автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Исповедальное начало в русской прозе 1960-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Исповедальное начало в русской прозе 1960-х годов"

На правах рукописи

Садовникова Татьяна Валерьевна

ИСПОВЕДАЛЬНОЕ НАЧАЛО В РУССКОЙ ПРОЗЕ 1960-Х ГОДОВ (НА МАТЕРИАЛЕ ЖАНРА ПОВЕСТИ)

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург 2004

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX века государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования Уральского государственного университета им. A.M. Горького

Научный руководитель

доктор филологических наук, профессор Л.П. Быков доктор филологических наук, доцент Т.Н. Маркова кандидат филологических наук, доцент Е.В. Посашкова Тюменский государственный

Официальные оппоненты

Ведущая организация

университет

Защита состоится «14» декабря 2004 г. в 12.00 час. на заседании диссертационного совета Д 212.286.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Уральском государственном университете им. A.M. Горького (620083 г. Екатеринбург, К-83, просп. Ленина, 51, комн. 248).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Уральского государственного университета.

Автореферат разослан « У/ » ноября 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук,

профессор

МА. Литовская

2005-4 2Ш0

дг2Ьв)

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Шестидесятые годы XX века как исторический период, а также связанное с этим периодом такое культурное явление, как шестидесятничество, уже практически сорок лет оказываются предметом неутихающих споров и взыскательного изучения. Всесторонние и глубинные метаморфозы в нашей стране, приходящиеся на два последние десятилетия, обостряют аналитический интерес разных гуманитарных дисциплин к разным аспектам духовного опыта, явленного в этот период, и стимулируют изучение мировосприятия и миропонимания человека тех лет и художественного наследия, это мировоззрение отразившего. Данными обстоятельствами и определяется актуальность настоящей диссертации.

Целью работы является исследование феномена исповедальности и его проявлений в наиболее характерных разновидностях повестей 1960-х годов. Исповедальность, став приметой отечественно прозы периода «оттепели», в каждом конкретном случае понималась и проявлялась по-разному, чем и определяются задачи работы: выявить общее и специфическое содержание феномена исповедальности в повестях, соотносящихся с тремя тематическими совокупностями литературы 1960-х годов; установить истоки исповедальности в творчестве отдельных авторов; показать взаимодействие исповедальности с другими тенденциями русской прозы анализируемого периода; проанализировать, в свете представления об исповедальности, отдельные аспекты плана содержания, структуры и восприятия избранных в силу их характерности повестей; охарактеризовать роль исповедальности как начала, позволяющего представить развитие жанра повести 1960-х годов как целостный процесс, охватывающий произведения вне зависимости от их принадлежности к той или иной тематической группе.

Материал исследования определен границами и особенностями литературного процесса 1960-х годов. В литературе этого периода наиболее востребованным жанром становится повесть, и в диссертации рассматриваются отдельные повести В. Аксенова,

Н- Никонова,

3| БИБЛИОТЕКА

!

А. Рекемчука, Б. Окуджавы, К. Воробьева, Б. Балтера, В. Рослякова, В. Конецкого, Ю. Казакова, Д. Гранина, А. Битова, существующие в рамках «молодежной», «военной» и «путевой» прозы. Для исследования выбраны произведения не только написанные в 1960-е годы, но и тогда же напечатанные в нашей стране и имевшие своего читателя и критику (литература русского зарубежья и андеграунда осталась за рамками настоящей работы).

Научная новизна работы заключается в том, что в ней сделана попытка через жанровый анализ показательных для разных тематических потоков 1960-х годов произведений, принадлежащих или тяготеющих к жанру повести как «форме времени» (В.Г. Белинский), осмыслить и уточнить характеристику исповедального начала в русской прозе «шестидесятых».

Теоретической базой диссертации послужили работы М. Бахтина, М. Полякова, Г. Поспелова, Г. Белой, В. Эйдиновой, Н. Лейдермана по теории жанра и стиля. В основе метода нашего исследования лежит комплексный подход к повести 1960-х годов, сочетающий в себе элементы сравнительно-исторического и типологического анализа, а также социокультурного подхода к художественным реалиям.

Практическое значение работы заключается в возможности использовать результаты исследования в практике вузовского и школьного преподавания при изучении курса русской литературы XX века, а также в спецкурсах по русской прозе 1960-х годов и творчеству авторов, чьи произведения были проанализированы.

Основные положения диссертации получили отражение в трех докладах, сделанных на внутривузовских и региональных научных конференциях в 2002-2003 гг. Кроме того, апробация работы осуществлялась в преподавательской деятельности - при изучении курса «Русская литература» в старших классах Челябинского областного лицея-интерната. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры русской литературы XX века филологического факультета Уральского государственного университета (октябрь 2004 г.). По теме диссертации опубликовано пять работ.

Структура работы подчинена ее научной цели. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Во введении обосновываются актуальность темы и ее научная новизна, дается обзор работ, посвященных «молодежной», «военной» и «путевой» повести 60-х годов XX века, ориентированных на раскрытие жанрового своеобразия произведений. Первая глава посвящена исследованию отдельных повестей «молодежной» прозы - симптоматичного явления литературы периода «оттепели». Предметом исследования во второй главе стала «военная» повесть, возродившаяся в новой версии после почти десятилетней «паузы». Третья глава сосредоточена на исследовании отдельных произведений «путевой» прозы, существующих на стыке исповедальности, эссеистики и мемуаристики. Все главы имеют сходную структуру: показывается понимание природы исповедальности авторами указанной тематической совокупности, а затем, в свете представления об исповедальности, анализируется специфика жанрового содержания, структуры и восприятия ряда повестей, тяготеющих, соответственно, к «молодежной», «военной» или «путевой» прозе. Заключение подводит итоги проведенного исследования и намечает перспективы дальнейшего исследования по данной теме.

Общий объем работы - 204 печатных страницы; в том числе 22 страницы списка использованной литературы, включающего 261 наименование.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Исповедальность в русской повести 1960-х годов стала началом, объединяющим произведения авторов, тяготеющих к разным тематическим совокупностям, что дает возможность представить развитие жанра повести указанного периода как целостный в историко-литературном плане процесс.

2. Из разнообразия прозаических жанров именно повесть (жанр, наиболее востребованный в литературе 1960-х) оказалась более всего расположенной к исповедальности, что можно объяснить ее типологическими признаками, позволившими в полной мере выразить мировоззрение «шестидесятника».

3. Исповедальное начало нашло свое отражение в содержании и структуре текста, а также в организации автором читательского восприятия.

4. Исповедальное начало в русской прозе 1960-х годов органично соединяется с другими тенденциями отечественной литературы указанного периода, в частности, с отмеченным в диссертации И.Г. Новоселовой (Владивосток, 1990) развитием эссеистского начала, что особенно ярко отразилось в «путевых» произведениях Д. Гранина и А. Битова, существующих на стыке исповедальности и эссеистики: лирическое начало (стремление высказать свои чувства) соединяется с аналитическим (проявляясь в форме авторского размышления, оно и создает основную структуру эссе), а также с мемуарным и автобиографическим началом.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении рассматривается история вопроса, а также оговаривается понимание исходных культурологических категорий («шестидесятые», «шестидесятник») и литературоведческих понятий (исповедь, исповедальность, повесть, жанр), фигурирующих в работе.

Исповедальность (в художественном произведении) предполагает повествование от первого лица с целью примирения с внутренним «я» через осмысление вслух своих поступков (эти типологические черты позволяют обнаружить точки соприкосновения «лирической» прозы и «исповедальной»), при этом рефлексия близкого автору героя, направленная прежде всего на самого себя, включает момент самосуда. Отметим, что понятие исповедальности оказывается шире собственно феномена исповеди, поскольку может быть приложимо к произведениям как художественной, так и художественно-документальной прозы, относящимся к самым разным жанрам.

Наиболее востребованным жанром в прозе 1960-х становится повесть. Любой жанр представляет собой сложное целое, членящееся на взаимосвязанные между собой уровни/Изучение жанра, а тем более конкретного произведения в рамках определенного жанра становится в этом случае неисчерпаемой темой, включающей рассмотрение различных уровней организации художественного целого и связей между ними. Потому, обращаясь к повестям, существующим в рамках

«молодежной», «военной» и «путевой» прозы, мы ограничились обсуждением лишь некоторых, наиболее ярких аспектов плана содержания, структуры и восприятия.

Тематический ракурс, отчетливо проступающий в литературе 1960-х, хотя и кажется на первый взгляд слишком простым, в данном случае, полагаем, возможен. При всей очевидности раскладывания прозаических произведений по тематическим «полочкам», оно оправдывается здесь тем, что отвечает человековедческим возможностям искусства слова, раскрывающимся на том или другом жизненном материале. Вообще, перешедшие в литературоведение из критики тематические определения («исповедальная» повесть, «военная», «путевая», «деревенская проза» и т.п.), при всей их условности, закрепились в литературоведческом обиходе наравне с такими строгими дефинициями, как жанр или стиль.

Об особенностях повести, равно как и о причинах выдвижения ее на передовые позиции (их обычно искали в типологических особенностях жанра) дискуссии начались уже в шестидесятые. Сегодня, когда стал очевидным дуализм художественного мышления «шестидесятников», можно предположить, что повесть актуализировалась потому, что для создания большой эпической формы необходимо было от дуалистической раздвоенности сознания перейти к моноидее; роман, устремленный к познанию мира в его многообразном целом, тяготеет к синтезу, тогда как повесть - к анализу. Рассказ же не всегда мог отразить сложность мировоззренческой позиции «шестидесятников», которые страстно искали возможность высказаться, облекая в литературные формы свои переживания и мысли (этими обстоятельствами объясняется актуализация исповедального начала).

О повести 1960-х годов в целом написано немного. Из трудов обобщающего характера можно назвать работу B.C. Синенко «О повести наших дней» (М.: Знание, 1971) и статью В. И. Протченко «Повесть 60-х - начала 70-х годов» (Современная русская советская повесть. 1941-1970. Л.: Наука, 1975). Оба автора большое внимание уделяют тематике и жанровой специфике анализируемых произведений. Ценные замечания об отдельных составляющих жанрового содержания и жанровой структуры интересующих нас произведений принадлежат Л. Аннинскому, И. Золотусскому, Ст. Рассадину, Ф. Светову, А. Макарову, Л. Лазареву,

В. Ковскому. Однако с позиций сегодняшнего дня очевидно, • что статьи и исследования, посвященные литературе 1960-х годов, представляют собой либо персональные характеристики, либо рассмотрение одного тематического или стилевого пласта, при этом очень редко разговор идет собственно о повести как жанре (чаще в центре внимания оказывается проза отдельного автора или тематического потока). По сей день многие лакуны, мешающие представить в литературоведческой «галерее» «портрет» повести 1960-х, связанные, в частности, с произведениями Б. Окуджавы и К. Воробьева, оказываются незакрытыми. Ныне возможно, пользуясь преимуществом исторической дистанции, взглянуть на происходившее тогда в прозе (в частности, и в жанре повести) как на целостный в историко-литературном плане процесс, выявив начала, с одной стороны, объединяющие повести разных авторов и тематических потоков, с другой стороны, дающие представление о своеобразии анализируемых произведений.

В первой главе «"Я - разный...": "молодежная" повесть 1960-х годов» рассматриваются повести тогдашних «лидеров» направления - А. Кузнецова, А. Гладилина, В. Аксенова, а также лишь отчасти примыкающие к «молодежной» прозе повести А. Рекемчука, В. Липатова, Н. Никонова, А. Ткаченко - писателей, представляющих Сибирь, Урал и Дальний Восток. Региональный аспект отмечается здесь (и далее) в связи с тем, что «оттепель» стимулировала литературную жизнь «на местах» и закономерности, манифестируемые публикациями в центральной печати, стали отчетливо проступать и в произведениях, написанных и обнародованных «во глубине России».

Сразу же после появления в печати первых произведений А. Кузнецова, А. Гладилина, В. Аксенова критики заговорили об исповедальности, присущей их произведениям. Это качество осмысливалось и самими писателями, свидетельством чему является состоявшаяся в 1969 году на страницах журнала «Вопросы литературы» (№ 7) дискуссия по поводу современного рассказа, в ходе которой высказывались мнения и о корнях и сути «исповедальной» прозы.

«Молодежная» повесть обозначила появление в русской литературе 1960-х годов рефлектирующего героя: ведущее место в произведениях занимают нравственные коллизии.

Определяющим фактором жанровой структуры «молодежной» повести становится субъектная организация текста. «Молодые», доверяя повествование герою, использовали возможности исповеди как композиционно-речевого приема («Продолжение легенды» (1956) А. Кузнецова), что дало названному явлению название «исповедальная» проза, но не стало ее типологической чертой. В. Аксенов уже в своих ранних повестях пришел к более сложной субъектной организации. Его «Коллеги» (1960) отличаются многосубъектностью повествования, что заставило критиков (А. Макарова, В. Ковского) говорить о споре как о принципе, организующем здесь повествование. При этом произведение оставалось монологичным по сути: спорящие стороны представляли разные грани личности самого писателя (критики неслучайно предполагали, что автор «разложил» по героям фрагменты своей биографии), выступающего в данном случае в роли представителя поколения «шестидесятников», в сознании которых вынужденно уживались противоречивые устремления.

В «Звездном билете» (1961) избранный автором принцип повествования обусловлен наличием точек зрения рефлектирующих представителей двух поколений: в каждой из четырех частей «Звездного билета» происходит смена повествователя, в качестве которого выступают Димка и Виктор Денисовы, а также сам автор. В этой повести, как и в «Коллегах», спорящие стороны придут к согласию, но, видимо, у автора уже нет уверенности в возможности ухода от раздвоенности сознания в условиях «оттепели», а потому его следующая повесть, «Апельсины из Марокко» (1963), - это уже не спор, но литературная игра, которая отчасти сродни эстетике постмодернизма, что, понятно, не могли оценить современники писателя. В «Апельсинах, из Марокко» пять повествователей, и автор доверяет исповедальное слово каждому из них (о смене повествователя свидетельствуют вынесенные в названия главок имена говорящих). Подобный прием, но лишенный игрового - в рамках всей повести - начала, чуть больше

десятилетия назад советский читатель мог увидеть в повести В. Пановой «Спутники» (1946), сопоставимой с «Апельсинами» В. Аксенова еще и по центральному мотиву дороги, также использованному «шестидесятником» в игровом ключе.

В целом сегодня очевидна тематическая, идейная и стилистическая ограниченность «молодежных» повестей, однако заслуга их авторов видится в борьбе с «ортодоксальной советскостью и соцреализмом как ее проявлением» (В.П. Прищепа). Эта борьба отразилась во введении жаргонизмов в языковое поле произведения и использовании разнообразных возможностей иронии, которая могла, заключаясь в слове, быть язвительной насмешкой (в том числе и самого героя над собой), а могла выражать и мировоззренческую позицию - такова по сути романтическая ирония, использованная В. Аксеновым при создании образа Максимова («Коллеги») и А. Гладилиным для характеристики Виктора Подгурского («Хроника времен Виктора Подгурского» (1956)), и постмодернистская ирония, к которой прибегнул А. Гладилин при создании образа Игоря Серова («Дым в глаза» (1959)). Автор последней использует и полемические возможности иронии: «Хроникой времен Виктора Подгурского», имеющей иронический заряд в подтексте, автор полемизирует с недавно еще «модным» «производственным» романом.

Ирония выполняла в этих повестях и еще одну функцию, позволяя избежать самоповторения - это качество «молодежной» прозы стало очевидным уже в 1960-е и давало повод для язвительных замечаний оппонентам «молодых», в частности А. Ланщикову. Названные возможности иронии, на наш взгляд, удалось полнее многих использовать А. Гладилину в повести «Дым в глаза». Писатель иронизирует над материалом (пример тому - сознательное обращение к героям-схемам, уже

хорошо известным по многим произведениям «молодых») и над приемами

>

изображения, сводя, например, «поток сознания» к отображению физиологических процессов. Тем самым исповедь персонажа, постепенно поднимающегося над собственным эгоизмом и наивностью, дополняется и моментом литературного «самоочищения».

В повестях А. Рекемчука, В. Липатова, Н. Никонова, А. Ткаченко углубление в сознание саморефлектирующей личности уравновешивается стремлением дать и картину времени, которое повлияло на формирование сознания героя.

А. Рекемчук, исчерпав во «Времени летних отпусков» (1959) возможности несобственно-прямой речи, пишет повести «Товарищ Ганс» (1965) и «Мальчики» (1970) от лица объективированных персонажей, чье сознание отчетливо сопряжено с авторским. В переработанной из киносценария (от которого все же осталось покадровое сцепление эпизодов) повести «Товарищ Ганс» герой выступает как субъект действия, отнесенного в прошлое, и в то же время как интерпретирующее эти действия «я»: две точки зрения на события постоянно переплетаются. И лишь в самом начале повести господствует одна точка зрения, которая отражает взгляд выросшего героя, отличающийся здесь философичностью. Выход на уровень философских рассуждений уже в самом начале повести в какой-то мере можно считать намеком на исповедальность. Наблюдается и наращение смысловых возможностей этого феномена в соотношении с «молодежной» прозой. В «Товарище Гансе» исповедальность уже не коррелирует с полемичностью, автор поднимается над «бренной обыденностью» через философские размышления о человеке.

