автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.02
диссертация на тему: Фонетические, лексико-словообразовательные и грамматические особенности ингушского литературного языка в сравнении с другими нахскими языками

Полный текст автореферата диссертации по теме "Фонетические, лексико-словообразовательные и грамматические особенности ингушского литературного языка в сравнении с другими нахскими языками"

ЧЕЧЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ФОНЕТИЧЕСКИЕ, ЛЕКСИКО-СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ И ГРАММАТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ИНГУШСКОГО,ЯЗЫК А В СРАВНЕНИИ С ДРУГИМИ НАХСКИМИ

10.02.02 — Языки народов Российской Федерации (кавказские языки)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

На правах рукописи

ЦУРОЕВА Зарема Султановна

ГРОЗНЫЙ - 2006

Работа выполнена на кафедре русского языка Чеченского государственного университета

Научный руководитель — доктор филологических наук, профессор Халидов Айса Идрисович

Официальные оппоненты:

— доктор филологических наук, профессор Тимаев Апты Джохаевич

— кандидат филологических наук, доцент Вагапов Арби Джамалайлович

Ведущая организация - Дагестанский государственный университет

Защита состоится « » » 2006 г. в часов

на заседании диссертационного совета К 212.320.02 при Чеченском государственном университете по адресу:

364097, г. Грозный, ул. Киевская, 33, актовый зал главного корпуса

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке филологического факультета Чеченского государственного университета (г. Грозный, ул. Киевская, 33, филологический факультет)

Автореферат разослан « ¿-РОЛЛ^А^ 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук,

доцент

М.У. Сулейбанова

и явлений; 4) сравнение синтаксических систем ингушского, с одной стороны, и чеченского и бацбийского языков, главным образом в сфере сложного предложения; 5) объяснение, по мере возможности, времени и причин появления выявленных расхождений.

Основное содержание диссертации изложено в четырех главах:

На защиту выносятся следующие положения:

1. Различия между ингушским — чеченским, бацбийским языками на фонетическом уровне в меньшей степени проявляются в составе звуков и фонем, в еще большей — в дистрибуции и сочетаемости, в наибольшей — в характере и результатах фонетических процессов.

2. Фонетические расхождения ингушского языка с чеченским сводятся к минимуму при привлечении отдельных диалектов и говоров чеченского языка (галанчожского и аккинского диалектов, мелхинского говора, например), характеризующихся сходством с ингушским языком.

3. Несмотря на генетическое родство и структурную общность с чеченским и бацбийским языками, ингушский язык обнаруживает достаточно существенные лексические и лексико-словообразовательные расхождения с ними, в том числе и на уровне лексики, относимой к основному словарному фонду.

4. В наибольшей степени ингушский язык отличается от двух других нахских языков в сфере морфологии. При этом отдельные расхождения сравнительно недавнего происхождения, они начали проявляться особенно явно примерно с середины прошлого века.

5. На синтаксическом уровне существенных расхождений, которые можно рассматривать в типологическом контексте, не выявляется.

6. Многие фонетические, лексико-словообразовательные и грамматические особенности ингушского языка относительно позднего происхождения, при этом отдельные морфологические расхождения с чеченским (и ингушским) оказываются результатом фонетических процессов, протекавших в ингушском языке иначе, чем в чеченском и ингушском.

7. Выявленные сходства и расхождения ингушского языка с двумя другими нахскими со всей очевидностью свидетельствуют о том, что ингушский язык к настоящему времени сформировался как самостоятельный. язык, сохранив при этом все основные признаки генетического и структурно-типологического родства с чеченским и бацбийским языками.

Проведенный в главе I сравнительный анализ фонетического строя ингушского, чеченского и бацбийского языков позволил сделать целый ряд важных выводов.

I. В области фонетики основные различия сводятся к следующему.

Вокализм ингушского языка характеризуется своей спецификой уже в составе гласных фонем.

1. В системе вокализма ингушский язык отличается от чеченского и бацбийского в первую очередь наличием звука э (ы), на месте которого в чеченском языке произносится краткий и: инг. дэга «вести», дэта «оставить», тэла «заблудиться» кхэккхе «другой» — чеч. дига, дита, тыла, юсин. В ингушской орфографии этот звук не отражен, его написание соответствует чеченскому — в данном случае пишется и (дига, дита, тила), хотя в последнее время наблюдается тенденция писать в соответствующем месте букву ы. В некоторых случаях инг. э соответствует не и, а у: инг. daza «наполниться», ddsta «измерить» — чеч. дуза(н), дуста(н). Фонема э во всех случаях только краткая. По произношению она напоминает русск. Ы и в своей артикуляции мало отличается от абхазск., абаз., кабард.-черкесск. э.

2. Хотя в ингушском языке есть остальные основные (первичные) гласные и гласные вторичного происхождения, палатальные в нем, особенно уоь, убь, употребляются редко. В тех словах, где в чеченском языке звучат эти гласные, ингушский язык предпочитает ие, иё: ср. чеч. дудьзал — инг. диёзал «семья», чеч. ч!ениг — инг. ч1анг «подбородок», чеч. церг — инг. царг «зуб», чеч. лерг — инг. ларг «ухо», чеч. mlaii — инг. mluu «мост», чеч. муоьлкьа — инг..миелкьа «ящерица», чеч. тубъгу — инг. тиег «шьет» и т.д. В этом плане ингушский язык в системе вокализма оказывается ближе к бацбийскому, который характеризуется еще более простой системой гласных в сравнении с чеченским языком, чем ингушский. Часто звучание ингушских слов полностью или почти совпадает с бацбийскими словами, а в составе гласных — практически полностью: ср. чеч. ч1ениг — инг. ч1анг «подбородок» - бацб. ч1аник1, чеч. церг — инг. царг «зуб» — бацб царк!, чеч. лерг — инг. ларг «ухо» — бацб. ларг, miaü — инг. mluu «мост» — бацб mlue. Наряду с этим есть и «разнозвучия» с совпадающими по этому признаку чеченским и бацбийским языками, как, например: чеч. хаза, бацб г1азеп — инг. хоза, чеч. ваша, бацб. вашо — инг. воша.

3. В ингушском языке есть дифтонг оа (coa «ось», оасар «сорная трава», лоам «гора», доа «сапет-ка», mloadade «мочить», доассадала «пустеть», на месте которого в чеченском языке во многих случаях звучат yö (дуб, т1уб, луб), уо (инг. виёзачоа «любящий», эргативный падеж — чеч. виёзачуо), а (дассадала), й (mlädyo), а также о, б , уьо, уьо долгий; в бацбийском языке оа никогда не выделялся; в чеченском у отдельных авторов встречаем упоминания о его наличии в словах пондар // поандар, Орга//Оарга\ с точки зрения А.Д. Тимаева,

высказанной им в ряде публикаций, в чеченском языке этот звук распространен шире, чем считается.

4. Выделяемая всеми авторами долгая гласная фонема ув ингушского языка тоже может считаться специфически ингушской: инг. ув в чеченском языке соответствуют обычно долгий и или долгий у: инг. нувр «седло», юв (йув) «шило», лувча «купаться», дувза «ткать, связывать», ц1увза «визжать» — чеч. нуъйр, ю, лийча, дуца, ц1ийза.

5. В свою очередь в ингушском языке практически нет соответствий чеченским палатальным оь, оь долгому, уь, уь долгому. Звук оь в живой ингушской речи часто заменяется дифтонгом иэ. В современном ингушском языке произношение иэ вместо оь стало нормой: эрсий (фонетически иэрсий), киер «ястреб» (Оздоев 1980); вместо тоъхар тоже произносят тиэхар.

6. Есть некоторые специфические черты произношения звука, обозначаемого общей с чеченским языком графемой аь, за которой в чеченском языке действительно стоит соответствующий палатальный звук аь, но в ингушском языке на месте этой графемы произносится не тот же аь, который звучит в чеченской речи: инг. аънна «сказал», например, произносится с приступом еле слышного и с предшествующей гамзой, после которого произносится э, — 'иэнна.

7. В ингушском языке назализация не получила такого распространения, как в чеченском и бацбий-ском языках, но в принципе носовые гласные в ингушском языке его исследователями отмечались. Сегодня мы можем сказать, что ингушскому языку практически не свойственна назализация гласных: во-первых, потому, что таких слов вообще было мало в ингушском языке и с носовым призвуком их сейчас почти никто не произносит; во-вторых, по той причине, что уже стало нормой произношение подобных слов с долгими гласными без назализации или иначе. Это нашло отражение и в нормах орфографии, в соответствии с которыми даже на конце форм родительного падежа, например, не пишется н, входящий в общенахское окончание генитива -ан, -ин. Между тем назализация гласных — одна из характерных черт чеченского бацбийского языке, в последнем отмечены также назализованные гласные о", у", и", е".

В системе консонантизма (в составе согласных звуков) ингушский язык обнаруживает с чеченским и бацбийским языками больше сходств, хотя в отношении дистрибуции этих фонетических единиц наблюдаются более существенные различия. При этом ингушский язык оказывается более близким к консонантной системе бацбийского языка, хотя по многим другим признакам (в том числе фонетическим) он ближе к чеченскому языку, чем к бацбийскому. Тем не менее,

консонантная система ингушского языка характеризуется и своими специфическими чертами.

1. В первую очередь обращает на себя внимание наличие в ингушском языке ф, которого нет ни в чеченском, ни в бацбийском языке. Относительно осетинского происхождения этого звука в ингушском языке мы придерживаемся точки зрения А.И. Халидова, сомневающегося в том, что всего лишь с четырьмя словами один язык заимствует из другого звук, при этом даже включает этот звук в структуру собственных слов и слов, заимствованных из других языков (не осетинского), заменяя звучавшие здесь другие звуки. Говоря об отсутствии ф в чеченском языке, мы учитываем, что этот звук есть в мелхинском говоре галанчожского диалекта чеченского языка, совпадающего с ингушским языком и во многих других случаях, описанных P.A. Саламовой в кандидатской диссертации (см.: P.A. Саламова. Мелхинский говор чеченского языка. АКД. Махачкала, 1985)..

2. Во всех нахских языках отмечается звук со ('), который в ингушской и чеченской орфографии от-мечается на письме знаком I, используемым для обозначения собственно I — звонкого взрывного фарингального согласного, и для обозначения абруптивности. Между тем в ингушском языке этот звук используется в сочетании с другими шире, чем в чеченском и ингушском. В ингушском языке (и в аккинском диалекте чеченского языка) он может употребляться и после вий: в1ашаг1кхета, elcuuia, Шаъйха и др. Все три языка объединяет то, что этот звук встречается только в начале слова.

3. Различия чеченского, ингушского языков в сравнении с бацбийским языком в составе согласных фонем ограничиваются отсутствием в первых двух языках латерала лх1: барлх1 «восемь» и др.

Углубляясь в сравнительный анализ фонетических систем ингушского и двух других нахских язы-ков — проводя его на уровне дистрибуции и валентности фонем, обнаруживаем больше различий.

Одно из основных отличий ингушского языка от чеченского и тем более бацбийского в том, что ингушскому языку не свойственно стечение согласных в зачине слов (ср. ингушек, саг — чеченск. стаг «человек», ингушек, сома — чеченск. стомма «толстый»). В самом чеченском языке анлаутные стечения согласных тоже не получили распространения, но ингушский язык в этом отношении отличается тем, что в нем не только в начале, но и в середине слова выпадение одного из согласных в составе консонантного комплекса происходит чаще и последовательнее, чем в чеченском языке. В этом отношении и ингушский, и чеченский языки существенно отличаются от

бацбийского языка, в котором встречаются произносимые реально стечения согласных, и даже больше двух звуков, в начале слова, которые невозможны в вайнахских языках. Это, например, бж (бжан «скотина»), пст1 (ncmly «жена»), т1г1 (тг1ак «грязь», пс (псарехь «вечером), nip (nlpac «лук-порей»), мч1 (мч1едел «кузнец»), пл (плид «лицемерие»), хр (рсрамул «рыба храмуль»), хш (хширон «густой»), рдз (рдзул «вера; религия»), брдж (брджен «мудрец») и другие.

Общенахскими, характерным для всех трех нахских языков, являются, помимо ст, начальные консонантные сочетания чх, цхь, пх, пхь, схь, тх, тхь (последний встречается в ограниченном числе слов, в таких, как инг. тхъовса «заснуть», чеч. тхъоз «большой нос»), однако чеченскому языку их произношение в начале слов характерно в большей степени, чем ингушскому.

Фонетические процессы в нахских языках также не совпадают. При этом различия фонетических систем ингушского языка, с одной стороны, и чеченского и бацбийского - с другой в наибольшей степени проявляются именно в характере фонетических процессов, происходящих в нем (в отношении многих лучше сказать: происходивших).

На первый взгляд, в ингушском и чеченском языках гласные и согласные звуки подвергаются одним и тем же по своим общим проявлениям изменениям: редукции, аккомодации, ассимиляции, диссимиляции, диэрезе, метатезе, эпентезе, субституции, геминации, аффрикатизации, спирантизации.

1. Самое существенное отличие — регрессивная контактная ассимиляция согласных при образовании форм прошедшего времени глагола там, где в чеченском языке получила развитие ассимиляция прогрессивная: В современном чеченском языке ассимиляция выразилась в том, что звук л перед н (в комплексе лн) в прошедшем совершенном времени уподобил себе последующий, — полная контактная ассимиляция (вала—^валина—^ваълша-^ваълна—^ваълла). Этот процесс распространился и на другие сочетания согласных, возникшие при образовании формы прошедшего совершенного времени глагола: дн—>дд (ведна—+ведда); цн—>цц (сецна-^сецца)\ тн—>тт (.петна-^летта). Остальные стечения согласных в норме литературного чеченского языка остаются без изменений, но в разговорной речи заметна тенденция распространить полную ассимиляцию и на эти комплексы: очень часто чеченцы говорят дешша «растаял», дебба «размножились», эцца «купил», эгга «пали; упали», доьгг1а «посадил», лехха «поискал» и т.п. В ингушском языке ассимиляция согласных при образовании формы прошедшего времени

была вызвана теми же условиями, что и в целом в нахских языках, однако приобрела она характер регрессивной:

ала—*алина—*аълина—*аълна—*аънна. При этом такая ассимиляция происходит не во всех случаях, есть исключения, когда геминация в результате ассимиляции может и не иметь места: хада — хаъда «порвавшийся», лата — лета «подравшийся».

2. В ингушском языке фонетические изменения на морфемном шве в процессе словоизменения происходят иначе, чем в чеченском, не только при образовании формы прошедшего времени глагола. Фонетически совпадающее с суффиксом прошедшего времени глагола общевайнахское окончание дательного падежа —на//-ана в ингушском языке еще сохраняется в единственном числе, однако в разговорной речи дательный падеж чаще используется без этого аффикса, а конечный гласный усиливается, переходит в долгий: говра «лошади», кога «ноге», сага «человеку» и т.д. Во множественном числе, образуемом и в ингушском, и в чеченском языках преимущественно суффиксами, оканчивающимися на -ш, в ингушском языке происходит неполная прогрессивная ассимиляция шн—пит (переход смычного сонорного н во фрикативный шумный т): говр — говраш — говрашна—+говрашта (чеч. говрашна) «лошадям», дог — дегаш — дегашна—*дегашта «сердцам»; и др. Для чеченского языка в данном случае ассимиляция не характерна.

3. То, что можно отнести к диссимиляции, относится в основном к процессам, протекающим не в нахских словах. В ингушском языке произношение русских слов с сочетанием кт в инлауте и ауслауте такое же, что и в чеченском языке: дохтар, дирехтор, кондухтар, хто. Неправомерно считать это явление фонетическим процессом собственно ингушского или чеченского языков, так как, 1) это произношение русских слов, 2) в самих названных языках подобные сочетания редки в инлауте, не свойственны в анлауте и ауслауте; в большинстве случаев инлаутное сочетание хт включают в себя относительно давно заимствованные из других языков (тюркских, того же русского) слова: ср. чеч. бахтар «ремень», кухта «кофта».

4. Из наиболее свойственных вайнахским языкам фонетических процессов особого внимания заслуживает диэреза. Это явление наблюдается довольно часто и в чеченском, и в ингушском языках, причем в каждом языке есть свои особенности.

