автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Традиции, ментальность и идеология римской императорской армии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Традиции, ментальность и идеология римской императорской армии"

На правах рукописи

МАХЛАЮК Александр Валентинович

ТРАДИЦИИ, МЕНТАЛЫЮСТЬ И ИДЕОЛОГИЯ РИМСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИ

Специальность 07. 00. 03 -Всеобщая история (история древнего мира)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Нижний Новгород - 2004

Работа выполнена на кафедре истории древнего мира и средних веков исторического факультета Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор Кузищин Василий Иванович доктор исторических наук, профессор Парфенов Виктор Николаевич доктор исторических наук, профессор Сизов Сергей Кузьмич

Ведущая организация: Санкт-Петербургский государственный университет

Защита состоится «_»_2004 г. в_часов на заседании Диссертационного совета Д 212.166.10 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Нижегородском государственном университете по адресу: 603005, Нижний Новгород, ул. Ульянова, 2, ауд. 315.

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке Нижегородского государственного университета по адресу: 603950, Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23, корп. 1.

Автореферат разослан «_»_2004 г.

Ученый секретарь

Диссертационного совета,

доктор исторических наук, профессор

Корнилов А.А.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. В силу особых исторических условий развития римской civitas военные потребности и задачи имели определяющее влияние на весь уклад жизни древних римлян, их государственный строй, идеологию, мораль и «национальный» характер. Социальные и государственно-политические структуры Рима всегда находились в теснейшей взаимосвязи с эволюцией его военной организации. Беспримерные достижения римлян в военной сфере, поразительная эффективность созданной ими военной машины оставались непревзойденными на всем протяжении истории античного мира и служили в последующие эпохи образцом для подражания. История римской армии, насыщенная событиями и сравнительно хорошо документированная разнообразными источниками, представляет непреходящий интерес с точки зрения воплощенного в ней огромного опыта строительства вооруженных сил на профессиональной основе, их взаимоотношений с государством и обществом. Ее изучение уже давно стало одной из ведущих отраслей антиковедения. В самое последнее время в русле новейших тенденций современной исторической науки в изучении римской армии явственно обозначился поворот к проблематике, которая относится к исследовательским приоритетам социальной истории, истории ментальностей и такой новой дисциплины, как военно-историческая антропология. Внимание историков все больше концентрируется на роли «человеческого фактора» в жизнедеятельности армии, на своеобразии ментально-психологического типа римского солдата, специфике социальных связей внутри воинского сообщества, отношениях армии с гражданским населением, различных сторонах взаимоотношений солдат и полководцев, религиозно-культовой практике как основе воинских добродетелей и армейской корпоративности. Исследование этой проблематики, обеспечивая существенное приращение конкретных знаний по военной истории Рима, не только открывает новые возможности для более глубокого понимания важнейших закономерностей развития военной организации в сравнительно-исторической перспективе, но и подводит к широкому анализу кардинальных основ римской цивилизации вообще. Изучение римской армии в таком ракурсе самым непосредственным образом связано с одной из «осевых» проблем римской истории позднереспубликанского и императорского Рима - проблемой взаимодействия, взаимоопосредования республикански-полисных тра-

диций и нивелирующих тенденций централизованной сверхдержавы. Противоречивое, подвижное единство этих начал, «республикански-имперская двусмысленность государственного бытия» (Г.С. Кнабе), наглядно обнаруживается и в истории императорской армии.

Отмеченное направление является одним из наиболее перспективных в новейшей историографии. Но при всех его достижениях на этом новом исследовательском поле остается немало незатронутых или недостаточно изученных проблем, требующих дальнейших конкретных изысканий и теоретического осмысления. В научной литературе пока еще отсутствуют обобщающие труды, специально посвященные изучению комплекса военных традиций, социокультурных и ментально-идеологических факторов в жизнедеятельности римской императорской армии. Все это обусловливает научную актуальность выбранной темы исследования.

Объектом исследования является римская императорская армия как специфическое воинское сообщество, субъект социальной, политической и военной истории. Такой ракурс рассмотрения требует сосредоточить основное внимание на социокультурных «механизмах» воспроизводства данного сообщества, к которым относятся традиции, понимаемые как интегральное выражение разнообразных социально организованных стереотипов человеческой деятельности, и различные ментально-идеологические комплексы, определявшие Мировосприятие римских военных, матрицы их сознания и поведения. Именно военные традиции и ценности как составная часть военной культуры, воинская ментальность и идеология императорской армии, в том числе и идеология военного лидерства, составляют предмет исследования. При этом, не упуская из вида всего многообразия и целокупного единства военных традиций Рима, их обусловленности социальными, военно-техническими, тактическими, государственно-правовыми, сакральными и прочими факторами, основное внимание в диссертации уделяется тем из них; которые в наибольшей степени взаимосвязаны со сферой ментальных и идеологических установок. Комплекс военных традиций и ментально-идеологических феноменов рассматривается в пяти сферах их проявления, наиболее существенных для целостной характеристики роли армии в государстве и социуме, а именно - в социальной, политической, военно-этической, религиозно-идеологической,' а также в сфере осуществления-функций военного командования. Главное внимание сосредоточено на тех устойчивых характеристиках, которые отличали римского солдата и воинское сообщество в целом, но прежде всего его легионное ядро, составлявшее основу всех вооруженных сил и в наибольшей мере сохранявшее приверженность исконным традициям рим-

ского военного устройства. Акцент делается на синхронистическом освещении основополагающих традиций, ценностных ориентации и разного рода идеологем, которые с большей или меньшей степенью устойчивости существовали в «большом времени».

Хронологические рамки исследования определяются спецификой изучаемого предмета, этапами эволюции военной организации принципата и состоянием источниковой базы. Процесс превращения гражданского ополчения в постоянную профессиональную армию начался в Риме задолго до установления принципата и завершился приблизительно к середине I в. н. э. Происходившие затем изменения в целом не носили принципиального характера, и армию Ранней империи можно рассматривать как достаточно стабильную систему, в которой эволюция играла относительно второстепенную роль и преобладали постоянные элементы. При этом очевидно, что многие римские военные традиции и ценности по самой своей природе отличались весьма консервативным, инерционным характером. Уходя своими истоками в глубокую древность, органически связанные с римской идентичностью, они, хотя и получали новое наполнение, сохранялись - если и не как жизненная реальность, то, во всяком случае, как некий идеал - до тех пор, пока римская цивилизация существовала как определенная целостность. Многие факты, характеризующие военные традиции и систему ценностей, представлены в источниках очень неравномерно. Если наиболее информативные литературные источники с известной полнотой освещают позднереспубликанский период и первое столетие Империи, то юридические, эпиграфические и папирусные материалы в массе своей относятся к более поздним периодам. Кроме того, многие античные историки, писавшие о ранней истории Рима, часто ориентировались на современные им реалии и проблемы, привнося в описания далекого прошлого взгляды более поздней эпохи. Свои очень устойчивые каноны предъявляла к политическому и историографическому дискурсу античная риторика, в топосах которой конденсировались традиционные моральные и идеологические представления. Все это обусловливает необходимость обращения к фактам, событиям и источникам, относящимся к широкому временному диапазону. Отсюда - достаточно условные и довольно широкие хронологические границы исследования - от периода становления военной системы Империи, охватывающего, по меньшей мере, последнее столетие Республики, и до времен Поздней империи IV в., когда императорская армия, несмотря на целый ряд серьезных преобразований, продолжала в той или иной степени сохранять многие прежние традиции.

Степень изученности темы и проблематики исследования*. Для

развития историографии римской армии определяющее значение имел период, охватывающий середину и последние десятилетия XIX в., когда, благодаря введению в научный оборот эпиграфических и археологических данных, появился ряд фундаментальных трудов общего и специального характера, которые во многом определили главные направления в изучении военной организации Рима (работы Л. Ланге, К. Зонк-лара, К. Ламерра, В. Пфнитцера, О. Мюллера, Л. Фонтэна и др.). Не все из них выдержали проверку временем и по разным причинам достаточно быстро устарели. Но некоторые из работ XIX в. не утратили своего значения, как капитальные руководства по римским институтам И. Марквардта и А. Буше-Леклерка, в которых дано систематическое освещение римской военной организации. Немалое внимание ей уделил крупнейший немецкий ученый Теодор Моммзен и в своем основополагающем труде по римскому государственному праву, и в многочисленных конкретных исследованиях. Важные замечания о характере армии в период Поздней республики высказал он и в своей «Истории Рима», в частности, подчеркнув, что в это время в войске исчезло всякое гражданское и даже национальное чувство и только корпоративный дух остался внутренним связующим звеном. Ряд интересных замечаний о сохранении в императорской армии республиканских традиций высказал Г. Буассье(1875).

Большой вклад в разработку многих вопросов истории римской армии внес А. фон Домашевский, разрабатывавший очень широкий круг вопросов - от политической роли армии до римской военной архитектуры. Его работы о военных знаменах (signa militaría) и религии (1885, 1895), а также капитальное исследование о системе чинов императорской армии (1908) сохраняют свою ценность. И хотя многие выводы немецкого историка устарели, критический пересмотр отдельных его взглядов стимулировал дальнейшее углубленное изучение различных аспектов римской военной организации. В самом конце XIX - начале XX в. появился ряд этапных работ по военной истории Рима. Г. Дельбрюк в «римских» главах своего труда подчеркнул специфику римской воинской дисциплины, коренившейся в самом римском народном характере и в твердой административной власти магистратов, отметил особую роль центурионов в сохранении военных традиций Рима, высказал тезис о том, что римская армия и римское государство держались не только благодаря дисциплинарным мерам, но и благодаря «отвлеченно-

* История изучения римской императорской армии и историография, относящаяся к теме исследования, подробно рассматриваются в параграфах 3-5 главы 1. 4

му понятию воинской чести», органически связанному с солдатской религией. Но этот верный вывод не получил сколько-нибудь подробного обоснования. Более развернутые суждения по этим аспектам высказал Ш. Ренель, который подробно охарактеризовал роль signa в военных ритуалах, в утверждении корпоративного духа легионов и других воинских частей (1903). Не все мнения автора по отдельным вопросам можно принять, но важно само его стремление рассматривать культовую практику армии во взаимосвязи с солдатской психологией и традициями армии. Этим исследование Ренеля отличается от сугубо фактографической работы П. Штайнера (1906), который, рассматривая систему наград, практически никак не затронул их значения в системе воинских ценностей.

Развитие историографии в первые десятилетия XX в. отмечено как продолжением конкретных исследований в русле намеченных ранее направлений и подходов, так и появлением ряда важных работ общего плана. Интересный ракурс в изучении солдатских мятежей в Риме предложил В. Мессер (1920), отметив в них проявление определенной целостной традиции и указав, что такие эпизоды отнюдь не противоречат мнению об эффективности римской военной системы, но, напротив, могут рассматриваться как показатель способности римских солдат самостоятельно мыслить и действовать. В эти десятилетия были написаны многие статьи о римских военных институтах для «Реальной энциклопедии» Паули-Виссовы. Некоторые из них можно отнести к работам монографического плана, как, например, развернутые статьи о римском легионе, написанные В. Кубичеком (период Республики) и Э. Риттер-лингом (период Империи) (1924-1925). Среди других работ можно отметить подробное изложение истории военного дела и военного искусства Рима в работе И. Кромайера и Г. Фейта (1928), книгу А. Паркера о римских легионах (1927), монографии М. Дюрри (1938) и А. Пассерини (1939) о преторианской гвардии, подробно осветившие ее историю, политическую роль, проблемы внутренней жизни. В работах Р. Канья (1892) и Ж. Леклье (1918) на основе документальных источников были наиболее подробно освещены различные стороны истории римской армии в провинциях (Африка и Египет) и затронуты вопросы духовного облика и социального положения солдат. Суммируя результаты конкретных исследований своего времени, все эти работы существенно обогатили общую картину истории римской армии, прежде всего с точки зрения исторической эволюции различных элементов военной системы. Однако тема воинских традиций и ментальности не получила специальной разработки. В данный период эта тема если и затрагивалась, то преимущественно в контексте изучения религиозной жизни

армии, военной дисциплины (А. Хоуи, И. Ричмонд, А. Нок, В. Басанов: И. Зулсер, Дж. Карри, А. Нойман) и некоторых частных сюжетов. В довоенный период определились и некоторые новые подходы к проблемам военной политики отдельных принцепсов, социально-политической роли армии и взаимоотношений императора и войска. Здесь надо отметить ряд общих работ по истории принципата, в которых были сформулированы некоторые концептуальные выводы и подходы, получившие впоследствии развитие или вызвавшие оживленную полемику. М.И. Ростовцев в своем классическом труде по истории Римской империи акцентировал проблему социального состава армии, изменениями в котором определялась и ее политическая роль. В концепции Ростовцева многое представляется спорным, но именно его идеи во многом стимулировали более пристальное исследование социально-политической роли армии. А. фон Премерштайн (1937) подробно остановился на различные аспектах взаимоотношений принцепса и армии, определив их сущность как особую форму клиентелы, которая, зародившись еще в первые десятилетия I в. до н.э., сыграла важную роль в развитии своеобразной римской монархии, а монополизация принцепсом положения патрона армии была одной из важнейших основ его власти.

Развитие историографии в послевоенный период характеризуется дальнейшим расширением источниковой базы и тематики исследований, заметным обновлением исследовательских подходов, постановкой новых проблем в соответствии с общим прогрессом современного анти-коведения. На качественно новый уровень поднялось изучение роли армии в жизни отдельных провинций. Среди большого числа монографий и коллективных трудов по этой теме разносторонностью исследуемой проблематики и оригинальностью суждений выделяются работы П. Ле Ру (1982), Я. Ле Боэка (1989), Р. Алстона (1995), в которых первостепенное внимание уделено социальным и ментально-идеологическим факторам в жизни армейских группировок, соответственно, в Испании, Африке и Египте. Активно разрабатываются и такие традиционные темы, как организационная структура вооруженных сил Империи, порядок чинов, положение в армейской иерархии и обществе отдельных ранговых групп (М.П. Спейдель, Д. Бриз, Б. Добсон, Э. Зандер, X. Ди-вийвер, Ж. Нели-Клеман и др.). В исследование командного состава императорской армии большой вклад внес Э. Бёрли. Он, в частности, попытался реабилитировать высших военачальников эпохи Империи, выделив особую группу viri militares - высших военачальников сенаторского ранга, которые отличались особенностями прохождения карьеры и занимали ответственные наместнические посты в наиболее важных в военном отношении провинциях, являясь своего рода военными «про-

фессионалами». Эта концепция встретила решительные возражения в статье Б. Кэмпбелла (1975), чьи аргументы и выводы хотя и не получили признания большинства специалистов, но вызвали новый виток дискуссии о «профессионализме» римских «генералов». Надо, однако, заметить, что в аргументации сторонников концепции viri militares как «профессиональных генералов» (В. Экк, Г. Альфёльди, М. Жиромски, Энт. Бёрли, И. Фитц) основной упор делается на просопографические построения и обычно элиминируются особые взгляды самих римлян на подготовку военачальников и саму сущность военного руководства. Один из аспектов этой темы, связанный со спецификой системы военного образования в Риме, рассмотрел тот же Б. Кэмпбелл, развивая точку зрения на римских «генералов» как фактических «любителей» (1987), и этот его подход заслуживает дальнейшего развития.

Ориентация на социально-историческую проблематику проявилась в исследованиях социального состава и социально-политической роли армии в римском обществе. Тщательный анализ документальных данных в работах Дж. Форни (1953; 1974), К. Крафта (1951), Дж. Манна (1983) и др. позволил более четко выделить этапы в эволюции политики рекрутирования, существенно уточнить или пересмотреть прежние взгляды. Важным направлением стало изучение различных сторон внутренней, повседневной жизни армейского организма, его демографической структуры, экономического положения солдат и ветеранов и прочих социальных аспектов (Р. Дейвиз, В. Шайдел, Л. Виршовски). Они недавно получили подробное освещение в книге Г. Веш-Кляйн (1998), хотя и не претендующей на оригинальные концептуальные суждения, но ценной как обобщение, учитывающее все наличные источники и современные исследования.

Одной из ведущих тем в послевоенной историографии стала роль армии в период кризиса Республики и перехода к принципату. Большой вклад в изучение этой темы внесли работы Р. Смита (1958), Ж. Армана (1967; 1974), Э. Габбы, Э. Эрдманн (1972), X. Ботерманн (1968), X. Айг-нера (1974), Л. Кеппи (1984). Большинство исследователей в настоящее время признает постепенность процесса профессионализации армии и подчеркивает континуитет традиций в военной организации позднерес-публиканского и императорского Рима. Поднимается и вопрос о формировании в постоянной армии особых ценностей и психологии, прежде всего корпоративного духа и чувства личной преданности полководцу, но подробных специальных исследований по этой проблеме в современной историографии пока нет. То же самое можно сказать и о таком вопросе, как солдатские мятежи: в последние годы появился целый ряд добротных исследований конкретно-исторического и источниковедче-

ского плана по отдельным мятежам (Э. Габба, С. Хрисантос, М. Вилль-ямс и др.), но пет ни одной специальной работы, в которой бы этот феномен рассматривался с точки зрения его специфических традиций. Не нашли достаточного отражения в современной литературе и правовые аспекты солдатского мятежа. Характер и формы участия императорской армии в политике освещаются в общих работах по истории принципата, в исследованиях отдельных ее периодов и событий (П. Жаль, Г. Грассль, Ф. Хартманн и др.), а также в литературе, посвященной самой императорской армии (М. Грант). Среди новейших исследований интересный подход предложен Э. Флайгом (1992). Автор исходит из характеристики армии как «тотальной организации», в которой вырабатывалась сильная горизонтальная солидарность, определявшая идентичность солдат и рассматривавшаяся ими как высшая ценность наряду с преданностью императору, и отмечает тесную связь принцепса и армии, основанную на принципе «верность в обмен на привилегии». Большинство исследователей в целом разделяет тезис Премерштайна о складывании в последние десятилетия Республики патронатно-клиентских отношений между полководцами и подчиненными им войсками и о монополизации этой клиентелы в эпоху Империи принцепсом (И. Блейкен, К. Крист, К. Раафлауб). Однако концепция «персональных» армий и войсковой кли-ентелы периода Поздней республики подверглась критике в статье Н. Рулана (1979). По его мнению, ни с политической, ни с юридической, ни с социологической, ни с моральной точек зрения нельзя выделить некую военную специфику клиентелы и говорить об армиях-клиентах. Аргументация Рулана, безусловно, заслуживает самого внимательного разбора, и ее было бы интересно проверить на материалах императорского времени.

Для понимания солдатской ментальности и идеологии большое значение имеет изучение сакральных основ военной организации и религиозных культов, распространенных в армии. Среди работ по этой проблематике стремление к системному анализу и концептуальным обобщениям отличает содержательный очерк Дж. Хельгеланда (1978). Он рассматривает религиозную жизнь армии как основу воинских добродетелей и армейской корпоративности, считая, что вся военная жизнь римлян явно или неявно была религиозным феноменом — настолько глубоко сакральные начала пронизывали военные институты, ценности и традиции. В диссертации Г. Анкресдофера (1973), выполненной в традиционном ключе, суммированы все известные на начало 1970-х гг. данные о распространенных в армии культах, прослежено их историческое развитие, критически оценены и уточнены отдельные интерпретации, но существенные свежие идеи отсутствуют. Высказанные А. Ле

Бонньеком наблюдения и выводы о значении религии для военной деятельности в Риме (1969) получили развитие в монографии И. Рюпке о религиозных аспектах войны и военного дела в Риме (1990), которая охватывает главным образом эпоху Республики, но при рассмотрении отдельных вопросов (сакральное пространство военного лагеря, культ знамен) автор обращается и к императорскому времени, особое внимание уделяя роли полководца, который как посредник между войском и богами осуществлял все важнейшие ритуалы, а многие военные институты и обряды оказывались производными от этой его роли. Роль офицеров в религиозной жизни специально рассматривается и в других работах (И. Колендо, О. Штолль).

Военному праву, которое задавало многие базисные параметры военных традиций, посвящена обширная литература (в частности, работы С. Бранда, Г. Кулечки, В. Юффре, Э. Зандера, И. Юнга). Отметим здесь интересное исследование Ж. Вандран-Вуайе (1983), в котором эволюция военно-правовых установлении и юридического положения солдат рассматривается с точки зрения специфики воинской профессии, в контексте социально-политических процессов и подчеркивается продолжение в военном праве императорского времени многих очень древних традиций.

Накопление знаний по отдельным элементам и этапам истории римской армии привело к появлению в 1960-70-е гг. новых обобщающих работ. Интересной попыткой разностороннего осмысления римской военной истории стал сборник «Проблемы войны в Риме» (1969). Отметим здесь, помимо интересной вводной статьи П. Бриссона и упомянутого очерка А. Ле Бонньека, статью Г. Пфлаума, в которой подчеркнуто значение военной службы как фактора социальной мобильности, отмечена характерная для Рима дихотомия miles и civis, а также сплачивающая сила традиционных военно-религиозных ритуалов, воинской дисциплины и корпоративного духа. В книге Г. Вебстера (1969) основное внимание уделено организации, вооружению, тактике и условиям службы в римской армии I-II вв., но ни политические, ни социальные, ни идеологические аспекты (за исключением краткой характеристики армейской религии) освещения не получили. В ином ключе написана монография Г. Уотсона (1969). Вопросы рекрутирования, обучения, порядка прохождения службы, отношений с гражданским населением и др. рассматриваются с точки зрения жизненного пути типичного римского солдата. Напротив, главная тема книги М. Гранта «Армия цезарей» (1974), написанной скорее в популярном ключе, более глобальна — роль армии в политических событиях и судьбах Империи. Поэтому внутренняя жизнь армии и духовно-идеологический облик римского

солдата остаются за кадром данной работы. Как новаторскую по своим подходам к теме социально-политической роли армии следует выделить книгу Р. МакМаллена «Солдат и штатский в Поздней римской империи» (1963). В ней впервые комплексно были рассмотрены основные невоенные аспекты деятельности армии, определявшие ее роль в государстве и непосредственные взаимоотношения с гражданским обществом. Логика исследования данных аспектов привела к постановке вопроса об особенностях солдатской ментальности по сравнению с мировосприятием людей гражданских. Позднее МакМаллен вернулся к этой проблеме, посвятив специальную статью характеристике легиона как своеобразного сообщества и провозгласив, что пора уже попытаться понять такой феномен, как душа солдата (1984). По мысли автора, складывавшиеся в легионе особые отношения определяли важнейшие ценностные ориентации солдат; мнение и оценка узкого круга товарищей, ревнивое соперничество с другими частями и подразделениями обусловливали поведение воинов на поле боя. Основанная на связях в малых группах внутренняя сплоченность легиона помогала легионерам заявлять о своих требованиях перед лицом властей, а по выходе в отставку адаптироваться к гражданской жизни. Хотя рамки статьи не позволили автору подробно остановиться на многих компонентах воинского этоса, нельзя не отметить плодотворность самого подхода, основанного на признании определенной изоморфности легиона как социального организма и римского общества, взаимообусловленности функциональных, социальных и ментальных факторов в жизни армии.

В статье Г. Альфёльди рассмотрены положение армии в общественной структуре Ранней империи, корреляция социальной эволюции и политической роли армии (1987; дополненный вариант 2000 г.). Отмечая, что при принципате иерархия внутри армии отражала почти во всем многообразии социально-правовую стратификацию римского общества, автор подчеркивает неоднородность положения различных групп военных в общественной структуре. Внутренне дифференцированная и поначалу не укорененная в местных обществах, армия не могла создать «единого фронта» против императорской власти, стать самостоятельной силой, но с конца II в. из органической части общества она начинает превращаться в некое чужеродное образование, внутренне более гомо-• генное «военное общество». Традиционная общественная иерархия утрачивает в армии свое значение, и военная служба открывает новые возможности социального возвышения. Этой обособленностью армии во многом объясняется ее возросшая политическая активность в период кризиса III в. Под иным углом зрения взаимоотношения армии, общества и государства рассмотрены В. Дальхаймом (1992). Он подчеркнул,

что главной задачей солдата была война, накладывавшая отпечаток на всё его сознание и образ жизни в большей степени, чем какие бы то ни было его социальные связи. Характер же и задачи армии определялись в первую очередь спецификой войн Рима на разных этапах его истории. Но армия все же являлась частью римского мира, средоточием которого были император и аристократия, остававшиеся носителями римских традиций и ценностей, которые сохраняли свое значение и среди простых солдат.

В ряде работ получили освещение отдельные аспекты системы ценностей римской армии. Система наград и знаков отличия была детально рассмотрена в монографии В. Максфилд (1981), которую от предшествующих работ на данную тему отличает не только более широкий охват материала, но и стремление выяснить ценностное значение воинских почестей. Для современных исследователей представляется очевидным, что ни римская тактика, ни военная мысль, ни отношение к армии и военной профессии в обществе не могут изучаться без учета системы традиционных моральных ценностей и представлений. В таком ключе разрабатывается и тема «полководец и войско». В монографии Б. Кэмпбел-ла (1984) наряду с традиционными вопросами (присяга, жалованье, до-нативы, почетные наименования воинских частей, чинопроизводство, политическая лояльность и др.) впервые специально обращено внимание на социально-психологические и идеологические стороны взаимоотношений императора и солдат в эпоху Ранней империи, рассмотрены неформальные стороны взаимоотношений императора и войска, указано, в частности, на символическое и практическое значение идеи воинского товарищества. Р. Комбэ подробно остановился на комплексе качеств, характеризующих деятельность и образ полководца, его взаимоотношения с войском в эпоху Республики (1966). Н. Розенштайн, обратив внимание на то, что в республиканском Риме военные поражения практически не оказывали влияния на успешность или неуспешность последующей политической карьеры полководцев, пришел к выводу, что причина этого - в своеобразном понимании римлянами роли и личностных качеств полководца (1990).

Среди новейших обобщающих работ по императорской армии выделяется книга Я. Ле Боэка (1989; русск. перев. 2001). В ней армия рассматривается как своеобразный сложный организм, взаимодействующий с обществом в широком контексте социальной и политической истории. Автора интересует в первую очередь социальный и духовный облик римского солдата. Вполне справедливо его мнение о том, что в ментальности военных первостепенное значение имели профессиональные аспекты. В целом же, по мнению французского историка, импера-

торская армия благодаря своему социальному составу выступала как хранительница римских традиций, и легионеры сознавали себя настоящими квиритами. С таким же вниманием к «человеческому фактору» написан и очень интересный очерк Ж.-М. Каррие (1989). Автор стремится реализовать социологический и антропологический подход к римскому солдату, рассматривая его как особый социальный тип, носителя специфической ментальности. По его мнению, как бы ни опустошалось реальное значение статуса гражданства для легионеров, они никогда не вели себя как простые наемники, но отождествляли в своем сознании службу и интересы общества, сохраняя гражданственную (в широком смысле) ответственность.

Рассмотренные работы с очевидностью свидетельствуют о явно обозначившемся в 1980-е гг. повороте к антропологической и социально-исторической проблематике. Эта тенденция получила развитие и в ряде новейших работ, непосредственно посвященных отдельным сторонам воинской ментальности и идеологии. На исключительно важном компоненте солдатской ментальности остановился Дж. Лендон, рассматривая «честь» как своеобразную форму осуществления власти в античном обществе (1997). Армия, по его мнению, была миром с особыми обязательствами. Ориентация на мнение референтной группы делала ее общностью, где честь ценилась исключительно высоко, была связана с высоким престижем физической силы и индивидуальной храбрости, с занимаемым в военной иерархии местом, с сознательным подчинением дисциплине и личной преданностью императору. Внимание к социокультурным факторам военной деятельности и общественно-политической роли армии нашло отражение в сборнике «Война и общество в римском мире» (1993). На его страницах поднимаются такие темы, как факторы и мотивы римских войн в эпоху Республики, взаимообусловленность военной организации и социальных изменений в Поздней республике, отношение римских поэтов и философов к войне, характер военной политики императоров. Таким образом, в научной литературе все более выраженной становится тенденция к диверсификации изучаемой проблематики, к углубленной разработке таких тем и ракурсов исследования, в которых раскрывается значение «человеческого фактора» и континуитета традиций в развитии римской военной организации. Эта позитивная тенденция, несомненно, заслуживает дальнейшего развития. Немалый задел имеется в изучении вопроса о специфике социальных традиций римской армии. В настоящее время вполне очевидно, что именно здесь нужно искать ключ к пониманию как высоких боевых качеств и политической активности армии, так и специфической ментальности римского солдата.

В отечественной науке начало научного изучения римской императорской армии в России связано с именем Ю.А. Кулаковского, который в конце XIX - начале XX в. исследовал проблемы ветеранского землевладения и обосновал тезис о роли армии в развитии римской государственности. В советской историографии специальных исследований по императорской армии не появлялось до второй половины 1940-х гг. Из общих трудов следует отметить работы Н.А Машкина, который высказал ряд интересных, хотя и не бесспорных, мнений о политической роли армии в последние годы Республики и о преобразованиях, проведенных Октавианом Августом в военной организации, в частности отметив, что не имеет особого значения вопрос о том, из каких слоев общества комплектовалась армия, ибо служба в ней, отрывая людей от того общественного слоя, откуда они вышли, превращала их в деклассированных ландскнехтов. Эту оценку подвергла критике Е.М. Штаерман, считая, что армия всегда была орудием определенного класса, а солдаты по своему социально-экономическому положению, интересам и идеологии сближались с определенными социальными группами. Во взглядах Е.М. Штаерман, развитых ею в ряде работ, следует также отметить стремление выявить отношение к армии в социально-политических программах различных общественных групп имперского общества, увидеть за распространенными в армии культами определенные идейные комплексы. В литературе 1940-50-х гг. можно назвать также общие труды по военной истории А.А. Строкова и Е.А Разина, очерки О.В. Кудрявцева, посвященные значению дунайских легионов в истории Римской империи II в. н. э. и работу Е.А. Скрипелева (1949), которая до самого недавнего времени оставалась фактически единственным исследованием по римскому военному праву, но посвящена она ранним (до III в. до н.э.) этапам развития военно-правовых установлений Рима.

В последующие десятилетия преимущественное внимание уделялось армии республиканской эпохе. Интересные оценки роли армии высказал С.Л. Утченко, отметив, что после военных реформ Мария и особенно в результате Союзнической войны солдаты оказываются людьми не связанными с полисной формой собственности и поэтому возникавшие на ее основе политические и идеологические надстройки не могли иметь для них какого-то непререкаемого значения, так что их нетрудно было «перевоспитать» в духе совершенно иных ценностей. Государственно-правовые и политические аспекты военной организации республиканского Рима стали предметом работ А.В. Игнатенко,. в которых прослеживается историческая эволюция армии как ведущего элемента римского государства, рассматривается ее роль на отдельных этапах социально-политического развития Республики, а также в период кри-

зиса III в. в Римской империи. Но в силу своей историко-правовой направленности эти исследования никак не касаются собственно ментальных сторон эволюции римской армии. Ряд проблем, связанных с процессом становления постоянной армии в Римской республике в конце III и во II в. до н.э., исследовал эстонский историк М. Тянава, который показал, что начало этого процесса можно отнести к периоду П-й Пунической войны. Некоторые вопросы, касающиеся взаимоотношений императоров и войска, принципов комплектования армии и условий службы при Юлиях-Клавдиях, были рассмотрены в серии статей Л.В. Бол-тинской. Военно-политическая история Рима в конце Республики и в правление Августа является предметом содержательных исследований В.Н. Парфёнова. Начав с изучения социально-политической роли армии во времена Цезаря и Второго триумвирата, он обратился затем к проблемам военной политики Августа. Несомненным достоинством предлагаемого им подхода является то, что преобразования в армии рассматриваются во взаимообусловленности с внешнеполитической стратегией и изменениями в составе правящей элиты. Место армии в политической системе и обществе эпохи раннего принципата стало предметом исследований Т.П. Евсеенко. Но в этих работах, написанных без привлечения новой литературы и многих важных источников, интересен только вывод о том, что призыв в легионы со сложившимися корпоративно-профессиональными традициями не уничтожал психологической связи новобранца с гражданским обществом, чему, по мысли автора, способствовало сохранение многих полисно-республиканских традиций во внутренней жизни армии (в частности, института воинской сходки). Некоторые выводы, впрочем, звучат очень спорно (например, о том, что легионы представляли собой атомизированные образования, Внутренне ничем не связанные, что солдаты императорской армии были наемниками-добровольцами, лишенными внутренних связей между собой и высоких моральных качеств). Свидетельством оживления в последние годы интереса к армии раннего принципата стало появление ряда работ, в которых рассматривается ее роль в политических событиях и процессах. Впервые специальное внимание было уделено преторианской гвардии (Ю.А. Ушаков, В.В. Семенов). Однако сколько-нибудь оригинальных суждений и подходов в большинстве из имеющихся по данной теме работ не обнаруживается. Более основательной выглядит статья К.В. Вержбицкого (2000), но вывод автора о непопулярности Ти-берия в войсках как одной из причин его миролюбивой внешней политики не убедителен.

Различные аспекты социальной истории и идеологии императорской армии активно разрабатываются А.В. Колобовым. Впервые в отечест-

венной историографии он обратился к изучению многих тем: семейное положение римских легионеров и экономическая деятельность армии в пограничных провинциях, римские боевые награды, социальная структура командного состава легионов; исследовал он также религиозные культы армии и некоторые другие сюжеты. Итогом этих исследований стала небольшая книга, написанная как учебное пособие по спецкурсу, - фактически первая в российской науке монография об армии императорского Рима (1999). Однако этот опыт нельзя признать в полной мере удачным, т. к. работа не лишена серьезных погрешностей и скорее лишь намечает важные проблемы и подходы к их трактовке, нежели дает их по-настоящему глубокое освещение. Среди новейших работ, в которых поднимается тема воинской идеологии и ментальности в эпоху принципата, новизной подхода и проблематики обращают на себя внимание исследования М.Г. Абрамзона и А.А. Шаблина. Первый в двух монографиях подробно рассмотрел отражение в монетной пропаганде системы воинских ценностей и культов, роли императора как военного лидера (1992; 1995). И хотя его работы далеко не бесспорны в отдельных суждениях, они все же полезны систематизацией важного нумизматического материала. В статьях и диссертации А.А. Шаблина рассматривается повседневная жизнь римских солдат и ветеранов в Рейнской области и на основе данных иконографии и надписей исследуется их самооценка. С той или степенью подробности и основательности затрагивались некоторые важные вопросы социальной, политической и культурной роли армии, а также религиозная жизнь солдат в работах, посвященных отдельным провинциям (Ю.К. Колосовская, СМ. Рубцов, Н.И. Соловьянов). Весомый вклад в изучение роли военных в государственном аппарате Империи И-Ш вв. внесли работы А.Л. Смышляева.

Рассмотренными работами практически исчерпывается современная российская историография римской армии времен поздней Республики и Ранней империи. Однако для понимания истоков римских военных традиций важны многие наблюдения и выводы, сделанные В.Н. Токмаковым, который плодотворно занимается изучением военной организации Рима ранней Республики. Для нас особенно важны его исследования сакрально-правовых аспектов воинской присяги и дисциплины. Отметим также небольшую статью И.Л. Маяк, в которой ставится проблема воинского воспитания в раннем Риме (1996). Армия позднеримского и ранневизантийского времени исследовалась в работах С.А. Лазарева, А.В. Банникова и Е.П. Глушанина. В особенности стоит отметить исследования последнего, посвященные различным аспектам военного мятежа и процессу формирования и особенностям военной знати позд-неантичной и ранневизантийской эпох.

В целом же приходится констатировать, что, несмотря на наметившиеся в последние годы позитивные сдвиги, изучение императорской армии отнюдь не стало одним из магистральных направлений в российской историографии, а комплекс проблем, связанных с духовными факторами в развитии римской военной организации, все еще остается на периферии исследовательского интереса, в отличие от зарубежной исторической науки, в которой эта проблематика в последние годы разрабатывается все более активно.

Цель и задачи исследования. Общая цель исследования заключается в том, чтобы дать целостное, разностороннее освещение комплекса военных традиций, социокультурных и идеологических факторов, которыми в значительной степени определялись и реальная роль армии в политических и социальных процессах, и историческое своеобразие военной организации как компонента государственно-политической и общественной структуры Римской империи, органически связанного с базовыми характеристиками римского варианта античной цивилизации. Для достижения этой цели необходимо решить следующие конкретные задачи:

- проанализировать в свете новейших дискуссий о методологических проблемах исторического познания некоторые теоретические аспекты и перспективы историко-антропологического исследования римской армии;

- на основе анализа истории изучения императорской армии выделить ведущие тенденции современной историографии и ряд дискуссионных, наименее изученных проблем, относящихся к теме исследования;

- исследовать социально-политические аспекты положения армии в Римской империи, обратив особое внимание на специфическую внутреннюю «социальность» армии, ее восприятие в общественном сознании;

- выявить специфику политической роли армии с точки зрения традиционных форм и «механизмов», присущих таким феноменам, как воинская сходка, войсковая клиентела и военный мятеж;

- реконструировать систему военно-этических традиций и ценностей армии в их взаимосвязи со спецификой военной деятельности, военно-правовыми установлениями, особенностями «национального» характера римлян;

- рассмотреть религиозно-культовую практику императорской армии как особую форму профессионально-корпоративной идеологии, воплощения воинских ценностей и идентичности, как средство морально-психологического и морально-политического воспитания войск;

- основываясь на исследовании содержания, иерархии и внутренней логики ценностно-нормативных понятий и представлений, относящихся к сфере осуществления высшей военной власти, установить их корреляции с практическими установками в поведении римских полководцев, с социально-политическими реалиями Империи и некоторыми базовыми социокультурными параметрами римской цивилизации.

Методологическая основа диссертации. Работа представляет собой попытку реализовать в изучении римской императорской армии круг идей и концепций, выработанных в рамках цивилизационного, социально-исторического и историко-антропологического подходов к познанию прошлого. Поскольку военно-историческая антропология пока еще находится в процессе определения своего предметного поля и проблематики, развиваясь главным образом на материале военной истории Нового и Новейшего времени, в тесном взаимодействии с военной психологией и социологией, во Введении дается подробный анализ ряда теоретико-методологических проблем, обосновываются подходы и система понятий, используемые в диссертации. Автор исходил из того теоретического постулата, что поведение людей детерминировано не только и не столько внешними обстоятельствами (экономическими и политическими структурами, классовыми отношениями), сколько той картиной мира, которая утвердилась в их сознании; что побудительные мотивы к действию оказываются производными от идеальных моделей, заложенных в сознании человека религией, культурой, традициями. С этой точки зрения, одной из ключевых для историко-антропо-логического подхода категорий является понятие ментальности. Выступая как синтетическая категория, наиболее адекватная для понимания -на уровне и макроструктур, и микропроцессов - исторического прошлого в его человеческом измерении, это понятие позволяет интегрировать социальные, культурные, духовно-психологические, этические и идеологические аспекты в характеристике римской армии как особого исторического субъекта. Под ментальностью понимается уровень индивидуального и коллективного сознания, не отрефлектированного посредством целенаправленных усилий мыслителей, живая, изменчивая и при всем том обнаруживающая устойчивые константы магма жизненных установок и моделей поведения, эмоций и автоматизированных реакций, которая опирается на глубинные зоны, присущие данному обществу и культурной традиции (А.Я. Гуревич). Единство той или иной мен-тальности обеспечивается прежде всего разделяемыми в данной группе ценностями. В самой же системе ценностных ориентации того или иного коллективного субъекта необходимо различать по меньшей мере два уровня: один относится к этике, т.е. к формальному, как правило, пуб-

лично санкционированному и поощряемому в данном обществе, идеологически обоснованному поведенческому коду, нормативному идеалу; второй же принадлежит к сфере практической морали, воплощенной в нравах, привычках, суждениях и оценках, используемых членами группы в их повседневной жизни - его можно обозначить понятием этос, который есть стиль жизни данной группы, принятая в ней иерархия ценностей, часто не совпадающих с теми, что являются предметом этики. Ментальность невозможно изучать на коротких временных промежутках. Генезис и эволюция ее базовых параметров связаны, как правило, с латентными сдвигами. Поэтому вполне закономерна при ее изучении переориентация с динамики и диахронии на статику и синхронию, с развития на функционирование, воспроизводство. К числу важнейших факторов такого воспроизводства относятся традиции, понимаемые как интегральное явление, синтезированно выражающее самые разнообразные виды групповых, социально организованных стереотипов человеческой деятельности.

В качестве определенной теоретической модели в работе использовались некоторые выводы современной военной социологии и психологии. В специальной литературе справедливо подчеркивается, что основой системы воинских ценностей, отличающейся консерватизмом и высоким уровнем конформизма, являются особые условия и компетенция воинской профессии, прежде всего главная функция армии - осуществление насилия. Вполне обоснованны идеи о воинской этике как особом культурно-историческом феномене, который связан с историческими традициями данной нации. Очень важно и то, что армия рассматривается как особая социальная структура, в которой большую роль играют отношения в малых группах. Однако, признавая существование определенных универсальных черт, присущих любому военному сообществу, их обусловленность основополагающими интенциями военного дела, необходимо во избежание анахронизмов и аббераций руководствоваться презумпцией «инаковости» прошлого, следуя принципу историзма.

При изучении традиций, связанных с ролью высших военачальников в римской армии, использовались разрабатываемые в современной историографии социокультурные подходы к функционированию и репрезентации публичной власти (Ю.Л. Бессмертный). Для обозначения социокультурных аспектов военной власти целесообразно использовать понятие идеология военного лидерства, под которой понимается совокупность ценностных представлений и парадигм, которые характеризуют принятые в данном обществе (или в определенных его кругах) воззрения на качества полководца и находят свое эксплицитное выражение в официальных формулах восхваления победоносных военачальников, в

пропагандистских лозунгах, в оценках историков, ораторов и авторов военно-теоретических трактатов. На основе такого рода воззрений формируются образцы целеполагания, практические модели и стили поведения военачальников.

Что касается конкретных методов исследования, то для изучения названных феноменов наибольшее значение имеет лексико-термино-логический, семиотический и контекстуальный анализ, нацеленный на установление корреляций между структурными, жанровыми и языковыми особенностями привлекаемых текстов, с одной стороны, и мировосприятием их авторов, элементами представленных у них идеологической и ценностной систем - с другой. При этом важны не столько особенности индивидуальных взглядов того или иного античного автора, сколько некие общие идеи, словесные штампы, с помощью которых мыслилась, описывалась, оценивалась, а в конечном счете и воспроизводилась та или другая модель поведения воина и полководца. Был использован также комплекс методов общегуманитарных (герменевтический метод, метод структурно-системного анализа) и общеисторических (иллюстративный, историко-сравнительный, историко-типологический, историко-генетический). При извлечении и интерпретации информации из различных типов письменных источников, для проверки ее репрезентативности и достоверности применялся историко-критический, или филолого-исторический метод, а также другие принятые в современном историческом познании приемы и процедуры источниковедческого анализа. В общем понимании римской цивилизации мы опирались на основные положения разработанной в современном антиковедении концепции римской civitas и представления о Римской империи как сложной общественно-политической системе, в которой существенную роль играли полисные традиции и институты, вступавшие в противоречивое взаимодействие с бюрократически-централизаторскими тенденциями. В такую интерпретацию римской истории определяющий вклад внесли такие известные исследователи, как Р. Сайм, Ф. Миллар, К. Николе, Р. МакМаллен, Г. Альфёльди и многие другие, а в отечественной науке -С.Л. Утченко, Е.М. Штаерман, Г.С. Кнабе, В.И. Кузищин, А.Л. Смышляев, на чьи подходы и выводы мы ориентировались при разработке темы как в плане конкретно-исторического исследования, так и в некоторых теоретических обобщениях.

Научная новизна исследования заключается в том, что оно представляет собой, по сути дела, первую попытку последовательно реализовать в изучении римской императорской армии историко-антропо-логический, социоисторический и цивилизационный подходы. Социально-политические и ментально-идеологические параметры военной

организации Рима интерпретируются в их неразрывном единстве и взаимообусловленности, с максимальным учетом общеисторического контекста. Основной акцент сделан на выявлении продолжающегося бытия исконных традиций и ценностей, их трансформации во взаимодействии с новыми установлениями, появлявшимися в ходе исторического развития. Для исследования выбраны узловые и наименее освещенные в научной литературе вопросы, изучение которых на основе тщательного анализа всей совокупности источников позволяет во многом по-новому оценить сильные и слабые стороны императорской армии, ее роль в обществе, в политических процессах и структурах Римской империи. Ряд проблем, рассмотренных в диссертации (восприятие армии и солдат в общественном сознании императорской эпохи, воинский этос римской армии, специфические традиции солдатского мятежа), еще не являлся предметом специальных исследований и впервые подробно анализируется автором. В качестве особого предмета исследования выделена совокупность понятий и представлений, характеризующая образ идеального римского военачальника и объединяемая понятием идеология военного лидерства. По некоторым же вопросам, которые уже неоднократно затрагивались в научной литературе (характер и значение культа знамен, взаимоотношения полководца и войска, «профессионализм» высших командиров римской армии), высказаны точки зрения, либо существенно отличающиеся от имеющихся, либо основанные на уточнении и углублении аргументации в пользу ранее сформулированных выводов.

Основные положения, выносимые на защиту, сводятся к следующему.

1) Обозначившийся в последние годы поворот исследовательского интереса в изучении римской армии от истории сражений и структур к исследованию социальных и духовных факторов военной организации императорского Рима стал закономерным результатом развития современной историографии в русле общей антропологизации исторической науки.

2) Качественно новый уровень понимания общественной и политической роли армии в эпоху Империи недостижим без пристального изучения тех традиций, военно-этических ценностей, социокультурных и идеологических параметров, которыми определялось и общее своеобразие римской военной организации, и конкретные механизмы ее функционирования в рамках социальных и государственно-политических структур Древнего Рима.

3) Отправным пунктом в исследовании социально-политических и идеологических аспектов положения армии в римском обществе эпохи

принципата является анализ отношения к профессиональному войску в общественном сознании императорского Рима. Это отношение, как оно выражено в оценках и суждениях античных авторов, фиксирует появление нового социально-психологического типа профессионального солдата и обособление императорской армии в качестве особой социальной группы. За всевозможными пороками, которые приписываются профессиональному войску, обнаруживается и определенная система моральных требований, предъявляемых обществом к людям военной профессии и основанных на традиционно-римских ценностных представлениях.

4) Как особый социальный организм императорская армия, прежде всего ее легионное ядро, оставалась в эпоху принципата по ряду своих характеристик изоморфной структурам гражданской общины, но вместе с тем представляла собой особую, достаточно когерент!гую корпорацию, имевшую свои задачи, интересы и ценностные ориентации и все более отделявшуюся от гражданского общества, превращаясь в своеобразное военной сословие. Специфическая социальность воинского сообщества в качестве своей важнейшей основы имела горизонтальные связи воинского товарищества и профессионально-корпоративной солидарности, которые целенаправленно культивировались и служили ключевым средством сплочения частей и подразделений, непосредственно определяя поведение и образ мысли солдат.

5) Специфика военной организации принципата во многом определялась соотношением статусов гражданина и воина. Профессиональный характер императорской армии, своими истоками связанный с традиционным римским отношением к военному делу (в частности, с изначальным дуализмом военной и гражданской сфер деятельности), успешно сочетался с гражданско-общинными по своей сути принципами комплектования легионов, включая отбор солдат в соответствии с определенными моральными требованиями. Легионеры эпохи Империи могут рассматриваться как особая часть римского гражданства, а отнюдь не как наемники.

6) Этим в значительной степени определялись характер и формы участия армии в политике. Институтом непосредственного волеизъявления и самоорганизации военного сообщества была воинская сходка, которая обладала в числе прочих и потестарной функцией, выступая в императорский период как орган подобный комициям и в силу этого обладающий правом наделять властными полномочиями императоров. Соответственно, и в солдатских мятежах эпохи Империи правомерно видеть не только крайнее средство отстаивания солдатами своих узкокорпоративных интересов или инструмент узурпации власти, но и про-

явление гражданского качества римских легионеров, сознававших себя одним из носителей суверенной власти.

7) Отношения императоров и армии можно рассматривать как особый тип патроната-клиентелы, узы которой имели корни в древних традициях аристократической общины и в конце Республики приобрели специфический военный характер. Войсковая клиентела, основанная на своеобразном договоре между императором и войском, предполагала наличие разнообразных неформальных и символических связей, включая развитое в армии династическое чувство, личную преданность, отождествляемую с воинским долгом.

8) Эффективность императорской армии была во многом обусловлена культивированием в ней соответствующих военно-этических ценностей, система которых, с одной стороны, непосредственно коррелировала с основополагающими аксиологическими представлениями римлян, а с другой, модифицировалась в условиях профессиональной армии. С особой наглядностью это проявляется в понимании такой ключевой аксиологической и практической категории, как воинская дисциплина. Особенное значение в римских военных традициях имел дух состязательности, который основывался на фундаментальных ценностных представлениях, связанных с понятиями воинской доблести, чести и славы, стимулировался и закреплялся организационно-практическими установлениями, в частности детально разработанной системой наград и чинопроизводства.

9) Военно-этические идеалы и реальный воинский этос солдат императорской армии были пронизаны сакральными представлениями и неразрывно связаны с индивидуальными и коллективными культовыми практиками, ведущее место среди которых занимали те, что относились к почитанию военных знамен, представлявших в глазах солдат подлинные божественные сущности, близкие к понятию numen.

10) Комплекс идеологических представлений, социокультурных и практических установок, относящихся к сфере осуществления военного командования, в эпоху Империи сохранял многие традиционные особенности, определявшиеся аристократическим и милитаристским характером римской civitas. Это касается таких компонентов римской идеологии и практики военного лидерства, как неразрывная взаимосвязь знатности и доблести, критерии отбора на высшие командные должности, содержание и характер военного воспитания и образования римских военачальников, понимание военной науки, роль личного примера и ораторского искусства полководца в управлении войсками и взаимоотношениях с солдатами. К римским военачальникам эпохи принципата, как и республиканского времени, неприменимы понятия «профес-

сионализм» и «дилетантизм» в их современном понимании, поскольку представления римлян о качествах и роли военного лидера основывались на специфических социокультурных традициях, не знавших дихотомии «профессионализм - дилетантизм».

Практическая значимость исследования заключается в том, что его материалы и выводы могут быть использованы как историками-антиковедами для разработки самых разнообразных научных тем, относящихся к военной, социальной, политической и культурной истории античного мира, так и специалистами по другим периодам всемирной и военной истории для сравнительно-исторического анализа. Результаты исследования могут найти и уже находят применение в преподавательской деятельности на исторических факультетах, при разработке общих и специальных курсов, создании учебных пособий для высшей и средней школы, научно-популярных и справочных изданий, необходимых для распространения исторических знаний.

Апробация результатов исследования. Выводы автора по общим и частным вопросам диссертационного исследования излагались на заседаниях кафедры истории древнего мира и средних веков исторического факультета Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского, а также на международных, российских и региональных научных конференциях: Российской ассоциации антиковедов в Институте всеобщей истории РАН (1996, 1998, 2000, 2002, 2003 гг.), на Сергеевских чтениях в МГУ (1995, 1997, 1999, 2001, 2003 гг.), на Жебелевских чтениях и конференции «Античное общество»-4 (СПбГУ, 2001,2002 гг.), на чтениях памяти проф. Н.П. Соколова в ННГУ (1997, 1999, 2000, 2002 гг.), чтениях памяти СИ. Архангельского в НГПУ (1997, 2001, 2003 гг.), на конференции «Античный мир и варварская периферия: проблема контактов» в Саратовском гос. ун-те (2000 г.), на конференциях, посвященных 50-летию исторического факультета и 25-летию кафедры истории древнего мира и средних веков ННГУ (1996, 1999 гг.), на конференциях в Нижегородском коммерческом институте (2000, 2002 гг.). Результаты исследования отражены также в опубликованных монографиях, статьях, рецензиях, переводах и тезисах докладов, общим объёмом около 67 п.л.

Структура диссертации определяется целью и задачами исследования и включает введение, шесть глав, разделенных на параграфы, заключение, список сокращений и список использованных источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы, определяются хронологические рамки, объект и предмет, цели и задачи, научная новизна диссертации, рассматриваются методологические подходы и аспекты исследования, отмечается апробация работы и ее практическая значимость. В главе первой рассматриваются источники и историография. В параграфе 1, посвященном литературным и юридическим источникам, отмечается, что специфика рассматриваемого предмета и хронологические рамки исследования диктуют особые подходы к отбору и методам интерпретации источников. Для воссоздания по возможности полной картины военных традиций, идеологии и ментальности римской армии ни одно из их свидетельств недопустимо ни игнорировать, ни использовать в отрыве от других. Но для исследования большинства поставленных проблем первостепенное значение имеют литературные источники. В них miles Romanus предстает в самых различных своих «ипостасях», в моменты боевых событий и политических потрясений, гораздо реже в обыденных мирных условиях. Но в абсолютном большинстве случаев его активность и внутренний мир показаны «извне», отнюдь не в нейтральном, но в идеологически насыщенном, литературно организованном повествовании, которое создавалось людьми, отделенными от рядовой солдатской массы огромной социальной и культурной дистанцией. В литературных текстах мы имеем дело с определенными образами римского солдата и римского полководца, складывающимися из множества компонентов: универсальных и индивидуальных черт, сюжетных контекстов, стандартных лексем, описывающих добродетели и пороки, ассоциативных рядов, оценочных авторских интонаций и т.д. При этом набор базовых характеристик римского солдата конца Республики и императорского времени обладает поразительной устойчивостью в сочинениях самых разных по содержанию, жанрам, авторской манере, политическим тенденциям и художественным достоинствам. Стереотипность и эмоциональная окрашенность дискурса указывают не только на устойчивую традицию, но и на проблемы, действительно значимые для античных авторов и их аудитории. Выясняя, какими типическими чертами наделяются римские военные в литературных текстах, какие предъявлялись им моральные требования, можно установить ту «систему координат», с которой сообразовывались сами древние в своих взглядах на армию, и уже исходя из нее отбирать и оценивать факты, способные пролить свет на ценностные доминанты простых воинов. Такой подход позволяет судить о структуре и содержании солдатской ментальности в соответствии с внутренними связями

системы ценностей самих древних, учитывая широкий социокультурный контекст эпохи.

