автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского

Полный текст автореферата диссертации по теме "Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского"

На правах рукописи

□□3458187

Габдуллниа Валентина Ивановна

ЕВАНГЕЛЬСКАЯ ПРИТЧА В АВТОРСКОМ ДИСКУРСЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

22

П - '!

Томск 2008

003458187

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы ГОУ ВПО «Барнаульский государственный педагогический университет»

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Виктор Георгиевич Одинокое

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Эмма Михайловна Жилнкова

доктор филологических наук, профессор Юрий Васильевич Шатин

доктор филологических наук, профессор Валентина Васильевна Борисова

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет»

Защита состоится 2009 г. в часов

на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 при ГОУ ВПО «Томский государственный университет» (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ГОУ ВПО «Томский государственный университет».

Автореферат разослан_

О Л. Ж 2008 г. Ученый секретарь диссертационного совета

профессор Л.А.Захарова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В современном литературоведении не ослабевает интерес к проблеме форм воплощения авторской позиции в художественном произведении. В связи с изучением творческого наследия Ф.М. Достоевского эта проблема стоит особенно остро с учетом концепции автора, выдвинутой в известной работе М. Бахтина, утверждавшего, что в условиях новой формы полифонического романа Достоевского автор отказывается от своей эстетической привилегии, от принципиального авторского «избытка». Вопрос о формах и способах воплощения «монологической тенденции» и «субъективности художника» в поэтической системе Достоевского, несмотря на постоянное внимание к нему критики и литературоведения, остается открытым и требует дальнейшего осмысления. В контексте тенденций современной науки в диссертации поставлен вопрос о дискурсивных стратегиях, посредством которых в художественном мире Достоевского получают воплощение личностные, идеологические и эстетические интенции автора.

В связи с вопросом о формах и содержании авторского дискурса Ф.М. Достоевского находится проблема взаимодействия мысли писателя с евангельским Словом. В литературоведении конца XX - начала XXI вв. усилился интерес к духовному содержанию русской литературы, который актуализировал исследование влияния проблематики и поэтики Священного Писания на мировоззрение и художественное творчество русских классиков. Результатом указанного подхода стало прочтение русской литературы как содержащей многослойный библейский подтекст, духовные смыслы которого обнаруживаются посредством анализа библейских реминисценций на мотивном, сюжетном, образном уровнях текста.

Интерес Достоевского к евангельской тематике неоднократно отмечался в литературоведении и, особенно в последние десятилетия, становился предметом специального внимания. По наблюдениям современных исследователей, влияние поэтики Библии проявилось в художественном мире Достоевского в сфере повествования и проблематики (Р.Г. Назиров, В.Н. Захаров, В.Г. Одино-ков, Е.Г. Новикова, Б.Н. Тихомиров), в особенностях характерологии и антропологии (Т.А. Касаткина, Г.Г. Ермилова, К.А. Степанян, А.Е. Кунильский, В.В. Иванов, А.Б. Кринииын), в онтологичности слова, (Т.А. Касаткина), в христианском хронотопе (В.Н. Захаров), пасхальном архетипе и идее соборности (И.А. Есаулов), в притчевом архетипе, в частности мотиве блудного сына (A.B. Чернов, В.А, Михшокевич, Ю.В. Шатан, Ф.Б. Тарасов, Т.И. Печерская).

В качестве жанровых образцов повествовательных форм и источников мотивов и образов у Достоевского рассматривались жития и апокрифы (Д.С. Лихачев, В.Е. Ветловская, И.А. Слизина), труды святых отцов (С. Сальвестрони), ветхозаветные книги (Т.А. Касаткина, И.Д. Якубович, М.А. Ионина). Всё это, безусловно, важно и открывает онтологические глубины содержательного и формального планов произведений Достоевского, однако, с точки зрения особенностей авторской стратегии писателя, в первую очередь, необходимо обратить внимание на форму и содержание притчевого дискурса.

В связи с исследованием художественной природы текста Достоевского необходимо говорить о вхождении в него притчевого начала не только в виде архетипа или сквозного мотива (A.B. Чернов, Ю.В. Шатин), не просто указать, что «некоторые сюжетные линии и мотивы у Достоевского представляют собой парафразы известных евангельских притч» и «в жанровом синкретизме романа Достоевского угадываются элементы притчи», а ряд небольших по объему произведений писателя («Бобок», «Влас», «Мальчик у Христа на ёлке», «Мужик Марей», «Сон смешного человека») несет «признаки поэтики притчи» (В.А. Михнюкевич). Очевидно, речь должна идти о более глубоком проникновении притчевого начала в авторское сознание, повлиявшем на форму, содержание и стратегию авторского дискурса.

Таким образом, актуальность диссертации обусловлена, во-первых, полемикой вокруг вопроса об авторской позиции Ф.М. Достоевского, во-вторых, обострившимся интересом современного литературоведения к проблемам нарративных стратегий и, в-третьих, дискуссионностью проблемы функционирования евангельского текста в русской литературе и в произведениях Достоевского.

В качестве научной гипотезы выдвигается мысль, что в организации авторской стратегии в тексте Достоевского, в первую очередь, сказалось влияние притчи, что, как будет показано ниже, связано, прежде всего, с пониманием Достоевским современного «развитого человека» как «блудного сына» - «си-тапъца в родной земле», изображение духовной драмы которого вызвало интерес писателя к притчевому слову.

Объектом исследования является текст Достоевского в его художественном, публицистическом, эпистолярном и документально-биографическом воплощениях. В поле зрения автора диссертации находится все творчество Достоевского в его хронологической перспективе от ранних произведений к последним романам и выпускам «Дневника писателя».

Материалом исследования являются художественные произведения Достоевского (а также подготовительные материалы к ним), написанные в разные

периоды его творчества: ранние романы и повести писателя («Бедные люди», «Двойник», «Неточна Незванова»), а также произведения, написанные в конце 1850 - начале 1860-х гг. («Дядюшкин сон», «Село Стспанчиково и его обитатели», «Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Игрок»), Во второй главе особое место отводится стихотворениям «На европейские события в 1854 году», «На первое июля 1855 года» и <На коронацию и заключение мира>, которые рассматриваются в контексте эпистолярного наследия писателя периода сибирской ссылки. Главное внимание уделено в диссертации анализу романов, открывающих «великое пятикнижие» Достоевского, - «Преступление и наказание» и «Идиот»; романы «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы» рассматриваются с точки зрения типологии отдельных фаз архетипического сюжета, получивших воплощение в их нарративной структуре. Публицистический пласт текста Достоевского представлен в диссертации фельетонами 40-х гг. («Зубоскал», «Петербургская летопись»), рядом статей 60-х гг. («Книжность и грамотность», «Зимние заметки о летних впечатлениях» и др.); основное внимание уделено анализу глав «Дневника писателя» за 1873, 1876 - 1877, 1880, 1881 гг. В качестве документально-биографического материала для анализа привлекаются письма Достоевского, а также автобиографические заметки писателя и мемуарные свидетельства.

Вопрос о притчевой стратегии авторского дискурса находится на пересечении двух активно обсуждающихся в достоевсковедении литературоведческих проблем: функционирования в художественно-публицистической системе писателя «евангельского текста» и форм воплощения авторской позиции в тексте Достоевского - что в совокупности и представляет предмет исследования.

Цель диссертационного исследования. Исследование притчевой стратегии авторского дискурса направлено как на анализ формальной стороны организации повествовательно-коммуникативной системы текста Достоевского, так и на выяснение содержательного плана авторского дискурса, связанного с духовными и мировоззренческими установками и представлениями писателя.

Задачи исследования:

1. обозначить проблему авторского дискурса в связи с исследованием вопроса о формах авторского присутствия в произведениях Достоевского, разработать терминологический аппарат исследования притчевой стратегии авторского дискурса в тексте Достоевского, выработать методику анализа;

2. рассмотреть трактовки проблемы функционирования «евангельского текста» в тексте Достоевского и обосновать правомерность исследования притчевой стратегии авторского дискурса как повествовательно-коммуникативной

установки концепированного автора в результате усвоения им притчевого начала, повлиявшего на формы и содержание авторского высказывания;

3. исследовать креативный уровень авторского дискурса Достоевского представленный системой кодов, среди которых на первый план выступают биографический, философско-идеологический и евангельский коды, наиболее полно отражающие личностные установки автора;

4. рассмотреть мотивную парадигму притчевой стратегии авторского дискурса биографического текста Достоевского на материале эпистолярного наследия писателя 1840 - 1850-х гг.; сделать анализ стихотворных посланий Достоевского из ссылки (1854 - 1855 гг.) в контексте эпистолярного дискурса писателя с учетом общей системы мотивов и кодов (биографического, евангельского, «пушкинского»);

5. проанализировать евангельский контекст публицистики Достоевского с учетом динамики его философско-идеологической концепции, выявить архети-пические (притчевые) корни определения типа современного «развитого человека» как «русского бездомного скитальца», используя в качестве инструмента прочтения публицистики Достоевского евангельский код;

6. исследовать притчевую стратегию авторского дискурса на материале художественного творчества Достоевского 1860 - 1870-х гг.; описать становление притчевой стратегии авторского дискурса в произведениях начала 60-х гг. («Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Игрок») как примету складывающейся концепции «почвенничества» в её художественном воплощении;

7. проанализировать притчевую стратегию повествования в романе «Преступление и наказание» в аспекте динамической поэтики, а также рассмотреть фазы архетипического сюжета {искушение - покаяние - воскресение), получившие воплощение в сюжетных коллизиях произведений «великого пятикнижия» Достоевского;

8. сделать анализ материалов «Дневника писателя» с точки зрения воплощения авторской концепции личности писателя как выразителя идей времени и носителя высшего духовного идеала, реализованной в процессе самоанализа автора в подтексте диалога с писателями-современниками (J1.H. Толстым, И.С. Тургеневым, H.A. Некрасовым, Жорж Санд);

9. исследовать формы воплощения притчевой стратегии авторского дискурса в главах «Дневника писателя», посвященных H.A. Некрасову и A.C. Пушкину.

Методология исследования. Методологическую базу исследования составил подход к тексту, учитывающий авторскую интенцию, предполагающий

изучение целостности авторского текста, под которым понимается совокупность всех созданных писателем произведений в их жанровом многообразии, объединенных развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе. Указанный подход предполагает привлечение для анализа методик, позволяющих провести многоуровневое исследование содержательной и формальной стороны текста. Опорным для диссертационного исследования стал феноменологический подход в рамках историко-типологического метода, позволяющий уловить общую сущность явлений, воплощенных в самых разнообразных жанрово-поэтических формах; важную роль для решения поставленных в исследовании задач сыграли принципы мотивного анализа и нарратологии, структурно-семиотического и биографического методов.

Теоретической основой для изучения авторского дискурса Достоевского стали положения, выдвинутые М.М. Бахтиным, Ю.М. Лотманом, В.В. Виноградовым, Б.О. Корманом, В.Е. Ветловской, В.А. Свительским, Р. Г. Назировым, Е. Фарыно, Р. Бартом, М. Фуко, В. Шмидом, Р. Бэлнепом, А. Жолковским; проблема взаимодействия «евангельского текста» с авторской поэтической системой освещается с опорой на исследования К.В. Мочульского, В.Н. Захарова, В.Г. Одинокова, Т.А. Касаткиной, Е.Г. Новиковой, Л. Алена, Р. Лаута, С. Саль-вестрони; исследование мотивной парадигмы притчевой стратегии авторского дискурса опирается на идеи в области мотивного анализа и нарратологии А.Н. Веселовского, В.Я. Проппа, Б.В. Томашевского, О.М. Фрейденберг, развитые в теоретических исследованиях Б.М. Гаспарова, С.С. Аверинцева, Н.Д. Тамарченко, Е.К. Ромодановской, В.И. Тюпы, Ю.В. Шатина, И.В. Силантьева.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Авторская концепция, отражением которой является совокупность произведений Достоевского, реализуется в авторском дискурсе как «синтезе художественной и поэтической идеи» (Ф.М. Достоевский), репрезентирующем идеологические, эстетические и духовно-нравственные установки писателя различными способами, в том числе и через систему кодов и сквозных мотивов, организующих биографию и творчество писателя в единый текст.

2. Креативный уровень авторского дискурса Достоевского представлен системой кодов, среди которых на первый план выступают биографический, философско-идеологический и евангельский, наиболее полно отражающие личностные установки автора. При этом евангельский код коррелирует с фило-софско-идеологическим и биографическим кодами как доминантный.

3. Евангельский текст, в частности, притча, входит в авторское сознание, влияя на характер авторского высказывания (как на его форму, так и на содер-

жание), в результате чего возникают принципиально новые качества текста Достоевского: притчевая стратегия авторского дискурса как повествовательно-коммуникативная установка концепированного автора организует текст и метафизический подтекст, а также проявляется в сфере взаимоотношений автора с читателем как адресатом художественного высказывания.

4. Евангельская мотивика и образность писем Достоевского является отражением общего мировосприятия автора и находится в тесной взаимосвязи с художественным и публицистическим вариантами воплощения его духовного опыта. Эпистолярный дискурс становится местом первичного осмысления религиозной идеи, ее индивидуально-авторской адаптации, что обуславливает необходимость интегративного подхода при изучении наследия Достоевского. Прочтение писем из ссылки при помощи евангельского кода позволяет обнаружить в них духовный подтекст, связанный с осмыслением Достоевским собственной биографии и биографии своего поколения в системе нравственных ценностей Священного Писания.

5. Сочетание евангельского кода с биографическим и его инвариантом -пушкинским кодом открывает путь к прочтению стихотворных посланий Достоевского из ссылки как одной из форм воплощения авторского дискурса, что позволяет представить реинтерпретацию «патриотических од» ссыльного писателя как произведений, отражающих его духовные переживания и умонастроения, свидетельствующие о становлении новой идеологической позиции, впоследствии оформившейся в «почвенничестве» 1860 - 1870-х гг.

6. В публицистическом дискурсе Достоевского обнаруживается притчевая парадигма, позволяющая установить связь почвеннической теории с христианской идеей прощения и восстановления «заблудшей души», которую писатель положил в основу своей историософской концепции. В идее отпадения «высшего общества» от своих корней и необходимости его возвращения в лоно почвы, в трактовке писателя, ясно проявляются структурные элементы евангельской притчи, которая многократно интерпретируется и трансформируется на эмпирическом и символическом уровнях сюжетов романов и в подтексте публицистических выступлений Достоевского. Собственно, почвенничество Достоевского - это публицистический вариант авторского алломотива, где «блудный сын» - русская интеллигенция - русский бездомный скиталец, покинувший свой Дом - почву и «расточивший имение свое» - духовное наследие нации, хранимое почвой - русским народом.

7. Притчевая стратегия авторского дискурса даёт себя знать на всех этапах создания художественного произведения: от возникновения замысла до его художественного воплощения. На стадии замысла поэтическая мысль Достоев-

ского содержит «притчевое зерно», то есть представляет собой лаконично оформленное высказывание, где в свернутом виде сконцентрированы потенции двупланового повествования, которое оформляется на следующем этапе художественной обработки поэтической идеи автора.

8. В сюжетных коллизиях произведений романного «пятикнижия» Достоевского, в соответствии с авторской установкой на изображение процесса «восстановления погибшего человека», получили воплощение основные фазы архе-типического сюжета (искушение - покаяние - воскресение), наиболее полно и последовательно реализованные в романе «Преступление и наказание» на всех этапах создания произведения, от замысла к каноническому тексту.

9. «Прекровенная» форма исповеди в «Дневнике писателя» явилась проявлением общей притчевой установки авторской стратегии Достоевского. Одним из важнейших аспектов многоуровневой поэтико-идеологической системы «Дневника писателя» является «самоисследование» автора, дающее ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Научная новизна диссертации заключается в исследовании притчевой стратегии авторского дискурса, ориентированной на евангельское Слово как образец создания коммуникативной системы, которая по-разному обнаруживает себя в художественных произведениях, публицистических статьях, черновиках, письмах.

Впервые предпринято комплексное исследование текста Достоевского, под которым понимается совокупность всех созданных писателем произведений (художественных и публицистических), а также подготовительных материалов к ним, наряду с письменными биографическими материалами (письмами и документальными свидетельствами), в их хронологической последовательности, объединённых развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе. Продемонстрированы принципы взаимодействия и взаимопроникновения биографического и евангельского пластов в авторском дискурсе Достоевского.

В качестве декодирующей системы в процессе анализа текста Достоевского выступают содержание и структура евангельской притчи о блудном сыне. На материале писем, публицистики и записных тетрадей Достоевского вскрыты архетипические основы образной системы почвеннической теории (в первую очередь, в интерпретации понятий почва, Дом, русский бездомный скиталец).

В письмах и публицистике, а также в нарративной структуре произведений Достоевского (как ранних, так и принадлежащих к «послекаторжному» периоду творчества), обнаружен мотивный комплекс, восходящий к сюжету притчи о

блудном сыне, что позволяет рассматривать мотив блудного сына как сквозной, объединяющий все творчество писателя в единый текст.

Теоретическая и историко-литературная значимость диссертационного исследования определяется, прежде всего, введением в научный оборот понятия «притчевая стратегия авторского дискурса» в связи с исследованием текста Достоевского, а также уточнением понятий «текст Достоевского» и «авторский дискурс Достоевского». Методика анализа текста Достоевского, содержащаяся в работе, повышает шансы приблизиться к авторскому пониманию в процессе исследовательской интерпретации художественных и публицистических произведений, намечает новый подход в интерпретации динамики творческого развития Достоевского с учетом саморефлексии писателя.

Рекомендации об использовании результатов диссертационного исследования. Результаты и материалы исследования могут быть использованы в преподавательской деятельности: в лекционных теоретико-литературных и историко-литературных курсах, в спецкурсах и спецсеминарах по теории и истории русской литературы. Конкретные результаты применения предложенных подходов при анализе произведений Достоевского могут быть использованы в построении школьных и вузовских учебных программ и учебных курсов по русской литературе XIX века.

Апробации работы. Материалы и результаты диссертационного исследования использовались при чтении лекций, спецкурсов, дисциплин по выбору на филологическом факультете Барнаульского государственного педагогического университета.

Фрагменты исследования опубликованы в материалах международных и всероссийских конференций, научных сборниках и журналах в Барнауле, Новосибирске, Томске, Бийске, Кемерово, Самаре, Семипалатинске, Алматы, Варшаве, приняты к публикации в Санкт-Петербурге, Старой Руссе, Петрозаводске. Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях, в частности на Международных научных конференциях цикла «Культура и текст» (БГПУ, г. Барнаул, 1996 - 2008 гг.), а также Международных и Всероссийских конференциях: «Интерпретация художественного текста» (БиГПУ г. Бийск - 1997, 2002, 2004 гг.); «Достоевский и мировая культура» (Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского, г. Семипалатинск - 2003 г.); «Славянская филология: история и современность» (БГПУ, г. Барнаул - 2004 г.); «Русская литература в современном культурном пространстве» (ТГПУ, г. Томск - 2004 г.); «Проблемы трансформации и функционирования культурных моделей в русской литературе» (ТГПУ, г. Томск - 2005 г.); научные конференции, посвященные созданию «Словаря сюжетов и мотивов

русской литературы» (Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск - 1996, 2005, 2007 гг.); Филологические чтения (НГПУ, г. Новосибирск - 2005, 2006 г.); «Нарративные традиции славянских культур (Средневековье и Новое время)» (Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск - 2006 г.); «Воспитание читателя: теоретический и методический аспекты» (БГПУ, г. Барнаул - 2007 г.); «Эго-докумснт и литература»: «Дневники, записные книжки, письма русских писателей» (Институт русистики Варшавского университета, Польша, Варшава -

2007 г., стендовый доклад); «Достоевский и мировая культура» (Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского, г. Санкт-Петербург - 2007 г.); «Достоевский и современность» (Дом-музей Ф.М. Достоевского, г. Старая Русса -

2008 г.).

В общей сложности по теме диссертационного исследования опубликовано 46 работ, среди них: 8 статей по теме диссертации опубликовано в изданиях, рекомендованных ВАК России: «Вестник НГУ» (2004 г., 2005 г., 2007 г., 2008 г.), «Вестник ТГПУ» (2005 г.), «Вестник ТГУ» (2008 г.), «Сибирский филологический журнал» (2008 г.); учебное пособие «Мотив блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева» (2006 г.); монография «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского» (2008 г.). [Рец.: Кошемчук Т.А. О книге В.И. Габдуллиной «"Блудные дети, двести лет не бывшие дома": Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского» // Филология и человек : научный журнал. - Барнаул, 2008. - № 4. - С. 183-186; Ананьева C.B. Но;;ая книга о Достоевском // Евразия : общественно-политический и литературно-художественный журнал. -№ 3. - Алматы, 2008. - С. 114-117; То же // Голоса Сибири : литературный альманах. - Вып. 8. - Кемерово, 2008. - С. 273-278].

Объем и структура диссертации. Исследование состоит из Введения, четырех глав и Заключения. Список литературы насчитывает более 400 наименований. Объем диссертации - 387 стр. (Библиографический список с 342 по 387 стр.)

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении определяются актуальность и научная новизна исследования его предмет и объект, задачи и методология, формулируются основные положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Проблема авторского дискурса в художественной системе Ф.М. Достоевского» включает в себя историографию критической и литературоведческой разработки проблемы авторского присутствия в тексте Досто-

евского, а также теоретическое обоснование понятий «авторский дискурс», «текст Достоевского»; историографический обзор изучения мотива блудного сына в нарративе произведений Достоевского и раскрытие содержания дефиниции «притчевая стратегия авторского дискурса».

Вопрос о форме присутствия автора в произведениях Ф.М. Достоевского, пожалуй, один из наиболее спорных и едва ли имеющих окончательное решение вопросов, связанных с различными сферами функционирования авторского сознания, изучение которого невозможно без обращения к проблемам психологии и философии, поэтики и нарратологии.

На современном этапе изучения проблемы авторского присутствия в тексте Достоевского появилось понятие «дискурс Достоевского», интерпретируемое нами как авторский дискурс Достоевского. Представляется, что следует говорить не об отсутствии дискурсивного выражения авторской позиции (Т.А. Касаткина) в тексте Достоевского, а об особых формах его воплощения, создании авторского подтекста, выполняющего дискурсивные функции.

Предложенная в качестве обозначения авторской коммуникативной интенции дефиниция авторский дискурс ориентирует на исследование эксплицитных и имплицитных форм авторского присутствия в тексте Достоевского. Авторский дискурс - это высказывание автора, репрезентированное в тексте в прямой или завуалированной форме. Понятие «текст Достоевского» включает в себя синхронию «биографического текста» и «текста творчества», в том числе публицистического, находящихся у Достоевского в состоянии взаимопроникновения и «прошитых» авторским дискурсом. Под «текстом Достоевского» мы будем понимать совокупность всех созданных писателем произведений (художественных и публицистических), а также подготовительных материалов к ним, наряду с письменными биографическими материалами (письмами и документальными свидетельствами), в их линеарном развертывании и взаимодействии, объединённых развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе.

В качестве знаковых элементов текста Достоевского выступает система кодов и мотивов, наиболее полно отражающая личностные установки автора -его духовную и философско-идеологическую позицию. Доминантным кодом, представляющим креативный уровень авторского дискурса Достоевского, выступает евангельский (притчевый) код, взаимодействующий с биографическим и философско-идеологическим кодами как отражающими личностные, духовные и идеологические интенции автора. Рецептивный уровень авторского дискурса, организует коммуникативную стратегию текста по отношению к читате-

лю как реципиенту высказывания, вовлекаемому, подобно адресату притчи, в сферу диалогизированного авторского слова.

Описание картины мира Достоевского через систему хронотопов, с учетом «притчевого» образного воплощения константных хронотопов дорога и Дом. ориентировано, прежде всего, на структуру притчи о блудном сыне. Картина мира, отражающая представления писателя и воплотившаяся в его авторском дискурсе, может быть изображена в виде кр>га, отправной и конечной точкой движения по которому является хронотоп Дом, совпадающий в идеологической концепции писателя с понятием почса. Читательское понимание духовных искании героя Достоевского и их оценка читателем делается с учетом авторской интенции и созданной автором картины мира.

Притчевая стратегия авторского дискурса проявляется на всех этапах создания художественного произведения: от возникновения замысла до его художественного воплощения. На этапе возникновения замысла авторская задача получаег у Достоевского предельно четкое выражение в формулировке идеи будущего произведения, содержащей потенции её развертывания. Зачастую именно на стадии замысла связь с притчевой основой особенно наглядна. Формулируя идею будущего произведения, Достоевский всегда очень точно определяет её зерно, которое впоследствии прорастает в окончательном варианте текста и, несмотря на все напластования, всегда просвечивает в нем. В первоначальном замысле, несмотря на отсутствие сюжетных подробностей, без труда угадывается характер будущего произведения и, главное, очерчено авторское оценочное поле (имеющее в подкладке императивную потенцию) по отношению к герою и изображаемой картине (это в полной мере относится к процессу зарождения идеи и созданию романов «Игрок», «Преступление и наказание», «Идиот»).

Сюжетная схема притчи о блудном сыне (уход - испытания (искушения) -покаяние - воскресение) в принципе совпадает с традиционной для жития сюжетной схемой, в которой можно выделить те же фазы. Притча о блудном сыне близка к житию не только по сюжету, но и по содержащемуся в ней нравственному идеалу. Известно намерение Достоевского написать «Житие великого грешника», прошедшего путь от преступления к покаянию и обращению к Богу. Однако, несмотря на внимание Достоевского к жанру жития, во многом повлиявшего на поэтику романов писателя, с точки зрения авторской стратегии точнее будет трактовать ее как притчевую, а не житийную. Житийное повествование - примета манеры рассказчика-хроникёра, которую не следует смешивать с авторской стратегией и которая зачастую предстаёт в пародийном виде (например, в «Дядюшкином сне», «Бесах», «Братьях Карамазовых»). Житий-

ный нарратив - это линейно-биографическое повествование в рамках жанрового канона; повествовательная форма Достоевского «не дружит» с линейно-биографическим принципом - всякая попытка создания романа-биографии терпела у Достоевского неудачу (роман «Неточка Незванова» не был закончен, «Житие великого грешника» так и осталось замыслом, отдельные эпизоды которого развернулись в романы «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы»).

Сложность авторской задачи у Достоевского заключается в том, чтобы скрыть свой «указующий перст, страстно поднятый», подвести героя и читателя к искомой истине, не навязывая им ее (что вовсе не означает, что она не сформирована в сознании автора, так же, как и концепция всего произведения). В литературоведении отмечено, что «жанровая и стилевая форма притчи была органична для творческого метода Достоевского, который всячески избегал прямого авторского дидактизма» (В.А. Михнюкевич). Можно отметить следующие приметы притчевой стратегии авторского дискурса Достоевского, проявляющиеся, в первую очередь, в предоставлении максимальной свободы героям как выразителям определенных жизненных позиций, внешне не регламентированных автором (по образцу взаимоотношений Отца и сына из притчи), в результате столкновений и испытаний которых проявляется авторская интенция, составляющая суть поэтической идеи. Реализация притчевой стратегии осуществляется посредством ряда сюжетно-композиционных приемов, в различных сочетаниях представленных в произведениях Достоевского: метафорическое заглавие произведения, выполняющее функцию авторского ключа-кода к содержанию текста; использование в качестве эпиграфа притчевого императива, совпадающего с авторской позицией («Бесы», «Братья Карамазовы»); метафизический подтекст, выходящего на поверхность благодаря различным формам актуализации евангельского Слова; «притчевые» финалы, эпилоги и другие «монологически оформленные куски текста» (М. Бахтин), в которых указующий перст автора виден наиболее ясно. Притчевая стратегия авторского дискурса проявляется через систему мотивов, восходящих к евангельскому архетипу и пронизывающих текст Достоевского в его художественном, публицистическом и документально-биографическом вариантах.

В произведениях Достоевского наблюдается деструкция архетипического сюжета за счет укрупнения отдельных его структурных фаз, среди которых выделяются две - искушение и воскресение.

