автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Древнеиндийская "Наука политики"

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Никольская, Ксения Дмитриевна

Введение.

Историографический обзор.

Характеристика источника.

Глава 1.

Создание "науки политики" и представления о времени в древнеиндийской традиции.

Глава 2. Основные принципы территориальной организации идеального царства и представления о пространстве в древнеиндийской "науке политики".

Глава 3. Царь как центральная фигура «науки политики» и царская терминология.

Введение диссертации2003 год, автореферат по истории, Никольская, Ксения Дмитриевна

Среди источников по истории древней и раннесредневековой Индии выделяется комплекс текстов, традиционно причисляемых к так называемой «кшатрийской науке», своего рода, «политической литературе», или иначе, «науке политики». Единого термина для определения этой области знания в индийской традиции не существует. В текстах встречается несколько близких друг другу понятий: кшатравидья (ksatravidyä), данданити i (dandanlti), нитишастра (nitisästra), раджадхарма (räjadharma), раджашастра (räjasästra) наконец, артхашастра (arthasästra). Сколь близки или далеки друг от друга эти понятия - отдельный вопрос, рассмотрение которого выходит за рамки настоящего исследования. Очевидным является, однако, тот факт, что внимание всех текстов этой тематики сосредоточено на царской власти, на образе действий царя-кшатрия.

Наиболее известен самый ранний из сохранившихся текстов «науки политики» - «Артхашастра», создание которой приписывается Каутилье (Чанакье, Вишнугупте), легендарному советнику царя Чандрагупты Маурья. Нам не известно доподлинно, как выглядели более ранние памятники этой группы текстов, каким языком они были составлены, какие темы в себя включали. Строго говоря, мы не можем даже с уверенностью сказать, что они существовали в виде записанных текстов. Можно лишь догадываться, что этот самый ранний из известных нам памятников «науки политики» вряд ли в действительности был первым в своем роде: совершенно очевидно, что за ним стоит длительная традиция, связанная с темой царя и царства. Сведения о существовании науки такого рода сохранились в поздневедийской литературе (упанишадах, «Аштадхьяи» Панини), в эпических текстах, в буддийской литературе (джатаках)1. Однако по

1 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М. 1984, сс.26-27 стечению обстоятельств сохранился именно этот, основной текст. Действительно, он является базовым среди близких ему памятников более позднего времени: все они и тематически, и композиционно, и в плане лексики в большей или меньшей степени ориентированы на «Артхашастру» Каутильи. На нее ссылается огромное количество источников, из нее заимствуются фрагменты, терминология, наконец, общая система представлений о царе и царстве1. В конце концов, по ее образцу строятся и другие тексты, в том числе тематически, казалось бы, не имеющие никакого отношения к «науке политики», к примеру, такие как «Камасутра» Ватсьяяны Малланаги . «Артхашастра» оказывается таким же символом традиции для текстов об артхе как «Манусмрити» - для текстов о дхарме, «Камасутра» Ватсьяяны Малланаги - для текстов о каме, «Натьяшастра» -для текстов, связанных с театром, «Аштадхьяи» Панини — для текстов, относящихся к области грамматической литературы.

Как уже было сказано, «Артхашастра» находится в одном ряду с другими текстами, так или иначе связанными с традицией «политической литературы». С одной стороны, эта традиция представлена комплексом более поздних «политических шастр», таких как «Нитисара» Камандаки, «Нитивакьямрита» Сомадевасури, «Шукранитисара» и т.д. С другой же стороны, литературными (к примеру, «Панчатантрой»4) и эпическими памятниками, в первую очередь, «Махабхаратой», что связано со спецификой индийского эпоса и, прежде всего, его дидактических разделов5. В своем исследовании по истории дхармашастры Р.П.Кане, перечисляя См. Schetelich М. The Patan Fragment of Kautalya's Arthasästra: Some Remarks. - Perceptions on KautilTya Arthasästra. In Commemoration of Prof. R.P.Kangle's Birth Centenary. Mumbai, 1999, р. 187

2 О сходстве между «Артхашастрой» и «Камасутрой» см.: Jacobi Н. Kultur-, Sprach- und Literaturhistorisches aus dem KautilTya. - SKPAW, Berlin, 1911, S.962f; Jacobi H. Über die Echtheit des KautilTya. - Ibid, 1912, SS. 840-842; Jolly J. Kollectaneen zum KautilTya Arthasästra. - ZDMG, Bd.68, 1914, S. 351ff; Meyer J.J. Über das Wesen der altindischen Rechtsschriften. Leipzig, 1927, SS.393ff; Drekmeier C. Kingship and Community in Early India. Bombay, 1962, рЛ92; Wilhelm F. Die Beziehungen zwischen Kämasütra und Arthasästra. - ZDMG, 1967, Bd. 116; Scharfe H. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, s.4 etc.

3 Scharfe H. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, s.3

4 Hiliebrandt A. Indische Politiker. - Aus Alt- und Neuindien. Breslau, 1922, S.34. А.Хилпебрандт считал, что сборник «Панчатантра» служил своего рода учебником политики для царских детей.

5 см. Dahlmann J. Das Mahäbhärata als Epos und Rechtsbuch. Berlin, 1895 3 тексты, фрагменты которых, по его мнению, тесно связаны с «политической наукой», называет такие разные источники, как дхармасутры, книги «Махабхараты» («Сабхапарва», «Ванапарва» |«Араньякапарва»|, «Удьогапарва», «Шантипарва»), отдельные части «Рамаяны», группу пуран, наконец, тексты жанра смрити («Манусмрити», «Яджнавалкьясмрити», «Вишнусмрити» и пр.)1.

Практическое использование текста «Артхашастры» в нуждах исторического исследования обыкновенно сталкивается с целым рядом проблем, связанных как с общей спецификой древнеиндийских источников, так и с особенностями конкретно этого текста. В «Артхашастре» практически отсутствуют такие географические ориентиры, которые позволяли бы связывать образ описываемого государства с конкретной областью Индии. Точно так же и данные о времени составления трактата2, не считая номинальной связи с Каутильей, не позволяют безоговорочно относить его к конкретному периоду индийской истории. Идеи о том, что данный текст не соотносится с какой-либо конкретной территорией, конкретным лицом или же историческим событием, но является общим изложением «государственной мудрости», появились в историографии довольно давно . Иными словами, памятник обыкновенно рассматривается исследователями как теоретическое сочинение.

Хронологический диапазон индийской истории, для изучения которой привлекается «Артхашастра» Каутильи, чрезвычайно широк: от Маурийского периода и вплоть до эпохи раннего средневековья. В исследованиях по истории древней Индии к сведениям этого памятника обращаются чрезвычайно часто и в самых разных случаях. Опираясь на его материал, делают выводы о специфике социальной организации, экономики,

1 Капе P. V. History of Dharmasästra (Ancient and Medieval Religious and Civil Law). Vol. III. Poona, 1946, p. 13

2 Применительно к тексту «Артхашастры» употребление термина «трактат», в принципе, представляется не совсем удачным. Однако же соображения стиля заставляют время от времени называть текст именно так, допуская условность данного обозначения.

3 См. например: Kangle R.P. The Kautillya Arthasästra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992, p. 63 4 градостроительства, налогообложения, об организации ремесла и торговли и пр. Но, прежде всего, этот текст рассматривается историками как основной источник информации о государственном устройстве и системе управления в древней Индии. При этом стоит заметить, что вплоть до настоящего момента единой точки зрения на вопрос о времени появления памятника в историографии так и не существует. В этой связи, с равным успехом к услугам текста прибегают как сторонники традиционной даты составления текста (которые, соответственно, с его помощью пытаются воссоздать какие-либо реалии Маурийской государственности), так и приверженцы положения о более позднем времени возникновения памятника (в этом случае «Артхашастра» обнаруживает сведения о государственном устройстве Индии рубежа новой эры или же Гуптской эпохи).

Такая универсальность источника не может не показаться странной. Нелепо было бы предполагать, что характер власти, равно как и организация управления, за столь долгий период времени оставались неизменными. В то же время, очевидно, что и соответствующие части дхармашастр, и дидактические фрагменты эпоса, и более поздние тексты, восходящие к «Артхашастре», в общих чертах рисуют необыкновенно похожие картины. Само собой разумеется, в более поздних текстах по сравнению с текстами более ранними что-то все же меняется, привносятся новые детали, в силу объективных исторических обстоятельств отсутствовавшие в традиции прежде, появляется новая терминология. Однако общий канон, в соответствии с которым «строится» царство, переходит из текста в текст. Чем можно объяснить такую странность? Наиболее здравой кажется мысль о том, что, не придавая значения мелким деталям, тексты по возможности стремятся сохранить сам образ царства и его правителя в относительно первозданном виде. Иными словами, намеренная консервация базового материала является отличительным признаком памятников такого рода.

Нельзя не заметить, что в литературе по «Артхашастре» сложился некий парадокс. Фундаментальные работы по древнеиндийской истории, равно как исследования частных ее вопросов, привлекая нужные сведения из источника, как правило, обходят вниманием общие проблемы специфики памятника. Устоявшийся подход историков к данному источнику справедливо можно было бы определить как утилитарный: каждый исследователь заимствует из текста лишь те сведения, которые в большей или меньшей степени соответствуют его собственным взглядам на сущность индийского государственного устройства. Общая же система представлений, лежащих в основе «Артхашастры», равно как и целый комплекс источниковедческих вопросов, тем самым, остаются за пределами видения. Зачастую это влечет за собой превратное толкование сведений, предоставляемых памятником. Иначе обстоит дело с исследованиями другого плана: работы текстологического характера ограничивают круг своих интересов проблемами стиля и структуры памятника, оставляя содержание трактата без должного внимания.

Традиционно среди историков текст «Артхашастры» считается в высшей степени информативным источником. Вследствие этого практически нет таких исследований в области государственного устройства древней Индии, в которых не использовались бы данные этого памятника. Однако представляется, что, несмотря на колоссальное количество самых разноплановых исторических работ, все они в чем-то оказываются необыкновенно похожими друг на друга. Прежде всего, тем, что практически ни в одной из них не ставится проблема метода работы с текстами такого рода. Создается впечатление, что именно отсутствие четко разработанной методологии исследования источников-шастр порождает в историографии относительное единообразие достигаемых результатов вне зависимости от исходных положений (дата составления текста, изображение конкретного государства или же его идеального образа и пр.). В этой связи представляется целесообразным предварить не только само исследование, но даже формулировку его целей и задач и саму постановку проблемы кратким историографическим экскурсом, позволяющим в общих чертах определить наиболее характерные положения, оформившиеся в связи с текстом «Артхашастры» в исторической науке.

ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОБЗОР.

Изучению текста «Артхашастры» Каутильи в индологии посвящено значительное количество литературы, которая сама, в свою очередь, неоднократно подвергалась специальным исследованиям1. В этой связи представляется целесообразным в рамках настоящего раздела сосредоточить внимание не столько на истории изучения памятника, сколько на наиболее характерных чертах отношения к тексту «Артхашастры», сформировавшихся в исторической науке. Этим, в частности, продиктован и выбор освещаемой литературы. В самом деле, практически все исследователи, чьи работы, тематически связаны с эпохой индийской древности (рассматривают вопросы социального устройства, экономики или же государственных отношений), видят в «Артхашастре» один из важнейших источников. В силу этих обстоятельств охватить весь спектр литературы, привлекающей к исследованию текст Каутильи, оказывается задачей, практически невыполнимой. Однако сформулировать основные положения, отраженные в историографии, кажется возможным, очертив сравнительно узкий круг анализируемых статей и монографий. В этой связи стоит оговориться: круг литературы, рассматриваемой в данном разделе, намеренно сужен. Этими трудами вовсе не исчерпывается весь обширный список статей и монографий, привлекавших «Артхашастру» в качестве исторического источника, с одной стороны, и, с другой стороны, далеко не во всех случаях упоминаемые работы являются специальными исследованиями именно текста Каутильи. Однако, как кажется, они позволяют составить определенное представление о некоторых «общих местах», закрепившихся в отечественной и зарубежной историографии в связи с исследованиями

1 См. например: Вигасин A.A. Источниковедческие проблемы изучения «Артхашастры». - ВДИ, 1972, №1; Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984, сс.6-26; Trautmann Th. R. Kautilya and the Arthasästra. A Statistical Investigation of Authorship and Evolution of the Text. Leiden, 1971, pp. 1-9; Кроме того сведения по изучению «Артхашастры» содержит историографическая глава в монографии Р.С.Шармы (Sharma R.S. Aspects of Political Ideas and Institutions in Ancient India. Delhi, 1991, pp. 1-13) и т.д. данного памятника. В каком-то смысле это даст возможность, во-первых, обозначить сложившиеся в науке стереотипы, а, следовательно, постараться избежать их прямого влияния в данной работе; во-вторых, наиболее точно определить направление дальнейшего исследования.

Можно сказать, что все исследования по «Артхашастре» довольно четко делятся на те, что увидели свет до критического издания и перевода текста Каутильи, осуществленного в начале 60-х годов XX века Р.П.Кангле1, и те, что появились после. Т.Траутман в своей монографии выделяет два важнейших события, повлиявших, как ему кажется, на весь ход изучения памятника. Первым он считает открытие после Второй мировой войны в Гуджарате Патанского манускрипта - единственной известной северной версии текста «Артхашастры» -, изданного в 1959 году Муни Джиной Виджаем . Под вторым событием он, естественно, разумеет появление критического издания текста, осуществленного Р.П.Кангле .

Представления такого рода, как кажется, во многом связаны со спецификой прежних переводов источника, далеко не всегда учитывавших разночтения, присутствующие в известных рукописях «Артхашастры», и некритически пользовавшихся сведениями увидевшего свет в 1925 году санскритского комментария Ганапати Шастри. Со временем индологи все реже стали обращаться к первому переводу, изданному в 1909 году Р.Шамашастри (после появления перевода Р.П.Кангле верность первому переводу сохраняли лишь некоторые индийские ученые4). Несколько иначе обстоит дело с двумя сравнительно ранними переводами трактата на немецкий язык. Перевод первой книги «Артхашастры», выполненный в 1920

1 В настоящей работе будет использовано переиздание 1992 года: The Kautilïya Arthasastra. Vol.1. Sanskrit Text with a Glossary; Vol.2. An English Translation with Critical and Explanatory Notes. Ed. By R.P.Kangle. Delhi, 1992.

2 Подробнее о Патанском тексте см.: Schetelich M The Patan Fragments of Kautalya's Arthasastra: Some Remarks. - Perceptions on KautilTya Arthasastra. In Commemoration of Prof. R.P.Kangle's Birth Centenary. Mumbai, 1999

J Trautmann Th. R. Kautilya and the Arthasastra. A Statistical Investigation of Authorship and Evolution of the Text. Leiden, 1971, p.If.

4 Например: Sircar D.C. Political and Administrative Systems of Ancient and Medieval India. Delhi, 1974 etc году Ю.Йолли1, равно как и комментированный полный перевод источника И.Я.Мейера (1926) , как кажется, в большей степени соответствуют тексту оригинала. Они сохранили свое значение вплоть до нашего времени, и потому, наряду с переводом Р.П.Кангле, будут постоянно привлекаться для сравнения и в настоящем исследовании.

В 30-е годы в нашей стране была создана комиссия под руководством Ф.И.Щербатского, работавшая над переводом «Артахашастры» на русский язык. По результатам работы комиссии в конце 50-х годов перевод был опубликован3. Однако возможность использования его при работе с текстом оказывается весьма проблематичной. Перевод, которым изначально занималась целая группа исследователей, в итоге и ко времени издания так и не был унифицирован. В некоторых частях он оказывается настолько приблизительным, что выглядит, скорее как пересказ соответствующего фрагмента оригинала. Именно отсутствие последовательности в интерпретации лексики, а зачастую и попросту неверное истолкование самой а основной терминологии делает работу с русским переводом текста весьма затруднительной. В этой связи, из имеющихся переводов на русский язык в качестве сравнительного материала в работе будут использованы лишь переводы фрагментов трактата, выполненные А.А.Вигасиным и А.М.Самозванцевым4.

Проблемы, возникающие при интерпретации текста, во многом обусловлены и практически полным отсутствием санскритских словарей, в должной мере отражающих наиболее характерную для текста «Артхашастры» «политическую» лексику. По большей части, это связано со сравнительно поздним открытием текста трактата. Значительное количество словарей и справочных изданий, существующих в индологической науке и

1 Jolly J. Das erste Buch des KautilTya Arthasästra. ZDMG, Bd.74, 1920

2 Meyer J.J. Das altindische Buch vom Welt- und Staatsleben. Das Arthasästra des Kautilya. Leipzig, 1926

J «Артхашастра» или наука политики. Перевод с санскрита. Изд. подготовил В.И.Кальянов. М,- Л., 1959

4 Речь идет о переводе третьей книги «Артхашастры», опубликованном в совместной монографии обоих авторов: Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М.1984, сс. 55-128; а также о переводе фрагментов пятой книги, выполненном А.А.Вигасиным: История и культура признаваемых современными исследователями, увидели свет задолго до обработки принятой в «политической литературе» древней Индии лексики, либо же были составлены на основе словарей старых и потому не вполне отвечающих потребностям настоящего исследования. В сложившейся ситуации наиболее адекватным представляется краткий глоссарий, включенный Р.П.Кангле в виде приложения в его издание текста «Артхашастры»1. В данной работе интерпретация лексики трактата будет ориентирована одновременно на значения терминов, предложенные Р.П.Кангле, контексты употребления (прежде всего, связь термина с той или иной тематикой), а также значения рассматриваемых терминов в других переводах и иных текстах традиции.

Наряду со значительным количеством специальных работ, концентрирующих свое внимание именно на этом источнике, к тексту Каутильи принято обращаться практически во всех общих исследованиях по древнеиндийской истории. Различия в оценках памятника, как правило, сводятся к двум основным моментам: во-первых, каким периодом могут быть датированы сведения, предоставляемые текстом; во-вторых, описывает ли текст конкретное государство (Маурийского времени, времени Гуптов и пр.) или же излагает лишь теорию государственного управления, косвенным образом предоставляя сведения по социальной, политической и экономической ситуации в древней Индии.

Очевидно, что поднимавшиеся в начале XX века проблемы подлинности источника в настоящее время утратили свою актуальность (во многом благодаря работе, проделанной Р.П.Кангле). Иначе обстоит дело с установлением даты составления текста в том виде, в котором он известен нам. Как уже было сказано выше, вплоть до настоящего момента в литературе отсутствует единое мнение на этот счет. Значительная масса

Древней Индии. МЛ990, ссЛ07-129 и переводе и комментариях фрагментов второй книги: Вигасин A.A. «Артхашастра» и ритуалистика. - Древние культуры Восточной и Южной Азии. МЛ 999, сс.26-33; сс.36-38.

1 The KautilTya Arthasästra. Vol.1. Sanskrit Text with a Glossary. Ed. by R.P.Kangle. Delhi, 1992, pp.287-343

2 Например, Jacobi H. Über die Echtheit des KautilTya. - SKPAW, 1912

1 2 индииских ученых , а также некоторые западные индологи придерживаются традиционной датировки составления текста, соотнося его с Маурийским периодом. Признание традиционной датировки обыкновенно очерчивает и определенный круг источников, на сопоставление с которыми ориентированы в своих работах исследователи: кроме постоянных сравнений с материалами дхармасутр и дхармашастр, в таких случаях часто привлекаются данные Мегасфена (противником чего в свое время выступил

О.Штейн, показавший, что сведения Мегасфена и текста «Артхашастры» в вопросах социальных и политических отношений, а также культурного развития практически не совпадают4), иногда - материалы буддийской и джайнской традиции5. Закономерным образом авторы, сторонники наиболее ранней из дат составления «Артхашастры», ищут и находят в тексте трактата как косвенные данные по истории Индии середины I тыс. до н.э.6, так и прямое описание Маурийского государства .

В то же время, даже в случае признания традиционной датировки «Артхашастры», допускается возможность позднейшей переработки отдельных ее фрагментов или же наличие в тексте поздних интерполяций8. В качестве таковых авторы, сторонники соотнесения даты составления «Артхашастры» с Маурийский периодом, как правило, называют как раз те

1 См. например, Sharma R.S. Aspects of Political Ideas and Institutions in Ancient India. - Delhi, 1991; Mookerji R.K. Chandragupta Maurya and his Time. Delhi, 1966; Kangle R.P. The KautilTya Arthasästra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992; Puri B.N. History of Indian Administration. Bombay, 1968 etc

2 См. например, Wilhelm F. Politische Polemiken im Staatslehrbuch des Kautalya. Wiesbaden, 1960; Wilhelm F. Indien. Geschichte des Subkontinents von der Induskultur bis zum Beginn der englischen Herrschaft. Frankfurt am Main und Hamburg, 1967; Drekmeier Ch. Kingship and Community in Early India. Bombay, 1962; Ritsehl E., Schetelich M. Studien zum KautilTya Arthasästra. Berlin, 1973; Ritsehl, Sehetelieh M. Historisches im Arthasästra des Kautilya. - Das Altertum. Herausgegeben vom Zentralinstitut für Alte Geaschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschaften der DDR. Hf. 1, 1974, Bd.20 etc

3 Sharma R.S. Aspects of Political Ideas and Institutions in Ancient India. - Delhi, 1991, pp.237f; Mookerji R.K. Chandragupta Maurya and his Time. Delhi, 1966, p.68, 141; Sircar D.C. Political and Administrative Systems of Ancient and Medieval India. Delhi, 1974, pp.1, 6 etc

4 Stein O. Megasthenes und Kautilya. Wien, 1922

5 Ritsehl E., Schetelich M. Historisches im Arthasästra des Kautilya. - Das Altertum. Herausgegeben vom Zentralinstitut für Alte Geaschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschaften der DDR. Hf.I, 1974

6 См. например: Ritsehl E., Schetelich M. Historisches im Arthasästra des Kautilya. - Das Altertum. Herausgegeben vom Zentralinstitut für Alte Geaschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschaften der DDR. Hf. 1, 1974

7 Например: Wilhelm F. Indien. Geschichte des Subkontinents von der Induskultur bis zum Beginn der englischen Herrschaft. Frankfurt am Main und Hamburg, 1967; Sharma R.S. Aspects of Political Ideas and Institutions in Ancient India. - Delhi, 1991

8 RitsehlE., Schetelich M. Studien zum KautilTya Arthasästra. Berlin, 1973, S.l 1 детали, которые иные авторы рассматривают как прямые аргументы в пользу сравнительно позднего времени формирования текста (косвенные данные о торговле с античным Средиземноморьем через Александрию Египетскую, импорт шелка из Китая и пр.). Так, к примеру, Р.Ш.Шарма, который видит в тексте Каутильи прямое описание политики Маурийских правителей, разбирая сведения третьей книги трактата о процентных ставках в ростовщических операциях, замечает, что предлагаемые текстом нормы чрезмерно велики для Маурийского времени. По его убеждению, это свидетельствует в пользу того, что данные о процентных ставках «были вставлены в «Артхашастру» позднее»1.

