автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Язык среднеперсидского памятника "Draxt ī Аsūrīg"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Язык среднеперсидского памятника "Draxt ī Аsūrīg""

На правах рукописи

Баяндур Арег Сергеевич

Язык среднеперсидского памятника "Draxt Т Äsürlg"

Специальность 10.02.22 — Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии (иранские языки)

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени „

кандидата филологических наук 8 НОЯ ¿1113

Москва —2013

005540008

005540008

Работа выполнена в Секторе иранских языков ФГБУН Института языкознания Российской Академии Наук.

Научный руководитель: доктор филологических наук

Молчанова Елена Константиновна.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Красухин Константин Геннадьевич Заведующий сектором компаративистики ИЯз РАН.

кандидат филологических наук Казарян Вартан Казарович

проф. Кафедра общего и сравнительно-исторического языкознания МГУ им. М.В. Ломоносова

Ведущая организация: Кафедра персидского языка и литературы Института стран Азии и Африки при Московском Государственном Университете им. М.В. Ломоносова.

Защита состоится «17» декабря 2013 г. в часов на заседании диссертационного

совета Д.002.006.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Институте языкознания РАН по адресу: 125009, г. Москва, Большой Кисловский пер., д. 1,стр. 1.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института языкознания РАН по адресу: Большой Кисловский пер., д. 1, стр. 1.

Автореферат разослан Ноября 2013 г.

Ученый секретарь диссертационного совета к.ф.н.

В.И. Карпов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИССЕРТАЦИИ

Реферируемая диссертация представляет собой системное исследование языка среднеперсидского литературного памятника Вгах1 1 Лзйгщ ("Ассирийское дерево") и его грамматическое описание с экскурсами в историческую фонетику и грамматику. Работа носит комплексный характер, она включает палеографический и текстологический анализ написанного гетерографическим письмом памятника, морфо-синтаксический разбор и лексико-семантический анализ языка текста. Работа содержит также авторский критический перевод текста с обстоятельными лингвистическими и экстралингвистнческими комментариями.

Актуальность исследования определяется возросшим интересом филологов и историков-востоковедов к изучению дошедших до нас памятников на мертвых иранских языках на новом витке развития лингвистической науки и достижений последней половины XX и начала XI вв. в области иранского языкознания и, прежде всего, российской науки, что позволяет обратиться, а в ряде случаев, вернуться к комплексному системному исследованию мертвых языков как в синхронном, так и в историческом аспекте. Особенно своевременным представляется изучение языка

памятников по отдельности, что особенно плодотворно для более детальной проработки исторической диалектологии иранских языков (в нашем случае — западной подгруппы) и типологии языковых контактов в ареале.

Выбор в качестве объекта исследования иранского литературного памятника Раннего Средневековья Огах1 Т .Ъйгщ ("Ассирийское дерево") на среднеперсидском языке (что именно на данном языке письменно зафиксирован памятник подтверждается и настоящим исследованием) обусловлен, с одной стороны, недостаточной изученностью языка данного памятника; с другой стороны, его общепризнанными художественными достоинствами, особым жанрово-стилистическим и сюжетно-тематическим характером. В этом плане Огах! I Азйгщ стоит особняком в массиве письменных памятников, созданных на двух, отчасти преемственных во временн, формах литературных языков, парфянском (собственно пехлеви) и так называемом среднеперсидском (книжном пехлеви). И парфянский и среднеперсидский - это языки письменных памятников той эпохи, когда

разговорная стихия (на территориях, интегрированных первоначально Парфянским царством, а позднее, с 224 г.н.э., Сасанидским государством) была представлена разнообразными диалектами, как иранского, так и не иранского корня. А язык художественной литературы выступал как "особая "наддиалектная" форма речи. Однако, в отличие от языка гомеровских поэм, привязка языка исследуемого в диссертации памятника к определенному территориальному диалекту проявляется несомненно. Более того, в истории этого памятника можно предположить сдвиг этой привязки в сторону другого, ставшего социально более значимым территориального диалекта, а именно, диалекта родной области династии Сасанидов - Парса, отсюда и самоназвание языка, парсик, или в научном обиходе среднеперсидский.

Таким образом, материалом исследования стал язык небольшого по объему памятника Draxt Т AsurTg, его грамматические и лексические особенности. В нашей работе мы пользовались как основным источником персидским изданием Draxt Т AsurTg, осуществленным крупным иранским исследователем М. Й. Навваби: [Nawwabi, Draxt I AsurTg Tehran 1984]. Также мы использовали в работе оригинальный текст Draxt Т AsurTg в пехлевийской графике обработанной Дж. Асаной, где были выявлены расхождения с пехлевийским текстом, приводимым М. Навваби.

Это произведение входит в так называемое "Пехлевийское Шахнаме", сборник текстов книжного пехлеви, составленный учеными-парсами в Бомбее в начале прошлого века. Два из среднеперсидских текстов этого сборника -Ayadgar Т Zareran и рассматриваемый нами Draxt Т Asiing - считаются переводами с парфянского и являются уникальными в своем роде. В обоих произведениях встречается архаичная северо-западная (парфянская) лексика, что, тем не менее, еще не является достаточным свидетельством парфянского происхождения этих памятников.

Научная новизна исследования: это первое в иранистике комплексное системное лингвистическое описание памятника среднеперсидской литературы Draxt i AsurTg. С лингвистической точки зрения данный памятник изучен недостаточно; лингвистический анализ мертвых языков в целом представляет собой достаточно трудную задачу, поскольку требует применения целого комплекса методов исследования: палеографического, текстологического,

сравнительно-исторического, историко-диалектологического. За основу в исследовании взята авторская обработка, палеографическая и текстологическая, текста данного памятника. Кроме этого, в Приложении к диссертации дается текст памятника Огах/ I Л$йг1% в обработке и с комментариями известнейшего шведского ираниста, специалиста в области среднеперсидского языка Г. С. Нюберга □ неопубликованную рукопись, которую автор Диссертации обнаружил в его личном архиве, хранящемся в университете г. Уппсала (Швеция).

Целью исследования является лингвистическая характеристика памятника йгах/ / исследование особенностей его языка разных

уровней, а также выявление и уточнение стилистических особенностей исследуемого произведения, в том числе обусловленных его жанровой спецификой (споры-прения, споры-состязания). Уточнение значения и фонетического облика ряда собственно иранских лексем представляет собой как цель, так и один из предварительных, вспомогательных результатов исследования, необходимых для дальнейшего собственно грамматического и лексикологического разбора памятника.

