автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Византийские жития святых - исихастов и древнерусская агиография конца XIV - начала XV в.

Текст диссертации на тему "Византийские жития святых - исихастов и древнерусская агиография конца XIV - начала XV в."

/

Государственный университет гуманитарных наук

(ГУГН)

На правах рукописи

Родионов Олег Алексеевич

Византийские жития святых-исихастов и древнерусская

агиография конца XIV — начала XV в.:

Характер и истоки параллелизма

Специальность 07.00.03 — Всеобщая история (Медиевистика)

Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических

наук

Научный руководитель — доктор исторических наук, профессор М.В. Бибиков

Москва — 1998

введение..................................................................................................................3

1.проблемы изучения житий святых второй половины xiv — начала xv в........................................................................................................9

п.общий обзор агиографических сочинений xiv — xv вв. 51

ш.византийские жития святых-исихастов и древнерусская агиография конца xiv — начала xv в..........67

1 .АГИОГРАФИЯ И ГОМИЛЕТИКА....................................................................67

2.АГИОГРАФИЯ И ГИМНОГРАФИЯ.................................................................96

3.ВИЗАНТИЙСКИЕ ЖИТИЯ СВЯТЫХ-ИСИХАСТОВ И ДРЕВНЕРУССКАЯ АГИОГРАФИЯ КОНЦА XIV — НАЧАЛА XV В.: ПАРАЛЛЕЛИ И ОТЛИЧИЯЮ4

заключение.......................................................................................................131

список использованных источников и литературы

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ............................................................................

136

150

ВВЕДЕНИЕ

В последние два десятилетия в мировой исторической науке необычайно возрос интерес к агиографии. Исследования агиографических сочинений перестали быть периферийной областью источниковедения и исторической филологии и оказались в центре внимания многих отечественных и зарубежных ученых. Этот поворот был в достаточной мере спонтанным: трудно увидеть какие-либо очевидные причины столь решительного обращения исследователей к ранее мало привлекавшей их группе источников. Результаты такого знаменательного сдвига весьма многообразны. На различных конгрессах — славистов, византинистов и т.д. — теме агиографии были посвящены пленарные доклады и работа отдельных секций. Так, на XVIII Международном конгрессе византинистов, проходившем 8-15 августа 1991 г. в Москве, изучение житий святых стало темой именно пленарного доклада и одной из секций. А на VII Международном конгрессе по изучению юго-восточной Европы, проходившем в Фессалонике 29 августа -4 сентября 1994 г., название одной из его тем звучало следующим образом: «Агиография и важность этого жанра литературы для истории культуры Юго-Восточной Европы». Особые «круглые столы» были посвящены агиографии и на XIX конгрессе византинистов в Копенгагене. Кроме того, появилось немало работ, рассматривающих жития не только с точки зрения содержащейся в них косвенной информации о

тех или иных исторических событиях (что являлось характерной чертой исследований предшествующего периода), но и с учетом цели их создания и основного содержания.

Изучение агиографии имеет давние традиции, но только в последние десятилетия XX в. разразился настоящий «агиографический бум». Этот всплеск интереса к агиографии никоим образом нельзя увязывать с появлением публикаций каких-либо новооткрытых памятников. Во-первых, таких публикаций было хотя и немало, но все же не столько, чтобы радикально изменить состав корпуса агиографических сочинений: его объем вырос не слишком сильно. А во-вторых, исследователи обращаются, как правило, к памятникам хорошо известным, давно опубликованным и в недавнее время получившим только новые критические издания. Изменился не состав и не характер источников, а подходы к ним. Ученые задают теперь житийным текстам совершенно иные вопросы, и жития святых открываются исследователям теми своими сторонами, которые ранее не вызывали интереса. В центре внимания исследователей лежит теперь изучение быта, повседневной жизни средневекового общества, различных его слоев, и особенно тех слоев, которые раньше выпадали из поля зрения историков по причине того, что данные о них крайне скудны в традиционно использовавшихся источниках — хрониках, актовом материале и т.д. Речь идет о так называемых «маргиналах», вообще об «уличной» жизни византийского общества: именно жития святых дают нам об-

