автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Трансформация лексики советского человека: культурологический анализ

Полный текст автореферата диссертации по теме "Трансформация лексики советского человека: культурологический анализ"

На правах рукописи

щ х

КИСЕЛЕВА Наталия Евгеньевна

ТРАНСФОРМАЦИЯ ЛЕКСИКИ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА: КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

24.00.01 - теория и история культуры

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата культурологии

Москва 2008

□□3453373

003453373

Работа выполнена на кафедре культурологии и антропологии Московского государственного университета культуры и искусств

Научный руководитель: доктор философских наук, профессор

Флиер Андрей Яковлевич

Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор

Кондаков Игорь Вадимович кандидат культурологии, доцент Лисицкий Андрей Викторович

Ведущая организация Государственный университет

гуманитарных наук

Защита состоится « / » 2008 г. в часов на заседании

диссертационного совета Д 210.010.04 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Московском государственном университете культуры и искусств по адресу: 141406, Московская обл., г. Химки-6, ул. Библиотечная, 7, корп. 2, зал защиты диссертаций.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного университета культуры и искусств.

Автореферат разослан « ^» ОбСГЯ$и<. 2008 г.

ста

Ученый секретарь диссертационного совета доктор философских наук, профессор у, О ХА1^ ' И.В. Малыгина

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования связана прежде всего с тем, что в истории культуры бывают такие периоды, когда скорость языковых изменений значительно увеличивается. Так, состояние русского языка в 1970-1990-е гг. может служить прекрасным подтверждением этого факта. Изменения коснулись и самого языка, и в первую очередь условий его употребления. Используя культурологическую терминологию, можно сказать об изменении языковой ситуации и появлении новых типов дискурса. Общение человека 70-х годов с человеком из 90-х вполне могло бы закончиться коммуникативным провалом из-за простого непонимания языка и, возможно, несовместимости языкового поведения. В качестве подтверждения достаточно указать наиболее заметное изменение: появление огромного количества новых слов (в том числе заимствований) и также исчезновение некоторых слов и значений, то есть изменение русского лексикона. Очевидно, что и сами языковые изменения, и их скорость в данном случае вызваны не внутренними причинами, а внешними, а именно - социальными преобразованиями и пертурбациями, или, иначе говоря, изменениями в жизни и культуре русскоязычного общества.

XX век оказался чрезвычайно интересным не только для классических историков, но и, в первую очередь, для историков культуры. По существу, над русским языком был проведен потрясающий по масштабам и результатам социолингвистический эксперимент. В этом столетии с ним сравним, пожалуй, лишь эксперимент над немецким языком, но это предмет отдельного исследования. Две крупные социальные встряски - революция и перестройка - затронули не только народ, но и язык. Под влиянием происходящего русский язык изменялся сам, и, кроме того, на него целенаправленно воздействовала власть, ведь язык был ее мощным орудием. Изменения в языке как социокультурном феномене, их социальные причины и следствия - основная проблема данного диссертационного исследования. Мы обратились к данной проблематике, поскольку в научной литературе последнего времени ситуация языковой динамики с позиций культурологии фактически не рассматривалась. Лингвисты же выдвигают следующие причины социокультурной трансформации русского языка в XX в.: в советскую эпоху язык был обюрократизирован и зажат в тиски цензуры и самоцензуры и к тому же служил инструментом манипулирования сознанием, а в постсоветское время с отменой цензуры перестали действовать все запреты и ограничения, резко возрасла вариативность средств выражения, общество стало терпимым к ошибкам, нарушениям нормы. Нельзя обойти

вниманием и массовое, относительно легкое проникновение в русский язык иноязычных заимствований, которое многие считают порабощением некогда «великого и могучего». Предлагаемые пути выхода из культурно-речевого кризиса противоречивы.

Но необходимо отметить, что в советское время сложилась ситуация, называемая в лингвистике диглоссией, т.е. существование двух форм языка, распределенных по сферам употребления. Наряду с обыденным русским языком возникла еще одна его разновидность, называемая в лингвистике по-разному: «советский язык», «тоталитарный язык», «ритуальный язык», «жаргон власти», «советский новояз» и т.д. Наиболее распространенным названием этого языка оказался термин «новояз» -калька с английского ^ууэреак, впервые употребленного Дж. Оруэллом в его романе-антиутопии «1984».

Диглоссия не является уникальным явлением. В лингвистике приводятся в качестве примеров и Древняя Русь (разговорный русский и литературный церковнославянский языки), и Древняя Индия (разговорный язык - пракрит и религиозный язык - санскрит). Замечено, что диглоссия характерна именно для религиозного общества, в котором нужно разделять религиозное ритуальное и обыденное общение.

Функции советского, в высшей степени ритуализированного языка близки к функциям религиозного языка. Но в советском обществе существовали и другие формы языка, обслуживающие разные ситуации общения.

«Все эти формы почти не взаимодействовали между собой, поскольку относились к разным слоям общества и к разным ситуациям общения. В речах, газетах и на партсобраниях царил новояз, на кухнях и во дворах - разговорная речь, литературная или просторечная в зависимости от речевой ситуации и ее участников. Советский человек отличался тем, что умел вовремя переключать регистры, «двоемыслие» (по Ору-эллу) порождало «двуязычие», и наоборот»1.

Следует также сказать, что часто в общественном сознании то или иное состояние языка подвергается оценке, причем обычно отмечается как раз «плохое» состояние языка. Такая критика вызвана, как правило, слишком быстрыми изменениями в языке и возникающим в связи с этим разрывом между дискурсами разных поколений. В подобной ситуации мы сейчас и находимся.

Необходимость анализа социокультурных оснований появления новояза и социальных полей его применения и интерпретация результатов этого анализа в научном культурологическом ключе определяют акту-

'КрошаузМ >Ьыкмои-вра1 мой7//11овыГ1 мир - М, 2002 -ЛЬЮ

альность данного исследования.

Степень разработанности проблемы. Трансформация лексики русского языка в XX веке до сих пор остается малоизученной. Среди специальных работ, посвященных данной тематике, можно выделить следующие: «Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик» И. Сандомирской; «Письменность городской среды» Т. Шмелевой; коллективный труд «Современный городской фольклор».

Различные аспекты взаимосвязи социокультурной реальности и лексики русского языка прошлого века освещались в наиболее общем теоретическом плане такими учеными, как М. Аркадьев, Л. Булаховский, П. Вайль, А. Генис, Ю.М. Лотман, Э.А. Орлова, Э. Сепир, Б. Успенский, Р. Якобсон и др.

Мы не могли пройти мимо того весомого вклада в осмысление советской лексики, который сделали известные поэты и писатели: А. Амальрик, И. Бродский, О. Волков, С. Довлатов, М. Зощенко, О. Мандельштам, А Платонов, А. Синявский и др.

В содержательной работе «Фольклор коммунальных квартир» И. Утехин показывает, что коммунальный быт породил целый жанр коммунальных объявлений, регламентирующих правила общежития и позволяющих осуществлять коммуникацию обезличенно.

Переходя к базовым ценностям россиян, следует сказать, что устойчивыми и наиболее наглядными формами лексической манифестации как принятой обществом системы ценностей, так и национального характера всегда были фразеологизмы, устойчивые словосочетания, идиомы, языковые паремии, пословицы и поговорки. Российские исследователи И.В. Мостовая и А.П. Скорин в работе «Ориентиры российской ментальности» выделяют в структуре менталитета 4 уровня: 1) ритуальный бытовой уровень, фиксирующий мир личности, репрезентирующий традиции и обычаи и формирующий бытовые архетипы; 2) духовный уровень (уровень религиозной мифологии), который определяет социальные архетипы, 3) уровень формирования политических архетипов через естественные реакции на политику, власть, государство; 4) уровень идеологии, формирующий основанную на идеологии этнокультурную ориентацию вовне.

При этом отмечается, что менталитет определяет типичное поведение (в том числе речевое) и типичные действия, которые и составляют национальный характер.

П. Вайль и А. Генис в работе «60-е. Мир советского человека» показали, что «советское гь» входила в систему базовых ценностных ориентации для всех социальных групп - с тем или иным знаком.

И. Сандомирская в исследовании «Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик» отмечает, что после Октябрьской революции большевики попытались заменить прежнюю имперскую идеологию служения Отечеству служением «делу мирового пролетариата», -в 1920-е гг. само употребление слов «Родина» и «Отечество» было политически некорректным и свидетельствовало о враждебности по отношению к государству диктатуры пролетариата. Однако начиная с Великой Отечественной войны, инициируя и эксплуатируя патриотические настроения, коммунистические идеологи вернулись к идее служения государству, но уже - «г осударству рабочих и крестьян».

Относительно языковой стратификации «новояза» И. Сандомирская далее отмечает, что культура создает свой миф о языке и этот миф проницает собой все речевые практики - поэзию, публицистику, философию, науку, закон. На наш взгляд, к этому перечню следует добавить советский политический и партийный дискурс (язык советской элиты), язык советского быта, сленг молодежных субкультур, маргинальную и тюремную лексику.

Своеобразие политической лексики в России последнего времени изучалось в следующих трудах: Баранов А , Михайлова О., Сатаров Г., Шилова Е. «Политический дискурс: методы анализа тематической структуры и метафорики»; Старкова М. «Политический дискурс элит как репрезентация политической стратегии и тактики».

Специфике молодежной лексики посвящено интересное исследование Ф, Рожанского «Сленг хиппи». Мы также пользовались содержательным «Словарем молодежного жаргона».

В статье И. Ферапонтова «Рекламные тексты в обыденной речи» показано, что большое влияние на формирование актуального словаря, языковых клише и других устойчивых форм речи в постсоветский период оказала реклама, до некоторой степени заменившая официальную пропаганду.

В своем исследовании маргинальной и тюремной лексики мы опирались на два издания: «Русская феня» В. Быкова и «Словарь московского арго (материалы 1980-1994 гг.)» В. Елистратова, которые, по мнению большинства специалистов, являются наиболее полными и научно-обоснованными, основанными на аутентичном материале. В данных трудах, как и в некоторых других, показано, что в постсоветское время ненормативная лексика стала практически общеупотребительной, - она заняла прочное место в языке.

Объект исследования: лексика русского языка XX века как социокультурный феномен.

Предмет: трансформация лексики советского человека.

Цель исследования - культурологический анализ причин, форм и последствий трансформации лексики советского человека.

Указанная цель исследования предполагает решение следующих задач:

1) проанализировать историческую динамику советской лексики;

2) представить «новояз» как средство коммуникации и инструмент власти;

3) выявить трансформацию смыслов в лексике советского человека;

4) создать модель языковой стратификации советского и постсоветского общества;

5) охарактеризовать с позиций культурологии языковые страты современного российского общества.

Научная гипотеза исследования состоит в предположении о том, что формирование массива советской лексики можно разделить на два периода: первый можно условно назвать «номинативным»(20-е - 30-е гг. XX века), поскольку на этом этапе был создан советский дискурс; второй период активного продуцирования советской лексики приходится на 60-е - 80-е гг. XX в., и его можно назвать «реактивным», поскольку он явился результатом реакции носителей языка на уже устоявшиеся советские реалии и ставший к тому времени до некоторой степени уже традиционным советский образ жизни.

Теоретико-методологические основы исследования. Теоретическую основу диссертации составляют исследования отечественных ученых, специализирующихся в области лингвистики, культурологии, социологии и философии. В качестве собственно культурологической методологии мы опирались на базовые положения структурализма и структурного функционализма.

Основными методами исследования стали: генетический, компаративный и семиотический анализ; анализ источников и литературы по теме исследования; метод историко-культурной реконструкции.

Научная новизна и теоретическая значимость заключаются в следующем:

- впервые находит разностороннее освещение вопрос об историко-культурном генезисе лексики советского человека;

- обосновывается положение о том, что весь массив советской лексики разделяется на два этапа историко-культурного существования: «номинативный», в ходе которого был создан советский дискурс, и «реактивный», в ходе которого произошла смена семы в уже существующих словах;

- уточнена с позиций культурологии постсоветская история русского языка, связанная с обострением таких негативных тенденций, как заметное расширение криминальной и ненормативной лексики, смешение стилистических пластов и рост количества ошибок словоупотребления. Отмечается и такая важная тенденция в развитии языка, как возвращение к практике заимствования слов для обозначения заимствованных социокультурных реалий. Практически общеупотребительной лексикой стала маргинальная и тюремная лексика, которая заняла прочное место в речи политиков, журналистов, чиновников, подростков;

- выявлены пути и формы трансформации смыслов в лексике советского и постсоветского человека на примере языка базовых ценностей, языка личной жизни и пропагандистских клише;

- впервые с позиций культурологии создаётся модель языковой стратификации современного российского общества, в рамках которой проанализирована социокультурная специфика следующих лексических сегментов; язык политики, язык литературы, язык науки, бытовая лексика, молодёжный сленг, маргинальная и тюремная лексика.

