автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Грамматика маньчжурского языка

Полный текст автореферата диссертации по теме "Грамматика маньчжурского языка"

На правах рукописи

ГОРЕЛОВА Лилия Михайловна

ГРАММАТИКА МАНЬЧЖУРСКОГО ЯЗЫКА

Специальность: 10.02.22 - Языки народов зарубежных стран Европы, Азии и Африки, аборигенов Америки и Австралии (Маньчжурский язык)

АВТОРЕФЕРАТ

Диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва, 2004

Работа выполнена в Отделе языков народов Азии и Африки

Института востоковедения РАН

Официальные оппоненты доктор филологических наук,

профессор Г.Ц. Пюрбеев

доктор филологических наук, профессор Д.М. Насилов

доктор филологических наук CJL Чареков

Ведущая организация Институт филологии Объединенного Института

истории, филологии и философии Сибирского Отделения РАН

Защита состоится]? февраля 2004 г. в_часов на заседании

диссертационного Совета Д.002.042.05 Института востоковедения РАН

по адресу: Москва, ул. Рождественка, 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института востоковедения РАН (Москва, ул. Рождественка, 12).

Автореферат разосла&3 января 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук АЛ. Семенас

© Институт востоковедения РАН, 2004

ты yS^srs-

25040

Актуальность исследования обусловлена состоянием изученности классического (письменного, литературного) маньчжурского языка. Со времени публикации в России первой фундаментальной грамматики маньчжурского языка И.И. Захарова прошло более ста лет [Захаров, 1879], и хотя этот труд не потерял научной ценности до сих пор, он нуждается как в переводе на метаязык современной лингвистической науки, так и в учете последних достижений теоретической лингвистики и востоковедения. Приблизительно в это же время было издано несколько описаний маньчжурского языка за рубежом, но они не были столь фундаментальны и носили большей частью прикладной характер [см., например, Adam, 1873; Gabelentz, 1832; Mollendorff, 1892]. Известность среди специалистов получили грамматики Хауэра и Хениша, но они также были написаны достаточно давно (Hauer, 1952-5; Haenish, 1961).

С тех пор в России был издан краткий очерк маньчжурского языка Б.К. Пашкова и незавершенная грамматика письменного маньчжурского языка В.А Аврорина, процесс написания которой был прерван в связи с его смертью в 1977 г.; впоследствии книга была подготовлена к печати A.M. Певновым и М.М. Хасановой [Пашков, 1963; Аврорин, 2000].

За последнее время в Китае было издано несколько грамматик маньчжурского языка, но они, во-первых, являются труднодоступными для западного читателя, и, во-вторых, будучи написаны на китайском языке и в рамках китайской лингвистической традиции, используют специфический метаязык описания [см., например, Aixin Jueluo & Wula Xichun, 1983].

Все эти работы не содержат специального синтаксического описания маньчжурского языка, соответствующего современному уровню синтаксической науки. Реферируемая книга является первым в отечественной и мировой маньчжуристике всеобъемлющим описанием классического маньчжурского языка, без привлечения данных которого невозможно представление полной типологической и сравнительно-исторической картины алтайской семьи языков .

1 Диссертация представлена в форме опубликованной на английском языке книги "Manchu Grammar," Brill Academic Publishers, Leiden - Boston - Köln, 2002,625 pp.

1 ___

РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ J БИБЛИОТЕКА [ СПетербкрг /г/ {

ОЭ wJfw'l

Цели и задачи исследования. Цель работы состоит в системном описании различных уровней грамматической структуры маньчжурского языка: фонологии и фонетики, морфологии, синтаксиса и прагматики, а также в выявлении межуровневых связей между ними. В условиях повышенного научного интереса к маньчжурам и их языку в современном мире, эта цель на практическом уровне преломляется в необходимость написания практического пособия, которое служило бы целям обучения чтению и пониманию маньчжурских текстов. Поставленная' цель подразумевает последовательное решение следующих частных задач:

• представление маньчжурского алфавита, который базируется на фонологической системе языка и лежит в основе оригинальной маньчжурской письменности;

• качественное и количественное описание инвентаря маньчжурской вокалической и консонантной систем;

• анализ специфики закона гармонии гласных в маньчжурском языке в сравнении с другими тунгусскими и выявление его роли в определении границ маньчжурской словоформы;

• описание основных морфонологических процессов;

• определение морфологического типа маньчжурского языка и описание основных словообразовательных, формообразовательных ' и словоизменительных процессов, действующих в языке;

• выявление функционально-семантических разрядов слов в рамках одной части речи - имени - и описание грамматических категорий, релевантных для словоформ, относящихся к различным именным разрядам в маньчжурском языке;

• определение специфики склонения в маньчжурском языке как универсальной грамматической категории, релевантной для языковых единиц различного уровня сложности;

• описание послелогов как модификаторов падежных значений;

• описание трех типов глагольных форм: причастия, деепричастия и собственно глагола, а также грамматических категорий, релевантных для глагольной словоформы (аспект, залог и наклонение1, реализующееся в формах модальности и времени);

• исчисление аналитических глагольных форм и конструкций;

• описание глагольных форм, выражающих эпистемическую модальность;

• способы образования отрицательных и вопросительных глагольных форм;

• описание служебных частей речи и их деление на послелога, союзы и служебные слова союзного типа;

• описание частиц как модально-дискурсивных модификаторов и структурных элементов предикации, а также классификация их функциональных разновидностей;

• основные типы синтаксических отношений в маньчжурском языке и способы их выражения;

• простое глагольное предложение и основные синтаксические модели его образования;

• простое именное предложение и синтаксические модели, по которым оно образуется; корреляция главных членов предложения как особое средство синтаксической связи между подлежащим и сказуемым;

• исследование сложных высказываний в маньчжурском языке с позиций теории полипредикативности;

• в рамках описания маньчжурского гипотаксиса выявление основных синтаксических моделей, которые выражают различные межпропозициональные отношения;

• выявление основных функционально-семантических типов ситуативных значений и соотнесение этих типов с определенными структурными классами;

• описание способов прагматического структурирования маньчжурского предложения.

Материалами исследования послужило несколько видов источников. Во-первых, это существующие практические и научные грамматики маньчжурского языка (середина - конец 19 в.), которые содержат тексты на классическом маньчжурском языке. Во-вторых, это неопубликованные лигвистические материалы к докторской диссертации Б.К. Пашкова «Синтаксис простого предложения в маньчжурском языке». Эти материалы включают репрезентативную выборку из оригинальных (написанных маньчжурами) маньчжуро-китайских и маньчжуро-монгольских грамматик (17-18 вв.), а также маньчжуро-китайских диалогов, созданных маньчжурами для обучения маньчжурскому языку в 19 в. Далее, это образцы оригинальной маньчжурской прозы, созданной маньчжурскими императорами, а также образцы маньчжурских переводов китайских классических романов (переводы датируются 18 в.) 2.

1 Рукопись докторской диссертации «Синтаксис простого предложения в маньчжурском языке» Б.К. Пашкова хранится в Институте востоковедения РАН. Она состоит из двух томов, первый из которых содержит описание структуры простого предложения в маньчжурском языке, а второй — включает образцы разных жанров письменного маньчжурского языка, с переводом на русский язык.

Для иллюстрации синтаксических моделей был использован известный маньчжурский текст под названием «Сказание о Нишанской шаманке», записанный А.В. Гребенщиковым в Маньчжурии в 1908-9 г.г. и изданный М.П. Волковой, а также полевые материалы В.В. Радлова, записанные им от лица, говорящего на сибинском диалекте маньчжурского языка (диалект, ныне обнаруживающий тенденции к становлению в самостоятельный язык) в 1860 г., и изданные Е.П.Лебедевой и Л.М. Гореловой [Волкова, 1988; Лебедева & Горелова, 1994]. Все иточники подробно описаны в отдельной главе, и примеры в тексте книги строго документированы.

Методика исследования. Теоретической и методологической базой работы послужили труды отечественных и зарубежных ученых по маньчжуристике, тунгусологии, алтаистике, общему и типологическому языкознанию. При описании синтаксиса мы опирались, в частности, на теорию валентностного синтаксиса Л. Теньера, на концепцию семантической структуры предложения, представленную в работах Н.Д. Арутюновой и др., а также на теоретические положения, разработанные Новосибирской синтаксической школой, которая под руководством М И. Черемисиной ведет сопоставительно-типологические исследования строя простого, сложного (и осложненного) предложения в языках разных систем. В своем исследовании коммуникативной структуры маньчжурского предложения мы основывались на трудах пражской лингвистической школы в области актуального членения предложения, а также на работах Т. Гивона и др.

Исследование проводилось с использованием метода лингвистического описания, дополненного методами структурного анализа. Использовались также элементы сопоставительного и историко-сопоставительного методов, а также компонентного анализа. В области синтаксических исследований применялась методика функционально-семантического и структурно-семантического анализа.

Научная новизна работы, прежде всего, заключается в том, что творчески переосмысляется вся совокупность работ, изданных в России и за рубежом в области маньчжуристики, которые были доступны автору в момент написания книги. Впервые в истории востоковедения дается системное описание синтаксиса маньчжурского языка и его коммуникативного устройства, в частности, исследуются грамматические средства прагматического структурирования дискурса. Рассмотрение всех грамматических аспектов маньчжурского языка в широком типологическом аспекте с привлечением данных других языков алтайской типологической общности, включая в первую очередь тунгусские языки, а также тюркские и монгольские, является новым направлением в маньчжуристике и шире - в алтаистике.

Научно-практическая значимость исследования заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы в работе при создании новых научных грамматик языков, принадлежащих алтайской типологической семье. С выходом этого фундаментального труда станет также возможным широкий доступ к многочисленным официальным документам, принадлежащим более чем 250-летней истории Китая в период правления маньчжурской династии Цин (1644-1911). Эти документы содержат важные сведения по истории Китая, его взаимоотношений с многочисленными народами Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии, а также с Россией.

Апробация работы. Издание работы в ведущем международном издательстве Brill Academic Publishers (The Netherlands) означает, что книга получила положительные отзывы от ведущих отечественных и зарубежных специалистов, и редакторы серии Uralic Studies & Central Asia проф. Дэнис Синор (Indiana University, Indiana, USA) и проф. Никола Ди Космо (Institute for Advanced Study, Princeton, USA) высоко оценили содержание книги и единодушно рекомендовали ее к печати. Основные положения этой работы докладывались на международных и российских конференциях и симпозиумах, в том числе на десяти заседаниях Алтайской Постоянной Международной Конференции (PIAC), постоянным членом которой автор является с 1990 г., а начал участвовать с 1986 г., на 34-ом Международном Конгрессе Азиатских и Северо-Африканских исследований (ICANAS) (Гонконг, 1993), Европейском семинаре по Центрально-Азиатским исследованиям (ESCAS) (Копенгаген, 1995), Третьей Международной Конвенции ученых Азии (ICAS) (Сингапур, 2003), на конференциях по изучению типологии синтаксиса в языках разных систем (Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 1981, 1983-4, 1986), на конференции «Народы и языки Сибири» (Новосибирск, 2002), а также на заседании Отдела языков народов Азии Института востоковедения РАН (2003).

Содержание исследования отражено в двух монографиях, не считая реферируемой, а также в пятнадцати статьях, список которых приводится в конце автореферата.

Структура работы. Реферируемая работа общим объемом 625 страниц состоит из пяти основных частей, а также предисловия, описания лингвистических материалов, на основе которых проведено исследование, послесловия, списка аббревиатур, используемых в качестве обозначений грамматических категорий в подстрочном морфемном переводе, списка сокращений названий источников, из которых взяты языковые примеры, библиографии и четырех индексов (указателя названий диалектов, языков и языковых семей; указателя географических названий, названий народов, стран, периодов правления маньчжурских императоров, а также имен

собственных; указателя терминов и указателя суффиксов, аналитических грамматических форм и служебных слов). Библиография, объемом 14 страниц, включает 282 названия на русском и иностранных языках.

Основное содержание работы

Часть I «ВВЕДЕНИЕ В МАНЬЧЖУРИСТИКУ» содержит информацию общего характера о маньчжурском языке и о самих маньчжурах как о специфическом этносе.

I. Мапьчжурский язык.

Классический (письменный, литературный) маньчжурский язык был государственным языком Китая в течение правления маньчжурской династии Цин (1644-1911). Классический маньчжурский язык образовался в конце 16 в. на основе диалекта союза родов, поддерживающих хана Нурхаци (Тайцзу, жил 1559-1626), основателя каганата «Поздняя Цзинь» и отца первого императора маньчжурской династии Цин, Хун Тайцзи (Тайцзун, жил 1592-1643). Позднее этот диалект был назван южно-маньчжурским диалектом (Пашков, 1963:7; Norman, 1974:159).

Маньчжуры создали самобытную литературу, которая, вопреки довольно распространенному мнению, состояла не только из переводов с китайского языка исторических и философских сочинений, а также романов эпохи Мин. Эта литература включала оригинальные исторические маньчжурские сочинения, поэтические панегирики, памятные надписи, народные песни и баллады, истоки жанра которых восходят к традиционному чжурчженьско-маньчжурскоМу устному творчеству (Волкова, 1988:12; Stary, 1987:287-96; Crossley, 1997:12-3).

Письменный маньчжурский язык был, прежде всего, языком правящей элиты, языком императорских указов и хроник, а также армии, исполняя функцию «языка безопасности». Обладая большим количеством специальных языковых моделей для написания приказов и донесений, которые могли быть поняты только теми, кто умел читать по-маньчжурски, он использовался маньчжурской армией в военных целях. Как показывают современные исследования, параллельные китайские тексты хроник и военных приказов и донесений не содержали ту информацию, которую маньчжуры хотели скрыть от непосвященных (Crossley, 1990:10-1; Аврорин, 2000:6-7).

После завоевания Китая язык маньчжуров стал официальным языком огромного государства, в котором большинство населения говорило на китайском языке. Будучи языком охотников и воинов, маньчжурский язык очевидным образом испытывал недостаток в административной, бюрократической и научной лексике. Таким образом, влияние китайского языка было неизбежным, особенно в интеллектуальной сфере. Была и другая

причина китаизации маньчжурского языка: необходимость контактов между двумя этносами, китайцами и маньчжурами, не только в бюрократической сфере, но также и в повседневной жизни.

Проблема китаизации и деградации маньчжурского языка стала очевидной уже для первых маньчжурских императоров. Так, уже Хун Тайцзи, который связывал причину гибели любой династии с упадком и исчезновением языка правящего этноса, настаивал на необходимости сохранения «чистоты» маньчжурского языка.

Согласно последним исследованиям, исчезновение маньчжурского языка происходило в разных формах на разных уровнях маньчжурского общества. Внутри государственного аппарата деградация языка началась во второй половине 18 века. Среди простого населения, принадлежавшего к низшим классам, долго длился период билингвизма, который продолжался до Синьхайской революции ^агу, 1994:473-4).

Окончательный упадок маньчжурского следует отнести ко времени падения маньчжурской династии Цин в 1911 г. Исчезновение маньчжурской культуры и языка было тесно связано с выражением антиманьчжурских настроений среди китайского населения. Сами маньчжуры вынуждены, был и скрывать свое этническое происхождение, особенно те, чьё происхождение было связано с маньчжурским правящим кланом Aisin Оют. Спасаясь от репрессий, маньчжуры принимали китайские имена и всячески скрывали свою принадлежность к маньчжурскому народу.

В таких периферийных областях Китая, как Маньчжурия и Синьцзян, маньчжурский язык продолжал бытовать в той или иной форме в течение первых лет после китайской революции.

В 1952 г. в Китае вышел известный отчет, специально посвященный национальным меньшинствам Маньчжурии, в котором говорилось, что на северо-востоке Китая нет никого, кто бы умел говорить или читать по-маньчжурски, и как результат, маньчжурский народ должен считаться полностью китаизированным (81агу, 1994:476).

Ситуация коренным образом изменилась с открытием в 60-тых гг. нескольких маньчжурских деревень в Хэйлунцзянской провинции. Оказалось, что маньчжурский язык полностью не утерян, и маньчжуры, проживающие в этих деревнях, продолжают использовать его в быту.'Эта информация вызвала огромный интерес в научном мире. Было организовано несколько научных экспедиций в места проживания маньчжуров, результатом работы которых стало опубликование в Китае большого количества исследований по истории, культуре и языку маньчжуров. Началось обучение маньчжурскому языку в некоторых школах и открыты курсы маньчжурского языка на академическом уровне (в 1961 г.), а позднее э некоторых университетах. На территории КНР было организовано 340

маньчжурских сельских общин и создано 12 маньчжурских автономных округов в Ляонинской, Хэбэйской и Цзилиньской провинциях. В те годы сложилась своеобразная ситуация, когда научный и общественный интерес к маньчжурам стимулировал развитие языка и культуры, и многие природные маньчжуры начинали заново его изучение. Тем не менее, в настоящее время можно скорее говорить о сохранности маньчжурских традиций и фольклора, чем о будущем языка, которое очень трудно предсказать.

2. Характеристика современной демографической ситуации.

В соответствии со статистическими данными, в настоящее время на

территории Китая проживает более четырех миллионов маньчжуров. Они населяют провинции Хэйлунцзян, Цзилинь, Ляонин, Хэбэй и Синьцзян. Более ста тысяч маньчжуров живет в столице КНР - Пекине. Бытование маньчжурского языка ограничено в данное время несколькими изолированными деревнями.

Разговорный маньчжурский представлен, в основном, языком сибинцев, народа маньчжурского происхождения. Большинство сибинцев живут на северо-востоке Китая, в Донбэе, в провинциях Хэйлунцзян, Цзилинь и Ляонин (более 50 тысяч), но они почти утратили свой родной язык. В Хэйлунцзякской провинции есть несколько деревень, в которых пожилые сибинцы до сих пор могут говорить на своем языке.

Особая ситуация сложилась в Синьцзян-Уйгурском автономном округе Китая, где проживает всего около 30 тысяч сибинцев, которые были переселены туда в 1764-65 гг. из Донбэя. Синьцзянские сибинцы в своем большинстве сконцентрированы в Сибинско-Чабчальском автономном округе, созданном в 1954 г. на южном берегу реки Или (около 20 тысяч). Сибинцы Синьцзяна, проживая в течение более чем двух веков как изолят (термин Л.Н. Гумилева) среди народностей различной этнической принадлежности (уйгуры, казахи, монголы, китайцы, русские), не только сохранили свою самобытную культуру, свой родной язык и письменность, основанную на маньчжурской графике, но также всячески способствуют их развитию.

3. Генетическое родство маньчжурского языка.

Классический маньчжурский язык входит в тунгусо-маньчжурскую семью языков. Существует несколько классификаций языков, относящихся к этой семье. Согласно наиболее распространенной из них, кроме маньчжурского и языка сибинцев, народа маньчжурского происхождения, которые вместе образуют особую группу, эта языковая семья включает также северную и южную группы языков. К северной группе тунгусо-маньчжурской семьи языков относятся эвенский, эвенкийский, негидальский и солонский языки. Народы, говорящие на этих языках проживают на севере России, в Сибири, на берегах Охотского моря, а также, в меньшей степени, на

территории КНР, где один из диалектов эвенкийского языка называется ороченским языком. Южная группа включает нанайский (гольдский), орокский, орочский, удэгейский и ульчский языки. Народы, говорящие на этих языках, живут по берегам реки Амур и ее притоков, а также на острове Сахалин.

Вместе с тюркскими и монгольскими языками, тунгусо-маньчжурские языки образуют так называемую алтайскую семью языков. В настоящее время принято считать, что японский и корейский языки также относятся к алтайской семье, языков, хотя это родство характеризуется как нескольно более удаленное. Среди лингвистов, которые изучают так называемые алтайские языки в течение двух последних столетий, нет единого мнения о том, связаны ли эти языки генетически или же сходства, обнаруживаемые между ними, обусловлены их древними контактами.

Маньчжурский язык всегда привлекал внимание сторонников алтайской теории, которые пытались отыскать в нем элементы, недостающие для реконструкции урало-алтайского или алтайского праязыка.

4. Типологическая отнесенность маньчжурского языка.

Представляется возможным с полной определенностью говорить о типологическом сходстве языков, относимых специалистами к алтайской семье. Все эти языки характеризуются чертами агглютинативного строя, при этом агглютинация понимается чаще всего как такой способ соединения аффиксальных морфем, когда на их стыках не происходит фонетических изменений (формальная сторона), а сами аффиксы характеризуются свойством семантической однозначности (содержательная сторона). В отличие от синкретических суффиксов флективных языков, в агглютинативных языках каждый аффикс выражает только одно грамматическое значение, и если требуется выразить несколько значений, то именная или глагольная основа (или корень) может присоединять целую цепочку аффиксов. В качестве ведущих свойств, которые обуславливают семантическую самостоятельность и автономность агглютинативных аффиксов (суффиксов) в алтайских языках, С.Л. Чареков называет полифункциональность, полисемантичность и поливалентность.

Под полифункциональностью понимается способность одних и тех же агглютинативных суффиксов выступать в нескольких ролях, т.е. с одними основами функционировать как словообразовательные форманты, а с другими - как формообразовательные или словоизменительные. Суффиксы при этом являются полисемантичными, а их семантика объединяет в себе как грамматическую (категориальную), так и собственную (индивидуальную).

Под поливалентностью понимается способность агглютинативных суффиксов присоединяться к словоформам, принадлежащим к различным грамматическим разрядам слов; в общей морфологии это свойство морфем

определяется как транскатегориальность (Чареков, 1999:5-17; Плунгян, 2000:26).

Все эти языки используют аккузативно-номинативную стратегию для выражения противопоставления агенса и пациенса, главных семантико-синтаксических ролей имени: при одноместном глаголе именительный падеж (номинатив) выражает подлежащее независимо от его агентивно-пациентной семантики, а при двухместном глаголе пациенс маркируется формой винительного падежа (аккузатива). Эти языки характеризуются общим порядком слов типа 80У (субъект - объект - глагол).

Типологически маньчжурский язык, как и все родственные ему тунгусские языки (и шире - алтайские), характеризуется чертами агглютинативного строя. Аффиксация (а точнее, суффиксация) как способ выражения грамматических значений является в классическом маньчжурском языке не только основным и ведущим грамматическим средством, но, по мнению некоторых исследователей, представлена в наиболее чистом виде. По сравнению с другими алтайскими языками, в которых наблюдаются элементы флексии, в маньчжурском случаи фузионной (флективной) суффиксации, так же как и супплетивизм основ, встречаются реже (Аврорин, 2000:46-7). Тем не менее, маньчжурский язык, вместе с языком сибинцев, представляет собой особую подгруппу в рамках оппозиции синтетизма/аналитизма. По сравнению с другими тунгусскими, он, во-первых, содержит меньшее количество грамматических синтетических форм, образуемых с помощью суффиксов, и, во-вторых, большое количество грамматических значений может быть выражено в нем только с помощью служебных слов, аналитических форм и конструкций, а также порядка слов.

5. Краткая история образования маньчжурского этноса.

Так называемый «феномен маньчжуров» широко известен в мировой истории. Этот народ возник на основе разрозненных чжурчжэньских племен охотников и воинов в позднем 16 в. Объединенные под предводительством хана Нурхаци, маньчжуры появились на мировой политической арене в самом начале 17 в. и стали правителями Китая уже через несколько десятилетий. Они оккупировали Китай в 1644 г., захватив Пекин, который был в то время столицей китайской династии Мин (1368-1644).

После захвата Пекина, маньчжурская армия двинулась в центральный и южный Китай, устанавливая военные гарнизоны на покоренных территориях. Затем маньчжуры стали захватывать северо-западный и юго-западный Китай, пока не аккупировали Синьцзян, который стал последним пунктом их экспансии (1755 г.).

