автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.07
диссертация на тему: Топонимия Присвирья

Полный текст автореферата диссертации по теме "Топонимия Присвирья"

РГб од

Министерство образования ] 7 ¡^ц ^П»..,

Марийский государственный университет

На правах рукописи

МУЛЛОНЕН Ирма Ивановна

ТОПОНИМИЯ ПРИСВИРЬЯ: ПРОБЛЕМЫ ЭТНОЯЗЫКОВОГО КОНТАКТИРОВАНИЯ

10.02.07 - финно-угорские и самодийские языки

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Йошкар-Ола 2000

Работа выполнена в Институте языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, член-кор. РАН

профессор А.К.Матвеев

доктор филологических наук профессор Ю.В.Андуганов доктор филологических наук профессор А.Н.Куклин

Ведущее учреждение: Петрозаводский государственный университет

заседании Специализированного совета Д 064.44.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Марийском государственном университете.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Марийского государственного университета.

Отзывы просим направлять по адресу: 424001, г.Йошкар-Ола, ул.Пушкина, 30, МарГУ.

Защита состоится <¿-3 М^Ы? 2000 г. в ¡Рс? часов на

Автореферат разослан " '' " 2000 г.

Ученый секретарь Специализированного совета Д 064.44.01 кандидат филологических наук, доцент

Г.Н.Валитов

а /¿¿-о*,*

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Исследование взаимодействия топонимических систем, происходящего в результате этноязыкового контактирования, занимает одну из ключевых позиций в проблематике современной ономастической науки. Многие аспекты проблемы получили достойное освещение в трудах ономастов. В то же время в финно-угроведении, где ономастика является одной из наименее разработанных областей языкознания, проблемы контактирования с участием финно-угорского топонимического компонента лишь обозначены.

В настоящей работе исследуются механизмы контактирования топосистем региона Присвирья, неоднородного в языковом отношении. Смежное проживание здесь вепсского, карельского и русского населения является результатом длительного исторического развития, смены и активного взаимодействия этносов. Этническое контактирование сопровождалось топонимическим.

В плане исследования топонимного контактирования регион Присвирья обладает рядом преимуществ на фоне других контактных ареалов (современных или исторических) Европейского Севера России. Помимо того, что здесь достаточно детально собрана топонимия, доподлинно известны языки - участники контактных отношений. При этом исследованы основные закономерности топонимических систем названных языков - вепсской, карельской и русской. Далее, в Присвирье есть возможность наблюдать процесс взаимодействия прибалтийско-финской и русской топонимии в живом состоянии, что выгодно отличает его от региона русского Севера. Кроме того, и результат интеграции доприбалтийско-финской топонимии можно наблюдать здесь не через русское посредство, а непосредственно в самой прибалтийско-финской топонимии. Эти обстоятельства позволяют рассматривать Присвирье как своего рода полигон для анализа взаимодействия разноязычных топонимических систем и использовать апробированные здесь методические приемы и полученные результаты как для других территорий финно-угорско-русского топонимного контактирования, так и для районов, где в топонимии наличествует древняя топонимия финно-угорского типа.

Понимание сути контактных отношений существенно для решения целого ряда проблем прибалтийско-финского языкознания, т.к. через выявление закономерностей фонетической, грамматической, лексической адаптации возможна достоверная реконструкция языковых

фактов разных уровней вепсского и карельского языков Присвирья. Еще более принципиальный характер оно носит в применении к интеграции доприбалггийско-финского топонимного наследия, не сохранившегося в виде живого языка или языков.

Актуальность предпринятого исследования определяется и этноисторической ценностью топонимического материала, и отражением в топонимном контактировании реальных этноисторических контактных отношений, характерных для хронологически разных этапов истории Обоиежья. Ценность этого материала повышается в условиях спорности и затемненности многих моментов этнической истории вепсов и карелов-людиков, а также истоков доприбалтийско-финского населения Обонежья.

Конкретные задачи исследования. В работе исследуются механизмы взаимодействия топосистем, относящихся как к генеалогически разным (русский и прибалтийско-финские языки), так и к единой (вепсский, карельский, "саамский") языковой семье. Предпринимается попытка ответить на вопрос, как русская топонимическая система перерабатывала в течение последнего тысячелетия в соответствии со своими нормами прибалтийско-финскую топонимию региона, как в историческое время происходило взаимопроникновение вепсской и карельской системы имен и как, наконец, древняя топонимия края интегрировалась в прибалтийско-финскую систему имен. Такой подход позволяет представить стратиграфические пласты топонимов не как статичные, застывшие образования, а показать их в развитии, в процессе формирования - так, как они в действительности и существуют. В свою очередь, выявление специфики интеграции иноязычной топонимии, ареалов определенных адаптационных моделей, причин, вызвавших использование того или иного интергационного типа, закономерно приводит к наблюдениям и выводам этноисторического характера, т.е. использованию ономастического метода исследования сложных проблем путей заселения, формирования и разрушения этнических границ, контакта культур в Присвирье.

Методы исследования. Основным методом исследования в работе является сравнительно-исторический с применением стратиграфического, этимологического, структурно-

словообразовательного анализа, реконструкцией праформ и значений. В ходе анализа сходных ономастических явлений и топонимных типов в разных языках используются приемы сравнительно-сопоставительного и типологического исследования. Применяются также статистические методики. Важная роль принадлежит ареальному (или ареально-

типологическому) методу, нацеленному на выявление ареалов топонимных типов, основ, формантов. Он сопровождается картографированием названных явлении. В последней главе, представляющей взгляд на этническую историю Присвирья, применяется собственно топонимический метод анализа формирования историко-культурных зон.

Материал исследования собирался автором в течение 20 лет в Присвирье и смежных районах и включает более 50.000 единиц хранения. В языковом отношении он делится на три части: вепсская, карельская и русская топонимия.

Использованы также данные топонимической картотеки Санкт-Петербургского университета и материалы, извлеченные из письменных источников ХУ1-Х1Х вв. Часть этих материалов была опубликована в 1997 г. в виде словаря гидронимов бассейна Свири, подготовленного автором совместно с И.А.Азаровой и А.С.Гердом. Именно работа над словарем, включающем как прибалтийско-финские, так и русские варианты гидронимов, дала толчок к исследованию механизмов контактирования топонимических систем Присвирья. Дополнительным импульсом к анализу контактных отношений явилось выявившееся в силу организации материала в словаре по гидрографическому принципу своеобразие гидронимии людиковского Присвирья на фоне вепсского, а также выявившийся значительный, причем определенным образом ареалиро ванный доприбалтийско-финский материал.

Кроме того, в сопоставительных целях использованы полевые материалы смежных с Присвирьем территорий Белозерья, Обонежья, а также более северных районов Карелии, хранящиеся в научной картотеке топонимов Института ЯЛИ КНЦ РАН. Дополнительно привлекались данные по русскому Северу картотек Топонимической экспедиции Уральского государственного университета, а также Ономастического архива Финляндии (Центр исследования национальных языков Финляндии), где хранится обширный материал по финской топонимии.

Научная новизна работы. В работе впервые осуществлен детальный анализ топонимической системы локального региона с позиций такого принципиально важного механизма ее сложения, как контактирования на различных хронологических срезах. Выявлены основные параметры, существенные для характера контактных отношений.

Среди более частных достижений исследования -реконструкция по топонимным свидетельствам утраченных вепсских лексем, новые этимологии древних топонимных основ региона

Обонежья. Реконструированы определенные фонетические особенности языка носителей доприбалтийско-финской топонимии, обоснована с позиций теории онимического словообразования суффиксальная природа гидроформантов.

Выявлены устойчивые границы топонимных ареалов и на этом основании обосновано вхождение Присвирья в две историко-культурные зоны - Юго-Восточное Приладожье и Обонежье.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В топонимии территории традиционного заселения, каковым является Присвирье, сосуществование "стратов" вызвано двумя разнонаправленными процессами: заимствованием, при этом как правило предшествующей топонимической номенклатуры, и сохранением предшествующей топонимии в результате смены языка субъектом номинации. Каждый из названных процессов обусловлен соответствующей этноязыковой ситуацией, хотя результаты их в значительной степени идентичны. Субстратный характер топонимии устанавливается прежде всего по наличию соответствующего ареала.

2. Все многообразие прибалгийско-финско-русских контактных отношений, результатом которых является восприятие прибалтийско-финской топонимии в русскую систему имен, может быть сведено к трем основным способам интеграции: прямая адаптация, суффиксация, калькирование. При этом использование конкретного способа адаптации обусловлено как внутренними свойствами взаимодействующих топосистем, так и конкретными условиями контактирования. В то время как прямое усвоение и суффиксация индеферентны в смысле характера контактных отношений, калькирование предполагает их субстратный характер.

3. В ходе контактирования прибалтийско-финской и русской топосистем последняя воспринимала то и обогащалась тем из прибалтийско-финской топонимии, что не вступало в противоречие с ее собственными нормами (полукальки поддерживались возможностью образования русских сложных топонимов; полные кальки появлялись прежде всего в случае, когда в русской системе была соответствующая модель называния), и отвергала то, что было неприемлемо с точки зрения русской топонимии.

4. При контактировании вепсской и карельской топонимии с маловыраженными - в связи с генетическим родством топосистем -адаптационными моделями существенно важным является выявление дифференцирующих моделей (лексических, семантических, структурных) и их ареалов.

5. Доприбалтийско-фннская топонимия в смысле генезиса родственна прибалтийско-финской топонимии Присвирья. При этом выявляющаяся в ней вокалическая система отражает прасаамское, а в некоторых случаях праприбалтийско-финско-саамское языковое состояние. Т.н. "речные" форманты Присвирья допускают суффиксальную интерпретацию, что не противоречит закономерностям финно-угорского топонимообразования.

6. Ареальные оппозиции, выявляющиеся при анализе отдельных способов адаптации и интеграционных моделей, несут существенную этноисторическую информацию об устойчивости и наложении их территориальных границ на разных хронологических срезах и увязываются с прохождением в Присвирье границы двух историко-культурных зон северо-западной России - Обонежья и Юго-Восточного Приладожья.

Теоретическая и практическая значимость работы. Исследование вносит вклад в изучение теории языковых контактов, прежде всего в понимание специфики онимического контактирования. Теоретические изыскания и выводы диссертации существенны также для исследований в области прибалтийско-финского и прибалтийско-финско-саамского исторического языкознания и этнической истории региона Обонежья. Методологические разработки анализа контактных отношений найдут использование в прибалтийско-финской ономастике.

Материалы и реконструкции вепсских топооснов плодотворны для вепсской лексикологии и лексикографии. Введенный в научный оборот значительный новый топонимический материал может быть использован в качестве источника сопоставительных данных для топонимического обследования смежных территорий, прежде всего, в продолжающихся в Институте ЯЛИ КНЦ РАН исследованиях по ономастике Карелии и сопредельных областей.

Выявление закономерностей в интеграции прибалтийско-финской топонимии в русскую систему имен способствует установлению норм передачи ее на уровне официального русского функционирования.

Апробация работы. Основные положения исследования изложены автором в докладах га 22 конференциях в России. Финляндии и Венгрии, в том числе двух Международных конгрессах финно-угроведов (1990, 1995), XVII Международном ономастическом конгрессе (Хельсинки, 1990), III и IV Международных финно-угорских чтениях (Санкт-Петербург, 1994 и 1997), международном симпозиуме "Прибалтийско-финский культурный ареал" (Ювяскюля, 1995), I Всероссийской научной конференции финно-угроведов (Йошкар-Ола,

1994), двух совещаниях по проблемам русской диалектной этимологии (Екатеринбург, 1996 и 1999) и др. Результаты исследования докладывались также на заседании финно-угорской кафедры Хельсинкского университета (Хельсинки, 1997).

Структура и объем работы. Диссертация включает введение, пять глав, заключение, список использованной литературы и список принятых в работе сокращений. Она снабжена также 25 рисунками-картами, отражающими ареалы распространения отдельных топонимных явлений. Общий объем работы - 316 стр.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обоснованы выбор темы, ее актуальность и научная новизна, показано значение работы.

В первой главе "Топонимия и этноязыковое контактирование" рассмотрены общие проблемы отражения в топонимическом материале процессов этнического и языкового контактирования.

В первом разделе обозначены те параметры, которые существенны в плане этноисторического потенциала топонимии, особенно функционирующей в контактном ареале. Среди них наиболее важны:

- массовость топонимического материала, выгодно отличающая топонимию на фоне отрывочных и в массе своей поздних письменных источников и этнически плохо интерпретирующихся и обычно отрывочных археологических свидетельств;

- возможность хронологической привязки топонимов и топонимных типов, вытекающая из образования географических названий по моделям (структурным, семантическим, лексическим), характеризующимся хронологической и географической приуроченностью. Определенные топонимные модели продуктивны определенное время, что дает возможность поиска хронологии;

- устойчивость во времени, вытекающая из адресности топонимов. Топоним закрепляется в языке как некий звуковой комплекс, служащий для называния конкретного географического объекта. Поэтому со сменой языка он имеет большие шансы быть воспринятым или сохраниться - в зависимости от того, произошла ли смена населения или языка местного населения - в новой языковой среде;

- историко-хронологическая и социальная обусловленность номинации. Идентификация топонимов определяется уровнем общественно-исторического развития коллектива имядателей. В условиях единой культуры представления людей об окружающем мире в основных, определяющих чертах едины, что создает психологическую предпосылку для выбора одного и того же признака географического объекта в качестве мотива номинации на разных участках территории.

При этом экспликация этноисгорической информации должна быть сопряжена с пониманием того, что отражение реального мира и реальных отношений преломляется через призму топонимической системы как определяющего организующего начала образования и функционирования географических названий. Далеко не всегда корректно возводить онимы к соответствующим апеллятивам. Наличие апеллягивного омонима у ряда топонимов - скорее, исключение, чем правило. К примеру, в прибалтийско-финской топонимии, представляющей собой преимущественно сложные по структуре образования, наиболее типичные онимические композиты не известны в качестве сложных двусоставных апеллятивов и, наоборот, апеллятивные словосложения не характерны в ономастике1. Такая ситуация вызвана разной функцией ошша и апеллятива в языке. Вновь возникающий топоним ориентируется не на апеллятивное словосложение, а на существующую системную топонимную модель. При этом содержание имени определяется во многом присущей ему функцией идентификации. Отсюда следует два существенных вывода:

1) Признак, единый для ряда географических объектов одного рода в локальном ареале, не способен к четкой идентификации и поэтому редко кладется в основу номинации. Чем более общий признак отражен в названии, тем ограниченнее, уже было число однотипных объектов, в ряду наименований которых она возникала (ср. единственный порою в локальном ареале получает название Падун, единственное с позиций микросистемы одной деревни озеро - Озеро). Это не значит, однако, что за основу номинации может быть взять некий нереальный признак. Из набора присущих географическому объекту разнородных характеристик выбирается одна, и выбор будет зависеть в значительной степени от наименований смежных озер.

2) Система топонимов, усвоенная носителем языка вместе с языком, становится для него моделью, когда он оказывается перед необходимостью имятворчества, например, в связи с экспансией на

' КМшепи Еего. Ра1катштеп гаксппе1ууре151а // Бшиш 118:2. Рогаа. 1975.

новые территории. Для истории заселения наиболее продуктивно использование хронологически и географически приуроченых моделей, образующих не размытые, поддающиеся интерпретации ареалы. Таковы в силу специфики ономастической номинации суффиксальные модели, которые стремятся отмежеваться от соответствующих апеллятивов и хронологически, и территориально; семантические модели, особенно т.н. ареальные семантические оппозиции, когда одна и та же идея выражается разными этноязыковыми коллективами по-разному, и метафорические топонимы, тоже дифференцирующие языковые коллективы; фонетические модели, которые также образуют ареальные оппозиции.

Интерпретация топонимных ареалов сопряжена с сопоставлением их с ареалами, очерчивающимися по данным других наук (этнографические, археологические и др.). Реальной объективной основой такого сопоставления служит этнос и ареал его распространения, а также наличие общих источников и сходных методов исследования. Надежность такого рода координации поддерживается знанием ономатической типологии.

Во втором разделе "Топонимия в ареале этноязыкового контактирования" основное внимание сосредоточено на разграничении субстрата и заимствования в топонимии, являющемся принципиально важным для этнолингвистического исследования. В российской топонимике достаточно общепринятым является мнение о том, что всякая топонимия, не этимологизирующаяся средствами языка, бьпующего на данной территории, является субстратной. Тем самым на первый план выдвигается проблема слоев, а не механизм, не причина их появления.

Субстратный и заимствованный топонимы отражают разный характер языковых отношений. Субстратный топоним предполагает этнический субстрат, его появление связано с явлением двуязычия, возникающего вследствие массовой смены языка коренным населением. При этом местный язык, исчезая, оставляет четкие следы в языке-победителе, в нашем случае - в топонимической системе. Заимствованные же топонимы не обусловлены ситуацией билингвизма, а возникают в результате восприятия чужого топонима. Применительно к Присвирью потенциальные ситуации, способствовавшие заимствованию, возникали при массовом (залповом) характере миграции носителей другой топосистемы; в результате образования (административных) центров с компактным иноязычным населением, воспринимавшим от смежно проживавшего местного определенные

топонимы - наименования наиболее значимых объектов. Наименования макрообъекгов могли заимствоваться и в результате промыслового освоения. Видимо, среди названий макрообъектов в целом много заимствований, и этим (а не только древней хронологией) вызваны сложности в их этимологической интерпретации. Заимствованные топонимы менее системны в смысле отражения фонетических и прочих закономерностей, чем истинно субстратные, появившиеся вследствие языковой мены.

В отечественной ономастике мысль о разграничении субстратной и заимствованной топонимии наиболее отчетливо выражена АХМатвеевым1. Им же предложены определенные критерии для разграничения последних. Среди них наиболее существенным является наличие не столько макро-, сколько микротопонимов с иноязычными истоками. С этим условием тесно соприкасается и другое - возможность оперировать не единичными названиями, но ареалом субстратных микротопонимов. Существенным показателем субстрата в топонимии является также субстратная апеллятивная лексика, формирующаяся в результате этнолингвистической ассимиляции. При этом сопоставление отдельных районов Присвирья с разной степенью и разной хронологией обрусения свидетельствует: там, где бытует субстратная микротопонимия, наличествует и субстратная лексика. Там же, где субстратный пласт в микротопошшии плохо уловим, а фиксируется в основном субстратная гидронимия, набор субстратных лексем тоже чрезвычайно сужается. В отличие от чрезвычайно устойчивой во времени щдронимии микротопонимия, как и субстратная лексика, подвержена большим изменениям и исчезновению. Поэтому отсутствие надежных следов субстратной лексики еще не означает отсутствия топонимного субстрата. Для адекватного анализа должен приниматься вв внимание фактор времени. Очевидно, что чем богаче и разнообразнее субстратная микротопонимия и соответственно субстратная апеллятивная лексика, тем свежее след языковой мены.

