании различных составляющих кризиса идентичности: кризиса межпоколенной трансмиссии; кризиса стабильности; кризиса нормативной сферы, кризиса рациональности и морали. В-третьих, в констатации того, что вытеснение прежних форм коллективной идентичности радикально меняет природу социальных связей: по мере их диверсификации, они становятся слабыми, гибкими, эластичными; не слишком тесными, не слишком длительными, но и не слишком мимолетными и эфемерными.

Идея повествования, рассказа, является центральной в трактовке идентичности историками (Ф. Бродель, П. Нора, Ж. Нуарьель, С. Ситрон, К. Помян, А. Гржебин, А.-М.Тисс). Сегодня французские историки читают и расшифровывают национальную идентичность не столько через сходство, сколько через различие. Современные общества не рассматриваются больше как продукт Истории, они утверждают свою идентичность через отрицание прошлого. Содержание исторического рассказа меняется с течением времени, соответственно меняется и характер национальной идентичности: династической, монархической, затем революционной, республиканской и, наконец, социальной (или демократической) (П. Нора). Новое понимание национальной идентичности как явления многоликого и изменчивого, пришедшее на смену противопоставлению «натуралистского» и «культуралистского» подходов, предопределило особую роль культурного наследия, или общенационального достояния, как ее субстрата. «Национальная идентичность» представляет собой важнейшую для индивидуального самосознания эмоциональную и интеллектуальную связь с расширенным образом «мы», включающим как современников, с которыми индивид делит общее наименование, общий язык, общую территорию, историко-культурное наследие и символы, прошлое, настоящее и будущее, так и предыдущие и последующие поколения8.

В социальной антропологии понятие «идентичность» с самого начала тесно переплетено с такими понятиями как этничность, культура и традиция. Это концепт, отсылающий к истокам и основаниям, к почве и местному колориту, к землям и территориям. Идентичность рассматривается в терминах экзогенный - эндогенный, оригинальный - заимствованный. За этими терминами угадывается идея обществ как отдельных замкнутых систем. Классический для антропологии метод монографического описания вольно или невольно способствовал такому пониманию, позволяя говорить об идентичности группы как о чем-то едином, раз и навсегда определенном и общем для всех ее членов.

Классическая антропология имеет дело в первую очередь с культурной формой идентичности. Индивидуальная идентичность в этой парадигме отражает систему представлений о структуре личности индивида, свойственную тому или иному обществу. По сути, она есть не что иное, как отражение структуры родства. Структуралисты (К. Леви-Стросс и его последователи) рассматривают идентичность через призму бинарных оппозиций: идентичность - инаковость; един-

8 Pomian К. Patrimoine et identité nationale//Le Débat, numéro ¡59, mars-avril 2010. pp. 45-56.

ство - многообразие; разъединяющая уникальность - объединяющая общность. Универсальный Человек и общечеловеческие ценности противопоставляются в рамках этого подхода отдельным, частным или групповым идентичностям.

В рамках постструктуралистской и постмодернистской парадигм акцент смешается на процесс конструирования идентичности, которая мыслится как феномен в высшей степени субъективный, зыбкий и изменчивый, как результат личного выбора индивида или договоренностей между всеми действующими лицами, участвующими в процессе выстраивания системы социальных связей. Акцент, делаемый современными антропологами на конструировании идентичности в постоянном диалоге с Другим (в том числе - с ближайшим Другим {Autre immédiat M. Оже)), представление о различии как внутренней составляющей идентичности, наконец, традиционное самоопределение антропологии как науки о Другом и о различиях между культурами предопределяют исследование этого процесса в терминал: гибридизации, креолизации и метисации (Ж.-Л. Амсель, М. Абелес, М. Оже, Ф. Лаплантин). В таком подходе отчетливо видна постмодернистская парадигма с ее отрицанием тотального и всеобщего, с утверждением идеи о многомерном индивиде (Ф. де Сэнгли) или даже о «расчлененном человеке» (homo fractalis Бодрийяра). Метафора метисации не должна вводить в заблуждение относительно наличия неких «чистых» культур, смешивающихся между собой. В этом состоит оппозиция принципу мультикультурализма, предполагающему сохранение культурного многообразия и сосуществование в рамках одного общества разных, не смешивающихся между собой культур.

Внимание антропологов привлекают также механизмы конструирования идентичности с опорой на «этнологическое наследие» (Ж.-Ф. Госьо); попытки, более или менее успешные, политических элит определить «идентичность» административной территории или избирательного округа, создать их привлекательный имидж, обосновать существующие или предлагаемые границы, (К. Бромберже, Ф. Пестей, С. Сань). Французское понимание «этнологического наследия» имеет выраженную специфику: во-первых, создаваемые музеи и коллекции не привязаны к какому-либо «народу» ни даже региону или старинной провинции, но сознательно ограничивают свой горизонт микроуровнем конкретного жизненного пространства. Во-вторых, хранителей «этнологического наследия» интересуют не только сельская специфика и крестьянский быт: столь же достойными внимания считаются закрывающиеся заводы или шахты; жилой дом-коммуна, спроектированный архитектором Ле Корбюзье; развалины бывшего концлагеря,

где в период 1940-1945 гг. содержались цыгане; средневековая часовня для прокаженных. В-третьих, инициаторами создания микро-музеев или других форм сохранения «этнологического наследия» часто выступают «новоселы», люди, недавно поселившиеся в данном месте. Для них участие в этой деятельности является способом включиться в жизнь местного сообщества, добиться признания в качестве «местных» благодаря знанию локальной истории, почувствовать эмоциональную связь с новым местом жительства.

Каждая дисциплина имеет определенные методологические и методические ограничения, не позволяющие понять изучаемый феномен во всем его многообразии (поэтому большинство исследователей настаивает на необходимости междисциплинарного подхода к его изучению). На уровне психологии он фактически сводится к процессам идентификации, саморепрезентации и «^»-концепциям, тогда как коллективные формы идентичности остаются на втором плане. На социологическом уровне, напротив, исчезает из поля зрения индивид. Соответственно, если психологи изучают кризис идентичности, имея в виду состояние индивида, возникающее в ситуациях нарушения ощущения единства и постоянства личности (переходный возраст, миграция, резкое изменение социального статуса, и т. п.), то социологов волнует кризис иденпшчностей, проявляющийся в том, что традиционные формы групповой идентификации - нация, социальный класс, община теряют смысл, а основанные на них социальные связи и чувство солидарности ослабевают. Антропологи совмещают оба подхода. В одном случае в центре анализа находится индивидуальная идентичность (как правило, ее культурная форма), изучение которой дополняет исследование социальной структуры группы, членом которой является индивид. В другом случае исследователей интересует коллективная идентичность в значении чувства принадлежности к группе. Наконец, разработка категории «этнологического наследия» и внимание к коллективным формам памяти сближают антропологический подход к изучению идентичности с историческим.

Глава 2: «Идентичность в междисциплинарной матрице» посвящена междисциплинарному консенсусу, достигнутому в трактовке идентичности, и критике этого понятия. В центре рассмотрения - различные определения идентичности. Одни исследователи исповедуют морфологический и интеракционистский подход (как устроена идентичность?), другие ставят во главу угла рефлексивный аспект (что отражает идентичность?), третьи делают акцент на инструментальном аспекте (зачем человеку идентичность?) В этом случае, в русле сартровской философии действия, идеи-

точность рассматривается как стратегия, направленная на достижение определенных целей.

В рамках парадигмы сложности (Э. Морен) существует определенный консенсус относительно того, что идентичность всегда множественна, она является результатом конструирования, представляющего собой непрерывный динамический процесс. Многие исследователи, однако, сомневаются в том, стоит ли вообще использовать этот термин: настолько различны проявления, значения и смыслы обозначаемого им феномена (Ф. Лаплантин, Ж.-К. Руано-Борбалан, Д. Шевалье, А. Морель и др.). С одной стороны, в нем имплицитно заложен онтологический реализм, с другой - его пытаются представить как плод изменчивого воображения. В итоге возникает трудноразрешимое противоречие. Идентичность в ее эссенциалистской версии («жесткой», или «сильной», согласно классификации Брубейкера и Купера) способствует реификации воображаемых сообществ, различий и частностей, превращает изменчивые и непостоянные отношения в застывшие субстанции. Она становится догматическим и перформативным понятием, т. е. вызывает к жизни то, что сначала было словом. В этой версии понятие обладает очень слабой эпистемологической ценностью, но в то же время очень высокой идеологической эффективностью. Используемая одними как инструмент для защиты своих интересов, а другими - как средство познания, идентичность бесконечно воспроизводит то, что разделяет и разъединяет. Фабрикуемые с помощью политической практики идентичности становятся реальностью в политических теориях. Идентичность, понимаемая как неподвижная субстанция, превращается в своего рода фантом, оказывающий сильнейшее влияние на общественное мнение и поведение людей. Что же касается конструктивистской («мягкой», или «слабой», - если придерживаться той же классификации) версии идентичности, то правомерно задаться вопросом, вслед за Брубейкером и Купером: можно ли вообще называть «идентичностью» то, что множественно, подвижно и нечетко.

В главе 3: «Ключевые категории коллективной идентичности» предпринят анализ трех важнейших категорий дискурса о коллективной идентичности - нации, ethnie и расы и их производных, с учетом как их эволюции от момента введения в научный и общественно-политический дискурс до наших дней, так и особенностей их концептуализации в рамках различных научных дисциплин: истории, философии, географии, социальной антропологии. Анализ семантического поля терминов, используемых во французском языке для описания человеческих коллективов в координатах сходства-различия, позволил сделать следующие выводы.

Три центральные лексические единицы - нация, раса, ethnie - сосуществуют на протяжении многих веков, но их означаемое заметно меняется, причем на разных этапах истории каждый из трех терминов содержит в себе идею общности происхождения. Первым в хронологическом порядке, примерно с ХШ по XVII в., для обозначения сообщества, члены которого имеют одинаковое происхождение, применялся термин нация. На протяжении XVII - XVIII веков этот смысл постепенно уходит: нацией сначала начинают называть всех жителей одного государства, одной страны, которые подчиняются общим законам и говорят на одном языке, затем нация фактически приравнивается к стране или отечеству (соответственно националист и патриот являются взаимозаменяемыми терминами). Наконец к началу XIX утверждается политическое понимание нации как объединения людей, живущих по одним законам и представляемых общим законодателем. Это объединение мыслится как результат диалектического взаимодействия человека и среды, продукт исторического развития, высшая форма политической организации социальной жизни, представляющая собой, с одной стороны, политически интегрированное общество, а с другой - сообщество граждан, обладающих совокупностью гражданских и политических прав и обязанностей, которые надлежит исполнять.

Два других термина - ethnie и раса - эволюционировали в противоположном направлении: первый из них (в форме существительного, а затем - прилагательного ethnique) на протяжении пяти с лишним столетий относился к религиозному словарю, обозначая язычников. Второй (вошедший в употребление во Франции на два столетия позже нации и ethnie) имел поначалу социально-культурное и историческое содержание. И лишь в XIX веке оба термина приобретают эссенциали-стскую биологизаторскую коннотацию, которой uaifwi к этому времени уже вроде бы лишена. Связана эта трансформация (не являющаяся чисто французским феноменом), во-первых, с колониальной экспансией Запада и необходимостью рационального оправдания неравенства и эксплуатации, во-вторых - с развитием естественных наук, распространением биологического и социального эволюционизма и открытием законов наследования; в-третьих - с секуляризацией и индивидуализацией общественного сознания. Ее важнейшими составляющими являются: отказ от теологического или историко-социального объяснения различий в пользу биологического, делающий невозможным переход из одной категории в другую ни с помощью обращения в иную веру, ни в результате смены культуры; переход от восприятия Другого как странного, удивительного к его восприятию как чужеродного-, отказ от универсалистского представления о единстве чело-

веческого рода в пользу коммунитаристского видения человечества как иерархической совокупности замкнутых социумов; установление асимметричных отношений между индивидуалистским универсализмом господствующих групп (или большинства) и партикуляристским холизмом групп подчиненных (меньшинств); вытекающие отсюда культурный эгоцентризм большинства, стремление к сохранению различия и к ограждению себя от другого (цветовой барьер в пострабовладельческих обществах, статус аборигена в колониях). Конкретными проявлениями данного концептуального поворота стали ограничение применения термина ethnie вновь открываемыми территориями, населенными "примитивными", "дикими" или "варварскими" народами, а также привязка ethnie, понимаемых как группы, основанные на кровном родстве, к расовым типам.

С конца XIX в. предпринимаются попытки «разведения» категорий ethnie и раса, причем первому приписываются общность истории, языка, культуры и, чаще всего, общая территория (в настоящем или прошлом), второму - наследственные биологические признаки. Термин раса, таким образом, смещается в домен физической антропологии, или антропометрии, где он используется отныне при описании фено-типических характеристик населения. Однако недифференцированное употребление термина ethnie как синонима «племени», «общества», «культуры», «социальной формации» или «культурной общности», даже региона (что предполагает связь с определенной территорией), а затем и распространение представления об ethnie как о примитивной форме нации способствуют, с одной стороны, сохранению его смысловой преемственности с термином раса, а с другой - эссенциализации как ethnie, так и, опосредованно, нации.

В послевоенной Европе открытые проявления расизма, отныне неразрывно связанного в общественном сознании с понятием геноцида как преступления против Человечества, становятся социально неприемлемыми. В то же время постколониальные миграции превращают далекого Другого в ближайшего Другого. Отношения господства-подчинения между метрополией и колониями переносятся на национальную почву, где вчерашние «аборигены» претендуют на статус сограждан. Все это вызывает к жизни новую лексику для описания и объяснения новых реалий. Категория ethnie, подвергнутая последовательной и радикальной деконструкции антропологами-африканистами, в очередной раз возвращается в публичный и общественный дискурс уже применительно к французскому обществу - правда, в основном в форме прилагательного «этнический» (ethnique), которое теперь относится к выходцам из бывших колоний и их потомкам. Этого мало: все

более употребительным становится составное прилагательное «этно-расовый» {е^тогаЫа!), вновь тесно увязывая биологическое с социальным. Этничность и раса становятся центральными понятиями постмодернистского нарратива, утвердившегося в противовес республиканским идеям свободы и равенства и марксистской теории классовой борьбы. Находя своих приверженцев как на правом (новые правые), так и на левом фланге (постколониалисты и мультикультуралисты), этот новый нарратив постепенно делает банальной идею о расе как структурирующем элементе французского общества и размывает его традиционную политическую поляризацию.

Тесно связанные с постколониальным мышлением «тирания покаяния» (П. Брюкнер) и политкорректность заставляют многих прибегать к эвфемизмам, среди которых пальму первенства держат различие, многообразие и идентичность. Между тем, даже сами поборники «сохранения многообразия» и «уважения различий» не скрывают, что, произнося вслух эти слова, они на самом деле имеют в виду «темнокожих и арабов». Подобно тому, как прежде научный расизм служил оправданием дискриминации и эксплуатации человека человеком, сегодня, когда гетерофобия все чаще принимает более изощренную форму гетерофилии (П.-А.Тагьефф), «противодействие дискриминации» как бы само собой подразумевает дискриминацию именно по расовому критерию, а потому целевой аудиторией активно лоббируемой «позитивной дискриминации» должны стать все те же «темнокожие и арабы».

Вторая часть диссертации: «Конструирование идентичностей и конструирование территорий» основана на полевых материалах автора, в ней рассматриваются различные уровни территориальной самоидентификации современных французов, формы и механизмы взаимодействия индивида и территорий.

В Главе 1, «Территории, которые нам принадлежат, территории, которым мы принадлежим», речь идет о том, какое место в индивидуальном повествовании об идентичности занимает тема территории, в какой мере ответ на вопросы «кто мы» и «куда мы идем» все еще зависит в современной Франции от ответа на вопрос «откуда мы»? Как и почему люди отвечают на этот последний вопрос?

ным, так же как становятся разнородными связанные с ним практики и социальные роли. Тем не менее, в сегодняшней Франции по-прежнему люди нередко задают друг другу вопрос: «Откуда ты?», а это означает, что связь с той или иной местностью, территорией остается одним из существенных факторов идентификации. В то же время, было бы ошибкой преувеличивать универсальность взаимосвязи между идентичностью и территорией: во-первых, не для каждого индивида пространственный аспект самоидентификации одинаково важен, и во-вторых, что особенно существенно, проживание на одной территории отнюдь не порождает у ее обитателей одинаковую идентичность. Связь индивида с территорией имеет двойственный характер: с одной стороны, она проявляется в форме присвоения (это мой дом, моя страна, моя земля), с другой - в форме идентификации (я - отсюда)9. Именно в этой двоякой перспективе в диссертации рассматривается механизм ее формирования. Мы выделили две основных формы отношения к территории: чувство владения (присвоение) и чувство принадлежности, порождающие, соответственно, обжитые территории и референтные территории.

Присвоение территории может совершаться в двух перспективах: синхронизма и анахронизма (Э. Рамос). Выбор между ними в значительной мере определяется чувством удовлетворенности, психологического' комфорта и безопасности. Те, у кого они присутствуют, ощущают территорию вокруг себя как свою. У других, не чувствующих себя хорошо «здесь и сейчас», онтологическая потребность быть счастливым может включать компенсаторный механизм, заставляющий искать убежища в вымышленном мире, который, однако, тоже должен быть локализован, связан с той или иной территорией, в поисках которой человек обращается к собственному (часто идеализируемому) прошлому, или к семейной мифологии, или к мечтам о земле обетованной. Тот факт, что 59% опрошенных в ходе исследования «История жизни» - «синхронисты», т. е. люди, идентифицирующие себя с нынешним местом жительства, свидетельствует о высокой степени удовлетворенности условиями и качеством жизни. Этот вывод подтверждается и материалами интервью.

9 Sencébé, Y. Les lieux et les temps de l'appartenance Mobilités et territoire : une analyse sociologique du pays Diois - 2001 - Lyon2. p. 83

бует определенных исторических и географических познаний. В свою очередь, сила идентификационного потенциала той или иной территории зависит от ее наполненности символами и смыслами, конкретным культурным содержанием, а также от глубины ее истории.

Связь между присвоением территории и чувством принадлежности к ней неоднозначна. В одних случаях обжитая и референтная территории совпадают до такой степени, что их нелегко разграничить. Напротив, они могут быть абсолютно разделены, как это нередко можно наблюдать у иммигрантов и иногда - их потомков: вполне адаптировавшись к территории, на которой они живут, и даже испытывая к ней определенную привязанность, они, тем не менее, идентифицируют себя на эмоциональном уровне с местом своего рождения, а иногда и с местом рождения родителей. Однако иммигранты могут избирать и противоположную стратегию, целиком и полностью идентифицируя себя с новым местом жительства.

У лиц, обладающих слабой территориальной и социальной мобильностью, представления о территории в большей мере основаны на личном опыте, нежели на абстрактных сведениях, почерпнутых из научного или медийного дискурса. Часто их отношения с пространством ограничиваются присвоением территории (как правило, на локальном уровне) и не порождают чувства принадлежности к территориям более высокого таксономического уровня. По противоположным причинам лица, обладающие высокой мобильностью, могут не испытывать потребности в чувстве принадлежности к той или иной территории. В их понимании эксклюзивная привязанность к той или иной территории или группе несет в себе ограничения или служит препятствием для реализации личной свободы.

В качестве идентификационных ориентиров опрошенные в ходе исследования «История жизни» называли территориальные единицы разного таксономического уровня. Отвечая на открытый вопрос «Если вас спросят: «Откуда вы?», что вы ответите?», 55% респондентов назвали коммуну. Частота таких ответов, вполне ожидаемо, заметно выше среди тех, кто всю жизнь живет в одной и той же коммуне (78%, по сравнению с 51% среди тех, кому довелось пожить в нескольких регионах). Она сокращается но мере усложнения индивидуальной географической траектории10. Идентификация с тем или иным регионом почти вдвое больше выражена у тех, кто переезжал из одного региона в другой, чем у тех, кто с рождения живет в одном и том же

10 Guérin-Pace F. « Lieux habités, lieux investis : le lien au territoire, une composante identitaire ? », Economie et Statistique, n°393-394, pp.101-115.

регионе (соответственно, 21% и 13%). И, наконец, реже всего, отвечая на вопрос: «Откуда вы?», опрошенные говорят «Я из Франции» или «Я француз»: такие ответы дали всего 6%. Заметно чаще так отвечают те, кому довелось пожить за границей (14%). Очевидно, для осознания своей принадлежности к тому или иному региону нужно сменить регион, а для осознания национальной принадлежности - покинуть страну. В то же время, безусловно, данный результат в значительной мере предопределен самой ситуацией опроса: интервьюер беседует с респондентом у него дома, причем оба собеседника, очевидно, французы. На тот же вопрос, заданный при других обстоятельствах, -например, в поездке по стране или, тем более, за границей — можно получить другой ответ. Национальная идентичность настолько самоочевидна, что зачастую человек не отдает себе в ней отчета, пока не столкнется с идентичностью Другого. Или пока его специально не спросят о ней: стоит предложить расставить приоритеты своих территориальных идентификаций («Кем вы считаете себя прежде всего?»), как доля называющих себя французами многократно возрастает (62% идентифицируют себя с нацией, 27% - с регионом, 9% считают себя европейцами).

Три последние главы диссертации посвящены рассмотрению того, как и почему формируется идентификация с территорией на разных таксономических уровнях, в той последовательности, которая соответствует выявленной иерархии предпочтений.

В первом параграфе Главы 2: «Франция и французы» речь идет об «идентичности Франции» (Ф. Бродель), о том, как формировались ее национальная территория, национальная история, национальная мифология, языковое и культурное единство. Показана роль в этом процессе школы, на которую, с введением в 1880 г. всеобщего обязательного и бесплатного образования, были возложены задачи интеграции населения, формирования верности республиканским идеям, чувства принадлежности к нации и патриотизма.

1960-е годы - годы краха колониальной империи, войны в Алжире, ухода в отставку генерала Де Голля и студенческой весны 1968-го, подорвали доверие к идее патриотизма, говорить на эти темы стало неудобным и старомодным. В 1969 году преподавание истории в школе было отнесено к разряду «развивающих» предметов и возобновилось в полном объеме лишь в 1980-81 годах уже по новым, пересмотренным учебникам. В 1975 году из школьной программы был исключен курс граждановедения, восстановленный в начальной школе в середине 1980-х, а в средней - только в 1999 году. С этого времени его программа неоднократно менялась, сохраняя, однако,

республиканскую традицию понимания гражданства и утверждая наличие общеразделяемых ценностей. В то же время, многие сегодня обеспокоены тем, что школа перестала соответствовать задачам воспитания гражданина и социально-культурной интеграции.

