автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.03
диссертация на тему: Философия Николая Кузанского и аристотелизм

Полный текст автореферата диссертации по теме "Философия Николая Кузанского и аристотелизм"

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени М. В. ЛОМОНОСОВА

Диссертационный Совет К 053.05.64 по философским наукам

На правах рукописи

СИЛАНТЬЕВ Сергей Владимирович

ФИЛОСОФИЯ НИКОЛАЯ КУЗАНСКОГО И АРИСТОТЕЛИЗМ

Специальность 09.00.03 - История философии

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

МОСКВА-1996

Диссертация выполнена на кафедре истории и теории мировой культуры

философского факультета Московского государственного университета им.

М.ВЛомоносова

НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ:

. доктор философских наук, профессор А.П.ДОБРОХОТОВ

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ:

доктор философских наук, профессор А.В.СЕМУШКИН кандидат философских наук В Л.ЗАДВОРНЫЙ

ВЕДУШАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ:

Институт философии РАН

Сектор истории философии стран Запада

Защита состоится 1996г. в ^ час, на заседании

Диссертацинного Совета (шифр К 053.05.54) по философским наукам в

Московском государственном университете им.М.ВЛомоносова.

Адрес: Москва, Воробьевы горы, 1-ый корпус гуманитарных факультетов МГУ, философский факультет, 11 зтаж, ауд..

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки 1-го корпуса гуманитарных факультетов МГУ им.М.В.Ломоносова.

Автореферат разослан 996 года.

Ученый секретарь

Диссертационного Совета , СУДЬИН Г.Г.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

АКТУАЛЬНОСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ. Сочинения Николая Кузанского (1401-1464) после долгого забзения прочно вошли в круг обязательного чтения современной философии. Учение этого мыслителя, поражавшего современников Шубиной метафизических спекуляций, богатством эрудиции и вполне ренессансной широтой теоретических интересов (от теологии до географик и математики), странным образом отошло практически к самому дальнему краю поля зрения последующих столетий. Новое открытие философии Кузанца началось з первой половине прошлого века, но только наша эпоха с удивлением обнаружила в нем звезду первой величины на небосклоне мировой философии. То, что Николая- Кузанского нашел для себя именно XX век, в значительной степени определено пограничным положением этого мыслителя в истории - "на узком водоразделе времен и мыслей" (по выражению Э.Кассирера) - между средневековьем и Новым временем, где Николай оказался уникальным по глубине и оригинальности метафизиком. Диапазон частных оценок его философии удивительно широк, но практически единодушным является признание ее тем узловым пунктом, где старое средневековое - и шире, антично-средневековое - мировоззрение переплавляется а новоевропейское.

Именно благодаря историческому положению Николая Кузанского анализ его учения может оказаться весьма плодотворным для выработки широких концептуальных взглядов на целые "зоны* европейской истории, которые оно собою скрепляет. Отсюда понятен интерес исследователей к соотношению философии Кузанца с различными направлениями тысячелетней философской традиции, в известном смысле получающей в ней завершение. При этом подавляющее большинство видит е нем прежде всего

неоплатоника, что совершенно оправдано, ибо важнейшими источниками, из которых он черпал подкрепление своим интуициям являются сочинения • позднеантичного и христианского неоплатонизма, наряду также и с традициями азгустинианской и немецкой мистигч. Специальное обращение к теме "Философия Николая Кузанского и аристотелизм* не может, поэтому, не вызвать вопросов: Аристотеля и ориентирующуюся на него школу никак нельзя числить среди ведущих авторитетов и источников для Кузанца.

Однако диссертация и не ставит себе целью доказывать его „аристоте-лизм"; связь, которую предполагается изучить, представляет собой не прямое влияние и заимствование, а, скорее, противостояние. Причем интерес к поставленной теме подсказан прежде всего только что указанным широким историко-культурным контекстом разговора о Николае Кузанс-ком. Уже с зтой точки зрения нетрудно заметить, что целый ряд важнейших тем философии Кузанца, с которыми обычно в первую очередь связывают его "новаторство" и разрыв с традицией, отсылают внутри самой платонической традиции именно к Аристотелю ( принцип "совпадения противоположностей"; учение о начале бытия и познания как "tpsum posse"; космология и др.).

Но не только "по содержанию* - и "по форме" та традиция, с которой Николаю пришлось иметь депо, и инерцию которой он своим учением "преодолевает", выступала для него прежде всего в виде схоластического аристотелизма, как он существовал в северных европейских университетах пятнадцатого века. С этой традицией связано философское образование Кузанца, но с ней же - что еще важнее - произошло у него, пожалуй, единственное значительное реальнее столкновение в ходе полемики с гей-дельбергским богословом Иоганном Венком. Документы этой полемики -трактат Венка и ответ на него Николая - представляют собой весьма ценный историко-философский материал, поскольку позволяют выявить узловые

точки расхождения, взаимного непонимания между традиционным и 'новым' способами мышления.