Исходя из названных посылок и с учетом жанровых особенностей, времени создания, позиций авторов различных литературных памятников дается характеристика античной историографии (трудов Полибия, Цезаря, Саллюстия, Дионисия Галикарнасского, Тацита, Иосифа Флавия, Аммиана Марцеллина, Диона Кассия, малых историков, Валерия Максима и др.), произведений биографического жанра (Плутарха, Све-тония, «Писателей истории Августов», Аврелия Виктора), ораторской, эпистолярной, и философской прозы (Цицерона, Сенеки Младшего, Плиниев Старшего и Младшего, Элия Арстида, Фронтона, Авла Геллия, Юлиана, Либания, Латинские панегирики и др.). В отдельную группу литературных источников выделяются трактаты, посвященные различным вопросам военного искусства («Стратегикос» Онасандра и труд Вегеция). Учитывая, что в военной науке традиции играли большую роль, чем в других отраслях знания, представляется вполне правомерным осторожное привлечение, преимущественно в сопоставительном плане, также свидетельств как ранних греческих военных теоретиков, так и некоторых византийских авторов, например, Маврикия. Некоторые любопытные фактические свидетельства и штрихи, дополняющие общую картину восприятия солдат и армии в римском обществе, дают и другие литературные произведения эпохи принципата: «Сатирикон» Петрония и «Метаморфозы» Апулея, на страницах которых легионеры появляются в качестве второстепенных, но наделенных характерными чертами персонажей, произведения римских поэтов (Горация, Лукана, Ювенала, Силия Италика и др.), в творчестве которых нашли отражение как исторические события и их восприятие, так и реалии и проблемы современной им эпохи. Нельзя также обойти вниманием данные христианских апологетов П-Ш вв. (Тертуллиана, Минуция Феликса) и церковных историков (Лактанция, Евсевия, Орозия и др.), которые интересны не только с точки зрения отношения самих христиан к военной службе и свидетельствами о распространении христианства среди римских военнослужащих, но и сведениями об их роли в жизни общества и государства.

Для исследования многих конкретных аспектов социопрофессио-нального статуса солдат и ветеранов огромное значение имеют юридические источники. Ссылки и цитаты из императорских конституций и произведений юристов дошли до нас в составе «Дигест»; сами тексты императорских рескриптов, эдиктов и мандатов приводятся в кодексах Феодосия и Юстиниана. При обращении к юридическим источникам не следует забывать об историческом подходе в их интерпретации и самом

их нормативном характере: наличие того или иного юридически закрепленного положения еще не означает, что в реальной жизни оно применялось всегда и во всех случаях одинаково. Зачастую какие-либо данные о применении отдельных правовых норм и вовсе отсутствуют.

Откорректировать и дополнить информацию литературных свидетельств позволяют данные документальных источников, рассматриваемые в параграфе 2. Это прежде всего разнообразные надписи, которые происходят непосредственно из среды военных, проливая свет на те отношения и взгляды, о которых античные авторы чаще всего умалчивают. Для освещения идеологии военного лидерства, взаимоотношений императора и войска большой интерес представляют почетные надписи и элогии, посвященные римским военачальникам и императорам. Для исследования же ценностных представлений и социальных связей самих солдат особенно важны эпитафии, составляющие примерно три четверти всех известных надписей. В массе своей они предельно лаконичны, используют стандартные формулы и структуру, но в ряде случаев мы располагаем достаточно пространными, оригинальными текстами, в которых скрупулезно отмечаются этапы и наиболее примечательные события служебной карьеры, особыми эпитетами и сентенциями выражается отношение к покойному со стороны того, кто его похоронил. Учитывая принцип экономичности, действовавший при создании лапидарных текстов, следует признать, что в случаях отступления от общепринятого минимального набора сведений акцентировались действительно значимые для данного индивида (и его окружения) моменты. В некоторых случаях для изучения различных аспектов солдатской мен-тальности не менее показательным, чем сам текст надписи, может быть скульптурное изображение на надгробном памятнике. Незаменимым источником для анализа индивидуальных и коллективных религиозных представлений в их связи с римским воинским этосом и официальной религиозной политикой служат вотивные надписи.

Тексты на папирусах, остраконах и деревянных табличках освещают в основном бытовые реалии и служебную рутину и дают довольно скупую, хотя подчас и бесценную, информацию о духовном облике римских военных, а кроме того, предоставляют в распоряжение исследователей уникальные данные о латинском языке и жаргоне солдат. Среди папирусных документов, которые происходят в основном из Египта и из Дура-Европос на среднем Евфрате, имеются немногочисленные солдатские письма к родным (и письма родных солдатам), интересные прежде всего теми живыми подробностями, которые практически невозможно почерпнуть из памятников иного рода. Известны также образцы рекомендательных писем, предоставление которых требовалось при поступ-

лении на службу или для получения более высокого и выгодного поста. Для изучения правового статуса военнослужащих и ветеранов исключительную важность представляют папирусы юридического содержания -императорские решения о наделении ветеранов различными привилегиями, письма императоров провинциальным наместникам и т. п. Особое место занимает папирус, открытый в начале 1930-х гг. в Дура-Европос, где был обнаружен большой архив документов дислоцированной здесь когорты вспомогательных войск (P. Dur. 54), известный как Feríale Duranum и датируемый 223-227 гг. Представляя собой стандартный, используемый, очевидно, во всех римских воинских частях календарь праздников, он во многом по-новому осветил религиозно-культовую практику римской армии.

При относительном дефиците свидетельств, происходящих непосредственно из солдатской среды, немаловажное значение приобретают лингвистические данные - это сохранившиеся в литературной традиции, в надписях и на папирусах слова армейского жаргона, отдельные образцы солдатского фольклора и другие языковые явления. Взятые в комплексе, эти данные позволяют дополнить обобщенный портрет римского воина любопытными штрихами. Существенным дополнением к комплексу письменных источников служат также археологические, изобразительные и нумизматические материалы. Важнейшим результатом археологических работ является не просто обнаружение новых артефактов, в том числе надписей, монет и разного рода изобразительных памятников, но воссоздание того материально-исторического контекста, в котором они бытовали. Весьма информативна также иконография исторических скульптурных рельефов на таких коммеморативных сооружениях, как триумфальные арки, памятные победные колонны Траяна и Марка Аврелия. Для характеристики официально пропагандируемых идей, ценностей и религиозных культов, так или иначе связанных с военной сферой, большой интерес представляют данные нумизматики. Но было бы недопустимой ошибкой преувеличивать связь между монетными легендами и целенаправленной правительственной пропагандой, усматривая в монетах едва ли не главное средство формирования общественного мнения. Сами по себе, без учета свидетельств других источников они все же малоинформативны для основных вопросов нашей темы.

В параграфах 3, 4 и 5 в проблемно-хронологическом плане рассматривается история изучения римской императорской армии в зарубежной и отечественной историографии на протяжении примерно 150 лет, определяются степень изученности темы, основные тенденции и

дискуссионные вопросы современной научной литературы, относящейся к теме исследования.

Глава вторая посвящена рассмотрению идеологических и социальных аспектов положения армии в римском обществе. В 1-м параграфе на основе преимущественно литературных источников анализируется восприятие солдат и армии в общественном сознании императорского Рима. В связи с профессионализацией армии и по мере упрочения «римского мира» война и тем более служившие в армии люди все больше оказываются на периферии общественного мнения, воспринимаются все более отчужденно. Обособление армии проявляется не только в ее пространственном и функциональном отделении от основной массы населения, но и в фактическом выделении армии как самостоятельной социальной группы. Примечательно, что военные и сами противопоставляют себя гражданскому населению, резко отделяя себя от pagani, как стали называться на солдатском жаргоне штатские. В литературе позднерес-публиканского и императорского времени появляется новый образ римского солдата, чьи социальные качества, поведение и психология оцениваются античными авторами в моральных категориях. Соответствующие характеристики в большинстве случаев эмоционально и риторически окрашены, предвзяты, нередко огульны и анахронистичны, особенно когда речь идет о солдатах времен гражданских войн. В то же время длительная военная служба в отдаленных гарнизонах, постоянные воинские упражнения и труды считались верным средством отвлечь наиболее бедные и беспокойные элементы населения от занятия разбоем, предоставив остальным гражданам возможность спокойно трудиться и наслаждаться миром (Dio Cass. LII.27.1-5). В целом отношение к армии в литературных источниках представляет собой смесь отчуждения, антипатии, презрения и страха. В обобщенном литературном портрете солдат выглядит грубым полуварваром, «нечестивым воякой», бесчестным, алчным и продажным, по своей природе склонным к мятежам, подобно своевольной черни. Яркость многих конкретных эпизодов и деталей в описании солдатского облика и поведения в общем не оставляет сомнений, что эти стандартные пороки действительно присутствовали с военной среде и не были только литературной фикцией, как и подчеркиваемые в воинах бесхитростность, простодушие, склонность к суевериям.

Вместе с тем, позиция большинства античных авторов по отношению к армии, по самой своей морализаторской сути, амбивалентна. Усиленное подчеркивание оппозиции «римское - варварское» может свидетельствовать о том, что общественное мнение хотело видеть в армии один из оплотов римского мира, а за обличительным пафосом и

акцентированием коренных пороков солдатской массы имплицитно присутствует определенный нормативный идеал истинно-римских воинских качеств, который как раз и является критерием, позволяющим оценивать те или иные явления как моральное зло. Жизненная реальность этого военно-этического идеала обнаруживается в тех же литературных источниках, когда они «проговариваются», приводя выразительные факты подлинно-героического поведения простых солдат и командиров, фиксируя неоднородность солдатской массы с точки зрения приверженности воинскому долгу. И, наверное, доверять этим свидетельствам следует не меньше, чем свидетельствам о порочной природе профессионального солдата. И в тех и в других свидетельствах используется система топосов и понятий, в основе которой лежат ключевые ценностные оппозиции, определявшие мировосприятие не только авторов, но и самих солдат. Разумеется, тот факт, что поведение и мораль солдат оцениваются в источниках в соответствии с традиционной шкалой ценностей, не означает тождественности этих ценностей и позитивных компонентов солдатской ментальности. Последние, будучи генетически связаны с первыми, обладали в то же время собственной спецификой, обусловленной эволюцией характера армии. Специфические черты солдатской ментальности обнаруживаются при анализе солдатского жаргона и фольклора. Sermo castrensis не отличался изысканностью, но был языком образным и метким, подчас циничным, но выразительным. Римские воины были склонны к бахвальству и малопристойному юмору, но в то же время не были темной, замуштрованной массой и ценили вольное слово и те узы, которые связывали их с соратниками и императором, к которому они могли иногда обратиться запанибратски.

Во 2-м параграфе императорская армия рассматривается как особый социально-политический организм, в жизни которого обнаруживается противоречивое взаимодействие традиционных норм и установлений с новыми моментами, характерными для профессионального войска. Многие социальные элементы, объединявшие людей в гражданской общине, прежде всего сопричастность рядовой массы к осуществлению властных функций, дружеские связи в рамках различных микрообщностей, формы организации социального и сакрального пространства, со-словно-классовая структура присутствовали в жизни военного сообщества, делая легион и лагерь подобием civitas, как она определяется у Цицерона (De off. 1.17.53-57). Однако в императорский период, когда военная и гражданская сферы были особенно резко разделены, вступление на военную службу влекло за собой кардинальный разрыв с гражданским обществом, который проявлялся во многих отношениях и имел

разнообразные последствия. Понятие родины в сознании солдат все более отождествлялось с военным лагерем, государство и народ замещаются фигурой императора; подчинение disciplina militaris вело к ограничению гражданских прав. Тяготы и лишения военной службы, однако, компенсировались системой социальных гарантий и юридических привилегий, развитие которых фактически превращало солдат и ветеранов в особое сословие. Эта тенденция особенно усиливается в конце II - начале III в. Для императорской армии характерен новый тип воина, имеющего особый социально-правовой статус и ценностные ориентации, основанные на приверженности солдат своей части, преданности императору и солидарности со своими боевыми товарищами. Именно эти моменты обусловливали специфическую корпоративность императорской армии.

Одним из важных истоков такой корпоративности были отношения воинского товарищества, которые рассматриваются в параграфе 3. Существование в римской армии различных неформальных групп, основанных на товарищеских связях, подтверждается анализом эпиграфических материалов. Солдатские надписи и нарративные тексты содержат ряд терминов, обозначающих товарищей по службе и имеющих различные смысловые оттенки (commilito, commanipularis, contubernalis, contiro, collega, frater и др.). Надписи фиксируют определенные отношения между сослуживцами, показывая, что, помимо чисто дружеских чувств, основой таких содружеств могли быть земляческие связи или одновременный призыв на военную службу, приверженность тому или иному культу либо членство в одной коллегии. Показательно, что товарищеские связи, сложившиеся за годы службы, нередко сохранялись среди вышедших в отставку ветеранов. По-видимому, существенную роль в развитии неформальных дружеских связей играли малые подразделения, в которых проходила вся повседневная жизнь солдат. Приверженность солдат своей части сознательно культивировалась, в том числе и посредством религиозно-культовых средств. На основе воинского товарищества происходило сплочение так называемых первичных групп, что служило немаловажным фактором боеспособности подразделений и частей, но вместе с тем являлось одной из основ армейской корпоративности. Корпоративность является неотъемлемым качеством профессиональной армии. В социальных, политических и военно-стратегических условиях римской державы военная организации уже не могла основываться только на гражданско-общинных связях воинов, как в классическую эпоху полиса, или на родоплеменных узах, как в войсках варваров, нападавших на границы Рима. В то же время воинское товарищество являлось необходимым социальным элементом,

зо

компенсировавшим отсутствие в военной жизни гражданских и семейных связей. «Корпоративный дух» определял многие существенные черты воинского этоса и ментальности. Мнение ближайших товарищей и честь подразделения, к которому принадлежал солдат, были первостепенными мотивами его поведения в бою. Воинская корпоративность обнаруживает себя в почитании культов военных знамен и гениев легионов и других подразделений. Она находит свое выражение в особых традициях и индивидуальности каждой данной части. Нельзя, однако, не видеть, что корпоративная солидарность военных нередко оборачивалась их круговой порукой, особенно во время солдатских мятежей и гражданских войн, а также при конфликтах с гражданскими лицами.

В 4-м параграфе «Дихотомия civis - miles в Риме позднереспубли-канского и императорского времени» речь идет о соотношении статусов гражданина и воина. В этой дихотомии с особенной наглядностью раскрывается своеобразное сочетание древних полисно-республиканских традиций с реалиями профессиональной регулярной армии. Современные исследователи считают возможным говорить о начале превращения римского войска в «постоянную армию с профессиональным оттенком» уже в период Ранней республики в связи с такими факторами, как введение в конце V в. до н. э. (первоначально только эпизодическое) круглогодичной военной службы и, соответственно, платы за нее. Римский профессионализм в военной сфере связан не только с определенными институтами, но и с соответствующими взглядами римлян на военное дело. Институциализируя профессиональную армию, Август и его преемники опирались на это традиционное римское отношение и в то же время вовсе не отказывались от принципа комплектования легионов гражданами, а напротив, предъявляли к потенциальным новобранцам и солдатам определенную систему моральных требований. Сочетание принципа «гражданин - солдат» с профессиональным характером армии можно отнести к бесспорным достижениям военной реформы Августа. Основатель принципата, вероятно, вполне отдавал себе отчет, что без этого принципа армия легко превратиться в наемное войско, которое всегда будет источником повышенной угрозы для власти принцепса. Конечно, и в годы правления Августа, и в последующие периоды истории Империи неоднократно возникали ситуации, когда не приходилось проявлять особую разборчивость при наборе войсковых контингентов, когда лояльность войск императоры вынуждены были приобретать откровенным подкупом. Однако лейтмотивом политики рекрутирования в эпоху Ранней империи оставалась ориентация на гражданский статус легионов, составлявших основу вооруженных сил, акцентирование их привилегированного положения по сравнению с вспомогательными пе-

регринскими частями. Другое дело, что в условиях мировой державы римские легионеры были не просто гражданами города Рима, но географически обширной Res publica, служба которой была и службой императору. Императорская армия сохраняла важные полисно-республиканские традиции не только в качестве идеальной нормы, но и в качестве практических установок, закрепляемых правом. Несмотря на неизбежную трансформацию в новых исторических условиях, эти традиции обеспечивали достаточно эффективное функционирование военной организации принципата и особую политическую роль армии.

В главе 3 «Характер и формы участия армии в политических процессах» внимание сосредоточено на значении воинской сходки в жизни армии и политическом механизме Римской империи, на характеристике феномена солдатского мятежа, на сущности и социально-политической роли войсковой клиентелы. Как непосредственный механизм самоорганизации воинского сообщества и выражения властной армии contiones militares изучены явно недостаточно. В параграфе 1 после рассмотрения организации и семантически значимых атрибутов воинской сходки дается анализ ее главных функций, к которым могут быть отнесены церемониальная, информационно-агитационная и потестарная. В частности, есть немало примеров, когда contio выступает как своего рода судебная инстанция, которая может решить даже судьбу высокопоставленных лиц, в том числе и своих командиров, инициировать назначение на тот или другой пост и рекомендовать к награждению (либо же непосредственно награждать отдельных солдат и военачальников), даровать или санкционировать различные почести (в том числе права гражданства, обожествление умерших императоров и т. д.). Все это свидетельствует о важной роли легионеров как римских граждан, сохранявших ius suffragii. В ряде случаев contio не только конституируется в качестве органа самоуправления, но становится одной из форм выражения властной воли войска, выступает непосредственным источником верховной власти. Используя институт воинской сходки, армия выступала в качестве ведущей конституционной силы, хранительницы легитимности власти в социально-политической системе акцептации императоров, которая включала три силы - plebs urbana, senatus, milites. Соответствующие традиции, позволявшие войску провозглашать императорами своих избранников, базировались на прецедентах, имевших место еще в период Ранней и Средней Республики. Право войска выбирать и смещать императоров не только реализуется de facto, но и признается в период принципата (и тем более Поздней империи) почти официально. Возникшая уже в период раннего принципата тенденция к отстранению сената от участия в выборе и утверждении у власти императоров и в

других легитимационных решениях развивается в период кризиса Ш в. и закрепляется в эпоху домината. Нельзя согласиться с мнением Е.П. Глушанина, что уподобление армии комициям было просто немыслимо при принципате. Из рассмотренных свидетельств источников вполне определенно можно заключить, что воинская сходка едва ли не на всем протяжении римской истории оставалась институтом, который своими реальными полномочиями и внешним «антуражем» не просто сходствовал с комициями как органом власти граждан, но в некоторых ситуациях выступал в качестве их своеобразной формы. Разумеется, потестар-ная функция сходки лежала, так сказать, вне «правового поля», в сфере прецедентов и обычая. Но основывалась она на полисно-республи-канских традициях, которые не пресекались в эпоху Империи, хотя и подвергались определенным трансформациям. Среди этих традиций надо назвать характерное для римской civitas сочетание самых широких властных полномочий носителя империя с его ответственностью и известной зависимостью от суверенного коллектива граждан-воинов. Сохранение таких традиций в армии было одним из необходимых (хотя, конечно, и не достаточным) условий ее политической активности и влияния. Важно подчеркнуть, что эти традиции, институциональным выражением которых была contio militaris, с особенной интенсивностью проявлялись в ситуациях кризиса, когда обычные органы и механизмы власти были не в состоянии должным образом выполнять свои функции. Вопрос о том, какими конкретными мотивами руководствовались воины, возводя на престол того или иного претендента, остается спорным. Ясно, однако, что ни успешно отстаивать свои профессионально-корпоративные интересы, ни выступать в качестве решающего субъекта политической борьбы императорская армия была бы не в состоянии без наличия веками выработанных форм своего волеизъявления. Наиболее радикальной из таких форм был военный мятеж.

В параграфе 2 анализируются специфические черты римского военного мятежа, связанные с его правовыми аспектами, особенностями его протекания и действием субъективного фактора, прежде всего с ролью тех представителей воинской массы, которые в источниках именуются зачинщиками и вождями мятежа - auctores, capita, duces, principes seditionis. В римском военно-уголовном и государственном праве существовали четкие определения мятежных действий и устанавливались соответствующие санкции, в том числе и в отношении зачинщиков мятежа. Однако на практике отнюдь не всегда эти предписания применялись в полном объеме: очень многое зависело здесь от конкретной ситуации и личной роли военачальников. Для понимания сущности феномена мятежа важно учитывать характер и содержание его оценок в ли-

тературных источниках. В абсолютном большинстве античных описаний солдатских волнений всячески подчеркиваются их анархически-оргиастические аспекты, иррационально-стихийная сторона, для чего используется понятийный ряд, относящийся к социально-психологической патологии: безумие и безрассудство, ярость, чума и зараза. Главные факторы и мотивы солдатского бунта, по мнению большинства древних авторов, коренятся в порочных склонностях, органически присущих солдатской массе в целом. Более конкретные причины и мотивы солдатских возмущений если и называются в литературных источниках, то обычно не удостаиваются сколько-нибудь подробного анализа либо девальвируются самим способом их изложения. Отношение античных авторов к зачинщикам мятежей еще более неприязненное, чем к мятежной солдатской толпе. Для древних авторов типично убеждение, что заговоры и мятежи всегда затеваются людьми изначально порочными, которые руководствуются исключительно низменными, корыстными мотивами. Следует, однако, признать, что даже в ходе серьезного мятежа, несмотря на неизбежные в такой ситуации эксцессы, обнаруживается поразительная способность римских воинов к самоорганизации. Как правило, легионеры стремились сохранять обычный распорядок лагерной жизни, выполняя рутинные служебные обязанности. Вероятно, именно зачинщикам мятежа принадлежала ключевая роль в поддержании такого порядка. Подавление мятежа (или завершение его определенным компромиссом) зависело не только от решительности и авторитета военачальника или от предоставления определенных уступок воинам в ответ на их требования, от использования объективного несовпадения интересов различных групп внутри войска. Существенным фактором преодоления такой критической ситуации, как мятеж, являлись качества самого римского солдата, воспитанные многовековыми традициями: верность профессиональному воинскому долгу, пиетет по отношению к власти и социальному статусу военачальника, развитое чувство солдатской чести, сознательное подчинение дисциплине. К этим качествам и апеллировали полководцы. Разумеется, солдатская среда была неоднородной во многих отношениях, в том числе и в моральном, подверженной к тому же внушению и довольно резким переменам настроения. Ситуация мятежа нередко оказывается настолько «внезаконной», что для ее преодоления недостаточно было средств, предписываемых строгим военным правом. Военачальникам приходилось, далеко выходя за правовые рамки, прибегать к нестандартным методам, варьировавшимся в очень широких пределах — от полного прощения и «ублаготворения воинов ласковым обращением» (comitate permulcendum militem) до «поголовного истребления» мятеж-

ников (promisca caedes) (Tac. Ann. 1.29.3; 48.1). Важно подчеркнуть, что даже после того, как армия Рима окончательно превратилась в профессиональную, римские солдаты не вели себя как простые наемники и их действия так или иначе идентифицировались с коллективными целями Империи. Солдатский мятеж в Риме никогда не был направлен против римского государства как такового. Римские легионеры ощущали себя не наемниками, но, скорее, носителями суверенной власти, партнерами и опорой императора, считая, что они вправе отстаивать собственные интересы не только обращенными к властям просьбами, но и оружием. В моменты кризиса власти военный мятеж мог инициироваться и направляться честолюбивыми претендентами на престол и тем самым превращаться в прямой политический акт. Армия нередко использовалась как средство политического действия. Надо, однако, иметь в виду, что в условиях Империи профессионально-корпоративные интересы армии были неразрывно связаны с вопросом о главном носителе власти. Поэтому практически всякий мятеж являлся актом политическим, независимо от того, имел ли он целью смену субъектов власти или диктовался сугубо корпоративными нуждами солдат. Вполне правомерна и та точка зрения, что узурпации императорской власти путем военного мятежа были «встроены» в имперскую политическую структуру, а их исторические корни связаны не столько с неурегулированностью порядка наследования, сколько с «революционным» происхождением самой императорской власти. Сама череда военных переворотов и солдатских мятежей в истории Империи была бы, наверное, невозможна без тех «мятежных традиций», которые складывались в Риме начиная с ранне-республиканского времени и за которыми правомерно видеть не только форму отстаивания профессионально-корпоративных интересов, но и проявление гражданского сознания римских легионеров.

Если механизм солдатского мятежа вступал в действие, как правило, только в критических ситуациях, то в обычных условиях отношения между императорской властью и армией строились на основе связей, которые, по мнению многих исследователей, можно определить как па-тронатно-клиентские. Войсковая (военная) клиентела и армии-клиенты появились еще в первые десятилетия I в. до н.э. в связи с процессом профессионализации войска и выдвижением военных лидеров нового типа. Эти процессы стали решающим фактором общественных изменений в период Поздней республики и были одним из источников формирования системы принципата. В параграфе 3 на основе критического анализа источников и высказанных в литературе точек зрения на войсковую клиентелу отмечается, что патронатно-клиентельные связи, закрепляемые присягой и обычаем, основывались на своеобразном дого-

воре между императором и войском и действительно составляли важнейшую сторону их взаимоотношений. Персональный характер армий конца Республики и армии принципата вполне отчетливо сознавался современниками. Монополизация войсковой клиентелы принцепсами была одним из ключевых факторов достижения политической стабильности в государстве. С установлением принципата военная служба стала рассматриваться как служба лично императору, а сама армия - как принадлежащая персонально ему не только в силу его полномочий главнокомандующего, но на основе обязательств и связей персонального характера, которые в немалой степени обусловливались воинской присягой, включавшей обязанность хранить личную верность принцепсу и его семейству. Войсковая клиентела включала разнообразные неформальные компоненты, определявшие ее военную специфику (представление об императоре как источнике и распорядителе воинских почестей и материальных благодеяний, развитое династическое чувство, отождествление воинского долга с личной преданностью правителю и его семейству). Наряду с идеальными, символическими и правовыми факторами существенное (а часто и определяющее) значение имело выполнение императором обязательств материального характера, его забота о повседневных нуждах солдат. Специфика войсковой клиентелы заключалась в том, что армия (прежде всего войска из граждан) выступала как одна из «договаривающихся сторон», которая в отличие, например, от столичного плебса брала на себя весьма серьезные обязательства и поэтому могла требовать от правителя-патрона твердого выполнения его части обязательств. В такой системе взаимоотношений воины, оставаясь приверженными единодержавию, ощущали себя не подданными, но партнерами и опорой императорской власти.

Главу четвертую «Система воинских ценностей римской армии» открывает параграф, посвященный анализу комплекса аксиологических и нормативных представлений о воинской дисциплины в их взаимодействии с новыми тенденциями в развитии военной организации. Disciplina militaris всегда рассматривалась как фундамент римской военной организации и государственности, поэтому связанные с ней представления относятся к важным компонентам «римского мифа». Ее аксиологическое значение раскрывается через оппозицию между героической нормой, выраженной понятием «суровость», и разнообразными пороками, которые были результатом заискивания и потворства солдатам со стороны военачальников. Если в повествованиях о славном прошлом Рима severitas и ambitio принадлежат к разным полюсам, то начиная с позднереспубликанского времени в источниках все более настойчиво подчеркивается необходимость соблюдать определенный баланс между

этими двумя полюсами. Такого рода суждения показывают, что в условиях регулярной профессиональной армии для поддержания дисциплины требовались иные средства, нежели в эпоху гражданского ополчения. В императорской армии дисциплина обусловливалась не беспощадностью наказаний или гражданской солидарностью, но организационно-правовыми мерами, систематическим обучением личного состава, различными льготами и привилегиями, корпоративным единством воинских частей, а также личными связями императора и войска. Вместе с тем, дисциплина легионов в значительной степени определялась ценностными представлениями, глубоко укорененными в сознании самих солдат и связанными с понятиями воинской чести и долга. Эта «любовь к послушанию», основанная на традиционных римских ценностях, передавалась из поколения в поколение благодаря традициям, правовым и сакральным нормам, легендарным и живым примерам. Консерватизм римской военной организации и объективные требования военной деятельности делали ориентацию на «суровость» неустранимым фактором в жизни армии, диктуя также и соответствующий стиль командования римским военачальникам.

Не менее значимой категорией системы ценностей римской армии является понятие воинской доблести, которое рассматривается в параграфе 2 во взаимосвязи с характерным для римских военных традиций атональным духом. Virtus всегда трактовалась античными авторами как неотъемлемое национальное качество римлян, как решающий фактор их побед. Специфика римского понимания воинской доблести заключается в том, что данная категория, органически связанная с представлениями о чести и славе, включает в себя ряд нормативных качеств (таких, как стойкость, храбрость, усердие, дисциплина), будучи неотделимой от строгой продуманной организации, выучки и постоянного ратного труда, а также от ревностного состязания. Являясь по своему происхождению аристократической ценностью, римская virtus в то же время была моральным ориентиром и для простых солдат. Многие факты римской военной истории подтверждают присутствие в солдатской ментальности исконно римских представлений о воинской доблести, чести и славе, пронизанных всеохватывающим атональным духом. Ревнивое отношение простых солдат к воинской чести и доблести обнаруживается в стремлении публично продемонстрировать лучшие воинские качества, добиться их признания со стороны соратников и командиров. Императивы неписаного кодекса воинской чести нередко превалировали над всеми прочими соображениями, делая состязательность непосредственным и очень действенным регулятором индивидуального и коллективного поведения солдат. Необходимо подчеркнуть, что представления о

воинской чести и славе носили в императорской армии сугубо корпоративный характер: в них доминировало отнюдь не патриотическое начало, но достойная репутация самого воинского коллектива и его вождя. В целом же агональный дух в римской армии, несомненно, получил большее развитие, чем в армиях греческих государств.

Одним из показателей этого является детально разработанная и гибкая система воинских почестей, существовавшая в Риме. Она рассмотрена в параграфе 3 «Чины и награды в системе воинских ценностей римской армии». В принципе воинские почести в виде повышения в чине и знаков отличия всегда мыслились как вознаграждение за проявленные доблести, хотя в реальной действительности многое зависело от социального происхождения и статуса военнослужащего, его ранга, протекционизма и т.п. обстоятельств. В представлении солдат воинские почести непосредственно связывались с императором, к которому в эпоху Империи полностью перешло право награждать отличившихся и производить повышения по службе. Но, как показывают некоторые эпиграфические источники, в отдельных случаях воинские коллективы могли инициировать предоставление воинских почестей. О большом значении наград и повышений для самих солдат с очевидностью свидетельствуют подробные надписи с перечислением основных этапов и обстоятельств служебной карьеры, а также исполнение обетов богам по случаю повышения в чине. Если продвижение по служебной лестнице подкреплялось солидными материальными выгодами, то знаки отличия всегда оставались, по существу, моральными стимулами, значимость которых напрямую зависела от сохранения традиционных ценностных ориентации в солдатской среде. Упадок dona militaría и выдвижение на первый план сугубо материальных поощрений, видимо, не случайно начинается со времени Каракаллы, когда практически исчезают различия по статусу между солдатами легионов и вспомогательных войск и набирает силу процесс постепенного размывания исконно римских ценностей.

В главе пятой «Воинская ментальность и религия» раскрывается значение религиозной составляющей в воинской ментальности. В параграфе 1 освещаются общие принципиальные особенности religio castrensis как выражения профессионально-корпоративной идентичности воинского сообщества и взаимосвязь религиозно-культовой практики (индивидуальной и коллективной) с реальными ценностными ориен-тациями солдат. Подчеркивается, что практически все военные установления и традиции римлян - от военной присяги, устройства лагеря, воинских церемоний и ритуалов до практики командования и дисциплины - были неразрывно взаимосвязаны с сакральной сферой. Несмотря на

то, что армейская религиозно-культовая практика отличалась широким плюрализмом, как с точки зрения ее локальных вариантов, так и с точки зрения иерархии самих вооруженных сил, нельзя отрицать вполне определенное единство religio castrensis, которое обусловливалось как особенностями самой воинской профессии и устойчивыми традициями, так и целенаправленными усилиями военных властей, использовавших религию как эффективное средство морально-политического и идеологического воздействия на солдатскую массу. По римским представлениям, достойная служба отечеству и императору, воинская доблесть и честь были неотделимы от такой основополагающей ценности, как благочестие - pietas. Анализ документальных источников показывает, что эта категория была довольно глубоко укоренена в сознании простых солдат. Конкретное содержание солдатского благочестия в его соотношении с воинскими ценностями иллюстрируется многочисленными вотивными надписями, в которых указываются обстоятельства и мотивировки принесения обетов. Эти документальные свидетельства показывают, что воины напрямую связывали с божественными покровительством свои удачи в служебной карьере и превратностях военной жизни, победы римского оружия, честь своего подразделений, благополучие соратников и императора. Было бы ошибкой недооценивать огромную сплачивающую, воспитательную и стимулирующую роль армейской религии в ее официальных и неофициальных проявлениях, проникнутых не одним только конформизмом и формальной рутиной стародавних ритуалов, но также искренней индивидуальной верой в традиционных римских богов, среди которых первенствующее значение имели главные божества Рима в их военных «ипостасях» и dii militares.

Это особенно хорошо видно на примере того почитания, каким в императорской армии были окружены военные знамена, культ которых рассматривается в параграфе 2. Играя большую роль в управлении войсками в бою и на марше, signa militaría наглядно воплощали индивидуальность воинских частей и подразделений, являлись символами могущества Рима, победоносной мощи легионов, олицетворением воинской славы и чести. Их присутствие в боевых порядках служило действенным моральным стимулом доблестного поведения солдат на поле сражения. Анализ нарративных и эпиграфических источников показывает, что в основе такого отношения римлян к военным знаменам (которое по своей интенсивности практически не имеет аналогий у других античных народов) лежали сакральные представления о сущности signa. Они были окружены настоящим культовым почитанием: в их честь приносились жертвы и совершались другие обрядовые действия, они имели специальные святилища, могли выступать как священные гаранты

клятвы, с ними связывались разного рода знамения. Вероятно, почитание знамен было связано с культом Гениев воинских формирований и культами других римских божеств, в том числе Юпитера. По мнению автора, сакральная сущность signa, судя по всему, близка к понятию «нумена» — особой божественной силы, присущей предметам и лицам. Следует признать правоту тех исследователей, которые подчеркивали божественную природу римских signa militaria, указывая на действительно религиозный характер их культа. В целом же religio castrensis, несомненно, выражала и формировала наиболее значимые ценностные приоритеты солдатской жизни, представления о воинском долге и чести, эффективно помогала сохранять исконные римские традиции и идентичность, психологически облегчала бремя тягот и опасностей, придавала определенный смысл жизни и службе солдат, а порой и воодушевляла их на героические деяния.

В главе шестой «Идеология и практика военного лидерства» исследуется широкий круг вопросов, относящихся к осуществлению функций военного командования в римской армии. Исследуемые вопросы связаны прежде всего с такой активно дискутируемой проблемой, как своеобразие «профессионализма» высших римских военачальников. В 1-м параграфе рассматривается значение фактора знатного происхождения в системе отбора и назначения на высшие военные посты и в римских представлениях об идеальном военачальнике. Основной вывод заключается в том, что знатность полководца, а в конечном счете и знатность самого императора, возглавлявшего военную иерархию, в целом сохраняла свое значение в период Ранней империи, когда структура армии была адекватным воспроизведением социальной структуры римского общества. Сохранявшиеся влиятельные экономические и политические позиции высших сословий, их старинные традиции служения государству на военном поприще и общественный престиж не ставили под сомнение монополии сенаторов и всадников, на высшие командные должности в вооруженных силах. Вопрос о характере знатности остро вставал лишь для homines novi, которые стремились преодолеть существовавшие барьеры. Именно в среде таких людей находили самый положительный отклик идеи о взаимосвязи знатности и военной доблести. В кризисном же III в. социокультурные стереотипы, связанные с понятием знатности, почти полностью утрачивают свое прежнее значение. Соответственно изменяется и система подбора кадров для высших командных должностей.

Своеобразие римской идеологии военного лидерства обнаруживается в представлениях о содержании военных знаний, необходимых полководцу, в системе воспитания и образования будущих военачальников

в Риме. Этим вопросам, рассматриваемым в контексте дискуссии о так называемых viri militaris, посвящен 2-й параграф. Анализ источников дает основания утверждать, что в Риме существовали широкое понимания содержания военных знаний и умений, необходимых военачальнику, и достаточно развитая военная наука, разработанная во многих конкретных аспектах и представленная довольно богатой литературой, которая изучалась как в общеобразовательных целях, так и для непосредственного применения на практике. В число наиболее важных и ценимых качеств военачальника входило также владение воинскими умениями и навыками обращения с оружием. Воинская выучка, достигавшаяся постоянными военными упражнениями, входившими в обязательную «программу» воспитания знатного юношества, рассматривалась как неотъемлемый компонент той воинской доблести, которая была концентрированным выражением всех нравственных и «профессиональных» достоинств настоящего римского полководца. В военном деле и военной науке римлян, как ни в одной другой сфере, с особенной наглядностью проявляется характерный для римской традиции приоритет практического знания и опыта над знанием теоретическим. Scientia и ars полководца также были неразрывно связаны с его virtus, которая и была римским эквивалентом современного понятия профессионализма. Командование армиями рассматривалось римлянами не столько как особая профессиональная деятельность и регулярная служба, сколько как важнейшая сфера служения государству, сфера реализации того призвания, которое римская элита считала своей монополией. В соответствии с этими социокультурными парадигмами строились в Риме воспитание и подготовка будущих «генералов», а также система критериев для назначения на командные должности.

3-й параграф посвящен методам морально-психологического и морально-политического воздействия полководца на войско. Сначала (§ 3.1) речь идет о значении личного примера полководца в римских военных традициях. Характерной римской традицией было стремление многих римских полководцев и принцепсов внушить своим воинам мысль о том, что они являются их боевыми товарищами и соратниками. Эта идея пропагандировалась и реализовывалась с помощью разнообразных средств, в частности посредством обращения императора (полководца) к воинам как к соратникам (commilitones), но, главное, через соответствующую модель поведения полководца-императора, которая, хотя и носила нередко характер архаизирующей стилизации, имела не только знаковое, но и большое морально-психологическое и практическое значение, героизируя и возвышая воинский быт со всеми его атрибутами, создавая особые узы между командующим и солдатской массой, на-

глядно воплощая в лице командующего наиболее ценимые солдатами качества: личную храбрость, готовность к трудам и лишениям, верность и стойкость. Такой стиль командования был глубоко укоренен в римских военных традициях, связанных с персонализированным характером военного лидерства и аристократическим этосом, который отдавал приоритет индивидуальной доблести, а также с пониманием войны как обязательного и достойного гражданина занятия. В свою очередь, оценка солдатской доблести со стороны императора и преданность ему воинов выступают как важные критерии воинской чести и корпоративного единства армии.

Роль ораторского искусства в деятельности полководца рассматривается в параграфе 3.2 в контексте социокультурных традиций и ценностей римской цивилизации и анализируется как с точки зрения конкретных задач и обстоятельств произнесения различного рода речей перед войсками, так и с точки зрения комплекса тех идеологических представлений, которые составляли образ идеального римского полководца. Автор выступает против высказанного в научной литературе мнения о том, что речи военачальников, обращенные к воинам перед битвой представляли собой чисто лите-

ратурный прием, используемый античными историками, и аргументирует вывод, что эти речи, как и выступления на войсковых сходках (contiones, adlocutiones), составляли важный неотъемлемый компонент деятельности полководца. Отдавая себе отчет в преимущественно литературных целях большинства полководческих речей в сочинениях античных авторов, следует признать, что как само внимание последних к вербальному фактору руководства войсками, так и многие прямые оценки и конкретные детали свидетельствуют о немаловажном практическом значении ораторского искусства военного лидера. В неизбежно кратких увещательных речах перед битвой на первом плане были не столько их собственные ораторские достоинства, сколько сам факт присутствия полководца на поле боя, эмоциональность и индивидуализированный характер его обращения к отдельным воинским частям. Речи же на войсковых собраниях требовали большего искусства и разнообразия ораторских средств, т. к. призваны были решать гораздо более широкий спектр задач в силу тех многочисленных и очень значимых функций, какие имел институт contio militaris. Эти речи, в отличие от hortatюnes, монологических по самой своей сути, часто приобретали характер своеобразного диалога военной власти и солдат, активно выражавших свою реакцию и заявлявших о своих требованиях. Для римского полководца важно было не только отдавать приказы, но убеждать, воодушевлять и наставлять своих подчиненных, знать и формировать в нужном русле их

настроения. Ни на поле сражения, ни тем более в моменты политических кризисов и военных мятежей легионерами нельзя было просто повелевать, ибо они оставались гражданами. Характер солдатской аудитории, специфические функции воинской сходки, условия и обстоятельства произнесения речей перед сражением диктовали также особую манеру и стилистику полководческих речей. Литературный дискурс, и жанровая специфика античной историографии, и идеологически значимые компоненты образа римского полководца, и реальная практика военного командования имели в Древнем Риме один общий, объединяющий их момент. Это - укорененное в сознании античного человека убеждение, что ораторское слово является одним из решающих факторов, определяющих поведение и конкретные действия людей. Власть и авторитет военачальника определялись поэтому не только его военными доблестями и личной харизмой, не только военно-правовыми полномочиями, но и силой его красноречия, посредством которого устанавливался особый модус взаимоотношений военного лидера и солдатской массы.

В Заключении подводятся общие итоги исследования и излагаются его основные выводы. В качестве общего итога отмечается, что традиции и ментальность императорской армии по многим своим параметрам и компонентам непосредственно коррелируют с исконно римской шкалой ценностей, которая обусловливалась гражданско-общинными и аристократическими основами civitas. Вместе с тем, очевидно, что на ранних этапах римской истории, когда складывались основные ценностные ориентации римлян, гражданская и военная сферы деятельности членов тйж были неразрывны, образуя два взаимодополняющих поприща служения отечеству и реализации личных уиШсв гражданина. С созданием же профессиональной армии единство этих сфер практически исчезает, происходит обособление армии как специфического сообщества и формируется особый воинский этос, базирующийся на профессионально-корпоративных по своему характеру традициях и ценностях, которые в известной степени отрицали или трансформировали прежние идеалы. В то же время консерватизм гражданско-общинных устоев и самих военных традиций обусловливал сохранение ряда основополагающих социально-политических форм и принципов, военно-этических понятий, закрепленных обычаем, сакральными и военно-правовыми установлениями. Консерватизм полисно-республиканских и аристократических традиций наглядно проявляется в сфере высшего военного командования, где также сохранялись многие исконные установки и действовали древние идеологические постулаты, диктовавшие соответствующие критерии и парадигмы поведения полководцев и императора как военного лидера.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

I. Махлаюк, А.В. Политические последствия военных реформ Септимия Севера / А.В. Махлаюк // Из истории античного общества: Межвуз. сб. - Н. Новгород: Изд-во ИНГУ, 1991. - С. 62-75 (0,7 п.л.).

2. Махлаюк, А.В. [Реи, на кн.:] Le Bohec Y. La IIIе legion Auguste. P., 1989; idem. L'armee romaine sous le Haut-Empire. P., 1989 / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории. - 1995. -№ 1. - С. 211-218 (1,0 п.л.).

3. Махлаюк, А.В. Воинское товарищество и корпоративность римской императорской армии / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории. - 1996. - № 1. -С. 18-37 (2,0 п.л.).

4. Махлаюк, А.В. Воинская сходка (contio) в жизни римской армии и политическом механизме Римской империи / А.В. Махлаюк // Власть, человек и общество в античном мире: Доклады конференций 1996 и 1997 гг. - М.: ИВИ РАН, 1997. - С. 131-141 (0,4 п.л.).

5. Махлаюк, А.В. [Рец. на кн.:] Абрамзон М.Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995. / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории. - 1997. -X» 3. - С. 173-178 (0,7 п.л.).

6. Махлаюк, А.В. «Религия и любовь к знаменам». К вопросу о культе знамен в римской армии / А.В. Махлаюк // Боспор и античный мир: Сб. науч. тр. / Под. ред. С.К. Сизова. - Н. Новгород: Нижегор. гуманитарный центр, 1997. - С. 167-180 (0,8 п.л.).

7. Махлаюк, А.В. Заслуги, статус и протекция в системе чинопроизводства и 'наград римской императорской армии / А.В. Махлаюк // Проблемы истории и творческое наследие СИ. Архангельского: Тезисы докладов. - Н. Новгород: Нижегородский гуманитарный центр, 1997. - С. 27-29 (0,2 п.л.).

8. Махлаюк, А.В. «Между заискиванием и суровостью». О некоторых аспектах римской воинской дисциплины / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории.

- 1998. - № 1. - С. 286-300 (1,4 п.л.).

9. Махлаюк, А.В. Воинская сходка (contio) в армии императорского Рима / А.В. Махлаюк // Между войной и миром: История и теория: Межвуз. сб. науч. тр. -Н. Новгород: Нижегородский гуманитарный центр, 1998. - С. 22-29 (0,4 пл.).

10. Махлаюк, А.В. О роли личного примера полководца в римской армии / А.В. Махлаюк // Проблемы истории и творческое наследие проф. Н.П.Соколова: Материалы межвузов, конф. - Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 1998. - С. 35-37 (0,3 пл.).

II. Махлаюк, А.В. «Состязание в доблести» в контексте римских военных традиций / А.В. Махлаюк // Из истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 6. - Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 1999. - С. 64-81 (0,9 п.л.).

12. Махлаюк, А.В. Полисная идеология и система комплектования римской императорской армии / А.В. Махлаюк // Античный мир: Материалы науч. конф.

- Белгород: Изд-во Белгородского ун-та, 1999. - С. 45-54 (0,4 п.л.).

13. Махлаюк, А.В. «Стратегикос» Онасандра и идеология военного лидерства в Древнем Риме / А.В. Махлаюк // Проблемы антиковедения и медиевистики (к 25-летию кафедры истории древнего мира и средних веков в Нижегородском университете): Межвуз. сб. науч. тр. - Н. Новгород: Нижегородский гуманитарный центр, 1999. - С. 29-35 (0,6 п.л.).

14. Махлаюк, А.В. Дион Кассий Коккейян. Римская история. Кн. ЫХ. 1-30 / Пер. с древнегреч. и коммент. / А.В. Махлаюк, НА. Касаткина, ЕА. Молев и др. // Из истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 6. - Н. Новгород: Изд-во ИНГУ, 1999. - С. 191-227 (2,2 п.л. Авт. вклад- 1,2 п.л.).

15. Махлаюк, А.В. Военная организация Рима в оценке греческих авторов и вопрос о своеобразии римской цивилизации / А.В. Махлаюк // Сравнительное изучение цивилизаций мира (междисциплинарный подход). Сборник статей. -М.: ИВИ РАН, 2000. - С. 259-272 (1,1 п.л.).

16. Махлаюк, А.В. О роли красноречия в деятельности римского полководца / А.В. Махлаюк // Духовный мир человека: проблемы и перспективы. Тезисы докладов Региональной научной конференции. - Н. Новгород: Нижегор. коммерческий ин-т, 2000. - С. 296-299 (0,2 п.л.).

17. Махлаюк, А.В. Армия Римской империи. Очерки традиций и менталыю-сти: Монография / А.В. Махлаюк. - Н. Новгород: Изд-во ИНГУ, 2000. - 235 с. (13,7 п.л.)

18. Махлаюк, А.В. Изучение римской армии в современной историографии: итоги, проблемы и тенденции / А.В. Махлаюк // Антиковедение на рубеже тысячелетий: междисциплинарные исследования и новые методики (информатика, подводная археология и создание компьютерной базы данных): Тезисы докладов конференции 29-30 июня 2000 г. - М.: ИВИ РАН, 2000. - С. 69-71 (0,2 п.л.).

19. Махлаюк, А.В. тШШш в римском военном праве / А.В. Махлаюк // VII чтения памяти профессора Н.П. Соколова: Тезисы докладов. - II. Новгород: Изд-во ННГУ, 2000. - С. 41-45 (0,2 п.л.).

20. Махлаюк, А.В. Аийог веёШопв. К характеристике военного мятежа в Древнем Риме / А.В. Махлаюк // Право в средневековом мире. Вып. 2-3 / Сборник статей. - СПб.: Алетейя, 2001. - С. 290-308 (1,2 п.л.).

21. Махлаюк, А.В. КоЫШав ёиав в римской идеологии военного лидерства / А.В. Махлаюк // Из истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 7. - Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2001. - С. 75-90 (0,8 п.л.).

22. Махлаюк, А.В. Дион Кассий Коккейян. Римская история. Кн. ЫХ. 1-35 / Пер. с древнегреч. и коммент. / А.В. Махлаюк, Н.А. Касаткина, Е.А. Молев и др. // Из истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 7. -Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2001. - С. 205-244 (2,5 п.л. Авт. вклад- 1,5 п.л.).

23. Махлаюк, А.В. Римский полководец в общественном мнении солдат / А.В. Махлаюк // XII чтения памяти профессора СИ. Архангельского: Материалы междунар. науч. конф. - Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2001. - С. 74-82 (0,4 п.л.).

24. Махлаюк, А.В. КоЫШа ёиев. К характеристике социокультурных аспектов военного лидерства в Древнем Риме / А.В. Махлаюк // Античное обще-

ство IV: власть и общество в античности: Материалы конференции антиковедов 5-7 марта 2001 г. - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2001. - С. 123-129 (0,3 п.л.).

25. Махлаюк, А.В. [Рец. на кн.:] Колобов А.В. Римские легионы вне полей сражений (Эпоха ранней империи): Учеб. пособие по спецкурсу. Пермский ун-т. Пермь, 1999 / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории. - 2001. - № 3. - С. 198-207 (1,0 п.л.).

26. Махлаюк, А.В. Sermo castrensis как источник изучения ментальности римского солдата / А.В. Махлаюк // Проблемы источниковедения всеобщей истории. Часть I: Проблемы источниковедения истории древнего мира и средних веков. - Белгород: Изд-во Белгородского гос. ун-та, 2002. - С. 32-40(0,4 п.л.).

27. Махлаюк, А.В. Модель идеального полководца в речи Цицерона «О предоставлении империя Гн. Помпею» / А.В. Махлаюк // Акра, Сборник науч. тр. / Под ред. А.В. Махлаюка. - Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2002. - С. 96-109 (0,8 п.л.).

28. Махлаюк, А.В. Римская императорская армия в контексте социальной истории / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории. - 2002. - № 3. - С. 130-153 (2,1 п.л.).

29. Махлаюк, А.В. Римский солдат в зеркале sermo castrensis / A.B. Махлаюк // Античность и Средневековье Европы: Межвуз. сб. науч. тр. / Пермск. ун-т. -Пермь, 2002. - С. 53-59 (0,4 п.л.).

30. Махлаюк, А.В. Солдатский мятеж в изображении Тацита: структура нар-ратива и историческая реальность / А.В. Махлаюк // Материалы VIII чтений памяти проф. Н.П. Соколова. - Н. Новгород, 2002. - С. 39-42 (0,25 п.л.).

31. Махлаюк, А.В. Содержание и характер военного образования в античном Риме / А.В. Махлаюк // Актуальные проблемы истории: Материалы науч. конф. - Н. Новгород: НКИ, 2002. - С. 38-41 (0,2 п.л.).

32. Махлаюк, А.В. Процесс «варваризации» римской армии в оценке античных авторов / А.В. Махлаюк // Античный мир и археология. Вып. 11. - Саратов: Изд-во СГУ, 2002. - С. 123-129 (0,45 п.л.).

33. Махлаюк, А.В. Scientia rei militaris (К вопросу о «профессионализме» высших военачальников римской армии) // Вестник ННГУ. Сер. История. -Вып. 1.-2002. - С. 13-31 (1,7 п.л.).

34. Махлаюк, А.В. Римские войны. Под знаком Марса / А.В. Махлаюк. - М.: Центрполиграф, 2003. - 447 с. (20,0 п.л.)

35. Махлаюк, А.В. Содержание и характер военного образования в античном Риме / А.В. Махлаюк // Антиковедение в системе современного образования. Материалы конференции. - М.: ИВИ РАН, 2003. - С. 104-105 (0,1 п.л.).

36. Махлаюк, А.В. Военные упражнения, воинская выучка и virtus полководца / А.В. Махлаюк // Из истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 8. -Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2003. - С. 61-74 (0,8 п.л.).

37. Махлаюк, А.В. Дион Кассий Коккейян. Эпитома LXI-й книги «Римской истории» / Пер. с древнегреч. и комм. / А.В. Махлаюк, В.В. Антонов, И.Ю. Ва-щева, Е.А. Молев и др. // Из истории античного общества: Межвуз. сб. Вып. 8. -Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2003. - С. 192-208 (2,0 п.л. Авт. вклад- 1,2 п.л.).

38. Махлаюк, А.В. [Рец. на кн.:] Nelis-Clement J. Les benificiarii: militaires et administrateurs au service de l'Empire (Iw s.a.C. - VIе s. p. C). Bordeaux, 2000 (Au-sonius-publications). (Etude 5). 557 p., ill. / A.B. Махлаюк // Вестник древней истории. - 2003. - № 2. - С. 232-241 (1,0 п.л.).

39. Махлаюк, А.В. Император Юлиан как полководец: риторическая модель и практика военного лидерства / А.В. Махлаюк // Актуальные проблемы исторической науки и творческое наследие СИ. Архангельского: XIII чтения памяти члена-корреспондента АН СССР СИ. Архангельского. - Н. Новгород: НГПУ, 2003.-С 30-35 (035 п.л.).

40. Махлаюк, А.В. Дихотомия civis - miles в Риме позднереспубликанского и императорского времени / А.В. Махлаюк // Вестник ИНГУ. Сер. История. -Вып. 2. - 2003 (в печати) (2,1 пл.).

41. Махлаюк, А.В. Ораторское искусство полководца в идеологии и практике военного лидерства в Древнем Риме / А.В. Махлаюк // Вестник древней истории. - 2004. - № 1.- (1,8 п.л.);

42. Махлаюк, А.В. Religio castrensis и воинский этос в римской императорской армии / А.В. Махлаюк // Studia historica. Вып. III. - М., 2003 (в печати) (1,8 п.л.).

Подписано в печать 10.03.2004. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 2. Тир. 100 экз. Зак. 369.

Типография Нижегородского госуниверситета. Лицензия № 18-0099. 603000, Н. Новгород, ул. Б. Покровская, 37.

62 2 7

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Махлаюк, Александр Валентинович

Введение.

Глава I. Источники и историография.

1.1. Литературные и юридические источники.

1.2. Данные эпиграфики и других вспомогательных дисциплин.

1.3. История изучения римской императорской армии в XIX - первой половине XX в.

1.4. Основные проблемы и тенденции современной историографии. Социально-историческое и историко-антропологическое направления в изучении римской армии.

1.5. Изучение римской императорской армии в отечественной историографии.

Глава II. Идеологические и социальные аспекты положения армии в римском обществе.