На протяжении двух с лишним столетий в центре национального нарратива находилась вечная Франция, выведенная в образе мифологизированной Галлии" и ведущая нескончаемую череду справедливых войн и законных завоеваний. Сегодня национальная идентичность перестала быть аксиомой и превратилась в проблему. Отныне она воспринимается не как неизменная данность, но как продукт истории. Тот факт, что прошлое может быть пересмотрено, ведет к утрате уверенности в будущем, создает паническое ощущение грядущих потерь, отчетливо проявляющееся в призывах к спасению и сохранению - культурного наследия, исчезающих региональных языков, республиканского универсализма, природной среды, биологического разнообразия, социальных завоеваний, общественного сектора занятости, «французской культурной исключительности»11.

По мере увеличения доли в населении Франции выходцев из бывших колоний, массовой миграции жителей заморских территорий в метрополию и эмансипации меньшинств галльский миф перестал быть прочной основой для национальной идентичности, поскольку заметная часть французов уже не ассоциирует себя с ним. В очередной раз возникла необходимость адаптировать его к новым историческим условиям, ощущается потребность в утверждении более открытого, культурно многообразного «Мы». В то же время, провозглашаемый на словах культ различия, торжество политкорректности и тирания покаяния резко расходятся с действиями правительства, направленными на ужесточение миграционного законодательства и установление контроля над национальной идентичностью. Среди инициатив последних лет можно назвать неудавшуюся попытку законодательного признания позитивной роли колонизации и французского присутствия в Северной Африке, Индокитае и на других бывших зависимых территориях; создание министерства иммиграции и национальной идентичности, поправки к закону о регулировании миграции и предоставлении убежища, кампании по выдворению нелегальных иммигрантов. С 2007 года возобновились активные дискуссии о включении в программу переписи населения вопросов, позволяющих выявить иммигрантов во втором и даже третьем поколениях. Осенью 2009 года правительство объявило

" Merlin-Kajman, H. Peut-on sauver ce qu'on a détruit? 2010//Le Débat, numéro 159, mars-avril 2010. pp.80-94; Pomian K. Op. cit.

общенациональную дискуссию о национальной идентичности, в ходе которой проблемы иммиграции и интеграции были выдвинуты на первый план. На этом фоне разговоры о стремлении включить Другого в национальный нарратив выглядят не слишком убедительными.

Второй параграф главы 2 посвящен ответу на вопрос о том, кого можно считать французом - как с формально-юридической точки зрения, так и согласно общественным представлениям. В обыденном восприятии Франция как «открытая» и «гражданская» нация ассоциируется с правом почвы. На самом деле ее отличают многократные изменения законодательства о гражданстве (неизменно сопровождавшиеся бурными политическими дебатами и юридическими спорами)12. Оппозиция между правом крови и правом почвы основана не только на теоретическом понимании проблемы, но и на практической пользе. Сопоставление подхода к этой проблеме в странах иммиграции и странах эмиграции позволяет предположить, что он обусловлен скорее демографической ситуацией, нежели господствующей идеологией.

Принцип права почвы сегодня некоторые требуют подвергнуть пересмотру, установив более четкие и строгие условия приобретения гражданства. Нынешнее правительство уже предприняло некоторые шаги в этом направлении. Увеличены срок проживания в стране и срок состояния в браке с гражданином Франции, необходимые для подачи прошения о гражданстве; введены процедуры генетической идентификации для решения вопроса о воссоединении семей. А знаменитая фраза Н. Саркози о том, что те, кто не любит Францию, должны ее покинуть, явно перекликается с позицией лидера французского Национального Фронта Ж.-М. Ле Пена: «Быть французом - это надо заслужить».

Интеграционная политика французского государства основана на идее ассимиляции, «растворения» пришлого населения в принимающем сообществе. По сути, Франция, куда больше, чем США, заслуживает названия «плавильного котла». Но необходимым условием интеграции является наличие работы, а в условиях затяжного спада экономики и роста безработицы многим иммигрантам приходится жить на пособия, что к тому же вызывает неудовольствие обывателей, находящее выражение в проявлениях ксенофобии и дискриминации.

12 Weil, Patrick. Qu'est-ce qu'un Français ? Histoire de la nationalité française depuis le Révolution. Paris : Editions Grasset, 2002. p. 10-11.

События осени 2005 года, когда в пригородах многих французских городов вспыхнули беспорядки, большинство французских аналитиков расценили именно как протест «детей иммигрантов», требующих, наконец, признать их французами со всеми вытекающими отсюда последствиями - в отличие от большинства авторов публикаций в российских и американских СМИ, увидевших в произошедшем «этнический» или религиозный конфликт и отказ иммигрантов от интеграции в принимающее общество.

В обыденном дискурсе, как явствует из моих интервью и наблюдений, вопрос о «происхождении» присутствует, он может быть задан любому, кого «выдают» имя, акцент, внешний облик. На основании этих признаков можно также самостоятельно отнести собеседника к той или иной категории. Эти вопросы и категоризации вовсе не обязательно имеют дискриминационный или пежоративынй оттенок в устах говорящего, но могут восприниматься как обидные адресатом. Однако существует граница, отделяющая приемлемые обращения: «овернец», «бретонец», «юго» (выходец из бывшей Югославии) - от неприемлемых: «антилец», «магрибинец». Имеет ли она расовую или постколониальную природу? Мне представляется верным второе положение. Ведь механизм категоризации другого как «бретонца» или как «магрибинца» в данном случае один и тот же: она происходит на основании неких «объективных» признаков. Разница состоит в том, что сами категории не воспринимаются как социально равноценные. А это неравенство возникло в результате рационального оправдания установления отношений господства-подчинения между европейцами и населением колоний. Характерно также, что называя человека «овернцем» или «бретонцем», говорящий тем самым производит мысленную операцию детализации, выделяя своего собеседника из общей категории «французов». А называя его «магрибинцем» или «антильцем», он совершает обобщение, противопоставляя его этой категории. И тот факт, что Малые Антильские острова - Гваделупа и Мартиника - с 1946 года являются такими же французскими регионами, как Бретань или Овернь, ничего не меняет.

В то же время, почти все опрошенные готовы признать французами всех тех, кто живет и работает в стране, соблюдает закон и уважает окружающих. При условии, конечно, что они говорят по-французски -«это необходимый минимум», согласно общему мнению.

В третьем параграфе Главы 2 рассматривается конституирующая роль Другого в формировании национальной идентичности Франции и французов. В разные исторические эпохи и при разных обстоятельст-

вах в роли значимого Другого могли выступать иностранцы (сначала англичане, потом немцы, а в последнее время - американцы); «иноверцы» - иудеи, гугеноты, иезуиты, в наши дни - мусульмане; крестьяне-провинциалы, своей «отсталостью» бросающие тень на рациональную, освобождающую, несущую миру идеалы Просвещения французскую идентичность. Сегодня все более очевидно на первое место среди внутренних врагов выходят иммигранты, точнее - иммигранты-неевропейцы, выходцы из стран «третьего мира», в громадном большинстве - из бывших французских колоний. Постколониальное сознание довлеет как над бывшими колонизаторами, так и над бывшими колонизованными. У одних оно порождает чувство стыда и вины (к которым иногда примешиваются и горечь поражения, и уязвленное самолюбие, и осознание собственного превосходства), а у других -обиду и желание «получить по счетам» от бывших эксплуататоров.

Если антииммигрантские настроения можно в значительной мере объяснить экономическими и психологическими причинами, то латентный антисемитизм и диффузная исламофобия (время от времени выплескивающиеся на поверхность в форме осквернения еврейских или мусульманских могил, поджогов мечетей и синагог, даже насильственных действий в отношении людей) имеют, на мой взгляд, более глубокие культурные корни. При всей своей приверженности принципу светскости, Франция по-прежнему осознает себя как католическая страна, во всяком случае, католическая в культурном отношении.

Заключительный, четвертый параграф второй главы посвящен идентичности субъективной: что значит для конкретного человека «быть фраш(узому>1 Резюмируя высказанные мнения по поводу ощущения сегодняшними французами своей связи с нацией, следует констатировать, во-первых, глубоко укорененный принцип активного гражданства. Представление абсолютного большинства опрошенных о свободе и, в частности, свободе изъявления своего мнения как о высшей ценности, а об участии в выборах - как о гражданском долге дает основания рассматривать население Франции как «население, привыкшее к политической свободе, обжившееся в практике самоопределения, которая осуществляется в перспективе "мы"», где «институ-ционализованная правом роль гражданина ... вписана в контекст свободной политической культуры»13.

Во-вторых, заметное влияние на выраженность национальной идентичности оказывает миграционная составляющая. Исследование

13 Хабермас, Ю. Гражданство и национальная идентичность// Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. М., АО « KAMI», ACADEMIA, 1995. с. 209-245. htlp://vvww.hrights.ru/text/b7/CIiapter5.htin

показало, что каждый второй «натурализованный» гражданин среди опрошенных считает себя «прежде всего французом», в то время как дети иммигрантов, родившиеся во Франции, почти так же часто, как дети родителей-французов, ассоциируют себя, прежде всего, с тем или иным регионом. Национальная принадлежность у лиц иностранного происхождения более осознанна, поскольку она предполагает выбор, часто нелегкий, между бывшей "и новой родиной. «Малая» родина в таком случае не является неотъемлемой частью «большой», а отстоит от нее на сотни, если не тысячи километров, отделена границами и таможнями, а нередко и политическими и идеологическими барьерами.

Наконец, в-третытх, как отметил П. Нора, «национальное чувство» в последние десятилетия не столько ослабло, сколько сместилось в иную сферу. «Оно стало в меньшей степени утвердительным, чем вопросительным. Агрессивно-воинственное сменилось соревновательным, сделавшим ставку на промышленное развитие и спортивные рекорды. Из жертвенного, мрачного и оборонительного оно стало радостным, любопытствующим и туристическим. Из поучительно-педагогического - информативным. Из коллективного - индивидуальным, и даже индивидуализированным. Оно способствовало универсализации - сегодня оно помогает проявить свою особость»14.

Чувство принадлежности к нации, таким образом, имеет сложную природу, в которой доминирует политическая составляющая. Оно неразрывно связано с идеями свободы и прав человека, гражданского долга и личной ответственности. Очевидно, в данном случае правильнее говорить о принадлежности к территориально-политическому сообществу, а не к территории как таковой. Важную роль в ощущении себя французами играют уровень жизни и социальных завоеваний. В то же время, в идентификации с Францией явно присутствует географическая составляющая. Опрошенные часто и охотно говорят о красоте ландшафта национальной территории, одним из основных привлекательных качеств которой является ее разнообразие; упоминают мягкий климат и щедрость природы. Однако понятие территориальной целостности государства как ценности, которую надлежит защищать, отошло на периферию общественных представлений (оно относительно сильнее выражено у людей старшего поколения). Это связано, во-первых, с длительным периодом мирной жизни и отсутствием видимой внешней угрозы, во-вторых - с поглощением национальной территории единой Европой и снижением роли национальных границ. По

14 Nora P. (dir.) Les lieux de mémoire. III. Les France. 1. Conflits et partages. Gallimard, 1992. p. 30-31

мере того как роль государства как «средоточия власти» и даже «средоточия экономической мощи» сокращается, на первый план выходит его роль как средоточия культуры и памяти, но в этом качестве, - считает И. Гермон, - государству трудно конкурировать с более мелкими, локальными территориальными единицами, обладающими культурной однородностью, которой лишена национальная территория.

Глава 3: «Франция и ее регионы» посвящена локальным уровням идентификации. В первом параграфе речь идет о непростой истории отношений центра и регионов во Франции, о долгих поисках оптимального административно-территориального устройства, обеспечивающего управляемость, соответствующего потребностям экономики и предотвращающего соблазн сепаратизма. Рассмотрена также эволюция идеологии регионалистских движений, от регионального национализма, выступающего за право наций на самоопределение, через националистический регионализм, борющийся против «внутреннего колониализма» под лозунгом политической, экономической и культурной автономии, к культурному регионализму, выступающему за право индивида на культурную автономию.

Для современного состояния французских регионалистских движений в целом характерны, во-первых, отсутствие внутреннего единства: в одном и том же регионе действуют одновременно несколько партий и движений разной политической окраски, нередко соперничающих между собой. Во-вторых, слабая поддержка со стороны населения: только на Корсике националистам удается провести в парламент небольшое число своих сторонников, в остальных регионах им не удается преодолеть необходимый барьер. В-третьих, невысокая радикализация: нелегальные организации, использующие насильственные формы борьбы, существуют сегодня только на Корсике и в Бретани.

Французское государство по-прежне,му занимает достаточно жесткую позицию по отношению к каким бы то ни было проявлениям ав-тономизма. Общественное мнение также относится к ним с недоверием, не в меньшей степени опасаясь авторитаризма автономистов, чем диктата Государства. Симпатизируя идее сохранения национальных культур и языков, воспринимаемых теперь не как «низкая», отсталая, простонародная культура, а как «наследие» (статья о признании региональных языков частью французского культурного наследия недавно внесена в Конституцию страны), французы, в том числе и в регионах, не поддерживают политические требования, направленные на получение большей самостоятельности, о чем свидетельствуют результаты референдумов на Корсике и в заморских департаментах.

Далее в главе 3 исследуется феномен локальной идентичности.

Почти треть опрошенных в ходе исследования «История жизни» (27%), как уже было сказано, идентифицирует себя, прежде всего, «с одним из регионов Франции». Как и почему формируется эта идентичность? Каким потребностям она отвечает? Все ли регионы обладают одинаковой притягательностью в качестве идентификационного ориентира? В каких случаях региональная идентичность является эксклюзивной, а в каких она может достраиваться до национального и даже супранационального уровня?

Распределение ответов опрошенных в ходе общенационального выборочного обследования выявило наличие среди регионов явных лидеров по числу идентифицирующих себя с ними. Первое место занимает Корсика: 63% опрошенных жителей этого региона назвали себя в первую очередь корсиканцами, и только 26% - французами. Связь с регионом еще сильнее ощущают те, кто там родился, но теперь живет в другом месте (76% уроженцев Корсики, опрошенных в других регионах). С заметным отрывом от Корсики, но практически на равных между собой идут еще два региона: Эльзас и Бретань. Как среди их нынешних жителей, так и среди уроженцев поставили на первое место региональную принадлежность около 40% опрошенных. Что касается национальной, то ее предпочли 43% жителей Эльзаса и 51% - Бретани (средний по метрополии показатель заметно выше: 62%).

Три лидирующих региона имеют между собой много общего: все они расположены на периферии национальной территории (эта периферийность усиливается в случае Корсики ее островным положением); их присоединение к Франции было относительно поздним и отнюдь не беспроблемным: Корсика долго оказывала ожесточенное сопротивление, а Эльзас несколько раз переходил из рук в руки, становясь то французским, то немецким. Региональные языки Эльзаса и Бретани принадлежат к иным, по сравнению с французским, языковым группам, а корсиканский до самого последнего времени рассматривался как диалект итальянского, а не французского языка. Это регионы, где, в отличие от остальной Франции, еще сохраняются повседневное бытование и межпоколенная трансмиссия регионального языка (Корсика и особенно Эльзас: 34% корсиканцев и 53% эльзасцев, получивших соответствующие языки от родителей, передают их своим детям) или где прилагаются целенаправленные усилия для его сохранения и возрождения (Бретань)15. Наконец, это регионы, имеющие выраженную экстра-французскую культурную

15 Héran F., Fillon A., Deprez C. La dynamique des langues en France au fil du XXème siècle. Population et société. № 376. Février 2002

составляющую: кельтскую в Бретани, германскую - в Эльзасе, западносредиземноморскую - на Корсике.

Помимо Эльзаса, Корсики и Бретани, региональная идентичность сильнее выражена в тех регионах, название которых имеет давнюю историческую традицию и восходит к провинциям Старого режима (помимо уже названных выше, это Овернь, Аквитания, Пикардия, Ли-музен и Франш-Конте), хотя границы провинций и нынешних административных регионов в точности не совпадают. Требование восстановления исторических границ, кстати, не снимается с повестки дня некоторых региональных движений: в частности, неоднократно поднимался вопрос о воссоединении Верхней и Нижней Нормандии, а также о возвращении в состав региона Бретань департамента Атлантическая Луара, где расположена древняя столица Бретани город Нант. В книжных магазинах Бретани сегодня можно купить географические карты, на которых регион изображен в его исторических границах, причем ни по каким признакам невозможно определить, что один из пяти департаментов de jure не входит в его состав.

Сложнее обстоит дело с обретением собственной идентичности у регионов, собранных из кусочков, в прошлом не составлявших никакой целостности. Об отсутствии «корней» свидетельствуют уже их названия: Юг-Пиринеи, Рона-Альпы, Земли Луары, Центр. Напротив, сохраняют свою притягательность в качестве культурно-идентификационных ориентиров исторические провинции - Прованс, «растворенный» в границах региона Прованс-Альпы-Лазурный берег; Лангедок, «отрезанный» от своей исторической столицы - Тулузы, ставшей административным центром региона Юг-Пиринеи, поглотившего Гасконь; Фландрия, вошедшая в состав Нор-Па-де-Кале; Берри и Турен, скрытые под безликим названием Центр. Эти «исторические» идентичности вовсе не обязательно нахрдят свое выражение в регио-налистских устремлениях. Они скорее служат опорой для формирования чувства локальной принадлежности у населения, а также для создания имиджа новообразованных регионов путем их привязки к культурным ориентирам прошлого. Поискам таких ориентиров - будь то природные или архитектурные достопримечательности, рецепты приготовления блюд, сыры или вина, специфические для каждой местности, фольклор, местные праздники и пр. - уделяется много внимания.

Идентификация на локальном уровне важна для большинства современных французов, а почти треть из них ставит этот уровень территориальной принадлежности на первое место. Референтные территории на субнациональном уровне не исчерпываются формальными административными единицами (регион, департамент, коммуна) и дале-

ко не всегда совпадают с ними по очертаниям. Мощным идентификационным потенциалом обладают локальности, глубоко укорененные в истории: провинция, край, terroir - «ограниченное географическое пространство, специфика которого возникает при участии человеческого сообщества, вырабатывающего на протяжении своей истории совокупность отличительных черт, знаний и практик, основанных на системе взаимодействия человека и естественной среды. Секреты мастерства выявляют оригинальность, придают типичность и узнаваемость продуктам или услугам, происходящим из этого пространства, и, тем самым, людям, которые там живут. Terroir — это живое и постоянно обновляющееся пространство, а не только традиция»16. В этом определении отчетливо прочитывается идея В. де Jla Блаша, понимавшего французскую нацию как результат повседневной жизнедеятельности народа, заключающейся, прежде всего, в преобразовании природы, что свидетельствует о прочности и постоянстве представлений о важности географического фактора в истории Франции. Не случайно понятие terroir известно только во Франции и непереводимо на другие языки, хотя локальные особенности климата и почв, равно как местно-специфические ремесла, блюда, напитки и т.п. - явление универсальное.

Территориальная идентификация на субнациональном уровне, как правило, имеет не политический, а социальный характер, а потому не противоречит национальной идентичности, но лишь укрепляет и усиливает ее, делает ее более конкретной и осязаемой. Представления о границах «своей территории» зависят от конфигурации жизненного пространства индивидов и групп, от социальных практик в границах этого пространства, а также от природно-географических факторов: горные местности противопоставляются равнинным, прибрежные -внутренним территориям, лесные зоны - степным и т. д. Отсутствие четких границ, их ситуативность и вариативность от индивида к индивиду дают основания квалифицировать такую форму отношений с пространством как территориальность.

Напротив, собственно региональная идентичность, если она существует, является результатом интериоризации идеи региона как промежуточного звена между национальной территорией и более мелкими локальностями, а региональной идентичности - как отличной и от национальной, и от локальной. Как показывают материалы интервьюирования, такая интериоризация свойственна далеко не всем.

16 Определение, представленное в ЮНЕСКО, взято из Хартии терруаров, опубликованной на сайте ассоциации Planète Terroir : http://planete-terroires.org

Глава 4: «Франция и Европа» посвящена супранациональному уровню идентификации. Она состоит из двух параграфов. В первом рассматривается проблема европейской идентичности, во втором -уровень выраженности осознания себя европейцами у современных французов. Дискурс о европейской идентичности удивительным образом воспроизводит классические рассуждения о конструировании нации, как будто бы для обоснования политического и экономического союза (каким, по замыслу, и является Европа) необходимо доказать наличие предшествующей этому союзу общей культуры. Таким образом, происходит смысловая подмена: вместо того чтобы обсуждать вопрос о том, существует ли европейская идентичность, речь идет о существовании европейской культуры и европейской нации.

Вопрос о том, может ли и должна ли объединенная Европа превратиться в нацию, по сути, абсолютно уместен в контексте вопроса о судьбе национальных идентичностей государств-членов. Принимая во внимание, что не любые, а только политические идентичности являются потенциально конфликтными и взаимоисключающими, европейская идентичность может представлять угрозу для французской идентичности только в том случае, если обе они будут претендовать на статус политической идентичности. Проблема в том, что и те, кто признает, и те, кто отрицает наличие европейской идентичности, по сути, ведут речь о культуре, а в европейцах хотят видеть даже не нацию, а народ в понимании, близком к немецкому Volk.

Однако гипотетическое конституирование общеевропейской культуры остро ставит проблему взаимодействия между культурами национальными, которое, как отмечает М. Абелес, происходит в принципиально новом контексте. Речь не может идти ни о субординации культур, ни об аккультурации населения путем усвоения нормативной господствующей культуры. Неминуемо встает также вопрос о том, что станет с национальными языками (для Франции это весьма чувствительная проблема). Попытки создать «европейский народ», скорее всего, не увенчаются скорым успехом, а потому проект «культурной» Европы не несет в себе, как мне кажется, угрозы для национальных идентичностей входящих в нее государств, и особенно - для французской идентичности.