Для территории восточного Присвирья показателен еще один -словообразовательный - критерий субстратного характера здешней прибалтийско-финской топонимии. Это бытование имен-полукалек (см. гл. 2). Последние по убедительному анализу топонимии Русского Севера размещаются в зоне новгородской феодальной колонизации, сохранявшей этнический состав местного населения. Полу кальки здесь являются проявлением финно-угорского синтаксического или

1 Матвеев А.К. Взаимодействие языков и методы топонимических исследований // ВЯ. № 2. С.76-83.

словообразовательного субстрата и возникали в результате обрусения местной топонимии1.

Вторая глава "Интеграция прибалтийско-финской топонимии в русскую топосистему Присвирья" рассматривает взаимоотношения менаду прибалтийско-финской и русской топонимией региона обследования. Для решения проблемы привлечен материал как из русского Присвирья, в котором обнаруживается значительный пласт названий с прибалтийско-финскими истоками, так и из вепсских и карельских районов региона, где представлены русские эквиваленты прибалтийско-финских топонимов. Это позволяет не только выявить механизмы адаптации, но и проследить в хронологической перспективе становление и продуктивность разных способов интеграции прибалтийско-финских топонимов в русскую топосистему. Они могут быть сведены к трем основным способам: прямая адаптация, суффиксация и калькирование.

Прямая адаптация. Данный способ представляет собой фонетическое усвоение названия и является наиболее продуктивным в русско-прибалтийско-финском топонимном контактировании. Около 70 % всех адаптированных топонимов Присвирья возникло в результате прямого усвоения. Предпосылкой этого является особое положение и функции имен собственных в языке. В силу вторичности ономастической номинации внутренняя форма лексемы, лежащей в основе наименования, несущественна для функционирования топонима. В связи с этим и проблема перевода иноязычного названия отступает на задний план. Важна звуковая сторона онима, которая и передается при адаптации.

Усвоенные путем прямой адаптации прибалтийско-финские названия с разной структурой морфологически подстраиваются под тип простых неразложимых имен и оформляются в ряде случаев родовым показателем: Габнема < *НаЬ/пет (сложный топоним), Ихала < *Ша1 (простой суффиксальный), Кайбое < *Каы/о]а (сложный), Пера < *Рега (простой неразложимый), Немель < *МетеГ (букв, 'на мысу', т.е. микротопоним в форме внешнеместного падежа).

Наличие или отсутствие данной адаптационной модели и в особенности ее продуктивность в микротопонимном континууме

1 Гусельникова М.Л. Полукальки русского Севера как заимствованный словообразовательный тип топонимов // Ономастика и диалектная лексика. Екатеринбург. 1996.

локальной территории может служить своего рода критерием хронологии контактов и обрусения местного прибалтийско-финского населения. Мнкротопонимия в силу ее нестабильности относительно быстро меняется. Старые названия, заменяясь новыми, выходят из употребления. Поэтому сохранение, особенно в системе, прибалтийско-финских топонимов указывает на "свежесть" контактов. В Присвирье количество интегрированных способом прямого усвоения прибалтийско-финских топонимов ощутимо увеличивается по мере продвижения с запада на восток, в соответствии с основным направлением и хронологией русского освоения региона. При этом в западном русском Присвирье выявляются центры как с минимальными следами прибалтийско-финских рудиментов, так и относительно насыщенные ими, свидетельствуя об очаговом характере русского освоения территории, начинавшемся, как правило, с центров средневековых погостов. Именно на них приходятся наиболее пустые в смысле наличия микрогопонимии с прибалтийско-финскими истоками очаги.

Прямая адаптация сопровождается определенной трансформацией звукового облика топонима, вызванной возможностями фонетических систем контактирующих языков. Звуки, не имевшие адекватного соответствия в заимствующем языке, замещались звуками, наиболее близкими по качеству к оригинальным. При этом такая замена характеризуется относительной регулярностью и распространена иногда на значительной территории.

В ходе анализа закономерностей фонетической адаптации прибалтийско-финских наименований к русской топонимии Присвирья:

1) Намечены возможные древнерусские рефлексы, отражающиеся в отдельных топонимах Присвирья. Среди них - падение редуцированных (Свиръ), отражение приб.-фин. / через др.-рус. е, сосуществование вариантов гл~л как рефлекса славянского *(1 {Винницы), передача приб.-финского а через др.-рус. о (Соцкий Погост, Олонец). Наличие единичных примеров, не подтвержденных радом, вызвано, видимо, заимствованным (не субстратным) характером интегрированных в древнерусское время в русскую топонимную систему Присвирья топонимов.

2) Установлены закономерности в усвоении прибалтийско-финских звуков, не имеющих адекватного соответствия в заимствующей звуковой системе (переднерядные еДй,0, ларингальный фрикатив И).

3) Выявлено воздействие специфических севернорусских диалектных особенностей, затемняющих изначальный облик

прибалтийско-финских оригиналов и затрудняющих этимологизацию, на формирование системы воспринятых топонимов («ляпанье», регрессивная ассимиляция заднеязычного г, развитие л в у неслоговое с последующим переходом в в, взаимозаменяемость 6//в//г, а также р//л и

др.)

4) Прослежены фонетические изменения в самой усваиваемой системе наименований - вепсской. Доказано, что разное усвоение ряда определенных прибалтийско-финских фонем и их сочетаний связано с качественными изменениями их характеристик. Это относится к переднерядным гласным е, а, и, которые в хронологически ранних вариантах (что подтверждается ареалом их бытования, привязкой к наиболее значимым объектам) передаются более задними по образованию русскими гласными, чем в поздних, и подтверждают изменение качества вепсских переднерядных (тенденция к йотированию) в результате активного русского воздействия.

Топооспова Ранние топонимы Поздние топонимы

епа (В)оно(зеро) (Г)ен(щ) Пэ-1, [г'э-1

ап- Оне(жское) Яне(зеро) Па-]

«ик Сарга Сярга [с'а-1

5ил Суръя Сюрья Гс'у-1

Топонимия Присвирья отражает также разные этапы свойственной всем вепсским говорам лабиализации I в заднерядных словах в позиции конца слога с последующей чередой изменений образовавшегося дифтонга (Тальгинский руч. и р.Тойба: 1а1у —»1аи\г —» Шцу 'зима'). Упрощение прибалтийско-финской основы -кве- в вепсском до -ее- - еще один процесс, разные этапы которого зафиксировались в интегрированной в русскую топосистему Присвирья вепсской топонимии (ср. в западном Присвирье Мелукса, Сермакса, в восточном, смежном с ареалом современного вепсского расселения Вадруса, Вытмуса).

Суффиксация. Принципиально важным для появления суффиксально оформленных топонимов с нерусскими основами является то, что для суффиксов, использующихся в топонимии, первоначальное их значение чаще всего неактуально. Они выступают в качестве формального элемента, отличающего имя от апеллягива, характерного топонимного показателя определенного разряда топонимов. Это обстоятельство делает возможным их функционирование в сочетании с иноязычными основами, где суффикс применяется как некий адаптер, вводящий топоним в ряд других

однотипных и облетающий вхождение нерусского топонима в русскую топосистему.

Сопоставляя активность использования суффиксальных моделей для интеграции прибалтийско-финских названий с тем, насколько они в целом продуктивны в русской топонимии Присвирья, можно констатировать, что, как правило, здесь есть прямая связь: популярность форманта в русской топонимии приводит к распространению данной модели на иноязычные топонимы. Это подтверждается на примере использования суффикса -ка (рр.Сорт, Корбойка, Ягремка, Каиомка), -ево/-ово (хх.Куково, Лембово, Кокоево, Кургово), -ино (дц.Тойвино, Кургиио, Куйшно, Кяргино), -ица/-ец (Розменица, Мегрица, Мегренец).

В ряде случаев эта связь носит исторический характер: в роли адапторов используются суффиксы, бывшие продуктивными на той исторической территории, откуда продвинулись в вепсское Присвирье носители русской топосистемы, и в тот исторический момент, когда это продвижение произошло. Известные восточнославянские «речные» суффиксы -ица (Ейница, Пялица, Сарица, Пагодрица, Уръица) и -ина (Важина, Ирвина, Савина, Аштииа) используются в Присвирье практически исключительно в сочетании с иноязычными основами: ко времени русского освоения реки средней величины (именно к ним привязаны в Присвирье модели на -ина и -ица) имели уже свои устоявшиеся наименования, которые адаптировались с помощью привычных русских суффиксов. С позиций устойчивости потамонимов подобная реконструкция является вполне естественной. Точно так же ойконимный формант -ичн/-ицы, имеющий праславянские истоки и продвинувшийся на северо-восток с восточнославянским освоением, не закрепился в Присвирье - за исключением нескольких единичных названий - в сочетании с русскими основами, будучи в то же время достаточно продуктивным в оформлении ойконимов с дорусскими истоками (Винницы, Уштовичи, Коковичи, Мустиничи, Валданицы). Привнесенная ойконимная модель была использована для введения в класс русских ойконимов прибалтийско-финских оригинальных наименований гнезд поселений, оформленных -1-овым формантом (Коковичи *— КокоИ, Имоченицы *Нгта£а1). Функционирование модели преимущественно в наименованиях гнезд поселений в сочетании с непродуктивностью образований от русских основ может означать, что в процессе древнерусской колонизации Присвирья в ареале бытования данной модели практически не возникало новых собственно русских кустов поселений, а происходило подселение в уже существовавшие прибалтийско-финские.

Судя по ряду косвенных обстоятельств, четкой закономерности и последовательности в том, какая прибалтийско-финская структурная модель стоит за адаптированной суффиксальной, не существует. При интеграции вступает в силу другое важное обстоятельство - вхождение в ряд однотипных (принадлежащих к тому же разряду) русских топонимов. В результате один и тот же прибалтийско-финский тип может быть усвоен разными способами. На этом фоне выделяется последовательное замещение в северном Присвирье вепсской -1-овой суффиксальной ойконимной модели русской с суффиксом -ичи/-ицы (КагИН Каргиничи). Оно особенно выразительно на фоне южного Присвирья, где -1-овая модель усваивалась путем прямой адаптации (*МигЛа! —► Мурдола, *КтЬа1 —> Кайбола), и прилегающего к Присвирью с севера восточного Приладожья, где в русских вариантах ливвиковских ойконимов русский суффикс не замещает прибалтийско-финский (как в северном Присвирье), а наращивается на него: —» Юргилицы, Кит! —* Кунилщы. В этом контексте возникновение связки -ичи/-ицы - -I, когда происходил своего рода "полуперевод" топонима, выражавшийся заменой вепсского ойконимного форманта соответствующим русским, было, видимо, спровоцировано ситуацией двуязычия населения. Данное предположение имеет и ареальную поддержку, поскольку территория распространения ойконимов на -ичи/-ицы совпадает с ареалом бытования ряда типов топонимных полукалек.

Картографирование суффиксальных типов, использованных для адаптации прибалтийско-финской топонимии, выявляет их явную ареальную дистрибуцию, за которой стоят процессы поэтапного и имевшего, очевидно, разные центры и разный характер русского освоения региона.

Калькирование. Калькирование (полное или частичное) - один из специфических севернорусских типов усвоения прибалтийско-финской топонимии русским языком. Онимическая калька - это имя, заимствованное путем буквального перевода. Традиционно в ономастике выделяют полные кальки, образованные в результате полного поморфемного перевода иноязычного оригинала (РШк/]йп> —> Долг/озеро, Долгое озеро), и полукальки.

Полукапыш - словосложения из субстратной (непереведенной) основы и русского географического термина, являющегося переводом регулярной, повторяющейся определяемой части сложных прибалтийско-финских оригиналов (Кагс^/сггу —» Кайд/озеро, КМо]а -» Кт/ручей). Хотя словосложение известно и русской топонимии, там оно находится на периферии спектра способов топонимообразования.

То, что на севере оно выдвигается на роль одного из важных структурных типов топонимов, есть результат прибалтийско-финской структурно-морфологической интерференции, перенесения финских (в широком плане) особенностей на русскую систему топонимов. Условием такой интерференции является постепенное - через стадию двуязычия - обрусение местного прибалтийско-финского населения. Полу кальки, таким образом, должны рассматриваться как проявление субстрата (не заимствования).

В ходе анализа выявленных в Присвирье 19 моделей полу калек выяснилось, что одни из них значительно более продуктивны и представлены многими десятками примеров каждая:

-болото (Кайд/болото, Ким/болото, Пурн/болото) -гора (Кябелъ/гора, Кумба/гора, Сай/гора, Чур/гора) -наволок (Кар/наволок, Мадар/наволок, Пель/наволок) -озеро (Канж/озеро, Леп/озеро, Перх/озеро, Чик/озеро) -остров (Из/остров, Колк/остров, Лсшб/остров) -ручей (Вех/ручей, Кунд/ручей, Луп/ручей, Пехк/ручей, Ян/ручей) Другие имеют ограниченное распространение, причем, причины этого могут быть разными: редкость самих реалий {-порог), малая продуктивность соответствующей модели в прибалтийско-финской топонимии (-река: прибалтийско-финские потамонимы Присвирья в большинстве своем одночленны, оформление их детерминантом -jogi происходит крайне редко; -плесо: семантический эквивалентный прибалтийско-финский термин -lammen известен только в людиковском Присвирье, у вепсов его нет), неустойчивость или вторичность оригинальной прибалтийско-финской модели (-пожня, -нива) узкое бытование географического термина в русских говорах Присвирья {-губа 'залив').

Полукальки, в которых в качестве основного компонента выступает диалектная лексема, заимствованная из прибалтийско-финского источника (-кара, -корба, -сельга и др.), видимо, имеют двоякое происхождение: или представляют собой результат прямого усвоения прибалтийско-финского топонима, или образованы по типу полукалек, в которых определяемая часть воспринимается как свой, русский географический термин.

Для этноязыковой интерпретации полукалек существенно то обстоятельство, что они имеют в Присвирье четкую ареальную привязку. Они господствуют в верхнем, северо-восточном Присвирье. За юго-западными границами этого ареала усвоение сложных по структуре прибалтийско-финских оригиналов происходило принципиально иным способом прямой адаптации: Kiv/oja —► Кивоя

(юго-западное Присвирье), Кие/ручей (северо-восточное Присвирье), НаЬ/пет —» Габнема, Габ/наволок. При этом проходящая в Присвирье граница двух типов адаптации на самом деле имеет не местный, а глобальный характер, ибо именно Присвирье является западным форпостом обширного ареала полукалек русского Севера, распространенных в ареале былого новгородского освоения. Западная граница подавляющего числа присвирских полукалек совпадает с границей, разделяющей Ладого-Тихвинскую и Онежскую группы севернорусских говоров, формирование которой может быть отнесено к ХШ-ХП/ вв. Если в пределах Ладого-Тихвинской зоны (особенно в ее юго-западной части) древнерусское освоение носило достаточно активный, плотный характер и вело к относительно быстрой ассимиляции местного прибалтийско-финского населения, то Онежская зона складывалась, видимо, преимущественно без коренного изменения этнического состава населения, как следствие постепенного - через этап двуязычия - перехода финского населения на русский язык. Именно такие условия были благоприятны для появления полукалек.

Полукальки на -озеро и, очевидно, -гора имеют более западный ареал бытования. Однако и его западная граница достаточно последовательно накладывается на диалектную, разделяющую Ладого-Тихвинскую зон}' на северо-восточную (нижняя Свирь, нижняя Оять, Кагала) и юго-западную (Паша) подзоны, из которых первая отличается значительно лучшим отражением субстратных прибалтийско-финских явлений на разных языковых уровнях и является в этом плане своеобразным буфером между юго-западными ладого-тихвинскими говорами и онежским диалектом.

Ареалы полукалек, таким образом, отражают процесс поэтапного обрусения прибалтийско-финского Присвирья с юго-запада на северо-восток. При этом лакуны, обнаруживающиеся в ареале полукалек на -озеро (для интеграции там используются древние продуктивные русские лимнонимные моделина -ьи, -ое: Сагарье, Кижье, Изное, Редое), свидетельствуют о существовании центров, где финско-русские взаимоотношения складывались по несколько иному типу. Неслучайно они приходятся на располагавшиеся на средней Оять и Оятско-Капшинском водоразделе древние административные центры, где русское языковое воздействие было активнее.

Полные кальки, внешне идегничные русским топонимам, выявить значительно сложнее, чем полукальки. Это удается, если:

1) известны синхронные (или разновременные) варианты топонима, один из которых отражает прибалтийско-финский оригинал, другой - его русский перевод: бол. Койвуши ~ Березняки; руч.

Кондручей (вепс, kondi 'медведь') в источниках XVII в. известен под именем Медвежий ручей;

2) обнаруживаются метонимические кальки - использование переводного названия для смежного объекта: Грязный ручей вытекает из Редозера, вепс, redu 'грязь', Елчинручей (< *joucen/oja, вепс, joucen 'лебедь') имеет истоком своим Лебежье озеро-,

3) выявляются русские соответствия (переводы) специфических прибалтийско-финских топонимных моделей, к примеру, метафорических, эквиваленты которых не имеют распространения в собственно русской топонимии региона: Петушиный Гребень или Петуний Гребень в качестве наименований возвышенных участков местности восходит к вепс. Kukoinhafj, букв, 'петушиный гребень';

4) в массе субстратных топонимов (обычно гидронимов) определенного замкнутого ареала обнаруживаются единичные русские вкрапления, которые к тому же укладываются в описанные ниже условия, благоприятствующие переводу (ср. Щучьи озера среди господствующей субстратной лимнонимии Пудожья).

Проблема образования полных калек тесно смыкается с проблемой перевода в топонимии. Почему одни из этимологически прозрачных топооснов в процессе адаптации топонима переводятся (Pitk/jârv, pitli 'длинный, долгий' —* Долгозеро или Долгое озеро), а другие нет (Kaid/jatv, kaid 'узкий' —> Кайдозеро)? Насколько случаен или, наоборот, закономерен этот процесс?

Анализ гидронимов территории вепсского и карельского Присвирья выявил определенные тенденции в переводе гвдронимных основ. Оказалось, что среди всех семантических групп лексики, участвующей в образовании гидронимов, достаточно последовательно переводятся только имеющие квалитативную семантику, и из них лишь некоторые совершенно определенные основы: must- 'черный' (MusVjûrv —» Черное озеро), vouged- 'белый' (Vouged/jûrv Белозеро или Белое озеро), pifk- 'длинный, долгий', vâr- 'кривой', siivâ- 'глубокий', в гелонимах laged- 'открытый, безлесый' (в русских соответствиях 'гладкий'). Среди основ, входящих в другие семантические разряды, наиболее четкую тенденцию к переводу обнаруживают две конкретные топоосновы: hein 'сено' (Hein/oja, -so, -jàrv —» Сенной ручей, Сенное болото, Сенное озеро или Сеннозеро) и haug- 'щука'. Выявленная тенденция имеет историческую перспективу, подтверждающуюся письменными документами XVIII в. Она, кроме того, не ограничивается Присвирьем, а проявляется во всем Обонежье.