Маньчжуры создали могущественную империю Цин, но были затем поглощены численным и культурным превоходством китайского этноса.

Представляя собой менее чем один процент всего населения, в огромной империи маньчжуры были этническим меньшинством. .

В ранний период становления их этноса, по крайней мере, в эпоху каганата «Поздняя Цзинь» (1618-1635), термин «маньчжуры» имел скорее политическое, чем этнико-антропологическое значение (Stary, 1994:470). Когда Нурхаци начал кампанию консолидации разрозненных племен, маньчжурский народ не был однородным этническим образованием. Хотя в основе формирования каганата лежали многочисленные чжурчжэньские племена, он включал также народы иной этнической принадлежности, а именно, монголов, корейцев, китайцев, а также разнообразные собственно-тунгусские северо-восточные племена эвенков, солонов, нанайцев, орочонов и сибинцев, которые были близки чжурчжэням в лингвистическрм отношении (Crossley, 1990:16).

Предки маньчжуров изначально жили на территории, известной .в наше время как Маньчжурия и включающей современные китайские провинции Ляонин, Цзилинь и Хэйлунцзян (северо-восточный Китай; кит. Dongbei), a также заселяли районы Приамурья и Приморья. Места их обитания доходили до территории северной Кореи, включая Hamhung, который не находился внутри территориальных границ Корейского государства до конца 14.в. (Crossley, 1997:14).

Ближайшими предками маньчжуров считаются чжурчжэни, которые в свое время создали могущественное государство Цзинь (кит. jin «золото», «золотой»). Это государство включало северный Китай, и его.центральная часть была расположена около современного Харбина. Империя Цзинь существовала с 1115 по 1234 и пала под ударами монголов, которые в свою очередь инициировали образование монгольской династии Юань, правившей Китаем с 1279 по 1368 г. Обращаясь к средним векам, некоторые ученые считают, что название «чжурчжэни» впервые появилось в китайских хрониках в первой половине седьмого века, во времена династии Тан (618907 гг. н.э.) (Ларичев, 1998:34). Другие специалисты, полагаясь на хроники эпохи Сун, относят появление этого названия ко временам Поздней Тан (923936 гг.) (Kessler, 1993:129).

Китайские династийные хроники, которые все же нельзя считать абсолютно достоверными, связывают происхождение чжурчжэней с древними прото-тунгусскими племенами «Сушень», «Илоу», «Уцзи» и «Мохэ», которые с незапамятных времен, сменяя друг друга, заселяли огромные территории Маньчжурии и русского Дальнего Востока и играли важную роль в исторической и политической жизни древних народов восточной Азии (Crossley, 1997:215; Ларичев, 1998:34).

В научной литературе существуют разногласия по вопросу о том, кого считать древнейшими предками чжурчжэней. И если легендарные сушени, впервые упоминаемые в китайских хрониках эпохи Чжоу (1100-221гг. до н.э.), по мнению некоторых исследователей, являются в некотором роде мифическими племенами, то "Удзи" - это самое раннее название племен, которые с наибольшей определенностью могут претендовать на роль самых древних предков чжурчжэней (Сгсж1еу, 1997:215).

Традиционно, самыми ближайшими историческими наследниками уцзи и непосредственными предшественниками чжурчжэней считаются племена мохэ. Важно отметить, что язык, на котором они говорили, определяется исследователями как прото-тунгусский.

В IV - VII вв. начался процесс консолидации разрозненных мохэсских племен, и в эпохи Суй и Тан сложилось две крупных племенных группировки: южные, сунгарийские мохэ и северные, амурские мохэ. После поражения корейского государства Когурё войсками империи Тан (668 г.), большая часть когурёсского населения бежала в земли сунгарийских мохэ и вскоре, около 700 г., на развалинах Когурё возникло новое государство Бохай. Оно стало первым из прото-тунгусских социальных структур, которое развило культуру урбанистических центров, и его политическая система была признана соседними государствами. Просвещенное государство Бохай. наследник культуры и могущества Когурё, а также племенной консолидации сунгарийских мохэ, процветало в течение 228 лет и было разбито киданями в 926 г. (Шавкунов, 1968; Сгскйеу, 1997:18-9; Ларичев, 1998:53-4).

Амурские (чернореченские; кит. Нв1зкш "Черная река") мохэ, которые расселялись по берегам Амура от устья Сунгари до устья Уссури, создали свою армию, построили фортификации вдоль северных и южных границ и успешно отражали попытки Бохая по захвату их террирорий. В 10 в. хэйшуй мохэ значительно увеличили свою военную мощь и политическое влияние среди народов северо-восточной Азии. Именно в это время среди них выделилось племя чжурчжэней, и все чернореченские мохэ получили название «чжурчжэнь». Когда кидане разбили государство Бохай, то именно чжурчжени сражались за независимость народов Дальнего Востока против кочевников центрально-азиатских степей (Ларичев, 1998:55).

В то же самое время среди самих чжурчжэньских племен шла ожесточенная борьба за объединение и власть, пока самое могущественное из племен, Ваньянь, не достигло превосходства. Предводитель этого племени Агуда пришел к власти в 1114 г. и вскоре чжурчжэни восстали против киданьской империи Ляо, которая не успевала отражать их атаки. В 1115 Агуда объявил себя императором нового государства, которое было названо «Цзинь». К концу правления Агуды (1115-1124), чжурчжэньские военные силы захватили большинство территорий киданьского государства Ляо,

включая их южную столицу (современный Пекин) в 1121 г. (Воробьев, 1975; Kessler, 1993:129-30; Crossley, 1997:19-20; Ларичев, 1998:86).

Во времена правления царства Цзинь, чжурчжэни подчинили многочисленные племена и народности, обитавшие в северо-восточной Азии, включая монголов, которые находились под властью чжурчжэней около ста лет. Когда в конце 12 в. империя Цзинь стала приходить в упадок из-за внутренних проблем, монголы, вполне осознавая слабость Цзиньского государства, предприняли череду атак против него. В 1214 г. они осадили столицу чжурчжэней Чжонду (современный Пекин). Чжурчжэни согласились платить дань монголам и заключили с монголами мир. В 1234 г. Og5dei, третий сын Чингис хана, закончил завоевание «Золотой» империи.

К середине 16 в. многочисленные разрозненные чжурчжэньские племена населяли огромные пространства северной Азии. Они безраздельно владели землями вдоль рек Сунгари, Уссури, Нонни, Ялу и Амур. Им также принадлежали территории внутри горной системы Чанбайшань и отрогов Сихотэ-Алиня (Ларичев, 1998:34-5). Эти племена объединялись в племенные союзы, которые постоянно враждовали между собой. Чжурчжэни граничили с монголами, с Корейским государством и с Китаем, где в это время правила династия Мин, и с которым у чжурчжэней не было устойчивого мира.

В исторических масштабах прошло не так много времени, когда в результате ожесточенных сражений в борьбе за власть между племенами, был создан новый чжурчжэньский каганат под предводительсвом Нурхаци, который в 1618 г. возродил династическое имя «Золотой» империи в названии "Поздняя Цзинь". Однако сам процесс объединения множества разрозненных племен в рамках единого этноса был чрезвычайно трудным, поскольку приходилось покорять не только генетически родственные племена, но и сражаться с внешними врагами, прежде всего, с вооруженными силами Китая. Поскольку чжурчжэньские племена к этому времени были столь различны в этническом и культурном отношениях и так широко рассеяны на обширных пространствах Маньчжурии и северного Китая, что несмотря на процесс их консолидации, их старое название «чжурчжэнь» более не имело реального смысла. Второй хан «Поздней Цзинь» (1627-35) и первый император династии Цин (1636-43), Хун Тайцзи, в 1635 г. издал указ, что отныне большинство знаменного населения, в основном чжурчжэни, должны называться «маньчжурами». Таким образом, было положено начало созданию нового этноса, который в антропологическом, этническом, экономическом, социальном, лингвистическом и культурном (включая принадлежность к религиозным конфессиям) отношениях не был одиным конгломератом. Тем не менее существовали некоторые общие черты социального и культурного устройства жизни племен, объединенных в рамках единого этноса. Консолидация разрозненных племен стала

этнической доминантой (т.е. тенденцией этнологического процесса) маньчжуров (Гумилев, 1994:446-7).

6. Основные социальные институты маньчжуров.

К основными социальным и культурным институтам маньчжурского общества, которое продолжало сохранять фундаментальные связи с традиционной жизнью народов северо-восточной Азии, следует отнести родо-племенное устройство их общества, шаманизм, религию их предков, историю, существующую и передающуюся в устной форме, а также знамена 'и гарнизоны, которые первоначально создавались как военные институты, а впоследствии стали сочетать в себе и функции управления государством.

История маньчжуров была непосредственным образом связана с исторями отдельных родов. История империи Цин была интерпретирована ее правителями как история императорского рода, Aisin Оюго (ма. aisin «золото», «золотой»), которая была сочинена Нурхаци в середине 17 века.

К середине 18 в., когда маньчжуры в основном закончили свои агрессивные войны, направленные против антагонистических племен и народов, Восьмизнаменная маньчжурская армия потеряла свою военную роль в государстве, экономика которого перестала быть основанной на военном грабеже и стала определяться новыми соцальными и культурными условиями. Моральная деградация маньчжурского знаменного населения, иностранная интервенция в форме хорошо известных в истории Опиумных войн (1839-42, 1860-4), Тайпинское движение (1850-64), трансплантация европейской культуры в форме миссионерских проповедей религии, а также в форме продажи опиума и предметов быта, - все это привело полиэтническую империю Цин к зависимости от Англии и Америки, и, в конечном счете, - к кризису всей государственной системы (Гумилев, 1994:394; Сгожку, 1997:154-65). К концу 19 в. маньчжурская армия как военный и государственный институт полностью пришла в упадок, хотя империя Цин продолжала существовать до 1911 г.

Бытование многочисленных диалектов и субдиалектов было обусловлено существованием большого количества гарнизонов. Эти диалекты не имели письменности, и многие из них подвергались ассимилирующему воздействию китайского языка.

Начиная со середины 18 в. Цинский двор, прекрасно осознавая степень экономической деградации среди знаменного населения, пытался найти основание для возрождения среди маньчжуров принципиальной доминанты их самосознания как воинов и завоевателей. С этой целью была сформулирована идея тащигагеп^е "принадлежность к маньчжурам", которая подразумевала два основных критерия: военное мастерство, в основном, умение ездить верхом и стрелять из лука, а также владение маньчжурским языком, преимущественно в его разговорной форме. Эта идея

была четко сформулирована во время правления императора Цянлуна, который выпустил множество специальных вердиктов с целью пропаганды государственного маньчжурского языка и литературы. Императорский двор того времени предпринял колоссальные усилия для сохранения родного языка маньчжуров. Все знаменные воины должны были сдавать специальные экзамены по маньчжурскому языку, и только те, кто владел маньчжурским, могли быть взяты на государственную службу. Забота о «чистоте» маньчжурского языка стала предметом особого внимания во времена правления императоров Канси (1662-1722), Юнчжэна (1723-1735) и особенно Цяньлуна (1736-95), которые, как и в давно ушедшие времена «Золотой» династии чжурчжэней, тоже связывали существование империи со степенью "чистоты" родного языка. Своего рода парадоксом явилось то, что когда Цинские императоры предпринимали серьезные действия по сохранению и развитию маньчжурского языка, владение им среди маньчжурского знаменного населения уже пришло в состояние безвозвратного упадка.

7. Язык народа Сибэ.

Есть основания полагать, что язык сибинцев не был прямым наследником классического маньчжурского языка. В то время, когда на рубеже 16-17 вв. складывался маньчжурский язык, сибэ не были членом конфедерации племен, поддерживающих Нурхаци. Согласно одной из гипотез происхождения маньчжурского племени сибэ, оно ведет свое начало от южных шивэй, которые относились, видимо, к тунгусо-маньчжурам (Лебедева & Горелова, 1994:12-8). В настоящее время язык сибинцев описан в виде нескольких версий, различающихся между собой не только временем их фиксации, но также письменной или устной формой их бытования. Материалы В.В. Радлова отражают язык образованной части сибинского общества 60-70 гг. XIX в., ив это время сибинцы сохраняли свой язык в большей чистоте, нежели маньчжуры, жившие в Пекине, а также в Цзилиньской и Хэйлунцзянской провинциях Китая. Эта версия сибинского, равно как и исследованная Дж. Норманом, имеет все основания считаться диалектом маньчжурского языка (Norman, 1974:160; Лебедева & Горелова, 1994). Версия разговорного сибинского, зафиксированная Ф.В. Муромским и опубликованная Ст. Калужинским, значительно отличается от письменного маньчжурского, особенно существенны фонетические различия (Kaluiynski, 1977). Разговорный сибинский, исследуемый в настоящее время китайскими лингвистами в Синьцзяне, вследствии радикальных фонетических изменений (вплоть до полного разрушения одной модели закона гармонии гласных, общей с классическим маньчжурским, и замены ее на другую), существенно отличается от маньчжурского и проявляет тенденции к становлению в самостоятельный язык (Li Shulan, Zhong Qian & Wang Qingfeng, 1984; Li Shulan & Zhong Qian, 1986).

Часть II «МАНЬЧЖУРСКАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ» начинается с краткого изложения истории создания письменности на маньчжурском языке. Основным содержанием этой части является подробное описание структуры маньчжурских графем, передающих гласные и согласные фонемы классического маньчжурского языка. Поскольку грамматики 19 в. практически вышли из употребления, и стало весьма затруднительным найти подробное руководство по практическому изучению маньчжурской письменности, то мы посчитали необходимым включить материал такого характера в реферируемую работу. Вместе с тем, внимательное изучение системы маньчжурского письма проливает свет на некоторые фонетические явления, которые до сих пор вызывают трудности у исследователей и не поддаются однозначной трактовке.

1. История создания маньчжурской письменности.

Когда маньчжуры в конце 16 в. появились как реальное этническое и политическое образование на международной арене, они первое время пользовались монгольским языком и монгольским письмом в своих контактах с другими народами. Проблема создания стандартного маньчжурского языка и письма возникла с самого начала становления маньчжурской династии Цин.

Принято считать, что силлабическое монгольское письмо базировалось, на уйгурском алфавите и возникло в конце XII - начале XIII в. Тюркские уйгуры, соседями которых были согдийцы восточного Ирана, заимствовавшие сирийскую письменность (произошедшую в свою очередь из арамейской), приспособили это семитскую сирийскую письменную систему западной Азии для нужд своего языка. Они стали писать вертикально, сверху вниз, что означало поворот этого шрифта на 90 градусов против движения часовой стрелки, и тем самым напоминало китайское письмо, которое было престижным в центральной Азии в эпоху Тан. Средневековые чжурчжэни заимствовали свое письмо от киданей, язык которых, по мнению ряда исследователей, наиболее близок монгольскому. Это киданьское письмо сочетало в себе элементы китайского идеографического письма с некоторыми элементами фонетического характера, заимствованными из силлабического уйгурского письма, и тем самым могло передавать грамматическую структуру собственного языка (Орловская, 1994:3-4; СгсЫеу, 1997:35-8).

Поскольку монгольское письмо не могло передавать всех фонем маньчжурского языка, уже во времена правления Нурхаци начался процесс адаптации монгольской письменности к маньчжурскому языку. В 1599 т. по приказу Нурхаци монгольский шрифт был приспособлен для передачи маньчжурских фонем без особых графических изменений, и в таком виде маньчжуры пользовались этим письмом вплоть до 1632 г. Это был самый

ранний период в развитии маньчжурской письменности, но сохранилось очень немного письменных памятников того времени.

Позднее, маньчжурский ученый Дахай существенно усовершенствовал это письмо, добавив так называемые точки и кружки (ма. tongki иfukа), и в противоположность монгольским полифоническим графемам каждая маньчжурская фонема стала передаваться особой графемой. Этот шрифт не мог передавать звуки китайских и санкритских слов, заимствованных маньчжурами, а потому Дахай добавил к этому алфавиту еще десять графем, так называемые "tulergi hergen" (букв, "внешние буквы" по-маньчжурски).

Следует подчеркнуть, что хотя сами маньчжуры считали свое письмо силлабическим, и изучали его как 12 разрядов слоговой азбуки, которая получила название "juwan juwe uju bithen (букв, "двенадцатиразрядное письмо"), на самом деле оно было алфавитным (Захаров, 1879:1-2; Пашков, 1963:11-5; Crossley, 1997:38).

2. Графическая структура маньчжурских букв.

Маньчжурский алфавит состоит из 38 графем. Шесть из них употребляются для обозначения гласных: а, е, /, о, и, й; 22 графемы используются для передачи согласных:

/, v. Велярные и увулярные варианты согласных к, g vi h ([k], [g], [x]; [q], [g],

обозначаются различными графемами. Десять графем были созданы для передачи не полностью адаптированных китайских фонем и слогов, которые отсутствовали в маньчжурском, но были им заимствованы вместе с китайскими словами, а также заимствований из санскрита:

Для передачи китайских фонем и слогов используются символы, введенные Мёллендорфом в его грамматике маньчжурского языка (Mollendorff, 1892). В скобках приводится современная транслитерация, так называемая система pinyin, принятая в КНР.

Большинство буквенных начертаний имеет три графических варианта, обусловленных положением буквы в слове: в начале, в середине или в конце. Для гласных существует изолированное написание графемы, которая встречается вне слога и слова.

Все маньчжурские графемы могут быть составлены из небольшого

набора основных графических элементов, к которым относятся: 1) элемент>,

2) кружок V ; 3) так называемый зубец (ма. а) г ; 4) вертикальная линия,

связывающая все слоги в одно слово (-). Существуют также дополнительные элементы двух видов. Одни из них являются обязательными составляющими некоторых графем. Другие служат окончаниями графических начертаний

букв, это так называемые хвосты (ма. ипевквп). С целью различения фонем и их вариантов дополнительно были введены специальные диакритические знаки, т. е. точка и кружок.

Начертания графем, которые служат для передачи гласных в маньчжурском языке, детально описаны в реферируемой работе. В данном реферате приводится таблица 1 этих графем.

Таблица 1. Графемы, передающие гласные в маньчжурском языке;

начертание

в начале в середине в конце изолированные

К гласные, обозначаемые графемой

1. а 2: е

3. 1

4.

5. о

У

г У

(после графем для. велярных [к], [в], [Ь] и согласных

т -С

тт -ГТ -С

-С-

>7

>0 ■о

6. и

7.

и

>Т7Т

В маньчжурской письменности существуют особые начертания для велярных и увулярных вариантов согласных к, g, к. Эта особенность письменной системы является реализацией закона гармонии гласных и представляет собой некоторую трудность в усвоении маньчжурского письма. Увулярные варианты к И, ^ [о] и А [%] встречаются перед гласными а, о, и и

имеют различную форму в зависимости от положения в слове:

кМ

& [о] ЫХ1

вначале

в середине *тг (перед а, о, и)

"ЯГ (перед согласными)

в конце

■Л

Велярные варианты согласных к, g, h встречаются перед гласными е, i, и и имеют различное начертание по сравнению с их увулярными вариантами:

Графемы для аспирированных к\ g , кь встречаются только и сочетаниях с графемами, передающими гласные а и о, в основном в иностранных словах, китайских или санскритских. Они имеют ту же форму, что и велярные варианты согласных к, g, ^ за исключением короткого штриха, перечеркивающего полукруг, который лежит в основе начертания этих графем. Если за ними следует буква, передающая гласную о, то они пишутся так же, как и в слогах ки [ки], ^¡и ^и], Ии [хи], т.е. с велярным произношением согласных (Захаров, 1879:30-1).

Другой трудностью в усвоении маньчжурской графики является ситуация с передачей на письме согласных t и d. Существует две серии графем для начертания каждой из этих согласных. Сами же серии целиком зависит от тех гласных, которые составляют слоги с этими согласными, причем для различения графем для / и d используется точка (справа от графемы для согласной d):

Поскольку согласная / может предшествовать любому гласному, а согласная V встречается только перед гласными а и е, то маньчжуры ввели

особое правило начертания графем для этих согласных. Графемы для обозначения согласных / и V имеют различную форму только в том случае, если они встречаются перед гласными а и е. Перед гласными о, г, и, и графема для согласной/имеет ту же форму, что и согласная ^

В реферируемой книге дается детальное описание начертания графем, которые служат для передачи согласных в маньчжурском языке. В данном реферате приводится таблица 2, содержащая графемы для согласных.

Таблица 2. Графемы, передающие согласные в маньчжурском языке.

N согласные, начертание в разных позициях

обозначаемые графемой

1. п

2. п$

3. кШ

4. в[С] 5- Ш 6. к [к]

7. ВЫ

8. Их]

9. Ъ

10. р 11. в 12.5

13.1 (перед а, о, I) I (перед е, и, й)

14. (1 (переда, е, /) <1 (перед е, и, й)

вначале >

С

О ^

&

в> +

Л-«V -А-

в середине 1 (перед гласными) т (перед согласными) •КУр (перед I, о, и, и) тгё (переде,/)

(перед о, о, й) ТГ (перед согласными)

тг т*

•с ■с

-Л--

■Л-

т

т

«гг (перед согласными) Т

т

в конце

У 4

тУ

•а

15.1 *

16. ш ■f t

17. с rr "=Г

18. j Г Т

19. у У т

20. г - к ■

21. f (перед а, е) Ч

f (перед /, о, и) -тг

22. v (w) -с

Кроме графем, передающих аспирированные согласные kb,gh,hb, к дополнительным графемам маньчжурского алфавита (ма. tulergi hergen «внешние буквы») относятся следующие:

Маньчжурское письмо вертикальное, буквы пишутся сверху вниз, вероятно под влиянием китайской письменности, но, в отличие от нее, слева направо. Как курсив, так и печатный шрифт, следовали монгольскому образцу, но потом маньчжуры придали своим графемам более округленную форму. В середине 19 в. существовало три вида маньчжурского письма: 1) печатный (книжный, стандартный) (ma. ginggulere hergen; ginggule-"писать стандартным шрифтом"); 2) полукурсив (ma. gidara hergen; gidame ara-"писать полукурсивом"); 3) курсив (ma. lasihire hergen; lasihime ara- "писать курсивом"). Этот шрифт отличался от других своими так называемыми "хвостами", которые были округлыми и с росчерком. Кроме того, откидные боковые черты этого почерка писались в более свободной манере.

Часть III «ФОНЕТИКА И ФОНОЛОГИЯ» включает описание вокалического и консонантного состава маньчжурского языка. Большое внимание уделяется исследованию такого феномена, как гармония гласных, которая существенно отличается от соответствующего явления в других языках алтайской типологической общности и в собственно тунгусских языках. В этой же части изучается слоговая структура маньчжурского слова и приводятся некоторые результаты морфонологических наблюдений.

Реконструкция подлинного произношения маньчжурских гласных и согласных на основе анализа только письменных памятников маньчжурского языка всегда представлялась весьма затруднительной. Именно поэтому уже давно привлекались данные сравнительно-исторических и историко-сопоставительных исследований в области тунгусо-маньчжуристики (и шире - алтаистики), а также данные, полученные в процессе изучения живой маньчжурской речи, записанной в начале, века русскими маньчжуристамй (Муромский, 1906, 1907-8; Шмидт, 1907-8; Гребенщиков, 1912). Сведения, существенно дополняющие картину, можно найти в сравнительно недавних описаниях языка сибинцев (Yamamoto, 1969; Kahiiynski, 1969; Norman, 1974).

1. Вокализм в классическом маньчжурском языке.

