автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Типология и эволюция иронии в поэзии русского модернизма

Полный текст автореферата диссертации по теме "Типология и эволюция иронии в поэзии русского модернизма"

На правах рукописи

ИВАНОВА Ирина Николаевна

ТИПОЛОГИЯ И ЭВОЛЮЦИЯ ИРОНИИ В ПОЭЗИИ РУССКОГО МОДЕРНИЗМА (1890 - 1910 годы)

10.01.01 — Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Ставрополь - 2006

Работа выполнена в Ставропольском государственном университете

Научный консультант: доктор филологических наук профессор

Егорова Людмила Петровна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук профессор

Газизова Амина Абдуллаевна

доктор филологических наук профессор Исаев Геннадий Григорьевич

доктор филологических наук профессор Кузнецова Анна Владимировна

Ведущая организация: Волгоградский государственный

педагогический университет

Защита состоится 15 декабря 2006 г. в 11 часов на заседании диссертационного совета Д 212.256.02 в Ставропольском государственном университете по адресу: 355009, г. Ставрополь, ул. Пушкина, 1а, ауд. 416 (или 210).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Ставропольского государственного университета

Автореферат разослан «_» _2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук

Т.К. Черная

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Ирония, безусловно, входит в число основных понятий культуры и в качестве такового имеет богатую многовековую историю и множество толкований. Она находит свое воплощение в весьма различных явлениях, то выступая в скромной роли одного из тропов, то претендуя на статус философской позиции и едва ли не онтологической категории. Ее исторические формы столь многообразны, что за всю более чем двухтысячелет-нюю историю изучения (термин «иронология» возник лишь в 80-е годы XX века) так и не появилось классификации, которая охватила бы весь спектр проявлений иронии и нашла критерий, позволяющий достаточно четко дифференцировать ее от смежных категорий. «Ни одна из существующих теорий иронии не способна полностью отличить ироническое произнесение от не иронического» (£Л.?мт/, 2000). Трудность определения иронии (при сравнительно легком ее распознавании в конкретном контексте) заключается прежде всего в том, что практически невозможно выделить ее основное качество, универсальное свойство, «присутствующее во всех случаях иронии и отсутствующее во всех случаях не-иронии» (ишт!, 2000). Если же речь идет об иронии в художественном тексте, особенно поэтическом, то ситуация еще более осложняется — хотя бы в силу «расподобления» говорящего/иронизирующего «Я» на несколько субъектов и постановки проблемы «кто говорит» (автор? лирический герой? лирический субъект? персонаж? ролевая маска?).

Последнюю и довольно мощную волну интереса к иронии в России мы наблюдаем приблизительно с конца 80-х годов XX века до настоящего времени. Это — прямое следствие радикальной перестройки общественной жизни и сознания и влияния постмодернизма, укорененного в стереотипах общественного сознания. Разрушение классической картины мира, тотальное недоверие к наиболее авторитетным «метарассказам», заметное снижение интереса «простого человека» к любой социально-политической проблематике, поскольку она не касается его непосредственно, привели к «победе иронии над трагедией» (С. Зонтаг). В современной культурной ситуации ирония играет одну из главных ролей, растворяясь в'повседневности и по-новому окрашивая привычные ценности и аксиомы.

Актуальность исследования обусловлена как современной культурной ситуацией, непредставимой без участия иронии, так и необходимостью создания целостной картины поэзии Серебряного века как эстетико-фи-лософского единства, что, на наш взгляд, является одной го важнейших задач современного литературоведения. Мы считаем, что роль иронии в процессе формирования феномена Серебряного века до сих пор не оценена по

достоинству. Существуют лишь немногочисленные исследования по иронии в творчестве того или иного поэта этой эпохи и несколько работ обобщающего характера, как правило, констатирующих необходимость монографического исследования этой темы (Бройтман, 2000; Колобаева, 2000: Лекманов, 1997; Лейни, 2004 и др.).

Объектом исследования стало поэтическое творчество 3. Гиппиус, В. Брюсова, И. Анненского, А. Блока и А. Белого, Н. Гумилева, В. Нарбута и Г. Иванова в аспекте реализации различных типов иронии. Выбор персоналий был продиктован как значимостью и репрезентативностью данных имен для указанного периода, так и наличием в творчестве этих поэтов достаточно ощутимого иронического начала. Необходимо заметить, что творчество признанных юмористов и сатириков, например, «сатириконцев», находится за пределами нашего внимания как имеющее лишь очень отдаленное отношение к подлинной иронии в нашем понимании. То же относится и к весьма популярному в рассматриваемый период жанру пародии - безусловно, связанному с иронией и вне ее не существующему, но представляющему собой тему отдельного исследования (см. Тяпксм, 1980, 1984, 1995, 1997).

К сожалению, ограниченность объема диссертационного исследования заставила нас отказаться от подробного рассмотрения поэзии В. Ходасевича, А. Ахматовой и М. Цветаевой, а также некоторых других знаковых для эпохи персонажей (А. Тиняков, Т. Чурилин и др.), в поэзии которых ирония играла немаловажную роль.

Предметом исследования являются функциональная типология иронии как важнейшей категории философско-эстетического мышления русской поэзии 1890-х - 1910-х годов XX века и ее эволюция в художественной системе русского модернизма.

Цель исследования - выявление особенностей различных типов модернистской иронии и ее функционирования в художественной системе русского модернизма; раскрытие эволюции иронии на уровне ее основных типов; обоснование статуса иронии как отнюдь не периферийной, а одной из важнейших категорий художественного мышления поэтов Серебряного века.

Для достижения этой цели в нашем диссертационном исследовании решаются следующие задачи:

- рассмотреть эволюцию иронологии с целью выявления сущностных критериев иронического;

- дать собственное определение иронии, максимально учитывающее сложность ее типологических характеристик, но не растворяющее в этой сложности ее концептуальной сущности;

- выявить специфику модернистской иронии в ее двух основных модификациях - символистской и акмеистической;

- доказать, что определенный тип иронии является неотьемлемлемой частью поэтики символизма и акмеизма;

- определить роль и функции иронии в творчестве каждого из названных выше поэтов и направление ее эволюции;

- выделить наиболее характерные приемы и уровни реализации иронии в поэтических текстах рассматриваемого периода;

- выявить «внутрисимволистскую» и «внутриакмеистическую» типологию иронии.

Методология диссертационного исследования продиктована спецификой предмета исследования и предполагает синтез различных методов анализа: историвд-генетического, сравнительно-исторического, функционально-типологического, структурно-семиотического. В разработке собственной концепции иронии мы опираемся на идеи С. Кьеркегора, Т. Манна, Н. Нокса, Н. Фрая, М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева, А.Б. Есина, Н.Т. Рымаря, В.И. Тюпы, В.М. Пивоева, В.О. Пигулевского, И.А. Осиновской и других отечественных и зарубежных иронологов.

Теоретическая значимость и научная новизна работы заключаются в расширении и углублении представлений об иронии как одной из конституирующих категорий художественного мира русского модернизма. В диссертации впервые эволюция творчества русских поэтов начала века рассматривается в аспекте иронии во всех ее проявлениях, причем доказывается, что такое исследование лирики Серебряного века позволяет выявить фундаментальные закономерности его философско-эстетического мышления и картины мира.

Практическая значимость диссертации заключается в том, что ее материал и результаты могут быть использованы в практике университетского и школьного преподавания теоретико — и историко-литературных дисциплин, спецкурсов и спецсеминаров. Что анализ различных типов иронии в поэтическом тексте Серебрян ого века позволит студенту-филологу полнее и ярче представить себе «живой» литературный процесс этого периода, а преподавателю — продемонстрировать разнообразие подходов к анализу художественного текста с иронической доминантой.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Ирония — философско-эстетическая категория с весьма широким смысловым диапазоном, обусловленным неопределенностью критериев иронического. Ключевым понятием в определении иронии должно стать дистанцирование от собственного или чужого дискурса, постоянное ощущение возможности иного контекста, присутствия другой точки зрения — относительно собственной или точки зрения оппонента. Ни противоположность выражения содержанию, ни насмешливый тон не явля-

ются непременными атрибутами иронии. Ирония не является «разновидностью комического»: ее соотношение с юмором и сатирой - пересечение смысловых полей. Основная функция иронии - корректирующая. Воплощая авторский философско-эстетический идеал, ирония в художественном тексте проникает во все его уровни и слои; высшие уровни проявления иронии — метатекстовый и интертекстуальный.

2. Ирония является одной из основных категорий ф и л о с о ф с ко -.) стет и -ческого мышления Серебряного века, неотъемлемой составляющей художественных миров наиболее значимых поэтов. Поставив себе неслыханные по своим масштабам духовные задачи, русский Серебряный век в своей метапоэтической рефлексии столкнулся с необходимостью самоконтроля, проверки подлинности духовных достижений, т.е. с необходимостью иронии и самоиронии. В силу своей амбивалентной природы ирония воспринималась то как соблазн, персонифицируемый в целом ряде соответствующих образных парадигм - от Арлекина до Мефистофеля, то как проявление некоей имеющей онтологически самостоятельное бытие и враждебной человеку силы, то как союзник в борьбе за разрушение мнимых и обретение подлинных ценностей, - но она неизменно присутствовала в модернистской картине мира. Поэтому вне типологии иронии невозможно осмысление художественных систем русского символизма и акмеизма, их философии, гносеологии, образных систем и поэтики.

3. Модернистская ирония есть особый историко-культурный тип иронии, не тождественный ни романтической, ни экзистенциальной (хотя и близкий, и даже прямо восходящий к ним), и эволюционирующий, особенно в творчестве В. Брюсова и позднего Г. Иванова, в иронию постмодернистскую. От предшествующих типов иронии модернистская отличается прежде всего изменением картины мира и концепции личности, снятием оппозиций, размыванием границ, уничтожением полюсов или утверждением их взаимопереходности. Ощущая великий сдвиг, разлом, предчувствуя грядущий Апокалипсис, человек утрачивал привычную уверенность и укорененность в бытии, свойственную классической картине мира, поддерживаемой реализмом XIX века, и пытался вновь обрести незыблемые ценности, но уже пройдя через искус иронии.

4. В основе символистской иронии — романтический принцип двоеми-рия, но дополненного введением третьего, собственно символического мира, позволяющего увидеть отражение высших сущностей. Неизбежность их замутненности и искажения становится сферой иронии. В зависимости от степени и глубины иронического сомнения в рамках символистской иронии можно выделить иронию подтипа (а) — сомнение в наличии связи ноуменальной сверхценности с миром явлений; (в) - недоверие к ее яв-

ленным образам, потенциально неадекватным и вводящим в заблуждение; (с) — неуверенность субъекта в самом себе, своем избранничестве и способности к ожидаемому от него подвигу; (с!) — сомнение в самом существовании этой сверхценности. Ирония подтипа (а) и (с1) чаще встречается у «старших» символистов, (в) и (с) — у «младших».

5. Символистская ирония выполняет несколько основных функций: мировоззренческую, гносеологическую, мистико-религиозную, контрольно-корректирующую, собственно-эстетическую. Сочетание этих функций, разграничение которых не абсолютно, определяет основную интонацию авторской иронии, непосредственно связанной с базовыми категориями художественного мышления и мировосприятием каждого поэта-символиста.

6. Акмеизм как литературная группа явился следствием иронического отношения Гумилева и его круга к некоторым аксиомам символистской философии и поэтики. Акмеистическая ирония проявляетсяпб-разному: как подчеркнутая «звериность» и физиологичность у Нарбута и Зенкевича, как утонченная культурная рефлексия у Мандельштама или-самоироничность мифа о «конквистадоре» у Гумилеве. В любом случае ее (иронию) отличает пафос приятия земного мира во всем его многообразии и принципиалвно иное -отношение к миру геаНа и воспроизводящему этот мир слову. «Светлая ирония» акмеизма, как правило, не включаемая-литературоведами в число его конститутивных признаков, должна, наконец, получить этот статус. При всем различии подходов к описанию «акмеис-тичности» и неотчетливости ее критериев, именно наличие имплицитной или эксплицитной иронии (хотя бы по отношению к символизму!) может и должно служить одним из таких критериев.

7. Ироническое начало является важнейшим в творчестве Г. Иванова, не входящего в каноническую шестерку, но, безусловно, сформировавшегося в стилевой ауре акмеизма. С иронией непосредственно связаны все основные темы его поэзии: «жизнетворчество», прошлое в настоящем, театральность, любовь и смерть, «прекрасная ложь» искусства, «распада атома», личности и мира. Ирония не только становится структурообразующим принципом художественного мира поэта и ядром его поэтики в раннем творчестве, но и фактически приобретает статус онтологической категории («мировая ирония» позднего Иванова). В последнем случае защитной реакцией субъекта, в том числе и лирического, становится «встречная» ирония («отчаянье я превратил в игру»), что обеспечивает Иванову переход в следующую поэтическую эпоху - эпоху постмодернизма

8. Типология иронии в поэзии русского модернизма необходимо должна рассматриваться в аспекте ее эволюции, осуществляемой на трех уровнях. Выделяются: общее направление эволюции (от модернистской иронии к

постмодернистской, наиболее явно выраженной у В. Брюсова и Г. Иванова); в пределах модернизма наблюдается трансформация символистской иронии в акмеистическую (ранний Гумилев, отчасти В. Нарбут и Г. Иванов). Кроме того, в лирике каждого поэта различные типы и оттенки иронии образуют оригинальную авторскую иронию, также эволюционирующую на протяжении всего творческого пути поэта и непосредственно связанную с изменениями его картины мира и художественной системы.

Апробация рюультатов исследовании. Концепция и основные положения диссертационного исследования обсуждались на международных, всероссийских, межвузовских и внутривузовских конференциях и семинарах в Москве (1996, 1999.2000,2002,2003,2004), Минске (2005), Санкт-Петербурге (1994, 1997. 2005), Нижнем Новгороде (2004), Омске (2005), Томске (2001), Челябинске (2005), Саратове (2005), Самаре (2003), Волгограде (2003,2005), Ростове (2003,2004), Армавире (2002), Пятигорске (1995), Ставрополе (1994-2006).

Основные идеи работы использованы в вузовском учебнике (История русской литературы XX века. Первая половина. — Ставрополь, 2004), университетских курсах «Введение в литературоведение», «Теория литературы», «Теория и практика русского стихосложения», а также курсах по выбору «Ирония: история, теория и художественная практика», читаемых автором на филологическом факультете Ставропольского государственного университета.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех плав, заключения и списка использованной литературы. Общий объем текста - 529 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость, определяются предмет и объект исследования, излагаются основные положения.

Первая глава («Исторические и теоретические аспекты изучения понятия «ироння»») состоит из двух разделов. В первом рассматриваются основные историко-культурные типы иронии - от античной (сократической. софистической, «иронии рока») до постмодернистской. Особое внимание уделяется романтической иронии и ее критике (Гегель, Зольгер, Кьеркегор, Гете), а также иронии экзистенциальной, поскольку именно эти два типа иронии наиболее значимы для становления иронии модернизма, особенно символистской. Во вторим анализируются современные отечественные и зарубежные концепции иронии (В.Е. Хализев, В.И. Тюпа, А.Б. Есин, Н.Т. Рымарь, Н.И. Ищук-Фадеева, J1.B. Карасев, М.Т. Рюмина, М.М. Дунаев, X. Уайт, Р. Рорти, Ж. Женетг, Ж. Делез, R.W. Gibbs, С. Leitgeb, R. Kreuz,

S. Gluchsberg, D. Sperber, D. Wilson, A. Utsumi и др.), соглашаясь или полемизируя с которыми, диссертант формулирует собственную концепцию.

Ирония представляет собой феномен с чрезвычайно широким понятийным полем. Поэтому, в истории иронологии можно выделить несколько основных тенденций в ее интерпретации и дефинировании. Ирония может быть собственно языковым приемом (троп или фигура иронии); способом полемики или ведения диалога (майевтика Сократа); структурным принципом художественного произведения; эмоционально-ценностной ориентацией человека, его жизненной установкой; средством самозащиты, компенсации личности (психоаналитическая трактовка иронии); онтологической категорией, подменяющей трансцендентные сущности («мировая ирония», «ирония судьбы») и т.д.

Наиболее сложным в создании универсальной типологии иронии.является выделение общего критерия «иронического», присутствующего во всех названных проявлениях иронии. Мы считаем, что таким критерием должно быть дистанцирование иронического субъекта от объекта иронии (ситуации, дискурса, субъекта-жертвы). Признаки, обычно называемые в качестве основного критерия иронии, т.е. противоположность буквального смысла подлинному и насмешливый тон, для иронии факультативны. Ирония есть ощущение возможности иного контекста, других точек зрения, и пресловутая противоположность как формальный показатель иронии именно потому выступает в этом качестве, что ярче всего, демонстрирует такую возможность, т.е. наличие иной системы координат, где некая сущность, утверждаемая первой системой в качестве ценности, перестает быть таковой. Ирония — знание (или как минимум подозрение) об относительности высказываемой истины.

Ирония имеет лишь опосредованное отношение к эстетической категории комического, и многим ее типам — в частности, драматической, позднеромантической, экзистенциальной, символистской — присущ скорее трагический, чем комический тон. Отрицательная оценочность действительно является необходимым компонентом иронии, но степень негативности в оценке объекта иронии может быть разной: от резкого неприятия (тогда ирония приближается к сарказму, сатире, инвективе) до простой сдержанности и умеренности. Важно, что эта «отрицательность» почти всегда исходит из собственного (пусть и не всегда объективного) представления о должном, об идеале. Аксиологическая ориентация иронии предполагает — даже при внешнем псевдоутверждении — достаточно выраженную отрицательную эмоциональную окраску, но целью ее является все же конечное утверждение. В этом смысле ирония выполняет отнюдь не разрушительную, но созидательную функцию.

Структура любого типа иронии предполагает наличие иронизирующего субъекта (ироника), объекта иронии (жертвы) и ее адресата. Эта тернарная модель может превращаться в бинарную (совпадение в одном лице адресата и жертвы) или даже реализовываться в сознании иронизирующего субъекта (самоирония, когда адресатом и жертвой является сам иро-ник). Интеллектуально честная, последовательная ирония не выводи т самого ироника из-под обстрела, но, напротив, делает самоиронию необходимым условием художественного постижения истины.

В художественном, в частности, поэтическом тексте ирония воплощается на всех его уровнях, в зависимости от замысла автора и субъектно-объектной организации текста, значительно более сложной по сравнению с нехудожественной речью. В роли иронизирующего субъекта может выступать автор, лирический герой, лирический субъект, персонаж, включая и неперсонифицированных персонажей типа «мировой иронии». Ничто, вечности, бесконечности или смерти. В роли жертвы - автор (как категория текста или собственный образ - «Владимир Соловьев», «Валерий Брюсов»), лирический субъект, персонаж, образ, связанный с определенным сюжетно-мотивным комплексом, другой художественный текст или ряд текстов, литературное направление или группа. Адресатом иронии в большинстве случаев является потенциальный читатель, либо «массовый», либо принадлежащий к узкому кругу «посвященных» и тем самым достаточно подготовленный к восприятию определенного типа иронии.

Сложность субъектно-объектной организации художественного текста приводит к тому, что затрудняется выделение формальных показателей иронии, легко вычленяемых на уровне тропа или фигуры иронии (т.е. уровне фразовом). Ирония проникает во все слои и уровни текста, преимущественно реализуясь на идейно-тематическом, сюжетном и образном уровнях (т.е. для ее полноценного восприятия бывает недостаточно не только фразового, но и высших уровней, включая текстовый). Как правило, рецепция читателем иронии в поэтическом тексте предполагает не столько присутствие так называемых иронических сигналов, сколы«) наличие фоновых знаний, прежде всего знания контекста — будь то контекст цикла или книги стихов, творчества поэта в целом, литературного направления, журнальной полемики, метапоэтики, современной культурной ситуации и т.д. Последнее особенно справедливо в отношении иронии в поэзии русских символистов и акмеистов, свободно играющей различными культурными кодами и требующей от своих читателей незаурядной эрудиции, свободной ориентации в пространстве современной культуры и интеллектуального сотворчества.

Вторая глава («Ирония в теории и художественной практике русского символизма») состоит из пяти разделов, в которых выявляется специфика сим воли-

стеной иронии и рассматриваются ее основные типы, сочетание которых определяет характер иронии в творчестве каждого го поэтов-символистов.

Первый раздел {«Символистская ирония как особый тип иронии. «Декадентская» ирония. Теория иронии Ф. Сологуба и практика иронии в творчестве 3. Гиппиус») посвящен становлению символистской иронии и выявлению ее специфичеких черт. Символистская ирония, в отличие от романтической, практически лишена радостного самоупоения, восхищения своими возможностями, она вообще осторожнее, строже,'реже выбирает своей жертвой мир «филистеров», реже сатирична, но чаще обращается на самого художника и его идеал, подвергает сомнению уже, казалось бы, достигнутое. Поэтому их ирония, как правило, жестче, беспощаднее и по своей интонации скорее сопоставима с позднеромантической (Гейне, Гофман, Лермонтов). Не удивительно, что в отличие от русской классической литературной традиции, предпочитающей скорее сатиру, реже — гротеск или юмор, символисты обратились к иронии. «Ирония - наиболее характерная для русских символистов форма комического» (Бройтман, 2000). В данной главе предлагается классификация подтипов символистской иронии.

Рассматривая символистскую иронию в ее эволюции, диссертант подчеркивает, что «декадентская» ирония не противопоставлена собственно символистской, но скорее входит в нее на правах составляющей, подобно тому, как само декадентство представляет собой своего рода внутрЬннюю тень символизма, его темного, но неизбежного двойника: Если символистская ирония чем-то и отличается от своей «тени», то, пожалуй, большим разнообразием эмоциональных оттенков, вызванных сложной диалектикой веры/неверия.

Одним из теретиков и певцов «декадентской» иронии был Ф.К. Сологуб. В его поэтическом творчестве ирония не играет заметной роли: сологу-бовское декадентство имеет серьезный, даже трагический характер. Однако в его метапоэтике, не менее значительной, чем художественное творчество, как и у всех русских декадентов и символистов, ирония занимает центральное место. В «Творимой легенде» Сологуб излагает собственную концепцию иронии: жизнеотрицающим началом бытия является «понимание лирическое», «богиня Лирика», жизнеутверждающим, принимающим мир до конца, — «познание ироническое», «царица Ирония». В сологубовской художественной картине мира лирика и ирония приобретают статус онтологической оппозиции и являются вечно враждующими, но и взаимодополняющими, «не-слиянными и нераздельными». Возможно, поэтому теоретик иронии Сологуб практически не допускает иронию в поэзию как царство «богини Лирики». Синтетическое единство лирики и иронии достигается третьим началом—Смертью, главной героиней солотубовского творчества. Таким образом, Сологуб предвосхищает интуиции почти всех русских символистов: Смерть—та предельная

дистанция, которая обеспечивает максимально ироническую позицию, и она же - предельная концентрация и источник трагизма, более или менее явно вдохновляющий и питающий всю лирику, все искусство.

В творчестве З.Н. Гиппиус ирония ограничивается типами (в) и (с), т.е. подвергает сомнению способности и душевные силы лирического субъекта и возможность воплощения идеала в реальности, но не сам христианский идеал и существование Бога и Его замысла о человеке. Подобно Кьерке-гору - пламенному христианину и одновременно абсолютному иронику -Гиппиус прибегает к игре несколькими «Я». Понимая, что вера и неверие могут быть очень разными, Гиппиус переадресует собственные сомнения, отчаяние и интеллектуальные «соблазны» своим «Я» - персонажам. Ирония в творчестве Гиппиус - и «декадентская», и символистская, поскольку почти кьеркегоровская полисубъектность ее художественного мира не просто допускает, а прямо требует такого, казалось бы, самопротиворечия. Мир Гиппиус непреодолимо антиномичен, и вполне естественно, что объединяющим началом, удерживающим в относительном равновесии центробежные и центростремительные силы, становится ирония. Ирония у Гиппиус, как и у Сологуба, редко получает неофаниченные права на тотальное разрушение (в этом случае она делегируется «демоническим» персонажам). Она играет исключительную роль и в «жизне-творчестве» поэта, и в формировании индивидуальностей Гиппиус, поэтической и критической (иронизирующий полемист Антон Крайний), и в становлении ее ценностной иерархии. Но основная функция иронии у Гиппиус - корректирующая, т.е. структурирующая ее художественное сознание как систему «личностей», стремящихся к единой, уже не подверженной ироническому сомнению Истине, но запутывающихся в собственных слабостях и противоречиях на разных этапах этого пути. Именно ирония, как и одна из сологубовских «цариц», не позволяет остановиться и принять временное за вечное, а относительное - за абсолютное.

Второй раздел («Скептическая ирония» В. Брюсова») посвящен становлению и эволюции категории иронии в творчестве одного из наиболее значительных поэтов-символистов. В творчестве В.Я. Брюсова ирония проявляется в первую очередь на уровне фгтософско-рносеологическом. Это нашло отражение в известной брюсовской концепции множественности истин, и, следовательно, активной пропаганде эстетического и этического плюрализма, принимаемого многими оппонентами по >та за цинический релятивизм и проповедь аморализма. Эстетически же эта, в сущности, ироническая, установка воплотилась в своеобразном понимании Брю-совым «взаимоотношений» поэта, лирического героя, лирического субъекта и персонажа. С другой стороны, образы-персонажи (ни у одного сим-

вол иста нет такого количества «персонажных» стихотворений) нужны Брю-сову прежде всего для выражения собственного душевного содержания, что неоднократно подчеркивалось им в автокомментариях. При этом Брюсов — самый закрытый, наименее «субъективный» из русских символистов, поэт, сделавший дистанцирование от любой лирической или экзистенциальной ситуации (даже оставаясь внутри ее!) своей жизненной и творческой установкой. С. Бройтман называет иронию Брюсова скептической, противопоставляя ее мистической и трагической — двум другим разновидностям символистской иронии (Бройтман, 2000). Кажется, на сегодняшний день это наиболее удачное определение брюсовской иронии, восходящее еще к характеристике Брюсова Анненским: «Это скептик, даже более — иронист» {Анненский, 1979).

В «Juvenilia», «Chefs d'oeuvre», «Me eum esse» ирония становится одним из элементов брюсовского жизнетворчества. «Tertia Vigilia», «Urbi et Orbi» и «Stephanos» - апологетика радикального плюрализма и утверждения множественности истин, предвосхищающего интуиции постмодернизма. «Я» Брюсова и не стремится к преодолению собственной иронической множественности, напротив: «И странно полюбил я мглу противоречий, / И жадно стал искать сцеплений роковых». Такое состояние сознания отнюдь не ощущается самим «Я» как ущербное, а, напротив, объявляется уделом высокоорганизованного творческого интеллекта. В антологических» разделах брюсовских книг («Любимцы веков», «Правда вечная кумиров», «Властительные тени») мифологические и исторические персонажи — способы проявления авторского иронического «Я», причем, как правило, Брюсов дает антитезис к любому тезису (Тезей — Антоний, Александр или Цезарь — Сулла, Клеопатра — Цирцея и т.д.). В «Urbi et Orbi» поэт подтверждает верность своим принципам — стремлению и ироническому самодистанцированию, причем последнее не отменяет первого, а дополняет его страстный пафос. Параллельно радостному, творческому настроению развивается иное, оттеняющее и дополняющее позу ироника-победи-теля и подвергающее сомнению само всепобеждающее стремление. Оба настроения — тезис (ирония как пафос обновления-самодистанцирования) и антитезис (ирония как пафос сомнения и неуверенности, как функция самоконтроля разума) совмещаются в синтезе — апологии сдержанности и неустанного труда (а не порыва и не вдохновения свыше, как у прочих символистов) в стихотворениях «Работа», «У земли», «В ответ».

Брюсовский иронизм наиболее очевиден в любовной лирике поэта. Его демонический любовник вообще не способен к избирательности и подлинному диалог (свойство ироника, отмеченное Кьеркегором, Бубером, Бахтиным и др.) и, похоже, не нуждается в нем. Другой человек, «ты»,

женщина лишается личной единственности и станови тся лишь средством вызова определенного настроения или переживания. Отсюда бргасовское отчужденно-ироничекое отношение к центральному романтико-символи-стскому мифу Вечной Женственности. Только как иронию и самоиронию, а не как швисть или сознание «неполноценности», можно понять его послание «Младшим» (из цикла «Оды и послания» в «1ЛЫ е1 ОгЫ»).

Герой-ироник понимает и принимает лишь два типа отношений: основанные на элементарных инстинктах или усложненно-игровые, заведомо искусственные и отрефлекгированные. Глубина и искренность подлинного диалога «Я» и «Ты», единственных и неповторимых в ггом общении, ему недоступны, или же он сознательно избегает их. Но - парадоксальным образом - если возвышенная, романтическая, куртуазная любовь, предполагающая единственность боготворимой возлюбленной, иронически снижается и пародируется очень легко (Соловьев, Блок, Белый, отчасти Гиппиус, Анненский, позже Гумилев), то «любовь по Брюсову» объектом иронии быть не может. Это нетрудно доказать: ирония предполагает снижение (для чего необходима первоначальная идеализация любви и\или возлюбленной) или «расширение кругозора» (отказ от признания ее единственной и неповторимой и введение в общий ряд). При изначальном отсутствии идеализации и сознания уникальности и неповторимости личности любимой ирония просто лишается своей привычной «пищи». «Чистая» же страсть, т.е. эрос, желание, ни иронии, ни пародии не поддается; комичными могут быть лишь человеческие иллюзии по этому поводу или же вербальные и невербальные формы выражения этих иллюзий.

