автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.20
диссертация на тему: Типология глагольных систем с синонимией базовых элементов парадигмы

Полный текст автореферата диссертации по теме "Типология глагольных систем с синонимией базовых элементов парадигмы"

На правах рукописи

Дмитрий Владимирович Сгонным

ТИПОЛОГИЯ ГЛАГОЛЬНЫХ СИСТЕМ С СИНОНИМИЕЙ БАЗОВЫХ ЭЛЕМЕНТОВ ПАРАДИГМЫ

Специальность 10.02.20 — Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва 2005

Работа выполнена на кафедре теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова

Научный руководитель Официальные оппоненты

Ведущая организация

доктор филологических наук, профессор Владимир Александрович Плунгян

доктор филологических наук, профессор Елена Васильевна Петрухина; кандидат филологических наук Тимур Анатольевич Май сак

Институт востоковедения РАН

Защита диссертации состоите^^ЛЯ^/д 2005 года на заседании диссертационного совета Д 501.001.24 при Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова по адресу: 119992, Москва, Ленинские горы, МГУ им. М. В. Ломоносова, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале 1-го корпуса гуманитарных факультетов МГУ им. М. В. Ломоносова.

лшф.

Автореферат разосл 2005 года.

Ученый секретарь диссертационного соцета

О. В. Дедова

/ISXi

Общая характеристика диссертации

Реферируемая работа посвящена проблематике, неоднократно обсуждавшейся в лингвистической литературе, но предметом монографического исследования не становившейся — типологии грамматической синонимии, синхронного сосуществования и диахронической судьбы видо-временных глагольных форм одного языка, либо полностью совпадающих в плане содержания (полностью синонимичных), либо имеющих общее базовое употребление и взаимозаменимых в большинстве контекстов, хотя в некотором количестве диагностических контекстов и различаемых (квазисинонимичных). Соответственно, объектом изучения являются видо-временные глагольные системы языков, где представлен феномен синонимии соответствующих форм.

В современной литературе по грамматической типологии растёт интерес к феномену «неоднородности» систем грамматических (в том числе глагольных) показателей в языках мира, несводимости их к чёткой структурной системе оппозиций, сосуществованию в каждом синхронном состоянии языка различных «конкурирующих» единиц, что связано как с диахронической эволюцией языка, так и с особенностями возникновения грамматических значений в языке. Хотя такое сосуществование и постулируется в качестве одного из основных принципов синхронного и диахронического изучения грамматических показателей уже давно, предметом детального осмысления оно становится только в самые последние годы, ср, в особенности некоторые разделы недавней монографии |Т)аЫ 2004]1. С этими тенденциями связана актуальность диссертации.

Целью нашей работы является выявление типологически регулярных соответствий между синонимичными глагольными показателями определённых типов в языках мира. В нашей работе мы ограничимся видо-временными формами глагола (иногда с обсуждением также модальных); из всего же многообразия глагольных форм рассматриваются только так называемые «базовые формы парадигмы» (это понятие комментируется в Главе первой), лучше описанные и легче обобщаемые с типологической точки зрения. Особое внимание уделяется грамматическим формам с референцией к прошлому (перфекту, простому прошедшему, плюсквамперфекту), так как сколько-либо систематические наблюдения относительно этого класса форм в литературе практически отсутствуют (тогда как, например, о синонимии в области будущего времени говорится в достаточно большом числе работ).

Соответственно вышеизложенной цели полагаются следующие задачи:

1) для каждой из исследуемых форм систематически изложить известные в типологической литературе формальные и семантические свойства; некоторые свойства плюсквамперфекта (глава 3), кроме того, выявлены нами в ходе самостоятельных исследований;

2) определить теоретическое пространство возможностей, с одной стороны — формально-морфологическое для грамматикализации нескольких подобных форм в одной системе, с другой стороны — семантическое для будущей дифференциации этих форм.

3) отделить явления, носящие контактно-ареальный характер, от явлений, носящих заведомо типологический характер, независимый от контактного влияния;

4) выявить засвидетельствованные типы синонимии глагольных форм с данным значением;

1 Dahl, О The Growth and Maintenance of Ling ' : Benjamins,

2004.

5) выявить диахронические пути развития подобных синонимичных пар (или большего количества) форм.

6) предложить объяснения наблюдаемых типологических фактов;

7) предложить некоторые обобщения более высокого уровня, касающиеся не только отдельных типов форм с конкретным значением, но и грамматической синонимии вообще.

Научная новизна работы определяется тем фактом, что проблема грамматической синонимии еще недостаточно отражена в существующих работах как по лингвистической семантике, так и по общей морфологии (мы имеем в виду наиболее распространенное в современных работах понимание морфологии как науки, которая включает в себя и грамматическую семантику). Внимание исследователей синонимии обращено на пропозициональную, синтаксическую и особенно лексическую синонимию, — то есть на явления, устанавливаемые на открытых классах единиц (по крайней мере поверхностных) и потому фундаментальные, чрезвычайно распространенные и присущие практически любому языку. Структурализм, господствовавший в лингвистике XX столетия (во всяком случае в первой его половине), вообще фактически отрицал существование синонимичных морфологических форм; во многом такое положение дел сохранилось и в генеративной лингвистике. В последнее время, как уже сказано, в рамках ряда постструктуралистских подходов принцип синхронного сосуществования единиц со сходной дистрибуцией сформулирован как один из важнейших в теории языка (схожие утверждения делались и гораздо ранее целым рядом исследователей, в том числе отечественных). Но этот принцип пока раскрыт достаточно кратко и не сопровождается исследованием синонимии показателей конкретных грамматических значений с типологической точки зрения. Между тем исследования, проведённые (отчасти теми же авторами) в рамках указанного подхода, указывают и на существование нетривиального сходства между структурой и семантикой грамма шческих показателей определённых типов (cross-lingustic gram types, таких, как «будущее время», «перфект», «прогрессив») в генетически не связанных языках. Вопрос о том, какой характер носят тенденции, определяющие сосуществование синонимичных форм с определённым значением в различных языках, ранее не поднимался (хотя отдельные замечания в этой связи делались).

В реферируемой работе нами впервые предлагается рассмотрение ряда типов сосуществования показателей с одинаковой или близкой семантикой; это сопровождается и дополнительными исследованиями семантики этих категорий, особенно плюсквамперфекта (Глава 3), перфекта и претерита (Глава 2, 2.3—2.4). На уже существующие типологические работы об определённых видо-временных категориях в основном опираются разделы о результативе (2.2) и, в меньшей степени, о прогрессиве (Глава 4), но и в этих случаях различные типы сосуществования показателей ранее не выделялись. В ряде случаев получено несколько более частных результатов (некоторые из них ранее служили предметом отдельных докладов и/или публикаций): анализ семантики латинских форм плюсквамперфекта (3.5 ), гипотеза о происхождении одной из форм славянского сослагательного наклонения (3.5.2), совмещающее ареальные и типологические данные исследование эволюции пар перфектов наподобие немецкого haben vs. яегл-перфекта (2.3.3—2.3.4).

Материалом для данного исследования послужили описания грамматик языков мира, исследовательские работы по различным аспектам грамматического устройства отдельных языков, а также данные, полученные в ходе работы с информантами. В работе так или иначе задействованы данные около ста языков, в которых отмечено обсуждаемое явление; из них достаточно подробно рассмотрены данные восьмидесяти пяти (сюда входят и различные этапы существования «одного и того же языка», например, древнеанглийский и современный английский, старояпонский и

современный японский, для которых характерен совсем разный синхронный характер глагольных систем в интересующем нас аспекте). При обсуждении смежной проблематики (прежде всего характеристики рассматриваемых типов глагольных показателей) дополнительно привлечены данные ещё сорока семи языков.

Методологические вопросы исследования выделены в особый раздел в Главе Первой, которая посвящена более подробному обсуждению теоретических проблем, связанных с феноменом синонимии грамматическим показателей. Основной методологический подход, используемый в настоящей работе, заключается в рассмотрении грамматического показателя с синхронной, диахронической и типологической точки зрения как единства содержательной (морфологического материала) и семантической сторон Морфологические единицы, выражающие сходные или тождественные значения, но имеющие различные (не сводимые друг к другу) планы выражения, рассматриваются отдельно.

Теоретическая значимость Результаты исследования имеют значение для решения как ряда общетеоретических вопросов в рамках типологии грамматических категорий, так и для трактовки ряда явлений в конкретных языках. Прежде всего, это касается самой проблематики грамматической синонимии. Устанавливаются закономерности этого явления, которое иногда прежде рассматривалось как имеющее хаотичный, несистемный характер. Кроме того, общетеоретические наблюдения по данной проблематике пополняются конкретным исследованием отдельных типов форм. Выявляются факты, представляющие интерес для типологического освещения этих форм как таковых (перфекта, плюсквамперфекта, простого прошедшего), независимо от общих вопросов грамматической синонимии.

Практическое значение. Работа может использоваться как для будущих исследований в области грамматической типологии, так и для описательной трактовки ряда явлений в конкретных языках. Действительно, при описании языков нередки случаи, когда провести семантическую границу (или установить самое наличие таковой) между двумя формами, имеющими близкое распределение и семантику, очень сложно, зачастую потому, что не всегда понятно, какие именно различия здесь ожидаемы. В традиционных грамматиках такие формы выступают под ярлыками вроде «плюсквамперфект I и II», «будущее простое и будущее неопределенное» и т. п. В этом отношении типологические исследования могут оказать практическую помощь при первичной дескрипции языка; с одной стороны, исследователю станут доступны сведения о гом, какие пары форм (с точки зрения как семантики, так и формального устройства) в языках мира имеют тенденцию к полной синонимии (и насколько устойчива эта синонимия), а какие — к дополнительной дифференциации и какой именно; с другой стороны, ему будет предоставлен набор диагностических контекстов, в которых (квази)синонимичныс формы могут различаться — ив каких-то языках действительно различаются.

Работа может использоваться также в новых описаниях грамматик языков, рассматриваемых в ней, а также в университетском преподавании (в курсе общей морфологии, в спецкурсах по грамматической типологии, в том числе и по типологии отдельных типов глагольных показателей).

Апробация работы. По теме диссертации были сделаны доклады на международной конференции по языкам и литературам Южной Азии «ICOSAL Moscow» (ИСАА МГУ, июль 2003 г.) и на рабочем совещании по ирреальным категориям глагола (Институт востоковедения РАН, апрель 2003 г). Работа прошла обсуждение на кафедре теоретической и прикладной лингвистики МГУ им. М. В. Ломоносова

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографии; к ней приложены список литературы, указатель языков и список сокращений. Во введении даётся краткая характеристика предмета диссертации,

цели работы, использованного материала и значимости исследования. Первая глава посвящена теоретическим вопросам проблемы глагольной синонимии (включая сюда и обзор подходов к этой проблематике в лингвистике XX — начала XXI в.), вторая — глагольным системам с синонимей показателей результатива, перфекта и претерита, третья — глагольным системам с несколькими формами плюсквамперфекта, четвёртая — глагольным системам, где представлена синонимия прогрессивов (показателей актуально-длительного значения). В заключении, помимо основных результатов всех четырёх глав, изложены и некоторые обобщения теоретического характера Список использованной литературы насчитывает более 470 позиций

Содержание работы

Первая глава касается теоретических вопросов граматической синонимии вообще и синонимии глагольных форм в частности.

В разделе 1.1. даётся определение ключевых понятий- грамматический показатель — морфема или иной морфологический знак, выражающий грамматические (обязательные для некоторого класса лексем, в понимании работы [Зализняк 1967]2) значения, а также синонимия и квазисинонимия Представляется, что на материал грамматических показателей может быть перенесено, с некоторыми модификациями, проводимое в Московской семантической школе различие между:

- полными («точными») синонимами (взаимозаменимыми во всех контекстах, таковы, по-видимому, испанские показатели имперфекта конъюнктива -га- и

квазисинонимами, при определении которых следует апеллировать к понятию базового значения Оно обладает целым комплексом признаков, как правило, оно проще и диахронически старше прочих значений, свойственно большинству контекстов и т. п.; ср. обсуждение «базового значения», оно же «базовый смысл» или «базовое употребление» в [ОаЫ 1985: 9—10]3. Квазисинонимичные показатели имеют одинаковое базовое значение, но различаются во вторичных («периферийных») значениях.

Методологически безопаснее в том случае, если информация о вторичных употреблениях тех или иных грамматических показателей отсутствует или слишком скудна для их детального сравнения, также постулировать именно квазисинонимию этих показателей (см также ниже о методологических проблемах исследования) При дальнейшем употреблении терминов синонимия и синоним, если специально не оговорено обратное, имеется в виду (аналогично тому, что принято в лексической семантике) как полная синонимия, так и квазисинонимия.

В разделах 1.2 —14. анализируются подходы к этой проблематике в лингвистике XX — начала XXI века (с некоторым заходом даже и в конец XIX). Раздел 1 2 посвящён структуралистским концепциям. Показано, что господствовавший в лингвистике большую часть XX столетия структурализм имел понятийный аппарат для описания этой проблемы (в частности, именно в рамках пражского структурализма — у Карцевского и особенно Скалички — ставится вопрос об «асимметричном дуализме» грамматических показателей). Однако зачастую данная проблематика просто «скрадывалась» перед лицом идеализированной системы, где все знаки так или иначе противопоставлены друг другу и о синонимии и вариативности можно говорить лишь как о маргинальном феномене: в полемически заострённом виде идея о представлении всех грамматических значений в виде системы оппозиций, как хорошо известно, представлена у Якобсона, а в американском дескриптивизме (особенно раннем)

2 Зализняк, А. А. Русское именное словоизменение. М.: Наука, 1967.

3 Dahl, Ö. Tense and Aspect Systems. Oxford: Blackwell, 1985.

грамматические показатели с одинаковой дистрибуцией объединяются в одну морфему; в теории Мартине синонимия предстает лишь как речевая нейтрализация форм, противопоставленных в языке. Такой подход к проблеме синонимии (во всяком случае, на уровне морфологии) унаследован во многом и генеративизмом, несмотря на характерную для теории Хомского критику структурализма. Это относится как к американским порождающим морфологическим теориям — в работах Эроноффа, Вильямса и других (1.2.4) принят радикально антисинонимичный «блокирующий принцип», эксплицитно запрещающий синонимичные представления одной и той же глубинной информации, — так и к отечественной версии генеративизма в виде теории Мельчука (1.2.З.), где предложено исчисление формально-семантических отношений между морфологическим знаком и морфологическим значением, но места для грамматической синонимии здесь парадоксальным образом не предусмотрено.

Более тонкий и более адекватный подход к грамматической синонимии вырабатывается в лингвистике, не принадлежащей к магистральной линии структурализма. Здесь можно назвать прежде всего принцип «слоев языка», сосуществования в языке явлений и форм, возникающих в разные периоды (такая идея представлена в работах, например, И. А. Бодуэна де Куртенэ и Э. Бенвениста) Особый раздел (1.3) посвящйн работам отечественных авторов второй половины XX века. Интерес к анализу и теоретическому осмыслению языковой синонимии и/или вариативности (сами понятия «синонимия/синоним» и «вариативность/вариант» при этом разграничиваются различными авторами по-разному, а некоторыми отождествляются) возникает в отечественной лингвистике в конце 1950-х—1960-е годы во многом как реакция на структурализм; эти исследования подпитывала традиция нормативной стилистики (при которой изучались «тонкие стилистические различия» между грамматическими синонимами: в 1920-е годы А. М. Пешковский, а затем Д. Э. Розенталь, К. С. Горбачевич). Исследования грамматической синонимии начинаются в ленинградской школе германистики; авторами основных работ были Е И. Шендельс (на материале немецкого языка) и В. Н. Ярцева (на материале английского языка), их предшественником выступил акад. В. М. Жирмунский, исследовавший синонимичные аналитические формы, различающиеся по «степени грамматизации» (рус. буду делать что-л, стану делать что-л). Для этих авторов характерно признание грамматической синонимии неотъемлемым фактором языковой системы, присущим языковой структуре и объединяющим синхронию и диахронию; отмечается и тесная связь неполной синонимии с полисемией грамматических показателей.

Синонимия грамматических форм пока лучше всего исследована в различных постструктуралистских направлениях, которым посвящён раздел 1.4. Привлечением внимания к морфологической синонимии лингвистика конца XX века обязана значительному прогрессу в типологическом исследовании грамматических значений. Начиная с 1970-х годов возможность типологических обобщений в области семаптики глагольных категорий была убедительно продемонстрирована в целом раде работ, прежде всего у Ю. С. Маслова и Бернарда Комри В 1980-е годы получает также новое развитие так называемая теория грамматикализации, согласно которой грамматические показатели в языках мира диахронически восходят к лексическому материалу; элементы такого подхода имеются уже в доструктуралистском языкознании. В рамках теории грамматикализации П. Хоппером было предложено понятие «наслаивания» (layering) — это синхронное сосуществование в языке морфологических единиц, принадлежащих различным этапам грамматикализации, и/или единиц с близкими значениями, возникших параллельно; данная метафора уже существовала в лингвистике (см. подробнее следующий подраздел), однако обычно не связывалась с идеей грамматикализации лексических показателей. Хоппер показывает, что такое сосуществование конкурирующих показателей не увязывается с

представлениями о языке как о ч&псой системе оппозиций, а, с другой стороны, говорит о «наслаивании» как о механизме, определяющем постепенность языковых изменений (и в этой идее постструктуралисты — Хоппер, Хаспельмат, Даль — имели предшественников, например, Альбера Сеше).

В процессе исследований грамматической типологии глагольных систем, независимо проведенных Джоан Байби и соавторами [Bybee et al. 1994]4 и Эстеном Далем (1.4.2), подтвердилась возможность развития в одном и том же языке нескольких грамматических показателей одного и того же типа, принципиально близкая независимой грамматикализации лексем в различных языках. Этими исследователями выдвинут полемичный по отношению к структурализму принцип «поверхностного анализа», запрещающий объединение синонимичных показателей одного языка в одну морфему; отвергается жёсткая зависимость грамматической семантики от структурных отношений в рамках системы. Показано, что в ходе грамматикализации в одном и том же языке возможна «частичная конвергенция показателей из различных источников» — иными словами, несколько возникающих параллельно показателей в ходе семантического обобщения сближаются по значению («догоняют» друг друга) и образуют несколько синонимичных форм (возможно, с дифференциацией или даже дополнительным распределением; ср. английские конструкции will, shall, is going /о). Подобные системы могут быть достаточно устойчивыми. Проблематика «конкуренции моделей» подробно анализируется в недавней книге Даля [Dahl 2004] (1.4.3); здесь показано, что новая языковая единица, как правило, не приходит на «пустое место» в языке, а ведёт конкурентную борьбу за семантическую «нишу» с уже существующей. Намечены и диахронические пути выхода из такой ситуации: отмирание одной из форм, «разделение труда» между ними, долгий период сосуществования с наличием тонких различий стилистического или дискурсивного характера. Подобные явления Даль, однако, относит к «беспорядку», с трудом поддающемуся типологическому обобщению.

Схожие подходы к грамматической синонимии (в том числе и с апелляцией к различным диахроническим уровням) представлены и в трёх других постструктуралистских теориях: «бисинхронии» во французской славистике, «вариационизме» и «теории оптимальности»; их подходы, релевантные для нашей проблематики, кратко обсуждаются в подразделе 1.4.4.

Во всех этих работах накоплен ряд общетеоретических суждений об интересующем нас явлении (1.5). Мы принимаем разделяемый практически всеми исследователями данной проблематики взгляд, согласно которому один из важнейших факторов появления грамматических синонимов — историческое развитие языка. Ситуация, в которой некоторые две формы синонимичны, есть диахроническое последствие такой ситуации, когда либо две формы противопоставлены (и речь идёт, со структуралистской точки зрения, о «нейтрализации» оппозиций с ходом развития грамматического значения), либо одной из этих форм вообще не существует или, вернее, она не грамматикализована (синхронное сосуществование, или «наслаивание», «старого» и «нового»). Но мы считаем вполне допустимым возникновение синонимичных форм и в ходе параллельных, не упорядоченных во времени процессов грамматикализации (к которым поэтому самое понятие «наслаивания» не вполне применимо); не во всех обсуждавшихся нами работах эксплицитно проводится это разграничение, но соответствующие примеры (например, «специализация» показателей отрицания во французском у Хоппера и Траугот) обсуждаются регулярно.

4 J. Bybee, R. Perkins, W. Pagliuca The Evolution of Grammar tense, aspect and modality in the languages of the world. Chicago and L.: University of Chicago Press, 1994.

Что касается широко обсуждавшейся в структурализме проблемы «синонимия или алломорфия?», то мы используем (вслед за [Dahl 1985]) «поверхностный» подход к синонимии грамматических показателей, не допуская объединения в одну морфему показателей, находящихся в отношении свободного варьирования (таких, как -га- и -se-в испанском) и обнаруживающих в данном языке распределение по лексико-семантическим параметрам (таких, как различные парадигмы вспомогательного показателя в немецком или старояпонском). Мы не отделяем при этом аналитических форм от синте! ических (учитывая, кроме того, и неопределённость этой границы в целом ряде языков)

Мы считаем, что синонимия глагольных показателей и особенно диахронические пути развития таковой тесно связаны с типологически синхронной полисемией этих же показателей, которая потому должна быть описана (или должно бьпъ изложено известное о ней из типологической литературы), прежде чем описанию подвергнутся синонимичные пары Такая точка зрения непосредственно вытекает из принципа «асимметричного дуализма» С И Карцевского, а к синонимии грамматических категорий применена уже отчасти Р О Якобсоном, а наиболее последовательно Е. И. Шендельс.