II. 1. Солдат и армия в общественном сознании императорского Рима.

II.2. Армия как социальный организм: «вооруженный город» и «военное сословие».

Н.Э. Воинское товарищество и корпоративность римской императорской армии.

U.4. Дихотомия civis - miles в Риме позднереспубликанского и императорского времени.

Глава Ш. Характер и формы участия армии в политических процессах.

III. 1. Воинская сходка (contio) в жизни армии и политическом механизме Римской империи.

111.2. К характеристике феномена солдатского мятежа в Риме.

111.3. Военная клиентела и ее социально-политическая роль в Риме поздне-республиканского и императорского времени.

Глава IV. Система воинских ценностей римской армии.

IV. 1. Аксиологические аспекты римской воинской дисциплины.

IV.2. Воинская доблесть и дух состязательности в римских военных традициях.

IV. 3. Чины и награды в системе воинских ценностей римской армии.

Глава V. Воинская ментяльность и религия.

V. 1. Religio castrensis и воинский этос.

V.2. Сакральные и военно-этические аспекты культа знамен в римской армии.

Глава VI. Идеология и практика военного лидерства.

VI. 1. «Знатность полководца» в римской идеологии военного лидерства.

VI.2. Scientia rei militaris. Характер и содержание военного образования римских военачальников.

VI. 3. Методы морально-психологического и морально-политического воздействия полководца на войско.

VI.3.1. Личный пример полководца в римских военных традициях.

VL3.2. Ораторское искусство в деятельности римского полководца.

Введение диссертации2004 год, автореферат по истории, Махлаюк, Александр Валентинович

Актуальность темы исследования. Значение военного фактора в истории Древнего Рима невозможно переоценить. В силу особых исторических условий формирования и развития римской civitas военные потребности и задачи имели определяющее влияние на весь уклад жизни древних римлян, эволюцию их государственного строя, идеологию, духовную культуру, нравственные идеалы и «национальный» характер народа квиритов. Социальные и государственно-политические структуры Рима всегда находились в теснейшей взаимосвязи и взаимообусловленности с эволюцией его военной организации1. Война и военная деятельность буквально со времен Ромула и до эпохи упадка Римской империи считались важнейшим и одним из наиболее почетных занятий для всякого настоящего римлянина и, в первую очередь, для представителей правящей элиты. Все это дает исследователям веские основания говорить о классическом Риме, его идеологии и культуре как милитаристских по своей глубинной сути2.

Грандиозные и исключительно прочные завоевания, беспримерные достижения римлян в военной сфере, прежде всего поразительная эффективность созданной ими военной машины, оставались непревзойденными на всем протяжении истории античного мира и служили в последующие эпохи образцом для подражания. Уже античные авторы начиная с Полибия были практически единодушны в своем восхищении тем совершенством и мощью, какими отличалась римская армия на протяжении столетий - от подчинения Италии и побед над Карфагеном в III в. до н.э. и вплоть до конца II столетия н.э., когда Риму удалось остановить могучий натиск варварских народов на рубежи Империи3. Если римляне видели в

10 различных аспектах данной проблемы см., в частности: Кулакове кий Ю.А. Римское государство и армия в их взаимоотношении и историческом развитии. Публичная лекция. Киев, 1909; Игнатенно A.B. Армия в государственном механизме рабовладельческого Рима эпохи Республики. Историко-правовое исследование. Свердловск, 1976; Токмаков В.Н. Военная организация Рима Ранней республики (VI-IV вв. до н. э.). М., 1998; Евсееню Т.П. Военный фактор в государственном строительстве Римской империи эпохи раннего принципата. Ижевск, 2001 ; Garlan Y. La guerre dans l'Antiquité. P., 1972; Nicolet С. Le métier de citoyen dans la Rome républicaine. P., 1976. P. 123 suiv.; Harris W. V. War and imperialism in Republican Rome. 327-70 B.C. Oxf., 1979; Dahlheim W. Die Armee eines Weltreiches: Der römische Soldat und sein Vertiähnis zu Staat und Gesellschaft //Klio. 1992. Bd. 74. S. 197-213; Warand Society in the Roman world / Ed. by J. Rich and G. Shipley. L.;N.Y„ 1993.

2 Harris W. V. Op. ciL P. 9-53; Hopkins K. Conquerors and Slaves: Sociological Studies in Roman History. Vol. 1. Cambridge, etc., 1978. P. 25-37; Dawson D. The Origins of Western Warfare. Militarism and Morality in the Ancient World. Oxf., 1996. P. 113 ff.

3 Достаточно привести некоторые наиболее характерные высказывания. Если верить Плутарху (Pyrrh. 16; Tit. 5), когда эпирский царь Пирр впервые увидел устройство лагеря и боевые порядки римлян, то воскликнул с удивлением: «Порядок в войсках у этих варваров совсем не варварский!» По словам Полибия (X VIII.28.2), как некогда лакедемоняне превзошли в военном деле всех азиатов и эллинов, так римляне оказались в этом отношении выше всех народов (ср. Dion. Hal. Ant. Rom. Prooem. 5). Для Иосифа Флавия устройство римского войска является образцом для всех умеющих ценить совершенство и наиглавнейшим предметом изучения для тех, кто желает понять причины величия Рима(В. lud. IH.5.8;cp. Polyb. VI.26.11-12). Элий Аристид заявляет даже, что в отношении военной науки (¿v ye toktikcov Xóyov) все прочие люди - дети по сравнению с римлянами (Pan. Rom. 87). своих военных успехах законный предмет патриотической гордости, считая их закономерным следствием прирожденной римской доблести и благорасположения богов, то многие греческие историки, писавшие о военной истории Рима, в целом разделяя эту точку зрения (ср., например, Polyb. VT.52.8; Onasand. Prooem 4), более пристальное внимание обращали и на другие причины римских побед, исследуя их и с прагматической точки зрения4. Но и те, и другие, говоря о сильных сторонах римской военной организации, неизменно акцентировали решающую роль традиционных установлений и порядков (prisci mores, mos maiorum), на которых зиждились дисциплина, выучка, стойкость и патриотизм войск, обеспечивавшие Риму превосходство над любыми врагами. Сражаясь с ними, римляне, как никто, умели извлекать уроки из побед и поражений, не чуждались заимствовать у побежденных все ценное в практике и теории военного дела. При этом, совершенствуя свою военную машину и приспосабливая ее к изменяющимся условиям, они сохраняли верность своим исконным традициям. Именно благодаря этим традициям и аксиологическим установкам из поколения в поколение воспроизводился тот специфически римский военный дух, который не в меньшей, наверное, степени, чем вооружение, тактическое искусство, организационные структуры, обусловливал несокрушимую боевую мощь легионов. Было бы, однако, упрощением трактовать взгляды и оценки древних исключительно как апологетические, в особенности там, где речь идет об армиях позднереспубликанского и императорского времени. Мимо внимания античных авторов не могли пройти негативные стороны и коренные пороки профессиональной армии, которые с особой силой проявлялись в кризисные моменты римской истории, когда военщина прямо и грубо вмешивалась в политику, диктуя свою, часто корыстную, волю государству и обществу. История римской армии знает, таким образом, и величественные, и позорные страницы, не уступающие друг другу в яркости и драматизме.

4 Примечательно, что наиболее подробные описания римской армии мы находим у таких историков, как Полибий и Иосиф Флавий. См.: Махлаюк A.B. Военная организация Рима в оценке греческих авторов и вопрос и своеобразии римской цивилизации//Сравнительное изучение цивилизаций мира (междисциплинарный подход). Сб. ст. М., 2000. С. 259-272. Стоит отметить и тот факт, что в области военной теории сами римляне отдавали приоритет грекам и пользовались их достижениями (Veget 1.1 ; III рг.; ср. Sali. В. lug. 85.12). В римской же литературе лишь в позднюю эпоху, в конце IV в., появляется действительно разносторонний трактат по военному делу - Epitoma rei militaris Вегеция, для которого военная мощь ранней Империи стала уже, скорее, предметом антикварного любования и моделью желаемого, но труднодостижимого возрождения, тем более что легионная организация представляется ему не только делом разумения и рук человеческих, но и результатом божественного провидения (11.21 : non tantum humano consilio, sed etiam divinitatis instinctu legiones a Romanis arbitrar constitutes).

Эта история, чрезвычайно насыщенная событиями и сравнительно хорошо документированная разнообразными источниками, представляет непреходящий интерес с точки зрения воплощенного в ней огромного опыта строительства вооруженных сил на профессиональной основе, их взаимоотношений с государством и обществом. Не удивительно, что она всегда была и остается в центре внимания современных исследователей. Вслед за античными историками они обращаются к ключевым вопросам о сильных и слабых сторонах римской армии. Начиная со второй половины XIX в. изучение военной истории и армии Древнего Рима превратилось в одну из ведущих и наиболее динамично развивающихся отраслей антиковедения, в которой сложился целый ряд специализированных направлений. В связи с постоянным пополнением источнико-вой базы, главным образом за счет новых эпиграфических открытий и археологических раскопок, но, главное, в связи с развитием новых исследовательских подходов и парадигм в поле зрения ученых оказываются новые темы и проблемы: социальная, культурная и экономическая роль армии, прежде всего в провинциях римской державы, демографическая структура и повседневная жизнь вооруженных сил, правовой статус, религиозные верования, идеология и система ценностей римских солдат, роль командиров и военачальников.

В самое последнее время в русле общего прогресса и новейших тенденций современной исторической науки в работах, посвященных римской армии позднереспуб-ликанского и императорского времени, явственно обозначился поворот к проблематике, которая относится к исследовательским приоритетам социальной истории, истории ментальностей и к такой новой дисциплине современного гуманитарно-исторического знания, как военно-историческая антропология. В рамках данной проблематики основное внимание концентрируется на роли «человеческого фактора» в жизнедеятельности армии, в частности, на таких ключевых вопросах и темах, гак своеобразие ментально-психологического и социокультурного типа римского солдата, влияние на него социального и этнического происхождения, специфика социальных связей внутри воинского сообщества, реалии повседневного быта и взаимоотношений армии с гражданским обществом, военно-политические компоненты официальной идеологии и пропаганды, социально-психологические и идеологические стороны взаимоотношений армии и полководцев, политическая роль армии, военная культура и воинская этика, религиозно-культовые практики как основа воинских добродетелей и армейской корпоративности. Исследования, ведущиеся в этих ракурсах, не только обеспечивают существенное приращение конкретных знаний по истории военной организации Рима, не только открывают весьма интересные возможности для нового видения важнейших закономерностей функционирования военной организации в сравнительно-исторической перспективе, но и подводят к широкому анализу кардинальных основ римской цивилизации вообще. Отмеченное направление, безусловно, является одним из наиболее перспективных и многообещающих в новейшей историографии римской императорской армии. Однако при всех его бесспорных достижениях, выразившихся в появлении ряда глубоких и оригинальных работ общего и конкретного плана, на этом новом исследовательском поле остается еще немало лакун или недостаточно изученных и дискуссионных проблем, требующих дальнейших конкретных изысканий, теоретического осмысления и обобщения результатов, полученных в изучении отдельных аспектов. И в отечественной, и в мировой науке пока еще отсутствуют обобщающие труды, специально посвященные изучению военных традиций и ментально-идеологических факторов в жизнедеятельности римской императорской армии. Поэтому научная актуальность • темы диссертационного исследования представляется несомненной.

Главным объектом исследования является римская императорская армия как специфическое воинское сообщество, как субъект социальной, политической и собственно военной истории. Такой ракурс рассмотрения требует сосредоточить основное внимание на тех социокультурных «механизмах» функционирования и воспроизводства данного сообщества, к важнейшим элементам которых можно отнести, с одной стороны, традиции, понимаемые как интегральное выражение разнообразных социально организованных стереотипов человеческой (в нашем случае — военной) деятельности, а с другой, различные ментально-идеологические комплексы, формировавшие и определявшие духовный облик, мировосприятие римских военных, матрицы их сознания и практического поведения в тех или иных социально значимых ситуациях. Именно военные традиции (как главная составная часть военной культуры и военной организации), воинская ментальность и идеология римской императорской армии составляют предмет диссертационного исследования. Наше понимание содержательной стороны этих категорий мы подробно изложим ниже. В качестве же предварительных замечаний отметим следующее.

Учитывая многообразие и многоаспектность военных традиций, чрезвычайно сложно охватить их все в рамках одного исследования. Поэтому мы стремились, не упуская из вида их целокупного единства и взаимообусловленности с самыми разными параметрами военной организации (социальными, военно-техническими, тактическими, государственно-правовыми, сакральными и проч.), исследовать преимущественно те из них, которые представляются в наибольшей степени взаимосвязанными со сферой ментальных и идеологических установок. Вполне очевидно, что многие традиции, существовавшие в армии императорского Рима, уходят своими корнями в очень ранние времена и пристальное исследование их генезиса и последующих трансформаций увело бы нас очень далеко от основной темы работы. Поэтому история возникновения и эволюции отдельных традиций (например, тех, что связаны с системой поощрений и наказаний, с почитанием военных штандартов или военной присягой) как специальная проблема нами не изучалась, но затрагивалась лишь постольку, поскольку без обращения к их истокам и изменениям было бы трудно понять судьбу древних установлений в императорскую эпоху, взаимопереплетение традиционных и новых ценностей. Комплекс римских военных традиций и ментально-идеологических структур рассматривается нами в пяти сферах их проявления, наиболее, как представляется, существенных для целостной, разносторонней характеристики роли армии в римском государстве и социуме, а именно - в социальном, политическом, военно-этическом, религиозно-идеологическом «измерениях», а также в плане осуществления функций военного командования. В силу сложной иерархической структуры вооруженных сил Империи, неоднородности их социального и этнического состава, существенных различий в характере и условиях службы в тех или иных родах войск, а также из-за состояния наших источников очень трудно воссоздать действительно целостную картину ценностных ориентаций римских солдат, социально-политической роли и идеологии императорской армии. Тем более сложно учесть все имевшие место на протяжении столетий диахронические изменения. Поэтому, учитывая по возможности все эти моменты и жертвуя частностями ради целого, основное внимание мы уделим общим, принципиальным и устойчивым характеристикам, которые отличали римского солдата и воинское сообщество в целом, но прежде всего его легионное ядро, составлявшее основу всех вооруженных сил и в наибольшей мере сохранявшее приверженность исконным традициям римского военного устройства и военной культуры. Акцент, таким образом, делается на синхронистическом освещении фундаментальных традиций, ценностных ориентаций и идеологем, которые с большей или меньшей степенью устойчивости существовали в «большом времени».

Что касается хронологических рамок исследования, то они определяются спецификой изучаемого предмета, характером и этапами эволюции военной организации принципата, а также состоянием источниковой базы. Военная организация Римской империи была создана в своих основах Октавианом Августом. Однако процесс превращения гражданского ополчения в постоянную профессиональную армию начался в Риме задолго до установления принципата и даже до реформ Гая Мария, и, как отмечают современные исследователи, римляне очень рано усвоили профессиональное отношение к войне5. Разумеется, Август, осуществив свои военные реформы, не только de iure оформил то, что de facto уже существовало ко времени завершения гражданских войн последних десятилетий Республики, но и внес целый ряд очень значимых новаций, относящихся к политике рекрутирования, условиям и порядку прохождения службы как рядовым, так и командным составом армии, месту армии в обществе и государстве, к стилю взаимоотношений императора и войска, военно-политической стратегии и т.д. При этом, однако, он в известной степени стремился сохранить и упрочить «республиканский фасад», возродить традиционные ценности6. Становление основных параметров со

5 Keppie L. The making ofthe Roman army: From Republic to Empire. L., 1984. P. 55. См. также: Nicolet С. Op. cit. P. 128148; Gabba E. Le origini dell'esercito professionale in Roma: ¡ proletari e la riforma di Mario //Athenaeum. 1949. Vol. XXVU. P. 173-209; idem. Ricerche sull'esercito professionale romano da Mario a Augusto //Athenaeum. 1951. Vol. XXIX. P. 171272 (обе статьи вошли в книгу: Gabba E. Esercito e società neila tarda República romana. Firenze, 1973); Тянава M. О возникновении солдатского профессионализма в Риме // УЗ Тартуского гос. ун-та. 1977. Вып. 416. № 2. С. 43-56; Парфенов В.Н. Профессионализация римской армии и галльские войны Цезаря // AMA. 1974. Вып. 2. С. 72-89.

6 См.: Ростовцев М.И. Рождение Римской империи. Общий очерк. Пг., 1918. С. 135-136; Парфенов В.Н. К оценке военных реформ Августа // AMA. 1990. Вып. 7. С. 65-76; он же. Император Цезарь Август: Армия. Война. Политика. СПб., 2001. С. 10-26; Евсеенко Т.П. Ук. соч.; он же. Об эффективности военной реформы Октаьиана Августа II Политическая организация и правовые системы за рубежом: история и современность. Свердловск, 1987. С. 48-54. Из многочисленных иностранных работ см.: Keppie L. Op. cit.; Raaflaub К. A. Die Milit&rreformen des Augustus und die politische Problematik des frühen Prinzipats // Saeculum Augustum. I. Herrschaft und Gesellschaft / Hg. von G. Binder. Darmstadt, 1987.S. 246-307; Wells C.M. Celibate Soldiers: Augustus and the Army// AJAH. 1998. Vol. 14.2.P. 180-190. зданной первым принцепсом системы завершилось приблизительно к середине I в. н. э. Происходившие в последующем изменения в целом не носили принципиального характера, следуя главным образом в русле наметившихся ранее тенденций и отражая перемены в социальном развитии и внешнеполитическом положении Империи. Важные трансформации происходят на рубеже П-Ш вв. н. э. и связаны с военными реформами Септимия Севера, которые явились определенным итогом развившихся ранее тенденций и заложили основы позднеантичноЙ военной организации7. Перемены, происходившие на протяжении кризисного III века, вследствие скудости источников плохо известны в своих деталях. Таким образом, римскую армию эпохи Ранней империи можно рассматривать как достаточно стабильную систему, в которой эволюция играла относительно второстепенную роль и преобладали постоянные элементы8. Не подлежит сомнению, что многие римские военные традиции и военно-этические ценности по самой своей природе отличались весьма консервативным, инерционным характером9. Уходя своими истоками в глубокую древность и будучи органически связаны с римской, можно сказать, «национальной» идентичностью, они, хотя и получали в некоторых случаях новое наполнение и переосмысление, все же, благодаря и собственной инерционности, и присущему римлянам почтению к древним установлениям, сохранялись в той или иной мере - если и не как жизненная реальность, то, во всяком случае, как чаемый идеал - вплоть до позднеантичного времени, до тех пор пока римская цивилизация окончательно не прекратила свое существование как определенная целостность.

Следует также иметь в виду, что многие факты, характеризующие военные традиции и систему ценностей, представлены в источниках очень разрозненно и неравномерно. Если наиболее информативные литературные источники в основном освещают позднереспубликанский период и первое столетие Империи, то юридические, эпиграфические и папирусные материалы в массе своей отно

7 См.: Махлаюк A.B. Политические последствия военных реформ Септимия Севера // ИИ АО. С. 62-75. Le Bohec Y. L'armee romaine sous le Haut-Empire. P., 1989. P. 217 (= Ле Боэк Я. Римская армия эпохи Ранней Империи / Пер. с франц. М., 2001. С. 310). Ср. Grant M. The Army of the Caesars. L., 1974. P. 56.

9 На это еще в конце XIX в. обратил внимание Г. Буассье, который отмечал, имея в виду солдат императорской армии: «Среди людей, которые были. связаны между собой узами родства и товарищества, которые жили вместе в стороне от остального мира, старые традиции, конечно, могли легче удержаться; вот почему в империи, составленной из самых разнородных элементов и подверженной самым разнообразным влияниям, военный дух изменялся меньше всего остального» (Буассье Г. Оппозиция при цезарях / Пер. с фр. В.Я. Яковлева // Буассье Г. Собрание сочинений: В 10-ти тт. Т. 2. СПб., 1993. С. 20). сятся к более поздним периодам. Следует учитывать и то обстоятельство, что многие античные историки в своих трудах, посвященных ранней истории Рима, нередко ориентировались на современные им реалии и проблемы, допуская анахронизмы и привнося в описания далекого прошлого понятия, оценки и взгляды более поздней эпохи. Свои очень устойчивые каноны предъявляла к политическому и историографическому дискурсу античная риторика, в топосах которой конденсировались традиционные моральные категории и идеологические представления. Все эти моменты обусловливают необходимость обращения и к событиям, и к источникам, относящимся к широкому временному диапазону, который далеко выходит за хронологическими пределы собственно раннеимператорского периода, и диктуют, таким образом, достаточно условные и довольно широкие хронологические границы исследования - от периода зарождения и становления военной системы Империи, охватывающего, по меньшей мере, последнее столетие Республики, и до времен Поздней империи Ш-1У вв., когда армия, несмотря на ряд серьезных преобразований в системе комплектования, организационно-правовой структуре, социальном и этническом составе, продолжала в определенной степени сохранять прежние традиции.

Общая цель диссертационного исследования заключается в том, чтобы дать целостное, разностороннее освещение того комплекса военных традиций, социокультурных и идеологических факторов, которым в значительной степени определялись и реальная роль армии в политических и социальных процессах, и историческое своеобразие римской военной организации как ключевого, системообразующего компонента государственно-политической и общественной структуры Римской империи, органически связанного с фундаментальными характеристиками римского варианта античной цивилизации. Иными словами, работа представляет собой попытку реализовать в изучении римской императорской армии круг тех идей и концепций, которые выработаны в рамках цивилизационнопо, социально-исторического и историко-антропологического подходов к познанию прошлого. Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд конкретных исследовательских задач:

1) проанализировать в свете новейших дискуссий о методологических проблемах исторического познания некоторые теоретические аспекты, возможности и перспективы историко-антропологического исследования военной организации императорского Рима;

2) на основе анализа истории изучения римской императорской армии в XIX - начале XXI в. определить ведущие тенденции современной историографии и выделить ряд дискуссионных и наименее изученных проблем, относящихся к теме исследования;

3) исследовать социально-политические, правовые и идеологические аспекты положения армии в римском обществе и государстве, обратив при этом особое внимание на специфическую внутреннюю «социальность» самой армии и на ее восприятие в общественном сознании императорской эпохи;

4) выявить факторы и специфику политической роли армии с точки зрения тех традиционных форм и «механизмов», присущих таким феноменам, как римский военный мятеж и войсковая клиентела, которые в период Империи теснейшим образом были связаны с процессом передачи императорской власти, с политическими переворотами и узурпациями;

5) реконструировать систему военно-этических традиций и ценностей римской армии в их взаимообусловленности и взаимосвязи с историческим своеобразием развития римской сшИэд, со спецификой воинского сообщества и военной деятельности, военно-правовыми установлениями, особенностями морали и «национального» характера римлян;

6) рассмотреть религиозно-культовую практику императорской армии как особую форму профессионально-корпоративной идеологии и обеспечения солдатской идентичности, как средство морально-психологического и морально-политического воспитания войск;

7) основываясь на исследовании содержания, иерархии и внутренней логики ценностно-нормативных понятий и представлений, относящихся к сфере осуществления высшей военной власти, установить их корреляции с практическими установками и реальным поведением римских полководцев в тех или иных ситуациях, с социально-политическими реалиями римской державы и некоторыми базовыми социокультурными параметрами римской цивилизации в целом.

8) Чтобы выявить историческое своеобразие, собственно римскую специфику изучаемых феноменов, необходим определенный минимум сравнительно-исторического анализа. Наиболее целесообразным в этом плане нам представляется сопоставление римских традиций и представлений с греческими, поскольку, во-первых, культурно-историческая и типологическая близость двух классических народов делает особенно показательными обнаруживающиеся между ними различия, подчас весьма контрастные; во-вторых, сравнения и аналогии между фактами античной и более поздних или типологически иных цивилизаций, хотя и могут быть очень интересны сами по себе, далеко не всегда оправданы и корректны с методологической точки зрения; в-третьих, проведение развернутого и квалифицированного сравнительно-исторического анализа потребовало бы дополнительных специальных изысканий, выходящих далеко за рамки очерченных нами задач. Надо также отметить, что разработка указанного круга проблем требует обобщения результатов многочисленных конкретно-исторических исследований по отдельным частным сюжетам и обоснования позиций по целому ряду недостаточно изученных и дискуссионных вопросов, таких, как войсковая клиентела, характер культа военных штандартов, «профессионализм» римских военачальников и т.д.

Методологическая основа диссертации. Теоретико-методологические подходы, использованные в работе, в свете сформулированных выше целей и задач исследования заслуживают, на наш взгляд, подробного обсуждения, поскольку то научное направление, в рамках которого оно осуществлено, а именно военно-историческая антропология, находится еще, по существу, in statu nascendi и в данном исследовательском поле выявляется ряд проблемных вопросов, требующих теоретического осмысления и определенной тематизации в контексте тех дискуссий, которые в последнее время оживленно ведутся вокруг и в рамках так называемый «новой исторической науки» о ее задачах, системе понятий, междисциплинарных связях, методологических трудностях и эвристическом потенциале. Такое осмысление, учитывающее опыт современной историографии теоретического и конкретно-исторического жанров, представляется тем более необходимым, что даже в тех сравнительно немногочисленных работах, в которых римская военная организация изучается фактически в русле историко-антропологической проблематики, отсутствует, за крайне редкими исключениями, специальная методологическая рефлексия.

Историческая антропология в настоящее время, бесспорно, относится к числу ведущих и, наверное, наиболее продуктивных направлений мировой историографии. Своими истоками она напрямую связана с «новой исторической наукой» (l'histoire nouvelle), которая была создана основателями «Анналов» М. Блоком и JI. Февром и получила свое второе рождение в работах представителей третьего поколения их школы (Р. Мандру, Ж. Дюби, М. Ферро, Ж. Jle Гофф, А. Бюргьер и др.), выдвинувших на первый план изучение ментальностей. Как современная версия «новой исторической науки» (или даже ее синоним10 ), историческая антропология представлена в настоящее время целым спектром историографических направлений и дисциплин, плодотворно изучающих социальные связи, структуры повседневности, демографическое поведение, ментально-идеологические комплексы и интеллектуальную историю, социокультурные аспекты политических процессов и институтов11. Можно сказать, что историческая антропология претендует сегодня на изучение практически всех сфер исторической реальности в их системно-структурной целостности и социокультурном единстве, но прежде всего в проекции человеческих представлений об этой реальности. Ее исследовательский пафос состоит в раскрытии человеческого содержания истории и достижении на этой основе качественно нового исторического синтеза12. При всем разнообразии и неуклонно возрастающей дивергенции исследовательских подходов, эти направления объединены неким общим дискурсом и, плавное, пристальным интересом к тому, «что молчаливо признается данной культурой» (У. Раульф)13, а имен

10 Ле Гофф Ж. «Анналы» и «новая историческая наука» // Споры о плавном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». M., 1993. С. 91.

11 [Михина Е.М.] От составителя // История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. M., 1996. С. 6-7, а также С. 17. Примеч. 2, где указана основная литература по истории школы «Анналов». Из новейших работ, в которых рассматриваются истоки, проблемное поле и методы исторической антропологии можно, в частности, указать: Dressel G. Historische Anthropologie. Eine Einführung. Wien; Köln; Weimar, 1996; Vom Menschen. Handbuch Historische Anthropologie / Hrsg. Ch. Wulf. Weinheini; Basel, 1997; Dülmen R. Historische Anthropologie: Entwicklung, Probleme, Aufgaben. 2. durges. Aufl. Köln, etc., 2001. См. также: Историческая антропология: место в системе наук, источники и методы интерпретации: Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Москва, 4-6 февраля 1998 г. М., 1998.

12 [Михина Е. М.] Ук. соч. С. 11 ; Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология // ВФ. 1988. № 1. С. 36; он же. К пониманию истории как науки о человеке // Историческая наука на рубеже веков. М-. 2001. С. 166 сл.; Репина Л.П. Парадигмы социальной истории в исторической науке XX столетия (Обзор)// XX век: Методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и рефератов: В 2-х ч. М., 2001. Ч. I. С. 78 сл.; Ястре-бицкая AJ1.0 кулыур-диалогической природе историографического: Взгляд из 90-х // Там же. С. 40. но: к имплицитным установкам и'матрицам сознания и поведения, к конкретному бытию человека в рамках малых сообществ и в потоке повседневности. Принципиальной посылкой историко-антропологического подхода является признание того, что в любую историческую эпоху общественное поведение людей детерминировано не только и даже не столько внешними обстоятельствами (экономическими и политическими структурами, классовыми отношениями и т.д.), сколько той картиной мира, которая утвердилась в их сознании14 ; что очень часто побудительные мотивы к действию оказываются производными от тех идеальных моделей, которые заложены в сознании человека религией, культурой, традициями15. Иначе говоря, на первый план выдвигаются исследования конкретно-исторических культурных механизмов «социального действия» в разных областях человеческого бытия, нерасторжимая взаимосвязь «мира смыслов» с коллективными и индивидуальными поведенческими практиками. Историческая антропология принципиально меняет логику и стратегию познания обществ прошлого еще и в том отношении, что акцент исследований смещается с диахронических изменений в «большом времени» на синхронию16. При этом в качестве первоочередной потребности современного этапа развития «новой исторической науки» выступает интеграция антропологического подхода и социальной истории17.

Осмысление общих предпосылок, характера и перспектив антропологического поворота в исторической науке, начавшегося в середине XX в., позволяет утверждать, что он отнюдь не был очередным модным поветрием, но стал закономерным этапом, обусловленным как спонтанной эволюцией и внутренней логикой развития самого исторического познания, так и общей эпистемологической ситуацией в гуманитарных науках18. Поворот этот непосредственно связан также и с социокулыур

13 Mentalitätengeschichte. Zur Rekonsruktion geistlichen Prozesse / Hrsg. von Ulrich Raulf. W. Berlin, 1987 (цит. по: История ментальностей. С. 39).

14 Гуревич А .Я. Социальная история и историческая наука // ВФ. 1990. № 4. С. 30-31. Ср. Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 19S0 г. //Одиссей. М., 1991. С. 52; [Михина Е.М.] Ук. соч. С. 8.

15 Гуревич А.Я. Социальная история и историческая наука. С. 32.

16 Ястребицкая АЛ. Ук. соч. С. 40; она же. Кулыурное измерение историографического (Предисловие) // Культура и общество в Средние века - раннее Новое время. Методология и методики современных зарубежных и отечественных исследований. Сборник аналитических и реферативных обзоров. M., 1998. С. 32.

17 Репина Л.П. Ук. соч. С. 76 сл. ; Она же. «Новая историческая наука» и социальная история. M., 1998. С. 40 сл.

11 Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология. С. 62; он же. К пониманию истории как науки о человеке. С. 166 сл.; Ястребицкая А.Л. Культурное измерение историографического. С. 17 сл.; Кузнецов A.M. Антропология и антропологический поворот современного социального и гуманитарного знания // Личность. Кулыура. Общество. Научно-практич. журнал. T. II. Вып. 1(2). М., 2000. ным контекстом постиндустриальной эпохи, и с той, по выражению Г.С. Кнабе, философе ко-гносеологической контроверзой, которая определяет в последние десятилетия практику и теоретическую атмосферу исторических исследований19. Суть этой контроверзы, создающей коренную познавательную апорию, Кнабе усматривает в несовместимости непреложных требований любой науки (включая установку на обнаружение логически доказуемой истины, рациональность анализа, необходимость абстрагирования ради выявления закономерностей, верифицируемость выводов) с требованиями, столь же непререкаемо возникающими из современного движения к целостному познанию исторической «жизни как она есть», которая представляет собой разомкнутую систему и «противится» схемам и жесткому структурированию.

С данной апорией в своей практике так или иначе сталкивается любой серьезный исследователь, отдающий себе отчет в исходных предпосылках и целях исторического познания. Какие бы варианты для ее преодоления ни предлагались20, вполне очевидно, что достижимо оно, прежде всего, на прагматическом уровне исторического познания - за счет конкретных полидисциплинарных исследований, но лишь при том непременном условии, что исходят они из осознанного выбора исследовательских приоритетов, сопровождаются рефлексией соответствующих теоретико-методологических затруднений и опираются на осмысленное применение категорий и концепций, вырабатываемых и в самой историографии, и в смежных гуманитарно-обществоведческих дисциплинах. Изучение любой конкретной проблематики при этом не должно и не может базироваться на простом, бездумно-механическом заимствовании готовых понятий и методических рецептов, тем более на заранее заданных идеологических схемах. Как показывает опыт, такое заимствование нередко приводит к «сопротивлению» исследуемого материала, к сужению или, напротив, неоправданной модернизации круга вопросов, задаваемых источникам, к игнорированию тех фактов, которые противоречат априорным исследовательским установкам. Универсальных понятий и методов-отмычек, одинаково применимых к

19 Кнабе Г.С. Общественно-историческое познание второй половины XX века, его тупики и возможности их преодоления // Одиссей. 1993. М., 1994. С. 247-255, особенно 249-251; он же. Судебный патронат в Риме и некоторые вопросы методологии (По поводу книги Ж.-М. Давида «Судебный патронат в Риме в последнее столетие республики»)// ВДИ. 1994. № 3. С. 67 сл.

20 См. интересные предложения на этот счет Г.С. Кнабе: Кнабе Г.С. Общественно-историческое познание. Ср., однако, их критический разбор в статье: Гуревич А.Я. Апории современной исторической науки - мнимые и подлинные //Одиссей. 1997. М., 1998. С. 233-250. любому объекту исследования и комплексу источников, не существует. Как справедливо отмечает Е.М.Михина, имея в виду широкий смысловой диапазон такого ключевого для исторической антропологии понятия, как ментальность, это понятие «становится способным стимулировать мысль, обретает глубину и эвристическую силу, только будучи помещено в контекст формулируемых проблем, гипотез, частичных решений, понятных всем постановок вопроса, короче - в стихию того, что может быть названо «историко-антропологическим дискурсом» и что еще не успело вполне сложиться»21. Обращение к конкретному кругу объектов и проблем исследования с необходимостью предполагает соответствующую «настройку» понятийного аппарата и теоретико-методологического инструментария для выработки адекватной исследовательской стратегии и тактики, а также определение наиболее значимых и продуктивных линий возможных междисциплинарных контактов.

Все эти задачи весьма актуальны для такого нового направления, как военно-историческая антропология, которое закономерно выделилось в последние годы в рамках изучения военной истории22 и находится в процессе определения своего предметного поля и проблематики, развиваясь главным образом на материале военной истории Нового и новейшего времени в тесном взаимодействии с военной психологией и социологией23. Ростки данного направления становятся в последнее, время все более заметными и в исследованиях, посвященных Древнему Риму, на которых мы подроб

21 [МихинаЕ.М.] Ук. соч. С. 12.

22 Стоит отметить, что вообще в сфере военной деятельности, по самой ее природе, ментально-антропологические параметры, прежде всего в их социально-психологических и аксиологических аспектах, имеют особое знамение, часто оказываются даже важнее факторов социально-исторического, организационно-технического и политического толка. Показательно в этом плане, что как классическая, так и современная военно-теоретическая мысль, анализируя основы функционирования военной организации, уделяет немалое внимание тому, что прямо относится к антропологической сфере, т. е. духу армии, воинской доблести или, говоря в более современных понятиях, морально-психологическому состоянию войск, которое рассматривается как сложная многомерная система, включающая в себя в качестве основополагающих элементов идейно-нравственные, общественно-психологические и массовые психические образования. См., например: Клаузевиц К. О войне / Пер. с нем. А. Рагинсмого. М., 1997. С. 201 -211; Душа армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы. М., 1997; Азаров В.М., Бурда С.М. Оценка морально-психологического состояния военнослужащих // Военная мысль. 2001. № 3. С. 3441.

23 В отечественной науке большой вклад в разработку теоретических аспектов военно-исторической антропологии и в организационное становление этой дисциплины внесла Е.С. Сенявская, которая является организатором «крутого стола» по военно-исторической антропологии, ответственным редактором Ежегодника «Военно-историческая антропология», а также автором ряда фундаментальных исследований по новейшей военной истории России, выполненных в русле нсторико-антропалогического направления. См.: Сенявская Е.С. 1941-1945: Фронтовое поколение. Историю-психологическое исследование. М., 1995; она же. Человек на войне: историко-психологические очерки. М., 1997; она же. Психология войны вХХ веке: исторический опыт России. М., 1999; она же. Теоретические проблемы военной антропологии: историко-психопогический аспект // Homo belli - человек войны в микроистории и истории повседневности: Россия и Европа XVIII-XX веков: Материалы Российской научной конференции 19-20 апреля 2000 г. Н. Новгород, 2000. С. 10-27; она же. Военно-историческая антропология как новая отрасль исторической науки // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы развития. М., 2002. С. 5-22. но остановимся ниже (глава 1.4). И хотя здесь число работ, в которых специально затрагивается круг вопросов, составляющих предмет интереса исторической антропологии, еще очень не велико, они достаточно показательны с точки зрения ведущих тенденций в развитии современного антиковедения, подтверждая его восприимчивость к тем импульсам, что идут из других сфер гуманитарно-исторического знания.

Среди многих теоретических вопросов, возникающих в исследовательском пространстве исторической антропологии вообще и ее военной отрасли в частности, на одно из первых мест, с точки зрения нашей темы, можно поставить проблемы, связанные с использованием понятия ментальности, которое прочно вошло и в научный арсенал, и в обиходное словоупотребление, но по-прежнему сравнительно редко используется в работах по военной истории Рима24. Затрагивая те или иные грани данного феномена, историки оперируют обычно такими категориями, как корпоративный дух (esprit de corps), особый моральный кодекс и воинский этос, мораль армии. По-прежнему остается в высшей степени актуальной задача, поставленная почти 20 лет назад известным американским антиковедом Р. МакМалленом, - понять такой феномен, как душа римского солдата25. Трудно, однако, согласиться с; утверждением МакМаллена, что подход к изучению данного феномена, в силу имеющихся свидетельств, может быть только социологическим, а не психологическим. На наш взгляд, именно понятие ментальности позволяет интегрировать собственно социальные, социокультурные, духовно-психологические, этические и идеологические аспекты в характеристике римского солдата и римской армии.

О содержательном наполнении и продуктивных возможностях понятия ментальности в познании прошлого немало сказано в минувшие десятилетия26. Исследова

24 Оно фигурирует почти исключительно в работах французских исследователей. См., в частности: Harmand J. L'armée romaine et le soldat à Rome de 107 à SO avant notre ère. P., 1967; Le Bohec Y. Op. cit. (в указанном русском переводе этой книги переводчики, правда, вместо слова «мекгалыюсть» используют такие понятия, как «умонастроения» и «представления»); idem. La IIP légion Auguste. P., 1989;CaméJ.-M. Ilsoldato//L'uomoromano/AcuradiA.Giardina. Bari, 1989. P. 99-142.

25 MacMullen R. The Legion as a Society // Historia. 1984. Bd. 33. Hf. 4. P. 440: «. to understand anything so romantic as the soul of the soldier.».

26 Из огромного массива литературы, посвященной данной категории, следует в первую очередь выделить многочисленные работы крупнейшего отечественного медиевиста А.Я. Гуревича. Кроме названных выше, см.: Гуревич АЛ. Изучение ментальностей: социальная история и поиски исторического синтеза // Советская этнография. 1988. № 6; он же. Ментальность // 50/50: Опыт словаря нового мышления. M., 1989. С. 454-455; он же. Or истории ментальностей к историческому синтезу//Споры о главном. С. 16-29; он же. Ментальность как пласт социальной целостности (ответ оппонентам) // Там же. С. 50; он же. Исторический синтез и Школа «Анналов». M., 1993; он же. «Территория историка» //Одиссей. 1996. M., 1996. С. 81 -109. См. также: Вовель М. Ментальность //50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М.Ферро и Ю.Афанасьева. M., 1989. С. 456-459; Рожанский М. Ментальность // Там же. С. 459-463 ; Дубов И.Г. Феномен менталитета: психологический анализ// Вопросы психологии. 1993. № 3. С. 20-29; Михина Е.М. Размышляя о семинаре. Субъективные заметки//Одиссей. 1993. М., 1993. С. 305 слл. тенями отмечается, с одной стороны, расплывчатость и неопределенность этого понятия, образующего своего рода «смысловое пятно», а с другой, подчеркивается его пластичность и позитивно оценивается характерная для настоящего времени тенденция все более расширять его содержание, включая в поле зрения историков менталь-ностей не только «подсознание» общества, но и философский, религиозный, научный и другие способы истолкования мира. Акцентируются разнообразие групповых ментальностей и своеобразная «разноэтажность» ментальной сферы, зависящая от социальной и профессиональной структуры общества, половозрастных, образовательных и проч. различий, но при этом все же предполагается, что существует и ментальность в широком смысле, как духовный универсум эпохи, общий для всего социума или этноса благодаря прежде всего языку и религии как главным цементирующим силам27. В целом же под ментальностью понимается уровень индивидуального и коллективного сознания, не отрефлектированнош и не систематизированного посредством целенаправленных усилий мыслителей, живая, изменчивая и при всем том обнаруживающая поразительно устойчивые константы магма жизненных установок и моделей поведения, эмоций и автоматизированных реакций, которая опирается на глубинные зоны, присущие данному обществу и культурной традиции28. Единство той или иной ментальности, включающей столь разнородные и разнонаправленные элементы, обеспечивается, по мнению некоторых исследователей, не столько рациональной связью понятий, сколько разделяемыми в данной группе ценностями29 . Очевидно также, что понятие ментальности близко к понятию «картина мира» и включает в себя, если говорить языком семиотики, не столько «план выражения», сколько «план содержания», т.е. речевые и умственные привычки, неартикулирован-ные установки сознания. Путь изучения ментальных структур и феноменов пролегает поэтому «не по вершинам уникальных шедевров и художественных и философских идей, но в долинах ритуалов и клише и в темных лесах символов и знаков»30.

Итак, в интерпретации исследователей ментальность предстает как очень широкое, исключительно емкое понятие. Элементы, из которых она складывается, принципиально имплицитны, диффузны, тесно между собой взаимосвязаны, но в то же

27 Гуревич А.Я. От истории ментальностей к историческому синтезу. С. 21; [Михина Е.М.] От составителя. С. 10. и Гуревич А .Я. Ментальность // 50/50. С. 454; он же. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубежной историографии//Одиссей. 1989. М., I989.C. 115.

29 Михина Е.М. Размышляя о семинаре. С. 305.

30 Гуревич А.Я. От истории ментальностей к историческому синтезу. С. 21. время противоречивы и нередко даже логически несовместимы. Сказать, как «устроена» ментальность, в какой степени и какую систему образуют ее элементы, - очень трудно31. Она, по сути дела, не образует структуры и может быть описана Не в субординированных, более или менее однозначных понятиях, но в синонимах со смысловыми различиями, плохо дифференцированными по значению32. Возможно, прав поэтому Ф.Граус, заявляя, что ментальность нельзя определить, но можно описать, ибо она выявляется в мнениях и типах поведения. Это, по его словам, - абстрактное понятие, придуманное историками, а не явление, открытое ими в исторической действительности33 . Данное верно подмеченное обстоятельство не умаляет, однако, той познавательной ценности рассматриваемой категории, которая состоит в том, что разными своими гранями ментальность смыкается с феноменами, относящимися и к общественно-психологической, и идеологической, и морально-аксиологической, и практически-деятельностной сферам. Понимаемая таким образом, ментальность выступает как синтетическая категория, наиболее адекватная для понимания - на уровне и макроструктур, и микропроцессов - исторического прошлого в его человеческом измерении. Вместе с тем она оказывается тем «посредствующим звеном», которое связывает социальные процессы и структуры, культуру и духовную жизнь, открывая путь к целостному видению истории34. Действительно, если не рассматривать историю ментальностей как ключ ко всем дверям35, то это понятие, несмотря на отсутствие однозначной трактовки, обладает немалыми эвристическими возможностями для историко-антропологического изучения военной истории и армии Древнего Рима Возможности эти, однако, все еще остаются в должной мере нереализованными, хотя историко-антропологический подход давно и плодотворно применяется в изучении социально-политической и культурной истории античного Рима36. Для их

31 Михина Е.М. Размышляя о семинаре. С. 30$.

32 Шкуратов В.А. Историческая психология. 2-е, перераб изд. M., 1997. С. 121.

33 Цит. по: История ментальностей. С. 79-80.

34 Le GofFJ. L'appétit de l'histoire // Essai d'ego-histoire. P., 1987 (цит. по: Бессмертный ЮЛ. История на распутье // Споры о главном. С. 9).

35 Вовель М. Ук. соч. С. 459.

36 См., например: Veyne P. Le paine et cirque. Sociologie historique d'un pluralisme politique. P., 1976; Messlin M. L'Homme romain des origines au Ie siecle de notre ¿re. P., 1978; Antropología e cultura romana. Parentela, tempo, immagini dell'anima. Roma, 1986; L'uomo romano/А cura di A.Giardina. Barí, 1989;CizekE. Mentalité et institutions politiques romaines. P., 1990. См. также интересные обзоры: Кнабе Г.С. К специфике межличностных отношений в античности (Обзор новой зарубежной литературы) // ВДИ. 1987. № 4. С. 164-181 ; Späth Th. Nouvelle histoire ancienne? Sciences sociales et histoire romaine: & propos de quatre récentes publications allemandes // Annales: histoire, sciénces sociales. 1999. Vol. 54. N 5. P. 113 7-1156. успешного использования необходимо в первую очередь конкретизировать и соответствующим образом «настроить» используемый понятийный аппарат.

Обращаясь к понятию ментальности, необходимо отметить, что единство мен-тальности того или иного коллективного субъекта не столь самоочевидно, как может показаться на первый взгляд. В теоретических дискуссиях уже указывалось, что опасно исходить из априорных определений типа «ментальность дворянства, крестьянства, духовенства» и т.д., ибо внутреннее многообразие и множество противоречивых черт, присущих ментальности одних и тех же социальных групп, часто не сводимы к общему знаменателю и не должны упускаться из вида. Представление о внутреннем единстве целых эпох (общественных слоев, народов) тем более есть миф37. Это предостережение вполне обосновано. Реальное существование целостной, единой по своим основным параметрам ментальности, присущей всей армии, оказывается проблематичным, если учесть, что кардинальными характеристиками военной организации Римской империи были статусное разнообразие и иерархия38. Как между разными родами войск, так и внутри частей и соединений существовали серьезные социальные, правовые и ранго-во-иерархические различия (например, между преторианской гвардией, легионами и вспомогательными частями или между рядовыми легионерами и высшими офицерами, которые в эпоху принципата принадлежали почти исключительно к высшим сословиям). Эти различия оказываются очень существенными при рассмотрении духовного и культурного облика солдат императорской армии, ибо, как обоснованно подчеркивает Я. Jle Боэк, «нельзя ставить на одну доску легионера и воина вспомогательных частей, особенно если этот последний несет службу в numerus; кроме того, надо учитывать, что их положение менялось в период от Августа до Диоклетиана. К тому же. в то время происходила и общая эволюция, затронувшая всю совокупность обитателей ойкумены. Таким образом, в данном вопросе на первое место выходят социальный и временной факторы»39. Очевидно, что не следует преувеличивать гомогенность - и социальную, и духовную

37 Таково, в частности, мнение известного медиевиста Ф. Грауса, высказанное в статье, помещенной в материалах конференции 1985 г.: Mentalitäten im Mittelalter: methodische und inhaltliche Probleme / Hrsg. von F. Graus. Sigmarigen, 1987 (цит. по: История ментальностей. С. 81 -82). Ср. также: Burke P. Strengths and Weaknesses of the History of Mentalities // History of European Ideas. 1986. Vol. 7. P. 439-451.

38 Ле Боэк Я. Ук. соч. С. 19 сл.; 93-94; 146.

34 Там же. С. 352. римских вооруженных сил (даже легионы в разные периоды истории Империи, хотя и комплектовались формально только из граждан, не были однородны ни по своему этническому и социальному составу, ни с точки зрения служебных функций, общественного и служебного престижа составлявших их военнослужащих).

В то же время нельзя отрицать и тот факт, что армия Ранней Римской империи, как важнейшая государственно-политическая структура, особая профессиональная корпорация и специфический социальный организм, представляла в рамках римского мира своего рода «тотальный институт» и была, пожалуй, внутренне наиболее интегрированным, когерентным сообществом, в котором целенаправленно, с применением разнообразных эффективных средств культивировались жестко заданные стандарты поведения, конформизм и единообразие, являвшиеся немаловажным фактором управляемости и боеготовности огромной военной машины. Нивелирующая и интегрирующая сила армии обеспечивалась воинскими уставами и другими военно-правовыми установлениями, сознательно проводимой политикой качественного комплектования, отработанной системой обучения и воспитания личного состава, порядком чинопроизводства, гибкими мерами поощрения, социальными гарантиями и юридическими привилегиями, религиозно-культовой практикой, подчеркиванием персональных связей императора и войска, официальной пропагандой и идеологией, в которой военная служба всегда оценивалась как социально-престижная сфера деятельности. Все эти моменты, помимо всего прочего, превращали армию в оплот традиционных римских норм и ценностей, в один из важнейших факторов интеграции Империи в целом40.

Корпоративное обособление и даже отчуждение (функциональное, пространственное и социокультурное) постоянной профессиональной армии от гражданского общества Империи, превращение солдата в особый социальный и морально-психологический тип со всей определенностью фиксируется в источниках, начиная с позднереспубликанского периода. Не следует также забывать о том, что армия - это, во-первых, мужской мир, имевший демографическую структуру, существенно отличную от той, что существовала в гражданских сегментах обще

40 Крист К. История времен римских императоров от Августа до Константина / Пер. с нем. T. 1. Ростов-на-Дону, 1997. С. 558. Ср. Dahlheim W. Op. cit. S. 216. ства41, а во-вторых, это вооруженная сила, главным предназначением которой была война, налагавшая на образ жизни и сознание солдат больший отпечаток, нежели их происхождение и все социальные связи42, и поэтому доминирующие ценности людей военных, безусловно, были в значительнейшей мере пронизаны «маскулинным духом»43. Учитывая сказанное, представляется правомерным говорить об особой корпоративности (или корпоративизме) императорской армии как важнейшей стороне ее специфической социальности и основе той целостной воинской ментальности, которая была общей если не для всех римских военных, то по крайней мере для их подавляющего большинства44. Именно эти базовые, типические характеристики и константы должны исследоваться в первую очередь, ибо через соотнесение с ними могут быть выявлены и правильно истолкованы черты своеобразия в самосознании отдельных более узких ранговых и специализированных по своим функциям групп внутри армии.

Разумеется, признавая существование определенных универсальных черт, присущих любому военному сообществу или регулярной армии и их обусловленность

41 О демографической структуре армии см.: Scheidel W. Rekruten und Überlebende: die demographische Struktur der römischen Legionen in der Prinzipatszeit // Klio. 1995. Bd. 77. S. 232-254; idem. The Demography of the Roman Army // Measuring Sex, Age and Death in the Roman Empire. Ann Arbor, 1996. P. 93-138.

42 Dahlheim W. Op. cit. S. 203. Стоит, однако, отметить, что создание в Риме массовой постоянной армии было новым феноменом для древних обществ и в условиях pax Romana I—II вв. многие ее части на протяжении десятилетий не принимали участия в реальных боевых действиях, что дало повод некоторым авторам для иронических замечаний о том, что некоторые легионеры больше страдали от скуки, чем от врага, и больше времени проводили в тавернах, нежели в военных походах (Picard G.-Ch. Castellum Dimidi. P., 1947. P. 96; MacMullen R. Soldier and Civilian m the Later Roman Empire. Cambridge (Mass.), 1963. P. V). Это обстоятельство, естественно, также не может игнорироваться при выяснении специфики ментального облика римского солдата в эпоху Империи.

43 Alston R. Arms and the men: soldiers, masculinity and power in republican and imperial Rome // When men were men. Masculinity, power and identity in classical antiquity / Ed. L. Foxhall and J. Smith. L.; N. Y., 1998. P. 205-223.

44 В современной военной нгуке корпоративность (корпоративизм) рассматривается как наиболее значимое качество военного сообщества, как закономерная форма групповой самоорганизации военнослужащих, интеграции и институ-цнализации их интересов в системе отношений «государство - гражданское общество». Она характеризуется прежде всего такими свойствами, как дух солидарности, общность групповых интересов, коллективная целеустремленность, глубокое чувство верности своей группе, которое простирается и на весь огромный коллектив, подчиненный верховному командованию. В социальном плане основой этой корпоративности является специфика образа жизни и особые групповые, профессиональные интересы, а с духовной точки зрения она основана на ценностно-ориентационном единстве военнослужащих, их самоидеитификации как сообщества военных профессионалов (Вахмистров В.П. Социальные и духовные основы военного корпоративизма // Военная мысль. 2000. № 5. С. 39-43; См. также литературу, указанную ниже в примечаниях 48-50). Некоторые из этих моментов акцентировал в свое время выдающийся теоретик военной науки К. Клаузевиц, чье мнение заслуживает быть процитированным в развернутом виде: «Как бы ни мыслили себе, совершенное воспитание в одной и той же личности качеств гражданина и воина. все же никогда не удается устранить профессиональное своеобразие военного дела, а раз это так, то те, которые занимаются военным делом, и пока они им занимаются, будут смотреть на себя как на корпорацию, в поряд ках, законах и обычаях которой и фиксируются факторы войны. Поэтому было бы большой ошибкой при решительной склонности рассматривать войну с высшей точки зрения недооценивать этот специальный дух обособления (Esprit de Corps), который в большей или меньшей степени может и должен быть свойственен войскам. В том, что мы называем воинской доблестью армии, корпоративный дух является в известной степени связующим средством, спаивающим образующие ее природные силы. На корпоративном духе легче нарастают кристаллы воинской доблести.» (Клаузевиц К. Ук. соч. С. 203-204). основополагающими принципами и интенциями военного дела, необходимо во избежание анахронизмов и аббераций руководствоваться тем, что называют презумпцией «инаковости» прошлого45. Недопустимо увлекаться возникающими аналогиями, поскольку главной целью исторического исследования, в отличие от социологических штудий, всегда остается выявление конкретно-исторического наполнения «универсальных» категорий и акцентирование уникальности изучаемых феноменов. В изучение ментальных представлений необходимо внести историчность, выявляя то, чем определялось их содержание и изменение с точки зрения как системно-структурного, так и субъективно-деятельностного подходов46. Вместе с тем, некоторые наблюдения и выводы современной военной социологии и психологии - дисциплин, интенсивно развивавшихся после Второй мировой войны, прежде всего в США47, представляются достаточно интересными и плодотворными для определения подходов к изучению военных структур далекого прошлого, в том числе и солдатской ментальности. В специальной литературе справедливо подчеркивается, что основой системы воинских ценностей, отличающейся консерватизмом и высоким уровнем конформизма, являются особые условия и компетенция воинской профессии, прежде всего главная функция армии - осуществление насилия48 . Вполне обоснованны также высказываемые некоторыми авторами идеи о воинской этике как особом культурно-историческом феномене, который связан с историческими традициями данной нации и представляет собой комплекс специфических ценностей, питаемых чувством воинского братства и составляющих ин

49 Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология. С. 59.

