автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Журнал "Русская Мысль" 1907-1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст

Полный текст автореферата диссертации по теме "Журнал "Русская Мысль" 1907-1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст"

На правах рукописи

ГАПОНЕНКОВ Алексей Алексеевич

ЖУРНАЛ «РУССКАЯ МЫСЛЬ» 1907-1918 гг. РЕДАКЦИОННАЯ ПРОГРАММА, ЛИТЕРАТУРНО-ФИЛОСОФСКИЙ КОНТЕКСТ

Специальность 10.01. 01 -русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Саратов - 2004

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX века Саратовского государственного университета имени Н.Г. Чернышевского.

Научный консультант: доктор филологических наук,

профессор Александр Иванович Ванюков

Официальные оппоненты: член-корреспондент РАН, доктор

филологических наук, ведущий научный сотрудник ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН Александр Васильевич Лавров; доктор филологических наук, профессор Виталий Борисович Смирнов;

доктор филологических наук, профессор Адольф Андреевич Демченко

Ведущая организация: Московский государственный университет

имени М.В. Ломоносова

Защита состоится «28» октября 2004 г. в часов на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 при Саратовском государственном университете им. Н.Г. Чернышевского по адресу: г. Саратов, ул. Университетская, 59. Отзывы на автореферат можно направлять по адресу: 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 83, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского.

Автореферат разослан сентября 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Ю.Н. Борисов

Журнал «Русская Мысль» (М.; СПб., 1880-1918; София, 1921; Прага-Берлин, 1922-1923; Париж, 1927) периода редакторства П.Б. Струве в России 1907-1918 гг. - одно из самых значительных явлений русской литературы и журналистики - монографически изучается впервые. Крупнейшие литературные имена Серебряного века были связаны с «Русской Мыслью». Многие выдающиеся философы и ученые печатались на ее страницах, полемизировали. Ближайшими сотрудниками журнала в разные годы были: А.А. Кизеветтер, С.Л. Франк, А.С. Изгоев, Ю.И. Айхенвальд, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, ВЛ. Брюсов, Л.Я. Гуревич, В.И. Вернадский, С.А. Котляревский, Е.Н. Трубецкой, A.M. Рыкачев и другие.

Но признанным лидером «Русской Мысли», творцом ее редакционной программы с 1907 года являлся П.Б. Струве, политик, экономист, историк, философ, литературный критик, человек универсальных познаний, «действия и дела». В силу настороженного отношения к нему советской власти журнал «Русская Мысль» под его редакторством не был изучен в науке. И редкие публикации эпистолярных источников, в которых затрагивалась редакционная история журнала предреволюционных лет (подготовленные И.Г. Ямпольским, А.Н. Михайловой), тенденциозный историко-литературный очерк М.А. Никитиной не могли сколько-нибудь полно представить это издание в том реальном соответствии, которое оно занимало в литературно-общественной жизни России. На Западе Ричард Пайпс проделал огромную работу по собиранию наследия П. Струве, но в двухтомной его биографии уделил журналу лишь небольшую главу, рассмотрев это издание с политической точки зрения. Кроме того, изданная мемуарная литература начала XX века крайне незначительно освещает историю журнала, и современный исследователь может опираться только на свидетельства С.Л. Франка в «Воспоминаниях о П.Б. Струве» - важнейший источник по «Русской Мысли» 1907-1918 гг.

Сложность исследования «Русской Мысли» заключается в определении специфики этого журнала и выработке объективного подхода к его изучению в основополагающих аспектах: библиографическом, историко-литературном в сочетании с теорией и историей журналистики. В случае с этим журналом необходимо комплексное исследование, которое невозможно и без дополнительного историко-философского плана. Постоянное взаимодействие двух начал в «Русской Мысли» — литературного и религиозно-философского — актуализирует проблему целостного освещения материалов этого издания.

Историки и живые свидетели русского культурного ренессанса (Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Франк, о. В. Зеньковский, С. Левицкий и другие) увидели в нем две «формации» — «эстетствующих» и «философов». Взаимодействие, сближение литературы и религиозной философии, при всем отталкивании друг от друга их конкретных представителей, разность путей и целей отличают Серебряный век русской культуры. Актуальность контекстуального исследования журнала в аспекте синтеза идей, «общей судьбы» литературы и философии на вполне определенном историческом рубеже не вызывает сомнений. Однако нельзя не учитывать большую сложность рассмотрения с точки зрения науки этих азно о ных объектов и методов их анализа. «Систематическому РОС. НАЦИОНАЛЬНАЯ

БИБЛИОТЕКА 3

описанию литературно-философской истории «серебряного века» препятствуют немалые обстоятельства», - предупреждает К.Г. Исупов, относя к ним «стирание традиционной границы между профессиональной философией и литературным трудом», разделение «мистической» словесности и религиозной философии, «изощренные формы» «посягания идеологии на литературу».

Нельзя не видеть, какое влияние оказывали текущий политический процесс, «общественное мнение» на литературное и философское творчество авторов журнала. Литературная история «Русской Мысли» была политически окрашенной, беллетристика и литературная критика поднимали общественные вопросы. Литература в журнале предсказывала и была пророческой. Политическая борьба шла за наследство и духовный смысл русской литературной классики (материалы о Герцене, Толстом, Достоевском, славянофилах и западниках, народничестве и др.). Философская полемика в «Русской Мысли» была в широком смысле литературной и общественно-политической.

Выбранный ракурс исследования этого журнала позволяет увидеть многообразную картину политических, исторических, естественнонаучных и других материалов, однако не предполагает их непосредственного описания. Эту цель преследовал регистрационный этап работы над «Русской Мыслью», в ходе которого как можно полнее было раскрыто содержание журнала1.

Предметом работы выступает литературно-философский контекст «Русской Мысли» 1907-1918 гг. как реализация редакционной программы журнала.

Объектом исследования являются художественные произведения в журнальной редакции, литературная и философская критика, публицистика, внутренние отзывы, полемика и редакционные взаимоотношения в журнале «Русская Мысль» 1907-1918 гг.

Диссертация построена на материалах полного комплекта журнальных книжек «Русской Мысли» за 1907-1918 годы, документов из архива редакции, мемуарных и эпистолярных источников, публикаций по истории русской литературы, истории русской журналистики, философии и культуры Серебряного века.

Цель работы — комплексное изучение журнального контекста «Русской Мысли» под редакторством П.Б. Струве и роли журнала в формировании литературного процесса, в духовной жизни России 1907-1918 годов.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1. На основе проделанного регистрационного этапа работы над «Русской Мыслью» (создание указателя содержания) обозреть весь журнальный контекст в его полноте и целостности.

2. Определить специфику «Русской Мысли», тематическую и структурную, среди типов журналов Серебряного века русской культуры.

1 См.: Гапоненков А А., Дремова C.B., Попкова H.A. Русская Мысль: ежемесячное литературно-политическое издание: Указатель содержания за 1907-1918 гг. М.: Русский путь, 2003.

3. Осмыслить роль личности П.Б. Струве в общем руководстве «Русской Мыслью», подборе сотрудников, авторов, выработке и закреплении редакционной программы журнала, мастерство редактора, публициста и критика.

4. Изучить в преемственности и отталкивании в разные периоды истории «Русской Мысли» вклад ближайших и постоянных сотрудников журнала в формирование «портфеля редакции», редактирование литературных и философских материалов.

5. Выявить существо идей редакционной программы «Русской Мысли» 1907-1918 годов, претворенной на страницах издания.

6. Рассмотреть проблему взаимоотношений и взаимовлияний «поэтов» и «философов» в создании литературно-философского контекста журнала «Русская Мысль».

7. Проследить развитие индивидуального творчества многих авторов «Русской Мысли» в системе журнальных материалов, жанров поэзии, прозы, драматургии, литературной критики, философской публицистики.

8. Осветить полемику, философские диалоги русских мыслителей на страницах «Русской Мысли» как «лицо» журнала, редакционный замысел и как фактор духовной жизни России.

Методологическая основа. В процессе интегрального изучения журнала «Русская Мысль» 1907-1918 гг. был использован целый ряд методов: историко-литературный и культурно-исторический, функциональный и типологический, библиографического описания и моделирования.

В работе над «Русской Мыслью» обобщен и развит методологический опыт историко-журнальных исследований Н.К. Козмина, М.К. Лемке, С.А. Венгерова, Б.П. Козьмина, В.Е. Евгеньева-Максимова, Д.Е. Максимова, П.Н. Беркова, А.В. Западова, П.В. Куприяновского, В.И. Кулешова, И.Г. Ям-польского, Е.И. Покусаева, В.Э. Бограда, В.Г. Березиной, Б.И. Есина, М.В. Теп-линского, Ф.Ф. Кузнецова, Р. Магуайра, B.C. Нечаевой, Б.Ф. Егорова, В.А. Твардовской, Э.Г. Бабаева, В.Б. Смирнова, И.В. Корецкой, А.В. Лаврова, М.Г. Петровой, X. Барана, У. Тодда III, Д. Гроссмана, С.Я. Махониной, Н.А. Богомолова и других. Особо выделены принципы журнальной типологии, междисциплинарного и контекстуального изучения, первичности текста самого журнала по отношению к другим источникам сведений о нем, системного учета состава ближайших и постоянных сотрудников, авторов, произведений, жанров.

Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что впервые журнал «Русская Мысль» осмыслен как целостное явление литературы, журналистики, культуры 1907-1918 гг. со своей редакционной программой, литературным содержанием, религиозно-философской доминантой.

Редакционная программа исследована в комплексе идей, которые выработаны и осуществлялись редактором «Русской Мысли» П.Б. Струве и его единомышленниками в разные периоды истории издания. Литературно-философский контекст изучен как взаимосвязь литературных и философских текстов журнала, общих идейных процессов и форм времени.

Впервые подробно анализируется структура «Русской Мысли» в ее трансформации и развитии, философская полемика, которая выражает репрезентативную функцию этого печатного органа. Выявлены состав, динамика ближайших и постоянных сотрудников журнала, особенности редакционных отношений. Приведены новые факты творческих биографий многих авторов «Русской Мысли» в системе журнальных материалов, которая указывает на развитие индивидуального творчества в соотнесении со спецификой издания. Особо подчеркнута роль журнальной редакции в истории текста значительных произведений художественной литературы («Гражданин Уклейкин» И. Шмелева, «Алтарь Победы» В. Брюсова, «Возмездие» А. Блока и другие).

Теоретическая значимость диссертации определяется системным подходом к анализу «Русской Мысли» среди литературных журналов как к «журналу русской культуры», утвердившему национал-либеральную редакционную программу. Концептуальность работы обуславливается интегральным исследованием проблем литературно-философского контекста «Русской Мысли» 19071918 гг., лидерства редактора журнала - П.Б. Струве, религиозно-философской доминанты издания, внутренней истории «Русской Мысли», системности авторских текстов, внутрижурнальной полемики.

Практическая значимость. Результаты проделанной работы могут быть использованы для дальнейших исследований материалов журнала «Русская Мысль», истории русской литературы и журналистики 1900-1910-х гг., истории русского религиозно-философского ренессанса, в историко-журнальных трудах, библиографиях и летописях литературных событий начала XX века.

Диссертационное исследование найдет применение в вузовских лекционных курсах «История русской литературы», «История русской журналистики», спецкурсах «Литературный журнал в России», «Журналы русского модернизма», «Журнал "Русская Мысль": литературно-философский контекст», «Философия искусства 1910-х гг.», спецсеминаре «Литературные журналы Серебряного века русской культуры».

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации излагались в докладах и сообщениях на ежегодных методологических семинарах кафедры русской литературы XX века СГУ, 6-8 Международных чтениях «Достоевский "и современность» (Старая Русса, 1991-1993), научных чтениях, посвященных 175-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского (Саратов, декабрь 1996), Филологической конференции молодых ученых (Саратов, 1998), Международных научных чтениях «Чернышевский и его эпоха» (Саратов, октябрь 2000), 27 Зональной научной конференции литературоведческих кафедр университетов и педвузов Поволжья (октябрь 2000), Республиканской научной конференции «Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра» (апрель 2001), на презентации книги Ричарда Пайпса «Струве. Биография» в рамках Всероссийского семинара Московской школы политических исследований «Институт свободных СМИ» (Голицыно, 14 декабря 2001), на Всероссийском научном семинаре «А.И. Солженицын и русская культура» (Саратов, июнь 2002), в межвузовской научно-практической конференции «Междисциплинарные связи при изучении литературы» (Саратов, октябрь 2002), лекции в Колум-

б

бийском университете (Нью-Йорк, 10 марта 2002) в качестве участника Программы Фулбрайт, на Международном симпозиуме «Л.Н. Толстой в движении времени», посвященном 175-летию со дня рождения писателя (Ясная Поляна -Тула - Москва, август-сентябрь 2003) и др.

Положения, выносимые на защиту:

1. «Русская Мысль» 1907-1918 гг. является литературным журналом с ярко выраженной религиозно-философской доминантой и активно формирует литературный процесс начала XX века. Структура «Русской Мысли» определяется соотношением элементов «журнала обычного русского типа» и европейского «журнала-обозрения» в их трансформации и развитии.

2. П.Б. Струве - лидер журнала, творец его редакционной программы, выступает в «Русской Мысли» как соредактор, затем редактор-издатель, влиявший на литературную сферу издания.

3. Редакционная программа «Русской Мысли» - это, прежде всего, духовная позиция П. Струве, объединившая основных сотрудников журнала на идеях культуры, национализма, «Великой России». Термин «программа» выражает два смысловых уровня: идеи, намеченные к воплощению редакцией, и позиция журнала, уже реализованная в его материалах. Эту позицию и отражает литературно - филос офский контекст.

4. Состав, динамика ближайших и постоянных сотрудников издания выявляют особенности редакционных отношений, творческих биографий единомышленников П. Струве из земского движения, кадетской партии, внепартийных литераторов, крупнейших писателей, философов, ученых, общественных деятелей, людей разнообразного умственного склада и различных духовных типов.

5. Периоды внутренней истории «Русской Мысли» 1907-1918 гг. выделяются в зависимости от творческого вклада заведующих беллетристическим отделом журнала и ведущих литературную библиографию (Ю.И. Айхенвальд, Д.С. Мережковский, В.Я. Брюсов, Л.Я. Гуревич, С.Л. Франк).

6. Журнальный контекст «Русской Мысли» включает широкое тематическое пространство материалов: художественных, философских, научных, политических, литературно-критических, последовательно раскрывающих редакционную программу журнала.

7.. Литературно-философский контекст «Русской Мысли» - проблемная взаимосвязь литературных и философских текстов - сложился посредством сближения, взаимовлияний «поэтов» и «философов» при разности их путей и судеб в истории России и Европы.

8. Система авторских материалов в журнале, жанровая и предметно-тематическая, отражает развитие индивидуального творчества в разные периоды внутренней истории издания, в контексте других публикаций, в соотношении с программными положениями редакции.

9. Полемика, философские диалоги в журнале «Русская Мысль» являются формой осуществления редакционной программы, фактом и фактором духовной жизни России.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка и приложения, в котором представлен состав ближайших и постоянных сотрудников «Русской Мысли» за 1907-1918 гг. Общий объем диссертации — 356 страниц. Библиографический список включает 753 наименования.

Основное содержание работы

Во Введении обоснованы актуальность темы диссертации, ее научная новизна, методологическая основа, определяются объект и предмет, цель и задачи, теоретическая и практическая значимость исследования.

Особо выделено место «Русской Мысли» среди типов журналов Серебряного века. Ее можно расположить в ряду классических русских «толстых» журналов («Русское Богатство», «Вестник Европы», «Современный Мир») и рядом с группой литературно-эстетических «журналов-манифестов» (С.Я. Махонина): «Мир Искусства», «Новый Путь», «Весы», «Золотое Руно», «Аполлон», «Труды и Дни». Сохраняя в себе многие признаки и структуру первых (беллетристический отдел, научные статьи, критику, библиографию, внутренние и иностранные обозрения), «Русская Мысль» пошла по пути трансформации издания «обычного русского типа». Так был создан новый вид «толстого» журнала, в котором слились русский публицистический ежемесячник, утративший идеологическую монолитность, и европейский журнал-обозрение.

Предтечами «Русской Мысли» Струве были издания, стремившиеся преодолеть наследие революционно-демократической журналистики и открыть дорогу религиозному возрождению: «Северный Вестник» (1891-1898), «Мир Искусства» (1899-1904), «Новый Путь» (1903-1904), «Вопросы Жизни» (1905). Отказ от наследства шестидесятников в них был не простой идейной декларацией, а коренной трансформацией типа журнала, сложившегося при Н.А. Некрасове, Н.Г. Чернышевском, М.Е. Салтыкове-Щедрине («Современник» и «Отечественные Записки»). Религиозно-философская доминанта «Русской Мысли» отличает ее от других самых известных и продолжительно выходивших периодических органов начала XX столетия («Весы», «Аполлон»). «Русская Мысль» несет в себе определенные черты научного, специального издания. Это касается, прежде всего, материалов по проблемам религиозной философии. Ни один из «новых» или «старых» литературных ежемесячников, начиная с 1907 года, не помещал на своих страницах такого большого числа и высокого уровня научных статей по философии и религии, как «Русская Мысль». Этим своим качеством она не уступала специальным изданиям по философии -«Вопросам философии и психологии» (1889-1918), «Критическому Обозрению» (1905-1909), «Логосу» (1910-1914), «Запискам Санкт-Петербургского религиозно-философского общества» (1908-1916), непериодическим сборникам «Новые идеи в философии» (1912-1914); и тем более превосходила научно-популярную периодику: «Журнал Министерства народного просвещения» (1834-1918), «Мысль» (1910), «Просвещение» (1911-1914), «Научную библиотеку. Отдел философский».

Как отметил Р. Пайпс, «Струве намеревался сделать Русскую Мысль главным распространителем появлявшихся на Западе политических и культурных идей. При этом, как и во всех изданиях, редактируемых ранее, он проводил четкое разграничение между политикой и культурой». Это означало, что политические статьи были трибуной его праволиберальной позиции, а по отношению к материалам культурным — литературным произведениям, текстам по философии, религии, истории, экономике, праву и т. д. - была им допущена «крайняя интеллектуальная терпимость». С этим не в полной мере можно согласиться. «Русская Мысль» не занималась чистой пропагандой западных культурных идей, а взращивала национальную культуру. Литературное содержание «Русской Мысли» определялось идейной позицией редактора, и те рукописи, которые ей в корне противоречили, отклонялись («Петербург» А. Белого, статьи А. Блока и т.д.).

По прошествии многих лет сами политические споры превращались в событие культурной жизни отошедшей эпохи. И в другой ситуации, уже в эмиграции, Струве предложил редакторам «Современных Записок» упразднить журнальный подзаголовок - «общественно-политический». Он назвал четыре самых крупных печатных органа в истории России и ее диаспоры - «Вестник Европы», «Отечественные Записки», «Русскую Мысль», «Современные Записки» (отчасти и «Современник», «Русское Богатство», «Русский Вестник») -«журналами русской культуры».

Глава первая «П.Б. Струве - редактор-издатель журнала "Русская Мысль"» посвящена роли П. Струве в выработке существа идей и закреплении редакционной программы «Русской Мысли», обновлению журнальной формы -отделам и рубрикам, взаимоотношениям с ближайшими и постоянными сотрудниками, эволюции его политических, литературно-эстетических взглядов в журнальных публикациях.

Идея культуры является сутью редакционной программы «Русской Мысли», той платформой, которая объединяла под одной обложкой очень разные литературные силы: правых кадетов, религиозных философов, «старших» и «младших» символистов, акмеистов и неореалистов. В богатом спектре концепций культуры Серебряного века (А. Белый, В. Иванов, П. Флоренский, Н. Бердяев, Л. Карсавин и др.) позиция Струве в большей степени политически окрашена. Она имеет глубокое философско-религиозное обоснование и базируется на философии Канта.

Культуру Струве определял как «совокупность абсолютных ценностей, созданных и создаваемых человечеством и составляющих его духовно-общественное бытие» («Очерки по философии культуры»). Она несет в себе вечные идеалы и только в целостном виде абсолютна. Ей присущи универсальность, широта, терпимость, свобода. Культура включает в себя искусство, науку, религию, мораль, политику. Можно отвергать отдельные ее части, сферы деятельности, целые эпохи в жизни людей, но нельзя не почитать единство культуры в бесконечном многообразии духовных проявлений. Высшим ее явлением Струве считал христианство, «живую личную веру в живую личность» (РМ. 1914. Кн. 3. Отд. 2. С. 105).

Насколько идея культуры прижилась в русской литературе и общественной мысли? По Струве, об этом трудно сказать утвердительно. Полностью отрицают

эту идею народничество и толстовство. В воззрениях прогрессистов разных течений, в том числе марксистов, преобладает утилитарное понимание культуры. Это значит, что из виду теряется ее объективная ценность., самостоятельная роль.

П. Струве в своих работах выделял подлинных носителей идеи культуры в России, пророков ее самоценности: П.Я. Чаадаева и И.С. Тургенева. Редактор-издатель считал, что А.И. Герцен, вобравший в себя все богатство западной культуры, в конце концов, отрекался от нее в пользу народнических идеалов. Нигилизм шестидесятников и утверждаемая наивная вера в мужика-общинника нанесли непоправимый урон пониманию культуры. Как полагал Струве, русская литература XIX века во многом идеализировала народ, простонародье (славянофилы, Л. Толстой, Н. Некрасов, Г. Успенский, отчасти Ф. Достоевский, М. Горький). М. Салтыков-Щедрин «систематически приносил свой художественный талант в жертву общественному призванию, служению народу, пробуждению сознания и возбуждению протеста» (РМ. 1914. Кн. 5. Отд. 2. С. 141). К чуждым народничеству писателям Струве относил А. Чехова и И. Бунина.

К началу XX века сложилась противоречивая ситуация, при которой интеллигенция в своей практической жизни психологически стремилась к достижениям культуры, а в идеологии, миросозерцании в большинстве своем отрицала ее, оставаясь нетерпимой, уклоняющейся от личной ответственности за культурное строительство. Тщеславное желание интеллигенции идти на самопожертвование во имя народа вызывало раздражение Струве. Со страниц «Русской Мысли» в 1909 году раздался его призыв: «Общество должно задуматься над самим собой» (Кн. 1).

Излюбленным публицистическим жанром редактора-издателя были статьи под авторской рубрикой «На разные темы». Предельно концентрированная мысль, сжатый, афористичный стиль Струве как нельзя лучше характеризовали его деятельную натуру политического борца. Позицию «либерального консерватизма», веру в историческое призвание Российской Империи он обозначил в своих программных статьях, начиная с «Великой России» в первой книжке журнала за 1908 год. Этим названием автор напрямую отсылал к известной речи П.А. Столыпина от 10 мая 1907 года.

Незадолго до «Великой России» в статье «Fades hypocratica» (1907. Кн. 10) Струве обнажил опасность осуществления социализма путем насилия. Критика интеллигенции за «отщепенство от религии и государства» в сборнике «Вехи» опиралась на религиозную метафизику Струве. Идеал положительного сближения полюсов свободы и власти вырастал из его размышлений о русской революции, уяснения её религиозного смысла: «Русская революция и русская реакция как-то безнадёжно грызут друг друга, и от каждой новой раны, и от каждой капли крови, которыми они обмениваются, растет мстительная ненависть, растёт неправда русской жизни» (РМ. 1907. Кн. 1. Отд. 2. С. 131).

Консервативная трактовка либеральной политики со стороны Струве предполагала национализм. Это понятие получило всестороннее освещение в его статьях «Великая Россия», «Отрывки о государстве и нации», «Великая Россия и Святая Русь», «Блюдение себя» и др. Национальное понималось в них не как узко этническое и расовое, а государственное, исторически культурное явление. Струве рассуждал о мистическом характере государства, которое есть сложный «орга-

низм», о важности русского языка как языка общенационального, имперской культуры, «Свода законов», о том, что в сердце каждого русского есть и Великая Россия, и Святая Русь.

Мастерство редактора и публициста Струве проявилось в патетике пророческих заявлений о грядущих испытаниях России, острейших политических моментах русской истории («На грани», «От редакции» - июль 1914 г., «Освобожденная Россия» - февраль 1917 г.). «Приписка 20-го июля», накануне войны, к редакционной заметке «На грани» состоит из четырех предложений необычной констатирующей силы и убежденности: «Маски сброшены. Германия, стоявшая за спиной Австро-Венгрии, объявила нам войну. Начинается новая эпоха всемирной истории. В этой борьбе торжество России будет великой победой культуры и правды. Г1С.» (РМ. 1914. Кн. 7).

Струве стремился к обновлению журнальной формы. «Русская Мысль» всё время оставалась «литературно-политическим изданием», она имела во многом традиционную структуру «толстого» российского журнала. «Русская Мысль» была поделена на отделы, каждый со своей пагинацией. Значительный объём журнала занимала беллетристика, проза и поэзия. Более половины общего количества страниц было отведено под политическую публицистику, статьи по философии, религии, искусству, истории русской и всеобщей, праву, военному делу, экономике, статистике, земельным вопросам и земству, образованию, медицине.

Существовали специально в журнале устойчивые и тематические, и авторские рубрики: старые - «Законодательство и жизнь» В.Н. Линда, «Журнальное обозрение» Ф.К. Арнольда, «Иностранная политика»; введенные редактором новые -«На разные темы» П.Б. Струве, «Текущие вопросы внутренней жизни»(1909-1910), «На перевале» А. С. Изгоева, «Письма о национальностях и областях». Обозрения законодательства, иностранной политики, журналов, «внутренней жизни» влились в 1910 году в отдел «В России и за границей».

Замыкал каждую книгу журнала «старый» «Библиографический отдел» (с 1911 г. называвшийся «Критическим обозрением»), который включал рецензии на новые книги и систематический список книг на русском языке, вышедших из печати («Книжные новости») и поступивших в редакцию. Внутри отдела находились тематические подотделы, в которых рецензируемые книги группировались по предметам: «Беллетристика», «Изящная литература и история литературы», «Литературная критика», «История», «Философия» и др. Каждая рецензия была подписана именем автора. Такой порядок установился с приходом в журнал Струве. При В.А. Гольцеве заметки библиографического отдела были анонимны.

Особое место в журнале занял новый отдел «В России и за границей. Обзоры и заметки» со своими постоянными рубриками (с ноября 1910 г.): «Религия и церковь», «Историческая наука», «Литература и искусство», «Философское движение»... Небольшие статьи его отличались повышенной актуальностью, писались и выпускались оперативно в виде двух столбцов на каждой странице и более мелким шрифтом. Сама идея обзоров российской культурной жизни в тесной связи с европейской культурой принадлежала Струве и им постоянно поддерживалась. Материалы для них предоставляли все члены редакции. В рамках этого отдела печатались рецензии на новые книги, в том числе авторов из Европы, которые еще не были переведены в России, некрологические и

юбилейные заметки, корреспонденции, характеристики новейших учений, научных открытий. Обозревались течения в искусстве и науке, религии, периодические издания, театральные постановки, политические события, военные конфликты, экономическая жизнь.

Отдел изобиловал обзорами новых источников по теории искусства, эстетике и эстетическому творчеству. Многочисленные обзоры поэзии, характеристики поэтических сборников и направлений в рамках рубрики «Литература и искусство» принадлежат В. Брюсову, а прозы - А. Крайнему (З.Н. Гиппиус). В контексте других материалов отдела «В России и за границей» брюсовские тексты и инициированные им переводы европейских корреспондентов журнала (Р. Гиль, С. Алерамо, Д. Амендола и др.), рецензии и заметки (А. Штейнберга, Б. Грифцова, А. Койранского, Конст. Эрберга, Ф. Де-ла-Барта, Евг. Зноско-Боровского, А. Ростиславова и др.) воспринимаются как культурная миссия символиста в полном соответствии с программой журнала.

Особым пристрастием Струве пользовался отдел (названный «рубрикой» в составе «В России и за границей») «Некролог», многочисленные публикации которого - это тексты объёмом от короткого уведомления о смерти того или иного лица до развёрнутой статьи. Редактор-издатель свято придерживался обыкновения писать чуть ли не в каждую книгу журнала много некрологов. Ещё один новый отдел - «Материалы по истории русской литературы и культуры» (с января 1911 г.) - помещал неизданные стихи, письма и мемуары писателей и общественных деятелей конца XVIII и XIX столетий. В его редактировании принимали участие В.Я. Брюсов, М.О. Гершензон, А.А. Кизеветтер. Публикации сопровождались вступительными заметками и примечаниями.

Новый состав постоянных и ближайших сотрудников «Русской Мысли» формировался Струве в большей степени единолично. Ими считались члены редакции (секретарь, заведующие отделами, редакторы рукописей по определенной тематике, авторы регулярных обзоров и рубрик) и лица, по взаимной договоренности предоставлявшие журналу право преимущественного приобретения их произведений. «Ближайшее» сотрудничество отличалось от «постоянного» прямым участием в редакционных делах, включением имени автора в платежную ведомость.