Практическая значимость диссертации видится в том, что результаты исследования могут быть использованы в учебном процессе в рамках преподавания курсов по истории отечественной культуры, истории отечественной литературы и социолингвистике в высших учебных заведениях по специальности «Культурология».

Положения, выносимые на защиту:

1. С точки зрения культурологии правомерно определять советский период истории нашего отечества даже не как социальный, а как социокультурный эксперимент. Таким образом, радикальная смена социально-экономической модели, произошедшая в России в 1917 г., сопровождалась не менее радикальной культурной трансформацией. Для самоорганизации общества в новом мире, равно как и для легитимации нового общественного устройства, помимо первобытного права сильного требовалось создание новых культурных смыслов, адекватных новым экономическим, социальным, политическим реалиям. При этом вся радикальность именно коммунистического переворота в значительной степени была кажущейся, осуществленной «на словах» и прежде всего -пресуществленной в словах. Посредством слов («на словах») большевики актуализировали столь свойственную русскому национальному характеру мифологему «обретения рая на Земле» (возможного, если все устроить по справедливости - «по правде»). Создание советского симу-лякра было созданием «соблазна» нарративными средствами.

2. Мы полагаем, что появление на свет всего массива специфически

советской лексики можно разделить на 2 периода. Первый можно условно назвать миросозидательным («адамическим», или «номинативным»), поскольку на этом этапе только что ставший советским человек осваивает советский космос — называет (дает им имена) советские отношения, советские действия, советские вещи и названия. Хронологически этот первый период приходится на 20 - 30-е гг. XX в. Необходимо отметить, что в это же самое время язык менялся и под влиянием другого (к сожалению, не менее целенаправленного) фактора - тот, кто не хотел становиться «советским человеком» (устойчивая идиома) и говорить на советском языке, был либо вынужден эмигрировать (в лучшем случае) или попросту физически уничтожался. Соответственно, в этом мире неуклонно росла доля культурно некомпетентных (да попросту малограмотных, а еще вчера - до ликвидации неграмотности - так и вовсе неграмотных) людей, и становится понятно, почему советский языковый сталь - это, по меткому определению Э А Орловой, «примитивный, но характерный стиль устной речи и письменных текстов»'. Стиль, лексические предпочтения, паттерны речевого поведения являются, наряду с нравами и обычаями, ритуалами и подражанием, частями традиционного механизма трансляции культурного опыта.

Второй период активного продуцирования советской лексики был осуществлен в 60-х - 80-х гг. XX века. Мы полагаем, что этот второй период будет корректно назвать «реактивным», поскольку он явился результатом реакции носителей языка на уже устоявшиеся советские реалии и ставший к тому времени до некоторой степени уже традиционным советский образ жизни. Реактивный период характеризуется не столько изобретением новых лексем, сколько сменой семы в уже существующих словах. Причем смена значения слова иногда на прямо противоположное (антонимичное) характерна была для лексики всех социальных групп (от представителей властной элиты до диссидентов) и для всех видов коммуникации (от постановлений ЦК до самиздатовской литературы и кухонных разговоров). Изменение смысла ключевых понятий вело к изменению смысла всего нарратива, что, собственно, и породило феномен советского языка, или - если использовать точный неологизм Дж. Оруэлла - «новояза».

3. Советский язык адекватно отражал не столько реалии нового советского мира, сколько представления массового сознания об этом мире и представления элиты о том, каким он должен быть в идеале. Как средство коммуникации новояз функционально использовался прежде всего

2ОрюваЭА Социокультурные предпосылки модернизации России М , 2002 С 58

на государственном уровне для установления политической коммуникации «власть - народ». Основная характеристика такой коммуникации в России - монологичность. Власть в России исторически полагает себя единственным субъектом политической культуры, определяющим пределы интересов граждан, права и полномочия социальных институтов. Инициатива диалога в вертикальной коммуникации «власть - общество - индивид» всегда была прерогативой государства. Поэтому политическая коммуникация носила в Советском Союзе преимущественно формально ритуализованный (всенародные почины, всенародные осуждения, просьбы трудящихся) или имитационный характер (голосование — имитация выборов, Верховный Совет - имитация парламента).

4. Советский новояз в некоторой степени являлся искусственным языком - в силу своей конструктивистской сконструированности. Однако степень его искусственности никоим образом не стоит преувеличивать, поскольку новояз - в отличие от эсперанто или языков программирования - не был создан с чистого листа, а представлял собой трансформацию естественного живого русского языка, осуществленную посредством продуцирования некоторого количества неологизмов и актуализации определенных стилистических пластов, характерных для лексики низших социальных слоев. В то же время определенная искусственность новояза делала его достаточно эффективным инструментом управления.

5. Теоретически (при любом режиме) язык власти в коммуникации «власть - народ» репрезентирует ожидания массового сознания. Но, эффективно используя язык как инструмент управления, власть сначала в значительной степени формирует эти ожидания, эксплуатируя интенции национального менталитета. Таким образом, язык выступает в качестве инструмента создания идеологического социокультурного мифа. Ярче всего эта роль языка проявляется при тоталитарных режимах, являющихся в значительной степени искусственными социокультурными конструктами - идеократиями, где миф (идеология), специально актуализированный в массовом сознании для захвата власти, затем жестко детерминировал все шаги захвативших эту власть. Прошедший XX в. знает два таких конструкта - СССР и гитлеровская Германия, и, соответственно, два идеократических мифа: коммунизм - «рай на Земле, куда попадут все трудящиеся» и Третий рейх - «тысячелетнее доминирование арийской расы».

6. 90-е гг. XX в. в России были временем системного социокультурного кризиса - с одной стороны, и информационного освобождения (тут мы имеем в виду прежде всего резкое расширение доступа к информа-

ции и возможностей информационного обмена) - с другой. Системность кризиса была обусловлена резкими изменениями, произошедшими в большинстве сфер жизни населения страны. У очень многих изменились одновременно материальное положение и социальный статус. Рухнула система ценностей советского человека, соответственно изменились приоритеты. Многие испытывали кризис целеполагания и самоидентификации.

В языке следствием системного социокультурного кризиса стало обострение следующих тенденций:

- переход в разряд общеупотребительной (бытовой) лексики большого количества слов, относящихся к лексике криминальной субкультуры,

- расширение сферы употребления ненормативной лексики,

- смешение стилистических пластов и рост количества ошибок словоупотребления,

- резкое увеличение англоязычных заимствований.

7. Российский (советский) этатизм является таковым лишь номинально, что показано на примере культурологического анализа трансформации смыслов жизненно важных базовых ценностей. Мы считаем, что ценностная ориентация, принимаемая многими исследователями за рациональный этатизм, на самом деле является модификацией иррациональных патерналистских ожиданий. Государство символизирует для массового сознания фигуру «самого главного» родителя (барина, начальника, etc). В детстве всякому хочется, чтобы именно его отец был самым сильным, отсюда и государство в сознании россиян (советского народа) должно соответствовать некому авторитарному нравственному идеалу. Но модификацией патерналистских ожиданий, основанных на авторитарном нравственном идеале, российский (советский) этатизм является лишь отчасти, поскольку он парадоксальным образом основывается одновременно и на соборности.

Поскольку соборный нравственный идеал и авторитарный являются полюсами дуальной оппозиции, то в данном случае мы имеем дело с диалектическим единством противоположностей. И государство попеременно символизирует то «отца», то «мир» - в зависимости от того, какой из нравственных идеалов (авторитарный или соборный) актуализируется в обществе.

Вместе с тем основным критерием подлинности в советском обществе была принадлежность к советскому. Поэтому можно вполне обоснованно утверждать, что «советскость» (прилагательное «советский») репрезентировала не только лояльность, но и подлинность (настоя-щесть). Настоящий человек - советский человек. В то же время под-

линность проще опознать в «простом», нежели в «сложном». Поэтому для подчеркивания подлинности к прилагательному «советский» добавлялось еще и прилагательное «простой» - общеупотребительной была конструкция «простой советский человек».

8. Мы полагаем, что если культура создает свой миф о языке, то и язык в значительной степени через различные формы дискурса влияет на социокультурные мифы. Это процессы взаимодополняющие, взаимообусловленные и взаимозависимые. Предлагая свой вариант языковой стратификации «новояза», мы выделили советский политический и партийный дискурс (язык советской элиты), язык советского быта, язык науки, язык литературы, сленг молодежных субкультур и маргинальную и тюремную лексику. В то же время предлагаемая нами стратификация никоим образом не претендует на то, чтобы считаться исчерпывающе подробной.

Апробация работы

1. По теме диссертации были опубликованы 7 статей, общим объемом 5,5 п.л.

2. Материалы диссертации внедрены в учебный процесс Высшей школы культурологии МГУКИ, Всероссийской государственной налоговой академии Министерства финансов Российской Федерации, были использованы при разработке учебных курсов «Языковая культура мира», «Языки культуры и межкультурная коммуникация», «Культурология».

3. Соискателем были зачитаны 3 доклада на научных конференциях, проводимых в ВГНА Минфина России.

4. Диссертация прошла обсуждение и была рекомендована к защите на заседании кафедры культурологии и антропологии МГУКИ от 23 июня 2008 г. (Протокол № 10).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения (общим объемом 180 е.), списка источников и литературы (178 названий).

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении характеризуется актуальность работы, описываются степень исследованности темы, ее цель, задачи, объект, предмет, научная гипотеза, методология и методы, новизна, теоретическая и практическая значимость При этом отмечается, что выбор языка (лексика, синтаксис, грамматика) в качестве материала для данной работы обусловлен тем, что, во-первых, единственной точкой соприкосновения двух культур (дворянской и крестьянской) был русский язык, а во-вторых, вся радикальность социалистической трансформации в значительной степени была кажущейся, осуществленной «на словах» и прежде всего - пресуществленной в словах. При этом вся генерация новых культурных смыслов ограничилась преимущественно приданием новых функционально-семиотических свойств элементам прежней системы. Третья причина выбора именно языка в качестве материала для культурологического анализа заключается в том, что язык наиболее наглядно отражает культурные изменения.

Первая глава «Историческая динамика» посвящена разностороннему анализу феномена советского новояза. При этом указывается на то важное обстоятельство, что с позиций культурологии правомернее определять советский период истории нашего отечества не просто как социальный, а как социокультурный эксперимент огромного масштаба, что не могло не отразиться на коренном реформировании языка. Параграф 1.1. «Генезис советской лексики. Новый мир - новые слова» сосредоточен на анализе процесса зарождения нового советского языка после Октябрьской революции. Он открывается утверждением о существовании до 1917 г., по меньшей мере, двух культур, поскольку культура «образованного общества» (интеллигентская и дворянская) не имела ничего общего с крестьянской культурой подавляющего большинства населения, на 90 % неграмотного.

Отрицание прошлого означает в российской традиции и отрицание былого слова, больше того - прошлого языка, причем не только лексики, но и орфографии, синтаксиса и грамматики. Одной из первых большевистских реформ была реформа орфографии.

Высказывается предположение, что появление на свет всего массива советской лексики можно разделить на два периода. Первый можно условно назвать миросозидательным (или «номинативным»), поскольку на этом этапе только что ставший советским человек созидает новое социокультурное пространство, дает имена советским отношениям, советским действиям, советским вещам, чго положило начало советскому дискурсу. Этот первый период приходится на 20-е - 30-е гг. XX века.