Напротив, Европа политическая могла бы составить реальную конкуренцию национальной идентичности, но лишь в том случае, если бы она сама стала реальностью. Пока же политической идентификации с Европой мешает отсутствие внятной идеологии и реального европейского гражданства, обеспечивающего политические права населения на всей территории Евросоюза. Между тем, по мнению аналитиков, не

только «европейская нация», но и «европейское» (пусть даже федеральное) государство не являются ни реальной, ни желаемой перспективой. Речь не идет о воспроизведении той же логики, которой подчинено конструирование национальных государств (вертикальной политической интеграции), на следующем, более высоком супранацио-нальном уровне. Политическая Европа, как и культурная, может основываться лишь на интеграции горизонтальной.

Согласно данным общенационального выборочного исследования «История жизни» супранациональный уровень территориальной идентификации - осознание себя европейцами - присутствует у немногих, а в качестве приоритетного - у абсолютного меньшинства опрошенных (10%). Эта форма идентификации также имеет чаще всего характер территориальности, о чем свидетельствует повышенная доля «европейцев» среди населения приграничных регионов на востоке страны. Европейский уровень территориальной принадлежности охотнее выбирают иммигранты и их потомки, нежели те, чьи родители - французы (соответственно 18% и 8%). Тем, кто имеет разнообразные «корни» (совсем не обязательно -«европейские») это позволяет примирить разные составляющие своей идентичности и избавляет от необходимости делать выбор между ними. «Я чувствую себя европейцем» может на самом деле означать нежелание говорить о своем «происхождении».

Культурная близость ограничивается, по распространенному мнению, кругом «латинских» стран, тогда как скандинавские или балканские страны воспринимаются как культурно далекие. Наконец, попытки представить европейскую культурную идентичность как основанную на христианстве встречают отторжение у многих как противоречащие принципу светскости государства (ШсИё), которому французы чрезвычайно привержены.

Заключительные полоз/сепия работы

/. Французское общество после 1968 года

унаследованными социально-культурными характеристиками; растет социальная и территориальная мобильность населения; на смену общине - поселенческой, религиозной, - приходят неформальные сети, живое общение заменяется виртуальным. Коллективные идентичности все больше напоминают клубы по интересам. Стремление к личной независимости ослабляет межличностные связи - соседские, дружеские, родственные. Размывание социальных классов превращает политические партии и профсоюзы в оболочку, лишенную реального содержания - или, вернее, наполняет ее новым содержанием: борьбой за корпоративные интересы элит. Бесконечное дробление «социальных единиц» на все более и более мелкие в пределе ведет к атомизации общества до уровня индивидов. На смену логике ассимиляции пришел культ различия, обосновывающего и оправдывающего дифференциацию, призрачному обещанию равенства противопоставляется право быть не как все. "Микроидентичности" начинают играть все более существенную роль по отношению к государственным "макроидентичностям".

Можно найти объяснение этому внезапному реваншу «микроиден-тичностей», если рассматривать создание национальных государств как одну из ступеней процесса цивилизации (по Элиасу), социальной эволюции, «увеличивающей размеры социальных единиц: от семьи и племени - к округу и кантону, от местного уровня - к региональному, национальному и, в конечном счете, к мировому»17 Последней политической инициативой эпохи модерна, продолжающей движение в сторону укрупнения социальных единиц, было объявление о создании Европейского союза, идея о котором вынашивалась, в разных формах, еще со времен О. Сен-Симона, а впоследствии была сформулирована в виде лозунга о Соединенных Штатах Европы. В момент подписания Римского договора до событий 1968 года оставалось еще 10 лет, до падения Железного занавеса и Берлинскрй стены - около 20.

Наступившая эра постмодерна с ее отрицанием идеи прогресса и -шире - отказом от эволюционизма вообще поставила под сомнение как конечную цель - общую принадлежность к «всемирному человечеству», «глобальному "Мы"», по определению Н. Элиаса, так и ту цену, которую следовало заплатить за ее достижение: культурную унификацию и гомогенизацию, поглощение мелких групп населения более крупными. Утратил свою легитимность негласный, но общепринятый «принцип порога», или «принцип минимальной достаточности», в соответствии с которым действия, направленные на объединение разрозненных групп населения в единое национальное государство

17Хобсбаум, 1998:54

признавались правомерными, а ведущие к разделу существующих государств - нет. Отныне «разъединяющий национализм» (А. Дьекофф), действующий внутри национальных государств от имени тех или иных групп большей или меньшей численности, объявляющих себя нациями, все более настойчиво заявляет о себе, и претензии некоторых националистических движений сепаратистского толка (в соответствии с политической конъюнктурой момента) находят понимание и поддержку у международного сообщества, забывающего даже о провозглашенном принципе нерушимости государственных границ. В противовес идее центра и совокупности постмодернистская мысль выдвигает на первый план идею сети и рассеивания (М. Гонтар).

С другой стороны, глобализация не только подорвала суверенитет существующих государств, но и поставила под сомнение саму модель государства; можно не сомневаться, что отныне власть все больше будет сосредоточиваться не в руках национальных политических элит, а в руках элит экономических и финансовых, космополитичных по своей природе. Государство постепенно перестает быть эксклюзивным и достаточным средоточием власти и экономической мощи и вынуждено все чаще апеллировать к истории, культуре и памяти для поддержания и сохранения национальной идентичности. Но достижение консенсуса по этим вопросам становится все более проблематичным. Войны памяти, альтернативные версии истории, требования признания права на культурную отличительность создают противовес государству в форме локальности и корпоративизма. Европейские институты проводят активную политику поддержки меньшинств, навязывания принципа мультикультурализма, тем самым еще сильнее подрывая национальное единство, без которого государство становится пустой оболочкой.

В этой ситуации предпринимаются попытки пересмотра и трансформации классической французской модели государства-нации, заключающиеся в разрыве безусловной связи между двумя элементами этого концепта. Одни, стремясь к сохранению государства, предлагают отделить государство от нации, приняв принцип культурно многообразного гражданского единства. Другие, исходя из представления о том, что государство как порождение эпохи модерна перестало соответствовать экономическим и социальным условиям, а потому в своем нынешнем виде обречено на исчезновение в обозримой исторической перспективе, стремятся отделить нацию от государства в попытке спасти Францию как культурно-историческое единство несмотря на то, что национальная территория перестает быть эксклюзивным средоточием власти, военной и экономической мощи.

2. Категоризации трансформирующегося общества: старые термины, новые смыслы, ускользающая реальность

Парадоксальным образом постмодернистская «война с тотальностью» ведется под знаменем концепта, исходным содержанием которого являются единство, тождество и постоянство. «Идентичность» стала универсальным ключом к пониманию проблем современного общества, его структуры, социальных отношений, коллективных и индивидуальных поисков смысла бытия. Абсолютное большинство исследователей декларирует отказ от эссенциалистского видения идентичности в пользу конструктивистского ее понимания. Метафоре корней, глубоко уходящих в почву и накрепко привязывающих к ней дерево, питающих его в обмен на отказ от свободы, противопоставляется метафора истока, дающего лишь первичный импульс пути, но не предопределяющего маршрут (А. Маалуф). Однако отягощенный предшествующими смыслами концепт сопротивляется новой трактовке, делающей акцент на процессуальное™, текучести и изменчивости. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что одной из центральных категорий антропологического дискурса об идентичности стало «этнологическое наследие», за стремлением к консервации которого стоит попытка зафиксировать, овеществить уходящую натуру, остановить быстротечное время.

Современная трактовка идентичности, отдающая предпочтение самости перед тождеством, акцентирует уникальность структуры и составляющих идентичности, характерных только для данного конкретного индивида и только в данный конкретный момент времени, делая тем самым относительной классическую бинарную оппозицию «мы» - «другие», но не бинарный подход как таковой. На смену ей приходит иная оппозиция: «я» - «все остальные», поскольку в предлагаемой перспективе рассмотрения понятие «мы» не существует, или, вернее, для каждого «я» существуют, последовательно или одновременно, несколько «мы». На этой новой оппозиции основывается представление о гибкости и эластичности социальных связей в западных обществах эпохи постмодерна (оборотной стороной которых является их поверхностность и непрочность), а также о возросшей свободе и избирательности самоидентификации - постоянного и дискретного процесса самоопределения в рамках противопоставления «тождество -различие», промежуточным результатом которого в каждый конкретный момент времени и является, в постмодернистской трактовке, идентичность. Не следует, однако, забывать о различии между «само-

идентификацией» и внешней идентификацией (приписыванием идентичности). Далеко не каждая заявленная идентичность может быть узнана и признана окружающими, далеко не от каждой приписанной идентичности можно отказаться.

«Неудобство с идентичностью», говоря словами В. Малахова, проистекает из того, что этот термин наследует неоднозначность и противоречивость трех центральных лексических единиц семантического поля терминов, используемых во французском языке для описания человеческих коллективов в координатах сходства-различия: нации, расы, ethnie. Под разговоры о борьбе с дискриминацией и уважении «культурного многообразия» предпринимаются попытки внедрить в сознание, в политические и управленческие практики «этнорасовые категории», тем самым переводя противоречия интересов: социальных, экономических, политических, региональных - в плоскость противоречий происхождения: этнического, конфессионального18. Проникая в общественно-медийный дискурс, категории классификации, разработанные учеными и практиками для целей научного анализа и статистического учета, приобретают в общественном сознании реальные очертания социальных групп, обладающих внутренними связями, общими интересами и пр. Эти псевдо-общности, становящиеся объектом различных исследований, регулярно упоминаемые во всевозможных справочниках, словарях, учебниках, средствах массовой информации, тем самым реифицируются, наделяются собственной идентичностью, «маркеры» которой формируют схематичный стереотипизированный образ, приписываемый, а нередко и навязываемый их членам.

18 Малахов В. С. Зачем России мультикультурализм? //Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. B.C. Малахова и В. А. Тиш-кова, М., 2002 с. 50

ние к сохранению различия и к ограждению себя от другого. Между тем, не только внешняя идентификация, но даже самоидентификация на уровне классификации (осознание своей принадлежности к определенной категории) вовсе не обязательно влечет за собой идентификацию себя с той или иной группой, общиной на психологическом уровне. Создавая внутри себя «этнические» и расовые меньшинства, превращая их в изолированные сегменты, общество само подталкивает индивидов к конституированию в общины, закрепляя тем самым формы идентификации и солидарности, свойственные традиционным обществам.

3. Территориальность или этиичность?

Два способа объяснения социального

Способ самоопределения, соотнесения и самоидентификации, а также определения и идентификации другого, зависит в значительной мере от доминирующего в данном обществе и в данный период дискурса. «Борьба вокруг этнической или региональной идентичности..., -писал П. Бурдье, - есть частный случай борьбы классификаций, борьбы за монополию... навязать определенный способ объяснять мир и, тем самым, создавать и разрушать группы»19.

Сказанное особенно верно для современной эпохи, когда ключевые понятия, выработанные общественными науками, принятые на вооружение политиками, включенные в систему образования и популяризируемые искусством, литературой и СМИ, проникают в самые широкие слои общества. Каждое общество внутренне неоднородно, однако из этой аксиомы не следует, что внутренняя стратификация всех обществ подчиняется одной и той же логике и осмысливается в одних и тех же терминах. Различия, вызванные экономическими, социальными, политическими, географическими, гендернцми, поколенческими и иными факторами, проявляются в культурных особенностях. Многочисленные группы, из которых состоит общество, становятся видимыми и узнаваемыми благодаря поведенческим, социальным и культурным практикам их членов. Набор этих практик существенно варьирует от индивида к индивиду, но некое существующее (или воображаемое) ядро позволяет составить «культурный портрет» группы и распространить его на любого, кто может быть, на основании тех или иных крите-

19 Bourdieu, Pierre. L'identité et la représentation. Eléments pour une réflexion critique sur l'idée de régionHActes de la recherche en sciences sociales. №35 - novembre 1980.

риев, включен в ее состав. Тут-то и вступает в силу доминирующий дискурс. Каковы реальные или воображаемые критерии, позволяющие причислить индивида к некоей группе? Ответ на этот вопрос зависит от того, что в данном обществе считается причиной «культурных» различий.

В России, как известно, базовым концептом представлений о природе социального является этничность. Типология этнических общностей, выработанная в рамках советской теории этноса и привязанная к марксистской формационной теории, создает иллюзию непрерывности и преемственности от первобытных племен к народностям феодальной эпохи и нациям нового и новейшего времени, понимая тем самым нацию как высшую стадию развития этноса. Учение об этногенезе, занимающее ведущее место в советской теории этноса, лишь усиливает биологизм представлений об этнических общностях, которые рождаются, живут и умирают, подобно живым организмам. Обвинения в насильственной ассимиляции, квалифицируемой как геноцид того или иного народа, нередки в националистической риторике, и даже некоторые этнологи говорят о необходимости создания «красной книги» исчезающих этносов. В эту же логику вписываются попытки создания поста уполномоченного по правам народов, а также законопроект о русском народе, дошедший до рассмотрения в Государственной Думе. Фиксирование этнических категорий в качестве официально признанных государством и их использование в административной практике постепенно привело к реальному осознанию индивидами своей принадлежности к этим институционализированным группам. Этничность тесно связана с территорией, причем первичной в этой связке считается этническая группа, которая своей деятельностью преображает природную среду, придавая территории, на которой она проживает длительное время, этнический характер.

Французская Республика ставит во главу угла не «человека-этнофора», носителя культурной специфики, а человека-гражданина, носителя определенных прав и обязанностей. Между гражданином и Государством не допускается наличие никаких опосредующих групп. Национальная общность является единственной легитимной институциональной общностью. В рамках универсалистской парадигмы общечеловеческое первично, а культурные различия вторичны. Французский закон запрещает собирать сведения об «этнической» или религиозной принадлежности населения, единственное принятое разделение - это разделение на французских граждан (по рождению или в порядке приобретения) и иностранцев. Идеологи регионалистских движений опираются на географические и исторические аргументы, решительно отвергая разговоры об «этничности». В целом понятие «этнокультур-

ных различий» неизвестно во Франции и для большинства французов лишено смысла. Центральным концептом французской картины мира является не этничность, а территориальность, в основе коллективных идентичностей лежат не биологические, а историко-географические критерии. «Группу формируют общие корни, т. е. история... Культурная однородность объясняется передачей из поколение в поколение общих ценностей и форм бытия»20. Региональная идентичность, «как и любая форма социальной идентичности, является в огромной мере субъективной», она « не создается природой, а является порождением политического конструирования», будучи связана «в первую очередь с общим прошлым, с исторической и юридической непрерывностью территории, в результате которых формируется, при определенных условиях и в различных формах, определенная культурная и политическая специфика»21. Территориальные различия, в свою очередь, возникают под действием объективных географических условий, в частности, расстояний, которые ограничивают распространение языков, обычаев и пр. Этнология Франции изучает территориальные единицы (коммуны, города, исторические земли, регионы) или культурные феномены, но не «этнические группы». Этот подход заложен работами выдающегося географа В. де ла Блаша, который утверждал, что природная среда формирует неповторимость человеческих коллективов и накладывает отпечаток на ее обитателей. Наиболее ярким воплощением французского географизма является понятие terroir, заключающее в себе идею неразрывного единства земли и живущих на ней людей, природных условий и человеческого мастерства, рационального преобразования пространства и искусства жить, неповторимого колорита и бесконечного разнообразия. Одной из проблем «иммигрантских» меньшинств в стране, где актуальным остается вопрос о локальном происхождении, является то обстоятельство, что абсолютное их большинство живет в больших городах, а вернее - в их недавно возникших пригородах, в построенных по типовым проектам безликих многоэтажках. Их среда обитания лишена исторической глубины и географической типичности, она находится как бы в другой Франции, на ничейной, не окультуренной земле. Это создает дополнительную невидимую границу между ними и «местными», «коренными».

20 Noiriel, Gérard. Etat, nation et immigration. Paris: Editions Gallimard, 2005. p. 64

21 Petit, Vincent. «Essai sur la création de l'identité régionale comtoise». Lettres Comtoises, n°9, octobre 2004.

ности без труда можно различить три измерения, которые М. Китинг выделяет применительно к формированию региональной идентичности: когнитивное, аффективное и инструментальное.

Когнитивное измерение: чтобы осознать свою региональную принадлежность, люди должны знать название и границы региона, нужно осознавать и признавать эту идентичность как особую, отличающуюся от национальной и от чувства принадлежности к более мелким, локальным общностям. Точно так же чувство этнической принадлежности требует знания этнонима и границ своей «этнической» территории, а в некоторых случаях и знания о наличии диаспорных групп, расселенных за ее пределами. Популяризация научного дискурса позволяет населению осознать даже свою принадлежность к языковым общностям высокого уровня (языковым семьям), что невозможно без опосредования. Примерами могут служить, в частности, принадлежность к кельтскому миру - важная составляющая бретонской идентичности, или культивируемая в России и за ее пределами общность финно-угорских народов, дисперсно расселенных на обширной евроазиатской территории. Фиктивное чувство общности, основанное на подобных идентификациях, может вытеснять реальную солидарность, базирующуюся на соседских отношениях и общих интересах (В. А. Тишков).

Аффективное измерение: как «региональная», так и «этническая» идентичности предполагают аффективную привязанность к «своим». Обе они представляют собой форму коллективной идентичности, основанную на самосознании. Самоидентификация невозможна без дифференциации по отношению к другому, а столкновение с «другими» усиливает чувство близости к «своим». Каталонские землячества, бретонские сообщества, ассоциации овернцев, корсиканские «цепочки»... это только несколько примеров организаций, призванных облегчить контакты со «своими» в Париже, Марселе и других французских городах. В России счет этнокультурных организаций - немецких, еврейских, татарских, корейских, чеченских... - не только в обеих столицах, но и в менее крупных городах идет на десятки.

Инструментальное измерение. И «этническая», и региональная идентичности одинаково эффективны для коллективной мобилизации. Власть над группой, - писал П. Бурдье, - получает тот, кто может создать эту группу, внушив ее членам единое понимание своей идентичности и идентичное понимание своего единства, как будто проживание на одной территории или чувство принадлежности к одной этнической группе снимает вопрос о социальных, экономических, политических и иных различиях. Этнические и территориальные стратегии используются группами давления как средство обеспечения их экономических

интересов в рамках единого государства. Цель одна и та же: добиться максимально возможной автономии в законодательной, административной, налоговой и финансовой сферах.

Между тем, несмотря на все выявленные сходства, есть существенная разница между «территорией» и «этнической территорией». Во Франции регионы составляют оппозицию государственному централизму, требования регионалистских движений принимают форму более или менее выраженного автономизма, в худшем случае - политического сепаратизма. Оппозиционные стороны, имеющие законных представителей, используют тактику переговоров, политических дебатов и электоральные механизмы. Лишь в редких случаях регионалист-ские выступления выливаются в насильственные действия Насилие это обычно направлено против государства и его символов (административных зданий, монументов, полицейских участков) и не носит межобщинного характера. В России групповые требования часто выражаются в форме этнического национализма. Самопровозглашенные, или в лучшем случае избранные на «съездах» и «конгрессах» народов лидеры считают себя уполномоченными выступать от имени групп с нечеткими границами и неявным членством и становятся единственными «переговорщиками» с властью. Наличие в том или ином регионе этнокультурных ассоциаций, финансируемых в рамках официально утвержденных программ из государственного и регионального бюджетов, служит показателем успешности политики в сфере «межэтнических отношений». Эта политика не мешает возникновению межобщинных конфликтов, причем нередко «титульная» этническая группа заявляет о своих исключительных правах на соответствующую территорию. «Некоренное» население считается нежелательным на «нашей» земле. Подспудно тлеющие конфликты прорываются наружу в насильственной форме, причем жертвами насилия становятся случайные люди, квалифицируемые в качестве чужих на основании «этнических» различий.

Тревожной тенденцией, идущей вразрез с территориальным принципом, являются настойчивые попытки введения во Франции «этнора-совых» категорий. Тем более тревожной, что предлагаемые категории охватывают лишь группы выходцев из бывших французских колоний. Все остальное население, включая тех, кто считает себя (и тех, кого другие считают) бретонцами, эльзасцами, корсиканцами, каталонцами, басками и т. п., объединено в единую категорию «белые». Такое противопоставление «региональных» идентичностей «этническим» соответствует принятому в литературе по мультикультурализму делению «меньшинств» на «национальные», связанные с определенной территорией, стремящиеся к сохранению культурной отличительности и,

как правило, требующие той или иной степени автономии, и «иммигрантские», расселенные дисперсно, стремящиеся к интеграции и требующие равенства (В. Кимлика). Опасность состоит в том, что сторонники разделения неевропейского иммигрантского населения на «этнические» общности тем самым, вольно или невольно, делают возможным конструирование «французского этноса»22 •

В Приложении к диссертации помещены 8 интервью автора с авторитетными французскими учеными - историками, этнологами, демографами, в которых обсуждаются проблемы, непосредственно связанные с темой исследования.

Основные положения диссертации отражены в публикациях:

Монографии, сборники интервью и переводы:

1. Филиппова Е. И. Территории идентичности в современном французском дискурсе. М., ИЭА РАН, 2010, 260 с.

2. Филиппова Е. И. Французские тетради. Диалоги и переводы. М., Институт этнологии и антропологии РАН. 2008. 240 с.

3. Филиппова Е., Jle Коадик Р. (ред.). Диалоги об идентичности и мультикультурализме/yDébats sur l'identité et le multiculturalisme (двуязычное издание). M., ИЭА РАН, 2005. 327 с.

4. Филиппова Е.И. (ред.). Этнические категории и статистика. Дебаты в России и во Франции. М., ИЭА РАН,. 2008.242 с.

5. Филиппова Е., Петрик Б. (ред.) Социальная антропология во Франции. XXI век. М, ИЭА РАН,. 2009. 262 с.

6. Guérin-Pace F. ; Filippova Е. (dir.) Ces lieux qui nous habitent. Identités des territoires, territoires des identités. Paris, Ed. de l'Aube, 2008.276 c.

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах:

7. Неизбежно ли исчезновение языкового многообразия? Интервью с директором Национального института демографических исследований (Франция) Ф. Эраном//«.Этнографическое обозрение», 2004, № 4. с. 119-125

8. Французы, мусульмане: в чем проблема? Н«Этнографическое обозрение», 2005, № 3. с. 20-38

9. Интервью с Франс Герен-Пас и Изабель Виль//(.{Этнографическое обозрение», 2005, №5. с. 58-64

22 Amselle J-L. Vers un multiculturalisme français. L'empire de la coutume. - Paris: Editions Flammarion, 2001. p. 170

10. Разглядеть общечеловеческое за культурной отличительностью. Интервью с А. Блюмом. //«Этнографическое обозрение», 2006, №1. с. 92-109

11. Кровь или почва: что такое французская нация сегодня? Интервью с Э. Ле Брасом. //«Этнографическое обозрение», 2006, №6. с.96-107

12. Понятие «ethnie » во французской научной традиции и его политическое использование. //«Этнографическое обозрение», 2007, №3, с. 52-73

13. Перезагрузка памяти// «Этнографическое обозрение», 2010, № 4. с. 78-90

14. Territorialisation de l'ethnicité, ethnicisation du territoire. «L'espace géographique», № 4,2006. p. 317-327 (совместно с A. Блюмом).