На хронотопическом уровне повесть отличает соположенность двух временных планов, переключение которых осуществляется через соответствующие видо-временные характеристики глаголов.

А. Рекемчуку удается добиться доверительной интонации благодаря приему стремительного введения читателя в повествование (повесть начинается с союза а, что заставляет воспринимать прочитанное как продолжение истории).

Подобные приемы, характеризующие жанровую структуру, можно выделить и в повести «Солнышко в березах» (1965) свердловчанина Н. Никонова, где особенности исповедального начала обусловлены коррелирующим с ним началом автобиографическим.

В следующих повестях «трилогии "вочеловечения"» (Н. Лейдерман) Н. Никонова, как и в ранних повестях В. Астафьева, исповедальность понимается

как необходимость разобраться на личном примере в самих основах человеческого бытия, что повлекло изменения жанровой структуры: исчезают временные смещения, неактуальным становится прием «раздвоения» повествователя. Произведения приобретают исповедально-философский характер, что существенно отличает их от типично «молодежных» повестей, авторы которых зачастую стремились быть оригинальными через использование приемов, потенциал которых до конца ими раскрыт не был.

Предметом внимания во второй главе «"На войне как на войне": фронтовая лирическая повесть 1960-х - начала 1970-х годов» стали вызывавшие долгое время осуждение критики (осуждалась в первую очередь антивоенная концепция, отраженная в этих произведениях о войне) повести К. Воробьева «Убиты под Москвой» (1963) и Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр» (1961) (процесс переосмысления этих произведений начался лишь в последнее десятилетие), а также примыкающие к ним по тематике, но принятые критикой 1960-х годов более благосклонно повести В. Рослякова и Б. Балтера.

Эти писатели продолжают и развивают традицию обращения к изображению отдельного, рядового человека на войне, которая обозначилась в таких произведениях, как «Спутники» В. Пановой, «В окопах Сталинграда» (1946) В. Некрасова, «Семья Иванова (Возвращение)» (1946) А. Платонова, «Звезда» (1947) Э. Казакевича, и закрепилась в рассказе М. Шолохова «Судьба человека» (1956).

Магистральной для «военной» прозы 1960-х оказалась тенденция максимальной близости автора и героя-повествователя (часто автобиографического), что привело к усилению мемуарно-автобиографического начала. Исповедальность же носила «катарсический» характер: писатели-фронтовики, обратившись к собственному опыту, заново переживали события военных лет и стремились высказаться, излагая в годы казавшегося смягчения идеологической жесткости свой взгляд на события и освобождаясь от бремени воспоминаний. Эти установки и определили особенности плана содержания, структуры и восприятия «военных» повестей.

В большинстве из них «я» повествователя становится уже не просто субъектом речи, но и объектом самоописания и самоизображения. Этот объект двойствен: это не только мир прошлого, освещенный сознанием зрелого уже человека, но и само прошлое сознание, и понимание этого мира. Эта двойственность изображаемого объекта ведет и к умножению ипостасей «я» повествователя, который выступает как субъект, непосредственно совершающий действие или испытывающий определенное состояние в прошлом, а также как субъект, воспринимающий, осознающий и оценивающий прошлое с позиций настоящего. Каждой ипостаси соответствует своя пространственная позиция, при этом переключение временных планов совершается через наречия с временным значением, а также через соответствующие видо-временные характеристики глаголов.

Повести отличает и двунаправленность адресации: помимо читателя в качестве адресата подобной исповеди выступает и сам автор, которому необходимо пережить заново и осмыслить события прошлых лет.

Имея точки пересечения с «лирической» прозой, представленной, в частности, ранее появившимися книгами О. Берггольц и В. Солоухина, «военные» повести Б. Окуджавы, Б. Балтера и В. Рослякова (лирическая природа книг двух последних авторов проявляет себя прежде всего в авторских отступлениях) все же имеют одно существенное отличие, заключающееся в наличии в структуре повествования иронии и самоиронии. Ироническое начало здесь сопрягается с исповедальным, давая возможность избежать излишней, наигранной патетики и делая повествование эмоционально искренним.

Отличительной особенностью повести Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр» является ее соотнесенность со стихотворно-песенным творчеством автора. Указанная повесть как будто выросла из стихотворения-песни 1957 года «Первый день на передовой», повторяя интонации, образы и мотивы последней! К лирическому наследию Б. Окуджавы читателя отсылают стилистические аргументы (повторы, приобретающие иногда анафорическое звучание; олицетворения), а также установка на диалогичность повествования, проявляющаяся на синтаксическом

уровне организации текста и использовании определенно- и неопределенно-личных предложений. Отметим, что с песенным творчеством Б. Окуджавы соотносимы и повести Б. Балтера (знаковой является строчка окуджавской песни в заглавии произведения этого автора) и В. Рослякова.

В целом принципы организации текста, которые были обозначены в повести Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр» и нашли развитие в произведениях Б. Балтера и В. Рослякова, во многом соответствуют общему «стилевому настроению» периода «оттепели». В этом отношении нельзя не упомянуть о том, что некоторые критики сближают повесть Б. Балтера «До свидания, мальчики» (1962) с произведениями «молодежной» прозы, например, с повестью В. Аксенова «Звездный билет». Общность двух названных произведений проявляет себя уже на уровне героев, которым предстоит сделать выбор между желаемым и действительным (подобный выбор и порождал рефлексию героя). Разница же проступает в том, что для героев Б. Балтера важную роль в принятии решения сыграла их нужность партии и родине, тогда как аксеновский Димка Денисов и его друзья принимают решения, исходя из собственных желаний и интересов. У Б. Балтера, в отличие от В. Аксенова, нет и мировоззренческого конфликта поколений. Его герои по мироощущению -ровесники не Димы Денисова и его компании, а скорее его старшего брата Виктора (попутно заметим, что снятый почти тогда же по аксеновской повести кинофильм (режиссер А. Зархи) назывался «Мой младший брат»).

Сам конфликт в «До свидания, мальчики» не касается межличностных взаимоотношений, не носит он и внутриличностный характер (что характерно для героев «молодежной» прозы). Он перенесен в плоскость противостояния человека и судьбы.

В повести Б. Балтера по сравнению с «молодежной» повестью усложнен хронотоп, который оказывается связанным и с исповедальным началом, поскольку авторские интенции здесь распространяются на область памяти, очищение которой от груза тяжелых воспоминаний посредством их перевода в словесные ряды становится важной художественной задачей.

Несколько отличается от повестей Б. Окуджавы, Б. Балтера и В. Рослякова наполнение жанрового содержания в повести К. Воробьева «Убиты под Москвой». Повествование здесь доверено двум основным героям, которых можно назвать автобиографичными, но лишь в той мере, в какой они выражают авторский взгляд на события. С внутренним голосом своих героев автор часто совмещает и собственный голос.

Для повести характерны предельная точность и зримость письма, четкость формулировок, быстрота и контрастность смены эпизодов, внимание к деталям, которые порой даже приобретают натуралистический характер, смешение разнообразных лексических пластов («военная» и диалектная «мирная» лексика), что позволяет точнее раскрыть авторскую позицию по отношению к войне: война страшна и противоестественна человеческой природе, ее не принимает само человеческое естество. Исповедальность в данном случае предполагает прежде всего эмоциональную подлинность и безоглядную честность в изображении фронтовых будней.

Постепенно «военная» лирическая повесть, испытывая, по замечанию Н. Лейдермана, романное влияние, отходит от повествования от первого лица -исповедальное начало оказывается несколько ослабленным. Примером тому могут быть две повести В. Курочкина («На войне как на войне» (1965) и «Железный дождь» (1967)), в которых намечается расхождение между зоной речи повествователя и героя, хотя интерес автора все еще прикован ко внутреннему миру последнего.

Глава третья «"Пути, которые мы выбираем": "путевая" повесть 1960-х годов» посвящена анализу путевых произведений, тяготеющих к жанру повести.

Развернутому рассказу о путешествиях зачастую трудно и самому автору, и литературоведу подобрать однозначное и привычное жанровое определение. Попытка найти такое определение для «путевых» произведений 1960-х годов приводит к выводу о существовании их на стыке нескольких жанров. Жанровое содержание большинства из них соответствует жанру повести. Подчеркнутая достоверность изображаемого материала позволяет отнести ряд «путевых»

произведений к жанру очерка. В ряде случаев (чаще - применительно к произведениям В. Катаева, Д. Гранина, А. Битова) в «путевой» прозе выделяется и эссеистское начало.

Художественную ткань книги В. Конецкого «Соленый лед» (1969) составляют воспоминания, размышления, лирические отступления, при этом определяющим становится ассоциативный принцип сцепления отдельных эпизодов, подчеркивающий субъективность изложения, фрагментарность воспоминаний. Этот принцип указывает и на своеобразную авторскую игру, заключающуюся в понимании «сделанности» собственных воспоминаний, а также определяет временную ассоциативность, лежащую в основе хронотопа произведения.

Как и многие произведения автобиографического характера (сюжет «Соленого льда» определен реальными событиями, а сам писатель стал прототипом главного героя), «Соленый лед» характеризуется двунаправленностью адресации. Внешним адресатом становится читатель, внутренним - сам автор. В. Конецкий предстает на страницах книги как человек с богатым культурным опытом, что предполагает соответствующим образом подготовленного читателя: понимание читателем интенций автора (в своеобразии которых и следует искать истоки исповедальности) возможно при наличии точек пересечения культурно-художественного багажа пишущего и читающего.

Едва ли не определяющей темой всей книги становятся размышления о творчестве, творце и творении, необходимые автору для осознания собственного творческого потенциала и выбора своего пути. Размышления о творческом процессе сопрягаются в «Соленом льде» с мыслями о судьбе отдельного человека и всего человечества. И здесь в произведение входит мемуарное начало, проявляя себя, например, через употребление такого приема художественной характеристики, как портрет (в повести В. Конецкого представлена целая портретная галерея, в ней -самые разные люди, чьи судьбы так или иначе связаны с морем). Так в «Соленом льде» сопрягаются два равнозначно важных для автора понятия: творчество и море, становящееся для писателя философским понятием, с которым в одном ряду стоят жизнь, смерть и любовь.

Характерным признаком книги В. Конецкого становится чередование лирической и иронической экспрессии, которая, с одной стороны, давала возможность рассказать обо всем честно, открыто, без утайки и ложной скромности, а с другой- «прикрывала грусть об ушедшей <...> молодости» (Р. Файнберг).

Та же философская направленность характерна и для «Северного дневника» (1960) Ю. Казакова. В этой книге, как и у В. Конецкого, можно выделить ассоциативный принцип сцепления эпизодов и временную ассоциативность (Ю. Казаков вводит еще и третий временной план - вечность, что дает дополнительные возможности выхода на уровень философских обобщений), отметить повышенный интерес к слову и культуре (у В. Конецкого - к мировой, у Ю. Казакова - к культуре одной из малых народностей бывшего СССР). Отличительным признаком «Северного дневника» можно считать особую выразительность («мелодию рассказа» - термин Ю. Казакова), подчиненным которой оказывалось изобразительное начало: по концентрации художественных и выразительных средств проза Ю. Казакова приближается к поэтической речи.

Названные типологические черты «путевых» произведений прослеживаются и в «Ледовой книге» эстонца Юхана Смуула (написанная в 1959 году и вышедшая на эстонском языке книга сразу же была переведена на русский и стала признанным фактом и русской литературы), и в повестях дальневосточного автора А. Ткаченко «Тлани-Ла» (1963) и «Был ли ты здесь?..» (1965). В последней из названных повестей особенно сильно исповедальное начало: это по сути «повесть-монолог» (П. Ульяшов).

В ином ключе создают свои путевые произведения ленинградцы Д. Гранин и А. Битов. Их книги отличаются введением в структуру повествования ощутимого эссеистского начала (развитие жанра эссе как тенденция литературного процесса 6080-х годов проанализировано в диссертации И.Г. Новоселовой (Владивосток, 1990)), проявляющего себя в авторских размышлениях и философских обобщениях, на что еще в 1970-е годы указывали В. Канторович и В. Гусев.

Самая, на наш взгляд, яркая черта стиля в путевой прозе Д. Гранина -ирония, которая вырастает из стремления к откровенности, достоверности - не

материала, но впечатлений от этого материала, влекущих часто за собой необходимость размышлений (темой многих из них стало неповторимое своеобразие России, осознаваемое лишь вдали от Родины и в сравнении с чужими культурами и красотами), взыскательного познания себя самого. Так может быть раскрыто понятие исповедальности в путевых очерках писателя. И именно исповедальность, сопрягаясь с принципами освоения мира, свойственными эссе, становится тем началом, которое определяет и объясняет многие черты стиля Д. Гранина.

Не случайно признание самого писателя, сделанное по поводу произведения Г. Гейне: «"Путевые картины" мне кажутся идеалом прозы - в них свобода, о которой всегда мечтаешь, - свобода от сюжета, от хронологии, от географии. Эта проза свободнее, чем стихи... » Возможностью подобной свободы «путевая» проза и воодушевляла прозаиков.

Весьма важный и своеобразный пласт битовских «путешествий», на наш взгляд, составляют размышления о творческом процессе и его особенностях, которые с наибольшей силой прозвучали в «Уроках Армении» (1967-1969). В творческом процессе, равно как и в самом произведении, писатель моделирует собственный хронотоп, элементами которого становятся «хронология впечатлений» и «хронология написания». Впечатления существуют в постоянно длящемся настоящем времени, и лишь с точки зрения «хронологии написания» возможно, соединив воедино все впечатления, расположить их во времени так, что все вместе они обретают временную направленность. И в результате «время проживания» в книге оказывается для автора в десятки раз больше времени реального пребывания в какой-то точке.

Принципом претворения материала впечатлений в завершенное и осмысленное художественное целое у А. Битова становится точность впечатлений, а сам процесс письма равнозначен процессу познания и самопознания. «Путевая» проза тех лет воодушевлялась той же самой верой, о какой писал А. Твардовский чуть ранее в поэме «За далью даль» (1950-1960) (имевшей, кстати, первоначальный

подзаголовок «Из путевого дневника»): «Я в эту бросился дорогу, я знал: она поможет мне».

Тема творчества у А. Битова смыкается с темой России, Родины. С точки зрения творческого процесса Родина - это «немота» (А. Битов). Ставшие привычными реалии человек, творец может оценить, только оказавшись вдали от Родины (на этом настаивал и Д. Гранин). В результате важное место в «путешествиях» А. Битова занимает тема духовных поисков своей родины.

В «Одной стране» (1960) центральным оказывается вопрос о родине отдельно взятого человека, вне которой он себя мыслить уже не может. В «Путешествии к другу детства» (1963-1965) ключевой оказывается проблема самоидентификации человека: от вопроса «Где я есть?» совершается переход к вопросу «Кто я есть?». «Уроки Армении» вбирают в себя все ранее заявленные проблемы, разрешая их и утверждая цельность человеческой личности, что дает внутренний покой.

В целом же «путевая» проза 1960-х годов, зачастую тяготеющая именно к жанру повести, начав с освоения лирико-исповедальной интонации, постепенно пришла к сближению лирического, исповедального начала, с одной стороны, и аналитического - с другой. Исповедальность позволила авторам «путевых» произведений не просто с документальной точностью представить то или иное место, но раскрыть перед читателем (а иногда впервые откровенно и перед собой) свой внутренний мир (этот путь оказался интересен Ю. Смуулу, В. Конецкому, Ю. Казакову), чему способствовал весь художественный строй произведения: избранная точка зрения, язык, хронотоп. Когда же показалось, что человек сам себе уже понятен и открыт для себя, к исповедальному началу присоединяется эссеистское: важно было осознать и свое место в мире, найти связующие звенья между большим и малым - Космосом, Вселенной и человеком. По такому пути пошли Д. Гранин и А. Битов, подобный путь избрали и представители другой тематической совокупности - Н. Никонов и В. Астафьев.

Анализ обозначенных произведений трех тематических совокупностей («молодежной», «военной» и «путевой» прозы) позволяет утверждать: сегодня становится очевидно, что при всем тематическом разнообразии литературы 1960-х

взаимосвязь отдельных произведений просматривается на уровне исповедального начала, что и обозначено в заключении.

Исповедальность нашла отражение в содержании и структуре текста, а также в организации автором читательского восприятия. При этом внутри каждого из обозначенных тематических потоков содержание самого понятия исповедальности варьировалось, различались и истоки появления этого начала.

В «молодежной» прозе, типологическим признаком которой являются обязательная искренность интонации, субъективность повествования, в некоторых случаях - повествование от первого лица, часто в форме дневника или исповеди, исповедальное начало вырастало из противостояния «ортодоксальной советскости» (В.П. Прищепа), проявлением которой в литературе были произведения, ориентированные на метод социалистического реализма. На уровне содержания противостояние выражалось в особенностях конфликта. На уровне структуры полемический заряд в большей мере проявлялся в языке произведений (использование жаргонизмов) и эксплуатации иронии в различных ее проявлениях.