Базовое допущение нашего исследования — иными словами, рабочая гипотеза, подлежащая изучению и конкретизации — отчасти уже формулировалось в типологической литературе последнего времени, но последовательно не обосновывалось и не изучалось Оно таково' различные базовые формы видовременной парадигмы обнаруживают неодинаковую специфику (в частности, степень выраженности) синонимии в глагольных системах языков мира Кроме того, мы предполагаем, что синхронное устройство и диахроническая судьба подобных пар (или больших множеств) синонимических показателей должно коррелировать с формальным устройством и источниками грамматикализации соответствующих форм.

При исследовании и межъязыковом сравнении глагольных категорий мы ограничиваемся так называемыми «базовыми элементами (глагольной) парадигмы», достаточно распространенными и типологически устойчивыми в языках мира, обобщения по поводу которых имеют достаточную доказательную силу и заведомо не связаны с какими-либо генетическими или ареальными свойствами рассматриваемых языков. В разделе 1 6. вводится и обсуждается это понятие. Понятие «базового элемента парадигмы», применяемое нами, близко к понятию «основная категория вида/времепи/наклонения», используемого в работе [Dahl 1985], где «это понятие определяется операционально и отчасти произвольно» [ibid.: 52]; мы также не ставим себе цели дать строгое определение базовых элементов парадигмы. Исключив из рассмотрения показатели, связанные с маркированием лица, числа, падежа и залога — независимо от того, влияют они или нет на видовременную интерпретацию словоформы — Даль формулирует два необходимых условия для признания категории в качестве «основной», она должна бьггь представлена в ответах информантов на анкету по исследованию видо-временных категорий по меньшей мере шесть раз и должна употребляться в утвердительных, повествовательных, неподчиненных и активных конструкциях. С другой стороны, вводя понятие «базовых элементов парадигмы», мы апеллируем также к существованию принципиально открытых (или очень близких к открытости) парадигм тюркского или северокавказского типа (об этом феномене см , например, [Сумбатова 2002]5), где в принципе может порождаться очень

5 Сумбатова, Н. Р Глагольная система и структура предложения (о некоторых типологических особенностях дагестанского глагола) И Языки мира Типология

большое количество различных аналитических форм глагола, с точки зрения информантов зачастую находящихся на грани грамматической правильности. Семантика таких форм не всегда может быть с точностью установлена; четкие и постоянные значения могут бьггь приписаны только конечному и не очень большому числу глагольных форм, которые, как правило, только и имеет смысл анализировать.

Выделены также основные теоретические принципы изучения синонимичных глагольных форм (раздел 1.7):

требование особого качества источников лингвистической информации (1 7.1), связанное с учётом подробной семантики обсуждаемых показателей;

учёт социолингвистического и диалектного варьирования (1.7.2), принципиального для решения самой проблемы сосуществования нескольких синонимичных форм в одной языковой системе;

учёт дискурсивного и прагматического употребления глагольных форм — тех «тонкостей», не зависящих прямо от представленной ситуации, которые зачастую играют большую роль в синхронном соотношении грамматических синонимов (1.7.3); «дискурсивный» подход в аспектологии, учитывающий функционирование глагольной формы по отношению к тексту, уже хорошо известен, прежде всего в славистике и романистике (ср. обзоры: [Петрухина 2000: 76 и след.]6, [Плунгян 2004]7).

Мы особо разбираем проблему типологической выборки (1.7.4) и подчёркиваем, что в силу ряда объективных обстоятельств исследуемого явления априорное формирование типологической выборки языков представляется нерациональным; типология строится на основании тех языков, в которых исследуемое явление не только вообще отмечено, но и описано достаточно хорошо, причём исследование грамматической синонимии схожих форм в генетически родственных и ареально близких языках также вполне информативно.

В последующих трёх главах разбираются типы синонимии, свойственные различным элементам глагольной парадигмы; каждый раз обсуждению данной проблематики предшествует изложение данных по семантике, лексическим источникам, диахронической судьбе и формальному устройству соотвествукнцих показателей, задающее «пространство возможностей» для синхронного многообразия форм в системе и установления синонимических отношений между ними.

В Главе второй проанализирована синонимия, возникающая на различных этапах хорошо известного (по крайней мере с работ Мейе и особенно Куриловича) пути грамматикализации «результатив —► перфект —► аорист/претерит», анализ которого в нашей работе начинается даже несколько раньше (2.2.2), с рассмотрения синонимии наиболее частотного лексического источника результатива — посессивной конструкции.

В 2.2. анализируются различные формальные типы синонимии результативов, то есть глагольных форм, обозначающих состояние предмета, причём это состояние

Урапистика. Памяти Т. Ждановой Статьи и воспоминания М.: Индрик, 2002, 355— 380.

4 Петрухина, Е. В. Аспектуапъные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. М.: МГУ, 2000.

7 Плунгян, В. А. К дискурсивному описанию аспектуальных показателей // А.П. Володин (ред.) Типологические обоснования в грамматике• К 70-летию проф В С. Храковского. М.: Знак, 2004,390—411.

предполагает некоторое предшествующее действие [Недялков, Яхонтов 1983 : 7]®. С семантической точки зрения для языков мира, как уже известно, характерна специализация формы результатива на том или ином диатезном (залоговом) значении-'дверь открыта' (состояние пациенса), 'глаза воспалены' (состояние единственного актанта непереходного глагола) и 'я взял (и держу) шляпу' (состояние агенса действия, выраженного переходным глаголом). С формальной точки зрения синонимия показателей результатива, представленная в языках мира, может быть разделена на следующие типы (2.2.3):

- Соотношение синонимичных форм, связанных этимологически, одна из которых морфологически «проще» другой (в частности, одна может быть синтетической, вторая

- аналитической). Таким образом, они представляют собой разные этапы одного и того же пути грамматикализации. Это синхронное «наслаивание» в узком смысле ([Hopper, Traugott 1993' 125]9 — «полная» и «редуцированная» формы; см. также Главу первую, 1.4.1). Особенно характерен такой феномен для языков, где нефинитные причастия употребляются в независимых предложениях в предикативной функции, причём они могут факультативно принимать глагол-связку и/или личные окончания. Указанный тип языков детально разобран в исследовании [Калинина 2001 ]10; здесь же показано, что он отсутствует в европейском ареале (где разграничение между финитными и нефинитными формами глагола носит строгий характер). Данное соотношение представлено, в частности, в чукотском, эскимосском, литовском и хинда.

- соотношение нескольких «эквиполентных» (в структуралистском понимании) или «равномаркированных» форм, образованных при помощи синонимичных морфологических показателей одного типа. Такое соотношение характерно для показателей, принадлежащих альтернативным путям грамматикализации (причём практически синхронным). Этот тип распадается, в свою очередь, на два подтипа:

- речь идёт о нескольких «молодых» аналитических («несвязанных») формах результатива, где непосредственно видна конкуренция конструкций (синонимичных ещё до стадии их грамматикализации). Такая ситуация была представлена в языках Европы, прежде всего романских и германских, на раннем этапе их эволюции, и регенерируется на этапе современном;

- речь идёт о нескольких диахронически более старых сравнительно с предыдущим типом формах, где показатель результатива представляет собой уже суффикс синтетической словоформы. Такая ситуация представлена в близкородственных монгольском и бурятском языках; в обоих случаях речь идёт об отглагольных прилагательных, которые могут употребляться и предикативно (т. е. опять же актуальна проблематика предикативного использования форм, немаркированных по финитности — монгольские языки также относятся к выделенному Е. Ю. Калининой типу):

Показано (2.2.4), что результатив — «молодая» (недавно грамматикализовавшаяся) форма, по самой сути своего значения тесно связанная с непосредственно наблюдаемыми характеристиками ситуации, а не теми или иными

8 Недялков В. П., Яхонтов С. Е. Типология результативных конструкций // В. П. Недялков (ред.), Типология результативных конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). JT.: Наука, 1983, 5—41.

9 Hopper, P. J., Traugott, Е. С. Grammaticalization Cambridge, England: Cambridge University Press, 1993.

10 Калинина, E. Ю. Нефинитные сказуемые в независимом предложении М.' ИМЛИ РАН, 2001.

метафорическими расширениями и интерпретациями их. Этим объясняются характерные свойства результатива с точки зрения синхронной синонимии:

а) распределение нескольких синонимичных форм по диатезным типам, непосредственно отражающее свойства ещё синтаксиса, а не морфологии;

б) конкуренция синонимичных показателей, непосредственно отражающая свойства ещё лексики, а не морфологии;

в) сохранение полной синонимии (с точностью до диатезного типа), отсутствие тонких различий прагматического или дискурсивного характера.

Указанный тип синонимичных конструкций переходит и на следующую диахроническую стадию — перфект (раздел 2.3). Основным значением перфекта чаще всего считают трудноопределимую «продолжающуюся релевантность» («текущую релевантность») некоторой предыдущей ситуации в момент речи; в отличие от результатива, в момент речи сохраняется не материальный результат этой ситуации, а те или иные прагматически важные последствия. Для перфекта характерен ряд дополнительных значений: экспериенциальное («данная ситуация осуществилась по крайней мере один раз в прошлом, что привело к нынешнему положению вещей»), «перфект постоянной ситуации», сообщение о «свежих новостях» и некоторые другие. Достаточно широко представлено у перфектов в языках мира также эвиденциальное («заглазное», «пересказывательное» значение), связанное с изложением информации «из вторых рук» (и зачастую снятием с себя ответственности за неё). Известно также, что перфект — диахронически неустойчивый показатель, либо сохраняющий пережитки результативного значения, либо приобретающий черты, характерные скорее для претерита; отмечены также случаи, когда перфект утрачивает своё базовое значение и сохраняет ряд периферийных.

Перфект, образуясь из результатива, во многих языках наследует от него противопоставление двух диатезных конструкций: «субъектно-переходной» и «объектной», характерной для непереходных глаголов (ср. в европейских языках, где используются соответственно вспомогательные 'иметь' и 'быть': нем. перфект со вспомогательными haben и sein, франц. прошедшее сложное с avoir и être и др.). Здесь нами выявлена следующая закономерность: с ходом диахронической эволюции перфект либо ликвидирует различные диатезные конструкции (выбор которых уже во многом обусловлен лексической семантикой и аспектуальным классом предиката) и образует унифицированную форму (иберо-романские языки и диалекты Южной Италии, независимо, и несколько в иной исторический период — германские языки североевропейского ареала; также современный армянский язык, сравнительно с древнеармянским), либо утрачивается в глагольной системе (вообще, как в старояпонском языке, или же превращаясь в аорист/претерит, как в языках центральной Европы, древнеперсидском и некоторых индоарийских языках, 2.3.3.). Существенно, что этот феномен, хотя и выявляется достаточно ярко на материале европейских языков, находит параллель в истории ряда языков за пределами этого ареала и носит типологический характер.

Получившаяся импликация может быть представлена в следующей таблице:

Перфект сохраняется Перфект > простое прошедшее (или утрачивается)

Форма обобщается (1) Древние и.-е. языки: армянский Европа. генетически- (2) Идиш в Америке, французский в Канаде, африкаанс (английское влияние) Румынский (балканское ареальное влияние); N8 разные вспомогательные глаголы в перфекте с одной стороны и плюсквамперфекте / предбудущем с другой

аоеальная зона 1: испанский, каталанский, португальский, южные итальянские диалекты Европа, генетически-

ареальная зона 2: английский, норвежский, шведский, датский [в процессе обобщения]

Форма не обобщается (3) Европа: нидерландский [видимо, в процессе утраты различия перфект/претерит] (4) Европа: французский, итальянский, немецкий (включая особо южные диалекты), ретороманский, идиш Древние и.-е. языки: латинский, древнеперсидский Вне Европы: аккадский, арабский, авадхи (индоар.), старояпонский

Контрпример против этой импликации — нидерландский язык — относится к классу случаев (3); он разобран на материале нескольких описаний, и показано, что он допускает истолкование, сближающее его с классом случаев (1) (если и прямо сам не относится к этому классу). Заметим, что и класс случаев (2), не являющийся формально контрпримером к выше высказанному положению, везде связан, так или иначе, с ареальным влиянием. В связи с этим можно предположить, что данная импликация по характеру своему близка к эквивалентому соотношению (а именно, что собственно внутриязыковым двигателем процесса унификации перфектной конструкции является долгое сохранение ею перфектной семантики).

Третьим возможным путём развития синонимичных перфектов является «разграничение» семантической сферы, характерной для перфекта, между конкурирующими формами и специализация каждой из них на одном из значений (экспериенциальном, результативном, собственно «текущей релевантности»): такой путь засвидетельствован в исландском (перфекты с hafa, vera и vera búin(n) ад), македонском (перфекты пша сум dojden, имам dojdeuo и сум дошол) и в некоторых говорах испанского (где перфект с tener имеет только экспериенциальное значение, а остальные выражаются только перфектом с haber), он рассмотрен в разделе 2.3.5.

В 2.3.6. анализируются синонимичные перфекты и резулътативы со связкой и без связки (ср. др.-рус. ходилъ есть vs. ходилъ). Такое сосуществование отмечено в языках с чётким разграничением финитности и нефинитности (немецкий, шведский, сербохорватский, древнерусский, широко известен болгарский случай); вне Европы — арчинский (результатов, совмещенный с перфектом); формы без связки коррелируют с употреблением в зависимых предикациях и достаточно устойчиво приобретают эвиденциальное и/или перфективное значение; таким образом, такой тип синонимии перфектов также нестабилен.

В 2.3.7. предложена попытка объяснения «плохой совместимости» перфекта с синонимией, которая связывает этот феномен с диахронической неустойчивостью

перфекта как глагольного значения Такая «неустойчивость», в свою очередь, объясняется спецификой базового значения перфекта, связанного не с объективным вещественным значением (как результагив), не с объективной временной локализацией (как простое прошедшее), не с характеристиками ситуации (как аспектуальные показатели), а с предельно субъективной, определяемой условиями речевого акта прагматической «релевантностью» выражаемой ситуации. Данное употребление требует специфического, однозначного сигнала. Кроме того, противопоставление между несколькими синонимичными формами в одной системе само часто опирается на противопоставления неденотативного, прагматического или дискурсивного плана (см. в Главе первой, раздел 1.7.3) — а базовое значение перфекта само связано с прагматикой; соответственно, в отношения, близкие к синонимичным, он вступает скорее с другими элементами парадигмы — результативом и простым прошедшим.

Синонимия показателей на диахронической стадии «перфективного» и «простого» прошедшего, или, что то же, «аориста» и «претерита», разбирается в пункте 2.4. Рассмотрено синхронное соотношение между старым претеритом и бывшим перфектом, приобретающим претеритальную семантику, которое хорошо представлено в различных языках мира (однако малоизучено даже как европейский ареальный феномен: в поле зрения науки на протяжении XX века находилась в основном смежная проблема утраты претерита). Нами показано, что в тех случаях, когда синонимия этих форм неполная, оно устойчиво ассоциируется с «актуализирующими» дискурсивными функциями перфекта (иногда связанными с нарушением нарративной цепи), что налицо не только в различных неблизкородственных европейских языках, но и в удинском (нахско-дагестанские); случай обратного распределения (каталанский) объясняется лексическим источником перфектива (типа vaig cantar, где вспомогательный глагол восходящит к глаголу движения, а сама конструкция первоначально имела инхоативное значение).

Особо выделен феномен «обратного» распределения претерита и перфекта по признаку временной дистанции (форма, восходящая к претериту, выступает как показатель недавнего прошедшего, а форма, восходящая к перфекту — как показатель давнего / общего прошедшего времени), засвидетельствованный в двух генетически не связанных языках (румынские диалекты, карачаево-балкарский, 2.4.2); к осмыслению этого явления мы вернёмся в обобщающей части Заключения.

Рассматривается практически не изучавшаяся проблема соотношения «краткой» (в частности, неспрягаемой) и «полной» (в частности, спрягаемой) формы претерита (2.4.3), также стоящая в связи с проблематикой употребления нефинитных форм в предикативной функции (эвенкийский, индоарийские). В этом разделе значительное место уделено типологическому анализу самой малоизвестной и загадочной древнерусской глагольной формы — «безэлевого перфекта» (вида взл иемь вместо взлпъ еемь), объединяющего формальные и семантические признаки и перфекта, и аориста (и имеющего также, по-видимому, системное отношение к причастию).

В ряде случаев результаты рассмотрения материала в Главе второй оказались достаточно предсказуемыми; так, результатов, как диахронически «молодая» форма, демонстрирует вариативность, связанную с лексическими источниками с одной стороны и синтаксическими типами с другой (подтверждая принцип «сегодняшняя морфология — это вчерашний синтаксис», восходящий к Мейе); процесс грамматикализации её (и тем более перехода её в перфект) сопровождается ограничением формального пространства возможностей; старое перфективное и простое прошедшее, что достаточно хорошо известно, соседствуют с бывшим перфектом, который уже приобрёл характерную для них семантику; по сравнению с

обычно полностью синонимичными результативами, синонимы претеритной группы чаще демонстрируют системные контрасты.

Вместе с тем неожиданным результатом кажется то, что для простого прошедшего и перфектива (более «старых форм») синхронная синонимия оказывается более распространена, чем для предельно стремящегося к контрастам перфекта; таким образом, восходящее еще к Бреалю мнение о всё нарастающем «сужении» и «специализации» синхронной «ниши» для конкуренции нескольких форм по мере грамматикализации, по крайней мере на данном диахроническом этапе, подтверждения не находит. О семантической специфике перфекта, обуславливающей это явление, уже говорилось. Отметим ещё, что с диахронической точки зрения результатов и претерит не имеет такой большой «свободы выбора», как перфект, показатель «среднего возраста»; «старая» форма уже исчерпывает возможности развития, для «молодой» оно ещё предначертано (действительно, развитие в сторону перфекта — путь изменения результатива в подавляющем числе случаев), что касается «средней» формы — тем более с такой неустойчивой и легко распадающейся на подмножества семантикой, как перфект — то пространство возможностей для перестройки системы в «точке дублирования» у неё, пожалуй, самое большое.

Показано, что распространённая в пределах известного типа языков системная синонимия, связанная с равноправным функционированием (дее)причастий и вторично финитизированных форм в качестве сказуемого независимого предложения, в разной степени проявляется в этих трёх категориях — будучи представленной в результативе и претерите, в перфект она почти не проникает, а привативные (неравномаркированные) противопоставления в этой области носят там иной характер — утрата связки там вторична и обусловлена зависимым характером синтаксической конструкции (что облегчает развитие новых значений эвиденциального характера).

В данной области значений представлены различные типы «конкуренции моделей» по Далю [Dahl 2004], включая «разграничение ниши» и «перемирие» (формирование нескольких форм-наследников перфекта в македонском и исландском), создание новой формы как «выход из положения» (снимающий омонимию между акциональиым и статальным прочтением новый результате в хинди).

Глава третья отдельно анализирует плюсквамперфект. Это одна из самых доступных для синонимии форм. Для неё характерна морфологическая «сложность» и «двойное маркирование» при помощи нескольких самостоятельных показателей — «перфект + претерит», как в европейских языках, ср. англ. had written, «перфект/претерит + дополнительный специальный показатель прошедшего», как в ряде языков Азии и Африки; «претерит + претерит», т. е. повторение того же показателя, как, например, в адыгейском и корейском); наличие специального показателя плюсквамперфекта — как в латыни и в сантали (группа мунда, Индия) — типологически необычно. Несмотря на это, плюсквамперфект не может рассматриваться (только) как сочетание двух показателей: как утверждается в ряде исследований 1970—1990-х годов, его композициональная трактовка далеко не всегда приемлема, и в типологических исследованиях глагольных систем его всё чаще анализируют как отдельную базовую форму. Действительно, это семантически очень нетривиальный показатель, употребления которого практически во всех языках не ограничиваются таксисным контекстом «предшествования в прошедшем» (что обычно считается основным значением плюсквамперфекта начиная с работ X. Рейхенбаха и Б. Комри). У плюсквамперфекта отмечено большое количество дополнительных значений, которые могут быть объединены ярлыком «неактуальное прошедшее» или «закрытый временной интервал в прошлом»: это представленные в большей части языков, имеющих плюсквамперфект, контексты вида «прекращённая ситуация» (некогда наша деревня была маленькой), «аннулированный результат» (дом построили,

а потом он был снесён), «ирреальное условие» {если бы у мальчика были деньги, он бы купил подарок для девочки), а также не столь массово, но вполне надёжно засвидетельствованные эвиденциальное значение (о нём уже шла речь выше в связи с перфектом), модальное смягчение категоричности утверждения, значительная временная дистанция (или собственно «давнопрошедшее»), значение прошлого опыта (экспериенциал). Кроме того, для плюсквамперфекта очень характерны дискурсивные функции, связанные с «разрывом» и смещением планов повествования, причём это отступление не только во времени: сообщение фоновой информации, разного рода комментарии и т. п. Нами впервые выделена особая функция «сдвига начальной точки» — употребление плюсквамперфекта в первом предложении текста, что относит излагаемые события в неактуальный временной план (ср начало нарратива в новгородской берестяной грамоте № 724: оставили мя были людье; дальнейшее повествование идёт в перфекте); такое употребление характерно для ряда языков (уже упоминавшийся сантали, багвалинский, немецкий, итальянский, а также некоторые нелитературные варианты американского английского). Подобное формальное и семантическое разнообразие задаёт большое пространство возможностей для сосуществования (квази)синонимичных показателей плюсквамперфекта.