Согласно историческим исследованиям, система маньчжурских гласных первоначально включала восемь фонем. Четыре гласных переднего ряда протипопоставлялись четырем гласным заднего ряда, и вместе они составляли четыре пары: a and а, о and ö, и and и,у (как русская фонема /, которая орфографически пишется как ы в кириллице) and i (Пашков, 1963:16). К тому времени, которое было отражено в маньчжурских письменных памятниках, из этих восьми осталось всего шесть гласных: а, о, й

(передаваемая буквой у в кириллице и названная «долгой» или «твердой» Захаровым), е, i, и (передаваемая буквой у в кириллице и названная «мягкой» Захаровым). По мнению Л. Лигети, различные буквы для обозначения фонемы и есть не что иное, как орфографическое средство различения велярных и увулярных вариантов согласных k,g и h (Ligeti, 1952).

Гласные и и или в других транслитерациях) представляются нам вариантами одной фонемы /и/. Вариант и [и] появляется после велярных [к], [g] и [х] и после всех остальных согласных, а вариант ü [и] встречается, в основном, после увулярных [q], [G] И [х] вариантов согласных к, g и А и в нескольких случаях с согласными m, s, s, t. Кроме того, этот вариант обнаруживается в инициальной позиции в заимствованных монгольских словах, например: то. ögeled- ma. ugeled\ mo. obesüben - ma. tibesuberr, mo.

оп^в - та. ип%£в (Захаров, 1879:21-2, 55; Qinggetaier, 1985:398-402): При этом "твердая" и по небходимости должна была произноситься как [и], в несколько более открытом и заднем варианте по сравнению с «мягким» передним вариантом [и].

Другой проблематичной гласной маньчжурского вокализма является гласная е. Большинство специалистов определяет гласную /е/, общую для всех тунгусо-маньчжурских языков, как гласную среднего подъема центрального ряда, т.е. хкыа [е] (Цинциус, '1949:78; Юуозе, 1997:150; Аврорин, 2000:16). Маньчжурская гласная /е/ образовалась, по мнению Г. Киёсэ, из чжурчжэньской гласной /е/, которая реализовывалась как гласная среднего подъема переднего ряда [е], т.е. .щг. [е] > та. [в]. Таким образом, в классическом маньчжурском вокалическая система насчитывает пять кардинальных гласных на фонологическом уровне и шесть гласных на фонетическом уровне. Специалисты по языку сибинцев имеют различное мнение относительно природы гласной е и ее вариантов. В реферируемой книге дается подробный анализ всех точек зрения, а в данном реферате все интерпретации сведены в таблицу 3.

Таблица 3. Система вокализма в маньчжурском языке (по сравнению с различными интерпретациями вокализма в сибинском диалекте), монофтонги дифтонги

ряд

передний центральный задний

подъем высокий I

средний низкий

и и о

а1 е1 01 ш

¡а ¡с ю письменный

ао—>[аи] ео—>[еи] маньчжурский оаиа ие

1(1)*

в*

а

ш е1 01 ш со1 аи(ай) ей (ей) оа(оа) иа(йа) ие(йе)

по Радлову

и ¡а—► ~ 1а], ¡е-* [с] по о ¡о—» [се ~ ¡о], ш—> [у] Хатгори & Ямамото

i ü

u

ai ei

oi ш no

Норману

ic io üc

с

e

о

au eu

a

ua

* в пишется как e

** I соответствует iye (Radlov, 1888:37)

♦ ♦♦ u обозначает [и]

Вопрос о наличии долгих гласных в маньчжурском языке продолжает оставаться достаточно сложным. Большинство специалистов выделяет в письменном маньчжурском только одну гласную повышенной длительности, фонему о (долгое о), которая на письме обозначается удвоенной графемой о (ро): boo «дом», «семья» (см, например, Аврорин, 2000:17). По мнению других, сочетанием оо обозначается не гемината /оо/, а дифтонг (Mollendorff, 1892:3). Очевидно, что комбинация оо в письменном маньчжурском реализуется либо как гемината /оо/, либо как дифтонг /ао/. К. Ямамото & С. Хаттори, которые исследовали вокалическую систему сибинского диалекта маньчжурского языка методами инструментальной фонетики, выделяли геминаты /аа/ [а1], /оо/ [э1] /ее/ [з1], ГШ [»'], /ии/ [и1]: Ьа /Ьаа/ [Ьа'] "место", тоо

/moo/ [тэ1] "дерево", se /see/ [S31] "возраст'^Дй/ [fi1] "кисть для письма", su /suu/ [su1] "предисловие". По их мнению, все долгие гласные встречаются в финальной позиции, кроме гласной /оо/, которая может встречаться также и в предпоследнем слоге. Норман также отмечает существование в сибинском диалекте геминат, которые встречаются, по его данным, только в финальной позиции. Он транкрибирует такие гласные диграфами /аа/, /оо/, /ее/, /ii/, /uu/ (Norman, 1974:163).

Не решается однозначно и проблема дифтонгов в классическом маньчжурском языке. Все специалисты отмечают наличие четырех нисходящих (с узким финальным компонентом) дифтонгов: ai (aisin "золото"), ei (eigen "муж"), oi (oilon "поверхность"), ui (uihe "рог"), которые являются наиболее употребительными. В определении других дифтонгов, как в качественном, так и в количественном отношениях, мнения расходятся.

2. Консонантизм в классическом маньчжурском языке.

Описания консонантного инвентаря в классическом маньчжурском и в различных версиях сибинского диалекта сильно различаются, что отчасти зависит от тех лингвистических традиций, к рамках которых проводились исследования. Отечественные специалисты на фонологическом уровне выделяют только три заднеязычных согласных /к/, /g/, /h/ (см., например, Пашков, 1963:17; Аврорин, 2000:24). Эти согласные на фонетическом уровне

реализуются как велярные или увулярные аллофоны, которые находятся в позиции дополнительной дистрибуции. Велярные [k], [g], [x] предшествуют гласным е, I и и ("мягкое" и), в то время как увулярные [q], [G], [X] предшествуют гласным а, они ("твердое" и). Зарубежные специалисты чаще всего считают велярные и увулярные аллофоны отдельными фонемами. Так, например, в сибинском диалекте Норман считает велярные и увулярные отдельными фонемами и перечисляет их как /k/,/g/, /x/ и /q/, /G/, /h/ (Norman, 1974:162). Увулярные определяются как поствелярные /q/, /G/, /h/ в версии Хаттори & Ямамото (Yamamoto, 1969:13-4, 16-7). Г. Киёсэ выделяет в классическом маньчжурском велярные [k], [g], [h] и увулярные согласные, специфицируя последние как поствелярные [q], [у], [х] (^соответствуем [G]

и [h] соответствует [х] в IPA),

Аспирированные увулярные согласные gотсутствующие в исконно маньчжурских словах, были заимствованы вместе со словами из китайского языка и санскрита, а потому, хотя и отмечались исследователями (и имели специальные графемы для своего обозначения), но не включались ими в консонантный инвентарь маньчжурского языка (Захаров, 1879:30, 5.7; MoUendorff, 1892:vi; Аврорин, 2000:27).

Нет единства мнений среди специалистов относительно существования в маньчжурском консонантизме противопоставления по палатализованности: непалатализованности. Из всех известных ыам описаний только В.В. Радлов выделял палатализованные согласные в сибинском диалекте и В.А Аврорин в письменном маньчжурском (Лебедева & Горелова, 1994:24; Аврорин, 2000:24-5). Здесь, как уже отмечалось выше, возможны две интерпретации: либо это противопоставление было релевантно для консонантной системы в классическом маньчжурском, либо комбинации следующие

после согласных, обозначали /-дифтонги.

Русские маньчжуристы подразделяют все согласные на звонкие и глухие, считая противопоставление по звонкости: глухости релевантным для классического маньчжурского а также аффрикаты c-j)

(Пашков, 1963:17; Аврорин, 2000:23-5). Зарубежные исследователи считают, что голос не является дистинктивным признаком для маньчжурского консонантизма, а потому они выделяют сильные (p,t,k и альвеопалатальная аффриката с) и слабые согласные (b, d, g и альвеопалатальная аффриката у) (см., например, Норман, 1974:162).

В реферируемой книге представлены основные классификации маньчжурских согласных. В реферате мы приводим классификацию Б.К. Пашкова, которая является характерной для русской маньчжуроведческой традиции (таблица 4). Она же, с некоторыми модификациями, лежит в основе

классификации, предложенной В.А. Аврориным, который, во-первых,-подразделял все согласные на непалатализованные и палатализованные (р, р', I, Л' к, к', к, Ъ', с1, с!', 5, л,'/т, т', I, /,' п, п', g, g}, и, во-вторых, в отличие от всех специалистов, выделял геминированные согласные Ч и В А Аврорин, как и многие исследователи до него, также отмечал, что аффрикаты с ^^J (кириллическое ч из соответственно) имеют по два варианта. В позиции перёд i (на письме перед любым использованием этой буквы) они реализуются как свистящие варианты с и z (кириллическое ЦК 3 соответственно), а перед всеми непередними гласными они реализуются в шипящих вариантах с и г (ч и 3). Фонему 5 он определял как краткую ретрофлексную, а фонему/ - как губно-губную (Аврорин, 2000:26).

• Таблица 4. Система консонантизма в маньчжурском языке.

место образования способ образования губные Передне язычные среднеязычные Заднеязычные

губно-губные губно-зубные

смычные Глухие Р к

Звонкие Ъ А е

.Щелевые Глухие Г ь

Звонкие _ V Г

Аффрикаты Глухие г (с)

звонкие г (г)

Носовые ш п

Боковые 1

Дрожащие г

[)] соответствует [у] в других системах, где [)] используется для обозначения [£].

3. Гармония гласных в классическом маньчжурском языке.

Все тунгусские языки обладают таким фонетическим феноменом как гармония гласных (сингармонизм). Механизм этого явления понимается следующим образом. Все гласные того или иного языка на основе некоторого дистинктивного фонетического параметра подразделяются на две группы. Некоторые ученые выделяют еще и третью группу гласных, отличную от

первых двух, которая содержит так называемые нейтральные гласные (эта группа может состоять только из одной гласной). Основы слов обычно содержат гласные, принадлежащие только одной из двух первых групп, но могут включать гласные (или гласную) из третьей группы. Гласные суффиксов обычно гармонируют с гласными основы, т.е. принадлежат к той же группе гласных, которые содержит основа, но могут содержать и нейтральные гласные.

Хотя гармония гласных в тунгусских языках интенсивно исследовалась российскими учеными, которые описывали ее в терминах "мягких" (закрытых или передних) и "твердых" (открытых или задних) гласных, ее природа во многих языках и диалектах тунгусо-маньчжурской семьи языков до сих пор во многом неясна и требует дальнейшего исследования, желательно с привлечением акустических данных экспериментального фонетического анализа (Цинциус, 1949; Василевич, 1948, 1958; Аврорин, 1959; Новикова, 1960; Константинова, 1964; Константинова, Лебедева & Монахова, 1985).

Как считает Дж. Ард, в прото-тунгусском гармония гласных была основана на оппозиции продвинутое™ корня языка (advanced tongue root (+ATR) versus unadvanced tongue root (-ATR) vowels). Позднее, в большинстве тунгусских языков оппозиция, основанная на продвинутости корня языка, изменила свою модель и стала основываться на признаке относительной высоты гласных (подъем языка), что, в принципе, является дополнительным эффектом положения корня языка. Позиция корня языка нейтральна (-RTR) для относительно высоких гласных, в случае же относительно низких гласных, корень языка отодвинут назад (+RTR). Обычно -RTR гласные являются несколько более передними, чем их +RTR соответствия. Это особенно характерно для гласных заднего ряда (Ard, 1981:23-43).

Обобщая основные интерпретации феномена гармонии гласных в эвенкийском языке, Э. Воэр пришла к выводу о том, что традиционно сингармонизм понимался как оппозиция передних и задних гласных, т.е. как оппозиция, основанная на дистинктивном признаке велярности. Позднее ученые стали описывать гармонию гласных как оппозицию закрытых гласных открытым, т.е. основанную на таком признаке, как относительная высота гласных (подъем языка). В то же время гармония гласных в прото-тунгусском продолжала считаться основанной на противопоставлении передних и задних гласных. Основываясь на результатах Дж. Ард, Э. Боэр предположила, что гармония гласных в эвенкийском языке основывается на признаке относительной высоты гласных (подъеме языка), что в свою очередь, зависит от положения корня языка, но, тем не менее, проблема, как она считает, остается открытой и требует дальнейших исследований с помощью экспериментальной фонетики (Boer, 1996:121-33).

Гармония гласных, являясь основным фонетическим феноменом в классическом маньчжурском языке, существенно отличается от сингармонизма в тунгусских языках. В отличие от последних, закон сингармонизма, призванный фонетически «цементировать» алтайскую словоформу, как единое целое, в маньчжурском языке распространяется не на все суффиксы. Одни из них, будучи присоединенными к основе, меняют качество гласных под влиянием гласных основы (например, суффиксы причастий наст, и прошед. времени на-га/-ге/-го, -ha/~he/-ho, мн.ч. -sa/-se/-so, деривационные и некоторые формообразовательные суффиксы). Суффиксы второй группы не гармонируют с гласными основы (например, суффиксы одновременного и разновременного деепричастий на -те, -fi, суффикс каузатива и пассива -Ьи, номинализатор -ngge и др.). Некоторые суффиксы, не будучи объединенными в рамках одной словоформы с помощью гармонии гласных, перестают составлять с ней единое синтетическое целое и начинают осознаваться как элементы аналитического характера, меняя свой морфологический статус (например, форманты падежей). Г. Киёсэ объясняет этот факт падением палатально-велярной гармонии в маньчжурском языке периода Мин (1368-1644). В чжурчжэньском языке периода Цзинь (11151234) гласные во всех - суффиксах строго подчинялись закону гармонии, которая была палатально-велярной по своей природе, т.е. в ее основе лежала оппозиция' гласных переднего ряда гласным заднего ряда, включая оппозицию переднерядной гласной е заднерядной гласной а. Затем, с изменением характеристики гласной е, которая превратилась из гласной среднего подъема переднего ряда [е] в гласную среднего подъема центрального ряда, т.е. schwa [а], эта оппозиция была разрушена. В

результате некоторые показатели потеряли свои заднерядные соответствия, например: jur. -mail -mei > ma. -me (суффикс одновременного деепричастия)1; jur. -bat-be > ma. -be (формант аккузатива). Другие суффиксы не только сохранили оппозицию е/а, но образовали еще один вариант, содержащий огубленную гласную о. Это явление можно рассматривать как появление лабиальной гармонии, которой не было в чжурчжэньском языке: -haf-he/-ho, hail-heil-hoi, -lal-lel-lo, -ral-rel-ro(Kiyose, 1997:149-50).

Данные классического маньчжурского в том виде, в котором он дошел до нас, позволяют видеть гармонию гласных в нем как оппозицию гласных а и о гласной е [э]. Все маньчжурские гласные могут быть распределены на три

класса. Первый класс содержит гласные а, о им ("твердая" и [и], в других интерпретациях у и б). Второй класс состоит из одной гласной е [а]. Третий класс включает так называемые нейтральные гласные i и и ("мягкое" и [и]). Основное правило состоит в том, что гласные первого и второго классов не

встречаются в одной словоформе (с некоторыми исключениями). Существует два вида сингармонизма. В соответствии с первым из них, так называемым тотальным сингармонизмом, последующий гласный корня (основы) слова точно такой же, как и гласный предыдущего слога, и присоединяемый суффикс содержит ту же гласную: batala-ha, batala-ra (batata- "быть врагом"), borhono-hot borhono-ro (borhono-"образовывать массу, толпу"), ejele-he, ejele-re (ejele- "управлять", "господствовать"). Второй тип сингармонизма называется ступенчатым. В соответствии с ним, за предшествующими гласными первого либо второго классов могут следовать слоги с нейтральными гласными i и и: acabun "союз", "гармония", dabali "также", orin "двадцать", ejetun "описание", "запись", ergi "сторона", "направление". После нейтральных гласных происходит перестройка вокализма, и присоединяемый суффикс может содержать гласную либо первого, либо второго классов: mari-ha но mari-re {mart- "возвращаться"), donji-ha но donji-re (donji- "слушать"). Допустимо, что за инициальными гласными in и могут следовать как гласные первого класса, так и гласные второго класса: Пап "три", но igehe "стебель"; sinda- "класть", "ставить", но kice- "намереваться"; ulana "сорт вишни", munggan "холм", ноfulehe "корень", тике "вода", "река". Эти факты могут служить признаком того, что диахронически каждая из нейтральных гласных / и и имела передние и задние соответствия. В процессе исторического развития от четырех гласных остались только две нейтральные гласные / и и, причем от заднерядной фонемы п остался некоторый след на фонетическом

уровне в виде варианта [и], который зафиксирован в маньчжурской графике. Существует некоторое количество слов, в которых нарушение основного правила гармонии гласных, т.е. несовместимости гласных а и е, о и е в рамках одной словоформы, не находит удовлетворительного объяснения: daden "недостаток", "увечье"; selabun "радость", "веселье"; tome "каждый", "всякий"; bekto "слепень" и др. (Аврорин, 2000:22).

Представляется существенным, что в письменном маньчжурском языке наблюдается строгое соответствие между гармонией гласных и альтернацией велярных и увулярных согласных, независимо от того, как эти последние трактуются, как самостоятельные фонемы, либо как аллофоны, находящиеся в позиции дополнительной дистрибуции. Гласные а, о и ü встречаются

только после увулярных [q], [G] И [Х], а гласная е следует после велярных [к],

[g], [x]. Примечательно, что в тех версиях языка сибинцев, где гармония гласных, характерная для классического маньчжурского, существенно разрушена, именно согласные сохраняют некоторые гармонические свойства. Так, Дж. Норман отмечает, что суффикс перфектного причастия в варианте

-хэ встречается только в основах, содержащих передние гласные i, й and s, а вариант -кэ встречается только в основах, содержащих задние гласные u, о, а или е(умлаутный варианта)(Когшап, 1974:170).

Таким образом, на основании всех приведенных фактов можно думать, что ко времени создания письменности изначальная гармония гласных в классическом маньчжурском языке, палатально-велярная в своей основе, какой она была и в чжурчжэньском, подверглась значительным разрушительным процессам. Сингармонизм перестал быть основанным на противопоставлении гласных заднего ряда гласным переднего ряда. Его новая модель стала, вероятно, базироваться на относительной высоте подъема гласных, с "мягкой" и [и] более высокого подъёма, чем "твердая" и

[u], с гласной среднего подъема смешанного ряда [©], которая была более

высокого подъема, чем гласная нижнего подъема смешанного ряда [а]. Тем не менее, проблему гармонии гласных в классическом маньчжурском языке нельзя считать окончательно решенной, и она требует дополнительных исследований.

4. Чередование гласных и согласных в основах.

В классическом маньчжурском встречается чередование гласных и согласных, которое используется для выражения лексических и грамматических значений, а также в стилистических целях. Так, чередование гласных а и е служит для выражения биологического пола в именных основах, которые обозначают человеческие существа и животных. Поскольку гласная а связана с выражением мужского начала (кит. yang "позитивное начало"), то она входит в именные основы, семантической составляющей которых является отнесенность к мужскому биологическому полу. Гласная е связана с обозначением женского начала (кит. yin "негативное начало") и потому она входит в именные основы, семантической составляющей которых является отнесенность к женскому биологическому полу, например: haha "мужчина" - hehe "женщина"; ата "отец" - ете "мать"; amila "самец у животнах и птиц" - emile "самка у животных и птиц".

Чередования, выражающие грамматические значения, характерны для личных местоимений. Чередование b/s/o используется для обозначения лица: Ы "я" / si "ты" (SG) / / "он", "она". Чередование гласных Не связано с обозначением категории числа: Ы"я" / be "мы" (EXCL), si "ты" (SG) / se ты" (PL). Некоторые чередования связаны со стилистическими, диалектальными или историческими различиями: dahume Idahime "снова", "опять"; efi-lefiye-l

efie- "играть"; efin IefiyenIejien "игра"; ibiya-lubiya- "ненавидеть"; ibiyacunI ubiyacun "ненависть", "отвращение"; gele-lgolo- "бояться" (Захаров, 1879:65; Pashkov, 1963:18).

5. Типы слогов и слоговая структура слова в маньчжурском языке..

В классическом маньчжурском существует два типа слогов, открытый и закрытый. Открытые слоги формируются в соответствии с двумя типами моделей. Первая модель (V) состоит из гласной, геминированной гласной, либо дифтонга. Вторая модель (CV) начинается с согласной, за которой следует гласная, гемината, либо дифтонг. Закрытые слоги также строятся в соответствии с двумя типами моделей. Первая модель (VC), начинаясь с гласной, обязательно замыкается согласной, а вторая модель (VCV) состоит из двух согласных и гласной между ними. Следует помнить, что слоговая •структура фонетического слова не идентична морфемной, и поэтому слоговой анализ слова не совпадает с морфемным анализом словоформы.

Примечательно, что К. Ямамото & С. Хаттори отмечали в своих материалах наличие глухого гортанного смыка (ларингала), который предшествовал всем инициальным гласным. В таком случае, слогов типа V и VC в их версии сибинского диалекта не было. !>га точка зрения не подтверждается другими исследованиями, но известно, что прото-тунгусское *х- исчезло в маньчжурском: *х > та. о (Benzing, 1955:990-1). Согласно Г.

Киёсэ, инициальный слог ha- [ха] в чжурчжэньском времен Цзинь представлен гласной а- в чжурчжэньском языке времен Мин и в классическом маньчжурском, утратив свой инициальный согласный: *hadu "одежда" в Chin jur. > *adu id. в Ming jur. > ma. adu id; *habka "небо" в Chin jur. > *abka id. в Ming jur. > ma. abka id. Ларингал, отмеченный японскими исследователями, может быть рефлексом прото-тунгусского *х- (Kiyose, 1995). Внутри слогов не бывает стечения согласных. Если в слове встречается две согласных, то первая из них принадлежит предшествующему слогу, а вторая - последующему. Большинство слов оканчивается на гласные, и на согласную п. Финальные согласные /я, / и t встречаются только в заимствованиях большей частью из санскрита, а финальные к, г и s можно обнаружить как в образных словах, так и в заимствованиях: fakfik (onom.) = звук, издаваемый падающими фруктами; kalar kilir (onom.) = звук, издаваемый ключами или колокольчиками; ре& -pas (onom.) = звук, издаваемый чем-то мягко лопающимся. Финальное ng также встречается в образных словах: tang tang (onom.) = звук, издаваемый колоколом. Образные слова могут оканчиваться также согласным Ь: каЪ kib seme "грызясь между собой (о собаках)". В.А. Аврорин приводит статистику слов с финальными к, г, s, bung и перечисляет исконные маньчжурские слова, заканчивающиеся на эти согласные: hiyalur ilha = название цветка, dung = название одного из маньчжурских родов, cik "точка (как знак препинания и как диакритический знак)", 1ак( 1ака) акп "не вовремя", каЪ (kaba) "близнецы" (Аврорин, 2000:36).

Словоформы могут состоять из одного слога, двух и более. Нам не удалось найти ни одного слова, состоящего более чем из шести слогов. Наибольшее количество слов состоит из двух или трех слогов. Глагольные словоформы включают большее количество слогов, чем именные. Этот факт объясняется тем, что глагол (по сравнению с именем) обладает большим

количеством суффиксально выраженных грамматических категорий.

6. Основные морфонологические процессы.

В классическом маньчжурском агглютинативный способ соединения морфем в словоформе превалирует над всеми остальными способами слово- и формообразования, а также словоизменения. В маньчжурском языке есть только один тип связанных морфем, — это суффиксы, которые непосредственно присоединяются к основе (морфема понимается как минимальная единица языка, связанная с выражением деривационного либо реляционного значения). Большинство суффиксов в маньчжурском языке имеет моносиллабическую или дисиллабическую структуру (CV или CVCV). Существует несколько суффиксов, которые начинаются с двух согласных, но их происхождение из двух морфем прослеживается очевидным образом, например: суффикс настояще-будущего времени глагола на -mbi образовался из двух суффиксов: -те + Ы > -mbi, где -те - форма одновременного деепричастия, а bi - копула.