В чеченском языке диэреза не получила такого широкого распространения, как в ингушском, где отмечается несколько проявлений диэрезы, не свойственных чеченскому языку: 1) выпадение конечного гласного в форме настоящего времени,

вследствие чего конечный слог оказывается закрытым (строго го-воря, в конце слова диэреза вряд ли возможна, в этих случаях при описаниях других языков обычно говорят о редукции гласных): лиел «ходит», юсоаб «кормит», дож «пасется», даш «тает», тох «бьет», Ыакховс «бросает», 1овуж «ложится (спать)» и т.д.; 2) выпадение сонорного р в формах будущего времени, образуемых, в отличие от чеченского языка, способом слияния основы глагола и вспомогательного глагола, в результате чего получается стечение сонорного с последующими шумными на морфемном шве; в этих формах р выпадает: воаг1аргва-+воаг1агва, йоаг1аргйя-+йоаг1агйя\ 3) выпадение даже не л, а практически и предшествующего ему гласного, и последующего суффикса будущего времени —ар в словах, содержащих в своем корне л: моларгйа—*магйа; оаларгда—+адда; 4) выпадение конечного н в формах родительного падежа имен с последующим усилением гласного, переходом его в а: вордан—+ворда, лоаман—*лоама, говран—^говра. В чеченском языке в окончании родительного падежа во многих случаях н не произносится или произносится слабо (т.е. конечный долгий гласный назализованный), но его написание закреплено в орфографии. В ингушском языке конечный н во многих случаях не пишется. Видимо, к диэрезе следует отнести также характерное для ингушского языка выпадение инлаутного или анлаутного согласного в об-щенахских словах, в чем ингушский язык расходится с литературным чеченским языком, но сближается с некоторыми его диалектами: чеч. селхана - инг. сехана (в аккинск. так же) «вчера», чеч. к1урз — инг. урз (в аккинск. так же) «сажа», например.

5. Один из морфонологических признаков словоизменения в вайнахских языках — эпентетическое явление при словоизменении имен существительных. В ингушском языке, как и в чеченском, это проявляется во вставке наращения между аффиксом множественного числа и именной основой. Наращения следующие: -р (газа — гаьзарий), -ар (наб — набараш), -н (са — саънаш; са — синош), -ам (коч — кочамаги). Кроме того, в ингушском языке множественное число, образовывавшееся, как и в чеченском, с помощью аффикса —ий от некоторых основ со вставкой наращения — рч//-арч, в наше время подверглось еще одному фонетическому процессу - выпадению самого аффикса —ий, в результате чего эти формы резко отличаются от соответствующих чеченских, сохранивших полную фонетическую и морфемную структуру формы: стерч (чеч. стерчий) «волы», хьакхарч (чеч. хъакхарчий) «свиньи», юсоюсарч (чеч. юсокхарчий) «голуби», чарч (чеч. черчий) «медведи».

6. Свойственная многим языкам метатеза (перестановка звуков)

наблюдается и в вайнахских языках. В ингушском языке это явление возможно как в заимствованных, так и в исконных словах. В заимствованных словах перестановка очевидна: тюркск. Даланбек—+Даналбек; арабск. хъалва—>хьавла; иранск. Сослан—^Солса. К этому следует добавить метатезу в исконных словах при образовании прилагательных (к1оарга*—к1оагара; мерза<—мезара: мог «мед» + аффикс местного падежа), а также при образовании одной из форм повелительного наклонения (г1ойла<—г1олйа; с другими классными показателями метатеза не происходит - г1олва, г1олба, г1олда). В чеченском языке это явление в таком виде не наблюдается.

7. Для нахских языков в целом характерен и такой вид фонетических изменений, как геминация. Геминация, связанная с фонетическими процессами, дает в чеченском и ингушском языках не совсем одинаковые результаты. В чеченском языке геминация в глагольных формах прошедшего совершенного времени изъявительного наклонения обусловлена прогрессивной контактной ассимиляцией согласного аффикса согласному основы: ала—*алина—^аьлина—^аьлна—*аьлла. В ингушском языке тот же процесс при-вел к другому результату — регрессивной контактной ассимиляции согласного основы согласному аффик-са: ала—*алина (да)—*аълина (да)—*аьлна (да)—*аънна (да)—*аьннад. Геминация в вайнахских языках является фонетическим процессом, сопровождающим образование различных грамматических форм или выражение различных оттенков значения. С помощью этого фонетического изменения, например, выражается максимальная, усиленная характеристика действия, предмета, явления: ср. инг. эггар — чеч. уггар, кастта — кестта, ц1аъхха — ц1еххъана и т.д. Геминация используется и как одно из вспомогательных средств выражения компаратива; в этом случае геминируется согласный в структуре имени, с которым ведется сравнение, ср. чеч. стаг — стаггал, дуьне — дуьненнал, ц1а — ц1ийннал. Геминация является также средством образования одного из разрядов имен числительных — разделительных, называемых в чеченской грамматике «эцаран терахьдешнаш», в ингушской — «декъара таьрахьцГераш» (инг. грсъацца, шиша, кхоккха, пхиппха — чеч. цхьацца, шиша, кхоккха, пхиппа). В обоих языках такая форма числительных ограничена, ее имеют только числительные от 1 до 5, исключая 4, все остальные числительные этого разряда образуются способом повторения основ: ялх-ялх, ворх1-ворх1, ийс-ийс, итт — итт и т.д. В основном, если судить по описаниям этого явления в литературе, на уровне геминации ингушский и чеченский языки существенными различиями не характеризуются.

8. Некоторые особенности ингушского языка обнаруживаем в характере таких процессов, как редукция гласных в исходе слов, озвончение глухих фрикативных согласных в составе аффиксов имен и

глаголов, субституция — замена одного звука в общевайнахском слове на другой (здесь ингушский язык резче отличается от чеченского, где такое явление в тех же словах не отмечается: ср. инг. т1ехк — чеч. даъ1ахк «кость».

9. Еще одной отличительной чертой ингушского языка в системе консонантизма является изменение аффрикат дж, дз в зависимости от их позиции в слове. В чеченском языке, как известно, эти аффрикаты встречаются только в начале слов, а в ингушском они могут быть и в ауслауте: г1адж «папка», хьадж «лоб», модж «борода», муодз «мед» и т.д. При изменении слова, если аффриката оказывается в инлауте в результате прибавления аффикса, начальным гласным которого является обычно гласный, происходит дезаффрикатизация дз и дж, переходящих во фрикативные согласные з и ж: г1адж «палка» - г1ажаг1 (вещ.п.), муодж «борода» - муожуо (эрг.п), муодз «мед» — миеза (род.п), буордз «волк» - буорзлой (мн.ч.) и т.п.

11. В отличие, опять-таки, от родственного чеченского языка, в ингушском языке происходит и противоположный описанному выше процесс аффрикатизации фрикативных - перехода фрикативных з, ж в аффрикаты дз, дж, если при словоизменении они оказываются в исходе слова: хьиежа «смотреть» — хьиедж «смотрит», хаза «слышать» — хуодз, вижа «ложиться (спать)»— вудж, лаза «болеть» - ладз «бо-лит».

12. Наиболее характеризующее вайнахские языки и наиболее исследованное явление в области вокализма - это регрессивно-дистанционная ассимиляция гласных.

Регрессивно-дистанционная ассимиляция в вайнахских языках (в бацбийском она почти не получила развития) — это и палатализация, и лабиализация гласных. При этом данные процессы наблюдаются в словоизменении и имен, в том числе местоимений, и глаголов.

Ингушский язык, пройдя тот же путь палатализации (особенно) и лабиализации, по очевидным данным, пошел дальше, перейдя на упрощение (депалатализацию и делабиализацию) гласных, полученных в результате соответствующих процессов. В частности, полученные в результате первичной палатализации уь, уь долгий в ингушском языке перешли в и (ы). В результате там, где в чеченском языке произносятся уь и уь долгий, в ингушском языке - и(ы) и и долгий; ср. чеч. дуъра<^дуърин «соленый; пересоленный»- инг. дира\ чеч. муъста<г—муьстин «кислый» - инг. миста; чеч. дуза — дуьзна (прош. соверш. вр.) , инг. диза — диза\ и т.д.

Делабиализация в ингушском языке привела к замене общевайнахских лабиализованных дифтонгов на палатализованные: чеч. куьйра «ястреб» -инг киёр, чеч. шуьйра «широкий» — инг. шиёра. Вследствие этого в словоизменении современного ингушского языка на месте чеченских перегласовок уо—*уоь, уо—»убь (палатализация лабиализованного

дифтонга) в ингушском уо—>ие, уб—>иё, т.е. происходит также делабиализация: куорта «голова» — род.п. киерта; туоха «ударить» — прош. соверш. вр. тиёха «ударил».

Таким образом, несмотря на значительные сходства фонетических систем ингушского и чеченского языков, наблюдаются и определенные особенности ингушского языка, проявляющиеся и в составе звуков и фонем, и в их дистрибуции и сочетаемости в структуре слова, и в фонетических процессах. В наибольшей степени специфика фонетического строя ингушского языка проявилась, как мы видели, на уровне фонетических изменений в системе вокализма и консонантизма.

В главе II проведен анализ большого лексического материала, включающего слова разных лексико-семантических групп, иллюстрирующего и лексико-словообразовательную общность, и существенные лексические расхождения нахских языков (особенно бацбийского языка в сравнении с двумя вайнахскими).

При рассмотрении в главе III морфологического строя нахских языков мы убеждаемся, что в своих общих чертах и во многих частных проявлениях эти системы совпадают. Вместе с тем есть определенные различия, в основном в сфере глагольной и именной морфологии.

В ингушском языке, как известно, временных форм глагола меньше, чем в чеченском языке: в чеченском их 8, в ингушском 7. В ингушском языке отсутствует эквивалент чеченскому недавнопрошедшему (или только что прошедшему) времени, в чем состоит его главное отличие от чеченского языка в плане состава временных форм глагола: Недавнопрошедшее время в ингушском языке все-таки есть, но это ни по значению, ни по форме не совпадающая с чеченской форма, образованная слиянием с основой глагола вспомогательного глагола: аъхад «вспахал», тхьайсад «уснул», тиехад «ударил», лийчад «искупался», дийкъад «поделил» и др. В этой форме выражается результативное значение, действие, выраженное здесь, мыслится как прошедшее недавно, но все же по своей семантике ингушское «недавнопрошедшее» время ближе к чеченскому прошедшему совершенному, чем к только что прошедшему. В этой связи нам представляется, что специфика ингушского языка в отношении состава глагольных временных форм должна определяться не только тем, что в ингушском языке нет только что прошедшего времени и чеченской аналитической форме будущего фактического времени соответствует синтетическая, но образованная на базе аналитической, форма типа лувчаргва, но и наличием в

ингушском языке недавнопрошедшего времени, которое и по семантике, и по форме основы ближе к прошедшему совершенному времени: ср. прош. соверш. аъхар, техар, лийчар — недавнопрош. аъхад, техад, лийчад. Однако различия этим не ограничиваются.

Глагольное словоизменение в ингушском языке дает и немногочисленные примеры внутренней флексации при образовании временных форм. Например, такой процесс наблюдаем при образовании на-стоящего времени: 1овижа «ложиться (обычно спать) — 1овуж «ложится». При этом сравнение с чеченским языком показывает, что не во всех случаях перегласовке гласных корня при словоизменении глаголов соответствует такое же явление в ингушском языке. В ингушском языке во многих временных формах или вовсе не наблюдается чередование, или же чередование другое, другая перегласовка.

Одной из отличительных черт образования временных форм в ингушском языке является и то, что здесь в большей степени, чем в чеченском или бацбийском языках, получила развитие грамматическая омонимия форм. Прошедшее очевидное несовершенное время и будущее возможное время, как правило, совпадают, и их можно распознать только в контексте: ср. прошедшее очевидное несовершенное оахар, тоха, лувча, хоттар, хьехар и др. и будущее возможное оахар, тоха, лувча, хоттар, хьехар.

В отличие от чеченского языка, в ингушском языке нет аналитической формы будущего (фактического) времени, хотя само будущее фактическое время, конечно, в ингушском языке есть. Чеченской аналитической форме (бхур ду «вспашет») в ингушском языке соответствует синтетическая (оахаргда; при этом часто наблюдается выпадение -г: оахарда; возможно выпадение и аффикса будущего возможного -г, слившегося со вспомогательным глаголом при образовании рассматриваемой формы будущего фактического: оахагъя «вспашет»).

В своем подавляющем большинстве имена существительные в ингушском и чеченском языках относятся к одним и тем же грамматическим классам. Вместе с тем в отдельных случаях одни и те же личные одушевленные существительные в ингушском и чеченском языках относятся к разным классам, в еще большей степени встречаются случаи, когда классная принадлежность неличных одушевленных и неодушевленных существительных расходится с чеченским языком: хъаст (б-д) «родник (есть)», но чеч. хъаст (д-д); ц1уока «шкура» (д-д) — цТуока (й-й), аса (б-д) «полоса; ремень»- аса (й-й) и др. Объяснений, почему так произошло, не находим. Если

учесть, что такого рода расхождения в грамматических классах, и даже в количестве самих классов (в аккинском диалекте, например, 7 классов — есть и класс д-б, в шаройском насчитывают 9), обнаруживаются при сравнении данных чеченских диалектов, найти объяснение таким расхождениям становится еще труднее.

Приведенное расхождение не единственное, связанное с грамматическими классами. Самое существенное, дающее возможность говорить даже о некотором типологическом своеобразии ингушского языка, — это то, что в ингушском языке классная принадлежность имен отражается в глаголе не только в его префиксальной части, но и в суффиксальной, т.е. фактически классное спряжение глагола в ингушском языке в корне отличается от классного спряжения чеченских глаголов. Правда, эта особенность ингушского языка распространяется не на все формы глагола, а только на форму недавнопрошедшего времени (аъннад, веннав, лийчав, ийцад\ отрицательные формы — аъннадац, веннавац, лийчавац, ийцадац) и т.д.) и форму будущего фактического времени (оаргда, оахаргда, воаг1аргва и др.).

Суффиксальное классное согласование в современном ингушском языке вышло за пределы собственно глагола и в принципе распространилось на другие словоформы, употребляемые в предложении в предикативной функции. Это выразилось в том, что суффиксальный классный показатель, полученный так же, как в первом случае (при образовании будущего фактического и недавнопрошедшего времен), слиянием вспомогательного глагола с основным словом, могут иметь и наречные сказуемые: Минкаыта ц1а мичад уюсаза! «Минкаила дом где есть здесь?».

Двойное согласование в классе глагола и в целом предикативных форм с субъектной или объектной словоформой, характерное для ингушского языка, не соотносимо прямо с классно-личным согласованием глагола, получившим развитие в бацбийском языке.

В родственном ингушском языке несколько иная и система наклонений, что не всегда берется в учет в грамматических очерках об ингушском языке или в целом нахских языках.

Самое очевидное, что обнаруживается при сравнении форм наклонения ингушского и чеченского языков, — это то, что в ингушском языке отсутствуют отмечаемые в чеченском языке просительное наклонение (чеч. алахьа) и настоятельно-просительное (алахъара). Вместо них, вернее, в их значении употребляются общее повелительное {стал), реже — форма алал хьай//алал шоай. Проще всего объяснить подобное расхождение, ссылаясь на некие

этнопсихологические факторы, как это часто пытаются делать мало сведущие в лингвистической науке люди. На самом деле отсутствие самой формы, эквивалентной чеченскому просительному наклонению, еще не говорит о том, что в ингушском языке нет способа выражения просьбы языковыми средствами.

Расхождения в сфере именной морфологии, обнаруженные нами, сводятся к следующему.

В ингушском и чеченском языках одна и та же система падежей, включающая восемь основных форм и дополняемая формами местного падежа, но в формах местного падежа полного совпадения нет.

Явное расхождение в падежных системах — отсутствие в ингушском языке форм со значением «проникающего» действия, являющихся вообще редкими формами, судя по тому, что они не включены даже в лингвотерминологических словарях в список форм падежей, фиксируемых в языках мира. В ингушских грамматиках эти формы не выделяются. В их значении ингушский язык использует сочетание местного падежа с послелогом г1олла, не слившимся с существительными, как это произошло в чеченском языке (ломахула <—лома хула//лома т1ехула), за исключением словоформы юкъег1олла (хъуна юкъег1олла чеюсвала «сквозь лес//лесом пройти»). В итоге имеем в ингушском языке послеложные сочетания существительных: Москве г1олла Петербурге ваха «через Москву в Петербург поехать»; газетага г1олла хоам бе «через газету новость сделать//оповестить». По существу, отрицать наличие «проникающего» падежа в ингушском языке вряд ли есть основание. Скорее всего, дело в несовершенстве орфографии, не закрепившей слитное написание явно «лексически опустошенного» г!олла с формой местного падежа, которое дает словоформы типа картаг1олла «через двор, участок», хьунаг1олла «через лес», Москвег1олла «через Москву» и т.п. В случае принятия такого написания уже с полным основанием можно было бы говорить о наличии в ингушском языке формы местного падежа в значении «проникающего» действия, действия, проводимого пересечением какого-либо пространства, через это пространство.

