автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Дискурс безумия в исторической динамике русской литературы от романтизма к реализму

Полный текст автореферата диссертации по теме "Дискурс безумия в исторической динамике русской литературы от романтизма к реализму"

□03062943

На правах рукописи

Зимина Марина Александровна

ДИСКУРС БЕЗУМИЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ДИНАМИКЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ОТ РОМАНТИЗМА К РЕАЛИЗМУ

Специальность 10 01 01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 7 т 2007

Барнаул 2007

003062943

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет»

Научный руководитель

доктор филологических наук, профессор Козлова Светлана Михайловна

Официальные оппоненты

доктор филологических наук, профессор Разумова Нина Евгеньевна

кандидат филологических наук, доцент Семыкина Роза Сан-Иковна

Ведущая организация

ГОУ ВПО «Омский государственный университет»

Защита состоится 29 мая 2007 года в «__» часов на заседании

диссертационного совета К 212 005.03 по защше диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук в ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет» по адресу 656049, г Барнаул, пр Ленина, 61.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет»

Автореферат разослан «__» апреля 2007 г

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент О А. Ковалев

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В конце XX - начале XXI в активизируются интегративные установки в науке, литературе, культуре в целом Междисциплинарные исследования получают особый смысл в свете постструктуралистских концепций культуры как «текста», так как позволяют проследить самый процесс освоения новых сфер человеческого бытия, новых знаний о человеке и мире, семиотизации этих живых подвижных элементов, их связывания и закрепления в текстах культуры

Прогресс в искусстве осуществляется благодаря восприятию художественным дискурсом новой информации, привнесенной с элементами внехудожественной действительности, которые эстетизируются и включаются в сферу искусства Особое значение в такого рода процессах имеют, по мнению Ю М Лотмана, эпохи культурного «взрыва», «которые могут создавать как бы окна в семиотическом пласте Таким образом, мир семиозиса не замкнут фатальным образом в себе' он образует сложную структуру, которая все время "играет" с внележащим ему пространством, то втягивая его в тебя, то выбрасывая в него свои уже использованные и потерявшие семиотическую активность элементы»1

Исследование того, как происходит накопление и эстетизация новой информации, как создается на основе последней семиотический нарративный потенциал литературной эпохи, обладающий «эволюционными возможностями», требует междисциплинарного подхода Как отмечает Ю Б Борев, «Эстетика и теория литературы XX в взаимодействуют с небывало обширным кругом смежных дисциплин философией, аксиологией, культурологией, искусствознанием, рецептивной эстетикой, психологией, герменевтикой, теорией информации, риторикой, семиотикой, лингвистикой, нарратологией. текстологией и другими науками»2

В настоящее время остается актуальным исследование концепта безумия в истории литературы, доминировавшего в переходные эпохи смены культурных парадигм Безумие в такие исторические «промежутки» символизирует смерть старого разума и рождение нового, младенческого, незрелого, погруженного в хаос становления мира, новых идей, форм, образов. Великие нарративы безумия Эразма Роттердамского («Похвала глупости»), М. де Сервантеса («Дон Кихот Ламанчский»), В Шекспира («Гамлет», «Макбет», «Король Лир» и др), Д Свифта

1 Лотман 10 М Культура и взрыв М, 1992 С 42-43

2 Борев Ю Б Литература и литературные теории XX в // Теоретико-литературные итоги XX в В 2т Т 1 М, 2003 С. 16.

(«Путешествие Гулливера») явились пространством осуществления перехода в представлениях о человеке от средневековья к Ренессансу, от Древнего мира к Новому времени Развитие темы безумия в романтической литературе эксплицирует динамику перехода от классической концепции характера, репрезентирующей типовые пороки и добродетели, к персонализму и к изображению индивидуальной психологии В «.Записках сумасшедшего» НВ Гоголя и «сравнительной психиатрии» А И Герцена происходит освоение социальной психологии масс и экзистенциальной феноменологии личности В чеховских рассказах «Палата №6» и «Черный монах» совершается открытие «изолированных друг от друга, эмоционально холодных индивидов с изощренной рефлексией»3, то есть человека XX в — шизоида-аутиста с неисчерпаемой причудливой «внутренней вселенной» В современной литературе тема безумия («Школа для дураков» С Соколова, «Вечная мерзлота» Н Садур, «Дочь Бухары» Л Улицкой, «Взятие Измаила» М Шишкина, «Жизнь с идиотом» В Ерофеева и мн др ) свидетельствует о радикальной смене культурных алгоритмов на рубеже нового тысячелетия

Обращение к дискурсу 30-х-40-х гг. XIX в имеет актуальный смысл как исследование первоначального в русской литературе опыта семиотизации и беллетризации безумия, обусловленного «промежуточными» факторами историко-литературного процесса, соотносимого с современной социокультурной ситуацией

Актуальность предпринятого исследования обусловлена, таким образом, современной социокультурной ситуацией, необходимостью ее самоописания через опыт аналогичных эпох, междисциплинарным подходом, позволяющим проследить процессы семиотизации и эстетизации новых сфер действительности и знаний о человеке и мире, в частности, концепта безумия в исторической динамике литературы от романтизма к реализму Актуальны возможность реинтерпрегации в свете данного подхода безумия как темы произведений русской классики, определение роли и значения в процессе смены культурных парадигм в первой половине XIX в творчества писателей «второго ряда» (таких как МII Погодин, Н А. Полевой), а таклсе новый взгляд на место в этом процессе фигуры А И. Герцена.

Цель работы - исследование исторической динамики дискурса безумия в развитии русской литературы от романтизма к реализму, формирования на базе мотива безумия философско-эстетической антропологии переходной эпохи 30-х-40-х гг XIX в

3 Селезнева А В Эстетика безумия в традиции русского романтизма Автореф дис канд филос наук СПб, 2005. С 4

Объектом исследования является дискурс безумия в русской литературе первой половины XIX в

Предмет исследования — структура, типология, поэтика сюжетов о безумии в движении литературного процесса от романтизма к реализму

В соответствии с поставленной целью предполагается решить следующие задачи:

1) исследование нарративных типов безумия на фоне истории отечественной и зарубежной психиатрии,

2) анализ синтеза нозологических и метафизических элементов в структуре романтических сюжетов,

3) выявление эволюции романтического концепта безумия в прозе Н А Полевого,

4) исследование функционирования мотива безумия в творчестве АС ПушкинаиМЮ Лермонтова,

5) рассмотрение «чаадаевского текста» в свете романтической концепции безумия,

6) изучение принципа «сравнительной психиатрии» в формировании социальной психологии на базе позитивистской эстетики в творчестве А И Герцена,

7) исследование становления экзистенциальной концепции безумия в «Записках сумасшедшего» Н В Гоголя и «Двойнике» Ф М Достоевского

Материалом исследования послужили произведения русской литературы первой половины XIX в, в которых мотив безумия является принципом сюжетостроения

Методология работы была сформирована на основе междисциплинарного подхода, предполагающего рассмотрение художественного текста на стыке литературоведения, культурологии, психиатрии, психологии, психоанализа, стратегия данного метода определяется в трудах М Фуко, В Н Топорова, С Зимовца, О Б Вайнштейн, А М Эт-кинда, И Паперно, А Пекуровской В диссертации использованы структурно-семиотический (Р Барт, Ю М, Лотман, Б А Успенский, ЕМ Мелетинский, ТВ. Цивьян) и структурно-типологический (В Я. Пропп, В Б. Шкловский, О М. Фрейденберг, Д С. Лихачев, С.С. Аверинцев) методы анализа текста, а также элементы психоаналитического семиотического анализа (ИП Смирнов, Д Фернандес, А К Жолковский, Д Ранкур-Лаферьер), необходимостью изучения функционирования текстов в исторической динамике культуры обусловлено использование историко-функционального метода

Научная новизна. В диссертации впервые рассматривается дискурс безумия русской литературы первой половины XIX в в контексте

истории отечественной и зарубежной психиатрии и психологии Выявлены способы и формы художественно-эстети-ческого синтеза клиники и поэтики безумия, описан «репертуар» душевных болезней романтического и реалистического дискурсов, приемы и способы их беллетризации, осуществлена типология сюжетов о безумии, выделены три типа безумие по общественному мнению, безумие по медицинскому заключению, внутри которого дифференцируются подтипы безумия страсти и безумия гения, тип иронии безумия, в котором различаются подтипы пародии и страшных рассказов Впервые подробно исследована эволюция романтического и реалистического нарративов безумия в прозе Н А Полевого и А И Герцена В свете междисциплинарного подхода скорректированы традиционные интерпретации мотива безумия в творчестве АС Пушкина, МЮ Лермонтова, НВ Гоголя Выделен и интерпретирован в контексте романтического дискурса безумия «чаадаевский текст» Исследована риторика и семантика «сравнительной психиатрии» в прозе А И Герцена Проанализирована экзистенциальная природа и функции сумасшествия в «Записках сумасшедшего» Н В. Гоголя и «Двойнике» Ф М Достоевского

Теоретическая значимость. Результаты исследования позволяют проследить историческую динамику литературного процесса так называемых «переходных», «промежуточных» эпох (Ю Н Тынянов), определить роль концепта безумия в смене культурных парадигм и в развитии художественной антропологии (литературного психологизма), дополняют представления о формировании нарративов русской литературы на основе семантизации и эстетизации новых знаний о человеке и мире как составляющих элементов прогресса в искусстве

Практическая ценность исследования обусловлена тем, что его основные положения могут применяться в учебном процессе при чтении общих курсов по истории русской литературы XIX в, в разработке специальных курсов и спецсеминаров по эстетике и поэтике русского романтизма, психопоэтике, культурологии, семиотике

Апробация работы. Основные положения работы отражены в 8 публикациях общим объемом 3,0 п л Диссертация обсуждалась на кафедре русской и зарубежной литературы Алтайского государственного университета По теме исследования был сделан ряд докладов на международных, региональных и межвузовски?; научных конференциях: «Наука Техника. Инновации» (Новосибирск, 2002), «Диалог культур. б» (Барнаул, 2003), «В М Шукшин Жизнь и творчество» (Барнаул, 2004), «Коммуникативистика в современном мире человек в мире коммуникаций» (Барнаул, 2005), «Культура и текст» (Барнаул, 2005),

«XXXII научная конференция студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейских классов» (Барнаул, 2005)

На защиту выносятся следующие положения.

1 А.С Грибоедов в комедии «Горе от ума» возрождает концептуальный состав ренессансного образа безумия, имплицитно содержащий романтические типы нарративов безумия

2 В романтическом дискурсе безумия 1830-1840-х гг. в результате синтеза нозологических и метафизических мотивов определяются следующие типы сюжета безумие по общественному мнению, безумие по медицинскому заключению, внутри которого дифференцируются подтипы безумия страсти и безумия гения, тип иронии безумия, включающий подтипы пародии и страшных рассказов

3 Романтизм с его поэтикой символизации, манифестирующей креативную ценность субституции реального воображаемым, представляется опытом безумия переходной эпохи

4 Эволюция концепта безумия в прозе Н А Полевого «открывает» романтический дискурс безумия в область клинической патогра-фии и заявляет проблему рецепции и аксиологии безумия в его патологической достоверности

5 Потенциально двойной код рецепции «Пиковой дамы» АС Пушкина и «Портрета» НВ. Гоголя эксплицируется в повести М Ю Лермонтова «Штосс», где метафизические компоненты сюжета получают последовательную психологическую мотивировку

6 Судьба П Я Чаадаева, его «Философические письма» и «Апология сумасшедшего» составляют целостный текст, система значений которого воспроизводит романтический сюжет безумия

7 В то время как в «сравнительной психиатрии» А И Герцена разрабатывается реалистическая «апология сумасшедшего», включающая безумца в антропологический круг, в «Записках сумасшедшего» Н В Гоголя и «Двойнике» Ф М Достоевского совершается открытие экзистенциального аспекта проблематики безумия.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка, включающего 295 наименований. Общий объем диссертации - 191 страница

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обсновывается актуальность темы, определяется степень научной новизны, теоретическая и практическая значимость, формулируются цель и задачи исследования, его методологическая база, положения, выносимые на защиту

В Главе первой «Патография русского романтизма» рассматривается содержание, структура, роль и значение концепта безумия в романтическом дискурсе

В первом разделе первой главы «"Горе от ума" А. С Грибоедова» комедия рассматривается как завершение классической эпохи, на исходе которой возникают два направления в истории безумия XIX века не-омифологизм в романтизме и аналитический метод в позитивизме На уровне персонажей в ходе конфликта семантизируются опыты социального неразумия классической эпохи Чацкий судит безумие общественных и нравственных пороков (алчность, чинопочитание, невежество) как отклонение от норм культуры и просвещения, фамусовское общество осуждает и объявляет Чацкого сумасшедшим как носителя «безумия страсти и фронды», нарушающего общественный порядок

В авторском плане и Чацкий, и его оппоненты становятся материалом, из которого создается ренессансный образ сумасшествия -«Мир как безумие перед лицом Бога» (М Фуко) — и его концептуальные составляющие образ ШггепзсЬй (корабля дураков), на котором безумец отправляется на поиски своего разума, воспроизведенный в мотиве таинственных странствий Чацкого, «искавшего ума» три года, метафора безумия как «присутствия смерти здесь и теперь», реализованная в изображении быта московского дворянства как фантасмагории масок смерти (Фамусов - чугорелый», Скалозуб - «удавленник», Горич - «смертельный неохотник», «ночь - светапреставленье»), представление о том, что безумие является «формой разума» - либо «одной из его скрытых сил», либо «парадоксальной формой его самосознания» первое на исходе классической эпохи развивается в идею безумия гения, второе - в зачатки психологической саморефлексии героя, и то, и другое имеет место в характеристике Чацкого как человека творческого, незаурядного, блистающего остроумием и в то же время рефлексирующего «Безумным вы меня прославили всем хором / Вы правы» (А С. Грибоедов) Ренессансный концепт в свернутой форме содержит типы нарративов безумия, которые будут эксплицированы в 30-40-е гг XIX в в русской романтической литературе Важнейшим из таких мотивов, обладающим активным потенциалом нарративизации, представляется «скука» Чацкого - одновременно и душевное состояние, и психическая болезнь («лечился на водах» «не от болезни, чай, от скуки») Романтический комплекс неразличения психологического и психотического аспектов меланхолии стал условием введения этой формы душевного расстройства в область эстетического

Во втором разделе «Типология романтических сюжетов о безумии» исследуется обширный корпус произведений русских романти-

ков, сюжет которых организован мотивом безумия, основанным на патографии меланхолии (грусть, депрессия, склонность к уединению, сосредоточенность на одной идее, погруженность в прошлое) и смежных с ней состояний истерии, нервной горячки, сомнамбулизма

Выделяются три типа сюжетов, условно определенные как 1) безумие по общественному мнению, 2) безумие по медицинскому заключению и 3) ирония безумия

Структура сюжета первого типа («Черная немочь» М П Погодина, «Дурочка» Н А Полевого) определяется противостоянием «странного» героя и общества, объявляющего его сумасшедшим не по факту патологии, а на основании энонсиативного ощущения «чужого», непохожего на всех, отклоняющегося от общественного способа жить и мыслить Непонятый, отверженный «высокий» герой покидает пошлый мир, погружаясь в меланхолию или решаясь на самоубийство

В сюжетах второго типа безумие героя диагностируется на основании актуальной для того времени нозологии В пределах данной типологической группы различаются сюжеты о безумии на почве страсти и безумии гения В первом подтипе, который реализуется в трех вариантах «андрогинном» («Адель» М П Погодина, «Блаженство безумия» и «Эмма» НА Полевого), «женском» («Русалка» ОМ Сомова, «Безумная» И И Козлова, «Кто же он?» Н А. Мельгунова) и «мужском» («Уединенный домик на Васильевском» В П Титова, «Латник» А А Бесту-жева-Марлинского), причиной безумия является несчастная любовь

В сюжете, который мы условно назвали «андрогинным», любовная страсть мыслится в духе пифагорейского учения как узнавание и притяжение двух половинок «небесной» души андрогина Социальное неравенство, лредрассудки толпы препятствуют их соединению в земной жизни, смерть возлюбленной становится причиной безумия и гибели влюбленного героя Умирая, он получает тайный знак, дающий надежду на новый «небесный союз».

В «женском» варианте причиной безумия является обманутая любовь Безумие героини, вопреки здравому смыслу, позволяет ей ждать и надеяться на возвращение возлюбленного.

