автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Традиционные вербальные формы этики карачаевцев и балкарцев в системе тюркских этносов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Традиционные вербальные формы этики карачаевцев и балкарцев в системе тюркских этносов"

На правахрукописи

Урусбиева Фатима Анваровна

ТРАДИЦИОННЫЕ ВЕРБАЛЬНЫЕ ФОРМЫ ЭТИКИ КАРАЧАЕВЦЕВ И БАЛКАРЦЕВ В СИСТЕМЕ ТЮРКСКИХ ЭТНОСОВ

Специальность 24.00.01 - Теория культуры - культурология.

АВТОРЕФЕРАТ

Диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук

Краснодар 2004

Диссертация выполнена в Московском государственном социальном университете (Кисловодский филиал)

Научный консультант: Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор философских наук, профессор Эфендиев ФуадСалихович

доктор философских наук, профессор Авксентьев Виктор Анатольевич доктор философских наук Гриценко Василий Петрович доктор философских наук Маремшаова Ирина Исмаиловна

Кабардино-Балкарский государственный университет.

Защита состоится_октября 2004 г. в 10:00 часов на заседании

диссертационного совета Д. 210.007.02, специальность 24.00.01 - Теория культуры - культурология - в Краснодарском государственном институте культуры и искусства (350072, Краснодар, проспект 40 лет Победы, 33).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке КГИКИ.

Автореферат разослан_2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор философских наук, профессор

В. И. Лях.

АКТУАЛЬНОСТЬ РАБОТЫ

В XX веке чрезвычайно возрос интерес к философской и этнолого-культурологической проблематике. Философы, этнографы, языковеды, культурологи пытаются выявить наиболее существенные характеристики культур, выделяя в них типы на собранном в полевых условиях материале и осуществляя самые разноплановые изыскания. Сложившаяся ситуация в целом указывает на актуальность исследований которые касаясь отдельных культурных типов, также способны внести свою лепту в изучение указанной проблематики.

Вопрос о сколько-нибудь целостной концепции культуры, о ее духовно-практической доминанте пока не затронут. На наш взгляд, это отрицательно сказывается на дальнейшем развитии фольклористики и этнографии. Фрагментарность и отсутствие общего плана неизбежно приводят к тавтологиям, замкнутым в кругу эмпирического описания, заставляя в своих выводах относительно типологии данной конкретной культуры примыкать к уже разработанным региональным моделям культуры, лишь дополняя и детализируя их конкретным полевым и архивным материалом. Этим обстоятельством, видимо, объясняется и слабая представленность карачаево-балкарского фольклорного материала в трудах, посвященных региону в целом, тогда как полнота мировоззренческого и художественного состава, сохранность текстов позволяют реконструировать уже не фрагменты, а тип культуры чрезвычайно жизнеспособной и оригинальной.

Очевидно, что введению в научный обиход способствует не просто открытие все новых эмпирических данных, а выявление общих с другими культурами феноменов, укрупнение категорий исследования.

ЦЕЛЬ И ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ

Основная цель данной работы заключается в том, чтобы дать систематическое описание базовых вербальных форм этического сознания карачаевцев и балкарцев, обозначаемые в работах различных ученых как "ментальные структуры", "эндоформы", "предельные понятия". Поставленная задача потребовала, с одной стороны, обращения к историко-этнографическому фону и, с другой стороны, к фону культурному. В качестве последнего выступают параллели с европейской и с другими культурами.

Представляется необходимым отметить также, что демонстрация самобытной карачаево-балкарской модели общины как социального института, столь значимая в контексте культуры, работает и на сверхзадачу - утверждение "телеологизма истории", эйдетического параллелизма этнической и социальной истории карачаевцев, балкарцев и других народов Кавказа, обеспечивая их диалог, особенно актуализировавшийся на рубеже веков.

Для достижения поставленной цели решаются следующие задачи:

1) выявление специфики карачаево-балкарского культурогенеза как особого типа в дихотомии "карачаевцы-балкарцы" - другие народы Кавказа;

2) описание метафизики карачаевцев и балкарцев как целостной системы;

3) рассмотрение языкового материала карачаевцев и балкарцев, представляющих собой особую область внутри тюркской культуры -гибридный тип тюркской и кавказской культур со своей собственной динамикой, с целью выявления общей культурно-философской карачаево-балкарской основы/

Объектом исследования в настоящей работе является культуроге-нез карачаевцев и балкарцев. В качестве предмета исследования карачаево-балкарские категориальные понятия.

МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА ДИССЕРТАЦИИ. Поставленные задачи определили использование соответствующих интерпретационных методов, которые находятся в рамках культурно-философского подхода. В качестве основного метода исследования мы заявляем типологический герменевтико-интерпретационный метод, который позволяет выявлять сущностные культурно-значимые характеристики.

; ■¡л» Ш 90 '

Как известно, в европейской традиции с давних времен культура народов Северного Кавказа интерпретировалась как "варварская" в противоположность "эллинской", и базировался такой подход в основном на европейском материале. В настоящей же работе предпринята попытка сделать первый шаг в исследовании карачаево-балкарской культуры как самостоятельной данности, черпая факты из нее самой.

Тем самым, наш подход можно определить как культурно-этнологический и культурно-философский, что позволяет отличить его от других подходов к исследованию категориальных понятий той или иной культуры, например, изучения категориальной лексики в лингвистике.

Для определения общекультурной доминанты нужен признак, в котором были бы синтезированы основные характеристики культуры и который наиболее полно преломлялся бы в художественном сознании. Такой общекультурной матрицей (вернее, сверхматрицей) способна выступать широко понятая модель мира (или картина мира), выработанная культурой данного типа и характеризующая ее разносторонне и целостно. Эта модель может в одних случаях стремиться к космологической упорядоченности и последовательной системности, а может иметь свободную или даже мозаичную структуру.

В любом случае модель мира включает в качестве непременных компонентов определенную онтологическую гипотезу-концепцию отношения человека к миру (человек - природа, человек - общество, человек - другой человек) и к самому себе и соответственно принципы иерархизации ценностей.

Определяя понятийную сетку в исследовании, можно сюда же отнести категорию «образа мира», трансформацию того же термина -«модель». «Модель» или «картина мира» задает более общие методологические ориентации.

Из предложенных теорий парадигматических характеристик как рабочие мы выбираем те, которые нам дают возможность выстроить в виде гипотезы свою линию.

Из исторических типов развития - догосударственный или ранне-государственный, из моделей мира - космологическую упорядоченность, из установок человека - смешанную материально-чувственную, то есть миметическую, а затем, на более поздней ступени более оценивающую, чем познающую, так как система ценностей у карачаево-балкарской народности, независимая, впрочем, от религии, но сложилась

б

на виду общины довольно рано и уже не менялась под влиянием исторических обстоятельств. При этом мы руководствовались не «подгонкой» под существующие в науке системно-типологические модели художественной культуры эмпирического материала, а их проверкой, по возможности приводя их в действие. Причем, фольклор рассматривается в составе художественной культуры, наряду с дофольклорными явлениями первобытного искусства и последующей за ним литературы как дописьменной, так и письменной литературы там, где этого требует логика исследования.

ИСТОЧНИКОВАЯ БАЗА. При выработке научной концепции культурогенеза балкарцев и карачаевцев использованы научные труды европейских и отечественных ученых в разное время обращавшихся к идейно-эстетическому опыту народов Востока: Г. В. Гегеля, И. Г. Гёте, И. Г. Гердера, Г. В. Лейбница, Ф. Ницше, К. Г. Юнга, Р. Штейнера, Шпенглера, Тейлора, Дж. Фрезера, А. Меца, Гордлевского, К. Леонтьева, А. Я. Гуревича, Н. С. Трубецкого, А. Меня.

Автор также опирался на труды по мифологии и фольклору А. Н. Веселовского, А. А. Потебни, Путилова, О. М. Фрейденберга, Е. М. Мелетинского, Ю. Аверинцева, У. Б. Далгат, М. Элиаде; на лингво-культурные исследования О. Г. Гамкрелидзе - В. Иванова, И. И. Горловой, А. Серебренникова, Р. А. Будагова, В. Г. Костомарова, Т.Н. Снит-ко, Ф. С. Эфендиева; кавказоведов В. И. Абаева, С. А. Арутюнова,

A. В. Гадло, С. Мафедзева, Б. X.. Бгажнокова, М. Д. Каракетова, С. И. Эфендиева, X. Г.Тхагапсоева. При выработке концепций и культурологического инструментария автор опирался на последние разработки в области Российской и региональной культурологии таких ученых как Б. С. Ерасов, Д. М. Межуев, П. С. Гуревич, Ю. Ф. Жданов, В. Е.Давидович,

B. К. Егоров, Г. В. Драч, А. В. Михайлов, Я. В. Чеснов, А. И. Арнольдов.

Основой для обобщения и систематизации карачаево-балкарского материала послужили работы Р. А. Ортабаевой, Р. К. Хатуева, Т. М. Хаджиевой, А. И. Гутова, X. X. Малкондуева, М. Ч. Джуртубае-ва, И. М. Шаманова.

При написании диссертации активно использовался архивный фонд КЕНИИ, полевой материал научных фольклорно-этнографических экспедиций по Балкарии 1970 -1980 гг.

Весьма плодотворной была научная экспедиция в марте - ноябре 1995 г. по сбору фольклорно-этнографических и культурологических

материалов в Турецкую республику. Там же были привлечены к исследованию труды турецких ученых Бозкурт Гювенча, Багаэддина Ёгеля, Мерам Али Кемаля, Зийа Гекалпа, Сенджера Дивиджиоглу, а также текстовые и словарные источники по фольклору и языку.

Для изучения тюркских эпосов "Деде Коркут" и "Огуз-намэ" автором были использованы труды В. В. Бартольда, X. Г. Кёроглы и текстовые материалы из фондов и хранилищ города Баку во время его работы сотрудником отдела фольклора института Низами Академии наук Азербайджанской республикой в 1997 - 1999 гг.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА. Исследуя этнокультурные ценности, объективированные в вербальных формах этического сознания народа, долгое время считавшегося внеисторическим, варварским, особенно важно определить их место во всех модусах социального бытия.

В работе предпринята попытка вычленить повторяющийся во всех почти системах духовной культуры народов набор жанров, образов, сюжетов и мотивов, героев и наиболее часто встречающихся образных средств более устойчивые, более целостные структурные категории художественного сознания народа, универсальные метанарративы, чтобы воссоздать нередуцированную художественную-национально-самобытную модель этого сознания. Задача эта в ее отношении к предшествующему подходу в нашей науке может быть определена как отношение парадигмы к синтагме. Под наиболее общими категориями художественного сознания имеются в виду категории, лежащие на стыке и в диалектически подвижной связи собственно фольклора с этнологией, с материалами исторического быта, объясняющим психологический склад, национальный характер, меняющуюся систему ценностей, то есть аксиологические представления народа не только в первичных элементах, (категориях этики: добро, зло, честь, справедливость и так далее), но и в более сложных сущностных образованиях.

Занятия фольклором в наиболее "этничных" его жанрах - ("Нарты", "Песни о набегах", и, наконец, пословицы и поговорки) приблизили к самой логике культуры, к прочтению ее генетического кода.

Культурогенез карачаевцев и балкарцев предстает в исследовании как непрерывная этнокультурная традиция. Через выявление и описание их категориальных понятий получаем возможность вскрыть глубинные закономерности формирования специфической карачаево-

балкарской "метафизики". В осуществлении данного подхода и заключается новизна данного исследования.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ И ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ работы состоит в возможности использовать результаты диссертации в теоретических курсах по философии культуры и культурологии, этнологии и краеведении а также в лексикографической практике при подготовке специальных словарей категориальной лексики тюркских языков.