В классическом маньчжурском минимальная словоформа материально совпадает с основой, которая может быть непроизводной и производной. Основа, в свою очередь, может присоединять суффиксы, от одного и более. Присоединяя словообразующие, формообразующие или словоизменительные суффиксы, основа (или корень) слова остается неизменяемой. Есть только одно исключение из этого правила, которое, однако, носит массовый характер. Именные основы утрачивают конечный согласный п при образовании новых слов или перед суффиксом множественного числа, например: sargan "жена", "женщина" - sargata PL от sargan;gemun "столица" - gemu-ngge "столичный"; gosin "любовь", "жалость" - gosita- "любить", "жалеть" -gosi-ngga "любящий", "любимый", "очуствующий".

В некоторых основах, преимущественно • деривативных, может происходить выпадение гласных. Так, например, вместо глагольных основ bederece-, oforodo-, takurasa* употребляются основы bederce- "отступать",

"удаляться"; ofordo- "подстрекать злословие"; tqkuirsa- "нанимать в качестве личного слуги". Выпадают гласные также при образовании сложных слов: ertele "до сих пор" вместо eretele (< ere "этот", "эта", "это" + tele).

Обычно не бывает фонетических изменений на стыках морфем, за исключением чередования п ~ т перед губным b, которое наблюдается в основах (супплетивных для косвенных падежей) личных местоимений, когда

они присоединяют показатель аккузатива be (кроме инклюзивной формы muse для местоимения «мы»). Финальная согласная п ассимилируется под влиянием инициальной согласной падежного маркера: mimbe < min- "я" + be; simbe < sin- "ты" (SG) + be; imbe < in- "он", "она" + be; membe < men- "мы'1 (EXCL) + be; su(w)embe < su(w)en- "вы" (PL) + be; cembe < cen- "они" + be Отмечено еще два случая подобной ассимиляции в именных словоформах: gisumbe <gisun "слово", "язык" + be- ACC; dulimba < dulin "середина" + ba "место" (Захаров, 1879:133; Аврорин, 2000:27).

В сибинском диалекте в именных основах, оканчивающихся на я, регулярно происходит чередование конечного пет: morimbe < morin "конь" + 6е=АСС, ahmbe < alin "гора" + be =ACC (Norman, 1974:166; Лебедева & Горелова, 1994:48).

Часть IV «МОРФОЛОГИЯ» посвящена описанию морфологического строя классического маньчжурского языка. В этой части дается представление о морфологической структуре слова и обсуждаются грамматические способы выражения деривационных и релятивных значений в языке. Детально исследуются части речи и грамматические категории, релевантные для каждой из них. Фундаментальной характеристикой грамматики маньчжурского языка признается полифункциональность (и связанная с этим полисемантичность) его грамматических единиц (суффиксов и словоформ), а также полисемантичность его лексем, особенно глагольных, из чего проистекают основные трудности, возникающие при его изучении. Поскольку полифункциональность многих суффиксов и словоформ предопределяет неоднозначность в определении их грамматического статуса, то основное внимание в таких случаях уделяется исследованию функций грамматических единиц. Изложение грамматического материала построено таким образом, чтобы, во-первых, дать представление об основных морфологических характеристиках маньчжурского языка, существенных для определения его места в морфологической типологии тунгусо-маньчжурских языков, и, во-вторых, сформировать представление о морфологическом строе языка как о морфологической базе, которая обуславливает специфику маньчжурского синтаксиса.

1. Морфологическая структура слова в маньчжурском языке.

Для тунгусо-маньчжурских языков (и шире, для алтайских) большинством отечественных специалистов принята - в тех или иных вариантах - классификация суффиксальных морфем на словообразующие (деривационные), формообразующие (деривационно-реляционные) и словоизменительные (реляционные) (см. Суник, 1962:335; Чареков, 1999:17; Аврорин, 2000:41-7). При словообразовании происходит создание слов с новым лексическим значением, при этом категориальная принадлежность этих слов может сохраняться, но может и меняться. Формообразование

33 i РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ |

| БИБЛИОТЕКА I

| С Петербург I

« 09 100 «кт Í

понимается как создание форм слова, когда основное лексическое значение слова не меняется, но исходная и производная формы имеют каждая свою грамматическую парадигму. .При словоизменении лексическое значение слова не меняется, а новая форма встраивается в грамматическую парадигму исходной лексемы как ее часть (Алмадакова, 1993:3-4).

В маньчжурском языке суффиксация служит основным способом производства новых слов, а также формообразования и словоизменения. Порядок расположения морфем в структуре синтетической словоформы следующий: корень + словообразовательный суффикс + формообразовательный суффикс + словоизменительный суффикс, например: buleku-se-bu-me (buleku "зеркало", -se = суффикс глагольного словообразования, -bu = CAUS, -те = CONV); hengki-le-ndu-mbi (hehgkin "поклон", -le - суффикс глагольного словообразования, -ndu - REC, -mbi = суффикс настояще-будущего времени глагола). Нарушение этого порядка невозможно, но любой из этих типов суффиксов может отсутствовать, как и все вместе, и тогда корень слова совпадает с основой.

Маньчжурский язык развил значительно большее количество аналитических словоформ по сравнению с дугами тунгусскими, особенно в сфере глагола. Формально аналитические словоформы являются комбинацией знаменательного и служебного слов, причем последние могут быть разной морфологической природы, от клитического суффикса до частично десемантизированной глагольной словоформы. С содержательной стороны, аналитические словоформы выражают как словообразовательные, так и словоизменительные значения, например: ahun de "старшему брату" (de

- DAT, клитический суффикс); mahala акп "без шапки" (акп = отрицательная

.клитическая частица); ulhire unde "еще не понял" (unde = отрицательная клитическая частица); araha bihe ' "написал" (ага- "писать", -ha = PART.PAST; bi-he = PART.PAST от экзистенциального глагола Ы-)\ alaki sembi "хочу сказать" (а/а- "говорить", -ki = ОРТ; sembi=PRS.FUT от частично десемантизированного глагола se- "говорить").

2. Части речи.

Знаменательные слова в маньчжурском языке делятся, прежде всего, на два крупных, морфологически противопоставленных класса: имена и глаголы. Морфологические показатели глагольных слов настолько специфичны и стабильны, что для определения принадлежности слова к глаголам не обязательно знать его значение, достаточно одних формальных показателей. Морфологические показатели имени далеко не так единообразны. Маньчжурское имя - класс слов, который ввиду почти полного отсутствия специфических морфологических показателей в

противопоставлении «имя - глагол» характеризуется негативно. Маркированными оказываются глагольные слова.

2.1. Именные части речи.

Большинство современных специалистов придерживается той точки зрения, что во всех алтайских языках существительное, прилагательное и наречие являются самостоятельными частями речи. Однако в алтайских языках (рассматриваются монгольские, тюркские и тунгусо-маньчжурские языки) есть группа именных слов, связанная с выражением семантики качества (в широком смысле слова), которые вследствие своей содержательной специфики издавна были предметом лингвистических дискуссий. Отсутствие четкой морфологизации нескольких синтаксических функций, которыми эти слова обладают, стало причиной трудностей, возникающих при определении их грамматического статуса. Хотя эти слова являются относительно немногочисленными в разных языках, благодаря большой частотности употребления, они приобретают в каждом из них большое значение. Это так называемые синкретические формы, которые имели и другие названия в разных частных лингвистических традициях ("недифференцированные имена", "имена с нерасчлененной семантикой", "имена качества" и т.д.). Качественная семантика, присущая этим именам, проявляется в выражении различных качественных характеристик предметов и действий (атрибутивная и адвербиальная функции), а также абстрактного понятия о том или ином качестве (субстантивная функция). Ядро синкретических слов составляют архаичные и непроизводные слова (с точки зрения современного состояния языков), но в эти группы входят также и производные слова, которые, однако, функционируют по типу ядерных слов. С.Л. Чареков, который специально исследовал проблему синкретических слов в алтайских языках (в основном, на материале бурятского и эвенкийского языков), показал, что на основе типа функционирования среди синкретических форм в этих языках можно выделить несколько подгрупп: 1) тип существительное/прилагательное, прилагательное/наречие, существительное/прилагательное/наречие и существительное/наречие. На основе изучения функционирования синкретических форм он предложил реконструкцию последовательных этапов образования самостоятельных грамматических разрядов слов внутри одного класса слов, - имени. Первый этап дифференциации грамматических значений - семантический, поскольку вся дифференциация синкретических слов связана с собственным значением слов, и этот этап является общим для монгольских й тунгусо-маньчжурский языков. Второй этап - синтаксический - связан с выделением определительной функции у первого компонента именного бинома, что вело к возникновению разряда прилагательных и отграничению их от существительных. На третьем - морфологическом - этапе возникли

морфологические средства, специфические для языков каждой из групп алтайской языковой семьи, которые служили для закрепления синтаксической функции определения; тогда же появились словообразовательные и формообразовательные суффиксы имен прилагательных. Таким образом, выделение грамматического разряда прилагательных внутри класса имен в алтайских языках явилось результатом долгого эволюционного процесса. Образование наречий также было связано с препозицией этих слов, которые на синкретическом этапе служили для определения прежде всего имен прилагательных, а на синтаксическом -употреблялись в первую очередь в качестве признака действия (Чареков, 1990:25-7,118,121; 1999:152-171).

В классическом маньчжурском языке грамматическая классификация именных слов оказывается довольно проблематичной. Понятие "части речи" предполагает чёткую морфологизацию соответствующих функций. Поскольку в маньчжурском языке этого не наблюдается, то оказывается возможным выделить крупные разряды слов, которые семантически и функционально сопоставимы с именными частями речи других языков. Для маньчжурского языка есть основания говорить о функционально-семантических разрядах слов в рамках одной части речи - имени

Почти единственный способ словоизменения имен - это склонение.1 Но его нельзя считать не только исключительной особенностью какого-либо разряда имен, скажем условно "существительных", но даже и всех имен, взятых вместе. Склонение является универсальной системой выражения синтаксического подчинения, распространяющейся на имена, местоимения, некоторые глагольные формы, на служебные слова, На обороты и даже на целые периоды речи. Грамматическая категория числа, выраженная путем специальной суффиксации имен во мн. числе, свойственна только небольшой группе имен, которую можно определить как имена лица. Все прочие имена взаимно противопоставленных форм числа не имеют, т.е. по числам не изменяются. Имена не оформляются какими бы то ни было родовыми или личными показателями. Грамматический род отсутствует вообще, а различия по полу живых существ выражаются 1)-чередованием гласных а и е в основах, 2) сочетаниями слов haha "мужчина" и hehe "женщина" с именами, обозначающими человеческие существа, или amila "самец" и emile "самка" со словами, обозначающими животный мир, 3) специальными лексемами. Морфологические показатели, специфические для различных семантических имен, можно найти главным образом, лишь в сфере словообразования. Обычно имена одного лексико-семантического разряда имеют присущие этому разряду словообразовательные суффиксы, чаще всего не повторяющиеся в других лексико-семантических разрядах. Но поскольку в любой группе имен кроме производных существуют непроизводные, или

корневые, а также слова, заимствованные из других языков, постольку последовательно распределить имена по разрядам на основании своеобразия словообразующих морфем оказывается невозможным.

Не может служить надежным критерием для разграничения различных функционально-семантических разрядов имен функционирование имен в предложении. В принципе все имена могут употребляться в роли любого члена предложения. Можно говорить о преимущественном употреблении тех или иных имен в функции тех или иных членов предложения, что обусловливается исключительно их семантикой.

Таким образом, единственный признак, по которому можно разделить все имена на разряды, является лексико-семантический. В соответствии с ним, выделяются следующие разряды имен: 1) имена лица, 2) имена предметные, 3) имена качественные.

Термином "имя существительное" обычно обозначают группу имен, имеющих общее категориальное значение предметности и общие морфологические и синтаксические признаки, выделяющие эту группу из числа прочих имен. Применительно к маньчжурскому языку нам кажется более адекватным говорить о двух группах имен с "предметной семантикой" (в грамматическом понимании), которые можно соотнести с именами существительными в общепринятом смысле. Одна из них, меньшая, охватывает имена, которые называют людей (имена лица), другая - имена, обозначающие предметы и абстрактные имена (имена предметные).

Для этих имен характерна оппозиция категорий лица и нелица (вещи), которая грамматически реализуется в возможности имен, обозначающих людей, образовывать формы мн. ч., которые выражаются суффиксально. Во-вторых, только имена лица могут быть антецедентами личных местоимений / "он", "она" и се "они", используемых анафорически. В-третьих, только имена лица соотносятся с вопросительным местоимением we "кто?". Категория вещи проявляется во всех остальных именах, включая обозначающих животных. Предметные имена не имеют морфологической категории числа. Множественность выражается различными лексическими способами, например, сочетанием предметного имени с именем числительным или же каким-либо словом, в семантике которого заложена идея множественности (точнее, совокупности), а также редупликацией и употреблением парных слов, например: ninggun moo "шесть деревьев", gemujaka "все вещи", etuku adu "одежды" {etuku "одежда", adu "одежда"). Предметные имена могут быть антецедентами только указательных местоимений ere "эта", "этот", "это" и tere "та", "тот", "то", употребляемых анафорически. Они соотносятся с местоимениеми ai и уа "что?", "который?".

Существенно, что имена лица могут вести себя двояко: либо как особая категория имен, либо как все прочие имена, т.е. идею множественности (или

собирательности) выражать лексически, или с помощью приема парных сочетаний слов, например haha niyalma "люди" (haha "мужчина", niyalma "человек"). Они могут быть антецедентами указательных местоимений и соотноситься с местоимением ш "что?".

МНОЖЕСТВЕННОЕ ЧИСЛО имен лица выражается с помощью суффиксов -sa/'Se/so, -taf-te, -si и -ri: Ьауап "богач" - bayasa = PL; manju "маньчжур" - manjusa PL;jui "сын", "ребенок" - juse = PL; age "принц (сын императора)" - agese = PL; monggo "монгол" - monggoso = PL; ahun "старший брат" - ahuta - PL; eigen "муж" - eigete - PL; aha "раб" - ahasi - PL; omolo "внук", "внучка" - omosi - PL. Суффикс -ri встречается только в нескольких словах: та/а "дед" - mafari = PL; тата "бабка" - mamari — PL. Оба эти слова используются также в значении "предки". Иногда суффиксы мн. ч. пишутся отдельно от основ, при этом сами основы остаются неизменными: han "государь" - han sa; Ьауап "богатый", "богач" - bayan sa; jui - jui se. Именные основы, употребляемые без суффиксов множественного числа, в одних контекстуальных условиях могут выражать единичность, а в других контекстах, которые подразумевают семантику множественности, обозначают множественность объектов. В этом случае нулевую морфему множественного числа возможно интерпретировать не как нулевую форму привативной оппозиции "единственное число : множественное число", а как выражение "нереферентности" (неопределенности) категории детерминации, как и в некоторых тюркских языках (Плунгян, 2000:137).

Когда перечисляются несколько имен во мн. числе, то показатели множественности появляются только после последнего слова, при этом .часто нарушается вокализм словоформы. В таких случаях эти суффиксы пишутця отдельно от именных основ.

Среди предметных имен вследствие своей содержательной и функциональной специфики выделяются две группы имен. Это имена со значением места и времени, которые ведут себя по типу синкретических имен в алтайских языках.

Семантика локативных имен связана с выражением ориентации в пространстве: dergi "верх", "восток", "верхний", "над"; fejergi • "низ", "нижний", "внизу"; dorgi "внутренняя сторона", "внутри"; amargi "задняя сторона", "север", "сзади" julergi "перед", "передний", "юг", "впереди"; wargi "запад», "правая сторона", "внизу", "под"; hand "близость", "близкий", "близко"; goro "даль", "далекий", "далеко", "вдалеке" и др. Характерной особенностью этих имен является отсутствие формального разграничения субстантивной, атрибутивной и адвербиальной функций (правда, в .роли локативного дополнения они часто принимают показатели косвенных падежей): erejalergi cejen derifohjici ... "Когда спросил у передней телеги

..."; dorgi de muduri meihe umesi labdu "Внутри очень много драконов и змей,"; amargi baru geneme hand isinafi "Отправился назад и подъехал близко". На базе этих имен образовалось большое количество локативных послелогов.

Семантика имен со значением времени связана с выражением различных временных понятий, например, времени суток, времен года и др.:. inenggi "день", "дневной", "днем"; dobori "ночь", "ночной", "ночью"; niyengniyeri "весна", "весенний", "весной". Эти имена без каких-либо формальных изменений могут функционировать по типу существительных, прилагательных и наречий: dobori oho "Наступила ночь"; dobori erinde WB ночное время", dobori boo de bihe bi "Ночью был дома".

Имена качества (или качественной семантики) обозначают в первую очередь качества, свойства, признаки предметов и в соответствии с этой семантикой функционируют в предложении в роли атрибутов при словах предметной семантики. Именно этот разряд имен можно соотнести с прилагательным в общепринятом смысле, что и делалось многими исследователями. Однако, атрибутивная функция имен качества морфологически не закреплена, а потому их нельзя резко противопоставлять другим именам. На основании семантики и функционирования можно выделить несколько групп качественных имен. Имена могут сочетать субстантивное, атрибутивное и адвербиальное значения и, соответственно функционировать по типу существительное/прилагательное/наречие: yargiyan "истина", "истинный", "верно";^ "старость", "древность", "старые времена", "старый", "в старые времена", "прежде" и т.д. Имена качества могут сочетать субстантивное и атрибутивное значения и, соответственно, функционировать по типу, существительное/прилагательное: den "высота", "высокий"; murin "упрямство", "упрямый" и др. Группа имен сочетает атрибутивное и адвербиальное значения и функционирует по типу прилагательное/наречие: labdu "многочисленный", "много"; majige "малочисленный", "мало" и др. Имена качества могут сочетать субстантивное и адвербиальное значения, но таких слов немного. Немногие слова имен качества имеют только одно значение (и соответственно, одну функцию), либо атрибутивное, либо адвербиальное. На основании статистических подсчетов слов, входящих в перечисленные выше группы, В.А. Аврорин сделал вывод, что слов, употребляемых в одном значении меньше, чем употребляемых в двух и трех значениях (выборка в 1503 слова) (Аврорин, 2000:100).

В атрибутивной функции качественные имена употребляются в форме основы, в адвербиальной функции - часто в форме на -i (форма генитива), а в значении предметного имени принимают любую падежную форму. Поскольку всякое качество может проявляться в той или иной степени, то эти имена могут сочетаться со словами, лексически выражающими значение степени: umesi "очень", "в высшей степени"; jaci "слишком" и др.

Среди имен качества можно выделить несколько лексико-семантических групп. Самыми многочисленными являются имена, выражающие наиболее общие понятия о качестве предметов и действий: sain "хорошее качество", "доброта", "хороший", "добрый", "хорошо"; ehe "плохое качество", "плохой", "плохо" и др. Все эти имена могут выступать в роли предикатов оценки, что проистекает из их качественной семантики: si encu emu bo ara-ci sain "Хорошо, если ты построишь отдельный дом".

Группа имен связана с обозначением цвета предметов, и они с большим основанием могли бы быть отнесены к прилагательным. Но они, во-первых, как и все остальные имена этого разряда, не имеют категориальных грамматических показателей, а, во-вторых, могут сочетать субстантивное и атрибутивное значение:fulgiyan "краснота", "красный" и др.

Среди имен качества можно выделить несколько подгрупп, слова которых содержат свойственные только им морфологические показатели. Но все эти показатели относятся к области деривации и не конституируют прилагательные как самостоятельный грамматический класс слов. Как и непроизводные имена качества, производные формы могут функционировать как синкретические слова.

Те специалисты, которые выделяли прилагательное как самостоятельный грамматический класс, считали форму имен на -nggal-nggel ~nggo едва ли не единственной формой прилагательных в маньчжурском языке (Захаров, 1879:77-8). В.А. Аврорин полагал, что с помощью этого суффикса можно образовывать как качественные, так и относительные имена признаков, причем последние образуются исключительно по этой модели и могут быть образованы почти от всех существительных, а также и от других имен признака и некоторых глаголов (Аврорин, 2000:118-21). В соответствии с другой точкой зрения, суффикс -nggal-nggel-nggo первоначально выражал категорию обладания в маньчжурском языке и в этом своем качестве мог происоединяться как к предметным именам, так и к именам качества, добавляя смысл «обладающий данным: предметом или качеством», «имеющий отношение к данному предмету», например: abdangga "имеющий листья", "покрытый листьями" {abdana "лист"); ubungge "обладающий частями, долями" (ubu "часть", "доля"); horonggo "обладающий силой", "обладающий властью", "сильный", "мощный" (horon "сила", "власть"). Многие из таких форм, приобретая новое атрибутивное значение, проявляют тенденцию к изменению своего грамматического статуса, от предметных имен - к прилагательному, и в этом смысле они, возможно, представляют прилагательное в маньчжурском языке, как образующийся' класс имен: baitangga "деловой" (baita "дело"); boconggo "цветной", "красочный", "яркий" (boco "цвет"); hûsurtgge "сильный", "мощный" (husun "сила», "мощь") и др.

Именно с этим суффиксом связано происхождение субстантивно-посессивного суффикса -ngge, который имеет один гармонический вариант (Аврорин, 1953). Присоединяясь к именам качественной семантики через показатель генитива //я/, он принимает форму ningge, которая чаще всего пишется отдельно от имени. Имя качества с показателем ningge выражают объект, который является носителем соответствующего качества: gasha ЬвЛв ^НоЪи ningge йейы-ге mangga "Птицы, которые имеют короткие ,ноги, (коротконогие) обычно лежат".

СКЛОНЕНИЕ. Маркируя семантические и синтаксические роли имен в предложении, падеж является показателем их синтаксической зависимости. В этом смысле склонение в маньчжурском языке (как и во всех тунгусских), является универсальной системой выражения синтаксического подчинения, которая распространяется не только на все имена, но также на местоимения, причастия, служебные имена, причастные обороты и зависимые предложения (свойство транскатегориальности падежных маркеров).

Падежные формы во всех тунгусских языках, подчиняясь закону гармонии гласных, который служит средством фонетического цементирования слова, являются элементами словоформы как. единого синтетического целого и классифицируются как суффиксы при определении их морфологического статуса. В маньчжурском языке падежные показатели, сохраняя несомненную материальную близость с общетунгусскими, тем не менее обнаруживают значительную обособленность от имен вследствии отсутствия фонетического их подчинения (гармонии гласных) именным основам. Следствием такой фонетической обособленности является и их раздельное написание с именными основами. Все это делает неоправданным именование их падежными аффиксами. Морфологический статус падежных форм в маньчжурском языке представляется более адекватным определять как клитический суффикс, который образует с основой, к которой он относится, аналитическую словоформу. В маньчжурском языке категория склонения скорее аналитическая и синтаксическая, чем синтетическая и морфологическая.

Второй особенностью склонения в маньчжурском языке по сравнению с другими тунгусскими является то, что падежная система в нем сильно редуцирована. Она включает существенно меньшее количество падежей, каждый из которых полисемантичен: номинатив, аккузатив, генитив, датив, аблатив и пролатив (или сепаратив). Для сравнения можно отметить, что в эвенкийском языке, например, система склонения включает более десяти падежных суффиксов. Для выражения детализированных значений, особенно в области пространственных отношений, маньчжурский язык развил большое количество послелогов, которые образовались от имен со значением места.

Специфика склонения в маньчжурском языке состоит также в том, что управление падежными формами имен не носит автоматического или регулярного характера, и его необходимость возникает только в определенных семантических контекстах.