ширный материал, позволяющий значительно более детально изучить как социальную структуру от верхов до самых низов, так и особенности повседневного бытия византийца. Мало того: даже такая практически нигде не отраженная сфера жизни византийца, как секс, может быть изучена, за редкими исключениями, только на основании житийных памятников, и в первую очередь — житий юродивых. И конечно, к житиям святых обратились как к обширнейшей сокровищнице данных по истории духовной культуры, духовных движений. Именно агиография предоставляет исследователю материал, позволяющий реконструировать особенности средневекового менталитета. Таким образом, в настоящее время историки, источниковеды, филологи и даже богословы открывают как бы заново мир средневековой агиографии.

Только в последние десятилетия жития святых стали изучать в контексте всей восточно-христианской и — шире — вообще христианской культуры и литературы. Для предшествующего периода изучения агиографии характерно достаточно обособленное друг от друга развитие исследований в области различных агиографических литератур: византийской, балканской, древнерусской и др. В немалой степени это было связано и с тем, что слависты, как правило, не имели доступа к оригиналам греческих житий, а византинисты — славянских. Теперь именно проблема сравнительного изучения житий святых, принадлежащих различным литературам народов византийской «ойкумены» выходит на передний план. Однако исследования такого рода пока не

стали характерными для нынешнего этапа развития исторической и филологической наук. Попыткой такого исследования, пока только на материале византийских и русских житий XIV—начала XV в., и является настоящая работа.

В свете этого оживления интереса к византийской агиографии в мировой исторической науке, как нам представляется, особую важность приобретает проблема взаимовлияния византийской, югославян-ской и восточнославянской литератур, а также заимствований из византийских источников в агиографических памятниках Древней Руси. Именно задача выявления параллелей между древнерусскими и византийскими житиями и стоит перед настоящей работой. В работе будет дана попытка использовать новую методику имманентного анализа агиографической литературы, включающую в себя максимальный учет цели создания используемых источников, аудитории, на которую они были рассчитаны, а также «канонических» особенностей агиографического повествования. Таким образом, нам предстоит изучить связи между агиографией стран византийского ареала и Древней Руси, попытаться решить проблему типологии жанра и специфики уровня историзма агиографических сочинений, а главное — найти параллели между византийской и древнерусской агиографическими литературами, выявить их происхождение и определить, носят ли они реальный, поверхностный или мнимый характер, и на основании проделанного

анализа сделать выводы о сходстве и различии в культуре и литературе Византии и Руси XIV—начала XV в.

Хронологические рамки работы — XIV—начало XV в. — обусловлены прежде всего необычайной плодотворностью данной эпохи в области культуры как для Византии, так и для Древней Руси. Этот период традиционно характеризуют как время нового оживления визан-тино-русских историко-политических и культурных взаимосвязей. Это также время взаимопроникновения и взаимовлияния литератур, разного рода религиозных и политических доктрин, стереотипов поведения и т.д. Кроме того, эпоха XIV—начала XV в. дала Византии наибольшее число писателей: приблизительно 91 от общего числа (за всю историю Империи) в 435 литераторов жил в это время1; и несмотря на повсеместно возрождавшиеся антикизирующие, гуманистические тенденции в литературе, агиография оставалась одним из ведущих жанров даже в этот период. На Руси XIV—начало XV в. не дали такого количества писателей, однако большинство древнерусских книжников того времени — важнейшие для истории древнерусской культуры (и литературы) фигуры.

Работа имеет следующую структуру: 1-я глава посвящена рассмотрению историографии проблемы, однако не всех вообще исследо-

^еусепко I. 8о(Пе1у апс! ¿ШеПесШе! Ме т 1а1е ВугагЛшт. Ь., 1981. Р. 69-70.