Предмет и задачи работы обусловили необходимость применения комплексной методики. Это методы описательной грамматики, сопоставительного и сравнительно-исторического лингвистического исследования; это приемы морфо-синтаксического разбора, в том числе с использованием возможностей корпусной лингвистики (см. электронный корпус среднеиранских текстов на сайте http://titus.uni-frankfiirt.de. который включает практически все доступные на сегодня тексты книжного пехлеви, а также манихейские среднеперсидские тексты и др.). Неидеальная сохранность памятника, возможность графических разночтений, трудности расшифровки идеограмм вызвали необходимость обращения к приемам палеографического анализа и текстологии.

Теоретическая значимость. В диссертации предложены авторская транскрипция текста памятника йгах! Т Азйгщ и его же перевод, выполненный таким образом, чтобы максимально близко передать синтаксис среднеперсидского языка (книжного пехлеви). Особое место в ходе

грамматического описания занимает анализ морфологии глагола в языке памятника на фоне глагольной морфологии среднеперсидского языка, как одной из наиболее типологически выразительных языковых категорий в плане исторических и диалектных вариаций. Итогом исследовательской работы стал также словарь памятника с элементами этимологии; особо выделен пласт парфянской лексики, а также лексика, заимствованная из других среднеиранских языков, особенного парфянского, в другой индоевропейский язык - армянский.

Фонетический облик ряда лексем пришлось восстанавливать, для чего в работе был использован метод восстановления лексики на основе заимствований из языка-донора в язык-реципиент. В нашем случае это два близкородственных иранских языка среднего периода, юго-западный и северо-западный (среднеперсидский и парфянский), и лексика, заимствованная из одного из них (парфянского языка) в третий, неродственный язык (армянский), где сохраняется в точности или легко восстанавливается фонетический облик заимствованной лексемы. Язык юго-западной группы (среднеперсидский) служит проверочным.

Теоретическая и методологическая база исследования: исследование выполнено в русле российской востоковедческой школы, санкт-петербургской (акад. К.Г.Залеман, A.A. Фрейман, М.Н. Боголюбов, С.Н. Соколов, А.Г. Периханян, В.А. Лившиц, О.М. Чунакова, Г. С. Асатрян) и московской иранистической школы (B.C. Расторгуева, Д.И.Эдельман, Е.К. Молчанова). Мы руководствовались положениями ведущих иранистов, занимавшихся вопросами среднеперсидского и парфянского языков. Были использованы также достижения европейских исследователей (П. Хорна, Г. Хюбшмана, Г.С.Нюберга, В.Б.Хеннинга, Д.Н. Маккензи, М .Бойс, Бо Утаса) и иранских (А.Тафаззоли, М.Навваби, Й.Орьян, Мансури, Р.Багбиди).

Первым исследователем текста Draxt 1 Äsvrlg был известнейший ученый-парс Джамасп-Асана, который издал текст Draxt J Äsung в 1897 г. Большой вклад в изучение памятника внесли парсы Б. Анклесария и Д. Унвала.

Практическая значимость. Результаты и материалы этого системного исследования и описания языка среднеперсидского памятника с экскурсами в историческую фонетику и грамматику могут быть использованы в учебных целях при чтении лекций по предмету "Иранская филология" (среднеперсидский язык) в высших учебных заведениях, а также для составления учебного пособия, которое также может быть полезно для аспирантов, специалистов по иранской

филологии, или лиц, желающих самостоятельно изучать среднеперсвдский язык. Удобен для учебных целей и русский перевод текста памятника с подстрочной транскрипцией среднеперсидского текста. Результаты работы могут быть полезны также при составлении словарно-справочных материалов по этимологии и сравнительно-исторической лексикологии иранских языков. Версии по этимологии отдельных лексем представляют интерес для интерпретации среднеиранских текстов, еще не переведенных на европейские языки.

Апробация диссертации. Промежуточные результаты работы периодически докладывались и обсуждались на заседаниях сектора иранских языков Института Языкознания РАН, на различных конференциях и семинарах по актуальным вопросам иранского языкознания. На ежегодных Боголюбоских чтениях проводимых в секторе иранских языков ИЯз РАН. В Российском Государственном Гуманитарном Университете в кабинете иранистики (регулярный семинар). На рабочих семинарах в Уппсальском Университете (Швеция) в период 2008-2009 гг. Результаты работы отражены в 5 публикациях.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дается общая характеристика работы; обосновывается выбор темы исследования "Язык среднеперсидского памятника Огах1 Т Аэй!^ "и ее актуальность. Обосновывается выбор объекта исследования, дается его общефилологическая характеристика. Раскрывается научная новизна исследования и формулируются его цели. Характеризуется методика исследования. Обосновывается теоретическая значимость и практическая ценность работы. Определяется теоретическая и методологическая база работы. И, наконец, представлена апробация и структура Диссертации.

В первой главе "Сведения о памятнике Эгах! Т АвйГ^" анализируется история его изучения в разных аспектах в европейской и восточной науке; устанавливается степень изученности памятника; дается самая общая филологическая характеристика, исследуются типологические параллели и генетические истоки сюжета и жанра произведения. Проводится необходимая текстологическая работа над памятником, включая палеографический метод (уточнение написания среднеиранских идеограмм и фонетических написаний слов, встречающихся в памятнике).

История изучения памятника среднеперсидской литературы Огах! I Ллн/7£ («Ассирийское дерево») начинается в 1895 г. с публикации в Париже его перевода, выполненного французским ученым-востоковедом Е. Блоше. Однако, полноценным вводом его в научный обиход следует считать критическое издание текста в графике Джамаспом Асаной в 1897 г. в составе собрания других пехлевийских текстов; именно это издание служит для исследователей своего рода текстом-оригиналом, по которому уточняют графические написания, - работа, проделанная также и нами. Основным же источником материала для данной работы стало критическое издание £>гаг/ 1 Аз:М. Й. Навваби 1984 г.

Текст Огах/ Т Льйгщ в дошедшем до нас виде выглядит как прозаический - сплошной текст без пробелов, без разделения на строфы и т.п.; лишь специальные разделительные знаки служат обозначениями конца и начала предложения: именно так и выглядят обычно тексты книжного

пехлеви, известные нам. Вместе с тем, еще Э. Бенвенист указал на то, что это стихотворный текст. Вопрос его метрической организации более полувека оставался в центре научных дискуссий, однако, даже новейшие работы Ж. Лазара, не поставили точку в этом вопросе, они лишь стали еще одной опорой для высказанного ранее Бо Утасом утверждения о том, что классическое персидское стихосложение использует не только принципы арабского стихосложения, но, и продолжает родную иранскую традицию.