В то же время в примыкающих к «молодежной» прозе повестях А. Рекемчука и Н. Никонова, ранних произведениях В. Астафьева исповедальное начало дало авторам возможность, не ведя споров, выходить к бытийным проблемам: произведения названных авторов носят исповедально-философский характер.

В «военной» повести процесс самопознания и самоопределения героя (изображаемый и «молодежной» повестью) связан с процессом эмоционального очищения: исповедальность приобретает «катарсический» характер, стыкуясь при этом с мемуарным и автобиографическим началом.

Исповедальность в «путевой» повести - это откровенность перед собой, нужная, чтобы «найти самого себя». В произведениях данной тематической совокупности исповедальное начало может сопрягаться с мемуарным и эссеистским.

При наличии разницы в понимании исповедальности авторами, принадлежащими к различным тематическим потокам, особенности жанровой структуры, связанные с появлением исповедального начала, были во многом сходными.

Произошли изменения в языковой сфере. И здесь проза 60-х, устремленная к жанровому и стилевому раскрепощению, во многом повторяет те процессы, которые были свойственны литературе 20-х годов: происходил «поворот от абстрактности к живому слову» (Г.А. Белая). Каждый автор искал свой путь стилевого оживления, хотя в целом язык многих повестей 1960-х отмечен прежде всего сочетанием разных лексических пластов: «молодежная» повесть вносит на свои страницы молодежный жаргон улиц, «путевая» с любовью вслушивается в разговоры коренных жителей той или иной земли, «военная» смешивает военную и диалектную «мирную» лексику, при этом в каждом случае эффект от такого «лексического коктейля» получается разный.

Еще один интересный процесс, сопряженный с выходом на первый план исповедальности, был связан с реабилитацией смехового начала в литературе: на страницах многих текстов появилась ирония и самоирония, которая «молодым» была необходима как «прививка» от той «серьезности», что отличала прозу предыдущего десятилетия, защищала от самоповторов, а в «военной» и «путевой» повести еще давала поправку «на время».

Исповедальность, повлекшая за собой изменения в языке произведений (ирония тоже проявляет себя через слово), повлияла и на взаимодействие героя и создавшего его автора. Герой многих повестей периода «оттепели» автобиографичен, причем в «молодежной» повести, как правило, наблюдается отсутствие дистанции между героем и создавшим его автором - прозаики часто просто раздавали героям куски собственной биографии, что и вызывало упреки от критики в инфантилизме, адресованные равно и героям, и авторам, тогда как в «военной» и «путевой» повести герой только выражает авторский взгляд на события, что позволяет сохранить необходимую дистанцию.

Выдвижение на первый план исповедальности потребовало и изменения хронотопа произведений: от традиционного хронотопа дороги (свойственного, например, «производственному» роману), проза 1960-х переходит к поискам внутренней свободы - речь идет уже о жизненном пути героя. При этом «молодежная» повесть изображала бегство героя: обреталась свобода физическая,

но не внутренняя; в «военной» повести понятие свободы удваивалось - речь шла о преодолении внутреннего «врага» и освобождении от врага реального; «путевая» проза стремилась показать не просто обретение духовной свободы отдельным человеком, но взаимосвязь жизни этого человека с окружающим его миром.

Подобная эволюция художественной системы коснулась не только прозы 1960-х (в частности, жанра повести), но и поэзии, и драматургии и кинодраматургии, и даже критики.

Исповедальность, позволяя представить литературный процесс 1960-х как целостность, в то же время дает возможность рассмотреть советскую литературу анализируемого периода в контексте европейской и американской литературы тех лет, где исповедальность если и не стала доминантой, то играла значительную роль. В качестве примера можно назвать созданные в 1950-60-е годы произведения Д. Сэлинджера, Г. Белля, 3. Ленца.

В то же время дальнейшее развитие самой отечественной словесности оказалось связанным со стилевыми поисками писателей-«шестидесятников». Правда, в 1970-е в литературном процессе усилились деформации: снова стала громче конъюнктура, ряд значительных произведений, помеченных исповедальностью («Пушкинский дом» А. Битова, «Все течет» А. Гроссмана и др.), не смогли пробиться к отечественному печатному станку. Исповедальное начало в 1970-е годы проявило себя в литературе андеграунда (В. Ерофеев «Москва -Петушки» (1970)) и русского зарубежья («Это я - Эдичка» (1979) Э. Лимонова), дав отклик и в литературе конца XX - начала XXI века.

Таким образом, при очевидной противоречивости отдельных произведений «шестидесятников» и нередкой уязвимости этих книг в художественном плане, они сыграли важную роль в литературе этого периода и дальнейшем развитии отечественной словесности.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Шумакова Т.В. Повести В. Аксенова «Коллеги» и «Звездный билет» в контексте зарубежной литературы // Вестник Челябинского государственного университета. Серия 2: Филология. 2001. № 1 (12). С. 80-88.

2. Шумакова Т.В. Исповедь в повестях «шестидесятников» как аспект коммуникативной системы человек - общество // Вестник института развития образования и воспитания подрастающего поколения при ЧГПУ. Серия 3: Развитие и становление школьника в образовательном процессе. 2002. № 9. С. 255-258.

3. Шумакова Т.В. Молодежная культура периода оттепели и ее отражение в «молодежной» прозе // Русский язык: история и современность: Материалы Международной научно-практической конференции памяти профессора Г.А. Турбина. Челябинск, 2002. Ч. 1. С. 176-179.

4. Садовникова Т.В. Традиции русской и советской литературы в «молодежной» прозе // Вторые лазаревские чтения: Материалы Всероссийской научной конференции. Челябинск, 2003. С. 182-184.

5. Садовникова Т.В. Повести В. Аксенова «Коллеги» и «Звездный билет» в контексте литературы XX века // Проблемы литературного образования: Материалы IX научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука - вуз - школа». Екатеринбург, 2003. Ч. 3. С. 187-193.

P2202Z

РНБ Русский фонд

2005-4 21470

Формат 60x84 1Д6 Бумага ВХИ 80 гр Объем 3 уел п л Тираж 100 экз

Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных оригиналов заказчиком в печатном салоне «РЕКПОЛ»

Государственная лицензия на полиграфическую деятельность ПД № 11-0029 от 18 02 2000 года 454048, г Челябинск, пр Ленина, 77 тел (3512)65-41-09 E-mail rekpol@chel sumet m

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Садовникова, Татьяна Валерьевна

Введение

Глава 1 «Я-разный.»: «молодежная» повесть 1960-хгг.

Глава 2 «На войне как на войне»: фронтовая лирическая повесть 1960 - начала 1970-х гг.

Глава 3 «Пути, которые мы выбираем»: «путевая» повесть

1960-х гг.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Садовникова, Татьяна Валерьевна

Шестидесятые годы XX века как исторический период, а также связанное с этим периодом такое культурное явление, как шестидесятничество, уже практически сорок лет оказываются предметом взыскательного изучения и неутихающих споров. Однако несмотря на то, что шестидесятники не спешили «уступать своего места в современной русской литературе» /214/, сегодня уже становится очевидной исчерпанность шестидесятнической программы, что открывает новые возможности изучения мировоззрения человека тех лет и художественного наследия, это мировоззрение отразившего. Этими обстоятельствами и определяется актуальность настоящей работы.

Обращение к литературе 1960-х годов требует осмысления понятий «шестидесятые» и «шестидесятник». Само понятие «шестидесятые» условно и, как и «семидесятые», и «другие подобные "рубрикации", оно, конечно, в значительной мере является исследовательским конструктом и оправдывается лишь тем содержанием, которое удается за ним обнаружить» /81, с. 8-9/. Нижнюю границу «шестидесятых», как правило, определяют 1956 годом, ставшим знаменательным благодаря XX съезду партии и особенно хрущевскому докладу о развенчании культа личности; верхняя граница - 1968, год вторжения советских войск в Чехословакию. Тогда закончились Здесь и далее выделения в тексте полужирным шрифтом наши, разрядкой -авторские (Т. С.) шестидесятые» и начались «семидесятые». Иначе период с 1956 по 1968 называют «оттепелью» (название повести И. Эренбурга характеризовало перемену общественной атмосферы в послесталинские времена).

Сегодня понятие «шестидесятые» укоренилось в культурном сознании, и, несмотря на то, что человека начала XXI века от тех лет отделяет всего лишь (по историческим меркам) сорокалетняя дистанция, этот период стал уже исторической данностью. В то же время эти годы еще свежи в памяти многих, и прежде всего тех, кого называли и называют «шестидесятниками» (вслед за А.Ю. Даниэлем, обобщившим мнения критиков, литературоведов, публицистов, этот термин мы применяем для обозначения «свободомыслящей (или просто мыслящей) советской интеллигенции 1960-х гг.» /81, с. 124Г). Необходимо отметить, что среда писателей-шестидесятников не была однородной. Вместе с тем для большинства социализм воспринимался законным строем в стране, нуждавшимся, однако, в изживании серьезных недостатков, в первую очередь - догматизма.

Рассматривая «шестидесятые» как предмет истории русской культуры, нужно помнить о том, что «русская культура традиционно дуалистична и развивается в условиях черно-белой оппозиции» /81, с. 25/. Дуализм шестидесятых проявлял себя в том, что художники, «с одной стороны, еще не избавились от всепоглощающего "страха иудейского" перед режимом, с другой - были наивны, очарованы романтикой "оттепели" и не владели международными контекстами» /81, с. 25/. Эти «веяния времени» не могли не оказать влияния на жанровую принадлежность и стилевую окраску произведений тех лет.

Наиболее востребованным жанром в прозе 1960-х становится повесть. Об особенностях этого жанра, равно как и о причинах выдвижения его на передовые позиции (их обычно искали в типологических особенностях жанра) дискуссии начались уже тогда, в шестидесятые. Сегодня, когда вполне очевиден дуализм художественного мышления «шестидесятников», можно предположить, что повесть актуализировалась потому, что для создания большой эпической формы необходимо было от дуалистической раздвоенности сознания перейти к моноидее, рассказ же не всегда мог отразить сложность мировоззренческой позиции шестидесятников, которые все чаще искали возможность высказаться, облекая в слово свои переживания и мысли (этими обстоятельствами объясняется актуализация исповедального начала).

Научная новизна работы заключается в том, что в ней сделана попытка через жанровый анализ показательных для разных тематических потоков 1960-х годов произведений, принадлежащих или тяготеющих к жанру повести как «форме времени» (В.Г. Белинский), осмыслить и уточнить характеристику исповедального начала в русской прозе «шестидесятых».

Уточним содержание понятия «исповедальность», а также коррелирующего с ним понятия «исповедь».

В работе М.С. Уварова «Архитектоника исповедального слова» (СПб: Алетейя, 1998) «исповедь рассматривается как уникальное явление культуры, организующее хаос сознания новоевропейского человека независимо от того, какой смысл — религиозный, светский или философско-символический — вкладывается в это понятие» /88, с. 7/. Четырьмя годами ранее И.А. Ладушин, исследуя в кандидатской диссертации (Екатеринбург, 1994) культурно-исторические истоки исповедального самосознания, пришел к выводу, что «в опыте исповедального самосознания происходит становление субъекта как культурного, включенного в культуру из предкультурного бытия» /56, с. 2/. Исповедь, таким образом, может охватывать большой ряд явлений культуры.

Исповедь изначально сформировалась в русле церковной традиции, входя в состав основополагающих религиозных таинств. О религиозных ее корнях свидетельствуют значения этого понятия, закрепившиеся в словарях. «Большой энциклопедический словарь» определяет исповедь (в одном из значений) как «обряд покаяния в грехах перед священником и получение от него отпущения грехов» /37, с. 465/, «Словарь русского языка» С.И. Ожегова - как «покаяние в грехах перед священником» /72, с. 219/.

Исповедь как церковное таинство обязательно включает в себя момент покаяния, что предполагает добровольное признание в совершенных неблаговидных поступках, в ошибках, в «грехах», которые заключаются в забвении норм и предписаний церковного вероучения. Но, что очень важно, исповедь не может быть сведена к простому перечню осознаваемых человеком пороков и совершенных проступков, требуя напряженной внутренней работы, «сокрушенного сердца» /100, с. 102/. Кающийся должен «оторваться от суетных повседневных забот, сломить гордыню, сосредоточиться, взвесить, что наиболее тяготит совесть» /100, с. 102/.

Исповедь, с одной стороны, носит подчинительный характер, подготавливая человека к евхаристии, центру христианской церковной службы и христианского миропонимания, - причащению Тела и Крови Христовой. С другой стороны, она вполне самостоятельна - заставляет человека погрузиться в свой внутренний мир, прислушаться к себе: «исповедуясь, христианин открывает себя» /100, с. 102/. Совершивший исповедь получает глубокое душевное успокоение, нравственное очищение, максимально сближаясь в момент исповеди с Богом (через посредство лица, принимающего исповедь), поскольку понять свою греховность можно лишь через сравнение собственных поступков с божественными заповедями. Иначе говоря, «в опыте исповедальности. происходит объединение субъекта с истиной о мире» /56, с. 1/. Таким образом, религиозная исповедь — это не просто раскаяние в своих грехах (покаяние), это еще одновременно и исповедание веры.

Именно религиозная исповедь положила начало исповеди как литературному феномену. Впервые исповедь как литературный жанр проявила себя в «Исповеди» Августина Блаженного, одного из наиболее почитаемых отцов церкви.

В то же время «Исповедь» Августина наиболее точно отвечает типу религиозной христианской исповеди: цель Августина - не просто раскаяние в своих грехах, но и исповедание истины. По мнению И.А. Ладушина, эта «Исповедь» становится и «символом мысли и практической деятельности, объединяющей субъекта и истину» /56, с. 3/, что дает возможность рассматривать трактат Августина и как философский феномен.

Одним из первых ярких произведений в жанре литературной исповеди стала «Исповедь» Руссо, обстоятельно проанализированная, в частности, во второй главе книги Л. Гинзбург «О психологической прозе» /см.: 40, с. 192-241/.

Интерес к исповеди как одной из форм лирического повествования характерен для творчества романтиков («Рене» Ф. Шатобриана, «Адольф» Б. Констана, «Мцыри» М. Лермонтова). Это вполне объяснимо: романтики уделяли пристальное вниманием внутреннему, субъективному миру человека, и именно через исповедь этот мир становился доступным для окружающих. Романтики сохраняют искренность повествования как основополагающую черту исповеди, которая начинает носить вневременной характер: например, лермонтовский Мцыри предельно искренне рассказывает старику монаху (который не произносит ни единого слова) о трех днях, проведенных на воле и ставших для героя глотком свободы. И читателю здесь неважно, где и когда происходят события (хотя место и время действия Лермонтов обозначает достаточно точно), гораздо важнее мысли и состояния Мцыри, облеченные в слова. Порыв к свободе, подобный порыву героя поэмы, близок человеку любого времени, любой эпохи.

В литературе конца XIX - начала XX века исповедальное начало наиболее ярко проявлялось в «Исповедях» Л.Н. Толстого и М. Горького. На первый взгляд, «Исповедь» Толстого — это возвращение к христианской традиции: главным в произведении оказывается исповедание веры; перед нами не столько художественное, сколько философское, точнее, богословское произведение (подзаголовок указывает, что перед читателем лишь вступление к большому богословскому труду). Здесь «в духе христианской исповеди излагается и путь к вере» /100, с. 103/. Но видны и разительные отличия: христианин, исповедуясь, собеседует с Богом, Бог необходим как обоснование веры; Толстой же, вырабатывая собственное вероучение, предлагает сначала «определить веру, а потом Бога» /100, с. 103/.

При всей насыщенности христианской лексикой, толстовская «Исповедь» - это прежде всего публицистическое произведение, где христианская вера является предметом не восхищения, а взыскательного осмысления. Таким образом, «Исповедь» Толстого открывает новые возможности использования этого феномена, трактуя исповедь как публицистический прием.

В настоящее время под исповедью в литературоведении понимается «произведение, в котором повествование ведется от первого лица, причем рассказчик (сам автор или его герой) впускает читателя в самые сокровенные глубины собственной духовной жизни, стремясь понять "конечные истины" о себе, своем поколении» /67, стб. 320/. В литературной исповеди можно выделить несколько разновидностей: во-первых, это исповедь «публицистическая, автобиографического плана, как, например, "Исповедь" Льва Толстого», а во-вторых, это исповедь «художественная, относящаяся либо к жанровым разновидностям, либо к композиционно-речевым приемам» /44, с. 170/.