Помимо этого, исследование базовых карачаево-балкарских понятий способно обеспечить понимание тех ценностей, которыми живет общество на современном этапе.

РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ АПРОБИРОВАНЫ в докладах по теме диссертации на международной конференции (ИМЛИ) посвященной 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина - Москва, 1999; на общетюркском международном курултае по проблемам языков и культур - Измир, Чешме, 1995; на международной тюркологической конференции: "История. Язык. Культура" - Казань, 1993, на II республиканской научно-практической конференции по проблемам развития государственных языков Кабардино-Балкарии - Нальчик, 1997 г; на II республиканской конференции "Эльбрусские чтения" - Нальчик, 1998 г; на региональной конференций учебных заведений Кавказских Минеральных Вод "Народы Северного Кавказа на пороге XXI века" - Пятигорск, 2002 г.

Диссертация обсуждена на заседании кафедры романо-германской филологии Кабардино-Балкарского государственного университета, издана как пособие в виде курса лекций "Этнокультурные ценности тюркских народов Северного Кавказа" в научно-методическом и издательском центре "Учебная литература" - Москва, 2000 г.

Основные положения ее отражены в монографиях "Путь к жанру" (1972), "Карачаево-балкарский фольклор" (1979), "Малкъар литера-тураны очерклери" (на балк. яз). (1978), "Очерки истории балкарской литературы"(1981), "Современная балкарская литература", // История многонациональной советской литературы,Т.5 Москва 1975, "Фатима Урусбиева. Избранные труды., Нальчик 2002", "Метофизика колеса" (Вопросы тюркского культурогенеза)., Сергиев Посад 2003 (13 печатных листов).

НА ЗАЩИТУ ВЫНОСЯТСЯ следующие теоретические положения:

1. Культура карачаевцев и балкарцев представляет собой самостоятельный культурный тип, обладающий смысловой обособленностью.

2. Приоритет вербальных систем над историко-культурными и высокая семиотичность мифа и ритуала, содержащих в себе универсальное сочетание всех систем, в том числе и социальных.

3. Состав категориальных понятий карачаевцев и балкарцев определяется уникальной ситуацией так называемого тюркского транзита.

4. Система категориальных понятий карачаевцев и балкарцев представлена следующими группами базовых категорий: "бытие-Я"; "колесо" - "чувство меры"; "добро и зло", "разум", "община"; как "счастливое сознание" - "сила/преуспеяние" - "зависть" и другие.

СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ определены составом решаемых проблем и задач. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения.

ВО ВВЕДЕНИИ обосновываются выбор темы, актуальность, новизна и практическая значимость исследования, определены цели и задачи, уточняется предмет, формулируются положения, выносимые на защиту.

В ПЕРВОЙ ГЛАВЕ "Фольклор и этнология. Система жанров в карачаево-балкарском фольклоре" обосновывается связь двух дисциплин - фольклора и этнологии - в максимальном приближении к "исторической поэтике", без которой невозможен современный подход к традиционной культуре.

Исследователь традиционной культуры балкарцев и карачаевцев В.Батчаев выделяет три слоя, участвовавших в сложении их культуры: субстратный (кобанский с элементами явлений степного происхождения), сармато-аланский и тюркский историко-генетический слой.1

§1 Этнический полигенез дает себя знать на протяжении всего исторического обозримого как через фольклорную архаику развития словесного искусства в неожиданном соседстве жанров гетерогенного происхождения, так и в невербальной системе (предметах материальной культуры, в этнической кинесике). Так, например, классический

1 Батчаев В. М. Из истории материальной культуры балкарцев и карачаевцев. Нальчик, 1986.

кавказский эпос и устно-импровизационные формы, близкие тюркским народам, а также амебейным композициям русского обряда, классические восточные дидактические басни, апологи и волшебные сказки богатырского содержания с элементами нартского эпоса, языческие гимны, посвященные тенгрианскому пантеону и общие с дигорцами языческие обряды Тепана, типологически близкие с горцами Северного Кавказа и даже горцами Закавказья пшавами, впрочем, имеющие параллели в песнях южных и западных славян, романтические прозаические сказания и легенды, а также стихотворные баллады времен набегов, состязания певцов или влюбленных, имеющие почти адекватные жанровые параллели в кумыкском, ногайском или казахском фольклоре. Столь же дуалистична и система художественных средств. Речевое высказывание, как обрядовое (колыбельные, здравицы, плачи), так и не обрядовые, (состязания, фраземы, получившие пареми-ческий статус и собственно паремии), является наиболее сильной стороной художественного таланта, и установка на мастерство, порожденная этим своеобразным институтом импровизации, была речевой нормой даже для обыденного общения. Таким образом, в подходе к карачаево-балкарскому словесному искусству необходимо дополнительное знание к уже имеющимся историко-этнологическим данным для того, чтобы более четко дифференцировать память речевую и память историческую. Процесс перестройки духовной жизни северокавказского средневековья на мировоззренческих основах и этико-нрав-ственных принципах монотеистических религий коснулся горцев весьма своеобразно, и не привел к всеохватному и нормативному утверждению религиозной идеологии во всех сферах художественной

1

культуры.

Очевидно, что для этого нужно было более глубокое влияние, нежели усвоение догматов и обрядов исламского традиционализма и христианства. Нужна была, во-первых, почва историческая достаточно созревший и закрепленный процесс разрушения родовых образований первобытно-общинного строя, достаточное развитие производительных сил и классово-дифференцированное общество, которому нужна новая идеология. Во-вторых, в отличие от Дагестана, где влияние ислама шло по культурному письменному каналу уже с УП-го века, (вы-

1 Художественная культура средневекового Дагестана. Махачкала, 1987.

сокоразвитые философские системы арабского перипатетизма, труды по естественным наукам, эстетике, литературоведению и искусству), ибо для этого был достаточно высокий уровень воспринимающей, то есть дагестанской, культуры. Результат этого влияния наглядно ощутим и в сфере материальной: культовой архитектуры, орнамента, изобразительного искусства и книгоиздания. Для балкарцев и карачаевцев это влияние было достаточно опосредованным не прямой трансляцией, а ретрансляцией через родственные кавказские культуры-посредники. Христианство через Византию, ислам через Османскую империю, Бухару, Дагестан и Крым. Ни та, ни другая религии не получили ренес-сансного развития на новой почве, а дошли в виде затухающих отголосков. Причем, если поэтический и мифологический фонд христианской религии более или менее органично был освоен автохтонно-кавказ-ской мифологией и остался в обрядах, календарных номинациях, то мусульманская ортодоксия, поэтически недостаточно освоена, вошла в прямом, цитатном виде в виде заимствованных сказочных сюжетов, дидактических притч, басен и религиозных житийных поэм, а также классических сюжетов (Тахир и Зухра, Меджнун и Лейла и др.), подвергшихся перефразированию на местной языковой почве.

Очевидно, что в средневековый период (II-XVI века) период наиболее интенсивного влияния монотеистических представлений, в Ка-рачае и Балкарии историко-экономическая, культурная и религиозная почва не совсем соответствовала их усвоению. Полевые записи, текстовые и нетекстовые, с описанием обрядов, магических действий и заклинаний содержат много реминисценций из более древних религий.

Материал этих исследований и текстовых публикаций позволяет, в соединении с археологическими изысканиями, заметно актуализирующим вопросы непосредственно этногенеза, а также с исследованиями по художественной культуре (В.М.Батчаев и А.Я. Кузнецова) рассматривать фольклор в составе сложной системы традиционной художественной культуры и не как сплошное линейное целое, а «дифференцировать по принципу их изначальной этнокультурной атрибуции».1 Так, говоря о непроницаемости народной культуры для религиозной орто-

1 Батчаев В. М. Из истории Художественная культура в докапиталистических формациях. Ленинград, 1984. С. 93.

доксии, о доминировании в ней языческого поэтического фонда требуется дифференциация языческого состава по эпохам и регионам. Скифские, алано-сарматские, монгольские, славянские реминисценции требуют исторической атрибуции и не только для реконструкции этнической истории, а для уяснения художественной типологии и художественного сознания ее носителя народа, что и является конечной целью исследования.

§2 Интереснейшим феноменом в этом смысле является народное искусство. Сохраняясь тысячелетиями, наряду со сменяющимися и прогрессивно развивающимися типами художественной культуры, оно оставалось в основных своих характеристиках неизменным и чрезвычайно близким первобытным формам. Вследствие этого исторический процесс здесь постоянно замедлялся. Поэтому некоторые социальные институты (община, город-государство, сословно-кастовое деление) тысячелетиями практически не изменялись. Видимо, этим можно объяснить стагнацию общинного устройства у карачаевцев и балкарцев. Адаты вплоть до первой половины XIX века регулировали земельные правовые отношения, осуществляя обычное право, и общинные взаимоотношения долго просуществовали, наряду с патриархальными и раннефеодальными в сложном переплетении и взаимодействии, "смазывая" частнособственнический характер распределения. Вплоть до капиталистической стадии развития просуществовал общинный институт «Тёре», заменявший судебный орган, регулирующий земельное право, мораль и внешнеполитические конфликты, а также обладающий законодательными функциями.1

Главная задача - найти лежащий у истоков фольклорного сюжета или мотива этнографический субстрат. Ни реальных, ни хронологических рамок для такого рода поиска не может быть, в силу того, что, по Проппу, современный текст может оказаться древнее античного.

О.М. Фрейденберг в качестве единицы анализа берет образ.

§3 Эта ступень сознания основана на мимесисе (подражании), воспроизведении природы в ее же формах. О. Фрейденберг обозначает эту ступень как тождество смыслов оригинала и его передачи, как антикаузальное мышление, основанное на тождестве и редупликации. Подра-

1 Хатуев Р. Т. Карачай и Балкария до второй половины XIX века: власть и общество. Карачаевцы и балкарцы: Этнография. История. Археология. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1999.

жание природе, предшествующее осознанному ее одухотворению, - это определяющий признак для самого большого пласта обрядов, текстов, оформляющих их, и поверий. Объектами обрядового поклонения на стадии такого первичного анимизма являются не персонифицированные боги, как это будет позже, а помощники людей, хозяйки и хозяева природы, патроны, отвечающие профаническому, в отличие от символического, сознанию общины, ее конкретным запросам: посев, жатва, роды, смерть, брак, обеты, болезни, посвящение, искупление...

В фольклоре народов Кавказа природно-космологические явления понимались одновременно и глобально и, в то же время, сниженно, низводясь до мира человека в магических обрядах и формах, доступных обыкновенному воздействию, приручению: так, молнию можно было приручить, перепрыгнув имитирующий ее костер (частью заменить целое). Первая радуга встречалась заклинанием. И это происходило в одних стадиальных границах, а не как результат эволюции от высшего к низшему. Ибо, в отличие от мифологии палеоазиатских народов или народов, близких эллинистической культуре, мифологическая обрядность у предков карачаевцев и балкарцев никогда не доходила до оргаистических спиритуалистских форм (шаманство, диони-сийские обряды). Правда, у карачаевцев сохранивших в более полной степени ритуал предков карачаево-балкарцев эти формы сохранились более отчетливо (жреческий инст., шаманство и даже "дионисийские" обряды). В них всегда актуализировалась практическая значимость с помощью прямой или символической связи с олицетворяемым явлением.

