автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Формы репрезентации истории в русской прозе XIX в.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Формы репрезентации истории в русской прозе XIX в."

На правах рукописи

Сорочан Александр Юрьевич

Формы репрезентации истории в русской прозе XIX века

10 01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Тверь-2008

003449774

Работа выполнена в Тверском государственном университете

Научный консультант: доктор филологических наук, профес-

сор

Строганов Михаил Викторович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Викторович Владимир Александрович

доктор филологических наук Виролайнен Мария Наумовна доктор филологических наук, профессор Душечкина Елепа Владимировна

Ведущая организация: Курский государственный университет

Защита состоится С ¿оо& года, в асов на за-

седании диссертационного совета Д 212 263 06 в Тверском государственном университете по адресу 170002, г Тверь, пр Чайковского, д 70, ауд 48

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Тверского государственного университета по адресу г. Тверь, ул Володарского, д 44а

Автореферат разослан « ХЬ^З

Ученый секретарь

диссертационного совета Николаева С Ю

С-

Развитие социальной антропологии как направления литературоведческих исследований требует как можно более широкого контекста освоения литературного процесса При этом особое значение приобретает исторический жанр, на материале которого с особой очевидностью раскрываются новые закономерности художественного мышления, проникновение исторических и философских концепций в художественную литературу, специфические аспекты художественного осмысления истории Для понимания этих вопросов необходимо освоение всего репертуара русской прозы, поэзии, драматургии XIX в Ведь взаимоотношения литературы и истории всегда драматичны Трансформация исторических событий, историософских концепций, изменение той роли, которую они играют в художественных текстах, крайне значимы для литературного процесса Иногда это воздействие проявляется опосредованно, но чаще - ярко и выразительно

Так происходило в русской литературе, где драматизм истории осваивался в самых разных формах Сначала возник интерес к ярким, «вершинным» моментам истории, потом начались попытки художественного освоения исторических законов, потом пришел черед психологического анализа характеров и философских закономерностей истории На этом пути мы сталкиваемся с множеством удачных и неудачных экс-псриментоп, прижившихся и не прижившихся жанров, с целым рядом заслуженно и незаслуженно забытых авторов И проблема освоения всех аспектов национальной и мировой истории в русской литературе может быть формализована и рассмотрена на очень широком материале

В 1830—1840-х и позднее, в 1870—1890-х гг, исторические жанры даже количественно занимают первое место в литературном процессе Так, в 1831—1839 гг. отдельными изданиями вышло более 300 исторических романов1, а в одном только 1884г, по данным журнала «Книжный вестник», их появилось около 80 Именно литература исторических жанров в наибольшей степени репрезентативна для анализа среднего уровня литературного развития того или иного периода, для уяснения тех эстетических и мировоззренческих принципов, которые утверждаются и активно воплощаются в художественной литературе

И в наши дни исторический материал остается актуальным и для литературы (вспомним о недавнем взлете интереса к исторической прозе В С Пикуля и Д М Балашова), и для культуры в целом. На этом фоне сначала отдельные сочинения уже полузабытых авторов (М Н Загоскин,

1 РебеккиниД Русские исторические романы 30-х гг XIX в (библиографический указатель) // Новое литературное обозрение 1998 № 34

Н А. Полевой), а потом издания все более и более объемные (в последние годы выишй собрания сочинений Р М Зотова, И И Лажечникова, Загоскина, Н Э Гейнце, Д Л Мордовцева и многих других) возвращаются в читательский и научный обиход Однако немаловажным представляется и то, что всплеск интереса к исторической тематике всегда непродолжителен десятилетия- интереса сменяются десятилетиями забвения Так было в 1830-х, в 1870-х, так было и в 1990-х И причина не только в состоянии общества, но и в авторах, которые стремятся (или не стремятся) отвечать общественным потребностям, в выборе тем и их освещения Потому исследование репрезентации истории в литературе XIX в. неминуемо приведет к пониманию закономерностей литературного процесса XX и XXI вв Ведь история не утрачивает современного звучания никогда, просто меняются формы этой актуализации

Наше исследование репрезентаций связано с проблемой времени, и потому возвращение к философской традиции в трактовке термина более чем оправданно Под репрезентацией мы понимаем «представление одного в другом и посредствам другого» «Феномен репрезентации изначально задается как "запаздывающий" или вторичный относительно присутствия — презентации, то есть репрезентация возникает в силу отсутствия (в момент репрезентирования) объекта, который она репрезентует»2 Именно это значение позволяет нам рассматривать «вторичные проявления» — тексты, в которых фиксируется не самый объект (история), а представление о нем

Актуальность диссертации обусловлена не только востребованностью исторической литературы, но и терминологическими дискуссиями в литературоведении, позволяющими по-новому интерпретировать судьбы воплощений истории в литературе История открывается постепенно и в разных формах, в системе эстетических ценностей она далеко не сразу занимает значительное место Именно осмысление различных целевых установок и методик их художественной реализации и составляет существо нашей работы Итогом ее должно стать понимание эволюции роли истории в литературе, характеристика развития и дифференциации репрезентационных практик

Диссертационная работа написана на материале произведений как классиков русской литературы (А С Пушкин, М. Ю Лермонтов, Л Н Толстой), известных литераторов XIX века (от В Т Нарежного до Г П Данилевского) так и авторов, мало изученных или вовсе забытых (от А А Павлова до А И Соколовой) Рассматриваются и произ-

2 Новейший философский словарь Минск, 2001 С 826

ведения на исторические сюжеты, и тексты, в которых так или иначе репрезентируется историческое прошлое

Объектом исследования стал весь корпус русской художественной прозы XIX в, рассмотренной сквозь призму представлений в литературной форме исторического прошлого Различие форм репрезентации истории в литературе позволяет создать целостное описание разнородных явлений и раскрыть особенности эволюции эпических жанров и художественных установок, представить меняющуюся телеологию литературы Цели данного исследования

последовательно рассмотреть разные формы проникновения истории в литературу,

охарактеризовать основные эстетические системы описания исторического прошлого.

Целями исследования обусловлены его задачи представить целостное описание тех форм, которые принимает исторический опыт в пространстве художественного текста,

охарактеризовать тенденциозные исторические представления XIX века и их художественные воплощения,

проанализировать специфику исторического вымысла в русской прозе XIX века и его различные варианты,

определить методы репрезентации исторических фактов в прозе, раскрыть специфику освоения литературой техники описания «смысла истории», поисков в истории вневременных свойств;

охарактеризовать взаимоотношения литературной классики и исторической беллетристики и представить общие закономерности изменения литературной аксиологии

Теоретико-методологическая база исследования основана на представлении о единстве литературного процесса, которое обеспечивает возможность целостного анализа исторического содержания произведений «классиков» и «беллетристов» XIX в

Долгое время исследование репрезентаций проходило по ведомству «интеллектуальной истории» с учетом уточнений, вносимых новейшими исследователями «В отличие от историков экономики или социальных историков — тех, кто воссоздает то, что действительно было, — исследователь истории ментальностей или истории идей ищет не реальность, а способы, которыми люди рассматривают и перегруппировывают реальность»3 Описание «типов истории», измене-

3 Шартъе Роже Интеллектуальная история и история ментальностей двойная переоценка"? // Новое литературное обозрение 2004 № 66. См также Зенкин С Критика нарративного разума // Новое литературное обозрение 2003 № 59

ние границ «документальных текстов» крайне важны для понимания специфики репрезентаций, однако анализ средств, игнорирующий, по существу, цели, тоже не вполне состоятелен «Репрезентация есть составная часть интерпретации, а не ее абстрактная рамка»4 Но при этом закономерности новейшей «writing culture» подчас механически переносились в пространство «истории идей» других эпох, и репрезентация становилась основой для «атомарного» изучения текста, конструктом аналитической философии

Новейшие обсуждения «теории репрезентаций» дали очень интересные результаты, но усложнение терминологического аппарата сыграло и отрицательную роль, что было отмечено и самими исследователями, обнаружившими, что в историческом дискурсе новомодная теория желаемых результатов не дает Мы рассматриваем художественные или публицистические произведения, а не научные сочинения, презентирующие историю Термин оказывается исключительно важен для понимания отношений литературы и истории в русской культуре XIX в Данное направление исследований способствует пониманию того, как постепенно менялась роль истории в литературе и как структурировались и эволюционировали репрезентационные практики Такого рода анализ опирается на методологию, вырабатывавшуюся и западными исследователями интеллектуальной истории (К Гирц, Р Шартье, П Берк, JI Энгельштейн и др ), и российскими литературоведами (Б В Томашевский, М М. Бахтин, Н Н. Петрунина, Я JI Лев-кович, М В Строганов, В А Кошелев, Н JI Вершинина и др) И синтез этих двух традиций позволяет от эмпирического описания ре-презентационных практик перейти к глубокому осмыслению законно-мерностей художественной истории

В основу методологии положен историко-литературный метод исследования. Методологический инструментарий актуализирует и конкретизирует понятая и представления о цельности литературного процесса, об отношениях классики и беллетристики, истории и литературы

Положения, выносимые на защиту.

1 До сих пор очевидна изоляция исторических жанров в литературоведении, историзм рассматривается вне жанровой системы, вне истории литературы, вне реального литературного процесса Анализ общих тенденций, очевидных в исторической беллетристике и в «мэйн-стриме», необходим Анализ форм репрезентации истории способст-

4 Елфимов А Об антропологии и гуманитарных науках несколько заметок о творчестве К Гирца // Новое литературное обозрение 2004 № 70

вует решению вопроса о функциях исторического материала, о его художественных задачах и об эволюции форм литературного выражения исторических коллизий

2 Книги признанных классиков русской литературы — это объекты историко-литературного процесса, которые взаимодействуют с другими объектами Необходимо восполнить пробелы и ввести в научный обиход многочисленные тексты, которые представляют немалый интерес, но которые забыты ныне Классификация репрезентационных техник -единственная возможность для определения общих закономерностей в развитии художественных представлений об истории в XIX в, она позволяет определить те ракурсы, в которых представали события прошлого в художественном воплощении Разные поводы обращения к истории приводили к разным функциональным формам ее репрезентации

3 Историческая литература XIX в начиналась с выражения неких вневременных (национальных, политических или нравственных) доктрин История сводилась к утверждению той или иной тенденции. Изображение исторических событий оставалось по существу предлогом для выражения внешней по отношению к ним идеи - национальной, социальной или «нравственной» В середине XIX в тенденциозная репрезентация истории способствует обновлению других жанров, помимо исторического романа и повести Активное использование подобных репрезентационных техник в романе на современные темы, в публицистике и поэзии вполне объяснимо Стереотипные тенденциозные решения способствуют своеобразной «стабилизации» современности в литературном тексте, мы обнаруживаем сходные формы репрезентации истории в творчестве таких разных авторов, как Загоскин и Герцен, Тютчев и Фет

4 В литературе первой половины XIX в реализовано и иное отношение к истории, во многом опиравшееся на опыт XVIII в Для характеристики этой модели важна антитеза литературной и научной репрезентации истории историки выступали с концептуальными построениями, писатели создавали художественные изображения. В художественной форме опыт прошлого реализуется как чистая условность, прихотливая игра фантазии Прошлое репрезентировалось как чистейшая фикция. Место фольклорных реконструкций занимает история литературы, прошлое сводится к одной только истории изящной словесности и такое воспроизведение условных схем способствует цельному описанию разнородного материала

5 Репрезентация истории как вымысла противопоставлена репрезентация истории как описанию фактов Эта форма возникла в русской литературе под влиянием А Дюма-отца, в романах Р М Зотова и

Н В Кукольника В этих популярных сочинениях независимая ценность исторического факта представлена в особой форме романические главы в правильном порядке чередуются с историческими А С. Пушкин, обращаясь к этому материалу, от имитации уже известных репрезентационных техник пришел к установке на изображение истории как собрания фактов, обретающих значение при осмыслении связей между ними Апофеоз устремления к художественно организованной фактографической точности можно обнаружить в текстах о пугачевском восстании Однако позднейшая история этой репрезента-ционной техники свидетельствует, что абсолютизируется одно из начальных звеньев; история обращается либо в перечисление фактов, либо в такое же протокольное исчисление случаев Данная репрезен-тационная техника по-прежнему основывается на признании известной неполноценности истории

6 Иная репрезентационная модель основана на признании самостоятельной ценности исторического познания, не ограниченного рамками тенденциозных схем, свободного от сомнений в иллюзорности минувшего и от ограниченности скупого перечня фактов Тогда абсолютизация исторического опыта человечества, обращение к урокам истории приводит к тому, что исторический материал становится не посредником, а основой повествования В «квазиисторических» произведениях Вс С Соловьева, Д Л Мордовцева и других обнаруживается стремление перейти от тенденциозных построений на историческом материале к созданию текстов, посвященных «связи времен», а затем — к построению непротиворечивой картины, включающей и опыт прошлого, и факты настоящего

7 Широкое распространение исторической беллетристики связано с тем, что всякий беллетрист мыслит литературными формулами, уже готовыми, раз и навсегда данными Это могут быть формулы жанровые, сюжетные, языковые, но для беллетриста их существование не подвержено сомнению Беллетристические произведения могут быть разными, но они основаны на использовании формул Тем самым получает объяснение формализация исторических жанров, все многообразие репрезентаций истории можно свести к нескольким продуктивным формам, которые можно разделить на две группы исторический материал оказывается либо основой, либо посредником

Научная новизна исследования состоит в целостном осмыслении репрезентационных техник в русской прозе XIX в , она определяется проведенным углубленным исследованием беллетристической парадигмы, осмыслением всех стратегий репрезентации истории в художественной прозе Впервые анализируется трансформация отношения к

истории, выразившаяся в художественных текстах Целостная классификация позволяет преодолеть существующий в литературоведении разрыв между «классическими» и «беллетристическими» текстами и создать полное описание тех принципов, на основании которых история входит в литературный текст

Теоретическая значимость диссертации заключается в корректировании имеющихся в литературоведении представлений об отношениях истории и литературы, в разработке теории репрезентации, теории жанров, в апробации новых принципов изучения художественных произведений на исторические темы

Практическое значение полученных результатов работы состоит в возможности их использования в преподавании историко-литературных курсов, посвященных русской литературе XIX в , исторической поэтики, а также в рамках специальных курсов

Основные результаты исследования апробированы в 49 публикациях, общим объемом около 40 п л, в том числе в монографии, 7-ми публикациях на страницах изданий, рекомендованных ВАК для размещения научных результатов по докторским диссертациям, в учебно-методическом пособии и докладах на научных конференциях разных уровней Среди них Ищуковские чтения (Тверь, 1998—2006), международные конференции «Мир, называемый Львовым» (Тверь, 2001, 2003), Фетовские чтения (Курск, 2002—2007), международная конференция «Педагогические идеи русской литературы» (Коломна, 2003), международная конференция «Беллетристическая пушкиниана» (Псков, 2003), международная научная конференция «Национальные картины мира» (Курск, 2003), международные конференции «Мир детства и литература» (Тверь, 2003, 2007), конференции «Драма и театр» (Тверь, 2005, 2007), международная конференция «Липецкий потоп» и пути развития русской литературы» (Липецк, 2006), международная конференция «А С Пушкин и мировая культура» (Арзамас, 2007), международная конференция «И А Гончаров и XXI век творческий диалог» (Ульяновск, 2007) и др

Основные направления исследования обсуждались на заседаниях кафедры истории русской литературы Тверского государственного университета

Результаты диссертационного исследования использовались в лекционных курсах диссертанта «История древнерусской литературы», «История русской литературной критики», «Русская художественная культура» и на семинарских занятиях, в рамках спецкурсов «Литература и история», «Русский исторический роман XIX века» в Тверском государственном университете

Структура диссертации включает Введение, 4 главы, Заключение Приложен список использованной литературы Объём работы - 400 страниц

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, формулируются цели и задачи работы, характеризуются методологические основания исследования и история изучения проблемы

В первой главе работы «История как тенденция» рассматриваются различные варианты той репрезентационной модели, которая в начале XIX в стала определяющей Эта система представлений пробудила интерес читателей и писателей к истории, но в то же время предельно ограничила выбор ракурсов художественного описания истории Ее развитие связано во многом с «литературными» условиями эпохи Касается это и 1820-1830-х гг, когда общественные интересы склоняются от поэзии к прозе Нельзя сказать, что поэтические жанры (особенно элегия) не дают примеров исторической тенденциозности, однако в прозе поиск в истории подтверждений той или иной «тенденции» более очевиден И репрезентационные техники получают развитие именно тогда, когда литература обращается от описания отдельных мгновений к описанию закономерностей истории, к описанию целого Подобная генерализация стала причиной развития нескольких тенденциозных установок История в данном случае используется как средство для их подтверждения, авторы стремятся обосновать избранную «тенденцию» на конкретном материале - на сюжетах из различных времен

Уже первые опыты авторов XIX в в исторической прозе и драматургии продемонстрировали притягательность «национальной» тенденции, основанной на признании неизменных свойств всякой нации Ей посвящен первый параграф главы Именно с национальной тенденции и начался русский исторический роман — «Юрий Милославский» (1829) Загоскина является наиболее полной и едва ли не самой удачной реализацией принципов «национальной» тенденциозности В романах «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) и «Русские в начале осьмнадцатого столетия» (1848) Загоскин предлагает читателям рассмотреть преемственность эпох и поколений, увидеть все достоинства народного духа, выразившиеся в годы войн и кризисов Основой цельного понимания истории становится национальное единство, выражающееся в неизменности национальных характеров, не зависящих от внешних обстоятельств

Эту статичную систему, созданную Загоскиным, пытались повторить многие романисты так называемого «патриотического направления», для которых «официальная народность» стала единственным руководством к действию при художественном описании исторического мироустройства Вечными качествами русских в их исторических романах объяснялось абсолютно все, а «внутренние», душевные состояния выводились из «внешних» Иностранцы, у которых эти качества отсутствуют, действуют на основе своих национальных характеров, большей частью изображенных отрицательно — в сравнении с «народным духом» россиян Таким историческим романам чужда развернутая характерологическая система, свойственная первым опытам Загоскина Одна - магистральная - черта национального характера определяет собой все прочие. Естественно, что осознание причастности к этой центральной национальной характеристике было едва ли не единственной основой миропорядка Романы последователей Загоскина (Н М Коншин, А А Павлов и др ) позволяют проследить дальнейшее развитие и упрощение национально-тенденциозных описаний истории Тот же процесс мы видим и в «патриотической» драматургии Н В Кукольника, Н А Полевого и других авторов Официозно утвержденная драматургия, использующая материал русской истории, выносит на общее рассмотрение такую же упрощенную модель репрезентации переломных моментов в истории борьбы России за независимость (и - главное - за самодержавную власть), что и проза

Но в русской исторической прозе возникает еще один вид репрезентации исторического материала - на основе соблюдения принципа «status quo» в общественной жизни Этому посвящен второй параграф главы — «Социальная тенденция» Человек не оставался в исторической литературе только частью своей нации, он привлекает внимание прозаиков и как представитель различных «социальных групп» Но и здесь сохраняется значительный простор для развертывания авторских исторических представлений, чаще всего приводящих к признанию неких статичных закономерностей истории и бытия человека в ней В рамках авторской концепции эти тезисы приобретали значение единственного содержания истории Наиболее явственно эта репрезентация исторического материала представлена в произведениях авторов, близких к журналу «Сын Отечества», прежде всего у К П Масальского, романы которого «Стрельцы» (1832), «Регентство Бирона» (1834), «Лейтенант и поручик» (1848—1852) представляют наиболее полное развитие данной репрезентативной техники Автор не ссылается на специфику «народного духа» Положительные герои Масальского стремятся всеми силами сохранить раз и навсегда установ-

ленные с начала истории положение вещей и законы Стремление к статусу лишено четкой национальной направленности, оно является исходным, важнейшим для романиста качеством

Логичен переход от статики общественной к статике нравственной жизни, ему посвящен третий параграф — «Нравственно-историческая тенденциозность» Эта модель репрезентации истории воплощена в исторической прозе Булгарина и в сочинениях его многочисленных последователей (П И Голота, Н В Сементовский), основанных на тенденциозном описании нравственных установок предначертание добра и зла исчерпывает всю сложность исторической жизни Тематические и сюжетные параллели помогают в данном случае проследить единство художественно-исторических принципов И добродетель, и порок у «обычных людей» смягчаются воздействием обстоятельств У«великих» же исторических натур (Наполеон, Димитрий Самозванец, Мазепа) они достигают крайнего выражения, обстоятельства не могут смирить их гигантской духовной силы во всей ее однонаправленности И положительные и отрицательные качества устремлены к своему пределу, обретая деятельную реализацию в исторических событиях, в корне отличных от бытовой реальности, в которой и добро, и зло существуют в «ретушированном» виде Неоконченный роман Лермонтова «<Вадим>» также находится в русле этой традиции Его незавершенность наглядно демонстрирует несовершенство «нравственно-исторических» установок

В литературе середины XIX в тенденциозные репрезентации истории становятся все более популярными и проникают в самые разные жанры, при этом роль собственно исторических жанров в создании такого рода художественных представлений снижается Об этом идет речь в четвертом параграфе «Историческая тенденциозность в литературе середины XIX века» В романах И С Тургенева тенденциозные установки используются при описании исторических коллизий События, отделенные от современности изрядным промежутком времени, рассматриваются как современные в силу изначальной установки Для реконструкции того пути, который проделан людьми «культурного слоя» (И С Тургенев), романист привлекает опыт предшествующих поколений Но общие установки не меняются в зависимости от эпохи, исторические события (будь то революция 1848 г или «хождение в народ») рассматриваются в контексте заданной модели развития Подобных примеров очень много — и в самой распространенности тенденциозного подхода к репрезентации истории кроется некая закономерность При рассмотрении репрезентаций истории в «неисторических» текстах обнаруживаются любопытные сближения сходные

формы художественного воссоздания прошлого используются писателями, весьма далекими друг от друга, принадлежащими к разным лагерям, писателями, на первый взгляд, вовсе не проявляющими интереса к связи времен и к специфике исторического материала Это раскрывается в сопоставлении публицистики М Н Загоскина и А И Герцена, в анализе поэзии и прозы А А Фета и Ф И Тютчева «Верность идее», например, у Фета означает верность истории — но истории, тенденциозно истолкованной и сведенной к статичным принципам социального существования И эта тенденциозность в 1850— 1860-х гг была как нельзя более уместна, позднее ее потеснили иные формы репрезентации исторического материала

Реванш тенденциозной формы репрезентации истории рассматривается в пятом разделе главы «Тенденциозные репрезентации истории в массовой беллетристике конца XIX века» на материале литературы «для грамотных читателей» Интерес к тенденциозным историческим построениям воскресает в 1880-х гг Причина этого - в расширении круга читателей, способных воспринимать исторические сочинения Загоскин, Булгарин и Масальский приохотили образованную публику первой половины века к историческим сочинениям, основанным на тенденциозных построениях Их произведения распространяются все шире, появляются переделки и сокращенные варианты А поскольку к историческому прошлому обращаются все новые группы читателей, беллетристы откликаются на существующий спрос Так появляются тексты, в которых история репрезентируется как переходное звено между «тенденцией» и читателем В сочинениях Н Э Гейнце, В П Авенариуса, П Н Полевого история вновь представляет лишь примеры, подтверждающие основную идею Романическое происшествие вторично, первична неизменная авторская установка, в данном случае — описание предельно устойчивого авторитарного общественного устройства Историческая точность при реализации подобной установки не обязательна Но тенденциозная репрезентация истории остается уделом низовой беллетристики, романа-фельетона

Но существуют и развиваются иные формы художественного воплощения прошлого в настоящем Во второй главе «История как вымысел» рассматривается сюжетный потенциал исторического прошлого, раскрытие которого началось еще в XVIII в Основу репрезентации истории как чистого вымысла составляло использование фольклорно-исторического материала, новое насыщение событийной канвы прошлого, переосмысление привычных сюжетов в старинном духе То, что казалось анахронизмом в 1800-х гг , неожиданно возникло в 1830-х и оказалось в высшей степени интересным опытом Воз-