Все дошедшие до нас рукописи ОгахI Г Лэйгщ восходят, вероятно, к одному и тому же списку. Как показывает их сопоставление, они практически идентичны и повторяют друг друга, в том числе, и в описках. Со многими древними литературными памятниками часто происходила подобная история: прохождение через один список; другими словами, в некий исторический момент сохранялся только один список (данного произведения), и ошибки, допущенные в этом списке, механически переписывались во все последующие.

Текст ОгахI I А.чйгТд пестрит неточными графическими передачами (ошибками переписчиков -редакторов), породившими разночтения у иранистов, изучавших его; в самом тексте обнаруживаются семантические лакуны, часто неверно восстанавливаемые, а также поздние вставки и исправления (а по сути, искажения). Данный памятник более других среднеперсидских литературных памятников подвергся исправлениям и редактированиям. Даже первоначальный его синтаксис, причем, довольно простой, местами сильно искажен.

Переводов этого памятника на разные европейские языка, а также на персидский за прошедшие более чем сто лет появилось не мало (в том числе, Б. Анклесариа, Унвала, Дж. Бруннер, Д. Саймиддинов и др.). Из самых последних и актуальных для данного исследования следует отметить первый научный перевод этого памятника среднеперсидского языка на русский О.М Чунаковой (2001 г.). Вывод О. М. Чунаковой о том, что лексика и форма памятника свидетельствуют о его древнеиранском происхождении и устном бытовании, представляет особый интерес и важность для данной Диссертации.

В своем переводе мы пытались максимально близко передать оригинальный синтаксис произведения, первоначально простой, но вследствие многочисленных и разновременных редакций (часто редакторами, недостаточно полно владеющими языком оригинала) ставший на сегодня местами крайне сложным и запутанным. В некоторых случаях мы даем свою реконструкцию синтаксиса среднеперсидского предложения в соответствии с нормами книжного пехлеви, а при необходимости приводим синтаксические параллели из манихейского среднеперсидского и манихейского парфянского.

О. М. Чунаковой же был поднят вопрос о большой адекватности и, соответственно, корректности подачи пехлевийского текста (т.е. текста на мертвом языке!) в транслитерации, а не в транскрипции, - позиция, поддерживаемая и нами. Тем не менее, в свете поставленных в Диссертации задач, мы в своей работе даем в основном транскрипцию текста, транслитерация приводится фрагментарно. Нами была проведена большая работа по исправлению и унификации транскрипционного прочтения текста памятника; фонетический облик слов восстанавливался по оригинальным пехлевийским текстам Дж. Асаны в соответствии с транскрипцией, принятой в среднеперсидском словаре Д. Н. МакКензи (исключительно для юго-западной лексики - АБ), однако с некоторыми нашими уточнениями и дополнениями.

Как уже было упомянуто, исследователи убеждены, что письменной фиксации данного памятника предшествовал длительный период устного бытования в, вероятно, диалектно разнородной среде. Это во многом объясняет тот факт, что в его текст оказалась интегрированной диалектно неоднородная лексика. Впрочем, это типично также для наддналектных форм языка и часто может являться характеристикой языка фольклора, языка повседневной устной речи.

Лексический состав памятника разнообразен, встречается малоупотребительная среднеперсидская лексика (т.е. юго-западная), парфянская (т.е. северо-западная) лексика, в том числе и диалектная, встречаются слова из языка более позднего периода - из классического персидского языка, в свою очередь, взявшего на себя функцию

наддналектной языковой формы на следующем историческом этапе в Иране, став, таким образом, преемником в этой социальной функции среднеперсидского и парфянского.

На устную традицию бытования Draxt I Äsung указывает, как нам представляется, и регулярное употребление энклитических местоимений (особенно 3Sg. -ä) в функции притяжательных; известно, что такое их употребление было широко распространенно в языке в более поздний, новоперсидский период. Также в Draxt ТÄsung встречается конструкция (бейт 37), не допустимая в книжном пехлеви, но распространенная позже, в разговорном персидском и таджикском, а именно, энклитическое местоимение повторяет имя или местоимение, употребленное ранее. Возможно, здесь мы столкнулись с разговорным языком времени фиксации Draxt 1 ÄsiirTg или поздний переписчик употребил разговорный оборот своего времени (классического персидского).

37. tö az ed kardagän sar-at hast zargön '(у) тебя (же) от тех дел крона твоя пожелтела

Draxt Т Äsung, скорее всего, уже в записи, претерпел несколько позднейших редакций, возможно, даже имевших идеологическую подоплёку. Исследователи отмечают несомненное и фундаментальное присутствие зороастрийской редакции. Это проявилось, прежде всего, во внедрении в текст зороастрийской терминологии. И, в целом, содержательно сюжет этого словесного поединка оказался переориентированным на спорщиков-представителей двух разных идеологий, зороастрийской, чьим представителем стала коза, и не-зороастрийской, которую представляет дерево. Проиллюстрируем этот тезис следующими лексическими примерами особой зороастрийской терминологии: - kustlg (священный пояс зороастрийцев); jiw - молоко, используемое при зороастрийских обрядах; ma-d<jsnim pädyäb - зороастрийский обряд очищения, abezag den mazdesncm святая маздеяснийская вера (зороастрийская религия); сакральные формулы-обращения к верховному божеству Ормазду (Ахурамазде) dätär Ьау-wariäxand bäm'tg xuäbar öhrmazd 'создатель, могущественный блистательный, благословенный Ормазд'.

В связи с этим следует подчеркнуть, что, по свидетельствам других среднеперсидских, в том числе, официальных памятников (надпись Картира),

пропаганда зороастризма была (или стала) особенно активной и настойчивой именно при Сасанидах.

Иранисты изучавшие памятник не единожды высказывали мнение, что Огах! Т Лхйп% может быть переводом или переложением на среднеперсидский язык с парфянского или, возможно, поздней обработкой среднеперсндского оригинала под парфянский язык. Общепризнанным является тот факт, что значительный пласт лексики Огах! Т Азйможет характеризоваться как парфянский. Именно это, прежде всего, бросилось в глаза исследователям. Первым был Хр. Бартоломе, определивший язык этого памятника как парфянский (данная формулировка на сегодня являеся ксаревшей). Список выделенных им парфянизмов (не только лексических, но и отдельных элементов морфологии) продолжает прирастать благодаря все более тесному знакомству с памятниками манихейского парфянского (это прежде всего работы В.Б. Хеннинга и А. Тафаззоли).