Притчевая стратегия авторского дискурса Достоевского организует текст и метафизический подтекст, а также проявляется в сфере взаимоотношений автора с читателем как адресатом художественного высказывания. Авторская дискурсивная стратегия в произведениях Достоевского не совпадает полностью с

нарративной стратегией притчи, которая предполагает наличие поучающего и поучаемого. Для стиля Достоевского-художника не характерна моралистическая прямолинейность. Как было убедительно доказано М. Бахтиным, характеристической чертой авторской позиции в произведениях Достоевского является диалогичность по отношению к созданному миру и герою. Отношение автора к читателям также лишено авторитарности. Читатель Достоевского - это активно воспринимающая художественный текст инстанция, он включается в решение нравственных и философских вопросов, занят самоопределением в разрешении вопросов добра и зла, поэтому чтение произведений Достоевского - это всегда большой духовный труд, дающий толчок к самосовершенствованию, - именно такую сверхзадачу ставил перед собой автор.

Активизация восприятия текста достигается у Достоевского путем вовлечения читателя в процесс разгадывания авторской мысли, которая зачастую не лежит на поверхности, не навязывается автором путем авторитарного истолкования или монологического назидания, а скрыта в подтексте, облечена в иносказательную форму, поэтому становится доступной читателю только при условии погружения в «духовную реальность» произведения. В этом отношении текст Достоевского ближе к Евангельскому Слову, нежели, например, литературные притчи Л. Толстого, духовное содержание которых объяснено автором и преподносится читателю в виде готовой истины. Ведь и Христос, рассказывающий свои притчи, не открывал слушателям всей их духовной сути, облекая бытийное содержание в бытовой сюжет (о потерянной драхме, о заблудшей овце, о блудном сыне, о сеятеле). Со стороны воспринимающего притчу сознания требуется умение «отделить универсальную идею от ее эмпирической оболочки, чтобы впоследствии применить в индивидуальной жизненной практике» (В.И. Тюпа). Притчевая стратегия в тексте Достоевского проявляется в той роли, которая отводится автором читателю. Подобно адресату притчи, читатель романов Достоевского вовлекается в сферу диалогизированного авторского слова, подчиняясь скрытой авторской интенции, безошибочно угадывая симпатии и антипатии автора и вынося для себя нравственный урок.

Во второй главе «Притча о блудном сыне: биографический и евангельский коды авторского дискурса Достоевского» представлен анализ эпистолярного наследия 1840 - 1850-х гг. и публицистики Достоевского с точки зрения взаимодействия в тексте Достоевского в сквозном мотиве блудного сына как примете содержательной стороны авторского дискурса биографического и евангельского кодов.

Исследование всего творческого наследия писателя как единого текста -комплекса высказываний позволяет обратиться к прочтению эпистолярия как

одного из дискурсов текста Достоевского, обладающего специфическими жан-рово-поэтическими приметами и являющегося одной из форм воплощения авторской картины мира. Письма и публицистика Ф.М. Достоевского отражают процесс формирования авторского дискурса, важной характеристической чертой которого является евангельская мотивика и образность, складывающаяся в определенную систему кодов, дешифровка которых имеет значение в интерпретации авторской позиции, как в публицистике, так и в художественном творчестве писателя.

Представляется, что появление в раннем творчестве Достоевского мотива блудного сына обусловлено не только историко-литературной ситуацией (Т.Н. Печерская) и потребностями формирующегося творческого метода (Ф.Б. Тарасов), но, не в меньшей степени, связано с автобиографическим контекстом, исследование которого позволяет пролить свет на истоки идей и образов, воплотившихся в его произведениях.

В переписке Достоевского 1840-х гг. с его родными ясно прочитывается евангельский подтекст. Желая начать новую жизнь и выйти из-под опеки родственников, Ф.М. Достоевский потребовал раздела оставшегося после родителей имущества: «Я требовал, просил и умолял три года, чтоб мне выделили из имения следующую мне после родителя часть» (28/1, 93)1. Возникшая в семье Достоевского житейская ситуация с разделом имущества проецируется на известный эпизод евангельской притчи о блудном сыне. При этом функции отца берег на себя опекун - Петр Андреевич Карепин. Несмотря на то, что, по отзывам Андрея Достоевского, младшего брата Федора Михайловича, Карепин был «евангельски добрым человеком», в ситуации раздела имущества опекун ведет себя иначе, нежели евангельский отец, отговаривая своего подопечного от опрометчивого, на его взгляд, шага - отказаться от служебной карьеры ради мечты стать писателем. После выхода в отставку будущий писатель оказался в своем собственном семействе в положении блудного сына: «Итак, я со всеми рассорился. <...> все, даже дети, вооружены против меня. Им, вероятно, говорят, что я мот, забулдыга, лентяй, не берите дурного примера, вот пример» (28/1, 104). Тем не менее, начинающий писатель настаивает на праве выбора своей судьбы: «Пусть говорят, что хотят, пусть подождут. Я пойду по трудной дороге»(Там же).

1 Ссылки делаются по изданию. Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.- В 30 т. Л., 1472-1990. При цитатах в скобках арабскими цифрами через запятую указываются том и страница, для томов 28-30 - также номер полутома Текст Достоевского дается курсивом, выделенное Достоевским - подчеркивается, выделенное полужирным шрифтом принадлежит автору диссертации.

Мотив выбора «трудной дороги» в письмах молодого Достоевского связан с осмыслением своего жизненного пути с двух позиций: с точки зрения патриархальной морали (ориентированной на притчу о блудном сыне), осуждающей своеволие - с одной стороны, и христианской идеи подвижничества (имплицитно присутствующей в Нагорной проповеди Иисуса Христа), совпавшей с бунтарскими настроениями начинающего писателя под влиянием приобщения к социалистическим идеям, - с другой. Первые шаги на трудной дороге связаны у Достоевского с обстоятельствами, которые он описывает явно с ориентацией на содержание притчи о блудном сыне в письме к брату: «...остался один без надежды, без помощи, преданный всем беОствиям, всем горестям <...> ужасного положения - нищете, наготе, сраму, стыду и намерениям, на которые бы не решился <...> в другое время» (28/1, 101).

Отмеченные в эпистолярном дискурсе Достоевского 1840-х гг. мотивы и образы коррелируют с формирующимися в ранней прозе и публицистике писателя образно-семантическими комплексами и сюжетными коллизиями. Жизненные ситуации, пережитые писателем в самом начале поприща, нашли художественное преломление в его произведениях («Двойник», «Белые ночи», «Неточка Незванова»).

В трансформированном виде автобиографический подтекст, в котором прочитывается евангельский мотив блудного сына, обнаруживается в интерпретации Петербурга как своеобразного двойника автора в «Петербургской летописи» (1847 г.). Оппозиция Петербург / Россия эксплицируется Достоевским с помощью агнативных категорий. Представляя взаимоотношения Петербурга с Россией как историю отпадения младшего, балованного сынка от устоев, которым остался верен почтенный папенька (олицетворяющий российскую провинцию), автор обнаруживает в петербургском периоде русской истории коллизию, восходящую к вечному сюжету евангельской притчи о блудном сыне: «Не знаю, прав ли я, но я всегда воображач себе Петербург (если позволят сравнение) младшим, балованным сынком почтенного папеньки, человека старинного времени, богатого, тороватого, рассудительного и весьма добродушного». Сынок этот, как выражается Достоевский, хочет жить сам собою: «...пускается в жизнь, заводит европейский костюм, заводит усы, эспаньолку...» (18, 20-21).

Вместе с тем, нельзя не заметить, что взгляд автора «Петербургской летописи» на взаимоотношения почтенного папеньки и его младшего сынка значительно отличается от заданной евангельской традицией трактовки проблемы отцов и детей. Достоевский склонен признать право сына на свой выбор, замечая, что «у сынка в то же самое время заводится голова, заводится опыт-

ность, заводится самостоятельность...» (18, 20-21). Не без иронии Достоевский пишет о папеньке, что тот, «ворчит, сердится, обвиняет и просвещенъе, и Запад и, главное, досадует на то, что "курицу начинают учить ее ж яйца "» (18, 21). Заканчивается набросок рассуждением автора, в котором мораль снята иронией, объектом которой становится как сынок, так и папенька.

В указанном отрывке из «Петербургской летописи» при наличии притче-вых актантов (отец, младший сын) нарушенными оказываются предикативные отношения между ними, присущие евангельской притче. Деструкция притчевой ситуации обусловлена полемической позицией, которую демонстрирует автор по отношению к традиции. Для ранних произведений Достоевского характерна актуализация первой части сюжетной схемы притчи, интерпретируемой как иллюстрация идеи разрушения сложившихся патриархальных отношений. Вопрос нравственной оценки этого процесса остается для молодого Достоевского открытым; его решение дается в двух взаимоисключающих вариантах: с позиций христианской (патриархальной) морали, в которой будущий писатель был воспитан в Москве, и с точки зрения нового демократического мышления, к которому он приобщился в петербургских кружках Белинского и Петрашевского,

В интерпретации Петербургского текста в публицистике Достоевского 40-х гг. обнаруживаются приметы притчевой стратегии авторского дискурса, которая впоследствии будет положена писателем в основание его идеологической концепции почвенничества.

В ранних произведениях Достоевский эксплуатирует, в основном, эмпирический план сюжета притчи о блудном сыне, изображая попытки своих героев выйти за границы, очерченные устоявшимися семейными и социальными отношениями, что явно имеет под собой автобиографическую основу. В следующий период творчества, наступивший после того, как молодой мечтатель оказался на каторге в результате своего увлечения социально-утопическими идеями, он обращается к интерпретации глубинных философских пластов содержащихся в евангельской притче смыслов.

В связи с переоценкой ценностей, произошедшей в период каторги и ссылки, Достоевский продолжает осмыслять свой жизненный путь в координатах Священного Писания, позиционируя себя как блудного сына, жаждущего прощения и воскресения в Доме Отца, место которого в переписке писателя занимает царь Александр II (в духе народных представлений о сакрализации царя).

Евангельская символика и образность органично входит в исповедальную струю эпистолярия периода ссылки, организуя его текст и подтекст. Прошедший через страшные духовные и физические испытания ссыльный писатель ассоциирует свою судьбу с крестным путем Иисуса Христа и историей блудного

сына, причудливо контаминируя два этих евангельских сюжета в интерпретации своей собственной биографии. Каторгу и солдатчину ссыльный Достоевский принимает как свой крест: «Это мой крест и я его заслужил» (28/1, 180). В то же время, называя себя в письме к брату «камнем брошенным» (28/1, 193), Достоевский вводит в контекст своей биографии притчу о «камне, который отвергли строители» (Мф. 21: 42), содержащую метафорический образ Христа -«камня живого», «человеками отверженного, но богом избранного и драгоценного» (1 Пет. 2: 4). Вся система евангельской образности писем семантически связана с идеей притчи о блудном сыне как духовным ориентиром писателя. Прочтение писем из ссылки при помощи евангельского кода позволяет обнаружить в них духовный подтекст, связанный с осмыслением Достоевским собственной биографии и биографии своего поколения в системе нравственных ценностей Священного Писания. Достоевский рассматривает свои духовные искания как путь, пройденный его поколением: «..я - дитя века, дитя неверия и сомнения...» (28/1, 176).

Евангельский код писем из ссылки содержит и другие архетипические мотивы; «лепты», покаяния, милосердия, воскресения - общие и для писем Достоевского, и для его стихотворных посланий монаршим особам. Вступив в диалог с царем, Достоевский, подобно Пушкину, пишет из своей ссылки стихотворные послания «На европейские события в 1854 году», «На первое июля 1855 года» и <На коронацию и заключение мира>. Патриотические оды Достоевского необходимо рассматривать в конгексте его духовной биографии, с учетом тех переживаний, которые сопровождали его духовный переворот; именно с этой точки зрения они представляют исследовательскую ценность. Сочетание евангельского кода с биографическим и его инвариантом - пушкинским кодом дает ключ к прочтению стихотворных посланий Достоевского из ссылки как одной из форм воплощения авторского дискурса. Что позволяет представить реинтерпретацию «патриотических од» ссыльного писателя как произведений, отражающих его духовные переживания и умонастроения, свидетельствующие о становлении новой идеологической позиции, впоследствии оформившейся в «почвенничестве» 1860- 1870-х гг.

Звучание мотива блудного сына усиливается в творчестве Ф. М. Достоевского в связи с осмыслением фактов собственной биографии, «биографии» поколения 40-х гг. и обоснованием теории почвенничества, в центре которой находится идея писателя о разрыве между образованным слоем и народной почвой - хранительницей истинной духовности и христианской нравственности - и необходимости возвращения интеллигенции к свои корням, на свою почву. Евангельский код, таким образом «прошивает» публицистику Достоевского,

становясь ключом к прочтению его почвеннической идеологии. Христианская идея прощения и восстановления заблудшей души, лежащая в основе историософской концепции Достоевского, содержит в себе притчевое зерно: почвенничество - это публицистический вариант экспликации евангельского сюжета о блудном сыне. Русская интеллигенция, порвавшая со своим Домом и «расточившая имение своё», блуждающая по миру в поисках истины, по мысли Достоевского, должна вернуться на родную почву.

В результате переоценки ценностей изменилось и отношение Достоевского к Петербургу, воплощающему цивилизаторский период русской истории. Если в 1840-х гг. противопоставление Петербурга деревне и провинции опиралось на литературную и культурную традиции, то в произведениях «второго петербургского периода» оппозиция: Петербург / Россия связывается с почвенническими представлениями писателя, оформившимися в послекаторжный период.

Идея воссоединения русского интеллигентного общества с почвой представляется Достоевскому как соединение Петербурга с Россией, при этом Петербург наделяется комплексом нравственных качеств, отличающих, по Достоевскому, цивилизованный слой русского общества. Автор «Дневника писателя» заявляет о необходимости уничтожения «петербургского взгляда на народ, на Россию и смирение перед нею» (27, 80), восстанавливая тем самым непреложность евангельской истины, проповедуемой в притче о блудном сыне. В «Дневнике писателя» за 1876 г. Достоевский формулирует свою мысль, определяя направление, в котором пойдет «Дневник»: «Одним словом, мы должны склониться, как блудные дети, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся, однако же русскими...» (22, 44). В подготовительных материалах к роману «Подросток», Достоевский прямо называет современного человека блудным сыном и описывает общественно-исторический процесс, пережитый Россией, в притчевой парадигме и с использованием образов, заимствованных из Евангелия от Луки: «Он (т.е. современный человек высших классов) как блудный сын, расточивший отеческое богатство. (Двугривенный действительно получили, по сто рублей за него своих заплатили.) Воротится (к народу), и заколют и для него тельца упитанного» (16, 138-139).

В речи о Пушкине (1880 г.) писатель находит точное определение этому социально-психологическому типу русских людей, назвав его русским бездомным скитальцем (дефиниция Достоевского, восходящая к евангельской - блудный сын). Призыв к гордому человеку («Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве») оформлен Достоевским как цитата (заключен в кавычки, стилизован под стиль апостольских Посланий), хотя не является в строгом смысле

цитатой из Священного Писания. Таким способом Достоевский апеллирует к читательской памяти, включая механизм читательского восприятия сакральных текстов, который предполагает процесс «угадывания» высших смыслов.

Указывая русскому бездомному скитальцу путь к возрождению, Достоевский следует логике евангельской притчи. Говоря о возможности решения «промятого вопроса» «по народной вере и правде», автор речи о Пушкине, очевидно, имеет в виду ответ, который дает почитаемое в народе Евангелие. В Евангелии от Луки блудный сын осознает свою вину перед огцом, только «пришед в себя», то есть, заглянув себе в душу, овладев собой (Лк. 15: 17-19). С этим местом из Евангелия перекликается обращение Достоевского к русскому скитальцу: «Не сне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой - и узришь прасду» (26, 139). У Достоевского, как и в Евангелии, речь идет о необходимости труда на ниве отца, чтобы заслужить его прощение. «Русские бездомные скитальцы», в трактовке автора «Дневника писателя», - это представители оторвавшегося от родной почвы интеллигентного слоя - «блудные дети», единственный путь которых Достоевский видит в покаянии и смирении, возвращении в свой Дом и труде на родной ниве.

Рассматривая европейскую цивилизацию как результат искажения христианской идеи свободы человеческого духа, Достоевский в своих публицистических выступлениях противопоставляет Европе Россию, связывая с ней будущее перерождение человечества на основах православия. В контексте притчевой стратегии авторского дискурса каждая из частей оппозиции Россия / Европа воплощает противоположные полюсы этического выбора. Россия ассоциируется с Домом, Европа - с чужбиной. В соответствии с евангельским императивом, с Россией (Домом) связываются надежды на духовное воскресение русского бездомного скитальца, в то время как Европа (чужбина) трактуется как место его духовного развращения и гибели.

Притчевая парадигма авторского дискурса Достоевского, обозначившаяся в письмах 1840 - 1850-х гг. и получившая теоретическое осмысление в публицистике 1860 - 1870-х гг. и в выпусках «Дневника писателя», воплотилась в художественном творчестве на эмпирическом и метафизическом уровнях поэтической системы произведений писателя как раннего, так и послекаторжного периода.

Третья глава «Романы Достоевского: притчевая стратегия авторского дискурса» посвящена исследованию становления пригчевой стратегии авторского дискурса в художественной структуре произведений Достоевского начала 60-х гг. и её функционированию в романах «великого пятикнижия».

Становление притчевой стратегии авторского дискурса Достоевского пришлось на эпоху 60-х гг., когда складывалась историософская концепция почвенничества. «Униженные и оскорбленные» стали первым произведением, в котором мотив блудного сына, актуализировавшийся в творческом сознании писателя в связи с осмыслением своего собственного опыта и обоснованием почвеннической идеи как идеологической и эстетической платформы, выполняет сюжетообразующую функцию. В этом романе притчевая стратегия авторского дискурса проявилась как в сюжетно-композиционной организации, так и в риторике текста, что, в частности, В.А. Туниманов счел возможным назвать «лобовым дидактизмом». Притчевая основа романа явственно обнаруживается в организации сюжетно-композиционной структуры, в системе персонажей и в поэтическом контексте («Станционный смотритель» A.C. Пушкина - на уровне интертекста и «Колокольчик» Я.П. Полонского - текстуально).

Финал истории «блудной дочери» исполнен библейской патетики, которая звучит в словах отца Наташи, обращенных к Богу с благодарностью: «...о, благодарю тебя, боже, за всё, за всё, и за гнев твой и за милость твою!.. И за солнце твое, которое просияло теперь, после грозы, на нас! За всю эту минуту благодарю!..» (3, 422). Обнаруживается близость финального монолога старика Ихменева хвалам, посылаемым Иовом Богу: «Который творит дела великие и неисследимые, чудные без числа, дает дождь налицо земли и посылает воды на лицо полей; униженных поставляет на высоту и сетующие возносятся во спасение. Он разрушает замыслы коварных, и руки их не довершают предприятия» (Иов. 5: 9-16). Вторая часть приведенного отрывка из Книги Иова {Курсив мой. - В. Г.) может служить комментарием к истории Ихменевых, что является еще одним свидетельством евангельского подтекста романа.

Однако, финальной сценой истории «блудной дочери» - сценой торжества евангельской любви и прощения - роман не завершается. Вслед за тем как реакция на нее происходит страшный припадок Нелли, вспомнившей о своей мамаше - непрощенной «блудной дочери». Таким образом, автор снимает библейскую патетику финальной сцены, усиливая её назидательность, которая, в результате сведения вместе двух сюжетных линий: «русской» (Наташи) и «европейский» (Нелли) - не манифестируется, а уходит в подтекст.

Роман «Униженные и оскорбленные» стал первым произведением послека-торжного периода, в котором Достоевский апробировал притчевую стратегию повествования, посредством которой реализуется авторский дискурс, явственно себя проявляющий в условиях полифонической поэтической структуры. В соответствии с притчевой парадигмой авторского дискурса в романе интерпретируется проблема «Россия и Европа», которая получит свою дальнейшую разра-

ботку в последовавших за «Униженными и оскорбленными» произведениях Достоевского: повести «Записки из подполья» и романе «Игрок».

В «Записках из подполья» впервые получила художественное воплощение философия и жизненная практика героя, принадлежащего к типу, которому Достоевский впоследствии дал название русского бездомного скитальца. Прит-чевое начало в этом произведении, в силу его более лаконичной по сравнению с романом формы, выступает более явственно.

В примечании к первой части повести автором сформулирована художественная задача: «...вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров протекшего недавно времени» (5, 99). Таким образом, задаются некоторые параметры притчевой стратегии, одной из типологических черт которой является то, что «действующие лица притчи, как правило, не имеют не только внешних черт, но и "характера" в смысле замкнутой комбинации душевных свойств» (С.С. Аверинцев). Подобным образом представлен герой «Записок из подполья» - читателю неизвестно даже его имя (как и имена героев евангельских притч). В «Записках» изображается «один из характеров», подобно тому, как в притчах Иисуса - «один человек», «некоторый человек». В формуле - «вывести перед лицо публики» - содержится дидактическая интенция, являющаяся обязательной приметой притчи. Установка рассказчика на адресный монолог {«Мне теперь хочется рассказать вам, господа...» - 5, 101) также соответствует притчевой коммуникативной стратегии.

Отказавшись от линейно-биографического принципа изображения жизни героя, Достоевский сделал объектом авторского внимания его духовную жизнь, при этом пространственно-временная категория дороги переносится в мировоззренческий план, приобретая метафорическое значение. Подобно герою притчи, подпольный парадоксалист предстает перед читателем не как объект художественного наблюдения, а как субъект этического выбора. В рассуждениях подпольного парадоксалиста прокладывание человеком своего жизненного пути иронично названо инженерным искусством. Философия подпольного состоит в утверждении права на своеволие, которое проявляется в его желании иногда вильнуть в сторону от обязанности пробивать себе дорогу. Его своеволие сродни желанию блудного сына «жить как ему любо».

Исповедь подпольного человека, которая в первой части «Записок» выглядела как «исповедание веры», во второй части повести превращается в исповедь-покаяние. В финале повести стратегия авторского дискурса проявляется в создании притчевой ситуации: герой от утверждения своей исключительности переходит к осознанию всемства (5, 178) - своей связи с определенным слоем русского общества, утратившим понимание живой жизни; это даёт ему право

обратиться к своим сотоварищам по подполью с нравоучением, чтобы приобщить их к открывшейся ему истине. Представляется, что именно в финале повести, прошедший через заблуждения и прозрение герой в наибольшей степени близок автору - писателю Ф.М. Достоевскому, обращающемуся к людям своего поколения, представителям протекшего недавнего времени со своей идеей о необходимости возвращения на родную почву, возрождения посредством соединения с её живой жизнью.

В результате последовательно проведенной авторской стратегии, создается произведение, близкое по своей природе к философской притче, в основе которой лежат евангельский архетип и почвенническая концепция Ф.М. Достоевского. Изображая путь героя от мрака подполья и обособления к живой жизни, автор намечает траекторию возвращения (которая совпадает в своих метафизических параметрах с нравственной парадигмой притчи о блудном сыне) в духовном пути героя романа «Преступление и наказание» и притчевую стратегию авторского дискурса в романном «пятикнижии».

В «Игроке» притчевая стратегия авторского дискурса, обозначенная уже на стадии замысла - как наглядное изображение своего рода ада, через который проходит восставший на авторитеты герой-игрок, принадлежащий к типу заграничного русского (28/1, 50-51), - получает воплощение в изображении картины искушения и нравственного порабощения страстями личности, порвавшей с Домом.

В повествовательной структуре «Игрока» происходит контаминация структурных элементов притчи о блудном сыне и ветхозаветной истории об искушении Адама. В европейском городе Рулетенбурге Достоевский создает модель мира, архетипически связанную с библейским образом рая. Образ рая неоднократно профанируется в различных сюжетных ситуациях романа. Пространство Рулетенбурга организовано концентрически: в центре его находится рулетка, которая воспринимается героями как нечто вожделенное, спасительное и запретное одновременно. Таким образом, рулетка замещает собой запретный плод, вкусив который человек (по уверению дьявола) может стать равным Богу. В художественном пространстве романа прочитывается оппозиция парк / во-ксал, метафорическим аналогом которой является антитеза эдем /ад. Движение от парка к вокзалу приобретает символическое значение жизненного выбора героя. В конфликте между рассказчиком Алексеем Ивановичем и генералом профанируется библейский конфликт между человеком и Богом, завершившийся изгнанием человека из рая (в романе - отлучением Алексея Ивановича от дома генерала).

«Игрок» - единственный роман Достоевского, действие которого разворачивается за границей. Азартная игра возводится Достоевским в символ европейского образа жизни, всей европейской истории. Еше в конце 40-х гг., оценивая события французской революции 1848 г., Достоевский сравнивал происходящее во Франции с карточной игрой, когда «тридцать шесть миллионов людей каждый день ставят, словно на карту всю свою будущность, имение, существование свое и детей своих.'» (18, 122).

Единственный персонаж, вырвавшийся из-под губительного обаяния рулетки, - «Антонида Васильевна Тарасевичева, помещица и московская барыня, 1а ЬаЬоиИпка, <...> умиравшая и не умершая...» (5, 250). В изображении автора «Игрока», бабушка - лицо глубоко символическое, прочно связанное с Россией (у нее там «три деревни и два дома» - 5,288). Очевидно, что для автора романа бабушка является олицетворением самой России. Своей бабуленькой Достоевский предвосхищает образ «великой "бабушки" - России» из «Обрыва» И.А. Гончарова. Значимой деталью является болезнь Антониды Васильевны - она «без ног». Замечено, что Достоевский часто наделяет своих героев подобным недугом (вспомним его хромоножку - Марью Лебядкину, Лизу Хохлакову, обезноживших Макара Долгорукова и старца Зосиму). В литературоведении указано, что «болезнь ног» героев Достоевского имеет двойную природу: она может быть как проявлением «одержимости бесом», так и «божьей отметиной», знаком «земной тягости», связи с родной землей. Очевидно, в случае с бабуленькой имеет значение второй вариант семы «болезнь ног».

Важно, что Антонида Васильевна приезжает в Рулетенбург именно из Москвы, а не из Петербурга, который, по Достоевскому, совсем не Россия. Москва, в представлении Достоевского, является воплощением восточной идеи, как Петербург западной. Москва как исконно русский город противопоставляется в романе Европе как образ истинного рая его дьявольскому искажению: «Ох, уж эта мне заграница! — заключил Потапыч, — говорил, что не к добру. И уж поскорее бы в нашу Москву1. И чего-то у нас дома нет, в Москве? Сад, цветы, каких здесь и не бывает, дух, яблоньки наливаются, простор, - нет, надо было за границу!» (5,281).

В романе «Игрок» в художественной форме воплотился взгляд писателя на европейскую цивилизацию как губительную для русского человека. Благодаря последовательно проведенной автором притчевой стратегии повествования, а также с учетом контекста публицистических выступлений Достоевского роман «Игрок» прочитывается как художественная метафора, заключающая в себе авторский взгляд на проблему заграничных русских и шире - на проблему «Россия - Европа». Образ Европы как «ложного рая», устроенного по дьявольским

законам игры со случаем, представленный в романе «Игрок», коррелируя с публицистическим вариантом интерпретации европейской цивилизации как царства Ваала («Зимние заметки о летних впечатлениях»), входит в качестве важнейшей составляющей в почвенническую идею Ф.М. Достоевского.

Роман «Преступление и наказание», притчевая стратегия повествования в котором выкристаллизовалась в процессе художественной обработки замысла, - единственное произведение Достоевского, в нарративе которого представлены все фазы архетипического сюжета в его метафизическом срезе. В следующих романах акцент делается на изображении фазы искушения в соответствии с представлениями писателя о современном состоянии мира и позиции в нем русского бездомного скитальца.

История зарождения и воплощения идеи романа «Преступление и наказание» - первого романа «великого пятикнижия» Достоевского - позволяет пронаблюдать процесс формирования притчевой стратегии авторского дискурса. В изложении замысла будущего романа в письме к М.Н. Каткову из Висбадена (когда оформилась только общая идея и обозначились главные персонажи), явственно проступает притчевая парадигма, с её актантно-предикативной структурой: есть герой - заблудший молодой человек, поддавшийся искушению и совершивший преступление, есть четко выраженная авторская интенция, совпадающая с императивом божией правды и земного закона, которые принуждают героя к покаянию. Характер идеи, которой заражен герой, и отношение к ней автора также определены - это одна из тех странных «недоконченных» идей, которые носятся в воздухе. Этот метафорический образ носящихся в воздухе идей в эпилоге канонического текста романа развернется в символическую картину заражения человечества невиданной моровой язвой, трихинами, вселяющимися в тела людей, и заставляющими их бесноваться и сумасшествовать. Поэтическая мысль, представленная в кратком изложении замысла, стала тем самым ядром, вокруг которого был впоследствии организован мир романа «Преступление и наказание».

