автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Книжный код в творчестве М. Цветаевой

Полный текст автореферата диссертации по теме "Книжный код в творчестве М. Цветаевой"

На правах рукописи

ДАНИЛОВА Татьяна Андреевна

КНИЖНЫЙ КОД В ТВОРЧЕСТВЕ М. ЦВЕТАЕВОЙ

Специальность 10 01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Самара 2007

□ОЗОВОЭ48

003060948

Работа выполнена на кафедре литературы Горно-Алтайского государственного университета

Научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор

Козубовская Галина Петровна

Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор

Мирошникова Ольга Васильевна

кандидат филологических наук, доцент

Кислова Наталья Николаевна Ведущая организация - Томский государственный университет

Защита состоится «28» июня 2007 года в 14 часов на заседании диссертационного совета К 21221601 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук при Самарском государственном педагогическом университете по адресу 443090, г Самара, ул Блюхера, 25

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Самарского государственного педагогического университета по адресу 443099, г Самара, ул М Горького, д 65/67

Автореферат разослан «25» мая 2007 г

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

¥

О И Сердюкова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования Творческое наследие М Цветаевой, одного из самых оригинальных поэтов Серебряного века, продолжает привлекать внимание исследователей и в XXI в Объем сделанного в отечественном цветаевоведении во второй половине XX века (начиная с 60-х годов по 2000 год) значителен В русском и зарубежном цветаевоведении наиболее полно реализовался историко-биографический подход (С Кар-линский, М Разумовская, А Саакянц, М Белкина, В Швейцер, Л Фей-лер, И.Кудрова) Продуктивны исследования поэзии М Цветаевой в лингвистическом (Л.В Зубова, О.Г Ревзина, Н К Шаяхметова, Р Г Кокелад-зе, Г И. Седых, Е А Чигирин, М Ю Нарынская, Г В Романова, Е Ю Муратова, В Маслова и др) и в философском (А С Крылова, 3. Миркина) аспектах Интерес к жанрово-стилевому аспекту цветаевского творчества преобладает в литературоведческих работах Е Б Коркиной, О А Клинга, С.Б. Яковченко, Е К. Соболевской, М В Серовой, Н.П Уфимцевой, проблеме лирического цикла в творчестве М Цветаевой посвящены работы Г.П Петковой, изучающей цветаевское творчество в свете символистской культурной модели «жизнь-текст»1 Аспектам мифопоэтики творчества М Цветаевой посвящены работы Е Фарыно, В.Ю Александрова, С. Ельницкой Н О Осиповой, О Хейсти, Т Суни Интертекстуальный анализ представлен в исследованиях АЭткинда2, И Малинкович3, М Мейкина4 Структурно-семиотический анализ текстов содержится в работах Ю М. Лотмана, М Л Гаспарова

При всем многообразии и широте проблематики указанных работ многое осталось неисследованным Так, одной из малоизученных оказалась проблема круга чтения поэта Очевидно, что чтение как способ формирования мышления и осмысления действительности сыграло большую роль в жизнетворчестве М Цветаевой «Дару тождественности с миром», которым так восхищался Б Пастернак5 в М Цветаевой, предшествовал и сопутствовал ее феноменальный читательский дар Однако М Цветаева как «человек читающий» почти не привлекала внимания исследователей Проблема художественного восприятия как способность к сопере-

1 Петкова Г Между текстом жизни и текстом литературы // Шестая Цветаевская междунар научно-тем конференция (9-11 октября 1998 года) - М, 1998 С 96-102

2 Этющд А Хлыст - М, 1998

3 Малинкович И Своя чужая песнь Крысолов Марины Цветаевой // Малинкович И Судьба старинной легенды - М , 1999 С 88 - 124

4 Мейкин М Марина Цветаева поэтика усвоения -М, 1997

5 Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева Письма 1926 года - М, 1990 С 53

живаншо, сосграданию, сочувствию была осмыслена с древнейших времен в философии Аристотеля, Платона, Канта и др. Условием художественного восприятия для Гегеля была способность читателя «находить себя»1 в произведении. В русской критике В Г Белинский так же видел главную особенность восприятия в умении читателя «созидать себя в литературе», «находить свой дух, свою собственную жизнь»2 А Потебня обращал внимание на творческие возможности читателя в обогащении смысла художественного произведения «Понять художника — значит повторить процесс его творчества»,3 - утверждал Д Овсянико-Куликовский Также и А. Горнфельд- «Понимать - значит вкладывать свой смысл»4. Идеи харьковской психологической школы заложили основания творче-ско-диалогической концепции художественного восприятия. М М Бахтин акцентировал сотворческую созидательную функцию диалога Как принцип творчества выступал диалог в работах ученых В В Виноградова, J1.C. Выготского, A.A. Ухтомского В рецептивной эстетике Изера, Гада-мера, Яусса произведение «оживает» только при взаимодействии с читателем, существуя до актуализации своего потенциального смысла только как материализованный знаковый код