Ироническое дистанцирование приводит к интересному парадоксу в «современных» стихотворениях поэта. Политические события проецируются на исторически аналогичные ситуации и лишаются при этом конкретно-исторических примет. Признавая «правду вечную» политической борьбы и ее права как поэтической темы, поэт, тем не менее, как подлинный ироник, категорически отрицает собственную «ангажированность»: «Если я и высказывал когда... взгляды, за которые меня причисляют к «правым», то как парадокс, в ряду других парадоксов, которые меня когда-то забавляли» (Брюсов, 1973). Революция (любая) оправдывается прежде всего тем, что является повторением некоего исходного прасобытия, ее новизна и конкретно-историческая справедливость относительны, но право на существование и осуществление - абсолютны. Это случается, такое уже было там-то и тогда-то, при таких-то обстоятельствах — так можно было бы сформулировать брюсовское отношение к истории. Современные события - не лучше и не хуже, хотя, конечно, любоваться античностью или революционным Парижем 1789 года гораздо проще - в

силу временной дистанции. В России же 1905 года «знакомая песнь» звучит хотя и фальшиво, но узнаваемо.

В последующих книгах стихов («Зеркало теней», «Семь цветов радуги», «Девятая камена») поэт-ироник остается верен себе. Все тот же брю-совский иронический плюрализм в его многообразных оттенках демонстрирует раздел «Святое ремесло», где, как всегда у Брюсова, поражает поклонение поэта относительному без упоминания абсолютного, земному вне трансцендентного, знаку как таковому при отсутствии или игнорировании референта. Муза, поэзия, язык оказываются абсолютными ценностями — но вопрос о том, что именно придает «ремеслу» святость, даже не ставится. Поэзия есть абсолютная ценность, не нуждающаяся ни в каком оправдании ценностью более высокого порядка. Она свободна от какого бы то ни было «во имя». Брюсов стремится остаться в рамках «только языка», когда вопрос об истине фактически переносится в иную плоскость и становится вопросом дискурса, а не соотношения его с внеязыковой реальностью. Язык демонстративно называется Спасителем (именно так, с прописной буквы), подменяя и замещая Его. Таким образом Брюсов выстраивает собственную мифологию, целенаправленно используя образную парадигму церковного дискурса и последовательно подменяя один понятийный ряд другим. Это не просто подбор эффектных метафор для выражения определенного пафоса, но вполне сознательная демонстрация собственной позиции, близкой к тотальному гносеологическому иронизму постмодернистов.

Последние, уже «советские» книги стихов Брюсова («Последние мечты», «В такие дни», «Миг», «Дали», «Меа») почти лишены иронии. Эти книги -торжество пафоса, чаще всего эпического или возвышенно-одического. Но именно иронический тип личности, гносеологический плюрализм и признание множественности истин позволили поэту не только безболезненно принять революцию и новую власть, но и органически «встроить» их в свою историко-культурную концепцию. Вступление в коммунистическую партию и активное сотрудничество с новой властью, давшие поэту ощущение активного участия в бурях века, принятая им идея исторического превосходства нового порядка как высшей стадии развития европейской цивилизации, наконец, возраст, уже далеко не юный, опыт, т.е. огромное количество пережитых «мигов», — все это обеспечивает позицию максимальной дистанции — заветная мечта ироника.

Поздний Брюсов, Брюсов-коммунист и создатель «научных» стихов, конечно, весьма отличается от «вождя русского декадентства» и певца эротических «мигов». Но его рационализм, философский скепсис и радикальный гносеологический плюрализм остаются неизменными на всем протяжении творческого пути и проявляются в его оригинальной «скептической иронии» (Бройтман, 2000) — специфической модификации иронии символистской.

Брюсовская ирония наименее подвержена эволюции: она сформировалась окончательно уже в первых книгах стихов Брюсова и в «Русских символистах», и позднее лишь проявляется на разном историко-культурном материале и в разных социально-политических условиях. Это все-таки ашволист-сказ1 ирония, поскольку в ее основе - вера в глубину и Тайну мира, и в каком-то смысле даже более последовательная, чем у «младших», хотя и не связанная непосредственно с представлением о трансцендентных этому миру сущностях. Это ирония скептическая, хотя брюсовский скепсис не синонимичен агностицизму: она выполняет главным образом гносеологическую, корректирующую функцию, не позволяя интеллекту успокоиться и принять одну из множественных истин, игнорируя остальные. Кроме того, некоторые черты брюсовского иронизма- радикальный плюрализм, недоверие к «метарасска-зам», особенно христианскому, философия «мигов», свободное включение в любой дискурс, «авторские маски» и сознательное дистанцирование от собственных текстов - предвосхищают иронию постмодернистскую.

Третий раздел («Экзистенциальная ирония И. Апненского») посвящен генеалогии иронии Анненскога, ее становлению и эволюции. Рассматриваются онтологические и психологические аспекты иронии в «Тихих песнях» и «лирический иронизм» «Кипарисового ларца» с образно-мо-гивной доминантой смерти как абсолютного ироника. Утонченный лирик, лейтмотивом поэзии которого стали «тоска» и «мука», Анненский, тем не менее, ощутимо ироничен даже в самых пронзительно искренних и лиричных стихотворениях. «Ирония стала вторым лицом И. Апненского, стала неотделима от его духовного облика» (Брюсов).

Мы считаем иронию Анненскога символистской, имеющей к тому же ярко выраженные экзистенциальные оттенки. Определение иронии Анненскога как иронии трагической, противопоставленной скептической и мистической как другим подтипам иронии символистской (Бройтман, 2000), представляется нам не слишком удачным, поскольку «трагическая» ирония — не столько тип иронии, сколько ее тон, эмоциональная окраска. За неимением лучшего термина мы определяем подтип символистской иронии Анненскога как иронию ■¡кзистенциильную, хотя и осознаем несовершенство такой номинации (собственно экзистенциальная ирония — определенный тип иронии, предшествующий модернистской). С нашей точки зрения, символистское миропонимание и экзистенциальное мироощущение не исключают друг друга. Оставаясь символистом в своей поэтике и художественной философии, Анненский воспринимает мир и бытие человека в мире - боль, скуку, тоску, одиночество, страх смерти, любовь и «безлтобость» — экзистенциально.

В «Тихих песнях» уже выбор псевдонима (Ник. Т-о) обнаруживает ироническую игру: псевдоним Одиссея (ирония как превосходство) и са-

мопрезентация Сократа (ирония как самоуничижение). Такой «самоуничижительный» псевдоним органично сочетается с названием книги, обеспечивая вместе с тем характерную для ироников «плавающую» точку зрения, якобы избавляющую от излишней субъективности и претендующую на максимальную объективность.

Космос души лирического героя Анненского не оставляет места для Бога. Это космос дурной бесконечности. Стихотворение о бесконечности «оо», на наш взгляд, убедительно свидетельствует о безрелигиозности Анненского. Пространственно-временная картина вселенной Анненского не дает линейной перспективы (необходимого условия надежды), это замкнутый в себе мир максимальной энтропии. Поэтическое сознание Анненского — оксюморон-ное. В его мире лучи — туманные («Поэзия»), светила — погасшие, теченье останавливается, бесконечность — миг, а миг — дробимый. Ложь, оказывается, не обманывает, а «свершает обеты», вечное является временным, временное вечным. Универсальная ирония Анненского сводит полюса, размывает границы категорий, но, в отличие от иронии раннеромангической, делает это не в радостном самоупоении творческого восторга, а в мучительной рефлексии. Жизнь и смерть субъекта сознания сливаются в «миг, дробимый молнией мученья» (в сонете «Человек» — «жить, мучительно дробя...»). Подлинная стихия иронии, несмотря на ее вечное стремление к универсальности и «все-охватности», — именно дробность, прерывность, эпизодичность (что, кстати, ощущали и софисты, и романтики, и постмодернисты). Но в под тексте такого иронического дробления — страстная тоска по единству, смыслу, ощущению подлинной континуальности бытия, которое обеспечивается только «линейностью», «векторностью» жизни как стремления к цели. Трагедия безрелигиозного иронического сознания в том, что вне признания метафизического абсолюта такой целью оказывается смерть.

Смерть — подлинная муза Анненского. Экзистенциальный страх смерти, в выражении которого Анненскому не было равных в русской поэзии, настолько силен, что поэт словно боится произнести слово «смерть». В известном смысле она заменила для поэта Прекрасную Даму символистов. Она, Дама — именно так, с прописной буквы, называет ее поэт. Подобно блоковской Коломбине, травестирующей высокий софийный образ, а затем обернувшейся Смертью («девушка с косой»), мировая тайна и красота, к которой безумно рвется герой Анненского, постоянно являет свой подлинный лик, и это — лик смерти. Она — единственное, над чем поэт не может смеяться, но может попытаться вести с ней игру: они как будто играют в прятки, ни разу не встречаясь лицом к лицу («У гроба»). Смерть и жизнь часто сливаются в одну личность («На пороге»), и этот двоящийся персонаж по своему произволу играет человеком. Последний, в свою

очередь, пытается переиграть смерть, выступая поочередно то в роли ироника, ю (чаще) в роли жертвы иронии. Финал «На пороге» апеллирует к известной стоической максиме о том, что смерть не имеет отношения к человеку: он есть, пока ее нет, а когда она есть, его уже нет.

В «Тихих песнях» нет никакого противовеса смерти — единственном}' абсолютному ироническому персонажу. Таким противовесом могли бы показаться традиционные ценности, являющиеся таковыми и в безрелигиозной картине мира -- любовь, искусство (музыка и поэзия), мысль. Но все они, безусловно, дорогие поэту, тоже становятся жертвой его иронии. Любовь («Декорация», «С балкона», «Молот и искры», «Ванька-ключник в тюрьме») — либо ускоренный путь к смерти, либо обман. Героиня лжет, ускользает, двоится («Это ты и не ты» («Молот и искры»); «Это маска твоя или ты?» («Декорация»)). Музыка и поэзия - пусть сладостное, но все же мучение («фортепьянные» и «мучительные» сонеты, «Ненужные строфы»). Даже мысль, могуществу и смелости которой поклоняется поэт, не становится для него незыблемой опорой.

«Кипарисовый ларец» явил читателю талант Анненского во всей силе его иронического лиризма. Анненский лишает символизм вертикального измерения с его сверхзадачей - прорывом в область трансцендентного, отказывается от свойственной символистам постоянной корреляции изображаемых земных реалий с миром подлинных сущностей и единой истины. Это является причиной оригинальной субъектной организации большей части его поэтических текстов, демонстрирующих наличие одновременно нескольких субъектов, нескольких точек зрения, или, точнее, «плавающей» точки зрения, характерной для ироника (наиболее яркий пример -«Смычок и струны»). Поэту как будто недостаточно «монологичного» стихотворения, не позволяющего лирической теме раскрыться во всей полноте и сложности, как будто жаль упущенных возможностей ее диалектического развития (отсюда, возможно, и любовь к циклизации, и многократные возвращения к одним и тем же темам). Именно эта черта поэтического мышления Анненского явилась причиной создания уникальной жанровой формы трилистника (первый раздел книги).

Ирония проявляется уже в поэтике заглавий трилистников, сочетающих принцип ассоциативных связей с принципом предметно-тематической группировки. В той части трилистников, которая имеет абсолютно «серьезные» названия, в эмоциональном диапазоне от легкой меланхолии до трагического отчаяния (трилистники обреченности, проклятия, тоски, одиночества, траурный, кошмарный и др.), ирония выполняет смягчающую функцию, шставляющую заподозрить наличие альтернативы безысходному отчаянию. В меньшей части, где названия имеют позитивные коннотации и рождают соответствующие ожидания (трилистники побед-

ный, весенний, отчасти сентиментальный), ирония беспощадно разрушает эти ожидания. Там же, где название непосредственно связано с иронией (трилистники шуточный, балаганный, отчасти бумажный), последняя демонстрирует все свои игровые и «серьезные» возможности.

Художественный мир Анненского населен ироническими персонажами. Такова «Сиреневая мгла» — иронический парафраз софийного персонажа. «Сиреневая мгла» (цвет, традиционно связываемый с метафизическим, трансцендентным) женственна, вызывает личную любовь мужского субъекта, влечет к себе, но недоступна и недостижима, является лишь изредка и издали, способна вступать в диалог, соблазняет, дразнит, провоцирует, вызывает тоску, наконец, губит. «Она» занимает позицию превосходства по отношению к «нему», обреченному лишь тосковать по «Ней», но не достичь, т.е. позицию потенциально ироническую. Но если блоковская «Она» никогда не иронизирует (и вообще почти не говорит), субъектом и объектом иронии является только «он», то «сиреневая мгла» явно насмешничает. Объектом ее иронии становится его нежелание или боязнь выйти из теплого дома, стремление удержать ее «в углу», «у печки», ничем не рискуя и не подвергая себя опасности. Подлинные ценности так легко не обретаются.

В «трилистниках» возникает принципиально значимый для поэта иронический мотив, нехарактерный для символистов и скорее свойственный явившемуся несколькими десятилетиями позже постмодернизму, — обессмысливание, инфляция слов, лишенных трансцендентного референта. («Знаешь что... Я думал, что больнее / Увидать пустыми тайны слов»). Если типичные символистские претензии к слову — недостаточность «бедного языка» для выражения подлинного содержания бытия («геаИога»), то у Анненского ситуация почти противоположная: слова перестают «значить», становятся фиктивными знаками, лишаются «тайны». Более того, возможно, они были таковыми изначально, и герой подозревал это, именно поэтому ему почти не больно. Свойственное радикальной иронии стремление «до конца все видеть», проникнуть в суть вещей, минуя иллюзорность слов, приводит к тому, с чем столкнулась ирония позднеромантическая, — тотальному отрицанию. Словам, в сущности, нечего выражать. Характерно, что почти все стихи с подобной проблематикой Анненский не включил в книги, возможно, из-за особой значимости и интимности этой темы. («Для чего, когда сны изменили, / Так полны обольщений слова?»; «Иль фальши нет в эмфазе слов?»; «Но горе тем, кто слышит, как в словах / Заигранные клавиши фальшивят».) Трагическая ирония ситуации еще и в том, что словам нельзя доверять, но для поэта все же нет ничего дороже и подлиннее.

Иронически решена в «трилистниках» тема замкнутого времени и вечного возвращения («Будильник», «Стальная цикада», «Черный силуэт» и

др.). Обычный у Анненского контраст континуальности человеческого ощущения времени (длящиеся тоска, мука, скука) и дискретности навязчивой событийности жизни осложняется темой дурной бесконечности движения по кругу, получающей здесь зримое воплощение. Линейность времени отдельной человеческой жизни парадоксально выражается круговым движением стрелок на циферблате часов. «Будильник» и «Стальная цикада» - своеобразная интерпретация любимой романтиками темы механизма, отупляющего и омертвляющего повторяющегося движения. Но у Анненского отношения между механизмом и человеком - не враждебное противостояние, а сочувственное понимание. Лирический Я-субъект рад был бы не слушать «игрушку», но слушает не без удовольствия и даже с благодарностью. Будильник как-то структурирует мучительно тянущееся время, как бы сливается с личным, субъективным ощущением времени, и настолько, что сердце героя тоже становится механизмом: «сердце -счетчик муки, машинка для чудес». Ирония Анненского идет дальше, чем романтическая: человек превращается в механизм, последний, напротив, очеловечивается (печалится, бредит, горюет и т.п.).

В названии «Трилистника победного» уже заключена ирония: никакой победы, никакого торжества здесь нет. К тому же эротический лейтмотив трилистника придает эпитету «победный» дополнительный иронический смысловой оттенок: «победой» называется также сексуальный успех. Три стихотворения, составляющие трилистник («В волшебную призму», «Трое», «Пробуждение») связаны общим любовным сюжетом, изложенным символически и нуждающимся в расшифровке. «В волшебную призму» представляет его в сжатом, «конспективном» виде: встреча — эротический экстаз - разрыв и отчаяние — пустота и холод. Следует заметить, что метасюжет любовной лирики Анненского никогда не отступает от этой схемы, и каждое стихотворение может служить иллюстрацией к одной из стадий. Вообще, как правило, если любовный сюжет представлен иронически, эта ирония держится на трех основных типах контраста. «Высокая лирика» и\или романтика, ожидаемая героем (и читателем) от ситуации, контрастирует (I) с убогой повседневностью, реальностью быта (наиболее распространенный случай); (2) с ничтожеством самого героя или (реже) героини, не соответствующих собственной роли (тема «младшего» символизма); (3) с неизбежностью смерти, обессмысливающей всякую любовную историю в силу единственно возможной для нее перспективы. В любовной лирике Анненского преобладает последний тип. Лирический пафос любовной поэзии Анненского редко не сопровождается иронией (один из немногочисленных примеров такой «чистой» высокой лирики -«Среди миров»). Но эта ирония горизонтальна, она практически лишена

«вертикального» измерения. Влюбленный герой Анненского, в отличие от большинства символистов, не связывает любовь к женщине с трансцеден-тным, хотя знает соблазн подобной иллюзии и даже иногда поддается ему. Он либо умышленно игнорирует вообще всю платоновско-соловьевскую философскую традицию либо полемизирует с ней.

В иронии Анненского нет ни радостного самоупоения творца, ни столь же радостного безумия саморазрушения. Это ирония отчаянья, но того отчаянья, которое способно на кьеркегоровский «прыжок» (тип поэтического мышления Анненского близок типу философского мышления великого датчанина). Ирония Анненского — это ирония символистская, но с акцентированным экзистенциальным началом. Она исходит из платоновского принципа двоемирия, реализуясь преимущественно в третьем, символическом мире, мире видимостей и мнимостей. К этому же миру принадлежат поэзия и человеческая мысль — высшие ценности в аксиологии Анненского. Существование ценностей более высокого порядка ставится поэтом под сомнение, а если они и есть, то экзистенциальное мироощущение лирического героя закрыто для их восприятия (ирония типа (а) и (d)). Центральные категории художественного мира Анненского — боль, страх смерти, тоска, скука, одиночество — создают картину экзистенциального отчаяния, немыслимого без соответствующего типа иронии.

Четвертый раздел («Эволюция иронии в поэзии А. Блока: модификации романтической иронии») посвящен проблеме типологии и эволюции блоковской иронии: от демонической иронии «Ante Lucem» через «софийный иронизм» «Стихов о Прекрасной Даме» к нигилистической иронии, «скепсису» и трагической иронии «человека-артиста».

Романтическая ирония, к которой традиционно возводят блоковскую, конечно, присутствует в творчестве поэта и даже является одной из важнейших составляющих его «скепсиса», но все же в целом не следует считать блоковскую иронию романтической. Блок, более, чем остальные символисты, «старшие» или «младшие», близкий к немецким романтикам, не обладал их способностью к переживанию чистой радости, восторга игры и свободы. Прекрасно сознавая резкий контраст между идеалом и реальностью, романтическая ирония, как известно, не столько страдала от него, сколько наслаждалась им и своей способностью к подобному интеллектуальному удовольствию. Блоковской иронии такие переживания чужды, скорее она приближается к позднеромантической иронией гейневского типа.

В цикле «Ante lucem» действительно преобладают темные краски («до света»), но видеть в нем едва ли не присягу на верность Люциферу (Сло-боднюк, 2002) — все-таки преувеличение. Обычные юношеские переживания (тривиальные для «взрослых», но всегда новые для подростка и юно-

ши) облекаются в естественную для них банально-романтическую форму со всем необходимым «демоническим» антуражем, включая «демоническую» иронию. В «Стихах о Прекрасной Даме», традиционно считающихся самой светлой книгой стихов Блока, ирония играет исключительную роль, проявляясь на всех уровнях: идейно-тематическом, мифопоэтичес-ком, образном, сюжетном. В связи с этим можно говорить о нескольких подтипах иронии Блока, чаще всего они гармонично совмещающихся в пределах одного текста. К ним относятся: (1) на уровне мистико-религиоз-ном — «мистическая ирония» как принцип видения мира, когда сознание одновременно воспринимает несколько планов бытия (Бройтман, 2000); (2) на уровне рационально-философском - сознание непреодолимой ан-тиномичности мира; (3) на уровне поэтики — ирония самого символа; (4) на уровне образной системы - самоирония лирического героя (то ли Ее избранник, то ли недостойный служения) или Ее ирония по отношению к нему как «недостойному» (ирония типа (с)); его ирония по отношению к Ней как «ненастоящей» (ирония типа (в)); (5) на уровне метатекстовом (речь идет о книге как едином тексте) — авторская ироническая установка

Все эти типы иронии «переплетаются» (слово Блока) вокруг центрального мифа блоковской лирики — Прекрасной Дамы. В структуре этого сложнейшего образа можно выделить несколько составляющих (гностицизм, христианская софиология, соловьевство (включая и так называемый «смех Соловьева»!), романтика и куртуазность Средневековья, миф о Вечной Женственности). Важно, что это образ глубоко иронический: не только в ее отражениях, но и в Ней Самой изначально присутствует тьма, которая в конце концов и побеждает. София — падший эон Плеромы, она затемнила свою природу, отяжелила себя материей и нуждается в спасении мужским героическим персонажем. Стихотворения, актуализировавшие исключительно «светлую» сторону героини, в весьма объемной книге Блока можно пересчитать по пальцам.

Уже в «Стихах о Прекрасной Даме» и в последовавших за ними «Распутьях» появляется целый ряд иронических тем. Это тема героя-паяца и тема двойника, непосредственно с ней связанная («Двойник», «Потемнели, поблекли залы...», «Я был весь в пестрых лоскутьях...», «В час, когда пьянеют нарциссы...», отчасти «Сижу за ширмой. У меня... (Иммануил Кант)»). Тема двойничества и двойника у Блока неоднократно становилась предметом литературоведческого исследования. Остается лишь добавить, что единственное, что позволяет непротиворечиво и нетрагично обеспечить относительное единство многообразию авторских масок и двойников - это ирония. «Статус личности как бесконечного класса, состоящего тем не менее из одного члена (Я) - это и есть ирония» (Делез, 1998).

Второй том лирики Блока демонстрирует «полное неразличение серафического и инфернального» (Ильенков, 2002). Только в абсолютно релятивистском сознании могли возникнуть образы, подобные болотному попику, чертенятам — потенциальным паломникам «ко Святым Местам», «затлеваюшей» (!!!) Купине или «полевому Христу» чертей. В «Почте», «Балаганчике», стихотворениях «Города» поэт «самое святое обращает в буффонаду» (Маковский о Соловьеве), полностью погружаясь в «период антитезы». Город Блока - виртуальное, игровое, ироническое пространство, населенное тенями и фантастическими персонажами - красными карликами, Невидимками, Незнакомками, демонтированными проститутками, стилизованными девушками «в белом» или «в черном», бесообраз-ными сущностями типа Третьего и т.п. К этому же пространству принадлежат и героиня «Незнакомки» - стихотворения, демонстрирующего механизм блоковской иронии, и дух времени, портрет которого дан Блоком в знаменитом эссе «Ирония». Мир «Снегов» и «Масок» - тоже некая виртуальная реальность, где вместо сущности каждый из героев подставляет в игру свою маску, фантом, симулякр, т.е. это мир иронический. Маскарад-ность акцентирует трагическую относительность распадающегося бытия. Влюбленные рядятся друг перед другом в маски, прекрасно сознавая их условность и взаимозаменяемость, а успех в любви оказывается следствием владения определенным дискурсом. Исключительность и единственность подлинного чувства заменяется куртуазной игрой.

Третий том лирики Блока открывается разделом «Страшный мир» одним из самых «демоничных» в «трилогии вочеловечения». Состояние героя в этом мире представляет разнообразную палитру «демонических» настроений — от гордого люциферического богоотступничества до ощущения пустоты и «скуки» бытия. «Двойники» здесь — вариации единого инварианта героя, мрачно ироническое сознание которого позволяет воплотить всю гамму «демонических» настроений в целой галерее темных персонажей. «Страшный мир» и его герой прямо-таки замерзают на глазах читателя, а ирония становится тотальной, «вымораживая» из этого мира все человеческое. Это та самая «нигилистическая ирония», о которой с таким ужасом и с таким знанием предмета писал Блок в 1908 году. Максимума это саморазоблачительное настроение достигает в «Жизни моего приятеля» — иронической духовной автобиографии целого поколения интеллигенции.

«Возмездие» — это уже «постапокалиптическое» состояние души, когда действительно «все миновалось». Даже «демонизм» героя выдыхается. Все оттенки иронического смеха - «злобный и упорный» («Какая дивная картина...»), «зрелость презренья» («Дохнула жизнь в лицо могилой...») и даже «смех беззубый» («Когда я прозревал впервые...») затихают в этой

ледяной пустыне. Это «утрата всего, по сравнению 1С которой даже ирония была «чем-то»» (Минц).

В творчестве Блока ирония играет исключительную роль. Восходящая, как и у всех символистов, к романтической, блоковская ирония, тем не менее, романтической не исчерпывается и к ней не сводится. Там; вде можно говорить о модификациях романтической иронии у Блока («Незнакомка», «Поэты», «Жизнь моего приятеля» и др.), она скорее сопоставима с позднеромантической («гейневской»). Ирония Блока выполняет несколько основных функций. Это ирония мистическая, открывающая второе зрение и позволяющая поэту одновременно видеть несколько планов бытия. В основе такой иронии — вера в наличие некоей трансцендентной ценности (софийный миф), сопровождаемая постоянным сомнением — либо в возможности «Ее» незамутненных и неискаженных явлений в феноменальном мире (ирония типа (Ь)), либо в способности субъекта к служению «Ей» и великому подвигу «Ее» освобождения (ирония типа (с)). Это ирония самого символа (не будем называть ее символической, чтоб избежать понятийной тавтологии), неизбежная при таком способе мироощущения и возникающая при восприятии явлений ноуменального мира сквозь третий, собственно символический. Отсылая к высшей реальности, символ принадлежит и «низшей», и «средней», те. по определению не может бьггь свободен от темного, материального начала. Отсюда ощущение Блоком иронии как опасности, соблазна, «болезни», которые надо преодолеть, чтобы защитить подлинные духовные ценности. Это ирония корректирующая, или инструментальная, — та, которую сам поэт называл «скепсисом», ирония, играющая роль ограничителя, ревизора. Она необходима для духовного «строительства» и художественного творчества. К ней близка самоирония, творческая и человеческая, без которой невозможно представить лирику Блока, может быть, наиболее самоироничного из русских поэтов. Это ирония сатирическая, связанная с миром «сытых» и социальной патетикой Блока, также восходящая к романтической с ее антифшшстерским пафосом. Это едва ли не важнейшая демоническая ирония, переходящая в нигилистическую. I Все эти типы и оттенки иронии переплетаются в лирике Блока, образуя сложное единство личности «человека-артиста» на пути «вочеловечения».

Пятый раздел («Мистическая ирония А. Белого») описывает иронию как сущность поэтического мышления Белого, центрирующее начало «многострунной» личности поэта. Особое внимание уделяется «жизнетвор-честву» Белого и автобиографическим моментам, нашедшим отражение в его поэзии. Ирония лежит в основе эстетики и гносеологии Белого, определяя самую структуру его художественного мира: Восхищенный творческим потенциалом «соловьевскош смеха», но и чувствующий справедливость опасений Блока по поводу разрушительного потенциала иронии,

Белый считал, что с этим можно и должно бороться. Согласно принятой роли и взятому псевдониму, «темное» должно было «перегорать» в душе поэта, и именно поэтому «темные» мотивы необходимо присутствуют уже в самой «заревой» книге поэта — «Золоте в лазури», но в конечном счете, как и было задумано, преодолеваются героической волей.

В «Золоте в лазури», книге, полной посвящений и подражаний Соловьеву, практически всегда возвышенно серье шых, развиваются и иронически обыгрываются также его любимые и узнаваемые темы и мотивы, в первую очередь - тема пророка (лжепророка?), осмеянного своей аудиторией и самим собой. В ряде стихотворений книги Белый художественно воплощает целый образно-мотивный комплекс, определяющий основной тон его ранней лирики и непосредственно связанный с иронией как принципом мировоззрения: «Христос — Антихрист - пророк — лжепророк - безумец — Арлекин». Сам принцип его поэтического мышления предполагал множественность авторских «Я» (не персонажей или «лирических героев» — у Белого вообще нет «лирического героя» в том же смысле, что у Блока или Анненскош). Подобно тому, как Кьеркегор ухитрялся быть христианином, оставаясь ироником (или наоборот). Белый конструирует свой мир, не прячась за своими персонажами или масками, а выявляя через них ту или иную сторону своей «многострунной» (термин Белого) религиозной личности — включая и проблематичность, и остроту переживаний, и «соблазн», и сомнения, и борьбу с неверием - чужим и своим.