Литературная исповедь, по сути представляя собой «особую точку зрения на частную жизнь» /56, с. 14/, имеет устойчивые характерные черты, свойственные всем ее разновидностям. Это:

- наличие фигуры исповедующегося и исповедника, то есть человека, принимающего исповедь. Исповедник может быть молчаливым слушателем (старик в «Мцыри» Лермонтова, Онегин в финале романа), а может активно вмешиваться в ход исповеди, подавая эмоциональные реплики, оценивая сказанное героем, давая советы (прием, характерный для Ф. Достоевского, Л. Толстого, М. Булгакова). Иначе говоря, исповедь «невозможна иначе как в выражении себя для другого, адресата, и тем впервые - себя для самого себя» /56 , с. 13/;

- сопровождаемость исповеди речью. По словам М. К. Мамардашвили, «исповедальное поведение всегда есть "сознание вслух"» /56, с. 13/;

- аналитическое изображение внутренней жизни человека с установкой на искренность, откровенность, субъективную истинность высказывания;

- понимание и принятие самого себя и окружающего мира как цель исповеди, «сброс напряжения между смыслом жизни, как "я" его понимает, и жизнью как цепью дискретных событий. Точка погружения в исповедь - отказ от свое-волия. Точка смысловозврата - абсолютная защита субъекта от своей завышенной самооценки или самоубийственного террора совести» /56, с. 17/.

В какой-то мере феномен исповеди оказывается сопряженным с феноменом игры, если под игрой понимать «форму свободного самовыявления человека, которая предполагает реальную открытость миру возможного и развертывается либо в виде состязания, либо в виде представления (исполнения, репрезентации) каких-либо ситуаций, смыслов, состояний» /90, с. 195/. Учитывая детализацию дихотомии «состязание — представление», предложенную французским ученым Р. Кайюа, который выделяет игру головокружения, игру подражания, игру состязания, игру случая, исповедь отчасти можно соотнести с игрой головокружения, которая предполагает пробуждение в человеке «человека возможного» - «той бытийной "ипостаси", которая в принципе не может быть отделена от человека и передана дублеру наподобие маски» /90, с. 196/. «Человек возможный» «высветляет» в индивиде «сокровенный слой бытия» /90, с. 196/. Заметим, что соотнесение исповеди с феноменом игры затрагивает не содержание первой, а проясняет состояние исповедующегося и его цели. При этом исповедь не противостоит игре по категориальному признаку «серьезное - несерьезное», поскольку «противоположностью игры является не серьезность, а насилие» /90, с. 196/.

Принципиальное значение при рассмотрении феномена исповеди, особенно литературной, приобретают две проблемы: проблема адресата, само наличие которого является конститутивным признаком исповеди, и проблема «сделанности» исповеди, ее условности.

Адресат, являясь реальным или предполагаемым реципиентом текста, создает устойчивую корреляционную пару с образом исповедующегося (в этом качестве может выступать как автор, повествователь, так и герой). Адресат приобретает особую значимость в структуре произведения, что необходимо подчеркивается на различных уровнях организации художественного целого. В том случае, когда принимающий исповедь оказывается за пределами текста (адресат исповеди — читатель), анализ особенностей исповеди предполагает выявление и знаков авторского доверия читателю-исповеднику, что дает возможность сформировать представление об образе читателя.

К проблеме условности литературной исповеди обращаются как исследователи, так и сами авторы. Исповедь, будучи одной из граней психологической прозы (в понимании JI. Гинзбург), требует рассмотрения «охвата душевного опыта, претворяемого в осознанную структуру» /40, с. 21/. Исповедь как жанр подчиняется общим законам претворения нехудожественной реальности в художественное целое, при этом отбор материала, его сцепление и способ подачи целиком подчинены воле автора, на которого, по мнению JI. Гинзбург, влияют среда, время, конкретная ситуация, собственные его способности и возможности. Уже в «Исповеди» Руссо, не скрывающей автобиографической природы, имеются отступления от истины, продиктованные авторским замыслом (анализ этой особенности произведения обстоятельно проведен JL Гинзбург в монографии «Психологическая проза»). Исповедь как композиционно-речевой прием также предполагает предварительный отбор тех мыслей, которые, будучи облеченными в слово, и составят предмет исповеди.

Условность исповеди осознают и авторы 60-х годов XX века. Перенос центра тяжести на характер и сосредоточенность внимания на душевной жизни персонажа предполагал отбор фактов, которые могли быть значимыми для читателя как реципиента текста. Интересными в этом отношении оказываются две цитаты из «Апельсинов из Марокко» В. Аксенова. Героиня этого произведения, Людмила Кравченко, рассуждая о своем дневнике и дневнике своей подруги, находит в последнем «крупный недостаток - там были только мелкие, личные переживания» /1, с. 380/, тогда как свой дневник она называет «типичным дневником молодой девушки наших дней, а не каким-нибудь узколичным дневником» /1, с. 380/. Таким образом, принципом отбора фактов душевной жизни, которые через слово должны стать доступными для окружающих, может быть их типичность (иначе говоря, другому во мне будет интересно то, что он может увидеть в себе самом).

К жанру исповеди примыкают дневники, записки, мемуары, автобиография, повести и романы в письмах - все это разные грани так называемой исповедальной прозы. Таким образом, понятие исповедальности оказывается шире собственно исповеди, поскольку исповедальность может быть свойственна произведениям как художественной, так и художественно-документальной прозы, относящимся к самым разным жанрам.

В центре внимания в данной диссертации оказывается такая литературоведческая категория, как жанр, что требует рассмотрения теоретической модели жанра.

В современном литературоведении нет единого мнения на природу и структуру жанра: здесь существуют самые разные подходы и модели. Изучением проблемы жанра занимались, в частности, А. Веселовский, М. Бахтин, Н. Лейдерман, М. Поляков, Г. Поспелов, А. Субботин.

А. Веселовского интересовала прежде всего история жанров. Бахтинское понимание литературы как диалога, его тезис о двоякой ориентации жанра нашли свое отражение в современной теории жанра. Г. Поспелов выделяет три группы жанров в зависимости от исторически сложившейся и повторяющейся проблематики произведения. А. Субботин видит преимущество жанрового подхода к литературным реалиям в том, что он ориентирован не на отдельные компоненты произведения, а на художественное произведение в его целостности. М. Поляков считает жанр системой систем, то есть такой системой, которая, в свою очередь, включает ряд более мелких систем: эстетическую, тематическую, композиционную, стилистическую. Близка к модели М. Полякова и модель Н. Лейдермана, которую мы и выбираем в качестве базисной. Работа данного автора по изучению теоретической модели жанра является одной из последних и отличается комплексным подходом. Кроме того, Н. Лейдерман, являясь не только теоретиком, но и исследователем литературного процесса нового времени, в большей степени ориентирован на литературу 60-х годов.

Жанр, по Н. Лейдерману, - это «система способов построения произведения как завершенного художественного целого» /60, с. 8/, или, иначе, «теоретические инварианты построения произведений искусства как образов мира» /62, с. 26/. Эта система представляет собой сложное целое и членится на отдельные уровни («планы»), взаимосвязанные между собой. Исследователь выделяет план содержания, план структуры и план восприятия.

При этом «план содержания выступает фактором по отношению к структуре, а план восприятия выступает по отношению к структуре в качестве ожидаемого результата, жанровая структура — это своего рода код к эстетическому эффекту (катарсису), система мотивировок и сигналов, управляющих эстетическим восприятием читателя» /60, с. 22/. Каждый из трех планов содержит в себе целую гамму аспектов. План содержания включает в себя:

1) тематику («жизненный материал, который отобран жанром и стал особой художественной реальностью произведения» /60, с. 23/);

2) проблематику, которая воплощается в характере конфликта;

3) экстенсивность или интенсивность воспроизведения художественного мира (широта охвата действительности);

4) эстетический пафос.

Жанровое содержание управляется жанровой структурой через посредство системы способов художественного отображения, господствующей в данном жанре» /60, с.23/. К системе способов художественного отображения можно отнести такие элементы жанровой формы, как:

1) субъектная организация художественного мира, которая «определяет и мотивирует горизонт видения мира в произведении» /60, с. 25/;

2) пространственно-временная организация (хронотоп в терминологии Бахтина);

3) ассоциативный фон (мотивы, лейтмотивы, детали, «подтекст», «сверхтекст»);

4) интонационно-речевая организация.

План восприятия имеет опору на культурно-художественный фонд читателя, что позволяет автору управлять читателем, с помощью определенного набора элементов (жанровое обозначение произведения, заглавие, эпиграфы, зачины) ориентируя его в художественном мире произведения.

Исходя из данной теоретической модели, уточним характеристики жанра повести.

Уходя корнями в древнерусскую литературу, этот жанр обрел устойчивые черты к середине XIX века, когда и началось его теоретическое осмысление. На сегодняшний момент в определении особенностей повести намечены две тенденции: характеристика жанра через его формальные признаки или через внутреннюю структуру.

Литературная энциклопедия терминов и понятий» (М.: Интелвак, 2001), одно из последних литературоведческих справочных изданий, определяет повесть как «средний по объему текста или сюжета эпический жанр, промежуточный между рассказом и романом» /67, стб. 752/. В словаре-справочнике «Достоевский: эстетика и поэтика» (Челябинск: Металл, 1997), где разговор о повестях Достоевского предварен теоретическими сведениями об этом жанре, упор сделан на особенности типа повествования.

Автор данной работы при определении характеристик повести будет ориентироваться прежде всего на внутреннюю структуру жанра.

Жанровой доминантой повести, на наш взгляд, являются особенности конфликта и тип повествования. Эти характеристики подчиняют и определяют остальные черты жанра. По замечанию Н. Лейдермана, «ее [повести] поле - нравственность: нравственные конфликты, искания, ценности. Все же прочие аспекты - социальный, политический, философский, психологический - выступают здесь лишь как причины или следствия центральной нравственной коллизии» /185, с. 52-53/. В результате развитие конфликта в повести приобретает интенсивный характер. Этим повесть отличается, в частности от романа, для которого характерна экстенсивность воспроизведения художественного мира, на что в книге «Бодался теленок с дубом» резонно указывал И.А. Солженицын: «Повесть - это то, что чаще всего у нас гонятся называть романом: где несколько сюжетных линий и даже почти обязательна протяженность во времени. А роман (мерзкое слово! нельзя ли иначе) отличается от повести не столько объемом и не столько протяженностью во времени (ему даже пристала сжатость и динамичность), сколько захватом множества судеб, горизонтом взгляда и вертикалью мысли» /129, № 6, с. 20/.

Как тип повествования повесть - это «особый порядок изложения события, который предполагает "систематическое описание" события в том порядке, как все произошло» /44, с. 195/.

Таким образом, под повестью в данной работе будет пониматься эпический по происхождению жанр (не исключающий, однако, и других родовых компонентов), для которого характерны сосредоточенность на нравственной жизни героя, интенсивность воспроизведения художественного мира, линейность действия. Заметим, однако, что это определение носит обобщенно-теоретический характер, а потому в художественной практике вполне реальны некоторые его корректировки. Так, скажем, в «военной» повести 1960-х годов линейность в изложении событий может нарушаться за счет лирических отступлений, переводящих действие в иную темпоральную плоскость. То же наблюдается и в «путевой» повести.

Круг повестей, созданных в 1960-е годы, достаточно широк, а потому требует ограничений в рамках данной диссертации.

В попытке представить литературный процесс тех лет в виде системы исследователи (B.C. Синенко /82,227/, В.А. Апухтина /30/, Р.В. Комина /51, 52/, В.И. Протченко /215/), как правило, группируют произведения разных авторов по различным принципам: по тематике, проблематике, жанровой специфике (социально-бытовая, философская, лирическая повесть и т.д.). Отчасти опираясь на это деление, для анализа мы избираем повести, созданные в рамках «молодежной», «военной» и «путевой» прозы (сохранение тематического деления необходимо для систематизации материала и укрупнения полученных выводов), опубликованные у нас в стране в 1960-е годы и имевшие своего читателя и критику (повесть русского зарубежья и русского андеграунда остаются вне рамок нашей работы).

Молодежная» повесть представлена такими произведениями, как «Продолжение легенды» (1956) А. Кузнецова, «Хроника времен Виктора Подгурского» (1956) и «Дым в глаза» (1959) А. Гладилина, «Коллеги» (1960), «Звездный билет» (1961), «Апельсины из Марокко» (1963) В. Аксенова. Выбор этих авторов обусловлен тем, что их произведения были наиболее известными и читаемыми в свое время, а сегодня, когда читательский интерес к ним угас, они расцениваются как знаковые тексты «оттепели». Кроме того, по излишне категоричному, но не лишенному резона замечанию А. Ланщикова, «"исповедальные" авторы изо всех сил оригинальничали, но все они оказались, в общем-то, на одно лицо. Они бежали словно в затылок друг другу, когда виден лишь впереди бегущий лидер» /58, с. 42/. В. Аксенов, А. Кузнецов и А. Гладилин как раз и были такими лидерами, определявшими лицо «молодежной» прозы. Однако в поле нашего зрения попали и повести ленинградца Э. Ставского («Все только начинается» (1959-1960), «Домой» (1969), и весьма своеобразные и лишь отчасти близкие прозе «молодых» повести уральца Н. Никонова («Солнышко в березах» (1965), «Когда начнешь вспоминать» (1969), «Глагол несовершенного вида» (1974)). Кроме того, «молодежная» проза была явлением неоднородным и включала в себя «и творчество писателей, вступивших в литературу в конце 50-х - начале 60-х годов с другим типом героя - тружеником, человеком социально определенным и активным» /49, с. 368/. В качестве примера могут фигурировать произведения В. Липатова, А. Рекемчука, Е. Карпова, В. Чивилихина и др., из которых мы выделили повести лишь первых двух авторов.

Военная» повесть представлена такими произведениями и именами, как «Будь здоров, школяр» (1961) Б. Окуджавы, «Один из нас» (1962) В. Рослякова, «До свидания, мальчики» (1962) Б. Балтера, «Убиты под Москвой» (1963) К. Воробьева. Повести этих авторов, отчасти примыкающие к «лейтенантской» прозе, оказались тогда практически обойденными вниманием критиков, что делает востребованным их анализ.

1960-е годы стали временем пристального интереса как самих писателей, так и критиков и к «путевой» прозе. «Путевые» произведения писали Ю. Казаков, Г. Бакланов, Д. Гранин, В. Конецкий, А. Битов, В.

Некрасов и т.д. В данной диссертации анализируются «Северный дневник» (1960) москвича Ю. Казакова (по сути представляющий цикл очерков, дающих тем не менее важные штрихи к «портрету» «путевой» повести), «путевые» повести ленинградцев В. Конецкого, Д. Гранина и А. Битова, а также две повести - «Тлани-Ла» (1963) и «Был ли ты здесь?.» (1965) - дальневосточника А. Ткаченко.

В целом о повести 1960-х годов написано немного. Из аналитических публикаций обобщающего характера можно назвать работу B.C. Синенко «О повести наших дней» (М.: Знание, 1971) и статью В. И. Протченко «Повесть 60-х - начала 70-х годов» (в сб. «Современная русская советская повесть. 19411970. Л.: Наука, 1975). Оба автора большое внимание уделяют тематике и жанровой специфике анализируемых повестей, вопросам рубрикации повести исследуемого периода.

Интерес критики к «молодежной» повести обозначился уже в 1960-е годы, при этом изначально огромное внимание уделялось не столько произведениям, сколько термину, которым можно было бы обозначить новое явление. В спорах по этому поводу приняли участие Л. Аннинский, Ф. Светов, И. Золотусский, А. Макаров, Ст. Рассадин, они же и стали авторами наиболее ценных с позиции сегодняшнего дня статей и исследований по «молодежной» прозе, проявляя в них интерес и к отдельным повестям «молодых» и анализируя образ героя, проблематику произведений, форму повествования. Особенно, пожалуй, здесь нужно отметить статьи А. Макарова, посвященные творчеству В. Аксенова, В. Липатова и А. Рекемчука. В 1967 году в журнале «Новый мир» была опубликована статья М. Чудаковой и А. Чудакова «Современная повесть и юмор», ставшая попыткой авторов рассмотреть новое литературное явление с той стороны, с которой оно рассматривалось меньше всего - «со стороны его художественного языка» /255, с. 222/, причем речь шла преимущественно о повести «молодых». В целом же большая часть выступлений тех лет (здесь можно назвать десятки газетных и журнальных публикаций) укладывалась в рамки «понравилось» - «не понравилось», причем сегодня, по прошествии сорока лет, особенно очевиден весьма поверхностный подход авторов к исследуемым или рецензируемым произведениям.

1970-е годы характеризуются постепенным падением интереса к «молодежной» прозе, в том числе и к «молодежной» повести (что, быть может, обусловлено не только изменением общественно-политической ситуации, но и тем, что произведения «молодых» перестали быть актуальными, оригинальными и интересными читателю). Резко сокращается число тому посвященных газетных и журнальных критических публикаций. Но именно в 1970-е появляется ряд интересных исследований. Это уже упоминавшаяся работа В. С. Синенко, книга В. А. Апухтиной «Современная советская проза (60-е - начало 70-х годов)», статья М. Чудаковой «Заметки о языке современной прозы» (1972) (автор здесь развивает и углубляет идеи, высказанные в статье «Современная повесть и юмор»), статья В. Ковского

Жизнь и стиль (образ молодого человека и художественно-стилевые искания прозы 60-х годов)» (опубликована в 1971 году в сборнике «Жанрово-стилевые искания современной советской прозы»), а также вышедший в 1971 году четвертый том «Истории русской советской литературы: 1917-1965». Особо в этом ряду следует выделить работу В. Ковского, поскольку, пожалуй, впервые речь здесь повелась — на что указывалось уже в заголовке - и о стилевых исканиях. Этому автору принадлежит и наиболее обстоятельный анализ типов повествования в «молодежной» прозе.

