автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Болгарско-сербские культурные связи начала XV века: Константин Костенечский и его "Сказание о письменах"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Болгарско-сербские культурные связи начала XV века: Константин Костенечский и его "Сказание о письменах""

Московский Государственный Университет р Г £ д д имени М.В.Ломоносова

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

На правах рукописи

ЛУКИН Павел Евгеньевич

БОЛГАРСКО-СЕРБСКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ НАЧАЛА ХУ ВЕКА: КОНСТАНТИН КОСТЕНЕЧСКИЙ И ЕГО "СКАЗАНИЕ О ПИСЬМЕНАХ".

Раздел 07. 00. 00 - исторические науки. Специальность 07. 00. 03 - всеобщая история.

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук.

Москва 1994

Работа выполнена на кафедре истории южных и западных славян исторического факультета Московского Государственного Университета имени М.В.Ломоносова.

Научный руководитель:

доктор исторических наук, профессор Я.В.Горина

Официальные оппоненты:

академик РАН Г.Г.Литаврин

кандидат исторических наук Д.И.Полывянный

Ведущая организация: Тверской Государственный Университет.

Защита состоится ¿^-'ТлЬ/ис 1994 г> в/Учас.

на заседании диссертационного Совета К. 053. 05. 28. по всеобщей истории при МГУ имени М.В.Ломоносова. Адрес: 119899, ГСП, Москва, Ленинские Горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, ауд.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке имени А.М.Горького /М17, 1-й корпус гуманитарных факультетов/.

Автореферат разослан 1994 г<

Ученый секретарь диссертационного Совета доктор исторических наук

И.Л.Маяк

- 3 -

Предмет, актуальность, цели и задачи работы.

Жизнь и творчество выдающегося южнославянского книжника начала ХУ в. Константина Костенечского представляют собою один из самых ярких и многозначительных эпизодов в истории болгарско-сербских культурных связей эпохи Средневековья. Родившийся в конце Х1У в. в Болгарии, получивший первоначальное образование у одного из учеников последнего Тырновского патриарха Евфимия, Константин уже в юности, спасаясь от ужасов османской оккупации, оставил свою родину и переехал в Сербию. С Сербией оказалась связана вся его дальнейшая жизнь /по крайней мере, в той части, сведениями о которой мы располагаем/, в ней же возникли все известные в настоящее время его произведения - оригинальные и переводные. Таким образом, книжное творчество Константина Костенечского не вмещается в рамки исключительно болгарской или сербской литературы и культуры в целом. Оно приобретает специфически балканский или - точнее - церковнославянский характер и в этом смысле может рассматриваться как выразительный пример того духовного и культурного единства, которое образовывали в составе византийско-православного сообщества народы, пользовавшиеся церковнославянским в качестве литературного языка. Кроме того, совпадая по времени с установлением османского владычества над Болгарией и Сербией, творчество Константина для обеих литературных и культурных традиций: сербской, неотъемлемой составной частью которой оно является, и болгарской, к которой оно восходит через обучение Костенечского у одного из учеников Евфимия Тырновского, - выступает как своего рода "подведение итогов", воплощая в себе как то, что было ими реально достигнуто в ходе предшествующего развития, так и то, что было намечено, предуготовлено, но так и

не осуществилось, будучи прервано османским завоеванием.

Эти /и некоторые другие/ обстоятельства делают исследование творчества Константина Костенечского в целом, его отдельных аспектов, вероятных связей с теми или другими явлениями и тенденциями в культуре византийско-православного мира в эпоху последних Палеологов и османского завоевания, -весьма важным и безусловно необходимым для понимания позднейших судеб болгарского и сербского народов и их культур.

