автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Удмуртская селькая община в советский период (1917-начало 30-х гг.)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Удмуртская селькая община в советский период (1917-начало 30-х гг.)"

1УйкжОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ .. Н ^ УНИВЕРСИТЕТ .. I ^ ^ им. М.В. ЛОМОНОСОВА

Исторический факультет

На правах рукописи

Никитина Галина Аркадьевна

УДМУРТСКАЯ СЕЛЬСКАЯ ОБЩИНА В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД (1917-начало 30-х гг.)

Специальность 07.00.07 - этнография, этнология и антропология

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Москва 1999

Работа выполнена в Удмуртском институте истории, языка ^ литературы Уральского отделения РАН

Официальные оппоненты:

Доктор исторических наук, профессор Семенов Ю.И. Доктор исторических наук, профессор Федоров В.А. Доктор исторических наук, профессор Чагин Г.Н.

Ведущая организация - Отдел народов с Музеем археологии и этнографии Уфимского научного центра РАН

Защита состоится «#» ноября 1999 г. в /^час. на заседании специализированного совета Д. 053.05.09 по защите диссертаций по археологии и этнографии на соискание ученой степени доктора исторических наук при Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова по адресу: 113899, Москва, Воробьевы горы, МГУ, I корпус гуманитарных факультетов, аудитория /

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. Горького МГУ им. М.В. Ломоносова (Воробьевы горы, 1-й корпус гуманитарных факультетов МГУ).

Автореферат разослан « /3 » октября 1999 года

Ученый секретарь специализированного Совета

кандидат исторических наук Сорокин А.Н.

ггсТ ю(/ /О О

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Объект и предмет исследования. Актуальность темы. В работе иссертант исходит из того, что "община (сельская, соседская, емледельческая, крестьянская)" в качестве объекта конкретного :сторико-этнографического изучения выступает как сложившая-я на протяжении столетий форма крестьянского самоуправления [ совместного пользования землей, а также как территориальная поселенная) общность.

За длительную историю своего существования сельская об-динная организация испытала различные влияния внутреннего [ внешнего характера. Будучи социальным институтом, одним из ущностных качеств которого был дуализм, она периодически ста-(овилась объектом неоднозначного к себе отношения со стороны осударства и тех или иных правительственных органов и правящих лассов. В ходе реорганизаций, попыток реформирования (вплоть ;о насильственной ликвидации) менялись структурообразующие :омпоненты общины, институты общественного управления, фун-:ции, а вместе с этим значительные изменения претерпевала и при-юда крестьянства — основного носителя и хранителя общинных [юрм жизнедеятельности, общинного сознания, ценностных уста-ювок, норм и правил деревенского общежительства.

Восприятие общинным крестьянством политики "верхов" по »тношению к своему способу жизнедеятельности, его поведение и »бщественное сознание в условиях воздействия факторов модерни-аторского характера стали предметом данной диссертационной ра-юты. Попытка исследования предпринята на материалах удмуртской крестьянской общины.

Обращение к теме "Удмуртская сельская община в советский период" объясняется не только научно-познавательной целе-юобразностью. Оно актуализировано еще и тем, что многие совре-яенные проблемы деревни, в первую очередь — выбор и становле-ше новых организационно-хозяйственных форм ведения сельского созяйства, возрождение системы крестьянского самоуправления, юздание здоровой социально—психологической, нравственной атмосферы на селе — уходят корнями в недалекое прошлое, в 20-е— 1ачало 30-х гг. Анализ событий тех лет, возможно, будет востребо-зан в ходе нынешней аграрной реформы. Он важен прежде всего ; точки зрения учета исторического опыта, чтобы избежать таких

ошибок, как поспешность, волюнтаризм, администрирование и насилие над аграрным сообществом.

Территориальные и хронологические рамки исследования. Территориально исследование охватывает четыре уезда — Сарапульский Елабужский, Малмыжский и Глазовский, - традиционно считающиеся "удмуртскими", так как здесь была расселена основная масса удмуртского народа. Уезды сложились в конце ХУШ в. в предела; Вятской губернии; в 1920 г. в основном были включены в состав Вотской Автономной области (с 1932 г. — УАО; с 1934 г. — УАССР).

Хронологические рамки работы - 1917-начало 30-х гг. - ] качестве цельного этапа не должны вызвать серьезных возражений Это был короткий, но полный драматических событий и потрясе ний заключительный, "советский", период в исторических судьба: крестьянской общины.

Послеоктябрьская история общинной организации российс ких земледельцев до сих пор остается одной из слабо разработанны. проблем отечественной историографии, а что касается удмуртско] общины, заключительный этап ее существования еще не становилс: предметом специального историко-этнографического исследования За хронологические рамки исследования выходит материа главы 1-й: автор счел возможным и, пожалуй, даже необходимым еде лать сжатый исторический экскурс в прошлое удмуртской общин] с целью показать, что представлял из себя соседский союз удмуртски крестьян к началу XX в. По замыслу автора, содержание главы при звано подвести читателя к восприятию основной части работы и пре доставить в его распоряжение сравнительный материал по соседско общине удмуртов в разные исторические периоды.

Цель и задачи исследования. Общий замысел работы акаде мичен: на примере крестьянской общины удмуртов 1917-ого-начг ла 30-х годов рассмотреть судьбу малой социальной общности в ш риод социалистической реконструкции общества. Основной упс сделан на анализ социального поведения и общественного сознг ния удмуртских крестьян как членов традиционной корпоративно ячейки — общины — в условиях воздействия на них явлений внеи него и внутреннего характера.

В соответствии с намеченной целью определены и кош ретные задачи:

1) выявить, как община в качестве социального институт призванного обеспечить решение главной проблемы крестьянст] — безопасное существование, — выполняла свои функции в перв(

ослеоктябрьское десятилетие. Основной стержень, через призму эторого решается задача — земельный вопрос (гл. II) и отношение эщинников к новой власти (гл. III);

2) проследить изменения, происходившие в сфере традици-гШых ценностных установок общинников, определить общую куль-фно—духовную атмосферу в удмуртской деревне в 20-е—начале )-х годов (гл. IV);

3) рассмотреть, как в годы массовой коллективизации сдержан-эШ нажим предшествующего периода на общину заменялся насиль-венным отторжением от нее традиционных институтов и функций, первую очередь — общественного самоуправления (гл. V).

Теоретические основы и методы исследования. В советском об-ествознании, да и в общественной жизни на протяжении всей ис->рии советского периода социально—территориальные общности [еревня", "село", "община", а отсюда, естественно, и "крестьян-во" как сельский социум, определялись как консервативная, а в дельные исторические периоды и реакционная часть общества, г такой интерпретации больше всего, пожалуй, пострадала общи-t. На практике ее судьба была предрешена волюнтаристским проводом, а в теории почти до конца 50-х гг. советская историография лонна была рассматривать ее как депрессивный для развития эко-)мики фактор.

Если же исходить не из противоположности социально-рриториальных общностей и социумов (деревня-город, крестьян-во-рабочий класс, община-колхоз), а из признания "самоценно-и" деревни, сельского образа жизни, крестьянствования, кресть-ской культуры и т. д., то в таком случае речь должна идти о "праве существование" разных способов жизнедеятельности, различных >рм социальной организации и оценке их по уровню развитости с чки зрения условий, создаваемых для развития человеческой лич-юти1. Именно такое понимание "самоценности" общинной орга-¡зации положено в теоретическую основу данного исследования.

На взгляд автора, тезис о "самоценности" тесно соотносит-с трактовкой многих аспектов крестьяноведения (как научной

' См. об этом: Заславская Т.И. Актуальные теоретические вопросы содоления социальных различий между городом и деревней // Роль на-

1 в реализации продовольственной программы СССР. Новосибирск, 1985; шов A.A. Культура северной деревни в 60-е—80-е годы (на материалах хангельской и Вологодской областей, Карельской и Коми АССР. М., )6. АКД. С. 5-6.

дисциплины) в трудах В.П. Данилова, JI.B. Милова, И.Е. Зелеьп на, H.A. Ивницкого, П.Н. Зырянова, М.А. Вылцана, А.П. Корел> на, Ю.А. Мошкова, A.B. Гордона, Ю.Г. Александрова, Н.Л. Рог; линой, В.В. Бабашкина, И.Е. Козновой, М.М. Громыко, C.B.JI3 рье, Л .В. Даниловой и др. Опыт теоретико-методологически разработок названных ученых по проблемам крестьяноведени вообще и общины в частности в написании данной работы оказг огромную помощь.

Методологическая база реферируемой работы наряду с традр ционными приемами конкретно—исторического исследовани (реконструкция исследуемых процессов путем описания, сопоста! ления, сравнения) включает в себя методы социоестественной ш тории, полагающей, что главные действующие лица традиционно общества есть вмещающий ландшафт и человек хозяйствующий, главными движущими силами развития в обществе, как и в биосф( ре, являются устойчивость и изменчивость, и подход к обществу ка к самоорганизующейся системе1.

Среди многих подходов, осваиваемых современной науке для пазнания аграрной подсистемы (особенно на крупных истор! ческих переломах) наиболее адекватным автору представляется Tai же социокультурный подход, в основе которого лежит понятие н( устойчивости, надлома человеческого архетипа в силу историческс несбалансированности отношений личности с природой, социумо! государством, внешним миром2. Нестандартная ситуация 20—нач; ла 30-х гг. с многообразием внешних воздействий модернизаторско] характера на традиционные установки в поведенческих стереотипа ценностных ориентирах, в общественном сознании представителе аграрного сообщества предоставляет, как кажется автору, тот собь тийный материал, социокультурный анализ которого может оказат] ся не безынтересным.

Научная новизна диссертации. Работа представляет собой пе] вое обобщающее и специальное историко-этнографическое иссл< дование по указанному кругу проблем по истории удмуртской о<

1 См.: Гришкина М.В. Аграрный строй и крестьянство Удмуртии ХУП-первой половине XIX в. Ижевск, 1995. Научный доклад, предста ленный в качестве диссертации на соискание ученой степени докт. ист. н ук. С. 5.

2 См. подробнее: Булдаков В.П. 1917 год: взрыв на стыке цивилиз ций Ц Историческая наука в меняющемся мире. Вып. 2. Историограф] отечественной истории. Казань, 1994.

дины. Создано в определенной степени целостное историческое по-отно о судьбах общинного института удмуртского народа, которое ронологически охватывает период с пореформенного времени до авершающего этапа его существования* .

В научный оборот введен значительный блок архивных доку-[ентов, ранее не использовавшихся в литературе.

Практическая значимость диссертации заключается в том, что на заполняет обширные пробелы, связанные с изучением истории Удмуртской Республики, предоставляет для написания ее научной [стории фактический и аналитический материал по удмуртсхой об-дине, крестьянской ментальности и культуре. Материал диссертации также может быть использован при подготовке учебных посо-1ИЙ для вузов, средних школ и научно-популярных работ для ши-юкого круга читателей, при решении некоторых частных проблем :рестьяноведения как науки.

Апробация результатов исследования. Рукопись диссертации об-уждена на заседании кафедры этнологии исторического факультета ЛГУ и Ученого совета Удмуртского института истории, языка и лите->атуры УрО РАН. Основные положения диссертации докладывались 1а целом ряде конференций: УН и УШ Международных конгрессах [шнно-угроведов (Дебрецен, 1990; Ювяскуля, 1995); П-ом Между-1ародном конгрессе этнографов и антропологов (Уфа, 1997), Ш-ем сонгрессе этнографов и антропологов России (Москва, 1999); Всесо-озной — "Традиции в многонациональном обществе" (Минск, 1990); Республиканских и региональных академических, научных, научно— драктических (Ижевск, 1995, 1996, 1997, 1998; Сарапул, 1997).

Основные результаты работы получили отражение в науч-дом докладе на Президиуме Удмуртского научного центра [Ижевск, 1997); в монографиях "Сельская община—бускель в пореформенный период. 1861 — 1900 гг." (Ижевск, 1993), "Удмурте -<ая община в советский период. 1917—начало 30-х годов" (Иже-зск, 1998); в учебном пособии "Народная педагогика удмуртов" 'Ижевск, 1997); в соответствующих разделах коллективной монографии "Удмурты. Историко-этнографические очерки" (Ижевск,

* Вопросы реализации столыпинской аграрной реформы и функционирования удмуртской общины в 1900-1917 гг. историками и этнографами Удмуртии пока не изучались. Исключение составляет, пожалуй, только статья Н.Г. Луковникова "Столыпинская аграрная реформа в Удмуртии (1954 г.). С 1998 г. эта тематика включена в план научных исследований автора данной работы.