Этнограф И.Шаманов описал цикл обрядов, связанных с рождением и воспитанием детей, отношение к которым почти культовое и порождает активную имитативную и контагиозную магическую деятельность. Привлекают внимание домусульманские тексты, заменявшие на ранней ступени религиозную исповедь умирающего, тексты сопроводительного вспомогательного характера, облегчающие умирающему отход в мир иной. Тотемы животных более древние, чем одухотворенные и персонифицированные человеком божества языческого пантеона, то более древние инкарнации единого божества природы. На первом месте по универсальности и опоэтизированности волк, причастный в представлении древнего человека к началу человеческого рода и существующий наравне с более поздними пантеистическими представлениями о богах. Так, тотемное родство с волком, черты его

как культурного героя присутствуют в генеалогии нарта Ерюзмека, в атрибутах его снаряжения, одежды и так далее. Далее баран, воплощенный затем в образе бога мелкого рогатого скота- Аймуша. Олень, один из обликов Бога Охоты и покровителя благородных животных Абсаты и его патронимии. Наиболее почитаемы и содержательно суггестивны для человека также змея, рысь, барсук, черный ворон, собака. Они лишены этической оценки, которая придет позже, вместе с дуалистическим разложением природы на доброе и злое, этическое и неэтическое, и почитаются сами по себе, как проявление силы и духа Природы.

Актуализация практической значимости обряда происходила не только в связи со знаком сверху, то есть фатальной необходимости, от фатального незнания, а и внутри трудовых циклов животноводческого, земледельческого, охотничьего.

Характерно, что без обрядового почитания не остался ни один вид труда в животноводстве и земледелии. Удивляет полнота обрядового состава, его жанровая дифференцированность, заставляющая согласиться с высказанной такими учеными, как А. Веселовский, Путилов, А. Гуревич, - мыслью о самодостаточности фольклора малых народов, изолированных географически и исторически от процесса социальной универсализации.

У таких народов весь комплекс культуры заменял фольклор, и художественная полноценность его была прямо пропорциональна интенсивности исторического процесса (о чем говорит неполнота и неяркость устного творчества у развитых народов по сравнению с более развитой у них литературой).

Политеизм как естественно избранная форма свободной практической религии так и остался надолго идеологической основой общественного быта и художественного сознания. Именно эта идеология породила раз и навсегда сложившуюся систему жанров, мировидение и способ художественного отражения действительности.

§4 Устойчивость художественной и нравственно-этической парадигмы, ввиду целостности такой системы, мы намерены проследить далее на наиболее значимых для всего художественного сознания жанровых формах. Каузальное мышление заставляет древних все более объективировать свой чувственно-эмпирический опыт, расширять связи с миром.

Если учесть, что появление алан на Кавказе привело к значительной этнокультурной интеграции и нивелированию культур и ослаблению других влияний, например, восточных (из-за арабо-хазарских войн), то можно принять за основу влияние, как одного из компонентов, скифо-алано-сарматской и хазаро-булгаро-печенежской культуры на нартский эпос.

Процесс этот завершился превращением открытой влияниям системы эпоса в замкнутую, каноническую. Так был создан новый канон кавказского, нартского эпоса, соотнесенного с собственной историей, с древнейшими обычаями родового устройства на Кавказе, их древним мировоззрением (обычаи кровной мести, побратимства, гостеприимства, культа предков).

Выводы по первой главе

Таким образом, на основании вышеизложенного можно сделать следующие выводы:

1. Карачаево-балкарский фольклор занимает особое место в этнической истории народа, как в политическом, экономическом, так и в духовном плане. Это объясняется прерывистостью исторического развития, зависимостью общности от перипетий догосударственного развития. Категория "художественного сознания" становится едва ли не самой важной в плане онтологическом.

2. Под наиболее общими категориями художественного сознания мы имеем в виду категории, лежащие на стыке собственно фольклора с этнологией, с материалами исторического быта, объясняющими психологический склад, национальный характер, меняющиеся аксиологические представления народа.

3. Определенная полистадиальность этического и художественного склада сознания объясняется изначальным дуализмом, как культурным, религиозно-мировоззренческим, так и этно-генетическим (включающим в себя кобанский, сармато-аланский и тюркский историко-генетические слои).

4. Наиболее глубоким в сфере художественного сознания остается влияние домонотеистических религий. В средневековый период (XI-XVT века) в Карачае и Балкарии историко-экономическая, культурная и религиозная почвы не вполне соответствовали усвоению догматов ислам-

ского традиционализма и христианства. Непроницаемость народной культуры для религиозной ортодоксии приводит к доминированию языческого поэтического фонда, требующего дифференцированной этно-культурной атрибуции по эпохам и регионам.

5. Общекультурной доминантой, матрицей, синтезирующей основные характеристики культуры, преломившиеся в традиционном вербальном сознании, способны выступать такие понятия, как "модель мира", "образ мира" и "картина мира". В дуалистической модели мироустройства чувственная (миметическая) реальность соединяется с тотальной символичностью. Следующей стадией развития художественного сознания является конструктивно-созидательная, когда человек из познающего и оценивающего мир субъекта превращается в субъекта, действующего и производящего. В плане развития художественного сознания культурная модель мира принимает участие в формировании видов и жанров.

6. Догосударственный эпос "Нарты" заменял собой обособленные сферы интеллектуальной деятельности, отражая законченную и всеобъемлющую "картину мира", объясняя происхождение мира и дальнейшую судьбу, учил отличать добро от зла.

7. Космогоническая и обрядово-культовая конструкция восточно-ламаистского мировоззренческого характера свойственна духовно-религиозной культуре карачаевцев и балкарцев. Эволюция сознания от тотемизма к анимизму выражалась в антропоморфизации животных тотемов, пространственных, временных и этических представлений.

ВТОРАЯ ГЛАВА "Социальная онтология карачаевцев и балкарцев в контексте тюркской метафизики" посвящена принципу эйдетического, а в широком смысле метафизического, параллелизма культур Запада и Востока.

§1 Дихотомия "Запад - Восток" конкретизируется на материале базовых категориальных понятий карачаево-балкарской этики. К исследованию привлекался словарный, речевой и паремический материал.

Мифопоэтическая ступень этического сознания.

Космологический характер восточной (тюркской) и античной философий определяет очевидность параллелей между ними. В этике восточной и античной положения "выводились непосредственно из природы мироздания, всего живого, в том числе человека". (Философский

энциклопедический словарь 1983. С.808). Аристотель поместил этику между учением о душе и учением о государстве (глава политика): "базируясь на первой, она служит второй, поскольку ее целью является формирование добродетелей гражданина государства." (Аристотель 1981. Т. 4).

Письменные тюркские памятники и "реальная этика" пословиц и афоризмов дают возможность для выведения восточного античного ряда в этике. Ряд этот становится реальным при соблюдении главного условия для сравнения - космологичности категорий этики. Мы имеем ввиду и собственно метафизику как мироустройство природы и общества, и аксиологическую систему, связывающую отдельные категории добродетели в их диалектике, идеальный и реальный этос отдельного индивидуума в общества.

«Акъыл», «Билги» - тюркские категории, обозначающие разум, знание, собственно метафизику тюрков. Именно они заменяли им фиксированную эллинскую, а позже европейскую книжную философию, представляя собой параллельный ряд мировой культуры.

Существует возможность выстроить целый ряд представителей немецкой философии, в разное время обращавшихся к этическому опыту Востока как к равному.

Г. В. Гегель, Ф. Ницше, Р. Штейнер, а еще раньше - И. Г. Гёте с его «Западно-Восточным Диваном», И. Г. Гердер, Г. В. Лейбниц... По шкале хронологии этот ряд можно продолжить и в ту, и в другую сторону. Что это? Прямая генетическая или же контактная связь? В качестве предположения обратимся к высказыванию И. Г. Гердера о двух культурных течениях, одно из которых идет с "Востока через Грецию и Италию - на почву Южной Европы, а второе рождаясь на Севере Азии, проникает в Европу... Германия оказывается почвой...где царит ван-дало-готско-скифско-татарский уклад жизни"1.

Констатация параллельного развития книжной (фиксированной) мудрости на Западе и на Востоке не исчерпывает сути нашей задачи. К тому же нельзя не упомянуть о слишком неравном количественном соотношении фиксированных текстов, объяснением которого может служить самый образ жизни варваров, в котором занятия метафизи-

1 Цит. по: Пирцхалава Н. И. Восток и Запад // Взаимодействие культур Востока и Запада. М.: Наука, 1991. Вып. 2. С. 125.

2 Заказ № 189

17

кой не профессионализировались, согласно утверждению Сенеки о том, что философствование - это.«образ жизни». (Впрочем, «нищенствующие во Христе» монахи-францисканцы или странствующие дервиши -ученики Ахмеда Ясави - подтверждают эту максиму римского философа.) Гораздо существеннее для нас то обстоятельство, что параллельное (альтернативное) тюркское философствование было внутренней работой варвара, практикой коллективного духа. Для этого достаточно сопоставить степень и полноту умопостижения категорий счастья у эвдемонистов и у Гельвеция, категорий добра у Ф. В. Шеллинга, множественности мира у стоиков, категории воли у А. Шопенгауэра или аксиологическую разработку Ф. Ницше категорий «я», «тыл, «сосед», «народ» с разработкой всех этих категорий в афористике тюрков.

Вопрос тут не в ментальном складе тюрков (автором афоризма мог быть рядовой воин, или охотник, или Тамерлан со своими «Уложениями правителя», и тюрки здесь - только условно взятая величина), а в той нагрузке, в той исторически вынужденной «самодетерминации», которая ложится на плечи индивидуума при отсутствии жесткой регламентации личности со стороны общественных надстроечных институтов.

§2 Тенгрианство в фольклорно-художественной системе карачаевцев и балкарцев.

Карачаево-балкарский языческий гимн Тейри дает некоторое представление о верховном языческом боге карачаевцев и балкарцев. Тей-ри протеичен, и в этом отражается эволюция взглядов на мироздание и постепенное присвоение человеком четырех материальных субстанций, воплотивших бога.

Тенгрианство - это религия, разомкнутая в мироздание и проходящая сквозь него, не совпадая ни с одной из официальных мировых религий. Она находится у самого основания пирамиды, воздвигнутой письменной философией перипатетиков (последователей Аристотеля), охотно принятой тюрками за основу собственной философии с ее принципом многозначности сущего. «Феноменология духа», категории преанимизма А. Лосева и «экзистенциальные субстанции» Кьеркегора, «коллективное бессознательное» К. Г. Юнга и «миф о вечном возвращении» М. Элиаде,- это и есть «путь от неопределенного предпонима-

ния (тенгрианства - ФУ.) к определенному пониманию (философскому), которое никогда не завершается, но ведет ко все новым глубинам»1.

На наш взгляд, состояние нынешней культурологии и этнологии определяется тем, насколько они "продвинулись" на пути к созданию системы точных измерений, определителей ментальности того или иного народа или группы народностей в соотношении с другими. Наряду с методами этнологии и страноведческой лингвистики (предложенными в трудах Р. А. Будагова, Б. А. Серебрянникова, Е. М. Верещагина, В. Г. Костомарова, а еще ранее - О. Т. Гамкрелидзе и В. Иванова, создавших научные основы для решения этой задачи), параллельно и спонтанно появились блистательные опыты «ментальных портретов» в художественном эссе (А. Битов - «Уроки Армении», «Колесо»; Г. Поже-ра - «Перпендикулярная ложка»; Г. Асатиани - «О грузинском»). Наиболее приближенными к оригиналу и столь же рискованными представляются портреты Георгия Гачева, рассматривающего «пары этносов» - армянского и грузинского, германского и французского - по оппозициям: внутреннее-внешнее, земное-небесное, мужское-женское (статья «Гроздь и гранат»). Г. Гачев, как «родоначальник» отрасли, вводит и более глобальные категории - «Космо-Психо-Логос», объединяя понятия, ранее витавшие разрозненно, в сложное единство, в «рабочую» категорию, которой неизбежно будут пользоваться идущие вслед за ним.

Гегель вслед за арабским философом X века Абу Хайаном («Книга услад и развлечений») утверждает первенство религии над философией, признавая неприемлемость рационального метода для арабо-мусульманской культуры 2.