15. La Corse : une voix à part dans le concert français ?// «Ethnologie française», 2008, № 3. p. 397-405

16. De l'ethnographie à l'ethnologie : changer de nom ou de paradigme? L'école russe de l'ethnologie, 1989-2008. «L'Homme», 2010, n°194, avril-juin.

Публикации в других научных изданиях:

17. Можно ли приручить пантеру, или ловушки идентичности. Рец. на кн. Maalouf A. Les identités meurtrières. Paris, 1998. «Этнопанора-ма». № 1-2, 2003. с. 126-129

18. О конструировании идентичности и коллективных правах меньшинств «Этнопанорама». № 3-4,2003. с.

19. Что происходит во Франции?// Бюллетень сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов, 2005, №63. с. 7-8

20. Страна невыученных уроков//«Неприкосновенный запас». 2005. № 6 (44). С. 127-128

21. Государство и общество перед лицом социального кризиса (две парадигмы: российская и французская). //Тишков В., Филиппова Е. (ред.). Межэтнические отношения и конфликты в постсоветских государствах. Ежегодный доклад - 2005. М„ ИЭА РАН. 2006. С. 16-26 (в соавторстве с В. Р.Филипповым)

22. Что такое Франция? Кто такие французы?//В.А. Тишков, В.А. Шни-рельман (ред.). Национализм в мировой истории. М., Наука, 2007. с. 172-226

23. Влияние научного дискурса на процессы идентификации и самоидентификации населения (по поводу событий осени 2005 года во Франции и их освещения во французской и российской печа-ти)//Этнический фактор в многонациональном приграничном регионе. Оренбург, 2007. с.

24. Взаимоотношения государства и регионов и регионалистские движения во Франций/«Казанский федералист». 2007, № 1-2. с. 76-85

25. Корсика: нетипичный французский ptrmvPJ/«Этнопанорша», 2007 № 1-2. с. 94-101

26. Корсиканский национализм от первого лица. Интервью с Э. Симеони и Ж.-К. Анжелини //«Этнопанорама», 2007 № 1-2. с. 102-109

27. Порок или добродетель? Метаморфозы понятия «патриотизм» во Франции¡/«Вестникроссийской нации». 2008. №2. с.143-166

28. Проблема идентичности в антропологии !/«Этнопанорама». 2008. № 1-2. с. 12-17

29. «Мы» и «они». Об опасности холизма в общественных пред-ставлениях//Степанов В.В., Тишков В А. (ред.). Новые этнические группы в России. М., Наука, 2009. с. 11-18

30. История и память в эпоху господства идентичностей. Интервью с действительным членом Французской академии П. Нора//«Этнопанорама», 2010, № 1-2. с. 21-27

31. «Позитивная дискриминация во имя справедливости ставит под сомнение принцип равенства». Интервью с Ж.-Л. Амселем. //«Этнопанорама», 2010, № 1-2. с. 28-32

32. Непонятая Гваделупа. Историографический очеркИ«Этнопанорама», 2010, № 1-2. с. 33-40 (в соавторстве с В.Р.Филипповым).

33. Переписи населения как политический инструмент конструирования идентичностей (обзор мирового опыта этнорасовых категориза-ций).//Степанов В.В., Тишков В.А. Этнологический мониторинг переписи. М., ИЭА РАН, 2010 с. 12-25

34. « Ethnie, nationalité ou clan : les formes d'identité rivales ? » Revue d'études comparatives Est-Ouest. 2004, N 4. (совместно с A. Блюмом)

35. A la recherche de soi-même. Le choix identitaire dans la Russie post-soviétique // Identités et société de Plougastel à Okinawa. Sous la direction de R. Le Coadic. Presses universitaires de Rennes, 2007. p. 203-213

36. Les territoires qui nous appartiennent, les territoires auxquels nous appartenons. In: Guérin-Pace F., Filippova E. (dir.) Ces lieux qui nous habitent. Identité des territoires, territoires des identités. L'aube/Ined, 2008. p. 13-37 (совместно с Ф. Герен-Пас)

37. Identité territoriale versus identité ethnique. In : P. Grandjean (dir.). construction identitaire et Espace. Paris, L'Harmattan. 2009. p 196-204.

38. Les recensements comme instrument politique (un bref aperçu des exemples étrangers), In : Le retour de la race. Contre les statistiques ethniques. Paris, L'Aube. 2009 p. 79-87

Подписано в печать 27.10.2010 Формат 60x84 1/16 Объем 2,5 пл. Тираж 100 экз. Заказ № .37 Участок оперативной полиграфии Института этнологии и антропологии РАН г. Москва, ул. Вавилова, 46

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Филиппова, Елена Ивановна

ВВЕДЕНИЕ

Глава

Обоснование исследовательского подхода

§1. Актуальность темы исследования

§2. Объект и предмет исследования

§3. Хронологические рамки

§4. Цели исследования

§5 Теоретико-методологические основания

§6. Источники и методы

§7. Теоретическая и практическая значимость

Глава

Состояние изученности проблемы

§1. Проблема идентичности в российской историографии

§2. Российские исследователи о Франции и французах

§3. Французские науки об обществе и влияние научного дискурса на общественное мнение

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ идентичность во французском научном и общественнополитическом дискурсе К вопросу о переводе понятий

Глава

Формирование и содержание концепта «идентичность» в различных дисциплинах

§1. Философские концепции идентичности: тождество и самость, постоянство и изменчивость

§2. Идентичность в психологии личности и социальной психологии: единство, постоянство, целостность

§3. Идентичность в трактовке социологов: роли, референтные группы, категории

§4. Историки и идентичность: память, наследие, преемственность

§5. Идентичность в этнологии и социальной антропологии: корни, культура, традиция

Глава

Идентичность в междисциплинарной матрице

§1. Попытки определения идентичности в парадигме сложности

§2. Идентичность как стратегия

§3. Критика понятия «идентичность»

Глава

Ключевые категории коллективной идентичности

§1. Нация

§2. Ethnie

§3. Раса

Выводы из первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ конструирование территорий и конструирование идентичностей

Глава

Территории, которые нам принадлежат, территории, которым мы принадлежим

§1. Постановка проблемы

§ 2. Территории, которые нам принадлежат: мой дом, моя земля, моя страна»

§3. Референтные территории

Глава

Франция и французы

§1. Что есть Франция

§2. Кого можно считать французом

§3. «Использование другого». Француз, его «друзья» и «враги»

§4. Быть французом в XXI веке: каждый на свой манер

Глава

Франция и ее регионы

§1. Регионы, регионализм, регионалисты

§2. Региональная и локальная идентичность

§3, Корсика: нетипичный французский регион?

§4. Заморские департаменты и метрополия

Глава 4.

Франция и Европа

§1. Проблема европейской идентичности

§2. Чувствовать себя европейцем

Выводы из второй части

Введение диссертации2010 год, автореферат по истории, Филиппова, Елена Ивановна

Обоснование исследовательского подхода

§1. Актуальность темы исследования

Современное общество часто называют «обществом риска», и основным фактором этого риска считают ослабление социальных связей. Общество, ориентированное на индивида, кажется менее стабильным и устойчивым, чем предшествующие ему модели общественного устройства, где каждый с рождения принадлежал к некоей группе.

Оборотной стороной индивидуализма, «одного из величайших завоеваний западной цивилизации» {Morin, 1997), являются атомизация общества, отчуждение, одиночество, эгоцентризм, излишняя рациональность, ослабление солидарности, разобщенность и фрагментированность. Именно поэтому он нередко воспринимается как явление негативное, синоним разрыва с традиционными ценностями, отказа от норм морали, в конечном итоге, как угроза самому существованию общества как системы социальных связей, скрепляемых и освящаемых традиционными институтами. Современный «западный» человек определяется в первую очередь не принадлежностью к некоей изначальной общности - семье, нации, религиозной общине, и не местом рождения, а собственным жизненным опытом, а значит, для нового осмысления природы социальных связей необходимо одновременно переосмыслить и наше понимание индивида, и наше понимание того, что связывает индивидов друг с другом.

Французское государство-нация, как и большинство государств, нового времени, укрепляясь по мере и за счет ослабления общинных отношений, утверждая верховенство юридического контроля (закон) над социальным (традиция) и стремясь монополизировать и структурировать социальные связи в форме гражданства, сыграло решающую роль в индивидуализации общества (см.: Corcujf, 2002; Dubet, 2002; Kaufmann, 2004; Gauchet, 1985). На протяжении двух столетий индивид изменился до неузнаваемости. Если начало XIX в. еще можно охарактеризовать как пред-индивидуалистский период, когда существование личности в обществе, основанном на иерархии, понятиях чести и стыда, требует следования коллективным нормам и предписаниям, то в начале века XX на смену традиционалистской концепции личности приходит модерная. Индивид в буржуазном обществе впервые предпринимает попытку разорвать с традицией, сохраняя в то же время в социализации внешние признаки дифференциации и иерархии. Господствующими ценностями становятся сознание и гражданская ответственность, а на смену простому следованию социальным нормам приходит их осознанное принятие (интериори-зация). Наконец, современная личность начала XXI века - это законченный индивид, отбросивший остатки' конформизма, присущего модерно-сти, лишенный чувства долга и обязательств по отношению к прошлому. Современный индивид, утверждает проследивший эту эволюцию М. Гоше, живет в настоящем времени, в обществе, которое он-воспринимает как внешнее по отношению к себе, а потому пренебрегает общественными интересами в пользу личных (см. Gauchet, 2002). Республика же, - напоминает А. Финкелькраут, - это* не сборище индивидов, каждый из которых занят лишь самим собой^ а собрание граждан, которые (в идеале) руководствуются идеей общего блага (Finkielkraut, 2007:272).

Все эти констатации внушают многим определенный пессимизм, выражающийся в таких «диагнозах», как «иллюзия конца» (Ж. Бодрийяр), «разрыв государствообразующей связи» (П. Бирнбаум), «всемирное разочарование» (М: Гоше), «закат национального государства» (А. Турен, М. Абелес), «упадок социальных институтов» (Ф. Дюбе), «конец якобинской иллюзии» (Э. Балладюр), «гибельное дробление нации» (М. Гало), «расторжение национального договора» (Д. Лапейрони).

В то же самое время наблюдается утверждение в публичной сфере различных форм коллективных идентичностей, реальных и виртуальных общностей, своего рода «промежуточных инстанций» между индивидом-гражданином и государством. Эта тенденция также воспринимается как отход от классической республиканской модели нации, поскольку приписывание к различным общинам «ведет к деперсонализации и несоизмеримости индивидов» (АтзеПе, 2001:IV). Возведение идентичности в абсолют, превращение ее в доминирующее понятие современного дискурса, постоянные призывы к диалогу, который объявляется средством преодоления любых расхождений во взглядах, диалогу, который можно резюмировать формулой: «я такой как есть, и ты такой как есть, да здравствуют наши идентичности», представляет, по мнению многих, «реальную опасность утраты культурных и ценностных ориентиров .как необходимой основы сосуществования в рамках единой нации» {РтИе1кгаШ, 2007:308).

Оба описанных выше феномена отнюдь не противоречат друг другу, поэтому правы те, кто предлагает покончить с противопоставлением анализа общественных явлений в терминах «роста индивидуализма» или «возрождения коллективных идентичностей» и связать между собой эти две объяснительные модели. «Выход на авансцену индивида с его стремлением к субъективации, страстное желание каждого самостоятельно конструировать свой способ существования в мире не только вполне совместимы с бурным развитием коллективных форм идентификации, но и подпитывают их, - утверждает М. Вевьорка. - Персональная субъективность питает коллективные идентичности и заметно стимулирует их производство. И наоборот, за исключением случаев полной закрытости и замкнутости группы на себе самой, потребность быть действующим субъектом не исчезает в момент выбора той или иной коллективной идентичности: люди могут как принимать некие идентичности, так и отказываются от них». (Wieviorka, 2004 (1):306). «Освободившийся» от общинных предписаний Индивид в своем стремлении противостоять глобализующемуся обществу уже добровольно ищет опоры в принадлежности к той или иной группе, способной обеспечить ему «чувство метафизической и социальной безопасности, которого он не в состоянии достичь самостоятельно и в одиночку» iGrjebine, 2010:28).

Сказанное справедливо для многих, если не для большинства современных1 государств. Однако французский случай имеет выраженную специфику, вытекающую из уникальности самой французской нации как наиболее последовательного воплощения якобинской республиканской модели.

Франция с самых ранних веков своего существования была своего рода проектом, объединением разных групп населения, которые государство - сначала монархическое, потом якобинское, бонапартистское. -пыталось превратить, добровольно или принудительно, в централизованную нацию и единую лингвистическую общность. В этом плавильном котле должны были, раствориться местные отличия и частные убеждения - эти «смертельно опасные ферменты рассеивания», по выражению де Голля (Gallo, 2004; Barcos, 2004).

На практике, однако, ни точное соответствие Государства и Нации, ни полное слияние частного и универсального никогда не было достигнуто. Как то, так и другое, - и оба они вместе, - это скорее часть национального мифа, который соединяет в воображении то, что далеко не всегда едино, в реальности. Однако, пишет М. Вевьорка, этот миф на протяжении более чем двух столетий был весьма эффективен, создавая образ «единой и неделимой французской нации» как внутри страны, так и во всем мире (Wieviorka, 2004 (2)). Универсализм, восходящий к философии идеализма эпохи Просвещения и опирающийся на столь же идеальную концепцию*

1 Я употребляю это слово в данном случае в социологическом, а не в хронологическом смысле прав человека, стал одним из основополагающих принципов французского национализма.

Сегодня сохранять и поддерживать этот образ нации, равно как защищать основанную на нем версию национальной идентичности, становится все труднее. Как внутри самой Франции, так и из-за ее пределов все громче звучат призывы отказаться от «устаревших» республиканских принципов, подменив равенство «справедливостью», универсализм -мультикультурализмом, права человека - коллективными правами меньшинств. Выступающих против такой подмены обвиняют в консерватизме, нежелании принять во-внимание реальное культурное многообразие населения и признать неэффективность, республиканской модели в борьбе против дискриминации (см., напр., Sabeg, Laurence, 2006; Simon, 2008). Означает ли это, как утверждает Пьер Нора, что Франция как «политическая лаборатория» закрыта, что она превратилась в музей, где бережно, хранится национальное наследие? Или же изучение «французской специфики», исключительности французской модели гражданской нации представляет практический интерес не только (а может быть, и не столько) для самой Франции, сколько для других государств, и в частности - для России и ряда стран Восточной и Центральной Европы, где спор» между политической и этнической концепциями нации еще не закончен? Настоящее исследование предпринято именно потому, что его автор отвечает на поставленный вопрос утвердительно.

Французский пример особенно интересен для России, в том числе, ввиду наличия, на. разных этапах истории множества параллелей между двумя странами. Они прослеживаются начиная с ранних форм религиозной легитимации государственного суверенитета. Так же, как русскую землю церковно-богословское и народное сознание X-XVII вв. представляло себе как «землю обетованную», «Новый Иерусалим» (Мокеев, 1996:79), а русский народ именовали «богоносцем», так и Францию средневековые авторы сравнивали с Израилем, а ее народ - с богоизбранным народом. Подобно тому, как «в XV в. автор сочинения под названием «Ответ дофина послам Карла VII», противопоставляя Францию Германской империи, писал: "Франция - наследница Рима, и другой империи никогда более не бывать"» {Пименова, 2005:128), на Руси к XVI веку утвердилось представление о Москве как о Третьем Риме. Подобная мифология придает священный и мессианский характер всей национальной истории, а «возведение истоков нации к истокам христианского мифа неотделимо от осознания ее универсальности» {Nora, 2010:6). Формула государственного суверенитета в дореволюционной Франции - «Церковь, король, народ, страна» - звучит вполне в унисон с российскими «за веру, царя и Отечество» и «православие, самодержавие, народность».

Обе наши страны на протяжении длительного времени жили с осознанием своей мессианской, цивилизаторской роли, и обе во имя своей высокой миссии'были готовы силой принуждения, а иногда и с оружием в руках навязать свободу и просвещение другим странам и народам. В этом благородном порыве Россия и Франция чаще равнялись друг на друга, нежели соперничали. Сначала идеи Просвещения и идеалы,французской Революции вдохновляли передовые умы в России, потом уже французские коммунисты и сочувствующие им левые интеллектуалы с надеждой наблюдали за экспериментом по «построению социализма в одной отдельно взятой стране». Неудача этого эксперимента спровоцировала во Франции глубокий идейный кризис, сопровождавшийся чувствами растерянности и разочарования и нанесший французской компартии удар, от которого она так и не оправилась.

Однако мессианские амбиции все же не окончательно ушли в прошлое. И сегодня они находят выражение в общественно-политическом дискурсе. Процитируем только два высказывания, прозвучавших почти одновременно: «Франция давно избрала свое призвание на все времена: вести за собой все человечество, освещая ему путь» {Balladur, 2005). «Россия всегда существовала в осознании своей особой миссии: предлагать миру передовые идеи и духовные проекты. В СССР таким проектом было строительство светлого коммунистического будущего для всего мира. [.] В начавшемся тысячелетии новая участь России способна раскрыться как предназначение общемировое, планетарное» (Слуцкер, 2006:34).

Как Россия, так и Франция пережили болезненную утрату части завоеванных или присоединенных земель, сопровождавшуюся сокращением территории, возвращением к старым границам и «репатриацией» значительных масс населения (Франция приняла более миллиона переселенцев только из Алжира; в Россию после распада СССР переселились, по оценкам, не менее 6 миллионов человек). Это стало одним из факторов потери статуса великой державы, что нанесло серьезный удар по национальному самосознанию населения обеих стран. Шарль де Голль писал в воспоминаниях о войне: «Франция не может быть самой собой без ее величия». Сегодня подобные мысли можно услышать в связи с рассуждениями- о будущем России и поисками ее новой национальной идеи: «без нового российского мессианства . мы не сможем избежать краха и исчезновения страны» (Третьяков, 2006:35).

Еще одно сходство между Россией и Францией состоит в том, что их официальные языки распространены далеко за пределами национальной территории, причем как русский, так и французский, помимо чисто коммуникативной» функции, на протяжении длительного времени имели и функцию символическую, как языки, несущие с собой революционную идеологию, культуру и просвещение. В последние десятилетия, однако, число носителей этих языков в мире заметно сокращается, что объясняется как прагматическими, так и политическими причинами. В первом случае критическое значение имеет распространение английского языка, соперничать с которым не только в сфере экономики, финансов, технологий, но и науки и образования становится все труднее. Во втором имеет место сознательная политика дистанцирования руководства бывших советских республик и (в гораздо меньшей степени) бывших французских колоний от доминировавшей в недавнем прошлом культуры.

Расширение Европейского Союза за счет стран Центральной Европы усугубляет ситуацию, ибо их население явно отдает предпочтение английскому, языку бизнеса и деловых отношений, перед французским, который считается элитарным и экономически мало рентабельным. Становится все более очевидным, что именно английскому языку уготована роль европейского «языка межнационального общения», хотя он является иностранным для всех без исключения стран континента - а может быть, кстати, отчасти именно благодаря этому. Эта ситуация отражает малоприятную для французов реальность: непререкаемый экономический и политический авторитет США и ослабление влияния Франции как политической единицы. «С незапамятных времен язык был для Франции средством внутреннего объединения населения и одновременно механизмом стратегического и политического доминирования на.международной арене. Поскольку сегодня язык США - это язык первой мировой державы, неизбежным следствием этого факта является распространение по всему миру американской идеологии» (Hagëge, 2004). Именно вполне понятным стремлением противостоять этому влиянию объясняется проводимая Францией политика в поддержку франкофонии во всем, мире, политика, которая стоит больших финансовых затрат и не приносит прямых и немедленных материальных дивидендов. Однако совершенно очевидно, что за этой стратегией стоит нечто большее, нежели чисто культурная миссия: в ней явно прочитывается политическое измерение. Сокращение пространства, франкофонии воспринимается как еще один признак утраты былого величия, а с учетом^той огромной роли, которую играет язык в структуре французской национальной идентичности (об этом подробнее ниже), порождает беспрецедентное для французов ощущение: «Французский язык сам превратился в язык меньшинства, по сравнению с тем, какое место он занимал в XVIII веке, когда при дворах всех европейских монархов говорили по-французски. Сегодня никто не говорит на французском языке, даже в европейских административных органах главенствует английский. Даже на французских совместных предприятиях, расположенных за пределами Франции, например, на заводах Рено, рабочий язык - английский. Я думаю, именно потому, что мы сами ощущаем себя меньшинством, нам трудно согласиться с необходимостью защищать меньшинства. Трудно осознать, что кто-то находится в ситуации меньшинства по отношению к нам. Руководство страны ощущает угрозу для французского языка» (Амсель, Интервью).

В России также все более отчетливо осознается «необходимость активизации усилий, направленных на утверждение высокой роли русского языка в мировой культуре»1, причем эта задача видится как часть политики в отношении соотечественников за рубежом- и собирания так называемого Русского мира. Ни Россия, ни русскоязычное население бывших советских республик не готовы смириться с определением русского языка в новых независимых государствах как «языка меньшинства».

Особенно существенно для нашей темы то, что и в России, и во Франции произошел или происходит пересмотр национальной истории, ее демократизация. Этот феномен, известный также и в других странах2 - в частности, государствах Центральной и Восточной Европы, а также бывших колониях - состоит в «быстром возникновении разнообразных форм памяти меньшинств, для которых отвоевание собственного прошлого является необходимой составляющей утверждения собственной идентичности» {Нора, 2005). Различные версии коллективной памяти стремятся навязать обществу определенное видение прошлого; часто они противоречат друг другу, провоцируя так называемые «войны памяти» и разрушая традиционное историческое знание.