Решение вопроса о диалектной принадлежности языка памятника Огах! Г Азйгщ зависит также и от общих представлений об истории появления и истории бытования этого памятника. Так, в представлениях вышеупомянутых исследователей, этот изначально парфянский памятник в ходе изустной передачи в среде носителей среднеперсндского языка вобрал в себя значительное число среднеперсидской лексики и ряд «конструкций» (прежде всего, имеется ввиду изафетная конструкция с маркером -I- и суффикс абстрактных существительных -Щ.

Придерживаясь той точки зрения, что Огах! I Аэйг^ (в том виде, в каком он дошел до нас) является памятником среднеперсидской литературы (книжного пехлеви), мы восстанавливаем среднеперсидское чтение для идеограмм и фонетических написаний. Однако, учитывая возможное парфянское (северо-западное) происхождение памятника, мы также даем в комментариях соответствующие парфянские лексемы. В некоторых случаях, при отсутствии среднеперсндского коррелята, мы и в оригинальном среднеперсидском восстановленном тексте приводим парфянские лексемы.

Сюжетно ОгахI I представляет собой довольно горячий и

нелицеприятный спор двух персонажей, Козы и Финиковой пальмы (Ассирийского дерева или, в других переводах, Вавилонского дерева) о том,

кто лу чше, кто обладает большим количеством достоинств и чьи достоинства весомее (вот тут-то и звучит громче всего зороастрийский мотив, направляя текст в дидактическое русло). И построен он, конечно, в диалогической форме (давая тем самым пишу для рефлексии над противопоставлением язык - речь).

Огах! Т - единственный представитель данного жанра в

известной нам литературе на среднеиранских языках. В жанровом отношении ему ближе всего две поэмы на классическом персидском и на иудео-персидском языках, однако, исследователи подчеркивают, что в художественном отношении они значительно уступают нашему памятнику (Асмуссен, Тафаззоли и др.).

Почему образцов литературы светского характера дошло до нас значительно меньше, чем, например, зороастрийских сочинений? Как нам кажется, это может быть связано с тем, что зороастрийские сочинения бережно хранились и переписывались при зороастрийских храмах огня, тогда как литература светского характера, не имея столь высокого общественного статуса, могла храниться в большем небрежении, что и отразилось на её судьбе (возможно также и непосредственное её уничтожение в разные периоды); тогда как даже в период арабского завоевания Ирана мобеды всячески сохраняли и оберегали свои рукописные книги.

В иранистике, в том числе и современной, довольно популярным является мнение о вторичном характере этого жанра в художественном творчестве Ирана, включая сюда и фольклорную традицию. Среди представителей, так сказать, восточной школы иранистики особенно устойчиво мнение о влиянии арабоязычных накаидов (полемических поэтических форм) и муназарат (оды-прения, диспуты) на возникновение жанра в Иране, относимое, таким образом, уже к эпохе исламизацни. Для нас эта точка зрения неприемлема. Впрочем, высказывалось и иное, диаметрально противоположное мнение о том, что именно арабские муназарат сформировались под влиянием персидских образцов, при этом их авторы опирались на произведения Асади Туси в этом жанре, как наиболее архаичные (исконные). Самый ранний литературный образчик муназарат на классическом персидском языке мы находим у этого автора XI в., у Асади Туси. Позже произведения в стиле муназарат широко распространились в

персоязычной среде. По-видимому, жанр споров-прений, споров-поношений существовал у персов и арабов независимо, с преобладанием произведений поэтического склада (накаиды, а позже и хнджа) у арабов, назвдательного и шуточного (в том числе с участием животных) - у иранцев. Начиная со времени арабского завоевания, происходило смешение близких жанров персидской и арабской традиции. Таким образом, можно предположить, что произведения в жанре споров-состязаний современного персидского и таджикского фольклора - продукт смешанной арабо-персндской традиции. До недавнего времени считалось, что классическая персидская поэзия сформировалась под влиянием арабской, и всю ее метрику приписывали арабскому канону, но, как недавно доказали Бо Утас и Жильбер Лазар, метрика классической персидской поэзии была также тесно связана и с домусульманской иранской поэтикой (о чем уже было упомянуто).

Надо полагать, в течение УШ-ХШ вв. происходил переход произведений жанра споров-прений из фольклорной традиции в жанр литературный (поэтический). Последний, в свою очередь, вторично формировал устный жанр, однако при этом сохранялась и оригинальная устная традиция. Процесс перехода произведений устного творчества в литературу и обратно и сейчас нельзя назвать завершившимся - это постоянный процесс, существующий, пока жива устная традиция. В средние века на Ближнем Востоке не было большого разрыва между литературой и фольклором, и часто фольклорные тексты включались в исторические или другие большие произведения. Скорее всего, и литературная обработка, и фольклорное произведение сосуществовали одновременно.

Однако, и это не совсем полная история этого жанра, рамки которой (истории) следует расширить как географически, так и хронологически, что будет обосновано в ходе наших дальнейших рассуждений.

Истоки жанра спора-прений (в том числе, с участием животных) видят в шумеро-аккадской литературе. Там, как принято считать, образцы этого жанра сочинялись писцами преимущественно как упражнение для выработки изысканного стиля и красноречия и, возможно, поэтому сохранились в клинописных памятниках. Но несомненно и то, что сначала существовала устная традиция и только позднее в литературе сформировался жанр как таковой, под влиянием тех или иных эталонных произведений.

Многочисленные образцы сохранились на шумерском языке: " Спор Зимы и Лета", "Спор Серебра и Бронзы", "Спор Топора и Плуга", "Спор Думмузи (пастуха) и Энкиду (земледельца)", "Спор Рыбы и Птицы". В аккадских же литературных памятниках зафиксировано лишь несколько плохо сохранившихся фрагментов. Там упоминаются растения и животные: "Тамариск и Пальма", "Зерно и Пшеница", "Бык и Лошадь", а в новоассирийских источниках - "Бык и Конь", "Лис со спутниками и Собаки".

Для этого жанра споров-прений характерен спор-диалог двух, реже трех и более участников - людей, животных, богов, персонифицированных предметов, явлений или образов при обязательном участии рассказчика, часто выступающего в роли автора. Рассказчик представляет участников и произносит мифопоэтическое введение, часто описывающее времена давние благословенные и вскоре исчезает, а слушатель уже воспринимает событие как бы непосредственно, действие будто бы происходит (разворачивается) перед его глазами. В конце диалога, как правило, происходит решение спора — персонажи предстают перед божественным трибуналом, победитель достойно удаляется, а потерпевший поражение остается на суд слушателей и часто приносится в жертву.