можность преодолеть заданность, одномерное идейное насыщение исторического «багажа», казалось, коренилась в еще более глубоком прошлом - в русской сказке, в рыцарском романе и тому подобных жанрах, где не было места узко понимаемой тенденции. На протяжении XIX в это привело к нескольким конкретным формам репрезентации истории как вымысла - сказочного, научного или литературного

В первом разделе «Вымысел сказочный» мы рассматриваем традицию художественного воплощения коллизий прошлого, связанную с условно фольклорным влиянием и принципиальной невозможностью преодолеть «течение времени» Примером служит творчество авторов рубежа XVIII—XIX вв - Н А Львова, А Н Радищева и В Т Нареж-ного Репрезентация истории как замысловатой сказки характерно для литературы XVIII в Но на рубеже веков уже появляются тексты, в которых на смену гомогенному богатырскому времени приходит образ более сложный и занимательный Занимаясь историческими изысканиями, авторы облекают их промежуточные результаты в художественную форму Особенно характерен здесь опыт Н А Львова, публикатора и комментатора русских летописей, автора поэмы «Добрыня» В поэме А Н Радищева «Бова» знакомый сказочный сюжет становится основой произведения, будучи условно привязан к условному прошедшему времени История подавалась как чистый вымысел, хотя в фольклорные формы со временем вносилось все больше оригинальности Примером полной реализации такой репрезентативной техники, лишь намеченной на рубеже веков (и получившей развитие в поэме Пушкина «Руслан и Людмила»), стало творчество В Т. Нарежного -романы «Бурсак» и «Гаркуша, малороссийский разбойник»

Но репрезентация истории как вымысла может основываться на посылках, актуализировавшихся в XIX в с развитием науки Во втором разделе «Вымысел научный» рассматривается творчество А Ф Вельтмана, В И Даля и Е И Вельтман, основу которых составляют архетипические сказочные ситуации, лишь условно привязанные к исторической реальности посредством научных или псевдо-научных построений В произведениях А Ф Вельтмана мы обнаруживаем своеобразный синтез фольклорных представлений с научными В итоге создается уникальная система репрезентации истории, весьма условная и в то же время предельно оригинальная Многие критики отказывались рассматривать произведения Вельтмана как исторические Вместе с тем в его сочинениях - от романа «Странник» (1829) до повести «Райна, королева болгарская» (1848) - очевидна общая репре-зентационная установка Подлинной свободы Вельтман ищет в сфере мозаичного воссоздания полусказочного - полуисторического древне-

го мира Течение «баснословной» истории мотивируется прежде всего с помощью смелых гипотез, часто вынесенных в примечания и изложенных более увлекательно, нежели сами романические события Исторический аспект системы художественных представлений писателя всецело определяется прихотливьм сплетением авторских гипотез -на грани сказок и научных концепций Сомнение в ценности истории обретало в литературе самые разные формы — и зачастую приводило к уверенности в фиктивности, условности и необязательности исторического материала, как в сказках и очерках В И Даля, где этнографические гипотезы заменяют подчас сюжетное действие

Любопытный случай подмены истории литературой, а исторических сюжетов - схемами, традиционными для литературы соответствующей эпохи, мы наблюдаем в сочинениях В Р Зотова, А Ф Вельтмана, А. К Толстого и др. Этому посвящен третий раздел «Вымысел литературный» Роман В Р Зотова «Старый дом» (1850— 1851) построен как описание столетней истории дома и страны, но в целом прошлое рассматривается в книге как набор специфически литературных коллизий По существу, перед нами проходит система жанров русской литературы в том порядке, как она складывалась на протяжении веков, сначала под воздействием западной культуры, потом - уже независимо, от литературы классицизма до философской прозы 1840-х гг Те же принципы литературной игры обнаруживаются в исторических ретроспекциях в прозаических текстах А К Толстого, принадлежащих к различным жанрам и отражающим рефлексию литературной истории Так происходит создание «фикциональных» исторических представлений история в литературном тексте предстает вымыслом сложным, разветвленным, превосходно продуманным, но — только вымыслом

Аналогичный процесс в литературе 1880—1890-х гг анализируется в четвертом разделе «Условные формы репрезентации истории в литературе конца XIX века» В беллетристике этого периода возникает сильное ощущение «фиктивности» истории, в нее проникают «такие атрибуты идеологии авангардистского искусства, как приоритет вымысла над фактом, искушение тайнами древности, потребность в мистификациях, смещение идеала в сторону запредельного»5 И это ведет к новой интерпретации связи времен История становится условностью, чистым вымыслом, подлежащим либо развенчанию, либо вос-

5 Сенкевич Л Е II Блаватская и Вс С Соловьев // Соловьев Вс С Современная жрица Изиды М Республика, 1994 С 325

торженному приятию В художественном тексте она по существу сливается с мифологией, все прошлое сводится к более или менее разветвленному варьированию мифологических сюжетов Это очевидно в русскоязычной прозе Е П Блаватской Ее путешествие в Индию объясняется не стремлением наладить связи с «учеными браминами» или привлечь внимание к колониальной политике Блаватскую занимает праистория человечества, в Индии она обнаруживает первоисточник духовного развития И вся последующая история — лишь иллюзия, предназначенная для того, чтобы сокрыть извечную тайну В увлекательные рассказы о прошлом Индии вплетаются важнейшие для автора указания на тайные знания далекого прошлого, которые составляют содержание традиционных с виду «путевых очерков» «Из пещер и дебрей Индостана», «Загадочные племена на Голубых горах» и «Дур-бар в Лахоре» Блаватская не оставляет без объяснений ни одного понятия, даже самые закрытые, эзотерические она пытается истолковать доступно своим не постигшим Мудрости читателям Репрезентация истории как вымысла, скрывающего древнюю эзотерическую истину, обнаруживается у близких Блаватской В П Желиховской, Л И Шаховской, В И Крыжановской-Рочестер, фантастические и исторические романы которой весьма сложно разграничить

Но в конце XIX в , после успехов исторических наук, после усвоения читателями реальной сложности прошлого, представить многовековой опыт человечества чистейшей условностью, заменить непрерывную историческую последовательность последовательностью вымышленных построений - уже невозможно И потому авторы все чаще обращаются к тенденциозным репрезентациям или используют опыт работы с историческими фактами Этот опыт описывается в третьей главе «История как факт и случай» Накопление исторических фактов привело к тому, что литература больше не могла игнорировать данные исторической науки И потому уже в 1830-х гг появляются исторические произведения, в которых присутствуют на равных «романическая» и «историческая» линии Позднее писатели пытаются по-разному преодолеть это разграничение, включив в художественные представления об истории и научную составляющую При этом исторические факты получают то или иное специфическое оформление в художественном тексте, в зависимости от которого и строит свою историческую концепцию писатель

Новая система, учитывавшая и опыт литературы, и опыт исторической науки, прошла в своем развитии целый ряд этапов — от механического соединения данных истории с литературным вымыслом до целостного художественного осмысления опыта прошлого О первых опы-

тах воплощения динамики истории в прозе XIX в идет речь в первом разделе «История как интрига» Эти описания истории тяготеют к тенденциозной репрезентации процесса Здесь история представляется бесконечной «интригой», в полном соответствии с установками А Дюма-отца и его последователей

В России создателем такого рода сюжетной динамики стал Р М Зотов Композиция его некоторое время очень популярной прозы мотивирована взглядами романиста на сочетание популяризации и развлечения У Зотова история и вымысел разделены, хотя и не так жестко, как казалось А М Скабичевскому6 Подзаголовок первого романа Зотова «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» (1831), по замыслу автора, указывает на принципиальную невозможность показать в историческом романе все черты какой бы то ни было эпохи или личности Многие поступки, их причины и цели окутываются флером загадки, ключ к которой лежит в важнейшем для Зотова понятии политика, гражданская жизнь. Эта жизнь первенствует даже в сфере интимных отношений Будуар - вот место, где вершится большая политика, войны же и договоры — только внешние атрибуты и следствия ее внутренней деятельности. Зотов, разумеется, - верноподданный монархист, но в его исторической концепции монархия фигурирует как некий абстрактный символ, одно из вещественных проявлений политики Но многообразие социальных ролей и тайных интриг в романах Зотова и Н В Кукольника только маскирует статичное понимание общественной жизни

Во втором разделе «Репрезентации истории в творчестве А С Пушкина» анализ динамичной системы взаимоотношений исторической реальности и ее художественного воплощения продолжается на материале произведений Пушкина, который проходит путь от «приспособлений» истории к современности к созданию полноценного художественного описания прошлого, связанного с настоящим и в то же время наделенного самостоятельной ценностью

В начале творческого пути Пушкин воспроизводит известные ре-презентационные модели - в «Бове», «Руслане и Людмиле», «Вадиме», первая попытка художественного воплощения оригинальных исторических представлений предпринята в «Песни о вещем Олеге» В первом историческом романе Пушкина дается своеобразная реконструкция истории «домашним образом», организованная по принципу кон-

6 «У него правильно чередуются главы романические и исторические» (Скабичевский А Сочинения Т II СПб, 1890 Стлб 767)

траста и сводимая к следующей формуле положительные герои «<Арапа Петра Великого>» следуют велению долга, отрицательные -соображениям личной выгоды Дуализм в данном случае распространяется и на вымышленных, и на реальных персонажей И здесь остается простор для использования элементов самых разных тенденциозных исторических концепций, в том числе и национальной В «Полтаве» историческая коллизия репрезентируется в оригинальной форме Если речь в поэме заходит о событиях, в которые вовлечены все персонажи, появляется конкретика Когда же описывается индивидуальный характер, поэт предлагает читателям лишь общие его черты Противопоставление Петра и Карла достигается не описанием «случаев» и деталей, а самим строением поэмы и особенно описанием сражения

Постоянное усиление роли факта в репрезентации истории сочетается у Пушкина с критикой тех исторических построений, в которых роль факта принижается В этом ряду - и эпиграмма на Карамзина, и статья об «Истории русского народа» Полевого, и, конечно, «История села Го-рюхина» Пушкинская модель воссоздания «правды» исторических фактов в «Капитанской дочке» лапидарно сформулировала Я Л Левкович «Истина - это освещение факта, способность историка проникнуть в глубину социальной сущности явлений Личность, характер должны быть объяснены историей» Взята за основу типичная (или казавшаяся таковой автору) ситуация раскрыта с «помощью творческого воображения, направленного на углубление и раскрытие характера исторического лица»7 Пушкин возвращает читателю единство вымысла и истории, утраченное жанром, его модель репрезентации истории противоположна установкам романистов, даже внешне разделявших «роман» и «события» Репрезентация не тенденций и вымыслов, а реальных фактов в художественном освещении подтверждает продуктивность пушкинской модели исторического повествования Создается цельный образ истории, факт и случай неразрывно спаяны Причиной тому - способность Пушкина к отбору и группировке исторических материалов Результаты репрезентации истории как факта и/или случая можно увидеть при анализе исторической прозы более позднего времени

В третьем разделе модель репрезентации истории как последовательности случаев рассматривается на примере прозы Л Н Толстого Уже в первых текстах писатель обращается к художественному осмыслению прошлого - и демонстрирует особое отношение к этому

7 Левкович Я Л Принципы документального повествования в исторической прозе пушкинской поры // Пушкин Исследования и материалы Т VI Л, 1969 С 180, 194

материалу Толстой начал с истории - но с «Истории вчерашнего дня»" « не потому, чтобы вчерашний день был чем-нибудь замечателен, скорее мог назваться замечательным, а потому, что давно хотелось мне рассказать задушевную сторону жизни одного дня»8 Соединяя в истории «поучительное» и «занимательное», Толстой не ограничивается механическим объединением деталей В истории писатель изображает «беспредельность мыслей», поэтому объектом его внимания становится сначала только история частного человека Историческая память — способность «группировать впечатления» (1, 359), именно такой подбор впечатлений, подчас прихотливый и всегда индивидуальный, Толстой и предлагает читателям в качестве единственно возможного описания минувшего

«Объективная» фактография не интересует Толстого, описание прошлого основано не на перечне фактов, а на учете «малых величин» жизни Из мельчайших событий и складывается единственно верная история Определяющим становится описание душевной жизни героя в прошлом Привычные для исторической прозы факты используются в раннем творчестве Толстого весьма своеобразно В автобиографических повестях и «Севастопольских рассказах» при характеристике современности писатель обнаруживает исторические аналогии, упоминает события прошлого Но из прошлого отбираются те моменты, которые «потеряли значение» и утратили содержание Упоминания о Наполеоне в «Севастополе в мае» служат дискредитации и «великого» полководца, и его ничтожных последователей « всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтобы получить лишнюю звездочку или треть жалованья» (4, 53). История для Толстого представляется набором фраз и ложной героики; в мире мельчайших событий глобальные явления лишены свойственной им масштабности Так подготавливается дискредитация истории, исторические факты, о которых шла речь выше, превращаются в ничтожные «случаи»

Воспроизведение исторического времени в произведениях Толстого сводится к индивидуальному, а не общему, изменяется масштаб описания прошлого Место глобальных событий занимают мельчайшие подробности Именно этим расхождением объясняется позднейшая оценка Тургенева «История его — фокус, битье тонкими мелочами по глазам, психология - капризно-однообразная возня в одних и тех

8 Толстой Л Н Собрание сочинений В 22 т М Художественная литература, 1978 TIC 343 Далее сочинения Толстого цитируются по этому изданию с указанием тома и страницы

ощущениях»9 С позиций тенденциозности толстовская модель художественной реконструкции прошлого (без различения временной дистанции) была полна иллюзорных красивостей и лишена реального содержания Кажется, что важнейшие события прошлого теряются на фоне подробностей, а на самом деле Толстой по-новому фокусирует внимание читателей на событиях прошедшего времени

Для описания истории-случайности нужна определенная философская установка Требовалась цельность изображения, первоначально достигавшаяся единством описания прошлого и настоящего Это касается замысла «Декабристов», в которых от описания людей прошлой эпохи Толстой планировал перейти к современности Дальнейшая история «Войны и мира» всем известна Художественное воспроизведение истории требует не формальной верности литературному или историческому канону, а точности описания неповторимых душевных движений А линейность этих движений раскрывается в «Войне и мире» в точности в тех же формулах, что и в «Казаках» «Людовика XIV казнили за то, что они говорили, что он бесчестен и преступник < > Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот Кто прав, кто виноват'' Никто А жив - и живи завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад» (5, 34) Соприкосновение с историей совершается не в авторском тексте, а в сознании персонажа А для героев Толстого все исторические события не закономерны, а случайны

Однако в цельном мире «книги» исторические факты, которые при всей своей удаленности и незначительности необходимы для проникновения в «душевную жизнь» персонажей, обретают фиксированное положение в структуре произведения «Течение жизни» передается в судьбах людей, изображаемых Толстым, осмысление происходящего -в «философских» главах Между ними - главы исторические, поставляющие материал для философии случая10 значение исторического факта в его системе репрезентаций уже иное, нежели у Пушкина На смену строгому сцеплению тщательно подобранных фактов приходит безграничный набор случайностей Толстой говорил А В Жиркевичу «В "Войне и мире" отдельные лица ничего не значат перед стихийно-

9 Тургенев И С Полное собрание сочинений и писем В 28 т Письма Т 7 С 87

10 Логическим завершением разделения «вымысла» и «истории» стало издание 1873 г, которым Толстой остался недоволен по причине исчезновения «бесконечного лабиринта сцеплений» (62, 269) См Бабаев Э Г О единстве и уникальности «Войны и мира» // Яснополянский сборник 1988 Тула Приокское кн изд-во, 1988 С 67-84

сгью событий» Но ничего не значат и отдельные события, изображение жизни как она есть потому и производит в эпопее столь ошеломляющее впечатление, что невозможно не поддаться очарованию исходной установки - «заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях» (из письма П Д Боборыкину, 61,100)

В романах Толстого, по словам Г С Морсона, «фундаментальное состояние мира - хаос, и < > хотя порядок может существовать, но он не обязательно существует < > Наиболее важные события в истории, культуре и духовной жизни - самые обычные и прозаические, которых мы не замечаем именно по причине обыденности»11 В «Войне и мире» система «прозаических» ценностей спроецирована на исторический материал, таким образом раскрывается подлинная «случайность» исторических фактов и подлинное содержание «малых величин», ибо прозаические события имеют глубокий смысл, в то время как необязательность событий «героических» демонстрируется при каждом удобном случае

Возвращения к историческому материалу в прозе Толстого дают возможность проанализировать постепенное изменение системы исторических репрезентаций, внесение в них этического аспекта Неправедная история полностью вычеркивается в легендах и сказках последних лет Мифологический аспект истории по Толстому очень точно охарактеризован Ю М Лотманом «В сюжете («Посмертных записок Федора Кузмича» — А С) отсутствует конкретное преступление, которое заменено осознанием преступности всей жизни как таковой, как часто в мифологических и мифо-сказочных текстах реальная смерть заменена подменной»12 В данном случае «вся жизнь» означает «жизнь историческая» И эта жизнь мифологизируется Толстым По большому счету, совершенно неважно, был ли Федор Кузмич Александром I, или нет В истории все случайно, хаотично и в конечном счете - бесполезно И потому Толстой, начавший с представления об истории как последовательности случаев, приходит к утверждению неэтичности этой последовательности и к объяснению вреда «исторического» в системе этических категорий

Позднейшая эволюция реализованной Толстым модели прослежена в четвертом разделе «История "вслед Толстому"» Популярные романисты 1870—1900-х гг (особенно те, кто «прямо» следует за Тол-

11 Morson Gary Saul Prosaics ш "Anna Кагепша" // Tolstoy Studies Journal New York, Toronto 1988 Vol I P 1-2

12 Лотман ЮМ В школе поэтического слова Пушкин Лермонтов Гоголь Кн для учителя М Просвещение, 1988 С 338

стым, как Е А Салиас) описывают хаотичную цепь событий, «случаев», что подчеркивается заглавиями их произведений Первый исторический роман Салиаса «Пугачевцы» (1874) показался современникам поистине многообещающим романист предлагал как бы синтез пушкинской темы и толстовских историософских концепций для массового читателя13 Салиас анализирует пугачевское восстание «изнутри», пытаясь реконструировать диалектику души, исторические аналогии для него роли не играют Текст огромного романа (как и у Толстого, в 4-х томах) разделен на главы «психологические» и «исторические», в которых присутствуют философские преамбулы или заключения Каждая часть открывается сопоставлением непреходящих природных катаклизмов и преходящих человеческих бедствий (море людское, степь на ветру, ураган и прочее) Анализ психологии героев в романе крайне примитивен Трактовка сюжета многое объясняет в необычайном успехе автора Романист предлагает «случаи» яркие, сохраняющие притягательность при всем их неправдоподобии Скажем, непоследовательность в поведении Пугачева Салиас объясняет наличием двух самозванцев - доброго и злого И сюжет строится так, что читатели наблюдают последовательно за обоими героями и обнаруживают абсолютную неспособность исторических лиц направлять события Все герои Салиаса «плывут по течению» и совершают поступки «неведомо почему» Внешняя непоследовательность может получать условное сюжетное объяснение, но никаких попыток осмыслить происходящее автор и герои не предпринимают - да они и невозможны в силу отсутствия какой-либо логики в истории Ограниченность подобной модели демонстрируются следующие сочинения Салиаса - роман «На Москве», повесть «Былые гусары» и др

Литература выполняет лишь иллюстративную функцию, более или менее подробно и убедительно живописуя эффектные эпизоды с минимальным комментарием Причины читательского успеха такого подхода заслуживают подробного анализа, как и различные опыты адаптации представления о случайности истории в рамках иных жанров Интересны и попытки соединить пушкинскую модель (история-факт) с толстовской (история-случай) — например, в творчестве Г П Дани-левского В его лучших романах моральные суждения относятся к области вымысла, они делаются с оглядкой на современность - и только завершают картину исторической случайности Рома-

13 Введенский Аре Гр Е А Салиас-де-Турнемир // Исторический вестник 1890 № 5

нист характеризует все обстоятельства, уклоняясь от прямых оценок, передоверяя их вымышленным героям

Расцвет коммерческой исторической беллетристики в конце 1870-хгг объясняется не прямым влиянием Толстого, а успехом Салиаса Именно в этом причина повышенного интереса к истории XVIII в - века «случая» Среди множества книг трудно отыскать хоть сколько-нибудь оригинальные В каждой из них историю творит случай, прошлое необъяснимо, а рассказ о нем сводится к перечислению случаев — занимательных, экстравагантных или запоминающихся Естественно, это приводит к отказу от прямолинейной тенденциозности, от фантастического вымысла и от психологической достоверности Романист не занимается смыслом истории и закономерностями поведения человека, он заранее убежден в отсутствии таковых Поэтому книги А П Павлова, А Шар-дина (П Н Сухонина), А Е Зарина, Ф Е Зарина-Несвицкого и многих других выходят, вероятно, за рамки жанра Подобные романы не являются историческими, поскольку одной из основных их черт является осовременивание событий и психологии героев Исторический факт сменяется внеисторическим случаем, который может иметь место где и когда угодно Архетипические события повторяются раз за разом, ничего нового в них нет, только герои и злодеи получают новые имена

Репрезентация истории как случая никогда не вытесняет из исторической литературы и фактографическую составляющую Этому посвящен пятый раздел главы «Сосуществование факта и случая». Исторический факт может получить и самоценное описание, не связанное напрямую с концепцией случайности Это свойственно профессиональным историкам, для которых исторический факт оказывался интересен по роду занятий Художественные произведения И И Костомарова, Е П Карновича, в меньшей степени -П В Полежаева демонстрируют, каким образом приемы научного описания исторических фактов получают художественное оформление В книгах Карновича нет вымышленных персонажей, описание событий базируется на документах, автор не прибегает к домысливанию и всячески дистанцируется от происходящего Как писал редактор собрания сочинений Карновича в 1904 г, «несомненно, что рассказы такого рода, не искажая исторической истины, дают возможность русской публике ознакомиться с событиями, а также духом и жизнью того времени, к которому они относятся»14 Нет ничего удиви-

14 Цит по Карпович Е П Мальтийские рыцари в России, Самозваные дети М Планета, 1993 С 201

тельного и в творческом пути Карновича. начав с исторических очерков, он обратился к очеркам научно-популярным, параллельно с которыми в конце жизни работал над романами и повестями Потому и тематика, и модель построения сюжетов в художественных и нехудожественных текстах остается общей Кажется, очень сложно провести границу между популярным исследованием и популярным рассказом -особенно, если история интересует автора только как документированная последовательность событий На деле книги Карновича представляют несколько больший интерес Обращаясь к истории XVIII в (только в романе «На высоте и на доле» действие происходит в XVII в ), он не увлекается нагромождением интриг, ограничиваясь теми, которые известны из дипломатических источников Верность документам нигде не переходит у Карновича в натурализм, бытовые подробности развиваются в отдельных экскурсах В этих случаях автор освобождается от давления документов, решаясь даже на собственные выводы и обобщения Последние книги Карновича «Переполох в Петербурге» и «Пагуба» (обе 1887) строятся иначе, романист стремится внести в описание исторических случайностей новые элементы и намечает варианты развития существующей схемы

Схема «документально-исторического романа» получает развитие в авантюрной прозе M H Волконского, в романах-хрониках J1 Г Жданова, у других авторов Исторические факты вызывают все больший читательский интерес, научная литература выходит за пределы узкого круга исследователей, а это приводит к распространению научно-популярных и художественных текстов, отрабатывающих фактографические установки Однако основу художественного описания прошлого составляют факты или случаи Но возможен и иной путь - путь признания самостоятельной ценности исторического познания, не ограниченного рамками тенденциозных схем, свободного от сомнений в иллюзорности минувшего и от ограниченности скупого перечня фактов