Равным образом и Р.П.Кангле, обращаясь к упоминанию Китая (clnabhumi) в «Артхашастре», сперва пытается доказать, что этот топоним вовсе не обязательно происходит от названия династии Цинь (а, следовательно, не может быть никаких вопросов о том, каким образом он оказался в тексте Маурийской эпохи) . В итоге ученый оговаривается: нельзя исключать, - пишет он, - и тот вариант, что упоминание «Китайской земли» было вставлено в текст позднее . Кстати сказать, автор подвергает сомнению и идеи О.Штейна, указывавшего на греческое происхождение слова «surunga», что, по мнению последнего, является свидетельством сравнительно позднего времени появления текста «Артхаш астры»4. Присутствие этого слова в источнике Р.П.Кангле, правда, объясняет уже не интерполяцией. Попеременно ссылаясь, то на Б.Брелера, то на Ф.Б.Я.Кейпера, исследователь пытается доказать, что данный термин заимствован вовсе не из греческого языка. Однако же, как версия о Вавилонском происхождении, так и идеи о сходстве «surunga» с кхмерским «run», вряд ли выглядят убедительно, тем более что автор в итоге так и не формулирует свое собственное мнение на этот счет, замечая лишь, что нельзя

1 Шарма Р.Ш. Древнеиндийское общество. М.1987, с.447

2 К angle R.P. The Kautillya Arthasästra. Vol.III. A Study. Delhi, 1992, p.74

3 KangleR.P. Op.cit, p.75

4 Stein O. Eupiyf, and surungä. - ZI1, 1925, Bd.3 гарантировать греческое происхождение термина1, а, следовательно, и в санскрит этот термин мог попасть гораздо раньше, чем полагал О.Штейн.

В каком-то смысле, более последовательными в своей аргументации оказываются авторы, напротив, опровергающие традиционную датировку текста. В своей монографии Т.Траутман перечисляет целый комплекс самых разных возражений, обыкновенно выдвигаемых против традиционной датировки трактата. К таковым относятся указания на то, что употребление санскрита для составления царских эдиктов, признаваемое «Артхашастрой», в реальности фиксируется не раньше времени Гуптов (идея, принадлежащая О.Штейну). Кроме того, географический ареал, известный составителю текста, несомненно, значительно шире, нежели тот, который был известен в Маурийский период (Ю.Иолли). Наконец, в трактате нет ни малейших указаний как на самих Маурьев, так и на их столицу - Паталипутру (Ю.Иолли) . Последний аргумент представляется в меньшей степени убедительным по причинам, о которых особо будет сказано в первой главе исследования в связи с проблемой «исторического» в тексте Каутильи.

Аргументы, опровергаемые Р.П.Кангле (употребление термина «surungä», а также упоминание «Китайской земли» - «clnabhümi» и название коралла - «älakandaka»), признает Х.Шарфе, для которого наиболее о вероятной датой составления трактата является I в.н.э. Одновременно он указывает и на то, что с текстом Каутильи обнаруживают знакомство сравнительно поздние источники III-IV вв.н.э., однако же, в тексте «Махабхараты», перечисляющей авторитеты «науки о власти», имя Каутильи не упоминается вовсе.

Авторы, высказывающиеся за сравнительно позднюю дату составления текста, ориентируются в первую очередь на сопоставление материала «Артхашастры» с иными текстами smrti, относящимися к поздней

1 Kangle R.P. The KautilTya Arthasästra. Vol.III. A Study. Delhi, 1992, p.76

2 Trautmann Th. R. Kautilya and the Arthasästra. A Statistical Investigation of Authorship and Evolution of the Text. Leiden, 1971, p.5

3 Scharfe H. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, SS.211, 322 etc древности и раннему средневековью. Так Ю.Йолли, находя очевидное сходство в построении, языке и системе представлений между «Артхашастрой» и «Камасутрой» Ватсьяяны Малланаги, говорит не только о влиянии текста Каутильи на сравнительно позднюю шастру, но и полагает, что оба текста не может разделять слишком большой промежуток времени1. Наконец, как уже было сказано выше, третья группа исследователей, опираясь, прежде всего, на анализ лексики «Артхашастры», временем составления текста считает первые века новой эры2. Авторы, приверженцы более поздней датировки трактата, как правило, склонны привлекать для сравнения тексты иных этЛ3, сведения «Шантипарвы», одной из наиболее поздних книг «Махабхараты», как, впрочем, и иные ее части4, а также материалы индийской эпиграфики эпохи поздней древности5. В последнем случае «Артхашастра» оказывается пригодной для анализа государственного управления и социальной ситуации в Индии, к примеру, Гуптской эпохи6. И в этой ситуации далеко не всегда обнаруживается принципиальная разница между работами по истории Маурийского периода и исследованиями времени поздней древности, привлекающими к исследованию текст «Артхашастры».

С другой стороны, установление даты составления трактата посредством сравнения с иными текстами традиции равным образом может завести в тупик: повторяемые веками формулировки далеко не всегда позволяют выделить более ранний «пласт» в источнике либо же проследить «путь» каждой «цитаты» из текста в текст (о чем особо будет сказано в Jolly J. Kollektaneen zum KautilTya Arthasästra. - ZDMG 1914 Bd. 68, 1915 Bd. 69

2 Например, Raychaudhury H.C. Political History of Ancient India. Calcutta, 1950 (цит. по Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984, с.22); Scharfe H.

Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968; Trautmann T.R. Kautilya and the Arthasästra. A Statistical Investigation of the Autorship and Evolution of the Text. Leiden, 1973; Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984 и пр. J Например, Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984; Вигасин A.A. Основные черты социальной структуры Древней Индии. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. М.1995

4 См. например: Scharfe H. The State in Indian Tradition. Leiden, NY, Kebenhavn, Köln 1989

5 См. например: Лелюхин Д.H. Концепция идеального царства в «Артхашастре» Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства. - Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). М.1998

6 Лелюхин Д.H. Ук.соч. источниковедческом разделе исследования). Убедительнее выглядят выводы, которые при сопоставлении с иными текстами учитывают, прежде всего, признаки их знакомства с трактатом Каутильи, а не только содержательную близость отдельных фрагментов.

Несмотря на то, что именно вопрос хронологии превратился в одну из центральных проблем историографии памятника, он, тем не менее, крайне редко решался в рамках проблем источниковедческого порядка. Точнее сказать, проблемы источниковедения памятника, как правило, понимались историками крайне узко: источниковедческий анализ по преимуществу сводился именно к решению вопросов датировки и авторства. Соответственно, целый комплекс насущных проблем (структура текста, язык, особенности лексики, тематические и лексические отличия между разными частями трактата, понятийный аппарат, наконец, особенности мировоззрения составителей «Артхашастры») оставался за пределами видения и не учитывался при работе с источником. Гораздо чаще при установлении датировки текста упор делался на отдельные детали: упоминание в тексте тех или иных топонимов или этнонимов1, имен собственных и пр. «Вырванные» из контекстов детали неизменно утрачивали свою ценность. Сам же вопрос хронологии, исключаемый из целого круга смежных проблем (авторство, стиль, структура, язык, способ составления текста и пр.), как правило, получал крайне одностороннее освещение.

Хорошо видно, что, в зависимости от времени написания исследований, привлекающих текст «Артхашастры» в качестве источника, различаются и поднимаемые в литературе вопросы. Так, очевидно, что для многих ранних работ европейских исследователей памятника в большей степени, как уже было сказано, характерно внимание к проблемам авторства Например: Ritsehl Е., Schetelich M. Historisches im Arthasästra des Kautilya. - Das Altertum. Herausgegeben vom Zentralinstitut für Alte Gaschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschaften der DDR. Hf.l, 1974, Bd.20

2 Wilhelm F. Politische Polemiken im Staatslehrbuch des Kautalya. Wiesbaden, 1960 и датировки текста, вопросу о заимствованиях из дхармашастр, тематического и хронологического соотношения текстов о дхарме и трактата Каутильи, наконец самостоятельность или зависимость текстов об артхе от дхармашастр (работы Ю.Йолли1, Г.Якоби2, А.Хиллебрандта3, И.Я.Мейера4, М.Винтернитца5 и пр.). Отношение этих исследователей к самому тексту -определение его назначения и характеристика общего содержания - в целом имеет ряд сходных черт. Один из первых исследователей текста, немецкий индолог Г.Якоби, к примеру, рассматривал «Артхашастру» как наставление царю в управлении царством. Причем имел в виду он совершенно конкретного царя - Чандрагупту Маурья6. Сам же текст, таким образом, понимался им как план совершенно конкретных практических действий в совершенно определенном государстве, а его автор - как конкретное историческое лицо.

В том же ключе толковал содержание и назначение источника и А.Хиллебрандт. И для него «Артхашастра» - текст, составленный для определенных практических нужд - обучения царя навыкам управления у царством (так же, как «Панчатантра» в его интерпретации является «учебным пособием» для царских детей ). Несогласие у А.Хиллебрандта вызывал лишь тезис об авторстве самого Каутильи. Упоминание имени последнего в колофонах и тексте приводит немецкого исследователя к мысли

0 том, что в трактате лишь пересказывается мнение этого политика, реальным же автором текста явился его ученик, записавший «политическую премудрость» со слов наставника9.

1 Jolly J. Arthasästra und Dharmasästra. - ZDMG, 1913, Bd. 67; Он же. Kollektaneen zum Kautillya Arthasästra. - ZDMG 1914 Bd. 68, 1915 Bd. 69

2 Jacobi H. Zur Frühgeschichte der indischen Philosophie. - SKPAW, 1911; Он же. Kultur-, Sprach- und Literaturhistorisches aus dem Kautillya. - SKPAW, 1911; Он же. Über die Echtheit des Kautillya. - SKPAW, 1912

3 Hillebrandt A. Zu Kautillya. - ZDMG, 1915, Bd. 69

4 Meyer J.J. Das Altindische Buch vom Welt- und Staatsleben. Das Arthasästra des Kautilya. Leipzig, 1926; Он же. Über das Wesen der Altindischen Rechtsschriften und ihr Verhältnis zu einander und zu Kautilya. Leipzig, 1927

5 Winternitz M. Geschichte der Indischen Literatur. Bd. 3, Leipzig 1920; Он же. Kautilya and the Art of Politics in Ancient India. - Vishva Bharati Quarterly, Vol.I, №3, 1923

6 Jacobi H. Zur Frühgeschichte der indischen Philosophie. - SKPAW, 1911

7 Hillebrandt A. Zu Kautillya. - ZDMG, 1915 Bd. 69

8 Hillebrandt A. Indische Politiker. - Aus Alt- und Neuindien. Breslau, 1922, S.34

9 Hillebrandt A. Op.cit., S.35

Примерно такого же рода взгляды относительно авторства и назначения «Артхашастры» высказывал в своих работах и И.Я.Мейер. Текст, по его убеждению, принадлежит перу «не мечтателя, а могущественного канцлера великого древнеиндийского правителя»1. Снова речь идет о конкретном авторе, который составил политический трактат, преследуя совершенно определенные практические цели.

Естественным образом именно в этих работах появились впервые

2 3 прямые сопоставления автора «Артхашастры» с Бисмарком , Макиавелли и другими мыслителями и политическими деятелями Западной Европы. Со временем такого рода сравнения перекочевали и в более поздние работы4. В то же время в литературе появлялись и сомнения по поводу корректности подобных аналогий. Однако далеко не всегда они диктовались соображениями источниковедческого порядка. Чаще основанием их оказываются соображения по поводу того, что «этические принципы» обоих мыслителей слишком сильно отличается друг от друга5. И практически никогда не говорится, что, собственно, цели и задачи Макиавелли и составителя «Артхашастры» не выдерживают никаких сопоставлений6.

В общих чертах сходные тенденции часто сохраняются и в более поздних работах. К примеру, уже в 60-х годах немецкий индолог Ф.Вильхельм определяет «Артхашастру» как «политическое произведение, наиболее полно информирующее нас об искусстве управлять и о

1 См. например: Meyer J.J. Das Altindische Buch vom Welt- und Staatsleben. Das Arthasastra des Kautilya. Leipzig, 1926, S.XXI

2 Jacobi H. Kultur-, Sprach- und Literaturhistorisches aus dem Kautillya. - SKPAW, 1911, S.955

3 Winternitz M. Kautilya and the Art of Politics in Ancient India. - Vishva Bharati Quarterly, Vol.1, №3, 1923, p.265

4 Drekmeier Ch. Kingship and Community in Early India. Bombay, 1962, p.204ff; Бонгард-Левин Г.M. Древнеиндийская цивилизация. М.2000; Дюмон Л. Концепция царской власти в древней Индии. - Homo Hierarhicus. СПб, 2001, с.320, 326 и т.д.

5 См. например: Thakkar U. Morality in Kautillya's Theory of Diplomacy. - Perceptions on Kautillya Arthasastra. In Commemoration of Prof. R.P.Kangle's Birth Centenary. Mumbai, 1999

6 В основной части работы будет, в частности, показано, что одной из основных идей, заложенных в тексте, является идея овладения «всей землей», что идентифицируется исследователями с актом достижения царем «полного самообладания» (Романов Д.Н. Древнеиндийские представления о царе и царстве. - ВДИ 1978, №4; Вигасин A.A. «Артхашастра» и ритуалистика. - Древние культуры Восточной и Южной Азии. М.1999, с.42-43). Уподобление в этой связи царства и «тела царя», тема аскетизма и жертвенного ритуала, отчетливо проявляющиеся в «политической науке», не имеет ровным счетом ничего общего с концепциями европейских политиков, в частности, того же Макиавелли, стремившегося преодолеть политическую раздробленности Италии при помощи сильной государственной власти. повседневной жизни древней Индии, составленное для высоких нужд царей и придворной элиты»1. При этом очевидно, что «цари и придворная элита» у автора тесно ассоциируются с первым маурийским правителем и его окружением, а политические оппоненты, соответственно, - с идеологами государства Нандов . Наиболее отчетливо отношение Ф.Вильхельма к тексту демонстрирует его твердая убежденность в том, что «Артхашастра» является не только самым важным текстом «древнеиндийской государственной теории», но, даже «принадлежит к наиболее значительным произведениям мировой политической литературы» и близка по духу учению Макиавелли . Более того, автор уверен в том, что текст Каутильи выражает идеи «централизованного абсолютизма»4.

Итак, мы видим, что первые исследователи источника (а вслед за ними часто и индологи следующих поколений) по преимуществу считали памятник подлинно авторским текстом, теоретическим трактатом, рассчитанным, прежде всего, на использование в практических целях. Иными словами, они видели в нем своего рода инструкцию по управлению царством, порожденную неординарным умом древнего мыслителя для конкретных политических нужд (отчасти на опровержение взглядов такого рода и была направлена работа Т.Траутмана, основные положения которой будут рассмотрены в связи с общей характеристикой памятника). Сама идея существования в древней Индии такого мыслителя, чья жажда преобразований «вылилась» в составление бессмертного труда, адресованного либо царям вообще, либо первому правителю Маурийской династии, представляется в корне ошибочной. Эта ситуация казалась бы нормальной скорее для культуры античной с ее полисным мышлением. Однако древнеиндийские представления о «благе государства» по своей сути не имеют ни малейшего сходства с идеалами античного мира. Равным Wilhelm F. Politische Polemiken im Staatslehrbuch des Kautalya. Wiesbaden, 1960, S.3

2 Wilhelm F. Op.cit., S.141

3 Wilhelm F. Op.cit., S.69

4 Wilhelm F. Die achtzehn Würdenträger. - ZDMG, 1969, Supplementa I, Teil 3, S.895 образом, происхождение текста, сущность представлений об «авторе» и «авторстве» в контексте индийской культуры, шастрическая литература которой на протяжении практически всей древности в основном лишена личностного начала, имеет, как представляется, совершенно иную природу1. Мы, безусловно, можем говорить об определенной совокупности «политических» идей, заложенных в текстах. Однако связывать эти идеи следует, скорее, с традиционным общественным сознанием, нежели с какой-либо исторической персоной. В противном случае оказывается абсолютно непонятным, каким образом эти же взгляды фиксируются одновременно в текстах самых разных жанров и исторических периодов - не только после текста «Артхашастры», но и до него. Строго говоря, не так важно, в Маурийский ли период появился текст или позже, был ли его составителем Каутилья или иной мыслитель. По одной простой причине: у таких текстов не может быть ни строго фиксированной даты - они складываются веками, ни определенного автора, составляющего текст в соответствии со своими идеями и взглядами. Попытки же найти однозначное решение этих вопросов, как правило, выливаются в искажение смысла и назначения самого источника.

Несколько иначе обстояла ситуация с первыми работами по «Артхашастре» в Индии. Ажиотаж, вызванный открытием текста Каутильи, объясняется не столько спецификой самого источника, сколько своеобразием ситуации в Индии первой половины XX века. Идеи национальной независимости, во многом определяющие не только политическое, но и культурное развитие региона в этот период, нашли отражение и в научных трудах. Текст «Артхашастры», который при желании можно было истолковать как портрет величайшей мировой державы, безусловно, был открыт как нельзя кстати. Итогом этого явилось то, что довольно часто для индийских ученых содержание текста рассматривалось в отрыве от какого-либо источниковедческого анализа материала. Ярким

1 См. например: Серебряный С.Д. О некоторых аспектах понятий «автор» и «авторство» в истории примером тому могут служить работы одного из первых индийских исследователей текста «Артхашастры» - К.П.Джаясвала. Основным положением для индийского ученого стало установление тесной связи между характером текстов шастр (кроме текста Каутильи, исследователь обращается к «Манусмрити», «Яджнавлкьясмрити» и пр., причем во всех текстах такого рода без исключения он видит авторские произведения) и реальной «политической обстановкой» в древней Индии. Именно характер этой обстановки рассматривается автором в качестве объективных условий для появления правовых и политических трактатов (соответственно, дхармашастр и «Артхашастры»)1. Обращаясь к тексту Каутильи, К.П.Джаясвал обнаруживает в нем прямые свидетельства существования в древней Индии республиканских структур (что, по его мнению, находит подтверждение и в текстах античной традиции3), совета министров4, развитой налоговой системы5 и пр. По сути своей трактовка К.П.Джаясвалом текста источников вообще, и «Артхашастры», в частности, является крайним проявлением модернизаторских тенденций в исторической науке. В настоящее время и среди индийских ученых практически не осталось сторонников взглядов такого рода. Большая часть индийских авторов, несмотря на приверженность традиционным положениям о датировке текста, его авторстве и цели составления, все же проявляют определенную сдержанность в своих выводах, избегая излишней категоричности суждений6.

В то же время сам тезис о том, что появление текстов «науки о власти» было обусловлено объективными историческими условиями, чрезвычайно часто присутствует в работах самого разного направления, у разных авторов, индийских литератур. - Литература и культура древней и средневековой Индии. М. 1979

1 Jayaswal K.P. Hindu Polity. Bangalore, 1955, p.4ff

2 Jayaswal K.P. Op.cit., p.49ff

J Jayaswal K.P. Op.cit., p.54ff

4 Jayaswal K.P. Op.cit., p.276-277

5 Jayaswal K.P. Op.cit., p.319ff

6 См. например: Altekar A.S. State & Government in Ancient India. Delhi, 1958; Mookerji R.K. Chandragupta Maurya and his Time. Delhi, 1966; Puri B.N. History of Indian Administration. Vol.1. Ancient Period. Bombay, 1968; Sinha P. Smrti Political and Legal System. A Socio-economic Study. Delhi, 1982 etc отдающих предпочтения разным методам работы с источниками. Иными словами, толчком к появлению в древней Индии такого рода «политической литературы» часто считается качественно новый этап общественного развития, изменение всей системы государственного управления, а, следовательно, и идеологической основы этого государства. Такого рода взгляды отражены, к примеру, в работах Д.Д.Косамби, полагавшего, что текст «Артхашастры» создан совершенно новым обществом и является свидетельством того, что в этом обществе были выработаны совершенно новые методы управления1. Основным же его тезисом является следующий: текст «Артхашастры» свидетельствует о коренном отличии описанного в нем государства от всех предшествующих политических структур и институтов древней Индии. Представления о назначении и функционировании текста у Д.Д.Косамби вполне созвучны тем, что высказывались европейскими учеными в начале XX века: он полагал, что «Артхашастра» являлась, прежде всего, научным трактатом, использовавшимся в нуждах государя. В то же время, по его мнению, этот трактат никогда не был особенно популярен и позднее вообще превратился в л объект изучения лишь отдельных эрудитов .

Те же положения отчетливо доминируют в исследованиях Р.Ш.Шармы: одна из глав его монографии о политических идеях и государственных институтах древней Индии, посвященная анализу политического устройства Маурийского государства, разительно контрастирующего, по его мнению, с политической ситуацией предшествующего периода, по большей части строится на сведениях из текста «Артхашастры»3.

В соответствии с мнением Р.П.Кангле, государственное устройство, изображенное в тексте трактата, кардинальным образом отличается от того,

1 Косамби Д. Культура и цивилизация древней Индии. М. 1968, с.146-147

2 Kosambi D.D. The Text of the Arthasästra. JAOS, 1958, vol. 78

3 Sharma R.S. Aspects of Political Ideas and Institutions in Ancient India. - Delhi, 1991, p.37 Iff которое известно нам по текстам ведийской эпохи. Исследователь замечает тот факт, что «Артхашастра» не содержит никаких указаний на практику «выбора правителя», на существование ратнинов или же каких-либо иных категорий «king-makers», нет свидетельств и о сабхе, подобной ведийской, и т.п.1 В самом деле, эти наблюдения нельзя не признать справедливыми. Политическая терминология «Артхашастры» лишь в незначительных деталях имеет пересечения с терминами, известными по текстам ведийской эпохи. Сам Р.П.Кангле объясняет особенности лексики «Артхашастры» тем, что теория государственного управления Каутильи, по его мнению, появляется в тот момент, когда монарх «в большей или меньшей степени уже осуществлял контроль над государственным механизмом»2. В то же время вряд ли терминологический критерий следует рассматривать как основной при исследовании трансформации государственного устройства, тем более на материале индийских текстов, не соблюдающих постоянства в употреблении тех или иных терминов (подробнее об этом будет сказано ниже).