Персонажи в произведениях подобного жанра восхваляют свои достоинства, свою значимость для людей (приносимую пользу), подчеркивают свое превосходство и всячески поносят противника, обычно в особо грубой форме поносит соперника будущий победитель (в нашем случае персонаж Коза всячески поносит Финиковую Пальму). Именно словесное поношение можно назвать одной из характерных черт жанра споров-состязаний, которое составляет самую древнюю их часть и считается родоначальником жанра спора-диалога, и, в общем, той же басни. По утверждению Г. Тиле, это был примитивный вид словесности на грани речи (устная брань, ругань, высмеивающая недостатки собеседника). И несомненно, что споры-прения - один из самых ранних, если не сказать первых образчиков юмористического творчества на древнем Востоке.

Эта идея о заимствовании иранцами этого литературного жанра, характерного для устного творчества, из Месопотамии, многочисленные примеры которого можно найти в шумерской и аккадской литературе, популярна и у самых серьезных исследователей последнего времени (см. Асмуссен, Бруннер, Тафаззоли). Более того, называется и «непосредственный

прототип» исследуемого в Диссертации памятника. Таковым может считаться (если не существовало оригинального шумеро-аккадского произведения) арамейская версия "Спора Фиговой пальмы и Тамариска". Схожесть этих двух произведений, на самом деле, поразительна (вплоть до речевых формул). В таком случае именно арамейскую традицию рассматривают в качестве посредника при проникновении жанра споров-прений из района Древнего Двуречья на территорию Ахеменидской империи в эпоху завоевания Ахемешиами Ассирии и Вавилонии.

Ниже мы приводим несколько пассажей текста Draxt i Лsiing, которые можно рассматривать как, если не прямые аллюзии, то как формальные или содержательные рефлексы или мотивы, действительно сближающие наш памятник со значительно более древними (на тысячи лет) образцами жанра, созданными на чужих языках далекого - генетически - происхождения.

Большой интерес вызывает в Draxt 1 Äsürig выражение (бейт 27) 'от меня модами питаются, пока досыта не насытятсябукв. 'Пока не наполнится, полным не станет'. Сюжет 'насыщения досыта' часто находит отражение в эпической традиции Ближнего Востока, возможно, эта тема возникала во время неурожайных лет (засухи и. т. д.) как архетипическое воспоминание о некоем голодном периоде (?).

27. az man bär xwarcnd yad amburd äwistönd

'от меня плодами питаются, пока досыта не насытятся'.

По мнению С. Смита [Smith, 1926], упоминание ритуала вкушения новых (только что появившихся) плодов с магического дерева, распространенного в ассирийском культе, собственно и относится к самой древней части Draxt t Äsung, вполне вероятно, может восходить к аккадской версии спора "Пальмы и Тамариска". Ниже приводим для сравнения отрывок из шумеро-аккадского спора Пальмы и Тамариска 4. и бейт 8 из Draxt 7 Äsung где этот параллелизм особенно нагляден.

4. su]m-ma i-na pa-su-r[i-i]a i-ka-al Sa-ru-um 'Из моих плодов потому царь ест ...'

8. £ё sah az man хwared ...

'Потому царь от меня ест

В подтверждение можно назвать еще одно место в Draxl Т AsiirTg (бейт 43-44), которое представляет интерес с точки зрения месопотамских рефлексов в Draxl Т AsiirTg. Это упоминание об искусственном опылении финиковой пальмы. Отражение этой технологии встречается у шумеров на культовых изображениях, строго установленный канон которых сохранялся вплоть до ассирийской эпохи (так что если не сам памятник, то уж упоминаемый в нем технологический прием опыления пальм был, несомненно, перенят иранцами у древних насельников этого региона). Вряд ли древним иранцам была известна подобная техника опыления пальм.

Следующий пассаж Draxl Т AsiirTg вызывает определенные трудности при переводе, его семантическая связь с предыдущим и последующими бейтами размыта.

43. yad to bar aware mardohman wasnad 'Если ты плоды приносишь для людей'

44. guSn-at abar hirzend pad cucn сё gawan 'caui/ов на тебя (они) пускают как свойственно

(поступать) с коровами'

Если предположить, что это калька с несохранившегося фрагмента шумеро-аккадского "Спора Пальмы и Тамариска", то опять приходит мысль о поздней компиляции: части фрагментарно сохранившегося произведения были включены в более позднее произведение или, вернее, было скомпилировано (синтезировано) новое произведение с использованием фрагментов древней шумеро-аккадской (и хорошо известной, что вполне допустимо, в ираноязычной среде издревле).

Так или иначе, независимо от точки зрения на истоки жанра, в дальнейшем, несомненно, имели место не одноразовые, зачастую перекрестные контаминации как на содержательном, так и на формальном уровне с последующим развитием жанра уже в рамках собственно иранской традиции.

В рассмотренные выше представления об истоках жанра и, в частности, о происхождении Draxt Т AsiirTg (назовем это вслед за Брагинским и В.Б. Никитиной поэмой, т.е. manzume, у Тафаззоли) нужно внести определенные коррективы. В этой связи следует обратиться к другой столь же древней традиции словесного творчества. Она представлена целым классом

«общих индо-иранских текстов», сохраненных для нас в древнеиндийском корпусе Вед и в древнеиранской Авесте. Онн основательно изучены нашими блестящими исследователями В Н. Топоровым и Т.Я. Елизаренковой. Это архаичные тексты, построенные по вопросно-ответному принципу, архаичность которых и удивительная структурно-содержательно-лексическая близость позволяет ставить вопрос о реконструкции «прототекста» и о связи его с «основным ритуалом годового цикла» [Топоров 1986, 138]. Тематически они связаны с космогоническими и антропогоническими мифами и, соответственно, персонажи басенного типа, вроде очеловеченных животных и т.п., в них отсутствуют. Ср. древнеиндийские загадки-брахмодья, представляющие собой подобные тексты в редуцированном виде, без ответов. См. также авестийский текст У.44, приписываемый пророку Заратуштре, состоящий из последовательности вопросов и идейно весьма нагруженных ответов, своего рода катехизис зороастрийского вероучения. Все эти тексты, включая и месопотамские, помимо структуры, объединяет общая коммуникативная направленность: они имеют внешнего адресата, ученика, адепта и т.п.