В «мужском» варианте содержанием сюжета становится та же история, рассказанная с точки зрения героя: вынужденный покинуть возлюбленную, он отправляется в путешествие (географическое или социальное), в котором переживает душевное потрясение, вызывающее нервную горяч!су. Болезнь объясняет длительное отсутствие героя Возвращаясь, он обнаруживает, что его возлюбленную обманом склонили к замужеству (любовной связи) с другим, которое постепенно сводит ее в могилу Смерть возлюбленной становится причиной безумия героя

Внимание художников в сюжете о безумии на почве страсти концентрируется не на внешней конфликтной ситуации «странного» героя, а на его внутренних психических девиациях Подробно исследуется индивидуальный психологический состав характера героя, отмечаются его комплексы, фобии, определяющие форму психотравматического события, которое запускает механизм безумия Во всех перечисленных вариантах патогенным фактором традиционно выступает любовная страсть, но безумие, как и смерть, в романтическом диск>рсе, в отличие от классического, оценивается позитивно как благо освобождения от страданий и упование на вечный союз влюбленных «там», в лучшем мире

В сюжете о безумии гения («Портрет» Н В Гоголя, «Импровизатор», «Сильфида», «Живописец» В Ф Одоевского) душевная болезнь возникает на основе комплекса творческой неполноценности героя (художника, поэта, ученого) и предстает как момент высшего духовного существования, компенсирующего в бредовых фантазиях ощущение собственной заурядности и бездуховности, обыденности окружающего мира Это сюжет о герое, счастливом только в своем безумии, восходящий к Элианову рассказу о безумии Тресилла и предвосхищающий «Черного монаха» А.П Чехова Попытки исцеления героя-безумца, которые предпринимаются его близкими, возвращают больному рассудок, но разрушают его «блаженство», утрата счастья, полноты бытия приводит к физической или духовной гибели героя

В третьем типе сюжетов, название которого условно формулируется как «ирония безумия», дифференцируются подтипы пародии и страшных рассказов Повествовательная стратегия первого («Перстень» Е А Баратынского, «Матушка и сынок» О М Сомова, «Страшное гаданье» А А Бестужева-Марлинского) направлена на пародирование романтического дискурса в его литературных клише и поведенческих стереотипах, помешательство здесь представлено фигурой «отождествления с героем романа» (М Фуко) и определяется кругом чтения героя-безумца Содержание сюжета второго подтипа («Концерт бесов» и «Нежданные гости» М.Н. Загоскина, «Странный бал» В Н Олина, «Оборотень» О М Сомова) - инфернальная фантасмагория, основанная на народных рассказах о чертях, мертвецах, колдунах и шабашах нечистой силы, разоблачаемая в финале как бред больного белой горячкой или пациента «желтого дома»

Названные типы нарративов располагаются в различных эстетических модусах (первый - в критическом, второй - трагическом, представляющим высокую апологию безумия, третий - ироническом, сниженном, пародийном) и создаются на основании разных нозологических вариантов безумия (в первом нозологическое описание отсутству-

er, поскольку, с медицинской точки зрения, герой не является душевнобольным, второму соответствует меланхолия, третьему - слабоумие или белая горячка)

Способом эстетического оформления бреда безумного героя в романтическом нарративе служит мистика, представленная метафизическими идеями в духе пифагорейцев или средневековых мистиков, демонологическими или инфернальными образами Эстетический модус изображения мистического компонента соответствует общей модальности, характеризующей тип сюжета

В третьем и четвертом разделах первой главы мы рассматриваем историческую динамику сюжетов о безумии страсти и безумии гения, общей стратегией которых является апология безумия

Содержание третьего раздела «Эволюция патографии романтического героя в творчестве Н А Полевого» представлено тремя параграфами

В первом параграфе «"Адель" М П Погодина и "Блаженство безумия" Н А. Полевого как трансформация метафорического образа болезни в клинический» предпринимается сравнительный анализ названных произведений Безумие страсти в «Адели» не имеет отношения к патологии и несет традиционное для литературы классической эпохи метафорическое значение, определяющее меру страданий неразделенной любви Новым было то, что летальный исход любовной муки свидетельствовал о неразрешимости противоречия между нравственными установками личности романтика и укладом общественной жизни В повести Н А Полевого история любовного безумия мотивируется логикой развития душевной болезни Происхождение последней пробле-матизируется в прологе в связи с рецепцией только что прочитанной в светской гостиной фантастической повести Э -Т -А Гофмана «Meister floh» Автор выстраивает иерархию персонажей по способности различать искусство и жизнь, реальное и воображаемое Повествователь, отстаивающий картезианский приоритет разума, четко различает границу между фантазией и действительностью в тексте, как и границу между текстом и реальностью, демонстрируя собственное здравомыслие Герой-рассказчик Леонид погружается с полным доверием в фантасмагории художника, но сохраняет сознание границы между жизнью и текстом, что оставляет ему возможность возвращения из «текста» к непосредственному опыту реального бытия. Главный герой повести Антиох разрушает и эту границу полная субституция действительного воображаемым, ведущая к отрыву сознания от реальности, становится основой и содержанием его сумасшествия Повесть НА Полевого можно отнести к сервантесовскому типу («безумие через отождествле-

ние себя с героем романа») «Химеры переходит от автора к читателю, однако если для одного они были фантазией, то для другого превращаются в фангазм»4 Механизм превращения героем-безумцем книжных идеальных образов в материю жизни и наоборот, построения мифа из жизненных объектов воспроизводит модель символизма, «трансцендентальной» поэзии романтиков, основные принципы романтической концепции искусства и жизни в «Блаженстве безумия» доводятся до логического конца, парадоксально представляя романтизм как опыт безумия «переходной» эпохи (ЮН Тынянов), эпохи «взрыва» (ЮМ Лотман)

В соответствии с современной нозологией Н А Полевой корректно воспроизводит меланхолию как форму психопатии, причинами которой предстают социальная маргинальность героя, экзальтированность, фобии, составляющие кастрационный комплекс романтического характера (И П. Смирнов), и в то же время увязывает ее симптоматику с мистической идеей анамнезиса - воспоминания забытого небесного инобытия души, которое становится содержанием бредовых фантазий героя Последовательность и серьезность, с которой описывается деструкция сознания героя, «открывает» романтический дискурс безумия в область реальной клинической патологии, в связи с чем «Блаженство безумия» можно считать первым в русской литературе опытом беллетризации душевной болезни

Градация типов рецепции в повести Н А Полевого служит способом разрешения «психологической задачи», поставленной автором, получения ответа на вопрос - благом или злом является безумие героя? В авторском плане, в свете абстрактных романтических ценностей, сумасшествие представляется благом, поскольку в нем заключается возможность ухода от пошлой действительности, контакта со сверхъестественным, постижения мистической истины В плане героя-рассказчика безумие - зло, хотя и меньшее, чем зло пустоты и праздности светской жизни И позиция друга-рассказчика, и позиция автора являются внешними по отношению к действительности внутреннего самоощущения героя-безумца, которое одно могло бы свидетельствовать о том, благо или зло для него душевное расстройство. Герой безмолвен, но сквозь сочувствующую стратегию нарратива Н А Полевого пробивается реальное понимание безумия как «потери души», отличающей человека от животного

Идея возвращения души как способа излечения безумия стала важнейшим мотивом повести Н А Полевого «Эмма», дискурсивные планы

4 ФукоМ История безумия в классическую эпоху СПб, 1997 С 56

которой - естественно-научный и метафизический - анализируются во втором параграфе «"Эмма" нозология буйного помешательства и романтика исцеления» Н А. Полевой делает новый шаг в создании литературного дискурса безумия, представляя в качестве предмета искусства чистую психопатию (буйное помешательство с припадками ярости и агрессии), не очищенную, не оправленную в идеальные эстетические формы, как меланхолия В метафизическом плане повествования Н А Полевой использует в качестве материала для беллетризации душевной болезни широко известные мифологические схемы (сюжет о красавице и чудовище, миф о Пигмалионе, мистическую теорию небесного родства душ, подробно разработанную в «Блаженстве безумия») Но главное открытие совершается в естественно-научном плане повести, где взаимодействие больного и его целителей предстает в свете идей Ф. Пинеля и У Тыока, в конце XVIII в «снявших цепи» с помешанных и предложивших тактику «диалога с безумием» (М Фуко), и реализуется в стратегии преодоления страха перед безумием, установления диалога с душевнобольным, изоляции его от раздражающего воздействия среды в «Убежище» (в деревне), постоянного присутствия необходимого лица, «нравственное воздействие» которого обусловлено не его научной компетенцией, а романтическим «родством душ» безумного и целителя Н А Полевой значительно расширяет объем клинического дискурса в художественном произведении за счет подробного описания течения болезни, условий содержания больного, методов лечения, введения в повествование подобия «больничного журнала», создавая в «Эмме» сверхтекст, претендующий на функции науки и философии, предугадывая развитие литературного процесса в последующие десятилетия XIX в, когда литература, отказываясь быть только собой, опережает и замещает гуманитарные и естественные науки

Эволюция концепта безумия в направлении реалистических представлений выражается в том, что продуктивность аномалии мыслится не в конструировании инобытия (как в «Блаженстве безумия»), а в организации земного, здешнего существования безумца НА Полевой предлагает программу отношения к безумию как болезни, заявляя, что безумец - это прежде всего человек, требующий сострадания и лечения Истина безумия далека от мистики и метафизики и равна человеку, сведенному к его простейшей неотчуждаемости, «человеку минус весь окружающий его мир» (М Фуко) В повести «Эмма» обозначается начало различения культурой метафорического безумия романтиков и аутентичной проблематики душевной болезни

В третьем параграфе третьего раздела «"Дурочка" анализ опыта житейской нозологии» рассматривается дальнейшее развитие концепта

безумия в прозе Н А Полевого, который обращается к исследованию проблемы рецепции безумия не элитарным, а массовым сознанием Предметом этой рецепции в «Дурочке» является не безумие в его тяжелых, патологических формах, а неразумие, «странность», предполагающая качества, традиционно присущие романтическому герою чувствительность одухотворенность, ум, сложную душевную организацию Аналитический пафос автора персонифицирован в фигуре героя-рассказчика, который создает классификацию форм безумия, сложившихся в рецептивной практике бытового сознания, далекого от клинической диагностики, устанавливая, что во-первых, безумие переживается как данная в непосредственном ощущении противоположность «своему» («Разве Руссо не казался дураком в ряду бархатных маркизов?» -НА Полевой), во-вторых, глупостью в массовом употреблении называется то, что возвышается над низкой бытовой нормой («Какой поэт не дурак в минуты восторга?») Рассказчик разрабатывает собственную аналитическую классификацию дураков, исходя из объективного критерия глупости как отсутствия ума Стоит развернуть фокус критического зрения, как на том же основании противоположности «своей» норме разума «пустоту черепа» обнаруживают законные обитатели высшего света люди, прикрывающие «ужасающую глупость» «щеголеватыми фраками», и «красивые дуры» «куклы вдобавок к приданому» Н А Полевой открывает чрезвычайную относительность понятий ума и глупости в обиходном сознании Различие между умным и дураком зависит исключительно от групповой точки зрения, защищающей свои корпоративные правила и интересы

- Н А Полевой утверждает необходимость защиты своих «дураков» и «дурочек», отклоняющихся от низкой бытовой нормы, от бессмысленной агрессии общества, но в то же время показывает их очевидную нежизнеспособность, уязвимость, хрупкость в конце 30-х гг XIX в романтические герои, не сумевшие измениться вместе с эпохой, проигрывают в противостоянии «усредненной массе» В этом отражается и личная драма Полевого - романтика, сломленного конфликтом с действительностью и вынужденного отступиться от своих эстетических и жизненных принципов

В четвертом разделе «А С Пушкин' мания, или двойной код рецепции "Пиковой дамы"» рассматривается концепт безумия, сложившийся в стихотворении А С Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума. », запечатлевающий реальную историческую ситуацию отношения в России к сумасшествию десакрализация, страх перед безумием, практика изоляции сумасшедших, превращение факта болезни в зрелище Романтическому положительном}' императиву бегства в безумие Пушкин

противопоставляет понимание безумия как зла, большего, чем известные беды нищеты, бездомности, тяжкого труда и голода Не отрицая ценности безумия, Пушкин полагает ее не в мистическом прозрении истины, а в абсолютной свободе воли, возвращающей человека в природное состояние Парадокс счастливого безумия заключается в том, что, обретая абсолютную свободу воли, человек как низкое природное существо исключается из человеческого сообщества, становится изгоем Пушкин изменяет список причин безумия, включая в него вместо романтической праздности, одержимости идеей, сплина - страдания и страсти более материального порядка, соответствующие реальности нового времени жажду власти или наживы, вину за совершенное преступление В качестве формы патологии изображается мания как более тяжелая и необратимая по сравнению с меланхолией Маниакальные образы определяются характером героя и переживаемой им экстраординарной ситуацией

Двойной код рецепции в «Пиковой даме» предоставляет возможность как мистического, так и сугубо реалистического, психологического прочтения повести как истории безумия героя, обусловленного внешними (расстройство национальной и социальной идентичности) и внутренними (психологический конфликт между «твердой волей» и «пылким воображением») факторами его характера В перспективе данной стратегии прочтения складывается пушкинская формула безумного человека (отсутствие «истинной воли», утрата «нравственных правил», угасание мысли, вытесненной «неподвижной идеей»), отражающая реальную картину душевного расстройства и разрушающая романтические мифы «высокого безумия» ИП Смирнов называет в качестве психоаналитического кода романтизма «кастрационный комплекс», симптоматику которого рассматривает главным образом на материале лирики А С Пушкина По нашим наблюдениям, психоаналитические характеристики данного комплекса с большей очевидностью и чистотой выражены в образах героев романтической прозы боязнь наказания со стороны Отца (общественного мнения) за сексуальные притязания на недоступный объект, обусловленная комплексом социальной неполноценности; попытки снижения кастрационной тревоги посредством сублимации эротического влечения в духовной близости, платонической дружбе с возлюбленной (Димитрий в «Мели» М П. Погодина.); переживание фаллоса («локуса желания») как «отделяемого от тела и ведущего самостоятельную жизнь»3 (Антиох

5 Смирнов И П Психодиахронологика Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней М.1994 С 19

Н А Полевого воспринимает свою возлюбленную, Адельгейду, как «половину души», отделенную ее отцом - «злым демоном» Шреккен-фельдом) В этом смысле «Пиковая дама» выводит Пушкина за пределы эстетики романтизма, демонстрируя в образе Германна очевидные признаки эдипальности как психоаналитического кода реализма влечение героя к графине - старухе-Матери, которую он предпочитает Лизе, хотя та «свежее», готовность вступить в связь с графиней ради достижения полноты социализации (статуса «зрелости»), маниакальное стремление стать богатым, «тузом», занять место Отца-графз Развязка «Пиковой дамы» свидетельствует о том, что смена культурных парадигм на момент написания повести не завершилась, позиции романтизма все еще доминируют эдипальный герой, отваживающийся на реализацию своих предосудительных желаний, подвергается наказанию в соответствии с логикой кастрационной поэтики «Германн сошел с ума Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро "Тройка, семерка, туз' Торойка, семерка, дама'"» (А С Пушкин)

Содержание пятого раздела первой главы «Диалоги о безумии в романтическом дискурсе М Ю Лермонтова» составляет анализ лермонтовской повести «Штосс», диалогически адресованной «Пиковой даме» АС Пушкина и «Портрету» НВ Гоголя Смысл двойной адресации «Штосса» заключается в переводе фантастических мотивов пушкинского и гоголевского текстов на язык нозологии И в «Пиковой даме», и в «Портрете» психологическая мотивация скрыта в подтексте, потенциальна Лермонтов эксплицирует клиническое происхождение мистических явлений, последовательно мотивируя контакт с потусторонним логикой развития душевной болезни героя - ипохондрией, манией, измененным восприятием реальности, галлюцинациями Рисуя в духе романтизма меланхолию героя как акт гениального прозрения, Лермонтов лишает ее продуктивности безумие не позволяет реализовать творческий потенциал художника, ведет его к истощению духовных и физических сил, деградации и смерти Точно воспроизводя внешнюю оболочку романтического дискурса, Лермонтов разрушает ее изнутри,

В шестом разделе «"Чаадаевский текст" в романтическом дискурсе безумия» судьба Чаадаева, его «Философические письма» и «Апология сумасшедшего» рассматриваются как целостный текст, система значений которого воспроизводит романтический сюжет о безумии История объявления Чаадаева сумасшедшим повторяет сюжет о Чацком, безумце в общественном мнении Его литературно-творческий дискурс развертывает романтический сюжет о развитии меланхолии «странного» человека, включающий его традиционные элементы из-

бранничество героя и героини, платонический союз влюбленных, предназначенных друг другу судьбой, организация художественного пространства по принципу двоемирия (противопоставление России и Европы), круг чтения, выполняющий функцию источника умозрительных образов, составляющих содержание помешательства героя, утверждение ценности безумия, обеспечивающего контакт «внешнего с внутренним, видимого с невидимым» (П Я Чаадаев)

Симптоматичным в действиях Чаадаева оказывается исследованное ранее Н А Полевым неразличение границы между искусством и жизнью, обусловившее переход от роли светского оригинала-философа, который мог, не выходя из своего статуса, проповедовать что угодно в узком кругу - к серьезной публичной проповеди, от слова к поступку, от неразумия, которое развлекается и развлекает своими поучениями, к безумию, которое само верит в то, чему учит

Реакция общества на данный поступок Чаадаева свидетельствует о резком повышении в конце 30-х гг XIX в, социальной чувствительности к безумию (и неразумию как состоянию, опасно граничащему с ним) Романтическая эпоха преклонения перед безумием закончилась, от него уже не ждут чудес и мистических откровений, оно воспринимается как угроза для общества и при первых же признаках распознается и обезоруживается

Содержание Главы второй «Поэтическая динамика реалистического дискурса безумия» представлено тремя разделами