46 Репина Л.П. Социальная история и историческая антропология: новейшие тенденции в современной британской и американской медиевистике // Одиссей. 1990. М., 1990. С. 171 сл.

47 В отечественной военной литературе, несмотря на богатые традиции дореволюционного времени и некоторые интересные работы представителей белой эмиграции (см., в частности: Душа армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной сипы. М., 1997; О долге и чести воинской в Российской армии. М., 1990; Русская военная мысль: Конец XIX - начало XX века. М., 1982; Золотарев В А, Межевич М.Н., Скородумов ДЕ. «Во славу Отечества Российского» (развитие военной мысли и военного искусства в России во второй половине XIX в.). М., 1984), лишь в самые последние годы стали появляться достаточно квалифицированные, объективные и интересные работы, тогда как в изданиях советского периода многие теоретические положения и подходы носили запредельно идеологизированный характер, что, безусловно, снижает их эвристическую ценность (см., например: Вол ко го нов Д.А. Социологический и гносеологический анализ проблем военно-этической теории: Авггореф. дисс. докг. фил ос. наук. М., 1971; он же. Актуальные проблемы советской военно-этической теории. М1972; он же. Воинская этика. М, 1976; Военная психология. М., 1972; Проблемы психологии воинского коллектива. М., 1973). Harries-Jenkins G., Moskos Ch. Armed Forces and Society // Current Sociology. The Journal of the International Sociological Association. 1981. Vol. 29. 3. Winter. P. 15; Goodpaster A.J., Huntington S.P. Civil-military relations. Washington, 1977. P. 7; Huntington S.P. The Soldier and the State. The Theory and Politics of Civil-Military Relations. 7*1 revised ed. Cambridge (Mass.); L., 1981. P. 8; 61 ff.; 79; Janowitz M. The Professional Soldier. Glencoe, 1960. Passim; idem. Sociology and the military establishment / Revised edition in collaboration with P. Little. N. Y., 1965. P. 110-111. дивидуальный и коллективный кодекс чести49. Важно, что в исследованиях военных социологов и психологов армия рассматривается как особая социальная структура, в которой во многом определяющую роль играют отношения в малых (референтных) группах. Такие группы по сути являются системой неформальных межличностных отношений, и так называемые вторичные символы играют в них известную роль лишь в той степени, в какой они интерпретируются в терминах, соответствующих повседневным нуждам отдельного солдата50.

Не подлежит, однако, сомнению, что, несмотря на все внешние аналогии, природа подобного рода отношений и структур в античных армиях существенно отличалась от того, что можно увидеть в современных вооруженных силах. Эти взаимосвязи и соответствующие ментальные установки, по самой своей сути, не просто функциональны и техничны: будучи обусловленными объективными потребностями военной деятельности, они вместе с тем изоморфны тем социальным практикам и структурам, которые характерны для того или иного общества. Понятно, что такие, к примеру, феномены, как фиванский священный лох, в котором служили любовники, связанные клятвами взаимной верности, или же отношения патрона-та-клиентелы, объединявшие римских полководцев и подчиненных им солдат в эпоху поздней Республики, а в период Империи - императора и всю армию в целом, можно понять только исходя из социокультурных традиций античных обществ. Поэтому необходимо со всей определенностью еще раз подчеркнуть, что любые обобщения, делаемые на современном, эмпирически исследуемом материале, представляют собой не более чем ориентировочные модели, которые при их проецировании на отдаленное прошлое должны, во-первых, учитывать специфику этого прошлого как целостной исторической эпохи и особой цивилизации, а во-вторых, тщательно проверяться конкретными данными источников, анализ которых может либо модифицировать их, либо вовсе опровергать. Современные военные социология и психология отнюдь не могут дать готовые ответы на вопросы о

49 См., например: Wilson S. For a Socio-historical Approach to the Study of Western Military Culture //Armed Forces and Society. 1980. Vol. 6. P. 527-552; War, morality and the military profession / Ed. M. Wakin. Boulder, 1979.

50 Brotz H., Wilson E.K. Characteristicsof Military Society //American Journal of Sociology. 1946. Vol. 51, March. P. 371-375; Freeman F.D. The Army as a Social Structure // Social Forces. 1948. Vol. 27. P. 78-83; Lang K. Military Institutions and the Sociology of War. A Review of the Literature with Annotated Bibliography. Beverley Hills, e. a., 1972; George G. Primary Groups, Organisation and Military Performance // Handbook of Militaiy Institutions / Ed. P. W. Little. Beverley Hills, 1971. P. 293-318; The social psychology of military service/Ed. N.L. Goldman and D.R. Segal. Beverley Hills; Sage; U, 1976. сущности римских военных установлений, но лишь помогают выработать определенную постановку проблем, привлечь внимание к тем факторам и аспектам, которые представляются значимыми с высоты современных знаний, но очень часто не вызывали специального интереса у античных авторов и их современников и, соответственно, не нашли эксплицитного выражения в наших источниках. Иными словами, необходимо взаимодействие сообщений, идущих из прошлого, с теми импульсами и вопросами, которые посылает в прошлое мысль современного историка, черпающего многие проблемы и модели из того исследовательского поля, где трудятся специалисты различных социальных наук51. В этом только и может заключаться корректное применением междисциплинарного подхода.

Возвращаясь к обсуждению понятий, которыми обозначено предметное поле нашего исследования, обратим внимание также на принципиально важный - и в теоретическом, и в практически-исследовательском плане - вопрос о соотношении и взаимном опосредовании в воинской ментальности различных пластов и компонентов, а именно: военно-этических норм и ценностей, религиозных представлений, исходных и новообразованных парадигм римской официальной идеологии и тех идейных комплексов, которые принято называть общественно-историческими мифами52. Мы уже указали на предельную широту и растяжимость понятия ментальности. Как верно отмечает в связи с этой его характеристикой АЛ.Гуревич, «для того чтобы историк мог с ней [ментальностью] совладать, ее необходимо структурировать, и это поможет более глубокому пониманию исторической целостности»53. Можно разделить также мнение П.Динцельбахера, согласно которому история ментальности - это нечто большее, нежели изучение интеллектуальных концепций элит или отдельных мыслителей, это больше, чем история идеологии или религии, чем история эмоций и представлений. Все перечисленное - своего рода вспомогательные дисциплины по отношению к истории ментальностей. Сказать, что описана определенная ментальность, можно толь

51 Гуревич А.Я. «Территория историка». С. 107.

52 Исключительно глубокую трактовку данной категории дает в своих работах Г1С. Кнабе: Кнабе Г.С. Римский миф и римская история // Жизнь мифа в античности: Материалы науч. конф. «Випперовские чтения - 1985». Вып. XVIII. 4.1. М., 1988. С. 241 -252; он же. Рим Тита Ливия - образ, миф и история // ТитЛивиЙ, История Рима от основания Города: В 3-х т. Т. III. М., 1993. С. 590-655; он же. Материалы клекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1994. С. 456-466. См. также: Штаерман Е.М. От гражданина к подданному // Культура Древнего Рима. В 2-х тт. Т. I. М., 1985. С. 35 слл. Гуревич А.Я. Ментальность как пласт социальной целостности (ответ оппонентам)//Споры о главном. С. 50. ко тогда, когда результаты, полученные в рамках этих дисциплин, объединяются в некую уникальную комбинацию характерных и взаимосвязанных элементов54. Вполне очевидно, что ментальность не может быть сведена ни психике55, ни к идеологии56. В то же время изучение коллективной морали, психологии и конкретной субкультуры, как и ментальности в целом, не может отрываться от верхнего слоя общественного сознания - идеологии, которая питается и окрашивается социальной психологией и, в свою очередь, влияет на ее формирование57. По справедливому замечанию М.Рожанского, «идеологические средства способны активизировать определенные аспекты ментальностей, но они, по-видимому, в большей мере их высвечивают и выявляют, нежели создают, ибо пускают корни в обществе преимущественно лишь те стороны идеологии, которые находят себе почву в ментальностях, перерабатываются в соответствии с ними»58.

На наш взгляд, следует согласиться с теми исследователями, которые центральным компонентом в «структуре» ментальности признают ценности, типичные для данной группы и образующие определенную иерархию59. В самой же системе ценностных ориентаций того или иного коллективного субъекта необходимо различать по меньшей мере два уровня: один относится к этике, т.е. к формальному, как правило, официально и публично санкционированному и поощряемому в данном обществе, часто идеологически обоснованному поведенческому коду, нормативному идеалу; второй же принадлежит к сфере практической морали, воплощенной в нравах, привычках, суждениях и оценках, которыми пользуются члены группы в своей повседневной жизни. Для обозначения этого последнего наиболее подходящим нам кажется понятие этоса в том содержании, в каком оно используется, например, в известной работе М. Оссовской, которая резонно противопоставляет этику как тео

54 Europaische Mentalitätgeschichte. Hauptthemen in Einzeldarstellungen / Hrsg. von P. Dinzelbacher. Stuttgart, 1993 (цит. по: История ментальностей. С. 98).

55 Мы склонны согласиться с В.А. Шкуратовым, что ментальность вообще альтернативна понятию психики (Шкурагов В. А. Ук. соч. С. 120-121 ).

56 Вшке Р. History and Social Theory. Cambridge, 2000. P. 94-96; VovelleM. Idéologies et mentalités. P., 1982.P. 1-12. 37 Мадиевский С.А. Методология и методика изучения социальных групп в исторической науке. Кишенев, 1973.

С. 30; Сенявская Е.С. Теоретические проблемы военной антропологии. С. 23-24; она же. Военно-историческая антропология как новая отрасль. С. 14. Рожанский М. Ук. соч. С. 456.

39 Ср. точку зрения Ж. Ле Гоффа: «Оно [понятие ценностной ориентации] позволяет учитывать при изучении истории динамику, изменение; оно охватывает феномен человеческих желаний и устремлений; оно восстанавливает этику прошлых обществ» (Ле Гофф Ж. С небес на землю (Перемены в системе ценностных ориентации на христианском Западе XII-XIII вв.) //Одиссей. 1991. М., 1991.С. 26). ретическую дисциплину этосу, определяя последний как стиль жизни какой-то общественной группы, принятую в ней иерархию ценностей, которые не совпадают с теми, что являются предметом этики60. Применительно к военной сфере можно говорить, соответственно, о воинской этике и воинском этосе. В некоторых аспектах они, по всей видимости, могут пересекаться и согласовываться, становится взаимозаменяемыми понятиями, в других же - серьезно расходиться и даже противоречить друг другу. Чтобы наглядно представить различие между воинской этикой и воинским это сом, достаточно сопоставить, к примеру, такие понятия, как «карьеризм» и «честолюбие», «круговая порука» и «воинское товарищество», «личная преданность» и «верность долгу», «корыстолюбие» и «честь». Реальный воинский этос, таким образом, включает в себя и позитивные, и нейтральные, и даже осуждаемые с точки зрения морального идеала качества. По нашему убеждению, его надлежит рассматривать как эмпирическое восприятие и практическую реализацию в солдатской среде того военно-этического кодекса, который, с одной стороны, вырабатывается непосредственно в практике военной деятельности и повседневной жизни армии, а с другой, предъявляется обществом и государством вооруженным силам, официально пропагандируется и закрепляется в сакральных и правовых нормах.

Этот неписанный военно-этический кодекс, несомненно, в значительной мере ориентирован на парадигмы римских общественно-исторических мифов, которые, в отличие от пропагандистских фикций, активно воздействовали на самочувствие, самоидентификацию и поведение личностей и масс, будучи основанными на характерных и на протяжении очень длительного времени актуальных для римского социума социально-психологических структурах61. На непосредственную взаимосвязь этих мифов и постулатов воинской этики с реальным воинским этосом может указывать известное совпадение системы таких базовых понятий, как virtus, honor, fides, pietas и др., которые использовались как римскими идеологами в характеристиках нормативных воинских качеств и в описаниях реальных поступков солдат, так и в текстах, происходящих из самой армейской среды. Фундаментальные для римской цивилизации идеологемы и мифологем оказывали на армию, учитывая сильный консерватизм ее устоев, влияние не меньшее, а, скорее, даже и

60 Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследование по истории морали / Пер. с польск. М., 1987. С. 26.

61 Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия. С. 646-647. большее, чем на другие группы населения Империи, но и сами они, в свою очередь, подвергались определенной селекции, переосмыслению и мутациям в военной сфере, приспосабливаясь к ее нуждам и испытывая воздействие тех перемен, которые имели место в военных структурах и социально-политических устремлениях солдатской массы. Одни и те же категории, несомненно, по-разному звучали в военном и гражданском мирах. Поэтому принципиально важно выяснить собственно военное, профессионально-корпоративное наполнение и смысл тех или иных категорий, характеризующих различные добродетели и пороки, идеалы и особо почитаемые ценности, многие из которых имеют в Риме с его милитаристской культурой военные истоки, как, например, всеобъемлющее понятие римской virtus.

Необходимо также иметь в виду, что этические ценности тесно взаимосвязаны с нормами, но не совпадают с ними. Если первые в большей степени соотносятся с целеполагающими сторонами человеческой деятельности, то вторые тяготеют преимущественно к средствам и способам ее осуществления. Разумеется, нормативная система основывается на внутренней монолитности и более жестко детерминирует деятельность, чем ценности, ибо нормы не имеют градаций (им либо следуют, либо нет, рискуя оказаться под воздействием соответствующих санкций), тогда как ценности различаются по «интенсивности» и имеют иерархическую градацию. Эти теоретические выводы Л.И.Иванько62, бесспорно, применимы для анализа механизмов регуляции поведения и в армии, функционирование которой в первую очередь базировалось на жестко предписанных нормах, зафиксированных в воинских уставах и правилах субординации. И если изучение этих норм предполагает системный анализ эволюции военно-организационных структур, военного права, системы чинов, воинских ритуалов и т. п., то исследование ценностных ориентаций римских солдат неизбежно выходит на такие области исследования, как религия и социальная психология, официальная идеология и пропаганда, общественно-историческая мифология. Очевидно, что только такой подход, учитывающий также специфику армии как социального организма и государственного института, позволяет исследовать воинскую мен-тальность как некую целостность, руководствуясь внутренними связями и при

62 Иванько Л.И. Ценностно-нормативные механизмы регуляции // Культурная деятельность: опыт социологического исследования. М., 1984. С. 50-51. оритетами той системы ценностей, с которой сообразовывались сами древние. Нельзя не согласиться с мыслью французского историка Ж.-М.Давида, что правильный метод для реконструкции присущего человеку прошлого Weltanschauung состоит в систематизации всех признаков, характеризующих нормы поведения: это лексемы, описывающие набор добродетелей и пороков, положительные и негативные суждения, провозглашаемые идеалы и наказуемые нарушения, перечни образов и поступков, использовавшиеся как примеры. Для воссоздания кодов римской этики (воинской в том числе) необходимо сопоставлять все эти признаки и выстраивать их ряды, выявляя тем самым топику праведных и неправедных поступков, предопределявшую конкретный выбор поведения63. При этом, подчеркивает Давид, следует «твердо придерживаться той точки зрения, что чувства, которые кажутся нам вполне одинаковыми для всех обществ, были совершенно своеобразными, внутренне определенными, а Цицерону или Тациту придавать значения не больше, чем этнолог своим информаторам из племени боро-ро»64. Такой подход действительно оправдан и применим в изучении не только эмоций, морали и типичных психологических реакций, но и тех идейных комплексов, которые на уровне ментальности представляют собой, по словам А .Я. Гуревича, «не порожденные индивидуальным сознанием завершенные в себе духовные конструкции, а восприятие такого рода идей социальной средой, восприятие, которое их бессознательно и бесконтрольно видоизменяет»65.

Заслуживают также самого пристального внимания и некоторые из идей, высказанных П.Берком. Чтобы приблизиться к целостному, разностороннему постижению ментальности, необходимо, по его мнению, интенсивнее изучать такие три рода феноменов, как интересы, категории, структурирующие различные картины мира, и метафоры66. Если обращение к проблеме интересов (в особенности в моменты конфликта разных интересов в сознании человека) позволяет посмотреть на ментальность «снаружи», со стороны социальных условий, то углублен

63 Ср. с мнением Ж. Jle Гоффа о том, что при изучении источников нужно обращать внимание не столько на «что», сколько на «как», выявляя прежде всего топосы - эту «соединительную ткань духа» (Le GoffJ. Les mentalités: une histoire ambiguë // Mentalitktengeschichte. Zur Rekonstruktion geistlicher Prozesse. P. 27. Цит. по: История ментальностей. С. 42).

64 Давид Ж.-М. Ответ Георгию Степановичу Кнабе // ВДИ. 1995. № 2. С. 212-213.

63 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 231.

66 Витке Р. Strengths and Weaknesses of the History of Mentalities. ное изучение языка (прежде всего «господствующих метафор») предполагает взгляд «изнутри». Что же касается категориальных, классификационных схем, то они позволяют представить ментальность как сумму или пересечение разных микропарадигм и мыслительных стереотипов, которые не только взаимно увязаны, но могут приходить в противоречие друг с другом. С одной стороны, они приближаются к господствующим метафорам, а с другой, связаны с интересами и стремлением к власти различных социальных групп. Интереснейшие примеры подобных представлений и метафор в большом числе обнаруживаются в римских источниках. Достаточно вспомнить, что во многих литературных и даже юридических текстах (например, CTh. VII. 1.8; 13.16; 20.10) слово sudor, «пот», и производные от него обозначают военную службу67, которая в общественном сознании представлялась как отсутствие праздности, постоянные ратные труды и тяготы, составлявшие и героическую норму армейской жизни, и надежное средство пресечь ослабление дисциплины, в чем были напрямую заинтересованы власти и интеллектуальная элита, «производившая» соответствующие тексты.

В литературе уже неоднократно отмечалось, что сила воздействия ментальных структур (социальных норм, этических ценностей, коллективных представлений) на практическое поведение людей заключена в их длительности, в том, что они проявляются как некие унаследованные от прошлого рамки68. История ментапьно-стей, по определению Ж. Jle Гоффа, есть история замедлений69. Ее невозможно изучать на коротких временных промежутках. Генезис и эволюция ее базовых параметров связаны, как правило, с латентными сдвигами, которые бывает очень трудно обнаружить в источниках. Поэтому вполне закономерна при ее изучении переориентация мысли исследователя, работающего в русле историко-антропологичес-кого подхода, с динамики и диахронии на статику и синхронию, с развития на

67 Аналогичным образом в литературных источниках употребляется и слово sarcina (переносимое солдатом снаряжение). См.: Carrié J.-M. Op. cit. P. 118 sg. В этом плане, наверное, стоит обратить внимание на одну примечательную особенность, отличающую римское понимание сути военного дела от греческого и проявившуюся, в частности, в сфере изобразительного искусства. Если в греческих изобразительных памятниках отсутствуют сцены с воинами, занятыми инженерными и строительными работами, то в римском искусстве они представлены достаточно широко, особенно выразительно - на таких шедеврах, как рельефы победных колонн, воздвигнутых императорами Траяном и Марком Аврелием. Резонно задаться вопросом, не является ли подобная героизации повседневного ратного труда, в конечном счет, изоморфной крестьянской сущности римской civitas? м Лепти Б. Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной целостности // Одиссей. 1996. М., 19%. С. 163.

69 Le Goff i. Les mentalités: une histoire ambiguë. P. 23 (цит. по: История ментальностей. С. 41 ). функционирование70. Помимо всего прочего, такая переориентация, очевидно, связана и с присущим современному историческому познанию отчетливым пониманием нелинейного характера исторического времени и цикличности исторических процессов. Это побуждает интересоваться инвариантными, воспроизводимыми во времени явлениями, конкретной интерпретацией в различные временные периоды «вечных» человеческих ценностей. По существу речь идет о признании в качестве исследовательского приоритета тех инвариантных на протяжении длительного времени традиций и тех функциональных связей между историческими факторами, которые образуют содержательную характеристику понятия «цивилизация»71.

Следуя этой теоретической установке в конкретном исследовании, нужно иметь в виду, что общества не только и столько эволюционируют, сколько воспроизводятся, стремясь воссоздать организующие их экономические, социальные, концептуальные и воображаемые структуры, этические системы в том числе; именно понятие воспроизводства может служить ключом для решения вопроса об отношении между этической системой (шире - ментальностью) и другими механизмами, обеспечивающими функционирование общества в целом72 (или его определенного сегмента). В числе важнейших механизмов такого рода следует выделить культурные традиции, которые в современной теории культуры трактуются расширительно - как интегральное явление, пронизывающее все сферы общественной жизни и синтезированно выражающее самые разнообразные виды групповых, социально организованных стереотипов человеческой деятельности. Как информационная характеристика культуры, традиции аккумулируют принятый группой, т.е. социально стереотипизированный, опыт и обеспечивают его пространственно-временную передачу и воспроизводство в различных человеческих коллективах73 . В таком предельно широком значении понятие культурной традиции позволяет охватить не только обычаи, ритуалы и поведенческие установки, но и ряд родственных им форм, в том числе юридически регламентированные установления, а также все формы устойчивой организации коллективной жизни, осно

70 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 282.

71 Хвостова К.В. История: проблемы познания // ВФ. 1997. № 4. С. 69.

72 Давид Ж.-М. Ук. соч. С. 213 сл.

73 МаркарянЭ.С. Теория кулыуры и современная наука (логико-методологический анализ). М., 1983. С. 153-154; 162; 170; он же. Узловые проблемы теории культурной традиции // Советская этнография. 1981. № 2. С. 80 ели. См. также дискуссию по этой статье: Советская этнография. 1981. № 2. С. 97-115; № 3. С. 45-78. ванные на научении74. Последний момент ни в коем случае не должен игнорироваться, ибо, как справедливо отмечает П. Берк, традиции не сохраняются автоматически, благодаря «инерции», но в значительной мере передаются в результате упорной работы различных агентов социализации (родителей, учителей и др.)75. Иначе говоря, в социокультурных традициях закрепляется сознательный, прошедший длительную апробацию, а иногда и целенаправленно заимствуемый и «изобретаемый» опыт людей, и поэтому они неотделимы от ментальности и других форм общественного сознания. При этом принципиально важно, что традиции, транслируя структурно упорядоченный опыт, выступают как специфический способ социального наследования и групповой самоидентификации76.

Отдельного обсуждения заслуживает одно из очень, на наш взгляд, интересных и важных направлений историко-антропологического изучения римской военной организации, предметом которого является то, что можно назвать идеологией военного лидерства. Научная актуальность и значимость данного направления научного поиска определяется несколькими обстоятельствами. Во-первых, изучение института высшего военного командования принципиально важно для понимания как внутренних, так и внешних аспектов жизни армии, прежде всего ее места в государственной структуре и политической роли в Римской империи. Во-вторых, названное направление самым непосредственным образом связано с тем широким кругом проблем, который в самое последнее время привлекает особое внимание исследователей самых разных исторических периодов. Это - комплекс феноменов, относящихся к сфере функционирования и репрезентации публичной власти, который Ю.Л.Бессмергный называл социокультурным способом власти. Констатируя, что это понятие не нашло пока что эксплицитного осмысления, известный российский медиевист предполагал, что оно могло бы включать такие аспекты, как специфика используемых в данном социуме политических дискурсов, своеобразие представлений о власти и ее функциях, о допусти

74 Маркарян Э.С. Теория культуры. С. 162.

73 Burke P. History and Social Theory. P. 125. В римской армии такими агентами выступали в первую очередь младшие командиры и специальные инструкторы по обучению личного состава (exercitatores, campidoctores, magistri campi и т. д.), а для представителей высших сословий, особенно в эпоху Республики, первенствующее значение в плане подготовки к военной службе имела семья.

76 Берн штейн Б.М. Традиции и социальные структуры // Советская этнография. 1981. № 2. С. 108; Данилова Л.В. Традиция как специфический способ социального наследования // Там же. № 3. С. 48-49. мых (и недопустимых) видах властвования, имидж власти (включая представления о мере ее сакральности), надежнее всего обеспечивающий покорность подчиненных, характерные черты оформления власти, принятые формы ее самопредставления и вообще различные культурные топосы, фигурирующие в политической практике. По мнению Ю.Л.Бессмертного, использование этого понятия может помочь тому «сплавлению» «социальной физики» (т.е. восприятий, позиций, представлений) и «социальной феноменологии» (т.е. действий, процессов и т.п.), которое так важно для целостного понимания исторического прошлого и включения в него историко-культурного ракурса77. В качестве одного из центральных аспектов способа властвования исследователь выделяет социокультурные представления о власти, ее носителях и институтах, о престиже власти как выражении меры согласия современников на подчинение ей, а также формы взаимоотношений между властителями и разными группами подвластного населения. Для понимания всех этих феноменов необходимо анализировать как эксплицитные высказывания современников, так и саму манеру этих высказываний, обряды и ритуалы, относящиеся к осуществлению власти78.

Выделенные аспекты, безусловно, имеют самое прямое отношение и к сфере функционирования военной власти, которая неразрывно связана и с государственно-политическими структурами, и с цивилизационными особенностями данного социума в целом. Изучение с данной точки зрения идеологии и практики военного лидерства в Древнем Риме не только позволяет глубже и полнее понять саму римскую цивилизацию в ее конкретно-историческом своеобразии, но дает также исключительно ценный материал для историш-сравнительных исследований. Вполне очевидно, что каждое общество и государство вырабатывает свои специфические взгляды на роль и качества военного лидера, свой образ идеального военачальника, ориентируясь на образцы и примеры прежде всего собственного исторического прошлого и используя собственную систему понятий. Но вместе с тем нельзя отрицать и наличия некоторых универсальных, инвариантных для разных эпох качеств, требуемых от военных лидеров. В этой установке на историко-сравнительный ракурс ис

77 Бессмертный Ю.Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории //Одиссей. 1995. М., 1995.С. 15. п Там же. С. 16. следования может заключаться третий момент, обусловливающий актуальность обращения к названной теме. Следует, однако, со всей определенностью подчеркнуть, что при всей инвариантности многих своих элементов, обусловленной общими интенциями и спецификой военной деятельности, идеологическое осмысление и оформление военной власти всегда исторически конкретны, имеют свою внутреннюю логику и иерархию составных элементов, обусловливаются историческими и культурными традициями данного общества, его социальной и политической структурой, характером развития военной организации. Наконец, четвертая причина связана с состоянием дел в современной историографии, посвященной военной истории Древнего Рима. Если социокультурные и идеологические аспекты функционирования римской государственной власти на разных уровнях достаточно интенсивно и результативно исследуются в современной науке79, то этого нельзя сказать о власти военной. Соответствующие аспекты этой последней еще не получили достаточно подробного и глубокого освещения в новейшей историографии. Действительно, без пристального исследования этих факторов невозможно объяснить некоторые парадоксальные на современный взгляд феномены и традиции военной и государственной системы античного Рима, например, принципиальный «дилетантизм» высших военных кадров римской армии, отсутствие в Риме системы специального военного образования и того, что можно назвать военно-стратегическим планированием, роль религиозных мотивов в военной деятельности, традицию единоборств римских военных начальников с вражескими вождями, отношения патронага-клиенте-лы, связывавшие полководцев (императоров) с войском, и многие другие.

Для обозначения социокультурных аспектов осуществления военной власти нам представляется целесообразным использовать понятие «идеология военного

79 В числе наиболее интересных и важных работ последних трех десятилетий можно назвать: Veyne P. Op. cit.; Millar F. The Emperor in the Roman World (31 ВС - AD 137). Ithaka; N. Y., 1984; Cizek E. Op. cit; Flaig E. Den Kaiser herausforden: die Usurpation im Römischen Reich. Frankfurt; N. Y., 1992; Lendon J.E. Empire of Honour. The Art of Government in the Roman World. Oxford, 1997; Ando С. Imperial Ideology and Provincial Loylty in the Roman Empire. Berkeley; Los Angelos; L., 2000. В отечественной историографии по данной проблематике следует выделить работы Г.С. Кнабе, Я.Ю. Межерицкого и АЛ. Смышляева: Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993; Межерицкий Я.Ю. «Республиканская монархия»: метаморфозы идеологии и политики императора Августа. Калуга; М., 1994; Смышляев АЛ. Вступление наместника в провинциальный город: церемония adventus по Ульпиану // ВДИ. 1991. № 4. С. 106-117; он же. Civilis dominatio: римский наместник в провинциальном городе // ВДИ. 1997. № 3. С. 24-35; он же. Римский наместник как магистрат (к вопросу об особенностях римской государственности в эпоху ранней Империи) // Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). М., 1998. С. 282-295; он же. Римский наместник в провинциальном городе: otium post negotium // ВДИ. 1999. № 4. С. 59-70; он же. Няня-кормилица в суде римского наместника // ВДИ. 2001. № 3. С. 36-58. лидерства», которое имеет более узкое и конкретное содержание, нежели используемое иногда в литературе понятие «идеология победы» или «идеология войны»80 . Если давать самое общее определение этого понятия, то можно сказать, что идеология военного лидерства представляет собой совокупность ценностных представлений и парадигм, критериев, взглядов и идеалов, характеризующих принятые в данном обществе (или в определенных его кругах) воззрения на то, каким должен быть высший военный руководитель, какими качествами надлежит ему обладать для успешного выполнения своей миссии. Именно на основе такого рода воззрений и дискурсов формируются образцы деятельности и целеполагания, практические модели и стили поведения военачальников. Иными словами, речь идет прежде всего об образе идеального военачальника, каким он представляется современникам. При изучении этого образа важно обратить внимание на своеобразие его трактовки и семантики в разные исторические эпохи, в различных жанрах литературы и изобразительного искусства, у разных авторов.

Очевидно, однако, что содержание идеологии военного лидерства в целом гораздо шире такого образа (который, в свою очередь, часто является составной частью образа идеального правителя вообще). Оно включает также целый ряд других существенных компонентов. Об идеологии же в данном случае уместно говорить прежде всего потому, что соответствующие представления и характеристики в основном находят свое эксплицитное выражение в официальных формулах восхваления победоносных военачальников (например, в постановлениях сената), в пропагандистских лозунгах, в высказываниях, оценках и размышлениях тех, кого можно назвать идеологами, т. е. писателей, историков, ораторов и авторов военно-теоретических трактатов81. Эта идеология в неявном виде присутствует в системе отбора и назначения на высокие командные должности. Она находит свое отражение в семантике и стилистике памятников изобразительного

10 Picard G.-Ch. Les troph¿s romains. P., 1957; Combés R. Imperator (Recherches sur l'emploi et la signification du titre d'Imperator dans la Rome républicaine). P., 1966.

81 Подробнее см.: Махлаюк A.B. «Стратегикос» Онасандра и идеология военного лидерства в Древнем Риме // Проблемы антиковедения и медиевистики (к 25-летию кафедры истории древнего мира и средних веков в Нижегородском университете): Межвуз. сб. науч. тр. Н. Новгород, 1999. С. 29-35; он же. Модель идеального полководца в речи Цицерона «О предоставлении империя Гн. Помпею» II Акра. Сб. науч. тр. Н. Новгород, 2002. С. 96-109; он же. Император Юлиан как полководец: риторическая модель и практика военного лидерства И Актуальные проблемы исторической науки и творческое наследие С.И.Архангельского: XIII чтения памяти члена-корреспондента АН СССРС.И. Архангельского. Н. Новгород, 2003. С. 30-35. искусства и победных церемоний82. Она неразрывно связана с религиозными представлениями (в том числе и с императорским культом в Риме) и с общественно-исторической мифологией («римским мифом»). Наконец, нельзя забывать и том, что в солдатской среде складывается свое видение необходимых и одобряемых качеств полководца, которое может совпадать, а может и расходиться с официально или неофициально провозглашаемыми идеалами правящей элиты. Изучение в таких ракурсах идеологии военного лидерства, несомненно, может обнаружить значимые точки ее соприкосновения с римской аксиологией в целом, с официальным политико-идеологическим дискурсом, коллективными представлениями широких слоев населения и общественным мнением самой солдатской массы. Очевидно, что в определенных своих аспектах эти две стороны - сознательно формулируемые воззрения (идеологемы) и бессознательные (или полуосознаваемые) восприятия и оценки - могут противоречить друг другу, меняя свое соотношение в разные периоды времени и в разных обстоятельствах. Поэтому одни и те же качества военного лидера могут получать совершенно различные, подчас противоположные оценки в той или другой системе координат, в зависимости от времени, ситуации и конкретного адресата или автора данной оценки.

Для изучения идеологии военного лидерства наибольшее значение имеет лек-сико-терминологический, семиотический и контекстуальный анализ, нацеленный на установление корреляций между структурными, жанровыми и языковыми особенностями привлекаемых античных текстов, с одной стороны, и мировосприятием их авторов, структурами и элементами (явными или неявными) представленной у них идеологической системы - с другой. При этом для исследования важны не столько особенности индивидуальных взглядов того или иного античного автора, сколько некие общие идеи, словесные штампы, идеологические клише и устойчивые оценки, с помощью которых мыслилась, описывалась, оценивалась, а в конечном счете и воспроизводилась (транслировалась) из поколения в поколение та или другая модель поведения военачальника и полководца. Обращаясь к литературным топосам, мы, конечно, имеем дело с риторикой, которая - будь то собственно ораторская проза, эпическая поэзия или же сочинения историографи

82 См., например: Picard G.-Ch. Les trophées romains. Passim; idem. L'idéologie de la guerre et ses monuments dans l'Empire Romain // RA. 1992. T. 1. P. 111 -141 ; Поплавский B.C. Культура триумфа и триумфальные арки Древнего рима. M., 2000. ческого жанра - очень часто бесконечно далека от реальной действительности. Но надо иметь в виду, что для античного взгляда на вещи, в противоположность современному, общее место, по верному замечанию С.С.Аверинцева, есть «нечто абсолютно необходимое, а потому почтенное. Общее место - инструмент абстрагирования, средство упорядочить, систематизировать пестроту явлений действительности, сделать пестроту легко обозримой для рассудка»83. Поэтому античная риторика предстает как подход к обобщению действительности. С этой точки зрения, очень многое может дать использование малодостоверных или даже фиктивных источников, ибо, каким бы ни было их отношение к факту, все они показывают, как люди прошлого воспринимали и мыслили порядок вещей, что они ожидали от военного лидера. «Если на протяжении нескольких веков и обширных пространств люди высказывают одни и те же предположения и повторяют одну и ту же ложь, - замечает в этой связи Дж. Лендон, - то, значит, мы имеем возможность сделать определенные заключения из этих предположений и лжи»84.

Изучение римской идеологии военного лидерства предполагает обращение в первую очередь к литературным источникам - памятникам ораторской и историографической прозы, политико-философским и военно-научным трактатам. При этом, рассматривая преимущественно феномены и концепты, относящиеся к эпохе Поздней республики и Принципата, нельзя не учитывать сочинения греческих писателей классического и эллинистического времени, а также произведения позднеан-тичных и ранневизантийских авторов (Либания, императора Юлиана, Вегеция, Маврикия, Латинские панегирики и др.). Это обусловлено прежде всего тем, что в области политической и военной теории римляне многое заимствовали из эллинского наследия, творчески его перерабатывая и адаптируя к своей системе ценностей, и, в свою очередь, выработали своеобразные традиции и идеологию властвования, ставшие в последующие века образцом для подражания и заимствования. Соответственно, одним из главных направлений исследования должно быть выявление исторической преемственности идей и представлений о военной власти на ю АверинцевС.С. Риторика как подход к обобщению действительности//Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 16. Ср. Он же. Античная риторика и судьбы античного рационализма // Античная поэтика. Риторическая теория и литературная практика. М., 1991.С. 18. м Lendon J.E. Ор. cit Р. 28. Ср. также его замечание: «Если историческая традиция изображает честь как важный элемент управления, значит честь- нечто большее, нежели риторика: она, по меньшей мере, есть идеология» (Ibid. Р. 25). протяжении многих веков - от греческой классики до византийского времени. Важно иметь также в виду, что основы многих традиций военного лидерства закладывались конкретными деятелями, опыт которых становился в последующих поколениях образцом для подражания или стилизации. Если герои Ранней и Средней республики (Камилл, Цинциннат, Манлии, Деции, Фабий Максим, Сципионы, Катон, Эмилий Павел и др.) воплощали и персонифицировали mores maiorum, то полководцы более поздних времен (Марий, Сулла, Цезарь, Траян) привносили в римские представления о военном лидере новые моменты, касающиеся, например, особой парадигмы взаимоотношений с войском или харизмы военного лидера. Такого рода моменты органически включались со временем в идеологию императорской власти.

Таким образом, тема идеологии военного лидерства охватывает очень широкий круг конкретных аспектов и предполагает обращение ко многим смежным проблемам социальной, политической, культурной и военной истории Древнего Рима. Обращение в данном ракурсе к таким недостаточно изученным вопросам, как причины, формы и механизмы политической активности армии и ее командующих, методы и средства морально-политического воздействия на войско со стороны военных лидеров, может быть очень плодотворным, позволяя обнаружить непосредственное влияние на индивидуальные и коллективные практики ментально-идеологических факторов, которые их оформляют символически, институционально, организационно, юридически, воплощаясь также в неписаных обычаях и традициях.

Принимая во внимание все эти теоретические выкладки и учитывая столь характерные в целом для Древнего Рима консерватизм и приверженность старозаветным традициям, mores maiorum, а также особую консервативность античных военных установлений (связанную, разумеется, и с практически неизменным на протяжении веков техническим базисом), не будет преувеличением сказать, что континуитет и трансформации в военных традициях (относящихся к системе комплектования и подготовки войск, взаимоотношениям солдат и военачальников, воинским ритуалам и религии, к системе наград и т.д.), по существу, определяют всю историю римской армии. Основы этих традиций обнаруживают поразительную устойчивость и живучесть в течение многих столетий - от времен ранней Республики до эпохи Домината. Передаваемые из поколения в поколение благодаря как самим базовым принципам построения римских вооруженных сил, так и сознательной деятельности военачальников и командиров, эти традиции, укорененные в полисных институтах и римском «национальном» характере, позволяли армии императорского Рима оставаться, несмотря на все внутренние и внешние изменения, именно римской даже тогда, когда в ее составе практически не осталось уроженцев Рима и Италии. Изучение этих традиций самым непосредственным образом связано с одной из «осевых» проблем римской истории императорского времени. Это - проблема взаимодействия, взаимоопосредования республикански-полисных традиций и нивелирующих тенденций централизованной сверхдержавы. Противоречивое, подвижное единство этих начал, то, что Г.С.Кнабе метко назвал «республикански-имперской двусмысленностью государственного бытия»85, наглядно обнаруживается в самых различных сферах и структурах Римской империи, в том числе и в армии. Только в проекции этого основополагающего противоречия можно понять те сдвиги и мутации, которые неизбежно возникали в ходе исторического развития и со временем закреплялись в новых традициях и в сознании как самого военного сообщества, так и различных слоев римского социума. Разлады и конфликты традиционных установок с новыми взглядами, потребностями и интересами, достигавшие порой высокого напряжения, были движущей силой этого развития. Тщательный анализ этих конфликтов особенно необходим, чтобы при изучении традиций, представляющих собой устойчивые, статические образования, избежать возможных аббераций, которыми чреват синхронистический подход.

Итак, с теоретической и междисциплинарной точек зрения, представляется очевидным, что разнообразные военные традиции, рассматриваемые в социокультурном плане с акцентом на их ментальных компонентах, являются одним из первостепенных по значимости факторов, который обеспечивал успешное воспроизводство римской военной организации и как определенной самодостаточной целостности, и как одного из важнейших элементов римской цивилизации. В традициях органически сплавляются воедино эмпирически выработанные способы коллективной деятельности и взаимоотношений в различных группах, имплицитные ценностные установки, автоматизмы сознания и целенаправленно прививаемые путем воспи Кнабе Г.С. Метафизика тесноты. Римская империя и проблема отчуждения // ВДИ. 1997. №3. С.67.

41 РОССИЙСКАЯ

ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА тания и обучения профессиональные навыки и нормы поведения, символические практики, правовые и сакральные установления, глубинная историческая память, ментальные «архетипы» и творческие усилия конкретных людей по осмыслению и использованию опыта предшествующих поколений в меняющихся жизненных условиях. Системное исследование этого сложного «сплава» является одним из базовых плацдармов для достижения того исторического синтеза, к которому стремится современная антропологически ориентированная наука, ставящая в центр внимания целостного человека, единство социальных, духовно-психологических, профессиональных и проч. аспектов его бытия. Разумеется, до решения этой глобальной задачи пока еще очень далеко. Ясно, что работа в данном направлении предполагает полидисциплинарный подход, обращение к системе понятий и концепций ряда наук (в частности, к военным отраслям социологии и социальной психологии), а также использование всей совокупности достижений современных исследований конкретных сторон жизнедеятельности и эволюции римской армии.

Наряду с рассмотренными выше подходами социальной истории и исторической антропологии, современного цивилизационого подхода и ряда смежных научных дисциплин при изучении проблем, поставленных в диссертационном исследовании, нами был использован также целый комплекс методов общегуманитарных (герменевтический метод, метод структурного моделирования и т.д.) и общеисторических (иллюстративный, историко-сравнительный, историко-системный, исто-рико-типологический, историко-генетический). При извлечении и интерпретации информации из различных типов письменных источников, для проверки ее репрезентативности и достоверности применялся историко-критический, или филолого-исторический метод, а также другие принятые в современном историческом познании приемы и процедуры источниковедческого анализа, понимания и объяснения рассматриваемых исторических феноменов (в частности, лексико-терминологичес-кий и семантический анализ, экземплификация). В общем понимании римской цивилизации мы опирались на основные положения разработанной в современном антиковедении концепции римской аукав как своеобразного варианта античного полиса и представления о Ранней Римской империи как сложной общественно-политической системе, в которой существенную роль играли полисные традиции и институты, вступавшие во взаимодействие, конфликты и противоречия с имперскими, бюрократически-централизаторскими тенденциями. В такую интерпретацию римской истории, основанную на глубоком изучении широкого круга конкретных проблем, определяющий вклад внесли такие исследователи, как М.И.Ростовцев, Р.Сайм, Ф.Миллар, К.Николе, Р.МакМаллен, Г.Альфельди, а в отечественной науке - С.Л.Утченко, Е.М.Штаерман, Г.С.Кнабе, В.И.Кузищин, А.Л.Смышляев, на чьи работы мы ориентировались при разработке темы как в плане конкретно-исторического исследования, так и в некоторых теоретических обобщениях.

Научная новизна диссертационного исследования заключается прежде всего в том, что в работе предпринята, по сути дела, первая попытка последовательно, «синтетически» реализовать в изучении римской императорской армии историко-антропологический, социоисторический и цивилизационный подходы. Социально-политические и ментально-идеологические параметры римской военной организации интерпретируются в их неразрывном единстве и взаимообусловленности, с максимальным учетом общеисторического контекста, как синхронного, так и диах-ронного. Основной акцент при этом делается на выявлении продолжающегося бытия исконных традиций и ценностей, на их трансформации во взаимодействии с теми новыми установлениями, что появлялись в жизни армии и военных структурах в ходе исторического развития римской державы. Для исследования выбраны узловые и наименее освещенные в научной литературе вопросы, детальное изучение которых на основе тщательного анализа всей совокупности имеющихся источников позволяет существенно углубить и во многом по-новому оценить сильные и слабые стороны императорской армии, ее роль в обществе и в политических механизмах Римской империи. Целый ряд тем и проблем, поставленных и рассмотренных в диссертации (восприятие армии и солдат в общественном сознании императорской эпохи, специфические традиции и «механизмы» солдатского мятежа, идеология и практика военного лидерства в Древнем Риме), еще не являлся предметом специальных исследований в современной историографии и, по существу, впервые подробно анализируется автором. По некоторым же вопросам, которые уже неоднократно затрагивались в научной литературе (характер и значение культа знамен, войсковая клиентела, взаимоотношения полководца и войска, «профессионализм» высших командиров римской армии и др.), высказаны точки зрения, либо существенно отличающиеся от имеющихся, либо основанные на дополнении, уточнении и углублении аргументации в пользу выводов, уже сформулированных в имеющихся работах. Наконец, прослеживаются и акцентируются наиболее существенные различия римских и греческих военных традиций, принципиально значимые для понимания своеобразия двух вариантов античной цивилизации.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его материалы и выводы могут быть использованы как историками-антиковедами для разработки разнообразных научных тем, относящихся к военной, социальной, политической и культурной истории античного мира, так и специалистами по другим периодам всемирной и военной истории для сравнительно-исторического анализа. Результаты исследования могут найти - и уже находят - применение в преподавательской деятельности на исторических факультетах, при чтении общих и специальных курсов, проведении семинаров, при создании учебных пособий для высшей и средней школы, научно-популярных и справочных изданий, необходимых для распространения исторических знаний.

Апробация результатов исследования. Наблюдения и выводы автора по общим и частным вопросам диссертационного исследования излагались на заседаниях кафедры истории древнего мира и Средних веков исторического факультета ННГУ, а также на международных, российских и региональных научных конференциях: Российской ассоциации антиковедов в Институте всеобщей истории РАН (1996, 1998, 2000,2002,2003 гг.), на Сергеевских чтениях в МГУ (1995,1997,1999,2001,2003 гг.), на Жебелевских чтениях-1У и конференции «Античное общество»^ (СПбГУ, 2001, 2002 гг.), на чтениях памяти проф. Н.П. Соколова в ННГУ (1997, 1999, 2000, 2002 гг.), чтениях памяти С.И. Архангельского в НГПУ (1997,2001,2003 гг.), на конференции «Античный мир и варварская периферия: проблема контактов» в Саратовском гос. ун-те (2000 г.), на конференциях, посвященных 50-летию исторического факультета и 25-летию кафедры истории древнего мира и Средних веков ННГУ (1996,1999 гг.), на конференциях в Нижегородском коммерческом институте (2000, 2002 гг.). Результаты исследования отражены также в публикациях автора (монографии, научно-популярной книге, статьях, рецензиях, переводах и тезисах докладов).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Традиции, ментальность и идеология римской императорской армии"

Выводы Хансена вызвали критическую реплику К.Эрхардта188, который, указав на ряд свидетельств, не учтенных датским коллегой, высказал мнение, что обращения полководца к войскам непосредственно перед сражением составляли часть общепринятого порядка действий и в обычных обстоятельствах у полководца, вероятно, было время, чтобы пройти вдоль рядов войска и ободрить своих солдат речью, прежде чем они вступят в бой. Во всяком случае, такой вывод можно сделать относительно сражений, которые вел Цезарь.

Действительно, точка зрения и доводы Хансена не выглядят в полной мере убедительными, и в подкрепление высказанных его оппонентом соображений можно привести некоторые дополнительные аргументы и свидетельства источников, обратившись к анализу римского военного красноречия с точки зрения того, что в современной теории риторики называют этосом и пафосом речевой коммуникации, понимая под ними, соответственно, условия и обстоятельства произнесения речи и те намерения и задачи, которые преследует оратор189. При этом исследование вопроса о практической роли ораторского искусства в деятельности полководца, на наш взгляд, неразрывно связано с рассмотрением того значения, которое приписывается красноречию в римской идеологии военного лидерства, и предполагает учет общих ценностных ориентаций римского общества. Важно иметь в виду, что насыщенность историографической прозы речами, как и сам акцент на актах речевой коммуникации в описаниях деятельности военных и политических лидеров, являются не только выражением жанровой специфики античного исто

186 Ibid. Р. 169; 171 f.

187 Ibid. Р. 171 ff. m Ehrhardt C.T.H.R Speeches Before Battle?//Historia. 1995. Bd. 44. Hf. l.P. 120-121.

189 Рождественский Ю.В. Теория риторики. M., 1997. С. 96. риописания, но и характерным проявлением того феномена, который связан с конституирующей ролью установки на живое звучащее слово и который С.Л.Утченко назвал оро-акустической ориентацией античной цивилизации, подчеркивая, что «все звенья (органы) полисного устройства связаны. с этой сферой» - сферой публично произносимой речи190. В таком ключе мы и попытаемся проанализировать имеющийся в нашем распоряжении материал источников.

В Риме уважение к ораторскому слову было древним и традиционным, а искусное владение публичной речью было важным фактором государственно-политической деятельности и одним из ключевых компонентов римского идеала достойного мужа - vir bonus dicendi peritus, по известному определению Ка-тона Старшего191. При этом, поскольку государственная деятельность знатного римлянина (по крайней мере в раннереспубликанскую эпоху) была неотделима от командования войсками, этот идеал исключал «узкую специализацию», предполагая неразрывное единство качеств политического и судебного оратора, воителя и полководца. Образцом такого истинного римлянина были, например, и сам Катон (Cic. De orat. III.33.135; Nepos. Cato. 3; Liv. XXXIX.40.4-7; App. Iber. 40), и Сципион Эмилиан (Cic. De off. 1.22.116; ср. Brut. 82; Plin. N. H. VII. 100), а еще ранее, в эпоху Первой Пунической войны, Л. Цецилий Метелл, который в известной надгробной речи его сына характеризуется как первый воитель, превосходный оратор, храбрейший полководец, мудрый сенатор и рачительный хозяин (Plin. N. Н. VII.43.139-141). Разумеется, столь разносторонняя самореализация в полном объеме была уделом лишь отдельных наиболее выдающихся деятелей римской истории. Не приходится сомневаться в том, что со временем положение дел менялось и этот идеал все более отходил в прошлое. Не случайно Цицерон, воздав хвалу многосторонней одаренности Катона, не без горечи замечает, что теперь управлять государством берутся люди, в лучшем случае проявившие себя только в каком-нибудь одном отношении — либо воинской доблестью и военным опытом, либо знанием права, либо красноре

190 ухченко с.Л. Политические учения Древнего Рима (Ш-1 вв. до н. э.). М., 1977. С. 12 и сл.

191 Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика // Цицерон, Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1994. С. 15.

192 Ср. Liv. XXXIX.40.5: «Вершины почестей одни достигают знанием права, другие - красноречием, третьи -славой военных подвигов.» (пер. Э.Г. Юнца). Эта сентенция высказывается Ливием также в связи с характеристикой личности Катона. чием (Cic. De orat. III.33.136)192. Но идея о том, что в правителе должны сочетаться качества оратора, полководца и прирожденного воина-бойца, была очень устойчива и сохранялась вплоть до позднеантичного времени, как показывает, например, характеристика Констанция II в первом Панегирике Юлиана (Or. I. 32В-С) (причем Юлиан ссылается не только на эпических Нестора и Одиссея, но и на римских полководцев эпохи Пунических войн. О силе ораторского искусства Констанция ср. также Iulian. Or. II.76D-77B; Aur. Vict. Caes. 42.1-4). Уместно напомнить, что для самого Цицерона красноречие есть одно из высших проявлений нравственных сил (virtutes) человека (Cic. De orat. III. 14.55)193 и поэтому из всех видов человеческих занятий может быть сопоставлено по своей значимости и социальному престижу только с деятельностью полководца (Ibid. 1.2.8; Pro Mur. 14.30).

При столь высокой общей оценке красноречия не удивительно, что оно нередко фигурирует среди тех достоинств, какими, по мнению древних, должен обладать полководец. Можно сослаться на того же Цицерона. В речи «О предоставлении империя Гн. Помпею» в числе прочих полководческих virtutes он обращает внимание и на ораторское искусство Помпея, подчеркивая, что оно также составляет одно из важных достоинств полководца194. Плутарх, говоря о взаимоотношениях с войском таких своих героев, как Катон Младший и Марк Антоний, и отмечая их умение снискать популярность среди подчиненных, в числе прочих качеств, этому способствовавших, называет силу их красноречия (Plut. Cato min. 9; M. Ant. 43). Об этом же упоминает Тацит в своих отзывах о Цецине и Антонии Приме (Hist. 1.53.1; III.10.6). Аналогичным образом Тацит и в характеристику Домиция Корбулона включает указание на его ораторские достоинства (Tac. Ann. XIIL8.3: verbis magnifícis). Примечательный аспект военного красноречия в составе комплекса полководческих качеств обнаруживается в той речи к воинам, которую Дион Кассий вкладывает в уста Марка Антония перед битвой при Акции (Dio Cass. L. 17.2-5). В

193 На это место из цицероновского диалога «Об ораторе», кстати сказать, ссылается Квинтилиан в главе, посвященной обсуждению вопроса о том, является ли риторика делом доблести (Inst. or. 11.20 - An virtus [sit] rhetorice).

194 Cic. De imp. Cn. Pomp. 14.42: .quantum dicendi gravitate et copia valent, in quo ipso inest quaedam dignitas imperatoris. («Что касается. убедительности и богатства его ораторской речи, а именно в этом также кроется. некое достоинство императора.» Пер. В.О. Горенштейна). Ср. также Cic. Brut. 68.239. своем обращении к войскам Антоний превозносит собственные полководческие достоинства, противопоставляя их качествам Октавиана и его военачальников. Он указывает на свой зрелый возраст, исключающий и присущую юношам опрометчивость, и бессилие старца, на свою опытность, а также на свои приобретенные обучением познания, которые позволяют ему легко постигать все, что должно, и излагать это в речи: .тогаитр 5ё ка1 7iai8eia ке^ртщси актив ка! yvcovai 7tavra та тгрост^коуха Kai eirceiv рфстта SuvaaGai.

Еще более показательными являются суждения Онасандра. Он не только упоминает красноречие в своем вводном суммирующем перечне качеств и критериев хорошего полководца (пожалуй, самом подробном и разностороннем во всей античной литературе), но и образно раскрывает его практическое значение как средства морально-психологического воздействия на войско. Отмечая (1.1), что в полководцы следует выбирать человека, владеющего (словом iKavöv A,£yeiv), ниже (1.13-16) он поясняет, что это качество приносит огромную пользу на войне: ибо призывная речь полководца перед началом сражения заставляет воинов презирать опасности и страстно стремиться к подвигам; и даже звук боевой трубы не в такой степени возбуждает дух их к борьбе, как речь, произнесенная во славу доблести; при неудачах же умелая увещательная речь командующего возвращает воинам бодрость, оказываясь даже полезнее ухаживающих за ранеными врачей. Ведь последние врачуют только раненых, а красноречивый полководец и немощных приободряет, и здоровых воодушевляет - а это более трудная задача, так как исцелить души увещанием сложнее, чем вылечить телесный недуг, подобно тому как и вообще скрытые внутренние болезни труднее поддаются лечению, нежели внешние и очевидные.