В разное время периода редакторства Струве количество и соотношение, качественный состав тех и других имен менялись. Необходимо выделить три момента в истории «Русской Мысли», когда существенное обновление сотрудников было связано с различными факторами: целиком новый состав редакции с приходом Струве (начало 1907 г. - конец соредакторства с Кизеветтером в 1910 г.), реформы в журнале, осуществленные в тесном редакционном контакте Струве и Брюсова (ноябрь 1910 - август 1911), политические изменения, вызванные февральским переворотом (апрель 1917 г.). На возможность иметь больший или меньший состав постоянных сотрудников влиял бюджет редакции, соотносимый с числом подписчиков, возрастанием типографских расходов в связи с войной. Внутриредакционные и внешние конфликты ближайших и постоянных авторов с редактором-издателем «Русской Мысли» Струве завершались прекращением сотрудничества (А. Белый, Д. Мережковский и 3. Гиппиус, С. Лурье, Б. Кистяковский и др.).

Полемическая история журнала ковалась в столкновениях с известными публицистами из «недружественных» органов печати. В рубрике «На разные темы» Струве проявил себя искусным полемистом. Каждое его слово, в ответ на обвинения «Русской Мысли» журналистами других изданий, было волевым, исполнено верой, призывало к действию и делу. Сам он не затевал спора без серьезного повода и защищал идеи своих сотрудников от грубого навета, вскрывая подоплеку доводов своих оппонентов, глубоко разбираясь в истории становления их воззрений и политических программ (Д.В. Философов в «Московском Еженедельнике», В.П. Кранихфельд в «Современном Мире», А.В. Пе-шехонов в «Русском Богатстве», В.В. Розанов в «Новом Времени» и в книге «Когда начальство ушло...» и др.). Философская полемика о существе идей была серьезным прояснением позиций авторов и журналов. Струве нанес сокрушительным удар по репутации Розанова в либеральном движении, имя писателя с тех пор прочно ассоциировалось с беспринципностью, цинизмом, безнравственностью. Многие органы печати, в которых он был задействован, перестали его публиковать, подвергая систематическому осуждению.

Как это часто бывало в старых русских «толстых» журналах, политическая и просветительная функции издания теснили эстетическую. Так и в «Русской Мысли» сохранялась ориентация на провинциальные общественные слои, которая требовала популяризации научных идей, большего разъяснения политических задач. Беллетристика служила привлечению внимания к общественным вопросам и была рассчитана в большей степени на «среднего читателя», способствуя увеличению числа подписчиков. По коммерческим соображениям отдавалось много места не всегда лучшей переводной литературе. Но это помогало журналу финансово окупать себя. Литературная критика в журнале была скорее объективно-научной, нежели субъективно-пристрастной. От рецензента новых книг менее всего требовалось выражения личной, иной раз эпатирующей эстетической позиции. И тем не менее рецензии и «обзоры» В Л. Брюсова, З.Н. Гиппиус, «заметки» Ю.И. Айхенвальда, ЛЯ. Гуревич давали возможность «не идти за читателями, вести их» (В Брюсов).

Литературно-критический отдел «Русской Мысли» во многих книжках достигал высокого художественного уровня. На страницах «Русской Мысли» состоялись публикации стихов А. Блока (из циклов «Страшный мир», «Итальянские стихи», стихотворение «Шаги Командора», пролог и первая глава поэмы «Возмездие»), Н. Гумилёва («Я счастье разбил с торжеством святотатца...», «Из логова змиева...», «Туркестанские генералы»), А. Ахматовой («Я научилась просто, мудро жить...», «Бессоница», «Широк и желт вечерний свет...», «Как белый камень в глубине колодца...»), Вяч. Иванова (венок сонетов из лирической трилогии «Человек»)... Из прозаических произведений в журнале нельзя не выделить романы Д. Мережковского «Александр I» и В. Брюсова «Алтарь Победы», повести И. Шмелёва «Гражданин Уклейкин», А. Ремизова «Бедовая доля», М. Кузмина «Покойница в доме», Е. Замятина «Алатырь», рассказы П. Романова «Отец Федор», Б. Пильняка «Целая жизнь»... Драматургия в журнале представлена драматической сказкой Ф. Сологуба «Ночные пляски», психодрамой В. Брюсова «Путник», трагедией Вяч. Иванова «Сыны Прометея», комедией Ал. Толстого «Нечистая

сила», пьесой И. Новикова «Горсть пепла», драматической поэмой Н. Гумилева «Гондла»...

Журнал обращался к истокам самостоятельной мысли в России, философской и художественной. Русская литература способствовала пробуждению религиозного самосознания, новых духовных запросов. Исключительное место в духовном мире русских религиозных мыслителей первой половины XX века занимал Достоевский. Его образы и мысли, его прозрения были аргументом в размышлениях авторов «Русской Мысли» о судьбе России, о русской истории, о человеке, о Боге и о Христе (Вяч. Иванов, С. Булгаков, Н. Бердяев). Религиозное значение смерти Толстого в русском духовном сознании - главная тема двенадцатого номера журнала за 1910 г. Каждый его автор (3. Гиппиус, М. Волошин, В. Брюсов, С. Франк, С. Булгаков и др.) стремится внести свою лепту в познание Толстого и вступает в сложный диалог с писателем, мыслителем, проповедником.

Однако не следует думать, что в «Русской Мысли» доминировали работы о Ф.М. Достоевском и Л.Н. Толстом. Огромный разножанровый пласт материалов был посвящен Пушкину. Обозревались «новости» пушкинской литературы (А. Грузинский, В. Брюсов, Б. Эйхенбаум). Рецензировался каждый том «Венгеровского» издания сочинений Пушкина, «Архив Раевских», сборники «Пушкиниста», работы В.В. Сиповского, П.Е. Щеголева, М.А Цявловского. Материалы о Лермонтове печатались с заметной периодичностью: Д. Мережковский «Поэт сверхчеловечества. Лермонтов» (1909), Б. Садовской «Трагедия Лермонтова» (1912), С. Дурылин «Судьба Лермонтова» (1914)... Редакция публиковала много статей о поэтах XIX века: В.А. Жуковском, П.А Вяземском, В.Г. Бенедиктове, А.К. Толстом, А.С. Хомякове, Ф.И. Тютчеве, Л.А. Мее, А.А. Григорьеве, Н.П. Огареве, Я.П. Полонском, А.А. Фете, С Л. Надсоне и других. Она пыталась воскресить для читателей творчество забытых литераторов, недооцененных, таких, как М.Н. Альбов, А.И. Эртель, Н.Ф. Щербина.

Струве и сотрудники журнала остро реагировали на современную литературную ситуацию, привлекая выдающиеся произведения. Сюжет о судьбе рукописи «Петербурга» в журнале «Русская Мысль» подробно развернут А. Белым в мемуарах и письмах («вышвырнутый роман»), неоднократно возникал в историко-литературных исследованиях и комментариях А.Н. Михайловой, А.В. Лаврова, Л.К. Долгополова, И.Н. Черникова, И.Г. Ямпольского, М.А. Ко-лерова. В диссертации литературный «инцидент» с «Петербургом» отчасти восстановлен по взглядам редакции. Художественная концепция романа вступала в противоречие с выстраданными идеями «Вех» об «отщепенстве» интеллигенции от религии и государства (П.Б. Струве), «атеистической эсхатологии» (С.Н. Булгаков), «нигилистическом морализме» (С.Л. Франк). «Петербург» А. Белого для «Русской Мысли» не стал вершиной символистской прозы и был отклонен по идейно-политическим соображениям, личным и духовно-эстетическим пристрастиям редактора.

Поэтов-современников Струве характеризовал не только по их человеческим, культурно-историческим, духовным типам, степени сотрудничества с журналом «Русская Мысль», отношению к политическим процессам эпохи, ре-

волюции и государству, религии. Сама постановка проблемы «народа и интеллигенции» была принципиально важной для Струве. Но тот характер, который она приняла у Блока, не мог не раздражать политика, глубоко искушенного в борьбе со всеми народническими иллюзиями прошлого. Новая волна интереса к народной жизни уже привела к «возрождению народничества» в литературе (В. Иванов, А. Блок, А. Белый и др.). И своеобразное «неонародничество» получило решительную отповедь в материалах «Русской Мысли». Блок в свою очередь скептически оценивал концепцию статьи Струве «Великая Россия» (в известном письме к К.С. Станиславскому от 9 декабря 1908 г.). После смерти Блока Струве попытался раскрыть сущность духовной личности поэта, подчеркивая несогласие с его общественно-философскими взглядами. Он называл Блока страстным мечтателем и в то же время бездейственным. Рецензия Струве на софийское издание поэмы Блока «Двенадцать» (РМ. 1921. Кн. 1) произвела на поэта сильное впечатление, и он целиком выписал ее в свой дневник, сделав записи. После того как они были опубликованы, Струве назвал диалог с поэтом на расстоянии «безмолвной беседой», со стороны Блока - «посмертной». Слова о «роковой» «религиозной пустоте», которые были отмечены поэтом в переписанном тексте рецензии на поэму, Струве считал осознанными Блоком.

У Струве была собственная теория поэтического творчества. Он отличал своеобразное дарование поэтов «смешанного типа» - поэтически-риторическое, у которых «слово не просто выговаривается, а песнь не просто выпевается, т.е. не творится, а делается» («Памяти Максимилиана Волошина»). К такому роду поэтов Струве относил «двух антиподов» - Вяч. Иванова и В. Брюсова, считая, что непосредственно под «их влиянием» сформировалась поэтическая личность М. Волошина, тоже риторического типа.

Н. Гумилев и А. Ахматова были авторами журнала, и, по словам редактора, сказанным в сентябре 1921 года, «не только в личной жизни, но и в истории русской поэзии эти два имени останутся связанными». Воин «по натуре и призванию», Гумилев в отличие от Блока был назван Струве мечтателем действенного типа; поэтом он был «по преимуществу эпическим». Он имел «твердые политические убеждения», и гибель его Струве считал не только «случайной», но в большей мере «роковой»: в истории русской литературы, в галерее русских поэтов-воинов с Гумилевым связана «память о самых ужасных днях падения и мук России» («1п тетопат. Блок - Гумилев»).

Итак, отчетливо заявленная редактором «Русской Мысли» редакционная программа издания имела целью «выработку идей и культуры». В масштабах России Струве предполагал, исходя из своей концепции, «органическое творчество культуры, осуществляемое как общенациональная задача» (РМ. 1911. Кн. 12. С. 5). В 1907-1918 годах он неуклонно проводил ее в жизнь в политических статьях, рецензиях, внутри редакции и в публичных выступлениях. Политическая, духовная биография Струве в этот период отражена в материалах «Русской Мысли». В журнале в авторской рубрике «На разные темы» сполна проявился талант Струве-публициста. Его полемическое мастерство оттачивалось в журнальной полемике, в столкновениях с авторами «Русской Мысли», жур-

папистами других органов печати. Струве отстаивал либерально-консервативные ценности. Национализм его не был узко этническим и вытекал из понимания объективной ценности и единства культуры, включая уважение к праву, государственное сознание, признание высших достижений человеческого духа, свободу религиозных исканий.

Редакционная программа журнала формировалась П. Струве, как правило, единолично (до 1910 г. согласовывалась с А. Кизеветтером). Редакция «Русской Мысли» отказалась соблюдать традиционное правило русской журналистики -подбор авторов в зависимости от идейного направления печатного органа. И поэтому Струве широко открыл страницы журнала для выражения осознанной, самостоятельной мысли, в том числе религиозно-философской, художественных произведений писателей-модернистов. Состав постоянных и ближайших сотрудников «Русской Мысли», особенно со второй половины 1910 года, подбирался с учетом программных положений редактора и его единомышленников. В редакционный кружок П. Струве входили: С.Л. Франк, А.П. Татаринова, А.С. Изгоев, A.M. Рыкачев, Н.Н. Львов, Е.Н. Трубецкой, Г.Н. Трубецкой, СА Котляревский, Г.Н. Штильман. «Русская Мысль» превратилась в орган светских религиозных мыслителей (С.Н. Булгаков, Н.А Бердяев, С.Л. Франк, Е.Н. Трубецкой и другие). Идеи русской религиозной философии представлены в журнале с поразительной полнотой и разнообразием. Будучи членом ЦК кадетской партии (до 1915 г.), редактор-издатель не подчинялся диктату и рамкам партийности и вел журнал в соответствии с принципом «самозаконности человеческой мысли», отстаивая свободу личности. Редакционная программа «Русской Мысли» противостояла неонародничеству и крайним формам политических движений (большевизм), экстремизму и радикализму, но была интеллектуально терпима по отношению к литературному творчеству - беллетристике, литературной критике, философской публицистике.

Структура «Русской Мысли» как «толстого» российского журнала в период 1907-1918 гг. подверглась трансформации. Это касается и классификации содержания (возрос объем политических и религиозно-философских материалов), и отделов, и рубрик. «Старый» «Библиографический отдел» был значительно расширен до объема «Критического обозрения» (увеличение числа рецензируемых книг и предметных рубрик), и рецензии его перестали быть анонимными. В содержании этого отдела отчетливо обозначились постоянные и полнокровные рубрики. «Список книг, поступивших в редакцию» за текущий месяц, также давал представление о литературных новинках. В журнале появились новые отделы. Отдел «В России и за границей» стал своеобразным европейским журналом-обозрением в составе «журнала обычногорусского типа».

Литературная сфера в структуре журнала развивалась под воздействием религиозно-философских течений, либерально-консервативных политических тенденций, во взаимном пересечении с другими материалами, во внутрижур-нальных спорах. Редакционная программа издания в отношении литературы осуществлялась членами редакции, и в первую очередь заведующим литературно-критическим отделом. Разделяя культурную миссию редактора-издателя и согласовывая с ним факт любой публикации в «Русской Мысли», литера-

турный редактор определял ее художественный уровень, новый круг авторов, формировал эстетические ценности и вкусовые пристрастия. В этой связи успешность осуществления редакционной программы «Русской Мысли» была предопределена сотрудничеством П. Струве с ведущими модернистскими силами, «старшими» и «младшими» символистами, и, в первую очередь, с В.Я. Брюсовым.

Во второй главе «Литературно-философский контекст и периоды

внутренней истории журнала» рассмотрен конкретный творческий вклад заведующих беллетристическим отделом в историю журнала, его литературно-философский контекст. При общей лояльности к редакционной программе Струве (за исключением Д.С. Мережковского), Ю.И. Айхенвальд, В.Я. Брюсов, Л.Я. Гуревич, С.Л. Франк проявили себя яркими творческими натурами. Каждый внес свое видение современной русской литературы, философии, эстетики и критики, оставив глубокий след в материалах издания. «Русская Мысль» как литературный ежемесячник — результат духовного и практического творчества (непосредственного миросозерцания, философской интуиции, литературно-эстетической позиции, критического метода) членов редакции в разные периоды внутренней истории журнала.

Раздел первый «"Метод" Ю.И. Айхенвальда (1907-1908)» раскрывает деятельность редактора и критика Айхенвальда по привлечению модернистских писателей в «Русскую Мысль» и критической оценке их произведений, рецензированию альманашной литературы, определяет смысл его импрессионистического метода. Этот метод возник из глубин религиозно-философского миросозерцания (в основе которого шопенгауэровский пессимизм), веры Ай-хенвальда в воплощение Бога в жизни через Слово, а также вобрал общий дух европейского импрессионизма в искусстве («видеть, чувствовать, выражать»).

С приходом в «Русскую Мысль» П. Струве и А. Кизеветтера Айхенвальд возглавляет беллетристический отдел журнала с января 1907 по ноябрь 1908 г. Он сотрудничает вначале с постоянными авторами еще гольцевского издания (И. Бунин, П. Боборыкин, Д. Мамин-Сибиряк, А. Серафимович, А. Федоров), но приглашает и «старших» символистов, и только что выпустивших свои первые произведения литераторов. В журнальной поэзии «Русской Мысли» в течение, двух лет царил Ф. Сологуб. Стихи К. Бальмонта новая редакция принимала также охотно. Стихотворения В. Брюсова в журнале были исключением. С «Русской Мыслью» кратко связана была поэтическая биография В. Гофмана. Айхенвальд пригласил молодого поэта к работе в библиографическом отделе. В «толстом» журнале обычно поэзии отводилось традиционно мало места. Этим объясняется желание редакции публиковать по одному стихотворению каждого автора (С. Кречетов, Н. Третьяков, Б. Садовской, С. Городецкий, Муни, Н. Гумилев). Настоящим художественным приобретением обновленной «Русской Мысли» явились цикл М. Волошина «Киммерийские сумерки» (1907. Кн. 9) и его же подборка из четырех стихотворений «Зеркало» (Кн. 12).

Появление произведений И. Шмелева в либерально-консервативном издании Струве и Кизеветтера - самый крупный успех Айхенвальда, редактора беллетристического отдела. Он разглядел быстро развивающийся талант писателя,

который выделился на фоне новых авторов журнала - прозаиков А. Ремизова, Н. Крашенинникова, А. Федорова, О. Форш и других. Текущие проблемы общественности после событий 1905 года в текстах Шмелева («По спешному делу», «Распад», «Гражданин Уклейкин») не выступали в тенденциозном виде, а погружались в густое бытописание, характерологию, диалог персонажей, субъективное повествование. Эстетический критерий в оценке шмелевской прозы для Айхенвальда был превыше всего. С уходом критика из «Русской Мысли» взаимоотношения редакции и Шмелева продолжились.

Айхенвальд-критик выступал в «Русской Мысли» в авторской рубрике «Литературные заметки» и кратких рецензиях библиографического отдела, подписанных полной фамилией или псевдонимом Ю.А Оба критических жанра содержательно и по форме дополняли друг друга, вместе создавая литературную палитру современности, русскую и европейскую (Г. Ибсен, О. Уайльд, К. Гамсун, М. Метерлинк, Э. Верхарн и др.). Чаще всего журнал в лице Айхенвальда рецензировал литературно-художественные альманахи книгоиздательства «Шиповник», текущие сборники «Земля» и «Знание», произведения Л. Андреева, Б. Зайцева, Ф. Сологуба, М. Горького, И. Бунина, А. Куприна, С. Ауслендера, С. Сергеева-Ценского и других. Б. Зайцев и Л. Андреев - два противоположных эстетических и этических полюса, измерения в критических суждениях Айхенвальда периода «Русской Мысли». «Жизни Человека» Л. Андреева он противопоставляет существование «простого, маленького, незаметного» полковника Розова («Полковник Розов»), скорбную жизнь Аграфены («Аг-рафена»). Из небольших журнальных статей и «заметок», метафоричных и насыщенных афоризмами, рождались айхенвальдовские «силуэты» писателей, жанр литературного портрета.

В целом беллетристический отдел и литературная критика «Русской Мысли» под руководством Айхенвальда прошли сложный, почти двухлетний путь нового рождения и в основных чертах отразили в себе литературный процесс. «Новые» имена литераторов в журнале доминировали над «старыми». Вместе со Струве и Кизеветтером литературный редактор в корне изменил традиции «направленства» и отказался от тенденциозного подбора авторов (как заметил впоследствии И. Шмелев, «у него было одно направление - в искусство»). Искренность в слове ценилась критиком превыше всего. Эстетика Айхенвальда постулирует непосредственность впечатлений писателя. Это и критерий оценки, и показатель художественных способностей.

Усилиями Айхенвальда была сокращена «пропасть между писателями-модернистами и основной массой читающей публики» (X. Баран) - подписчиками (серьезная проблема новейшей литературы), разрушен бастион художественного натурализма и обслуживающей его критики. Журнал выстоял в споре с альманашной литературой, активно рецензируя ее, преодолевая издержки «полового» 1907 года (произведения М. Кузмина, М. Арцыбашева, Л. Зиновьевой-Аннибал, А. Каменского). В период спада общественной активности «Русская Мысль» противостояла волне пессимизма, захлестнувшей литературу, и отстаивала вечные ценности русской классики, прежде всего Пушкина, Толстого, Чехова.

Участия во внутрисимволистской полемике («Весы», «Перевал», «Золотое Руно») журнал не принимал и со стороны оценивал «декадентство и мистический реализм» (Н.А. Бердяев). Символисты настороженно относились к Айхен-вальду, да и прямо не терпели его «сахарного» молитвословия в адрес одних писателей и неприязненные афоризмы, затрагивающие других. Его журнальное кредо саркастически определил А. Белый — «сахарный либерализм-модерн».

В 1907 - 1908 гг. с журналом сотрудничали литературные критики Ф. Арнольд, Д. Философов, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, К. Чуковский, А. Грузинский. Редактор беллетристического отдела привлек в «Русскую Мысль» молодых литераторов - В. Гофмана и Б. Садовского, философа Л. Шестова и его идейных единомышленников - А. Герцык и В. Мирович. Серьезную оппозицию Айхенвальду внутри журнала составили представители «нового религиозного сознания» (Д. Мережковский, Д. Философов, 3. Гиппиус), которые усиливали свое влияние в редакции, что привело, в конечном счете, к его уходу из «Русской Мысли».

Журнал долгое время занимал выжидательную позицию по отношению к «Силуэтам русских писателей», не отзываясь на главное произведение своего бывшего члена редакции, пока в 1913 году не появились на эту книгу рецензия Б.М. Эйхенбаума (Кн.9) и статья Б.А. Грифцова «Метод Ю.И. Айхенвальда» (Кн. II), противоположные по тону и принципам. Небольшая заметка Эйхенбаума была строгой и чрезмерно требовательной к автору. По мнению рецензента, в «Силуэтах» Айхенвальд выполнял положительную задачу - «передать живую душу каждого писателя» с точки зрения вечности, а не эпохи. И это была «реакция» на многотомные труды историкоз литературы и их устаревшие методы (А.Н. Пыпина и других), но «Силуэты» постепенно теряли смысл «протеста» и вместе с тем не произвели «опыта построения новой истории литературы». «Такой метод «искреннего и добросовестного импрессионизма», может быть, останется единственным историко-литературным методом. Во всяком случае, ясно, что он неизбежен в России, теперь», - предрекал Грифцов, понимая, что «русская эстетика еще не начата» (С.28), и ратуя вместе с Айхенваль-дом за освобождение литературной критики из плена социальных теорий и традиции Белинского.

Позитивистская критика не могла принять «метод» Айхенвальда. А.Б. Дерман, ее представитель в «Русской Мысли», перебирал проблемы, которые никак не затронуты критиком (анализ формы, языка, ритма, рифмы, особенностей стиля), заключив, что было бы ошибочным считать Айхенвальда «паладином эстетического критериума в критике» (РМ. 1914. Кн. 2. Отд. 2. С. 114).

Между тем философская культура, эстетическая интуиция Ю.И. Айхен-вальда высоко оценивались П. Струве, С. Франком, Б. Зайцевым, И. Шмелевым, Б. Грифцовым и другими, столь разными авторами журнала «Русская Мысль». И сегодня Айхенвальд больше известен как выдающийся литературный критик, создатель «Силуэтов русских писателей», но тем важнее сознавать, что в русскую культуру он вошел и как один из творцов («усердных жрецов») обновленной «Русской Мысли» вместе со своим «методом», сочетавшим рели-

гиозно-философское миросозерцание и принцип непосредственности в восприятии художественных произведений.

Во втором разделе «"Религиозный революционизм" Д.С. Мережковского (1909)» на материалах «Русской Мысли» выявлена специфика позиции, которую занимал Мережковский в новейших религиозно-философских, эстетических исканиях с 1907 по 1916 годы. При этом учитывается, что он оставался «в редакции все же идейно чуждым ей элементом» (С.Л. Франк), вступая в открытую полемику с П. Струве, прямо не соглашаясь с его программными идеями.

С Д.С. Мережковским в «Русскую Мысль» пришли религиозные темы в публицистике («Революция и религия», «Последний святой»), критике («В обезьяних лапах», «Поэт сверхчеловечества. Лермонтов»), драматургии («Маков цвет») - он явил собой новое религиозное сознание. Мережковский проповедовал идею «религиозной общественности», равно отрицая и «русское царство», и православие, и сближаясь с социалистами-революционерами. Поэтому его взгляды «вне искусства» не совпадали с редакционной программой журнала. Но как редактор беллетристического отдела в ноябре 1908 - начале 1909 гг. он пригласил печататься в «Русской Мысли» А. Блока, Вяч. Иванова, А. Белого, М. Пришвина, Б. Савинкова (В. Ропшина) и других. 3. Гиппиус под псевдонимом «Антон Крайний» на протяжении многих лет делала в журнале обзоры современной прозы, в том числе журнальной словесности. Антон Крайний пенял современным беллетристам, что за внешней красивостью, остротой формы их произведений проявляется бессодержательность, отсутствие «идеи».

Недолгое редактирование Мережковским рукописей в беллетристическом отделе «Русской Мысли» завершилось его размолвкой со Струве. Произошло это из-за «России и интеллигенции» А. Блока. Супруги Мережковские попытались влиять на идейный состав рукописей публицистического и религиозно-философского содержания. Струве поступиться этим не мог. Самым негативным образом характеризовали «пророчества» писателя члены редакции А. Ки-зеветтер, С. Лурье, С. Франк.

Большая публикация романа Д. Мережковского «Александр I» (с перерывами в 11 книжках «Русской Мысли» за 1911-1912 гг.) дает повод говорить о проблеме сериализации, которую на примере текста «Братьев Карамазовых» Достоевского в журнале «Русский Вестник» основательно поставил У.М. Тодд. Данная проблема заключает в себе несколько значимых вопросов: о членимо-сти художественного текста «большой формы» на малые отрезки, «серии» отдельных глав и частей, о восприятии их читателем и последующей авторской переработке в отдельное издание («центробежность», фрагментарность и незавершенность журнального текста).

Главный герой, другие персонажи романа Мережковского наделены каждый доминирующим личностным признаком. Александр I, «царственный мистик», одержим памятью об убийстве отца и о неизбежности возмездия. «Воздух» эпохи создается яркими образами реальных исторических лиц (императрицы Елизаветы Алексеевны, Грибоедова, Жуковского, Пестеля, Трубецкого, Голицына и др.). Персонаж в романе замкнут на себе самом, на своем страст-

ном побуждении, и в итоге создается «картина жуткой разобщенности всех людей между собой, картина, проникнутая каким-то явственным и аскетическим пессимизмом» (В. Чудовский).

Оценивая «драматическую ситуацию» Александра I и декабристов в этом произведении, И.А. Ильин признал, что они «не умеют и не могут действовать <...> волевые герои - свирепы и зверски, их почти нет, прочие безвольны <...>. Мережковский устанавливает дихотомию <...>. Начинается диалектическое священнодействие <...>». Прот. Г. Флоровский более точно отмечает «эстетические контрасты» Мережковского, «которые не поддаются разрешению в синтезе». Прослеживая их генезис, богослов находит изначальное противопоставление Эллады и Христа в мировосприятии поэта, писателя, мыслителя, критика («олимпийское» начало, святость плоти, освобождение через красоту, героизм, культурный прогресс, общественность и «галилейское» начало, святость духа, аскетизм, мироотречение, личность, «старое» христианство).

В жанровом отношении роман Мережковского назвали романом мысли (З.Г. Минц, Н.В. Барковская), выделив особый метаисторический подход романиста к истории, а также то, что в его произведениях слиты история и мистерия, поэтика их слишком рационалистична, образы-эмблемы, сюжет даны в статике, в текстах много книжных реминисценций и прямых цитат.

После «Александра I» Мережковский в «Русской Мысли» не печатался. Однако его творчество вызывало постоянный интерес редакции журнала. Откликом на публичную лекцию Мережковского «Тайна Тютчева», опубликованную в извлечениях в «Русском Слове», явились в «Русской Мысли» «несколько замечаний» В. Брюсова «Разгадка или ошибка»? (1914. Кн.З). Он опровергает домыслы Мережковского о «безобщественности» Тютчева, защищая от упрощенного и тенденциозного толкования его индивидуализм и пантеизм, приводит целый ряд неточностей и легенд биографии поэта, которые воспроизводятся в лекции. Автор «замечаний» приходит к мысли, что Мережковский отрекается от своих прежних идеалов и идолов.

Окончательное размежевание Мережковского и Гиппиус со Струве и всей редакцией произошло на религиозной почве в апреле 1914 года. Идейно они никогда не сходились, но редактор «Русской Мысли» терпимо относился к их убеждениям, благожелательно - к художественным произведениям. Они разделяли стремление редакции к взращиванию в России духовной культуры. Поводом же к разрыву стала статья Струве «Почему застоялась наша духовная жизнь?» (РМ.1914. Кн.З). «Д. Мережковский и его друзья» были отнесены автором к тем интеллигентам, которые проповедуют «ересь общественного утилитаризма». Струве провозглашал совершенно противоположное идее «религиозной общественности» понимание христианства: «поскольку оно действительно цельно, не будучи абсолютно индивидуально - есть не просто миросозерцание, а живая личная вера в живую личность» (Отд. 2. С. 105).

В «Открытом письме редактору "Русской Мысли"» З.Н. Гиппиус от лица своих единомышленников напомнила Струве, что для них религия «дело не только личное, но и коллективное», что можно и необходимо «внести религиозное сознание и в коллектив» (РМ.1914.Кн.5.0тд.2.С.134). Не принимая тезис

о социализме как религии. Гиппиус настаивает, что «религиозное сознание» может сделать из социализма дело праведное и Божье. Струве же говорит о невозможности христианизировать современное социальное движение рабочих, имея в виду идею классовой борьбы. Произведения Мережковского и дальше оценивались критиками «Русской Мысли», но идейный спор Струве со своим ближайшим сотрудником был на этом историческом этапе завершен.