Именно к этому типу репрезентационных техник мы обращаемся в четвертой главе «История как вневременной опыт» Здесь рассматриваются произведения, в которых история предстает не средством, а самоценным объектом эстетического постижения В системе художественных ценностей опыт прошлого занимает определенное место далеко не сразу. Уже в конце 1820-х гг отдельные авторы пытаются создать художественные описания «смысла истории», отыскать в истории вневременные свойства, позволяющие связать прошлое, настоящее и будущее в единую последовательность, которую можно охарактеризовать и рассмотреть как целое Таковы исторические сочинения H А Полевого и И И Лажечникова

В первом разделе «Нравственные критерии в системе исторических представчений Н А Полевого» рассмотрен весь корпус исторической прозы плодовитого автора Началом работы Полевого в области художественного описания истории были «Повести Ивана Гудошника» (1826—1835), которые связаны с романом «Клятва при гробе Господнем» (1832) и тематически, и образами рассказчика и главного героя Повести составляют пролог ко всем последующим историческим построениям Полевого На последнем этапе развития нравственно-утопической формы репрезентации истории в 1840-е гг Полевой пытается воплотить давно задуманный цикл «Византийские легенды» Единственным завершенным произведением в нем стал роман «Иоанн Ци-мисхий» (1841) Этими произведениями и ограничивается круг художественных текстов Полевого на исторические темы «История русского народа» (1829—1833) очень важна в эволюции его воззрений, но для ее изучения очень мало сделано даже исторической наукой Поздние научно-популярные произведения гораздо теснее связаны с художественной прозой писателя, в них Полевой пытается развить (не всегда удачно) мысли, возникшие в период работы над историческими романами

Идея прогресса России, основанная на моральных критериях, не имеет в художественных текстах Полевого самодовлеющего характера Основной принцип репрезентации истории прост и однозначен, но сама система исторических представлений оказывается динамичной В предисловии к «Клятве при гробе Господнем» есть такая фраза «Вещественно - она <Русь> все кончила, умственно - только все начала и ничего еще не кончила Умственное образование состоит в полном развитии внутренних сил, внутреннего духа Такого полного развития у нас еще нет»15 В основу художественного описания истории у Полевого положено не материальное, а духовное процветание России Путь к нему писатель ищет в разных сферах человек и природа (повести), человек и общество («Клятва »), человек и мудрость («Иоанн Цимисхий») Но во всех случаях ответ не слишком утешителен для людей, которые не способны приблизиться к идеалу

Полевой занялся поиском в истории критериев и свойств, которые могли бы приблизить человека к этому идеалу При этом занимала его не личность, а весь народ, о чем сказано в «Истории русского народа» «Я, вследствие основной мысли, главы Истории делил не княжениями, но событиями»16 Постепенное прояснение нравственных критериев в

15 Полевой Н А Клятва при Гробе Господнем М Современник, 1995 С 6

16 Полевой Н А История русского народа В 3 т М Вече, 1997 Т 1 С 34

истории и сущности их возможного изменения в будущем составляет основу системы исторических представлений Полевого Их круг ограничен, но трансформации бесконечны - до самого конца истории. Человек, воспринятый как часть народа и истории, должен органически воспринять эти общие постулаты и сделать их основой своей личной жизни Когда все события и поступки будут определяться этой развернутой (хотя и не вполне законченной) причинно-следственной системой, необходимость в истории как процессе отпадет

Полевой нашел опору для осмысления исторических коллизий в последовательности событий, Лажечников - в человеческой психологии Во втором разделе «Нравственность и история в художественном мире И И Лажечникова» рассматриваются сочинения писателя, занявшего совершенно особое место в русской прозе Мы склонны определить манеру романиста как психологический историзм Личностные, духовные начала у Лажечникова доминируют над событийно-историческими, «внешними» Одним из выражений этого стало очевидное (даже по сравнению с Зотовым) искажение реальных фактов в пользу нравственно-психологических концепций Автор не уклонялся от обвинений в этом17, он старался сохранить «историческую верность главных лиц романа, сколько позволяло < > поэтическое создание, ибо в историческом романе истина всегда должна, должна уступить поэзии, если та мешает этой Это аксиома»18 Если современники, в том числе Пушкин, критиковали романиста достаточно мягко, отчасти воспринимая его доводы, то потомкам подобные искажения показались едва ли не кощунственными «Для Лажечникова ничего не стоило сочинять свои собственные исторические факты»19

Патриотизм, действующий как всеобщая побудительная сила в моменты общенациональной угрозы (это показано в первом романе Лажечникова «Последний Новик», 1833), в период внутригосударственной борьбы не является основой действий героев В романе «Ледяной дом» (1835) лишь заговорщики исходят из «патриотических» суждений, причем и в линии заговора они во многом остаются декларативными. Более глубокие личные чувствования объясняют поведение героев - как вымышленных, так и реальных Автор исследует мир в эпо-

17 О полемике с Пушкиным по этому вопросу см Благой Д Д Первый исторический роман Лажечникова // Лажечников И И Последний Новик М Правда, 1983 С 545-547

18 Русский архив 1880 Кн 3 С 461

19 Скабичевский А М Наш исторический роман в его прошлом и настоящем // Скабичевский А М Сочинения Т. II СПб, 1890 Стлб 734

ху, когда внешнее оформление народности сменяется внутренней борьбой История оказывается враждебной нравственной личности, она навязывает этой личности ту модель поведения, которая может быть оправдана только крайностями борьбы за независимость государства В иные периоды исторической жизни человеком должны управлять побуждения, исходящие из его собственных духовных потребностей Их формирование и описывается в «Ледяном доме» Отсутствие идеализации характеров и неодномерность произведения обеспечили роману значительный успех

В «Басурмане» (1838) нравственные основания человеческих действий, не зависящие от времени, которые оставались на втором плане при освещении политически злободневных конфликтов, обрели концептуальное воплощение Система художественного описания истории получила гармоничное оформление в романе о Руси XV в Исторические лица, выведенные в «Басурмане», не равны себе, но и не являются только носителями моральных сентенций, как в нравственно-исторических утопиях того времени Используя хронологическую канву истории, романист следует в то же время своим представлениям о ее ходе и о роли человека в ней История неправедна, изживание ее отрицательных сторон ведет к утопии - такой вывод можно сделать вслед за автором

Это объясняет переход Лажечникова к современному материалу, преодоление разрыва между прошлым и настоящим стало возможным только после осмысления вневременной составляющей исторических концепций В романе «Беленькие, черненькие и серенькие» и другие интерес к современной жизни «был гуманного и гражданского, а не художественного свойства»20 Идеализированное представление о прошлом в первых романах Лажечникова было выстроено в соответствии с нормами истории и литературы В позднейших романах писатель апеллирует к проблемам современности и меняет систему описания событий в историческом времени На первый план выходит обозначенная в «Басурмане» проблема борьбы просвещения с невежеством и связанная с ней проблема воспитания Только носитель моральных идеалов может дать необходимый навык их применения От воспитания зависят все черты характера и поступки героя В «Беленьких, черненьких и сереньких» (1856) автор изображает современность как историю, воссоздавая события собственной жизни Разумеется, герой не идеализирован, но он - воспитуемый, получающий идеалы из жиз-

20 Нелюбов Л И И Лажечников//Русский вестник 1869 X» 9 С 593

ни и познающий моральные нормы при столкновении с ними Роман потому и не окончен, что результаты воспитания автор мог показать лишь частично и на примере второстепенных героев («Соляной пристав и его дочь») Дистанция была необходима для всестороннего освещения тех норм, которые стали основой над-исторической системы художественных построений

Свои методы репрезентации истории Полевой и Лажечников разрабатывали с «утопическим» акцентом, так как исходили из «линейной концепции исторического времени»21, из понимания истории как процесса, направление которого определяется движением к постоянно совершающейся выработке важнейших моральных критериев, с всеобщим постижением которых наступит «золотой век» Эти попытки были во многом случайны и не всегда удачны

В третьем разделе рассматриваются «"Квазиисторические" построения в беллетристике 1870—1900-х годов», когда роль исторических произведений в литературном процессе вновь возрастает Этому способствовали рост интереса к истории, развитие исторической науки, расширение слоя образованных, (и «полуобразованных») читателей Но из всего этого следует не только новый расцвет исторических жанров, но и изменение отношения к истории в целом Литература теперь не просто использует исторические имена или факты в тех или иных целях Прошлое интересно как часть временной последовательности. Оно перестает быть посредником между некой отвлеченной доктриной и читательской массой, оно занимает место в начале цепи На смену схеме тенденция (вымысел) — история — исторический жанр и упрощенной схеме исторический факт — исторический жанр приходит новая схема, в которой история посредством ряда дополнительных факторов увязывается с опытом настоящего, не утрачивая самостоятельной ценности и приобретая новую ценность в связи с настоящим И трансформация литературной телеологии ведет к распространению той формы репрезентации истории в художественном тексте, о которой шла речь выше В творчестве Вс С Соловьева и Д Л Мордовцева раскрываются особенности данного типа репрезентации вневременного опыта, обнаруживаемого в прошлом и получающего завершенное художественное оформление в циклах романов Эти авторы проделали один и тот же путь от тенденциозных построений на историческом материале к созданию взаимосвязанных текстов,

21 См об этом Строганов M В Человек в русской литературе первой половины XIX века Тверь Тверской гое ун-т, 2001 С 34—44

посвященных «связи времен», а затем - к популяризации истории, к установлению связей между прошлым и настоящим, очевидных для «среднего» читателя, и к построению непротиворечивой картины, включающей и опыт прошлого, и факты настоящего

Определение этой репрезентационной технике дал один из романистов - Д JT Мордовцев, неоднократно (особенно в 1880-х гг) сопровождавший свои произведения подзаголовком «Una novella quasi histórica» Квазиистория — литературная реконструкция истории — в какой-то момент оказалась очень важна Мордовцев выражает общую тенденцию русской исторической беллетристики XIX в Он не занимается умножением литературных вымыслов, не сводит историю к этим вымыслам В историческом прошлом он ищет то, что можно выразить только художественными средствами. Уроки истории доступны только при прочтении событий прошлого сквозь призму эстетического опыта настоящего

Начинал Мордовцев более или менее традиционно с интерпретации исторических доктрин Костомарова и его школы, с беллетризации результатов собственных исторических исследований Но в начале 1880-х гг Мордовцев переходит от тенденциозного видения истории к специфически литературному Размах «романов-коллажей» Мордов-цева не мог не удивлять А в конце 1880-х гт романист существенно расширяет тематический и временной диапазон своих сочинений в поле его зрения попадает вся мировая история Параллельно усиливаются связи между различными произведениями, новые книги включаются в своеобычный мегацикл Отдельные эпизоды, цитаты из классических литературных текстов, сравнения с литературными и мифологическими персонажами, переходящие из одного произведения в другое, становятся связующими звеньями в единой исторической цепи Отсылки к Священной истории в ранних романах проясняются в поздних, в которых сами библейские события репрезентируются в рамках исторического жанра Книги же о древнем Египте написаны как пролог, как предвосхищение развертывающейся сакральной истории человечества Рассматривая романы Мордовцева о Петре I «Идеалисты и реалисты», «Царь и гетман», «Державный плотник» (1870—1890-е), мы не только анализируем творческую эволюцию автора, но и раскрываем сущность квазиисторических построений и возможности их дальнейшего развития

У Мордовцева история воспринимается в контексте духовной и светской литературы, все события древней и новой истории сравниваются с некими эталонными деяниями, знакомыми всем читателям Романист не завершает свой цикл (это вряд ли в человеческих силах), но окончатель-

но оформляет все взаимосвязи внутри него В данном случае позволительно говорить о новой форме репрезентации истории в беллетристике В 1880-е гг подход к истории как источнику вневременного опыта занимает все более устойчивое положение в литературе В следующем разделе «Варианты адаптации "квазиисторической" модели» на примере литературы для детей и юношества (М А Филиппов, сочинения для юношества Д Л Мордовцева) раскрывается потенциал различных литературных формализации «уроков истории» Установка на популяризацию исторических данных очевидна, но она не объясняет все особенности репрезентации материала Романист отказывается от тенденциозного выбора «героев», без пиетета относится к выводам исторической науки - для него важнее всего урок, который история дает современности Неудивительно, что популярный роман оборачивается проекцией прошлого в настоящее

В других сочинениях для детей репрезентация истории тоже совершается в соответствии с установкой на «историческое чтение» В детских исторических произведениях педагогическая составляющая чаще всего утрируется И из истории извлекается некий урок, доступный детскому восприятию и сохраняющий свою ценность для читателей другой эпохи В этой «исторической педагогике» героем очень часто становится не просто исторический персонаж, а персонаж, близкий юным читателям по возрасту - и притом персонаж читающий (Д С Дмитриев, Г Т Северцев-Полилов и другие авторы)

Ценность исторических фактов в сочинениях Л Чарской, С Макаровой, Н Северина не подвергается сомнению; но в основу художественной репрезентации истории может быть положен лишь опыт прошлого, значение которого очевидно во все времена А без подобного осмысления прошлого художественная репрезентация настоящего ущербна В романе Макаровой «Грозная туча» (1888) представлена мозаика прихотливо сменяющих друг друга исторических эпизодов При этом патриотическая идея не выносится на первый план, французы изображены с той же симпатией, что и русские Вымышленные персонажи на равных правах сосуществуют с историческими, в романе для юношества этому способствует общая интонация повествования Ведь книга представляет собой ряд экскурсов в историю народа В композиции романа реализуется стремление автора рассказать «обо всем», отыскать в истории что-то интересное для всех читателей Здесь опять на помощь приходит литература Как и «Двенадцатый год» Мордовцева, роман Макаровой населен героями-литераторами, на его страницах появляются Гнедич, Крылов, Батюшков, Милонов, рассуждающие о могуществе слова

Пятый раздел посвящен «Репрезентациям исторического опыта в литературе начала XX века» Неразрывная связь времен обретает глубокий смысл и за пределами исторической прозы — в творчестве А П Чехова, в стилизациях символистов и акмеистов Отталкиваясь от более или менее точных исторических представлений, авторы все чаще признают ценность прошлого, без которого художественная репрезентация настоящего оказывается ущербной История дает читателю эстетический опыт, необходимый для приобщения к миру вечных ценностей Художественное представление истории становится своего родам «замком» в причудливых построениях авторов рубежа веков Так в романе «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» (1916) М А Кузмин не увлекается воспроизведением занимательных фактов, но и не сводит судьбу Калиостро к примитивным тенденциозным построениям (хотя к тому есть все предпосылки) Кузмин подводит читателей к единственно возможному выводу, связанному с эстетическими установками изображаемой эпохи и имеющему непреходящее значение «А у него был путь, была миссия Ведь не в том смысл его жизни, чтобы дать пример школьникам или исцелить несколько тысяч больных < > Вместо блестящей звезды взлетела ракета и теперь дымится, медленно угасая на земле»22 История, таким образом, обладает огромной эстетической ценностью и позволяет преодолеть временной барьер Столь же занимательны исторические стилизации других авторов «серебряного века», в первую очередь Б А Садовского как автору проекта воссоздания «литературной истории», который для самого писателя был гораздо важнее опытов имитации «дворянского стиля» Эстетическая доминанта в системе исторических ценностей у Садовского очевидна И в пантеоне героических персонажей центральное место занимает писатель, к творчеству которого Садовской обращается в самых разных жанрах, - А А Фет В литературной аксиологии историческая составляющая после многих трансформаций занимает очень высокое место, художественное видение связи времен становится неизбежным в квазиисторических произведениях — место истории занимает литература, основанная на преклонении перед опытом истории, опытом обретения вечных ценностей И литература XIX в позволяет в полной мере оценить сложность художественного описания исторических коллизий Итогом долгого пути становится признание эстетической составляющей истории и утверждение системы квазиисторических ценностей в литературе

22 Кузмин М А Избранные произведения Л Художественная литература, 1990 С 478—479

В Заключении подводятся итоги работы, делается попытка представить эволюцию литературной аксиологии и схематически определить взаимосвязи основных форм репрезентации истории в литературе

Предпринятое исследование позволяет осмыслить закономерности функционирования исторического материала в художественных текстах Непреодолимых преград между классиками и беллетристами не существует, исторические сочинения Пушкина, Гоголя, Л Толстого могут рассматриваться в ряду менее заметных произведений, что позволяет определить общие типологические черты репрезентационных техник, к которым прибегают литераторы Постижение истории осуществляется в литературе постепенно, здесь обнаруживается много экспериментальных приемов, много стандартных Но во всех случаях принципы художественного воплощения исторических коллизий можно определить только в том случае, если мы рассматриваем литературную ситуацию в целом, а не отдельные тексты, связанные между собой

Основные формы репрезентации истории заложены уже в литературе начала XIX в На протяжении столетия они постепенно трансформируются Как мы видели, все более возрастала формульность художественных описаний истории во всех литературных жанрах В лирике и драме обнаруживается тенденция к беллетризации истории И большинство авторов исторических сочинений - бесспорные беллетристы

«Легкость пера» ставили беллетристам в вину, объем сочинений казался важнее содержания Как ни странно, упреки, адресованные историкам-беллетристам, повторяются и сейчас «Беллетризация выступает причиной и следствием упрощения писательской задачи»23 Беллетристический элемент, свойственный книгам писателей-историков, независимо от жанровой принадлежности, якобы их портит Но историческая беллетристика — не иллюстрация к истории, не научное пособие и, вероятно, не просто фантазия Здесь слово квазиистория кажется незаменимым Когда в историческом повествовании меняется система ценностей, когда история обретает самостоятельную ценность, независимую от внешних воздействий, меняется и взгляд на формулы исторических описаний Можно объявить беллетристику промежуточным звеном между классической и массовой литературой и относить к ней тексты, приемлемые для интеллигентного читателя, но не входящие в классический канон24 Можно назвать беллетристи-

23 Варганова НА Д J1 Мордовцев саратовские страницы жизни и творчества С 6

24 Хализев В Е Теория литературы М , 2000 С 128

кой развлекательную литературу, лишенную учительного пафоса25 Но все эти определения основываются на внешних критериях Ни восприятие литературы читателем, ни (тем более) оценка ее качества, ни интерпретация авторской задачи не способствуют разграничению беллетристики и классики

Сочинения Зотова, Салиаса, Полевого, Лажечникова, Данилевского, Мордовцева и других — бесспорная беллетристика, сочетающая развлечение с поучением Но читатель этих книг знает не только основные исторические факты, он обладает достаточной эрудицией, чтобы разгадывать намеки на литературные произведения и цитаты из них Широкий литературный кругозор читателя необходим беллетристу, постоянно применяющему метод литературных и мифологических аналогий Доступность его труда обусловлена кругом чтения потребителей исторической прозы Этот канон сложился уже к концу 1870-х гг Мордовцев и Данилевский этот канон во многом разрушают, но не выходят за рамки беллетристики Беллетрист — человек «печатного слова», он мыслит уже готовыми литературными формулами Беллетристические произведения различаются по качеству, по аудитории, по эстетическим установкам, но они основаны (в отличие от классических) на использовании формул Беллетрист мыслит формулами, классик их создает Поэтому роль сюжетных формул в квазиисторической беллетристике так велика

Тем самым получает объяснение формализация исторических жанров, все многообразие репрезентаций истории возможно свести к нескольким продуктивным формам, которые можно разделить на две группы исторический материал является либо основой, либо посредником И постепенное осознание ценности истории, связи времен может быть оформлено схематически В данном случае мы можем вписать систему репрезентаций истории в рамки литературной аксиологии Место истории в системе эстетических ценностей постепенно меняется Первоначально история — только средство для воспроизведения схем идеологических или сюжетных тенденция / сказка - история - художественное представление Но примитивность этой схемы оказывается самоочевидной, и потому история включается в систему репрезентаций по-иному факт / случай / история - художественный текст Однако выбор между фактом и случаем, виртуозно осуществляемый в пушкинской прозе, невозможен при сколько-нибудь поверхностном рассмотрении материала Использовать две вариативных системы в рамках одного текста слишком сложно, потому в системе цен-

25 Григорьев Д Попытка масскультуры И Абзац Тверь, Москва, 2006 С 162

ностей исторической литературы возникает иное, более гармоничное построение факт/ случай — история - художественное воплощение Однако в дальнейшем происходит решительное изменение аксиологической системы История становится не средством, а основным содержанием художественного текста Формируется особая структура исторической литературы, в которой опыт минувшего логически связан с опытом настоящего и будущего, а связь времен оказывается не декларацией, а реальной составляющей реконструкции времени «в нарра-тиве (историческом, литературном или повседневно-бытовом) каждое событие значимо, поскольку отсылает к иным, позднейшим событиям»26. У Полевого эта система существует в следующей форме история - социальные науки - художественный текст, у Лажечникова место социальных наук занимает психология, у Мордовцева - искусство В упрощенной форме данного типа исторических построений исключается среднее звено, но единство истории и литературы остается незыблемым, и хотя непосредственный переход от истории к морали примитивен, но подчеркивает изменившееся положение истории в системе художественных ценностей

Повышение роли художественного осмысления истории способствует «творческому самораскрытию во времени человеческого содержания»27, в чем и состоит смысл истории для литературы Исследовав пути этого самораскрытия и формы репрезентации истории в литературе, мы пытались воссоздать картину взаимоотношений истории и литературы в русской прозе XIX в Наши выводы позволяют поставить вопрос о создании словаря исторических сюжетов русской литературы и по-новому рассмотреть вопросы исторической поэтики Проделанная работа дает представление о роли репрезентаций истории в литературном процессе, о формировании исторического сознания и о том, как прошлое из удаленной сферы превратилось в составляющую часть художественно осмысленной временной последовательности

26 Зенкин С Критика нарративного разума // Новое литературное обозрение 2003 № 59 С 530

27 Исупов К Г Философия и эстетика истории в русской литературе XIX века П Литература и история Вып 2 СПб Наука, 1997 С 142

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях

1 Мотивировка в русском историческом романе 1830-1840-х гг Учебное пособие Тверь Тверской гос ун-т, 2002 120 с (7,25 п л)

2 Квазиисторический роман в русской литературе XIX века Д J1 Мордовцев Тверь Марина, 2007. 224 с (14 п л )

3 Книги о провинции и провинциальные книги АбашевВ В. Пермь как текст [История Перми в литературе и культуре XIX-XX вв ] // Новое литературное обозрение № 6 (46) 2000 С 318-320 (0,6 п л)

4 Научно-практическая конференция «Мир, называемый Львовым » /Сорочан А , Строганов M // Новое литературное обозрение 2003. № 61 С 434-436 (в соавторстве с M В Строгановым) (0,6 п л)

5 20 томов и XVIII Фетовские чтения [Проза и публицистика в собрании сочинений А А Фета] // Новое литературное обозрение. 2003 №64 С 432^34 (0,6 п л)

6 Tolstoy Studies Journal / Сорочан А , Строганов M // Новое литературное обозрение 2003 №64 С 412-423 (в соавторстве с M В Строгановым) (2 и л )

7 [Рец ] Rancour-Lafernere, Danielle Tolstoy on the Couch NY, 1998 //Новое литературное обозрение 2004 №65 С 411-413 (0,5 п л)

8 Фрагменты мифа [Судьба А И Полежаева - историческая и литературная] // Новое литературное обозрение 2005 №73 С 471— 473 (0,7 п л )

9 [Рец ] A new word on "The Brothers Karamazov" / Ed by R. L Jackson Evanston, Illinois Northwestern university press, 2004 // Новое литературное обозрение №79 (3'2006) С 397-399 (подписано Е Сорочан) (0,5 п л )

10 Сказочная мотивировка в поэмах Радищева //АН Радищев Исследования и комментарии Тверь ТвГУ, 2001 С 62-65 (0,25 п л)

11 Три образа правды (из комментария к «Евгению Онегину») // Историко-литературный сборник Вып 2 Тверь ТвГУ, 2002 С 20-26 (0,4 пл)