И для американского исследователя Ч.Дрекмейера, посвятившего монографию исследованиям института царской власти в древней Индии, «Артхашастра» - это «новый этап в развитии принципов политической власти», и, более того, она «является шагом в направлении утверждения власти, основанной на всеобщих выгодах и интересах»3. Такого рода идеи, безусловно, базируются на положении о тесной связи между трансформацией «политической мысли», а, следовательно, и основами государственности, и текстом трактата. Ощутимой разницы между идеями первых исследователей «Артхашастры» и концепцией Ч.Дрейкмейера по сути нет.

В рамках своего исследования «политических теорий» древней Индии к тексту «Артхашастры» постоянно обращается и канадский индолог Джон

1 Kangle R.P. The KautilTya Arthasästra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992, p. 122 J Kangle R.P. Ibid.

J Drekmeier Ch. Kingship and Community in Early India. Bombay, 1962, p.205

В.Спеллман1. Принимая традиционную датировку текста трактата, Дж.В.Спеллман полагает: источник отчетливо демонстрирует, что в Маурийское время власть царя настолько усилилась, что «делала серьезные попытки преступить традиционные ограничения»2. Вся работа исследователя совершенно отчетливо демонстрирует его убежденность в новаторстве текста Каутильи, отличающем «Артхашастру» от прежних «концепцией государственного управления». Противопоставляя ее другим памятникам традиции, Дж.В.Спеллман находит очевидные отличия, что, по его убеждению, свидетельствует о тенденции развития государственной мысли. Снова речь идет о связи реальной политической ситуации и текста.

В своих работах и немецкий исследователь «Артхашастры» Х.Шарфе указывает, что государство, изображенное в тексте Каутильи, демонстрирует огромное количество изменений по сравнению с тем государственным устройством, которое отражено в источниках, относящихся к более ранней эпохе (к примеру, в брахманических текстах). В «Артхашастре», по наблюдениям автора, исчезли многие прежние титулы, известные нам по поздневедийским источникам: на месте ратнинов появились махаматры, занимающие соответствующие административные должности в государстве и т.п. (в этом вопросе Х.Шарфе отчасти повторяет идеи, сформулированные еще раньше Р.П.Кангле) . Как считает ученый, радикально изменилась и сама роль царя, потому, что он стремится «управлять непосредственно, без вмешательства местной аристократии»4. Иными словами, развивая идею о трансформации индийской государственности в эпоху древности, именно в тексте «Артхашастры» Х.Шарфе видит свидетельство радикальных изменений, как в области государственной идеологии, так и в плане общих представлений о роли и месте царя в системе государства, не связанного в своей деятельности никакими ограничениями.

1 Spellman J. W. Political Theory of Ancient India. A Study of Kingship from the Earliest Times to circa A.D.300. Oxford, 1964

2 Spellman J. W. Op.cit., pp. 106-107

3 Scharfe H. The State in Indian Tradition. Leiden, NY, K0benhavn, Köln 1989, p. 142

4 Scharfe H. Op.cit., p. 143

Можно заметить, что идеи такого рода по преимуществу содержатся в работах тех исследователей, которые рассматривают «Артхашастру» как источник по Маурийскому периоду истории (пожалуй, за исключением Х.Шарфе). Отчасти этот факт объясняет и природу самой позиции. В самом деле, государство Маурьев разительно контрастирует с государственными образованьями поздневедийской Индии. Крупные перемены в социальных отношениях, экономике и культуре середины I тыс. до н.э., сказавшиеся на политическом строе, в итоге привели к становлению государств нового типа, отличающихся от племенных образований предшествующего периода. Этот момент делает крайне заманчивой перспективу напрямую связывать текст трактата с эпохой становления Маурийской государственности. Однако же принятые методы установления такой связи по преимуществу заменяют исторический анализ источника историзацией текста, начисто исключающей из исследования источниковедческий аспект.

Несколько иначе выглядят идеи немецкого индолога Х.Шарфе, который хоть и говорит о существенном отличии государства Каутильи от политического строя предшествующих эпох, но не связывает напрямую царство «Артхашастры» с каким-либо конкретным историческим периодом. Остается лишь догадываться, что речь идет о том же времени, с которым соотносится им появление самого текста (т.е. ок. I в.н.э.). Однако начало новой эры, как кажется, не было отмечено никакими столь же яркими политическими изменениями, как рубеж поздневедийского периода и Маурийской эпохи. Кроме того, остается непонятным, почему для сравнения автор использует сведения поздневедийских источников, отделенных, согласно его толкованию, от времени появления текста Каутильи многими веками. С другой стороны, большая часть выделяемых Х.Шарфе отличий базируется на разнице в терминологии. Однако стоит заметить, что «политическая терминология» поздневедийского периода известна нам по текстам совершенно иного характера, чем текст Каутильи. Памятники, принадлежащие к тому же направлению, что и «Артхашастра», из предшествующей ей эпохи нам просто неизвестны. На материале лишь одного источника мы можем убедиться, сколь сильно варьируется спектр употребляемых терминов в зависимости от темы того или иного раздела, с одной стороны, и, с другой, сколь часто меняется значение одного и того же термина в контексте разных тем. Из всего сказанного явствует, что терминологический аспект не может адекватно отражать сущность политической ситуации (о чем уже было сказано выше). С другой стороны, говорить о радикальных изменениях в системе государственного управления, не располагая текстами традиции «политической науки» предшествующего периода и сравнивая материал «Артхашастры» с источниками совершенно иного порядка, кажется неправомочным.

Таким образом, мы видим, что в основе исследований довольно часто лежит следующий тезис: на определенном этапе индийской истории в обществе произошли качественные изменения, которые привели как к радикальным преобразованиям в системе управления государством (изменение роли и положения самого царя, всей административной структуры), так и к формированию новаторской теории управления. Удивительно то, что этот «переломный момент» с равным успехом локализуется исследователями то в Маурийском времени, то в начале новой эры, то в Гуптском периоде (в зависимости от устанавливаемой каждым конкретным автором датировки памятника): текст оказывается одинаково «пригоден» для работы во всех возможных случаях1. Но проблема состоит даже не в этом, а, скорее, в том, что индикатором изменений в обществе и государстве оказывается произведение шастрической литературы, содержание которой складывалось задолго до записи отдельного текста2, а, значит, источники такого рода никак не могли «адекватно реагировать» на синхронную записи памятника реальную историческую ситуацию.

1 Достаточно обратить внимание на то, что привлечение сведений «Артхашастры» начинается при рассмотрении Маурийской истории (Бонгард-Левин Г.М., Ильин Г.Ф. Индия в древности. МЛ985, с.233 и далее) и заканчивается примерно VII веком н.э. (История Индии в средние века. МЛ 968, сс.40 и далее).

2 Вигасин А.А. Основные черты социальной структуры древней Индии. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. М. 1995, 7

Следовательно, и для анализа политической ситуации памятник такого рода годятся далеко не в первую очередь.

Необычайно популярным в литературе об «Артхашастре» последних лет стал тезис об идеальности рисуемой в тексте модели государственного устройства, а, следовательно, о сугубо теоретическом характере самого текста. В каком-то смысле основоположником взглядов такого рода можно считать все того же Р.П.Кангле, который, в отличие от многих своих предшественников, также отмечавших теоретическую направленность памятника (Г.Якоби, А.Хиллебрандт и др.), подчеркивал, что трактат Каутильи вовсе не адресован какому-либо конкретному правителю (к примеру, Чандрагупте), а является лишь изложением государственной мудрости, «подходящим» любому царю1. Этим, в частности, по мнению Р.П.Кангле, может объясняться и расплывчатость образа царства, которое может пониматься и как крупная империя, и как малое государственное образование.

Внося определенную ясность в суть вопроса, тезис о сугубо теоретическом направлении трактата создает для исследователя новую проблему. Если данный текст является лишь теорией государственного управления, то где в таком случае должна проходить грань, отделяющая «желаемое» от «действительного». Иными словами, есть ли в тексте какая-либо информация, соответствующая реальному положению вещей в тот или иной период индийской истории? И в этом вопросе никакого единства в литературе не наблюдается вплоть до сего момента. Чтобы убедиться в этом, достаточно остановиться лишь на нескольких работах.

Одним из авторов, полагавших, что в случае с «Артхашастрой» мы имеем дело, прежде всего, с теоретическим текстом, трактующим образ идеального царства, является голландский индолог Я.Хеестерман. В основе теории Каутильи, по мнению ученого, лежит фигура царя «независимого, действующего рационально», который предстает перед нами «совершенно Kangle R.P. The KautilTya Arthasästra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992, p.64 оторванным от своего социального окружения»1. Цель же самого текста, как полагает Я.Хеестерман, «совместить» старый племенной порядок с выработанной новой концепцией государственного устройства, основанного на централизованной бюрократической системе управления2. Автор связывает создание текста с эпохой становления государственности нового типа, заменившей в итоге старый племенной порядок. Текст «Артхашастры», в этом случае, рассматривается исследователем, как попытка совместить и примирить «старое» и «новое». Совершенно очевидно, что идеи такого рода в определенной степени соответствуют духу работ первой половины XX века, упоминавшихся выше. Иными словами, речь вновь идет о том, что «Артхашастра» была создана на том этапе, когда обществу требовались радикальные изменения в системе управления государством. Значит, если следовать выводам голландского автора, и сам трактат в определенном смысле ориентирован на практическую деятельность. Сопоставления же с современной индийской государственностью3 лишь подчеркивают этот момент.

Мысль об идеальности царства «Артхашастры» лежит в основе работ Д.Н.Лелюхина. Однако же тезис об «идеальном царстве» этим автором понимает несколько иначе, чем Я.Хеестерманом. Для голландского исследователя «идеальное царство» - царство потенциальное, царство будущего, отличное от прежних племенных государственных образований, а текст «Артхашастры», соответственно, - утопия, идеи которой в той или иной степени планировалось воплотить в жизнь. Для российского автора концепция идеального царства «Артхашастры» в общем виде отражает «представления авторов трактата об устройстве общества того времени»4. Иначе говоря, речь идет не о «плане радикальных преобразований», а об

1 HeestermanJ. Inner Conflict of Tradition. Delhi, 1985, p. 141

2 Ibid.

3 Ibid.

4 Лелюхин Д.Н. Концепция идеального царства в «Артхашастре» Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства. - Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). М. 1998, с. 16 изображении «Артхашастрой» такого государственного устройства, которое обладает некоторыми чертами сходства с существующей на момент создания текста системой власти.

Царство, представленное в тексте, считает Д.Н.Лелюхин, «не имело реального прототипа, не существовало в действительности, но соединило в себе многие черты реально существовавших государств»'. «Близкими к реальности (но не буквально ее отражающими), - как полагает автор, -выглядят не отдельные детали, частности, а само абстрактное «государство КА», принцип и логика его построения»2. На первый взгляд, нет причин не соглашаться с этим положением. Проблема, однако, состоит в том, что никакой цельной картины из всех рекомендаций трактата при всем желании не получается. Более того, эти рекомендации, похоже, и не мыслились составителем текста как единое целое. Наиболее отчетливо это видно, к примеру, при сравнении фрагментов, близких по содержанию, но относящихся по своему положению в тексте к разным «темам» (см. например, во второй главе об описаниях «столицы»).

Материалом для сопоставлений Д.Н.Лелюхину, как уже было сказано в начале данного раздела, послужил эпиграфический материал эпохи поздней древности - раннего средневековья (Гуптов, Сатаваханов, Паллавов, Вакатаков). По мнению исследователя, политические образования 1-У вв. н.э. «строились как объединения традиционных социальных организаций, сохраняющих в рамках <.> царств свою структуру, администрацию»3. Именно сравнительный анализ надписей и текста Каутильи приводит автора к мысли о том, что многие детали модели «идеального царства» в «Артхашастре» можно рассматривать как исторически достоверные по той причине, что они находят параллели в текстах эпиграфических памятников, которые, как кажется, в большей степени должны соответствовать

1 ЛелюхинД.Н. Государство, администрация и политика в «Артхашастре» Каутильи. - ВДИ, 1993, №2, с.7

2 Лелюхин Д.Н. Там же

3Лелюхин Д.Н. Концепция идеального царства в «Артхашастре» Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства. - Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). М.1998, с.15 реальному положению вещей»1. Однако данный тезис вряд ли может быть принят без возражений. Такого рода «сходство» равным образом может свидетельствовать о подражании эпиграфики традициям «политической литературы», что, исходя из специфики индийских источников, вряд ли может показаться неожиданным.

Описанием идеального государства называет текст «Артхашастры» и А.А.Вигасин , разбирая общие тенденции организации царства в трактате. Указывая на расплывчатость всей социальной терминологии «Артхашастры», исследователь замечает, что не следует ожидать от этого текста такого же ясного обозначения различий между должностями и титулами, как в нарративных источниках . Государство Каутильи не знает, по мнению автора, и четкого разграничения функций в администрации4. Разбирая тему «межгосударственных отношений», А.А.Вигасин замечает, что не всегда в тексте возможно провести границу между чиновником -«царским слугою» - и союзником5. Рассматриваемая монография охватывает целый спектр вопросов, относящихся не только к проблеме государственного устройства, но затрагивающих также темы общины, касты, положения рабов и т.д. В частности, разбирая вопрос о положении зависимых работников, исследователь указывает на то, что, если верить источнику, «на практике <. .> зачастую не делалось различия между разными категориями рабов и теми, кто работал на основе договора о найме»6.

Такую «размытую» картину, в частности, «размытость» терминологии, обозначающей царство и правителя, А.А.Вигасин объясняет рыхлостью у политической структуры государства «Артхашастры» . По своей сути этот

1 Лелюхин Д.Н. Ук.соч., с.83

2 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984, с.145

3 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. Ук.соч., с. 151

4 Там же

5 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. Ук.соч., с.153

6 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. Ук.соч., с.179

7 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. Ук.соч., с. 154. Ср. Шетелих М. О некоторых терминах, определяющих отношения зависимости в «Артхашастре». - Очерки экономической и социальной истории Индии. М. 1973, с.46 вывод близок идеям М.Шетелих, усматривавшей в многозначности терминов, обозначающих положение зависимости, выражение сложности реальных отношений1. Соглашаясь в целом с этим доводом, нельзя не заметить, что такое объяснение все же не является исчерпывающим. Во-первых, потому, что оно изначально строится на признании адекватности рисуемого образа действительному положению вещей. Во-вторых, несомненно, что сами термины, как и отдельные нюансы в их интерпретации, восходят к той эпохе, когда складывалась сама традиция ранних текстов об артхе, сведений о которых мы не имеем. Однако нам известно, что общественное устройство того времени кардинально отличалось от социальных отношений начала новой эры (время, с которым автор соотносит создание памятника), государственность же в нашем понимании этого слова в поздневедийской Индии практически отсутствовала. Скорее всего, по крайней мере, часть фиксируемых текстом отношений и терминов восходят своими корнями отнюдь не ко времени записи текста, а к предшествующей эпохе. Соединенные в рамках одного трактата разновременные по своему происхождению отношения, по всей видимости, и дают ту самую «размытую картину». Наконец, тот же разнобой в терминологии, в частности, следует из различия тем, включенных в единый текст (о чем подробнее будет сказано в разделе, посвященном источниковедческому анализу памятника). В любом случае, первое и основное объяснение «размытости» картины следует искать скорее в особенностях формирования памятника и лишь затем уже - в особенностях исторических и политических.

Отчасти, мысль об идеальности рисуемой текстом картины, повторяется в работах соавтора А.А.Вигасина - А.М.Самозванцева В частности, разбирая текст главы об устройстве джанапады, автор указывает на то, что в тексте произошло «смешение представлений о сельской местности вообще, ее идеального образа и устройства вполне реальных

1 Шетелих М. О некоторых терминах, определяющих отношения зависимости в «Артхашастре». - Очерки завоеванных земель с приведением конкретных рекомендаций - как следует устроить эти земли»1. Равным образом мысль о смешении в тексте памятника «"идеальной" схемы государственного устройства с детальным описанием самого царства "Артхашастры"» высказывается A.M.Самозванцевым и при анализе основных композиционных принципов IV книги трактата . Этим смешением могут объясняться все противоречия, встречающиеся в тексте трактата.

Примечательно, что подход к тексту «Артхашастры» обоих соавторов - и А.А.Вигасина, и А.М.Самозванцева — с течением времени претерпел существенные изменения. Об одной из работ А.А.Вигасина в этой связи речь еще пойдет в дальнейшем. Сущность же перемен, происшедших в позиции А.М.Самозванцева сводится к следующему: в настоящее время автор склонен рассматривать памятник как «текст нибандха <. .>, занимающийся перебором казуально возможных вариантов», текст-классификатор, состоящий из набора конструкций-схем, ориентированный на искусственные построения. По этой причине, считает исследователь, государство в подобном тексте «в принципе не может быть отражено сколько-нибудь адекватным образом», соответственно, индийские реалии появляются, по его мнению, в «Артхашастре» скорее «вопреки ее тексту»3.

В самых общих чертах рассмотрев основные положения, сформировавшиеся в историографии памятника, мы получаем следующую картину. Несмотря на популярность «Артхашастры» как исторического источника, вплоть до настоящего момента в литературе отсутствует более или менее четко выработанная позиция в вопросах о сущности и экономической и социальной истории Индии. М.1973, с.46

1 Самозванцев A.M. Об интерпретации главы «Артхашастры» джанападанивеша. - ВДИ, 1975, с.133. Анализируя материал, автор заключает, что в главе об устройстве территории говорится о землях завоеванных, т.к. речь не может идти ни о свадеше (своей земле, поскольку она уже устроена должным образом), ни о парадеше (чужой земле, т.к. на нее не распространяется власть царя). Вряд ли с этим можно соглашаться безоговорочно. Некоторые фрагменты текста напротив довольно ясно дают понять, что речь идет именно о своей земле. Подробнее см. вторую главу исследования.

2 Самозванцев A.M. О композиции IV книги «Артхашастры». - Литература и культура древней и средневековой Индии. М. 1987, с.227

3 Самозванцев A.M. «Артхашастра Каутильи» и проблема индийского государства. - Древность: историческое знание и специфика источника. М.2000, с. 116 происхождении памятника. Гипотетическая дата появления текста варьируется в пределах нескольких сотен лет. При этом проблема установления этой даты крайне редко рассматривается в рамках вопросов источниковедческого порядка (если понимать «источниковедение» шире, нежели просто установление авторства и датировки текста). Часто исследователи обращают внимание на отдельные термины, на детали, на сходство фрагментов трактата и отдельных частей литературы о дхарме. Однако по преимуществу за скобками остается большая часть вопросов формирования и функционирования памятника. Ответы на них, если и даются, то, как правило, весьма односторонние. Наконец, анализ часто ведется без учета того историко-культурного контекста, в рамках которого источник был составлен.

Проблема авторства, казалось бы, в большей степени решена. На настоящий момент мало кто всерьез полагает, что текст действительно составлен Каутильей / Чанакьей - советником первого Маурийского царя. Слово «автор» часто корректно заменяется на менее определенное -«авторы» - или еще более нейтральное - «составитель». Однако же сам анализ памятника по преимуществу ведется теми методами, которые можно считать приемлемыми лишь при работе с подлинно авторским текстом. В этом же ключе решаются проблемы единства источника, вопросы его стиля, возможных интерполяций, часто поднимается тема компилятивности.

Значительное количество работ связывает появление текста с некими радикальными политическими изменениями в древней Индии, обусловившими потребность в текстах такого рода. Уже сама по себе эта мысль представляется в корне неверной, поскольку исключает из поля зрения факт наличия длительной традиции «политической литературы», в рамках которой сформировался текст. Явно или подспудно авторы этих исследований предполагают прямую связь между рекомендациями трактата и реальной практической деятельностью. Даже если эта мысль не формулируется буквально, уже сама идея о связи появления текста с неким «скачком» в развитии государственности ее предполагает.

По сути, работа с текстом в настоящее время в значительной своей массе сводится к «спорам о понятиях». Значение отдельных терминов, роль и место тех или иных представителей «государственной администрации», сопоставление деталей государственного устройства «Артхашастры» с материалом других источников - все это образует своего рода замкнутый круг.

Причина такого положения вещей, как кажется, заключена в том, что один из важнейших вопросов - вопрос об общем характере памятника (а, следовательно, и его историко-культурном контексте) - до сего момента так и не получил всестороннего и в то же время внятного ответа. Еще в самом начале изучения «Артхашастры» было высказано мнение о том, что текст является наставлением, адресованным правителю, стоящему во главе царства. Позже был сделан вывод о том, что текст нельзя рассматривать как прямое описание какого-либо конкретного государства (Маурийского или Гуптского - в данном случае неважно). Наконец, исследователи сошлись во мнении относительно того, что трактат теоретический, и потому неизвестно, сколь адекватно он отражает историческую реальность, следовательно, ко всем его сведениям следует подходить крайне осторожно. Вот в самых общих чертах тот круг идей, которые составляют основу характеристики источника в литературе на настоящий момент. Очевидны в этой связи два момента. Во-первых, в течение многих лет из работы в работу повторяются Н сходные положения, которые довольно часто создают превратное мнение у 1 читателя о природе и содержании «Артхашастры». Во-вторых, несмотря на обилие работ, привлекающих к исследованию трактат Каутильи, остается совершенно непонятным, как этот памятник формировался, как «функционировал», наконец, какого рода сведения предоставляет он историку.

В 1978 году В.Н.Романов, рассматривая тему «победы над чувствами» (тёпуа]ауа) в «Артхашастре», заметил, что «все авторы, занимающиеся политической теорией древней Индии, молчаливо исходят из посылки о тождественности восприятия понятия «управления» сознанием древнего и современного человека». Между тем, очевидно, что «древнеиндийская политическая наука включала в себя такие темы, которые в наше время вряд ли можно отнести к разряду политических»1. Представления о «победе над чувствами» находят очевидные параллели в поздневедийской литературе, в т.ч. в брахманической прозе, тематически с «политической наукой», на первый взгляд, прямо не связанной.