Мыслителя и романиста Мережковского вдохновляла одна религиозная интуиция, основная мысль его трудов, которую он назвал религией Святого Духа. Ради нее Мережковский «впал» в революционный соблазн, стремясь приблизить наступление «Третьего Завета» - жизнь в полной любви, «Царство Духа». От современности он ждал религиозного действия во имя жизни и культуры.

Н.А. Бердяев посвятил Д.С. Мережковскому итоговую статью «Новое христианство» (РМ.1916.Кн.7) и констатировал наметившийся отход мыслителя от революционного направления. Обвиняя Мережковского в схематизме и пытаясь постичь «тайну двоящихся мыслей», он воздал ему должное в интеллектуальной и художественной истории России: «В его лице новая русская литература, русский эстетизм, русская культура перешли к религиозным темам» (Отд. 2. С. 72).

Третий раздел «"Академичность" В.Я. Брюсова (1910-1912)» освещает реформы в журнале, предпринятые Брюсовым в тесном контакте с П. Струве с августа 1910 г. Это крупномасштабные изменения в «Русской Мысли», как структурные, так и по тематическому составу текстов. Осуществленные профессиональный подбор журнальной поэзии и беллетристики, продуманность в публикациях переводной литературы, жанровое многообразие критических выступлений, материалы по философии искусства сделали «Русскую Мысль» одним из лучших литературных журналов России.

С 1909 года В. Брюсов начинает постоянное сотрудничество с «Русской Мыслью», до этого журналом для него чуждым. Помещенные здесь стихи и многочисленные его рецензии отвечают научным, эстетическим, деловым представлениям ближайших членов редакции (Струве, Мережковского, Лурье, Кизеветтера, Малахиевой-Мирович, Франка). Он подчеркнуто держится вне реальной политики и религиозных исканий, однако в чисто литературной среде не перестает быть лидером в отстаивании новых путей в искусстве символизма, переживавшего глубокий кризис панэстетизма. Постепенно Брюсов отходит от своего детища, журнала «Весы», этой «академии русского символизма». Его дела и заботы выходят за рамки интересов ближайшего круга единомышленников, расширяясь в новые области научного знания, устремляясь к более массовому читателю.

В новом статусе заведующего беллетристическим отделом он пригласил своих старых «друзей» по символизму принять самое активное участие в этом издании. Для стихотворных произведений А. Блока страницы журнала вновь были открыты: «Демон», «В ресторане», «Большая дорога», «Вдвоем». Струве с подачи Брюсова с ноября 1910 года объявил А. Белого, 3. Гиппиус, Д. Мережковского, Ф. Сологуба, Д. Философова постоянными сотрудниками журнала с

включением их имен в платежную ведомость, а в августе следующего 1911 г. такой же статус приобрели К. Бальмонт и А. Ремизов.

«В критике, - по мнению Брюсова, - журнал может быть гораздо более самостоятельным, не идти за читателями, а вести их». В отличие от беллетристики, литературная критика в «Русской Мысли» не шла на поводу у читающей публики и действительно формировала эстетические вкусы, пристрастия, была законодателем литературных представлений. Антон Крайний по просьбе Брю-сова активизировал обозрения прозы. Обзоры поэзии редактор взял на себя, они начались с февраля 1911 г. Для специальных литературных обозрений и значительных рецензий, статей по эстетике по настоянию Брюсова была выделена рубрика «Литература и искусство» в новом двухстолбцовом отделе «В России и за границей. Обзоры и заметки».

«Библиографический отдел» был реформирован в критико-библиографическое «Критическое обозрение», в котором в 1911-1912 годах выступали: В. Брюсов, А. Белый, Б. Грифцов, Б. Садовской, Н.К. Пиксанов, А. Долинин, И. Книжник, Н. Львова, Н. Останин (Н. Петровская), Н. Чужак, Ф. Степпун, гр. Ф. Де Ла-Барт. Возросло количество разбираемых «беллетристических» произведений. Брюсов неразрывно связывал этот отдел со всей журнальной критикой и придавал ему первостепенное значение в воздействии на читателя, в оценке всех без исключения выдающихся книг, которые выходили из печати.

«Форма» и «способ письма» (А. Белый) в «Русской Мысли» были отличными от тех, что практиковались в «Весах». Члены редакции приветствовали стиль в большей степени научный, ясный и строгий, академичный, в равной мере без наукообразия и неоправданных восторгов «по поводу», «с мыслью» отчетливой и прозрачной. Далеко не все авторы могли разделить этот своеобразный неоклассицизм поэтики критической прозы журнала. Брюсов на новом витке своего творчества оказался необычайно востребованным общему духу и стилистическим предпочтениям редакции. Он это хорошо понимал, стремясь к большему разнообразию критических откликов, когда признавался в письме к К. Чуковскому, не раз публиковавшемуся ранее в журнале Струве: «Но мне очень, очень нужны Ваши страницы, чтобы их противопоставить своей «академической» критике и злобствующей критике Антона Крайнего» (8 янв. 1911).

Критические статьи Брюсова в «Русской Мысли», рецензии, некрологи, характеристики поэтических направлений, его обзоры поэзии (до 50 сборников стихов!), продолжавшиеся по июль 1914 года, красноречиво свидетельствуют о том, как формировался литературный процесс эпохи, по крайней мере, в его поэтической части, на страницах журнала. Брюсов был «законодателем русской поэзии», ее систематизатором, «аналитиком литературного процесса, взятого как можно более широко» (Н.А. Богомолов). Он мог и похвалить, и больно задеть, и даже вступить в диалог с новым литературным направлением.

Для многих неожиданным было его положительное отношение к футуризму. А. Ахматова вспоминала, какое шокирующее впечатление произвел на Н. Гумилева «разгром» акмеизма Брюсовым в апреле 1913 года. Ранее Брюсов в рецензии на сборник Гумилева «Жемчуга» предсказывал дальнейшее разви-

тие русской поэзии, ратуя за соединение ее с жизнью: «Будущее явно принадлежит какому-то еще не найденному синтезу между "реализмом" и "идеализмом"» (1910. Кн.7. Библ. отд. С.20). Это редкое обобщение для Брюсо-ва времени «Русской Мысли». В самом деле, по словам Д. Максимова, «в период формирования новой школы он стоял к ней ближе, чем другие ведущие поэты-символисты».

Брюсов специально не писал в журнал теоретических работ. Номенклатура его критических жанров, помимо уже упомянутых, включает предисловие, заметку, биографический очерк, литературно-философское эссе, воспоминание, репортаж (с похорон Л. Толстого), литературный диалог (о футуризме) и даже политическую статью. Такую жанрово-тематическую энциклопедичность, многообразие интересов по вехам имен и стран, исторических периодов он демонстрировал лишь в одном издании. Сжатые и синтетичные суждения Брюсо-ва о поэтах точны и выражают суть их творчества (о М. Волошине; М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Клюеве, И. Северянине и др.). Он имел выдающийся литературный вкус и чутье критика

Личность Брюсова-редактора радикально переменила литературный облик «Русской Мысли». Брюсов избавил страницы «Русской Мысли» от посредственных и случайно принятых стихов, поэзию в журнале он прочно взял в свои руки. Подборки стихов уже признанных А. Блока, Ф. Сологуба, К. Бальмонта,

B. Брюсова и других известных авторов сочетались в журнале с текстами набиравших известность поэтов, поэтических дебютантов, многие из которых были обязаны Брюсову своей жизнью в литературе. В течение 1911-1912 гг. в «Русской Мысли» выступили со стихотворениями: Ю. Верховский, Н. Бернер, А. Баранов, Н. Крандиевская, Ю. Балтрушайтис, Н. Гумилев, С. Парнок,

C. Кречетов, Б. Садовской, П. Сухотин, А. Сидоров, Вл. Бестужев, Н. Львова, А. Ахматова, К. Бальмонт, К. Фофанов, Амари, С. Фруг, И. Эренбург, Н. Бер-нер, А. Герцык, В. Ходзсевич, С. Соловьев, Н. Клюев, М. Кузмин, И. Бунин...

Одна из задач редактора заключалась в знакомстве читающей публики с шедеврами мировой поэзии, в том числе прошлых эпох: античности, средневековья, Возрождения, классицизма и романтизма. Идея «синтеза» близких (Запад) и более далеких культур (Индия, Китай, Персия, Япония) вдохновляла модернистское сознание. Брюсов как поэт вырос на двух французских стилистических традициях, обусловивших «антиномичность поэтики русского модернизма» (М.Л. Гаспаров). «Парнасцы» (Леконт де Лиль, Эредиа и др.) проявили скульптурность и четкость стиха, а обособившиеся от них символисты (Верлен, Малларме) ставили «превыше всего» его музыкальность, расплывчатость. В своем переводе Брюсов поместил в «Русской Мысли» семь стихотворных произведений любимого им Поля Верлена, снабдив их поясняющим предуведомлением.

Общая направленность поэтического творчества Брюсова в эти годы была «творческим синтезом монументальной классичности форм с подвижной им-прессионистичностью» (Л.А. Колобаева). В «Русской Мысли» состоялись публикации многих его произведений, составивших сборник «Зеркало теней. Стихи 1909-1912 гг.» (М.,1912). Д. Максимов считал эту книгу «наиболее сильной

и творчески напряженной», «новым словом в поэзии Брюсова». В поэтических текстах Брюсова из «Русской Мысли» заметна тенденция к преодолению им излишней торжественности, героизации, иносказательности («Веселый зов весенней зелени...» (1911. Кн. 12) и др.).

Слово «символизм» по отношению к своей новой поэтике он не применял. Его подход к поэзии был более углубленным, рационалистическим, «философ-ско-историческим» (Л.А. Колобаева). «Парнасская строгость» возобладала в нем над «символистской зыбкостью» (М.Л. Гаспаров). Но это не было только явлением стиля. Брюсов заново возвращался к ответам на вопрос о целях искусства и строил свою поэтическую программу в отталкивании от религиозной философии. Мистически-теургическому предназначению искусства Брюсов противопоставил истину научную. Несмотря на кажущуюся теоретическую частность, статья «Литературная жизнь Франции. Научная поэзия» (РМ.1909. Кн.6) была своеобразной декларацией его «нового понимания искусства» (Д. Максимов).

Не менее крупным был вклад Брюсова-редактора в журнальную прозу. «Малый жанр» всегда был ведущим в беллетристике, по числу публикаций произведений, относящихся к нему, превосходил повести и романы, и редакция «Русской Мысли» стремилась найти рассказы злободневные, выдающиеся по своим художественным качествам. Брюсов был неудовлетворен «средней» беллетристикой, «сносными» произведениями, и за время его редакторства появилось немало примечательных рассказов: «Лили» А. Тырковой, «Голова Медузы», «Шепот Пана» Ал. Кондратьева, «На озере», «Предутренние тени» Н. Петровской, «Чертыханец» А. Ремизова, «Марево» Н. Киселева, «О том, чего не было» А. Герцык, «Светлый лик» М.Л. Толмачевой, «Отец Федор» П. Романова, «Мечты» Збышко, «Qui pro quo» Д. Абельдяева, «Сосуд дьявола» И. Странника, «Яд» В. Каренина, «Волшебник» С. Елеонского, «Белая одежда» Я. Порука, «Яблочный царек» Б. Садовского...

Литературным успехом Брюсова-редактора была публикация повести тогда еще никому не известного писателя Ю. Слезкина «Помещик Галдин». В жанре повести в «Русской Мысли» при Брюсове были напечатаны также произведения - А. Тырковой «Оторванный» и Б. Садовского «Двуглавый орел». На страницах журнала появились «экзотическая» «Трагедия плоскогорья Судан» А. Грина и «сельские очерки» М. Пришвина «Птичье кладбище».

«Последние страницы из дневника женщины» самого Брюсова доставили редакции много неприятностей. Цензурный арест был наложен на последнюю книжку 1910 года. Ее экземпляры были уже разосланы подписчикам. Журнал был обвинен в порнографии. После ареста книжки Брюсов принял всю вину на себя. Арестованный номер пользовался читательской популярностью. Среди множества откликов на повесть Брюсова выделялся критический отзыв Е. Колтоновской в газете «Речь» (17 янв. 1911). По мнению критика, писатель «делает попытки обрисовать женщину нынешнего дня, женщину высшей культуры - "сверх-женщину"». Искусство любви у Брюсова показано «головное».

Особенность психодрамы Брюсова «Путник» (РМ. 1911. Кн.1) в том, что она состоит из одного женского монолога, которому внимает немой Путник.

Современная «новая женщина», похожая на героиню «Дневника», предстает в образе молоденькой дочери лесничего. Девушка изливает незнакомцу свою душу и сердце как будто это рыцарь, избавитель и избранник, о котором она мечтала. В самый откровенный момент признаний немой Путник вдруг оказывается мертвым.

Поиски модернистами мифологических форм мистерии подвигли Брюсова написать лирическую трагедию с хорами «Протесилай умерший» (РМ. 1913.Кн.9). К греческому сюжету о Лаодамии до него обращались С. Вы-спянский («Протезилас и Лаодамия»), И. Анненский («Лаодамия») и Ф. Сологуб («Дар мудрых пчел»). Сопоставительный анализ этих пьес дан в исследованиях O.K. Страшковой, Л. Силард. Не соглашаясь с вольностями и рифмованным стихом Анненского, Брюсов хотел максимально приблизиться к античному канону ямбическим диметром. В трактовке героини он шел от показа драматизма современной души к изображению самозабвенной страсти.

В жанре романа при Брюсове были напечатаны в «Русской Мысли» несколько произведений «средней» беллетристики («Яблони цветут» О. Миртова, «Урожденная Тибякина» А. И. Эртеля, «Барышни» Н. Крашенинникова, «Тень века сего. Записки Абашева» Д. Абельдяева). Но в это же время публиковался «Александр I» Д. Мережковского, «Чертова кукла» и «Роман-Царевич» 3. Гиппиус. А. Белый писал для журнала свой «Петербург», неожиданно для автора и Брюсова отвергнутый Струве. К написанию своего романа из римской жизни «Алтарь Победы» Брюсов приступил в конце 1910 года. Новое сочинение он изначально предназначал для журнальной публикации - из номера в номер, серией фрагментов, с заранее оговоренным гонораром. Струве одобрил художественный замысел и желание Брюсова «большими формами» исторических романов «с продолжением» привлечь новых подписчиков.

В новом романе В. Брюсов представил красочные «экзотические» картины жизни поздней античности, и этот внешне далекий исторический материал в русле современного эстетизма был большим жанрово-стилистическим явлением, чем очередной опыт «стилизации». Кроме того, вслед за трилогией Мережковского, «Огненным ангелом» с «Алтарем Победы» в русскую литературу пришло художественное первоклассное изображение событий мировой истории. Н.Банковская считает «Алтарь Победы» «романом-стилизацией», что не совсем верно. Д. Максимов и М. Гаспаров видят эту стилизацию «в ослабленной и умеренной форме».

«Алтарь Победы» - символистский роман-записки, основной сюжет которого развивается линейно. Это история молодого человека, «скромного провинциала» из «дикой» Аквитании Децима Юния Норбана, вовлеченного в эпохальную борьбу язычества и христианства. В отличие от Д. Мережковского («Юлиан Отступник») Брюсов проблему вероотступничества и обретения новой религии погрузил в еще более сложные сюжетные перипетии любовных страстей. В романе устами своих героев автор размышляет об истинности той или иной веры в сравнении с любовью мужчины и женщины. «Алтарь Победы» - символ величия императорского Рима - предстает в романе авторским мифом

античной культуры и цивилизации, ее силы, мощи и славы и неповторимой красоты.

Брюсов демонстрирует поразительную ученость, разностороннее знание римских древностей, материалов сравнительного изучения религий, что позволяет говорить о «научности» его прозы и, по мысли А.В. Лаврова, об опережающей ее эволюции по сравнению с поэтическим творчеством. Принципы «научной поэзии», как известно, только утверждались поэтом (вслед за Рене Гилем) в годы работы над романом.

После переезда редакции в Петербург в августе-октябре 1912 года Брюсов, оставшись в Москве, к ноябрю фактически перестает быть литературным редактором «Русской Мысли». Начинают осложняться его отношения со Струве, который к концу года находит ему замену в лице Л.Я. Гуревич. В 1913-1914 годах Брюсов - постоянный сотрудник «Русской Мысли», предоставлявший изданию в первоочередном порядке всю свою литературную продукцию. Это стало предметом особого соглашения с редакцией. Его имя не сходит со страниц журнала, но он уже не определяет литературное содержание «Русской Мысли». Между тем редакционные наработки Брюсова воплощаются в жизнь, и знаком тому служит, спустя почти год после его ухода, строка в объявлении о подписке: «В 1913 году журнал будет издаваться по тому же плану, который был положен в основу в 1911 г. и осуществлялся в 1912 г., и при участии тех же литературных сил» (РМ. 1913.Кн.8). Это объективное признание самой редакцией огромной заслуги Брюсова в формировании современного литературного облика «Русской Мысли».

В четвертом разделе «"Литература и эстетика" Л.Я. Гуревич (19131914)» осмыслен вклад литературного и театрального критика, прозаика, драматурга, редактора Л.Я. Гуревич в историю «Русской Мысли».

Эстетический кодекс Гуревич был сформирован под сильным воздействием Гоголя, Л. Толстого и Чехова. «Художественные заветы Толстого» (1911. Кн. 3,4), «О посмертных художественных произведениях Толстого» (1911. Кн. 12; 1912. Кн. 1), «Посмертный лик Чехова» (1910. Кн. 2) - так назвала она свои лучшие статьи в «Русской Мысли», в которых подробно разобраны эстетические воззрения писателей-классиков. В 1909-1912 гг. Гуревич была одним из ведущих литературных критиков журнала «Русская Мысль», выступая в критическом жанре «заметок о современной литературе». В 1912 году книгоиздательство «Русская Мысль» выпустило книгу ЛЛ. Гуревич «Литература и эстетика. Критические опыты и этюды», на две трети составленную из статей, опубликованных в журнале Струве.

В определении искусства Гуревич следует за теорией общения Л. Толстого и современной научной эстетикой (теория «вчувствования» И. Фолькель-та и Т. Липпса). Толстой говорит о чувствах и настроениях, которые «заражают», и «чем сильнее заражение, тем лучше искусство, как искусство» («Что такое искусство?»). Но высшая оценка знаний и чувств в искусстве дается религиозным сознанием. Это один из главных художественных заветов Л. Толстого.

Л. Гуревич, стоявшая у истоков символизма, отказывает символистам в эстетической принципиальности: «Они искали новых форм - во имя новизны, а

не во имя формы»(РМ.191 1.КН.1 1.0тд.2.С. 92). В статье «От "быта" к "стилю"» (1911. Кн. 11), явившейся долгожданным откликом «Русской Мысли» на внут-рисимволистскую полемику А. Блока, Вяч. Иванова и В. Брюсова, Гуревич приветствовала попытку выработки формально-эстетического и «внутреннего канона» младосимволистами. В области поэзии, признает критик, за два десятилетия «произошло настоящее обогащение эстетической культуры и подъем общего уровня ее» (РМ. 1910. Кн. 6. Отд. 2. С. 167). Эту утонченную работу, по мнению Гуревич, оценил только И. Анненский в статье «О современном лиризме».

Художественная проза символизма и шире - «модернизма», как отмечала Гуревич, ознаменовалась «бесформенностью, сумбурностью, пренебрежением ко всему, что может быть названо архитектоникой, рисунком, ритмом художественного произведения...» (С. 170). Главой «модернистов» критик называет Л. Андреева, в произведениях которого символизация и стилизация достигли предельного художественного упрощения предметов искусства. «Модернисты», по определению Гуревич, это «люди сегодняшнего дня». Они отошли от современности, перестали «прозревать прекрасное и вечное» в настоящем дне, в окружающем их мире.

После Чехова, которому удалось на время «соединить» русскую литературу и театр, драматургия Л. Андреева и его подражателей кажется Гуревич рассудочной, показывающей зрителю условные фигуры, а не живых людей: «Нет достойной современной драмы для Художественного театра...» (РМ. 1910. Кн. 4. Отд. 2. С. 152). «Кризис драмы» - явление общеевропейское -ощущают на себе многие режиссеры и актеры, которые могут «переживать свои роли во всей полноте и во всех тонкостях их психологического содержания» (Там же). Показательна в этом смысле сценическая судьба В.Ф. Коммиссаржев-ской. С ее несбывшимися надеждами и идеями К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко связывает Гуревич свой лозунг возвращения к классикам сцены и классической драме.

Между тем теоретики обсуждают «обновленный театр», «революцию театра» (Георг Фукс). Вяч. Иванов же стремится возвратить театр к его первоначальным истокам, сделав его соборным, оргийным по аналогии с культом Диониса (статья «Предчувствия и предвестия»). Н. Евреинов видит суть театра в «стильной декоративной красоте» без содержания и «говорит о роли драматурга уже с пренебрежением» (РМ. 1910. Кн. 4. С. 160). Лозунги «Долой рампу!» и «Не хотим быть зрителями» устраняют тайну сценического «ремесла», возможность зрителя созерцать и прозревать, отдавая себя во власть искусству. Гуревич остро эмоционально и философски определенно ратует за театр духа и «с-тины («Мечты и мысли о новой драме»), помогая читателю «Русской Мысли» разобраться в разноголосице театральных теорий.

В период с января 1913 по сентябрь 1914 г., когда Л.Я. Гуревич заведовала литературно-критическим отделом «Русской Мысли», в журнале она почти не публиковалась. Редким исключением были обзор новых постановок Художественного театра, библиографический отзыв «Новые письма Чехова» и рецензия на первую книгу В. Жирмунского «Немецкий романтизм и современная

мистика». Последняя работа Гуревич в «Русской Мысли», путевые очерки «Возвращение домой», вышла вскоре после ее окончательного ухода из редакции с началом войны.

Литературно-эстетическая платформа «Русской Мысли», сложившаяся при Брюсове к 1912 году, сформировалась не без влияния критических публикаций Гуревич и была развита ею не менее успешно. В отношениях со многими авторами, которых настораживала «перверзность» Брюсова-редактора, Гуревич достигла большего взаимопонимания, в частности, привлекая в журнал молодых петербургских филологов (Б. Эйхенбаума, В. Жирмунского и др.). Надо учесть и тот факт, что по соглашению с П. Струве ежемесячные обзоры поэзии в «Русской Мысли» продолжал делать все тот же Брюсов, а беллетристику освещали Антон Крайний, Е. Колтоновская, А. Дерман, В. Шмидт и др. Неучастие в обозрениях давало Л. Гуревич возможность дистанцироваться от суждений своих коллег, которые она могла не разделять, и вести более свободный диалог с авторами журнала - поэтами, беллетристами, критиками.

В журнальной поэзии и в суждениях о стихах «Русской Мысли» 19131914 гг. безраздельно господствовал Брюсов. Он передавал Струве все свои поэтические произведения в первоочередном порядке, выполняя соглашение о постоянном сотрудничестве. Однако именно в эти два года был весьма значительным качественный состав и количество публикаций стихотворных текстов А. Блока в «Русской Мысли». На просьбы Гуревич дать стихи в журнал поэт откликался намного охотнее, чем в предыдущие годы («К Музе», «Итальянские стихи», «Размышления» и др.). В журнальном контексте они предстают в своем первозданном, не переформированном виде - философских раздумий, размышлений. Блок осознавал, что отдает их в «Русскую Мысль». Это «моменты духовной истории личности», выявляющие «логику пути» (Д. Е. Максимов) поэта, его будущее. Стихи запечатлевают исторический календарь, психологическое ощущение времени, образы современников - адресатов посланий, поэтически воспроизводя предчувствие мировой войны, мотивы вечного возвращения, бессмертия духа в искусстве, бессмысленности жизни, пафос «трагического отчаяния» (В.Я. Брюсов).

При самом доброжелательном содействии Гуревич в «Русской Мысли» появилась подборка из «девяти стихотворений» Н.В. Недоброво (1913. Кн. 4), поэта, стиховеда, прозаика, литературного критика. Другие поэтические имена были представлены в период редакторства Гуревич эпизодически, двумя-тремя стихотворениями: К. Бальмонт, Ф. Сологуб, Б. Садовской, Вяч. Иванов, С. Пар-нок, Н. Львова, А. Топольский, Т. Ефименко, Л. Долинин, В. Бородаевский. Поэт-неоклассик Ю. Верховский поместил в журнале идиллию «Нимфа» («Кентавров бешенных стада...») и большой цикл из 41 стихотворения «Сельские эпиграммы» (1914. Кн. 3). Гуревич были приняты к публикации два стихотворения Анны Ахматовой «Мальчик сказал мне: как это больно!», «Вместо мудрости опытность. Пресное...» и ее статья о трагически ушедшей поэтессе Н. Львовой. Н. Гумилев два года не печатал в «Русской Мысли» своих стихов, пока в июльском номере за 1914 г. публика не прочитала его стихотворение «Китайская девушка». С. Городецкий прислал в журнал свои «Восьмистишия».

Историк и писатель М. Гершензон неожиданно выступил на страницах «Русской Мысли» с тремя поэтическими текстами. Лишь по одному разу в журнале печатали стихи А. Мейер, Г. Мейер, Н. Рудникова, Н. Каратыгина, Н. Бернер, В. Гарднер, С. Радлов, Т. Персиц.

Проза «Русской Мысли» 1913-1914 гг., как и прежде, отличалась тематическим и жанрово-стилевым разнообразием. Преобладающим жанром, как обычно в «толстом» журнале, был рассказ: «Должное», «Пыль» Ю. Слезкина, «Бурбон. Военный рассказ» Б. Садовского, «Оркестр слепых» М. Моравской, «Белый слон» О. Форш, цикл «Свет незаходимый» А. Ремизова, «Троицын день» и «Русалочье зелье» С. Ауслендера, «Ехидна» А. Кондратьева, «В конце дороги» Н. Киселева, «Вечернее» А. Бутягиной, «Осень» и «Суд. Этюд» П. Романова, «Рея Сильвия» В. Брюсова, «Кома» Н.А. Туган-Барановской, «Мирцль» А. Черного, «Старая земля» М.К. Первухина.

Журнальные книжки содержат несколько повестей: «Идущие мимо», «Тебе единому согрешила» Анны Map, «Вечное» М. Толмачевой, «Покойница в доме» М. Кузмина, «А жизнь идет...» А. Лугового, «Волк» Н. Каржанского, «Обручение Даши» В. Брюсова, «Душа в маске» Н.В. Недоброво, «Мудрость жизни» О. Руновой. Редакция желала новых произведений С. Сергеева-Ценского, автора «Бабаева», «Печали полей», «Движений». Он прокладывал главное русло «молодой» русской прозы - новый реализм, примиривший школы «модернизма», «импрессионистического символизма» со старым «реалистическим натурализмом». Гуревич приняла к публикации «первую главу» романа Сергеева-Ценского «Инженер Матиец» - «Наклонная Елена» (1914. Кн. 1-3), воспринятую как законченное целое. Остальные главы были обещаны, но так и не появились в журнале. «Наклонная Елена» не была продолжена автором и существует как самостоятельное произведение. Внимание большой читательской публики привлек роман Ю. Слезкина «Ольга Орг» (1914. Кн. 3-5).

Рецензентами книг по литературе в отделе «Критическое обозрение» 1913-1914 гг. выступали В. Брюсов, Б. Эйхенбаум, И. Книжник, П. Губер, Н. Пиксанов, В. Шмидт, Б. Грифцов, А. Дерман, Ю. Верховский, В. Чудовский, А. Долинин, А. Полянин (С. Парнок), П. Инфантьев, А. Налимов, А. Архангельский. Литературные и театральные «обзоры и заметки» отдела «В России и за границей» писались по просьбе Гуревич Б. Эйхенбаумом, В. Жирмунским, Ал. Кондратьевым, В. Чудовским, Б. Грифцовым, Ю. Никольским, А. Ростисла-вовым, Е. Лундбергом, Н.В. Недоброво.

Будущий теоретик «формального метода» Б.М. Эйхенбаум в 1913-1916 гг. был необычайно близок редакции «Русской Мысли». Он не только писал статьи и рецензии для этого издания, но одно время принимал активное участие в прочтении поступавших в литературно-критический отдел рукописей, оценивая их во внутренних отзывах без права окончательного вердикта. Рецензии и заметки Эйхенбаума в «Русской Мысли» отличаются тематической пестротой и высокой филологической культурой, вносят в литературную критику журнала большую остроту, полемичность, непривычные для «Русской Мысли». Среди ближайших знакомых Эйхенбаума, по его рекомендации приглашенных к со-

трудничеству с Л. Гуревич в 1913 году, были филологи Ю. Никольский, В. Жирмунский, В. Гиппиус, М. Ливеровская.

Жирмунский многие свои работы печатал в журналах «Русская Мысль» и «Северные Записки», совмещая историко-литературный взгляд на немецкий романтизм с восприятием литературы русского символизма и акмеизма. Первая книга Жирмунского о романтической мистике вызвала горячий заинтересованный отклик Гуревич в «Русской Мысли» (1914. Кн. 4). В статье, необычайно личной по тону, сделан акцент на родственности явлений раннего романтизма, как его видит автор книги, с символизмом последних десятилетий. Гуревич говорит от лица своего поколения, тех, кто в конце XIX века ощутил в себе «первые брожения романтического чувства, первые постижения романтического сознания» (С. 104). Рецензию с ее патетикой Жирмунский расценил в письме к Гуревич от 20 апреля 1914 г. как «ответ от символиста, из личного, пережитого».