ваний агиографии, число которых очень велико и которые далеко не всегда имеют какое-либо отношение к поставленным нами задачам, а лишь наиболее важных трудов, внесших вклад в методику изучения агиографии и в осмысление значения данного жанра средневековой литературы как источника. Во 2-й главе рассматриваются используемые в нашей работе памятники, а также дается характеристика избранному нами для исследования периоду. Наконец, в 3-й главе проводится сравнительный анализ византийских и древнерусских житий XIV—начала XV в., предваряемый изучением двух важных аспектов генезиса жанра: 1) связей между агиографией и гомилетикой и 2) соотношения гимнографии и агиографии.

1.ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ЖИТИЙ СВЯТЫХ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIV — НАЧАЛА XV В.

Агиографическая литература Древней Руси, равно как и балканских народов и самой Империи Ромеев, то есть Византии, которая развила и утвердила этот жанр, представляет собой весьма сложное и не поддающееся однозначной оценке явление. Эта область литературы христианского Востока всегда была (и, несмотря на произошедший в последние годы сдвиг в ее изучении, по сей день остается) «камнем преткновения» для исследователей. Как уже отмечалось выше, традиция изучения житий святых не нова. Еще в XVII — XVIII вв. стали выходить первые публикации греческих, латинских и пр. оригиналов житий, нередко с обширным комментарием. Особенно прославились на этой ниве болландисты, заложившие основы методики изучения агиографической литературы. В России В. Н. Татищев и Н. М. Карамзин использовали данные житий святых в своих исторических построениях, но эти спорадические обращения к агиографическим сочинениям не породили особой методики, специальных подходов к исследованию этого непростого жанра средневековой литературы. Коль скоро житийные повествования почти не давали информации об исторических фактах, о конкретных событиях, а если и давали, то весьма скудную и с трудом поддающуюся проверке, вся эта литература стала рассматриваться исключительно как «памятник культуры», лишь в этом качестве имеющий ценность для историка. В этом выводе содер-

жится очень большая доля истины. Василий Осипович Ключевский, как известно, посвятил житиям отдельное исследование источниковедческого характера1 и заложил тем самым определенную традицию отношения к этой категории памятников древней литературы. Во-первых, В. О. Ключевский как бы делит всю доступную ему агиографическую литературу на две части, лишь одной из которых он усваивает имя «жития». Присущей житию в собственном смысле слова он считает «искусственную форму, которая установилась и господствовала в древнерусской литературе с XV века»2 (впрочем, на следующей же странице указывается и на более ранние образцы такого рода «искусственности»), В свете сравнения древнерусских агиографических сочинений с византийскими, которое будет предложено ниже, станет более очевидной зависимость этой «искусственности» от очень рано сложившегося в Византии канона или же некоей закрепившейся за данным жанром формы — уже жития, написанные патриархом Иерусалимским Софронием (VII в.) имеют все основные признаки «жития по Ключевскому». Все иное: проложные «памяти», синаксарные чтения, житийные повествования общерусских и местных летописных сводов, разного рода «записки» об основателях монастырей и т. п., —

1Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. III, 466, IV, III с.

2Ключевский В.О. Указ. соч. С. 427.

уже не суть жития, но в лучшем случае «материал» к ним3. Из этого проистекает второй пункт заключений историка: именно такая форма житийного повествования выходит из «взгляда на житие как на церковное поучение»; колыбелью жития, по Ключевскому, оказывается «церковная песнь», круг же потенциальных читателей или слушателей определяется как «общество, которому был чужд простой исторический интерес». Но это — то же общество, в котором были созданы летописные своды, в котором переписывались переводные хронографы и хроники (e.g. Георгия Амартола, Константина Манасси и др.) и романы типа «Александрии»—Псевдо-Каллисфена в древнесербском переводе. И если последние интересовали это общество, скорее всего, необычностью сообщаемых ими сведений о мире, то первые порождены ^ были вполне определенным (хотя и несродным «простому») историческим интересом. Трудно также согласиться с тем, что сложность стиля, а именно пресловутого «плетения словес», которым пестрят сочинения XV столетия, не найдешь у «прародителей» самой житийной литературы как жанра, то есть у византийцев. И коль скоро Ключевский увидел «колыбель» жития в «церковной песни», то есть, иными словами, в каноне, должно отметить, что столь же явственной представляется для Византии связь агиографии не только с гимнографией, но и с гомилетическими сочинениями, о чем будет подробнее сказано ниже, в III главе настоящей работы.