1 Итоговое сообщение III конференции Международного педагогического общества в поддержку русского языка. Принято 16 октября 2008 г. (см. Альманах «Этнодиалоги», №1 (30), 2009:120-121 " О распространенности «переписывания истории» и связи этого феномена с проблемами памяти и национальной идентичности см.: Зарецкий, 2008

Именно этот конфликт между историей и памятью объясняет тот факт, что в последнее время в обеих наших странах происходит переосмысление национальной идентичности. Россия (СССР), представлявшая себя на протяжении 70 лет советской власти государством атеистов и интернационалистов, сегодня примеряет образ православной страны, толе-рантно относящейся к национальным меньшинствам (на деле получается, по меткому определению С. Маркедонова, «страна с "конгломератной идентичностью", в которой советский интернационализм уживается с махровым этнонационализмом, имперскостью, радикальным правосла-визмом и другими идеями религиозной исключительности»). Франция, традиционно светская и республиканская нация, колеблется между муль-тикультурализмом американского образца и национализмом правого толка. Республиканский универсализм одни ставят под сомнение, другие же взывают к нему как к спасительной идеологии.

Перечень проблем, общих для обеих стран, можно было бы продолжить: это и неконтролируемая иммиграция, и связанные с ней проявления ксенофобии и расизма, и трудно идущий процесс децентрализации экономики и управления, пробуксовывающий из-за сосредоточения властных полномочий, финансовых и интеллектуальных ресурсов в столицах: во Франции все важное происходит (и все решается) в Париже, в России - в Москве. Но и того, о чем уже было сказано, достаточно, чтобы убедиться: опыт Франции, столкнувшейся с обозначенными проблемами раньше России и решающей их часто иначе, чем наша страна, безусловно, интересен и актуален.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе"

Выводы из второй части

Как показало проведенное исследование, территория остается важной опорой индивидуальной и коллективной идентичности, хотя характер связи с территорией как на индивидуальном, так и на коллективном уровне претерпел и претерпевает существенные изменения. Эта связь заметно варьирует от эпохи к эпохе, от общества к обществу и от индивида к индивиду. Мы выделили две основных формы отношения к территории: присвоение и принадлежность, порождающие, соответственно, территории жизненного пространства и референтные территории.

Присвоение территории (выражающееся в понятии сИег-яо1 — «быть как дома», а также описываемое с помощью личных притяжательных местоимений мой, моя, моё) может совершаться в перспективе синхронизма и анахронизма. Выбор этой перспективы в значительной мере определяется психологическими факторами: чтобы ощущать территорию вокруг себя как свою, необходимо чувствовать себя уверенно и безопасно. Для этого нужно быть интегрированным в жизнь местного сообщества, иметь возможность для удовлетворения своих потребностей и самореализации. У тех, кто не чувствует себя хорошо «здесь и сейчас», онтологическая потребность быть счастливым может включать компенсаторный механизм, заставляющий искать убежища в вымышленном мире, который, однако, тоже должен быть локализован, связан с той или иной территорией, в поисках которой человек обращается к собственному (часто идеализируемому) прошлому, или к семейной мифологии, или к мечтам о земле обетованной.

Протяженность и непрерывность «своей» территории определяется плотностью и интенсивностью социальных сетей и связей индивида. Если эти связи множественны, разнообразны и личностно-аффективны, то «своя» территория включает все пространство, покрытое данной сетыо, и постепенно распространяется вширь по мере разветвления сети. В случае смены места жительства и резкого удаления от «своей» территории, делающего невозможным поддержание прежней интенсивности социальных связей, адаптация на новом месте может быть достаточно долгой и болезненной, ибо потребуется время на воссоздание сопоставимой по плотности и охвату сети социальных связей. Напротив, люди, менее включенные в местную социальную жизнь, те, чья территория ограничивается стенами своего жилища, а неформальные связи — членами своей семьи, могут «присваивать» пространство дискретно, прерывисто, легко воспроизводя его на каждом новом месте.

Тот факт, что 59% опрошенных в ходе исследования «История жизни» - «синхронисты», т.е. люди, идентифицирующие себя с нынешним местом жительства, свидетельствует о высокой степени удовлетворенности условиями и качеством жизни. Этот вывод подтверждается и материалами интервью.

Чувство принадлежности к территории в большей степени зависит не от психологических факторов, а от социально-демографических характеристик опрошенных. Содержание социальных представлений, от которых зависит эта форма отношения к территории, меняется во времени и различно в разных слоях населения. Осознание своей принадлежности к таким территориальным единицам, как регион, нация или Европа, является результатом социализации и требует определенных исторических и географических познаний. Для того чтобы чувствовать себя не только «простым сельским жителем», как определяли себя некоторые из моих собеседников в Бретани, но и бретонцем, нужно как минимум представлять себе, что такое Бретань и где она находится. С другой стороны, сила идентификационного потенциала той или иной территории зависит от ее наполненности символами и смыслами, конкретным культурным содержанием, а также глубиной ее истории.

Связь между присвоением территории и чувством принадлежности к ней неоднозначна. В одних случаях территория жизненного пространстве ва и референтная территория совпадают до такой степени, что их нелегко разграничить. Напротив, они могут быть абсолютно разделены: можно чувствовать «своей» одну территорию и ощущать себя принадлежащим другой. Это нередко можно наблюдать у иммигрантов и иногда - их потомков: вполне адаптировавшись к территории, на которой они живут, и даже испытывая к ней определенную привязанность, они, тем не менее, идентифицируют себя на эмоциональном уровне с местом своего рождения, а иногда и с местом рождения родителей («яе годится отказываться от своих корней» - типичная формулировка такого двойственного статуса). Однако иммигранты могут избирать и противоположную стратегию, целиком и полностью идентифицируя себя с новым местом жительства («л живу во Франции, я — француз»).

По противоположным причинам лица, обладающие высокой мобильностью, могут не испытывать потребности в чувстве принадлежности к той или иной территории. В их понимании эксклюзивная привязанность к той или иной территории или группе несет в себе ограничения или служит препятствием для реализации личной свободы.

Среди территорий, к которым современные французы ощущают свою принадлежность, первое место (свыше 60% отданных голосов) принадлежит национальной территории. Чувство принадлежности к нации имеет сложную природу, в которой доминирует политическая составляющая. Оно неразрывно связано с идеями свободы и прав человека, гражданского долга и личной ответственности. Гражданские чувства преобладают над патриотическими. Очевидно, в данном случае правильнее говорить о принадлежности к территориально-политическому сообществу, а не к территории как таковой. Важную роль в ощущении себя французами играют уровень жизни и социальных завоеваний (по общему мнению, Франция — это страна, в которой приятно жить). В то же время, в идентификации с Францией явно присутствует географическая составляющая. Опрошенные часто и охотно говорят о красоте ландшафта национальной территории, одним из основных привлекательных качеств которой является ее разнообразие; упоминают мягкий климат и щедрость природы. В то же время, понятие территориальной целостности государства как ценности, которую надлежит защищать, отошло на периферию общественных представлений (оно относительно сильнее выражено у людей старшего поколения). Это связано, во-первых, с длительным периодом мирной жизни и отсутствием видимой внешней угрозы, во-вторых - с поглощением национальной территории единой Европой и снижением роли национальных границ. По мере того как роль государства как «средоточия власти» и даже «средоточия экономической мощи» сокращается, на первый план выходит его роль как средоточия культуры и памяти, но в этом качестве, - считает И. Гермон, - государству трудно конкурировать с более мелкими, локальными территориальными единицами, обладающими культурной однородностью, которой лишена национальная территория.

Наше исследование показало, что идентификация на локальном уровне важна для большинства современных французов, а прочти треть из них ставит этот уровень территориальной принадлежности на первое место. Референтные территории на субнациональном уровне не исчерпываются формальными административными единицами (регион, департамент, коммуна) и не совпадают с ними по очертаниям. Мощным идентификационным потенциалом обладают локальности, глубоко укорененные в истории: провинция, край, terrok.

Территориальная идентификация на субнациональном уровне, как правило, носит не политический, а социальный характер (за исключением абсолютного меньшинства убежденных регионалистов из числа корсиканцев эльзасцев, бретонцев) и не противоречит национальной идентичности, а лишь укрепляет и усиливает ее, делает ее более конкретной и осязаемой. Это позволяет квалифицировать такую форму отношений с пространством как территориальность, которая определяется конфигурацией жизненного пространства индивидов и групп, а также социальными практиками в границах этого пространства.

Представления о границах «своей территории» на субнациональном уровне зависят также от природно-географических факторов: горные местности противопоставляются равнинным, прибрежные - внутренним территориям, лесные зоны - степным и т. д.

Напротив, собственно региональная идентичность, если она существует, основывается не на природно-географических факторах, а является результатом интериоризации идеи региона как промежуточного звена между национальной территорией и более мелкими локальностями и региональной идентичности как особого типа идентичности, отличной как от национальной, так и от локальной. Как показывают материалы интервьюирования, эта интериоризация свойственна далеко не всем.

В то же время, политической идентификации с Европой мешает отсутствие внятной идеологии и реального европейского гражданства, обеспечивающего политические права населения на всей территории Евросоюза. Что же до культурной идентификации, то она ограничивается, по мнению большинства, кругом «латинских» стран, тогда как скандинавские или балканские страны вопринимаются как культурно далекие. Наконец, попытки представить европейскую культурную идентичность как основанную на христианстве встречают отторжение у многих как противоречащие принципу светсткости государства (laïcité), которому французы чрезвычайно привержены.

заключение

Французское общество после 1968 года: постмодернистский поворот?

В современной Франции, как и в остальных либеральных странах, социальные связи претерпевают глубокие изменения. По мере упрощения обеспечения жизнедеятельности коллективная форма существования перестает быть императивом; по мере усложнения и диверсификации структуры персональной идентичности растет потребность индивида в автономии. Создается впечатление, что логическим завершением постиндустриального общества станет общество постсоциальное (что равнозначно исчезновению общества в его прежнем понимании): жизнь и судьба индивида все в меньшей степени определяются унаследованными социально-культурными характеристиками; растет социальная и территориальная мобильность населения; на смену общине - поселенческой, религиозной, -приходят неформальные сети, живое общение заменяется виртуальным. Коллективные идентичности все больше напоминают клубы по интересам. Стремление к личной независимости ослабляет межличностные связи - соседские, дружеские, родственные. Размывание социальных классов превращает политические партии и профсоюзы в оболочку, лишенную реального содержания - или, вернее, наполняет ее новым содержанием: борьбой за корпоративные интересы элит. Бесконечное дробление «социальных единиц» на все более и более мелкие в пределе ведет к атомиза-ции общества до уровня индивидов. На смену логике ассимиляции пришел культ различия, обосновывающего и оправдывающего дифференциацию, призрачному обещанию равенства противопоставляется право быть не как все. "Микроидентичности" начинают играть все более существенную роль по отношению к государственным "макроидентичностям".

Можно найти объяснение этому внезапному реваншу «микроиден-тичностей», если рассматривать создание национальных государств как одну из ступеней прогресса цивилизации (по Элиасу), социальной эволюции, «увеличивающей размеры социальных единиц: от семьи и племени — к округу и кантону, от местного уровня - к региональному, национальному и, в конечном счете, к мировому» (Хобсбаум, 1998:54). (Заметим в скобках: от семьи и племени - к округу и кантону, а не к народности и нации в ее этническом понимании, как тот же эволюционистский принцип трактовали австромарксисты, а вслед за ними - И. В. Сталин и несколько поколений советских (да и постсоветских) обществоведов). Последней политической инициативой эпохи модерна, продолжающей движение в сторону укрупнения социальных единиц, было объявление о создании Европейского союза, идея о котором вынашивалась, в разных формах, еще со времен О. Сен-Симона, призывавшего к «объединению народов Европы в единую политическую организацию при сохранении каждым политической независимости», а впоследствии была сформулирована в виде лозунга о Соединенных Штатах Европы (Рубинский, 2009). В момент подписания Римского договора до событий 1968 года оставалось еще 10 лет, до падения Железного занавеса и Берлинской стены - около 20.

Наступившая эра постмодерна с ее отрицанием идеи прогресса и -шире - отказом от эволюционизма вообще поставила под сомнение как конечную цель — общую принадлежность к «всемирному человечеству», «глобальному "Мы"», по определению Н. Элиаса, или, в коммунистической версии, - к «единому человечьему общежитию», так и ту цену, которую следовало заплатить за ее достижение: культурную унификацию и гомогенизацию, поглощение мелких групп населения более крупными. Утратил свою легитимность негласный, но общепринятый «принцип порога», или «принцип минимальной достаточности», в соответствии с которым действия, направленные на объединение разрозненных групп населения в единое национальное государство признавались правомерными, а ведущие к разделу существующих государств - нет (Хобсбаум, 1998:55). Отныне «разъединяющий национализм» (Игеско^ 2000:17), действующий внутри национальных государств от имени тех или иных групп большей или меньшей численности, объявляющих себя нациями, все более настойчиво заявляет о себе, и претензии некоторых националистических движений сепаратистского толка (в соответствии с политической конъюнктурой момента) находят понимание и поддержку у международного сообщества, забывающего даже о провозглашенном принципе нерушимости государственных границ. В противовес идее центра и совокупности постмодернистская мысль выдвигает на первый план идею сети и рассеивания (Гонтар, 2006).

Категоризации трансформирующегося общества: старые термины, новые смыслы, ускользающая реальность

Парадоксальным образом постмодернистская «война с тотальностью» ведется под знаменем концепта, исходным содержанием которого являются единство, тождество и постоянство. «Идентичность» стала универсальным ключом к пониманию проблем современного общества, его структуры, социальных отношений, коллективных и индивидуальных поисков смысла бытия. Психологи изучают кризис идентичности, имея в виду состояние индивида, возникающее в ситуациях нарушения ощущения единства и постоянства личности. Социологов волнует кризис иден-тичностей: традиционные формы групповой идентификации теряют смысл, а основанные на них социальные связи и чувство солидарности ослабевают. Антропологи совмещают оба подхода, интересуясь как индивидуальной идентичностью, изучение которой дополняет исследование социальной структуры группы, членом которой является индивид, так и коллективной идентичностью в значении чувства принадлежности к группе.

Абсолютное большинство исследователей декларирует отказ от эс-сенциалистского видения идентичности в пользу конструктивистского ее понимания. Метафоре корней, глубоко уходящих в почву и накрепко привязывающих к ней дерево, питающих его в обмен на отказ от свободы, противопоставляется метафора истока, дающего лишь первичный импульс пути, но не предопределяющего маршрут (см. Маа1ои/, 2004). Однако отягощенный предшествующими смыслами концепт сопротивляется новой трактовке, делающей акцент на процессуальное™, текучести и изменчивости. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что одной из центральных категорий антропологического дискурса об идентичности стало «этнологическое наследие», за стремлением к консервации которого- стоит попытка зафиксировать, овеществить уходящую натуру, остановить быстротечное время.

На этой новой оппозиции основывается представление о гибкости и эластичности социальных связей в западных обществах эпохи постмодерна (оборотной стороной которых является их поверхностность и непрочность), а также о возросшей свободе и избирательности самоидентификации - постоянного и дискретного процесса самоопределения в рамках противопоставления «тождество — различие», промежуточным результатом которого в каждый конкретный момент времени и является, в постмодернистской трактовке, идентичность.

Не следует, однако, забывать о различии между «самоидентификацией» и внешней идентификацией (приписыванием идентичности). Далеко не каждая заявленная идентичность может быть узнана и признана окружающими, далеко не от каждой приписанной идентичности можно отказаться. «Неудобство с идентичностью», говоря словами В. Малахова, проистекает из того, что этот термин наследует неоднозначность и противоречивость трех центральных лексических единиц французского семантического поля терминов, используемых для описания человеческих коллективов в координатах сходства-различия: нации, расы, ethnie. Каждый из них на определенном историческом этапе содержал в себе идею общности происхождения.

Термин нация, первоначально обозначавший сообщество, члены которого имеют одинаковое происхождение, в дальнейшем приобрел значение политически интегрированного общества, члены которого обладают совокупностью гражданских и политических прав и обязанностей. Два других термина - ethnie и раса - эволюционировали в противоположном направлении. Первый из них изначально относился к религиозному словарю, обозначая язычников и противопоставляя их христианам (подобно тому, как изначально в древнегреческом языке, откуда он и перекочевал в языки европейские, «этнос» противопоставлялся «полису»: отметим в обоих случаях словоупотребления статусную неравноценность противопоставляемых социальных единиц). Второй имел социально-культурное и историческое содержание. И лишь в XIX веке оба термина приобрели эссенциалистскую био-логизаторскую коннотацию, которой нация к этому времени уже была лишена.

Несмотря на последующие попытки «разведения» категорий ethnie и раса, социального и биологического, недифференцированное употребление французского термина ethnie как синонима «племени», «общества», «социальной формации» или «культурной общности», а затем и распространение представления об ethnie как о примитивной форме нации способствуют, с одной стороны, сохранению его смысловой преемственности с термином раса, а с другой - эссенциализации как ethnie, так и, опосредованно, нации.

Очередное возвращение деконструированной антропологами-африканистами категории ethnie в публичный и общественный дискурс последнего десятилетия, на сей раз применительно не к населению далеких, «экзотических» стран, а к самому французскому обществу, и к тому же в форме прилагательного «этнорасовый», указывает на попытку вновь увязать биологическое с социальным. А образование устойчивых сочетаний терминов раса, ethnie, нация с термином «идентичность» лишь способствует такому смешению.

Попытки внедрить в сознание, в политические и управленческие практики «этнорасовые категории», предпринимаемые под лозунгами борьбы с дискриминацией и уважения «культурного многообразия», выдаю плохо завуалированное стремление перевести противоречия интересов: социальных, экономических, политических, региональных - в плоскость противоречий происхождения: «этнического», «расового» конфессионального (Малахов, 2002(2):50). Этничность и раса становятся центральными понятиями постмодернистского нарратива, утвердившегося в противовес республиканским идеям свободы и равенства и марксистской теории классовой борьбы. Находя своих приверженцев как на правом (новые правые), так и на левом фланге (постколониалисты и мультикульту-ралисты), этот новый нарратив постепенно делает привычной и банальной идею о расе как структурирующем элементе французского общества, размывая его традиционную политическую поляризацию (АтяеПе, 2009:32). Проникая в общественно-медийный дискурс, категории классификации, разработанные учеными и практиками для целей научного анализа и статистического учета, приобретают в общественном сознании реальные очертания социальных групп, обладающих внутренними связями, общими интересами и пр. Эти псевдо-общности, становящиеся объектом различных исследований, регулярно упоминаемые во всевозможных справочниках, словарях, учебниках, средствах массовой информации, тем самым реифицируются, наделяются собственной идентичностью, «маркеры» которой формируют схематичный стереотипизированный образ, приписываемый, а нередко и навязываемый их членам.

Этот механизм отражает стремление господствующего большинства к максимальному упрощению Другого, сведению его, по сути, к одной-единственной характеристике. Индивиду фактически отказывают в праве на идентичность как самость, неотъемлемую составляющую автономной личности, оставляя ему лишь идентичность-тождество, мнимую идентичность с отнесенными к той же культурной или расовой категории. Отказ от универсалистского представления о единстве человеческого рода в пользу коммунитаристского видения человечества как иерархической совокупности замкнутых социумов ведет к установлению асимметричных отношений между индивидуалистским универсализмом господствующих групп (или большинства) и партикуляристским холизмом групп подчиненных (меньшинств); вытекающие отсюда культурный эгоцентризм большинства, стремление к сохранению различия и к ограждению себя от другого. Между тем, не только внешняя идентификация, но даже самоидентификация на уровне классификации (осознание своей принадлежности к определенной категории) вовсе не обязательно влечет за собой идентификацию себя с той или иной группой, общиной на психологическом уровне. Создавая внутри себя «этнические» и расовые меньшинства, превращая их в изолированные сегменты, общество само подталкивает индивидов к конституированию в общины, закрепляя тем самым формы идентификации и солидарности, свойственные традиционным формам социальных отношений.

Пространства, территории, границы: горизонты самоидентификации от коммуны до Европы

По мере того как население становится все более мобильным, изменяются и сам способ существования в пространстве, и характер связи между людьми, населяющими общую территорию (каким бы ни был таксономический уровень этой территории), и характер связи между индивидом и территорией. Изменяется конфигурация жизненного пространства, которое все чаще становится дискретным и разнородным, так же как становятся разнородными связанные с ним практики и социальные роли. Тем не менее, в сегодняшней Франции по-прежнему люди нередко задают друг другу вопрос: «Откуда ты?», а это означает, что связь с той или иной местностью, территорией остается одним из существенных факторов идентификации. В то же время, было бы ошибкой преувеличивать универсальность взаимосвязи между идентичностью и территорией: во-первых, не для каждого индивида пространственный аспект самоидентификации одинаково важен, и во-вторых, что особенно существенно, проживание на одной территории отнюдь не у порождает у ее обитателей одинаковую идентичность.

Мы выделили две основных формы отношения к территории: чувство владения, (присвоение) и чувство принадлежности, порождающие, соответственно, обжитые территории и референтные территории. Присвоение территории может совершаться в двух перспективах: синхронизма и анахронизма. Выбор между ними в значительной мере определяется чувством удовлетворенности, психологического комфорта и безопасности. Те, у кого они присутствуют, ощущают территорию вокруг себя как свою. У других, не чувствующих себя хорошо «здесь и сейчас», онтологическая потребность быть счастливым может включать компенсаторный механизм, заставляющий искать убежища в вымышленном мире, который, однако, тоже должен быть локализован, связан с той или иной территорией, в поисках которой человек обращается к собственному (часто идеализируемому) прошлому, или к семейной мифологии, или к мечтам о земле обетованной.

Чувство принадлежности к территории в большей степени зависит от социально-демографических характеристик опрошенных. Осознание своей принадлежности к таким территориальным единицам, как регион, нация или Европа, является результатом социализации и требует определенных исторических и географических познаний. В свою очередь, сила идентификационного потенциала той или иной территории зависит от ее наполненности символами и смыслами, конкретным культурным содержанием, а также глубиной ее истории.

Связь между присвоением территории и чувством принадлежности к ней неоднозначна. В одних случаях обжитая и референтная территории совпадают до такой степени, что их нелегко разграничить. Напротив, они могут быть абсолютно разделены, как это нередко можно наблюдать у иммигрантов и иногда — их потомков: вполне адаптировавшись к территории, на которой они живут, и даже испытывая к ней определенную привязанность, они, тем не менее, идентифицируют себя на эмоциональном уровне с местом своего рождения, а иногда и с местом рождения родителей. Однако иммигранты могут избирать и противоположную стратегию, целиком и полностью идентифицируя себя с новым местом жительства, и комбинировать обе стратегии.