Очевидно, одно из важных условий переводимости прибалтийско-финских атрибутивных топооснов заключается в наличии

эквивалентной модели в воспринимающей русской топосистеме данной или смежной территории. Если таковая имеется, усваиваемый топоним подстраивается под нее, занимая место в готовой ячейке. Если же такой модели наготове не оказывается, то, несмотря на прозрачную семантику, возможности перевода ограничены.

При этом должны учитываться временные рамки бытования продуктивных топонимных моделей. В ранний период вепсско-русского контактирования в Присвирье вепсская продуктивная гидрооснова аЬчеп- 'окунь' переводилась русским диалектным эквивалентом отрец-/остреч- 'окунь' (Ahnuz/cГogi -* р.Остречина). Однако с утратой диалектной лексемы из русских говоров Присвирья исчезает и продуктивная русская гидронимная топооснова. Отсутствие традиции в употреблении топонимной основы окунь- ведет к тому, что в ареале позднего обрусения, а также на двуязычной территории Присвирья вепсская основа аЬуеп- практически остается без перевода: АЬ/еп/йп/, А1т]ап> —► Агвеньозеро, Агнозеро.

Выявленная тенденция не носит закономерного, обязательного характера (ср. отмеченные выше переводы специфических вепсских метафорических топонимов), однако может рассматриваться в качестве одного из существенных критериев для перевода.

В отличие от полукалек полные кальки не образуют каких-либо четко очерченных ареалов (или их не удается выявить в силу внешнего сходства с русскими топонимами).

Глава 3 «Вепсско-карельские контакты в топонимии северного Присвирья» посвящена выявлению специфики контактных отношений в условиях взаимодействия близкородственных в языковом отношении топонимных систем - вепсской и карельской. При этом речь идет не просто о близкородственном языке, но о вхождении одного составной частью в другой: вепсский принял непосредственное участие в формировании южнокарельских ливвиковского и людиковского наречий, из которых последний распространен в северном Присвирье. В этих условиях приходится констатировать, что в ходе грамматического и лексического усвоения бывшая вепсская топонимия в северном Присвирье в подавляющей большинстве случаев полностью интегрировалась в карельскую топонимную систему. Объективными предпосылками являются единство топонимной лексики, восходящей в массе своей к общему для всех прибалтийско-финских языков словарному фонду, единые принципы топонимного словообразования, в том числе общий набор топонимных суффиксов.

В ходе анализа преследовалась цель выявить на фоне значительной идентичности карельских и вепсских топонимных моделей факты, специфические для каждой из контактирующих топосистем, и, основываясь на выявлении их генезиса, предложить их этноязыковую интерпретацию.

Специфика прослеживается по следующим параметрам:

1) Дифференцирующие топоосновы, восходящие к оригинальной для каждого из контактирующих языков лексике. В силу значительного единства прибалтийско-финской топонимной лексики, а также с учетом ограниченного круга лексем, попадающих в число продуктивных топооснов, таковых немного. Среди специфических карельских топооснов северного (людиковского) Присвирья Iambi 'лесное озеро', lammen 'озерное или речное плесо', lodm 'низина', mander 'берег, земля (в противоположность воде)', särke 'продолговатая возвышенность' и некоторые другие, восходящие к дифференцирующим (т.е. отсутствующим в вепсских говорах) карельским ландшафтным терминам. Из других семантических групп лексики отметим здесь lappi (Lapin/därve, Lapin/suo; Lapin/suared) с вероятными этнонимическими истоками. Ареалы отмеченных основ не выходят на юг за пределы северного Присвирья, в котором их позиции в целом - в соответствие с былой вепсской традицией - достаточно слабы.

Среди дифференцирующих топооснов вепсского типа есть как элементы, зафиксированные в людиковских говорах в качестве вепсских заимствований на апеллятивном срезе (purde ~ bürde 'родник': Purde/sel'g, Bürde, kuar ~ kuare 'залив': Muda/kuar, Киаге), так и не получившие здесь апеллятивного функционирования ( вепс, euhak ~ cuhuk 'гора': Cuhakko/mägi, Cujuk/niemi). Широкое бытование моделей в южном вепсском Присвирье при фактически полном отсутствии их за северными и западными пределами северной части бассейна Свири должно бьггь увязано с вепсскими истоками моделей.

2) Топонимные типы (иначе модели называния), являющиеся нормой для одной из контактирующих систем и отсутствующие в другой. При сопоставлении карельской и вепсской топонимии модель Pää/järvi (pää 'голова'), неизвестная в вепсской топонимии и хорошо представленная в карельской в наименованиях водораздельных, т.е. являющихся началом, истоком водной системы озер, может рассматриваться как сугу бо карельская. Вепсская топонимия в данной ситуации обходится семантически однородными моделями Ladv-, Matk-, Ylä/järv. В этом контексте показательно отсутствие модели Pää/järvi в северном Присвирье (при том, что она представлена на смежной

карельской территории), которое, видимо, сохранило былую вепсскую традицию.

Наоборот, гидронимная модель РйЪа']йп/\ (букв, 'святое озеро', первоначально 'пограничное, конечное озеро', ср. примарное значение рШга 'ограда, граница') должна в северном Присвирье рассматриваться как вепсское наследие. Она хорошо известна в вепсской топосистеме, в то время как в карельской фиксируется только в ареале северного и северо-западного Приладожья, т.е. коренной карельской территории. На востоке же карельского ареала, т.е. на Олонецком перешейке и севернее, в районах центральной и северной Карелии она неизвестна. Причины исчезновения модели из карельской топонимии в период восточной экспансии связаны с семантическим сдвигом в значении прибалтийско-финской лексемы в начале П тыс., приведшим к утрате актуальной для гидронимии семантики 'ограда, граница'.

К типовым моделям примыкают метафорические топонимы, в которых отражены дифференцирующие, свойственные лишь определенной топосистеме метафоры. В качестве примера вепсског образного топонима приведем Кико\(п)каг] ~ КиМЬаг] (букв, 'петушиный гребень') - наименование возвышенных участков местности, продуктивное в вепсской топонимии южного Присвирья и представленной несколькими фиксациями в северном. Отсутствие аналогичной модели в ливвиковской топонимии, а также в людиковской за пределами северного Присвирья позволяет интерпретировать северосвирские фиксации как вепсское наследие на людиковской территории.

3) Дистрибуция структурных (прежде всего суффиксальных) моделей при карельско-вепсском топонимном контактировании. Впрочем, возможности поиска дифференцирующих топоформантов (суффиксов) чрезвычайно ограничены, поскольку суффиксальные образования, во-первых, вообще не получили в прибалтийско-финской топонимии широкого распространения, во-вторых, набор их в целом един для карельской и вепсской топонимии. В такой ситуации информативным оказывается использование дополнительных обстоятельств, позволяющих вскрыть генезис форманта. Хотя -1-овый ойконимным суффикс известен как вепсской, так и карельской (в том числе территориально смежной с ареалом людиковского северного Присвирья ливвиковской) топонимии, все же ряд обстоятельств позволяет констатировать вепсские истоки модели в северном Присвирье (Тио$ка1, РггкГа, Кти1, SagH). На это указывает отсутствие модели в остальном людиковском ареале, а также наличие единого непрерывного ареала с вепсской -1-овой ойконимией южного

Присвирья. Для выявления этноязыковых истоков модели существенны и русские варианты ойконимов (Ташкиницы, Пиркиничи, Кинницы, Согиницы) с суффиксом -ичи/-ицы, утратившем продуктивность в Присвирье к XV в. В то же время в ливвиковском ареале -1-овая модель лишь к XV в.становится продуктивной. Хронологические рамки бытования моделей склоняют к мысли о вепсских истоках -1-овой ойконимии в людиковском Присвирье.

Выявление специфических структурных и лексико-семантических моделей и их картографирование позволяет утверждать, что в северном Присвирье представлен ряд явлений, имеющих южносвирские вепсские истоки, и в то же время ему чужды некоторые типичные карелизмы. Это не значит, что вепсские признаки отсутствуют в топонимии карельской территории за пределами Присвирья, однако там они менее выражены, обнаружить их сложнее. В Присвирье же вепсские элементы поддерживаются рамками единого водного бассейна, подтверждая первостепенную роль водных путей и границ в этнической истории ареалов.

В ходе картографирования дифференцирующих вепсских моделей выявлена существенная особенность в их пространственном размещении - привязка к водному пути, ведшему из Присвирья вдоль р.Важинка за северные пределы Присвирья в восточное Сямозерье (биЬак, кикшмпЬад, ригс!е, киаг). Поскольку именно по этой линии проходит языковая и этническая ливвиковско-людиковская граница, мы полагаем, что присвирское вепсское воздействие явилось решающим фактором ее формирования. Исходя из хронологических рамок существования определенных топонимных моделей, представленных в зоне притяжения данного водного пути, можно полагать, что он попал в сферу вепсского использования не позднее начала П тыс. (модель на -1а) и использовался на протяжении длительного времени вплоть до последних веков, на что указывает присутствие здесь неустойчивой во времени вепсской микротопонимии.

В глава 4 «Доприбалтийско-финская топонимия Присвирья» выделяются три структурных раздела.

В первом разделе «Общие вопросы изучения доприбалтийско-финского наследия в топонимии Присвирья» определяются основные источники поиска конкретного языкового создателя древней топонимии края. Констатируется, что данные истории, археологии и других дисциплин исторического цикла определяют лишь общее направление поиска, который конкретизируется собственно лингвистическим материалом - наличием соответствующего наследия в апеллятивной

лексике языка. Языковая идентификация лексем, обладающих внутренней формой, несравненно доступнее и надежнее, чем этимологизация асемантических топонимов. В доприбалгийско-фикском языковом наследии Обонежья выделяются отчетливые саамские следы, причем не только на уровне лексики (ср. саам, заимствования в вепсском óimbiá, Soga, cura и др.), но и в фонетике, и в словообразовании. Просматриваются определенные связи (больше, однако, ареальные, чем собственно этимологические) с волжско-финским языковым ареалом, что наводит на мысль о наличии в вепсском некоего восточного элемента. В действительности при ориентации на саамские и волжско-финские связи надо учитывать, что часть лексем, не восходя непосредственно ни к одному конкретному финно-угорскому языковому источнику, обнаруживает вместе с тем явные схождения и в саамском, и в волжско-финских языках (шогра), что, в принципе, позволяет предполагать, что в языке создателей древней топонимии Обонежья не было резкого противостояния саамских и волжско-финских элементов. "Саамский" язык Обонежья не был адекватен современным саамским языкам Скандинавии. Топонимия свидетельствует о том, что в нем отсутствовали некоторые характерные лексемы, отличающие современные саамские языки. В то же время в Обонежье обнаружены топонимные основы, объединяющие эту территорию Поволжьем. В принципе такая характеристика согласуется с современными представлениями о генезисе саамского языка, который возводится к единым истокам (т.н. прибалтийско-финско-саамскому праязыку) с прибалтийско-финскими языками. Можно полагать, что "саамский" язык Обонежья был, во первых, ближе к праязыковому состоянию, во-вторых, на территории, смежной с Поволжьем, сохранял более прочные связи с волжским яз^псовым типом.

Во второй части раздела излагаются общие теоретические и методические подходы к анализу доприбалтийско-финской топонимии. В этимологическом исследовании субстратной топонимии обонежского региона выделяются два взаимозависимых этапа: выявление формальной структуры названия, определяющее во многом те языковые рамки, в которых должен вестись поиск этимологии, и собственно этимология структурных элементов.

Анализ структуры свидетельствует об отсутствии в Обонежье специфических субстратных детерминантов по типу прибалтийско-финских в русской топонимии (ср. оМаяксаръ. руч. Кивоя, ог.Чикарь). Это обстоятельство существенно для понимания механизма адаптации древней топонимии. Результаты исследования прибалтийско-финско-русского контактирования говорят о том, что прямое усвоение с

сохранением облика детерминанта в неизменном виде происходит в случае а) невозможности его адекватного перевода, б) отсутствия соответствующей структурной модели в воспринимающей системе, с) раритетносги модели. Очеввдно, отсутствие надежных следов субстратных гидроформангов в нашем случае обусловлено их последовательным переводом или, точнее, приспособлением основных элементов двусложных субстратных гидронимов - в силу родства воспринимаемой и оригинальной топосистем - к вепсской системе названий (ср. подобный процесс в ходе вепсско-карельского контактирования). Результатом являются полукальки, в которых при довепсском атрибуте присутствует вепсский детерминант.

При отсутствии убедительных детерминантов в гидронимии Присвирья есть потамонимы с "речными" формантами, природа которых не вполне ясна. Во втором разделе излагаются доказательства в пользу возможных суффиксальных истоков ряда гидроформантов.

Для собственно этимологических изысканий важно выявление т.н. точных (в нашем случае подтверждаемых характером географических реалий) этимологии, позволяющих реконструировать определенные фонетические особенности утраченного языка или языков и применять выявленные особенности к топоосновам, этимологии которых носят предположительный характер. Они в этом смысле служат критерием этимологии. Поиск точных этимологий направляется и конкретизируется учетом семантических моделей называния - принципов номинации, в которых "обнаруживаются универсальные ахронические черты"1. Вследствие этого семантические модели, выявленные в вепсской гидронимии (в частности, расположение объекта называния внутри водной системы, отражение географических особенностей объекта называния), могут быть приложены (с известными ограничениями) к субстратным названиям.

Существен также учет саамских и волжско-финских (в силу наличия в Присвирье топооснов саамского и волжско-финского типов) собственно языковых черт. Особенно показательна для наших целей история саамской системы гласных, которая традиционно кладется в основу выделения трех хронологически последовательных этапов в развитии саамского языка: раннепрасаамский, позднепрасаамский и современный саамский, которым, в свою очередь, предшествует прибалтийско-финско-саамский этап.

1 Матвеев А. К. Методы топонимических исследований. Свердловск. 1986. С.46.

Если суммировать приведенные выше положения, то применяемая здесь методика этимологического анализа субстратной доприбалтийско-финской топонимии Присвирья основана на выявлении "точных", географически проверяемых этимологий в рамках универсальных семантических моделей номинации и с учетом тех языковых (структурных и фонетических) закономерностей, которые установлены прибалтийско-финско-саамским историческим языкознанием на апеллятивном материале. При этом важным моментом "точности" этимологии является повторяемость топоосновы и существование определенного ареала. Выявленные на этой основе точные этимологии могут далее использоваться в качестве критерия, своеобразного эталона для интерпретации основ, не имеющих надежного ландшафтно-географического обоснования, не обладающих четким ареалом и т.д.

Раздел «К истокам «речных» формантов» посвящен проблеме генезиса формантов, выступающих в речных наименованиях на обширном пространстве Европейского северо-запада и традиционно считающихся рудиментами географических терминов со значением 'река, вода'. Типологическими аналогами служат двусоставные потамонимы современных финно-угорских языков. При этом упускается из видимости другой возможный источник "речных" формантов - топонимные суффиксы, которые, как свидетельствует материал современной прибалтийско-финской топонимии, занимают здесь достаточно устойчивые позиции.

В работе предложены основные положения функционирования прибалтийско-финских топонимных суффиксов:

1) Топонимный суффикс (= формант) замещает собой детерминант двусоставного прибалтийско-финского топонима. При наличии суффикса надобность в географическом термине отпадает: ср. суффикс -с в вепсских лимнонимах Mürgaó, Pahaó, Váhaó при параллельных Mügr/jarv, Paha/járv, Vaha/jürv (-járv 'озеро'). При этом топонимный суффикс способен нести классификационное разрядовое значение (в прибалтийско-финской топонимии суффикс -1а характерен для ойконимов, -sin для агроонимов, -то для лимнонимов).

2) Истоки прибалтийско-финских топонимных формантов в апеллятивных словообразовательных суффиксах. Для топонимии не изобретается каких-то своих словообразовательных элементов. Однако система топоформантов не является отражением соответствующей апеллятивной суффиксации (см. п.3,4).

3) Лишь часть апеллятивных суффиксов способна преобразовываться в топоформанты. В топонимии закрепляются суффиксы с определенной семантикой (деминутивной, коллективной, локативной, обозначающие подобие выраженному производящей основой). При этом формант, усваиваемый из апеллятивного словообразования, постепенно обретает независимость от апеллягивной модели и начинает функционировать самостоятельно, в роли определенного знака, показателя принадлежности оформленного с его помощью слова к топонимам, причем, определенного разряда (ср. использование деминутивного суффикса -пеп в роли идентификатора лимнонимов в финляндском Саво).

В этом же контексте должно рассматриваться функционирование суффикса в связке с иноязычной топоосновой: присоединяясь к субстратному топониму (основе), суффикс служит для приспособления его к языку следующей волны населения.

4) В топонимии как правило закрепляются суффиксы, малопродуктивные в апеллятивном словообразовании. Это вызвано стремлением к размежеванию между онимическими и апеллягивными суффиксами, которое закономерно вытекает из функции топоформанта как показателя топонимичности. Он призван отличать оним от апеллятива. В силу этого топонимия стремится к использованию показателей, не являющихся продуктивной апеллягивной моделью.

5) В том случае, когда суффикс бытует и в апеллятивном словообразовании, и в топонимии, налицо размежевание апеллятивного и онимного ареалов. Непродуктивность прибалтийско-финского суффикса -ist с коллетивной семантикой в нарицательных именах в ареале вепсских Белозерья и Прионежья способствовала распространению модели на -ist в топонимии (дд.. TihoniSt, Deremist, Vasilist). Наоборот, в Приоятье, где апеллягивный тип на -ist регулярен, не произошел переход аффикса в разряд онимических формантов. За этим также стоит функция отличия онима от нарицательного имени, присущая топоформантам.

Мы полагаем, что изложенные выше положения носят универсальный характер (ср. аналогичное употребление в других финно-угорских топосистемах), что позволяет, не отрицая терминологического происхождения ряда гидроформатов, предполагать суффиксальные истоки для других из них.

В работе приведены доводы в пользу суффиксальных истоков следующих «речных» формантов Присвирья:

-ндаУ-нжа ~ -нзя (< вепс. -nd/-ni). Распростарнен на границе восточного Присвирья и юго-восточного Обонежья. Наличие двух

вариантов (Юлонда, Илинжа; Веранда, Оренжа) вызвано закономерностями фонетического развития, присущего восточным вепсским говорам. Способность к оформлению как прибалтийско-финских по происхождению (БаНп2, ОШп<1, Оренжа), так и неприбалтийско-финских (Виксинда, Колон да, Ухтинжа) основ в совокупности с ареалом форманта, повторяющим реконструирующийся ареал былого вепсского расселения, в принципе дает основание исходить из его прибалтийско-финских истоков: ср. вепс. -п<1 (приб,-фин. -п1а) в функции обозначения подобия выраженному производящей основой. Семантика суффикса и его исключительно низкая активность в апеллятивном словообразовании способствуют закреплению его на онимическом уровне. С другой стороны, однако, наличие прибалтийско-финских этимологии в топоосновах не исключает доприбалтийско-финских истоков форманта, который мог в роли популярного топонимного элемента перейти на родившиеся позже гидронимы.