Второй период активного продуцирования советской лексики приходится на 60-е - 80-е годы XX в. Его корректно назвать «реактивным», поскольку он явился результатом реакции носителей языка на уже устоявшиеся советские реалии и ставший к тому времени до некоторой степени уже традиционным советский образ жизни. Реактивный период характеризуется не столько изобретением новых лексем, сколько сменой семы в уже существующих словах. Для реактивного периода характерны активные таутосемантические преобразования и массовое продуцирование языковых паремий. Это языковое творчество было защитной реакцией, позволяющей посредством иронии преодолеть как разрыв между официальной советской фразеологией и реальностью, так и языковое давление казенных бюрократизмов

Еще одним способом преодоления советской бюрократической риторики, особенно ярко проявившимся в конце 80-х гг., стало широчайшее использование инвективной обсценной лексики.

Параграф 1.2. «Социальная база новояза» открывается положением о том, что живой язык существует в среде носителей языка, и для появления такого нового культурного феномена, как советский язык (новояз), необходимо, чтобы новая лексика активно использовалась носителями языка.

Видимо, при советском режиме основной группой, формирующей речевое поведение, лексику и коммуникативные паттерны, являлась номенклатура - партийная и хозяйственная элита и управленцы среднего звена. В первые послереволюционные годы партийная советская номенклатура рекрутировалась по классовому признаку - из числа «потомственных пролетариев». Рабочая интеллигенция как социальная группа была крайне малочисленна. Впоследствии все в большей степени социальную базу советского языка стали составлять люмпенизированные и откровенно маргинальные группы - представители беднейших слоев субкультуры городских материальных производителей, крестьянства и криминальной субкультуры.

Самой характерной особенностью менталитета советского люмпена, его ведущей ценностной ориентацией был стихийный эгалитаризм как требование имущественного равенства. Не менее важными для формирования специфической советской лексики представляются парадоксально присутствующие одновременно в российском национальном характере стихийный анархизм, автократизм, этатизм и завышенные патерналистские ожидания. Причем эти черты наиболее ярко проявляются именно в тех социальных слоях, которые и составляли социальную базу новояза.

Таким образом, социальную базу советского языка (новояза) на первоначальном этапе его появления и развития (в 20-е - 30 гг. XX в.) составили низшие классы дореволюционного общества. Их представители обладали следующими характеристиками: низкий уровень образования, возраст 15-20 лет, свойственные этому возрасту прогностические ориентации, низкий уровень социокультурной компе1ентности, эгалитаризм и этнический национализм как ценностные ориентации, низкий уровень горизонтальной мобильности, ксенофобия. В дальнейшем основной и наиболее активной частью социальной базы новояза являлась партийно-хозяйственная номенклатура, обладавшая всеми вышеописанными характеристиками за исключением возраста и отчасти - уровня образования.

Параграф 1.3. «Новояз как средство коммуникации» посвящен, прежде всего, вопросу о том, каким образом новая советская лексика функционально использовалась на государственном уровне для установления политической коммуникации «власть (режим) - народ». Инициатива диалога в вертикальной коммуникации «власть - общество -индивид» всегда была прерогативой государства

Советский новояз в некоторой степени являлся искусственным языком - в силу своей сконструированное™. В то же время он представлял собой трансформацию естественного живого русского языка, осуществленную посредством продуцирования некоторого количества неологизмов и актуализации определенных стилистических пластов, характерных для лексики низших социальных слоев.

Основной целью политической коммуникации при любом режиме является сохранение и воспроизводство этого режима. При тоталитарном режиме это осуществляется посредством прямого вертикального администрирования (административно-командная система) на всех уровнях и посредством тотального контроля над процессом продуцирования социокультурных мифов, отражающих ожидания и ориентации массового сознания.

Эффективнее всего язык как инструмент политической коммуникации работает в сфере манипулирования массовым сознанием. Прежде всего потому, что конструирование идеологических и социокультурных симулякров начинается на лексическом уровне.

Основной задачей новояза как средства коммуникации было формирование, поддержание и обслуживание симулякра под названием «социализм» («развитой социализм»). Но помимо обеспечения политической и идеологической коммуникации, новояз, как и всякий другой язык, был также средством научной, художественной и бытовой ком-

муникации. Доминирование симулякра «социализм» и его идеологической подсистемы «научный коммунизм» привело к возникновению и становлению на советском языковом пространстве так называемой «марксистской» научной парадигмы. При этом новояз как средство научной коммуникации был малоэффективен, и те или иные отрасли советской науки надолго выпадали из мирового научного контекста, превращаясь в фантастические симулякры.

Параграф 1.4. «Новояз как инструмент власти» открывается положением о том, что наиболее простое разделение языков в современных обществах обусловлено их отношением к власти. Одни языки развиваются и получают свои характерные черты в свете власти, ее многочисленных государственных, социальных и идеологических механизмов; это - «языки энкратические». Другие же языки вырабатываются, обретаются вне власти или против нее, их принято называть «акратиче-скими языками» (Р. Барт).

Характер этих двух основных форм дискурса неодинаков. Энкрати-ческий язык - это язык массовой культуры, а в некотором смысле также и язык быта, расхожих мнений (доксы). Напротив, акратический язык резко отделен от доксы, он зиждется на мысли, а не на идеологии. Представляется очевидным, что советский язык есть язык энкратиче-ский, поэтому ему и уделяется особое внимание.

Энкратический дискурс - манипулятивная практика, где язык рассматривается и принимается в качестве орудия манипуляции. Message власти всегда обращен к бессознательному - базовым потребностям и ожиданиям массового сознания. Наиболее эффективными языковыми формами такой манипуляции являются девиз и слоган, что в свою очередь определяет их лексику и структуру.

Теоретически (при любом режиме) язык власти в коммуникации «власть - народ» репрезентирует ожидания массового сознания. Но, эффективно используя язык как инструмент управления, влас1ь сначала в значительной степени формирует эти ожидания, эксплуатируя интенции национального менталитета. Таким образом, язык выступает в качестве инструмента создания идеологического социокультурного мифа. Ярче всего эта роль языка проявляется при тоталитарных режимах, являющихся в значительной степени искусственными социокультурными конструктами - идеократиями.

Язык становится еще более эффективным инструментом власти в постиндустриальном информационным обществе, где власть основывается на владении информацией и возможности свободно этой информацией оперировать и манипулировать.

Параграф 1.5. «Постсоветская история русского языка» начинается с констатации того, что 90-е годы XX в. после свержения советской власти были временем системного социокультурного кризиса - с одной стороны, и резкого расширения доступа к информации и возможностей информационного обмена - с другой.

В языке следствием этого кризиса стало обострение таких негативных тенденций, как заметное расширение ненормативной лексики, смешение стилистических пластов и рост количества ошибок словоупотребления, Практически общеупотребительной стала маргинальная и тюремная лексика, занявшая прочное место в речи.

Выбрав демократический рыночный путь развития, Россия в начале 90-х годов XX в. в очередной раз обратилась к заемному - западному опыту. В результате проявилась вторая важная тенденция в развитии языка - возвращение к практике заимствования слов для обозначения заимствованных социокультурных реалий. Повальное англоязычие отражало как стремление массового сознания дистанцироваться от советского прошлого, так и прозападные ориентации большинства населения.

Как следствие так называемого «религиозного возрождения» возвращается в пласт общеупотребительной лексики религиозная лексика, прежде всего - православная по конфессиональной принадлежности. Очевидно, что причиной резкого повышения интереса к религии стал кризис самоидентификации и стремление обрести новую идентичность.

Существенно изменились словарь и речевая практика большинства носителей языка, представителей различных субкультур. Речевое поведение высших классов постсоветского российского общества характеризуется прежде всего неправильным словоупотреблением - в силу низкого уровня образования и небольшого словарного запаса.

Несмотря на наметившиеся негативные тенденции в современной русской лексике, мы рассматриваем язык как живой организм, развивающийся и непрерывно изменяющийся.

Вторая глава «Трансформация смыслов» посвящена последовательному рассмотрению таких вопросов, как специфика языка базовых ценностей, языка личной жизни, а также выработка и технология использования пропагандистских клише. Параграф 2.1. «Язык базовых ценностей», в котором сопоставляются аксиологические и лексические реалии дореволюционного, советского и постсовестского русского человека, строится на методологии компаративного анализа. Под базовыми ценностями подразумеваются основные жизненные смыслы - пред-

ставления о том, что наиболее желательно и привлекательно, то есть соответствует идеальному представлению о состоянии и цели бытия.

Устойчивыми и наиболее наглядными формами лексической манифестации как принятой обществом системы ценностей, так и национального характера всегда были фразеологизмы, устойчивые словосочетания, идиомы, языковые паремии, пословицы и поговорки. Среди базовых ценностей, свойственных национальному характеру русского человека, называются соборность (как антитеза индивидуализма) и эгалитаризм, завышенные патерналистские ожидания и авторитаризм, этатизм и стихийный анархизм.

Утверждается, что язык общения с властью, язык патерналистских ожиданий был наиболее ритуализованной разновидностью новояза. Он обязательно должен был содержать набор ритуальных ссылок на текущую политическую ситуацию и на роль коммунистической партии в сложившихся условиях, а также цитат из партийных документов и выступлений вождей.

Далее, витальные ценности (жизнь и здоровье) никогда не являлись приоритетными ни в России, ни в СССР. Здоровье, несмотря на то что оно репрезентируется в речевой практике новояза устойчивыми фразеологическими оборотами «здоровье - дороже всего» и «здоровья не купишь», оставалось для советских людей в значительной степени формальной ценностью. Массовое сознание не принимало идею здорового образа жизни.

Распространение атеизма и коммунистической идеологии резко изменило значение религиозной лексики в обыденной речи. Большая часть слов этого лексического пласта обрела устойчивые отрицательные коннотации («вы не в церкви - вас не обманут», «религия - опиум для народа» и т.п.).

Негативный смысловой оттенок в лексике, относящейся к сфере религии, исчез лишь после перестройки. В последние юды в связи с так называемым «религиозным ренессансом» употребление религиозной лексики стало своего рода маркером социального статуса и духовного развития личности, поскольку соответствующие лексемы обрели в массовом сознании явно выраженные положительные коннотации.

В заключение утверждается, что «советскость» (прилагательное «советский») репрезентировала не только лояльность, но и подлинность (настоящесть). Настоящий человек - советский человек.

Параграф 2.2. «Язык личной жизни» открывается уточнением, что под «личной жизнью» в работе понимается все, что входит в сферу приватной межличностной коммуникации, которую составляют половые,

родственные, семейные, дружеские отношения, а также трудовые и бытовые социальные отношения.

Прежде всего, эротическая лексика в русском языке подразделяется исключительно на медицинскую и обсценную. Обеденная же лексика традиционно является в русской культуре табуированной.

В первые послереволюционные годы общая конструктивистская тенденция механизации человеческого быта коснулась и сферы интимного. Соответственно изменяется и лексика сферы интимного. Она становится более физиологичной. Сферы интимного больше нет - есть «половая» сфера, нет и любви - есть «половое влечение». Слово «близость» выходит из употребления, вместо него используется протокольно-медицинское словосочетание «половой акт». Роды также лишаются какой-либо сакральности и становятся «актом деторождения».

В середине 30-х гг. семья становится «первичной ячейкой социалистического общества». В 40-е годы романтика вернулась с комсомольских строек в межличностные отношения. Место физиологии вновь заняла любовь, воспринимавшаяся как высшая ценность в период Великой Отечественной войны. В 60-е годы в активный словарь общеупотребительной лексики возвращаются слова «интим», «интимный». Существительное «интим» в то время означает не только сексуальную близость, но скорее обстановку близкого, доверительного общения. Позднее, с начала 80-х существительное «интим» и прилагательное «интимный» становятся в разговорной речи практически синонимами для слов «секс», «сексуальность», «сексуальный». Особенно ярко это значение проявилось в 90-е годы, когда в многочисленных газетных объявлениях встречалось устойчивое словосочетание «интим не предлагать». Также в 80-е - 90-е годы XX века в язык личной жизни приходит большое количество обсценной и блатной лексики.

Параграф 2.3. «Пропагандистские клише» начинается с утверждения о том, что данное понятие относится к языку политической коммуникации и представляет собой квинтэссенцию идеологем - социокультурных мифов, создаваемых и внедряемых в массовое сознание властью с целью манипулирования этим сознанием. При этом тематика пропагандистских клише, как правило, основывается на официальной системе ценностей, которую эти клише и призваны репрезентировать в максимально сжатой и доступной массам форме. Одновременно пропагандистские клише являются структурными единицами социокультурных мифов.