В «Золоте в лазури» впервые у Белого обнаруживает свое присутствие в мире София. Особенно впечатляющий образ софийной героини (заметим, судя по текстам, занимающей все-таки меньшее место в мире Белого, чем у Блока) создается в стихотворении «Душа мира». Менее изобретательный в творении имен для «нее» (у Белого - только со строчной буквы), поэт значительно меньше эротизирует свою героиню. Она - бирюзовая или возлюбленная Вечность, Царица или «попросту» (и вновь без прописных букв!) — мировая душа. В ее образе нет никаких демонических обертонов, но есть привлекательная детскость и стремление к игре (вспомним, что ветхозаветная София «играла» перед лицом Господа). Ее игра -не русалочьи игры двусмысленного женского персонажа Блока, а упоение легкостью и творчеством: у нее «стрекозовые» крылья феи, и она играет с цветами и букашками. Но мнимый диалог с «ней» завершается возвращением в суровую реальность сумасшедшего дома.

В отличие от Блока, пытающегося преодолеть иронию, изгнать ее из «святая святых» своего мифа и вообще относящегося к ней серьезно. Белый пытается найти выход, включив возможные иронические решения ситуации в структуру личного мифа и придав им игровую, легкую, веселую

интонацию, практически чуждую Блоку («На горах»). В этом случае все сомнения, иронические вопросы и провокационные голоса (в том числе внутренние) воспринимаются как соблазны, как веселый и страшный вызов лирического героя-рыцаря-пророка на подвиг, который тем труднее «обычного» героизма, что сражаться предстоит с самим собой и группой своих же соратников, «ослепленных заразой неверья».

В «Пепле» «самозванец-пророк, осознавший свою арлекинаду, становится полевым бродягой, бунтарем, революционером» (Белый). Персонажи и «лирические субъекты» Белого здесь заметно!объективизируются, облекаются плотью, даже обретают имена, определенный социальный статус и профессии, но исходная установка объединяющего их авторского иронического сознания остается неизменной. «Лирическое «я» есть «мы» зарисовываемых сознаний, а вовсе не «я» Б.Н. Бугаева (Андрея Белого), в 1908 году не бегавшего по полям, но изучавшего проблемы логики и стиховедения» (Белый). «По полям бегало» поэтическое сознание «Б.Н. Бугаева», не интервьюировавшего своих персонажей и не так уж близко знавшего народную жизнь, но воплотившего в их впечатляющей псевдореальности собственный экзистенциальный ужас страшных пустых пространств и отчаянье.

Ирония книги стихов «Урна» участвует в смысловой организации всей книги, но, конечно, самые иронические стихи «Урны» — в разделе «Философическая грусть», отразившем серьезное увлечение Белого неокантианской философией. Иронию, доходящую до сарказма (что не часто встречается у Белого), вызывает герой «Признания», словно пародирующий авторскую концепцию «многострунности». Он кичится своей ученостью (изучение Канта) и подчеркнутым интересом к женщинам (подглядывание за купальщицами). Комизм усиливается тем, что и то и другое он делает, «на нос надев очки». Более серьезный характер ирония приобретает в «демонических» стихотворениях «Философической грусти» («Искуситель», «Демон», отчасти «Я»), где неокантианцем оказывается ... сам Люцифер. В его образе Белым акцентируется скорее мефистофелевское (т.е. ироническое), чем собственно сатанинское начало (т.е. грех гордыни, эстетизи-руемый романтико-символистской традицией). Это демон иронии.

Книги стихов «позднего» Белого («Звезда», «После разлуки») вдохновлены антропософией, в которой Белый, по его убеждению, нашел, наконец, собственный путь — путь просветления и выхода из духовного тупика. Ирония в «Звезде» есть способ существования «непросветленного» сознания, сознания до преображения, интеллектуальные силы которого растрачиваются впустую, в вечном кружении и повторении. Как почти всегда у Белого, возможность иронической интерпретации не отменяет основного серьезного пафоса, а лишь дополняет и оттеняет его; То же можно сказать

и о сборнике «После разлуки», хотя основной пафос здесь - трагический, сквозная эмоция-лейтмотив — душевная боль от потери любви, заливающая все вокруг. Тем не менее и такое душевное состояние оказывается вполне совместимым с 1гронией, которая становится здесь надрывной, почти истерической в «любовных» стихотворениях, и нигилистической до цинизма - в философских, конструирующих «страшный мир» без Бога («Поется под гитару», «Опять гитара», ««Я». (Поется с балалайкой)» и даже «Маленький балаган на маленькой планете «Земля»» с весьма экспрессивным подзаголовком: «Выкрикивается в берлинскую форточку без перерыва»— и не менее выразительным эпиграфом: «Бум-бум: Началось!»).

Символистская ирония у А. Белого — прежде всего ирония мистическая. Ее суть — способность субъекта воспринимать явления окружающего мира и свое состояние одновременно на нескольких уровнях бытия и воплощать это мировосприятие в художественном творчестве. Но, в отличие от блоковской, мистическая ирония Белого почти лишена трагическою гона, она не допускает сомнения ни в существовании «Возлюбленной Вечности» (ирония типа (с!)), ни в ее связи с феноменальным миром (тип (а)), ни в возможности узнать «Ее» лик сквозь искажения (тип (в)). Сомнения вы-$ывает лишь сам герой (тип (с)), отсюда такое изобилие у Белого «Я»-об-разов иронической парадигмы. Белый гораздо осторожнее в обращении с софийным мифом, ироническая рефлекия над которым «уходит» в переписку, «жизнетворчество», пародийные игры, теоретическую метапоэти-ку. В лирике же «Ее» образ не становится объектом иронии, отсюда, возможно, возмущение блоковским «Балаганчиком» и требование «строго осознанного разделения сфер». Трагический тон ирония Белого приобретает лишь в позднем творчестве, где она, как правило, связана либо с личными переживаниями, либо, как и у Блока, с ощущением России и раздумьями о ее исторической и особенно метаисторической перспективе. Подобно блоковской, ирония Белого может быть и сатирической (обыватели в «Пепле» и «Урне», пародийные «философы»), реализующей потенциал романтической иронии на современном российском материале. Она также может выполнять корректирующую, инструментальную функцию, и тогда называется «критицизмом» (Белый) или «скепсисом» (Блок).

В целом ирония Белого отличается более радостным, может быть, даже карнавальным характером, что сближает ее с раннеромантической. В ней очень сильно игровое начало, чего нет, например, у Блока, заметнее проявляется образ «играющей Софии». Ей знакомы роковые антиномии и трагические диссонансы, но они, как правило, преодолеваются свободной креативностью «многострунной» индивидуальности. Пафос иронии Белого — не жизнеотрицание, а жизнеутверждение.

Вторая глава завершается выводами, представляющими итоговые размышления о природе и типологии символистской иронии. Символистская ирония есть особый тип иронии, восходящий к романтической, но не совпадающий с ней. Будучи разновидностью иронии модернизма, символистская ирония явилась следствием новой, неклассической картины мира, возникшей на рубеже XIX — XX веков и в первые десятилетия XX века, и новой концепции человека в этом изменившемся мире. «Конец века» породил мировосприятие декаданса, с его культом индивидуализма, эстетизма, утонченных чувственных и интеллектуальных переживаний, скептического, пресыщенного искусством и философией ума, и, конечно, иронии. Собственно символистская ирония отличается от декадентской культурным оптимизмом, верой в трансцендентные ценности и бьльшим разнообразием эмоциональных оттенков, связанным со сложной диалектикой веры в такие ценности и необходимо сопровождающего ее сомнения. В зависимости от степени и уровня такого сомнения можно выделить четыре основных типа символистской иронии.

Поскольку между двумя мирами романтиков символисты располагают третий, посреднический мир, т.е. собственно мир символов, мысли, искусства, то естественно, что сущности мира геаНога не могут быть восприняты в феноменальном мире геаИа без искажений.! Отсюда постоянная ирония субъекта символистской поэзии, сомневающегося (а) либо в возможности подлинной связи двух миров через третий; (в) либо в возможности адекватного восприятия идеальных сущностей и их отражения в реалиях земного мира; (с) либо в собственной способности поддержать такую связь и тем более соответствовать своей избраннической миссии; (с!) либо в самом существовании трансцендентного (максимум символистской иронии). Отражение этих сомнений в художественных текстах символизма естественно предполагает не фразовый, а текстовый и интертекстуальный уровни реализации иронии, адресатом которой является читатель, обладающий необходимыми фоновыми знаниями. Объектом иронии в символистском поэтическом тексте чаще всего служит один из базовых мифов символизма или элементов его образной системы (самоирония символизма), лирический герой или лирический субъект или персонифицируемая ими экзистенциальная ситуация человека вообще.

Третья глава («Ирония в художественной системе акмеизма») состоит из четырех разделов.. В первом разделе («Истоки акмеистической иронии. Проблема типологии») выявляются типологические особенности «светлой иронии», объединяющие творчество столь разных поэтических индивидуальностей. Акмеизм как таковой возник и сформировался не просто в тесном контакте с символизмом, но прямо вырос из него, позво-

лив развиться уже заложенной в нем тенденции к самоироничности. Акмеизм и есть арония над символизмом. Излагая принципы нового направления в статье «Наследие символизма и акмеизм», Гумилев объявляет одним из них «светлую иронию». Источником такой иронии является «романский дух», дух света, четкости, определенности, противопоставленный «немецкой серьезности» символистов.

Второй раздел (««Светлая ирония» Н. Гумилева и ее роль в формировании образа лирического героя») посвящен эволюции категории иронии в творчестве основателя акмеизма. Уже в «Пути конквистадоров» отчетливо проявляется (может быть, именно благодаря «вторичности» этой, пока еще символистской, книги стихов) тенденция к самоироничности, то менее явная, как бы «подсвечивающая» основной - и несомненно героический - пафос книги, то вполне отчетливая и ощутимая.

«Путь конквистадора» необходимо включает в себя иронию и самоиронию, подобно тому, как путь пророка предполагает возможное непризнание, косноязычие и осмеяние. Чем больше «дерзость» конквистадора, охотника за духовными ценностями, тем интенсивнее атаки темных сил, пытающихся отвлечь, соблазнить, сбить с пути, лишить уверенности в своих силах и самой цели. И насмешка, ирония - как извне, так и изнугри - мощнейшее оружие, которым стремится овладеть и та, и другая сторона. Одного порыва героической воли оказывается недостаточно для завоевания духовных ценностей (тема последнего раздела книги «Высоты и бездны»). Дух неизбежно должен пройти через негативную фазу развития, отрицательный полюс бытия («Пепел» Белого, второй том лирики Блока). Должно и пустить негативно-ироническое начало (столь сильное в первой же книге Гумилева) в свой духовный мир, освоить его, если не преодолеть, превратить из врага в потенциального союзника в освоении «высот и бездн» мира. Возможно, именно в этом и заключался плавный подвиг «конквистадора».

В «Романтических цветах» Гумилев подчеркивал «самую сугь, ту иронию, которая составляет сущность романтизма». Магические и оккультные мотивы предопределяют «серьезный» пафос книги, но парадокс творчества Гумилева как раз в том, что жизнетворческий и магический опыт не исключают иронии и самоиронии - даже если речь идет о самом заветном. Одна из ведущих тем книга - тема гибельной, обладающей магической мощью женственности. Диапазон вариативности этого образа поражает воображение. На одном полюсе этой парадигмы «она» - мерзкое существо, блудница, преступница, развратная царица, гиена («За фобом», «Ужас», «Гиена»). На другом - абсолютно софийный (но без софийной тьмы и двусмысленности, мерцающих, например, у Белого и Блока) образ девушки по имени Страданье, спасительницы мира («Одиноко-незрячее

солнце смотрело на страны...»). Близка к ней, но более двусмысленна и опасна (как и Дева луны из «Пути конквистадоров») «девушка в венке великой жрицы» («Сады души»). Между ними — целая галерея «роковых женщин»: царица из «Юного мага», другая царица, губящая корабли (Клеопатра и Лорелея, слитые воображением поэта), царица — ребенок «Отказа» и, конечно, Белая Невеста «Измены», околдовавшая и отдавшая на растерзание героя-«ягуара». Даже «особенно грустная» героиня «Жирафа», закрытая для героя и не поддающаяся обаянию его рассказов, — вполне узнаваемый ослабленный вариант того же типа. На наш взгляд, эта образная парадигма есть одно го проявлений самоиронии героя, цель которого -добиться любви, подчинив себе волю любимой женщины, — осталась (как и в «Пути конквистадоров») недостижимой.

Мужской демонизм, которому ранний Гумилев отдал немалую дань, представлен в «Жемчугах» в целом ряде стихотворений («Портрет мужчины», «Дон-Жуан», «Адам», «Потомки Каина», сюда же по своему внутреннему пафосу относятся «Выбор» и «Театр»). Характерно, что в большинстве из них демонизм, естественным образом связанный с иронией, эстетизируется и изображается с большим сочувствием автора.

В «Чужом небе», «Колчане», «Костре» и «Шатре» ирония стала отражением творческих исканий поэта, определившего собственную эстетическую программу и обретшего мощный и оригинальный голос. Ирония здесь — способ приятия мира во всей его многоцветное™,1 вопреки символистскому «неприятию». Шедевр гумилевской «светлой» иронии — «Абиссинские песни». Гумилеву чуждо умиление «примитивностью» чужого культурного мира, он с уважением и даже восхищением относится к мужеству абиссинских воинов, находит оптимальное сочетание объективного взгляда со стороны и «внедрения» в сознание человека иной культуры. «Песни» полемически ориентированы на европейскую мифологему противопоставления «естественного» человека «цивилизованному» и связанный с ней прием «остранения», когда точка зрения «дикаря» позволяет по-новому осветить привычные культурные реалии. Чаще всего полученный эффект оказывается ироническим. «Светлая ирония» дает такую дистанцию, с которой обе культуры воспринимаются как равноправные, как свидетельство многообразия и многоцветное™ мира.

Подлинная философичность и мистическая глубина «Огнештого столпа», казалось бы, исключают иронию, и действительно, высокая патетика «Шестого чувства» или поразительные интеллектуальные галлюцинации «Заблудившегося трамвая» не оставляют ей места. Но эстетическая сверхзадача книги — примирение символизма и постсимволизма в некоем сверхъединстве — не могла быть успешно решена без активного участия иронии.

Открывающая книгу «Память» - беспощадный самоанализ своего духовного развития, не без самоиронии, которую необходимо предполагает любой самоанализ. Постоянное дистанцирование от себя - условие движения и развития, что доказывается всем творчеством Гумилева. Трагическая ирония «Памяти» в том, что даже высшая духовная стадия развития не гарантирует ни счастья, ни заветной цели: герой все равно обречен на смерть.

Таким образом, ирония в творчестве Гумилева выполняет несколько основных функций: мировоззренческую, собственно эстетическую и полемическую («светлая ирония» акмеизма против «немецкой серьезности» символизма), культурологическую (смещение точки зрения, позволяющее обнаружить относительность правоты европоцентризма), корректирующую (самоирония победителя-конквистадора). Без ее многообразных оттенков невозможно в полной мере представить сложность многоуровневого художественного мира Гумилева.

Третий раздел («Специфическая модификация акмеистической иронии е поэзии В. Нарбута») представляет один из вариантов эволюции «светлой иронии» акмеизма - «адамизм» 8. Нарбута. Уже в «глухопских» стихах некоторые традиционно символистские мотивы интерпретируются Нарбутом иронически («Весна», «Двойник» и др.). Трансцендентное не отрицается, просто акценты расставляются иначе. «Этот» мир, безусловно, перевешивает «тот», во всяком случае, в качестве предмета поэзии. В «Аллилуйе» радостное карнавальное мироощущение отсутствует, но отмеченное Гумилевым «озорство», стремление понять и полюбить этот, далеко не всегда прекрасный мир («Аллилуйя» — «Хвалите Господа» - ирония, но не глумливая), лирический герой, по самохарактеристике 1910 года «философ, весельчак и вертопрах», — все это делает «Аллилуйю» по-настоящему и оригинально ироничной. «Плоть. Быто-эпос» - самая акмеистическая из книг Нарбута. В отличие от Гумилева, считавшего, что «с акмеизмом покончено», Нарбут в это же время (в 1922 году он предлагал Мандельштаму «воскресить» акмеизм) демонстрирует далеко не исчерпанные возможности этого направления. Мрачная по основному тону, книга, тем не менее, проникнута пафосом неодолимой любви к миру, даже если это «страшный мир». Ирония Нарбута приобретает здесь трагические интонации, иногда приближаясь к «юмору висельника».

В «советской» нарбутовской лирике проблемы трансцендентального плана обычно решаются гораздо проще, причем ирония в них становится средством сатиры, иногда довольно примитивной и даже вульгарной. Так, «Первомайская Пасха» оставляет далеко позади с кандальное «кощунство» «Аллилуйи»: «И над сияющею басней кадят духами шулера: бормочет риза и подрясник, что словом сдвинута гора». Христос для поэта - «ветхий.

обомшелый образ», а из мертвых восстал не Он, а Солнценосный Коминтерн! В «Казненном серафиме» внутренний трагизм, прорывающийся иногда на поверхность текста, в большинстве стихотворений преодолевается—либо иронией, либо не подверженным ей лирико-эротическим пафосом. Если же человек не находит в себе силы отдаться ни тому, ни другому, он застывает в состоянии максимальной энтропии, не совместимом с подлинной жизнью и развитием («Телеграфист»). Нарбутовский телеграфист словно упивается собственным ничтожеством, но он способен на самоиронию, что отчасти спасает его от иронии авторской, поднимающейся здесь (редкость для Нарбута) до экзистенциальной.

Любовь у Нарбута — не романтическая и отнюдь не платоническая любовь, но при всем пресловутом физиологизме образов поэта он никогда не бывает пошлым или вульгарным, и прежде всего из-за постоянного присутствия в любовном сюжете легкой иронии. Парадоксально, но у Нарбута ирония не снижает, а напротив, скорее возвышает сюжет и его героя — за счет отстранения от ситуации и самодистанцирования. «Усатый молодчина», нарбутовский персонаж не драматизирует любовную ситуацию. В сравнении с донжуаном-конквистадором Гумилева, для которого такие победы — часть жизненной стратегии, поэтому отказ переживается столь болезненно, герой Нарбута относится к происходящему гораздо проще, а женщина для него — не добыча победителя, а партнер в священном деле удовольствия и совместного переживания радости бытия. Поэтому и самоирония «усатого молодчины» лишена горечи.

Творчество В. Нарбута, представляющею «левое крыло» акмеизма — пример достаточно последовательной эволюции иронии. Атеистический вариант акмеистической иронии с акцентированным «адамическим» началом, «мудрой физиологичностью» и пафосом приятия мира может вполне естественно трансформироваться в искреннее приятие действительности советской.

В четвертом разделе {«Эволюция иронии в поэзии Г. Иванова: от акмеизма к постмодернизму») исследуется генезис иронии раннего Иванова (декадентство, символизм, поэтика Кузмина) и основной мотивно-темагачес-кий комплекс, связанный с иронизмом поэта («легкомыслие», театральность и театрализация, ностальгически-ироническое дистанцирование в пассеисти-ческих стихах). Необходимость проследить эволюцию ивановской иронии заставила расширить хронологические рамки исследования до 1930-х годов.

Именно ирония придает своеобразие почти всем любимым поэтическим темам Иванова, в общем, довольно банальным: теме любви, смерти, «прекрасного мгновения», утраченного прошлого, жизни и искусства. Наиболее оригинальной и близкой иронической стихии в первых книгах Иванова — «Отплытье на о. Цитеру» и «Вереск» является тема театра и тема

прошлого и прошлого в настоящем. В «Садах», казалось бы, наименее иронической книге Иванова, ирония проявляется в неожиданном аспекте. Почти во всей любовной лирике згого периода печаль от сознания мгновенности счастья и жалость к возлюбленной, гоже обреченной уйти из мира, преобладают над сознанием красоты и полноты текущей минугы. Именно ирония помогает лирическому герою «отстраниться» от ситуации, чтобы справиться с мыслью, что любви придет конец и возлюбленная, чья красота - данное любящему взгляду высшее воплощение мировой красоты, тоже обречена на смерть.

Очевидно, что ирония в раннем творчестве Иванова развивалась в направлении от юношеских «жизнетворческих» экспериментов и полуестественного, полусделанного легкомыслия к высвобождению своего подлинного поэтического голоса, собственной жизненной и творческой позиции, отныне и навсегда связанной для Иванова с пафосом дистанции, шглядом «издали» (в пределе — sub specie aeternitatis), т.е. с иронией. В картине мира Иванова периода «Роз» (1930) мир для человека начинается с «Я» и им же заканчивается. Ирония всегда потенциально обратима: не только «огромное и ледяное» смеется над человеком, наглядно демонстрируя тщетность всех его попыток придать своему бытию вечный смысл, но и «Я» обладает чем-то, что представляет собой ценность, и стремится доказать это, вступая с вечностью в молчаливый, но упорно возобновляемый диалог. Чаще, однако, в роли ироника выступает «Оно», а человеку отводится роль жертвы иронии. Единственной формой компенсации для него становится возможность самоиронии, т.е. осознание своего положения жертвы и бессмысленности попыток что-либо изменить. Лирический герой Иванова то противопоставляет себя вечности и даже бросает вызов ее безличной силе, стремясь занять место ироника. то вместе с ней смеется над собой и своими амбициями мотылька-однодневки, и тогда единственным способом сохранить человеческое достоинство является согласие на неизбежную смерть, означающую уничтожение иронической дистанции и возвращение в Ничто. Ирония Иванова все более явно стремится к тому, чтобы приобрести онтологический статус, и уже в «Розах» начинает становиться иронией лаистенциальной. Характернейшие черты поэзии Иванова начала 30-х годов — постепенное уменьшение «музыки» и прямо пропорциональное этому усиление иронического начала. Именно оптимальная пропорция «музыки» и иронии, лирического и «остроумного рода», искусное балансирование на грани между абсолютным «да» и абсолютным «нет» как раз и придают поэзии Иванова неповторимое своеобразие и обаяние.

Ирония является одной из конституирующих категорий художественного мира Иванова на всем протяжении его творческого пути, однако ее

специфика и функции меняются. В раннем творчестве (1910 — начало 1920-х гадов) стремление к иронии как пафосу дистанции было обусловлено прежде всего некоторыми чертами личности молодого поэта. В недолгий период эгофутуризма, которым началась поэтическая биография Иванова, роль иронии — поддерживание дистанции между поэтом и «толпой»; конструирование условно-поэтического мира из столь же условно-поэтических реалий и, наконец, создание необходимого противовеса собственно лирической стихии, на чем особенно настаивал «лирический ироник» Северянин. Уже тогда, в самом начале 1910-х годов, определилась одна из важнейших черт ивановского творчества — постоянное напряжение между лирическим и ироническим началом, их сосуществование и соперничество. Несмотря на то, что Иванов не входит в каноническую шестерку акмеистов, несомненно, что именно акмеизм оказал решающее влияние на формирование его поэтики - влияние, ощутимое даже в позднейших, подчеркнуто антиакмеистических стихах. В поэзии Иванова акмеистического периода (1913 — начало 1920-х годов) функции иронии меняются. Акмеистическая ирония у Иванова — прежде всего средство «заземлить» поэзию, принять как свой мир реальный, не сетуя на его несовершенство и не претендуя на «исправление»; она основана на доверии к миру и гордой вере в творческие возможности и волю человека; Это «светлая ирония», противостоящая чрезмерной и надоевшей «серьезности» в отношении к жизни. Оригинальные черты ивановской иронии, отличающие ее от акмеистской, — значительно меньший оптимизм, пристальное внимание к смерти, постоянное ощущение «ветра с летейских берегов» даже в стихотворениях, посвященных основной для поэта теме счастливой любви. Именно эти черты его поэтической личности и иронии «смягчают» переход к «эмигрантскому» Иванову. В поэзии Иванова 1930-х— 1950-х годов ироническое начало становится определяющим. В отличие от ранней, ирония этого периода более трагична и фактически приобретает черты экзистенциальной. Вырастая прямо пропорционально «лирике», она конструирует расширившуюся художественную вселенную Иванова, придает новое измерение прежде двухмерному, плоскостному миру, ставит прежде почти совершенно чуждые Иванову вопросы метафизического плана. «Мировая ирония» — это некая безличная, но несомненно присутствующая в мире сила, играющая человеком и сводящая на нет все его усилия. С тотальной властью иронии связана одна из основных у Иванова этого периода тема разложения и распада мира, размываемого иронией в сознании «Я» и теряющего привычные очертания. Ивановская ирония становится вызывающе антиакмеистической: если пафосом последней было созидание, то пафосом первой — тотальное разрушение. Отсюда же — постмо-

дернистские тенденции поздней лирики Иванова (1950-е годы): недоверие ко всем «метарассказам» (некогда боготворимый Логос лжет, как лжет искусство) осколочность, гиперцитатносгь, парапародийность, «перебивка кодов» в одном тексте и т.п. «Мировая ирония», естественно, всегда остается победителем, поскольку ее основной аргумент - смерть, т.е. предельная дистанция, с которой обессмысливается все остальное. Единственной возможностью сохранить достоинство для человека является осознание им своей ситуации и, как следствие пот, чисто постмодернистское решение: «Отчаянье я превратил в шру». С позднейшими, особенно предсмертными, стихами, описывающими «пограничную ситуацию» умирающего поэта, связан основной парадокс творчества Иванова, ирония его собственной литературной судьбы. В «Дневнике» и «Посмертном дневнике» ироническая рефлексия достигает невиданной ранее разрушительной силы, сравнимой лишь с позднейшей самоубийственной деструкцией радикального постмодернизма. Доведя поэзию до абсурда, до того предела, ¡а которым она уже перестает быть поэзией, убедительно демонстрируя смерть современного искусства, ирония позднего Иванова переводит его творчество в новое измерение, открывает ему новые горизонты.

Третья глава завершается выводами о специфике акмеистической иронии. Акмеистическая «светлая ирония» есть один из основных принципов акмеизма, непосредственно связанный со всеми его конститутивными признаками. Поскольку акмеизм как таковой сформировался как развитие самоиронической тенденции символизма, его самоотрицание, то естественно, что акмеистическая ирония в значительной степени основывается на иронии символизма, активно используя его мифологемы и образные парадигмы. Но в отличие от символистской иронии, лишь корректирующей творческий интеллект на его пути к заветной Истине, акмеистическая является следствием иной картины мира, иной онтологии и гносеологии.

Акмеизм не отрицает существования «непознаваемого» и даже необходимо предполагает его. (В «Наследии символизма...» Гумилев неоднократно упоминает о Боге Живом, хотя возможен и «атеистический акмеизм» - Нарбут, Зенкевич.) Если символисты выстраивали масштабные теории познания (Вяч. Иванов, А. Белый, В. Брюсов), целью которых бьшо именно «непознаваемое», то акмеизм полагал, «что все попытки в ¡том направлении - нецеломудренны» (Гутшев). Отсюда ироническое отношение акмеистов к созданию сложных философских концепций («акмеизм мировоззрением не занимался» (Мандельштам)). Разумеется, у акмеизма все же было собственное «мировоззрение» (современные исследователи связывают его с Бергсоном и Гуссерлем), но не было серьезной философской традиции, подобной символистской. Антропология акмеизма рассматривает человека как

«явление среди явлений» (Гумилев), не отрицая ноуменального, но не считая возможным делать его предметом поэзии, что, по мнению Гумилева, позволяли себе символисты. Отсюда естественно следует, что пафос акмеизма — это пафос иронический по отношению к символизму.

Акмеистическая ирония отнюдь не избегает трагического, считая его проявлением полноты бытия и необходимой составляющей земного человеческого удела. Возможно, поэтому в качестве центральной мифологемы акмеистами был избран Адам, «архетип иронии» и символ «неизбежной иронии человеческого существования» (И. Фрай). Акмеистическая ирония дополняет, корректирует лирический пафос, не позволяя поэту совершенно оторваться от земли. Основной ее тон — жизнеутверждающий, мажорный; даже трагическое она считает преодолимым. Модель акмеистической иронии отлична от символистской. Она также предполагает «огромного размера дистанцию» (Мандельштам), но это дистанция скорее горизонтальная, чем вертикальная. Акмеизм интересуется не столько «тайной мира», по определению трансцендентной самому миру, сколько его разнообразием, пестротой «явлений» и культур. Отсюда интерес акмеизма к различным культурным мирам (Гумилев, Городецкий, Мандельштам, Нарбут, отчасти Иванов), подчеркнутое внимание к мелочам, деталям, быту (Ахматова, Нарбут, Мандельштам), через которые — и здесь акмеизм солидарен с символизмом — являет себя «непознаваемое». В полемике с символизмом акмеизм обходит метафизические вопросы не потому, что ему нечего сказать, а потому, что не считает подобные вопросы компетенцией поэзии как таковой. Акмеистическая ирония в целом более антропоцентрична и литературоцентрична.

В Заключении подводятся итоги исследования, определяются его перспективы и высказываются общие замечания о природе иронии Серебряного века в сравнении с ироничностью нашего времени.

Материалы и результаты исследования отражены в следующих научных публикациях.