Материалом исследования в первом разделе «Риторика и семантика "сравнительной психиатрии" в прозе А И Герцена» являются произведения «Кто виноват?», «Доктор Крупов» и «Поврежденный» Обозначая в романе «Кто виноват?» психопатологические основания романтической антропологии в образе Круциферского - половую индифферентность, отсутствие непосредственного опыта сознания, идеализм, ведущий к столкновению с действительностью и бегству от нее в «мир мечтаний», меланхолическую сосредоточенность на одной идее (любовной страсти, переходящей в «безумие», крушение которой вызывает душевный слом, желание смерти и распад личности), а также несостоятельность возникающего на «изводе» романтической эпохи типа «лишнего человека», деятельные порывы которого угасают под воздействием внешних обстоятельств, в образе Бельтова, А И Герцен противопоставляет и романтику, и «лишнему человеку» качественное во всех отношениях имаго доктора Крупова, разночинца, принимающего вызов истории и результативно осуществляющего свое профессиональное и жизненное предназначение Идеальную имагологию своего героя (крепкое здоровье, глубокое духовное развитие, гармонич-

ный склад характера, отрицающий романтические крайности) Герцен основывает на русской национальной идентичности, отмечая иноземное происхождение как романтической мечтательности, меланхолии, размышлений о «мистических контроверзах», так и «скуки», «сплина» «лишнего человека»

В повести «Доктор Крупов» нарратив развертывает каталог душевных болезней Динамика повествования, во-первых, обусловлена ходом «изложения» теории «сравнительной психиатрии», автором которой является заглавный герой, во-вторых, возрастанием опыта наблюдений доктора Крупова от частного случая «глупорожденного» Левки до «повального помешательства» Действие организовано соответственно хронотопами «родного селения на берегу Оки», «дома умалишенных» и «города», моделирующего безумный социальный универсум

Освобождая безумие от мистического ореола, А.И Герцен включает его в «антропологический круг», утверждая родовое право душевнобольного на уважение его человеческого достоинства, внимание, защиту, лечение и социальную адаптацию, писатель предлагает программу не только защиты дурака, но и ответственности перед ним общества, посредством иронически-аллегорической риторики «сравнительной психиатрии» создает «моральный бесшарий» «нормального» общества, которое в своем поведении, невежестве, пороках предстает более безумным, чем обитатели «дома умалишенных» Но «безумие мира» у Герцена, в отличие от концепции классической эпохи, обусловлено не точкой зрения абсолютного разума Творца, а отклонением от истины, от естественного порядка вещей и природы человека, изуродованных дурным социальным устройством

В истории отношений сельского мира к «глупорожденному» Левке Герцен отмечает процесс десакрализации и омирщвления русского православного юродства, противопоставляя ему реалистическую апологию безумия, основанную на убеждении, что Левка превосходит «нормальных» людей и физически («шести лет он плавал как рыба, лазил на самые большие деревья, уходил за несколько верст от дома один-одинехонек, ничего не боялся, был как дома в лесу, знал все дороги» - А И Герцен), и духовно: по наблюдениям доктора Крупова, душа Левки оказывается более глубокой, самобытной и человечной, нежели у окружающих его людей, он остро, хотя и безотчетно, переживает красоту природы, испытывает сильные чувства любви, привязанности, благодарности к людям и животным, способен на самоотверженный поступок ради защиты любимого существа

Развенчивая концепцию «высокого» безумия романтиков, Герцен в повести «Поврежденный» изображает меланхолию русского барина в

свете разных точек зрения врача-психиатра, политика-социалиста, барского слуги, - совокупность которых закладывает основание метода социальной психологии Психопагография Герцена, реализуя авторскую стратегию критики концептологии и аксиологии романтизма, служит одновременно новым шагом в развитии литературного психологизма на основе социально-исторического детерминизма, в формировании нравственно-философского дискурса русской прозы, в направлении гуманизации русской литературы «Открывая» реалистическую полифункциональность литературы, Герцен на базе патографии создает своеобразный метатекст, интегрирующий языки различных дикурсивных практик публицистики, науки, философии, беллетристики

Во втором разделе «Экзистенциальная концепция безумия в "Записках сумасшедшего" Н В Гоголя» анализируется углубляющаяся тенденция русской литературы к трансформации истории жизни героя в историю его душевной болезни Безумие освобождается от метафизики, демонологии и риторической метафорики страстей, но и социальный детерминизм позитивистских концепций безумия оказывается существенно редуцированным Гоголь развивает персоналистические идеи романтиков в направлении экзистенциальной психологии, открывая природу переживания личностью своего мира и самого себя, исследуя момент перехода от нормального способа бытия-в-мире к психотическому Опережая современную ему отечественную психиатрию, Гоголь отделяет душевное заболевание от телесно-физических факторов, предлагая картину вербального поведения безумного и представляя сумасшествие как сложный процесс нарушения логических евшей, способа мышления человека До «Записок сумасшедшего» описание безумца давалось в поведенческом поле, включавшем стороннего наблюдателя; критерием нормальности или психоза являлось сходство или несходство двух личностей, одна из которых признавалась нормальной Гоголь отказывается от принципа сравнения с «нормой», ставя задачу перенести себя в странный и чуждый мир больного, принять его взгляд на мир, переживания, фантазии Отказ от репрезентации безумного героя в сравнении с нормальным приводит его к открытию, что романтическая инаковость, «странность» характера не тождественная безумию' патогенным фактором в «Записках сумасшедшего» оказывается именно похожесть на всех, заурядность, невидимость человека Травматическим моментом становится несовпадение осознания «я» как объекта в собственных глазах и как объекта в глазах Другого Мания предстает способом преодоления травматизма, противоположным меланхолии романтиков бред Попри-щина - не бегство от мира, а его пересоздание и переоценка, не уход в себя, а утверждение себя в новой реальности

В образе Попршцина представлен новый, эдипальный психотип реалистического дискурса (И Г1 Смирнов), выражающийся в эротической (отнюдь не платонической) активности и киническом нигилизме героя, который «опустошает», «делает беспризнаковой ту реальность, из предела которой он сам и весь его универсум могли бы быть также подвергнуты отрицанию»6 подвергает последовательной критике и дискриминации Отца (казначея, начальника отделения, директора, камер-юнкеров, генералов), обесценивает институты общества и его ритуалы, «разные . штуки и экивоки», отвергает как фантомы, пустые знаки чины и титулы, упраздняет все государственные границы и сами государства, открывая, что «Китай и Испания совершенно одна и та же земля» Возвращая нигилизм Поприщина к древнему кинизму, Гоголь развертывает не столько социально-политическую, сколько экзистенциальную перспективу Подобно киникам, гоголевский сумасшедший ищет и находэт под социальной оболочкой - мундирами, титулами, чинами, капиталами - общеродовое человеческое материально-телесное и душевное основание

В третьем разделе «Шизофренический синдром как сюжетообра-зующий принцип повести Ф М Достоевского "Двойник"» исследуется экзистенциальный потенциал иной, чем в «Записках сумасшедшего», реалистической формы психической патологии - шизофренического расщепления личности Голядкин, как и Поприщин, пытается обрести я-экзистенцию, абсолютную человеческую сущность, независимую от его социального положения Но пути, которыми они движутся в пространство безумия, прямо противоположны последовательной диссо-циализации Поприщина противостоит маниакальный опыт внедрения в социальную структуру Голядкина, обретения социального веса как преодоления своей «онтологической неуверенности»

Фантазии гоголевского героя, компенсирующие его социальную неполноценность, вполне удовлетворяются образами внешнего, формального социального роста «Я» «Маленький человек» Достоевского обнаруживает иллюзорность такой компенсации, но его сознание не справляется с этим открытием и пытается найти изъян в собственном составе, предполагая, что безуспешность попыток социализации связана с отсутствием в составе личности героя необходимых для этого качеств «не интригант», «паркеты лощить не мастер» Двойник создается из отчужденных Голядкиным качеств характера, обеспечивающих успешный социальный рост, но несовместимых с нравственными установками героя

6 Смирнов И П Указ соч С 107-108

20

Глубокая ирония Достоевского заключается в том, что публичное разоблачение сумасшествия героя оказывается для него моментом достижения желанной цели сумасшедший Голядкин перестает быть для общества социальной единицей, сами собой разрушаются границы, которые он безуспешно пытался преодолеть, утверждая свои человеческие права Герой Достоевского обретает на краткий миг свою я-экзистенцию и включается в антропологический круг становится просто больным человеком, который отличается от других не чином, не состоянием, а только тем, что он болен Его окружает общее участие, он примиряется с судьбой, ему предоставляют «казенный квартир, с дровами, с лихт и с прислугой» (Ф М Достоевский) в сумасшедшем доме Изоляция безумного, абсолютное сужение социального пространства парадоксально оборачивается безграничным расширением его личной экзистенции, человеческого бытия

В Заключении обобщаются результаты диссертационного исследования В дискурсе безумия 30-х-40-х гг XIX в происходит превращение метафорической «высокой болезни» романтиков, служившей знаком исключительности, инаковости героя - в патографию психического расстройства, которое исследуется в его клиническом, социальном и философском аспектах Принимая на себя функции науки, литература становится инструментом культурной рефлексии переходной эпохи В художественном дискурсе «осознают себя» антропология, социология, философия, психология и психиатрия, но в то же время, «переключаясь» в интердискурсивный режим, литература обогащает собственное содержание, совершая значительный шаг в эволюции психологизма, принципов художественного изображения человека, его бытия-в-мире и взаимодействия-с-Другими, создавая основу, на которой во второй половине XIX в, возникают великие русские психологические романы Ф М Достоевского и Л Н Толстого

Механизм семиотизации безумия, исследованный нами на материале литературы 30-х-40-х гг XIX в , продолжает работать и в последующие эпохи истории культуры, вовлекая в художественный дискурс новые элементы внехудожественной действительности, изучая и осмысливая их в процессе эстетизации и возвращая затекстовой реальности как готовое знание в образной форме, дающей импульс к развитию гуманитарных и естественных наук, определяющей особенности бытового поведения и самосознания.

По теме диссертации опубликованы следующие работы: 1 Зимина, М А «Психопат» В М Шукшина опыт патографиче-ского анализа / М А Зимина // Наука Техника Инновации сборник

материалов региональной научной конференции - Новосибирск Изд-во НГТУ, 2002 - 0,2 л л

2. Зимина, М А Нарративный аспект мотива безумия в повести Н В Гоголя «Записки сумасшедшего» / М А Зимина // Диалог культур 6 сборник материалов межвузовской конференции молодых ученых -Барнаул Изд-во БГПУ, 2004 - 0,4 п л

3 Зимина, М А Диегетическая функция нарратива в сюжете о безумии / М А Зимина // Университетская филология - образованию человек в мире коммуникаций . сборник материалов Международной научно-практической конференции - Барнаул Изд-во Алт ун-та, 2005 - 0,2 пл

4 Зимина, М А Нарративные стратегии сюжета о безумии в рассказе Э По «Вильям Вильсон» / М А Зимина // Филология и культура сборник статей -Барнаул Изд-во Алт ун-та, 2005 -0,5 пл.

5 Зимина, М А «Дебил» В М Шукшина квазисемиозис демен-ции / М А Зимина // Творчество В М Шукшина Язык Стиль Контекст . сборник материалов Международной научной конференции -Барнаул Изд-во Алт ун-та, 2006 -0,4 п.л

6 Зимина, М А Эскапистский сюжет о блаженном безумии в повести А П Чехова «Черный монах» / М А Зимина // Культура и текст-2005 сборник научных трудов Международной конференции - СПб , Самара , Барнаул Изд-во БГПУ, 2005 -0,4пл

7 Зимина, М.А Индивидуальность расколотого «Я» Безумие как форма экзистенциального самопостроения / М А Зимина // Вестник Алтайского государственного аграрного университета - 2006 -№4(24), июль - 0,4 п.л

8 Зимина, М А Пагография романтизма в повести Н А Полевого «Блаженство безумия» / М А Зимина II Вестник Челябинского государственного педагогического университета - 2007 -№3, май-июнь - 0,5 п л

Изд лиц ИД №06314 от 26 11 2001 г Подписано в печать 24 04 2007 г Формат 60x84/16 Бумага типографская Гарнитура «Тайме» Печать офсетная Уел печ л 1,25 Тираж 100 экз Заказ 17 Издательство Алтайской академии экономики и права УКМТ ААЭП Барнаул, пр Социалистический, 63

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Зимина, Марина Александровна

Введение.

Глава 1. Патография русского романтизма.

1.1. «Горе от ума» А.С. Грибоедова.

1.2. Типология романтических сюжетов о безумии.

1.3. Эволюция патографии романтического героя в творчестве Н.А. Полевого.

1.3.1. «Аде ль» М.П.Погодина и «Блаженство безумия» Н.А. Полевого как трансформация метафорического образа безумия в клинический.

1.3.2. «Эмма»: нозология буйного помешательства и романтика исцеления.

1.3.3. «Дурочка»: анализ опыта житейской нозологии.

1.4. А.С. Пушкин: мания, или двойной код рецепции «Пиковой дамы».

1.5. Диалоги о безумии в романтическом дискурсе М.Ю. Лермонтова

1.6. «Чаадаевский текст» в романтическом дискурсе безумия.

Глава 2. Поэтическая динамика реалистического дискурса безумия.

2.1. Риторика и семантика «сравнительной психиатрии» в прозе А.И. Герцена.

2.2. Экзистенциальная концепция безумия в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя.

2.3. Шизофренический синдром как сюжетообразующий принцип повести Ф.М. Достоевского «Двойник».

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Зимина, Марина Александровна

Актуальность исследования. В конце XX - начале XXI в. активизируются интегративные установки в науке, литературе, культуре в целом. Междисциплинарные исследования получают особый смысл в свете постструктуралистских концепций культуры как «текста», так как позволяют проследить самый процесс освоения новых сфер человеческого бытия, новых знаний о человеке и мире, семиотизации этих живых подвижных элементов, их связывания и закрепления в текстах культуры.

Прогресс в искусстве осуществляется благодаря восприятию художественным дискурсом новой информации, привнесенной с элементами внеху-дожественной действительности, которые эстетизируются и включаются в сферу искусства. Ф. Шиллер первый шаг к историзму в литературной критике основал на информационно-гносеологическом критерии: «Если древние поэты <.> выше в простоте форм и в том, что осязаемо и поддается внешнему воспроизведению, то новый, со своей стороны, может превзойти их в том, что неизобразимо и невыразимо, короче, в том, что именуется в создании искусства духом» [276, с. 136].

Прогресс с информационной точки зрения представляет собою увеличение количества информации в системе и усовершенствование систем управления (усиление регулятора против "вредящих воздействий")» [172, с. 97]. Особое значение в такого рода процессах имеют, по мнению Ю.М. Лотмана, эпохи культурного «взрыва», «которые могут создавать как бы окна в семиотическом пласте. Таким образом, мир семиозиса не замкнут фатальным образом в себе: он образует сложную структуру, которая все время "играет" с внележащим ему пространством, то втягивая его в себя, то выбрасывая в него свои уже использованные и потерявшие семиотическую активность элементы» [150,42-43].

Знание о том, как происходит накопление и эстетизация новой информации, как создается на основе последней семиотический нарративный потенциал литературной эпохи, обладающий «эволюционными возможностями», требует междисциплинарного подхода. Как отмечает Ю.Б. Борев, «Эстетика и теория литературы XX в. взаимодействуют с небывало обширным кругом смежных дисциплин: философией, аксиологией, культурологией, искусствознанием, рецептивной эстетикой, психологией, герменевтикой, теорией информации, риторикой, семиотикой, лингвистикой, нарратологией, текстологией и другими науками» [30, с. 16].

Актуальным остается исследование концепта безумия в истории литературы, доминировавшего в переходные эпохи смены культурных парадигм. Безумие в такие исторические «промежутки» символизирует смерть старого разума и рождение нового, но еще младенческого, незрелого, погруженного в хаос становления мира новых идей, форм, образов. Через великие нарративы безумия Эразма Роттердамского («Похвала глупости»), М. де Сервантеса («Дон Кихот Ламанчский»), В.Шекспира («Гамлет», «Макбет», «Король Лир» и др.), Д. Свифта («Путешествие Гулливера») осуществляется переход в представлениях о человеке от средневековья к Ренессансу, от Древнего мира к Новому времени. Тема безумия в романтической литературе становится вехой перехода от классического абсолютизма к персонализму и к индивидуальной психологии. Через «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя и «сравнительную психиатрию» А.И. Герцена происходило освоение социальной психологии масс и экзистенциальной феноменологии личности. В чеховской «Палате №6» и «Черном монахе» совершилось открытие «изолированных друг от друга, эмоционально холодных индивидов с изощренной рефлексией» [220, с. 4], то есть психологии человека XX в. В современной литературе тема безумия («Школа для дураков» С. Соколова, «Вечная мерзлота» Н. Садур, «Дочь Бухары» Л. Улицкой, «Взятие Измаила» М. Шишкина, «Жизнь с идиотом» В. Ерофеева и мн. др.) свидетельствует о радикальной смене культурных алгоритмов на рубеже нового тысячелетия.

Обращение к 30-м-40-м гг. XIX в. имеет актуальный смысл как исследование первоначального в русской литературе опыта семиотизации и беллетризации безумия, обусловленного «промежуточными» факторами историко-литературного процесса, соотносимого с современной социокультурной ситуацией.

Актуальность предпринятого исследования обусловлена, таким образом, современной социокультурной ситуацией, необходимостью ее самоописания через опыт аналогичных эпох, междисциплинарным подходом, позволяющим проследить процессы семиотизации и эстетизации новых сфер действительности и знаний о человеке и мире, в частности, концепта безумия в исторической динамике литературы от романтизма к реализму. Актуальны возможность реинтерпретации в свете данного подхода безумия как темы произведений русской классики, определение роли и значения в процессе смены культурных парадигм в первой половине XIX в. творчества писателей «второго ряда» (таких как М.П. Погодин, Н.А. Полевой), а также новый взгляд на место в этом процессе фигуры А.И. Герцена.