Не удивительно поэтому, что личность, жизненный путь и творческое наследие Костенечского уже полтора века неизменно привлекают к себе внимание исследователей самых разных, специальностей: историков, литературоведов, лингвистов и др., -многие из которых заслуженно пользуются славой "корифеев" отечественной и мировой славистики. Назовем, в частности, имена В.И.Григоровича, П.Й.Шафарика, Дж.Даничича, В.Ягича, П.А.Сырку, К.Ф.Радченко, Д.С.Лихачева, Ю.Трифонова, И.Дуйче-ва, Б.Ангелова, К.Куева, Дж.Трифуновича, В.А.Мошина, Д.Богдановича, М.Кашанина, О.Неделькович, Р.Пиккио, Х.Бирнбаума. За это время были достигнуты выдающиеся успехи. Прежде всего, были открыты и изданы произведения Константина - оригинальные и переводные, - которые стали затем предметом многочисленных специальных исследований текстологического, литературоведческого и т.п. характера. Предположение о вероятном авторстве Костенечского было высказано в отношении целого ряда других южнославянских памятников различного характера. В свою очередь, разыскания в области творческого наследия Константина позволили с большей или меньшей уверенностью и полнотой восстановить его жизненный путь, представить черты его личности, высказать различные суждения относительно того места, которое занимает его творчество в истории балканской

культур" Позднего Средневековья. Обширная научная литература посвящена также отдельным вопросам, связанным с личностью Костенечского, его жизнью и творчеством.

Между тем, некоторые вопросы, принципиально важные для правильного понимания особенностей личности и творчества Константина Костенечского, а также характера той духовной и культурной традиции, к которой он принадлежал, остаются или не решены вовсе, или же не получили до сих пор однозначного решения. К их числу относится и вопрос о доктринальной подоплеке той полемической и учительной деятельности, в связи с которой Константином было составлено "Сказание о письменах" /одно из главных произведений Костенечского/, и которая его, "выходца из Тырновских стран" /как он сам себя называет в этом "Сказании..."/, для книжников следующих поколений сделала известным под именем "Философа" и "Учителя Сербского" /выделено нами. - П.Л./. В одно и то же время разные авторы рассматривают эту деятельность /связанную с "исправлением" церковно-богослужебных книг, осуществлявшимся на славянских Балканах в середине - 2 половине Х1У и начале ХУ вв./ то как свидетельство о том, что не религиозные ценности предопределяли характер мировоззрения Константина, творчество которого в таком случае становится возможно относить к пред-ренессан-сному течению в южнославянской культуре того времени /Д.С. Лихачев, Р.Пиккио и др./. То как проявление того православного "зилотизма", который возобладал в духовных и культурных центрах византийско-православного сообщества после победы, одержанной исихастами: св.Григорием Лаламой и его соратниками, - над Вардаамом Калабрийским, Никифором Григорой и другими противниками исихастской доктрины и практики в середине Х1У в./X.Гольдблатт/. Парадоксальным образом сторонники обе-

их точек зрения оказываются согласны между собою в том, что именно доктриной и практикой византийских и славянских иси-хастов Х1У в. /к числу которых принадлежал учитель учителя Константина - Евфимий Тырновский/ был обусловлен тот замечательный в своем роде орфографический ригоризм, с позиций которого Костенечский в "Сказании о письменах" критикует "развращения", имеющие, по его убеждению, место в сербской церковнославянской письменности. При этом, на само "Сказание..." нередко ссылаются, утверждая существование некоего особого учения исихастов о письменности, тесно связанного с неоплатонизмом, которое лежало в основе "языковой и орфографической реформы" Евфимия Тырновского и было унаследовано учеником его ученика - Константином Костенечским /Д.С.Лихачев, Р.Пик-кио, Х.Гольдблатт, П.Русев и др./.

Очевидно, что разрешения этих многозначительных противоречий, ответа на возникающие в связи с ними вопросы, следует искать в "Сказании о письменах". Значение его как источника -чрезвычайно велико. В силу своего полемического характера и жанрового своеобразия /сам Константин называет его"обличением", по сути это - "докладная записка", поданная Костенечским сербскому деспоту Стефану Лазаревичу/, "Сказание..." должно было предоставить своему автору, при изложении им его мыслей, гораздо больше свободы от этикетных формул и вообще литературных канонов, связанных с тем или иным жанром, чем, например, "Житие Стефана Лазаревича", на выдающиеся художественные достоинства которого, часто ссылаются сторонники гуманистической интерпретации мировоззрения и творчества Константина. К сожалению, именно доктринальный, "теоретический", аспект содержания "Сказания о письменах" долгое время оставался лишен того внимания, которое привлекали к себе сообщаемые "Ска-

занием..." сведения о состоянии сербской и болгарской церковнославянской письменности на рубеже Х1У-ХУ вв., реформаторской деятельности патриарха Евфимия Тырновского и т.п. И хотя в самое недавнее время он стал предметом специального исследования, предпринятого Х.Гольдблаттом, его все же нельзя признать раскрытым исчерпывающим образом. Выводы, сделанные американским исследователем, представляются не бесспорными и во всяком случае заслуживают тщательной проверки с целью или их пересмотра, или более существенного обоснования.