В ислам, утверждает А. Мень, проникла ветхозаветная (профети-ческая) струя, а именно - присущий Ветхому Завету пафос неумопости-гаемости религии и недосягаемости ее иначе, чем через Любовь. Здесь стоит упомянуть о том, что мусульманский теософ Эбу Хайан Трухиди гносеологически разделял область философии и религии, утверждая приоритет последней.

Такое выделение ветхозаветно-мусульманской преемственности и предпочтение ее христианским влияниям вызывает интерес обеих религий.

1 АлимбековН. Тенгрианство // Звезда Востока, 1993. № 3. С. 176.

2 См.: Гегель Г. В. Философия религии. М.: Мысль, 1977. Т. 2.

2*

19

В христианстве идея предшествует ее осуществлению; восточное же сознание идет вслед за опытом.

§3 Главная идейная оппозиция «варварского» и «европейского» мифов, как видим, разрешается в точке «я» - «мы», единой как для архаического, так и для экзистенциалистского сознания. (Кьеркегор, Ницще).

Вместе с категориями: "ты", "сам", "другой", "сосед" - эти понятия мы рассматриваем в глотогенетическом аспекте мировоззрения карачаевцев и балкарцев, очень важном для перехода реальной этики в идеальную, т. е. "этоса" в "этику".

В «Словаре символов» мы неожиданно нашли совершенное выражение искомой идеи, которая оставалась предощущением, ассоциируясь то с чувством «меры» у тюрков, то с тяготением к некоему «центру». Идея эта сформирована доктриной даосизма, приводимой Роже Геноном: «Избранный мудрец невидимо присутствует в центре колеса, движет его, сам не участвуя в движении»; «мудрец - тот, кто достиг центровой точки колеса и остается привязанным к неизменному среднему, пребывая в неразрывном соединении с Истоком, участвуя в его неподвижности и подражая его бездействующему действию»; «вернуться к корням - значит, перейти в состояние покоя»; «высочайшая степень пустоты - пребывание в неизменном покое»1. Здесь надо иметь в виду не плоский позитивизм предметов пословицы, а набор ценностей реальной жизни. «Колесо» - образ движущейся горизонтали бытия, без которой так называемый «прогресс» - только «великая иллюзия» (Юнг).

Рядом с колесом, которое тюрки изобрели на долгом пути кочевий и битв, лежит и «колея» - категория наиболее константная и определяющая для тюркского транзита в истории и этике.

Даосизм лежит у самых истоков возникновения прототюрков, вернее, их китайского компонента, одной из главных ипостасей которого является «недеяние, которым добивается вселенная», представляющее собой самое «чистое» сознание, ибо оно в самом себе содержит знание о результате знаний, а значит, конструктивно для всего последующего развития мысли.

1 Словарь символов. С. 252-253.

"Я" и "Мы" - глотогенетический аспект мировоззрения карачаевцев и балкарцев

Ибн Рошд, признавший двойственность истины, рассматривал «я» как единое, раздвоенное в себе тотальное сознание, примиряющее эту раздвоенность посредством самоосуществления. Философия преодолевает эту саму в себе движущуюся тотальность в диалектике.

В связи с таким диалектическим пониманием категория «ты», связанная с пониманием другого живого существа, конкретным, эмоциональным и в то же время интеллектуальным, одновременно и созерцается, и понимается; это как бы узнавание самого себя в другом.

Понятие «мен» интегрировало содержание коллективного бессознательного как цель процесса становления личности.

Частные пороки не суммируются в общую добродетель. Этому тезису посвящены отдельные пословицы, содержащие глубокую рефлексию по поводу того парадоксального обстоятельства, в силу которого нравственное развитие происходит только на личностном срезе. Этим диктуется возвратно-поступательный путь истории от морали как долженствования, выраженного в Римском праве, к атомистической моральности средневековья, неотделимой от религии и для всех одинаковой.

Древнейшие же карачаево-балкарские кумулятивные сказки («Кто больше?», «Кто сильнее?», «Вошь и блоха») представляли собой модель, заменявшую тюркам первоосмысление мира, потому что там есть все животные персонажи, которым они обычно передоверяют человеческие функции, и ситуации, зеркально отражающие человеческую цепь встреч и столкновений.

И в танце, и в текстах наблюдается все та же кумулятивная цепь, воссоздающая универсум бытия. Благодаря формо-смысло-образую-щим возможностям подобного построения можно говорить о некоем универсальном тексте - так сказать, метатексте карачаево-балкарского фольклора и обрядово-культовых систем жизни. Кумулятивная сказка, ийнары (лирические песни), состязания влюбленных или певцов-рапсодов - все это конкретные проявления указанного метатекста. Такое построение представляет собой некую опору для импровизаций, мотивируя фонологические и логические созвучия в контексте модели «целого».

§4 Кодекс Баласа1уни.

«Кутадгу Билиг» («Благодатное знание») (1069) Юсуфа Баласагу-ни - первый дошедший до нас этический памятник тюрков. Это произведение представляет собой не только руководство для правителей, подобное «Государю» Макиавелли, но по сей день остается живой этической системой на языке поэзии. Наряду с другими ранними письменными памятниками (Орхоно-Енисейские надписи (VI век), половецкий "Кодекс Куманикус" (XIV век), «Кутадгу Билиг» отражает этику эпохи образования государственности и лег в основу карачаево-балкарской этики.

Простая до схематичности геометрия тюркского духа включает в себя идеал прямизны как идеал совершенства, к которому надо стремиться не только как к "цели", но и как к "средству" его достижения, ибо справедливость - это путь к богатству и власти. В работе приводится целый ряд пословиц, которые можно объединить в группу понятий "счастливое сознание тюрков"

Оппозиционность категорий этики в «Кутадгу билиг» подчинена их системности. Счастье, могущество, власть и покой, составляя вместе как бы осевую категорию счастья, отождествленную автором с «благодатным знанием», далее не разлагаются: ведь дальнейшее разложение привело бы к атомарности, распаду. Сила и гармония тюркского космоса в том, что он сочетает идею священной власти с волей, понимаемой как свобода. Как проявление эйдетического параллелизма можно привести пушкинские «Подражания Корану», славящие гармонию мира, сотворенного и одушевленного Единым Разумом.

Далее в работе рассматриваются в "эйдетическом параллелизме" Запада и Востока категории карачаево-балкарской и общетюркской этики с тождественными по смыслу максимами европейской книжной философии. Такие как Знание, Добро, Мудрость, Труд, Воля, Зависть, Страх, Мужество, Мера, Честь, Смех, Талант, Слово.

В пользу схематизма и рационализма тюрков говорят и принципы организации речи, сингармонизм, то есть акустическая инерция, позволяющая организовать в пределах слова не только гласные (переднеязычные и заднеязычные), но и согласные (в одном ряду - к, г, л, а в другом-д, б,дж,з,ж).

§5 Карачаевцы и балкарцы представляют собой «заповедник ту-ранской культуры», ибо для сохранения традиционной культуры усло-

вия гор (означающие экономическую стагнацию, то есть уход истории «внутрь») благоприятны. В этих условиях самодовление «Я», будь то на индивидуальном или общинном "Мы" уровне, предоставляет духовные и этические преимущества, чреватые, впрочем, духовной ксенофобией, закрытостью и жестким контролем из прошлого. Именно последним объясняется присущее каждому балкарцу или карачаевцу чувство меры, кажущееся порой проявлением излишней щепетильности, а на наш взгляд представляющее собой чуть ли не главную составляющую «потенциального центра» личности, коррелирующий с общиной. Эта мера подобна бытовой форме религии, предшествующей монорелигии, заменяющей государство, устраняющей зазор между «Я» и общественным целым, определяющей приоритет «должного» идеального над сущим. Харизматическая община заменяет религиозный контроль, вернее, она ему идентична.

Здесь следует привести категории "ёзденлик" -«честь» и «намыс» -"совесть", понимаемые как категорический императив, срабатывающий скорее в общине, нежели на уровне индивидуальном. Человек нрав-ственнен, если он в общине, то есть совпадает с ней.

Карачаево-балкарцы оказались на границе религиозной и языковой и поэтому несут на себе весь комплекс представлений, обретенный на историческом пути в условиях анклава, будучи «агентом» иной культуры. Такое одиночество укрепляет интенцию культурного и этнического выживания.

То, что называется реальной этикой, совпадает и в миропонимании тюрков, и в античной философии эвдемонизма, разумного эгоизма, гедонизма, и в философии современного утилитаризма, задним числом увязывающего социальные добродетели с инстинктами, гражданские добродетели - с эмпирическими позициями удобства, выгоды, целесообразности. Преодоление атомизма морали и рассогласования должного и сущего сверхрационализмом, соединением разума и чувства остается только желаемым пределом, который уже недостижим моральным прогрессом.

Очевидно, что предфилософия или раннее философское творчество ' совпадает в своих категориях и понятиях с греческими стоика-

1 Мелетинский Е. М. Поэтическое слово в архаике // Историко-этногра-фические исследования по фольклору. М., 1994. С. 92.

ми, киниками, эклектиками, которые относились к философии не как к теории, а как к способу достижения нравственного идеала и счастья. Параллельны этому и их рассуждения о «телесности» всего сущего, о «моральном прогрессе» и его приоритете над материальными потребностями людей. Сслидаристские формы распределения труда в общине, в античном полисе гармонизировали отношения людей на ранней стадии развития общества, а затем и в период их обращения к монорелигиям - исламу, христианству.

В отличие от фольклорных, авторские гномы греческих «семи мудрецов» совпадают с этикой древних тюрков, изложенной в их древних письменных памятниках - «надписях», в дервишеской поэзии, в пословицах, поговорках и сентенциях. Так, из них наиболее известные, приписываемые одному из «семи мудрецов» - Солону: «Мера лучше всего» или «Ничего слишком», является краеугольной именно для тюрков, в ней заключен излюбленный семантический пучок и карачаево-балкарских пословиц.

§6 Идеальная и реальная этика

(на материале карачаево-балкарских пословиц)

Из объекта фольклористики пословицы все больше становятся объектом культурологического анализа и обобщения. Они рассматриваются как наиболее экстремальный этнический жанр (Ben-Amos Dan1), (Arewa Ojo Dandes2) и как объект, позволяющий изучать коммуникативные функции, существующие внутри той или иной культуры. В трудах Б. А. Серебренникова, Р. А. Будагова, В. Г. Костомарова пословица рассматривается" как объект лингвострановедения - в той мере, в какой она кодирует в себе «картину мира» этнической общности.

Что же касается тюркских пословиц, то в "региональных" исследованиях они все в большей степени становятся объектом изучения народной метафизики. В этом качестве они выступают и в нашем исследовании.

Фольклорные фразеологизмы - сокращенные пословицы, клише из сказок, песен, высказывания известных деятелей или рядовых людей, когда «индивидуальное фразеотворчество тут же превращается в

1 См.: Паремиологический сборник. М.: Наука, 1978. С. 230-237.

2 Там же.

массовое из-за малости и коммуникабельности коллектива» (в данном случае, карачаево-балкарского) - много говорят о характере народа, поскольку массовая воспроизводимость афоризмов делает их языковыми..

Фразеологический словарь, составленный учителем карачаево-балкарского языка 3. Жарашуевой,1 представляет собой почти готовый словник метафизических категорий, расположенных в алфавитном порядке. Этот алфавит совпадает с алфавитом карачаево-балкарской и шире - тюркской этики. Опорные слова-категории реконструируют мифологические архетипы первобытного мышления, пантеистические представления первобытного человека в их взаимосвязи и в их отношении к человеку как «мере всех вещей».

Здесь и части человеческого тела, и предметы из мира природы, и отвлеченные, но одухотворенные человеком сущности - такие, как «тил» (язык), «от» (огонь), «таш» (камень), «туз» (соль) и так далее.