Эффективность новояза в сфере политического клиширования реальности объясняется прежде всего тем, что советский язык адекватно от-

ражал массовые ожидания, эстетические пристрастия и социальные тренды эпохи.

Поскольку пропагандистские клише советской эпохи являлись концентратом советских идеологем, среди основных тем, наиболее актуальных для того времени, называются следующие: коммунизм как высшая форма социально-экономического развития общества; тема труда и трудящихся; тема КПСС как единственной политической силы, способной продуцировать новые социокультурные смыслы; тема единства партии и народа; тема «советская власть как высшая форма демократии»; тема противостояния двух мировых систем. Решающим критерием выбора именно этих тем послужило то, что эти основные темы были адресованы всему обществу в целом.

Особо подчеркивается, что в риторике советского пропагандистского дискурса труд на благо Родины есть дело чести и совести, почетная обязанность. При этом свободный труд постулируется как догма. В новой социалистической догматике труд - естественное состояние свободной, творческой, натуры, которым и является советский человек.

В третьей главе «Языковая стратификация» предлагается авторский вариант языковой стратификации «новояза», она посвящена изучению социокультурных процессов двоякого рода: с одной стороны, -тому, как культура создает свой миф о языке, и этот миф проницает собой все речевые практики; с другой стороны, - тому, каким образом язык через различные формы дискурса влияет на социокультурные мифы. Эти процессы взаимодополняющие, взаимообусловленные и взаимозависимые. В главе ставится цель охватить и проанализировать все достаточно крупные и значимые по степени своего присутствия в языке речевые практики.

Параграф 3.1. «Язык советской элиты. Политическая и партийная лексика» начинается с указания на то, что политическая и партийная лексика в тоталитарном, идеократическом и однопартийном государстве - это, по сути дела, язык, на котором власть разговаривает со своим народом. Основная функциональная особенность советской партийной лексики - семантическая амбивалентность. Достигался этот эффект за счет постепенного «размывания» семы, «опустошения» слова, превращения его в пустую форму, которую можно было наполнить любым содержанием.

Язык, основанный на семантически амбивалентной лексике, использующийся в ритуальных целях, в значительной степени сакрализует говорящего в глазах слушающего. Как любой сакральный текст, партийные

документы подлежали бесконечным трактовкам, но они допускались лишь в пределах определенного канона.

Используя метод частотного анализа, предпринимается попытка на материале выступлений партийных функционеров выявить лексемы, наиболее часто употребляемые в текстах официального партийно-политического дискурса в различные периоды истории КПСС. Именно эти тексты служили лексическим эталоном для официального языка советской элиты. Приводятся результаты проведенного частотного анализа, при этом подтверждается сделанный ранее вывод о важности как для новояза в целом, так и для языка партийной элиты категории «советско-сти». Во все рассматриваемые периоды в языке элиты постоянно в числе наиболее употребляемых лексем присутствует прилагательное «советский». Во-вторых, утверждается, что важнейшей темой партийно-политических высказываний было противостояние двух систем: социалистической и капиталистической, поскольку описывающие эту ситуацию лексемы присутствуют во всех разделах и во всех периодах. В-третьих, анализ показывает, что одной из важнейших тем партийно-политического дискурса была тема труда и строительства. Отдельно анализируется частота употребления в текстах партийной элиты строго советских неологизмов.

В целом, словарь партийных и советских начальников был перенасыщен цитатами и пропагандистскими клише. В силу их низкой социокультурной компетентности словарь этот был достаточно беден.

Параграф 3.2. «Язык литературы» сосредоточивает свое внимание на анализе того влияния, которое Октябрьская революция 1917 года, советская действительность и советский язык (новояз) оказали на русскую литературу.

Гигантский проект официальной советской литературы «социалистического реализма» можно представить как результат стремления системы к созданию собственного канонического текста. Этот несостоявшийся идеальный текст и является объектом нашего исследования.

Отличительными чертами литературы соцреализма были: «конфликт хорошего с лучшим» и народность - как простота языка (лексики, синтаксиса), сюжета и художественных приемов. При этом отмечается, что многие выдающиеся советские литераторы предпринимали попытки «вписаться» в официальный литературный дискурс. Далее делается вывод: именно каноническая литература соцреализма в наименьшей степени была советской в языковом смысле - то есть написанной на «советском языке». По большей части официальные советские писатели опасались необычного слова - оно могло оказаться не совсем благона-

дежным, что сокращало их словарь, а язык произведений выглядел нередко бесцветным.

Власть диктовала литераторам не только «что» писать, но и «как» и какими словами. Возможно, поэтому литераторов, создававших свои произведения на советском языке (имеется в виду не только лексика, но и грамматика и синтаксис), в русской литературе периода 1917-1991 гг. было весьма немного, и, как правило, их произведения были если не антисоветскими, то выходили за рамки той картины мира, которую идеологи разрешали видеть «простому советскому человеку». Возможно, первым русским прозаиком, сумевшим «освоить» новояз, органично использовать его как единственно адекватный картине советского мира язык, был А. Платонов, которого можно назвать создателем советского литературного языка. Однако платоновская языковая традиция практически не имела продолжения в отечественной литературе.

Параграф 3.3. «Язык науки» посвящен осмыслению феномена научной лексики в Советском Союзе. При этом отмечается, что язык советской науки обладал двумя особенностями: во-первых, он был предельно идеологизированным, а во-вторых - полемичным до крайней степени. Идеологизированность советского научного языка проявлялась прежде всего в злоупотреблении двумя именами прилагательными («советская» и «буржуазная») применительно к самому существительному «наука».

Отношение к науке - как власти, так и общества - изменилось с приходом хрущевской «оттепели». Общество, постепенно освобождающееся от веры в непогрешимость партии и правительства, искало нового культа, на роль которого наука подходила по всем статьям, поскольку сочетала в себе объективность истины с непонятностью ее выражения. В результате научная лексика начинает проникать в художественную литературу и разговорную речь.

Для того чтобы иметь эффективную научную элиту, советская власть вынуждена была дать ученым некоторые послабления. Как следствие -научный дискурс становится своего рода территорией свободы, а научное сообщество - центром либерализма. Закономерным представляется тот факт, что большинство советских диссидентов вышли из научной среды.

Стремление получить научную степень, появившееся у многих партийных работников, привело к тому, что средний уровень советской науки в гуманитарных и общественных дисциплинах резко снизился. В результате появилось немало идеологически ангажированных, «пустых» научных работ. На языке науки это отразилось непосредственно. Во-первых, низкий уровень социокультурной компетентности зачастую приводил к неправильному употреблению терминов. Во-вторых, усили-

лась тенденция излагать простые вещи посредством исключительно специализированной лексики. В-третьих, следствием предельной идеологизированное™ гуманитарных и общественных наук стал запрет на употребление «идеологически вредных терминов».

Закономерным следствием воздействия всех этих факторов стала нередкая терминологическая путаница в советской науке.

Параграф 3.4. «Бытовая лексика» начинается с выделения трех основных речевых практик на бытовом уровне, различающихся в зависимости от социокультурной компетентности субъектов коммуникации: 1) «официальный» новояз, характеризующийся преобладанием бюрократизмов; 2) принимающий официальную лексику и дополняющий ее просторечными советизмами, обсценной и блатной лексикой - язык большинства; 3) разговорный язык, иронически осваивающий официальную лексику и также дополняющий ее просторечными советизмами, обсценной и маргинальной лексикой - язык интеллигенции.

Бытовая лексика порождает особенно много новых слов с большим количеством синонимов для описания широко распространенных советских социокультурных феноменов. Одним из основных является доносительство, которое как явление было широко отражено в лексике советского новояза - существовало несколько социально и стилистически дифференцированных лексем для обозначения собственно доноса. Например, на официальном новоязе донос назывался «сигнал», «информация», а на разговорном уровне - «телега», «стук», «заклад» и др.

Специфика советской жизни способствовала появлению в интеллигентской речевой практике грандиозной эзоповой системы, определившей в том числе и лексические предпочтения. Почти любое понятие, имя, явление могло получить эзопов псевдоним. После XX съезда поэтика эзопова языка начинает создавать свою виртуальную реальность, симу-лякр. При этом эзопов язык постепенно отчуждается от породившей его эмпирической реальности.

Параграф 3.5. «Молодежный сленг» посвящен анализу специфики лексики подрастающих поколений в Советском Союзе. В семидесятые годы XX века стремление отличаться от окружающих вкупе с ростом бунтарских и эскапистских настроений привело к появлению молодежных субкультур - хиппи, панков и т.д. Еще раньше - в 50-е гг. - желание отличаться от прочих породило «стиляг». Помимо отличий в манере поведения, во внешнем виде, в культурных предпочтениях, представители этих субкультур широко использовали слеиг в качестве еще одного маркера принадлежности к соответствующей контркультуре. Контркультура всегда является реакцией на господствующую в общест-

ве культуру мейнстрима. Потому и сленг, являясь маркером принадлежности к контркультуре, был подчеркнуто несоветским, и в его лексике преобладали либо англицизмы (стиляги, хиппи), либо обсценная лексика (панки), либо лексика, соответствующая игровым обстоятельствам (ролевики).

Поскольку идеология панка базировалась не на пассивной репрезентации собственной инаковости, а на активном противостоянии системе, выражающейся в непрерывном эпатирования обывателя, панковскую лексику характеризовало засилье слов, обозначающих телесный низ и относящихся к анально-генитальной тематике.

Сообщества футбольных фанатов - одна из наиболее распространенных форм субкультурной молодежной активности в современной России. Язык фанатов ограничивается преимущественно матом, названием фанатских группировок и оскорбительными прозвищами для «вражеских» команд.

По критерию социокультурной компетентности полную прошвопо-ложность фанатам представляет наиболее интеллектуальная молодежная субкультура, зародившаяся в Москве в 1990-е гг., - толкиенисты (или ролевики), названные так по имени одного из родоначальников жанра фэнтези Дж. P.P. Толкиена. По сути, для толкиенистов фантазии Толкиена оказываются большей реальностью, чем мир российской действительности. В значительной степени это относится и к лексике, изобиловавшей архаизмами и историзмами. Очевидно, утеря ясной грани между реальностью и вымыслом оказалась способом компенсации аномии и разрушения идеалов советского времени.

Параграф 3.6. «Маргинальная и тюремная лексика» открывается положением о том, что криминальная субкультура входит в круг экс-тернальных культур. В советское время «маргинальная и тюремная лексика» претерпела ряд стремительных изменений, отражающих изменения в субкультуре тюрьмы и блатного мира. Она не только обогатила русский язык, став частью лексической базы «новояза», но и сама бурно развивалась под воздействием советского дискурса.

Овладение блатным языком с культурологической точки зрения выполняет функцию инициации. Аналогичным образом любая профессиональная, конфессиональная и пр. инициация подразумевает овладение особым языком (языком отправления культа, профессиональной лексикой и т.п.).

Многие исследователи отмечают, что маргинальная и тюремная лексика фиксирует основное внимание участников коммуникации на лице

и частях «телесного низа». Лингвисты отмечают засилье в тюремном арго анально-генитальной лексики

Тюремная татуировка - не только украшение, но и своеобразный тайный язык, знак принадлежности к сообществу, содержащий весьма значительный объем информации о носителе татуировки.

Особый интерес для темы нашего исследования представляют современные татуировки-аббревиатуры, описывающие (означающие) все сферы жизни тюремной субкультуры и, как правило, полисемичные. В такой татуировке взаимодействуют явный и скрытый (предназначенный только для посвященных) смыслы.

В последние постсоветские годы блатная лексика активно осваивается представителями российской элиты («разборка» и проч.). Экспансия блатной лексики во все остальные пласты речи началась еще в 50-е годы, но сегодня она достигла своего пика.

В Заключении формулируются основные выводы исследования.