Среди территорий, к которым современные французы ощущают свою принадлежность, первое место две трети опрошенных отдали национальной территории. Чувство принадлежности к нации имеет сложную природу, в которой доминирует политическая составляющая. Оно неразрывно связано с идеями свободы и прав человека, гражданского долга и личной ответственности. Очевидно, в данном случае правильнее говорить о принадлежности к территориально-политическому сообществу, а не к территории как таковой. Важную роль в ощущении себя французами играют уровень жизни и социальных завоеваний, ощущение причастности к богатой культурной традиции. В идентификации с Францией явно присутствует и собственно пространственно-географическая составляющая: любовь к природе, восхищение красотой и разнообразием ландшафта. В то же время, в условиях «прозрачности» национальных границ и отсутствия видимой внешней угрозы понятие территориальной г(елостности государства как ценности, которую надлежит защищать, отошло на периферию общественных представлений.

Идентификация на локальном уровне также важна для большинства современных французов, а почти треть из них ставит этот уровень территориальной принадлежности на первое место. Референтные территории на субнациональном уровне не исчерпываются формальными административными единицами (регион, департамент, коммуна) и далеко не всегда совпадают с ними по очертаниям. Мощным идентификационным потенциалом обладают локальности, глубоко укорененные в истории: провинция, край, terroir. Территориальная идентификация на субнациональном уровне, как правило, носит не политический, а социальный характер, а потому не противоречит национальной идентичности, но лишь укрепляет и усиливает ее, делает ее более конкретной и осязаемой. Представления о границах «своей территории» зависят от конфигурации жизненного пространства индивидов и групп, от социальных практик в границах этого пространства, а также от природно-географических факторов: горные местности противопоставляются равнинным, прибрежные - внутренним территориям, лесные зоны - степным и т. д. Отсутствие четких границ, их ситуативность и вариативность от индивида к индивиду дают основания квалифицировать такую форму отношений с пространством как территориальность. Напротив, собственно региональная идентичность, если она существует, отражает представление о регионе как о промежуточном звене между национальной территорией и более мелкими локальностями, и, соответственно, о региональной идентичности - как отличной и от национальной, и от локальной.

Наконец, супранациональный уровень территориальной идентификации - осознание себя европейцами - присутствует у немногих, а в качестве приоритетного - у абсолютного меньшинства опрошенных (10%). Эта форма идентификации также имеет чаще всего характер территориальности, о чем свидетельствует повышенная доля «европейцев» среди населения приграничных регионов на востоке страны, реально вовлеченных в трансграничные практики. В то же время, создание трансграничных экономических зон с единым рынком труда не привело пока к формированию новых форм идентичности: их население по разные стороны границ продолжает идентифицировать себя с национальными государствами.

На уровне дискурса существуют два различных понимания «европейской идентичности»: либо она конструируется как культурная и апеллирует к прошлому и к памяти, либо - как политическая, обращенная в будущее и основанная на забвении. На уровне восприятия населением как «культурной», так и «политической» Европе не хватает конкретного содержания. Политической идентификации с Европой мешает отсутствие внятной идеологии и реального европейского гражданства, обеспечивающего политические права населения на всей территории Евросоюза. Ощущение культурной близости распространяется в основном на так называемые «латинские» страны, тогда как скандинавские или балканские воспринимаются как культурно далекие. Акцент на христианстве как фундаменте европейской культурной идентичности входит в противоречие с принципом светского государства ('ШсИё), которому французы чрезвычайно привержены.

Территориальность или этничность?

Два способа объяснения социального

Способ самоопределения, соотнесения и самоидентификации, а также определения и идентификации другого, зависит в значительной мере от доминирующего в данном обществе и в данный период дискурса. «Борьба вокруг этнической или региональной идентичности., - писал П. Бурдье, -есть частный случай борьбы классификаций, борьбы за монополию. навязать определенный способ объяснять мир и, тем самым, создавать и разрушать группы» (ВоигсНеи, 1980:68).

Сказанное особенно верно для современной эпохи, когда ключевые понятия, выработанные общественными науками, принятые на вооружение политиками, включенные в систему образования и популяризируемые искусством, литературой и СМИ, проникают в самые широкие слои общества. Каждое общество внутренне неоднородно, однако из этой аксиомы не следует, что внутренняя стратификация всех обществ подчиняется одной и той же логике и осмысливается в одних и тех же терминах. Различия, вызванные экономическими, социальными, политическими, географическими, тендерным, поколенческим и иными факторами проявляются в культурных особенностях. Многочисленные группы, из которых состоит общество, становятся видимыми и узнаваемыми благодаря поведенческим, социальным и культурным практикам их членов. Набор этих практик существенно варьирует от индивида к индивиду, но некое существующее (или воображаемое) ядро позволяет составить «культурный портрет» группы и распространить его на любого, кто может быть, на основании тех или иных критериев, включен в ее состав.

Тут-то и вступает в силу доминирующий дискурс. Каковы реальные или воображаемые критерии, позволяющие причислить индивида к некоей группе? Ответ на этот вопрос зависит от того, что в данном обществе считается причиной «культурных» различий.

Учение об этногенезе, занимающее ведущее место в советской теории этноса, лишь усиливает биологизм представлений об этнических общностях, которые рождаются, живут и умирают, подобно живым организмам. Обвинения в насильственной ассимиляции, квалифицируемой как геноцид того или иного народа, нередки в националистической риторике, и даже некоторые этнологи говорят о необходимости создания «красной книги» исчезающих этносов. В эту же логику вписываются попытки создания поста уполномоченного по правам народов, а также законопроект о русском народе, дошедший до рассмотрения в Государственной Думе.

Фиксирование этнических категорий в качестве официально признанных государством и их использование в административной практике постепенно привело к реальному осознанию индивидами своей принадлежности к этим институционализированным группам. Этничность тесно связана с территорией, причем первичной в этой связке считается этническая группа, которая своей деятельностью преображает природную среду, придавая территории, на которой она проживает длительное время, этнический характер.

В рамках универсалистской парадигмы общечеловеческое первично, а культурные различия вторичны. Французский закон запрещает собирать сведения об «этнической» или религиозной принадлежности населения, единственное принятое разделение — это разделение на французских граждан (по рождению или в порядке приобретения) и иностранцев. Идеологи регионалистских движений опираются на географические и исторические аргументы, решительно отвергая разговоры об «этничности». Социолог А. Бегаг, в бытность Министром по обеспечению равенства шансов изучавший вопрос о целесообразности введения позитивной дискриминации по «этническим» признакам, констатировал, что «понятие «этнокультурных различий» не известно во Франции и для большинства французов лишено смысла»1.

Центральным концептом французской картины мира является не этничность, а территориальность, в основе коллективных идентичностей лежат не биологические, а историко-географические критерии. « Группу формируют общие корни, т. е. история. Культурная однородность объясняется передачей из поколение в поколение общих ценностей и форм бытия » (Noiriel, 2005:64). Региональная идентичность, «как и любая форма социальной идентичности, является в огромной мере субъективной», она « не создается природой, а является порождением политического конструирования», будучи связана «в первую очередь с общим прошлым, с исторической и юридической непрерывностью территории, в результате которых формируется, при определенных условиях и в различных формах, определенная культурная и политическая специфика» (Petit, 2004). Территориальные различия, в свою очередь, возникают под действием «объективных географических условий», в частности, расстояний, которые ограничивают распространение языков, обычаев и пр. (Dumont, 2004 :23) Этнология Франции изучает территориальные единицы (коммуны, города, исторические земли, регионы) или культурные феномены, но не «этнические группы». Этот подход заложен работами выдающегося географа П. Видаль де ла Блаша, который утверждал, что природная среда формирует неповторимость человеческих коллективов и «накладывает отпечаток на ее обитателей» (.Debarbieux, 2006:345).

Наиболее ярким воплощением французского географизма является понятие terroir, заключающее в себе идею неразрывного единства земли и живущих на ней людей, природных условий и человеческого мастерства, рационального преобразования пространства и искусства жить, неповторимого колорита и бесконечного разнообразия. Описать terroir — это значит

1 «L'Erpress », 10.11.2005 описать ландшафт, экологические условия, флору и фауну, сельскохозяйственное производство, гастрономию, но также и население с его жилищем, нравами и привычками, костюмами, легендами и традициями, - пишет Ж. Галл. И заключает: «Тут мы почти касаемся этнологии» (Gall, 2003 :14). Одной из проблем «иммигрантских» меньшинств в стране, где актуальным остается вопрос о локальном происхождении, является тот факт, что абсолютное их большинство живет в больших городах, а вернее - в их недавно возникших пригородах, в построенных по типовым проектам безликих многоэтажках. Их среда обитания лишена исторической глубины и географической типичности, она находится как бы в другой Франции, на ничейной, не окультуренной земле. Это создает дополнительную невидимую границу между «парнями с окраин», как назвала их Е. Деминцева (Деминцева, 2008), и «местными», «коренными».

Механизмы конструирования и политического использования идентичности, как «этнической», так и «региональной» обнаруживают на практике заметное сходство. Так, в российском дискурсе об этничности без труда можно различить три измерения, которые М. Китинг (цит. по: Guermond, 2006:293) выделяет применительно к формированию региональной идентичности: когнитивное, аффективное и инструментальное.

Когнитивное измерение: чтобы осознать свою региональную принадлежность, люди должны знать название и границы региона, нужно « осознавать и признавать эту идентичность как особую, отличающуюся от национальной и от чувства принадлежности к более мелким, локальным общностям » (Petit, 2004). Точно так же чувство этнической принадлежности требует знания этнонима и границ своей «этнической» территории, а в некоторых случаях и знания о наличии диаспорных групп, расселенных за ее пределами. Популяризация научного дискурса позволяет населению осознать даже свою принадлежность к языковым общностям высокого уровня (языковым семьям), что невозможно без опосредования. Примерами могут служить, в частности, принадлежность к кельтскому миру - важная составляющая бретонской идентичности, или культивируемая в России и за ее пределами общность финноугорских народов, дисперсно расселенных на обширной евро-азиатской территории от Финляндии, Венгрии и Эстонии до Сибири. Фиктивное чувство общности, основанное на подобных идентификациях, может вытеснять реальную солидарность, базирующуюся на соседских отношениях и общих интересах.

Аффективное измерение: как «региональная», так и «этническая» идентичности предполагают аффективную привязанность к «своим». Обе они представляют собой форму коллективной идентичности, основанную на самосознании. Самоидентификация невозможна без дифференциации по отношению к другому, а столкновение с «другими» усиливает чувство близости к «своим». Каталонские землячества, бретонские сообщества, ассоциации овернцев, корсиканские «цепочки». это только несколько примеров организаций, призванных облегчить контакты со «своими» в Париже, Марселе и других французских городах. В России счет этнокультурных организаций - немецких, еврейских, татарских, корейских, чеченских. . - не только в обеих столицах, но и в менее крупных городах идет на десятки.

Инструментальное измерение. В предложении « территориальность есть попытка индивида или группы оказывать влияние (на) или контролировать людей, процессы и отношения путем установления контроля над географической зоной» ((Эиегтопс!, 2006:293) можно заменить «территориальность» на «этничность», а «географическую зону» на «этническую группу», без того чтобы утверждение потеряло смысл: «этническая» идентичность столь же благоприятна для коллективной мобилизации, как идентичность «региональная». « Власть над группой, - писал П. Бурдье, -получает тот, кто может создать эту группу, внушив ее членам единое понимание своей идентичности и идентичное понимание своего единства» (ВоигсНеи, 1980:67), как будто проживание на одной территории или чувство принадлежности к одной этнической группе снимает вопрос о социальных, экономических, политических и иных различиях.

Этнические и территориальные стратегии «используются группами давления как средство обеспечения их экономических интересов в рамках единого государства. Цель одна и та же: добиться максимально возможной автономии в законодательной, административной, налоговой и финансовой сферах» (цит. по: Сиегтопс1, 2006:294).

В России групповые требования часто выражаются в форме этнического национализма. Самопровозглашенные, или в лучшем случае избранные на «съездах» и «конгрессах» народов лидеры считают себя уполномоченными выступать от имени групп с нечеткими границами и неявным членством и становятся единственными «переговорщиками» с властью. Наличие в том или ином регионе этнокультурных ассоциаций, финансируемых в рамках официально утвержденных программ из государственного и регионального бюджетов, служит показателем успешности политики в сфере «межэтнических отношений». Эта политика не мешает возникновению межобщинных конфликтов, причем нередко «титульная» этническая группа заявляет о своих исключительных правах на соответствующую территорию. «Некоренное» население считается нежелательным на «нашей» земле. Подспудно тлеющие конфликты прорываются наружу в насильственной форме, причем жертвами насилия становятся случайные люди, квалифицируемые в качестве чужих на основании «этнических» различий.

Тревожной тенденцией, идущей вразрез с территориальным принципом, являются настойчивые попытки введения во Франции «этнорасовых» категорий. Тем более тревожной, что предлагаемые категории охватывают лишь группы выходцев из бывших французских колоний. Все остальное население, включая тех, кто считает себя (и тех, кого другие считают) бретонцами, эльзасцами, корсиканцами, каталонцами, басками и т. п., объединено в единую категорию «белые». Такое противопоставление «региональных» идентичностей «этническим» соответствует принятому в литературе по муль-тикультурализму делению «меньшинств» на «национальные», связанные с определенной территорией, стремящиеся к сохранению культурной отличительности и, как правило, требующие той или иной степени автономии, и «иммигрантские», расселенные дисперсно, стремящиеся к интеграции и требующие равенства (КутИска, 2001). Опасность состоит в том, что сторонники разделения неевропейского иммигрантского населения на «этнические» общности тем самым, вольно или невольно, делают возможным конструирование «французского этноса» (АтяеПе, 2001:170).

Список научной литературыФилиппова, Елена Ивановна, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Андерсон, 2001 Андерсон, Б. Воображаемые сообщества. М., «Канон-Пресс-Ц Куч-ково Поле». 277 с.

2. Броде.чъ, 2002 Бродель, Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II Т.1. М., «Языки славянской культуры». 495 с.

3. Бурдье, 1993. Бурдье, П. Социология политики. M., «Socio-Logos». 333 с.

4. Бурдъе, 2001 Бурдье, П. Практический смысл. СПб., «Алетейя». 562 с.

5. Воронков, Освальд, 1998 Воронков В., Освальд И. (ред.) Конструирование этнично-сти. СПб, ЦНСИ. 303 с.

6. Гудков, 2004 Гудков, Л. Д. Негативная идентичность (сборник статей 1997-2002 гг.). М., НЛО. 816 с.

7. Деминцева, 2008 -Деминцева, Е.Б. Быть арабом во Франции. М., НЛО. 181с.

8. Лиотар, 2008 Лиотар, Ж.-Ф. Постмодерн в изложении для детей. М., Изд-во РГГУ. 145 с.

9. Малахов, 2001 Малахов В. С. Скромное обаяние расизма и другие статьи. М., «Дом интеллектуальной книги и Модест Колеров». 171 е.

10. Молчанов, 1972 Молчанов Н.Н. Генерал де Голлъ. М., «Международные отношения». 495 с.

11. Нойманн, 2004 Нойманн, И. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., «Новое издательство». 335 с.

12. Пюимеж, 1999 Де Пюимеж, Ж. Шовен, солдат-землепашец. М., «Языки русской культуры». 398 с.

13. Рикер, 2002 Рикёр П. История и истина. СПб., «Алетейя». 400 с.

14. Тишков, 1997(1) Тишков В.А. Очерки теории и политики этничности в России. М., «Русский мир». 531 с.

15. Тишков, 2003 Тишков В. А. Реквием по этносу. М., «Наука». 543 с.

16. Тишков, 2010-Тишков В. А. Российский народ. М., «Просвещение». 191с.

17. Хобсбаум, 1998 -Хобсбаум, Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб, «Алетейя». 305 с.

18. Шарль, 2005 Шарль, К. Интеллектуалы во Франции. М., «Новое издательство». 325 с.

19. Augé, 1986 — Augé, M. Un ethnologue dans le métro. Paris : Hachette Litératures. 121 p. Augé, 1994 Augé, M. Pour une anthropologie des mondes contemporains. Paris: Champs, Flammarion. 195 p.

20. Boulainvilliers, 1732 Boulainvilliers, H. Essai sur la noblesse de France. Amsterdam. 340 p.

21. Boutih, M., 2001 Boutih M. La France aux Français? Chiche / Un entretien mené par Elizabeth Lévy. Paris: Mille et une nuits. 128 p.

22. Brass, 1991 Brass, P. Ethnicity and nationalism. Sage Publications India Private Limited New Delhi. 360 p.

23. Braudel 1986- Braudel, F. Identité de la France. Paris: Flammarion. Vol. 1. 410 p. Breton, 1998 — Breton, R. Peuples et Etats : impossible équation. Paris: Flammarion Dominos. 127 p.

24. Camilleri et al., 1990 Camilleri C. et al. Stratégies identitaires. Paris: PUF. 232 p. Chartier et Larvor, 2004 - Chartier, E. et Larvor, R. La France éclatée ? Editions Coop Briezh. 349 p.

25. Corcuff 2003 — Corcuff, P. Bourdiea autrement. Fragilités d'un sociologue de combat. Paris: Textuel. 143 p.

26. Cuisenier&Segalen, 1986 Cuisenier J., Segalen M. Ethnologie de la France. Paris: PUF. 127 p.

27. De Rudder et al., 2000 De Rudder, V., Poiret, C. &Vourc'h, F. L'inégalité raciste.1.universalité républicaine à l'épreuve. Paris: PUF. 213 p. De Singly, 2003 De Singly, F. Les uns avec les autres. Quand l'individualisme crée un lien.

28. Paris: Armand Colin. 268 p. Dieckoff, 2000 Dieckoff, A. La nation dans tous ses états. Paris: Flammarion. 355 p. Dubar, 2003 - Dubar, C. La crise des identités. Paris: PUF. 239 p. Dubet, 2002 — Dubet, F. Le déclin de l'institution. Paris: Seuil. 421 p.

29. Duchesne, 1997 Duchesne, S. Citoyenneté à la française. Paris: Presse de SciencesPo. 330 p.

30. Dumont, 2004 Dumont, G.-F. Les régions et la régionalisation en France. Paris : Ellipse

31. Dupârquier et al., 1997 Dupârquier J. et al. Qui a peur du baptême de Clovis. Actes de la Ve Université d'été de Renaissance catholique, Avenay-Val d'Or, août 1996. Editions Renaissance catholique. 305 p.

32. Dürkheim, 1975 Dürkheim, E. Textes, t. 1. Editions de Minuit, 512 p.

33. Elias, 1991 Elias, N. La société des individus. Paris : Librairie Arthème Fayard. 301 p.

34. Editions Stock Editions du Panama. 418 p. Galibert, 2004 - Galibert, C. Guide non touristique d'un village corse. Sarrola Carcopino.

35. Approche anthropologique. Ajaccio, Albiana. 158 p. Gall, 2003 — Gall, J. La France des terroirs. Paris: Molière. 132 p.

36. Gauchet, 1985 Gauchet, M. Le Désenchantement du monde. Une histoire politique de la religion. Paris: Gallimard. 306 p.

37. Gauchet, 1998 Gauchet, M. La religion dans la démocratie. Parcours de la laïcité. Paris: Gallimard. 127 p.

38. Cambridge : Harvard UP. 548 p. Gossiaux 2002 Gossiaux J.-F. Pouvoirs ethniques dans les Balkans. Paris : PUF. 217 p. Guérm-Pace et al., 2009 - Guérin-Pace F., Samuel O. et Ville I. En quête d'appartenances. Paris: INED. 224 p.

39. J. Lévy. Paris: Liber. 182 p. Laplantine, 2005 Laplantine, F. Le social et le sensible. Vers une anthropologie modale.

40. Française d'Imprimeur. 2 vol., 1134 p. Le Bras, 1994 Le Bras, H. Le sol et le sang. Paris: Aube. 120 p.

41. Bras et al., 2005 Le Bras, H. et al. L'Europe, jusqu'où ? Sous la direction d'Alain

42. Houziaux. Les editions de l'auteur. 119 p. Le Bras et Todd, 1981 Le Bras, H. et Todd, E. L'invention de la France. Paris: Pluriel. 507 p.

43. Coadic, 1998- Le Coadic, R. L'Identité bretonne. Presse universitaire de Rennes. 478 p. Le Fur, 1921 Le Fur, L. Race et nationalité. Lyon.

44. Mendras, 2002 Mendras, H. La France que je vois. Paris: Autrement. 180 p.

45. Montesquieu, 1979 (первое издание 1748) - Montesquieu, Ch. De l'Esprit des lois. Paris:

46. Noiriel, 2005 Noiriel, G. Etat, nation et immigration. Paris: Gallimard. 399 p.

47. Nora, 1992 — Nora, P. (dir.) Les lieux de mémoire. III. Les France. 1. Conflits et partages.

48. Paris : Armand Colin. 221 p. Renan, 1947 Renan, E. Œuvres complètes, t. 1. Paris : Calman-Lévy. 899 p. Ricœur, 1990 — Ricœur, P. Soi-même comme un autre. Paris: Seuil. 424 p. Ricœur, 2004 - Ricœur, P. Sur la traduction. Paris: Bayard. 70 p.

49. Sartre, 1943 Sartre, J.-P. L'être et le néant. Paris: Gaillimard. 647 p.

50. Sévillia, 2004— Sévillia, J. Le terrorisme intellectuel. Editions Perrin. 292 p. Shoelcher, 1842 Shoelcher V. Des colonies françaises. Abolition immédiate de l'esclavage. Paris: Pagnerre. 443 p.

51. Paris : La Découverte. 643 p. Taguieff, 1994 Taguieff, P.-A. Sur la nouvelle droite. Jalons d'une analyse critique. Paris:

52. Descartes &Cie. 430 p. Taguieff 1997 Taguieff, P.-A. Le racisme. Paris: Flammarion. 128 p. Tarnero, 1995 - Tarnero, J. Le racisme. Editions Milan. 63 p.

53. Weil, 2002 Weil, P. Qu 'est-ce qu 'un Français ? Histoire de la nationalité française depuisle Révolution. Paris : Grasset. 403 p. Weil, 2005 — Weil, P. La République et sa diversité. Immigration, nation, discrimination. Paris: Seuil. 111p.