Из литературных критиков «Русской Мысли» Гуревич наиболее полно и глубоко осознала общемировой кризис искусства, литературы, драмы и театра, а не только возникший в 1910 году кризис символизма. Причины кризисного положения, развивавшегося в искусстве давно, она, как и Л. Толстой, увидела в утрате «органической цельности чувств и характеров» и «непосредственности и силы художественного инстинкта», в ложности поэтических приемов. В «литературной современности», по ее мнению, писательские таланты губит «беспринципная сознательность» (рационализм) и индивидуалистическая психология. Критик попыталась в оценке текущих литературных явлений придерживаться строгих законов художественного творчества и восприятия, художественной правды и красоты и этого же ждала от творцов словесного искусства и театра. Одно из центральных положений эстетики Гуревич - требование следовать эстетическому канону в искусстве, как внутреннему, так и формально-эстетическому. С этой точки зрения оценивает критик символизм, особенно его поэзию, обогатившую эстетическую культуру последних двадцати лет. Гу-ревич ратует за «настоящую художественную культуру» в «полноте эстетического сознания», соглашаясь с Л. Толстым и редакционной программой «Русской Мысли», что высшая оценка знаний и чувств в искусстве дается религиозным сознанием. Для журнала Гуревич добилась максимально возможного привлечения новых литературных имен и произведений, длительного сотрудничества А. Блока.

Пятый раздел «СЛ. Франк: непосредственный и цельный опыт "живого знания'* (1914-1918)» представляет редакционную деятельность СЛ. Франка в «Русской Мысли» в тесной связи с развитием его религиозно-философского миросозерцания.

В 1907-1918 гг. Франк редактировал в журнале рукописи по философии, научные и публицистические статьи. В стиле немецкого идеализма он стремился создать исчерпывающую философскую систему. Франк строил философию, которая свидетельствовала бы о преодолении бездны между знанием и бытием, подтверждая тем самым известную в мировой философии мысль, что самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, - это

ощущение таинственности мира, которое лежит в основе религии и научного и художественного познания. Франк разрабатывал на страницах журнала философскую концепцию «живого знания».

Журнал стал центром религиозно-философской мысли 1910-х гг. Его редакционная программа объединяла авторов разнообразных умственных направлений и духовных типов. Почти все крупные русские философы того времени, за некоторым исключением (П. Флоренский, Л. Введенский), стремились опубликовать свои работы в «Русской Мысли». В диссертации приводятся сохранившиеся в архиве редакции краткие внутренних отзывы Франка на их сочинения («Философия как духовное делание» И.А. Ильина, «Вячеслав Великолепный» Л. Шестова, «Жизнь и энтропия Духа» В. Чудовского, «Искусство и теургия» С. Булгакова и др.).

На фоне эстетических представлений «мэтров» символизма позиция по вопросам искусства философа, участника сборника «Вехи» С. Франка выглядела в те годы значительной, и не только среди «философов», но и «эстетов», тесно сотрудничавших с журналом Струве, в котором, впрочем, не все их идеи могли быть приняты (понятие реалистического символа и теория мифотворчества Вяч. Иванова, философия музыки К. Эйгеса, теория иннормизма К. Эрбер-га, «эстетические тенденции» Ф. Сологуба).

С.Л. Франк вел литературно-критический отдел журнала, продолжая сотрудничество с символистами, но делая ставку, в большей степени, на неореализм в прозе и его оценку в критике (Е.А. Колтоновская, А.Б. Дерман). В военный период редакция избегала публикации произведений, литературные сюжеты которых эксплуатировали ужасы войны, писались «вычурно», лубочным стилем. Франк отдавал предпочтение таким текстам, которые идейно и художественно не противоречили «жизненной правде», были согреты религиозным чувством. Не терпел он «банальности идейного миросозерцания автора». Франк - последовательный реалист в философии, всегда выступавший за познание духовных глубин объективного мира, и в литературных оценках придерживался интуитивного прозрения не «текущей, внешней, чувственной» жизни, а «глубочайшей и вечной» ее основы («Гносеология Гете», «Личность и мировоззрение Фр. Шлейермахера», «Космическое чувство в поэзии Тютчева»).

Франк тщательно отслеживал новые течения в философии, давая свои журнальные рецензии на выходившие работы западных философов и психологов, их русские переводы. Он писал о Э. Махе, Р. Авенариусе, Г. Риккерте, Г. Зиммеле, И. Петцольде, В. Джемсе, Т. Липпсе, А. Мессере, А. Гефлере, К. Форлендере, К. Штумпфе, В. Дильтее, А. Бергсоне, Г. Гомперце, В. Штекеле, Э. Кассирере, В. Вундте, В. Шуппе, Г. Когене, В. Виндельбанде, Э. Карпентере, О. Кюльпе и др. Авторы эти поднимали специальные вопросы анализа ощущений, субстанции и функции, критики чистого опыта, самосознания, интуиции, теории познания, учений логики, психологии народов, философии истории, религии, борьбы за «мировоззрение» в немецкой мысли и пр. Франк делал их понятными и близкими читающей публике.

Держа в поле зрения почти всю современную европейскую философию, занимаясь в разные годы переводами Ф. Ницше, Г. Зиммеля, В. Виндельбанда

и выступая редактором русского издания «Логических исследований» Э. Гуссерля, Франк черпал духовную энергию у мыслителей прошлых эпох: Платона, Плотина, Н. Кузанского, Беме, Спинозы, Канта, Фихте, Ф. Шлейермахера, Гете. Некоторые из них предварили его философскую систему, другие были духовно близки ему откровением личного Бога, мистическими переживаниями.

«Речи о религии» Ф. Шлейермахера Франк сравнил с «Многообразием религиозного опыта» В. Джемса, находя в них то общее, что они осветили (каждая книга для своей эпохи) «вопрос о природе и правах религиозного сознания», причем Шлейермахеру описать это удалось «гораздо точнее». Религиозная интуиция «гения жизни» Ф. Шлейермахера - образец «живого знания». Несмотря на то, что основанием мысли для Декарта было cogito ergo sum, в основе религиозного мировоззрения, философской позиции немецкого теолога был тезис sum in ЫАпНо, ergo scio et ago (я существую в бесконечности, следовательно, знаю и действую): «Эта интуиция вечного и бесконечного есть не итог, а, напротив, исходный пункт и первое начало всей деятельности сознания» (РМ. 1911.Кн.9. ОТД. 2. С.5).

Суждения Франка о поэзии были пронизаны систематической мыслью и выражались ясным и точным понятийным языком. Он пытался уловить «предметное чувство» поэта, постигал духовный опыт поэтов-мыслителей в единстве их эмпирической биографии и творчества (поэт - это духовная личность!), восходя вместе с ними к высотам мистических и религиозных откровений. Пребывая в «чужой» поэтической стихии, Франк тонко исследовал идейный смысл художественных творений («бесконечность целого»), руководствуясь философ-ско-эстетическим принципом единства содержания и формы. Свои методологические взгляды по поводу этого принципа он подробно изложил в статье «Космическое чувство в поэзии Тютчева» (РМ. 1913. Кн. 11).

Франк усматривал совершенно особый дуалистический пантеизм Тютчева, в котором «и имманентность, и трансцендентность Божества миру» присутствуют совместно. Православно-христианская вера поэта, по словам Франка, была органическим плодом метафизического чувства, явленного в тютчевской религиозной поэзии: «Связь между красотой увядания, страдания, бедность во внешней природе и христианским религиозным чувством ясно выражена у Тютчева» («Эти бедные селенья...»). На пути слияния с беспредельным поэт шел через страсть и тьму, искушения в «блаженстве самоуничтожения», но видел дольнее и горнее.

Фактическим литературным редактором «Русской Мысли» Франк состоял с сентября 1914 по 1918 годы. В журнальной поэзии в этот период доминировали авторы, приглашенные к сотрудничеству еще В. Брюсовым и Л. Гуревич: А. Блок, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, Н.В. Недоброво, С. Парнок, Л. Столица, Б. Садовской, Н. Гумилев, А. Ахматова, В. Бородаевский, Вас. Галахов (В.В. Гиппиус), Конст. Эрберг, М. Моравская и другие. В. Брюсов регулярно присылал свои стихи в редакцию. М. Волошин активнее, чем в предыдущие годы, сотрудничал с журналом («Anno mundi ardentis», «Облики» и др.). В «Русскую Мысль» передавал стихотворные циклы Вяч. Иванов: «Лебединая память», «Два града», «Мой дом». Журнал обрел и новые поэтические имена:

РОС. НАЦИОНАЛЬНАЯ 33 БИБЛИОТЕКА

И. Северянин («Весенние триолеты»), С. Есенин («Инок», «Калики», «Вечер»), Л. Каннегисер («Стихи о Франциске»)... Наконец, именно при посредстве Франка были напечатаны работы, составившие важную веху в истории русской поэзии и ставшие хрестоматийными, — литературно-критические статьи Н.В. Недоброво «Анна Ахматова» (1915.Кн. 7) и В.М. Жирмунского «Преодолевшие символизм» (1916. Кн. 12).

В военные годы в журнале состоялись публикации многих драматургических произведений: трагедии Вяч. Иванова «Сыны Прометея» и Ф. Сологуба «Любовь и верность», пьесы И. Сургучева «Осенние скрипки», И. Новикова «Горсть пепла» и «Туннель», Б. Зайцева «Ариадна», драма Г. Чулкова «Дети греха», комедия Ал. Толстого «Нечистая сила», сказка П. Соловьевой «Огнецвет». В этот период в редакционном портфеле наблюдался переизбыток драм, отдельные рукописи были возвращены авторам: «Елена» А. Кондратьева, «Могила» О. Странник («драма о немецких зверствах»), «Ритмы жизни» Н. Крашенинникова...

Франком были прочитаны, рекомендованы к печати или отклонены несколько примечательных романов. На страницах журнала появились произведения А. Соболя «Пыль», Г. Чулкова «Сережа Нсстроев», А. Крандиевской «Тайна радости», 3. Буниной «Да будет воля твоя», А. Тырковой «Добыча». Критерии, по которым философ оценивал литературные произведения, были, по большей части, эстетически консервативны, жестки и бескомпромиссны, особенно по отношению к убогости идейного содержания и «развязности» стиля. Об этом можно судить на основании отзывов Франка о рукописях, поступивших в редакцию журнала. Замечания эти предназначались лично для П. Струве и внутриредакционного круга его единомышленников (А.С. Изгоев, А.П. Татаринова и др.). Маленькие листочки бумаги из архива редакции хранят ценнейшую информацию, проливая свет на историю прохождения той или иной рукописи к печати или устанавливая факт отклоненного произведения с последующим возвратом его автору («Целая жизнь» и «Ордынины» Б. Пильняка, «Повествование о земле» А. Скалдина, «Алатырь» и «Африка» Е. Замятина, «Дурная компания» Ю. Юркуна, «Мелководье» Л. Добронравова, «Тайна радости» А. Крандиевской...). «Русская Мысль» опубликовала повести: «Писатель» П. Романова, «Попадья» П. Соловьевой, «Из повести о коричневом яблоке» И. Новикова, «Моя приятельница» И. Лохмакина.

Рассказы Франк отбирал не менее тщательно, особенно в связи с войной, и этот жанр оставался самым распространенным в журнале: «На чужбине» Ан. Чеботаревской, «Чайничек» А. Ремизова, «Святой рассказ» О. Снегиной, «Балаган» Н.Н. Киселева, «Ночь в Ростре» М. Моравской, «Цирцея. Реставрации мифа» Ал. Кондратьева, «Переплетов и К°» Н. Крашенинникова, «Эдмонд Шателэн» и «Королева Ядвига» Вл. Лидина, «Жалостник» С. Дурылина, «В офицерской палате» Л. Ефимовича.

Литературный процесс первой половины 1910-х годов характеризуется «настойчивым стремлением к возрождению романа» (Е. Колтоновская). Период «кризиса» и «упадка» в истории жанра, начавшийся еще с 1880-х годов, - «вся переходная, статическая, «бездорожная» полоса», когда «жизнь словно раскро-

шилась, распылилась на множество частиц» и «не было связующего начала», -завершился. Новелла и рассказ, выработав чеховскую лаконичность, развивались по инерции, не удовлетворяя авторов, ищущих стройной композиции, цельности и полноты.

В это время возникает множество «переходных» форм прозы с размытыми жанровыми границами на пути от новеллы, рассказа, повести к роману, от схематичной фабулы к разветвленному сюжету, от отдельных эпизодов к их слиянию, от откровенно субъективных впечатлений к углубленному отражению эпохи и психологии. В литературе 1910-х годов уже были найдены формулы и формы «нового романа», они обсуждались; были созданы многие романные образцы, жанровые модификации, вышедшие из недр символизма и неореализма. Роман стал ведущим жанром журнальной и альманашной беллетристики. И журнал «Русская Мысль» сыграл исключительную по культурному масштабу роль в выработке и закреплении новых романных форм.

Антимонархическую революцию Франк, как и П. Струве, встретил с осторожным энтузиазмом, а все, что за ней последовало - с нарастающей тревогой, в итоге признав «библейской катастрофой». Будучи профессором Саратовского университета, Франк продолжал читать рукописи авторов «Русской Мысли», которые ему регулярно присылали из редакции. Этот факт подтверждает письмо, отправленное им из Саратова в Петроград секретарю редакции А.П. Тата-риновой, от 2 января 1918 года. В нем содержатся краткие отзывы о прочитанных рукописях, которые Франк передает с оказией. В письме есть и такие слова: «Внутренне так тяжко, что можно жить, только забываясь и погружаясь в какие-нибудь мелкие текущие дела. Будьте здоровы. Привет всем членам нашей редакционной семьи (курсив мой. -А.Г.)» (РО. ИР ЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 29).

В сборник «Живое знание» (Берлин, 1923) Франк включил семь своих статей, опубликованных в 1910-1916 гг. в журнале «Русская Мысль»1. Это была лишь небольшая, но заметная часть публикаций философа в этом периодическом издании. Каждая из них в различных сферах выявляет общую живую интуицию - последовательно в мистике, религии, поэзии, философии. Хронология выхода первых шести работ говорит о многом: 1910-1913 гг. - время, когда складывались основные, первичные интуиции философского умозрения Франка, получившие завершенное систематическое обоснование в «Предмете знания» (1915). Не случайно и то, что речь перед диспутом по поводу защиты магистерской диссертации 5 мая 1916 г. венчает сборник, предлагая читателю поразмышлять, вслед за автором, о «кризисе современной философии», о выходе из тупика психологической гносеологии на пути к новой онтологии. Статьи книги, по словам Франка, «образуют <...> дополнение к систематическому гносеологическому обоснованию понятия «живого знания», представленного мною в исследовании: «Предмет знания. Об основах и пределах отвлеченного

1 «Гносеология Гете», «Философия религии В. Джемса», «Прагматизм как философское учение», «Личность и мировоззрение Фр. Шлейермахера», «Нравственный идеал и действительность», «Космическое чувство в поэзии Тютчева», «Кризис современной философии».

знания» (Петроград, 1915) и к описанию психологической природы «живого знания», предложенному в моей книге «Душа человека» (Москва, 1917, гл. VII)».

Франк увидел все три работы в единстве и в синхронном срезе. Но в реальной исторической последовательности их создания видно, как складывался сборник «Живое знание», как от одной публикации к другой накапливался непосредственный и цельный опыт «живого обладания бытием». Этюды «Живого знания» объективно дали толчок последующим размышлениям философа и имели не преходящий и «дополнительный» характер, а основополагающий. Они определили не только одну из центральных идей, но сердцевину миросозерцания Франка на многие последующие годы вплоть до книги «Непостижимое» (1939).

В журнале «Русская Мысль» Франк предстает не только чистым философом, религиозным мыслителем, редактором, переводчиком. Во всей глубине открывается здесь универсальность его личности, разветвленность нитей, связывающих Франка с культурой Серебряного века, литературным процессом, со многими писателями 1900-1910 годов. Он выступает как выдающийся журнальный деятель и литератор.

В третьей главе «Полемика - форма осуществления редакционной программы» раскрывается содержание напряженных философских диалогов, которые вели на страницах «Русской Мысли» как ближайшие сотрудники, так и приглашенные авторы.

Редакционная программа «Русской Мысли» предполагала публикацию материалов, которые по идейному смыслу не совпадали с убеждениями большинства членов редакции. Нередко такие статьи печатались с «редакционной оговоркой». По поводу этих спорных публикаций высказывались противоположные суждения, комментарии самого П. Струве (статья Д. Мережковского «Революция и религия», диалоги о «Вехах», Д. Философова и А. Мельникова о старообрядчестве, этюды Д. Муретова о национализме). Поэтому в каждом случае для изучения возникших полемических ситуаций необходимо учитывать журнальный контекст.

Среди ближайших сотрудников «Русской Мысли» возникали разногласия, которые выливались в острую полемику (А.А. Кизеветтер и Н.А. Бердяев, С. В. Лурье и С.Л. Франк, Б.А. Кистяковский и П.Б. Струве, Е.Н. Трубецкой и П.Б. Струве). Она сопровождалась обсуждением проблем психологии революции, освободительного движения, интеллигенции, культуры, «украинства», национализма. Редакция при освещении многих политических вопросов придерживалась «единонаправленной» (т.е. в русле «направления») оценки. Но Струве пытался изменить эту устоявшуюся традицию русской журналистики: вопросы культурные обсуждались на страницах «Русской Мысли» свободно, авторами, которые исповедовали различные религиозно-философские, научные и эстетические воззрения. Спор вели о новом религиозном сознании, проблеме аскетизма, возрождении романтизма, веховской идеологии, теории личных и безличных идей, прагматизме, национализме в философии, христианском логиз-ме, национальной культуре, целях и «смысле войны», народности, вселенском

призвании России, большевизме (В.В. Розанов и Н.А. Бердяев, В.В. Розанов и В.П. Свенцицкий, Д.Философов и А. Мельников, В.Ф. Эрн и С.Л. Франк, МО. Гершензон и П.Б. Струве, В.Е. Жаботинский и П.Б. Струве, Вас. Соколов и С.Н. Булгаков и др.).

Полемика сотрудников и приглашенных авторов в «Русской Мысли» была формой осуществления редакционной программы журнала. Самым репрезентативным, отражавшим глубинную суть издания, необычайно интенсивным по накалу мысли и остроте обсуждаемых современных проблем явился философский диалог. Он создавался самой редакцией путем помещения на страницах журнала двух или более статейных материалов на одну тему, писем и ответов на них. Философский диалог вели политики, философы, писатели, религиозные мыслители, ученые.

В 1908 г. Струве напечатал в журнале в дискуссионном порядке два доклада В.В. Розанова в Петербургском религиозно-философском обществе: «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» (Кн.1) и «О христианском аскетизме» (Кн. 5). Материалы эти сопровождали статьи двух других членов общества. В одном случае Розанову возражал Бердяев в докладе «Христос и мир». В другом - Розанов оппонировал В. Свенцицкому, его работе «Мировое значение аскетического христианства».

По образному выражению Розанова, Иисус - «моно-цветок», и никакой мир не может с ним сравниться. Альтернатива «Христос или мир» для Бердяева не имеет религиозного смысла. Ее он заменяет аксиомой, стойким убеждением «Христос и мир». Философская аргументация Розанова в статье слаба и не выдерживает никакой критики. Бердяев разбивает центральное положение своего противника, что «Бог все же не мир», и делает это изобретательно и талантливо: «У Бога есть дитя - Христос и дитя — мир. Розанов видит непримиримую вражду детей Божьих» (Кн. 1 .С. 43). Строгая логика мысли Бердяева в диалоге противостоит ощущению мира художником. В розановской мистике натурального имеют место догадка, парадокс, двусмысленность, неясность и неопределенность.

Предмет диалога Розанова со Свенцицким об аскетическом христианстве - тайна плоти. Розанов выступает с критикой на критику. Свенцицкий первый называет его выразителем светского клеветнического понимания аскетизма. Проблема эта обнаруживается в историческом христианстве и сочинениях отцов церкви (святых Антония и Макария): жизнь человека - трагический диссонанс, заключенный в чувстве любви, которая антиномична страсти. Церковная история влияла намировой процессаскетическогохристианства. Свенцицкий показывает, как церковь «перепуталась» с миром в бесконечных требованиях компромисса. Аскетическое христианство «ушло в пустыню» (Кн. 5. С. 93). Розанов видит главный момент аскетизма в уединении, «которое воспитывает талант» (С. 104), но мир богатновыми формами, растет вдохновением.

Еще одна полемическая ситуация возникла с участием Н. Бердяева. Его статья «К психологии революции» (1908. Кн. 7) сопровождалась «Post-scriptum'oM» A.A. Кизеветтера. Такая форма не являлась строгим редакционным послесловием. «Post-scriptum» написан тоном «элоквентного оратора»,

только что выступившего на политическом митинге. Бескорыстно и честно Ки-зеветтер защищает идеи русского освободительного движения, либеральной «общественности», кадетской партии, интеллигенции. Он высказывается за неустанную ежедневную работу либералов во благо будущего.

Диалог философа и историка-политика происходит на разных языках и в разных мировоззрениях. Бердяев задумывается об «отношении быта к бытию, феноменальности к абсолютной норме» (С. 136). Кизеветтер ищет в эмпирическом мире «чистое золото жизненной сущности» (С. 144). В его словах обнаруживается позитивный взгляд на метафизику и вообще всякую философскую мысль, тем более, мистически окрашенную, религиозную. Возражения Бердяеву серьезны: масштаб оценок философом завышен, политические формы невозможно сопоставлять с всеобщей духовной революцией.

Член редакции СВ. Лурье язвительно критиковал в «Русской Мысли» книгу Н. Бердяева «Новое религиозное сознание и общественность» (СПб., 1907). Он, так же как и Кизеветтер, сделал вывод об опасности для практической политики «слушаться философа», который требует безусловного осуществления своих принципов, прав абсолютной личности. Религиозный мистицизм как метод познания Бердяева Лурье признал недопустимым и недостаточно обоснованным в книге. Несостоятельны, по его мнению, и «новое религиозное сознание», претензии Бердяева к аскетическому христианству.

Кизеветтер и Лурье составили среди сотрудников «Русской Мысли» внутреннюю оппозицию «веховцам». Их статьи под рубрикой «О сборнике "Вехи"» шли одна за другой в пятом номере 1909 года. Огонь критики они сосредоточили на преувеличенной вере авторов в отвлеченные идеи, которые проповедуют «Вехи».

С. Булгаков в этом сборнике призывал интеллигенцию возвратиться к церковной догматической вере. Статья его была построена на противопоставлении двух общественных типов - героя и подвижника. Кизеветтер указал на их отрицательную психологическую сущность. М.О. Гершензона критиковали больше всех за призыв к «самоуглублению и слиянию с народом». Кизеветтер не поскупился на эмоциональную риторику: «Кто эти русские интеллигенты, живущие «снаружи»?» (Кн. 5. С. 134). Бесконечные призывы Кизеветтера к активной работе на общественной ниве сполна выявляют корни его мировоззренческой установки, восходящей к идеям «шестидесятников». Близкую себе мысль Кизеветтер нашел лишь у Б.А Кистяковского: необходимо реальное воспитание в интеллигентской среде правовой личности.

Если Кизеветтер сосредоточен на мотивах общественно-психологических, истории политической мысли, то Лурье заявил о себе в «Русской Мысли» как серьезный оппонент религиозно-философским идеям сборника. В первую очередь, он нападает на статью Франка «Этика нигилизма», в которой очерчено нравственное мировоззрение русской интеллигенции.

Усматривая живой объективный критерий общества - культуру, Лурье категорически не согласен с Франком, когда тот «обожествляет» ее: «Культура - продукт истории, дело, так сказать, житейское, и непонятно, какие могут быть основания возвести ее в абсолют» (Кн. 5. С. 144). По сути, этот спор о понима-

нии идеи культуры, центральной в редакционной программе «Русской Мысли», был начат с самим Струве. Совершенно не проясненным кажется Лурье и франковское отношение к религии: «Религиозный гуманизм представляется мне каким-то неразрешимым противоречием, непонятным соМгаШсИо т афеСо» (С. 146). Идейно-общественное столкновение вокруг «Вех» в 1909 г. еще раз свидетельствует, какой остроты и контраста достигали внутриредакци-онные отношения между Лурье, Кизеветтером - с одной стороны, и Струве, Франком, Изгоевым - с другой.

Диалог двух мыслителей был продолжен вскоре, в книге седьмой за 1909 г. Каждый из них подчеркнул основополагающие концепты, которые необходимо было прояснить в споре: «Культура и религия» (Франк), «Жизнь и идеи» (Лурье). Читателям журнала предлагали ответ на извечный философский вопрос: что считать абсолютным, а что относительным, и в частности, в сознании русской интеллигенции?

Точка зрения своего оппонента была определена Франком сразу: «скептический релятивизм» (С. 148). Лурье - «противник всего абсолютного и всякой абсолютизации идей и ценностей» (С. 148). Между тем абсолютные ценности не носят характера «принуждения», по Франку, они не могут быть навязаны сознанию, а свободно восприняты с любовью и верой. Это касается и самой истины. Лурье, как считает Франк, подменяет религиозное понятие культуры чисто «внешним» и «житейским» делом.

Для Лурье достаточно «минимума веры», потому что мир движется интересами и инстинктами. Франк осознал это движение через «энтузиазм религиозной любви» (Кн. 7. С. 157). Он поясняет, что абсолютный релятивизм содержит внутреннее противоречие, «ибо если все относительно, то относительна также и категория относительности...» (С. 155). Лурье переводит спор в аксиологическое русло: «Для сознания нашего абсолютное остается фатально неуловимым» (С. 166).

Франковское определение культуры не могло удовлетворить Лурье, так как превращало ее в религию. Было ли обожествление культуры определенной натяжкой в концепции Франка и Струве? По-видимому, их позиция смотрелась более реалистичной, когда они высказывали «идею религиозного смысла культуры» (С. 161).

Спор о мировоззрении историка М.О. Гершензона, которое он изложил в своей книге «Исторические записки», был начат Струве (РМ. 1909. Кн. 12). Гершензон восстанавливает зерно славянофильского учения (Киреевского и Самарина о личности и природе сознания) и в то же время пытается дать свою теорию безличных и личных идей.

В диалоге Гершензона и Струве о космическом понимании религии резко обозначились два принципиальных разногласия. Во-первых, это полное неприятие со стороны Струве теории личных идей и, во-вторых, спор о простом народе как их носителе в органическом миросозерцании. «Народопоклонство» Гершензона вызывает у оппонента особенно неприязненную реакцию.

Автор «Исторических записок» свободный разум человека ставит вровень с высшим разумом, упраздняя «грандиозное противопоставление» религиозного

сознания и рационализма. Струве обвиняет Гершензона в рационализме и догматизме. Универсальным «законам» Гершензона Струве противопоставляет могущественное и живое религиозное чувство.

Острейший спор между В.Ф. Эрном и С.Л. Франком был вызван появлением в России нового философского журнала «Логос». Эрн осудил цели и задачи, выдвинутые вновь рожденным российским аналогом известного европейского издания, признав несостоятельной рационалистическую форму западной философии и противопоставив ей русское понимание Логоса, а точнее — «восточно-христианский логизм» (РМ. 1910. Кн. 11. Отд. 2. С. 118). Франк по главным пунктам решительно отверг смысл теоретического и историко-философского построения Эрна, который почти не различает восточную религиозность, русское национальное сознание и русскую философскую культуру. По Франку, «презрение к ratio» (С. 171) - причина низкой философской культуры, - в устах Эрна превращается в ее силу и глубину, богатство личной и духовной жизни.

Один участник полемики пытается объяснить чрезвычайную сложность соединения в античной и новой западной философии начал ratio и Логоса. Другой - количественно и качественно их разделяет как два гносеологических принципа. «Задачей русской философской мысли, задачей, исторически обоснованной, - заявляет Эрн, - я считаю осуществление решительной встречи. Оба начала и ratio и Логоса русская мысль имеет внутри себя, имеет не как внешне усвоенное, а как внутренно ее раздирающее» (Кн. 11. С. 125). Не согласен он с «отвлеченным» пониманием культуры. Для него вечной и абсолютной ценностью является творческая стихия «жизни, творящей культуру» (С. 129). Контрастность воззрений двух философов особенно проявилась в оценке роли славянофильства и B.C. Соловьева в истории русской мысли. Философский поединок этот не был завершен и «сохранил свою силу и остроту» (С. 136). Тему «национализма в философии» редакция обсуждала и в дальнейшем.

Будущее российского еврейства, как и философско-исторический смысл национальной проблемы России, попытался определить В. Жаботинский в статье «Еврейство и его настроения» (РМ. 1911. Кн.1). В том же номере ему отвечал Струве, задавшись вопросом: «Что же такое Россия?» Намечая перспективы еврейской общины в империи, Жаботинский высказывался о будущем российском государственном устройстве. Общую проблему он сформулировал альтернативным вопросом: «куда ведут пути развития России - к национальному государству или к "государству национальностей"?» (Отд. 2. С. 112).