Несомненно, Онасандр, акцентируя роль ораторского слова среди прочих качеств полководца, следует широко распространенному топосу и оригинален, пожалуй, только в сравнении речи полководца с искусством врача (хотя противопоставление внешних и скрытых недугов, очевидно, восходит к Полибию -Polyb. XI.25.2 sqq.)195. По своему общему смыслу сформулированная Онасанд-ром мысль непосредственно перекликается с мнением многих античных авто

195Peters W.Op.cit. S. lllf. ров, начиная, по меньшей мере, с Ксенофонта т. Ограничимся здесь только некоторыми римскими примерами, наиболее созвучными мнению Онасандра. «Разве не ораторское искусство (oratio), - риторически вопрошает Квинтили-ан, - часто возвращает боевой дух устрашенным воинам и избавляет их от страха, и не оно ли убеждает устремившихся навстречу опасностям битвы бойцов в том, что слава (laudem) дороже жизни?» (Inst. or. II. 16.8). По свидетельству Иосифа Флавия (В. lud. VI. 1.5), во время штурма Иерусалима Тит, собрав самых доблестных воинов, обратился к ним с речью, убежденный, что для возбуждения боевого духа более всего пригодна вселяющая надежду речь и что призывы полководца в сочетании с обещаниями заставляют солдат забывать об опасностях и презирать смерть. Также и император Юлиан, по словам Либа-ния, произнес одну из речей перед воинами, отлично понимая, что «сказанные перед битвой подобающие слова поднимают воинский дух» (Liban. Or. XVIII.53). Именно эта способность увлекать войско воодушевляющим словом подчеркивается в первую очередь, когда речь заходит об ораторских умениях полководца 197. Конечно, все подобного рода ремарки, как и процитированные рассуждения Онасандра, не дают ключа к пониманию того, насколько длинными были полководческие речи и как именно они произносились на поле боя. Важно, однако, что и для Онасандра, и для античных историков увещательная речь полководца к войску - столь же необходимый компонент его деятельности, как разработка планов действия, анализ информации о противнике, выбор маршрутов передвижения и места битвы, построение армии в боевой порядок, совершение положенных религиозных обрядов и ритуалов, т.е. все то, о чем подробно пишет на страницах своего труда греческий писатель.

Ораторская деятельность полководца не ограничивалась только увещательными речами перед боем, которые относились к разряду яротретткоС (яаракХг|Х1ко{)

196 Ср особенно слова Сократа в беседе об обязанностях гиппарха (Xen. Mem. III.3.11 ). В ответ на реплику собеседника: «Ты хочешь сказать. что начальник над всадниками, помимо всего прочет, должен заботиться и об умении говорить?» Сократ отвечает: «А ты думал. что командовать конницей надо молча? Или ты не обратил внимания на то, что все знания, получаемые нами благодаря обычаю. мы усвоили при помощи слова; что и всякую другую прекрасную науку, которую кто-нибудь изучает, он изучает при помощи слова; что лучшие учителя больше всего действуют преимущественно словом; что люди, обладающие самыми важными знаниями, прекрасно говорят?» (пер. С.И. Соболевского). Ср. также Xen. Hipp. 8.22.

197 Ср., например, отзыв Полибия о Сципионе Старшем (XI. 14.10) или Плутарха о Марке Антонии (Ant. 40.8) (примечательно, что Плутарх, упоминая рядом «умение убедительно говорить с народом» и «увлекать войско речью», по существу различает эти два вида красноречия). taSyoi или ларакАл^аец (лат. hortationes или adhortationes). Не меньшее значение и удельный вес имели выступления на войсковых собраниях - contiones, adlocutiones, относившиеся преимущественно к genus deliberativum (CTU|aßouA,eimK0v), но решавшие самые разнообразные задачи, в том числе близкие или даже тождественные тем, что считались принадлежностью речей первого рода198. С этой точки зрения, едва ли оправдано столь резко разграничивать эти два рода речей, как делает Хансен199. Для уяснения практического значения и тех и других стоит, наверное, более пристально присмотреться к некоторым деталям, которые сообщаются источниками относительно задач, конкретных обстоятельств, формы произнесения и стиля полководческих речей. Не останавливаясь подробно на тех аспектах, которые уже освещены в литературе и которых мы уже отчасти касались выше, говоря о воинской сходке, отметим только некоторые наиболее принципиальные моменты, обратившись сначала к hortationes. Такого рода ободрения войска перед сражением производились, как отмечается в «Записках» Цезаря, «по воинскому обычаю» - militari more (В. civ. Ш.90.1) и, по верному замечанию Эр-хардта200, составляли, по всей видимости, необходимый компонент обычных обязанностей полководца (ср. особенно Caes. В. Gall. 11.20.1, а также В. Alex. 22.2). Очень часто hortatio непосредственно предшествует сигналу к бою и назначению пароля (например, В. Afr. 58.3; Plut. Brut. 41). Могла она быть обращена и к воинам, занятым на фортификационных работах (App. В. civ. IV. 125; 126; 128), но нередко требовалась и в самый разгар боя (App. Mithr. 49; Caes. В. Gall. 11.21.4).

Очевидно, что непосредственная цель таких полководческих речей заключалась в создании соответствующего морально-психологического состояния войск, вступающих в битву, в активизации того качества, которое выделяет в солдатах такой многоопытный военачальник, как Цезарь, - quaedam animi incitatio atque alacritas naturaliter innata omnibus, quae studio pugnae incenditur (B. civ. 1П.92.4: «. врожденная и присущая от природы всем людям возбудимость и живость, которая воспламеняется от желания сразиться»). Фактически та же самая цель прямо указывается или подразумевается во многих источниках, в том числе и в тех беглых указаниях

Ср., например, Caes. В. civ. IH.73.2: contionem apud milites habuit hortatusque est. m Hansen M.H. Op. cit. P. 167.

200 Ehrhardt C.T.H.R. Op. cit. P. 121.

Дионисия Галикарнасского и других риторов, на которые ссылается Хансен201. В речи полководца, нацеленной прежде всего на то, чтобы разжечь боевой пыл солдат (accendendum militem - Tac. Agr. 33.1), могли, однако, в зависимости от обстоятельств звучать и другие мотивы: уговоры и угрозы, похвалы и обещания. Характерный пример дает приводимое Тацитом обращение Антония Прима к войскам, в котором полководец стыдит и порицает одних, хвалит, и ободряет других, всем внушает надежду и раздает обещания 202. Иногда, как отмечается в источниках, моральный дух войск и без увещаний полководца оказывался на должной высоте. Примечательно, однако, что даже в таких ситуациях, если верить античным авторам, некоторые полководцы не упускали возможности обратиться к воинам ([Caes.] В. Alex. 22.2; Plut. Brut. 41; Tac. Agr. 33.1; ср. Polyb. XI. 12-13 - о Филопемене).

Воздействие на эмоционально-психологическое состояние солдат во многих случаях сочетается в речах полководцев также с наставлением и разъяснением особенностей и замысла предстоящего (или уже начавшегося) сражения. Данный компонент с особой наглядностью обнаруживается в сообщениях о речах Цезаря (Caes. В. Gall. VII.19.4-5; В. Alex. 16.3; App. В. civ. 11.81). На необходимость комплексного воздействия как на эмоции, так и на разум воинов обращает внимание Вегеций. В III-й книге его «Эпитомы» имеются краткие рекомендации, касающиеся содержания полководческой речи перед битвой (III. 12). «Благодаря убеждениям и поощрениям вождя, - пишет Вегеций, - у войска растут храбрость и мужество, особенно если они понимают, что метод предстоящего сражения таков, что они могут надеяться легко добиться победы. Затем нужно указать на неспособность и ошибки врагов, и если они раньше были побеждены нами, напомнить об этом. Нужно рассказать о том, что вызовет ненависть к врагам и зажжет души наших воинов гневом и негодованием» (пер. С.П. Кондратьева). В

201 Некоторые из этих замечаний, думается, стоит процитировать, поскольку, высказанные отнюдь не в специальном военном контексте, они показывают самое общее представление о полководческой речи, бытовавшее в среде, далекой от военного дела. Dion. Hal. Ars Rhet. 7.2 (Ed. Usener et Radermacher. P. 285): «. во время войны и в боевом строю нуждаются воины в том, чтобы благодаря речи и ободрению военачальников превзошли они самих себя в решительности» (£я1 ттоХ^цои ка1 énî яарата^еах; Séovtou атрашйтт той тгарй tcov атратгууюу A.óyov каг t^ç яротротп^ юх\ aùxoV awöv èippajfievécrrepoi éyevovro); Ibid. 7.3 (p. 286): «. благороднейшие [воины] в лагере, услышав слова военачальников, преисполняются исключительным рвением к победе.» (. kv сттратопебсрогyvr|aicírraToi roxpít tfliv <npafr|YÜv Xóyoo ôucoûoavreç роЛктга фЛох1(юи\ааг тсвр\ tt|V vùcrçv.); Liban. Progymnasmala, Descriptiones, VII Ekphraseís 1 Pezomachia 5: « Возбудив дух бойцов увещаниями, военачальники приказали поднять знамена».

202 Tac. Hist. Ш.24.2:. alios pudore et probris, multos laude et hortatu, omnes spe promissisque accendens. Cp. App. Mithr. 37; 49 (речи Суллы). этом пассаже, по существу, указаны все основные тематические моменты, развиваемые с той или другой степенью подробности в тех многочисленных речах, которые античные историки вкладывают в уста полководцев203. Процитированное место, хотя и является главным образом данью расхожим штампам, можно, наверное, рассматривать как косвенное указание на то, что Хансен тщетно пытался обнаружить в риторических учебниках и упражнениях, - свидетельство о разработке в античной литературе жанра полководческих речей. Можно также предположить, что несохранившийся ранневизантийский (VI в.) трактат, условно именуемый «Rhetorica militaris» и представлявший собой пособие по обучению военачальников ораторскому искусству204, восходил, подобно другим поле-мологическим сочинениям византийского времени, к античным традициям и образцам. Кстати сказать, в статье Хансена упущено и еще одно любопытное свидетельство. Оно принадлежит Светонию. Говоря о ложно приписываемых Цезарю речах, биограф сообщает, что Август не решался признать аутентичной речь Цезарь к воинам в Испании (очевидно, перед битвой при Мунде), и добавляет, что известны были целых две такие речи, одна перед первым боем и другая -перед вторым, но, по свидетельству Азиния Поллиона, на которое здесь же ссылается Светоний, у Цезаря перед стремительным натиском неприятеля вовсе не было времени для произнесения каких-либо речей (contionandi) (Suet. Div. lui. 55.4). Не исключено, что эти речи - подложные или подлинные - были известны самому Светонию. Примечательно, что и Азиний Поллион отрицает не возможность произнесения речей вообще, но только в случае конкретной боевой обстановки, какая сложилась в битве при Мунде. Поэтому данное свидетельство Све-тония скорее подтверждает, а не опровегает сам факт публикации речей в жанре hortatio, создававшихся как чисто литературный образец или же воспроизводивших в действительности прозвучавшие выступления. Интересно отметить, что речи полководцев из сочинений историков в свою очередь могли изучаться как образец для возможного практического использования (Suet. Dom. 10.3).

203 О топике и структуре полководческих увещательных речей см.: Albertus J. Op. cit. S. 37-93.

204 Кучма B.B. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 81, со ссылкой на: Dain A. Les stratégistes byzantins И Travaux et mémoires. 1967.2. P. 343-344.

Что до типичных обстоятельств произнесения hortationes, то вполне очевидно, что боевая обстановка, как правило, не оставляла времени для пространных речей. Командующий произносил слова ободрения и воодушевлял воинов на бой205, либо обходя (или даже обегая - App. В. С. 11.81) ряды выстроенного к битве войска, либо объезжая их верхом на коне и, чаще всего, по очереди обращаясь к отдельным частям. В данных случаях характерно употребление в греческих текстах глаголов epiparienai и epienai, а в латинских - profícisci, occurrere, decurrere и т.п.206 Очевидно, что нередко подобные обращения с речью в условиях разворачивающегося сражения были сопряжены со смертельным риском207. Неудивительно поэтому, что в источниках часто подчеркивается лаконичность обращений командующего к войскам перед битвой. Вполне вероятно, что они действительно часто сводились к набору воодушевляющих призывов и сентенций, совсем не похожих на тщательно разработанные речи из произведений античных историков. Но это отнюдь не исключает, что, по крайней мере в отдельных случаях, в основе изложенных историками речей могли лежать подлинные слова полководца, запомнившиеся тем, кто впоследствии становился их информантами208. Думается, что в данном отношении уместно сопоставить речи в жанре hortatio с речами, произносимыми на войсковых собраниях, - adlocutiones и contiones. Относительно последних мы располагаем достаточно определенными, недвусмысленными указаниями на их подробный пересказ очевидцами и (или) письменную фиксацию. Так, Децим Брут, рассказывая в письме Цицерону о своем преследовании войск Марка Антония (май 43 г. до н.э.), пишет, что ему сообщили о речи последнего на воинской сходке, в которой он начал просить солдат последовать за ним через Альпы 209. Луций Вер в письме Фронтону, работавшему над историей войны с парфя

205 Чаще всего он делал это самолично, но в некоторых случаях мог поручить эту задачу отдельным начальникам (например, Plut. Cato min. 54). Ср. Hansen M. Op. cit. P. 169. Однако отказ командующего лично обратиться к войску и поручение сделать это нижестоящим военачальникам могли расцениваться солдатами как знак неуважения к ним (Plut. M. Ant. 40.9).

206Ср., например, Caes. В. Gall. 11.21.4: in alteram partem item cohortandi causa profectus pugnantibus occurit.

207 К примеру, Цезарь пишет, что его легат Л. Котта во время обхода и ободрения (adhortans) боевых порядков был ранен прямо в лицо из пращи (Caes. В. Gall. V.35.8).

208 Надо сказать, что установка на возможно более точное воспроизведение сказанного персонажами исторического повествования, на адекватное соответствие воспроизводимой речи обстоятельствам ее произнесения и характеру оратора относилась, по всей видимости, и к речам полководцев и отнюдь не исключала - скорее, даже предполагала! - применение историком риторической выучки и искусства. См., например: Thuc. 1.22.1; Polyb. XII.25b.l; 25Í.3-5; 6-9; Lucian. Quomodo historia conscribenda sit. 58.

209 Cic. Fam. Xl.13.3: contio eius ad me est allata, in qua petere coepit a militibus, ut se trans Alpes sequerentur. нами, просит его не обойти вниманием его (Вера) речи к сенату и обращения к войску210. В биографии Клодия Альбина сообщается, что сохранилась его речь, произнесенная на солдатской сходке, когда он принял императорскую власть (SHA. Cl. Alb. 3.2). Известно также, что речи, произносимые императорами перед войсками, могли, подобно речам в сенате, суде или собрании, заранее составляться в письменном виде. По свидетельству Светония, осторожный Октавиан Август всегда заранее тщательно обдумывал свои публичные выступления, в том числе и перед войском, и первый стал произносить речи по написанному тексту (Suet. Aug. 84.1-2). Подобной практике (правда, по иным соображениям) следовал Нерон: ради сбережения голоса он обращался к солдатам лишь заочно либо через глашатая (Suet. Nero. 25.3; ср. Dio Cass. LXI.3.1). Префект претория Нимфидий Сабин, замысливший после смерти Нерона и еще до прибытия Гальбы в Рим сделаться императором, направился в лагерь преторианцев, взяв с собою свиток с речью, которую написал ему Цингоний Варрон и которую он выучил наизусть, чтобы произнести перед воинами (Plut. Galba. 14.4). Геродиан сообщает (VII.8.3), что Максимин Фракиец перед началом войны против сенатских ставленников, не полагаясь на собственные ораторские способности, зачитал перед войском речь, написанную для него одним из его друзей. Наконец, необходимо упомянуть и об известной речи императора Адриана, которую он произнес после посещения учений Ш-го Августова легиона и текст которой был затем помещен на памятной колонне в Ламбезисе (CIL VIII 2532; 18042=ILS 2487; 9133-9135).

Понятно, однако, что краткие увещательные речи перед боем вряд ли сЪчиня-лись заранее и специально не записывались. Военачальники в данном случае полагались главным образом на экспромт и свой авторитет, на знание солдатской психологии, учет общей ситуации и тех перемен, которые могли происходить в боевых обстоятельствах (поскольку уже в ходе сражения мог возникнуть опасный момент, требовавший словесного воздействия командующего211). Несомненно, что протяженность боевого строя исключала возможность обращения военачаль

210 Fronto. Epist. II. P. 195-196 (Haines): Plane non contempseris et orationes ad senatum et adlocutiones nostras ad exercitum.

21 ' Так, цезарь Юлиан, заметив в одном из сражений замешательство части своих войск, со свитой в двести всадников поспешил на этот участок и «обратился, как требовал того опасный момент, к людям с увещательной речью» (Amin. Marc. XVI. 12.28: ut ardor negotii flagitabat. verbis hortabatur). ника сразу ко всему войску (если только он не произносил свою речь еще в лагере до начала боевого развертывания). Поэтому обычный порядок предполагал, что hortatio адресовывалась по очереди разным отрядам. Это обстоятельство, очевидно, понуждало полководца дифференцировать содержание своей речи в зависимости от индивидуальности той войсковой части, к которой он непосредственно обращался. Характерно, что в римской практике командующие в своих обращениях это учитывают, что неудивительно, поскольку уже ко времени Цезаря некоторые легионы существовали фактически на постоянной основе и имели собственные традиции и историю212. Воодушевляющее слово командующего могло быть обращено и к отдельным воинам, что оказывалось тем более действенным, если военачальник знал их поименно и помнил их прежние подвиги (ср., например, Sail. Cat. 59.5-6; SHA. Alex. Sev. 55.1). Необходимо отметить, что античные авторы, включавшие в свои сочинения речи полководцев, за немногими, но показательными исключениями213, в целом нимало не сомневаются в действенности полководческих речей, обращенных к солдатам перед битвой и подкрепленных моральным авторитетом и харизмой вождя. Безусловно, во многих случаях подчеркивание высокой эффективности произнесенной речи и ораторского дарования полководца служит созданию соответствующего образа выдающегося военного лидера, как, например, в рассказе Цезаря о мятеже в его войске под Весонтионом перед походом на Ариовиста (Caes. В. Gall. 1.39-40)214. Явной «литературностью», по-видимому, грешит и Плутарх, рассказывая о выступлении Катона Младшего перед одной из битв при Диррахии, когда Помпей, чтобы воодушевить войско, велел военачальникам обратиться к солдатам с ободряющими речами (Plut. Cato min. 54). Если слова прочих командиров солдаты слушали

212 Ср. Hannand J. L'aimée et le soldat à Rome de 107 à 50 avant notre ère. R, 1967. P. 425. См., в частности: Caes. В. Gall. И.21.1 -2; B. Afr. 81.1-2; Tac. Ann. 1.42; Hist. Ш.24; V. 16.

2,3 В качестве таковых можно указать: Xen. Inst. Суп. Ш.3.50-51 ; 55; Thuc. V.69.2; Sail. Cat. 58.1 (вероятная реминисценция из двух предыдущих авторов); Liv. VII.32.10-12. Эти пассажи, в которых высказана мысль о том, что сами по себе никакие речи не могут обеспечить доблестное поведение, скорее все же подтверждают общеобычную уверенность античных писателей в силе воодушевляющего слова, подчеркивая только, что словесное увещание может быть эффективным при должном обучении войска, при действенной системе поощрений и наказаний (Ксенофонт), при наличии у воинов необходимого боевого опыта (Фукидид); врожденных или благоприобретенных качеств (Саллюстий); при действии вождя личным примером (Ливий).

214 Анализ данного эпизода с точки зрения того образа и впечатлений, какие Цезарь стремился создать о себе как полководце, см.: James В. Speech, Authority, and Experience in Caesar, Bellum Gallicum. 1.39-41 // Historia. 2000. Bd. 128. Hf. 1. P. 54-64. молча и равнодушно, то краткая убежденная речь Катона, посвященная философским представлениям о свободе, доблести, смерти и славе, привела к тому, что «поднялся такой крик, такое волнение, что все начальники зажглись надеждой и во главе своих людей бросились навстречу опасности».

Отдавая себе отчет в литературном характере многочисленных ремарок, подчеркивающих вдохновляющее воздействие полководческой речи на изготовленное к бою или находящееся в критическом положении войско215, нельзя все же не признать, что само внимание античных историков, так сказать, к вербальному фактору руководства войсками может свидетельствовать о его немаловажном практическом значении. Но если в неизбежно кратких ЪогШюпез первостепенную значимость имели не столько их собственно ораторские достоинства, сколько сам факт личного присутствия полководца на поле боя, индивидуализированность обращения к данной части, то речи на войсковых собраниях, несомненно, требовали настоящего красноречия в значительно большей степени и давали возможность в полной мере проявить истинную его силу. Это обусловлено целым рядом причин. Во-первых, речи полководцев (императоров) на воинских соШюпев призваны были решать гораздо более разнообразные задачи, нежели ИоПаПопез, - в силу тех многочисленных и очень значимых функций, которые, как мы видели выше, имел институт воинской сходки в римской армии и политической жизни Рима. Каждая из этих функций предполагала особый род красноречия, собственный «регистр» и тональность произносимой речи, которые зависели также от многих конкретных условий. Во-вторых, в отличие от Ьойайопев, монологических по самой своей сути, речи на солдатских сходках часто приобретают диалогический характер, что с особенной силой проявляется в ситуации военного мятежа либо политического кризиса, когда армейские массы выступают как активная сила. В-третьих, как мы могли видеть выше (глава П1.1), войсковая сходка, представляя собой, по существу, институциа-лизированный орган, в немалой степени сохраняющий полисно-республиканские традиции, проводилась обычно как особая церемония, включавшая комплекс различных мероприятий и имевшая семантически значимые атрибуты.

2,5 См., например: Polyb. XI.31.8; Dion. Hal. Ant. Rom. VI.10.1; Caes. B. civ. IU.90.3; Ios. B. Iud. III.10.3; Tac. Agr. 35; Ann. XIII.39.4; XIV.36.2; Hist. V. 16.3; Veget. Ш.9.

Однако центральным, ключевым элементом сходки, безусловно, всегда оставалась речь, произносимая военным лидером. Чтобы в этом наглядно убедиться, стоит подробнее раскрыть некоторые из отмеченных моментов. Отметим прежде всего, что во многих случаях задачи полководческой речи на воинской contio фактически совпадали с теми, какие решались произносимыми на поле боя hoitationes: воодушевить войска перед предстоящим сражением, разъяснить им его замысел и значение216. Кроме того, на сходке могли быть обозначены цели кампании и войны в целом. Речь командующего нередко преследовала цель укрепить порядок и дисциплину, личную преданность и взаимное доверие солдат и полководца217. Очевидно, что для римского полководца важно было не просто отдавать приказы и распоряжения, но убеждать своих подчиненных в необходимости и целесообразности тех или иных действий, чтобы добиться сознательного подчинения его власти и эффективного выполнения его планов. Предметом выступления военачальника на войсковом собрании мог стать и разбор состоявшихся учений или же состоявшегося накануне сражения. Такого рода выступления обычно включали похвальную или благодарственную речь (laudatio) и сопровождались награждением отличившихся либо порицанием и наказанием за трусливые и опрометчивые действия. Некоторые ситуации могли потребовать также утешения солдат218. Публичные восхваления и наказания, без сомнения, были достаточно эффективным средством морально-психологического воздействия на войско. Contiones предваряли и завершали военные кампании, а также служили для представления войскам нового командующего219. В императорское время обращение с речью ко всему войску, возможно, стало рассматриваться как монопольное право императора220. На политико-идеологическую значимость императорских adlocutiones указывает тот факт, что они были одной из важных тем официальной пропаганды: соответствующие изоб

2,6 В числе многих примеров можно указать: Polyb. X. 11.5-8; Sail. Cat. 58.3; Caes. B. civ. 1.7.1 sqq.; III.6.1 ; Amm. Marc. XXII.9.2; App. В. civ. IV.89.

217 Liv. XLIV.34.1 sqq.; Caes. B. Gall. VU. 52.1-3; Suet. Div. lui. 33.1; Tac. Hist. 1.85; Amm. Marc. XXI.5.1 ; 13.9.

218 Caes. B. Gall. V.52.5:. postero die contione habita rem gestam proponit, milites consolatur et confirmavit.

2,9 Pina Polo F. Op. cit. P. 211 sgg.

220 На это указывают слова Аммиана Марцеллина, который, говоря об одном из обращений Юлиана к воинам (в бытность его еще цезарем), замечает, что тот не стал обращаться ко всему войску не только потому, что этому препятствовало широкое протяжение поля битвы и многочисленность войска, но и потому, что хотел избежать тяжкого обвинения, будто он посягает на то, что как свою прерогативу рассматривал Август (XVI. 12.29: alioqui vitabat gravioris invidiae pondus, ne videretur id affectasse, quod soli sibi deberi Augustus existimabat). ражения достаточно часто встречаются на монетах разных императоров221. Как неотъемлемый компонент военных кампаний выступления императора перед войском присутствуют на рельефах монументальных колонн Траяна и Марка Аврелия222.

В качестве одной из важных практических задач выступления военного лидера перед войском источники называют стремление ознакомиться с настроениями солдат223. Это оказывалось возможным прежде всего потому, что contiones отнюдь не были абсолютно формализованными церемониями, в которых солдатской массе отводилась бы сугубо пассивная роль. Собравшиеся на сходку воины могли, как мы видели выше (глава III. 1), использовать самые разные средства для того, чтобы выразить свою реакцию на слова полководца и заявить о своей воле, вступая в своеобразный диалог с командующим и властью. В эпоху гражданских войн и при смене правителей на престоле в период Империи в речах, в произносимых на воинских сходка речах, безусловно, на первый план выдвигается агитационно-пропагандистские политические задачи. Наверное, не будет большим преувеличением сказать, что contiones militares в Римской империи представляли собой едва ли не единственное место, где сохранялось реальное значение политического красноречия. Во всяком случае, по убеждению многих античных авторов, именно искусная речь, обращенная к воинам, могла коренным образом изменить и их настроения, и даже политическую ситуацию в целом. Выступление полководца на войсковой сходке эффективнее всякого силового подавления способно было положить предел яростному мятежу224, без кровопролития, силою одного только красноречия, решить вопрос о власти225. В высшей степени при

221 Абрамзон М.Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995. С. 250 слл.

222 Колонна Траяна № 8,32,38,57,78-79. Колонна Марка Аврелия № 4,55,73,96,100. См. также выше главу III. 1, примеч. 35.

223 Caes. В. civ. 1.8.1 : cognita militum volúntate.; В. Alex.57.6: .habita contione militum temptat ánimos; Tac. Ann. И. 12.2: explorandos militum ánimos. Ср. также Amm. Marc. XXI.5.1.

224 См., например: Suet Div. lui. 70; App. В. civ. 11.92-94; Dio Cass. XLII.52-55; Tac. Ann. 1.42-4 4; Hist. 1.69; SHA. Alex. Sev. 52.3; 53.10; 54.3.

225 Особенно показательна в этом плане высказанная Аврелием Виктором оценка речи императора Констанция II, после которой его соперник Ветранион вынужден был отречься от власти. Aur. Vict. De Caes. 42.1 -4: «Констанций силою своего красноречия. принудил его отречься от власти. Такой успех благодаря его красноречию и милости, с тех пор как существует Империя, выпал на долю ему одному. В самом деле, когда сошлись в значительной части оба войска, была проведена сходка наподобие судилища, и он добился своими словами того, чего, казалось, совсем было невозможно достичь, разве только после большого кровопролития. Этот случай показал, что красноречие имеет большое значение не только в мирное время, но и на войне, если оно покоряет своей выдержанностью и бескорыстием» (пер. В.С.Соколова). Силу и решающее значение этой речи подчеркивает также Юлиан в своих панегириках Констанцию (Iulian. От. 1.31с-33а; II.76d-77b). Убедительная речь едва не спасла жизнь императору Пертинаксу, когда к нему во дворец явились преторианцы, решившие с ним расправиться: он почти сумел переломить настроение большинства воинов, но все-таки был убит (Herod. И.5.8; SHA. Pert. 11.8-10). мечательно, что в некоторых случаях речь полководца не только сравнивается с речью, произносимой на сходке народа в Риме226, но и сама сопйо тШШт, как мы уже отмечали, уподобляется комициям227.

Таким образом, речи полководцев на войсковых сходках и перед сражением звучали зачастую в очень острых ситуациях и решали самые разнообразные задачи. Римским военачальникам приходилось общаться с очень непростой аудиторией, которой ни субординация, ни дисциплина не мешали решительно заявлять о своих требованиях. Военному лидеру важно было знать и формировать в нужном духе настроения своих подчиненных. Ни на поле боя, ни тем более в моменты политического кризиса легионерами нельзя было просто повелевать, ибо они не только обладали реальной силой, но и оставались гражданами, которых нужно было убеждать, воодушевлять и наставлять, оперируя при этом различными жанрами и средствами ораторского искусства. Характер солдатской аудитории, специфические функции полководческих речей, условия их произнесения диктовали также и особую манеру, стилистические особенности полководческих речей. При всех индивидуальных различиях ораторских дарований и манеры отдельных военных деятелей можно, обобщая, выделить ряд характерных черт, присущих, судя по ремаркам античных авторов, военному красноречию в целом. Среди этих черт выделяются такие, как краткость228, выразительность и простота229, нередко сочетающиеся с суровостью и даже грубостью230; в то же время полководческая речь отличается уверенностью и авторитетом, которые, по выражению Тацита, заменяют военному человеку красноречие231. Влас

226 Ливий, к примеру, замечает в одном месте, что Эмилий Павел произнес перед воинами речь, «как будто перед народом в Риме» (XLIV.34.1 : urbanae contioni convenientem orationem).

227 Amin. Marc. XXVI.2.2: при провозглашении Валентиниана императором он взошел на возведенный на лагерном плаце трибунал, «как в комициях» (progressus in campum permissusque tribunal ascenedere celsius structum comitiorum specie).

228 Liv. X.24.4: «на сходке речи были немногословны, как водится среди людей военных, веряших больше делам, чем словам» (in contione, ut inter militares viros, et factis potius, quam dictis, fretos, pauca verba habita). Tac. Hist. 1.18.3: «на многолюдной сходке он [Гальба] с полководческой краткостью объявил.» (apud frequentem militum contionem imperatoria brevitate. pronuntiat).

229 Amm. Marc. XX.S.2: Юлиан, «словно звуком труб, воздействовал [на воинов] словами намеренно простыми» (quasi lituis verbis, ut intellegi possit, simplicibus incendebat). Cp. XXV.4.13: exhortatum cum simplici contione militem. См. также: Polyb. XVIII.23.2; Iulian. Or. И.77А-В; Herod. VU.8.9.

230 Liv. II.56.8: rudis in militari homine lingua; IV.41.1: orado incompta, militariter gravis; Tac. Ann. 1.29.1 : Drusus. rudis dicendi. Cp. Tac. П.80.4; Liv. XXVII.13.1.

231 Tac. Ann. XV.26.3 (Корбулоне): orditur magnifica. multa auctoritate, quae viro militari pro facundia erat. Ср., однако, ремарку Аммиана Марцеллина (XVII. 1.2) об одной из речей Юлиана: он сумел привлечь солдат «убедительностью и дружелюбием речей» - facundia iucunditateque sermonum. тную манеру отмечает в ораторском искусстве Цезаря Фронтон232. Простые, решительные речи перед солдатами были, по-видимости, так же далеки от тонкостей и хитроумия форума, как и само лагерное правосудие233.

Очевидно, что стилистический блеск и драматические эффекты полководческих речей, представленные в трудах античных историков, остаются преимущественно творением этих последних. Из трех главных задач ораторского искусства (Cic. Brut. 49.185) военное красноречие на практике решало главным образом, если не исключительно, только две - movere и docere; третья же задача - delectare - существенного значения, по всей видимости, не имела. Признавая искусственный, литературный характер полководческих речей в античных исторических трудах, недопустимо ни в коем случае отвергать их практическую значимость как средства управления войсками. Следует подчеркнуть, что и литературный дискурс, и жанровая специфика античной историографии, и идеологически значимые компоненты образа римского полководца, и реальная практика военного командования имели в Риме один общий, объединяющий их момент. Это - укорененное в сознании античного человека убеждение, что ораторское слово является одним из решающих факторов, определяющих поведение и конкретные действия людей. Власть и авторитет военачальника определялись поэтому не только его военными доблестями и личной харизмой, не только военно-правовыми полномочиями и дисциплиной, но и силой его красноречия, посредством которого воспитывались войска и устанавливался особый модус взаимоотношений военного лидера и солдатской массы.

232 Fronto. Р. 181 (ed. Rom): Caesari facultatem dicendi video imperatoriam fuisse. Определение imperatoria можно в данном контексте понимать и как «полководческая», «присущая военачальнику». Примечательно, что, по свидетельству Плутарха (Caes. 3.4), сам Цезарь характеризовал своего «Антикатона» в сравнении с «Катоном» Цицерона как «слово воина» (kóyoq сттратшггои).

233 Tac. Agr. 9.4: credunt plerique militaribus ingeniis subtilitatem deese, quia castrensis iurisdictio severa et obtusior ac plura manu agens calliditatem fori non exerceat («Считают, что большинство людей военных не способно разбираться в тонкостях судопроизводства, так как чинимое в лагерях правосудие отличается простотой и решительностью и многое рубит с плеча, обходясь без дотошности и хитроумия форума». Пер. А.С.Бобовича).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя общие итоги исследования, необходимо констатировать следующее. Анализ историографии показал, что обращение к истории римской военной организации с точки зрения духовных факторов ее функционирования является закономерным результатом развития научного поиска, направленного на всестороннее, системное исследование своеобразия императорской армии, ее социальной и политической роли. Тенденция к историко-антропологическому и социально-историческому изучению армии достаточно четко проявилась в ряде интересных работ последних лет, но сама тема воинских традиций, ментально-сти и идеологии не получила пока еще монографического исследования ни в отечественной, ни в зарубежной науке.

В Древнем Риме статус гражданина с необходимостью предполагал воинскую службу. Однако с превращением Рима-полиса в мировую державу на смену ополчению граждан приходит постоянная профессиональная армия, которая в значительной степени эмансипируется от общества и образует особую корпорацию с собственными интересами, идеологией, моральными обязательствами и нормами поведения. Этот процесс находит свое отражение в литературе позднереспуб-ликанского и императорского времени, в которой появляется новый образ римского солдата, отражающий общественное мнение образованной части общества об армии. Социальные качества, поведение и психология солдат оцениваются античными авторами преимущественно в моральных категориях. Соответствующие характеристики в большинстве случаев эмоционально и риторически окрашены, предвзяты, нередко огульны и анахронистичны. В целом отношение образованных кругов к армии представляет собой смесь отчуждения, антипатии, презрения и страха. В их представлении солдат выглядит грубым полуварваром, «нечестивым воякой», своевольным, бесчестным, алчным и продажным. Яркость многих конкретных эпизодов и деталей в описании солдатского облика и поведения в общем не оставляет сомнений, что эти стандартные пороки действительно присутствовали с военной среде и не были только литературной фикцией.

Вместе с тем, позиция большинства античных авторов по отношению к армии, по самой своей морализаторской сути, амбивалентна. За обличительным пафосом и акцентированием коренных пороков солдатской массы имплицитно присутствует определенный нормативный идеал истинно-римских воинских качеств, который как раз и является критерием, позволяющим оценивать те или иные явления как моральное зло. Жизненная реальность этого военно-этического идеала обнаруживается в тех же литературных источниках, когда они «проговариваются», приводя выразительные факты подлинно-героического поведения простых солдат и командиров, фиксируя неоднородность солдатской массы с точки зрения приверженности воинскому долгу. И мы должны, наверное, доверять этим свидетельствам не меньше, чем свидетельствам о порочной природе профессионального солдата. И в тех и в других свидетельствах используется система топосов и понятий, в основе которой лежат ключевые ценностные оппозиции, определявшие мировосприятие не только авторов, но и самих солдат. Разумеется, тот факт, что поведение и мораль солдат оцениваются в источниках в соответствии с традиционной шкалой ценное I не означает тождественности этих ценностей и позитивных компонентов солдатской ментальности. Последние, будучи, генетически связаны с первыми, обладали в то же время собственной спецификой, обусловленной эволют:. ; характера армии.

Рассмотрев императорскую армию как особым социально-политический организм, мы пришли к выводу, что по ряду своих параметров и принципов он был изоморфен основополагающим структурам римс,; общества. Многие социальные элементы, объединявшие людей в гражданской общине, прежде всего сопричастность рядовой массы к осуществлению властных функций, а также дружеские связи в рамках различных микрообщи,:; ■ I присутствовали в жизни военного сообщества, делая легион и лагерь подоы¡с.! сК'ИаБ. Однако в императорский период вступление на военную службу влекло за собой кардинальный разрыв с гражданским обществом. Для императоре,:г.". аомии характерен новый тип воина, имеющего особый социально-правово;. с;агус и ценностные ориентации, основанные на приверженности солдат своем части, преданности императору и солидарности со своими боевыми товар,п.: Именно эти моменты обусловливали специфическую корпоративность аторской армии. Одним из важных истоков такой корпоративности были о-шишеиия воинского товарищества. Существование в римской армии различных неформальных групп, основанных на товарищеских связях, подтверждается анализом эпиграфических материалов. Надписи фиксируют определенные отношения между сослуживцами, показывая, что, помимо чисто дружеских чувств, основой таких содружеств могли быть земляческие связи или одновременный призыв на военную службу, приверженность тому или иному культу, членство в одной коллегии. Показательно, что товарищеские связи, сложившиеся за годы службы, нередко сохранялись среди вышедших в отставку ветеранов. По-видимому, существенную роль в развитии неформальных дружеских связей играли малые подразделения, в которых проходила вся повседневная жизнь солдат. На основе воинского товарищества происходило сплочение так называемых первичных групп, что служило важным фактором боеспособности подразделений. В то же время воинское товарищество являлось необходимым социальным элементом, компенсировавшим отсутствие в военной жизни гражданских и семейных связей. «Корпоративный дух», действительно, определял многие существенные черты воинского этоса и ментальное™. Мнение ближайших товарищей и честь подразделения, к которому принадлежал солдат, были первостепенными мотивами его поведения в бою. Корпоративность отдельных воинских частей, прежде всего легионов, находит свое выражение в особых традициях и индивидуальности каждой данной части. Нельзя, однако, не видеть, что корпоративная солидарность военных нередко оборачивалась их круговой порукой, особенно во время солдатских мятежей и гражданских войн, а также при конфликтах с гражданскими лицами. В целом же, корпоративность императорской армии, основанная на своеобразных социальных связях внутри воинского сообщества и особых личных отношениях императора и солдат, была закономерной формой сплочения войск в условиях, когда гражданско-общинные или родоплеменные связи не могли стать основой военной организации. С особенной наглядностью противоречивое сочетание древних полисно-республикан-ских традиций с реалиями профессиональной армии раскрывается в дихотомии статусов гражданина и солдата, которая берет начало в изначальном дуализме военной и гражданской сфер, характерном для раннего Рима. В политике рекрутирования и в отношении к воинам сохранялись многие традиционные установки, в частности ориентация на гражданский статус легионов и комплекс моральных требований, предъявляемых к военнослужащим, которые могут рассматриваться как особая часть римского гражданства, а отнюдь не как наемники.

Этими традициями во многом обусловливалась политическая роль армии и ее взаимоотношения с носителями императорской власти. Непосредственным механизмом самоорганизации воинского сообщества и выражения его властной роли был институт воинской сходки, которая на всем протяжении истории Рима выступала как одна из форм власти граждан. И хотя потестарная функция сходки лежала вне «правового поля», в сфере прецедентов и обычая, именно через этот институт армия включалась в действие системы акцептации императорской власти, выступая, особенно в кризисных ситуациях, в качестве ключевого и во многом самостоятельного субъекта политической борьбы. Другой формой волеизъявления войска был военный мятеж. Несмотря на то, что в римском военно-уголовном и государственном праве существовали четкие определения мятежных действий и устанавливались соответствующие санкции, эти последние на практике далеко не всегда применялись в полном объеме. В литературных источниках при описании солдатских волнений и мятежей всячески подчеркиваются анархически-оргиастические и иррационально-стихийные аспекты, однако при более внимательном анализе «механизма» военной мятежа можно признать, что римские солдаты не вели себя как простые наемники, но даже в ситуации мятежа ощущали себя носителями суверенной власти, партнерами и опорой императора. Однако в моменты кризиса власти мятеж войск мог инициироваться и направляться честолюбивыми претендентами на престол, и армия нередко использовалась как средство политического действия. В эпоху Империи получили своеобразное развитие те особые отношения и связи между императором и войском, которые возникли в последнее столетие Республики и могут быть интерпретированы как войсковая клиентела. Эта клиентела, основанная как на разнообразных неформальных узах, так и на военной присяге и взаимных обязательствах договорного характера, была монополизирована принцепсами и стала одним из ключевых факторов функционирования политической системы Римской империи. Специфика военной клиентелы заключается, на наш взгляд, в том, что соответствующие обязательства солдат, определяемые понятием fides, неразрывно переплетались с военно-этическими представлениями. Положение патрона войск ко многому обязывало принцепсов, требуя от них постоянной заботы о солдатах, проявления щедрости по отношению к войску, демонстрации своих военных качеств и близости к солдатской массе.

Неоднозначное переплетение древних традиций и ценностных установок с новыми тенденциями в развитии военной организации обнаруживаются в сфере воинских ценностей. Это относится прежде всего к традициям воинской дисциплины. Ее аксиологическое значение раскрывается через оппозицию между героической нормой, выраженной понятием «суровость», и разнообразными пороками, которые были результатом заискивания и потворства солдатам со стороны военачальников. Начиная с позднереспубликанского времени в источниках все более настойчиво подчеркивается необходимость соблюдать определенный баланс между этими двумя полюсами. Такие суждения показывают, что в условиях регулярной профессиональной армии для поддержания дисциплины требовались иные средства, нежели в гражданском ополчении. В императорской армии дисциплина обусловливалась не беспощадностью наказаний или гражданской солидарностью, но организационно-правовыми мерами, систематическим обучением личного состава, различными льготами и привилегиями, корпоративным единством воинских частей, личными связями императора и войска. Вместе с тем, дисциплина в значительной степени определялась ценностными представлениями, глубоко укорененными в сознании солдат и связанными с понятиями воинской чести и долга. Не менее значимой категорией системы ценностей римской армии является понятие воинской доблести. Virtus всегда рассматривалась как неотъемлемое национальное качество римлян, как решающий фактор их побед. Специфика римского понимания воинской доблести заключается в том, что данная категория органически связана с представлениями о чести и славе и включает в себя ряд нормативных качеств (таких, как стойкость, храбрость, усердие, дисциплина), будучи неотделимой от строгой продуманной организации, выучки и постоянного ратного труда, а также от ревностного состязания. Являясь по своему происхождению аристократической ценностью, virtus в то же время становится моральным ориентиром для простых солдат. Многие факты римской военной истории подтверждают присутствие в солдатской ментальности исконно римских представлений о воинской доблести, чести и славе, пронизанных всеохватывающим атональным духом. Ревнивое отношение к воинской чести и доблести обнаруживается в стремлении публично продемонстрировать лучшие воинские качества, добиться их признания со стороны соратников и командиров. Требования неписаного кодекса воинской чести нередко превалировали над всеми прочими соображениями, делая состязательность действенным регулятором индивидуального и коллективного поведения солдат. Представления о воинской чести и славе носили в императорской армии сугубо корпоративный характер: в них доминировало отнюдь не патриотическое начало, но достойная репутация самого воинского коллектива и его вождя. В целом же атональный дух в римской армии, несомненно, получил большее развитие, чем в армиях греческих государств.

Одним из показателей этого является детально разработанная и гибкая система воинских почестей, существовавшая в Риме, которая в императорский период продолжала развиваться во многом на основе старинных традиций и в целом весьма успешно стимулировала в воинах служебное рвение и желание отличиться на поле боя. В принципе воинские почести в виде повышения в чине и знаков отличия всегда мыслились как вознаграждение за проявленные доблести, хотя в реальной действительности многое зависело от социального происхождения и статуса военнослужащего, его чина, протекционизма и т.п. обстоятельств. В представлении солдат воинские почести непосредственно связывались с императором, к которому в эпоху Империи полностью перешло право награждать отличившихся и производить повышения по службе. Но, как показывают некоторые эпиграфические источники, в отдельных случаях воинские коллективы могли инициировать предоставление воинских почестей. О большом значении наград и повышений для самих солдат с очевидностью свидетельствуют подробные надписи с перечислением основных этапов и обстоятельств служебной карьеры, а также исполнение обетов богам по случаю повышения в чине. Если продвижение по служебной лестнице подкреплялось солидными материальными выгодами, то знаки отличия всегда оставались, по существу, моральными стимулами, значимость которых напрямую зависела от сохранения традиционных ценностных ориентаций в солдатской среде. Упадок dona militaría, видимо, не случайно начинается со времени Каракаллы, когда практически исчезли различия по статусу между солдатами легионов и вспомогательных войск.

Римские военные традиции были в значительной степени пронизаны религиозными представлениями. Выражением профессионально-корпоративной идентичности воинского сообщества являлась religio castrensis, которая выделяется как таковая с появлением профессиональной армии. Достойная служба отечеству и императору, воинская доблесть и честь были неотделимы от pietas. Воины напрямую связывали с божественным покровительством свои успехи в военной карьере, победы римского оружия, благополучие соратников и императора. Религиозно-культовая практика армии была пронизана не только формализмом и формальной рутиной, но также искренней индивидуальной верой простых солдат. Это особенно хорошо видно на примере того почитания, каким в императорской армии были окружены военные знамена. Играя большую роль в управлении войсками в бою и на марше, signa militaría наглядно воплощали индивидуальность воинских частей и подразделений, являлись символами победоносной мощи легионов, олицетворением воинской славы и чести. Их присутствие в боевых порядках служило действенным моральным стимулом доблестного поведения солдат на поле сражения. Анализ нарративных и эпиграфических источников показывает, что в основе такого отношения римлян к военным знаменам (которое по своей интенсивности практически не имеет аналогий у других античных народов) лежали сакральные представления о сущности signa. Они были окружены настоящим культовым почитанием: в их честь приносились жертвы и свершались другие обрядовые действия, они имели специальные святилища, могли выступать как священные гаранты клятвы, с ними связывались разного рода знамения. Вероятно, почитание знамен было связано с культом Гениев воинских формирований и культами других римских божеств, в том числе Юпитера. Сакральная сущность signa, судя по всему, близка к понятию «нумена» — особой божественной силы, присущей предметам и лицам. Следует признать правоту тех исследователей, которые подчеркивали божественную природу римских signa militaría, указывая на действительно религиозный характер их культа. В целом же religio castrensis успешно формировала наиболее значимые ценностные приоритеты воинской жизни, эффективно помогала сохранять исконные римские традиции, психологически облегчала бремя тягот и опасностей, придавала определенный смысл солдатской службе, а порой и воодушевляла солдат на героические деяния.

Рассматривая комплекс представлений и традиций, относящихся к идеологии и практике военного лидерства, мы затронули ряд дискуссионных проблем, которые касаются социального и «профессионального» статуса римских военачальников эпохи Империи, содержания военных знаний и военного воспитания в Древнем Риме. Первый основной вывод заключается в том, что знатность полководца, а, в конечном счете, и знатность самого императора, возглавлявшего военную иерархию, в целом сохраняла свое значение в период Ранней империи, когда структура армии была адекватным воспроизведением социальной структуры римского общества. Сохранявшиеся влиятельные экономические и политические позиции высших сословий, их старинные традиции служения государству на военном поприще и общественный престиж не ставили под сомнение монополии сенаторов и всадников на командные должности в вооруженных силах. Вопрос о характере знатности остро вставал лишь для homines novi, которые стремились преодолеть существовавшие барьеры. Именно в среде таких людей находили самый положительный отклик идеи о взаимосвязи знатности и военной доблести. В кризисном Ш в. социокультурные стереотипы, связанные с понятием знатности, почти полностью утрачивают свое прежнее значение. Соответственно изменяется и система подбора кадров для высших командных должностей.

Анализ источников дает все основания утверждать, что в Риме существовали широкое понимания содержания военных знаний и умений, необходимых военачальнику, и достаточно развитая военная наука, разработанная во многих конкретных аспектах, которая изучалась как в общеобразовательных целях, так и для применения на практике. В число наиболее важных и ценимых качеств военачальника входило также владение воинскими умениями и навыками обращения с оружием. Воинская выучка, достигавшаяся постоянными военными упражнениями, входившими в обязательную «программу» воспитания знатного юношества, рассматривалась как неотъемлемый компонент той воинской доблести, которая была концентрированным выражением всех нравственных и «профессиональных» достоинств настоящего римского полководца. В военном деле и военной науке римлян, как ни в одной другой сфере, с особенной наглядностью проявляется характерный для римской традиции приоритет практического знания и опыта над знанием теоретическим. Scientia и ars полководца были неразрывно связаны с его virtus, которая и была римским эквивалентом современного понятия профессионализма. Командование армиями рассматривалось римлянами не столько как особая профессиональная деятельность и регулярная служба, сколько как важнейшая сфера служения государству, сфера реализации того призвания, которое римская элита считала своей монополией. В соответствии с этими социокультурными парадигмами строились в Риме воспитание и подготовка будущих «генералов», а также система критериев для назначения на командные должности.

Во взаимоотношениях военных лидеров с войском сохранялись многие исконные традиции, которые относятся к понятию civile imperium - «командования, достойного граждан». Характерной римской традицией было стремление многих полководцев и принцепсов внушить воинам мысль о том, что они являются их боевыми товарищами. Эта идея пропагандировалась прежде всего через соответствующую модель поведения полководца-императора, которая имела большое морально-психологическое значение, наглядно воплощая в лице командующего наиболее ценимые солдатами качества: личную храбрость, готовность к трудам и лишениям, верность и стойкость. Такой стиль командования был глубоко укоренен в римских военных традициях, связанных с персонализированным характером военного лидерства и аристократическим этосом, который отдавал приоритет индивидуальной доблести, а также с пониманием войны как обязательного и достойного гражданина занятия.

Говоря о роли ораторского искусства в деятельности полководца, мы пришли к выводу о необоснованности высказанного в научной литературе мнения о том, что речи военачальников, обращенные к воинам перед битвой, представляли собой чисто литературный прием, используемый античными историками. По нашему мнению, эти речи, как и выступления на войсковых сходках, составляли важный неотъемлемый компонент деятельности полководца. Как само внимание античных авторов к вербальному фактору руководства войсками, так и многие прямые оценки и конкретные детали свидетельствуют о немаловажном практическом значении ораторского искусства военного лидера. Для римского полководца важно было не только отдавать приказы, но убеждать, воодушевлять и наставлять своих подчиненных, которые оставались гражданами. Власть и авторитет военачальника определялись поэтому не только его военными доблестями и личной харизмой, не только военно-правовыми полномочиями, но и силой его красноречия, посредством которого устанавливался особый модус взаимоотношений военного лидера и солдатской массы.

В качестве общего итога необходимо отметить, что традиции и менталь-ность императорской армии по многим своим параметрам и компонентам непосредственно коррелируют с исконной римской шкалой ценностей. Такая корреляция вполне закономерна, поскольку военные институты и воинская этика всегда в конечном счете зависят от политических, социальных и идеологических устоев данного общества. С созданием постоянной профессиональной армии происходит ее обособление как специфического сообщества и формируется особый воинский этос, базирующийся на профессионально-корпоративных по своему характеру ценностях, в известной степени отрицающих или трансформирующих прежние идеалы. В то же время консерватизм военных традиций обусловливал сохранение — пусть и в трансформированном виде — ряда базовых военно-этических понятий и институтов, закрепленных обычаем, военным правом и сакральными установлениями и сохранявших в той или иной степени полисно-республиканскую природу.

Список научной литературыМахлаюк, Александр Валентинович, диссертация по теме "Всеобщая история (соответствующего периода)"

1. ИСТОЧНИКИ 1. Публикации надписей, папирусов, острака и монет*

2. Bagnall, R.S. The Florida Ostraka. Documents from the Roman Army in Upper Egypt / R.S. Bagnall. Durham, 1976. - VIII, 74 p.

3. Glandes plumbeae Latinae inscriptae / Ed. C. Zangermeistèr // EE. 1885. - Vol. VI.

4. Inscriptiule Daciei romane. Vol. 3. Dacia superior. - Bucaresti, 1988.

5. Marichal, R. Les ostraca de Bu Njem / R. Marichal. Tripoli: Grande Jamahira Arabe, Libyenne, 1992. (Libya Antiqua, supplement VII). - 284 p.

6. Youthie, H.C. (Ed.). Papyri and Ostraca from Karanis. Second Series. Ann Arbor, 1951.

7. Литературные и юридические источники

8. Aeneas Tacticus. Asclepiodotus. Onasander/With an English translation by members of the Illynoys Greek club. Cambridge: Harvard univ. press; L.: Heinemann, 1977. - X, 532 p.

9. Ammianus Marcellinus. Römische Geschichte. Lateinisch und Deutsch und mit einem Kommentar vers, von W. Seyfarth. Bd. 1-3. - В.: Akad. Verlag, 1968.

10. Appianus. Appiani Historia Romana / Ed. P. Viereck et A.G. Roos. Editio stereotypa correctior addenda et corrigenda adiecit E. Gabba. - Vol. 1-2. - Lipsiae: Teubner, 1962.

11. Apuleius, Lucius. Metamorphosen oder der Goldene Esel. Latienisch und Deutsch von R. Helm / Lucius Apuleius. В.: Akad. Verlag, 1956.

12. Aristides, Aelius. Collected works. In 4 volumes / Text and translation by С.A. Behr. Cambridge (Mass.): Havard Univ. Press; L.: Heinemann, 1973.

13. Arrianus, Flavius. Arriani De expeditione Alexandri libri Septem / Ree. R. Geier. -Lipsiae: Teubner, 1873. VIII, 328 p.

14. Arrianus, Flavius. Scripta minora / Ed. R. Hercher et A. Ehehard. Lipsiae: Teubner, 1887. - VII, 218 p.

15. Artemidori Daldiani Oneirocriticon. Libri V / Ree. R.A. Pack. Lipsiae: Teubner, 1963.

16. Sexti Aurelii Victoris Liber de Caesaribus. Praecedunt origo gentis Romanae et liber de viris illustribus urbis Romae, subsequitur epitome de Caesaribus / Ree. Fr. Pichlmayr. Editio stereotypa. - Lipsiae: Teubner, 1966.