В 1999 году А.А.Вигасиным была опубликована статья «Артхашастра и ритуалистика». В данной статье исследователь развивает часть идей, высказывавшихся им в ряде предшествующих работ, прежде всего, в рассмотренной выше монографии. Исследование построено на основе комментированного перевода двух фрагментов текста «Артхашастры» (об устройстве территории и об организации крепости - КА 11.1; 11.4). Анализ материала приводит автора к выводам о том, что в представлениях создателей текста само царствование отождествлялось с жертвенным ритуалом, а царь, «победивший чувства», - с аскетом. Идеи такого рода, по мысли исследователя, свидетельствуют о ритуальных аллюзиях многих элементов и образов индийской «политической науки» . Одновременно, они совершенно не соответствуют не только современным представлениям о сущности политики и образе правителя, но даже более близким по времени идеям, рожденным в античном обществе.

Следует отметить, что ряд положений, как в интерпретации отдельных фрагментов, так и с точки зрения основных принципов работы с текстом источника, обозначенных в предшествующих работах автора и получивших

1 Романов Д.Н. Древнеиндийские представления о царе и царстве. -ВДИ 1978, №4, с.26

2 Вигасин A.A. «Артхашастра» и ритуалистика. - Древние культуры Восточной и Южной Азии. М.1999, сс. 40-43. развитие в указанной статье, послужили своего рода методологической основой для настоящего исследования.

Очевидно, что по ряду причин последние две статьи выделяются из всего комплекса^рассмотренных работ. Причиной, создающей это отличие, кажется сам подход к памятнику и методика работы с ним. По сути, пожалуй, впервые предметом анализа в «политическом трактате» становится не политика, не система государственного управления, а более широкий комплекс идейных положений, лежащих в основе памятника. При таком подходе оказывается, что идеи и образы «Артхашастры» уходят корнями в глубокую древность. По своей сути они гораздо древнее, чем сам текст. Выявляется их тесная связь с ритуалом и мифологическим сознанием. А если такая связь обнаруживается на материале «Артхашастры», то вряд ли стоит безоговорочно соглашаться с тем, что царство Каутильи - это качественно новый этап в развитии древнеиндийского общества. Скорее всего, именно поиск связей текста с представлениями более древними, нежели идеи «рационального управления государством», поможет получить более полное представление о природе источника, а, следовательно, и о перспективах, которые он предоставляет историку.

Н* ^ ^

Анализ историографии показал, что в значительной массе исследований круг рассматриваемых вопросов, задаваемых тексту «Артхашастры», выглядит, в достаточной степени, единообразным. Отчасти следствием этого является и единообразие достигаемых результатов. Тем более парадоксальным это выглядит на фоне необыкновенно широкого хронологического диапазона, в рамках которого принято обращаться к тексту источника. Если текст описывает государственное устройство (пусть даже не соотносящееся четко с конкретным государством: Маурьев, Гуптов и т.п.), то он просто не может быть столь универсальным. Описанное в нем царство не может с такой легкостью соотноситься с государствами, отстоящими друг от друга на многие столетия.

Можно заметить, что большая часть исследователей, обращавшихся к проблеме государственного устройства в древней Индии, строила свой анализ материала «Артхашастры» в соответствии со стандартной схемой. Эта схема включает административный аппарат, правовую систему, налогообложение и пр. Иными словами, с молчаливого согласия историков представления о сущности государства, современные нам, брались за основу анализа древнего текста. Данная работа строится на глубоком убеждении в некорректности такого подхода, ибо он в значительной мере предполагает «навязывание» одной культуре представлений, порожденных другой культурой. В этой связи кажется правильным начинать анализ памятника не с отдельных деталей «государственного устройства», а с более общих положений «науки политики».

Прежде всего, очевидно, что всякий текст, как явление культуры, каким-то образом осмысляет себя во времени. Соответственно, определенные «хронологические ориентиры» передаются и основным объектам в этом тексте. Собственно, замечание Р.П.Кангле о том, что «Артхашастра» не имеет в виду конкретного исторического периода1, соответствует тому, что мы сами понимаем под определением «конкретный исторический период». С нашей позиции, позиции современного историка, древнеиндийский текст «науки политики» действительно оказывается в определенном смысле вневременным. Все же, вопреки утверждению М.Блока о том, что «несовершенство в измерении часов» есть «один из многих симптомов глубокого равнодушия ко времени»2, отсутствие в источнике временных категорий, идентичных нашим, не делает текст совершенно безразличным к течению времени. Однако представление о времени может существенно отличаться от того, что современная нам

1 Kangle R.P. The Kautillya Arthasastra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992, p. 63

2 Блок M. Феодальное общество. - Апология истории. M.l 973, с. 129 культура вкладывает в эту категорию. Именно понимание времени (а, в каком-то смысле и истории) является одним из наиболее характерных «показателей культуры», которой порожден памятник1. Следовательно, анализ текста с этой точки зрения поможет отчетливее понять, сущность «политического учения», излагаемого «Артхашастрой».

В качестве следующего аспекта исследования избрана тема пространственных представлений, отраженных в тексте источника. Совершенно очевидно, что памятник, внимание которого сосредоточено на образе действий царя, создающего царство, каким-то образом «представляет» себе это царство, локализует его в пространстве (даже в том случае, если не имеется в виду конкретная, исторически реальная территория и если текст не ориентирован на какое-либо исторически реальное государство). Территориальная организация царства в «Артхашастре», послужив основой формирования у нескольких поколений индологов представлений об «административном устройстве древнеиндийского государства», по сути, никогда не была анализирована как комплекс идей. В расчет традиционно брались лишь отдельные детали (к примеру, местоположение и внешний вид столицы царства, роль отдельных административных единиц и т.п.). Между тем, пространственные представления, лежащие в основе территориальной организации царства «Артхашастры», как нельзя лучше могут охарактеризовать тот историко-культурный контекст, в рамках которого происходило зарождение и становление «политической науки», и обозначить круг основных идей, заложенных в древнеиндийском «учении о государстве».

Если пространственно-временные представления являются традиционными для истории культуры аспектами исследования, то с «царской тематикой» дело обстоит несколько сложнее. По сути, данная проблематика столь широка, что в принципе не может ограничиваться рамками одной главы работы. Между тем и обойти эту тему, исследуя

1 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М. 1972, с.84 науку политики» кажется невозможным. В этой связи кажется правильным остановиться лишь на одном вопросе, который достаточно ярко демонстрирует характер представлений о носителе верховной власти в государстве. С этой цель^представляется целесообразным рассмотреть ряд терминов, при помощи которых в политической традиции обозначается царь, и проследить контексты их употребления. Такого рода работа поможет не только выявить комплекс идей, лежащих в основе идеи власти, но и проследить те оттенки смысла текста, которые совершенно ликвидируются при переводах источника с языка оригинала.

Как известно, в распоряжении индологов имеется крайне мало достоверных сведений о политическом развитии Южноазиатского региона в эпоху древности. Естественным объяснением этому факту служит источниковая база, находящаяся в распоряжении историков. Специалисты по истории Индии в эпоху древности не располагают ни историческими описаниями, ни аутентичными документальными свидетельствами. Вся известная нам история региона строится либо на данных иноземных источников, либо на информации памятников, совершенно «не рассчитанных» на сохранение исторических событий и реалий. В этой связи интерпретация данных, предоставляемых т.н. «политической литературой», приобретает особую значимость: именно изучение «политических идей», сохранившихся в памятниках санскритской литературы, дает уникальную возможность реконструировать историю древней Индии.

ХАРАКТЕРИСТИКА ИСТОЧНИКА

Основным источником для данной работы послужил текст «Артхашастры» Каутильи. В настоящем разделе он будет анализироваться в двух аспектах. Во-первых, как памятник, относящийся к группе текстов-шастр. Примечательно, что, несмотря на пристальный интерес, который указанный трактат вызывал и вызывает у исследователей, до настоящего момента в историографии крайне мало уделялось внимания принадлежности «Артхашастры» этой группе текстов. В этой связи в самых общих чертах будет затронут вопрос о становлении шастрической традиции и о ее месте среди других памятников древнеиндийской литературы. Наблюдения такого рода позволят в процессе исследования привлекать для толкования отдельных фрагментов сведения иных текстов индийской традиции. Во-вторых, источник будет проанализирован с точки зрения основных принципов организации материала, композиции и особенностей языка, в той мере, в какой этого требует избранная тема1. Четкое структурирование материала и анализ способов его изложения в перспективе даст возможность толковать отдельные контексты не только с точки зрения их содержания, но характеризовать их, исходя из той позиции, которую они занимают в тексте трактата, ориентируясь на принятые в источнике способы передачи информации.

Санскритское слово «sastra» переводится обыкновенно как «предписание», «наставление», «поучение», «учебник»2, и происходит от глагольного корня «säs-» - «излагать», «поучать», «наставлять»3.

1 В настоящем исследовании косвенным образом затрагивается значительное количество проблем источниковедческого характера. По этой причине в разделе, предполагающем анализ особенностей избранного источника, будут освещены по преимуществу те вопросы, внимание которым не уделяется в основной части работы, однако же, без учета которых исследование не может быть осуществлено на должном уровне.

2 A Sanskrit-English Dictionary of Sir Monier Monier-Williams. Delhi, 1993, s.v. - 5TM

3 A Sanskrit-English Dictionary of Sir Monier Monier-Williams. Delhi, 1993, s.v. - 57Ш

Отношение самой традиции к текстам шастр отчетливо прослеживается на примере этимологических построений, предлагаемых средневековыми авторами1. Назначение текстов этого рода определяется в трактате VII века «Шлокавартика» (Slokavarttika) следующим образом: «Шастра - это то, что у учит людей тому, что им следует и чего не следует делать» . Сам же термин «sastra» этимологи, в том числе, Чандракирти (CandrakTrti) в начале своего комментария к тексту «Karikas» Нагарджуны (Nagarjuna), толкуют следующим образом: «шастра называется так потому, что она наказывает (sas) всех тех, кто враждебен, и предохраняет (tra) людей от плохого о рождения» . Иначе говоря, традиция видит в шастрах прежде всего регулятор человеческого поведения в той или иной области, в зависимости от избранной текстом темы. В таком понимании эти произведения рассматриваются как своего рода гарант порядка и стабильности в мире. Этот момент представляется чрезвычайно значимым. По сути, он самым тесным образом связан с извечной проблемой смысла и назначения шастры. Идея о том, что текст способен устанавливать порядок в мире, как кажется, в большей степени объясняет природу памятников этой группы, нежели споры о том, отражают ли шастры реально существующее положение вещей или же рисуют лишь идеальную картину.

Традиция донесла до нас упоминания, фрагменты, а иногда и целиком сохранившиеся тексты, связанные с самыми разными областями знания и причисляемые к шастрам, т.е. определяемые как smrti (буквально,

1 Следует заметить, что представления об этимологии в древнеиндийской культуре далеко не всегда 'I соответствуют нашим. Этимологическая близость слов обосновывается не столько путем выявления структуры слова и его толкованием на основе первоначального значения, сколько строится на созвучии. Таким образом, этимологические конструкции в большей степени соответствуют традиционным представлениям о предмете, обозначаемым тем или иным словом, нежели являются реальными сведениями о происхождении этого слова. См. Gonda ./. The Etymologies in the Ancient Indian Brähmanas. — Selected Studies. Vol.II. Leiden, 1975

2 Pollock Sh. The Idea of Sästra in Traditional India. - Indian Art in the Sästric Tradition. Stuttgart, 1990, pp.1718

3 Pollock Sh. Op.cit., p. 17; Dwivedl R.C. Concept of the Sästra. - Indologica Taurinensia. Vol.XIII, 1985-1986, p.43 рвященное] предание»). Среди них трактаты о театре, военном деле, коневодстве, разведении слонов, архитектуре, медицине, астрономии и пр.1 Однако следует заметить, что употребление самого термина «шастра» в индийской традиции далеко не всегда четко связано с конкретными текстами, действительно написанными в рамках этого жанра. В некоторых случаях к шастрам причислялись произведения эпической или пуранической литературы. Определение какого-либо памятника как шастры» указывает, с одной стороны, на соответствующее построение 2 текста и изложение материала , с другой стороны, в каком-то смысле, носит комплиментарный характер. Так, в «Махабхарате» многие божественные мудрецы, задействованные в повествовании, характеризуются как «sástravid», т.е. «знатоки шастр»: именно в этом корень их мудрости. В то же время и само слово «sastra» в литературе может с успехом заменяться на veda, tantra, vidya, samhita, vidyasthana3 и пр.

По мнению Ш.Поллока, в качестве наиболее ранних шастрических текстов следует рассматривать веданги4. На более позднем этапе эти описательные тексты, по его мнению, были «вытеснены» текстами иного характера, которые можно было бы характеризовать как «описательно-аналитические». Следующим этапом развития жанра, как считает Ш.Поллок, явились тексты триварги - т.е. шастры дхармы, артхи и камы (дхармашастры, артхашастры и камашастры). Лишь позднее появились

1 Winternitz M. Geschichte der indischen Literatur. Bd.3, Leipzig, 1920, S.532; Dwivedi R.C. Concept of the Sàstra. - Indologica Taurinensia. Vol.XIII, 1985-1986, p.43

2 С наибольшей очевидностью этот принцип прослеживается на материале дидактических фрагментов «Махабхараты» (см. Dahlmann J. Das Mahâbhârata als Epos und Rechtsbuch. Berlin, 1895, S.137). В этой связи не случайным кажется (¿формировавшееся у индийцев представление о том, что «Махабхарата» не только эпичесюте^стихи, но и smrti - т.е. шастра, своего рода наставление в священном праве, которое было создано Кришной Двайпаяной (Вьясой) в назидание четырем варнам. Г.Бюлер полагал, что подобное отношение к тексту «Махабхараты» сформировалось приблизительно к III в.н.э. (Biihler G., KirsteJ. Indian Studies. Vol.2. Contributions to theHistory ofthe Mahâbhârata. Wien, 1892)

3 Poïïock Sh. The Idea of Sàstra in Traditional India. - Indian Art in the Sàstric Tradition. Stuttgart, 1990, p.21; Dwivedi R.C. Concept of the Sàstra. - Indologica Taurinensia. Vol.XIII, 1985-1986, p.43

4 Поиски истоков шастрической традиции в области ведийской литературы сами по себе не уникальны. Идеи такого рода встречаются и в работах других специалистов. См. например: Derrett J.D.M. Religion, Law and the State in India. London, 1968, pp.84ff etc трактаты, относящиеся к другим областям знания, представляющие собой наборы правил, рассматривающихся традицией как «залог успешного выполнения любого человеческого деяния»1.

Вслед за традиционной интерпретацией этого термина, а также ориентируясь на специфическую назидательную манеру изложения материала в шастрах, принято характеризовать эти тексты как «научную литературу древней Индии». В отличие от другого древнеиндийского жанра, сутр (вИга), содержание, стиль и язык которых чрезвычайно трудны для понимания , стиль шастр нельзя назвать лаконичным: они не были предназначены для заучивания наизусть, не требовали в обязательном порядке комментариев, и, по всей вероятности, вряд ли когда-либо существовали в устной форме, по крайней мере, в том виде, в каком сохранились до наших дней3. В этом смысле шастры, действительно, заслуживают, скорее, определения «научная литература» - в той же степени и том же смысле, в каком сутры являются «литературой учебной», т.е. предназначенной непосредственно для процесса обучения.

Использование любой шастры, и в частности текста Каутильи, в качестве исторического источника, как уже было сказано, обыкновенно сталкивается с целым рядом проблем и вопросов. ''Научный1' текст оказывается совершенно отличным от рациональной науки в привычном

1 Pollock Sh. Playing by the Rules. - Indian Art in the Sästric Tradition. Stuttgart, 1990, p.302; Pollock Sh. The Idea of Sästra in Traditional India. - Indian Art in the Sastric Tradition. Stuttgart, 1990, p. 19; К поздневедийскому периоду относит время становления текста «Артхашастры» и М.Шетелих, связывая факт оформления основного текста «науки политики» с процессом становления государственности в долине Ганга (Schetelich M. Zu den Anfangen altindischer Staatslehre. - Indologica Taurinensia. Vol.VIIl-lX. 1980-81, S.383).

2 О стиле сутр подробнее: Winternitz M. Geschichte der indischen Literatur. Bd.3, Leipzig, 1920, S.379ff; Scharfe H. Grammatical Literature. Wiesbaden, 1977, pp.86-87; об отличии сутр от шастр на примере текстов о дхарме подробно: Lingat R. The Classical Law of India. Los Angeles, 1973, pp.73-74

J To, что общество, породившее «Артхашастру», широко пользовалось письменностью, становится очевидным уже из того факта, что большая часть «чиновников» (адхьякша) в рисуемом царстве делает записи, во всех «ведомствах» ведется документация, постоянно фигурируют печати и письма, упоминается обучение письму и пр. В то же время, чрезвычайно показательными являются рекомендации, даваемые «Артхашастрой» относительно составления документа. Среди прочих необходимых достоинств упоминается mädhurya - буквально «сладость [звучания]» (KA II. 10.6), состоящая в сочетании удачного составления и красивого и правильного звучания 1 для европейцев смысле этого слова. Особенности содержания, структуры, композиции, огромное количество внутренних противоречий, зачастую отсутствие видимой логики изложения, обилие иносказаний и метафор, отсутствие постоянных значений у большинства терминов существенно J затрудняют историку толкование источников-шастр. Наконец, решение извечного вопроса о соотношения текста шастры с исторической реальностью вплоть до настоящего момента не имеет более или менее четкого ответа.

Артхашастра» была обнаружена сравнительно поздно - лишь в начале XX века. Однако открытие этого памятника вряд ли можно оценивать как полную неожиданность: выше уже говорилось о многочисленных указаниях на существование «науки о власти», встречающихся в источниках поздневедийского периода - в текстах упанишад и в грамматике Панини. Буддийский канон и джатаки, в свою очередь, не только упоминают, но и излагают основы кшатравидьи (кшатрийского знания), во многом идентичные поведенческой модели царя «Артхашастры»1. Однако, более ранние тексты об управлении царством, буде они и существовали, не сохранились до нашего времени. В этой связи текст трактата приобретает особую значимость, как наиболее ранний из тематически близких ему памятников.

Согласно индийской традиции, составителем текста «Артхашастры» является Каутилья (Чанакья) - советник Чандрагупты, первого царя династии Маурьев2. Время правления этой династии приходится примерно на 317 - 180 гг. до н.э. Таким образом, время составления текста относится к sukhopanltacän^arthasabdäbhidhänam (КА 11.10.10). Без сомнения, культура, таким образом относящаяся к письменному тексту, не может не сохранять тесной связи с традицией устного слова. ' Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984, сс.26-27. Р.П.Кангле полагал, что литература буддизма, несмотря на явное неодобрение, выказываемое буддийскими источниками в отношении этических установок «науки политики», обнаруживает, в большей или меньшей степени, тот же тип государственного устройства, что и «Артхашастра» (Kangle R.P. The KautilTya Arthasästra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992, p. 122).

2 Тема авторства в этой части работы сознательно сводится к минимуму, так как ей будет посвящен соответствующий фрагмент 1 главы исследования. концу IV - началу III вв. до н.э. Вслед за традицией этой даты придерживались в своих трудах и некоторые европейские исследователи -такие, как И.Я.Мейер, Ф.Вильхельм, М.Шетелих, Е.Ритчл а также переводчик и комментатор «Артхашастры» Р.П.Кангле. В настоящий момент большинством ученых признается версия, согласно которой «Артхашастра» была составлена в первых веках новой эры (работы Х.Шарфе, Т.Траутмана, А.А.Вигасина и др.). Как уже говорилось выше, проблема датировки текста в историографии изначально была одним из основных вопросов, к которому неизменно обращались практически все исследователи памятника. Столь пристальное внимание, уделяемое в литературе времени предполагаемого составления «Артхашастры», как кажется, находит простое объяснение. Чрезвычайно заманчивой для историка выглядит перспектива, установив дату создания памятника, попытаться найти прямую связь между текстом и историческим периодом, к которому он относится.

В определенном смысле, однако, вопрос датировки для шастрического текста оказывается не столь жизненным, как можно было бы ожидать, привлекая шастру к исследованию в качестве исторического источника. По замечанию А.А.Вигасина, «шастра веками повторяла устойчивые формулы. Основное ее содержание складывалось задолго до записи отдельного произведения»1. Иными словами, материал текстов такого рода мог столетиями не подвергаться никакой существенной трансформации и, следовательно, слабо реагировал на социальные и, тем более, политические метаморфозы. В этой связи не только вопрос датировки, но и проблема заимствований для шастры, возможно, стоят не так остро, как для значительной массы исторических источников. Даже

1 Вигасин A.A. Основные черты социальной структуры древней Индии. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. М. 1995, с.7 фрагментов двух разных текстов зачастую зтельство прямого заимствования, сложно говорить о заимствованиях, ) текстуальном сходстве, учитывая и существования текстов в индийской ^явления письменности во многом Ориентация традиции на устность ль мнемоники в построении всякого „^и связи установить полный путь любой «цитаты», а тем более ее «происхождение», оказывается практически невозможным. Кроме того, индийская традиция, культивирующая принцип рецитации настолько, что не только воспроизведение текста, а даже само его знание «приобретало самостоятельное сакральное значение»2, нередко прибегала к приему имитирования заимствования3.

Работая с любым историческим источником, исследователь неизменно сталкивается с вопросом о единстве текста. Анализ стиля, композиции и контекстов употребления отдельных слов может производиться должным образом лишь при условии ^четкой формулировки того, должны ли мы признать источник единым, или же его структура и противоречия внутри текста заставляют предполагать компилятивный характер памятника. Уже первые исследователи «Артхашастры» указывали на близость некоторых ее фрагментов текстам о дхарме Апастамбы, Брихаспати, Гаутамы, Катьяяны, Васиштхи и пр. Прежде всего, разумеется, это сходство проявляется в «юридических» - III и IV - книгах трактата. Неоднократно указывалось и на прямое цитирование дхармасутр в тексте

1 См. Коул М, Скрибнер С. Культура и мышление. М. 1977, сс. 156, 171-172. Об основных отличиях «устной речи» от «речи письменной» см. Лурия А.Р. Язык и сознание. М.1979, сс.203-216

2 Романов В.Н. Историческое развитие культуры. М.1991, с.70

Подробнее эта проблема будет рассмотрена в первой главе на материале пресловутой полемики мудрецов в тексте «Артхашастры».