Проблема восприятия текста, в свою очередь, связана с историей книги в культуре В семье В И Цветаева был значителен интерес к культуре античности. Это Во многом определило ориентацию М Цветаевой на античную традицию отношения к слову5 В греческой культуре, с ее «принципиальной некнижностью», культивировалось ораторское искусство Ориентация М Цветаевой на устное слово, стихию русского фольклора в том числе, становится источником ее оригинального стиля в творчестве Ее поэзия читается как запись живого человеческого голоса Эта особенность повлияла и на книготворческие принципы М Цветаевой, моделирующей «жизнь» на разных уровнях текста

Оппозиция «книга/жизнь» актуализировалась в разных значениях, начиная с античности и кончая XX веком В соответствии с этим в истории культуры были эпохи полного приятия кйиги и ее отталкивания В начале XX века в русской культуре парадоксально сочетались обе тенден-

1 Гегель Г Эстетика В 4 т - М, 1968 Т 1 С 255

2 Белинский В Г Поли Собр соч В 13 т - М, 1953 - 1959 - Т 4 С 426

3 Цит по Борев Ю Б Теория художественного восприятия и рецептивная эстетика, методология критики и герменевтика // Теории, школы, концепции Художественная рецепция и герменевтика - М, 1985 С 13

4 Горнфельд А Г О толковании художественного произведения // Вопросы теории и психологии творчества -Харьков, 1916 С 18

5 См об этом АверинцевСС Поэтикаранневизантийской литературы - М, 197, Аверинцев С С Слово, собирающее расколотую человеческую сущность//» Все в груди слилось и спелось» Пятая международная научно-тематическая конференция (9-11 октября 1997) -М, 1998 С 5-8

ции Проблема книги освещалась в контексте религиозно-философских размышлений в работах Н Бердяева, В Розанова, Н Федорова и др Проблема книги была актуальна для всех поэтических течений начала XX века Если для символистов и акмеистов было характерно утверждение книги, то для футуристов - ее отрицание Эстетическая установка на сближение литературы с жизнью проявлялась в книготворчестве авангарда Эстетическая родственность М Цветаевой футуризму повлияла на ее отношение к «книжности»1. Этот термин вынесен в название работы, так как логика исследования развивается в аспекте этой проблемы, от «книжности» к книготворчеству

К 100-летию со дня рождения М. Цветаевой появились первые публикации, комментирующие ее читательские пристрастия Ю М Каган2 и K.M. Азадовский3 рассматривают круг чтения, связанный преимущественно с немецкой культурой M-JI. Ботг в анализе цикла «Деревья» опирается на контекст ее французского чтения4. Опыт развернутого комментария восприятия книги норвежской писательницы Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса» предложила Л. Кертман5

Но системного анализа восприятия книги М Цветаевой и возникших на основе этого ее книготворческих принципов нет Недостаточная изученность данного аспекта позволяет обозначить тему нашего исследования - «Книжный код в творчестве М Цветаевой».

Цель диссертационного исследования - определить «книжный» код М Цветаевой, проанализировать функционирование этого кода в ее

1 «Книжность - особое качество литературного слова, отмеченного подчеркнутой вторично-стью, податливостью на чужое воздействие» - Гужиева Н В Русские символисты - литературно-книжный манифест модернизма // Рус литература - 2000 - №2 С 64-80 По замечанию С С Аверинцева, «Понятие культуры было для Марины Ивановны достаточно ненавистным, как это обычно бывает для поэтов Поэты - против литературы и в некотором смысле - против культуры как ухода от бездны, благополучного ухода от глубины бытия» - Аверин-цев С С Слово, собирающее расколотую человеческую сущность// « Все в груди слилось и спелось» Пятая международная научно-тематическая конференция (9-11 октября 1997) -

М, 1998 С 5-8

2 Каган Ю М Немецкие поэты Л Уланд и Ф Гельдерлии в круге чтения М Цветаевой //Столетие Цветаевой Материалы симпозиума- Berkley Slavic Specialties, 1994 Р 45 -60