Те или иные особенности характерны в принципе для всех падежных форм, и они рассмотрены в работе. Особенно выделяются в этом отношении: 1) выпадение, за редким исключением, конечного н в родительном падеже; 2) утеря окончания дательного падежа во многих случаях {сага, ср. чеч. стагана\ и т.п.), окончание -та в форме множественного числа дательного падежа (берашта и др.); 3) особенности образования эргативного падежа у отдельных групп

существительных и неполное совпадение аффиксов эргатива, в частности, более широкое использование аффикса -ие при образовании эргатива личных одушевленных существительных; 4) несовпадение исходных форм для образования орудного падежа (в ингушском языке этот падеж образуется от основ именительного и родительного падежей, в то время как в чеченском языке — от основ родительного, эргативного или именительного.

Некоторая идиоэтничность ингушского языка выявляется и в сравнении форм множественного числа ингушского и чеченского языков.

В ингушском языке во многом, но не во всем, образование множественного числа имен существительных соответствует чеченскому языку.

В образовании множественного числа имен существительных в ингушском языке обращает на себя внимание такое существенное расхождение, как отсутствие собственно суффикса множественного числа в тех существительных, в которых исторически эта форма образовалась с помощью суффикса —ий и нара-щения —арч//-рч. Выпадение суффикса привело к тому, что фактически в соответствующих словоформах суффиксом множественного числа стало историческое наращение: к1оаг «яма» — к1оагарч, ча «медведь» — чарч, хъакха «свинья» — хъакхарч, юсокха «голубь» — кхокхарч и нек. др. Суффикс -рч использован также при образовании супплетивной формы множественного числа от уст «вол» — шерч.

В контексте проблемы морфологических расхождений ингушского языка и чеченского литератур-ного языка и его плоскостного диалекта, видимо, можно рассматривать и образование сравнительной сте-пени имен прилагательных и наречий. Качественные имена прилагательные в ингушском языке, в некото-рых горночеченских диалектах и пережиточно в плоскостном диалекте имеют форму сравнительной степени, образующуюся при помощи суффикса —ах (arla) или сравнительного падежа имени существительного, к которому относится прилагательное, например: хоза йо1 (красивая девушка), хозах (-г1а) йо1 (девушка красивее); дика во1 (хороший сын), диках (~г1а) во/(лучший сын)...»; «подобные же категории могут быть и в наречии: хоза дувц (красиво говорит), хозах (~г1а) дувц (красивее говорит); дика яздо (хорошо пишет), диках (-ría) яздо (лучше пишет)» (Мальсагова 1970: 76). В чеченском языке подобная форма также отмечается. На самом деле чеченцы, говорящие на плоскостном диалекте, но особенно — говорящие в строгом соответствии с литературными нормами, очень редко употребляют или вообще не

употребляют эту форму, предпочитая ей сочетание положительной степени и сравнительного падежа имени существительного или местоимения, т.е. аналитическую форму сравнительной степени: 1аж кхурал лекха бу «Яблоня выше груши»; Пет1амат Маликел йокюса ю «Петимат старше Малики». В ингушском языке синтетическая форма, образованная суффиксом, присоединенным к основе положительной степени, предпочтительна и употребляется всеми носителями языка.

Сравнение синтаксического строя трех нахских языков, проведенное нами в главе IV, также дало, наряду с явными признаками синтаксической общности, и некоторые расхождения.

В типологическом плане особо интересно соотношение эргативных конструкций ингушского и чеченского языков, с одной стороны, и бацбийского языка — с другой.

Специфика эргативной конструкции бацбийского языка состоит в том, что она распространяется в этом языке не только на переходный тип предложения, но и на непереходный, при этом бацбийский язык все еще сохраняет две параллельные конструкции непереходного глагольного предложения — номинатив-ную (Со ваг1о «Я иду») и эргативную (Ас ваг1ос). Эта особенность эргативной конструкции является, видимо, следствием развития в бацбийском классно-личного согласования глагола.

Классно-личное согласование в бацбийском языке и «двуклассное» согласование в ингушском — явления разные. В первом случае в структуре глагола префиксально отражается класс субъекта, суффиксально — лицо субъекта, при этом личное согласование ориентировано на субъект независимо от того, переходное это предложение или непереходное. Класс может быть не обозначен, но лицо в глаголе отражается: Ас лабц1ас «Я играю»; Ас ц1ераддос ц1ерил «Я пишу письмо». Во втором случае глагол содержит префиксальный и суффиксальный, или только суффиксальный, показатель класса субъекта в непереходном предложении и показатель класса объекта в предложении переходном: Дув биа доттаг1ий хиннаб уж «Клятву давшие (букв, «съевшие») друзья были они»; Воча т1ехъено даъй бийцаб «Плохим потомством отцы говорились», т.е. «плохие потомки любят говорить о предках»; Хозача дешо лоам бошабаьб «Красивое слово (ледяную) гору растопило»; Са журнал 1одежад «Мой журнал упал».

При сравнении общих признаков предложения в целом и его компонентов в ингушском и чеченском языках следует обращать внимание и на такие неочевидные различия, как выбор временных форм глагольного предиката в предложении - выявлять, какая форма

более частотна и предпочтительна в одном языке в сравнении с другим. В этом плане интересны результативные конструкции, в которых чаще всего «аналитическая» форма глагольного сказуемого, состоящая «из перфективной причастно-деепричастной формы СВ и служебного глагола да /в, й, б/ — «есть», выражающего значение субъектного результатива (Уж ийг1аб<—Уж ийг/ина ба «Они рассорились») или результатива объектного (Аз книжка дийшад*—Аз книжка дийша да «Я книгу прочитал» и т.п.). По существу, то, что у Н.М. Барахоевовой названо «аналитической формой сказуемого», - не что иное, как форма синтетическая, аналитическая по своему происхождению. В этом мы видим второе отличие ингушского языка от чеченского, связанное с формой недавнопродшего времени, которое прошло мимо внимания исследователей. В чеченской грамматике аналитическая форма, состоящая из причастно-деепричастной формы прошедшего времени и формы настоящего времени вспомогательного глагола, обычно не квалифицируется как член предложения, но его наличие очевидно: Уыи бийшина бу; Ас книжка ешна ю. В ингушском языке такого сложного глагольного сказуемого, обозначающего прошедшее действие или состояние, уже нет, вследствие того, что эта форма трансформировалась в сложный по своему образованию глагол. Слияние вспомогательного глагола с основным и усечение этого вспомогательного глагола (аъннад, веннав, хаъттад, хьайзав, витав, ведав, кхайюсав и т.п.) фактически превратило этот усеченный вспомогательный глагол в суффикс, который, с одной стороны, указывает на классную принадлежность субъекта-подлежащего или объекта-прямого дополнения, причем это регулярное выражение класса, даже в том случае, если в глаголе отсутствует показатель префиксальный, с другой стороны — подчеркивает перфектность выраженного грамматического значения прошедшего времени. В чеченском языке отсутствует сама форма недавнопрошедшего времени, соотносимая с ингушской, и соответственно данный тип простого глагольного сказуемого, но необходимо учитывать, что это не касается чеченского языка в целом, а относится в первую очередь к литературному языку и плоскостному диалекту и большинству остальных диалектов. В аккинском диалекте чеченского языка «в исходе глагола в форме прошедшего совершенного времени классный показатель сохраняется, как в ингушском, например: в1ахвелнув, Шахйелнуй «удлинился». В сравнении с ингушским языком в аккинском диалекте эта форма «образуется от только прошедшего посредством присоединения аффикса —н//м и классного показателя — в//й//б//д»: веданув «побежал», хьиханд «учил», (жТали) деданд

очевидностью показывает, с одной стороны, что ингушский язык по своим основным признакам входит в один языковой тип с этими языками. С другой стороны, выявленные различия являются убедительным доказательством того, что ингушский язык обладает, несомненно, всеми признаками языковой самостоятельности.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. О фонетических сходствах и различиях ингушского, чеченского и бацбийского языков в системе вокализма. // Актуальные проблемы чеченской филологии и методики обучения чеченскому языку и литературе. Сборник статей научно-практической конференции, посвященной Дню чеченского языка (г. Грозный, Чеченский государственный университет, 21 апреля 2006 г.). Грозный, 2006. С. 51-56.

2. Система грамматических времен в ингушском и других нахских языках. // Сборник статей научно-практической конференции, посвященной Дню чеченского языка (г. Грозный, Чеченский государственный университет, 21 апреля 2006 г.). Грозный, 2006. С. 56-64.

3. Классное согласование глагольного сказуемого с подлежащим и прямым дополнением в ингушском и чеченском языках (в соавторстве с А.И. Халидовым). // Сборник статей научно-практической конференции, посвященной Дню чеченского языка (г. Грозный, Чеченский государственный университет, 21 апреля 2006 г.). Грозный, 2006. С. 64-70.

4. Сложные предложения с маркированной и немаркированной связью частей в ингушском и других языках нахской группы. // Вестник Дагестанского научного центра РАН, Вып 26. Махачкала, 2006. С. 126-130.

5. Общенахская и вайнахская лексика в ингушском языке». (Принята в печать и включена в выпуск 5 «Вестника МОиН ЧР», 2006 г.).

Подписано в печать 02 октября 2006 г. Бумага типографская № 1

Гарнитура Тайме. Усл. печ. л. 1,0. Тираж 100 экз. Издательство ЧГУ: 364097, ЧР, г. Грозный, ул. Киевская, 33

© Чеченский государственный университет

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Цуроева, Зарема Султановна

ВВЕДЕНИЕ (4)

ГЛАВА I. Фонетические особенности ингушского языка в сравнении с другими нахскими (11)

§ 1. Звуковой состав (11)

§ 1.1. Фонетические сходства и различия ингушского, чеченского и бацбийского языков в системе вокализма (12)

§ 1.2. Сходства и различия в системе консонантизма (22)

§ 2. Дистрибуция и сочетаемость фонем (30)

§ 3. Фонетические процессы (38)

Выводы (59)

Глава II. Лексико-словообразовательная система ингушского языка и ее особенности (61)

§ 1. Общенахская и общевайнахская лексика в ингушском языке (61)

§ 2. Лексика, не имеющая прямых параллелей в чеченском и бацбийском языках (81)

Выводы (90)

ГЛАВА III. Особенности морфологического строя ингушского языка (93)

§ 1. Общая характеристика морфологического строя нахских языков (93)

§ 2. Специфика глагольной морфологии ингушского языка (98)

§2.1. Система грамматических времен в ингушском и других нахских языках (98)

§ 2.2. Особенности классного согласования глагольного сказуемого с подлежащим и прямым дополнением (107)

§ 2.3. Формы наклонения в ингушском и чеченском языках (114)

§.3. Расхождения в сфере именной морфологии (121) Выводы (133)

ГЛАВА IV. Синтаксические и морфолого-синтаксические особенности ингушского языка(137).

§ 1. Синтаксические связи слов в структуре простого предложения (137).

§2. Сложные предложения с маркированной и немаркированной связью частей в ингушском языке и других языках нахской группы (138) Выводы (157)

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Цуроева, Зарема Султановна

В последнее время все большую актуальность приобретает исследование языков в плане их типологии, выявления общего, типического и специфического в и к фонетическом, лексико-словообразовательном и грамматическом строе. Особую остроту эти вопросы приобретают, когда отдельные исследователи начинают подвергать сомнению родство языков, принадлежность которых к одной семье (в генеалогической классификации) или типу (в классификации мор-фологической//структурно-типологической) еще недавно не подвергалась сомнению. Часто здесь много надуманного, основанного на поверхностном сравнении языковых фактов, или на обобщениях, построенных на отдельных, частных фактах действительных различий. Но для сомнений могут быть и основания, если учесть, что «фактически проблема родства языковых семей в каждом отдельном случае решается голосованием: славянская семья, индоевропейская семья, картвельская семья и т.д. признаются существующими, поскольку налицо согласие подавляющего большинства специалистов в этих областях» (Старостин 1999: 58). Иначе говоря, родство языков не столько доказано на конкретных фактах, а принято как должное. Поэтому и продолжаются попытки пересмотреть традиционные взгляды на эти вопросы. Не являются в этом плане исключением и нахские языки, в частности, ингушский язык, относительно родства или неродства которого с нахскими и другими языками за последние два десятилетия высказывалось множество разных, часто прямо противоположных, мнений, не всегда основанных на анализе языковых фактов в соответствии с принятыми методами й принципами. Попытка найти ответы на эти вопросы, опираясь не на отдельные факты, а на системное сравнение языков, генетическое родство и в максимальной степени структурно-типологическое сходство которых до последних двух десятилетий не вызывало сомнений, привело нас в конце концов к убежденности в том, что найти эти ответы можно только в случае комплексного исследования, в котором были бы выявлены все основные специфические особенности ингушского языка на фонетическом, лексико-словообразовательном, грамматическом (морфологическом, морфолого-синтаксическом и синтаксическом) уровнях. Это, в частности, означает, что мы не ставим перед собой цели обнаружить именно типологические различия между родственными и однотипными в структурно-типологическом плане языками, которые, скорее всего, и не обнаружатся, так как чаще всего даже при сравнении языков неродственных и разнотипных речь идет о различии не содержания, а форм выражения языковых категорий: «Сопоставление средств выражения двух языков. подтверждает, что различия в обозначениях одних и тех же предметов и ситуаций выступают прежде всего как различия в способе построения знака, а не как различия в формах мышления лиц, говорящих на разных языках» (Гак 1968: 53).

Наше обращение к этой теме связано, как это можно было понять из предшествующего текста, не только с актуальностью сопоставительных и типологических исследований, но и с активизирующимися попытками подвергнуть ревизии генетическое родство и типологическую близость языков, установленную предшественниками. При этом некоторые теоретики и исследователи конкретных языков уверены, что родство языков может быть доказано единственно только с помощью сравнительно-исторического метода в его «классическом виде». В отношении кавказских языков (за исключением, видимо, грузинского), не имеющих точно установленных по принадлежности письменных памятников, относящихся к отдаленному прошлому, это означает, что их родство никогда не будет доказано, если к его установлению будут предъявляться такие жесткие требования. В этой связи заслуживают внимания рассуждения Г. Пауля, писавшего следующее в своей книге «Принципы истории языка»: «Кое-кто, возражая мне, указывал, что, помимо исторического, существует еще и другой способ научного изучения языка. Никак не могу согласиться с этим. То, что понимают под неисторическим и все же научным рассмотрением языка, есть по сути дела также историческое, но не совершенное изучение языка - несовершенное отчасти по вине исследователя, отчасти же в силу особенностей изучаемого материала. Как только исследователь переступает за пределы простой констатации единичных фактов, как только он делает попытку уловить связь между явлениями и понять их, так сразу же начинается область истории, хотя, быть может, он и не отдает себе ясного отчета в этом. Научное оперирование материалом возможно, конечно, не только тогда, когда перед нами различные ступени развития одного языка, но и тогда, когда материал дан в виде ряда сосуществующих фактов. Всего благоприятнее дело обстоит, если нам при этом известны некоторые родственные языки или диалекты. Тогда задачей науки является не только констатация взаимных соответствий в родственных языках или диалектах, но и по возможности реконструкции исходных форм и значений на основе засвидетельствованных данных. Тем самым сравнительное изучение языков явно превращается в историческое» (Пауль 1960: 42-43). Такого подхода, признающего право выхода на историко-генетические выводы в сопоставительно-типологических исследованиях языков, мы будем придерживаться в этой работе, рассматривая вопросы фонетического, лексико-словообразовательного, морфологического и синтаксического единства и неизбежных расхождений нахских языков, обращаясь при этом, по мере необходимости, к их соотношению с другими кавказскими языками. Перспективность подобного подхода в свое время была обоснована Е.А. Бокаревым и Г.А. Климовым, писавшими следующее: «К настоящему времени в кавказоведческой литературе накопилось уже достаточно отдельных сопоставлений между языками, принадлежащими к одной и той же ветви, а также между различными ветвями кавказских языков, чтобы поставить в порядок дня систематическое сравнительно-историческое изучение всей совокупности кавказских языков. Трудность этой задачи объясняется прежде всего тем, что кавказские языки в процессе исторического развития, по-видимому, разошлись настолько, что в настоящее время поиски материала, подтверждающего их генетическую общность, относящуюся к очень отдаленному историческому периоду, требуют значительных усилий и тщательно продуманной методики исследования» (Бо-карев, Климов 1967: 7). В этом, собственно, нет ничего удивительного, если иметь в виду, что довольно существенно могут разойтись не только языки, но и его территориальные формы: «общий язык у данного коллектива существует постольку, поскольку его реальный быт. предполагает потребность в постоянном перекрестном общении между членами данного коллектива. И, наоборот, когда мы встречаем в истории какого-либо народа разрыв общения между отдельными группами, составляющими этот народ, мы обычно видим, что благодаря разному направлению совершаемых в языке каждой из отделившихся групп изменений, между языками этих групп вырастает целый ряд отличий, и эти отличия могут возрасти до такой степени, что взаимное понимание между людьми, принадлежащими к различным отделившимся группам, может стать совершенно невозможным. Иначе говоря, та потребность во взаимном понимании членов какого-либо общения, которая нивеллирует индивидуальные изменения в языке, исчезает при разрыве данного общения, и вместе с этим разрушается и единообразие языка» (Поливанов 1991: 55). Видимо, это произошло с языками кавказских народов; этим можно объяснить и многочисленные расхождения бацбийского и двух других нахских языков.