В 1980-е сведения о «молодежной» прозе появляются уже на страницах академических трудов и учебников. В 1990-е этот процесс продолжается. Стоит отметить и повышенный интерес к «молодежной» прозе зарубежных исследователей, чьи работы (даже на языке оригинала), к сожалению, остались для нас недоступными.

Исследованию фронтовой лирической повести (в большинстве случаев именуемой прозой «лейтенантов»), посвящен ряд работ H.JI. Лейдермана /60, 61, 63 ,64, 184/, главы книг А. Бочарова /38/, Л. Плоткина /75/. При этом Н. Лейдерман, рассматривая «фронтовую лирическую повесть» (термин исследователя) как закономерное звено в историческом развитии жанра, большое внимание уделяет типологическим особенностям «военной» повести и выделению жанровой доминанты названного типа произведений. Л. Плоткин стремится показать эволюцию военной темы, выделяя особенности «военной» прозы в целом и на определенных этапах ее развития, рассматривая основные тенденции развития «военной» литературы (в основном на материале признанных критиками произведений), а также выделяя в исследуемых произведениях традиции русской и зарубежной батальной литературы. Центральная проблема книги А. Бочарова, решаемая на материале послевоенной прозы, - «роль духовных качеств человека, участвующего в освободительной войне, и влияние драматических коллизий войны на нравственный мир людей» /38, с.6/. Названные исследователи, а также авторы соответствующих глав учебников, начиная с четырехтомной «Истории советской литературы», как правило, сосредотачивают внимание на произведениях Г. Бакланова, Ю. Бондарева, В. Быкова, В. Некрасова. Произведения Б. Окуджавы, К. Воробьева, Б. Балтера и В. Рослякова чаще рассматриваются лишь как часть контекста «военной» прозы 1960-х годов, только в редких случаях становясь объектом литературоведческого анализа. Так, например, обстоит дело в работах Н. Лейдермана, где повесть В. Рослякова привлекается для рассмотрения повествовательной структуры «военной» прозы 1960-х.

Повести Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр» и К. Воробьева «Убиты под Москвой», ставшие фактами литературной жизни в 60-е годы XX века, были практически обойдены вниманием. Почти на протяжении четверти века эти произведения не были предметом серьезного разговора, а становились лишь объектом нападок (особенно повесть Б. Окуждавы) идеологически ангажированных критиков вроде А. Метченко /194/, А. Краснова /159/, А. Кондратовича /157/ или Д. Молдавского /198/. Исключение в этом ряду составляют статьи И. Дедкова /121/, И. Золотусского / 46 /, Л. Лазарева /178/, писателей-фронтовиков В. Астафьева /104/ и Е. Носова /203/, а также отзыв кинорежиссера В. Мотыля /200/. Из работ последних лет особо стоит отметить статью Е. Волковой «Трагическая вина ("Убиты под Москвой" Константина Воробьева)» (Вопросы философии. 2001. № 11), где анализируется ряд элементов жанровой структуры названного произведения, чем для нас и ценна эта работа. Важную роль в понимании творчества Б. Окуджавы сыграл, по нашему мнению, посвященный его памяти номер журнала «Старое литературное обозрение» (2001. № 11) и мемуарный сборник «Встречи в зале ожидания» (Нижний Новгород: Деком, 2003). Оба издания помогают понять саму личность этого человека, что дает возможность глубже разобраться и в созданных им произведениях.

Лирическую основу повестей «Один из нас» В. Рослякова и «До свидания, мальчики» Б. Балтера критика отметила уже в 1960-е годы /196, 178, 209/, но, о чем не без сожаления писал Б. Можаев, «в актив "лирической" прозы» /197, с. 62/ они не попали. Сегодня очевидна связь обоих произведений со «Школяром» Б. Окуджавы, но долгое время повести рассматривались как противоположность последней. И хотя на страницах ряда журналов появлялись критические отклики на повести В. Рослякова и Б. Балтера, целостного литературоведческого анализа произведений сделано не было, а потому попытка такого рассмотрения оказывается сегодня особенно актуальной.

Размышлениям о «путевой» повести посвящен ряд статей разных лет начинавших в 1960-е годы И. Золотусского /47, 137, 138, 140/ и JI. Аннинского /102, 103/. Оба критика, анализируя произведения Ю. Смуула, Ю. Казакова,

А. Битова, отмечали и те качества книг этих авторов, которые, в тех или иных вариациях, разными исследователями литературы 1960-х - 90-х годов будут рассматриваться как типологические признаки «путевой» прозы в целом.

Вообще, о «путевой» прозе, в том числе и о «путевой» повести, написано достаточно много. Попытка целостного анализа творческого пути Виктора Конецкого сделана в монографии Р. Файнберг «Виктор Конецкий: Очерк творчества» (JL: Сов. писатель, 1980). Ведя разговор о различных аспектах прозы В. Конецкого, исследователь касается и отдельных стилевых особенностей «путевых» повестей писателя, проявляющих себя в языке произведений, в пространственно-временной их организации, в соотношении автора и героя. Работа Р. Файнберг ценна и тем, что здесь выражен взгляд автора на место «путевой» прозы 1960-х годов в русской и мировой «путевой» прозе.

Творчеству Юрия Казакова посвящена книга И. Кузьмичева (к тому времени написавшего ряд статей об отдельных «путевых» произведениях Ю. Казакова /168/, В. Конецкого /170/ и Д. Гранина /169Г) «Юрий Казаков: Набросок портрета» (JL: Сов. писатель, 1986), в которой автор, ведя разговор о форме повествования в «Северном дневнике», о хронотопе книги, о языковых ее особенностях, в то же время делает попытку выявить соотношение «лирической» и «путевой» прозы в литературном процессе 1960-х, приходя к выводу о их непосредственной близости. Ряд интересных суждений о прозе этого мастера (и прежде всего его рассказах) содержится также в книге Е. Галимовой «Художественный мир Юрия Казакова» (1992) и кандидатских диссертациях Н.А. Чекулиной «Лирическая проза Юрия Казакова: проблематика и жанровые особенности» (1984), К.Т. Байниевой «Традиции и новаторство в творчестве Ю.П. Казакова» (1993) и А.А. Кузнецовой «Проза Ю.П. Казакова (проблематика и поэтика)» (2001).

Творческий путь Д. Гранина осмыслен в монографии Л. Плоткина «Даниил Гранин: Очерк творчества» (Л.: Сов. писатель, 1975). Одна из глав книги посвящена «путевым» произведениям писателя, при этом исследователь не только выделяет и анализирует особенности гранинских «путешествий», но вписывает их в контекст всего творчества Д. Гранина.

Отдельным аспектам (своеобразие форм повествования, специфика хронотопа, соотношение автора и героя, особенности языка) «путевых» повестей В. Конецкого, Ю. Казакова, А. Битова, Д. Гранина, посвящен ряд работ таких исследователей, как В. Акимов /98/, Е. Холшевникова /247/, Л. Лазарев /179/, Г. Цурикова /250/, М. Кузнецов /163/, М. Лапшин /184/. Названные авторы затрагивают и вопрос о близости «путевой» прозы лирической, при этом точки соприкосновения связаны с особенностями авторской личности как она предстает на страницах произведений.

Однако, на наш взгляд, «путевая» проза имеет общее поле и с мемуарной литературой (на что должного внимания не обращалось), и с эссеистикой (эту проблему в статье, посвященной Д. Гранину, рассматривает В. Канторович /149/, ей же отдал дань, говоря о творчестве А. Битова, и В. Гусев /41/). И своеобразие «путевой» повести 1960-х годов следует искать во влиянии на нее прозы лирической, мемуарной и эссеистской.

В диссертации И.Г. Новоселовой «Развитие жанра эссе как тенденция литературного процесса 60-80-х годов» (Владивосток, 1990) «выявляется особая тенденция развития художественного познания, которую можно назвать эссеистической. Предпринимается попытка определить жанровую специфичность эссе, выявить его жанрообразующие факторы и особенности структуры» /71, с. 6/. Это дает возможность автору данной диссертации, сосредоточив внимание на указанной выше проблеме, не затрагивать теоретические вопросы, связанные с осмыслением жанра эссе.

Таким образом, с позиций сегодняшнего дня очевидно, что статьи и исследования, посвященные литературе 1960-х годов, представляют собой либо персональные характеристики, либо рассмотрение одного тематического или стилевого пласта, при этом очень редко разговор идет собственно о повести (чаще в центре внимания оказывается проза отдельного автора или тематического потока). Ныне допустимо, пользуясь возможностями исторической дистанции, взглянуть на происходившее тогда в прозе (в частности, и в жанре повести) как на целостный в историко-литературном плане процесс, выявив начала, объединяющие повести разных авторов и тематических потоков. Одним из таких объединяющих начал может стать исповедальность.

Целью настоящей работы и является исследование исповедального начала и его проявлений в названных вариантах повестей 1960-х годов.

Поскольку исповедальность, став отчетливой приметой отечественной прозы периода «оттепели», в каждом конкретном случае понималась и проявлялась по-разному, это и определило основные задачи предлагаемого исследования, которые формулируются следующим образом:

1. Выявить общее и специфическое содержание феномена исповедальности в повестях, соотносящихся с тремя названными тематическими совокупностями литературы 1960-х годов.

2. Установить истоки исповедальности в творчестве отдельных авторов.

3. Показать взаимодействие исповедальности с другими тенденциями русской прозы анализируемого периода.

4. Проанализировать, в свете представления об исповедальности, отдельные аспекты плана содержания, структуры и восприятия жанра повести ряда указанных произведений 1960-х годов.

5. Охарактеризовать роль исповедальности как начала, позволяющего представить развитие повести 1960-х годов как целостный процесс, охватывающий произведения вне зависимости от их принадлежности к той или иной тематической группе.

В основе метода нашего исследования лежит комплексный подход к повести 1960-х годов, сочетающий в себе элементы структурного и сравнительно-исторического анализа.

Методологической базой диссертации послужили работы М. Бахтина, М. Полякова, Г. Поспелова, Н. Лейдермана по теории жанра.

Таким образом, не претендуя на исчерпывающее рассмотрение жанра повести 60-х годов XX века и опираясь на имеющиеся исследования в этой области, мы ставим конкретные задачи, помогающие при осознании художественной неравноценности рассматриваемых произведений дать развернутое представление о поисках авторов повестей периода «оттепели», связанных с феноменом исповедальности

Структура работы подчинена ее научной цели. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Во введении обосновывается актуальность темы, ее научная новизна, дается обзор работ, посвященных «молодежной», «военной» и «путевой» повести 60-х годов XX века, ориентированных на раскрытие жанрового своеобразия произведений.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Исповедальное начало в русской прозе 1960-х годов"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Время «оттепели», спорное и неоднозначное во многих отношениях, продолжает вызывать пристальный интерес историков, социологов, политологов, литературоведов. Такой повышенный интерес к этому периоду можно объяснить тем, что 1960-е годы являются ключевыми в осмыслении событий, явлений, предшествующих нынешнему состоянию нашей страны.

Литература этих лет, тесно связанная с общественно-политическим развитием страны в ту пору, также занимает особое место в истории отечественной словесности второй половины XX века, с одной стороны, уходя корнями в те процессы, которые обозначились в литературе 20-х годов, с другой стороны, предвосхищая ситуацию конца XX века.

1960-е стали тем периодом, когда стрелки часов отечественной литературы сдвинулись с места. «Оттепель», раскрепостив сознание людей (хотя ныне очевидно, что это раскрепощение все же регламентировалось определенными рамками), сделала их более свободными в выражении своих чувств и мыслей. Этот процесс не мог не привести к «раскрепощению» литературы — 1960-е, пробудив интерес к человеческой личности, которая перестала считаться только лишь винтиком государственной машины, возродили такое понятие, как исповедь: говорить стало не только можно, но у многих действительно после долгих лет молчания появилась потребность высказаться, исповедоваться. Своеобразной попыткой исповеди правящей партии, наверное, можно считать и доклад Н.С. Хрущева о развенчании культа личности (как видно с позиций сегодняшнего дня, попыткой, лишенной покаяния). В литературе желание говорить о себе и от себя вызвало к жизни «лирическую» прозу, приметами которой стали повествование от первого лица, доверительность интонаций, сопряжение собственной жизни с жизнью страны, часто - дневниковая форма, предполагающая исповедь. Эти черты прочно закрепились в литературном процессе периода «оттепели», обнаруживая себя в произведениях, принадлежащих разным авторам и разным тематическим потокам. И сегодня, по прошествии сорока лет, становится очевидно, что, несмотря на тематическое разнообразие литературы 1960-х, взаимосвязь отдельных произведений просматривается на уровне такого феномена отечественной прозы, как исповедальность.

Из разнообразия прозаических жанров именно повесть (жанр, наиболее востребованный в литературе 1960-х) оказалась более всего расположенной к исповедальности, что можно объяснить ее типологическими признаками, позволяющими в полной мере выразить мировоззрение «шестидесятника». Повесть сосредоточивает внимание на нескольких, наиболее важных эпизодах из жизни героя, не претендуя на полное ее описание, при этом особое место занимают нравственные коллизии. Отчетливой тенденцией литературы периода «оттепели» в целом стало перенесение центра тяжести с событийной линии на характер героя. Чтобы показать формирование личности или раскрыть душу персонажа, авторы избирали несколько показательных эпизодов, при этом доверяя повествование самому герою (слово которого могло проявляться и в форме несобственно-прямой речи) - исповедь в произведении являла себя как композиционно-речевой прием, полностью отвечая потребностям читателя 1960-х (историческая ситуация вызывала желание не только высказаться самому, но и услышать чужое искреннее слово).

Исповедальность, занимая особое место в русской литературе 1960-х годов, ярко проявила себя в «молодежной», «путевой» и «военной» повести, что отражалось в содержании и структуре текста, а также в организации автором читательского восприятия. При этом внутри каждого тематического потока содержание самого понятия «исповедальности» варьировалось.

Критика уже в 1960-е годы как типологическую черту «молодежной» повести отметила свойственную многим произведениям монологическую форму исповеди. Так или иначе, но одним из показателей, позволяющих отнести произведение к «молодежной» прозе, действительно является обязательная искренность интонации, субъективность повествования, в некоторых случаях - повествование от первого лица, часто в форме дневника или исповеди. Однако, на наш взгляд, жанровое своеобразие «молодежной» повести, в том числе и появление на ее страницах исповедального начала, следует в первую очередь объяснять мировоззренческими установками относящих себя к данной тематической совокупности писателей. «Молодые», в большей мере это относится к лидерам направления (В. Аксенову, А. Гладилину, А. Кузнецову), стояли на позициях противостояния «ортодоксальной советскости» (В.П. Прищепа), проявлением которой в литературе был метод социалистического реализма. Соответственно на разных уровнях организации художественного текста обозначалась полемика с официальной литературой. На уровне содержания противостояние выражалось в особенностях конфликта, перенесение которого в душу героя отражало дуалистичность восприятия действительности авторами. Внешний конфликт разворачивался в плоскости противостояния представителей разных поколений. На уровне структуры полемический заряд в большей мере проявлялся в языке произведений (использование жаргонизмов) и эксплуатации иронии в различных ее проявлениях.

В то же время в примыкающих к «молодежной» прозе повестях А. Рекемчука и Н. Никонова, ранних произведениях В. Астафьева исповедальное начало дало авторам возможность, не ведя споров с системой советской государственности, выходить к бытийным проблемам: произведения названных авторов носят исповедально-философский характер.

Отличительным признаком «лейтенантской» прозы (в том числе и повести) становится «"исповедальная форма", прием "жизнь глазами героя"» /61, с. 84/, что позволяет показать субъективный мир человека, раскрыть процесс самопознания и самоопределения личности. Однако, в отличие от «молодежной» повести, в повести «военной» процесс самопознания и самоопределения связан с процессом самоочищения - очищения памяти от боли и груза прошлого: исповедальность приобретает катарсический характер, стыкуясь при этом с мемуарным и автобиографическим началом. Отличительным признаком «военной» повести, сопряженным с исповедальным началом, становится двунаправленность адресации (наличие внешнего и внутреннего адресата), соположенность двух временных планов, явление героя в двух ипостасях - как действующего и как интерпретирующего субъекта.