Этим, однако, не исчерпывается содержание темы "Философия Николая Кузанского и аристотепизм", включающей в себя также и критику собственно аристотелевской философии, занимающую существенное место в ряде поздних сочинений Николая. Эта тема не получила до сих пор - по убеждению автора, незаслуженно - сколько нибудь серьезного исследования в кузановедении, и диссертация предполагает сдолатъ шаг к восполнению этого пробела.

Таким образом, исследование имеет четко определенный предмет. Это, во-первых, история полемики Николая Кузанского с Иоганном Венком по поводу трактата 'Ds docta ignoran tía", о которой мы можем судить на основании критической инвективы Венка 'De ignota Literatura' и ответной 'Апологии'Николая; и, во-вторых, критика аристотелевской философии, изложенная в нескольких главах поздних сочинений Кузанца - 'De beryüo' и "Ре поп aliud".

Однако простого указания на имеющиеся тексты недостаточно еще для обоснования "актуальности" взятой темы. Автор ставит целью е своей работе показать, что критика аристотелизма и самого Аристотеля в произведениях Николая Кузанского представляет интерес не только'в качестве необходимого небольшого параграфа в систематическом описании взгпя-доз последнего, но имеет существенное значение для понимания собственной внутренней логики его философии. Поэтому "обоснованием темы* должна явиться сама диссертация а целом; если это ей удастся, то главную ее цель можно считать достигнутой.

РАЗРАБОТАННОСТЬ ТЕМЫ. ОБЗОР ЛИТЕРАТУРЫ . Несмотря на то, что среди всей многочисленной литературы о Николае Кузанском автору диссертации не удалось обнаружить ни одного специального исследования,

посвященного взятой им теме, он всячески стремился не оказаться "белой вороной" в кузановедении.

• Прежде всего, общее понимание философии Николая Кузанского, специально в диссертации не раскрываемое, но лежащее в ее основании, составилось на основе той весьма плодотворной работы по освоению мысли Кузанца, что проделана как в русской философии первой половины нашего столетия, так и в современной отечественной историко-философской науке. На лучшие ее образцы автор в своем подходе к Николаю Кузанскому опирался в первую очередь.

Что касается упомянутого выше историко-культурного контекста, определяющего основное направление современных исследований Николая Кузанского, то "первыми для автора" стали в этом отношении работы ряда отечественных исследователей1, посвященные анализу онтологических предпосылок различных исторических типов европейской культуры. Важное место в этих работах занимает анализ философии Кузанца, сопровожденный глубокими наблюдениями соотношения ее с античной мыслью.

Труды российских ученых являют собой пример достойного продолжения разговора, давно уже ведущегося на сходные темы в Европе. В числе наиболее значительных с точки зрения автора данной работы и в наибольшей степени оказавших на него влияние следует назвать книги Э.Кассирера2, К.-Х.Фолькман-Шлюка3 и К.Якоби4, где обстоятельный анализ и попытки интегральной интерпретации николаевой философии осуществляются в широком историческом горизонте.

1 П.П.Гайденко Эволюция понятия нау,:и. - M.: Наука, 1980; ее же: Эволюция понятия науки (XV - XVIII вв.). - М.: Наука, 1987; Ахутин A.B. Понятие "природа" в античности и в Новое время. -М.: Наука, 198В

2 Cassirer Е. Individuum und Kosmos in der Philosophie der Renaissance. - Leipzig, 1S27 .

3 Volkmann-Schluck K.H. Nicolaus Cusanus. Die Philosophie im Übergang vom Mittelalter zur Neuzeit. - Frankfurt a.M., 1957

* Jacobi K. Die Methode der cusanisohen Philosophie. -Koin, 19БЭ

В связи с более узкой темой отношения Николая Кузанского к предшествующей ему философской традиции, на первом месте следует назвать вошедшую в классику кузанопедения программную статью ученика Кас-сирера И.Риттера5 и уже упоминавшуюся книгу К.Якоби, где дан, в частности, весьма ценный обзор основных подходов к изучению Николая Кузанского.

Среди частных историко-философских вопросов непосредственный интерес для темы диссертации представляют проблемы связи Николая Кузанского с ориентирующейся на Аристотеля схоластикой XII1-XIV веков, томизмом в первую очередь. Но этот вопрос, довольно оживленно дискутировавшийся в первой половине нашего столетия, похоже, не вызывает энтузиазма у современных исследователей. Исключение составляют, пожалуй, работы известного кузаниста Р.Хаубста, редко выходящие, однако, за пределы чисто текстологического анализа.