В третьей (окончательной) редакции Достоевский следующим образом определяет позицию автора: «Предположить нужно автора существом всеве-дующим и непогрешимым, выставляющим всем на вид одного из членов нового поколения» (7, 119). Таким образом, заявленная позиция сближает автора (в рамках художественного произведения) с Творцом, с присущими только ему всеведением и непогрешимостью и поэтому имеющим право выставлять всем на вид, то есть наставлять и поучать. В окончательной редакции обозначается притчевая стратегия авторского дискурса, связанная с «ПРАВОСЛАВНЫМ ВОЗЗРЕНИЕМ», сформулированным под заголовком «ИДЕЯ РОМАНА»: «Пет

счастья в комфорте, покупается счастье страданием <...> Человек заслуживает свое счастье и всегда страданием» (7, 154, 155). Достоевский предполагал завершить роман назиданием в духе Священного Писания: «Л®: ПОСЛЕДНЯЯ СТРОЧКА: Неисповедимы пути, которыми находит бог человека» (7, 203).

В результате работы, проделанной художником, в процессе воплощения поэтической идеи, притчевый императив уходит в подтекст в соответствии с авторской установкой, но все-таки обнаруживает себя в сюжетно-композиционной организации текста и монологически оформленном эпилоге.

В «Преступлении и наказании» мотив блудного сына вписан в контекст других евангельских цитат и аллюзий, что делает его присутствие неявным. Его выявление требует специального анализа повествовательной структуры романа. Наряду с евангельской историей о воскрешении Лазаря, которая введена в текст романа непосредственно, в виде обширных цитат, притча о блудном сыне входит в текст не явно, а в виде сюжетного мотива, актуализирующего идею притчи в читательском сознании без непосредственного воспроизведения ее содержания. Связь с притчей о блудном сыне зафиксирована уже в структуре названия романа (оно двусоставно, так же, как и структура притчи: уход - возвращение). Причем слова преступление и уход связаны по смыслу, преступить - переступить, то есть выйти за пределы, очерченные определенным укладом, законом, (в притче - домом). В названии романа благодаря его двух-частной структуре заключена мысль о неотвратимости нравственного закона, составляющая основу евангельской притчи.

Мотив блудного сына прочитывается на метафизическом уровне сюжетного повествования в истории отпадения Раскольникова от Бога и его возвращения в Дом Отца Достоевский, на первый взгляд, нарушает мифопоэтическую структуру притчи - отец Раскольникова умирает еще до ухода сына, мать же не дождалась своего Роди. Однако содержание притчи о блудном сыне намного глубже просто семейной истории. Проникая в глубинное содержание притчи, Достоевский раскрывает ее сакральный смысл.

Чудо воскресения Родиона Раскольникова вписано в пасхальный хронотоп - время страдания и преображения Христа. В эпилоге романа символически изображается смерть прежнего Раскольникова и его идеи посредством болезни, которая совпадает с концом поста (в церковном календаре он заканчивается Лазаревой субботой, в которую верующие христиане вспоминают о воскрешении Лазаря Иисусом Христом), Страстной седмицей и Святой седмицей - крестными муками Христа и его воскресением. Таким образом, следующая за тем сцена

воскресения Раскольникова сводит в единый узел три евангельских мотива -блудного сына, Лазаря и Христа.

Заданная в «Преступлении и наказании» притчевая парадигма не получила столь полного воплощения в следующих четырех романах писателя. Мотив блудного сына, пронизывая все творчество Достоевского, воплощается в сюжетах его произведений в различных вариантах сочетания структурных элементов притчи. При анализе созданного Достоевским алломотива обнаруживаются авторские предпочтения и пристрастия в изображении и интерпретации определенных фаз канонического сюжета. Особый интерес для Достоевского представляют психологические коллизии, связанные с фазами искушения гшоти и духа персонажа после его ухода (отпадения от Бога) и возвращения - нравственного воскресения после покаяния, что объясняется христианскими воззрениями писателя и его пониманием основной мысли всего искусства девятнадцатого столетия. По Достоевскому: «Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее - восстановление погибшего человека...» (20, 28).

В романах «великого пятикнижия» Достоевского деструкция сюжета притчи о блудном сыне проявляется в укрупнении фазы искушения. В нарративной структуре романов Достоевского мотив блудного сына контаминирует с другими мотивами, восходящими к библейским сюжетам (искушения Иова, испытания веры Авраама, искушения Христа в пустыне и др.) и агиографической литературе, в которых искушение составляет основу нарратива. Таким образом, Достоевским устанавливается глубинная связь между указанными сюжетами и содержанием притчи о блудном сыне, где фаза искушения только намечена в тринадцатой строфе.

Фаза искушения, свернутая в притче о блудном сыне до размера одной фразы, разворачивается в романах Достоевского в повествование, придающее напряженность сюжетному действию и способствующее созданию метафизического плана изображения, на создание которого направлена авторская дискурсивная стратегия в романах «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы», в разное время разными исследователями рассматриваемых как романы искушений (К.В. Мочульский, Г.К. Щенников, Л.И. Сараскина, В.К. Кантор). Однако, коллизия искушения в романах Достоевского обычно анализируется исследователями без учета притчевой стратегии автора, вписывающей фазу искушения в контекст алломотива блудного сына, что совершенно необходимо для восстановления картины мира, созданной писателем.

В структуре философского сюжета, в который выстраиваются все произведения писателя, искушение принадлежит коллизии единоборства Бога и дьявола за душу человека («дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей» - 14,

100). Мотив договора человека с дьяволом (и его инвариант - мотив продажи души дьяволу) как мотифема, характеризующая фазу искушения героя, обнаруживается в завуалированном виде в художественной структуре метафизического сюжета романов Достоевского. Чаше всего мотив продажи души входит в систему структурных элементов, характеризующих мотив блудного сына, который является сквозным в творчестве Достоевского. Такая контаминация мотивов восходит к средневековой традиции, в частности, наблюдается в ряде рукописных повестей, интерпретирующих уход героя из дома как отпадение от Бога, в результате чего он оказывается незащищенным от искушений дьявола. В контексте социально-философской концепции почвенничества мотифема «отречение от роду и племени» выступает характеристической чертой русского бездомного скитальца, а сам мотив скитаний и утраты Дома выполняет роль скрепы, объединяя два архетипических мотива - «блудного сына» и «договора с дьяволом».

Обращение к архетипическому сюжету о договоре человека с дьяволом, интерес к которому наблюдается у Достоевского, начиная с его ранних произведений, связан с духовными исканиями писателя и с его собственным видением мира. Как показал анализ, мотив договора с дьяволом - это сквозной сюже-тообразующий мотив, наряду с другими мотивами, объединивший пять крупных романов Достоевского в единый текст.

Фазы покаяния и воскресения в романах, последовавших за «Преступлением и наказанием», представлены в редуцированном виде, однако они имплицированы в тексте Достоевского благодаря притчевой стратегии авторского дискурса посредством системы символических жестов (среди которых следует выделить жесты земного поклона и поцелуя) и образов (прежде всего - это образ Дома - поэтический эквивалент философско-публицистической категории почвы).

Приметой акта покаяния в романах Достоевского становится жестовое поведение персонажей. Поэтика жеста приобретает особое значение в художественной структуре романа-трагедии, созданного Ф.М. Достоевским, поскольку по законам драмы «все внутреннее должно быть обнаружено в действии» (Вяч. Иванов). В силу того, что действие романов Достоевского развивается сразу в нескольких планах бытия, жест у Достоевского приобретает полисемантическое и знаковое значение: это не просто фиксация внешнего движения как передача душевных переживаний и психологических состояний персонажей (план эмпирический), но и знак или форма их отношения к миру действительному и идеальному (план символический). В условиях полифонической системы романа Достоевского жест выполняет функцию высказывания не только и не

столько героя, сколько автора о герое: его психологическом состоянии, характере, отношении к миру. Жесты поклона и поцелуя в романах Достоевского характеризуют психологическое поведение героев, а также являются знаками степени принадлежности персонажей к высшей духовной сфере жизни, своеобразными медиаторами, переводящими действие в метафизический план.

В авторской трактовке поклона и поцелуя обнаруживается определенная закономерность: посредством изображения этих жестов автор сталкивает в поведении героев норму (восходящую к сакральному началу) и ее нравственное искажение. Высшим проявлением духовного единения человека и Бога является в произведениях Достоевского жест земного поклона ~ необходимый элемент акта покаяния и символического соединения с почвой, единственного, по мнению писателя, исхода русского бездомного скитальца.

Хронотоп Дом. применительно к картине мира Достоевского, также как и хронотоп дорога, имеет как метафорическое, притчевое, символическое, так и эмпирическое, бытовое значение. Дом в произведениях Достоевского разрушается и распадается на пороги, углы, лестницы, а внутреннее пространство дома - комнаты превращаются в сцену, где разыгрываются скандалы и катастрофы. Стабильность, укоренённость, патриархальность как приметы русского Дома чужды пространству обитания героев Достоевского. Большинство героев произведений Достоевского не хозяева, а жильцы, снимающие квартиры, углы, каморки. Бездомность в мире Достоевского - это категория не только пространственная, но и нравственная; она делает его героев психологически уязвимыми, духовно ущербными. Дом как воплощение покоя, семейного очага, уюта не вписывается в хронотоп произведений писателя. Зачастую такой Дом принадлежит хронотопу воспоминаний героя (как у Вареньки Доброселовой, Ихмене-вых, Раскольникова и Настасьи Филипповны) или отсутствует даже в воспоминаниях.

Герои-бунтари Достоевского оказываются в положении человека из притчи «о выметенном доме»: порвав с прежней унижающей их человеческое достоинство жизнью, они не впустили в свою душу Бога, место которого занимает «нечистый дух». К этому типу героев принадлежит Раскольников, в душе которого поселилась гордыня, превратившая любовь и сострадание к людям в презрение к ним и толкнувшая его на убийство. Настасья Филипповна, порвавшая с прежней жизнью, не приняла христианскую любовь-сострадание Мышкина и попала во власть гордыни и жажды мести. Иван Карамазов, бунтующий против несправедливого мироустройства, в поисках ответа на свои вопросы обращается не к Богу, а, как великий инквизитор, к дьяволу. Бездомность этих героев проявляется и в отсутствии у них земного дома, который для них не может стать

заменой Дома духовного. Равнодушен к окружающему его быту Родион Раскольников, задумывающийся о своем высшем предназначении и заблудившийся в своих поисках. В самых последних строках эпилога автор намечает путь его обновления - «постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью» (6, 422), где герой должен обрести истинный Дом.

Говоря о бездомности русского скитальца, Достоевский имеет в виду не отсутствие у него дома, в котором он был бы хозяином наподобие Епанчина, Птицына, Лебедева или Федора Павловича Карамазова; в понятие бездомность вкладывается иное значение - оторванность от корней, от почвы, утрата Дома духовного. Среди героев Достоевского есть и другой тип бездомных - это герои, у которых нет дома как жилища, но которые, где бы ни поселились, наполняют пространство вокруг себя духом истинного Дома (князь Мышкин, Алеша Карамазов).

Достоевский связывает воскресение русского бездомного скитальца с возвращением в свой Дом, на родную почву. Эти синонимические в публицистике Достоевского понятия, восходящие к образам-символам Евангелия, являются определяющими в художественной картине мира писателя. Дом принадлежит фазе воскресения в философском сюжете, родственном евангельской притче о блудном сыне, в который выстраиваются все произведения Достоевского, где русское общество олицетворено в образах скитающихся, блуждающих среди искушений героев, из которых только немногие осознают необходимость возвращения на родную почву, в художественном воплощении реализовавшейся в мифологеме Дома.

В четвёртой главе «"Автокомментарии" и "самоисследование": авторский дискурс в "Дневнике писателя"» рассматривается осмысление Достоевским проблемы личности писателя и вопроса воплощения авторской позиции в художественном произведении, а также исследуется стратегия авторского дискурса в главах «Дневника писателя», посвященных H.A. Некрасову и A.C. Пушкину. Таким образом, в заключительной главе диссертации в центре внимания оказываются результаты процесса взаимодействия евангельского и авторского текстов, воплотившиеся в особого рода дискурсивной стратегии автора «Дневника писателя», рассматриваемой нами как притчевая стратегия авторского дискурса.

Притчевая природа авторского дискурса в «Дневнике писателя» проявилась в обращении Достоевского к различным формам иносказания, к созданию второго плана, рассчитанного на думающего читателя, способного улавливать мысль автора между строк. Такой характер взаимоотношений между автором

«Дневника писателя» и читателями был задан ещё в 1873 г. во «Вступлении» к будущему единоличному журналу, где писатель сочиняет своего рода притчу о «китайских церемониях» по поводу своего назначения на пост редактора «Гражданина». Сравнивая положение журналиста в России с делами печати в мифическом Китае, где «всё предусмотрено и всё рассчитано на тысячу лет», автор иронизирует: «В Китае я бы отлично писан; здесь это гораздо труднее. <...> Здесь, чтобы заставить себя читать, даже выгоднее писать непонятно. <...> У нас говорить с другими - наука...» (21, 6). Предпринимая свой «журнал в журнале» - прообраз будущего «Дневника писателя», автор заявляет о своей готовности «говорить сам с собой и для собственного удовольствия в форме этого дневника», высказывая, тем не менее, надежду найти своего читателя: «Если же я найду читателя и, боже сохрани, оппонента, то понимаю, что надо уметь разговаривать и знать с кем и как говорить» (21, 7).

Поиску форм диалога с читателями и «самораскрытия» автора посвящены размышления писателя на страницах «Дневника писателя» и подготовительных материалов к нему. В центре издания оказывается личность писателя - не сами события и факты действительности, а впечатления от них, выжитые душой художника. Правомерным представляется в связи с этим предлагаемый в диссертации взгляд на «Дневник писателя» как на «самоисследование» автора. Рассматривая явления жизни и литературы, писатель иногда явно, иногда в завуалированной форме анализирует свою собственную писательскую позицию, даёт авторскую интерпретацию собственных эстетических принципов. Предлагая свой отчет читателям, автор заявляет о своей готовности к самораскрытию. В связи с этим имеет смысл обратиться к исследованию организации коммуникативной стратегии, актуализирующей креативный уровень авторского дискурса в «Дневнике писателя».

Автором создается концепция писателя как общественно значимой личности, призванной быть выразителем нравственного самосознания народа, духовных идеалов своего времени и проводником высшей истины, постижение которой является, по Достоевскому, важнейшей задачей художника. Концепция личности писателя, связанная как с утвердившимся в демократической критике идеалом художника как живого отголоска времени, его умственных и нравственных созерцаний (В.Г. Белинский, Ап. Григорьев), так и с пушкинским пониманием пророческой миссии поэта, смыкается с представлениями Достоевского о главной задаче искусства - проповеди идеи Милосердия.

В диалоге с Л.Н. Толстым и И.С. Тургеневым по вопросам художественного творчества креативный и референтный уровни авторского дискурса находятся в тесной взаимосвязи: в представленных в «Дневнике писателя» критических

отзывах на романы «Анна Каренина», «Дворянское гнездо», «Дым», давая оценку художественным принципам писателей-современников, Достоевский излагает и собственную эстетическую программу, приоткрывает перед читателями механизмы психологического исследования душевной жизни своих героев. В «Дневнике писателя» обосновывается принцип интерпретации позиции автора посредством анализа характера, поступков и взглядов героя - таким образом соотносятся в «Дневнике писателя» Толстой и Левин, Тургенев и Поту-гин, что проясняет отношение самого Достоевского к вопросу воплощения взглядов автора в герое. Со страниц «Дневника писателя» эта проблема переносится в переписку Достоевского с издателем «Братьев Карамазовых», в которой проясняется характер взаимоотношений автора романа со своими персонажами - Иваном Карамазовым и старцем Зосимой. Автор не отождествляет себя с художественным лицом, хотя, сам отмечает свою близость со старцем Зосимой («тех же мыслей-»). Воля автора проявляется в объективированной оценке, которую он дает своему созданию, дистанцируясь от него. Еще больше эта дистанция между автором и Иваном Карамазовым, опровержение анархизма и богохульства которого, писатель считает своим «гражданским подвигом» (30/1, 64). По Достоевскому, автор, выводя перед лицо публики один из характеров времени (5, 99) выставляя всем на вид одного из членов нового поколения» (7, 119), должен представить его в надлежащем свете (24, 90), то есть выразить в какой-либо форме своё к нему отношение, подвести читателя к нравственной оценке изображенного типа - эти мысли составляют суть интерпретации проблемы взаимоотношения автора и его героя в «Дневнике писателя».

Особое место отводится в «Дневнике писателя» оценке личности и деятельности Некрасова как художника, в судьбе которого наиболее ярко отразились противоречия эпохи. Эстетическая формула: поэт - дитя века, выдвинутая Достоевским в одном из писем 1854 г., получает в главах «Дневника писателя», посвященных 11екрасову, публицистическое обоснование и приобретает универсальный характер. Достоевский подчеркивает, что Некрасов рассматривается им как явление жизни и литературы, как исторический тип человека и поэта. «Некрасов - явление историческое», - записывает Достоевский в черновике (26, 197).

Противоречивые толки о Некрасове-человеке, вспыхнувшие в прессе после его смерти, ставили под сомнение искренность Некрасова-поэта. Разговор о грехе Некрасова задан стихом из молитвы, услышанной Достоевским у гроба поэта: «Несть человек, иже не согрешит» (26, 111). Достоевский объясняет практичность, умение обделывать свои дела, в чем обвиняли Некрасова, противоречием, в которое вступила чистая гордая душа ещё в своей юности с жаждой

мрачного угрюмого, отъединенного самообеспечения, унаследованной им от полного унижений и позора детства в родительском доме.

Нетрудно заметить, что в трактовке личности Некрасова Достоевский исходит из своего понимания современного исторического типа, получившего воплощение в героях его романов. Автор пишет о демоне гордости, завладевшем неокрепшей душой будущего великого поэта еще в юности, демоне «жажды самообеспечения, потребности оградиться от людей твердой стеной» (26, 122). «Миллион - вот демон Некрасова!» - утверждает Достоевский, найдя, как он считает, ключ к разгадке противоречивой натуры поэта, одновременно очерчивая эскиз характера героя романа «Подросток» - носителя ротшильдовской идеи, опробованный и в романе «Идиот» в образе Гани Иволгина, имеющего капитальную цель - стать «королем иудейским» (8, 105).

В истории взаимоотношений Некрасова с народом, в интерпретации Достоевского, возникает мотив блудного сына. Видя в Некрасове явление историческое, Достоевский трактует его в том же ключе, что и тип русского бездомного скитальца (хотя само это определение появится тремя годами позже - в 1880 г. в Речи о Пушкине). Достоевский представляет начало жизни Некрасова в Петербурге как время его отпадения от корней, в результате чего он оказался не защищенным от искушений демона, присосавшегося «к сердцу ребенка, ребенка пятнадцати лет, очутившегося на петербургской мостовой, почти бежавшего от отца» (26, 122). Возвращение поэта к народу, по Достоевскому, -это возвращение к духовным истокам: «он шел и бился о плиты бедного сельского родного храма и получал исцеление» (26,125).

Концепция личности художника, созданная Достоевским в его оригинальном издании, является одной из сторон его этико-философской системы, во многом определившей внутреннюю природу «Дневника писателя». Мысли Достоевского о нравственном облике художника слова, его месте в мире и значении его деятельности в условиях всеобщего разъединения и обособления, в контексте материалов «Дневника», воспринимаются как один из важных аспектов исповедания веры писателя. В этом контексте в диссертации рассматриваются главы «Дневника писателя», посвященные Жорж Санд, в творчестве которой Достоевский указывает родственные ему как писателю художественные задачи, главная из которых - показать, что не единым хлебом бывает жив человек (23, 37)

При всей сложности жанровой специфики «Дневника писателя» его отличает постоянно присутствующий в его номерах проповеднический пафос. Это не «дневник для себя», а страстная речь писателя, обращенная к современникам. Вместе с тем, вынесенное в название издания жанровое определение -

дневник - актуализирует исповедальное начало, которое читатели вправе ожидать от автора. Особое место в этом отношении принадлежит выпуску «Дневника писателя» за 1880 г., посвященному Пушкину, в котором разносторонне проявился притчевый характер авторского дискурса (императивная установка автора; наличие второго, иносказательного плана; система образов, заимствованных из Евангелия - русский бездомный скиталец (блудный сын), почва). «Самоисследование» автора, прочитывающееся в подтексте Речи о Пушкине, даёт ключ к интерпретации динамики творческого развития самого Достоевского и содержательной направленности авторского дискурса.

Следуя заданной в «пушкинском» дискурсе парадигме, поворотным пунктом в эволюции Достоевского можно считать открытие антигероя, как называет себя автор исповеди в «Записках из подполья». Характеризуя пушкинского Алеко, Достоевский как будто говорит о своем «беспочвеннике»: «Он пока всего только оторванная, носящаяся по воздуху былинка. И он это чувствует и этим страдает, и часто так мучительно)» (26, 138). Трактовка типа русского бездомного скитальца, представленного впервые, по мысли Достоевского, в образе Алеко, дана автором «Дневника писателя» в ключе собственной идейно-поэтической системы. Пророческое открытие Пушкина второго периода, по Достоевскому, состоит в том, что рядом с типом русского скитальца в «Евгении Онегине» поэт поставил «тип положительной красоты в лице русской женщины», а также, «.первый из русских писателей, провел перед нами в других произведениях этого периода своей деятельности целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их в народе нашем» (26, 143-144). Среди типов положительной красоты русского человека и души его Достоевский указывает типы исторические («Инок и другие в "Борисе Годунове "»), и типы бытовые («как в "Капитанской дочке"») (26,130). Нетрудно заметить в данном случае, что дефиниция положительно прекрасный тип - это самоцитация автора. Именно так Достоевский определял тип героя романа «Идиот» в письме к С.А. Ивановой в 1868 г.

В Речи о Пушкине Достоевский рассматривает образ пушкинской Татьяны как положительно прекрасный, противопоставленный русскому бездомному скитальцу Онегину. Пушкин, по мнению Достоевского, поднявшись в своем творческом развитии на новый уровень осмысления русской идеи, указал русскому скитальцу, зараженному болезнью русского общества, «великую надежду, что болезнь эта не смертельна и что русское общество может быть излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной» (26, 130). В «Записках из подполья» Достоевский наметил решение проблемы своего антигероя, столкнув его с живой жизнью в лице Лизы. В ро-

мане «Преступление и наказание» писатель, подобно Пушкину, противопоставил гордому тип положительной красоты в лице русской женщины, наделив свою Соню не только любящим сердцем (как ее предшественницу Лизу из «Записок из подполья»), но и питающей ее духовные силы верой в Бога. В романах конца 60 - 70-х гг. Достоевский продолжил разработку положительно прекрасных русских типов в образах князя Мышкина, Алеши Карамазова, а также в типах старца и странника: отец Тихон («Бесы»), Макар Долгорукий («Подросток»), старец Зосима («Братья Карамазовы»), — стоящих твердо на своей почве и находящихся в оппозиции к бездомным скитальцам - Ипполиту Терентьеву, Ставрогину и «бесам», Версилову и Ивану Карамазову. Таким образом, автором «Дневника писателя» очерчивается притчевая парадигма не только пушкинского, но и собственного творчества.

Достоевский придавал большое значение единственному выпуску «Дневника писателя» за 1880 г., видя в нем свое profession de foi на все будущее: «Здесь уже высказываюсь окончательно и непокровенно, - писал Достоевский о подготовленном к печати выпуске, - веща называю своими именами. <...> То, что написано там - для меня роковое» (30/1, 204). Очевидно, что автор рассматривал выпуск «Дневника писателя», посвященный Пушкину, как возможность не только высказать сокровенные мысли о любимом поэте, но и, изложить свою собственную программу окончательно и непокровенно.

Представляется, что в своем разгадывании тайны Пушкина Достоевский (вольно или невольно) зашифровал формулу собственного творческого развития. Реконструированная на основе авторских «подсказок» парадигма творчества Достоевского может стать основанием для рассмотрения духовных и творческих исканий Достоевского под углом зрения, обозначенным самим писателем в процессе «самоисследования» в рамках «пушкинского» дискурса.

Притчевая стратегия авторского дискурса речи о Пушкине, насыщенного иносказаниями, метафорами, евангельскими образами и аллюзиями способствовала восприятию речи Достоевского как пророческого слова, в котором он «дал формулу, слово примирения для всех наших партий и указал исход к новой эре» (30/1, 188), призвал блудных детей, двести лет не бывших дома, вернуться в свой Дом, на почву и потрудиться на родной ниве.

В речи о Пушкине автор «Дневника писателя» на примере «чужого» творчества продолжает исследование проблемы, лежащей в основе его собственной позиции, завершив, таким образом, интегрирование всех проблем своего единоличного издания вокруг идеи писателя-пророка. «Прекровенная» форма исповеди в «Дневнике писателя» явилась проявлением общей притчевой установки авторской стратегии Достоевского, в основе которой лежит принцип созда-

ния второго, «неявного» плана изложения. Таким образом, притчевая стратегия авторского дискурса Достоевского воплотилась как в формальном, так и в содержательном планах текста.

«Дневник писателя» стал завершающим этапом в оформлении философ-ско-идеологической концепции Достоевского, реализовавшейся на креативном, референтном и рецептивном уровнях притчевой стратегии авторского дискурса.

В Заключении подводятся итоги исследования.

Анализ текста Достоевского в его эпистолярном, публицистическом и художественном вариантах, обнаруживает следы постоянного влияния на форму и содержание авторского высказывания евангельской притчи как многослойного дискурса, за эмпирическим повествовательным планом которого скрываются вечные духовные истины.

Предложенное в диссертации прочтение текста биографии и творчества Достоевского при помощи евангельского кода, рассматриваемого как доминанта креативного уровня авторского дискурса писателя, выдвигает на первый план проблему концепированного автора как носителя идеи, с которой он обращается к читателю. Влияние притчевого начала проявилось в организации коммуникативной стратегии авторского дискурса в тексте Достоевского, устанавливающей особые отношения между писателем и читателем: автор оставляет за читателем право выбора, не навязывая ему свою идею, подводя его к ней путем активизации читательского восприятия через систему аллюзий, вскрывающих подкчадку (выражение Достоевского) - метафизический подтекст, духовный план повествования. Притчевая стратегия авторского дискурса обнаруживает себя как в тексте биографии (письма, мемуарные свидетельства), так и в художественном и публицистическом творчестве писателя в создании многомерного, требующего дешифровки текста, содержащего различные смысловые пласты, по образцу и подобию евангельской притчи.

Содержательная сторона авторского дискурса Достоевского, в первую очередь, связана с религиозными и историософскими взглядами писателя. Идея Милосердия и восстановления заблудшей души, лежащая в основе почвеннической идеи Достоевского, восходит к новозаветному евангельскому архетипу. Мотив блудного сына - основной в евангельском коде авторского дискурса Достоевского, функционируя на разных уровнях идейно-художественной системы, организует биографию и творчество писателя как единый текст. В связи с этим особое значение для дешифровки авторского дискурса имеет евангельский код, в категориях которого Достоевский осмысливает свою биографию, историческую судьбу своего поколения и собственную идеологическую позицию, получившую название «почвенничество».

Достоевский, в 1840 - 1850-х гг. позиционирующий себя как блудного сына, принадлежащего к поколению русской интеллигенции, оторвавшейся от своих корней, пройдя через испытания каторгой, приобщившей его в к народному миру (хотя и в специфических условиях «Мертвого дома»), проделывает путь, который, по его убеждению, должно пройти все русское оторвавшееся от своих корней общество: от обособления от народа — к его живой жизни, В проповеди этой идеи писатель видел свое высшее назначение, осознав в конце жизни свою писательскую миссию как пророческую.

Комплексное исследование текста Достоевского позволяет обнаружить в ранних эпистолярном, публицистическом и художественном дискурсах истоки этико-эстетической концепции Ф.М. Достоевского, связанной с духовным содержанием притчи о блудном сыне, которая получила теоретическое обоснование в публицистике (начиная с выступлений на страницах журнала «Время» и заканчивая «Дневником писателя»), воплотилась во всех романах «великого пятикнижия» и нашла свое риторическое завершение в Пушкинской речи в обращении к русским бездомным скитальцам с призывом смирить свою гордость и потрудиться на родной ниве.