Струве повторил неоднократно им высказанные тезисы о национализме и русской культуре. Он поставил ее выше государственности как более важный исторический факт: это та сила, которая творит и делает нацию. Культуры других народов России не могут быть противопоставлены русской культуре «как объективно равноценные силы» (Отд. 2. С. 186). Воплощение в жизнь тезиса о «множестве культур, так сказать, одногороста» (С. 187) будет ненужным рас -пылением сил и средств, что скажется на общем подъеме культуры, - доказывал Струве. Жаботинский связывал «национальную децентрализацию» с развитием свободы и права, «самобытной национальной личности» (С. 114).

Полемику по национальному вопросу Струве продолжил с Украинцем, автором «письма в редакцию» «К вопросу о самостоятельной украинской культуре» (РМ.1911.Кн.5). Под этим псевдонимом скрывался Б.А. Кистяковский. «Ответ Украинцу» был решительно строгим - статья редактора «Русской Мысли» называлась «Общерусская культура и украинский партикуляризм» (1912. Кн. 1).

Суть взглядов Украинца сводилась к следующему: существование русской нации, необходимо включающей украинский народ, - порождение фантазии; гегемония русской культуры - плод официальной русской исторической науки; важны поддержка и развитие быта, образования и языка украинцев и наличие независимой национальной культуры.

Своему оппоненту редактор-издатель разъяснял, что культура малорусская имеет лишь местное, областное значение, что общий русский язык, книжный и разговорный, язык «Полного Собрания Законов», Пушкина, Гоголя, Тургенева и Льва Толстого, есть «койнэ» всех русских народностей, что существование такого языка обеспечивает единство национального духа.

Струве призвал вступить в идейную борьбу с «украинством» (1912. Кн. 1. С. 86). По его мнению, русская интеллигенция не задумывается об опасности раскола в русской нации и, если он произойдет, то это обернется «подлинным государственным и народным бедствием» (С. 85). В свою очередь, по Струве, и власть также плохо осознает всю сложность ситуации. Вредоносность политической реакции в России только мешает предотвратить «воинствующий партикуляризм» (С. 85).

После того как редактор «Русской Мысли» отверг самостоятельную роль украинской культуры, Б.А. Кистяковский покинул состав ближайших сотрудников журнала. Полемика по «украинскому вопросу» велась Струве постоянно в разных органах печати и привела, в конце концов, к его выходу из ЦК партии Народной Свободы в 1915 г.

Статьи Д. Философова и А. Мельникова о самобытности старообрядчества и православии (РМ. 1911. Кн. 5) свидетельствуют о том, какое важное место журнал уделял вопросам христианской религии и церковности, «вероисповедной» или «личной» точке зрения авторов.

По мысли Философова, восточное православие отличается тем, «что оно считает свое догматическое развитие раз навсегда законченным» (С. 68). Положение модернистов здесь совершенно безнадежное. Они не могут что-либо изменить изнутри Церкви. И одно из следствий этого - появление многочисленных сект. Признав старопечатные книги, русская церковь не может согласиться со старым обрядом: двуперстием, сугубой аллилуей, Исусом. Старообрядчество, отвергая богословскую науку, как считает Философов, «возводит обряд в догмат» (С.71) и смотрит на него как на магию.

Такой взгляд на старообрядчество показался А. Мельникову не точным и полным искаженных представлений. Апологет своей веры, он доказывал необычайную просвещенность старообрядцев, их «кипучую деятельность» (С.71). Они идут двумя параллельными путями, «внутренним» и «наружным»: «Внутри стелется полоса веры, а снаружи бьет жизнь во всех ее видах и проявлениях»

(С.73). Сравнение православных и старообрядцев проводит Мельников не в пользу первых. По мнению Мельникова, старообрядчество - «самобытная культура», совместимая с наукой и с самостоятельным просвещением, «пусть пока неразвившаяся, а находящаяся в периоде созидательного брожения» (С. 81).

Почти за год до августа 1914 г. тревожные балкано-турецкие события вызвали в «Русской Мысли» открытый эпистолярный диалог между В.П. Соколовым и С.Н. Булгаковым - о сущности войны, «славянской идее» и вселенском призвании России (РМ. 1913. Кн. 7).

В «письмах» по-разному интерпретируются балканские события. В. Соколов объясняет их причины, отыскивая у своего оппонента тезисы о «борьбе креста с полумесяцем», «германским имманентизмом» и атеизмом. По словам же Булгакова, христианство и ислам сталкиваются на войне не в непосредственной вере, а началами культуры и государственности.

Основной прием полемики В. Соколова - риторический вопрос: «В чем сказалась религиозная сущность славянского духа, делающая его носителем истинно-христианского вселенского сознания?» (С. 105). Соколов «не хочет порочить славянство», но никаких данных, свидетельствующих о его «провиденциальном значении», автор «открытого письма» не находит.

Начиная с Достоевского и Вл. Соловьева «русская идея» содержит вопрос о религиозном освящении культуры. С. Булгаков веру в Россию органически включает в религиозную веру: «Бог ждет от нас вопроса, чтобы дать Свой ответ. И никто другой не может за нас сделать нашего дела в истории. Познать и понять себя - такова великая задача, которую ставит пред Россией Сфинкс истории» (С. 113). Этот диалог В. Соколова и С. Булгакова оказался очень созвучным новой задаче русской мысли - оценке мировой войны.

Многие философы, собравшиеся 6 октября 1914 г. на публичное заседание Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева, произнесли речи, в которых общим было понимание, что подведен некоторый итог всемирной истории, что начался отсчет нового исторического времени и что теперь России дано свершить «вселенское дело» (В.И. Иванов). В декабрьской книжке «Русской Мысли» эти выступления были напечатаны. Подборку статей кн. Е. Трубецкого, В. Иванова, С. Булгакова, В. Эрна от редакции заключил С. Франк.

Сложившийся полилог о мировой войне насыщен антигерманским духом, верой в победу России над врагом, нравственной требовательностью к целям военных сражений. Почти каждый философ высказывается о том, каковы задачи России в ходе и в результате войны. Е. Трубецкой отмечает, что общественное настроение характеризуется незначительным интересом к территориальным захватам. Политическая задача России консервативная - сохранение Сербии и возрождение Польши, «защита слабых и воскрешение малых народов» (РМ. 1914. Кн. 12. Отд. 2. С. 85). В. Иванов заявляет, что «война ведется за выбор основных путей человеческого духа» (С. 105). С. Булгаков видит в России «защитницу правды и свободы» (С. 113). В зрелище воюющей Германии В. Иванов и В. Эрн просматривают все элементы античной трагедии. Но В. Эрн ратует за освобождение мира от зверских и глубинных принципов германской куль-

туры. По его мнению, «восстание германизма» предрешено было аналитикой Канта, идеей умопостигаемой свободы и понятием «вещи в себе». В пушках Круппа Эрн обнаруживает «глубокую философичность», «бытие для себя». И, наконец, Франк напоминает, что единственным оправданием войны может быть только защита права и вера в «абсолютную, объективную нравственную ценность» (С. 127).

Война в сознании русской интеллигенции могла быть осознана не иначе, как только в нравственном смысле. Вопрос об оправдании войны включает признание объективных ценностей, истины самой по себе без разделения борющихся сторон на носителей абсолютного зла и абсолютного блага. Поэтому С. Франка не удовлетворяет «славянофильская концепция войны» С. Булгакова и В. Эрна. С обличением германства ставятся под сомнение сами «основы национального бытия» (С. 129), национально-культурного сознания Германии, и это недопустимо. Авторы, по словам Франка, обходят молчанием союзников России - Францию и Англию, их философский позитивизм и эмпиризм. Франк отражал позицию редакции в отношении Германии: нация выбрала ложный путь, и можно говорить только о ее заблуждениях.

Дискуссия о национализме в «Русской Мысли» была самой продолжительной и противоречивой. Струве, к неудовольствию многих коллег по редакции, привлек к сотрудничеству с журналом молодого и очень амбициозного писателя и философа Д.Д. Муретова, который неожиданно выступил в «Русской Мысли» со статьей «Правда нашей войны» (1915. Кн. 6). Неизвестный русской либеральной общественности автор попытался понять исторические причины военных действий России против Германии, оправдать войну «пред лицом своего мировоззрения и своей совести» (С. 2). Главный тезис статьи Муретова экспансионистский и даже мессианский: «Та основная ценность, во имя которой начата наша война, есть историческая роль русской народности, которая в своем росте вышла за пределы племенного своего бытия и стремится к мировой роли» (СП).

Через полгода Д. Муретов в «Этюдах о национализме» (РМ. 1916. Кн. 1) дал философское оправдание веры в свой народ. По словам автора, моралисты замечают, что «во имя народности нередко нарушается идея справедливости и стесняются права других народов» (С. 65). Но никакая аргументация не заставит славянофила отказаться от национализма. Муретов определяет его как национальный Эрос, «вид политического исступления» (С.67), «любовь-пристрастие», и в подтверждении своей теории призывает: «перед лицом грозной опасности, переживаемой нами, мы должны смело любить свой народ, свой путь, свою мечту в истории выше всякой законом и разумом отпущенной меры» (С.68).

Струве фактически поддержал Муретова в том же номере журнала, но сделал больший акцент на идее личности. Национализм не может не быть нравственной задачей, которая есть «блюдение себя», «напряжение духовных сил самого народа». По Струве, родину, страну, нацию, государство надо созидать. Это то «большое целое», та сила, которой необходимо служить творчески. Личность в служении этому целому ответственна и за саму себя. «Дейст-

венный патриотизм» вырастает в «нравственной борьбе с собственной духовной слабостью» (С. 141).

Идейным оппонентом Муретова в «Русской Мысли» выступил князь Е. Трубецкой (РМ. 1916. Кн. 4). В «открытом письме» к П.Б. Струве «Развенчание национализма» он был удивлен некритической позицией редактора по отношению к «Этюдам о национализме». «Полная аналогия между эросом национальным и эросом половым» (С. 83) - таково, по мысли Трубецкого, существо воззрений автора «Этюдов». Кроме того, философски это своеобразный эротический аморализм. Трубецкой напомнил своим оппонентам, что «нравственный закон по самой природе своей безусловен и всеобщ» (С. 83).

Д. Муретов настаивал в ответном письме, что к его мысли «отнеслись не по существу» (С. 88), что у него нет никакого аморализма. Он взял психологическое описание Эроса у Платона и применил эту «любовь к конкретной индивидуальности» (С. 93) и к индивидуальности народа - народности. Бессилие «морального патриотизма» как нормы поведения в истории очевидно для Му-ретова: «Нам нужны огненные слова, которые всколыхнули бы вялую волю, обожгли бы сердца, пробудили бы дремлющие души... » (С. 95).

Такого рода националистические построения спровоцировали еще более решительный протест князя Е. Трубецкого. Его «ответ Д.Д. Муретову» «Новое язычество и его "огненные слова"» (РМ. 1916. Кн. 6) был вызван и тем, что Струве отказался от разъяснений по поводу шокирующих идей нового автора «Русской Мысли». Спор принимал все более принципиальный и затяжной характер. Своему идейному противнику Трубецкой вновь противопоставил целый набор аргументов, из которых следует, что национализм есть не более чем предмет описания или любой факт: «Совершенно очевидно, что мы имеем здесь не христианство Достоевского, а чистое язычество в буквальном смысле слова...» (С. 93).

В заметке «По поводу спора кн. Е.Н. Трубецкого с Д.Д. Муретовым» (РМ.1916. Кн. 6) П. Струве доказывал одну «непререкаемую, но часто забываемую мысль. Любовь к своему народу и государству есть могущественная стихия иррационального или даже сверхразумного порядка...» (Отд. 2. С. 95). Редактору «Русской Мысли» «непонятно», почему Трубецкой «так ополчился» на Муретова. «Превосходная формула» Муретова, с точки зрения Струве, корректируется «блюдением себя, проникновением эроса этосом» (С. 95). Самый уязвимый тезис Трубецкого, как это представляет Струве, - приложение индивидуальной морали к «сверхиндивидуальной стихии народности и государственности» (С. 97).

Н.А. Бердяев обострил «принципиальную сторону спора» Е. Трубецкого и Д. Муретова поставленным вопросом: применим ли «крайний морализм» к истории, «к борьбе наций и государств»? Оба полемиста, По Бердяеву, не учитывают «сложную градацию ценностей» и «склонны абсолютизировать ценность государства». Князь Е. Трубецкой ответил на эти размышления пророческими словами: «Всеобщее, стихийное озверение, - вот что на нас надвигается. В осатаневшем мире накипает злоба, и всемирная культура готова провалиться в бездну. В особенности для государства наступает критическая эпоха, и неиз-

вестно, чему оно будет служить в будущем, - добру или темным силам, злым силам. И как раз в это время государственная мистика П.Б. Струве подчиняет совесть государству, а Н.А. Бердяев объявляет доктринерством веру во вселенскую правду над народами!» (РМ. 1917. Кн. 1. Отд. 2. С. 95).

Струве утверждал единство «национального эроса» и «идеи государства». Таким образом, была подведена черта самому продолжительному спору на страницах журнала. Философский смысл национализма и далее будет волновать Струве в качестве главенствующей категории его политического мировоззрения, редакционной программы журнала.

«На второй день переворота, совершенного большевиками», И.О. Левин, публицист и международный обозреватель «Русской Мысли», попытался подвести «некоторые итоги» восьми месяцев 1917 г., прошедших с начала «революции» (РМ. 1917. Кн. 11-12). По словам автора, этот период подвел революцию к краху, чему виной стали не только большевики, «решительные враги национального государства и всей той культуры, которую они называют буржуазной (курсив мой. - А Г.)»у но и общественные группы, повинные в разложении государства. И.О. Левин выступает тонким аналитиком политического процесса.

Следом за этим трезвым анализом политической обстановки шли в «Русской Мысли» разъяснения П. Струве «В чем революция и контрреволюция? Несколько замечаний по поводу статьи И.О. Левина» (РМ. 1917. Кн. 11-12). Редактор-издатель подписал свою статью 23 ноября 1917 г. Он хотел «дополнить и исправить» «характеристику плачевных итогов "революции"» (С. 57). Струве включил происходившие события в больший исторический контекст: русская революция началась еще в 1902 г. и на последних восьми месяцах «не остановится», превратившись во «всероссийский погром» (С. 57). Противоречие сложившейся ситуации заключено в том, что армия, созданная для внешней мощи государства, грозит его существованию. И выход из создавшегося положения «составит все дальнейшее содержание русской революции» (С. 58). Ее Струве понимает очень широко - как создание «новых политических и социально-экономичесских форм быта» и «бытия России» (С. 58).

Еще один, более глубокий парадокс нынешней ситуации, по Струве, состоит в том, что большевизм борется с теми конституционными преобразованиями, которые в первое десятилетие XX века были вызваны революцией. Редактор-издатель «Русской Мысли» доказывает, что «народные массы» «идут к утверждению в своей жизни буржуазных начал, и прежде всего - начала личной земельной собственности» (С. 59). Прошедший марксистскую школу, Струве исходит из того, что революция в России не может не быть буржуазной, а значит, русский социализм контрреволюционен. «Прогрессивная русская интеллигенция» должна искупить свой «огромный грех» пропаганды социализма, его попустительства, и вступить на «путь создания общечеловеческой культуры в буржуазных формах» (С. 60). Струве практически не опроверг суждений Левина, но насытил их своим опытом политической борьбы, пониманием экономических основ России и историческим предвидением.

Таким образом, полемика в «Русской Мысли» в период 1907-1917 гг. была вызвана самой редакцией для осмысления глубинных проблем духовной жизни России. В диалоге, споре, дискуссии авторы журнала с выдающимся полемическим мастерством отстаивали свою позицию, которая не всегда совпадала с взглядами членов редакции. Духовно терпимая редакционная программа Струве позволяла выносить на суд читателей журнала многие идеи, противоречащие русскому общественному мнению. Так или иначе, почти во всех полемических ситуациях затрагивались два концепта - культура и национализм.

Полемика эта создает широкий литературно-философский контекст. Большинство участников диалогов - философы и религиозные мыслители: В. Розанов, В. Свенцицкий, С. Франк, В. Эрн, Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Иванов, С. Лурье, М. Гершензон, Д. Муретов, Е. Трубецкой. Рядом с ними выступают литераторы и публицисты - Д. Философов, В. Жаботинский, И. Левин, В. Соколов, историк А. Кизеветтер, церковный деятель А. Мельников, экономист, редактор и политик П. Струве. Их полемические идеи вступают в диалог с большим временем и до сих пор все еще не опровергнуты, не завершены, а для истории России - поразительно современны.

В Заключении подводятся итоги исследованию, намечаются его перспективы.

Итоги комплексного изучения журнального контекста «Русской Мысли» 1907-1918 гг. под редакторством П.Б. Струве показывают значительную роль журнала в формировании литературного процесса, в духовной жизни России. Рассмотрен весь журнальный контекст в его полноте и целостности. Определена специфика журнала, тематическая и структурная, среди типов журналов Серебряного века русской культуры. Осмыслена роль личности П.Б. Струве в общем руководстве «Русской Мыслью», подборе сотрудников, авторов, выработке и закреплении редакционной программы журнала, мастерство редактора, публициста и критика. Выявлено существо идей культуры, национализма и «Великой России» на страницах издания. Установлен состав ближайших и постоянных сотрудников журнала в 1907-1918 гг. Изучен в преемственности и отталкивании в разные периоды внутренней истории «Русской Мысли» вклад основных сотрудников П. Струве в формирование «портфеля редакции», редактирование литературных и философских материалов. Рассмотрена проблема взаимоотношений и взаимовлияний «поэтов» и «философов» в создании литературно-философского контекста журнала. Прослежено развитие индивидуального творчества многих авторов «Русской Мысли» в системе журнальных материалов, жанров поэзии, прозы, драматургии, литературной критики, философской публицистики. Освещена полемика, философские диалоги русских мыслителей на страницах «Русской Мысли» как «лицо» журнала, редакционный замысел и фактор духовной жизни России.

«Русская Мысль» пользовалась заслуженным уважением подписчиков -как в столицах, так и в провинции (студенты, преподаватели, профессура, юристы, врачи и т.д.). Воздействие предреволюционной «Русской Мысли» на гуманитарную культуру России было серьезным (назовем имена впоследствии крупных литературоведов - А.П. Скафтымов, Ю.Г. Оксман, Г.П. Струве,

К.В. Мочульский). Журнал подписывали почти все городские публичные библиотеки, университеты, многие гимназии, общественные организации, коммерческие собрания. В правых либеральных кругах, умеренно консервативных, «прогрессистских», издание Струве приветствовали («Утро России», «Слово» «Биржевые Ведомости»). В среде левых кадетов, официальной кадетской периодики, журнал нередко критиковали («Речь»). Правые ультраконсервативные круги («Русское Знамя», «Земщина» и т. д.) к Струве относились с нескрываемым недоверием и враждебностью. Отдельные материалы изобличались иерархами православной церкви (саратовский епископ Гермоген). Однако самым яростным критиком «Русской Мысли» был В. Ульянов (Ленин), который называл ее «Черносотенной Мыслью». Журнал подвергался периодическим атакам со стороны марксистов и неонародников, эсеров. Политическими союзниками «Русской Мысли» были «Московский Еженедельник» Е.Н. Трубецкого и московское издательство «Путь», выпускавшее религиозно-философские сочинения. Внешняя история «Русской Мысли» (отражение жизни журнала в цензурном делопроизводстве, других органах печати) - перспективная исследовательская тема.

В обращении «К старым и новым читателям «Русской Мысли»» в первом номере за 1921 год редактор-издатель возобновленного в Софии журнала констатировал факт «падения русской государственности и почти полного вытеснения русской культуры с ее родной почвы». Перед Струве «среди несказанных страданий и великой мерзости безбожия и бесчеловечности» возникал «подлинный живой образ» России. В новой редакционной программе Струве также опирался на идею культуры и национализм. Но зарубежная «Русская Мысль» была уже в некоторой степени другим журналом по тематике, структуре и составу сотрудников. Верность программным положениям прежней «Русской Мысли» отчасти декларировалась, однако новая эпоха требовала и новых задач (осмысление революции, большевизма, белого движения), а сам выпуск журнала вне России накладывал отпечаток на его материалы.

С 1918 по 1922 гг. произошли такие перемены в жизни членов редакции, большинства авторов «Русской Мысли», что о полном журнальном преемстве говорить не приходилось. Гражданская война, политическая и военная борьба, эмиграция, высылка развели многих сотрудников по разным дорогам, идейным лагерям, печатным органам, мировоззренческим принципам. С. Франк, Н. Бердяев, А. Изгоев - ближайшие сотрудники и члены старой редакции - жили несколько лет под большевистским режимом, пока не были высланы в Германию. Все они по тем или иным причинам идейно разошлись со Струве.

Спор между Франком и Струве прямо затрагивал идею культуры. В книге «Крушение кумиров» (1924) Франк был разочарован прежним поклонением «кумиру культуры», в его суждениях было много личных переживаний. То, что он считал ддя себя целью, теперь обратилось в средство. Прежде всего, рухнула вера в культурный прогресс. И само понятие «культура» потеряло для Франка целостность и единство «как общего комплекса достижений человечества». Он предложил вернуться к «простому понятию жизнь» и различать в ней культурные ценности.

Струве в свою очередь критиковал неприятие Франком культуры как универсальной категории и пытался предложить как можно более широкую редакционную программу журнала. В первом и последнем номере «Русской Мысли» за 1927 год Струве идеей культуры завершил свое редакционное обращение к читателю, еще надеясь в недалеком будущем выпускать журнал: «Культура в ее расчлененности, целостности и полноте, культура мировая и культура русская, рассматриваемая с усложненной и углубленной русской точки зрения, которая теперь стала для нас не только доступна, но и прямо обязательна, будет основной и главной темой "Русской Мысли"» (С. 5). Как видим, концепцию культуры Струве развивал и остался верен ей всю жизнь.

С политической точки зрения национал-либеральная программа Струве потерпела поражение в реальной жизни. Несколько десятилетий власть в России принадлежала большевикам. Журнал «Русскую Мысль» ассоциировали с «Вехами» и объективно заниматься им в официальной науке советского времени было невозможно. Отдельные политические оценки редактора-издателя оказались опровергнутыми («украинский вопрос»), но сохранился их идейный смысл, пафос, страстное стремление видеть русскую культуру доминирующей на всем пространстве Российской Империи, неугасимое горение мысли, призыв к обществу задуматься над самим собой. Как и предполагал сам Струве, «Русская Мысль» осознается «органом русской культуры», кладезем идей религиозных философов, литературных произведений, интеллектуальным памятником своего времени.

Феномен журнального типа предреволюционной «Русской Мысли» в соотношении с «толстыми» журналами последующих эпох XX века сопоставим по сходному масштабу общественного и культурного воздействия и высокому литературно-художественному уровню публикаций лишь с парижскими «Современными Записками», «Красной Новью» А.К. Воронского и «Новым миром» А.Т. Твардовского.

Содержание работы отражено в следующих публикациях:

I. Книги

1. Гапоненков А.А. Журнал «Русская Мысль» 1907-1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст: Монография. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004.228 с. (14,25 п.л.)

2. Гапоненков А.А., Клейменова СВ., Попкова Н.А. Русская Мысль: Ежемесячное литературно-политическое издание. Указатель содержания за 19071918 гт. М.: Русский путь, 2003.400 с. (12,5 п.л.)

(Рецензия: Богомолов Н.А. // Новое литературное обозрение. 2004. № 66 (2). С. 375-378).

3. Франк С. Непрочитанное...: статьи, письма, воспоминания / Сост. и предисл. А.А. Гапоненкова, Ю.П. Сенокосова. М.: Моск. шк. полит. исслед., 2001.592с.(18,5п.л.)

(Отзыв: Волков А. Вера в Просвещение // Общая тетрадь. 2003. № 1. (24). С. 29)

4. Гапоненков А.А. «Мастер и Маргарита» М.А Булгакова: жанровое своеобразие романа: Учебное пособие. Саратов: «Лицей», 2001. 64 с. (По страницам литературной классики). (4 п.л.)

II. Статьи иматериалы

1. Гапоненков А.А., Дремова СВ. Из архива B.C. Соловьева // Вопросы философии. 1993. № 6. С. 169-171. (0,25 п. л.)

2. Гапоненков А.А. П.Б. Струве - редактор журнала «Русская Мысль» (1907-1918) // Cahiers du Monde russe. Paris, 1996. V. 37 (4). P. 505-514. (0,8 п. л.)

3. Гапоненков А.А. По ту сторону смеха и слез (Идея прощения в романах «Бесы» Ф.М. Достоевского и «Мастер и Маргарита» М.А Булгакова) // Филология: Научный сборник, посвященный памяти А.М. Богомолова / Отв. ред. Ю.Н. Борисов. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1996. С. 66-71. (0,35 п. л.)

4. Гапоненков А.А. СЛ. Франк о Ф.М. Достоевском // Русский гений (к 175-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского): Материалы науч. чтений (2425 декабря 1996 г.) / Ред. Г.Н. Антонова. Саратов, 1997. С. 30-32. (0,2 п. л.)

5. Гапоненков А.А. Д.С. Мережковский и «Русская Мысль» (период «религиозного революционизма») // Литературоведение и журналистика: Межвуз. сб. науч. тр. [по материалам Всерос. науч. конф. «Общее литературоведение и журналистика: проблемы исследовательской методологии и вузовской методики» 15-17 дек. 1999] / Отв. ред. Е.Г. Елина. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000. С. 264-274. (0,7 п. л.)

6. Гапоненков А.А. П.Б. Струве о поэтах-современниках // Проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и школе: Сб. науч. тр. / Отв. ред. А.А. Демченко. Саратов: Изд-во Сарат. пединститута, 2000. С. 280-286. (0,4 п. л.)

7. Гапоненков А.А. Б. Зайцев на страницах журнала «Русская Мысль» // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К. Зайцева: Вторые Международные Зайцевские чтения [17-19 декабря 1998] / Отв. ред. А.П. Черников. Калуга: Изд-во «Гриф», 2000. Вып. 2. С. 148-154. (0,4 п. л.)

8. Гапоненков А.А. Журнал «Русская Мысль»: библиографический аспект // Редкие книги Зональной научной библиотеки СГУ: Сб. ст. / Отв. ред. Н.А. Попкова. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000. Вып. 17. С. 47-50. (0,3 п. л.)

9. Гапоненков А.А. «Русская Мысль»: состав ближайших и постоянных сотрудников журнала (1907-1918) // Редкие книги Зональной научной библиотеки СГУ: Сб. ст. / Отв. ред. Н.А Попкова. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. Вып. 21. С. 31-35. (0,3 п. л.)

10. Гапоненков А.А. Возрождение романа и журнал «Русская Мысль» в 1910-е годы // Русский роман XX века: Духовный мир и поэтика жанра: Сб. науч. трудов [по материалам республиканской научной конференции 9-11 апреля

2001 в СГУ] / Отв. ред., сост. А.И. Ванюков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. С. 46-51. (0,3 п. л.)

11. Гапоненков А.А. «Алтарь Победы» В. Брюсова в журнале «Русская Мысль» // Проблемы литературного диалога: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Е.Е. Захаров. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2002. С. 111-115. (0,3 п. л.)

12. Гапоненков А.А. Ю. Айхенвальд и А. Шопенгауэр// Традиции русской классики XX века и современность: Материалы научной конференции, Москва, 14-15 ноября 2002 г. / Ред.-сост. Кормилов СИ. М.: Изд-во Моск. унта, 2002. (0,15 п. л.)

(См. обзор: Маркова ДА., Хэ Фан II РЖ. Социальные и гуманитарные науки. Отеч. и заруб, лит.: Серия 7. Литературоведение. 2003. № 3. С. 138-150)

13. Гапоненков А.А. В жанре интеллектуальной биографии (Ф. Буббайер. С.Л. Франк. Жизнь и творчество русского философа: 1877-1950. М., 2001) // Новый мир. 2002. № 12. С. 179-182. (0,4 п. л.)

14. Гапоненков А.А. Н. Бердяев и П. Струве в полемике с В. Розановым (по материалам журнала «Русская Мысль») // Междисциплинарные связи при изучении литературы: Сб. науч. тр. / Под ред. А.А. Демченко. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2003. С. 141-143. (0.25 п. л.)

15. Гапоненков А.А. Портрет П. Струве в «Марте Семнадцатого» А. И. Солженицына // А.И. Солженицын и русская культура: Сб. науч. тр.[по материалам всерос. науч. семинара 24-26 июня 2002] / Отв. ред. и сост. А.И. Ванюков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. Вып. 2. (0,3 п. л.)

III. Комментарии

1. Скафтымов А. П. <О «Чайке»> / Подг. текста А.А. Гапоненкова, К.Е. Павловской; примеч. А.А. Гапоненкова// Филология: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Ю.Н. Борисов, В.Т. Клоков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998. Вып. 2.С.154-170.(1п.л.)

2. Скафтымов А.П. Драмы Чехова / Предисл., подг. текста и примеч. А.А. Гапоненкова // Волга. 2000. № 2-3. С. 132-147.(1,5 п. л.)