В связи с избранными аспектами исследования картину состояния изученности проблемы представляют, во-первых, труды, посвященные романтизму и месту концепта безумия в русской и западноевропейской культуре: JI.K. Антощук, М.М. Бахтина, И.И. Гарина, Л.Я. Гинзбург, Г.А. Гуковского, М. Евзлина, В.М. Жирмунского, И. Котляревского, Ю.М. Лотмана, Д.С. Лихачева, Ю.В. Манна, А.В. Селезневой, В.Н. Топорова, Ю.Н. Тынянова, Б.М. Эйхенбаума (названия работ даны в списке литературы).

В числе последних исследований поэтики, концепции и эстетики безумия в русском романтизме отметим диссертации Л.К.Антощук [11] и А.В. Селезневой [220].

Л.К. Антощук предпринимает культурологическое осмысление романтического текста в его эпохе, в которой «в форму безумия <.> выливается <.> вопрос о смысле бытия» [11, с. 4] и само безумие рассматривается как «универсальный язык духовного ответа». Столь широкая трактовка концепта безумия определила внимание исследователя к мотивам и образам, имеющим лишь косвенное отношение к патографии: подробно рассматривается тип странника, возникающий на основе романтического отчуждения от «толпы», «света», «суеты мира», разочарования в жизни и «скуки», процесс формирования романтического отчуждения в мотивах бегства, странничества, творчества как почвы изоляции и безумия, анализируются культурные и литературные поведенческие образцы.

Интерес представляет рассмотрение вершинных произведений романтизма на фоне тривиальной массовой литературы, где, по мнению Л.К. Антощук, безумие лишается всей его продуктивности: «Безумие констатируется как наличное состояние человека и мира, но оно же - замкнутый круг, из которого нельзя вырваться» [11, с. 13-14]. Два выхода из ситуации тупика, констатируемого в литературе «второго эшелона», представлены в творчестве Н.В. Гоголя и А.С. Пушкина: во-первых, это перемещение безумия в мифологическую парадигму сознания, происходящее в раннем творчестве Н.В. Гоголя («Вечер накануне Ивана Купала» (Петрусь) - безумие как наказание за преступление; «Страшная месть» (Катерина) - безумие отчаяния); во-вторых - совершаемый вопреки романтической свободе духа «переход воображения» за границу объективной реальности, обусловленный внутренней логикой мотива безумия, в текстах, несущих элементы реалистической поэтики («Пиковая дама» А.С. Пушкина, «Портрет» Н.В. Гоголя, «Штосс» М.Ю. Лермонтова).

Признавая методологическую ценность данного исследования, отметим, что Л.К. Антощук рассматривает образы безумия как уже готовые, сложившиеся элементы вторичной знаковой системы, превратившиеся в художественные метафоры, мифы, литературные клише, паттерны; поэтому в поле зрения исследователя оказываются большей частью тексты, не содержащие реальной клинической картины душевного расстройства, например, «Маленькие трагедии» А.С. Пушкина, «Нос» и «Шинель» Н.В. Гоголя и др.

В том же плане анализа философско-эстетической концепции безумия романтиков осуществлена диссертация А.В. Селезневой, материалом исследования которой оказываются философско-эстетические трактаты, письма, эссе, другие документальные и теоретические материалы романтического дискурса, а художественные произведения рассматриваются преимущественно в качестве иллюстраций к составляющим концепта безумия. В разработанной автором классификации эстетических концепций безумия, складывающихся в традиции русского романтизма (безумие гения, противопоставленного толпе; безумие и образы страстей, которые изображаются как аффекты, выходящие за пределы нормального состояния психики; безумие и образы измененных состояний сознания - горячки, бреда, агонии, одержимости, эмоционального подъема; типы безумия, подвергающиеся негации в романтической эстетике), собственно патологические формы безумия представлены только в четвертом типе и рассматриваются как однозначно подвергаемые негации, ведущие к болезни, деградации личности, обозначающие тупик развития духа, утрату присущих человеку духовных качеств. Подобная интерпретация патологических форм безумия в художественной литературе представляется нам не совсем обоснованной, так как не учитывает их значительного концептологического и текстопорождающего потенциала. Кроме того, в работе А.В. Селезневой не исследуется историческая динамика развития и формирования художественного концепта безумия даже в пределах романтического дискурса, не позволяя увидеть эволюцию и перспективу темы безумия в русской литературе XIX в.

В свете поставленной нами проблемы исследования поэтики и семиотики безумия в системе культуры «переходных эпох» нам более близки работы интегративного характера, рассматривающие безумие на границе смежных дисциплин. Первыми опытами такого подхода явились психоаналитические исследования.

В начале XX в. появляется ряд работ 3. Фрейда, посвященных анализу произведений искусства («Царь Эдип и Гамлет», «Бред и сны в "Градиве" В. Иенсена», «Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детстве», «Моисей Микеланджело», «Сюжеты сказок в сновидениях», «Достоевский и отцеубийство» и др.). Художественный, и в том числе литературный материал исследователь рассматривает как продукт сознания, которое работает так же, как сознание невротика или ребенка. Художник подобен ребенку, потому что в своих текстах он материализует свой внутренний мир, и при этом он, как никто другой, свободен от внешних ограничений; его желания и влечения, блокированные реальностью, сильнее желаний обычного человека, поэтому ему приходится, как и невротику, использовать мир фантазии, чтобы там найти замену неудовлетворенным желаниям. Но если невротик, следуя развитию своего заболевания, уходит от реальности в мир собственных фантазий, то художнику удается избежать этого благодаря высокоразвитой способности к сублимации - преобразованию низшей, первичной психической энергии в энергию художественного творчества. При этом Фрейд неоднократно констатирует, что с помощью психоанализа невозможно разгадать тайну красоты, искусства, эстетического; психоанализ работает как эффективная прикладная методика, раскрывающая побудительные мотивы и структурные механизмы художественного творчества (фантазирования). Исследователь-психоаналитик расшифровывает произведение искусства, считая его свидетельством, символом психического состояния художника.

В России «психоанализ быстро и своеобразно развивался в атмосфере "серебряного века" и первых футуристических экспериментов большевиков» [288, с. 2]. По свидетельству А. Эткинда, в 10-30-е гг. XX в. психоаналитическое учение было одной из важнейших философских концепций, определяющих культурную и интеллектуальную жизнь эпохи: «В многоцветной мозаике быстро развивавшейся культуры необычные идеи Зигмунда Фрейда воспринимались быстро и без того ожесточенного сопротивления, которое они встречали на Западе» [288, с. 3]. Первые русские психоаналитики были связаны с литературными кругами, во-первых, профессионально - среди их пациентов было немало поэтов и политиков; во-вторых, вслед за Фрейдом многие из них предпринимают исследование литературных произведений с позиций психоанализа. Р.А. Авербух анализирует творчество В.В. Розанова, Б.Д. Фридман рассматривает психоаналитический механизм идеализма на материале романа И.С. Тургенева «Рудин», А. Кашина-Евреинова в работе «Подполье гения» исследует сексуальные источники творчества Достоевского, Т. Розенталь также занимается Достоевским. Первый президент Российского психоаналитического общества, психиатр И.Д. Ермаков, выступает организатором Московского психоаналитического общества исследователей художественного творчества. В 1923 и 1924 гг. Ермаков публикует свои работы «Этюды по психологии творчества А.С. Пушкина» и «Очерки по анализу творчества Н.В. Гоголя». Вл. Ходасевич, первый слушатель, которому Ермаков прочитал «Этюды», пишет, что он «был погружен в бурный поток хитроумнейших, но совершенно фантастических натяжек и произвольных умозаключений, стремительно уносивших исследователя в черный омут нелепицы» [цит. по: 287, с. 8]. С методологической точки зрения эта оценка справедлива: Ермаков анализирует Гоголя, Пушкина, Достоевского и их героев, приписывая им «такие чувства и их комплексы, как будто это живые люди, пациенты аналитика, которых он слушал на кушетке или <.> наблюдал в клинике» [287, с. 8]. A.M. Эткинд, занимая позицию психолога-практика, находит это недопустимым, поскольку «искусство психоаналитика начинается с материала, а не с выводов» [287, с. 8]: в процессе анализа он узнает о своих пациентах нечто иное, чем знают все остальные, а о литературных героях «Ермаков и даже сам Фрейд знают то и только то, что написано» [287, с. 8].

Творчество Достоевского было благодарным материалом для психоаналитиков. Еще один русский эмигрант, АЛ. Бем, в 1925 г. в Праге собирает «Семинарий по изучению Достоевского», в котором произведения, мотивы и герои Достоевского исследуются на основании психоаналитического метода Фрейда. Результаты деятельности «Семинария» были опубликованы в четырех сборниках «О Достоевском» (Прага, 1929,1933, 1936, 1972) [19].

На протяжении XX в. психоанализ как метод гуманитарных наук значительно видоизменяется: «Скрещиваясь с философией Ницше и Хайдеггера, с критической философией франкфуртской школы и, позднее, с разными постструктуралистскими и постмарксистскими разочарованиями, психоаналитическая теория ушла от просветительских риторик Фрейда и эволюционировала к герметическим интерпретациям в стиле Жана Лакана» [287, с. 7]. От классических работ психоаналитиков об искусстве, в которых тексты рассматриваются как непосредственная репрезентация клинического опыта, автор и герои анализируются как живые люди с чувствами и поступками, психоаналитический метод уходит к анализу наррации, поэтики, интертекстуальных зависимостей. В результате этих трансформаций психоаналитический подход в настоящее время занимает одну из важнейших позиций гуманитарной методологии, попадает в число наиболее эффективных и востребованных методов в теоретическом дискурсе постструктурализма, в культурной рефлексии постмодерна.

Постструктурализм легитимировал эклектику методов исследования. В конце XX - начале XXI в. в качестве метода используется все, и очень охотно - психоанализ, который в большей или меньшей степени определяет стратегию исследований И.П. Смирнова, М.Г. Ямпольского, А.К. Жолковского, О.Б. Вайнштейн, Б.М. Парамонова, A.M. Эткинда, В. Руднева, А. Пекуровской, С. Зимовца и многих других. Игорь П. Смирнов в работе «Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней» [225] констатирует, что психоанализ с момента своего появления представляет собой методологическую тотальность, относительно которой можно занять две позиции: либо согласиться с тем, что все в мире происходит «по Фрейду» и в пределах психоаналитического концепта попытаться изобрести что-то свое, либо найти какой-то другой концепт, объясняющий реальность (как Ж. Делез и Ф. Гваттари в работе «Анти-Эдип»). И в том, и в другом случае деятельность исследователя можно с легкостью объяснить в терминах психоанализа как покорность «отцовскому» авторитету Фрейда или как попытку бунта, «отцеубийства». Сам Смирнов находит возможность преодоления жесткой дихотомической предопределенности и «дописывает» теорию Фрейда, развивает положения психоанализа о стадиях развития человеческой психики, доводя их до логического предела. Он реконструирует психоисторию русской культуры XIX-XX вв., определяя для каждой формации соответствующий ей культурогенный психотип и логическую операцию в терминах психоанализа: филогенез культуры, согласно его теории, представляет собой палиндром относительно человеческого онтогенеза. Последовательность филогенетических форм обратна последовательности форм онтогенеза: романтизму соответствует кастрационный характер, реализму эди-пальный, культуре «серебряного века» истерический, модерну садистический, постмодерну шизонарциссический. В романтизме субъект иррефлекси-вен, он превращается в свою противоположность, когда домогается объекта; в реализме субъект аналогичен всем другим в своей связи с объектом; в символизме субъект не находит объекта; в авангарде отрицает объект; в тоталитарной культуре субъект получает свой объект в процессе самоотрицания; в постмодерне субъект равен объекту.

И.П. Смирнов использует психоанализ как универсальный принцип психологии и психоистории, не останавливаясь на фактах психопатологии субъекта текста, сюжета, культуры. Он рассматривает кастрационную лирику А.С. Пушкина, но обходит вниманием произведения, где безумие непосредственно явлено в сюжете («Русалка», «Пиковая дама», «Борис Годунов»), хотя именно в психопатологических феноменах с наибольшей очевидностью раскрывается содержание психогенной фазы той или иной культурной эпохи и именно в них очевиден отход Пушкина от кастрационной символики, как например в «Пиковой даме» (см. п. 1.4 дисертации).

Останавливаясь лишь на вершинных фигурах и текстах, в литературе романтизма И.П. Смирнов рассматривает только А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя, тогда как именно в романтизме концепт безумия формируется раньше и полнее в литературе «второго эшелона», которая с большей отчетливостью и вниманием определяет черты концепции безумия; в этом смысле несправедливым представляется и вывод JI.K Антощук, заявляющей, что только в творчестве Пушкина осуществляется снятие романтической концепции безумия и выход к реалистической психологии - в литературе «второго ряда» эти процессы также наблюдаются и протекают с большей интенсивностью, Кроме того, при всей выверенное™ логики и основательности работы Смирнова, психоаналитический метод ограничивает перспективу исследования, как правило, оставляя за его пределами культурологические, социальные аспекты художественного произведения, всегда очень важные для русской литературы.

Предметом исследования В.П. Руднева «Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология» [214] является человеческая психика, которая рассматривается не в клиническом, а в метапсихологическом аспекте с использованием в качестве методологического инструмента пато-графии - «изучения того, как особенности психопатологии отражены в тексте - в данном случае в художественном тексте, или дискурсе» [214, с. 6]. Руднев выделяет шесть типов характера: циклоидный, эпилептоидный, истерический, психастенический, ананкастический и шизоидный; шесть модальностей («тип[ов] высказывания с точки зрения его отношения к реальности» [214, с. 9]): аксиологическую, деонтическую, алетическую, эпистемическую, временную и пространственную, с которыми каждый тип характера соотносится по-своему. Вторым параметром модели отношений характера с реальностью является механизм защиты (вытеснение, изоляция, отрицание, интро-екция, проекция и идентификация). Сочетание в характере человека модальности высказывания и механизма защиты В.П. Руднев называет «механизмом жизни». Цель его работы - исследование механизмов жизни как феноменов человеческого сознания, явленных в текстах культуры (прежде всего в литературных произведениях): «художественный дискурс обладает такой особенностью, что черты психической конституции его автора запечатлеваются в нем особым образом, и это позволяет лучше изучить особенности механизмов жизни, связанных определенными конституциями» [214, с. 6].

Как и Смирнов, Руднев разделяет литературный процесс на стадии, каждая из которых определяется одним из двух типов душевного расстройства (паранойя или депрессия), в которые могут трансформироваться все шесть механизмов защиты в случае увеличения угрозы со стороны внешнего мира: «Каждый тип душевного расстройства <.> выстраивает свою модель мира <.> С этой точки зрения в книге противопоставляются два типа психических расстройств, в первом из которых - паранойе - мир предстает как повышенно знаковый, полный тайных смыслов, во втором - депрессии - мир, напротив, утрачивает знаковость и теряет какой бы то ни было смысл» [214, с. 6]. В истории развития культуры эти стадии чередуются; стадиальное наполнение дискурса определяется еще и типом исходного характера, возведенного в предельном значении к депрессии или паранойе.

В сущности, Руднев повторно реализует концептуальную стратегию Смирнова, используя в качестве кода, структурирующего историю культуры, не психоаналитическую, а психологическую модель. При этом художественные произведения служат только иллюстративным материалом для его анализа, имеющего целью изучение психологического, а не эстетического аспекта антропологии.

Фундаментальными в развитии междисциплинарных методологий представляются опыты семиотических исследований: работы Р. Барта, М. Фуко, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова и др., оперирующих социологическими, культурологическими, мифологическими методиками исследования, делающих объектом анализа сам процесс семиотизации. В нашей работе мы руководствовались трудом М. Фуко «История безумия в классическую эпоху» [263], рассматривающим процесс семиотизации безумия - превращения клинической и социальной практики в образы, мифы, нарративы - в контексте психиатрии, культуры, литературы, социологии.

Психиатрия как отрасль медицинского знания и как социальный институт появилась сравнительно недавно. Психиатрию XIX в. отделяет исторический разрыв от предшествующих представлений о душевной болезни и практик обращения с душевнобольным. Фуко в своей работе описывает этот разрыв, показывая, как процессы рецепции безумия, развивающиеся на протяжении всей эпохи рационализма, «классической эпохи» XVII-XVIII вв., приводят к возникновению психиатрии, и как в безумце проступают черты психически больного. В одном из интервью Фуко говорит: «Мой замысел не в том, чтобы написать историю развития науки психиатрии. Это скорее история социального, морального и ассоциативного (imaginaire) контекста, в котором развивалась эта наука. Ибо мне кажется, что до XIX в., если не сказать - до наших дней, не было объективного знания безумия, а была всего лишь формулировка в терминах, аналогичных научным, определенного (морального, социального) опыта неразумия» [цит. по: 229, с. 9-10]. До XIX в. безумия как болезни не было, поскольку не было психиатрии: наука сама конституирует свой предмет. Безумие - историческая форма опыта субъекта. Человек как субъект посткультурной континуальности сформировался в процессе приобретения этого опыта. Чтобы понять, чем мы сейчас являемся, нам нужно исследовать этот процесс.