И, наконец, самое прямое отношение к теме имеет литература, посвященная истории спора Николая Кузанского с Иоганном Венком. Нельзя сказать, что эта тема прошла совсем мимо внимания историков, во многих общих монографиях содержатся ценные наблюдения на этот счет, но специальные исследования почти полностью отсутствуют. После имеющего и по сей день ценность обстоятельного предисловия Э.Ванстеенберга5 к первой публикации "De ignota litteralura" в 1910 году можно назвать здесь только ряд статей Р.Хаубста, вышедших в 50 - 60-х годах и посвященных изучению малоизвестных текстов Венка, а также диссертацию К.Д.Ку-неката, представляющую собой подробный комментарий к "De ignota litte-

5 Ritter J. Die Stellung des Nikolaus von Kues in der Philosophiegeschichte. Grundsatzliche Probleme der neueren Cusanus-Forschung.// Blatter für deutsche Philosophie. - 13 (1939), S. 111-155.

6 Vansteenberghe E. Le „De ignota Litteratura" de Jean Wenck de Herrenberg.// BGPhThMA VII1/6. - Munster, 1910. - S.1-18.

ratura*'. На эти работы автор в значительной степени опирался в своем исследовании.

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИССЛЕДОВАНИЯ. Настоящая работа по содержанию своему представляет собой историко-философское исследование со всеми вытекающими отсюда общеметодологическими последствиями. Автор стремился усвоить в ходе работы принципы и установки, лежащие в основе лучших отечественных по историко-философских исследований, представленных трудами А.ФЛосева, АЛ-Дсброхотоза, П.П.Гай-денко, В.В.Соколоаа и др. .

Однако определение особенности темы требуют некоторых специальных методологических усилий, необходимых для .того, чтобы не дать увлечь себя неверными историко-философскими ориентирами. К числу этих особенностей относятся, во-первых, крайне слабая разработанность вопроса и, во-вторых, опасность слишком широкой трактовки темы - е смысле широкомасштабного сопоставления философии Кузанца в целом и философии Аристотеля, и более того, аристотепизма как весьма многоликой тысячелетней традиции, тоже в целом.

Считая такую постановку вопроса преждевременной и рискованной и сознательно уходя, по возможности, от далекоидущих исторических обобщений, автор исходит из того, что стоящий в названии темы термин "арис-тотелизм", сам по себе чрезвычайно с исторической точки зрения аморфный, может быть прояснен в том конкретном значении, что пригодно именно для данного контекста, только в результате исследования. Поэтому в рамках самой работы идет речь об „аристотелизме" только как о совокупности определенных идей и концепций, представленных в непосредственно относящихся к Николаю Кузанскому текстах: трактате Венка, ответ-

Kuhnekath K.D. Die Philosophie des Johannes Wenck von Herrenberg in Vergleich zu den Lehren des Nikolaus von Kues. Diss. - Köln, 1975.

ной "Апологии", а также посвященных "аристотелевской" теме фрагментах поздних сочинений Кузанца.

При всем том определенное предварительное понимание как Аристотеля, так и средневекового аристотелизма, разумеется, лежит в основании всей работы. Это понимание сложилось у автора благодаря прекрасным трудам об аристотелевской метафизике таких отечественных ученых, как А.ФЛосев, АЛ.Доброхотов, А.В.Ахутин, П.П.Гайденко, А.ВЛебедев; в интерпретации же схоластического аристотелизма он опирался на классические труды Э.Жильсона и Ф.Ван Стеенбергена, а также на работы английского историка аристотелизма Ч.Лора.

По сходным причинам за скобками работы осталось и описание общего истолкования автором философии Николая Кузанского в целом. Превосходные сжатые очерки этой философии имеются уже в нашей литературе, и • повторяться здесь не имело бы смысла, да, вдобавок, неоправданно увеличило бы объем текста. Вместе с тем, для углубления выработанного уже общего понимания гораздо более, на взгляд автора, полезным может оказаться труд детального разбора хотя бы одного конкретного вопроса.

Таким образом, главным методологическим ориентиром исследования было стремление избежать поспешных обобщений и упор на истолкование конкретных текстов.

СОСТАВ ИССЛЕДОВАНИЯ, ЕГО ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ. В свете сказанного можно сформулирозать главную цель диссертационного исследования. Такой целью является выявление глубинних метафизических- предпосылок фундаментального расхождения философии Николая Кузанского с традицией аристотелизма, проявившегося как в теоретическом столкновении Кузанца с аристотепиком Иоганном Венком, так и в поздней критике Николаем самого Аристотеля. Цель эта может быть достигнута через разбор ука-

занных выше конкретных текстов, в ходе которого предполагается последовательно решить следующие частные задачи.

В первой главе:

подробно проанализировать содержание трактата Иоганна Венка "De ignota ¡literatura", сопоставив его с соответствующими текстами Николая Кузанского;

- реконструировать на основе этого анализа концептуальное целое венково-кой критики и выявить в нем центральные смысловые узлы;

- определив таким образом основные пинии теоретического расхождения Венка и Кузанца, Еыделить ведущие идеи "Апологии"последнего;

- опираясь на полученные результаты, дать оценку правомерности рассмотрения философии Николая Кузанского в контексте схоластической традиции.