Известно, что типология нахских языков в том виде, в каком она принята сейчас большинством исследователей, сложилась не сразу. У П.К. Услара, положившего начало фундаментальному исследованию языков этой группы своим вышедшим 1-ым изданием в 1862 году в Тифлисе известным капитальным трудом «Чеченский язык» (Услар 1888), не было четкого представления, какие именно языки входят в эту группу. Для него было несомненно то, что в первую очередь речь должна идти о языках чеченском и тушском (бацбийском): «Достаточно самого поверхностного сравнения языков тушского и чеченского в лексическом и грамматическом отношениях, чтобы убедиться в том, что 1) оба они имеют общий корень, 2) оба они теперь грамматически разошлись так, что составляют два особые и самостоятельные языка. В котором из них коренныя свойства сохранились в наибольшей чистоте, - это вопрос, которого разрешение покуда мне не под силу. .Таким образом, все сказанное выше о наречиях чеченского языка и о возможности свести в один общий письменный язык нисколько не распространяется на язык тушский» (Услар 1888: 3). Вместе с тем, убежденно заявив о самостоятельности (не отрицая при этом его родства с чеченским) тушского языка, П.К. Услар затруднялся в определении того, следует ли считать наречием чеченского языка или тоже самостоятельным языком, хотя и в меньшей степени отличающимся от чеченского, речь джераховцев (отождествлявшихся у него с современными ингушами): «.несмотря на то, что чеченский язык представляет замечательный характер единства; уроженцы двух противоположных концов Чечни без затруднения могут разговаривать друг с другом, за исключением разве джераховцев, которые говорят весьма измененным наречием» (Услар 1888: 2). Из этих замечаний П.К. Услара можно заключить, что еще в XIX веке речь джераховцев (под которыми он имел в виду ингушей) заметно отличалась от речи остальных представителей вайнахского этноса, и это давало основания для того, чтобы выделить ингушский язык как самостоятельный язык, входящий в одну группу с чеченским и ингушским, но характеризующийся своими специфическими особенностями. Как это и было сделано языковедами в XX столетии.

Однако полной уверенности в том, что ингушский язык обладает такой языковой самостоятельностью, не было одно время и у языковедов прошлого, ХХ-го, столетия, в том числе у самих ингушских языковедов. В этом отношении особенно заслуживает внимания уверенность З.К. Мальсагова и Д.Д. Маль-сагова в том, что язык, на котором говорят чеченцы и ингуши, является единым языком, и проблема состоит только в том, чтобы «создать» общий для чеченцев и ингушей литературный язык. Так, например, отмечая, что «профессор Яковлев и З.К. Мальсагов считали чеченцев и ингушей этнически настолько близкими (вернее было бы сказать едиными), что предложили называть их общим наименованием» - нахами (З.К. Мальсагов) и вейнахами (Н.Ф. Яковлев), ссылаясь также на мнение Н.Ф. Яковлева о том, что следует говорить не об ингушском языке, а об ингушском диалекте единого вайнахского языка, Д.Д. Мальсагов сам пришел к тому же выводу и всегда его отстаивал (Мальсагов 1998j: 132133; Мальсагов 19982: 22-30). В этой связи представляется правильной позиция А.И. Халидова, отмечающего, что «вряд ли сейчас уместна полемика о том, обладает или нет ингушский язык реальной языковой самостоятельностью. С учетом того состояния, в котором он находится сейчас, и национального самосознания ингушей, что также немаловажно, особенно в наше время, понятие «ингушское наречие» вряд ли применимо. Однако сама возможность постановки в недавнем прошлом вопроса о едином для чеченцев и ингушей языке важна для нас с другой точки зрения. Если ингушский язык настолько близок к чеченскому, что его можно было назвать наречием одного единого (чечено-ингушского) языка, и если ингушскому языку не характерно, как известно, диалектное дробление, то, видимо, можно предположить, что это один из диалектов общего для чеченцев и ингушей языка в прошлом. А это, в свою очередь, значит, что подтверждение общего глоттогенеза чеченцев и ингушей диалектными данными может быть вполне убедительным» (Халидов 2003: 17-18).

Утверждать с полной уверенностью мы, наверное, не можем ни то, о чем идет речь, ни отсутствие такого единства. Однако получить однозначный ответ на то, в какой степени близки друг к другу два сформировавшиеся языка, чеченский и ингушский, можно, если подвергнуть комплексному исследованию фонетическую, лексико-словообразовательную и грамматическую системы этих языков. Это можно сделать, ставя перед собой цель выявить в полном объеме все сходства и различия, однако такое исследование широтой вопросов и объемом материала вых"одит за рамки того, что обычно является предметом и объектом диссертационных работ, к тому же в таком плане нахские языки в целом уже исследованы А.И. Халидовым в называвшейся выше работе (Халидов 2003). Поскольку чаще всего при рассмотрении вопросов генетического родства (или неродства) и структурного единства (или отсутствия такового) в первую очередь ссылаются на те или иные отличия, при этом они никогда не приводятся в полном объеме и в системе, мы сочли необходимым сосредоточить свое внимание на таких особенностях ингушского языка, на основании которых можно убежденно говорить, исходя из установленной степени структурных различий, об однотипности или разнотипности чеченского, бацбийского и ингушского языков в структурно-типологическом плане. Это, в свою очередь, поможет в определенной степени разобраться и в вопросе о генетическом родстве этих языков, которое, как известно, в большей степени обосновывалось на синхронно-типологическом уровне, чем на уровне историко-сравнительном, в соответствии с тем пониманием специфики применения сравнительно-исторического метода при изучении кавказских языков, которое было изложено уЮ.Д. Дешериева (см.: Дешериев 1963: 145-148).

Подобный подход неизбежно выводит нас на понятие «языкового типа», о котором пишет В.Н. Ярцева, отмечая, что «системный подход к явлениям языка внес новые идеи в типологические исследования, выразившиеся в убеждении лингвистов, что сопоставление отдельных форм в двух языках мало информативно, так как при подобном методе можно лишь констатировать, что какие-то формы совпадают, а какие-то расходятся» (Ярцева 1980: 25); «следует ориентироваться на категориальные явления, имеющие принципиальное значения для системы языка» (Ярцева 1981: 12). Хорошо выверенные системные типологические исследования, описания и классификации языков приводят, в свою очередь, к установлению «соотношения языкового типа с генетическими чертами, объединяющими многие языки мира в семьи и родственные группы» (там же: 26). Такие исследования полезны даже в том случае, если сопоставляемые языки являются генетически родственными, и они позволяют еще раз убедиться в родстве этих языков. Подтверждение этому положению, развиваемому В.Н. Ярцевой, можно найти у многих других авторов, в том числе и у тех, статьи которых помещены в указанный сборник: Климов 1980; Яхонтов 1980. Такое сопоставление может быть предельно полезным, если оно будет учитывать все уровни языковой системы: «.при сопоставлении двух языков нельзя выделить искусственно только морфологию и синтаксис, входящие в состав грамматики, и рассматривать их изолированно от лексического состава и фонетической системы сравниваемых языков» (Семенова 1966: 3). В этом плане комплексное системное сопоставление нахских и - уже - вайнахских языков на всех уровнях языковой системы должно сделать наши оценки их родства и принадлежности к одному языковому типу (по совокупности фонетических, лексических и грамматических общих признаков) более доказуемыми и фундаментально обоснованными.

Таким образом, целью нашего диссертационного исследования является следующее: выявить в полном объеме фонетические, лексико-словообразовательные и грамматические особенности ингушского литературного языка в сравнении с другими нахскими языками, определить, какова степень расхождений между этими языками в их современном состоянии и насколько обоснованными могут быть выводы о принадлежности ингушского и двух других нахских языков к одним типам в структурной типологии и, возможно, к одной группе в генеалогической классификации.

Для реализации этой цели в работе предполагается решение следующих основных задач:

1) сопоставление фонетических систем трех нахских языков с точки зрения а) состава звуков и фонем; б) дистрибуции и в) сочетаемости этих фонетических единиц;

2) сравнение лексико-словообразовательных систем ингушского и двух других нахских языков с тем, чтобы в максимально полной мере и убедительно показать степень лексических и лексико-словообразовательных расхождений, объяснить, чем это вызвано;

3) выявление, наряду со сходствами, расхождений в сфере морфологии, главным образом в сфере именной и глагольной морфологии, при этом потребуется показать взаимосвязь и - в соответствующих случаях - взаимообусловленность фонетических и морфологических процессов и явлений;

4) сравнение синтаксических систем ингушского, с одной стороны, и чеченского и бацбийского языков, главным образом в сфере сложного предложения;

5) объяснение, по мере возмоэ/сности, времени и причин появления выявленных расхоэ/сдений.

Ставя перед собой такую цель, необходимо уточнить: конечно, расхождения между ингушским и другими нахскими языками будут рассматриваться на фоне сходств между ними, выявленных в работах других авторов. Речь идет о выделении и систематизации тех черт фонетического и грамматического строя, лексической и словообразовательной системы ингушского языка, которые определяют его специфику как самостоятельного языка, безусловно родственного чеченскому и бацбийскому, входящему по многим своим чертам в один структурный тип с ними, и особенно близкого к чеченскому языку.

Для реализации этой цели мы использовали в работе в качестве основного метод типологического сопоставления, предусматривающий, с одной стороны, сравнение на всех уровнях языковой системы трех нахских языков, с другой стороны - рассмотрение нахских языков на фоне других, в первую очередь (но не только) предположительно родственных и одноструктурных кавказских языков.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Фонетические, лексико-словообразовательные и грамматические особенности ингушского литературного языка в сравнении с другими нахскими языками"

Выводы

В наибольшей степени ингушский и другие нахские языки близки друг к другу в синтаксическом отношении. Но это не значит, что между ними нет никаких различий.

На уровне простого предложения обращает на себя внимание согласование глагольного сказуемого с прямым дополнением (в переходном предложении) или с подлежащим в классе (в непереходном предложении). Расхождения (переходной) эргативной конструкции ингушского языка от такой же конструкции в чеченском в основном связаны со структурой глагольного сказуемого, включающей в себя не только префиксальный классный показатель, но и суффиксальный по своему положению в слове показатель класса объекта (класс субъекта «дублируется» в глаголе в непереходном предложении). В непереходном предложении суффиксальное классное согласование осуществляется с подлежащим. В том и другим случаях в чеченском языке глагольное сказуемое имеет

157 только префиксальный классный показатель. При этом ингушские «двуклассные» формы прошедшего времени соотносимы с «именным» сказуемым чеченского языка, образованным сочетанием причастия прошедшего времени и вспомогательного глагола (инг. Со ваышав - чеч. Со ваьлла ву и т.п.). Кроме того, наблюдаются частичные расхождения с чеченским языком в образовании эргатива. Те и другие различия нами уже проанализированы в § 2.2. и § 3 главы III.

Одним из синтаксических расхождений между ингушским и чеченским языками можно считать то, что в ингушском языке не получило распространения (по указанной причине) сложное глагольное сказуемое, которое является одним из типов глагольного сказуемого в чеченском языке, хотя и менее употребительным, чем другие. Это расхождение, судя по всему, позднего происхождения, появилось оно вследствие слияния с глаголом вспомогательного глагола.

В типологическом плане особо интересно соотношение эргативных конструкций ингушского и чеченского языков, с одной стороны, и бацбийского языка - с другой. В вайнахских языках, как известно, эргативная конструкция включает в себя эргативную форму имени в функции подлежащего, в бацбийском языке показатель эргатива содержится и в глаголе, при этом в бацбийском языке эргативное построение распространилось и на непереходное предложение.

В бацбийском языке эргативная конструкция имеет и другой признак, отличающий бацбийский язык от чеченского и ингушского, - классно-личное согласование глагольного сказуемого с прямым дополнением или подлежащим. В связи с этим мы особенно подчеркиваем, что классно-личное согласование в бацбийском языке и «двуклассное» согласование в ингушском - явления разные.

В сфере сложного предложения ингушский и чеченский языки различий, которые можно рассматривать в контексте типологии, не обнаруживают; в этом плане сопоставимы, с одной стороны, ингушский и чеченский, с другой - бац-бийский языки: в последнем формирование сложноподчиненного предложения ушло далеко вперед, видимо, вследствие влияния грузинского языка, из которого бацбийским языком заимствовано много подчинительных союзов. Между ингушским и чеченским языками обнаруживаются частные расхождения, отмеченные в главе.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенный нами сравнительный анализ фонетических, лексико-словообразовательных и грамматических расхождений ингушского, чеченского и отчасти бацбийского языков позволил сделать целый ряд важных выводов.

I. В области фонетики основные различия сводятся к следующему.

Вокализм ингушского языка характеризуется своей спецификой уже в составе гласных фонем.

1. В системе вокализма ингушский язык отличается от чеченского и бацбийского в первую очередь наличием звука э (ы). На месте этого гласного в чеченском языке произносится краткий и: инг. дэга «вести», дата «оставить», тэла «заблудиться» кхжкхе «другой» - чеч. дига, дита, тила, кхин. В ингушской орфографии этбт звук не отражен, его написание соответствует чеченскому - в данном случае пишется и (дига, дита, тила), хотя в последнее время наблюдается тенденция писать в соответствующем месте букву ы. В некоторых случаях инг. э соответствует не и, а у: инг. daza «наполниться», ddsta «измерить» - чеч. дуза(н), дуста(н). Фонема э во всех случаях только краткая. По произношению она напоминает русск. Ы и в своей артикуляции мало отличается от абхазск., абаз., кабард.-черкесск. з.

2. Хотя в ингушском есть остальные основные (первичные) гласные и гласные вторичного происхождения, палатальные, особенно уоь, убь, употребляются редко. В тех словах, где в чеченском языке звучат эти гласные, ингушский язык предпочитает ие, иё: ср. чеч. дудьзал - инг. диёзал «семья», чеч. ч1еииг - инг. ч1анг «подбородок», чеч. церг - инг. царг «зуб», чеч. лерг - инг. ларг «ухо», чеч. mlau - инг. mluii «мост», чеч. муоьлкъа - шг.миелкъа «ящерица», чеч. тудьгу - инг. тиег «шьет» и т.д. В этом плане ингушский язык в системе вокализма оказывается ближе к бацбийскому, который характеризуется еще более простой системой гласных в сравнении с чеченским языком, чем ингушский, Часто звучание ингушских слов полностью или почти совпадает с бацбийскими словами, а в составе гласных - практически полностью: ср. чеч. ч1ениг - инг. ч1анг «подбородок» - бацб. ч1аник1, чеч. церг - инг. царг «зуб» бацб царк1, чеч. лерг - инг. ларг «ухо» - бацб. ларг, т1ай - инг. mluu «мост» -бацб mlue. Наряду с этим есть и «разнозвучия» с совпадающими по этому признаку чеченским и бацбийским языками, как, например: чеч. хаза, бацб г1азен -инг. jюза, чеч. ваша, бацб. вашо - инг. воша.

3. В ингушском языке есть дифтонг оа (соа «ось», оасар «сорная трава», лоам «гора», доа «сапетка», mloa «сметана», лоа «снег»), mloadade «мочить», доассадала «пустеть», на месте которого в чеченском языке во многих случаях звучат уб (дуб, т1уб, луо), уо (инг. виёзачоа «любящий», эргативный падеж -чеч. виёзачуо), а (дассадала), а (mladyo), а также о, б , уьо, уьо долгий; в бацбийском языке оа никогда не выделялся; в чеченском тоже (вместе с тем у отдельных авторов встречаем упоминания о его наличии в словах пондар // поан-дар, Орга/Юарга).

4. Выделяемая всеми авторами долгая гласная фонема uv ингушского языка тоже может считаться специфически ингушской: этого дифтонга нет ни в чеченском, ни в бацбийском языке. Инг. ув в чеченском языке соответствуют обычно долгий и или долгий у: инг. нувр «седло», юв (йув) «шило», лувча «купаться», дувза «ткать, связывать», ц1увза «визжать» - чеч. нуьйр, ю, лийча, дуца, ц1ийза.

5. В свою очередь в ингушском языке практически нет соответствий чеченским палатальным оь, оь долгому, уь, уь долгому. Звук оь в живой ингушской речи часто заменяется дифтонгом иэ. В современном ингушском языке произношение иэ вместо оь стало нормой: эрсий (фонетически иэрсий), киер «ястреб» (Оздоев 1980); вместо тоьхар тоже произносят тиэхар.

6. Есть некоторые специфические черты произношения общей с чеченским языком графемы аь, за которой в чеченском языке действительно стоит соответствующий палатальный звук аь, но в ингушском языке на месте этой графемы произносится не тот же аь, который звучит в чеченской речи: инг. аьнна «сказал», например, произносится с приступом еле слышного и с предшествующей гамзой, после которого произносится э, - 'иэнна.