Фуко показывает, как постепенно складывается опыт психической болезни, играющий столь заметную роль в современном искусстве и философии. Разумеется, речь идет не о внутреннем мире и переживаниях психических больных, а о том, что среди различных образов, символов, понятий, входящих в систему представлений современной культуры и составляющих форму современного опыта, существует и весьма значимый образ психической болезни. Этот образ формирует современный опыт восприятия и изучения человека. Фуко показывает, что начиная с XIX в. современная культура непреднамеренно, неосознанно создавала такой образ психической болезни, в который можно вглядываться, ища разгадки собственной сущности, ибо психическая болезнь понимается как проявление этой скрытой сущности. Фуко свидетельствует об историчности этого опыта, обрисовывая его глубокое отличие от представлений XVII-XVIII вв., исследуя психопатологию не как психиатр и не как социолог, а как историк культуры: безумие рассматривается им как культурный феномен, формы рецепции которого свидетельствуют о стадиях развития человеческого сознания, и художественного в том числе.

Применяя разработанную М. Фуко методологию, мы рассматриваем концепт безумия в литературе в его исторической динамике, отражающей и развитие русской психиатрии и психологии, и становление психологизма в русской литературе, и эволюцию эстетики от романтизма к реализму.

Дискурс безумия в русской литературе развивался на фоне истории отечественной психиатрии, опиравшейся как на западноевропейский опыт, так и на традиции национальной культуры.

Ю.В. Каннабих в «Истории психиатрии» [110] свидетельствует, что русская «история социальной рецепции безумия» начинается значительно позднее западноевропейской - только в 1762 г. Дата связана с резолюцией, наложенной Петром III на предложение Сената поместить в монастырь душевнобольных князей Козловских: «Безумных не в монастыри определять, но построить на то нарочитый дом, как то обыкновенно и в иностранных государствах учреждены доллгаузы» [110, с. 324]. До этого момента проблема безумия не входила в сферу пристального внимания общества. Если европейская культура, начиная с XVI в., отличается повышенной чувствительностью к безумию, то русская традиция характеризуется терпимостью.

В допетровские времена душевнобольные находили помощь в монастырях, где на безумца смотрели скорее как на жертву темных сил, чем как на источник зла или опасности. Каннабих свидетельствует, что в те времена различали «бесноватых» (эпилептиков, истериков и кататоников) и лжеюродивых (обозначая таким образом формы безумия, которые можно было принять за симуляцию душевной болезни, например бред при ясном сознании) [110 с. 325]. Безумцы из богатых семей направлялись для духовного лечения в монастыри; к остальным не применялось никаких изолирующих, карательных или врачующих мер. В 1551 г. (царствование Ивана Грозного) в судебник включается статья о «необходимости попечения о нищих и больных», в том числе и безумных, которые хотя и составляют отдельную группу, все же рассматриваются именно как больные, направляемые в монастыри не только с целью изоляции - «чтобы не быть им помехой и пугалом для здоровых», но также и для того, чтобы дать им возможность «получить вразумление» [110, с. 326]. Понятие о безумии как о душевной болезни, никак не связанной с темными сверхъестественными силами, укореняется в русской культуре уже в XVI-XVII вв.

После указа Петра III (1762 г.) в России разрабатывается проект «долл-гауза», устройство которого подчиняется необходимости разделения больных на отдельные категории (эпилептиков, лунатиков, меланхоликов и бешеных) в зависимости от степени их безумия. Принципы содержания и лечения больных заимствуются у европейцев, но чужой опыт усваивается выборочно: в практику вводятся только целесообразные элементы, благодаря чему удается избежать чрезмерного усложнения системы призрения душевнобольных. Теория исцеления душевных болезней также отличается простотой и практической направленностью: «Все, имеющее влияние на наше тело, все страсти, обуревающие нашу душу, столь же легко производят повреждение ума, как горячка; сильное впечатление на чувство, потрясающее мозговую систему, рождает в иных глубокую меланхолию, а других делает неистовыми безумцами (maniaques). Излечение сумасшедшего бывает труднее или легче, смотря по сложению его тела и по причине, от которой произошла болезнь. Так, например, лишенные ума пьяницы, коих число весьма значительно, возвращаются к рассудку гораздо легче, чем люди, коих сумасшествие было следствием сильного гнева. Влюбленный выздоравливает от сумасшествия действием все изменяющего времени, но распутный человек, преданный своим страстям, остается всю жизнь сумасшедшим. Мы видим, однако, что особы тихого нрава, отличные своей добродетелью, человеколюбием, чистой нравственностью, подвергаются также сей ужасной болезни и часто без известной причины. Сие доказывает, что лишение ума столь же неразлучно с человеческим родом, как все другие болезни, и что человек не может избежать судьбы своей» [110, с. 452]. Безумие в России не становится признаком дурного нрава и не включается в метафизику греха, вины и искупления, оно воспринимается как несчастье, от которого никто не застрахован. Этим определяется сочувственное отношение к безумцу.

Очевидно, что реальная практика обращения с сумасшедшими в «желтых домах» отличалась от гуманной теории: в описаниях этих заведений упоминаются и «сыромятные ремни», и «цепи для приковки», и водолечение (капельница и обливание холодной водой) [110, с. 454]. Но на фоне европейских изоляторов (в особенности германских, сохранившихся нетронутыми до середины XIX в.) русская практика врачевания (вернее, почти полное отсутствие ее - за исключением простейших средств, никаких воздействий не оказывалось) представляется более человечной.

В 1828 г. положение изменяется: приводя в пример московский долл-гауз, Каннабих пишет о том, что вводятся «скорбные листы», рецептурные книги, появляются ординаторы, выполняющие те же функции, что и в настоящее время, уничтожаются цепи, устраиваются огородные и рукодельные работы, приобретаются музыкальные инструменты, биллиард для больных. Рождается клиника: московский доллгауз реформируется и переименовывается в московскую Преображенскую больницу.

Развитие русской психологии происходит, главным образом, в художественном дискурсе, достигая особенного подъема в середине XIX в.: «Русские писатели - Достоевский, Толстой и другие - осознаются как "инструмент" этого процесса. В их текстах производится тончайший психологический анализ мотивов поведения, корней социального зла, истоков аморализма, разрушительной силы произвола, самоценности личности» [189, с. 182]. В 60-х гг. XIX в. в литературной критике и социальной философии определяются два направления в исследовании проблемы человека: антропологическое (Н.Г. Чернышевский), утверждающее, что психика - это «один из жизненных процессов <.> организма», который «не является самостоятельной сущностью и не требует, чтобы быть познанной, иных средств, чем те, которыми наука добывает истину о других вещах» [189, с. 186], и теологическое (Вл. Соловьев), исходящее из духовно-телесного дуализма человека и порождающее теорию «нового религиозного сознания»; после чего психология в качестве самостоятельной науки перемещается на университетские кафедры. Но русская психология как наука так и не преодолела собственной вторично-сти, следуя за европейскими открытиями, в то время как психологический реализм стал основанием, на котором во второй половине XIX в. возникает великая русская литература. Художественные открытия Ф.М. Достоевского и JI.H. Толстого в области психопоэтики были подготовлены исследованиями психологии человека, его сознания и бессознательного в художественном дискурсе 1830-40-х гг.: в произведениях романтиков, Гоголя, Герцена.

В поле нашего внимания включается также та литературная критика и историко-литературные труды, в которых рассматриваются произведения, ставшие предметом и нашего анализа: творчество Н.А. Полевого, М.Ю. Лермонтова, А.И. Герцена, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевскиого.

Цель работы - исследование исторической динамики дискурса безумия в развитии русской литературы от романтизма к реализму, формирование на базе мотива безумия философско-эстетической антропологии «переходной эпохи» 30-х-40-х гг. XIX в.

Объектом исследования является дискурс безумия в русской литературе первой половины XIX в.

Предмет исследования - структура, типология, поэтика сюжетов о безумии в литературном процессе от романтизма к реализму.

Задачи:

1. Исследование нарративных типов безумия на фоне истории отечественной и зарубежной психиатрии.

2. Анализ синтеза нозологических и метафизических элементов в структуре романтических сюжетов.

3. Исследование эволюции романтического концепта безумии в прозе Н.А. Полевого.

4. Исследование функционирования мотива безумия в творчестве А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова.

5. Анализ «чаадаевского текста» в свете романтической концепции безумия.

6. Изучение принципа «сравнительной психиатрии» в формировании социальной психологии на базе позитивистской эстетики в творчестве А.И. Герцена.

7. Исследование становления экзистенциальной концепции безумия в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя и «Двойнике» Ф.М. Достоевского.

Методология работы была сформирована на основе междисциплинарного подхода, предполагающего рассмотрение художественного текста на стыке литературоведения, культурологии, психиатрии, психологии, психоанализа; стратегия данного метода определяется в трудах М. Фуко, В.Н. Топорова, С. Зимовца, О.Б. Вайнштейн, A.M. Эткинда, И. Паперно, А. Пекуров-ской. В диссертации использованы структурно-семиотический (Р. Барт, Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский, Е.М. Мелетинский, Т.В. Цивьян) и структурно-типологический (В.Я. Пропп, В.Б. Шкловский, О.М. Фрейденберг, Д.С. Лихачев, С.С. Аверинцев) методы анализа текста, а также элементы психоаналитического семиотического анализа (И.П. Смирнов, Д. Фернандес, А.К. Жолковский, Д. Ранкур-Лаферьер); необходимостью изучения функционирования текстов в исторической динамике культуры обусловлено использование историко-функционального метода.

Научная новизна. В диссертации впервые рассматривается дискурс безумия русской литературы первой половины XIX в. в контексте истории отечественной и зарубежной психиатрии и психологии. Выявлены способы и формы художественно-эстетического синтеза клиники и поэтики безумия, описан «репертуар» душевных болезней романтического и реалистического дискурсов, приемы и способы их беллетризации; осуществлена типология сюжетов о безумии, выделены три типа: безумие по общественному мнению; безумие по медицинскому заключению, внутри которого дифференцируются подтипы безумия страсти и безумия гения; тип иронии безумия, в котором различаются подтипы пародии и страшных рассказов. Впервые подробно исследована эволюция романтического и реалистического нарративов безумия в прозе Н.А. Полевого и А.И. Герцена. В свете междисциплинарного подхода скорректированы традиционные интерпретации мотива безумия в творчестве А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя. Выделен и интерпретирован в контексте романтического дискурса безумия «чаадаевский текст». Исследована риторика и семантика «сравнительной психиатрии» в прозе А.И. Герцена. Проанализирована экзистенциальная природа и функции сумасшествия в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя и «Двойнике» Ф.М. Достоевского.

Теоретическая значимость. Результаты исследования позволяют проследить историческую динамику литературного процесса так называемых «переходных», «промежуточных» эпох (Ю.Н. Тынянов), определить роль концепта безумия в смене культурных парадигм и в развитии художественной антропологии (литературного психологизма); дополняют представления о формировании нарративов русской литературы на основе семантизации и эстетизации новых знаний о человеке и мире как составляющих элементов прогресса в искусстве.

Практическая ценность исследования обусловлена тем, что его основные положения могут применяться в учебном процессе при чтении общих курсов по истории русской литературы XIX в., в разработке специальных курсов и спецсеминаров по эстетике и поэтике русского романтизма, психопоэтике, культурологии, семиотике.

Апробация работы. Основные положения работы отражены в 8 публикациях общим объемом 3,0 п.л. Диссертация обсуждалась на кафедре русской и зарубежной литературы Алтайского государственного университета. По теме исследования был сделан ряд докладов на международных, региональных и межвузовских научных конференциях: «Наука. Техника. Инновации» (Новосибирск, 2002), «Диалог культур. 6» (Барнаул, 2003), «В.М. Шукшин. Жизнь и творчество» (Барнаул, 2004), «Коммуникативистика в современном мире: человек в мире коммуникаций» (Барнаул, 2005), «Культура и текст» (Барнаул, 2005), «XXXII научная конференция студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейских классов» (Барнаул, 2005).

На защиту выносятся следующие положения.

1. А.С. Грибоедов в комедии «Горе от ума» возрождает концептуальный состав ренессансного образа безумия, имплицитно содержащий романтические типы нарративов безумия.

2. В романтическом дискурсе безумия 1830-1840-х гг. в результате синтеза нозологических и метафизических мотивов определяются следующие типы сюжета: безумие по общественному мнению; безумие по медицинскому заключению, внутри которого дифференцируются подтипы безумия страсти и безумия гения; тип иронии безумия, включающий подтипы пародии и страшных рассказов.

3. Романтизм с его поэтикой символизации, манифестирующей креативную ценность субституции реального воображаемым, представляется опытом безумия переходной эпохи.

4. Эволюция концепта безумия в прозе Н.А. Полевого «открывает» романтический дискурс безумия в область клинической патографии и заявляет проблему рецепции и аксиологии безумия в его патологической достоверности.

5. Потенциально двойной код рецепции «Пиковой дамы» А.С. Пушкина и «Портрета» Н.В. Гоголя эксплицируется в повести М.Ю. Лермонтова «Штосе», где метафизические компоненты сюжета получают последовательную психологическую мотивировку.

6. Судьба П.Я. Чаадаева, его «Философические письма» и «Апология сумасшедшего» составляют целостный текст, система значений которого воспроизводит романтический сюжет безумия.

7. В то время как в «сравнительной психиатрии» А.И. Герцена разрабатывается реалистическая «апология сумасшедшего», включающая безумца в антропологический круг, в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя и

Двойнике» Ф.М. Достоевского совершается открытие экзистенциального аспекта проблематики безумия.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка, включающего 295 наименований. Общий объем диссертации - 191 стр.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Дискурс безумия в исторической динамике русской литературы от романтизма к реализму"

Заключение

В комедии «Горе от ума» происходит движение от русских комедий XVIII в., в которых был представлен классический опыт с его критическим и комическим отношением к безумию, к романтическому неомифологизму безумия - благодаря тому, что Грибоедов включает в свой нарратив образы ре-нессансного безумия, в свернутом виде содержащие важнейшие мотивы, определяющие концепцию безумия, возникающую в романтизме (например мотив скуки как душевного состояния и болезни).

Комплекс неразличения психологического и психотического, сложившийся в конце XVIII в., позволяет ввести меланхолию (форму душевной болезни) в художественный нарратив. Меланхолия подвергается эстетической обработке, принимает окончательные, классические формы в стихотворении Н.М. Карамзина «Меланхолия», актуализируется под видом «хандры», «сплина» в «Горе от ума», в конце 20-х-30-х гг. XIX в. становится «модной болезнью», и в качестве клинической основы художественного сюжета порождает множество произведений.

Созданная нами типология романтических сюжетов о безумии показывает, что материал меланхолии особенно продуктивно используется в разработке сюжетов о «высоком» романтическом безумии (группа апологии), которое «обрастает» комплексом философских идей и рассматривается романтиками как безусловная ценность, поскольку предоставляет возможность контакта с потусторонним, сверхъестественным миром, постижения сокровенных истин, реализации желаний и компенсации травматических комплексов, достижения гениальности в сфере художественного творчества, философии или эзотерических знаний. Наряду с меланхолией в конструировании образов «высокого» безумия участвуют истерия, горячка, бешенство, сомнамбулизм, которые рассматриваются как дополнение меланхолии, не противоречащее основному, главному ее содержанию. Произведения, возникающие на базе этого патографического материала, располагаются в высоком, трагическом эстетическом модусе.

Смена модуса изображения в группе иронии безумия основывается на «низких» коррелятах меланхолии: используется не нервная, а белая горячка; не глубокая депрессия, а психическая заторможенность, слабоумие.

Продуктивным, выходящим за пределы романтической эстетики, обнаруживающим потенциал исторической динамики оказывается именно сюжет о «высоком» безумии, который особенно полно реализуется в творчестве Н.А. Полевого.

Уже в «Блаженстве безумия» странность, инаковость героя получает двойную интерпретацию и оценку: как «высокое» отличие романтического героя, но и как повод для нозологических наблюдений; безумие Антиоха рассматривается как знак причастности героя к сфере чудесного - но «нормальные», сочувствующие ему персонажи не осмеливаются в нее вступить, различая безумие страсти и безумие как болезнь. Второе, несомненно, воспринимается как несчастье, что и определяет эволюцию, «историю безумия» в творчестве Полевого. В «Эмме» он разрабатывает программу врачевания безумца, основанную на мистической вере в целительное могущество сродства душ, но принимающую вполне конкретные формы клинической практики с ее взаимодействием больного и доктора, методами, гипотезами, больничными журналами: романтический дискурс размыкается в область клинического. В «Дурочке» Полевой отходит от своего «открытия клиники», но зато рассматривает еще один неисследованный до тех пор аспект концепта безумия: рецепцию безумия не элитарными романтиками - философами и художниками, а бытовым обиходным сознанием. При этом речь в повести идет не о безумии в его тяжелых, патологических формах, а о неразумии, странности, предполагающей качества, изначально присущие «высокому» романтическому герою: одухотворенность, ум, чувствительность, сложную душевную организацию. Полевой в «Дурочке» выполняет еще одну задачу: завершает ме-тасюжет своего творчества. Если в «Блаженстве безумия» романтизм в целом представлялся опытом высокого безумия переходной эпохи, то в «Дурочке» переход» закончился, культура вступила в фазу стабильности и позитивного развития, в которой ценится не индивидуальность, а тип; не личность, а «толпа»; одинокий герой-романтик, не сумевший измениться вместе со временем, превращается в общем мнении в «дурачка» и становится объектом издевательств и насмешек. Полевой выступает в роли адвоката «дураков» и «дурочек», не соответствующих средней бытовой норме; он утверждает необходимость их защиты, но в то же время показывает их очевидную нежизнеспособность, уязвимость, хрупкость: герои гибнут поодиночке, не узнав друг друга и не в состоянии выдерживать давление зоологически активной «среды обитания».