О трудности и условности жанра «путевого» очерка (еще раз оговоримся, ссылаясь на И. Золотусского, что определение «очерк» условно, поскольку перед нами полновесная проза, тяготеющая к жанру повести) критика заговорила уже в 1960-е, отметив близость подобного типа произведений «лирической» прозе. Анализируя соотношение автора и героя в «путевой» прозе, критики приходили к выводу о такой степени их близости, что применительно к герою книг В. Конецкого, а особенно Ю. Казакова зазвучал термин «лирический герой». Наличие такого типа героя определяет и особого рода искренность повествования, оборачивающуюся исповедью перед самим собой. Таким образом, исповедальность в «путевой» повести - это откровенность перед собой, нужная, чтобы «найти самого себя». В то же время лирическое начало здесь сопрягается с публицистическим, поскольку книгам Ю. Смуула, Ю. Казакова, В. Конецкого свойственна документальная достоверность излагаемых событий. Этот фактор, а также наличие в структуре произведений такого приема художественной характеристики, как портрет, дают возможность выделить в «путевых» повестях и мемуарное начало. В произведениях В. Конецкого, Д. Гранина и А. Битова можно отметить и эссеистскую струю, проявляющую себя в тяге к философским размышлениям и стремлению выйти к универсальным категориям бытия.

При наличии разницы в понимании исповедальности авторами, принадлежащими к различным тематическим потокам, особенности жанровой структуры, связанные с появлением в произведениях исповедального начала, были во многом сходными.

Прежде всего изменения касались языковой сферы. И здесь проза 60-х во многом повторяет те процессы, которые были свойственны литературе 20-х годов: происходил «поворот от абстрактности к живому слову» /33, с. 18/. Интересно, что и упреки авторам-«шестидесятникам» адресовались практически те же, что и их предшественникам. Так, многих «молодых», и в особенности В. Аксенова, неоднократно ругали за использование жаргона (который можно считать незаштампованным, живым словом), а некоторые рассказы М. Зощенко, по свидетельству Г.А. Белой, не принимали в печать только потому, что они, используя язык улицы, казались неудачной пародией на советскую действительность (правда, за это же качество впоследствии эти рассказы и будут оценены).

Однако разные тематические потоки искали свой путь оживления языка, исходя при этом из своих мировоззренческих установок, хотя в целом язык многих повестей 1960-х характеризуется сочетанием разных лексических пластов. Так, «молодежная» повесть вносит на страницы своих произведений молодежный жаргон улиц, «путевая» с любовью вслушивается в разговоры коренных жителей той или иной земли, «военная» смешивает военную и диалектную «мирную» лексику. Но в каждом случае эффект от такого «лексического коктейля» получается разный. «Молодежной» повести удается за счет жаргона сделать действительность и героя более достоверными, ведь сколько бы ни ругали В. Аксенова, А. Гладилина и прочих «молодых» за использование жаргона на страницах произведений, придумали его все же не они (хотя, конечно же, «молодежные» повести способствовали его «легитимизации» и экспансии) - жаргон появился, вероятно, как логичное следствие происходящих в общественно-политической жизни страны перемен, повлиявших и на мировоззрение авторов, для которых он стал своеобразной формой раскрепощения и полемики с официальной литературой.

Путевая» повесть стремилась не просто точно показать какую-то точку планеты с ее природой, культурой, языком. Авторы «путевых» произведений, в частности Ю. Казаков, с любовью и интересом вслушиваются в незнакомое им прежде чужое слово, но это не праздный интерес. Слово другой народности открывает иначе мир, позволяя выйти к бытийным проблемам. Именно так происходит в «Северном дневнике» Ю. Казакова, когда автор соприкасается с духовным и культурным миром ненцев, в языке которых олень и тундра — это «ты» и «вы». Учитывая, что эти слова-местоимения существуют и в русском языке, можно говорить о том, что ненецкое их значение подсознательно будет накладываться на русское, и в результате автор понимает, что олени и тундра -это нечто живое, родное для ненца. Это то, что рядом, с чем можно общаться на «ты», но в то же время это мир, который нельзя не уважать - «вы». Ты и вы, олень и тундра - это такое единство, которое просто нельзя разорвать. В «военной» же повести смешение слов, относящихся к разным лексическим пластам (военная и «мирная» лексика), призвано подчеркнуть трагедийную суть происходящего и в то же время, показав истинное лицо войны - оскал смерти, вселить в читателя веру в будущее. Не случайно, видимо, Е. И. Носов назвал повесть К. Воробьева «Убиты под Москвой» «оптимистической трагедией» /203, с. 5/.

Еще один интересный процесс, сопряженный с актуализацией исповедальности, был связан с реабилитацией смехового начала в литературе. Собственно, смех проявлял себя не только в этой области. Так, в № 7 журнала «Звезда» за 1997 год (этот номер знаменателен тем, что полностью посвящен шестидесятым), появилась статья JI. Столовича «Смех против тоталитарной философии: Советский философский фольклор и самодеятельность», в которой автор (он был выпускником философского факультета Ленинградского университета, а потому знал ситуацию изнутри) свидетельствует, что философы, начав с комедийной критики философского начальства, пришли к изданию газеты, выходившей всего в одном экземпляре, но известной многим. Эта газета «в те времена, когда "маразм крепчал" и склероз становился творческим методом,. формировала смеющуюся философскую общественность, которая умела смеяться не хуже физиков (вспомним популярные сборники 60-х годов "Физики шутят" и "Физики продолжают шутить"), а сами физики не уступали в остроумии "лирикам"» /135, с.229-230/.

В литературе смеховое начало проявило себя в появлении на страницах многих текстов иронии и самоиронии, у разных авторов выполнявших разные функции. Так, «молодые», пытаясь уйти от самоповторения и в то же время быть искренними, взяли на вооружение иронию, которая стала им «надежной обороною, как едкая насмешливость - мальчишкам» (Е.Евтушенко), а потом из «спасителя» превратилась в «убийцу» - все чаще «молодые» повторяли кого-то из предшественников (особенно излюбленными авторами в этом отношении оказались М. Зощенко, И. Ильф и Е. Петров — вновь обращение «шестидесятников» к прозе 20-х годов) или даже себя, при этом самые находчивые, как, например, А. Гладилин, начинали иронизировать над материалом и приемами, уже ставшими «избитыми». «Путевая» повесть тоже не отказывается от иронии, которая здесь соседствует с лирическими пассажами (а иногда, как это было в «Северном дневнике» Ю. Казакова, исчезает вовсе) и выполняет иную роль: помогая авторам оставаться откровенными, ирония позволяет избежать жалости к себе, показать себя как бы со стороны, оценить себя прежнего из настоящего времени. Ту же поправку «на время» дает ирония и самоирония и в «военной» повести. Таким образом, прием, казавшийся иногда даже нарочито «выпяченным» у «молодых», усложнился в «путевой» и «военной» прозе.

Исповедальность, повлекшая за собой изменения в языке произведений (ирония тоже проявляет себя через слово), повлияла и на взаимодействие героя и создавшего его автора. Герой многих повестей периода «оттепели» автобиографичен. «Молодые» прозаики могли раздать герою куски собственной биографии, как это делал В. Аксенов в «Коллегах», или даже практически полностью отождествить себя и своего героя, как это получилось в «Продолжении легенды» А. Гладилина (героя этой книги, кстати, зовут, как и автора, Анатолием), или вести речь как бы от лица «свидетеля» событий. Но при этом изображаемые события оказывались ограниченными видением героя, что вело к необходимости вводить в произведение корректирующий взгляд автора. Однако эта система чаще всего не работала, и в результате можно наблюдать отсутствие дистанции между автором и его героем. О необходимости такой дистанции говорил в свое время В. Ковский, подтверждая свою точку зрения обращением к произведениям Ф.М. Достоевского, создававшимся в форме исповеди, в частности к роману «Подросток». Писатель «сделал записки Подростка исповедью, создаваемой не сразу, а год спустя после изображаемых событий, так, чтобы герой на самого себя прошлого мог уже "смотреть свысока"» /154, с. 289/. И именно этой способности лишены и герои «молодежной» прозы, и сами авторы, так что обвинения в инфантилизме (и героев, и авторов) оказываются вполне обоснованными, что ведет к снижению художественной ценности произведений, созданных в рамках этого направления.

В «военной» и «путевой» повести герой также часто автобиографичен, но лишь в той мере, в какой он выражает авторский взгляд на события. Так достигается необходимая дистанция между автором и героем, впрочем, иногда столь минимальная, что можно вести речь о лирическом герое, появляющемся в прозаическом произведении (вспомним «Северный дневник» Ю. Казакова или северные повести А. Ткаченко). Наличию дистанции способствует и такой прием, как введение в повествование точки зрения повзрослевшего уже героя, выступающего в данном случае в качестве интерпретирующего субъекта (оценка может проявляться через переведение действия в иной временной план, а также через иронию) - яркий тому пример повесть Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр» и повести уральца Н.Никонова.

Сходными оказались и изменения на уровне пространственно-временной организации текстов. На первый взгляд, многие повести «шестидесятников» сохраняют тот же хронотоп дороги, который наметился в литературе предшествующего периода, например, в «производственном» романе. Но все же изменения были. Для 1960-х годов ключевым понятием оказывается свобода, правда, как заметил И. Бродский уже в 1965 г. в «Песенке о свободе», на нее все же «не наступает мода» /135, с.З/ - то, что забрезжило в первые годы «оттепели», государство стремилось тут же и пресечь (свидетельством того стали, например, кампания против романа (и его автора) «Доктор Живаго» или запрет на «Жизнь и судьбу» В. Гроссмана). Но все же, по замечанию В.В. Кожинова, 60-е годы выдвинули на первый план «тему духовной свободы героя» /155, с.49/. И именно это искреннее стремление к свободе влияло на хронотоп произведений - хронотоп дороги в понимании М. Бахтина сменялся внутренними поисками свободы (дорога здесь может быть рассмотрена как жизненный путь человека или как обретение самого себя — «дорога к себе»).

Молодым» писателям казалось, что свобода будет обретена тогда, когда герой вырвется из окружающего его мира взрослых, часто кажущегося ему воплощением мещанства. И поиски превращались в обычное бегство: герой куда-то ехал, бежал, разрывал сложившиеся отношения. Но свободу не обретал.

В «военной» повести понятие свободы удваивалось: во-первых, речь шла об освобождении от врага, во-вторых, об очищении памяти. Героям не нужно было никуда бежать - от себя не убежишь, необходимо было еще раз вернуться к прошлому, чтобы вспомнить все, как было, — отсюда практически обязательное для «военной» прозы правило: повествование одновременно разворачивается в прошлом и настоящем времени (какое из них преобладает, зависит от авторского замысла).

Путевая» повесть, казалось бы, принимает эстафету от «молодежной» (это отчасти объяснятся тем, что некоторые авторы «путевых» произведений начинали все же с повестей типично «молодежных»): ее герой тоже обязательно куда-то едет. Но эта поездка всегда оборачивается путешествием в глубины собственной души, результат которой - обретение внутренней свободы, которая не заставляет героя рвать связи с миром, но, напротив, дает возможность понять зависимость микрокосма собственной души от макрокосма - мира внешнего (особенно ярко это проявляется в «путевых» произведениях А. Битова).

Таким образом, «военная», а особенно «путевая» повесть вновь развивают и углубляют те приемы, которые обозначились, но не были проработаны «молодыми» прозаиками. В этом случае речь уже может идти об историко-литературной закономерности, связанной с эволюцией художественного мышления.

Подобная эволюция характерна не только для прозы (и, в частности, жанра повести), но и - в первую очередь! - для поэзии (см. книги лирики О. Берггольц, А. Твардовского, С. Кирсанова, М. Светлова, А. Межирова, А. Яшина, Е. Евтушенко и др.) и даже драматургии (чему свидетельством пьесы В. Розова, А. Володина, М. Рощина), и кинодраматургии (достаточно назвать от первого лица написанные сценарии Г. Шпаликова «Я шагаю по Москве», «Мне двадцать лет», «Я родом из детства»), и критики (публикации Л. Аннинского, В. Гусева, И. Золотусского, С. Рассадина, Ф. Светова, В. Турбина), что позволяет рассматривать исповедальность как феномен не только русской прозы 1960-х годов, но и литературы тех лет в целом.

Важно отметить и то, что исповедальное начало оказывалось тесно связанным с другими тенденциями литературы 1960-х, в частности с актуализировавшимся в те же годы мемуарным и эссеистским началом.

Исповедальность, позволяя представить литературный процесс 1960-х как целостность, в то же время дает возможность рассмотреть советскую литературу анализируемого периода в контексте европейской и американской литературы тех лет, где исповедальность тоже играла значительную роль. Такое сближение можно объяснить отчасти снятием «железного занавеса», что в советской литературе отозвалось, как не раз отмечали критики, учетом опыта - этического и эстетического - западных образцов (традиционно называются прежде всего имена Ремарка и Хемингуэя). Не обходилось при этом без явного подражания, однако здесь можно вспомнить и другие имена (Дж.Д. Сэлинджер, Г. Белль, 3. Ленц), что позволяет вести речь уже не столько о подражании, сколько именно о сближении.

В американской литературе исповедальность легко обнаруживает себя в романе Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» (1951), на героя которого

Холдена Колфилда - очень похож аксеновский Димка Денисов (их сближает возраст и жизненная позиция, а оба произведения имеют еще и сходную систему деталей и мотивов, например, наличие символических образов в финалах). «Молодежные» повести с романом Сэлинджера сближает и ряд стилевых параметров.

Советская «военная» повесть оказывается близка произведениям немецких писателей - Г. Белля и 3. Ленца. В романе Г. Белля «Бильярд в половине десятого» (1959) и 3. Ленца «Урок немецкого» (1968) важное место занимает тема исторической памяти, вины за прошлое, и исповедальность в этих произведениях может быть, как и в «военной» повести, понята как желание еще раз пережить то, что было (авторы обращаются к военному и послевоенному времени), чтобы разрешить тревожащие души героев моральные вопросы. Жанровую структуру произведений немецких писателей отличают свойственные и русской «военной» прозе соположенность двух временных планов и использование приема «раздвоения» повествователя.

Исповедальность, сближая советскую и западную литературу, в то же время повлияла и на дальнейшее развитие самой отечественной литературы, в первую очередь литературы андеграунда и русского зарубежья. Искреннее, живое слово героя, для которого алкогольное раскрепощение становится способом противостояния окружающей человека пустоте, бездуховности, лицемерию, легко обнаруживает себя в поэме В. Ерофеева «Москва-Петушки» (1970), ставшей знаковой для культуры андеграунда 1970-х годов (заметим, однако, что, по мнению Н.В. Котрелева, этот писатель «не был семидесятником". Именно "Москва- Петушки" - это то, что вызревало в нем с конца 1950-х, если говорить о его собственном развитии, о его цифре» /81, с. 14/). Герой В. Ерофеева отправляется из Москвы в Петушки на электричке (названия глав поэмы соответствуют перегонам) - перед нами хронотоп дороги. Но, как это часто бывало в произведениях, где являло себя исповедальное начало, понятие дороги здесь расширяется до жизненного пути. Путь Венички - это путь поиска близкой души, человека духовного (и неважно, что таковое качество герой пытается обнаружить в своих случайных попутчиках-собутыльниках).

В литературе русского зарубежья исповедальность оригинальным образом преломляется в романе скандально известного Э. Лимонова «Это я -Эдичка» (1979). Сам писатель называет себя «творцом современного романа, который, по его мнению, "необходимо безжалостен, пошл и вульгарен"» /79, т. 1, с. 751/. Как в свое время повесть «шестидесятых» стремилась к обновлению языка художественной литературы (что можно считать следствием исповедальности как стилеобразующего начала), так и Э. Лимонов стремится писать «живым литературным языком, а не обессилевшей литературной латынью» /79, т. 1, с. 751/. И этот «живой литературный язык» зачастую эпатирует читателя (вспомним, что та же ситуация складывалась вокруг использования жаргона авторами «молодежных» повестей). В целом же, при всей сложности жанрового определения романа Э. Лимонова, его можно назвать романом-воспоминанием, романом-исповедью о том, «как Эдичка создавал и "жил" каждую "главу своей судьбы" на улицах Нью-Йорка» /79, т. 1, с. 751/.

Исповедальное начало, сопряженное с мемуарным, в литературе русского зарубежья обнаруживает себя и в книге Н. Берберовой «Курсив мой» (1969), и в построенной на автобиографическом материале книге А. Синявского «Спокойной ночи» (1984), которая составлена из заметок, отрывков из писем, размышлений, скрепленных авторской мыслью.

Выступив как феномен русской прозы 1960-х годов, исповедальность и в дальнейшем не уходит из нее. Так, уже в 1970-е годы появляются книги, авторы которых, основываясь на свидетельствах очевидцев, на их искреннем рассказе о пережитом и учитывая собственный опыт, стремятся разобраться в прошедшем и настоящем, раскрыть правду о событиях, о которых существовали официальные мифы. Именно такие задачи ставили перед собой Я. Брыль, В. Колесник и А. Адамович, авторы книги «Я из огненной деревни.» (1976), рассказывающей о хатынской трагедии, и тот же А. Адамович, но уже в соавторстве с Д. Граниным, в «Блокадной книге» (1979). Эту линию, развивая жанр документально-художественной прозы, продолжит С. Алексиевич в романах «У войны не женское лицо» (1984), «Последние свидетели» (1981), «Цинковые мальчики» (1990), «Зачарованные смертью» (1993), а также М. Алексеев в документально-автобиографическом романе «Мой Сталинград» (1993) (писатель был участником Сталинградской битвы и рассказывает о том, чему являлся сам свидетелем). В большинстве этих произведений исповедальность, как и в «военной» повести 1960-х годов, приобретает характер катарсиса и сопрягается с мемуарным началом.