12 AM Смирнов-Кутаческий Эпический сказ в «Войне и мире» (публикация, вступительная заметка и примечания) // «Война и мир» Л H Толстого Жизнь книги Тверь ТвГУ, 2002 С 156-163 (0, 5 пл)

13 «Москвич» Белинский, или Варсонофий Наянов как зеркало русской критики // Историко-литературный сборник Вып 3 Тверь ТвГУ, 2002 С 76-82 (0,5 п л )

14 Блаватская Е П , Загоскин М Н , Лажечников ИИ// Эстетические отношения искусства и действительности- учебное пособие Тверь ТвГУ, 2002 С 33-35,71-72,82-83 (0,5 п л)

15 Государственный миф петровской эпохи в последнем романе М Н. Загоскина // Тверская филология прошлое, настоящее, будущее Тверь ТвГУ, 2002. С 320-326 (0,4 п л )

16 НА Львов - историк и текстолог (републикация, вступительная заметка и примечания) // Гений вкуса Вып 3 Тверь Золотая буква, 2003 С 126-135 (0,6п л)

17 Экологическая проблематика в малой прозе Г П Данилевского // Дары природы и плоды цивилизации Тверь: Золотая буква, 2003 С. 57-62 (0,3 п л )

18 «Не изменить своей идее» (Заметки об историзме критики А. А Фета) // А. А Фет и русская литература XVII Фетовские чтения Курск КГУ,2003 С 122-127 (0,3 п л)

19 В И Даль и А Ф Вельтман из истории творческих взаимоотношений // В И Даль - писатель и этнограф Торжок ВИЭМ, 2003 С 84-92 (0,6п л)

20. Латынь; Ода, Поэма, Сатира; Сатирик, Фортуна, Эклога, Эпиграф // Онегинская энциклопедия Т 2 М • Русский путь, 2004 С 2122, 210-212, 333-335, 463-465, 653-654, 751, 756-757 (в соавторстве с М В Строгановым). (3 п л)

21 Добро и зло в системе художественных мотивировок И И Лажечникова // Дом Лажечникова Выпуск 1 Коломна KI ИИ, 2004. С 155-165 (1 п. л )

22. Статьи Фета в контексте истории русской критики // XVIII Фетовские чтения Курск КГУ, 2004 С 177-183 (0,5 п. л)

23 Русско-турецкая война историко-литературные комментарии // Человек и война в русской литературе XIX-XX вв Тверь. Золотая буква, 2005 С 63-72 (0,6 п л )

24 Читатель в гостях у писателя (Визит Г П Данилевского в Ясную Поляну тема и вариации) // О литературе, писателях и читателях Вып 2 Тверь- Золотая буква, 2005. С 86-92 (0,5 п л )

25 Три «столицы» в прозе И И Лажечникова // «Во глубине России. »• Статьи и материалы о русской провинции Курск- КГУ, 2005 С 31-38 (0,5 п л)

26 Тверская история в романах И И Лажечникова // Лажечников и Тверской край Тверь. Марина, 2005 С 35-47 (0,75 п л )

27 [Вступительная заметка, публикация, примечания] Dubia // Лажечников и Тверской край Тверь Марина, 2005 С 185-194 (0,6 п. л)

28 [Публикация, примечания] А К Жизневский Мои воспоминания о И И Лажечникове Приложение Письма И И Лажечникова к А К Жизневскому // Лажечников и Тверской край Тверь Марина,

2005 С 195-231 (2,2 п л)

29 В Р Зотов как интерпретатор истории русской классики // Русская классика проблемы интерпретации Липецк ЛГПИ, 2006 С 86-91 (0,3 п л)

30 Фет А А Критика // Фет А А Собрание сочинений в 20 т Т 3 Курск, СПб . Фолио, 2006 (подготовка текста, комментарии в соавторстве с М В Строгановым) С 157-325,415-516(16,5 п л)

31 А И Герцен и М. Н Загоскин // Герценовские чтения Тверь Альфа-пресс, 2006 С 38-44 (0,4 п л )

32 От «Святочных рассказов» к «Повести о Буслае-Новгородце» первая историческая повесть Н А Полевого // Историко-литературный сборник Выпуск 4 Тверь Золотая буква, 2006 С 108— 113 (0,3 п л)

33 Новое открытие Вселенной, или Несколько провинциальных сюжетов // Пространство культуры и стратегии исследования Курск Курский государственный университет, 2006 С 10-17 (0,5 п л)

34 Тверское окружение Лажечникова материалы к указателю имен // Лажечников и Тверской край Вып 2 Литератор в провинции Тверь Марина, 2006 С 151-173 (1,4 п л)

35 ИИ Лажечников литератор и администратор // Лажечников и Тверской край Вып 2 Литератор в провинции Тверь Марина,

2006 С 174-182 (0,5 п л)

36 И снова Эрастов (еще о литературной позиции М Н Загоскина) // «Липецкий потоп» и пути развития русской литературы Липецк, 2006 С 77-82 (0,4 п л)

37 От осуждения к обсуждению Репрезентации декабристской идеологии в русской исторической беллетристике XIX века // Литература и человек (Писатели, читатели, филологи) Тверь Марина, 2007 С 58-64 (0,4 п л)

38 Русская литература // Современная иллюстрированная энциклопедия М РОСМЭН, 2007 С 410-417 (в соавторстве с М В Строгановым) (1,2 п л)

39 Теория литературы // Современная иллюстрированная энциклопедия М РОСМЭН, 2007 С 472-474 (0,7 п л)

40 Чехов и тайны Египта // «Звук лопнувшей струны» Перечитывая «Вишневый сад» А П Чехова Симферополь Доля, 2006 С 119-125 (0,4 п л)

41 Д Л Мордовцев о судьбе Елены Масальской «роман женщины» или «роман о женщине» // О Женщине, женщинах и прочем Сборник, посвященный юбилею профессора Е Н Строгановой Тверь Марина,2007 С 107-115 (0,5 п л)

42. История природы и история человечества в произведениях Соколова-Микитова // И С Соколов-Микитов в русской культуре XX века Тверь Марина, 2007 С 84-90 (0,4 п л)

43 Освоение чужого пространства Египет в прозе Д Л Мордовцева // Образ России в историко-литературном пространстве Х1Х-ХХ1 веков Ч 1 Курск КГУ, 2007 С 123-132 (0,6 п. л)

44 «Некрасовщина» и «достоевщина» как «знамения времени» Д Л Мордовцев о болезнях эпохи // Вестник Тверского государственного университета Серия «Филология» № 14 2007 С 20-27 (0,5 п

45 Канонизация биографии как канонизация текста (Пушкин в прозе Д Л Мордовцева) // Филологически сборник II Велъко Търно-во, Тверь Университетско издателство «Св св Кирил и Методий», 2007 С 55-57 (0,6 п л )

46 Пропущенная глава (А М Смирнов-Кутаческий о П И Мельникове) // А М Смирнов-Кутаческий личность и научное наследие Материалы и исследования Тверь Марина, 2008 С 269-275 (0,6 п л)

47 Грибоедов — герой Д Л Мордовцева //АС Грибоедов Хме-литский сборник Вып 9 Смоленск, 2008 С 195-202(0, 5 п л)

48 Судьба локальных сюжетов в художественных репрезентациях истории (Великий Новгород в русской беллетристике XIX века) // Образ России в литературе XIX - XXI вв Курск КГУ, 2008 С 132-152(1,6п л)

49 История и поэзия лирика Фета в русской исторической беллетристике XIX века) // Афанасий Фет и русская литература XXII Фе-товскиечтения Курск КГУ, 2008 С 142-147 (0, 5 п л)

л)

Подписано в печать 3.08 08. Формат 60x90 '/¡6 Бумага типографская Объем 1,75 п. л Тираж 100 экз Издательство «Марина» (4822) 450-459, 8 920 684 6879 E-mail batasic@rambler ru

Отпечатано в ООО «Альфа-Пресс» 170000, г Тверь, Свободный пер , д 28 (4822)321-868

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сорочан, Александр Юрьевич

Введение.

Глава I. История как тенденция.

1. Национальная тенденция.

2. Тенденциозное описание общественной жизни.

3. «Нравственно-историческая» тенденциозность.

5. Тенденциозные репрезентации истории в массовой беллетристике конца XIX века./.

Глава 2. История как вымысел.

1. Вымысел сказочный.

2. Вымысел научный.

3. Вымысел литературный.

4. Условные формы репрезентации истории в литературе конца XIX века

Глава 3. История как факт.

1. История как интрига.

2. Репрезентация истории в творчестве А. С. Пушкина.

3. История как случайность: опыт Толстого.

4. История «вслед Толстому».

5. Сосуществование факта и случая.

Глава 4. История как вневременной опыт.

1. Нравственные критерии в системе исторических представлений

Н. А. Полевого.

2. Нравственность и история в художественном мире И. И. Лажечникова

3. «Квазиисторические» построения в беллетристике 1870-1900-х годов

4. Варианты адаптации «квазиисторической» модели.

5. Репрезентация исторического опыта в литературе начала XX века.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Сорочан, Александр Юрьевич

Развитие социальной антропологии как направления литературоведческих исследований требует как можно более широкого контекста осмысления литературного процесса. При этом особое значение приобретает исторический жанр, на материале которого с особой очевидностью раскрываются закономерности новых элементов художественного мышления, проникновение исторических и философских концепций в художественную литературу, специфические аспекты художественного осмысления истории. И для этого необходимо освоение всего «репертуара» русской прозы, поэзии, драматургии XIX в. Ведь взаимоотношения литературы и истории всегда драматичны. Для литературного процесса крайне значимы принципы трансформации исторических событий, историософских концепций в художественных текстах. Осмысление исторического материала в литературном тексте меняется, и изменения эти по большей части весьма показательны.

Так происходило в русской литературе XIX века, в которой драмас/ тизм истории осваивался в самых разных формах. Сначала возник интерес к ярким, «вершинным» моментам истории, потом начались попытки художественного освоения исторических законов, потом пришел черед психологического анализа характеров и философских закономерностей истории. На этом пути мы сталкиваемся с множеством удачных и неудачных экспериментов, прижившихся и неприжившихся жанров, с целым рядом заслуженно и незаслуженно забытых авторов. И проблема освоения всех аспектов национальной и мировой истории в русской литературе может быть формализована и рассмотрена на очень широком материале.

В 1830-1840-х и позднее, в 1870-1890-х гг., исторические жанры даже количественно занимают первое место в литературном процессе. Так, в 1831-1839 гг. отдельными изданиями вышло более 300 исторических романов1; а в одном только 1884 г., по данным журнала «Книжный вестник», их вышло около 80. Именно литература исторических жанров в наибольшей степени репрезентативна для анализа среднего уровня литературного развития того или иного периода, для уяснения тех эстетических и мировоззренческих принципов, которые утверждаются и активно воплощаются в художественной литературе.

И в наши дни именно исторический материал остается актуальным и для литературы (вспомним о сравнительно недавнем взлете интереса к исторической прозе В. С. Пикуля и Д. М. Балашова), и для культуры в целом. Имевшие успех российские кинокартины прежде всего посвящены истории русской национальности - будь то исторические фильмы Н. Михалкова или «национальные» зарисовки А. Рогожкина. На этом фоне сначала отдельные сочинения уже полузабытых авторов (М. Н. Загоскин, Н. А. Полевой), а потом издания все более и более объемные (в последние годы вышли собрания сочинений Р. М. Зотова, И. И. Лажечникова, Загоскина, Н. Э. Гейнце, Д. Л. Мордовцева и многих других) возвращаются в читательский и научный обиход. Однако немаловажным представляется и то, что всплеск интереса к исторической тематике всегда непродолжителен: десятилетия интереса сменяются десятилетиями забвения. Так было в 1830-х, в 1870-х, так было и в 1990-х. И причина не только в состоянии общества, но и в авторах, которые стремятся (или не стремятся) отвечать общественным потребностям, в выборе тем и их освещения. Потому исследование репрезентации истории в литературе XIX в. неминуемо приведет к пониманию закономерностей литературного процесса XX и XXI вв. Ведь история не утрачивает современного звучания, просто меняются формы этой актуализации.

1 Ребеккини Д. Русские исторические романы 30-х гг. XIX в. (библиографический указатель) // Новое литературное обозрение. 1998. № 34.

Целью данного исследования является последовательное рассмотрение разных форм проникновения истории в литературу, положения истории в системе художественных ценностей, анализ основных эстетических систем описания исторического прошлого. Но ключевым в исследовании все-таки является понятие репрезентация. В последнее время оно весьма востребовано литературоведением1; в связи с этим необходимы некоторые терминологические уточнения.

Первоначальная трактовка этого понятия казалась слишком простой: репрезентация (от франц. representation) — представление, представительство, изображение2. Поэтому исследование репрезентаций проходило по ведомству «интеллектуальной истории» с учетом уточнений, вносимых новейшими исследователями: «.каков статус этих многозначных и пересоставленных текстов, которые интеллектуальная история берет в качестве объектов своего анализа? Традиционно предполагается, что их единство обеспечивается самой функцией этих текстов. Все они фактически считаются способами репрезентации реальности, которую стремятся постичь различными средствами, философскими или литературными. Оппозицию между реальностью и репрезентацией представляют тем самым как изначальную, дабы различать как типы истории, так и типы текстов. В отличие от историков экономики или социальных историков — тех, кто воссоздает то, что действительно было, — исследователь истории ментальностей или истории идей ищет не реальность, а способы, которыми люди рассматривают и перегруппировывают реальность»3. Описание «типов истории», изменение границ «документальных текстов» крайне важны для понимания

1 См. о месте теории репрезентаций в структуре исторической антропологии: Берк II. Историческая антропология и новая культурная история // Новое литературное обозрение. 2005. № 75. У Краткая философская энциклопедия М., 1994. С. 393.

3 Шартъе Роже. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? // Новое литературное обозрение. 2004. № бб. См. также: Зенкин С. Критика нарративного разума // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. специфики репрезентаций; однако анализ средств, игнорирующий, по существу, цели, тоже оказался не вполне состоятельным. Теоретики приходят к выводу: «Репрезентация есть составная часть интерпретации, а не ее абстрактная рамка»1. Но при этом закономерности новейшей "writing culture" подчас механически переносились в пространство «истории идей» других эпох, и репрезентация становилась основой для «атомарного» изучения текста, конструктом аналитической философии.

Новейшие обсуждения «теории репрезентаций» дали очень интересные результаты, но усложнение терминологического аппарата сыграло и отрицательную роль, что было отмечено и самими исследователями, обнаружившими, что в историческом дискурсе новомодная теория желаемых результатов не дает: «Аккуратность тартуской модели, в которой репрезентации и воплощения (enactments) соответствуют единому плану, предполагает стройность и стабильность, придающие русской истории подозрительно вневременной колорит»2. Наше же исследование репрезентаций как раз связано со временем, и потому возвращение к философской традиции в трактовке термина более чем оправданно: «Репрезентация — многозначное понятие <.> Наиболее общее определение может быть зафиксировано как «представление одного в другом и посредством другого» <.> Феномен репрезентации изначально задается как «запаздывающий» или вторичный относительно присутствия — презентации, то есть репрезентация возникает в силу отсутствия (в момент репрезентирования) объекта, который она репрезентует»3. Именно это значение позволяет нам рассматривать «вторичные проявления» — тексты, в которых фиксируется не самый объект (история), а представление о нем. И мы рассматриваем далее художественные или публицистические произведения, а не научные сочи

1 Елфимов А. Об антропологии и гуманитарных науках: несколько замегок о творчесше К. Гирца // Новое литературное обозрение. 2004. № 70. ЭпгельштеГт Лора. Повсюду «культура» // Новая Русская Книга. 2001. № 3-4.

3 Новейший философский словарь. Мн., 2001. С. 826. нения, презентирующие историю. Термин оказывается исключительно важен для понимания отношений литературы и истории в русской культуре XIX в. История открывается постепенно и в разных формах; в системе эстетических ценностей она далеко не сразу занимает значительное место. Первоначально ее репрезентация становится лишь средством, пока художественная необходимость истории не осознается литературой. Именно осмысление различных целевых установок и методик их художественной реализации и составляет существо нашей работы, итогом которой становится понимание того, как постепенно менялась роль исторических сюжетов в литературных текстах, как формировались и эволюционировали ре-презентационные практики.

Казалось бы, функциональная классификация форм репрезентации истории не может прибавить к нашему знанию о литературном процессе ничего существенно нового. Уже было предложено немало категорий, претендовавших на всестороннее освещение эстетического аспекта взаимосвязи литературы и истории. Репрезентационные практики кажутся только эмпирическим материалом, а ведь есть самые разные методологии, дающие, казалось бы, более глубокое постижение закономерностей художественной истории. Но, рассматривая все эти закономерности, мы обнаруживаем своего рода «мертвую зону». Литература XIX в. вплотную подходит к художественному освоению отечественной истории; возникают особые жанры, актуализируется историческая проблематика, усиливается интерес к «связи времен». Но какой инструментарий предлагает наука для осмысления этого материала?

Уже первые критики исторических произведений столкнулись с использованием в тексте исторических фактов и документов — и полемика о литературе превратилась в полемику о верности истории. Уравнение литературного текста с историческим документом решительным образом отменяло специфику художественного произведения - и эту ограниченность вынуждены были признать сами критики.

В другом случае «имеет место тенденция - ставить знак равенства между теоретической и художественной мыслью»1. В итоге рассматривается вместо художественного текста совокупность взглядов, выраженных в нем. Естественно, политические и философские позиции разных авторов различны. И одна и та же историческая тема у Пушкина, Полевого, Масальского освещается по-разному. Но обсуждение художественного текста опять-таки не сводится к обсуждению доктрины, в нем изложенной. И в итоге появляются готовые формулы: «признать торжество общего над частным, покориться судьбе во имя высшего <.> Эти идеи составляют внутреннее содержание «Медного всадника»»". Сам по себе анализ идейного содержания может быть и важен, и интересен, и увлекателен, но существа художественного изображения истории он не затрагивает. Различие текстов подменяется различием идейных комплексов, более сложный или более «правильный» объявляется лучшим — и конструкция завершена. Так могли строиться работы о философии истории, о ее смысле, об историческом времени и т. д.

Логичным обобщнием такого рода историко-литературных исследований стала книга М. В. Черепнина «Исторические взгляды классиков русской литературы». Выдающийся историк принципиально отказался от анализа литературного материала; свои построения он основывает на высказываниях классиков. Но обсуждение принципов художественного описания истории, например, у Пушкина не может строиться без учета «Арапа Петра Великого» и «Капитанской дочки», а у Достоевского - без «Дневника писателя». Такого рода анализ сам по себе может быть очень интересен

1 Тойбин И. М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. Воронеж, 1976. С. б. Энгельгардт Б. Историзм Пушкина // Пушкинист. Вып. II. Пг., 1916. С. 153. и увлекателен, но приводит к упрощенным выводам, как то: ««Как и многие другие писатели, Достоевский обладал историческим характером мышления. Он искал исторические корни современных ему явлений, воспринимал их не статически, а в динамике, не как простые события, а как процессы»1.

Для преодоления таких внеэстетических моделей анализа вводится категория историзма, «заключающая в себе определенное методологическое содержание. Историзм предполагает рассмотрение явлений в их развитии, взаимосвязи, в процессе становления, с исторической точки зрения»2. Преодолению разрыва между художественным творчеством и научными воззрениями способствовало изучение «творческого качества» , присущего всякому художественному тексту.

Но проблема в том, что категория историзма оказалась органически связана с категорией реализма , «историзм явился одной из основ реалистической системы»3. Пушкин, Гоголь и другие реалисты высот историзма достигают. А что же тогда остается на долю историков? «Искусство гораздо больше, чем история (наука), связывает прошлое с будущим»6. И выходит, что у классиков историзм есть, а у прочих нет. Когда Пушкин спорил о правде и вымысле с Лажечниковым (к этому спору мы еще вернемся), он был прав - искажать историю нельзя. Но когда он вводит в свое изображение элемент вымысла — он имеет право на «возвышающий обман». «Пушкин обычно лишь отталкивается от документа, но затем становится на путь

1 Черепнин Л. В. Исторические взгляды классиков русской литературы. М.: Мысль, 1968. С. 148. Тойбин И. М. Указ. соч. С. 4.

3 Томашевский Б. В. Пушкин. Книга вторая. М.; Л., 1961. С. 154.

См.: Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М„ 1957.

5 Тойбин И. М. Указ. соч. С. 7.

6 Там же. С. 220. преображения, художественного вымысла»1. В результате «творческое качество» у одних есть, у других нет, об историзме Пушкина и Толстого говорить можно, об историзме Полевого и Лажечникова нельзя? И подобная методология приводит к принципиальному разделению - даже не с точки зрения литературных рядов, а с точки зрения исторической насыщенности текста. Большая часть исторической литературы отсекается по причине отсутствия «историзма», а оставшаяся выборка становится нерепрезентативной, не дает исчерпывающей информации о художественном воплощении истории в литературе. Не значит ли это, что существуют разные формы такого воплощения, что одни формы категорией историзма охватываются, другие — нет?

Нет необходимости отвергать весь существующий категориальный аппарат; просто применение его в данном случае нецелесообразно. О шаблонности исторической беллетристики XIX в. говорилось много. Применительно к историческому роману 1830-х гг. был введен даже термин «изолированная структура»2. В изоляции исторических жанров виделся своего рода выход; историзм рассматривался вне жанровой системы, вне истории литературы, вне реального литературного процесса. А вместе с тем огромный объем текстов на исторические темы явственно корреспондировал с «большой» литературой. Анализом общих тенденций, очевидных в исторической беллетристике и в «мэйнстриме», отчетливо пренебрегали. И методология, в отдельных случаях работающая и дающая неплохие результаты, не могла сработать, если речь заходила о функциях, исполняемых историческим материалом, о его художественном наполнении и эволюциях форм литературного выражения исторических коллизий.

1 Тойбын И М Указ. соч. С. 35. В полег^ике о сравнительной ценности «Капитанской дочки» и «Истории Пугачева» многие исследователи предпочитают роман, забывая, что сравнивать принципиально разные тексты некорректно.

- Сорокин Ю. Исторический жанр в прозе 30-х гг. XIX в. // Доклады и сообщения филологического факультета МГУ. М., 1947. Вып. 2. С. 39.

Ограниченность в понимании исследователями категории историзма раскрывается в целом ряде работ, опубликованных в недавней серии сборников Института русской литературы (Пушкинский Дом) «Литература и история». Правда, в большинстве случаев прямолинейное описание отношений литературы и истории заменяется изучением отношений эстетики и истории - опять же на уровне общих формул. Совершенно очевидно, чю исторические воззрения Герцена могут быть полностью осмыслены только в связи с идеологическими установками, реализуемыми в его текстах. Но нельзя игнорировать специфические методики представления исторического материала в его произведениях, как нельзя сводить художественно-исторические воззрения Толстого к заимствованной из эстетических деклараций дискредитации причинности. Подобные методологические установки срабатывают на ограниченном, знакомом материале и дают возможность делать выводы, подобные следующему: «Национальным свойством русского исторического сознания становится восприятие прошлого как художественного произведения»1. Бесспорно, подобная установка мешает рассмотреть реальное многообразие восприятий прошлого в литературе XIX в.