Евангельская притча о блудном сыне, наряду с другими библейскими образами и мотивами, становится неотъемлемой частью художественного мира Достоевского, питая его публицистическую и поэтическую мысль и влияя на формы её воплощения. Одним из объяснений неослабевающего интереса к произведениям Достоевского все новых поколений читателей, очевидно, является, притчевая природа авторского дискурса, выстроенного по законам коммуникативной стратегии евангельской притчи.

Исследование эксплицитных и имплицитных форм функционирования авторского дискурса в тексте Достоевского, прочитанного как «цепь/комплекс высказываний» (Ю. Руднев), репрезентирующего авторские интенции и идеологические и эстетические установки, представляется перспективным направлением в изучении текста Достоевского, позволяющим трактовать его с учетом авторской парадигмы.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Статьи в изданиях, рекомендованных ВАК Минобрнауки РФ

1. Габдуллина, В.И. Идея «почвенничества» в аспекте религиозно-нравственных исканий Ф.М. Достоевского (роман «Униженные и оскорбленные») // Вестник Новосибирского государственного университета. - Серия : История, филология. - Т. 3. - Вып. I: Филология. - 2004. - С. 96-102 (0,9 печ. л.).

2. Габдумина, В.И. «Блудный сын» как модель поведения: евангельский мотив в тексте биографии и творчества Ф.М. Достоевского // Вестник Томского государственного педагогического университета. - Серия : Гуманитарные науки (Филология). -- № 6 (49). - 2005. - С. 16-21 (0,7 печ. л.).

3. Габдуллииа, В.И. Па1риотические оды Ф.М. Достоевского (духовная биография писателя : формы ее художественного воплощения) // Вестник Новосибирского государственного университета. - Серия : История, филология. -Т. 4. - Вып. 4 : История, филология. - 2005. - С. 127-132 (0,7 печ. л.).

4. Габдуллииа, В.И. Проблема авторского дискурса в художественной системе Ф.М. Достоевского // Вестник Новосибирского государственного университета. - Серия : История, филология. - Т. 6. - Вып. 2 : Филология. - 2007. - С. 91-97 (0,7 печ. л.).

5. Габдуллииа, В.И. Притчевая стратегия авторского дискурса Ф.М. Достоевского // Вестник Новосибирского государственного университета. - Серия : История, филология. - Т. 7. - Вып. 2 : Филология. - 2008. - С. 99-103 (0,5 печ. л.).

6. Габдуллииа, В.И. Проблема периодизации творчества Ф.М. Достоевского : опыт реинтерпретации // Сибирский филологический журнал. - 2008. - № 1.-36-43 (0,7 печ. л.).

7. Габдуллииа В.И. Семиотика жеста в поэтической системе Ф.М. Достоевского : сакральное и профанное // Сибирский филологический журнал. - 2008. -X». 3. - С. 46-51 (0,5 печ. л.).

8. Габдуллииа, В.И. Искушение Европой : роман Ф.М. Достоевского «Игрок» // Вестник Томского государственного университета : Филология. - 2008. -№314.-С. 13-18 (0,7 печ. л.)

Монография и учебное пособие

9. Габдуллииа, В.И. «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского : монография - Барнаул : Изд-во БГПУ, 2008. - 303 с. (19 печ. л.).

10.Габдуллииа, В.И. Мотив блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева : учеб. пособие. - Барнаул : Изд-во БГПУ, 2006. - 132 с. (8 печ. л.).

Статьи в сборниках и периодических изданиях

11.Габдуллииа, В И. К вопросу о месте повести «Село Степанчиково и его обитатели» в творческой эволюции Ф.М. Достоевского // Литературный процесс Алтая : поэтика, стилистика и творчество. - Барнаул : Алтайский государственный институт культуры, 1996. - С. 6-13 (0,5 печ. л.).

\2.Габдуллина, В.И. Пародирующие двойники в системе образов повесги «Село Степанчиково и его обитатели» // Филологический анализ текста: сб. науч. ст. -Вып. П. - Барнаул : БГПУ, 1998. - С. 40-47 (0,5 печ. л.).

13.Габдуллина, В.И. Евангельская притча в творческом сознании Достоевского // Культура и текст : сб. науч. тр. Литературоведение. - Ч. 1 - СПб. ; Барнаул : БГПУ, 1998.- С. 158-164 (0,5 печ. л.).

14.Габдуллина, В.И. «История перевоплощения идей...» (Достоевский и Жорж Санд) // Филологический анализ текста : сб. науч. ст. - Вып. III. - Барнаул : БГПУ, 1999. - С. 48-51 (0,4 печ. л.).

Габдуллина В.И. Мифологема Дома в произведениях Достоевского // Культура и текст. Славянский мир : прошлое и современность : сб. науч. тр. -СПБ ; Самара; Барнаул : БГПУ, 2001. - С. 167-171 (0,5 печ. л.).

16.Габдуллина, В.И. Мотив блудного сына в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» // Культура и текст : миф и мифопоэтика : сб. науч. тр. - СПб.; Самара; Барнаул : БГПУ, 2004. - С. 253-260 (0,5 печ. л.).

17.Габдуллина, В.И. Ранний Достоевский : евангельский код биографии и творчества// Филологический анализ текста : сб. науч. ст. - Вып. V. - Барнаул : БГПУ, 2004. - С. 96-101 (0,5 печ. л.).

18.Габдуллина, В.И. Эпизод духовной и творческой биографии Ф.М. Достоевского : стихотворные послания из ссылки // Известия НАН РК. Серия : Филологическая.-Алматы.-2005,-№ 1 (149). ~С. 15-21 (0,6 печ. л.).

\9.Габдуллина, В.И. Поэт и царь (пушкинский код стихогворных посланий Ф.М. Достоевского из ссылки)// Вестник БГПУ. Серия : Гуманитарные науки. - Вып. 5. - Барнаул, 2005. - С. 16-20 (0,6 печ. л.).

2$.Габдуллина, В.И. Петербург и Сибирь в парадигме художественного пространства произведений Достоевского // Гуманитарные науки в Сибири. Серия : Филология. - 2005. - № 4. - С. 97-102 (0,7 печ. л.).

21 .Габдуллина, В.И. Мотив блудного сына в публицистическом дискурсе Петербургского текста // Тема, сюжет, мотив в лирике и эпосе : сб. науч. тр. -Новосибирск: Ин-т филологии СО РАН, 2006.- С. 306-216. (0,7 печ. л.)

И.Габдуллина, В.И. «Некрасов - явление историческое» : исследование личности и творчества поэта в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского // Вестник БГПУ. - Серия : Гуманитарные науки. - Вып. 6. - Барнаул, 2006. - С. 98-104 (0,8 печ. л.).

2Ъ.Габдуллина, В.И. Трансформации мотива блудного сына в нарративе произведений Ф. М. Достоевского // Нарративные традиции славянских литератур (Средневековье и новое время): сб. науч. тр.. - Новосибирск : Ин-т филологии СО РАН, 2007.-С. 152-161 (0,7 печ. л.).

24.Габдуллина В.И. Ранний Достоевский: диалог с читателем // Филология и человек : научный журнал - № 4. - Барнаул : Изд-во Алтайского университета, 2007. - С. 7-15 (0,6 иеч. л.).

25.Габдуллина, В.И. Притчевая основа романа Униженные и оскорбленные» // Вестник Кемеровского государственносго университета культуры и искусств : журнал теоретических и прикладных исследований. - Кемерово : Кем-ГУКИ, 2008. - С. 50-58 (0,8 печ. л).

Материалы конференций

26. Габдуллина, В.И. Об одной параллели : тема Христа и Великого инквизитора в романе В. Тендрякова «Покушение на миражи» // Культура и текст : матер. междунар. науч. конф. - Вып.1. Литературоведение. - Ч. I: - СПб.; Барнаул : БГПУ, 1997. - С. 118-120 (0,4 иеч. л.).

21 .Габдуллина, В И. О некоторых принципах интерпретации чужого текста в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского II Интерпретация художественного текста : матер, межвуз. научно-практ. конф. - Бийск : НИЦ БПГУ ям. В.М. Шукшина, 1997.-С. 6-8(0,2 печ. л.).

2&.Габдулчина, В.И. Духовно-нравственное содержание притчи о блудном сыне и поэтика сюжета романа Достоевского «Преступление и наказание» // Пути формирования личности школьника. Проблемы. Опыт. Методика : матер, междунар. науч. конф. - Барнаул : Изд-во Барнаульского высшего пед. училища-колледжа, 1997.-С. 185-186 (0,2 печ. л.).

29.Габдуллина, В.И. Речь о Пушкине в жанрово-поэтической структуре «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского // A.C. Пушкин и культура : тез. научно-практ. конф, посвященной 200-летию. - Самара : СамГУ, 1999. - С. 70-71 (0,2 печ. л.).

ЪО.Габдуллина, В.И. Время в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского // Пространство и время в литературном произведении : тез. и мат. междунар. науч. конф. Ч. 2. - Самара : Изд-во СамГПУ, 2001. - С. 140-142 (0,2 печ. л.).

31..Габдуллина, В.И. Интерпретация евангельского мотива в романе Л. Толстого «Анна Каренина» // Литература и общественное сознание : варианты интерпретации художественного текста : матер. VII межвуз. научно-практ. конф. - Вып. 7. Ч. 1 : Литературоведение. - Бийск : НИЦ БПГУ им. В.М. Шукшина, 2002. - С. 50-52 (0, 2 печ. л.).

32.Габдуллина, В.М. Структура художественного пространства романов Ф.М. Достоевского и идея «почвенничества» // Филология: XXI век (теория и методика преподавания) : матер, всеросс. конф., посвящ. 70-летию БГПУ. -Барнаул : БГПУ, 2004. - С. 192-197 (0,5 печ. л.).

33.Габдумина, В.И. Евангельский код писем Ф.М. Достоевского 1854 -1859 годов // Художественный текст: варианты интерпретации : матер. IX меж-дунар. научно-практ. конф. Вып. 9. - Бийск : НИЦ БПГУ им. В.М. Шукшина, 2004. - С. 78 - 80 (0,25 печ. л.).

34.Габдуллина, В.И. Дом и бездомье в философско-этической системе Ф.М. Достоевского // Достоевский и мировая культура : художественное наследие и духовность : матер, междунар. научно-практич. конф. - Семипалатинск : Изд-во Ямышевские ворота, 2004. - С. 45-49 (0,5 печ. л.).

35.Габдуллина, В.И. Достоевский и Пушкин : послания из ссылки // Духовное наследие М.О. Ауэзова в контексте мировой культуры : матер, междунар. научно-практич. конф. - Семипалатинск : Семипалатинский ун-т им. М.О. Ауэзова, 2004. - С. 30-35 (0,5 печ. л.).

ЪА.Габдуллина, В.И. Карнавал в селе Степанчикове (к вопросу о шутах Достоевского) // Достоевский и мировая культура : художественное наследие и духовность : матер, междунар. научно-практич. конф. - Семипалатинск: Изд-во Ямышевские ворота, 2004. - С.68-76 (0,9 печ. л.).

37.Габдуллина, В.И. Европейский дискурс Ф.М. Достоевского ("Зимние заметки о летних впечатлениях" и "Игрок") // Русская литература в современном культурном пространстве : матер. III всеросс. конф. : В 3 ч. - 4.1. - Томск : Изд-во ТГПУ, 2005. - С.161-168 (0, 5 печ. л.).

38.Габдуллина, В.И. Мотив искушения женщиной в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» // Трансформация и функционирование культурных моделей в русской литературе (архетип, мифологема, мотив) : матер, междунар. науч. конф. - Томск : Изд-во ТГПУ, 2005. - С. 15-24 (0,6 печ. л.).

39.Габдуллина, В.И. Трансформация мотива блудного сына в романе И.С. Тургенева «Дворянское гнездо» // Культура и текст - 2005 : сб. науч. тр. междунар. науч. конф. Т. I. - СПб. ; Самара ; Барнаул : БГПУ, 2005. - С. 140-148 (0,6 печ. л.).

40.Габдуллина, В.И. К вопросу об источниках романа А.П. Чехова «Драма на охоте» (текст и претекст) // Духовное наследие и современная культура : текстология, освоение и изучение : матер, междунар. науч. симпозиума. - Ал-маты : Институт литературы и искусства им. М.О. Ауэзова МОИ РК, 2006. - С. 235-240 (0,5 печ. л.).

А\.Габдуллина, В.И. Тема Пушкина в авторском дискурсе «Дневника писателя» Ф.М. Достоевского // Пушкин - Абай и казахская литература : матер, междунар. науч. конф. - Алматы : Институт литературы и искусства им. М.О. Ауэзова МОН РК, 2006. - С. 447-457 (0,6 печ. л.).

42.Габдуллина, В.И. Авторский дискурс в Речи Достоевского о Пушкине (исследование и самоисследование) // Пушкин и Пушкинские традиции : матер, междунар. науч. конф. - Алматы : КазНПУ им. Абая, 2007. - С. 320-325 (0,6 печ. л).

43.Габдуллина, В.И. Евангельская мотивика и образность эпистолярного дискурса Ф.М. Достоевского // Dzenniki, notatniki í Iisty hisarzyrosyjskich. Druga konferencia z ciklu "Ego-dokument i literatura". Tezi referatow. - Warszawa, 2007. -S. 37-38(0,1 печ. л.).

44.Габдуллина, В.И. Позиция автора и формы ее воплощения: авторский дискурс в тексте Достоевского // Творчество МО. Ауэзова и диалог культур : матер, междунар. научно-практ. конф. - Семипалатинск : Семипалатинский унт им. М.О. Ауэзова, 2007. - С. 27-31 (0,5 печ. л.).

45.Габдуллина, В. И. Мотивная парадигма эпистолярного дискурса Ф.М. Достоевского периода политической ссылки // Теоретические и методические проблемы русской филологии на современном этапе : сб. матер, междунар. научно-практ. конф. - Семей : Семипалатинский гос. пед. ин-т, 2007. - С. 56-59 (0,4 п.л.).

46.Габдуллина, В.И. Евангельские мотивы и образы эпистолярного дискурса Ф.М. Достоевского // Человек в пространстве и времени : сб. ст. по матер, всеросс. науч. конф. с междунар. участием «Человек и мир человека». - Барнаул ; Рубцовск : Изд-во Алт. гос. ун-та, 2008. -С. 510-519 (0,7 печ. л.).

Подписано в печать 29.10.2008 г. Обьем 2,7 уч.-изд. л. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Гарнитура Times New Roman. Тираж 100 экз. Заказ № 135. Отпечатано в типографии «Концепт», 656049, г. Барнаул, пр-т Социалистический, 85, т/ф.: (3852) 36-82-51

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Габдуллина, Валентина Ивановна

ВВЕДЕНИЕ.

Глава 1. ПРОБЛЕМА АВТОРСКОГО ДИСКУРСА

В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО.

1.1. Автор и художественный текст: проблема автора в творчестве Достоевского в историко-литературной перспективе.

1.2. Притчевая стратегия авторского дискурса.

1.3. Диалог с читателем как авторская установка.

1.4. Система кодов и мотивов авторского дискурса.

Глава 2. ПРИТЧА О БЛУДНОМ СЫНЕ: БИОГРАФИЧЕСКИЙ И ЕВАНГЕЛЬСКИЙ КОДЫ

АВТОРСКОГО ДИСКУРСА ДОСТОЕВСКОГО.

2.1. Евангельская мотивика и образность эпистолярия Достоевского.

2.1.1. Мотив выбора «трудной дороги» в письмах 40-х годов.

2.1.2. Евангельский код писем ссыльного писателя.

2.1.3. Стихотворные послания из ссылки: система мотивов и кодов в контексте эпистолярного дискурса.

2.2. Евангельский контекст публицистики Достоевского.

2.2.1. Авторский дискурс «Петербургского текста»: начало пути.

2.2.2. «Блудный сын» и «русский бездомный скиталец»: евангельский код публицистики Достоевского.

2.2.3. Россия и Европа в притчевой парадигме авторского дискурса.

Глава 3. РОМАНЫ ДОСТОЕВСКОГО:

ПРИТЧЕВАЯ СТРАТЕГИЯ АВТОРСКОГО ДИСКУРСА.

3.1. Становление притчевой стратегии.

3.1.1. Притчевая основа романа «Униженные и оскорбленные».

3.1.2. Притчевое начало в нарративе повести «Записки из подполья»

3.1.3. Искушения героя в романе «Игрок».

3.1.4. Притчевая стратегия повествования в романе «Преступление и наказание»: от замысла к воплощению.

3.2. «Восстановление погибшего человека»: искушение — покаяние - воскресение.

3.2.1. Мотив искушения в парадигме притчевой стратегии.

3.2.2. Земные искушения героев романа «Идиот».

3.2.3. Мотив договора с дьяволом в контексте притчевой стратегии.

3.2.4. Покаяние: семиотика жеста - поклон и поцелуй.

3.2.5. Воскресение: мифологема Дома в притчевой парадигме авторского дискурса.

Глава 4. «АВТОКОММЕНТАРИИ» И «САМОИССЛЕДОВАНИЕ»:

АВТОРСКИЙ ДИСКУРС В «ДНЕВНИКЕ ПИСАТЕЛЯ».

4.1. Авторская концепция личности писателя.

4.1.1. Художник - «учитель общества».

4.1.2. Диалог с Л. Толстым и проблема ответственности художника.

4.1.3. Герой как выразитель идей автора

Толстой и Левин, Тургенев и Потугин, Достоевский и Зосима).

4.1.4. «Не хлебом единым.»: авторский дискурс в статьях о Жорж Санд.

4.1.5. Поэт как «дитя века»: личность Некрасова в трактовке Достоевского.

4.2. Поэт — пророк: авторский дискурс в Речи Достоевского о Пушкине («прекровенная» исповедь и «самоисследование»).

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Габдуллина, Валентина Ивановна

В литературоведении конца XX - начала XXI вв. усилился интерес к духовному содержанию русской литературы, который актуализировал исследование влияния проблематики и поэтики Священного Писания на мировоззрение и художественное творчество русских классиков. Проблема «Русская литература и религия» объединила вокруг себя многих современных литературоведов, занятых изучением различных форм взаимодействия художественного и «евангельского текста»1. Результатом указанного подхода стало прочтение русской литературы как содержащей многослойный библейский подтекст, духовные смыслы которого обнаруживаются посредством анализа библейских реминисценций на мотивном, сюжетном, образном уровнях текста.

Интерес Достоевского к евангельской тематике неоднократно отмечался в литературоведении и, особенно в последние десятилетия, становился предметом специального внимания2. В истории изучения Достоевского дела

1 См., например, сборники: Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994 (а также выпуски: 2 (1998 г.); 3 (2001 г.); 4 (2005 г.); 5 (2008 г.); Русская литература и христианство. СПб., 1994; Русская литература и христианство. СПб., 1996; Русская литература XIX века и христианство. М., 1997; Русская литература и религия. Новосибирск, 1997 и др.; христианские корни русской литературы подробно проанализированы во вступительной главе монографии: Кошемчук Т. А. Русская поэзия в контексте православной культуры. СПб., 2006. С. 3-176.

2 Методологическое обоснование современной интерпретации творчества Достоевского в контексте его религиозно-этических исканий см. в статье В. Г. Одинокова: Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и JI. Н. Толстого // Русская литература и религия. Новосибирск, 1997. С. 95-153. См. также: Звозников А. А. Достоевский и православие: предварительные заметки // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск. 1994; Захаров В. II. О христианском значении основной идеи творчества Достоевского // Достоевский в конце XX в. М., 1996. С. 137-147; Есаулов И. А. Пасхальный архетип в поэгике Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Вып. 2. Петрозаводск, 1998. С. 348-362; Ермилова Г. Г. Христология Достоевского // Достоевский и мировая культура. СПб., 1999. № 13. С. 37-44; Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999; Сальвестрони С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. СПб., 2001; Иванов В. В. «Воплощение идеального образа» как поэтический принцип христолись попытки определить сверхидею, лежащую в основе поэтической общности всех созданных писателем произведений. Младший современник Достоевского, философ и критик В. С. Соловьев писал: «Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал о и к которому стремился всю жизнь» (Курсив автора. — В.Г.). Философская критика начала XX в. указала на идею Бога как важнейшую для понимания картины мира, созданной Достоевским. Вяч. Иванов называл реализм Достоевского «его верою», содержащей в себе «постулат Бога как реальность»4. Такие мыслители, как Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. В. Розанов, Д. С. Мережковский, Н. О. Лосский и др. раскрыли духовную основу мировоззрения Достоевского. «Искусство Достоевского всё - о глубочайшей духовной действительности, о метафизической реальности, оно менее всего занято эмпиг рическим бытом», - утверждает Н. А. Бердяев . По мысли Д. Мережковского: «Жизнь духа, отрицание и утверждение Бога у Достоевского есть вечно кипящий родник всех человеческих страстей и страданий. Поток самой действительной, самой "живой жизни", низвергаясь только с этих именно высочайших ледяных вершин метафизики и религии, приобретает для него ту силу страсти, силу действия, неудержимую стремительность, которая влечет его к трагической катастрофе или разрешению, к падению в пропасть или центризма у Ф. М. Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. тр. Петрозаводск, 2005. Вып. 4. С. 224 - 333 и др.

3 Соловьев В. С. Три речи в память Достоевского (1881-1883) // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М., 1990. С. 32.

4 Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. С.179.

5 Бердяев Н. А. Смысл творчества. М.; Харьков, 2002. С. 393. полету»6.

Во второй половине XX в. этот вопрос о философско-религиозном мировоззрении Достоевского и его художественном воплощении активно обсуждался в западной русистике рядом исследователей7, труды которых стали доступны для русского читателя в последнее десятилетие XX - начале XXI столетия, особенно благодаря переводам исследований западных философов и литературоведов и появлению выпусков серии «Современная западная русистика». Большое значение в интерпретации философии Достоевского, с точки зрения его понимания идеи Бога, сыграла работа Р. Лаута, во многом опирающегося на русскую философскую критику начала XX в. Рассмотрев «метафизическую свободу, с одной стороны, и всеобщий синтез с Богом и в Боге - с другой, суть две противоположные идеи, с которыми развивается человечество», вылившиеся в «негативную» и «позитивную» философию Достоевского как составляющие его метафизики, автор приходит к выводу, что самая сильная сторона Достоевского - его «положительная философия», утверждающая идеал братской любви и человеческого единения8.

В конце XX века литературоведение заговорило о религиозности Достоевского как о важнейшей составляющей его этико-эстетической концепции: «Религиозность его проявлялась в разных планах, в том числе и социально-общественном, но главное направление творческих поисков определилось нравственным идеалом, который он нашел для себя в Священном Писании»9. По наблюдению В. Г. Одинокова, «выстраивая эпизоды и сцены, создавая образы-характеры, детерминированные средой, писатель органично "вживлял" в этот реалистический контекст тексты из Священного Писания». При этом Евангелие «было для Достоевского высшим авторитетом, с помо

6 Мережковский Д. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995. С. 112.

7 Несомненный интерес представляет работа Г. Хетсо, не переведенная на русский язык, в которой впервые проанализированы пометы Достоевского на страницах принадлежащего ему экземпляра Нового Завета (Kjetsaa G. Dostoevsky and His New Testament. Oslo, 1984).

8 Лаут P. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. С. 407.

9 Одиноков В. Г. Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. С. 97-98. щыо которого осмысливалась и оценивалась жизненная прагматика»10.

Однако среди литературоведов нет единства в понимании религиозности Достоевского. Так, например, А. А. Звозников считает: то, что «романы Достоевского переполнены цитатами и сюжетами из Евангелия» ещё не является свидетельством его веры: «.это всего лишь свидетельства его интереса к христианской вере, но не проявления личной веры писателя»11. Это утверждение исследователя вытекает из его мысли: «Достоевский выразил насущную мысль века — личную связь атеизма и веры, поставил духовную задачу, которая так и осталась невыполнимой ни для него самого, ни для его героев»12.

Подобное отношение к духовному содержанию произведений Достоевского и к оценке его собственного понимания вопросов религии, обсуждаемых его героями, неправомерно умаляют роль авторской духовно-нравственной позиции, воплотившейся в его художественном мире. Слова Достоевского, которые в последнее время все чаще интерпретируются как свидетельство внутренней двойственности художника, не решившего для себя главного вопроса, над которым бьются его герои, - вопроса о существовании Бога: «Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов про

13 тивных» (28/1, 237) , - прежде всего о необходимости веры для человека. Эту жажду веры писатель выстрадал и пронес «через горнило сомнений», этой жаждой веры он наделяет своих героев, приводя их к признанию высшей божественной Красоты, которая, по убеждению писателя, «спасет мир». Как замечает В. Г. Одиноков, Достоевский стремился «к постижению и во

10 Там же. С. 149.

11 Звозников А. А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. Минск, 2001. С. 137-138.

12 Там же. С. 135.

13 Ссылки делаются по изданию: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. JL, 19721990. При цитатах в скобках арабскими цифрами через запятую указываются том и страница, для томов 28-30 - также номер полутома. Текст Достоевского дается курсивом, выделенное Достоевским - подчеркивается, выделенное полужирным шрифтом принадлежит автору диссертации. площению в своих произведениях "высших реальностей", по определению С. Н. Булгакова. В этом плане его реализм можно назвать реализмом в "высшем смысле"»14, как сам писатель определял свой художественный метод (27, 65).

В работах исследователей последних лет наметился устойчивый интерес к обсуждению проблемы творческого метода Ф. М. Достоевского. С точки зрения С. М. Телегина и Б. С. Кондратьева реализм Достоевского - это «мифологический реализм»15. С учетом мифопоэтической традиции рассматривает роман Достоевского В. Н. Топоров16. Литературоведение рубежа XX -XXI вв. выдвинуло идею об общем философском или мифологическом сюжете, в который выстраиваются все произведения Достоевского. По мнению Б. С. Кондратьева, «все романы Достоевского имеют общий мифологический I сюжет», «составляют как бы единый миф о России» . В трактовке К. А. Сте-паняна, «реализм в высшем смысле» — такой способ воссоздания действительности, «при котором метафизическая реальность - именно реальность — постоянно просвечивает сквозь происходящее; воссоздаваемая действительность становится частью мира, центром которого является Бог» (Курсив автора. - В. Г.)18.

Более радикально смотрит на природу творчества Достоевского исследователь И. П. Смирнов, утверждая, что «текст Достоевского - постлитература и долитература, не "мифопоэтический роман" в смысле В. Н. Топорова, но мифомепоэтический нарратив о божеском в человеке»19.

14 Одиноков В. Г. Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и JI. Н. Толстого. С. 148.

15 Телегин С. М. Жизнь мифа в художественном мире Достоевского и Лескова. М., 1995; Кондратьев Б. С. Мифопоэтика снов в творчестве Достоевского: Автореф. дис. . докт. филол. наук. Волгоград, 2002.

16 Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтическо-го.М., 1995.

17 Кондратьев Б. С. Мифопоэтика снов в творчестве Достоевского. С. 15.

18 Стеианян К. Юродство и безумие, смерть и воскресение, бытие и небытие в романе «Идиот» // Роман Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. Сб. работ отечественных и зарубежных ученых. М., 2001. С. 146.

19 Смирнов И. П. Преодоление литературы в «Братьях Карамазовых» и их идейные источники // Die Welt der Slaven XLI. 1996. S. 286.

Другая версия трактовки художественного метода Достоевского - интерпретация его как «христианского реализма»: «Христианский реализм — это реализм, в котором жив Бог, зримо присутствие Христа, явлено откровение Слова»20. По мнению исследователя христианского реализма в русской литературе В. Н. Захарова, «Достоевский был первым, кто в своем творчестве сознательно поднялся до высот христианского реализма, назвав его "реализ

21 мом в высшем смысле"» . О евангельском прасюжете романов «пятикнижия» Достоевского пишет А. Б. Криницын, подчеркивая, что ряд сюжетных реалий, не поддающихся логической и психологической мотивации, «понятны только в своей соотнесенности с основным евангельским сюжетом романа, который, <.> воплощаясь и преломляясь в сюжете, начинает функционировать как миф, с его необъяснимостью и фатальной необходимостью, в которых сюжеты романов "пятикнижия" и черпают энергию своего развития»22. Как замечает В. В. Борисова, оценивая состояние изучения христианских аспектов мировидения и поэтики Ф. М. Достоевского, современное дос-тоевсковедение пришло к «сопряжению религиозно-метафизического, онтологического и поэтологического подходов»23.