1993, гл. 1У, УШ); в многочисленных статьях и тезисах докладов в различных научных сборниках.

Историография проблемы. Всестороннему исследованию исторических судеб крестьянской общины советская удмуртская историография не уделяла специального внимания, хотя досоветские авторы оставили по этой проблеме пусть не богатое, но довольно ценное наследие. В работах В.М. Бехтерева, П.М. Богаевского, В. Кошурникова, С.К. Кузнецова, ГТ.Н. Луппова, Н.Г. Первухина, И.Н. Смирнова, В.Н. Харузиной и др. можно почерпнуть информацию об организации мирского самоуправления, роли общины в поддержании внутридеревенского правопорядка, контроле над хозяйственной деятельностью и семейным бытом крестьян, общинной взаимопомощи, социальном, имущественном неравенстве среди членов удмуртского "бускеля" и т.д.1

Наиболее ощутимый вклад в изучение дореволюционной удмуртской общины внес Г.Е. Верещагин — первый ученый-этнограф удмуртской национальности, в поле зрения которого попали будни хозяйственно—трудовой деятельности общинников, религиозно-обрядовая сфера их бытия, действие уравнительно-передельного механизма, обычно—правовые нормы, регулировавшие жизнь деревенского сообщества, поселенный и этнический состав "мирских" организаций. В трудах Г.Е. Верещагина впервые выпукло показано проникновение капитализма в удмуртскую деревню2.

После Октября 1917 г. в течение длительного времени вопросы генезиса, типологии, функционирования общины в дореволюционном удмуртском обществе продолжали оставаться за пределами научного интереса ученых. Отдельные главы в трудах общего ха-

1 См., например: Бехтерев В.М. Вотяки. Их история и современное состояние // Вестник Европы. СПб., 1880. Т. 8-9; Богаевский П.М. Очерк быта сарапульских вотяков. М., 1888. Вып. 3; Кошурников В. Быт вотяков Сарапульского уезда Вятской губернии. Казань, 1880; Кузнецов С.К. Общинные порядки у вотяков Мамадышского уезда Казанской губернии. М., 1905; Луппов П.Н. Христианство у вотяков со времени первых исторических известий о них до XIX века. Вятка, 1899; Первухин Н.Г. Эскизы преданий и быта инородцев Глазовского уезда. Вятка, 1880-1889; Смирнов И.Н. Вотяки. Казань, 1890; Харузина В.Н. Вотяки. М., 1896.

2 Верещагин Г.Е. Вотяки Сосновского края. СПб., 1886; Он же. Вотяки Сарапульского уезда Вятской губернии. СПб., 1889; Он же. Общинное землевладение у вотяков Сарапульского уезда // Календарь и памятная книжка Вятской губернии на 1896 год. Вятка, 1895.

рактера и ряд статей не исчерпали проблему,, так как община в целом находилась на периферии исследовательских интересов представителей историко-этнографической науки и затрагивалась главным образом попутно1.

В середине 80-х гг. удмуртская обШина стала предметом монографического исследования автора данных строк; итогом явилась книга "Сельская община-бускель в пореформенный период. 1861 — 1900 гг". Основное внимание в работе уделено анализу общины как формы организации хозяйственно-производственной, культурно-бытовой, религиозной, нравственной жизни удмуртской деревни пореформенного времени.

Специальных работ, посвященных изучению общины-"бус -кель" советского периода, в удмуртоведении пока нет, хотя говорить, что она совсем не попадала в поле зрения ученых, тож;е нельзя. В первые же годы после Октября интерес к специфике национальной деревни Удмуртии, продиктованный практическими задачами, заметно возрос. Внимание на удмуртскую деревню обратили как обществоведы (историки, этнографы), так и практики. Среди обществоведов почти сразу обозначились две точки зрения, просуществовавшие вплоть до 60-х гг. Так, этнографы, обнаружив в общественном быту удмуртов архаические черты и институты, пришли к выводу, что здесь чуть ли не в чистом виде сохранился патриархально—родовой строй и рассматривали общину в качестве одного из пережиточных институтов родовой организации2. Историки же подчеркивали интенсивное развитие капиталистических отношений в Удмуртии, отмечали наличие сильной национальной буржуазии и считали, что община уже в дореволюционный период представляла собой организацию, в которой произошел полный раскол на кулачество и бедноту3.

Попытка преодолеть крайности была сделана в трудах историков последующего периода (60-80-е гг.), где дана приближенная

1 См., например: Луппов П.Н. Удмуртские доли в XYII-XYIII вв. // Записки Удм.НИИ. Ижевск, 1949. Вып. 9; Бушуева B.JI. О социально-экономических отношениях в чепецкой удмуртской деревне на рубеже XYII-XYIII вв.// История СССР. 1962, № 4; Владыкин В.Е. Очерки этнической и социально-экономической истории удмуртов. М., 1969. АКД; Тришкина М.В. Крестьянство Удмуртии в XYIII веке. Ижевск, 1977.

2 См., например: Мартынов М.Н. Разложение родового строя на территории Верхнего Поволжья // Известия АН СССР. 1938, № 1-2.

3 См., например: Латышев H.H. Удмурты накануне реформы 1861 г. Ижевск, 1939.

у

к реальной картина социально—экономических отношений в удмуртской деревне XIX-начала XX в., но как в трудах предшественников, так и здесь, община рассматривалась лишь фрагментарно, главным образом для выявления и констатации процесса проникновения капитализма в удмуртскую деревню и разложения общины1. К тому же авторы оперировали материалом, характеризующим общину дореволюционного времени, не касаясь советского периода. А там, где они все же затрагивали удмуртский "бускель" 20 —начала 30-х гг., их внимание акцентировалось на органе крестьянского самоуправления — сельском сходе "кенеш". И большинство авторов (по крайней мере в опубликованных работах) так и не смогли преодолеть ошибочного взгляда на роль и сущность удмуртского "кене-ша" в дооктябрьский и советский периоды как родового пережитка, превратившегося после Октября в контрреволюционный орган удмуртского кулачества.

В 1965 г. в секторе истории Удмуртского НИИ при СМ УАССР (ныне УИИЯЛ УрО РАН) были обсуждены тезисы К.И. Шибанова "Кенеш — демократический орган самоуправления удмуртской деревни"2. В дискуссии приняли участие историки Н.П.Павлов, В.Е. Майер, Б.Г. Плющевский, А.Н. Вахрушев, A.A. Тронин, Н.Г.Луковников и др. В ходе обсуждения тезисов вы-явилисьразные мнения о генезисе института "кенеш", но была высказана а целом одинаковая точка зрения о его роли в послеоктябрьский период: "Оценка сельского схода удмуртской общины тенденциозна, однобока и требует пересмотра как идущая вразрез с историческими фактами"3.

К сожалению, материалы дискуссии не были опубликованы, итоги не подведены, формально точка зрения на "кенеш" оставалась прежней. Только Н.П.Павлов и К.И.Шибанов в последующих публикациях попутно с основной целью своих исследований сдела-

1 Вахрушев А.Н. Удмуртия в период развития промышленного капитализма в России (1861-1891 гг.) // Записки Удм. НИИ. Ижевск, 1955. Вып. 17; Мартынова М.М. Удмуртская община (бускель) в конце Х1Х-на-чале XX века// Вопросы истории капиталистической России. Свердловск, 1972; Она же. Аграрные отношения в Удмуртии во второй половине XIX-начале XX в. Ижевск, 1981; Садаков М.А. Аграрные отношения на территории Удмуртии в период империализма (конец Х1Х-до октября 1917 г.) // Вопросы истории Удмуртии. Ижевск, 1974. Вып. 2.

2 Дискуссия о кенеше // НОА УИИЯЛ УрО РАН, оп. 3, д. 42.

' НОА УИИЯЛ УрО РАН, оп. 3, д. 42, л. 88.

ли попытку изменить устоявшийся взгляд на сельский сход удмуртской общины как на контрреволюционный кулацкий орган1.

Тенденция к переосмыслению традиционного взгляда на удмуртскую общину и институт ее управления, на события в деревне в 20—начале 30-х гг. более четко обозначилась в работах Г.А.Никитиной, К.И. Куликова, Н.И. Хитриной, хотя по-прежнему очерченные сюжеты продолжали развиваться в общем русле более крупных исследовательских задач2.

В целом, история социальной и технической реконструкции удмуртской деревни в 20-е-начале 30-х гг. — одна из наиболее исследуемых историками проблем. Написаны десятки монографий, сотни статей, защищены не одна кандидатская и докторская диссертации, изданы многочисленные юбилейные сборники и брошюры. С позиций сегодняшнего дня можно говорить о тех или иных издержках в освещении истории аграрной подсистемы Удмуртской республики (вспомним, что основное назначение преобладающего большинства исторических исследований советского периода — подтверждение фактическим материалом уже готовых теоретических положений и выводов официальной версии той или иной темы), но полностью отрицать ценность наработок предшествующих авторов никак нельзя. В их работах - большое количество фактов, извлеченных из архивов, справочников, периодических изданий; их труды — результат важного и значительного этапа в историографии Удмуртии и совершенно очевидно, что без их исследований сегодня многое пришлось бы начинать с нуля , в тем чис-

1 Павлов Н.П. Об исторической динамике общественного самоуправления на селе // Семейный и общественный быт удмуртов в ХУШ-ХХ вв. Ижевск, 1985; Шибанов К.И. Сельское хозяйство Удмуртии: сграницы истории. Ижевск, 1991.

2 Никитина Г.А. Кенеш - демократический орган самоуправления в общине // Национально-государственное строительство в Удмуртии в 1917-1937 гг. Ижевск, 1991; Она же. Община // Удмурты. Историко-этно-графические очерки. Ижевск, 1993; Куликов К.И. Лудорвайское дело и коллективизация в Удмуртии // Удмурты. Материалы к серии "Народы Советского Союза". М., 1990. Вып. 1У; Он же. Национально-государственное строительство восточно-финских народов в 1917-1937 гг. Ижевск, 1993; Хитрина Н.И. Сказано: "Ликвидировать!" // Вестник обкома КПСС. 1990, № 19; Она же. Новые документы по коллективизации в Удмуртии // Исторический факультет: история, современное состояние и преспективы. Тезисы докладов. Ижевск, 1996.

ле и разработку проблем социальной организации удмуртского крестьянства в 1917-начале 30-х гг.

Что касается этнографической науки, после Октября 1917 г. интерес к этнической специфике удмуртской деревни заметно оживился, но проблемы общинной организации удмуртов предметом специального исследования не стали. В работах В.А.Максимова, К. Герда, П.Н.Луппова, В.Н.Белицер, М.Т.Маркелова, М.Г.Худякова и др. отражены изменения в традиционно-бытовом укладе сельского социума, происшедшие под влиянием революции, имеются тонкие наблюдения над настроениями деревенских жителей, их обыденным сознанием, культурным уровнем, политическими воззрениями, отношением к религиозным вопросам, социально-классовым восприятием аграрных преобразований, деятельности центральных и местных органов власти и т. д. Написанные "на ходу", непосредственно в период происходящих и переживающих высокую динамику кардинальных изменений в общественной жизни, в массовом и научном сознании, большинство этих трудов на глубокие теоретические исследования претендовать, конечно, не могут. Они скорее напоминают отчеты, справочники, практические рекомендации, пособия, полевые экспедиционные очерки, которые в свое время становились на службу партийному или профсоюзному деятелю, хозяйственнику, агитатору, пропагандисту, учителю. Для нас они прежде всего ценны "зарисовками с натуры" жизни и быта удмуртских общинников, то есть всем тем, что характеризует сельских тружеников как людей, живущих в своем социально определенном микромире, с их конкретными исторически сложившимися взаимоотношениями, с собственными — воспринимающими или отторгающими — взглядами на государственную политику по отношению к своему способу жизнедеятельности1 .