В том же самом 1986 г. другой крупнейший индолог и индоевропеист Ф.Б.Я. Кёйпер сформулировал целую концепцию относительно принципиально важной «роли словесных состязаний» в эпоху Ригведы (т.е. во 2-м тысячелетии до н.э.) [apud Елизаренкова 1993, 222], как одного из значимых структурно-семантических компонентов ритула, связанного всё с тем же годовым циклом. Приведенные аргументы дают нам основание говорить о гетерогенных корнях жанра, представленного поэмой Draxl Т AsurTg, о гетерогенном происхождении конкретно самой поэмы Draxl TAsiirig, о переплетении в её исторической судьбе многих традиций, лежащих в основе её устойчиво диалогической формы; обусловивших подвижность её содержательного наполнения при постоянстве её главных персонажей -противников в словесном поединке; объясняющих её переориентацию с одного языка на другой (при допустимости и реверсивного движения); и, наконец, допускающих даже переменчивость самого характера бытования -устного или письменного - той или иной традиции в её истории.

И еще об очеловечивании на собственно иранской почве. Мы мало что знаем о том, как древние представляли себе чувства и мысли животных (или, м.б., предметов), но эти представления были далеко не так прямолинейны, как

можно было бы думать. Посмотрим хотя бы на содержание и употребления такого концептуального понятия, как душа. Ср.-перс. ruvvän [lwb'n], ман. ср.-перс. [rvv'n], совр. перс. jj\j мог выражать представления как о душе человека, так и о душе животных. В Draxt 1 Äsung упоминается божество всех четвероногих — Гошурван gös-urwan [gwä'whvk]. Термин восходит к ав. g<-Hi$ urwä "Душа Быка" (которая в авестийском тексте Гат «плачет-жалуется», взывая к богу о помощи и защите и т.д.). В этом слове g<->us- gen. от основы gu "бык", игла одна из форм огласовки для [rwä] "душа" (Однако, ср. его заимствование в восточно-армянский urvakan 'дух, привидение', со сдвигом в значении). По представлениям древних иранцев, rmvän "душа" -способна говорить, ruwän - говорящая душа; в отличие от ср.-перс. gyän -"дух" (М. Н. Боголюбов, устное сообщение). Вполне можно представить себе,что в нашей поэме спорят души дерева и козы, спорят где-то на небесах; тогда как их обладатели безмолвно приносят пользу для людей на этой просторной земле.

Рассматриваемый памятник неоднозначен и многогранен не только с точки зрения наличия в нем нескольких семантических аспектов, но и с точки зрения его функционального предназначения, или, скажем, он не однороден в целом в жанровом отношении. Очевидно, это может свидетельствовать о его синкретическом характере на раннем этапе развития в качестве литературного жанра. Выше уже был отмечен его дидактический характер. Вместе с тем уже М. Бойс отмечала, что подобные вопросно-ответные тексты и тексты-перечисления служили в древности учебным и, шире, просветительским целям, как материальное средство сохранения «коллективной опыта», вполне конкретного в каждом отдельном случае. И именно такое предназначение она постулировала для текста нашей поэмы, прежде всего, для этапа его изначального бытования. Подобные тексты служили риторическим и орфографическим целям, для запоминания слов, их написания (известны, например, подобные списки на шумерском языке, выполненные на глиняных табличках). Работа с памятником подтвердила для нас убедительность этого тезиса М.Бойс. Он был составлен по определенной схеме (в его основе заложена определенная структурная схема, задающая повтор слов в бейте или мисре, реже - в другом бейте, с иным написанием или значением), что делало его вполне пригодным в качестве учебного

пособия по языку (на конечном этапе -е среднеперсидскому) и по чтению и письму (книжное пехлеви).

Во второй главе "Грамматический анализ текста (морфология, элементы синтаксиса)" мы разобрали некоторые вопросы синтаксиса Огах1 7 .ЬПп^, поэтому отдельно раздел "Синтаксис" не включен в диссертацию. Начинается глава с описания именной морфологии, представленной в среднеперсидском довольно ограниченно. Рассматриваются категории числа существительных, атрибутивные сочетания, именное словообразование, суффиксальное словообразование. Далее рассматриваются разряды местоимений представленных в памятнике (в основном личных). Продолжает главу раздел Глагол, в котором подробным образом рассмотрены недостаточный глагол (¡1)11-, выступающий в Огах1 7 ЛиГи^ в функции вспомогательного глагола и глагольной связки, особое место уделено системе вспомогательных глаголов.

В "Приложении" дается пехлевийский текст в транскрипции с русским переводом. В конце "Приложения" мы предложили попытку глоссированной передачи текста Огах11Азйгщ\ бейты с 1-го по 9-ый.

Приведем примеры работы с текстом1: Вспомогательные глаголы

Особое внимание в Диссертации мы уделили вопросу о роли вспомогательных (служебных) глаголов в среднеперсидском языке (в том числе передающие категорию аспекта в среднеперсидском языке), Исследование выполнено с привлечением параллельных синтаксических конструкций из классического персидского, современного персидского и таджикского языков.

Недостаточный глагол ей- 'быть, существовать' в Огах1 I А$йп% встречается как а.) глагольная связка в именном сказуемом, Ь.) в составе аналитического претерита как вспомогательный. В этих позициях глагол ай-выступает маркером граммем лица и числа субъекта действия (редко объекта). Конкретный языковой материал показывает, что в

1 Примеры выбирались таким образом, чтобы продемонстрировать приемы разбора, как морфологии, так и синтаксиса произведения.

среднеперсидском языке в целом, как в памятнике Draxt Т Äsürlg связка lSg. и 2Sg. в составе именного сказуемого выступает показателем лица и числа субъекта действия (часто при его формальном отсутствии в предложении). В этих случаях ГС является его единственным показателем.

Как известно, в среднеперсидском и парфянском претерит от переходных глаголов с вспомогательным глаголом (ah-) - имел пассивную семантику. Однако часто эта модель выражала и активное действие: tö kuSt hl êdar кй jfilâhagàn тех '(a) ты вбито здесь, как ткацкий столб (кол)'. При непереходных глаголах, и при невыраженном субъекте, вспомогательный глагол -ah является фактическим показателем субъекта действия.

В среднеперсидском, парфянском и классическом персидском hast -глагольная связка 3Sg. и экзистенциальный глагол 'есть, имеется'. Исторически - hast, связка 3Sg. от глагола -ah 'быть', др.-перс. astiy со значением 'есть, существует, имеется'. Покажем связку hast в составе именного сказуемого: bun-as hiiSk hast / sar-as hast tarr 'Ствол его сух, крона его свежа'. Во многих бейтах нашего произведения связка hast входит в именное сказуемое - (предикатив-рефрен) а: man hast 'от меня есть (имеется)'. В целом оборот выражает исходно-отложительное значение (источник): pad garm rö: ud rabih sard ab ai man hast букв, 'в жаркий день и (в) полдень холодная вода от меня есть'. Отрицательная форма глагола-связки представлена в памятнике 3Sg. nëst: havi: mardumag kë-s itëst may ud пап 'Те люди, у которых нет вина и хлеба'.