В маньчжурском языке есть четыре типа падежей. Номинатив и аккузатив маркируют актантные роли в предложении (синтаксические роли подлежащего и прямого дополнения). Номинатив как падеж подлежащего и сказуемого противопоставлен всем косвенным падежам. Но употребляясь в роли различных дополнений, прямого и косвенных, номинатив может использоваться параллельно другим косвенным падежами. Основной синтаксической функцией аккузатива является обозначение прямого дополнения, когда оно обозначает референтный (определенный) объект при переходном глаголе: 1 boo be weile-mbi "Он строит дом"; Ы hergen be ara-mbi "Я пишу буквы". Именно в выборе падежа для прямого дополнения -номинатива или аккузатива — проявляется категория определенности/ неопределенности. Датив выражает как актантные роли (синтаксическая роль непрямого дополнения), так и пространственные отношения (синтаксическая роль косвенного дополнения). Аблатив и пролатив (или сепаратив) выражают только пространственные отношения. Генитив, также как номинатив и аккузатив, относящийся к главным синтаксическим падежам, маркирует роль любого приименного актанта, выражая несколько семантических функций (основная среди них - функция посессора). Система падежей в маньчжурском языке представлена в таблице 5.

Таблица 5. Система именного склонения в маньчжурском языке.

СЛОВООБРАЗОВАНИЕ подробно изложено в реферируемой работе; детальное описание деривативных моделей именного словообразования дается также в [Аврорин, 2000:56-74]. Большинство имен, которые соотносятся с субстантивами в общепринятом смысле, непроизводно с точки зрения того состояния языка, которое было зафиксировано в письменных источниках. Производные имена образуются от глагольных основ и от предметных имен. Достаточно четко можно выделить несколько лексико-

Номинатив

Accusative

Генитив

Датив

Аблатив

Пролатив

(или сепаратив)

0 be

i(ni)

de

ci

deri

семантических деривативных групп. Это отглагольные имена, которые обозначают абстрактные понятия или результаты действий, отглагольные наименования деятелей, названия орудий действия. Большое количество отглагольных имен образовано посредством максимально продуктивного суффикса -п, например: gunin "мысль", "мнение", "понятие" (guni- "думать"), jabun "ответ" (jdbu- "отвечать) и др. Глагольная основа может содержать суффикс -Ьи, имеющий каузативное или пассивное значение: ejebun "записи", "заметки" (ejebu-"быть записанным"). Суффиксы -ganl-genl-gon, -hanl-henl ~hon, -kul-кп, -сип, -sun, -fun и н. др. также используются для образования имен от глаголов. Ряд суффиксов может образовывать имена от глаголов и имен: -si, -msi, -ci, -ji, -Iji, -mji, -nju, -tal-tel-to, -tu, -tun, -dal-del-do, -du. К предменым именам могут присоединяться диминутивные суффиксы -ganl -gen, -cen: biragan "маленькая река" (bira "река"); suhecen "маленький топор" (suhe "топор").

Помимо суффиксального словообразования имен, маньчжурский язык использует другие способы: это устойчивые сочетания атрибутивного типа: boo himaha "кит" (boo "дом", himaha "рыба"), tahura efen "пельмени" (tahura "раковина", efen "лепешка"), слияние слов (часто с выпадением каких-либо элементов, фонем или слогов): giyangnakii "спорщик", "упрямец" (giyangnan "рассуждение", aku=NEG); етети "некий" (< emu "один" + emu).

К наиболее частотным деривативным суффиксам, участвующим в образовании имен качественной семантики, можно отнести следующие: -кап/ -kenl-kon, -hunl-hun;-ganl-gen, -cen, -shiml-shun, -cukal-cuke, -ri, -ku,-tu, -han/ -hen/-hon, -mal-me, -si, -ki, -ha/-he/ho, -ta/-te/-to, -da/-de/-do, -nggi, -ba/-beидр. (наиболее подробно словобразование имен качества рассмотрено в [Аврорин, 2000:118-34]).

Некоторые словобразовательные суффиксы могут придавать именным основам дополнительные значения степени интенсивности качества, в связи с чем производные формы традиционно относились либо к диминутивам (-кап/ -kenl-kon, -ganl-gen, -cen, -liyanl-liyen, saka), либо каугментативам (-linggul -linggu). Однако есть основания считать, что назначение, например, диминутивных суффиксов состоит в том, чтобы в определенной - небольшой - степени усиливать одни качества и (или) уменьшать другие, т.е. какое из значений - уменьшительное или увеличительное - реализуется в данном конкретном случае, целиком зависит от собственного значения основы: ambakan "довольно большой", "довольно большой человек" (amba "большой", "старший", "старшинство"); foholokon "довольно короткий" (foholon "короткий"). Этот тип значения имеет, видимо, и показатель saka, который

не подчиняется гармонии гласных прозводящей основы и морфологический статус которого может быть определен как клитика: ambakan saka "довольно большой", sebsesaka "редковатый", "довольно редкий". Аугментативные суффиксы употребляются с целью повышения интенсивности качества в высшей степени; при этом результирующее качество производной формы определяется семантикой основы: ambalinggu "огромный", "впечатляющий"; ehelinggu "очень плохой", "чрезвычайно несчастный", "очень злой".

Имена качества, некоторые разряды которых классифицируются как прилагательные в других языках, не имеют морфологической категории степеней сравнения. Сравнительная и превосходная степени качества выражаются с помощью синтаксических конструкций, которые детально рассмотрены в реферируемой книге.

2.2. ЧИСЛИТЕЛЬНЫЕ. Маньчжуры используют десятичную ситему исчисления, которая включает как исконные слова, так и заимствования из санскрита. Семантической и морфологической базой являются исконные количественные числительные (emu "один", jitwe "два", Пап "три", duin "четыре", sunja "пять", ninggun "шесть", nadan "семь",jakun "восемь", иуип "девять", juwan "десять"). Для десятков; сотни, тысячи и десяти тысяч существуют особые слова: orin "двадцать", gusin "тридцать", dehi "сорок",

susai "пятьдесят", ninju "шестьдесят", nadanju "семьдесят", jakunju "восемьдесят", uyunju "девяносто", tanggu "сто", minggan "тысяча", tumen "десять тысяч". Далее используются сочетания числительных: juwan tumen "сто тысяч" (также санскр. bunai, bujun), tanggu tumen "миллион" (санскр.

saja\ minggan tumen "десять миллионов" (санскр. jiruri), tumen tumen "сто миллионов" (санскр. dungsun). Счет от десяти до двадцати и далее ведется прибавлением числительных, обозначающих единицы, к словам, обозначающим десятки. От количественных числительных суффиксально образуются другие разряды числительных, при этом финальная -п обычно опускается: порядковые (-ci); разделительные (ta/-te/-to); собирательные (-nqfi); итеративные (-nggeri после гласных, или -geri после -л, которая переходит в -ng); множественные или кратные (-rsu, а также добавлением слова ubu "часть" к количественному числительному); дробные, которые образуются с помощью словосочетаний (первое количественное числительное с показателем аблатива ci обозначает доли, а второе указывает на число долей; между количественными числительными может быть также вставлено слово ubu "часть" с показателем генетива duin ubu i emu "одна четвертая"). Характерной чертой, типологически сходной с китайским, является наличие в маньчжурском большого количества нумеративов, в

функции которых используются слова, обладающие лексическими значениями. В функции же счетных слов они теряют свое лексическое значение и становятся элементами грамматической системы языка. Со словами, принадлежащими к разным лексико-семантическим группам, используются различные нумеративы. Счетные слова помещаются между числительными и словами, называющими считаемые объекты, например: Пап fesin loho "три меча" (слово fesin "рукоятка" в данном словосочетании является нумеративом, который употребляеся со словами, обозначающими объекты, имеющими рукоятку, ручку, эфес и т. д.).

В этом же разделе подробно излагаются принципы, лежащие в основе языковой организации десяти- и двенадцатиричной систем маньчжурского исчисления времени, в своих основных чертах заимствованных из китайского языка. Элементы этих систем, последовательно сочетаясь друг с другом, образуют шестидесятилетний цикл, используемый для хронологического летоисчисления.

2.3. Оснозными типологическими чертами МЕСТОИМЕНИЙ в маньчжурском языке является наличие эксклюзивной и инклюзивной форм во мн. ч. личных местоимений и супплетивизм основ в системе их склонения.

Таблица 6. Склонение личных местоимений, единственное число

Номинатив Ы"я" Генитив mini Датив minJe Аккузатив mimbe Аблатив mind

si '"ты" / "он", "она"

sini mi

sinde inde

simbe imbe

sinci inci

множественное число

Номинатив be "мы (EXCL)" muse "мы (INCL)" su(w)e "вы " • се "они" Генитив meni musei su(w)eni ceni

Датив mende musede sv(w}ende cende

Аккузатив merr.be musebe su(w)embe cembe

Аблатив menci mused su(w)enci cend

Посессивное значение выражается формой генитива личных местоимений: mini boo "мой дом", sini boo "твой дом", ceni boo "их дом" и т.д.

В маньчжурском языке среди местоимений можно выделить несколько семантических разрядов: указательные, вопросительные и неопределенные. К указательным относятся местоимения ere "эта'7"этот7"этои и tere пта"/"тот"/"то" (ед.ч.); ese "эти" tese "те" (мн.ч.). Основными вопросительными местоимениями являются we "кто?", ai "что?", "какой?", "который?", уа "какой?", "который?", udu "сколько?". Каждое из этих

местоимений образует падежную парадигму с соответствущими значениями, которые детально описаны в книге. Наиболее проблематичными являются так называемые неопределенные местоимения, поскольку традиционно к ним принято относить семантически различные подгруппы. Некоторые из этих местоимений действительно могут реализовать неопределенное значение (aika "кто-нибудь", aimaka, уатака "какой-то", етети "какой-то", "некоторый" и т.д.). Другие имеют скорее обобщающее значение (уауа "всякий", "каждый", gemu "все" и др.); часть из них имеет качественное либо количественное значение. Основное внимание в книге уделено описанию специфики этих слов, а также определению их морфологической и семантической мотивации. В прономинальной функции употребляется имя Ьеуе, которое характеризуется целой совокупностью значений: "тело", "туловище"; "личность", "особа", "персона"; "основа", "стержень". В качестве аналога рефлексивного местоимения это слово употребляется после личных местоимений, которые имеют форму родительного падежа: mini beye "я, сам", sini beye "ты сам", ini beye "он (она) сам (сама)" и т.д. Это же слово в форм.е генитива может иметь рефлексивно-посессивное значение "свой": beyei boo de dosi-ка "Вошел в свой дом".

Для письменного маньчжурского языка характерно широкое распространение субститутов местоимений. Некоторые из них представлены исконными моделями {mini beye "моя особа", sini beye "ваша особа"), другие же являются прямыми заимствованиями из китайского языка. Именно через субституты местоимений для первого и второго лица находит свое выражение категория вежливости.

2.4. Глагольные части речи.

В письменном маньчжурском от одних и тех же основ образуются три типа глагольных форм: причастия, деепричастия и собственно глаголы. Вопрос о том, трактовать ли причастия и деепричастия как самостоятельные глагольные части речи (Пашков, 1963:38; Аврорин, 2000:146-7), или, как частные формы глагола в рамках класса глагольных слов, является в большой степени терминологическим. Нам представляется гораздо более важным раскрыть специфику этих морфологических разрядов слов.

Все глагольные слова не изменяются ни по лицам, ни по числам, но причастия могут принимать падежные формы и присоединять субстантивно-посессивный показатель -ngge (номинали затор).

Характерной чертой маньчжурского языка является наличие универсальной копулы bi, которая отлична от экзистенциальной глагольной основы bi-. Последняя принимает морфологические показатели времени и наклонения и может образовывать инфинитные (неконечные) формы. Копула bi, которую маньчжуристы относят также к предикативным частицам, играет важную роль в организации именной предикации. Кроме того, она может

присоединяться к формам глагольной основы bi-, что ведет к формированию новых глагольных видо-временных показателей. Так, например, образовано прошедшее время индикатива: -hal-hel-ho+ЫУ-habil-hebil-nobi.

В состав глагольной основы входят: корень, словообразовательные суффиксы (если глагольная основа производная), залоговые и аспектуальные суффиксы. Производные глагольные основы образуются преимущественно суффиксально, от именных слов, непроизводных глаголов, а также - реже -от звукоподражательных слов. Характерной чертой маньчжурского языка, типологически объединяющей его с другими тунгусскими, является наличие большого количества основ, которые служат словообразовательной базой как для имен, так и для глаголов. Во многих случаях довольно затруднительно сказать, образована ли глагольная основа от имени, либо имя образовано от глагольной основы: аса-п "союз", "гармония", встреча" - аса- "встречаться", "объединяться". От имен производные глаголы чаще всего образуются посредством следующих словообразовательных суффиксов: -la/-le/-lo, -red. -rel-ro, -па/-пе/-по, -sal-sel-so, -(n)dal-{ri)del-{n)do, -tal-tel-to, -jal-jel-jo, -li, -mi,

-(n)tu и др. Другие суффиксы образуют производные глаголы от глагольных лексем: -niye, -kiyaf-kiye, ~giya, -hiyal -hiye. Некоторые суффиксы являются полифункциональными, т.е. они- могут выступать как в роли словообразовательных формантов, иногда придавая- глагольной основе дополнительные аспектуальные или залоговые значения, так и в роли чисто формообразующих. К такого рода суффиксам относятся: •sal-seZ-so, который выражает аспектуальные значения длительности либо многократности; rtal -tef-to, связанный с выражением длительности либо повторности; -(n)dal -(n)de/-(n)do, выражающий значения длительности, постоянства' или неоднократной повторяемости; суффикс -ja/-je/~jo также связан с выражением длительности либо многократности в глагольных основах; кроме того, этот же суффикс может обнаруживать залоговые значения, либо значения, относимые к категории актантной деривации.

Специфическим источником глагольного словообразования в маньчжурском языке являются также образные слова. Обычно за ними следует глагольная форма, образованная от частично десемантизированной основы глагола se- "говорить": kekse- "быть довольным" (kek seme "охотно", "с радостью"). Существует несколько других моделей образования глагольных основ от образных (звукоподражательных) слов.

2.4.1. Формы движения.

Глагольные основы могут принимать суффиксы, которые выражают два типа движения, противоположных по значению (в другой концепции эти показатели относятся к категории породы; см. Аврорин, 2000:172-8). Суффикс -па/-пе/-по, вероятно семантически связанный с глаголом gene-

"идти", выражает идею отбытия действующего лица из данного места по направлению к другому месту или к другим объектам действия: omi- "пить" -omina- "идти пить". Эта синтетическая форма может быть заменена аналитической, первым компонентом которой является полносемантичный глагол в форме одновременного деепричастия, а второй представлен одной из форм глагола gene- "идти": alana-, alame gene- "идти говорить".

Суффикс -nji, который, вероятно, семантически связан с глаголом ji-"приходить", выражает идею прибытия действующего лица в другое место или же достижение им определенной цели: omi- "пить" — ominji- "приходить пить". Эта синтетическая форма может быть заменена аналитической: alanji-, alameji- "приходить говорить".

Суффиксы -nal-nel-no и -nji могут сочетаться с аспектуальными показателями, но всегда следуют за ними. В сочетаемости с залоговыми показателями эти суффиксы обнаруживают, большую степень свободы. Они могут предшествовать залоговому суффиксу, но могут стоять и после него. При этом значение глагольных основ меняется.

2.4.2. Категория аспектуальности.

Сфера аспектуальности (видовые и связанные с ними значения) в маньчжурском языке нуждается в дальнейшем изучении. Существование категории вида, прежде всего, связывалось с причастиями настояще-будущего и прошедшего времени (формы на -ral-rel-ro и -hal-hel-ho соответственно). Как было показано, первоначально эти формы противопоставлялись по виду, выражая незаконченность либо законченность Действий. Когда эти формы были зафиксированы в классическом маньчжурском, свойственная им видовая парадигма находилась в процессе трансформации во временную (Аврорин, 1949:60-5). Эта видовая оппозиция

имела чрезвычайно большое значение, поскольку эти два причастия послужили морфологической базой для образования большинства финитных форм, как синтетических, так и аналитических. Помимо этой оппозиции, в маньчжурском языке существует некоторое количество - в других тунгусских таких форм значительно больше — суффиксальных форм, которые сопоставимы с теми формами, которые определяются как акционсарты в славянсхих языках. Присоединяясь к глагольным основам, они выражают не только определенные аспектуальные значения, но придают словам дополнительные лексические значения. Таким образом, становится очевидной связь этих форм со словообразовательными категориями. Более того, с одними основами такие суффиксы могут реализовать аспектуальные значения, а с другими — словообразовательные.

Наиболее распространенными аспектуальными показателями являются следующие. Суффикс -saJ-seZ-so реализует значение длительности с одними

основами, а с другими - значение многократности (olho- "бояться", "опасаться" - olhoso- "постоянно остерегаться",,jori- "указывать" -jorisa-"часто указывать"); -tal-te/-to с одними основами имеет значение длительности, а с другими - значение повторности либо неоднократности (debsi- "махать" - debsite- "постоянно махать", ana- "толкать" - anata-"толкать неоднократно"); предваряемый элементами -«, -/, -г или -gan, -honf 'hurt, суффикс -jal-jel-jo чаще всего имеет значение длительности, но с некоторыми основами реализует значение интенсивности действия (еге~ "надеяться" - erehunje- "надеяться постоянно", golo- "пугаться" - golohonjo-"сильно испугаться"); суффикс -са/-се/'со также имеет значение длительности, многократности, а иногда - повышенной интенсивности действия (durge- "дрожать" - durgce- "сильно и долго дрожать") и др. (см. также Аврорин, 2000:162-71).

2.4.3. Залог и категория актантнои деривации.

В основе грамматической категории залога в письменном маньчжурском лежит оппозиция между активными и пассивными глагольными формами. В активной залоговой конструкции агенс занимает позицию подлежащего и передается номинативом; при этом формы активного залога не имеют специальных показателей. Активные формы противопоставлены пассивным, которые маркируются показателем -Ъи или -mbu. Последний употребляется с некоторыми глагольными основами и, возможно, имеет некоторые другие оттенки значения. Показатель залога принадлежит глагольной основе и распространяется на все глагольные формы, образованные от нее. В пассивной залоговой конструкции агенс помещается в позицию дополнения и передается дативом, а дополнение помещается в позицию подлежащего и передается номинативом, при этом подлежащее и дополнение меняются местами: Ы in-de gele-bu-he "Он меня напугал" (букв. "Я им был напуган").

Реферируемая книга следует такому взгляду на залог, в соответствии с которым эта категория предназначена для выражения коммуникативной (прагматической) информации. Залоговые значения, отраженные в морфологии глагола, в сочетании с синтаксическими средствами, указывают на изменения коммуникативного ранга участников ситуации; при этом участник с наиболее высоким рангом передается подлежащим. С категорией залога, которая выражает изменения в прагматической интерпретации ситуации внешнего мира, но не затрагивает ее семантической интерпретации, связана категория актантнои деривации, которая предназначена для выражения семантических трансформаций исходной структуры ситуации. Повышающая актантная деривация связана с обозначением нового участника ситуации, а понижающая - с элиминацией одного из ее актантов. При этом,

как правило, также возникает перераспределение коммуникативных рангов, хотя это изменение не является единственным (см. Плунгян, 2000:191-220).

В маньчжурском языке для выражения нового агенса используется тот же самый показатель -bu (-mbu), который служит для обозначения пассива. Но в этом случае показатель -bu (-mbu) специфицируется как каузативный. Новый агенс (каузатор) занимает позицию подлежащего, которое характеризуется самым высоким рангом, а реальное действующее лицо занимает позицию дополнения, маркируемого аккузативом: niyalma be sain bairn yabu-bu-mbi "(Они) заставляют людей совершать плохие дела". Можно говорить о существовании лексических ограничений, накладываемых на образование форм с показателем -bu (-mbu), который выражает каузативное значение с большим количеством основ, нежели пассивное (Недялков, 1992:18). Суффикс ~nggi обладает значением, близким к каузативному; он имеет смысл "посылать кого-нибудь делать что-то": alanggi- "посылать сказать". Синтетическая форма может быть заменена аналитической, с помощью глагола unggi- "посылать" : a la -me unggi-.

Существует еще один тип повышающей актантной деривации, который очень распространен в маньчжурском языке. Показатели ассоциатива -им, -cal -cel-co используются для обозначения не участника с новой ролью, а появление нового участника с той же самой ролью. Эти суффиксы обозначают, что действие совершается несколькими участниками совместно!: afanu "сражаться вместе" (о/а- "сражаться").

Наиболее распространенным типом понижающей деривации в маньчжурском языке является декаузативный, который передается показателем -jal-jel~joi hala- "менять" — halanja- "меняться". С некоторыми основами этот суффикс реализует рефлексивное, либо пассивное значения.

Показатель реципрока -ndu маркирует особый случай отношений между участниками ситуации, когда число участников не редуцируется до одного, но каждый их них берет на себя роль другого участника. Наречие ishunde "взаимно", "друг с другом" является ключевым для описания семантики реципрока: afandu- "сражаться друг против друга" (а/а-"сражаться"); aisilandu-"помогать друг другу" (aisila-"помогать").

2.4.4. Причастие.

Термин "причастие" соотносится с центральной и наиболее универсальной формой маньчжурского глагольного слова, или точнее, с гиперформой, которая в силу своей полифункциональности объединяет несколько грамматических парадигм на основе одной общей формы. Трем типам функций маньчжурского причастия соответствуют три типа грамматических моделей.

В функции сказуемого простого предложения причастие реализует свои глагольные характеристики: аспект, залог, модальность и время. Лицо выражается аналитически, через соотнесенность со словоформой, обозначающей субъект действия. Отличительной чертой маньчжурского причастия, как глагольной формы, является его способность управлять именами. В функции конечного сказуемого, занимая финальную позицию в предложении, причастия характеризуются как несклоняемые и потенциально спрягаемые формы (но реально они не изменяются по лицам) и выступают как аналоги собственно глагола: deo bohori elan i ba-de te-he "(Его) младший брат Бохори жил в месте Елань".

Причастие может выполнять атрибутивную функцию либо функцию предиката в атрибутивной конструкции, и в этом случае оно определяется как несклоняемая и неспрягаемая форма. Определяемое имя и определяющее его причастие связаны примыканием, при этом причастие всегда предшествует определяемому имени: bi sin-de yandu-ha baita be si te-de hendu-hebi-o? "Говорил ли ты ему о деле, которое я тебе поручил?".

Третья функция причастия состоит в выражении сказуемого зависимой предикативной единицы в рамках полипредикативной конструкции. В этой роли (зависимых сказуемых) причастие совмещает свойства глагола и имени. В качестве глагольной формы причастие может принимать аспектуальные и залоговые суффиксы. Собственные показатели причастий выражают категорию времени, которое в этой функции имеет релятивный характер. Сохраняя глагольные свойства, в том числе и управление, причастия могут принимать падежные формы. Это позволяет им функционировать в качестве аналогов имени, т.е. предикативных подлежащих и дополнений, прямого или косвенного. Именно эти формы лежат в основе механизма предикативного склонения причастий, который является базой маньчжурского гипотаксиса. Таким образом, в функции зависимого предиката маньчжурское причастие может быть специфицировано как склоняемая и потенциально спрягаемая форма (но реально не изменяющаяся по лицам): amaga inenggi ai de isina-ra be sa-rku "Трудно предсказать, чего (ты) достигнешь в будущем".