Список публикаций по теме диссертации

1 Киселева НЕ. Социокультурные аспекты новояза в Советском Союзе в 20-е-30-е годы XX века // Вестник МГУКИ. - 2008. - № 1. - С. 81-84. 2. Киселева НЕ Новояз как инструмент власти // Вестник Поморского университета Серия «Гуманитарные и социальные науки». - 2008. - № 8. - С. 60-65. 3 Киселева НЕ. Изменения в лексике русского языка постсоветского периода // Сб науч. статей ППС ВГНА Минфина России. - 2006. - № 4. - С. 54-58. 4. Киселева Н Е Партийная и политическая лексика: культурологический аспект / /Сб. науч. статей ППС ВГНА Минфина России. - 2007 - № 2 - С. 71-75. 5 Киселева Н.Е Генезис советской лексики новый мир - новые слова // Наука. Культура. Общество. -2007. -№ 4 - С. 117-123.

6. Киселева НЕ. Клише советского языка: культурологический аспект // Вестник ВГНА Минфина России. - 2007. - № 1 (16). - С. 196-199.

7. Киселева Н.Е Трансформация базовых ценностей и ее отражение в языке // Вестник ВГНА Минфина России.-2008.-№2(18) - С 156-164.

Подписано в печать 20.10.2008 г. Объем 1,5 п.л. Тираж 100 экз.

_Заказ № . Ротапринт МГУКИ._

Адрес университета и типографии: 141406 г. Химки Московской обл., ул. Библиотечная, 7.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата культурологии Киселева, Наталия Евгеньевна

Введение.

Глава 1. Историческая динамика.

1.1. Генезис советской лексики. Новый мир — новые слова.

1.2. Социальная база новояза.

1.3. Новояз как средство коммуникации.

1.4. Новояз как инструмент власти.

1.5. Постсоветская история русского языка.

Глава 2. Трансформация смыслов.

2.1. Язык базовых ценностей.

2.2. Язык личной жизни.

2.3. Пропагандистские клише.

Глава 3. Языковая стратификация.

3.1. Язык советской элиты. Политическая и партийная лексика.

3.2. Язык литературы.

3.3. Язык науки.

3.4. Бытовая лексика.

3.5. Молодежный сленг.

3.6. Маргинальная и тюремная лексика.

Введение диссертации2008 год, автореферат по культурологии, Киселева, Наталия Евгеньевна

Актуальность темы исследования связана прежде всего с тем, что в истории культуры бывают такие периоды, когда скорость языковых изменений значительно увеличивается. Так, состояние русского языка в 70-90-е гг. XX века может служить прекрасным подтверждением этого факта. Изменения коснулись и самого языка, и, в первую очередь, условий его употребления. Используя культурологическую терминологию, можно сказать об изменении языковой ситуации и появлении новых типов дискурса. Общение человека из 70-х гг. с человеком из 90-х вполне могло бы закончиться коммуникативным провалом из-за простого непонимания языка и, возможно, несовместимости языкового поведения. В качестве подтверждения достаточно указать наиболее заметное изменение: появление огромного количества новых слов (в том числе заимствований) и также исчезновение некоторых слов и значений, то есть изменение русского лексикона. Очевидно, что и сами языковые изменения, и их скорость в данном случае вызваны не внутренними причинами, а внешними, а именно — социальными преобразованиями и пертурбациями, или, иначе говоря, изменениями в жизни и культуре русскоязычного общества.

XX век оказался чрезвычайно интересным не только для классических историков, но и, в первую очередь, для историков культуры. По существу, над русским языком был проведен потрясающий по масштабам и результатам социолингвистический эксперимент. В этом столетии с ним сравним, пожалуй, лишь эксперимент над немецким языком, но это предмет отдельного исследования. Две крупные социальные встряски - революция и перестройка - затронули не только народ, но и язык. Под влиянием происходящего русский язык изменялся сам, и, кроме того, на него целенаправленно воздействовала власть, ведь язык был ее мощным орудием. Изменения в языке как социокультурном феномене, их социальные причины и последствия - и есть основная проблема данного диссертационного исследования. Мы обратились к данной проблематике, поскольку в научной литературе последнего времени ситуация языковой динамики с позиций культурологии фактически не рассматривалась.

Лингвисты же выдвигают следующие причины социокультурной трансформации русского языка в XX в.: в советскую эпоху язык был обюро-кратизирован и зажат в тиски цензуры и самоцензуры и к тому же служил I инструментом манипулирования сознанием, а в постсоветское время с отменой цензуры перестают действовать все запреты и ограничения, резко возрастает вариативность средств выражения, общество становится терпимым к ошибкам, нарушениям нормы. Нельзя обойти вниманием и массовое, относительно легкое проникновение в русский язык иноязычных заимствований, которое многие считают порабощением некогда «великого и могучего».

Но необходимо отметить, что в советское время сложилась ситуация, называемая в лингвистике диглоссией, т.е. существование двух форм языка, распределенных по сферам употребления. Наряду с обыденным русским языком возникла еще одна его разновидность, называемая в лингвистике по-разному: «советский язык», «тоталитарный язык», «ритуальный язык», « жаргон власти», «советский новояз» и т.д. Наиболее распространенным названием этого языка оказался термин «новояз» - калька с английского №\у-эреак, впервые употребленного Дж. Оруэллом в его романе-антиутопии «1984».

Диглоссия не является уникальным явлением. В лингвистике приводятся в качестве примеров и Древняя Русь (разговорный русский и литературный церковнославянский языка), и Древняя Индия (разговорный язык — пракрит и религиозный язык — санскрит). Замечено, что диглоссия характерна именно для религиозного общества, в котором нужно разделять религиозное ритуальное и обыденное общение.

Функции советского, в высшей степени ритуализированного языка близки к функциям религиозного языка. Но в советском обществе существовали и другие формы языка, обслуживающие разные ситуации общения.

Все эти формы почти не взаимодействовали между собой, поскольку относились к разным слоям общества и к разным ситуациям общения. В речах, газетах и на партсобраниях царил новояз, на кухнях и во дворах — разговорная речь, литературная или просторечная в зависимости от речевой ситуации и ее участников. Советский человек отличался тем, что умел вовремя переключать регистры, «двоемыслие» (по Оруэллу) порождало «двуязычие», и наоборот»1.

Следует также сказать, что часто в общественном сознании то или иное состояние языка подвергается оценке, причем обычно отмечается как раз «плохое» состояние языка. Такая критика вызвана, как правило, слишком быстрыми изменениями в языке и возникающим в связи с этим разрывом между дискурсами разных поколений. В подобной ситуации мы сейчас и находимся.

Необходимость анализа социокультурных оснований появления новояза и социальных полей его применения и интерпретация результатов этого анализа в научном культурологическом ключе определяют актуальность данного исследования.

Степень разработанности проблемы. Нужно сказать, что трансформация лексики русского языка в XX веке до сих пор остается малоизученной. Среди специальных работ, посвященных данной тематике, можно выделить, на наш взгляд, следующие: Сандомирская И. «Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик» (2001); Шмелева Т. «Письменность городской среды» в сб. «Фонетика - орфоэпия - письмо в теории и на практике» (1996); коллективный труд «Современный городской фольклор» (2003).

Различные аспекты взаимосвязи социокультурной реальности и лексики русского языка прошлого века освещались в наиболее общем теоретиче

1 Кронгауз М. Язык мой - враг мой? // Новый мир. — М.,2002. — №10. ском плане такими учеными, как М. Аркадьев, Л. Булаховский, П. Вайль, А. Генис, Ю.М. Лотман, Э.А. Орлова, Э. Сепир, Б. Успенский, Р. Якобсон и др.

Мы не могли пройти мимо того весомого вклада в осмысление советской лексики, который сделали известные поэты и писатели: А. Амальрик, И. Бродский, О. Волков, С. Довлатов, М. Зощенко, О. Мандельштам, А. Платонов, А. Синявский и др.

В содержательной работе «Фольклор коммунальных квартир» И. Уте-хин (в сборнике «Современный городской фольклор», 2003) показывает, что коммунальный быт породил целый жанр коммунальных объявлений, регламентирующих правила общежития и позволяющих осуществлять коммуникацию обезличенно.

Переходя к базовым ценностям россиян, следует сказать, что устойчивыми и наиболее наглядными формами лексической манифестации как принятой обществом системы ценностей, так и национального характера всегда были фразеологизмы, устойчивые словосочетания, идиомы, языковые паремии, пословицы и поговорки. Российские исследователи И.В. Мостовая и А.П. Скорин в работе «Ориентиры российской ментальности» (1995) выделяют в структуре менталитета 4 уровня: 1) ритуальный бытовой уровень, фиксирующий мир личности, репрезентирующий традиции и обычаи и формирующий бытовые архетипы; 2) духовный уровень (уровень религиозной мифологии), который определяет социальные архетипы; 3) уровень формирования политических архетипов через естественные реакции на политику, власть, государство; 4) уровень идеологии, формирующий основанную на идеологии этнокультурную ориентацию вовне.

При этом отмечается, что менталитет определяет типичное поведение (в том числе речевое) и типичные действия, которые и составляют национальный характер.

П. Вайль и А. Генис в работе «60-е. Мир советского человека» (2001) показали, что «советскость» входила в систему базовых ценностных ориен-таций для всех социальных групп - с тем или иным знаком.

И. Сандомирская в своем исследовании «Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик» (2001) отмечает, что после Октябрьской революции большевики попытались заменить прежнюю имперскую идеологию служения Отечеству служением «делу мирового пролетариата» - в 1920-е гг. само употребление слов «Родина» и «Отечество» было политически некорректным и свидетельствовало о враждебности по отношению к государству диктатуры пролетариата. Однако начиная с Великой Отечественной войны, инициируя и эксплуатируя патриотические настроения, коммунистические идеологи вернулись к идее служения государству, но теперь уже - «государству рабочих и крестьян».

Относительно языковой стратификации «новояза» И. Сандомирская далее отмечает, что культура создает свой миф о языке и этот миф проницает собой все речевые практики - поэзию, публицистику, философию, науку, закон. На наш взгляд, к этому перечню следует добавить советский политический и партийный дискурс (язык советской элиты), язык советского быта, сленг молодежных субкультур, маргинальную и тюремную лексику.

Своеобразие политической лексики в России последнего времени изучалось в следующих трудах: Баранов А., Михайлова О., Сатаров Г., Шипова Е. «Политический дискурс: методы анализа тематической структуры и метафорики» (2004); Старкова М. «Политический дискурс элит как репрезентация политической стратегии и тактики» (в книге «Власть и элиты в российской трансформации» (2005).

А. Скворцов в своей статье «О языке современной русской научной литературы» (1998) отмечает, помимо всего прочего, что советской науке была присуща терминологическая путаница. Дело в том, что в научном языке использование специальных терминов должно быть строгим и четким. Научный язык (по крайней мере, в фундаментальной литературе) прежде всего должен быть хорошим естественным языком. Стремление авторов выражаться более учено порождает так называемый псевдонаучный стиль.

Специфике молодежной лексики посвящено интересное исследование Ф. Рожанского «Сленг хиппи» (1992). Мы также пользовались содержательным «Словарем молодежного жаргона» (2003).

В работе И. Ферапонтова «Рекламные тексты в обыденной речи» показано, что большое влияние на формирование актуального словаря, языковых клише и других устойчивых форм речи в постсоветский период оказала реклама, до некоторой степени заменившая официальную пропаганду.

В своем исследовании маргинальной и тюремной лексики мы опирались преимущественно на два издания: В. Быков «Русская феня» (2003) и В. Елистратов «Словарь московского арго (материалы 1980 - 1994 гг.)», которые, по мнению большинства специалистов, являются наиболее полными и научно-обоснованными, основанными на наиболее аутентичном материале. В данных трудах, как и в некоторых других, показано, что в постсоветское время ненормативная лексика стала практически общеупотребительной -она заняла прочное место в языке политиков, журналистов, чиновников, подростков.

Объект исследования: русский язык XX века как социокультурный феномен.

Предмет: трансформация лексики советского человека.

Цель исследования - культурологический анализ причин, форм и последствий трансформации лексики советского человека.

Указанная цель исследования предполагает решение следующих задач:

1) проанализировать историческую динамику советской лексики;

2) представить «новояз» как средство коммуникации и инструмент власти;

3) выявить трансформацию смыслов в лексике советского человека;

4) создать модель языковой стратификации советского и постсоветского общества;

5) охарактеризовать с позиций культурологии языковые страты современного российского общества.