1. Ирония в поэзии русского модернизма (1890- 1910-е годы). -Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006. - 420 с.

2. Символистская ирония в ранней лирике А. Белого («Золото в лазури») // Научная мысль Кавказа. - №6. - 2006. - 165 с. - С.52-60.

3. Эволюция символистской иронии в лирике А. Белого («Пепел», «Урна») // Культурная жизнь Юга России. - №4. - 2006. — 235 с. - С.31-40.

4. Ирония. Из истории понятия // Филологические науки. Вестник СГУ. - Выпуск 10. - 1997.-178 с. - С. 57- 65.

5. Символистская ирония в позднем творчестве A.A. Блока // Вестник Ставропольского государственного университета. — Вып. 45. - 2006. — С. 121-131.

6. Культурологическая концепция ВЛ. Брюсова в контексте символистского мифотворчества// Проблемы взаимовлияния культур: методология, история, эстетика. Материалы межвузовской конференции. - Ставрополь, СГПИ. 1993.- 124 с. -С.28-30.

7. Ирония как принцип видения в поэме В.Я.Брюсова «Во храме Бэла» // X Брюсовские чтения. Тезисы докладов межвузовской научной конференции. - Ставрополь, СГПИ, 1994. - 74 с. - С.30-32.

8. Ирония в художественном мире В.Я. Брюсова // Русская классика XX века: пределы интерпретации. Сборник материалов научной конференции. - Ставрополь, СГПУ 1995. - 124 с. - С.93-97.

9. Проблема диалога культур в эстетическом сознании русского символизма// Материалы Герценовских чтений 14-17 мая 1995 года. - С.-Г16, 1995.- 114 с. - С.86-90.

10. Структурно-семантическая организация сонета И.Ф.Анненского «Человек» // Лингвистика текста. Тезисы докладов всероссийской научной конференции. - ПГЛУ. Пятигорск, 1995. - 150 с. - С.85-87.

11. Миф Бальмонта и символистская концепция жизнетворчества // Вест ник СГПУ. - Вып I. - Ставрополь, 1995. - 164 с. - С. 108-115

12. Немецкий романтизм и русский символизм; проблемы иронии // VIII Пуришевскне чтения. Всемирная литература в контексте культуры. --М„ МПГУ, 1996.-C.I54.

13. К проблеме эволюции иронии в художественной системе символизма и постсимволизма (В.Я. Брюсов и Г.В. Иванов) // Проблемы филологии. Материалы научной конференции «Университетская наука - региону» (апрель 1996). - Ставрополь, СГУ. - 116 с. - С.22-25.

14. Ирония как структурирующий принцип стихотворений Г. Иванова // Организация и самоорганизация текста. Сб. статей. Вып. I - Санкт-Петербург - Ставрополь, 1996. - С.98-112/

15. Брюсов и Лейбниц: философские истоки символистской иронии // Северо-Кавказский научный альманах. Вып. III. Лейбниц: мыслитель и человек (К 350-летию со дня рождения). - Ставрополь, 1996. - 90 е.- С.83-85.

16. Философские и художественные аспекты иронии Круглый стол: философия и текст// Вестник СГУ. - 1996. Выпуск 5. Филологические науки,- 155 с.-С. 111-112.

17. Ирония праздника в прозаической поэме Г. Иванова «Распад атома» // Пушкинские чтения — 97. Тезисы межвузовской конференции 6 июня 1997 года. - ЛГОУ; С-Пб, 1997. - 86 с. - С. 19-21.

18. «Распад атома» Г. Иванова как постмодернистская поэма // Материалы научной конференции (апрель 1997). - Ставрополь, СГУ 1997. - 135 с. - С.46-49.

19. Ирония в художественном мире Г. Иванова // IX Пуришевские чтения. Всемирная литература в контексте культуры. — М.: М111Х1997. — 137 с.—С. 120.

20. Георгий Иванов: от модернизма к постмодернизму? // Русский постмодернизм: Предварительные итоги. Межвузовский сборник научных статей / Под редакцией Л.П.Егоровой. — Ставрополь, 1998,- Ч. 1. — С.78-81.

21. О трактовках понятия «постмодернизм» // Русский постмодернизм: Предварительные итоги. Межвузовский сборник научных статей / Под редакцией Л.П.Егоровой. - Ставрополь, 1998.- Ч. 1. - 345 с. - С.22-27.

22. Ирония в художественном мире Г. Иванова. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. — Ставрополь, СГУ, 1999. - 18 с.

23. Образы «мировой иронии» в рассказах Г. Иванова // Вестник СГУ. — Ставрополь, 1999. — Выпуск 22. Филологические науки. — 215 с. — С.63-74.

24. Исторические судьбы русской поэзии: Г. Иванов // Интеллигенция России: история и судьбы: Межвузовский сборник научных статей. -Ставрополь, Изд-во СГУ, 1999. - 134 с. - С.44-55.

25. Ирония в литературе «конца века»: спутница или проводник? Русская литература XX века: итоги и перспективы // Материалы Международной научной конференции. — Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова, 24-25 ноября 2000 / Ред.-сост. С.И. КЬрмшюв. - М.: МАКС Пресс, 2000. - СЛ 85 - 186.

26. Ирония в моделировании картин мира // Картина мира: язык, философия, наука. Доклады участников Всероссийской школы молодых ученых (1-3 ноября 2001 года). Томск: Изд. ТГУ, 2001. - 200с. - С. 124-125.

27. Ирония в поэзии З.Н. Гиппиус и постмодернистская ирония // Традиции русской классики XX века и современность: Материалы научной конференции. Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова. 14-15 ноября 2002 г. \ Ред.-сост. С.И. Кормилов. - М: Изд-во МГУ, 2002. - 336 с. - С. 92 - 94.

28. Ирония как принцип изображения персонажей в мемуарной прозе Георгия Иванова // Наследие В.В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии: Материалы Международной научно- практической конференции. Ч. 1 \ Под ред. Ю.М. Павлова и Н.Г. Рубцова. - Армавир: ИЦ АГПИ, 2002. - 211 с. - С. 160-168.

29. Ирония в литературе и современное литературоведение: проблемы определения и перспективы изучения // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы 1-й Международной конференции. В 2-х тт. Т.2. - М., Изд. дом «Таганка», МГОПУ, 2003. - 416 с. - С. 336-340.

30. Трансформация ссшовьевского мифа о Софии в поэзии 3 Л. Гиппиус: поэтика иронии // История языкознания, литературоведения и журналистики как основа современного филологического знания: Материалы-Международной научной конференции (Ростов-на-Дону — Адлер, 6-12 сентября

2003 г.) Выпуск 4. Актуальные проблемы литературоведения. - Ростов, Изд. РГУ, 2003. - 123 с. - С. 70-72.

31. Ироническая стихия театра и театрализации у раннего Г. Иванова // Филологические науки. Актуальные проблемы филологии и журналистики: Материалы 46 и 47 научно-методических конференций. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2003.- 228 с. - С. 15-22.

32. Ирония и самоирония в построении индивидуального мифа (поэзия русского символизма) // Антропоцентрическая парадигма в филологии: Материалы Международной научной конференции. Ч. 1. Литературоведение\ Ред.-сост. Л.П. Егорова. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2003. - 560 с. - С. 175-179.

33. Ирония в поэзии В.И. Нарбута (раннее творчество) // Русская литература ХХ-ХХ1 веков: проблемы теории и методологии изучения: Материалы Международной научной конференции: 10-11 ноября 2004 г. \ Ред.-сост. С.И. Кормилов. - М.: Изд-во Моск. Ун-та, 2004. - С. 49 — 52.

34. Ирония и этика текста: к истории вопроса // Этика и социология текста: Сборник статей научно-методического семинара «ТЕХТШ». - Вып. 10 / Под ред. д-ра филол. наук проф. К.Э. Штайн. - Санкт-Петербург -Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. - 574 с. - С. 42 - 46.

35. Ирония как синтез рационального и эмоционального в сборнике А. Крученых «Ирониада» // Соотношение рационального и шоционального в литературе и фольклоре: Материалы Междунар. науч. конф. г. Волгоград, 21-24 окт. 2003п: В 2 ч. - Волгоград: Перемена, 2004. - 42. - 230 с. - С. 112 - 117.

36. Современные концепции иронии // Филология, журналистика, культурология в парадигме современного научного знания: Материалы 49-й научно-методической конференции преподавателей и студентов «Университетская наука — региону». Ч. 1. Литературоведение. Журналистика. Культурология. - Ставрополь: Ставр. книж. изд-во, 2004. - 174 с, - С. 13 18.

37. Иронический дискурс раннего Гумилева («Путь конквистадоров») // Язык. Дискурс. Текст: Международная научная конференция, посвященная юбилею В.П. Малащенко (Ростов-на-Дону, Р1ПУ лингвистический институт, 11-12 марта 2004г.): Труды и материалы \ Часть 2.2004 г. - 135 с.- С. 47-50.

38. Два «конца века»: судьбы иронии в поэзии модернизма и постмодернизма// Литература в контексте современности: материалы И Международной научной конференции. Челябинск, 25-26 февраля 2005г.: в 2ч. -Челябинск: Изд-во ЧГГГУ, 2005. - 4.2. - 123 с. - С. 52-56.

39. Поэтика иронии в «Романтических цветах» Н.С. Гумилева// Грехневские чтения: Сборник ночных трудов. - Нижний Новгород, 2005. - 204 с. - С. 154-159.

40. Ирония в лирике И.Ф. Анненского («Тихие песни»)// Пушкинские чтения-2005. Материалы X Международной научной конференции «Пушкинские чтения» (6 июня 2005 г.)\ Под ред. Т.В. Мальцевой. - СПб: САГА, 2005.-264 с.-С. 99-105.

41. Ирония и христианство // Святоотеческие традиции в русской литературе: Сб. материалов научной конференции \ Омск: Издательство «Вариант-Омск», 2005. - Ч. 1. - 218 с. - С. 48-52.

42. Рациональное и эмоциональное в иронии художественного текста // Диалектика рационального и эмоционального в искусстве слова: Сб. науч. ст. к 60-летию A.M. Буланова \ Ред. А.Н. Долгенко и др. — Волгоград: Издательство «Панорама», 2005. - 186 с. — С.53-58.

43; Ирония и проблема духовности в раннем творчестве А. Блока («Ante lucem» и «Стихи о Прекрасной Даме») // Проблемы духовности в русской литературе и публицистике XVI1I-XX вв. Материалы Международной научной конференции/под ред. Л.И. Бронской, О.И. Лепилкиной, А.А. Фокина. — Ставрополь, Ставр. кн. изд-во, 2006. — 396 с. - С. 119-127.

44. Эволюция типов иронии в русской поэзии первой трети XX века // Изменяющаяся Россия — изменяющаяся литература: художественный опыт XX — начала XXI века. Материалы Всероссийской научной конференции. — Саратов, СГУ, 2006. - 417 с. - С.48-51.

45. Ирония в поэме А. Белого «Первое свидание» // Социально-психологические, экономические и юридические проблемы развития современного общества в России: Материалы VI Межвузовской научпо-практической конференции. - Ставрополь: СФ МГЭИ, 2006. - 176 с. - С. 28-29.

Подписано в печать 17.10.2006 Формат 60x84 1/16 Уел.печ..!. 2.38 Уч.-изд.л. 2,28

Бумага офсетная Тираж 100 >кз. Заказ 370

Отпечатано в И!дателы.ко-полиграфическом комплексе Сгавроиольского Iосударотвенпого унивсрешек! 355009, Ставрополь, ул Пушкина, 1

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Иванова, Ирина Николаевна

ВВЕДЕНИЕ.;.

ГЛАВА 1. ИСТОРИЧЕСКИЕ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ПОНЯТИЯ «ИРОНИЯ».

1.1 Основные историко-культурные типы иронии.

1.1.1 Античная ирония: сократическая, софистичес :ая, «ирония рока». Эволюция понятия «ирония» от античности до эпохи романтизма.

1.1.2 Парадоксы романтической иронии и ее оппоненты.

1.1.3 Структура и сущность экзистенциальной иронии.

1.1.4 Ирония модернизма - новый тип иронии XX века.

1.1.5 Ирония и иронология эпохи постмодернизма.

1.2 Современные концепции иронии. Проблемы теории и прагматика. Ирония в художественном тексте.

1.2.1 Современная отечественная иронология: эстетико-философские, лингвистические и литературоведческие концепции иронии.

1.2.2 Современная зарубежная иронология: социология, культурология и прагматика иронии.

ВЫВОДЫ.

ГЛАВА 2. ИРОНИЯ В ТЕОРИИ И ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРАКТИКЕ РУССКОГО СИМВОЛИЗМА.

2.1 Символистская ирония как особый тип иронии. «Декадентская» ирония. Теория иронии Ф.Сологуба и практика иронии в творчестве З.Гиппиус.

2.2 «Скептическая» ирония В.Брюсова.

2.2.1 Ирония как жизнетворчество. Ироническое моделирование личности поэта («Juvenilia», «Chefs d' oeuvre», «Me eum esse»).

2.2.2 Ироническая гносеология и радикальный плюрализм брюсовского «мифологизма» («Tertia Vigilia», «Urbi et Orbi», «Stephanos»).

2.2.3 Иронический «реализм» и «историзм» Брюсоьа («Зеркало теней», «Семь цветов радуги», «Девятая камена»).

2.2.4 Ирония в «научной поэзии» и трансформация пафоса дистанцирования в «советских» книгах стихов Брюсова («Последние мечты», «В такие дни», «Миг». «Дали», «Меа»).

2. 3 Экзистенциальная ирония И. Анненского.

2.3.1 Генеалогия иронии Анненского. Онтологические и психологические аспекты иронии в «Тихих песнях».

2.3.2 Лирический иронизм сознания субъекта в «Кипарисовом ларце». Смерть как абсолютный ироник.

2.4 Эволюция иронии в поэзии А. Блока: модификации романтической иронии.

2.4.1 Проблема типологии блоковской иронии. «Демоническая ирония» «Ante Lucem».

2.4.2 «Софийный иронизм «Стихов о Прекрасной Даме».

2.4.3 Ирония как поражение («Распутья», «Разные стихотворения 19041908, «Город», «Ирония»).

2.4.4 Ироническая реставрация демонизма («Страшный мир», «Возмездие», «Ямбы», «Разные стихотворения»1908-1916).

2. 5 Мистическая ирония А. Белого.

2.5.1 Ирония как сущность поэтического мышления Белого. «Лицемерие как текстопорождающий механизм» (3. Паперный).

2.5.2 «Софийный иронизм» «Золота в лазури». Переадресация иронии. Ироническая образная парадигма (юродивый, шут, дурак и т.п.).

2.5.3 Псевдообъективация иронии в «Пепле» и «Урне». Функции иронии в концепции «многострунной» личности.

2.5.4 Эволюция иронии Белого («Королевна и рыцари», «Звезда», «После разлуки»). Парадоксы «трагического цинизма».

2.5.5 Ирония в поэме «Первое свидание» - духовной автобиографии

Белого.

ВЫВОДЫ.

ГЛАВА 3. ИРОНИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ АКМЕИЗМА

3.1 Истоки акмеистической иронии. Проблема типологии.

3.2 «Светлая ирония» Н. Гумилева и ее роль в формировании образа лирического героя.

3.2.1 От символистской иронии к иронии акмеистической («Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга»). Трансформация софийного мифа.

3.2.2 Ирония как способ «приятия мира»:полемика с символизмом. Ирония в диалоге культур («Чужое небо», «Колчан», «Костер», «Шатер»)

3.2.3 Новая ироничность и самоирония акмеизма («Огненный столп»)

3.3 Специфическая модификация акмеистической иронии в поэзии В.Нарбута.

3.3.1 Эстетика псевдонаивности «адамизма» раннего Нарбута («глуховские стихи», «Аллилуйя»).

3.3.2 Апология плоти как вариант акмеистического «приятия мира» («Плоть. Быто-эпос»).

3.3.3 Ирония в поэзии В. Нарбута советского периода. Ироническая эротика «Казненного серафима».

3.4. Эволюция иронии в поэзии Г. Иванова: от акмеизма к постмодернизму.

3.4.1 Генезис иронии раннего Иванова (декадентство, символизм, поэтика Кузмина).

3.4.2 Театральность и театрализация жизни как феномены иронического мировосприятия («Отплытье на о. Цитеру», «Вереск»).

3.4.3 Ностальгически-ироническое дистанцирование в пассеистических стихах Иванова («Вереск», «Лампада»).

3.4.4 Ирония как способ преодоления ужаса смерти («Сады»). Экзистенциальная ирония «Роз».

3.4.5 Эволюция ивановской иронии в 1930-е годы. «Бессмыслица» и «расплывающийся мир». Предвосхищение поэтики постмодернистской иронии.

ВЫВОДЫ.

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Иванова, Ирина Николаевна

Ирония, безусловно, входит в число «нескольких основных слов культуры» {Михайлов, 2001: 263) и в качестве такового имеет богатую многовековую историю и множество толкований. Она находит свое воплощение в весьма различных явлениях, то выступая в скромной роли одного из тропов, то претендуя на статус философской позиции и едва ли не онтологической категории. Ее исторические формы столь многообразны, что за всю более чем двухтысячелетнюю историю изучения (термин «иронология» возник лишь в 80-е годы XX века) так и не появилось классификации, которая охватила бы весь спектр проявлений иронии и нашла критерий, позволяющий достаточно четко дифференцировать ее от смежных категорий. «Ни одна из существующих теорий иронии не способна полностью отличить ироническое произнесение от не иронического» (Utsumi, 2000: 1778). Трудность определения иронии (при сравнительно легком ее распознавании в конкретном контексте) заключается прежде всего в том, что практически невозможно выделить ее основное качество, универсальное свойство, «присутствующее во всех случаях иронии и отсутствующее во всех случаях не-иронии» (Utsumi, 2000: 1778). «В некоторых случаях все традиционные критерии иронии присутствуют, но высказывание не является ироническим» (.Bryant & Fox Tree 2002: 100). Заметим также, что если речь идет об иронии в художественном тексте, особенно поэтическом, то ситуация еще более осложняется - хотя бы в силу «расподобления» говорящего\ иронизирующего «Я» на несколько субъектов и постановки проблемы «кто говорит» (автор? лирический герой? лирический субъект? персонаж? ролевая маска?). Однако положение исследователя - теоретика иронии отнюдь не представляется нам безнадежным. «Во всяком случае, если иронию нельзя определить, то присутствие ее от этого не становится менее самоочевидным; нельзя анализировать ее структуру, но можно, несомненно, описать ее движение и «повадки». Очень поучителен контраст между нашим затруднением в определении иронии и даром интуиции, который позволяет каждому человеку с первого взгляда различать ее многочисленные нюансы» (Янкелевич, 2004: 28).

Ирония всегда привлекала внимание философов, лингвистов, психологов, социологов, литературоведов, культурологов и т.д. Последнюю и довольно мощную волну интереса к ней в России и за рубежом мы наблюдаем приблизительно с конца 80-х годов XX века до настоящего времени. Этот интерес - прямое следствие радикальной перестройки общественной жизни и сознания, конца великого «метарассказа» советской истории и естественно связанного с ним набора идеологем Россия \ Запад и, конечно же, торжества постмодернизма - как «высокс го», интеллектуально-теоретического, так и «низкого», укорененного в массовой культуре и стереотипах общественного сознания.

По мнению С. Зонтаг, новейшая эпоха убедительно демонстрирует «победу иронии над трагедией» {Зонтаг, 1997). Разрушение классической картины мира, тотальное недоверие к наиболее авторитетным «метарассказам», заметное снижение интереса «простого человека» к любой социально-политической проблематике, поскольку она не касается непосредственно его интересов, ориентация на личный успех, стремление к удовлетворению собственных желаний, в том числе i интеллектуальных, без учета определенных морально-нравственных дискурсов, - все эти приметы времени были неоднократно описаны исследователями «постмодерной» реальности. Мы считаем одной из самых удачных характеристику современной культурной ситуации, данную К. Голубович: «Тень смертности, тень отрицания падает на сферу «привычного» и тем самым «уничтожает» ее, подрывая ее привычные, знакомые смыслы. Такая ситуация и есть ситуация вселенской «иронии», в которой оказывается современный человек, homo novus, и которую пытается преодолеть. И более того, кажется, что именно задачей такого преодоления и становится теперь задача человека -предоставленного впервые своей собственной свободе» (Голубович, 2003: 483).

Однако ту же ситуацию можно увидеть и иначе, и тогда «вселенская ирония» из врага становится союзником. Так, весьма характерным, знаковым явлением современной западной иронологии, на наш взгляд, является весьма, казалось бы, неожиданное обсуждение трагических событий 11 сентября 2001 года. в аспекте иронии, ее теории и практики. «Из этого ужаса может следовать одна хорошая вещь: он может вызвать конец эпохи иронии» {Rosenblatt, 2001). Справедливо отмечая трагическую иронию самой ситуации (недавняя помощь США смертельному врагу, наивная уверенность американцев в неуязвимости, Россия как союзник и т.п.), некоторые участники дискуссии, тем не менее, констатируют «смерть иронии», сыгравшей, по их мнению, на руку персонажам типа Бен Ладена, и прогнозируют возрождение пафоса, наступление эпохи «новой серьезности». Заметим, что подобное мнение существует и у нас, когда речь заходит об альтернативе или перспективе постмодернизма. Так, М. Эпштейн утверждает, что именно 11 сентября 2001 года эпоха постмодернизма закончилась, и видит иронию судьбы в том, что мишенью террористов стали именно эти две башни - «ровесники и «возлюбленные» постмодерной эпохи» (Эпштейн, 2005: 457). «Все двинулось назад, в плоть и кровь, в страх и трепет, в ту самую реальность, которую было так модно оплевывать, как мертвого льва. Пролилась настоящая кровь, в которой потонула культура симулякра. В России таким же символическим актом разламывания симулякра стал «Норд-Ост», когда появление на сцене террористов вначале показалось зрителям нестандартным режиссерским ходом. Вывод, который делает Эпштейн, подобно многим: «Мир движется к новой серьезности» (Эпштейн, 2005: 459).

В самом деле, события, подобные «черным сентябрям» Нью-Йорка или Беслаиа, абсолютно не располагают к иронии и заставляют ленивое этическое сознание, избалованное современным конформизмом и постмодернизмом, вновь вспомнить о полюсах добра и зла и о том, что основные этические оппозиции, к снятию которых - в пределе своих дерзновений - стремится ирония, никто еще не отменил. Еще до трагедии некоторые американские социологи и культурологи предупреждали об опасности тотального поверхностного иронизма. «Наша современная ирония ниспровергает, подвергает сомнению и вновь «собирает» смысл, чтобы окончательно «иссушить» такие слова, как воскрешение надежд, красота, мораль» (РиЫу, 1999: 203). «Таким образом ирония отдаляет нас от искренней преданности делу улучшения людей и общества» {аЬЪя, 2002: 146). Но та же ирония может и должна помочь тому, с чем уже не справится «серьезность». ^ЬЬб патетически утверждает незаменимость и «неотменимость» иронии как дополнительной стратегии осмысления жизни, себя и своей роли в мире. Это может быть и самоирония западного интеллекта, не позволяющая ему расслабиться и преувеличивать безопасность и комфорт евро-американской цивилизации нового века, часто снисходительно-безразличной к базовым ценностям собственной культуры. «Мы не должны праздновать смерть иронии или оплакивать ее (в зависимости от наших взглядов), но должны учиться любить ее снова и снова, потому что нуждаемся в этом теперь более чем когда-либо» (аЬЬз, 2002:146). Этим отчасти и объясняется актуальность работы.

Кроме современной культурной ситуации, непредставимой без участия иронии, актуальность работы обусловлена необходимостью создания целостной картины поэзии Серебряного века как некоего эстетико-философского единства, что, на наш взгляд, является одной из важнейших задач современного литературоведения. Мы считаем, что роль иронии в процессе формирования этого удивительного феномена до сих пор не оценена по достоинству. Существуют лишь немногочисленные исследования по иронии в творчестве того или иного поэта этой эпохи (см. главу 2) и несколько работ обобщающего характера, как правило, констатирующих необходимость монографического исследования этой темы {Бройтман, 2000; Колобаева, 2000; Лекманов, 1997; Лейни, 2004 и др.).

Предметом изучения являются функциональная типология иронии как важнейшей категории философско-эстетического мышления русской поэзии 1890-х - 1910-х годов XX века и ее эволюция в художественной системе русского модернизма.

Объектом исследования стало поэтическое творчество 3. Гиппиус, В. Брюсова, И. Анненского, А. Блока и А. Белого, Н. Гумилева, В. Нарбута и Г. Иванова в аспекте реализации различных типов иронии. Выбор персоналий был продиктован как значимостью и репрезентативностью данных имен для указанного периода, так и (естественно, в первую очередь) наличием в творчестве этих поэтов достаточно ощутимого иронического начала при сохранении, что особенно важно, общего «серьезного» тона. Необходимо заметить, что творчество признанных юмористов и сатириков, например, «сатириконцев» (см. об этом Брызгалова, 2005) или Саши Черного, а также заведомо «шуточные» стихотворения, как правило, собранные в соответствующих разделах собраний сочинений, находятся за пределами нашего внимания как имеющие лишь очень отделенное отношение к подлинной иронии в нашем понимании. То же относится и к весьма популярному в рассматриваемый период жанру пародии - безусловно, связанному с иронией и вне ее не существующему, но представляющему собой тему отдельного исследования (см. Тяпков, 1980,1984, 1995,1997).

К сожалению, ограниченность объема диссертационного исследования заставляет нас отказаться от включения в поле нашего исследовательского интереса поэзии В. Ходасевича (см. Лейни, 2004), А. Ахматовой и М. Цветаевой (см. Иванова, 2003), А. Крученых и других футуристов (см. Иванова, 2003), чье творчество, впрочем, принадлежи" уже эпохе авангарда, а не модернизма {История русской литературы XX века, 2004: 49, 88-90, 95); а также еще нескольких весьма интересных и знаковых для эпохи персонажей, в творчестве которых ирония также играла немаловажную роль (А. Тиняков, Т. Чурилин и др.).

Цель исследования - выявление особенностей различных типов модернистской иронии и ее функционирования в художественной системе русского модернизма; раскрытие эволюции иронии на уровне ее основных типов и обоснование статуса иронии как отнюдь не периферийной, а одной из важнейших категорий художественного мышления поэтов Серебряного века. Для достижения этой цели в нашем диссертационном исследовании намечаются следующие задачи:

- рассмотреть эволюцию иронии и иронологии с целью выявления сущностных критериев «иронического»;

- дать собственное определение иронии, макс! мально учитывающее сложность ее типологических характеристик, но не растворяющее в этой сложности ее концептуальной сущности;

- выявить специфику модернистской иронии в ее двух основных модификациях - символистской и акмеистической;

- доказать, что определенный тип иронии является частью поэтики символизма и акмеизма;

- определить роль и функции иронии в творчестве каждого из названных выше поэтов и направление ее эволюции; поставить вопрос о «внутри ;имволистской» и «внутриакмеистической» типологии иронии;

- выделить наиболее характерные приемы и уровни реализации иронии в поэтических текстах рассматриваемого периода.

Методология диссертационного исследования продиктована спецификой предмета исследования и предполагает синтез различных методов анализа: историко-литературного, сравнительно-исторического, функционально-типологического, структурно-семиотического. В разработке собственной концепции иронии мы опираемся на идеи С. Кьеркегора, Т. Манна, Н. Нокса, Н. Фрая, М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева, А.Б. Есина, Н.Т. Рымаря, В.И. Тюпы, В.М. Пивоева, В.О. Пигулевского, И.А. Осиновской и других отечественных и зарубежных иронологов.

Теоретическая значимость и научная новизна работы заключаются в расширении и углублении представлений об иронии как одной из конституирующих категорий художественного мира русского модернизма. В диссертации впервые эволюция творчества русских поэтов начала века рассматривается в аспекте иронии во всех ее проявлениях, причем доказывается, что такое исследование лирики Серебряного века позволяет выявить фундаментальные закономерности его философско-эстетического мышления и картины мира.

Практическая значимость диссертации заключается в том, что ее материал и результаты могут быть использованы в практике университетского и школьного преподавания теоретико - и историко-литературных дисциплин, спецкурсов и спецсеминаров. Мы считаем, что анализ различных типов иронии в поэтическом тексте Серебряного века позволит студенту-филологу полнее и ярче представить себе «живой» литературный процесс этого периода, а преподавателю - продемонстрировать разнообразие подходов к анализу художественного текста с иронической доминантой.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Ирония - философско-эстетическая категория с весьма широким смысловым диапазоном, обусловленным неопределенностью критериев «иронического». Ключевым понятием в определении иронии должно стать дистанцирование от собственного или чужого дискурса, постоянное ощущение возможности иного контекста, присутствия другой точки зрения относительно собственной или точки зрения оппонента. Ни противоположность выражения содержанию, ни насмешливый тон не являются непременными атрибутами иронии. Ирония также не является «разновидностью комического»: ее соотношение с юмором и сатирой -пересечение смысловых полей. Основная функция иронии корректирующая, ее пафос - конечное утверждение через видимое отрицание. Воплощая авторский философско-эстетический идеал, ирония в художественном тексте проникает во все его уровни и слои. Высшие уровни проявления иронии - метатекстовык и интертекстуальный.