Во второй главе:

- проанализировать содержание ряда фрагментов из трактата Николая Кузанского "О берилле"и диалога "Онеинаw", посвященных критике аристотелевской философии;

- определить центральные смысловые пункты этой критики;

- сопоставить метафизические подходы Аристотеля и Кузанца к проблеме "чтойност.tf;

- рассмотреть степень влияния теологического контекста на философию Кузанца,

- проанализировав для этой цели ее подход к проблеме "веры и разума";

- дать в итоге определение историко-философского и историко-культурного значения критики Аристотеля в поздних сочинениях Николая Кузанского.

В Заключении:

- сопоставив результаты первой и второй главы, подвести итоги исследования.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА И ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ. Новизна работы состоит, прежде всего, в необычности для традиционного кузаноеедения ее темы, никогда, насколько можно судить, не становившейся предметом специального рассмотрения. Об этом уже сказано выше.

С содержательной же стороны надо сказать, что в части, посвященной полемике Кузанца с Венком, исследование менее оригинально, так как опирается в большой степени на имеющиеся западные труды, посвященные этой теме, крайне, правда, немногочисленные. Более самостоятельны параграфы третий и пятый первой главы, где автор пытается выстроить систематическую сводку содержания венковского трактата и подвести итог разбору "Апологии" Кузанца. Следует отметить, однако, что в отечественной науке тема первой главы вообще до сих пор ни разу не затрагивалась, и с этой точки зрения работа открывает нечитанную у нас прежде страницу истории философии. Что, возможно,' окажется полезным не только для расширения исторического кругозора, но и для лучшего понимания как представленной Венком схоластической традиции, так и философии Кузанца, и общей историко-культурной ситуации XV века.

Вторая глава горазда более оригинальна в выборе темы, а, стало быть, и более проблематична с точки зрения теоретических результатов. Возможно, однако, что содержащиеся в первом параграфе этой главы разбор николаевой критики Аристотеля и сопоставление подходов Кузанца и Стагирита к определению "чтойности" пригодятся доя более глубокого изучения философии как одного, так и другого, а также смогут послужить

материалом для ведущихся в нашей литературе историко-культурных разговоров, о которых упоминалось.

Обращение во втором параграфе второй главы к теме "веры" у Николая Кузанского может показаться необычным на фоне современной литературы о Кузанце, однако автор полагает, что предложенная им интерпретация смысла понятия "вера" у Кузанца достаточно актуальна не только для правильного прочтения его философии, но также и для общих рассуждений о соотношении философии и религии.

И, наконец, с точки зрения новизны предлагаемая работа может быть интересна привлечением ряда малоизвестных текстов Кузанца: трактата "Теологическое дополнение", математических работ и некоторых "Бесед".

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Центральные идеи диссертационного исследования излагались автором в спецкурсе, читавшемся для студентов философского факультета МГУ в 19ЭЗ/1ЭЭ4 уч.г. Некоторые мысли докладывались также на Международной конференции по медиевистике в Кельне (сентябрь 1992 года). Диссертация была обсуждена на заседании кафедры истории и теории, мировой культуры философского факультета МГУ и рекомендована к защите.

СТРУКТУРА РАБОТЫ.

Диссертация состоит из Введения, двух глав и Заключения.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность исследования, характеризуется степень разработанности проблемы, определяются цель и задачи исследования, его методологическая основа, показываются научная новизна и теоретическая значимость работы.

В первой главе - "Ученоенезнание"глазами аристотепика. Полемика Николая Кузанского с Иоганном Венком- исследуется, главным образом, трактат И.Венка.

Первый параграф указывает на исторические обстоятельства появления этого текста, утверждая по существу теоретический характер инициированного им спора, лишь на поверхности обусловленного церковно-по-литической обстановкой времени.

Основное содержание трактата „De ignota ütleratura"в сопоставлении с соответсвующими местами из критикуемого там „Ученого незнания" и, в спою очередь, критикующей его „Апологий Кузанца - предмет второго и третьего параграфов.

Труднодоступность и практическая неизвестность венковского трактата в отечественном научном обиходе побудили автора в параграфе втором, занимающем по объему большую часть главы, избрать не самый с теоретической точки зрения изящный для анализа путь: комментированное изложение разбираемого текста, полностью параллельное внутренней структуре последнего. Очевидные недостатки этого пути стремится восполнить параграф третий, дающий тезисную сводку венковской критики, реконструируя тем самым ее концептуальное целое.