Здесь отдельно рассматриваются синонимические пары, связанные с морфологическим и семантическим переносом в план прошедшего показателей, отражающих различные этапы рассмотренного в предыдущей главе этапа «результатив—перфект—претерит» (3.3). Исходный тип соотношения (3.3.1) связан с результативными оттенками (диахронически более новая форма имеет значение результирующего состояния в плане прошедшего), причём более старая форма развивает типичные дополнительные значения плюсквамперфекта из зоны «неактуального прошедшего» (португальский — синтетическая vs. аналитическая форма, лезгинский — ретроспективизированный перфект и претерит, македонский — 'быть' и 'иметь'-плюсквамперфекты, уже кратко рассматривавшиеся с другой точки зрения в Главе второй). Выделены два основных диахронических пути развития такого рода систем (3 3.2.—3.3.3 ), каждый из которых представлен в ряде генетически и арсально неродственных языков Первый из них — переход от квазисинонимии к полной синонимии (3.3.2: португальский, турецкий, удмуртский, чувашский), что может сопровождаться отмиранием исторически старшей формы (возможно, через этап стилистической дифференциации). Второй — это превращение одной из форм в «неактуальное прошедшее», вовсе утратившее таксисные употребления (3 3 3: акан [группа ква, Нигерия], агульский, удинский, белуджский, некоторые русские говоры, где формы типа пришёл был имеют только антирезультативные и неактуальные употребления, близкие к лит. пришёл было, а формы типа пришедши был имеют семантику, соответствующую базовому употреблению плюсквамперфекта).

Раздел 3.4. рассматривает так называемые «сверхсложные формы» (образуемые при помощи сочетания аналитического перфекга/претерита и дополнительного причастия вспомогательного глагола; ср нем. ich habe vergessen gehabt 'я забыл'), лучше всего изученные в европейских языках (впрочем, последнее слово ещё не сказано, на наш взгляд, и о европейских формах), но представленные также и в ряде других языков Евразии и только в последнее время привлекающие внимание типологов. При анализе этих форм привлекается (3.4.1) понятие «ретроспективного сдвига» [Плунгян 2001]" как морфологической техники переноса форм в план прошедшего и добавления специфической семантики «неактуального прошедшего», характерной для плюсквамперфекта Оказывается, что именно такая семантика со временем становится существенной чертой сверхсложных форм в языках Европы,

11 Плунгян, В. А. Антирезультатив- до и после результата // Исследования по теории грамматики Вып 1: Грамматические категории М ■ Русские словари, 2001' 50—88.

отличая их от «регулярного» плюсквамперфекта; если семантика «обычного» плюсквамперфекта «догоняет» их, эти формы маргинализируются (3.4.2); особо исследуются остаточные системы (где «обычный» плюсквамперфект утрачен: славянские, швейцарско-немецкий диалект) (3.4.3). Частный случай этой тенденции — эвиденциализация сверхсложных форм (наиболее ярко выразилась в «эвиденциальном поясе Старого Света» — Балканы, иранские, нек-рые тюркские), однако представлена, например, и в немецком [Levin-Steinmann 2004]12 (3.4.4); скорее всего причина возникновения этого значения — не «заполнение лакуны», а вторичная эвиденциализация изначально темпоральной формы (ср. индоиранские, где представлены как эвиденциализированные, так и неэвиденциализированные сверхсложные формы). Отдельно рассматриваются несколько плюсквамперфектов, различающихся по удалённости ситуации от точки отсчёта, в частности, особая форма плюсквамперфекта, отнесённая при помощи показателя «ретроспективого сдвига» ещё дальше в прошедшее (такая стратегия характерна для ряда европейских языков, — ср. фр. il avait eu écrit 'он написал*, а также для австроазиатского языка сантали, 3.4.5).

В разделе 3.5. мы рассматриваем плюсквамперфекты, образованные при помощи различных видовых форм вспомогательного глагола (ср фр. il avait / eut écrit); это не очень частая ситуация, представленная только в языках Европы, однако определённые типологические закономерности можно выявить и здесь; основная из них — та, что в роли «прототипического» плюсквамперфекта, более диахронически «перспективного» (развивающего характерные для него дополнительные значения, дольше сохраняющегося в системе), выступает плюсквамперфект с имперфектом вспомогательного глагола; форма же с аористом вспомогательного глагола приобретает более или менее маргинальный характер, специализируясь на особых значениях («непосредственное предшествование», «быстрота» — романские формы вроде фр. passé antérieur, значения ирреальной зоны — албанский и, возможно, славянские). Здесь же мы выдвигаем и обосновываем гипотезу о плюсквамперфектом происхождении одной из форм славянского условного наклонения (такого, как читал бы < читалъ быхъ), которая связана в том числе и с проблематикой синхронного сосуществования нескольких плюсквамперфектов в системе. Традиционно считается, что форма вроде читалъ быхъ возникла под влиянием представленной в части старославянских памятников аналитической формы читалъ бимь, где форма вспомогательного глагола восходит к индоевропейскому оптативу. Однако такой трактовке препятствует очень широкая распространённость этой формы, в то время как старая форма засвидетельствована практически только в западнобалканской зоне; кроме того, старочешский язык долго сохранял форму с аористом вспомогательного глагола и в шпосквамперфектной, и в кондициональной функциях, а следы плюсквамперфектной семантики сохранились у кондиционала в верхнелужицком и сербохорватском. Учитывая типологическую тривиальность развития у плюсквамперфекта модальных значений, следует считать высоковероятным изначально плюсквамперфектное значение данной конструкции (на её форму и семантику по крайней мере в часта славянской зоны повлияла и конструкция с бимь).

Раздел 3.6. посвящён подробному типологически ориентированному анализу конкретного случая (case study) — сближения и конвергенции первоначально противопоставленных по признаку наклонения плюсквамперфектов в латинском языке (и форм-преемниц в романских языках) Особо подчёркивается полисемия латинского плюсквамперфекта уже в ранний период, несводимость его употреблений к «данвопрошедшему» и «предшествованию в прошедшем»; при типологическом

12 Levin-Steinmann, A. Die Legende vom Bulgarischen Renarrativ. Bedeutung und Funktionen der kopulalosen \-Periphrase. München: Otto Sagner, 2004 (Slavistische Beiträge, 437).

подходе выделены также некоторые классы употреблений латинского плюсквамперфекта (связанные со «сдвигом начальной точки» и проксимашвными контекстами вида чуть было не умер), ранее не привлекавшие значительного внимания филологов. Отмечается полная синонимия форм на -era и -isse в позднелатинский период (чему способствовала модализация первой), сохранение её в испанском (уже в качестве форм конъюнктива), изменение принадлежности к наклонению -ш-е-формы в румынском (для неё больше характерны не таксисные, а дискурсивные употребления «вне последовательности»).

Наконец, раздел 3.7. носит характер экскурса: в нём рассматриваются не синонимичные глагольные формы с одинаковым базовым значением, а характер соотношения перфекта в шпосквамперфектной функции и собственно плюсквамперфекта в генетически и ареально разобщённых языках, связано с прагматическими функциями перфекта (актуальность, новая информация и т. п.); плюсквамперфект (но не перфект) имеет значение результативности в прошедшем' так в итальянском, немецком, древнерусском [Петрухин 2004]13, коми.

Общий вывод по главе: морфологические значения в плане предпрошедшего, с точки зрения языка, обладают различной степенью «важности»; противопоставление по результативности оказывается неустойчивым, и язык его утрачивает (3.3), противопоставление по эвиденциальности — существенным: имеются параллельные формы эвиденциалыюго и неэвиденциального плюсквамперфекта (3 4.3). В целом для таких систем характерна квазисинонимия (не полная синонимия). Это естественно связывать с двумя факторами. С одной стороны, это «двойственность» плюсквамперфекта — сосуществование у пего более ранних таксисных и более поздних функций, связанных с «зоной сверхпрошлого», которые могут быть преимущественно усвоены одной из форм; так обстоит дело со сверхсложными формами (3.4.2) и с некоторыми конструкциями, образованными от старых форм прошедшего (3.3.3). С другой стороны, это семантическое богатство «зоны сверхпрошлого» и наличие в ней целого ряда значений (антирезультативного — 3.4.3, эвиденциального — 3.4.4. или модального — 3.5.2), на котором специализируется одна из форм. Как важную диахроническую тенденцию можно отметить обособление «неактуального прошедшего» (лишённого уже таксисной специфики) в отдельную форму.

Глава четвёртая обсуждает синонимию форм прогрессива (в русской аспектологической традиции — актуально-длительного значения, или, в терминологии Ю. С. Маслова, «конкретно-процессного» вида) в языках мира (характерный пример — английские времена групы Continuous). В разделах этой главы (4.4.—4.8) привлекаются различные типы пар конструкций, грамматикализирующихся как показатели прогрессива.

Очень распространена параллельная грамматикализация нескольких глаголов положения («сидеть», «стоять», «лежать») (4.4 1). В этих случаях отмечается частая зависимость от лексической семантики глагола, не обязательно крут этих глаголов сокращается по мере грамматикализации, напротив, в целом ряде языков отмечен переход синонимичных показателей на следующий этап (имперфектив, хабитуалис).

Для различных локативных конструкций прогрессива (4 4.2) характерно сосуществование слабее грамматикализованных, стоящих ближе к лексическим единицам, показателей (например, глаголов положения) и сильнее грамматикализованных средств (например, локативных предлогов и падежей); отражают различные этапы семантической эволюции прогрессива, часто свяазнные с

13 Петрухин, П В. Перфект и плюсквамперфект в Новгородской первой летописи по Синодальному списку // Russian Linguistics 2004,28:73—107.

развитием дополнительных значений (проспективных, или «предстоящей, судя по всему, ситуации» — в германских языках, абсентивных, или «ситуации, происходящей вне поле зрения собеседников» — в прибалтийско-финских). Синонимия разных типов локативных конструкций имеет тенденцию перерастать в оппозицию «собственно прогрсссив уз. имнерфектив»: так обстоит дело в германских языках или языках манде в Африке (близкая ситуация и в эстонском).

В ряде языков сосуществуют локативные конструкции и конструкции с глаголами движения (4.5.); для последних характерна градативная семантика («постепенное количественное развитие ситуации»), а также связь со значением полнозначного глагола; это различие переходит в полную синонимию, возможно, с социолингвистической составляющей (итальянский, испанский Мексики) либо в противопоставление «прогрессив ув. хабитуалис» (нгангитьемерри, Австралия). Таким образом, этот тип является промежуточным между двумя предыдущими.

В случае синонимии среди конструкций с глаголами движения ('идти', 'приходить' и т. п.; 4.6.) прогрессив с 'приходить' ретроспективен (рассматривает действие 'до точки отсчёта'), с 'уходить' проспективен ('начиная с точки отсчёта') [Майсак 2005]14; глагол 'ходить' сочетается с глаголами, означающими непредельную деятельность. Такой тип синонимии достаточно широко распространён в языках мира.

Особо рассматривается несколько нечётко определяемый класс систем, где представлена синонимия с участием конструкций-источников «сфокусированного прогрессива» (4.7) «Сфокусированный прогрессив» [Вегйпейо 2000] — это форма, фиксирующая действие в некоторой точке (а не на некотором отрезке), в частности, она не сочетается с обстоятельствами, ограничивающими «отрезок наблюдения» (ей противопоставлен «дуративный прогрессив»); специфические его источники — конструкции со значением 'быть занятым', 'быть в процессе', 'делать'. Такие конструкции отмечены прежде всего в романских языках, ряд их аналогов имеется и в других, генетически не связанных.

В заключение главы разбирается синонимия с участием связки нелокативного происхождения (4.8.: 'быть делая' Ув. 'стоять делая', представлена в таких языках, как латынь, калмыцкий, индейский язык чоктав).

Общие выводы по главе: сосуществование параллельно грамматикализирующихся форм прогрессива очень распространено, а в значительном количестве языков и переходит (без какой-либо специализации либо с оставлением одной формы на стадии прогрессива) на более поздние стадии — имперфектива, хабитуалиса и даже показателя настоящего времени. В качестве разграничивающего критерия часто выступает проведённое в [Вегйпейо 2000] различие между «дуративным» и «сфокусированным» прогрессивами, а также различия в сочетаемости с различными аспектуальными и семантическими классами глаголов; в этом смысле синонимия прогрессивов близка к синонимии результативов. Синонимия, вовлекающая формы прогрессива, которые образуются при помощи грамматикализовавшихся глаголов движения, ярко высвечивает собственную семантику данных конструкций (градативную, проспективную, ретроспективную), которая впоследствии обобщается до прогрессива.

В Заключении диссертации представлен, помимо содержательных итогов всех глав, ряд более общих выводов.

14 Майсак, Т. А. Типология грамматикализации конструкций с глаголами движения и глаголами позиции. М.: Языки славянской культуры, 2005.

15 Bertinetto, P. М. The progressive in Romance, as compared with English // Dahl (ed.), Tense and Aspect in the Languages of Europe. В., N.Y.: Mouton de Gruyter, 2000: 559—-604.

Семантические и морфологические свойства глагольных форм, вступающих в отношение синонимии, обнаруживают известную корреляцию со свойствами, выявленными, например, в [Bybee, Dahl 1989]16 и [Bybee et al. 1994] для недавно грамматикализовавшихся, или «молодых», глагольных форм. С формально-синтагматической точки зрения, как правило, по крайней мере одна из форм, вступающих в отношение синонимии, чаще всего является аналитической. Действительно, грамматическая синонимия представлена среди форм, которые в языках мира вообще чаще всего выражаются при помощи аналитических конструкций

— а именно результативов, плюсквамперфектов и прогрессивов; к формам будущего времени (не разбираемым в настоящей работе) это, насколько можно судить, тоже относится; отмеченные в языках мира синонимичные пары футурумов включают в себя аналитические формы. Чаще попадают в синонимические отношения формы с ясным, легко опознаваемым лексическим источником грамматикализации.

Считать, что в этих фактах сказывается «прорыв» менее системной лексической семантики в область более системной семантики грамматической, было бы, конечно же, напрашивающимся и самым простым объяснением этих данных. Возможно, в общем виде этот вывод и верен, хотя представляется несомненным упрощением реальной картины. Известно, что грамматикализация вообще сопровождается обобщением, «выветриванием» лексических значений. Да и семантика полнозначных слов, являющихся источником различных «наслаивающихся» путей грамматикализации, далека от изначальной синонимии. Как представляется, обсуждаемый эффект связан, в частности, с действием общеязыкового требования дифференциации (требования «изоморфизма языка и модели мира»; см. также выше), которое начинает действовать на более позднем этапе существования синонимичных форм Это и обусловливает наблюдаемое распределение семантически «старых» перфектов или имперфективов — практически все они развивают свойственные только данным формам те или иные дополнительные употребления, условия сочетаемости (в частности, с различными таксономическими классами глаголов) и т п. Дальнейшие направления грамматикализации таких форм, как правило, бывают различными и зависят от того, какие именно дополнительные употребления развила каждая из них, таким образом, имеет место диахроническая «вилка» (например, два «старых» перфекта эволюционируют один в направлении простого прошедшего, другой в направлении показателя эвиденциальности). В результате сильно продвинувшиеся по пути грамматикализации глагольные категории, такие в пределах языковой системы имеют тенденцию к уникальности (например, перфект по сравнению с результативом, эвиденциальная форма по сравнению с перфектом, форма «неактуального прошедшего» по сравнению с плюсквамперфектом).

Такое соответствие, в общем, ожидаемо, исходя из теории грамматикализации: это «специализация» в терминах М. Бреаля, рассматриваемая как фактор грамматикализации в [Hopper, Traugott 1993], или «сужение ниши» по [Dahl 2004].

Наряду с этой тенденцией, однако, отмечается и другая, которая на первый взгляд может показаться прямо противоположной, — в действительности же она ей не противоречит и дополняет её. Так, перфект — форма, сильнее грамматикализованная, чем результатив, и слабее, чем претерит, однако материал Главы второй показывает, что синонимия перфектов, связанная с различными диатезными типами результатива

— и восходящая к результативам, — при сохранении у этих форм именно перфектной семантики исчезает (две формы унифицируются), зато стабильно переходит на следующий этап — претерит, если перфектная семантика у этой формы относительно

16 Bybee, J., Dahl, 0. The creation of tense and aspect systems in the languages of the world // Studies of language 13-1, 1989.

недолговечна В Главе четвёртой отмечено (4 4 1), что в двух языках — татарском и нидерландском как показатель прогрессива специализируется один глагол положения ('сидеть' в нидерландском и 'стоять' в татарском), в то время как остальные глаголы положения приобретают дуративную, имперфективную, хабитуальную интерпретацию — при том, что прогрессив является диахроническим предшественником всех этих значений. Выше мы связали эти свойства перфекта (Глава вторая, 2.3 7, 2.5), с диахронической «неустойчивостью» данной формы, отмеченной, в частности, в [Lindstedt 2000]Форма, которая во многих языках долго сохраняет значительную часть семантики результатива и/или быстро переходит в претерит, в тех случаях, когда она всё же остаётся длительное время в глагольной системе в оппозиции с претеритом (а часто, как мы видели, и с результативом) проявляет тенденцию к системной унификации, к одно-однозначному соответствию между семантикой и формой; подобная «кристаллизация» показателя (не обязательно по признаку соотношения между планом выражения и планом содержания, но и по целому ряду других параметров) названа в [Dahl 2004] «созреванием», maturation. Схожее объяснение можно предложить и для прогрессива. Это диахронически молодая форма, моложе, чем перфект; с прогрессива данный путь грамматикализации начинается Поэтому для него, как и для результатива, очень характерна грамматическая синонимия. Вместе с тем он также рано и часто развивает употребления следующего этапа грамматикализации, например, имперфективные и хабитуальные, так что отграничить его от имперфективных форм с другим значением не всегда возможно; поэтому сосуществование в системе нескольких синонимичных форм, переходящих на следующую стадию, и одной, остановившейся и законсервировавшейся на предыдущей как специфический показатель именно и только прогрессива, не удивительно.

Наблюдаемая «неустойчивость» грамматических показателей, с одной стороны, и диагностируемая нами грамматическая (квази)синонимия, с другой стороны, не зависят от произвольно предписанных типологических «ярлыков», и логического круга здесь не возникает: в дело вступает уже типология не глагольных значений, а глагольных систем, того, какие значения (которые, в принципе, можно делить сколь угодно дробно; значения суть классы, выделяемые из континуума грамматически правильных употреблений) в языках мира преимущественно выражаются одним показателем и в какие системы входят.

Характер семантических отношений между синонимами — недавно грамматикализировавшимися показателями (результатив и прогрессив), что естественно и ожидаемо, достаточно тесно связан с лексической семантикой. Сюда особенно интенсивно проникают различия между несколькими формами, отражающие акциональную специфику, определённый семантический (не аспектуальный) тип предиката, семантико-синтаксические особенности (последнее относится к результативу); на последующих этапах грамматикализации такие различия нередко сохраняются, но отступают на второй план по сравнению с собственно видо-временными различиями.

Постоянный ресурс для семантических различий между квазисинонимичными формами — а в дальнейшем и для их дифференциации и ликвидации квазисинонимии — это типологически устойчивая полисемия глагольных показателей. Показатели, для которых характерна полисемия (перфект, плюсквамперфект, в меньшей степени прогрессив), вступая в синонимические отношения, нередко (хотя и не всегда) специализируются на одном из этих значений: ярким примером может служить

17 Lindstedt, J. The perfect - aspectual, temporal and evidential // Tense and Aspect in the Languages of Europe. B., N.Y.: Mouton de Gruyter, 2000: 365—384.

намечающееся семантическое «растроение» перфекта, следующее за формальным (исландский и македонский, 2.3.5), формы с разнообразной семантикой («неактуального прошедшего», антирезультативной, модальной, эвиденциальной), восходящие к одному из плюсквамперфектов (Глава третья).

Системное противопоставление часто «высвечивает» составляющие семантики синонимичных показателей, связанные с их диахроническими (в том числе лексическими) источниками. Так, синонимичные прогрессивы, образованные при помощи различных глаголов движения и положения, сочетаются в некоторых системах преимущественно с глаголами, означающими деятельность, совместимую с таким типом позиции или движения (4.4.1). Пример на влияние нелексического источника-плюсквамперфект с аористом вспомогательного глагола в романских языках обнаруживает связь с семантикой аориста в этих же языках (3.5.1).

С другой стороны, период полной синонимии показателей может стать причиной для «забвения» ими внутренней формы и дифференциации по иным параметрам, чем можно было бы предсказать, исходя из их истории. Особый интерес представляет случай, когда формы, пройдя период синонимии, меняются функциями. Такая ситуация встречается, по всей вероятности, гораздо реже, чем сохранение «памяти» формы, но отмечена, например, дважды в румынском языке: плюсквамперфект, восходящий к одной из синонимичных позднелатинских форм, в литературном языке меняет принадлежность к наклонению (З.б.З), а в диалектах претерит, восходящий к аналитическому перфекту, становится давнопрошедшим — в противоположность старому перфекту (2.4.2). Аналогичная ситуация с последней парой форм отмечена в карачаево-балкарском (там же). Картина, близкая к аспектуальной «рокировке» двух плюсквамперфектов, различавшихся по признаку «'результативность'/'нерезультативность'», представлена в некоторых романских языках (3.5.1)

Исследование синонимии видо-временных показателей, относящихся к базовым формам глагольной парадигмы, является важным дополнением к типологии глагольных категорий. Скорее всего, привлечение бблыпего типологического материала и более детальные исследования отдельных показателей смогут значительно уточнить и дополнить выводы нашего исследования (как общие, так и касающиеся отдельных грамматических значений), но уже сейчас ясно, что грамматическую синонимию нельзя целиком относить к «беспорядку» в системе (по [Dahl 2004]), и считать, что она «не коррелирует со степенью грамматикализации и, вероятно, не коррелирует вообще ни с чем, поскольку в принципе несистемна» [Lehmann 1982/1995: 123] . Напротив, для синонимии глагольных категорий характерен целый ряд закономерностей, знание которых представляется достаточно важным — как с теоретической, так и с практической точки зрения.

" Lehmann, С. Thoughts on grammaticalization. München: L1NCOM Europa, 1982 (2"d ed, 1995).

{

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Сичинава Д. В. Плюсквамперфект и ретроспективный сдвиг в языке сантали // Исследования по теории грамматики. Вып. 1: Грамматические категории. М.' Русские словари, 2001, с. 89—114.

2. Сичинава Д. В. К типологии глагольных систем с несколькими формами плюсквамперфекта: casus latinus // Вопросы языкознания, № 5,2003, с. 40—52.