Принимая во внимание вышеизложенное, соискатель избирает в .качестве главной задачи диссертационного исследования именно решение вопроса о характере доктринального аспекта содержания "Сказания о письменах". Подобное исследование должно обеспечить возможность судить не только о том, что составляло внутреннее содержание учительно-полемической деятельности Константина, ее доктринальную подоплеку, но и о ха-. рактере его мировоззрения в целом. В свою очередь, последнее совершенно необходимо для того, чтобы с уверенностью связывать его творчество с тем или иным течением в южнославянской и - шире - балканской культуре его времени. Кроме того, решение этой задачи тем или иным образом должно содействовать более глубокому пониманию тех доктринальных, "теоретических", установок, которыми руководствовался в своей реформаторской деятельности патриарх Евфимий Тырновский. Это решение также позволит лучше представить ту систему ценностей, в рамках которой стало возможно превращение юного болгарина в "Философа" и "Учителя Сербского" и, следовательно, происходило культурное общение болгар и сербов в эпоху Позднего Средневековья.

Представляется также необходимым представить очерк жизненного пути и творческого наследия Константина Костенечско-

1 - 8 -

го. В отечественной историографии такой очерк отсутствует практически со времени работ В.Ягичаи П.А.Сырку, а некоторые важные эпизоды жизненного пути Константина не получили должного освещения и в зарубежных работах /в том числе и в самых последних/.

Сообразно с поставленными задачами и их характером строится структура работы, которая состоит из введения, трех глав и заключения, а также пяти приложений. Содержание •работы.

ВВЕЩЕНИЕ. Во введении определяется предмет исследования, обосновывается его актуальность, формулируются цели и задачи, дается краткий историографический обзор. С необходимыми сокращениями содержание введения изложено выше. ГЛАВА 1. КОНСТАНТИН КОСТЕНЕЧСКИЙ - "ФИЛОСОФ И УЧИТЕЛЬ СЕРБСКИЙ". В главе, на основании собственных произведений Константина Костенечского и некоторых других источников, дается очерк его жизни и творчества.

§ 1. Творческое наследие. В параграфе приводятся основные сведения /обстоятельства возникновения, характер, рукописная традиция, издания/ об оригинальных и переводных произведениях Константина, к которым относятся:

1. "Сказание о письменах".

2. "Житие Стефана Лазаревича" /ЖСЛ/.

3. Толкования бл.Феодорита Киррского на библейскую книгу Песнь Песней /перевод с греческого/.

4. "Съмотрение вьселенные" /перевод с греческого/.

5. "Описание Св.Мест" /перевод с греческого/.

Указываются переводные памятники, перевод которых приписывается Костенечскому.

Приводятся также краткие сведения о т.н. "Словесах

вкратце" - сербском памятнике 2 половины ХУ в. нормативно-орфографического характера, которое первоначально считалось или составленным Константином орфографическим "типиком", или краткой редакцией "Сказания о письменах". § 2. Жизненный путь. В параграфе, на фоне событий балканской истории конца Х1У - начала ХУ вв., последовательно восстанавливается жизненный путь Костенечского.