7. В ингушском языке назалиция не получила такого распространения, как в чеченском и бацбийском языках, но в принципе носовые гласные в ингушском языке его исследователями отмечались. Сегодня мы можем сказать, что ингушскому языку практически не свойственна назализация гласных: во-первых, потому, что таких слов вообще было мало в ингушском языке и с носовым призвуком их сейчас почти никто не произносит; во-вторых, по той причине, что уже стало нормой произношение подобных слов с долгими гласными без назализации или иначе. Это нашло отражение и в нормах орфографии, в соответствии с которыми даже на конце форм родительного падежа, например, не пишется н, входящий в общенахское окончание генитива -а", -и". Между тем назализация гласных - одна из характерных черт чеченского языка, затрагивающая практически все гласные; это явление нашло отражение и в бацбийском языке, в котором, кроме совпадающих с чеченским, отмечены также назализованные гласные он, у", и", е".

В системе консонантизма (в составе согласных звуков) нами отмечено следующее.

В системе согласных звуков и фонем (в их составе), в сравнении с вокализмом, ингушский язык обнаруживает с чеченским и бацбийским языками больше сходств, хотя в отношении дистрибуции этих фонетических единиц наблюдаются более существенные различия. При этом ингушский язык оказывается более близким к консонантной системе бацбийского языка, хотя по многим другим признакам (в том числе фонетическим) он ближе к чеченскому языку, чем к бацбийскому. Тем не менее, консонантная система ингушского языка характеризуется и своими специфическими чертами.

1. В первую очередь обращает на себя внимание наличие в ингушском языке ф, которого нет ни в чеченском, ни в бацбийском языке. Относительно осетинского происхождения этого звука в ингушском языке мы придерживаемся точки зрения А.И. Халидова, сомневающегося в том, что всего лишь с четырьмя словами один язык заимствует из другого звук, при этом даже включает этот звук в структуру собственных слов и слов, заимствованных из других языков (не осетинского), заменяя звучавшие здесь другие звуки. Более того, даже расходится с родственным чеченским языком, заменяя в на ф (фашкарг «клещ» - чеч. вошкарг/веччалг; фата «барабан» - чеч. вота; форта «шея» -чеч. вуорта; и т.д.), xl (h) на ф (фуо «воздух» - чеч. xlyo; фу «что?» - чеч. xlyii; фураГал «райский (обычно о женщине)» - чеч. х1урла1ан; фу «семя» -чеч. xly; футта «рубанок» - чеч. воттана; и т.д.). Говоря об отсутствии ф в чеченском языке, мы учитываем, что этот звук есть в мелхинском говоре галан-чожского диалекта чеченского языка.

2. И в ингушском, и в чеченском и бацбийском языках отмечается звук to ('), который в ингушской и чеченской орфографии отмечается на письме знаком I, используемым для обозначения собственно I - звонкого взрывного фа-рингального согласного, и для обозначения абруптивности. Между тем в ингушском языке этот звук используется в сочетании с другими шире, чем в чеченском и ингушском. В ингушском языке (и в аккинском диалекте чеченского языка) он может употребляться и после в и й: в1ашаг1кхета, в1алла, Шаъйха и др. I Все три языка объединяет то, что этот звук встречается только в начале слова.

3. Различия чеченского, ингушского языков в сравнении с бацбийским языком в составе согласных фонем ограничиваются отсутствием в первых двух языках латерала лх1: барлХ1 «восемь» и др.

Углубляясь в сравнительный анализ фонетических систем ингушского и двух других нахских языков - проводя его на уровне дистрибуции и валентности фонем, обнаруживаем, что здесь различий больше.

Одно из основных отличий ингушского языка от чеченского и тем более бацбийского состоит в том, что «ингушскому языку не свойственно стечение согласных в зачине слов (ср. ингушек, саг - чеченск. стаг «человек», ингушек. сома - чеченск. стомма «толстый»). В самом чеченском языке анлаутные стечения согласных тоже не получили распространения, но, действительно, ингушский язык в этом отношении отличается тем, что в нем не только в начале слова, но и в середине выпадение одного из согласных из состава консонантного комплекса происходит чаще и последовательнее, чем в чеченском языке. В этом отношении и ингушский, и чеченский языки существенно отличаются от бацбийского языка, в котором встречаются произносимые реально стечения согласных, и даже больше двух звуков, в начале слова, которые невозможны в вайнахских языках. Это, например, бж (бжа" «скотина»), пст1 (ncmly «жена»), т1г1 (тг1ак «грязь», пс (псарехь «вечером), nip (nlpac «лук-порей»), мч1 (мч1едел «кузнец»), пл (плид «лицемерие»), хр (храмул «рыба храмуль»), хш (хитро" «густой»), рдз (рдзул «вера; религия»), брдж (брдже" «мудрец») и другие.

Общенахскими, характерным для всех трех нахских языков, являются, помимо ст, начальные консонантные сочетания чх, цхь, пх, пхь, схь, тх, тхь (последний встречается в ограниченном числе слов, в таких, как инг. тхьовса «заснуть», чеч. тхьоз «большой нос»), однако чеченскому языку их произношение в начале слов характерно в большей степени, чем ингушскому. Видимо, дело не в том, что в произношении подобных сочетаний согласных между ингушским и чеченским языками есть весьма существенные различия, а в соблюдении ингушами фонетического принципа орфографии в большей степени, чем чеченцами, с самого начала создания ингушской письменности.

Фонетические процессы в нахских языках также, не совпадают. Более того, различия фонетических систем ингушского языка, с одной стороны, и чеченского и бацбийского - с другой в наибольшей степени проявляются именно в характере фонетических процессов, происходящих в нем (в отношении многих лучше сказать: происходивших).

На первый взгляд, в ингушском и чеченском языках гласные и согласные звуки подвергаются одним и тем же по своим общим проявлениям изменениям: редукции, аккомодации, ассимиляции, диссимиляции, диэрезе, метатезе, эпентезе, субституции, геминации, аффрикатизации, спирантизации.

1. Самое существенное отличие - регрессивная контактная ассимиляция согласных при образовании форм прошедшего времени глагола там, где в чеченском языке получила развитие ассимиляция прогрессивная: В чеченском языке ассимиляция выразилась в том, что звук л перед н (в комплексе лн) в прошедшем времени уподобил себе последующий, в результате чего возникла полная контактная ассимиляция (вала—*валина—*ваьлина^ваьлна—+ваьлла). Этот процесс распространился и на другие сочетания согласных, возникшие при образовании формы прошедшего совершенного времени глагола: дн—>дд (ведна^ведда); цн—>цц (сецна—+сецца); тн—>тт (летиа—^летта). Остальные стечения согласных в норме литературного чеченского языка остаются без изменений, но в разговорной речи заметна тенденция распространить полную ассимиляцию и на эти комплексы: очень часто чеченцы говорят дешша «растаял», дебба «размножились», эцца «купил», эгга «пали; упали», доьгг1а «посадил», лехха «поискал» и т.п. В ингушском языке ассимиляция согласных при образовании формы прошедшего времени была вызвана теми же условиями, что и в целом в нахских языках, однако приобрела она характер регрессивной: ала—>алина^>аьлина-+аьлна—>аьнна. При этом такая ассимиляция происходит не во всех случаях, есть исключения, когда геминация в результате ассимиляции может и не иметь места: хада - хаьда «порвавшийся», лата - лета «подравшийся».

2. В ингушском языке фонетические изменения на морфемном шве в процессе словоизменения происходят иначе, чем в чеченском, не только при образовании формы прошедшего времени глагола. Фонетически совпадающее с суффиксом прошедшего времени глагола общевайнахское окончание дательного падежа -на//-аиа в ингушском языке еще сохраняется в единственном числе, однако в разговорной речи дательный падеж чаще используется без этого аффикса, а конечный гласный усиливается, переходит в долгий: говра «лошади», кога «ноге», сага «человеку» и т.д. Во множественном числе, образуемом и в ингушском, и в чеченском языках преимущественно суффиксами, оканчивающимися на -ш, в ингушском языке происходит неполная прогрессивная ассимиляция шн—яит (переход смычного сонорного н во фрикативный шумный т): говр - говраш - говрашпа—>говрашта (чеч. говрашна) «лошадям», дог - дегаш

- дегашна-^дегашта «сердцам»; и др. Для чеченского языка в данном случае ассимиляция не характерна.

3. То, что можно отнести к диссимиляции, относится в основном к процессам, протекающим не в нахских словах. В ингушском языке произношение русских слов с сочетанием кт в инлауте и ауслауте такое же, что и в чеченском языке: дохтар, дирехтар, кондухтар, хто. Вряд ли правомерно считать это явление фонетическим процессом собственно ингушского или чеченского языков, так как, во-первых, это произношение русских слов, во-вторых, в самих названных языках подобные сочетания редки в инлауте, не свойственны в анлауте и ауслауте; в большинстве случаев инлаутное сочетание хт включают в себя относительно давно заимствованные из других языков (тюркских, того же русского) словах: ср. чеч. бахтар «ремень», кухта «кофта».

4. Из наиболее свойственных вайнахским языкам фонетических процессов особого внимания заслуживает диэреза. Это явление наблюдается довольно часто и в чеченском, и в ингушском языках, причем В' каждом языке есть свои особенности.

В чеченском языке диэреза не получила такого широкого распространения, как в ингушском, где отмечается несколько проявлений диэрезы, не свойственных чеченскому языку. Это: 1) выпадение конечного гласного в форме настоящего времени, вследствие чего конечный слог оказывается закрытым (строго говоря, в конце слова диэреза вряд ли возможна, в этих случаях при описаниях других языков обычно говорят о редукции гласных): лиел «ходит», кхоаб «кормит», даж «пасется», даш «тает», тох «бьет», д1акховс «бросает», 1овуж «ложится (спать)» и т.д.; 2) выпадение сонорного р в формах будущего времени, образуемых, в отличие от чеченского языка, способом слияния основы глагола и вспомогательного глагола, в результате чего получается стечение сонорного с последующими шумными на морфемном шве; в этих формах р выпадает: воаг1аргва—>воаг1агва, йоаг1аргйя—>йоаг1агйя\ 3) выпадение даже не л, а практически и предшествующего ему гласного, и последующего суффикса будущего времени -ар в словах, содержащих в своем корне л: моларгйа—>магйа; оаларгда—>адда; 4) выпадение конечного н в формах родительного падежа имен с последующим усилением гласного, переходом его в а: вордан—>ворда, лоа-ман-^лоама, говран—>говра. В чеченском языке в окончании родительного падежа во многих случаях н не произносится или произносится слабо (т.е. конечный долгий гласный назализованный), но его написание закреплено в орфографии. В ингушском языке конечный н во многих случаях не пишется. Видимо, к диэрезе следует отнести также характерное для ингушского языка выпадение инлаутного или анлаутного согласного в общенахских словах, в чем ингушский язык расходится с литературным чеченским языком, но сближается с некоторыми его диалектами: чеч. селхапа - инг. сехапа (в аккинск. так же) «вчера», чеч. к1урз - инг. урз (в аккинск. так же) «сажа», например.

5. Один из морфонологических признаков словоизменения в вайнахских языках - эпентетическое явление при словоизменении имен существительных. В ингушском языке, как и в чеченском, это проявляется во вставке наращения между аффиксом множественного числа и именной основой. Наращения следующие: -р (газа - гаьзарий), -ар (наб - набараш), -н (са - саънаш; са - сипош), -ам (коч ~ кочамаш). Кроме того, в ингушском языке множественное число, образовывавшееся, как и в чеченском, с помощью аффикса -ий от некоторых основ со вставкой наращения -рч//-арч, в наше время подверглось еще одному фонетическому процессу - выпадению самого аффикса -ий, в результате чего эти формы резко отличаются от соответствующих чеченских, сохранивших полную фонетическую и морфемную структуру формы: стерч (чеч. стерчий) «волы», хьакхарч (чеч. хьакхарчий) «свиньи», кхокхарч (чеч. кхокхарчий) «голуби», чарч (чеч. черчий) «медведи».

6. Свойственная многим языкам метатеза (перестановка звуков) наблюдается и в вайнахских языках. В ингушском языке это явление возможно как в заимствованных, так и в исконных словах. В заимствованных словах перестановка очевидна: тюркск. Даланбек—>Даналбек\ арабск. хьалва^хьавла; иранск. Сослан—>Солса. К этому следует добавить метатезу в исконных словах при образовании прилагательных (к1оарга<г-к1оагара; мерза<—мезара: моз «мед» + аффикс местного падежа), а также при образований одной из форм повелительного наклонения (г1ойла<—г1олйа; с другими классными показателями метатеза не происходит - г1олва, г1олба, г1олда). В чеченском языке это явление в таком виде не наблюдается.

7. Для нахских языков в целом характерен и такой вид фонетических изменений, как геминация. Геминация, связанная с фонетическими процессами, дает в чеченском и ингушском языках не совсем одинаковые результаты. В чеченском языке геминация в глагольных формах прошедшего совершенного времени изъявительного наклонения обусловлена прогрессивной контактной ассимиляцией согласного аффикса согласному основы: ала-+алина—>аьлина-+аьлна-+аьлла. В ингушском языке тот же процесс привел к другому результату - регрессивной контактной ассимиляции согласного основы согласному аффикса: ала-^алина (да)-+аьлина (да)-^аьлна (да)—>аьнна (да)-+аышад. Геминация в вайнахских языках является фонетическим процессом, сопровождающим образование различных грамматических форм или выражение различных оттенков значения. С помощью этого фонетического изменения, например, выражается максимальная, усиленная характеристика действия, предмета, явления: ср. инг. эггар - чеч. уггар, кастта - кестта, ц1аьхха -ц\еххьана и т.д. Геминация используется и как одно из вспомогательных средств выражения компаратива; в этом случае геминируется согласный в структуре имени, с которым ведется сравнение, ср. чеч. стаг - стаггал, дуьне -дуьненнал, i(Ia - ц1ийннал. Геминация является также средством образования одного из разрядов имен числительных - разделительных, называемых в чеченской грамматике «эцаран терахьдешнаш», в ингушской - «декъара таьрахьц1ераш» (инг. цхьацца, шишига, кхоккха, пхиппха - чеч. цхьацца, шиш-ша, кхоккха, пхиппа). В обоих языках такая форма числительных ограничена, ее имеют только числительные от 1 до 5, исключая 4, все остальные числительные этого разряда образуются способом повторения основ: ялх-ялх, eopxl-eopxl, ийс-ийс, итт - итт и т.д. В основном, если судить по описаниям этого явления в литературе, на уровне геминации ингушский и чеченский языки существенными различиями не характеризуются.

8. Наблюдаются также такие явления, как редукция гласных в исходе слов, озвончение глухих фрикативных согласных в составе аффиксов имен и глаголов.

9. Ингушскому языку свойственна также субституция - замена одного звука в общевайнахском слове на другой, чем ингушский язык также отличается от чеченского, где такое явление в тех же словах не отмечается: ср. инг. mlexK - чеч. даь!ахк «кость».

10. Еще одной отличительной чертой ингушского языка в системе консонантизма является изменение аффрикат дж, дз в зависимости от их позиции в слове. В чеченском языке, как известно, эти аффрикаты встречаются только в начале слов, а в ингушском они могут быть и в ауслауте: г1адж «палка», хъадж j лоб», модж «борода», муодз «мед» и т.д. При изменении слова, если аффриката оказывается в инлауте в результате прибавления аффикса, начальным гласным которого является обычно гласный, происходит дезаффрикатизация дз и дж, переходящих во фрикативные согласные з и ж: г!адж «палка» - г1ажаг! (вещ.п.), муодж «борода» - муожуо (эрг.п), муодз «мед» - миеза (род.п), бу-ордз «волк» - буорзлой (мн.ч.) и т.п.

11. В отличие, опять-таки, от родственного чеченского языка, в ингушском языке происходит и противоположный описанному выше процесс аффрикати-зации фрикативных - перехода фрикативных з, ж в аффрикаты дз, дж, если при словоизменении они оказываются в исходе слова: хъиежа «смотреть» -хьиедж «смотрит», хаза «слышать» - хуодз, вижа «ложиться (спать)»- вудж, лаза «болеть» -ладз «болит».

12. Наиболее характеризующее вайнахские языки и наиболее исследованное явление в области вокализма - это регрессивно-дистанционная ассимиляция гласных.

Регрессивно-дистанционная ассимиляция в вайнахских языках (в бацбийском она почти не получила развития) - это и палатализация, и лабиализация гласных. При этом данные процессы наблюдаются в словоизменении и имен, в том числе местоимений, и глаголов.