В памятнике имеются случаи элиминации глагольной связки: ëg-um bët abardar / ai to draxt âsûrîg 'Вот, я вновь превосхожу тебя, дерево вавилонское'. Пропуск hëm возможно обусловлен метрическим размером произведения. Восстанавливаемый текст: *êg-um bët abardar hem a: tô draxt Ssûrîg.

вспомогательный глагол Sstâdan, êst-

l.draxt-ê rust Est tar б äahr äsürlg

'Дерево выросло в стране вавилонской.'

['yst] est - усеченное (?) от ëstêd формы 3Sg. глагола ëstâdan, est- 'пребывать, находиться, стоять, (быть)', от нр. *abi- + hiäta- /sta-/'BbicTynaTb' от *stä-, *hi-stä-; ав. г., п., др.-перс. stä- 'стоять, ставить'. Написание ["ystJ для hast,

считается особенностью текста Draxt I Äsfirlg, однако при чтении памятника не во всех случаях следует придерживаться данного принципа. Вопрос в том, в каких случаях в нашем тексте под написанием ['yst] видеть вспомогательный глагол estadan в (сокращенной) форме *est, а в каких hast 'есть, имеется'. Графему ['yst] можно читать и как est и как hast. Тут также следует отметить, что в парфянском ast выписывался как ['st]. Если принять точку зрения, что в данном случае 'yst = est, сокращенное от ested (встречается только в ), то в сочетании rust est, возможно, видеть perfectum praesens: прошедшее действие, сохранившее результат в настоящем 'дерево выросло ... , (и сейчас оно есть) ... крона его свежа ...', М. Навваби в своем переводе на персидский (который есть скорее переложение) передает сочетание rust est формой современного персидского перфекта. Если рассматривать в этом бейте 'yst как hast, то это лишено смысла, так как в ср.-перс. в претерите ВГ 3Sg. не употреблялась. Если только поздний редактор не пытался зарифмовать текст (по аналогии со следующим бейтом husk est, где est = hast) или исправить синтаксис (под классический персидский, ему понятный перфект): кл.-перс. rust ast (kard ast - он сделал, = karda ast -karda hast) [ОИЯ 1982, 161]. Тогда в первоначальном варианте Draxt 1 ÄsürTg возможно было: *draxt-e rust tar ö sahr äsürTg.

Вспомогательный глагол büdan, baw- 'быть, делаться, становиться' ВГ baw- в системе презенса индикатива

Выражение пассивного значения в ср.-перс. передается суффиксом -ih (флективный пассив), в поздних источниках аналитическими конструкциями с ВГ büdan, baw-, (редко estädan, est-), с личными окончаниями презенса индикатива. В нашем тексте флективный пассив на -Ih- не встречается. Однако нужно отметить, что грамматический статус аналитического пассива даже ко времени позднего ср.-перс. еще полностью не установился.

31. kad e(d) az man kardagän äsnüd bawfd 'Когда это о моих делах услышано будет'

32. nang öy abäg halag saxwan-at pahikäred

'стыд тому (будет, кто) с глупыми речами твоими воюет.'

В обороте äSniid bawëd глагол bawëd 3Sg. как ВГ согласуется с объектом действия Id 'это', субъект, как таковой, в предложении не выражен. Конструкция в целом передает пассивное настоящее/будущее время.

Примеры из других среднеиранских литературных памятников с пассивным значением:

кн. пехлеви: 3Sg. ka-s gufl kû bë vizâr êg-is xtvâstârTh kard bawëd 'если он сказал 'Плати!', то тем самым, им предъявлен иск', ... k-us xwästag ray пё hist bawëd ' ... им имущество не освобождено (из залога) ...', ман. ср.-перс, 'gr 'wh kw "whr'nd 'ygys'n 'st'r /ivSt bwvd 'a если так случится, что они обратятся (букв, вернутся к нашей религии), то (их) грех будет им отпущен', 'ygys mrchvhm cy.v z'd nv bwvd 'тогда человек от него не родится'.

ВГ bud в форме претерита (прошедший перфект)

27. a: man bar xwarênd yad amburd âwistênd

'от меня плодами питаются, пока досыта не насытятся. '

28. kad-ä an wäxt bud draxt âsurîg

'Когда им, то сказано было, деревом вавилонским,'

29. bu:(m) passox karêd sar(m) frai sânêd 'коза моя отвечает: - Голова моя закружилась, '

Глагол biidait выступает в форме претерита biid, как компонент аналитической формы wäxt bad - (плюсквамперфект). Такая трактовка обоснована тем, что действие происходит в историческом презенсе (нарративе). Действие совершено до другого определенного действия в прошлом.

Подобная конструкция возможна была в раннем классическом персидско-таджикском, где передавала перфект 3Sg. Данный фрагмент также может говорить о позднейшем происхождении Draxt TAsûrîg (времени классического периода).

глагол bftdan, бон- в функции ГС в именном сказуемом

36. draxt hu5k-iz därbun draxt sar-aä bud zargön 'Дерева сух (был) ствол (дерева) крона его была желтой,'

37. tô a: ëd kardagän sar-at hast zargön

'(у) тебя (же) от тех дел крона твоя пожелтела '

В бейте 36 глагол bud выступает, в именном сказуемом как связка второго порядка. Синтаксис этих бейтов сильно искажен в ходе поздних редакций. Возможный первоначальный синтаксис: "draxt därbun husk hast draxt sar-as zargön büd. Интересен пример из ман. парф., где именное сказуемое так же оформлено глаголом bud. 'мл jywndg ziyn ku husk bwd 'о, живое море, которое высохло!' (перевод наш).

Примеры работы с лексикой памятника: ввиду небольшого объем автореферата и неизбежной потери смыслового содержания, при каком либо сокращении, мы приводим лишь несколько примеров анализа лексического материала представленного в данном произведении.

mâzênd:

15. cob az man karénd kê to griw mâzênd.

'Прутик из меня делают, которым тебя по шее бьют'.