3Там же.

Отмечая как бы заданность композиционного строя жития, его подчиненность «канону»4, Ключевский приходит к закономерному и единственно верному (при его позиции) выводу: житие как исторический источник дает исследователю ничтожно мало. Всё житие преисполнено штампов, общих мест и проч., и проч. «Для жития, - пишет историк, - дорогй не живая цельность характера с его индивидуальными особенностями и житейской обстановкой, а лишь та сторона его, которая подходит под известную норму, отражает на себе известный идеал. Собственно говоря, оно изображает не жизнь отдельного человека, а развивает на судьбах его этот отвлеченный идеал. Вот почему все лица, жизнь которых описана в житиях, сливаются перед читателем в один образ и трудно подметить в них особенности каждого, как по иконописным изображениям воспроизвести портреты: те и другие изображения дают лишь «образы без лиц». ...Повторяется один и тот же строго определенный автобиографический тип; только в последних черты его иногда становятся живее, как в рисунках царского мастера

4Проблема «канона» в древнерусском и византийском церковном искусстве -в иконописи, фресковой живописи, гимнографии, агиографии - до сих пор находится в центре дискуссий. Однако уже можно заключить, что «канон» не есть жесткая схема. Скорее это некая тенденция, сохраняющаяся во всех памятниках жанра неизменной. См., напр.: Бычков В.В. Малая история византийской эстетики. Киев, 1991; Успенский JI.A. Богословие иконы православной Церкви. Париж: Издательство Западно-европейского экзархата Московского Патриархата, 1989. 476 е.; Bry M. Trois notes sur les icônes // Le Messager Orthodoxe. Paris, 1989. № 112. P. 18-28.

Симона Ушакова оживляется и становится выразительным прежний иконописный тип.»5

Приведенные слова Ключевского, указывая на своего рода «каноничность», «иконописность» жития, вместе с тем делают совершенно явственным тот факт, что автор здесь смотрит на реальность Древней Руси глазами человека конца XIX века. Мало того: он ищет в житии, равно как и в иконе — коль скоро он разворачивает «иконную» метафору, — того, чего там нет, то есть последовательного изложения фактов жизни, наподобие если не новоевропейской, то античной биографии; а то, что являлось сущностью агиографического повествования и было несомненным достоинством для всего круга его «читателей и слушателей», неожиданно превращается для историка-позитивиста в крупнейший недостаток6.

Говоря об изучении памятников византийской и славянской агиографии, нельзя не коснуться исследований П. А. Сырку по истории исправления книг в Болгарии в XIV в. и житий, в частности жития преподобного Григория Синаита в славянском переводе, каковой был им подготовлен к печати с историко-филологическим введением

5Ключевский В.О. Указ. соч. С. 436.

6Некоторые авторы первой половины XX в., напр., Г.П. Федотов, считали даже, что Ключевский искал в древнерусских житиях сведений о конкретном явлении - колонизации Русского Севера; однако думается, что это утверждение представляет собой упрощение действительной ситуации.

и издан посмертно.7 Для этого труда в первую очередь характерен почти некритический подход к материалу жития. Исходя из того, что автор жития был не только лично знаком со святым, но и являлся его учеником, П. А. Сырку делает вывод, что сомневаться в достоверности описываемых событий у нас нет сколько-нибудь серьезных оснований. Но Каллист хотел изобразить Григория только с точки зрения жития «по Бозе жительствовавших и просиавших въ добродетелих»8, что, по мнению Сырку, влечет за собой обр