Ингушский язык, пройдя тот же путь палатализации (особенно) и лабиализации, по очевидным данным, пошел дальше, перейдя на упрощение (депалатализацию и делабиализацию) гласных, полученных в результате соответствующих процессов. В частности, полученные в результате первичной палатализации уь, уь долгий в ингушском языке перешли в и (ы). В результате там, где в чеченском языке произносятся уь и уь долгий, в ингушском языке - и(ы) и и долгий; ср. чеч. дуьра*-дуьри «соленый; пересоленный»- инг. дира; чеч. муь-ста<—муъсти" «кислый» - инг. миста; чеч. дуза - дуьзна (прош. соверш. вр.), инг. диза - диза; и т.д.

Делабиализация в ингушском языке привела к замене общевайнахских лабиализованных дифтонгов на палатализованные: чеч. куьйра «ястреб» - инг киёр, чеч. шуьйра «широкий» - инг. шиёра. Вследствие этого в словоизменении современного ингушского языка на месте чеченских перегласовок уо—>уоь, уб—>убь (палатализация лабиализованного дифтонга) в ингушском уо—же, уб—>иё, т.е. происходит также делабиализация: куорта «голова» - род.п. киер-та; туоха «ударить» - прош соверш. вр. тиёха «ударил».

Таким образом, несмотря на значительные сходства фонетических систем ингушского и чеченского языков, наблюдаются и определенные особенности ингушского языка, проявляющиеся и в составе звуков и фонем, и в их дистрибуции и сочетаемости в структуре слова, и в фонетических процессах. В наибольшей степени специфика фонетического строя ингушского языка проявилась, как мы видели, на уровне фонетических изменений в системе вокализма и консонантизма.

В работе проведен также анализ большого лексического материала, включающего слова разных лексико-семантических групп, иллюстрирующего и лек-сико-словообразовательную общность, и существенные лексические расхождения нахских языков (особенно бацбийского языка в сравнении с двумя вайнах-скими).

При рассмотрении морфологического строя нахских языков мы убеждаемся, что в своих общих чертах и во многих частных проявлениях эти системы совпадают. Вместе с тем есть определенные различия, в основном в сфере глагольной и именной морфологии.

В ингушском языке, как известно, временных форм глагола меньше, чем в чеченском языке: в чеченском их 8, в ингушском 7. В ингушском языке отсутствует эквивалент чеченскому недавнопрошедшему (или только что прошедшему) времени, в чем состоит его главное отличие от чеченского языка в плане состава временных форм глагола: Недавнопрошедшее время в ингушском языке все-таки есть, но это ни по значению, ни по форме не совпадающая с чечен ской форма, образованная слиянием с основой глагола вспомогательного глагола: аьхад «вспахал», тхьайсад «уснул», тиехад «ударил», лийчад «искупался», дийкъад «поделил» и др. В этой форме выражается результативное значение, действие, выраженное здесь, мыслится как прошедшее недавно, но все же по своей семантике ингушское «недавнопрошедшее» время ближе к чеченскому прошедшему совершенному, чем к только что прошедшему. В этой связи нам представляется, что специфика ингушского языка в отношении состава глагольных временных форм должна определяться не только тем, что в ингушском языке нет только что прошедшего времени и чеченской аналитической форме будущего фактического времени соответствует синтетическая, но образованная на базе аналитической, форма типа лувчаргва, но и наличием в ингушском языке недавнопрошедшего времени, которое и по семантике, и по форме основы ближе к прошедшему совершенному времени: ср. прош. соверш. аьхар, техар, лийчар - недавнопрош. аьхад, техад, лийчад. Однако различия этим не ограничиваются.

Глагольное словоизменение в ингушском языке дает и немногочисленные примеры внутренней флексации при образовании временных форм. Например, такой процесс наблюдаем при образовании настоящего времени: 1овижа «ложиться (обычно спать) - 1овуж «ложится». При этом сравнение с чеченским языком показывает, что не во всех случаях перегласовке гласных корня при словоизменении глаголов соответствует такое же явление в ингушском языке. В ингушском языке во многих временных формах или вовсе не наблюдается чередование, или же чередование другое, другая перегласовка.

Одной из отличительных черт образования временных форм в ингушском языке является и то, что здесь в большей степени, чем в чеченском или бацбийском языках, получила развитие грамматическая омонимия форм. Прошедшее очевидное несовершенное время и будущее возможное время, как правило, совпадают, и их можно распознать только в контексте: ср. прошедшее очевидное несовершенное оахар, тоха, лувча, хоттар, хьехар и др. и будущее возможное оахар, тоха, лувча, хоттар, хьехар.

В отличие от чеченского языка, в ингушском языке нет аналитической формы будущего (фактического) времени, хотя само будущее фактическое время, конечно, в ингушском языке есть. Чеченской аналитической форме (бхур ду «вспашет») в ингушском языке соответствует синтетическая (iоахаргда; при этом часто наблюдается выпадение -г: оахарда; возможно выпадение и аффикса будущего возможного -г, слившегося со вспомогательным глаголом при образовании рассматриваемой формы будущего фактического: оахагья «вспашет»)^

В своем подавляющем большинстве имена существительные в ингушском и чеченском языках относятся к одним и тем же грамматическим классам. Вместе с тем в отдельных случаях одни и те же личные одушевленные существительные в ингушском и чеченском языках относятся к разным классам, в еще большей степени встречаются случаи, когда классная принадлежность неличных одушевленных и неодушевленных существительных расходится с чеченским языком: хьаст (б-д) «родник (есть)», но чеч. хьаст (д-д); ц1уока «шкура» (д-д) - ц1уока (й-й), аса (б-д) «полоса; ремень»- аса (й-й) и др. Объяснений, почему так произошло, не находим. Если учесть, что такого рода расхождения в грамматических классах, и даже в количестве самих классов (в аккинском диалекте, например, 7 классов - есть и класс д-б, в шаройском насчитывают 9), обнаруживаются при сравнении данных чеченских диалектов, найти объяснение таким расхождениям становится еще труднее.

Приведенное расхождение не единственное, связанное с грамматическими классами. Самое существенное, дающее возможность говорить даже о некотором типологическом своеобразии ингушского языка, - это то, что в ингушском языке классная принадлежность имен отражается в глаголе не только в его префиксальной части, но и в суффиксальной, т.е. фактически классное спряжение глагола в ингушском языке в корне отличается от классного спряжения чеченских глаголов. Правда, эта особенность ингушского языка распространяется не на все формы глагола, а только на форму недавнопрошедшего времени (аышад, веппав, питав, ийцад\ отрицательные формы - аьннадац, веннавац, лийчавац, ийцадац) и т.д.) и форму будущего фактического времени (оаргда, оахаргда, воаг1аргва и др.).

Суффиксальное классное согласование в современном ингушском языке вышло за пределы собственно глагола и в принципе распространилось на другие словоформы, употребляемые в предложении в предикативной функции. Это выразилось в том, что суффиксальный классный показатель, полученный так же, как в первом случае (при образовании будущего фактического и недавнопрошедшего времен), слиянием вспомогательного глагола с основным словом, могут иметь и наречные сказуемые: Минкаьила ц1а мичад укхаза? «Минкаила дом где есть здесь?».

Двойное согласование в классе глагола и в целом предикативных форм с субъектной или объектной словоформой, характерное для ингушского языка, не соотносимо прямо с классно-личным согласованием глагола, получившим развитие в бацбийском языке.

В родственном ингушском языке несколько иная и система наклонений, что не всегда берется в учет в грамматических очерках об ингушском языке или в целом нахских языках.

Самое очевидное, что обнаруживается при сравнении форм наклонения ингушского и чеченского языков, - это то, что в ингушском языке отсутствуют отмечаемые в чеченском языке просительное наклонение (чеч. алсосьа) и настоятельно-просительное (алахъара). Вместо них, вернее, в их значении употребляются общее повелительное (стал), реже - форма алал хьай//алал шоай. Проще всего объяснить подобное расхождение, ссылаясь на некие этнопсихологические факторы, как это часто пытаются делать мало сведущие в лингвистической науке люди. На самом деле отсутствие самой формы, эквивалентной чеченскому просительному наклонению, еще не говорит о том, что в ингушском языке нет способа выражения просьбы языковыми средствами.

Расхождения в сфере именной морфологии, обнаруженные нами, сводятся к следующему.

В ингушском и чеченском языках одна и та же система падежей, включающая восемь основных форм и дополняемая формами местного падежа. В обоих языках выделяется эргативный падеж - падеж субъекта, «абсолютив» может употребляться и в функции субъекта-подлежащего (в непереходном предложении, в предложении с неглагольным или с составным глагольным сказуемым, в предложении с причастно-деепричастным сказуемым), и в функции прямого дополнения в переходном предложении. Однако говорить о полном совпадении ингушского и чеченского языков даже в составе падежных форм не приходится. Речь идет о формах местного падежа в этих языках.

Явное расхождение в падежных системах - отсутствие в ингушском языке форм со значением «проникающего» действия, являющихся вообще редкими формами, судя по тому, что они не включены даже в лингвотерминологических словарях в список форм падежей, фиксируемых в языках мира (см., напр.: Ах-манова 1969: 305-308). В ингушских грамматиках эти формы не выделяются. В их значении ингушский язык использует сочетание местного падежа с послелогом г1олла, не слившимся с существительными, как это произошло в чеченском языке (ломахула *—лома хула//лома т1ехула), за исключением словоформы юкъег1олла (хьуна юкъег1олла чекхвала «сквозь лес//лесом пройти»). В итоге имеем в ингушском языке послеложные сочетания существительных: Москве г1олла Петербурге ваха «через Москву в Петербург поехать»; газетага г1олла хоам бе «через газету новость сделать//оповестить». По существу, отрицать наличие «проникающего» падежа в ингушском языке вряд ли есть основание. Скорее всего, дело в несовершенстве орфографии, не закрепившей слитное написание явно «лексически опустошенного» г1олла с формой местного падежа, которое дает словоформы типа картаг1олла «через двор, участок», хъунаг1олла «через лес», Москвег1олла «через Москву» и т.п. В случае принятия такого написания уже с полным основанием можно было бы говорить о наличии в ингушском языке формы местного падежа в значении «протникающего» действия, действия, проводимого пересечением какого-либо пространства, через это пространство.

Те или иные особенности характерны в принципе для всех падежных форм, и они рассмотрены в работе. Особенно выделяются в этом отношении: 1) выпадение, за редким исключением, конечного н в родительном падеже; 2) утеря окончания дательного падежа во многих случаях (сага, ср. чеч. стагапа; и т.п.), окончание -та в форме множественного числа дательного падежа (бераш-та и др.); 3) особенности образования эргативного падежа у отдельных групп существительных и неполное совпадение аффиксов эргатива, в частности, более широкое использование аффикса -ие при образовании эргатива личных одушевленных существительных; 4) несовпадение исходных форм для образования орудного падежа (в ингушском языке этот падеж образуется от основ именительного и родительного падежей,в то время как в чеченском языке - от основ родительного, эргативного или именительного.

Некоторая идиоэтничность ингушского языка выявляется и в сравнении форм множественного числа ингушского и чеченского языков.

В ингушском языке во многом, но не во всем, образование множественного числа имен существительных соответствует чеченскому языку.

В образовании множественного числа имен существительных в ингушском языке обращает на себя внимание такое существенное расхождение, как отсутствие собственно суффикса множественного числа в тех существительных, в которых исторически эта форма образовалась с помощью суффикса -ий и наращения -арч//-рч. Выпадение суффикса привело к тому, что фактически в соответствующих словоформах суффиксом множественного числа стало историческое наращение: к!оаг «яма» - к!оагарч, ча «медведь» - чарч, хьаюса «свинья» - хьакхарч, кхокха «голубь» - кхокхарч и нек. др. Суффикс -рч использован также при образовании супплетивной формы множественного числа от уст «вол» - шерч.

В контексте проблемы морфологических расхождений ингушского языка и чеченского литературного языка и его плоскостного диалекта, видимо, можно рассматривать и образование сравнительной степени имен прилагательных и наречий. Качественные имена прилагательные в ингушском языке, в некоторых горночеченских диалектах и пережиточно в плоскостном диалекте имеют форму сравнительной степени, образующуюся при помощи суффикса -ах (-аг1э) или сравнительного падежа имени существительного, к которому относится прилагательное, например: хоза йо1 (красивая девушка), хозах (-г1а) гю1 (девушка красивее); дика во1 (хороший сын), диках (~г1а) во1 (лучший сын).»; «подобные же категории могут быть и в наречии: хоза дувц (красиво говорит), хозах (-г1а) дувц (красивее говорит); дика яздо (хорошо пишет), диках (-г1а) яз-до (лучше пишет)» (Мальсагова 1970: 76). В чеченском языке подобная форма также отмечается. На самом деле чеченцы, говорящие, на плоскостном диалекте, но особенно - говорящие в строгом соответствии с литератуными нормами, очень редко употребляют или вообще не употребляют эту форму, предпочитая ей сочетание положительной степени и сравнительного падежа имени существительного или местоимения, т.е. аналитическую форму сравнительной степени: 1аж кхурал лекха бу «Яблоня выше груши»; Пет1амат Маликел йоккха ю «Петимат старше Малики». В ингушском языке синтетическая форма, образованная суффиксом, присоединенным к основе положительной степени, предпочтительна и употребляется всеми носителями языка.

Сравнение синтаксического строя трех нахских языков, проведенное нами в работе, также дало, наряду с явными признаками синтаксической общности, и некоторые расхождения.

В типологическом плане особо интересно соотношение эргативных конструкций ингушского и чеченского языков, с одной стороны, и бацбийского языка - с другой.

Специфика эргативной конструкции бацбийского языка состоит в том, что она распространяется в этом языке не только на переходный тип предложения, но и на непереходный, при этом бацбийский язык все еще сохраняет две параллельные конструкции непереходного глагольного предложения - номинативную (Со ваг1о «Я иду») и эргативную (Ас ваг1ос). Эта особенность эргативной конструкции выделяет бацбийский язык не только среди нахских языков, но и среди других эргативных кавказских языков, а возможно, среди эргативных языков вообще. Что касается второго специфического признака эргативной конструкции в бацбийском языке - классно-личного согласования глагольного сказуемого с субъектом (ср.: ас eyumlac, где в- - показатель класса субъекта, -с - показатель 1-го лица, соотносящий глагольное действие с субъектом), то это признак, который выделяет бацбийский язык в группе нахских, и в то же время сближает его с рядом других кавказских языков, в первую очередь с грузинским, под влиянием которого, видимо, и развилось в бацбийском языке это явление.

Классно-личное согласование в бацбийском языке и «двуклассное» согласование в ингушском - явления разные. В первом случае в структуре глагола префиксально отражается класс субъекта, суффиксально - лицо субъекта, при этом личное согласование ориентировано на субъект независимо от того, переходное это предложение или непереходное. Класс может быть не обозначен, но лицо в глаголе отражается: Ас лабц!ас «Я играю»; Ас ц!ераддос ц1ерил «Я пишу письмо». Во втором случае глагол содержит префиксальный и суффиксальный, или только суффиксальный, показатель класса субъекта в непереходном предложении и показатель класса объекта в предложении переходном: Дув биа доттаг1ий хиннаб уж «Клятву давшие (букв, «съевшие») друзья были они»; Воча т1ехьепо даьй бийцаб «Плохим потомством отцы говорились», т.е. «плохие потомки любят говорить о предках»; Хозача дешо лоам бошабаьб «Красивое слово (ледяную) гору растопило»; Са журнал 1одежад «Мой журнал упал».

При сравнении общих признаков предложения в целом и его компонентов в ингушском и чеченском языках следует обращать внимание и на такие неочевидные различия, как выбор временных форм глагольного предиката в предложении - выявлять, какая форма более частотна и предпочтительна в одном языке в сравнении с другим. В этом плане интересны результативные конструкции, в которых чаще всего «аналитическая» форма глагольного сказуемого, состоящая «из перфективной причастно-деепричастной формы СВ и служебного глагола да /в, й, б/ - «есть», выражающего значение субъектного результатива (Уж ийг1аб Уж ийгкма ба «Они рассорились») или результатива объектного (Аз книжка дийшад *— Аз книжка дийша да «Я книгу прочитал» и т.п.). По существу, то, что у Н.М. Барахоевовой названо «аналитической формой сказуемого», -не что иное, как форма синтетическая, аналитическая по своему происхождению. В этом мы видим второе отличие ингушского языка от чеченского, связанное с формой недавнопрошедшего времени, которое прошло мимо внимания исследователей. В чеченской грамматике аналитическая форма, состоящая из причастно-деепричастной формы прошедшего времени и формы настоящего времени вспомогательного глагола, обычно не квалифицируется как член предложения, но его наличие очевидно: Уьш бийшина бу\ Ас книжка ешна ю. В ингушском языке такого сложного глагольного сказуемого, обозначающего прошедшее действие или состояние, уже нет, вследствие того, что эта форма трансформировалась в сложный по своему образованию глагол. Слияние вспомогательного глагола с основным и усечение этого вспомогательного глагола (аьннад, веннав, хаьттад, хьайзав, витав, ведав, кхайкхав и т.п.) фактически превратило этот усеченный вспомогательный глагол в суффикс, который, с одной стороны, указывает на классную принадлежность субъекта-подлежащего или объекта-прямого дополнения, причем это регулярное выражение класса, даже в том случае, если в глаголе отсутствует показатель префиксальный, с другой стороны - подчеркивает перфектность выраженного грамматического значения прошедшего времени. В чеченском языке отсутствует сама форма недавнопрошедшего времени, соотносимая с ингушской, и соответственно данный тип простого глагольного сказуемого, но необходимо учитывать, что это не касается чеченского языка в целом, а относится в первую очередь к литературному языку и плоскостному диалекту и большинству остальных диалектов. В аккинском диалекте чеченского языка «в исходе глагола в форме прошедшего совершенного времени классный показатель сохраняется, как в ингушском, например: в!ахвелнув, Шахйелнуй «удлинился». В сравнении с ингушским языком в аккинском диалекте эта форма «образуется от только что прошедшего посредством присоединения аффикса -н//м и классного показателя -в//й//б//д»: веданув «побежал», хъиханд «учил», (ж1али) деданд «(собака) убежал» и др.