Христианские истоки творчества Достоевского рассматривали многие исследователи. Так, по мысли Р. Г. Назирова, принцип полифонизма, который М. М. Бахтин связывает с традициями античной и западноевропейской средневековой литературы и фольклора, наблюдается в Евангелии, авторитет которого был особенно значим для Достоевского в послекаторжный период его творчества: «Из Евангелия можно сделать вывод: равно истинными могут

20 Захаров В. Н. Христианский реализм в русской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX вв.: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. трудов. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 16. Там же.

22 Криницын А. Б. О евангельском прасюжете романов «пятикнижия» Ф. М. Достоевского // Криницын А. Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф. М. Достоевского. М., 2001. С. 337.

23 Борисова В. В. Христианские аспекты мировидения и поэтики Ф. М. Достоевского: современное состояние изучения // Достоевский и современность: Материалы XXII Международных Старорусских чтений 2007 года. Великий Новгород: Новгородский музей-заповедник, 2008. С. 33. быть четыре различных взгляда на одну и ту же судьбу или лицо. Именно евангельское сочетание четырех "нераздельных и неслиянных голосов" явилось источником полифонизма Достоевского»24.

Влияние поэтики Библии проявилось в художественном мире Достоевского, по наблюдениям современного литературоведения, в сфере повествования и проблематики (Р. Г. Назиров, В. Г. Одиноков, В. Н. Захаров, А. Б. Криницын, А. Е. Кунильский, Е. Г. Новикова), в особенностях характерологии и антропологии (Т. А. Касаткина, Г. Г. Ермилова, В. В. Иванов, К. А. Степанян), в онтологичности слова, (Т. А. Касаткина), в христианском хронотопе (В. Н. Захаров), пасхальном архетипе и идее соборности (И. А. Есаулов), в притчевом архетипе, в частности мотиве блудного сына (А. В. Чернов, В. А, Михнюкевич, Ю. В. Шатин, Ф. Б. Тарасов, Т. И. Печерская).

Следует отметить позицию Е. Г. Новиковой в исследовании механизмов включения евангельского текста в авторский текст и принципов их взаимодействия между собой, в результате чего, по мнению исследователя, возникает «особый тип организации текста» - «художественный текст с включенным в него библейским текстом, с библейской цитатой» - «текст-контакт»25. С учетом ценностной смысловой иерархии при взаимодействии евангельского и авторского текстов, Е. Г. Новикова рассматривает отношения между ними как «акт коммуникации», «взаимо-отношение, взаимодействие двух текстов»26. Таким образом, в центре внимания исследователя находится процесс «вписывания» евангельского текста в авторский текст в эпизодах, когда возникает непосредственный «контакт» между ними.

В связи с изучением природы авторского дискурса Достоевского возникает необходимость в исследовании не только отдельных эпизодов, в которых происходит «контакт» авторского и евангельского текстов; процесс их

24 Назиров Р. Г. Проблема художественности Ф. М. Достоевского // Творчество Достоевского. Искусство синтеза. Екатеринбург, 1991. С. 137.

25 Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999. С.5.

26 Там же. С. 9. взаимодействия необходимо исследовать на уровне авторской стратегии, ориентированной на евангельское Слово как образец создания коммуникативной системы27.

В формах воплощения авторской позиции в произведениях Достоевского влияние Евангелия проявилось в той роли, которую автор отводит посредникам своего слова - рассказчикам и героям, наделенным сознанием, близким автору и проповедующим его идеи, подобно тому, как в Евангелии Благая Весть боговдохновенна и передается апостолами. При этом автор полностью не сливается с рассказчиками, повествователями и героями, каждому из них он дает лишь часть своего знания, обладая неким синтезом идей, позволяющим ему создавать художественную картину мира. Показательно в этом отношении название статьи А. Жолковского - «Быть или не быть Богом: К одному парадоксу авторской власти у Достоевского», - в которой исследователь, признавая за автором «роль творца», видит в разработке «родства с собственными персонажами» сознание автором «неизбежной человеческой ограниченности»" . Безусловно, Достоевский создавал своих героев «по своему образу и подобию», воплощая в разных персонажах изгибы своей собственной души (об этом заставляет задуматься, например, тот факт, что Достоевский дал свое имя самым несимпатичным своим героям - Федьке Каторжному и Федору Павловичу Карамазову). Однако, отношение автора, как высшей нравственной инстанции, к этим героям не вызывает сомнения. Плюрализм авторского сознания ограничен константой «.божьей правды», авторитет которой для автора, несомненно, важен, каким бы сомнениям ни подвергали ее герои.

Помимо Евангелий на художественный мир Достоевского оказали влияние и другие религиозные произведения и жанры, на что неоднократно

27 О коммуникативной стратегии притчи см.: Тюпа В. И. Грани и границы притчи // Традиция и литературный процесс. Новосибирск. 1999. С. 381-387; Кузнецов И.В. Коммуникативная стратегия притчи в русских повестях XVII - XIX веков. Новосибирск, 2003.

28 Жолковский А. Быть или не быть Богом: К одному парадоксу авторской власти у Достоевского // Автор и текст. СПб., 1996. С. 235. указывалось в литературоведении. В качестве жанровых образцов повествовательных форм и источников мотивов и образов у Достоевского рассматривались жития и апокрифы (Д. С. Лихачев, В. Е. Ветловская, И. А. Слизина), труды святых отцов (С. Сальвестрони), ветхозаветные книги (Т. А. Касаткина, И. Д. Якубович, М. А. Ионина). Всё это, безусловно, важно и открывает онтологические глубины содержательного и формального планов произведений Достоевского, однако, с точки зрения особенностей авторской стратегии писателя, в первую очередь, необходимо обратить внимание на форму и содержание притчевого дискурса.

В качестве научной гипотезы выдвигается мысль, что в организации авторской повествовательной стратегии в произведениях Достоевского, в первую очередь, сказалось влияние притчи, что, как будет показано ниже, связано, прежде всего, с пониманием Достоевским современного «развитого человека» как «блудного сына» - «скитальца в родной земле», изображение духовной драмы которого вызвало интерес писателя к притчевому слову.

Актуальность диссертации обусловлена, во-первых, полемикой вокруг вопроса об авторской позиции Ф.М. Достоевского, во-вторых, обострившимся интересом современного литературоведения к проблемам нарративных стратегий и, в-третьих, дискуссионностью проблемы функционирования евангельского текста в русской литературе и в произведениях Достоевского.

Объектом исследования является текст Достоевского в его художественном, публицистическом, эпистолярном и документально-биографическом воплощении. В поле зрения автора диссертации находится все творчество Достоевского в его хронологической перспективе от ранних произведений к последним романам и выпускам «Дневника писателя».

Материалом исследования являются художественные произведения Достоевского (а также подготовительные материалы к ним), написанные в разные периоды его творчества: ранние романы и повести писателя («Бедные люди», «Двойник», «Неточка Незванова»), а также произведения, написанные в конце 1850 - начале 1860-х гг. («Дядюшкин сон», «Село Степанчиково и его обитатели», «Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Игрок»). Во второй главе особое место отводится стихотворениям «На европейские события в 1854 году», «На первое июля 1855 года» и <На коронацию и заключение мира>, которые рассматриваются в контексте эпистолярного наследия писателя периода сибирской ссылки. Главное внимание уделено в диссертации анализу романов, открывающих «великое пятикнижие» Достоевского, — «Преступление и наказание» и «Идиот»; романы «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы» рассматриваются с точки зрения типологии отдельных фаз архетипического сюжета, получивших воплощение в их нарративной структуре. Публицистический пласт текста Достоевского представлен в диссертации фельетонами 40-х гг. («Зубоскал», «Петербургская летопись»), рядом статей 60-х гг. («Книжность и грамотность», «Зимние заметки о летних впечатлениях» и др.); основное внимание уделено анализу глав «Дневника писателя» за 1873, 1876 - 1877, 1880, 1881 гг. В качестве документально-биографического материала для анализа привлекаются письма Достоевского, а также автобиографические заметки писателя и мемуарные свидетельства.

Вопрос о притчевой стратегии авторского дискурса находится на пересечении двух активно обсуждающихся в достоевсковедении литературоведческих проблем: функционирования в художественно-публицистической системе писателя «евангельского текста» и форм воплощения авторской позиции в тексте Достоевского — что в совокупности и представляет предмет исследования.

Цель диссертационного исследования:

Исследование притчевой стратегии авторского дискурса направлено как на анализ формальной стороны организации повествовательно-коммуникативной системы текста Достоевского, так и на выяснение содержательного плана авторского дискурса, связанного с духовными и мировоззренческими установками и представлениями писателя.

Задачи исследования:

1. обозначить проблему авторского дискурса в связи с исследованием вопроса о формах авторского присутствия в произведениях Достоевского, разработать терминологический аппарат исследования притчевой стратегии авторского дискурса в тексте Достоевского, выработать методику анализа;

2. рассмотреть трактовки проблемы функционирования «евангельского текста» в тексте Достоевского и обосновать правомерность исследования притчевой стратегии авторского дискурса как повествовательно-коммуникативной установки концепированного автора в результате усвоения им притчевого начала, повлиявшего на формы и содержание авторского высказывания;

3. исследовать креативный уровень авторского дискурса Достоевского представленный системой кодов, среди которых на первый план выступают биографический, философско-идеологический и евангельский коды, наиболее полно отражающие личностные установки автора;

4. рассмотреть мотивную парадигму притчевой стратегии авторского дискурса биографического текста Достоевского на материале эпистолярного наследия писателя 1840 - 1850-х гг.; сделать анализ стихотворных посланий Достоевского из ссылки (1854 — 1855 гг.) в контексте эпистолярного дискурса писателя с учетом общей системы мотивов и кодов (биографического, евангельского, «пушкинского»);

5. проанализировать евангельский контекст публицистики Достоевского с учетом динамики его философско-идеологической концепции, выявить архетипические (притчевые) корни определения типа современного «развитого человека» как «русского бездомного скитальца», используя в качестве инструмента прочтения публицистики Достоевского евангельский код;

6. исследовать притчевую стратегию авторского дискурса на материале художественного творчества Достоевского 1860 - 1870-х гг.; описать становление притчевой стратегии авторского дискурса в произведениях начала 60-х гг. («Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Игрою)) как примету складывающейся концепции «почвенничества» в её художественном воплощении;

7. проанализировать притчевую стратегию повествования в романе «Преступление и наказание» в аспекте динамической поэтики, а также рассмотреть фазы архетипического сюжета (;искушение — покаяние — воскресение), получившие воплощение в сюжетных коллизиях произведений «великого пятикнижия» Достоевского;

8. сделать анализ материалов «Дневника писателя» с точки зрения воплощения авторской концепции личности писателя как выразителя идей времени и носителя высшего духовного идеала, реализованной в процессе самоанализа автора в подтексте диалога с писателями-современниками (JI. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, Н. А. Некрасовым, Жорж Санд);

9. исследовать формы воплощения притчевой стратегии авторского дискурса в главах «Дневника писателя», посвященных Н. А. Некрасову и А. С. Пушкину.

Методология исследования. Методологическую базу исследования составил подход к анализу текста, учитывающий авторскую интенцию, предполагающий изучение целостности авторского текста, под которым понимается совокупность всех созданных писателем произведений в их жанровом многообразии, объединенных развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе. Указанный подход предполагает привлечение для анализа методик, позволяющих провести многоуровневое исследование содержательной и формальной стороны текста. Опорным для диссертационного исследования стал феноменологический подход в рамках историко-типологического метода, позволяющий уловить общую сущность явлений, воплощенных в самых разнообразных жанрово-поэтических формах; важную роль для решения поставленных в исследовании задач сыграли принципы мотивного анализа и нарратологии, структурно-семиотического и биографического методов.

Теоретической основой для изучения авторского дискурса Достоевского стали положения, выдвинутые М. М. Бахтиным, Ю. М. Лотманом, В. В. Виноградовым, Б. О. Корманом, В. Е. Ветловской, В .А. Свительским, Р. Г. Назировым, Е. Фарыно, Р. Бартом, М. Фуко, В. Шмидом, Р. Бэлнепом, А. Жолковским; проблема взаимодействия «евангельского текста» с авторской поэтической системой освещается с опорой на исследования К. В. Мочуль-ского, В. Н. Захарова, В. Г. Одинокова, Т. А. Касаткиной, Е. Г. Новиковой, JI. Алена, Р. Лаута, С. Сальвестрони; исследование мотивной парадигмы прит-чевой стратегии авторского дискурса опирается на идеи в области мотивного анализа и нарратологии А. Н. Веселовского, В. Я. Проппа, Б. В. Томашев-ского, О. М. Фрейденберг, развитые в теоретических исследованиях Б. М. Гаспарова, С. С. Аверинцева, Н. Д. Тамарченко, Е. К. Ромодановской, В. И. Тюпы, Ю. В. Шатина, И. В. Силантьева.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Авторская концепция, отражением которой является совокупность произведений Достоевского, реализуется в авторском дискурсе как «синтезе художественной и поэтической идеи» (Ф. М. Достоевский), репрезентирующем идеологические, эстетические и духовно-нравственные установки писателя различными способами, в том числе и через систему кодов и сквозных мотивов, организующих биографию и творчество писателя в единый текст.

2. Креативный уровень авторского дискурса Достоевского представлен системой кодов, среди которых на первый план выступают биографический, философско-идеологический и евангельский, наиболее полно отражающие личностные установки автора. При этом евангельский код коррелирует с философско-идеологическим и биографическим кодами как доминантный.

3. Евангельский текст, в частности, притча, входит в авторское сознание, влияя на характер авторского высказывания (как на его форму, так и на содержание), в результате чего возникают принципиально новые качества текста Достоевского: притчевая стратегия авторского дискурса как повествовательно-коммуникативная установка концепированного автора организует текст и метафизический подтекст, а также проявляется в сфере взаимоотношений автора с читателем как адресатом художественного высказывания.

4. Евангельская мотивика и образность писем Достоевского является отражением общего мировосприятия автора и находится в тесной взаимосвязи с художественным и публицистическим вариантами воплощения его духовного опыта. Эпистолярный дискурс становится местом первичного осмысления религиозной идеи, ее индивидуально-авторской адаптации, что обуславливает необходимость интегративного подхода при изучении наследия Достоевского. Прочтение писем из ссылки при помощи евангельского кода позволяет" обнаружить в них духовный подтекст, связанный с осмыслением Достоевским собственной биографии и биографии своего поколения в системе нравственных ценностей Священного Писания.

5. Сочетание евангельского кода с биографическим и его инвариантом — пушкинским кодом открывает путь к прочтению стихотворных посланий Достоевского из ссылки как одной из форм воплощения авторского дискурса, что позволяет представить реинтерпретацию «патриотических од» ссыльного писателя как произведений, отражающих его духовные переживания и умонастроения, свидетельствующие о становлении новой идеологической позиции, впоследствии оформившейся в «почвенничестве» 1860-1870-х годов.

6. В публицистическом дискурсе Достоевского обнаруживается притчевая парадигма, позволяющая установить связь почвеннической теории с христианской идеей прощения и восстановления «заблудшей души», которую писатель положил в основу своей историософской концепции. В идее отпадения «высшего общества» от своих корней и необходимости его возвращения в лоно почвы, в трактовке писателя, ясно проявляются структурные элементы евангельской притчи, которая многократно интерпретируется и трансформируется на эмпирическом и символическом уровнях сюжетов романов и в подтексте публицистических выступлений Достоевского. Собственно, почвенничество Достоевского - это публицистический вариант авторского алломотива, где «блудный сын» - русская интеллигенция - русский бездомный скиталец, покинувший свой Дом — почву и «расточивший имение свое» — духовное наследие нации, хранимое почвой — русским народом.

7. Притчевая стратегия авторского дискурса даёт себя знать на всех этапах создания художественного произведения: от возникновения замысла до его художественного воплощения. На стадии замысла поэтическая мысль Достоевского содержит «притчевое зерно», то есть представляет собой лаконично оформленное высказывание, где в свернутом виде сконцентрированы потенции двупланового повествования, которое оформляется на следующем этапе художественной обработки поэтической идеи автора.

8. В сюжетных коллизиях произведений романного «пятикнижия» Достоевского, в соответствии с авторской установкой на изображение процесса «восстановления погибшего человека», получили воплощение основные фазы архетипического сюжета {искушение — покаяние — воскресение), наиболее полно и последовательно реализованные в романе «Преступление и наказание» на всех этапах создания произведения, от замысла к каноническому тексту.

9. «Прекровенная» форма исповеди в «Дневнике писателя» явилась проявлением общей притчевой установки авторской стратегии Достоевского. Одним из важнейших аспектов многоуровневой поэтико-идеологической системы «Дневника писателя» является «самоисследование» автора, дающее ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Научная новизна диссертации заключается в исследовании притчевой стратегии авторского дискурса, ориентированной на евангельское Слово как образец создания коммуникативной системы, которая по-разному обнаруживает себя в художественных произведениях, публицистических статьях, черновиках, письмах.

Впервые предпринято комплексное исследование текста Достоевского, под которым понимается совокупность всех созданных писателем произведений (художественных и публицистических), а также подготовительных материалов к ним, наряду с письменными биографическими материалами (письмами и документальными свидетельствами), в их хронологической последовательности, объединённых развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе. Продемонстрированы принципы взаимодействия и взаимопроникновения биографического и евангельского пластов в авторском дискурсе Достоевского.

В качестве декодирующей системы в процессе анализа текста Достоевского выступают содержание и структура евангельской притчи о блудном сыне. На материале писем, публицистики и записных тетрадей Достоевского вскрыты архетипические основы образной системы почвеннической теории (в первую очередь, в интерпретации понятий почва, Дом, русский бездомный скиталец).

В письмах и публицистике, а также в нарративной структуре произведений Достоевского (как ранних, так и принадлежащих к «послекаторжному» периоду творчества), обнаружен мотивный комплекс, восходящий к сюжету притчи о блудном сыне, что позволяет рассматривать мотив блудного сына как сквозной, объединяющий все творчество писателя'в единый текст.

Теоретическая и историко-литературная значимость диссертационного исследования определяется, прежде всего, введением в научный оборот понятия «притчевая стратегия авторского дискурса» в связи с исследованием текста Достоевского, а также уточнением понятий «текст Достоевского» и- «авторский дискурс Достоевского». Методика анализа художественного текста, содержащаяся в работе, повышает шансы приблизиться к авторскому пониманию в процессе исследовательской интерпретации художественного произведения. Введение нового подхода намечает поворот в интерпретации динамики творческого развития Достоевского с учетом саморефлексии писателя.

Рекомендации об использовании результатов диссертационного исследования. Результаты и материалы исследования могут быть использованы в преподавательской деятельности: в лекционных теоретико-литературных и историко-литературных курсах, в спецкурсах и спецсеминарах по теории и истории русской литературы. Конкретные результаты применения предложенных подходов при анализе произведений Достоевского могут быть использованы в построении школьных и вузовских учебных программ и учебных курсов по русской литературе 19 века.

Апробации работы. Материалы и результаты диссертационного исследования использовались при чтении лекций, спецкурсов, дисциплин по выбору на филологическом факультете Барнаульского государственного педагогического университета.

Фрагменты исследования опубликованы в материалах международных конференций и научных сборниках и журналах в Барнауле, Новосибирске, Томске, Бийске, Кемерово, Самаре, Семипалатинске, Алматы, Варшаве. Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях, в частности на Международных научных.конференциях цикла «Культура и текст» (БГПУ, г. Барнаул, 1996 - 2006 гг.), а также Международных и Всероссийских конференциях: «Интерпретация художественного текста» (БиГПУ г. Бийск, 1997 г.); «Достоевский и мировая культура» (Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского, г. Семипалатинск, 2003 г.); «Славянская филология: история и современность» 3-4 июня

2004 г. (БГПУ, г. Барнаул); «Русская литература в современном культурном пространстве» (ТГПУ, г. Томск, 2004 г.); «Проблемы трансформации и функционирования культурных моделей в русской литературе» (ТГПУ, г. Томск,

2005 г.); «Интерпретация художественного произведения: сюжет и мотив» (Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск, 2005 г.); Шестых Филологические чтения, посвященных 70-летию НГПУ (НГПУ, г. Новосибирск, 2005 г.); «Нарративные традиции славянских культур (Средневековье и Новое время)» (Инс-т филологии СО РАН, г. Новосибирск, 2006 г.); Седьмых Филологических чтениях «История литературы как научная проблема» (НГПУ, г. Новосибирск, 2006 г.); «Воспитание читателя: теоретический и методический аспекты» (БГПУ, г. Барнаул, 2007 г.); «Эго-документ и литература»: «Дневники, записные книжки, письма русских писателей» (Инс-т русистики Варшавского университета, Польша, 2007 г.- стендовый доклад); «Литература в контексте культуры: сюжет и мотив» (Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск, 2007 г); «Достоевский и мировая культура» (Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского, г. Санкт-Петербург, 2007 г.); «Достоевский и современность» (Дом-музей Ф. М. Достоевского, г. Старая Русса).

В общей сложности по теме диссертационного исследования опубликовано 48 работ, среди них: 8 статей по теме диссертации опубликовано в изданиях, рекомендованных ВАК Минобрнауки России: «Вестник НГУ» (2004 г., 2005 г., 2007 г., 2008 г.), «Вестник ТГПУ» (2005 г.), «Вестник ТГУ» (2008 г.), «Сибирский филологический журнал» (2008 г.); учебное пособие «Мотив блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева» (2006 г.); монография «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского» (2008 г.) [Рец.: Кошемчук Т.А. О книге В.И. Габдуллиной «"Блудные дети, двести лет не бывшие дома": Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского» // Филология и человек : научный журнал. Барнаул, 2008. № 4. С. 183-186; Ананьева

С.В. Новая книга о Достоевском // Евразия: общественно-политический и литературно-художественный журнал. № 3. Алматы, 2008. С.114-117; То же // Голоса Сибири: литературный альманах. Вып. 8. Кемерово, 2008. С. 273-278].

Объем и структура диссертации.

Исследование состоит из Введения, четырех глав и Заключения.

Первая глава включает в себя историографию критической и литературоведческой разработки проблемы авторского присутствия в тексте Достоевского, а также теоретическое обоснование понятий «авторский дискурс», «текст Достоевского», историографический обзор изучения мотива блудного сына в нарративе произведений Достоевского и раскрытие содержания дефиниции «притчевая стратегия авторского дискурса».

Во второй главе представлен анализ эпистолярного наследия 1840 -1850-х гг. и публицистики Достоевского с точки зрения взаимодействия в тексте Достоевского биографического и евангельского кодов в сквозном мотиве блудного сына как примете содержательной стороны авторского дискурса.

Третья глава посвящена исследованию становления притчевой стратегии авторского дискурса в полифонической структуре произведений Достоевского начала 1860-х гг. и её функционирования в романах «великого пятикнижия».

В четвёртой главе на материале «Дневника писателя» рассматривается осмысление Достоевским проблемы личности писателя и вопроса воплощения авторской позиции в художественном произведении, а также исследуется притчевая стратегия авторского дискурса в главах «Дневника писателя», посвященных Н. А. Некрасову и А. С. Пушкину; анализируется один из важнейших аспектов многоуровневой поэтико-идеологической системы «Дневника писателя» - «самоисследование» автора, дающее ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского"

Выводы

В последней главе представлен один из возможных подходов к исследованию авторского дискурса Достоевского — «автокомментарии» и «самоисследование» как форма проявление авторского самосознания, которая реализуется, прежде всего, в процессе обсуждения на страницах «Дневника писателя» вопросов, связанных с проблемами литературного творчества.

В «Дневнике писателя» автором создается концепция писателя как общественно значимой личности, призванной быть выразителем нравственного самосознания народа, духовных идеалов своего времени и проводником высшей истины, постижение которой является, по Достоевскому, важнейшей задачей художника. Концепция личности писателя, связанная как с утвердившимся в демократической критике идеалом художника как живого отголоска времени, его умственных и нравственных созерцаний (В. Г. Белинский, Ап. Григорьев), так и с пушкинским пониманием пророческой миссии поэта, смыкается с представлениями Достоевского о главной задаче искусства — проповеди идеи Милосердия.

В диалоге с Л. Н. Толстым и И. С. Тургеневым по вопросам художественного творчества креативный и референтный уровни авторского дискурса находятся в тесной взаимосвязи: в представленных в «Дневнике писателя» критических отзывах на романы «Анна Каренина», «Дворянское гнездо», «Дым», давая оценку художественным принципам писателей-современников, Достоевский излагает и собственную эстетическую программу, приоткрывает перед читателями механизмы психологического исследования душевной жизни своих героев. В «Дневнике писателя» обосновывается принцип интерпретации позиции автора посредством анализа характера, поступков и взглядов героя - таким образом соотносятся в «Дневнике писателя» Толстой и Левин, Тургенев и Потугин, что проясняет отношение самого Достоевского к вопросу воплощения взглядов автора в герое. Со страниц «Дневника писателя» эта проблема переносится в переписку Достоевского с издателем «Братьев Карамазовых», в которой проясняется характер взаимоотношений автора романа со своими персонажами — Иваном Карамазовым и Зосимой. По Достоевскому, автор, выводя перед лицо публики один из характеров времени (5, 99), должен представить его в надлежащем свете (24, 90), то есть выразить в какой-либо форме своё к нему отношение, подвести читателя к нравственной оценке изображенного типа.

Особое место отводится в «Дневнике писателя» оценке личности и деятельности Некрасова как художника, в судьбе которого наиболее ярко отразились противоречия эпохи. Эстетическая формула: поэт - «дитя века», выдвинутая Достоевским в одном из писем 1854 г. по отношению к самому себе, получает в главах «Дневника писателя», посвященных Некрасову, публицистическое обоснование и приобретает «всеобщий», универсальный характер.

Концепция личности художника, созданная Достоевским в его оригинальном издании, является одной из сторон этико-философской системы, во многом определившей внутреннюю природу «Дневника писателя». Мысли Достоевского о нравственном облике художника слова, его месте в мире и значении его деятельности в условиях всеобщего «разъединения» и «обособления», в контексте материалов «Дневника», воспринимаются как один из важных аспектов «исповедания веры» писателя. «Прекровенная» форма исповеди в «Дневнике писателя» явилась проявлением общей притчевой установки авторской стратегии Достоевского.

Притчевый характер авторского дискурса разносторонне проявился в единственном выпуске «Дневника писателя» за 1880 г., посвященном Пушкину. «Самоисследование» автора в Речи о Пушкине даёт ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Проблема авторского дискурса в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского является отдельной научной проблемой. Чрезвычайно любопытно было бы проанализировать формы воплощения авторского дискурса в различных жанровых элементах созданной писателем художественно-публицистической системы, где автор выступает то в роли фельетониста-парадоксалиста, то в роли литературного критика, то в качестве мемуариста или автора художественных миниатюр, то в роли оратора-пророка, выстраивая свой диалог с читателем, который за всеми этими ликами должен увидеть лицо автора и услышать его голос. Данная проблема может быть обозначена как перспектива дальнейшего исследования.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На протяжении всего творческого пути Ф. М. Достоевский стремился высказать свое Слово о мире, человеке и Боге. Евангелие было для него источником образов, тем, нравственных и философских коллизий, к которым писатель обращался в процессе художественного осмысления современной действительности. Текст Достоевского формируется на пересечении поэтического, философского и духовного дискурсов, в результате чего возникает уникальное по своей природе явление, обладающее ярко выраженными характеристическими чертами. Понятие «текст Достоевского» включает в себя синхронию «биографического текста» и «текста творчества», в том числе публицистического, находящихся в состоянии взаимопроникновения и объединенных авторским дискурсом, отражающим динамику творческого развития писателя.

В качестве доминантного кода, представляющего креативный уровень авторского дискурса Достоевского выступает евангельский (притчевый) код, взаимодействующий с биографическим и философско-идеологическим кодами как отражающими личностные, духовные и идеологические интенции автора. Рецептивный уровень авторского дискурса организует коммуникативную стратегию текста по отношению к читателю как реципиенту высказывания, вовлекаемому, подобно адресату притчи, в сферу диалогизированного авторского слова.

Предложенное в диссертации прочтение текста биографии и творчества Достоевского при помощи евангельского кода, рассматриваемого как доминанта креативного уровня авторского дискурса писателя, выдвигает на первый план проблему концепированного автора как носителя идеи, с которой он обращается к читателю.