3. С.Л. Франк. Письма к А.П. Татариновой / Подг. текста, вступ. заметка и коммент. "АА Гапоненкова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома.../Отв. ред. Т.Г. Иванова. СПб.,2004. (1п. л.) (в печати).

4. Франк С.Л. <О сущности искусствам Лекция / Подг. текста, послесл. и коммент. А.А. Гапоненкова // Семен Людвигович Франк. Новые тексты -материалы к биографии / Сост. А.А. Гапоненков, Е.П. Никитина; Отв. ред. В.В. Прозоров. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. (0,5 п. л.) (в печати).

Подписано в печать 18.08.2004 Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Гарнитура Times. Печать RISO. Объем 2,5 печл. Тираж 110 экз. Заказ № 025.

Отпечатано с готового оригинал-макета Центр полиграфических и копировальных услуг Предприниматель Серман Ю.Б. Свидетельство №3117 410600, Саратов, ул. Московская, д. 152, офис 19

Ф 1 6060

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Гапоненков, Алексей Алексеевич

Введение С.З

Глава первая П.Б. Струве - редактор-издатель журнала «Русская Мысль» С.

Глава вторая

Литературно-философский контекст и периоды внутренней истории журнала

1. «Метод» Ю.И. Айхенвальда (1907-1908) С.

2. «Религиозный революционизм» Д.С. Мережковского (1909) С.

3. «Академичность» В.Я. Брюсова (1910-1912) С.

4. «Литература и эстетика» Л.Я. Гуревич (1913-1914) С.

5. С.Л. Франк: непосредственный и цельный опыт «живого знания» (1914-1918) С.

Глава третья

Полемика - форма осуществления редакционной программы

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Гапоненков, Алексей Алексеевич

Журнал «Русская Мысль» (М.; СПб., 1880-1918; София, 1921; Прага-Берлин, 1922-1923; Париж, 1927) - «ежемесячное литературно-политическое издание», одно из самых значительных явлений научной, философской, общественной и художественной жизни России и русского зарубежья. Основанный В.М. Лавровым как славянофильский орган журнал первые пять лет редактировался С.А. Юрьевым. В последующие два десятилетия направление «Русской Мысли» было либеральным, ею управлял триумвират в лице издателя В.М. Лаврова, фактического редактора В.А. Гольцева и соредактора М.Н. Ре-мезова1.

С 1907 года и до закрытия большевиками2, затем возобновленный в эмиграции3, в период редакторства П.Б. Струве, журнал неизменно следовал своей «программе», «твердо проводя идею национальной русской культуры и уделяя всего больше места вопросам и темам, связанным с высшими стремлениями и ценностями человеческого духа» (РМ. 1918. Кн. 3-6. С. I)4. По признанию многих современников, именно в последнее десятилетие выпуска в России «Русская Мысль» была лучшим и авторитетным периодическим изданием в духовной жизни общества.

Предоставим слово С.Л. Франку: «<. .> «Русская Мысль» - орган мысли П.Б. и идейного кружка его единомышленников (курсив мой. — А.Г.) — стал бесспорно самым интересным и идейно значительным из русских толстых журналов, за которым не мог угнаться ни солидный, но скучно-бесцветный либеральный «Вестник Европы», ни народническое «Русское Богатство», со смерти Н.К. Михайловского утратившее значительную долю своего интереса»5. Критик, журнальный обозреватель и секретарь «Аполлона» Евг. Зноско-Боровский в 1911 году признал: «После прежде рассмотренных журналов, особенно приятно отметить, что «Русская Мысль» является действительно литературным изданием, в котором литература не приносится в жертву ничему постороннему (курсив мой. - А.Г.), занимает вполне определенное, самостоятельное и почетное, место и едина в отделе критики и беллетристики. <. .> «Русская Мысль», несомненно, единственный в России журнал, каждую книжку которого ждешь с горячим нетерпением и каждую страницу прочитываешь со спокойным удовольствием»6. JI. Троцкий в марте 1914 г. в статье «Судьба толстого журнала» попытался сформулировать политическую платформу «Русской Мысли»: «Это, в сущности, единственный толстый журнал, который не просто живет автоматической силой идейной инерции, а действительно стремится вырабатывать «новые ценности»: национально-либеральный империализм на консервативной религиозно-философской основе» .

Материалы «Русской Мысли» отражают важнейшие интеллектуальные процессы и литературно-художественные искания 1900-1910-х годов. Это история и судьба русского либерального консерватизма, «веховские» идеи, развитие русской и западноевропейской философии, науки, религиозные аспекты русской литературы, литературные течения - символизм, акмеизм, неореализм и др. Как редактор Струве явился «примиряющим средоточием для людей совершенно разнородных интересов и духовных типов»8. Ближайшими сотрудниками журнала в разные годы были: A.A. Кизеветтер (соредактор в 1907-1910 гг.), C.JI. Франк, A.C. Изгоев, Ю.И. Айхенвальд, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.Я. Брюсов, Л.Я. Гуревич, В.И. Вернадский, С.А. Котляревский, E.H. Трубецкой, A.M. Рыкачев и другие.

Личность Петра Бернгардовича Струве (1870-1944) настолько многогранна и универсальна, что трудно даже сказать, в какой области - науки, культуры, общественной деятельности, государственного дела - он проявил себя в большей степени. Не вызывает сомнения то, что «Петр Бернгардович соединял в себе два разнородных, противоречивых начала: он был одновременно и в одинаковой степени и мыслителем, и деятелем, и даже, более того, энциклопедистом-ученым, пытливым изыскателем, кропотливым собирателем фактов и в то же время страстным, страстно-принципиальным и принципиально-страстным борцом»9.

Биография и труды Струве10, особенно сегодня — в России, привлекают к себе немалый исследовательский интерес историков, философов, социологов, экономистов, политологов11: перед ними вырастает фигура большого исторического масштаба и огромной культурной памяти, зачинателя, протагониста и критика многих идейных движений конца XIX - первой трети XX века.

Струве был основателем и теоретиком «легального марксизма» в 1890-е годы, автором Манифеста РСДРП (1898), инициатором движения от марксизма к идеализму, левым либералом и политическим эмигрантом - редактором «Освобождения», правым либералом и членом ЦК партии кадетов (1906-1915), депутатом II Государственной Думы, редактором-издателем журнала «Русская Мысль», действительным членом Российской Академии наук по политической экономии и статистике (1917), создателем «Лиги русской культуры», активным деятелем «белого движения», политической и культурной жизни русской эмиграции.

Близко сотрудничали со Струве или вступали в полемику с ним марксист В.И. Ульянов (Ленин), экономисты - А.И. Чупров, М.И. Туган-Барановский, философы - С.Н. Булгаков, С.Л. Франк, H.A. Бердяев, И.А. Ильин, юристы -В.А. Маклаков, В.Д. Набоков, государственные деятели - П.А. Столыпин, A.B. Кривошеин, главком Русской Армии барон П.Н. Врангель, митрополит Антоний (Храповицкий), писатели и поэты - Д.С. Мережковский, В.В. Розанов, И.А. Бунин, М.А. Волошин, В.Я. Брюсов. Этот перечень можно продолжить и дальше.

Как философ Струве задал «парадигмы социально-политического самоопределения» «русскому духовному ренессансу»12. Он развенчал марксизм, начал проповедовать национальный либерализм и вывел формулу либерального консерватизма, определив ее смысл и генеалогию в русской мысли. Кроме того, Струве сделал немало для религиозного возрождения в духовном плане. В «Надгробном слове о. Сергия Булгакова на погребении П.Б. Струве» 29/16 февраля 1944 года читаем: «.нам суждено было стать предтечами духовного возвращения блудных сынов в лоно Отчее в кругах русского просвещения. Призыв к этому возвращению стал тогда жизненным делом численно немногих крестоносцев, которые подняли крест борьбы с духовным равнодушием и предрассудками, царившими в образованных кругах. И, — увы! - количественным успехом не увенчалось наше дело, до времени мы были сметены насилием воинствующего безбожия, однако духовная битва была дана и остается незабываема. Да будет же не забыто, что в первых рядах крестоносцев стоял ты, со всей независимостью и бесстрашием мысли, тебе всегда и во всем свойственной »13.

Петр Струве был выдающимся издателем, редактором многих периодических изданий в России и эмиграции. Самыми крупными его проектами являются журналы «Освобождение», обновленная им «Русская Мысль», газеты «Возрождение», «Россия», «Россия и Славянство». Редакционно-издательская деятельность Струве, частично затронутая в работах по идеологии либерализма14, литературе русского зарубежья15, после долгих лет забвения на родине начинает привлекать пристальное внимание историков русской религиозно-философской печати, эмигрантской периодики, журналистики16. Издания Струве символизируют важные вехи идейно-политической истории, судьбы России17.

Среди журнальных типов Серебряного века «Русская Мысль» Струве занимает особое место. Ее можно расположить в ряду классических русских «толстых» журналов («Русское Богатство», «Вестник Европы», «Современный

1 Я

Мир»), изменившихся «под влиянием общественных потребностей» , и рядом с группой «журналов-манифестов, посвященных преимущественно литературным и эстетическим проблемам»19 («Мир Искусства», «Новый Путь», «Весы», «Золотое Руно», «Аполлон», «Труды и Дни»), Сохраняя в себе многие признаки и структуру первых (беллетристический отдел, научные статьи, критику, библиографию, внутренние и иностранные обозрения), «Русская Мысль» по

20 шла по пути трансформации издания «обычного русского типа» . Так был создан новый вид «толстого» журнала, в котором слились русский публицистический ежемесячник, утративший идеологическую монолитность, и европейский журнал-обозрение.

В годы первой русской революции Струве издавал в Петербурге теоретический журнал «Полярная Звезда» (1905-1906). Это был малоформатный еженедельник европейского типа, в котором обсуждались текущие проблемы политики, анализировался процесс перехода России от самодержавия к конституционному строю. Просуществовала «Полярная Звезда» всего три месяца и была закрыта по инициативе властей судебным решением. Ее на короткое время сменил новый еженедельник «Свобода и Культура» (1906), почти идентичный старому по характеру публикаций, но имевший меньший успех в читательской аудитории. «При ближайшем участии Петра Струве» формальным редактором его был С. Франк. На деньги И.Д. Сытина Струве редактировал также и ежедневную газету «Дума» (27 апреля - 13 июня 1906 г.), освещавшую парламентские события.

Как отметил Р. Пайпс, «Струве намеревался сделать Русскую Мысль главным распространителем появлявшихся на Западе политических и культурных идей. При этом, как и во всех изданиях, редактируемых ранее, он проводил четкое разграничение между политикой и культурой»21. Это означало, что политические статьи были трибуной его праволиберальной позиции, а по отношению к материалам культурным - литературным произведениям, текстам по философии, религии, истории, экономике, праву и т. д. - была им допущена «крайняя интеллектуальная терпимость». С этим не в полной мере можно согласиться. «Русская Мысль» не занималась чистой пропагандой западных культурных идей, а взращивала национальную культуру. Литературное содержание «Русской Мысли» определялось идейной позицией редактора, и те рукописи, которые ей в корне противоречили, отклонялись («Петербург» А. Белого, статьи А. Блока и т.д.).

По прошествии многих лет сами политические споры превращались в событие культурной жизни отошедшей эпохи. И в другой ситуации, уже в эмиграции, Струве предложил редакторам «Современных Записок» упразднить журнальный подзаголовок - «общественно-политический». Он назвал четыре самых крупных печатных органа в истории России и ее диаспоры - «Вестник Европы», «Отечественные Записки», «Русскую Мысль», «Современные Записки» (отчасти и «Современник», «Русское Богатство», «Русский Вестник») -«журналами русской культуры»22.

Еще в конце 1906 года Струве вел переговоры с редактором-издателем «Вестника Европы» М.М. Стасюлевичем об объединении «Русской Мысли» с его журналом: «Мне думалось тогда, что нет оснований для независимой и в то же время национальной русской либерально-демократической мысли иметь ( два органа и что наступило время их слить в некую единую духовную силу»23. Название предполагалось быть весьма эмблематичным: «Вестник Европы и Русская Мысль». Но «обстановка еще не созрела», и плану этому не дано было осуществиться.

Предтечами «Русской Мысли» Струве были издания, стремившиеся преодолеть наследие революционно-демократической журналистики и открыть дорогу религиозному возрождению: «Северный Вестник» (1891-1898), «Мир Искусства» (1899-1904), «Новый Путь» (1903-1904), «Вопросы Жизни» (1905). Отказ от наследства шестидесятников в них был не простой идейной декларацией, а коренной трансформацией типа журнала, сложившегося при H.A. Некрасове, Н.Г. Чернышевском, М.Е. Салтыкове-Щедрине («Современник» и

Отечественные Записки»).

Северный вестник» Л.Я. Гуревич и А. Волынского изменил своему народническому направлению и декларировал модернистскую эстетику, творчество символистов24. Журнал «Мир Искусства» выступил против «передвижничества», академизма в живописи за свободное искусство модерна. Он совмещал в себе художественно-изобразительные и литературные материалы, печатая произведения символистов и философскую критику Д.В. Философова, Д.С. Мережковского, В.В. Розанова, JI. Шестова25. Несмотря на редакционный спор между «мирискусниками» и литераторами (Дягилев и Философов), объединяло их общее стремление, дух своего времени — все они пытались преодолеть утилитарное, позитивистское мышление, вступали на путь возврата к вере че

26 рез эстетизм. «Путь через искусство был новым» , - писал о. Г. Флоровский, характеризуя духовную атмосферу «начала века» в ее стремлении к религиозному творчеству.

Религиозно-философские собрания» интеллигенции и духовенства, проводившиеся с 1901 г., предвосхитили журнал «Новый Путь» (там публиковались их «Записки») и последовавшие за ним «Вопросы Жизни» . Оба издания сочетали либерализм с неохристианством, являясь, по сути, первыми в России светскими журналами, в которых печатались рядом религиозно-философские сочинения, религиозно-общественная хроника и художественные произведения, литературная критика и публицистика. Один журнал был вдохновлен Д.С. Мережковским и З.Н. Гиппиус, другой - С.Н. Булгаковым и H.A. Бердяевым. Мережковский терял свое редакционное влияние в «Новом Пути», идейно оправдывая «религиозную общественность». Его оппоненты из «Вопросов Жизни» «попытались поставить религиозные принципы «Нового ло

Пути» на твердую философскую основу» .

Эти журналы сблизили «две разнородные группы интеллигенции» : среду «богоискателей», преимущественно из поэтов-символистов (Д. Мережковский, 3. Гиппиус, В. Розанов, Н. Минский, В. Иванов, Ф. Сологуб, А. Блок, Г. Чулков) и кружок «идеалистов», прошедших через марксизм (Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк). Большинство авторов «Нового Пути» и «Вопросов Жизни» в дальнейшем постоянно печаталось в «Русской Мысли» Струве, но сам факт их тесного сотрудничества под одной обложкой произошел впервые в 1904-1905 гг. и был очень показательным: «философское сознание» в обретении веры вступило в сложный диалог с художественным прозрением.

Религиозно-философская доминанта «Русской Мысли» отличает ее от других самых известных и продолжительно выходивших периодических органов начала XX столетия.

При всем новаторстве журнала «Весы» (1904-1909) как «академии русского символизма», представленности в нем «вершинных достижений современной поэзии в таком количестве и в такой продуманной и организованной подаче», «единая философско-эстетической платформа» на страницах издания только вырабатывалась30. А. Белый и В. Иванов тяготели к религиозной мистике. Но В. Брюсов, признанный вождь журнала, «чуждался религиозной идеологии, и его «мистика» была лишена религиозного содержания и облечена в позитивистскую форму»31.

Аполлон» (1909-1917) никогда не был органом религиозных философов. Журнал помещал подборки стихов, статьи по эстетике, художественной критике, истории живописи, музыки, отзывы о новых книгах, спектаклях, выставках, изобразительный материал. «Структура, журнальная форма, репертуар «Аполлона», как и состав его участников, во многом повторяли «Мир Искусства». Но тип творчества, выдвинутый «аполлоновцами», отличался от мирис-куснического <.>. Литературный отдел «Аполлона», намеренно многоплан-ный и весьма пестрый, запечатлел последний этап символистской эстетики и творчества и оформление нового течения - акмеизма»32.

Русская Мысль» несет в себе определенные черты научного, специального издания. Это касается, прежде всего, материалов по проблемам религиозной философии. Ни один из «новых» или «старых» литературных ежемесячников, начиная с 1907 года, не помещал на своих страницах такого большого числа и высокого уровня научных статей по философии и религии, как «Русская Мысль». Этим своим качеством она не уступала специальным изданиям по философии - «Вопросам философии и психологии» (1889-1918), «Критическому Обозрению» (1905-1909), «Логосу» (1910-1914), «Запискам Санкт-Петербургского религиозно-философского общества» (1908-1916), непериодическим сборникам «Новые идеи в философии» (1912-1914); и тем более превосходила научно-популярную периодику: «Журнал Министерства народного просвещения» (1834-1918), «Мысль» (1910), «Просвещение» (1911-1914), «Научную библиотеку. Отдел философский».

Редакция «Русской Мысли» проводила строгий отбор научных статей. С.Л. Франк, публиковавшийся во всех основных философских органах, в одном из внутренних редакционных отзывов указывал, что «"Русская Мысль", не будучи специальным философским журналом и будучи в состоянии помещать лишь немногие статьи по философским вопросам, естественно может предоставлять на своих страницах место лишь наиболее объективным и, по суждению редакции, удачным характеристикам философских направлений.»33.

Журнальный контекст «Русской Мысли» по праву может быть объектом литературоведения, культурологии, журналистики, философии, политологии, семиотики, информатики. В трудах по истории русской печати этот журнал не раз был и будет упомянут34. Но не вызывает сомнений, что «Русская Мысль» имеет свое литературное содержание, огромный пласт беллетристики, стихотворных произведений, литературно-критических работ.

Сложность исследования «Русской Мысли» заключается в определении специфики этого издания и выработке особого подхода к его изучению в основополагающих аспектах: библиографическом, историко-литературном в сочетании с теорией и историей журналистики. В случае с этим журналом комплексное исследование невозможно и без дополнительного историко-философского плана. Постоянное взаимодействие двух начал в «Русской Мысли» - литературного и религиозно-философского - актуализирует проблему целостного освещения материалов этого издания.

Взаимодействие, сближение литературы и религиозной философии, при всем отталкивании друг от друга их конкретных представителей, разность путей и целей отличают Серебряный век русской культуры. Постоянный «инициатор» этого сближения H.A. Бердяев писал: «Очень быстро художественно-эстетический ренессанс приобрел у нас окраску мистическую и религиозную. Хотели выйти за пределы искусства и литературы. И это было характерно русское явление»35. Неслучайно символизм как литературное течение претворился в религиозное миросозерцание, «мистическую» словесность (А. Белый, В. Иванов).

Культурный ренессанс не был в высоком смысле слова религиозным. В начале XX века в России возникло знакомое прежде западным культурам явление - религиозная философия. Протоиерей Г. Флоровский назвал ее «особым типом исповедания и делания»36. Подготовлена она была умственным движением 1840-х годов с его опорой на немецкую классическую философию, творчеством А. Хомякова, Ф. Достоевского, В. Соловьева, Н. Федорова, JI. Толстого, кризисом сознания русской интеллигенции, критикой официального православия, преодолением утилитарной мысли.

Историки и живые свидетели русского ренессанса (Н. Бердяев, Н. Лос-ский, С. Франк, о. В. Зеньковский, С. Левицкий и другие) увидели в нем две «формации» - «эстетствующих» и «философов» . В философских, религиозных исканиях поэтов было больше интуитивных прозрений, жизнетворчества, авторской мифологии, апокалиптических настроений. Они приближали «очистительный огонь» революции, понимая ее как возмездие. Профессиональные философы, уже пройдя через ницшеанские и марксистские идеи, призывали к трезвости мысли, философской культуре, религиозной терпимости и законности, в случае отказа от этого предрекая неизбежность революционной катастрофы. Проблема взаимоотношений и взаимовлияний «поэтов» и «философов» в культуре 1900-1910-х годов и, в частности, в «Русской Мысли», представляется нам достойной глубокого изучения.

Актуальность контекстуального исследования журнала в аспекте синтеза идей, «общей судьбы» литературы и философии на вполне определенном историческом рубеже не вызывает сомнений. Однако нельзя не учитывать большую сложность рассмотрения с точки зрения науки двух разнородных объектов и методов их анализа. «Систематическому описанию литературно-философской истории «серебряного века» препятствуют немалые обстоятельства», - предупреждает К.Г. Исупов, относя к ним «стирание традиционной границы между профессиональной философией и литературным трудом», разделение «мистической» словесности и религиозной философии, «изощренные формы» «посягания идеологии на литературу» .

Нельзя не видеть, какое влияние оказывали текущий политический процесс, «общественное мнение» на литературное и философское творчество. Литературная история «Русской Мысли» была политически окрашенной, беллетристика и литературная критика поднимали общественные вопросы. Литература в журнале предсказывала и была пророческой. Политическая борьба шла за наследство и духовный смысл русской литературной классики (материалы о Герцене, Толстом, Достоевском, славянофилах и западниках, народничестве и др.). Философская полемика в «Русской Мысли» была в широком смысле литературной и общественно-политической.

Выбранный ракурс исследования этого журнала позволяет увидеть многообразную картину политических, исторических, естественнонаучных и других материалов, однако не предполагает их непосредственного описания. Эту цель преследовал регистрационный этап работы над «Русской Мыслью», в ходе которого как можно полнее было раскрыто содержание журнала39.

Единственно верный, профессиональный путь изучения периодического издания - это первоначальное создание указателя его содержания, который дает возможность характеризовать печатный орган в его целостности, с особой тематикой и журнальной формой. Вместе с более многосторонним изучением журнала как целого, его отделов, с появлением указателя перед исследователями открывается возможность рассматривать конкретный журнал в сопоставлении с другими изданиями, среди журнальных типов эпохи, как часть единого процесса культуры.

Русская журналистика начала XX века нуждается в более полном библиографическом описании. Сведения, почерпнутые из текущих, ретроспективных библиографических словарей, сводных указателей статей из русских газет и журналов за определенные отрезки времени — не в состоянии всецело охватить содержание периодического органа, его журнальный контекст. Обычно подобные библиографические пособия дают немало ложных и сомнительных сведений, не позволяют учесть большинство малых материалов - рецензий, объявлений, опечаток, редакционных уведомлений, «списка книг, поступивших в редакцию». Яркий пример библиографической ошибки, кочующей из одного источника в другой, - указание на безусловно первую публикацию пьесы Д.С. Мережковского «Павел I» в журнале «Русская Мысль» (1908. Кн.2). Читатель возьмет в руки соответствующий номер, но не найдет в нем текста драмы, который подвергся цензурному изъятию.

Основой указателя к «Русской Мысли» является, бесспорно, хронологическая роспись всех опубликованных в журнале материалов с раскрытием подлинных фамилий авторов, скрывшихся под псевдонимами. Возможно большее раскрытие псевдонимов позволяет установить реальный состав авторов, пополнить или исправить список публикаций каждого, в ряде случаев ввести в научный оборот новый материал. Пути раскрытия псевдонимов весьма разнообразны. Это - обращение к «Словарю псевдонимов» И.Ф. Масанова, материалам самого журнала (где есть оценочные высказывания в статьях, ссылки, редакционные примечания, список ближайших сотрудников), мемуарной литературе, специальным статьям и монографиям. В процессе составления хронологической росписи «Русской Мысли» раскрыто 130 псевдонимов авторов и переводчиков, не раскрыто - 22. Временная удаленность исторического периода издания - фактор, влияющий на память культуры.

Полнота хронологической росписи, охват материалов отражают спектр содержания и специфику формы «толстого» журнала, являются вместе с тем базой для вспомогательных указателей. Чем больше их число, тем всестороннее освещаются материалы издания. Именно хронологическая роспись и вспомогательные указатели дают тот комплекс сведений, который необходим и историку литературы, и культурологу, и философу, и книговеду, и библиографу. Полистный просмотр de visu всех публикаций «Русской Мысли» дал возможность собрать материал для составления вспомогательных указателей, которые информативно дополняют хронологическую роспись, в свою очередь, содержательно раскрывая ее. Всего к журналу было составлено четыре «ключа».

В указатель авторов вошло 989 имен, в нем учтены все подписи под публикациями, и от каждого псевдонима даются отсылки к подлинным фамилиям. Этот указатель, отвечая нуждам оперативного персонального поиска, помогает выявить круг авторов «Русской Мысли», увидеть, насколько плодотворным был вклад каждого из них в развитие журнала - от единичного факта публикации до длительного сотрудничества. Например, редкостной находкой стало обнаружение авторства В.В. Набокова, напечатавшего в «Русской Мысли» стихотворение «Зимняя ночь» (РМ. 1917. Кн. 3-4).

Индекс авторов позволяет уяснить в ряде случаев процесс индивидуальной творческой эволюции, формирование общественного, литературного, философско-религиозного течения (круг авторов сборника «Вехи»). Имена «мэтров» Серебряного века соседствуют на страницах журнала с именами поэтов и прозаиков «второго литературного ряда», а то и «массовой» поэзии и прозы. Указатель авторов, среди которых В.Я. Брюсов, А.А. Блок, Д.С. Мережковский, Н.А. Бердяев, М.И. Туган-Барановский, П.П. Муратов, В.Д. Набоков, Б.Э. Нольде, В.И. Вернадский, наглядно свидетельствует об «энциклопедично-сти» журнала, постоянном стремлении редакции донести до читателя не просто интересный современный материал, но и ознакомить его с лучшими достижениями науки, литературы, культуры в масштабах России и Европы.

Указатель переводчиков, включающий 78 фамилий, отсылает исследователей к очень разным по дарованию и по времени авторам из Франции, Германии, Англии, а также Швеции, Дании, Японии; к переводным античным текстам - и в целом дает представление о серьезности отношения редакции «Русской Мысли» к вопросам перевода, показывая широкую палитру переводческих сил предреволюционной России (А. Биск, Ф. Ельяшевич, В. Брюсов, Э.К. Пименова, М.П. Благовещенская и другие).

В указателе Personalia «энциклопедичность» содержания «Русской Мысли» проявилась в обилии упоминаемых имен - деятелей истории, культуры, науки, литературы всех времен и народов. Вошли в Personalia лица, вызывавшие несомненный интерес, которые сыграли значительную роль во всех сферах жизни XIX - XX веков; в их оценках отражалась позиция редакции. При столь жестких условиях отбора указатель включает в себя 1029 имен. Для вдумчивого читателя он говорит о многом: о широкой просветительной программе журнала, ориентированного на европейские ценности, постоянном внимании к публичным запросам и вкусам, новизне и традициям.

Самый обширный из вспомогательных указателей - предметный. В нем сосредоточено 1315 позиций, красноречиво говорящих о широком тематическом охвате журналом материалов всех времен и народов: предметов, важных для религии, философии, истории русской и всеобщей, литературоведения, права, географии, экономики, статистики, образования, искусства, медицины.

Комплекс вспомогательных указателей (авторов, переводчиков, Personalia, предметов), облегчая результативный поиск, обеспечивает необходимую полноту разыскиваемой информации; не только удовлетворяет имеющиеся исследовательские потребности, но и стимулирует выдвижение новых идей и тем.

Историко-литературный аспект методологии исследования журналов был выработан несколькими поколениями ученых дореволюционного и советского времен, а также последних лет: Н.К. Козминым, М.К. Лемке, С.А. Вен-геровым, Б.П. Козьминым, В.Е. Евгеньевым-Максимовым, Д.Е. Максимовым, П.Н. Берковым, A.B. Западовым, П.В. Куприяновским, В.И. Кулешовым, И.Г. Ямпольским, Е.И. Покусаевым, В.Э. Боградом, В.Г. Березиной, Б.И. Есиным, М.В. Теплинским, B.C. Нечаевой, Б.Ф. Егоровым, Ф.Ф. Кузнецовым, В.Б. Смирновым, И.В. Корецкой, A.B. Лавровым, С.Я. Махониной, H.A. Богомоловым и другими. В результате их деятельности сложились две жанровых разновидности специальных работ: историко-литературный очерк и историко-журналъное монографическое исследование. Первый выкристаллизовался в непременный атрибут коллективных монографий по отдельным периодам истории литературы и журналистики40. Второй жанр стал редким исключением в ряду литературоведческих исследований41. Оба жанра несут в себе свой методологический и методический опыт, который крайне необходим для будущих трудов. Особое научное значение имеют публикации большого массива документов, по крупицам восстанавливающих внутрижурнальные отношения, переписку авторов и редакции, полемику42. Кроме того, специальный интерес вызывают исследования о сотрудничестве писателей, литературных критиков с тем или иным печатным органом43.

Много десятилетий в России монографически изучались, в первую очередь, журналы «Московский Телеграф», «Отечественные Записки», «Современник», «Русское Слово», «Русское Богатство». Как в дореволюционное время, так и в советский период истории исследовательское предпочтение отдавалось тем изданиям, которые поддерживали революционно-демократическое «направление» в освободительном движении. По понятным причинам, в разряд «реакционных» или «неблагонадежных» журналов попадали «Москвитянин» М.П. Погодина, «Русский Вестник» М.Н. Каткова, «Русская Мысль» П.Б. Струве, «Заветы» В.М. Чернова, Иванова-Разумника и др.