На восточной границе ареала бытования зафиксировано сосуществование фонетических вариантов -нзя (<-пг <-пс1) ~ -нга (Паланзя ~ Паланга, Валанзя ~ Валанга). Остается, однако, вопросом, как это соотносится с известной гидронимной моделью на -ньга, ареал распространения которой примыкает с востока к очерченному ареалу.

- Ус/- Укса (< вепс.-Ух/-У1я). С учетом вепсских фонетических закономерностей варианты ЛЬМ/кБ возводятся к единым истокам (*-Укзе), при этом функционирование форманта в наименованиях рек средней и малой величины, возможность интерпретации ряда топонимов из прибалтийско-финских языковых данных (АНпиг, Койвакса, Леймас), определенные признаки локальных скоплений свидетельствуют в пользу возможных прибалтийско-финских истоков «речного» суффикса. Последний использовался с целью придания названию, при этом сгорого речному, статуса топонима. Об этом свидетельствует бездетерминангное функционирование потамонимов (НаЪагйт, РеМ'т), а также оформление суффиксом основ с неприбалтийско-финскими истоками.

Поскольку имеющий финно-угорские корни суффикс воплотился в целом ряде финно-угорских языков, его языковые корни в топонимии, представленной в обширном ареале Европейского севера России, могут быть связаны с разными финно-угорскими источниками. В принципе и для Присвирья допустимы довеисские корни форманта, который мог воплотиться в некоторых гидронимах уже в довепсскую эпоху, а затем получить подкрепление в вепсском топонимообразовании в качестве сугубо гидронимного форманта. Закреплению его в данной роли могла способствовать как относительно слабая продуктивность в

апеллятивном словообразовании, так и функция подобия выраженному производящей основой.

-ма (< вепс. -т). Аффиксальная интерпретация, предлагавшаяся для форманта (А.ИПопов, А.К. Матвеев), получает теоретическую поддержку в контексте приведенных выше доводов в пользу возможного суффиксального происхождения рада топоформангов. В качестве источника «речного» форманта (в Присвирье рр.Naiam, Coram, Ягрема, Яндеба (<*Яндема), Канома) предлагается деноминальный финно-угорский суффикс -mV, представленный в абсолютном большинстве финно-угорских языков, хотя практически во всех них находящийся на периферии списка активных словообразовательных аффиксов. Это обстоятельство наряду' с семантической характеристикой суффикса (деминутивный, локативный) является наиболее существенным условием преобразования словообразовательного суффикса в онимический формант.

Функционирование суффикса в целом ряде финно-угорских языков означает, что для распространения модели необязательно реконструировать единый центр и некую единую хронологию. В принципе могло происходить параллельное развитие на разных участках территории (ср. подобные процессы на уровне микротопонимии в разных современных финно-угорских топосистемах) и пополнение топонимными новообразованиями из живых языков. Исходя из того, что в Присвирье суффикс оформляет исключительно основы с доприбалгийско-финскими истоками и функционирует в наименованиях относительно крупных рек, он, скорее всего, приобрел статус продуктивного потамонимного форманта в доприбалпгаско-финскую эпоху. На это же в принципе указывает и обширный ареал форманта на Европейском севере России, который, к тому же, значительно более плотен к юго-востоку от Присвирья, чем к северо-западу от него.

Суффиксальные истоки «речных» формантов хорошо вписываются в определенные правила, выявляемые, например, на прибалтийско-финском материале. Для того, чтобы появилась суффиксальная топонимная модель, необходим определенный набор предпосылок: достаточно высокая степень употребления топонимов данного разряда, существенная роль самого объекта называния среди других географических реалий, ограниченный набор семантических моделей называния, присущих искомому классу географических объектов, а также функционирование топонимов на официальном

уровне1. Потамонимы отвечают с безусловностью всем этим требованиям, вследствие чего их суффиксальная структура должна рассматриваться не как исключение, а как норма.

В третьем разделе «Этимология субстратных топооснов» предложена этимологическая интерпретация более, чем 20 гидронимных основ Присвирья с древними неприбалтийско-финскими истоками. Большая часть этимологий является оригинальными и вводится в научную практику впервые. Среди них:

ilrn- (.limas, Ilmajárvi, Ильмеза) / elm- (El'miiz, Elmis/járvi): саам. а1Ъше < *el'm5 < *elmá < *ilma 'верхний' (букв, 'небесный'). Этимология основывается на последовательной привязке основы к водораздельным (верхним) водным объектам и ареальной дистрибуции фонетических вариантов ilm-/elm-, связанных с хронологически разными этапами прибалтийско-финско-"саамского" контактирования: в ilm-, представленном условно к югу от Онежского и Ладожского озер, и elm-, распространенном к северу от Онежско-Ладожского ареала, отражаются разные этапы в развитии древней саамской лексемы.

В работе приводятся основания в пользу "верхней" (ilm-) интерпретации гидронима Ильмень, отражаемого письменными источниками вплоть до XVI в. как Ильмерь (< приб.-фин. *Ilmajárvi).

кас- (Кад, Kac/járv, Кач/езеро): прасаам. *kasa 'голова, вершина, конец' до прошедшей еще в праязыковой период передвижке под влиянием последующей аффрикаты заднерядного а вперед (*kasa > *ksce > gíBcce).

kain- (Kainos/oja, Кайно): прасаам. *ksjno (> саам, gaei'dno) 'дорога', в котором отодвижка гласного первого слога назад, происшедшая в ходе прибалтийско-финской адаптации, была спровоцирована заднерядным гласным основы.

palg- (Pougué/jürv, Палгозеро, Палгуша): прасаам. *palk- (> саам, balges) '(оленья) тропа'. Этимология, как и в предыдущей основе, находит поддержку в географической характеристике объектов, привязанных к зимним дорогам.

poza- (Poza, Pozan/agd'é): прасаам. *póSsó (саам. > boas'so) 'задний угол саамского чума'. Основа функционирует в наименованиях озерных (реже речных) заливов, оправдывая семантику саамской лексемы Ср. аналогичное употребление в наименованиях озерных заливов саам, sogge 'угол чума'.

1 Kiviniemi Eero. Perustietoa paikannimista. SKST 516. Mantta. 1990. S.87-88.

pâl- (Pâl'/l'ârv, Пяпья, Пялозеро): прасаам. *p£ljê (> саам, bael'lje) 'ухо', *pélë (> baelle) 'половина, бок, край'. Ареал гидроосновы не выходит за северо-западные границы Обонежья, отражая, видимо, вепсский тип адаптации прасаам. е > вепс, à ( ср. также основы an-, tan-). Протекавшая севернее и хронологически позднее карельская адаптация отразила основу в виде pel- и piel- (Pielinen).

Есть основания вводить в один этимологический ряд с pâl-гидронимную основу pal- (Pal'/l'arv, Палозеро, Палуя) с возможной отодвижкой назад примарного более переднего по месту образования звука.

sond- (SondalQogi'j, Сондала, в карельском ареале за северными и северо-западными пределами Обонежья Suon/jàrvi, Suunu, Sund/jârvi Сона): прасаам. *sc¡nte- (> саам, suod'dat) 'разрезать, открывать'. Этимология находит поддержку в географических реалиях: реки, в основах которых представлена основа sond- (и ее фонетические варианты), непосредственно перед устьем протекает сквозь озеро (р. Suontale через оз.Suonnarvi), соответственно озера "разрезаются" рекой (Сондозеро пронизывается рекой Ундошей). Суффикс -1 (< -le), достаточно последовательно выступающий в сочетании с основой (Sondai неоднократно), должен интерпретироваться как закрепившийся еще на доономастическом уровне для образования отглагольных производных (причастий и прилагательных), т.е. 'разрезающая, пронизывающая озеро'. Соответствующие саамские отглагольные образования на -1 (<-1е) известны в топонимии на современной и исторической саамской территории (Símpele, Kaskel и др.).

velm- (Веша, В'иит): прасаам. vëlmë 'река, протекающая из одного озера в другое'. Характер реалий (проливы), за которыми закрепились основы, полностью соответствует семантике саамской лексемы.

an- (Àn/jârv, Янезеро, Я нега): прасаам. *ёпё 'большой'. Основа стабильно привязана к наиболее крупным на окружающем фоне водным объектам. Ареал топоосновы охватывает Онежско-Приладожский регион, распространяясь на юг до северного Белозерья. Модель, однако, отсутствует во внутренней Карелии, где саам. *е—► карел, е (Eningi/d'ogi), в результате чего саамская гидрооснова уподобляется внешне карельской епа 'большой', имеющей генетически единые корни с саамской лексемой.

Традиция использования уральской лексемы епа 'большой' в качестве щдронимной основы бытовала и в других финно-угорских топосистемах, в частности, в волжско-финском ареале (Инсар, Инелей, Инокша, Инерка, Неро). При этом основа волжского типа с

инициальным и граничит в северном Белозерье с саамским типом *еп-—i► än-

В одном ряду с отмеченными выше лимноннмами считаем возможным рассматривать Онежское озеро. В вепсском варианте Änine выделяется топонимный суффикс -ine и собственно топооснова an-, усвоенная в русское употребление на раннем этапе вепсско-русских контактов в виде он-. В результате происшедшего позднее в вепсском йотирования инициальных гласных переднего ряда и изменения качества а в 'ä лимнонимы, попавшие в сферу русского употребления позднее, имеют в основе ян- (Янезеро).

Представленные в работе этимологии выявляют некоторые базисные особенности вокализма первого слога древней топонимии Присвирья. В топоосновах довольно последовательно отражается прасаамский вокализм первого слога, в котором произошли качественные изменения, отличающие прасаамский этап развития от праприбалгийско-финско-саамского. Однако ряд явлений, характеризующих современное языковое состояние (дифтонгизация, расширение узких гласных), отсутствуют. Праприбалтийско-финский *а представлен в Присвирье в двух прасаамских вариантах *о и *а {Sondai, Kaóa), соответственно *ä в лексемах с широкой основой расширился до а (Ваблок). В свою очередь праязыковой прибалгийско-финско-саамский узкий *i оказался довольно консервативным (limas), что, собственно, констатируют и известные прасаамские лексические реконструкции, в соответствие с которыми характер прасаамского узкого напряженного *е был близок по звучанию к i. Такое же качество звука констатируют ранние заимствования из саамского в финские говоры (iltti). Древний *е в словах с широкой основой, видимо, расширился до *г, который был усвоен в вепсскую топонимию Обонежья как ä (PälVärv, Änjärv).

Выявляющиеся через точные, т.е. географически подтвержденные этимологии фонетические признаки использованы в качестве критерия для новых этимологических изысканий (пит- ~ пет-, лик-, ширв-) и ревизии некоторых уже существующих этимологий. Среди последних саамская интерпретация (< vuocco 'болото') продуктивной в Присвирье топоосновы vaz ~ va(cT)z (Vad'íug, Vad'iaso, Важозеро), вступающая в противоречие с установленным для Обонежья закономерным этапом о, но не а. Из истории саамского вокализма известно, что прасаамское *о генетически восходит к прибалтийско-финско-саамскому *а, которое сохранилось в неизменном виде в прибалтийско-финской языковой среде (саам, guolle < *kôlë <

*ка1а, ср. фин. ка1а). С учетом этого прибалтийско-финский эквивалент саамского уиоббо должен выглядеть как *уа150 —♦ вепс. *уаг ~ *уа((Г)2. Многочисленные топонимические свидетельства в Присвирье позволяют предполагать былое бытование термина по крайней мере в вепсской языковой среде. Причем, судя по популярности топоосновы, лексема могла быть в свое время довольно продуктивной.

В заключительном разделе главы обращено внимание на то, что языковая база для древних топонимов Присвирья - региона, граничащего с Верхневолжьем, объективно должна быть шире саамской, пусть и учитывающей древние этапы саамского языкового развития, и учитывать волжско-финские связи в материальноя облике гидронимных основ и формантов, а также в этимологиях ряда севернорусских апеллягивов.

В работе предложена исходящая из волжско-финских языковых данных интерпретация двух гидронимных основ:

\iks-MkS- (Викша, Виксинда, Викшозеро): ср. мерянское векса 'протока' (? марийс. икса, коми-зыр. вис, приб.-фин. \aioksi). Этимология хорошо подтверждается географической характеристикой водных объектов. Топооснова фиксируется многократно в широком ареале от Белозерья до Беломорья, что позволяет предполагать наличие в языке создателей древней гидронимии региона лексемы, родственной мерянской.

ки$1'- (Ки$Г, Кожулъ, Кожола): ср. марийс. кй§э1 'верхний'. Достаточно устойчивое бытование основы в топонимии Карелии, дополненное не менее продуктивной основой киг-/киг- (Кузома, Кужозеро), которая сопоставима с марийской непроизводной основой ки§-, дает основание реконструировать соответствующую лексему в языке древних обитателей региона. Интерпретация надежно подтверждается географической привязкой основы к верхним в водной системе объектам, а также наличием метонимической кальки Илекса (т.е. 'верхняя') для одного из них.

Территория бытования обеих основ выходит далеко за пределы Присвирья, так что последнее фактически входит составной частью в обширные непрерывные ареалы, протянувшиеся от Поволжья до Беломорья. Подобным ареалом характеризуются и некоторые топоосновы, интерпретирующиеся из саамских языковых данных. Среди последних ¿иМ-/чугл-, представленная на трех участках ареала в апеллятивном функционировании (фин.диал. ]ио1и 'мыс; каменистый склон горы' в северной Финляндии, вепс. сиШк 'конусообразный берестяной черпак для питья' в Белозерье; рус. диал. чугла 'горка, холм'

и чублак 'большая гора, поросшая лесом' на Двине). В топонимии она выступает преимущественно в наименованиях мысов и горок, т.е. объектов, которые могут быть объединены в семеме 'край, угол, конец'. Это позволяет сопоставлять основу с саамским cuollo 'край, бок, сторона, тупик'.

Ареальное совпадение топооснов, часть из которых интерпретируется из саамского, а часть из волжско-финских языков, свидетельствует в пользу отсутствия резко очерченного противостояния Верхневолжья и Обонежья, а в ряде случаев и Беломорья, а также может рассматриваться как подтверждение участия поволжского языкового компонента в формировании саамского языка.

Подводя итоги усвоению в прибалтийско-финскую (вепсскую) топосистему Присвирья древней довепсской топонимии, можно констатировать безусловное наличие доприбалгийско-финской топонимии в Присвирье. Анализ материала позволяет сделать некоторые выводы о специфике языковых контактов. Основная масса древних присвирских топооснов не является раритетами, но образует определенные ареалы, в большинстве своем выходящие за пределы Присвирья. Такая ареальная характеристика достаточно надежно свидетельствует о субстратном характере взаимоотношений, т.е. эта топонимия стала частью вепсской системы географических названий в результате языковой ассимиляции, постепенной "вепсизации" носителей древней топонимии. С этим же обстоятельством связан и относительно последовательный, системный характер фонетической интеграции древней топонимии, к примеру, выявляющееся ареальное противопоставление / - е (присвирское ilm- - "карельское" elm-) или d -/ (обонежское an- - верхневолжское ин-) в позиции начала слова. В принципе в Обонежье работает и еще один критерий, указывающий на субстратный (не заимствованный) характер контактов - это наличие субстратной лексики. Правда, сделанный вывод бесспорен лишь для восточного Присвирья, прилегающего к Обонежью. Западнее же доприбалтийско-финские вкрапления носят достаточно фрагментарный характер. Видимо, сказалось, с одной стороны, более массированное, последовательное прибалтийско-финское и русское освоение западного Присвирья на фоне восточного, с другой, изначально менее системный характер доприбалгийско-финской топонимии в западном Присвирье.

Выявленное в Присвирье доприбалгийско-финское топонимное наследие в силу объективных причин не дает достаточно четкого представления о механизмах интеграции древней топонимии в вепсскую топосистему Присвирья. Не удается установить четких

закономерностей фонетической адаптации, поскольку, прежде всего, доподлинно неизвестна та фонетическая система, которая существовала в древней топонимии к моменту прибалтийско-финской адаптации. Кроме того, есть основания предполагать родство двух фонетических систем - заимствованной и заимствующей, что в итоге не дает ярких проявлений фонетических закономерностей усвоения.

По этой же причине языкового родства недостаточно выразительно проявляется структурная адаптация. Субстратные гидроформанты последовательно "переводились" воспринимающей прибалтийско-финской системой (ср. подобный процесс в ходе вепсско-карельского контактирования), в результате появляются гибриды или полупереводы, в которых при довепсской основе присутствует вепсский детерминант. Структурная адаптация проявляется нагляднее через суффиксальные модели, в частности, оформление иноязычной основы прибалтийско-финским деминутивным суффиксом -ine (озÄnine) или выражающим подобие названному производящей основой -nd —nz (р.Суланда, р.Ухтинжа).

Есть основание полагать, что языковое родство, имевшее следствием близость в материальном облике "своей" и "чужой", т.е усвоенной из предшествующей топонимии, топооснов могло в ряде случаев приводить к полному вливанию доприбалтийско-финского топонима в ряд прибалтийско-финских. На самом деле, за вепсскими или карельскими названиями мест, особенно относящимися к разряду гидронимов, могут стоять более ранние оригиналы, полностью адаптировавшиеся к прибалтийско-финской системе имен. Процесс "прямого" усвоения сопровождался, судя по свидетельствам обонежской топонимии (ср. рЯндеба - огЗонозеро, рЯндома - зал. Великая Губа), собственно переводом атрибутивной топоосновы.

В шггой, заключительной главе "Формирование этнолингвистической карты Присвирья" обобщены те этноисторические результаты, которые получены в ходе анализа собственно топонимического материала.

Топонимия региона - это, как правило, многослойное образование, в котором географические названия, возникшие в языке современного населения региона, сочетаются с наименованиями, восходящими к языкам предшествующего этноса или этносов. При этом характер взаимоотношений между топонимными слоями отражает характер и особенности собственно этноязыкового контактирования в регионе. Поэтому познание закономерностей топонимного

контактирования приближает к пониманию происходивших в прошлом этнических процессов.