Помимо рассмотренных методологических приемов, существует и еще один возможный способ решения спорных вопросов, связанных с художественной репрезентацией истории. Отказ от всестороннего рассмотрения исторической проблематики в литературе приводит к упрощенным решениям самого вопроса о художественной реализации категории исторического времени. Например, В. И. Мильдон, анализируя русскую драматургию Х1Х-ХХ вв., приходит к выводу: «.в отличие от западноевропейской литературы русской свойственно преобладание образов места над образами времени. В нашей словесности художественное место имеет такую

1 И супов К Г Философия и эстетика истории в русской литературе XIX века // Ли (ера-тура и история. Вып. 2. СПб.: Наука, 1997. С. 142. силу, что любыми хронологическими значениями можно пренебречь»1. Возникает мнение об отсутствии истории: «Нет времени как действующей силы»2. Ощущение статики, незыблемости, неподвижности весьма обманчиво. История репрезентируется в литературе XIX в. весьма эффектно, но формы этой репрезентации исследователями еще не освоены. И отсутствие научного инструментария приводит к игнорированию самой проблемы. Историко-литературный метод вместе с тем сохраняет огромный исследовательский потенциал, игнорировать который нельзя ни в коем случае. И решая заглавную проблему, мы опираемся на все позитивные свойства традиционной методологии, пытаясь преодолеть ее ограниченность. Но при анализе репрезентаций истории в литературе возникают и проблемы иного свойства.

Ограничение материала — другая помеха, встававшая до сих пор на пути целостного осмысления исторической проблематики. Наши предшественники в исследовании исторической литературы ограничивались либо исследованием одного жанра, либо одной проблемы. Чаще всего внимание привлекали исторический роман и повесть. Первой попыткой проанализировать начальный этап эволюции русской исторической прозы была работа А. М. Скабичевского «Наш исторический роман в его прошлом и настоящем» (1870). По кругу привлеченных автором художественных текстов она намного опережает работы других исследователей. Написанное ярко, иронично, сочинение Скабичевского связано, несомненно, с определенной общественной тенденцией. Этим объясняется оценочный характер работы. Автор, сосредоточиваясь на социальных вопросах, часто оказывается резок и пристрастен - пожалуй, даже чересчур для научного труда, но при этом поднимает очень важные вопросы о принципах развития жанра. Свое ис

1 Мильдон В. И. Санскрит во льдах, или возвращение из Офира. М.: РОССПЭН, 2006. С.

5. Там же. С. 16-17. следование он завершает обзором исторических романов середины XIX в., лишь намечая некоторые черты «нашего исторического романа в его настоящем». Наиболее уязвим Скабичевский в принципиальном разграничении исторической прозы Пушкина и Гоголя, с одной стороны, а с другой -всех прочих исторических романистов, на что уже обращали внимание отдельные исследователи1. Шедевры первых он рассматривает как «нечто совершенно особенное»2, лишенное подражателей, совершенно не связанное с общим развитием жанра и потому как бы не имевшее на него непосредственного воздействия. А основная масса сочинений (кроме романов Лажечникова, исключаемых из общего перечня без особых на то оснований) имела незаслуженный шумный успех на волне «романтического дви3 жения, национального вопроса и успехов историографии» и потому быстро утратила всякое влияние - без надежды на его возвращение. За эту поспешную и резкую оценку Скабичевского критиковали и еще будут критиковать, однако в анализе первых шагов сложившегося жанра критики его недалеко ушли вперед.

Весьма спорная классификация «дидактической» и «романтической» школ исторической прозы, предпринятая П. Н. Сакулиным, до сих пор оказывает влияние на изучение жанра. Однако сам ее создатель признавал, что многие дидактики следовали романтическому направлению4. А творчество Н. А. Полевого вообще выводилось за рамки классификации как опыты писателя из разночинной среды. Эти социологические крайности были сглажены в дальнейшем. Но серьезных работ, посвященных исторической беллетристике в целом, появлялось очень мало. В книге С. М. Петрова «Русский исторический роман XIX века» (1964) система Скабичевского

1 Петров С. М. Русский исторический роман XIX века. М., 1984.

Скабичевский А. М. Наш исторический роман в его прошлом и настоящем // Скабичевский A.M. Сочинения: В 2 т. Т. II. СПб., 1890. Стлб. 665.

3 Там же.

4 Сакулии П. Я Русская литература. М., 1927. Т. II. С. 452-457. несколько смягчается подразделением исторической прозы в духе Сакули-на на романтическую и дидактическую. Реалистический роман Пушкина и «героическая повесть-эпопея» Гоголя оказываются высшей ступенью развития жанра. При этом самое понимание исторического жанра демонстрирует изначальную ограниченность исследовательской установки. Основной признак исторического романа - «наличие в нем образов исторических лиц и изображения исторических событий, сыгравших определенную роль в данную эпоху <.> Предметом исторического романа обычно является историческое прошлое, понимаемое как уже завершившаяся в своем развитии определенная эпоха»1. Согласно мысли исследователя, именно опыт Пушкина и Гоголя используют авторы исторических романов второй половины XIX в., отвергая устарелый опыт как «романтизма», так и «официальной народности», однако утрачивают ясное представление о завершенности прошлого. В 1870-х гг. «историческая правда сменяется натурализмом бытовым и языковым, откровенной модернизацией не только психологии героев, но и общественных отношений, повышенным интересом ко всему эксцентричному в истории»2. И такого рода описание проблемы не давало возможности по-новому рассмотреть обширный материал — прежде всего историческую беллетристику второй половины XIX в.

В дальнейшем появлялось довольно много работ, посвященных отдельным авторам исторических произведений. И можно говорить о наметившихся тенденциях в освещении исторической проблематики в литературе XIX в. Весьма показательной является интерпретация творчества Д. Л. Мордовцева - писателя известного, творчество которого для истории литературы последней трети столетия представляет немалый интерес. Во-первых, появляются работы биографического характера - например, книга В. С. Момота. В биографическом очерке уделяется внимание далеко не

1 Петров С. М. Русский исторический роман XIX века. М., 1984. С. 6-7. Там же. С. 433. всем интересным сочинениям плодовитого беллетриста, а на анализ основных книг существенно влияют социологические установки; например: «Мордовцев писал в эпоху обостренной политической борьбы»; раскольничье движение привлекало его «как протест против усиления гнета феодально-крепостнического общества»1. «Очерк жизни и творчества» Мор-довцева необходим, как необходимы подобные сочинения и о других авторах; но фактография не дает возможности интерпретировать творчество автора в целом.

Другой путь - анализ литературных связей автора исторических произведений. Здесь обычно предметом изучения являются не творческие, а личные отношения. Появляются работы о влиянии Л. Н. Толстого на Г. П. Данилевского, Н. И. Костомарова на Д. Л. Мордовцева. И это приводит опять-таки к ограничению литературного контекста и односторонности освещения проблем, связанных с репрезентацией истории в текстах того или иного автора. Так, в работе Н. А. Варгановой" рассматриваются лишь те произведения Мордовцева, которые могут послужить источником биографии — самого автора, Н. Г. Чернышевского или Н. И. Костомарова. И биография представляется единственным ключом к исторической беллетристике. Все авторы исторических сочинений XIX в. кажутся неоригинальными беллетристами-популяризаторами, «Вальтер-Скоттами — могильщиками»3, сочинителями увлекательных и развлекательных книжек. Не преодолено это отношение и сейчас, поэтому внимание привлекают не собственно художественные произведения того же Мордовцева, а его воспоминания о Т. Г. Шевченко4, его отношения с Н. И. Костомаровым1, его

1 Момот В. С. Даниил Лукич Мордовцев. Ростов н/Д.: Ростов, кн. изд-во, 1978. С. 8. 84. ~ Варганова Н. А. Д. J1. Мордовцев: саратовские страницы жизни и творчества. Сараюв:

Изд-во СГУ, 2003.

J Соколов Н. Петр Великий и Вальтер-Скотты — могильщики // Русская старина. 1894. № 2—3. Рецензия на роман Мордовцева «Царь Петр и правительница Софья».

4 См.: Т. Г. Шевченко в воспоминаниях современников. М., 1962. полемика с Ф. М. Достоевским". В своей работе мы пытаемся рассмотреть единство художественного творчества писателей и создать общее описание форм репрезентации исторического материала в литературе. При этом не исключено, что многие типичные авторы окажутся в чем-то уникальными.

Ведь обстоятельное описание исторической прозы и творчества отдельных авторов до сих пор не создано. Упреки вековой давности в отсутствии монографических исследований о творчестве Д. Л. MopдoвцeвaJ по-прежнему актуальны; они относятся к большинству авторов, о которых идет речь далее. Если таких исследований не будет, мы вряд ли сможем в полной мере оценить их вклад и в литературу, и в историю, и в культурологию. Ведь, например, опыт «демократизации области исторических исследований»'1, предпринятый Мордовцевым — историком и беллетристом, помогает многое прояснить в культурной и литературной ситуации второй половины XIX в. А осмыслить этот опыт невозможно, не проанализировав основных установок писателя.

Третий путь изучения исторической проблематики в науке XX в. можно назвать концептуальным. Примером его является серьезная попытка Ю. В. Лебедева реконструировать историософскую концепцию Д. Л. Мордовцева5. Впрочем, автор (что типично для подобных работ) уклонился здесь от анализа собственно художественных текстов; он опирается прежде всего на исторические и публицистические сочинения «украи

1 Глава о Костомарове в книге Н. А. Варгановой крайне интересна, но в ней рассматриваются лишь биографические заметки и роман «Профессор Ратмиров»; а между тем следы влияния Костомарова очевидны во многих исторических романах и повестях Мордовцева. См.: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1990. Т. 18 (указатель).

Глинский Б. Б. Литературная деятельность Д. Л. Мордовцева (по поводу ее пятидесятилетия) // Исторический вестник. 1905. № 2. С. 579.

4 Там же. С. 597. Лебедев Ю. В. Д. Л. Мордовцев // Мордовцев Д. Л. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1992. Т. 1. С. 5—41. нофилов» — Мордовцева, Костомарова, П. А. Кулиша1. Христианский социализм отвергает своеволие мирской власти и революции: «Нет свободы

О ч^ без Христовой веры»". Поэтому возвращение в политической и частной жизни к заповеданным в Евангелии нормам признается основой возрождения и спасения рода людского. Программа Кирилло-Мефодьевского общества не могла не повлиять на Мордовцева. Впрочем, у Костомарова, мечтавшего заниматься не историей государства, а историей народа3, были и предшественники — «История русского народа» Н. А. Полевого задумывалась именно как противовес официальной историографии. Уже в первых своих исторических сочинениях Мордовцев тяготел к описанию народной жизни, а не жизни централизованного государства. Вслед за Костомаровым «в центростремительных началах он видел по преимуществу торжество худших, деспотических сил российского самодержавия»4. И эта установка, пусть и упрощающая дальнейшую эволюцию писателя, дает немало для понимания его историософии. Но предметом нашего исследования являются не концепции, а их беллетристические оформления. Потому, признавая ценность подобных работ, все-таки нельзя считать их исчерпывающими. Необходимо целостное описание творчества Г. П. Данилевского, Е. В. Карновича, Вс. С. Соловьева и других авторов, ибо история изучения их творчества до самого последнего времени дает примеры тех же самых традиционных подходов.

Совершенно очевидно, что предложенные схемы недостаточны. Дело не только в прямолинейном применении социологических критериев, но и в глубоком непонимании жанровой цельности и глубоких взаимосвя

1 Укажем, что проза П. А. Кулиша (особенно роман «Черная Рада» в последних редакциях) предвосхищает опыты Д. Л. Мордовцева.

2 Лебедев Ю. В. Д. Л. Мордовцев // Мордовцев Д. Л. Сочинения: В 2 т. М., 1992. Т. 1. С. 13. Эти мысли наиболее отчетливо развиты в автобиографии Костомарова. См.: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1895. Т. 16. С. 402. А Лебедев Ю. В. Д. Л. Мордовцев. С. 25. зей, объединяющих всех авторов художественных произведений на историческую тему. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Толстой и их книги - не «вещь в себе», а следствие предшествующих этапов литературного развития и взаимодействующий с другими объектами объект историко-литературного процесса. Лучшие, в истинном смысле слова классические произведения соседствуют в исторической прозе, поэзии, драматургии с неудачами именитых авторов, с несложившимися экспериментами и с «продукцией толкучего рынка», о которой с негодованием писал еще В. Г. Белинский в рецензии на роман П. И. Голоты «Хмельницкие» (1835): «Роман не роман, а дурной фарс <.> Все исторические лица искажены, изуродованы»1. Попыткой восполнить эти пробелы и ввести в научный обиход ряд текстов, представляющих немалый интерес и забытых ныне, и является данная работа.

Научная новизна исследования состоит в целостном осмыслении ре-презентационных техник в русской прозе XIX в.; она определяется проведённым углублённым исследованием беллетристической парадигмы, осмыслением всех стратегий репрезентации истории в художественной прозе. Впервые анализируется трансформация отношения к истории, выразившаяся в художественных текстах. Целостная классификация позволяет преодолеть существующий в литературоведении разрыв между «классическими» и «беллетристическими» текстами и создать полное описание тех принципов, на основании которых история входит в литературный текст.

В значительной степени затрагиваются и теоретические проблемы литературоведения. В диссертации значительное внимание уделяется представлениям об отношениях истории и литературы; получает практическую разработку и дальнейшее развитие теория репрезентации; в апробируются новые принципы изучения художественных произведений на исторические темы. Некоторое внимание уделяется и теории жанров, хотя на

1 Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., 1956. Т. I. С. 161. наш взгляд, в исследовании следует отталкиваться не только от специфики жанровых форм. Ведь если историческая элегия1 и исторический роман — жанры формализованные и обстоятельно описанные, то с целым рядом других жанров (таких, как историческая новелла) ситуация более сложная. Да и сами формы менялись на протяжении столетия весьма значительно. Анализ того, как эволюционировали отдельные исторические сюжеты в русской литературе, приведет нас в конце концов к проблемам исторической поэтики, но этот путь требует огромной подготовительной работы. Существует возможность наметить ее границы и определить общие закономерности в представлениях истории в литературе XIX в., определив те ракурсы, в которых представали события прошлого в художественном воплощении. Разные поводы обращения к истории приводили к разным функциональным формам ее репрезентации. Анализу такого рода функций, причинам их трансформации и будет посвящена наша работа. Материалом исследования становится не один жанр и не творчество автора или группы авторов, а вся русская литература XIX в. Естественно, в исследовании рассматриваются лишь отдельные примеры и предпочтение отдается прозе, ибо здесь репрезентационные техники в большей степени открыты для анализа (привлечение материала драматургии и поэзии в отдельных случаях демонстрирует общность репрезентационных моделей). Однако в безграничном, по существу, материале определяются основные направления работы. Наряду с общеизвестными текстами в исследовании рассматриваются забытые и малоизученные, творчество классиков не исследуется подробно, предпочтение отдается менее исследованному (И количественно преобладающему) материалу, позволяющему в значительной мере формализовать систему описаний истории. И в итоге возникает возможность определить основные формы репрезентации истории и сгруппировать их в соответствии с изложенными выше принципами, преодолевая все виды ог

1 Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994. раничений и стремясь к максимально полному охвату изученного, малоизученного и вовсе не изученного материала.

В первой главе работы «История как тенденция» рассматриваются различные варианты той репрезентационной модели, которая в начале XIX в. стала определяющей. Эта система представлений пробудила интерес читателей и писателей к истории, но в то же время предельно ограничила выбор ракурсов художественного описания истории. История в данном случае используется как средство для подтверждения тенденциозной установки, которую авторы стремятся обосновать на конкретном материале — в данном случае сюжетах из различных времен. Уже первые опыты авторов XIX в. в исторической прозе и драматургии продемонстрировали притягательность «национальной» тенденции, основанной на признании неизменных свойств всякой нации. Именно с нее и начался русский исторический роман - «Юрий Милославский» Загоскина является наиболее полной и едва ли не самой удачной реализацией принципов «национальной» тенденциозности. На материале поздних романов Загоскина и его последователей (Н. М. Коншин, А. А. Павлов и др.) легко проследить дальнейшее развитие и упрощение национально-тенденциозных описаний истории.

Но уже через несколько лет в русской исторической прозе возникает еще один вид репрезентации тенденций на историческом материале - на сей раз на основе соблюдения принципа «status quo» в общественной жизни. Наиболее явственно эта концепция функционирует в произведениях авторов, близких к журналу «Сын Отечества», прежде всего у К. П. Масальского, произведения которого рассматриваются во втором разделе данной главы.

Логичен переход от статики общественной к статике нравственной жизни. Он совершился в исторической прозе Булгарина и в сочинениях его многочисленных последователей, основанных на тенденциозном описании нравственных установок - предопределение добра и зла исчерпывает всю сложность исторической жизни. Тематические и сюжетные параллели помогают в данном случае проследить единство художественно-исторических принципов. Неоконченный роман Лермонтова «<Вадим>» также находится в русле этой традиции. Его незавершенность наглядно демонстрирует несовершенство «нравственно-исторических» установок.

Тенденциозное прочтение истории приобретает особое значение в литературе 1850-1860-х гг. В литературе середины XIX в. тенденциозные репрезентации истории становятся все более популярными и проникают в самые разные жанры; при этом роль собственно исторических жанров в создании такого рода художественных представлений снижается. Публицистика Герцена и Тютчева, проза Тургенева, поэзия и критика Фета дают весьма интересные образцы данной репрезентационной модели. Эти примеры рассматриваются в четвертом разделе первой главы. «Верность идее» рассматриваемых текстах означает верность истории - но истории, тенденциозно истолкованной на основании представлений о статичности социального существования. И эта тенденциозность в 1850-1860-х гг. была как нельзя более уместна; позднее иные формы репрезентации исторического материала потеснили ее. Но состоялся и своего рода реванш, обстоятельства и причины которого рассматриваются в пятом разделе на примере литературы «для грамотных читателей». В сочинениях Н. Э. Гейнце, В. П. Авенариуса, П. Н. Полевого, популярных в конце XIX в., история вновь становится лишь средством для воплощения тенденции.

Тенденциозная репрезентация истории становится уделом в основном низовой беллетристики, «романа-фельетона». Но параллельно существуют и развиваются иные формы художественного воплощения прошлого в настоящем. Во второй главе «История как вымысел» рассматривается сюжетный потенциал исторического прошлого, раскрытие которого началось еще в XVIII в. Основу репрезентации истории как чистого вымысла составляло использование фольклорно-исторического материала, новое насыщение событийной канвы прошлого, переосмысление привычных сюжетов в старинном духе. То, что казалось анахронизмом в 1800-х гг., неожиданно возникло в 1830-х и оказалось в высшей степени интересным опытом. Возможность преодолеть заданность, одномерное идейное насыщение исторического «багажа», казалось, коренилась в еще более глубоком прошлом - в русской сказке, в рыцарском романе и тому подобных жанрах, где не было места узко понимаемой тенденции. На протяжении XIX в. это привело к нескольким конкретным формам репрезентации истории как вымысла - сказочного, научного или литературного. В первом разделе мы рассматриваем традицию художественного воплощения коллизий прошлого, связанную с условно фольклорным влиянием и принципиальной невозможностью преодолеть «течение времени», на примере творчества Н. А. Львова, А. Н. Радищева и В. Т. Нарежного. Но репрезентация истории как вымысла может основываться на иных посылках, актуализирующихся в XIX в. с развитием наук и псевдо-наук. Во втором разделе рассматривается творчество А. Ф. Вельтмана, В. И. Даля и Е. И. Вельтман, основу которых составляют архетипические сказочные ситуации, лишь условно привязанные к исторической реальности посредством научных или псевдо-научных построений.

Любопытный случай подмены истории литературой, а исторических сюжетов - схемами, традиционными для литературы соответствующей эпохи, мы наблюдаем в некоторых сочинениях В. Р. Зотова, А. Ф. Вельтмана и др. Здесь происходит создание «фикциональных» исторических представлений: история в литературном тексте предстает вымыслом сложным, разветвленным, превосходно продуманным, но - только вымыслом.

Нечто подобное происходит - в иной среде и на ином материале - в литературе 1880-1890-х гг. В беллетристике этого периода возникает сильное ощущение «условности» истории. И это ведет к новой интерпретации связи времен. История становится условностью, чистым вымыслом, подлежащим либо развенчанию, либо прославлению. В художественном тексте она по существу сливается с мифологией; все прошлое сводится к более или менее разветвленному варьированию мифологических сюжетов. Но в конце XIX в., после успехов исторических наук, после усвоения читателями реальной сложности прошлого, представить многовековой опыт человечества чистейшей условностью, заменить непрерывную историческую последовательность последовательностью вымышленных построений - уже невозможно. И потому авторы все чаще вынуждены прибегать к тенденциозным репрезентациям или использовать опыт работы профессиональных историков с фактами.

Именно этот опыт описывается в третьей главе «История как факт и случай». Накопление исторических фактов привело к тому, что литература больше не могла игнорировать данные исторической науки. И потому в 1830-х гг. появляются исторические произведения, в которых присутствуют на равных «романическая» и «историческая» линии. Позднее писатели пытаются по-разному преодолеть это разграничение. При этом исторические факты получают то или иное специфическое оформление в художественном тексте, в зависимости от которого и строит свою историческую концепцию писатель. Первые опыты воплощения динамики истории в прозе XIX в. тяготеют к тенденциозной репрезентации процесса. Здесь прежде всего следует упомянуть о представлении об истории как о бесконечной «интриге», основанной прежде всего на опыте А. Дюма и его последователей. В России адептами такого рода сюжетной динамики стали Р. М. Зотов и Н. В. Кукольник, сочинения которых рассматриваются в первом разделе. Но многообразие социальных ролей и тайных интриг в их романах только маскирует статичное понимание общественной жизни.

Анализ динамичной системы взаимоотношений исторической реальности и ее художественного воплощения продолжается на материале творчества A.C. Пушкина; изучение наиболее гармонического воплощения истории помогает включить пушкинскую прозу в исторический контекст. Репрезентация не тенденций и вымыслов, а реальных фактов в художественном освещении дает возможность рассуждать о продуктивном воздействии пушкинской прозы на позднейшем этапе развития исторической литературы. Создается цельный образ истории; факт и случай неразрывно спаяны. Причиной тому - способность Пушкина к отбору и группировке исторических материалов. Результаты репрезентации истории как факта и/или случая можно увидеть при анализе исторической прозы более позднего времени.

В третьем разделе модель репрезентации истории как последовательности случаев рассматривается на примере прозы Л. Н. Толстого; позднейшие эволюции этой модели прослеживаются в четвертом разделе. Популярные романисты 1870-1900-х гг. (особенно те, кто «прямо» следует за Толстым, как Е. А. Салиас) описывают хаотичную цепь событий, «случаев», что подчеркивается заглавиями их произведений. Литература выполняет лишь иллюстративную функцию, более или менее подробно и убедительно живописуя эффектные эпизоды с минимальным комментарием. Причины успеха и продуктивность такого подхода заслуживают подробного анализа, как и различные опыты адаптации представления о роли случайности в истории в рамках иных жанров (стихотворения на случай, публицистика, документальная проза). Интересны и попытки соединить пушкинскую репрезентационную модель (история-факт) с толстовской (история-случай) - например, в творчестве Г. П. Данилевского.

Репрезентация истории как случая никогда не вытесняет из исторической литературы и фактографическую составляющую. Исторический факт может получить и самоценное описание, не связанное впрямую с концепцией случайности. Происходит это у авторов, которым правда исторического факта оказывалась близка по роду занятий - у профессиональных историков, сочинения которых рассматриваются в следующем разделе. Художественные произведения Н. И. Костомарова, Е. П. Карновича, в меньшей степени - П. В. Полежаева демонстрируют, каким образом приемы научного описания исторических фактов получают художественное оформление. Данная схема получает развитие в авантюрной прозе М. Н. Волконского и романах-хрониках Л. Г. Жданова, у других авторов конца века. Исторические факты вызывают все больший читательский интерес, научная литература выходит за пределы узкого круга исследователей, а это приводит к распространению научно-популярных и художественных текстов, отрабатывающих фактографические установки. Однако эта репрезен-тационная техника по-прежнему основывается на признании известной неполноценности опыта прошлого. Ведь основу художественного описания прошлого составляют факты или случаи. А ведь возможен иной путь -путь признания самостоятельной ценности исторического познания, не ограниченного рамками тенденциозных схем, свободного от сомнений относительно подлинности минувшего и от ограниченности скупого перечня фактов.