Родившийся в г.Костенец в пределах Тырновской Болгарии, вероятно, в начале 90-х гг. Х1У в., Константин получает первоначальное образование в грузинском Бачковском монастыре Богородицы Петричской под руководством некоего Андроника - одного из учеников патриарха Евфимия Тырновского. По всей видимости, это обучение происходит в монастырской школе при келлии св.Николая, призванной готовить для монастыря священнослужителей. В силу неизвестных причин, Константин, пройдя курс обучения, не принимает сан иеромонаха и покидает обитель, оставаясь /как полагает большинство исследователей/ мирянином до конца своей жизни. Затем он, возможно, исполняет некую службу при Филиппопольской /Пловдивской/ митрополии. Однако уже в конце 1410 - начале 1413 гг. он вынужден бежать из Болгарии, ставшей ареной междоусобной войны сыновей султана Бая-зида I. Костенечский находит приют в Сербии, которой ее князь /с 1402 г. деспот/ Стефан Лазаревич возвращает к этому времени фактическую независимость и обеспечивает продолжительную мирную передышку /во всяком случае от нападений османов/, что, в свою очередь, благоприятствует восстановлению ее экономики и сохранению традиций ее блестящей культуры предшествующего столетия.

Со времени своего появления в Сербии Константин неизменно пользуется покровительством Стефана Лазаревича, благодаря

- 10 -

которому получает возможность продолжить свое образование при Сербской Патриархии, а затем даже совершить паломничество в Св.Землю. По возвращении, Костенечский, обосновавшийся в Белграде, по всей вероятности, при дворе деспота, занимается переводами с греческого и преподаванием "въ писменех" /т. е. основ церковнославянской письменности/, подобно своему учителю Андронику Бачковскому.

В то же время Константин включается в полемику, связанную с "исправлением" церковно-богослужебных книг, осуществлявшимся с середины Х1У в. на Афоне и собственно в Болгарии и Сербии. Не довольствуясь устными выступлениями, он, вероятно, в 1424-26 гг., "изъявляет" Стефану Лазаревичу "Сказание о письменах". В нем Костенечский не только изобличает перед деспотом одиннадцать "развращений", имеющих, по его мнению, место в сербской церковнославянской письменности. Но и предлагает целую программу мер по исправлению создавшегося положения, стремясь заручиться поддержкой Стефана Лазаревича. Главной из этих мер должно было бы стать введение своеобразной цензуры со стороны церковных /при поддержке светских/ властей над переписыванием церковно-богослужебных книг, которое надлежало доверить только искушенным в книжном деле лицам, прошедшим через то "доброе оучение" "въ писменех", "идеальная" программа которого излагается в ХУШ-ХХ1У главах "Сказания..."

Вопрос о степени воздействия устных выступлений Константина Костенечского и, особенно, "Сказания о письменах" на сербскую церковнославянскую письменность, в целом, и на формирование в ней т.н. ресавской орфографии, в частности, продолжает оставаться дискуссионным. В этом споре соискатель принимает сторону югославских исследователей /В.А.Мошин, О.Неделько-

- 11 -

вич, Д.Богданович, Г.йованович и др./, соглашаясь с ними в том, что Костенечский не был создателем и единственным распространителем ресавской орфографии. Что, наоборот, сами его "идеальные" орфографические нормы, провозглашенные им в "Сказании о письменах", были им разработаны на основе ресавских. И что он выступал скорее как завершитель, кодификатор, предшествующей эволюции, нежели как ее инициатор. Причем кодификатор не вполне удачливый, так как вопреки его предложениям орфографический "типик" ему заказан не был, "орфографическая цензура" в Сербии введена не была, а сама ресавская орфография, хотя и приобрела самое широкое распространение /в том числе и на собственно болгарских землях/, так никогда и не достигла абсолютного преобладания.

В то же время выступление Константина Костенечского, потерпев неудачу в прагматическом аспекте, достигло выдающегося успеха в аспекте "теоретическом", доктринальном. Высказанные Константином взгляды на природу, предназначение и ценность церковнославянской письменности до такой степени оказались согласны с собственными представлениями его "аудитории" об этом предмете, что позволили ему не только сохранить расположение деспота Стефана, но и приобрести репутацию авторитетного эксперта по вопросам церковнославянской письменности. В свою очередь, благодаря этой репутации в 1427 г., после смерти Стефана Лазаревича, патриарх Никон и "прочие избранные" поручили ему составить его житие. Она также сделала Константина известным для книжников следующих поколений под именем "Философа Костенечского и Учителя Сербского /между тем, как сам Константин скромно именует себя "преводникъ"/.