Первый принципиальный этнолингвистический вывод, вытекающий из анализа прибалтийско-финско-русского топонимного контактирования заключается в обязательном учете прибалтийско-финского наследия как одной из существенных составляющих формирования севернорусских диалектных особенностей в регионе Присвирья. По характеру адаптации прибалтийско-финских топонимов в русском Присвирье можно выделить три микрозоны: юго-западную, центральную и северо-восточную. При этом границы, устанавливаемые по топонимическим свидетельствам, совпадают с диалектными, одна из которых отделяет Ладого-Тихвинскую диалектную зону от Онежской, а другая разделяет ладого-тихвинские диалекты на две группы, западную и восточную. Анализ механизма усвоения топонимных моделей позволяет говорить о разном характере прибалтийско-финско-русского контактирования в выделенных диалектных ареалах. На юго-западе Присвирья (бассейн Паши) русское освоение носило, очевидно, более массовый и стремительный характер и растворило в себе прибалто-финнов таким образом, что язык последних отразился в западных говорах Ладого-Тихвинской зоны лишь в качестве единичных вкраплений. Наоборот, северо-восточная окраина Присвирья (Онежские говоры) - это преимущественно перешедшее на русский язык прибалтийско-финское население. Появление полукалек сопряжено с ситуацией двуязычия. Между двумя полюсами расположена буферная зона (восточные говоры Ладого-Тихвинской диалектной зоны), некоторые адаптационные модели в топонимии которой (например, при преимущественном прямом заимствовании появляются полу кальки на -озеро, ойконимы на -ичи/-ицы) спровоцированы билингвизмом.

Второй не менее важный вывод этноисторического содержания заключается в выявлении разной хронологии русского освоения отдельных участков Присвирья. Исключительно хорошая сохранность прибалтийско-финской микротопонимии в обонежском Присвирье связана в значительной степени с поздним по времени обрусением этой территории. При этом переход на русский язык не был одномоментным актом. В Присвирье выявляются некие очаги, центры, где при общей слабой сохранности прибалтийско-финского пласта еще и адаптация прибалтийско-финских топонимов протекала иначе, с применением иных адаптационных моделей, чем в окружающем регионе. Как правило, эти очаги совпадают с былыми административными центрами. Исследование закономерностей контактирования топосистем позволяет

соотнести некоторые современные пункты Присвирья (Алеховщина, Имоченицы) с центрами, зафиксированными древними документами.

Еще один существенный этноисторический вывод, вытекающий из использования разных адаптационных моделей с одной стороны, на южной границе Присвирья, с другой - в более северном ареале, заключается в том, что подобная дистрибуция может быть результатом несколько разных потоков древнерусского освоения Присвирья. Один из коридоров древнерусского проникновения в Присвирье располагался, видимо, там, где река Паша делает крутой поворот на восток и где русло реки ближе всего подходит к Тихвинке. В этом юго-западном углу Присвирья практически полностью отсутствует прибалтийско-финская микротопонимия и, наоборот, представлено разнообразие русских микротопонимных типов с широким набором суффиксов и с префиксальным оформлением. В здешней микротопонимии закрепилась архаическая, давно вышедшая из активного употребления новгородская лексика. Кроме этого юго-западного входа в Присвирье существовал, видимо, и другой -собственно свирский, маркируемый, в частности, оформленными древним славянским суффиксом -гост/-гощь гидронимами Милогостъ, Рудогощь, Вяргость, Онегостъ в низовьях Ояти и Паши. Этот формант прослеживается на собственно новгородской территории, однако западное Присвирье - эго крайняя восточная граница его распространения в Онежско-Ладожском регионе.

Анализ топонимного контактирования и адаптационных моделей выводит и на ряд эгноисторических наблюдений, касающихся прибалтийско-финской страницы в истории Присвирья.

Топонимия, к примеру, свидетельствует со всей безусловностью о том, что ареал современного вепсского расселения, тяготеющий к Волго-Балгийскому водоразделу, носит остаточный характер. Вепсские топонимные ареалы фиксируются достаточно широко за его пределами, в зоне современного русского и карельского заселения, причем, судя по топонимическим критериям, характер контактов разнился на разных участках Межозерья. С другой стороны, ряд локальных вепсских топонимных ареалов должен быть сопряжен с хронологически разными этапами освоения региона.

Так, ареал -1-овой ойконимной модели КагИИ, КокоИ,

Мг#I') коррелирует в известной мере с археологическим ареалом курганов Юго-Восточного Приладожья, который принято считать прибалтийско-финским наследием. Эго обстоятельство в совокупности с ранним возрастом модели, фиксирующейся в Присвирье уже самым

ранним известным по этой территории письменным источником XIII в. и подтверждающейся практически полным отсутствием образований от христианских имен, а также с учетом того, что вепсское Межозерье представляет собой юго-восточную окраину общего прибалтийско-финского ареала -1-овой модели, позволяет связывать ее с одним из ранних (хотя не обязательно исходных) прибалтийско-финских этапов в истории вепсского Межозерья. Он имел определяющее значение в этнической истории вепсов как прибалтийско-финского этноса. Знаменательно и отсутствие -1-овой модели на восточной периферии вепсского ареала - в Прионежье и на Онежско-Белозерском родоразделе. Видимо, на ранних этапах прибалтийско-финской истории Межозерья интересы вепсов были больше связаны с водными путями, ведущими на север- в Беломорье и на северо-восток - за восточные пределы Обонежья. Ойконимия -1-ового типа представлена на обоих этих путях., причем их идентичность присвирским не только по форме, но и по основам говорит о том, что вепсские топонимы на -ла появляются в Заонежье и на Водлозере приблизительно одновременно с южным Присвирьем. Это предположение, кстати, согласуется с археологическими реалиями, согласно которым археологические памятники приладожского типа обнаружены в Заонежье и на Водлозере.

Определенное противостояние Присвирья ареалу расселения, с одной стороны северных (прионежских), с другой - белозерских вепсов, прослеживается и на ойконимной модели -Ш фегетШ, УоМкШ, Prangatist), абсолютно чуждой Присвирью. Среди других топонимных разрядов, демонстрирующих ареальную дистрибуцию, укажем здесь гидронимию на -лс1/-пг. Модель, практически отсутствующая в западном Присвирье, приобретает убедительную продуктивность в северо-восточном его углу, откуда ареал тянется в южное и восточное Обонежье, отражая, видимо, определенный этап в освоении вепсами территорий, расположенных за восточными пределами Присвирья.

Анализ вепсско-карельского топонимного контактирования выявил со всей очевидностью участие вепсского начала в формировании людиковского диалектного ареала. При этом роль проводников вепсского воздействия на север из Присвирья играли реки - северные притоки Свири. Наглядное доказательство этого -людиковско-ливвиковская граница, проходящая по водоразделу Свири и Олонки. В то время как людиковское наречие с его бесспорным вепсским субстратом распространено в свирском бассейне, ливвиковское со значительно более размытым вепсским наследием территориально оказывается за северо-западными пределами

Присвирья. Особенно значительная роль в распространении вепсского влияния из Присвирья на север принадлежала реке Важинке. Именно она сформировала людиковско-ливвиковскую границу на южном участке по реке Шуе. Карельское языковое воздействие, продвигавшееся на восток с верховьев Шуи вниз по реке, заметно слабеет в низовьях Шуи, столкнувшись здесь с вепсским потоком освоения, который поднимался со Свири по Важинке и уходил далее в Заонежье. Существование описанного пути подтверждается некоторыми характерными вепсскими топонимными моделями, представленными вдоль него.

Анализ ареальной дистрибуции доприбалтийско-финских моделей свидетельствует о сосуществовании в Присвирье основ, имеющих широкий ареал бытования от Поволжья до Беломорья, с основами локального распространения. Среди последних гидронимы с основами ileks-/iles- 'верх, верхний', vaSk- 'окунь', sim- 'черный'. То, что их ареалы в значительной мере накладываются на ареал позднекаргопольской археологической культуры, предшествовавшей в южном и юго-восточном Обонежье собственно прибалтийско-финскому наследию, дает основание с осторожностью предполагать в них след языка "позднекаргопольцев". Представленные основы с точки зрения языковой интерпретации соотносятся как с прасаамскими, так и с волжско-финскими языковыми данными, и в этом смысле их "позднекаргопольская" привязка не противоречит археологическим реалиям, в соответствии с которыми истоки названной культуры в памятниках ананьинских древностей VIII-VI вв. до н.э. Среднего Поволжья, при этом известно, что носители ананьинской культуры приняли участие в формировании саамского этноса. Основы с более широким ареалом бытования (soks-, and-, £uhl-, jagr-) также допускают саамскую и волжско-финскую интерпретацию и согласуется с археологическими представлениями о формировании саамского этноса1. При всей неоднородности топонимического материала и в некоторых моментах спорности он свидетельствует о длительном вхождении территории вепсского Межозерья в ареал идущих из Поволжья языковых импульсов. При этом границы ареала неуклонно сужаются: от вхождения Межозерья составной частью в обширный регион лесной полосы Восточной Европы через постепенный выход западной его части за пределы поволжских инноваций до концентрации последних практически исключительно в Белозерье.

1 Археология Карелии. Петрозаводск. 1996. С.216-271.

39

Исходя из этого, можно предполагать, что представленные гидронимные модели могут быть связаны с хронологически и в этноязыковом плане несколько разными потоками заселения. Нельзя, однако, отрицать того, что в значительной степени это языковые следы населения, непосредственно предшествовавшего в Межозерье прибалтийско-финскому и вошедшего в состав саамского этноса.

В заключительном разделе главы предлагаются основания (топонимические) для выделения в Присвирье двух историко-культурных зон.

Сопоставление целого ряда топонимных ареалов, сформировавшихся в разное время и в разной языковой среде, свидетельствует об их наложении, о совпадении на значительном протяжении их границ. Очевидно, за этим стоят этноисторические реалии, связанные со стабильностью путей освоения территории и использованием на разных этапах заселения маршрутов, проложенных предшественниками. Последние, в свою очередь, базируются на естественно-географических обстоятельствах - удобные водные и водно-волоковые пути, препятствия в виде порогов, границы ландшафтньгх зон и др. Устойчивой, хотя и проницаемой границей был водораздел, отделяющий Присвирье от бассейнов рек, впадающих с запада в Ладожское озеро. В северном Присвирье не менее важен был путь с Важинки в бассейн Шуи. К ней привязывается граница двух севернорусских диалектных зон - Ладого-Тихвинской и Онежской. При этом граница имеет более ранние, чем древнерусское освоение истоки, т.е. древнерусская колонизация накладывалась территориально на границу, наметившуюся уже в более раннюю эпоху. Она известна как участок, по которому проходит ливвиковско-людиковский языковой рубеж. Топонимически она подтверждается тем, что именно к устью Важинки привязывается северная точка распространения вепсской -1-овой ойконимии, основной ареал которой располагается в Юго-Восточном Приладожье. Со своей стороны, для многих распространявшихся из Белозерья моделей древних топооснов (ileks-/iles- 'верх, верхний', va§k- 'окунь', Sim- 'черный') и моделей (суффиксальная гидронимная модель -nd/-nz) Важинка оказалась непреодолимым северо-западным рубежом.

Предшествующие рассуждения подводят к мысли о том, что Присвирье, представляя собой географически единую территорию -бассейн реки, в смысле этноисторического и этнолингвистического наследия делится на две историко-культурные зоны - Юго-Восточное Приладожье и Обонежье. По целому ряду топонимических фактов

восточное Присвирье противостоит западному, при этом противостояние подтверждается моделями с разными языковыми истоками и на разных хронологических срезах. Историко-культурную зону можно определить как ареальное единство, которое формируется целым рядом факторов, в том числе физико-географических, климатических, хозяйственно-экономических, исторических, собственно этнографических1. В Присвирье можно наблюдать, насколько высока степень устойчивости историко-культурных зон: меняются этносы, хозяйственные формы, археологические культуры, а зоны остаются. Этнические трансформации происходили в устойчивых ареальных границах. При этом топонимия убедительно свидетельствует о том, что каждая последующая волна освоения не отвергала предыдущую, а перерабатывала, определенным образом впитывала особенности языка, культуры и т.д. предыдущей. На разных участках Присвирья- в границах историко-культурных зон - это взаимодействие могло отличаться по характеру, условиям и т.д. Преемственность тем не менее сохранялась.

Основное содержание диссертации отражено в следующих работах:

1. Гидронимия бассейна реки Ояти. Петрозаводск: Изд-во "Карелия", 1988. 161 стр.

2. Прибалтийско-финская географическая лексика Карелии. Петрозаводск: Карел, научный центр РАН, 1991. 160 стр. [в соавторстве с Н.Н.Мамонтовой].

3. Очерки вепсской топонимии. СПб.: Изд-во "Наука", 1994.

156 с.

4. Словарь гидронимов Юго-Восточного Приладожья. Бассейн реки Свирь. Под ред. А.С.Герда. СПб.: Изд-во СПб. ун-та , 1997. 194 с. [в соавторстве с И.ВАзаровой, А.С.Гердом].

5. Vepsians in Mezhozeije from place-name data // Proceedings of the XVII internationalen congress of onomastic sciences. Helsinki, 1990. Vol. 2. P. 195-202.

6. Вепсские топонимные ареалы на диалектном фоне // Российский этнограф. 15. Ономастика. Часть 2. Грамматика собственных имен. Регион. Ареал. Диалект. М. 1993. С. 156-164.

7. О "святых" топонимах и некоторых следах древних верований вепсов в топонимии // Родные сердцу имена (Ономастика Карелии). Петрозаводск: Кар. науч. центр РАН, 1993. С.4-12.

1 Герд A.C. Введение в этнолингвистику. СПб. 1995. С.46-55.

41

8. О переводе в топонимии // Материалы для изучения сельских поселений России. Докл. и сообщ. III науч.-практ. конф. "Центральночерноземная деревня: история и соврменность". М.: Всерос. науч. и культ.-просвет, о-во "Энциклопедия российских деревень", 1994.4.1 : Язык и культура. С. 124-126.

9. Paikannimistö vepsäläisten muinaisen perinteen valoittajana // Vepsäläiset tutuiksi. Kiijoituksia vepsäläisten kulttuiuista. Kaijalan tutkimuslaitoksen julkaisuja. № 108 Joensuu: Joensuun yliopiston monistuskeskus, 1994. S.63-72.

10. Заметки о топонимии Водлозерья // Природное и культурное наследие Водлозерского национального парка. Петрозаводск: Карел, науч. центр РАН, 1995. С. 192-197.

11. Кивоя и Кивручей: две адаптационные модели в топонимии Присвирья // Ономастика Карелии. Проблемы взаимодействия разноязычных ономастических систем. Петрозаводск: Кар. науч. центр РАН, 1995. С.4-17.

12. К проблеме древних «речных» суффиксов (в контексте вепсской гидронимии) // Узловые проблемы современного финноугроведения. Материалы I Всероссийской научной конференции финно-угроведов. Йошкар-Ола, 1995. С.367-368.

13. К проблеме этнической истории прибалтийско-финских народов (по данным языкознания) // Севернорусские говоры. Вып.6. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1995. С.3-14 [в соавторстве с A.C. Гердом, H.H. Мамонтовой].

14. «Святые» гидронимы в контексте вепсско-русского контактирования // Ономастика Карелии. Проблемы взаимодействия разноязычных ономастических систем. Петрозаводск: Кар. науч. центр РАН, 1995. С. 17-27.

15. Karelisch-wepsische Kontakte im Ortsnamengut des nördlischen Svir-Gebietes // Itämerensuomalainen kulttuurialue. Castrenianumin toimitteita 49. Helsinki. 1995. S. 142-163.

16. Об одной древнерусской ойконимной модели в Присвирье и Обонежье // Язык: история и современность. СПб. : Изд-во СПб. ун-та, 1996. С. 109-120.

17. Субстратные элементы в лексике вепсского языка // 50 лет Карельскому научному центру РАН. Юбилейная научная конференция. Петрозаводск: Карел, науч. центр РАН, 1996. С.237-238.

18. Вепсско-карельские контакты в топонимии Северного Присвирья II Фольклорная культура и ее межэтнические связи в комплексном освещении. Петрозаводск: Карел, науч. центр РАН, 1997. С. 152-163.

19. Из истории славяно-финских контактов в юго-восточном Приладожье //13. Международная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов М.-Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1997. С. 382-383.

20. Истоки топонима Супа в контексте этноязыковой истории Обонежья // Традиционная культура финно-угоров и соседних с ними народов. Проблемы комплексного изучения. Межд симпозиум. Тезисы докладов. Петрозаводск: Карел.науч.центр РАН, 1997. С.67-69.

21. Заметки о топонимии Присвирья // Из истории Санкт-Петербургской губернии. Новое в гуманитарных исследованиях. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1997. С.65-72.

22. Следы времен минувших: Село Суйсарь и его окрестности в географических названиях // Село Суйсарь: история, быт, культура. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского университета, 1997. С. 10-20. [в соавтростве с Н.Н.Мамонтовой].

23. Топонимия Заонежья: итога и перспективы // Между народная конференция по проблемам изучения, сохранения и актуализации народной культуры русского Севера «Рябининские чтения'95». Петрозаводск: Карел, науч. центр РАН, 1997. С.231-236. [в соавтростве с Н.Н.Мамонтовой].

24. Вепсские языковые древности // Вепсы: история, культура, межэтнические контакты (к 100-летию со дня рождения С.А.Макарова) Петрозаводск: Изд-во Петроз. гос. ун-та, 1999. С.89-97.

25. О двух забытых вепсских географических терминах // Русская диалектная этимология. Третье научное совещание 21-23 октября 1999 г. Тезисы докладов и сообщений. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1999. С.45-46.

26. От Онежского озера до озера Неро: к разгадке истоков древних топонимов // Русская народная культура и ее этнические истоки. Пошехонские чгения-99. Первый семинар. М.:Изд-во "Современный писатель", 1999. С.27-30.

27. Формирование историко-культурных зон Карелии (по материалам топонимии) // Важнейшие результаты исследований Карельского научного центра РАН. Тезисы докладов юбилейной научной конференции КНЦ РАН, посвященной 275-летию РАН. Петрозаводск: Карел, науч. центр РАН, 1999. С. 149.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Муллонен, Ирма Ивановна

• Глава 1. Топонимия и этноязыковое контактирование

1. Топонимия как этноисторический источник

2. Топонимия в ареале этноязыкового контактирования

• Глава 2. Интеграция прибалтийско-финской топонимии в русскую топосистему Присвирья

1. Прямая адаптация и некоторые особенности фонетического усвоения прибалтийско-финских топонимов в русскую топонимию Присвирья

1.1. Отражаются ли в прибалтийско-финских топонимных заимствованиях явления древнерусской фонетики?

1.2. Отражение звуков, отсутствующих в русской фонетической системе

1.3. Отражение специфических севернорусских диалектных особенностей

1.4. Фонетические явления, могущие иметь как прибалтийско-финские, так и диалектные русские истоки

2. Суффиксация

3. Калькирование

3.1. Полукальки

3.2. Полные кальки и проблема перевода в топонимии

• Глава 3. Вепсско-карельские контакты в топонимии северного Присвирья

• Глава 4. Доприбалтийско-финская топонимия Присвирья

1. Общие вопросы изучения доприбалтийско-финского наследия в топонимии Присвирья

2. К истокам "речных" формантов

3. Этимологии субстратных топооснов

• Глава 5. Формирование этнолингвистической карты Присвирья Заключение

• Литература

• Список сокращений

Предисловие

Присвирье - территория по р.Свири и ее притокам - лежит между двумя крупнейшими европейскими озерами - Онежским и Ладожским. Река длиною 224 км имеет около десятка значительных по длине и территории водосбора притоков, наиболее важными из которых являются Оять и Паша. На протяжении тысячелетий Свирь играла важную роль в исторических судьбах российского северо-запада. Она была одним из важнейших участков разветвленной сети водных и водно-волоковых путей, связывавших между собой отдельные территории обширного восточно-европейского Севера (рис. 1).