Именно к этому типу репрезентационных техник мы обращаемся в четвертой главе «История как вневременной опыт». Здесь рассматриваются произведения, в которых история предстает не средством для воплощения неких внеположенных установок, а самоценным объектом эстетического постижения. Уже в конце 1820-х гг. отдельные авторы пытаются создать художественные описания «смысла истории», отыскать в истории вневременные свойства, позволяющие связать прошлое, настоящее и будущее в единую последовательность, которую возможно охарактеризовать и рассмотреть именно как цельность. Таковы Н. А. Полевой и И. И. Лажечников, исторические сочинения рассматриваются в первом и втором разделах главы. Полевой нашел опору для осмысления исторических коллизий в последовательности событий, Лажечников - в человеческой психологии. Но свой метод репрезентации истории они разрабатывали с «утопическим» акцентом, так как исходили из «линейной концепции исторического времени»1, из понимания истории как процесса, направление которого определяется движением к постоянно совершающейся выработке важнейших моральных критериев, с всеобщим постижением которых наступит «золотой век». Первые попытки были во многом случайны и не всегда удачны: созданная Полевым система репрезентации истории была в значительной мере связана с исторической наукой, с научной периодизацией развития человечества, с признанием приоритета народа над отдельной личностью. А художественно-исторические построения Лажечникова были в меньшей степени связаны с конкретным временем, потому и были восприняты позднейшим русским историческим романом.

В третьем разделе рассматриваются «квазиисторические» построения в русской литературе последней трети XIX в. На материале творчества Вс. С. Соловьева и Д. Л. Мордовцева раскрываются особенности данного типа репрезентации вневременного опыта, обнаруживаемого в прошлом и получающего завершенное художественное оформление в циклах романов. У Мордовцева история воспринимается в контексте духовной и светской >. литературы; все события древней и новой истории сравниваются с некими эталонными деяниями, знакомыми всем читателям. Романист не завершает свой цикл, но окончательно оформляет все взаимосвязи внутри него. В данном случае позволительно говорить о новой форме репрезентации истории в беллетристике - наиболее полно реализованной из всех рассмотренных.

В 1880-х гг. подход к истории как источнику вневременного опыта занимает все более устойчивое положение в литературе. На примере литературы для детей и юношества в следующем разделе раскрывается потенциал различных форм адаптации «уроков истории». Ценность историче

1 См. об этом: Строганов М. В. Человек в русской литературе первой половины XIX века. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001. С. 34-44. ских фактов в сочинениях Л. Чарской, С. Макаровой, Н. Северина не подвергается сомнению; но в основу художественной репрезентации истории может быть положен лишь опыт прошлого, важность которого очевидна во все времена. И без подобного осмысления прошлого художественная репрезентация настоящего оказывается ущербной. Неразрывная связь времен осмысляется и за пределами исторической прозы - в творчестве А. П. Чехова, в стилизациях символистов и акмеистов. История дает читателю эстетический опыт, необходимый для приобщения к миру вечных ценностей. Художественное представление истории становится своего родам «замком» в причудливых построениях авторов рубежа веков. В литературной аксиологии историческая составляющая после многих трансформаций становится одной из важнейших; художественное видение связи времен становится неизбежным в квазиисторических произведениях - место истории занимает литература, в которой очевидно преклонение перед опытом истории - опытом обретения вечных ценностей. И литература XIX в. позволяет в полной мере оценить сложность художественного описания исторических коллизий.

В заключении подводятся итоги работы, делается попытка представить эволюцию литературной аксиологии и схематически определить взаимосвязи основных форм репрезентации истории в литературе.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Формы репрезентации истории в русской прозе XIX в."

Заключение

Предпринятое нами описание форм репрезентации истории в русской литературе XIX в. позволяет сделать некоторые выводы о функционировании исторического материала в художественных текстах. Исторические сочинения Пушкина, Гоголя, Толстого могут рассматриваться в ряду менее заметных произведений — тем самым не только определяется масштаб дарований, но и удается определить общие типологические черты репрезентационных техник, к которым прибегают литераторы. Постижение истории осуществляется в литературе постепенно; здесь обнаруживается много экспериментальных приемов, много стандартных. Но во всех случаях принципы художественного воплощения исторических коллизий определимы только в том случае, если мы рассматриваем литературную ситуацию в целом, а не отдельные тексты, связанные между собой. Впрочем, такие выводы носят всё же локальный характер.

Изменения репрезентационных техник могут быть формализованы следующим образом. Историческая литература XIX в. начиналась с выражения неких вневременных (национальных, политических или нравственных) доктрин. История сводилась к утверждению той или иной тенденции. В данном случае неважно, какой именно эта тенденция была в книгах Загоскина, Масальского, Булгарина и других авторов. Главное, что изображение исторических событий оставалось по существу предлогом для выражения внешней по отношению к ним идеи - национальной, социальной или «нравственной». И Пушкин, давший в рецензии на роман Загоскина свое определение жанра, понимал, что даже «Юрий Милославский» этому определению удовлетворяет не вполне. В середине столетия тенденциозная репрезентация истории способствует обновлению других жанров, помимо исторического романа и повести. Активное использование подобных репрезентационных техник в романе на современные темы, в публицистике и поэзии вполне объяснимо: «Резко возрастающее в XIX в. разнообразие сюжетов привело бы к полному разрушению повествовательной структуры, если бы не компенсировалось на другом полюсе организации текста тенденцией к превращению больших блоков повествования и целых сюжетов в клише <.> При этом непосредственный контакт с «неготовой, становящейся современностью» парадоксально сопровождается в романе регенерацией весьма архаических и отшлифованных многими веками культуры сюжетных стереотипов»1. Эта характеристика Ю. М. Лотмана относится к русскому роману, но вполне применима и ко всей литературной ситуации. Стереотипные тенденциозные решения способствуют своеобразной «стабилизации» современности в литературном тексте; мы обнаруживаем сходные формы репрезентации истории в творчестве таких разных авторов, как Загоскин и Герцен, Тютчев и Фет. Список можно продолжить, но важна общая установка па редуцированное воспроизведение исторической рефлексии в художественной форме: «Художник создает картину мира и подвергает ее оценке и объяснению. В двуединстве этого процесса раскрывается мир исторической рефлексии»2. Оценка совершается в соответствии со строго определенными критериями, по существу, не зависящими от времени и места. Это упрощение постепенно оказалось не соответствующим реальной сложности истории, данная форма ее репрезентации возродилась в конце столетия в литературе для грамотных читателей, в которой фиксированные формы воплощения истории наиболее очевидны. Ситуативные возвращения к тенденциозному описанию истории совершались и в философской беллетристике; впрочем, и в XX в. мы обнаруживаем немало свидетельств «регенерации стереотипов» - будь то исто

1 Лотмсш Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Кн. для учюеля. М.: Просвещение, 1988. С. 337. Исупов К. Г. Философия и эстетика истории в русской литературе XIX века// Литература и история. СПб.: Наука, 1997. Вып. 2. С. 110. рическая поэзия или эпопея А. И. Солженицына «Красное колесо», в кото-рои, как и в цикле 1Мережковского, основная идея вынесена в заглавие.

Впрочем, тенденциозная репрезентация истории никогда не оставались единственной формой художественного описания прошлого. В литературе первой половины XIX в. реализовано и иное отношение к истории, во многом опиравшееся на опыт XVIII в. Для характеристики этой модели важна антитеза литературной и научной репрезентации истории, характерная для предшествующего столетия: историки выступали с концептуальными построениями, писатели создавали художественные изображения. Деятельность А. Н. Радищева и Н. А. Львова на рубеже веков - прекрасный пример такого двойственного отношения к истории. В художественной форме опыт прошлого реализуется как чистая условность, прихотливая игра фантазии. В романах Нарежного эта репрезентациоиная техника получила дальнейшее развитие, в книгах А. Ф. Вельтмана, В. И. Даля, Е. И. Вельтман была трансформирована. Прошлое репрезентировалось как чистейшая фикция, место «тенденции» занимал «сказочный» или «научный» вымысел. Воплощенная Нарежным система художественного описания истории может быть названа сказочной в силу отмеченных А. М. Скабичевским особенностей его прозы: это «роман сказочного характера <.> Главная суть заключается в хитросплетенной любовной интриге и в фантастических романтических приключениях героя»1. Нареж-ный описывает в прошлом сказочный идеал, и в полемическом отстаивании его - причина и цель деятельности героя, внешне хаотичной, но подчиненной тому же закону глубинного движения к счастью, самоидентификации в новых условиях. Вельтман отказывается от строгого следования сказочной модели, хотя происходящие с персонажами события чаще всего варьируют традиционные для фольклора сюжеты и методы композиционной организации; авторская ирония проникает в сказочное повествование и сообщает всем событиям совершенно иной облик. Фольклорная составляющая в его репрезентации истории объединяется с научной; важную часть романов Вельтмана составляет авторский комментарий, в котором содержатся смелые гипотезы, трансформирующие фольклорный материал. В творчестве Даля эти гипотезы относятся, как правило, к области этнографии; фиктивность, условность истории. События прошлого заслоняются фольклорным материалом; по существу, фантазии и гипотезы составляют единственно значимую основу данной репрезентационной модели.

Традиция такого фантазирования «па тему» развивалась и в дальнейшем: в творчестве В. Р. Зотова мы обнаруживаем как место фольклорных реконструкций занимает история литературы, как прошлое сводится к одной только истории изящной словесности и как подобное механическое воспроизведение условной схемы способствует цельному описанию разнородного материала. Репрезентация истории как условного, фиктивного пространства опирается на материал иных изящных искусств; архитектурные экскурсы в исторической литературе предоставляют здесь немало возможностей для анализа. Так же интересны формы реализации ощущения «фиктивности» истории в оккультной прозе конца XIX в., хотя эти литературные произведения уже представляются маргинальными - как мар-гинализуется и абсолютизация исторического вымысла на протяжении всего столетия. Возвращение к этой схеме в конце XX в. можно без труда обнаружить в исторической прозе Б. Акунина и его подражателей.

Ведь репрезентации истории как вымысла была противопоставлена история как описание фактов; эта форма репрезентации материала минувшего времени возникла в литературе под влиянием А. Дюма-отца, в романах Р. М. Зотова и Н. В. Кукольника. В этих популярных сочинениях независимая ценность исторического факта представлена в особой форме: романические главы в правильном порядке чередуются с историческими, а

1 Скабичевский А М. Маш исторический роман в его прошлом и настоящем. Стлб. 659.

Зотов главы, посвященные историческим событиям, впоследствии включал в свои научно-популярные труды. Однако это схематичное объединение не удовлетворяло потребности в художественном воспроизведении исторического материала. А. С. Пушкин, обращаясь к этому материалу, от имитации уже известных репрезентационных техник к установке на изображение истории как собрания фактов, обретающих значение при осмыслении связей между ними. Апофеоз устремления к художественно организованной фактографической точности можно обнаружить в текстах о пугачевском восстании, подробно рассмотренных нами. В «Капитанской дочке» обнаруживается идеальная программа изображения исторической эпохи, замечательная с точки зрения полноты и достоверности. Если до Пушкина исторические «факты» и вымышленные «случаи» в пространстве одного текста существовали автономно, то в «Капитанской дочке» осуществляется их слияние. Фактография в тексте необходима, чтобы объяснить и крупные исторические события, и поведение индивида. Но в «Капитанской дочке» дается детальная реконструкция не только фактов, но и «случая» - необычной судьбы главного героя. Факты свидетельствуют о жестокости и ненависти, но случай ведет к торжеству добра и красоты. Фактически точно описание исхода восстания, но по воле случая герой избегает печальной судьбы многих других персонажей. Образ истории целен; факт и случай неразрывно спаяны. Причиной тому — гениальная способность Пушкина к отбору и группировке исторических материалов.

Однако позднейшая история этой репрезентационной техники свидетельствует, что абсолютизируется одно из начальных звеньев; история обращается либо в перечисление фактов, либо в такое же протокольное исчисление случаев. Толстой придает концепции истории-случая завершенные очертания; система «прозаических» ценностей в его прозе получает определенное закрепление в историческом пространстве. Описание минувшего как непрерывной концентрированной случайности начинается с

Истории вчерашнего дня» и завершается в «Посмертных записках Федора Кузмича». Появляется лишь этическая оценка исторической реальности; утверждение неправедности исторической жизни приводит к умалению эстетической ценности ее изображения. Случайность истории становится основанием для дискредитации ее - по эта же случайность открыла исторической беллетристике огромное количество возможностей.

Толстовская репрезентация истории была антитезой и истории-тенденции, и истории-вымыслу. То, это была не пушкинская система представлений, очевидно. Вспомним слова Толстого: «Я читал "Капитанскую дочку" и — увы! — должен сознаться, что теперь проза Пушкина стара — не слогом, но манерой изложения. Теперь справедливо в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самих событий» (1853). Интерес к «подробностям» истории приводит литераторов, подражающих Толстому, к отказу от художественного осмысления прошлого. В произведениях Е. А. Салиаса, А. Шардина и других все герои «плывут по течению» и совершают поступки «неведомо почему». Внешняя непоследовательность может получать условное сюжетное объяснение, но никаких попыток осмыслить происходящее ни авторы, ни герои не предпринимают - да они и невозможны, в силу отсутствия какой-либо логики в истории. Расцвет исторической беллетристики в конце 1870-х объясняется не прямым влиянием Толстого, а успехом Салиаса. Именно в этом причина повышенного интереса к истории XVIII в. - века «случая». На этом фоне синтез опыта Пушкина и Толстого в произведениях Г. П. Данилевского представляется в чем-то случайным, хотя популярность его сочинений не подлежит сомнению. Подобная модель репрезентации истории возникает и в поэзии, и в документальной прозе (что было рассмотрено на примере очерков Вл. И. Немировича-Данченко).

Вместе с тем описание истории как набора случаев было притягательным не только для публики, но и для профессиональных историков.

Н. И. Костомаров, Е. П. Карнович, П. В. Полежаев используют материал исторических документов для создания беллетризованных описаний отдельных случаев. Правда, большинству писателей-историков подобные локализованные реконструкции отдельных эпизодов становятся неинтересны - в творчестве Карновича это очевидно. Примеры сходного рода дают и сочинения М. Н. Волконского, начавшего литературную деятельность под влиянием Карновича и создавшего в итоге цикл авантюрных романов, построенных на апологетическом отношении к мистике случая. Особую достоверность его книгам придают как раз философские фрагменты, в которых автор XIX в. изъясняется языком века XVIII. Подобные реконструкции мистической философии не мешали читателям следить за приключениями героев и в то же время создавали необходимый фон для репрезентации «философии случая». В романах-хрониках Л. Г. Жданова данная форма художественного воссоздания истории получает логическое завершение. Но подобные хроникальные репрезентации в изобилии создавались и в XX в.; описание случаев, не подлежащих осмыслению, и увлекательных самой своей нелогичностью, мы видим в популярнейших романах В. С. Пикуля.

Данная репрезентационная техника по-прежнему основывается на признании известной неполноценности истории. Ведь основу художественного описания прошлого составляют факты (или случаи). А ведь возможен иной путь - путь признания самостоятельной ценности исторического познания, не ограниченного рамками тенденциозных схем, свободного от сомнений в иллюзорности минувшего и от ограниченности скупого перечня фактов. Тогда абсолютизация исторического опыта человечества, обращение к урокам истории приводит к тому, что исторический материал становится не посредником, а основой повествования. Эта форма репрезентации истории возникает в 1830-х гг., в прозе Н. А. Полевого и И. И. Лажечникова. Процветание России, положенное в основу системы художественного описания истории у Полевого - не материальное, а прежде всего духовное. Путь к нему писатель ищет в разных сферах: человек и Природа (повести), человек и Общество («Клятва.»), человек и Мудрость («Иоанн Цимисхий»). Но во всех случаях ответ не слишком утешителен для людей, которые не способны приблизиться к идеалу. Его достижение отодвигается на неопределенный срок, отсюда и постоянная трансформация авторских выводов; романист использует данные исторической науки для создания непротиворечивого образа минувшего, но не преуспевает в этом (недаром ни один из исторических замыслов Полевого не получил законченного воплощения). В прозе Лажечникова также обнаруживается опыт вневременного истолкования исторического опыта, но для достижения этой цели писатель обращается к психологии индивидуума, а не к социальным наукам. Романы Лажечникова построены на утопическом постулате: возможно постепенное изживание негативных сторон исторического опыта; человечество способно приблизиться к совершенству. В этом отношении характерно постепенное уменьшение исторической дистанции; в поздних произведениях Лажечников практически описывает современность как историю, воссоздавая неуклонное поступательное движение (во времени) к идеалу (вневременному).

Усиление интереса к истории в беллетристике 1870-1900-х гг. приводит к развитию этих репрезентационных техник: осознание ценности прошлого для настоящего требует соответствующих эстетических установок для воссоздания опыта прошлого. И в «квазиисторических» произведениях Вс. С. Соловьева, Д. Л. Мордовцева и других обнаруживается стремление перейти от тенденциозных построений на историческом материале к созданию взаимосвязанных текстов, посвященных «связи времен», а затем - к установлению связей между прошлым и настоящим и к построению непротиворечивой картины, включающей и опыт прошлого, и факты настоящего. Вероятно, исключительная цельность художественного творчества Мордовцева теснейшим образом связана с изначальной установкой. Возрастающая роль литературных реминисценций способствует развитию основной мысли, не затемняя смысл, а помогая соотнести новый сюжет с теми, которые уже известны читателю. И во всем калейдоскопе исторических событий прослеживается нечто общее. Интерес к психологии героев («статуарное» изображение которой является следствием ограниченного набора прообразов) не самоцелей; История и Человек — именно в соотношении двух этих понятий и сосредоточен смысл колоссальной работы романиста. Особое отношение к Священной истории привело к оригинальному прочтению истории светской. Все противоречия (преимущественно религиозного и духовного характера) в древности проявлялись открыто, в Новое время они как бы уходят вглубь. Поэтому романист и движется в обратном направлении, показывая нарастание этих противоречий. Проявлением их являются все исторические трагедии. Причина трагедий в вечном противостоянии идеалистов и реалистов, судьбы которых по-разному демонстрируют способность человека к самообману — соответственно с помощью сердца и разума. Подлинно идеальным героем оказывается тот, кто преодолел искушающую человека тягу к самообману. В ранних романах Мордовцев развивает эти идеи тенденциозно; позднее ему удается уйти от исторических концепций в область квазиистории — смежного с историей материала, переосмысления знакомых сюжетов с учетом ~ литературного контекста.

В целом его концепция истории как непрерывной трагической кульминации, происходящей от неспособности людей победить некие отрицательные начала, исключительно плодотворна для исторического жанра вообще. И возможность увидеть в Истории Человека, взглянуть на события прошлого с позиций литературы для читателей оказалась исключительно привлекательной. Мордовцев не первым попытался раскрыть вневременной смысл исторических явлений в квазиисторическом повествовании. Но он не ограничивается «уроком» в духе православной морали; его видение истории включает и более обширный литературный пласт.

Неудивительно, что эту форму репрезентации истории мы наблюдаем в конце века в упрощенных вариантах; снижая удельный вес литературных реминисценций, создатели детской исторической беллетристики напрямую переходят от описания исторических событий к «урокам», которые возможно из прошлого почерпнуть. Историческая коллизия интересна лишь в том случае, если прошлое становится отправной точкой для серьезных размышлений о настоящем. И во множестве сочинений для юношества, при том что ценность исторических фактов не подвергается сомнению, в основу художественной репрезентации истории поставляется лишь вневременной опыт, по-разному вычитываемый из исторических событий.

Размышления о вечном должны провоцироваться историческим материалом и в литературе рубежа Х1Х-ХХ вв. Немногочисленные отсылки к этому материалу в творчестве Чехова необычайно значимы; в репрезентации истории как вневременного опыта, как связующей нити в существовании человечества они остаются весьма характерными. Ведь в том же ключе выражаются исторические представления в малой прозе начала XX в. — у Г. Н. Чулкова, П. П. Муратова, М. А. Кузмина, Б. А. Садовского. Эстетическая доминанта в полной мере реализуется в мире исторических ценностей; прошлое не сводится к литературным коллизиям, а подается в связи с ними, ибо в литературе обнаруживается часть того опыта, который, как стало очевидно, обеспечивает связь времен и без которого невозможно адекватное описание и истолкование минувших эпох.

Основные формы репрезентации истории заложены уже в литературе начала XIX века. На протяжении столетия они постепенно трансформируются. И описание этих трансформаций позволяет поставить вопрос о существе художественного воплощения истории. Мы уже отмечали все более возрастающую формульность художественных описаний истории во всех литературных жанрах. В лирике и драме, как мы пытались показать, действуют схожие закономерности беллетризации истории. Ведь большинство рассматриваемых на страницах этого исследования авторов - бесспорные беллетристы.

Ярлык беллетриста очень долго ни о чем хорошем не свидетельствовал. «Легкость пера» ставили романистам в вину, объем сочинений казался важнее содержания. Как ни странно, упреки, адресованные историкам-беллетристам, повторяются и сейчас: «Беллетризация выступает причиной и следствием упрощения писательской задачи»1. Слово опять употребляется с оттенком осуждения, историческая литература обвиняется в компилятивности, и значение ее всячески принижается2. Но — парадоксальным образом — осуждается как зависимость от научных источников, так и самостоятельность. Беллетристический элемент, проникающий во все книги писателей-историков, независимо от жанровой принадлежности, якобы их портит. Но историческая беллетристика — не иллюстрация к истории, не научное пособие и, вероятно, не просто фантазия. Здесь слово квазиистория кажется незаменимым. Когда в историческом повествовании меняется система ценностей, когда история обретает ценность самостоятельную, от внешних воздействий независимую, меняется и взгляд на формулы исторических описаний. В последнее время появилось немало ценных монографий об исторической беллетристике XIX в., но в них, как правило, рассматриваются уже известные определения. Можно объявить беллетристику промежуточным звеном между классической и массовой литературой и относить к ней тексты, приемлемые для интеллигентного читателя, но не входящие в классический канон3. Можно объявить беллетристикой развле

1 Варганова II. А. Д. Л. Мордовцев: саратовские страницы жизни и творчества. С. б. " Отметим, что к произведениям Мордовцева на современные темы относятся скептически даже их исследователи. См.: Муретша Г. П. «Работою вы победите мир» // Саратовские друзья Чернышевского. Саратов, 1985. С. 72—86. " Хализев В. Е. Теория литературы. М. 2000. С. 128. кательную литературу, лишенную учительного пафоса1. Но все эти определения основываются на внешних, по существу, критериях. Ни восприятие литературы читателем, ни (тем более) оценка ее качества, ни интерпретация авторской задачи не способствуют разграничению беллетристики и классики.

Сочинения Зотова, Салиаса, Полевого, Лажечникова, Данилевского, Мордовцева и других — это бесспорная беллетристика, сочетающая развлечение с поучением. Но читатель этих книг знает не только основные исторические факты, он обладает достаточной эрудицией, чтобы разгадывать намеки на литературные произведения и цитаты из них. Метод литературных и мифологических аналогий применяется всегда; писатель не делает исключений даже в тех случаях, когда использование этого метода не вполне уместно. Широкий литературный кругозор читателя необходим беллетристу. Доступность его труда обусловлена кругом чтения потребителей исторической прозы. Ведь канон ее уже сложился к концу 1870-х гг. Мордовцев и Данилевский этот канон во многом разрушают, но не выходят за рамки беллетристики. Да и существует их проза только в этих рамках. Беллетрист — человек «печатного слова», он мыслит литературными формулами, уже готовыми, раз и навсегда данными. Это могут быть формулы жанровые, сюжетные, языковые, но для беллетриста их существование не подвержено сомнению. Беллетристические произведения могут быть разными по качеству, по целевой аудитории, по эстетическим установкам, но они основаны на использовании формул. А классические — нет. Это не хорошо и не плохо — подобные критерии вряд ли следует использовать в научном обиходе. Беллетрист мыслит формулами, классик их создает. Эту основополагающую роль сюжетных формул в квазиисторической беллетристике, с которыми связано дальнейшее развитие историче

1 Григорьев Д. Попытка масскультуры// Абзац. Тверь; Москва, 2006. С. 162. ской прозы, мы и пытались продемонстрировать, делая экскурсы в беллетристику начала XX в.