3. Sitchinava Dmitri V. Past markers in Santali: a typology-oriented approach // International Conference on South-Asian Literatures and Languages ICON-SALILA (ICOSAL 5), MSU, 2003, c. 46—50.

4. Сичинава Д. В. Абсолютные употребления латинского плюсквамперфекта // Индоевропейское языкознание и классическая филология - VII. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. 16-18 июня 2003. СПб., 2003, с. 97— 102.

5. Сичинава Д. В. К проблеме происхождения славянского условного наклонения // Исследования по теории грамматики. Вып. 3: Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 2004, с. 292—312.

6. Петрухин П. В., Сичинава Д. В. «Русский плюсквамперфект» в типологической перспективе // Сборник в честь В. М. Живова (в печати).

*

РНБ Русский фонд

2006-4 17529

* 19845

Напечатано с готового оригинал-макета

Издательство ООО "МАКС Пресс" Лицензия ИД N 00510 от 01.12.99 г. Подписано к печати 13.10.2005 г. Формат 60x90 1/16. Усл.печл. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ 652. Тел. 939-3890. Тел ./Факс 939-3891. 119992, ГСП-2, Москва, Ленинские горы, МГУ им. М.В. Ломоносова, 2-й учебный корпус, 627 к.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Сичинава, Дмитрий Владимирович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ГРАММАТИЧЕСКАЯ СИНОНИМИЯ И СИНОНИМИЯ ГЛАГОЛЬНЫХ ФОРМ: ПОДХОДЫ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ.

1.1. что такое синонимия грамматических показателей?.

1.2. Структуралистский подход к синонимии грамматических показателей.

1.2.1. Пражский структурализм и американский дескриптивизм: строгие оппозиции в грамматике. Алломорфы, варианты и синонимы.

1.2.2. Вариативность и структура языка в теории Андре Мартине.

1.2.3. Обобщение структуралистской традиции в «Курсе общей морфологии» И. А. Мельчука.

1.2.4. «Однозначность» морфологических форм в генеративизме: «блокирующий принцип».

1.3. Морфологическая синонимия и вариативность в отечественном языкознании второй половины XX в.

1.4. Постструктуралистский анализ синонимии грамматических форм.

1.4.1. «Вариативность» и «наслаивание» как фактор(ы) грамматикализации:работы Немана, Хоппера и Траугот.

1.4.2. Грамматическая синонимия в типологии глагольных категорий.

1.4.3 «Конкуренция моделей» в теории «языковой сложности» ЭстенаДаля.

1.4.4. Грамматическая синонимия в других постструктуралистских теориях.

1.5. Некоторые обобщения.

1.6. Понятие базовых элементов парадигмы. Круг рассматриваемых глагольных форм.

1.7. Методологические вопросы исследования синонимичных глагольных форм.

1.7.1. Источники информации.

1.7.2. Вариативность в системе vs. вариативность между системами: социолектные и диалектные различия.

1.7.3. Функции глагольных форм в тексте: «денотативная» га. «прагматическая» и дискурсивная» семантика.

1.7.4. Круг рассматриваемых языков. Проблема типологической выборки.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ГЛАГОЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ С СИНОНИМИЧНЫМИ ФОРМАМИ РЕЗУЛЬТАТИВА, ПЕРФЕКТА И ПРЕТЕРИТА.

2.1. Результатов — перфект—перфективное прошедшее: структура и семантика, эволюция.

2.2. Синонимия результативов.

2.2.1. Семантические типы соотношения альтернативных результативных конструкций.

2.2.2. Лексические источники результатива и их синонимия.

2.2.3. Формальные типы соотношения результативов.

2.2.4. Выводы.J

2.3. Несколько перфектов в одной системе.

2.3.1. Полисемия перфекта. Вопрос о «синонимичности» перфекта и результатива.

2.3.2. Диахронические свойства перфекта. Семантическая нестабильность перфекта как типа грамматических показателей./

2.3.3. Дополнительное распределение в зависимости от переходности и аспектуального типа: перфекты центральноевропейского ареала и их типологические параллели.

2.3.4. Унификация перфектной конструкции и оппозиция перфект/результатив: ареал «перфекта европейского побережья», армянские языки.

2.3.5. Квазисинонимия, связанная с дополнительными значениями перфекта.

2.3.6. Синонимичные формы перфекта и результатива со связкой и без связки.

2.3.7. Выводы.

2.4. Несколько перфективов и претеритов в одной системе.

2.4.1. Старый претерит и бывший перфект.

2.4.2. «Обратное» распределение бывшего перфекта и старого претерита по временной дистанции: румынские диалекты, карачаево-балкарский.

Л 2.4.3. «Длинная» и «краткая/неспрягаемая» формы простого прошедшего.

2.5. Выводы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГЛАГОЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ С СИНОНИМИЧНЫМИ ФОРМАМИ ПЛЮСКВАМПЕРФЕКТА.

3.1. Особый статус плюсквамперфекта в глагольной системе. Семантика плюсквамперфекта.

3.2. Источники и диахроническая судьба.

3.3. Морфологические соответствия результатива, перфекта и перфективного прошедшего.

3.3.1. Сохранение параллелизма двух плюсквамперфектов, связанное с результативными оттенками.

3.3.2. Первый диахронический путь: от квазисинонимии к полной синонимии.

3.3.3. Второй диахронический путь — образование «неактуального прошедшего»

3.4. Сверхсложные прошедшие временам «регулярный» плюсквамперфект в одной системе.

3.4.1. Сверхсложные формы какретроспективизированные.

3.4.2. Плюсквамперфект иретроспективизированное прошедшее.

3.4.3. Остаточные системы: сверхсложные формы как показатели неактуального прошедшего и антирезультатива.

3.4.4. Эвиденциализация сверхсложных форм.

3.4.5. Экскурс: дополнительноретроспективизировапный и «регулярный» плюсквамперфекты.

3.5. Плюсквамперфекты, образованные при помощи аориста и имперфекта вспомогательного глагола.

3.5.1. Романские языки: аспектуальная «рокировка» двух плюсквамперфектов.

3.5.2. Славянские языки: ранняя модальная специализация одной из плюсквамперфектиых форм.

3.5.3. Книжный древнерусский «Повести временных лет» и албанский: возможные эвиденциальные противопоставления.

3.6. от противопоставления плюсквамперфектов по модальности к синонимии: casus latinus.

3.6.1. Плюсквамперфект индикатива и его модальные значения.

3.6.2. Плюсквамперфект конъюнктива и его экспансия а модальной зоне значений

3.6.3. Конвергенция двух плюсквамперфектов на периферии Ромаиии.

3.7. Перфект в плюсквамперфектной функции и собственно плюсквамперфект.

3.8. Выводы.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ГЛАГОЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ С СИНОНИМИЕЙ ФОРМ » ПРОГРЕССИВА.

4.1. Семантика и полисемия прогрессива.

4.2. формальное выражение, лексические источники.

4.3. Семантическое развитие.

4.4. Различные локативные конструкции.

4.4.1. Различные глаголы положения.

4.4.2. Локативные конструкции различного типа.

4.5. Локативные конструкции и конструкции с глаголами движения.

4.6. Синонимия среди конструкций с глаголами движения.

4.7. Синонимия с участием конструкций-источников «сфокусированного прогрессива».

4.8. Синонимия с участием связки нелокативного происхождения.

4.9. Выводы.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Сичинава, Дмитрий Владимирович

Предметом нашей диссертации является проблематика, неоднократно обсуждавшаяся в лингвистической литературе, но предметом монографического исследования не становившаяся — типология грамматической синонимии, синхронного сосуществования и диахронической судьбы словоизменительных форм одного языка, либо полностью совпадающих в плане содержания (полностью синонимичных), либо имеющих общее базовое употребление и взаимозаменимых в большинстве контекстов, хотя в некотором количестве диагностических контекстов и различаемых (квазисинонимичных). В современной литературе по грамматической типологии растёт интерес к феномену «неоднородности» систем грамматических (в том числе глагольных) показателей в языках мира, несводимости их к чёткой структурной системе оппозиций, сосуществованию в каждом синхронном состоянии языка различных «конкурирующих» единиц, что связано как с диахронической эволюцией языка, так и с особенностями возникновения грамматических значений в языке. Хотя такое сосуществование и постулируется в качестве одного из основных принципов синхронного и диахронического изучения грамматических показателей уже с 1980-х годов [Lehmann 1982], [Hopper 1991], предметом детального осмысления оно становится только в самые последние годы: ср. в особенности недавнюю монографию [Dahl 2004]. С этими тенденциями связана актуальность диссертации.

Научная новизна работы определяется тем фактом, что проблема грамматической синонимии еще недостаточно отражена в существующих работах как по лингвистической семантике, так и по общей морфологии (мы имеем в виду наиболее распространенное в современных работах понимание морфологии как науки, которая включает в себя и грамматическую семантику). Внимание исследователей синонимии обращено на пропозициональную, синтаксическую и особенно лексическую синонимию, — то есть на явления, устанавливаемые на открытых классах единиц (по крайней мере поверхностных) и потому фундаментальные, чрезвычайно распространенные и присущие практически любому языку. В этом смысле характерен подзаголовок классической работы Ю. Д. Апресяна «Лексическая семантика», который гласит: «Синонимические средства языка» — подзаголовок этот носит, конечно же, не столько отождествляющий, сколько расширительный характер, однако подчеркивает ведущую роль именно лексического уровня в проблематике тождества языковых означаемых. Синонимические отношения, связанные не с «лексико-семантическим», а «морфосемантическим» уровнем лексической семантики, по терминологии Б.Ю.Городецкого [1969], — обычно рассматриваются только в той части, которая затрагивает словообразовательные аффиксы; а это тот случай морфемной синонимии, которая связана с парадигматическими отношениями в лексике. Действительно, постулируемая, например, И. А. Мельчуком [1997: 332] синонимия некоторых употреблений суффиксов -лив- и -н- связана с синонимией соответствующих прилагательных, например, суматошливый и суматошный. Более близкая к нашей проблематике синонимия словообразовательных показателей, передающих грамматикализирующиеся значения, например, фазовые — инхоативов за- и по-[Кобозева 2ООО: 36] — также связана с системными соответствиями, определяемыми на множестве лексем (петь : запеть — бежать : побежать)-, лексическими являются и варианты выражения видового значения типа постичь — постигнуть или обертывать — оборачивать, анализируемые в [Апресян 1995]; синонимия словообразовательных суффиксов в русском подробно разбирается в [Улуханов 1977: 198 и след.].

Словоизменительные значения, в отличие от лексических и словообразовательных, в любом языке немногочисленны, объединяются в закрытые классы — т. н. грамматические категории (в понимании работы [Зализняк 1967]) и гораздо более четко структурированы — как характеристическое свойство граммем структурированность указана, например, в [Мельчук 1997: 243]. Все эти несомненные языковые факты, установленные в рамках структуралистской парадигмы, имплицитно побуждают считать тождество означаемых маргинальным явлением, не нарушающим «нормального» устройства грамматических категорий. Синхронный структуралистский подход, представляющий грамматические значения как четкую систему оппозиций, допускает синонимию таких значений фактически лишь как поверхностную вариативность глубинных семантических противопоставлений (ср., например, понятие варианта словоформы в [Зализняк 1967: 29] и парадигм с типовыми колебаниями [там же: 109]; о понятии варианта и «избыточных» парадигмах см. работу [Апресян 1995], касающуюся, как уже говорилось, видовых парадигм в русском языке, которые являются словоизменительными, а не словообразовательными). Во второй половине XX в. вариативность и синонимия в глагольной системе стали предметом нескольких отечественных работ, генетически связанных как с западным структурализмом, так и с традицией нормативной стилистики, но кое в чём предвосхищавших более поздний подход (монографии и статьи Е. И. Шендельс, В. Н. Ярцевой и др., подробнее см. в Главе первой); эти работы не содержали, впрочем, типологических обобщений.

Исследования грамматики последних лет, выполненные уже в иной — постструктуралистской — парадигме (особо выделим [Lehmann 1982], [Hopper 1991], [Hopper, Traugott 1993], [Bybee et al. 1994]), однако, демонстрируют как нечеткость границы между лексическими и грамматическими явлениями, связанную с постоянно совершающимся переходом первых во вторые (так называемой грамматикализацией), так и с возможностью параллельного развития нескольких таких переходов, когда различные (или даже один и тот же) лексические источники дают в языке несколько грамматических форм, значение которых может и полностью совпадать. Хотя в дальнейшем такие формы нередко вновь «расходятся» — обычно развивая дополнительные дифференцирующие значения — такие системы не являются лишь мгновенной интермедией при смене «старого» «новым», как это иногда понималось в структурализме (и как нередко понимается и теперь в порождающей грамматике); они могут вполне устойчиво существовать на протяжении достаточно большого исторического периода. Кроме того, дальнейшая диахроническая судьба синонимических форм определяется не только и не столько синхронными потребностями системных противопоставлений, сколько типологически устойчивыми закономерностями эволюции той или иной структуры (то есть сохранением того, что в отечественной традиции принято именовать восходящим к В. фон Гумбольдту термином «внутренняя форма» — в данном случае этот термин не очень удобен, так как речь идет и о словоизменительных «формах» в собственно морфологическом значении слова). Эта точка зрения уже нашла отражение во многих типологически ориентированных описаниях конкретных языков.

Во всех названных работах, однако, принцип синхронного сосуществования единиц со сходной дистрибуцией раскрыт достаточно кратко и не сопровождается исследованием синонимии показателей конкретных грамматических значений. Между тем исследования, проведённые (отчасти даже теми же авторами) в рамках указанного подхода, в то же время указывают и на существование нетривиального сходства между структурой и семантикой грамматических показателей определённых типов (cross-lingustic gram types, таких, как «будущее время», «перфект», «прогрессив») в генетически не связанных языках. Вопрос о том, какой характер носят тенденции, определяющие сосуществование синонимичных форм с определённым значением в различных языках, ранее не поднимался (хотя отдельные замечания в этой связи делались).

Целью нашей работы является именно выявление типологически регулярных соответствий между синонимичными глагольными показателями определённых типов в языках мира. В нашей работе мы ограничимся видо-временными формами глагола (иногда с обсуждением также модальных); из всего же многообразия глагольных форм рассматриваются только так называемые «базовые формы парадигмы» (это понятие комментируется в Главе первой), лучше описанные и легче обобщаемые с типологической точки зрения. Особое внимание уделяется грамматическим формам с референцией к прошлому (перфекту, простому прошедшему, плюсквамперфекту), так как сколько-либо систематические наблюдения относительно этого класса форм в литературе практически отсутствуют (тогда как, например, о синонимии в области будущего времени говорится в достаточно большом числе работ).

Соответственно вышеизложенной цели полагаются следующие задачи:

1) для каждой из исследуемых форм систематически изложить известные в типологической литературе формальные и семантические свойства; некоторые свойства плюсквамперфекта (Глава 3), кроме того, выявлены нами в ходе самостоятельных исследований;

2) определить теоретическое пространство возможностей, с одной стороны — формально-морфологическое для грамматикализации нескольких подобных форм в одной системе, с другой стороны — семантическое для будущей дифференциации этих форм.

3) отделить явления, носящие контактно-ареальный характер, от явлений, носящих заведомо типологический характер, независимый от контактного влияния;

4) выявить засвидетельствованные типы синонимии глагольных форм с данным значением;

5) выявить диахронические пути развития подобных синонимичных пар (или большего количества) форм.

6) предложить объяснения наблюдаемых типологических фактов;

7) предложить некоторые обобщения более высокого уровня, касающиеся не только отдельных типов форм с конкретным значением, но и грамматической синонимии вообще.

Материалом для данного исследования послужили описания грамматик языков мира, исследовательские работы по различным аспектам грамматического устройства отдельных языков, а также данные, полученные в ходе работы с информантами. В работе так или иначе задействованы данные около ста языков, в которых отмечено обсуждаемое явление; из них достаточно подробно рассмотрены данные восьмидесяти пяти (сюда входят и различные этапы существования «одного и того же языка», например, древнеанглийский и современный английский, старояпонский и современный японский, для которых характерен совсем разный синхронный характер глагольных систем в интересующем нас аспекте). При обсуждении смежной проблематики (прежде всего характеристики рассматриваемых типов глагольных показателей) дополнительно привлечены данные ещё сорока семи языков.

Методологические вопросы исследования выделены в особый раздел в Главе Первой, которая посвящена более подробному обсуждению теоретических проблем, связанных с феноменом синонимии грамматическим показателей. Основной методологический подход, используемый в настоящей работе, заключается в рассмотрении грамматического показателя как единства содержательной (морфологического материала) и семантической сторон. Морфологические единицы, выражающие сходные или тождественные значения, но имеющие различные (не сводимые друг к другу) планы выражения, рассматриваются отдельно (требование «поверхностного анализа» по [Dahl 1985]).

Теоретическая значимость. Результаты исследования имеют значение для решения как ряда общетеоретических вопросов в рамках типологии грамматических категорий, так и для трактовки ряда явлений в конкретных языках. Прежде всего, это касается самой проблематики грамматической синонимии. Устанавливаются закономерности этого явления, которое иногда прежде рассматривалось как имеющее хаотичный, несистемный характер. Кроме того, общетеоретические наблюдения по данной проблематике пополняются конкретным исследованием отдельных типов форм. Выявляются факты, представляющие интерес для типологического освещения этих форм как таковых (перфекта, плюсквамперфекта, простого прошедшего), независимо от общих вопросов грамматической синонимии.

Практическое значение. Работа может использоваться как для будущих исследований в области грамматической типологии, так и для описательной трактовки ряда явлений в конкретных языках. Действительно, при описании языков нередки случаи, когда провести семантическую границу (или установить самое наличие таковой) между двумя формами, имеющими близкое распределение и семантику, очень сложно, зачастую потому, что не всегда понятно, какие именно различия здесь ожидаемы. В традиционных грамматиках такие формы выступают под ярлыками вроде «плюсквамперфект I и II», «будущее простое и будущее неопределенное» и т. п. В этом отношении типологические исследования могут оказать практическую помощь при первичной дескрипции языка; с одной стороны, исследователю станут доступны сведения о том, какие пары форм (с точки зрения как семантики, так и формального устройства) в языках мира имеют тенденцию к полной синонимии (и насколько устойчива эта синонимия), а какие — к дополнительной дифференциации и какой именно; с другой стороны, ему будет предоставлен набор диагностических контекстов, в которых (квази)синонимичные формы могут различаться — ив каких-то языках действительно различаются.

Работа может использоваться также в новых описаниях грамматик языков, рассматриваемых в ней, а также в университетском преподавании (в курсе общей морфологии, в спецкурсах по грамматической типологии, в том числе и по типологии отдельных типов глагольных показателей).

Апробация работы. По теме диссертации были сделаны доклады на международной конференции по языкам и литературам Южной Азии «ЮОБАЬ

Moscow» (ИСАА МГУ, июль 2003 г.) и на рабочем совещании по ирреальным категориям глагола (Институт востоковедения РАН, апрель 2003 г.). Диссертация обсуждалась на кафедре теоретической и прикладной лингвистики МГУ им. М. В. Ломоносова.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографии; к ней приложены Указатель языков и список сокращений.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Типология глагольных систем с синонимией базовых элементов парадигмы"

4.9. Выводы

Синонимия показателей прогрессива — явление, наличествующее, как видно из рассмотренных в данной главе примеров, в языках всех пяти континентов. Можно выделить следующие характерные черты этого феномена: распределение синонимичных конструкций в значительной степени связано как с семантикой глагольной лексемы (это касается случаев с несколькими глаголами движения и положения), так и прежде всего аспектуального класса (акциональности) глагола; при сосуществовании нескольких конструкций имеется тенденция к противопоставлению «сфокусированного» и «дуративного» употреблений прогрессива по [Bertinetto, Ebert, de Groot 2000]; обычно оно носит квазисинонимичный характер (то есть «дуративная» форма имеет также и «сфокусированные» употребления); в ряде случаев, в основном при грамматикализации альтернативных локативных конструкций, отмечена квазисинонимия, связанная с дополнительными значениями прогрессива (проспективным, абсентивным); синонимия, вовлекающая формы прогрессива, которые образуются при помощи грамматикализовавшихся глаголов движения, ярко высвечивает собственную семантику данных конструкций (градативную, проспективную, ретроспективную), которая впоследствии обобщается до прогрессива; сосуществование нескольких форм прогрессива, отражающих различную степень грамматикализации, достаточно рано перерастает в оппозицию «прогрессив vs. обобщённый имперфектив/хабитуалис»; сосуществование параллельно грамматикализирующихся форм прогрессива в значительном количестве языков переходит (без какой-либо специализации либо с оставлением одной формы на стадии прогрессива) на более поздние стадии — имперфектива, хабитуалиса и даже показателя настоящего времени.

Кратко упомянем также другие факты синонимии в семантической зоне, диахронически связанной с прогрессивом. Здесь засвидетельствовано явление, аналогичное сосуществованию старого и нового претерита — а именно синонимичные старый и новый имперфектив (феномен «новой формы без нового значения», т. е. полная синонимия двух форм, в баскском, канури и древнеанглийском анализируется в [Bybee et al. 1994: 149—150]; имперфект и прогрессив сильно семантически сближены и в современном испанском, см. выше, 4.5). Особый случай синонимии имперфектов (с дополнительным элементом -ть и без него, вида любяше — любяшетъ) в книжном древнерусском давно привлекает внимание славистов; недавно он проанализирован А. Тимберлейком [Тимберлейк 1997], [Timberlake 1999], выявившим в распределении этих форм ряд параметров в основном синтаксического характера; автор апеллирует к понятию «наслаивания» (linguistic layering) в глагольной системе.