1 Максимов В.А. Вотяки (Краткий историко-этнографический очерк). Ижевск, 1925; Герд К. Вотяк в своих песнях. Песни о песнях // Вотяки. М., 1926. Вып. 1; Он же. Этнография вотяков после революции // Этнография, 1926, № 1-2; Луппов П.Н. Обзор быта нацмен Вятской губернии// Вятско-Ветлужский край. 1926, № 1; Он же. Из наблюдений над бытом удмуртов Варзи-Ятчинского края Вотской автономной области // Труды НОИВК. Ижевск, 1927. Вып. 3; Белицер В.Н., Маркелов М.Т., Сидоров Г.Ф. Удмурты (Проспект трудов этнографической экспедиции Центрального музея народоведения и Вотского областного музея в 1930 г.) Ижевск, 1931; Худяков М.Г. Вести из экспедиций. Удмуртская Автономная область // СЭ. 1931, № 3-4; Он же. Политическое значение Мултанского дела и его отголоски в настоящее время // СЭ. 1932, № 1.

Как одну из особенностей этнографической литературы об удмуртах 20-начала 30-х гг. следует назвать влияние на нее модной в те годы "родовой теории", что особенно ярко проявилось в публикациях М.О. Косвена, М.Т. Маркелова, В. Филиппова1.

Относительно чрезвычайно актуального вопроса об удмуртском сельском сходе (впрочем, как и в целом о роли общины в советский период) взгляды этнографов не расходились с официально трактуемой версией2.

Начавшееся в 20-е гг. оживленное этнографическое изучение удмуртов в дальнейшем в силу известных исторических причин не перешло в планомерную и систематическую работу. Исследования быта и культуры народа вновь активизировалось лишь в 60-е гг., уже на новом, качественном уровне, но проблемы социальной организации удмуртского доколхозного крестьянства в поле зрения представителей этнографической науки так и не попали.

Как указывалось выше, аграрная подсистема Удмуртии 20-х гг. стала предметом довольно пристального внимания не только ученых—обществоведов, но и современников—практиков: статистиков, экономистов, плановиков, активистов советской и партийной работы, агрономов, сотрудников земельных органов. Для них вся совокупность проблематики, связанной с деревней, сводилась по существу к единой теме, а именно — к социально—экономическим сдвигам, происшедшим в деревне в результате осуществления аграрных преобразований3.

Значительная часть статей, брошюр, коллективных изданий авторов—практиков снабжена статистическими таблицами, сближающими их с источниками первостепенной важности; труды отличаются богатым фактическим материалом, содержащим ретроспектив-

1 Косвен М.О. Распад родового строя у удмуртов // На удмуртские темы. М., 1931; Маркелов М.Т. О пережитках родового строя в современном быту удмуртов // СЭ. 1931, № 3-4; Филиппов В. Родовые пережитки в удмуртских колхозах // СЭ. 1931, № 1.

2 См., например: Маркелов М.Т. Вотяки (Удмурты). М., 1929; Ху-1ЯК0В М. Вести из экспедиций...// СЭ. 1931, № 3-4; Белицер В.Н. Классо-зая борьба в колхозах УАО // Революция и национальности. 1932, № 6.

3 См., например: Вотская автономная область. Народное хозяйство. 1921-1926. Ижевск, 1926;Удмуртское хозяйство. Ижевск, 1927. № 1; Удмуртское хозяйство к десятилетию Октябрьской революции. Ижевск, 1927; 10 лет Удмуртской автономной области. Хозяйственное и культурно-соци-шьное строительство. 1921-1931. Ижевск, 1931.

ные оценки, попытками обобщить процесс реконструкции сельско хозяйственной отрасли и наметить перспективы на будущее. Совер шенно естественно, что их работы несут на себе печать времени, Н1 лишены известного субъективизма в концепциях, в большинств! имеют не исследовательский, а констатирующий характер, тем т менее ценность подобного рода публикаций в разработке проблеь крестьяноведения недооценивать нелья.

В 30-40-е гг. с выходом на передний план политических ас пектов аграрной истории количество литературы, написанной прак тическими работниками, резко сокращается, впоследствии, можн< сказать, сойдя на нет.

Завершая краткий обзор литературы по заявленной теме, ав тор считает необходимым еще раз подчеркнуть, что в написании ра боты, в современной оценке проблем общины, крестьянской соци альности и ментальное™, в интерпретации собранного материал! неоценимую услугу оказали научные наработки ученых—крестьяне ведов, о которых упоминалось выше, а также материалы дискуссии прошедшей на страницах "Советской этнографии" по статы М.М.Громыко "Место сельской (территориальной, соседской) об щины в социальном механизме формирования, хранения и измене ния традиций"1, теоретического семинара "Современные концеп ции аграрного развития", публикуемые на страницах журнала "Оте чественная история"2, международной конференции "Менталите-и аграрное развитие России" (Москва, 1994), ряд публикаций на стра ницах журналов "Общественные науки и современность", "Социо логические исследования".

Источники. Круг источников, использованных в работе, ус ловно разделен на три группы: опубликованные материалы; руко писные документы государственных и отраслевых архивов; полевьи этнографические данные.

В основу главы 1-ой, помимо опубликованных законода тельных материалов Российского правительства по сельской об щине дореволюционного периода, публикаций Центрального ста тистического комитета 1880-1886 гг., сведении, почерпнутых и вятских губернских изданий (Памятные книжки и Календари Вят ской губернии, Материалы по статистике Вятской губернии, Вят

1 См.: СЭ. 1984, № 5-6; 1985, № 1-2.

2 См.: Отечественная история. 1992, № 5; 1993, № 2, 6; 1994, № 4-5, 6 1995, № 3-4, 6; 1996, № 4; 1997, № 2; 1998, № 1.

ские Губернские и Епархиальные ведомости и т. д.), легли архивные документы - материалы, исходившие от крестьянских общин и отдельных общинников; документы учета населения; экономико-географические и этнографические описания; материалы текущего делопроизводства административных учреждений и выборных крестьянских (сельских, волостных) органов; дела суда и следствия. Особо ценные материалы были выявлены в делах фонда Вятского губернатора (ф. 582, Государственный архив Кировской области, далее — ГАКО), Вятского губернского статистического комитета (ф. 574, ГАКО), Вятской губернской ученой архивной комиссии (ф. 170, ГАКО), Вятской духовной консистории (ф.237, ГАКО), Вятского комитета православного миссионерского общества (ф. 811, ГАКО), Вятской палаты уголовного и гражданского суда (ф. 20, ГАКО), Глазовского уездного суда (ф. 126, Центральный государственный архив УР, далее - ЦГА УР), Земских начальников Глазовского уезда (ф. 93, 109, 112, 113, 114 и др., ЦГА УР), Глазовского уездного по крестьянским делам присутствия (ф. 108, ЦГА УР). Определенное отражение в диссертации нашли материалы Генерального межевания 1803—1834 гг. в Вятской губернии (ф. 1355, РГАДА).

Формирование и реализация концепции государственной политики по отношению к крестьянству, к сельскому хозяйству, по его социалистическому преобразованию после Октября 1917 г. достаточно полно отражены в целом комплексе опубликованных документов центральных партийных и советских органов ("КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК", "Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам", сборники законодательных документов [например, по земельному вопросу] СССР и РСФСР и т. д.). В региональном плане это, как правило, соответствующие решения органов областных советских и партийных организаций (конференций, пленумов, совещаний, активов, бюро), выступления их руководителей, а также решения, отчеты, обзоры и т. п. местных органов власти разного уровня. Знакомство с комплексом партийных и правительственных документов послеоктябрьского периода до начала 30-х гг. позволяет проследтъ, как менялись советско—партийные установки по отношению к традиционной социальной организации земеледельцев России, к общинному землепользованию, к общинным институтам и традициям.

Широкий круг источников образуют статистико—демографические справочники, отражающие непосредственные результаты ре-

конструкции сельского хозяйства; разнообразные периодические издания, позволяющие проследить реакцию сельского социума на аграрную политику, участие удмуртов в экономической, культурной, общественно-политической жизни области; сборники архивных документов, представляющие немаловажную дополнительную информацию и существенно облегчающие поисковые задачи исследователя в архивохранилищах; публикации, приуроченные к знаменательным датам, например, юбилеям Октябрьской революции, провозглашению автономии, дающие возможность составить развернутую картину социально—экономического и культурного развития Удмуртской республики в целом и удмуртской деревни, удмуртского этноса в отдельности.

Ценная информация относительно удмуртов - их настроений, надежд, видения ближайших и дальних перспектив своего развития как этноса; путей решения проблем и задач; отношения к советской власти, партии; реакции на государственную политику, особенно в аграрной, национальной, культурной сферах — содержится в рабочих материалах и итоговых документах первых конференций, съездов представителей удмуртского народа (коммунистов; учителей; молодежи; женщин).

Из неопубликованных источников главными явились фонды ЦГА УР. Материалы фондов сельских советов депутатов трудящихся и их исполнительных комитетов (90 фондов), объединенного фонда волостных советов и их исполкомов (63 фонда), Удмуртского областного совета и его исполкома (ф. Р-195) составили ту информационную базу, на которой решались основные исследовательские задачи. Научно-познавательное значение названных фондов переоценить трудно. На взгляд автора, они предоставляют возможность "сквозного" и одновременно широкого прочтения крестьянской истории изучаемого периода; в них при вполне объяснимом доминировании документов, отражающих взгляд на сельчан со стороны различных ведомств, учреждений и советских органов, значителен удельный вес подлинно крестьянских свидетельств: приговоров земельных обществ и протоколов общих собраний граждан по самым разнообразным вопросам жизнедеятельности, обращений, заявлений, ходатайств, жалоб и т.д., причем не только коллективных, но и индивидуальных. Ценность источников объясняется и тем, что наряду с материалами о хозяйственно-экономическом, социально-политическом состоянии аграрного сектора области, они содержат информацию о духовном мире села, его социально—нравственных ценностях и традициях.

В качестве уточняющих и дополняющих источников использовались документы Государственного архива Нижегородской области (ГАНО, ф. 1519 — Крайземуправление), Центров документации новейшей истории Удмуртской республики (ЦДНИ УР, ф. 16 — Удмуртский областной комитет ВКП(б); ф. 18 — Ижевский уездный комитет РКП(б), ф. 505 - Ижевский районный комитет ВКП(б); Нижегородской области (ЦДНИ НО, ф. 2 — Нижегородский крайком ВКП(б). Фонды содержат огромное количество статистических и аналитических сведений по проблемам хозяйственной и общественно-политической жизни Вотской автономии. Для автора особый интерес представляли документы, имеющие отношение к сельскому сходу удмуртской общины.

Существенную помощь при написании работы оказали материалы Научно—отраслевого архива Удмуртского института истории, языка и литературы УрО РАН (НОА УИИЯЛ УрО РАН): ответы на анкету "Влияние революции на быт нацмен" (д. 11), разработанную краеведческим отделом Вятского пединститута им. В.И.Ленина (1924—1925 гг.); материалы дискуссии о "кенеше" (д. 42); копии документов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) о хозяйственно-экономическом, социально-политическом положении в Удмуртии в 1918-1920 гг. (д. 67, 85, 99, 100 ) и др.

Третью — немногочисленную— группу источников составили материалы этнографических экспедиций, хранящиеся в рукописном фонде УИИЯЛ УрО РАН, а также полевые материалы автора, собранные в 1989-1990, 1993, 1996-1997 гг. Воспоминания крестьян, участников событий 20-начала 30-х гг., так называемая "устная история", дополняют свидетельства других источников и позволяют проверить объективность их отбора и анализа, восстановить в своей цельности наиболее важные события изучаемых лет. Особая ценность материалов "устной истории" заключается в том, что они позволяют воссоздавать историю "простых", обычных людей, историю повседневности.

Структура работы построена в соответствии с поставленными исследовательскими задачами. Она состоит из введения, пяти глав, заключения, библиографии и приложения, куда вынесен дополнительный архивный материал.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы, обозначаются объект и предмет исследования, определяются его хронологические

рамки и регион, предлагаются в качестве исходных теоретические принципы и методология изучаемых процессов и явлений. На этой основе формулируются основная цель и конкретные исследовательские задачи диссертации.