В маньчжурском языке существуют две причастные формы: настояще-будущего времени (неокончательного вида) в форме на -ral-rel-ro (некоторые основы присоединяют суффикс -ndaral-nderel-ndoro) и прошедшего времени (окончательного вида) в форме на -hal-hel-ho (с некоторыми основами встречаются суффиксы -kal-kel-ko или -ngkal-ngkel-ngko). В зарубежной литературе они чаще всего именуются имперфектными и перфектными причастиями (соответственно). Отрицательные формы причастий образуются с помощью отрицательной частицы аш, которая в равной мере служит и для отрицания наличия предмета или качества. Разница лишь в том, что у

причастий произошло полное сращение категориальных суффиксов с частицей: generalai < genere + aku, genehctku < genehe + akú {gene- "идти"). Противопоставление положительных и отрицательных форм свойственно лишь причастиям. Ни собственно глагол, ни деепричастие отрицательных форм не имеют. Если надо образовать отрицательные формы от глагола или деепричастия, то употребляются отрицательные формы причастий.

Оба причастия, как в положительных, так и в отрицательных формах, могут присоединять показатель -ngge, который выполняет функцию номинализатора; т.е. позволяет причастным формам играть именные роли в предложении, подлежащего либо дополнения. Номинализация причастий развивается в нескольких направлениях: 1) причастие, за которым следует номинализатор, может выражать абстрактное понятие о действии: alibu-re-ngge "представление документа или письма" (alibu- "представлять документ высшему лицу"); 2) объект действия, предметный, вещественный либо невещественный: minde buhengge "то, что мне было дано", "подарок"; meni yabu-ha-ngge "то, что мы сделали", "поступок"; 3) субъект действия: tere jidere-ngge meni mama kai "Тот, кто идет, - это ведь наша старуха". Показатель Ъа служит для субстантивизации причастий: bodo-ro Ъа "план" (bodo- "планировать"), gum-ha ba "мысль" (guni- "думать"). Сочетание этого показателя с причастиями (их положительными и отрицательными формами) имеет не постоянный, а окказиональный характер; именно это обстоятельство препятствует отнесению его к числу словообразовательных элементов.

2.4.5. Деепричастие.

Термин "деепричастие" соотносится с монофункциональным классом медиальных (неокончательных, инфиниткых) глагольных форм, которые выражают подчинение одного глагола другому. Отличительной чертой деепричастий в маньчжурском языке является то, что они обладают субъектной валентностью, т.е. могут быть ориентированы на субъект главного сказуемого, но могут иметь и свой собственный субъект, референциально независимый от субъекта главного действия. Этот субъект, в силу специфики маньчжурского языка, не может быть отражен в структуре самой глагольной словоформы, поскольку деепричастия в маньчжурском языке, как и все глагольные слова, не имеют личных показателей. Обычно он выражается отдельной словоформой (именем либо местоимением), а также может быть реконструирован из синтаксического контекста. Деепричастия характеризуются релятивным временем, которое, как известно, ориентировано не на момент речи, а на абсолютное время, которым обладает финитная форма, выражающая главное действие: nadan aniya tacibu-cibe jinkin V erdemu be tacibu-raku "Хотя и проучился семь лет, но совершенно мудрости не научился". Наиболее распространенным деепричастием является

форма на -те, которая реализует широкий круг значений, обусловленных ее основной семантикой: одновременность происхождения зависимого и главного действий: Ъикв йв/ого-тв, Нв^вп Ъв Мо-тв, уаза tuwa-megalajori-тв игвЪи-шв Ни1а-шЫ "Склонившись над книгой, считая черты (письма), всматриваясь глазами, указывая рукой (пальцем), заучивает (читает для заучивания)". Все деепричастия и их функции подробно описаны в книге, а в автореферате приведен их список.

Таблица 7. Деепричастия в маньчжурском языке.

1. Одновременное (суффикс -те)

2. Разновременное (суффикс -А; с некоторыми основами -pi или -тр()

3. Условное (суффикс -е()

4. Уступительное (суффикс -ЫЪв)

5. Длительное (суффикс -НаИ-Нв^-Но^а также -ка^-кв^-Ш)

6. Предельное (суффикс ^аШ^вЫ-Ыо)

7. Предшествующее (суффикс -nggalal-nggвlвl-nggolo)

2.4.6. Финитные формы глагола.

Финитные формы глагола представляют собой грамматический класс слов, которые играют роль сказуемого законченного предложения. Все финитные формы могут принадлежать одному из следующих наклонений: индикативу, императиву, оптативу или прохибитиву. Оппозиция между индикативом и остальными (косвенными) залогами является семантической базой грамматической категории наклонения.

2.4.6.1. Индикатив.

Письменный маньчжурский отражает такое состояние языка, когда формы индикатива находились в процессе становления. Все финитные формы произошли от инфинитных, причастий либо деепричастий, и их генезис прослеживается совершенно отчетливо. Это касается как синтетических форм, так и аналитических. К индикативу принято относить также причастия в функции окончательного сказуемого. В индикативе формы глагола имеют два времени: настоящее и прошедшее. В значении будущего употребляются формы настоящего времени или оптатива.

Значения и функции форм, традиционно относимых к индикативу, подробно излагаются в реферируемой книге. В реферате дается краткое перечисление этих форм. В значении настоящего и будущего времен употребляется форма на -тЫ (< -те — деепричастие одновременное + Ы -копула) либо аналитическая форма Ту-тв + Ы. В различных значениях прошедшего времени используются следующие формы: 1) -На^Нв^Но, -kal

-kel-ko, -ngkal-ngkel-ngko (причастие прошедшего времени и/или законченного вида); 2) -habi/ hebif-hobi и -ngkabif-ngkebif-ngkobi (< -hal-hel-ho, "ngkal-ngkel-ngko + bi = COP), причем возможно раздельное написание причастия с копулой; отрицательным соответствием является форма на -hakubi\3) аналитическая форма Tv-hal-hel-ho bihe или -ngkal-ngkel-ngko bihe

(bihe < bi- = "быть"); 4) -mbihe (< -me + bihe); 5) -mbihebi (< -mbihe + bi, = COP), возможно раздельное написание копулы. Будущее время выражается либо формой причастия настояще-будущего времени и/или неокончательного вида (-ral-rel-ro), формой на -тЫлибо формой оптатива на -ki.

2.4.6.2. Оптатив.

Оптатив используется, когда действующее лицо имеет намерение или желание совершить определенное действие. Форма оптатива выражается с помощью суффикса -ki. Поскольку оптатив выражает действия, которые еще не совершились, то он определенным образом связан с выражением будущего времени. Тем не менее, отнесенность к семантическому пространству будущего является вторичным фактором, который следует из модальной природы этой формы. Когда форма оптатива соотносится со вторым или третьим лицом, то ее значения становятся близкими значению императива.

2.4.6.3. Императив.

Императив в маньчжурском языке характеризуется несколькими особенностями, которые не отмечены в других тунгусских языках:

1) Одна из форм императива для 2-го л. ед. и мн. ч. материально совпадает с глагольной основой: gene "иди", "идите". Имеются исключения из этого правила, которые подробно описаны в книге.

2) Через парадигму форм индикатива находит свою реализацию категория вежливости: выбор формы зависит от того, считает ли говорящий адресата речи стоящим выше или ниже по рангу (по социальной, возрастной либо родственной иерархии). Различаются три типа форм: 1) нейтральная (совпадающая с глагольной основой); 2) вежливая, употребляемая по отношению к равным по рангу; эта форма реализует также модальной оттенок личной заинтересованности говорящего в совершении действия (форма оптатива на -ki); 3) вежливая, относящаяся к адресату, который ниже по рангу (-cinal-kina); 4) крайне вежливая, относящаяся к адресату, который выше по рангу; при условии равенства рангов, она выражает крайнюю степень почтительности (-raof-reo < -ra/-re = причастие + о = INT).

3) Парадигма императива включает также формы для 3-го л. ед. и мн.ч. (-kini), когда цель говорящего заключается в побуждении к действию третьего лица (лиц), но через обращение ко второму лицу. Используется при обращении к людям, низшим по рангу.

2.4.6.4. Прохибитив.

Прохибитив по значению представляет собой отрицательный императив для 2-го л. ед. и мн. ч., который совпадает с глагольной основой. Однако по форме прохибитив отличается от положительного императива. Он образуется с помощью отрицательной частицы ите, которая стоит в препозиции к форме причастия на -т1-т1-ю: ume gele-re "не бойся".

2.4.6.5. Вопросительные формы глагола.

Вопросительные формы глагола, как положительные, так и отрицательные, образуются с помощью вопросительных частиц: т (ji-he-ni от ^- "приходить"), которая в отрицательных причастных формах редуцируется до элемента п (ji-hakun ^^е + акй + т); о ^е -mbi-o от se ~ "говорить"), то (комбинация частиц ш и о). Вопрос может выражаться также специфическими синтаксическими конструкциями, которые представляют собой повторение глагольных слов, чаще всего причастий, одно из которых употребляется в положительной форме, а другое в отрицательной. За последним причастием может следовать вопросительная частица, стоящая отдельно либо присоединяемая к одной из форм функциональных глаголов: ji-dereji-derqfat то "Придет или не придет?".

2.4.7. Аналитические формы и конструкции.

Характерной чертой классического маньчжурского языка является наличие большого количества аналитических форм и конструкций, Аналитические сочетания первого типа употребляются в качестве сказуемых простых предложений и главных сказуемых полипредикативных конструкций. Они состоят из причастных или деепричастных форм, образованных от полносемантических (знаменательных) глаголов, и финитных форм (либо причастий в финитном значении), образованных от одного из глаголов Ы- "быть", "существовать"; о- "быть", "стать", "становиться" или se- "говорить" в их функциональном значении. Такие аналитические формы призваны выражать целый комплекс аспектуальных и модально-временных значений, которые возникают в результате взаимодействия компонентов этих форм. Как уже было показано, большинство форм индикатива являются аналитическими.

Существует другой тип аналитических конструкций, которые состоят из полносемантических и вспомогательных глагольных форм. Вспомогательные основы в составе этих конструкций принимают деепричастные либо причастные показатели в определенных падежных формах. Такие аналитические конструкции служат зависимыми предикатами полипредикативных конструкций. Аналитические конструкции выполняют два типа функций. Во-первых, выступая в качестве сказуемого зависимой части сложного высказывания, они выражают целый комплекс

аспектуальных и модально-темпоральных характеристик. Во-вторых, посредством деепричастных и причастных показателей в определенных падежных формах они выражают факт и характер пропозициональных отношений между зависимой и главной частями сложного высказывания: sin-i baita be [mute-rakü о-сг], si inu ume usha-ra "Если я не смогу помочь Вам в Вашем деле, то Вы не сердитесь (на меня)"; bi [ara-me o-ho-de] min-igucu uthai boo-de "В то время, когда я писал, в комнату вошел мой друг". Эта функция близка функции союзов. Не случайно такие аналитические конструкции являются структурной и семантической базой для образований союзов, поскольку некоторые деепричастные и причастно-падежные формы, образованные от десемантизированных глагольных основ, начинают использоваться вне аналитических конструкций, в другом синтаксическом контексте, постепенно развиваясь в аналитические маркеры союзного типа, и зачастую специфицируются как собственно союзы в письменном маньчжурском: uliakii bi-cibejui Ы"Хоть и нет богатства, но есть сын".

Реферируемая книга приводит список моделей аналитических конструкций и дает описание их структуры и значений.

Во вспомогательной функции могут быть использованы также и некоторые другие глаголы, лексическое значение которых частично ослабляется, но не исчезает полностью: ali- "брать", "получать", "принимать"; baha- "брать", "получать", "мочь"; goida- "медлить", "длиться"; hami-"приближаться"; jafa- "брать рукой",, "хватать"; sangga- "заканчивать", "совершать"; waji- "заканчивать". В реферируемой книге дается подробное структурное и семантическое описание всех таких аналитических комбинаций, позволяющих выразить достаточно тонкие смыслы.

2.4.8. Формы эпистемической модальности.

Категория эпистемической модальности, понимаемая как единство противопоставленных значений реальности и нереальности, т.е. возможности, потенциальности, желательности и собственно ирреальности, присуща всем формам глагола. Формы, выражающие нереальные действия в письменном маньчжурском языке, образуются аналитически.

Значение желания или намерения совершить действие выражается аналитической комбинацией форм, построенной по модели Tv-fo' se-: ala-ki se-mbi "желает сказать".

Значение возможности выражается аналитическим сочетанием, в основе которого лежит модель Tv-ci о-: güni-ci o-mbi "можно подумать". Это значение может быть выражено другими аналитическими комбинациями: Tv-те baha- и Tv-me mute- (baha- "мочь", mute- "мочь", "быть в состоянии").

Значение долженствования выражается аналитической конструкцией, построенной по модели Tv-ci аса- (аса- "встречаться", "соединяться"): ere gisun be niyalma tome [kice-ci aca-mbi] "Все люди должны изучать эти слова".

Значение попытки совершить действие выражается аналитически, посредством модели Tv-me tuwa-(tuwa-"смотреть", "видеть"): gaji-me tuwa-mbi "пытается принести".

Аналитическая конструкция, построенная по модели Tv-rahu se-, выражает значение опасения, что действие могло иметь место в прошлом вопреки желанию или ожиданиям говорящего; вместо отрицательной формы причастия на -rahu может быть употреблена положительная Tv-ra/-re/-ro:

alarahu sembi, alara sembi "опасаюсь, как бы (он) не сказал".

2.5. Наречие.

Наречия в классическом маньчжурском образуют грамматический класс словоформ, основной синтаксической функцией которых является атрибутивная. Они служат определениями к словам, обозначающим качества или действия. Хотя наречия являются морфологически неизменяемыми формами, они обнаруживают лексическую и деривативную соотнесенность со всеми грамматическими классами полносемантичных слов.

Среди наречий принято выделять несколько семантических групп: наречия качества, количества, степени, места и времени. Состав этих семантических групп приводится в книге.

Очень часто к наречиям относят синкретические имена со значением места, времени и качества, которые по своей природе могут функционировать в предложении по типу наречий (см. соответствующие разделы реферата). Адвербиальная функция качественных имен закрепляется посредством постановки маркера генитива после соответствующего слова.

Наречия представлены производными и непроизводными формами. Первые включают относительно небольшую группу слов, происхождение которых неясно: пе "теперь", "в настоящее время", te "теперь", ambula, asuru, kejine, umesi "очень" (umesi и asuru определяют только прилагательные, а kejine и ambula - как прилагательные, так и глаголы), erde "рано", labdu "много", uthai "тотчас", "немедленно" и т.д. Вместе с тем образование наречий нельзя ограничивать только недавним временем. Многие наречия места, например, оказываются общими для всех тунгусо-маньчжурских языков. В своем составе они содержат показатель древних падежей, которые не сохранились в маньчжурском, но сами суффиксы входят в состав словоформ: -si(amasi "назад"); -ri (juleri "впереди").

Среди производных наречий, образование которых мотивировано именным, прономинальным либо глагольным происхождением, можно выделить несколько основных групп:

1) Формы, образованные от имен, включая синкретические имена места, времени и качества, посредством а) показателя генитива /: butui "тайно" (< butu "тайна", "скрытый" + / = GEN); б) показателя датива de: dade "вначале" (< da "корень", основание" + de - DAT), dergide "наверху" (< dergi "верх", "верхний", "восток" + de- DAT); с) отрицательной частицы аки: erin акй "не вовремя", безвременно", "неопределенно" {erin "время"); д) частицы dari: inenggidari "ежедневно".

2) Формы, восходящие к прономинальным словам в форме а) датива ubade "в этом месте", "здесь" (< uba "это", "это место", "этот случай" и т.д. + de = DAT) и б) аблатива: ereci "отсюда" (< ere "это" + ci=ABL).

Наречия могут иметь глагольное происхождение. Постоянно используясь в адвербиальной функции, некоторые деепричастные формы могут приобретать грамматический статус наречных слов. Это прежде всего формы одновременных деепричастий на -те, разновременных на -fi, длительные на -tai/-tei/-toi: dahime "снова" (dahi- "повторять"); toktofi "решительно", "верно" (tokto- "иметь цель", " утверждаться"); banitai "по природе", "естественно" (bani- "рождаться"). Отрицательные формы причастия настояще-будущего времени на -ткй тоже могут подвергаться

адвербиализации: lakcaraku"непрерывно" (< lakca- "прерываться" + гаки).

Специфическим источником образования наречий являются звукоподражательные слова, за которыми может следовать деепричастная форма, образованная от глагола se- "говорить" (буквально комбинация образного слова с этой формой имеет значение "говоря так, таким образом"): hei hai seme "плача", "с плачем" {hei hai - звук плача). Эта деривационная модель чрезвычайно продуктивна благодаря широкому распространению звукоподражательных слов в классическом маньчжурском. Служебное слово может иметь форму причастия неокончательного вида sere. В этом случае изобразительное слово служит приименным определением.

2.6. Звукоподражательные слова.

Характерной чертой классического маньчжурского языка является наличие большого количества звукоподражательных (изобразительных, образных) слов, которые по своему значению и употреблению примыкают близко к наречиям. Звукоподражательные слова посредством фонетических средств языка выражают условную имитацию звучаний, вызванных определенными, действиями и состояниями живых существ, а также состояниями неодушевленных объектов окружающей действительности, которые находятся в движении. Звукоподражательные слова представляют собой грамматический класс морфологически неизменяемых слов, единственной синтаксической функцией которых является адвербиальная.

В реферируемой книге детально рассмотрены семантические и структурно-морфологические типы изобразительных слов. Наиболее распространенными приемами словообразования образных слов являются чередование звуков (jeja - звук, производимый работающими людьми, tab tib - звук, производимый падающей каплей) и редупликация (cang cang =звук, производимый колоколами; kalar kalar - звук, производимый бряцанием металлических вещей).

Как уже говорилось, образные слова и соотносимые с ними наречия являются источником образования дополнительных оттенков значения у глагольных основ либо новых глаголов. К такого рода моделям относятся: 1) присоединение суффиксов к

образным словам (иногда к наречиям, которые от них образованы посредством деепричастной формы seme): dakdarsa- "подпрыгивать" < dakda dakda/dakda seme "скачками"; 2) сочетание таких наречий с глаголами: cing seme da ~ "разгораться" (cing seme "полыхая", "вспыхивая" + da- "гореть").

2.7. Служебные слова.

Служебные слова в письменном маньчжурском языке играют весьма важную роль, значительно большую, чем во всех остальных тунгусо-маньчжурских языках. Они выражают отношения между словами в словосочетаниях, существенно дополняя падежную систему, связывают части в составе сложносочиненных и сложноподчиненных предложений, а также маркируют предикативную модальность предложения (и/или маркируют актуальное членение предложения).

К служебным словам можно отнести послелоги, союзы и различного рода слова союзного типа, а также частицы. Хотя перечисленные разряды разграничены между собой на основе определенных признаков, но непроницаемой грани между ними нет. Одно и то же слово может переходить из одного разряда в другой, меняя при этом содержательную специфику, что иногда поддерживается грамматическими средствами (либо контекстом).

Обычно служебные слова находятся в постпозиции по отношению к модифицируемым с их помощью языковым единицам, словам или предложениям, за исключением нескольких слов союзного типа и некоторых отрицательных частиц. Служебные слова в соответствии с обычным порядком слов, согласно которому подчиненные слова всегда стоят перед подчиняющими, занимают положение подчиняющих слов по отношению к модифицируемым ими словами.

2.7.1. Послелоги.

Послелоги представляют собой класс служебных слов, которые выполняют функцию модификаторов падежных значений. Послелоги в маньчжурском языке представлены двумя структурными типами. К первому

типу относятся непроизводные слова или те, происхождение которых неясно: Ъаги "к", emgi "с", "вместе с", gese "как", jalin "для", "ради" и н. др. Ко второму типу относятся производные слова, которые имеют именное (ч'аще всего это форма дательиого падежа частично десемантизированного имени) либо деепричастное происхождение: jakade "перед", "при" (<jaka "вещь" + de = DAT); tuwame "в соответствии с" (< tuwa- "смотреть" + те = CONV) и н. др.

Все послелоги управляют определенным падежом имени и на основе этой характеристики могут быть распределены по нескольким разрядам:

1) требующие формы генитива от управляемого имени (ici "к",funde "вместо", manggi "с", "к", "после", sidende "между", и др.): bi tenisin-ifutufe gene-fifassa-ci о-тЫ "Я могу пойти вместо тебя и решить твои дела";

2) требующие формы дательного падежа от имени (isitala "до", "как скоро", otolo "до"): uheridaddubede isitalagemu "все от начала до конца";

3) требующие формы аблатива от имени (julesi "перед", tulgiyen "кроме", пепете "перед" и др.): ere baita sin-ci tulgiyen, gvwa myalma ainaha

seme inu sa-rJdt" "Никто (букв, другие люди) кроме тебя не знает этого дела".

Послелоги, имеющие деепричастное происхождение, сохраняют управление тем падежом имени, которым управляет и глагольная основа: dahame "вслед за" (daha- "следовать") и tuwame "no" (tuwa- "смотреть") требуют формы аккузатива; aisilame "при помощи", "при" (aisila- "помогать") и асате "согласно", "с" (аса- "встречаться") требуют формы датива.

Все послелоги могут быть подразделены на несколько семантических разрядов: 1) пространственные, 2) временные, 3) причинные, 4) комитативные, 5) подобия, 6) рестриктивные.

Самой многочисленной, вероятно, является группа послелогов с пространственным значением, поскольку временные, причинные и другие обстоятельственные значения более характерны для полипредикативного синтаксиса. Среди послелогов с пространственным значением можно выделить группу так называемых служебных имен (послелоги именного происхождения), которые материально тождественны предметным именам со значением места: dergi de "на", dorgide "B ", tu lergi de "вне" и н. др. Падежные формы локативных имен частично десемантизируются с течением времени, и их номинативная функция трансформируется в синтаксическую, которая состоит в выражении синтаксического подчинения в рамках глагольно-именного словосочетания. Употребляясь в качестве локативных послелогов, служебные имена обычно (но не всегда) представлены формой одного из локативных падежей (датив, аблатив, пролатив), но чаще всего, употребляются в форме датива: sourin i dergi de emu sain meihe haya-fi dedu-hebi "На троне лежала, свернувшись, одна белая змея" (ср. с синкретическим именем места dergi "верх", "восток", "верхний"); hoton /

tulergi de tata-fi "(Они)' остановились лагерем, за городом" (ср. с синкретическим именем места tulergi "внешняя сторона", "внешний").

2.7.2. Союзы.

Вопрос о существовании союзов, как класса слов, которые служат целям выражения разнообразных связей между предложениями, их компонентами и отдельными членами, не является простым для письменного маньчжурского. Во-первых, большое количество типов связей выражается посредством медиальных форм, деепричастий и причастий в падежной форме, и потому необходимость в союзах, как аналитических показателей связи, возникает только при переводе на европейские языки. Во-вторых, большое количество слов, приписываемых этому классу, обнаруживают принадлежность к другим грамматическим классам слов. В этих случаях исследователи говорят о конверсии, которая приводит к некоему подобию омонимии форм (см., например, в Аврорин, 2000:230-1). На самом деле здесь нет омонимии, поскольку значения союзов семантически мотивированы соответствующими словами других частей речи (именами, прономинальными словами, наречиями), т.е. обсуждаемые единицы при идентичности форм обнаруживают семантическое сходство. В-третьих, ко-времени создания основных памятников маньчжурской письменности, союзы,, как- класс служебных слов, находились в процессе становления.