2. Ирония является одной из основных ка гегорий философско-эстетического мышления Серебряного века, неотъемлемой составляющей художественных миров наиболее значимых поэтов. Поставив себе неслыханные по своим масштабам духовные задачи, русский Серебряный век в своей метапоэтической рефлексии неизбежно должен был столкнуться с необходимостью самоконтроля, проверки подлинности духовных достижений, т.е. с необходимостью иронии и самоиронии. В силу своей амбивалентной природы ирония воспринималась то как соблазн, персонифицируемый в целом ряде соответствующих образных парадигм - от Арлекина до Мефистофеля, то как проявлени г некоей имеющей онтологически самостоятельное бытие и враждебной человеку силы, то как союзник в борьбе за разрушение мнимых и обретение подлинных ценностей, - но она неизменно присутствовала в модернистской картине мира. Поэтому вне типологии иронии невозможно осмысление художественных систем русского символизма и акмеизма, их философии, гносеологии, образных систем и поэтики.

3. Модернистская ирония есть особый историко-культурный тип иронии, не тождественный ни романтической, ни экзистенциальной (хотя и близкий, и даже прямо восходящий к ним) и эволюционирующий, особенно в творчестве Брюсова и позднего Г. Иванова, в иронию постмодернистскую. От предшествующих типов иронии модернистская отличается прежде всего изменением картины мира и концепции личности, снятием оппозиций, размыванием границ, уничтожением полюсов или их взаимопереходностью. Ощущая великий сдвига, разлом, грядущий Апокалипсис, человек утрачивал привычную уверенность и укорененность з бытии, свойственную классической картине мира, поддерживаемой реализмом XIX века, и пытался вновь обрести незыблемые ценности, но уже пройдя через искус иронии.

4. В основе символистской иронии - романтический принцип двоемирия, но дополненного введением третьего, собственно символического мира, позволяющего увидеть отражение высших сущностей, но, разумеется, замутненным и искаженным, что естественным образом становится сферой иронии. В зависимости от степени и глубины иронического сомнения в рамках символистской иронии можно выделить иронию типа (а) - сомнение в наличии связи ноуменальной сверхценности с миром явлений; (в) - недоверие к ее явленным образам, потенциально неадекватным и вводящим в заблуждение; (с) - неуверенность субъекта в самом себе, своем избранничестве и способности к ожидаемому от него подвигу; ((1) - сомнение в самом существовании этой сверхценности. Подтипы символистской иронии (а) и (с1) чаще встречаются у «старших» символистов, (в) и (с) - у «младших».

5. Символистская ирония выполняет несколько основных функций: мировоззренческую, гносеологическую, мистико-религиозную, контрольно-корректирующую, собственно эстетическую. Сочетание этих функций, разграничение которых не абсолютно, определяет основную интенцию авторской иронии, непосредственно связанной с базовыми категориями художественного мышления и мировосприятием каждого поэта.

6. Акмеизм как литературная группа явился следствием иронического отношения Гумилева и его круга к некоторым аксиомам символистской философии и поэтики. Акмеистическая ирония может проявляться по-разному: как подчеркнутая «звериность» и физиологичность у Нарбута и Зенкевича, как утонченная культурная рефлексия у Мандельштама или как самоироничность мифа о «конквистадоре» у Гумилева. В любом случае ее отличает пафос приятия земного мира во всем его многообразии и принципиально иное отношение к миру геаНа и воспроизводящему этот мир слову. «Светлая ирония» акмеизма, как правило, не включаемая литературоведами в число его конститутивных признаков, должна, наконец, получить этот статус. При всем различии подходов к описанию «акмеистичности» и неотчетливости ее критериев, именно наличие имплицитной или эксплицитной иронии (хотя бы по отношению к символизму!) может и должно служить одним из таких критериев.

7. Ироническое начало в творчестве Г. Иванова, не входящего в каноническую шестерку, но, безусловно, сформировавшегося в стилевой ауре акмеизма, является важнейшим. С иронией непосредственно связаны все основные темы его поэзии: «жизнетворчество», прошлое в настоящем, театральность, любовь и смерть, прекрасная ложь искусства, «распад атома», личности и мира. Ирония не только становится структурообразующим принципом художественного мира поэта и ядром его поэтики в раннем творчестве, но и фактически приобретает статус онтологической категории («мировая ирония» позднего Иванова). В последнем случае защитной реакцией субъекта, в том числе и «лирического», становится «встречная» ирония («отчаянье я превратил в игру»), что обеспечивает Иванову эстетически совершенный переход в следующую поэтическую эпоху - эпоху постмодернизма.

8. Типология иронии в поэзии русского модернизма необходимо должна рассматриваться в аспекте ее эволюции. Общее направление эволюции - от модернистской иронии к постмодернистской, наиболее явно выраженное у Брюсова и Г. Иванова. В пределах модернизма наблюдается трансформация символистской иронии в акмеистическую (ранний Гумилев, отчасти В. Нарбут и Г. Иванов). Кроме того, в лирике каждого поэта различные типы и оттенки иронии образуют оригинальную авторскую иронию, также эволюционирующую на протяжении всего творческого пути поэта и непосредственно связанную с изменениями его картины мира и художественной системы.

Апробация результатов исследования. Концепция и основные положения диссертационного исследования обсуждались на международных, всероссийских, межвузовских и внутривузовских конференциях и семинарах в Москве (1996, 1999, 2000, 2002, 2003, 2004), Минске (2005), Санкт-Петербурге (1994, 1997, 2005), Нижнем Новгороде (2004), Омске (2005), Томске (2001), Челябинске (2005), Саратове (2005), Самаре (2003), Волгограде (2003, 2005), Ростове (2003, 2004), Армавире (2002), Пятигорске (1995), Ставрополе (1994-2006).

Основные идеи работы использованы в вузовском учебнике (История русской литературы XX века. Первая половина: 2004), университетских курсах «Введение в литературоведение», «Теория литературы», «Теория и практика русского стихосложения», а также курсах по выбору «Ирония: история, теория и художественная практика», читаемых автором на филологическом факультете Ставропольского государственного университета.

Результаты исследования изложены в монографии, статьях и тезисах общим объемом около 35 п. л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Общий объем текста - 529 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Типология и эволюция иронии в поэзии русского модернизма"

ВЫВОДЫ

Акмеистическая «светлая ирония» есть один из основных принципов акмеизма, непосредственно связанный со всеми то конститутивными признаками. Поскольку акмеизм как таковой сформировался как развитие самоиронической тенденции символизма, его самоотрицание, то естественно, что акмеистическая ирония в значительной степени основывается на иронии символизма, активно используя его мифологемы и образные парадигмы (Гумилев, отчасти Нарбут, «акмеистский» Иванов). Но в отличие от символистской иронии, не отрицающей аксиомы символизма, но лишь корректирующей творческий интеллект на его пути к заветной Истине, акмеистическая является следствием иной картины мира, иной онтологии и гносеологии.

Акмеизм не отрицает существования «непознаваемого» и даже необходимо предполагает его. (В «Наследии символизма.» Гумилев неоднократно упоминает о Боге Живом, хотя возможен и «атеистический акмеизм» - Нарбут, Зенкевич.) Если символисты выстраивали масштабные теории познания (Вяч. Иванов, А. Белый, В. Брюсов), целью которых было именно «непознаваемое», то акмеизм полагал, «что все попытки в этом направлении - нецеломудренны» (Гумилев, 1990: 412). Отсюда ироническое отношение акмеистов к созданию сложных философских концепций («акмеизм мировоззрением не занимался» (Мандель нтам)). Разумеется, у акмеизма все же было собственное «мировоззрение» (современные исследователи связывают его с Бергсоном и Гуссерлем), но не было серьезной философской традиции, подобной символистской. Антропология акмеизма рассматривает человека как «явление среди явлений» (Гумилев), не отрицая ноуменального, но не считая возможным делать его предметом поэзии, что, по мнению Гумилева, позволяли себе символисты. Отсюда естественно следует, что пафос акмеизма - это пафос иронический по отношению к символизму.

Во многих, хотя и далеко не во всех слухаях поэтика иронии предполагает «переворачивание» объекта, противоположность «прямому», правильному представлению о нем. Акмеисты стремились делать все наоборот по сравнению с символизмом: символисты любили небо, ночь, музыку, «немецкую серьезность»; акмеисты - землю, день, живопись и архитектуру, «романский дух». Символизм насле цует от романтиков «неприятие мира», полагая свой подлинный интерес по ту сторону бытия, акмеизм безоговорочно «принимает» мир, не стремясь ничего в нем отвергнуть и исправить, все его интересы здесь, в феноменальном мире. «Смерть - занавес. и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание - что будет дальше?» (.Гумилев, 1990: 411).

Акмеистическая ирония отнюдь не избегает трагического, считая его проявлением полноты бытия и необходимой составляющей земного человеческого удела. Возможно, поэтому в качестве центральной мифологемы акмеистами был избран Адам, «археи п иронии» и символ «неизбежной иронии человеческого существования» (Н. Фрай). Амбивалентный образ Адама сочетает несочетаемое: он одновременно наивный дикарь, «немного лесной зверь» и культурный герой, поэт, называющий по имени животных, растения и явления.

Акмеистическая ирония не исключает лирического пафоса, а дополняет, корректирует его, не позволяя поэту (как это, по мнению акмеистов, было в символизме) совершенно оторваться от земли. Основной ее тон - жизнеутверждающий, мажорный; даже трагическое она считает преодолимым. Модель акмеистической иронии отлична от символистской. Она также предполагает «огромного размера дистанцию» (Мандельштам), но это дистанция скорее горизонтальная, чем вертикальная. Акмеизм интересуется не столько «тайной мира», по определению трансцендентной самому миру, сколько его разнообразием, пестротой «явлений» и культур. Отсюда интерес акмеизма к различным культурным мирам (Гумилев, Городецкий, Мандельштам, Нарбут, отчасти Иванов), подчеркнутое внимание к мелочам, деталям, быту (Ахматова, Нарбут, Мандельштам), через которые - и здесь акмеизм солидарен с символизмом - являет себя «непознаваемое». В полемике с символизмом акмеизм обходит метафизические вопросы не потому, что ему нечего сказать, а потому, что не считает подобные вопросы компетенцией поэзии как таковой. «Прекрасная дама Теология останется на своем престоле, но ни ее низводить до степени литературы, ни литературу поднимать в ее алмазный холод акмеисты не хотят» (Гумилев, 1990: 413). Акмеистическая ирония в целом более антропоцентрична и литературоцентрична.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Ирония всегда была спутницей человеческого интеллекта, провоцирующей, предупреждающей, соблазняющей или защищающей от соблазна, но неизменно сопровождающей его. В истории человечества «иронические» и «неиронические» эпохи, как правило, сменяли друг друга: ирония активизировалась в смутные времена, была предвестником, а чаще участником переоценки ценностей, смены нравственно-этических ориентиров, изменения картины мира. История сама по себе иронична, о чем говорил еще Гегель, - хотя бы потому, что постоянно воспроизводит одни и те же ситуации, создатели которых словно забывают, «чем дело кончилось» в прошлый раз. Чего стоят хотя бы попытки построения идеального общества, да и любые попытки воплощения идеала, будь то религиозная, социально-политическая, культурная или личная любовная утопия! Человек Серебряного века жил под знаком этих перекрещивающихся в сознании личности утопий, страдал от невозможности их воплощения, пока все они не оказались сметены последней попыткой такого воплощения, обернувшейся великой катастрофой. «Соотношение ожидавшегося со свершившимся становится одной из сквозных тем поэзии рубежа десятилетий (1910-х - 1920-х годов - И.И.)» (Тропкина, 1998: 220).

Но и десятью-двадцатью годами раньше, в эпоху «предчувствий и предвестий», поэзия Серебряного века с ее пророческим пафосом словно предвидит будущее и постоянно - даже в моменты высочайших взлетов и «соловьевских» озарений - будто контролирует себ. :, осторожно снижает высоту полета, боясь оторваться от земли и потерять из виду стремительно меняющуюся реальность. «Соотношение ожидавшегося со свершившимся» (а также ожидаемого с совершающимся) - прекрасная почва для иронии. Именно поэтому эпоха модерна - одна из самых ироничных в истории.

Русские поэты чувствовали потребность в иронической рефлексии и саморефлексии и - в той или иной форме - проверяли ею свои святыни. Особенно это относится к символизму, ощущавшему иронию как проблему, но и осознававшему ее «инструментальную» необходимость. В первом случае актуализируется разрушительный потенциал иронии, в пределе -нигилистической или циничной, именно такая ирония - «героиня» известного эссе Блока. Во втором - ирония действительно становится инструментом познания и/или мистического строительства и «жизнетворчества». К первому типу близка «декадентская» ирония, сфера влияния которой не ограничивалась только декадентами, «позднеромантическая» ирония Блока, иногда подобный тон принимает экзистенциальная ирония Анненского. Ко второму - «скептическая» ирония Брюсова, «скепсис» Блока, «критицизм» Белого. Амбивалентный «смех Соловьева» колеблется между этими типами иронии, принимая различные смысловые и эмоциональные оттенки.

Типология символистской иронии возможна, но ее не стоит абсолютизировать, поскольку специфика иронии - эстетическая мимикрия, и она сравнительно легко меняет обличье, т.е. приемы, объект, пафос, интонацию и др. Символизм непредставим без иронии мистической, предполагающей определенную картину мира: платоновско-романтическое двоемирие плюс третий, собственно символический мир, посредник между двумя мирами, мир мысли и искусства. Подобная картина мира уже предполагает иронию: цель поэта - прозреть ноуменальное сквозь «лиловый сумрак» видимых миров, реального и символического, но такое прозрение затруднено или даже невозможно. В зависимости от типа иронического сомнения и степени дерзости иронии можно выделить иронию типа (а) -сомнение в наличии связи ноуменальной сверхценности с миром явлений; (в) - недоверие к ее явленным образам, потенциально неадекватным и вводящим в заблуждение; (с) - неуверенность субъекта в самом себе, своем избранничестве и способности к ожидаемому от него подвигу; (<1) - сомнение в самом существовании этой сверхценности. Ирония типа (а) и (<1) чаще встречается у «старших» символистов, у «младших» она эволюционирует в иронию типа (в) и (с). Мистическая ирония - обязательное условие символизма, вне зависимости от личного мировоззрения и мировосприятия поэта и конкретных черт его художественного мира.

Определенные функции выполняет и «скептическая» ирония, свойственная прежде всего В. Брюсову и ставшая основой его художественного метода. В поэзии Брюсова скептическая ирония демонстрирует все свои возможности, приближаясь - в своей проповеди множественности истин, радикального плюрализма, «нонселекции» и т.п. - к иронии постмодернистской. Брюсов - скептик, но не агностик: он верит, что мир познаваем, что возможно бесконечное приближение к Истине (истинам?), и в процессе такого приближения основная роль принадлежит корректирующей иронии, не позволяющей проигнорировать остальные истины во имя одной-единственной.

Символистская ирония может принимать трагический тон и быть способом проявления иронии экзистенциальной. Экзистенциальное мироощущение свойственно лирическому герою И. Анненского, отчасти Блока. В этом случае в роли ироника чаще выступает не сам субъект (он лишь защищается «встречной» иронией или самоиронией), а некая трансцендентная этому миру сущность, чье присутствие, однако, ощущается субъектом. Чаще всего это Смерть, иногда судьба или просто не персонифицируемое, но явно враждебное человеку начало. Картина мира у Анненского та же, что и других символистов, но его лирика сосредоточена не на онтологии, а на психологии: герой верит в идеал и даже видит его, пусть и искаженным, но он лишен героической воли «младших» и способен лишь фиксировать свои болезненные состояния (тоска, мука, скука, боль, удушье).

Ирония становится средством сохранить достоинство в мучительно давящем мире.

Символистская ирония - это в первую очередь самоирония символизма. Поздний символизм (типа С III, по классификации А. Хансен-Леве) охотно обращается к собственным заветным мифам и лучшим надеждам, превращая их в предмет иронической рефлексии, но не отменяя серьезного и даже благоговейного к ним отношения. Эту тенденцию символизма развил акмеизм, явившийся своего рода иронической реакцией на символизм и тем самым вынужденный определить свое отношение к его (символизма) базовым мифологемам. «Светлая ирония» акмеизма - способ такого иронического пересмотра духовных достижений символизма при сохранении серьезного отношения и к феноменальному миру, и к «непознаваемому». Акмеизм - наследник «романского духа», поэтому неудивительно, что он полемически продолжает то направление в символизме, которое было связано с именем Брюсова и ориентировано более на проблемы поэтики, нежели метафизики. В этом смысле «светлая ирония» акмеизма близка иронии скептической (особенно у раннего Гумилева) и представляет собой один из возможных путей эволюции символистской иронии.

Другой эволюционный путь проходит ирония в творчестве Г. Иванова. Ранние влияния - декадентское жизнетворчество, эстетизм, изящное «легкомыслие» Кузмина и эгофутуристическая ирония Северянина - не преодолели главного - «музыки» Блока и его же позднеромантической иронии, вполне узнаваемой в лирике Иванова 30-х - 50-х годов. В 1910-х годах «поэт круга Гумилева» (О. Лекманов) и один из «младших акмеистов» (Г. Струве), Иванов очень скоро вырастает в крупную поэтическую фигуру, не вмещающуюся в рамки определенного направления. Акмеистическая «светлая ирония» более всего повлияла на ивановскую иронию 1910-х- 1920-х годов, что и позволяет, несмотря на все оговорки, рассматривать поэзию

Иванова в главе об акмеизме. В дальнейшем ирония Иванова все более напоминает экзистенциальную, словно возвращаясь к символизму Анненского и Блока. Ирония позднего Иванова демонстрирует эволюцию иронии акмеистической в иронию постмодернистскую.

Ирония является одной из важнейших составляющих художественного мира русского модернизма. Стремящийся быть «не только искусством» или смеющийся над подобными амбициями, русский модернизм так или иначе нуждался во «взгляде с высоты» (Шлегель) или «со стороны», позволяющем охватить культурную ситуацию в целом и увидеть в стройных эстетико-философских концепциях уязвимые места, незаметные с одной-единственной точки зрения, пусть даже максимально убедительной. Такой взгляд может обеспечить только ирония, понимаемая как непрерывное дистанцирование от собственного и чужого художественного дискурса. «Горизонтальную» ироническую дистанцию - основное условие иронии - обеспечивала литературная полемика, в том числе и внутри направления, и непременная самоирония; «вертикальную» - вера в наличие некоей абсолютной сверхценности (Бога или Его коррелята), с точки зрения которой все кажется несовершенным и относительным. В этом смысле Серебряный век был веком великих метарассказов, включающих, но и естественно ограничивающих иронию.

Этим русский модернизм отличается от постмодернизма, лишенного «вертикального» измерения и тем самым сделавшего свою иронию тотальной, распространив ее не только до предела, но и за пределы дозволенного. В отличие от постмодернистской, символистская и даже акмеистическая (особенно позднеакмеистическая) ирония сохраняла, хотя бы в подтексте, трагическую серьезность, хотела «всегда помнить о непознаваемом» (Гумилев), выстраивала иерархическую аксиологию. Она никогда не теряла антропологического измерения, всегда была «о человеке» и для человека, стремилась выяснить его онтологический статус и активно участвовала в его отношениях с «непознаваемым». Да, ее разрушительный потенциал действительно очень велик, что всегда осознавали как ее апологеты, так и противники. Но не менее велики и ее созидательные возможности, более того, как утверждал еще 80 лет назад Ортега-и-Гассет, никакое культурное творчество, никакое современное искусство уже невозможно без иронии.

Серебряный век многому научил русскую культуру. Некоторые его интуиции и ожидания подтвердились, блестяще или ужасно, другие не оправдались или оказались по меньшей мере наивными. Но среди тех духовных и интеллектуальных сокровищ, которые эта эпоха завещала следующему «рубежу веков», осталась ирония. Символистская, акмеистическая, романтическая или модернистская, экзистенциальная или мистическая, но всегда неизменно привлекательная спутница интеллекта в его поисках совершенства.

Список научной литературыИванова, Ирина Николаевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903 1919. - М.: Прогресс-Плеяда, 2001. - 608 с.

2. Анненский И.Ф. Книги отражений. М., 1979. 420 с.

3. Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии / Вступ. ст., сост., подгот. текста, примеч. A.B. Федорова Л.: Сов. писатель, 1990. - 640 с.

4. Ахматова A.A. Собр. соч. в 2-х т. М.: Издательство «Правда», 1990.

5. Белый А. Между двух революций. М.: Худ. литература, 1989. - 437 с.

6. Белый А. На рубеже двух столетий. М.: Худ. литература, 1989. - 540 с.

7. Белый А. Начало века. М.: Худ. литература, 1990. - 470 с.

8. Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. - 528 с.

9. Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. М.: Республика, 1994. - 559 с.

10. Белый А. Четыре симфонии. Репринт издания М. 1905, 1908, 1917. Мюнхен, 1971.-220 с.

11. Блок A.A. Собр. соч. в 6-ти т. Л., 1982.

12. Блок A.A. Собр. соч. в 8-ми т. М., 1960 -1962.

13. Брюсов В. Из моей жизни: Автобиографичен я и мемуарная проза / Сост., подгот. текста, послесл. и коммент. В.Э. Молодякова. М.: ТЕРРА, 1994.-268 с.

14. Брюсов В.Я. Новые сборники стихов // Русская мысль. 1911. - №2. -С.232.

15. Брюсов В.Я. Собрание сочинений. В 7-ми т. Под общ. ред. П.Г. Антокольского. М.: Худ. литература, 1973-1976.

16. Брюсов В.Я. Сочинения. В 2-х т. Т.2. Статьи и рецензии 1893-1924; Из книги «Далекие и близкие»; Miscellanea / Вступ. статья Д.Максимова. -М.: Худ. литература, 1987. 575 с.

17. Гиппиус З.Н. Опыт свободы / Подгот. текста, сост., предисл., примеч. Н.В. Королнвой. М.: Панорама, 1996. - 526 с.

18. Гиппиус З.Н. Письма к Н.Н.Берберовой и В.Ф. Ходасевичу. Ann Arbor, 1978. - 175 с.

19. Гиппиус З.Н. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000-2003.

20. Гиппиус З.Н. Стихотворения и проза. Тула, 1992. - 420 с.

21. Гумилев Н.С. Георгий Иванов. «Вереск»//Аполлон. 1916 - №1.

22. Гумилев Н.С. Наследие символизма и акмеизм // Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. Пг., 1923. 117 с.

23. Гумилев Н.С. Неизданное и несобранное / Сост., ред., коммент. М.Баскер и Ш.Греем. Paris, YMCA-PRESS, 1986. - 138 с.

24. Гумилев Н.С. «Отплытье на о. Цитеру». Поэзы. К-во «Ego», 1912 // Аполлон. 1912 - №3-4.

25. Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений в 10 т. М.: Воскресенье, 1998-2002.

26. Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. Л: Сов. писатель, 1988.-632с.

27. Иванов Вяч. Собрание сочинений в 4-х т. Под ред. Д.В. Иванова, О. Дешарт. Брюссель, 1971.

28. Иванов Г.В. Собрание сочинений. В 3-х т. М.: «Согласие», 1994.

29. Иванов Г.В. Стихотворения / Вступ. ст., подг. текста, состав, примеч. А.Ю. Арьева (Новая Библиотека поэта) СПб.: Академический проект, 2005. - 768 с.

30. Иванов Г.В. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М.: Книга, 1989. - 235 с.

31. Кузмин М.А. Стихи и проза. М.: Современник, 1989. - 431 с.

32. Мандельштам О.Э. О природе слова // Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Проза. Сост. и подгот. Текста С.Аверинцева и П.Нерлера. М.:Худ. литература, 1990. - 464 с.

33. Мандельштам О.Э. Утро акмеизма // Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Проза. Сост. и подгот. Текста С.Аверинцева и П.Нерлера. -М.:Худ. литература, 1990. 464 с.

34. Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т.1. Стихотворения. Сост., подготовка текста и коммент. П.Нерлера. М.: Худ. литература, 1990. - 423 с.

35. Нарбут В.И. Стихотворения / Вступ. статья, сост. и примеч. Н.Бялосинской и Н.Панченко. М.: Современник, 1990. - 445 с.

36. Соловьев B.C. Избранное / Оформл. «Диамант». СПб.: ТОО «Диамант», 1998. - 448 с.

37. Соловьев B.C. Смысл любви: избранные произведения / Сост., вступ. ст. коммент. Н.И.Цимбаева. М.: Современник, 1991. - 532 с.

38. Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т.1 / Сост., эбщ. ред. и вступ. ст. А.Ф.Лосева и A.B. Гулыги. М.: Мысль, 1990. - 892 с.

39. Сологуб Ф. Творимая легенда: в 2 кн. / Сост., подгот. текста, вступ. ст., послесл. Л.Соболева. М., 1991. - 543 с.

40. Ходасевич В.Ф. Книги и люди. «Отплытие на остров Цитеру» // Возрождение. 1937.-28 мая.

41. Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Согласие, 1997.

42. Абрамов А.И. Декаданс в социокульту} ном измерении: (К характеристике философско-эстетических исканий) / Общественные науки и современность. 1997. - №1. - С. 146-152.

43. Аверинцев С.С. Бахтин и русское отношение к смеху // От мифа к литературе. М., Российский университет, 1993.

44. Аверинцев С.С. София Логос. Словарь. - Второе, испр. изд-е. -Киев: Дух и литера. - 2001. - 460 с.

45. Аверинцев С.С. Поэты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996.-364 с.

46. Агеносов В.В. Литература русского Зарубежья (1918-1996). М.,1998.

47. Адамович Г.В. Вклад русской эмиграции в мировую культуру. -Париж, 1970.-18 с.

48. Адамович Г.В. Одиночество и свобода. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955.-316 с.

49. Адамович Г.В. О книгах и авторах: Заметки из литературного дневника. Париж, 1967. - 31 с.

50. Адамович Г.В. Единство: Стихи разных лет. Париж, 1967. - 52 с.

51. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей / Предисл. В.Крейда. -М.: Республика, 1994. 526 с.

52. Аксенова А. Метафизика анекдота, или Семантика лжи // Лит. обозрение. М., 1994. - № 11-12.

53. Аксенова А. «Жуткий маэстро» // Даугава. Рига, 1995 - № 3.

54. Алекова Е.А. Поэзия Георгия Иванова периода эмиграции (проблемы творческой эволюции). Дис. канд. филол.наук. Москва, 1994. -170 с.

55. Алексеева Л.Ф. Проблема иронии в творчестве А.Блока. Дис.канд. филол. наук. Москва, 1981. 249 с.

56. Алексеева Л.Ф. Русская поэзия 1910-20х годов. Поэтический процесс и творческие индивидуальности. Дис. докт. филол. наук. Москва,1999.-450 с.

57. Андреева В. София Премудрость Божья - Прекрасная Дама русского символизма (новая христианская парадигма умладосимволистов) // На пути к третьему тысячелетию. Новгород, 1999.-С. 189-202.

58. Андрей Белый: Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации. М.: Сов. писатель, 1988. - 780 с.

59. Анненков Ю. Георгий Иванов // Бежин луг. 1995 - № 1.

60. Аннинский JI.A. Серебро и чернь: русское, советское, славянское, всемирное в поэзии серебряного века. М., 1997. - 437 с.

61. Антология акмеизма. Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары. -М„ 1997.-590 с.

62. Антропологическая лингвистика: концепты, категории / Малинович Ю.М, Виноградова Н.Г, Малинович М.В. и др.; РАН. Ин-т языкознания, Иркут. гос. лингв, ун-т. М.; Иркутск, 2003. - 250 с.

63. Арсеньев Н.С. Мудрствование в богословии? По поводу «софианской» полемики // Культурный слой. Калининград, 2004. -Вып.4: Философия русского зарубежья. - С.66-75.

64. Арьев А. Пока догорала свеча (О лирике Георгия Иванова) // Иванов Георгий. Стихотворения / Вступ. ст., подг. текста, состав, примеч. А.Ю. Арьева (Новая Библиотека поэта) СПб.: Академический проект, 2005. - 768 с.

65. Арьев А. Сквозь мировое уродство // Русская мысль. 1994 - №№ 4057-4058.

66. Асмус В.Ф. Эстетика русского символизма // Асмус В.Ф. Вопросы теории и истории эстетики. М.: Иск-во, 1968. - 437 с.

67. Афонасин Е.В. Античный гностицизм и его критики. Дис. докт. филос. наук. СПб, 2002. 610 с.

68. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. Изд. 2-е, стереотипное. М.: Едиториал УРСС, 2004. - 576 с.

69. Ахутин A.B. София и черт (Кант перед лицом русской религиозной метафизики) // Вопросы философии. 1990. - №1. - с. 51-69.

70. Ашимбаева Н.Т. Русская классическая литература в критике И. Аниеиского. Дис. канд. филол. наук. Ленинград, 1985.

71. Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М.: Прогресс, 1993.-369 с.

72. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. Пер. с фр. М., 1994.-616 с.

73. Барт Р. S/Z. Пер. с фр. 2-е изд., испр. Под ред. Г.К. Косикова. М.: Едиториал УРСС, 2001. - 232 с.

74. Барковская Н.В. Вещий сон о русской литературе (стихотворение Г.Иванова «Петроградские волшебства» // Русская литература XX века: направления и течения: Вып.4. Екатеринбург, 1998. - 415 с.

75. Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму, СПб.: РХГИ, 200Ö. -160 с.

76. Батай Ж. Литература и зло. М., 1994. - 218 с.

77. Баткин Л.М. Парапародия как способ выжить (наблюдения над поэмой Иосифа Бродского «Двадцать сонетов к Марии Стюарт») // Новое литературное обозрение. 1996 - № 19. - С. 199-226.

78. Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 1. Философская эстетика 1910-х годов. М.: Изд-во «Русские словари», 2003. - 798 с.

79. Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т.6. Проблемы поэтики Достоевского. Работы 1960-х 70-х годов. М.: Изд-во «Русские словари», 2003. - 760 с.

80. Бекетова М.А. Веселость и юмор Блока // Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке. М.: Прш да, 1990. - С. 617-624.

81. Белобородова A.A. Книга стихов Николая Гумилева как художественное целое («Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга»): Автореф. дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2003. 22 с.

82. Берберова Н.Н. Курсив мой: автобиография. М.: Согласие, 1996. -536 с.

83. Бергсон А. Смех. // Бергсон А. Собр. соч., т.5. М., 1914. - 213с.

84. Бердяев Н.А. Самопознание (опыт философской автобиографии). -М., «Книга», 1991.-346 с.

85. Бердяев Н. А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. Собр. соч. Т.2. París: YMCA-PRESS, 1991. - 395 с.

86. Беренштейн Е.П. Символизм И. Анненского: проблема художественного метода. Тверь, 1992. - 413 с.

87. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. JL: Худ. литература, 1973. -415 с.

88. Берковская Н.М. Об иронии Гофмана // Художественный мир Гофмана. М., 1982. - 430 с.

89. Берковская Н.М. О романтической иронии в творчестве Э.Т.А.Гофмана. Дис. канд. филол. наук. М., 1971. 180 с.

90. Бессонова Ю.Б. Иное и Другой как сущностное выражение социально-философского содержания постмодернизма (на материалах французских мыслителей). Дис. канд. филос наук. М., 2002. 470 с.

91. Библер В.С. Нравственность. Культура. Современность. (Философские размышления о жизненных проблемах). М.: Знание, 1990.

92. Библер В.С. От наукоучения к логике культуры: два философских введения в двадцать первый век. - М.: Политиздат, 1990. - 410 с.

93. Бинова Г. От иронии к абсурду: (к поэтике «новой волны») // Literaria humanitas / Masarykova univ. Fak. Filoz. Brno, 1996. - 4. - C. 379-389.

94. Бисеров А.Ю. Новое религиозное сознанк г в творчестве З.Н. Гиппиус. Дис. канд. филол. наук. Москва, 2003, 250 с.

95. Бицилли П.М. Георгий Иванов. «Отплытие на остров Цитеру» // Современные записки. 1937 - №61.

96. Блинов В. Проклятый поэт Петербурга // Новый журнал. 1981 -№142. - С. 69-85.

97. Боброва Э.И. Ирина Одоевцева. Поэт, прозаик, мемуарист. Литературный портрет. М., 1995. - 180 с.

98. Богданов В.А. Между Альдонсой и Дульсинеей (о литературно-эстетических теориях русских символистов) // Писатель и жизнь. М., 1987.-Вып. И.

99. Богданов В.А. Самокритика русского символизма (из истории проблемы соотношения идеи и образа) // Контекст, 1984.

100. Богомолов H.A. Г.Иванов и В.Ходасевич // Русская литература. 1990 - №3. - С. 34-48.

101. Богомолов H.A. Заметки о русском модернизме // Новое литературное обозрение. -1997 №24. - С.251-287.

102. Богомолов H.A. Русская литература начала XX века и оккультизм. -М.: Новое литературное обозрение, 2000. 560 с.

103. Богомолов H.A. Талант двойного зренья // Вопросы литературы. -1989.-№2.-С. 116-142.

104. Богомолов H.A. Читатель книг // Гумилев Н.С. Сочинения. В 3-х т. -М.: Худож. литература, 1991. С. 3-58.

105. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.:Добросвет, 2000. - 345 с.

106. Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000. 280 с.

107. Болдина Л.И. Ирония как вид комического. Дис. канд. филол. наук. М., 1981.- 165 с.

108. Большакова H.A. Музыка в поэтическом творчестве Георгия Иванова // Филологические штудии. Иваново, 1995. - С. 87-94.

109. Борев Ю.Б. О комическом. М.: Искусство, 1957. - 290 с.

110. Борисова Л.М. Проблемы художественного сигтеза в теории русских символистов // Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1990. - №5. -С.12-21.

111. ИЗ.Ботникова А.Б. Романтическая ирония и преодоление монологизма //

112. Филол. зап. Воронеж, 2000. - Вып. 14. - С. 108-114. И4.Ботникова А.Б. Что осталось? (Наследие романтизма в начале XXIвека) // Филол. зап. Воронеж, 2001. - Вып. 17. - С. 36-46. 115.Бралгин Е.Ю. Этика смеха. - Томск: Изд-во Томского ГУ, 2003. - 225 с.

113. Пб.Брентано Т.Ф. Древние и современные софист ,i. С-Пб., 1886. - 178 с.

114. Бройтман С.Н. Из словаря «Русский символизм». Ирония // Дискурс.- Новосибирск, 2000. №8/9. - С.234-243.

115. Брызгалова E.H. Творчество сатириконцев в литературной парадигме Серебряного века. Дис. докт. филол. наук. Великий Новгород, 2005.- 430 с.

116. Брэдбери М. Абстракция и ирония // Писатели Англии о литературе. -М, 1989.-С. 70-84.

117. Булавкин К.В. Лирика Иннокентия Анненскогс и античное наследие. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2003. - 25 с.

118. Бур дина Т.Н. Философско-эстетические воззрения Иннокентия Анненского. Автореф. дис. канд. филос. наук. М., 2000. 28 с.

119. Буренина-Петрова О.Д. Символистский абсурд и его традиции в русской литературе и культуре первой половины XX века. Автореф. дис. докт. филол. наук. СПб., 2005. 50 с.

120. Быстрых H.JI. Разум в мировоззрении постмодернизма. Дис. канд. филос. наук. Омск, ОГУ, 2001.-250 с.

121. Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь // Нарбут В.И. Стихотворения / Вступ. статья, сост. и примеч. Н.Бялосинской и Н.Панченко. М.: Современник, 1990. - 445 с.

122. Ваганова H.A. Эволюция софийной онтологии С.Н. Булгакова. Дис. канд. филос. наук. Москва, 2004. 230 с.

123. Вагеманс Э. Русская литература от Петра Великого до наших дней. -М., 2002.-495 с.

124. Варзонин Ю.Н. Коммуникативные акты с установкой на иронию. Дис. канд. филол. наук. Тверь, 1995.-320 с.

125. Василевская JI.K. О приемах коммуникативной организации ранней лирики Гумилева // Известия РАН. Сер. Литература и язык. 1993. -№1.-С. 51-52.

126. Васильев И.Е. Русский поэтический авангард XX века. Дис. докт. филол. наук. Екатеринбург, 1999. 480 с.

127. Вейдле В.В. Георгий Иванов // Континент. 1977 - №11. - С.359-390.

128. Вейдле В.В. О поэтах и поэзии. Париж: Ymca-press, 1973. - 315 с.

129. Вейдле В.В. О смысле стихов // Новый журнал. 1964 - №77. - С. 152-187.

130. Вейдле В.В. Разложение искусства // Путь. Париж, 1934 - №42.

131. Вейдле В.В. Три сборника стихов // Возрождение. Париж, 1931-12 марта.

132. Верховский Ю.Н. Путь поэта // Современная литература. Л., 1925. -С.93-143.

133. Видющенко С.И. Творчество Ф.И.Тютчева в восприятии акмеистов. Дис. канд. филол. наук. М., 1997. 178 с.

134. Вико Дж. Новая наука. М, 1940. - 580 с.

135. Винокурова И. Гумилев и Мандельштам // Вопросы литературы. -1994. №5. - С.296-297.

136. Витковский Е.В. «Жизнь, которая мне снилась» // Иванов Г.В. Собр. соч. В 3-х т. Т.1. М.: «Согласие», 1994. - С. 5-40.

137. Витковский Е.В. Возвратившийся ветер // «Мы жили тогда на планете другой.»: Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990: В 4 кн. Кн.1. М.: Московский рабочий, 1995. - С. 5-36.

138. Вишневская В.Д. К вопросу о статусе иронии. Языковые средства выражения // Мир культуры: теория и феномены. Пенза, 2002. -Вып.2. - С.21-24.

139. Владимир Соловьев и культура Серебряного века: К 150-летию В.Соловьева и 110-летию А.Ф. Лосева / РАН. Науч. совет «История мировой культуры». Отв. Ред.: Тахо-Годи A.A., Тахо-Годи Е.А. М.: Наука, 2005.-630 с.

140. Воронин B.C. Взаимодействие фантазии и абсурда в русской литературе первой трети XX века: символисты, Д.Хармс, М. Горький. -Волгоград: Изд-во Волг. гос. ун-та, 2003. 294 с.

141. Воспоминания о Серебряном веке/ Сост., авт. предисл. И коммент. В. Крейд. М., 1993. 559 с.

142. Вышеславцев Б.П. Этика преображенного Эроса. М.: Республика, 1994.-612 с.

143. В.Я. Брюсов и русский модернизм / РАН. ИМЛИ им. Горького. Ред.-сост. O.A. Лекманов. M.: ИМЛИ РАН, 2004. - 351 с.

144. Гайденко П.П. Вл. Соловьев и философия Серебряного века. М.: Прогресс, 2001. - 472 с.

145. Гайденко П.П. Трагедия эстетизма. Опыт характеристики миросозерцания Серена Киркегора. М., 1970. - 380 с.

146. Гайденко П.П. Экзистенциализм и проблема культуры. М., 1963. -420 с.

147. Гайдукова Т.Т. У истоков. Кьеркегор об иронии. Ницше. Трагедия культуры и культура трагедии. С-Пб.: Алетейя, 1995. - 120 с.

148. Галэ А. Ирония // Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки. Петербург, 1880. Т.З. - № 1.

149. Гараева Г.Ф. Онтогносеологическая сущность софиологии и ее место в русской философии (Соловьев, Флоренский, Булгаков). Дис. докт. филос. наук. Армавир, 2000. 350 с.

150. Гарин И.И. Серебряный век: в 3-х т. М.: Терра, 1999. - 720 с.

151. Гармаш Л.В. Феномен безумия в симфониях А. Белого и христианская традиция // Литература и христианство. Белгород, 2000. - С. 84-85.

152. Гегель Г.В.Ф. Эстетика. В 4-х т. М.: Искусство, 1973.

153. Гинзбург Л.Я. О лирике. М.; Л., 1974. - 450 с.

154. Гиппиус З.Н. Опыт свободы / Подгот. текста, сост., предисл., примеч. Н.В. Королевой. -М.: Панорама, 1996. 526 с.

155. Гиппиус З.Н. Письма к Н.Н.Берберовой и В.Ф. Ходасевичу. Ann Arbor, 1978.-158 с.

156. Гиппиус З.Н. Собрание сочинений, В 8 т. М.: Русская книга, 20002003.

157. Гиппиус З.Н. Стихотворения и проза. Тула, 1992. - 530 с.

158. Глинин Г.Г. Автор и герой в лироэпической поэзии А.Блока. Дис. докт. филол. наук. Астрахань, 2002. 510 с.

159. Голенищев-Кутузов И.К. Ирония и Зощенко // Русская словесность. -1995 -№3.

160. Голубович Кс. Женевец // Новое литературное обозрение. 2003. -№62.- С.483.

161. Горбунова О.И. Специфика образности А.Блока в контексте культуры Серебряного века. Дис. канд. филол. наук. Иваново, 1999. 220 с.

162. Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М., 1987. -240 с.

163. Горелова O.A. А.Вертинский и ироническая поэзия Серебряного века. Автореф. дис. канд. филол. наук. Москва, 2005. 16 с.

164. Грехнев В.В. Романтическая ирония и абсолют // Сюжет и время. Коломна, 1991.-С. 45-60.

165. Гречаник И.В. Религиозно-философские и стилевые тенденции в лирике первой трети XX века (Мережковский, Блок, Клюев). Дис. канд. филол. наук. Армавир, 1998. 240 с.

166. Громов П.П. А. Блок, его предшественнтки и современники. JL: Сов. Писатель, 1986. - 600 с.

167. Гужиева Н.В. «Русские символисты» литературно-книжный манифест модернизма // Русская литература. - 2000. - №2. - С.64-80.

168. Гулакова И.И. Коммуникативные стратегии и тактики речевого поведения в конфликтной ситуации речевого общения. Дис. канд. филол. наук. Орел, 2004. 190 с.

169. Гуль Р.Б. Георгий Иванов // Иванов Г.В. 1943-1958. Стихи. Новый журнал. - 1958 - №51.

170. Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Нью-Йорк: Мост, 1984.-210 с.

171. Гуль Р.Б. Переписка через океан Г.Иванова и Р.Гуля // Новый журнал. -1980-№ 140.-С.182-211.

172. Гулыга A.B. Кант ироник // Гулыга A.B. Путями Фауста: Этюды германиста. - М.: Советский писатель, 1987. - С. 53- 67.

173. Гулыга A.B. Философия любви // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т.1 / Сост., общ. ред. и вступ. ст. А.Ф.Лосева и A.B. Гулыги. М.: Мысль, 1990.-892 с.

174. Гумилев Н.С. Pro et contra / Сост., вст. Статья, прим. Ю.В. Зобнина. -СПб.: Изд. РХГИ, 1995. 745 с.

175. Гюббенет И.В. К вопросу о глобальном вертикальном контексте // Вопросы языкознания. 1986. - №6.

176. Давидсон А.Б. Николай Гумилев: поэт, путешественник, воин. -Смоленск: Русич, 2001.-414 с.

177. Давыдов Г. Говорили, что ему нужна катастрофа // Огонек. М., 1994 -№46-47.

178. Даниелян Э.С. Малая проза В.Брюсова. Дис. канд. филол. наук. Ереван, 1988.-180 с.

179. Данилевский Р.Ю. К историк восприятия Ф.Ницше в России // Русская литература. 1998. - №4. - С.232-239.

180. Делез Ж. Логика смысла. М., 1998. - 425 с.

181. Дементьев В.В. Непрямая коммуникация и te жанры / Под ред. Гольдина В.Е. Ин-т русского языка, литературы и журналистики при филол. фак-те Саратовского гос. Ун-та им. Н.Г.Чернышевского. -Саратов: Изд-во СГУ, 2000. 246 с.

182. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму / Пер. Г.К. Косикова. М., 2000. - С.407-426.

183. Деррида Ж. Эссе об имени. М., СПб., 1998. - 268 с.

184. Джохадзе И.В. Неопрагматизм Р. Рорти. М., 2000. - 135 с.

185. Джимбинов С.Б. Коэффициент искажения // Новый мир. 1992 - №9.

186. Дмитриев A.C. Романтическая эстетика A.B. Шлегеля. М.: Изд-во МГУ, 1979.-250 с.

187. Дмитриев A.B., Сычев A.A. Смех: социофилософский анализ. М.: Альфа-М, 2005. - 592 с.

188. Долгенко А.Н. Художественный мир русского декадентского романа рубежа XIX XX веков. Дис. докт. филол. ниук. Волгоград, 2005. -377 с.

189. Долгов K.M. От Кьеркегора до Камю. М., 1991. 399 с.

190. Дубин С.Б. Черный юмор сюрреалистов: генезис и структура. // Вестник МГУ. Сер.9. Филология. 1998. №1. С. 101-113.

191. Дунаев М.М. Православие и русская литература. В 6-ти частях. М.: Христианская литература, 2001. 896 с.

192. Евреинов Н. Театр для себя. С-Пб., 1915. - 60 с.

193. Елецкий А. Литературный гардероб Георгия Иванова // Волга. -Саратов, 1995 №7.

194. Ермакова О.П. Ирония и проблема лексической семантики // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2002. - Т.№ 61 - № 4. - С. 30-36.

195. Ермакова О.П. Об иронии и метафоре // Облик слова. М., 1997. - С. 28-40.

196. Ермакова О.П. Типы вербализованной иронии в разных сферах русского языка // Язык. Культура. Гуманитарное знание. М., 1999. -С.34-39.

197. Ермилова Е.В. О Михаиле Кузмине // Кузмин М.А. Стихи и проза. -М.: Современник, 1989. С.3-22.

198. Ермилова Е.В. Теория и образный строй русского символизма. -М., 1989.-450 с.

199. Есин А.Б. Литературоведение. Культурология: Избранные труды. -М.: Флинта: Наука, 2003. 352 с.

200. Жажоян М. «Страшные стихи ни о чем»: К столетию со дня рождения Георгия Иванова // Русская мысль. 1994 - № 4053.

201. Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике. Т. 1-2. М.: Изд-во Сабашниковых, 1998.

202. Жизнь Николая Гумилева: Воспоминания современников / Сост., коммент. Ю.В. Зобнина, В.П. Петрановского, А.К. Станюковича. JL: Международный фонд истории науки, 1991. - 368 с.

203. Жиркова И.А. Новеллистика старших символистов (жанрово-стилевые модификации). Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1989.- 23 с.

204. Жирмунский В.М. Георгий Иванов. "Вереск". Вторая книга стихов. Альциона. М.-Петроград, 1916 //Русская воля. -1916-16 января.

205. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. -М.: Axioma, 1996 (репринт издания 1914 года). 280 с.

206. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб.: Азбука-классика, 2001.-440 с.

207. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. J1., 1997.-368 с.

208. Завьялов С. Перипетия и трагическая ирония в советской поэзии // Новое лит. обозрение. М., 2003. -№59. - С.244-249.

209. Завалишин В. Предисловие // Иванов Г. Петербургские зимы. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952. - С.2-15.

210. Заманская В.В. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания. Дне. докт. филол. наук. Екатеринбург, 1997.-480 с.

211. Замостьянов A.A. Ирония в стиле Державина. Автореф. дис. канд. филол. наук. Минск, 2000. 20 с.

212. Западное литературоведение XX века: энциклопедия. ИНИОН РАН. Центр гуманитарных научно-информационных исследований. Отдел литературоведения. Москва: Intrada, 2004. - 560 с.

213. Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX веков. М., 1987. -560 с.

214. Захаров А.Н. Вернуться в Россию стихами: К 100-летию со дня рождения Георгия Иванова // Библиография. - М., 1994. - №5.

215. Захаров А.Н. О раннем поэтическом мире Георгия Иванова: (К 100-летию со дня рождения) // Филологические науки. М., 1995. - №1. -С.3-16.

216. Захаров А.Н. Поэтический мир Георгия Иванова 1930-1950-х годов // Филологические науки. М., 1996. - №1. - С. 23-34.

217. Зверев А. Смеющийся век // Вопросы литературы. 2000. - №4. - С.З-37.

218. Зенкевич М.А. Сказочная эра. Стихотворения. Повесть. Беллетристические мемуары. М., 1994. - 520 с.

219. Зенкин С. Нечто о декадансе // Новое литературное обозрение. 1994. - №7. - С.360-365.

220. Зеркало. Семиотика зеркальности // Уч. Записки Тартусского гос. унта, вып.831 (Труды по знаковым системам; 22). Ред. З.Г. Минц. -Тарту, 1998.-150 с.

221. Зинаида Николаевна Гиппиус. Новые материалы. Исследования. ИМЛИ РАН. М., 2002. - 475 с.

222. Злобин В.А. Человек в наши дни // Литературный смотр. Париж, 1939. С.158-163.

223. Зобнин Ю.В. Творчество Н.С. Гумилева и Православие. Автореф. дис. докт. филол. наук. СПб, ИРЛИ РАН, 2001. 48 с.

224. Зольгер К.В.Ф. Эрвин: Четыре диалога о прекрасном и об искусстве. -М.: Искусство, 1978. 320 с.

225. Зонтаг С. Мысль как страсть. М., 1997. 480 с.

226. Иваницкая Е. Постмодернизм = модернизм? // Знамя. 1994 - №9. -С. 94-102.

227. Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка. (Поэтический мир Н.С. Гумилева) // Гумилев Н.С. Стихи. Письма о русской поэзии. М.: Худож. литература, 1990. - С.5-32.

228. Иванов Вяч. Вс. Проблема искусства по Эйзенштейну и Бахтинский карнавал // «Close-up». Историко-театральный семинар во ВГИКе. -М., 1999.-С. 10-20.

229. Иванова О.В. Ирония как стилеобразующее начало в романе Ф.Сологуба «Мелкий бес». Дис. канд. филол. наук. М., 2000. 200 с.

230. Иваск Ю.П. Георгий Иванов // Новый журнал. 1970 - №100. - С. 140-157.

231. Иваск Ю.П. Георгий Иванов. Собрание сочинений. Вюрцбург, 1975 // Новый журнал. 1976 - №125. - С. 280-284.

232. Иваск Ю.П. О послевоенной эмигрантской поэзии // Новый журнал. -1950-№23.-С. 207-213.

233. Иваск Ю.П. Похвала российской поэзии // Новый журнал. 1985 -№139.

234. Иваск Ю.П. Русские поэты. Н.Гумилев. Г.Иванов // Новый журнал. -1970 №98. - С.135-143.

235. Игошева Т.В. «Стихи о Прекрасной Даме» Александра Блока: поэтика религиозного символизма / Новгородский ГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2003. - 126 с.

236. Ильенков А.И. Лирическая трилогия А.Блока. Формы авторского сознания. Дис.докт. филол. наук. Екатеринбург, 2002. 520 с.

237. Ильев С.П. Русский символистский роман. Аспекты поэтики. Киев: Лыбедь, 1991.-200 с.

238. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1997. - 318 с.

239. Ильинский О. Основные принципы поэзии Гумилева. К столетию со дня рождения Гумилева // Записки русской академической группы в США. 1986. - №19. - С.380 - 392.

240. Имплицитность в языке и речи / Отв. Ред. Е.Г Борисова, Ю.С. Мартемьянов. М., 1999. - 350 с.

241. Иннокентий Анненский и русская культура XX века. СПб., 1996. -512 с.

242. Ирония // Краткая литературная энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1966. - С. 112.

243. Ирония // Краткий словарь по эстетике. М., 1986. - с.59.

244. Ирония // Культурология. XX век. Энциклопедия. Гл. ред., сост. И авт. просп. Левит С.Я. СПб.: Университетская книга, 1998. Т.1: А-Л. -С.273-274.

245. Ирония // Литературная энциклопедия терминов и понятий. Под ред. А.Н. Николюкина. М.: Интелвак, 2001. С.315-317.

246. Ирония // Литературный энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1987.-С. 132.

247. Ирония // Новая философская энциклопедия. В 4-х т. Т.2. / Ин-т философии РАН, Нац. обществ.-науч. фонд. М.: Мысль, 2001. -С.152-153.

248. Ирония // Словарь литературоведческих терминов / Сост. Л.И. Тимофеева. М., 1974. - С.78.

249. Ирония // Современный философский словарь / Под общ. ред. д.ф.н., проф. В.Е. Кемерова. 2-е изд., испр. Лондон, Франкфурт-на-Майне, Париж, Люксембург, Москва, Минск. «ПАНПРИНТ», 1998. - С. 364365.

250. Ирония // Постмодернизм. Энциклопедия. Минск, Интерпресссервис; Кн. Дом, 2001. -С.336-338.

251. Ирония и пародия: Межвуз. сб-к статей / Самарский гос. ун-т. -Самара, 2004. -191 с.

252. Исаев С.А. Теология смерти: Очерки протестантского модернизма. М., 1991.-320 с.

253. Исаев С.Г. Литературные маски Серебряного века (на материале творческих исканий старших символистов) // Филологические науки.- 1997. -№1.-С-3-13.

254. Исаева Л.А. Виды скрытых смыслов и способы их представления в художественном тексте. Дис. докт. филол. наук. Краснодар, 1996. -450 с.

255. Искржицкая И.Ю. Эстетико-культурологические проблемы литературы русского символизма. Дис. докт. филол. наук. М., 2000.- 500 с.

256. История русской литературы XX века. Первая половина: Учебник для вузов: В 2 кн. Кн.1: Общие вопросы / Под эед. д-ра филол. наук, проф. Л.П. Егоровой. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. - 318 с.

257. История русской литературы XX века. Серебряный век. / Под ред. Ж.Нива, И. Сермана, В. Строфы и Е. Эткинда. М., Изд. гр. Прогресс, «Литера», 1987. - 740 с.

258. История эстетической мысли: в 6-ти т. / Ин-т философии АН СССР; редкол. М.Ф. Овсяников (пред.) и др. -М., 1985-1987.

259. Исупов К.Г. Русская эстетика истории. СПб.: Изд-во ВГК, 1992. -410 с.

260. Ищук-Фадеева Н.И. Ирония как фундаментальная категория драмы // Драма и театр. Тверь, 2002. - Вып. 4. - С. 10-21.

261. Кагановская Е.М. Полифоническое звучание как основа иронического представления // Язык и культура: Tf етья международная конференция. Киев, 1994. - С. 75-83.

262. Казьмина C.B. Андрей Белый: философия смятенного сознания // Человек. 1998. - №3.

263. Каменская Ю.В. Ирония как компонент идиостиля А.П. Чехова. Дис. канд. филол. наук. Саратов, 2001. 170 с.

264. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство: Пер. с фр. М.: Политиздат, 1990. - (Мыслители XX века). - 415 с.

265. Карасев Л.В. Философия смеха. М.: Рос. гуманит. ун-т, 1996. - 224 с.

266. Кармалова Е.Ю. Неоромантические тенденций в лирике Н.Гумилева 1900-х 1910-х. Автореф. дис. канд. филол. наук. - Омск, 1999. - 26 с.

267. Кассен Б. Эффект софистики. Пер. с фр. М., 2000. - 238 с.

268. Киркегор Серен. Наслаждение и долг. Пер. с датского П. Ганзена. 3-е изд. Киев, «AirLand». - 1994. - 504 с.

269. Кихней Л.Г. Акмеизм: миропонимание и поэтика. М., 2001. - 380 с.

270. Кихней Л.Г. Философско-эстетические принципы акмеизма и художественная практика А.Ахматовой и О.Мандельштама. Автореф. дис. докт. филол.наук. М., МГУ, 1997. -48 с.

271. Кихней Л.Г., Ткачева H.H. Иннокентий Анненский: вещество существования и образ переживания. М: Диалог-МГУ, 1999. - 150 с.

272. Клинг O.A. Брюсов: через эксперимент к «неоклассике» // Связь времен. Проблема преемственности в русской литературе конца XIX -начала XX в.-М„ 1992.-С. 120-128.

273. Клинг O.A. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов (проблемы поэтики). Автореф. дис. докт. филол.наук. М., ИМЛИ РАН, 1996. 52 с.

274. Клинг O.A. Теоретическое наследие русского символизма и современное литературоведение // Литературоведение на пороге XXI века.-М., 1998.-С. 78-88.

275. Ковчег. Поэзия первой эмиграции. М.: Политиздат, 1991. - 514 с.

276. Козарезова О.О. Концепция мира и человека в творчестве Ф.К.Сологуба. М., 1997.-318 с.

277. Козубовская Г.П. Лирический мир И.Анненского: поэтика отражений и сцеплений // Русская литература. 1995. - №2. - С.72-86.

278. Козырев А.П. Гностические искания Вл. Соловьева и культура Серебряного века // Владимир Соловьев и культура Серебряного века: К 150-летаю В.Соловьева и 110-летию А.Ф. Лосева / Отв. ред.: Тахо-Годи A.A., Тахо-Годи Е.А. М.: Наука, 2005. - 630 с.

279. Козырев А.П. Смысл любви в философии Вл. Соловьева и гностические параллели // Вопросы философии. 1995. - № 7.

280. Колобаева Л.А. Ирония в лирике И.Анненского // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1977. -№6. С.21-29.

281. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX -XX вв. М., 1997. - 458 с.

282. Колобаева Л.А. Русский символизм. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. -296 с.

283. Колшанский Г.В. Контекстная семантика. М., 1980. -170 с.

284. Конева Jl.А. Философия Вл. Соловьева как явление символизма // Философия культуры. Самара, 1993. С.116-126.

285. Кононенко Е.И. Ирония как эстетический феномен. История и современность // Рукопись деп. в ИНИОН АН СССР, №37148 от 14.03.89.-67 с.

286. Кононенко Е.И. Пространство иронии: теория и художественная практика // Рук. деп. В ИНИОН АН СССР, №42760 от 23.08.90. 92 с.

287. Кононенко Е.И. Проблема типологии иронии как эстетического и художественного феномена // Проблемы некоторых эстетических категорий в теории и истории эстетики. М., 1983. С.29-41.