В первой главе "Мир" удмуртской деревни до Октября 1917 г." освещаются следующие проблемы: 1. Структура (поселенная, этническая, семейно-родственная, внутреннего управления) дореволюционной удмуртской общины; 2. Поземельно—хозяйственная и фискальная деятельность "бускеля"; 3. Социально-бытовые функции мирской организации удмуртских крестьян. Рассмотрение указанных проблем осуществляется в специальных разделах главы, но имеет единую исследовательскую логику и авторский замысел. Он состоит в воссоздании более или менее целостной картины функционирования, внутренней жизнедеятельности удмуртской сельской общины второй половины XIX—начала XX в., в показе ее как социального организма, обладавшего свойством самодостаточности, а также в выявлении ее основных структурообразующих компонент.

Проведенное на конкретно—историческом материале исследование удмуртской сельской общины периода развития капитализма позволило охарактеризовать ее как саморегулируемый социальный организм, характеризовавшийся многообразием функций, охватывавших по существу все стороны жизни и деятельности удмуртских крестьян, как систему, через которую человек включался в непосредственно окружающую его социальную среду. Жизнеспособность общины после отмены крепостного права поддерживалась отнюдь не правительственными законоположениями; она, как и русская земледельческая община, сохранила себя как социум прежде всего потому, что в ней и через нее удовлетворялась естественная потребность крестьян в трудовой и социальной кооперации. Это была малая социальная общность, обладавшая свойством самодостаточного развития; институт, в котором происходило удовлетворение не только материальных, но и духовных потребностей общинников; среда контактного обмена какой бы то ни было информацией.

Удмуртская пореформенная община не выходила за типические рамки социально-экономического бытия обычного соседского земледельческого союза: она, как и русская община того периода, соединяла в себе коллективное землевладение на одни угодья и индивидуальное - на другие; обычное право и официальное законодательство; хозяйства беднейших, средних крестьян и зажи-

точных общинников; выступала как орудие правительства для выколачивания повинностей и в то же время как демократическая организация крестьян с довольно устойчивыми элементами самоуправления; хранительница традиций, косности и одновременно как этностабилизирующий организм, обеспечивающий жизнеспособность общества. Крестьянский "мир" столетиями защищал, спасал и воспитывал крестьянина, но этот же "мир", придерживаясь жизненных принципов "как деды и отцы" и "как все", вынуждал своих членов многое терпеть, не переступать рамок общинного сознания, общинной системы хозяйствования, образа жизни.

Рассмотренный в главе материал позволяет говорить а достаточной устойчивости и крепости внутриобщинных связей и отношений в удмуртской деревне пореформенного времени. Порядки землепользования (особенно уравнительные переделы - частные, коренные), традиции крестьянской взаимопомощи, общественно-управленческая, обычно—правовая, религиозно—этическая и другие функции общинного союза придавали крестьянскому хозяйству более стабильный характер, способствовали его воспроизводству, поддерживали веру крестьян в силу и надежность "мира".

Удмуртский "бускель" продолжал сохранять многие свои традиционные институты и порядки (кенеш — орган местного крестьянского самоуправления, веме — обычай взаимопомощи и поддержки, общинный суд, аграрные моления и празднества), что в значительной степени объяснялось некоторой замедленностью социальной эволюции и экономического развития удмуртского общества. Удмурты проявляли сильную приверженность общинным порядкам и традициям, возможно, и потому, что осознавали, что сопративле-ние национальному гнету, русификации и христианизации, сохранение себя как определенной этнической целостности может быть более или менее успешным только в территориально сплоченном социальном и хозяйственном организме.

Цементирующим средством традиционных институтов-общины были родственные связи, которые и в пореформенный период продолжали еще широко охватывать удмуртское крестьянство. Все это придавало локально-историческую специфику и своеобразие удмуртскому "бускелю".

Однако даже в удмуртском обществе с его более замедленными темпами социально-экономического развития, относительно слабой социальной дифференциацией вера крестьян в общину эыла уже не адекватна потенциям самой общины. Удмуртский

"бускель" переживал общий процесс трансформации под воздействием развивавшегося капитализма: происходила структурная перестройка сложных многодеревенских общин (в сторону упрощения); разрушалась этническая замкнутость "миров"; менял свой характер главный руководящий орган общины — сельский сход, становясь ареной борьбы различных социальных слоев деревенского сообщества; процесс внутренних изменений переживала основная структурообразующая компонента общины - семья; в целом обострялась борьба двух начал - общинного и частнособственнического. В итоге община уже не ставила перед собой каких-либо новых общественных задач, а лишь "боролась" за свое существование, проявляя при этом в повседневной практике гибкость и приспособляемость к социальной динамике рассматриваемого периода.

Социально-политические, военные, революционные потрясения начала XX в., резкое изменение политики правительства по отношению к общине, нашедшей отражение в планах столыпинского реформирования аграрной подсистемы страны, не могли не отразиться на жизнедеятельности общинного института. Тем не менее к Октябрю 1917 г. сельский земледельческий союз российских крестьян, в том числе удмуртов, подошел все еще представляя собой полнокровный, жизнеспособный организм.

В главе второй "Земельная практика в доколхозной деревне" главное внимание уделяется анализу двух основных проблем: 1. Землепользование в удмуртской деревне в первое послеоктябрьское десятилетие; 2. Хозяйственно—культурные особенности жизнедеятельности удмуртских общинников. Решение вопросов осуществляется в соответствующих разделах главы.

Взяв за исходную точку предоставленную Земельным кодексом 1922 г. свободу выбора общинной, хуторской или коллективной (колхозной) формы землепользования крестьянским хозяйствам, автор проанализировал, как повели себя удмуртские общинники в условиях полученной ими свободы выбора, предварительно уделив внимание развернувшейся послеоктябрьской передельной стихии в деревнях, а также процессу землеустроительных работ, осуществлявшихся по инициативе и под контролем советских органов.

Анализ показал, что став общественным коллективным землепользователем, удмуртское крестьянство упрощенным и привычным для него способом — с помощью передельного механизма — быстро

"поглотило" основную массу полученных в пользование дополнительных сельскохозяйственных земель, а также подвергло переделам уже имевшиеся в своем распоряжении наделы.

Начавшись с весны 1918 г., переделы в дальнейшем проводились с различной интенсивностью и частотой, продолжая оставаться существенным явлением крестьянской жизни вплоть до массовой коллективизации. Вера в возможность справедливого и равного наделения всех двигала крестьян все к новым и новым переделам, способствовавшим, с одной стороны, усвоению полученной земли, сглаживанию земельного неравенства, с другой, приводившим к неустойчивому землепользованию, понижению производительности крестьянского хозяйства и не избавлявшим крестьянство от дальноземелья, мелко— и чересполосицы. По сравнению с концом XIX в. в действии уравнительно—передельного механизма общины появился ряд изменений: сменилась разверсточная единица ( с "ревизской души мужского пола" через ряд вариантов — "по платежеспособности", "рабочим силам" и т. д. — до "едоков"), что можно признать за определенное достижение "среднекрестьянских" слоев деревни, закрепилось исключение из передельного фонда удобренных наделов, участились случаи перехода на широкополосицу и многопольный севооборот - факты, свидетельствующие о стремлении крестьян увязать уравнительность переделов с агротехническими задачами, желанием улучшить культуру земледелия. Однако поднятие производительных сил крестьянского хозяйства по-прежнему сдерживалось сохранением пороков общинного землепользования: дальноземелья, чересполосицы, принудительного севооборота и т.д. Попытки руководства страны изменить формы землепользования в интересах трудовой массы деревни, прежде всего бедноты, и одновременно расширить возможности развития сельского хозяйства через производимые сверху землеустроительные работы к кардинальным сдвигам в аграрном секторе не привели. Так, в Удмуртии к 1928 г. землеустроено было всего лишь 10,6% всех земель сельскохозяйственного назначения. Справедливости ради следует отметить, что хотя конечная цель государственных землеустроительных работ состояла чуть ли не в административном разрушении крестьянских общин, объективно землеустройство и связанные с ним переделы 1921 — 1927 гг. не противоречили интересам трудящейся массы удмуртской деревни. Их основным следствием явилось осереднячивание социаль-

ной структуры аграрного сектора, что в свою очередь способствовало всплеску активности общинного института.

Закон о земле "Общие начала землепользования и землеустройства"3 от 15/ХП-1928 г. внес существенные изменения в действие уравнительно- передельного механизма общины. Теперь он был призван играть сугубо "классовую" роль в интересах бедноты и середнячества. В этой связи важное значение придавалось ликвидации общинного принципа анонимной жеребьевки, которая не позволяла последовательно применять классовый принцип при решении поземельных вопросов. Земельные переделы 1928-1929 гг. практически уже повсеместно сопровождались предварительной группировкой общинного крестьянства по классовому признаку и отказом от анонимной жеребьевки. Особо ярко выраженной "классовой" направленностью отличился земельный передел 1929 г., проведенный в Удмуртии по решению обкома партии и прошедший под его жесточайшим контролем. Необходимость проведения массовой, почти всеохватывающей, передельной кампании была продиктована тем, что обком партии за срыв важнейших хозяйственно—политических мероприятий в деревне (хлебозаготовки, самообложение, налоговую и посевную кампании 1928 г.) подвергся проверке и резкой критике со стороны ЦК и, стремясь реабилитировать себя, решил резко переломить обстановку в деревне, инициировав передел. Итоги кампании были оценены как вполне положительные, цели и задачи передела выполненными.

По мнению автора диссертации, землеустроительно—передельная кампания 1929 г. означала практический слом уравнительно—передельного механизма удмуртской общины. Если традиционные земельные переделы предыдущего периода были призваны, по представлениям крестьян, восстанавливать справедливое наделение землей, то передел 1929 г. открыто был направлен на социальный раскол деревенского сообщества, так как предоставлял земельные преимущества одним слоям, лишая таковых другие.Община должна была быть "взорвана" изнутри ею же самой выработанным механизмом - земельным переделом. Это был один из первых шагов по осуществлению политики массовой коллективизации сельского хозяйства, и для начала на вооружение был взят традиционный общинный механизм.

Исследование передельной практики первого послеоктябрьского десятилетия позволило автору работы сделать еще один важный вывод: удмуртское крестьянство в массе своей продемонст-

рировало явную приверженность общинному землепользованию. Приблизительные, но достаточно репрезентативные подсчеты показали, что в начале 1929 г. (уже после весеннего передела) общинной формы землепользования продолжало придерживаться более 73% крестьян Удмуртии.

Что касается хуторского типа хозяйствования, анализ имеющегося в распоряжении автора материала показал, что хуторские разверстания в Удмуртии не приняли массового характера. Данные Облисполкома свидетельствуют, что за 1920-1924 гг. по области было устроено всего 21 хуторское и отрубное хозяйство. Руководство страны подобную организационно—хозяйственную форму не поощряло: уже в 1922 г. Наркомземом было дано указание сокращать хуторские разверстания.

И, наконец, третья форма хозяйствования — коллективная (колхозная), — в становлении которой большевистское руководство проявляло непосредственную заинтересованность, также не нашла массовой поддержки крестьянства. В условиях сдержанно—пропагандистского нажима, пока без насилия и репрессий, коллективистское движение в области разворачивалось медленно, часто откатывалось назад, хотя носило в целом более или менее естественный характер. В 1928 г. в Удмуртии насчитывалось всего 160 колхозов (1,5% коллективизации).

Итак, имея возможность выбора, крестьянство в основной своей массе выбрало не хутора и отруба, не колхозы, а предпочло общину, общинное землепользование. Сама же советская власть, вынужденная предоставить земледельцам своеобразный "плюрализм" организационно—хозяйственных форм, политику наибольшего благоприятствования распространяла на государственные и коллективные формы хозяйства. Восстановление и развитие общинного землепользования она не одобряла, но пока и не препятствовала ему.

В специальном разделе главы рассматривается вопрос об отношении удмуртских крестьян к новшествам в сельскохозяйственном производстве, их социально—психологическом восприятии изменений, происходящих в хозяйственно-культурной сфере.