Тем самым получает объяснение формализация исторических жанров; все многообразие репрезентаций истории возможно свести к нескольким продуктивным формам, которые можно разделить на две группы: исторический материал оказывается либо основой, либо посредником. И постепенное осознание ценности истории, связи времен может быть оформлено схематически. В данном случае мы можем попытаться вписать систему репрезентаций истории в рамки литературной аксиологии. Ведь место истории в системе эстетических ценностей, отраженной в художественной литературе, постепенно меняется. Первоначально история — только средство для воспроизведения схем идеологических или сюжетных: тенденция / сказка - история - художественное представление. Но примитивность этой схемы (заимствованной в одном варианте из литературы предшествующего столетия или выведенной в другом варианте в начале века) оказывается самоочевидной; и потому история включается в систему репрезентаций по-иному: факт / случай / история — художественный текст. Однако выбор между фактом и случаем, виртуозно осуществляемый в пушкинской прозе, невозможен при сколько-нибудь поверхностном рассмотрении материала. Использовать две вариативных системы в рамках одного текста слишком сложно; потому в системе ценностей исторической литературы возникает иное, более гармоничное построение: факт/ случай — история - художественное воплощение. Однако в дальнейшем происходит решительное изменение аксиологической системы. История становится не средством, а первоосновой художественного мира. Формируется нарративная структура исторической литературы, в которой опыт минувшего логически связан с опытом настоящего и будущего, а связь времен оказывается не декларацией, а реальной составляющей реконструкции времени: «в нарративе (историческом, литературном или повседневнобытовом) каждое событие значимо, поскольку отсылает к иным, позднейшим событиям»1. У Полевого эта новая система существует в следующей форме: история — социальные пауки — художественный текст. У Лажечникова место социальных наук занимает психология, у Мордовцева — искусство. В упрощенной форме данного типа исторических построений исключается среднее звено, но единство истории и литературы остается незыблемым, непосредственный переход от истории к морали (на современном материале) пусть и примитивен, но подчеркивает изменившееся положение истории в системе художественных ценностей.

Именно повышение роли художественного осмысления истории способствует «творческому самораскрытию во времени человеческого содержания»2. А ведь именно таков смысл истории для русской литературы. В рамках исследования мы попытались проследить пути, которыми осуществлялось это самораскрытие, и описать формы репрезентации истории, которые возможно выделить и классифицировать на протяжении всего XIX в. Итогом стало создание общей картины взаимоотношений истории и литературы в русской прозе XIX в. и системы описания всех основных форм литературной репрезентации истории в указанное время. Однако наши выводы при всей масштабности не претендуют на окончательное решение вопросов. Материал этого исследования весьма обширен, он позволяет поставить ряд важных проблем, связанных с разработкой словаря исторических сюжетов русской литературы, а также по-новому рассмотреть многие вопросы исторической поэтики. Но и сделанное дает представление о роли репрезентаций истории в литературном процессе, о формировании исторического сознания и о том, как прошлое из удаленной сферы превратилось в составляющую часть художественно осмысленной временной последова

1 Зепкип С. Критика нарративного разума // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. " И супов К. Г. Философия и эстетика истории в русской литературе XIX века // Литература и история. Вып. 2. С. 142. тельности. Художественные представления прошлого в русской литературе подвергались и дальнейшим трансформациям; закономерности их были заложены в XIX в., но подробный анализ этих закономерностей еще предстоит.

Список научной литературыСорочан, Александр Юрьевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Авенариус В. П. Собрание сочинений: В 5 т. М.: Терра, 1993.

2. Авенариус В. П. Бироновщина; Два регентства; Опальные. М.: Кро-нос, 1994.

3. Авенариус В. П. На Москву! М.: Кронос, 1994.

4. Авенариус В. П. Среди врагов (дневник юноши, очевидца 1812 года). СПб., 1912.

5. Аверкиев Д. В. Хмелевая ночь // Русский вестник. 1871. № 11-12.

6. Аверкиев Д. В. Лихо // Огонек. 1880. № 1-10.

7. Авсеенко В. Г. Братья Хрычевы // Исторический вестник. 1901. № 1.

8. Авсеенко В. Г. Чародейка // Там же. 1908. № 2.

9. Апухтин А. Н. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1991.

10. Арсеньев А. В. Царский суд: Повести. М.: Современник, 1995.

11. Безобразов П.В. Император Михаил // Русская мысль. 1891. № 4-6.

12. Безобразов П.В. Дед и внук//Труд. 1893. №7-12.

13. Бестужев H.A. Избранная проза. М.: Художественная литература, 1983.

14. Бицын Н. <И.Н. Павлов> Царский сокольник // Русский вестник. 1870. № 1-3.1.. Блав^тская Е. П. Из пещер и дебрей Индостана. М.: ЭКСМО, 2001.

15. Бочков А.П. Монастырь св. Бригитты; Красный яхонт // Календарь муз на 1827 г. СПб., 1827.

16. Булгарин Ф.В. Сочинения. М.: Правда, 1990.

17. Булгарин Ф.В. Полное собрание сочинений: В 10 т. СПб., 1842.

18. Булгарин Ф.В., Полевой Н.А. Счастье лучше богатырства // Библиотека для чтения. 1845. Т. 68, 69; 1847. Т. 80-82.

19. Вельтман А.Ф. Повести и рассказы. М.: Советская Россия, 1979.

20. Вельтман А.Ф. Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея. М.: ГИХЛ, 1957.

21. Вельтман А.Ф. Приключения, почерпнутые из моря житейского: В 4 т. М.: ЭКСМО, 2003.

22. Вельтман А.Ф. Романы. М.: Современник, 1985.

23. Вельтман А.Ф. Сердце и думка. М.: Советская Россия, 1989.

24. Вельтман А.Ф. Странник. Л.: Наука, 1977.

25. Вельтман Е.И. Приключения королевича Густава Ириковича, жениха Ксении Годуновой. М.: Молодая гвардия, 1992.

26. Волконский М.Н. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Пресса, 1993.

27. Волконский М. Н. Собрание сочинений В 5 т. СПб.: Logos, 2002.

28. Вяземский П. П. Письма и записки Оммер де Гелль. М.: Художественная литература, 1990.

29. Гейнце Н. Э. Собрание сочинений: В 7 т. (8-й доп.) М.: Терра, 19911992.

30. Глинка С. Н. Русские исторические и нравоучительные повести. СПб., 1820. Ч. 1-3.

31. Глинка Ф. Н. Сочинения. М., 1986.

32. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 тт. М.: ГИХЛ, 1952.

33. Голота П. И. Иван Мазепа. СПб., 1832.

34. Гребенка Е. Г1. Чайковский // Отечественные записки. 1843. № 4 5.

35. Данилевский Г.П. Полное собрание сочинений: В 24 т. СПб., 1901.

36. Данилевский Г.П. Исторические романы. М.: Русская книга, 1993.

37. Дмитриев Д. С. Осиротевшее царство // Петр II. М.: ООО «Изд-во Ас-трель», 2001.

38. Дмитриев Д. С. Русский американец // Царское гадание. M.: СКС, 1993.

39. Жданов Л. Г. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Терра, 1994.

40. Железное И. И. Василий Струняшев // Отечественные записки. 1857. №9-12.

41. Загоскин M. Н. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1988.

42. Загоскин М.Н. Аскольдова могила: Романы, повести. М.: Современник, 1989.

43. Загоскин М.Н. Брынский лес. М., 1846.

44. Загоскин М.Н. Кузьма Петрович Мирошев. М., 1842.

45. Загоскин M. Н. Москва и москвичи. М.: Молодая гвардия, 1990.

46. Загоскин М.Н. Тоска по родине. М., 1839.

47. Зарин-Несвицкий Ф. Е. Борьба у престола // Бирон. М.: ООО «Изд-во ACT», 2001.

48. Зотов В.Р. Старый дом // Отечественные записки. 1850. № 10-12. 1851. № 1-8.

49. Зотов Р. М. Собрание сочинений: В 5 т. М.: Терра, 1996.

50. Зотов P.M. Леонид, или некоторые черты из жизни Наполеона. М.: Пресса, 1994.

51. Зотов P.M. Таинственный монах, или некоторые черты из жизни Петра I; Два брата; Записки о 1812 годе. М.: Пресса, 1993.

52. Зотов P.M. Фра-Дьяволо, или Последние дни независимости Венеции. Ч. 1-4. СПб., 1839.

53. Игра судьбы / Н. Алексеев; Невольная преступница / П. Москвин; Живой мертвец / А. Зарин. М.: СКС, 1993.

54. Калашников И.Т. Дочь купца Жолобова; Камчадалка; Изгнанники. Краснодар, 1989.

55. Карамзин Н. М. История Государства Российского: В 3 т. Калуга, 1993.

56. Каратыгин П.П. Ледяной город // Всемирный труд. 1868. №6-11.

57. Карнович Е. П. Собрание сочинений: в 4 т. М.: Терра, 1992.

58. Карнович Е. П. Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий. СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1884.

59. Карнович Е. П. Любовь и корона; Пагуба. Ставрополь: Кавказский край, 1992.

60. Карнович Е. П. Московские люди в XVII веке // Исторический вестник. 1883. № 8-11.

61. Карнович Е. П. Переполох в Петербурге // Исторический вестник. 1885. № 1-3.

62. Карнович Е. П. Придворное кружево; На высоте и на доле. М.: Современник, 1994

63. Ковалевская Е. П. Фанариот // Библиотека для чтения. 1844. Т. 67.

64. Кондратьев И. К. Драма на Лубянке; Божье знамение. М.: Профиздат; Товарищество «Возрождение», 1992.

65. Коншин Н. М. Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году // Три старинных романа. Кн. 2. М.: Правда, 1990.

66. Коншин Н. М. Записки о 1812 годе // Исторический вестник. 1884. № 8.

67. Корнилович А. И. Сочинения и письма. М.; Л., 1957.

68. Костомаров Н. И. Кудеяр. М.: Книга, 1989.

69. Костомаров Н. И. Повести. Киев: Днипро, 1987.

70. Красницкий А. И. В дали веков; Гроза Византии; Псковитянка. М.: Кронос, 1994.

71. Красницкий А. И. Красно Солнышко: Исторические повести. М.: Кронос, 1994.

72. Крыжановская В. И. Два сфинкса. М.: Рипол классик, 2003.

73. Крыжановская В. И. (Рочестер). Маги: В 2 т. Красноярск: ГРИГ, 1995.

74. Крыжановская В. И. Рекенштейны. М.: Рипол классик, 2003.

75. Крыжановская-Рочестер В. И. Бедедиктинское аббатство. М.: Терра, 1996.

76. Кукольник Н. В. Иоанн III, собиратель земли Русской. М.: Современник, 1995.

77. Кукольник Н. В. Сочинения Нестора Кукольника: В 10 т. СПб., 18511852.

78. Кулиш П.А. Алексей Однорог// Современник. 1852. № 12; 1853. № I-2.

79. Кулиш П.А. Черная Рада (1-я редакция) // Современник. 1845. Т. 37, 38; 1846. Т. 4; Московитянин. 1846. № 1, 5. То же (2-я редакция) // Русская беседа. 1857. № 2-3.

80. Кюхельбекер В. К. Сочинения. Л., 1989.

81. Лажечников И. И. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Терра, 1994.

82. Лажечников И. И. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1980.

83. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Л., 1979-1981.

84. Лесков Н. С. Собрание сочинений: В 11 т. М.: ГИХЛ, 1956-1958.

85. Либрович С. Ф. Царь в плену. М.: ВО «Совэкспорткнига», 1991.

86. Макарова С. А. Грозное время. М.: Современник, 1995.

87. Манасеина Н. И. Цербстская принцесса. М.: Детская литература, 1994.

88. Марков В. Л. Лихолетье (Смутное время) // Исторический вестник. 1882. № 1-12.

89. Масальский К. П. Собрание сочинений: В 5 т. СПб., 1843-1845.

90. Масальский К. П. Быль 1703 года // Сын Отечества. 1842. № 6, 7.

91. Масальский К. П. Дворянин Лука Лукич Брюквин // Сын Отечества. 1847. №1,2, 5.

92. Масальский К. П. Лейтенант и поручик. СПб., 1855.

93. Масальский К. П. Невеста Петра Второго // Сын Отечества. 1842. № 910.

94. Масальский К. П. Стрельцы; Русский Икар; Черный ящик. М., 1994.

95. Масальский К. П. Теоретическая любовь 1791 года // Сын Отечества. 1842. № 1.

96. Маурин Е. И. Людовик и Елизавета // Елизавета Петровна. М.: ООО «АСТ», 2000.

97. Мельников П. И. (Андрей Печерский). Собрание сочинений в 8 т. М.: Правда, 1976.

98. Мордовцев Д. Л. Вельможная панна. Курск: ДП «Курск», 1995.

99. Мордовцев Д. Л. Собрание сочииений: В 14 т. М.: Терра, 1996.

100. Мордовцев Д. Л. Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов: в 33 кн., 10 т. СПб.: Изд. П. Сойкина, 1910.

101. Мордовцев Д. Л. К слову об историческом романе и его критике // Исторический вестник. 1881. № 11.

102. Нарежный В. Т. Собрание сочинений: В 2 т. М.: Художественная литература, 1989.

103. Нарежный В. Т. Славенские вечера. М.: Пресса, 1990.

104. Немирович-Данченко В. И. Собрание сочинений: в 3 т. М.: Терра, 1996.

105. Немирович-Данченко В.И. Новое собрание сочинений. Пг., 1916-1918.

106. Немирович-Данченко В.И. Год войны. Т. 1-2. М., 1878.

107. Павлов А. А. Брат Вячеслав, или подземелье близ Касимова. М.: Тип. Н. Степанова, 1836.

108. Павлов А. А. Рыцарь креста. М.: Тип. Н. Степанова, 1840.

109. Павлов А. П. У ступеней трона. М.: Современник, 1996.

110. Писемский А. Ф. Собрание сочинений: В 9 т. М.: Правда, 1958.

111. Погодин М. П. Повести; Драма. М.: Советская Россия, 1984.

112. Полевой Н. А. Избранная историческая проза. М.: Правда, 1989.

113. Полевой H.A. История русского народа: В 3 т., 6 кн. М.: Вече, 1997.

114. Полевой Н. А. Мечты и жизнь. М.: Советская Россия, 1988.

115. Полевой Н. А. Мешок с золотом. Иркутск, 1991.1 17. Полевой П. Н. Государев кречатник (рассказ из быта сокольников) // Исторический вестник. 1888. № 11-12.

116. Полевой П. Н. Избранник Божий. М.: Современник, 1994.

117. Полевой П. Н. Корень зла: Историческая повесть. Спб.: Изд. А. Ф. Девриепа, 1907.

118. Полевой П. Н. Холопья месть // Исторический вестник. 1896. № 3.

119. Полежаев П. В. Лопухинское дело: Историческая повесть времен Елизаветы Петровны. М.: Советский писатель Олимп, 1992.

120. Полежаев П. В. Престол и монастырь. М.: Профиздат, 1992.

121. Полежаев П. В. Фавор и опала; Бирон и Волынский. М.: Современник, 1995.

122. Пред слава и Добрыня: Русская историческая повесть первой половины XIX века. М.: Правда, 1986.

123. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.; Л., 1937- 1949.

124. Русская романтическая повесть. М., 1980.

125. Русская историческая повесть: В 2 т. М.: Художественная литература, 1988.

126. Русская историческая повесть первой половины XIX века. М.: Правда, 1989.

127. Русские повести XIX века 20-х и 30-х гг.: В 2 т. М., 1955.

128. Рылеев К. Ф. Сочинения. Л.: Художественная литература, 1988.

129. Салиас Е. А. Сочинения: в 2 т. М., 1992.

130. Салиас Е. А. де Турнемир. Собрание сочинений: В 5 т. М.: Известия, 1993.

131. Салиас Е. А. Аракчеевский подкидыш // Исторический вестник. 1889. № 1-12.

132. Салиас Е.А. Аракчеевский сынок // Исторический вестник. 1888. № 112.

133. Салиас Е.А. Донские гишпанцы // Исторический вестник. 1887. №1112.

134. Салиас Е. А. Пугачевцы: В 2 т. Курск: АП «Курск», 1994.

135. Салтыков-Щедрин M. Е. Собрание сочинений: В 20 т. М.: Художественная литература, 1969-1980.

136. Свиньин П. П. Ермак, или покорение Сибири. СПб., 1834.

137. Свиньин П. П. Шемякин суд. СПб., 1831.

138. Сементовский Н.М. Кочубей, генеральный судья. СПб., 1845.

139. Сенковский О. И. Сочинения барона Брамбеуса. М., 1989.

140. Случевский К. К. Исторические рассказы. М., 1894.

141. Соколова А. И. Царский каприз. М.: Терра, 1994.

142. Соколова А. И. Царское гадание // Царское гадание: Сб. M.: СКС, 1993.

143. Соловьев Вс. С. Собрание сочинений: в 13 т. М., 1990-1993.

144. Соловьев Вс. С. Современная жрица Изиды. М.: Руспублика, 1994.

145. Сомов О. М. Были и небылицы. М., 1984.

146. Старые годы: Исторические повести и рассказы первой половины XIX века. М.: Художественная литература, 1989.

147. Толстой JI. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., 1928-1959.

148. Толстой JI. Н. Собрание сочинений: В 22 т. М.: Художественная литература, 1978-1982.

149. Фет А. А. Собрание сочинений: В 20 т. Т. 1-3.

150. Филиппов М. А. Патриарх Никон. М.: Кучково поле, 1995.

151. Фурман П. Р. Дочь шута. М., 1884.

152. Чаадаев П. Я. Сочинения. М.: Правда, 1988.

153. Шардин А. Княжна Владимирская, или Зацепинские капиталы. М.: Современник, 1995.

154. If Гардин A. На рубеже столетий. M.: Трувор, 1993.

155. Шардин А. Род князей Зацепиных. М.: Современник, 1994.

156. Шардин А. Исторические рассказы. СПб., 1884.

157. Шаховская Л. И. На берегах Альбунея ???

158. Шишкина О. П. Записки русской путешественницы. М., 1848.

159. Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. М.: Московский рабочий, 1995.

160. Энгельгардт А. Н. Граф Феникс // Мендес К. Бессмертный; Энгель-гардт А. Н. Граф Феникс. Харьков, 1993.

161. Энгельгардт А.Н. Окровавленный трон. Исторический роман из эпохи императора Павла Первого // Исторический вестник. 1907. № 1-6 (держаки некие цитаты).

162. Энгельгардт H.A. Шкловские ассигнации // Исторический вестник. 1906. № 9-12.1. Научная литература

163. Абаза Г.Б. Художественная структура исторических повестей декабристов // Вопросы романтического метода и стиля. Калинин, 1978.

164. Абрамович С.Л. К вопросу о становлении повествовательной прозы Пушкина // Русская литература. 1974. N° 2.

165. Азадовский М.К. Пушкин и фольклор // Азадовский М. К. Литература и фольклор. Л., 1938.

166. Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. M., 1981.

167. Акутин Ю.М. Александр Вельтман в русской критике XIX в. // Проблемы художественного метода в русской литературе. М., 1973.

168. Акутин Ю.М. Ротмистр Чернокнижник// Альманах библиофила. Вып. 4. М., 1977.

169. Алексеев М.П. Пушкин. Л.: Наука, 1972.

170. Алексеев М.П. Сравнительное литературоведение. Л., 1983.

171. Алпатова М.А. Роман A.C. Пушкина «Капитанская дочка». М., 1993.

172. Альми И.Л. О некоторых особенностях изменения характера в пушкинском повествовании // Болдинские чтения. Горький, 1975.

173. Архипов В.А. М.Ю. Лермонтов. М., 1965.

174. Астафьева О.В. Образ Пугачева в повести Пушкина «Капитанская дочка» // Ученые записки Таганрогского педагогического института. Вып. 1. 1956.

175. Афанасьев А.Н. Об исторической верности в романах И.И. Лажечникова//Афанасьев А.Н. Народ-художник. М., 1986.

176. Бабаев Э. Г. Лев Толстой и русская журналистика его эпохи. М.: Изд-во МГУ, 1987.

177. Бабаев Э. Г. Творчество A.C. Пушкина. М., 1988.

178. Бахтин М.М. Формальный метод в литературоведении. М., 1993 (Бахтин под маской. Вып. 2).

179. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., 1953-1959.

180. Беляев Ю.А. Свидания через века. М., 1988.

181. Берк П. Историческая антропология и новая культурная история // Новое литературное обозрение. 2005. № 75.

182. Берковский Н.Я. О русской литературе. Л., 1985.

183. Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. М., 1955.

184. Благой Д.Д. «Пугачевский» роман Лермонтова // Литературное обозрение. 1941. № 12.

185. Блок Г. Пушкин в работе над историческими источниками. М., 1949.

186. Блюменфельд В. Художнические элементы в «Истории Пугачева» Пушкина // Вопросы литературы. 1968. № 1.

187. Бонди С.М. О Пушкине. М., 1978.

188. Боткин В.П. Литературная критика. М., 1984.

189. Бочаров С.Г. О художественных мирах. М., 1985.

190. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М., 1974.

191. Булгаков Ф.И. Исторический роман на Западе // Исторический вестник. 1884. № 8.

192. Бурсов Б. И. Национальное своеобразие русской литературы. М.: Советский писатель, 1964.

193. Бухштаб Б.Я. Первые романы А. Вельтмана // Русская проза XIX века. Л., 1926.

194. Былов В. М. Тема Петра I в литературном наследии Льва Толстого // Толстовский сборник. Вып. 5. Тула: Тульский гос. пед. ин-т им. Л. Н. Толстого, 1975. С. 34-43.

195. Вальбе Б.С. Пушкин исторический романист // Литературная учеба. 1935. №2-3.

196. Васильева С. А. «Воспоминания» А. Е. Лабзиной в «Хронике четырех поколений» Вс. Соловьева // О женщине, женщинах и прочем: Сборник, посвященный юбилею профессора Е. Н. Строгановой. Тверь: Марина, 2007. С. 98-106.

197. Васильева С. А. Редакционно-издательская деятельность Вс. С. Соловьева. Тверь: Марина, 2007.

198. Васильева С. А. Символика имени в романе Вс. Соловьева «Царь-девица» // Историко-литературный сборник. Вып. 2. Тверь: Изд-во ТвГУ, 2002. С. 131-143.

199. Васильева С. А. Французская революция в изображении Вс. Соловьева // Историко-литературный сборник. Вып. 3. Тверь: Изд-во ТвГУ, 2002. С. 56-75.

200. Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994.

201. Введенский А.И. Граф Е.А. Салиас // Исторический вестник. 1890. № 8.

202. Вердеревская H.A. Русский роман 40-60-х гг. XIX в. Казань, 1980.

203. Вертлиб Е. А. 1812 год у Пушкина и Загоскина // Вертлиб Е. А. Русское от Загоскина до Шукшина. СПб: Библиотека «Звезды», 1992.

204. Вершинина H.A. Русская беллетристика 1830-1840-х гг. (Проблемы жанра и стиля). Псков, 1997.

205. Веселовский А.Н. История новой русской литературы 19 века (с 30 по 60-е гг.). Ч. 1-2. М., 1914.

206. Виноградов В.В. О языке художественных произведений. М., 1959.

207. Виноградов В.В. Из истории стилей русского исторического романа (Пушкин и Гоголь) // Вопросы литературы. 1958. № 12.

208. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941.

209. Винокур Г.О. О языке исторического романа // Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991.

210. Висковатов П.А. М.Ю. Лермонтов. Л., 1987.