В жанре образцового историко-журнального исследования написана монография В.Е. Евгеньева-Максимова ««Современник» при Чернышевском и Добролюбове» (JI.,1936). Автор тщательно «описывает, анализирует и оценивает содержание каждого из отделов» «Современника», строго придерживаясь рубрикации, последовательности расположения материала в своих главах. Из числа сотрудников он выделяет как «литературных генералов», так и рядовых литераторов. Главенствующий методологический принцип, положенный в основу этого труда, — первичность «текста самого журнала» по отношению к другим источникам сведений о нем: периодика, мемуарная и эпистолярная литература, исторические и историко-литературные работы, неизданные документы, цензура.

В современной зарубежной русистике особый феномен «литературного журнала»44 в России был обоснован в коллективной монографии «Literary journals in Imperial Russia» (Cambridge; New York, 1997). Авторы ее - известные специалисты по истории русской литературы XVIII - начала XX столетий: Р. Магуайр, Г. Маркер, Ч. Жадкевич, У. Тодд III, Р. Белнап, В. Террас, Д. Мар-тинсен, Д. Гроссман, В. Харкинс, С. Рабинович, А. Дуркин. Тематический диапазон этого труда лишний раз подтверждает, насколько важной была роль периодики в русской «литературной жизни»: «Московский Телеграф» H.A.

Полевого и журнальные войны 1825-1934 гг., Белинский-журналист и русская литература, история «Вестника Европы», «Дневник писателя» Достоевского -журнал 1870-х годов, «Северный Вестник»: традиционный «толстый» журнал и предтеча авангарда, Чехов и журналистика его времени, литературное содержание «Мира Искусства». Р. Магуайру, написавшему предисловие к этой книге, принадлежит одна из самых известных американских монографий о советской литературе 20-х годов в журнале «Красная Новь»45.

Методологию изучения журнальной литературы (или «повременной словесности» - термин В. Чудовского)46 необходимо разрабатывать. Особое направление исследований намечает новый подход, рассматривающий русскую литературу как журнальный текст, необходимый и дополнительный для интерпретации художественных произведений. На страницах периодических изданий они воспринимаются в своей первозданности, вне корректировок последующего времени, авторских, издательских, цензурных. В истории текста значительных произведений художественной литературы велика роль журнальной редакции («Гражданин Уклейкин» И. Шмелева, «Алтарь Победы» В. Брю-сова, «Под знаком Девы», «Возмездие» А. Блока). Она позволяет учесть варианты, перекомпоновку циклов, авторскую датировку, снятые впоследствии подписи и посвящения, другие реалии. Типично журнальная форма бытования художественного текста - романы с продолжением, которые печатались на страницах «Русской Мысли».

В новом ключе исследует «праздничную литературу» газет и «журналов семейного чтения» X. Баран47. Его анализ пасхальной подборки стихов А. Ахматовой в «Русском Слове» убедительно доказывает, что «особый порядок расположения текстов в газете обусловливает их иное прочтение»48. В материалах «Русской Мысли» ученый выделяет поэтический цикл В. Иванова «На Оке - перед войной», не воспроизводившийся в последующих публикациях поэта49. Редакция полного (академического) собрания сочинений А. Блока в

20 томах уведомила в проспекте издания, что в последнем томе будет приведен не только состав прижизненных сборников, но и «многочисленных циклов, которые Блок публиковал в периодической печати»50.

Система материалов одного автора в журнале (стихотворения, прозаические жанры, критические выступления, переводы В. Брюсова, стихи и проза Н. Гумилева, литературная критика, повесть и поэтические подборки Н. Недоб-рово) указывает на развитие индивидуального творчества в соотнесении со спецификой издания, другими публикациями. Литературно-философский контекст «Русской Мысли» создает живую атмосферу эпохи, вовлекая художественные и философские тексты в ее культурное пространство. Так, контекстуальное единство всего лишь одной журнальной книжки «Русской Мысли» за 1917 год (Кн. 1) позволяет соотносить внешне очень далекие литературные, политические и философские явления, но внутренне соизмеримые, закономерные: пролог и первая глава поэмы А. Блока «Возмездие», драматическая поэма Н. Гумилева «Гондла», стихотворения Ф. Сологуба «В прозрачной тьме прохладный ветер дышит.», А. Ахматовой «Как белый камень в глубине колодца.», «Майский снег», статьи В. Брюсова «Эмиль Верхарн. По письмам и личным воспоминаниям», В. Иванова «Лик и личины России. К исследованию идеологии Достоевского», Н. Бердяева «Идеи и жизнь. Об отношении русских к идеям», кн. Евг. Трубецкого «Государственная мистика и соблазн грядущего рабства», рецензия A.A. Смирнова на сборник по теории поэтического языка. Как было справедливо отмечено, «материал, включенный в журнал, теряет индивидуальные оттенки и повертывается к читателю своей суммарной, типологической стороной, как в идеологии, так и в эстетических отношениях»51.

В процессе работы над «Русской Мыслью» был определен теоретический инструментарий понятий, необходимых для анализа журнала (внутренняя и внешняя история, программа, редакционная программа, литературно-философский контекст, контекстуальное единство, доминанта издания, его функция, классификация содержания - тематическая и предметная, система материалов, их соотношение, отдел, подотдел, рубрика, обозрение, некролог, объявление, журнальная поэзия, подборка, цикл, беллетристика, журнальная форма и ее эстетика, сериализация, разбивка на части и главы, подпись, обрамление текста, журнальная полемика, цензурные изъятия, периодичность, журнальные типы эпохи и др.).

Лицо журнала - его обложка. Ю.И. Айхенвальд вспоминал в эмиграции о своем первом знакомстве с редакцией: «С трепетом увидел я в Леонтьевском переулке вывеску «Русской Мысли», самой «Мысли», которая под серовато-зеленой обложкой (курсив мой. - А.Г.) своих книжек предлагала мне и моим

СП сверстникам так много желанной умственной пищи» . Формат, шрифт, расположение материалов, рубрикация создают особую эстетику формы этого журнала. Невозможно представить «Русскую Мысль» Струве без «двухстолбцового отдела» «В России и за границей», курсива некрологических строк, бергеста (мелкого петита) критико-библиографических заметок «Критического обозрения», нумерованных римскими цифрами объявлений.

Справедливо, что почти любая монография о журнале прочно ассоциируется с именем редактора, который стоит на его обложке. Е.И. Покусаев, систематически изучавший историю русских журналов в литературно-общественной жизни53, в одной из своих рецензий как-то заметил: «Как бы не специализировать монографию о журнале, она все же не может не быть одновременно и работой о литераторе, являющемся главным творческим вкладчиком журнала и тем более его руководителем <.>. Сложность здесь и в том, чтобы не допустить обособленного изучения индивидуального творчества без учета журнального идейного контекста и корреспондентского ансамбля»54.

Исследование состава, динамики ближайших и постоянных сотрудников журнала помогает выявить особенности редакционных отношений, творческих биографий и в целом рассмотреть историю издания. Изменение структуры, литературной позиции, смена редактора, ближайших сотрудников - для каждого журнала имеют свой особый смысл. Так, «периодизация» «Весов» «определяется не изменением их структуры, а их литературной позицией»55. Для «Русской Мысли» основные периоды в развитии издания тесно связаны с литературно-эстетическими позициями заведующих беллетристическим отделом и лиц, ведущих библиографию. Каждый новый «литературный редактор» определял в согласии с П. Струве литературное содержание журнала (Ю. Ай-хенвальд, Д. Мережковский, С. Лурье, В. Брюсов, JI. Гуревич, С. Франк). При этом политические и общекультурные задачи вырабатывались редактором-издателем. Философские материалы «Русской Мысли» с 1907 по 1918 годы в значительной степени редактировались С. Франком.

Изучить в преемственности и отталкивании вклад каждого из них в общее дело — задача, которая позволит выявить сложность и закономерность пути журнала и его сотрудников, редакционную программу «Русской Мысли» и ее литературно-философский контекст.

Методологическая основа. В процессе интегрального изучения журнала «Русская Мысль» 1907-1918 гг. был использован целый ряд методов: историко-литературный и культурно-исторический, функциональный и типологический, библиографического описания и моделирования.

В работе над «Русской Мыслью» обобщен и развит методологический опыт историко-журнальных исследований: Н.К. Козмина, М.К. Лемке, С.А. Венгерова, Б.П. Козьмина, В.Е. Евгеньева-Максимова, Д.Е. Максимова, П.Н. Беркова, A.B. Западова, П.В. Куприяновского, В.И. Кулешова, И.Г. Ямполь-ского, Е.И. Покусаева, В.Э. Бограда, В.Г. Березиной, Б.И. Есина, М.В. Теплин-ского, Ф.Ф. Кузнецова, Р. Магуайра, B.C. Нечаевой, Б.Ф. Егорова, В.А. Твардовской, Э.Г. Бабаева, В.Б. Смирнова, И.В. Корецкой, A.B. Лаврова, М.Г. Петровой, X. Барана, У. Тодца III, Д. Гроссмана, С.Я. Махониной, H.A. Богомолова и других. Особо выделены принципы журнальной типологии, междисциплинарного и контекстуального изучения, первичности текста самого журнала по отношению к другим источникам сведений о нем, системного учета состава ближайших и постоянных сотрудников, авторов, произведений, жанров.

Предметом работы выступает литературно-философский контекст «Русской Мысли» 1907-1918 гг. как реализация редакционной программы журнала.

Объектом исследования являются художественные произведения в журнальной редакции, литературная и философская критика, публицистика, внутренние отзывы, полемика и редакционные взаимоотношения в журнале «Русская Мысль» 1907-1918 гг.

Диссертация построена на материалах полного комплекта журнальных книжек «Русской Мысли» за 1907-1918 годы., документов из архива редакции, мемуарных и эпистолярных источников, публикаций по истории русской литературы, истории русской журналистики, философии и культуры Серебряного века.

Цель работы — комплексное изучение журнального контекста «Русской Мысли» под редакторством П.Б. Струве и роли журнала в формировании литературного процесса, в духовной жизни России 1907-1918 годов.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1. На основе проделанного регистрационного этапа работы над «Русской Мыслью» (создание указателя содержания) обозреть весь журнальный контекст в его полноте и целостности.

2. Определить специфику «Русской Мысли», тематическую и структурную, среди типов журналов Серебряного века русской культуры.

3. Осмыслить роль личности П.Б. Струве в общем руководстве «Русской Мыслью», подборе сотрудников, авторов, выработке и закреплении редакционной программы журнала, мастерство редактора, публициста и критика.

4. Изучить в преемственности и отталкивании в разные периоды истории

Русской Мысли» вклад ближайших и постоянных сотрудников журнала в формирование «портфеля редакции», редактирование литературных и философских материалов.

5. Выявить существо идей редакционной программы «Русской Мысли» 1907-1918 годов, претворенной на страницах издания.

6. Рассмотреть проблему взаимоотношений и взаимовлияний «поэтов» и «философов» в создании литературно-философского контекста журнала «Русская Мысль».

7. Проследить развитие индивидуального творчества многих авторов «Русской Мысли» в системе журнальных материалов, жанров поэзии, прозы, драматургии, литературной критики, философской публицистики.

8. Осветить полемику, философские диалоги русских мыслителей на страницах «Русской Мысли» как «лицо» журнала, редакционный замысел и как фактор духовной жизни России.

Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что впервые журнал «Русская Мысль» осмыслен как целостное явление литературы, журналистики, культуры 1907-1918 гг. со своей редакционной программой, литературным содержанием, религиозно-философской доминантой.

Редакционная программа исследована в комплексе идей, которые выработаны и осуществлялись редактором «Русской Мысли» П.Б. Струве и его единомышленниками в разные периоды истории издания. Литературно-философский контекст изучен как взаимосвязь литературных и философских текстов журнала, общих идейных процессов и форм времени.

Впервые подробно анализируется структура «Русской Мысли» в ее трансформации и развитии, философская полемика, которая выражает репрезентативную функцию этого печатного органа. Выявлены состав, динамика ближайших и постоянных сотрудников журнала, особенности редакционных отношений. Приведены новые факты творческих биографий многих авторов

Русской Мысли» в системе журнальных материалов, которая указывает на развитие индивидуального творчества в соотнесении со спецификой издания. Особо подчеркнута роль журнальной редакции в истории текста значительных произведений художественной литературы («Гражданин Уклейкин» И. Шмелева, «Алтарь Победы» В. Брюсова, «Возмездие» А. Блока и другие).

Теоретическая значимость диссертации определяется системным подходом к анализу «Русской Мысли» среди литературных журналов как к «журналу русской культуры», утвердившему национал-либеральную редакционную программу. Концептуальность работы обуславливается интегральным исследованием проблем литературно-философского контекста «Русской Мысли» 1907-1918 гг., лидерства редактора журнала - П.Б. Струве, религиозно-философской доминанты издания, внутренней истории «Русской Мысли», системности авторских текстов, внутрижурнальной полемики.

Практическая значимость. Результаты проделанной работы могут быть использованы для дальнейших исследований материалов журнала «Русская Мысль», истории русской литературы и журналистики 1900-1910-х гг., истории русского религиозно-философского ренессанса, в историко-журнальных трудах, библиографиях и летописях литературных событий начала XX века.

Диссертационное исследование найдет применение в вузовских лекционных курсах «История русской литературы», «История русской журналистики», спецкурсах «Литературный журнал в России», «Журналы русского модернизма», «Журнал "Русская Мысль": литературно-философский контекст», «Философия искусства 1910-х гг.», спецсеминаре «Литературные журналы Серебряного века русской культуры».

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации излагались в докладах и сообщениях на ежегодных методологических семинарах кафедры русской литературы XX века СГУ, 6-8 Международных чтениях «Достоевский и современность» (Старая Русса, 1991-1993), научных чтениях, посвященных 175-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского (Саратов, декабрь 1996 г.), Филологической конференции молодых ученых (Саратов, 1998), Международных научных чтениях «Чернышевский и его эпоха» (Саратов, октябрь 2000), 27 Зональной научной конференции литературоведческих кафедр университетов и педвузов Поволжья (октября 2000 г.), Республиканской научной конференции «Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра» (апрель 2001), на презентации книги Ричарда Пайпса «Струве. Биография» в рамках Всероссийского семинара Московской школы политических исследований «Институт свободных СМИ» (Голицыно, 14 декабря 2001), на Всероссийском научном семинаре «А.И. Солженицын и русская культура» (Саратов, июнь 2002 г.), в межвузовской научно-практической конференции «Междисциплинарные связи при изучении литературы» (Саратов, октябрь 2002 г.), лекции в Колумбийском университете (Нью-Йорк, 10 марта 2002 г.) в качестве участника Программы Фулбрайт, на Международном симпозиуме «Л.Н. Толстой в движении времени», посвященном 175-летию со дня рождения писателя (Ясная Поляна - Тула - Москва, август-сентябрь 2003 г.) и др.

Положения, выносимые на защиту:

1. «Русская Мысль» 1907-1918 гг. является литературным журналом с ярко выраженной религиозно-философской доминантой и активно формирует литературный процесс начала XX века. Структура «Русской Мысли» определяется соотношением элементов «журнала обычного русского типа» и европейского «журнала-обозрения» в их трансформации и развитии.

2. П.Б. Струве - лидер журнала, творец его редакционной программы, выступает в «Русской Мысли» как соредактор, затем редактор-издатель, влиявший на литературную сферу издания.

3. Редакционная программа «Русской Мысли» - это, прежде всего, духовная позиция П. Струве, объединившая основных сотрудников журнала на идеях культуры, национализма, «Великой России». Термин «программа» выражает два смысловых уровня: идеи, намеченные к воплощению редакцией, и позиция журнала, уже реализованная в его материалах. Эту позицию и отражает литературно-философский контекст.

4. Состав, динамика ближайших и постоянных сотрудников издания выявляют особенности редакционных отношений, творческих биографий единомышленников П. Струве из земского движения, кадетской партии, внепартийных литераторов, крупнейших писателей, философов, ученых, общественных деятелей, людей разнообразного умственного склада и различных духовных типов.

5. Периоды внутренней истории «Русской Мысли» 1907-1918 гг. выделяются в зависимости от творческого вклада заведующих беллетристическим отделом журнала и ведущих литературную библиографию (Ю.И. Айхенвальд, Д.С. Мережковский, В.Я. Брюсов, Л.Я. Гуревич, С.Л. Франк).

6. Журнальный контекст «Русской Мысли» включает широкое тематическое пространство материалов: художественных, философских, научных, политических, литературно-критических, последовательно раскрывающих редакционную программу журнала.

7. Литературно-философский контекст «Русской Мысли» - проблемная взаимосвязь литературных и философских текстов - сложился посредством сближения, взаимовлияний «поэтов» и «философов» при разности их путей и судеб в истории России и Европы.

8. Система авторских материалов в журнале, жанровая и предметно-тематическая, отражает развитие индивидуального творчества в разные периоды внутренней истории издания, в контексте других публикаций, в соотношении с программными положениями редакции.

9. Полемика, философские диалоги в журнале «Русская Мысль» являются формой осуществления редакционной программы, фактом и фактором духовной жизни России.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка и приложения, в котором представлен состав ближайших и постоянных сотрудников «Русской Мысли» за 1907-1918 гг. Общий объем диссертации — 356 страниц. Библиографический список включает 753 наименования.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Журнал "Русская Мысль" 1907-1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст"

Заключение

Итоги комплексного изучения журнального контекста «Русской Мысли» 1907-1918 гг. под редакторством П.Б. Струве показывают значительную роль журнала в формировании литературного процесса, в духовной жизни России. Рассмотрен весь журнальный контекст в его полноте и целостности. Определена специфика журнала, тематическая и структурная, среди типов журналов Серебряного века русской культуры. Осмыслена роль личности П.Б. Струве в общем руководстве «Русской Мыслью», подборе сотрудников, авторов, выработке и закреплении редакционной программы журнала, мастерство редактора, публициста и критика. Выявлено существо идей культуры, национализма и «Великой России» на страницах издания. Установлен состав ближайших и постоянных сотрудников журнала в 1907-1918 гг. Изучен в преемственности и отталкивании в разные периоды внутренней истории «Русской Мысли» вклад основных сотрудников П. Струве в формирование «портфеля редакции», редактирование литературных и философских материалов. Рассмотрена проблема взаимоотношений и взаимовлияний «поэтов» и «философов» в создании литературно-философского контекста журнала. Прослежено развитие индивидуального творчества многих авторов «Русской Мысли» в системе журнальных материалов, жанров поэзии, прозы, драматургии, литературной критики, философской публицистики. Освещена полемика, философские диалоги русских мыслителей на страницах ^Русской Мысли» как «лицо» журнала, редакционный замысел и фактор духовной жизни России.

П.Б. Струве выступает как признанный лидер журнала, инициатор всех нововведений, реформировавших журнальную структуру «Русской Мысли» и ее тематику, автор программы журнала. Как редактор он объединил вокруг себя политиков, религиозных философов, писателей, журналистов, людей, совершенно разных по своим духовным типам и направлениям мысли. Струве

опирался на ближайший круг своих единомышленников (C.JI. Франк, A.C. Изгоев, A.M. Рыкачев, С.А. Котляревский, E.H. Трубецкой и др.), которые осуществляли вместе с ним редакционную программу. Он был терпим к разным проявлениям индивидуального творчества и создал в редакции журнала обстановку свободного «состязания идей». Вместе с тем Струве пересмотрел старые традиции «направленства» и отказался от принципа партийности в подборе авторов и материалов. Он проповедовал национал-либеральные идеалы, признавая объективную ценность культуры как совокупности высших достижений человечества. В авторской рубрике «На разные темы» Струве проявил себя выдающимся публицистом, мыслителем, талантливым критиком, строгим полемистом, в статьях которого живо ощущается сильная воля, преобладает призыв к действию и делу.

Духовная и умственная жизнь России и Европы в материалах журнала отражена с поразительной полнотой и глубоким проникновением в суть предмета. Это свидетельствует о широкой просветительной программе журнала, но в то же время это говорит о высокоинтеллектуальных запросах подписчиков. Струве повторял, что «миросозерцание не есть догма», и претворил редакционную программу «современного идейного журнала» в отсутствии «всякого догматизма» на путях «создания общечеловеческой культуры».

В разные периоды истории «Русской Мысли» определяющим был вклад ближайших к П. Струве сотрудников в формирование литературно-философского контекста журнала. Ю.И. Айхенвальд первым начал привлекать модернистских писателей в «Русскую Мысль». Главным его достижением как заведующего беллетристическим отделом следует признать открытие прозы И. Шмелева, постоянное рецензирование альманашной литературы, критические отзывы на произведения JI. Андреева, Б. Зайцева, Ф. Сологуба (авторская рубрика «Литературные заметки»). Импрессионистический метод Айхенвальда возник из глубин его религиозно-философского миросозерцания, веры в воплощение Бога в жизни через Слово. Критик противостоял ху-

дожественному натурализму в прозе и отстаивал вечные ценности русской классики, прежде всего Пушкина, Толстого, Чехова.

С Д.С. Мережковским в «Русскую Мысль» пришли религиозные темы в публицистике («Революция и религия», «Последний святой»), критике («В обезьяних лапах», «Поэт сверхчеловечества. Лермонтов»), драматургии («Маков цвет») - он явил собой новое религиозное сознание. Мережковский проповедовал идею «религиозной общественности», равно отрицая и «русское царство», и православие и сближаясь с социалистами-революционерами. Поэтому его взгляды «вне искусства» не совпадали с редакционной программой журнала. Но как редактор беллетристического отдела он пригласил печататься в «Русской Мысли» А. Блока, Вяч. Иванова, А. Белого, М. Пришвина, Б. Савинкова (В. Ропшина) и других. 3. Гиппиус под псевдонимом «Антон Крайний» на протяжении многих лет делала в журнале обзоры современной прозы, в том числе журнальной словесности.

После того, как П. Струве в августе 1910 г. стал редактором-издателем «Русской Мысли», появилась возможность реформировать журнал. В литературной части с этой задачей блестяще справился В. Брюсов к 1911 г. Он не только пригласил в журнал своих друзей символистов, множество литераторов, переводчиков, но и осуществил в согласии со Струве крупномасштабные реформы в «Русской Мысли», как структурные, так и по тематическому составу текстов. Такого разнообразия обзоров русской и западноевропейской литературной жизни, как при Брюсове, журнал еще не знал. Рубрика «Литература и искусство» в отделе «В России и за границей» представляла заметки о современной прозе" поэтических сборниках, эстетических теориях, музыкальных новинках, театральных постановках. Иностранные корреспонденты журнала присылали свои рукописи, которые сразу же переводились в номер. Старый «Библиографический отдел» превратился в полномасштабное «Критическое обозрение». Новый отдел «Материалы по истории русской литературы и культуры» поместил множество публикаций неизвестных рукописей

русских писателей и общественных деятелей XIX века (Ф.М. Достоевский, И.С. Тургенев, И.С. Аксаков, К.П. Победоносцев, A.M. Жемчужников.). В своем творчестве Брюсов придерживался принципов «научной поэзии» и «академической» критики, что импонировало многим членам редакции. Профессиональный подбор журнальной поэзии и беллетристики, продуманность в публикациях переводной литературы, жанровое многообразие критических выступлений, материалы по философии искусства сделали «Русскую Мысль» одним из лучших литературных журналов России.

При Л.Я. Гуревич «Русская Мысль» еще более укрепилась как литературное издание. Критик активизировала долговременное сотрудничество с А. Блоком, молодыми литераторами, филологами (Б. Эйхенбаум, В. Жирмунский). Она явилась едва ли не первым историком символистского движения. Эстетика Гуревич вбирала многие положения немецкой теории «вчувствова-ния» и теории «заражения» Л. Толстого («Художественные заветы Толстого»). Современную литературу Гуревич оценивала способностью вырабатывать «эстетический канон». Духовное начало, побеждающее в душе художника, по мнению критика, определяет «благородство стиля» («От "быта" к "стилю"»). Высшая оценка в искусстве дается только религиозным сознанием, и с этой точки зрения современное искусство переживает глубочайший кризис. В театральной критике Гуревич ратовала за возрождение классической драматургии, выступая против поверхностных экспериментов, за театр духа и истины («Мечты и мысли о новой драме»).

С.Л. Франк вел литературно-критический отдел журнала, продолжая сотрудничество с символистами, но делая ставку, в большей степени, на неореализм в прозе и его оценку в критике (Е.А. Колтоновская, А.Б. Дерман). В военный период редакция избегала публикации произведений, литературные сюжеты которых эксплуатировали ужасы войны, писались «вычурно», лубочным стилем. Франк отдавал предпочтение таким текстам, которые идейно и художественно не противоречили «жизненной правде», были согреты религи-

озным чувством. Не терпел он «банальности идейного миросозерцания автора». Франк — последовательный реалист в философии, всегда выступавший за познание духовных глубин объективного мира, и в литературных оценках придерживался концепции «живого знания», интуитивного прозрения не «текущей, внешней, чувственной» жизни, а «глубочайшей и вечной» ее основы («Гносеология Гете», «Личность и мировоззрение Фр. Шлейермахера», «Космическое чувство в поэзии Тютчева»).

В 1907-1918 гг. Франк редактировал рукописи по философии, научные и Ф публицистические статьи. В стиле немецкого идеализма он стремился соз-

дать исчерпывающую философскую систему, но не в том смысле, что хотел соединить в ней социальную философию и антропологию, этику и эстетику и так далее, а в более фундаментальном, скорее кантовском смысле. Франк строил философию, которая свидетельствовала бы о преодолении бездны между знанием и бытием, подтверждая тем самым известную в мировой философии мысль, что самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, - это ощущение таинственности мира, которое лежит в основе религии и научного и художественного познания. Франк разрабатывал на страницах журнала философскую концепцию «живого знания» («Кризис современной философии»).

На взаимном пересечении литературных и философских текстов журнала выстраивается журнальный контекст «Русской Мысли». Без этого специфичного ядра невозможно представить и контекстуальное пространство других материалов - политических и научных. Литературно-философский контекст «Русской Мысли» осмыслен не как рядоположностъ текстов, ближайших и более отдаленных во времени, соотносимых по названиям или предметам. Проблемная взаимосвязь журнальных публикаций обусловлена общими процессами, феноменами духовной жизни России и Европы (революция, апокалиптические настроения, мировая война, символические формы, возрождение романтизма как духа времени, реализм в философии и неореа-

лизм, жизнетворчество, взаимоотношение народа и интеллигенции, кризис искусства, мистицизм, национализм, «тоска по мировой культуре», проблемы культуры и цивилизации, террора, религиозные настроения, дионисийство и аполлонизм и др.). Трудно исчерпать литературно-философский контекст журнала, но его целенаправленное изучение наглядно показывает, как глубоко погружена художественная литература, критика и публицистика Серебряного века в философские искания, общие идеи и формы времени.

«Русская Мыслью как литературный журнал - неотъемлемая часть литературного процесса 1907-1918 годов, который представлен в этом издании таким разнообразием художественных публикаций, что видна панорама имен и произведений. Безвестные и забытые авторы на фоне самых именитых писателей кажутся в большей степени индивидуальными, не растворяясь в беллетристическом потоке. Художественные «вершины» соседствуют в «Русской Мысли» с массовой беллетристикой, поэтические шедевры с тривиальной журнальной поэзией, незрелые драматические опыты с высокой драмой.

Поэтические произведения в «Русской Мысли», несмотря на их незначительное место в общем объеме толстого журнала, особо выделяются редакционной подачей. Высокая поэзия задавала общую тональность каждой журнальной книжке («Страшный мир», «Размышления», «К Музе», «Итальянские стихи» А. Блока, «Туркестанские генералы», «Китайская девушка», «Дождь» Н. Гумилева, «Бессонница» А. Ахматовой, «Киммерийские сумерки» М. Волошина, «Сельские эпиграммы» Ю. Верховского, «Мой дом. Мистический цикл» В. Иванова, «Весенние триолеты» И. Северянина.). Спустя годы П. Струве вспоминал стихотворение А. Блока «Как тяжело ходить среди людей.» как «размышление» о «гибельном пожаре» жизни, помещенное в журнале сразу же после начала мировой войны1. Публикация пролога и первой главы поэмы А. Блока «Возмездие» вместе с драматической поэмой «Гондла» Н. Гумилева в одном номере «Русской Мысли» - первом за 1917 год - редакционный прием, имевший провиденциальный смысл.