288. Копелев Л. Поэт с берегов Рейна: жизнь и страдания Г.Гейне. М.: Прогресс-Плеяда, 2003. - 312 с.

289. Кормилов С.И. Сонеты Георгия Иванова // Вестник МГУ. Сер.9. Филология. 1997. №2. С.38-48.

290. Коростелев О.А. Поэзия Георгия Адамовича. Автореф. дис.канд.филол.наук. М., Лит. ин-т им. Горького, 1995. 26 с.

291. Костевич Н.Е. Акмеизм и поэтическое наследие Н.С. Гумилева. Дис. канд. филол.наук. Минск, 1997. 180 с.

292. Красовская С.И. Поэтика иронии в прозе Платонова. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1993. 28 с.

293. Краткая философская энциклопедия. М., Издательская группа «Прогресс» - «Энциклопедия», 1994. - 576 с.

294. Крейд В. Георгий Иванов // Новый журнал. 1985 - №150. - С.120-134.

295. Крейд В. Георгий Иванов в литературной жизни 1910-1913 г.г. // Новый журнал. 1985 - №160. - с. 162-174.

296. Крейд В. Георгий Иванов (1894-1958) // Иванов Г.В. Третий Рим. Hermitage, 1987. С.3-26.

297. Крейд В. Об авторе этой книги // Иванов Г.В. Мемуары и рассказы. -М.: Прогресс; Париж Нью-Йорк: Третья волна, 1992. - С.5-16.

298. Крейд В. Петербургский период Георгия Иванова. Hermitage, 1982. -156 с.

299. Крейд В. Поэзия первой эмиграции // Ковчег. Поэзия первой эмиграции. М.: Политиздат, 1991. - С.4-32.

300. Крейд В. Предисловие // Иванов Г.В. Несобранное. Antiquary, 1987. -С.3-14.

301. Крейд В. Георгий Иванов: ранние влияния и литературный дебют // Лики культуры: Альманах. Звучащие смыслы. М., 1996. - С. 45-62.

302. Криволапова Е.М. Литературное творчество З.Н. Гиппиус к. XIX н. XX века (1893-1904): религиозно-философские аспекты. Автореф. дис. канд. филол. наук. СПб., 2003. - 24 с.

303. Критика начала XX века / Сост., вступ. ст. Е.В. Ивановой. М.: Олимп; ACT, 2002. - 340 с.

304. Критика русского зарубежья: В 2 ч. / Сост. авт. предисл., преамбулы, примеч. O.A. Коростелев, Н.Г. Мельников. М.: Олимп; ACT, 2002. -460 с.

305. Критика русского символизма. В 2 т. / Сост., в- туп. ст., преам., прим. H.A. Богомолова. М., 2000.

306. Крусанов A.B. Русский авангард: 1907-1932. (Исторический обзор). В 3- х т. СПб., Изд-во НЛО, 1996.

307. Крученых А. Наш выход. Автобиография дичайшего. М.:Изд-во «Русский авангард». М., 1996. - 247 с.

308. Кублановский Ю.М. Голос, обретенный от скорби // Иванов Г.В. Стихотворения. Сост. Ю.М. Кублановский. Ymca, 1987. - С. 7-13.

309. Кублановский Ю.М. Голос, укрепленный отчаянием // Иванов Г.В. Зеркальное дно: Избранное. М., 1995. - С.3-1'.

310. Кузнецова H.A. Творчество Г. Иванова в кон ексте русской поэзии первой трети XX века. Дис. канд. филол. наук. Магнитогорск, 1999. -185 с.

311. Кульюс С.К. Формирование философско-эстетических взглядов В.Брюсова и его творчество 1890-х годов Автореф. дис. канд. филол. наук. Тарту, 1982. 20 с.

312. Курганов A.B. Антропология русского модернизма (на материале творчества Л.Андреева, И.Анненского, Н.Гумилева). Дис. канд. филол. наук. Пермь, 2003. 480 с.

313. Курганова Е.В. Особенности комического в творчестве В.В. Набокова 1920-х -1930-х. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2001.- 18 с.

314. Курицын Вяч. Время множить приставки к понятию постпостмодернизм // «Close-up». Историко-теоретический семинар во ВГИКе.-М., 1999.-С. 235-248.

315. Кьеркегор С. Наслаждение и долг. Пер. с дат. П.Ганзена. 3-е изд. -KneB:AirLand, 1994. 504 с.

316. Кьеркегор С. О понятии иронии // Логос. 1993 - № 4. - С. 176-198.

317. Кьеркегор С. Страх и трепет: Пер. с дат. М.: Республика, 1993. -Б-ка этич. мысли. - 383 с.

318. Лавров A.B. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф. Фольклор. Литература. / Отв. ред. В.Г. Базанов. Л.: Наука, 1978. - С. 137-168.

319. Ланин Б.А. Ирония и сатира в русской литературе XX века (забытые имена) // Acta slavica iaponica. Sapporo, 2002. - т. 19. - С. 228-249.

320. Левин Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Языки русской культуры, 1998. - 824 с.

321. Левинсон А.Я. Н.С. Гумилев. «Костер» // Жизнь искусства. 1918. — 24 ноября. - №22.

322. Левичева E.H. Религиозная антропология С.Кьеркегора. Автореф. дис. канд. филос. наук. Москва, 2006. 23 с.

323. Лейни Р.Н. Модернистская ирония как один из истоков русского постмодернизма. Автореферат. канд. филос. наук. Саратов, СГУ, 2004.-22 с.

324. Лейбниц Г.В. Сочинения. В 4-х т. T.l. М., 1982.

325. Лейдерман (Липовецкий) М.Н. Русский постмодернизм: поэтика прозы. Дис. докт. филол. наук. Свердловск, 1996. 510 с.

326. Лейкина Я.В. Формы выражения авторского сознания в лирике З.Н. Гиппиус 1889-1918 // Русская филология. Ученые записки. -Смоленск, 2001. С. 182-194.

327. Лекманов O.A. Акмеисты: Поэты круга Гумилева. Статья 1 // Новое литературное обозрение. 1996 - №17, №19. - С. 213-156.

328. Лекманов O.A. Книга об акмеизме и другие работы. Томск: Изд-во «Водолей», 2000. - 610 с.

329. Лекманов O.A. Николай Гумилев и акмеистическая ирония // Русская речь.-1997-№2.-С. 13-17.

330. Лимарева Т.Ф. Проблема иронии и лингвистика // Культурная жизнь Юга России. Краснодар, 2004. - №4. - С.69-71,

331. Липовая Л.П. Победа и поражение: экзистенциально-онтологический анализ. Дис. докт. филос. наук. Ростов-на-Дону, 2003. 350 с.

332. Липовецкий М. Изживание смерти. Специфика русского постмодернизма // Знамя. 1995 - №8.

333. Литература русского зарубежья («первая волна» эмиграции: 19201940 годы): в 2 ч. / Под общ. ред. д-ра филол. наук проф. А.И. Смирновой. Волгоград, 2003.

334. Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918-1940 / Гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. Т.1. Писатели русского зарубежья. М.: РОССПЭН, 1997.-670 с.

335. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. Под ред. A.C. Дмитриева. М.: Изд-во МГУ, 1980. - 250 с.

336. Литературные манифесты: От символизма до «Октября» / Сост. Н.Л. Бродский, Н.П. Сидоров. М.: Аграф, 2001. - 170 с.

337. Литературное наследство. Т. 92. А. Блок: новые материалы и исследования. В 5 кн. М., 1980 - 1993.

338. Литературоведение на пороге XXI века. М., 1998. - 350 с.

339. Логинова Н.И. К вопросу об иронии у A.C. Пушкина («Капитанская дочка») и у Ф.М. Достоевского («Подросток») // Вестник Моск. Унта. Сер. 9, Филология. М., 1999. - № 5. - С. 16-26.

340. Логинова Н.И. Формы и функции комического в романах Достоевского. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1999. 24 с.

341. Лозинский М.Л. Г.Иванов. «Отплытье на о. Цитеру». Поэзы. Кн.1.Изд-во «Ego», С-Пб., 1912 // Гиперборей. С-Пб, 1912 - №3.

342. Ломтев C.B. «Симфонии» А.Белого // Литература и христианство. -Белгород, 2000. С.161-172.

343. Лосев А.Ф. Гомер. М.: Учпедгиз, 1960. 342 с.

344. Лосев А.Ф. История античной эстетики. В 6-ти т. М., 1967-1980.

345. Лосев А.Ф. Творческий путь Вл. Соловьева // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т.1 / Сост., общ. ред. и вступ. Ст. А.ФЛосева и A.B. Гулыги. М.: Мысль, 1990. - 892 с.

346. Лосев А.Ф., Шестаков В.П. История эстетических категорий. М.: Искусство, 1965.-230 с.

347. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек текст -семиосфера - история. М.: «Языки русской кул /туры», 1996. - 650 с.

348. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: «Искусство», 2000. 450 с.

349. Луначарский A.B. Статьи о литературе: В 2 т. / Вст. ст. H.A. Трифонова. -М.: Худ. литература, 1988.

350. Лунц Л.Н. Цех поэтов // Книжный угол. Пг., 1922 - №8.

351. Львова М.А. «Творимая легенда» Ф.Сологуба: проблематика и поэтика. Автореф. дис. канд. филол. наук. Ярославль, 2000. 21 с.

352. Любимова Т.Б. Комическое, его виды и жанры. М.: Знание, 1990. -64 с.

353. Любимова Т.Б. Трагическое как эстетическая категория. Дис. докт. филос. наук. Москва, 1987. -340 с.

354. Магомедова Д.М. Автобиографический миф в раннем творчестве Блока («Стихи о Прекрасной Даме») // Русская словесность. 1997. -№2.

355. Маер А.Л. В. Нарбут и Н. Гумилев: теория и практика акмеизма // 100 лет Серебряному веку: Материалы межд. нау i. конференции. М., 2001.-С. 71-75.

356. Максимов Д. Е. Брюсов. Поэзия и позиция. Л., 1969. - 358 с.

357. Маковский С.К. На Парнасе «Серебряного века». М.:ХХ1 век-Согласие, 2000. - 560 с.

358. Мананников И. Ирония как снятие тоталитарного сознания // Тоталитаризм и тоталитарное сознание. Томск, 1996. - С. 14-17.

359. Манн Т. Страдания и величие Р.Вагнера // Манн Т. Собр. соч. в 10-ти т. Т.10.-М., 1961.-С. 135- 156.

360. Манн Т. Искусство романа // Манн Т. Собр. со i. в 10-ти т. Т. 10. М., 1961.-С. 270-320.

361. Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. М., 1987. - 420 с.

362. Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М.: Аспект Пресс, 1995.-384 с.

363. Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя, 2000. -347 с.

364. Маркевич O.A. Лирика З.Н. Гиппиус: проблема творческой индивидуальности. Дис. канд. филол. наук. Вологда, 2002. 250 с.

365. Марков В.Ф. К вопросу о границах декаданса в русской поэзии (о лирической поэме) // Марков В.Ф. О свободе в поэзии. СПб., 1994. -С.47-58.

366. Марков В.Ф. О поэзии Георгия Иванова // Опыты. 1957 - №8. -С.83-92.

367. Марков В.Ф. Русские цитатные поэты: заметки о поэзии П.А. Вяземского и Г.В. Иванова // Марков В.Ф. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. С-Пб., 1994. - 348 с.

368. Масленникова А.А. Скрытые смыслы и их лингвистическая интерпретация. Автореф. дис. докт. филол. наук. СПб., 1999. 48 с.

369. Матизен В. Стеб как феномен культуры // Искусство кино. М., 1992. -№7.-С. 56-62.

370. Межебовская В.В. Ирония как философско-эстетическая категория в романе Чернышевского «Что делать?». Автореф. дис. канд. филол. наук. Оренбург, 2001. 23 с.

371. Мелешко Т.А. Художественная концепция игрь в поэзии Н.Гумилева. Автореф. дис. канд. филол. наук. Вологда, 1998. -22 с.

372. Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях срвременной русской литературы. СПб., 1893.

373. Мехтиев В.Г. Романтизм как религиозная проблем: (Соборность -ирония нигилизм) // Проблемы славянской культуры и цивилизации: Материалы междунар. науч. конф. - Уссурийск, 2001. -С. 115-121.

374. Микушевич В. Ирония Фридриха Ницше // Логос. 1993 - №4. -С. 199-203.

375. Миллер Л. И другое, другое, другое. // Вопросы литературы. 1995 - №6.-С.86-102.

376. Миллер Л. Катастрофа или торжество? //Литературная газета. 1994 -16 ноября.

377. Минералова И.Г. Ирония в литературе и культуре XX века // Синтез в русской и мировой художественной культуре. М., 2005. - С.26-50.

378. Минералова И.Г. Русская литература Серебряного века: Поэтика символизма. М., 2003. 530 с.

379. Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве Вл. Соловьева: Материалы Межд. науч. конф. (14-15 февраля 2003) / Отв. ред. Л.И. Бродский. СПб: СПб. филос. об-во, 2003. - 395 с.

380. Минц З.Г. Поэтика Александра Блока. С.-Петербург: «Искусство-СПБ», 1999. - 727 с.

381. Михайлов A.B. Литературоведение как проблема. М., 2001. - 453 с.

382. Михайлова М.В. «Я ничего не боюсь.» (Литературное кредо З.Н.Гиппиус) // Русская культура XX века на родине и в эмиграции. М., 2002. -Вып.2. -С.5-17.

383. Михайлович Т.А. Актуализация схематизма понимания как средство создания иронии в тексте // Понимание как усмотрение и построение смыслов. Тверь, 1996. - С.32-40.

384. Михайловский Н.К. Литературная критика: статьи о русской литературе XIX начала XX века / Сост. и подг. текста, вст. ст., коммент. Б.Аверина. - Л.: Худ. литература, 1989. - 380 с.

385. Мочульский К.В. А. Блок, А. Белый, В. Брюсов М., 1997. - 356 с.

386. Мочульский К.В. Классицизм в современной русской поэзии // Современные записки. Париж, 1922. - №11.

387. Мочульский К.В. «Розы». Стихи Георгия Иванова. Изд-во «Родник», Париж, 1931 // Современные записки. 1931 - №46.

388. Музиль Р. Человек без свойств. В 2-х т. М.: Худ. литература, 1984.

389. Мусийчук М.В. Ирония как основа компенсаторно-защитного механизма личности // Наука на современном этапе: проблемы и решения. М., 2002. - С. 40-45.

390. Называть вещи своими именами. М., 1986. 45°» с.

391. Налегач Н.В. Традиция И.Анненского в русской поэзии XX века // Традиции русской классики XX века и современность (Материалы

392. Международной научной конференции 14-15 ноября 2002). М., МГУ, 2002.-С. 123-127.

393. Наторп П. Кант и Марбургская школа // Новые идеи в философии. -1913. №5. -С.98- 104.

394. Наука о литературе в XX веке. М., 2001. 460 с.

395. Небольсин А.Р. Поэзия пошлости // Человек. -1993. №3.- С.176-182.

396. Некрасова Н.А. Имплицитность разноуровневых синтаксических конструкций в русском и английском языках. Автореф. дис. канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2003. 25 с.

397. Немировская Ю. Ирония незнакомой печали // Литературная газета. -1990,11 июля.

398. Нерсесянц B.C. Сократ. М., 1996. - 312 с.

399. Никитина О.П., Васильева Е.П. Экспериментальный словарь стилистических терминов. М., 1996. - 468 с.

400. Николаенко В.В. На полпути к острову Цитере: «Изображение изображенного» у Г.Иванова // Натура и культура. М., 1993. - С.34-38.

401. Николаенко В.В. Письма о русской филологии. Письмо шестое // Новое литературное обозрение. №37. - 1999. - С.352-358.

402. Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Ред., сост., предисл., коммент. В.Крейда. Репринтное изд. - М.: Вся Москва, 1990.-387 с.

403. Ницше Ф. Избранные произведения. В 2-х кн. Книга первая. М.: Итало-советское изд-во «Сирин», 1990. 448 с.

404. Новикова Т. Прекрасная Дама в культуре Серебряного века // Вестник МГУ. Сер.9.-1998.-№1.

405. Одинцов В.В. Лингвистические парадоксы. М., 1988. - 230 с.412.0доевцева И.В. Интервью для журнала «Вопросы литературы» //

406. Вопросы литературы. 1988 - №12.

407. Одоевцева И.В. На берегах Невы. М., 1989. - 350 с.

408. Одоевцева И.В. На берегах Сены. М., 1989. - 320 с.

409. Одоевцева И.В. Одиночество. Вашингтон: Русская книга, 1965. -120 с.416.0ксенов И. Георгий Иванов. «Лампада». Собрание стихотворений. Книга первая. «Мысль», Петр.,1922 // Книги и революция. - Пб: Гос. изд-во, 1922.

410. Орехова Л.А. Авторское мифотворчество и русский модернизм. М., 1992.-360 с.

411. Орлов А. «По снегу русскому, домой»: К 100-летию со дня рождения Георгия Иванова // Литературная Россия. 1994 - 4 ноября.

412. Орлов М.Ю. Некоторые особенности функционирования текстовой иронии // Материалы одиннадцатых Страховских чтений. Саратов, 2002.-С. 142-149.

413. Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства // Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М.: Политиздат, 1991. -366 с.

414. Ортега-и-Гассет X. Избранные труды: Пер, с исп. / Сост., предисл. и общ. ред. A.M. Руткевича. М.: Изд-во «Весь мир», 1997. - 704 с.

415. Осиновская И.А. Образное поле как предмет философского исследования: ирония и эрос. Дис.канд. филос. наук. М., 2002. 230 с.

416. Осиновская И.А. Поэтика иронии // Труды членов РФО. М., 2002. -Вып. 2. - С. 245-290.

417. Осиновская И.А. Эрос в свете иронического // Филос. исследования. -М., 2002.- №2.-С. 51-74.

418. Островская И.А. Поэтическое творчество С. Городецкого (критика и эволюция). Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1988. 24 с.

419. Отшельник П. (псевд. М.А. Кузмина). Георгий Иванов. «Горница». Книга стихов (С-Пб., «Гиперборей», 1911)// Петроградские вечера. -Пг., 1914. -№3.

420. Оун X. Кьеркегор об иронии. Кьеркегор о юморе // Серен Кьеркегор. Жизнь. Философия. Христианство / Сост. и пер. с англ. И. Басс. -СПб: Дмитрий Буланин, 2004. С.86 - 91.

421. Офросимов Ю.В. Георгий Иванов. «Лампада». Петроград, 1922 // Новая русская книга. 1922 - №7.

422. Оцуп H.A. Литературные очерки. Париж, 1961. - 316 с.

423. Оцуп Н. Николай Гумилев. Жизнь и творчество. СПб., 1995. - 428 с.

424. Оцуп H.A. Памяти Георгия Иванова // Русская мысль. 195S - 9 сентября.

425. Оцуп H.A. Современники. Париж, 1961. - 124 с.

426. Павлович Н.В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке. М., 1995. - 240 с.

427. Павловский А.И. Николай Гумилев // Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1988. - С. 5-62

428. Пайман Аврил. Ангел и камень: жизнь Александра Блока. В 2-х кн. / А.Пайман. Пер. с англ. А.Пайман. Науч. совет Института мировой культуры РАН. М.: Наука, 2005. - Кн.1. - 2005. - 281с; Кн.2 - 2005. -358 с.

429. Пайман Аврил. История русского символизма / Авторизованный пер. Пер. с англ. В.В. Исаакович. М.: Республика, 2000. - 415 с.

430. Палкевич О.Я. Языковой портрет феномена иронии: на материале немецкого языка. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2001. - 24 с.

431. Памяти Георгия Иванова // Опыты. 1958 - №9.

432. Памяти ушедших // Новый журнал. 1958 - №51.

433. Панина М.А. Комическое и языковые средства его выражения. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1996. - 20 с.

434. Паперный В. Из наблюдений над поэтикой А.Белого: лицемерие как текстопорождающий механизм // Славяноведение. 1992. - 6. - С.39-45.

435. Папля Э. Homo peregrinans в лирике Николая Гумилева // Nikolai Gumilev 1886-1986: Papers from The Gumilev Centenaky Symposium Oukland, California: Berkeley Slavic Specialties, 1987.

436. Парамонов Д.О. Рефлексия: экспликация генезиса понятия. Автореф. дис. канд. филос. наук. Ростов, 2001. 25 с.

437. Паси И. Ирония как эстетическая категория. М., 1980.

438. Пастухов В. Страна воспоминаний // Воспоминания о Серебряном веке. М.: Республика, 1993. - С.456-464.

439. Пахмусс Т. Зинаида Гиппиус: Hypatia XX века. Frankfurt am Main, 2002.-245 с.

440. Перхин В.В. «Открывать красоты и недостатки.» Литературная критика от рецензии до некролога. Серебряный век. СПб.: Лицей, 2001.-367 с.

441. Петров И.В. Акмеизм как художественная система. Дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 1998. 280 с.

442. Петров И.В. Поэтика «адамизма» (лирика М.Зенкевича и Вл. Нарбута) // Русская литература. XX век. Направления, течения. Вып.4. Екатеринбург, 1998. - С. 28-32.

443. Петрова Е.А. Ирония как феномен культуры. Дис. канд. филос. наук. М., 1998. -150 с.

444. Петрова Г.В. К проблеме интерпретации «Трилистника вагонного» И.Ф. Анненскош // Время и текст. СПб., 2002 - С.75-78.

445. Петрова Г.В. Лирика Анненского в контексте философских и эстетических идей к. XIX н. XX века (проблемы творческой личности). - СПб., 1997. - 315 с.

446. Петрова Г.В. Творчество Иннокентия Анненского. Новгород, Изд-во Новгородского ун-та, 2002. - 210 с.

447. Перфильев А. Георгий Иванов // Новое русское слово. 1958 - 21 сентября.

448. Пивоев В.М. Ирония как феномен культуры. Петрозав. гос. ун-т. -Петрозаводск, 2002. 106 с.

449. Пигулевский В.О. Эстетический смысл иронии в искусстве: (от романтизма к постмодернизму). Дис. докт. филос. наук. М., МГУ, 1992.-270 с.

450. Пискунов В. Лики поэзии Андрея Белого // Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы / Сост., предисл. В.М. Пискунова; Коммент. С.И. Пискуновой, В.М. Пискунова. М.: Республика, 1994. -С. 5-19.

451. Письма писателей к Р. Гулю // Новый журнал. Нью-Йорк, 1995. -Кн.200.

452. Полоцкая Э.Л. Внутренняя ирония в рассказах и повестях Чехова // Мастерство русских классиков. М., 1969. С.45-56.

453. Полянин А. (псевд. С.Парнок). Г.Иванов. «Сады». Третья книга стихов. Петрополис, 1921 // Шиповник. М., 1922. - №1.

454. Померанцев К.Д. Георгий Иванов // Континент. 1975 - №3.- С. 260264.

455. Померанцев К.Д. Зарубежная литература и современность // Возрождение. 1953 - №30.

456. Померанцев К.Д. На смерть Георгия Иванова // Русская мысль. 1958 -14 октября.

457. Померанцев К.Д. Оправдание поражения. Георгий Иванов, Владимир Смоленский, Юрий Одарченко // Мосты. Мюнхен, 1966 - №12. -С. 240-252.

458. Померанцев К.Д. Поэзия Георгия Иванова // Русская мысль. — 1958 — 12 августа.

459. Померанцев К.Д. Сквозь смерть: Воспоминания. London, 1986. 156 с.

460. Померанцев К.Д. Через девятнадцать лет. Георгий Иванов и его поэзия // Русская мысль. 1976. - 20 мая.

461. Померанцев К.Д. Философия в поэзии Георгия Иванова // Новый журнал.- 1985-№185.

462. Пономарев Е. Распад атома в поэзии русской эмиграции. Георгий Иванов и Владислав Ходасевич. // Вопросы литературы. 2002. - №4. -С.48-81.

463. Поплавский Б.Ю. Неизданное. Дневники. Стихи. Статьи. Письма. -М.: Христ. Изд-во, 1996. 367 с.

464. Поплавский Б.Ю. О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции // Числа. Париж, 1930 - №3.

465. Поспелов Г.Н. Теория литературы. Учебник для филол. спец. ун-тов. М: Высш. школа, 1978. - 456 с.

466. Постмодернизм и культура (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1993 - №3.

467. Постмодернизм: подобия и соблазны реальности // Иностранная литература. 1994 - № 1.

468. Постмодернизм. Энциклопедия. Минск, МН: Интерпресссервис; Кн. Дом, 2001.-1040 с.

469. Потебня A.A. Из записок по теории словесности: Поэзия и проза. Тропы и фигуры. Мышление поэтическое и мифическое. Харьков, 1905.-438 с.

470. Потебня A.A. Теоретическая поэтика. М., 1990. - 548 с.

471. Потемкин П. Г.Иванов. «Сады». Третья книга стихов. Изд-во «Петрополис», 1921, Петербург // Новости литературы. Берлин, 1922.-№1.

472. Походня С.И. Языковые виды и средства реализации иронии. Киев, 1989.-272 с.

473. Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века.-М., 1988.-220 с.

474. Пригов Д.А. Я его знал лично // Иностранная литература. 1994. -№1.

475. Приходько И.С. Мифопоэтика Блока. М., 199?. - 420 с.

476. Проект «Акмеизм» / Вст. ст., подг. Текста и коммент. H.A. Богомолова // Новое литературное обозрение. №58. - 2002. - С. 140189.

477. Прокофьев Г.Л. Ирония как прагматический компонент высказывания. Киев, 1988. - 25 с.

478. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. М.: Лабиринт, 2002. -192 с.

479. Прошин К. О творчестве Георгия Иванова // Новое русское слово. -1938-30 ноября.

480. Пурин А. Поэт эмиграции // Новый мир. М., 1195. - №6.

481. Пяст Вл. По поводу последней поэзии // Gaudeamus. 1911. - №5.

482. Рахимкулова Г.Ф. Игровая поэтика и игровая стилистика // Филологический вестник РГУ. Ростов-на-Дону, 2001. -№1

483. Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь лингвистических терминов. М.: «Оникс- 21 век»; «Мир и образование», 2003. 450 с.

484. Ромахина Е.Г. Ирония как репликация действительности // III Сибирская школа молодого ученого. Томск, 2001. - Т. 5: Философия и культурология. - С. 85-88.

485. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М., 2000. - 126 с.

486. Рорти Р. Случайность. Ирония. Солидарность. М.: Рус. феноменолог, об-во, 1996. - 246 с.

487. Рощина О.С. Иронический модус художественности // Молодая филология. Новосибирск, 1998. -Вып.2. - С. J-19.

488. Рощина О.С. Иронический модус художественности (А.П. Чехов,

489. A.A. Блок, И.А. Бунин). Дис. канд. филол. наук. Новосибирск, НГУ, 1998.-195 с.

490. Рубина С.Б. Функции иронии в различных художественных методах // Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев, 1988.-С.37-46.

491. Руднев В. П. Нравственность как набор языковых практик // Логос. -1997.-№10.

492. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997. - 720 с.

493. Русская литература XX века в зеркале пародии: Антология / Сост., вст. ст., ст. к разд., коммент. О.Б. Кушкиной. М.: Высш. школа, 1993.-234 с.

494. Русская литература конца XIX начала XX века (1908-1917). - М., 1972.-570 с.

495. Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). Кн.1. Отв. ред. В.А. Келдыш; ИМЛИ РАН. - М., 2000. - 670 с.

496. Русский Эрос, или Философия любви в России / Сост. и авт. вступ. ст.

497. B.П. Шестаков; Коммент. А.Н. Богословского. -М.: Прогресс, 1991. -448 с.

498. Рымарь Н.Т. Ирония и мимезис: к проблеме художественного языка XX века // Научные чтения в Самарском филиале Университета РАО. -М., 2001.-Вып. 1.-С. 47-59.

499. Рымарь Н.Т., Скобелев В.П. Теория автора и проблемы художественной деятельности. Воронеж, 1994. 263 с.

500. Рюмина М.Т. Смех как эстетический феномен. М., 1999. - 190 с.

501. Рюмина М.Т. Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность. M.: Едиториал УРСС, 2003. - 320 с.

502. Савов С.Д. Ирония как объект философско-эстетического анализа. Автореф. дис. канд. филос. наук. Киев, 1986. - 20 с.

503. Савов С.Д. Ирония как форма социальной критики и самокритики // Этика и эстетика. Вып. 28. - Киев, 1985. - С. 17-25.

504. Садовской Б. Озимь. Статьи о русской поэзии. К.Бальмонт, А.Блок, В.Брюсов, ИСеверянин, футуристы. СПб, 1915. - 120 с.

505. Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М.: Политиздат, 1991. - 366 с.

506. Саморукова И.В. Художественное высказывание как эстетическая деятельность: типология и структура креативного опыта в системе дискурсов. Дис. докт. филол. наук. Екатеринбург, 2004. 520 с.

507. Саниева И., Давыдов В. Ирония. История вопроса // Язык, сознание, коммуникация. М., 2000. - Вып. 12. - С. 54-69.

508. Сарычев О.В. Эстетика русского модернизма. Проблема жизнетворчества. Воронеж, 1999. - 340 с.