3 Каган Ю М Немецкие поэты Л Уланд и Ф Гельдерлин в круге чтения М Цветаевой //Столетие Цветаевой Материалы симпозиума- Berkley Slavic Specialties, 1994 Р 45 -60

4 Ботг М Л «Други1 Братственный сонм!» (Цикл Марины Цветаевой «Деревья» в контексте ее французского чтения) // Стихия и разум в жизни и творчестве Марины Цветаевой XII Международная научно-тематическая конференция (9-11 октября 2004 года) - М, 2005 С 230-262

5 Кертман Л Л Душа, родившаяся где-то Марина Цветаева и Кристин, дочь Лавранса - М, 2000

эстетике и поэтике

В соответствие с этим поставлены конкретные задачи

1. Рассмотреть феномен книги в творческом сознании М Цветаевой с учетом «памяти культуры» и в контексте философских и эстетических идей культуры Серебряного века и описать семантику мотива книги в лирике 20-х годов

2. Исследовать динамику отношения «книга - жизнь» в разные периоды жизни и творчества М Цветаевой, проанализировав структурно-семиотические элементы, образующие целостный поэтический мир по модели «жизнь - книга»

3 Описать логику развития поэтического мира М Цветаевой через образ «читающей» героини, проследив функционирование механизма самоидентификации с литературными персонажами в ранней лирике М. Цветаевой

4. Изучить механизм взаимодействия культуры и текста, в частности, роль диалога и фольклора в преодолении «книжности»

Объект исследования - ранняя лирика, автобиографическая, дневниковая и эпистолярная проза М Цветаевой, а также ее записные книжки

Предмет исследования — феномен книги в жизни и творчестве М Цветаевой, «книжный код» и преодоление «книжности» в формировании книготворческих принципов поэта

Теоретико-методологической основой исследования послужили концептуальные положения теоретических и историко-культурных работ М. Бахтина, Д С Лихачева, С С Аверинцева, А М.Панченко и др , исследования по проблемам теории мифа и мифопоэтике -ОМ Фрейденберг, ЕМ Мелетинского, Е Фарыно и др Базовыми для исследования стали работы представителей московско-тартуской структурно-семиотической школы -ЮМ Лотмана, В Н Топорова, а также исследования Р Барта, И П Смирнова, М Л Гаспарова и др

Исследование опирается на структурно-семиотический, историко-культурологический, мифопоэтический и интертекстуальный подходы

Научная новизна работы определяется тем, что в ней рассмотрение феноменов книги, книжности и книготворчества реализуется в «едином тексте» жизни и творчества М Цветаевой - в ее поэзии, автобиографической, дневниковой и эпистолярной прозе Феномен цветаевской книги, несущей «память культуры», вписан в контекст философских и эстетических идей культуры Серебряного века Проанализированы структурно-семиотические элементы, образующие целостный поэтический мир по модели «жизнь - книга», а также образ «читающей» героини, существующей в контексте самоидентификации с литературными персонажами Изучена тенденция преодоления «книжности» в цветаевском мире

Теоретическая значимость исследования состоит в систематизации представлений о феномене книги (книга, книжность, книготворчество) и специфике его реализации на разных уровнях художественной структуры.

Практическая ценность работы заключается в возможности использования ее положений и выводов в дальнейшем исследовании культуры Серебряного века Опыт анализа творчества М Цветаевой может быть использован в вузовских курсах по истории русской литературы XX века, в спецсеминарах и спецкурсах по анализу текста, а также в культурологических спецсеминарах и спецкурсах, вузовском и школьном преподавании, в практике работы библиотек и литературных музеев.

На защиту выносятся следующие положения диссертации

1 Культ книги в жизни Марины Цветаевой, возникший под влиянием матери, проявившись в двойственном (конфликтном) отношении к книге (книга как форма счастья и «книжность» - как отрыв от живой жизни), пронизывает собой жизнь и творчество Цветаевой

2 В творчестве М Цветаевой, формирующемся в контексте философских и эстетических идей культуры серебряного века, под влиянием идей модернизма, в эстетике которого сложно сочеталось утверждение и отрицание книги, разрешение конфликта «книга - жизнь» проявилось в романтическом стремлении овладеть стихией жизни и преобразить ее в книгу

3 Поэтическая эволюция М Цветаевой движется по модели из «мира книг - в жизнь»: Книга как лирический дневник (мир читающей героини замкнут только на книге, в сознании героини разыгрываются литературные сюжеты, она идентифицирует себя с книжными героинями) превращается в Книгу как модель Бытия (книга - жизнь автора)