В «Пиковой даме», «Портрете» и «Штоссе» - произведениях, принадлежащих к «вершинной» литературе - по-разному фиксируется тот же кризис романтического дискурса, проигрывающего новому времени в отношении ума (Пушкин выстраивает свою психологическую стратегию прочтения в расчете на умного читателя, способного понять и оценить скрытую за внешними эффектами сущность сюжета), креативности (в «Штоссе» безумный гений-романтик так ничего гениального и не сотворит, изнуряя себя страстными желаниями - обрести идеал художника и вечную любовь прекрасной женщины, выиграть во что бы то ни стало, тогда как для создания шедевра требуется прежде всего «холодный ясный ум»). Даже Гоголь, поддаваясь общему поветрию, переделывает поначалу сугубо романтический «Портрет»: «мотивировка поступков героя, его нравственной эволюции приобретает более реалистический характер. Если в первой редакции измена Чарткова идеалам высокого искусства во имя оогащения и славы объяснялась как результат вмешательства демонических сил <.> то во второй редакции Гоголь исподволь подготовляет читателя к этой перемене, показывая, что падение художника <.> объяснялось <.> склонностями самого художника» [204, с. 38319].

Чаадаевский текст» свидетельствует о резком повышении социальной чувствительности к безумию (и неразумию как состоянию, опасно граничащему с ним). Романтическая эпоха преклонения перед безумством страсти, безумием гения или идеи, вообще безумием во всех его формах - закончилась. Содержание концепта безумия и его статус в обществе изменяется: от безумия ждут уже не чудес и мистических откровений, а несомненных бедствий. Безумие превратилось в опасность, угрозу для общества, и поэтому оно при первых же признаках распознается и обезоруживается. Так и безумец -теперь уже не гениальное непостижимое существо, обитатель инобытия, а больной, «поврежденный в рассудке», «скорбный душою» человек.

Вместе с открытием в безумце общечеловеческой природы происходит его включение обратно (из инобытия) в антропологический круг: безумец попадает в поле зрения социальной философии, институтов призрения и «вразумления»; он становится предметом пристального внимания, но при этом ему не навязывают привнесенные качества или возможности (как мистицизм или провиденциализм у романтиков), а пытаются разглядеть его собственную суть. В этом сказывается и логика определяющего реалистическую культурную формацию эдипального психотипа, который осваивает окружающий мир, полагая, что он подобен, аналогичен субъекту познания [225]. Писатели реалистической эпохи смотрят на безумца как на подобного себе, исходят из того, что он такой же человек, как и все остальные, и потому имеет право на то, чем свободно пользуются нормальные люди: внимание, защиту, лечение и социализацию.

В творчестве А.И. Герцена стратегия включения безумца в антропологический круг реализуется при помощи полидискурсивности нарратива: включения в текст элементов социологии, философии, психологии, психиатрии. Наукообразность подхода Герцена конституирует безумца в качестве объекта изучения и реабилитации. В «Записках сумасшедшего» Гоголя он впервые становится субъектом и начинает говорить от собственного имени; он безумен не в сравнении с кем-то, а сам по себе; он отказывается от роли страдательной фигуры - жертвы социума и переделывает окружающий мир по своей мерке, достигая полноты человеческой экзистенции; превращается из безгласного объекта наблюдения в наблюдателя и в этой функции, будучи сам сведен к «человеку минус все то, что его окружает» [263], открывает и в других людях их общеродовую человеческую сущность.

Герой «Двойника» приходит к тому же результату - к включению в антропологический круг, в который он попадает потому, что другие признали его тоже человеком. Ситуация безумия в повести снимает социальные противоречия, «сводя» всех людей к одному «знаменателю»; эта одна из тех экзистенциальных, пороговых ситуаций, в которых люди почему-то начинают чувствовать общность друг с другом.

В дискурсе безумия 30-х-40-х гг. XIX в. происходит превращение метафорической «высокой болезни» романтиков, служившей знаком исключительности, инаковости героя - в патографию психического расстройства, которое исследуется в его клиническом, социальном и философском аспектах. Принимая на себя функции науки, литература становится инструментом культурной рефлексии переходной эпохи. В художественном дискурсе «осознают себя» антропология, социология, философия, психология и психиатрия, но в то же время, «переключаясь» в интердискурсивный режим, литература обогащает собственное содержание, совершая значительный шаг в эволюции психологизма, принципов художественного изображения человека, его бытия-в-мире и взаимодействия-с-Другими, создавая основу, на которой во второй половине XIX в. возникают великие русские психологические романы Ф.М. Достоевского и JI.H. Толстого.

Механизм семиотизации безумия, исследованный нами на материале литературы 30-х-40-х гг. XIX в., продолжает работать и в последующие эпохи истории культуры, вовлекая в художественный дискурс новые элементы внехудожественной действительности, изучая и осмысливая их в процессе эстетизации и возвращая затекстовой реальности как готовое знание в образной форме, дающей импульс к развитию гуманитарных и естественных наук, определяющей особенности бытового поведения и самосознания.

В перспективе мы планируем обратиться к исследованию дискурса безумия в русской литературе второй половины XIX в., и прежде всего зрелого творчества Ф.М. Достоевского, проанализировать роман «Братья Карамазовы», в котором разрабатывается психосистема, суммирующая опыты безумия в реалистическом дискурсе; рассмотреть рассказы А.П. Чехова «Палата №6», где критический опыт вновь возвращается в дискурс безумия (палата - вариант Корабля дураков: изоляция рассматривается как изгнание пороков, зеркалом которых становятся типы сумасшествия) и «Черный монах», в котором реализуется космическая, трагическая концепция сакрального, мистифицированного, блаженного безумия, которое не желает вернуться к разуму.

Список научной литературыЗимина, Марина Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев, С.С. Категории поэтики в смене литературных эпох / С.С. Аверинцев, M.JI. Андреев, M.JI. Гаспаров, П.А. Гринцер, А.В. Михайлов // Историческая поэтика. Литературная эпоха и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994. - С. 3-38.

2. Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции / С.С. Аверинцев. М.: Языки русской культуры, 1996. - 446 с.

3. Агранович, С.З. Двойничество : монография / С.З. Агранович, И.В. Саморукова. Самара : Изд-во «Самарский университет», 2001. - 132 с.

4. Айхенвальд, Ю.И. Силуэты русских писателей / Ю.И. Айхенвальд. -М.: Республика, 1994. 591 с.

5. Академические школы в русском литературоведении. М. : Наука, 1975.-515 с.

6. Александрова, М.А. «Странный человек» в комедии «Горе от ума» // А.С. Грибоедов. Хмелитский сборник. Смоленск : СГУ, 1998. - С. 79-94.

7. Аленький цветочек // Русские народные сказки / сост. В.П. Аникин. М.: Пресса, 1992. - С. 360-367.

8. Альтман, М.С. Гоголевские традиции в творчестве Достоевского / М.С. Альтман. Slavia : т. XXX. ; вып. 3. - Прага : Б. и., 1961. - С. 443 -461.

9. Ю.Ананьев, Б.Г. Очерки из истории русской психологии XVIII-XIX вв. / Б.Г. Ананьев. Л.: Госполитиздат, 1947. - 168 с.

10. Н.Антощук, Л.К. Концепция и поэтика безумия в русской литературе и культуре 20-30-х гг. XIX в. : автореф. дис. . канд. филол. наук / Л.К. Ан-тощук. Томск : ТГУ, 1996. - 18 с.

11. Архипов, Ю.И. Гротеск Гоголя и фантастическое начало в немецкоязычных литературах / Ю.И. Архипов, Ю.Б. Борев // Гоголь и мировая литература. М.: Наука, 1988. - С. 52-86.

12. Баратынский, Е.А. Перстень / Е.А. Баратынский // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М.: Худож. лит., 1989. - С. 109-121.

13. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика / Р. Барт. М. : Прогресс : Универс : Рея, 1994. - 616 с.

14. Барт, Р. Мифология / Р. Барт. М. : Изд-во им. Сабашниковых, 1996.-314 с.

15. Бахтин, М.М. Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук / М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. - 333 с.

16. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М. : Советская Россия, 1979. - 318 с.

17. Бахтин, М.М. Фрейдизм ; Формальный метод в литературоведении ; Марксизм и философия языка / М.М. Бахтин. М.: Лабиринт, 2000. - 638 с.

18. Бем, А.Л. Достоевский. Психоаналитические этюды / А.Л. Бем. Исследования. Письма о литературе. М. : Языки русской культуры, 2001. -С. 245-330.

19. Бем, А.Л. Первые шаги Достоевского (Генезис романа «Бедные люди») / А.Л. Бем. Исследования. Письма о литературе. М. : Языки русской культуры, 2001. С. 58-94.

20. Бем, А.Л. Сумерки героя (Этюд к работе: Отражение «Пиковой дамы» в творчестве Достоевского) / А.Л. Бем. Исследования. Письма о литературе. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 35-58.

21. Бердников, Г. Чехов и Достоевский / Г. Бердников // Вопросы литературы. 1984. - №2. - С. 105-150.

22. Берковский, Н.Я. Романтизм в Германии / Н.Я. Берковский. СПб. : Азбука-классика, 2001. - 511 с.

23. Берн, Э. Игры, в которые играют люди : Психология человеческих отношений. Люди, которые играют в игры : Психология человеческой судьбы / Э. Берн. М.: Файр-Пресс : Гранд, 1999. - 473 с.

24. Бестужев-Марлинский, А.А. Латник / А.А. Бестужев-Марлинский // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М. : Худож. лит., 1989.-С. 212-167.

25. Бестужев-Марлинский, А.А. Страшное гаданье / А.А. Бестужев-Марлинский // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. - С. 119-143.

26. Блейлер, Е. Руководство по психиатрии / Е. Блейлер. М. : Изд-во Независимой психиатрической ассоциации, 1993. - 542 с.

27. Боброва, Е.Ю. Основы исторической психологии / Е.Ю. Боброва. -СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1997. 348 с.

28. Бойко, М.Н. Авторские миры в русской культуре первой половины XIX века К. Батюшков, А. Вельтман, Н. Гоголь, И. Гончаров, А. Грибоедов, Н. Карамзин, М. Лермонтов, А. Пушкин. / М.Н. Бойко. СПб. : Дмитрий Бу-ланин, 2005.-374 с.

29. Борев, Ю.Б. Литература и литературные теории XX в. / Ю.Б. Борев // Теоретико-литературные итоги XX в. : в 2 т.; т. 1. М. : Наука, 2003. - С. 537.

30. Ботникова, А.Б. Гофман и русская литература : (Первая половина XIX в.): К проблеме русско-немецких литературных связей / А.Б. Ботникова. Воронеж : Изд-во Воронеж, ун-та, 1978. - 206 с.

31. Бочаров, С.Г. О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов / С.Г. Бочаров. М. : Сов. Россия, 1985.-296 с.

32. Бочаров, С.Г. Сюжеты русской литературы / С.Г. Бочаров. М. : Языки русской культуры, 1999. - 632 с.

33. Бунин, В.Н. О реализме раннего Достоевского / В.Н. Бунин // Русская литература. -1969. №2. - С. 147-157.

34. Бэлза, И.Ф. Исторические судьбы романтизма и музыки / И.Ф. Бэл-за. М.: Музыка, 1985. - 255 с.

35. Бялый, Г. Чехов и русский реализм : Очерки / Г. Бялый. JI. : Советский писатель, 1981. - 400 с.

36. Вайнштейн, О.Б. Язык романтической мысли : О философском стиле Новалиса и Фридриха Шлегеля / О.Б. Вайнштейн. М. : РГГУ, 1994. -80 с.

37. Вайскопф, М. Сюжет Гоголя : Морфология. Идеология. Контекст / М. Вайскопф. М.: Радикс, 1993. - 590 с.

38. Ванслов, В.В. Эстетика романтизма / В.В. Ванслов. М. : Искусство, 1996.-403 с.

39. Вацуро, В.Э. Готический роман в России / В. Вацуро. М. : Новое литературное обозрение, 2002. - 544 с.

40. Вацуро, В.Э. Пушкинская пора / В.Э. Вацуро. СПб. : Академический проект, 2000. - 623 с.

41. Вацуро, В.Э. Пушкин и литературное движение его времени /

42. B. Вацуро // Новое литературное обозрение. №59. - 2003. - С. 152-159.

43. Вдовенко, Л.И. Психологическое наследие А.И. Герцена : автореф. . дис. канд. филол. наук / Л.И. Вдовенко. Томск : ТГУ, 1964. - 22 с.

44. Волгина, Н.С. Научно-терминологическая лексика в произведениях А.И. Герцена / Н.С. Волгина. М.: Худож. лит., 1960. - 190 с.

45. Волкова, А. Пространственно-временная организация «Петербургских повестей» Н.В. Гоголя / А. Волкова // Литература. 1998. - №27.1. C. 13-21.

46. Волынский, А.Л. Достоевский / А. Волынский. СПб. : Энергия, 1906.-502 с.

47. Воронский, А.К. Петербургские повести / А.К. Воронский. Искусство видеть мир. -М.: Советский писатель, 1987. С. 368-410.

48. Выготский, Л.С. Психология / Л.С. Выготский. М. : ЭКСМО-Пресс, 2000.- 1008 с.

49. Выготский, Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский. Ростов-на-Дону : Феникс, 1998.-480 с.

50. Ганнушкин, П.Б. Избранные труды / П.Б. Ганнушкин. Ростов-на-Дону : Феникс, 1998.-414 с.

51. Гарин, И.И. Гофман: (1776-1822). Немецкий писатель, композитор, художник // И.И. Гарин. Пророки и поэты : в 7 т.; т. 1. М. : ТЕРРА, 1992. -735 с.

52. Гарин, И.И. Загадочный Гоголь / И.И. Гарин. М. : ТЕРРА, 2002.639 с.

53. Гарин, И.И. Многоликий Достоевский / И.И. Гарин. М. : ТЕРРА, 1997.-396 с.

54. Герцен, А.И. Поврежденный / А.И. Герцен. Собрание сочинений : в 30 т. ; т. 7: О развитии революционных идей в России : Произведения 18511852 гг. М.: Изд-во АН СССР, 1956. - С. 363-385.

55. Герцен, А.И. Кто виноват? / А.И. Герцен. Собрание сочинений : в 30 т. ; т. 4: Художественные произведения 1841-1846 гг. М. : Изд-во АН СССР, 1955.-С. 5-210.

56. Герцен, А.И. Доктор Крупов / А.И. Герцен. Собрание сочинений : в 30 т. ; т. 4: Художественные произведения 1841-1846 гг. М. : Изд-во АН СССР, 1955.-С. 237-268.

57. Гинзбург, Л.Я. Литература в поисках реальности / Л.Я. Гинзбург. -Л.: Советский писатель, 1987. 397 с.

58. Гинзбург, Л.Я. О литературном герое / Л.Я. Гинзбург. Л. : Советский писатель, 1987. - 222 с.

59. Гинзбург, Л.Я. О психологической прозе / Л.Я. Гинзбург. Л. : Советский писатель, 1971. - 463 с.

60. Гоголь, Н.В. Записки сумасшедшего / Н.В. Гоголь. Собрание сочинений : в 9 т.; т. 3: Повести. М.: Русская книга, 1994. - С. 148-165.

61. Гоголь, Н.В. Портрет / Н.В. Гоголь. Собрание сочинений : в 9 т. ; т. 3: Повести. М.: Русская книга, 1994. - С. 61-109.

62. Голосовкер, Я. Секрет автора. «Штосс» М.Ю. Лермонтова / Я. Голо-совкер // Русская литература. 1991. - №4. - С. 45-71.

63. Гофман, Э.-Т.-А. Повелитель блох // Э.-Т.-А. Гофман. Новеллы. М. : Худож. лит., 1978. - С. 187-329.

64. Гревцова, Е.С. Философия культуры А.И. Герцена и К.Н. Леонтьева. Сравнительный анализ / Е.С. Гревцова. М. : Изд-во Российского ун-та дружбы народов, 2002. - 122 с.

65. Греймас, А.-Ж. Структурная семантика: поиск метода / А.-Ж. Греймас. М.: Академический проект, 2004. - 367 с.

66. Грибоедов, А.С. Горе от ума / А.С. Грибоедов. Сочинения в стихах. Л.: Советский писатель, 1987. - С. 53-156.

67. Гуковский, Г.А. Пушкин и русские романтики / Г.А. Гуковский. -М.: Intrada, 1995.-319 с.

68. Гуковский, Г.А. Реализм Гоголя / Г.А. Гуковский. М. ; Л. : Гослитиздат, 1959. - 531 с.

69. Гурвич-Лицинер, С.Д. Творчество Герцена в развитии русского реализма середины XIX в. / С.Д. Гурвич-Лицинер. М.: Intrada, 1994. - 176 с.