Опорные слова фразеологизмов всегда выражают "вторую сущность" вещей как бы прошедших логическую обработку и составивших уже "класс понятий". Отсюда антропоморфизм пословиц.

«Таулу» - это маркировочное самоназвание карачаевцев и балкарцев по местности обитания, и по социальной и морально-нравственным критериям, отличающим их от других тюрков. Эта суперкатегория, включающая в себя весь комплекс категорий, связанных с хорошим человеком. Понятие «сабырлыкъ» («степенность, неторопливость») стоит близко к понятиям «терпение», «тяжесть», - все эти качества особенно ценятся в ситуациях действия и общения, принятия решений, в народной дипломатии и т. д.

Имморализм, равно свойственный всем народам на ранней, доэ-тической ступени развития (кстати, если верить исследователям античности - Аниксту, Каллистову, - понятие «совесть» у эллинов появилось гораздо позже, в V веке) у тюрков отличается особой прямотой, он лишен казуистических ответвлений - как на государственном, так и на межличностном уровне. Такая прямота - «маркировочное» свойство тюрка во всех ментальных зарисовках, как старых, так и современных.

Представители философии «чистого бесструктурного сознания», то есть современной «феноменологии духа» сформулировали те же

1 3. К. Жарашуева. Къарачай-Малкъар фразеология сёзлюгю. Нальчик. Полиграфсервис, 2001.

принципы, что были свойственны этике самых древних варварских культур, складывающейся «вслед» за опытом, но не опережающей его, и не теряющих в связи с этим тождественность с жизнью, а не идеей.

§7 В исследовании продолжены и развиты на конкретном историческом материале системные тождества, касающиеся основ государства и права, динамики религиозной и культурной жизни, которая на всех ступенях исторического развития сводилась к константной триаде "род-община-государство". Эта триада восходит к древнейшим мифологическим воззрениям, которые остались в парадигме общественного устройства. Эти проблемы рассматриваются в таких метаструктурах тюркского сознания как: Космос и Хаос, Космос и Власть, Божественная Зоология, Божественная География. Все эти метаструктуры вместе с основными мифами тюркского этногенеза и истории (этногенетиче-ским, железным и государственным) составляют общую картину мира. Тюркам свойственна высокая семиотичность числа и цвета, ритуали-зованность пространства и времени в этой картине мира.

В противовес "вопрошающему" мышлению европейской культуры восточные культуры относят к "понимающему" типу '. Принципиально разные организации духовного пространства, главной особенностью которых на Востоке является пространственная заданность в изучаемой тюркской культуре: трехмерность пространства, четыре стороны света, сходящиеся к семичастному центру, пять стихий по горизонтали (вода, огонь, небо/дерево, ветер/земля, металл). Вторая особенность - в соотнесении разнородного: элементы (культуры) соотносятся заранее в виде символов - числовых или пространственных. Различия Запада и Востока также проявляются в тенденциях смысло-образования. Восточная культура - представление о Небытии, "проявляющемся" в феноменальном мире через спецификации изначальной энергии.2

Связанная картина мироздания у карачаевцев и балкарцев запечатлена в древнейшем слое фольклора - нартском эпосе, который датируется раннежелезным веком (Б.И. Крупнев и др.). В стадиальном

1 Предельные понятия в западной и восточной лингвокультурах. Пятигорск 1999г.

2 Т. Н. Снитко. Предельные понятия западной и восточной лингвокультурах., Пятигорск, издательство ПГЛУ. 2000. С. 143.

развитии общетюркских представлений о сотворении Вселенной, это -стадия более поздняя, связанная с эпохой перволюдей (так называемая эпоха героев" (Гегель). Люди в "Нартах", как и в древнем мироздании тюрков, появились "между голубым небом и черной землей", но этапы борьбы духовных иерархий (зла - добра, света - тьмы) в балкарском эпосе. Как и сама модель последовательного появления 4-х стихий (Неба, Солнца, Земли, Воды) и их взаимоотношений - перераспределены.

В балкарском сюжете мироздания, минуя процесс первотворения каждой, они появляются одновременно и сразу учреждены 4-я Тейри, (тенгри - тюрк.), соответствующими им по специализации. "Всякое абсолютное, по религиозным воззрениям, например, карачаевцев и балкарцев, само по себе не может творить, если не обладает разумом, мыслью и словом, которые вечны, постоянны... "

Космогонические мифы начинаются с какого-нибудь действия творца в мире хаоса. Главным демиургом - создателем является Къай-нар-Тейри (бог Солнца) - громокипящий Тейри, в гневе разбрасывающий лаву и камни, колеблющий мировой океан и землю вместе с людьми на ней. Завершает и умиротворяют эту космическую драму -горообразование, как, видимо, конечная цель творения. Къайнар прикрепляет взбунтовавшуюся Землю и довершает кавказский пейзаж в его космическом первозданном виде (мотив, символизирующий модель гор из Корана).

Сходна с общетюркской моделью в "Нартах" - порождающая функция Воды.

Отголоски модели Мирового Древа сохранились в балкарской мифологии в звездной номинации - Темирказак (Одинокой звезды), стоящей в оппозиции к "Жетегейле" - созвездию Большой Медведицы, и в легенде о ней, а также в поговорке и поэтических порафразах на эту тему. Название ее (Железный шест) и есть трансформация мотива Мирового Древа тюрков. Отголоски этого мотива и в колыбельных "Золотом древе во дворе новорожденного".

Божественная зоология тюрков также отразилась в карачаево балкарских легендах о мироздании и эпических героях, происхождение

1 Космогонические мотивы в эзотерическом ритуале карачаевцев и балкарцев// "Карачаевци и Балкарцы. Этнография. История. Археология".-М.: 1999.

которых связано с мировыми стихиями - Ерюзмеке, главы нартов, сына Хвостатой Звезды,вскормленном волчицей ("Берю Емчек"-вскормлен-ный волчицей- прозвище Ерюзмека. Бык из легенды о происхождении тюрков-огузов (от его брака с Луной) у балкарцев и карачаевцев же предпочтительнее инкарнация - Баран - покровитель пастухов, или Хардар - круторогий Баран, символ плодородия.

Волк как тотемное животное у балкарцев и карачаевцев ощущается в предметах, атрибутирующих божественную избранность эпического героя Джелмаууз (дракон), не встречающийся ни у одного из соседних народов Кавказа и ведущий к истокам дальневосточной, а также сибирской и алтайской мифологии.

Этот мотив свидетельствует о прямой генетической принадлежности балкарской мифологии к общетюркской. Вместе с таким устойчивым эпонимом, как "Алп", означающим "богатырь". Сюда же следует отнести числовую номинацию "минг" (тысяча), постоянно варьируемую в эпосе - войско из 1000 нартов, гора Минги Тау, как и сотня (ту-мен), и сорок (къыркъ), семиотичние и топонимообразующие для бал-каро-карачаевского фольклора.

Очень значимым в балкарских сказках, одностадиальных с мифом и эпосом, является мотив Птицы небесного происхождения -Умай-бий-че, имеющий полузооморфный, полусказочный облик в специальном языческом гимновом тексте. Каракуш из сказки "Кто больше?" - птица, которая служит медиатором между верхним и нижним мирами.

Главный этногенетический миф тюрков, относящийся ко времени образования союзов племен, или, на современном языке суперэтноса -это железный, или производственный миф о Кузнеце. Изготовка оружия для героев-нартов в мифе приравнена к числу демиургических деяний творца, и даже сами детали космического и производственного мифа -гомогенны. Материал оружия космичен, из отбросов небесной плавки мироздания (Къайнара Тейри), меч Сырпын, мечи, стрелы и панцири для нартов, закаленные органическими компонентами - кровью, желчью и т.д. эмегенов. Сердце кузнеца Дебета, рожденного богами, но работающего по заказу людей - из огня, члены тела - из стали, жилы растягиваются, как струны. Кожи для кузнечных мехов, огонь - все его "инструменты" и материалы - природно космичны, уподоблены созданию вселенной, за которым следует уже создание "второй природы по заказу человека", становящегося субъектом культурной деятельности.

Разработку кузнечного мифа как мирового сюжета в тюркской его версии отличает обожествление железного или кузнечного мифа с госмифом, приравнивая его к созданию государства как гаранта исторического существования народности.

Семантика цветовых композиций тюрков почти идентична таковой у балкарцев и карачаевцев в смысловой и символической нагрузке. Хотя сама цветовая гамма более контрастна и монохромна - акъ -"белый", къара - "черный", кек - "голубой", боз - "серый". Основная смысловая пара цветов - белый и черный, оппозиция которых семи-отична в плане оценки (зло - добро, счастье - несчастье) и т.д. Белый несет позитивную по смыслу, черный - наоборот. Красный и желтый, в противоположность солярной смысловой нагрузке в дальневосточном эпосе - означает враждебное, чужое, или слабость, болезнь...

В тюркской картине мира очень важную роль играет цвет. Цвет небес - синий или голубой - это цвет постоянства, вечности; им обозначалась принадлежность к небесным, богоизбранным и «осененным» племенам (голубые тюрки), ханам, каганам или животным - упоминаются голубой медведь, голубой олень, голубой волк.

Вторым основным цветом для тюрков является белый. Рашид-ад-дин и Марко Поло в своих путевых записях упоминают о белом цвете как о цвете ханских бунчуков (знамен), цвете знамен победы и ханской юрты, а также юрты свадебной. Белые ткани - знамение счастливой жизни. На белом войлоке возводят, вернее, возносят (в буквальном смысле) на ханство (каганство); для жертвоприношения выбирают белого барана; сакральными животными являются белый олень, белый конь и т. д. - их мясо не употребляется в пищу, а рога и шкуры отдаются шаману, который их продает или меняет. Белый цвет, наряду с красным и желтым, составляет символику огня и солнца. Белый старик -мифологический образ, означающий предвестника, посланника Тан-ры (бога). В балкарской и карачаевской мифологии, как и у соседних народов - осетин, абхаз, ингушей, - он обозначает божество охоты Аб-саты, изображается сразу в двух белых ипостасях - белого старика и белого трехногого оленя.

Оппозиция акъ-къара (черный-белый) дифференцирует классовую, духовную и социальную сферы. Это понятие сохраняется и сегодня у всех носителей тюркских языков. Племена «акъ къоюн» и «къара къо-

юн» стали этнообразующими компонентами и туркмен-огузов, и сельджуков в их дальнейшем пути в Анатолию.

Эти цвета - синий, белый и черный, несмотря на отрицательную значимость последнего (злые духи, смерть, угроза, измена), являются основными в классической тюркской древности, а бело-голубая гамма и в современной Турции престижна и универсально респектабельна -это цвет жилых массивов, мебели, особенно в приморских городах, цвет яхт, катеров и отелей.

Можно говорить о сущностных вариациях этой гаммы южнее и по ходу тюркского транзита. Сибирские монголоязычные культуры, прилежащие к Тибету и к Северу - бурят, якутов и т.д. - буддизм окрасил в желто-красную гамму. «Она с разной интенсивностью символизирует огонь в его смысловых порождениях - борьбе, победе, празднике, золотом тельце и могуществе. Тенгри Южного Огня имеет желтое тело, желтые богатыри и желтые истины эпоса «Джангар», желтошапочные буддийские секты»'. Для сравнения: балкарцы и карачаевцы желтый цвет (сапран) считают цветом болезни печени, желтухи, слабости и так далее. У них преобладают цвета кавказской классики - «невычищенные» по сравнению с «основными» цветами дальневосточного и среднеазиатского орнамента, хотя сам орнамент, наименее изменяемый во времени, остается в пределах тюркской традиции, как и технология, предпочитающая натуральную шерсть.

Полифоничность слова «кара» в карачаево-балкарском языке разработана в смысловом и атрибутивно-ментальном аспекте.