В смысле административного членения Присвирье никогда не образовывало единого административного целого. В соответствии с современным делением оно входит в состав Ленинградской области и Республики Карелия. В прошлые века северная часть Присвирья принадлежала Олонецкой губернии, а южная - Новгородской и Санкт-Петербургской, причем границы в разное время менялись. В ХУ1-ХУП вв. Присвирье входило в состав Обонежской пятины, причем, северная его часть - в Заонежскую половину, а южная - в Нагорную. Если оглянуться еще дальше назад, то в Х-Х1П вв. основная часть присвирского региона подчинялась древней Ладоге, образуя в составе Ладожских земель т.н. Обонежский ряд. Однако южные и особенно юго-восточные окраины Присвирья подчинялись не Ладоге, а Новгороду, под контроль которого в середине XIII в. перешли и Ладожские земли.

В языковом отношении Присвирье также неоднородно. На основной территории распространены две группы севернорусских говоров - ладого-тихвинская и онежская. Однако верховья южных притоков реки населяют вепсы, представители среднего диалекта вепсского языка. На северных притоках Свири - реках Услонке и Важинке - расположены людиковские поселения. Понятно, что современная этноязыковая картина - это результат длительного исторического развития, смены и активного взаимодействия этносов.

Подобная ситуация создает уникальную возможность для исследования контактирования топонимных систем. В самом деле, здесь на достаточно ограниченной территории взаимодействуют русская и прибалтийско-финская топонимия. При этом прибалтийско-финская топонимия не едина, а представлена карельскими (людиковскими) названиями в северо-восточной и вепсскими в южной части региона. Зная, что карельские говоры северного Присвирья сформировались как результат вепсско-карельского контактирования, можно предполагать подобное контактирование и в ономастике. Наконец, на всей территории Присвирья присутствует значительный пласт доприбалтийско-финской топонимии, подвергшейся вепсской адаптации.

Введение диссертации2000 год, автореферат по филологии, Муллонен, Ирма Ивановна

Регион Присвирья обладает рядом преимуществ на фоне других контактных ареалов (современных или исторических) Европейского Севера России в плане исследования топонимного контактирования. Помимо того, что здесь достаточно детально собрана топонимия, доподлинно известны языки - участники контактных отношений. При этом исследованы основные закономерности топонимических систем названных языков - вепсской, карельской и русской. Далее, в Присвирье есть возможность наблюдать процесс взаимодействия прибалтийско-финской и русской топонимии в живом состоянии, что выгодно отличает его от региона русского Севера. Кроме того, и результат интеграции доприбалтийско-финской топонимии можно наблюдать здесь не через русское посредство, а непосредственно в самой прибалтийско-финской топонимии. Эти обстоятельства позволяют рассматривать Присвирье как своего рода полигон для анализа взаимодействия разноязычных топонимических систем и использовать апробированные здесь с методические приемы и полученные результаты как для других территорий финно-угорско-русского топонимного контактирования, так и для районов, где в топонимии наличествует древняя топонимия финно-угорского типа.

Понимание сути контактных отношений существенно для решения целого ряда проблем прибалтийско-финского языкознания, т.к. через выявление закономерностей фонетической, грамматической, лексической адаптации возможна достоверная реконструкция языковых фактов разных уровней вепсского и карельского языков Присвирья. Еще более принципиальный характер оно носит в применении к интеграции доприбалтийско-финского топонимного наследия, не сохранившегося в виде живого языка или языков.

Актуальность предпринятого исследования определяется и этноисторической ценностью топонимического материала и отражением в топонимном контактировании реальных этноисторических контактных отношений, характерных для хронологически разных этапов истории Обонежья. Ценность этого материала повышается в условиях спорности и затемненности многих моментов этнической истории вепсов и карелов-лю диков, а также истоков доприбалтийско-финского населения Обонежья.

Конкретные задачи исследования В работе исследуются механизмы взаимодействия топосистем, относящихся как к генеологически разным, так и к единой языковой семье. Предпринимается попытка ответить на вопрос, как русская топонимическая система перерабатывала в течение последнего тысячелетия в соответствии со своими нормами прибалтийско-финскую топонимию региона, как происходило в историческое время взаимопроникновение вепсской и карельской системы имен и как, наконец, древняя топонимия края интегрировалась в прибалтийско-финскую систему имен. Такой подход позволяет представить стратиграфические пласты топонимов не как статичные, застывшие образования, а показать их в развитии, в процессе формирования - так, как они в действительности и существуют. В свою очередь, выявление специфики интеграции иноязычной топонимии, ареалов определенных адаптационных моделей, причин, вызвавших использование того или иного интергационного типа закономерно приводит к наблюдениям и выводам этноисторического характера, т.е. чиспользованию ономастического метода исследования сложных проблем путей заселения, формирования и разрушения этнических границ, контакта культур в Присвирье.

Методы исследования. Основным методом исследования в работе является сравнительно-исторический с применением стратиграфического, этимологического, структурно-словообразовательного анализа, реконструкцией праформ и значений. В ходе анализа сходных ономастических явлений и топонимных типов в разных языках используются приемы сравнительно-сопоставительного и типологического исследования. Применяются также статистические методики. Важная роль принадлежит ареальному (или ареально-типологическому) методу, нацеленному на выявление ареалов топонимных типов, основ, формантов. Он сопровождается картографированием названных явлений. В последней главе, представляющей взгляд на этническую историю Присвирья, применяется собственно топонимический метод для анализа формирования историко-культурных зон.

Материал исследования собирался автором в течение 20 лет в Присвирье^межных районах и включает более 50.000 единиц хранения. В языковом отношении он делится на три части: вепсская, карельская и русская топонимия.

Использованы также данные топонимической картотеки Санкт-Петербургского университета и материалы, извлеченные из письменных источников ХУ1-Х1Х вв. Часть этих материалов была опубликована в 1997 г. в виде Словаря гидронимов бассейна Свири, подготовленного автором совместно с И.А.Азаровой и А.С.Гердом. Именно работа над словарем, включающем как прибалтийско-финские, так и русские варианты гидронимов, дала толчок к исследованию механизмов контактирования топонимических систем Присвирья. Дополнительным импульсом к анализу контактных отношений явилось высветившееся в силу организации материала в словаре по гидрографическому принципу своеобразие гидронимии людиковского Присвирья на фоне вепсского, а также выявившийся значительный, причем определенным образом ареалированный доприбалтийско-финский материал.

Кроме того, в сопоставительных целях использованы полевые материалы смежных с Присвирьем территорий Белозерья, Обонежья, а г также более северных районов Карелии, хранящиеся в научной картотеке топонимов Института ЯЛИ КНЦ РАН. Дополнительно привлекались данные по русскому Северу картотек Топонимической экспедиции Уральского государственного университета, а также Ономастического архива Финляндии (Центр исследования национальных языков Финляндии), где хранится обширный материал по финской топонимии.

Научная новизна работы. В работе впервые осуществлен детальный анализ топонимической системы локального региона с позиций такого принципиально важного механизма ее сложения, как контактирование на различных хронологических срезах. Выявлены основные параметры, существенные для характера контактных отношений.

Среди более частных достижений исследования - реконструкция по топонимным свидетельствам утраченных вепсских лексем, новые этимологии древних топонимных основ региона Обонежья. Реконструированы определенные фонетические особенности языка носителей доприбалтийско-финской топонимии, обоснована с позиций теории онимического словообразования суффиксальная природа гидроформантов.

Выявлены устойчивые границы топонимных ареалов и обосновано на этом основании вхождение Присвирья в две историко-культурные зоны - Юго-Восточное Приладожье и Обонежье.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В топонимии территории традиционного заселения, каковым является Присвирье, сосуществование "стратов" вызвано двумя разнонаправленными процессами: заимствованием, при этом как правило предшествующей топонимической номенклатуры, и сохранением предшествующей топонимии в результате смены языка субъектом номинации. Каждый из названных процессов обусловлен соответствующей этноязыковой ситуацией, хотя результаты их в значительной степени идентичны. Субстратный характер топонимии устанавливается прежде всего по наличию соответствующего ареала.

2. Все многообразие прибалтийско-финско-русских контактных отношений, результатом которых является восприятие прибалтийско-финской топонимии в русскую систему имен, может быть сведено к трем основным способам интеграции: прямая адаптация, суффиксация, 3 калькирование. При этом использование конкретного способа адаптации обусловлено как внутренними свойствами взаимодействующих топосистем, так и конкретными условиями контактирования. В то время как прямое усвоение и суффиксация индеферентны в смысле характера контактных отношений, калькирование предполагает их субстратный характер.

3. В ходе контактирования прибалтийско-финской и русской топосистем последняя воспринимала то и обогащалась тем из прибалтийско-финской топонимии, что не вступало в противоречие с ее собственными нормами (полукальки поддерживались возможностью образования русских сложных топонимов, полные кальки появлялись прежде всего в случае, когда в русской системе была соответствующая модель называния), и отвергала то, что было неприемлемо с точки зрения русской топонимии.

4. При контактировании вепсской и карельской топонимии с маловыраженными - в связи с генетическим родством топосистем -адаптационными моделями существенно важным является выявление дифференцирующих моделей (лексических, семантических, структурных) и их ареалов.

5. Доприбалтийско-финская топонимия в смысле генезиса родственна прибалтийско-финской топонимии Присвирья. При этом выявляющаяся в ней вокалическая система отражает прасаамское, а в некоторых случаях праприбалтийско-финско-саамское языковое состояние. Т.н. "речные" форманты Присвирья допускают суффиксальную интерпретацию, что не противоречит закономерностям финно-угорского топонимообразования.

6. Ареальные оппозиции, выявляющиеся при анализе отдельных способов адаптации и интеграционных моделей, несут существенную этноисторическую информацию об устойчивости и наложении их территориальных границ на разных хронологических срезах и увязываются с прохождением в Присвирье границы двух историко-культурных зон северо-западной России - Обонежья и Юго-Восточного Приладожья.

Теоретическая и практическая значимость работы.

Исследование вносит вклад в изучение теории языковых контактов, прежде всего в понимание специфики онимического контактирования.

10

Теоретические изыскания и выводы диссертации существенны также для исследований в области прибалтийско-финского и прибалтийско-финско-саамского исторического языкознания и этнической истории региона Обонежья. Методологические разработки анализа контактных отношений найдут использование в прибалтийско-финской ономастике.

Введенный в научный оборот значительный новый топонимический материал может быть использован в качестве источника сопоставительных данных для топонимического обследования смежных территорий, прежде всего, в продолжающихся в Институте ЯЛИ КНЦ РАН исследованиях по ономастике Карелии и сопредельных областей.

Выявление закономерностей в интеграции прибалтийско-финской топонимии в русскую систему имен способствует установлению норм передачи ее на уровне официального русского функционирования.

Апробация работы. Основные положения исследования изложены автором на VII (Дебрецен, 1990) и VIII (Ювяскюля, 1995) Международных конгрессах финно-угроведов, XVII Международном ономастическом конгрессе (Хельсинки, 1990), III и IV Международных финно-угорских чтениях (Санкт-Петербург, 1994 и 1997), международном симпозиуме "Прибалтийско-финский культурный ареал" (Ювяскюля, 1995), двух международных научных конференциях "Рябининские чтения" (Петрозаводск, 1995 и 1999), 13. Международной конференции по изучению истории, экономики, литературы и языка скандинавских стран и Финляндии (Петрозаводск, 1997), международном симпозиуме "Традиционная культура финно-угров и соседних народов. Проблемы комплексного изучения" (Петрозаводск, 1997), I Всероссийской научной конференции финно-угроведов (Йошкар-Ола, 1994), симпозиуме "Связи между прибалтийско-финскими языками и русскими говорами" (Йоэнсуу, 1994), 2. Международной научной конференции "Свое" и "чужое" в культуре народов Европейского Севера (Петрозаводск, 1999), научной конференции "Вепсы: история, культура, межэтнические контакты" (Петрозаводск, 1999), двух совещаниях по проблемам русской диалектной этимологии (Екатеринбург, 1996 и 1999), 1-ом семинаре "Пошехонские чтения" (Пошехонье, 1999), юбилейной научной конференции "Важнейшие результаты научных исследований Карельского научного центра РАН", посвященной 275-летию РАН (Петрозаводск, 1999). Результаты исследования докладывались также на заседании финнон угорской кафедры Хельсинкского университета (Хельсинки, 1997), теоретическом семинаре Института ЯЛИ КНЦ РАН (Петрозаводск, 1999), а также ряде научно-практических конференций Петрозаводского университета.

Структура и объем работы. Диссертация включает введение, пять глав, список использованной литературы и список принятых в работе сокращений. Она снабжена также 25 рисунками-картами, отражающими ареалы распространения отдельных топонимных явлений. Общий объем работы - 321 стр.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Топонимия Присвирья"

Заключение

Современная этническая карта Присвирья сложилась в результате поэтапного освоения территории разным этноязыковыми коллективами, сопровождавшегося активным контактированием. Из этнических групп Присвирья людики являются наиболее поздним образованием, сформировавшимся как результат карело-вепсского взаимодействия. Русские, являющиеся сейчас наиболее многочисленной группой в Присвирье, в языковом отношении представляют два диалектных подразделения - Ладого-Тихвинские и Онежские говоры. За диалектным членением стоит не только разное время, но и разный характер русского освоения региона, в котором по мере продвижения с запада на восток Присвирья заметно слабеет собственно русский элемент и растет доля сменившего этноязыковое сознание исходного прибалтийско-финского элемента. В свою очередь, вепсы, составлявшие в прошлом основное население района Присвирья, являются потомками внедрившегося из южного Приладожья на рубеже тысячелетий пришлого прибалтийского-финского этноса, соприкоснувшегося здесь с местным населением и постепенно поглотившего его.

Поэтапное освоение отражено в многослойности топонимии, в которой в гидронимии преобладают названия с древними истоками, в то время как хронологически менее устойчивые разряды географических имен представлены по преимуществу русскими, вепсскими и карельскими наименованиями соответственно в русских, вепсских и карельских районах Присвирья. Характер же контактных отношений выявляется не столько через наличие пластов, сколько через выявление механизмов адаптации иноязычной топонимии.

Основные направления освоения - прямая адаптация с необходимой фонетической переработкой, морфологическое и семантическое освоение - носят универсальый характер. Однако их реализация зависит всякий раз от целого ряда условий, среди которых наиболее существенны типологическая характеристика контактирующих языков и соответственно топосистем, отношения языкового родства, активность контактов и наличие билингвизма, официальный и неофициальный статус контактирующих языков и в целом социально-исторический и этнокультурный фон контактных отношений.

S6

Прямое усвоение, наглядно проявляющееся в русско-"финском" контактировании в силу разницы в самом материальном облике топонимов (вепс. Ledoja —> рус. Ледое, вепс. Matkoja —► рус. Маткоя) в карело-вепсских взаимоотношениях затушевывается близостью, а в ряде случаев и тождеством внешнего облика топонимов ( вепс. Ledoja - люд. Liedoja, вепс. Matkoja - люд. Matkoja). Людиковские гидронимы могут в принципе быть как результатом прямой адаптации, так и калькирования. В северном Присвирье сложно провести границу между доставшейся в наследство от вепсов и собственно карельскими топонимами. Можно лишь предполагать, что к первым могут принадлежать наименования ряда наиболее значимых водных объектов (например, рек Madra(n)jog¡, Suaroja, Vuazñand'ogí), топонимы с довепсскими истоками (Кутка, Roks), далее, топонимы, восходящие к дифференцирующим вепсским лексемам (Kuare, Piiórde), а также представляющие собой сугубо вепсские топонимные типы. Их анализ с позиций фиксации фонетических закономерностей приводит к выводу о значительной непоследовательности в фонетическом облике последних. Она может быть прослежена на примере освоения этимологически долгих гласных, которые в предполагаемых вепсских оригиналах переданы в одних случаях - в соответствие с вепсскими образцами как краткие гласные (Sara, Roks, Rozme/oja\ в других - в виде дифтонгов в соответствие с нормами карельской фонетики, в которой примарно долгие гласные *оо, *uu, *ее преобразованы в дифтонги (Suar/oja, Ruozme/oja). Видимо, нестабильность в данном случае есть следствие образования т.н. "квазикарельских" топонимов, возникавших в результате приспособления к нуждам карельской топосистемы северного Присвирья этимологически прозрачных - в силу близкого родства карельского и вепсского языков -вепсских топонимов. Последние сосуществуют с топонимами, в которых не произошло сближения с карельскими основами.

Видимо, с учетом универсальности закономерностей адаптации надо иметь в виду подобное "приспособление" древней топонимии Присвирья, исследование которой свидетельствует об этимологическом и типологическом родстве ее прибалтийско-финской топонимии края, к вепсской системе имен. Некоторые факты из топонимии Присвирья (например, Вонозеро *Enarv, из которого вытекает рЯндеба, Paljarv и Pielinen) могут быть интерпретированы в этом контексте. Здесь прямое л9г освоение с фонетической переработкой сочетается со своего рода калькированием - переводом топоосновы. При контактировании родственных топосистем границы способов адаптации более расплывчаты, неопределенны, чем при взаимодействии топосистем неродственных языков. Есть основания полагать, что таких "квазивепсских" топонимов значительно больше, чем представляется.

Морфологическая адаптация получила наиболее завершенное выражение в аффиксации. Суффиксация как способ интеграции иноязычных топонимов активно используется в ходе освоения карельских и вепсских топонимов русской системой географических названий. Широкое использование данного способа адаптации вызвано исключительной продуктивностью суффиксального способа образования географических названий в русской топнимии. В прибалтийско-финской топонимии суффиксальный способ образования, уступая словосложению, тем не менее представлен достаточно весомо, и на этом базируется использование суффиксации для адаптации довепсской гидронимии к вепсской системе названий. Есть основания полагать, что для топонимии, предшествовавшей в Присвирье прибалтийско-финской и восходившей к языку (языкам) финно-угорского типа, так же было присуще образование суффиксальных имен и, соответственно, использование суффиксов для адаптации топонимии. В связи с этим правомерно предположение о суффиксальных истоках ряда гидроформантов, имеющих широкое бытование в древних потамонимах на Европейском севере России.