70. Делакур, Ж.-Б. Большой словарь характеров / Ж.-Б. Делакур. Ростов-на-Дону : Феникс, 1997. - 544 с.

71. Делез, Ж. Критика и клиника / Ж. Делез. СПб. : Machina, 2002.239 с.

72. Джексон, Р.Л. Искусство Достоевского: бреды и ноктюрны / Р.Л. Джексон. М.: Радикс, 1998. - 287 с.

73. Дилакторская, О.Г. Петербургская повесть Достоевского / О.Г. Дилакторская. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. - 348 с.

74. Дилакторская, О.Г. Фантастическое в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя / О.Г. Дилакторская. Владивосток : Изд-во Дальневосточ. гос. ун-та, 1986.- 189 с.

75. Дилакторская, О.Г. Художественный мир петербургских повестей Гоголя / О.Г. Дилакторская // Н.В. Гоголь. Петербургские повести. СПб. : Худож. лит., 1995. - С. 5-28.

76. Дильтей, В. Описательная психология / В. Дильтей. СПб. : Академический проект, 1996. 348 с.

77. Дмитриев, А.С. Э.Т.А. Гофман / А.С. Дмитриев // Э.-Т.-А. Гофман. Новеллы. М.: Худож. лит., 1983. С. 3-17.

78. Достоевский, Ф.М. Двойник / Ф.М. Достоевский. Полное собр. соч.: в 30 т.; т. 1. Л.: Наука, 1972. - С. 109-230.

79. Достоевский, Ф.М. Письма 1832-1859 / Ф.М. Достоевский. Полное собр. соч.: в 30 т.; т. 28. Л.: Наука, 1985. - 479 с.

80. Достоевский, Ф.М. Черновые наброски к предполагавшейся переработке повести (ЧЩ / Ф.М. Достоевский. Полное собр. соч.: в 30 т.; т. 1. Л. : Наука, 1972.-С. 435-437.

81. Достоевский: Материалы и исследования : т. 1-17. Л.; СПб. : Наука, 1974-2005.

82. Евзлин, М.С. Мифологическая структура преступления и безумия в повести А.С. Пушкина «Пиковая дама» / М.С. Евзлин. Космогония и ритуал. М.: Радикс, 1993. - С. 241-268.

83. Евлампиев, И.И. История русской метафизики в XIX-XX вв. : в 2 ч. ; ч. 1 : Русская философия в поисках абсолюта / И.И. Евлампиев. СПб. : Алетейя, 2000.-511 с.

84. Елизаветина, Г.Г. Н.А. Полевой и А.И. Герцен (к проблеме «отцов и детей») / Г.Г. Елизаветина // Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 203-213.

85. Ермаков, И.Д. Психоанализ литературы: Пушкин. Гоголь. Достоевский / И.Д. Ермаков. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 511 с.

86. Есин, А.Б. Психологизм русской классической литературы / А.Б. Есин. М.: Просвещение, 1988. - 174 с.

87. Жилякова, Э.М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского / Э.М. Жилякова. Томск : Изд-во ТГУ, 1989. - 184 с.

88. Жирмунский, В.М. Байрон и Пушкин ; Пушкин и западные литературы / В.М. Жирмунский. Л.: Наука, 1978. - 423 с.

89. Жирмунский, В.М. Немецкий романтизм и современная мистика /

90. B.М. Жирмунский. СПб.: Аксиома, 1996. -231 с.

91. Жолковский, А.К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия / А.К. Жолковский. М.: Языки русской культуры, 1999. - 392 с.

92. Загоскин, М.Н. Концерт бесов / М.Н. Загоскин // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М.: Худож. лит., 1989. - С. 214-229.

93. Зимина, М.А. «Дебил» В.М. Шукшина: квазисемиозис деменции / М.А. Зимина // Творчество В.М. Шукшина: Язык. Стиль. Контекст : сборник материалов Международной научной конференции. Барнаул, 2006. - С. 2631.

94. Зимина, М.А. «Психопат» В.М. Шукшина: опыт патографического анализа / М.А. Зимина // Наука. Техника. Инновации : сборник материалов региональной научной конференции. Новосибирск : Изд-во НГТУ, 2002. -С. 158-160.

95. Зимина, М.А. Эскапистский сюжет о блаженном безумии в повести А.П. Чехова «Черный монах» / М.А. Зимина // Культура и текст-2005 : сборник научных трудов Международной конференции. СПб.; Самара ; Барнаул : Изд-во БГПУ, 2005. - С. 105-111.

96. Зимина, М.А. Индивидуальность расколотого «Я». Безумие как форма экзистенциального самопостроения / М.А. Зимина // Вестник Алтайского государственного аграрного университета. 2006. - №4(24), июль.1. С. 83-86.

97. Зимина, М.А. Нарративные стратегии сюжета о безумии в рассказе Э. По «Вильям Вильсон» (статья) / М.А. Зимина // Филология и культура : сборник статей. Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2005. - С. 105-113.

98. Зимина, М.А. Нарративный аспект мотива безумия в повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего» / М.А. Зимина // Диалог культур. 6 : сборник материалов межвузовской конференции молодых ученых. Барнаул : Изд-во БГПУ, 2004. - С. 89-94.

99. Зимина, М.А. Патография романтизма в повести Н.А. Полевого «Блаженство безумия» / М.А. Зимина. Вестник Челябинского государственного педагогического университета. - 2007. - №3 (май-июнь). - С. 19-24.

100. Зимина, М.А. Рассказ В.М. Шукшина «Дебил». Квазисемиозис деменции (тезисы) / М.А. Зимина // Молодежь Барнаулу : сборник материалов научно-практической конференции. - Барнаул : ИНФО-принт, 2005. -С. 67-68.

101. Зимовец, С. Клиническая антропология / С. Зимовец. М : Прагматика культуры, 2003. - 143 с.

102. Золотусский, И.П. Трепет сердца / И.П. Золотусский. М. : Современник, 1986. - 540 с.

103. Иванов, Г.В. Повесть Гоголя «Записки сумасшедшего» (Жанр. Сюжет. Помешательство и прозрение героя) / Г.В. Иванов // Вестник Ленинградского ун-та : История, языкознание, литературоведение : вып. 2. 1979. -№8.-С. 47-54.

104. Иванов, С.А. Византийское юродство / С.А. Иванов. М. : Международные отношения, 1994. - 236 с.

105. История романтизма в русской литературе : Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790-1825) / под ред. С.Е. Шаталова и др. М.: Наука, 1979. - 312 с.

106. История романтизма в русской литературе : Романтизм в русской литературе 20-30-х гг. XIX в. (1825-1840) / под ред. С.Е. Шаталова и др. М. : Наука, 1979.-328 с.

107. Каннабих, Ю.В. История психиатрии / Ю.В. Каннабих. М. : ЦТР МГП ВОС, 1994. - 528 с.

108. Карамзин, Н.М. Меланхолия / Н.М. Карамзин. Электронные данные. Режим доступа: http://www.lib.ru.

109. Карамзин, Н.М. Остров Борнгольм / Н.М. Карамзин // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского унта, 1983.-С. 29-39.

110. ИЗ. Касаткина, Т.А. Характерология Достоевского : Типология эмоционально-ценностных ориентаций / Т.А. Касаткина. М.: Наследие, 1996. -335 с.

111. Кемпински, А. Экзистенциальная психиатрия. М. ; СПб. : Совершенство : Университетская книга, 1998. 318 с.

112. Кирай, Д. Художественная структура ранних романов Достоевского / Д. Кирай // Studia Slavica Hung : т. XIV. Прага : Б. и., 1968. - С. 221-241.

113. Клеченов, Г. Мистик или мистификатор / Г. Клеченов // Вопросы литературы. -1994. Вып. 4. - С. 344-349.

114. Ковалев, А.Г. Ф.М. Достоевский как психолог / А.Г. Ковалев // Психологический журнал. -1987. Т. 8. - №4. - С. 103-110.

115. Ковач, А. О смысле и художественной структуре повести Достоевского «Двойник» / А. Ковач // Достоевский. Материалы и исследования : т. 2.- Л.: Наука, 1976. С.57-65.

116. Кожинов, В.В. Размышления о русской литературе / В.В. Кожинов. -М.: Современник, 1991. 524 с.

117. Козлов, И.И. Безумная / И.И. Козлов. Электронные данные. Режим доступа: http://www.lib.ru.

118. Козлов, C.J1. К генезису «Записок сумасшедшего» / C.J1. Козлов // Пятые тыняновские чтения : сборник тезисов. Рига : Зинатне, 1990. - С. 1215.

119. Козлова, С.М. Миростроительная функция сна и сновидения в комедии «Горе от ума» / С.М. Козлова // А.С. Грибоедов. Хмелитский сборник. Смоленск : СГУ, 1998. - С. 94-123.

120. Котляревский, И. «Мировая скорбь» в конце XVIII начале XIX в., ее основные этические и социальные мотивы и их отражение в художественном творчестве / И. Котляревский. - СПб.: Б. и., 1914. - 168 с.

121. Кочеткова, Н.Д. Литература русского сентиментализма : Эстетические и художественные искания / Н.Д. Кочеткова. СПб. : Наука, 1994. -281 с.

122. Кристева, Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / Ю. Кристева. М.: РОССПЭН, 2004. - 653 с.

123. Кузнецов, А.Н. Культурологическая аллюзия в «Записках сумасшедшего» Гоголя / А.Н. Кузнецов // Первые гоголевские чтения: Н.В. Гоголь: загадка третьего тысячелетия : сборник статей. М.: Университет, 2002. - С. 82-96.

124. Кукольник, Н.В. Антонио / Н.В. Кукольник // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М.: Худож. лит., 1989. - С. 310-335.

125. Кулешов, В.И. Этюды о русских писателях (исследования и характеристики) / В.И. Кулешов. М. : Изд-во Московского ун-та, 1982. -262 с.

126. Курилов, А.С. Он делал все, что мог: судьба и дела Н.А. Полевого / А.С. Курилов // Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 5-28.

127. Латынина, А.Н. Экзистенциалистская концепция человека и проблема отношения личности и общества у Достоевского / А.Н. Латынина // Вестник МГУ : Философия. -1969. №2. - С. 67-76.

128. Лахманн, Р. «Истерический дискурс» Достоевского / Р. Лахманн // Русская литература и медицина : Тело, предписания, социальная практика : сборник статей / под ред. К. Богданова, Ю. Мурашова, Р. Николози. М. : Новое издательство, 2006. - С. 148-170.

129. Лермонтов, М.Ю. Странный человек / М.Ю. Лермонтов. Собрание сочинений : в 4 т.; т. 3: Драмы. Л.: Наука, 1980. - С. 193-258.

130. Лермонтов, М.Ю. Штосс / М.Ю. Лермонтов. Собрание сочинений : в 4 т.; т. 4: Проза : Письма. Л.: Наука, 1981. - С. 319-335.

131. Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского : в 3 т. СПб. : Академический проект, 1993-1995.

132. Литературные манифесты западноевропейских романтиков / под ред. А.С. Дмитриева. М.: Изд-во Московского университета, 1980. - 617 с.

133. Лихачев, Д.С. Очерки по философии художественного творчества / Д.С. Лихачев. СПб.: БЛИЦ, 1999. - 192 с.

134. Лихачев, Д.С. Поэтика садов : К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст / Д.С. Лихачев. СПб.: Наука, 1991. - 370 с.

135. Лихачев, Д.С. Смех в Древней Руси / Д.С. Лихачев, A.M. Панчен-ко, Н.В. Понырко. Л.: Наука, 1984. - 295 с.

136. Лихачев, Д.С. Текстология : На материале русской литературы X-XVII вв. / Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1983. - 639 с.

137. Лобанов, М.П. Нормы психологических связей характеров (Гоголь, Достоевский, Толстой, Н. Лесков, Л. Леонов) / М.П. Лобанов. Надежда исканий : Литературно-критические статьи. М. : Современник, 1978. -432 с.

138. Ломброзо, Ч. Гениальность и помешательство / Ч. Ломброзо. М. : Республика, 1996. - 398 с.

139. XV. Тарту : Изд-во Тарт. ун-та, 1982. - С. 42-54.

140. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова : Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1998. 352 с.

141. Лотман, Ю.М. Внутри мыслящих миров: человек текст - семи-осфера - история / Ю.М. Лотман. - М.: Языки русской культуры, 1999. - 447 с.

142. Лотман, Ю.М. Массовая литература как историко-культурная проблема / Ю.М. Лотман. О русской литературе. СПб. : Искусство-СПБ, 1997.-С. 817-827.

143. Лотман, Ю.М. О «реализме» Гоголя / Ю.М. Лотман. О русской литературе. СПб.: Искусство-СПБ, 1997. - С. 694-712.

144. Лотман, Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века / Ю.М. Лотман. Избранные статьи : в 3 т. ; т. 1. Таллинн : Александра, 1992.-С. 248-269.

145. Лотман, Ю.М. Сатира Воейкова «Дом сумасшедших» / Ю.М. Лотман // Труды по русской и славянской филологии : вып. XXIV: Литературоведение. Тарту : Изд-во Тарт. ун-та, 1973. - С. 71-79.

146. Лотман, Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города / Ю.М. Лотман // Труды по знаковым системам : вып. XVIII. Тарту : Изд-во Тарт. ун-та, 1984. - С. 112-125.

147. Лотман, Ю.М. Культура и взрыв / Ю.М. Лотман. М.: Прогресс : Гнозис, 1992.-271 с.

148. Лэнг, Р. Расколотое «Я» / Р. Лэнг. СПБ. : Белый кролик, 1995.262 с.

149. Макогоненко, Г.П. Тема Петербурга у Пушкина и Гоголя : Проблемы преемственности развития / Г.П. Макогоненко // Нева. 1982. - №8. -С. 150-159.

150. Мальцев, М.И. Об эзоповском подтексте петербургских повестей Гоголя / М.И. Мальцев // Русская литература. 1972. - №3. - С. 89-97.

151. Манн, Ю.В. О гротеске в литературе / Ю.В. Манн. М. : Советский писатель, 1966. 183 с.

152. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя / Ю.В. Манн. М. : Худож. лит., 1988.-412 с.

153. Манн, Ю.В. Поэтика русского романтизма / Ю.В. Манн. М. : Наука, 1976.-375 с.

154. Манн, Ю.В. Фантастическое и реальное у Гоголя / Ю.В. Манн // Вопросы литературы. -1969. №9. - С. 106-125.

155. Марченко, Т.В. Бунт потрясенной души: о стиле «Записок сумасшедшего» Н.В. Гоголя / Т.В. Марченко // Философские науки. 1993. - №4. -С. 10-23.

156. Мелетинский, Е.М. Заметки о творчестве Достоевского / Е.М. Мелетинский. М.: Изд. центр РГГУ, 2001. - 189 с.

157. Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах / Е.М. Мелетинский. М.: Изд. центр РГГУ, 1994. - 136 с.

158. Мелыунов, Н.А. Кто же он? / Н.А. Мелыунов // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М.: Худож. лит., 1989. - С. 77-109.

159. Милованова, О.О. Эстетические позиции «Московского телеграфа» 1830-х годов / О.О. Милованова // Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 116-126.

160. Назиров, Р.Г. Достоевский Чехов: преемственность и пародия /

161. Р.Г. Назиров // Филологические науки. 1994. - №2. - С. 3-12.

162. Назиров, Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского / Р.Г. Назиров. Саратов : Изд-во Саратов, гос. ун-та, 1982 - 172 с.

163. Натуральная школа и ее роль в становлении русского реализма. -М.: Наследие, 1997. 255 с.

164. Нечаева, B.C. Ранний Достоевский (1821-1849) / B.C. Нечаева. -М.: Наука, 1979.-288 с.

165. Новиков, J1.A. Динамика мысли, характера и слова в «Двойнике» Ф.М. Достоевского / JT.A. Новиков // Русская речь. -1981. №5. - С. 22-30.

166. Ноймар, А. Художники в зеркале медицины / А. Ноймар. Ростов-на-Дону : Феникс, 1997.-415 с.

167. О прогрессе в литературе : сборник статей / под ред. А.С. Буш-мина. JI.: Наука, 1978. - 262 с.

168. О Достоевском : Достоевский в русской мысли 1881-1931 г. : сборник статей. М.: Книга, 1990. - 428 с.

169. Одиноков, В.Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского / В.Г. Одиноков. Новосибирск : Наука, 1981. - 145 с.

170. Одиноков, В.Г. Э.-Т.-А. Гофман и Ф.М. Достоевский: проблема добра и зла / В.Г. Одиноков // Литература в контексте художественной культуры : вып. 3 : сборник научных трудов. Новосибирск : НГУ, 2000. - С. 6876.

171. Одоевский, В.Ф. Бал / В.Ф. Одоевский // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. -С. 233-235.

172. Одоевский, В.Ф. Живописец / В.Ф. Одоевский. Электронные данные. Режим доступа: http://www.lib.ru.

173. Одоевский, В.Ф. Импровизатор / В.Ф. Одоевский // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983.-С. 236-247.

174. Одоевский, В.Ф. Насмешка мертвеца / В.Ф. Одоевский // Русскаяромантическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского унта, 1983. - С. 247-252.

175. Одоевский, В.Ф. Орлахская крестьянка / В.Ф. Одоевский // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М.: Худож. лит., 1989. -С.335-350.

176. Одоевский, В.Ф. Последний квартет Бетховена / В.Ф. Одоевский // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. - С. 228-233.