Сосуществование нескольких показателей настоящего времени, представляющих собой результат диахронического наслаивания, встречается, по-видимому, несколько реже (Байби и соавторы разбирают три таких языка: тигре, альяварра и ягариа, [Bybee et al.: 160—166]; всюду одно из настоящих времен обнаруживает «родимые пятна» семантики прогрессива). В этой же работе отмечены синонимичные хабитуалисы в эскимосском (инуит) и языке слейв, а также синонимичные итеративы ('повторяемость действия'; эскимосский, карок, ягариа). Целый ряд синонимичных форм, выражающих хабитуальную семантику и будущее время (о совмещении этих значений уже говорилось, см. 4.2), имеется в агульском языке [Майсак, Мерданова 2003]; две общефактические агульские формы анализируются в [Вострикова 2005]. Таким образом, феномен синонимии форм представлен на всех этапах данного пути грамматикализации, как и в случае пути «результатов — перфект — претерит».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В Заключении мы кратко изложим результаты, достигнутые в каждой из четырёх глав нашей диссертации, а затем предложим некоторые обобщения и объяснения наблюдаемых фактов.

В Главе первой, введя определение того, что понимается под синонимией (и квазисинонимией) глагольных показателей (1.1), мы рассмотрели (1.2.—1.4.) подходы к этой проблематике в лингвистике XX — начала XXI века (с некоторым заходом даже и в конец XIX). Показано (1.2), что господствовавший в лингвистике большую часть XX столетия структурализм имел понятийный аппарат для описания этой проблемы (в частности, именно в рамках пражского структурализма ставится вопрос об «асимметричном дуализме» грамматических показателей), однако зачастую данная проблематика просто «скрадывалась» перед лицом идеализированной системы, где все знаки так или иначе противопоставлены друг другу и о синонимии и вариативности можно говорить лишь как о маргинальном феномене. Такой подход к проблеме синонимии (во всяком случае, на уровне морфологии) унаследован во многом и генеративизмом (как классическим американским, 1.2.4, так и советским его «изводом» в виде теории Мельчука, 1.2.З.). Более тонкий и более адекватный подход к грамматической синонимии вырабатывается в лингвистике, не принадлежащей к магистральной линии структурализма (например, в работах Эмиля Бенвениста и в некоторых трудах отечественных авторов 1960-х—1980-х гг., о последних раздел 1.З.); вполне же эта проблематика начинает раскрываться в работах по грамматической типологии, опирающихся на теорию грамматикализации (1.4.). Во всех этих работах накоплен ряд общетеоретических суждений об интересующем нас явлении (1.5). В качестве основной рабочей гипотезы нами сформулированы следующие положения: во-первых, синхронный характер и диахроническая судьба синонимических пар зависит от их морфологического устройства; во-вторых, что для различных базовых элементов парадигмы (понятие, которое вводится и обсуждается в следующем разделе, 1.6.) характер и степень выраженности синхронной синонимии различны.

В Главе первой выделены также основные теоретические принципы изучения синонимичных глагольных форм (1.7): требование высокого качества источников лингвистической информации (1.7.1), учёт социолингвистического и диалектного варьирования (1.7.2), учёт дискурсивного употребления глагольных форм и прагматики — тех «тонкостей», не зависящих прямо от представленной ситуации, которые зачастую играют большую роль в синхронном соотношении грамматических синонимов (1.7.3). Мы особо разбираем проблему типологической выборки (1.7.4) и подчёркиваем, что в силу ряда объективных обстоятельств исследуемого явления априорное формирование типологической выборки языков представляется нерациональным; типология строится на основании тех языков, в которых исследуемое явление не только вообще отмечено, но и описано достаточно хорошо, причём исследование грамматической синонимии схожих форм в генетически родственных и ареально близких языках также вполне информативно.

В последующих трёх главах разбираются типы синонимии, свойственные для различных элементов глагольной парадигмы; каждый раз обсуждению данной проблематики предшествует изложение данных по семантике, лексическим источникам, диахронической судьбе и формальному устройству соотвествующих показателей, задающее «пространство возможностей» для синхронного многообразия форм в системе и установления синонимических отношений между ними.

В Главе второй проанализирована синонимия, возникающая на различных этапах хорошо известного пути грамматикализации «результатив — перфект — аорист/претерит», анализ которого начинается даже несколько раньше (2.2.2), с рассмотрения синонимии наиболее частотного лексического источника результатива — посессивной конструкции. В 2.2.3 анализируются различные формальные типы синонимии результативов. Показано (2.2.4), что синонимия результативов обычно близка к полной, а наиболее характерной чертой систем с несколькими конструкциями является противопоставление между диатезными типами результатива, исследованное, в частности, в [Недялков (ред.) 1983]. Указанный тип синонимичных конструкций переходит и на следующую диахроническую стадию — перфект. Здесь нами выявлена следующая закономерность: с ходом диахронической эволюции перфект либо ликвидирует различные диатезные конструкции (выбор которых уже во многом обусловлен лексической семантикой и аспектуальным классом предиката) и образует единую форму (2.З.4.), либо утрачивается в глагольной системе (вообще либо превращаясь в аорист/претерит, 2.З.З.). Существенно, что этот феномен, хотя и выявляется наиболее ярко на материале европейского материала языков, находит параллель в истории ряда языков за пределами этого ареала и носит типологический характер. Другим возможным путём развития синонимичных перфектов является специализация каждой из форм на одном из значений (экспериенциальном, результативном, текущей релевантности): такой путь рассмотрен в разделе 2.3.5. В 2.3.6. анализируются синонимичные перфекты и результативы со связкой и без связки, обнаруживающие диахроническую тенденцию к формированию различных, связанных с эвиденциальностью; таким образом, такой тип синонимии перфектов также нестабилен. В 2.3.7 предложена попытка объяснения «плохой совместимости» перфекта с синонимией, которая связывает этот феномен с диахронической неустойчивостью и с прагматической спецификой перфекта как глагольного значения. Синонимия показателей на диахронической стадии «перфективного» и «простого» прошедшего, или, что то же, «аориста» и «претерита», разбирается в пункте 2.4. Рассмотрены соотношения между старым претеритом и бывшим перфектом, связанные, как правило, с прагматическими и дискурсивными, и реже — с полисемией в собственном смысле слова (2.4.1). Особо выделен феномен «обратного» распределения претерита и перфекта по признаку временной дистанции, засвидетельствованный в двух генетически не связанных языках (2.4.2); к осмыслению этого явления мы вернёмся в обобщающей части Заключения. Рассматривается практически не изучавшаяся проблема соотношения формально «длинной» и формально «краткой/неспрягаемой» формы претерита (2.4.3), стоящая в связи с проблематикой употребления нефинитных форм в предикативной функции [Калинина 2001]; в этом разделе значительное место уделено типологическому анализу самой малоизвестной и загадочной древнерусской глагольной формы — «безэлевого перфекта», объединяющего формальные и семантические признаки и перфекта, и аориста, и причастия.

Глава третья отдельно анализирует плюсквамперфект — тип грамматического показателя с нетривиальной полисемией и с широким пространством возможностей для образования альтернативных конструкций, что делает синонимию плюсквамперфектов явлением, очень широко представленным в языках мира. Здесь отдельно рассматриваются синонимические пары, связанные с морфологическим и семантическим переносом в план прошедшего показателей, отражающих различные этапы рассмотренного в предыдущей главе этапа «результатив—перфект—претерит» (3.3). Выделены два основных диахронических пути развития такого рода систем (3.3.2.—З.З.З.), каждый из которых представлен в ряде генетически и ареально неродственных языков. Раздел 3.4. рассматривает так называемые «сверхсложные формы», лучше всего изученные в европейских языках (впрочем, последнее слово ещё не сказано, на наш взгляд, и о европейских формах), но представленные также и в ряде других языков Евразии и только в последнее время привлекающие внимание типологов. При анализе этих форм привлекается понятие «ретроспективного сдвига» [Плунгян 2001] как морфологической техники переноса форм в план прошедшего и добавления специфической семантики «неактуального прошедшего», характерной для плюсквамперфекта. Оказывается, что именно такая семантика со временем становится существенной чертой сверхсложных форм в языках Европы, отличая их от «регулярного» плюсквамперфекта. Мы рассматриваем также (3.4.4) сверхсложные формы, приобретающие (в языках Азии и Балкан) эвиденциальную семантику; мы показываем, что нет оснований считать их возникшими для заполнения «эвиденциальной лакуны» в системе, но скорее изначально возникшими как плюсквамперфект. В разделе 3.5. мы рассматриваем плюсквамперфекты, образованные при помощи различных видовых форм вспомогательного глагола; это не очень частая ситуация, представленная только в языках Европы, однако определённые типологические закономерности можно выявить и здесь; основная из них — та, что в роли «прототипического» плюсквамперфекта, развивающего характерные для него дополнительные значения и дольше сохраняющегося в системе, выступает плюсквамперфект с имперфектом вспомогательного глагола; форма же с аористом вспомогательного глагола приобретает более или менее маргинальный характер. Здесь же мы выдвигаем и обосновываем гипотезу о плюсквамперфектном происхождении славянского условного наклонения (такого, как читал бы < читаль быхъ), которая связана в том числе и с проблематикой синхронного сосуществования нескольких плюсквамперфектов в системе. Раздел 3.6. посвящен подробному типологически ориентированному анализу конкретного случая (case study) — сближения и конвергенции первоначально противопоставленных по признаку наклонения плюсквамперфектов в латинском языке (и форм-преемниц в романских языках). Наконец, раздел 3.7. носит характер экскурса: в нём рассматриваются не синонимичные глагольные формы с одинаковым базовым значением, а характер соотношения перфекта в плюсквамперфектной функции и собственно плюсквамперфекта в генетически и ареально разобщённых языках.

Глава четвёртая обсуждает синонимию форм прогрессива (актуально-длительного вида) в языках мира. В разделах этой главы (4.4.—4.8) привлекаются различные типы пар конструкций, грамматикализирующихся как показатели прогрессива. Показано, что для параллельно грамматикализующихся показателей прогрессива характерно сохранение синонимии показателей и на следующих диахронических стадиях — имперфектива и хабитуалиса; вместе с тем некоторые типы показателей этого значения «охотнее» расширяют свою семантику в сторону имперфектива. В качестве критериев, разграничивающих синонимичные формы прогрессива в языках мира, привлекается проведённое в [Bertinetto 2000] различие между «дуративным» и «сфокусированным» прогрессивами, а также различия в сочетаемости с различными аспектуальными и семантическими классами глаголов; в этом смысле синонимия прогрессивов близка к синонимии результативов.

Типологические обобщения относительно семантики и внутренней структуры форм, вступающих в отношение грамматической синонимии в языках мира, а также диахронической судьбы таких пар, насколько нам известно, ранее высказывались достаточно редко и на небольшом типологическом материале. Сведения, приведенные в [Bybee et al. 1994] и [Dahl 1985], впрочем, уже достаточны для формулировки некоторых обобщений такого рода; собранный же нами дополнительный материал по ряду типов грамматических показателей (особенно это касается перфекта и плюсквамперфекта) позволяет их сделать более эксплицитными, а в ряде случаев и существенно уточнить.

Семантические и морфологические свойства глагольных форм, вступающих в отношение синонимии, обнаруживают известную корреляцию со свойствами, выявленными, например, в [Bybee, Dahl 1989] и [Bybee et al. 1994] для недавно грамматикализовавшихся, или «молодых», глагольных форм. С формально-синтагматической точки зрения, как правило, по крайней мере одна из форм, вступающих в отношение синонимии, чаще всего является аналитической. Действительно, грамматическая синонимия представлена среди форм, которые в языках мира вообще чаще всего выражаются при помощи аналитических конструкций — а именно результативов, плюсквамперфектов и прогрессивов; к формам будущего времени (не разбираемым в настоящей работе) это, насколько можно судить, тоже относится; отмеченные в языках мира синонимичные пары футурумов включают в себя аналитические формы. Чаще попадают в синонимические отношения формы с ясным, легко опознаваемым лексическим источником грамматикализации.

Почему наблюдается корреляция между диахронической «молодостью» типа грамматических показателей и способностью к синонимии? Считать, что в этих фактах сказывается «прорыв» менее системной лексической семантики в область более системной семантики грамматической, было бы, конечно же, напрашивающимся и самым простым объяснением этих данных. Возможно, в общем виде этот вывод и верен, хотя представляется несомненным упрощением реальной картины. Известно, что грамматикализация вообще сопровождается обобщением, «выветриванием» лексических значений. Да и семантика полнозначных слов, являющихся источником различных «наслаивающихся» путей грамматикализации, далека от изначальной синонимии.

Как представляется, обсуждаемый эффект связан, в частности, с действием общеязыкового требования дифференциации (требования «изоморфизма языка и модели мира»; см. также выше), которое начинает действовать на более позднем этапе существования синонимичных форм. Это и обусловливает наблюдаемое распределение семантически «старых» перфектов или имперфективов — практически все они развивают свойственные только данным формам те или иные дополнительные употребления, условия сочетаемости (в частности, с различными таксономическими классами глаголов) и т. п. Дальнейшие направления грамматикализации таких форм, как правило, бывают различными и зависят от того, какие именно дополнительные употребления развила каждая из них, таким образом, имеет место диахроническая «вилка» (например, два «старых» перфекта эволюционируют один в направлении простого прошедшего, другой в направлении показателя эвиденциальности). В результате сильно продвинувшиеся по пути грамматикализации глагольные категории, такие в пределах языковой системы имеют тенденцию к уникальности (например, перфект по сравнению с результативом, эвиденциальная форма по сравнению с перфектом, форма «неактуального прошедшего» по сравнению с плюсквамперфектом).

Такое соответствие, в общем, ожидаемо, исходя из теории грамматикализации: это «специализация» в терминах М. Бреаля, рассматриваемая как фактор грамматикализации в [Hopper, Traugott 1993] (см. Главу первую, 1.4.1) или «сужение ниши» по [Dahl 2004] (см. там же, 1.4.З.).

Наряду с этой тенденцией, однако, отмечается и другая, которая на первый взгляд может показаться прямо противоположной, — в действительности же она ей не противоречит и дополняет её.

Так, перфект — форма, сильнее грамматикализованная, чем результатов, и слабее, чем претерит, однако материал Главы второй показывает, что синонимия перфектов, связанная с различными диатезными типами результатива — и восходящая к результативам, — при сохранении у этих форм именно перфектной семантики исчезает (две формы унифицируются), зато стабильно переходит на следующий этап — претерит, если перфектная семантика у этой формы относительно недолговечна. В Главе четвёртой отмечено (4.4.1), что в двух языках — татарском и нидерландском — как показатель прогрессива специализируется один глагол положения ('сидеть' в нидерландском и 'стоять' в татарском), в то время как остальные глаголы положения приобретают дуративную, имперфективную, хабитуальную интерпретацию — при том, что прогрессив является диахроническим предшественником всех этих значений. Как объяснить эти аналогичные явления, обнаруживающиеся на различных путях грамматикализации?

Выше мы связали эти свойства перфекта (Глава вторая, 2.3.7, 2.5), с диахронической «неустойчивостью» этой формы, отмеченной, в частности, в [Lindstedt 2000]. Форма, которая во многих языках долго сохраняет значительную часть семантики результатива и/или быстро переходит в претерит, в тех случаях, когда она всё же остаётся длительное время в глагольной системе в оппозиции с претеритом (а часто, как мы видели, и с результативом) проявляет тенденцию к системной унификации, к одно-однозначному соответствию между семантикой и формой; подобная «кристаллизация» показателя (не обязательно по признаку соотношения между планом выражения и планом содержания, но и по целому ряду других параметров) названа в [Dahl 2004] «созреванием», maturation. Схожее объяснение можно предложить и для прогрессива. Это диахронически молодая форма, моложе, чем перфект; с прогрессива данный путь грамматикализации начинается. Поэтому для него, как и для результатива, очень характерна грамматическая синонимия. Вместе с тем он также рано и часто развивает употребления следующего этапа грамматикализации, например, имперфективные и хабитуальные, так что отграничить его от имперфективных форм с другим значением не всегда возможно; поэтому сосуществование в системе нескольких синонимичных форм, переходящих на следующую стадию, и одной, остановившейся и законсервировавшейся на предыдущей как специфический показатель именно и только прогрессива, не удивительно.

Может возникнуть вопрос: не зависят ли наблюдаемая «неустойчивость» грамматических показателей, с одной стороны, и диагностируемая нами грамматическая (квази)синонимия, с другой стороны, от произвольно предписанных типологических «ярлыков» — иными словами, не возникает ли здесь логического круга? Действительно, границы между приобретением полисемичной формой новых значений и переходом её на новый этап грамматикализации, проведены так, что перфект, употребляющийся в нарративных контекстах (но сохраняющий перфектные) — это «уже не перфект», а в экспериенциальных — «ещё перфект», и «синонимии перфекта» принадлежит только вторая форма, а не первая; между тем, на первый взгляд, ничто не мешает провести здесь границы иначе. Если бы, допустим, перфект, употребительный в контекстах точного времени, не считался уже перфектом, а иной формой, то и полисемия, и синонимия распределились бы тут по-другому; так же было бы, если отделить результатов от статива (ср. 2.1.1), или «таксисный» плюсквамперфект «европейского типа» (может быть, даже только английского») — от не столь жёстко связанного с временной последовательностью событий плюсквамперфекта в других языках и т. п.

Но именно здесь — в том, что касается приписывания показателям с определённым множеством значений межъязыковых грамматических типов, таких, как «результатов», «перфект», «претерит» и т. п. — в дело вступает уже типология не глагольных значений, а глагольных систем, того, какие значения (которые, в принципе, можно делить сколь угодно дробно; значения суть классы, выделяемые из континуума грамматически правильных употреблений, об этом см., например, во введении к [Dahl 1985]) в языках мира преимущественно выражаются одним показателем и в какие системы входят. Собственно, именно через такой подход определяются границы между грамматическими показателями и в указанной работе Даля, и в других выполненных в рамках этого подхода исследованиях. С этой точки зрения различие между «перфектом» и «результативом» или «прогрессивом» и «хабитуалисом» действительно системно существенно, а между прогрессивами, демонстрирующими различные акциональные ограничения (см. Главу четвёртую) или перфектом «расширенного настоящего» и «свежих новостей» (см. 2.2.1) — нет.

Характер семантических отношений между синонимами — недавно грамматикализировавшимися показателями (результатив и прогрессив), что естественно и ожидаемо, достаточно тесно связан с лексической семантикой. Сюда особенно интенсивно проникают различия между несколькими формами, отражающие акциональную специфику, определённый семантический (не аспектуальный) тип предиката, семантико-синтаксические особенности (последнее относится к результативу); на последующих этапах грамматикализации такие различия нередко сохраняются, но отступают на второй план по сравнению с собственно видо-временными различиями.

Постоянный ресурс для семантических различий между квазисинонимичными формами — а в дальнейшем и для их дифференциации и ликвидации квазисинонимии — это типологически устойчивая полисемия глагольных показателей. Показатели, для которых характерна полисемия (перфект, плюсквамперфект, в меньшей степени прогрессив), вступая в синонимические отношения, нередко (хотя и не всегда) специализируются на одном из этих значений: ярким примером может служить намечающееся семантическое «растроение» перфекта, следующее за формальным (исландский и македонский, 2.3.5), формы с разнообразной семантикой («неактуального прошедшего», антирезультативной, модальной, эвидендиальной), восходящие к одному из плюсквамперфектов (Глава третья).

Системное противопоставление часто «высвечивает» составляющие семантики синонимичных показателей, связанные с их диахроническими (в том числе лексическими) источниками. Так, синонимичные прогрессивы, образованные при помощи различных глаголов движения и положения, сочетаются в некоторых системах преимущественно с глаголами, означающими деятельность, совместимую с таким типом позиции или движения (4.4.1). Пример на влияние нелексического источника: плюсквамперфект с аористом вспомогательного глагола в романских языках обнаруживает связь с семантикой аориста в этих же языках (3.5.1).

С другой стороны, период полной синонимии показателей может стать причиной для «забвения» ими внутренней формы и дифференциации по иным параметрам, чем можно было бы предсказать, исходя из их истории. Особый интерес представляет случай, когда формы, пройдя период синонимии, меняются функциями. Такая ситуация встречается, по всей вероятности, гораздо реже, чем сохранение «памяти» формы, но отмечена, например, дважды в румынском языке: плюсквамперфект, восходящий к одной из синонимичных позднелатинских форм, в литературном языке меняет принадлежность к наклонению (3.6.3), а в диалектах претерит, восходящий к аналитическому перфекту, становится давнопрошедшим — в противоположность старому перфекту (2.4.2). Аналогичная ситуация с последней парой форм отмечена в карачаево-балкарском (там же). Картина, близкая к аспектуальной «рокировке» двух плюсквамперфектов, различавшихся по признаку результативность'/'нерезультативность'», представлена в некоторых романских языках (3.5.1).

Исследование синонимии видо-временных показателей, относящихся к базовым формам глагольной парадигмы, является важным дополнением к типологии глагольных категорий. Скорее всего, привлечение большего типологического материала и более детальные исследования отдельных показателей смогут значительно уточнить и дополнить выводы нашего исследования (как общие, так и касающиеся отдельных грамматических значений), но уже сейчас ясно, что грамматическую синонимию нельзя целиком относить к «беспорядку» в системе (по [Dahl 2004]), и считать, что она «не коррелирует со степенью грамматикализации и, вероятно, не коррелирует вообще ни с чем, поскольку в принципе несистемна» [Lehmann 1982/1995: 123]. Напротив, для синонимии глагольных категорий характерен целый ряд закономерностей, знание которых представляется достаточно важным — как с теоретической, так и с практической точки зрения.

Список научной литературыСичинава, Дмитрий Владимирович, диссертация по теме "Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание"

1. Алпатов, В. М., 1991. К вопросу о типологии оформления морфемных стыков // Морфема и проблемы типологии. М., «Наука», Ин-т востоковедения АН СССР, 136—176.

2. Апресян, Ю. Д. 1974/1995. Лексическая семантика: синонимические средства языка. М.: ЯРК (2-е изд.)