Каутильи1. В этой связи в свое время даже поднимался вопрос о самостоятельности артхашастры как отдельной дисциплины. Так, к примеру, П.В.Кане полагал, что артхашастра представляет собой лишь одну из ветвей дхармашастры, а не самостоятельную «область знания»2. Диаметрально противоположна по этому поводу позиция Р.П.Кангле, полагавшего, что «политические» и правовые части дхармашастр есть ничто иное, как прямые заимствования из текстов, составленных в рамках традиции артхашастры3. Однако на настоящий момент признано, что дхармашастры нельзя рассматривать как основу «Артхашастры»4. Скорее всего, обе традиции появились независимо друг от друга5. По убеждению Р.Ленга, при сопоставлении дхармашастр с текстом Каутильи говорить о заимствованиях вообще не корректно6. Данная точка зрения кажется тем более убедительной, что проблема заимствований в текстах индийской традиции, как было сказано выше, в принципе выглядит совершенно иначе, чем, к примеру, в традиции античной.

По-разному рассматривается в литературе и сам процесс формирования текста «Артхашастры». Так, согласно мнению индийского исследователя ¡памятника] Д.Д.Косамби, известный нам текст трактата п составляет лишь четверть от первоначального его объема . Р.Ш.Шарма, напротив, говорит о постепенном «разбухании» памятника. Первоначальным же ядром «Артхашастры» он считает II и III книги. Остальные части трактата, по его мнению, «были привнесены позднее, вероятно, в начале новой эры и даже в раннем средневековье»8. Природа

1 Например, Jolly J. Arthasästra und Dharmasästra. - ZDMG, 1913, Bd.67

2 Kane P.V. History of Dharmasästra. Vol. III. Poona, 1946, pp.8ff

3 Kangle R.P. The Kautillya Arthasästra. Vol.3. A Study. Delhi, 1992, p.78ff

4 Schetelich M. Zu den Anfängen altindischer Staatslehre. - Indologica Taurinensia. Vol.VIII-IX. 1980-81, S.383

5 Chemburkar J. Kautillya Arthasästra and the Early Dharmasötras. Some Observations on Räjadharmas. -Perceptions on Kautillya Arthasästra. In Commemoration of Prof. R.P.Kangle's Birth Centenary. Mumbai, 1999, p. 86; Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М., 1984, с.229

6 LingatR. The Classical Law of India. Los Angeles, 1973

7 Kosambi D.D. The Text of the Arthasästra. JAOS, 1958, Vol. 78

8 Шарма Р.Ш. Древнеиндийское общество. M.1987, с.305 этой позиции совершенно очевидна: индийский исследователь видит в «Артхашастре» прямое описание деятельности маурийских правителей. Следовательно, именно II и III книги, наиболее полно и детально «повествующие» об административной структуре царства и были первоначальным ядром трактата. Однако, как кажется, все сведения текста говорят скорее против того, чтобы рассматривать II и III книги в качестве древнейшей части текста (см. у Х.Шарфе о лексике «Артхашастры» в целом, и, конкретно, II книги - в т.ч. упоминания Александрии Египетской и Китая1). Реально текст не дает никаких указаний на то, что II и III книги сформировались раньше остальных. Х.Шарфе, в свою очередь, в поисках первоначального ядра текста обращался к анализу шлок, стихотворных вставок в прозаический текст трактата, и именно в них видел древнейшую основу, на базе которой появился текст «Артхашастры», известный нам2.

Строго говоря, анализ текста на предмет его единства, либо же компилятивности, теснейшим образом связан с двумя основными вопросами. 1. Авторство: при этом речь должна идти не столько об имени конкретного автора (в определенном смысле, такая постановка вопроса вообще некорректна), сколько о том, возможно ли вообще рассматривать «Артхашастру» как авторское произведение, то есть такой текст, в котором структура, композиция, стиль и язык подчинены воле одного автора?- 2. Время создания, под которым разумеется не столько конкретная дата появления текста, сколько хронология его становления. Можно ли вообще говорить о единовременном появлении «Артхашастры», или же мы должны выделять различные хронологические пласты внутри памятника?

В свое время работа такого рода была проделана Т.Траутманом . В основу монографии американского ученого легло исследование стиля Scharfe Н. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, S. 316-333

2 Scharfe H. Op. cit., S. 76ff

J Trautmann Th. R. Kautilya and the Arthasästra. A Statistical Investigation of Authorship and Evolution of the Text. Leiden, 1971

Артхашастры» методами статистического анализа. Согласно мнению Т.Траутмана, большая часть проблем, с которыми сталкиваются исследователи трактата, возникает по следующей причине: все специалисты исходят из посыла о существовании единого автора-составителя, следовательно, и анализируют источник, как текст, единый по своему стилю. В отличие от своих предшественников, Т.Траутман, строящий работу, прежде всего, на изучении частоты и контекстов употребления различных лексических единиц (наречий, союзов, частиц и пр.), убежден в обратном. Результат его исследования таков: текст «Артхашастры», -полагает он, - нельзя рассматривать как целостное произведение. В источнике, очевидно, присутствуют несколько совершенно разных стилей, происхождение которых Т.Траутман объясняет наличием не одного, а сразу нескольких авторов. Как он полагает, авторы эти были т.н. «древними учителями» (ригуасагуаИ), чьи произведения, возможно, в сокращенном виде были соединены в единый текст позднейшим компилятором. Этот же компилятор, считает Т.Траутман, разделил текст на главы, добавил в конце каждой стихотворные строки, «досочинил» первую и последнюю главы, а также, возможно, одну из трех крупнейших книг трактата. По мнению американского исследователя, основная причина отличия разных частей трактата друг от друга по стилю состоит в том, что компилятор-составитель не переработал свои источники настолько, чтобы ликвидировать их стилистические различия1.

Достоинства предложенного Т.Траутманом метода исследования исторического источника бесспорны. С одной лишь оговоркой: такого рода статистический анализ может считаться результативным лишь в том случае, если и сам источник, и его первоисточники являются авторскими текстами и, следовательно, в той или иной степени подчинены воле одного конкретного автора. Между тем, работая с памятниками литературы

1 ТгаЫтапп ТИ.Я. Ор.сЛ., рЛ74 древности, мы далеко не всегда можем говорить об авторе текста в прямом смысле этого слова. Древневосточные источники вообще, и индийские - в частности, в значительной своей массе вплоть до эпохи эллинизма, а зачастую и дольше, остаются «безличными». Номинальный автор «писал», не отступая ни на шаг от вековой традиции. Результатом такой практики, в частности, является то, что позднейшие дхармашастры во многом сохранили материал, содержавшийся в ранних текстах о дхарме почти в неизменном виде, вне зависимости от того, сколь сильно менялось само общество, эти тексты породившее. В равной степени это касается и стиля памятников такого рода. Следовательно, стиль «Артхашастры», который анализирует американский исследователь, не может быть подчинен воле, как составителей текстов ее первоисточников, так и воле позднего компилятора, объединившего эти первоисточники в единый трактат. Таким образом, основной посыл Т.Траутмана вступает в очевидное противоречие с ч общим принципом становления и развития традиционных индийских текстов.

При решении вопроса о единстве источника представляется целесообразным, прежде всего, обратиться к проблеме структуры и композиции памятника и лишь затем - к особенностям лексики, характерным для данного текста. В известной нам редакции «Артхашастра» делится на книги (adhikarana), разделы (adhyaya) и главы (prakarana). Всего в трактате 15 книг разного объема, состоящих из 150 разделов и 180 глав. Деление текста на книги не вызывает вопросов, так как очевидно, что в основе каждой лежит одна конкретная крупная тема. Несколько сложнее обстоит дело с делением на разделы и главы, которые часто взаимно перекрывают друг друга. По наблюдениям X.Шарфе, границы глав (prakarana) иногда совпадают с границами разделов (adhyaya), однако же, далеко не всегда. В то же время, они никогда не выходят за пределы книг adhikarana)1. По всей видимости, главы представляют собой такие же темы, как и книги, но, соответственно, меньшего объема. Что же касается разделов, то следует обратить внимание на буквальный перевод термина adhyaya - «урок», «чтение». Возможно, такое членение текста каким-то образом должно было имитировать структуру сутр, связанную с процессом заучивания наизусть от «урока» к «уроку».

Итак, при делении трактата на книги (adhikarana) в рамках каждой, как правило, сосредоточен материал, связанный с одной из крупных тем «политической науки». Общая картина тематического деления трактата выглядит следующим образом: книга I и начало II содержат традиционное для литературы круга «смрити» изложение раджадхармы. Большая часть II книги, рассматривающей обязанности чиновников (adhyaksa), по всей видимости, ведет свое происхождение от традиции «vartta» - «науки о

2 3 ^ доходах» (у Р.П.Кангле - «economics» ; у Ю.Иолли - «die Wirtschaftslehre»4; у И.Я.Мейера - «die Wirtschaftskunde»5). Тематика книг третьей, четвертой и пятой в общих чертах сводится к задачам сохранения порядка и защиты царства от внутренних неурядиц (включая вопросы судопроизводства). В значительной степени эти части текста, и тематически, и стилистически соответствуют материалу дхармашастр. Начиная с седьмой книги и до тринадцатой включительно идет тема внешней политики. Книга шестая играет роль смысловой связки между темами «внутренней политики» и «внешней». Наконец, несколько особняком стоят четырнадцатая (aupanisadika - т.н. «тайные средства», Scharfe H. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, S.17

2 Cm. Kane P. V. History of Dharmasästra. Vol. III. Poona,1946, pp. 50-51

3 The Kautillya Arthasästra. P.2. An English Translation with Critical and Explanatory Notes. Ed. by R.P.Kangle. Bombay, 1992

4 Jolly J. Das erste Buch des KautilTya Arthasästra. - ZDMG, Leipzig, 1920, Bd.74

5 Meyer J.J. Das altindische Buch vom Welt- und Staatsleben. Das Arthasästra des Kautilya. Leipzig, 1926 сведения, относящиеся к сфере магии1) и пятнадцатая (tantrayukti - раздел, связанный с общими принципами изложения знания в тексте) книги.

Тематическое различие между частями памятника влечет за собой и существенное отличие стиля, характерного для разных книг трактата, а также и лексики, типичной для них. Обращает на себя внимание, к примеру, обилие специальных терминов во «внешнеполитической» седьмой книге, резко контрастирующее с простотой стиля и минимальным количеством используемой специальной терминологии в первой книге, во многом соответствующей раджадхарме дхармашастр. В большей части второй книги преобладают длинные сложные слова, состоящие по преимуществу из специальных хозяйственных терминов, сильно отличающие ее стиль и лексику от стиля и лексики темы царской дхармы. О специфике юридической лексики, принятой в третьей и четвертой книгах, будет сказано отдельно.

Основная масса текста «Артхашастры» написана прозой, лишь в конце (реже - в середине) каждой главы прозаический текст перемежается стихотворными вставками в одну или несколько шлок. Большая часть стихотворных фрагментов «Артхашастры» составлена в размере anustubh, лишь несколько раз мы встречаемся с размером indravajra или иначе, upajati (КА II.9.32-33; И.10.38-39 и т.п.).

Вопрос о назначении этих стихотворных вставок неоднократно привлекал внимание исследователей. Известно, что сочетание в пределах одного произведения текста прозаического и стихотворного - прием,

1 Очевидная связь XIV книги с областью магического искусства открывает чрезвычайно интересную тему взаимоотношения «науки политики» и магии. Особый интерес эта тема приобретает в связи с тем, что и в остальных частях трактата встречаются сведения магического порядка (см. например IV.3). К сожалению, эти вопросы выходят за рамки настоящего исследования. Однако же вряд ли стоит соглашаться с Р.Ш.Шармой, полагавшим, что все рекомендации, связанные с магической сферой следует рассматривать как чужеродные элементы, как позднейшие интерполяции (Шарма Р.Ш. Древнеиндийское общество. М.1987, с.315. См. также Sharma R.S. Aspects of Political Ideas and Institutions in Ancient India. - Delhi, 1991, p.257). Условно об этом можно было бы говорить, если бы весь «магический материал» был сосредоточен в одной конкретной книге трактата. Тот факт, что рекомендации обращаться к магии встречаются в связи с самыми разными темами, заставляет видеть в них органичную часть «науки политики». характерный и совершенно типичный для многих произведений индийской литературы (ср. стихотворные вставки в баснях «Панчатантры» и «Хитопадеши», гатхи в буддийских джатаках и т.п.). В разных случаях назначение стихотворных фрагментов может быть различным. В частности, в рамках т.н. «обрамленной повести» чаще всего стихи играют роль назидательных сентенций, тесно связанных с самим содержанием прозаического рассказа либо же, напротив, вполне самостоятельных1. Наиболее отчетливо это видно, к примеру, на материале басен «Панчатантры» или же «Хитопадеши», где шлоки могут играть роль морализаторских сентенций. В то же время, они «включают» в рамки повествования новые сюжетные линии. В классической индийской драме реплики в стихах зачастую «резюмируют в конце акта содержание и значение предшествующего действия»2. Истоки этого приема традиционно ищут в древнейших пластах древнеиндийской литературы: самхитах, брахманах и т.д3.

Анализируя случаи употребления стихотворных вставок в тексте «Артхашастры», Х.Шарфе в свое время обратил внимание на ряд контекстов, в которых стихи и проза не столь тесно связаны по содержанию. Так, в определенных случаях в качестве связки между главой и заключающими ее шлоками выступают конструкции с частицей «hi» («ибо», «ведь»). По своей роли в тексте это слово призвано, прежде всего, подчеркнуть то, о чем говорилось в предшествующих фразах. Однако в рассмотренных Х.Шарфе случаях такая смысловая связь может не только отсутствовать4, но даже, напротив, концовка прозаического текста иногда находится в прямом противоречии с началом стихов5. Кроме того, в

1 Гринцер ILA. Древнеиндийская проза. М. 1963, с.95

2 Эрман В.Г. Теория драмы в древнеиндийской классической литературе. - Драматургия и театр Индии. М.1961, с.71

3 Гринцер П.А. Ук соч., с. 97 и далее

4 Scharfe Н. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, S.49

5 Scharfe H. Op.cit., S.55 некоторых случаях завершающие главу шлоки начинаются со слова «tu» («но»), что, по идее, призвано противопоставить прозаический текст тексту стихотворному с точки зрения смысла. Однако зачастую на уровне содержания и смысла никакого противопоставления не обнаруживается1.

Такого рода наблюдения привели немецкого исследователя к выводам

0 том, что стихотворный и прозаический тексты в «Артхашастре», по всей вероятности, должны отличаться друг от друга по времени своего становления. Вслед за Б.Брелером Х.Шарфе делает заключение: значительная часть стихов гораздо древнее прозы. По его предположению, именно эти стихотворные вставки могут рассматриваться как ядро некоего древнего пратекста сходной тематики, являвшегося по преимуществу стихотворным . Можно соглашаться или спорить с доводами Х.Шарфе, однако, в любом случае при работе с текстом приходится учитывать ту разницу, которая, безусловно, обнаруживается между стихами и прозой.

Строго говоря, отличие стихотворного текста от текста прозаического часто определяется не только признаками, указанными немецким исследователем. К примеру, довольно часто стихи и проза используют разную терминологию для обозначения одного и того же понятия. Так, в главе VII.6 понятие «царь» передается термином «svämin», в завершающих же эту главу шлоках царь - «bhartr» (несмотря на то, что в рамках одной главы текст, как правило, соблюдает относительное постоянство в о терминологии) . Возможны отличия и на уровне содержания. Так, к примеру, глава II. 1 перечисляет пороки, препятствующие благополучию царства. К их числу относится, кроме прочего, присутствие на территории джанапады актеров (nata), танцоров (nartaka), певцов (gäyana) и т.д.4 В шлоках, завершающих главу, царю рекомендуется чинить препятствия

1 Scharfe Н. Op.cit., S.67

2 Scharfe Н. Op.cit., S.76ff

3 KA VII.6.34

4 KA II. 1.34 ворам (stena), диким зверям (vyala) и ядовитым змеям (visa)1. Соотношение стихов и прозы устанавливается исключительно на уровне смысла (действия, направленные на благополучие джанапады), однако на уровне содержания оно оказывается не столь очевидным.

В самом деле, даже когда связь между прозой и стихами есть, далеко не всегда стихотворные вставки по смыслу тесно связаны с текстом предшествующей главы. Возможны случаи, в которых шлоки по своему содержанию тяготеют, скорее, к тексту следующего за ними фрагмента. К примеру, шестая книга трактата (mandalayoni) тематически относится, скорее к предшествующей «внутриполитической» проблематике. В то же время, как уже было сказано выше, она служит своего рода «связующим звеном» между темами «внутренней» и «внешней политики». Завершающие же ее шлоки и с точки зрения содержания, и с точки зрения терминологии в большей степени связаны с последующей темой взаимоотношений царя и «иных правителей», т.е. с темой «внешней политики» . Подобным же образом обстоит дело и с часто цитируемыми в литературе стихами, завершающими главу 1.7: «Одно колесо не может вертеться. [Также и] царством можно управлять лишь при помощи сподвижников.»

V' ! sahayasadhyam rajatvam/cakramekam па vartate / kurvita sасivamstasmattesam ca srnuyanjmatam)3. С точки зрения содержания, эти шлоки не имеют Л видимой связи с темой «победы над чувствами» (indriyajaya), которой посвящена большая часть седьмой главы. По смыслу они четко соотносятся лишь с последней ее сутрой (maryadam sthapayed|kcaryanamatyanva)4. Однако и эта сутра, и цитированные шлоки находятся в прямой связи со следующей восьмой главой о назначении сановников (amatyotpatti) и, следовательно, «осуществляют» переход от одной темы к другой.

1 КА II. 1.37

2 КА VI.2.39-40

3 КА 1.7.9

4 КА 1.7.8

Следует обратить внимание на то, что большая часть прозаических фрагментов в основном совпадает по объему между собой. Разделителем в данном случае выступают именно стихотворные вставки. Возможно, именно они изначально являлись своего рода «знаками разделения». Вероятно, как и в случае с делением текста на разделы (adhyäya), таким образом, текст в каком-то смысле имитировал структуру сутр, поделенных на фрагменты, одинаковые по объему и предназначенные для заучивания наизусть от «урока» к «уроку». Иными словами, роль шлок в тексте, по всей вероятности, носит скорее формально-композиционный, нежели смысловой характер1. Этот момент, безусловно, приходится учитывать при анализе контекстов употребления тех или иных терминов в «Артхашастре».

Шастрическая литература выступает в качестве носителя весьма специфического языка, особенности которого приходится иметь в виду при работе с источником. К примеру, один и тот же термин, даже в пределах одного текста, может быть интерпретирован по-разному: исключительно в зависимости от контекста употребления. По наблюдениям М.Шетелих, «словоупотребление в «Артхашастре» отличается многозначностью: одно и то же слово применяется часто в двойном или тройном смысле, что делает перевод и интерпретацию чрезвычайно трудными»2.

Наиболее отчетливо эта особенность прослеживается на примере сопоставления терминологии, общей для «юридических частей» трактата (III и IV книги) и остального массива текста. К примеру, когда речь идет о правителе, территории которого граничат с царством царя «Артхашастры», он характеризуется как samanta - т.е. «сосед» . При этом термин «samanta» равным образом может использоваться и в тех разделах Подобное соотношение стихов и прозы соблюдается и в других шастрических памятниках. См. о сходной организации текста «Вишну-смрити»: Корнеева H.A. «Вишну-смрити» - проблемы изучения. -Древний Восток и античный мир. М.2002, с.27 и далее.

2 Шетелих М. О некоторых терминах, определяющих отношения зависимости в «Артхашастре». -Очерки экономической и социальной истории Индии. М. 1973, с.46

3KA 1.10.3; 1.18.6; VII. 18.29 etc трактата, которые посвящены правовым вопросам, в том числе отчуждению недвижимого имущества, и в этом случае речь, безусловно, будет идти просто о владельце соседнего земельного участка1. Интересно заметить, что и остальные термины, использующиеся текстом для обозначения «иных правителей», являются такими же многозначными словами. Тот случай, когда они используются источником в качестве обозначения «иного царя», - лишь один из многих. К примеру, в главах, имеющих отношение к внешнеполитической тематике, часто появляется термин udäslna - в переводах, как правило, «нейтральный царь»2 (в переводе Р.П.Кангле «the neutral king», в переводе И.Я.Мейера «der Unbeteiligte»). Однако тот же термин может использоваться и в разделах правовой тематики, где он, соответственно, обозначает невиновность того или иного лица (у Р.П.Кангле: «not desirous»).

В контексте внешнеполитических отношений термин «madhyama» обыкновенно интерпретируется как «серединный царь» (т.е. «ни друг - ни враг»; у И.Я.Мейера - «der Mittelkönig», у Р.П.Кангле - «the middle king».)4. В остальных же частях трактата этот термин с успехом используется для обозначения таких качеств того или иного объекта, которые, условно говоря, «помещают» его «между плохим и хорошим». При этом, речь может идти как о царских сановниках5, так и, к примеру, о слонах6.

Однако далеко не во всех случаях тематика того или иного раздела позволяет четко разграничить разные значения одного и того же слова. К примеру, в определенных контекстах термин «janapada» может переводиться и как «царство», и как «область», и как «провинция», и как «сельская местность». Сходным образом обстоит дело и со словом «rastra».

KA Ш.8Л; III.9.24 etc

2 KA VII.8.24.

3 KA IV.13.17

4 KA VII.8.23.

5 KA 1.9.2

6 KA II.2.15

Определить значение термина в каждом конкретном случае оказывается возможным лишь при условии досконального анализа как конкретно данного, так и всех остальных контекстов его употребления. Проблемы, возникающие в связи с такой ситуативностью значений большего числа терминов, принятых в тексте, создают определенные сложности при работе с текстом источника.