Такая реконструкция составляет основной интерес при анализе материала первой главы диссертации, в ходе которого ее автор старался прежде всего не поддаваться соблазну отнесения всех промахов и срывов венковского прочтения "Ученого незнания"к одному лишь недомыслию гей-

дельбергского богослова. Диссертация показывает, что Венк не понимает Кузанца прежде всего потому, что для него неприемлем сам способ мышления, погика последнего. Истоки же этого найдены в принципиальной разнице теоретических предпосылок, основоположных интуиции спорящих.

В первую очередь очевидна несовместимость базовой дня Венка аристотелевской теории познания в еэ томистской версии и „науки незнания", опирающейся на оригинальное истолкование познания как творческого развертывания уподобительного мира "конъектур" из точечной простоты ума. Признавая естественную познавательную деятельность возможной только в границах чувственно-понятийной сферы („не бывает познания без образов"), как учит томистская школа, Венк видит в „непостижимом постижении непостижимого" у Кузанца гносеологически незаконную попытку от- • казаться от понятийного познания, а, тем самым, и от необходимой человеку „о этой жизни" опоры на чувственность. Диссертация показывает некорректность такой интерпетации „Ученого незнания", в котором „непостижимое постижение* методически разъясняется как „символическое восхождение', первой и необходимой ступенью которого является как раз-таки созерцание наглядных чувственных образов. Таким образом, в том, что непосредственно человеческий ум имеет дело лишь с „символами" недостижимой в своей чистоте сущности, согласны оба спорящих. Однако природа этого символизма понимается ими совершенно по-разному. Если для Венка чувственный образ - это источник информации о сущности, добываемой опосредованно в рациональном образовании понятий, то для Николая "символизм" естественно доступного нам познания - лишь повод к непостижимому „скачку" ((гапэ^ге) в парадоксальную сфс-ру "ученого незнания".

Принципиальная разница исходных позиций дает почувствовать себя в венковском прочтении , Ученого незнания', начиная с самых первых его глав. В ответ на содержащееся там утверждение полной непознаваемости истины и критику рассудочной дискурсии Венк настаивает, что непосредст-

венно не данная нам из-за жесткой связи нашего познания с „образами" сущность извлекается из чувственных данных через цепь умозаключений, которая непременно должна когда-нибудь достичь цели, чтобы не уйти в' бесконечность. Такой остановкой является "причина", или максимум исследуемого свойства. Удаление же этой "остановки" в бесконечность, как предполагается тезисом Кузанца о возможности бесконечного уточнения любого познания, обессмысливает познавательную деятельность, „лишает ум собственного дела".

Бессмысленность бесконечного ряда - аксиома классической философии, одинаково важная как для Венка, так и для Кузанца. Но если для первого отсюда следует только то, что у этого ряда обязательно должна быть остановка, то второй видит в ней ярчайшее доказательство того, что выход из бесконечного ряда находится в другом измерении, за скобками всех возможных приближений к нему. Поэтому сущность и не достижима в принципе дискурсивно-рациональными средствами, что, однако, вопреки Венку, не повод для отчаяния. Сущность познаваема, но именно как "maximum scibiie", и к максимальной слепящей ее яркости ведет только "непостижимый" трансцензус.

Отдавая должное глубине мысли Кузанца, диссертация, вместе с тем, отмечает и своеобразную метафизическую последовательность Венка, который, в духе представляемой им школы, придерживается строгого разведения „постижимого" и „непостижимого", отказываясь, вопреки Ку-занцу с его „непостижимым постижением непостижимого", смешивать то и другое. Особенную озтроту это приобретает в традиционном для средневековой мысли вопросе о возможности и границах рационального богопоз-нания.

Может быть, „наука незнания" все же права, говоря об абсолютной невозможности постижения если не конечных вещей, то бесконечного Бога? Познание ведь беспомощно перед бесконечностью, пребывает в пол-

ном неведении о ней, потому что "между бесконечным и конечным нет никакой пропорции".

Венк предлагает посмотреть на проблему с другой стороны. Все конечные вещи суть следствия бесконечной первопричины. Любая причина может быть, в известной степени, конечно, познана из своих следствий - в этом основание "резолютивного", аналитического метода познания. Разумеется, такое познание не может быть в данном случае точным, но в силу того, что следствия суть "подобия" первопричины-прообраза, оно вполне может быть "уподобительным", аналогическим. "Апа/од/з" значит, собственно, то же, что и "proportid, и для того, чтобы познание состоялось, она не-обязательно должна быть точной, „достаточно и простого подобия". Таким образом, тезис об "отсутствии пропорции" в истолковании Кузанца "подрывает науку о божественном", т. е. ставит под вопрос всю традиционную томистскую теологию, опирающуюся научение об аналогиях.

Отдав несколько страниц обсуждению не новой в кузановедении проблемы соотношения онтологии Николая с томистким учением об апа-logia enlis, автор диссертации в принципе разделяет вывод Венка об инородности друг другу названных концепций. Эта инородность дает сказывается прежде всего в том. каким скандалом представляется Венку вся Николаева теология.