211. Волк С. С. Исторические взгляды декабристов. М.; Л., 1958.

212. Гей Н.К. Проза Пушкина. М., 1989.

213. Гей Н.К. Художественный синтез в прозе Пушкина // Теория литературных стилей. М., 1976.

214. Гиллельсон М.И., Мушина И.Б. Повесть A.C. Пушкина «Капитанская дочка»: Комментарий. Л., 1977.

215. Гинзбург Л.Я. Пути детской исторической повести // Детская литература. М.; Л., 1931.

216. Гиппиус В. Пушкин в борьбе с Булгариным в 1830-31 гг. // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Т. 6. М.; Л., 1941.

217. Гладкова Е. В. Духовная проза 1830-1870-х гг. // Христианство и русская литература. Сб. 5. СПб.: Наука, 2006.

218. Глухов В.И. О творческом замысле повести A.C. Пушкина «Рослав-лев»// НДВШ. Филологические науки. 1962. № 1.

219. Гоголь: история и современность. М., 1985.

220. Гозенпуд A.A. Из истории литературно-общественной борьбы 20-30-х годов XIX в. («Борис Годунов» и «Димитрий Самозванец») // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969.

221. Головин К.Ф. Русский роман и русское общество. СПб., 1914.

222. Городецкий Б. П. Драматургия Пушкина. M.;JI.: Изд-во АН СССР, 1953.

223. Грекова Е.В. Своеобразие пространственных отношений в повести И. Киреевского «Остров» и романе М. Загоскина «Юрий Милославский» // Романтизм и его исторические судьбы. Ч. 1. Тверь, 1998.

224. Григорьев A.A. Эстетика и критика. М., 1980.

225. Григорьян К.Н. Лермонтов и романтизм. М.;Л., 1964.

226. Громов П. П. О стиле Льва Толстого: «Диалектика души» в «Войне и мире». Л.: Художественная литература, 1977.

227. Гроссман Л.П. Этюды о Пушкине. М; Пгр., 1923.

228. Грушкин А. Пушкин 30-х годов в борьбе с официозной историографией // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Т. 4-5. М.;Л., 1936.

229. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957.

230. Гулыга А. Философия русской истории: Опыт прочтения романа «Война и мир» // Литературное обозрение. 1978. № 9. С. 3 1-37.

231. Гуляев H.A. Литературно-эстетические взгляды H.A. Полевого // Вопросы литературы. 1964. № 12.

232. Гуляев В.Г. К вопросу об источниках «Капитанской дочки» // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Т. 4-5. М.;Л., 1936.

233. Гурвич И. Беллетристика в русской литературе XIX в. М., 1991.

234. Гурвич И. Русская беллетристика: эволюция, поэтика, функции // Вопросы литературы. 1990. № 5.

235. Днепров В.Д. Идеи, страсти, поступки. Л., 1978.

236. Добин Е.С. История девяти сюжетов. Л., 1990.

237. Добролюбов H.A. Сочинения: В 9 т. М.;Л., 1961-1969.

238. Евгеньев-Максимов В.Е., Березина В.Г. H.A. Полевой. Иркутск, 1947.

239. Ефимова З.С. Начальный период литературной деятельности А.Ф. Вельтмана // Русский романтизм. JL, 1927.

240. Жизневский А. К. Памяти Лажечникова. Тверь, 1895.

241. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.

242. Жуковская A.B., Мазур H.H., Песков A.M. Немецкие типажи русской беллетристики (конец 1820-х начало 1840-х гг.) // Новое литературное обозрение. 1998. № 34.

243. Замотин И.И. Романтизм двадцатых годов XIX столетия в русской литературе. Т. 1-2. М., 1913.

244. Заславский О.Б. О замысле «Гетьмана» // Russian Literature. 1997. № 1.

245. Зенкин С. Критика нарративного разума // Новое литературное обозрение. 2003. № 59.

246. Иванникова В. В. «История села Горюхина» в контексте творчества Пушкина 1830-х годов. Саратов: Изд-во Саратов, гос. ун-та, 1994.

247. Иванникова В. В., Макаровская Г. В. Пушкин критик «Истории русского народа» Н. А. Полевого // Историографический сб. Вып. 13. Саратов, 1987.

248. Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. Л., 1989.

249. Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. Л.: Наука, 1976.

250. История романтизма в русской литературе. (1825-1840). М., 1979.

251. История русского романа: В 2 т. Т. 1. Л., 1962.

252. История русской литературы: В 4 т. Т. 2. Л., 1981.

253. Исупова С.М., Изергина Н.П. «Походные записки русского офицера» И.И. Лажечникова: К проблеме жанра и своеобразия историзма писателя // Малые жанры в русской и советской литературе. Киров, 1986.

254. К истории русского романтизма. М., 1973.

255. Каллаш В.В. История русской литературы XIX в. Т. 1. СПб., 1908.

256. Каллаш B.B. Очерки по истории новейшей русской литературы. М., 1911.

257. Калугин В. Забыт ли Александр Вельтман? // Литературная учеба.1984. № 6.

258. Канунова Ф. 3. Эстетика русской романтической повести. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1973.

259. Катенин П.А. Размышления и разборы. М., 1981.

260. Киреевский И.В. Избранные статьи. М., 1984.

261. Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979.

262. Кирилюк З.В., Супронюк O.K. Роман В.Т. Нарежного «Бурсак» в контексте литературного движения начала XIX века // Вопросы русской литературы. Вып. 1 (47). Львов, 1986.

263. Кирпичников А.И. Очерки по истории новой русской литературы. Т. 2. М., 1903.

264. Козлов В.П. «История Государства Российского» Н.М. Карамзина в оценках современников. М., 1989.

265. Комбай В.А. В.Т. Нарежный в русской критике // Труды Тбилисского университета. В. Гуманитарные науки. Вып. 5. 1972.

266. Кондратьева-Мейксон Н. По какому календарю? (Время и пейзаж в «Капитанской дочке») // Вопросы литературы. 1987. № 2.

267. Кормилов С. И. Художественный историзм как теоретическая проблема // НДВШ. Филологические науки. 1977. № 4.

268. Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. М., 1973.

269. Кошелев В. А. Пушкин: история и предание. СПб., 2000.

270. Кошелев В.А., Чернов A.B. Человек в художественном мире Вельтма-на и Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 6. Л.,1985.

271. Краснов Г.В. «По причинам важным.» (о выпущенных главах «Евгения Онегина» и «Капитанской дочки») // Незавершенные произведения A.C. Пушкина. М., 1993.

272. Краснов Г.В. Сюжеты русской литературы. Коломна, 2001.

273. Кривонос В.Ш. В.Г. Белинский о восприятии русской прозы в 183040-е гг. // Читатель в творческом сознании русских писателей. Калинин, 1986.

274. Кулешов В.И. Типология русского романтизма // Романтизм в славянских литературах. М., 1973.

275. Лапкина Г.А. К истории создания «Арапа Петра Великого» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 2. М.; Л., 1958.

276. Левин Ю.Д. Прижизненная слава В. Скотта в России // Эпоха романтизма. Л., 1975.

277. Левкович Я.Л. Историческая повесть // Русская повесть XIX века: история и проблематика жанра. Л., 1973.

278. Левкович Я.Л. Принципы документального повествования в исторической прозе пушкинской поры // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969.

279. Лежнев А. Проза Пушкина. М., 1937.

280. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.

281. Лернер Н.О. Проза Пушкина. Пг., 1923.

282. Летенков Э. В. «Литературная промышленность» России конца XIX-начала XX века. Л.: Изд-во ЛГУ, 1988.

283. Липатов A.B. Исторический роман: общие закономерности и национальная специфика (русско-польские типологические параллели XVIII -середины XIX в.) // Славяноведение. 1993. № 3.

284. Листов B.C. К истолкованию «исторических неточностей» в «Борисе Годунове» и «Арапе Петра Великого» // Болдинские чтения. Вып. 10. Горький, 1985.

285. Литвинова Г.С. Роман И.И. Лажечникова «Ледяной дом» и его место в истории литературы // Русская классическая литература. М., 1960. (Ученые записки МГПИ им. Потемкина. Кафедра русской литературы. Вып. 10).

286. Литература и история (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей XIX-XX в.) / РАН. Институт русской литературы (Пушкинский дом); Отв. ред. Ю. В. Стенник. Вып. 1 4. СПб.: Наука, 19922001.

287. Литературная критика 1800-1820-х гг. М., 1980.

288. Литературно-критические работы декабристов. М., 1986.

289. Литературные взгляды и творчество славянофилов. М., 1978.

290. Ломунов К.Н. М.Ю. Лермонтов. М., 1989.

291. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988.

292. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992-1996.

293. Лотман Ю.М. A.C. Пушкин. Л., 1983.

294. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

295. Майков В.PI. Литературная критика. Л., 1985.

296. Маймин Е.А. О русском романтизме. М., 1975.

297. Макогоненко Г.П. Творчество A.C. Пушкина в 1830-е годы (18331836). Л., 1982.

298. Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. М., 1987.

299. Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М., 1995.

300. Манн Ю.В. К проблеме романтического повествования // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40. № з.

301. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М., 1988.

302. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976.

303. Манн Ю.В. Развитие романтически иронического повествования (роман А.Ф. Вельтмана «Странник») // Диалектика художественного образа. М., 1987.

304. Манн Ю.В. У истоков русского романа // Вопросы литературы. 1983. № 5.

305. Масальский К.П. Оправдание романиста Загоскина историческим фактом // Сын Отечества. 1847. № 2.

306. Машинский С. Историческая повесть Н.В. Гоголя. М., 1940.

307. Мейлах Б.С. Пушкин и его эпоха. М., 1958.

308. Методология современного литературоведения: проблема историзма. М., 1978.

309. Мильдон В. И. Санскрит во льдах, или возвращение из Офира. М.: РОССПЭН, 2006.

310. Михайлова Е. Н. Проза Лермонтова. М., 1957.

311. Модзалевский Б.Л. Пушкин и Лажечников // Пушкин. Л., 1929.

312. Мордовчеико Н.И. Белинский и русская литература его времени. М.;Л., 1950.

313. Мордовчснко Н.И. Русская критика первой четверти XIX в. М.; Л., 1959.

314. Мордовцев Д.Л. Представляет ли прошедшее русского народа какие-либо политические движения // Отечественные записки. 1871. № 3.

315. Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. М., 1972.

316. Нейман Б. «Капитанская дочка» A.C. Пушкина и романы В. Скотта // Сборник статей в честь академика А.И. Соболевского. Л., 1928.

317. Нейман Б. Couleur locale в «Капитанской дочке» // Памяти П.Н. Саку-лина. М., 1931.

318. Нелюбов Л. И.И. Лажечников // Русский вестник. 1869. № 9.

319. Непомнящий B.C. К творческой эволюции Пушкина в 1830-е годы // Вопросы литературы. 1973. № 11.

320. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. М., 1987.

321. Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики 1830-х гг. Л., 1934.

322. Нусинов И.М. Проблема исторического романа. М.; Д., 1927.

323. Овчинников Р.В. За пушкинской строкой. Челябинск, 1988.

324. Овчинников Р.В. Над «пугачевскими» страницами Пушкина. М., 1985.

325. Одоевский В.Ф. О литературе и искусстве. М., 1982.

326. Орлова Т.Г. В.Т. Нарежный и его роман «Российский Жильблаз» // Русская речь. 1985. № 2.

327. Оскоцкий В. Роман и история. М., 1980.

328. Переверзев В.Ф. Борьба за исторический роман в 20-30-х годах XIX века // Литературная учеба. 1935. № 5.

329. Переверзев В.Ф. У истоков русского реалистического романа. М., 1965.

330. Петров К. П. Современные литературные деятели. Вс. Соловьев // Русская мысль. 1901. № 5.

331. Петров С.М. Исторический роман A.C. Пушкина. М., 1953.

332. Петров С.М. Русский исторический роман XIX века. М., 1984.

333. Петрунина H.H. Вокруг «Истории Пугачева» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969.

334. Петрунина H.H. Два замысла Пушкина для «Современника» (К спору между Пушкиным и Лажечниковым по поводу «Ледяного дома») // Русская литература. 1966. № 4.

335. Петрунина H.H. К творческой эволюции «Капитанской дочки» // Русская литература. 1970. № 2.

336. Петрунина H.H. Проза Пушкина. Л., 1987.

337. Петрунина H.H. Пушкин и Загоскин // Русская литература. 1972. № 4.

338. Петрунина H.H., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. Л., 1974.

339. Пиксанов Н.К. Крестьянское восстание в «Вадиме». Саратов, 1967.

340. Плетнев П.А. Статьи; Стихотворения; Письма. М., 1986.

341. Покровский В.А. Возникновение русского нравственно сатирического романа. М.;Л., 1933.

342. Полевой H.A. Избранные произведения и письма. Л., 1986.

343. Полевой H.A., Полевой К.А. Литературная критика. Л., 1990.

344. Полевой H.A. Очерки русской литературы. М., 1839.

345. Полферов Д.Н. Из воспоминаний о Д.Л. Мордовцеве // Исторический вестник. 1906. №2. С. 608-613.

346. Прийма Ф.Я. «Слово о полку Игореве» в русском историко-литературном процессе первой трети XIX в. Л., 1980.

347. Пропп В.Я. Морфология сказки. Л., 1928.

348. Прянишников Н. Поэтика «Капитанской дочки» // Литературная учеба. 1937. № 1.35 1. Пустовойт П. Г. А. Ф. Писемский в истории русского романа. М: Изд-во МГУ, 1969.

349. Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М.;Л., 1966.

350. Пыпин А.Н. Исторические очерки характеристики литературных мнений от 20-х до 50-х гг. СПб., 1873.

351. Пыпин А.Н. История русской литературы. Т. 4. СПб., 1899.

352. Ребеккини Д. Русские исторические романы 30-х гг. XIX в. (библиографический указатель) // Новое литературное обозрение. 1998. № 34.

353. Реизов Б.Г. Творчество Вальтера Скотта. М., 1962.

354. Реизов Б.Г. Французская романтическая историография. Л., 1956.

355. Реизов Б.Г. Французский исторический роман в эпоху романтизма. Л., 1958.

356. Рейтблат А. И. От Бовы к Бальмонту. М.: Изд-во МПИ, 1991.

357. Рубакин Н. Исторические романы и преподавание истории // Русская школа. 1901. № 1.

358. Русский романтизм. М., 1974.

359. Русский романтизм. Л., 1978.

360. Сакулин П.Н. Русская литература. Т. 2. М., 1927.

361. Сахаров В.И. Страницы русского романтизма. М., 1988.

362. Сахарова Е.М., Семибратова И.В. Энциклопедия русской жизни: роман и повесть в России во второй половине XVIII — начале XX в. М., 1981.

363. Светенко A.C. О некоторых источниках «Истории Пугачева» // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 23. Л., 1989.

364. Серман И.З. «Борис Годунов» и русская историческая драма 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969.

365. Серман И.З. Корнилович как историк и писатель // Литературное наследие декабристов. Л., 1975.

366. Сидяков Л.С. «Арап Петра Великого» и «Полтава» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 12. Л., 1986.

367. Сидяков Л.С. Художественная проза A.C. Пушкина. Рига, 1973.

368. Сиповский В.В. История русской словесности. Т. 3. СПб., 1907.

369. Сиповский В.В. Очерки по истории русского романа. СПб., 1910.

370. Сиповский В.В. Русский исторический роман первой половины XIX столетия // Сборник статей в честь академика А.И. Соболевского. Л., 1928.

371. Скабичевский А. Русский исторический роман в его прошлом и настоящем // Скабичевский А. Сочинения. Т. II. СПб., 1890.

372. Скатов H.H. Далекое и близкое. М., 1981.

373. Скобелев В.П. Пугачев и Савельич // Пушкинский сборник. Псков, 1972.

374. Слонимский А.Л. Мастерство Пушкина. М., 1963.

375. Смирнов И.П. От сказки к роману // История жанров в русской литературе X-XVIII вв. (Труды Отдела древнерусской литературы, вып. XXVII). Л., 1973.

376. Смирнов И.П. Причинно-следственные структуры поэтических произведений // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972.

377. Соколов Н. Петр Великий и Вальтер-Скотты могильщики // Русская старина. 1894. № 2-3.

378. Сорокин Ю. Исторический жанр в прозе 30-х гг. XIX в. // Доклады и сообщения филологического факультета Московского университета, вып. 2. М., 1947.

379. Степанов J1.A. Пушкин и Корнилович // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 21. Л., 1987.

380. Степанов Н.Л. Изображение характеров в прозе Пушкина // Русская ли тература. 1961. № 1.

381. Степанов Н.Л. Первый русский романист В.Т. Нарежный // Степанов Н.Л. Поэты и прозаики. М., 1966.

382. Степанов Н.Л. Писатель декабрист (A.A. Бестужев-Марлинский) // Там же.

383. Степанова М.Г. Герой и событие в «Повести о Симеоне, Суздальском князе» H.A. Полевого // Романтизм и его исторические судьбы. Ч. 1. Тверь, 1998.

384. Стиль и язык A.C. Пушкина. М., 1937.

385. Страхов H.H. Литературная критика. М., 1984.

386. Строганов М.В. Автор герой - читатель и проблема жанра. Калинин, 1989.

387. Строганов М.В. Из комментариев к «Евгению Онегину» и «Капитанской дочке» // A.C. Пушкин и русская литература. Калинин, 1983.

388. Строганов М.В. Национальные характеры народов Европы и Азии в творческом сознании A.C. Пушкина // Филология Philologica. 1996. № 9.

389. Строганов М.В. О роли предания в исторических сочинениях A.C. Пушкина // Российский литературоведческий журнал. 1996. № 8.

390. Строганов М.В. «Русский бунт»: Д.В. Давыдов, A.C. Пушкин, Л.Н. Толстой // Тезисы Всесоюзной межвузовской конференции «Литература и нравственность». Ставрополь, 1990.

391. Строганов M.B. Человек в русской литературе первой половины XIX века. Тверь, 2001.

392. Строганова Е. Н. В. В. Перовский: «Историческое лицо» и литературный персонаж // Война 1812 года и русская литература: Исследования и материалы. Тверь, 1993.

393. Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению: В 2 т. СПб., 1889.

394. Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. М., 1962.

395. Тойбин И.М. Вопросы историзма и художественная система Пушкина 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. T. VI. Д., 1969.

396. Тойбин И.М. Из наблюдений над поэтикой «Капитанской дочки» // Вопросы литературы и методики преподавания. Вып. 73. Курск, 1970.

397. Тойбин И.М. «История Государства Российского» И.М. Карамзина в творческой жизни A.C. Пушкина // Вопросы литературы. 1966. № 4.

398. Тойбин И. М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и проблемы историзма

399. Томашевский Б. В. Пушкин. Работы разных лет. М.: Книга, 1990.

400. Томашевский Б.В. Проза Лермонтова и западноевропейская литературная традиция // Литературное наследство. Т. 43-44. М., 1941.

401. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 1996.

402. Троицкий В.Ю. Художественные открытия романтической прозы 2030-х гг. XIX века. М., 1985.

403. Троицкий Ю., Шатин Ю. Историографическое письмо как дискурсивная практика// Критика и семиотика. Новосибирск: НГУ, 2002. Вып. 5.

404. Тураев C.B. Концепция личности в литературе романтизма // Контекст -77. М., 1978.

405. Тураев C.B. От просвещения к романтизму. М. 1983.

406. Турбин В.Н. Пушкин. Гоголь. Лермонтов. М., 1978.

407. Турбин В.Н. Характеры самозванцев в творчестве A.C. Пушкина // Филологические науки. 1968. № 6.

408. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. М., 1965.

409. Успенский Б.А. Поэтика композиции. М., 1970.

410. Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. М., 1978.

411. Федоров Ф.П. Человек в романтической литературе. Рига, 1987.

412. Фейнберг И.Л. Незавершенные работы Пушкина. М., 1979.

413. Фокин Н.К. К истории создания «Капитанской дочки» // Ученые записки Уральского педагогического института. Т. 4, вып. 3. 1957.

414. Фридман Н.В. Романтизм в творчестве A.C. Пушкина. М., 1980.

415. Фридман Н.В. Проза Батюшкова. М., 1965.

416. Фризман Л.Г., Черный И.В. Проблематика русского исторического романа 1830-1840-х годов // НДВШ. Филологические науки. 1987. № 3.

417. Храпченко М. Б. Лев Толстой как художник. М., 1974.

418. Храпченко М.Б. Николай Гоголь. М., 1984.

419. Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1987.

420. Чайковская О. Гринев // Новый мир. 1987. № 8.

421. Черепнин Л. В. Исторические взгляды классиков русской литературы. М.: Мысль, 1968.

422. Чернов A.B. Из истории русской беллетристики (А.Ф. Вельтмап романист: 30-60-е годы XIX в.). Череповец, 1996.

423. Чернов A.B. О романе А.Ф. Вельтмана «Кощей бессмертный» // Русская литература. 1987. № 2.

424. Чернов A.B. Русская беллетристика 20-40-х годов XIX века. Череповец, 1997.

425. Черняев H.H. «Капитанская дочка» A.C. Пушкина. М., 1897.

426. Чичерин A.B. Возникновение романа-эпопеи. М.: Советский писатель, 1975.

427. Чхеидзе А. «История Пугачева» A.C. Пушкина. Тбилиси, 1963.

428. Шаблий М.И. Формы закрепления читательской позиции в романе М.Ю. Лермонтова «Вадим» // Читатель в творческом сознании русских писателей. Калинин, 1986.

429. Шамахова В.М. Художественная проза H.A. Полевого // Проблемы метода и жанра. Вып. 4. Томск, 1977.

430. Шартье Роже. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? // Новое литературное обозрение. 2004. № 66.

431. Шахов A.A. Очерки литературного движения в первой половине XIX века. СПб., 1894.

432. Шерман Е. Исторический роман Вс. Соловьева «Царь-девица» и пушкинская традиция // Пушкин и русская культура. М., 1988. С. 100-105.

433. Шикло А.Е. Исторические взгляды H.A. Полевого. М., 1981.

434. Шкловский В.Б. За 40 лет. Статьи о кино. М., 1965.

435. Шкловский В.Б. О теории прозы. Л., 1929.

436. Шкловский В.Б. Энергия заблуждения. М., 1981.

437. Щеблыкин И.П. И.И. Лажечников и A.C. Пушкин // Проблемы фольклористики, истории литературы и методики ее преподавания. Куйбышев, 1972.

438. Щеблыкин И.П. О двух основных разновидностях исторического повествования // Проблемы жанрового многообразия русской литературы XIX в. Рязань, 1976.

439. Щеблыкин И.П. О первоначальном плане романа А.Ф. Вельтмана «Святославич, вражий питомец» // Филологические пауки. 1975. № 5.

440. Щеблыкин И.П. О работе М.Н. Загоскина над романом «Юрий Мило-славский» // Писатель и время. Вып. 1. Ульяновск, 1975.

441. Щеблыкин И.П. Ранние традиции русской исторической прозы // Проблемы фольклористики, истории литературы и методики ее преподавания. Куйбышев, 1972.

442. Щеблыкин И.П. «Рославлев» и «Война и мир» // Толстовский сборник. Вып. 5. Тула, 1973.

443. Щеблыкин И.П. Русский исторический роман 30-х гг. XIX века // Проблемы жанрового развития в русской литературе XIX в. Рязань, 1972.

444. Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой: Семидесятые годы. Л.: Художественная литература, 1974.

445. Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969.

446. Энгельгардт H.A. Гоголь и романы двадцатых годов // Исторический вестник. 1902. № 2.

447. Энгелынтейн Лора. Повсюду "Культура": о новейших интерпретациях русской истории XIX-XX веков // Новая русская книга. 2001. № 3-4.

448. Якубович Д.П. Лермонтов и Вальтер Скотт // Известия АН ССР. Отд. общественных наук. 1935. № 3.

449. Якубович Д.П. Пушкин в работе над прозой // Литературная учеба. 1930. № 4.