54. Блюм, 2006 Блюм, А. «Разглядеть общечеловеческое за культурной отличительностью Интервью с директором Центра российских, кавказских и восточноевропейских исследований А. Блюмом» //Этнографическое обозрение. № 1. С. 92-109

55. Бовыкин, 2005 Бовыкин Д.Ю. «Идея нации во Франции в эпоху от Революции до Второй империи» //Бондарчук B.C. (отв. ред.). Национальная идея в Западной Европе в новое время. Очерки истории. М., «Зерцало-М. Издательский дом Вече». С. 158-230.

56. Брюкнер, 2008 Брюкнер, П. «Тирания покаяния. Эссе о самобичевании Запада». Отечественные записки, №5 (44). С. 57-65

57. Вейлъ, 2005 Вейль, П. «Гражданство и национальность» //Вестник Европы, №15. С. 136-140

58. Волкогонова, Татаренко, 2001 Волкогонова О.Д., Татаренко И.В. «Этническая идентификация русских, или искушение национализмом» !/Мир России. № 2. С. 149-166.

59. Воронков, 2003 Воронков В. «Приватизация этничности vs "национальная политика"» //Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформагцш. М.: МВШСЭН. С. 206-214.

60. Герен-Пас, 2005 Герен-Пас, Ф. «Откуда мы? О географической идентичности жителей Франции» //Этнографическое обозрение. № 5. С. 52-58.

61. Гонтар, 2006 Гонтар М. «Постмодернизм во Франции: определение, критерии, периодизация»// Постмодернизм: парадоксы бытия. Ежегодник "Человек, образ и сущность". - М., ИНИОН РАН. С. 155-169.

62. Госсьо, 2008 Госсьо, Ж.-Ф. «Ethnie и этничность: определения, теории, апории»//Филиппова Е.И. Французские тетради. М., ИЭА РАН. С. 91-114.

63. Цени, 2008 — Дени, М. «Бретонское политическое движение. Исторический обзор» // Филиппова Е.И. Французские тетради. Диалоги и переводы. М., ИЭА РАН. С. 209213.

64. Дробиэюева, 1997 Дробижева Л. М. «Социально-культурная дистанция как фактор межэтнических отношений» // Олкотт М. Б., Тишков В.А., Малашенко A.B. (ред.) Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., Центр Карнеги. сс. 44-63.

65. Зарецкий, 2008 Зарецкий, Ю. «История, память, национальная идентичность» // Неприкосновенный запас, №3 (59). http://www.nlobooks.ru/rus/nz-online/619/999/1004/

66. Коростелев, 2002 Коростелев А. Д. «Парадоксы этнической идентичности» // Лебедева Н. М. (отв. ред.). Идентичность и толерантность. М., ИЭА РАН. с. 86-110.

67. Лебедева, 1997 Лебедева Н. М. «Роль культурной дистанции в формировании новых идентичностей» // Олкотт М. Б., Тишков В.А., Малашенко A.B. (ред.) Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., Центр Карнеги. С. 64-82.

68. JJe Брас, 2006 «Кровь или почва? Что такое французская нация сегодня. Интервью с директором Лаборатории исторической демографии Высшей школы социальных исследований Э. Ле Брасом» IIЭтнографическое обозрение. № 6. С. 96-107.

69. Ле Коадик, 2003 Ле Коадик, Р. «Бретонские контрасты» // Этнографическое обозрение. №6. С. 78-93.

70. Ле Коадик, 2008 Ле Коадик, Р. «Мультикультурализм» //Филиппова Е.И. Франщз-ские тетради. Диалоги и переводы. М., ИЭА РАН. с. 125-149.

71. Ле Коадик, 2010 Ле Коадик, Р. Во Франции нет меньшинств НЭтнопанорама. № 12. с. 6-11

72. Макаренко, 1996 Макаренко Е. Н. «Из истории межнациональных и межрасовых отношений во Франции» // Меэкрасовые и межнациональные отношения в странах Европы и Америки. XIX-XXвв. М, ИВИ РАН. с. 145-153.

73. Малахов, 2002 (1) — Малахов В. С. «Преодолимо ли этноцентричное мышление?» IIРасизм в языке социальных наук. Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб, «Алетейя». С. 9-22.

74. Малахов, 2002 (2) Малахов В. С. «Зачем России мультикультурализм?» // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В. С. Малаховаги В. А. Тишкова, М., ИЭА РАН. С. 48-60.

75. Малахов, 2002 (3) — Малахов В. С. «Осуществим ли в России русский проект?» I/Отечественные записки, №3. С. 141-154.

76. Малахов, 2003 Малахов В. С. «Валерий Тишков и методологическое обновление российского обществоведения» // Тишков В. А. Реквием по этносу. М., Наука. С. 531-543.

77. Малахов, 2004 Малахов В. С. «Этнизация феномена миграции в публичном дискурсе и институтах. Случай России и Германии» //Бараулина Т., Карпенко О. (ред.). Миграция и национальное государство. СПб, ЦНСИ. С. 85-103.

78. Мокеев, 1996 Мокеев Г. Я. «Стол земли русской» // Москва. 850 лет. Т. 1. М.,~«Московские учебники». С. 63-89.

79. Мохова, 2007 Мохова И. М. «Иммиграция из Магриба во Францию. Причины и последствия» //Блиэ/сний Восток и современность. Выпуск 33. М., ИБВ. С. 292-305.

80. Неве, 2009 — Неве, К. «Гражданство: непростой объект исследования для антрополога» // Филиппова Е., Петрик Б. Социальная антропология во Франции. XXIвек. М., ИЭА РАН. С. 238-260.

81. Нора, 2005 — Нора, П. «Всемирное торжество памяти» // Неприкосновенный запас. №2-3 (40-41) http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/

82. Панарин, 1999 Панарин А. С. «Французская школа философии истории: антропологические основания европейской цивилизации» // Философия истории: Учеб. Пособие / Под ред. проф. А. С. Папарина. М.: Гардарики. С. 126-164.

83. Пестей, 2006 Пестей, Ф. «Между признанием и угасанием. Корсиканский язык в дебатах между государством и регионом» // Казанский федералист, №4. С. 67-73

84. Пименова, 2005 Пименова Л. А. «Идея нации во Франции Старого порядка» //Бондарчук B.C. (отв. ред.). Национальная идея в Западной Европе в новое время. Очерки истории. М., «Зерцало-М. Издательский дом Вече». С. 125-158.

85. Рубинский, 2009 Рубинский Ю. И. «Европейские ценности» //Вестник Европы, №2627. С. 22-39

86. Слуцкер, 2006 Слуцкер В. И. «Национальные ценности и национальный вопрос» // Красная площадь, № 1, т. II. С.33.

87. Соколовский, 2002 Соколовский С. В. «Расизм, расиализм и социальные науки в России» // Воронков В., Карпенко О., Осипов А. (ред.). Расизм в языке общественных наук. СПб, «Алетейя». С. 31-44.

88. Терборн, 2001 Терборн Г. «Мультикульутрные общества» // Социологическое обозрение Том 1,№ 1. С. 50-67

89. Тишков, 1997(2) Тишков В. А. «Идентичность и культурные границы» //Олкотт М. Б., Тишков В.А., Малашенко A.B. (ред.) Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., Моск. Центр Карнеги. С. 15-43.

90. Тишков, 2007 Тишков В. А. «Российская нация и ее критики» //Тишков В. А., Шни-рельман В.А. (ред.) Национализм в мировой истории. М., «Наука». С. 558-601

91. Третьяков, 2006 Третьяков В. «Бесхребетная Россия. Будущее Государства российского как проблема» // Красная площадь, № 1, т. II. С. 35-39.

92. Уваров, 2004 Уваров, П. Ю. «История, историки и историческая память во Фран-ции»//Отечественные записки, №5 (19). С. 192-211

93. Филиппова, 2005 Филиппова Е.И. «Французы, мусульмане: в чем проблема?» // Этнографическое обозрение, №3. С. 20-38

94. Хабермас, 1995 Хабермас, Ю. «Гражданство и национальная идентичность» // Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. М., АО « KAMI », ACADEMIA. С. 209-245.

95. Шанин, 2002 Шанин Т. «Методология двойной рефлексивности в исследованиях современной российской деревни» И Рефлексивное крестъяноведение: десятилетие исследований сельской России. М., МВШСЭН. с. 69-92.

96. Шнирельман, 2002 — Шнирельмап В. А. «Цивилизационный подход, учебники истории и "новый расизм"» // Расизм в языке социальных наук. Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб, «Алетейя». С. 131-152.

97. Шнирельман, 2007 — Шнирельман В. А. «Цивилизационный подход как национальная идея» // Тишков В. А., Шнирельман В. А. (ред.) Национализм в мировой истории. М„ «Наука». С. 82-104.

98. Шнирельман, 2010 — Шнирельман В. А. «Расизм, этничность и демократия: национальные модели»// Политическая ко1щептология. №4. С. 66-85.

99. Эран и др., 2004 Эран Ф., Филон А., Депре К. «Динамика языковой ситуации во Франции в XX веке» // Этнографическое обозрение, №4. С. 114-121.

100. Ямполъский, 2007 Ямпольский, М. «Настоящее как разрыв. Заметки об истории и памяти» // НЛО, №83. С. 51-74.

101. Abélès, 2005 Abélès, M. « Homo communautrarius ». In : Kastoryano, R. Quelle identité pour l'Europe ? Le multiculturalisme à l'épreuve. 2e édition augmenté. Paris: Les presses SciencesPo. P. 57-82.

102. Amselle, 2009 Amselle J.-L. « L'ethnicisation des rapports sociaux en France. Réalité objective ou représentation "intéressée" du corps social ». In : Badinter et al. Le retour de la race ? Contre les statistiques ethniques. Paris: Aube. P. 31-40.

103. Audoin-Rouzeau, 1992 Audoin-Rouzeau S. « L'enfer, c'est la boue ! ». In : 14 - 18. Mourir pour la patrie. Paris: Seuil. P. 137-151.

104. Balibar, 2001 Balibar, E. « Une citoyenneté sans communauté ? ». In Balibar, E. Nous, citoyens d'Europe? Les frontières, l'Etat, le peuple, Paris: La Découverte. P. 93-126.

105. Baudrillard, 1992 « Au-delà de la fin ». Entretien avec Jean Baudrillard II Les Humains Associés, № 6, 2001. http://www.humains-ass0cies.0rg/N06/HA.N06.Baudrillard.l.html

106. Barth, 1969 Barth, F. «Introduction». In: Ethnie groups and boundaries. The Social Organisation of Culture Difference. Boston. Little, Brown and Co. P. 10-19.

107. Blanchard, Obin, 2007 — Blanchard, P. et Obin,' J.-P. Entretien « L'école dans la France d'aujourd'hui ». In : Finkielkraut Alain (sous la direction de). Qu'est-ce que la France ? Editions Stock Editions du Panama. P. 43-67.

108. Blum 1997 Blum A. «Un futur imaginaire de la démographie (parmi d'autres)». In: Chasteland J.-C . et Roussel L. (dir.). Les contours de la démographie au seuil du XXIe siècle. Paris : INED. P. 251-280.

109. Blum., Guérin-Pace, 2008 Blum A., Guérin-Pace F.: «From measuring integration to fighting discrimination. The Illusion of "Ethnic Statistics" ». In: French Politics, Culture & Society, Vol. 26, No. 1, Spring. 45-61.

110. Bonniol, 2007 Bonniol J.-L. « Racialisation ? Le cas de la colorisation coloniale des rapports sociaux » Il Faire savoirs, n°6, mai. P. 37-46.

111. Bouju 2002 Bouju J. « Se dire Dogon. Usages et enjeux politiques de l'identité ethnique » IIEthnologies comparées. №5. Automne. Passés recomposés, http://alor.univ-montp3.fr/cerce/r5/j. b.htm.

112. Bouamama, 1990 Bouamama, S. « La reconstruction du sens démocratique ; une nouvelle citoyenneté ». In L'Europe au miroir de ses immigrés, Actes du colloque de Forum Egalité et Cosmopolitiques, Paris. P. 61-68.

113. Bourdieu, 1980 Bourdieu, P. « L'identité et la représentation. Eléments pour une réflexion critique sur l'idée de région » Il Actes de la recherche en sciences sociales. № 35 -novembre. P. 63-72.

114. Bourdin, 1996 — Bourdin A. « L'ancrage comme choix ». In : Hirschhorn, M. et Bertelot, J.-M. (dirs). Mobilité et ancrage, Vers un nouveau mode de spatialisation. Paris : Harmattan. P. 37-56.

115. Bourgeot, 1994 Bourgeot A. « Les peuples heureux n'ont pas d'ethnie! ». In : Pays du Sahel. Du Tchad au Sénégal, du Mali au Niger. Paris : Autrement, № 72 H.S. P. 83-92.

116. Bromberger, 1996 Bromberger, Ch. « Ethnologie, patrimoine, identité. Y a-t-il une spécificité de la situation française ?» In : Fabre, D. (dir.). L'Europe entre cultures et nations. Paris: MSH. P. 9-23.

117. Bromberger&Meyer, 2003 (1) Bromberger, Ch. et Meyer, M. « L'idée de région dans la France d'aujourd'hui. Entretien avec Maurice Aughlon (prof, au Collège de France) ». Ethnologie Française n° 3 - Juillet - Septembre. P. 459-464.

118. Bromberger&Meyer, 2003 (2) Bromberger, Ch. et Meyer, M. « Cultures régionales en débat ». Ethnologie Française n° 3 - Juillet - Septembre. P. 357-361.

119. Brubaker&Cooper, 2000 — Brubaker, R. and Cooper, F. «Beyond Identity». Theory and Society. 29. P. 1-47.

120. Camilleri, 1990 Camilleri C. « Identité et gestion de la disparité culturelle : essai d'une typologie ». In : Camilleri C. et al. Stratégies identitaires. Paris: PUF. P. 85-110.

121. Charrier,, Lamarre, 1989 Charrier J.-B., Lamarre D., « Le sentiment d'appartenance au département : approche géographique ». In : Guellec, A. (dir.). Le département. Presses universitaires de Rennes. P. 295-300.

122. Chaslin, 2007 Chaslin, F. «L'arche de Nouvel et les mythes du cargo» Le Débat n° 147, novembre-décembre. P. 40-57.

123. Chauvier, 2004 — Chauvier, S. « La question philosophique de l'identité personnelle ». In : Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 25-32.

124. Chevallier&Morel, 1985 Chevallier, D. et Morel, A. « Identité culturelle et appartenance régionale. Quelques orientations de recherche ». Terrain. Revue d'ethnologie de l'Europe. Octobre, n°5. P. 3-5.

125. Chiva, 1996 Chiva, I. «Ethnologie, idéologie et patrimoine». In: Fabre D. (dir.). L'Europe entre cultures et nations. Paris : MSH. P. 77-84.

126. Ciarcia, 2002 Ciarcia, G. «Notes autour de la mémoire dans les lieux ethnographiques ». Ethnologies comparées, №4, printemps. Mémoires des lieux. P.1-17

127. Citron, 1993 Citron, S. « Le mythe de la nation française ». Sciences humaines. №24, janvier. P. 49-62.

128. Citron, 2009. Citron, S. « Identité nationale et histoire. Déconstruire le myth national ? » In : Le Coadic R. (dir.). Bretons, Indiens, Kabyles. Des minorités nationales ? Rennes, PUR. P. 65-72.

129. Conte et al., 2002 Conte, É., Giordano, Ch.&Hertz E. «La globalisation ambiguë»//Études rurales, n° 163-164. Terre, territoire, appartenances. P. 9-24.

130. Constant, 2010 Constant, F. Le débat sur l'identité nationale au miroir des Outremer/Regards sur l'actualté. 2010. n°361. P. 82-93.

131. Crenner et al., 2006 Crenner E., Donnât O., Guérin-Pace F., Houseaux F., Ville I., « L'élaboration d'une enquête quantitative sur la construction des identités ? ». Economie et Statistique, n°393-394. P. 7-20.

132. Crocker, 1977 Crocker, C. « Les réflexions du soi (The mirrored self) ». In : Levy-Strauss, C. (dû.). L'Identité. Paris: PUF. P. 157-179

133. Debarbieux, 2006 Debarbieux, B. « Prendre position : réflexions sur les ressources et les limites de la notion d'identité en géographie ». L'espace géographique. Tome 36, n°4. P. 343-345.

134. Delannoi, 1991 Delannoi, G. « La théorie de la nation et ses ambivalences ». In : Delanoi, G. et Tagieff, P.-A. (dir.). Théories du nationalisme. Editions KJME. P. 9-14

135. Dieckoff, 1996 Dieckoff, A. «La déconstruction d'une illusion. L'introuvable opposition entre nationalisme politique et nationalisme culturelle ». L'Année sociologique, 46, n°l. P. 43-55.

136. Dumont, 1999 Dumont, G.-F. « Le dessein identitaire des régions français ». In : Bonnemaison J., Cambrezy L., Quinty-Bourgeois L. (dir.). Les territoires de l'identité. Le territoire lien ou frontière ? Paris : Hartman. P. 125-140.

137. Dumont, 2006 Dumont, J. « Conscription antillaise et citoyenneté revendiquée au tournantde la première guerre mondiale ». Vingtième siècle, 4 (n° 92). P. 101-116

138. Dupoirier, 2001 Dupoirier, E. «La question de l'identité et des partis régionalistes en Corse », Institut de Ciències Politiques i Socialis. Barcelona. Working papers, n°190. P. 3-14.

139. Ferry, 2005 Ferry, J.-M. « L'Etat européen ». In : Kastoryano, R. (dir). Quelle identité pour l'Europe ? Le multiculturalisme à l'épreuve. 2e édition augmenté. Paris: Les presses SciencesPo. P. 57-82.

140. Finkielkraut, 1996 Finkielkraut, A. Entretien. In : Ancelovici M., Dupuis-Déri, F. L'Archipel identitaire. Recueil d'entretiens sur l'identité culturelle. Les éditions du Boréal. P. 37-51.

141. Formoso, 2004 Formoso B. « Débats sur l'ethnicité ». In: Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s) : l'individu, le groupe, la société. Sciences humaines éditions. P. 247-255

142. Gauchet, 2003 « La psychologie de l'homme de l'égalité ». Entretien avec Marcel Gauchet. Revupsy, Mars. P. 361-365.

143. Giraud, Giraud, M. « Revendiaction identitaire et cadre national»// Pouvoirs. № 113. L'Outre-mer. Avril. P. 95-108.

144. Gosselin, 1985 Gosselin, G. « Ethnicité au-delà, régionalisme en-deçà ». L'Homme et la société. n° 77-78.

145. Gossiaux 1997 Gossiaux J.-F. «Ethnie, ethnologie, ethnicité». Ethnologie française, XXVII., n°3. P. 329-334.

146. Gossiaux, 1995 Gossiaux, J.-F. « La production de la tradition. Un exemple breton ». Ethnologie française. 25 (2). P. 250-262.

147. Green, 1911 Green, A. « Atome de parenté et relations œdipiennes ». In : Levy-Strauss C. (d\v.). L'Identité. Paris: PUF. P. 81-108

148. Greenfeld, 1996 Greenfeld, L. Entretien. In : Ancelovici M., Dupuis-Déri, F. L'Archipel identitaire. Recueil d'entretiens sur l'identité culturelle. Les éditions du Boréal. P. 53-67.

149. Grjebine, 2010 Grjebine, A. « La question de la différence dans une société ouverte ». Le Débat, numéro 159, mars-avril. P. 21-37.

150. Guérin-Pace, 2006 (1) Guérin-Pace, F. « Lieux habités, lieux investis : le lien au territoire, une composante identitaire ? », Economie et Statistique, n°393-394. P. 101-115.

151. Guérin-Pace, 2006 (2) Guérin-Pace, F. « Sentiments d'appartenance et territoires identitaires », L'Espace Géographique, Tome 36, n°4. P. 298-309.

152. Guérin-Pace, 2009 Guérin-Pace, F., « La diversité des ancrages territoriaux au regard des parcours individuels », in: Guérin-Pace F., Samuel O., Ville I. (dir/.), En quête d'appartenances, Ined, Collection Grandes Enquêtes. P. 145-166.

153. Guermond, 2006 Guermond, Y. «L'identité territoriale: l'ambigûité d'un concept géographique ». Espace géographique. n°4. P. 291-297

154. Halpern, 2004 Halpern, C. « Faut-il finir avec l'identité?» In: Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 11-22.

155. Héran, 2009 — Héran, F. Préface. In : Guérin-Pace F., Samuel O., Ville 1. (dir/.), En quête d'appartenances, Ined, Collection Grandes Enquêtes. P.7-15.

156. Héritier, 1977 Héritier, F. « Identité Samo ». In : Levy-Strauss, C. (dir.). L'Identité. Paris: PUF. P. 51-80

157. Jarnot, 2000 Jarnot S. « Une relation récurrente: science et racisme. L'exemple de l'Ethnie française » Il Les Cahiers du Cériem. n°5, mai. P. 17-34.

158. Jolivet, 1985 Jolivet, M. J. « Migrations et histoire dans la Caraïbe française ». Cahiers de 1'O.R.S.T.O.M., Série Sciences humaines, vol. XXI, n°l. P. 98-106.

159. Coadic, 2004 Le Coadic, R. « Modernité aiguë et minorité ». In : Dugalés N., Le Coadic R, Patez F. (dir.). Et la Bretagne ? Héritage, identité, projets. Presses Universitaires de Rennes. P. 15-33.

160. Malewska-Peyre, 1990 — Malewska-Peyre, H. « Le processus de la dévalorisation de l'identité et les stratégies identitaires». In: Camilleri C. et al. Stratégies identitaires. Paris: PUF. P. 111-142.

161. Marc, 2004 Marc, E. « La construction identitaire de l'individu ». In : Halpern, C. et Ru-ano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 33-39.

162. Martinot, 2004 Martinot, D. « Le soi en psychologie sociale ». In : Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 41-48

163. M'Bokolo 1998 M'Bokolo E. « Les ethnies existent-elles ?» In : Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 322.

164. Mercier 1961 Mercier P. «Remarques sur la signification du «tribalisme» actuel en Afrique noir». Cahiers internationaux de sociologie, vol. XXI, juillet-décembre. P. 6180.

165. Michelet, 1846 Michelet, J. « Le Peuple ». In : Girardet, R. Nationalismes et nation. Bruxelles: Edition Complexe. P. 119-120

166. Merlin-Kajman, 2010 Merlin-Kajman, H. « Peut-on sauver ce qu'on a détruit? ». Le Débat, n° 159, mars-avril. P.80-94.