. Составление "Жития Стефана Лазаревича" в начале 30-х гг. ХУ в. является последним достоверным фактом биографии Кон-

- 12 -

стантина Костенечского. На этом его следы обрываются, и о том, что с ним стало впоследствии: где он жил, чем занимался, где и когда умер, - ничего не известно. ШВА П. ДОКТРШАЛЬНЫЙ АСПЕКТ СОДЕРЖАНИЯ "СКАЗАНИЯ О ПИСЬМЕНАХ". Глава посвящена раскрытию доктринального аспекта содержания Константинова "обличения". Соискатель полностью соглашается с Х.Гольдблаттом в том, что Костенечский в своей интуиции, связующей воедино все его полемические выпады и конкретные орфографические рассуждения, обнаруживает себя приверженцем традиционных византийско-православных ценностей. Однако он решительно не принимает предложенную Х.Гольдблаттом конкретную реконструкцию этой интуиции. Американский исследователь настаивает на том, что истинный смысл "Сказания..." /как и в случае Св.Писания/ скрывается на "уровне выше буквального". Что Константин при помощи специального композиционного приема: т.н. тематического ключа, - указывает на тот "духовный" контекст, в котором следует интерпретировать его сочинение. Усматривая тематический ключ в библейской цитате /Щ. X, 16/ в конце Предисловия к "Сказанию...", Х.Гольдблатт утверждает, что Костенечский рассматривал свою учительную и полемическую деятельность в Сербии как некое "возобновленное апостольство", направленное на "провозглашение в Сербии Божьего Слова".

В действительности, подобные взгляды оказываются чужды не только византийско-православной традиции в целом, но и самому Константину Костенечскому, в частности. Притязаний на апостольское преемство /сохраняемое архиерейским чином/ и, тем более, на уравнение своего сочинения /с точки зрения происхождения, религиозного достоинства и метода истолкования/ со Св.Писанием Константин не обнаруживает ни разу. Наоборот,

свое выступление он оправдывает мотивами вполне традиционными. Такими, как долг верного подданного перед своим христианским и православным государем /которому он, к тому же, обязан многими благодеяниями/ и христианское благочестие, питаемое глубоким и очень личным чувством ответственности за сохранение в чистоте доверенной Церкви религиозной истины, сопряженным с ясным пониманием того, что мирской чин /в котором он пребывает/ составляет вместе с иерархией единое Церковное Тело. Что же касается указываемой Х.Гольдблаттом библейской цитаты, то она - далеко не единственная в "Сказании...". Мотивы выбора ее на роль тематического ключа сомнительны, и, скорее, она имеет локальное значение - только для самого Предисловия.

Итак, Х.Гольдблатт, стараясь "отыскать" и "отыскивая" в "Сказании..." некий сокровенный /"духовный", как он его называет/ смысл, с одной стороны утверждает приверженность Константина византийско-православной традиции, с другой - приписывает ему взгляды, решительно с этой традицией не совместимые. Таким образом, он игнорирует и тот реальный контекст, в котором "Сказание..." должно было читаться и интерпретироваться, находя полное понимание у своего высокопоставленного и высокообразованного адресата.

Принимая во внимание вышеизложенное, соискатель намеревается восстановить ту доктринальную "систему координат", в которой строится "обличение" Костенечского, придерживаясь именно "уровня прямого повествования", прослеживая самый ход и последовательность внутренней интуиции Константина и сообразуясь при этом с тем вероятным пониманием тех или иных компонентов византийско-православной традиции, которое Константин мог разделять сам и мог предполагать у Стефана Лазаревича в надежде заручиться его официальной поддержкой.

- 14 -

§ 1. "Сказание о письменах": "уровень прямого повествования" . Строго придерживаясь текста "Сказания о письменах", обращаясь в случае необходимости к традиционному в православной экзегетике пониманию тех или других библейских текстов, соискатель следующим образом восстанавливает ту внутреннюю логическую конструкцию, в соответствии с которой Константин Костенечский строит свое "обличение", и которая сообщает последнему необходимые единство, последовательность и убедительность: христианское благочестие как истинная премудрость - церковные /прежде всего библейские/ книги как источник этой премудрости - орфографическая дисциплина как необходимое условие и инструмент сохранения текстов церковных книг в целости и сохранности от каких бы то ни было повреждений. § 2. "Сказание о письменах" и византийско-православная традиция. В параграфе определяются и в известной степени раскрываются те компоненты византийско-православной традиции, к которым апеллировал Константин Костенечский. Конкретные примеры и памятники, происходящие из репертуара гимнографической и иконографической традиций, приводятся в приложениях в конце работы.