Одновременно в некоторых случаях для обозначения одного и того же понятия текст с успехом может использовать и совершенно разные слова. Обратимся для наглядности еще к одному примеру. Индийской традиции хорошо известно слово «prajä», переводимое обыкновенно как «потомство», «дети», в рамках политической литературы - «подданные». В последнем значении «prajä» нередко может выступать как синоним к форме множественного числа от слова «prakrti» (prakrtayah). Оба слова одинаково часто встречаются в тексте «Артхашастры». Однако же случаи их употребления в последнем значении распределяются по тексту неодинаково. Для обозначения царских подданных термин «prajä» употребляется исключительно в I, II и иногда в III и IV книгах трактата1. В VII и VIII книгах для обозначения подданных царя, как правило, употребляется слово «prakrtayah» . Обратившись к тематическому делению трактата можно заметить, что термин «prajä» в интересующем нас значении появляется в тексте, прежде всего, в контексте традиционного изложения царской дхармы (räjadharma) и «науки о доходах» (värttä) - I и II книги, а также в некоторых контекстах правовой тематики III и IV книг. Термин же «prakrtayah» занимает место «prajä» в рамках сугубо специфической темы «приобретения и защиты земли» (prthivyä läbhe pälane са) - т.е. «внешней политики». На данном примере мы можем убедиться, что в определенных

1 KA 1.4.11; 1.5.17; 1.13.05; 1.13.8; 1.19.34; 11.16.5-6; III.1.41; Ш.17.16; IV.2.27; IV.2.35 etc

2 KA VII.3.13-14; VII.4.15; VII.5.10; VIII.1.17; VIII.2.21; VIII.2.23; VIII.4.19 etc. Возможны единичные случаи появления слова «prakrti» в значении «подданные» и в первых книгах трактата. Например: в 1.18.1 «prakrtikopa» очевидно имеет значение «возмущение подданных». случаях выбор терминологии диктуется исключительно тематикой раздела: каждая тема оперирует своей собственной терминологией, при смене темы ^ меняется и термин, соответствующий тому или иному понятию. По всей видимости, и причины расхождения стиля в разных частях трактата, вопреки выводам Т.Траутмана, следует искать не столько в существовании разных авторов или же разных источников, скомпилированных в одном тексте, сколько в наличии разных традиций, связанных с разными темами, и, соответственно, определяющих стиль, лексику, форму подачи материала и пр. Соединенные в рамках одного текста эти темы все же сохраняют определенную долю самостоятельности: унификация стиля и лексики попросту не входила в задачи составителя «Артхашастры».

В то же время, еще А.Хиллебрандт обратил внимание на единство лексики, связанной с теорией управления государством (по его определению, «Staatswörterbuch»), в самых разных текстах - от эпоса и «Манусмрити» и вплоть до текстов индийской классики1. Терминология кочует из текста в текст. Анализируя язык «Артхашастры»^Х.Шарфе, в свою очередь, выделил несколько групп слов, ориентируясь, прежде всего, на случаи их употребления в других текстах традиции. По его наблюдению, определенная часть лексики «Артхашастры» практически не встречается за пределами текста источника, либо же употребляется в памятниках, значительно более поздних (в т.ч. палийских) . Другая группа слов, как он считает, в достаточной степени типична для эпоса, «Манусмрити» и более поздней литературы, однако совершенно отсутствует в ранних текстах3. Кроме того, Х.Шарфе выделяет слова, характерные, в том числе, для поздневедийской литературы, но не встречающиеся в традиции более позднего периода4. Такого рода наблюдения оказываются чрезвычайно

1 Hillebrandt А. Indische Politiker. - Aus Alt-und Neuindien. Breslau, 1922, S.32

2 Scharfe H. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968, S.93ff г Scharfe H. Op.cit., S.103ff

4 Scharfe H. Op.cit., S. 107ff важными для интерпретации спорных контекстов употребления того или иного термина.

Одновременно обращает на себя внимание следующий момент: в лексиконе «Артхашастры» почти полностью отсутствуют заимствования из н I других языков. При этом речь идет не столько о заимствованиях из языков иных регионов, ибо таковые, хоть и в незначительном количестве, но все же есть в тексте1, сколько о присутствии каких-либо следов древних разговорных языков Индии (т.н. «дешья»). Такая самодостаточность, как кажется, может свидетельствовать либо о полной изоляции языка (что, как известно, не соответствует действительности), либо же о специфических внутренних условиях его формирования.

В этой связи следует обратить внимание на тот факт, что этимология большинства терминов «Артхашастры» более чем очевидна. Так, к примеру, крепость обозначается термином «durga», буквально «труднодоступное [место]», область - термином «janapada», буквально «место [где обитают] люди», работник - термином «karmakara», буквально «тот, кто выполняет работу» и т.п. Это может означать, что мы имеем дело с языком искусственным, в определенном смысле слова профессиональным, принятым в рамках определенной традиции - в данном случае, традиции «политической литературы». Очевидно, что для искусственного языка, возможно, в большей степени, чем для разговорного, могут быть характерны разного рода условности, без учета которых оказывается совершенно невозможным интерпретировать те или иные контексты. Обратимся к одному наглядному примеру.

Очевидно, что для языка «Артхашастры» характерно стремление к превращению в достаточной мере конкретных понятий в понятия общие. Наиболее очевидным примером тому могут служить контексты

1 См. например, Stein О. Eupiy^ and surungä. - ZU, 1925, Bd.3 etc употребления слов, обозначающих крайне низкий социальный статус лица. Спектр лексики такого рода весьма широк: млеччхи, чандалы, кираты, швапаки и пр. По преимуществу значения всех этих слов в достаточной степени конкретны и хорошо известны индологам. Однако же, когда текст сообщает нам, что чандалы должны охранять границы джанапады1, речь, совершенно очевидно, идет не о чандалах в прямом смысле этого слова. В противном случае логика такого постулата оказывается совершенно непонятной: почему, собственно, именно чандалы, а не млеччхи или любые иные низшие, «нечистые» представители индийского общества? То же касается рекомендации селить чандалов за пределами города у кладбища (¿тазапа)2. По всей видимости, в обоих указанных случаях речь идет не столько конкретно о чандалах, сколько о т.н. «низших». В аналогичных позициях текст может упоминать киратов, млеччхов3 и пр. В подобных ситуациях конкретное понятие превращается в своего рода символ, абстракцию, наделяемую в зависимости от контекста разного рода негативными характеристиками4, и в некоторых случаях передающую эту «негативность» тому объекту, с которым текст ее связывает5.

В свое время, анализируя значения терминов зависимости в тексте Каутильи и случаи их употребления, М.Шетелих заметила, что многозначность слов такого рода «может указывать на развитие нового специального термина». Однако же, по ее мнению, в большинстве случаев эта многозначность, скорее, выражает сложность реальных отношений6. Прямых возражений такой вывод как будто бы не вызывает. Стоит все же заметить, что такая ситуация складывается не только с «терминами

1 КАП. 1.6

2 КА 11.4.23

3 См. например фрагмент КА 1.12.21 о млеччхах (т1ессЬа), живущих в царском дворце (ата^йт).

4 В определенном смысле и лесные племена (атавики) могут фигурировать в подобных контекстах, о чем пойдет речь во второй главе.

5 См. подробнее во второй главе о населении границ джанапады и о лесных племенах - атавиках.

6 Шетелих М. О некоторых терминах, определяющих отношения зависимости в «Артхашастре». -Очерки экономической и социальной истории Индии. М. 1973, с.46 зависимости». Очевидно, что таким же образом обстоит дело со значительной массой лексики трактата. В таком случае, возможно, мы действительно вправе предполагать, что примерно так происходило превращение обычного слова в «научную терминологию». Иначе говоря, одни и те же слова в тексте трактата, следуя определениям Л.С.Выгодского, могут выступать и как «житейские понятия», «которые «вызывают систему наглядно-действенных связей», и как «научные понятия», «которые вводят предмет в систему вербально-логических определений»1. Следовательно, несмотря на указанные особенности лексики, нельзя исключать употребление слов-терминов в своем буквальном значении. Толкование каждого случая их употребления, опять же, целиком и полностью зависит от контекста.

Не только язык, но и система изложения материала внутри шастры обладает весьма своеобразными особенностями. Наиболее характерной из них является включение в текст «иерархий» или «классификаций». По сути, они представляют собой списки признаков или же составляющих элементов того или иного объекта или явления (царства, царского совещания, идеального царя, идеального города и т.п.). Проблема толкования такого рода «списков» заслуживает отдельного внимания. Являясь непременным атрибутом всякого дидактического сочинения древней Индии , классификации могут быть представлены списками разного объема - от двух или трех элементов до развернутого перечня (например, 33 недостатка войска - Ьа1аууазапат3) - построенными по определенным принципам. Зачастую в один и тот же список включаются элементы, не только слабо сочетаемые или же «перекрывающие» друг друга по смыслу, но даже вступающие в открытое противоречие. Проблематичность толкования

1 Цит. по ЛурияА.Р. Язык и сознание. М.1979, с.70

2 В качестве примера индийской дидактики равным образом могут выступать как тексты втгй, так и соответствующие фрагменты эпоса, столь же часто прибегающего к классификациям, как и шастры.

3 КА VIII.5 такого рода фрагментов текста отчасти снимается тем, что классификации по своей сути не являются описанием того или иного объекта. В большей степени дидактические списки предназначены для систематизации материала, «сводящей на нет момент описательный»1. Иными словами, они служат, скорее, формально-композиционным целям, нежели сугубо повествовательным. Тем не менее, для исследователя классификации могут оказать неоценимую услугу в деле понимания, как логики построения текста, так и всей системы представлений о том или ином явлении. Однако возможно это лишь при условии учета принципов построения «списков» и той роли, которую они призваны играть в тексте.

Условно перечни в «Артхашастре» можно было бы разделить на две большие группы: 1. Фигурирующие в виде устойчивой группы признаков / компонентов, имеющей численное обозначение и встречающейся в тексте неоднократно. Примерами классификаций такого рода могут служить сочетания элементов типа «объединение шести врагов» (arisadvarga), «шесть методов (внешней политики)» (sädgunyam), «пять элементов совещания» (pañcañgo mantrah), «семь элементов государства» (prakrtayah - термин, который, употребленный в форме единственного числа - prakrti, является синонимом к слову «añga», от которого, в свою очередь, и образован термин «saptänga», в самой «Артхашастре» отсутствующий) и т.п. Характерно, что классификации этой группы являются в достаточной мере расхожими и легко могут встречаться за пределами данного текста2. 2. Классификации, представленные в виде совокупности признаков / компонентов, не имеющей столь устойчивого характера, и, тем более,

1 Алиханова Ю.М. Театр древней Индии. - Культура древней Индии. М. 1975, с.262. Возможно, что в значительной мере это наблюдение является определяющим и по отношению к шастрам вообще. Поиск какого бы то ни было прямого описания в текстах такого рода может быть заведомо обречен на неудачу.

2 К примеру, называемые текстом «Артхашастры» «шесть способов [ведения внешней политики] (sädgunya) хорошо известны и по эпическим текстам (,Hillebrandt A. Indische Politiker. - Aus Alt- und Neuindien. Breslau, 1922, S.32). Кроме того, в самых разных текстах встречаются различные толкования элементов, входящих в такие «устойчивые группы» (см. например Botto О. Dvaidhibhäva in the Kautilïyârthasâstra and in other Texts. - India Maior. Leiden, 1972). численной характеристики, иногда встречающиеся в тексте лишь единожды. К классификациям такого рода можно отнести, к примеру, перечни признаков идеального государя (svâmisampad), идеального города (durgasarhpad) и т.п.1 Такие «спонтанные» списки признаков в отличие от классификаций первого типа более подвержены трансформации, то есть, открыты для изменений своего состава при необходимости.

По внутренней смысловой структуре классификации также можно разделить на группы. К примеру, простейший перечень состоит лишь из двух элементов и, как правило, представляет собой классическую бинарную оппозицию. Примером этого случая может служить характеристика области (janapada) как bhutapurvamabhutapurvam (бывшая прежде / не бывшая прежде) . Однако же, в значительной своей массе, в таких группах один элемент наделяется сугубо положительными характеристиками, другой -сугубо отрицательными. Подобную роль в тексте, к примеру, играют пары, характеризуемые при помощи местоименных прилагательных «sva-» и «para-» (т.е. «свой» - «чужой»),

В то же время пара элементов / признаков может не только не носить характера оппозиции, но и намеренно распределяться по разным семантическим зонам. Таким образом выглядит, к примеру, предлагаемый о текстом выбор между царем больным (vyâdhita) и новым / молодым (nava) , либо же между слепым (andha) и колеблющимся в знании (calitasàstra)4 и пр.

Возможен перечень, состоящий из трех элементов, преимущественно строящийся по принципу: «плохой - средний - хороший» (где «средний» можно характеризовать как обладающий качествами и первого, и последнего элемента в позитивном или негативном смысле, т.е. и плохой, и хороший; или ни плохой, ни хороший). Примером такой триады могут

1 KA VI. 1

2КАП.1.1

3 KA VIII.2.13

4 KA VIII.2.11-12 служить разновидности царских сыновей: умный, непостоянного ума и глупый (buddhimat - aharyabuddhi - durbuddhi)1. Другой пример - «три состояния царства»: упадок, благополучие и развитие (ksaya - sthana -vrddhi)2.

Структура перечней, состоящих из большего количества элементов, как правило, хуже поддается толкованию, однако, и в этих случаях определенные принципы, все же, соблюдаются. Самый распространенный -намеренное включение в список всех возможных составляющих, как вполне реальных, так и лишь теоретически мыслимых. В этом случае связь между элементами установить практически невозможно. Можно лишь выделить небольшие смысловые группы внутри перечня. Примером такого рода может служить фрагмент текста, посвященный внутреннему устройству крепости (durga) в главе II.4, где относительно благоприятных и неблагоприятных сторон света располагаются необходимые элементы крепости.

Довольно часто списки организуются таким образом, что каждый следующий элемент оказывается более важным, чем предыдущий или же, напротив, менее важным. Такая система в каком-то смысле сходна с китайской «теорией пяти элементов» (дерево - огонь - земля - металл -вода или металл - вода - дерево - огонь - земля), которая строится в соответствии с принципом «взаимного порождения» либо «взаимного разрушения»3. В соответствии с такой логикой строится «саптанга» - «семь элементов царства» (prakrti), среди которых каждый следующий менее значим, чем предыдущий (царь важнее, советника, советник - сельской местности и т.д.). Той же логике, в принципе, подчинен любой фрагмент

КА 1.17.44

2KA.VI1.1 (титул)

3 Топоров В.Н. О числовых моделях в архаичных текстах. - Структура текста. М. 1980, с. 12. Ср. фрагмент «Махабхараты» XII.56.24-25: «Огонь произошел от воды, кшатра - от брахмы, железо - от камня. Их сила иссякает всегда, когда они сталкиваются с тем, от чего рождены. Если металл враждует с камнем, огонь -с водой, а кшатра - с брахмой, то эти трое терпят поражение» [Перевод мой - К.Н.] текста шастры, включающий в себя перечисление четырех ашрам1 или же

2 ~ четырех варн и, соответственно, установлении, относящихся к каждой из них. При этом, порядок в таких перечнях, как правило, никогда не нарушается. Этот момент кажется чрезвычайно важным: то место, которое занимает какой-либо из элементов, к примеру, государственного устройства, в том или ином перечне, может более чем красноречиво свидетельствовать об отношении к нему составителя, а, следовательно, и всей традиции в целом3.

Обратный случай мы видим в тех ситуациях, когда сам источник пытается установить «логику» в каком-либо из обширных перечней. Как правило, делается это посредством искусственного деления списка на пары «противоположностей»: в каждой паре одному элементу дается положительная характеристика, другому - отрицательная. К примеру, таким образом выглядит перечень недостатков войска - balavyasana4. Из того войска, которое не пользуется уважением (amanita), и того, которое презираемо (vimanita), предпочтение отдается первому, потому, что оно будет сражаться, «уваженное» деньгами (<.> amanitam krtarthamanam yudhyeta). В том же войске, которое презираемо это невозможно, ибо в нем царят внутренние разногласия (antahkopa)5. Из того войска, что не получает содержания (abhrta), и того, что поражено недугом (vyadhita), предпочтительнее первое, ибо оно будет сражаться, получив плату (abhrtam tadatvakrtavetanam yudhyeta), тогда как войско, пораженное недугом, все равно, будет бездействовать (akarmanya)6 и т.д. Иначе говоря, в любой паре недостатков, характерных для войска, второй автоматически оказывается хуже первого, поскольку, согласно тексту, он не может быть ликвидирован.

1 КА 1.3.9-12

2 См. например, КА 1.3.5-8; II1.4.24; 111.6.1 etc

J По этому поводу см., к примеру, о войсках лесных племен во второй главе.

4КА VIII.5

5КА VIII.5.2

6 КА VIII.5.3

Строго говоря, объяснения такого рода условны: преимущества первого войска перед вторым выводятся скорее схоластически, нежели логически, напоминая в большей степени словесную игру, чем рациональное обоснование.

В отдельных случаях текст «организует» выбор одного из двух элементов «пар», на которые дробятся обширные перечни, посредством полемики Каутильи с предполагаемыми оппонентами. Схоластическая мотивировка, подобная той, что была описана выше, дается в каждом случае дважды, моделируя ситуацию «тезис - антитезис». Так, к примеру, фрагмент IX. 1, строится на объяснении преимущества энергии [царя] (ЩзаЬа) перед властью (ргаЬЬауа) - это мнение, приписываемое учителям (куасагуаЬ)1. Следующий же фрагмент (IX. 1.6-9), напротив, декларирует преимущества власти перед энергией - это мнение, приписываемое уже Каутилье. Далее, таким же образом, учителя из власти и [мудрого] совета (ргаЬЬауатапЬгауоЬ) лучшей называют власть (ргаЬЫуаЬ ¿геуап). В этой же паре Каутилья считает важнейшей силу [мудрого] совета (тапйазакйЬ згеуаэ!)2 и т.д.

Широкое использование в рамках шастр вообще, и «Артхашастры» в частности, такого рода перечней позволяет нам говорить о необычайно развитом в индийской культуре классификационном принципе, оказывающем влияние, как на всю систему мировосприятия, так и конкретно на характер организации текста. Такой принцип предполагает определенного рода иерархические отношения между всеми явлениями жизни, соединяя их тем самым в единой системе мироустройства. Вне зависимости от способов организации перечней, все элементы, включенные в них, автоматически оказываются между собой в близкой или далекой КА IX. 1.2-5

2 КА IX.1.10-15 связи, в отношении равноправия или подчинения1. В таком случае, рассматривая то или иное понятие, включенное текстом в один из перечней, приходится иметь в виду как положение этого элемента внутри перечня, так и «взаимодействие» его с другими элементами.

В определенном смысле, при работе с текстом «Артхашастры» проблему создают и постоянные апелляции источника к числовым характеристикам разного рода. Действительно, определенные фрагменты текста уже в силу специфики своего содержания, повсеместно включают в повествование числа. Прежде всего, это относится к тем разделам трактата, которые, так или иначе, связаны с юридической тематикой. В самом деле, освещение вопросов наследования, указания относительно величины штрафов, относительно торговых и ростовщических операций практически немыслимы без использования каких-либо числовых характеристик. Проблема интерпретации соответствующих контекстов, безусловно, стоит довольно остро: прежде всего, потому, что она самым тесным образом связана с общей характеристикой памятника. Если тексты такого рода, как полагает ряд исследователей, порождены «повседневной практикой»2, то, следовательно, и сведения о величине штрафов или долях наследства в большей или меньшей степени продиктованы реальным положением вещей. Иначе будет выглядеть интерпретация подобных контекстов в том случае, если видеть в «Артхашастре» теоретический трактат, рисующий идеальную модель царства, не связанного с каким-либо историческим прототипом. Обратимся к примерам.

В главе III.6 речь ведется о разделе наследства брахмана между сыновьями, рожденными женами, принадлежащими к разным варнам cäturvarnyaputra). Согласно тексту, сын жены-брахманки получает четыре

С\ ч доли (brähmniputrascatromsän haret), сын жены-кшатрийки - три доли

1 Топоров В.Н. О числовых моделях в архаичных текстах. - Структура текста. М.1980, с.7

2 Schetelich М. Zu den Anfangen altindischer Staatslehre. Indologica Taurinensia. Vol. VIII-IX. 1980-81 у ksatriyaputrastrinarhsan [haret]), жены-вайшьи - две доли (vaisyaputro г" dvavamsau [haret]), жены-шудры - одну (ekam sudraputrah [haret])1. Таким же образом производится раздел имущества между сыновьями кшатрия от жен, относящихся к трем варнам (т.е. кшатриев, вайшьев и шудр) и между сыновьями вайшьи от жен, принадлежащих к двум варнам (вайшьев и шудр)2.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Древнеиндийская "Наука политики""

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

В фундаментальных монографиях П.В.Кане, Дж.Спеллмана и Х.Шарфе, привлекавших «Артхашастру» в качестве исторического источника, были сделаны попытки опираясь на текст памятника, визуально воспроизвести схему «державы-мандалы»1. Основные принципы работы с текстом у этих исследователей совершенно различны. Между тем, во всех трех случаях выводы не кажутся вполне убедительными: схема получилась едва ли не более запутанной, чем соответствующие фрагменты текста источника. Все три схемы, скорее, похожи на головоломки, чем на образ «идеального царства». Этот частный случай представляется типичным для значительной массы работ по истории, в которых используются сведения «Артхашастры» Каутильи. Объяснение такого странного казуса, по всей вероятности, кроется в самом подходе к тексту древнеиндийской «науки политики».

Довольно часто исследователи, работающие с нарративными источниками, исходят из определения их основной функции как описательной. При чем описание, в таком случае, понимается в самом вульгарном смысле слова. Проще говоря, вербальный источник ставится на одну плоскость с визуально представляемым объектом. Отождествление текста и визуального объекта начисто устраняет из поля зрения исследователей вопрос о методах, которыми текст создает образ того или иного объекта. Примечательно, что определенная группа нарративных памятников довольно давно «избавлена» от интерпретаций такого рода. К примеру, уже много десятков лет никому не приходит в голову воспринимать данные эпического текста как совершенно буквальное описание какого-либо объекта, события или явления. Связано это, прежде всего, с тщательно разработанной методикой работы с текстами эпического происхождения. Капе P. V. History of Dharmasästra (Ancient and Medieval Religious and Civil Law), vol.III. Poona, 1946. p.222; Spellman J.W. Political Theory of Ancient India. A Study of Kingship from the Earliest Times to circa A.D.300. Oxford, 1964, p.157; Scharfe Я Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautillya. Wiesbaden, 1968, S.124

Между тем, очевидно, что свои законы создания, развития и бытования имеют тексты и совершенно иного происхождения и назначения. В особенности, если порождены они культурой древней.