3. Апресян, Ю. Д. 1995. Трактовка избыточных аспектуальных парадигм в толковом словаре // Избранные труды, т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография, М.: ЯРК, 102—113.

4. Арутюнова, Н. Д., Кубрякова, Е. С. 1961. Проблемы морфологии в трудах американских дескриптивистов // Гухман М. М. (ред.). Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике. М.: АН СССР, 191—238.

5. Бенвенист, Э. 1952. Пассивное оформление перфекта переходного глагола // Э. Бенвенист, Общая лингвистика/ пер. с франц., М.: Прогресс, 1974, 192—202.

6. Бенвенист, Э. 1959. Отношения времени во французском глаголе // Э. Бенвенист, Общая лингвистика/ пер. с франц., М.: Прогресс, 1974, 270—284.

7. Бенвенист, Э. 1960. Глаголы «быть» и «иметь» и их функции в языке // Э. Бенвенист, Общая лингвистика/ пер. с франц., М.: Прогресс, 1974, 203—224.

8. Берков, В. П. Результатов, пассив и перфект в норвежском языке // Недялков (ред.), 197—204.

9. Бодуэн де Куртенэ, И. А. 1871. Некоторые общие замечения о языковедении и языке. // Бодуэн де Куртенэ, И. А. Избранные труды по общему языкознанию, М.: АН СССР, 1963,47—77.

10. Бодуэн де Куртенэ, И. А. 1886. Из патологии и эмбриологии языка. // Бодуэн де Куртенэ, И. А. Избранные труды по общему языкознанию, М.: АН СССР, 1963, 142—145.

11. Бубрих, Д. В. 1949. Грамматика современного коми языка. Л.

12. Вайан, А. 1952. Руководство по старославянскому языку / Пер. с франц. В. В. Бородин. М.

13. Вайс, Д. 2003. Русские двойные глаголы и их соответствия в финно-угорских языках // Русский язык в научном освещении, № 2 (6), 37—59.

14. Вайсс, Д. 2004. Евразийский облик посессора в современном русском языке // А.П. Володин (ред.) Типологические обоснования в грамматике: К 70-летию проф. В. С. Храковского. М.: Знак, 99—118.

15. Бахтин, Н. Б. 1983. Результатов в эскимосском языке. // Недялков (ред.), 96—101.

16. Бахтин, Н. Б. 2004. Языковой сдвиг и изменение языка: догонит ли Ахиллес черепаху? // А.П. Володин (ред.) Типологические обоснования в грамматике: К 70-летию проф. В. С. Храковского. М.: Знак, 119—130.

17. Вольф, Е. М. 1988. История португальского языка. М.: Высшая школа.

18. Вострикова, Н. В. 2005. Типология средств выражения экспериенциального значения. Дипломная работа: МГУ.

19. Генюшене, Э. Ш., Недялков, В. П. 1983. Результатов, пассив и перфект в литовском языке // Недялков (ред.), 160—166.

20. Гловинская, М. Я. 1982. Семантические типы видовых противопоставлений русского глагола. М.: Наука.

21. Горбачевич, К. С. 1978 Вариантность слова и языковая норма (на материале современного русского языка). Л.: Наука.

22. Городецкий, Б. Ю. 1969. К проблеме семантической типологии. М.

23. Горшкова, К. В., Хабургаев, Г. А. 1997/1981. Историческая грамматика русского языка. М.: МГУ.

24. Грамматика. 2000 — Грамматика общая и рациональная Пор-Рояля, написанная А. Арно и К. Лансло. Перевод Н. Ю. Бокадоровой. М.: Прогресс, 2000.

25. Грицкат, И., 1954. О перфекту без помоНног глагола у српскохрватском }езику и сродним синтаксичким по.авама. Београд: САНУ (Посебна издаша, кн>. XXIII).

26. Громова, Н. В., 2005. Переструктуризация аспектно-темпоральной структуры суахили // Безопасность Африки: внутренние и внешние аспекты. X конференция африканистов. Тезисы. М.: Институт Африки РАН: 154.

27. Гурычева, М. С., Катагощина, H.A. 1964. Сравнительно-сопоставительная грамматика романских языков. Галло-романская подгруппа. М.: Наука.

28. Гухман, М. М. 1964. Развитие залоговых противопоставлений в германских языках. Опыт историко-типологического исследования родственных языков. М.: Наука. •

29. Джураева, Д. М. 1968. Времена глагола в узбекском языке // Вопросы категории времени и наклонения глагола в тюркских языках. Баку: ЭЛМ.

30. Дмитриев, Н. К. 1948. Грамматика башкирского языка. М.-Л.: АН СССР

31. Дмитриев, Н. К. 1960. Турецкий язык. М.: Издательство восточной литературы.

32. Дугарова Г., Яхонтова Н. С. 1983. Результатов в монгольском языке. // Недялков (ред.), 90—96.

33. Дуличенко А. Д. Кашубский язык // Языки мира. Славянские языки, М.: Academia, 383—404.

34. Егоров, В. Г. 1957. Глагол // Материалы по грамматике современного чувашского языка. Часть I: Морфология. Чебоксары: Чувашиздат.

35. Жирмунский, В. М. 1963/1976. Об аналитических конструкциях (1963) // Жирмунский В. М. Общее и германское языкознание. Л.: Наука, 1976.

36. Зализняк, А. А. 1967. Русское именное словоизменение. М.: Наука.

37. Зализняк, А. А. 1995. Древненовгородский диалект. М.: Языки русской культуры. (2-е изд. 2004).

38. Захарьин, Б. А. 1981. Строй и типология языка кашмири. М.: МГУ.

39. Иванова И. П. 1961 К вопросу о грамматическиой синонимии (на материале видо-временных форм английского глагола) // Исследования по английской филологии, Сб. II. Л.: ЛГУ, 27-36.

40. Идиатов, Д. И. 2003. Семантика видо-временных показателей в языке бамана // В. А. Виноградов, И. Н. Топорова (ред.). Основы африканского языкознания. Глагол. М.: Восточная литература, 259—324.

41. Иоаннесян, Ю. А. 1999. Гератский диалект языка дари современного Афганистана. М.: Восточная литература.

42. Истрина, Е. С. 1923. Синтаксические являения Синодального списка Новгородской летописи // Известия Отделения русского языка и словесности 24. 2: 1—72, 26: 207—239. .

43. Калинина, Е. Ю. 2001. Нефинитные сказуемые в независимом предложении. М.: ИМЛИ РАН.

44. Калинина, Е. Ю. 2004. Выражение предикативных категорий и место связки в структуре именного предложения // Храковский В. С., Мальчуков А. Л., Дмитренко С. Ю. (ред.). 40 лет Санкт-Петербургской типологической школе. М.: Знак, 129—144.

45. Карцевский, С. И. 1929. Об ассиметричном дуализме языкового знака // С. И. Карцевский. Из лингвистического наследия, II. М.: Языки славянской культуры, 2004, 239—245.

46. Касевич, В. Б. 1986. Морфонология. Л.: ЛГУ.

47. Катагощина, Н. А., Вольф Е. М. Сравнительно-историческая грамматика романских языков. Иберо-романская подгруппа. М.: Наука.

48. Кибрик, А. Е. 1977. Опыт структурного описания арчинского языка. М.: МГУ.

49. Кибрик, А. Е. 1983. Результатив в арчинском языке // Недялков (ред.), 109-118.

50. Кибрик, А. Е. 1992. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. М.: МГУ

51. Кибрик, А. Е. 2003. Константы и переменные языка. СПб.: Алетейя.

52. Князев, Ю. П. 2004. Форма и значение конструкций с частицей было в русском языке // Сокровенные смыслы: слово, текст, культура. Сборник статей в честь Н. Д. Арутюновой. М.: Языки славянской культуры, 296—304.

53. Кобозева, И. М. 2000. Лингвистическая семантика. М.: Эдиториал УРСС.

54. Коваль, А. И., Нялибули, Б. А. 1997. Глагол фула в типологическом освещении. М.: Русские словари.

55. Козинцева, Н. А. 1983. Результатив, пассив и перфект в армянском языке // Недялков (ред.), 204—216.

56. Козинцева, Н. А. 1998. Плюсквамперфект в армянском языке // Типология вида: проблемы, поиски, решения. М.: Языки русской культуры, 207-219.

57. Кононов, А. Н. 1956. Грамматика турецкого литературного языка. М.-Л.: АН СССР.

58. Кречмер, А. Г., Невекловский, Г. Сербохорватский язык (сербский, хорватский, боснийский языки) // Языки мира. Славянские языки, М.: Academia, 139—198.

59. Кронгауз, М. А. 1998. Приставки и глаголы в русском языке: семантическая грамматика. М.: Языки русской культуры.

60. Кубрякова, Е. С. 1991. Понятие морфемы в современных лингвистических исследованиях за рубежом // Морфема и проблемы типологии. М.: Наука, Ин-т востоковедения АН.

61. Кузнецов, П. С. 1959. Очерки исторической морфологии русского языка. М.: АН СССР.

62. Кузнецова, Ю. Л. 2005. Дистрибутивная конструкция с предлогом по в русском языке // Н. Д. Арутюнова (ред.). Логический анализ языка: квантификативный аспект языка. М.: Индрик, 616—637.

63. Ландер, Ю. А. 2002. Перфект и обстоятельства конкретного времени. // А. Ю. Урманчиева, В. А. Плунгян (ред.), Языки мира. Типология. Уралистика. Памяти Т. Ждановой. Статьи и воспоминания, М.: Индрик, 300-312.

64. Липеровский, В. П. 1964. Категория наклонения в современном литературном хинди. М.: Наука.

65. Липеровский, В. П. 1976. Выражение значения результативного состояния в хинди. // Индийская и иранская филология. Вопросы грамматики. М.: Наука, 100—114.

66. Липеровский, В. П. 1997. Очерк грамматики современного авадхи. М.: Восточная литература.

67. Локштанова Л. М. 1996. Парадигматические потенции и вариативность элементов глагольных систем (на материале датского языка) // Семенюк (ред.), 45—56.

68. Лухт Л. И., Нарумов Б. П. 2001. Румынский язык // Языки мира: Романские языки. М.: Academia, 574—636.

69. Майсак Т. А., Мерданова С. Р. 2003. Будущее время в агульском языке в типологической перспективе // Вопросы языкознания, №6.

70. Майсак, Т. А., Татевосов, С. Г. 2001. Время // А. Е. Кибрик (ред.-сост.). Багвалинский язык: грамматика, тексты, словари. М: ИМЛИ РАН, Наследие, 273—292.

71. Майсак, Т. А., Татевосов, С. Г. 2001а. Ядерные формы глагольной парадигмы // А. Е. Кибрик (ред.-сост.). Багвалинский язык. Грамматика. Тексты. Словари. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 345—366.

72. Майсак, Т. А. 2005. Типология грамматикализации конструкций с глаголами движения и глаголами позиции. М.: Языки славянской культуры.

73. Мартине, А. Структурные вариации в языке (1962) // Новое в лингвистике, вып. IV, М.: Прогресс, 450—464.

74. Маслов, Ю. С. 1956. Очерк болгарской грамматики. М.: Издательство литературы на иностранных языках.

75. Маслов, Ю. С. 1983. Результатив, перфект и глагольный вид // Недялков (ред.), 41—54.

76. Маслов, Ю. С. 1984. Очерки по аспектологии. JL: ЛГУ; переиздано в составе: Маслов Ю. С. Избранные труды. М.: Языки славянской культуры, 2004, 21—302.

77. Маслов, Ю. С. 1990. Перфект // Ярцева В. Н. (ред.) Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Советская энциклопедия, с. 372.

78. Мачавариани, М. В. 1983. Статив, результатив, пассив и перфект в грузинском языке // Недялков (ред.), 133—142.

79. Мащенко, М. А. 2004. Сверхсложные формы в письменном и устном модусах немецкого языка. Дипломная работа: МГУ.

80. Мельчук, И. А. 1968. Строение языковых знаков и возможные формально-смысловые отношения между ними // Известия АН, серия литературы и языка, № 5, с. 426—438.

81. Мельчук, И. А. 1997, 1998, 2001. Курс общей морфологии. М.: ЯРК, Wien: WS А Т. I: 1997, Т. II: 1998, Т. IV: 2001.

82. Мельчук, И. А. 1998. Морфа и морфема // Н.А.Козинцева, А. К. Оглоблин (ред.) Типология. Грамматика. Семантика. К 65-летию В. С. Храковского. СПб., «Наука», 7—26.

83. Мерданова, С. Р., Майсак, Т. А. (рукопись). Агульский язык (серия «Языки народов России»).

84. Миллер, Дж. Э. 1998. Типология и варианты языка: английский перфект // Черткова М. Ю. (ред.), Типология вида: проблемы, поиски, решения. М.: Языки русской культуры, 304—315.

85. Миронов, С. А., Зеленецкий, А. Л., Парамонова, Н. Г., Плоткин, В. Я. 2000. Историческая грамматика нидерландского языка. Книга 1: Фонология, морфология. М.: Эдиториал УРСС.

86. Молошная, Т. Н. 1996. Плюсквамперфект в системе грамматических форм глагола в современных славянских языках // Русистика. Славистика. Индоевропеистика. Сборник к 60-летию А. А. Зализняка, М.: Индрик, 564-573.

87. Нарумов, Б. П. 2001. Сардинский язык // Челышева, Наумов, Романова (ред.), 160-186

88. Насилов, Д. М. 1983. Статив и перфект пассива в узбекском языке // Недялков (ред.), 118—124.

89. Насилов, Д. М. 1999. Значение эвиденциальности в узбекском языке // М. Е. Алексеев и др. (ред.) Res lingüistica: сборник статей к 60-летию проф. В. П. Нерознака. М.: Academia, 358—369.

90. Недялков, В. П. (ред.) 1983. Типология результативных конструкций (результатов, статив, пассив, перфект). Л.: Наука.

91. Недялков, В. П., 1981. Типология деривации результативов // Проблемы дериватологии, вып. II, Пермь, 161—164.

92. Недялков, В. П. 1983. Результатов, пассив и перфект в немецком языке // Недялков (ред.), 184—197.

93. Недялков, В. П., Инэнликей, П. И., Рахтилин В. Г. Результатов и перфект в чукотском языке // Недялков (ред.), 101—109.

94. Недялков В. П., Яхонтов С. Е. Типология результативных конструкций // Недялков (ред.), 5—41.

95. Недялков, И. В., Недялков, В. П. 1983. Статив, результатов, пассив и перфект в эвенкийском языке. // Недялков (ред.), 124—133.

96. Падучева, Е. В. 1996. Семантические исследования. М.: Языки русской культуры.

97. Панова, Ю. Н. 2001. Формы с глаголом dástan: персидский прогрессив и его особенности // Исследования по теории грамматики. Вып. 1: Грамматические категории. М.: Русские словари, 28—49.

98. Перельмутер, И. А. 1983. Статив, результатов, пассив и перфект в древнегреческом языке (язык Гомера) // Недялков (ред.), 142-148.

99. Петрухин, П. В. 2004. Перфект и плюсквамперфект в Новгородской первой летописи по Синодальному списку // Russian Linguistics 28: 73—107.

100. Петрухин, П. В. 2004а. Экспансия перфекта в древнерусском летописании как типологическая проблема // Ю. А. Ландер, В. А. Плунгян, А. Ю. Урманчиева (ред.). Исследования по теории грамматики. Вып. 3: Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 313—329.

101. Петрухин, П. В., Сичинава Д. В. 2005. «Русский плюсквамперфект» в типологической перспективе // Сборник в честь В. М. Живова (в печати).

102. Петрухина, Е. В. 2000. Аспектуалъные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. М.: МГУ.

103. Пешковский, А. М., 1930. Принципы и приёмы стилистического анализа и оценки художественной прозы // А. М. Пешковский. Вопросы методики родного языка, лингвистики и стилистики. M.-JL: ГИЗ, 133—161.

104. Плунгян, В. А. 1998. Перфектив, комплетив, пунктив: терминология и типология // Типология вида: проблемы, поиски, решения. М.: Языки русской культуры, 207—219.

105. Плунгян, В. А. 2000. Общая морфология: введение в проблематику. М.: Эдиториал УРСС.

106. Плунгян, В. А. 2001. Антирезультатив: до и после результата // Исследования по теории грамматики. Вып. 1: Грамматические категории. М.: Русские словари, 50-88.

107. Плунгян, В. А. 2004. К дискурсивному описанию аспектуальных показателей // А.П. Володин (ред.) Типологические обоснования в грамматике: К 70-летию проф. В. С. Храковского. М.: Знак, 390—411.

108. Плунгян, В. А. 2004а. О контрафактических употреблениях плюсквамперфекта // Исследования по теории грамматики, 3: Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 273—291.

109. Пожарицкая, С.К. 1991. О семантике некоторых форм прошедшего времени глагола в севернорусском наречии // Revue des études slaves LXIII/4, 787—799.

110. Пожарицкая, С. К. 1996. Отражение эволюции древнерусского плюсквамперфекта в говорах северноруского наречия Архангельской области // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1991-1993. М., 268—279.

111. Потебня, А. А. 1874/1958. Из записок по русской грамматике. T. I—II. М.: АН СССР.

112. Розенталь, Д. Э. 1968. Практическая стилистика русского языка. М.: Высшая школа.

113. Рудин, С. Г. 1975. Специализированные глагольные сочетания тамильского языка // Вопросы языкознания, №4.

114. Рыко, А. И. 2002. Причастия на ши- в одном западнорусском говоре торопецко-холмского региона // Русский язык в научном освещении, № 2(4), 2002, 171— 193.

115. Семенюк, Н. Н. (ред.). 1996. Вариативность в германских языках (функциональные аспекты). М.: Ин-т языкознания РАН.

116. Серебренников, Б. А. 1960. Категория времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской группы. М.: АН СССР.

117. Сикацкая Н. Ю. 1984а. Давнопрошедшее время в структуре румынского художественного текста // Функционально-семантические параметры слова и предложения. Барнаул: АлтГУ, 184—191.

118. Сикацкая Н. Ю. 1985. Прошедшие времена глагола в структуре румынского художественного текста (сложный перфект, простой перфект, давнопрошедшее). Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Л.: ЛГУ.

119. Сичинава, Д. В. 2001. Плюсквамперфект и ретроспективный сдвиг в языке сантали // Исследования по теории грамматики. Вып. 1: Грамматические категории. М.: Русские словари, 89-114.

120. Сичинава, Д. В. 2002. Типология глагольных систем с несколькими формами плюсквамперфекта. Дипломная работа: МГУ.

121. Сичинава, Д. В. 2003. К типологии глагольных систем с несколькими формами плюсквамперфекта: casus latinus // Вопросы языкознания, № 5: 40-52.

122. Сичинава, Д. В. 2004. К проблеме происхождения славянского условного наклонения // Исследования по теории грамматики, 3: Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 292—312.

123. Скаличка, В. 1935. Асимметричный дуализм языковых единиц / Пер. с чеш. // Пражский лингвистический кружок, М.: Прогресс, 1967, 119—127.

124. Скаличка, В. 1935а. О грамматике венгерского языка / Пер. с нем. // Пражский лингвистический кружок, М.: Прогресс, 1967.

125. Скрелина, Л. М. 1987. Грамматическая синонимия: учебное пособие к спецкурсу. Л.: Гос. пед. институт им. А. И. Герцена.

126. СКЯ 1962. Современный казахский язык: фонетика и морфология. Алма-Ата.

127. Сорокина, Т. С. 2003. Функциональные основы теории грамматической синонимии //Вопросы языкознания, 2003, 3:.92—112.

128. Стеблин-Каменский, М. И. 1953. История скандинавских языков. М.—Л.: АН СССР.

129. Степанов, Г. В. 1963. Испанский язык в странах Латинской Америки. М.: Изд-во литературы на иностранных языках.

130. Сумбатова, Н. Р., 2002. Глагольная система и структура предложения (о некоторых типологических особенностях дагестанского глагола) // Языки мира. Типология. Уралистика. Памяти Т. Ждановой. Статьи и воспоминания. М.: Индрик, 355— 380.

131. Сухачёв Н. JI., Горенко Г. М. 2001. Ретороманский язык // Языки мира: Романские языки. М.: Academia, 574—636.

132. Татевосов, С. Г. 2001. Эвиденциальность: косвенная засвидетельствованность И А. Е. Кибрик (ред.-сост.). Багвалинский язык. Грамматика. Тексты. Словари. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 293—306.

133. Татевосов, С. Г. 2002. Семантика составляющих именной группы: кванторные слова. М.: ИМЛИ РАН.

134. Татевосов, С. Г. 2004. Есть — бывает — будет: на пути грамматикализации. // Ю. А. Ландер, В. А. Плунгян, А. Ю. Урманчиева (ред.). Исследования по теории грамматики. Вып. 3: Ирреалис и ирреальность. М.: Гнозис, 226—255.

135. Татевосов, С. Г., Майсак, Т. А. 1999. Формы реального наклонения // А. Е. Кибрик (ред.-сост.). Элементы цахурского языка в типологическом освещении. М.: Наследие, 206—247.

136. Тестелец, Я. Г. 2001. Введение в общий синтаксис. М.: РГГУ.

137. Тестелец, Я. Г., Халилов М. Ш. 2002. Выражение эвиденциальности в бежтинском языке. Доклад на XI коллоквиуме Европейского общества кавказоведов.

138. Тимберлейк, А. 1997. Аугмент имперфекта в Лаврентьевской летописи // Вопросы языкознания, № 5: 66—86.

139. Ткаченко, О. Б. 1979. Сопоставительно-историческая фразеология славянских и финно-угорских языков. К.

140. Трубинский, В. И. 1983. Результатов, пассив и перфект в некоторых русских говорах // Недялков (ред.), 216—226.

141. Улуханов, И. С. 1977. Словообразовательная семантика в русском языке и принципы её описания. М.: Наука

142. Усикова, Р. П. 2005. Македонский язык. // Языки мира. Славянские языки, М.: Academia, 102—139.