Содержательная сторона авторского дискурса Достоевского, под которым понимается комплекс высказываний, репрезентирующих авторские интенции, его идеологические и эстетические установки, в первую очередь, связана с религиозными и историософскими взглядами писателя. Авторский дискурс явлен в тексте как в непосредственном слове автора, так и опосредовано - через систему аллюзий, сквозных мотивов, прочтение которых требует специального исследования.

Анализ текста Достоевского в его эпистолярном, публицистическом и художественном вариантах обнаруживает следы постоянного влияния на форму и содержание авторского высказывания евангельской притчи как многослойного дискурса, за эмпирическим повествовательным планом которого скрываются вечные духовные истины. Притчевая стратегия авторского дискурса обнаруживает себя в биографическом тексте (письма, мемуарные свидетельства) и в художественном и публицистическом творчестве писателя в создании многомерного, требующего дешифровки текста, содержащего различные смысловые пласты, по образцу и подобию евангельской притчи.

Евангельская притча вошла в авторский дискурс Достоевского как на содержательном, так и на формальном уровне. Герои Достоевского, подобно героям евангельских притч, причастны как быту, так и бытию, их поступки имеют как житейский, так и духовный смысл. Влияние притчевого начала проявилось в организации коммуникативной стратегии авторского дискурса в тексте Достоевского, устанавливающей особые отношения между писателем и читателем: автор оставляет за читателем право выбора, не навязывая ему свою идею, подводя его к ней путем активизации читательского восприятия через систему аллюзий, вскрывающих «подкладку» (выражение Достоевского) — метафизический подтекст — духовный план повествования.

Идея милосердия и восстановления «заблудшей дуиш», лежащая в основе почвеннической идеи Достоевского, восходит к новозаветному евангельскому архетипу, получившему воплощение в целом ряде евангельских текстов - евангельских сюжетах о прощении Христом блудницы и мытаря, притчах о потерянной драхме, о заблудшей овце и о блудном сыне. Мотив блудного сына - основной в евангельском коде авторского дискурса Достоевского, функционируя на разных уровнях идейно-художественной системы: в тексте биографии, в публицистике и художественных произведениях, — организует биографию и творчество писателя как единый текст. В связи с этим особое значение для дешифровки авторского дискурса имеет евангельский код, в категориях которого Достоевский осмысливает свою биографию, историческую судьбу своего поколения и собственную идеологическую позицию, получившую название «почвенничество».

Достоевский, в 1840 - 1850-х гг. позиционирующий себя как блудного сына, принадлежащего к поколению русской интеллигенции, оторвавшейся от своих корней, пройдя через испытания каторгой, приобщившей его в к народному миру (хотя и в специфических условиях «Мертвого дома»), проделывает путь, который, по его убеждению, должно пройти все русское оторвавшееся от своих корней общество: от обособления от народа - к его живой жизни. В проповеди этой идеи писатель видел свое высшее назначение, осознав в конце жизни свою писательскую миссию как пророческую.

Формирование и воплощение авторского дискурса в тексте Достоевского проходит несколько этапов. В письмах и записных тетрадях писателя зафиксирована начальная стадия зарождения идеи, её осмысление и адаптация, в которых явственно обнаруживается притчевое зерно, прорастающее впоследствии в развернутое художественное повествование или публицистические рассуждения автора. Комплексное исследование текста Достоевского позволяет обнаружить в раннем эпистолярном дискурсе истоки идеи, увенчавшей духовные искания писателя и окончательно оформившейся в Пушкинской речи (1880 г.) в обращении к «русскому бездомному скитальцу» с призы волг смирить свою гордость и потрудиться на родной ниве.

В романах «великого пятикнижия» Достоевский изображает духовные искания пореформенного поколения «русских мальчиков», проблема нравственного самоопределения которого осложнилась тем, что «самые отцы и родоначсигъники» «смеются уже над тем, во что, может быть, еще хотели бы верить их дети» (13, 454). Герой романа «Подросток» Аркадий Долгорукий заявляет, ссылаясь на авторитет Библии: «Когда требуют совесть и честь, и родной сын уходит из дому. <.> А это еще в Библии дети от отцов уходят и свое гнездо основывают. Коли идея влечет. коли есть идея! Идея главное, в идее все.» (13, 131). Указанный в статье И. Д. Якубович1 ветхозаветный контекст этой цитаты имеет и другой источник - притчу о блудном сыне; «русские бездомные скитальцы» Достоевского - носители идеи, которая влечет их из Дома, уводит от истины, от поля Отца. В судьбах своих героев Достоевский изобразил фазы отпадения от Бога (веры) и искушения плоти и духа. Через покаяние и воскресение проходят немногие, но этот исход указан автором — спасение и «восстановление» «русского бездомного скитальца» возможно только как возвращение его в Дом Отца - к духовным истокам, в парадигме идеологии Достоевского — к почве.

Этико-эстетическая концепция Ф. М. Достоевского, связанная с духовным содержанием притчи о блудном сыне, воплотилась во всех романах его «великого пятикнижия», получила теоретическое обоснование в публицистике (начиная с выступлений на страницах журнала «Время» и заканчивая «Дневником писателя») и нашла свое риторическое завершение в Пушкинской речи. В «Дневнике писателя» за 1880 г. разносторонне проявился притчевый характер авторского дискурса (императивная установка автора; наличие второго, иносказательного плана; система образов, заимствованных из Евангелия -русский бездомный скиталец (блудный сын), почва); таким образом, репрезентированы результаты процесса взаимодействия евангельского и авторского текстов, воплотившиеся в особого рода дискурсивной стратегии, рассматриваемой нами как притчевая стратегия авторского дискурса.

Евангельская притча о блудном сыне, наряду с другими библейскими образами и мотивами, становится неотъемлемой частью художественного

1 Якубович И. Д. Поэтика ветхозаветной цитаты и аллюзии у Достоевского: бытование и контекст//Достоевский. Материалы и исследования. Т. 17. СПб., 2005. С. 42-60. мира Достоевского, питая его публицистическую и поэтическую мысль и влияя на формы её воплощения. Одним из объяснений неослабевающего интереса к произведениям Достоевского все новых поколений читателей, очевидно, является притчевая природа авторского дискурса, выстроенного по законам коммуникативной стратегии евангельской притчи.

Исследование эксплицитных и имплицитных форм функционирования авторского дискурса в тексте Достоевского, репрезентирующего авторские интенции и идеологические и эстетические установки, с учетом его притчевой стратегии, представляется перспективным направлением в изучении творчества Достоевского, позволяющим трактовать его в парадигме мысли автора.

Список научной литературыГабдуллина, Валентина Ивановна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев, С. С. Притча / С. С. Аверинцев // Литературный энциклопедический словарь ; под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. М. : Сов. энциклопедия, 1987. - С. 305.

2. Автор и текст: сб. ст. ; под ред. В. М. Марковича и Вольфа Шмида. Петербургский сборник. СПб. : Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1996. - Вып. 2. -470 с.

3. Аксаков, К. С. Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» / К. С. Аксаков // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М. : Искусство, 1982. - С. 42 - 53.

4. Алексеев, А. А. Пасхальное / А. А. Алексеев, А. О. Храпова // Достоевский : эстетика и поэтика : Словарь-справочник ; науч. ред. Г. К. Щенни-ков. Челябинск : Металл, 1997. - С. 104- 105.

5. Аллен, Л. Достоевский и бог / Л. Аллен. СПб. : Журнал «Юность», 1993. -161 с.

6. Аллен, Л. Ф. М. Достоевский. Поэтика. Мироощущение. Богоискательство / Л. Аллен. СПб. : Logos, 1996. - 173 с.

7. Альтман, М. С. Достоевский :-По вехам имен / М. С. Альтман. Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 1975. - 280 с.

8. Альтман, М. С. Роман Белкина (Пушкин и Достоевский) / М. С. Альтман // Звезда. 1936. - № 9. - С. 195 - 204.

9. Антонович, М. А. Мистико-аскетический талант / М. А. Антонович II Достоевский в русской критике. М. : ГИХЛ, 1956. - С. 255 - 305.

10. Анциферов, Н. П. Душа Петербурга; Петербург Достоевского; Быль и миф Петербурга / Н. П. Анциферов. М. : Книга, 1991. - 89 с.

11. Арбан, Д. «Порог» у Достоевского (Тема, мотив, понятие) / Д. Арбан // Достоевский Ф.М. Материалы и исследования. Л. : Наука, 1976. - Вып. 2.-С. 19-28.

12. Архипова, А. В. Дворянская революционность в восприятии Ф.М. Достоевского / А. В. Архипова // Литературное наследие декабристов : сб. статей. Л. : Наука, 1975. - С. 219 - 246.

13. Аскольдов, С. А. Достоевский как учитель жизни / С. А. Аскольдов II О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов : сб. статей. М. : Книга, 1990. - С.252 - 263.

14. Балашов, Н. В. Иов «с подлейшими примечаниями»: что же читал Достоевский / Н. В. Балашов // Достоевский и мировая культура : альманах. -СПб. : Серебряный век, 1996. № 6. - С. 82 - 86.

15. Бальбуров, Э. А. Мотив и канон / Э. А. Бальбуров // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы : Сюжет и мотив в контексте традиции ; под ред. Е.К. Ромодановской. Новосибирск : Институт филологии СО РАН, 1998. - Вып.2. - С. 6 - 20.

16. Барт, Р. Избранные работы : Семиотика. Поэтика / Р. Барт М. : Изд. гр. «Прогресс», 1994. - 616 с.

17. Баршт, К. А. «Маленькая рама» эпистолярного романа : ранние письма Ф. М. Достоевского и «Бедные люди» / К. А. Баршт // Литературная учеба. -1982-№4.-С. 172-177.

18. Батюто, А. И. Незамеченные отклики на «Анну Каренину» в «Дневнике писателя» / А. И. Батюто // Достоевский. Материалы и исследования. — JI. : Наука, 1983.-Т. 5.-С. 132-141.

19. Бахтин, М. М. Из предыстории романного слова / М. М. Бахтин // Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М. : Ху-дож. лит., 1975. - С. 408 - 446.

20. Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. М. : Худож. лит., 1972. - 470 с.

21. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. М. : Искусство, 1979. - 416 с.

22. Бахтина, О. Н. Житие старца Зосимы в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» (проблема жанра) / О. Н. Бахтина // Достоевский и время : сб. ст. Томск : Изд-во Том. гос. ун-та, 2004. - С. 69-73.

23. Белинский, В. Г. Собр. соч. : в 9 т. М. : Худож. лит., 1981.

24. Белов, С. В. «Меня спасла каторга» : Повесть о Достоевском и петрашевцах / С. В. Белов. СПб. : Изд-во С-Петербург. гос. ун-та, 2000. - 147 с.

25. Бельчиков, Н. Ф. Достоевский в процессе петрашевцев / Н. Ф. Бельчиков. "-М. : Наука, 1971.-294 с.

26. Белянин, В. П. Психологическое литературоведение. Текст как отражение внутренних миров автора и читателя / В. П. Белянин. М. : Генезис, 2006. - 320 с.

27. Бердяев, Н. А. Откровения о человеке в творчестве Достоевского / Н. А. Бердяев // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. -М.: Книга, 1990.-С. 215-233.

28. Бердяев, Н. А. Смысл творчества / Н. А. Бердяев. М. ; Харьков : ACT : Фолио, 2002. - 679 с.

29. Бессмертная, О. Ю. Предки / О. Ю. Бессмертная, A. JI. Рябинин // Мифы народов мира : энциклопедия: в 2 т. М. : Сов. энциклопедия, 1988. - Т. 2. -С. 333 -335.

30. Библейская энциклопедия. Репринтное издание. - М. : Терра, 1990. -Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. Труд и издание Архимандрита Никифора. - М. : Типография А. И. Снегиревой, 1891.-902 с.

31. Библиотека Ф. М. Достоевского : Опыт реконструкции : научное издание ; сост. Н. Ф. Буданова и др. СПб. : Наука, 2005. - 338 с.

32. Бирон, В. С. Петербург Достоевского / В. С. Бирон. Л. : Тов-во «Свеча», 1991.-45 с.

33. Блинчевская, М. Я. Заметки к теме «Некрасов и Достоевский» (40-60-е) / М. Я. Блинчевская // Достоевский. Материалы и исследования. Л. : Наука, 1985. - Вып. 6. - С. 201 - 207.

34. Болотова, Н. С. Поэтическая картина мира и её изучение в коммуникативной стилистики текста) // Сибирский филологический журнал. 2003. - № 3-4. - С. 198-207.

35. Большакова, А. Ю. Теория архетипа на рубеже XX XXI вв. / А. Ю. Большакова // Вопросы филологии. - 2003. - № 1 (13). - С. 37 - 47.

36. Бонецкая, Н. К. «Образ автора» как эстетическая категория / Н. К. Бонец-кая // Контекст. 1985. Литературно-теоретические исследования. М. : Наука, 1986.-С. 241 -271.

37. Борисова, И. В. Поэтика зеркальности в повести Достоевского «Двойник» / И. В. Борисова, Г. П. Козубовская // Филологический анализ текста. -Барнаул : БГПУ, 1998. Вып. 2. - С.14 - 23.

38. Борисова, В. В. На rendez-vous с Европой (о романе Ф. М. Достоевского «Игрок») / В. В. Борисова // Достоевский и современность: Материалы XII Международных Старорусских чтений 1997 года. — Старая Русса, 1998. — С. 12-18.

39. Борисова, В. В. К проблеме мифологизма и историзма в критике и публицистике Ф. М. Достоевского / В. В. Борисова // Вопросы историзма в русской литературе XIX XX вв. - JI. : Наука, 1985. - С. 66 - 77.

40. Борисова, В. В. Национальное и религиозное в творчестве Достоевского (Проблема этно-конфессионального единства и многообразия) / В. В. Борисова // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 1997. — Т. 14. - С. 56-71.

41. Бражников, И. Внутри и снаружи. Истинный миропорядок в романе «Преступление и наказание» / И. Бражников // Достоевский и мировая культура : альманах. М. : Серебряный век, 2002. - № 17. - С. 17 - 43.

42. Буданова, Н. Ф. «Подпольный человек» в ряду «лишних людей» / Н. Ф. Буданова // Русская литература. 1976. - № 3. — С. 110 - 122.

43. Буданова, Н. Ф. Проблема «отцов» и «детей» в романе «Бесы» / Н. Ф. Буданова // Достоевский. Материалы и исследования. JI. : Наука, 1974. -Вып.1. - С. 164-188.

44. Буданова, Н. Ф. Заметки о Достоевском и Пушкине / Н. Ф. Буданова // Достоевский. Материалы и следования. СПб. : Наука, 2000. - Т. 15. - С. 214-227.

45. Буданова, Н. Ф. История «обращения и смерти» Ришара, рассказанная Иваном Карамазовым / Н. Ф. Буданова // Достоевский. Материалы и ис- , следования. СПб. : Наука, 1996. - Вып. 13. - С. 106 - 119.

46. Буданова, Н. Ф. От «общечеловека» к «русскому скитальцу» и «всечело-веку» (Лексические заметки) / Н. Ф. Буданова // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 1996. - Вып. 13. - С. 200 - 212.

47. Бэлнеп, Р. Л. Структура «Братьев Карамазовых» / Р. Л. Бэлнеп. СПб. :

48. Академический проект, 1997. 143 с.

49. Бэлнеп, P. JI. Генезис романа «Братья Карамазовы». Эстетические, идеологические и психологические аспекты создания текста / P. JI. Бэлнеп -СПб. : Академ, проект, 2003. 263 с.

50. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский. JL: Ху-дож. лит., 1940. - 175 с.

51. Ветловская, В. Е. Анализ эпического произведения: Логика положений («Тот свет» в «Преступлении и наказании») / В. Е. Ветловская // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 1997.-Т. 14 - С. 117-129.

52. Ветловская, В. Е. Анализ эпического произведения: Проблемы поэтики / В. Е. Ветловская. СПб. : Наука, 2002. - 213 с.

53. Ветловская, В. Е. «Идеал Мадонны» в «Братьях Карамазовых» / В. Е. Ветловская // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2000. -Т.15.-С. 395-326.

54. Ветловская, В. Е. «Хождение души по мытарствам» в «Преступлении и наказании» / В. Е. Ветловская // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2001. - Т. 16. - С. 97 - 117.

55. Ветловская, В. Е. «Хождение души по мытарствам» в «Преступлении и наказании» (Статья вторая) / В. Е. Ветловская // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2007. - Т. 18. - С. 143 - 160.

56. Ветловская, В. Е. Достоевский / В. Е. Ветловская // Русская литература и фольклор (вторая пол. XIX в.). Л. : Наука, 1982. - С. 12 - 75.

57. Ветловская, В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы» / В. Е. Ветловская. Л. : Наука, 1977. - 198 с.

58. Ветловская, В. Е. Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» / В. Е. Ветловская. СПб. : Пушкинский Дом, 2007. - 640 с.

59. Ветловская, В. Е. Роман Достоевского «Бедные люди» / В. Е. Ветловская. -Л. : Наука, 1988.- 160 с.

60. Викторович, В. А. Достоевский в обществе любителей духовного просвещения (Вступительная статья) / В. А. Викторович // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Серебр. век, 2004. - № 20. - С. 9 - 21.

61. Вересаев, В. В. Живая жизнь : О Достоевском, о Льве Толстом, о Ницше / В. Вересаев. М. : Республика, 1999. - 446 с.

62. Викторович, В. А. Четыре вопроса к Пушкинской речи / В. А. Викторович // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2005. - Т. 17. -С. 275-301.

63. Виноградов, В. В. Проблема образа автора в художественной литературе /

64. B. В. Виноградов // Виноградов В. В. О теории художественной речи. -М. : Высшая школа, 1971. С. 105 — 211.

65. Виролайнен, М. Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности / М. Н. Виролайнен. СПб.: Амфора, 2003 - 503 с.

66. Виролайнен, М. Н. Уход из речи, или Утрата как обретение / М. Н. Виролайнен // Парадоксы русской литературы. Петербургский сборник ; под ред. В. Марковича и В. Шмида. СПб. : Изд-во С.-Петербург, ун-та, 2001. -Вып. 3. - С. 105-116.

67. Волгин, И. Л. Возвращение билета : парадоксы национального самосознания. М. : Грааль, 2004. - 767 с.

68. Волгин, И. Л. Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом / И. Л. Волгин. -М.: Изд-во «Центр гуманитар, образов.», 1998. 656 с.

69. Волгин, И. JI. Нравственные основы публицистики Достоевского (Восточный вопрос в «Дневнике писателя») / И. Л. Волгин // Вестник АН СССР. Сер. Литературы и языка. 1971. - Т. 30. - Вып. 4. - С. 312 - 324.

70. Волгин, И. Л. Пропавший заговор: Достоевский и политический процесс 1849 года / И. Л. Волгин. М. : Либерия, 2000. - 703 с.

71. Волгин, И. Л. «Стихи не твоя специальность.» Достоевский как стихотворец / И. Л. Волгин // День поэзии. М. : Совет, пис., 1986. — С. 216 -219.

72. Волощук, Е. В. Художественный мир Ф. М. Достоевского (роман «Преступление и наказание») / Е. В. Волощук. Житомир : Тв.-проив. ценр «Олеся», 1991.-86 с.

73. Волынский, А. Л. Человекобог и Богочеловек // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М. : Книга, 1990. -С. 74-85.

74. Волынский, А. Достоевский / А. Волынский. СПб.: Изд-во ДНК, 2007. — 463 с.

75. Вышеславцев, Б. П. О любви и бессмертии // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1831 годов. М. : Книга, 1990. - С. 398-406.

76. Гаврилова, Ю. Ю. Миф автор - художественная целостность. Аспекты взаимосвязи / Ю. Ю Гаврилова, М. М. Гиршман // Проблема автора в художественной литературе. - Ижевск : Изд-во УГУ, 1993. - С. 56 - 63.

77. Гаспаров, Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX в. / Б. М. Гаспаров. М. : ОГИЗ, 1994. - 263 с.

78. Гачев, Г. Д. «Вещают вещи, мыслят образы» / Г. Д. Гачев. М. : Академический проект, 2000. - 496 с.

79. Гачев, Г. Д. Космос Достоевского / Г. Д. Гачев // Гачев Г. Д. Национальные образы мира. М. : Сов. пис, 1988. - С. 380 - 397.

80. Гачева, А. Г. Царствие божие на земле в понимании Ф. М. Достоевского / А. Г. Гачева // Евангельский текст в русской литературе ХУШ-ХХвеков :цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. Петрозаводск : ПетрГУ, 2005. - Вып. 4. - С. 312 - 323.

81. Гегель, Г. В. Ф. Феноменология духа / Г. В. Ф. Гегель // Гегель Г. В. Ф. Слово о сущем. М. : Наука, 2003. - 792 с.

82. Гиголов, М. Г. Типология рассказчиков раннего Достоевского (1845 -1865 гг.) / М. Г. Гиголов // Достоевский. Материалы и исследования. JI. : Наука, 1988.-Т. 8.-С. 3-20.

83. Гин, М. М. Достоевский и Некрасов: два миросозерцания / М. М. Гин. -Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1985. 156 с.

84. Гоголь, Н. В. Собр. соч. : в 8 т. / Н. В. Гоголь. М. : Правда, 1984. - Т. 7. -528 с.

85. Гончаров, И. А. Собр. соч.: в 8 т. / И. А. Гончаров. М. : Худож. лит., 1980.-Т. 6.-517 с.

86. Григорьев, Ап. Литературная критика / Ап. Григорьев. М. : Худож. лит., 1967.-628 с.

87. Григорьев, Д. Евангелие и Раскольников / Д. Григорьев // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. Петрозаводск : ПетрГУ, 2005. - Вып. 4-С. 296-301.

88. Громыко, М. М. Сибирские знакомые и друзья Ф. М. Достоевского / М. М. Громыко. Новосибирск : Наука, 1985. - 168 с.

89. Гроссман, Л. Библиотека Достоевского. По неизданным материалам : с приложением каталога библиотеки Достоевского / Л. Гроссман. Одесса, 1919.-58 с.

90. Гроссман, Л. Достоевский на жизненном пути. Вып. I. Молодость Достоевского. 1850 — 1850 / Л. Гроссман. - М. : Никитинские субботники, 1928.-225 с.

91. Гроссман, Л. Рулетенбург : Роман-биография / Л. Гроссман. М. : Захаров, 2002. - 286 с.

92. Гурьянова, Н. С. О монархизме Ф. М. Достоевского / Н. С. Гурьянова // Гуманитарные науки в Сибири. 1998 -№ 2.-С.7-13.

93. Гус, М. Идеи и образы Ф. М. Достоевского / М. Гус. М. : Худож. лит.,1962.-511 с. .

94. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. -М. : Русский язык, 1978 1880.

95. Дебрецени, П. Блудная дочь: анализ художественной прозы Пушкина / П. Дебрецени. СПб. : Академ, проект, 1996. - 398 с.

96. Джексон, P. JI. Искусство Достоевского: Бреды и ноктюрны / P. JI. Джексон. М. : Радикас, 1998. - 288 с.

97. Джексон, P. JI. Речь Алеши у камня : «целая картина» / P. JI. Джексон // Евангельский текст в русской литературе ХУШ-ХХвеков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. Петрозаводск : ПетрГУ, 2005. - Вып. 4.- С. 275 - 295.

98. Дилакторская, О. Г. Петербургская повесть Достоевского / О. Г. Дилак-торская. СПб. : Дмитрий Буланин, 1999. - 348 с

99. Днепров, В. Д. Идеи. Страсти. Поступки : из художественного опыта Достоевского / В. Д. Днепров. JI. : Сов. пис., 1978. - 382 с.

100. Добролюбов, Н. А. Литературная критика: в 2 т. / Н. А. Добролюбов Л. : Худож. лит, 1984. - Т. 2. - 520 с.

101. Долинин, А. С. Последние романы Достоевского. Как создавались «Подросток» и «Братья Карамазовы» / А. С. Долинин. М. ; Л. : Сов. пис.,1963.-344 с.

102. Достоевская, А. Г. Воспоминания О Ф. М. Достоевском ; подготовка текста и примечание С. В. Белова и В. А. Туниманова / А. Г. Достоевская. -М. : Худож. лит., 1971. 496 с.

103. Достоевский, А. М. Воспоминания / А. М. Достоевский. М. : Аграф, 1999.-432 с.

104. Достоевский в воспоминаниях современников : в 2 т. — М. : Худож. лит., 1990.

105. Достоевский и время : сб. ст. ; ред. Е. Г. Новикова, А. А. Казаков. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2004. - 158 с.

106. Достоевский. Дополнения к комментарию ; под ред. Т. А. Касаткиной. -М. : Наука, 2005. 694 с.

107. Достоевский и русские писатели. Традиции, новаторство, мастерство : сб. ст.-М. : Сов. пис., 1971.-447 с.

108. Достоевский, Ф. М. Поли. собр. соч.: в 30 т. / Ф. М. Достоевский JL, СПб. : Наука, 1972-1990.

109. Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник ; отв. ред. и сост. Б. Н. Тихомиров, Г. К. Щенников. СПб. : Пушкинский Дом, 2008.-480 с.

110. Достоевский: эстетика и поэтика: Словарь-справочник ; сост. Г. К. Щенников. Челябинск : Металл, 1997. - 360 с.

111. Дудкин, В. В. Достоевский и Евангелие от Иоанна / В. В. Дудкин // Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск : Изд-во Петр-ГУ, 1998. - Вып. 2. - С. 337 - 348.

112. Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 1994.-384 с.

113. Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1998. - Вып. 2.-551 с.

114. Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2001.-Вып. 3.-511 с.

115. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. — Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2005. Вып. 4.-651 с.

116. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. — Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2008. Вып. 5.-664 с.

117. Евдокимова, С. Процесс художественного творчества и авторский текст / С. Евдокимова // Автор и сюжет : сб. ст. ; под ред. В.М. Марковича и Вольфа Шмида. Петербургский сборник. Вып. 2. - СПб. : Изд-во С.Петербург. ун-та, 1996. - С. 9 - 24.

118. Егоров, Б. Ф. От Хомякова до Лотмана / Б. Ф. Егоров. М. : Языки славянской культуры, 2003. - 368 с.

119. Егоров, Б. Ф. О мастерстве литературной критики. Жанры. Композиция. Стиль / Б. Ф. Егоров. Л. : Совет, пис., 1980. - 318 с.

120. Ельницкая, Л. М. Хронотоп Рулетенбурга в романе Достоевского «Игрок» / Л. М. Ельницкая // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Серебряный век, 2007. - № 23. - С. 16 - 22.

121. Ермаков, И. Д. Психоанализ литературы. Пушкин. Гоголь. Достоевский / И. Д. Ермаков. -М. : Новое литературное обозрение, 1999. — 512 с.

122. Ермилова, Г. Г. Христология Достоевского / Г. Г. Ермилова // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Серебряный век, 1999. - № 13. -С. 37-44.

123. Есаулов, И. А. Пасхальность русской словесности / И. А. Есаулов. М. : Круг, 2004. - 559 с.

124. Есаулов, И. А. «Место» автора в художественном целом / И. А. Есаулов // Дискурсивность и художественность : сб. науч. тр. ; ред. М. Н. Дарвин, Н. Д. Тамарченко, О. В. Федунина. М. : Изд-во Ипполитова, 2005. - С. 267 -275.

125. Есаулов, И. А. Проблема визуальной доминанты русской словесности И.354

126. А. Есаулов // Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ 1998. - Вып. 2. - С. 42 - 53. .

127. Есаулов, И. А. Категория соборности в русской литературе / И. А. Есаулов. Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1995. - 288 с.

128. Живолупова, Н. В. Исповедь антигероя в архитектонике «Игрока» Достоевского // Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2004. - № 1. -С. 13-16.

129. Живолупова, Н. В. Проблема авторской позиции в исповедальном повествовании Достоевского 60 70-х гг. («Записки из подполья» и «Подросток») : автореф. дисс. . канд. филол. наук. -М., 1983. - 16 с.

130. Жилякова, Э. М. «Светлана» В. А. Жуковского в художественном мире Ф. М. Достоевского / Э. М. Жилякова // Достоевский и время : сб. ст. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2004. - С. 81 - 94.

131. Жилякова, Э. М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского / Э. М. Жилякова. Томск : Изд-во Том. ун-та, 1989. - 272 с.