Вместе с тем сама форма сказуемого, состоящая из причастное/деепричастной формы и вспомогательного глагола, в ингушском языке употребительна, но это уже другой тип предиката - квалификативного, и в этом случае сказуемое выражает не действие субъекта, а его признак по действию, характеризует этот субъект: Из йо1 йийха я «Эта девушка сосватана (букв.: попрошена) есть»; Концерт студенташа оттадаъ да «Концерт студентами поставленный есть»; Klaum книжка дийша ва «Мальчик книгу прочитавший есть»; Йовлакх itolo денна да «Платок девушкой данный//подаренный есть».

Следовательно, одним из синтаксических расхождений между ингушским и чеченским языками можно считать то, что в ингушском языке не получило распространения (по указанной причине) сложное глагольное сказуемое, которое является одним из типов глагольного сказуемого в чеченском языке, хотя и менее употребительным, чем другие.

При изучении сложных предложений в трех нахских языках в первую очередь обращает на себя внимание тот факт, что в этом отношении существенно отличаются друг от друга вайнахские языки и язык бацбийский. Для бацбийского языка характерно развитие сложноподчиненного предложения, которое строится при помощи относительных союзов и относительных слов. При этом «способ построения сложноподчиненного предложения посредством относительных слов» окхуиндалла «поэтому», окхуиндала, ме «потому что», менху «который» (ср.: Окхус ботх окхуиндалла i(o тегобо, ме окхуин кок1 лапцI «Он потому не работает, что у него болит нога») является наиболее распространенным и развитым.

В нахских и других кавказских языках, как известно, есть свои особенности в построении и употреблении сложных предложений с отношениями подчинения, но все эти языки (их большинство, во всяком случае) объединяет то, что в них слабо развита союзная разновидность гипотаксиса. Причем во многих языках придаточные предложения (те, в которых поясняется содержание другого простого предложения в составе главного), часто лишенные союзов, соединяются с главными посредством сказуемого придаточного предложения.

Союзные средства связи частей сложноподчиненных предложений в нахских языках и в целом в «горских» иберийско-кавказских, как отмечали все исследователи этих языков, не получили широкого распространения. Однако, по мнению отдельных авторов, тенденции в развитии синтаксиса ингушского языка таковы, что идет расширение союзов и союзных слов, используемых в качестве средств связи частей сложноподчиненных предложений, процесс этот новый, развивающийся, и не исключено, что в будущем в ингушском и чеченском языках будут представлены все типы придаточных предложений, имеющие достаточную для выражения всех оттенков подчинительной связи сеть союзов.

На сегодняшний день в трех нахских языках состав союзов ограничен. Это следующие союзы:

1) союзы со значением условия: в инг. нет, в чеч. иагахь, нагахъ санна, в бацб. гогеъ «если»;

2) союзы со значением времени: в чеч. и инг. нет, в бацб. мичхъе «когда»;

3) союзы со значением следствия и результата: инг. цудухъа, чеч. цундела, бацб. окхуиндалла;

4) союзы со значением причины: в инг. духьа, в чеч. дела «потому что», в бацб. дахме, мак «так как; потому что»;

5) союзы со значением меры и степени: в инг. и чеч. нет, в бацб. окхуим-пле.мелъэ «столько. .сколько»;

6) союзы со значением сравнительным: в инг. и чеч. санна «как»;

7) союзы с определительным значением: инг. малаг1, чеч. муьлха, бацб. ме-нух, ме «который».

Дальнейшее исследование проблемы может помочь определить принадлежность к союзам отдельных слов, выделенных в этом качестве Ф.Г. Оздоевой (iаьнна, яхаш и др.). Скорее всего, материалы Ф.Г. Оздоевой дополняют список союзов в ингушском языке (а значит, и в чеченском), но в основном ее дополнения - новые, требующие оценки и других исследователей. Мы рассмотрели те слова, относительно которых у исследователей в принципе нет разногласий.

Некоторые синтаксические значения подчиненности в ингушском и чеченском языках передаются не союзами. Тем не менее, эти значения маркируются, не союзами, а другими средствами - союзными словами и формами сказуемых придаточной части.

Союзные слова чаще всего, как этого и следовало ожидать, используются в придаточных «дополнительных». В ингушском языке это мала, фу, масса, мел, мишта и др., которым в чеченском соответствуют мша, х1ун, масса, мел, муха. и т.д. Соединяемые такими союзными словами придаточные должны определяться как придаточные изъяснительные, так как они «распространяют» глаголы-сказуемые с семантикой, требующей смыслового восполнения в структуре главной части.

Таким образом, комплексное системное сравнение фонетических, лексико-словообразовательных и грамматических схождений и расхождений ингушского и двух других нахских языков со всей очевидностью показывает, с одной стороны, что ингушский язык по своим основным признакам входит в один языковой тип с этими языками. С другой стороны, выявленные различия являются убедительным доказательством того, что ингушский язык обладает, несомненно, всеми признаками языковой самостоятельности.

Список научной литературыЦуроева, Зарема Султановна, диссертация по теме "Языки народов Российской Федерации (с указанием конкретного языка или языковой семьи)"

1. Абаев 1959 - В.И.Абаев. Осетино-вейнахские лексические параллели. -Известия ЧИНИИИЯЛ. Том 1. Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1959.

2. Аванесов 1949 Р.И. Аванесов. Очерки русской диалектологии. Ч. I. М., 1949.

3. Аг 1980 I Русская грамматика. В двух томах. Том I. М., «Наука», 1980. 783 с.

4. Аг 1980 II Русская грамматика. В двух томах. Том II. М., «Наука», 1980. 709 с.

5. Алдиева 2003 З.А. Алдиева. К вопросу об исторической периодизации чеченской антропонимии. // Вопросы общей и чеченской филологии. Межвузовский сборник научных трудов. Грозный, 2003. С. 5-14.

6. Алексеев 1987 М.Е. Алексеев. Н.С. Трубецкой. «Системы согласных в восточнокавказских языках» (комментарий). - В кн.: Н.С. Трубецкой. Избранные труды по филологии. М., 1987. С. 465-473.

7. Алироев 1964 И.Ю. Алироев. Геминированные согласные в чеченском языке. - Известия ЧИНИИИЯЛ, том III, вып. 2, «Языкознание». Грозный, 1964, С. 90-107. .

8. Алироев 1968 И.Ю. Алироев. Библиография по нахскому языкознанию Грозный, 1968.

9. Алироев 1970 И.Ю. Алироев. Фауна Чечено-Ингушетии в вайнахских языках. Махачкала, 1970. 130 с.

10. Алироев 19701 И.Ю. Алироев. Названия одежды в нахских языках. // Вопросы филологии. Сборник статей преподавателей Чечено-Ингушского педагогического института. Грозный, 1970. С. 75-85.

11. Алироев 1975 И.Ю. Алироев Сравнительно-сопоставительный словарь отраслевой лексики чеченского и ингушского языков и диалектов. Грозный, 1975. 383 с.

12. Алироев 1975j И.Ю. Алироев. Названия трав в вайнахскх языках.

13. ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 159-165.

14. Алироев 1990 Алироев И. Ю. Язык, история и культура вайнахов. Грозный, 1990.

15. Алироев и др. 1998 И.Ю. Алироев, А.Д. Тимаев, М.Р. Овхадов. Введение в нахское языкознание. Грозный, 1998. 106 с.

16. Алироев 1999 И.Ю. Алироев. Чеченский язык. М., 1999. 159 с.

17. Алироев 2001 Алироев Ибрагим. Флора и фауна Чечни и Ингушетии. -М.: Academia, 2001.182 с.

18. Арсаханов 1959 И. Г. Арсаханов. Аккинский диалект в системе чечено-ингушского языка. Грозный, 1959. 180 с.

19. Арсаханов 1981 И.Г. Арсаханов. Из истории развития вокализма вай-нахских языков. - ЕИКЯ, VIII, Тбилиси, 1981. С. 142-152.

20. Асхабалиева 2001 К. Асхабалиева. К интерпретации аварского императива. - Актуальные проблемы общей и адыгской филологии. Материалы Всероссийской конференции (18-19 октября). Майкоп, 2001. С. 115.

21. Ахманова 1969 О.С. Ахманова. Словарь лингвистических терминов. Издание второе, стереотипное. М., «Советская энциклопедия», 1969. 607 с.

22. Ахриев 1975 Н.Г. Ахриев. Исконные имена чеченцев и ингушей. - Известия ЧИНИИИЯЛ.Т X, вып. 2. Языкознание. Грозный, 1975. С. 199-212.

23. Ахриева 1972 Р.И. Ахриева, Ф.Г. Оздоева, Л.Д. Мальсагова, П.Х. Беко-ва. Х1анзара г1алг1ай мотт. Грозный, 1972.

24. Ахриева 1975i Р.И. Ахриева. Названия птиц в вайнахских языках. -ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 178-183.

25. Багаев 1994-М.Х. Багаев. Тайна имен. Грозный, 1994. 45 с.

26. Барахоева 1997 Н.М. Барахоева. Аспектуальные отношения в полипредикативном комплексе ингушского языка. // Сборник статей профессорско-преподавательского состава ЧГПИ. Грозный, 1997. С. 57-64.

27. Барахоева 1998 Н.М. Барахоева. Результативные конструкции в системе ингушского языка. // Актуальные проблемы ингушского языка. Назрань, 1998. С. 40-57.

28. Баркинхоева 2006 З.М. Баркинхоева. Лексико-грамматическая классификация глаголов в ингушском языке. // Кавказский лингвистический сборник. Выпуск 17. М., 2006. С. 22-25.

29. Барнет 1983 Вл. Барнет. К проблеме языковой эквивалентности при сравнении. - Сопоставительное изучение грамматики и лексики русского языка с чешским языком и другими славянскими языками. М., 1983. С. 929).

30. Белошапкова 1977 В.А. Белошапкова. Современный русский язык. Синтаксис. М., 1977.248 с.

31. ЗКБибулатов 1985 Н.С. Бибулатов. Роль русского языка в формировании и становлении нахской антропонимики. // Роль русского языка в жизни народов Северного Кавказа и развитии их литературных языков. Сборник научных трудов. Грозный, 1985. С. 60-65.

32. Блумфилд 1968 Л. Блумфилд. Язык. М., 1968. 606 с.

33. Бокарев, Климов 1967 Е.А. Бокарев, Г.А. Климов. Инберийско-кавказские языки. Введение. - Языки народов СССР, В пяти томах. Том четвертый. Иберийско-кавказские языки. М., 1967. С. 7-14.

34. Виноградов 1986 — В.В. Виноградов. Русский язык. (Грамматическое учение о слове). Издание третье, исправленное. М., 1986. 640 с.

35. Гак 1968 В.Г. Гак. Проблемы лексико-грамматической организации предложения (на материале французского языка в сопоставлении с русским). Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 1968. 55 с.

36. Гафурова 2004 Б.М. Гафурова. Классификаторы распределения некоторых неодушевленных имен существительных по грамматическим классам в лакском языке. - Вестник Дагестанского научного центра РАН. 2004. № 19. С. 125-130.

37. Гишев 1989 Н.Т. Гишев. Глагол адыгейского языка. М., 1989. 210 с.

38. Гониашвили 1975 Т.Б. Гониашвили. Основные термины, обозначающие строения в нахских языках. - ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 199-209.

39. Гониашвили 1977 Т.Б. Гониашвили. Специфика языковых связей нахской группы с иносистемным осетинским. - Материалы пятой региональной научной сессии по историко-сравнительному изучению иберий-ско-кавказских языков. Орджоникидзе, 1977. С. 62-69.

40. Гухман 1967 М.М. Гухман. Конструкция с дательным/винительным лица и проблема эргативного прошлого индоевроейских языков. - Эрга-тивная конструкция предложения в языках различных типов. (Исследования и материалы). М., 1967. С. 58-73.

41. Дагиров 2005 М.Ш. Дагиров. Сопоставительный анализ аспектуально-темпоральных отношений в чеченском и немецком языках. Грозный, 2005.169 с.

42. Дегтярев 1973 В.И. Дегтярев. Основы общей грамматики. Ростов-на-Дону, 1973. 254 е.

43. Дешериев 1953 Бацбийский язык. (Фонетика, морфология, синтаксис, лексика). М., 1953.394 с.

44. Дешериев 1959 Ю.Д. Дешериев. Основные особенности нахских (вей-нахских) языков. - Известия ЧИНИИИЯЛ, т. I, вып. 2, «Языкознание», 1959. С. 3-27.

45. Дешериев 1960 Ю.Д. Дешериев. Современный чеченский литературный язык. Часть I. Фонетика. Грозный, 1960.121 с.

46. Дешериев 1963 Ю.Д. Дешериев. Сравнительно-историческая грамматика нахских языков и проблемы происхождения и исторического развития горских кавказских народов. Грозный, 1963. - 555с.

47. Дешериев 1967 Ю.Д. Дешериев. Нахские языки. Введение. - Языки народов СССР, В пяти томах. Том четвертый. Иберийско-кавказские языки. М., 1967. С. 184-189.

48. Дешериев 1967i Ю.Д. Дешериев. Бацбийский язык. - Языки народов СССР, В пяти томах. Том четвертый. Иберийско-кавказские языки. М., 1967. С. 228-246.

49. Дешериев 1975 Ю.Д. Дешериев, С.М. Мовтаев. Термины транспорта в чеченском языке. ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 135-143.

50. Дешериев 1979 Ю.Д. Дешериев. Нахские языки. - Языки Азии и Африки. III. Языки Древней Передней Азии (несемитские). Иберийско-кавказские языки. Палеоазиатские языки. М., 1979- С. 173-219.

51. Дешериев 1981 Ю.Д. Дешериев. Фонетическая, фонологическая и морфологическая интерпретация геминации в нахских языках. - ЕИКЯ,VIII, Тбилиси, 1981. С. 135-141.

52. Дешериева 1976 Т.И. Дешериева. К проблеме определения категории глагольного вида. - Вопросы языкознания, 1976, № 1.

53. Дешериева 1965 Т.И. Дешериева. Сравнительно-историческая фонетика чеченского и русского литературных языков. Грозный, 1965. 119 с.

54. Дешериева 1975 Т.И. Дешериева, Ю.Д. Дешериев. Чеченские наименования кукурузы, ее частей (как растения), процессов и средств ее обработки.-ЕИКЯ, И,.Тбилиси, 1975. С. 184-190.

55. Дешериева 1988 Т.И. Дешериева. Категория модальности в нахских и иноструктурных языках. М., 1988. 207 с.

56. Дешериева 1996 Т.И. Дешериева. Формализация и категоризация в разностркутурных языках. М., 1996.301 с.

57. Джамалханов 1985-З.Д.Джамалханов, М.Ю. Мачигов. Нохчийн мотт. II дакъа. Нохчийн мотт. Педучилищан студенташна. Грозный, 1985. 127 с.

58. Долакова 1961 Р.И. Долакова. Система прошедших времен в чеченском и ингушском языках - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том II. Выпуск 2. Языкознание. Грозный, 1961. С. 3-69.

59. Долакова 1967-Р.И. Ахриева. Ингушский язык. //Языки народов СССР. Том четвертый. Иберийско-кавказские языки. М., 1967. С. 210-227.

60. Есперсеи 1958 0. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.

61. Имнайшвили 1975 Д.С. Имнайшвили. Некоторые группы лексики животноводства в диалектах чеченского языка. - ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 191-198.

62. Имнайшвили 1977-Д.С. Имнайшвили. Историко-сравнительный анализ фонетики нахских языков. Тбилиси, 1977. 299 с.

63. Кадагидзе 1984 Давид Кадагидзе, Нико Кадагидзе. Цо-тушинско-грузинско-русский словарь. Тбилиси, 1984. 935 с.