Контексты, послужившие трем названным выше исследователям для воссоздания облика державы-мандалы, попросту не являются описанием. Иерархия всех составляющих ее деталей, весь спектр понятий, связанных с мандалой, все возможные варианты отношений внутри «круга государств» и т. п. - вот в чем заключается содержание раздела. Однако сам источник не предполагает объединения всех предложенных текстом элементов в единое, -тем более, визуально воспроизводимое - целое. Сходным образом выглядит ситуация и с уже упоминавшимся выше фрагментом об устройстве города. Вводящая в заблуждение детализация, педантичный учет местоположения каждого, даже самого мелкого элемента, внушают историку уверенность в том, что «примерно так все и выглядело». Но это впечатление обманчиво.

Перечень всех деталей того или иного предмета в трактате «политической науки» вовсе не ставит своей целью его описание, по крайней, в привычном нам смысле этого слова. Скорее мы имеем дело с таким явлением, которое применительно к живописи Б.В.Раушенбах определил как «объективное изображение», отличая его от «изображения перцептивного». В основе последнего, согласно мнению автора, лежит идея переноса на плоскость изображения зрительного восприятия объекта (проще говоря, изображение того, что «я вижу»). Объективное же изображение представляет собой результат аналитической работы ума, итогом которой является создание образа объекта во всех его возможных ракурсах одновременно - изображение не того, что «я вижу», а того что «я знаю»1. Именно этот момент, вкупе с целым комплексом особенностей текста (ориентация на мифо-эпические образцы, тесная связь с ритуалом и пр.) не позволяет более или менее четко представить себе образ державы-мандалы, внешний вид города, структуру административного устройства царства и пр.

1 Раушенбах Б.В. Пространственные построения в живописи. МЛ 980, с.8

194

Проделав работу, мы в итоге вновь оказались перед старым вопросом: в какой мере сведения источника могут быть использованы в нуждах исторического исследования? Ведь, если текст содержит в себе лишь информацию о том, каким образом его создатели представляли себе царство и роль царя в нем, ценность его для историка, изучающего государственное устройство, оказывается ниже, нежели в случае наличия в нем какой-либо достоверного исторического описания. В то же время, если мы, к примеру, солидаризируемся с теми исследователями, которые рассматривают указания на китайские ткани или же александрийские кораллы как свидетельства сравнительно позднего времени появления текста, то, следовательно, признаем, что элементы исторической реальности попадают в текст. Раз так, следует определиться: какие именно сведения источника могут , рассматриваться в качестве материала для исследования собственно индийской истории, в какой мере следует этим сведениям доверять и, наконец, каким образом следует эти сведения интерпретировать.

Безусловно, определенные детали повествования оказались в тексте потому, что были известны составителю из реальной практики. До знакомства с Китаем и шелком, производимым в нем, сведения о «тканях из китайской земли» просто не могли оказаться в тексте «политического трактата». Равным образом обстоит дело и с Алакандакой - Александрией Египетской. Сведения о кораллах, конечно, появляются в «Артхашастре» благодаря торговым контактам, осуществляемым через Египет. В то же время, сам характер источника ясно демонстрирует, что исторические события и персонажи «получают допуск» в текст, лишь «включившись» в историю легендарную, в каком-то смысле, адаптировавшись к мифо-эпическому сознанию (ср. ситуацию с упоминаемым в заключительных шлоках трактата имени Нанды, а также постоянные апелляции к имени самого Каутильи и его «предшественников»). Иными словами, требуется определенный временной интервал для того, чтобы реалии стали «подлинно реальны», включились в общую картину мира и попали в текст. Но в этом случае, порожденные исторической конкретикой, они довольно быстро утрачивают связь с ней.

Ситуация с «китайскими тканями», по всей вероятности, сходна с представлениями о «дамасской стали» в русской культуре. Опирающиеся на историческую реальность представления о том, что подлинно качественную сталь производят в Дамаске, с течением времени превратились попросту в устойчивое образное выражение, которое не соответствует первоначальному конкретному значению. «Дамасская сталь» - это просто сталь высокого качества, а вовсе не обязательно та, которая произведена в городе Дамаске1. Сходным образом, вероятно, обстоит дело со всеми именами собственными, топонимами и этнонимами, встречающимися в тексте (о чем шла речь в первой главе работы, в частности, в виде полемики с М.Шетелих и

Е.Ричл ).

При таком положении вещей мы скорее можем установить «terminus post quem», нежели соотносить сведения памятника с конкретным историческим периодом. Очевидно, так же выглядит ситуация и с деталями иного рода: оружием, предметами обихода и пр. На бытовом уровне сведения текста могут рассматриваться как вполне достоверные. Однако же, для какого периода они достоверны, мы с уверенностью сказать не можем. Учитывая способ формирования шастрического текста, не кажется правильным пытаться соотнести весь комплекс бытовых деталей с конкретным временем. Памятник, скорее, несет в себе черты смешения эпох, нежели отражает реалии какого-то конкретного времени.

Равным образом в тексте «Артхашастры» могут быть соединены в единое целое как традиционные представления о предмете, так и элементы практики. Достаточно вспомнить «шестую долю урожая», с древнейших времен полагающуюся царю3, и доскональный перечень всевозможных поборов, содержащийся во второй книге4. Тема «шестой доли» хорошо

1 Даль В. Толковый словарь в 4-х томах. Т. 1. M.199Í, с.415.

2 Ritsehl Schetelich M Historisches im Arthasästra des Kautilya. - Das Altertum. Herausgegeben vom Zentralinstitut für Alte Gaschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschaften der DDR. Hf. 1, 1974, Bd.20

3 KA 1.13

4 KA 11.22 известна одновременно и по текстам группы смрити, и по эпосу. Неизменно происхождение этой традиции соотносится с «незапамятными временами» героического прошлого. Что же касается детализации системы налогообложения в главе 11.22, то нет видимых поводов сомневаться в том, что хотя бы часть сведений соответствует реальной практике. Однако же, несмотря на разницу происхождения, и та, и другая информация благополучно «уживается» в одном тексте.

Все это существенно затрудняет работу историку, стремящемуся найти возможные соответствия каких-либо рекомендаций трактата, в частности, в области «государственного строительства», традиционной практике. Очевидно, что сам характер источника не предполагает непосредственного переноса деталей реальной практики в текст, осуществленного с «фотографической точностью». Любые исторически достоверные детали, «попадают» в текст, лишь преломленные через особенности мышления и мировоззрения его создателей. Историку же для того, чтобы прочитать текст, соответственно, приходится исполнять роль, подобную роли детектива, который, раскрывая преступление, пытается «думать как преступник». На 7 этом уровне работы

Насколько осуществима эта задача? Приведем конкретный пример. Выше уже обсуждалась тема наследования имущества в «Артхашастре». Было сказано о тех затруднениях, которые несут в себе, в частности, сведения о долях наследства, причитающихся представителям каждой из четырех варн. Характер сведений (в т.ч. очевидная искусственность всех числовых показателей) не позволяет буквально отождествлять данные текста с реальной практикой. В этой связи обращает на себя внимание другой фрагмент сходной тематики. Глава III.6 «О долях наследства» (däyavibhägah, tatra amsavibhägah) сообщает нам следующее: при разделе отцовского имущества долю старшего сына составляют повозка и украшения (yänamäbharanam), среднего - ложе, сидение и посуда для еды (sayanäsanam

ЪЬи^акатзуаш са), младшего - черные зерна, железные [предметы], домашняя утварь и телега, запряженная быками (ктвпат сШапуауазат grhaparivapo gosakatam са)1. Остальное же имущество делится между ними поровну.

На первый взгляд набор предметов довольно странный. Большая их часть, строго говоря, не имеет особой ценности. То, что текст, тем не менее, специально выделяет их и оговаривает принципы их распределения между наследниками, свидетельствует о том, что предметы эти, по мнению составителя, наделены неким символическим значением. Одновременно этот перечень находит параллели и в текстах иных культур. К примеру, в законах древнего Уэльса говорится, что при дележе имения между братьями младший кроме усадьбы с постройками и восьми акров земли получал топор, котел и сошник2. Типологически сходный перечень мы видим и в уже упоминавшемся в работе фрагменте Скифского логоса Геродота. Согласно мифу о происхождении скифов в изложении античного автора, к трем братьям - Липоксаю, Арпоксаю и Колаксаю - с неба упали золотые предметы (хргхтва ттогтщата): плуг с ярмом, секира и чаша (аротроу те кос! ^■оуоу кса оауаргч ка1 фшАлуу)3. Младший из братьев стал царем после того, как ему удалось взять упавшие предметы.

Во всех трех случаях, несмотря на различие в деталях, соблюдается некий общий принцип: перечисленные предметы являются символическим выражением трех основных социальных функций - сакральной, воинской и производительной4. Интерпретация этого пассажа, как кажется, может вестись в двух направлениях. Во-первых, должен решаться вопрос о самом характере сравнительно позднего текста, косвенным образом отражающего древние общеиндоевропейские представления об общественном устройстве. Во-вторых, опять же, - соответствие рассмотренной схемы реальной

1 КА Ш.6.6

2 Мелетанскай Е.М. Герой волшебной сказки. М.1958, с.¡01

Негос1оП Н1з):опае, IV.5

4 См. Дюмезшъ Ж. Скифы и Нарты. М.1990, с. 132 и далее практике наследования. Первый вопрос, безусловно, связан с общей характеристикой памятника, который как уже неоднократно говорилось, сохранил в себе целый комплекс архаизмов, не имеющих никакой прямой связи с практическим «государственным строительством». Что же касается второго - ситуация с ним представляется довольно простой. Поскольку из текста следует, что указанными предметами все наследство не исчерпывается, речь идет, скорее, о соблюдении некоторой условности. Значит, ничто не мешает нам предполагать, что предписанные текстом «Артхашастры» действия в качестве обряда могли на самом деле сопровождать передачу имущества по наследству. Значение же этого обряда - вопрос отдельного исследования.

Казалось бы, столь обширный текст, должен довольно полно освещать проблему общественного устройства, прежде всего, в том, что касается варновой иерархии. Однако о варнах в «Артхашастре» говорится довольно мало. Хрестоматийный фрагмент, излагающий дхарму четырех варн1, - едва ли не единственный, сколько-нибудь подробно освещающий проблему варновой иерархии. Четыре варны появляются в юридических частях трактата для изложения основных принципов наследования, наложения штрафов или же иных ситуаций, требующих иерархических построений. При этом упоминания совокупности всех четырех варн служат скорее условными обозначениями положения лиц в общественной иерархии («равный», «выше», «ниже» и т.п.2), нежели ставит своей задачей буквальное описание положения варновых групп в обществе. По своему характеру сведения эти в общих чертах повторяют те, что содержатся и в других текстах смрити, относящихся к самым разным периодам.

1 KA 1.3

2 См. Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М.1984, 133

Одновременно очевидно, что общество «Артхашастры» знает и вполне сложившуюся систему кастовых групп (jäti)1. В этом случае социальное устройство, отраженное в памятнике, представляет собой подобие «слоеного пирога», одновременно ориентируясь на разные системы: варны, касты, а также общинные и родовые отношения. Эта ситуация также соответствует той, что зафиксирована в текстах дхармашастр, а значит, во-первых, не является оригинальной, во-вторых, скорее отражает представления о «правильном устройстве общества», нежели реальную картину. Однако же отдельные детали этой картины все же заслуживают того, чтобы их выделить.

Так, к примеру, общество «Артхашастры» рассматривается как «четырехварновое» (cäturvarnya), которому противостоят те, кто не входят в состав четырех варн, представители «не-арийских» групп населения -млеччхи, атавики, чандалы и пр. Шудры к этим «не-арийским» группам не причисляются. Иными словами, в отличие от традиции дхармической литературы, четко разделяющей дваждырожденных и шудр, «Артхашастра», называя общество «четырехварновым», включает в его состав и представителей низшей варны, не считая их тем самым «не-ариями». Одновременно, именно шудры оказываются основным податным населением в царстве «Артхашастры» . Такого рода детали существенно отличают текст Каутильи от основной массы литературы смрити, где прерогативой шудры считается лишь «услужение дваждырожденным» (dvijätisusrüsä), называемое и «Артхашастрой» как один из элементов дхармы шудры3. Иными словами, тексту трактата не свойственно решительное противопоставление шудр и 4 ариев, характерное, в частности, для литературы поздневедииского периода .

1 Вигасин A.A., Самозванцев A.M. Ук.соч., с. 135. Однако не во всех контекстах кажется допустимым идентифицировать джати собственно с кастой. Одновременно термин может обозначать и племенную принадлежность, и просто родовитость.

2 KA П. 1.2 указывает, что именно шудры должны составлять основное население джаналады. Одновременно VII.11.21 называет «низковарновых» (avaravarna) плательщиками дохода (bhoga).

3 KA 1.3.8

4 В этой связи можно вспомнить и о том, что поздние части «Махабхараты» (в частности, «Шантипарва») дают сведения и о рекомендуемых шудрам ритуалах, что с точки зрения предшествующей традиции, казалось бы неприемлемым.

Это несоответствие каноническим текстам позволяет делать одновременно два заключения. Во-первых, о самостоятельности и независимости традиции артхашастры от литературы о дхарме. Во-вторых, безусловно, для включения такого рода представлений в текст необходимы были определенные изменения и в самом обществе.

Совершенно ясно, что именно такие моменты историк вправе рассматривать как достоверную историческую информацию, отраженную в тексте. Иными словами, лишь восстановив саму систему представлений, на базе которых был создан текст, исследователь получает доступ собственно к реконструкции исторической действительности. В противном случае он всегда рискует навязать памятнику собственные представления, не имеющие никакой связи с той культурой, которую изучает. * *

Заявленная тема исследования - древнеиндийская «наука политики» -ставит нас в итоге перед фактом: не только представления о сущности научного знания в изучаемой культуре, но и сама идея «политики» имеет довольно мало общего с тем, что исследователи обыкновенно ищут (и находят) в тексте «Артхашастры» Каутильи. Проще говоря, «наука политики» оказывается не вполне наукой и посвящена не совсем политике (если рассматривать оба слова в привычных для нас смыслах). Отличие «государственной мудрости» такого рода от наших представлений о политике продиктованы далеко не в первую очередь реальной исторической ситуацией. В значительной мере причина кроется в характере мировоззрения общества, породившего комплекс идей «политической науки». Анализ нашего источника позволяет в общих чертах представить характер этих идей.

Прежде всего, важно, что «наука политики» древней Индии со всей очевидностью ориентирована не на реальные исторические образцы, а на времена «героического прошлого». Что имеется в виду под этим «героическим прошлым» становится ясно из текста «Артхашастры».

Значительная часть «политических» назиданий подкрепляется ссылками на «примеры из истории». Среди этих примеров мы, по сути, не встречаем ни одного упоминания достоверных исторических событий или же реальных исторических лиц, не подвергшихся «мифоэпической адаптации». Персонажами мифов и эпоса оказываются все предшественники Каутильи (рйгуасагуаЪ), с которыми полемизирует «автор» (да и он сам, собственно, не выбивается из их числа). «Отсчет» истории ведется от времени сотворения мира богами, и одновременно с этим процессом создается и «наука политики», рассматриваемая таким образом как непременная часть и непременное условие мирового порядка. Типологическое сходство процесса создания текста «политической шастры», сотворения мира и создания царства позволяет рассматривать рекомендуемые для царя-«политика» действия как эквивалент действий космогонического характера. С одной стороны, основным принципом «государственного строительства» в этом случае оказывается, стремление уподобить создаваемое царство мифоэпическим образцам, с другой стороны, это позволяет устанавливать соответствие между этим царством и всем миром в целом.

Иными словами, интересующая нас «политическая наука» порождена обществом, для которого эпическая традиция, а в определенном смысле и мифология, продолжают восприниматься как живая история. И именно этот момент кажется ключевым в интерпретации сведений «Артхашастры».

Очевидная цель «науки политики» состоит в создании должным образом устроенного царства. Но попытки визуально представить себе это государственное образование, как уже было сказано выше, создают исследователям определенные проблемы: при попытке учесть буквально все рекомендации «Артхашастры», зачастую, как кажется, попросту лишенные логики, возникающий образ царства (в том случае, если он вообще возникает) выглядит необычайно громоздким и запутанным. К примеру, текст подробно говорит лишь об одном городе, в котором и пребывает царь в своем дворце. Упоминаний иных городов в «Артхашастре» как будто бы и нет. Но что это значит? Значит ли это, что в царстве мыслится только один город? Значит ли это, что городов несколько, и в каждом из них находится царь? Для развитого государства, образ которого обыкновенно ищут в тексте, обе версии выглядят довольно странно. Все территориальное деление в тексте производится при помощи таких категорий как «свой», «внутренний» / «чужой», «внешний». Само царство со всех сторон окружено лесами с обитающими в них лесными племенами. Все негативные представители социума «отбрасываются» к границам, подальше от центра-царя. Вполне здравой казалась бы мысль о том, что и реальные государства древней Индии, окруженные дикими землями, примерно так и выглядели. Но где, в таком случае, находятся территории многочисленных «союзников», «недругов», «нейтральных правителей» и прочих, составляющих «державу - мандалу», остается непонятным.

В то же время, всякое устроенное в соответствии с рекомендациями «политической наукой» царство приравнивается текстом к миру в целом, превращая, тем самым, царя не просто в правителя локального государства, но в миродержца, властелина мира. И образ его владений получает определенные характеристики, соответствующие скорее традиционным представлениям древнего общества об устройстве мира в целом, чем облику какого-либо локального государственного образования. Если государство этого царя есть не одно из многих царств, а единственное, эквивалентное всему миру в целом, то и искать в тексте, в первую очередь, следует не политические реалии, а ч общую систему представлений о мироустройстве.

Наконец, созвучно идее уподобления царства «всей земле», и сам правитель этого царства рассматривается текстом как единственный и универсальный «властелин мира». Парадоксальным образом, политическая концепция «Артхашастры» на уровне терминологии не признает возможности существования каких-либо иных царей, кроме того, к которому адресован текст. По сути, царем признается лишь тот правитель, к которому обращены все наставления, иными словами, тот, который руководствуется в своих действиях «наукой политики».

Совершенно ясно, что идеи подобного рода вряд ли могут рассматриваться в качестве теории государственного управления, рассчитанной на практическую деятельность. Оказывается, что древнеиндийская «политическая наука» имеет гораздо более древнюю основу, нежели идеи «рациональной организации государства». Мировоззрение, лежащее в ее основе, оперирует совершенно иными, чем можно было бы ожидать от «политики», категориями, признает не вполне политическую (с нашей точки зрения) систему ценностей. Перед нами, прежде всего, образ мира, а не рациональные политические идеи. Элементы политики, если мы обнаруживаем их в тексте, по возможности встраиваются в эту картину. Именно в этом контексте зарождается политическая концепция древней Индии.

Таким образом, «наука политики» в первую очередь отражает представления о государстве, характерные для общества, создавшего «Артхашастру» Каутильи, а не описывает политическую организацию древнеиндийских государств. Представления же эти, в определенном смысле слова, порождены реальной исторической ситуацией, реальным уровнем развития общества. Однако характер влияния исторической действительности на мировоззрение, по сути, уже предмет совершенно другого исследования.

Список научной литературыНикольская, Ксения Дмитриевна, диссертация по теме "Всеобщая история (соответствующего периода)"

1. Asvaläyanagrhyasütra. Stenzler А.-F. Indische Hausregeln. Leipzig, 1864

2. Bhäruci's Commentary on the Manusmrti (the Manu-sästra-vivarana, Books 612). Vol.1 The Text. Ed. By J.Duncan M. Derrett. Wiesbaden, 1975

3. Herodoti Historiae. Ed. H.B. Rosen. Vol.1. Libros I-IV. Leipzig, 1987

4. Kämasütra of Sri Vatsyayana Muni. With the Jayamangala Sanskrit/ Commentary of Sri Yasodhara. Ed. With Hindi Commentary by Sri Devadutta1. Sastri. Varanasi.

5. Kautillya Arthasästra. A Critical Edition with a Glossary. Kangle R.P. Bombay 1992

6. Mahäbhärata. Critical Edition by Sukthankar. Poona 1971-1976

7. Mahäbhärata. Säntiparvan. Ed. by Sripad Krishna Belvalkar. Poona, 1961у

8. Manava Dharma-Sästra. The Code of Manu. Critically ed. by J. Jolly. London, 1887

9. Näradasmrti. Critically Edited with an Introduction, Annotated Translation and Appendices by R.Lariviere. Vol. 1-2. Philadelphia, 1989

10. Päraskaragrhyasütra. Ed. by O.P.Pandey. Varanasi, 19801 l.Die Hymnen des Rigveda. 1 Teil. Darmstadt, 1955; 2 Teil. Berlin, 1955

11. Varähamihira's Brhatsamhitä. Ed. and transl. By Bhat M.R. Vol.1, II. Delhi, 1993

12. Visnusmrti. Vol.1-2. Varanasi, 1962 • • 71. ПЕРЕВОДЫ

13. Н.Апастамба-дхармасутра. Самозванцев A.M. Правовой текст дхармашастры. М. 1991

14. Артхашастра, или наука политики. M.-JL 1959

15. Артхашастра. III книга. Вигасин A.A., Самозванцев A.M. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. М. 1984

16. Артхашастра. V книга, пер. Вигасина A.A. История и культура древней Индии. М.1990

17. Арья Шура. Гирлянда джатак, или Сказания о подвигах Бодхисаттвы. Пер. Баранникова А.П. и Волковой О.Ф. М. 1962

18. Ашвалаяна-грихьясутра. Пер. Вигасина A.A. История и культура древней Индии. М.1990

19. Бируни Абу Рейхан. Индия. М. 199521 .Баудхаяна-дхармасутра. Самозванцев A.M. Правовой текст дхармашастры. М. 1991

20. Бхагавадгита. Перевод с санскрита, исследрвание и примечания Семенцова B.C. М.1999

21. Васиштха-дхармасутра. Самозванцев A.M. Правовой текст дхармашастры. М.1991

22. Вишакхадатта. Перстень Ракшасы. Пер. В.Эрмана. Классическая драма древней Индии. JI.1984

23. Вишну-смрити. Главы II-VII. Пер. Вигасина A.A. Практикум по истории древнего мира. Вып. I. Древний Восток. М.1989

24. Вишну-смрити. Главы 1-98. Пер. Корнеевой H.A. История древнего Востока. Тексты и документы. М.2002

25. Гаутама-дхармасутра. Самозванцев A.M. Правовой текст дхармашастры. М.1991

26. Дхармашастра Нарады. Пер. с санскрита и комментарии Вигасина A.A. и Самозванцева A.M. М.199829.3аконы Ману. Пер. Эльмановича С.Д., провер. и испр. Ильиным Г.Ф. М.1960

27. ЗО.Камасутра. Ватсьяяна Малланага. Пер. Сыркина А.Я. М.1993 31 .Книга мудреца Яджнавалкьи. Пер. Самозванцева A.M. М. 1994

28. Махабхарата. Адипарва. Пер.В.И.Кальянова. M.-J1.1992

29. Махабхарата. Книга Лесная (Араньякапарва). Пер. Я.В.Василькова и С.Л.Невелевой. М.1987

30. Махабхарата. Сабхапарва. Пер. В.И.Кальянова. МЛ992

31. Махабхарата. XII книга, главы 56-59. Пер. Никольской К.Д. История древнего Востока. Тексты и документы. М.2002

32. Панчатантра. Пер. Сыркина А.Я. М. 1958

33. Ригведа. Мандалы I-IV. Пер. Елизаренковой Т.Я. М.1989

34. Ригведа. Мандалы V-VIII. Пер. Елизаренковой Т.Я. М. 1995

35. Ригведа. Мандалы IX-X. Пер. Елизаренковой Т.Я. М.