167. Neveu, 1995 Neveu, C. «Pour un "conflit harmonieux": nationalité, citoyenneté et communauté(s) ». In C. Neveu (dir), Nations, Frontières et Immigration en Europe, Paris: CIEMI/L'Harmattan. P. 17-34.

168. Neveu, 1999 Neveu, C. « L'anthropologue, le citoyen et l'habitant. Le rapport au politique dans une ville du Nord », Ethnologie Française, Vol. XXIX, n° 4. P. 559-567.

169. Nicolas 1973 Nicolas G. «Fait "ethnique" et usage du concept d'" ethnie" ». Cahiers internationaux de sociologie. Vol. 54. P. 95-126.

170. Nora, Thibaud 2007 Nora, P., Thibaud, P. « Qu'est-ce qu'être Français aujourd'hui ? » Entretien. In : Finkielkraut A (dir.). Qu'est-ce que la France ? Editions Stock - Editions du Panama. P. 245-263.

171. Nora, 2010 Nora, P. « Les avatars de l'identité française ». Le Débat, n° 159, mars-avril. P. 4-20.

172. Ory, 2003 Ory, P. « Qu'est-ce qu'une nation ? C'est un Etat ». In : Le Coadic, R. Identités et démocratie. Editions Presse universitaire de Rennes. P. 257-262.

173. Patez, 2001 Patez, F. « Réflexions sur la notion d'"identité culturelle" dans les mouvements régionaux français ». Les Cahiers du Cériem , n° 7. P. 33-42.

174. Pelletier, 1992 Pelletier Ph., « Insularité et démographie dans la mer intérieur japonaise », Mape Monde, n°4 : 29-32.

175. Pesteil, 2007 Pesteil Ph. « Autour du riacquistu : questions culturelles et politiques en Corse », In : Le Coadic, R. (dir.), Identités et sociétés de Plougastel à Okinawa, Presses Universitaires de Rennes. P. 161-185.

176. Petit, 2004 — Petit, V. « Essai sur la création de l'identité régionale comtoise ». Lettres Comtoises, n°9, octobre. P. 17-35.

177. Pomian, 2010 — Pomian, K. « Patrimoine et identité nationale ». Le Débat, n° 159, mars-avril. P. 45-56.

178. Quillet, 2007 Quillet, J. « Il est nécessaire de multiplier les noms car l'abus d'identité peut nuire gravement ». In : Le Coadic, R. (dir.). Identités et sociétés de Plougastel à Okinawa. Presses universitaires de Rennes. P. 17-28.

179. Racine&Raffestin, 1983 Racine J.-B., Raffestin C. « L'espace et la société dans la géographie sociale francophone : pour une approche critique du quotidien ». In Paelinck, J. et Saliez A. (dir.). Espace et localisation. Paris: Economica. P. 305-330.

180. Ravis-Giordani, 1989 Ravis-Giordani, G. «Attention : une nation peut en cacher une autre », Bulletin de l'A.D.E.C.E.M. n°7. P. 11-17.

181. Ravis-Giordani, 1989 (2) Ravis-Giordani, G. «La Corse à la croisée des chemins. Un peuple sans identité ou une identité sans peuple ». La pensée, n°268, mars-avril. P. 37-47.

182. Régent, 2004 Régent F. « Les Blancs métissés en Guadeloupe au XVIII siècle ». Ultramarines, n°24. P. 25-28.

183. Renan, 1882 — Renan, E. « Qu'est-ce qu'une nation ». In : Girardet, R. Nationalismes etnation. Bruxelles: Edition Complexe. P. 137-139. Renaut, 1991 Renaut, A. « Logiques de la nation ». In : Delanoi, G. et Tagieff, P.-A. (dir.).

184. Thierry, 1820 Thierry, Au. « Sur l'antipathie de race qui divise la nation française ». Le Censeur européen. 2 avril 1820.

185. Tin, 2008 Tin, L.-G. "Who is Afraid of Black in France? The Black Question: the Naine Taboo, the Number Taboo". French Politics, Culture&Society. Volume 26, n°l. Spring. P. 32-44.

186. Ville, Guérin-Pace, 2005 Ville, I., Guérin-Pace, F. « Interroger les identités, l'élaboration d'une enquête en France », Population, 60 (3). P. 277-306.

187. Vinçonneau, 2004 Vinçonneau, G. Socialisation et identité. In: Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 63-66.

188. Weil, 2003 — Weil, P. « Devenir Français, mode d'emploi ». Sciences humaines hors-série n° 39. Dec.2002/janv.-fev. 2003. P. 8-11.

189. Wieviorka, 2003 Wieviorka, M. « Mondialisation et culture ». In : Le Coadic, R. (dir.). Identités et démocratie. Presse universitaire de Rennes. P. 81-92.

190. Wieviorka, 2004 (1) Wieviorka, M. « Identités culturelles, démocratie et mondialisation ». In: Halpern, C. et Ruano-Borbalan, J.-C. (dir.). Identité(s). L'individu, le groupe, la société. Sciences Humaines Editions. P. 303-312

191. Публикации на электронных носителях

192. Горшков и др., 2007 Горшков М. К. (руководитель авторского коллектива). «Российская идентичность в социологическом измерении», Аналитический доклад. Институт социологии РАН, 2007 http://www.isras.ru/analyticalreportIdent.html

193. Малинкин, 2001 -Малинкин А. Н. «Новая российская идентичность»: Исследование по социологии знания //Социологический журнал, 2001, 4. http://www.nir.ru/socio/scipubl/sj/sj4-01mal.html

194. Морозов, 2006-Морозов В. « Понятие государственной идентичности в современном теоретическом дискурсе ». Международные процессы. Том 4. № 1(10). Январь-апрель 2006. http://www.intertrends.ru/archiv.htm

195. Rallu 1999 Rallu J. L. L'utilisation de données ethniques en démographie. Texte préparé pour Démographie : analyse et synthèse. Séminaire de Rome, mai 1999 http://www-user.ined.fr

196. Rouland, 1997 Rouland, Norbert. La pluralité des appartenances//Le Monde diplomatique.

197. Tashiro, 2003 Tashiro К., «Le Créole» // Mémoire, 2003. http://www.espritmetis.com/spip.php7articlel91. Словари и энциклопедии

198. Bonté, Izard, 1991 Bonté Pierre et Izard Michel (sous la direction de). Dictionnaire de l'ethnologie et de l'anthropologie. Paris : PUF, 1991. 755 p.

199. Hachette, Dictionnaire Encyclopédique, 20021.ttré, Dictionnaire (1860-1876) en ligne : http://librairie.immateriel.fr/fr/ebook/ 2000000013336/dictionnaire-littr%C3%A9-1860-1876

200. Notions pratiques : patrie, patriotisme, Dictionnaire des usages socio-politiques (17701815). Fascicule 8. Textes réunis par Jacques Guilhaumou et Raymonde Monnier, Paris: Honoré Champion , coli « Linguistique française », 11, 2006, 249 p.

201. De Rochefort С., Dictionnaire général et curieux. Paris: 1685

202. Voltaire, L'Encyclopédie. 1765источники

203. Углубленные неформализованные интервью: (аудиоархив и ретранскрипции)

204. Интервью №№ 1-9, Юг-Пиренеи, август 2004 г. Интервью №№ 10-15, Эльзас, апрель 2005 Интервью №№ 16-24, Бретань, май 2005

205. Интервью №№ 25-31, Прованс Альпы - Лазурный берег, май 2005

206. Интервью №№ 32-47, Корсика, июнь 2006

207. Интервью №№ 48-58, Гваделупа, январь 2008

208. Интервью №№ 59-65, Овернь, март 2008

209. Интервью №№ 66-75, Корсика, сентябрь 20091. Экспертные интервью

210. Интервью с авторами программы исследования «История жизни» Ф. Герен-Пас и И. Виль. Париж, 10 июля 2004 г. (Опубликовано в журнале «Этнографическое обозрение». 2005, №3).

211. Интервью с директором Национального института демографических исследований (INED) Ф. Эраном. Париж, 27 января 2004 г. (Опубликовано в журнале «Этнографическое обозрение». 2004, №4).

212. Интервью с директором Центра исследований России, Кавказа и Центральной Европы (CERCEC) А. Блюмом. Париж, 19 ноября 2005 г. (Опубликовано в журнале «Этнографическое обозрение». 2006, №1).

213. Интервью с директором Лаборатории исторической демографии Высшей школы социальных исследований (EHESS) Э. Ле Брасом. Париж, 13 февраля 2004 г. (Опубликовано в журнале «Этнографическое обозрение». 2006, №6).

214. Интервью с действительным членом Французской Академии историком П. Нора, Париж, 12 апреля 2010 г. (Опубликовано в журнале «Этнопанорама», 2010, № 1-2)

215. Интервью с профессором университета Лион-2 антропологом Ф. Лаплантином. 5 октября 2008 г. Архив автора.

216. Интервью с профессором университета Экс-Марсель-3 антропологом Ж.-Л. Боньолем. 3 декабря 2008 г. Архив автора.

217. Интервью с ведущим научным сотрудником Национального научного центра (CNRSM) социологом К. Витоль Де Венден, Париж, 10 апреля 2009 г. Архив автора.

218. Интервью с ведущим научным сотрудником Национального научного центра (CNRSM) антропологом М. Годелье, Париж, 13 апреля 2009 г. Архив автора.

219. Интервью с главным редактором газеты «La Dépèche du Midi» К. Казаром. Каор, август 2004 г. Архив автора.

220. Интервью с журналистом газеты «Corse matin» H. Круслэном. Корте, июнь 2006 г. Архив автора.

221. Интервью с журналистом газеты «Ouest France» Э. Шартье. Ренн, октябрь 2004 г. Архив автора.

222. Интервью с президентом ассоциации «Светские магрибинцы Франции» Паскалем Илу. Париж, февраль 2004 г. Архив автора.

223. Интервью с лидером Националистической партии Корсики депутатом региональной Ассамблеи Ж.-К. Анжелини. Бастия, 3 июля 2006 г. (Опубликовано в журнале «Этнопанорма», 2007, № 1-2).

224. Интервью с председателем ультранационалистической партии Corsica libera (Свободная Корсика) П. Поджоли, Аяччо, 14 октября 2009 г. Архив автора.

225. Интервью с мэром Каора М. Лекюрю. Каор, август 2004 г. Архив автора.

226. Интервью с вице-мэром Каора С. Лаброссом. Каор, август 2004 г. Архив автора.

227. Интервью с бывшим послом Франции в Иране, Азербайджане и ряде других азиатских государств Ж. Перреном. Париж, 13 февраля 2004 г. Архив автора.

228. Художественные произведения, дневники и мемуары

229. Гари, Р. Обещание на рассвете. Пер. с фр. Е. Погожевой. С-Пб: «Симпозиум», 2010. 348 с.

230. Мерль, Р. За стеклом. В кн.: Мерль Р., Лоне П., Гимар П. Французский роман. Киев: БМП «Борисфен», 1995. с. 7-304

231. Begag, A. Le marteau pique-cœur. Paris: Seuil, 2004. 251 p.

232. Dujon-Jourdain,E. Le Sablier renversé II Mémoires de Békées. Dujon-Jourdain, E., Dormoy-Léger, R.; texte établi, présenté et annoté par Henriette Levillain. Paris: l'Harmattan, 2002. 180 p.

233. Fanon, F. Peau noir, masques blancs. Paris, Seuil. 1971. 188 p. Ferniot, J. C'était ma France. Paris: Grasset, 2004. 488 p. Hansi. Le paradis tricolore. Paris: Herscher. 1993. 39 p.

234. Hansi. Professor Knatshké. Le roman de l'Alsace 1900. Strasbourg: Editions Du Rhin. 2003. 304 p.

235. Kelman, G. Je suis noir et je n'aime pas le manioc. Paris : Max Milo, 2003. 182 p. Maalouf, A. Les identités meurtrières. Paris: Grasset, 1998. 189 p. Maalouf, A. Origines. Paris: Editions Grasset, 2004. 486 p.

236. Makine, A. Le testament français. Paris: Editions Mercure de France, 1995. 309 c. Memmi, G. Ma France. Paris: Editions Safed. 2004. 144 p.

237. Nichapour, A. Pour l'amour d'une langue. Lettre ouverte d'une immigrée « intégrée » au Président de la République et aux Français. Editions Le bord de l'eau, 2007. 103 p.

238. Paroles de Poilus. Lettres et carnets du front. 1914-1918. Paris: Editions Radio France, 1998. 120 p.

239. Paroles du jour J. Lettres et carnets du Débarquement, été 1944. Paris : Editions Librio, 2004.

240. Perec, G. Espèces d'espaces. Paris: Galilée, 1974/2000. 185 p. Perec, G. Penser/Classer. Paris: Seuil, 2003. 176 p. Sarraute,N. Enfance. Paris: Editions Folio, 1983. 276 p.1. Статьи в СМИ

241. Canto-Sperber, 2005 Canto-Sperber, M. « Un défi intellectuel et moral ». Le Figaro. 30.03.2005

242. Hureaux, 2004 Hureaux, R. « La vertu d'insolence ». Le Figaro. 01.07.20041.clerc, 2004 Leclerc, G. « L'essence et l'existence d'une nation ». Le Figaro. 19.07.2004

243. Maalouf, 2004 Maalouf, Amin. Le modèle français est libérateur pour l'individu//£e Figaro. 15.06.2004

244. Marchand, 2004 Marchand, S. « Qu'est-ce qu'être Français en 2004 ». Le Figaro. 08.06.2004

245. Martinache, 2008 Martinache, I. « Les musées, lieux hautement politiques ». Peu. ha kh.: : Benoît de L'Estoile, Le goût des autres. De l'exposition coloniale aux arts premiers, Flammarion, 2007, 454. Texte paru dans laviedesidees.fr, le 2 avril 2008

246. Montandon, 1941 Montandon G. « Ce que signifie l'ethnie française ». L'Ethnie française, n°l, 1941.

247. Tabet, 2004 Tabet, M.-C. « Une conception ouverte de la nationalité » Le Figaro. 08.06.2004

248. Tertrais, 2004 Tertrais, B. « L'Amérique qu'on aime à détester ». Le Figaro. 22.07.2004. Todd, 2005 - Todd, E. « Rien ne sépare les enfants d'immigrés du reste de la société ». Le monde. 12.11.2005

249. Védrine, 2005 Védrine, H. « Sortir du dogme européiste ». Le Monde. 08.06. 2005 Wieviorka, 2004 (2) - Wieviorka, M. La «désacralisation» de l'identité françaisdILe Figaro. 11.06.2004

250. Chirac, 2006 Allocution de M. Jacques Chirac, Président de la République, à l'occasion de l'inauguration du Musée du quai Branly (Выступление Президента Республики Ж.Ширака на торжественном открытии Музея на набережной Бранли).

251. Данные опросов общественного мнения1.s croyances religieuses Les croyances religieuses en recul parmi les Français (sondage) AFP: http://www.laicite-republique (данные опроса о религиозности французов)

252. Expression publique, 2004 Dormez votre avis sur les discriminations dans l'entreprise: http://www.expressio npublique.com/

253. Expression publique, 2005 Quelle politique d'immigration faut-il, selon vous, pour la France ? http://www.expressionpublique.com/

254. Интернет-сайты и документы общественных организаций

255. Сайт Музея на набережной Бранли: http://www.quaibranly.fr/

256. Сайт Национального центра истории иммиграции: http://www.histoire -immigration.fr/

257. Сайт Europe Maxima: http://www.europemaxima.com1. laïcité en France La laïcité en France. 2004-11-10.0136: http://www.laic.info/ (Сайт посвященный соблюдению принципа отделения церкви от государства).

258. Официальный сайт Движения светских магрибинцев во Франции: www.maghrebins-laïques.fr

259. Официальный сайт регионального офиса по туризму Нормандии. Normandie : portrait psychologique http://www.norrnandie-tourisme.fr /content/media/ document. php?id do cument= 14 8 idformat= 1

260. Cordonnier, J. L'Alsace n'est pas la Corse//www.alsacedabord.org (сайт эльзасских pe-гионалистов)

261. Fontan, 1969. La nation occitane, ses frontières, ses régions, (extraits) http://ethnisme.ben-vautier.com/analyses/etat/france.html (сайт окситанского движения)

262. Hilaire, 1986-La France a-t-elle encore un empire ? http://ethnisme.ben-vautier.com/analyses /etat/france.html1. СПИСОК ИНФОРМАТОРОВ,цитируемых в диссертации

263. Анна-Мария, 47 лет, замужем, трое детей, владелица магазина (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). «Коренная жительница г. Каора» (более четырех поколений). Никогда не меняла место жительства.

264. Анник, 68 лет, разведена, двое детей, портниха (департамент Морбиан, Бретань). Родилась в департаменте Финистер в Бретани, в молодости прожила 4 года в Марокко с мужем-военным. Поселилась в департаменте Морбиан после развода в 1980 году.

265. Бенжамен, 22 года, не женат, студент (Овернь, Клермон-Ферран).

266. Бенуа, 32 года, не женат, пожарный (департамент Устье Роны, Прованс-Альпы-Лазурный берег). Родился в Дранси под Парижем. Несколько раз переезжал в разные регионы вместе с родителями. На нынешнем месте жительства живет постоянно последние 20 лет.

267. Бернар, 52 года, женат, двое детей, рабочий на крупном предприятии (департамент Кот д'Армор, Бретань). Из крестьянской семьи, родился и живет постоянно в одной и той же коммуне.

268. Жак, 65 лет, филолог, профессор университета (Бастия, Корсика). Родился на Корсике, в возрасте от 20 до 40 лет жил в Париже, в 1981 году вернулся на остров.

269. Жан-Марк, 45 лет, женат, двое детей, инженер-программист на военной базе (департамент Морбиан, Бретань). Родился в Тунисе в семье французов итальянского происхождения. Переехал с родителями во Францию в возрасте 7 лет, с тех пор живет в Бретани.

270. Жан-Мишель, 40 лет, женат, двое детей, чиновник префектуры (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). Никогда не менял место жительства.

271. Жанна, 75 лет, вдова, двое детей, писательница (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). Родилась в Тулузе, мать иммигрантка из Испании, отец - бретонец. Училась и затем жила в Париже. Границы «своего региона» определяет как границы исторической Гаскони.

272. Ивонна, 54 года, замужем, двое детей. Хозяйка ресторана (Корсика). Родилась в Марокко в корсиканской семье. В возрасте 12 лет переехала в Аяччо, после школы уехала учиться в Экс-ан-Прованс, затем вернулась на Корсику и поселилась в Корте.

273. Клод, 46 лет, не женат, безработный (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). Никогда не менял место жительства.

274. Кристиан, 53 года, женат, четверо детей, журналист (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). Местный уроженец, из крестьянской семьи, младший из пяти детей, единственный, кто не унаследовал от родителей окситанский язык.

275. Лоран, 37 лет, женат, один ребенок, инженер-инструктор (г. Ренн, Бретань). Родился в Анже, где прожил до 20 лет. Затем недолго жил на Мартинике, потом в Париже. Последние 5 лет живет в Ренне.

276. Мари-Доминик, 44 года, замужем, один ребенок, преподаватель корсиканского языка в лицее (Корсика). Родилась в Аяччо, после окончания школы уехала учиться в

277. Ниццу, но прожила там только 2 года, после чего вернулась на остров, где как раз открылся университет. Получила диплом факультета «корсиканских исследований». Преподает в Корте, живет в деревне неподалеку от города.

278. Марк, 27 лет, не женат, инструктор по плаванию (департамент Канталь Овернь). Родился и живет в одной коммуне.

279. Ноэль, 35 лет, не женат, журналист (Корсика). Родился на Корсике в рабочей семье, учился в университете Корте на факультете иностранных языков, затем стажировался в Англии. Получил специальность гида-переводчика, позже переквалифицировался в журналиста.

280. Паола, 37 лет, вдова, один ребенок, активистка националистического движения (Корсика). Родилась в южной части острова, но с 11 лет живет в департаменте Верхняя Корсика, откуда родом ее мать.

281. Паскаль, 35 лет, женат, двое детей, бухгалтер (департамент Верхний Рейн, Эльзас). Всю жизнь живет в Эльзасе, в одном департаменте. С самого начала трудовой деятельности работает в Швейцарии.

282. Поль, 52 года, женат, трое детей, хирург-отоларинголог (департамент Лот, Юг-Пиренеи). Родился в Бриве, учился в Тулузе. С 1983 г. живет в Каоре.

283. Режис, 48 лет, женат, трое детей, филолог, специалист по славянским языкам (Клер-мон-Ферран, Овернь). Родился, вырос и получил образование в Париже. В Клер-мон-Ферран переехал по профессиональным мотивам 8 лет назад.

284. Серж, 44 года, женат, трое детей, депутат регионального собрания (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). Жил в нескольких регионах, последние 10 лет на нынешнем месте.

285. Франсуа, 40 лет, женат, четверо детей, повар (департамент Лот, регион Юг-Пиренеи). Родился во Франции в семье иммигрантов из Испании. Никогда не менял место жительства.

286. Франсуаза, 60 лет, замужем, трое детей, заведующая финансово-административной частью университета (Клермон-Ферран, Овернь). Родилась в департаменте Алье, всю жизнь прожила в разных департаментах Оверни.

287. Эрик, 26 лет, программист, не женат, родился в Гваделупе, живет в пригороде Парижа.

288. Эрван, 35 лет, женат, один ребенок, журналист (Ренн, Бретань). Постоянно живет на одном месте, но по роду деятельности много путешествует.

289. Эрве, 39 лет, не женат, фотограф (департамент Нижний Рейн, Эльзас). Всю жизнь живет в одной коммуне.1. РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

290. ИНСТИТУТ ЭТНОЛОГИИ И АНТРОПОЛОГИИ им. Н.Н.Миклухо-Маклая0?20115046б1. На правах рукописи1. Елена Ивановна ФИЛИППОВА

291. Территории коллективной идентичностив современном французском дискурсе1. Том г

автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07 диссертация на тему: Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе"

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Филиппова, Елена Ивановна

Введение диссертации2010 год, автореферат по истории, Филиппова, Елена Ивановна

Заключение научной работыдиссертация на тему "Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе"

Список научной литературыФилиппова, Елена Ивановна, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

Похожие темы диссертаций

автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Территории коллективной идентичности в современном французском дискурсе