В сказочной мифологии черный цвет восходит к древне-тюркским представлениям и выступает как символ мощи, непобедимости («Кара Куш», «Кара Батыр»), чистоты («къара шаудан» - «черный родник») и редкостности - (мясо черного барашка).

Для тюркской картины мира характерны трехступенчатые смысловые тождества, в которых цвет и число устойчиво связаны со смыслом. Это может служить одним из примеров весьма своеобразной тюркской символики. Стены мира создавались четырьмя матерями (стихиями) и семью отцами - планетами. Семеричная модель воспроизводилась семью днями недели и семью цветами спектра, соответствующими семи планетам.

1 Жуковская Н. Л. Цвето-числовые композиции. Категории и символика традиционной культуры монголов. М: Наука, 1988. С. 153-170.

Отголоски тюркской модели мироздания в карачаево-балкарском эпосе очень сильны, хотя сам эпос уже привязан к автохтонно-кавказ-ской эпической модели. Так, монгольская легенда об Эргенеконе, рассказывающая о выходе людей из железной горы, увязана с возникновением кузнечного дела у нартов (раннежелезный век, по Крупнову), точнее, с героем титанического типа Дебетом, рожденным от богов, но работающим по заказу людей. Здесь алтайская пещера лишь перенесена на Кавказ, но уже в мифологическом, имеющем отношение к первотворению виде, а не в историзированном, конкретно трансформирующем историческую борьбу протоэтносов нынешних карачаевцев и балкарцев.

Священные пещеры (Кутсал магара) связаны с этногенетическим мифом тюрков.

Пещера, рассматриваемая как место соединения миров, верхнего и нижнего, как «междумирие», находится в том же ряду, что и устье реки, впадающей в море, являясь семиотически содержательной для модели мироздания.

Значительный архивный и полевой материал, отложившийся в земельно-правовых и судебных документах, в вопросах жизни карачаево-балкарского социума, свидетельствуют о развитой потестарно-по-литической культуре карачаевцев и балкарцев, свойственной доклассовым обществам с элементами нарождающейся сословности и классовости. Основные составляющие этой культуры - организация, идеология и атрибуция.1

Сакрализация власти и ее лидера - предводителя у карачаевцев и балкарцев особенно проявляется в генеалогической легенде о рождении Карчи, которая контаминирует в себе сразу три мифологических элемента: Пещера как символ плодородия, волк, мировая ось, (она же Мировое древо,трансформированое позже в розовую одинокая сосна в большом Карачае) покрывает листвой мать Карчи во время родов.2 Таким образом, теоморфное происхождение лидера подчеркивает его божественную инвеституру.

Особенности государственного устройства связаны у древних тюр-

1 КуббельЛ. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М: 1988. С. 25-32.

2 Р. Т. Хатуеев. Карачай и Балкария со второй половины XIX века. Власть и общество// Карачаевцы и балкарцы. Этнография. История. Археология. М.: 1999. С. 6-7.

ков с мифологическими воззрениями на природу. Восход и закат солнца, день-ночь, земля-небо, высокие горы и священные рощи олицетворяют для них оппозиции государственной жизни.

Таковы же по значению пространственные оппозиции в пределах двора и дома. Прообраз такой организации пространства мы находим в древнем Китае. Родные и близкие императора стоят по правую сторону от него, а служащие - напротив, т. е. спиной к солнцу.

В огузском эпосе «Деде Коркут», в родственном праве алтайцев и более поздних тюрков описаны те же архаические модели. Отголоски этих представлений мы встречаем в алтайских сказках: справа находится солнце, слева - луна. Во лбу у спящего горит утренняя звезда (Кутуб юлдуз), напоминающая три стрелы. Лицо же видящего сон должно быть повернуто к северу. Кстати, у енисейских тюрков юг - мало применяемая категория.

Чем далее на восток, тем значимее поклонение солярному (солнечному) культу, и чем далее на запад, тем более преобладает в культурах Луна. В мусульманской религии, как бы в продолжение тюркско-мон-гольской архаики, доминирует почитание правой стороны: правый рукав, правый локоть. Так, пословица гласит: «Правое плечо - золотое, левое - серебряное».

Карты всегда воспроизводят Туран в прежних пределах и топонимах. Тюрки всегда связывали и победы, и поражения с тюркским каганом, которого считали повелителем вселенной. «Универсал Девлет», «Джихан Сюмюл» - это обозначения, идущие от таких китайских символов власти, как Поднебесная и император («сын Неба»), хранящих интенциональный смысл истории как миссию этой империи.

Выводы по второй главе

1. Религия тенгрианства определяет основной прафеномен тюркской культуры. Ее принцип многозначности сущего, свободы и несвязанности, опыта "радикальной сомнительности" и непредсказуемости составляет наиболее емкое для предфилософии древних тюрков экзистенциальное понимание, ориентированное на искусство. В книжной европейской философии параллельный ряд наиболее приближенно составляет "Феноменология духа" Э. Гуссерля, категория преанимизма А. Лосева, "экзистенциальные субстанции" С. Кьеркегора, "кол-

лективное бессознательное" К.Г. Юнга, "миф о вечном возвращении" М. Эли аде.

2. Другим источником метафизики тюрков является доктрина даосизма, провозглашающая чистое бесструктурное сознание, адекватной образной категорией которого является "колесо" как символ бездействующего действия с его привязанностью к неизменному среднему (Истоку).

3. Важным источником карачаево-балкарской этики являются собственно тюркские книжные памятники ХИ-ХШ веков Ю. Баласагуни, М. Кашгарского и половецкий "Кодекс Куманикус".

4. Сущностно значимыми в глотогенетическом (категориальном) аспекте мировоззрения карачаевцев и балкарцев являются категории "Я" (Мен) и "Мы". Представляется необходимым отметить, что они оказываются базовыми, равно как для классической европейской философии (Гегель, Шопенгауэр, Ницше), так и для восточной (Насими, хуруфизм, суфизм). Эти категории определяют характер карачаево-балкарского пантеизма в афористике и поэзии, в кумулятивных жанрах фольклора, в самой установке на демиургическую роль языка в преодолении хаоса.

5. В этическом сознании карачаевцев и балкарцев мы выделяем две стадии: архаическую мифологическую (чувственно-миметическую) и конструктивно-созидательную, выражающуюся в идеальной и реальной этике пословиц и других жанров.

6. Первая стадия наиболее полно отражена в карачаево-балкарской модели мироздания, сходной с общетюркской. Сюда же относятся "божественная зоология" и "божественная география", цветовая символика древних тюрков и карачаево-балкарцев, корреспондирующая с институтами власти, потестарной политической культурой тюрков, сохранившихся у карачаевцев и балкарцев в рудиментарной форме на уровне обрядовых и бытовых коммуникаций.

7. Вторая стадия представлена в карачаево-балкарских пословицах, т.е. в живой народной этике, идеальной и "реальной". Пословицы, как наиболее яркий этнический жанр, становятся объектом изучения в лингво-страноведении, поскольку "кодируют" "картину мира" этнической общности. Карачаево-балкарские сборники пословиц и фразеологические словари являются словниками этических категорий. Анализ опорных слов способен дать реконструкцию архетипов мыш-

3 Заказ № 189 33

РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА СОшйГГ М М нг

ления. Опорные слова составляют параллель категориям и гномам мудрецов античной этики.

8. В отношении степени метафизичности (рефлективной обрабо-танности) мы выделяем следующие категории карачаево-балкарской этики: Знание, Добро, Зло, Воля, Счастье, Терпение, Зависть, Страх.

9. Особенностями художественного выражения этических категорий являются их антропоморфизм, т.е. одушевление частей человеческого тела, особые семантические узусы, сконцентрированные вокруг животных персонажей, связанных с выражением тех или иных категорий.

10. Наряду с категориями идеальной этики, для внутриобщинной коммуникации существуют так называемые пословицы, относящиеся к "этосу". Эта пример окказиональной этики, связанной с определенными ситуациями общинного и межличностного общения. Эволюция этических максим внутри рода связана с этапами общинной жизни, которая подвергалась формационным сдвигам вторичного уровня.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА "Смена территориального и духовно-этнического пространства" посвящена проблеме смены тюркского территориального и духовно - этического пространства в условиях гор и соседства с автохтонными народами, которые на разных стадиях военно-полевого транзита не раз взаимодействовали с тюрками.

Русское карачаево-балкароведение началось с описаний посетивших Карачай и Балкарию во 2-ой половине XVШ века И. А. Гюльденштедта и Г. Ю. Клапрота. В XIX веке сведения о карачаевцах и балкарцах оставили П. Г. Бутков, С. М. Броневский, И. Ф. Бларамберг, Ф. И. Леон-тович и многие другие. В пореформенный период более подробные работы этнографического и фольклорного характера были написаны Е. 3. Барановым (1894), Н. Ф. Грабовским (1869), Н. П. Тульчинским (1903), М. М. Ковалевским и В.Ф.Миллером. Карачаево-балкароведе-нием в 30-е годы занимались Г. А. Кокиев, У. Алиев, И. Тамбиев.

После возвращения балкарцев и карачаевцев из ссылки их историей и этнографией занимались М. И. Косвен, Л. И. Лавров, Е. II. Студенецкая, Н. Г. Волкова, Е. О. Крикунова, Я. А. Федоров, А. И. Робаки-дзе. Интересно то, что языческий пантеон кавказских тюрок - карачаевцев и балкарцев - ограничен территорией их расселения, если не брать во внимание божества осетин-дигоров: Аштотур - бог плодородия и охоты, Даулет - земледелия, Чоппа, Элия - грозы, молнии, грома, Хар-дар - солнца, урожая и изобилия, Голлу - плодородия, весны и изоби-

лия. Не слишком ли древний «анклав» для утверждения о позднем смешении субстратов, заимствованном языке и т. д.

«На Кавказе тяготение к культурному единству превозмогало историческое многоязычие. Все народы Кавказа, не только соседствующие друг с другом, но и наиболее отдаленные, связаны между собой сложными, прихотливыми нитями языковых и культурных связей.

Создается мнение, что, при всем непроницаемом многоязычии, на Кавказе складывается единый в существенных чертах культурный

мир» 1.

§1 "Своеобразие карачаево-балкарского этногенеза заключается в том, что в нем равноправную роль сыграли два компонента - сугубо кавказский и тюркский; первый сыграл роль субстрата, второй - су-перстрата...Дуалистичность, проявленная в материальной культуре получила свое освещение в работах целого ряда исследователей2... начиная с шестого века, когда Северный Кавказ вошел в состав Тюркского каганата, все большую роль в изменениях этнополитической карты региона начинают играть тюркские племена".3

У карачаево-балкарцев за века кавказского бытования наблюдался регресс в области общественного устройства, в частности, была ослаблена развитая иерархичность военных родо-племенных союзов, институтов центральной и придворной власти. Традиционные общественные стандарты, которые зафиксированы в тюркской эпиграфике, при переходе к пастушескому родовому скотоводству и сопутствующим формам хозяйствования сменялись общинным демократическим устройством. У древних тюрков смена властных династий неукоснительно осуществляла идею верности идеалам предков и представляла цель и смысл сама по себе. Верность беков и народа централизованной власти - кагану, - когда «центр» смещался в сторону каждого правителя, в джемаате (общине) сменяется новым «центром» - Советом в виде Тёре.

Общинный суд (Тёре) регламентировал право, общественную и личную этику, разрешал тяжбы, принимал решения относительно раз-

1 АбаевВ. И. Осетинский язык и фольклор. М-Л., 1949. С. 89.

1 Алексеева Е. П. Карачаевцы и балкарцы - древний народ Кавказа.- М.: 199 33С. 6.

Биджиев X. X. Погребальные памятники Карачая ХГУ-ХУШ в. - Черкесск: 1979.