17. Издания, указанные в списке сокращений, здесь не приводятся.

18. Cato M. Porcius. De agricultura / Ed. A. Mazzarino. Lipsiae: Teubner, 1962.

19. Catulli, Tibuli, Propertii Carmina. Accedunt Laelii Calvi, Cinnae aliorum reliquae et Priapea / Ree. et praefatus est L. Mueller. Lipsiae: Teubner, 1880. - XII, 146 p.

20. Cicero, M. Tullius. M. Tullii Ciceronis De legibus libri tres / Ree. C.F.W. Mueller. -Editio stereotypa. Lipsiae: Teubner, 1897. - VII, 220 p.

21. Cicero, M. Tullius. M. Tullii Ciceronis De offieiis libri tres / Ree. C.F.W. Mueller. -Lipsiae: Teubner, 1889.

22. Cicero, M. Tullius. M. Tullii Ciceronis Librorum de Re publica sex quae supersunt / Ree. C.F.W. Mueller. Lipsiae: Teubner, 1881. - 196 p.

23. Cicero, M. Tullius. M. Tullii Ciceronis Tusculanum disputationes / Ed. C.F.W. Mueller. Editio stereotypa. - Lipsiae: Teubner, 1906. - 188 p.

24. Cicero, M. Tullius. M. Tullii Ciceronis Scripta quae manserunt omnia. Fase. 43: De finibus bonorum et malorum libri / Ree. Th. Schiche. Lipsiae: Teubner, 1915. - XV, 215 p.

25. Cicero, M. Tullius. M. Tullii Ciceronis Epistulae ad Atticum / Ed. D.R. Shackleton Baily. Vol. I-II. - Stutgardiae, 1987.

26. Cicero, M. Tullius. Epistulae ad Quintum fratrem et M. Brutum / M. Tullius Cicero / Ed. D.R. Shackelton Baily. Cambridge, 1980. - 274 p.

27. Cicero, M. Tullius. Epistulae ad familiares / M. Tullius Cicero / Ree. W.S. Watt. -Oxonii, 1982.

28. Cicero, M. Tullius. In 28 volumes / With an English translation. Cambridge (Mass.): Havard Univ. Press; L.: Heinemann, 1970 - .

29. Corpus agrimensorum Romanorum / Ed. C. Thulin. Lipsiae: Teubner, 1913.

30. Corpus glossariorum Latinorum / Ed. G. Goetz. Lipsiae: Teubner, 1884.

31. Corpus Juris Civilis: Vol. I. Institutiones, Digestae / Ed. Th. Mommsen, P. Krüger. -B., 1954. 885 p.; Vol. IL Codex Justinianus / Ed. P. Kruger. - B., 1954.

32. Dexippi, Eunapii, Petri Patricii, Prisci, Malchi, Menandri Historiarum, quae supersunt. Accedunt eclogae Photii ex Olympiodoro, Candido, Nonnoso et Theophane et Procopii Sophistae panegyricus. Prisciani panegyricus. Bonnae, 1829. - XXXVIII, 659 p.

33. Dio Cassius. Dio's Roman History. In 9 volumes / With an English translation by E. Cary. On the basis of the version of Herbert Baldwin Foster. L.; N. Y., 1914-1927.

34. Dio Chrysostom. In 5 volumes / With an English translation by J.W. Cohoon. -L.: Havard, 1961-1977.

35. Diodorus Siculus. Bibliotheca histórica / Ed. primam curavit Imm. Bekker, alteram L. Dindorf. Ree. F. Vogel. Vol. I-V. - Lipsiae: Teubner, 1883-1906.

36. Dionysii Halicarnessensis Antiquitatum Romanorum quae supersunt / Ed. C. Jacoby. Vol. I-II. -Lipsiae: Teubner, 1887-1888; Vol. III-IV / Ree. A. Kiessling. Lipsiae: Teubner, 1867-1870.

37. Dionysii Halicarnessensis Opuscula / Ed. H. Usener et L. Rademacher. Vol. III. - Lipsiae: Teubner, 1899-1900.

38. Epictetus. Entretiens. Texte établi et trad, par J. Souilhe. Livres 1-4. 2- ed. - P.: Les Belles lettres, 1969-1975.

39. Eusebius Pamphilus. De vita Constantini imperatoris libri quattuor // PG. T. XX. - Cols. 910-1123.

40. Eutropius. Breviarium ab Urbe condita / Ed. C. Santini. Lipsiae: Teubner, 1979. -IX, 174 p.

41. Festus. Sexti Pompei Festi De verborum significatione quae supersunt cum Pauli Epitome / Emendata et annotata a C. O. Muellero. Lipsiae: Libraría Weidemannia, 1913.

42. Florus, L. Annaeus. Epitome of Roman history / With an English translation by E.S. Forster. Cambridge (Mass.); L.: Hacard Univ. Press, 1928.

43. Frontin. Kriegslisten. Lateinisch und Deutsch von Gerhard Bendz. 3., unveränderte Auflage. - B.: Akademie-Verlag, 1987. - 262 S.

44. Fronto. M. Cornelii Frontonis et Aurelii imperatoris epistulae / Ree. S.A. Naber. -Lipsiae: Teubner, 1867.

45. Fronto. M. Cornelii Frontonis Epistulae / Ed. M.P.J. Van den Hoat. Lipsiae: Teubner, 1988.

46. Gaius. Institutiones ad codicis veronensis apographum Studemundianum novus curis ad usum scholarum / Iterum ed. P. Krueger, G. Studemind. Berolini: Apud Wiedemannos, 1884.

47. Gellius, Aulus.NoctesAtticae/AulusGellius/Rec. C. Hosius. Lipsiae: Teubner, 1903.

48. Gromatici veteres / Ed. Lachmann. Vol. I. - Berolini: Libraria Weidemania, 1848.

49. Herodianus. Herodiani Ab excessu divi Marci libri octo / Ed. K. Stavenhagen. -Lipsiae: Teubner, 1922.

50. Herodotus. Herodoti Historiarum libri DC / Ed. H.R. Dietsch. Editio altera. -Curavit H. Kallenberg. - Vol. I-II. - Lipsiae: Teubner, 1885-1887.

51. Historicorum Romanorum reliquae / Ed. H. Peter. Vol. I-II. - Stuttgart, 1967.

52. Horatius, Q. Flaccus. Q. Horatii Flacci Carmina / Iterum recognovit L. Mueller. -Lipsiae: Teubner, 1881. LXXVIII, 295 p.

53. Hyginus Gromaticus. Hygini Gromaticic liber de munitionibus castrorum / Ex recensione Guilelmi Gemoll. Lipsiae: Teubner, 1879.

54. Incertis auctoris de ratione dicendi ad Herennium libri IV / Ree. F. Marx. Lipsiae: Teibner, 1923.

55. Iosephus Flavius. Flavii Iosephi Opera / Hrsg. von B. Niese. Bd. 1-7. - Berlin, 1885-1895.

56. S. Isidorus Hispalensis. Origines sive Etymologiae / Ed. W. Lindsay. Vol. 1 -2. -Oxford, 1911.

57. Iustinus. Trogi Pompei Historiarum Philippicarum Epitoma / Ree. I. Ieep. Editio minor. Lipsiae: Teubner, 1876. - 273 p.

58. Julianus Apostata. The works of the Emperor Julian: In three volumes / With an English translation by W.C. Wright. Cambridge (Mass.); L., 1979-1980.

59. Juvenalis Decimus Julius, Persius Aulus Flaccus. Works / With an English translation by G.G. Ramsay. Cambridge (Mass.); L., 1940. - XXVII, 489 p.

60. Lactantius, L. Celsius Firmanus. De morte persecutorum // Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Vol. XIX. - Vindobonna, 1890.

61. Libanii Opera / Rec. R. Forster. Vol. I-IV. - Lipsiae: Teubner, 1903-1908.

62. Libanius. Selected Works: In three volumes / With an English translation, introduction and notes by A.F. Norman. Cambridge (Mass.); L., 1969.

63. Livius Titus. History: In 13 volumes / With an English translation by B.O. Fister. -Cambridge (Mass.); L.: Havard Univ. Press, 1926-1943.

64. Lucanus, M. Annaeus. The Civil war (Pharsalia) / With an English translation by J.D. Duff. Cambridge (Mass.); L.: Havard Univ. Press, 1977. - 469 p.

65. Lydus Ioannes. De magistratibus populi Romani libri très / Ed. R. Wuensch. -Lipsiae: Teubner, 1903.

66. Macrobius. Ambrosii Theodosii Macrobii Saturnalia / Ed. I. Willis. Vol. I. -Lipsiae: Teubner, 1963.

67. Maurikios. Das Strategikon des Maurikios / Ed. G.T. Dennis, E. Gamillscheg. -Wien, 1981. XLIII, 290 p.

68. MaximiTyrii Philosophumena/Ed. H. Hobein. Lipsiae: Teubner, 1910. - XXV, 273 p.

69. M. Minucii Felicis Octavius / Rec. J.P. Waltzig. Lipsiae: Teubneri, 1912. 76 p.

70. Cornelius Nepos. Nepotis vitae / Ed. C. Halm. Ed. II cur. A. Fleckeisen. Lipsiae: Teubner, 1903. - 85 p.

71. Nicolaus Damascenus. Bios Kaisaros Vie Caesar / Par H. Piccolos. - P.: A.F. Didot, 1856.

72. Onosander. Onosandri De imperatoris officio liber / Rec. et commentario critici instruxit A. Koechly. Lipsiae: Teubner, 1860. - LI, 63 p.

73. Oratorum Romanorum fragmenta liberae rei publicae / Coll. Ed. Malcovatti. -Sec. ed. Torino, 1955.

74. Ovidius. P. Ovidi Nasonis Opera / Ex rec. Merkelii. Vol. I-III. - Lipsiae: Teubner, 1867-1871.

75. XII Panegyrici Latini / Ree. Aemilius Baehrens. Lipsiae: Teubner, 1874. -XXVI, 324 p.

76. Panégyriques Latins. T. I-V / Texte établi et traduit par E. Galletier. P.: Les Belles Lettres, 1949-1955.

77. Orosius. Pauli Orosii Historiarum adversum paganos libri VII / Paulus Orosius / Ed. C. Zangemeister. Lipsiae: Teubner, 1889.

78. Petronii Arbitri Satyricon cum apparatu critico edidit K. Muller. München: Heimerau, 1961.- XXVII, 280 p.

79. Philo Alexandrinus. Works: In 10 volumes (and two suppl. volumes) / With an English translation by F.H. Colson. Vol. 10: The embassy to Gaius. Cambridge (Mass.); L.: Harvard Univ. Press, 1962.

80. Plautus T. Maccus. Comoediae / Ex rec. G. Glotz, F. Schoell. Fase. I-IV. Lipsiae: Teubner, 1892-1909.

81. Plinius, C. Secundus (Maior). Natural History: In 10 volumes / With an English translation by H. Rackham. Cambridge (Mass.); L., 1969-1979.

82. Plinii, C. Caecilius Secundi Epistularum libri novem. Epistularum ad Traianum liber. Panegyricus / Rec. M. Schuster. Editio secunda, aucta et corr. Lipsiae: Teubner, 1952. - XXXVI, 542 p.

83. Plutarchi Vitae parallelae / Rec. Cl. Lindskog et K. Ziegler. Vol. I-IV. - Lipsiae: Teubner, 1960-1968.

84. Plutarch's Moralia in nine volumes / With an English translation by F.C. Babbitt. -L.; Cambridge (Mass.): W. Heinemann, 1931-1948.

85. Polyaeni Strategematon libri octo / Ed. E. Nolfïlin et J. Meiler. Lipsiae: Teubner, 1887.-XII, 385 p.

86. Polybii Historia / Ed. L. Dindorfius. Vol. I-IV. - Lipsiae: Teubner, 1866-1868.

87. Quintilianus. M. Fabii Quintiliani Declamationes quae supersunt / Ree. C. Ritter. Lipsiae: Teubner, 1884.

88. Quintilianus. M. Fabii Quintiliani Institutionis oratoriae libri XII / Ree. E. Bonnell. -Vol. I-H. Lipsiae: Teubner, 1884-1889.

89. Rhetores Graeci / Ed. L. Spengel. Vol. I-III. - Lipsiae: Teubner, 1894-1898.

90. Sallustuis. C. Sallusti Crispi Catilina. Iugurtha. Fragmenta ampliora / Post A. Ahlberg ed. A. Kurfess. Editio tertia. Lipsiae: Teubner, 1957. - XXXII, 200 p.

91. Scaenicae Romanorum poesis fragmenta / Coll. O. Ribbeck. Vol. I-II. - Lipsiae: Teubner, 1873-1898.

92. Scriptoies Historiae Augustae / Ed. E. Hohl. Vol. I-E. - Lipsiae: Teubner, 1955-1965.

93. Seneca, The Elder. Declamations in two volumes / With an English translation by M.Winterbottom. Cambridge (Mass.); L., 1974

94. Seneca, L. Annaeus. L. Annaei Senecae Opera quae supersunt / Rec. Fr. Haase. -Vol. I-II. Lipsiae: Teubner. 1871-1872.

95. Seneca, L. Annaeus. Ad Lucilium epistulae morales: In 3 volumes / With an English translation by R.M. Gummere. L.; N. Y.: W. Heinemann; G.P. Putnam's sons, 1917-1922.

96. Servii Gramatici Qui feruntur in Vergilii carmina commentarii / Rec. G. Thilo et H. Hagen. Vol. I-III. - Lipsiae: Teubner, 1883-1887.

97. Silius Italicus. Punica: In two volumes / With an English translation by J.D. Duff. -Cambridge (Mass.); L.: Harvard Univ. Press, 1983-1989.

98. Suetonius. C. Suetonii Tranquilli Caesares / Ed. M. Ihm. Lipsiae: Teubner, 1908. - XIV, 362 p.

99. Q. Aurelii Symmachi quae supersunt / Ed. O. Seek // Monumenta Germaniae Historiae. Vol. VII. - Berolini, 1883. - 355 p.

100. Tacitus, P. Cornelius. P. Corneli Taciti Libri qui supersunt / Ed. E. Koestermann. -Vol. I-n. Lipsiae: Teubner, 1957-1969.

101. Tertullianus. Q. S. Florentis Tertulliani Opera. Partes I-IV / Rec. A. Reifferscheid et G. Wissowa, H. Hoppe, Ae. Kroymann, V. Bulhart, J. Borleffs. Vindobonae, 1890-1957.

102. Theodosiani libri XVI cum constitutionibus sirmondialis et leges novellae ad Theodosianum pertinentes / Ed. Th. Mommsen et P.M. Meyer. Vol. I-II. - Berolini, 1905.

103. Tibulli AM Libri quattour / Rec. L. Mueller. Lipsiae: Teubner, 1885. - XI, 120 p.

104. Valerii Maximi Factorum et dictorum memorabilium libri novem. Julii Pari et Januarii Nepotiani epitomis adiectis / Rec. C. Halm. Lipsiae: Teubner, 1865. - XXII, 554 p.

105. Varro. M. Terrentii Varronis Rerum rusticarum libri tres / Rec. H. Keil. Lipsiae: Teubner, 1889.

106. Varro M. Terrentius. On the Latin language: In 2 volumes / With an English translation by R.G. Kent. Cambridge (Mass.); L., 1977-1979.

107. Vegetius. Flavii Vegetii Renati Epitoma rei militaris / Rec. C. Lang. -Lipsiae:Teubner, 1869. XLIII, 248 p.

108. Vellei Paterculi Historiarum ad M. Vinicium consulem / Rec. W.S. Watt. Lipsiae: Teubner, 1988. - XLI, 236 p.

109. P. Vergilii Maronis Opera omnia / Ed. A. Forbiger. Partes I-III. - Lipsiae :Teubner, 1873-1875.

110. Thucydidis Historiae / Rec. C. Hude. Vol. I-II. - Lipsiae: Teubner, 1901.

111. Xenophontis Expeditio Cyri / Rec. A. Hug. Editio minor stereotypy - Lipsiae: Teubner, 1893. - X, 260 p.

112. Xenophontis Institutio Cyri / Rec. A. Hug. Editio minor stereotypa. - Lipsiae: Teubner, 1900. - XII, 344 p.

113. Xenophontis Memorabilia / Rec. W. Gilbort. Editio stereotypa minor. - Lipsiae: Teubner, 1907.- 150 p.

114. Xenophontis Scripta minora. Fasciculus posterior opuscula politica equestria venatica continens / Post L. Dindorf edidit Fr. Ruehl. Lipsiae: Teubner, 1912. - XXIV, 200 p.

115. Zonaras, Iohannes. Epitomae historiarum libri XVIII / Cum Caroli Lucangii suisque annotationibus edidit L. Dindorf. Vol. I-II. - Lipsiae: Teubner, 1869.

116. Zosime. Histoire nouvelle / Texte établi et traduit par Paschond F.-P. Partes. 1-3. -P.: Les Belles Lettres, 1971-1989.

117. Переводы источников на русский язык

118. Деяния божественного Августа / Пер. с лат A.JI. Смышляева // Хрестоматия по истории Древнего Рима: Учеб. пособие / Под ред В.И.Кузищина. М.: Высш. шк., 1987. - С. 166-176.

119. Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. с лат. Ю.А. Кулаковского и А.И. Сони; вступит, ст., науч. ред. Л.Ю. Лукомский. СПб.: Алетейя, 1996. - 568 с.

120. Античная басня / Пер. с греч. и лат. М.Л. Гаспарова; Сост., предисл. и коммент. М.Л. Гаспарова. М.: Худож. лит., 1991. - 510 с.

121. Аппиан Александрийский. Иберийско-римские войны / Пер. с греч. С.П. Кондратьева // ВДИ. 1939. № 2. - С. 265-300.

122. Аппиан Александрийский. Римские войны / Пер. с греч. СПб.: Алетейя, 1994. - 782 с.

123. Апулей. Апология, или речь в защиту самого себя от обвинения в магии; Метаморфозы в XI книгах; Флориды / Пер. М.А. Кузьмина и С.П. Маркиша. 2-е изд. - М.: Изд-во АН СССР, 1956. - 435 с.

124. Аристид Элий. Панегирик Риму / Греч, текст с рус. пер., введ. и ком-мент. И. Турцевича. Нежин, 1907. - 146 с.

125. Аргемидор Далдианский. Сонник / Пер. с древнегреч. под общ. ред. Я.М. Боровского; Вступит, ст. Е.М. Штаерман // ВДИ. 1989. - № 4; 1990, № 1-4; 1991, № 1-3.

126. Вергилий Марон П. Буколики. Георгики. Энеиды / Пер. с лаг.; Вступит, ст. М. Гаспарова; Коммент. Н. Старостиной и Е. Рабинович. М.: Худож. лит., 1979. - 550 с.

127. Витрувий. Десять книг об архитектуре / Пер. с лат.; Ред. и введ. A.B. Мишулин.- Л.: ОГИЗ; СОЦЭГИЗ, 1936. 343 с.

128. Властелины Рима. Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана / Пер. с лат. С.П. Кондратьева; Под ред. А.И. Доватура. М.: Наука, 1992. - 384 с.

129. Гай. Институции / Лаг. текст и рус. перевод Ф. Дыдынского. Варшава, 1892.

130. Геродиан. История императорской власти после Марка в восьми книгах / Пер. с греч. под ред. А.И. Доватура. СПб.: Алетейя, 1995. - 280 с.

131. Геродот. История в девяти книгах / Пер. и примеч. Г.А. Стратановского; Статья В.Г. Боруховича. М.: НИЦ «Ладомир», 1993. - 600 с.

132. Греческие палиоркетики. Флавий Вегеций Ренат СПб.: Алетейя, 1996. - 351 с.

133. Дигесты Юстиниана. Т. I. Кн. I-IV / Пер. с лат.; Отв. ред. Л.Л. Кофанов. -М.: «Статут», 2002. 584 е.; Т. П. Кн. V-XI / Пер. с лат.; Отв. ред. Л.Л. Кофанов. -М.: «Статут», 2002. - 622 с.

134. Евтропий. Бревиарий от основания Города / Пер. с лат. Д.В. Кареева и JI.A. Самуткиной. СПб.: Алетейя, 2001. - 247 с.

135. Иосиф Флавий. Иудейская война / Пер. с древнегреч. М. Финкельберг и А. Вдовиченко под ред. А. Ковельмана. М.; Иерусалим, 1993. - 510 с.

136. Иосиф Флавий. Иудейские древности: В 2-х томах / Пер. с греч. Г.Г. Генкеля. М.: «Ладомир», 1994. - Т. I - 717 е.; Т. II - 420 с.

137. Ксенофонт. Киропедия / Изд. подгот. В.Г. Борухович и Э.Д. Фролов. М.: Наука, 1977. - 334 с.

138. Ксенофонт. Сократические сочинения / Пер. с древнегреч. С.И. Соболевского. СПб: Изд-во АО «Комплект», 1993. 415 с.

139. Курций Руф, Кв. История Александра Македонского. С приложением сочинений Диодора, Юстина, Плутарха об Александра / Пер. с лат. Отв. ред. A.A. Вигасин. М.: Изд-во МГУ, 1993. - 464 с.

140. Лакганций. О смертях преследователей / Пер. с лат., вступит ст., коммент., указатель и библиографический список В.М. Тюленева. СПб.: Алетейя, 1998. - 280 с.

141. Латинские панегирики / Пер., вступит ст. и коммент. И.Ю. Шабага // ВДИ. 1996, № 3-4; 1997, № 1-2.

142. Либаний. Речи: В 2-х томах / Пер. с греч. Шестакова. Казань, 1914-1916.

143. Ливий, Тит. История Рима от основания Города: В 3-х томах / Отв. ред. Е.С. Голубцова. М.: Наука, 1989-1993.

144. Лукан, М. Анней. Фарсалия или поэма о Гражданской войне / Пер. с лат. Л.Е. Остроумова; Ред., статья и коммент. Ф.А. Петровского. М.: Наука, НИЦ «Ладомир», 1993. - 350 с.

145. Малые римские историки. Веллей Патрекул. Римская история. Анней Флор. Две книги Римских войн. Луций Ампелий. Памятная книжица / Пер. с лат. / Изд. подгот. А.И. Немировский. М.: Ладомир, 1995. - 387 с.

146. Манилий. Астрономика, или наука о гороскопах / Пер. с лат. Е.М.Штаер-ман. М., 1995. - 96 с.

147. Непот, Корнелий. О знаменитых иноземных полководцах. Из книги о римских историках / Пер. с лат. и коммент. H.H. Трухиной. М.: Изд-во МГУ, 1992. - 208 с.

148. Николай Домасский. О своей жизни и своем воспитании. История. Жизнь Цезаря. Собрание замечательных обычаев / Пер. коллектива авторов под ред. Е.Б. Веселаго // ВДИ. 1960. - № 3-4.

149. Овидий Назон, П. Собрание сочинений: В 2- томах / П. Овидий Назон. СПб.: Биографический институт; «Студия биографика», 1994. - T. I - 512 е.; Т. П - 527 с.

150. Онисандр. Онисандра Наставления военачальникам. Переведенные с греч. и изданные с греческ. текстом, примечаниями и таблицами бароном Федором Стуаргом. СПб., 1828. - XLI, 190 с.

151. Ораторы Греции / Пер. с древнегреч. Сост. и науч. подгот. текстов М. Гаспарова; Вступит, ст. В. Боруховича; Коммент. И. Ковалевой и О. Левинской. -М.: Худож. лит., 1985. 495 с.

152. Орозий, Павел. История против язычников. Книги I-III / Пер. с лат., вступит, ст., коммент., указ. В.М. Тюленева. СПб.: Алетейя, 2001. - 384 е.; Книги IV-VI. - СПб.: Алетейя, 2002; Кн. VI. - СПб.: Алетейя, 2003. - 376 с.

153. Юлий Павел. Пять книг сентенций к сыну. Фрагменты Домиция Ульпиана / Пер. с лат. Е.М. Штаерман. Отв. ред. и сост. Л.Л. Кофанов. М.: Зарцало, 1998. - 287 с.

154. Памятники римского права: Законы XII таблиц. Институции Гая. Дигес-ты Юстиниана. М.: Зерцало, 1997. - 608 с.

155. Петроний Арбитр. Сатирикон / Пер. с лат. под ред. Б.И. Ярхо. М.: Совместное советско-западногерманское издательское предприятие «Вся Москва», 1990. - 240 с. (Репринтное воспроизведение издания 1924 г.).

156. Плавт. Комедии: В 2-х томах / Пер. с лат. / Коммент. И. Ульяновой. М.: Искусство, 1987.

157. Платон. Собрание сочинения: В 4-х томах / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А.Ф. Лосева и др. М.: Мысль, 1990-1994.

158. Плиний Младший. Письма Плиния Младшего / Изд. подгот. М.Е. Серге-енко, А.И. Доватур. 2-е изд. - М.: Наука, 1984. - 407 с.

159. Плутарх. Моралии / Пер. с древнегреч. // ВДИ. 1976. - № 3-4; 1977. - № 1-4; 1978. - № 1-4; 1979. - № 1-4; 1980. - № 1-4; 1981. - № 1.

160. Плутарх. Застольные беседы / Изд. подгот. Я.М. Боровский, М.Н. Ботвинник, Н.В. Брагинская, M.J1. Гаспаров, И.И. Ковалева, O.J1. Левинская. Л.: Наука, 1990. - 592 с.

161. Плутарх. Сравнительные жизнеописания: В 2-х томах. Изд. второе, исправленное и дополненное / Изд. подгот. С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров, С.П. Маркиш: Отв. ред. С.С. Аверинцев. - М.: Наука, 1994. - Т. I - 702 е.; Т. II - 672 с.

162. Полибий. Всеобщая история / Пер. с древнегреч. Ф.Г. Мищенко; Вступит ст. А.Я. Тыжова. Т. I-III. - СПб.: Наука, «Ювента», 1994-1995.

163. Полиэн. Стратегемы / Пер. с греч. под общ. ред А.К. Нефедкина. СПб.: Евразия, 2002. - 608 с.

164. Псевдо-Гигин. Об устройстве военных лагерей / Пер. с лат. и коммент. A.B. Колобова // Древность и средневековье Европы: Межвуз. сб. науч. тр. / Пермск. ун-т. Пермь, 2002. - С. 108-130.

165. Римские историки IV века / Пер. с греч. Е.В. Дарк, М.Л. Хорькова; пер. с лат. A.M. Донченко, B.C. Соколова. Ст. и коммент. М.Ф. Высокого, А.И. Дончен-ко, М.Л. Хорькова. Отв. ред. М.А. Тимофеев. М.: РОСПЭН, 1997. - 414 е., ил.

166. Саллюстий Крисп, Г. Сочинения / Пер., ст. и коммент. В.О. Горенштей-на. М.: Наука, 1081. - 221 с.

167. Светоний Транквилл, Г. Жизнь двенадцати цезарей / Изд. подгот. М.Л. Гаспаров, Е.М. Штаерман. М.: Наука, 1993. - 368 с.

168. Сенека, Л. Анней. Нравственные письма к Луцилию / Изд. подгот. С.А. Ошеров. М.: Наука, 1977. - 383 с.

169. Сенека, Л. Анней. О гневе / Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. Т.Ю. Боро-дай // ВДИ. 1994. - № 2-4; 1995. - №. 1.

170. Тертуллиан, Кв. Спептимий Флорент. Избранные сочинения / Пер. с лаг. / Общ. ред. и сост. АЛ. Столярова. М.: Издаг. группа «Прогресс», «Культура», 1994. - 448 с.

171. Фукидид. История / Изд. подгот. Г.А. Стратановский, A.A. НеЙхард, ЯМ. Боровский. М.: НИЦ «Ладомир», Наука, 1993. - 543 с.

172. Цезарь, Г. Юлий. Записки / Пер. с лат. М.М. Покровского. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. - 368 с.

173. Цицерон, М. Туллий. Полное собрание речей в русском переводе (отчасти В.А. Алексеева, отчасти Ф.Ф. Зелинского) / Ред., введение и примечания Ф. Зелинского. В 2-х тт. Т. I (81-63 гг. до н. э.). - СПб.: Издание АЛ. Либермана, 1901.

174. Цицерон, М. Туллий. О старости. О дружбе. Об обязанностях / Изд. подгот. В.О. Горенштейн, М.Е. Грабарь-Пассек, С.Л. Утченко. М.: Наука, 1974. - 245 с.

175. Цицерон, М. Туллий. Философские трактаты / Пер. с лат. М.И. Рижского. Отв. ред., сост. и авт. вступит, ст. Г.Г. Майоров. М.: Наука, 1985. - 382 с.

176. Цицерон, М. Туллий. Речь в защиту Л. Валерия Флакка / Пер. с лат. В.О. Горенштейна // ВДИ. 1986. - № 4. - С. 188-215.

177. Цицерон, М. Туллий. Речь в защиту Л. Корнелия Бальба / Пер. с лат. и коммент. В.О. Горенштейна // ВДИ. 1987. - № 2. - С. 235-256.

178. Цицерон, М. Туллий. Речи: В 2-х томах / Изд. подгот. В.О. Горенштейн и М.Е. Грабарь-Пассек. М.: Наука, 1993. - Т. I - 443 е.; Т. II - 400 с.

179. Цицерон, М. Туллий. Письма. Т. I-III / Пер. с лат. и коммент. В.О. Горенштейна. - М.: НИЦ «Ладомир», 1994.

180. Цицерон, М. Туллий. Диалоги. О государстве. О законах / Изд. подгот. И.Н. Веселовский, В.О. Горенштейн, С.Л. Утченко. М.: НИЦ «Ладомир»; Наука, 1994. - 224 с.

181. Цицерон, М. Туллий. Три трактата об ораторском искусстве / Пер. с лат. Ф.А. Петровского, И.П. Стрельниковой, М.Л. Гаспарова. Под ред. М.Л. Гаспаро-ва. М.: НИЦ «Ладомир», 1994. - 472 с.

182. Цицерон, М. Туллий. Одиннадцатая филиппика против М. Антония / Пер. В.Г.Боруховича и Е.В.Смыкова, комм. Е.В.Смыкова // Хрестоматия по истории древнего мира: Эллинизм. Рим. М.: «Греко-латинский кабинет», 1998. - С. 274-300.

183. Цицерон, M. Туллий. О пределах добра и зла. Парадоксы стоиков / Пер. с лат. H.A. Федорова. Вступит ст. Н.П. Гринцера. Коммент. Б.М. Никольского. -М.: Российский гуманитарный ун-т. 2000. 474 с.

184. Цицерон, М. Туллий. Избранные сочинения / Пер. с лат. / Вступит, ст. Г. Кнабе. Харьков: Фолио; M.: ООО «Изд-во ACT», 2000. - 464 с.

185. Эпиктет. Беседы Эпиктета / Пер. с древнегреч. и примеч. Г.А. Тароняна. М.: НИЦ «Ладомир», 1997. - 312 с.

186. Ювенал. Сатиры / Пер. с лат. Д.С. Недовича и Ф.А. Петровского; Вступит. ст. и коммент. B.C. Дурова. СПб.: Алетейя, 1994. - 222 с.

187. Юлиан император. Письма / Пер. Д.Е. Фурмана под ред. А.Ч. Козаржевс-кого // ВДИ. 1970. - № 1-3.

188. Юстин. Эпитома сочинений Помпея Трога Historiae Philippicae /Пер. с лат. A.A. Демонского и М.И. Рижского под ред. М.Е. Грабарь-Пассек. Коммент. Э.Л. Казакевич и М.И. Рижского. Вводи, ст. К.К. Зельина // ВДИ. 1954. - № 2-4; 1955. - № 1.

189. Юстин. Сочинения Святого 1устина философа и мученика / Пер., введ. и примеч. П. Преображенского. М.: Изд-во «Паломник», «Благовест», 1995. - 485 с.1.. ИССЛЕДОВАНИЯ

190. Абрамзон, М.Г. Римская армия и ее лидер по данным нумизматики / М.Г.Абрамзон. Челябинск: ЧТУ, 1994. - 269 е., ил.

191. Абрамзон,М.Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи / М.Г.Абрамзон. М., 1995. - 635 с.

192. Абрамзон, М.Г. Император и армия в римской монетной типологии / М.Г.Абрамзон // ВДИ. 1996. - № 3. - С. 122-137.

193. Аверинцев, С.С. Риторика как подход к обобщению действительности // Поэтика древнегреческой литературы / С.С. Аверинцев. М.: Наука, 1981. - С. 15-46.

194. Аверинцев, С.С. Античная риторика и судьбы античного рационализма / С.С. Аверинцев // Античная поэтика. Риторическая теория и литературная практика. М.: Наука, 1991. - С. 3-26.

195. Азаров, В.М. Оценка морально-психологического состояния военнослу-жащих/В.М. Азаров, С.М. Бурда // Военная мысль. 2001. - № 3. - С. 34-41.

196. Александров, С.Е. Немецкий наемник конца XV середине XVII в.: грани ментальности / С.Е. Александров // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы развития. - М.: РОСПЭН, 2002. - С. 83-112.

197. Альбрехт, М., фон. История римской литературы от Андроника до Боэция и ее влияния на позднейшие эпохи / М. фон Альбрехт / Пер. с нем. А.И. Любжина. М.: «Греко-латинский кабинет» Ю.А. Шичалина, 2002. - Т. 1. - 704 с.

198. Ауэрбах, Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе / Пер. с нем. / Э. Ауэрбах. М., 1976. - 567 с.

199. Банников, A.B. Датировка трактата Вегеция Epitoma rei militaris / A.B. Банников // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. -СПб., 2002. С. 333-344.

200. Банников, A.B. Военная реформа Диоклетиана / A.B. Банников // Античное государство. Политические отношения и государственные формы в античном мире. СПб.: СПбГУ, 2002. - С. 169-182.

201. Бартошек, М. Римское право: Понятия, термины, определения / М. Бар-тошек / Пер. с чешек. М.: Юридическая литература, 1989. - 448 с.

202. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1975. - 375 с.

203. Бернштейн, Б.М. Традиция и социальные структуры / Б.М. Бернштейн // Советская этнография. 1981. - № 2. - С. 105-108.

204. Бессмертный Ю.Л. История на распутье / Ю.Л. Бессмертный // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М.: Наука, 1993. - С. 3-15.

205. Бессмертный, Ю.Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постемодернизма и микроистории / Ю.Л. Бессмертный // Одиссей. Человек в истории. 1995. М.: Наука, 1995. - С. 5-19.

206. Болтинская, Л.В. Выступление паннонских и германских легионов в период правления Тиберия / Л.В. Болтинская // Из истории древнего мира и Средних веков. Красноярск, 1967. - С. 31-43.

207. Болтинская, JI.B. К вопросу о путях укрепления римской армии при Юлиях-Клавдиях / Л.В. Болтинская // Вопросы всеобщей истории. Вып. 3. -Красноярск, 1973. - С. 3-17.

208. Болтинская, Л.В. К вопросу о принципах комплектования римской армии при Юлиях-Клавдиях (по военным дипломам) / Л.В. Болтинская // Вопросы всеобщей истории. Вып. 3. - Красноярск, 1973. - С. 18-22.

209. Болтинская, Л.В. Положение солдат римских легионов в период правления династии Юлиев-Клавдиев / Л.В. Болтинская // Вопросы всеобщей истории. -Вып. 4. Красноярск, 1973. - С. 3-26.

210. Болтинская, Л.В. Положение солдат римских легионов в период правления династии Юлиев-Клавдиев / Л.В. Болтинская // Социально-экономические проблемы истории древнего мира и Средних веков. Красноярск, 1977. - С. 3-17.

211. Брагинская, Н.В. Эпитафия как письменный фольклор / Н.В. Брагинская // Текст: семантика и структура. М., 1983. - С. 119-139.

212. Буассье, Г. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 1. Цицерон и его друзья. Очерк о римском обществе времен Цезаря / Пер. с франц. / Под ред. Э.Д. Фролова / Г. Буассье. СПб.: Иванов и Лещинский, 1993. - 448 е.; Т. 2. Оппозиция при цезарях. - 368 с.

213. Вахмистров, В.П. Социальные и духовные основы военного корпоративизма / В.П. Вахмистров // Военная мысль. 2000. - № 5. - С. 39-43.

214. Вержбицкий, К.В. Принципат и римская армия в правление императора Тиберия (14-37 гг. н. э.) / К.В. Вержбицкий // «Para bellum!» № 12. Война и военное дело в античности. Специальный научный выпуск. СПб., 2000. - С. 49-56.

215. Вовель, М. Ментальность // 50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред М.Ферро и Ю.Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. С. 456-459.

216. Волкогонов, Д.А. Социологический и гносеологический анализ проблем военно-этической теории: Автореф. дис. . докт.филос. наук / Д.А.Волкогонов. -М.,1971. -48 с.

217. Волкогонов, Д.А. Актуальные проблемы советской военно-этической теории / Д.А. Волкогонов. М. Воениздат, 1972. - 278 с.

218. Волкогонов, Д.А. Воинская этика / Д.А.Волкогонов. М.: Воениздат ,1976. - 320 с.

219. Глушанин, Е.П. Военная знать ранней Византии / Е.П. Глушанин. Барнаул: Алтайский гос. ун-т, 1991. - 285 с.

220. Глушанин, Е.П. Ранневизантийский военный мятеж и узурпация в IV в. / Е.П. Глушанин // Актуальные вопросы истории, историографии и международных отношений. Сб. науч. статей. Барнаул: Изд-во Алтайского ГУ, 1996. - С. 24-36.

221. Глушанин, Е.П. Позднеримский военный мятеж и узурпация в эпоху первой тетрархии / Е.П. Глушанин // Античная древность и Средние века. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1998. - С. 9-20.

222. Глушанин, Е.П. Позднеримский военный мятеж и узурпация в первой половине IV века / Е.П. Глушанин // Вопросы политологии. Вып. 2. - Барнаул, 2001. - С. 120-130.

223. Грант, М. Крушение Римской империи / М. Грант / Пер. с англ. Б.Брикс-мана. M.: ТЕРРА - Книжный клуб, 1998. - 224 с.

224. Грешных, А.Н. Янус и «право войны»: один из аспектов культа / А.Н. Грешных // lus antiquum. Древнее право. 2000. - № 1 (6). - С. 98-104.

225. Гуревич, А .Я. Историческая наука и историческая антропология / А.Я. Гуревич // ВФ. 1988. - № 1. - С. 56-70.

226. Гуревич, А.Я. Изучение ментальностей: социальная история и поиски исторического синтеза / А.Я. Гуревич // Советская этнография. 1988. - № 6. - С. 18-33.

227. Гуревич, А.Я. Ментальность // 50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М. Ферро и Ю-Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. - С. 454-456.

228. Гуревич, А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубежной историографии / А.Я. Гуревич // Одиссей. 1989. М.: Наука, 1989. - С. 114-135.

229. Гуревич, А.Я. Социальная история и историческая наука / А.Я. Гуревич / /ВФ. 1990. -Ко 4. -С. 23-35.

230. Гуревич, АЛ. Еще несколько замечаний к дискуссии о личности и индивидуальности в истории культуры / А Л. Гуревич // Одиссей. 1990. М.: Наука, 1990. - С. 76-89.

231. Гуревич, АЛ. Исторический синтез и «школа «Анналов»» / АЛ. Гуревич. М.: Наука, 1993. - 322 с.

232. Гуревич, А.Я. От истории ментальности к историческому синтезу / А.Я. Гуревич // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М.: Наука, 1993. - С. 16-29.

233. Гуревич, А.Я. Апории современной исторической науки мнимые и подлинные / АЛ. Гуревич // Одиссей. Человек в истории. 1997. - М.: Наука, 1998. - С. 233-250.

234. Гуревич, АЛ. К пониманию истории как науки о человеке / А.Я. Гуревич // Историческая наука на рубеже веков. М.: Наука, 2001. - С. 166-174.

235. Давид, Ж.-М. Ответ Георгию Степановичу Кнабе / Ж.-М. Давид // ВДИ. -1995. № 2. - С. 212-215.

236. Данилова, J1.B. Традиция как специфический способ социального наследования / JI.B. Данилова // Советская этнография. 1981. - № 3. - С. 48-49.

237. Дельбрюк, Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. I. Античный мир / Г. Дельбрюк / Пер. с нем.; Вступит, ст. А.Б. Егорова. -СПб.: Наука, Ювента, 1994. 416 е.; Т. II. Германцы. - 352 с.

238. Денике, Ю. Ксенофонт и начало теории военного искусства / Ю. Денике // ЖМНП. 1916. - Т. 64, июль. - № 7. - С. 233-264.

239. Доватур, А.И. Историк Геродиан / А.И. Доватур // ВДИ. 1972. - № 1. - С. 237-256.

240. Дубов, И.Г. Феномен менталитета: психологический анализ / И.Г. Дубов / / Вопросы психологии. 1993. - № 3. - С. 20-29.

241. Дуров, B.C. Цель «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря / B.C. Дуров // Вестник Ленинградского ун-та. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. 1988. Вып. 4. С. 24-29.

242. Дуров, B.C. Художественная историография Древнего Рима / B.C. Дуров. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1993. - 144 с.

243. Дюби, Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 г. / Ж. Дюби // Одиссей. Человек в истории. 1991. М., 1991. - С. 48-59.

244. Евсеенко, Т.П. Военная реформа Октавиана Августа: (политико-правовой аспект) / Т.П. Евсеенко / Свердл. юрид. ин-т им. Свердловск, 1986. - Деп. в ИНИОН АН СССР, № 25704. - 33 с.

245. Евсеенко, Т.П. Военная реформа Октавиана Августа: (Социально-политический аспект) / Т.П. Евсеенко / Свердл. юрид. ин-т им. P.A. Руденко.ю Свердловск, 1986. Деп. в ИНИОН АН СССР, № 25705. - 31 с.

246. Евсеенко, Т.П. Об эффективности военной реформы Октавиана Августа / Т.П. Евсеенко // Политические организации и правовые системы за рубежом: история и современность. Свердловск, 1987. - С. 48-54.

247. Евсеенко, Т.П. Армия в древнеримской политической системе эпохи становления принципата: Автореф. дис. .канд. юрид наук / Сердл. юрид. ин-т им. P.A. Руденко / Т.П. Евсеенко. Свердловск, 1988. - 20 с.

248. Евсеенко, Т.П. Армия и общество в Римской империи эпохи раннего принципата / Т.П. Евсеенко // Вестник Удмуртского ун-та. 1992. - № 5. - С. 17-26.

249. Евсеенко, Т.П. Военный фактор в государственном строительстве Римской империи эпохи раннего принципата / Т.П. Евсеенко / Удмуртский гос. ун-т. -Ижевск: Детектив-информ, 2001. -132 с.

250. Егоров, А.Б. Рим на грани эпох. Проблемы рождения и формирования принципата / А.Б. Егоров. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. - 218 с.

251. Елагина, A.A. Армия в политической жизни Рима I в. н. э. по «Annales» и «Historiae» Публия Корнелия Тацита / A.A. Елагина // Античный вестник. Вып. 3. -Омск, 1995. - С. 120-143.

252. Елизарова, Н. Армия опора римского господства в провинциях / Н. Елизарова // Тюменский пед. ин-т. Ученые записки. - Т. 18, вып. 5. - Тюмень, 1962. - С. 148-157.

253. Еремин, A.B. Сулланские легионы: к вопросу о становлении римской наемной профессиональной армии / A.B. Еремин // Античное общество IV: власть и общество в античности. Материалы конференции антиковедов. СПб., 2001. - С. 108-111.

254. Жреческие коллегии в Раннем Риме. К вопросу о становлении римского сакрального и публичного права. М.: Наука, 2001. - 328 с.

255. Зайцев, А.И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н. э. / А.И. Зайцев. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. - 208 с.

256. Зайцев, А.И. О применении методов современной психологии к историко-культурному материалу / А.И. Зайцев // Одиссей. Человек в истории. 1990. -М., 1990. С. 15-16.

257. Иванов, Р. Новобранците в римската войска / Р. Иванов // Анали. София, 1995. - Г. 2, бр. 1/2. - С. 76-85.

258. Иванько, Л.И. Ценностно-нормативные механизмы регуляции / Л.И. Иванько // Культурная деятельность: опыт социологического исследования. М., 1984. - С. 42-67.

259. Игнатенко, A.B. Борьба за войско в Римском государстве в 44 г. до н. э. / A.B. Игнатенко // Учен. зап. / Хабаровск, пед. ин-т. 1961. - Т. 6. - С. 145-161.

260. Игнатенко, A.B. Политическая роль армии в Риме в период Республики / A.B. Игнатенко // Сб. науч. трудов Свердловского юрид. ин-та. Вып. 23. Свердловск, 1970. - С. 9-30.

261. Игнатенко, A.B. К вопросу о кризисе староримской военной системы / A.B. Игнатенко // Сб. учен. Тр. Свердл. гос. юрид. ин-та. 1974. - Вып. 34. - С. 174-180.

262. Игнатенко, A.B. Армия в государственном механизме рабовладельческого Рима эпохи Республики. Историко-правовое исследование / A.B. Игнатенко. -Свердловск, 1976. 214 с.

263. Игнатенко, A.B. Армия и политический режим в Риме (вторая половина I в. до н. э.) / A.B. Игнатенко // Свердл. юрид. ин-т. Сб. учен, трудов. Свердловск, 1977. - С. 118-126.

264. Игнатенко, A.B. Армия в Риме в период кризиса III в. (Политическая роль армии и изменение ее организационно-правовых основ / A.B. Игнатенко // Правовые идеи и государственные учреждения. Свердловск, 1980. С. 20-32.

265. Игнатенко, A.B. Древний Рим: От военной демократии к военной диктатуре / A.B. Игнатенко. Свердловск, 1988. - 224 с.

266. История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах / Сост. Е.М. Михина. М.: РГГУ, 1996. - 255 с.

267. Карпюк, С.Г. Vulgus и turba: толпа в классическом Риме / С.Г. Карпюк // ВДИ. 1997. - № 4. - С. 121-137.

268. Клаузевиц, К. О войне / К. Клаузевиц / Пер. с нем. А. Рагинского. М.: Издательская корпорация «Логос»; Междунар. издаг. корпорация «Наука», 1997. - 448 с.

269. Кнабе, Г.С. Multi bonique и pauci et validi в римском сенате эпохи Нерона и Флавиев / Г.С. Кнабе // ВДИ. 1970. - № 3. - С. 63-85.

270. Кнабе, Г.С. Корнелий Тацит (Время. Жизнь. Книги). М.: Наука, 1981. - 206 с.

271. Кнабе, Г.С. Римское общество в эпоху ранней империи /Г.С. Кнабе // История древнего мира / Под ред. И.М. Дьяконова и др. Изд. 2-е, испр. - М.: Восточная ред. изд-ва «Наука», 1983. - Кн. 3. - С. 73-101.

272. Кнабе, Г.С. К специфике межличностных отношений в античности (Обзор новой зарубежной литературы) / Г.С. Кнабе // ВДИ. 1987. - № 4. - С. 164-181.

273. Кнабе, Г. С. Римский миф и римская история / Г.С. Кнабе // Жизнь мифа в античности: Материалы научной конференции «Випперовские чтения 1985». -Вып. ХУП1. - М., 1988. - С. 241-252.

274. Кнабе, Г.С. Рим Тита Ливия образ, миф и история / Г.С. Кнабе // Тит Ливий. История Рима от основания Города. - Т. III. - М., 1993. - С. 590-655.

275. Кнабе, Г.С. Общественно-историческое познание второй половины XX века, его тупики и возможности их преодоления / Г.С. Кнабе // Одиссей. 1993. -М., 1994. С. 247-255.

276. Кнабе, Г.С. Судебный патронат в Риме и некоторые вопросы методологии (По поводу книги Ж.-М. Давида «Судебный патронат в Риме в последнее столетие республики») / Г.С. Кнабе // ВДИ. 1994. - № 3. - С. 58-77.

277. Кнабе, Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима / Г.С. Кнабе. М.: Изд-во «Индрик», 1994. - 528 с.

278. Кнабе, Г.С. Метафизика тесноты. Римская империя и проблема отчуждения / Г.С. Кнабе // ВДИ. 1997. - № 3. - С. 66-78.

279. Князев, П.А. К вопросу о некоторых аспектах оформления военной власти императора Тиберия / П.А. Князев // История и историография зарубежного мира в лицах. Вып. 2. Самара, 1997. - С. 26-36.

280. Князев, П.А. Правосудие принцепса и сената в уникальном документе 20 г. н.э.: Senatus Consultum de Cn. Pisone Pâtre (характеристика постановления и его перевод) / П.А. Князев // ИИАО. Вып. 8. 2003. - С. 39-61.

281. Колобов, A.B. Семейное положение римских легионеров в западных провинциях империи при Юлиях-Клавдиях / A.B. Колобов // Вестник МГУ. Сер. 8. История. - 1990. - № 3. - С. 54-63.

282. Колобов, A.B. Социальное положение солдат и ветеранов легионов в западных провинциях Римской империи при Юлиях-Клавдиях : Автореф. дисс. . канд. ист. наук / A.B. Колобов. М., 1990. - 22 с.

283. Колобов, A.B. Эпитафии легионеров как источник по истории раннего Принципата / A.B. Колобов // Методология и методика изучения античного мира: Доклады конференции (31 мая 2 июня 1993 г.). - М.: ИВИ РАН, 1994. - С. 87-92.

284. Колобов, A.B. Боевые награды римских легионеров эпохи Принципата / A.B. Колобов // Вестник Пермского ун-та. 1998. - Вып. 2. - С. 27-33.

285. Колобов, A.B. Римские сенаторы эпохи принципата в провинциях: любители или профессионалы? / A.B. Колобов // Исследования по консерватизму. -Вып. 5. Пермь, 1998. - С. 67-69.

286. Колобов, A.B. Социальная структура командного состава римских легионов эпохи принципата / A.B. Колобов // Вестник Перм. ун-та. Вып. 4. История. -1999. - С. 52-58.

287. Колобов, A.B. Римские легионы вне полей сражений (Эпоха ранней Империи): Учеб. пособие по спецкурсу / A.B. Колобов. Пермь: Пермск. ун-т, 1999. - 128 с.

288. Колобов, A.B. «Военная территория» эпохи Принципата: историографический миф или реальность? // Ins antiquum. Древнее право. 2000. - № 1 (6). - С. 43-50.

289. Колобов A.B., Геркулес и римская армия ранней Империи: (на материале западной часта Балкано-дунайского региона) / A.B. Колобов // ПИФК. Вып. 9. - С. 40-47.

290. Колобов, A.B. Римская армия и культы «умирающего и воскресающего бога» (на материале из римских провинций Далмации и Мезии) / A.B. Колобов / /ИИАО.-2001.-С. 57-67.

291. Колобов, A.B. Образы спартанских героев в иконографии надгробных памятников римских воинов в Балкано-Дунайском регионе (эпоха Принципата) /

292. А.В. Колобов // Исседон: Альманах по древней истории и культуре. Екатеринбург, 2002. - С. 91-95.

293. Колосовская, Ю.К. К вопросу о социальной структуре римского общества I-III вв. (collegia veteranorum) / Ю.К. Колосовская // ВДИ. 1969. - № 4. - С. 122-129.

294. Колосовская, Ю.К. Паннония в I-III веках / Ю.К. Колосовская. М.: Наука, 1973. - 255 с.

295. Колосовская, Ю.К. Римский провинциальный город, его идеология и культура / Ю.К. Колосовская // Культура древнего Рима: В 2-х тт. Т. 2. - М.: Наука, 1985. - С. 167-257.

296. Крист, К. История времен римских императоров от Августа до Константина: В 2-х тг. / К. Крист. Ростов-на-Дону, 1997. - Том 1 - 576 е.; Том 2 - 512 с.

297. Ксенофонтов, А.Б. Полиэн и его «Стратегемы»: греческий писатель в римском мире / А.Б. Ксенофонтов // Полиэн. Стратегемы / Пер. с греч. под общ. ред. А.К. Нефедкина. СПб.: Евразия, 2002. - С. 7-38.

298. Кудрявцев, О.В. Исследования по истории Балкано-Дунайских областей в период Римской империи и статьи по общим проблемам древней истории / О.В. Кудрявцев. М.: Изд-во АН СССР,1957. - 411 с.

299. Кузищин, В.И. Генезис рабовладельческих латифундий в Италии (И в. до н. э. -1 в. н. э.) / В.И. Кузищин. М.: Изд-во МГУ, 1976. - 267 с.

300. Кузнецова, Т.И. Историография и риторика: Речи в «Истории от основания Города» Тита Ливия / Т.И. Кузнецова // Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы. М.: Наука, 1989. - С. 203-228.

301. Кузнецова, Т.И. Античная эпическая историография. Геродот. Тит Ли-вий / Т.И. Кузнецова, Т.А. Миллер. М.: Наука, 1984. - 213 с.

302. Кузнецова, Т.И. Ораторское искусство в древнем Риме / Т.И. Кузнецова, И.П. Стрельникова. М.: Наука, 1976. - 287 с.

303. Кулаковский, Ю.А. Praemia militiae в связи с вопросом о наделе ветеранов землею / Ю.А. Кулаковский // ЖМНП. 1880. - № 7. Июль. - С. 265-280.

304. Кулаковский, Ю.А. Надел ветеранов землей и военные поселения в Римской империи. Эпиграфическое исследование Юлиана Кулаковского // Киевские университетские известия. 1881. - № 9. - 45 с.

305. Кулаковский, Ю.А. Армия в Римской империи Реферат. / Ю.А. Кулаков-ский. Киев, 1884. - 47 с.

306. Кулаковский, Ю.А. Римское государство и его армия в их взаимоотношении и историческом развитии / Ю.А. Кулаковский // Военный сборник. СПб., 1909. - № 8.

307. Кулаковский, Ю.А. Римское государство и его армия в их взаимоотношении и историческом развитии. Публичная лекция / Ю.А. Кулаковский. Киев, 1909. - 25 с.

308. Кучма, В.В. «Стратегикос» Онасандра и «Стратегикон» Маврикия: опыт сравнительной характеристики / В.В. Кучма // ВВ. 1982. - Т. 43; 1984. - Т. 45; 1985. - Т. 46.

309. Кучма, В.В. Военная организация Византийской империи / В.В. Кучма. -СПб.: Алетейя, 2001.- 426 с.

310. Лазарев, С.А. Характер военной службы в позднеримской армии / С.А. Лазарев; МГПИ. М, 1984. - Деп. в ИНИОН АН СССР. № 18890. - 22 с.