509. Сарычев О.В. Философия игры в европейской мысли: исторически-проблемное рассмотрение. Автореф. дис. ка щ. филос. наук. Тула, 2002.-24 с.

510. Сапогов В.А. О юморе Брюсова. (К проблеме романтической иронии в системе русского символизма) // Литературный процесс и развитие русской культуры XVIII-XX в.в. Тезисы научной конференции. -Таллин, 1985.-С.103-111.

511. Сапожков C.B. Русская поэзия 1880-х -1890-х г.г. в свете системного анализа: от С.Я. Надсона к К.К. Случевскому (течения, кружки, стили). Дис. докт. филол. наук. М., МПГУ, 1999. 450 с.

512. Свендсен JI. Философия скуки / Пер. с норв. М.: Прогресс-Традиция, 2003.-256 с.

513. Свентицкий А. Лики поэтов // Журнал журналов.- Петроград, 1916 -№35.

514. Северянин И. Стихотворения / Сост., вступ. ст. и примеч. В.А. Кошелева. М.: Сов.Россия, 1988. - 384 с.

515. Секацкий А. Кьеркегор: имя собственное // Серен Кьеркегор. Жизнь. Философия. Христианство / Сост. И пер. с англ. И. Басс. СПб: Дмитрий Буланин, 2004. - 243 с.

516. Сеничкина Е.П. Ирония и неопределенность? // Русский литературный язык: номинация, предикация, экспрессия. М., 2002. -С. 204-209.

517. Сергеева Е.Ф. Особенности словоупотребления в раннем творчестве Георгия Иванова // Известия РАН. Серия литературы и языка. М., 1996. - Т. 5 5.-№4.

518. Сергиенко A.B. Ироническая текстовая структура с психолингвистической точки зрения // Язык и мышление: психологические и лингвистические аспекты. Пенза, 2001. - С. 215216.

519. Сергиенко A.B. О природе иронии как проявлении импликации (на материале прозы Гейне) // Семантические процессы на разных уровнях языковой системы. Саратов, 1994. - 154-162.

520. Сергиенко A.B. Языковые возможности реальзации иронии как разновидности импликации в художественных текстах (на материале прозы Г.Гейне, Т.Манна и их переводов на русский язык). Дис. канд. филол. наук. Саратов, 1995. 196 с.

521. Серебряный век русской литературы: проблемы, документы. М., 1996.-658 с.

522. Серен Кьеркегор. Жизнь. Философия. Христианство / Сост. И пер. с англ. И. Басс. СПб: Дмитрий Буланин, 2004. - 243 с.

523. Серкова В.А. Ирония в философском мышлении: Автореф. дис. канд. филос. наук. Ленинград, ЛГУ, 1989. 23 с.

524. Серякова Т.Н. Отрефлексированная простота и ирония // Наука и философия на рубеже тысячелетий: перспективы и горизонты. -Курск, 1995.-С.154-156.

525. Скибин С.М. Проблема иронии в поэтике Лермонтова. Дис. канд. филол. наук. М., 1982. 190 с.

526. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. СПб.: Невский Простор, 2001. - 416 с.

527. Славов И. Ирония, модернизм и нигилизм // Борьба идей в эстетике. М., 1974. -С.35-39.

528. Слободнюк С.Л. «Идущие путями зла.»: доевний гностицизм и русская литература 1890-1930 гг. СПб., 1998. - 348с.

529. Слободнюк С.Л. Соловьиный ад. Трилогия вочеловечения Александра Блока: онтология небытия. СПб.: Алетейя, 2002 - 384 с.

530. Смелова М.В. Мотив инициации в поэтике Н.С. Гумилева («Жемчуга») // Творчество С.Л. Дрожжина в контексте русской литературы XX века. Тверь, 1999. - С.99-107.

531. Смерть как феномен культуры. Сыктывкар, 1994. 568 с.

532. Смирнов A.C. Романтическая ирония в русской литературе первой половины XIX века и творчество Н.В. Гоголя. Гродно: ГБГУ, 2004. -134 с.

533. Смирнов В.В. Духовный смысл поэзии Николая Гумилева // Идеи христианской культуры в истории славянской письменности. -Смоленск, 2001. С.146-168.

534. Смирнов В.П. «Смысл, раскаленный добела». О лирике Георгия Иванова // Гражданин России. М., 1993. - 11 ноября.

535. Смирнов И.П. Смысл как таковой. СПб.: Академический проект, 2001.-352с.

536. Смирнова JI.A. Русская литература конца XIX начала XX века. М., 1993.-570 с.

537. Смирнова Н.Н. Путь иронии е XX веке: от отрицания абсолютной серьезности к самоотрицанию // Вопросы филологии. М., 2002. - № З.-С. 52-60.

538. Смоленский В.А. Георгию Иванову // Возрождение. 1958 - №83.

539. Смоленский В.А. «Портрет без сходства» Г.Иванова // Возрождение. 1954-№32.

540. Современная западная философия: Словарь / Сост.: Малахов B.C., Филатов В.П. М., 1991. - 338 с.

541. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. Москва: Интрада - ИНИОН. - 1996. - 320 с.

542. Соколова Д.В. Исследование художественной философии акмеизма. Рец. на Кихней Л.Г. Акмеизм: миропонимание и поэтика. М., 2001 // Вестник МГУ. 2003. - №5.

543. Соколянский М.Г. Ирония в романе «Евгений Онегин» // Известия РАН. Серия литературы и языка. Март-апрель1999. - Т.58, номер 2. -С.34-43.

544. Солнцева Н. Миф о «рогатом» // Вестник МГУ. Сер.9.- 1999. №2. -С. 169-170.

545. Соловьев B.C. Pro et contra. СПб., 2000. - 786 с.

546. Соловьев О.Б. Закон тождества, или феномен «поэзии для поэтов» (отрешенность и обоготворение невозмо; сного в творчестве М.Хайдеггера и И.Ф.Анненского) // 100 лет Серебряному веку: Материалы международной научной конференции. М., 2001. - С.76-88.

547. Соловьев С. Символизм и декадентство // Весы. 1909. - №5. - С.53-56.

548. Солодовникова О.В. Роль иронии в современной постмодернистской литературе // Русская литература в современном культурном пространстве: Материалы юбил. конф. (2-3 ноября 2000 г.). Томск, 2001. - С.120-125.

549. Спенсер Г. Слезы, смех и грациозность. СПб., 1898.

550. Спиридонова Л. Бессмертие смеха: Комическое в литературе русского зарубежья. М., 1999. - 360 с.

551. Ставицкий В. Тайна жизни и смерти Николая Гумилева // Поэзия. -М., 2001.-№1-2.

552. Стельмашук А.П. Ироническая текстовая доминанта и ее роль в организации художественного текста // Исследования по художественному тексту. Саратов, 1994. -С.34-39.

553. Степанян К. Назову себя Цвайшпацирен? (Любовь, ирония и проза развитого постмодернизма) // Знамя. 1993 -№11.

554. Степун Ф.А. Портреты. Очерки о представителях русской культуры XIX первой половины XX века / Сост. и послесл. A.A. Ермичева. -СПб.: РХГИ, 1999.-312 с.

555. Степун Ф.А. Родина, отечество и чужбина // Новый журнал. 1955 -№43.

556. Столович Л.Н. Философия. Эстетика. Смех. СПб.- Тарту. 1999. 384 с.

557. Стрельцов М.Э. Системные идеи в творчестве Вл. Соловьева. Автореф. дис. канд. филос. наук. М., 2000. - 23 с.

558. Струве Г.П. Заметки о стихах // Россия и славянство. 1931 - 17 октября.

559. Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Париж: Ymca-Press, 1984.-340 с.

560. Суд над Сократом. Сборник исторических свидетельств. С-Пб.: Алетейя, 1997.-264.

561. Суворова H.H. Суицид романтической иронии // Филология. Культура. Речевая коммуникация. Ярославль, 2003. - С.201-205.

562. Сычев A.A. Смех в России XX века // Гуманитарий: Альманах о человеке, гуманитарной науке и образовании: науч. Ежегодник. -Саранск, 2001. № 2. - С. 172-180.

563. Тарасова И.А. Идиостиль Георгия Иванова: когнитивный аспект / Под ред. М.Б. Борисовой. Саратов: Изд-во Сарат. Ун-та, 2003. - 280 с.

564. Татищев Н. Стихи Георгия Иванова // Русская мысль. 1958 - 27 ноября.

565. Ташкинова О.В. Принцип кооперации в связи с интерпретативностью текста. Автореф. дис. канд. филол. наук. Орел, 2004. 19 с. ~

566. Терапиано Ю.К. Георгий Иванов. 1943-1958. Стихи // Русская мысль. 1958. - 8 ноября.

567. Терапиано Ю.К. О поэзии Георгия Иванова // Литературный современник. -1954 №240.

568. Терапиано Ю.К. Об одной литературной войне // Мосты. 1966 -№12.-СД 4-18.

569. Терапиано Ю.К. Памяти Георгия Иванова // Русская мысль. 1958 -31 августа.

570. Терапиано Ю.К. По поводу незамеченного поколения // Новое русское слово. 1955 - 27 ноября.

571. Терапиано Ю.К. Русская зарубежная поэзия // Зарубежная Россия. -Париж, 1971.

572. Тесля С.Н. Экзистенциальная аналитика повседневного. Дис. докт. филос. наук. СПб., 2001. 320 с.

573. Тетенков Н.Б. Диалогическая гносеология Кьеркегора. Дис. канд. филос. наук. Архангельск, 2003. 220 с.

574. Тименчик Р.Д. Георгий Иванов как объект и субъект (Иванов Г.В. Собр. соч. в 3 т., М.: Согласие; 1994) // Новое литературное обозрение. 1995 - №16. - С. 341-344.

575. Тименчик Р.Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1974 - 7/8.

576. Тименчик Р.Д. О фактическом субстрате мемуаров Г.Иванова // De visu. М., 1994-№1-2.

577. Тимофеев Л.И. Основы теории литературы. / Для пед. ин-тов. Изд. 4, испр. М., «Просвещение», 1971. - 530 с.

578. Тихвинская Л.И. Повседневная жизнь театральной богемы Серебряного века: Кабаре и театры миниатюр в России. 1908-1917. -М.: Молодая гвардия, 2005. 527с.

579. Ткачева H.H. И.Анненский и Л.Шестов: трагическое мироощущение и философия экзистенциализма // 100 лет Серебряному веку: Материалы международной научной конференции. М., 2001. -С.110-116.

580. Толмачев В.М. Декаданс: опыт культурологической характеристики // Вестник Моск. ун-та. Сер.9, Филология. 1991. - №5. - С. 18-28.

581. Томашевский Б. М. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект-пресс, 1996.-С.334.

582. Третьякова Е.Ю. Ирония в структуре художественного текста. Уч. пособие. Ташкент, 1996. - 36 с.

583. Три века русской метапоэтики: Легитимация дискурса. Антология: В 4-х т. Том 2: Конец XIX-начало XX века. Реализм. Символизм.

584. Акмеизм. Модернизм / Под общ. ред. проф. К.Э Штайн. -Ставрополь: Изд-во «Ставрополь», 2005. 884 с.

585. Тропкина Н.Е. Образный строй русской поэзии 1917-1921 годов: Монография. Волгоград: Перемена, 1998. - 222 с.

586. Трофимова Е.И. Об иронии в современной русской поэзии // Филологические науки. 1998. - №5-6. - С. 14-20.

587. Трубецкой Ю.П. Памяти Георгия Иванова // Русская мысль. 1059 -29 января.

588. Тугарева М.В. Ирония как смысловая стратегия даосского канона «Чжуан-цзы». Автореф дис. канд. филос. наук Москва, 2005. 18 с.

589. Тулон. Тамань. Туман: (Письмо Г.Иванова Вл. Маркову) / Публ. Арьева А. // Минувшее: Исторический альманах. М., С-Пб., 1995. -С.145.

590. Тумповская М.М. «Колчан» Н.Гумилева // Аполлон. 1917. - №6-7. -С.69.

591. Тюпа В.И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ. М., 2001. - 340 с.

592. Тюпа В.И. Категория иронии в анализе поэмы А.Блока «Соловьиный сад» // Принципы анализа литературного про; введения. М., МГУ, 1984.-С. 67-72.

593. Тюпа В.И. Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии XX века. Самара, 1998. - 368 с.

594. Тяпков И.С. Русский символизм в рецепции англо-американского и немецкого литературоведения: вопросы истории и теории. Дис. канд. филол. наук. Иваново, 2000. -170 с.

595. Тяпков С.Н. Комическое в литературной пародии. Иваново, 1997. -138 с.

596. Тяпков С.Н. Русская литературная пародия конца XIX начала XX века (жанровые и функциональные особенности). Дис. докт. филол. наук. М., МГУ, 1995. - 530 с.

597. Тяпков С.Н. Русские символисты в литературных пародиях современников. Уч. пособие. Иваново, 1980. - 120 с.

598. Тяпков С.Н. Русские футуристы и акмеисты в литературных пародиях современников. Уч. пособие. Иваново, 1984. - 135 с.

599. Уайт X. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2002. - 528 с.

600. Урбан А. Добрый ироник // Звезда. 1987. - №5. - С. 164-173.

601. Утробина Т.Т. Экспериментальное исследование языковых репрезентаций комического смысла. Автореф. дис. канд. филол. наук. Горно-Алтайск, 1997. 20 с.

602. Фадеева Н.И. Трагикомедия. Теория жанра. Дис.докт. филол. наук. М.,МГУ, 1996.-480 с.

603. Фараджев К.В. Владимир Соловьев: мифология образа. М.: «Аграф», 200. - 160 с.бЮ.Фарино Е. Введение в литературоведение. СПб.: Изд-во РГПУ им. Герцена, 2004. - 639 с.

604. Федоров A.B. Иннокентий Анненский лирик и драматург // Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии. Л.: Сов. Писатель, 1990.-С.5-50.

605. Федосеева И.М. Ирония и метафизика // Герменевтика в России. -1998.-№2.

606. Феноменология смеха: Карикатура, пародия, 1ротеск в современной культуре: Сб. статей / М-во культуры РФ, Рос. ин-т культурологии. -М., 2002.-272 с.

607. Филатова O.A. К вопросу о понимании трагического на рубеже веков: Иннокентий Анненский // Некалендарный XX век. Великий Новгород, 2003. - С.56-59.

608. Филимонов А. Об иронии в современной поэзии // Лепта. 1993. -№5.

609. Филиппов A.B., Романова H.H. Публичная речь в понятиях и упражнениях: Справочник. М.: Изд. Центр «академия», 2002. - 160 с.

610. Философский прагматизм Р.Рорти и российский контекст. М., 1997. -185 с.

611. Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии. М., 1988. - С.24-31.

612. Фролова Г.А. Художественный мир И. Анненского и проблемы русской литературы. Дис. канд. филол. наук. Саратов, 1995. 180 с.

613. Хайде Л. Нравственность и ирония. Гегелевская критика современной субъективности в «Основах философии права» // Судьбы гегельянства: философия, религия и политика прощаются с модерном. -М., 2000.-С. 287-304.

614. Хализев В.Е. Теория литературы. Учеб. 2-е изд. М.: Высш. шк., 2000.-398 с.

615. Хансен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика / Пер. с нем. М.Ю. Некрасова. СПб., «Академический проект», 2003. - 816 с.

616. Хансен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. / Пер. с нем. М.Ю. Некрасова. СПб., «Академический проект», 1999. - С. 790 с.

617. Херасков И. Певец эмигрантского безвременья // Возрождение. 1951 -№13.

618. Хмельницкая Т.Ю. «Вернулся в Россию стихами» // Литературное обозрение. -1994 №11-12.

619. Храповицкая Г.Н. Двоемирие и символ в романтизме и символизме // Филологические науки. 1999. - №3. - С.23-33.

620. Цетлин М.О. О современной эмигрантской поэзии // Современные записки. 1935 - №58.

621. Чагин А.И. Два крыла русской поэзии // Российский литературоведческий журнал. М., 1993. - №2-3. - С.42-48.

622. Черданцева И.В. Ирония как метод философстгования: Автореф. дис. .канд. филос. наук. Тюмень, 1998. 19 с.

623. Черданцева И.В. Ирония как философское понятие: генезис и основные характеристики сократовской иронии (о знании незнающего Сократа и о незнании знающего Кьеркегора) // Философские дескрипты. Барнаул, 2001. - С. 269-278.

624. Червинская Л.Д. После панихиды // Русская мысль. 1958 - 27 сентября.

625. Чикал Л.А. Принцип иронии и проблема человека // Специфика эстетической теории. М., 1986. С.77-91.

626. Чмыхов Л.М. Декаданс изнутри: Культурологические аспекты // Вестник Ставропольского гос. пед. университета. Сер. «Социально-гуманитарные науки». 1995. - Вып. 1. - С. 106-107.

627. Чурсина Л.К. О художественном строе поэмы А.Белого «Первое свидание» // Русская литература. 1992. - №4. - С.45-49.

628. Чуич H.H. Парадоксы интерпретации «иронического текста»// Понимание и интерпретация текста. Тверь, 1994. - С.123-129.

629. Чулков Г. Сочинения. В 5-ти т. Изд-во «Шиповник», СПб, 1912.

630. Чьи это поля? 200 лет Коту в сапогах и барону Мюнхгаузену (о пользе иронии) // Пушкин. 1997 - №2. - С.78.

631. Шалдина Р.В. Творчество А.Т. Твардовского: природа смеха. Автореф. дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2003. 19 с.

632. Шаповалов М. Георгий Иванов и Александр Блок // Нева. 1988 -№11.-С. 13-18.

633. Шаронов И.А. Приемы речевой агрессии: насмешка и ирония // Агрессия в языке и речи. М., 2004. - С.38-52.

634. Шашкова Н.В. Романтическая ирония как основа решения конфликта // Проблемы духовной жизни: история и современность. -Н.Новгород, 2002. С. 198-204.

635. Шелковников А.Ю. Интегральная поэтика Н.С. Гумилева. Семиотика акмеизма. Барнаул, 2002. - 180 с.

636. Шестаков В.П. Философия иронической диалектики // Зольгер К.В.Ф. Эрвин.-М., 1978.-320с.

637. Шестаков В.П. Эстетические категории. Опыт системного и исторического исследования. М., 1983. - 280 с.

638. Шик А. Памяти Георгия Иванова // Русская мысль. 1958 - 18 сентября.

639. Шишкина Т.А. Прагматика иронии // Логико-семантические и прагматические проблемы текста. Красноярск, 1990. - 53-64.

640. Шкловский В.Б. Сентиментальное путешествие. М.: Новости, 1990. -364 с.

641. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. Л., 1991. - 452 с.

642. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М.: Республика, 1992.-448 с.

643. Шраер-Петров Д. Искусство как излом // Новый журнал. Нью-Йорк, 1995 - Кн. 196.

644. Шталь X. Гнозис двуединства. Метаморфоза софиологии В.Соловьева у А.Белого // Владимир Соловьев и культура Серебряного века: К 150-летию В.Соловьева и 110-летию А.Ф. Лосева / Отв. ред.: Тахо-Годи A.A., Тахо-Годи Е.А. М.: Наука, 2005. - 630 с.

645. Шульман Э. Работа над книгой. Георгий Иванов. Из литературного наследства // Литературное обозрение. М., 1994 - №11-12.

646. Эко У. Имя розы. Роман. Заметки на полях «Имени розы». Эссе / Пер. с итал. Е. Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2000. - 677 с.

647. Эллис. Русские символисты. М., 1910.

648. Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка. / Пер. с фр. Науч. ред. и авт. послесл. В.М. Толмачев. М., 1999. - 650 с.

649. Эпизод 45-летней дружбы-вражды. Письма Г.Адамовича И.Одоевцевой и Г.Иванову (1955-1958). Публ. O.A. Коростелева // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 21. -М.: Atheneum, 1997.

650. Эпштейн М. Ирония стиля: демоническое в образе России у Гоголя // Новое литературное обозрение. 1996 - № 19. - С. 128-134.

651. Эпштейн М. Н. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. -1996 №8. - С.166-188.

652. Эпштейн М.Н. Постмодерн в русской литературе: Учеб. пособие для вузов. М.: Высш. Шк., 2005. - 495 с.

653. Эротизм без берегов: Сб. ст. и материалов / Сост. Павлова М.М. М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 479 с.

654. Эткинд А. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М.: «ИЦ - Гарант», 1996. - 640 с.

655. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. Психология образа трикстера. Киев-Москва, 1997. - 360 с.

656. Юрченко О.О. Ирония в художественном мире А.Вампилова. Автореф. дис. канд. филол. наук. Красноярск, 2000. 20 с.

657. Юрьева 3.0. Творимый космос у Андрея Белого. СПб., М.: 2000.665. «Я лучшей доли не искал.» (Судьба А.Блока в письмах, дневниках, воспомининиях) / Сост., очерки и комм. В.П. Енишерлова. М.: Правда, 1988. - 560 с.

658. Ямпольский М. Демон и лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис). М.: НЛО, 1996. - 430 с.

659. Янкелевич В. Ирония. Прощение: Пер. с фр. / Послесл. В.В. Большакова. М.: Республика, 2004. - (Б-ка этической мысли). - 335 с.

660. Яновский Е.М. Георгий Иванов в опале // Русская мысль. 1958 - 13 сентября.

661. Ясперс К. Смысл и назначение истории: Пер. с нем. 2-е изд. М.: Республика, 1994. - (Мыслители XX века). - 527 с.

662. Agushi I. The Poetry of Georgy Ivanov // Harvard Slavic Studies. Vol.V, 1970.

663. Alford S. Irony and the logic of the romantic imagination. NY, 1984.

664. Alleman Beda. Ironie und Dichtung. Pfullingen, 1956.

665. Anolli L., Ciceri R. & Infantino M.G. Irony is a game of implicitness: Acoustic profiles of ironic communication. // Journal of Psycholinguistic Research. 2000. 29. - P.275-311.

666. Barton E.I. & Hudson G.A. A Contemporary Guide to Literary Terms with Strategies for Writing Essays about Literature. California State University, Houghton Miffin Compani, 1997.

667. Behler E. Irony and discourse of modernity. Seattle; London: Un. of Wasch. press, 1990.

668. Behler E. Klassische Ironie, romantische Ironie, tragische ironie. Zum Ursprung dieser Begriffe. Darmstadt, 1981.

669. Booth W. C. Rhetoric of Irony. Chicago, 1974.

670. Brooks C. Ironie und «ironische» Dichtung // Ironie als literarisches Phänomen. Hrst. von H.-E. Hass und G.-A.Mohrluder. Köln, 1973.

671. Brooks C. Irony as a principle of structure // Keesey D. Contexts for criticism. Palo Alto, 1987. P.82-90.

672. Bryant G.A. & Fox Tree J.E. Acoustic features of spontaneous ironic speech. Manuscripit in preparation. California, 2002.

673. Bryant G.A. & Fox Tree J.E. Recognizing Verbal Irony in Spontaneooous Speech. Metaphor and Symbol. 2002. - 17(2). - P.99-117.

674. Buvik P. La notion baudelairienne de 1' irome // Rev. Romane. -Copenhague, 1996. -31.

675. Cambridge paperbach guide to Literature in English. Jan Ousby. Cambridge University Press, 1996.

676. Conrad B. Innokentiy Annenskiys poetische Reflexionen. München, 1976.

677. Enrigt D. The alluring problem: An essay on irony. Oxford, NY, 1986,

678. Eshelman R. Nikolai Gumilev and Neoclassikal Modernism: The Metaphysics of Style. Frankfurt am Main; Berlin; New York; Paris; Wien: «Peter Lang», 1993.

679. Friedman B. Black humor. Toronto, 1965.

680. Frye N. Anatomy of criticism: Four Essays. Princeton, 1957.

681. Gibbs R.W. Irony in talk among friends. Metaphor and Symbol. 2000. -Vol. 15.-P. 5-27.

682. Gibbs R.W. Irony in the wake of tragedy // Metaphor and symbol. -Mahwah (N.J.); L„ 2002. Vol.17, N 2. - P.145-153.

683. Glicksberg C.I. The ironic vision in modern literature. The Hague, Nijhoff, 1969.

684. Glicksberg C.I. The literature of Nihilism. Lewisbund, Buchneil univ. press; London, 1975.

685. Honnef-Becker I. Ist Goete eigentlich ironisch? Zum Ironie-Begriff in der Literaturwissenschaft // Zeitschrift für deutsche Philologie. Berlin, 1996. -Bd. 115, 2.

686. Internationale postmodernism. Theory and literary practice. Ed. By H.Bertens, D. Fokkema. Utrecht Un-ty, 1997.

687. Japp U. Theorie der Ironie. Frankfurt-am-Main, Klostermann, 1983.

688. Jean Paul. Untersuchung des Lacherlichen // Ironie als literarisches Phänomen. Köln, 1973.

689. Kaibach B. Das Lachen der Götter: Zur Ironie in Solov'evs «Tri svidania» // VI. Solov ev und Fr. Nietzsche. Frankfurt-am-Main. 2003, - S.265-282.

690. Kierkegaard Sören. Über den Begriff der Ironie mit standiger Rücksicht auf Sokrater. München-Berlin, 1929.

691. Knox N. Klassische Tradition // Ironie als literarisches Phänomen. Köln, 1973.

692. Knox N. The word «irony» and its context, 1500-1755. Durham, Duke univ. press, 1961.

693. Костова M. Между играта и откровениете: Прозата на Георгий Иванов. София: Светра, 1995.

694. Kreuz R.J. & Glucksberg S. How tu be sarcastic: The echoic reminder theory of verbal irony. Journal of Experimental Psychology: General. 1989,- 118.-P. 374-386.

695. Lachen. Über westliche Zivilisation. Stuttgart, 2002. - S.741-966. -(Merkür; Jg. 56, H.9/10).

696. Lang C. Irony/Humor: critical paradigms. Baltimore, 1988.

697. Lapp E. Linguistik der Ironie. 1983.

698. Leitgeb C. Die konkrete Form der Ironie: Gebrochene Rahmen // Sprashkunst. Wien, 2001. - Jg.32, Hbd 1. - S.93-112.

699. Matich O. Paradox in the Religiös Poetry of Zinaida Gippius. München, 1972.

700. Muecke D.C. Irony and the ironic. London, New York: Methuen, 1986.

701. Muecke D.C. The compass of irony. London, 1969.

702. Pachmuss T. Hippius: An Intellectual Profile. Urbana, Illinois, 1971.

703. Papior J. Die Ironie in der deutschsprachigen Literatur des 20. Jahrhunderts (in Teorie und Gestaltung). Poznan, 1979.

704. Papior J. Ironie: Diachronische Begriff-Entwicklung. Poznan, 1989.

705. Paronis M. «Also sprach Zaratustra.» Die Ironie Nitzsches als Gestaltprinzip. Bonn, 1976.

706. Pech J. & Coyle M. Literary Terms and Criticism. Third Edition. NY, 2002.

707. Pexman P.M. & Olineck K.M. Understanding irony: How do stereotypes cue speaker intent? // J. of lang. f. social psychology. L., 2002. - Vol. 21, N 3. - P. 245-274.

708. Poirier R. The politics of self-parody // Partizan rev. NY, 1966. XIII, 257.

709. Purdy J. For common things: Irony, trust and commitment in America today. New York: Knopf, 1999.

710. Reallexikon der Deutschen Literaturwissenschaft: Neubearbeitung des Reallexikons der deutschen Literaturgeschichte. Berlin; NY. - Bd. 2. Hrgst. Von H.Fricke. - 3, neubearb. Aufl. - 2000.

711. Rockwell P. Lower, slower, louder: Vocal cues of sarcasm. Journal of Psycholinguists Research. 2000. 29. - P.483-495.

712. Rosenblatt R. The age of irony comes to an end. Time. Retrieved September 24,2001 from http://www.time.com/time

713. Rusinko E. «K Sinei Zvezde». Gumilev's Love Poems // Russian Language Jornal. 1977. Vol. 31. № 109.

714. Sampson E.D. Nikolai Gumilev: Twayne Publishers, 1979.

715. Sperber D. & Wilson D. Irony and the Use-Mention Distinction // Pragmatics / Ed. by S. Davis. NY, Oxford, 1991.

716. Sperber D. & Wilson D. Relevance: Communication and cognition. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986.

717. Stringfellow J.K., Frank. The meaning of irony / A psychoanalitic investigation. New York, 1994.

718. Stronschneider-Kors I. Die romantische Ironie in Teorie und Gestaltung. Tübingen, 1960.

719. Utsumi A. Verbal irony as implicit display of ironic environment: Distinguishing ironic utterances from nonirony. Journal of Pragmatics, 2000,32,1777-1806.

720. Weinrich H. Linquistik der Lüge / Kann Sprache die Gedanken verbergen? Antwort auf die Preisfrage der Deutsche Akademie für Sprache und Dichtung vom Jahre 1964. Heidelberg. 1966.

721. Welsch W. Unsere postmoderne Moderne. 4 Aufl. - Berlin: AkademieVerlag, 1993.

722. Wilson D. & Sperber D. On verbal irony. Lingua. 1992. - 87. - P.53-76.