Проанализированный материал позволил сделать вывод, что в принципе общинный способ хозяйствования не являлся непреодолимой преградой при переходе к интенсивным системам производства. Накануне массовой коллективизации община умудрялась уживаться с колхозами и другими организационно—хозяйственны-

ми образованиями, а сами общинники сохраняли сущностью черты крестьянственности, основу которой составлял труд на земле, отношение к земле и труду на ней как к высоким жизненным ценностям. Несмотря на хрестоматийный традиционализм и консерватизм, крестьянство проявляло живейший интерес к нововведе-ням в агротехнике и агрикультуре, о чем свидетельствуют как опубликованные статистические материалы, так и многочисленные архивные данные. При этом следует иметь в виду и то, что укоренившаяся в общинниках привычка действовать сообща, приоритет общего над частным никогда не были всеобъемлющими: определенное "пространство" для личной инициативы в крестьянском сообществе существовало всегда, чем не преминули воспользоваться наиболее зажиточные и инициативные слои крестьянства, активнее и быстрее реагируя на возможности интенсификации своего производства.

Конечно, деревня втягивалась в процессы модернизации и реорганизации не только (и даже не столько!) за счет внутреннего саморазвития, сколько за счет действия большого количества внешних по отношению к деревне факторов. А поскольку эти внешние импульсы и факторы не всегда отвечали внутренним установкам крестьян, постольку реакция на них не всегда оказывалась адекватной ожиданиям тех, кто реформировал аграрную систему. Быть носителями прогресса крестьянам мешали традции, социальная система, иногда — просто невежество и предубеждения. Земледельцы порой не только не могли (в силу нехватки финансовых, трудовых, производственных и пр. ресурсов) внедрять новшества, но и не всегда спешили это делать, так как специфика земледельческого труда требовала периода апробации, чтобы максимально снизить уровень риска, избежать угрозы голода.

Таким образом, непосредственно после Октября 1917 г. удмуртское общинное крестьянство продемонстрировало верность одной из первых заповедей "мирского" общежительства — удовлетворять право каждого общинника на доступ к земле в рамках совместно-индивидуального владения ею. Массовое сознание проявилось в ориентации на сохранение общинного землепользования при частном характере производства и присвоения.

В реальной жизни деревни 1920-х гг. община по-прежнему имела значительный вес, оберегая вековые обычаи крестьянского общежития, особенно в области общинных способов хозяйствования, хотя это отнюдь не означало, что она полностью отвергала но-

вации и выступала против каких бы то ни было прогрессивных- перемен как в организационно—производственной, так и хозяйственно—культурной сферах деятельности. Крестьянство проявляло консерватизм в той степени и мере, какая обеспечивала ему безопасное существование. Иными словами, крестьянский консерватизм был рационален, а не иррационален.

В третьей главе "Крестьянство и новая власть" рассматривается ряд проблем, связанных со взаимоотношениями удмуртского крестьянства с советской властью. Логика изложения выстроена вокруг стержневых вопросов (продовольственный и налоговый), имевших жизненно важное значение для обеих сторон. В отдельном разделе главы проанализирован материал, характеризующий взгляд крестьян на вовлеченность во властные и общественные структуры.

В условиях диктатуры пролетариата партийные идеологи отводили крестьянам роль попутчиков основной движущей силы революции — рабочего класса, и воспринимали их как молчаливое большинство, готовое безропотно подчиняться властям и пассивно выполнять их распоряжения. В реальной же жизни отношения крестьянства и новой власти складывались далеко не однозначно. Уже в самом начале 20-х гг. немало даже самых "простых" людей не приняло первые реформаторские шаги советской власти. Недовольство крестьян большевиками и их политикой создало угрозу самому существованию режима.

Переход к нэпу в 1921 г. позволил большевистской партии удержаться у власти. Отмена продразверстки и предоставление некоторой самостоятельности крестьянам привели к относительному успокоению деревни. Но и в это время продолжал сохраняться разрыв между теоретическими представлениями партийных лидеров о крестьянстве, развитии сельского хозяйства, с одной стороны, и действительной реальностью, с другой.

С началом форсированной коллективизации напряженность в отношениях крестьян с советской властью достигла предельной остроты, о чем красноречиво свидетельствуют архивные документы. И в то же время среди тех же архивных источников исследователю приходится сталкиваться с документами, приводящими к мысли, что не следует чрезмерно преувеличивать степень отторжения нового режима крестьянским населением. Скрупулезный анализ материала позволяет констатировать: главным в отношениях крестьян и новой власти был вопрос о хлебе,

а вернее о том, какие силы будут организовывать, регулировать и контролировать хлебный рынок — экономическая рыночная стихия или принудительные государственные меры. В непосредственной связке с вопросом о хлебе находились проблемы налогообложения, хлебозаготовок и разного рода других государственных поборов. Так, резкое обострение взаимоотношений власти и крестьянства произошло в связи с хлебозаготовительными кампаниями 1927/28 и 1928/29 хозяйственных гг., впоследствии вылившееся в открытые формы борьбы с режимом, особенно со стороны зажиточных слоев деревни.

Руководство страны, осознавая складывавшуюся ситуацию, поспешило разрешить назревший конфликт в своих интересах, внося в деревню раскол (что, впрочем, не было уже новым: культивирование чувства розни и склонности к доносительству в крестьянской массе началось еще в 1918 г.). Для достижения цели были использованы самые разнообразные рычаги: финансовые, политические, демагогические, откровенно репрессивные и т. д.

Политика большевистского руководства осознавалась крестьянами довольно ясно. С их стороны предпринимались попытки противостоять разрушительному воздействию извне, сохранить свою хозяйственную самостоятельность, социальную целостность, моральную солидарность. Каковы бы ни были внутренние разногласия в деревне (имущественное и социальное расслоение деревенского сообщества происходило постоянно), наличие известных противоречий не отменяло общих крестьянских интересов как в экономической сфере, так и в политической. На действия большевистского режима крестьянская масса 20—начала 30-х гг. чаще всего пыталась прореагировать как корпоративный организм. При этом формы борьбы с властью оставались традиционно крестьянскими: от открытого бунта до пассивных форм сопротивления.

Однако конечный результат все-таки был не в пользу деревенского "мира". Сыграло свою роль государственное принуждение — от агрессивно-наступательного пропагандистского давления до прямого насилия и террора/Принуждение стало главным принципом утверждения "акта классовой справедливости", например, взять хлеб у богатого и отдать голодному. Но этот моральный импульс, привнесенный извне, не сделал моральнее ни отдавшего, ни получившего. Несовместимость политики и морали, внеморальность политики привела традиционное аграрное сообщество к катастрофическому исходу — лишению самостоятельности сельского труженика-хозяина.

Далее в исследовании сделана попытка выявить причины, рывшиеся в особенностях крестьянского сознания, помешавшие мирской" организации выстоять в противостоянии с властью. 1а взгляд автора, они заключались в слабости (в определенной сте-ени — конфликтности) общественного общинного сознания, в не-отовности психологических защитных механизмов общины к эк-тремальной жизненной ситуации. Сильное внешнее давление, не астянутое во времени, а спрессованное, массированное и к тому се невероятно агрессивное, давление в общем-то неожиданное, а отому не маркированное в реальных и ритуальных связях и ин-титутах, привело к тому, что общинное сознание этого натиска не ыдержало. Роковым для исторических судеб общины и в целом амого крестьянства явилось и то, что в результате фаворитизации ежимом полупролетарских и люмпенизированных слоев деревен-кого социума, спекуляции на низменных чувствах "толпы" из кре-тьянства выделился определенный психологический тип марги-:ала, который стал "могильщиком" общинного института и крес-ьянина-хозяина.

Основной вывод автора по разделу заключается в следующем: ;а протяжении всех 20-х гг. отношение деревни к советской власти тличалось определенными колебаниями, зависящими от конкрет-[ых шагов руководства в аграрном секторе. Наряду с попытками [риспособиться к новому режиму, всегда доминировала тенденция опротивления, отстранения, отчуждения от власти. В повседнев-юм сопротивлении, как и в восстаниях, логика крестьян была еди-юй. Они не отвергали в большинстве случаев сам принцип дележа [родуктов своего хозяйствования, но настойчиво добивались, что->ы доля отчуждаемого не была чрезмерной. Мероприятия новой вла-ти крестьяне оценивали с точки зрения хозяйственной, а не поли-ической целесообразности.

Проанализированный в самостоятельном разделе материал | взглядах крестьянства на участие в общеполитическом процессе [озволил сделать заключение, что активность аграрного социума ; послеоктябрьский период значительно повысилась, но оказалась юправленной не в сферу советской или партийной работы. Пыта-:сь защитить свои интересы, крестьянство самоорганизовывалось юкруг сельского схода. Правда, на первых порах общинники были отовы воспринять советскую форму управления, идентифицируя е с традиционными органами общинного самоуправления, продляли готовность перенести свои привычные стереотипы на сель-

ские со-веты и через них решать вопросы деревенского общежитель-ства, не видя принципиальной разницы между советами и сельским сходом. В дальнейшем практическая деятельность органов советской власти, редко оправдывавшая ожидания крестьян, а чаще и вовсе: противоречащая их интересам, привела к тому, что деревня потеряла доверие к насаждаемым сверху новым органам власти. В массе своей земледельцы не проявляли рвения участвовать в политическом процессе не только в составе административно создаваемых властных структур, но и внутри насаждаемых сверху общественно-политических организаций. Ставка партийной верхушки на те группы крестьянства, которые считались наиболее угнетенными (бедноту, батраков, молодежь, женщин), активные усилия по вовлечению их в политический процесс и общественную работу вызывала недовольство, раздражение со стороны ядра общины — ее взрослой, нераскрестьянившейся части, здоровых, полноценных работников, среди которых традиционно пользовались уважением крепкие, самостоятельные хозяева.

Архивные источники, а также сведения исследователей рассматриваемого времени позволили автору диссертации заключить, что удмуртское крестьянство особенно отличалось своей аполитичностью и пассивностью, что можно объяснить его низкой самооценкой, неграмотностью массы удмуртского населения, слабым знанием русского языка и т.д. Попытки руководства области по ко-ренизации/удмуртизации аппарата управления, введению удмуртского делопроизводства, активному выдвиженчеству и т.д. не привели к ожидаемым результатам; более того — из-за поспешности, непродуманности и бессистемности, администрирования и волюнтаризма во многом имели негативные последствия, особенно в сфере межэтнических отношений. Тем не менее, автор далек от мысли абсолютизировать общественно-политическую инертность и безынициативность удмуртского крестьянства, подтверждением чему служат приведенные в диссертации материалы об участии нарождающейся национальной интеллигенции, активистов советского движения, молодежи в социально-политической, хозяйственной, культурной жизни области.

В главе четвертой "Общинные традиции и модернизация удмуртской деревни" автор ставил перед собой задачу проанализировать некоторые стороны культурно—бытовой обстановки в деревне 20-иачала 30-х гг., выявить моменты постепенной трансформации отдельных традиционных духовных ценностей и этических

норм, процесс которой сопровождал гибель общинного института. В самостоятельных разделах главы рассматриваются вопросы, связанные с культурой быта, религиозными воззрениями и межэтническими отношениями.

Исходя из имевшегося в своем распоряжении материала, в разделе о культуре повседневного быта исследователь проанализировал традиции крестьянской взаимопомощи и взаимоподдержки, самогоноварения и употребления алкоголя, отношение сельского социума к женщине и женскому вопросу, молодежные посиделки и практику общинного суда.

Полевые этнографические материалы о функционировании обычая крестьянской взаимопомощи в советской доколхозной деревне почти не отличаются от подобной информации по предыдущему периоду: традиция была еще востребована, правда, гораздо реже, чем до революции. Архивные данные позволяют предполагать, что в советское время обычай взаимопомощи получил определенную корректировку извне, начало которой было положено в 1921 г. созданием крестьянских комитетов общественной взаимопомощи (ККОВ). Организуя систему кресткомов, советское руководство не преследовало цель ликвидировать или устраивать гонения на традиции взаимопомощи и взаимоподдержки среди крестьянства, но монополизировать, подчинить своему контролю все же постаралось. Теперь крестьяне были обязаны не просто оказывать помощь малоимущим соседям, но обязательно еще и отчитываться об этом перед властями. Если раньше общинники поддерживали друг друга, исходя из норм деревенского общежительства, прекрасно осознавая эту необходимость и как обязанность, и как привилегию одновременно, то в новых условиях необходиость оказания помощи стала напоминать принуждение.