177. Одоевский, В.Ф. Сильфида / В.Ф. Одоевский // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. -С. 284-301.

178. Олин, В.Н. Странный бал / В.Н. Олин // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М.: Худож. лит., 1989. - С. 335-350.

179. Осмоловский, О.Н. Достоевский и русский психологический роман / О.Н. Осмоловский. Кишинев : Штиинца, 1981. - 167 с.

180. Паперно, И. Самоубийство как культурный институт / И. Папер-но М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 426 с.

181. Паперный, 3. В поисках нового Гоголя / 3. Паперный // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX начала XX в. - М.: Наследие, 1992. - С. 312-324.

182. Пекуровская, А. Страсти по Достоевскому: механизмы желаний сочинителя / А. Пекуровская. М. : Новое литературное обозрение, 2004. -601 с.

183. Петровский, А.В. История и теория психологии / А.В.Петровский, М.Г. Ярошевский. Ростов-на-Дону : Феникс, 1996.416 с.

184. Петровский, Н.А. Словарь русских личных имен / Н.А. Петровский. М.: Русские словари : Астрель, 2000. - 477 с.

185. Петрунина, Н. Проза Пушкина / Н. Петрунина. JI.: Наука, 1987. -192 с.

186. Пис, Р.А. Гоголь и «Двойник» Достоевского / Р.А. Пис // Достоевский в конце XX века. М.: Худож. лит., 1996. - С. 501-517.

187. Плоткин, Л.А. О русской литературе : А.И. Герцен, И.С. Никитин, Д.И. Писарев / JI.A. Плоткин. JI.: Худож. лит., 1986. - 331 с.

188. Погодин, М.П. Адель / М.П. Погодин // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М. : Художественная литература, 1989. -С. 54-76.

189. Погодин, М.П. Черная немочь / М.П. Погодин // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983.-С. 199-228.

190. Подорога, В. Человек без кожи: материалы к исследованию Достоевского / В. Подорога // Ad Marginem'93. М. : Ad Marginem, 1994. -С. 71-116.

191. Полевой, Н.А. Блаженство безумия / Н.А. Полевой. Избранные произведения и письма. JI.: Худож. лит., 1986. - С. 89-134.

192. Полевой, Н.А. Дурочка / Н.А. Полевой. Избранные произведения и письма. JL : Худож. лит., 1986. - С. 443-490.

193. Полевой, Н.А. Эмма / Н.А. Полевой. Избранные произведения и письма. Л.: Худож. лит., 1986. - С. 277-368.

194. Полоцкая, Э.А. Человек в художественном мире Достоевского и Чехова / Э.А. Полоцкая // Достоевский и русские писатели. М. : Худож. лит, 1971.-С. 184-245.

195. Попов, И.В. Пути гражданского самоутверждения Н. Полевого -издателя «Московского телеграфа» / И.В. Попов // Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 28-56.

196. Порошенков, Е.П. Об одной идее повести Ф.М. Достоевского «Двойник» / Е.П. Порошенков // Ученые записки Московского педагогического ин-та им. В.И. Ленина : Очерки по истории русской литературы. -1967. -№256. -С. 128-150.

197. Порошенков, Е.П. Проблема освоения и преодоления романтизма в творчестве молодого Достоевского : автореф. дис. .канд. филол. наук / Е.П. Порошенков. М.: МГУ, 1968. - 22 с.

198. Примечания // Н.В. Гоголь: Собр. соч.: в 7 т.; т. 3 : Повести. М. : Худож. лит., 1959. - С. 289-333.

199. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп. М.: Лабиринт, 2000. - 333 с.

200. Пушкин, А.С. Не дай мне Бог сойти с ума. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений : в 19 т. ; т. 3 : в 2 кн. ; кн. 1. М. : Воскресенье, 1994. - С. 322-323.

201. Пушкин, А.С. Борис Годунов / А.С. Пушкин. Полное собр. соч. : в 17 т. ; т. 7: Драматические произведения. М. : Воскресенье, 1994. - С. 199.

202. Пушкин, А.С. Русалка / А.С. Пушкин. Полное собр. соч. : в 17 т.; т. 7: Драматические произведения. М.: Воскресенье, 1994. - С. 185-213.

203. Пушкин, А.С. Пиковая дама / А.С. Пушкин. Полное собр. соч. : в 17 т. ; т. 8: Романы и повести : Путешествия. М. : Воскресенье, 1994. -С. 225-253.

204. Пушкин: исследования и материалы : т. 1-15. Л.; СПб. : Наука, 1956-1995.

205. Ранкур-Лаферьер, Д. Русская литература и психоанализ / Д. Ранкур-Лаферьер. М.: Ладомир, 2004. - 1020 с.

206. Розанов, В.В. О писательстве и писателях / В.В. Розанов. М. : Республика, 1995. - 734 с.

207. Ростопчина, Е.П. Поединок / Е.П. Ростопчина // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М. : Худож. лит., 1989. - С. 229184

208. Руднев, В.П. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология / В.П. Руднев. М.: Класс, 2002. - 264 с.

209. Руднев, В.П. Шизофренический дискурс / В.П. Руднев // Логос. -1999.-№3-4.-С. 37-44.

210. Русские эстетические трактаты первой трети XIX века : в 5 т. ; т. 2. М.: Искусство, 1974. - 648 с.

211. Сахаров, В.И. Романтизм в России: эпоха, школы, стили / В.И. Сахаров. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 255 с.

212. Сахаров, В.И. Русская проза XVIII-XIX веков : Проблемы истории и поэтики / В.И. Сахаров. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - 216 с.

213. Сведенборг, Е. О небесах, о мире духов и об аде / Е. Сведенборг. Киев : Украина, 1993. - 336 с.

214. Селезнева, А.В. Эстетика безумия в традиции русского романтизма : автореф. . канд. филос. наук / СПб.: Изд-во РПГУ им. А.И. Герцена, 2005.-22 с.

215. Семиотика безумия / под ред. Норы Букс. М. : Языки культуры, 2005. - 604 с.

216. Силантьев, И.В. Мотивный анализ / И.В. Силантьев, В.И. Тюпа, И.В. Шатин. Новосибирск : НГУ, 2004. - 240 с.

217. Слово Достоевского, 2000 : сборник статей / под ред. Ю.Н. Ка-раулова, Е.Л. Гинзбурга. М. : Азбуковник, 2001. - 595 с.

218. Смирнов, И.П. Мегаистория. К исторической типологии культуры / И.П. Смирнов. М.: Аграф, 2000. - 544 с.

219. Смирнов, И.П. Психодиахронологика : Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней / И.П. Смирнов. М. : Новое литературное обозрение, 1994. 352 с.

220. Смирнов, И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем / И.П. Смирнов. М.: Наука, 1977. - 203 с.

221. Смолина, К.А. Н.А. Полевой о классиках, Классицизме, Романтизме и романтической драме / К.А. Смолина // Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 74-94.

222. Соколов, М.В. Очерки истории психологических воззрений в России в XI—XVIII вв. / М.В. Соколов. М. : Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1963.-419 с.

223. Сокулер, 3. Структура субъективности, рисунки на песке и волны времени / 3. Сокулер // М. Фуко. История безумия в классическую эпоху. -СПб.: Университетская книга, 1997. С. 5-20.

224. Сомов, О.М. Матушка и сынок / О.М. Сомов // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. -С. 181-199.

225. Сомов, О.М. Оборотень / О.М. Сомов // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. -С. 171-179.

226. Сомов, О.М. Русалка / О.М. Сомов // Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). М. : Изд-во Московского ун-та, 1983. - С. 165171.

227. Соркина, Д.Л. «Фантастический реализм» Достоевского / Д.Л. Соркина // Ученые записки Томского ун-та. 1969. - №77. - С. 112-124.

228. Старобинский, Ж. Ирония и меланхолия: «Принцесса Брамбил-ла» Э.-Т.-А. Гофмана / Ж. Старобинский. Поэзия и знание : История литературы и культуры : в 2 т.; т. 1. М. : Языки славянской культуры, 2002. - С. 376-394.

229. Страхов, И.В. Психология литературного творчества / И.В. Страхов. М. ; Воронеж : Институт практической психологии : МОДЭК, 1998. -379 с.

230. Сучков, Б.Л. Исторические судьбы реализма. Размышления о творческом методе / Б.Л. Сучков. М.: Советский писатель, 1970. - 455 с.

231. Таборисская, Е.М. Своеобразие решения темы безумия в произведениях Пушкина 1833 года / Е.М. Таборисская // Пушкинские чтения в

232. Тарту : тезисы докладов. Таллин : Изд-во Тарт. ун та, 1987. - С. 26-30.

233. Татаринова, JI.E. А.И. Герцен / JI.E. Татаринова. М. : Мысль, 1980.-182 с.239. «Телескопское» эхо / П.Я. Чаадаев. Цена веков / под ред. Б.Н. Тарасова. М.: Мол. гвардия, 1991. - С. 161-186.

234. Титов, В.П. Уединенный домик на Васильевском / В.П.Титов // Русская романтическая новелла / под ред. А. Немзера. М. : Худож. лит., 1989.-С. 31-54.

235. Тодоров, Ц. Теории символа / Ц. Тодоров. М. : Дом интеллектуальной книги, 1999. - 384 с.

236. Томашевский, Б.М. Пушкин : Работы разных лет / Б.М. Томашев-ский. М.: Книга, 1990. - 670 с.

237. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ : Исследования в области мифопоэтического / В.Н. Топоров. М. : Прогресс : Культура, 1995. -623 с.

238. Топоров, В.Н. Петербургский текст русской литературы : избранные труды / В.Н. Топоров. СПб.: Искусство-СПБ, 2003. - 612 с.

239. Традиции и новаторство в русской классической литературе. -СПб.: Наука, 1992.-512 с.

240. Тынянов, Ю.Н. История литературы. Критика / Ю.Н. Тынянов. -СПб.: Азбука-классика, 2001. 505 с.

241. Тынянов, Ю.Н. Литературная эволюция : избранные труды / Ю.Н. Тынянов. М.: Аграф, 2002. - 495 с.

242. Тынянов, Ю.Н. Пушкин и его современники / Ю.Н. Тынянов. -М.: Наука, 1969.-424 с.

243. Тюпа, В.И. Очерк современной нарратологии / В.И. Тюпа // Критика и семиотика. 2002. - Вып. 5. - С. 5-31.

244. Тюпа, В.И. Художественность литературного произведения. Вопросы типологии / В.И. Тюпа. Красноярск : Б. и., 1987. - 486 с.

245. Уманская, М.М. Лермонтов и романтизм его времени / М.М.

246. Уманская. Ярославль : Верх.-Волж. кн. изд-во, 1971. - 304 с.

247. Успенский, Б.А. Семиотика искусства / Б.А. Успенский. М. : Языки русской культуры, 1995. - 357 с.

248. Ф. Шлегель // История эстетики : в 5 т. ; т. 3. М. : Искусство, 1967.-С. 238-257.

249. Федоров, А.В. Безумие, любовь, смерть (о повести Н.А. Полевого «Блаженство безумия») / А.В. Федоров // Литературные взгляды и творчество Н.А. Полевого. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 158-172.

250. Фернандес, Д. Древо до корней. Психоанализ творчества / Д. Фернандес. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. - 239 с.

251. Физиолог. Электронные данные. Режим доступа: http://www.lib.ru.

252. Фрейд, 3. Достоевский и отцеубийство / 3. Фрейд. Избранные труды : в 2 кн.; кн. 2. -М.: Моск. рабочий : Вся Москва, 1990. С. 80-99.

253. Фрейд, 3. Остроумие и его отношение к бессознательному / 3. Фрейд. СПб.: Азбука-классика, 2005. - 285 с.

254. Фрейд, 3. Психоанализ. Религия. Культура / 3. Фрейд. М. : Ренессанс, 1992.-291 с.

255. Фрейд, 3. Художник и фантазирование / 3. Фрейд. М. : Республика, 1995.-398 с.

256. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. М. : Лабиринт, 1997. - 448 с.

257. Фридлендер, Г.М. Пушкин. Достоевский. «Серебряный век» / Г.М. Фридлендер. СПб.: Наука, 1995. - 523 с.

258. Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / М. Фуко. -СПб.: Университетская книга, 1997. 576 с.

259. Фуко, М. Ненормальные : курс лекций / М. Фуко. СПб. : Наука, 2005.-432 с.

260. Хорни, К. Психоанализ и культура / К. Хорни, Э. Фромм. М. : Юристъ, 1995.-624 с.

261. Цивьян, Т.В. Семиотические путешествия / Т.В. Цивьян. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. - 247 с.

262. Чаадаев, П.Я. Философические письма / П.Я. Чаадаев. Цена веков / под ред. Б.Н. Тарасова. М.: Мол. гвардия, 1991. - С. 30-141.

263. Чаадаев, П.Я. Апология сумасшедшего / П.Я. Чаадаев. Цена веков / под ред. Б.Н. Тарасова. М.: Мол. гвардия, 1991. - С. 141-161.

264. Чистова, И.С. Прозаический отрывок М.Ю. Лермонтова «Штосс» и «натуральная» повесть 1840-х годов / И.С. Чистова // Русская литература. -1978. -№1.- С. 116-122.

265. Чхартишвили, Г. Писатель и самоубийство / Г. Чхартишвили. -М.: Новое литературное обозрение, 2001. 576 с.

266. Шаблий, М.П. Н.В. Гоголь и М.Ю. Лермонтов: (к истории вопроса об идейно-эстетической общности) / М.П. Шаблий // Вопросы русской литературы. 1981. - Вып. 2(38). - С. 43-50.

267. Шамахова, В.М. Проблема романтизма в эстетике Н. Полевого /

268. B.М. Шамахова // Ученые записки Томского ун-та. 1973. - №83. - С. 26-37.

269. Шамахова, В.М. Проблема художника и искусства в эстетике Н. Полевого / В.М. Шамахова // Ученые записки Томского ун-та. 1969. -№7. - С. 47-54.

270. Шатин, Ю.В. Исторический нарратив и мифология XX столетия / Ю.В. Шатин // Критика и семиотика. 2002. - Вып. 5. - С. 100-108.

271. Шеллинг // История эстетики : в 5 т.; т. 3. М. : Искусство, 1967. -С. 151-173.

272. Шиллер // История эстетики : в 5 т.; т. 3. М. : Искусство, 1967.1. C. 114-137.

273. Шкловский, В.Б. За и против. Заметки о Достоевском / В.Б. Шкловский. М.: Советский писатель, 1957. - 259 с.

274. Шкловский, В.Б. О теории прозы / В.Б. Шкловский. М. : Советский писатель, 1983.-383 с.

275. Шкуринов, П.С. П.Я. Чаадаев. Жизнь, деятельность, мировоззрение / П.С. Шкуринов. -М.: Изд-во Московского ун-та, 1960. 147 с.

276. Шлаин, М.И. Эволюция гротеска в петербургских повестях Н.В. Гоголя / М.И. Шлаин // Вестник Московского ун-та : Философия. -1971.-№4.-С. 16-25.

277. Шмид, В. Нарратология / В. Шмид. М.: Наука, 2003. - 625 с.

278. Щенников, Г.К. Достоевский и русский реализм / Г.К. Щенников. Свердловск : Изд-во Урал. гос. ун-та, 1987. - 349 с.

279. Эйхенбаум, Б.М. О литературе : Работы разных лет / Б.М. Эйхенбаум. М.: Советский писатель, 1987. - 540 с.

280. Эйхенбаум, Б.М. О прозе : О поэзии / Б.М. Эйхенбаум. JI. : Худож. лит., 1986.-453 с.

281. Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. М. : Академический проект: Парадигма, 2005. - 223 с.

282. Эпштейн, М. О значении детали в структуре образа: «Переписчики» у Гоголя и Достоевского / М. Эпштейн // Вопросы литературы. 1984. -№12.-С. 134-145.

283. Эткинд, A.M. И.Д.Ермаков и начало русского психоанализа / A.M. Эткинд // И.Д. Ермаков. Психоанализ литературы. Пушкин. Гоголь. Достоевский. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - С. 5-14.

284. Эткинд, A.M. Эрос невозможного. История психоанализа в России / A.M. Эткинд. СПб.: Медуза, 1993. - 463 с.

285. Эткинд, Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. / Е.Г. Эткинд. М. : Языки русской культуры, 1999.-448 с.

286. Юнг, К.Г. Об отношении аналитической психологии к поэтико-художественному творчеству / К.Г. Юнг // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX XX вв.: Трактаты, статьи, эссе / под ред. Г.К. Косикова. - М. : Изд-во МГУ, 1987. - С. 376-398.

287. Юнг, К.Г. Психологические типы / К.Г. Юнг. М. : Университетская книга : ACT, 1996. - 716 с.

288. Юнг, К.Г. Работы по психиатрии: психогенез умственных расстройств / К.Г. Юнг. СПб.: Академический проект, 2000. - 302 с.

289. Янушкевич, А.С. Э.Т.А. Гофман в России. В.Г. Белинский о Гофмане / А.С. Янушкевич. Ученые записки Томского ун-та. - 1973. - №83. -С.38-49.

290. Ясперс, К. Общая психопатология / К. Ясперс. М. : Практика, 1997.- 1053 с.

291. Ясперс, К. Стриндберг и Ван Гог : Опыт сравнительного пато-графического анализа с привлечением случаев Сведенборга и Гельдерлина / К. Ясперс. СПб.: Академический проект, 1999. - 238 с.