64. Карасаев, Мациев 1978 А.Т. Карасаев, А.Г. Мациев. Русско-чеченский словарь. М., 1978.728 с.

65. Картоев 1998 М.У. Картоев. О варьировании заимствованных и исконных слов в ингушском языке. // Актуальные проблемы ингушского языка. Назрань, 1998. С. 58-63.

66. Климов 1973 Г.А. Климов. Очерк общей теории эргативности. М., 1973.264 с.

67. Климов 1980 Г.А. Климов. К взаимоотношению генеалогической, типологической и ареальной классификации языков. // Теоретические основы классификации языков мира. М., 1980. С. 6-23.

68. Климов, Алексеев 1980 Г.А. Климов, М.Е. Алексеев. Типология кавказских языков. М.,-1980, 301 с.

69. Климов 1986 Г.А. Климов. Введение в кавказское языкознание. М., 1986.208 с.

70. Коков 2001 Дж.Н. Коков. Избранные труды. Адыгская антропонимия. В двух томах. Том II. Нальчик, 2001. 525 с.

71. КР 1989 Краткая русская грамматика. Под редакцией НЛО. Шведовой и В.В. Лопатина. М., 1989. 639 с.

72. Куркиев 1975 А.С. Куркиев. Об исконной лексике ингушского языка. -ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1978. С. 193-215.

73. Куркиев 1978 А.С. Куркиев. Вопросы ингушской антропонимики. //Вопросы отраслевой лексики. Грозный, 1978. С: 19-35.

74. Куркиев 1979 А.С. Куркиев. Основные вопросы лексикологии ингушского языка. Грозный, 1979. 253 с.

75. Лайонз 1978 Джон Лайонз. Введение в теоретическую лингвистику. М., 1978. 543 с.

76. Ломтатидзе 1976 К.В. Ломтатидзе. Категория потенциалиса (возможности) в картвельских и абхазско-адыгских языках. - ЕИКЯ, III. Тбилиси, 1976. С. 101-114.

77. Ломтев 1972 Т.П. Ломтев. Фонология современного русского языка. М., 1972. 223 с.

78. Магомедбекова 1971 З.М. Магомедюекова. Каратинский языкб грамматический анализ, тексты, словарь. Тбилиси, 1971. 290 с.

79. Магомедов 1965 А.Г. Магомедов. Материалы к сравнительному изучению чечено-ингушской лексики. - Известия ЧИНИИИЯЛ, том VI, вып. 2, «Языкознание». Грозный, 1965, С. 105-137.

80. Магомедов 1966 А.Г. Магомедов. Способы выражения лица в глаголе чечено-ингушских диалектов. - Извсетия ЧИНИИИЯЛ. T.VII, Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1966. С. 3-60.

81. Магомедов 1974 Система гласных чечено-ингушского языка. Грозный, 1974.

82. Магомедов 1975 А.Г. Магомедов. Категория грамматического класса и категория лица в глаголе чеченского языка. Махачкала, 1975.

83. Магометов 1976 А.А.Магометов. Корреляция системы консонантов даргинского языка. - ЕИКЯ, III, Тбилиси, 1976. С. 219-227.

84. Мадиева 2000 Г.И. Мадиева. Аварский язык. - Серия «Языки народов России»: Языки Дагестана. Под общей редакцией Г.Г. Гамзатова. Махачкала-Москва, 2000. С. 45-61.

85. Маллаева 2001 З.М. Маллаева. Запретительное наклонение (прохиби-тив). - Актуальные проблемы общей и адыгской филологии. Материалы Всероссийской конференции (18019 октября). Майкоп, 2001. С. 109-110.

86. Мальсагов 1963 Грамматика ингушского языка. Изд. 2-е. Грозный, 1963.159 с.

87. Мальсагов 1998j Д.Д. Мальсагов. Чечено-ингушская диалектология и пути развития чечено-ингушского литературного (письменного языка. // Д.Д. Мальсагов. Избранное. Нальчик, 1998. - С. 22-30.

88. Мальсагов 1998г Д.Д. Мальсагов. О едином чечено-ингушском литературном языке. // Д.Д. Мальсагов. Избранное. Нальчик, 1998. - С. 116-213.

89. Мальсагова 1970 Л.Д. Мальсагова. Качественные имена прилагательные в вейнахских языках. - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том IX. Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1970. С. 75-100.

90. Мальсагова 1982 ~ Л.Д. Мальсагова. Структурно-семантические особенности сложносочиненных предложений открытой структуры в русском и вайнахских языках. // Вопросы вайнахского синтаксиса. Грозный, 1982. С. 56-60.

91. Мальсагова 1998 " JT.Д. мальсагова. Структурно-семантические модели сложноподчиненных предложений открытой структуры в ингушском языке. Актуальные проблемы ингушского языка. Назрань, 1998. С. 22-31.

92. Марузо I960" Ж. Марузо. Словарь лингвистических терминов. М., 1960. 436 с.

93. Мациев 1965 А.Г. Мациев. Чеберлоевский диалект чеченского языка. -Известия ЧИНИИИЯЛ. Том VI. Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1965. С. 3-95.

94. Мациев 1973" А.Г. Мациев. Очерки лексикологии современного чеченского языка. Грозный, 1973. 146 с.

95. Мейе 1938 A. Meillet. Linguistique historique et linguistique generale (=Collection linguistique publiee par la Societe de Linguistique de Paris 8, 11), 2 vols. Paris, 1921, 1938,1, 82 s.

96. Меновщиков 1964 ~ Г.А. Меновщиков. К вопросу о проницаемости грамматического строя языка. Вопросы языкознания, 1964, №5. С. 100106.

97. Мещанинов 1945" И.И. Мещанинов. Члены предложения и части речи. М.-Л., 1945.319 с.

98. Мещанинов 1948 И.И. Мещанинов. Глагол. М.-Л., 1948, 197 с.

99. Мещанинов 1984 И.И. Мещанинов. Номинативное и эргативное предложения: Типологическое сопоставление структур. М., 1984. 294 с.

100. Микаилов М.И. Микаилов. Кодифицированный свод лексики чеченского литературного языка. - Известия ЧИНИИИЯЛ, том III, вып. 2, «Языкознание». Грозный, 1964, С. 145-147.

101. Мовтаев 1975 С.М. Мовтаев. Категория глагольного вида в вайнахских языках. - Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 1975. 19 с.

102. Оздоев 1964 И.А. Оздоев. Синтаксис ингушского литературного языка. - Известия ЧИНИИИЯЛ, том III, вып. 2, «Языкознание». Грозный, 1964, С. 3-73.

103. Оздоев 1975 И.А. Оздоев. О некоторых расхождениях между чеченской и ингушской лексикой. - Известия ЧИНИИИЯЛ, том X, вып. 2, «Языкознание». Грозный, 1975, С. 165-177.

104. Оздоев 1975i И.А. Оздоев. Вайнахские названия одежды и ее частей.-ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 150-153.

105. Оздоев 1980 И.А. Оздоев. Русско-ингушский словарь. М., 1980. -831с.

106. Оздоев 1981 И.А. Оздоев. К вопросу о сложноподчиненном предложении в ингушском литературном языке. - В кн.: Вопросы вайнахского синтаксиса. Грозный, 1981.

107. Оздоев 1982 И.А. Оздоев. Сложное предложение ингушского литературного языка. // Вопросы вайнахского синтаксиса. Грозный, 1982. С. 5-24.

108. Оздоева 1961 Ф.Г. Оздоева. Приставки в системе чеченского и ингушского литературных языков. - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том II. Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1961. С. 70-100.

109. Оздоева 1975 Ф.Г. Оздоева. Названия растений в вайнахских языках. - ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 154-158.

110. Оздоева 1998 Ф.Г. Оздоева. Сложноподчиненные предложения в ингушском языке. // Актуальные проблемы ингушского языка. Назрань, 1998. С. 4-22.

111. Оздоева 2003 Ф.Г. Оздоева. Ингушско-русский фразеологический словарь. Нальчик, 2003. 132 с.

112. Ошаев 1959 Х.Д. Ошаев. К вопросу о рудиментарных классных показателях в чеченском и ингушском языках. - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том I. Вып. 2, Языкознание. Грозный, 1959, С. 182-206.

113. ОЯ 1972 Общее языкознание. Внутренняя структура языка. М., 1972. 565 с.

114. Панфилов 1971 В.З. Панфило. Взаимоотношение языка и мышления. М., 1971,231 с.

115. Пауль 1960 Г. Пауль. Принципы истории языка. М., 1960. 500 с.

116. Поливанов 1991 Е.Д. Поливанов. Введение в языкознание для востоковедных вузов. // Е.Д. Поливанов. Труды по восточному и общему языкознанию. М., 1991. 623 с.

117. Реформатский 1960 А.А. Реформатский. Введение в языкознание. М., 1960. 431 с.

118. Розенталь, Теленкова 1976 Д.Э. Розенталь, М.А. Ьеленкова. Словарь-справочник лингвистических терминов. М., 1976. 544 с.

119. Савченко 1967 А.Н. Савченко. Эргативная конструкция предложения в правиндоевропейском языке. - Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. (Исследования и материалы). М., 1967. С. 74-90.

120. Саламова 1982 Р.А. Саламова. Основные фонетические процессы согласных мелхинской речи галанчожского диалекта чеченского языка. -ЕИКЯ, IX, Тбилиси, 1982. С. 139-155.

121. Саламова Р.А. Мелхинский говор чеченского языка. АКД. Махачкала, 1985. 23 с.

122. Саламова 1992 Р.А. Саламова. Нохчийн меттан фонетика. Грозный, 1992.315 с.

123. Семенова 1966 М.Ф. Семенова. Сопоставительная грамматика русского и латышского языков. Рига, 1966. 151 с.

124. Сепир 1921 -Е. Sapir. Language. New York, 1921.

125. СИС 1983 Словарь иностранных слов. Издание 10-е, стереотип ное. М., «Русский язык, 1983. 607 с.

126. Соммерфельт 1933 A. Sommerfelt, Les anzieens caracteres du sys-teme vocalique tschetschene-ingouche bats (Dagli "Atti del III Congresso Internationale dei inguisti" (Roma, Settembre 1933, XI).

127. Старостин 1999 С.А. Старостин. О доказательстве языковогс родства. - Типология и теория языка: от описания к объяснению. К 60-летию Александра Евгеньевича Кибрика. М., 1999. С. 57-69.

128. Суник 1967 О.ГТ. Суник. К вопросу о «иеноминативном» строе предложения. - Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. (Исследования и материалы). М., 1967. С. 42-57.

129. Тестелец 2001 Я.Г. Тестелец. Введение в общий синтаксис. М. 2001.797 с.

130. Тестелец 2003 Грамматические иерархии и типология предложения. Диссертация в виде научного доклада на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 2003. 78 с.

131. Тимаев 1966 А.Д. Тимаев. Фонетические особенности шатоевско-го говора чеченского языка в сравнении с плоскостным диалектом. // Известия ЧИНИИИЯЛ. Том III. Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1966.

132. Тимаев 1971 Тимаев А.Д. Х1инцалера нохчийн мотт. Лексикологи. Фонетика. Морфологи. Пединститутан Ш-чу курсан студенташна учебник. Грозный, 1971. 254 с.

133. Тимаев 1975 А.Д. Тимаев. Названия частей тела в чеченском языке.-ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 166-171.

134. Тимаев 1983 А.Д. Тимаев. Категория грамматических классов в нахских языках. Ростов-на-Дону, 1983. 195 с.

135. Тимаев 2004 А.Д. Тимаев. Редукция согласных в чеченском языке. // Вестник Института проблем образования МОиН ЧР. Выпуск 2. Грозный, 2004. С. 24-35.

136. Трубецкой 1987 Н.С. Трубецкой. Избранные труды по филологии. М., 1987. 560 с.

137. Услар 1888 П.К. Услар. Этнография Кавказа. II. Чеченский язык, Тифлис, 1888.246 с.

138. Хазбулатов 2003 Б.А. Хазбулатов. Фитонимы в чеченском языке: синхронно-диахронный анализ. М., 2003. 127 с.

139. Хазбулатов 2004 Б.А. Хазбулатов. Фитонимы в чеченском языке. Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук. Грозный, 2004.

140. Халидов 1987 А.И. Халидов. К определению видового инварианта чеченского глагола. - Ежегодник иберийско-кавказского языкознания. 1987. XIV. Тбилиси, 1987.С. 183-190.

141. Халидов 1998 А.И. Халидов. Глаголы множественного действия в чеченском языке. - «Русское слово». № 1. 1998. Выпуск 133. Тбилиси, 1998. С. 52-64.

142. Халидов 2003 А.И. Халидов. Нахские языки в типологическом освещении. Нальчик, 2003. - 310 с.

143. Халидов 2004 А.И. ХалидовФонетическое единство нахских языков. - «Научная мысль Кавказа», № 2, 2004. - С. 40-52.

144. Халидов 2004( А.И. Халидов. Типологический синтаксис чеченского простого предложения. Нальчик, 2004. 271 с.

145. Хамидова 1984 З.Х. Хамидова. Характеристика наречия в вайнахских языках. Грозный, 1984. 83 с.

146. Чапанов 1962 М.И. Чапанов. Эргативная конструкция предложе ния в нахских языках. - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том IV. Вып. 2. Языко знание. Грозный, 1962. С. 96-168.

147. Чентиева 1960 М.Д. Чентиева. Звуковой состав чеченского лите ратурного языка и вопросы усовершенствования алфавита и орфографии Грозный, 1960.

148. Чентиева 1975 М.Д. Чентиева. Вайнахская грамматическая тер микология.-ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 144-149.

149. Чикобава 1967 А.С. Чикобава. Грузинский язык. - Языки народов СССР. IV. М., 1967. С. 22-61.

150. Чикобава 1979 А.С.Чикобава. Введение в иберийско-кавказское языкознание. Тбилиси, 1979.

151. Чокаев 1964 К.З. Чокаев. О словообразовании в чеченском и ингушском языках. - Известия ЧИНИИИЯЛ, том III, вып. 2, «Языкознание». Грозный, 1964, С. 74-89.

152. Чокаев 1970 К.З. Чокаев. Морфология чеченского языка. Словообразование частей речи. Часть II. Грозный, 1970. 151 с.

153. Чокаев 1975 К.З. Чокаев. Строительная лексика в вайнахских языках. - ЕИКЯ, II, Тбилиси, 1975. С. 172-177.

154. Чрслашвили 1959 К.Т. Чрелашвили. К вопросу об образовании множественного числа в чеченском языке. - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том I. Вып. 2, Языкознание. Грозный, 1959, С. 168-181.

155. Чрслашвили 1962 К.Т. Чрелашвили. Категория множественное в нахских языках. - Автореферат диссертации на соискание ученой сте пени доктора филологических наук. Тбилиси, 1962. 33 с.

156. Чрелашвили 1975 Чрелашвили К.Т. Система согласных в на хских языках (на груз. яз.). Тбилиси, 1975.

157. Чрелашвили 1982 К.Т. Чрелашвили. Хронологические типь спряжения глаголов бацбийского языка и вопрос «полиперсонализма» . плане структурно-типологического сопоставления с грузинским полипер сональным глаголом. - ЕИКЯ, IX. Тбилиси, 1982. С. 120-139.

158. Чрелашвили 1987 К.Т. Чрелашвили. Синтаксические конструкции предложений в бацбийском языке. - ЕИКЯ, XIV. Тбилиси, 1987. С. 204-211.

159. Шавхелишвили 1983 А.И. Шавхелишвили. Из истории горцев Восточной Грузии (Тушетия XVI - первой половины XIX в.). Тбилиси, 1983. 277 с.

160. Шавхелишвили 1992 А.И. Шавхелишвили. Грузино-чечено-ингушские взаимоотношения (с древнейших времен до конца XVII в.). Тбилиси, 1992.229 с.

161. Шифнер 1864 A. Schiefner. Tschetschenische Studien. St. Petersburg, 1864.

162. Эсхаджиев 1970 Я.У. Эсхаджиев. Способы выражения сложноподчиненного предложения в чеченском литературном языке. - Известия ЧИНИИИЯЛ. Том IX. Вып. 2. Языкознание. Грозный, 1970. С. 101-154.i 196

163. Языки Дагестана 2000 Серия «Языки народов России»: Язык Дагестана. Под общей редакцией Г.Г. Гамзатова. Махачкала-Москвг 2000. 553 с.

164. Яковлев 1960 Н.Ф. Яковлев. Морфология чеченского языкг Грозный, 1960. 237 с.

165. Ярцева 1980 В.Н. Ярцева. «Языковой тип» среди сопредельны: понятий. // Теоретические основы классификации языков мира. М., 198С С. 24-61.

166. Ярцева 1981 В.Н. Ярцева. Контрастивная грамматика. М., 1981 110 с.

167. Яхонтов 1980 С.Е. Яхонтов. Оценка степени близости родствен ных языков. // Теоретические основы классификации языков мира. М. 1980. С. 148-157.1