Вообще, в литературе постперестроечного периода самое видное место занимают произведения исповедально-документальные и мемуарные: видимо, как это было в 1960-е, ломка устоев жизни заставила многих еще раз оглянуться на собственную жизнь (а о некоторых вещах говорить стало возможно только после 1985, в большей степени - к концу 1990-х). Пишет мемуарное эссе «На блаженном острове коммунизма» (1987) В. Тендряков, в 1995 году издан целиком задуманный в 1976 исповедальный роман В. Солоухина «Последняя ступень (Исповедь вашего современника)», в 1993-1994 работает над книгой «Vixi» («Прожито») А. Адамович (произведение не было закончено). Обращается к жанрам художественной документалистики (мемуарного, биографического, путевого очерка) начинавший в русле «молодежной» прозы Г. Горышин, в мемуарную прозу уходит и В. Конецкий («Третий лишний» (1987), «Ледовые брызги» (1987), «Некоторым образом драма» (1989)). Кроме того, мемуары и воспоминания начинают писать актеры, политики, ученые.

Оценивая процессы, происходящие в прозе 1999 года, один из участников круглого стола, посвященного указанной проблеме и организованного журналом «Дружба народов», отмечал возросшую роль субъективного начала -«взгляд на мир, на эпоху от личности» /130, с. 210/. Такой подход характерен, в частности, для А. Наймана, который, сошлемся на М. Абашеву, пишет «не совсем мемуары или совсем не мемуары, с другой творческой задачей» /95, с. 208/, однако все же вынужден прибегнуть и к исповедальному началу.

Таким образом, несмотря на противоречивую оценку отдельных произведений «шестидесятников», на нередкие уязвимости в художественном плане, все же стоит отметить важную роль литературы этого периода, в частности жанра повести, в дальнейшем развитии отечественной словесности. Изменения в плане содержания и структуры в повестях 1960-х часто оказывались сопряженными с актуализировавшимся в те годы исповедальным началом, что дало отклик в русской литературе конца XX - начала XXI века (эти обстоятельства открывают возможные перспективы дальнейшего исследования в рамках данной темы).

Список научной литературыСадовникова, Татьяна Валерьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аксенов В. Апельсины из Марокко. М.: Изограф: ЭКСМО-Пресс, 2001. 448 с.

2. Астафьев В. Звездопад Астафьев В. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Мол. гвардия, 1979. Т. 1. 219-298.

3. Балтер Б. До свидания, мальчики. М.: Сов. писатель, 1978. 264 с.

4. Битов А. Книга путешествий. М.: Известия, 1986. 608 с.

5. Битов А. Повести и рассказы: Избранное. М.: Сов. Россия, 1989. 490 с.

6. Воробьев К. Убиты под Москвой Воробьев К. Вот пришел великан... М.: Известия, 1987. 107-167.

7. Гладилин А. Дым в глаза Гладилин А. Идущий впереди. М.: Мол. гвардия, 1962. 3-130.

8. Гладилин А. Хроника времен Виктора Подгурского Оттепель: 1953 1

9. Страницы русской советской литературы. М.: Моск. рабочий, 1990. с. 321-400.

10. Гранин Д. Неожиданное утро. Л.: Лениздат, 1987. 351 с.

11. Евтушенко Е. Мое самое-самое. М.: Сирин, б.г. 640 с. П.Казаков Ю. Поедемте в Лопшеньгу: Рассказы, очерки, литературные заметки. М,: Сов. писатель, 1983. 560 с.

12. Конецкий В. Вчерашние заботы; Соленый лед. М.: Известия, 1980. 655 с.

13. Конецкий В. Некоторым образом драма: Непутевые заметки, письма. Л.: Сов. писатель, 1989. 368 с.

14. Кузнецов А. Продолжение легенды Оттепель: 1957 1

15. Страницы русской советской литературы. М.: Моск. рабочий, 1990. 30173.

16. Курочкин В. На войне как на войне: Повести, рассказы. М.: Правда, 1990. 477 с.

17. Липатов В. Зуб мудрости Липатов В. Самолетный кочегар: Рассказы. Зуб мудрости: Повесть. М.: Сов. писатель, 1968. 247-302. 17.НИК0Н0В Н. Когда начнешь вспоминать Никонов Н. Дальние берега. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1980. 3-178.

18. Никонов Н. Солнышко в березах. Повести. М.: Сов. Россия, 1980. 381 с. 19.0куджава Б. Будь здоров, школяр Окуджава Б. Избранные произведения: В 2 т. М.: Современник, 1989. Т. 2. 223-282.

19. Окуджава Б. Избранное. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. 304 с.

20. Окуджава Б. «Я никому ничего не навязывал...». М., 1997. 288 с.

21. Рекемчук А. Молодо-зелено Рекемчук А. Молодо-зелено; Скудный материк. Л.: Лениздат, 1976. 3-182.

22. Рекемчук А. Товарищ Ганс. Время летних отпусков. Скудный материк. М.: Сов. писатель, 1974. 559 с.

23. Росляков В. Повесть; Рассказы. М.: Сов. Россия, 1977. 381 с.

24. Смуул Ю. Ледовая книга: Японское море, декабрь Пер. с эстонского Л. Тоома. Таллин: Ээсти раамат, 1988. 352 с.

25. Ставский Э. Домой; Все только начинается; Дорога вся белая. Л.: Лениздат, 1983. 383 с.

26. Ткаченко А. Люди у океана. М.: Сов. Россия, 1988. 526 с.

27. Ткаченко А. Пуир. М.: Мол. гвардия, 1968. 272 с. II

28. Аннинский Л. Ядро ореха: Критические очерки. М.: Сов. писатель, 1963. 223 с. ЗО.Апухтина В.А. Современная советская проза (60-е начало 70-х годов). М.: Высш. шк., 1977. 176 с.

29. Аристотель. Об искусстве поэзии. М.: Гослитиздат, 1957. 183 с.

30. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 423 с.

31. Белая Г. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М.: Наука, 1977. 254 с.

32. Белинский В.Г. О русской повести и повестях Гоголя Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1976. Т. 1. 138-184.

34. Большой энциклопедический словарь. М.: Больш. рос. энцикл.; СПб: Норинд,2001. 1456 с.

35. Бочаров А. Человек и война. М.: Сов. писатель, 1973. 456 с.

36. Быков Л.П., Подчиненов А.В., Снигирева Т.А. Русская литерат)фа XX века: Проблемы и имена: Книга для учителей и учащихся, Екатеринбург: НИИ рус. культуры, 1994. 179 с.

37. Гинзбург Л. О психологической прозе. Л.: Худож. лит., 1977. 448 с

38. Гусев В. В предчувствии нового: О некоторых чертах литературы шестидесятых годов. М.: Сов. писатель, 1974. 328 с.

39. Гусев В. Герой и стиль: К теории характера и стиля. Советская литература на рубеже 60-70-х гг.. М.: Худож. лит., 1983. 286 с.

40. Гусев В. Искусство прозы. М.: Изд-во Лит. ин-та, 1993. 106 с.

41. Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник Науч. ред. Г.К. Щенников. Челябинск: Металл, 1997. 272 с.

42. Ершов Л.Ф. История русской советской литературы. М.: Высш. шк., 1988. 656 с. 46.3олотусский И. Очная ставка с памятью. М.: Современник, 1983. 288 с. 47.3олотусский И. Тепло добра. М.: Сов. Россия, 1970. 238 с.

43. История русского советского романа: В 2 т. М.-Л.: Наука, 1965, Т.2. 483 с,

44. История русской советской литературы. 40-80-е годы Под ред. А.И. Метченко, С М Петрова. М.: Просвещение, 1983. 543 с.

45. История русской советской литературы. 1917 1965: В 4 т. Отв. ред. Л.И. Тимофеев. М. Наука, 1971. Т. 4. 1954 1965. 767 с.

46. Комина Р. В. Современная советская литература: Художественные тенденции и стилевое многообразие. М.: Высш. шк., 1984. 232 с.

47. Комина Р.В. Художественные тенденции и стилевые течения советской литературы 1950-70-х годов: Автореф. дис. доктора филолог, наук. 10.01.02 МГУ. М., 1982. 35 с.

48. Кузнецов Ф. Каким быть... Литература и нравственное воспитание личности. М.: Сов. писатель, 1962. 242 с.

49. Кузнецов Ф. Обдумывающему житье: Письма критика. М.: Политиздат, 1964. 128 с.

50. Кузьмичев И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986. 268 с.

51. Ладушин И. А. Культурно-исторические истоки исповедального самосознания: Автореф. дис. канд. философ, наук: 09.00.01 диалектика и теория познания Урал. гос. ун-т. Екатеринбург, 1994. 18 с.

52. Ланщиков А. Виктор Астафьев: Право на искренность. М.: Сов. Россия, 1975. 96 с.

53. Ланщиков А. Вопросы и время. М.: Современник, 1978. 255 с.

54. Ланщиков А. Времен возвышенная связь. М.: Правда, 1969. 48 с. бО.Лейдерман Н.Л. Движение времени и законы жанра. Свердловск: Сред.Урал. кн. изд-во, 1982. 254 с.

55. Лейдерман Н.Л. Современная художественная проза о Великой Отечественной войне (Историко-литературный процесс и развитие жанров. 1955-1970): Пособие по спецкурсу. Свердловск, 1973. Ч. 1. 144 с.

56. Лейдерман Н.Л. Теоретическая модель жанра Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н., Барковская Н.В., Ложкова Т.А. Практикум по жанровому анализу литературного произведения. Екатеринбург, 1998. 16-26.

57. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3 кн. М.: Эдиториал УРСС, 2001. Кн. 1 288 с. Кн. 2 288 с. Кн. 3 160 с.

58. Лейдерман Н.Л., Снопкова Т.С. Русская советская проза рубежа 60-70-х годов: Методические рекомендации в помощь руководителям факультативов

59. Литература Урала: Книга для чтения в 5-8 кл. общеобразоват. шк. Сост. М.А. Литовская, Е.К. Созина. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та: Изд-во Дома учителя, 1997. 504 с. бб.Литературная жизнь Сибири второй половины 50-х начала 70-х годов Очерки русской литературы Сибири: В 2 т. Под ред. А.П. Окладникова. Новосибирск: Наука, 1982. Т. 2. 419-432. б

60. Литерат5фная энциклопедия терминов и понятий гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М.: Интелвак, 2001. 1600 стб. б

61. Мотяшов И.П. Верность времени. М.: Знание, 1965. 48 с. б

62. Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы. М.: Флинта; Наука, 2002. 424 с.

63. Николина Н.А. Филологический анализ текста. М.: ACADEMIA, 2003. 256 с.

64. Новоселова И.Г. Развитие жанра эссе как тенденция литературного процесса 60-80-х годов: Автореф. дис. канд. филолог, наук: 10.01.02 Дальневост. гос. ун-т. Владивосток, 1990. 25 с. 72.0жегов С И Словарь русского языка. Екатеринбург: Урал-Советы, 1993. 796 с.

65. Писатели России. Автобиографии современников Под ред. М.В. Воронова. М.: Гласность, 1998. 503 с.

66. Плоткин Л. Даниил Гранин: Очерк творчества. Л.: Сов. писатель, 1975. 248 с. Свердловск: Пед. о-во РСФСР.

67. Поляков М. В мире идей и образов: Историческая поэтика и теория жанров. М.: Сов. писатель, 1983. 368 с.

68. Поспелов Г.Н. Проблемы исторического развития литературы. М.: Просвещение, 1972. 271 с.

69. Русская литература XX века: Очерки. Портреты. Эссе: В 2 ч. М.: Просвещение, 1994. Ч. 2. 350 с.

70. Русские писатели, XX век. Биобиблиогр. слов: В 2 ч. Под ред. Н.Н. Скатова. М.: Просвещение, 1998. Ч. 1 784 с. Ч. 2 656 с.

71. Селезнев Ю. Вечное движение: Искания современной прозы 60-х начала 70-х годов. М.: Современник, 1976. 237 с.

72. Семидесятые как предмет истории русской культуры Сост. К.Ю. Рогов. М.: О.Г.И. Венеция, 1998. 304 с.

73. Синенко B.C. О повести наших дней. М.: Знание, 1971. 48 с.

74. Современная русская советская литература: В 2 ч. Под ред. А.Г. Бочарова, Г.А. Белой. М.: Просвещение, 1987. Ч. 1 256 с. Ч. 2 254 с.

75. Современный словарь-справочник по литературе Сост. и научн. ред. С И Кормилов. М.: Олимп: ООО «Фирма "Издательство ACT"», 1999. 704 с.

76. Субботин А. Маяковский сквозь призму жанра. М.: Сов. писатель, 1986. 352 с.

77. Субботин А. О поэзии и поэтике. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1979. 192 с.

78. Тимофеев 1976. Л.И. Основы теории 448 с. литературы. М.: Просвещение, ВВ.Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова. СПб.: Алетейя, 1998. 256 с.

79. Файнберг Р. Виктор Конецкий: Очерк творчества. Л.: Сов. писатель, 1980. 263 с.

80. Философский словарь Под ред. И.Т. Фролова. М,: Республика, 2001. 719 с.

81. Философский энциклопедический словарь. М.: ИНФРА М, 1998. 576 с.

82. Шайтанов И.О. Как было и как вспомнилось (Современная автобиографическая и мемуарная проза). М.: Знание, 1981. 64 с.

83. Эйдинова В. Стиль писателя и литературная критика. Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1983. 212 с.

84. Эйдинова В. Стиль художника: Концепции стиля в литературной критике двадцатых годов. М.: Худож. лит., 1991. 285 с. III

85. Абашева М. В зеркале литературы о литературе Дружба народов. 2000. I e 207-210.

86. Абуашвили А. Два истока: Заметки о лирике и прозе Булата Окуджавы Вопросы литературы. 1999. 1. 56-59.

87. Акимов В. Созревание таланта: О творчестве А. Рекемчука Нева. 1960. 7 176-181.

88. Акимов В. Что открывает «путевая проза» В начале семидесятых. Д.: Лениздат, 1973. 129-153.

90. Александров Н.Д., Монин М.П. Антиномии «Исповеди» Литературное обозрение. 1993. 3-4. 102-106.

91. Анашенков Б. На социальной основе Вопросы литературы. 1969. 7. 78-81.

92. Аннинский Л. Соль воды Юность. 1970. 6. 73-77.

93. Аннинский Л. Странный странник: Послесловие Битов А. Книга путешествий. М.: Известия, 1986. 598-606.

94. Астафьев В. Яростно и ярко Астафьев В. Посох памяти. В. Школа прозы Вопросы литературы. 1969. 7. М.: Современник, 1980. 254-257.

95. Баскаков В. Становление нового человека Вопросы литературы. 1959. 5. 3-24.

96. Бахнов Л. Возвращение Новый мир. 1987. 10. 237-244.

97. Библер В. Шестидесятник навсегда: Постюбилейные размышления о Булате Окуджаве Независимая газета. 1994. 9 июля. 8.

98. Битов А. Близкое ретро, или Комментарий к общеизвестному Новый мир. 1989. №4.С. 135-164..

99. Битов А. Границы жанра Вопросы литературы. 1969. 7. 72-76. ПО. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека Театр. 1992. 4. 132-151; №5. 145-165; №6. 161-176.

100. Войнович В. Три портрета Вопросы литературы. 1993. 4. 178-198.

101. Волкова Е.В. Трагическая вина («Убиты под Москвой» Константина Воробьева) Вопросы философии. 2001. 11. 29-39.

102. Воробьева В. Розовый конь: Послесловие Воробьев К. Собр. соч.: В 3 т. М.: Современник, 1991. Т. 3. 362-494.

103. Воронов В. Мысль и сердце Огонек. 1962. 46. 22-23.

104. Галанов Б. Семнадцать мальчишеских лет Знамя. 1963. 220-221.

105. Гейдеко В. Естественно, как дыхание... Молодая гвардия. 1963. 11. 278-287.

106. Гейдеко В. Направление поисков Знамя. 1972. 1. 249-251.

107. Гитович И. Пока в человеке есть достоинство Новый мир. 1969. 3. 249-254.

108. Гринберг И. «Сюжет повести несложен...» Знамя. 1966. 5. 230-233.

109. Гусев В. Две стороны медали Вопросы литератзфы. 1968. 1. 50-56.

110. Дедков И. «...до конца дней своих». Проза Константина Воробьева Наш современник. 1977. 6. 167-184.