з*

36

водов. Суд под открытым небом, «на камнях», устные формы одобрения, осмеяния неблаговидного поступка, устные формы исторической памяти, пословичная этика, песенное одобрение или порицание тем или иным певцом или сказителем - все это долгое зремя, даже в условиях развитого хозяйства и общественных отношений, заменяло горцам реальное право.

§2 Наиболее объективную реконструкцию раннесредневековой истории Северного Кавказа, опирающуюся на региональный, а не на территориальный или национальный принципы, представляет собой исследование А. В. Гадло \ В нем наиболее доказательно и концептуально обозначены те крупные «культурные потоки», компоненты, которые могли составить ядро карачаево-балкарского этноса в исторически обозримый период: аланы, хазары и кипчакско-половецкий субстрат.

В свете научной истории и данных о культуре Хазарского каганата, а также данных исследования X. Биджиева, основанного на раскопках Хумаринского городища (Карачаево-Черкесская Республика), можно рассматривать фольклорные и материальные памятники, имеющие отношения к герою хазарского происхождения - Карче. Это - полулегендарная фигура, стоявшая у истоков карачаево-балкарской народности, и о нем существует песня, связанная с этногенетическим узлом Архыз - Баксан - Большой Карачай.

К этому этапу этнополитической истории Карачая хронологизи-руется сюжет песни "Плач княгини Гошаях-бийче". Этот памятник лирико-эпической поэзии прописывает историю баксанских карачаевцев князей Крымшамхаловых. Роду, который своими деяниями обозначил фазу пассионарной (по выражению Льва Гумилева) активности карачаевского этноса. Фаза, с которой связана история воинских и дипломатических дел четырех братьев.

У горцев, в том числе и у карачаево-балкарцев, высокогорье было

постоянной хозяйственной зоной: она не покидалась, а по вертикали

2

передвигались только пастухи , в то время как кочевники на зиму снимались с горных становищ и спускались в долину.

1 Гадло А. В. Этническая история народов Северного Кавказа. С. Пб.: изд. С. Пб. Университета, 1994.

1 Гадло А В. Указ. соч. С. 145

Эта хозяйственная деталь, приведенная Гадло на основании все тех же грузинских источников, имеет для нас исключительную ценность, поскольку касается ментальных особенностей культуры. На наш взгляд, одним из самых неразработанных и актуальных вопросов культурологии вообще является взаимодействие и развитие разных менталитетов, особенно, когда дело касается «гибридных» культур, состоящих из нескольких компонентов. Если говорить о главной идее каждой культуры («прафеномене культуры» (Гёте) в сокровищнице человечества), то на уровне интуиции ощущается, что она не может быть гибридной. Вопрос лишь в том, каким образом эта доминирующая идея вбирает и преобразует другие компоненты.

Степняк (если принять как рабочую версию, что его основным суб-стратослагающим является плоскость, движение), попадая в горы, теряет пространство в буквальном и кинетическом смысле и начинает выстраивать в себе вертикаль.

Горы Кавказа и горы Алтая - парадигматические точки странствия, пространственно-временного и художественного мироздания гюрков, их палеопейзаж и лоно. Они же стали доминантной идеей культуры для карачаевцев и балкарцев, уже на художественной глубине отложившись в их сознании. Историческая идея из внешней перешла во внутреннюю. Так, пространство Карачая и Балкарии - это пять горных ущелий, представляющих собой сегменты одного круга. Движение оказывается замкнутым внутри этих ущелий. На смену обретенной на пути открытости - пространству, «другому» (соседу, общине, племени), открытости истории, уходящей как в прошлое, так и в будущее, -приходит движение, ограниченное некими пределами.

Столь экстремальная и уязвимая экология горного быта, природы и культуры, в том числе хозяйственной, от архитектоники жилищ и селений до планировки садов и ирригационной системы, подчинена ритмам природы, смене времен года. Особая экологическая культура карачаевцев и балкарцев основана не просто на морали, а на взаимоодухотворенной, "братской дружбе" с природой.

Производящие формы их экономики -это, в первую очередь, скотоводство. Земледелие - это вспомогательная отрасль, хотя и высокоразвитая с высокоорганизованной ирригационной системой.

Вместо ростовщичества существовали кровно-родственные, вот-

чинные правила передачи "княжеской" земли в пользование (эмчек, бегенда, ортак).

«Феномен пастушества», типологически общий для всех горских народов и «более древний, чем этнические определители».1 Карачаевцы и балкарцы, баски, баварцы, непальцы, пшавы, тирольцы и валла-хи и другие носители особой картины мира и связанных с нею особенностей психологии и этики. Из-за скота, который также был частью самого горца, да такой нераздельной, что становилось непонятно, «кто для кого», горец передвигался по пространственной вертикали для поддержания одной климатической и кормовой зоны, отрешался от мира и становился философом.

Для преумножения скота карачаевцу и балкарцу приходилось расширять свой мир, ходить через перевалы в другие земли, чтобы возвратить угнанный скот или угонять чужие табуны (это был т.н. "почетный" набег), а заодно и посягал иногда на чужие святыни или угонял пленников для продажи.

Исторически «рыцарские» занятия, когда особая толерантность, которую он проявлял в своем кругу. Этот промысел был в обычае, по негласному договору, у соседей - вайнахов, адыгов, грузин - сванов, грузин - имеретинцев, тагауров, кызылбеков (абазин) и так далее, никогда, однако, не переходя в межнациональные распри.

Обживание рельефа шло рядом с уплотнением бывшего кочевого пространства, с многовековым врастанием в горы. «Завинчивающийся круг при непрерывности движения на самом ограниченном пространстве» отразился, например, в орнаменте на войлоке и в танце.

Народом, нашедшим конечную точку «великого переселения» в горах, очевидно, двигал некий мощный инстинкт сохранения своего уклада и обычаев, хотя добровольное затворничество приносило выгоды по большей части духовные, помешав рассеиванию и уравнительной постоянной борьбе интересов на равнине. Эта закрытость воспроизводится и во внутреннем устройстве карачаево-балкарского этноса, разделившегося в ходе исторического развития по ущелиям, каждое из которых воспроизводит общую модель. Эта ареальность проявляется в самостоятельных для каждого ущелья легендах о первопроходцах,

1 Цивьян Т. В. Лингвистические основы балканской модели мира. М.: Наука, 1990. С. 81.

2 Цивьян Т. В. Указ. соч. С.

заселивших ущелье, в своеобразном внутреннем общинном устройстве, в особом для каждого ущелья членении на патронимические кварталы, вотчины, дворы, в особенностях способов деления имущества и осуществления внешних сношений, даже в особенных собирательных характерах (чегемца, баксанца, безенгийца), что отразилось в анекдотах и пословицах, эпических и историко-героических сказаниях, легендах, песнях, связанных с общекарачаево-балкарским персонажем -Карчой.

У каждого ущелья был свой «тё'ре» - общинный институт, решающий судебные, законодательные и военные вопросы. Для решения более важных вопросов собирался общекарачаево-балкарский «Тёре», располагавшийся вначале в Тау-Карачае (Чегеме), затем, возможно, в Верхней Балкарии, к услугам которого прибегали соседние народы. Этот факт является подтверждением для предположения о существовании не только внутренней истории (термин О. Шпенглера), но и некоей над-истории, что проявляется в реальном переживании государственной утопии.

Появление (возможно, вторичное) тюркской культурно-языковой системы, в лице карачаевцев и балкарцев в горах, ограничение пространства ведет к переориентации этической «горизонтали», ставящей во главу угла коллективистские интересы, в этическую «вертикаль», в индивидуальные «взлеты и падения» человека, рефлектирующего между долгом, честью и правом личности, между общиной и собственным «Я».

Сила обращается в свою противоположность. Отношения становятся амбивалентными. Лицемерие, лесть, чувство мести, культивируемое целыми поколениями, спесь, страсть к грабежу и насилию, ксенофобия, утончающийся этикет, заменяющий внутреннюю мораль, навязываемый человеку общностью, даже юмор, стихия игры, - все это суть «скачки» горского духа в его вертикальной плоскости, зажатости и экстремальности среды выживания "богоподобного «Я»."

§3 В эпической словесной традиции процесс преобразования тюркской традиции в условиях перемены географического, а значит, и эпического пространства обозначает эпос «Нарты».

Фрагментарность первых изданий эпоса долгое время скрывала от читателей и исследователей завершенность и оригинальность карачаево-балкарской версии «Нартов». Логично для эпоса, завершается земное бытие нартов, и по эпической же традиции, не вступающей в

борьбу с прошлым, а консервирующей его, «конец нартов» порождает несуществовавший дотоле культ предков, культ мертвых, вызывая своеобразную эволюцию религиозных воззрений.

Но дейстивительной причиной эпической гибели нартов явилась, конечно же, не эпидемия, не мор, а внутренняя исчерпанность их эпического предназначения, их «измена» общенародной идее в результате усиливающегося преобладания сначала групповых, а затем и частных интересов.

Расслоение нартского общества начинается как географическое разобщение "нартской отчизны".

В нартском эпосе позднего периода вдруг появляются богатеи, напоминающие феодалов средневековых легенд и сказок, - Фук и Бора-Батыр, а также честолюбцы (Сибилчи), злопыхатели (Гиляхсыртан / Гилястырхан) и плуты (Шырдан), для которых зло становится постоянным признаком, эпической квалификацией.

Сюжетный полицентризм и смена героев требует еще более разделительного отношения к эпическому пространству, более плотной его историзации.

Предметный мир нартов, скудный и символический в канонических сказаниях, пополняется «техническими» новшествами, сделанными, по преимуществу, из органических подручных материалов. При этом сам эпический набор предметов целиком почерпнут из тюркской эпической архаики и, согласно ее традициям, антропоморфизирует различные вещи или отвлеченные свойства. Все эти предметы изготовлены из ткани, костей человека (или античеловека) или же имеют отношение к физиологическим функциям, что является признаком антропоморфизма шаманских эзотерических представлений.

§4 Песни о набегах.

Если можно говорить о «двойном» генезисе «Нартов», которые обретали общекавказское оформление в процессе историзации и сложения общности на Кавказе, то «Песни о набегах» представляет собой более позднее явление и проникнуто кавказскими историческими реалиями.

Общественный строй древних тюрок - это военная демократия на высшей ступени варварства, поглотившая родовой строй.

Тюркская эпическая традиция была настолько разработанной, что ей оказалось по силам выполнять роль транслятора исторической ин-

формации между народностями Кавказа. Автор эпических песен (если иметь в виду народ-сказитель) не всегда совпадал в них с субъектом историческим. Но особая открытость истории, «памятливость», развитое художественное сознание - вот факторы появления этого своеобразного эпоса средневековья, естественно продолжавшего эпос нар-тов. Здесь уместно вспомнить теорию А. Хойслера о «разбухании» песен в обширный эпос, которое, на наш взгляд, может иметь место при наличии определенных предпосылок, социальных и эстетических.

Знаменательно, что эпос о набегах по своему удельному весу наиболее значителен не только в фольклоре карачаевцев и балкарцев, но чуть ли не во всем регионе вообще, что и заставило нас обратиться к этому пласту фольклора, поскольку поэтических свидетельств об эпохе «великого переселения народов», татаро-монгольского нашествия (исключения составляют песни, сказания и легенды карачаевцев "о борьбе с ханами кипчаков, Золотой Орды, маджарцами, песни «Крым семенле» и «Ачемез») не осталось почти никаких. Но отражение исторической действительности в фольклоре с линейным временем напрямую не связано. Так, Н. И. Кравцов отмечал период «большой ломки» (ХУ1-ХУ11 века) на материале сербского эпоса, когда древние песни долгого стиха будто бы умерли и сменились новыми песнями краткого стиха.