"Сказание о письменах", по мнению соискателя, можно сравнить с вершиной своеобразного айсберга: нескольких слов, цитат, образов, которые обращает к своим высокопоставленным и высокообразованным читателям Костенечский, оказывается вполне достаточно для того, чтобы указать им на соответствующие компоненты традиции, которые, оставаясь не выявлены открыто, составляют, тем не мэнее, подлинную доктринальную основу "обличения" Константина и образуют "систему координат", в которой его следует интерпретировать. Знакомство адресатов "Сказания о письменах" с этими компонентами у его автора не вызывает

сомнений. И потому он не испытывает необходимости последовательно развертывать систему подробной доктринальной аргументации своего выступления и своих орфографических требований. Подразумевается, что это легко сделают сами его читатели, сообразуясь в своих рассувдениях с внутренними законами традиции, на которую им указывает Костенечский, и в которой они были сами воспитаны. В этом смысле Х.Гольдблатт оказывается совершенно прав: доктринальная /"духовная"/ суть "обличения" Константина, как бы внутренний его стержень, скрепляющий его в единое целое, нужно искать не только в самом "Сказании...", но и вне его. Только не в гипотетическом "славянском тезисе о преемственности апостольства", а в тех реальных воззрениях на природу, достоинство, предназначение и ценность церковной книжности, которые Византийская Церковь на протяжении столетий передавала своим чадам: грекам, болгарам, сербам, русским и друтим обитателям византийско-православной "икумены", - посредством богословской литературы, живой устной проповеди предстоятелей, гимнографии, изобразительного искусства и других "медиа" восточнохристианской культуры. Именно поэтому "Сказание о письменах" приобретает значение ценнейшего источника сведений о средневековой книжной культуре православных славянских народов, в частности, и всей византийско-православ-ной культурной общности, в целом.

ГЛАВА Ш. "СКАЗАНИЕ О ПИСЬМЕНАХ И ИСИХАЗМ". В главе рассматривается принципиально важный /причем не только в рамках избранной темы/ вопрос о предполагаемой зависимости учительно-полемической деятельности Константина Костенечского от доктрины и практики византийских и славянских исихастов Х1У-ХУ вв. Последняя точка зрения, высказанная впервые еще П.А.Сырку, позднее была развита Д.С.Лихачевым, Р.Пиккио, Х.Гольдблаттом

- 16 -

и приобрела в научной и учебной литературе весьма широкое распространение.

§ 1. Константин Костенечский и исихазм. В параграфе высказывается и аргументируется мнение о том, что сам Константин Костенечский, будучи мирянином, по всей вероятности, не имел личного опыта "исихии", хотя и был знаком не только с монашеской литературой, но и с творениями св.Григория Паламы, в которых мистические переживания исихастов получили ясное и богословски точное концептуальное выражение. Таким образом, представляется неправомерным предполагать исихастскую подоплеку учительно-полемической деятельности Константина только на том основании, что учителем его учителя "въ писменех" Андроника Бачковского был выдающийся исихаст Евфимий Тырнов-ский.

Между тем, в работах Д.С.Лихачева, Р.Пиккио и Х.Гольд-блатта с доктриной исихастов оказались связаны самые орфографические взгляды Костенечского, высказанные им в "Сказании о письменах". Точнее - тот орфографический ригоризм, который буквально пронизывает собою "Сказание...", и происхождение которого нужно, по всей вероятности, связывать с евфимиевской традицией, в той или иной степени усвоенной Константином в Бачковском монастыре.

§ 2. Орфография и исихазм: концепция Д.С.Лихачева. Д.С.Лихачев, рассматривая исихазм как "типично пред-возровденческое явление", предполагает наличие у исихастов некоей особой, отличной от общепринятой, теории письменности, которая подразумевала наличие субстанциальной связи между сущностями и их именами. Таким образом, "слово, обозначающее священное явление, с точки зрения исихастов" оказывалось "так же священно, как и само явление", а потому требовало безусловно правильно-

го написания. По мнению академика Лихачева, именно этой теорией предопределялась орфографическая требовательность Косте-нечского.