Проза в «Русской Мысли» - самый обширный журнальный материал, различный по своим художественным достоинствам и жанровым модификациям. Заметно преобладающим прозаическим жанром был рассказ («За Жар-Птицей» О. Форш, «Петербургская ворожея» Б. Садовского, «Без трудов спасение» И. Странника, «Голова Медузы» Ал. Кондратьева, «Чертыханец» А. Ремизова, «Целая жизнь» Б. Пильняка.). Повесть в журнале формировала основу «портфеля редакции»: «Гражданин Уклейкин» И. Шмелева, «Бедовая доля» А. Ремизова, «Помещик Галдин» Ю. Слезкина, «Душа в маске» Н. Не-доброво, «Идущие мимо» A. Map, «Алатырь» Е. Замятина. «Русская Мысль» пристально следила за развитием романного жанра. В журнале опубликованы несколько выдающихся романов эпохи («Александр I» Д. Мережковского, «Алтарь Победы» В. Брюсова, «Чертова кукла» 3. Гиппиус, «Ольга Орг» Ю. Слезкина). Вместе с тем редакция по идейно-эстетическим соображениям отвергла такие рукописи, как «Злые тени» А. Белого, «Повествование о Земле» А. Скалдина, «Ордынины» Б. Пильняка. Это ранние варианты романов, которые впоследствии были осознаны как литературные памятники порубежной эпохи («Петербург», «Странствия и приключения Никодима Старшего», «Голый год»). Драматургические тексты также не являлись редкостью на страницах «Русской Мысли»: «Ночные пляски» Ф. Сологуба, «Путник» и «Протесилай умерший» В. Брюсова, «Горсть пепла» И. Новикова, «Ариадна» Б. Зайцева.

В «Русской Мысли» рецензировались почти все сколько-нибудь значительные поэтические сборники, прозаические произведения, драма, критическая проза, историко-литературные исследования. Журнал публиковал «Книжные новости», «Список книг, поступивших в редакцию», дополнительно охватывая новые литературные имена. Литературно-критические публикации (В. Брюсов, К. Чуковский, Б. Грифцов) рядом с философской критикой художественных произведений (Д. Философов, Вяч. Иванов, С. Булгаков) -еще один пример единого литературно-философского контекста.

В журнале Струве печатались крупные философы и религиозные мыслители начала XX века, творившие русский религиозно-философский ренессанс: С. Аскольдов, Н. Бердяев, С. Булгаков, Л. Галич, М. Гершензон, Вяч. Иванов, И.А. Ильин, И. Лапшин, Н. Лосский, C.B. Лурье, А. Мейер, Д. Мережковский, Д. Муретов, П. Новгородцев, В.В. Розанов, М. Рубинштейн, Ф. Степпун, E.H. Трубецкой, Д. Философов, С. Франк, Л. Шестов, А. Штейнберг, В. Эрн. «Русская Мысль» постоянно освещала европейскую философию, религиозную мысль на Западе и Востоке, выделяя «гениев жизни» и мысли, новые школы и течения. Рубрики «Философское движение», «Религия и церковь» в отделе «В России и за границей» включают материалы о русском сектантстве, Л. Толстом, Вл. Соловьеве, Л.М. Лопатине, немецкой философии (В. Дильтей, Г. Зиммель, В. Шуппе, Г. Коген, В. Виндельбанд), прагматизме, кризисе христианства, Риме и Константинополе, исламе, философской интуиции, фихтеанстве и «возрождении гегельянства», богословской науке, новейшей психологии.

В «Критическом обозрении» («Библиографический отдел») постоянно рецензировались книги русских и западных философов, религиоведов, историков церкви, мистиков: Н. Лосского, Б. Христиансена, Р. Авенариуса, Г. Риккерта, В. Шулятикова, А. Богданова, М. Рубинштейна, Э. Гуссерля, Т. Липпса, А. Мессера, П. Наторпа, В. Джемса, Л.М. Лопатина, К. Штумпфа, Н. Бердяева, С. Булгакова, И. Лапшина, А.И. Введенского, А. Луначарского, П.Д. Успенского, Г. Маркелова, Г. Гефдинга, А. Бергсона, Г. Гомперца, Э. Кассирера, Я. Беме, М.В. Лодыженского, А. Маковельского, М.Н. Ершова, С.Л. Франка, И.Г. Фихте, Гегеля, В. Эрна, В.В. Лесевича, П. Новгородцева. Читатель «Русской Мысли» мог свободно ориентироваться в философской литературе, специальных изданиях и сборниках.

Во все периоды издания «Русской Мысли» случались полемические ситуации, в которых принимали участие члены редакции и приглашенные авторы. Полемика в «Русской Мысли» была формой осуществления редакцион-

ной программы. В философских диалогах, дискуссиях постоянно присутствовали два концепта — культура и национализм. Сталкиваясь в спорах, мыслители обсуждали проблемы русской культуры, аскетизма, психологии революции, национализма в философии, украинского «партикуляризма», самобытности старообрядчества, смысла войны, народности и др. Струве приветствовал полемику, которая способствовала прояснению идейных позиций и выделяла новые течения в русской мысли, дополнительно привлекая подписчиков. Редакционный замысел журнала был очень успешным. Каждый философский и общеполитический спор на страницах «Русской Мысли» получал многочисленные отклики в других органах печати.

«Русская Мысль» пользовалась заслуженным уважением подписчиков -как в столицах, так и в провинции (студенты, преподаватели, профессура, юристы, врачи и т.д.). Воздействие предреволюционной «Русской Мысли» на гуманитарную культуру России было серьезным (назовем имена впоследствии крупных литературоведов - А.П. Скафтымов2, Ю.Г. Оксман3, Г.П. Струве4, К.В. Мочульский5). Журнал подписывали почти все городские публичные библиотеки, университеты, многие гимназии, общественные организации, коммерческие собрания. В правых либеральных кругах, умеренно консервативных, «прогрессистских», издание Струве приветствовали («Утро России», «Слово» «Биржевые Ведомости»). В среде левых кадетов, официальной кадетской периодики, журнал нередко критиковали («Речь»). Правые ультраконсервативные круги («Русское Знамя», «Земщина» и т. д.) к Струве относились с нескрываемым недоверием и враждебностью. Отдельные материалы изобличались иерархами православной церкви (саратовский епископ Гермо-ген). Однако самым яростным критиком «Русской Мысли» был В. Ульянов (Ленин), который называл ее «Черносотенной Мыслью»6. Журнал подвергался периодическим атакам со стороны марксистов и неонародников, эсеров. Политическими союзниками «Русской Мысли» были «Московский Еженедельник» E.H. Трубецкого и московское издательство «Путь», выпускавшее

религиозно-философские сочинения. Внешняя история «Русской Мысли» (отражение жизни журнала в цензурном делопроизводстве, других органах печати) - перспективная исследовательская тема.

В обращении «К старым и новым читателям «Русской Мысли»» в первом номере за 1921 год редактор-издатель возобновленного в Софии журнала констатировал факт «падения русской государственности и почти полного вытеснения русской культуры с ее родной почвы». Перед Струве «среди несказанных страданий и великой мерзости безбожия и бесчеловечности» возникал «подлинный живой образ»8 России. В новой редакционной программе Струве также опирался на идею культуры и национализм. Но зарубежная «Русская Мысль» была уже в некоторой степени другим журналом по тематике, структуре и составу сотрудников. Верность программным положениям прежней «Русской Мысли» отчасти декларировалась, однако новая эпоха требовала и новых задач (осмысление революции, большевизма, белого движения), а сам выпуск журнала вне России накладывал отпечаток на его материа-

С 1918 по 1922 гг. произошли такие перемены в жизни членов редакции, большинства авторов «Русской Мысли», что о полном журнальном преемстве говорить не приходилось. Гражданская война, политическая и военная борьба, эмиграция, высылка развели многих сотрудников по разным дорогам, идейным лагерям, печатным органам, мировоззренческим принципам. С. Франк, Н. Бердяев, А. Изгоев - ближайшие сотрудники и члены старой редакции - жили несколько лет под большевистским режимом, пока не были высланы в Германию. Все они по тем или иным причинам идейно разошлись со Струве. Умер в 1920 г. философ кн. E.H. Трубецкой. В 1921 г. скончался А. Блок, расстрелян Н. Гумилев. Влились в литературу советской России: В. Брюсов, Б. Пильняк, О. Форш, Вл. Лидин, С. Есенин, Ю. Слезкин, П. Романов. Продолжили ученую, преподавательскую деятельность на родине: И.М. Гревс, Л.Я. Гуревич, В.М. Жирмунский, Н.К. Пиксанов, Б.М. Эйхенбаум, Б.А.

Грифцов, Л.П. Гроссман. Оказались в эмиграции и возобновили сотрудничество с журналом: ученые и публицисты - И.О. Левин, М.И. Ростовцев, П.И. Савицкий, С.С. Ольденбург, Ф.Ф. Зелинский, A.A. Кизеветтер, Г. В. Флоров-ский, С.С. Демосфенов, А.Д. Билимович; поэты, писатели, критики - В. Сирин (Набоков), С. Кречетов, И. Бунин, Ал. Кондратьев, А. Ремизов, Ал. Толстой, А. Федоров, Ю. Никольский (вскоре погибший), Ю. Айхенвальд. В зарубежной «Русской Мысли» в качестве новых авторов публиковались: Г. Струве, В. Шульгин, К. Зайцев, Н.С. Арсеньев, С.Р. Минцлов, Г. Ландау, Б.П. Кадомцев, П.М. Бицилли, Лоллий Львов, М. Цветаева, Е. Чириков, Ив. Лу-каш, С. Маковский и другие.

Испытав на себе тяготы большевизма, Франк спорил со Струве о причинах революции и возможном поражении советской власти10. Редактор-издатель защищал белое движение, героический дух сопротивления. Франк не разделял таких взглядов, поскольку большевизм есть «лишь накипь и пена революции, а не ее существо»11. Спор этот Ф. Буббайер объясняет не только разной оценкой текущих событий, но и различием концепций истории у двух мыслителей:

«Струве был убежден, что человеческая воля первична» а Франк защищал «безличный» взгляд на историю. Он искал духовные причины крушения страны в секуляризации европейской культуры, «кризисе гуманизма», в разрыве между высшими и низшими классами в России. Общему духу разочарования в послевоенной Европе русские эмигранты нашли созвучие в книге О. Шпенглера «Закат Европы»13, однако не все соглашались с историческим релятивизмом автора.

Спор между Франком и Струве прямо затрагивал идею культуры. В книге «Крушение кумиров» (1924) Франк был разочарован прежним поклонением «кумиру культуры»: «В довоенное время, в то столь недавнее и столь далекое уже от нас время, которое кажется теперь каким-то невозвратным золотым веком, все мы верили в «культуру» и в культурное развитие человечества. <.> Мы восхищались культурой Европы и скорбели о культурной отстало-

сти России»14. В суждениях Франка было много личных переживаний. То, что он считал для себя целью, теперь обратилось в средство. Прежде всего, рухнула вера в культурный прогресс. И само понятие «культура» потеряло для Франка целостность и единство «как общего комплекса достижений человечества»15. Он предложил вернуться к «простому понятию жизнь»16 и различать в ней культурные ценности.

Струве в свою очередь критиковал неприятие Франком культуры как универсальной категории и пытался предложить как можно более широкую редакционную программу журнала. В первом и последнем номере «Русской Мысли» за 1927 год Струве идеей культуры завершил свое редакционное обращение к читателю, еще надеясь в недалеком будущем выпускать журнал: «Культура в ее расчлененности, целостности и полноте, культура мировая и культура русская, рассматриваемая с усложненной и углубленной русской точки зрения, которая теперь стала для нас не только доступна, но и прямо

обязательна, будет основной и главной темой «Русской Мысли»». Как видим, концепцию культуры Струве развивал и остался верен ей всю жизнь.

Серебряный век русской культуры завершается концом 1910-х годов. Литература русского зарубежья имеет свои отчетливые границы. Русский религиозно-философский ренессанс не может быть ограничен и 1920-ми годами. Он простирается дальше, бурно продолжаясь в 1930-1940-е годы в эмиграции. Именно в эти десятилетия, сразу же после высылки философов в 1922 г., наступает высший подъем их философского творчества, выходят главные книги, итоговые работы, получившие европейскую известность. Н. Бердяев издает журнал «Путь». В Париже создается Свято-Сергиевский Православный Богословский Институт. Революция и дальнейшее политическое противостояние порождают в эмиграции напряженное «поле битвы» идей, дискуссии о сменовеховстве, евразийстве, о книге И. Ильина «О сопротивлении злу силою», церковный раскол. Религиозная философия занимается проблемами мирового зла, коммунизма и фашизма, европейской истории, «нового средневеко-

вья», экзистенциализма и «новой онтологии». Философские идеи оплодотворяют политику, свободное и независимое культурное творчество.

С политической точки зрения национал-либеральная программа Струве потерпела поражение в реальной жизни. Несколько десятилетий власть в России принадлежала большевикам. Журнал «Русскую Мысль» ассоциировали с «Вехами» и объективно заниматься им в официальной науке советского времени было невозможно. Отдельные политические оценки редактора-издателя оказались опровергнутыми («украинский вопрос»), но сохранился их идейный смысл, пафос, страстное стремление видеть русскую культуру доминирующей на всем пространстве Российской Империи, неугасимое горение мысли, призыв к обществу задуматься над самим собой. Как и предполагал сам Струве, «Русская Мысль» осознается «органом русской культуры», кладезем идей религиозных философов, литературных произведений, интеллектуальным памятником своего времени.

Феномен журнального типа предреволюционной «Русской Мысли» в соотношении с «толстыми» журналами последующих эпох XX века сопоставим по сходному масштабу общественного и культурного воздействия и высокому литературно-художественному уровню публикаций лишь с парижскими «Современными Записками»18, «Красной Новью» А.К. Воронского19 и «Новым миром» А.Т. Твардовского20.

Список научной литературыГапоненков, Алексей Алексеевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. См.: Колеров М.А. Не мир, но меч. СПб., 1996. С. 74.лСм. работы П.В. Куприяновского по истории «Северного Вестника».

2. См.: Гуревич Л. Гоголь как предвестник художественного обновления театра // Гуревич JL Литература и эстетика. М., 1912. С. 17-32. Эта статья впервые опубликована в «Ежегоднике Императорских театров» за 1909 г.

3. Гуревич Л. Художественные заветы Толстого // РМ. 1911. Кн.З. Отд. 2. С. 127.

4. См.: Folkelt I. System der Aesthetik. München, 1905-1910. В. 1-2; Lipps Т. Grundlegung der Aesthetik. Hamburg; Leipzig,1903; Lipps T. Die ästhetische Betrachtung und die bildende Kunst. Hamburg; Leipzig, 1906.

5. Гуревич Л. Художественные заветы Толстого // РМ.1911. Кн. 4. Отд. 2. С.127.

6. Там же // РМ.1911. Кн. 4. Отд. 2. С. 130.

7. Там же//РМ.1911. Кн. 4. Отд. 2. С. 151.

8. ГуревичЛ. От «быта» к «стилю»//РМ.1911. Кн. И. Отд. 2. С. 97.

9. Гуревич Л. От «быта» к «стилю» // РМ.1911. Кн. 11. Отд. 2. С. 97.17 Там же. С. 102.18 Там же. С. 103.19 Там же. С. 95.

10. Гуревич Л. Анатэма // РМ.1909. Кн. 12. Отд. 2. С. 109.у |Статья Л. Гуревич «Старые приемы и новые лозунги».

11. Гуревич Л. От «быта» к «стилю»// РМ. 1911. С. 11. Отд. 2. С. 84.

12. Гуревич Л. Старые приемы и новые лозунги // РМ. 1910. Кн.1. Отд. 2. С. 69-70.24 Там же. С.70.25 Там же. С.71.

13. Гуревич Л. Мечты и мысли о новой драме // РМ. 1910. Кн. 4. Отд. 2. С. 155.

14. См.: Гуревич Л. Дальнозоркие // РМ. 1910. Кн.З. Отд. 2. С. 143. В статье цитируются слова героя повести «Крылья» М. Кузмина.

15. Гуревич Л. Без мерил // РМ.1910. Кн. 6. Отд. 2. С. 170.

16. Гуревич Л. Художественные заветы Толстого // РМ.1911. Кн. 4. Отд. 2. С. 150.30 Там же. С. 154.

17. Гуревич Л. От «быта» к «стилю» // РМ. 1911. Кн. 11. Отд. 2. С. 93.32 Там же. С. 92.33 Там же. С. 94.

18. Гуревич Л. Без мерил // РМ. 1910. Кн. 6. Отд. 2. С. 167.

19. См.: Гуревич Л. Я. Памяти И.Ф. Анненского // РМ. 1910. Кн. 1. Отд. 2. С. 163-166. Критический метод Анненского здесь назван «личным, чисто субъективным, психологическим» (С. 164).

20. Гуревич Л. Старые приемы и новые лозунги // РМ. 1910. Кн. 1. Отд. 2. С. 73.37 Там же. С.76.38 Там же. С.73.39 Там же. С.72.

21. Гуревич Л. Без мерил // РМ. 1910. Кн. 6. Отд. 2. С. 167.

22. Гуревич Л. От «быта» к «стилю» // РМ. 1911. Кн. 11. Отд. 2. С. 93.42 Там же.

23. Гуревич Л. Мечты и мысли о новой драме // РМ.1910. Кн. 4. Отд. 2. С. 152.44 Там же. С. 160.45 Там же. С. 157.

24. Примеч. Л. Гуревич: «Слова из подготавливаемой книги К.С. Станиславского о сценическом искусстве».

25. О театральной критике Л. Гуревич см.: Герасимов Ю.К. Л.Я. Гуревич // История русской театральной критики. Л.,1977. Вып. 5. С. 46-49.

26. В.Я. Брюсов Б.А. Садовскому, 5 октября 1912. См.: Щербаков Р.Л. Переписка В.Я. Брюсова с Б.А. Садовским // НЛО. 1993. № 4. С.117.

27. За месяц до начала его публикации журнал отозвался на книгу рассказов этого прозаика «Нелюдимые» (СПб.,1913), рецензентом которой был В. Чудовский (Кн. 3).

28. Письма А. Блока к Л.Я. Гуревич (о сотрудничестве в «Русской Мысли») см. в статье: Ямпольский ИГ. Александр Блок и Л.Я. Гуревич // Мир А. Блока, Блоковский сборник. Тарту, 1985. С. 59-73. (Учен. зап. Тарт. ун-та; Вып. 657).

29. БлокА. Дневник. М.,1989. С.188.

30. См. также статью кн. С. Волконского: О читке. Актер, критика, школа // РМ. 1914. Кн. 3. Отд. 2. С. 73-82.

31. РО ИР ЛИ. Ф. 264. Оп.1. Ед. хр. 26. Л. 377.

32. См.: Верховский Ю. Стихотворения. Т. 1. Сельские эпиграммы. Идиллии и элегии. М.,1917.

33. Существует гипотеза, что автор статьи о Н. Львовой не А. Ахматова, а Н. Гумилев. См.: Черных В.А. Ахматова или Гумилев ? (Кто автор рецензии «О стихах Н. Львовой»?) // НЛО. 1995. № 14. С. 151-153.

34. Колтоновская Е. Из новейшей литературы. Сергеев-Ценский // РМ. 1913. Кн. 12. Отд. 2. С. 108.

35. Цит. по: Соколов Б. Энциклопедия булгаковская. М.,199б. С. 521.

36. См.: Жирмунский В. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб.,1913.

37. Цит. по: Гречишкин С.С. Архив Л.Я. Гуревич // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1976 год. Л.,1978. С. 26.

38. Франк С. Непрочитанное. С. 465-466.

39. Франк С. Непрочитанное. С. 465.

40. См.: Струве П. Маркс о Гете: к характеристике двух умов // Мир Божий. 1898. № 2. С. 177-182.

41. Франк С. Непрочитанное. С. 420.

42. РО ИРЛИ. Ф. 264. On. 1. Ед. хр. 26. Л. 191.9 Там же. Л. 284.10 Там же. Л. 210.

43. См.: Мережковский Д. Земля во рту// Речь. 15 ноября 1909. № 314. С. 2.

44. См.: Франк С. Артистическое народничество // РМ. 1910. Кн. 1. Отд. 2. С. 27-38.13 Там же. С. 29.14 Там же. С. 30.15 Там же. С. 32.16 Там же. С. 35.

45. См.: Франк С. Новая книга по философии искусства // РМ. 1913. Кн. 2. ВРИЗГ. С. 30-33.

46. Эта истина, как показывает Франк, усвоена европейской философской мыслью (Яко-би, Шлейермахер, Бергсон, Дильтей теория живого понимания (verstehen), Гомперц -«патэмпиризм» (эмоциональный эмпиризм), отчасти прагматизм).

47. Русская Молва. 1 июня 1913. № 168.

48. Булгаков С. Соч.: В 2 т. М.,1993. Т. 2. С. 716. Примеч. И.Б. Роднянской.

49. РО ИРЛИ. Ф. 264. On. 1. Ед. хр. 26. Л. 191.

50. Франк С. Новые идеи в философии: Непериод, изд., выход, под ред. Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова. СПб.: Образование, 1913-1014. Сб. 9-14 // РМ. 1914. Кн. 3. КО. С. 101.

51. См. «Пояснения» к 3-му изданию «Речей о религии».

52. Чижевский Дм. С. JI. Франк как историк философии и литературы // Сборник памяти Семена Людвиговича Франка. Мюнхен, 1954. С. 169.

53. Франк C.JI. Предмет знания. Душа человека / Сост., вступ. ст. и примеч. И.И. Евлам-пиева. СПб.: Наука, 1995. С. 352.39 Там же. С. 353.40 Там же. С. 357.41 Там же. С. 358.42 Там же. С. 359.43 Там же.44 Там же. С.362.45 Там же. С. 352.

54. РО ИРЛИ Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 397.52 Там же. Л. 277.53 Там же. Л. 18.

55. РО ИРЛИ Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 39.56 Там же. Л. 261.

56. См. отзыв Франка о «Королеве Ядвиге»: «Недурной рассказ; не очень замечательно, но вполне приемлемо» (РО ИРЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 268).

57. РО ИРЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 127.67 Там же. Л. 105.

58. РО ИРЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 213.

59. См.: Колтоновская Е. Возрождение романа. Литературные впечатления // РМ. 1916. Кн. 5. Отд. 2.С. 26-41.

60. Крайний А. Литераторы и литература // РМ. 1912. Кн. 5. ВРИЗГ. С. 26-27; Крайний А. Что пишут // РМ. 1912. Кн. 1. ВРИЗГ. С. 25-31.

61. Чудовский В. «Русская Мысль» и романы В. Брюсова, 3. Гиппиус, Д. Мережковского //Аполлон. 1913. №2. С. 76.

62. Колтоновская Е. Возрождение романа. С. 40.74 Там же. С. 35.

63. См. письмо И.А. Бунина-A.C. Черемнову, 3 июля 1912 в публикации: Из переписки с A.C. Черемновым, 1912-1917 / Публ. Л.Н. Афонина и Л.К. Кувановой // Там же. С. 652.

64. СмлДерманА. Победа художника//РМ. 1916. Кн. 5. ВРИЗГ. С. 27.

65. Франк C.JI. Предсмертное: Воспоминания и мысли // Вестник РХД. 1986. № 146. С.116.

66. C.JI. Франк. Из писем М.О. Гершензону (1912-1919) / Публ. М.А. Колерова // De Visu. 1994. N3/4. С. 29.

67. PO ИРЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 289. Л. 8.

68. Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 478.

69. РО ИРЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. JI. 190. В отрицательном отзыве Франка речь идет о статье Т. Райнова о Бергсоне и Золя.

70. См. отзыв Франка: «Весьма туманно, чрезмерно много цитат, ошибки в изложении философских теорий; работа весьма незрелая» (РО ИРЛИ. Ф. 264. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 316).

71. Струве П.Б. Дух и слово: Сб. ст. Париж, 1981. С. 327.

72. См.: Лурье С. Религиозная мистика и философия // РМ. 1908. Кн. 4. Отд. 2. С. 41-56.

73. Галич Л. О религиозной романтике // РМ.1908. Кн. 4. Отд. 2. С. 18.

74. Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 199.

75. См.: Гершензон М. Ответ П.Б. Струве. (По поводу «Исторических Записок») // РМ. 1910. Кн. 2. Отд. 2. С. 175-180; Струве П. На разные темы. Рационализм и догиатизм. (Несколько слов по поводу ответа М.О. Гершензона) // Там же. С. 181-186.

76. См.: Жаботинский Вл. Письма о национальностях и областях. Еврейство и его настроения // РМ. 1911. Кн. 1. Отд. 2. С. 95-114; Струве П. На разные темы. <.> Что же такое Россия? (По поводу статьи В.Е. Жаботинского) // Там же. С. 175-187.

77. См.: Философов Д. Старообрядчество и православие // РМ. 1911. Кн. 5. Отд. 2. С . 6271; Мельников А. Самобытность старообрядчества// Там же. С. 72 81.

78. См.: Оксман Ю.Г. К воспоминаниям о Ю.Н. Тынянове (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 179. JI. 14). Ю.Г. Оксман упомянут А. Дерманом в рецензии на второй историко-литературный сборник «Пушкинист» (1916) под ред. С.А. Венгерова (РМ. 1916. Кн. 7. КО. С. 3).

79. Г.П. Струве принимал участие в издании зарубежной «Русской Мысли».

80. Ленин В.И. Полн. собр. соч.: В 55 т. М., 1961. Т. 16. С. 459.

81. См.: Франк С. Из размышлений о русской революции // РМ. 1923. Кн. 6-8. С. 238270; Струве 77. Познание революции и возрождение духа // Там же. С. 302-311.

82. Из письма С. Франка П. Струве от 18 октября 1922 (Вопросы философии. 1993. № 2. С. 123. Публ. М. Колерова и Ф. Буббайера).

83. Буббайер Ф. СЛ. Франк: Жизнь и творчество русского философа, 1877-1950: Пер. с англ. М, 2001. С. 162.

84. См.: Франк С, Кризис западной культуры // Освальд Шпенглер и закат Европы. М., 1922.

85. Франк С.Л. Сочинения. М.,1990. С. 133.15 Там же. С. 142.16 Там же. С. 143.

86. Струве П. От редакции // РМ. 1927. Кн. 1. С. 5.

87. См.: Вишняк М.В. «Современные записки»: Воспоминания редактора. СПб.; Дюссельдорф, 1993.

88. Источники Архивные материалыРукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом, СанктПетербург)

89. Фонд 264 («Русская Мысль». Журнал). On. 1. Ед. хр. 26: Франк C.JI. Отзывы о рукописях, поступивших в редакцию журнала «Русская Мысль».

90. Фонд 264. On. 1. Ед. хр. 32: Эйхенбаум Б.М. Отзывы о рукописях, поступивших в редакцию журнала «Русская Мысль».

91. Фонд 264. On. 1. Ед. хр. 130: Жирмунский В.М. Письмо к C.JI. Франку. 6 марта 1917 г.

92. Фонд 264. On. 1. Ед. хр. 258: Струве П.Б. Письмо к А.П. Татариновой. 9 декабря 1917 г.

93. Фонд 264. On. 1. Ед. хр. 288-289: Франк C.JI. Десять писем к А.П. Татариновой (1913-1918 гг.).

94. Фонд 89 (Л.Я. Гуревич). On. 1: Струве П.Б. 52 письма к Л .Я. Гуревич (1906-1915 гг.).

95. Фонд 444 (В.Я. Брюсов). On. 1: Брюсов В.Я. 144 письма к П.Б. Струве (1906-1916 гг.).

96. Фонд 444. On. 1. Ед. хр. 59-68: Струве П.Б. 94 письма к В.Я. Брюсову (1910-1916 гг.).Columbia University: Bakhmeteff Archive (Нью-Йорк)i

97. Semen Frank Papers. Box 16: Надгробное слово о. Сергия Булгакова на погребении П.Б. Струве. 29/16 февраля 1944 г.Печатные источники

98. Русская Мысль. Ежемесячное литературно-политическое издание. М.; СПб.; Пг., 1907-1918.

99. Гапоненков A.A., Клейменова C.B., Попкова H.A. Русская Мысль: Ежемесячное литературно-политическое издание. Указатель содержания за 1907-1918 гг. / Вступ. статья A.A. Гапоненкова. М: Русский путь, 2003. 400 с.

100. Адрианов С. Критические наброски // Вестник Европы. 1910. № 10. С. 386-398.

101. Айхенвальд Ю.И. Отдельные страницы: Сб.педагогических, философских и литературных статей: В 2 т. М.: Заря, 1910.

102. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М.: Республика, 1994. 592 с.

103. Айхенвальд Ю.И. Слова о словах: Критические статьи. Пг., 1916.

104. Айхенвальд Ю.И. «Дай, оглянусь.» (Страницы воспоминаний) // Сегодня. 12 октября 1923. № 226. С. 2. Подп.: Б. Каменецкий.

105. Айхенвальд Ю.И. «Осколки воспоминаний» / Публ. М. Филина // Литература в школе. 1989. № 2. С. 18-29.

106. Андреев Л.Н. Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1990-1996.

107. Анненский И. Книги отражений. М.: Наука, 1979. 680 с.

108. Антология акмеизма: Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары. М.: Моск. рабочий, 1997. 368 с.

109. Архив В.А. Гольцева. Т.1. Письма. М.: Кн-во писателей, 1914. 315 с.

110. Ахматова А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1998-2001.

111. Ахматова: pro et contra. СПб.: Изд-во РХГИ, 2001. 964 с.

112. Бальмонт К.Д. Собр. соч.: В 2 т. М.: Можайск-Терра, 1998.

113. Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова: В 2 т. Париж: La Presse Libre, 1983.

114. Белый А. Петербург: Роман в восьми главах с прологом и эпилогом. Л.: Наука, 1981. 696 с.

115. Белый А. Собр. соч.: Петербург. М.: Республика, 1994. 464 с.28,29,30,31,32,33,34,35,36,37,38,3942