311. Лазарев, С.А. Военная организация Римской империи в IV в. н. э. (от Диоклетиана до Феодосия): Автореф. дисс. к. и. н. / С.А. Лазарев. М., 1986. - 22 с.

312. Лазарев, С.А. Военное сословие в позднеримской империи / С.А. Лазарев // Античность и средневековье Европы. Пермь, 1994. - С. 121-125.

313. Ле Боэк, Я. Римская армия эпохи Ранней Империи / Я. Ле Боэк / Пер. с франц. М.: РОСПЭН, 2001. - 400 с.

314. Ле Гофф, Ж. Перемены в системе ценностных ориентаций на христианском Западе ХН-ХП1 вв. / Ж. Ле Гофф // Одиссей. Человек в истории. 1991. М., 1991. - С. 25-47.

315. Ле Гофф Ж. «Анналы» и «новая историческая наука» / Ж. Ле Гофф // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М., 1993. - С. 90-94.

316. Лепти, Б. Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной целостности / Б. Лепти // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. - С.148-164.

317. Лотман, Ю.М. Об оппозиции «честь»-»слава» в светских текстах Киевского периода / Ю.М. Лотман // Труды по знаковым системам. Т. III. - Тарту, 1967. - С. 100-112.

318. Лотман, Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек текст - семиосфера -история / Ю.М. Лотман. - М.: «Языки русской культуры», 1996. - 464 с.

319. Ляпустина, Е.В. Гладиаторские бои в Риме: жертвоприношение или состязание? / Е.В. Ляпустина // Религия и община в древнем Риме. М., 1994. - С. 143-163.

320. Ляпустина, Е.В. Римские зрелища, или кое-что о самосознании личности и общества / Е.В. Ляпустина // Одиссей. Человек в истории. 1998. М., 1999. - С. 8-25.

321. Мадиевский, С.А. Методология и методика изучения социальных групп в исторической науке / С.А. Мадиевский. Кишенев, 1973. - 98 с.

322. Макиавелли, Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве / Н. Микиавелли / Предел., коммент. Е.И.Темнова. М.: Мысль,1996. 639 с.

323. Маринович, Л.П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса / Л.П. Маринович. М.: Наука, 1975. - 273 с.

324. Маринович, Л.П. Социальная психология греческих наемников / Л.П. Маринович // Социальные структуры и социальная психология античного мира. Доклады конференции. М., 1993. - С. 210-221.

325. Маркарян, Э.С. Теория культуры и современная наука (логико-методологический анализ) / Э.С. Маркарян. М.: Наука, 1983. - 290 с.

326. Машкин, НА. История древнего Рима / H.A. Машкин. М.: ОГИЗ, 1948. - 679 с.

327. Машкин, H.A. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность / H.A. Машкин. М.; Л. ОГИЗ, 1949. - 674 с.

328. Махлаюк, A.B. Политические последствия военных реформ Септимия Севера / A.B. Махлаюк // ИИАО. 1991. - С. 62-75.

329. Махлаюк, A.B. Рец. Le Bohec Y. La ПР lésion Auguste. P., 1989; idem. L'armee romaine sous le Haut-Empire. P., 1989 / A.B. Махлаюк // ВДИ. 1995. - № 1. - С. 211-218.

330. Махлаюк, A.B. Воинское товарищество и корпоративность римской императорской армии / A.B. Махлаюк // ВДИ. 1996. - № 1. - С. 18-37.

331. Махлаюк, A.B. Рец. Абрамзон М.Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской империи. М., 1995. / A.B. Махлаюк // ВДИ.1997. № 3. - С. 173-178.

332. Махлаюк, A.B. Военная организация Рима в оценке греческих авторов и вопрос о своеобразии римской цивилизации / A.B. Махлаюк // Сравнительное изучение цивилизаций мира (междисциплинарный подход). Сборник статей. -М.: ИВИ РАН, 2000. С. 259-272.

333. Махлаюк, A.B. Auetor seditionis. К характеристике военного мятежа в Древнем Риме / A.B. Махлаюк // Право в средневековом мире. Вып. 2-3 / Сборник статей. СПб.: Алетейя, 2001. - С. 290-308.

334. Махлаюк, A.B. Рец. Колобов A.B. Римские легионы вне полей сражений (Эпоха ранней империи): Учеб. пособие по спецкурсу. Пермский ун-т. Пермь, 1999 / A.B. Махлаюк // ВДИ. 2001. - № 3. - С. 198-207.

335. Махлаюк, A.B. Sermo castrensis как источник изучения ментальности римского солдата / A.B. Махлаюк // Проблемы источниковедения всеобщей истории. Часть I: Проблемы источниковедения истории древнего мира и средних веков. -Белгород, 2002. С. 32-40.

336. Махлаюк, A.B. Модель идеального полководца в речи Цицерона «О предоставлении империя Гн. Помпею» / A.B. Махлаюк // Акра. Сб. науч. трудов. Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2002. - С. 96-109.

337. Махлаюк, A.B. Римская императорская армия в контексте социальной истории / A.B. Махлаюк // ВДИ. 2002. - № 3. - С. 130-153.

338. Махлаюк, A.B. Солдатский мятеж в изображении Тацита: структура нар-ратива и историческая реальность / A.B. Махлаюк // Материалы VIII Чтений памяти проф. Н.П. Соколова: Тезисы докладов. Н. Новогород, 2002. - С. 39-42.

339. Махлаюк, A.B. Процесс «варваризации» римской армии в оценке античных авторов / A.B. Махлаюк // AMA. 2002. - Вып. 11. - С. 123-129.

340. Махлаюк, A.B. Римские войны. Под знаком Марса / A.B. Махлаюк. М.: Центрполиграф, 2003. - 447 с.

341. Махлакж, A.B. Рец. Nelis-Clément J. Les benificiarii: militaires et administrateurs au service de l'Empire (Iers.a.С. VPs. p. С.). Bordeaux, 2000 (Ausonius-publications). (Étude 5). 557 p., ill. / A.B. Махлакж // ВДИ. - 2003. - № 2. - С. 232-241.

342. Маяк, И.Л. Значение воинской службы для воспитания идеального гражданина (эпоха ранней Республики) / И.Л. Маяк // Античность и средневековье Европы: Межвуз. сб. Пермь: Пермский гос. ун-т, 1996. - С. 122-128.

343. Межерицкий, Я.Ю. Iners otium / Я.Ю. Межерицкий // Быт и история в античности. М., 1988. - С. 39-54.

344. Михайлов, Л.А. Военная психология: Учеб. пособие. Вып. 1. Психология личности военнослужащего; Вып. 2. Психология воинского коллектива / Л.А.Михайлов, Г.Д. Михеев. СПб.: Образование, 1993.

345. Михина, Е.М. Размышляя о семинаре. Субъективные заметки / Е.М. Михина // Одиссей. 1993. М., 1994. - С. 300-318.

346. Моммзен, Т. История Рима. T. II. От битвы при Пидне до смерти Суллы / Т. Моммзен. СПб.: Наука, Ювента, 1994. - 336 е.; Т. III. От смерти Суллы до битвы при Tance / Т. Моммзен. - М.: Госполитизда, 1941. - 559 е.; T. V. - СПб.: Наука; Ювента, 1995.

347. Нефедкин, А.К. Античная военная теория и «Стратегемы» Полиэна / А.К. Нефедкин // Полиэн. Стратегемы / Пер. с греч. под общей ред. А.К. Нефед-кина. СПб.: Евразия, 2002. - С. 39-56.

348. Николе, К. Римская Республика и современные модели государства / К. Николе // ВДИ. 1989. - № 3. - С. 99-100.

349. Оссовская, М. Рыцарь и буржуа: Исследование по истории морали / М. Оссовская / Пер. с польск. М.: Мысль, 1987. - 350 с.

350. Парфенов, В.Н. Профессионализация римской армии и галльские войны Цезаря / В.Н. Парфенов // AMA. 1974. - Вып. 2. - С. 72-89.

351. Парфенов, В.Н. Последняя армия Римской республики / В.Н. Парфенов / / ВДИ. 1983. - № 3. - С. 53-65.

352. Парфенов, В.Н. Социально-политическая роль римской армии (44-31 гг. до н. э.): Автореф. дис. .канд. ист. наук / В.Н. Парфенов. М., 1983. - 23 с.

353. Парфенов, В.Н. К оценке военных реформы Августа / В.Н. Парфенов // AMA. Вып. 7. - 1990. - С. 65-76.

354. Парфенов, В.Н. Римская армия и рождение империи: историография проблемы и перспективы исследования / В.Н. Парфенов // Историографический сборник. Вып. 15. Саратов, 1991. - С. 81-94.

355. Парфенов, В.Н. Принципат Августа: армия и внешняя политика / В.Н. Парфенов; Capar. ГУ. Саратов, 1994. - Деп. в ИНИОН РАН № 48859 от 24.01.94. - 140 с.

356. Парфенов, В.Н. Ранний принципат: военно-политический аспект: Автореф. дис. . докт. ист. наук: 07.00.03 / В.Н. Парфенов. Саратов, 1995. - 34 с.

357. Парфенов, В.Н. Римский «генералитет» времени второго триумвирата и принципата Августа (некоторые наблюдения) / В.Н. Парфенов // Античный мир и мы: материалы и тезисы конференции 6-7 апреля 1995 г. Вып. 2. - Саратов, 1996. - С. 41-47.

358. Парфенов, В.Н. «Квинтилий Вар, верни легионы!» (финал одной военной карьеры) / В.Н. Парфенов // Военно-исторические исследования в Поволжье: Сб. науч. тр. Вып. 1. Саратов, 1997. - С. 5-13.

359. Парфенов, В.Н. Тиберий, Германик и Германия / В.Н. Парфенов // Военно-исторические исследования в Поволжье: Сб. науч. тр. Вып. 2. 1997. - С. 10-24.

360. Парфенов, В.Н. Император Цезарь Август: Армия. Война. Политика / В.Н. Парфенов. СПб.: Алетейя, 2001. - 278 с.

361. Петрушевский, А. Генералиссимус князь Суворов / А. Петрушевский // Не числом, а уменьем! Военная система A.A. Суворова. М., 2001. - С. 127-181.

362. Позднякова, H.A. Место науки в системе мировоззрения H.A. Позднякова // Культура древнего Рима: В 2-х тт. М.: Наука, 1985. - Т. I. - С. 248-299.

363. Покровский, И.А. История римского права / И.А. Покровский. Минск: Харвест, 2002. - 528 с.

364. Поплавский, B.C. Культура триумфа и триумфальные арки Древнего Рима / B.C. Поплавский. М.: Наука; Слава, 2000. — 436 с.

365. Раджак, Т. Иосиф Флавий. Историк и общество / Т. Раждак / Пер. с англ. М.; Иерусалим: Еврейский университет в Москве, 1993. — 263 с.

366. Разин, Е.А. История военного искусства / Е.А. Разин. Изд. 2-е. - Т. 1. -М., 1955. - 458 с.

367. Репина, Л.П. Социальная история и историческая антропология: новейшие тенденции в современной британской и американской медиевистике / Л.П. Репина // Одиссей. 1990. М., 1990. - С. 167-181.

368. Репина, Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история / Л.П. Репина. М., 1998. — 278 с.

369. Репина, Л.П. Парадигмы социальной истории в исторической науке XX столетия / Л.П. Репина // XX век: Методологические проблемы исторического познания: СБ. обзоров и рефератов: В 2-х частях. Ч. 1. М., 2001. - С. 70-100.

370. Рожанский, М. Ментальность / М. Рожанский // 50/50: Опыт словаря нового мышления. М., 1989. - С. 459-463.

371. Ростовцев, М.И. Рождение Римской империи. Общий очерк / М.И. Ростовцев. Пг.: Изд-во «Огни», 1918. - 146 с.

372. Ростовцев, М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. В 2-х тт. / М.И. Ростовцев / Пер. с нем. И.П. Стребловой. T. I. СПб.: Наука, 2000. - 400 е.; Т. II / Пер. с нем. И.С. Алексеевой и Г.В. Снежинской. - СПб.: Наука, 2001. - 412 с.

373. Рубцов, С.М. О культах римской армии в Верхней Мезии во II-III вв. / С.М. Рубцов // Социальная структура и идеология античности и раннего средневековья. Барнаул, 1989. - С. 84-95.

374. Садовская, М.С. Дислокация и этнический состав римских войск на территории вала Адриана в Британии (по данным эпиграфики) / М.С. Садовская // ИИАО. 1975.-С. 98-115.

375. Садовская, М.С. IX Испанский легион в Британии / М.С. Садовская // ИИАО. 1979. - С. 65-85.

376. Садовская, М.С. Римский форт Виндоланда. К вопросу о романизации Британии в I в. н. э. / М.С. Садовская // ИИАО. 1988. - С. 71-81.

377. Семенов, В.В. Преторианские когорты: модель и практика / В.В. Семенов // «Para bellum!». № 12. СПб., 2000. - С. 103-119.

378. Сенявская, Е.С. Человек на войне: историко-психологическяе очерки / Е.С. Сенявская. М., 1997.

379. Сенявская, Е.С. Военно-историческая антропология как новая отрасль исторической науки / Е.С. Сенявская // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы развития. М.: РОСПЭН, 2002. - С. 5-22.

380. Сергеев, И.П. Римская империя в III веке нашей эры. Проблемы социально-политической истории / И.П.Сергеев. Харьков: Майдан, 1999. - 223 с.

381. Скрипилев, Е.А. К постановке проблем военного права древнего Рима / Е.А. Скрипелев // Военно-юридическая академия Красной Армии. Труды, вып. X. -М., 1949. - С. 104-185.

382. Смирин, В.М. Римская школьная риторика Августова века как исторический источник (По «Контроверсиям» Сенеки Старшего) / В.М. Смирин // ВДИ. -1977.-№ 1.-С. 95-113.

383. Смирин, В.М. Историк, источник, принцип историзма (По поводу книги К. Гопкинса «Завоеватели и рабы») / В.М. Смирин // ВДИ. 1980. -№ 4. - С. 74-98.

384. Смышляев, A.Jl. Септимий Север и principales / A.Jl. Смышляев // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. 1976. - № 6. - С. 80-91.

385. Смышляев, А.Л. Об эволюции канцелярского персонала Римской империи в 1П в. н. э. / А.Л. Смышляев // ВДИ. 1979. - № 3. - С. 60-81.

386. Смышляев, А.Л. Античная гражданская община: отсутствие или особый тип государственности? / А.Л. Смышляев // ВДИ. 1989. - № 3. - С. 99-100.

387. Смышляев, А.Л. Государство без бюрократии (на опыте ранней Римской империи) / А.Л. Смышляев // Античность и современность. М., 1991.

388. Смышляев, A.Jl. Вступление наместника в провинциальный город: церемония adventus по Ульпиану / А.Л. Смышляев // ВДИ. 1991. - № 4. - С. 106-117.

389. Смышляев, А.Л. Civilis dominatio: римский наместник в провинциальном городе / А.Л. Смышляев // ВДИ. 1997. - № 3. - С. 24-35.

390. Смышляев, А.Л. Римский наместник как магистрат (к вопросу об особенностях римской государственности в эпоху ранней Империи) / А.Л. Смышляев // Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). М., 1998. - С. 282-295.

391. Смышляев, А.Л. Римский наместник в провинциальном городе: otium post negotium / А.Л. Смышляев // ВДИ. 1999. - № 4. - С. 59-70.

392. Соловьянов, Н.И. Религиозная жизнь римской армии в Нижней Мезии и Фракии в I-III вв. н. э. / Н.И. Соловьянов: МГПИ. М., 1985. - Деп. в ИНИОН АН СССР № 23749.

393. Соловьянов, Н.И. О культах римской армии в Нижней Мезии и Фракии в I-III вв. н. э. / Н.И. Соловьянов // Проблемы идеологии и культуры в раннеклассовых формациях. М., 1986. - С. 45-62.

394. Соловьянов Н.И. Культы римской армии в Нижней Мезии и Фракии: Автореф. дис. . канд. ист. наук: 07.00.03 / Н.И. Соловьянов. М., 1986. 21 с.

395. Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М.: Наука, 1993. - 208 с.

396. Строков, A.A. История военного искусства. Рабовладельческое и феодальное общество / A.A. Строков. М.: Воениздат, 1955. 455 с.

397. Токмаков, В.Н. Воинская присяга и «священные законы» в военной организации раннеримской Республики / В.Н. Токмаков И Религия и община в древнем Риме / Под ред. Л.Л. Кофанова и Н.А.Чаплыгиной. М., 1994. - С. 125-147.

398. Токмаков, В.Н. Сакральные аспекты воинской дисциплины в Риме Ранней Республики / В.Н. Токмаков // ВДИ. 1997. - № 2. - С. 43-59.

399. Токмаков, В.Н. Сакрально-правовые аспекты ритуалов жреческой коллегии салиев в архаическом Риме / В.Н. Токмаков // lus antiquum. Древнее право. -1997. № 1 (2). - С. 9-17.

400. Токмаков, В.Н. Военная организация Рима Ранней республики (VI-IV вв. до н. э.) / В.Н. Токмаков. М.: Изд-во ИВИ РАН, 1998. - 300 с.

401. Токмаков, В.Н. Жреческая коллегия салиев и ритуалы подготовки к войне в архаическом Риме в российской историографии / В.Н. Токмаков // lus antiquum. Древнее право. 1999. - № 2 (5). - С. 124-138.

402. Токмаков, В.Н. Право и воинская дисциплина в республиканском Риме / В.Н. Токмаков // lus antiquum. Древнее право. 2000. - № 1(6). - С. 136-145.

403. Токмаков, В.Н. Воспитание воина и гражданина в Раннем Риме / В.Н. Токмаков // Антиковедение в системе современного образования. Материалы конференции. М., 2003. - С. 93-96.

404. Тянава, М. О наборе солдат в Римской республике (П в. до н. э.) / М. Тянава // Труды кафедры всеобщей истории Тартуск. ун-та. 1970. - № 1. - С. 76-92.

405. Тянава, М. К вопросу о возникновении постоянной армии в Римской республике / М. Тянава // Труды кафедры всеобщей истории Тартуск. ун-та. -1970. -№ 1. С. 50-75.

406. Тянава М. Военная организация Римской республики (до реформы Мария): Автореф. дис. . канд. ист. наук / М. Тянава. Тарту, 1974. - 22 с.

407. Тянава, М. О возникновении солдатского профессионализма в Риме / М. Тянава // Учен. зап. Тартуск. гос. ун-та. 1977. - Вып. 416, № 2. - С. 43-56.

408. Тянава, М. К вопросу об изменении социального состава римской армии (П в. до н. э.) / М. Тянава // Учен. зап. Тартуск. гос. ун-та. 1977. - Вып. 416, № 2. - С. 58-73.

409. Утченко, C.J1. Римская армия в I в. до н. э. / СЛ. Утченко // ВДИ. 1962. -№ 4. - С. 30-47.

410. Утченко, СЛ. Кризис и падение Римской республики / C.J1. Утченко. -М.: Наука, 1965.

411. Утченко, СЛ. Две шкалы римской системы ценностей / C.JI. Утченко // ВДИ. 1972. - № 4. - С. 19-33.

412. Утченко, СЛ. Еще раз о римской системе ценностей / C.J1. Утченко // ВДИ. 1973. - № 4. - С. 30-47.

413. Утченко, СЛ. Политические учения древнего Рима (III-I вв. до н. э.) / СЛ. Утченко. М.: Наука, 1977. - 256 с.

414. Ушаков, Ю.А. Роль преторианской гвардии во внутриполитической жизни Римской империи при первых императорах / Ю.А. Ушаков // Античная гражданская община. М., 1984. - С. 115-131.

415. Ушаков, Ю.А. Преторианская гвардия в период гражданской войны 6869 гг. н. э. / Ю.А. Ушаков // Античная гражданская община. М., 1986. - С. 80-91.

416. Ушаков, Ю.А. Преторианская гвардия в политической жизни Римской империи в I в. н. э.: Автореф. дисс. к. и. н.: 07.00.03 / Ю.А. Ушаков. M., 1992. -23 с.

417. Федорова, Е.В. Введение в латинскую эпиграфику / Е.В. Федорова. М.: Изд-во МГУ, 1982. - 255 с.

418. Ферреро Г. Величие и падение Рима. Т. 5. Август и великая империя / Г. Ферреро / Пер. с итал. А. Захарова. М., 1923. - 240 с.

419. Хвостова, К.В. История: проблемы познания / К.В. Хвостова // ВФ. -1997. № 4. - С. 23-30.

420. Хвостова, К.В. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований / К.В. Хвостова, В.К. Финн. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1997. - 256 с.

421. Хейзинга, Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня / Й. Хейзинга / Пер. с нидерл. М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992. - 464 с.

422. Шабага, И.Ю. Славься, император!: Латинские панегирики от Диоклетиана до Феодосия / И.Ю. Шабага. М.: Изд-во МГУ, 1997. - 143 с.

423. Шаблин, A.A. Повседневная жизнь римских военных в Рейнской области I в. н. э. / А.А.Шаблин // Некоторые проблемы отечественной и зарубежной истории. М., 1995. - С. 47-58.

424. Шаблин, A.A. Отражение самооценки солдат римской армии в скульптурных надгробиях Рейнской области I в. н. э. / А.А.Шаблин // Некоторые проблемы отечественной и зарубежной истории. Вып. 3. М., 1997. - С. 37-48.

425. Шаблин, A.A. Частная жизнь и самооценка солдат и ветеранов римской армии I в. н. э. (Рейнская область): Автореф. дисс. к. и. н. / АА.Шаблин. М., 1997. - 17 с.

426. Шалимов, O.A. Образ идеального правителя в Древнем Риме в середине 1-го начале II века н. э. / O.A. Шалимов. - М.: Изд-во ИВИ РАН, 2000. - 185 с.

427. Шкуратов, В.А. Историческая психология / В.А. Шкуратов. 2-е пере-раб. изд. - М.: Смысл, 1997. - 505 с.

428. Шмальфельд. Латинская синонимика / Пер. А. Страхова. М., 1890. - 817 с.

429. Штаерман, Е.М. Этнический и социальный состав римского войска на Дунае / Е.М. Штаерман // ВДИ. 1946. - № 3. - С. 256-268.

430. Штаерман, Е.М. Scriptores Historiae Augustae как исторический источник / Е.М. Штаерман // ВДИ. 1957. - № 1. - С. 233-244.

431. Штаерман, Е.М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи / Е.М. Штаерман. М.: Изд-во АН СССР, 1957. - 512 с.

432. Штаерман, Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима / Е.М. Штаерман. М.: Наука, 1987. - 320 с.

433. Черняк, А.Б. Тацит и жанр парных речей полководцев в античной историографии / А.Б. Черняк // ВДИ. 1983. - № 4. - С. 150-162.

434. Ястребицкая, А.Л. О культур-диалогической природе историографического: Взгляд из 90-х / А.Л. Ястребицкая // XX век: Методологические проблемы исторического познания: В 2-х частях. Ч. 1. - М., 2001. - С. 8-53.

435. Adams, J.N. The Language of the Vindolanda Writing Tablets: An Interim Report / J.N. Adams // JRS. 1995. - Vol. 85. - P. 86-134.

436. Adams, J.N. The Poets of Bu Njem: Language, Culture and the Centurionate / J.N. Adams // JRS. 1999. - Vol. 89. - P. 109-134.

437. Adcock, F.E. Roman art of war under the Republic F.E. Adcock. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1940. - 140 p.

438. Aigner, H. Die Soldaten als Machtfaktor in der ausgehenden römischen Republik / Н/ Aigner. Innsbruck, 1974. - 282 S.

439. Albertus, J. Die ПаракХт|тгког in der griechischen und römischen Literatur: Diss. / J. Albertus. Strasburg, 1908.

440. Alföldi, A. Die Ausgestaltung des monarchischen Zeremoniells am römischen Kaiserhofe / A. Alföldi // MD AI (R). 1934. - B. 49. - S. 1-118.

441. Alföldi, A. Insignen und Tracht der römischen Kaiser / A. Alföldi // MD AI (R). -1935. B. 50. - S. 1-171.

442. Alföldy, G. Fasti Hispanienses. Senatorische Reichsbeamte und Offiziere in den spanischen Provinzen des römischen Reiches von Augustus bis Diokletian / G. Alföldy. -Wiesbaden, 1969. 267 S.

443. Alföldy, G. Die Generalität des römischen Heeres / G. Alföldy // BJ. 1969. -Bd. 169. - S. 233-264.

444. Alföldy G. Consuls and consulars under the Antonines: Prosopography and History / G. Alföldy // AncSoc. 1976. - Vol. 7. - P.

445. Alföldy, G. Rez.:. Campbell J.B. The Emperor and the Roman Army. 30 B.C. -AD 235. Oxford, 1984 / G. Alföldy // Gnomon. 1985. - Bd. 57. Hf. 5. - S. 440-446.

446. Alföldy, G. Das Heer in der Sozialstruktur des römischen Kaiserreiches / G. Alföldy // Alföldy, G. Römische Heeresgeschichte. Beiträge 1962-1985. Amsterdam, 1987. S. 26-42.

447. Alston, R. Roman military pay from Caesar to Diokletian / R. Alston // JRS. -1994. Vol. 84. -P. 113-123.

448. Alston, R. Soldier and Society in Roman Egypt. A Social History / R. Alston. -New York; L., 1995.

449. Alston, R. Aspects of Roman history, AD 14-117. / R. Aiston. N. Y.; L.: Routledge, 1998. - XIX, 342 p.

450. Anderson, A.S. Roman Military Tombstones / A.S. Anderson. Prince's Risborough, 1984.

451. Anderson, J.K. Military Theory and Practice in the Age of Xenophon / J.K. Anderson. Berkeley; Los Angelos: University of California Press, 1970. - 288 p.

452. Ando, C. Imperial Ideology and Provincial Loylty in the Roman Empire / C. Ando. Berkeley; Los Angelos, L.: University of California Press, 2000. - XXI, 494 p.

453. Ankersdorfer, H. Studien zur Religion des römischen Heeres von Augustus bis Diokletian: Diss. / H. Ankersdorfer. Konstanz, 1973. - 274 S.

454. Ash, R. Ordering Anarchy: Armies and Leaders in Tacitus' Histories / R. Ash. -L.: Routledge, 1999. 218 p.

455. Ausbuttel, F.M. Zur rechtlichen Lage der römischen Militärvereine / F.M. Ausbuttel // Hermes. 1985. - Bd. 113. - S. 500-505.

456. Autour de la colonne aurélienne. Geste et image sur la colonne de Marc Auréle a Rome / Ed. par John Scheid, Valerie Huet en collaboration avec le Deutsches Archaeologisches Institut (Rome) et le Centre Louis Gernet (Paris). Turnhout, 2000.

457. Bachrach, B.S. The education of the «officer corps» in the fifth and sixth centuries / B.S. Bachrach // La nobless romaine et les chefs barbares du IIIe au VIIe siècle. Actes du Colloque International. Ronen, 1995. - P. 7-13.

458. Baker, R.J. Miles annosus. The Military Motif in Propertius / R.J. Baker // Latomus. 1968. - T. 27. - P. 322-349.

459. Basanoff, V. Evocatio. Étude d'un rituel militaire romain / V. Basanoff // Bibl. École des Hautes Études.- Vol. LXI. Paris, 1947. - VII, 230 p.

460. Bauchhenss, G. Hercules Saxanus, ein Gott der niedergermanischen Armee / G. Bauchhenss // Studien zu den Militärgranzen Roms III. 13. Internationale Limeskongress, 1983. Stuttgart, 1986. - S. 90-95.

461. Bekker-Nielsen, T. Academic Science and Warfare in the Classical World / T. Bekker-Nielsen // War as a Cultural and Social Force: Essays on Warfare in Antiquity. -Kobenhavn, 2001. P. 120-126.

462. Birley, A.R. The Fasti of Roman Britain / A.R. Birley. Oxford, 1981.-234 p.

463. Birley, A.R. Senators as Generals / A.R. Birley // KHG. P. 97-120.

464. Birley, A.R. Locus virtutibus patefactus? Zum Beforderungssystem in der Hohen Kaiserzeit/ A.R. Birley. Opladen, 1992.

465. Biiiey, E. Roman Britain and the Roman Army / E. Birley. Kendal, 1953. - 210 p.

466. Birley, E. Beförderungen und Versetzungen im römischen Heere / E. Birley // Carnuntum Jahrbuch. 1957. Wien, 1958. - Beiheft 3. - S. 3-20.

467. Birley, E. Promotions Mid transfers in the Roman army 2. The Centurionate / E. Birley // Carnuntum Jahrbuch. 1963-1964. - Bhf. 21.

468. Birley, E. Septimius Severus and the Roman Army / E. Birley // Epigraphische Studien. Bd. 8. Bonn, 1969. - P. 63-82.

469. Birley, E. The Religion of the Roman Army / E. Birley //ANRW. Bd. II. 16.2. -1978. - P. 1506-1541.

470. Birley, E. The Roman Army papers 1929-1986 / E. Birley. Amsterdam, 1988 (Mavors, IV).- 290 p.

471. Birley, E. Some legionary centurions / E. Birley // ZPE. -1989. Bd. 79. - P. 114-128.

472. Birley, R. Vindolanda. A Roman frontier post on Hadrian's Wall / R. Birley. L., 1977. - 184 p.

473. Bishop, M.C. On parade: Status, display, and Morale in the Roman Army / M.C. Bishop // Akten des 14. Internationalen Limeskongress, 1986 in Carnuntum. -T. 1. Wien, 1990. - P. 21-30.

474. Bleicken, J. Verfassung- und Sozialgeschichte des römischen Kaiserreiches / J. Bleicken. Bd. 1-2. - Paderborn: F. Schoningh, 1978.

475. Botermann, H. Die Soldaten und die römischen Politik in der Zeit von Caesars Tod bis zur Begründung des zwischen Triumvirats / H. Botermann. München: Beck, 1968. - XII, 231 S.

476. Bouche-Leclercq, A. Manuel des institutions romaines / A. Bouche-Leclercq. -P.: Librairie Hachette, 1886. XVI, 654 p.

477. Bowman, A.K. Life and Letters on the Roman Frontier: Vindolanda and its People / A.K. Bowman. L.: British Museum Press, 1994. - 159 p.

478. Bowman, A.K. The Vindolanda Writing Tablets and their Significance: An Interim Report / A.K.Bowman, J.D.Thomas // Historia. 1975. - Bd. 24, Hf. 3. - P. 463-478.

479. Brand, C.E. Roman Military Law / C.E. Brand. Austin; L., 1968. - 218 p.

480. Breeze, D.J. The Career Structure below the Centurionate / D.J. Breeze // ANRW. Bd. II. 1. - 1974. - P. 435-451.

481. Breeze, D.J. The Organisation of the Career Structure of the Immunes and Principales of the Roman Army / D.J. Breeze // BJ. 1974. - Bd. 174. - P. 245-292.

482. Breeze, DJ. Roman Officers and Frontiers / D.J. Breeze, B. Dobson. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 1993. - 342 p.

483. Brotz, H., Characteristics of Military Society / H. Brotz, E.K. Wilson //American Journal of Sociology. 1946. - Vol. LI. Murch. - P. 371-375.

484. Brunt, P.A. The Army and the Land in the Roman Revolution / P.A. Brunt // JRS. 1962. - Vol. 52. - P. 68-86.

485. Brunt, P.A. Coscription and volunteering in the Roman imperial army / P.A. Brunt // Scripta classica Israelica. 1974. - Vol. I. - P. 90-115.

486. Brunt, P.A. Italian manpower, 225 B. C. A. D. 14 / P.A. Brunt. - Oxford: Clarendin Press, 1987. - XXI, 762 p.

487. Burdeau, F. L'empereur d'après les Panégyriques Latins // Burdeau F., Carbonnel N., Humbert M. Aspects de l'Empire Romain. P., 1964. - P. 1-60.

488. Burke, P. Strengths and Weaknesses of the History of Mentalities / P. Burke // History of European Ideas. 1986. - Vol. 7. - P. 439-451.

489. Buike, P. History and Social Theory / P. Burke. Cambridge: Polity Press, 2000. -198 p.

490. Bum, A.R. «Hic breve vivtur»: A Study of the Expectation of Life in the Roman Empire / A.R. Bum // Past and Present. 1953. - Vol. IV. - P. 1-31.

491. Büttner, A. Untersuchungen über Ursprung und Entwicklung von Auszeichungen im römischen Heer / A. Büttner // BJ. 1957. - Bd. 157. - S. 127-180.

492. Cagnat, R. L'Armée romaine d'Afrique et l'occupation militaire de l'Afrique sous les empereurs / R. Cagnat. P., 1892.

493. Cagniart, P. «Victori receptaculum, victo perfugium»: Notes à propos des camps de march de l'armée romaine / P. Cagniart // Études classiques. -1992. T. 60, N 3. - P. 217-234.

494. Campbell, B. Who were the viri militaresl / B. Campbell // JRS. 1975. - Vol. 65. - P. 11-31.

495. Campbell, B. The Marriage of Roman Soldiers under the Empire / B. Campbell // JRS. 1978. - Vol. 68. - P. 153-166.

496. Campbell, J.B. The Emperor and the Roman Army: 31 BC AD 235 / J.B. Campbell. - Oxford: Clarendon Press, 1984. - XIX, 468 p.

497. Campbell, B. Teach Yourself How to Be a General / B. Campbell // JRS. -1987. Vol. 77. - P. 13-29.

498. Carrie, J.-M. Il soldato / J.-M. Carrie // L'uomo romano / A cura di Giardina Andrea. Bari: Latezza, 1989. - P. 99-142.

499. Casey, P.J. LIBERALITAS AUGUSTI: Imperial Military Donatives and the Arras Hoard / P.J. Casey // KHG. P. 445-458.

500. Cherry, D. Soldiers' marriages and recrutaient / D. Cherry //AHB. 1989. -Vol. 3. - P. 128-130.

501. Cheesman, G. The auxilia of the Roman imperial army / G. Cheesman. Oxford: Clarendon Press, 1914.

502. Chilver, G.E.F. The army in politics, A.D. 69-70 / G.E.F. Chilver // JRS. 1957. -Vol. 47. - P. 29-35.

503. Chrissanthos, S.G. Scipio and the Mutiny at Sucro, 206 B.C. / S.G. Chrisanthos // Historia. 1997. - Bd. 46, Hf. 2. - P. 172-184.

504. Chrissanthos, S.G. Caesar and the Mutiny of 47 B.C. / S.G. Chrissanthos // JRS. 2001. - Vol. 91. - P. 63-75.

505. Christ, K. Vellerns und Tiberius / K. Christ // Historia. 2001. - Bd. 50, Hf. 2. S. -180-192.

506. Christol, M. Le prince et ses soldats. A propos d'un livre récent / M. Christol // REA. 1985. - Vol. 87, N 3/4. - P. 359-366.

507. Christol, M. Essai sur l'évolution des carrières sénatoriales dans le seconde moitié' du IIIs siecle ap. J. C. / M. Christol. P.: Nouvelles Editions Latines, 1986. - 354 p.

508. Cichorius, C. Die Reliefs der Trajanssaule / C. Cichorius. B., 1896-1900.

509. Cizek, E. Mentalité et institutions politiques romaines / E. Cizek. P.: Fayard, 1990. -400 p.

510. Clauss, M. Untersuchungen zu den principales des römischen Heeres von Augustus bis Diokletian. Cornicularii, speculatores, frumentarii: Diss. / M. Clauss. Bochum, 1973.

511. Cloud, D. Roman poetry and anti-militarism / D. Claud // War and society in the Roman world / Ed. by J. Rich, G. Shipley. L.; N. Y.: Routledge, 1993. P. 113-138.

512. Combès, R. Imperator (Recherches sur l'emploi et la signification du titre d'imperator dans la Rome républicaine). / R. Combès. P.: Université de Paris (Sorbonne), 1966. - 492 p.

513. Cornell, T. The End of Roman imperial expansion / T. Cornell // War and society in the Roman world / Ed. by J. Rich, G. Shipley. L.; N. Y.: Routledge, 1993. - P. 139-170.

514. Courtney, E. A Commentary on the Satires of Juvenal / E.A. Courtney. L.: Athlon Press, 1980. - XIII, 650 p.

515. Criniti, N. L'Epigrafe di Asculum di Gn. Pompeo Strabone /N. Criniti. Milano, 1970.

516. Crump, G. A. Ammian Marcellin as a Military Historian / G. A. Crump. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 1975. - 210 p.

517. Crump, G.A. Coinage and Imperial Tought / G.A. Crump // The Craft of the Abcient Historian: Essays in Honour of Chester G. Starr / Eds. J.W. Eadie and J. Ober. -N. Y.; L., 1985. P. 425-441.

518. Currie, G.W. The Military Discipline of the Romans from the Founding of the City to the Close of the Republic / G.W. Currie. Bloomington: Graduate Council of Indiana University, 1928. - 185 p.

519. Dabrowa, E. Legio X Fretensis. A Prosopographical Study of its Officers (I-II c. A.D.) / E. Dabrowa. Stuttgart: Steiner, 1993. - 128 p.

520. Dahlheim, W. Die Armee eines Weltreiches: Der römische Soldat und sein Verhältnis zu Staat und Gesellschaft / W. Dahlheim // Klio. 1992. - Bd. 74. - S. 197-220.

521. Dain, A. Les stratégistes byzantins / A. Dain // Travaux et Mémoires. Vol. 2. -P., 1967.

522. Dans, S. Documenti minori dell' esercito romano in Egitto / S. Daris // ANRW. -Bd. II. 10.1. 1988. - P. 724-742.

523. Davies, P.J.E. The politics of perpetuation: Trajan's Column and the art of commemoration / P.J.E. Davies //AJA. 1997. - Vol. 101, N 1. - P. 41-65.

524. Davies, R.W. Fronto, Hadrian and the Roman Army / R.W. Davies // Latomus. -1968. T. 27, N 1. - P. 75-95.

525. Davies, RW. A note on lorictitis/RW. Davies//BJ.-1968.-Bd. 168.-P. 161-165.

526. Davies, R.W. Joining the Roman Army / R.W. Davies // BJ. -1969. Bd. 169. - P.208.232.

527. Davies, R.W. In the Service of Rome / R.W. Davies // History Today. 1972. -Vol. 22. - P. 556-563.

528. Davies, R.W. The Daily Life of the Roman Soldier under the Principate / R.W. Davies // ANRW. Bd. II. 1. - 1974. - P. 299-338.

529. Davies, R.W. The Concept in numeros referri in the Roman Army / R.W. Davies // AAASH. 1976. - Vol. 28. - P. 449-454.

530. Davies, R.W. Service in the Roman Army / R.W. Davies / Eds. D. Breeze and V.A. Maxfield. Edinburgh, 1989. - 402 p.

531. Dawson, D. The Origines of Western Warfare. Militarism and Morality in the Ancient World / D. Dawson. Boulder; Oxford: Westview Press, 1996. - VIII, 203 p.

532. De Blois, L. The Roman army and politics in the first century before Christ / L. de Blois. Amsterdam: J.C. Gieben Publisher, 1987. - V, 103 p.

533. De Blois, L. Sueton, Aug. 46 und die Manipulation des mitleren Militärkadres als politischen Insrument / L. de Blois // Historia. - 1994. - Bd. 43, Hf. 3. - S. 324-345.

534. De Blois, L. Volk und Soldaten bei Cassius Dio / L. de Blois // ANRW. Bd. II. 34.3. - 1997. - S. 2650-2676.

535. De Blois, L. The perception of emperor and empire in Cassius Dio's «Roman history» / L. de Blois //AncSoc. 1999. - Vol. 29. - P. 267-281.

536. De Blois, L. Army and Society in the Late Roman Republic: Professionalism and the Role of the Military Middle Cadre / L. de Blois // KHG. P. 11-32.

537. Debrunner Hall, M. Eine reine Mannerwelt? Frauen um das römische Heer / M. Debrunner Hall // Reine Mannersache? Frauern in Mannerdomänen der antiken Welt. -Köln, 1994. S. 207-228.

538. Demandt, A. Das Privatleben der römischen Kaiser / A. Demandt. 2., völlig, uberarb. und erw. Neuaufl. - München: Beck, 1997. - 308 S.

539. Dettenhofen M.P. Herrschaft und Widerstand im augusteischen Principat / M.P. Dettenhofen Stuttgart: F. Steiner Verlag, 2000. - 234 S.

540. Develin, R. The Army Pay Rises under Severus and Caracalla and the Question of annona militaris / R. Develin // Latomus. 1971.- T. 30, N 3. - P. 491-496.

541. Devijver H. Prosopographia Militiarum Equestrium quae fuerunt ab Augusto ad Gallienum / H. Devijver. Vol. I-III, 2 Suppl. - Leiden, 1976-1993.

542. Devijver, H. The Equestrian Officers of the Roman imperial army I / H. Devijver. -Amsterdam, 1989. (Mavors. Roman Army Researches VI).

543. Devijver, H. The Equestrian Officers of the Roman imperial army II / H. Devijver. Stuttgart: Steiner, 1992. (Mavors. Roman Army Researches IX).

544. Devijver, H. Les milices équestres et la hiérarchie militaire / H, Devijver // La hiérarchie (Rangordnung) de la armée romaine sous le Haut-Empire. Actes du congrès de Lyon (15-18 septembre 1994). Paris; Lyon, 1995. - P. 175-192.

545. Devijver H. Il «campus» nell' impianto urbanistico delle città romane: testimonianze epigrafiche e resti archeologici / H. Devijver, F. Van Wonterghen // Acta Archaeologica Lovaniensia. 1981. - Vol. XX. - P. 33-67; 1982. - Vol. XXI. - P. 93-98.

546. Devijver H. Der «campus» der römischen Städte in Italia und im Westen / H. Devijver, F. Van Wonterghen // ZPE. 1984. - Bd. 54. - P. 195-206; 1985. - Bd. 60. - P.59-98.

547. Devine, A.M. Polybius' Lost Tactica: The Ultimate Source for the Tactical Manuals of Asclepiodotus, Aelian, and Arrian?/A.M. Devine //AHB. 1995. - Vol. 9. - P. 40-44.

548. Dobson, B. The Centurionate and Social Mobility during the Principate / B. Dobson // Recherches sur les structure sociales dans l'Antiquité classique. P., 1970. - P. 99-116.

549. Dobson, B. The Significance of the Centurion and Primipilaris in the Roman Army and Administration / B. Dobson // ANRW. Bd. II. 1. - 1974. - P. 392-434.

550. Dobson, B. Die Primipilares. Entwicklung und Bedeutung, Laufbahnen und Persönlichkeiten eines römischen Offiziersranges / B. Dobson. Köln; Bonn, 1978.

551. Dobson, B. The «Rangordnung» of the Roman Army / B. Dobson // Actes du Vil-Congrès International d'Epigraphie grecque et latine. Constanza 1977. Bucurest; Paris, 1979. - P. 191-204.

552. Dobson, B. The primipilares in Army and Society / B. Dobson // KHG. P. 139-152.

553. Domaszewski, A., von. Die Fahnen im römischen Heere / A. von Domaszewski. -Wien, 1885. 160 S.

554. Domaszewski, A., von. Die Thierbilder der signa / A. von Domaszewski // Archäologische Mitteilungen aus Österreich-Ungern. Wien, 1892. - B. XV. - S. 182-193.

555. Domaszewski, A., von. Die Religion des römischen Heeres / A. von Domaszewski. Trier, 1895 (Westdeutsche Zeitschrift. 14).- 134 S.

556. Domaszewski, A., von. Die Principia des römischen Lagers / A. von Domaszewski // Neue Heidelberg Jahrbücher für das Klassische Altertum. 1899. - Bd. IX. - S. 161 -176.

557. Domaszewski, A., von. Die Rangordnung des römischen Heeres / A. von Domaszewski. 3., univeränderte Auflage. Einfuhrung, Berichtigungen und Nachträge von B. Dobson. Köln; Wien, 1981. - XLVII, 289 S.

558. Domaszewski, A., von. Lustratio Exercitus // Idem. Abhandlungen zur römischen Religion. Leipzig; B., 1909.

559. Domaszewski, A., von. Aufsätze zur römischen Heeresgeschichte / A. von Domaszewski. Darmstadt, 1972.

560. Dülmen, R., von. Historische Anthropologie; Entwicklung, Probleme, Aufgaben / R. Dülmen. 2. durges. Auflage. Köln etc., 2001.- 150 S.

561. Dumézil, G. La religion romaine archaïque / G. Dumézil. P., 1974.

562. Durry, M. Juvenal et les prétoriens / M. Duny // REL. 1935. - T. 13. - P. 35- 43.

563. Durry, M. Les cohortes prétorienes / M. Durry.-R, 1938. 590 p.

564. Earl, D. The Moral and Political Tradition of Rome / D. Earl. L.; Southampton, 1970. - 232 p.

565. Eck, W. Beförderungskritieren innerhalb der senatorischen Laufbahn, dargestellt an der Zeit von 69 bis 138 n. Chr. / W. Eck //ANRW. Bd. II. 1. - 1974. - S. 158-230.

566. Eck, W. Proconsuln und militärisches Kommando / W. Eck // Heer und Integrationspolitik. Die römische Militärdiplome als historische Quelle / Hrsg. Eck W., Wolff H. Böhlau; Köln; Wien, 1986. - S. 518-534.

567. Eck, W. Monumente der Virtus. Kaiser und Heer im Spiegel epigraphischer Denkmäler / W. Eck // KHG. S. 483-496.

568. Edelstein, F., Winkler I. Pozitia lui Tacitus fata de armata, popor si provoncii / F. Edelstein, I. Winkler // Studi classice. 1962. Vol. IV. - P. 245-274.

569. Egger, R. Das Labarum die Kaiserstandarte der Spätantike / R. Egger. Wien, 1960.-231 S.

570. Egger, R. Das Praetorium als Amtsitz und Quartier römischer Spitzfunctionäre / R. Egger. Wien; Böhlau, 1966.

571. Ehrhardt, C. Speaches before battle? / C. Erhardt // Historia. 1995. - Bd. 44, Hf.l. - P. 120-121.

572. Eisenhut, W. Virtus Romana. Ihre Stellung im römischen Wertsystem / W. Eisenhut. München: Wilhelm Fink Verlag, 1973. - 347 S.

573. Erdmann, E.H. Die Rolle des Heeres in der Zeit von Marius bis Caesar. Militärische und politische Probleme einer Berußarmee / E.H.Eidmann. Neustadt: Aisch Schmidt, 1972. -140 S.

574. Fantham, E. Caesar and the mutiny: Lucan's reshaping of the historical tradition in De bello Civili 5. 237-273 / E. Fantham // CPh. 1985. - Vol. 80. - P. 119-131.

575. Fears, J.R. The Theology of Victory at Rome: Approaches and Problems / J.R. Fears // ANRW. Bd. II. 17.2.- 1981. - P. 736-826.

576. Feger, R. Virtus bei Tacitus: Inaugural Diss. / R. Feger. Freiburg, 1944. - 241 S.

577. Fehr, B. Das Militär als Leitbild: Politische Funktion und gruppenspezifische Wahrnehmung des Traiansforum und der Traiansaule / B. Fehr // Hephaistos. 19851986. - Bd. 7-8. - S. 39-60.

578. Fiebiger, O. Disciplinamilitaris /O. Fiebiger//RE. Bd. V. -1905. - Sp. 1176-1183.

579. Fiebiger O. Donamilitaria/ O. Fiebiger//RE. Bd. V.l. - 1905. - Sp. 1528-1530.

580. Fiebiger, O. Donativum / O. Fiebiger // RE. Bd. V. - 1905. - Sp. 1542-1543.

581. Fijala, E. Die Veteranenversorgung im romischen Heer vom Tod des Augustus bis zum Ausgang der Severerdynastie: Diss. / E. Fijala. Wien, 1955.

582. Fink, R.O. The Feriale Duranum / R.O. Fink, A.S. Hoey, W.F. Snyder // YCS. -1940. Vol. 7. - P. 1-222.

583. Finley, M. Authority and Legitimacy in the Classical City-state / M. Finley. -Copenhagen, 1982.

584. Finley, M. Politics in the Ancient World / M. Finley. Cambridge: Cambridge UP, 1983.

585. Fitz, J. Legati legonum Pannoniae Superioris / J. Fitz // AAASH. -1961. Vol. 9. -S. 159-207.

586. Fitz, J. Legati Augusti pro praetore Pannoniae Inferioris / J. Fitz // AAASH. -1963. Vol. 11. -S. 245-324.

587. Fitz, J. Honorific titles of Roman military units in the 3d century / J. Fitz. -Budapest, 1983.

588. Flaig, E. Den Kaiser herausforden: die Usurpation im Römischen Reich / E. Flaig. Frankfurt; N. Y.: Campus, 1992. - 605 S.

589. Fontaine, L. L'armee romaine / L. Fontaine. P., 1883.

590. Forni, G. Il reclutamento delle legioni da Augusto a Diocletiano / G. Forni. -Milano; Roma, 1953. 224 p.

591. Forni, G. Estrazione étnica e sociale dei soldati delle legioni nei primi tre secoli dell' imperio / G. Forni // ANRW. Bd. II. 1. - 1974. - P. 339-391.

592. Forni, G. Esercito e Marina di Roma Antica: Raccolta di Contributi / G. Forni / Ed. M.P. Speidel. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 1992. (Mavors, V). - 445 p.

593. Freeman, F.D. The army as a social structure / F.D. Freeman // Social Forces. -1948. Vol. 27. P. 78-83.

594. Frei-Stolba, R., von. Inoffizielle Kaisertitulaturen in 1. und 2. Jahrhundert n. Chr. / R. von Frei-Stolba // Museum Helveticum. 1969. - Vol. 26, N 1. - S. 18-39.

595. Frézouls, E. Le commandement et ses problèmes / E. Frézouls // La hiérarchie (Rangordnung) de la armée romaine sous le Haut-Empire. Actes du congrès de Lyon (15-18 septembre 1994). Paris; Lyon, 1995. - P. 157-166.

596. Gabba, E. Le origini dell' esercito professionale in Roma: i proletari e la riforma di Mario / E. Gabba // Athenaeum. 1949. - T. XXVII. - P. 173-209.

597. Gabba, E. Ricerche sull' esercito professionale romano da Mario a Augusto / E. Gabba // Athenaeum. 1951. - T. XXIX. - P. 171-272.

598. Gabba, E. Esercito e società nella tarda República romana / E. Gabba. Firenze, 1973. - 623 p.

599. Gabba, E. Per la storia dell' esercito romano in età imperiale / E. Gabba. -Bologna: Patron, 1974. 280 p.

600. Gabba, E. Le rivolte militari romane dal IV secolo a. C. ad Augusto / E. Gabba. -Firenze, 1975. 225 p.

601. Gabba, E. Aspetti economici e monetari del soldo militare dal II s. a. C. al II s. d.t /

602. C. / E. Gabba // Les «dévalutions» à Rome, Epoque républicaine et impériale (Rome, 13-15 nov. 1975). Vol. I. - Roma, 1978. - P. 217-225.

603. Gage', J. La théologie de la Victoire imperiale / J. Gage' // Revue Historique. -1933. Vol. LXXI. - P. 1-43.

604. Gage' J. Les classes sociales dans l'Empire Romain / J. Gage'. P.: Payot,1964. - 485 p.

605. Garlan, Y. La guerre dans l'Antiqité / Y. Garlan. P.: Nathan, 1972. - 223 p.

606. Garnsey, P. Septimius Severus and the Marriage of Roman Soldiers / P. Garnsey // California Studies in Classical Antiquity. 1970. - Vol. 3. - P. 45-53.

607. Garnsey, P. Social Status and Legal Privilege in the Roman Empire / P. Garnsey. -Oxford, 1970. 288 p.

608. Gâspâr, D. The concept in numéros referri in the Roman army / D. Gâspâr // AAASH. 1974. - Vol. XXVI. - P. 113-116.

609. Van Gennep, A. The rites of passages / A. Van Gennep. L., 1909.

610. George, G. Primary groups, organization and military performance G. George // Handbook of military institutes / Ed. Little P.W. Beverley Hills: Sage, i 971. - P. 293-318.

611. Gilliam, J.F. Enrollment in the Roman Imperial Army / J.F. Gilliam // Symbolae R. Taubenschlag dedicatae. Vol. I, Fasc. 2. - Vratislaviae; Varsaviae, 1957. - P. 207-216.

612. Gilliam, J.F. Roman army papers. 1940-1985. / J.F. Gilliam. Amsterdam, 1985. (Mavors Roman army reserches II).

613. Ginsburg, M. Roman military clubs and their social functions M. Ginsburg // TAPA. 1940. - Vol. 71. - P. 149-156.

614. Giuf&è, V. La letteratura «de re militari». Appunti per una storia degli ordinamenti militari / V. Giuf&é. Napoli: Jovene, 1974. - 144 p.

615. Giuf&è, V. Militum disciplina e ratio militaris / V. Giuf&è //ANRW. Bd. II. 13. -1980. P. 234-277.

616. Glücklich, H.-J. Rhetorik und Führungsqualität Feldherrnreden Caesars und Curios / H.-J. Glücklich // AU. - 1975. - Bd. 18, N 3. - S. 33-64.

617. Goffart, W. The Date and Purpose of Vegetius' De re militari W. Goffart // Traditio. 1977. - Vol. 33. - P. 65-100.

618. Goldsworthy, A. The Roman Army at War 100 BC AD 200 / A. Goldsworthy. -Oxford: Clarendon Press, 1996.

619. Goodpaster, A.J. Civil-military relations / A.J. Goodpaster, S.P. Huntington. -Washington, 1974.

620. Grant, M. The Army of the Caesars / M. Grant. L., 1974. - 336 p.

621. Gra^l, H. Untersuchungen zum Vierkaiseijahr 68/69 n. Chr. Ein Beitrag zur Ideologie und Sozialstruktur des frühen Prinzipats / H. Graj31. Wien: Verband der wiss. Ges. Österreichs Verlag, 1973. - 218 S.

622. Greg, W. Roman peace / W. Greg // War and society in the Roman world / Ed. by J. Rich, G. Shipley. L.; N. Y.: Routledge, 1993. - P. 171-212.

623. Grillone, A. Pseudo-Hyginus de metatione castrorum / A. Grillone // Klio. -1980. Bd. 62, Hf. 2. - P. 389-403.

624. Grosse, R. Römische Militärgeschichte von Gallienus bis zum byzantinischen Themenverfassung / R. Grosse. В., 1920. - 456 S.

625. Gruber, J. Cicero and das hellenistische Herrscherideal. Überlegungen zur Rede «De imperio Cn. Pompei» / J. Gruber II Wiener Studien. 1988. - N. F. Bd. 101. - S. 243-258.