Конечно, официальные кресткомы не подменили традиционный институт крестьянской взаимопомощи: земеледельцы продолжали помогать друг другу как по обычаю, так и через ККОВ. При этом помощь через кресткомы осуществлялась, если можно так выразиться, "в одни ворота" — малоимущим, хозяйственно несостоятельным односельчанам.

Известно, что институт взаимопомощи по своей сути был призван помогать крестьянам в противостоянии с природой и неблагополучными жизненными обстоятельствами (в первую очередь!). Документы рассматриваемого периода позволили автору выдвинуть предположение, что с началом массовой коллективизации сельчане

стали прибегать к этому обычаю еще и в противостоянии с властями. Разумеется, в дореволюционное время ситуации, когда община выступала как орган защиты интересов своих членов при их конфликтах с вышестоящей администрацией (например, во время сбора налогов, взимания недоимок) тоже не были исключением, но в советское время такие случаи, кажется, участились.

По мнению исследователя, в сфере функционирования крестьянской взаимопомощи отразилась весьма типичная для периода 20—начала 30-х гг. картина: община уже не являлась единственной общественно-экономической организацией на селе, а потому складывалась сложная ситуация, замешанная на различных отношениях - экономической зависимости, родственных узах, соседских связях, страхе, старой и новой психологии, межличностных отношениях, иделогизированной политико-экономической системе.

Далее в диссертации рассмотрен вопрос о самогоноварении и употреблении алкоголя в удмуртской деревне. Общепринято, что количество употребляемого людьми алкоголя является одним из важнейших показателей культуры быта."Анализ показал, что в 20—начале 30-х гг. самогоноварение и его употребление в удмуртской деревне увеличилось; при этом удмуртское крестьянство, по-видимому, значительно превосходило своих этнических партнеров — русских. Автор пришел к мнению, что в крестьянском восприятии традиций употребления спиртного в этот период наметилсяся определенный перекос: самогон перестал ассоциироваться только с ритуалом и праздником, и как следствие этого участилась практика употребления его в будни. Объяснить происходящее можно разными причинами, но главная, по—видимому, крылась в том, что субъект социального контроля сельской жизни - община — в результате отторжения от нее традиционных функций и институтов теряла позиции. Общественное мнение деревни было уже не в силах с былой эффективностью поддерживать нравственно-этическую устойчивость, социально-психологическую цельность общества. Произошел "перекос" и на личностном уровне. Отсутствие уверенности в завтрашнем дне, состояние неустойчивости провоцировали крестьянина на крайние поступки по принципу "пропади все пропадом", "лучше все пропить".

Превращение алкоголя в более или менее постоянного спутника повседневности было тревожным сигналом и таило в себе огромную опасность. Следствием развития кумышковарения, увели-

[ения объемов потребления алкоголя в будни могло стать раннее фиобщение к нему молодежи, ибо, повзрослев, пьющая крестьянс-:ая молодежь могла изменить многие деревенские устои. Как пока-;ала последующая историческая практика, убедиться в этом обще-:тво имело возможность на примере не одного поколения.

В свете официальной политики властей по "женскому воп-юсу" удмуртка, имевшая довольно высокое местоположение в се-1ье, обладавшая значительным авторитетом в процессе воспита-шя детей, принимавшая активное участие в религиозно—культо-:ой жизни общины, но в то же время безграмотная, отстраненная >т общественно-политической сферы деятельности деревенского ообщества, представляла "благодатную почву" для реформа-орских устремлений большевиков. Удмуртское общество к дей-твиям властей, направленным на разрушение привычного миро-•щущения женщины, воспитания у нее нового мировоззрения, отъелось не однозначно. Внешне терпеливо перенося агита-щонно—пропагандистские мероприятия, в общем-то лояльно вос-финимая практические шаги по решению женского вопроса в сфе-•е образования, здравоохранения, культуры, бытовых условий, в финципе не воздвигая непреодолимой стены перед сельчанкой, <елающей удовлетворить свои общественно—политические амбиции, сельский социум отнюдь не спешил с предоставлением ей фактического равенства. В глазах "мира" главным предназначением <енщины по-прежнему оставалось служение семье и дому, и рас-таваться с этим привычным стереотипом общество не торопилось. 1арадоксально на первый взгляд, но подобные настроения ощущались и в основной массе самих удмуртских женщин: активисток реди них находилось мало. В силу жизненных обстоятельств тако-1ыми чаще становились солдатки, вдовы, по возрасту — кто помоложе, по социальному положению — кто победнее.

Как и многие другие мероприятия советской власти, работа ю активизации женщин имела порой неожиданные последствия: их ктивность проявлялась в протестах против проводимых мероприя-ий — хлебозаготовок, коллективизации, закрытия церквей, арестов вященников и т.д., то есть против всего того, что не было провере-ю опытом и не освящено традицией.

Преодоление массовой неграмотности, вовлечение в обще-твенно-политическую и производственную жизнь деревни, юри-;ическая ликвидация семейно—бытового неравенства явились, ко-[ечно, важнейшим условием духовного раскрепощения, повыше-

ния социального статуса сельчанки. Но в целом удмуртская деревня к смене женской ориентации (пусть даже не массовой) от традиционно—бытовых ценностей к производственным и общеполитическим интересам отнеслась весьма настороженно; традиционный стереотип с трудом уступал место новому, революционному взгляду.

Анализ материала о посиделках выявил, что в советское время эта форма коллективного молодежного времяпровождения подверглась настоящим гонениям. Из принципа революционной целесообразности и в ущерб кропотливой, повседневной работе с молодежью, на нее пытались воздействовать административными и репрессивными мерами, не создав при этом необходимой материально-технической базы, не обеспечив село кадрами подготовленных учителей, культработников, агитаторов и пропагандистов. Большевистское руководство игнорировало тот факт, что посиделки — это проблема свободного времени и досуга, и до тех пор, пока никакой другой привлекательной, по мнению молодежи, альтернативы этим сборищам нет, она охотно и активно будет посещать их. В последующем историческая практика показала, что с увеличением количества изб-читален, библиотек, красных уголков, клубов, с ростом уровня грамотности, с расширением форм проведения досуга (спектакли, кино, вечера вопросов и ответов, лекции и т.д.) молодежь, будучи более восприимчивой к новациям, довольно безболезненно отошла от посиделок.

После Октября 1917 г. охрана революционного порядка, борьба с преступлениями и правонарушениями в сельской местности была вменена в обязанность местных советов и милиции. Однако не прекратилась и практика "мирских" судов. Крестьяне продолжали весьма грезво и практично, опираясь на свой коллективный социальный опыт, устраивать дела в собственных селениях. По-прежнему большинство вопросов землепользования, семейного права, прижизненного раздела собственности, некоторые гражданские правонарушения и обязательства находили разрешение внутри общины. Судя па архивным данным и полевым этнографическим материалам, продолжала существовать и практика самосудов, заканчивавшихся порой смертельной расправой.

Деятельность "мирского" суда, руководствовавшегося нормами обычного нрава, продолжалась в удмуртской деревне до самой коллективизации; при этом функции суда чаще всего исполнял сельский сход. Новые органы правопорядка были еще недо-

стагочно сильны и авторитетны, чтобы полностью взять на себя соблюдение "революционной законности" на селе. Круг их деятельности охватывал в первую очередь борьбу с преступлениями по должности и против порядка управления, кумышковарения и конокрадства.

Рассмотренный в специальном разделе вопрос о преломлении религии в крестьянском сознании показал, что удмуртская деревня рассматриваемого периода во внутренней жизни придерживалась своего идеологического порядка, морального императива, в котором присутствовали и язычество, и православие, и иде-ологемы нового времени с присущими ему лозунгами, символикой и атрибутикой.

Общеизвестно, что следование от века заведенному порядку, ориентация на прошлые образцы - одно из условий выживания крестьянских сообществ. В критических условиях обращение к опыту дедов и отцов, стремление вернуться в "золотой век" и найта способы спасения в традициях, устоявшихся обрядах, обычаях, церемониалах усиливается. Удмуртское крестьянство 20—начала 30-х гг. продемонстрировало это довольно ярко, что позволяет говорить об определенном всплеске, взлете язычества. Наиболее сильным толчком к этому явился голодомор 1921—1922 гг.

Реакция партийно—советского аппарата на активизацию язычества первоначально ограничивалась действиями, носившими сдержанно—пропагандистский характер (чтение просветительских лекций, организация спектаклей, антирелигиозных вечеров), более или менее успешными попытками заменить традиционные праздники и обычаи социалистической обрядностью (октябрины, красные свадьбы и т.п.). С началом коллективизации взгляд на языческие ритуалы, особенно жертвоприношения, кардинально меняется. Теперь все это рассматривается с точки зрения классовой борьбы, сохранности социалистического имущества, в первую очередь — поголовья скота; моления и жертвоприношения трактуются как происки кулацкого сельского схода—"кенеш".

Что касается православия, оно усвоено было удмуртским крестьянством в основном на бытовом уровне и отличалось "при-земленностью", упрощенностью и прагматизмом. В условиях официального гонения на православную церковь и ее служителей, когда отпадала необходимость демонстрации своей христианоориен-тированности, сочетание веры и прагматизма дало свои плоды: отношение к церкви становилось ситуационным, поступки и ре-

шения часто диктовались крестьянским расчетом и хозяйственными соображениями. Так, бесчинства большевиков в церквях в общем и целом мало волновали крестьян (особенно в голодные годы), так как предоставляли им сиюминутные хозяйственные, материальные и т.п. выгоды.

Социальной почвой официально насаждаемой идеологии в деревне становилась молодежь, поверившая в освященную революцией идею разрушения старого мира. Ряды "воинствующих безбожников" дополнялись бывшими красноармейцами, прошедшими горнила мировой и гражданской войн и вернувшимися домой с менталитетом насилия и крайностей, а также люмпенизированные слои, теряющие почву под ногами. Из них рекрутировались те, кто осуществлял на практике лозунг "кто был ничем, тот станет всем", творил бесчинства в церквях, ниспровергал кресты с куполов, осквернял христианские надгробия, громил иконостасы.

В последнем разделе главы автор рассмотрел удмуртско-русские отношения на селе.

С точки зрения естественно—исторических процессов, особенностей этнического сознания наличие во взаимоотношениях этносов определенной напряженности в общем-то не вызывает удивления. В любых конкретно-исторических условиях в сфере межнациональных отношений присутствует элемент отчужденности, этноразделительной тенденции, покоящейся на оппозиции "мы-они". "Жесткость" этой системы усиливается или, наоборот, ослабевает в зависимости от того, преимущественно какой опыт -позитивный или негативный - нарабатывается этносами в процессе сосуществования.

В 20-е—начале 30-х гг. взаимоотношения двух наиболее крупных в данном регионе этносов — удмуртов и русских — заметно ухудшились и обострились. По единодушному мнению современных исследователей (К.И. Куликов, И.К. Клестов, Г.К. Шкляев), во многом это объяснялось тем, что межэтническое партнерство стало детерминироваться не естественно—историческими или собственно—культурными факторами, а активным, часто произвольным вмешательством государства и партии. Попытки коренизации аппарата управления, удмуртизации делопроизводства, выдвиженчество и другие административные методы решения национального вопроса, формы борьбы как с великодержавным шовинизмом, так и с местным национализмом во многом только усложнили ситуацию. Поэтому, видимо, не стоило удивляться, что русских одолевал

страх замещения командных высот вотяками", а удмуртам часто мпонировади заявления типа "если раньше тридцать вотяков слу-(али одного русского, то теперь пусть послушают тридцать рус-ких одного вотяка".

Однако в деревне межэтническое противостояние не приня-о таких острых форм, какие наблюдались в городе. Тому были свои ричины, имеющие корни как в историческом опыте межэтничес-ого сосуществования в условиях села, в особенностях крестьянс-эго образа жизни и хозяйствования, во внутренней природе такого эциального организма как община, так и в социально-аграрной олитике партийно—государственного аппарата, в его идеологичес-их доктринах, приведших к расколу общества, где основной водо-1здел проходил не между народами (и даже не между классами), а ежду городом и деревней.