Как уже говорилось, доказывая неадекватность для истинного бо-гопознания имеющихся в наличии методов, Кузанец предлагает новый, парадоксальный, метод "непостижимого постижения". Этот путь, по Венку, во-первых, невозможен, ибо выходит за рамки единственно доступного человеку образно-понятийного познания; во-вторых, еретичен, так как претендует в своем выходе за пределы "подобий" на заповедное в этой жизни visio facialis, в-третьих, абсурден, так как пытается вывести знание из незнания, которое по определению не может быть источником ничего позитивного. Отказ от опоры на образно-понятийное познание делает

"ученое незнание" "абстрактнейшим умствованием" (abstractísima ¡ntelli-gentía). Суть его -та же, что ив еретичном зкхартовском призыве к "отрешенной жизни". Это "умствование", отождествляя Бога с абстрактным понятием бытия порождает целый ряд нелепых и опасных выводов.

Первый такой вывод - о "совпадении" в абсолютной божественной простоте всех различий и противоположностей -делает невозможным любой осмысленный дискурс и подрывает основы (semen) всякой науки и философии.

Диссертация подробно останавливается на смысле принципа rcoin-cidentia oppositorurrf в философии Кузанца. Вопреки Венку, который схло-нен был рассматривать этот принцип как порочную интеллектуальную уловку стремящегося уйти от аргументированного спора „лжепророка", аз-тор настаивает на необходимости истолковывать „совпадение противоположностей" у Николая, следуя з этом его собственным указаниям, исключительно в контексте символизма Кузанца и его учения о соотношении интеллекта и рассудка. Венк же, придавая этому принципу неоправданно „сильный" смысл, в очередной раз теряет тем самым возможность разглядеть Николаевы тонкости. Впрочем, к некоторым недоразумениям дает повод и неясность формулировок в самом тексте „Ученого незнания", где теория совпадений" разработана по сравнению с более поздними сочинениями Кузанца недостаточно четко. Так или иначе, метафизические следствия, приписываемые Венком принципу „совпадения", совершенно неприемлемы.

Во-первых, утверждение, что Бог - совпадение всего, привносит, по Венку, в божественную простоту "реальную композицию", что кощунственно.

Во-вторых, совпадение, или тождество, всего в Боге делает невозможным догмат о Троице.

В-третьих, принцип совпадения неизбежно ведет к признанию тождества Творца и всего сотворенного, то есть к пантеистической ереси . Более того, именно здесь, как утверждает Венк, - центральное основание всей 'науки незнания": "в самом простом и абстрактном понимании все вещи суть одно".

. В-четвертых, следствием предыдущего тезиса является утрата самостоятельного онтологического статуса конечными сотворенными вещами.

Таким образом, "ученое незнание" подменяет Бога абстрактным понятием бытия, низводя Его, тем самым на землю, и, с другой стороны, растворяет в пустоте этой абстракции мир конкретных вещей: "все обожествляя, он все уничтожает и уничтожение считает обожествлением". . Пантеизм имеет своей оборотной стороной самый настоящий нигилизм.'

Такого же рода ересь получается в приложении "абстрактнейшего умствования" к христологии. Человечность Христа отождествляется с абстрактной "человечностью", охватывающей всех отдельных индивидуумов, а она, в свою очередь, отождествляется с Богом .

Неадекватность названных венковских обвинений довольно подробно раскрывается в диссертации, впрочем, автора интересует не столько констатация фактического несоответствия тех или иных интерпретаций действительности - это прекрасно сделано уже самим Николаем в ,Апо-погм?% сколько выяснение истоков столь глухого, местами вопиющего непонимания Венком Кузанца. Диссертация находит их в принципиальной разнице теоретических предпосылок, о которых шла речь выше. Разница эта, с одной стороны, делает позиции спорящих зачастую полностью непроницаемыми друг для друга (весьма характерно, например, как совершенно нелепыми, "неслыханными", не заслуживающими даже серьезного разговора представляются Венку высказанные в" Ученом незнании" космологические воззрения), а с другой - учет и осмысление ее придает неожиданную глубину всей венковской критике, перестающей казаться всего лишь историчес-

ким курьезом и становящейся интереснейшим документом одного из переломных моментов в истории европейской мысли.

Трактат Венка интересен кроме того и тем, с какой настойчивостью е. о аргументация воспроизводится уже в современной критике философии Николая Кузанского. Небольшой четвертый параграф первой главы диссертации посвящен краткому описанию истории „схоластического* прочтения Кузанца в нашем столетии, попыток либо „разоблачить" его с томистких позиций, либо, наоборот, истолковать на языке схоластики. Опираясь на проделанную выше работу, автор делает вывод о принципиальной некорректности таких попыток (что, разумеется не отнимает у них возможности оставаться яркими и интересными).