Союзы (в некоторых случаях мы будем говорить об их аналогах) можно разделить на сочинительные и подчинительные. Сочинительные союзы связывают синтаксически симметричные компоненты. В соответствии с логическими и/или семантическими значениями, которые они выражают, различаются три типа союзов: 1) соединительные, 2) противительные, 3) разделительные. В функции соединительных союзов употребляются слова geli "также", "снова", jai "еще", "снова", hono {hono hade) "еще", "опять", "притом", kemuni "опять", "еще" и др. (подробный список слов приведен в книге). Форма одновременного деепричастия Ыте, образованная от глагола bi~ также регулярно употребляется в этой функции. Основная функция противительных союзов состоит в том, чтобы связывать компоненты, которые находятся в оппозиции к друг другу: bai "но", damu "но", "однако", akuci "в противном случае", bimbime "однако" и др. Разделительные союзы выражают такие отношения между синтаксическими компонентами, которые подразумевают возможность выбора между ними: eici "или", eici ... eici ... "или ... или", embici "или". Существуют также аналоги пояснительных (экспликативных) союзов, которые связывают семантически и синтаксически несимметричные компоненты, когда второй из них служит пояснением для первого: duibuleci "например" (< duibule- "сравнивать" + -с/ = CONV); tebici "именно" (< te "сейчас" + bi-ci).

Подчинительные союзы, которых значительно больше, служат для выражения разнообразных типов межпропозициональных отношений и употребляются в сфере маньчжурского гипотаксиса. Основной грамматической характеристикой союза как аналитического показателя связи является его свобода: он встречается со словами разной морфологической природы. В письменном маньчжурском такому требованию удовлетворяют лишь немногие формы. Большинство аналитических показателей рвязи встречается либо со словами определенного морфологического класса, либо в составе аналитических конструкций, а потому не являются союзами в точном смысле. Это синтаксические слова союзного типа.

В основном союзы и союзные слова представлены производными формами, которые восходят либо к падежно-именным и прономинальным формам, либо к деепричастиям, либо к причастно-падежным формам. Многие союзы восходят к форме дательного падежа имен: bade "когда", "если", "поскольку" (Ьа "место" + de); erinde "в то время, когда" (erin "время" + de); jakade "когда", "поскольку" (Jaka "вещь" + de); turgunde "потому что" (turgun "причина" + de). Большое количество союзных слов представлено деепричастными либо причастно-падежными формами, образованными от глагольных основ Ы-, о-, se- в их вспомогательной функции. Как уже говорилось, эти формы обнаруживают тенденцию к отрыву от аналитической конструкции, в которую они входят, и некоторые из них могут сочетаться со словами любой грамматической природы. Например, причастные формы bisirede, ojorode, serede, bihede, ohode, sehede используются для выражения временных значений (смысл "когда"); деепричастные формы bid, oci, seci выражают условное значение ("если"); деепричастные формы bicibe, ocibe, secibe обозначают уступительные отношения ("хотя и ..."). Форма одновременного деепричастия seme является полифункциональной, поскольку она используется для выражения нескольких значений: "что", "чтобы", "поэтому", "хоть" и н. др. Полифункциональной является и форма разновременного деепричастия ofi, которая имеет значения "так как", "потому что", "поэтому". Эти две формы, благодаря своей морфологической "простоте", обнаруживают отрыв от аналитических конструкций, в которые они обычно входят, и могут употребляться со словами, принадлежащими к разным морфологическим классам: jiha акп ofi tuttu uda-haku "Поскольку у

меня не было денег, я не купил".

Некоторые союзы представляют собой сращения нескольких слов, чаще всего союзов: aikabade "если" (< aika "если" + bade = "если", "когда") либо сочетание двух слов, одно из которых имеет статус союза, а другое принадлежит иной части речи, но функционирует в качестве союзного

аналога: aika oci "если" {aika "если", oci = аналог союза "если", восходящий к форме условного деепричастия).

Почти все союзы и союзные слова следуют за словоформой, выражающей сказуемое ЗПЕ, за исключением лишь тех из них, которые служат вторым дополнительным средством подчинения при так называемой рамочной конструкции (они ставятся в начале предложения). При этом в конце ЗПЕ всегда имеется еще одна главная форма, выражающая отношения подчиненности и их семантический тип: aikaje-te-rejaka benji-ci, ali-megai-fi, karujaka bu "Если (они) будут предлагать съестные припасы, то возьмите и дайте вещи взамен" (условное значение передается дважды, посредством союза aika и формой условного деепричастия на -ci). В книге приведены: все зафиксированные нами модели таких рамочных конструкций.

В функции' союзов (или союзных слов) выступают многие послелоги, видоизменяя свое значение и встречаясь в- ином синтаксическом контексте. Например, послелог manggi "с", "к", "после" требует формы генитива от управляемого им имени, но передает темпоральные межпропозициональные отношения, встречаясь после причастия прошедшего времени: jin si ba-ha manggi sim-be gama-ra "После того, как я получу степень "цзинь ши", я женюсь на тебе"; послелог antala "позади" требует формы аблатива от управляемого им имени, но в функции союза также выражает темпоральные отношения и следует исключительно после причастия прошедшего времени: ere gemu muse ba sin-i yabu-ha amala weile-me sangga-bu-ha "Это все закончили строить после того, как ты ушла из этих мест" и н. др.

На основании семантических типов тех межпропозициональных отношений, которые они выражают, подчинительные союзы и союзные слова могут быть разделены на несколько семантических групп: временные, причинные, результативные, условные, уступительные, сравнительные. В реферируемой книге дана детальная классификация и значения таких слов. 2.7.3. Частицы.

Частицы играют очень важную роль в системе маньчжурского языка, функционируя в качестве модификаторов дискурса. Они могут участвовать в организации предикативности высказывания, являясь обязательным элементом синтаксической структуры предложения. В качестве элементов коммуникативной структуры высказывания, они могут модифицировать его модальность и актуальное членение.

В маньчжурском языке есть целый ряд частиц, которые, как и универсальная копула bi, формируют предикативность высказывания, а также модифицируют его модальность и выражают определенную прагматическую информацию. Такими дискурсивными модификаторами являются частицы kai, inu, be, dere, dabala, значения которых подробно рассматриваются в

книге: ere taka-гйкп niyalma kai "Это ведь незнакомый человек"; jaka-i uheri sekiyen inu "Это действительно начало всех вещей".

Отрицательным соответствием копулы Ы является универсальная частица aku: ubaci goro акп "(Это) недалеко отсюда". Есть и другие отрицательные частицы: waka, ume, unde, umai. Возможны также сочетания частиц: bikai, bikai dere, dere kai, akübi, unde kai и н. др.

Такого рода частицы могут соотноситься с показателем топика, маркируя фокус высказывания: juwan boo serengge ajige gasan be "Десять домов - это маленькая деревня" {serengge = TOP); niyalma ere iadalimuda-me ji-he-ngge акп "Из тех, кто вернулся, не было людей, подобных ему" (в качестве показателя топика выступает номинализатор ngge).

Отдельный разряд составляют вопросительные частицы: па, о, ni (п). Одни из них могут употребляться и с именами, и с глагольными формами (па, ni), другие же только с глагольными словами (о): ere ai turgun ni "Какая причина этого?"; ere ai bi-he ni "Что это было?". Возможны сочетания вопросительных частиц, которые используются для эмфатического утверждения: ere sain akuni-o "Разве это не хорошо?".

Морфологический статус частиц, которые маркируют предикативную модальность высказывания и его актуальное членение, определяется как клитики. Среди этих частиц нет слов с самостоятельным значением.

Часть V «СИНТАКСИС» посвящена описанию синтаксиса простого, сложного (и осложненного) предложений в классическом маньчжурском языке. Исследование синтаксических структур сложного (и осложненного) предложений осуществляется с позиций теории полипредикации, которая отходит от традиционного бинарного деления предложений на простые и сложные, заменяя понятие "сложности" на понятие "полипредикативности". Теория полипредикативных конструкций как в разной степени соответствующих понятию сложности, плодотворно разрабатывается на материале алтайских языков (см. книги "Предикативное склонение причастий в алтайских языках", 1984; "Очерки по теории сложного предложения", 1987; "Структурные типы синтетических полипредикативных конструкций в языках разных систем", 1986 и мн. др.). В применении к маньчжурскому синтаксису этот подход позволил автору обобщить положения целой серии собственных статей, предметом изучения которых стали сложные высказывания в тунгусо-маньчжурских языках (эвенкийском, маньчжурском и языке сибэ). Вопреки существующему в индоевропеистике мнению о том, что в алтайских языках не существует сложных (и сложноподчиненных) предложений, обосновывается тот взгляд на проблему, в соответствии с которым тунгусо-маньчжурские языки, в том числе и маньчжурский,

признаются способными выражать сложные межпропозициональные отношения, соответствующие ситуациям реального мира, но только особыми, глубоко специфическими способами, которые подробно излагаются в книге. Наиболее важным становится использование медиальных форм, причастия и деепричастия (синтетический способ), а также их комбинаций -аналитических конструкций (аналитико-синтетический способ) - в функции зависимых предикатов (сказуемых) полипредикативных конструкций.

В книге исследуются также те грамматические средства, которые используются в маньчжурском языке для выражения прагматического структурирования высказывания. Маньчжурский язык оказался языком с высокой степенью топикализации, в какой-то степени совпадая в этом отношении с китайским языком. Тем не менее, для передачи прагматической информации он использовал свои собственные грамматические способы.

1. Типы синтаксических отношений и способы их выражения.

Противопоставленные друг другу, понятия сочинения и подчинения, как синтаксических отношений, являются фундаментальными концептами. Подчинение определяется как неравноправные отношения, когда' один компонент зависит от другого. Подчинительные связи главным образом задействованы в структуре словосочетаний и могут быть: 1) атрибутивными, 2) объектными, 3) адвербиальными. На уровне сложного высказывания, подчинение проявляется в отношениях между зависимым и главным предложениями в сложноподчиненном предложении (традиционная терминология), а также главной частью осложненных предложений и причастными либо деепричастными конструкциями, которые эти предложения включают. Для выражения подчинительных отношений на уровне сложного высказывания маньчжурский язык использует следующие грамматические средства: 1) изафет, 2) управление, 3) примыкание.

1) В соответствии с современными взглядами общей морфологии, ИЗАФЕТ понимается как такое морфологическое средство обозначения синтаксической зависимости, которое находит свое выражение в составе вершинного имени именного словосочетания (Плунгян, 2000:184-5). В маньчжурском языке есть особая причастная конструкция, которая призвана выражать атрибутивные (посессивные) отношения, но не между двумя именами, а между именем и причастием (глаголыю-именной формой). Первый компонент этой посессивной конструкции может быть маркирован формой генитива. Второй компонент содержит в своей структуре показатель -nggв, который является показателем номинализации в классическом маньчжурском, но развился из показателя посессивности. Первый компонент этой посессивной конструкции может быть специфицирован как субъект действия, а второй, выраженный причастием, - как предикат. Формально посессивные, с точки зрения содержания, эти отношения являются

предикативными: eresargan ijide-re-ngge "приход этой женщины (то, что этд женщина пришла)"; ejen i buce-he-ngge "смерть хана (то, что хан умер)".

2) УПРАВЛЕНИЕ представляет собой такое морфологическое средство обозначения семантически неравноправной синтаксической зависимости, которое находит свое выражение в составе зависимого имени словосочетания. Управляющее слово требует от управляемого определенной морфологической формы, и выбор этой формы определяется лексическими (либо семантическими) свойствами управляющей лексемы. При этом формы управляемого и управляющего слов различны. В маньчжурском языке в качестве управляющих компонентов чаще всего функционируют причастия, деепричастия и собственно глаголы. Зависимые компоненты маркируются показателями падежей, которые могут опускаться при определенных условиях (нереференционное употребление имени, групповой падеж). Зависимые компоненты служат прямыми и непрямыми дополнениями и могут передаваться словоформой, оборотом, а также конструкцией, соответствующей подчиненному предложению: Ы tere niyalma de hendu-he "Я тому человеку сказал"; cira be taka-ra gojime mujilen be sa-rku "Хотя я знаю лицо (этого человека), но сердца его не знаю"; in-i beye honoya inenggi ai erin-de buce-re begemu sa-rku "Эти шаманы даже не знают, в какой день и в какое

время человек умер".

3) ПРИМЫКАНИЕ есть такой вид подчинительной связи, когда форма зависимого компонента не меняется в соответствии с требованиями главного компонента. В маньчжурском языке примыканием связаны определение и определяемое, обстоятельство и сказуемое. Способность примыкать к определяемому характерна для имен с семантикой времени, места и качества, для некоторых разрядов прономинальных слов, а также для причастий, когда они служат определениями. Выступая в адвербиальной функции, наречия и деепричастия также примыкают к главному слову словосочетания. На уровне сложного высказывания деепричастия и причастия в качестве сказуемых зависимых конструкций, в разной мере соответствующих подчиненному предложению, выражают зависимость от доминирующего глагола своей неизменяемой формой: kimci-me tuwa-mbi "(Я) смотрю внимательно"; we ai

"Кто осмелился прийти и взять

вещь, которой я владею?".

4) ПОРЯДОК СЛОВ является основным средством различения членов предложения, причем этими членами могут быть также и предикативные конструкции, структурно и содержательно соответствующие зависимым предложениям. Позиция члена предложения обусловлена основным правилом, согласно которому зависимый компонент всегда предшествует главному: определение стоит впереди определяемого, управляемый член

впереди управляющего. Подлежащее всегда находится впереди сказуемого. Порядок слов является единственным средством различения подлежащего и сказуемого, если они выражены одинаковыми синтаксическими структурами. Порядок слов часто уточняется особыми аналитическими показателями (служебными словами), которые маркируют тот или иной член предложения и/или компонент прагматической структуры высказывания.

5) ПАРАЛЛЕЛИЗМ служит для связи однородных членов предложения, простых и распространенных, а также сочиненных предложений в составе сложного. Этот тип связи реализуется посредством следующих параметров: а) повторением членов предложения (предложений), которые имеют одинаковую синтаксическую структуру; б) параллельные члены предложения (предложения) имеют одинаковое количество слов; с) параллельные члены имеют одинаковый порядок слов; д) параллельные члены предложения (предложения) должны содержать одинаковые грамматические формы, а в случае разных форм, их синтаксическое значение должно быть сходным. Параллелизм может считаться одним из видов сочинения, и с его помощью организованы сложные высказывания, соответствующие сложносочиненным предложениям: aisin menggun oci guise de tebu-mbi, bele jeku oci tsang de asara-mbi "Золото и серебро в шкафу держат, а рис в амбаре хранят".

6) КОРРЕЛЯЦИЯ — это средство связи между главными - членами предложения, которое находит свое выражение в соотносительных формах подлежащего (номинализатор ngge и н. др.) и сказуемого (копула Ылибо ее субституты, модально-предикативные частицы). Этот тип связи характерен для именных предикативных структур, причем подлежащее тоже может быть предикативным: age-ijombu-re-ngge aisin go igese gisun kai "Сказанное моим старшим братом подобно золоту и яшме"; urgun be cira de serebu-reku-ngge

акй "Не было таких, кто бы не проявлял на лице радости". Посредством коррелятивных структур соотносятся также топик и фокус.

2. Синтаксис простого предложения.

В области.синтаксиса простого предложения различаются два типа предикативных отношений, которые связывают главные члены, подлежащее и сказуемое. Это именная и глагольная предикация.

2.1. Синтаксическая структура именного предложения.

Простое предложение, в котором подлежащее и сказуемое (субъект и предикат) связаны предикацией именного типа, представлена моделью S (N) = P{N (+ COP)}/{COP}. Являясь структурным компонентом именного предиката, копула (предикативная связка) обычно приписывается именному слову (или его функциональному аналогу) с целью продуцирования актуальной характеристики субъекта предикации. Наиболее употребляемой копулой в маньчжурском языке является связка Ы. В качестве предикативной

связки может служить также одна из финитных форм глагола о- "стать", "становиться": min-de ahun o-mbi "(Он) - мой старший брат". Структурная позиция предикативной связки может оставаться не заполненной: muse ahun "Мы - братья". Если требуется отнести содержание предложения к плану прошедшего либо будущего, то употребляются аспектуально-темпоральные формы глаголов Ы- или о-: taidzu wang o-ho "Тайцзу был государем".

Субститутами этих связок могут служить перечисленные выше модально-предикативные частицы, которые модифицируют модальную предикативность высказывания: ere da sekiyen dabala "Это определенно источник всех начал"; eregemu hesebun kai "Ведь это - воля Неба (судьба)!".

Именные предложения представлены двумя семантическими типами: 1) Это такие структуры, в которых сказуемое (предикат) обозначает собственный признак предмета, в частности, его наличие или отсутствие: senggi fulgiyan Ы "Кровь - красная"; majige nikan mudan аки "Нет даже

небольшого китайского акцента". 2) Это такие структуры, в которых даннбму предмету дается характеристика через соотнесение его с категориями человеческого мышления. К этому второму семантическому типу относятся конструкции классификации, в которых данный предмет подводится под определенный класс объектов, и конструкции идентификации, в которых предметы идентифицируются между собой. С логической точки зрения идентификация является частным случаем классификации; она возникает тогда, когда мы приписываем данному предмету имя класса, содержащего единственный элемент. На языковом уровне идентификация достигается с помощью определенных дополнительных средств, направленных на более четкое выделение референта: muse niyalma Ы "Мы - люди".

2.2. Синтаксическая структура простого глагольного предложения.

В реферируемой книге подробно рассмотрена структура простого глагольного предложения. Сказуемое в этом типе предложения может быть выражено одной из финитных глагольных форм, включая аналитические, либо причастием, употребляемым в финитной функции. Кроме сказуемого, которое формирует модально-предикативные характеристики высказывания, глагольное предложение может также содержать и модально-предикативные частицы: bi usha-mbi-kai "Я определенно буду рассержен".

Каждый глагол обладает определенным количеством валентностей, которое определяет число актантов (членов предложения, называющих участников ситуации). В маньчжурском языке более чем одновалентные глаголы ориентированы на подлежащее, которое является грамматически главным актантом. Однако вследствие специфики морфологической базы маньчжурского языка, позиция этого главного актанта часто остается незаполненной в структуре простого глагольного предложения.

2.3. Категория подлежащего.

Идентификация конституента предложения как подлежащего является ддной из самых сложных проблем в теории синтаксиса. До сих пор нет всеобъемлющего определения подлежащего, характеристики которого могут варьироваться даже в рамках системы одного языка.

В маньчжурском языке категория подлежащего характеризуется несколькими особенностями. Прежде всего, в отличие от остальных тунгусо-маньчжурских языков, такие характеристики подлежащего, как лицо и число, не могут быть отражены в струхтуре глагола. Во-вторых, в предложении подлежащее часто опускается, особенно в его кореферентном употреблении, когда референты наиболее предсказуемы. Поскольку семантические и синтаксические структуры предложений могут включать структурную позицию подлежащего, то оно легко восстанавливается .из синтаксического контекста. Тем не менее, такая процедура требует обращения к дискурсным единицам, большим чем одна пропозиция. В-третьих, предложение в

маньчжурском языке может содержать подлежащее и топик одновременно, и в некоторых случаях точная процедура, с помощью которой можно было бы осуществить их разграничение, отсутствует. Эксплицитно выраженное подлежащее может передаваться в структуре простого предложения именем в форме номинатива, именной синтагмой или местоимением. За словоформами, занимающими инициальную позицию в предложении, может следовать один из показателей oci, seci, seme, sere, serengge, sehengge. Эта показатели служат целям дополнительного выделения участника ситуации с наиболее высоким рангом, т.е. прагматическому структурированию высказывания. Они выделяют то, о чем говорится в предложении; то, что является его темой (или топиком). Подлежащее может быть выражено номинализаиией, представленной причастием в форме на -ngge, одиночном либо распространенном. При определенных условиях номинализации могут быть предикативными, т. е. иметь семантику и формальную структуру, соответствующую предложению. В таких случаях они переходят границы простого предложения и должны рассматриваться как полипредикативные конструкции. Номинализация причастий является тем синтаксическим инструментом, с помощью которого предикативная структура может быть поставлена в позицию главного актанта предложения, - подлежащего. Одновременно она является и тем инструментом, с помощью которого осуществляется коммуникативная выделенность целой конструкции. Это -то, о чем говорится в предложении, т.е. топик.

3. Синтаксис сложного предложения.

В своем исследовании сложного предложения в маньчжурском языке мы опирались на ту теоретическую концепцию, которая была разработана на,

материале алтайских языков коллективом сотрудников Института филологии СО РАН под руководством проф. МЛ Черемисиной. Данные маньчжурского языка, который, с одной стороны, типологически сходен с другими тунгусскими (и шире - алтайскими), а с другой - обнаруживает глубокую специфику, позволяют дополнить эту концепцию новыми материалами, существенными с типологической точки зрения.

Учитывались также синтаксические работы тунгусо-маньчжуроведов, монголистов и тюркологов, а также японистов, где в том или ином виде исследовались проблемы сложного предложения (Фельдман, 1952; Колесникова, 1966; Убрятова, 1976; Юлдашев, 1977; Пюрбеев, 1979; Аврорин, 1981; Алпатов, 1981; Ефремов, 1984; Шамина, 1987; Бродская, 1988; Скрибник, 1988; Невская, 1993; Подлесская, 1993 и мн. др.).

Первоначально понятие полипредикативной конструкции было разработано для целей описания алтайского гипотаксиса. Термином "полипредикативная конструкция" (ППК) обозначается широкое родовое понятие, которое объединяет и собственно сложные предложения, и конструкции, в разной степени отклоняющиеся от эталонного представления о сложности. ППК понимается как особая синтаксическая единица, функция которой состоит в выражении отношений между событиями (ситуациями, пропозициями). Поскольку наиболее адекватной формой представления события, задающей семантическую структуру пропозиции, является синтаксическая форма предложения, то на выделенную область накладывается ограничение, состоящее в том, что части ППК должны быть представлены предикативными синтаксическими формами (предикативными единицами). Формальное требование, предъявляемое к ППК, состоит в том, что она должна включать как минимум две предикативные единицы (ПЕ). Термин "предикативная единица" соотносится не только с главными, но и зависимыми частями ППК, которые в силу специфики алтайского гипотаксиса существенно отличаются от простого предложения и коммуникативно, и структурно. Зависимые предикативные единицы (ЗПЕ) содержат в себе показатель связи, зависимости. Собственно сложными считаются ППК, обе части которых - самодостаточные предикативные узлы, причем такие, что ни один из членов одного узла не является членом другого. Функции выражения межпропозициональных отношений соответствует тот компонент структуры ППК, который оценивается в качестве показателя связи (зависимости). Он может быть либо синтетическим, включенным в линейную структуру словоформы, обозначающей сказуемое ЗПЕ, либо аналитическим.

Предикативность ЗПЕ создается особым образом: категория времени релятивизируется, т.е. отсчитывается не от момента речи, а от времени главного события. Релятивизируется также и категория лица - один из механизмов, с помощью которого действие соотносится с субъектом. Второй

механизм увязки действия с субъектом - это выражение субъекта подлежащим; именно через подлежащее происходит окончательная привязка предложения к конкретной ситуации. Следует различать два аспекта зависимой предикации: предикатный, основной, и субъектный.

В маньчжурском языке предикат (этот термин понимается как родовое имя множества предикативных функций) и субъект проявляют ряд особенностей по сравнению с другими тунгусскими (и алтайскими). Дополнительной проблемой маньчжурского синтаксиса является отсутствие формальных процедур, позволяющих выделять из дискурса синтаксические биномы, которые собственно и являются объектом синтаксического анализа.

Для маньчжурского языка характерно существование широко развитой системы синтаксических структур, соответствующих сложносочиненным и сложноподчиненным предложениям (в традиционной терминологии).

3.1. Сложносочиненное предложение.