Итак, проанализированный в главе материал позволяет, по нению автора, сделать заключение, что вплоть до самой коллекти-язации основные проявления жизнедеятельности крестьян продол-али замыкаться на общине и общинных традициях. Однако рево-юционные социально-экономические, политические преобразова-ия послеоктябрьского периода не могли не затронуть сферу /ховной жизни. В области культурно-бытовых традиций, верова-ий, ценностных ориентаций, нравственно-этических норм и пра-1Л, поведенческих стереотипов, культуры межэтнического обще-ия и т.д. тоже шла "революция".

Казалось, декларации большевиков—реформаторов преследо-ши самые светлые и благородные цели и в национальном, и женс-эм, и религиозном, и других вопросах. Однако пути и способы пре-юрения их в жизнь создавали в обществе критическую ситуацию, □рождали психологическую напряженность, приводя порой к со-;ршенно противоположным результатам.

Крестьянство, оказавшись в нестандартных для него услови-часто вынуждено было придерживаться поведения, не отвечаю-;его его внутренним установкам, реагировать на события чисто си-гационно. При этом некоторые традиционные нравственно—эти-;ские ориентации и ценности, не исчезая полностью, загонялись мгубь, оттеснялись набором правил и требований, которые кресть-1ство выбрало не само.

Игнорируя возможности социально-психологической адап-щии сельчан, их здоровый природный традиционализм и консер-1тизм, власть насильственно и ускоренно включала деревенское

сообщество в процесс социалистической модернизации. И хотя де ревня делала попытки отторжения контркультуры и контридеоло гии, с процессом свертывания общинных начал, сужения сферь функционирования общины - основного субъекта и носителя куль турно—бытовых установок, традиций и ценностей, — деформации очень скоро приняли почти необратимый характер.

В главе "Община в условиях принуждения и террора" рас сматриваются следующие вопросы: 1. Фактография коллективиза ции; 2. Раскулачивание; 3. Судьба удмуртского "кенеша".

Исследовательская логика главы заключается в анализе основных событий и фактов периода массовой коллективизации, которые привели к тому, что громада общинной организации крестьянства рухнула почти в одночасье. При характеристике раскулачивания особое внимание уделено проблеме "кулака". Специальное обращение к проблеме удмуртского "кенеша" объясняется тем, чтс насаждение нового аппарата власти в удмуртской деревне, мероприятия, связанные с ликвидацией сельского схода, приняли особенно агрессивный характер, превратившись в форменный его разгром.

В начале первого раздела главы рассмотрен комплекс партийно—правительственных решений и мероприятий, самым непосредственным образом отразившихся на исторических судьбах крестьянской общины российских земледельцев: через них осуществлялся процесс постепенного отчуждения от общины ее социально-политических институтов, организационно—хозяйственных прав и функций, передачи их надобщинным органам власти. Через административное усиление власти советов на местах, через принудительные хозяйстаенно—политические кампании, самообложение, контрактацию, систему займов, индустриализацию и коллективизацию и другие директивные акты в аграрном секторе шло решительное укоренение нового аппарата власти. Партийно—государственное руководство осуществляло насильственную ломку общины, обеспечивая тем самым победу административно—бюрократических начал над самоуправлением, над хозяйственной самостоятельностью крестьян. Самый сильный и решающий удар по общине был нанесен ничем не оправданными форсированными темпами массовой коллективизации и раскулачиванием.

Темпов, какими началась коллективизация в Удмуртии, не достигла ни одна область страны. Если к концу 1929 г. уровень коллективизации составлял 12,3%, то к первому марта 1930 г. он уже достиг 86,0%. В разделе обрисованы общая атмосфера формирова-

ния колхозной системы в удмуртской деревне, настроение земледельцев, их отношение к развернувшимся событиям. Архивные документы предоставляют исследователю более чем достаточное количество фактов, свидетельствующих о беспримерной ломке традиционного общинного хозяйства, межличностных отношений, психологии сельского сообщества. Волна беззакония и жестокого насилия, захлестнувшая деревню, вызвала немедленную реакцию крестьянства в виде сокращения поголовья скота, посевных площадей, срыва хозяйственно—политических кампаний и других привычных форм сопротивления, к которым прибегали земледельцы в противостоянии с властью.

Ряд последовательных и взаимосвязанных директивных документов руководства страны, практических мер, направленных на осуждение административного нажима в процессе коллективизации, на исправление допущенных нарушений, преступных промахов и ошибок, лишь отчасти объясняемых исключительной сложностью и новизной дела, привели к бурному "отливу" крестьян из колхозов. На настойчивые предложения, уговоры, увещевания и обещания люди отвечали одним:"Выписывайте!" К весенней посевной кампании 1930 г. в колхозах Удмуртии осталось всего 14,3% крестьян.

Катастрофическое состояние дел в сельском хозяйстве и в коллективистском движении области привлекли внимание руководства страны. В мае 1930 г. президиум ВЦИК заслушал отчет председателя облисполкома, а так как в течение лета картина почти не изменилась, "под прицел" попала партийная организация: в сентябре вышло развернутое постановление ЦК ВКП(б) "О работе и состоянии Удмуртской партийной организации", в котором указывалось на отсутствие должных мер по укреплению колхозов, использованию хлебозаготовительной кампании и осенних полевых работ для организации нового массового прилива крестьян в колхозы.

Колхозное строительство более или менее стабилизировалось и стало набирать темпы лишь с поздней осени 1930 г., а год 1931 стал годом бурного роста коллективных хозяйств; в это же время в коллективистское движение была вовлечена и основная масса удмуртских крестьян: в 1931 г. 62,2% удмуртов считались уже колхозниками.

План сплошной коллективизации включил в качестве своего органического элемента переход к политике ликвидации кулачества как класса. Для понимания сущности сталинского решения проблемы кулачества, политики в отношении этого "класса" необходимо было в начале разобраться в самом понятии "кулак", но ,

как известно, тут советская власть так и не разобралась. " Верхушка", "зажиточные", "кулаки" — все эти понятия обобщали тот тип сельскохозяйственного предпринимателя, который еще не разорвал пуповину с крестьянством, общиной, традиционными устоями деревенской жизни.

Социально-экономические признаки кулачества, определенные в 1929 г., проблему, не решили: содержание дефиниции кулачества было таково, что к одному из пяти признаков можно было отнести каждый третий крестьянский двор. Кулак становился массовой категорией, а раскулачивание превращалось в один из основных методов ускоренной коллективизации.

Почти неограниченное материальное притеснение кулачества, изоляция его от остальных слоев деревни, изгнание из земельных обществ и других деревенских общественных организаций ожесточало зажиточную часть крестьянства, провоцировало на открытое сопротивление, ответный террор, с одной стороны, и ослабляло, распыляло силы крестьянства в отстаивании им своей самостоятельности. Перераспределение производственных мощностей, материально—технической базы, финансов от одних другим также не давало ощутимых позитивных результатов, более того, раскулачивание вело к хищническому уничтожению производительных сил деревни.

Плановое раскулачивание в Удмуртии шло в течение двух пятилеток, до 1936 г., но самое безудержное и массовое разорение состоятельных хозяйств произошло в первом квартале 1930 г. Смешанное чувство ненависти и зависти, подогреваемое экономической заинтересованностью батрацко-бедняцких слоев в экспроприации имущества богатых соседей, выразилось в явном стремлении расширить на местах круг хозяйств, определяемых как кулацкие, и он был расширен за счет таких размытых категорий, как "подкулачник", "культурный хозяин", да и просто за счет не согласных с коллективизацией. В целом по Удмуртии общее количество раскулаченных крестьянских хозяйств достигло почти 6 тыс. (5 %), а среднее число вообще пострадавших от раскулачивания -35-40 тыс. человек.

Сплошная коллективизация сельского хозяйства ликвидировала всякие условия существования общины как соседского объединения крестьян-единоличников по совместному пользованию землей. Законодательно оформленный вид этот факт принял в Постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 30 июля 1930 г. о ликвида-

хии земельных обществ в районах сплошной коллективизации. С >того момента, по мнению автора, можно считать, что на противо-;тоянии самоуправляющегося института земельного общества, с >дной стороны, и советского режима, с другой, была поставлена (авершающая точка. И не имел уже принципиального значения тот |)акт, что оставшиеся примерно 30% крестьян (как в целом по стра-1е, так и по Удмуртии) были втянуты в орбиту колхозно-совхозно-

0 строя в последующий период (коллективизация продолжалась ;ще в течение всей второй пятилетки). Фактически это была уже соллективизация не общинников, а единоличников, которые ос-■ались "один на один" с враждебной им властью, без какой—либо (ейственной помощи и солидарности со стороны коллективного >ргана защиты в лице общины. Крестьянский "мир", земельные )бщества не имели больше сил не только сопротивляться, но и при-:посабливаться к новым условиям. Оставшиеся островки земель-шх обществ были обескровлены и обессилены, по отношению к ¡х членам проводилась политика экономического стимулирования с вступлению в колхозы.

В разделе об удмуртском сельском сходе автор подробно расстрел функции органа крестьянского самоуправления в 20-е—на-1але 30-х гг. Проанализированный материал убеждает, что на всем >трезке изучаемого периода сход конкурировал, и весьма успешно, ; сельскими советами. Наряду с вопросами, традиционно находив-пими свое разрешение на сельском сходе, появляется богатый спектр фоблем, являвшихся для деревенского сообщества относительно но-!ым, тем не менее успешно преодолеваемым на том же сельском схо-№. Общинники обсуждали на сходах вопросы коллективизации, на-югообложения, землепользования, кооперации, страхования, здра-юохранения, просвещения, хлебозаготовок, интенсификации :ельскохозяйственного производства, культурно—просветительские, фганизационные и т. д. По одним проблемам принимались реше-гая по традиционно сложившимся нормам, по другим — в русле -ребований нового времени, ряд решений — в чисто крестьянских штересах, часть — в угоду политике "верхов". В конечном счете ха->актер решений схода и последующее их исполнение зависели от юотношения сил социальных слоев в общине, насущных интересов

1 проблем общинников, а также авторитета партийных и советских фганов на местах, их конкретной деятельности на селе, от того, ка-сим образом влияли мероприятия советской власти на общее благо-;остояние крестьян.

Далее.в диссертации рассматриваются события, вошедшие в историю под названием "Лудорвайское дело" и имевшие самые печальные последствия для удмуртских крестьян. Автор убежден, что массовую порку общинников в трех удмуртских деревнях нельзя оцени вать как исключительно рядовое явление, идущее из традиций патриархальной старины и лишенное всякой социальной, имущественной окраски, но в то же время считает, что грешила против истины и официальная версия происшедшего. Воспринятое партийно—правительственным руководством исключительно с точки зрения острой классовой борьбы, развернувшейся, якобы, в удмуртской деревне, "Лудорвайское дело" было охарактеризовано как контрреволюционная вылазка кулачества.

Событие в Лудорвае, а также крайне неудовлетворительное проведение важнейших хозяйственно—политических мероприятий 1928 г. на селе (хлебозаготовки, самообложение, налоговая и посевная кампании) послужили сигналом для проверки ЦК партии работы удмуртской парторганизации. По следам проверки было принято соответствующее постановление, и в области началась поголовная проверка и чистка партийных и советских учреждений, кооперативных организаций, намечены перевыборы советов., передельная кампания на селе, предприняты шаги по усилению шефской помощи из города, пересматривалась политика сельскохозяйственного кредитования и т.д. — все с целью "решительного перелома в деревенской работе". Однако перелома не произошло, наоборот, ошеломляющие темпы начавшейся коллективизации, гигантомания, административный перевод тозов на уставы коммун и другие ошибки, с одной стороны, и очередной срыв хлебозаготовок, провал посевной кампании и летних полевых работ 1930 г., с другой, снова привлекли внимание центра. В область была направлена комиссия во главе с ответственным инструктором ЦК ВКП(б) Густи, которому и принадлежит, по мнению автора, сомнительная честь "открытия" в удмуртской деревне контрреволюционного кулацкого органа в лице общинного сельского схода—"кенеш". В принятых по следам проверки постановлениях ЦК ВКП(б) в сентябре 1930 г. и Вотского обкома в апреле 1931 г. удмуртскому сельскому сходу была объявлена настоящая война, в которую впоследствии были втянуты все низовые партийные и советские органы. Автор подробно, на конкретных фактах и документах рассмотрел процесс беспрецедентной борьбы с "кенешем", на который теперь сваливались все ошибки, не-

остатки, провалы в деревенской работе, случаи сопротивления рестьян, выступления женщин против коллективизации, атправ-гние обрядов языческого культа, даже деяния уголовного харак-гра. Руководителей и участников несанкционированных сельс-их сходов причисляли к классовым врагам, материалы на них пе-гдавались в судебно-следственные органы. По отношению ко ногим из них были применены репрессивные меры, а некото-ым определена высшая мера наказания.