132. Жолковский, А'. К. Структурная поэтика порождающая поэтика / А. К. Жолковский, Ю. К. Щеглов // Вопросы литературы. — 1967. - № 1. - С. 74

133. Журавель, О. Д. Сюжет о договоре человека с дьяволом в русских повестях конца XVII начала XVIII вв. / О. Д. Журавель. - Новосибирск : Книга, 1996.-214 с.

134. Захаров, В. Н. О христианском значении основной идеи творчества Достоевского / В. Н. Захаров // Достоевский и мировая культура : альманах. -СПб. : Литер.-мемор. музей Ф. М. Достоевского, 1994. С. 5 - 13.

135. Захаров, В. Н. Русская литература и христианство / В. Н. Захаров // Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск : Изд-во Петр-ГУ, 1994.-С. 5-11.

136. Захаров, В. Н. Символика христианского календаря в произведениях Достоевского / В. Н. Захаров // Новые аспекты в изучении Достоевского : сб. науч. тр. Петрозаводск : ПетрГУ, 1994. - С. 37 - 49.

137. Захаров, В. Н. Христианский реализм в русской литературе / В. Н. Захаров // Евангельский текст в русской литературе XVIII XX вв.: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. тр. - Петрозаводск : ПетрГУ, 2001.-Вып. 3.-С. 5-22.

138. Захаров, В. Н. Система жанров Достоевского: типология и поэтика / В. Н. Захаров. Л. : Изд-во ЛГУ, 1985. - 210 с.

139. Захарова, Т. В. «Дневник писателя» и его место в творчестве Ф. М. Достоевского 1870-х годов : автореф. дис. . канд. филол. наук. / Т. В. Захарова -Л., 1975.-25 с.

140. Захарова, Т. В. Образы Н. Некрасова в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского / Т. В. Захарова // Н. Некрасов и русская литература. — Ярославль, 1975.-Вып. 40.-С. 50-70.

141. Зверева, Г. В. Сюжет-архетип романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» / Г. В. Зверева // Проблема автора в художественной литературе. -Ижевск : Изд-во Удмурд. ун-та, 1993. С. 125 - 132.

142. Звозников, А. А. Вера и культура : Евангельский и художественный текст / А. А. Звозников // Культура и текст : Литературоведение. — Вып. I. Ч. I. - СПб. ; Барнаул : Изд-во БГПУ, 1997. - С. 15 - 16.

143. Звозников, А. А. Достоевский и православие: предварительные заметки // Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков. : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1994.-С. 179 - 191.

144. Звозников, А. А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века / А. А. Звозников. СПб. : Европейский гуманитарный университет, 2001. -212с.

145. Иванов, В. В. Христианские традиции в творчестве Ф.* М. Достоевского : дисс. . докт. филол. наук. — Петрозаводск, 2004. 430 с.

146. Иванов, В. В. Юродивый герой в диалоге иерархий Достоевского / В. В. Иванов // Евангельский текст в русской литературе XVIII-ХХвеков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. Петрозаводск: ПетрГУ, 1994. - С. 201 - 209.

147. Иванов, Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881 1931 годов. - М. : Книга, 1990. - С. 164-192.

148. Изборник. Повести Древней Руси ; сост. и коммент. J1. А. Дмитриева, Н.

149. B. Понырко. М. : Наука, 1986. - 385 с.

150. Ионина, М. А. Книга Иова в романах Ф. М. Достоевского «Подросток» и «Братья Карамазовы» / М. А. Ионина // Достоевский и время : сб. статей.- Томск : Изд-во ТГУ, 2004. С. 48 - 62.

151. Исупов, К. Г. Введение в метафизику Достоевского (Статья первая) / К. Г. Исупов // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2007. -Т. 18. - С. 27-61.

152. Итокава, К. Записки о «Живом доме» // Достоевский в культурном контексте XX века. Омск: Изд-во Омского госуниверситета, 1995. - С. 152 -157.

153. Йенсен П. Парадоксальность авторства (у) Достоевского / П. Йенсен // Парадоксы русской литературы : сб. ст. ; под ред. В. Марковича и В. Шмида. СПб. : Инапресс, 2001. - С. 219-233 (Петербургский сборник.- Вып. 3)

154. Казаков, А. А. Архетип сына в творчестве Ф. М. Достоевского / А. А. Казаков // Достоевский и время : сб. ст. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2004. —1. C. 63-68.

155. Кайда JI. Г. Стилистика текста: от теории к декодированию: учебное пособие. - М.: Флинта, 2004. - 208 с.

156. Кантор, В. «Дневник писателя» Достоевского как провокация имперского кризиса в России / В. Кантор // Вопросы литературы. 2007. - № 1. - С. 228 - 249.

157. Кантор, В. К. «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского / В. К. Кантор. -М. : Худож. лит., 1983.- 192 с.

158. Кантор, В. К. Русский европеец как явление культуры : философско-исторический анализ / В. К. Кантор. М. : Наука, 2001. - 438 с.

159. Канунова, Ф. 3. Некоторые проблемы преподавания творчества Ф. М. Достоевского (общий курс по истории русской литературы XIX в. / III часть /) / Ф. 3. Канунова // Достоевский и время : сб. ст. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2004. - С. 13 - 14.

160. Карасев, JI. В. О символах Достоевского / JI. В. Карасев // Вопросы философии. 1994. -№10. - С. 90 - 111.

161. Карпов, И. R Авторология русской литературы (И. А. Бунин, JI. Н. Андреев, А. М. Ремизов) / И. П. Карпов. Йошкар-Ола: Изд-во «Марево», 2003. - 448 с. (Библиотека лаборатории аналитической филологии. Серия 1: Аналитические исследования. - Вып. 3).

162. Карпов, И. П. Словарь авторологических терминов. — Йошкар-Ола : Изд-во «Марево», 2004. 254 с.

163. Карякин Ю. Ф. Достоевский и канун XXI века / Ю. Ф. Карякин. М. : Сов. пис., 1989.-656 с.

164. Касаткина, Т. А. Книга Иова как эталон при прочтении «Братьев Карамазовых» / Т. А. Касаткина // Достоевский и мировая культура : альманах. — СПб. : Серебряный век, 2001. № 16.- С. 205 - 214;

165. Касаткина, Т. Воскрешение Лазаря : опыт экзегетического прочтения романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» / Т. А. Касаткина // Вопросы литературы. 2003. - № 1. - С. 176 - 208.

166. Касаткина, Т. А. «Христос вне истины» в творчестве Достоевского / Т. А. Касаткина // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Серебряный век, 1998.-№ 11.-С. 113-120.

167. Касаткина, Т. А. Авторская позиция в произведениях Достоевского / Т. А. Касаткина // Вопросы литературы. 2008. - № 1. - С. 196 - 227.

168. Касаткина, Т. А. После литературоведения / Т. А. Касаткина // Новый мир. 1999. -№3.- С. 186- 193.

169. Касаткина, Т. А. Прототип словесных икон в романах Достоевского / Т. А.

170. Касаткина // Достоевский и мировая культура : альманах. № 12. - М., 1999.-С. 18-28.

171. Касаткина, Т. А. Пушкинская цитата в романах Достоевского / Т. А. Касаткина // Пушкин и теоретико-литературная мысль. М. : Наука, 1999. — С. 328-354.

172. Касаткина, Т. А. Характерология Достоевского. Типология эмоционально-ценностных ориентаций / Т. А. Касаткина -М. : Наследие, 1996. 335 с.

173. Касаткина, Т. А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле» / Т. А. Касаткина. М. : ИМЛИ РАН, 2004. - 480 с.

174. Киносита, Т. Антропология и поэтика творчества Ф. М. Достоевского / Т. Киносита. — СПб. : Серебряный век, 2005. 205 с.

175. Кирпотин, В. Я. Достоевский и Белинский / В. Я. Кирпотин. М. : Худож. лит., 1976.-301 с.

176. Кирпотин, В. Я. У истоков романа-трагедии. Достоевский Пушкин -Гоголь В. Я. Кирпотин // Достоевский и русские писатели : традиции, новаторство, мастерство : сб. ст. -М. : Сов. пис., 1971. - С. 9-86.

177. Кирпотин, В. Я. Ф. М. Достоевский. Творческий путь (1821-1859) / В. Я. Кирпотин. -М. : ГИХЛ, 1960. 607 с.

178. Кирпотин, В. Я. Достоевский художник: этюды и исследования / В. Я. Кирпотин. -М.: Сов. пис., 1972.-319 с.

179. Кирпотин, В. Я. Достоевский в шестидесятые годы / В. Я. Кирпотин. М . : Худож. лит., 1966. - 560 с.

180. Кирпотин, В. Я. Молодой Достоевский / В. Я. Кирпотин. М. : ОГИЗ, 1947.-405 с.

181. Кирпотин, В. Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова. Книга о романе Достоевского «Преступление и наказание» / В. Я. Кирпотин. — М. : Сов. пис., 1974. 455 с.

182. Клейман, Р. Я. Художественные константы Достоевского в контексте исторической поэтики : автореф. дисс. докт. филол. наук. СПб., 1999.42 с.

183. Клейман, Р. Я. Достоевский : константы поэтики / Р. Я. Клейман. Кишинев : Институт межэтнических исследований АН Республики Молдова, 2001.-360 с.

184. Клейман, Р. Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе / Р. Я. Клейман. Кишинев : Изд-во Штинца, 1985.-201 с.

185. Клибанов, А. И. Народная социальная утопия : период феодализма / А. И. Клибанов. М. : Наука, 1977. - 342 с.

186. Коган, Г. Ф. Вечное и текущее. Евангелие Достоевского и его значение в жизни и творчестве писателя / Г. Ф. Коган // Достоевский в конце XX века. -М. : Классика плюс, 1996. С. 147 - 165.

187. Колесникова, Т. А. Поэтические компоненты структуры образа главного героя в романе Ф. М. Достоевского "Идиот" : дисс. . канд. филол. наук. -Новосибирск, 2003. 224 с.

188. Комарович В. Ненаписанная поэма Достоевского / В. Комаровнч // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы ; под ред. А. С. Долинина. Пб.: Центр, кооп. Изд-во «Мысль», 1922. - С. 177-210.

189. Кондратьев, Б. С. Мифопоэтика снов в творчестве Ф. М. Достоевского / автореф. дисс. . докт. филол. наук. Волгоград, 2002. - 49 с.

190. Кондратьев, Б. С. Пушкин и Достоевский. Миф. Сон. Традиция / Б. С. Кондратьев, Н. В. Суздальцева. — Арзамас : АГПИ, 2002. — 242 с.

191. Кондратьев, Б. С. Сны в художественной системе Ф. М. Достоевского : мифологич. аспект / Б. С. Кондратьев. Арзамас : АГПИ, 2001. - 266 с

192. Корман, Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы ; пре-дисл. и сост. В. И. Чулкова / Б. О. Корман. Ижевск : Изд-во Удм. ун-та,1992.-236 с.

193. Корман, Б. О. Проблема автора в художественной прозе Ф.М. Достоевского / Б. О. Корман // Славил 1980. - Т. 16. - С. 394 - 396.

194. Котельников, В. А. Православные подвижники и русская литература : На пути к Оптиной / В. А. Котельников. М. : Прогресс-Плеяда, 2002.-384 с.

195. Кошемчук, Т. А. Русская поэзия в контексте православной культуры / Т. А. Кошемчук. СПб. : Наука, 2006. - 639 с.

196. Криницын, А. Б. Исповедь подпольного человека: антропология Ф. М. Достоевского / А. Б. Криницын. М. : Диалог МГУ ; МАКС Пресс, 2001. -371 с.

197. Криницын, А. Б. О притчевой основе идей в романах Ф. М. Достоевского / А. Б. Криницын // Вестник Московского университета. — Сер. 9. Филология. - 1993. - № 5. - С. 54 - 59.

198. Кроо, К. «Творческое слово» Ф. М. Достоевского герой, текст, интертекст / Каталин Кроо. - СПб.: Академич. проект, 2005. - 288 с.

199. Круглый стол «Проблема "реализма в высшем смысле" в творчестве Достоевского» // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб.; М. : Серебряный век, 2004. - № 20. - С. 43 - 98.

200. Кудрявцев, Ю. Г. Бунт или религия (о мировоззрении Ф. М. Достоевского) / Ю. Г. Кудрявцев. М. : МГУ, 1969. - 170 с.

201. Кудрявцев, Ю. Г. Три круга Достоевского: Событийное. Временное. Вечное / Ю. Г. Кудрявцев. М. : МГУ, 1991.-400 с.

202. Кузнецов, И. В. Коммуникативная стратегия притчи в русских повестях

203. XVII XIX веков / И. В. Кузнецов. - Новосибирск : НИПК и ПРО, 2003. -166 с.

204. Кунильский, А. Е. «Лик земной и вечная истина». О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф. М. Достоевского : монография / А. Е. Кунильский. Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 2006. - 304 с.

205. Кунильский, А. Е. О христианском контексте в романе Достоевского «Идиот» / А. Е. Кунильский // Евангельский текст в русской литературе

206. XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1998. - Вып. 2. - С. 391 - 408.

207. Кунильский, А. Е. Смех в мире Достоевского / А. Е. Кунильский. Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1994. - 85 с.

208. Кунильский, А. Е. Христианские основы мировосприятия и изображения героя в произведениях Ф. М. Достоевского : дисс. . докт. филол. наук. -Петрозаводск, 2006. — 357 с.

209. Лазари, А. В кругу Федора Достоевског. Почвенничество : пер. с польского / Анджей де Лазари. М. : Наука, 2004. - 207 с.

210. Лаут, Р. Философия Достоевского в систематическом изложении / Р. Лаут. -М. : Республика, 1996.-447 с.

211. Леонтьев, К. Н. О всемирной любви, по поводу речи Ф. М. Достоевского на пушкинском празднике / К. Н. Леонтьев // О Достоевском. Творчество

212. Достоевского в русской мысли 1881 — 1931 годов. М. : Книга, 1990. - С. 10-31.

213. Лепахин, В. Икона в творчестве Достоевского («Братья Карамазовы», «Кроткая», «Бесы», «Подросток», «Идиот») / В. Лепахин // Достоевский Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2000. - Т. 15 - С. 237 - 263.

214. Лихачев Д. С. Избранные работы: в 3 т. / Д. С. Лихачев. М. : Наука, 1984.

215. Лихачев, Д. С. Смех в Древней Руси / Д. С. Лихачев, А. М. Панченко, Н. В. Понырко. Л. : Наука, 1984. - 295 с.

216. Лихачев Д. С. Литература реальность - литература : ст. / Д. С. Лихачев. -М : Сов. писат., 1981.-215 с.

217. Лосев, А. Ф. Философия. Мифология. Культура / А. Ф. Лосев. М. : Республика, 1991. - 525 с.

218. Лосский, Н. О. Бог и мировое зло / Н. О. Лосский. М. : ТЕРРА - Книжный клуб ; Республика, 1999. - 432 с.

219. Лосский, Н. О. О природе сатанинской (по Достоевскому) / Н. О. Лосский // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М. : Книга, 1990. - С. 294 - 315.

220. Лотман, Ю. М. Семиосфера / Ю. М. Лотман. СПб.: Искусство - СПБ, 2000. - 704 с.

221. Лотман, Ю. М. О русской литературе / Ю. М. Лотман. СПб. : Искусство -СПБ, 1997.-848 с.

222. Луначарский, А. В. Достоевский как художник и мыслитель / А. В. Луначарский // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. -М. : Книга, 1990.-С. 234-242.

223. Ляху, В. О влиянии поэтики Библии на поэтику Ф.М.Достоевского / В. Ляху // Вопросы литературы. 1998. - № 4. - С. 129 - 144.

224. Майков, В. Н. Нечто о русской литературе в 1846 году / В. Н. Майков // Русская эстетика и критика 40 50-х годов XiX века. - М. : Искусство, 1982. -С. 81-105.

225. Малкольм, Дж. Достоевский после Бахтина : Исследование фантастического реализма Достоевского / Дж. Малкольм. СПб. : Академический проект, 1998.-256 с.

226. Манн, Ю. В. О движущейся типологии конфликтов / Ю. В. Манн // Манн Ю. В. Диалектика художественного образа. М., 1987. - С. 40 - 66.

227. Мановцев А. Свет и соблазн / А. Мановцев // Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» совр. сост. изуч. : сб. работ. М. : Наука, 2001. - С. 250 - 280.

228. Масляков, В. А. Как рассказана «история» Родиона Раскольникова (К вопросу о субъективно-авторском начале у Достоевского) / В. А. Масляков // Достоевский. Материалы и исследования. JI. : Наука, 1974. - Т. 1. — С. 147- 163.

229. Матис Фрайзе. После изгнания автора: литературоведение в тупике? / Матис Фрайзе // Автор и сюжет : сб. ст. СПб. : Изд-во С.-Петербург, унта, 1996. - С.25 - 32.

230. Матюшин, А. В. Христос и русская идея в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского. Два откровения Божественной истины / А. В. Матюшин // Достоевский и современность : материалы XII Международных Старорусских Чтений. Старая Русса, 1998. - С. 97 - 102.

231. Машинский, С. Искусство глазами художника / С. Машинский // Машин-ский С. Слово и время. М.: Сов. пис., 1975. - 560 с.

232. Медвецкий, И. «Игра ума. Игра воображенья.» Метод анализа художественного текста / И. Медвецкий // Октябрь. 1992. - № 1. - С. 188 - 192.

233. Меднис, Н. Е. Швейцария,в художественной системе Достоевского (к проблеме формирования в русской литературе швейцарского интерпретационного кода) / Н. Е. Меднис // Дискурсивность и художественность. -М.: Изд-во Ипполитова, 2005. С. 102 - 118.

234. Мелетинский, Е. М. О литературных архетипах / Е. М. Мелетинский. М. :РГГУ, 1994.-136 с.

235. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. М. : Наука, 1976.-407 с.

236. Мелетинский, Е. М. Достоевский в свете исторической поэтики. Как сделаны «Братья Карамазовы» / Е. М. Мелетинский. М. : РГГУ, 1996.-112 с.

237. Мелетинский, Е. М. Заметки о творчестве Достоевского / Е. М. Мелетинский. М. : РГГУ, 2001.- 188 с.

238. Мельникова, С. В. Притчи как форма выражения философского содержания в творчестве JI. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова: авто-реф. дис. канд. филол. наук / С. В. Мельникова. М.: Изд-во Иркутского ун-та, 2002. - 24 с.

239. Мережковский, Д. С. Пророк русской революции / Д. С. Мережковский // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М. : Книга, 1990. - С. 86 - 118.

240. Мережковский, Д. С. Толстой и Достоевский. Вечные спутники / Д. С. Мережковский. М. : Республика, 1995. - 618 с.

241. Митрополит Антоний (Храповицкий). Пасторское изучение людей и жизни по сочинениям Ф. М. Достоевского // Ф. М. Достоевский и православие. М. : Отчий Дом, 1997. - С. 67 - 103.

242. Мифы народов мира : энциклопедия: 2 т. М. : Сов. Энциклопедия, 1987.

243. Михайловский, Н. К. Полн. собр. соч. : в 10 т. / Н. К. Михайловский. -СПб. : Изд-е журн. «Русское богатство», 1903 1913.

244. Михновец, Н. Г. Прецедентные произведения и прецедентные темы, их место и роль в творчестве Ф.М. Достоевского : автореф. дисс. . докт-ра филол наук / Н. Г. Михновец. СПб., 2007. - 44 с.

245. Михновец, Н. Г. Варианты бытования сакрального текста как факторы его устойчивости и продуктивности в русской культуре / Н. Г. Михновец // Филологические науки. 2006. - № 6. - С. 59 - 67.

246. Михнюкевич, В. А. Притча / В. А. Михнюкевич // Достоевский: Эстетика и поэтика: словарь-справочник. Челябинск : Металл, 1997. - С.205 - 206.

247. Мочульский, К. Гоголь. Соловьев. Достоевский / К. Мочульский. М. : Республика, 1995. - 607 с.

248. Мюллер, JL Образ Христа в романе Достоевского «Идиот» / JI. Мюллер //

249. Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. науч. тр. - Петрозаводск, : Изд-во ПетрГУ 1998. - Вып. 2. - С. 374-384.

250. Назиров, Р. Г. Равноправие автора и героя в творчестве Достоевского / Р. Г. Назиров // Назиров Р. Г. Русская классическая литература : сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет : сб. ст. Уфа : Наука, 2005.-С. 134-149.

251. Назиров, Р. Г. Вражда как сотрудничество / Р. Г. Назиров // Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет : сб. ст. Уфа,: Наука, 2005. - С. 160 - 188.

252. Назиров, Р. Г. Жесты милосердия в романах Достоевского / Р. Г. Назиров // Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет : сб. ст. Уфа : Наука, 2005.-С. 125 - 133.

253. Назиров Р. Г. О выражении авторской позиции в романах Достоевского / Р. Г. Назиров // Проблемы типологии реализма. Свердловск: Изд-во Ур-ГУ, 1976.

254. Назиров, Р. Г. Творческие принципы Ф. М. Достоевского / Р. Г. Назиров. -Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1982. 170 с.

255. Нечаева, В. С. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Время» / В. С. Нечаева. М. : Наука, 1972.-317 с.

256. Нечаева, В. С. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Эпоха» / В. С. Нечаева. М.: Наука, 1975. - 303 с.

257. Нечаева В. С. Ранний Достоевский (1821-1849) / В. С. Нечаева. М. : Наука, 1979. - 288 с.

258. Нечаева, В. С. Рукописное наследие Достоевского / В. С. Нечаева // Описание рукописей Ф. М. Достоевского ; под ред. В. С. Нечаевой. М. : Наука, 1957.-С. 12-24.

259. Никанор, епископ. Поучение Преосвещенного Никанора, епископа херсонского и одесского в неделю блудного сына, в день поминовения усопшего раба Божия, Феодора Достоевского, знаменитого писателя <1881>. -СПб., 1887.-С. 13-14.

260. Ничипоров, Б. В. Введение в христианскую психологию / Б. В. Ничипо-ров. М. : Школа - пресс, 1994. - 192 с.

261. Новикова, Е. Г. Рождение формулы «мир спасет красота» и позиция художника в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» / Е. Г Новикова // Достоевский и время : сб. статей. Томск : Изд-во Том. ун-т, 2004. - С. 18-30.

262. Новикова, Е. Г. Соня и софийность : роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» / Е. Г Новикова // Достоевский и мировая культура : альманах. — М. : Классика плюс, 1999. Вып. 12. - С. 89 - 98.

263. Новикова, Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст / Е. Г Новикова. Томск : Изд-во Том. ун-та, 1999. - 254 с.

264. Одиноков, В. Г. Народность в историко-литературной концепции Ф. М. Достоевского / В. Г. Одиноков // Одиноков В. Г. Художественноисторический опыт в поэтике русских писателей. — Новосибирск : Наука, 1990.-С. 40-56.

265. Одииоков, В. Г. Образ-характер Евгения Онегина в трактовке Достоевского/В. Г. Одиноков // Одиноков В. Г. Поэтика русских писателей XIX в. и литературный процесс. Новосибирск : , 1987. - С. 32 - 45;

266. Одиноков, В. Г. Литература и духовная культура: Материалы к курсу лекций по русской литературе XIX века / В. Г. Одиноков. Новосибирск : Изд-во НГУ, 2002. - 125 с.

267. Одиноков, В. Г. Поэтика русских писателей XIX века и литературный прогресс / В. Г. Одиноков. Новосибирск : Наука, 1987. - 157 с.

268. Одиноков, В. Г. Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и Л. Н.Толстого // Русская литература и религия : сб. науч. тр. -Новосибирск : Наука, 1997. С. 95 - 152.

269. Одиноков, В. Г. Русские писатели XIX века и духовная культура. Новосибирск : Новосиб. гос. ун-т, 2003. - 261.

270. Одиноков, В. Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского / В. Г. Одиноков. Новосибирск : Наука, 1981. - 145 с.

271. Панченко, А. М. Русская история и культура : Работы разных лет / А. М. Панченко. СПб. : Юна, 1999. - 520 с.

272. Печерская, Т. И. Мотив блудного сына в рассказах и повестях Ф.М. Достоевского / Т. И. Печерская // "Вечные" сюжеты русской литературы: ("блудный сын" и другие) : сб. науч. тр. Новосибирск : Инст-т филологии СО РАН, 1996. - С. 78 - 85.

273. Письма читателей к Ф. М. Достоевскому ; ступ, ст., публ. и коммент. И. Волгина // Вопросы литературы. 1971. - № 9.' - С. 173 - 196.

274. Полонский, Я. П. Стихотворения / Я. П. Полонский. JI. : Худож. лит, 1969.-246 с.

275. Померанц, Г. Каторжное христианство и открытое православие / Г. Поме-ранц // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Серебряный век, 1999.-№13-С. 25-33.

276. Пономарева, Г. Б. Возврат к народному корню (московский контекст русской идеи Достоевского) / Г. Б. Пономарева // Достоевский и современность : материалы XII Международных Старорусских Чтений. Старая Русса, 1998.-С.120-127.

277. Пономарева, Г. Б. Достоевский: Я занимаюсь этой тайной / Г. Б. Пономарева. М. : Академ - книга, 2001. - 303 с.

278. Потапова, Г. Город Петра как город Фауста / Г. Потапова // Существует ли Петербургский текст? : сб ст. ; под ред. В. М. Марковича, В. Шмида -СПб. : Изд-во С.-Петербург, ун-та, 2005. С.154 - 169 (Петербургский сборник. - Вып. 4).

279. Потапова, Г. Е. От «протеизма» к «всемирной отзывчивости» (Очерк истории одной идеи) / Г. Е. Потапова // Достоевский: Материалы и исследования. СПб.: Наука, 2001. - Т. 16. - С.46 - 62.

280. Пропп, В. Я. Морфология волшебной сказки / В. Я. Пропп. М. : Худож. лит., 1998. - 167 с.

281. Пумпянский, JI. В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы / Л. В. Пумпянский. М. : Языки русской культуры, 2000. - 864 с.

282. Пухачёв, С. Б. Кинесетические наблюдения над романом Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» / С. Б. Пухачёв // Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения. М, : Наука, 2007.-С. 453-482.

283. Пухачёв, С. Б. Поэтика жеста в произведениях Ф. М. Достоевского (на материале романов «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы») : автореф. дисс. канд. филол. наук. -Великий Новгород, 2006. 20 с.

284. Пушкин, А. С. Собр. соч. : в 10 т. -М. : Правда, 1981.

285. Радь, Э. А. Конфликт поколений и ситуация выбора в произведениях литературы древней Руси и XVIII века (к истории сюжета о блудном сыне) : автореф. дисс. . канд. филол. наук. Самара, 2002. - 20 с.

286. Разумова, Н. Е. Чехов, Сибирь и литературная традиция / Н. Е. Разумова // Проблемы литературных жанров : матер. IX Межвузовской науч. конф. -Томск : Изд-во Том. ун-та, 1999. С. 37 - 42.

287. Родина, Т. М. Достоевский. Повествование и драма / Т. М. Родина. М. : Наука, 1984. - 245 с.

288. Розанов, В. В. Легенда о великом инквизиторе : литературные очерки / В. В. Розанов. М.: Республика, 1997. - 702 с.

289. Розанов, В. В. Несовместимые контрасты жития : Литературно-эстетические работы разных лет / В. В. Розанов. М. : Искусство, 1990. -605 с.

290. Розенблюм, Л. М. «Красота спасет мир» (О «символе веры» Ф. М. Достоевского) / Л. М. Розенблюм // Вопросы литературы. 1991. - № 11. - С.142.180.

291. ЗЮ.Розенблюм, JI. М. Творческие дневники Достоевского / JI. М. Розенблюм. М. : Наука, 1981.-368 с.

292. Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» : соврем, состояние изучения ; под ред. Т. А. Касаткиной. М. : Наука, 2007. - 635 с.

293. Роман Ф. М. Достоевского : соврем, состояние изучения ; под ред Т. А. Касаткиной. М. : Наследие, 2001. - 560 с.

294. Русская литература и религия : сб. науч. тр. — Новосибирск : Наука, 1997. -256 с.

295. Сакулин, П. Н. Второе начало. Неизданные письма Достоевского 1949 -1865 / П. Н. Сакулин // Достоевский Ф. М. Письма. Сб. ; под ред. А. С. Долинина. М.; Л., 1930. - С. 523 - 545.

296. Сальвестрони, С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского / Симонетта Сальвестрони. СПб. : Академ, проект, 2001. - 187 с.

297. Сараскина, Л. «Бесы»: роман-предупреждение / Л. Сараскина. -М. : Сов. пис., 1990.-479 с.