111. Дергачев И.А. Поэзия ясного мира Дергачев И.А. Книги и судьбы: Страницы литературной жизни Урала. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во., 1973. 186-206.

112. Дмитриев Дебют года Литература и современность. М., 1962. 274278, 288-289.

113. Добренко Е. Уроки «Октября» Вопросы литературы. 1995. 2. 2755. 4.

114. Добренко послевоенной Е.А. Эволюция прозе поэтики авторского слова в и советской Литературное произведение литературный процесс в аспекте исторической поэтики: Межвуз. сб. науч. тр. Кемерово: Изд-во Кемер. ун-та, 1988. 177-188.

115. Дремов А. Действительность идеал идеализация //Октябрь. 1964. 1. 192-200.

116. Дубровина И.М. «И начнется наших душ поверка...». Один цикл и вечные темы искусства в поэзии Б. Окуджавы Русская словесность. 2000. 2. 14-20.

117. Евтушенко Е. Необходимость чудес Литературное обозрение. 1978. 7. 42-44.

118. Енишерлов В. Мужественные книги Енишерлов В. Времен прослеживая связь. М.: Современник, 1985. 243-249.

119. Ермолин Е. Глазами соучастника Дружба народов. 2000. 1. 210212.

120. Ершов Л.Ф. Виктор Астафьев и лирико-философская проза Русская литература. 1984. 1. 75-89.

121. Ефимова Н. Василий Аксенов в американской литературной критике Вопросы литературы. 1995. 4. 336-348.

122. Журавлев Выстраданное слово (о военной прозе Константина Воробьева)//Литературная учеба. 1984. 151-161.

123. Журавлев СИ. Книги, вместившие судьбу (Константин Воробьев) Журавлев С И Память пылающих лет. Современная советская проза о Великой Отечественной войне. М.: Просвещение, 1985. 168-189.

124. Звезда: шестидесятые годы. 1997. 7. 240 с.

125. Зверев А. Блюзы четвертого поколения Литературное обозрение. 1992. №11/12.С.9-16.

126. Золотусский И. Дорога к самому себе Урал. 1962. 2. 151.

127. Золотусский И. На дальнем берегу Знамя. 1963. 6. 204-217.

128. Золотусский И. Познание настоящего Вопросы литературы. 1975. 10. С 3-37.

129. Золотусский И. Час выбора Золотусский И. Монолог с вариациями. М.: Сов. Россия, 1980. С 96-147.

130. Иванова Л. О прозе молодых Литературная Россия. М.: Сов. Россия, 1962. 365-372.

131. Иванова Л. Размышления о прозе МОЛОДЬЕХ Октябрь. 1961. 8. 201206.

132. Иванова Л. Судьба и роль Дружба народов. 1988. 3. 244-255. 144. «И откуда знать, почему нам так тоскливо в ноябре?» (беседа с вдовой Ю.П. Казакова Т.М. Казаковой) Труд. 2002. 28 ноября 4 декабря. 10.

133. Казаков Ю. Для чего литература и для чего я сам? Вопросы литературы. 1979. 2 174-190 С 145-

134. Камянов В. Взамен трагедии Камянов В. Доверие к сложности: Современность и классическая традиция. М.: Сов. писатель, 1984. 166200.

135. Камянов В. Эвклиду Эвклидово: Из жизни «молодой» прозы Вопросы литературы. 1969. 4. 26-47.

136. Камянов В. Этическое и эстетическое Вопросы литературы. 1962. 8. 3-21.

137. Канторович В. Даниил Гранин эссеист Дружба народов. 1973. 7. 272-275.

138. Карпов И.П. Художественное своеобразие повестей А. Рекемчука конца 50-х годов Идейно-стилевое многообразие советской литературы: Сб. науч. тр. М.: МГПИ, 1982. 11-119.

139. Клепикова Е. Север сокровенный Новый мир. 1974. 7. 260-264.

140. Клещикова В.Н, «Умереть тоже надо уметь...»: Штрихи к лингвистическому портрету Булата Окуджавы Русская речь. 1999. 2. 21-29.

141. Клитко А. На меридианах далеких и ближних: О прозе Анатолия Ткаченко Дальний Восток. 1974. 6. 143-148.

142. Ковский В. Жизнь и стиль (образ молодого человека и художественностилевые искания прозы 60-х годов) Жанрово-стилевые искания современной советской прозы: Сб. ст. Под ред. Л.М. Поляк, В.Е. Ковского. М.: Наука, 1971. 266-307.

143. Кожинов В. Современность искусства и ответственность человека Кожинов В. Статьи о современной литературе. М.: Сов. Россия, 1990. 39-53.

144. Колесникова Г. Ганс Мюллер и его друзья Москва. 1965. 10. 215216.

145. Кондратович А. Человек на войне (заметки критика) Новый мир. 1962. 6. 216-228.

146. Кораллов М. Лицо и профиль Вопросы литературы. 1968. 5. 46-51.

147. Краснов Г. Про ветер, солнце и орла Урал. 1963. 9. 138-154.

148. Краулинь К. Раздумья о молодых Литература и современность. Сб. 3. М.: Гослитиздат, 1962. 294-310.

149. Кузин Н. Мужество таланта: О творчестве Константина Воробьева Литература в школе. 1984. 5, 2-8.

150. Кузнецов М. Горизонт романа Жанрово-стилевые искания современной советской прозы: Сб. ст. Под ред. Л.М. Поляк, В.Е. Ковского. М.: Наука, 1971. 7-42.

151. Кузнецов М. О времени и о себе Литературная газета. 1961. 18 апреля. З.

152. Кузнецов Обретение стиля: доэмигрантская проза Василия Аксенова Знамя. 1995. 8. 206-212.

153. Кузнецов Ф. К зрелости. Конец «четвертого поколения» Юность. 1966. 1 1 83-88.

154. Кузнецов Ф. Молодой писатель и жизнь Юность. 1963. 5. 75-77.

155. Кузнецов Ф. Новые люди Юность. 1961. 1. 77-82.

156. Кузьмичев И. «Голос собственной природы...» Нева. 1978. 3. 187192.

157. Кузьмичев И. Рецензия на книгу «Месяц вверх ногами» Звезда. 1966. 7. 220-221.

158. Кузьмичев И. Стоит ли ехать вокруг света?.. О прозе В. Конецкого Звезда. 1969. 3. 204-209.

159. Куллэ В. Без Окуджавы// Старое литературное обозрение. 2001. 95.

160. Курбатов В. Единство интонации Новый мир. 1979. 7. 255-257.

161. Куусберг П. Когда тепло во льдах: О «Ледовой книге» Юхана Смуула Правда. 1961. 8 апреля. 4.

162. Лавлинский Л. Биография подвига: О книгах К. Воробьева Литература и современность. Сб. 4. 1979-1980. М.: Худож. лит. 268-281.

163. Лазарев Л. К звездам: Заметки о «молодой прозе» Вопросы литературы. 1961. I e 13-35.

164. Лазарев Л. Нас время учило Знамя. 1989. 6. 210-215.

165. Лазарев Л. Перед бессмертием Юность. 1963. 11. 73-80.

166. Лазарев Л. Пусть живые запомнят... Литературная газета. 1962. 12 апреля. 3.

167. Лазарев Л. Пути, которые мы выбираем Новый мир. 1961. 6. 247251. 1.

168. Ланщиков А. Литература, мы и и ты. М., 1966. 142-154.

169. Ланщиков А. От литературных фикций к литературе действительности Москва. 1969. 3. 206-216.

170. Лапшин М. Уроки идущим вослед: Штрихи к портрету Юрия Казакова Москва. 1987. 10. 196-201.

171. Левин Ф. Три поездки писателя Новый мир. 1968. 6. 317-320.

172. Лейдерман Н.Л. Испытание войной (Некоторые особенности конфликта в современной художественной прозе о Великой Отечественной войне) Учен. зап. Свердл. пед. ин-та, 1966. Сб.

173. Человек и общество: Проблемы современной советской литературы. 73-105.

174. Лейдерман Н.Л. «Права» и «обязанности» жанра Слушая время: Сб. лит.-крит. ст. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1975. 52-56.

175. Лейдерман Н.Л. «Чтоб с миром утвердилась связь...»: Путь Николая Никонова Лейдерман Н. Та горсть земли...: Литературно-критические статьи, Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1988. 124-147.

176. Липовецкий М. Совок-блюз. Шестидесятники сегодня Знамя. 1991. 9. 226-236.

177. Львов Новое имя Новый мир. 1959. 12. 246-250.

178. Макаров А. Александр Рекемчук Макаров А. Поколения и судьбы. М.: Сов. писатель, 1967. 240-257.

179. Макаров А. Виль Липатов Макаров А. Поколения и судьбы. М.: Сов. писатель, 1967. 257-275. повести В. Аксенова Литература

180. Макаров А. Во глубине России: Виктор Астафьев Макаров А. Во глубине России. М.: Современник, 1973. 277-342.

181. Макаров А. Щ е й и образы Василия Аксенова Макаров А. Щущим вослед. М.: Сов. писатель, 1969. 647-704.

182. Макаров А. Острота социального: Предисловие Липатов В. Собр. соч.: В 4 т. М.: Мол. гвардия, 1982. Т. 1. 5-18.

183. Метченко А. Новое в жизни и в литературе Коммунист. 1962. 5. 85-95.

184. Минутко И. Возвращение Анатолия Кузнецова Вопросы литературы. 1995.№4. 51-90.

185. Михайлова Л. Первый раз в жизни Знамя. 1962. 8. 211-214.

186. Можаев Б. Нравы и характеры Литературное обозрение. 1978. 5. 61-66.

187. Молдавский Д. О сборнике «Тарусские страницы» Звезда. 1962. 4. 212-214.

188. Монакова И. События и характеры Урал. 1960. 4. 174-184.

189. Мотыль В. «Пока земля еще вертится» Старое литературное обозрение. 2001.№ I e 110-112.

190. Недзвецкий В.А. Лирическая новеллистика Юрия Казакова Литература в школе. 2001. 2. 20-25.

191. Новиков В.И. Булат Окуджава Авторская песня Сост. В.И. Новиков. М.: Олимп: ООО «Фирма "Издательство ACT"», 1998. 15-57.

192. Носов Е.И. Он любил эту землю: Предисловие//Воробьев К. Собр. соч.: В 3 т. М.: Современник, 1991. Т. 1. 5-8.

193. Оскоцкий В. Перед новым экзаменом Москва. 1960. 4. 206-208.

194. Панков А. «Все видеть...»: Уроки одной писательской судьбы Дон. 1989. 7. 162-168.

195. Панфилов А. Момент ясности Литературная газета. 2002. августа. 7.

196. Пахомов Ю. Выстоять Знамя. 1988. 5. 216-217.

197. Перцовский В. Осмысление жизни Вопросы литературы. 1964. 2. 27-44.

198. Перцовский В. Сила добра Вопросы литературы. 1963. 11. 21-44.

199. Плоткин Л. Размышления в пути Звезда. 1977. 4. 217-219.

200. Побожий В. Поэзия гуманизма Сибирские огни. 1963. 4. 177-179.

201. Поздняев К. Звездный билет куда? Октябрь. 1961. 10. 188.

202. Полякова Е. Современный путевой очерк Новый мир. 1966. 5. 227242.

203. Прищепа В.П. Шестидесятничество: споры, суждения, оценки 7-13 http://philosophy.nsc/ru/jo5m1als/humscience/4_01 /07_iTi.htm

204. Протченко В.И. Повесть 60-х начала 70-х годов Современная русская советская повесть. 1941-1970. Л.: Наука, 1975. 161-223.

205. Пруссакова И. Борис Балтер. До свидания, мальчики Нева. 1992. 1. 250-251.

206. Рассадин Шестеро в кузове, литературы. 1968. 10. 93-115.

207. Растопчина Н. Личность героя, личность автора: Заметки о прозе Даниила Гранина//Нева. 1979. 2. 173-182.

208. Ревич Вс. От Онеги до Печоры Литературное обозрение. 1974. 1. 36-37.

209. Рекемчук А. Музыкальная история Юность. 1982. 4. 93-99.

210. Сарнов Б. Это было невозможно десять лет назад Вопросы литературы. 1964. 7 31-36.

211. Светов Ф. Дым в глаза Светов Ф. Ушла ли романтика. М.: Сов. писатель, 1963. 54-59.

212. Светов Ф. О молодом герое Новый мир. 1967. 5. 218-232.

213. Сидоров Е. О прозе Николая Никонова: Послесловие Никонов Н. Глагол несовершенного вида. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1984. 473-478.

214. Сидоров Е. Человек, который не сдался. О. Б. Балтере и его прозе Литературная газета. 1990. 18 апреля. 5.

215. Синенко В. Обращаясь к условности Урал. 1964. 1. 136-142.

216. Синенко B.C. Русская советская повесть 40-50-х годов: Вопросы поэтики и типологии жанра Проблемы жанра и стиля: Сб. ст. Уфа: Р1зд-во Башкир, ун-та, 1970. 286 с.

217. Слобожанинова Л.М. Из поколения шестидесятых Урал. 1979. 7. 149-155. не считая бочкотары Вопросы

218. Солженицын А. Бодался теленок с дубом Новый мир. 1991. 6. 6-116. 7. 65-158. 8 5-124. 11. 119-146.

219. Солженицын А. Слово при вручении литературной премии Константину Воробьеву и Евгению Носову 25 апреля 2001 г. Новый мир. 2001. 5. 179-182.

220. Соловьева И. Материал и прием Новый мир. 1963. 4. 258-262.

221. Старикова В. Радость открытия Октябрь. 1962. 4. 210-213.

222. Старикова Е. Происшествия, встречи, превращения Новый мир. 1962. 4. 249-252.

223. Старикова Е. Прощание с юностью Новый мир. 1963. 1. 249-253.

224. Тевекелян Д. Герою семнадцать лет Москва. 1959. 1 1 202-209.

225. Томашевский Ю. Право на возвращение: Послесловие Воробьев К. Вот пришел великан. М.: Известия, 1987.

226. Трушкин В.П. Этапы большого пути: Литература Восточной Сибири 2080-х годов: Предисловие Литературная Сибирь: Биобиблиографический словарь писателей Восточной Сибири: В 3 ч. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1988. 4 2 3-15.

227. Ульяшов П. Полюби людей вместе с ними... Факт и художественный образ в прозе А. Ткаченко Октябрь. 1986. 4. 192-200.

228. Урбан А. Диалог с примесью соли Звезда. 1979. 7. 173-179.

229. Урбан А. Проза Виктора Конецкого: Послесловие Конецкий В. Вчерашние заботы; Соленый лед. М.: Известия, 1980.

230. Федякин Ностальгия Литературное обозрение. 1989. 4. 93-95.

231. Фоменко Л. Мир творимый и 245-247.

232. Фоменко Л. Об ущербном герое и оптимистической теме Молодой коммунист. 1960. 3. 118-126.

233. Фоменко Л. Простые моральные нормы Москва. 1963. 3. 195-201.

234. Хмара В. Чувство жизни Урал. 1962. 6. 157-160.

235. Холмогоров М, Это же смертное дело!.. Перечитывая Юрия Казакова Вопросы литературы. 1994. 3. 3-20.

236. Холшевникова Е. Наука дальних странствий: Заметки о путевой прозе Аврора. 1976. 10. 70-75.

237. Хотимский Б. Поэт приходит в прозу: Послесловие Окуджава Б. Избранная проза. М.: Известия, 1979. 495-506.

238. Христофоров В. Редкий и мощный талант: Незамеченный классик Юрий Казаков Древо: Ежемесячное историко-культурное приложение к газете «Российские вести». 2000. 31 мая. 6.

239. Цурикова Г. Поиски героя поиски себя Аврора. 1979. 6. 146-153.

240. Цурикова Г. Рядом с героем автор: Послесловие Ставский Э.С. Домой; Все только начинается; Дорога вся белая. Л, Лениздат, 1983. 367-382.

241. Чалмаев В. Дороги земные и пути небесные Литература в школе. 1997. 6. 53-66.

242. Чудакова М. Заметки о поколениях в советской России Новое литературное обозрение. 1998. 30. 73-91. мир сущий Знамя. 1974. 12.

243. Чудакова М. Заметки о языке 1972. I e 212-245. современной прозы Новый мир.

244. Чудакова М., Чудаков А. Современная повесть и юмор Новый мир. 1967. 7. 222-232.

245. Щенников Г.К. Глубина осмысления конфликта Слушая время: Сб. литкрит. ст. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1975. 44-48.

246. Шишкина А. Жизнь, лирическая исповедь и вопросы мастерства Нева. 1964.№2. 181-188.

247. Эльяшевич А. Не количеством страниц Звезда. 1959. 12. 193-196.

248. Эльяшевич А. О мастерстве сюжетосложения Урал. 1960. 1. 168169.

249. Эльяшевич А. Что есть повесть Звезда. 1968. 5. 192-195. 261. «Эти рассказы жгут мою душу» (беседа с вдовой В.В, Конецкого Т.В. Конецкой) Труд. 2002. 8-14 августа. 10.