Можно предположить, что m'cynd (где -ynd [end]- гл. флексия ЗР1., как в ср,-перс., так и парф.) образовано от основы северо-западного происхождения ♦marco значением 'бить', шире 'прикасаться, трогать'; ир. *maz- 'ломать, разрушать'; ср. в парфянском восстанавливаемые формы (*-5) 'mz, * 'mzzyd; ППВ 'mst, 'mslg, 'mz'd; ннф. 'mstn с тем же значением [Chueng 272]. В ср.-перс. глагол *maz- (из парфянского *'шг?) отражен в must-, супплетивной основе прошедшего времени глагола mâlîdan, mal- 'мести, подметать, тереть' (ср.-перс. mälJdan, mal- от другого, близкого по семантике ир. глагольного корня *rnarz- 'подметать, тереть', кл. перс.

mondän, mal- 'тереть, вытирать, растирать', совр. перс, malidan, mostan 'гладить, растирать', тадж. молидан ' гладить, растирать, массировать' (характерно, что в тадж. этот глагол наиболее употребителен в сфере, связанной с соматической лексикой, напр., телесное соприкосновение, сообщено Э. Собировым), зор. дари (йезди) mölidvun, moi- 'подметать'. Глагол *maz- со значением 'гладить' (через заимствование из северо-западных иранских языков?) сохранился в армянском mazel, mazmzel 'гладить, поглаживать (NB: телесное прикосновение)', но не сохранился в новоиранских северо-западных языках (отражение ир.*г в арм. как z: ср.-перс. (парф?) zaman- - арм. zamanak 'время'; ср.-перс. warzldan, \rarz-'действовать, работать' - арм. warziityim 'упражнение', variaran 'гимназия', ср. совр. перс, warzeí 'физ. упражнение' др.), что подтверждает существование на

среднеиранском языковом уровне корня *maz-, переход up. rz в арм. г таг:- > арм. mai- маловероятен; ср. также арм. mar:vel 'тренироваться' из 'действовать'; кауз. marzel 'тренировать', скорее всего, тоже заимствование из иранских языков [в этимологическом словаре армянского языка Р. Лчаряна лексема matz- не приведена].

Возможно, первоначальный семантический круг глаголов та:- и таг:-включал значения 'прикасаться', 'дотрагиваться', что и дало 'тереть', 'бить', далее 'мести, подметать', и 'целовать'; и с несколько иным семаническим развитием -'совокупляться, сношаться'. См. другую ср.-перс. глагольную форму от корня ир. *marz-: ср.-перс. marzidan, таг:- 'совокупляться, сношаться', ср. совр. перс, кип таг: 'извращенец, содомит', скорее всего, от первоначального значения 'трогать, прикасаться' и далее 'тереть, тереться' (возможно, заимствование из северозападных иранских языков).

jiilâhagSn

116. to kuSt hê ëdar kû julahagan mëx '(a) ты вбито здесь как ткацкий кол'

Jûlâhagân: букв, 'ткачи' (мн. ч.) от jûlâhag 'ткач', имя деятеля. В примере 116 входит в определительную конструкцию в качестве зависимого члена; стоит в препозиции к главному члену; связь между ними - примыкание. Сущ. jûlâhag: его более ранний фонетический вариант yulahàk 'ткач' для ср.-перс. мы находим в словаре Р. Абрамяна [Абрамян 239], см. также пазендское JôJâh 'ткач'. В армянском

(заимствование из перс.) }tilhak и Julahak 'ткач', причем, в диалектах армянского оно сохранилось в значении 'паук; паутина', см. [Martirosyan 728]; см. зейтунский диалект армянского, где chalog 'ткач, паук'; -J-, сохраняющееся в центральных областях, J переходит в ï на периферии, по соседству с туркоязычным ареалом. Д. Дуркин-Мейстерернст дает парф. [ywlg] с пометой hapax (hapax legomena -единичное употребление, случайное написание с неясной семантической составляющей, А.Б.) [Durkin 375]. Возможно, что и турецкое cul ha 'паутина' восходит к среднеперсидскому (?). В современном персидском не употребляется, в словарях дается как перс, устар. jûtàhafr, класс, тадж. jûioh 'ткач' [ФЗТ II, 582]; тадж. так же с пометой устар.: Чулох(а) 'ткацкий', Цуяохак 'паук', 'скорпион' [ФТЗТ II, 661]. Ср. в языках гисарских парья кам. и хн. jolâ (jôlâ) 'паук', скорее всего

заимствование из хинди juláh(á) "ткач\jálá 'паутина', сюда же имя собст. Julahag Ali (Индия, провинция Ассам, сведение от информанта). Цул(л) 'покрытие, попона лошади, осла', возможно, сетка, разорванное; дан как арабизм в [ФЗТ II, 793]. Ср. арм. cul 'рвань, негодная одежда' материя превраившаяся в сетку. В словаре

идеограмм Farhang I PahlavTk XV находим арам. SWBK' subkä 'сеть' для yülahäk 'ткач, паук'.

Выводы:

• Памятник не является поздней литературной подделкой.

• Памятник не является аутентично парфянским произведением.

• Памятник является списком слов или частью такого списка для запоминания, предназначенным в учебных целях быть пособием писарям, переписчикам и т.д.

• Памятник скорее всего был восстановлен на основе плохо сохранившегося текста древнего шумеро-аккадского произведения с привлечением других среднеперсидских литературных памятников, что происходило во время уже письменной его фиксации.

• Памятник содержит уникальную собственно иранскую лексику среднего периода не зафиксированную в других текстах книжного пехлеви (в основном северо-западного происхождения).

• В сасанидское время (при расцвете зороастрийской религии) памятник подвергался редакциям в идеологических целях.

• Морфо-синтаксически (при нашем восстановлении с привлечением параллельных синтаксических конструкций из корпуса среднеперсидских текстов, и учитывая случаи привнесения устной речи в письменный текст) памятник представляет типичный образец книжного пехлеви.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих

публикациях:

I. Баяндур A.C. Энклитические местоимения в среднеперсидском (на материале памятника Draxt I Âsûrîg) II Сборник научных статей "Памяти В. С. Расторгуевой", М„ 2007, стр. 18-31.

2. Баяндур A.C. Текст и перевод среднеперсидского литературного памятника "Драхт и Асуриг" // Вопросы филологии, № 4 (специальный выпуск), М., 2007, стр. 305-310.

3. Баяндур A.C. Из парфянской лексики '"Draxt î Äsürlg" // Лексика, этимология, языковые контакты. К юбилею доктора филологических наук, профессора Д.И. Эдельман.М. 2011, стр. 16-20.

4. Несколько этимолопш из памятника пехлевийской литературы "Draxt ï Äsflng" /7 Сборник научных статей. К 100-летию В .С. Расторгуевой, М.. 2013 (в печати).