298. Сараскина, Л. И. Метафизика противостояния в «Братьях Карамазовых» / Л. И. Сараскина // Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» : современное состояние изучения ; под ред. Т. А. Касаткиной. М. : Наука, 2007.-С. 523-564.

299. Саруханян, Е. П. Достоевский в Петербурге / Е. П. Саруханян. Л. : Лен-издат, 1972.-278 с.

300. Свительский, В. А. Авторская оценка / В. А. Свительский // Достоевский: эстетика и поэтика. Словарь-справочник ; сост. Г. К. Щенников, А. А. Алексеев. — Челябинск : Металл, 1997. С. 67 - 68.

301. Свительский, В. А. Метод Достоевского и проблема авторской активности

302. В. А. Свительский // Вопросы литературы и фольклора. Воронеж : Изд-во ВГУ, 1969. - С. 14 - 19.

303. Свительский, В. А. Композиция как одно из средств выражения авторской оценки в произведениях Достоевского / В. А. Свительский // Достоевский. Материалы и исследования. JI. : Наука, 1976. - Т. 2. - С. 11-18.

304. Свительский, В. А. Проблема единства художественного мира и авторское начало в романах Достоевского / В. А. Свительский // Проблема автора в художественной литературе. -Илсевск : УГУ, 1974. Вып. 1. - С. 177-192.

305. Свительский, В. А. Об изучении авторской оценки в произведениях реалистической прозы / В. А. Свительский // Проблема автора в русской литературе. — Ижевск : Удм. Гос ун-т, 1978. С. 3 - 12.

306. Седельникова, О. В. О формировании почвеннических взглядов в мировоззрении раннего Достоевского / О. В. Седельникова // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2001. - Т. 16. - С. 62 - 79.

307. Седов, А. Ф. Достоевский и текст : Проблема текста с точки зрения поэтики повествования в повестях и романах Ф, М. Достоевского 60 70-х гг.

308. Балашов : Весы, 2002. 76 с.1

309. Селезнев, Ю. Достоевский / Ю Селезнев. М. : Мол. гвард., 2004. - 510 с.

310. Семенов, Е. И. Роман Достоевского «Подросток» : Проблематика и жанр / Е. И. Семенов. Л. : Наука, 1979. - 167 с.

311. Середенко, И. И. Мотив искушения в романе Достоевского «Преступление и наказание» / И. И. Середенко // Вестник Томского государственного педагогического университета. Серия : Гуманитарные науки (Филология). - Томск, 2001. - Вып. 1 (26). - С. 26 - 29.

312. Середенко, И. И. Прототекст библии в текстах Ф. М. Достоевского / И. И.

313. Середенко // Культура и текст : матер, междунар. науч. конф. Вып. 1 : Литературоведение. - СПб. ; Барнаул : БГПУ, 1997. - 4.1. - С. 117 - 118.

314. Силантьев; И. В. Газета и роман: Риторика дискурсивных смешений / И.

315. B. Силантьев. М. : Языки славянской культуры, 2006. - 224 с.

316. Силантьев, И. В. Мотив в системе категории нарратива / И. В. Силантьев // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. — Новосибирск, 2001.-Вып. 4.-С.13 -35.

317. Силантьев, И. В. Поэтика мотива / И. В. Силантьев. М. : Книга, 2004. -254 с.

318. Скафтымов, А. Нравственные искания русских писателей / А. Скафтымов. М. : Сов. пис., 1972. - 231 с.

319. Склейнис, Г. А. «Великое пятикнижие» Ф. М. Достоевского в жанровом контексте антинигилистического романа / Г. А. Склейнис. М. : Магадан : Кордис, 2006.- 110 с.

320. Слизина, И. А. Традиции ортодоксальной и апокрифической'религиозной литературы в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» / И. А. Слизина // Литература и философия : сб. науч. тр. Свердловск : Изд-во УрГУ, 1984. - С. 110-116.

321. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы : Экспериментальное издание. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2003. - Вып. 1. - 243 с.

322. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы : Экспериментальное издание. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2003. - Вып. 2. - 245 с.i

323. Смирнов, И. П. Преодоление литературы в «Братьях Карамазовых» и их идейные источники / И. П. Смирнов // Die Welt der Slaven XLI. 1996. -S. 275-298.

324. Соина, О. С. Исповедь как наказание в романе «Братья Карамазовы» / О.

325. C. Соина // Достоевский. Материалы и исследования. Л. : Наука, 1985. -Вып. 6.-С. 129-136.

326. Соловьев, В. С. Сочинения : в 2 т. / В. С. Соловьев. М. : Мысль, 1990.

327. Соловьев, В. С. Три речи в память Достоевского 1881-1883 / В. С. Соловьев // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881 -1931 годов. -М. : Книга, 1990. С. 32 - 50.

328. Соловьев, С. М. Изобразительные средства в творчестве Достоевского. Очерки / С. М. Соловьев. М. : Сов. пис., 1979. - 352 с.

329. Старикова, Е. В. Достоевский о Некрасове / Е. В. Старикова // Н. А. Некрасов и русская литература. — М. : Наука, 1971. — 294 318.

330. Степанян, К. Юродство и безумие, смерть и воскресение, бытие и небытие в романе «Идиот» / К. А. Степанян // Роман Достоевского «Идиот» : современное состояние изучения. М. : Наследие, 2001. - С. 137 - 162.

331. Степанян, К. «Сознать и сказать»: «Реализм в высшем смысле» как творческий метод Ф. М. Достоевского / К. А. Степанян. — М. : Раритет, 2005. -507 с.

332. Степанян, К. А. «Реализм в высшем смысле» как творческий метод Ф. М. Достоевского : дисс. . докт филол. наук. М., 2007. - 465 с.

333. Степун, Ф. А. Миросозерцание Достоевского / Ф. А. Степун // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М. : Книга, 1990.-С. 352-373.

334. Страда, В. Москва Петербург - Москва / В. Страда // Лотмановский сборник. - М., 1995. - Т. 1. - С. 503 - 515.

335. Тамарченко, Н. Д. Мотив преступления и наказания в русской литературе (введение в проблему) / Н. Д. Тамарченко // Сюжет и мотив в контексте традиций.- Новосибирск : СО РАН, 1998. Вып. 2. - С. 38 - 48.

336. Тарасов, Ф. Б. «Евангельский текст» в художественных произведениях Достоевского : автореф. дисс. . канд. филол. наук. — М., 1998. 19 с.

337. Телегин, С. М. Жизнь мифа в художественном мире Достоевского и Лескова. / С. М. Телегин. М ., 1995. - 95 с.

338. Телегин, С. М. Миф и литература / С. М. Телегин // Миф Литература -Мифореставрация : сб. ст. -М. : Рязань : Узорочье, 2000. - С. 3 - 15.

339. Тиме, Г. А. Два лика «русской идеи» (Достоевский и Л. Толстой в «Закате Европы» О. Шпенглера) / Г. А. Тиме // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2001. - Т. 16. - С. 288 - 303.

340. Тихомиров, Б. Н. К осмыслению глубинной перспективы романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» / Борис Тихомиров // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Литер.-мемор. музей Ф. М. Достоевского, 1994. - № 2. - С. 25 - 41.

341. Тихомиров, Б. Н. Религиозные аспекты творчества Ф. М. Достоевского. Проблемы интерпретации, комментирования, текстологии : автореф. дисс. . докт. филол. наук / Б. Н. Тихомиров. Петрозаводск, 2006. - 50 с.

342. Тихомиров, Б. Н. Религиозные аспекты творчества Ф. М. Достоевского. Проблемы интерпретации, комментирования, текстологии : дисс. . докт. филол наук / Б. Н. Тихомиров. Петрозаводск, 2006. - 567 с.

343. Тихомиров, Б. Н. Житие великого грешника / Б. Н. Тихомиров // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб.: Изд-во «Пушкинский Дом», 2008. - С. 291 - 598.

344. Тихомиров, Б. Н. О «христологии» Достоевского / Б. Н. Тихомиров // Достоевский. Материалы и исследования. — СПб.: Наука, 1994. Т. 11. - С. 102-121.

345. Тихомиров, Б. Н. «Лазарь! гряди вон». Роман Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении : Книга-комментарий / Б. Н. Тихомиров. — СПб. : Серебряный век, 2005. 472 с.

346. Тоичкина, А. В. Оценочное поле образа князя Мышкина в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» (речевой аспект) / А. В. Тоичкина // Риторическая традиция и русская литература : межвузовский сборник. СПб. : Изд-во СПбГУ, 2003. - С. 181-196.

347. Толстой, Л. Н. Собр. соч.: в 22 т. / Л. Н. Толстой. М. : Худож. лит., 1978 - 1985.

348. Томашевский, Б. Поэтика: Краткий курс / Б. Томашевский. М. : Наука, 1996.-321 с.

349. Томпсон, Д. Э. «Братья Карамазовы» и поэтика памяти / Д. Э. Томпсон. -СПб. : Академич. проект, 2000. 344 с.

350. Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ : Исследования в области мифопоэтического : Избранное / В. Н. Топоров. М. : Изд. гр. «Прогресс» - «Культура», 1995. - 624 с.

351. Трубецкой, Н. С. История. Культура. Язык / Н. С. Трубецкой. М. : Изд. гр. «Прогресс» - «Культура», 1995. - 798 с.

352. Трухан, Е. Д. Письма Ф. М. Достоевского 1855 1857 гг. Текст и контекст / Е. Д. Трухан // Достоевский и мировая культура : альманах. - М., 1999. -№ 12.-С. 155- 164.

353. Туниманов, В. А Творчество Достоевского. 1854-1862 / В. А. Туниманов. -Л.: Наука, 1980.-294 с.

354. Туниманов, В. А. Достоевский и Некрасов / В. А. Туниманов // Достоевский и его время : сб. ст. Л. : Наука, 1971. - С. 33 - 66.

355. Тургенев, И. С. Полн. собр. соч. : в 28 т. Письма : в 13 т. / И. С. Тургенев. -М.; Л. : Наука, 1960 1968.

356. Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино Тынянов / Ю. Н. Тынянов. М. : Наука, 1977. - 574 с.

357. Тюпа, В. И. Грани и границы притчи / В. И. Тюпа // Традиция и литературный процесс. Новосибирск : Изд-во СО РАН. 1999. - С. 381 - 387.

358. Тюпа, В. И. Коренная мифологема Петербургского текста / В. И. Тюпа // Существует ли Петербургский текст? ; под ред. В. М. Марковича, В. Шмида. СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 2005. - С. 81 - 91.

359. Тюпа, В. И. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса ("Архиерей" А.П. Чехова) / В. И. Тюпа. Тверь : Твер. гос. ун-т, 2001. -58 с.

360. Тюпа, В. Парадоксы уединенного сознания ключ к русской классической литературе / В. И. Тюпа // Парадоксы русской литературы : сб. ст. ; под ред. В. Марковича и В. Шмида. - СПб. : Инапресс, 2001. - С. 174 -192.ч

361. Тюпа, В. И. Словарь мотивов как научная проблема (на материале пушкинского творчества) / В. И. Тюпа // Словарь-указатель сюжетов и мотиbob русской литературы: экспериментальное издание. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2003. - С. 170 - 197.

362. Тяпугина, Н. Ю. Исповедь и проповедь Достоевского / Н. Ю. Тяпугина. -Саратов : СГАП, 2004. 350 с.

363. Тяпугина, Н. Ю. Поэтика Ф. М. Достоевского. Символико-мифологический аспект / Н. Ю. Тяпугина. Саратов : СПИ, 1886. - 99 с.

364. Успенский, Б. А. Царь и Бог / Б. А. Успенкий // Успенский Б. А. Избранные труды. Семиотика истории. Семиотика культуры. М. : Изд. гр. «Прогресс» - «Культура», 1994. - Т. 1. - С. 110 - 118.

365. Ф. М. Достоевский и Православие : сост. А. Н. Стрижев ; примеч. А. Н. Стрижев, Н. В. Сечина. М. : Изд-во «Отчий дом», 1997. - 318 е.,

366. Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников : в 2 т. Т. 1. М. : Худож. лит, 1990. — 623 с.

367. Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников : в 2 т. Т. 2. М. : Худож. лит, 1990. - 623 с.

368. Фаликова, Н. Э. Американские мотивы в поздних романах Ф. М. Достоевского / Н. Э. Фаликова // Новые аспекты в изучении Достоевского : сб. науч. трудов. Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1999. - С. 199 - 202.

369. Фарино, Е. Введение в литературоведение / Ежи Фарино. СПб. : Изд-во РГПУ, 2004.-639 с.

370. Флоренский, П. А. Философия культа. Собрание сочинений / П. А. Флоренский. М. : Мысль, 2004. - 685 с.

371. Флоровский, Г. В. Религиозные темы Достоевского /Г. В. Флоровский // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М . : Книга, 1990. - С. 386 - 390.

372. Ф. М. Достоевский в русской критике : сб. ст. М. : Худож. лит., 1956.470 с.

373. Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы ; под ред А. С. Долинина. Пб.: Центр, кооп. изд-во «Мысль», 1922. - 517 с.

374. Фокин, П. Е. К вопросу о генезисе «Дневника писателя» 1876 1877 гг. Ф. М. Достоевского (Биографический аспект) / П. Е. Фокин // Достоевский и мировая культура : альманах. - СПб. : Лит.-мемор. музей Ф. М. Достоевского, 1994.-№2. -С. 119-126.

375. Фокин, П. Е. Структура и образ автора в «Дневнике писателя» 1876 1877 гг. Ф.М. Достоевского : автореф. дисс. . канд. филол. наук. - СПб., 1995. -34 с.

376. Фрейд, 3. Достоевский и отцеубийство / Зигмунд Фрейд // Фрейд 3. Основной инстинкт. М. : Олимп - ACT, 1997. - С. 413 - 430.

377. Фрейденберг, О. М. Поэтика сюжета и жанра / О. М. Фрейденберг. М. : Лабиринт, 1997. - 448 с.

378. Фридлендер, Г. М. Путь Достоевского к роману-эпопее / Г. М. Фридлен-дер // Достоевский. Материалы и исследования. Л. : Наука, 1988. - Т. 8. -С. 159-160.

379. Фридлендер, Г. М. Ф. М. Достоевский / Г. М. Фридлендер // История русской литературы : в 4 т. Л. : Наука, 1982. - Т. 3. - С. 695 - 760.

380. Фридлендер, Г. М. Новые материалы из рукописного наследия художника и публициста / Г. М. Фридлендер // Литературное наследство. Т. 83. -Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860-1881 гг. - М. : Наука, 1971.-С. 94-122.

381. Фридлендер, Г. М. О некоторых очередных задачах и проблемах изучения Достоевского / Г. М. Фридлендер // Достоевский. Материалы и исследования. Л. : Наука, 1980. - Т. 4. - С. 7 - 26.

382. Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. / Мишель Фуко. М. : Касталь, 1996. -448 с.

383. Фуко, М. Порядок дискурса : лекция в Коллеж де Франс 2.12.70 / Мишель Фуко // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М. :, 1996. - С. 49 - 96.

384. Фуко, М. Что такое автор? / Мишель Фуко. // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М. :, 1996. - С. 7 - 46.

385. Холл, Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве / Дж. Холл. М. : КРОНН-ПРЕСС, 1996. - 656 с.

386. Христианство и новая русская литература XVIII—XX веков : библиогр. указатель, 1800-2000 ; сост. А.П.Дмитриев, Л.В.Дмитриева ; под ред. В. А. Котельникова. СПб. : Наука, 2002. - 896 с.

387. Чернов, А. В. Архетип «блудного сына» в русской литературе XIX века / А. В. Чернов // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. -Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 1994. С. 151 - 158.

388. Чернова, Н. В. Литературные пристрастия героев Достоевского как способ их характеристики / Н. В. Чернова // Достоевский и мировая культура : альманах. СПб. : Серебряный век, 2007. -№ 23. - С. 107 - 120.

389. Чирков, Н. М. О стиле Достоевского (проблемы, идеи, образы) / Н. М. Чирков. М.: Наука, 1967. - 303 с.

390. Шатин, Ю. В. Три повествовательные модели русской прозы / Ю. В. Ша-тин // Дискурсивность и художественность. — М. : Изд-во Ипполитова, 2005.-С. 83-89.

391. Шатин, Ю. В. Мотив и контекст / Ю. В. Шатин // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 1995.-С. 5-17.

392. Шатин, Ю. В. Отъезд за границу: Судьба мотива в русской классической литературе / Ю. В. Шатин // Традиция и литературный процесс. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 1999. - С. 392 - 396.

393. Шатин, Ю. В. Архетипические мотивы и их трансформация в новой русской литературе / Ю. В. Шатин // «Вечные» сюжеты русской литературы. Новосибирск : Ин-т филологии СО РАН, 1996. - С. 29 - 41.

394. Шестов, JI. Апофеоз беспочвенности : Опыт адогматического мышления / Лев Шестов. Л. : Изд-во ЛГУ, 1991. -216 с.

395. Шестов, Л. Достоевский и Ницше (философия трагедии) / Лев Шестов. — М. : ACT : Хранитель, 2007. 220 с.

396. Шкловский, В. Б. О теории прозы / В. Б. Шкловский. М. : Худож. лит., 1929.-325 с.

397. Шмид, В. «Братья Карамазовы» надрыв автора, или Роман о двух концах / М. Шмид // Автор и сюжет : сб. ст. ; под ред. В. М. Марковича и В. Шмида. - СПб. : Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1996. - С. 268 - 287 (Петербургский сборник. — Вып. 2).

398. Шмид, В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов. Авангард. -СПб. : Инапресс, 1998. 352 с.

399. Шмид, В. Что такое «Петербургский текст»? / В. Шмид // Существует ли Петербургский текст? ; под ред. В. М. Марковича, В. Шмида. СПб. : Изд-во С.-Петербург, ун-та, 2005. - С. 5 - 12. (Петербургский сборник. — Вып. 4)

400. Шпенглер, О. Закат Европы / О. Шпенглер. Новосибирск : Наука, 1993. -592 с.

401. Щенников, Г. К. Достоевсковедение сегодня: смена исследовательской парадигмы / Г. К. Щенников // Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 2001.-С. 254-257.

402. Щенников, Г. К. Достоевский и русский реализм / Г. К. Щенников. -Свердловск: Изд- во Уральского ун-та, 1987. 352 с.

403. Энгельгардт, Б. М. Идеологический роман Достоевского / Б. М. Энгель-гардт // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы ; под ред. А. С. Долинина. Л. ; М., 1924. - Сб. 2. - С . 90 - 96.

404. Юнг, К. Г. Архетип и символ / К. Г. Юнг. М. : Renaissans, 1991. - 304 с.

405. Юсупов, К. Г. Возрождение Достоевского в русском религиозно-философском ренессансе / К. Г. Юсупов // Христианство и русская литература. Сб. 2. СПб. : Наука, 1996. - С. 310 - 333.

406. Ядринцев, Н. М. Достоевский в Сибири / Н. М. Ядринцев // Литературное наследство Сибири. Новосибирск : Наука, 1980. - Т. 5. - С. 58 - 66.

407. Ядринцев, Н. М. Сибирь перед судом русской литературы / Н. М. Ядринцев // Литературное наследство Сибири. Новосибирск : Наука, 1980. - Т. 5.-С. 21-28.

408. Ядринцев, Н. М. Спящая красавица / Н. М. Ядринцев // Литературное наследство Сибири. Новосибирск : Наука, 1980. - Т. 5. - С. 70 - 73.

409. Якубович, И. Д. Поэтика ветхозаветной цитаты и аллюзии у Достоевского: бытование и контекст / И. Д. Якубович // Достоевский. Материалы и исследования. СПб.: Наука, 2005. - Т. 17. - С. 42 - 60.

410. Янг, С. Библейские архетипы в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» / С. Янг // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков : цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр : сб. научных трудов. Петрозаводск : ПетрГУ, 2001. - Вып. 3. - С. 282 - 390.

411. Янушкевич, А. С. В. А. Жуковский в мире Достоевского / А. С. Янушкевич // Достоевский и время : сб. статей. — Томск : Изд-во Том. ун-т, 2004. -С. 74-81.

412. Ясенский, С. Ю. О некоторых особенностях литературного и культурологического контекста романа «Преступление и наказание» / С. Ю. Ясенский // Достоевский. Материалы и исследования. СПб. : Наука, 2000.1. Т. 15.-С. 372-381.

413. Braun M. Dostoevskij. Das Gesamtuverk als Vielfalt und Eihait / Maximilian Braun. Vadtnhoeck & Ruprech in Goltingen, 1976. - 280 c.

414. Kautman, Fr. F. M. Dostojevskij : vecny problem cloveka / Frantisek Kautman. Praha : Academia , 2004. - 256 c.

415. Kryshtal, H. Problem zla w tworczosci F. Dostojewskiego : stadium teologicznomoralne / Halyna Kryshtal. Lublin : T-wo nauk. Katolickiego uniw. lubelskiego , cop. 2004. - 304 c.

416. Kjetsaa G. Dostoevsky and His New Testament. Oslo, 1984. - 285 c.

417. Malek, E. Жанр притчи в позднем творчестве Ф. М. Достоевского и JI. Н. Толстого (Тезисы доклада) // Fiodor Dostojewski — mysl i dzielo. Materialy Ogolnoplskiej Konferencji Naukowej Ustronie Wlkp., 5-7 maja 1981 r. -Lodz, 1981.-C. 74-78.

418. Jones, Malcolm V. Dostoevsky and the dynamics of religious experience / Malcolm Jones. London : Anthem Press, 2005. - 183 c.

419. Iano§i, Ion. Dostoievski : tragedia subteranei / Ion Iano§i. Ed. a 3-a. - Bu-cure§ti: Fund, culturale ideea europ., 2004. - 451 c.

420. Руднев, Ю. Концепция дискурса как элемента литературоведческого метаязыка // Эл. рес. Режим доступа : http:// www.zheltydom.narod.ru/literature. Загл. с экрана.

421. Тюпа, В. И. О границах нарратологии // Международная конференция, посвященная 70-летию профессора В. М. Марковича (отдельные доклады) // Эл. рес. Режим доступа: http://www.lit.phil.pu.ru. Загл. с экрана.

422. Фуко, М. О «смерти» автора // Эл. рес. Режим доступа : http://www.kspu.ru. Загл. с экрана.

423. СПИСОК ТРУДОВ АВТОРА ПО ТЕМЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

424. Габдуллина, В. И. «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского : монография / В. И. Габдуллина Барнаул : БГПУ, 2008. - 303 с.

425. Габдуллина, В. И. «Блудный сын» как модель поведения: евангельский мотив в тексте биографии и творчества Ф.М. Достоевского / В. И. Габдуллина // Вестник ТГПУ. Серия : Гуманитарные науки (Филология). № 6 (49).-Томск, 2005.-С. 16-21.

426. Габдуллина, В. И. «История перевоплощения идей.» (Достоевский и Жорж Санд) / В. И. Габдуллина // Филологический анализ текста : сб. науч. ст. Вып. III. Барнаул : БГПУ, 1999. - С. 48 - 51.

427. Габдуллина, В. И. «Некрасов явление историческое»: исследование личности и творчества поэта в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского / В. И. Габдуллина // Вестник БГПУ. Серия : Гуманитарные науки. - Вып. 6. -Барнаул, 2006. - С. 98 - 104.

428. Габдуллина, В. И. Авторский дискурс в Речи Достоевского о Пушкине (исследование и самоисследование) / В. И. Габдуллина // Пушкин и Пушкинские традиции : матер, междунар. науч. конф. Алматы : КазНПУ им. Абая, 2007.-С. 320-325.

429. Габдуллина, В. И. Время в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского / В. И. Габдуллина // Пространство и время в литературном произведении : тез. и мат. междунар. науч. конф. Ч. 2. Самара : Изд-во СамГПУ, 2001. -С. 140-142.

430. Габдуллина, В. И. Евангельский код писем Ф.М. Достоевского 1854-1859 годов / В. И. Габдуллина // Художественный текст: варианты интерпретации : матер. IX междунар. научно-практ. конф. Вып. 9. Бийск : НИЦ БПГУ им. В.М. Шукшина, 2004. - С. 78 - 80.

431. Габдуллина, В. И. Искушение Европой: роман Ф. М. Достоевского «Игрок» / В. И. Габдуллина // Вестник ТГУ : Филология. 2008. - № 314. - С. 13-18.

432. Габдуллина, В. И. Мифологема Дома в произведениях Достоевского / В. И. Габдуллина // Культура и текст. Славянский мир: прошлое и современность : сб. науч. тр. СПБ; Самара; Барнаул : БГПУ, 2001. - С. 167-171.

433. Габдуллина, В. И. Мотив блудного сына в произведениях Ф. М. Достоевского и И. С. Тургенева : учеб. пособие / В. И. Габдуллина. Барнаул : Изд-во БГПУ, 2006. - 132 с.

434. Габдуллина, В. И. Мотив блудного сына в публицистическом дискурсе Петербургского текста / В. И. Габдуллина // Тема, сюжет, мотив в лирике и эпосе : сб. науч. тр. Новосибирск : Ин-т филологии СО РАН, 2006. - С. 306-216.

435. Габдуллина, В. И. Мотив блудного сына в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети» / В. И. Габдуллина // Культура и текст: миф и мифопоэтика : сб. науч. тр. СПб.; Самара; Барнаул : БГПУ, 2004. - С. 253 - 260.

436. Габдуллина, В. И. Пародирующие двойники в системе образов повести «Село Степанчиково и его обитатели» / В. И. Габдуллина // Филологический анализ текста: сб. науч. ст. Барнаул : БГПУ, 1998. - Вып. II. - С. 40 - 47.

437. Габдуллина, В. И. Поэт и царь (пушкинский код стихотворных посланий Ф.М. Достоевского из ссылки) / В. И. Габдуллина // Вестник БГПУ. Серия : Гуманитарные науки. Барнаул, 2005. - Вып. 5. - С. 16 - 20.

438. Габдуллина, В. И. Притчевая основа романа Униженные и оскорбленные» / В. И. Габдуллина // Вестник Кемеровского государственно его университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. Кемерово : КемГУКИ, 2008. - С. 50 - 58.

439. Габдуллина, В. И. Притчевая стратегия авторского дискурса Ф. М. Достоевского / В. И. Габдуллина // Вестник НГУ. Серия: История, филология. -Т. 7 : Филология. Новосибирск, 2008. - Вып.2. - С. 99 - 103.

440. Габдуллина, В. И. Проблема авторского дискурса в художественной системе Ф. М. Достоевского / В. И. Габдуллина // Вестник НГУ. Серия : История, филология. Т. 6 : Филология. - Новосибирск, 2007. - Вып. 2. - С. 91-97.

441. Габдуллина, В. И. Проблема периодизации творчества Ф. М. Достоевского : опыт реинтерпретации / В. И. Габдуллина // Сибирский филологический журнал. 2008. - № 1. - 36 - 43.

442. Габдуллина, В. И. Ранний Достоевский : евангельский код биографии и творчества / В. И. Габдуллина // Филологический анализ текста : сб. науч. ст. Барнаул : БГПУ, 2004. - Вып. V. - С. 96 - 101.

443. Габдуллина, В. И. Ранний Достоевский: диалог с читателем / В. И. Габдуллина // Филология и человек : научный журнал — Барнаул : Изд-во Алтайского университета, 2007. № 4. - С. 7 - 15.

444. Габдуллина, В. И. Речь о Пушкине в жанрово-поэтической структуре «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского / В. И. Габдуллина // А. С. Пушкин и культура : тезисы научно-практ. конф, посвященной 200-летию.- Самара : СамГУ, 1999. С. 70 - 71.

445. Габдуллина, В. И. Семиотика жеста в поэтической системе Ф. М. Достоевского: сакральное и профанное / В. И. Габдуллина // Сибирский филологический журнал. — 2008. №. 3. - С. 46 - 51.

446. Габдуллина, В. И. Трансформация мотива блудного сына в романе И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» / В. И. Габдуллина // Культура и текст -2005 : сб. науч. тр. междунар. науч. конфер. СПб. ; Самара ; Барнаул : БГПУ, 2005. - Т. I. - С. 140 - 148.

447. Габдуллина, В. И. Эпизод духовной и творческой биографии Ф. М. Достоевского : стихотворные послания из ссылки / В. И. Габдуллина // Известия НАНРК. Серия : Филологическая. Алматы. -2005.-№ 1 (149).-С.15-21.