Научная гипотеза исследования состоит в предположении, о том, что формирование массива советской лексики молено разделить на два периода: первый можно условно назвать «номинативным» (20-е - ЗОе гг. XX века), поскольку на этом этапе был создан советский дискурс; второй период активного продуцирования советской лексики приходится на 60-е - 80-е гг. XX в, и его можно назвать «реактивным», поскольку он явился результатом реакции носителей языка на уже устоявшиеся советские реалии и ставший к тому времени до некоторой степени уже традиционным советский образ жизни.

Теоретико-методологические основы исследования. Теоретическую основу диссертации составляют исследования отечественных ученых, специализирующихся в области лингвистики, культурологии, социологии и философии. В качестве собственно культурологической методологии мы опирались на базовые положения структурализма и структурного функционализма.

Основными методами исследования стали: генетический анализ; компаративный анализ; семиотический анализ; анализ источников и литературы по-теме исследования; метод историко-культурной реконструкции.

Научная новизна и теоретическая значимость заключается в следующем:

- впервые находит свое разностороннее освещение вопрос об историко-культурном генезисе лексики советского человека;

- обосновывается положение о том, что весь массив советской лексики разделяется на два этапа своего историко-культурного существования: «номинативный», в ходе которого был создан советский дискурс, и «реактивный», в ходе которого произошла смена семы в уже существующих словах;

- уточнена с позиций культурологии постсоветская история русского языка, связанная с обострением таких негативных тенденций, как заметное расширение криминальной и ненормативной лексики, смешение стилистических пластов и рост количества ошибок словоупотребления. Отмечается и такая важная тенденция в развитии языка, как возвращение к практике заимствования слов для обозначения заимствованных социокультурных реалий. Практически общеупотребительной лексикой стала и блатная феня, которая заняла прочное место в лексике политиков, журналистов, чиновников, подростков;

- выявлены пути и формы трансформации смыслов в лексике советского и постсоветского человека на примере языка базовых ценностей, языка личной жизни и пропагандистских клише;

- впервые с позиций культурологии создается модель языковой стратификации современного российского общества, в рамках которой проанализирована социокультурная специфика следующих лексических сегментов: язык политики, язык литературы, язык науки, бытовая лексика, молодежный сленг, маргинальная и тюремная лексика.

Практическая значимость диссертации видится в том, что результаты исследования могут быть использованы в учебном процессе в рамках преподавания курсов по истории отечественной культуры, истории отечественной литературы и социолингвистике в высших учебных заведениях по специальности «культурология».

Положения, выносимые на защиту.

1. С точки зрения культурологии правомерно определять советский период истории нашего отечества даже не как социальный, а как социокультурный эксперимент. Таким образом, радикальная смена социально-экономической модели, произошедшая в России в 1917 г., сопровождалась не менее радикальной культурной трансформацией. Для самоорганизации общества в новом мире, равно как и для легитимации нового общественного устройства, помимо первобытного права сильного требовалось создание новых культурных смыслов, адекватных новым реалиям — экономическим, социальным, политическим. При этом вся радикальность именно коммунистического переворота в значительной степени была кажущейся, осуществленной «на словах» и прежде всего - пресуществленной в словах. Посредством слов (то есть «на словах») большевики актуализировали столь свойственную русскому национальному характеру мифологему «обретения рая на Земле» (возможного, если все устроить по справедливости - «по правде»). Создание советского симулякра было созданием «соблазна» нарративными средствами. 2. Мы полагаем, что появление на свет всего массива специфически советской лексики можно разделить на 2 периода. Первый можно условно назвать миросозидательным («адамическим» или «номинативным»), поскольку на этом этапе только что ставший советским человек осваивает советский космос - называет (дает им имена) советские отношения, советские действия, советские вещи. Хронологически этот первый период приходится на 20-30-е гг. XX в. Необходимо отметить, что в это же самое время язык менялся и под влиянием другого (к сожалению, не менее целенаправленного) фактора -тот, кто не хотел становиться «советским человеком» (устойчивая идиома) и говорить на советском языке был либо вынужден эмигрировать (в лучшем случае) или попросту физически уничтожался. Соответственно, в этом мире неуклонно росла доля культурно некомпетентных (да попросту малограмотных, а еще вчера - до ликвидации неграмотности - так и вовсе неграмотных) людей, и становится понятно, почему советский языковый стиль - это, по меткому определению Э.А. Орловой, «примитивный, но характерный стиль устной речи и письменных текстов»". Стиль, лексические предпочтения, паттерны речевого поведения являются наряду с нравами и обычаями, ритуалами и подражанием составными частями традиционного механизма трансляции культурного опыта.

2Орлова Э. А. Социокультурные предпосылки модернизации России. - М., 2004. - С. 58.

Второй период активного продуцирования советской лексики был осуществлен в 60 - 80-х гг. XX века. Мы полагаем, что этот второй период будет корректно назвать «реактивным», поскольку он явился результатом реакции носителей языка на уже устоявшиеся советские реалии и ставший к тому времени до некоторой степени уже традиционным советский образ жизни. Реактивный период характеризуется не столько изобретением новых лексем, сколько сменой семы в уже существующих словах. Причем смена значения слова иногда на прямо противоположное (антонимичное) характерна была для лексики всех социальных групп (от представителей властной элиты до диссидентов) и для всех видов коммуникации (от постановлений ЦК до сам-издатовской литературы и кухонных разговоров). Изменение смысла ключевых понятий вело к изменению смысла всего нарратива, что, собственно, и породило феномен советского языка, или - если использовать точный неологизм Дж. Оруэлла - «новояза».

3. Советский язык адекватно отражал не столько реалии нового советского мира, сколько представления массового сознания об этом мире и представления элиты о том, каким он должен быть в идеале. Как средство коммуникации новояз функционально использовался прежде всего на государственном уровне для установления политической коммуникации «власть - народ». Основная характеристика такой коммуникации в России - монологичность. Власть в России исторически полагает себя единственным субъектом политической культуры, определяющим пределы интересов граждан, права и полномочия социальных институтов. Инициатива диалога в вертикальной коммуникации «власть - общество - индивид» всегда была прерогативой государства. Поэтому политическая коммуникация носила в Советском Союзе преимущественно формально ритуализованный (всенародные почины, всенародные осуждения, просьбы трудящихся) или имитационный характер (голосование - имитация выборов, Верховный совет — имитация парламента).

4. Советский новояз в некоторой степени являлся искусственным языком — в силу своей конструктивистской сконструированности. Однако степень его искусственности никоим образом не стоит преувеличивать, поскольку новояз - в отличие от эсперанто или языков программирования - не был создан с чистого листа, а представлял собой трансформацию естественного живого русского языка, осуществленную посредством продуцирования некоторого количества неологизмов и актуализации определенных стилистических пластов, характерных для лексики низших социальных слоев. В то же время определенная искусственность новояза делала его достаточно эффективным инструментом управления.

5. Теоретически (при любом режиме) язык власти в коммуникации «власть - народ» репрезентирует ожидания массового сознания. Но, эффективно используя язык как инструмент управления, власть сначала в значительной степени формирует эти ожидания, эксплуатируя интенции нациоt нального менталитета. Таким образом, язык выступает в качестве инструмента создания идеологического социокультурного мифа. Ярче всего эта роль языка проявляется при тоталитарных режимах, являющихся в значительной степени искусственными социокультурными конструктами - идеократиями, где миф (идеология), специально актуализированный в массовом сознании для захвата власти, затем жестко детерминировал все шаги захвативших эту власть. Прошедший XX в. знает два таких конструкта - СССР и гитлеровская Германия и, соответственно, два идеократических мифа: коммунизм - «рай на Земле, куда попадут все трудящиеся» и Третий рейх — «тысячелетнее доминирование арийской расы».

6. 90-е гг. XX в. в России были временем системного социокультурного кризиса — с одной стороны, и информационного освобождения (тут мы имеем в виду прежде всего резкое расширение доступа к информации и возможностей информационного обмена) - с другой. Системность кризиса была обусловлена резкими изменениями, произошедшими в большинстве сфер жизни населения страны. У очень многих изменились одновременно материальное положение и социальный статус. Рухнула система ценностей советского человека, соответственно изменились приоритеты. Многие испытывали кризис целеполагания и самоидентификации.

В языке следствием системного социокультурного кризиса стало обострение следующих тенденций:

- переход в разряд общеупотребительной (бытовой) лексики большого количества слов, относящихся к лексике криминальной субкультуры,

- расширение сферы употребления ненормативной лексики,

- смешение стилистических пластов и рост количества ошибок словоупотребления,

- резкое увеличение англоязычных заимствований.

7. Российский (советский) этатизм является таковым лишь номинально, что показано на примере культурологического анализа трансформации смыслов жизненно важных базовых ценностей. Мы считаем, что ценностная ориентация, принимаемая многими исследователями за рациональный этатизм, на самом деле является модификацией иррациональных патерналистских ожиданий. Государство символизирует для массового сознания фигуру «самого главного» родителя (барина, начальника, etc.). В детстве всякому хочется, чтобы именно его папа был самым сильным, отсюда и государство в сознании россиян (советского народа) должно соответствовать некому авторитарному нравственному идеалу. Но модификацией патерналистских ожиданий, основанных на авторитарном нравственном идеале, российский (советский) этатизм является лишь отчасти, поскольку он парадоксальным образом основывается одновременно и на соборности.

Поскольку соборный нравственный идеал и авторитарный являются полюсами дуальной оппозиции, то в данном случае мы имеем дело с диалектическим единством противоположностей. И государство попеременно символизирует то «отца», то «мир» — в зависимости от того, какой из нравственных идеалов (авторитарный или соборный) актуализируется в обществе.

Вместе с тем основным критерием подлинности в советском обществе была принадлежность к советскому. Поэтому можно вполне обоснованно утверждать, что «советскоетъ» (прилагательное «советский») репрезентировала не только лояльность, но и подлинность (настоящесть). Настоящий человек — советский человек. В то же время подлинность проще опознать в «простом», нежели в «сложном». Поэтому для подчеркивания подлинности к прилагательному «советский» добавлялось еще и прилагательное «простой» - общеупотребительной была конструкция «простой советский человек».

8. Мы полагаем, что если культура создает свой миф о языке, то и язык в значительной степени через различные формы дискурса влияет на социокультурные мифы. Это процессы взаимодополняющие, взаимообусловленные и взаимозависимые. Предлагая свой вариант языковой стратификации «новояза», мы выделили советский политический и партийный дискурс (язык советской элиты), язык советского быта, язык науки, язык литературы, сленг молодежных субкультур и маргинальную и тюремную лексику. В то же время предлагаемая нами стратификация никоим образом не претендует на то, чтобы считаться исчерпывающе подробной.

Апробация работы.

1. По теме диссертации были опубликованы 7 статей, общим объемом 5,5 п.л.

2. Материалы диссертации внедрены в учебный процесс Высшей школы культурологии МГУКИ и Всероссийской государственной налоговой академии Министерства финансов Российской Федерации и были использованы при разработке учебных курсов «Культурология», «Языковая культура мира» и «Языки культуры и межкультурная коммуникация».

3. Соискателем были зачитаны 3 доклада на научных конференциях, проводимых ВГНА Минфина России.

4. Диссертация прошла обсуждение и была рекомендована к защите на заседании кафедры культурологии и антропологии от 23 июня 2008 г. (Протокол № 10).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Трансформация лексики советского человека: культурологический анализ"

Заключение

В результате проведенного исследования мы можем сказать следующее.