Так, складывавшаяся административно—командная систе-а, в первую очередь партийная ее структура, уже начавшая в сво-1 деятельности подменять еще не успевшие укрепиться советы, ;кусственно вырвала из удмуртской общины ее орган управления, оль же искусственно превратила его из арены, на которой решать вопросы жизнедеятельности общинников, в классового врага вела против него борьбу всеми доступными ей методами. По всей ране было развернуто наступление на общинные организации и »адиции российского крестьянства, но нигде не наблюдалось та->го открытого террора против мирского органа управления. Че-:з борьбу с "кенешем" можно было сломить глухое сопративле-1е удмуртских крестьян, сохранявших верность общинным тра-1циям, с одной стороны, и свалить на "кенеш" все ошибки и ;регибы в ходе социалистического преобразования национальной древни Удмуртии, с другой.

В целом же, институт сельского управления домохозяев—об-инников был подвергнут официальной обструкции потому,, что не [исывался, не мог быть встроен в иерархическую систему админис-ативно-командной системы и потому должен был быть ликвиди-1ван. В Удмуртии удобный повод для оголтелой кампании против :го дало "Лудорвайское дело": с 1930 г. "кенеш" и события в Лу-|рвае уже не рассматривались одно без другого ни в одной науч->й, общественно-политической или иного рода литературе.

Выводы, следующие из анализа конкретных вопросов иссле-емой проблемы, сделаны в соответствующих главах и разделах дис-ртации. В завершающей части работы, которая названа Вместо зак->чения, подводятся общие итоги исследования и приводятся неко-рые размышления автора по поводу явлений, наблюдающихся в временной удмуртской деревне и имеющих определенное отно-зние к теме реферируемой работы.

Итак, община как основная и высшая по сравнению с серным хозяйством форма крестьянской автономии и самодос-

таточности, и крестьянство как целостность, как носитель еще не исчерпавшего себя самостоятельного общественного уклада существовали до сплошной коллективизации. Причем после 1917 г. традиционность, "общинность" крестьянства в известной мере даже возросла. Аграрная реформа вдохнула в общину новую жизнь. Воспользовавшись правом выбора, предоставленным Земельным кодексом 1922 г., земледельцы предпочли общинное землепользование. На расширение общественных форм ведения хозяйства крестьянство прореагировало как на новый способ отнять у него землю. За коллективизацию выступили в основном беднейшие крестьяне и батраки, организованность и престиж которых в деревне были невелики. Добровольной коллективизации не получилось, потребовались насилие, угрозы и террор, чтобы согнать крестьян в колхозы.

Российское крестьянство стало жертвой идеологизированного взгляда на него как на несамостоятельного и непоследовательного труженика и собственника одновременно, в котором надо активизировать черты труженика; стало жертвой пренебрежительного отношения к нему как человеку традиционного общества. В итоге коллективизация, проведенная как "революция сверху", нанесла сокрушительный удар не только по производительным силам деревни, не и подорвала крестьянский образ жизни, крестьянскую мораль, этику и духовность.

Автор работы далек от мысли подвергать сомнению необходимость изменений в аграрном секторе страны на рубеже 20-30-) гг., но он однозначно солидарен с теми, кто считает, что средства \ способы модернизации сельского хозяйства потребовали от крестьянства непомерную цену. Не было оправданным и административ ное форсирование естественных процессов разложения крестьяне кой общины, которые с середины 20-х гг. шли по линии укрепленщ индивидуального частного хозяйства, кооперирования бедноты I среднего крестьянства, создания на добровольной основе различ ного рода колхозов и тозов, имевших льготы от государства.

Трудно сказать, чем бы завершился процесс более или ме нее естественной трансформации общинной организации, не буд насильственной коллективизации. Скорее всего, она исчерпала 61 свои организационно-хозяйственные и иные возможности и ре сурсы и ушла с исторической арены. Но не этот вывод важен се годня для автора. Важнее кажется другое заключение, логическ вытекающее из изложенного выше: община была разрушена преж

евременно и насильственно, и последствия этого административно— епрессивного волюнтаризма сказались на крестьянстве самым пе-альным образом.

Конечно, община не была идеальным образованием, она про-то была формой существования "рода человеческого", в самой при-оде которой присутствовали черты, элементы, механизмы, облег-ившие ее разрушение, помешавшие ей в борьбе за выживание. Это ыли причины и экономического, и политического, и психологи-еского характера. К тому же она постоянно испытывала на себе мешательство властей.

На повестку дня истории порой возвращаются старые про-лемы, которые должны решаться на новой основе и в новых ус-овиях. Возможно, потому, что в свое время проблема общины ыла решена столь не корректным образом, а, возможно, еще и ютому, что современное положение дел в аграрном секторе стра-[Ы находится в катастрофическом состоянии, часть российской бщественности обратила взоры к эгалитаристским традициям [режнего крестьянства. Так, отдельные представители удмурте -:ого народа, в том числе и ученые, возрождение общины и общинных форм жизнедеятельности на селе рассматривают сегод-[Я как единственный путь спасения своего этноса. К примеру, ав-оры Устава сельской общины ("Бускель", "Гурт кенеш") щнозначно уверены в том, что только возрождение общинного емлевладения, общинных общественных отношений может вы-1ести удмуртскую деревню из кризиса. Помимо явных ошибок рассуждения об общине как величайшем изобретении России и .п.), в Уставе чувствуется идеализация удмуртской дореволюци->нной общины и преувеличенные надежды на возможность рес-аврации общинного землевладения.

Автор диссертации, конечно, не исключает возможности :амоорганизации сельского сообщества в некий социальный ин-:титут, способный обеспечить жизнедеятельность современной де->евни на основе самоуправления, который одновременно мог бы ¡тать органом соционормативного контроля, малой социальной об-цностью, аккумулирующей и транслирующей от поколения к поколению этнические культурные традиции. Тем более, что в современной удмуртской деревне происходит довольно заметный прочее восстановления сельских сходов—"кенеш", что, возможно, :видетельствует о своеобразном воспоминании, возвращении ос-!ов, на которых зиждилось деловое, человеческое и общественное

взаимосцепление. Безусловно, современные сельские сходы в де ревнях — это социальные институты нового времени с присущим! им новыми задачами и функциями, но создаются они с исконным вековым желанием сельчан самоорганизоваться, самоуправлятьс; и восстановить былую хозяйственную самостоятельность свидетельствующем о вполне конкретных реалиях, имеющи: трансисторический культурный характер.

Думается, приобретение нового опыта самостоятельного хозяй ствования и обустройства жизни современным селом с необходиом стью будет опираться на положительный исторический опыт. В пер вую очередь, на умение прошлых поколений соединять интересы от дельной семьи с другими семьями, сельскохозяйственных объединением какого бы то ни было типа, всей социальной средой на органичное сведение воедино и моральных мотивов общения, I экономических.

Публикации по теме диссертации:

1. Сельская община—бускель в пореформенный период (1861-1900 гг). Монография - Ижевск:Удм. ИИЯЛ УрО РАН 1993. .10,1 п. л.

V 2. Удмуртская община в советский период (1917—начало 30-х гг.). Монография — Ижевск: Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН, 1998 13,7 п. л.

3.Землепользование в соседской общине удмуртов в пореформенный период (1861-1990 гг.) // Семейный и общественный бьп удмуртов в ХУШ-ХХ вв. Устинов, 1985. 1,5 п. л.

4. Регулятивная функция общины в сфере семейного бытг удмуртов в пореформенный период (1861-1900 гг.) // Семейный * общественный быт удмуртов в ХУШ-ХХ вв. Устинов, 1985. 1,0 п. л.

5. Кенеш // Молот. 1985, № 2. 0,1 п. л.

6.Общественное мнение как механизм сохранения и передачи производственных традиций в удмуртской общине-"бускель' //ХУП Всесоюзная финно-угорская конференция:Тезисы. Устинов 1987. 0,1 п.л.

7. Земельные переделы в удмуртской общине-"бускель': // Ежегодник этнографического музея. Таллинн, 1988. Т. 36. 0,7 п.л

8. Системы земледелия удмуртских крестьян в пореформенный период (60-90-е годы XIX века) // Проблемы аграрной истории Удмуртии. Ижевск, 1988. 1,0 п. л.

9. Нравственно-этическое воспитание детей в удмуртском обществе: по фольклорным материалам // Фольклор и этнография удмуртов: обряды, обычаи, поверья. Ижевск, 1989. 1,0 п. л.

10. Семейно-родственная структура пореформенной общи-ны-бускель // Congresuss Septimus Internatíonalis Fenno-Ugiistarum. Debrecen, 1990. 4: Sessiones sectionum dissertationes: Ethnologica et Folklórica. 0,3 п. л.

11. О характере удмуртско-русских взаимоотношений в этнически неоднородной общине // Традиции в многонациональном обществе: Тезисы. Минск, 1990. 0,1 п.л.

12. Family-congeneric framework of the buskel commune// Congressus Septimus Internationalis Fenno-Ugristarum. Debrecen, 1990. 2B: Summaria dissertationum: Ethnologica et Folklórica. Litteraria. Histórica, archaeologica et anthropologica. 0,1 п. л.

13. Кенеш - демократический орган самоуправления в общине // Национально-государственное строительство в Удмуртии в 1917-1937 гг. Ижевск, 1991. 1,3 п.л.

14. Сущность крестьянской взаимопомощи и ее значение в жизни удмуртских крестьян (конец XIX-начало XX века) //Хозяйство и материальная культура удмуртов в XIX-XX веках. Ижевск,1991. 0,9 п.л.

15. Кенеш сярысь // Кенеш. 1991, № 1. 0,2 п. л.

16. Удмуртско-русские взаимоотношения в этнически неоднородной общине // Традиционное поведение и общение удмуртов. Ижевск, 1992. 1,0 п. л.

17. Крестьянский суд в общине-бускель во второй половине XIX века //Традиционное поведение и общение удмуртов. Ижевск, 1992. 0,8 п. л.

18. Община //Удмурты: Историко-этнографические очерки. Ижевск, 1993. 2,2 п. л.

19. Хозяйство и занятия // Удмурты: Истрико-этнографичес-кие очерки. Ижевск, 1993. 1,6 п. л.

20. Эстетическое воспитание детей в традиционном удмуртском обществе (XIX-начало XX века) // Традиционная материальная культура и искусство народов Урало-Поволжья. Ижевск, 1995. 0,6 п.л.

21. The udmurt community in the first decade after the Great October revolútion: traditions and innovations // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum. Jyvaskyla,1995. Pars II: Summaria acroasium in sectionibus et symposiis factarum. 0, 1 п. л.

22. Удмуртская община в первое послеоктябрьское десятилетие: традиции и новации // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum. Jyvaskyla, 1996. Pars. YI: Ethnologia. Folkloristica. 0,3 п. л.

23. Эволюция уравнительно-передельного механизма удмуртской общины (конец XIX-начало XX вв.) // Политика и экономика Удмуртии советского периода. Ижевск, 1996. 1,0 п. л.

24. Крестьянская религия в период становления советского режима (до масовой коллективизации) // Тезисы : Ижевск, 1997. 0,1 п. л.

25. Удмуртско-русские взаимоотношения на селе в 20-начале 30-х годов // Проблемы межэтнических взаимодействий в сопредельных национальных и административных образованиях (на примере Среднего Прикамья). Тезисы: Сарапул, 1997. 0,1 п. л.

26. Общинная корпоративность удмуртских крестьян в новых исторических условиях (20-начало 30-х годов) // Резюме докладов и сообщений. Второй международный конгресс этнографов и антропологов. Уфа, 1997. Ч. II. 0,1 п. л.

27. Социализирующая роль общины // Народная педагогика удмуртов. Ижевск, 1997. 0,7 п. л.