143. Успенский, Б. А. 1987 История русского литературного языка (XI—XVII ст.). München: Sagner.

144. Фридман, В. 1983. Значение на отдавна минало време за историята на българския език // Исторически развой на българския език. Доклади. Т.1. София: Българска академия на науките, 111-126.

145. Фридман, В. 1996. О дифференциации темпоральности и аспектуальности в болгарском и македонском языках // Вопросы языкознания, 1: 116-124.

146. Хадарцев, O.A. 2001. Эвиденциальные значения перфекта в персидском языке // Исследования по теории грамматики. Вып. 1: Грамматические категории. М.: Русские словари, 115-135.

147. Холодович А. А. 1979. Проблемы грамматической теории. Л.: Наука.

148. Храковский, В. С. 1983. Результатив и пассив в арабском языке // Недялков (ред.), 166—172.

149. Челышева, И. И. 2001. Диалекты Италии // Языки мира: Романские языки. М.: Academia, 90—146.

150. Чернин, В. Ю., Хакина, Е. И. 2000. Идиш язык // Языки мира: Германские языки. Кельтские языки. М.: Academia, 150-170.

151. Чернов, В. И. 1961. Плюсквамперфект в истории русского языка сравнительно с чешским и старославянским языками. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Л.: ЛГПИ им. Герцена.

152. Шапиро, А. Б. 1955. Некоторые вопросы теории синонимов II Доклады и сообщения ИЯ АН СССР, № 8.

153. Шарова, Е. Н. 1976. К вопросу об использовании глагольного префикса -Ы- в классическом персидском/таджикском языке. // Индийская и иранская филология. Вопросы грамматики. М.: Наука, 275—281.

154. Шендельс, Е. И. 1959. Понятие грамматической синонимии // Доклады высшей школы. Филологические науки. № 1.

155. Шендельс, Е. И. 1970. Многозначность и синонимия в грамматике (на материале глагольных форм современного немецкого языка). М.:Высшая школа.

156. Шлуинский, А. Б. 2003. Аспектуальный класс и аспектуальные значения: независимость и взаимодействие П Грамматические категории: иерархии, связи, взаимодействие. Материалы международной научной конференции. СПб.

157. Шошитайшвили, И. А. 1998. Функции и статус плюсквамперфекта в глагольной системе. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. РГГУ.

158. Шошитайшвили, И. А. 19986. Русское «было»: пути грамматикализации // Русистика сегодня, 3/4, 59-78

159. Эдельман Д. И. 2002. Иранские и славянские языки: Исторические отношения. М.: Восточная литература.

160. Юлдашев, А. А. 1965. Аналитические формы глагола в тюркских языках. М.: Наука.

161. Юлдашев, А. А. (ред.) 1981. Грамматика современного башкирского языка. М.: Наука.

162. Юшманов, Н. В., 1928/1985. Грамматика литературного арабского языка. М., 1985 (1-е изд., Л., 1928).

163. Якобсон, Р. О. 1932. О структуре русского глагола. / Пер. с нем. // Якобсон Р. О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985, 210—221.

164. Якобсон, Р. О. 1936. К общему учению о падеже / Пер. с нем. // Якобсон Р. О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985, 133—175.

165. Ярцева, В. Н. 1957. О грамматических синонимах // Романо-германская филология, вып. 1, Л.: ЛГУ.

166. Ярцева В. Н. (ред.) 1979. Семантическое и формальное варьирование. М.: Наука.

167. Ярцева В. Н. 1979. Проблема вариативности на морфологическом уровне языка // Ярцева (ред.), 7—26.

168. Abeillé, A., Godard, D. 2002. The syntactic structure of French auxiliaries// Language, 78, 3, 404—452.

169. Abraham, W. 1992. Event structure accounting for the emerging periphrastic tenses and the passive voice in Germán// Davis, Garry W. and Gregory K. Iverson (eds.), Explanation in Historical Linguistics, Amsterdam: Benjamins, 1—16.

170. Abraham, W. 1999. Preterite decay as a European areal phenomenon // Folia lingüistica XXXIII/1, 1—18.

171. Aksu-Koç, А. 1988. The acquisition of aspect and modality : The case of past reference in Turkish. Cambridge : CUP.

172. Allan, R., Holmes, P., T. Lundskaer-Nielsen, 1995. Danish: A Comprehensive Grammar. Routledge. London and New York.

173. Ameka, F. K. 1991. Ewe: Its grammatical constructions and illocutionary devices. PhD Thesis. Australian National University.

174. Ammann, A. in press. Abbau und Anschwemmung: Doppelte Perfektformen und Grammatikalisierung im deutschen Tempussystem. // Mortelmans, T., Leuschner T. (eds.) Grammatikalisierung im Deutschen. Berlin—N.Y.: Mouton de Gruyter.

175. Anderson, L. 1982. The 'perfect' as a universal and as a language-specific category // P. Hopper (ed.). Tense-aspect: Between semantics and pragmatics. Amsterdam: Benjamins, 227-264.

176. Anderson, L. 1986. Evidentials, paths of change, and mental maps: Typologically regular asymmetries // W. Chafe, J. Nichols (eds.), Evidentiality : the linguistic encoding of epistemology, Norwood, N.J. : Ablex, 273-312.

177. Anderson, S. 1979. Verb structure. In: L. Hyman (ed.). Aghem grammatical structure. Los Angeles: USC, 73-136 (SCOPiL 7).

178. Aranovich, R. 2003. The semanics of auxiliary selection in Old Spanish / Studies in language 27:1, 1—37.

179. Arnavielle, T. 1978. Remarques sur l'emploi du plus-que-parfait de l'indicatif en français moderne II Mélanges de philologie romane offerts à Charles Camproux, Montpelier : Centre d'études occitanes, vol. 2, 615-621.

180. Aronoff, M. 1976. Wordformation in generative grammar. Cambridge, Mass.: MIT Press.

181. Ashton, E.O. 1944. Swahili grammar. London: Longmans.van der Auwera, J., Plungian, V. 1998. Modality's semantic map // Linguistic typology 2(1): 79-124.

182. Bailleul, Ch., 2000. Cours Pratique de Bambara. Bamako : Donniya.

183. Barboza, J. S. 1862. Grammatica philosophica da lingua portugueza ou principios da grammatica gérai applicados à nossa linguagem. 3 ed. Lisboa: Academia das Sciencias.

184. Barentsen, A. A. 1986. The use of the particle БЫЛО in modern Russian // Dutch Studies in Russian Linguistics, Amsterdam, vol. 8, 1-68.

185. Barker, M. A., Mengal, A. K. 1969. A course in Baluchi. Vol. 1. Montreal: McGill University.

186. Bastürk, M., Danon-Boileau, L., Morel, M.-A. 1996. Valeur de -тц en turc contemporain, analyse sur corpus // Guentchéva (ed.), 47-70.

187. Becker, О. 1928. Die Entwicklung des lateinischen Plusquamperfekt-Indikativs im Spanischen. Leipzig: Universität Leipzig.

188. Behagel, O. 1924. Deutsche Syntax: eine geschichtliche Darstellung. В. II: Die Wortklassen und Wortformen. Heidelberg: Winter.

189. Benincà, P. 1989. Friaulisch; Interne Sprachgeschichte I. Grammatik // Holtus G. et al. (eds.), Lexicon der Romanischen Linguistik. Tübingen: Niemeyer, B. III, 563-585.

190. Bentley, D.; Eythorsson, Th. 1999 Alternation according to Person in Italo-Romance // Historical Linguistics 1999: Selected papers from the 14th International Conference on Historical Linguistics, Vancouver, 9-13 August 1999. Amsterdam: Benjamins, 6374.

191. Bentley, D.; Eythorsson, Th. 2004 Auxiliary Selection and the Semantics of Unaccusativity / Lingua, 114, 4, Apr, 447-471

192. Bergeton, U. 2004. The Independence of Binding and Intensification // PhD Thesis, University of South California, 2004 (vAvw-scf.usc.edu/~bergeton/dissertation.htm).

193. Bertinetto, P. M. 1986. Tempo, aspetto e azione nel verbo italiano. Firenze : Accademia della Crusca.

194. Bertinetto, P. M. 1987. Why the passé antérieur should be called passé immédiatement antérieur //Linguistics 25: 341-360.

195. Bertinetto, P. M. 1994. Statives, progressives and habituais : Analogies and divergences. Linguistics 32 : 391—423.

196. Bertinetto, P. M. 2000. The progressive in Romance, as compared with English // Dahl (ed.), 559—604.

197. Bertinetto, P. M., Ebert, K., de Groot, C. The progressive in Europe // Dahl (ed.), 516—558.

198. Blansitt, E. L. 1975. Progressive aspect // Working Papers on Language Universals 18: 1— 34.

199. Bleton, P. 1982. La surcomposition dans le verbe français II Canadian Journal of Linguistics, 1982, 27.1,31—70.

200. Blevins, J. P. 2000. Markedness and agreement // Transactions of the Philological Society 98,2: 233—262.

201. Boeder, W. 2000. Evidentiality in Georgian // Johanson, Utas (eds.), 275—328.

202. Buchholz, O., Fiedler, W., Uhlisch, G. 1977. Wörterbuch Albanisch—Deutsch. Leipzig: Enzyklopädie.

203. Bulut, C. 2000. Indirectivity in Kurmanji // Johanson, Utas (eds.), 147—184.

204. Burzio L. 1981. Intransitive verbs and Italian Auxiliaries. Dissertation: MIT.

205. Burzio, L. 1986. Italian syntax: a government-binding approach. Dordrecht: Foris.

206. Bybee, J. 1985. Morphology: A Study of the Relation between Meaning and Form. Amsterdam: Benjamins.

207. Bybee, J. et al. 1994. The Evolution of Grammar: tense, aspect and modality in the languages of the world. / J. Bybee, R. Perkins, W. Pagliuca; Chicago and L.: University of Chicago Press.

208. Bybee, J., Dahl, Ö. 1989. The creation of tense and aspect systems in the languages of the world II Studies of language 13-1, 1989.

209. Caenepeel, M. 1995. Aspect and text structure//Linguistics 33, no. 2, 213-53.

210. Calvano W. J., Saltarelli M. D. The morphological meaning of phonological rules. Lingua, 1979,48, 1, 1—14.

211. Carey, K. 1994. The Grammaticalization of the Perfect in Old English: An Account Based on Pragmatics and Metaphor. // William Pagliuca (ed.), Perspectives on Grammaticalization. Amsterdam: John Benjamins, 103—117.

212. Carlson, G. 1977. Reference to Kinds in English. Ph. D. dissertation, University of Massachusetts, Amherst.

213. Carruthers, J. 1993. The formes surcomposées: the discourse function and linguistic status of a rare form in contemporary spoken French. PhD dissertation : University of Cambrigde.

214. Cennamo, M. 2002. La selezione degli ausiliari perfettivi in napoletano antico: fenomeno sintattico o sintattico-semantico? Il Archivio Glottologico Italiano, 87, 2, 175-222.

215. Chinkarouk, O. 1998. Le Plus-que-parfait dans la phrase complexe (coordination et juxtaposition) en ukrainien moderne II Le Langage et l'Homme XXXIII, 1, 39-53.

216. Cinque, G. 2002. A note on mood, modality, tense and aspect affixes in Turkish // E. Taylan (ed.) Verb in Turkish: the core element of clause structure, Amsterdam: Benjamins, 47—59.

217. Chafe, W., Nichols, J. (eds.) 1986. Evidentiality ; the linguistic encoding of epistemologyé Norwood, N.J. : Ablex.

218. Comrie, B. 1976. Aspect: an introduction to the study of verbal aspect and related problems. Cambridge: CUP.

219. Comrie, B. 1981. Language universals and linguistic typology: syntax and morphology. Oxford: Blackwell.

220. Comrie, B. 1985. Tense. Cambridge: CUP.

221. Conradie, C. J. 1999. Preterite Loss in Early Afrikaans. Folia Lingüistica, XXXIII/1, 19—38.

222. Contini-Morava, E. 1989 Discourse Pragmatics and Semantic Categorization. The Case of Negation and Tense-Aspect with Special Reference to Swahili. Berlin: Mouton de Gruyter.

223. Cornu, M. 1953. Les formes surcomposées en français. Bern: Francke.

224. Coseriu, E. 1976. Das romanische Verbalsystem / Hrsg. und bearb. von H. Bertsch. Tübingen: Narr.

225. Croît, William, 1990. Typology and universals. Cambridge: CUP.

226. Croft, William, 2000. Explaining language change: an evolutionary approach. Harlow: Longman.

227. Csató, É. Á. 2000. Turkish mi§- and imif-iicms. Dimensions of a functional analysis // Johanson, Utas (eds.), 29-44.

228. Dahl, Ô. 1985. Tense and Aspect Systems. Oxford: Blackwell.

229. Dahl, Ô. 1987. Comrie's Tense II Folia Lingüistica, 21:2—4, 489—502.

230. Dahl Ô. 1997. The relation between past time reference and counterfactuality: a new look. // A. Athanasiadou, R. Dirven (eds.). On Conditionals Again. Amsterdam: Benjamins, 97-114.

231. Dahl, Ô. (ed.) 2000. Tense and Aspect in the Languages of Europe. B., N.Y.: Mouton de Gruyter.

232. Dahl, Ö. 2000. The tense-aspect systems of European languages in a typological perspective // Dahl (ed.), 3—25.

233. Dahl, Ö. 2000b. The grammar of future time reference in European languages // Dahl (ed.), 309—328.

234. Dahl, Ö., Hedin, E. 2000. Current relevance and event relevance // Dahl (ed.), 385-402.

235. Dahl, Ö. 2004. The Growth and Maintenance of Linguistic Complexity. Amsterdam: Benjamins.

236. Davies, W., 1998. Time, Switch-Reference, and the Choctaw Progessive // Hinton, L., Munro, P. (eds.) Studies in American Indian Languages: Description and Theory. Berkeley—L.A.—London: University of California, 173—179.

237. DeLancey, S. 1997. Mirativity: the grammatical marking of unexpected information // Lingustic typology 1.1: 33-52.

238. Delattre, P. 1950. Le surcomposé réfléchi en subordonnée temporelle II Le français moderne 18, 95-108.

239. Detges, U. 2004. How cognitive is grammaticalization? The history of the Catalan perfet perifràstic II Fischer, O., Norde, M., Perridon, H. (eds.) Up and down the Cline The Nature of Grammaticalization, Amsterdam: Benjamins, 211-227.

240. Diedrichsen, E. 2002. Zu einer semantischen Klassifikation der intransitiven haben- und seinVerben im Deutschen. Ms. Universität Düsseldorf, (http://www.phil-fak.uni-duesseldorf.de/sfb282/D3/Diedrichsen%20Perfekt.pdf).

241. Dik, S.C. 1997. The Theory of Functional Grammar. 2 Vols. Berlin: Mouton de Gruyter.

242. Donabédian, A. 1996. Pour une interprétation des différentes valeurs du médiatif en arménien occidental // Guentchéva, Z. (ed.), L'énonciaton médiatisée. Louvain—P. : Peeters, 87-108.

243. Donatus 1999. Donati de partibus orationis ars minor (с параллельным переводом M. С. Петровой: Донат. Краткая наука о частях речи) II Диалог со временем 1, М.: ИВИ РАН, 306-334 (электронная версия:http://www.krotov.info/acts/04/! 999petr.html)

244. Dowty, D. 1991. Thematic proto-roles and argument selection I ! Language 67 : 547—619.

245. Drinka B. 2003. Areal Factors in the Development of the European Periphrastic Perfect // Word 54, 1: 102—124.

246. Duchet, J.-L., Përnaska, R. 1996. L'admiratif albanais : recherche d'un invariant sémantique.// Guentchéva, Z. (ed.), 1996. L'énonciaton médiatisée. Louvain—P. : Peeters, 31—46.

247. Duraffour, А. 1934. La survivance du plus-que-parfait de l'indicatif latin en franco-provençal II Romania 60 : 145-152.

248. Ebert, K. 2000. Progressive markers in Germanie languages // Dahl 2000 (ed.), 605—653.

249. Elson, M. 1997. The Romanian Pluperfect Indicative in historical perspective II Balkanistica, 10, 126—143.

250. Embick, D. 2000. Features, Syntax and Categories in the Latin Perfect // Linguistic Inquiry 31,2, 185—230.

251. Engel, D.M. 1994. Plus-que-parfait : Past anterior or Past punctual? // Lingüisticas Investigationes 18: 223-242.

252. Engel, D. M. 1996. Le passé du passé И Word Al Л, 41-62.

253. Ernout, A., Thomas, Fr. 1972. Syntaxe latine. P.: Klinksieck.

254. Eroms, H.-W. 1984. Die doppelten Perfekt- un Plusquamperfektformen im Deutschen // H.W. Eroms et al. (eds.) Studio Lingüistica et Philologica: Festschrift für Klaus Matzel. Heidelberg : Winter, 343-351.

255. Faßke, H. 1981. Grammatik der obersorbischen Sprache der Gegenwart. Morphologie. Budysin: Domowina.

256. Fennell, T. 2002. The return of an English pluperfect subjunctive? II Flinders University Languages Group Online Review Adelaide., Vol. 1, Issue 1, March 2002 (http://wwwehlt.flinders.edu.au/deptlang/fulgor/)

257. Feuillet, J. 1996. Réflexions sur les valeurs du médiatif // Guentchéva (ed.), 71—86.

258. Fici, F. 2001. Macedonian perfect and its modal strategies // Македонски .азик LI-LII, 6188.

259. Fici, F., 2003. Struttura semantica e sintattica dell'imperfetto composto in italiano e in russo // L. Bernardczuk (ed.), Etudes linguistiques romano-slaves offertes à Stanislaw Karolak, Cracovie, Oficyna Wydawniczna "Edukacja": 157—166.

260. Fleischman, S. 1989. Temporal distance: a basic linguistic metaphor // Studies in language, 13.1, 1-50.

261. Fleischman, S. 2000. Tense and Narrativity: from medieval performance to modern fiction. Austin: University of Texas press.

262. Foulet, L. 1925. Le développement des formes surcomposées II Romania, 51, 203-252.

263. Friedman, V. A. 1981. The Pluperfect in Albanian and Macedonian // Folia Slavica (Columbus, OH) 4, 2-3, 273-282.

264. Friedman, V. A. 2000. Confirmative/nonconfirmative in Balkan Slavic, Balkan Romance, and Albanian with additional observations on Turkish, Romani, Georgian, and Lak //

265. Johanson, L., Utas, В. (eds.) 2000. Evidential: Turkic, Iran and Neighbouring Languages. В., N.Y.: Mouton de Gruyter, 329-366.

266. Garine, N. 2002. Le plus-que-parfait: valeurs pragmatiques. Mémoire de DEA: Université de Savoie.

267. Gilbers, D., de Hoop, H., 1998. Conflicting constraints: An introduction to Optimality Theory Il Lingua 104, 1-12.

268. Giorgi, A., Pianesi F. 1997. Tense and Aspect, New York: OUP.

269. Givón, T. 1982. «Tense-Aspect-Modality»: The Creole Prototype and Beyond // Hopper, J. (ed.) Tense-Aspect: Between Semantics and Pragmatics, Amsterdam: Benjamins, 115-163.

270. Goeringer, K. 1995. The Motivation of Pluperfect Auxiliary Tense in the Primary Chronicle // Russian Linguistics, vol. 19, no. 3, 319-332.

271. Gold, E. 1998. Structural Differences: The Yiddish Pluperfect and Future Perfect // Monatshefte für deutschsprachige Literatur und Kultur, 90.2, 227-236.

272. Goossens L. 1994. The English progressive tenses and the layered representation of Fuctional Grammar II Vet, С., Vetters, С. (eds.). Tense and Aspect in Discourse. Berlin—N.Y.: Mouton de Gruyter, 161—177.

273. Gordon, Raymond G., Jr. (ed.), 2005. Ethnologue: Languages of the World, Fifteenth edition. Dallas, Tex.: SIL International. Интернет-версия: http://www.ethnologue.com/.

274. Gougenheim, G. 1929. Etude sur les périphrases verbales de la langue française. P. : Nizet.

275. Gramática 1931. Gramática de la lengua española. Madrid : Academia Real.

276. Graves, N. 2000. Macedonian — a language with three perfects? II Dahl, Ö. (ed.) 2000. Tense and Aspect in the Languages of Europe. В., N.Y.: Mouton de Gruyter, 479—494.

277. Grierson, G. A., ed. 1966. The Linguistic Survey of India. Vol.IV. Delhi-Varanasi-Patna.de Groot, C. 2000. The absentive // Dahl (ed.), 693—719.

278. Guentchéva, Z. 1996. Le médiatif en bulgare // Guentchéva (ed.), 47—70.

279. Guentchéva, Z. (ed.) 1996. L'énonciaton médiatisée. Louvain—P. : Peeters.

280. Guiraud-Weber M. 1993. La méthode bisynchronique dans la description de l'adjectif attribut en russe moderne. Il Revue des Etudes slaves LXV/1, 81-95

281. Haase, M. 1994. Tense and aspect in Basque II Thieroff, R., Ballweg, J. (eds.). Tense Systems in European Languages (Linguistische Arbeiten, 308). Tübingen: Niemeyer, 279— 292.

282. Haiman, J. 1985. Natural syntax: Iconicity and erosion. Cambridge: CUP.

283. Harre, C. 1991. Tener + Past Participle. A case study in linguistic description. L, N.Y.: Routledge.

284. Harris, Z. S. 1942. Morpheme alternants in linguistic analysis // Language. Vol. 18. No. 1: 169—180.

285. Harris, M. 1982. The 'past simple' and the 'present perfect' in Romance // Vincent, N., Harris, M. (eds.), Studies in the Romance verb. London, Canberra: Croom Helm, 42— 70.