В действительности, однако, подобные представления, восходящие к архаическому, мифологическому мышлению, отразившиеся, в частности, в платоновском диалоге "Кратил", лингвистической теории стоиков и учении ересиарха Евномия /1У в./, были чужды как исихастам и вообще византийско-православной традиции в целом, так и Константину Костенечскому. § 3. Орфография и исихазм: концепция Р.Пиккио и Х.Гольдблат-та. В параграфе рассматривается "исихастская" интерпретация орфографических взглядов Константина Костенечского, предложенная Р.Пиккио и Х.Гольдблаттом. По их мнению, Константин потому так настаивал на сбережении в целости и сохранности букв и знаков церковнославянской письменности, что видел в них не "промежуточные символы", но "прямые манифестации Божественного присутствия, дарованные человеку по Благодати" как следствие Божественной инспирации Св.Писания, и в этом смысле подобные Фаворскому Свету и Божественным Энергиям. Понимаемая таким образом орфография по необходимости становилась неотъемлемым компонентом самой Ортодоксии.

Такая интерпретация орфографических принципов Константина, принимаемая Х.Гольдблаттом и Р.Пиккио, за - если можно так выразиться — "официальную точку зрения Православия", представляется весьма сомнительной с точки зрения византийско-православной традиции о характере инспирации Св.Писания и возможности его перевода на другие языки. Она вступает в решительное противоречие с некоторыми многозначительными и хорошо известными особенностями книжной культуры византийско-православного мира. Наконец, она также не находит подтвержде-

ния ни в сочинениях исихастских авторов, ни в самом "Сказании о письменах".

§ 4. Природа орфографического ригоризма Константина Косте-нечского. Итак, обе концепции: и академика Лихачева, и Р. Пиккио и Х.Гольдблатта, - представляются не столько воспроизведением действительных орфографических взглядов Константина Костенечского, сколько их гипотетической реконструкцией, основывающейся на факте чрезвычайной заботы автора "Сказания о письменах" о сохранении и правильном употреблении букв и знаков церковнославянской письменности.

Между тем, степень этой заботы все же часто преувеличивают. Вопреки тому представлению об абсолютной ценности письменных знаков, которое является естественным следствием "иси-хастской" интерпретации "Сказания...", предложенной Р.Пиккио и Х.Гольдблаттом, Константин Костенечский настаивает на их употреблении лишь постольку, поскольку это необходимо для надежной фиксации и точной передачи смысла свв. текстов. При этом саму письменность он рассматривает как "художество" //, искушенность в котором лежит в пределах естественной человеческой компетенции и достигается в ходе "доброго оучениа" "въ писменех". Следовательно, орфография выступает не как непосредственный компонент Ортодоксии, но лишь как необходимый и сам по себе религиозно нейтральный инструмент, технический "медиум", для ее охранения.

Принимая все это во внимание, соискатель высказывает предположение о том, что орфографический ригоризм Константина Костенечского не имел источника в доктрине и практике иси-хастов и определялся, прежде всего, внутренними законами, своего рода "техническими стандартами", самого "художества письмен". Источником его была, если можно так выразиться,

- 19 -

"просто" высочайшая "техническая квалификация", профессиональная компетентность в этом "художестве", которую Константин приобрел у своего учителя Андроника, а этот последний -у патриарха Евфимия Тырновского.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. В результате предпринятого исследования соискатель приходит к следующим выводам:

1. Анализ собственных произведений Константина Костенечского и сопутствующих источников вполне оправдывает утвердившееся в научной и учебной литературе представление о нем как об одном из наиболее ярких и выдающихся представителей балканской культурной элиты конца Х1У - начала ХУ вв. При этом имеются основания полагать, что для следующих за ним поколений южнославянских книжников наибольшее значение имела полемическая и учительная деятельность Костенечского, в связи с которой в период с конца 1423 по середину 1427 г. им было составлено "Сказание о письменах". Призванное, по замыслу Константина, изобличить перед сербским деспотом Стефаном Лазаревичем имеющие место в сербской церковнославянской письменности орфографические нестроения и представить доктринальное обоснование для введения своего рода "орфографической цензуры" со стороны церковных /при поддержке светских/ властей над переписыванием церковных книг /что, вероятно, могло бы привести к унификации церковнославянского правописания в Сербии на основе норм ресавской орфографии/, оно, хотя и не имело тех практических результатов, на которые расчитывал его автор, доставило ему славу и имя "Философа" и "Учителя Сербского".