Судя по ряду обстоятельств, четкой закономерности и последовательности в том, какая оригинальная прибалтийско-финская структурная модель стоит за адаптированной русской суффиксальной, не существует. При интеграции вступает в силу другое важное обстоятельство - вхождение в ряд однотипных (принадлежащих к тому же разряду) русских топонимов. В результате одна и та же прибалтийско-финская структурная модель может быть усвоена в русскую топонимию разными способами. Выбор конкретной суффиксальной модели продиктован ее продуктивностью в русской топонимии искомой территории в искомое время и в искомой функции. Ср. оформление суффиксом -ово в на нижней Ояти прибалтийско-финских оригинальных ойконимов с разной структурой: Репк - Фенъково, (с суффиксом -с) - Савичево, Ьа§к/ад (сложный топоним) - Лашково, Копо1/т(сложный 8 топоним) - Кононово. В редких случаях можно предполагать воздействие оригинальной модели на выбор интеграционной: оформленные показателем множественного числа -(1, выступающим в прибалтийко-финской топонимии фактически в функции топонимного суффикса, вепсские СиНакой, ТотИес^ Мат\51ас1 имеют русские эквиваленты в форме множественного числа: Чугаки, Черемушки (вепс. Юппгеё 'черемушки'), Маймистовы. Подобная интерференция, впрочем, не вступает в противоречие с соответствующей продуктивной русской топонимной моделью р1игаНа 1апйхт.

При контактировании родственных топосистем оригинальный структурный тип и сам суффикс имел большие шансы к сохранению в силу значительного тождества в наборе именных суффиксов, ср. вепс СиЬак было усвоено в люд. в виде Сикакко (вепс, суффикс -(а)к =т<(а)кко в функции подобия выраженному производящей основой). Здесь суффиксация фактически смыкается, с одной стороны, с прямой адаптацией, с другой, с калькированием.

Семантическая адаптация, проявляющаяся в калькировании, заключается в существовании полукалек и полных калек. Первые наглядны не только на уровне прибалтийско-финско-русского взаимодействия. Широкое бытование сложных по структуре гидронимов с довепсским атрибутивным элементом и вепсским детерминантом (СоГт^агу, 8опс1а1/р^) можно рассматривать как естественный результат калькирования детерминанта оригинального топонима. В карельской среде калькирование с образованием полукалек можно констатировать лишь по единичным примерам, сохраняющим сугубо вепсскую атрибутивную часть (Си^ик/шепй). В большинстве случаев произошла полная интеграция вепсского топонима в карельскую систему имен, спровоцированная близостью в материальном облике своей и чужой топонимии. Аналогичный процесс прошли и некоторые доприбалтийско-финские топонимы, уподобившись прибалтийско-финским. Объективной основой вновь выступало родство топосистем и, в частности, родство тополексем, близость в их материальном облике (ср. доприбалтийско-финское *£пУ - вепс. *епа), двуязычие на определенном этапе взаимодействия древнего населения региона, приводившее к переводу его оригинальной топонимии на вепсский. В северном Присвирье порог Лисий или Лисъпорог расположен рядом с Рынъпорогом, и эта связка cZSS позволяет предполагать, во-первых, в Рынъпорог саамские истоки, ср. саам, rimne 'лиса' (KKLS), во-вторых, в Лисъпорог русскую кальку вепсского *Reboikosk (reboi 'лиса'), которое, в свою очередь, могло быть спровоцировано названием смежного порога, имеющего саамские истоки. Обнаружить подобные связки, даже при наличии качественно собранного материала, сложно. Редкие примеры - это, видимо, лишь надводная часть айсберга. В действительности семантическая адаптация, особенно в случае контактирования родственных систем, должна была иметь знчительное распространение.

Анализ присвирского материала с убедительностью свидетельствует о преимущественно субстратном (не заимствованном) характере взаимоотношений на разных этапах формирования топонимических систем региона. На этом фоне следы суперстрата - иначе говоря, влияния русской системы наименований на прибалтийско-финскую (о карельском суперстрате в вепсской топонимии равно как и о "саамском" в вепсской в силу отсутствия надежного материала говорить сложно) минимальны. При этом, видимо, точнее говорить об адстратных взаимоотношениях, не сопровождавшихся растворением пришлого населения в местном, а вызванных сосуществованием в рамках единой территории. В вепсской и карельской топонимии Присвирья засвидетельствована по крайней мере одна суффиксальная модель, проникшая из русской топонимии. Это ойконимы и агроонимы на -sin < рус. -щина (Теrousin, Timukousiri). В данном случае суффикс возвысился до активного функционирования в собственно прибалтийско-финской топонимии, где он образовывает собственные производные. В других случаях взаимодействие ограничивается восприятием в прибалтийско-финскую систему русских вариантов прибалтийско-финских топонимов -речь, как правило, идет о названиях рек и населенных мест, получивших широкое распространение в русской языковой среде в силу официального бытования и усвоенных двуязычным прибалтийско-финским населением Присвирья: вепс. p. Sara —► рус. Сарка —► вепс. Sark; вепс. дер. Norj рус. Норгино —> вепс. Nor gin.

3&o

Список научной литературыМуллонен, Ирма Ивановна, диссертация по теме "Финно-угорские и самодийские языки"

1. Аванесов Р.И. 1949 Очерки русской диалектологии. 4.1. М.

2. Агапитов В.А. 1994 Прибалтийско-финская земледельческая колония в южном Заонежье (опыт топонимической реконструкции) // Кижский вестник. N 4. Петрозаводск.

3. Агеева P.A. 1980 Славянские, балтийские и финно-угорские элементы в топонимии Русского Северо-Запада // Перспективы развития славянской ономастики. М. С. 150-159.

4. Агеева P.A. 1989 Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.

5. Азарх Ю.С. 1981 О грамматических и лингвогеографических различиях имен нарицательных и собственных с омонимичными суффиксами // Ономастика и грамматика. М. С.5-29.

6. АК Археология Карелии. Петрозаводск. 1996.

7. Альквист Арья 1997 Мерянская проблема на фоне многоелойности топонимии // ВЯ. № 6. С.22-36.

8. Арутюнов С.А. 1995 Этнолингвистика // Этнополитический вестник. № 5.

9. Арциховский A.B. 1963 Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1958-1961 гг.). М.

10. Атаманов М.Г. 1988 Удмуртская ономастика. Ижевск.

11. Афанасьев А.П. 1976 "Волоковая" лексика на водных путях Поволжья и Европейского севера // Топонимика и историческая география. М. С.21-26.

12. Афанасьев А.П. 1979 Исторические, географические и топонимические аспекты изучения древних водно-волоковых путей // Топонимика на службе географии (Вопросы географии. Сборник 110). М. С.56-63.

13. Башенькин А.Н. 1994 Средневековые могильники южных вепсов. // Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора В.И.Равдоникаса. Тезисы докладов. Санкт-Петербург. С.99-102.3<су

14. Березович E.JI. 1998 Топонимия Русского Севера. Этнолингвистические исследования. Екатеринбург.

15. Борковский В.И., Кузнецов П.С. 1963 Историческая грамматика русского языка. М.

16. Бубрих Д.В. 1947 Происхождение карельского народа. Петрозаводск.

17. Бубрих Д.В. 1971 Русское государство и формирование карельского народа // Прибалтийско-финское языкознание: Вопросы взаимодействия прибалтийско-финских языков с иносистемными языками. Л. С. 3-22.

18. Витов М.В. 1962 Историко-географические очерки Заонежья XVI-XVII вв.: Из истории сельских поселений. М.

19. Витов М.В., Власова И.В. 1974 География сельского расселения Западного Поморья в XVI-XVIII вв. М.

20. Востриков О.В. 1981 Финно-угорские лексические элементы в русских говорах Волго-Двинского междуречья // Этимологические исследования. Свердловск. С.3-45.

21. Востриков О.В. 1990 Финно-угорский субстрат в русском языке. Свердловск.

22. Галкин И. С. 1985 Тайны марийской топонимики. Йошкар-Ола.

23. Галкин И.С. 1987 Древнейшие пласты марийской топонимики // Вопросы марийской ономастики. Вып.6. Йошкар-Ола. С.5-24.

24. Галкин И.С. 1991 Кто и почему так назвал. Рассказы о географических названиях марийского края. Йошкар-Ола.

25. Герд 1975 Русские говоры в бассейне р.Оять // Очерки по лексике севернорусских говоров. Вологда. С. 188-194.

26. Герд A.C. 1978 О языковом союзе на Северо-Западе РСФСР // Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Л. С. 12-13.

27. Герд A.C. 1979 К истории образования говоров Заонежья // Севернорусские говоры. Вып. 3. Л.

28. Герд A.C. 1984 К истории образования говоров Посвирья // Севернорусские говоры. Вып.4. Л. С. 134-180.

29. Герд A.C. 1993 Этногенез и историческая география // Philologia slavica. М. С.36-43.3oZ

30. Герд A.C. 1994 К исторической географии Приладожья // Проблемы этнической истории и межэтнических контактов прибалтийско-финских народав. СПб. С.32-35.

31. Герд A.C. 1995 Введение в этнолингвистику. СПб.

32. Герд A.C., Лебедев Г.С. 1991 Экспликация историко-культурных зон и этническая история Верхней Руси // Советская этнография. N I.C.73-85.

33. Голубцов И.А. 1950 Пути сообщения в бывших землях Новгорода Великого в XVI-XVII вв. и их отражение на русской карте середины XVII в. // Вопросы географии. Сб.20. М.

34. Гусельникова М.Л. 1994 Полукальки в топонимии русского Севера. АКД. Екатеринбург.

35. Гусельникова М.Л. 1996 Полукальки русского Севера как заимствованный словообразовательный тип топонимов // Ономастика и диалектная лексика. Екатеринбург.

36. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. I-IV. М.1955.

37. Дульзон А.П. 1950 Древние смены народов на территории Томской области по данным топонимики // Уч.зап. Томского гос. педагог. Ин-та, т.VI. Серия физико-математических и естественно-географических наук. Томск. С. 175-187.

38. Дульзон А.П. 1959 Вопросы этимологического анализа русских топонимов субстратного происхождения // ВЯ. № 4.

39. Зайцева Н.Г. 1988 О вепсско-саамских лексических параллелях // Прибалтийско-финское языкознание. Вопросы лексикологии и грамматики. Петрозаводск. С.22-32.

40. Зализняк A.A. 1986 В.Л.Янин, А.А.Зализняк. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1973-1983 годов. М.

41. Зализняк A.A. 1995 Древненовгородский диалект. М.

42. Йоалайд М. 1989 Этническая территория вепсов в прошлом // Проблемы истории и культуры вепсской народности. Петрозаводск. С.76-83.

43. Керт Г.М. 1960 Некоторые саамские географические названия на территории Карелии // ВЯ. N 2. С.86-92.

44. Керт Г.М., Мамонтова H.H. 1976 Загадки карельской топонимики. Рассказ о географических названиях Карелии. Петрозаводск.

45. TKK Топонимическая картотека Карелии и сопредельных областей

46. Кожеватова О.А. 1996 Пути образования общего регионального лексического фонда на европейском Севере России // Ономастика и диалектная лексика. Сборник научных трудов. Екатеринбург. С.3-13.

47. КОК Григорьев С.В., Грицевская Г.Л. Каталог озер Карелии . М.-Л.1959.

48. Колесов В.В. 1975 Фонетические условия заонежского "яканья" // Русские говоры. К изучению фонетики, грамматики, лексики. М. С.53-58.

49. Комягина Л.П. 1994 Лексический атлас Архангельской области. Архангельск.

50. Королькова Л.В. 1994 Средневековые поселения Южного Приладожья (проблемы и перспективы археологического изучения // Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора В.И.Равдоникаса. Тезисы докладов. Санкт-Петербург. С.97-99.

51. Кочкуркина С.И. 1973 Юго-Восточное Приладожье в X-XIII вв. Л.

52. Кочкуркина С.И. 1989 Памятники Юго-Восточного Приладожья и Прионежья в X-XIII вв. Петрозаводск.

53. Куклин А.Н. 1980 Названия физико-географических объектов Марийской АССР (с комментариями) // Вопросы марийской ономастики. С. 119-201.

54. Куклин А.И. 1995а К вопросу об этимологизации Волго-Камского гидроформанта -га // Lingüistica Uralica. № 2. С.86-99.

55. Куклин А.И. 19956 К вопросу об этимологизации гидронимов на -енга/-еньга // Lingüistica Uralica. № 3. С. 188-195.

56. Куклин А.И. 1998 Топонимия Волго-Камского региона (историко-этимологический анализ). Йошкар-Ола.

57. Купчинский О.А. 1980 Древнейшие славянские топонимические типы и некоторые вопросы расселения восточных славян // Славянские древности: Этногенез. Материальная культура древней Руси. Киев.

58. Лескинен В.Т. 1966 Основные лексико-семантические группы саамской топонимии Карелии// Научная конференция Петрозаводского института языка, литературы и истории по итогам работ зп 1965 г. Секция языкознания. Тезисы докладов. Петрозаводск. С.33-43.

59. Лескинен B.T. 1967 О некоторых саамских гидронимах Карелии // Прибалтийско-финское языкознание. Вопросы фонетики, грамматики и лексикологии. Л. С.79-88.

60. Летова И.А. 1988 Семантическое противопоставление "святой" -"черт" в топонимии русского Севера // Этимологические исследования. Свердловск. С. 105-118.

61. КЭСКЯ Краткий этимологический словарь коми языка. М. 1970.

62. Макаров Макаров Г.Н. Словарь карельского языка (Ливвиковский диалект). Петрозаводск. 1990.

63. Макаров H.A. 1990 Население русского Севера в XI-XIII вв. По материалам могильников восточного Прионежья. М.

64. Макаров H.A. 1997 Колонизация северных окрайн Древней Руси в XI-XIII веках. По материалам археологических памятников на волоках Белозерья и Поонежья. М.

65. Малиновская З.П. 1930 Из материалов по этнографии вепсов // Западнофинский сборник. Л. С. 164-200.

66. Мамонтова H.H. 1982 Структурно-семантические типы микротопонимии ливвиковского ареала Карелской АССР (Олонецкий район). Петрозаводск.

67. Мамонтова H.H. 1991 Отражение религиозных представлений и древних верований в топонимии Карелии //Номинация в ономастике. Свердловск. С. 102-111.

68. Мамонтова H.H., Муллонен И.И. 1991 Прибалтийско-финская географическая лексика Карелии. Петрозаводск.

69. Матвеев А.К. 1964 Субстратная топонимика русского Севера // ВЯ. №2. С.64-83.

70. Матвеев А.К. 1965 Топонимические элементы явр, ягр, яхр (озеро) на русском Севере (К вопросу об использовании данных физической географии в топонимических исследованиях) // Известия АН СССР. Сер. геогр. №6. С. 17-22.

71. Матвеев А.К. 1967 Дофинно-уорская гипотеза и некоторые вопросы методики топонимических исследований // СФУ. № 2. С. 139-151.

72. Матвеев А.К. 1968 Об отражении одного финско-русского фонетического соответствия в субстратной топонимии русского Севера // СФУ. №2. С. 121-126.

73. Матвеев А. К. 1968 Пермские элементы в субстратной топонимии русского Севера // СФУ. № 1. С.27-37.

74. Матвеев А.К. 1969 Происхождение основных пластов субстратной топонимии русского Севера //ВЯ. № 5. С.42-54.

75. Матвеев А.К. 1970 Отражение перехода s > h в субстратной топонимии русского севера // Congressus Tertius internationalis fenno-ugristarum. Tallinn, 17-23.VIII. 1970: Teesid. Tallinn. Pars 1.

76. Матвеев А.К. 1970 Русская топонимия финно-угорского происхождения на территории севера Европейской части СССР // Дисс. . докт. филол.наук. М.

77. Матвеев А.К. 1970 Угорская гипотеза и некоторые проблемы изучения субстратной топонимики Русского Севера // Вопросы финноугроведения. Йошкар-Ола. С. 116-124.

78. Матвеев А.К. 1972 Взаимодействие языков и методы топонимических исследований //ВЯ. № 2. С.76-83.

79. Матвеев А.К. 1972 Некоторые вопросы адаптации ударных гласных в финно-угорских субстратных топонимах русского Севера // СФУ. № 1. С. 1-6.

80. Матвеев А.К. 1974 Ареальные исследования и этимологизация субстратных топонимов // Проблемы картографирования в языкознании и этнографии. Л. С.289-294.

81. Матвеев А.К. 1979 Древнее саамское население на территории севера Восточно-Европейской равнины // К истории малых народностей Европейского севера СССР. Петрозаводск. С.5-14.

82. Матвеев А.К. 1982 Рец. на кн.: Попов А.И. Следы времен минувших. Из истории географических названий Ленинградской, Псковской и Новгородской областей. Л. 1981. 206 с. // ВЯ. № 3. С. 119122.

83. Матвеев А.К. 1986 Методы топонимических исследований. Екатеринбург.

84. Матвеев А.К. 1987 Архаическая русская топонимия на северо-востоке Европейской части СССР // ВЯ. № 2. С. 66-76.

85. Матвеев А.К. 1989 Субстратная микротопонимия как объект комплексного регионального сследования // ВЯ. № 1. С.77-85.

86. Матвеев А.К. 1993 Субстрат и заимствование в топонимии // ВЯ. № 3. С.86-95.

87. Матвеев А.К. 1995а Апеллятивные заимствования и стратиграфия субстратных топонимов // В Я. № 2. С.29-42.

88. Матвеев А.К. 19956 Костромское Андоба (к мерянской этимологии) // Вопросы региональной лексикологии и ономастики. Вологда. С.81-86.

89. Матвеев А.К. 1996 Субстратная топонимия русского Севера и мерянская проблема // ВЯ. №1. С. 3-23.

90. Матвеев А.К. 1999 Две топонимические аномалии на Русском Севере // Русская диалектная этимология. Третье научное совещание 2123 октября 1999 г. Тезисы докладов и сообщений. Екатеринбург. С.41-42.

91. Матвеев А.К., Стрельников С.М. 1988 Лексические параллели между диалектами белозерских и кильдинских саамов (по данным топонимии) // Этимологические исследования. Свердловск. С.23-27.

92. Меркулова В. А. 1961 К этимологии слова пихта // Этимологические исследования по русскому языку. Вып. 1. М.

93. Меркулова В.А. 1967 Очерки по русской народной номенклатуре растений. Травы. Грибы. Ягоды. М.

94. Микляев A.M. 1984 О топо- и гидронимах с элементом -гост\гощ на Северо-Западе СССР: К проблеме восточнославянского расселения // Археологическое исследование Новгородской земли. Л., 1984. С.25-46.

95. Муллонен И.И. 1988 Гидронимия бассейна реки Ояти. Петрозаводск.

96. Муллонен И.И. 1989 Вепсы Прионежья по данным топонимии // Проблемы истории и культуры вепсской народности. Петрозаводск. С. 8490.

97. Муллонен И. 1994 Очерки вепсской топонимии. СПб.