Заключительный пятый параграф подводит итог разбору полемики Венка и Кузанца, резюмируя ведущие мысли „Апологии Ученого незнаний. Задаваясь вопросом о причине крайне резкого, что совсем для Кузанца нехарактерно, тона в отношении „секты аристотеликов", автор диссертации обоащает внимание на то, что спор с Венком воспринимается Кузанцем не как объединенный совместным стремлением к истине спор мыслей, а как столкновение мысли с недомыслием, „вульгарной" претензией на мысль. Сколь угодно изощренная рассудочная техника лишь тогда перестает быть гсуетой словесного знания", когда опирается на непосредственное умозрение, опыт мысли (ехрепеп^а). Наличие такого „достовернейшего" опыта -главный аргумент „науки незнания" против нападок „слепцов" - Венка и всей школьной ученое™, у которых на его месте - знание „понаслышке", авторитет традиции. То, что никакой учрчостью, никаким старанием отсутствие уникального опыта мысли не восполнишь - это для Николая факт личной биографии (он сам рассказывает о „даре свыше', в котором получил основную идею „Ученого незнания1). Но здесь закономерно встает вопрос о соотношении философии и мистики в учении Кузанца.

Коротко затрагивая эту тему, автор диссертации привлекает материал из переписки Николая Кузанского с монахами Тегернзэйского аббатства по вопросу соотношения аффективной и интеллектуальной мистики. В работе показано, что „интеллектуальная мистика" у Кузанца - это, по сути, синоним всякой трезвой и честной мысли, всегда знающей свои границы, всегда о принципе открытой и чуждой любому эзотеризму, но никогда не обеспеченной одним только человеческим усердием (Studium), хотя без этого Studium и невозможной.

. Любопытно однако, что о непосредственном и не анаюшем ошибок опыте "простых касаний" ума, лежащем в основе любого знания, лучше всего в истории философии говорит именно Аристотель - источник той са-' мой Школы, против которой так решительно апеллирует Николай к собственным интуициям. Но если Стагирит характеризует его как опыт безусловного знания, то для Николая не менее принципиальное значение имеет, наоборот, опыт незнания. Налицо, таким образом, бьющая в глаза противоположность интерпретаций исходного и фундаментального опыта перво-опредепений мысли.

Разобраться в смысле и происхождении этой разницы автор попытался во второй главе исследования - "Аристотель глазами "ученого незнания'. Критика Аристотеля в поздних сочинениях Кузанца".

Диссертация обращает внимание на то, что позднего Николая Кузанского (начиная с 50-х годов XV в.) параллельно поиску итоговых формулировок своих интуиций в гораздо большей, чем прежде, степени занимает отношение собственного учения к различным направлениям философской и богословской традиции. Об этом сгидетельствует как материалы его шч-• ной библиотеки (в последнее время интенсивно издающиеся), так и целый ряд сочинений позднего периода. Останавливаясь на двух важнейших -"Берилле" (1458) и "Неином" (1462), диссертация описывает исторические обстоятельства их написания, указывает на то ключевое место, какое „ис-

торико- философская" тематика занимает в замысле й композиции этих работ, и, наконец, обращается к аристотелевской теме двух указанных текстов.

Составляющая предмет первого параграфа второй главы ("Проблема "чтойности" и ее определения в "Берилле"и "Неином'), эта тема внешне никак не связана с историей полемики с Венком. Но содержательно критический .разбор аристотелевской философии, предпринятый Кузанцем, вращается вокруг того же самого »основного вопроса метафизики*, вопроса о сущности, на который вывел материал первой главы. Однако е-сли там эта проблема не лежит на поверхности, и автору пришлось приложить некоторые усилия, чтобы опознать ее как ключевую для понимания сути дела, то здесь имеется прекрасная возможность рассмотреть непосредственно и вблизи то самое трудноразличимое первичное расхождение в философской логике, о котором шла речь выше.

Комментируя в своем "Берилле" итоги "усиологических" глав "Метафизики", Кузанец констатирует две вещи: во-первых, попытки дать определение сущности, или "чтойности", безнадежно застряли у Аристотеля в апо-ретике; во-вторых, это - совершенно неизбежный и закономерный результат, так как "чтойность чтойности" в принципе неопределима никаким конечным понятием.

Автор диссертации обращает внимание на то, что самому Стагириту эта неопределимость хорошо известна: он говорит о ней в конце VII книги "Метафизики", - но замечает также и весьма существенное различие в акцентах у обоих философов. Если для Ари тотеля задаваться вопросами о „сущности сущности" (вроде: "почему небо - небо, а земля - земля?") -бессмысленно, потому что это ведет к противоречиям, то Николай видит в таких противоречиях лишь свидетельство невыразимости божественного ответа на указанные вопросы, которые тем самым превращаются из бессмысленных в самые насущные.