Классики марксизма писали о «набеговом производстве», как об экономически обусловленной форме общественных отношений в средние века (ХУ-ХУН1 века.). В историографии существует сущностное разграничение, касающееся характера этого «производства», - на набеги, подразумевающие участие двух племен, имеющие пограничный характер и связанные с периодом более ранним, до установления Кавказской «линии» в- 1811 г., и наезды, имеющие характер частный, именуемые наездничеством у кабардинцев, и в отличие от походов "ис-темейленмек джортуул", набегов "чабыуул джортуул» - у балкарцев, «кёнчекликге баргъан» "истемейленмек" - у карачаевцев. Это «производство породило песни о вождях («илли о бячча») у чеченцев, песни о предводителях - в Дагестане, песни удали - у ингушей, песни многих мужей - у адыгов, песни «симд» - у осетин и др.

Эти песни отражали объективную историческую реальность, точнее, «теневую» сторону этой реальности. Идеализирующие приемы

песенной памяти бессознательно повторяют старые образцы героя и его подвига.

Кумулятивная, интернациональная роль, например, тюркской традиции, об органическом вбирании ею жизни других народов, с которыми она соприкасается, видимо, объясняется наличием циклизован-ного эпоса у тюркских народностей (якутов, алтайцев, казахов и киргизов, карачаевцев, балкарцев и кумыков, туркменов и азербайджанцев и др.). Особенно это касается эпохи великого переселения народов, эпохи раздоров и набегов, дальнейшей феодализации общества, оказавшейся наиболее «сюжетоспособной».

Своеобразный «интернационализм» песен о набегах, на наш взгляд, объясняется тем, что эпоха союзов племен уже себя изжила, а территориальное и политическое самоопределение этих племен осуществлялось пока на уровне стихийном и естественно-географическом. Набеги были главным механизмом «передела земель».

При феодализме, как известно, человек был связан не только вертикальными связями подчинения, но и горизонтальными связями, регулирующими общинные отношения. По всей видимости, свободен не тот, кто ни от кого не зависит, а тот, кто по своей воле выбрал себе господина и вступил с ним в феодальный договор. Свобода и несвобода в общественном сознании раннего средневековья определялись довольно сложной и разработанной структурой традиционного общества. «Принадлежность того или иного лица к знати, рядовым, свободным или зависимым уважалась не только в материально-хозяйственном положении, - она связана и с мировоззренческим, и с социальным поведением.

Главным регулятором общения служат нравственные семантические оппозиции: стыд - наглость, страх - храбрость, трусость - мужество, честь - бесчестье, коварство - честность и т. д.

По этой методике, существительные и субстантивные слова отражают статическую модель мира. Сюда относится предметный мир, мир «вещей», отражаемый в песнях о набегах. Здесь сразу же надо обозначить неслучайность знакового отбора, совершаемого в песнях, связанного с символической интерпретацией всех ценностей, предметов и отношений при феодализме, точнее, в таком его закрытом феномене, которым является набег: конь -друг, ворон, а из предметов - сабля, знамя,

литавры, которые позже трансформировались в атрибутику горской свадьбы.( Н. Ф. Грабовский ')

Таковы в первом приближении символические оппозиции «нравственного словаря» песен о набегах, нуждающегося в более детальном исследовании лингвистических и экстралингвистических факторов.

Выводы по третьей главе

1. Смена пространственно-временных хронотопов /Бахтин М./, динамика архетипов, вернее, их перекодировка на вертикальной плоскости осуществлялась при сохранении механизмов исторической памяти и соответствующих ей вербальных форм слова /эпос, дипломатия, общинный суд, поэзия/, а также музыкальных инструментов и жанров, орнамента и других культурных артефактов (надгробья, жилища, формы способы распределения земли и угодий).

2. Из фольклорных жанров нартовского эпоса, являющегося версией общекавказского, созданного уже в эпоху кавказского бытования тюрков, наиболее содержательными в этническом отношении являются «песни о набегах» и «Поздние нарты», локусами которых являются Волго - Уралье, Предкавказье, Центральный Кавказ.

3. Разнородность культурно-хозяйственного уклада при сохранении тюркской этики и вербальных общественно-поведенческих тюркских констант сказалась на дуализме эпических и историко-героиче-ских форм вербального сознания, что, в свою очередь, явилось причиной смешанного характера языческого пантеона карачаевцев и балкарцев.

4. В пользу самобытности карачаево-балкарской версии нартиады

говорит завершенность ее идеологической концепции, которая основывается на тюрко-монгольских воззрениях о сотворении мира и героических деяниях богов и перволюдей-нартов.

5. После того, как эпос становится замкнутой эстетической системой, начинается его развитие в условиях феодализации общества. Позднейшие сказания интерпретируют время великого переселения народов и союзов племен как родовые распри. Модификацию глубинной

1 ССКГ. Вып. II. Тифлис, 1969. С. 3-24.

мировоззренческой основы можно проследить на сказаниях о поздних нартах.

6. Песни о набегах представляют следующую ступень развития этического сознания балкарцев и карачаевцев после нартского эпоса. Причём, переход этот обозначен уже в поздних «Нартах», младших героях эпоса, олицетворяющих временную границу между историко-героиче-скими песнями. Мифо-поэтическая этика древней родовой общины, «как бы» проверяется здесь, в условиях набегового производства, характерного для поздней феодальной общины, более конфликтогенной и дифференцированной. Эпоха набегов является весьма продуктивной для развития этических представлений кавказского менталитета.

7. Язык песен о набегах воссоздает этикет, нравственный словарь, топографию, психологию и особую «картину мира». Это происходит при помощи своеобразного диалекта, который является «семантическим узусом», принятым в данном языковом коллективе. Сюда относится мир вещей, язык жестов, пространственные номинации.

8. Песни о набегах - жанр, органически выражающий в наиболее развитом и законченном для вербального сознания виде менталитет карачаевцев и балкарцев, его мифо-поэтические и историко-героиче-ские особенности.

9. Песни о набегах являют собой некую вершину, достигаемую слитностью формы и содержания в прогрессе словесной традиции, вершину, которая обусловлена наиболее активной фазой исторической деятельности складывающего этноса.

В ЗАКЛЮЧЕНИИ осуществляется обобщение результатов работы, и обсуждаются перспективы дальнейших исследований. В наиболее общем виде выводы по данному исследованию могут быть сформулированы следующим образом:

1. Культура карачаевцев и балкарцев представляет собой самостоятельный культурный тип, обладающий смысловой обособленностью.

2. Карачаево-балкарская культура определяется как гибридный тип культуры, основой которого является кавказский субстрат уже содержащий в себе на генетическом и контактном уровнях компоненты суперстрата - тюркской культуры.

3.В процессе взаимодействия двух компонентов (кавказского и тюркского) происходит альтернативное развитие одного из двух ком-

понентов и блокирование другого (суперстрата). Так, редуцирование властных и обрядовых, общественных и религиозных институтов тюркской культуры в условиях взаимодействия с соседними народностями.

4. Одновременно с обменными процессами наблюдается сохранность тюркской культурно-языковой традиции, стойкой к историза-ции и модификации из-за панлингвистичности тюркского сознания.

5. Тюркский суперстрат, несомненно, расширяет диапазон адаптивных механизмов карачаево-балкарской культуры, выработанных в результате долгого исторического взаимодействия с другими народами.

Результаты исследования апробированы в докладах по теме диссертации на международной конференции (ИМЛИ) посвященной 200-летию со дня рождения А. С. Пушкина - Москва, 1999; на общетюркском международном курултае по проблемам языков и культур -Измир, Чешме, 1995; на международной тюркологической конференции: "История. Язык. Культура"-Казань, 1993, на II республиканской научно-практической конференции по проблемам развития государственных языков Кабардино-Балкарии - Нальчик, 1997 г; на II республиканской конференции "Эльбрусские чтения" - Нальчик, 1998 г; на региональной конференций учебных заведений Кавказских Минеральных Вод "Народы Северного Кавказа на пороге XXI века" - Пятигорск, 2002 г. Монография обсуждалась на заседании кафедры романо-гер-манской филологии Кабардино-Балкарского Государственного университета, издана как пособие в виде курса лекций "Этнокультурные ценности тюркских народов Северного Кавказа" в научно-методическом и издательском центре "Учебная литература" - Москва, 2000 г.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ИЗЛОЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ АВТОРА

Монографии:

1. «Путь к жанру». Нальчик: «Эльбрус», 1972.10 печ.л.

2. «Карачаево-балкарский фольклор». Черкесск, 1979,4,5 печ.л.

3. «Малкъар литератураны очерклери» (на балк. яз). Нальчик: «Эльбрус», 1978.8печ.л.

4. «Очерки истории балкарской литературы». Нальчик: «Эльбрус», 1981,8 печ.л.

5. «Современная балкарская литература». «История многонациональной советской литературы» в 6 томах. М.: «Наука», 1975,5 том.

6. «Портреты и проблемы». Нальчик: «Эльбрус», 1990.10 печ.л.

Статьи, тезисы:

7. Ф.Урусбиева.Избранные труды. Нальчик: «Эльбрус»,2001.

8. Ф.А. Урусбиева.Метафизика колеса, Москва 2003.Издательство «Мир дому твоему».

9. «Некоторые особенности балкарского стихосложения». // «Шу-ёхлук», 1970, №4.

10. «Пути развития балкарской сатиры». // «Вестник КЕНИИ», 1970, №3.

11. Пути развития исторического жанра в кабардино-балкарской литературе».//Материалы юбилейной научной конференции посвященной 50-летию автономии Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1971.

12. «Древний перекресток нового романа». // «Вестник КЕНИИ»,

1990.

13. «Не слепок, не бездушный лик...» (Человек и Природа) // «Литературная Россия», 1980,23 мая.

14. «Поющие деревья ногайских мудрецов» (О ногайских народных сказках). // «Литературная Россия», 1981,13 июня.

15. «Тайнопись, ставшая явной» (о мифопоэтической традиции балкарской поэзии). //«Советская молодежь», 1984,13 сентября.

16. «Фольклор и этнология» // сборник «Вопросы кавказской филологии и истории». - Нальчик: «Эльфа», 2001. Вып. 3. С. 75-94.

17. «Метафизика карачаево-балкарских пословиц» // Научный вестник Академии информационных технологий. Пятигорск, 2001.4/11.

18. «Род-община-государство» - системная константа в общественном устройстве тюрков» // тезисы докладов III Международного конгресса «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру». Пятигорск, 2001. Симпозиум IX, С. 58.

19. Кодекс Баласагуни или грани «Счастливого сознания тюрков». Тезисы докладов III Международного конгресса "Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру". Пятигорск, 2001. Симпозиум IX, С. 61.

20. «Пушкин и Коран» // «Русский язык и межкультурная коммуникация». - Пятигорск, изд. ПГЛУ, 2002, №2.

21. «Песнь о набегах как знаковый для эволюции художественного сознания пласт фольклора». // «Научный вестник» Академии информационных технологий. - Пятигорск, 2002. - № 6.

22. «Время «Нартов» и время «Деде Коркурта» в стадиальном развитии тюркского эпоса». // Исследование по фольклору. Т.П. Баку: Институт литературы им. Низами и центр фольклора АН Азербайджана, 2002,1. печ. л.

23. «Анатолия. Конец или начало транзита?» // «Литературный Азербайджан», Баку: 1999,2 печ. л..

24. «Время и пространство Гошаях-бийче». // «Литературная Кабардино-Балкария». Нальчик: 1997, №1.

25. «Плоды вечного сада». Культурная жизнь Юга России №1(3),2003г.С.62-64.

Сдано в набор 03.09.04. Подписано в печать 06.09.04. Формат 60x84 / .Печать офсетная. Бумага офсетная. Усл. п. л. 1,4. Тираж 120 экз. Заказ № 189.

ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат им. Революции 1905 г.» Министерства печати и информации КБР 360000, КБР, г. Нальчик, пр. Ленина, 33

»25 099