98. Муллонен И.И. 1996 Об одной древнерусской ойконимной модели в Присвирье и Обонежье // Язык: История и современность. СПб., 1996. С. 109-120.

99. Мызников С.А. 1994 Лексика прибалтийско-финского происхождения в русских говорах Обонежья. АКД. СПб.

100. Назаренко В.А. 1979 Об этнической принадлежности приладожских курганов // Финно-угры и славяне. Л.

101. Насонов А.Н. 1951 "Русская земля" и образование территории Древнерусского государства. М.1. Зо ?

102. Никонов В.А. 1962 Славянский топонимический тип // Вопросы географии. Сб. 58. Географические названия. М. С. 17-32.

103. Никонов В.А. 1965 Введение в топонимику. М.

104. Никонов В.А. 1974 Проблемы ономастических ареалов // Проблемы картографирования в языкознании и этнографии. Л. С.284-289.

105. Образование . 1970 Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров (по материалам лингвистической географии). М.

106. Озерецковский Н.Я. 1989 Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому. Петрозаводск.

107. ОЯ 1973 Общее языкознание. Методы лингвистических исследований. М.

108. Пименов В.В. 1965 Вепсы. Очерк этнической истории и генезиса культуры. М.; Л.

109. ПК Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 г.: Заонежские погосты // История Карелии XVI-XVII вв. в документах. III. Петрозаводск-Йоэнсуу. 1993.

110. ПКБУ Писцовые книги Белозерского уезда

111. ПКОП Писцовые книги Обонежской пятины 1496 и 1563 гг. Л.1930.

112. Подвысоцкий А.И. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб. 1885.

113. Подольская Н.В. 1978 Словарь русской ономастической терминологии. М.

114. Подольская Н.В. 1983 Типовые восточнославянские топоосновы: Словобразовательный анализ. М.

115. Полковникова С.А. 1970 Географические названия новгородских писцовых книг ХУ-ХУ1 вв.: Однокоренные названия с разными суффиксами // Учен.зап. Моск.гос. пед. ин-та. № 353. М., 1970. С.469-504.

116. Попов А.И. 1948 Топонимика Белозерского края // учен. зап. ЛГУ. Сер. востоковед, наук. Вып. 2. Советское финно-угроведение. Л. 1948. С. 164-174.з о 2

117. Попов А.И. 1949 Материалы по топонимике Карелии // Советское финно-угроведение. Петрозаводск. С.46-66.

118. Попов А.И. 1965 Географические названия: Введение в топонимику. М.; Л.

119. Попов А.И. 1981 Следы времен минувших. Из истории географических названий Ленинградской, Псковской и Новгородской областей. Л.

120. Поспелов Е.М. 1970 Метод географических терминов в анализе субстратной топонимии Севера // Вопросы географии. Сб. 81. Местные географические термины. М. С.

121. Реформатский A.A. 1956 Выступление на заседании расширенного заседания Ученого совета Института языкознания АН СССР // Доклады и сообщения Института языкознания. Т.9. М. С. 110117.

122. Рубцова З.В. 1980 Топонимическая финаль -нь на восточнославянской территории (синхронное состояние) // Перспективы развития славянской ономастики. М., 1980. С. 125-141.

123. Рут М.Э. 1984 К проблеме разграничения субстратной и заимствованной лексики финно-угорского происхождения на территории русского Севера // Этимологические исследования. Сборник научных трудов. Свердловск. С. 31-41.

124. Рябинин Е.А. 1997 Финно-угорские племена в составе Древней Руси: К истории славяно-финских этнокультурных связей. Историко-археологические очерки. СПб.

125. Садовников Д.Н. 1887 Загадки русского народа. СПб.

126. СВЯ Зайцева М.И., Муллонен М.И. Словарь вепсского языка. Л.

127. СГБС Муллонен И.И., Азарова И.В., Герд A.C. Словарь гидронимов юго-восточного Приладожья (бассейн реки Свири). Под ред. А.С.Гер да. СПб.

128. Седов Валентин 1997 Прибалтийско-финская этноязыковая общность и ее дифференциация // Финно-угроведение. № 2. С.3-15.

129. Серебренников Б.А. 1955 Волго-Окская топонимика на территории европейской части СССР // ВЯ. № 6.

130. Серебренников Б.А. 1966 О гидронимических формантах -ньга, -юга, -уга, -юк // СФУ. № 1.

131. Симина Г.Я. 1980 Географические названия. Л.вод

132. Смолицкая Г.П. 1976 Гидронимия бассейна Оки. Список рек и озер. М.

133. СНМ 1935 Список населенных мест Карельской АССР (по материалам переписи 1933 г.). Петрозаводск.

134. Соколова М.А. 1962 Очерки по исторической грамматике русского языка. М.

135. Спиридонов A.M. 1989 К истории Посвирья: Опыт комплексного привлечения данных // Вопросы истории Европейского Севера. Петрозаводск. С. 146-159.

136. СРГК Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Вып. 1-. СПб., 1994 -.

137. СРНГ Словарь русских народных говоров. Вьш.1 -. М.-Л, 1965-.

138. Субботина JI.A. 1983 Географическая терминология Белозерья и ее отражение в топонимии // Методы топонимических исследований. Свердловск. С.81-88.

139. Субботина JI.A. 1988 Саамские элементы в географической терминологии Белозерского края // Этимологические исследования. Свердловск. С. 18-22.

140. Суханова B.C., Муллонен И.И. 1986 О г' протетическом в русских говорах Карелии // Севернорусские говоры в иноязычном окружении. Сыктывкар. С.38-45.

141. Терентьева О.П. 1994 Гидронимия Ветлужско-Вятского междуречья (потамонимы). АКД. Йошкар-Ола.

142. Толстой Н.И. 1997 Избранные труды. Т.1. Славянская лексикология и семасиология. М.

143. Топоров В.Н. 1988 Язык и культура: об одном слове-символе (к 1000-летию христианства на Руси и 600-летию его в Литве) // Балто-славянские исследования. М. С.3-44.

144. Топоров В.Н., Трубачев О.Н. 1962 Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М.

145. Трубачев О.Н. 1991 Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М.

146. Туркин А.И. 1985 Этногенез народа коми по данным топонимики и лексики. Таллинн.

147. Фасмер Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.

148. Хакулинен Л. 1955 Развитите и структура финского языка. 2. М.1. МО

149. Хелимский . Дд986 Прибалтийско-финские антропонимы в берестяных грамотах // В.Л.Янин, А.А.Зализняк. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1977-1983гг. М.

150. Цыганкин Д.В. 1993 Память земли. Саранск.

151. Чайкина Ю.И. 1975 Вопросы истории лексики Белозерья // Очерки по лексике севернорусских говоров. Вологда.

152. Чистов К.В. 1958 Былина "Рахта Рагнозерский" и предание о Рахкое из Рагнозера // Славянская филология. Вып.З. М. С.358-388.

153. Шанько Д.Ф. 1929 Реки и леса Ленинградской области. Л.

154. Ahlqvist Arja 1992 Наблюдения над финно-угорским субстратом в топонимии Ярославского края на материале гидронимических формантов -(V)ra -(У)нга, -(У)ньга, -(У)нда // Studia Slavica Finlandensia. Tomus IX. Helsinki.

155. Ahlqvist Arja 1998 Merjalaiset - suurten järvien kansaa // Virittäjä. I. S. 24-55.

156. Anttonen V. 1994 Erä-ja metsäluonnon pyhyys // Metsä ja metsänvilja. Kalevalaseuran vuosikirja 79. Pieksamäki.

157. Collinder Björn 1964 Ordbok till sveriges lapska ortnamn. Uppsala.

158. Collinder Björn 1977 Fenno-Ugric Vocabulary. An Etymological Dictionary of the Uralic Languages. Uppsala.

159. Europaeus D.E.D. 1868-1870 Tietoja suomalais-ugrilaisten kansain muinaisista olopaikoista . Suomi II, 7-8.

160. Forsman A.V. 1891 Tutkimuksia Suomen kansan persoonallisen nimistön alalta. I. Hki.

161. Genetz Arvid 1896 Ensitavun vokaalit suomen, lapin ja mordvan kaksi-ja useampitavuisissa sanoissa // Vähäisiä kirjelmia. Hki.

162. Grünthal Riiho 1997 Liwistä liiviin. Itämerensuomalaiset etnonyymit. Helsinki (Castrenianumin toimitteita 51).

163. Hausenberg Anu-Reet 1996 Onko komin ja itämerensuomalaisissa kielissä areaalisia yhteispiirteitä? // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum 10.-15.8.1995. Pars IV. Sessiones sectionum. Syntaxis et semantica. Jyväskylä. S. 180-182.

164. Hakulinen Lauri 1968 Suomen kielen rakenne ja kehitys. Hki.

165. Häkkinen Kaisa 1987 Etymologinen sanakirja. Nykysuomen sanakirja 6. Helsinki.3//

166. Janhunen Juha 1982 On the structure of Proto-Uralic // FUF 44. Helsinki. S.23-42.

167. Kalima Jalo 1919 Die ostseefinnischen Lehnwörter im Russischen. Helsinki.

168. Kalima Mo 1941 Äänisen tienoon paikannimiä // Virittäjä. S.323-329. Kalima Jalo 1944 - Einige russische Ortsnamen typen // FUF. Bd. 28. Heft 1-3. S.99-150.

169. Kepsu Saulo 1987 Talonnimien tutkimisesta // Kieli 2. Helsinki. S.3573.

170. Kettunen Lauri 1922 Löunavepsä häälik ajalugu. I. Konsonandid. II. Vokaalid. Tartu.

171. Kettunen Lauri 1940 Suomen murteet. III.A. Murrekartasto. Hki. Kettunen Lauri 1955 - Etymologische Untersuchung über estnische Ortsnamen. Helsinki.

172. Kiparsky V. 1958 Ims. h äänteen vastineet venäjässä // Virittäjä. S. 1653fZ

173. Kiviniemi Eero 1975 Paikannimien rakennetyypeistä // Suomi 118:2. Forssa.

174. Kiviniemi Eero 1977 Väärät vedet. Tutkimus mallien osuudesta nimenmuodostuksessa. SKST 337. Helsinki.

175. Kiviniemi Eero 1978 Paikannimistö asutushistoriallisen tutkimuksen lähdeaineistona // Faravid 1978, 2. S.21 -28.

176. Kiviniemi Eero 1980 Paikannimistön maailmankuva ja todellisuus // Virittäjä, 1980, 1. S. 1-5.

177. Kiviniemi Eero 1980 Nimistö Suomen esihistorian tutkimuksen aineistona// Virittäjä, 1980, 4. S.319-338.

178. Kiviniemi Eero 1982 Rakkaan lapsen monet nimet. Suomalaisten etunimet ja nimivalinta. Espoo.

179. Kiviniemi Eero 1984 Nimistö Suomen esihistorian tutkimuksen aineistona // Suomen väestön esihistorialliset juuret. Tvärminnen symposiumi 17.-19.1.1980. Helsinki. 1984. S. 327-347.

180. Kiviniemi Eero 1990 Perustietoa paikannimistöstä. SKST 516. Helsinki.

181. Kiviniemi etc. 1977 Der Namenbestand an der finnisch-schwedischen Sprachgrenze // Onoma, vol. XXI, 1-2.

182. KKLS Itkonen T.I. Koltan-ja kuolanlapin sanakirja. LSFU XV. 1958.

183. KKS Karjalan kielen sanakirja. Osat 1-5. LSFU XVI. Helsinki. 19681997.

184. Koivulehto Jorma 1984 Itämerensuomalais-germaaniset kosketukset // Suomen väestön esihistorialliset juuret. Tvärminnen symposiumi 17,19.1.1980. Helsinki. 1984. S.191-206.

185. Koivulehto Jorma 1988 Lapin ja itämerensuomen suhteesta: ieur. -Tr-yhtymän korvautuminen lainoissa // Virittäjä. S.26-47.

186. Koponen Eino 1996 Lappische Lehnwörter im Finnischen und Karelischen // Lapponica et Uralica. 100 Jahre finnisch-ugrischer Unterricht an der Universität Uppsala. Vorträge am Jubiläum symposium 20.-23. April 1994. Uppsala. S.83-98.

187. Korhonen Mikko 1981 Johdatus lapin kielen historiaan. Hki.

188. Korhonen Olavi 1979 Lappische Lehnwörter im ältesten Einödgebiet Finnlands //FUF. Bd. XLIII. Heft 1-5. S. 175-204.

189. Mikkola J.J. 1938 Die älteren Berührungen zwischen ostseefinnischen und russischen. Helsinki.

190. Nirvi Rüben E. 1973 Fi. Santa/la, -lo // FUF XL. S. 117-134. Nissilä Viljo 1947 - Kuujärven paikannimistöstä // Virittäjä. S. 13-19. Nissilä Viljo 1962 - Suomalaista nimistöntutkimusta. SKST 272. Helsinki.

191. Nissilä Viljo 1964 Pihtiputaan vanhaa nimistöä // Pihtiputaan kirja. Pieksamäki. S. 78-79.

192. Nissilä Viljo 1967 Die Dorfnamen des alten lüdischen Gebietes. MSFOu. 144. Helsinki.

193. Nissilä Viljo 1968 Asutushistoriallinen nimistöntutkimus // Paikallishistoria tänään. Porvoo.

194. Pitkänen 1985 Turunmaan saariston suomalainen lainanimistö. SKST 418. Rauma.

195. Plöger A. 1982 Über die Entstehung des finnischen Stammtyps CVC(C)a/ä // FUF 44. S.66-98.

196. Pöllä Matti 1992 Laatokan länsirannikon asujaimiston etnisen koostumuksen muutokset rautakaudella ja Karjalan synty // Suomen31kvarhaishistoria. Toim. Kyösti Julku. Rovaniemi. S.416-447 (Studia historica septentrionalia 21).

197. Ravila Paavo 1933 Satakunta // Virittäjä. S. 221-222. Ravila Paavo 1953 - Sanaluokat, erityisesti uralilaisia kieliä silmällä pitäen//Virittäjä. S.41-49.

198. Räisänen Alpo 1995 Kainuun saamelaiperäisiä paikannimiä // Virittäjä.4. S.532-544.

199. Sammallahti Pekka 1977 Bridging the gap between two inchoative suffixes: -skande- and Lapp -skoatte- // FUF XLII. S. 192-194.

200. SammallaM Pekka 1979 Über die Laut- und Morphemstruktur der uralischen Grundsprache // FUF XLIII. Heft 1-3. S.22-66.

201. Sammallahti Pekka 1984 Saamelaisten esihistoriallinen tausta kielitieteen valossa // Suomen väestön esihistorialliset juuret. Helsinki. S. 137156.

202. Sammallahti Pekka 1993 Suomalaisten ja saamelaisten juuret // Kieliposti 1993. N 1. S.10-12.

203. Sammallahti Pekka 1999 Saamen kielen ja saamelaisten alkuperästä // Pohjan poluilla. Suomalaisten juuret nykytutkimuksen mukaan. Toimittanut Paul Fogelberg. Bidrag tili kännedom av Finlands natur och folk 153. Helsinki.5. 70-90.

204. Simm Jaak 1973 Isikunimedest tulenemed Vönnu asulanimesid // ESA. Lk. 19-20, 179-203.

205. SKES Suomen kielen etymologinen sanakirja. I-VII. LSFU, XII. Helsinki. 1955-1981.1. SMA Suomen murrearkisto

206. SN Uusi suomalainen nimikirja. Keuruu. 1988.1. SNA Suomen nimiarkisto

207. SSA Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja 1-2. SKST 556. Helsinkiki 1992-1995.

208. Stoebke D.-E. 1964 Die alten ostseefinnischen Personennamen in Rahmen eines urfinnischen Namensystems. Hamburg.

209. SSA Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja. 1-2. SKST 556. Helsinki 1992-1995.

210. Suvanto Seppo 1972 Satakunnan ja Hämeen keskiaikainen rajalaitos. Tampere.3/S

211. Srämek Rudolf 1973 Zur Begriff "Model" und "System" in der Toponomastik // Onoma. Vol. XVIII.

212. Turunen Aimi 1946 Lyydiläismurteiden äännehistoria I. Konsonanatit. SUST 89. Helsinki

213. Turunen Aimi 1950 Lyydiläismurteiden äännehistoria II. Vokaalit. SUST 99. Helsinki.

214. Turunen Aimo 1973 Raja-Karjalan murteet ja vepsän kieli // Kalevalaseuran Vuosikirja 53. S.83-94.

215. Turunen Aimo 1977 Lyydiläiset murresaarekkeet Karjalan tasavallan venäjänkielisellä alueella // Neuvostoliittoinstituutin Vuosikirja № 25. Kielen ja kulttuurin kentältä. Helsinki. S. 173-186.

216. Udolph Jürgen 1979 Zum Stand der Diskussion um die Urheimat der Slaven // Beiträge zur Namenforschung, 1979, 1.

217. UEW Kärofy Redei. Uralisches etymologisches Wörterbuch. Wiesbaden1988.

218. Uotila T.E. 1935 Veps. tsumbuune // Virittäjä. № 2. S. 104.

219. Vahros Igor 1962 Suomen maina(s) ja pehuli II Virittäjä. N 2. S.135141.

220. Vahros Igor 1962 Venpihta-smm alkuperä II Virittäjä. N2. S. 164-165. Vahtola Jouko 1980 - Tornionjoki- ja Kemijokilaakson asutuksen synty. Nimistötieteellinen ja historiallinen tutkimus. Studia Septentrionalia 3. Kuusamo.

221. Vahtola Jouko 1982 Onomastinen metodi Suomen varhaishistorian tutkimuksessa // Turun historiallinen arkisto 41. Tammisaari. S. 82-119.

222. Valonen Niilo 1980 Varhaisia lappalais-suomalaisia kosketuksia // Ethnologia Fennica 10. S.21-98.

223. Vasmer Max 1934 Beiträge zur historischen Völkerkunde Osteuropas. II. Die ehemalige Ausbreitung der Westfinnen in den heutigen slavischen Ländern // SPAV. Phil.-hist.Klasse.

224. Vasmer Max 1941 Die alten Bevölkerungsverhältnisse Russlands im Lichte der Sprachforschung // Preussische Akademie der Wissenschaften. Vorträge und Schriften. Hf.5. Berlin.

225. Viitso Tiit-Rein 1996 Ostseefinnisch und Lappisch // Lapponica et Uralica. 100 Jahre finnisch-ugrischer Unterricht an der Universität Uppsala. Vorträge am Jubiläumssymposium 20.-23.April 1994. Herausgegeben von Lars-Gunnar Larsson. Uppsala. S. 113-121.

226. Vilkuna Kustaa 1971 Mikä oli lapinkylä ja sen funktio? // Kalevalaseuran vuosikirja 51. S.201-238.

227. Wiik Kalevi 1993 Suomen syntyvaiheita // Kieliposti. N 1. S.4-9. Äimä Franz 1908 - Lappalaisia lainasanoja suomen murteissa // SUSA. 25. S.l-64.