С точки зрения культурологии правомерно определять советский период истории нашего отечества даже не как социальный, а как социокультурный эксперимент. Таким образом, радикальная смена социально-экономической модели, произошедшая в России в 1917 г., сопровождалась не менее радикальной культурной трансформацией. Для самоорганизации общества в новом мире, равно как и для легитимации нового общественного устройства, помимо первобытного права сильного требовалось создание новых культурных смыслов, адекватных новым реалиям - экономическим, социальным, политическим. При этом вся радикальность именно коммунистического переворота в значительной степени была кажущейся, осуществленной «на словах» и прежде всего — пресуществленной в словах. Посредством слов (то есть «на словах») большевики актуализировали столь свойственную русскому национальному характеру мифологему «обретения рая на Земле» (возможного, если все устроить по справедливости - «по правде»). Создание советского симулякра было созданием «соблазна» нарративными средствами. <

Представляется, что появление на свет всего массива специфически советской лексики можно разделить на два периода. Первый можно условно назвать миросозидательным («адамическим», или «номинативным»), поскольку на этом этапе только что ставший советским человек осваивает советский космос — называет (дает им имена) советские отношения, советские действия, советские вещи. Хронологически этот первый период приходится на 20 - 30-е гг. XX в. Необходимо отметить, что в это же самое время язык менялся и под влиянием другого (к сожалению, не менее целенаправленного) фактора — тот, кто не хотел становиться «советским человеком» (устойчивая идиома) и говорить на советском языке, был либо вынужден эмигрировать (в лучшем случае), или попросту физически уничтожался. Соответственно, в этом мире неуклонно росла доля культурно некомпетентных (да попросту малограмотных, а еще вчера - до ликвидации неграмотности — так и вовсе неграмотных) людей, и становится понятно, почему советский языковый стиль - это, по меткому определению Э.А. Орловой, «примитивный, но характерный стиль устной речи и письменных текстов»213. Стиль, лексические предпочтения, паттерны речевого поведения являются наряду с нравами и обычаями, ритуалами и подражанием составными частями традиционного механизма трансляции культурного опыта.

Второй период активного продуцирования советской лексики был осуществлен в 60 - 80-х гг. XX века. Мы полагаем, что этот второй период будет корректно назвать «реактивным», поскольку он явился результатом реакции носителей языка на уже устоявшиеся советские реалии и ставший к тому времени до некоторой степени уже традиционным советский образ жизни. Реактивный период характеризуется не столько изобретением новых лексем, сколько сменой семы в уже существующих словах. Причем смена значения слова иногда на прямо противоположное (антонимичное) характерна была для лексики всех социальных групп (от представителей властной элиты до диссидентов) и для всех видов коммуникации (от постановлений ЦК до сам-издатовской литературы и кухонных разговоров). Изменение смысла ключевых понятий вело к изменению смысла всего нарратива, что, собственно, и породило феномен советского языка, или - если использовать точный неологизм Дж. Оруэлла - «новояза».

Советский язык адекватно отражал не столько реалии нового советского мира, сколько представления массового сознания об этом мире и представления элиты о том, каким он должен быть в идеале. Как средство коммуникации новояз функционально использовался прежде всего на государст

2ПОрлова Э. А. Указ. соч., с. 58. венном уровне для установления политической коммуникации «власть - народ». Основная характеристика такой коммуникации в России - монологичность. Власть в России исторически полагает себя единственным субъектом политической культуры, определяющим пределы интересов граждан, права и полномочия социальных институтов. Инициатива диалога в вертикальной коммуникации «власть - общество - индивид» всегда была прерогативой государства. Поэтому политическая коммуникация носила в Советском Союзе преимущественно формально ритуализованный (всенародные почины, всенародные осуждения, просьбы трудящихся) или имитационный характер (голосование - имитация выборов, Верховный совет - имитация парламента).

Советский новояз в некоторой степени являлся искусственным языком - в силу своей конструктивистской сконструированное™. Однако степень его искусственности никоим образом не стоит преувеличивать, поскольку новояз - в отличие от эсперанто или языков программирования - не был создан с чистого листа, а представлял собой трансформацию естественного живого русского языка, осуществленную посредством продуцирования некото-, poro количества неологизмов и актуализации определенных стилистических пластов, характерных для лексики низших социальных слоев. В то же время определенная искусственность новояза делала его достаточно эффективным инструментом управления.

Теоретически (при любом режиме) язык власти в коммуникации «власть — народ» репрезентирует ожидания массового сознания. Но, эффективно используя язык как инструмент управления, власть сначала в значительной степени формирует эти ожидания, эксплуатируя интенции национального менталитета. Таким образом, язык выступает в качестве инструмента создания идеологического социокультурного мифа. Ярче всего эта роль языка проявляется при тоталитарных режимах, являющихся в значительной степени искусственными социокультурными конструктами - идеократиями, где миф (идеология), специально актуализированный в массовом сознании для захвата власти, затем жестко детерминировал все шаги захвативших эту власть. Прошедший XX в. знает два таких конструкта - СССР и гитлеровская Германия и, соответственно, два идеократических мифа: коммунизм - «рай на Земле, куда попадут все трудящиеся» и Третий рейх - «тысячелетнее доминирование арийской расы».

90-е гг. XX в. в России были временем системного социокультурного кризиса - с одной стороны, и информационного освобождения (тут мы имеем в виду прежде всего резкое расширение доступа к информации и возможностей информационного обмена) - с другой. Системность кризиса была обусловлена резкими изменениями, произошедшими в большинстве сфер жизни населения страны. У очень многих изменились одновременно материальное положение и социальный статус. Рухнула система ценностей советского человека, соответственно изменились приоритеты. Многие испытывали кризис целеполагания и самоидентификации.

В языке следствием системного социокультурного кризиса стало обострение следующих тенденций:

- переход в разряд общеупотребительной (бытовой) лексики большого количества слов, относящихся к лексике криминальной субкультуры,

- расширение сферы употребления ненормативной лексики,

- смешение стилистических пластов и рост количества ошибок словоупотребления,

- резкое увеличение англоязычных заимствований.

Российский (советский) этатизм является таковым лишь номинально, что показано на примере культурологического анализа трансформации смыслов жизненно важных базовых ценностей ценностей. Мы считаем, что ценностная ориентация, принимаемая многими исследователями за рациональный этатизм, на самом деле является модификацией иррациональных патерналистских ожиданий. Государство символизирует для массового сознания фигуру «самого главного» родителя (барина, начальника, etc.). В детстве всякому хочется, чтобы именно его папа был самым сильным, отсюда и государство в сознании россиян (советского народа) должно соответствовать некому авторитарному нравственному идеалу. Но модификацией патерналистских ожиданий, основанных на авторитарном нравственном идеале, российский (советский) этатизм является лишь отчасти, поскольку он парадоксальным образом основывается одновременно и на соборности.

Поскольку соборный нравственный идеал и авторитарный являются полюсами дуальной оппозиции, то в данном случае мы имеем дело с диалектическим единством противоположностей. И государство попеременно символизирует то «отца», то «мир» - в зависимости от того, какой из нравственных идеалов (авторитарный или соборный) актуализируется в обществе.

Вместе с тем основным критерием подлинности в советском обществе была принадлежность к советскому. Поэтому можно вполне обоснованно утверждать, что «советскостъ» (прилагательное «советский») репрезентировала не только лояльность, но и подлинность (настоящесть). Настоящий человек - советский человек. В то же время подлинность проще опознать в «простом», нежели в «сложном». Поэтому для подчеркивания подлинности к прилагательному «советский» добавлялось еще и прилагательное «простой» - общеупотребительной была конструкция «простой советский человек».

Мы полагаем, что если культура создает свой миф о языке, то и язык в значительной степени через различные формы дискурса влияет на социокультурные мифы. Это процессы взаимодополняющие, взаимообусловленные и взаимозависимые. Предлагая свой вариант языковой стратификации «новояза», мы выделили советский политический и партийный дискурс (язык советской элиты), язык советского быта, язык науки, язык литературы, сленг молодежных субкультур и маргинальную и тюремную лексику. В то же время предлагаемая нами стратификация никоим образом не претендует на то, чтобы считаться исчерпывающе подробной.

Список научной литературыКиселева, Наталия Евгеньевна, диссертация по теме "Теория и история культуры"

1. Абрам Терц. Литературный процесс в России // Континент. 1974. — №1. -С. 168- 177.

2. Алешковский Ю. // Антология сатиры и юмора. М., 2000. Т.8. - 576 с.

3. Амальрик А. Записки диссидента. M., 1991. — 432 с.

4. Анри П. Плохой инструментарий: язык, субъект и дискурс. Калининград, 1997.-311 с.

5. Аркадьев М.А. Язык и специфика человеческого бытия. — М., 2002. 422 с.

6. Афанасьев. А. Русские заветные сказки. М., 1992.— 690 с.

7. Ахиезер A.C. Россия: критика исторического опыта. М., 1991. - Т. 1 -320 с. Т.2 - 378 с.

8. Ахиезер A.C. Социокультурный словарь // Россия: критика исторического опыта.-М., 1991. Т. 3. С.282-306.

9. Бабиченко Д. Писатели и цензоры. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. М., 1994.

10. Ю.Базовые ценности россиян: Социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы. М., 2003. - 448 с.

11. П.Баранов А., Михайлова О., Сатаров Г., Шипова Е. Политический дискурс: методы анализа тематической структуры и метафорики. М., 2004. - 246 с.

12. Барт Р. Война языков // Перевод выполнен по изд.: Barthes R. Le bruissement de la langue P., 1984. P. 127 - 132.

13. Барт P. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — M., 1989. 616 с.

14. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. -М., 1975. 380 с.

15. Бахтин Н. Разложение личности и внутренняя жизнь. Числа. 1931. Кн.4. -С. 176-184;

16. Бердяев Н. Русская идея. — Париж, 1946. 316 с.

17. Бродский И. Катастрофы в воздухе. // Меньше единицы. М., 1999. - С. 269.

18. Бродский И. Власть стихий. // Меньше единицы. М., 1999. - С. 150.

19. Булаховский JI. Русский литературный язык первой половины XIX века. -М., 1954.-468 с.

20. Быков В. Русская феня. Смоленск, 1993. - 222 с.

21. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М., 2001. — 368 с.

22. Вебер М. Протестантские секты и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. - 806 с.

23. Венгров Н. О поэмах 1955 года.// Русская советская литература 1954 -1955 гг.-М., 1956.-472 с.

24. Вишневская Г. Галина. -М., 2000. — 366 с.

25. Владин В. О том, как писать об ученых вообще и о молодых физиках в частности.//Физики продолжают шутить. М., 1968. - С. 308 - 326.

26. Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки». Спутник писателя. -М., 1989. 460 с.

27. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика. Волгоград, - 1997. - 316 с.

28. Волков А. Желтый туман. М. 2004. - 496 с.

29. Волошин М. Россия распятая // Юность. 1990. - № 10. - С. 4 - 17.

30. О.Вышеславцев Б. Русский национальный характер // Вопросы философии. -1996.-№6.-С. 86-92.

31. Галич А. Избранные стихотворения. М., 1989. - 240 с.

32. Гаспаров М. Записи и выписки. М., 2000. - 416 с.

33. Головин В., Лурье В. Девичий альбом XX века. // Русский школьный фольклор. -М., 1998. С. 166-174.

34. Горных A.A. Формализм от структуры к тексту и за его пределы — М., 2003.-312 с.

35. Грачев М.А. От Ваныш Каина до мафии: Прошлое и настоящее уголовного жаргона. СПб.: Авалон, 2005. - 384 с.

36. Гребенников С., Добронравов Н. Геологи // Русские советские песни. -М., 1977. С. 607.

37. Гришаева Л.И., Сурикова Л.В. Введение в теорию межкультурной коммуникации: Учеб. пособие. Воронеж, 2003. - 324 с.

38. Гумбольдт Вильгельм фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. -346 с.

39. Демьянков В.З. Текст и дискурс как термины и как слова обыденного языка // Язык. Личность. Текст. М., 2005. - С.34-55.

40. Деррида Ж. Письмо и различие — СПб., 2000. 432 с.

41. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха (Холодное и Жестокое). // Л. фон Захер-Мазох. Венера в мехах. М., 1992. - С. 432-452.

42. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. — М., 1996. 212 с.

43. Довлатов С. Речь без повода. или колонки редактора. М., 2006. - 432 с.

44. Домострой. -М., 1990. 408 с.

45. Дридзе Т.М. Социальная коммуникация как текстовая деятельность в се-мио-социопсихологии // Общественные науки и современность. 1996. -№ 3. -С.145-152.

46. Елизарова О. Образы государства и нации в политической культуре современной России // Pro et contra. М., 2002 - Т.7. №3. - С. 92-110.

47. Елистратов В. Арго и культура./Елистратов В. Словарь московского арго (материалы 1980 1994 гг.). -М., 1994. - С. 6 - 18.

48. Елистратов В. Словарь московского арго (материалы 1980 1994 гг.). -М., 1994.-312 с.

49. Ерофеев В. Москва-Петушки. М., 2000. - 574 с.

50. Ефимова Е. Субкультура тюрьмы. // Современный городской фольклор. М., 2003. -С.231- 266.