286. Haspelmath, M. 1993. A grammar of Lezgian. B.; N.Y.: Mouton de Gruyter.

287. Haspelmath, M. 1994. The tense system of Lezgian // Thieroff, R., Ballweg, J. (eds.). Tense Systems in European Languages (Linguistische Arbeiten, 308). Tübingen: Niemeyer.

288. Haspelmath, M. 1998. The semantic development of old presents: new futures and subjunctives without grammaticalization. // Diachronica XV (1), 29—62.

289. Haspelmath, M. 2000. The relevance of extravagance: a reply to Bart Geurts // Linguistics 38.4, 789—798.

290. Haspelmath, M. 2002. The geometry of grammatical meaning: semantic maps and cross-linguistic comparison // M. Tomasello (ed.). The new psychology of language, Vol. 2, Makah (NJ): Erlbaum, 211—242.

291. Haspelmath, M. 2004. On directionality in language change with particular reference to grammaticalization. // Fischer, O., Norde, M., Perridon, H. (eds.) Up and down the Cline The Nature of Grammaticalization, Amsterdam: Benjamins, 17-44.

292. Heine, B. 1994. Grammaticalization as an explanatory parameter. In: Pagliuca, W. (Ed.), Perspectives on Grammaticalizatio. Amsterdam: Benjamins, pp. 255-287.

293. Heine, B. 1997. Possession: Cognitive sources, forces, and grammaticalization. Cambridge: Cambridge University Press.

294. Heine, B. Claudi, U., Hiinnemeyer F. 1991. Grammaticalization: a conceptual Framework. Chicago: UChP.

295. Heine, B., Kuteva, T. 2002. World Lexicon of Grammaticalization. Cambridge: Cambridge University Press.

296. Heine, B., Reh, M. Grammaticalization and reanalysis in African languages. Hamburg: Helmut Buske, 1984.

297. Heibig, G., Buscha, J. 1977. Deutsche Grammatik. Leipzig: VEB Verlag Enzyklopädie.

298. Hennig, M. 2000. Tempus und Temporalität in geschriebenen und gesprochenen Texten. Tübingen: Niemeyer.

299. Hermerén, I. 1992. El uso de la forma en -ra con valor no-subjuntivo en el espahol moderno (Études romanes de Lund, 49). Lund : Lund University press.

300. Hewson, J., Bubenik, V. 1997. Tense and Aspect in Indo-European Languages: Theory, Typology, Diachrony. Amsterdam/Philadelphia: Benjamins.

301. Hill, J. K. 1984. 'A la recherche des temps perdus': the double-compound forms of the verb in present-day French // Word, 35.1, 89-112.

302. Hockett, Ch. 1947. Problems of morphemic analysis // Language, 23, 3: 321—343.

303. Hoekstra, T. 1998. Auxiliary selection in Dutch // Natural language and linguistic theory, 17: 67-89.

304. Hoffman, J. B., Szantyr, A. 1965. Lateinische Syntax und Stilistik. München: Beck.

305. Hopper, P. J., Traugott, E. C. Grammaticalization. Cambridge, England: Cambridge University Press.

306. Hopper, P. J. 1991. On some properties of grammaticization // E. Traugott, B. Heine (eds.), Approaches to grammaticalization, Amsterdam: Benjamins, vol. 1: 17—35.

307. Jahani, C. 2000. Expressions of indirectivity in spoken Modern Persian II Johanson, Utas (eds.), 185-208.

308. Jespersen, O. 1924. The Philosophy of Grammar. L.

309. Johanson, L. 1971. Aspekt im Türkischen. Vorstudien zu einer Beschreibung des türkeitürkischen Aspektsystems. Uppsala: Almqvist, Wikseil.

310. Johanson, L. 1994. Türkeitürkischen Aspektotempora // Thieroff, R., Ballweg, J. (eds.). Tense Systems in European Languages (Linguistische Arbeiten, 308). Tübingen: Niemeyer.

311. Johanson, L., Utas, B. (eds.) 2000. Evidentials: Turkic, Iran and Neighbouring Languages. B., N.Y.: Mouton de Gruyter.

312. Jolivet, R. 1984. L'acceptabilité des formes surcomposés II Le français moderne 52, 159-182.

313. Jones, M. A. 1993. Sardinian Syntax. L.-N.Y.

314. Joseph, Brian D. Rescuing traditional (historical) linguistics from grammaticalization theory // Fischer, O., Norde, M., Perridon, H. (eds.) Up and down the Cline The Nature of Grammaticalization, Amsterdam: Benjamins, 45—71.

315. Kastenholz, R. 2003 Auxiliaries, grammaticalization, and word order in Mande // Journal of African Languages and Linguistics, 24, 31—53.

316. Keller, F., Sorace, A. 2003 Gradient auxiliary selection and impersonal passivization in German: an experimental investigation II Journal of Linguistics 39, 57—108.

317. Kemmer, S. 1993. The Middle Voice. Amsterdam and Philadelphia: Benjamins.

318. Kim, N.-K. 1974. The double past in Korean // Foundations of Language 12: 529-536.

319. Kiparsky, P. 1983. Word-formation and the Lexicon. // F. Ingemann (ed.) Proceedings of the 1982 Mid-America Lingistics Conference, Lawrence, Kansas.

320. Klare, J. 1964. Die doppelt umschriebenen Zeiten (temps surcomposés) im Deutschen und Französischen II Beiträge zur romanischen Philologie 3 : 116-119.

321. Klein, W. 1992. The present perfect puzzle. Language 68(3), 525-552

322. Klein-Andreu, F. 1991. Losing ground: A discourse-pragmatic solution to the history of -ra in Spanisch // S. Fleischman, L. Vaugh (eds.) Discourse-Pragmatics and the Verb: The evidence from Romance, L.: Routledge, 164-178.

323. König, E., Haspelmath, M. 1998. Les constructions à possesseur externe dans les langues d'Europe // Feuillet J. (ed.) Actance et Valence dans les langues de l'Europe. B.— N.Y.

324. König, E., Haspelmath, M. 1999. Der europäische Sprachbund // Reiter N. (ed.) Eurolinguistik. Ein Schritt in die Zukunft. Wiesbaden.

325. Kuteva, T. On 'sit'/'stand'/'lie' auxiliation // Linguistics 37.2: 191-213, 1999.

326. Maiden, M., Robustelli, C. 2000. A reference grammar of modem Italian. L.: Arnold.

327. Majumdar, M. J., Morris A.M. 1980. The French Pluperfect Tense as a punctual past H Archivum Linguisticum 11, 1-12.

328. Malinowski, A. 1984. Distribution and function of the auxiliares tener and aver in Judeo-Spanish // Orbis 33,211-221.

329. Marcato, F. 1986. Forme verbali bicomposte ("surcomposées") nelle paríate del Veneto // Cortelazzo, M. (ed.), Guida ai dialetti veneti VIII, Padova: CLEUP, 45-60.

330. Marin, M. 1985. Formes verbales périphrastiques de l'indicatif dans les parlers dacoroumains.// Revue roumaine de la lingustique 30: 459-468.van Marie, J. 1985. On the Paradigmatic Dimension of Morphological Creativity. Dordrecht: Foris.

331. Martinet, André 1955. Economie des changements phonétiques. Berne: Francke.

332. McCawley, J. D. 1971. Tense and time reference in English // Ch. J.Fillmore, D. T. Langendoen (eds.), Studies in Linguistic Semantics, N.Y.: Holt, Rinehart, Winsron, 97-113.

333. McCoard, R. W. 1978. The English perfect: tense-choice and pragmatic inferences. Amsterdam: North Holland.

334. Meillet, A. 1909. Sur la disparition des formes simples du prétérit II Germanisch-Romanische Monatsschrift, I, 521—526; uht. no nepenen.: Meillet A. Linguistique historique et linguistique générale, P : Champion, 1921, 149—158.

335. Meillet, A. 1912. L'évolution des formes grammaticales. II Scientia (Rivista di scienza), 12 (26), 6; uht. no nepenen.: Meillet A. Linguistique historique et linguistique générale, P : Champion, 1921, 130—148.

336. Meillet A., 1937. Introduction à l'étude comparative des langues indo-européennes. Paris: Hachette.

337. Mellet, S. 1988. L'imparfait de l'indicatif en latin classique: temps, aspect, modalité. Louvain : Peeters.

338. Mellet, S. 1994. Les temps du passé : le plus-que-parfait II S. Mellet, M. D. Joffre, G. Serbat. Grammaire fondamentale du latin: le signifié du verbe. Louvain : Peeters.

339. Mellet, S. 2000. Le parfait latin, un preteritum perfectum II A. Carlier, V. Lagae, C. Benninger (eds.). Passé et parfait (Cahiers Chronos, 6). Amsterdam-Atlanta : Rodopi, 95-106.

340. Mennecier, P., Robbe, B. 1996. La médiatisation dans le discours des Inuit // Guentchéva (ed.), 233-248.

341. Meydan, M. 1996. Les emplois médiatifs de -mi§ en turc II Guentchéva (ed.), 125-144.

342. Michaelis, L. 1998. Aspectual grammar and past-time reference. L.: Routledge.

343. Miller, J. 2004. Perfect and resultative constructions in spoken and non-standard English // Fischer, O., Norde, M., Perridon, H. (eds.) Up and down the Cline The Nature of Grammaticalization, Amsterdam: Benjamins, 229—246.

344. Miller, D. Gary, 1993. Complex verb formation. Amsterdam, Philadelphia : Benjamins.

345. Nedjalkov, Vladimir P. (ed.), 1988. Typology of resultative constructions. English translation edited by Bernard Comrie. Amsterdam; Philadelphia: Benjamins.

346. Neukom, L. 2001. Santali. München: L1NCOM Europa.

347. Nida, Eugene A. 1949. Morphology: The descriptive analysis of words. Ann Arbor, MI: University of Michigan.

348. Oversteegen, L., Bekker B. 2002. Computing perspective: the pluperfect in Dutch // Linguistics 40-1 (2002), 111-161.

349. Panzer B. 1967. Der slavische Konditional. Form — Gebrauch— Funktion. München: Fink

350. Paul, H. 1896. Über die Aufgaben der Wortbildungslehre II Sitzungberichte der königlich bayerischen Akademie der Wissenschaften, Philosophische Classe, 692—713.

351. Petruck, C. 1992. Zur "freien Variation" von synthetischem und analytischem Plusquamperfekt in Texten der portugiesischen Gegenwartssprache II Phonetik, Sprachwissenschaft und Kommunikationsforschung 45 : 411-423.

352. Pinker, S. 1999. Word and rules: the ingredients of language. L: Weidenfeld, Nicolson.

353. Pinkster, H. 1987. The strategy and chronology of the development of Future and Perfect Tense Auxiliaries in Latin // Harris, M., Ramat P. (eds.) Historical development of auxiliaries. Berlin: Mouton de Gruyter, 193—223.

354. Plungian, Vladimir A., van der Auwera, J. Towards a typology of discontinuous past marking. // Sprachtypologie und Universalienforschung Language typology and universals, in press.

355. Pollak, W. 1960. Studien zum 'Verbalsapekt' in Französischen. Österreichische Akademie der Wissenschaften, Philosophisch-historische Klasse, Sitzungberichte 233,5. Wien.

356. Price, G. 1971. The French language: present and past. L.: Edward Arnold.

357. Rainer, F. 1988. Towards a theory of blocking: the case of Italian and German quality nouns // Booij G. and van Marie J. (eds.), Yearbook of Morphology, Dordrecht: Foris, 155185.

358. Raynaud de Lage, G. 1975. Introduction à l'ancien français. 9e edition. P.: SEDES.

359. Reichenbach, H. 1947. Elements of Symbolic Logic, N.Y.: McMillan.

360. Reid, N. 2002. Sit right down the back: Serialized posture verbs in Ngan'gityemerri and other Northern Australian languages // Newman, J. (ed.) The linguistics of sitting, standing, and lying. Amsterdam: Benjamins.

361. Rickford, J., Théberge-Rafal, C. 1996. Preterite had + verb-ed in the narratives of African American preadolescents. American Speech, 71.3, 227—254.

362. Robillard, D. de. 2001. Peut-on construire les "faits linguistiques" comme chaotiques? Quelques éléments de réflexion pour amorcer le débat. Il Marges linguistiques, 1,1— 42.

363. Ronjat, J. 1930—1941. Grammaire istorique sic. des parlers provençaux modernes. Montpellier: Société des Langues Romanes.

364. Ross, S., Oetting, J., Stapleton, B. 2004. Preterite had + v-ed: a developmental narrative structure of African American English. American Speech, 79.2, 167—193.

365. Salkie, R. 1989. Perfect and Pluperfect: What is the Relationship? // Journal of Linguistics, 25, 1, 1—34.

366. Sankoff, G. 1973. Above and beyond phonology in variable rules. // C.-J. N. Bailey and Roger Shuy (eds.) New Ways of Analyzing Variation in English, 44- 61, Washington: Georgetown University Press.

367. Sankoff, G., Thibault, P. 1977. L'alternance entre les auxiliaires avoir et être en français parlé à Montréal. Langue Française 34.81-108.

368. Santos, D. 1999. The Pluperfect in English and Portuguese: What Translations Patterns Show Il H. Hasselgârd, S. Oksefjell (eds.). Out of Corpora: Studies in Honour of Stig Johansson. Amsterdam-Atlanta: Rodopi, 283-299.

369. Schönig, С. 1984. Hilfsverben im Tatarischen. Wiesbaden : Steiner.

370. Sechehaye, A. 1908. Programme et méthodes de la linguistique théorique. P. : Champion, 1908, цит. по рус. пер. : Сеше А., Программа и методы теоретической лингвистики, М., УРСС, 2003.

371. Sherebkow, W. А. 1971. Doppelt zusammengesetzte Zeitformen in Deutschen? II Deutsch als Fremdsprache 8, 27-29

372. Sitchinava, D., in press. Past markers in Santali: a typology-oriented approach II P. Hook, С. Masica (eds.), ICOSAL volume.

373. Sorace, A. 2000. Gradients in Auxiliary Selection with Intransitive Verbs I I Language 16, 859-890.

374. Squartini, M. 1998. Verbal Periphrases in Romance: Aspect, Actionality and Grammaticalization. В.: Mouton de Gruyter.

375. Squartini, M. 1999. On the semantics of pluperfect: evidences from Germanic and Romance // Linguistic Typology 3, 51-89.

376. Squartini, M., Bertinetto, P. M. 2000. The Simple and Compound Past in Romance languages. // Dahl (ed.), 403—440.

377. Steele, S. 1975. Past and irrealis: just what does it all mean? // International Journal of American Linguistics, 41.3, 200-217.

378. Stefanini, J. 1970. Note sur les formes surcomposées II Travaux de linguistique et de littérature, publiés par le Centre de philologie et de littératures romanes de l'Université de Strasbourg, 287-296.

379. Talmy, L. 1985. Lexicalisation structures: semantic structure in lexical forms. // Schopen, T. (ed.), Language Typology and Syntactic Description III: Grammatical Categories and the Lexicon, Cambridge: Cambridge University press, 57—149.

380. Tatevosov, S. 2001. From resultatives to evidentials: multiple uses of the Perfect in Nakh-Daghestanian languages II Journal of Pragmatics 33, 443—464.

381. Tedeschi, Ph. 1981. Some evidence for branching-futures semantic model I I Tedeschi Ph., Zaenen A. (eds.), Syntax and Semantics 14. Tense and Aspect, New York: Academic Press, 239—270.

382. Terry, M. 2001. The Simple Past and Present Perfect in Afro-American English // Perspectives on Aspect, Utrecht December 12—14 2001: Proceedings (http://www-uilots.let.uu.nl/conferences/PerspectivesonAspect/Proceedings/terry.pdf)

383. Tesnière, L. 1935. A propos des temps surcomposés II Bulletin de la Faculté des Lettres de Strasbourg, 56-59.

384. Thelin, N. 1991. On the concept of Time: Prolegomena to a Theory of Aspect and Tense in Narrative Discourse // Waugh, Rudy (eds.), 261—286.

385. Thiel, R. 1964. Die Zeiten der Vergangenheit //Sprachpflege 13, 83-85.

386. Thieroff, R. 1992. Das finite Verb in Deutschen: Tempus-Modus-Distanz. (Studien zur deutschen Grammatik, 40). Tübingen: Narr.

387. Thieroff, R. 2000. On the areal distribution of the tense-aspect categories in Europe // Dahl (ed.), 265—308.

388. Timberlake, A. 1999. On the Imperfect Augment in "Slovo о polku Igoreve" // Роман Якобсон: тексты, документы, исследования. М.: РГГУ, 771—786.

389. Togeby, К. 1966. Le sort du plus-que-parfait latin dans les langues romanes II Cahiers Ferdinand de Saussure 22: 175-184.

390. Tommola, H. 1993. Перфектное значение в русском языке // Lindstedt J., Pesonen P. (eds.), Studia Slavica Finlandensia, X, Helsinki: Venäjän ja Itä-Euroopan instituutti, 134—141.

391. Tommola, H. 2000. On the perfect in North Slavic // Dahl (ed.), 441—478.-V. Tommola, H. 2000a. Progressive aspect in Baltic Finnic // Dahl (ed.), 655—692.t

392. Torres Cacoullos, R. 1999. Grammaticalization, stylistic variation, and language contact : a study of Spanish progressive -ndo constructions. Ph. D. dissertation. The University of New Mexico.

393. Torres Cacoullos, R. 2001. From lexical to grammatical to social meaning // Language in Society 30, 443^178.

394. Traugott, E. C. 1972. A history of English syntax. N. Y.: Holt, Rinehart and Winston.

395. Traugott, E. С. 2001. Legitimate counterexamples to unidirectionality. Paper presented at Freiburg University, October 17th 2001.www.stanford.edu/~traugott/papers/Freiburg.Unidirect.pdl)

396. Tröbs, H. 2004. Progressive and habitual aspects in Central Mande // Lingua 114: 125—163.

397. Tuttle, E. 1986. The spread of ESSE as universal auxiliary in Central Intalo-Romance. Medioevo Romanzo 11: 229—287.

398. Väänänen, V. 1967. Introduction au latin vulgaire. P.: Klinksieck.

399. Vaillant, A. 1966. Grammaire comparée des langues slaves. T.III: Le verbe. P.: Klinksieck.

400. Van Valin, R. 1990. Semantic parameters of split intransitivity. Language 66: 221-260.

401. Vater, H. 1983. Zum deutschen Tempussystem II J. O. Askedal et al. (eds.) Festschrift für Laurits Saltveit. Oslo-Bergen-Toronto : Universitetforlaget, 201-214.1v

402. Vater, H. 1991. Einführung in die Zeitlinguistik. Köln: Universität Köln.

403. Vendler, Z. 1967. Verbs and times // Z. Vendler, Linguistics in Philosophy. Ithaca: Cornell University Press.

404. Vennemann, T. 1987. Tempora und Zeitrelation im Standarddeutsch. Sprachwissenschaft 12: 234—249.

405. Vet, C. 1980. Temps, aspects, et adverbes de temps en français contemporain. Genève : Dorz.

406. Vetters, C. 1996. Temps, Aspect et Narration. Amsterdam, 1996.

407. Vey M. 1952. Les préverbes 'vides' en tchèque moderne II Revue des études slaves 29, 82— 107.

408. Vlach, F. 1981. The semantics of the Progressive II Tedeschi Ph., Zaenen A. (eds.), Syntax and Semantics 14. Tense and Aspect, New York: Academic Press, 271—292.

409. Vondräk W. 1928. Vergleichende slavische Grammatik. 2. Aufl. neubearb. v. O. Grünenthal. Göttingen : Vandenhoeck, Ruprecht.

410. Warthburg, W. von, Zumthor P. 1947. Précis du syntaxe du français contemporain. Berne : A. Francke.

411. Washio, R. 2004. Auxiliary Selection in the East II Journal of East Asian Linguistics 13: 197-256.

412. Waugh, L., Monville-Burston, M. Aspect and discourse function: the French Simple Past in newspaper usage. Language 62: 846—877.

413. Waugh, L., Rudy, S. (eds.) 1991. New Vistas in Grammar: Invariance and Variation. Amsterdam: Benjamins.

414. Waugh L. 1991. Tense-Aspect and Hierarchy of Meanings: Pragmatic, Textual, Modal, Discourse, Expressive, Referential // Waugh, Rudy (eds.), 241—260.

415. Weinrich, H. 1964. Tempus: besprochene und erzählte Welt. Stuttg.: Kohlhammer.

416. Weinrich/Thurmair et al. 1993. H. Weinrich. Textgrammatik der deutschen Sprache ! unter Mitarbeiten von Maria Thurmair et al., Mannheim: Duden.

417. Wiberg, L.-E., 1995. Le passé simple, son emploi dans le discours journalistique. Stokholm : Almqvist, Wiksell.

418. Willett, T. 1988. A Cross-Linguistic Survey of the Grammaticization of Evidentiality. Studies in Language 12.51-97.

419. Williams, E. 1997. Blocking and anaphora // Linguistic Inquiry, 28, 4.

420. Winford, D. 1993. Variability in the use of perfect have in Trinidadian English: A problem of categorial and semantic mismatch // Language Variation and Change, 5, 141-188.

421. Xiao, R., McEnery, T. 2004. Aspect in Mandarin Chinese: A corpus-based study.

422. Amsterdam: Benjamins. Yamaguchi, T., Pétursson, M. The speaker and the perfective auxiliaries hafa and vera in1.elandic // Language Sciences 25 (2003) 331-352 Zaenen, A. 1993. Unaccusativity in Dutch: Integrating syntax and lexical semantics //

423. Pustejovsky, J. (ed.), Semantics and the lexicon Dordrecht: Kluwer, 129-161. Zúñiga, F. 2001. Dos progresivos y dos resultativos en el Mapudungun // Llames, 2001, 1, 63—75.

424. Zirmunskij, V. M., 1966, The word and its boundaries. Linguistics 27:65-91.1. УКАЗАТЕЛЬ ЯЗЫКОВ