36. Хитопадеша. Доброе наставление. Пер. П.Гринцера. Индийская средневековая повествовательная проза. М.1982

37. Bharuci's Commentary on the Manusmrti (the Manu-sastra-vivarana, Books 612). Vol.11. The Translation and Notes. Ed. By J.Duncan M. Derrett. Wiesbaden, 1975

38. Jolly J. Das erste Buch des Kautillya Arthasastra. ZDMG 74, Leipzig, 1920

39. Kangle R.P. The Kautillya Arthasastra. An English Translation with Critical and Explanatory Notes. Bombay 1963

40. The Laws of Manu. Transl. by G. Buhler. Sacred Books of the East, 1886, vol.XXV

41. Meyer J.J. Das altindische Buch vom Welt- und Staatsleben. Das Kautillya Arthasastra des Kautilya. Leipzig 1926.1. ИССЛЕДОВАНИЯ

42. Алиханова Ю.М. Театр древней Индии. Культура древней Индии. М.1975

43. Алиханова Ю.М. Эпическая поэма на санскрите и стиль кавья. Теории стилей литератур Востока. М.1995

44. Алиханова Ю.М. Географический канон в древнеиндийской литературной традиции. Вестник РГГУ, 4, 2. М.2000

45. Алиханова Ю.М. Образ ашрамы в древнеиндийской литературной традиции. Петербургский Рериховский сборник, V. СПб. 2002

46. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л. 1983

47. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских терминов. М.1995

48. Блок М. Феодальное общество. Апология истории. М.1973

49. Бонгард-Левин Г.М. Некоторые особенности государственного устройства империи Маурьев. История и культура древней Индии. М. 1963

50. Бонгард-Левин Г.М. Республики в древней Индии (проблематика и основные материалы). -ВДИ 1966, №3

51. Бонгард-Левин Г.М. Индия эпохи Маурьев. М.1973

52. Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская культура и материализм: Каутилья и Локаята. ВДИ 1977, №1

53. Бонгард-Левин Г.М., Вигасин A.A. Общество и государство древней Индии (по материалам «Артхашастры»), ВДИ 1981, №1

54. Бонгард-Левин Г.М., Ильин Г.Ф. Индия в древности. М.1985

55. Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация. М.2000

56. Бонгард-Левин Г.М., Бухарин М.Д., Вигасин A.A. Индия и античный мир. М.2002

57. Васильков Я.В. Земледельческий миф в древнеиндийском эпосе (сказание о Ришьяшринге). Литература и культура древней и средневековой Индии. М.1979

58. Васильков Я.В. Эпос и паломничество (о значении «паломнической» темы в «Махабхарате»). Литература Индии. М.1979

59. Васильков Я.В. «Махабхарата» как исторический источник (к характеристике эпического историзма). -НАА. 1982, №5

60. Вертоградова В.В. Архитектура. Культура древней Индии, М.1975

61. Вигасин А.А. Источниковедческие проблемы изучения «Артхашастры». -ВДИ. 1972, №1

62. Вигасин А.А. рец. на. Trautman T.R. Kautilya and the Arthasastra. A Statistical Investigation of the Authorship and Evolution of the text. Leiden, 1971.-ВДИ 1973, №2

63. Вигасин А.А. «Устав о рабах» в «Артхашастре» Каутильи. ВДИ 1976, №4

64. Вигасин А.А., Романов В.Н. Из наблюдений над композицией дхармасутр. Древний Восток и античный мир, М.1980

65. Вигасин А.А., Самозванцев А.М. «Артхашастра». Проблемы социальной структуры и права. M. 1984

66. Вигасин А.А. О государственности на древнем Востоке. ВДИ 1990, №1

67. Вигасин А.А. Основные черты социальной структуры древней Индии. Автореферат на соискание ученой степени доктора исторических наук. М.1995

68. Вигасин А.А. «Охрана природы» в древней Индии. ВДИ, 1995, №2

69. Вигасин А.А. «Артхашастра» и ритуалистика. Древние культуры Восточной и Южной Азии. М. 1999

70. Вигасин А.А. Время в эдиктах Ашоки. Антропология культуры. Вып.1. М.2002

71. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М. 1980

72. Гринцер П.А. Древнеиндийская проза. М.1963

73. Гринцер П.А. Бхаса. М.1979

74. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М. 1972

75. Даль В. Толковый словарь в 4-х томах. T.l. М.1995

76. Дандекар Р.Н. Индуистская концепция вселенной. Дандекар Р.Н. От вед к индуизму. М.2002

77. Дандекар Р.Н. Махабхарата: ее происхождение и развитие. Дандекар Р.Н. От вед к индуизму. М.2002

78. Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М. 1986

79. Дюмезиль Ж. Скифы и Нарты. М.1990

80. Дюмон JI. Концепция царской власти в древней Индии. Homo Hierarhicus. СПб.2001

81. Елизаренкова Т.Я., Топоров В.Н. Древнеиндийская поэтика и ее индоевропейские истоки. Литература и культура древней и средневековой Индии. М.1979

82. Елизаренкова Т.Я. Язык и стиль ведийских риши. М. 1993

83. Иорданский В.Б. Хаос и гармония. М. 1982

84. История Индии в средние века. Под ред. Алаева Л.Б., Антоновой К.А., Ашрафян К.З. М.1968

85. Кейпер Ф.Б.Я. Древний арийский словесный поединок. Кейпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. М.1986

86. Кейпер Ф.Б.Я. Три шага Вишну. Кейпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. М.1986

87. Кейпер Ф.Б.Я. Соображения по поводу теории Дюмезиля. Кейпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. М.1986

88. Корнеева H.A. «Вишну-смрити» проблемы изучения. - Древний Восток и античный мир. V. М.2002

89. Косамби Д. Культура и цивилизация древней Индии. М. 1968

90. Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М.1977

91. Кулланда C.B. Авестийское xsaëta и осетинсое bon: семантические параллели. Василию Ивановичу Абаеву 100 лет. Сборник статей по иранистике, общему языкознанию, евразийским культурам. М.2000

92. Лелюхин Д.Н. Государство, администрация и политика в «Артхашастре» Каутильи. ВДИ 1993, №2

93. Лелюхин Д.Н. «Нитисара» Камандаки и «Артхашастра» Каутильи. -Стхапакашраддха. СПб, 1995

94. Лелюхин Д.Н. Структура державы Маурьев по сведениям эдиктов Ашоки. -ВДИ, 1998, №2

95. Лелюхин Д.Н. Концепция идеального царства в «Артхашастре» Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства. Государство в истории общества. М.1998

96. ЮО.Литвинский Б.А. Кангюйско-сарматский фарн. Душанбе, 1968

97. Лорд А.Б. Сказитель. М.1994

98. Лотман Ю.М., Проблема «обучения культуре» как ее типологическая характеристика. Труды по знаковым системам, V. Тарту, 1971

99. ЮЗ.Лурия А.Р. Язык и сознание. М.1979

100. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. М.1958

101. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.1976

102. Юб.Мосс М. Очерк о даре. Мосс М. Общество, обмен, личность. М.1996

103. Мосс М. Очерк о природе и функции жертвоприношения. Мосс М. Социальные функции священного. М.2000

104. Нестеренко Н.Г. Строительный ритуал в древней Индии. История мировой культуры: традиции, инновации, контакты. М.1990

105. Пандей Р.Б. Древнеиндийские домашние обряды. Перевод, предисловие и комментарии Вигасина A.A. М. 1990

106. Петрухин В.Я. Древняя Русь: народ, князья, религия. М.2000

107. Подосинов A.B. Ex Oriente Lux! Ориентация по сторонам света в архаических культурах Евразии. М.1999

108. Пропп В.Я. Морфология сказки. М.1969

109. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М. 1976

110. Путилов Б.Н. Методология сравнительно-исторического изучения фольклора. Л. 1976

111. Раевский Д.С. Четырехугольная Скифия. Фольклор и этнографическая действительность. СПб. 1992

112. Раушенбах Б.В. Пространственные построения в живописи. М.1980

113. Романов В.Н. Древнеиндийские представления о царе и царстве. ВДИ 1975, №3

114. Романов В.Н. Историческое развитие культуры. М. 1991120 .Романов В.Н. Исповедь научного работника, или Утешение методологией. Три подхода к изучению культуры. М.1997

115. Самозванцев A.M. Об интерпретации главы Артхашастры джанападанивеша. -ВДИ 1975, №3

116. Самозванцев A.M. Теория собственности в древней Индии. М.1978

117. Самозванцев A.M. О термине ударадаса в «Артхашастре». ВДИ, 1979, №4

118. Самозванцев A.M. Временно зависимые в древнеиндийском праве (по «Артхашастре»), Санскрит и древнеиндийская культура. М.1979

119. Самозванцев A.M. «Артхашастра» III. 10.8-17: опыт интерпретации правового текста. ВДИ 1983, №4

120. Самозванцев A.M. Правовой текст дхармасутр. ВДИ 1986, №4

121. Самозванцев A.M. О композиции IV книги «Артхашастры». -Литература и культура древней и средневековой Индии. М.1987

122. Самозванцев A.M. Правовой текст дхармашастры, М.1991

123. Самозванцев A.M. Книга мудреца Яджнавалкьи. МЛ 994

124. Самозванцев A.M. Индийская женщина в литературе дхармашастр. -Индийская жена. М. 1996

125. Самозванцев A.M. Социально-правовая организация индийского общества в конце I тыс. до н.э. первой половине I тыс. н.э. - Государство в истории общества. М.1998

126. Самозванцев A.M. «Артхашастра Каутильи» и проблема индийского государства. Древность: историческое знание и специфика источника. Материалы конференции, посвященной памяти Э.А.Грантовского. М.2000

127. Серебряный С.Д. О некоторых аспектах понятий «автор» и «авторство» в истории индийских литератур. Литература и культура древней и средневековой Индии. М.1979

128. Сыркин А.Я. К оценке Камасутры как источника. Труды по востоковедению I. Тарту 1968

129. Сыркин А.Я. Некоторые проблемы изучения Упанишад. М. 1971

130. Сыркин А.Я. Древнеиндийское наставление в любви. Камасутра. М.1993

131. Топоров В.Н. О космологических источниках раннеисторических описаний. Труды по знаковым системам. Вып.6. Тарту, 1973

132. Топоров В.Н. О числовых моделях в архаичных текстах. Структура текста. М. 1980

133. Топоров В.Н. Числа. Мифы народов мира. Т.2. М.1988

134. Топоров В.Н. Фарн. Мифы народов мира, т.2. М.1988

135. Фомин М.С. Концепция праведного правления в источниках раннесредневековой Ирландии и древней Индии. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук. М.2002

136. Франкофорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. М.1984

137. НЗ.Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Л.1936

138. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.1978

139. Хейзинга Й. Homo ludens. М.1992

140. Цыганков Ю.Я. Топонимика и социальная структура раннесредневекового Тамилнада. Очерки экономической и социальной истории Индии. М. 1973

141. Шарма Р.Ш. Древнеиндийское общество. М. 1987

142. Шетелих М. О некоторых терминах, определяющих отношения зависимости в «Артхашастре». Очерки экономической и социальной истории Индии. М.1973

143. Щербатской Ф.И. Научные достижения древней Индии. Избранныетруды русских индологов-филологов. М. 1962 150.Элиаде М. Космос и история. М.1987 151 .Элиаде М. Священное и мирское. М. 1994 152.Элиаде М. Аспекты мифа. М.1995

144. Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения. М.1999 154.Эрман В.Г. Теория драмы в древнеиндийской классической литературе. -Драматургия и театр Индии. М. 1961

145. Altekar A.S. State and Government in Ancient India. Delhi, 1958

146. Botto O. Dvaidhibhava in the Kautilly arthasastra and in other Texts. India Maior. Leiden, 1972

147. Buitenen J.A.B. van. On the Structure of the Sabhaparvan of the Mahabharata. Buitenen J.A.B. van. Studies in Indian Literature and Philosophy. Delhi, Varanasi, Patna, Bangalore, Madras .

148. Breloer B. Kautillya-Studien. Bd. 1-3. Bonn-Leipzig, 1927-1934

149. Buhler G., Kirste J. Indian Studies. Vol.2. Contributions to the History of the Mahabharata. Wien,1892

150. Chakladar H.C. Social Life in Ancient India. A Study in Vatsyayana's Kamasutra. 2 Ed., Calcutta, 1954

151. Chemburkar J. KautilTya Arthasastra and the Early Dharmasutras. Some Observations on Rajadharmas. Perceptions on KautilTya Arthasastra. In Commemoration of Prof. R.P.Kangle's Birth Centenary. Mumbai, 1999

152. Dahlmann J. Das Mahabharata als Epos und Rechtsbuch. Berlin, 1895

153. Dattaray R. A Forgotten Functionary of Ancient Indian that was Ksattr. Calcutta 1974

154. Derrett J.D M. Bhu-bharana, bhu-palana, bhu-bhojana: an Indian Conunrum. -Bulletin of the School of Oriental and African Studies University of London. Vol. XXII: Part 1, 1959

155. Derrett J.D.M. A Newly-Discovered Contact between Arthasastra and Dharmasastra: the Role of Bharucin. -ZDMG, 1965, Bd.l 15

156. Derrett J.D.M. Religion, Law and State in India. London, 1968

157. Derrett J.M.D. Dharmasästra and Juridical Literature, Wiesbaden 1973

158. Drekmeier Ch. Kingship and Community in Early India. Bombay, 1962

159. Dwivedi R.C. Concept of the Sästra. -Indologica Taurinensia. Vol.XIII, 19851986

160. Gonda J. Ancient Indian Kingship from Religions Point of View. Leiden 1966

161. Gonda J. The Etymologies in the Ancient Indian Brähmanas. Gonda J. Selected Studies. Vol.11. Leiden, 1975

162. Gonda J. Purohita. Gonda J. Selected Studies. Vol.11. Leiden, 1975

163. Gonda J. The Ritual Süträs. A History of Indian Literature. Vol. I, F.2. Wiesbaden 1977

164. Gonda J. Change and Continuity in Indian Religion. Delhi, 1985

165. Grassmann H. Wörterbuch zum Rig-veda. Wiesbaden, 1955

166. Havelock E.A. Preface to Plato. Oxf.1963

167. Heesterman J. Ancient Indian Royal Concecration. Hague, 1957

168. Heesterman J. Inner Conflict of Tradition. Delhi, 1985

169. Hiltbeitel A. The Ritual of the Battle. Krishna in the Mahäbhärata. Ithaca and London, 1976

170. Hillebrandt A. Ritualliteratur. Vedische Opfer und Zauber. Strassburg, 1897

171. Hillebrandt A. Zu Kautiliya. ZDMG, 1915 Bd. 69

172. Hillebrandt A. Indische Politiker. Aus Alt- und Neuindien. Breslau, 1922

173. Hocart A.M. Kings and Councilors. Cairo, 1936

174. Hopkins E.W. The Great Epic of India. London, 1902

175. Jacobi H. Kultur-, Sprach- und Literaturhistorisches aus dem Kautiliya. -SKPAW, Berlin, 1911

176. Jacobi H. Zur Frühgeschichte der indischen Philosophie. SKPAW, 1911

177. Jacobi H. Über die Echtheit des Kautiliya. SKPAW, Berlin, 1912

178. Jayaswal K.R. Hindu Polity. Bangalore, 1955

179. Jolli J. Über die Systematik des indischen Rechts. -ZvR 1887, Bd.l 190.Jolli J. Recht und Sitte. Strassburg, 1896

180. Jolly J. Medicin. Strassburg 1901

181. Jolly J. Arthasästra und Dharmasästra. ZDMG 1913, Bd. 67193 .Jolly J. Kollektaneen zum Kautillya Arthasästra. ZDMG 1914, Bd. 68,69

182. Kane P.V. History of Dharmasästra. Ancient and Medieval, Religious and Civil Law. Vol. 1-5. Poona, 1930-1962

183. Kangle R.P. The Kautillya Arthasästra. Part III: A Study. Delhi, 1993

184. Kirfel W. Die Kosmograpfie der Inder nach den Quellen dargestellt. BonnLeipzig, 1920

185. Kosambi D.D. The Text of the Arthasästra. JAOS. 1958, Vol. 78

186. Lingat R. The Classical Law of India. Los Angeles, 1973

187. Lubotsky A. Avestan xvar&nah-: the etymology and concept. Sprache und Kultur der Indogermanen. Innsbruck, 1998

188. Macdonell A.A., Keith A.B. Vedic Index of Names and Subjects.Vol. 1, 2. Delhi, 1958201 .Mayrhofer M. Kurzgefasstes etymologisches Wörterbuch des Altindisches. Heidelberg, 1953-1980

189. Meyer J.J. Über das Wesen der altindischen Rechtsschriften, Leipzig 1927

190. Mookerji R.K. Indian Landsystem: Ancient, Medieval and Modern. Alipore, 1958

191. Mookerji R.K. Chandragupta Maurya and his Time. Delhi, 1966

192. Nilkanta Sastri K.A. Age ofNandas and Mauryas. Banares, 1952

193. Pandey V.C. Some Corroborative Evidences from the Arthasästra of Kautilya. Indologica Taurinensia. Vol.7, 1979

194. Pingree D. Jyotihsästra. Astral and Mathematical Literature. A History of Indian Literature. Wiesbaden 1981

195. Pollock Sh. The Idea of Sästra in Traditional India. Indian Art in the Sästric Tradition. Stuttgart, 1990

196. Pollock Sh. Playing by the Rules. Indian Art in the Sästric Tradition. Stuttgart, 1990

197. Puri B.N. History of Indian Administration. Vol.1. Ancient Period. Bombay, 1968211 .Rau W. Staat und Gesellschaft im Alten Indien. Wiesbaden 1957

198. Ritschl E., Schetelich M. Studien zum KautilTya Arthasästra. Berlin, 1973

199. Ritsehl E., Schetelich M. Historisches im Arthasästra des Kautilya. Das Altertum. Herausausgegeben vom Zentralinstitut für Alte Geschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschaften der DDR. Hf.l, 1974,Bd.20

200. Ruben W. Die gesellschaftliche Entwicklung im alten Indien. Bd. 1-6. Berlin, 1967-1974

201. Schaeder H.H. Das Auge des Königs. Iranica. Berlin, 1934 216.Scharfe H. Untersuchungen zur Staatsrechtslehre des Kautalya. Wiesbaden, 1968

202. Scharfe H. Grammatical Literature. Wiesbaden 1977

203. Scharfe H. Kautalya on Conflicts within the Ruling Class. Indologica

204. Taurinensia. Vol.VII. 1979 219.Scharfe H. The State in Indian Tradition. Leiden, NY, Kobenhavn, Köln 1989 220.Schetelich M. Zu den Anfängen altindischer Staatslehre. Indologica

205. Taurinensia. Vol.VIII-IX. 1980-81 221.Schetelich M. Traces of Early Purohita Knowledge in the KautilTya

206. Sharma R.S. Aspects ofPolitical Ideas and Institutions in Ancient India. Delhi, 1991

207. Sinha P. Smrti Political and Legal System: a Socio-Economic Study. New Delhi, 1982

208. Sirkar D.C. Political and Administrative System of Ancient and Medieval India. Delhi, 1974

209. Spellman J.W. Political Theory of Ancient India. A Study of Kingship from the Earliest Times to circa A.D.300. Oxford, 1964

210. Stein O. Megasthenes und Kautilya. Wien, 1922

211. Stein O. Zupiy^ and suruhgä. ZII, 1925, Bd.3

212. Stein O. Arthasästra und Silpasästra. AO, 1935, Vol. 7; 1936, Vol. 8; 1938, Vol. 10

213. Sternbach L. Bibliography of Kautillya Arthasästra. Hoshiarpur, 1973

214. Sternbach L. Subhäsita, Gnomic and Didactic Literature. Wiesbaden, 1974

215. Thakkar U. Morality in Kaunillya's Theory of Diplomacy. Perceptions on Kautilya Arthasästra. In Commemoration of Prof. R.P.Kangle's Birth Centenary. Mumbai, 1999

216. Trautmann T.R. Kautilya and the Arthasästra. A Statistical Investigation of the Authorship and Evolution of the text. Leiden, 1971

217. Tsuchiyama Y. Der König im Räjasüya. Indian Thought and Buddist Culture. Tokyo, 1996

218. Wezler A. Über Form und Charakter der sogenannten "Polemiken" im Staatslehrbuch des Kautalya. ZDMG, 1993, Bd. 143

219. Whitney W.D. Sanskrit Grammar. Oxford, 1955

220. Wilhelm F. Politische Polemiken im Staatslehrbuch des Kautalya. Wiesbaden, 1960

221. Wilhelm F. Die Beziehungen zwischen Kämasütra und Arthasästra. ZDMG, Wiesbaden 1967

222. Wilhelm F. Indien. Geschichte des Subkontinents von der Induskultur bis zum Beginn der englischen Herrschaft. Frankfurt am Main und Hamburg, 1967

223. Wilhelm F. Die achtzehn Würdenträger. ZDMG, 1969. Supplementa I, Teil III

224. Winternitz M. Geschichte der Indischen Literatur, Bd.3, Leipzig 1920 244 .Winternitz M. Kautilya and the Art of Politics in Ancient India. Vishva Bharati Quarterly, Vol.1, №3, 1923