Сложносочиненное предложение определяется как синтаксический бином, обе части которого представлены семантически и синтаксически симметричными предикативными единицами. Эти части характеризуются относительной синтаксической независимостью, поскольку каждая из них соответствуют законченному предложению. Сочинительная связь между частями осуществляется либо с помощью сочинительных союзов (или их аналогов), либо посредством параллелизма, полного либо частичного: апаЬи-ка туаШа аПп Ье 1имак1уа-шЫ,Ьо$оЬи-ка туаШа Ьоо-йе Ш^ак1уа-шЫ(бук&.) "Уступчивый человек смотрит на гору, а упрямый человек смотрит на дом".

3.2. Сложноподчиненое предложение.

В маньчжурском языке большинство высказываний, которые выражают различные межпропозициональные отношения, передаются с помощью особых синтаксических структур. Формальная организация таких структур целиком определяется морфологической базой языка. Существует три основных структурных класса инфинитных глагольных форм, которые участвуют в формировании зависимой предикации, функционируя в качестве сказуемых ЗПЕ: 1) причастия в склоняемой и неспрягаемой форме (глагольно-именные формы); 2) причастия в несклоняемой и неспрягаемой форме; 3) деепричастия. Причастия и деепричастия обладают возможностью сочетаться в рамках аналитических конструкций, которые также могут служить зависимыми сказуемыми. Этим структурным классам соответствуют - хотя и не однозначно - определенные функционально-семантические типы полипредикативных конструкций.

3.2.1. Предикативное склонение причастий.

Предикативное склонение причастий, как основной механизм алтайского гипотаксиса, проявляет себя через глагольно-именные формы. Сохраняя материальное сходство с именным склонением, причастное

склонение характеризуется рядом особенностей. Во-первых, оно включает меньшее количество падежей, чем именное. Так, в маньчжурском языке с причастиями регулярно встречается только два падежа: аккузатив и датив. Во-вторых, по сравнению с именными падежными формами, причастные имеют иные варианты значений. С морфологической точки зрения можно говорить о склонении причастий, а с синтаксической - это склонение предикативных единиц. По сравнению с остальными алтайскими языками, система предикативного склонения причастий в маньчжурском языке характеризуется меньшей загруженностью, поскольку сама падежная парадигма имеет очень ограниченное количество форм.

Существует формальная и функциональная оппозиция между двумя системами внутри предикативного склонения причастий. Первая система связана с ролями актантов (подлежащего и дополнения) зависимых предикативных единиц внутри ППК. Центром этой системы является аккузатив, вокруг которого группируются номинатив и датив. В системе предикативного склонения причастий аккузатив используется для формирования таких ППК, в которых отношения между зависимой и главной ПЕ могут быть определены как управление. Аккузатив маркирует прямой объект, но этот объект представляет собой некоторое событие окружающего мира (информацию). Главная ПЕ выражает некоторый акт умственной или психической деятельности, связанной с интеллектуальным оперированием этой информацией: amaga menggi ai de isina-ra be sa-rku "Трудно предвидеть, чего (ты) достигнешь в будущем"; muduri ishunde beye beye haira-ra be sa-habi "Дракон понял, как они жалеют друг друга".

Существует строгое соответствие между падежом, которым глагол управляет, и его семантикой. Причастие в форме аккузатива управляется переходными глаголами с семантикой "оперирования информацией" (глаголы речи, мысли, восприятия).

Датив обозначает такие отношения между зависимой и главной ПЕ, которые могут быть определены как эмоциональная реакция на событие или ситуацию действительности: sin-i sain ara-ha de karula-mbi "Я отлачу тебе за все хорошее, что ты сделал". Причастия в форме датива управляются глаголами с семантикой эмоциональной реакции (эмотивные глаголы), а ЗПЕ, содержащие причастия в форме датива, служат косвенными дополнениями.

Полипредикативные конструкции с причастием в форме номинатива обозначают реакцию (чаще всего эмоциональную) на некоторый стимул, который выражен предикативным подлежащим. Такие конструкции могут включать специфические структуры: 1) в которых некоторое событие действительности является не объектом интеллектуальной информации или восприятия, но стимулом; 2) некоторое событие характеризуется через его

свойства, включая его интеллектуальную либо эмоциональную оценку. Эти структуры не являются собственно сложными, поскольку ЗПЕ с причастием в номинативе включается в структуру ППК в качестве одного из его главных членов, - предикативного подлежащего. В маньчжурском языке причастие в таких конструкциях принимает показатель номинализации -ngge, который и является тем инструментом, посредством которого вся предикативная конструкция может быть поставлена в именную позицию подлежащего: niyalma muda-me ji-he-ngge yargiyan i ferguwecuke baita "To, что человек вернулся, поистине удивительно". Такие ЗПЕ (номинализации) часто содержат свое собственное подлежащее, выраженное именем или местоимением в форме генитива. В таких случаях формальная структура зависимой ПЕ сближается с формой изафета: sin-i leole-re-ngge min-i gunlnde tob seme acana-ha "Твои возражения точно совпадают с моими мыслями". Номинализации могут иметь структуру предложения, но их содержательная семантика связана не с выражением события, а с объектом материальной (вещь) или нематериальной природы (слово, поступок, действие), а также субъекта действия: tere be тикеse-me omi-ha-ngge gemu arki bi-hebi "Все, что он пил, думая, что это вода, было вином"; bou demuda-ci tuci-re-ngge mangga o-mbi "Возвращение домой будет трудным"; niyalma ere i adali muda-me ji-he-ngge акп "Среди тех, кто вернулся, не было подобных ему".

Вторая система связана с сирконстантными ролями зависимых предикативных конструкций. Центром этой системы в маньчжурском языке является дательный падеж (в его темпоральном варианте значения), посредством которого регулярно выражаются временные межпропозициональные отношения: muse ere wahsam-be wa-ha de тике inenggidarilakca-raku eye-mbi "После того как мы убили этих лягушек, вода будет течь непрерывно каждый день". Временные отношения могут также выражаться формой аблатива: bithe cagan banjibu-ha ci abka-i fejergijurgan giyan be inu hergen de baktam-bu-ha "С тех пор как были сочинены книги, законы всей империи были заключены (в форму) букв". Содержанием полипредикативных конструкций с сирконстантным значением являются отношения между событиями действительности. Тип связи между зависимой и главной ПЕ в таких конструкциях может быть определен как примыкание, поскольку использование падежа обусловлено не требованием главного предиката, а значением всей полипредикативной конструкции.

3.2.2. Полнпредиативные конструкции с союзными словами.

В маньчжурском языке причастия могут присоединять различного рода функциональные компоненты: союзы и слова союзного типа, которые также служат целям выражения межпропозициональных значений. Некоторые

аналитические слова вводят предикативные дополнения: erejalan de bisim-be sabu-raku semeguni-ha Ы-he "Я подумал, что я никогда не увижу тебя в этом мире". Слово seme, которое по происхождению является одновременным деепричастием, служит в этом предложении аналогом изъяснительного союза "что". Оно также может выражать целевые, условные и уступительные межпропозициональные отношения.

Слова союзного типа могут вводить предикативные сирконстанты и выражать различные обстоятельственные отношения, чаще всего временные и причинные, например: manggi "после того как", jdkade "поскольку", "так как", turgunde "так как" и др.: tere aniya tere inenggi tere dobori de isina-ha manggijai kimd-me icihiya-ki "После того как наступит определенный год и день, мы встретимся ночью, чтобы опять посовещаться"; gisungetuken o-joro jakade uthai sefu soli-fi "Поскольку его речь стала вразумительной, (они) пригласили учителя (для него)". Большинство таких слов перешло в класс союзных слов из класса послелогов, которые изменили свое категориальное значение как падежных модификаторов. Но эти слова не являются собственно союзами, поскольку их употребление структурно связано. Они обнаруживают регулярную сочетаемость с определенными причастиями.

3.2.3. Определительные полипредикативные конструкции.

Несклоняемые и неспрягаемые причастные формы служат сказуемыми зависимых ПЕ в составе полипредикативных конструкций атрибутивной семантики. В этой функции маньчжурские причастия примыкают к определяемым, оставаясь неизменными, и всегда занимают позицию перед определяемыми словами. Содержанием определительных конструкций являются две пропозиции, которые имеют место по отношению к одному и тому же предмету: sikse suwen-i min-de sangna-ha tere cai abdaha i amtan umesi sain "Аромат того чайного листа, который вы мне вчера подарили, очень хорош" (подлежащее ЗПЕ выражено формой генитива местоимения suwe "вы"). На основе характера определяемого имени в составе главной ПЕ, его автосемантичность либо синсемантичность, различаются собственно-определительные и псевдо-определительные конструкции.

Псевдо-определительные конструкции очень распространены в письменном маньчжурском. Основной их характеристикой является наличие синсемантичиых имен в форме датива, которые определяются зависимыми ПЕ. В автосемантичном употреблении эти имена имеют значение места (bade), времени (erinde, fonde), или причины (turgunde). Наиболее часто встречаются ППК со значением места, времени и причины: abu mana-ha erin de gucu komso "В то время, когда (у тебя) одежды разорваны, друзья редки"; cefu siniyabu-ha-le badefufajiran de seme dalibu-me mute-rafdt "Где бы Вы, учитель ни проходили, даже стены не могут служить вам препятствием";

"Так как старший брат приехал, младший

уехал". В выражении причинных отношений употребляются также слова jdkade vijalin. Подобные синсемантичные слова служат аналогами союзов.

3.2.4. Деепричастные полипредикативные конструкции.

В маньчжурском языке деепричастия также участвуют в формировании полипредикативных конструкций, зависимые части которых являются предикативными сирконстантами, имеющими значение времени, условия и уступки. Зависимая и главная ПЕ в таких конструкциях связаны примыканием, поскольку появление той или иной неизменяемой деепричастной формы обусловлено значением всей ППК. Структура ЗПК, возглавляемых деепричастиями, существенно зависит от категориальных свойств этих форм: способностью иметь субъектно-подлежащную валентность, релятивным характером временного значения. Клаёс деепричастий используется для формирования сложных структур, содержанием которых является отношение между событиями действительности: si eregese sain angga bai-cihono sin-de basa majige, weri-mbi "Если ты меня хорошенько попросишь, (я) оставлю тебе кое-что д уплату";

bi "Хотя большое и малое несопоставимо в мире, все принадлежит природе". Деепричастные конструкции могут включать некоторые функциональные, элементы (союзы или их аналоги), которые участвуют в формировании значения межпропозициональных отношений (aika "если", udu "хотя" и н. др.) и занимают инициальную позицию в ЗПЕ:

"Хотя все так, я не могу не горевать".

3.2.5. Аналитические конструкции в функции сказуемых ЗПЕ.

Специфической чертой маньчжурского языка является наличие

большого количества аналитических конструкций, которые функционируют в роли сказуемых зависимых предикативных единиц. Аналитические конструкции преимущественно используются для выражения временных, причинных, условных и уступительных отношений. Структурно эти конструкции можно разделить на два класса: 1) те, в которых функциональный компонент является причастием в дательном падеже, 2) те, в которых функциональный компонент выражен формами условного либо уступительного деепричастий. В реферируемой книге приведен перечень моделей, которые лежат в основе формирования аналитических конструкций, а также дан анализ их значений. Временные отношения регулярно выражаются моделями Tv-me ohode, Tv-ki serede\ отношения причины выражает модель в выражении условных отношений участвуют

модели уступительные

отношения выражаются моделями Тv-rakü bicibe, udu Тv-ha seme: tere han loho be goci-fi saci-ki se-re-de, tere han i sargan han i gala-deri afa-ha "Когда тот хан хотел зарубить (его) мечом, жена хана схватила хана за руку"; Ы sain mußlen i niyalma be tuwa-ra o-ci, niyalma urunakü sain mußten i mim-be tuwa-mbi "Если я хорошо к людям отношусь, то и люди непременно будут хорошо ко мне относиться"; udu hacin i min-ijaka be hülha-fi gaji-hakü bi-cibe wert sain banji-re jalgan akü niyalma be sui aküjui be gaji-ci o-mbi-o "Хотя ты и не украл у меня ничего, как ты мог забрать невинного ребенка, совсем еще не жившего?". Как уже говорилось, такого рода аналитические конструкции служили материальной базой для образования союзных слов, а через них, и собственно союзов в письменном маньчжурском языке.

4. Грамматические средства прагматического структурирования предложения и грамматические коррелятивные структуры.

Структура предложения может быть полно исследована только в. том случае, если она понимается как многоуровневая иерархическая сущность, и в этом смысле должны учитываться разнообразные семантические, синтаксические, просодические и дискурсные характеристики этой структуры. Помимо формально-синтаксической, каждое предложение имеет информационную структуру, которая изучается прагматикой дискурса.

Информационная структура предложения (термин, введенный Halliday, 1967),

i

возникает в определенных условиях и отражает пресуппозиции говорящего о состоянии знаний и представлений слушающего во время высказывания (Lambrecht, 1994:XIII). Каждое предложение имеет свою собственную информационную структуру, которая выражается с помощью некоторых формальных средств. Каждая информационная структура реализуется в дискурсе; однако, это сущность грамматики предложения. Классический маньчжурский является языком, в котором информативные структуры, включающие бинарную оппозицию "топик - фокус" (или "тема - рема"), играют важную роль.

В классическом маньчжурском есть целый ряд слов, которые используются для маркирования топика: oci, seci, seme. По происхождению, это формы условного и одновременного деепричастий от глаголов bi-, о-, se-. В маньчжурском, как и во многих других языках, маркеры топиков развились из условных зависимых конструкций, которые, как и топик, обладают свойством выражать "данное" по отношению к остальной части предложения: etuhun urse oci ehe be yabu-me fafirn be neci-mbi "Что касается влиятельных людей, то они, совершая зло, нарушают законы".

Топик может также выражаться словами sere, serengge, schepgge, которые по происхождению являются формами причастий, образованными от

глагола se- "говорить", "называть". Если топикальный маркер развился из форм, образованных от глагола речи, то рематическая часть обычно выражается именными компонентами, чаще всего со связкой либо с одной из модально-предикативных (фокусных) частиц: е a serengge, emu addlisukdun kai "Что касается "янь" и нин", и то, и другое есть проявления жизни".

Топик может выражаться посредством особых синтаксических структур, одновременно содержащих топик и подлежащее, которые часто передаются именами или именными фразами. При этом обязательной характеристикой топика является то, что он занимает инициальную позицию в предложении, а предикат коррелирует с топиком через грамматическое подлежащее: tasha (TOP) juwan juwe (SUB) ilaci-de Ы "Трехлетний тигр выглядит как двенадцатилетний11. Грамматическое подлежащее в конструкциях, которые содержат топик и подлежащее, может быть выражено указательными местоимениями в анафорическом значении: hiyoosm deocin serengge tere (SUB) gosin be yabu-re fulehe dere 'Уважение к родителям и младшим братьям есть основа человеколюбия". Трансформация активной конструкции в пассивную также приводит к продвижению прямого дополнения в позицию подлежащего и, тем самым, к повышению его коммуникативного ранга.

Грамматическим средством повышения коммуникативного ранга всей предикативной конструкции является также ее помещение в позицию подлежащего посредством номинализатора -ngge: baldu bayan ijuisergudai

fiyangggu be baha-figaji-ha-ngge ejehen muten ajigen акп "То, что ты смогла

разыскать Сергудая Фянгу сына Балду Баяна, - ведь это немалое искусство!".

Показатели топика, встраиваясь в группу подлежащего именной предикативной структуры, требуют определенных форм предиката (и фокуса). Так, например, маркер топика serengge {sehengge) коррелирует с именем, с предикативной связкой или без нее, либо с одной из модально-предикативных (фокусных) частиц kai, be, dabala. Маркер sere коррелирует со словом gunin "мысль". Причастие в форме на -nggeкоррелирует с именем, одиночным или сопровождаемым одной из связок Ы, ombi, oho, либо с одной из частиц Возникают особые коррелятивные

структуры, которые связывают топик и фокус (подлежащее и сказуемое): age bithe hula-me gene-ki sehengge sain baita dabala "Господин, то, что вы желаете учиться, определенно хорошее дело!"; niyalma untuhuri taci-ra be kice-re-ngge waka "Того, что человек напрасно усердствует в учении, - нет"; suigurun besira-ha-ngge tanggurun inu "Что касается дома (династии) Суй, то это был, конечно, Тан". В реферируемой книге приведены модели таких коррелятивных структур и детально исследовано их значение.

Заключение содержит основные выводы, в которых формулируются принципиальные особенности классического маньчжурского языка, касающиеся всех уровней его языковой системы.

Полисемантичность и полифункциональность языковых единиц являются основополагающими свойствами языка, которые, в свою очередь, вызывают трудности в его изучении и понимании.

Материально идентичные элементы, обнаруживая определенные семантические изменения, могут функционировать на разных уровнях языковой системы. Так, например, на уровне простого предложения показатели падежей выражают синтаксические отношения между компонентами словосочетания, а на уровне сложного предложения используются для выражения межпропозициональных отношений. Послелоги изначально призваны модифицировать, значения падежей в простом предложении. На уровне сложного предложения многие из них, подвергаясь определенным семантическим и структурным изменениям, выражают разнообразные отношения между событиями (ситуациями, прозициями), т.е. выполняют функции союзов, становясь их аналогами.

По сравнению с другими языками тунгусо-маньчжурской семьи, классический маньчжурский (и его сибинский диалект) проявляют черты аналитизма в большей степени. Значительное количество грамматических значений выражается не синтетически, как в остальных тунгусских языках, а с помощью служебных слов, аналитических форм и конструкций, а также порядка слов. Специфической чертой маньчжурского языка является наличие в нем большого количества аналитических конструкций, которые служат зависимыми предикатами в сложных синтаксических структурах и являются материальной базой для формирования слов союзного типа.

Классический маньчжурский является языком с высокой степенью топикализации, и его информационные структуры выражаются посредством специфических грамматических средств. Эти структуры должны изучаться как языковые сущности, встроенные в дискурсный континуум.

Маньчжурский язык хорошо иллюстрирует тот факт, что синхроническое и диахроническое описание языковой системы не может быть резко разграничено. Более того, многие формы могут быть адекватно проанализированы только при учете процесса их развития.

Формирование грамматических категорий маньчжурского языка подтверждает ту идею современной лингвистики, что языковые категории скалярны по своей природе. Сложность языковых явлений не может быть сведена до бинарных оппозиций, лежащих в основе грамматических категорий. Каждая категория включает элементы, которые могут соотноситься с определенными градациями на шкале сложности. Так,

например, описание сложных предложений в терминах бинарной оппозиции "простое - сложное" не удовлетворяет требованиям анализа всего разнообразия синтаксических структур. Структуры, которые включают более чем одну пропозицию, должны изучаться в терминах полипредикативности.

В реферируемой грамматике было показано, что классический маньчжурский язык обладал большими внутренними ресурсами для дальнейшего развития и создания новых форм. Но в сложившихся экстралингвистических условиях, когда китайское культурное превосходство проявлялось на всех уровнях жизни, его развитие было остановлено.

Аббревиатуры, используемые для обозначения грамматических категорий.

ABL аблатив

CAUS каузатив

CONV деепричастие

СОР хопула

DAT датив

FUT настоящее время

INT вопросительная частица

N имя

Р предикат

PART причастие

PAST прошедшее время

REC реоипрок

PRS настоящее время

S субъект

SUB подлежащее

Tv основа глагольного слова

ТОР топик

Содержание диссертационной работы отражено в следующих публикациях: Монографии:

Gorelova, Liliya M. "ManchuGrammar, "BriHAcademic Publishers, Leiden - Boston - KOliu 2002, 625 pp.

Статьи:

1. Горелова Л.М. Корреляция главных членов предложения в маньчжурском языке (в аспекте именного типа предикации). - В кн.: Компоненты предложения (на материале языков разных систем). Новосибирск, 1988. С. 74-81.

2. Горелова Л.М. Маньчжурское слово сэмэ и система его синтаксических функций. В кн.: Показатели связи в сложном предложении (на материале языков разных систем). Новосибирск, 1987. С. 65-72.

3. Горелова Л.М. О понятии оценки и шкалах оценок в лингвистике. В кн.: Теоретические аспекты лингвистических исследований. Новосибирск, 1984:154-61.

4. Горелова Л.М. Способы выражения подчинения в полипредикативных конструкциях в маньчжурском языке. В кн.: Грамматические исследования по языкам Сибири. Новосибирск: Наука. 1982. С. 40-57.

5. Горелова Л.М. Условно-временные формы в эвенкийском языке. В кн.: Народы и

языки Сибири. Новосибирск: Наука. 1980.

6. Горелова Л.М. Модели полипредикативных конструкций в эвенкийском языке. -В кн.: Полипредикативные конструкции и их морфологическая база. Новосибирск: Наука. 1980. С. 83-96.

7. Горелова Л.М. Функции эвенкийских причастий и их отношение к деепричастиям. -В кн.: Инфинитные формы глагола. Новосибирск, 1980. С. 3-31.

8. Горелова Л.М. О семантических соответствиях между простыми и сложными

деепричастиями в эвенкийском языке. В кн.: Подчинение в полипредикативных конструкциях. Новосибирск: Наука. 1980. С. 77-114.

9. Горелова Л.М. О специфике аналитических форм эвенкийского глагола в функции зависимого сказуемого. В кн.: Сложное предложение в языках разных систем. Новосибирск, 1977. С. 55-75.

10. Gorelova, L.M. Past and Present of a Manchu Tribe: The Sibe. In: Post-Soviet Central Asia. Eds Touraj Atabaki, John O'Kane. Tauiis Academic Studies: London - New York in association with the International Institute for Asian Studies: Leiden - Amsterdam 1998:324-30. .

11. Gorelova, L.M. Compound Sentences in the Manchu-Tungus Languages (on the Basisof EvenkiandManchu Data). In: Beitfage zur Geschichtc, Sprache und Kultur der Mandschuren und Sibe. Eds Martin Gimm, Giovanni Stary, Michael Weiers. - Aetas Manjurica 6. Harrassowitz Verlag: Wiesbaden 1998:49-56.

12. Gorelova, L.M. Manchu-Chinese SyntacticalParallels. -ActaOrientaliaAcademiae Scientiarum Hung. Tomus L (1 -3), 1997:99-106.

13. Gorelova, L.M. Manchu as Comparedwith the Other Tungus-Manchu Languagesw ithin the Paradigm ofSyntheticism/Analytism. In: Proceedings ofthe 38th Permanent International Altaistic Conference (PIAC), ed. G. Stary. Harrassowitz Verlag:

Wiesbaden 1996:153-8.

14. Gorelova, L.M. Polysemantics and Poly functionality of Language Units as Two Principal Features of Manchu Grammar. In: Historische undbibliographische Studien zur

Mandschuforschung. Eds Martin Gimm, Giovanni Stary, Michael Weiers. - Aetas Manjurica 3. Otto Harrassowitz: Wiesbaden 1992:109-16.

15. Gorelova, L.M. The Sibe Dialectofthe Manchu Language aslnterpretedby Russian and Foreign Linguists. - Indian Journal of Linguistics. Kalcutta 1986:300-17.

Публикации в соавторстве: Монографии:

1. Предикативное склонение причастий в алтайских языках. Новосибирск: Наука. 1984.

192 с. (в соавторстве с Черемисиной М.И., Бродской Л.М. и др.).

2. Сиди Кур. Сибинская версия «Волшебного мертвеца». Тексты в записи В.В. Радлова. Aetas Manjurica 4. Harrassowitz Verlag: Wiesbaden 1994, 412 p. (в соавторстве с Е.П. Лебедевой).

Подписано в печать

Формат 60x90 1/16. Объем £",ОЛ.л Тираж 100 экз. Заказ Отпечатано в ООО КПСФ «Спецстройсервис-92» Копировально-множительный отдел 101000, Москва, Мясницкая, 35, стр.2

РНБ Русский фонд

1" 1 2 5 2 ,

2004-4

25040