51. Иваницкий В. Русская женщина и эпоха Домостроя // Общественные науки и современность. 1995. - № 3. - С. 82-88.

52. Исаковский М. Прощание // Песенник. М., 1951. С. 77.

53. Каган М.С. Системный подход и гуманитарное знание: Избранные статьи. -Л., 1991.-112 с.

54. Каган М.С. Мир общения. Проблемы межсубъектных отношений. М., 1988.- 188 с.

55. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. - 322 с.

56. Карцов A.C. Идеология правого антипарламентаризма в России рубежа веков // Образы власти в политической культуре России. М., 2000. - С. 85-100.

57. Кастельс. Информационная эпоха: экономика, общество, культура. М., 2000.-378 с.

58. Клубков П. Лурье В. Разговорные топонимы как явления фольклора // Современный городской фольклор. М., 2003. - С. 450 - 459.

59. Книга о вкусной и здоровой пище. М., 1953. - 268 с.

60. Козлов В. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 — начало 1980-х гг.). Новосибирск, 1999. 416 с.

61. Козырев M. Запрещенные слова. Юмористические рассказы. М., 1928. -188 с.

62. Колесов В.В. Язык города. М.: Высшая школа, 1991.

63. Кондаков И.В. Интертекст современной культуры // Полифония в культуре, тексте и языке. Каунас, 2002. - С.14-25.

64. Конецкая В.П. Социология коммуникации. М., 1997. - 204 с.

65. Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М.: Знак: Языки славянских культур, 2007. - 232 с.

66. Кронгауз М. Язык мой враг мой?// Новый мир. - М., 2002, №10.

67. Кропоткин П. Анархическая работа во время революции // Анархия, ее философия, ее идеал. М., 2004. - С. 184-251.

68. Кропоткин П. Анархия, ее философия, ее идеал. М., 2004. - 864 с.

69. Крысин Л.П. Иноязычное слово в контексте современной общественной жизни // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). М., 2000. -С.142-161.

70. Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской печати // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). -М., 2000. С.384-408.

71. Кузнецов М. Видеть перспективы.// Русская советская литература 19541955 гг.-М., 1956.-472 с.

72. Кузнецов М. Русская советская проза 1954 года.// Русская советская литература 1954 1955 гг. - М., 1956. - 472 с.

73. Курильски-Ожвэн Ш. Русская культурная модель и эволюция нормативного регулирования семьи // Общественные науки и современность. -1995.-№5.-С. 112-118.

74. Лакан Ж. Телевидение. М., 2000. - 160 с.

75. Леонтьев A.A. Основы психолингвистики. -М., 1997. 240 с.

76. Либоракина М. Немного о традициях, самопожертвовании и гражданственности // Преображение. Русский феминистский журнал. 1995. -№ 3. -С. 56-62.

77. Литературная энциклопедия терминов и понятий. — М., 2001. 492 с.

78. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Русская словесность: антология. М., 1997. - С. 48-56.

79. Лич Э. Культура и коммуникация: Логика взаимосвязи символов. К использованию структурного анализа в социальной антропологии. Пер. с англ. -М., 2001.- 142 с.

80. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Изгои и изгойничество как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода («свое» и «чужое» в истории русской культуры) // Уч. записки ТГУ, вып. 576., Тарту, 1982. С. 124-138.

81. Лотман Ю.М. Механизм Смуты // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб, 2002. - С. 34 - 39.

82. Лотман Ю. К современному понятию текста // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб, 2002. - С. 190-207.

83. Лотман Ю.М. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. — СПб, 2002. — С. 116-128.

84. Лотман Ю. Культура и текст как генераторы смысла // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб, 2002. - С. 162 - 168.

85. Мандельштам Н. Вторая книга. М. 1993. - 234 с.

86. Марамзин В. Смешнее чем прежде. Цикл рассказов. // Эхо. Париж. — 1978. - № 4. - С. 72-98.93 .Мариенгоф А. Циники. -М., 2002. 156 с.

87. Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. М., 1997. - 244 с.

88. Маслоу А. Дальнейшие рубежи развития человека. М., 1999 - 275 с.

89. Медведев Ж. Советская наука. Париж, 1986. - 378 с.

90. Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов // Мировое древо, 1993. Вып.2. С. 9-62.

91. Митина О. Женское тендерное поведение в социальном и кросскультур-ном аспектах // Общественные науки и современность. 1999. - № 3. — С. 179-194.

92. Мостовая И.В., Скорин А.П. Ориентиры российской ментальности. // Полис. 1995. - №4. - С. 70 - 74.

93. Неизвестный Э. Катакомбная культура и власть // Вопросы философии. 1991. -№10. - С. 3 -28.

94. Неизвестный Э. Кентавр: об искусстве, литературе и философии. — М. 1992.-240 с.

95. Новичкова А.С. Текст и контекст в системе культуры. М., 1991. -314 с.

96. Нормы питания каналоармейцев // газ. «Перековка». -1932. -№ 452.

97. Орлова Э.А. Социокультурные предпосылки модернизации России. -М., 2004. 168 с.

98. Орлова Э.А. Социокультурное пространство: строение и освоение. — М., 2002.-319 с.

99. Оруэлл Дж. 1984. М., 1994. - 266 с.

100. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. - 336 с.

101. Панова М.И. Языковая личность государственного служащего: опыт лингвометодического исследования. -М.: Изд-во РУДН, 2004. 323 с.

102. Пантин В. И., Липкин В. В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы // Pro et Contra. 1999. - Том 4. - № 2. - 448 с.

103. Паперный В. Подпольный андеграунд //Знамя. 1998. - № 6.

104. Пелевин В. Омон Ра // Жизнь насекомых. М., 1997. - 352 с.

105. Пелевин В. Чапаев и Пустота. М., 2000. - 414 с.

106. Платонов А. Котлован. Роман. Повести. Рассказы. — Екатеринбург, 2005 752с.

107. Попов Е. Подлинная история «зеленых музыкантов». М., 1999. — 366 с.

108. Райе Э. Максимилиан Волошин и его время. // Максимилиан Волошин. Стихотворения и поэмы Париж, 1982. - 388 с.

109. Рассадин С. Вперед к саламандрам. Генезис российской элиты от «как бы» к «на самом деле» // Новая газета, 2007, 27. 09, № 74 (1294).

110. Рожанский Ф. Сленг хиппи. Материалы к словарю. Париж, 1992. -424 с.

111. Романенко А.П. Образ ритора в советской словесной культуре. М., 2003.-432 с.

112. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1999. - 384 с.

113. Русский школьный фольклор. М., 1998. - 256 с.

114. Савельева И.М., Полетаев A.B. Смена поколений // Языки русской культуры. -М., 1997. С. 360-371.

115. Самосознание русской культуры. СПб., 2000. - 384 с.

116. Сандомирская И. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик.-Wien, 2001., S. 348.

117. Сарнов Б.М. Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма. М.:Материк, 2002.

118. Сейфуллина JI. Четыре главы // Сейфулина JI. Избранные произведения -М., 1958. Т.1.-480 с.

119. Сепир Э. Статус лингвистики как науки //Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. - С. 259 - 265.

120. Синявский А. (Абрам Терц). Голос из хора // Собрание соч. в 2-х т., т.1. -М., 1992.- 670 с.

121. Скворцов А. О языке современной русской научной литературы // Природа.-2002.-№ 5. С. 4-14.

122. Словарь молодежного жаргона. Екатеринбург, 2003. - 126 с.

123. Современный городской фольклор. М., 2003. - 736 с.

124. Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. -М., 1988. 612 с.

125. Старкова М. Политический дискурс элит как репрезентация политической стратегии и тактики. // Власть и элиты в российской трансформации. -СПб., 2005.-С. 238-245.

126. Товарищ. Записная книжка пионера на 1961/ 62 учебный год. М., 1961.- 124 с.

127. Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения /Под ред. Г.Н. Скляревской. СПб, 1999. - 700 с.

128. Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1990. - 622 с.

129. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2001. - 669 с.

130. Тощенко Ж.Т. Элита? Кланы? Касты? Клики? Как назвать тех, кто правит нами // Социологические исследования. -1999. — №11. С. 46-54.

131. Троцкий JI. Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет? — Париж, 1964.-412 с.

132. Тупицын В. Комар и Меламид: второй разговор // Тупицын В. «Другое» искусство. М., 1997. - С. 174 - 175.

133. Утехин И. Фольклор коммунальных квартир. // Современный городской фольклор. М., 2003. С. 560 - 572.

134. Успенский Б.А. Заветные сказки А. Н. Афанасьева // Успенский Б.А. Избранные труды. -М., 1994. Т. 2. Язык и культура. С. 129-150.

135. Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 2. Язык и культура. М., 1994. -432 с.

136. Успенский Б.А. Механизм культуры. М., 1990. - 314 с.

137. Ферапонтов И. Рекламные тексты в обыденной речи. // Современный городской фольклор. М., 2003. - С. 703 - 710.

138. Флиер А. Культурогенез. М., 1995. - 128 с.

139. Флиер А. Культура насилия // Культура как репрессия. М., 2007. - С. 73-94.

140. Флиер А. Страсти по глобализации // Культура как репрессия. — М., 2007. С. 205-220.

141. Флиер А. Я. Русская культура XVIII века // Мир культуры. -2007. № З.-С. 24-40.

142. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1983. — 366 с.

143. Химик В.В. Язык современной молодежи //Современная русская речь: состояние и функционирование: Сборник аналитических материалов /Под ред. С.И. Богданова и др. — СПб.:Филологический факультет СПбГУ, 2004.-С. 7-66.

144. Химик В.В. Поэтика низкого, или Просторечие как культурный феномен. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2000. - 368 с.

145. Чернышевский Н. Что делать? М., 1977. - 248 с.

146. Чуковский К. От двух до пяти. М., 1955. - 234 с.

147. Шаламов В. Колымские рассказы. JL, 1989. - 432 с.

148. Щепанская Т. Молодежные сообщества. / Современный городской фольклор. М., 2003. С.34 - 85.

149. Шестаков В., Горинов М., Вяземский Е. История отечества. XX начало XXI века. Учебник для 9 класса общеобразовательных учреждений. -М., 2003.

150. Шешукова Г. В. Политическая культура электората российского региона. Оренбург, 1997. - 289с.

151. Шитов В. Собор без крестов. М., 1994. - 348 с.

152. Шкловский В. ZOO. СПб., 2002. - 216 с.

153. Шмелева Т. Письменность городской среды // Фонетика орфоэпияписьмо в теории и на практике. Красноярск, 1996, вып. 1. - С. 114 - 123.i

154. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика./Структурализм: «за» и «против». -М., 1979.

155. Язык как средство трансляции культуры. М., 2000. - 277 с.

156. Языковая личность: институциональный и персональный дискурс. — Волгоград, 2000. 188 с.

157. Barghoorn F.C. Soviet Russia: Orthodoxy and Adaptiveness // Political Culture and Political Development. Princeton, 1965 - 388 p.

158. Baudrillard J. De la seduction. P., 1979. - 270 p.

159. Baudrillard J. Simulacres et simulations. P., 1981. - 236 p.

160. Beneficience of Censorship Aesopian Language in Russian Literature. — Munich, 1984.-398 S.

161. Bennet M.J. Towards Ethnorelativism: A Developmental Model of Intercultural Sensitivity // R.M. Paige. USA, 1993.

162. Crystal D. The Cambridge Encyclopedia of Language. Cambridge, 1987.

163. Deleuze G. Logique du sens. P., 1969. - 392 p.

164. Derrida J. L'ecriture et difference. P., 1967. - 439 p.

165. Friedrich, C.J., Brzezinski Z. Totalitarian Dictatorship and Autocracy. -Cambridge, 1956 342 p.

166. Harrison L. Underdevelopment Is a State of Mind: The Latin America case. -N.Y., 1985-456 p.

167. Grenstein F. A Note on Ambiguity of Political Socialization: definitions, criticism and strategies of inquiry // Civil Culture Revisited. Boston, 1980 -476 p.

168. Martin J.N., Nakayama Т.К. Intercultural Communication in Contexts. -California, 1999 546 p.

169. Milton G. Assimilation in American Life. N.-Y., 1964 - 612 p.

170. Textual strategies: Perspectives in post-structuralist criticism. L., 1980. -475 p.