Лежащее в основе рассуждений Николая на эту тему типично средневековое истолкование сущности вещей как "намерения божественного ума" приводит, таким образом, его к тому, что "совпадение противоположностей" перестает быть для познающего ума той границей, за которой исчезает смысл, становясь, напротив, знаком приближения к смыслу последнему и окончательному.

Логические возможности такого хода мысли разработаны, как показано в диссертации, в диалоге "О неином", где аристотелевская тема и критика Аристотеля также занимают существенное место. Лейтмотивом этой критики проходит у Кузанца упрек Аристотелю в непоследовательности: на деле развивая многие глубокие идеи, вовсе не чуждые принципу „совпадения противоположностей", Стагирит упорно отказывается „замечать" сипу этого принципа, когда дело доходит до решающих формулировок. Николай приписывает такую непоследовательность слабости „рассудочного" подхода к метафизическим проблемам, которому противопоставлен у него метод „интеллектуальный".

Присмотревшись к некоторым рассуждениям Кузанца по этому поводу, автор диссертации обнаруживает их почти буквальный параллелизм с тем, как кардинал формулирует отличительную суть своих конкретных замыслов в трактатах о квадратуре круга, предвосхитивших, как известно, некоторые важнейшие моменты новоевропейской математики. Тем самым предмет разговора получает весьма многозначительную историко-культурную перспективу.

Разобранная критика Кузанцем Аристотеля довольно отчетливо высвечивает логическую структуру того сдвига в первичных метафизических ин-туициях, о котором говорит материал обеих частей диссертационного исследования. Его заключительный параграф - "Наука незнания и сера" - посвящен выяснению происхождения этого сдзига.

То, что сразу же приходится иметь здесь дело-с теологическим контекстом средневековой философии и культуры, - очевидно и не вызывает сомнений. Исследование встречается тут с широко распространенным отнесением Николая Кузанского к истории того, что принято называть „doctri-па Christiana". В диссертации рассматриваются известные квалификации Кузанца как „христианского мыслителя", своеобразие философии которого - в том, что это одна из наиболее адекватных в истории мысли метафизических экспликаций христианского Откровения.

Чтобы оценить правомерность таких оценок, т.е. характер и степень зависимости философии Кузанца от теологического контекста, автор предпринимает анализ ключевого в данном случае понятия "вера" на основе некоторых конкретных текстов Николая.

Сам кардинал охотно и обоснованно относил к собственному фило-. софствованию старую емкую формулу: "fides quaerens inteliectum". Однако оказывается, что "верой" называет он часто не столько внешний собственно философии авторитет Откровения, сколько глубинную предрасположенность самой мысли, определение ее первичного опыта. Любопытно, что, говоря об исконной борьбе веры и разума, Кузанец всегда имеет в виду разум в смысле ratio, по отношению же к сердцевине ума - интеллекту -вера есть, скорее, один из его модусов („ficfes est compiicatio intellectud"). Поэтому теологическая почва нисколько не изолирует философию Николая Кузанского от других культурно-исторических эпох и не может быть приводима как ultima ratio в объяснении ее внутренней логики.

Возвращаясь в заключение к основной своей теме, автор диссертации' делает вывод о том, что критика Николаем Аристотеля уже по тональности своей в разобранных текстах имеет характер не разоблачительного вердикта, а, скорее, недоуменный. В основе непонимания одним мыслителем другого - очевидное различие оснований их философствования; причем, Аристотель, пожалуй, никогда прежде в истории европейской мысли

так подчеркнуто не выступал в своей инаковости. Но инаковостъ эта, как показано в диссертации, не может быть списана на влияние теологического или культурного контекста, природа ее коренится в стихии собственно философской. Поэтому отношение Кранца к Стагириту автор предлагает рассматривать как ,ученое незнание*, т.е. прикосовение - именно через вопиющую непонятность - к самому существу.

Спор Николая Кузанского с Аристотелем перестает с этой точки зрения быть рядовым свидетельством разницы античного и средневекового (возрожденческого, новоевропейского, христианского и т.п.) мышления. Он принадлежит истории философии в полном смысле, т.е. такой истории, где ни один настоящий спор никогда не закончен.

В Заключении диссертации резюмированы результаты проведенного исследования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора:

- Критика „Ученого незнания" s трактате И.Венка „De ignota litieratura". - М.: ИНИОН РАН, 1995, деп. No 50523. -16 с.

- „Наука незнания* и математика. (К истолкованию трактата Николая Кузанского „Теологическое дополнение".) - М.: ИНИОН РАН, 1995, деп. No 50524.-28 с.

Прямое отношение к теме диссертации имеют также выполненные автором комментированные переводы:

- Бозций Датский О вечности мира. // Историко-философский ежегодник* 93. -М.: Наука, 1994. (Совм. с В.В.Бибихиным)

- Бозций Датский О высшем благе или О жизни философа. // Вопросы философии, 1994, No 5.