2. Предпринятый анализ доктриналъного аспекта содержания "Сказания о письменах" показал, что в этой деятельности Константин, по всей вероятности, руководствовался мотива-

-гоми личного христианского благочестия, всецело следуя в атом византийско-православной традиции, требующей безусловного охранения от каких бы то ни было повреждений цер-ковно-богослужебных /прежде всего библейских/ текстов и книг и рассматривающей орфографическую дисциплину в качестве самого по себе религиозно нейтрального, но безусловно необходимого "технического" инструмента для выполнения этого требования. В то же время "Сказание о письменах" не открыло в своем содержании ничего, что могло бы быть принято за указание на то, что в своей орфографической требовательности его автор находился под влиянием доктрины и практики византийских и славянских исихастов Х1У в. /к числу которых принадлежал учитель его учителя "въ писменех" - патриарх Евфимий Тырновский/ и, тем более, черпал свое вдохновение в учении неоплатонизма. Представляется, что эта требовательность, питавшая критический пафос "Сказания...", имела вполне естественную природу, определялась "техническими стандартами" самого "художества письмен" и была следствием высочайшей профессиональной квалификации в этом"художестве", которую Костенечский приобрел у своего учителя Андроника Бачковского /ученика патриарха Евфимия/.

3. В свою очередь, это дает основание утверждать, что в творчестве, мировоззрении и жизни в целом Константина Косте-нечского ценности, в течение столетий культивируемые византийско-православной традицией, занимали гораздо более важное и значительное место, чем это было принято считать до сих пор. Именно они представляли собою те "идеальные" ориентиры, придерживаясь которых на своем жизненном пути, уроженец болгарского Костенца стяжал среди книжников еле-

- 21 -

дующих поколений славу "Философа" и "Учителя Сербского". Во всяком случае, "Сказание о письменах" не позволяет видеть в учительно-полемической деятельности Константина свидетельства того, что не религиозные установки определяли образ его мыслей, и что его творчество, следовательно, принадлежало к првд-ренессансному течению в южнославянской и - шире - византийско-православной культуре времени последних Палеологов и османского завоевания.

4. Равным образом, "Сказание о письменах" становится невоз-

I

можно использовать для подтверждения существования прямой, непосредственной и существенной, связи между учением неоплатонизма, исихастским опытом патриарха Евфимия Тырнов-ского и характером его книжной деятельности в той ее части, которую в научной литературе принято называть "языковой и орфографической реформой Евфимия Тырновского".

ПРИЛОЖЕНИЯ. В конце работы приводятся приложения:

№ 1. Образ Христа-Премудрости в памятниках гимнографии и изобразительного искусства.

Л 2. IX Притча Соломона и византийско-православная традиция.

№ 3. Представление об учении Отцов Церкви как об "Источнике премудрости" и византийско-православная традиция.

№ 4. Книга Евангелия как символ Православия в памятниках изобразительного искусства.

№ 5. Иллюстрации.

Публикации по теме работы.

Содержание и основные выводы диссертации нашли отражение в следующих публикациях:

1. "Сказание о письменах" Константина Костенечского и библейские переводы в Сербии при Стефане Лазаревиче. // История мировой культуры: традиции, новации, контакты. Под

- 22 -

ред. А.Л.Смышляева. М., МГУ, 1990. СС. 24-34.

2. "Сказание о письменах" Константина Костенечского и "исправление церковных книг" в Сербии при Стефане Лазаревиче. // Старобългаристика. № 2, 1990. СС. 69-80.

3. К вопросу об источнике орфографического ригоризма Константина Костенечского. // Славяне и их соседи. Греческий и славянский мир в Средние века и ранне Новое время. Тезисы ХШ конференции. М., 1994. СС. 39-40.