626. Gründel, R. Norm und Wettbe in einer lateinischen Inschriffi? (zu CIL. VIII. 2728) R. Gründel // Античное общество. M., 1967. - С. 105-109.

627. Hagendahl, H. The mutiny at Vesontio / H. Hagendahl // Classica et Mediaevalia. -1944. Vol. 6. - P. 1-40.

628. Handbook of military institutions / Ed. R.W. Little. Beverley Hills: Sage, 1971.

629. Hansen, M.H. The Battle Exhortation in Ancient Historiography. Fact or Fiction? / M.H. Hansen // Historia. 1993. - Bd. 42, Hf. 1. - P. 161-180.

630. Hardy, E.G. Tacitus as a Military Historian in the «Histories» / E.G. Hardy // AJPh. 1910. - Vol. 31. - P. 123-152.

631. Harmand, J. L'armée et le soldat à Rome de 107 à 50 av. n. ère / J. Harmand. -P., 1967.-680 p.

632. Harmand, J. Les origines de l'armée impériale. Un témoignage sur la réalité du pseudo-Principat et sur l'évolution militaire de l'Occident / J. Harmand // ANRW. Bd. II. 1. - 1974. - P. 263-298.

633. Harmand, L. Le patronat sur les collectivités publiques, des origines au Bas Empire; un aspect social et politique du monde romain / L. Harmand. P., 1957. - 552 p.

634. Harnak, A. Militia Christi. Die christliche Religion und der Soldatenstand in den ersten drei Jahrhunderten / A. Harnak. Tübingen, 1905.

635. Harries-Jenkins, G. Armed Forces and Society / G. Harries-Jenkins, Ch.C. Moskos // Current Sociology. The Journal of the International Sociological Association. -1981. Winter. Vol. 29, N3.

636. Harris, W.V. War and imperialism in Republican Rome 327-70 B.C. / W.V. Harris. Oxford: Oxford UP, 1979. - XI, 293 p.

637. Hartmann, F. Herrscherwechsel und Reichskrise. Untersuchungen zu den Ursachen und Konsequenzen der Herrscherwechsel im Imperium Romanum der Soldatenkaiserzeit (3. Jahrhundert n. Chr.) / F. Hartmann. Frankfurt a. M.; Bern, 1982. - 320 S.

638. Haynes, LP. The Romanisation of Religion in the Auxilia of the Roman Imperial Army from Augustus to Septimius Severus / I.P. Haynes // Britannia. 1993. - Vol. 24. - P. 141-157.

639. Helgeland, J. Roman Army Religion / J. Helgeland // ANRW. Bd. II. 16.2. -1978. - P. 1470-1505.

640. Helgeland, J. Christians and the Roman army from Marcus Aurelius to Constantine / J. Helgeland //ANRW. Bd. 11.23.1. - 1979. - P. 724-834.

641. Hellegouarc'h, J. Le vocabulaire latin des relations et des partis politiques sous la république / J. Hellegouarc'h. P.: Les Belles lettres, 1963. - 601 p.

642. Henig, M. The veneration of heroes in the Roman army. The evidence of engraved gemstones / M. Henig // Britannia. 1970. - Vol. I. - P. 246-265.

643. Herrmann, P. Der römische Kaisereid. Untersuchungen zu seiner Herkunft und Entwicklung / P. Herrmann. Göttingen: Vandehoek & Ruprecht, 1968.

644. Herz, P. Honos aquilae / P. Herz // ZPE. 1975. - Bd. XVII. - S. 181-197.

645. La Hierarchie (Rangordnung) de l'armée romaine sous le Haut-Empire. Actes du Congrès de Lyon (15-18 semptebre 1994) / Ed. Y. Le Bohec. P., 1995. - 490 p.

646. Hindley, C. Eros and military command in Xenophon / C. Hindley // CQ. -1999. Vol. 44, N 2. - P. 347-366.

647. Hoey, A.S. Rosaliae signorum / A.S. Hoey // HThR. 1937. - Vol. 30. - P. 15-35.

648. Hoey, A.S. Official policy towards Oriental cults in the Roman army / A.S. Hoey // TAPA. 1939. - Vol. 70. - P. 456-481.

649. Holder, P.A. Studies in the Auxilia of the Roman Army from Augustus to Trajan / P.A. Holder. Oxford, 1980. - 352 p.

650. Holscher, T. Victoria Romana. Archäologische Untersuchungen zur Geschichte und Wesenart der römischen Siegesgöttin / T. Holscher. Mainz: Von Zabern, 1967. - 167 S.

651. Hopkins, K. Elite Mobility in the Roman empire / K. Hopkins // Past and Present. 1965. - Vol. 32. P. 12-26.

652. Hopkins, K. Conquerors and Slaves: Sociological Studies in Roman History / K. Hopkins. Vol. 1-2. - Cambridge; L.; N. Y.; Melbourne, 1978.

653. Horsmann, G. Untersuchungen zur militärischen Ausbildung im republikanischen und kaiserzeitlichen Rom / G. Horsmann. Bopard a. Rhein, 1991. - 279 S.

654. Huntington, S.P. The Soldier and the State / S.P. Huntington. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1957.

655. Isaak, B. The Limits of Empire. The Roman Army in the East / B. Isaak. -Oxford, 1990. 470 p.

656. Jaczynowska, M. Les associations de la jeunesse romaine sous le haut-empire / M. Jaczynowska. Wroclaw, 1978. (Archivum Filologiczne. XXXVI). - 123 p.

657. Jal, P. Le soldat des guerres civiles à Rome, de Sylla à Vespasien / P. Jal // Pallas. 1962 1964. - T. XI. - P. 1-27.

658. Jal P. La guerre civile à Rome. Études littéraire et morale de Cicérone a Tacite / P. Jal. P., 1963.

659. James, B. Speech, authority, and experience in Caesar «Bellum Gallicum».1.39-41 / B. James II Hermes. 2000. - Bd. 128, Hf. 1. - P. 54-64.

660. Janowitz, M. Sociology and the military establishment / M. Janowitz. N. Y., 1959. 668. Janowitz, M. The Professional Soldier / M. Janowitz. - Glencoe, 1960. - 276 p.

661. Jahns, M. Geschichte der Kriegswissenschaften / M. Jahns. Abteilung 1-3. -München; Leipzig, 1889-1891.

662. Johne, K.P. Kaiserbiographie und Senatsaristokratie. Untersuchungen zur Datierung und soziale Herkunft der Historia Augusta / K.P. Johne. B., 1976.

663. Jones, A.H.M. Numismatics and History / A.H.M. Jones // Essays in Roman Coinage Presented to Harold Mattingly. Oxford, 1956. - P. 13-33.

664. Jones, A.H.M. Augustus / A.H.M. Jones. L., 1970.

665. Jung, J.H. Das Eherecht des römischen Soldaten / J.H. Jung // ANRW. -Bd.1..14. 1982. - S. 302-346.

666. Jung, J.H. Die Rechtsstellung der römischen Soldaten: Ihre Entwicklung von den Anfängen Roms bis auf Diokletian / J.H. Jung // ANRW. 11.14. 1982. S. 882-1013.

667. Junkelmann, M. Panis militaris: die Ernährung oder der Gründstoff der Macht / M. Junkelmann. Mainz: von Zabern, 1997. 254 S.

668. Kajanto, I. Tacitus' Attitude to War and the Soldier /1. Kajanto // Latomus. -1970. T. XXIX. - P. 699-718.

669. Keegan, J. The Face of Battle. A Study of Agnicourt, Waterloo and Somme / J. Keegan. L., 1983.

670. Keegan, J. The Mask of Kommand / J. Keegan. L., 1988.

671. Kempf, J.G. Romanorum sermonis castrensis reliquae collectae et illustratae / J.G. Kempf // Jahrbücher fur das klassische Philologie. Supplementband XXVI. -Leipzig; Berlin, 1901.

672. Kepartovä, J. Frater in Militärinschriften. Brüder oder Freund J. Kepartovä// Listy Filologicke. 1986. - T. CIX. - S. 11-14.

673. Keppie, L. The Making of the Roman Army: From Republic to Empire / L. Keppie. L., 1984. - 284 p.

674. Keppie, L. The Army and the Navy / L. Keppie // CAH2. Vol. XI. - P. 371-396.

675. Keppie L. Legions and veterans. Roman Army Papers 1971-2000. Stuttgart: Fr. Steiner verlag, 2000 (Mavors Roman Army Researches XII).- 339 p.

676. Keppie, L. Army and Society in the Late Repiblic and Early Empire / L. Keppie // War as a Cultural and Social Force: Essays on Warfare in Antiquity. Kobenhavn, 2001. - P. 130-136.

677. Kienast, D. Untersuchungen zu den Kriegsflotten der römischen Kaiserzeit D. Kienast. Bonn, 1966.

678. Kissel, Th.K. Kriegsdienstverweigung im römischen Heer / Th.K. Kissel // Antike Welt. 1996. - Bd. 27, Hf. 4. - S. 289-296.

679. Klingmüller. Sacramentum // RE. Bd. I. - A. 2. - 1920. - Sp. 1667-1674.

680. Klinz A. Die große Rede des Marius (lug. 85) und ihre Bedeutung für das Geschichtsbild des Sallust /A. Klinz //AU. 1968. - Bd. 11, Hf. 5. - S. 76-90.

681. Kloft, H. Liberalitas principis. Herkunft und Bedeutung. Studien zur Prinzipatsideologie / H. Kloft. Köln, 1970 (Kölner Historische Abh. 18).

682. Kolendo, J. Le rôle du primus pilus dans la vie religiouse de la légion. En rapport avec quelques inscriptions de Novae / J. Kolendo //Archeologia. 1980 1982. - T. 31. - P. 49-60.

683. Kolendo, J. Le culte des divinités guerissenses à Novae à la lumière des inscriptions nouvellement découvertes / J. Kolendo // Archeologia. 1982 1985. - T. 33. - P. 65-78.

684. Kolendo, J. Les nouvelles inscriptions des primi pili de Novae / J. Kolendo // Archeologia. 1988. - T. 39. - P. 91-103.

685. Kraft, K. Zur Rekrutierung der Alen und Kohorten an Rhein und Donau / K. Kraft. Bern, 1951.

686. Kromayer J., Veith G. Heerwesen und Kriegführung / Handbuch der Altertumswissenschaft. Begr. von I. Müller. Abt. IV. - T. 3. - Bd. 2. - München: C.H. Beck's Verlagsbuchhandlung, 1928 - 649 S.

687. Kubitschek, W. Signa (militaria) / W. Kubitschek // RE. Bd. II. A 2. Hb. 4. -1923. - Sp. 2325-2345.

688. Kubitschek, W. Legio (republikanische Zeit) / W. Kubitschek // RE. Bd. XII. 1. Hb. 23. - 1924. - Sp. 1186-1210.

689. Kuleczka, G. Studia nad rzymskim wojskawym prawem karnym / G. Kuleczka. -Poznan: Uniwersytet im. A. Mickiewicza, 1974. 142 S.

690. Lamarre, C. De la milice romaine depuis la fondation de Rome jusqu'à Constantin / C. Lamarre. P., 1863.

691. Lammert, F. Das Kriegwesen im Panegyricus auf Messala, v. 82-105, sowie überhaupt bei Dichtern, Rednern und Geschichtschreiben / F. Lammert // Symbolae Osloenses. 1950. - Fase. XXVIII. - S. 44-65.

692. Lang, K. Military institutions and the sociology of war. A review of the littrature with annotated bibliography / K. Lang. Beverley Hills; L., 1972. - 275 p.

693. Lange, L. Historia mutationum rei militaris Romanorum inde ab interitu reopublicae usque ad Constantinum Magnum / L. Lange. Gottingae, 1846.

694. Latte, K. Römische Religiongeschichte / K. Latte. München: Beck, 1960. - 446 S.

695. Launey, M. Recherches sur les armées hellénistiques. Vol. 1-2 / M. Launey. -P., 1949-1950.

696. Le Bohec, Y. La IIP légion Auguste / Y. Le Bohec. P.: Edition du CNRS, 1989. - 632 p.

697. Le Bohec, Y. L'armée romaine sous le Haut-Empire / Y. Le Bohec. P.: Picard,1989. 288 p.

698. Le Bohec, Y. Les unites auxiliaires de l'armée romaine en Afrique proconsulaire et Numidie sous le haut empire / Y. Le Bohec. P.: Edition du CNRS, 1990. - 220 p.

699. Le Bohec, Y. «Vive la légion!» / Y. Le Bohec // Latomus. 1991. - T. 50. - P. 858-860.

700. Le Bohec, Y. Pour servire à études de la hiérarchie dans l'armée romaine du Haut-Empire / Y. Le Bohec // Le hiérarchie (Rangordnung) de l'armée romaine sous le Haut-Empire. Actes du Congrès de Lyon (15-18 septembre 1994). P., 1995. - P. 11-15.

701. Le Bohec, Y. Le rôle social et politique de l'armée romaine dans les provinces d'Afrique / Y. Le Bohec // KHG. P. 207-226.

702. Le Bonniec, H. Aspects religieux de la guerre à Rome / H. Le Bonniec // Problèmes de la guerre à Rome / Sous la direction de J.-P. Brisson. P., 1969. - P. 101-116.

703. Lee, A.D. Morale and the Roman Experience of Battle / A.D. Lee // Battle in Antiquity / Ed. A.B. Lloyd. L., 1996. - P. 199-217.

704. Leimbach, R. Militärische Musterrhetorik. Eine Untersuchungen zu den Feldherrnreden des Thukydides / R. Leimbach. Wiesbaden, 1985.

705. Lendon, J.E. Empire of Honour. The Art of Government in the Roman World / J.E. Lendon. Oxford: Clarendon Press, 1997. - XII, 320 p.

706. Lendon, J.E. The rhetoric of combat: Greek military theory Mid Roman culture in Julius Caesar's battle discriptions / J.E. Lendon // CA. 1999. - Vol. 18, N 2. P. 273-329.

707. Le Roux, P. L'armée romaine et l'organisation des provinces Ibériques d'Auguste à l'invasion de 409 / P. Le Roux. P., 1982. - 456 p.

708. Le Roux, P. L'amphitheatre et le soldat/ P. Le Roux // Spectacula 1. Lattes,1990. P. 203-215.

709. Le Roux, P. Armée et société en Hispanie sous l'Empire / P. Le Roux // KHG. -P. 261-278.

710. Lesquier, J. L'Armée romaine d'Egypte d'Auguste de Diocletien / J. Lesquier. -Le Caire, 1918.

711. Levi, M. A. Le iscrizioni di Lambaesis e l'esereito di Adriano / M.A. Levi //Atti délia Accad. naz. dei Lincei: Rend. Classe di scienza morali, stor. e filol. Roma, 1994. -Vol. 5, Fasc. 4. - P. 711-723.

712. Liebenam, W. Dilectus / W. Liebenam // RE. Bd. V. - 1905. - Sp. 615-629.

713. Lind, L.R. Roman Religion and Ethical Thought. Abstractions and Personification / L.R. Lind // CJ. 1972. - Vol. 69, N 2. - P. 108-119.

714. Link, S. Konzepte der Privilegierung römischer Veteranen / S Link. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 1989. - 287 S.

715. Lippold, A. Die Historia Augusta: eine Sammlung römische Kaiserbiographien aus der Zeit Konstantins / A. Lippold. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 1998. - XXV, 281 S.

716. Lipsius, J. De Militia Romana. Libri Quinque. De Constantia. Libri Duo / J. Lipsius. Hildesheim, 2002.

717. Lopuszanski, G. La transformation du corps des officiers supérieurs dans l'armée romaine du Is1 au IIIs siècle ap. J.-C. G. Lopuszanski // Mélanges d'archéologie et d'histoire de l'Ecole Française de Rome. Paris, 1938. - P. 131-183.

718. Lorenz, H. Untersuchungen zum Pratorium. Katalog der Prätorien und Entwicklungsgeschichte ihrer Typen / H. Lorenz. Halle (Saale), 1936. - 110 S.

719. MacMullen, R. The Emperor's Largesses / R. MacMullen // Latomus. 1962. -T. 21, N 1. - P. 154-166.

720. MacMullen R. Soldier and Civilian in the Later Roman Empire / R. MacMullen. -Cambridge, Mass.: Harvard UP, 1963. -315 p.

721. MacMullen, R. How Big was the Roman Imperial Army? / R. MacMullen // Klio. 1980. - Bd. 62. - P. 451-460.

722. MacMullen, R. The Legion as a Society / R. MacMullen // Historia. 1984. -Bd. 33, Hf. 4. - P. 440-456.

723. Mac Mullen, R. The Roman emperor's army cost / R. MacMullen // Latomus. -1984. T. 43. - P. 571-580.

724. Mann, J.C. ANote on tiie Numeri / J.CMaim // Hermes. -1954. Bd. 82. - S. 501-506.

725. Mann, J.C. Legionary Recruitment and Veteran Settlement during the Principate / J.C.Mann. L., 1983.

726. Mann, J.C. Epigraphic Consciousness / J.GMann // JRS. -1985. Vol. 75. - P. 204-206.

727. Mann, J.C. Honesta Missio from the Legions / J.C.Mann // KHG. P. 153-162.

728. Marni Y Pena, M. Instituciones militares romanas. Madrid, 1956. - 252 p.

729. Marquardt, J. Römische Staatsverwaltung. 3. Aufl., besorgt von H. Dessau und A. von Domaszewski. Darmstadt, 1957 (= 2. Aufl. 1881).

730. Marrou, H.-I. Histoire de l'éducation dans l'Antiquité' / H.-I. Marrou. P., 1965.- 755 p.

731. Marshall, A.J. Roman Women and the Provinces / A.J. Marshall // AncSoc. -1975. Vol. 6. - P. 109-127.

732. Mattern, S.P. Rome and the enimy: Imperial strategy in the principate / S.P. Mattern. Berkeley etc.: Univ. of Claif., 1999. - XX, 259 p.

733. Maxfield, V.A. The Military Decorations of the Roman Army / V.A. Maxfield. -L., 1981. 340 p.

734. Maxfield, V.A. The Ala Britannica, Dona and Peregrini / V.A. Maxfield // ZPE. -1983. Bd. 52. - P. 136-150.

735. Meier, Chr. Res publica amissa / Chr. Meier. Wiesbaden, 1966.

736. Meslin, M. L'Homme Romain des origines au Ie siècle de notre e're / M. Meslin. -P., 1978.

737. Messer, W. St Mutiny in the Roman Army / W.St Messer // CPh. 1920. - Vol. 15. -P. 158-175.

738. Meyer, E.A. Explaining the Epigraphic Habit in the Roman Empire: the Evidence of Epitaphs/ E.A. Meyer // JRS. 1990. - Vol. 80. - P. 74-96.

739. Michel, A. De Socrate à Mixame de Tyr: les problèmes sociaux de l'armée dans l'idéologie romaine / A. Michel // Mélanges Marcel Durry. REL. - 1970. - Vol. XLVII bis. - P. 237-251.

740. Das Militär als Kulturträger in römischer Zeit / Hrsg. von H. von Hesberg. -Köln: Arch. Inst, zu Köln, 1999.

741. Military and Civilian in Roman Britain. Cultural Relationships in a Frontier Province / Ed. by T.F.C. Blagg and A.C. King. Oxford: BAR British Series 136,1984. - 277 p.

742. Millar, F. A Study of Cassius Dio / F. Millar. Oxford, 1964.

743. Millar, F. The Emperor in the Roman World (31 BC AD 337) / F. Millar. -Ithaka; N. Y., 1977. - 390 p.

744. Mircovitf, M. Sirmium et l'armée romaine / M. Mircovic //Archeoloski Vestnik (Acta archaeologia). 1990. - T. 41. - P. 631-642.

745. Mitthof, F. Soldaten und Veteranen in der Gesellschaft des römischen Ägypten (1.- 2. Jh. n. Chr.) / F. Mitthof// KHG. S. 377-406.

746. Möhler, S.L. The Iuvenes and Roman éducation / S.L. Möhler // TAPA. 1937. -Vol. 68. - P. 442-479.

747. Mdcsy, A. Die Origo castris und die Canabae / A.Mocsy // AAASH. 1965. - T. 13. - S. 425-431.

748. Momigliano, A. Rev. Salvatore Tondo. II «sacramentum militiae» nell' ambiente culturale romano-italico. Rome: Consiglio Nazionale del Notariato, PontificiaUniversitas Lateranensis, 1963. VII, 131 p. //JRS. 1964. - Vol. 54. - P. 253-254.

749. Mommsen, Th. Römische Lagerstädte / Th. Mommsen // Idem. Gesammelte Schriften. Bd. VI. - B., 1910. - S. 176-203.

750. Mommsen, Th. Das Militärsystem Casars / Th. Mommsen // HZ. 1877. - Bd. 38 (N. F. Bd. 2). - S. 1-15.

751. Mommsen, Th. Römisches Staatsrecht / Th. Mommsen. Bd. I-III. - Leipzig; B., 1877-1888.

752. Mommsen, Th. Militum provincialium patriae / Th. Mommsen // EE. 1884. -Vol. V. - S. 159-249.

753. Mommsen, Th. Die Conscriptionsordnung der römischen Kaiserzeit / Th. Mommsen // Hermes. 1884. - Bd. 19. - S. 1-79; 210-234.

754. Mondini, M. Lettere di soldati / M. Mondini //Athen e Roma. Firenze, 1915. -Vol. XVIII.- P. 241-258.

755. Mosci Sassi, M.G. Il «sermo castrensis» /M.G. Mosci Sassi. Bologna, 1983. - 242 p.

756. Mrozewicz, L. Une inscription latin en honneur de Septime Sévère et de sa famille, nouvellement decouverté à Novae / L. Mrozewicz // Archeologia. 1977 1978. -T. 28. - P. 117-124.

757. Mrozewicz, L. Origo felicissimorum temporum / L. Mrozewicz //Archeologia. -1980 1982. T. 31. - P. 101-112.

758. Mrozewicz, L. Victoria Aug(usta) Panthea Sanctissima / L. Mrozewicz // ZPE. -1984.-Bd. 57.-S. 181-184.

759. Müller, A. Die Straf justiz im römischen Heere / A. Müller // Neue Jahrbucher für das Klassische Altertum. 1906. - Bd. 17. - S. 550-577.

760. Müller, A. Veteranenvereine in der römischen Kaiserzeit / A. Müller // Neue Jahrbucher für das Klassische Altertum. 1912. - Bd. 29. - S. 267-284.

761. Müller, O. Römisches Lagerleben / O. Müller. Gütersloh, 1892.

762. Murphy, T. The Use of Speeches in Caesar's Gallic War / T. Murphy // CJ. -1949. Vol. 45. - P. 120-127.

763. Muth, R Vom Wesen römischer «religio» / R. Muth // ANRW. Bd. II. 16.2. -1978. - S. 290-354.

764. Nap, J.-M. Ad Catonis librum De re militari / J.-M. Nap // Mnemosyne. 1927. -P. 79-87.

765. Nelis-Clement, J. Les beneficiarii: militaires et au service de l'Empire (I® s. a. C. -VP s. p. C.) / J. Nelis-Clement. Bordeaux, 2000. (Ausonius-publications. Etudes 5). - 557 p.

766. Nesselhauf, H. Von der feldherrlichen Gewalt des römischen Kaisers / H. Nesselhauf // Klio. 1937. - Bd. 30. - S. 306-322.

767. Nesselhauf, H. Die Vita Commodi und die Acta Urbis / H. Nesselhauf // Bonner Historia-Augusta-Colloquium. 1964-1965. Bhft. 3. - Bonn, 1966. - S. 127-138.

768. Neumann, A. Kritische Beiträge zur römischen Heeresdisziplin des 1. und 2. Jahrhunderts n. Chr. / A. Neumann // Klio. 1935. - Bd. 28. - S. 297-301.

769. Neumann, A. Das augusteisch-hadrianische Armeereglement und Vegetius / A. Neumann // CPh. 1936. - Vol. 31. - S. 1- 17.

770. Neumann, A. Das römische Heeresreglement / A. Neumann // HZ. -1942. Bd. 166. - S. 554-562.

771. Neumann, A. Das römische Heeresreglement / A. Neumann // CPh. 1946. -Vol. 41. - S. 217-225.

772. Neumann, A. Römische Rekrutenausbildung in Lichte der Disziplin / A. Neumann // CPh. 1948. - Vol. 43. - S. 157-173.

773. Neumann, A. Zu den Ehrenzeichen des römischen Heeres / A. Neumann // Beiträge zum alteren eurapaiischen Kulturgeschichte. Festschrift fur Rudolf Egger. Bd. II. Klagenfurt, 1953. - S. 265-268.

774. Neumann, A. Römische Militärhandbuch / A. Neumann // RE. Suppl. Bd. VIII. - 1956. - Sp. 356-357.

775. Neumann, A. Veteranus / A. Neumann // RE. Suppl. Bd. EX. 2. - 1962. - Sp. 1597-1609.

776. Neumann, A. Vegetius / A. Neumann // RE. Suppl. Bd. X. - 1965. - Sp. 992-1020.

777. Neumann, A. Disciplina militaris / A. Neumann // RE. - Suppl. Bd. X. - 1965. -Sp. 142-178.

778. Newbold, R.F. The vulgus in Tacitus / R.F. Newbold // RhM. 1976. - Bd. 199, Hf. 1. - P. 85-92.

779. Nock, A.D. The Roman Army and the Roman Religious Year A.D. Nock // HThR. 1952. - 45. - P. 186-252 (= Nock, A.D. Essays on religion and the ancient world. - Oxford, 1972. - Bd. II. - P. 736-790).

780. Nicolet, C. Le métier de citoyen dans la Rome républicaine / C. Nicolet. 2S ed., rev. et corrigée. - P., 1988. - 467 p.

781. Oakley, S.R. Single combat in the Roman Republic / S.R. Oakley // CQ. 1985. -Vol. 35. - P. 392-410.

782. Okamura, L. Jupiter, Lord of Cantabra / L. Okamurs // Klio. 1992. - Bd. 74. -P. 314-323.

783. Oldfather W.A., Daly L.W. Onasander//RE. Hbbd. 14. -1912. - Sp. 1969- 1974.

784. Oliver, J.H. The Ruling Power: A Study of the Roman Empire in Second Century after Christ through the Roman Oration of Aelius Aristides / J.H. Oliver. Philadelphia, 1953.

785. Ott, J. Die Beneficiarier. Untersuchungen zu ihrer Stellung innerhalb der Rangordnung des römischen Heeres un zu ihrer Funktion / J. Ott. Stuttgart: Steiner, 1995. - 290 S.

786. Parker, H.M.D. The «Antiqua Legio» of Vegetius / H.M.D. Parker // CQ. -1932. Vol. 26. - P. 137-149.

787. Parker, H.M.D. The Roman Legions / H.M.D. Parker. 2d ed. - N. Y., 1958.

788. Passerini,A. Le Coorti pretorie / A. Passerini. Roma, 1939. - 388 p.

789. Patterson, J. Military organization and social change in the later Roman Republic / J. Patterson // War and society in the Roman world. L.; N. Y.: Routledge, 1993. - P. 92-112.

790. Pedroni, L. Illusionismo antico e illusioni moderne sul soldo legionario de Polibio a Domiziano / L. Pedroni // Historia. 2001. - Bd. 50, Hf. 1. - P. 115-130.

791. Pekâry, Th. Das römische Kaiseibildnis in Staat, Kult und Gesellschaft, dargestellt anhand der Schriftquellen / Th. Pekâry. B.: Mann, 1985. - X, 165 S.

792. Peters, W. Untersuchungen zu Onasander: Inaug.-Diss. / W. Peters. Bonn, 1972. - 239 S.

793. Petersen, E., Domaszewski A. von, Calderini G. Die Marcus-Saule / E. Petersen, A. von Domaszewski, G. Calderini. München, 1896.

794. Petolescu, C.C. Felix legio XHI Gemina Antoniniana / C.C. Petolescu // Latomus. -1986. T. 45. - P. 36-37.

795. Petrikovits, H. von. Die Innenbauten römischer Legionslager während der Prinzipatszeit / H. von Petrikovits. Opladen: Westdeutscher Verl., 1975. - 227 S., III.

796. Pfitzner, W. Geschichte der römischen Kaiserlegionen von Augustus bis Hadrian / W. Pfitzner. Leipzig, 1881.

797. Pflaum, H.G. Forces et faiblesses de l'armée romaine du Haut-Empire / H.G. Pflaum // Problèmes de la Guerre à Rome / Sous la direction et avec introduction de J.-P. Brisson. P., 1969. - P. 85-98.

798. Pflaum, H.G. Zur Reform des Kaisers Gallienus / H.G.Pflaum // Historia. -1976. Bd. 25, Hf. 1. - S. 109-117.

799. Phang, S.E. The Marriage of Roman Soldier / S.E. Phang. Leiden; Boston; Köln: Brill, 2001. - VI, 470 p.

800. Phang, S.E. The Families of Roman Soldiers (First and Second Centuries A. D.): Culture, Law, and Practice / S.E. Phang // Journal of Family Histoiy. 2002. - Vol. 27, N 4, October. - P. 352-373.

801. Picard, G.-Ch. Les trophées romains / G.-Ch. Picard. P., 1957. - 670 p.

802. Picard, G.-Ch. L'idéologie de la guerre et ses monuments dans l'Empire Romain / G.-Ch. Picard // RA. 1992. - N 1. - P. 111-141.

803. Pighi, G.B. Lettere latine di un soldato di Traiano (P. Mich. 467-472) / G.B. Pighi. Bologna, 1964.

804. Pina Polo, F. Las contiones civiles y militares en Roma / F. Pina Polo. Zaragossa, 1989. - 412 p.

805. Premerstein A., von. Vom Werden und Wesen des Prinzipats / A. von Premerstein. München: Beck, 1937.

806. Pritchett, W. K. The Greek State at War / W.K. Pritchett. Vol. 1-4. - Berkeley; Los Angelos, 1971-1985.

807. Problèmes de la Guerre à Rome / Sous la direction et avec introduction de J.-P. Brisson. P.: La Haye, 1969. - 348 p.

808. Raaflaub, K.A. Die Militärreformen des Augustus und politische Problematik des frühen Prinzipats / K.A. Raaflaub // Saeculum Augustum. I. Herrschaft und Gesellschaft / Hg. von G. Binder. Darmstadt, 1987. - S. 246-307.

809. Raepsat-Charlier, M.-T. Epouses et familles de magistrats dans les provinces romaines aux deux premières siècles de l'empire / M.-T. Raepsat-Charlier // Historia. -1982. Bd. 31, Hf. 1. - P. 56-69.

810. Rambaud, M. L'art de la deformation historique: Dans les commentaires de César / M. Rambaud. 2 ed., rev. et aug. - P., 1966. - 446 p.

811. Reali, M. Amicitia militum: un rapporto non gerarchico?/M. Reali // La Hiérarchie (Rangordnung) de l'armée romaine sous le Haut-Empire. Actes du Congrès de Lyon (1518 semptembre 1994) / Ed. Y. Le Bohec. P., 1995. - P. 33-38.

812. Rebuffat, R. L'armée romaine à Gholaia / R. Rebuffat // KHG. -P. 227-260.

813. Reinach, A.J. Signa militaria / A.J. Reinach // DA. Vol. IV. 2. 0 1910. - P. 1307-1325.

814. Renel, Ch. Cultes militaires de Rome. Les enseignes / Ch. Renel. Lyon; Paris, 1903.

815. Remy, E. Les enseignes romaines / E. Remy // Musée Belge. 1905. - Vol. IX. -P. 305-312.

816. Rich, J. The supposed Roman manpower shortage of the later second century BC / J. Rich // JRS. 1983. - Vol. 32. - P. 287-331.

817. Richmond, I.A. Roman legionaries at Corbridge, their supply-base, temples and religious cults /I.A. Richmond//ArchaeologiaAeliana. 4*ser. -1943. Vol. 21. - P. 127-224.

818. Richmond, I.A. The Roman Army and Roman Religion / I.A. Richmond // Bulletin of the John Rylands Library. 1962. - Vol. 45, N 1. - P. 185-197.

819. Ritterling, E. Legio / E. Ritterling // RE. Bd. XII. 2. - 1925. - Sp. 1211-1829.

820. Roldan, J.M. Hispania y el ejercito romano. Contribución a la Historia social de la EspSa antiguo / J.M. Roldan. Salamanca, 1974.

821. Roldan, J.M. El bronce de Ascoli en su contexto historico / J.M. Roldan // Epigrafía hispanica de época romano-republicana. Zaragoza, 1986. - R 115-135.

822. The Roman Army as a Community / Ed. by A. Goldsworthy and I. Haynes. Portsmouth, 1999. 212 p.

823. The Roman Army in the East / Ed. D.L. Kennedy. Ann Arbor, 1996.

824. Roman Frontier Studies 1979 / Ed. W.S. Hanson, L.J.F. Keppie. Vol. I-III. -Oxford: Oxbow, 1980.

825. Roman Frontier Studies 1989. Proceedings of the XV International Congress of Roman Frontier Studies / Ed. V.A. Maxfield, M.J. Dobson. Exeter, 1991.

826. Roman Frontier Studies 1995. Proceedings of the XVIth International Congress of Roman Frontier Srudies / Ed. Groenman van Waateringe W. Oxford: Oxbow, 1997. - 608 p.

827. Rosenstein, N. Imperatores victi: Military Defeat and Aristocratic Competition in the middle and late Republic / N. Rosenstein. Berkeley: Univ. of Calif. Press, 1990. * XII, 224 p.

828. Rosger, A. Herrschererziechung in der Historia Augusta / A. Rosger. Bonn: Rudolf Habelt Verlag, 1978. - 161 S.

829. Rossi, L. Hasta pura doman. L'objet et la céremonie du militiae dans l'iconographie célebrative de la colonne Trajane / L. Rossi // RA. 1985. - N 2. - P. 231-236.

830. Rostovzeff, M.I. Vexilhim and Victory / M.I. Rostovtzeff// JRS. -1942. Vol. 32. -P. 92-106.

831. Roth, J. The size and organization of the Roman imperial legion / J. Roth // Historia. 1994. - Bd. 43, Hf. 3. - P. 346-362.

832. Rouland, N. Armée*«personelles» et relations cliéntelaires au dérnier siècle de la République / N. Rouland // Labeo. Rassegna di diritto romano. 1979. - Vol. 25. - P. 16-38.

833. Roxan, M. Women on the Frontiers / M. Roxan // Roman Frontier Studies 1989. Proceedings of the XVth International Congress of Roman Frontier Studies / Ed. V.A. Maxfield and J. Dobson. Exeter, 1991. - P. 462-467.

834. Roxan, M. Roman Military Diplomas 1985-1993 /M. Roxan. -L.: Univ. College of London, Institute of Archaeology, 1994. XIII, 130 p.

835. Roxan, M. A military diploma of AD 85 for the Rome cohorts / M. Roxan, W. Eck // ZPE. 1993. - Bd. 96. - P. 67-74.

836. Rüpke, J. Domi militiaeque: Die religiöse Konstruktion des Krieges in Rom / J. Rüpke. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 1990. - 312 S.

837. Sabin, Ph. The face of Roman battle / Ph. Sabin // JRS. 2000. - Vol. 90. - P. 1-17.

838. Saddington, D.B. Roman Soldier, local gods and inteipretatio Rpmana in Roman Germany / D.B. Saddington //Acta classica. Pretoria, 1999. - Vol. 42. - P. 155-169.

839. Sailer, R.P. Personal patronage under the early Empire / R.P. Sailer. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1982. - X, 221 p.

840. Salmon, E.T. The Roman Army and the Desintegration of the Roman Empire / E.T. Salmon // Transactions of the Royal Society of Canada. 1958. - Vol. LH. - Ser. n. - P. 43-57.

841. Salway, P. The Frontier People of Roman Britain / P. Salway. Cambridge, 1965. - XVIII, 286 p.

842. Sander, E. Die Hauptquellen der Bücher I-III der Epitoma rei militaris des Vegetius / E. Sander// Philologus. 1932. - Bd. 87. - S. 369-375.

843. Sander, E. Die antiqua ordinatio legionis des Vegetius / E. Sander // Klio. 1939. -Bd. 14. - S. 382-391.

844. Sander, E. Zur Rangordnung des römischen Heeres: Die gradus ex caliga / E. Sander // Historia. 1954. - Bd. 3, Hf. 1. - S. 87-105.

845. Sander, E. Die Reform des römischen Heerwesens durch Julius Caesar / E. Sander // HZ. 1955. - Bd. 179. - S. 225-254.

846. Sander, E. Das Recht des römischen Soldaten / E. Sander // RhM. 1958. -Bd. 101. S. 152-191; 193-234.

847. Sander, E. Das römische Militärstrafrecht / E. Sander // RhM. 1960. - Bd. 103. - S. 289-319.

848. Sarnowski, T. Nova ordinatio im römischen Heer des 3. Jh. und eine neue Primus pilus Weitung aus Novae in Niedermoesien / T. Sarnowski // ZPE. -1993. 95. - S. 197-203.

849. Sarnowski, T. Primi ordines et centuriones legionis I Italicae und eine Dedication an Septimius Severus aus Novae in Niedermoesien / T. Sarnowski // ZPE. 1993. -Bd. 95. - S. 205-218.

850. Sarsila J. Some aspects of the concept of virtus in Roman literature until Livy / J. Sarsila. Jyvaskyla: Univ. of Jyvaskyla, 1982. - 153 p.

851. Scheidel, W. Inschriften statistik und die Frage des Rekrutierungsalters römischer Soldaten / W. Scheidel // Chiron. 1992. - Bd. 22. - S. 281-297.

852. Scheidel, W. Rekruten und Uberlebende: Die demographische Struktur der römischen Legionen in der Prinzipatszeit / W. Scheidel // Klio. -1995. Bd. 77. - S. 232-254.

853. Scheidel, W. The Demography of the Roman army / W. Scheidel // Measuring Sex, Age and Death in the Roman Empire. Ann Arbor, Michigan, 1996. - P. 93-138.

854. Schenk, D. Flavius Vegetius Renatus. Die Quellen der Epitoma rei militaris / D. Schenk. Leipzig, 1930.

855. Schmitthenner, W. Politik und Armee in der spaten Römischen Republik / W. Schmitthenner // HZ. 1960. - Bd. 190, Hft. 1. - S. 1-17.

856. Schneider, H.C. Das Problem der Veteranversorgung in der später römischen Republik / H.C. Schneider. Bonn, 1977.

857. Schüller, W. Soldaten und Befelshaber in Caesars «Bellum civile» / W. Schüller // Leaders and Masses in the Roman World. Studies in Honour of Zvi Yavetz / Ed. I. Malkin, Z.W. Rubinson. Leiden: Brill, 1995. - S. 189-199.

858. Schulten, A. Canabae / A. Sculten // RE. Bd. III. - 1899. - Sp. 1451-1456.

859. Scuderi, R. Marco Antonio nell' opinione publica del militari / R. Scuderi // Aspetti dell' opinione publica nel mondo antico / A cura di M. Sordi. Milano, 1978. -P. 117-138.

860. Seeck, O. Die Zeit des Vegetius / O. Seeck// Hermes. 1876. - Bd. 11. - S. 61-83.

861. Seston, W. Fahneneid / W. Seston // Real. Lexicon für Antike und Christentum. -Bd. Vn. 1964. - Sp. 277-287.

862. Settis, S. La colonne Trajane: Invention, Composition, Disposition / S. Settis // Annales. E. S. C. 1985. - N 5. - P. 1151-1194.

863. Settis, S. La colonne Trajane: l'empereur et son public / S. Settis // RA. 1991. -N 1. - P. 186-198.

864. Sidebottom, H. Philosopher's attitude to warfare under the principate / H. Sidebottom // War and society in the Roman world. L.; N. Y., 1993. - P. 241-264.

865. Slapek, D. Aspekt militarny poczatkowej fazy rozwoju icrzyck gladiatorskich w Rzyme D, Sclapek // Pod znakami Aresa i Marsa: Materialy z konf. nauk «Wojna i wojskowse w starozytnosci», 24-26 wrezesnia 1993 / Pod red. Dabrowy E. Krakow,1995. S. 43-52.

866. Smith, R.E. Service in the post-Marian Roman army / R.E. Smith. Manchester: Publ. Fac. of Arts of the Univ. of Manchester. IX, 1958. - 159 p.

867. Smith, R.E. The Army Reforms of Septimius Severus / R.E. Smith // Historia. -1972. Bd. 21, Ht. 4. - P. 481-500.

868. Smolka, F. Lettres des soldats écrit sur papyrus / F. Smolka // Eos. 1929. -Vol. XXXII. - P. 153-164.

869. Sonklär, K.A. Abhandlung über die Heersverwaltung der alten Romer im Frieden und Krieg, in der besonderen Beziechung auf die beiden Hauptzweige der Heersversorgung: Besoldung und Verpflegung / K.A. Sonklär. Innsbruck, 1847.

870. Sordi, M. L'aruolamento dei «capite censi» nel pensiero e nell'azione di Mario / M. Sordi // Athenaeum. N. S. 1970. - Vol. 60. - P. 379-385.

871. Southern, P. The Late Roman Army / P. Southern, R.Dixon. New Haven; L.,1996. 286 p.

872. Späth, Th. Nouvelle histoire ancienne? Sciénces sociales et histoire romaine: a propos de quatre recentes publications allemandes / Th. Spath // Annales: E. S. C. -1999. A. 54, N5. - P. 1137-1156.

873. Speidel, M.A. Swimming the Danube under Hadrian's eyes: A feat of the Emperor's Batavi horse guard / M.A. Speidel //AncSoc. 1991. - Vol 2. - P. 277-282.

874. Speidel, M.A. Roman army pay scales / M.A. Speidel // JRS. 1992. - Vol. 82. -P. 87-105.

875. Speidel, M.A. Die römischen Schreibtafeln von Vindonissa: lateinische Texte des militärischen Alltags und ihre geschichtliche Bedeutung / M.A. Speidel. Brügg: Gesellschaft Pro Vindonissa, 1996. - 271 S.

876. Speidel, M.A. Sold und Wirtschaftslage der römischen Soldaten / M.A. Speidel // KHG. S. 65-96.

877. Speidel, M.P. The Captor of Decebalus: a new Inscription from Philippi / M.P. Speidel // JRS. 1970. - Vol. 60. - P. 142-153.

878. Speidel, M.P. Die Schlii|J-Adlocutio derTrajanssaule / M.P. Speidel //Römische historische Mitteilungen. 1971. - Bd. 78. - S. 167-178.

879. Speidel, M.P. The Rise of Ethnic Units in the Roman Imperial Army / M.P. Speidel // ANRW. Bd. II. 3. - 1975. - P. 202-231.

880. Speidel, M.P. Eagle-bearer and trumpeter / M.P. Speidel // BJ. 1976. - Bd. 176.- P. 123-163.

881. Speidel, M.P. Guards of the Roman Armies. An Essay of the Singulares of the Provinces / M.P. Speidel. Bonn, 1978.

882. Speidel, M.P. Roman Army Studies I / M.P. Speidel. Amsterdam, 1984. (Mavors. Roman Army Researches I).

883. Speidel, M.P. Contirones and Geta dominus noster / M.P. Speidel // £iva antika. -1989. G. 39, sv. 1/2. - P. 55-56.

884. Speidel, M.P. Work to be done on the organization of the Roman Army / M.P. Speidel // Bulletin of the Institute of Archaeology, University of London. 1991. - Vol. 26. - P. 99-106.

885. Speidel, M.P. Roman Army Studies / M.P. Speidel. Vol. 2. Stuttgart: Fr. Steiner, 1992 (Mavors. Roman Army Researches. VIII). - 430 p.

886. Speidel, M.P. Commodus the God-Emperor and the army / M.P. Speidel // JRS. 1993. Vol. 83. - P. 109-114.

887. Speidel, M.P. The tribunes* choice in promotion of centurions / M.P. Speidel // ZPE. 1994. - Bd. 100. - P. 469-470.

888. Speidel, M.P. Riding for Caesar: The Roman emperor's horse guards / M.P. Speidel. Cambridge (Mass.): Havard University Press, 1994. - 223 p.

889. Speidel, M.P., Dimitrova-Milöeva A. The Cult of the Genii in the Roman Army and a New Military Diety // ANRW. Bd. II. 16.2. - 1978. - P. 1542-1555.

890. Stein, A. Der Römische Ritterstand / A. Steiner. München : Beck, 1927.

891. Steiner, P. Die Dona Miltaria / P. Steiner // Bonner Jahrbücher. 1906. - Bd. 114/115.

892. Stoll O. Die Fahnenwache in der römischen Armee / O. Stoll // ZPE. 1995. -Bd. 108. - S. 107-118.

893. Stoll, O. «Offizier und Gentleman». Der römische Offizier als Kultfunktionär / O. Stoll // Klio. 1998. - Bd. 80. - S. 134-162.

894. Stoll, O. Römisches Heer und Gesellschaft / O. Stoll. Stuttgart: Fr. Steiner Verlag, 2001 (Mavors. XIII).

895. Straub, J. Kaiser und Heer in spät-römischer Zeit / H. Straub // Geistige Arbeit. Zeitung aus der wissenschauftlichen Welt. Berlin; Leipzig, 1938. - Jg. V, N 10. - S. 7-8.

896. Straub, J. Vom Herrscherideal in der Spätantike / J. Staub. Stuttgart, 1939.1203. Streit, W. Heeresorganisation des Augustus / W. Streit. В., 1876.

897. Strobel, K. Rangordnung und Papyrologie / K. Strobel // La Hierarchie (Rangordnung) de Parmee romaine sous le Haut-Empire. Actes du Congres de Lyon (15-18 semptembre 1994) / Ed. Y. Le Bohec. P., 1995. - S. 93-112.

898. Sulser, J. Disciplina. Beiträge zur innern Geschichte des römischen Heeres von Augustus bis Vespasian: Diss. / J. Sulser. Basel, 1923.

899. Suolahti, J. The Junior Officers of the Roman Army in the Republican period. A Study on Social Sructures / J. Soukahti // Annales Academiae Scientiarum Fennicae. Ser. -B.13, XCVII. Helsinki, 1955.

900. Suolahti, J. A «Professional» Roman Soldier / J. Soul ahti // Archivum historicum. -1975. Forssa 68. - P. 5-21.

901. Syme, R. The Roman Revolution / R.Syme. Oxford: Clerendon Press,1939. - 675 p.

902. Syme, R. Tacitus / R. Syme. Vol. I-II. - Oxford, 1958.

903. Syme, R. The Augustan aristocracy / R. Syme. Oxford: Clarendon Press, 1986. - 504 p.

904. Szidat, J. Usurpationen in der Römischen Kaiserzeit: Bedeutung, Gründe, Gegenmaßnahmen / J. Szidat // Labor omnibus. Festschrift fur G. Walser. Stuttgart, 1989. - S. 232-243.

905. Timpe, O. Untersuchungen zu Kontinuität des frühen Prinzipats / O. Timpe. -Wiesbaden, 1962.

906. Tondo, S. II sacramentum militiae nell' ámbito culturale romano-italico / S. Tondo // Studia et Documenta Historiae et Iuris. Roma: Appolinaris, 1963. - Vol. XIX. -131 p.

907. Turnovsky, P. Die Innenausstattung der römischen Lagerheiligtümer / P.Turnovsky: Diss. / P.Turnovsky. Wien, 1990.

908. Ulrich, Th. Pietas (pius) als politischer Begriff im römischen Staate bis zum Tode des Kaiser Commodus / Th. Ulrich. Breslau, 1930. - VIII, 94 S.

909. Vendrand-Voyer J. Normes civiques et métier militaire à Rome sous le Principat / J. Vendrand-Voyer. Clermont: ADOSA, 1983. - 320 p.

910. Veyne, P. Le pain et le cirque. Sociologie historique d'un pluralisme politique / P. Veyne. P., 1976. - 714 p.

911. Vielberg, M. Pflichten, Werte, Ideale. Eine Untersuchung zu den Wertvorstellungen des Tacitus / M. Vielberg. Stuttgart, 1987 (Hermes-Einzelschriften 52).

912. Vielberg, M. Tacitus als Psychologe / M. Vielberg // Antike und Abendland. -2000. Bd. 46. - S. 173-189.

913. Vittinghoff, F. Zur angeblichen Barbarisierung des römischen Heeres dürch die Verbände der Numeri / F. Vittinghoff// Historia. 1950. - Bd. 1, Ht. 3. - S. 389-407.

914. Vittinghoff, F. Die Bedeutung der Legionslager für die Enstehung der römischen Städte an der Donau und in Dakien / F. Vittinghoff // Studien zur europaischen Vor- und Frühegeschichte. Neumünster, 1968. - S. 132-142.

915. Vittinghoff, F. Die rechtliche Stellung der canabae legionis und die Herkunftsangabe castris / F. Vittinghoff// Chiron. 1971. - Bd. 1. - S. 299-318.

916. Vogt, J. Caesar und seine Soldaten / J. Vogt // Neue Jahrbücher fur Antike und deutsche Bildung. 1940. - Hf. 4. - S. 120-135 (= idem. Orbis. Freiburg, 1960. S. 89-109).

917. Voisin, J.-L. Ethique militaire et mort volontaire sous le Haut-Empire: un soldat peut-il se tuer? / J.-L. Voisin // Les légions de Rome sous le haut-empire. Actes du cdjgres de Lyon (17-19 Septembre 1998). Vol. I. - Lyon; Paris, 2000. - P. 727-732.

918. Vovelle, M. Ideologie et mentalite' / M. Vovelle. P., 1981.

919. Wallace-Hadrill, A. Civilis princeps. Between Citizen and King / A. Wallace-Hadrill // JRS. 1982. - Vol. 72. - P. 32-48.

920. War and society in the Roman world / Ed. by J. Rich, G. Shipley. L.; N. Y.: Routledge, 1993. XI, 315 p.

921. War as a cultural and social force: Essays on warfare in Antiquity. Kobenhavn, 2001.-215 p.

922. War, morality and the military profession / Ed. M. Wakin. Boulder, Col.: Westiew Press, 1979. - X, 531 p.

923. Watson, G.R Discharge and Resettlement in the Roman Army: The praemia militiae / G.R. Watson H Neue Beiträge zur Geschichte der Alten Welt Bd. 2. B., 1965. - P. 147-162.

924. Watson, G.R. Conscription and voluntary enlistment in the Roman army / G.R. Watson // Proceedings of the African Classical Association. 1982. - Vol. XVI. - P. 46-50.

925. Watson, G.R. The Roman Soldier / G.R. Watson. N. Y.; Ithaka, 1969. - 274 p.

926. Watson, G.R. Documentation in the Roman Army / G.R. Watson // ANRW. -Bd. 1.2. 1974. - P. 493-507.

927. Waurick, G. Soldaten in der römischen Kunst / G. Waurick // Roman Frontier Studies 1979 / Eds. W.S. Hanson, L.J.F. Keppie. Oxford, 1980. - Vol. EI. - P. 1091-1098.

928. Webster, G. The Roman imperial army / G. Webster. L., 1969.

929. Weigel, R.D. Roman generals and the vowing of temples, 500-100 B.C. / R.D. Weigel // Classica et mediaevalia. 1998. - Vol. 49. - P. 119-142.

930. Weinstock, S. Victor and Invictus / S. Weinstock // HThR. 1957. - Vol. 50. -P. 211-247.

931. Weinstock, S. Victoria, die Siegesgöttin der Romer / S. Weinstock // RE. Bd. VIII. 2. - 1958. - Sp. 2501-2542.

932. Wells, C.M. Celibate Soldier: Augustus and the Army / C.M. Wells // AJAH. -1998. Vol. 14, N 2. - P. 180-190.

933. Welwei, K.-W. Unfreie im antiken Kriegsdienst / K.-W. Welwei. Bd. 3. -Rom; Stuttgart, 1988.

934. Wesch-Klein, G. Soziale Aspekte des römischen Heerwesens in der Kaiserzeit / G. Wesch-Klein. Stuttgart: F. Steiner Verlag, 1998. - 257 S.

935. Wheeler, E.L. The Laxity of Syrian Legions / E.L. Wheeler // The Roman Army in the East / Ed. D.L. Kennedy. Ann Arbor, 1996. - P. 229-276.

936. Wiedemann, Th. Single combat and being Roman / Th. Wiedemann // AncSoc. -1996.-Vol. 27. P. 91-103.

937. Wierschowski, L. Heer und Wirtschaft: Das römische Heer der Prinzipatszeit WJri.als'iächaftfactor / L. Wierschowski. Bonn: Habelt, 1984.

938. Williams, M.F. Four mutinies: Tacitus Annales 1.16-30; I. 31 -49 and Ammianus Marcellinus Res gestae 20.4.9-20, 5.7; 24.31.1-8 / M.F. Williams // Phoenix. 1997. -Vol. 51, N 1. - P. 44-74.

939. Wilson, S. For a socio-historical approach to the study of western military culture / S. Wilson //Armed Forces and Society. 1980. - Vol. 6. - P. 527-552.

940. Wissowa, G. Devotio / G. Wissowa // RE. Bd. V. - 1905. - Sp. 277-280.

941. Wittwer, K. Kaiser und Heer im Spiegel der Reichsmünzen. Untersuchungen zu den militärpolitischen Prägung in der Zeit von Nerva bis Caracalla: Diss. / K. Wittwer. -Tübingen, 1986.

942. Wood, N. Xenophon's Theory of Leadership / N. Wood // Classica et Mediaevalia. -1964. Vol. 25, N 1-2. - P. 33-66.

943. Woodman, A.J. Rhetoric in Classical Historiography / A.J. Woodman. L.; Sydney; Portland, 1988.

944. Ziölkowski, M. II culto della Disciplina / M Ziolkowski // Revista della storia antica. 1990. - Vol. 20. - P. 97-107.

945. Ziölkowski, M. Epigraphical and numismatic evidence of Disciplina / M. Ziolkowski //Acta antiqua. 1990-1992. - T. 33, Fasc. 1-4. - P. 347-350.

946. Zuccarelli, U. Psicologia e semantica di Tacito / U. Zuccarelli. Brescia: Paideia, 1967. - 250 p.

947. Zuckerman, C. Sur la date du trait militaire de Vegece et son destinataire Valentinien II / C. Zuckerman // Scripta classica Israelica. 1994. - Vol. XIII. - P. 67-74.

948. Zwikker, W. Bemerkungen zu den römischen Heeresfahnen in der älteren Kaiserzeit / W. Zwikker // Bericht der Römisch-Germanischen Kommissiom des Deutsche Archäologische Instituts. B., 1937. - Bericht 27. - S. 7-22.

949. Zyromski, M. The elite in the Lower Danube provinces of the Roman empire in the time of principate / M. Zyromski. Mosina: ALPIM book, 1995. - 124 p.