4 Преодоление «книжности», «литературности» выражается в движении «от героя к человеку» (появляются нечитающие персонажи - люди из народа, мир книг замещен Библией), от книжного романтизма к преображению жизни в творчестве «Книжность» преодолевается установкой на устное слово, диалогичность, фольклор и миф

5 Перевод романа французской писательницы Анны де Ноай «Новое упование», в котором Цветаева увидела «формулу» своей судьбы, - попытка её самоанализа, стремление вырваться из романтического мира книг в жизнь

6 В очерках М Цветаевой 30-х годов отчетливо обозначается оппозиция «книжный» человек/человек-книга В литературном портрете Цветаева опирается на художественную систему поэта, возрождая его самого из его же «поэтического космоса»

7. В эпистолярном диалоге Цветаева - человек мифотворящий, реализующий свою главную творческую установку - «воссоздавать живое» в особом общении - «потустороннем» (т е обращенном не к внешнему, по-

вседневному, а к внутреннему миру человеческой души) Книга в письмах с конкретным адресатом становится средством его мифологизации, знаком духовного родства, символом единения, поднимая общение на высокий напряженный духовный уровень

Апробация работы. Диссертация обсуждалась на заседаниях кафедры Горно-Алтайского государственного университета Ее материалы служили основой для докладов на региональных конференциях - «Текст варианты интерпретации» (Бийск, 2001 г), «Языки и литературы народов Горного Алтая» (Горно-Алтайск; Барнаул, 2005 г ), всероссийских научно-практических конференциях «Алтай - Россия через века в будущее» (Горно-Алтайск, 2006 г.), «Воспитание читателя» (Барнаул, 2007), на межвузовских конференциях молодых ученых «Диалог культур» (Барнаул, сентябрь 2000 г, май 2001 г), на международной научно-практической конференции «Пути решения проблемы повышения качества образования в XXI веке» (Горно-Алтайск, 2005 г.)

Структура работы: диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Библиография содержит 211 наименований Объем работы -198 стр., из них 182 составляют основной текст

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении рассмотрено современное состояние изучения творчества М Цветаевой, прослежены основные тенденции в развитии цветаево-ведения, обоснована актуальность и научная новизна исследования, его теоретическая и практическая значимость, предложена формулировка темы, определены цели, задачи и методы исследования, формулируются основные положения, выносимые на защиту

В главе первой «Книга» и «книжность» в сознании М. Цветаевой» исследуется формирование отношения к книге в биографическом контексте и дается анализ философских источников восприятия книги

Семантика книги в разных культурах послужила ключом к расшифровке «книжного» кода М. Цветаевой

Отношение М Цветаевой к книге формировалось под воздействием многих факторов (семья, окружение, общая атмосфера культуры конца Х1Х-начала XX вв.) Автобиографические (а вслед за ними и биографические) источники раскрывают характер этого отношения, который определялся в первую очередь влиянием матери, Марии Александровны Мейн «Слитное влияние отца и матери - спартанство Два лейтмотива в одном доме Музыка и Музей»

Отталкиваясь от «музейности», Марина Цветаева более родственной себе стихией считала музыку. Она пишет о поглощенности матери музыкой, сравнивая себя с ней «Жила Музыкой, т е Душой, как я - Душой, т е

Музыкой»1 В сознании Цветаевой выстраивается следующая парадигма музей - книга - миф, определившая динамику ее поэтического мира

Культ книги Цветаева также восприняла от матери. Сложные отношения матери и дочери - предмет внимания мемуаристов и биографов Цветаевой В биографических концепциях присутствует идея двойниче-ства (мать - дочь), которая предопределила сначала отношение матери к дочери Марине, затем Марины — к матери. В попытке преодоления материнского романтизма - источник отрицания М Цветаевой «книжности»

В осознании личной драмы матери, которая во многом определилась выбором судьбы по литературной модели пушкинской Татьяны, - причина «нелюбви» М. Цветаевой к роману «Евгений Онегин» (уроки пушкинской Татьяны усвоила и сама М. Цветаева) Болевая реакция диктует категоричность оценки. «"Евгения Онегина" не любила никогда»2 (Цветаева 4/2, 1997' 210) В переписке с В В Розановым 1914 г возникает определение жизни матери в юности - «книжная жизнь» (Цветаева 6/1, 1998: 122) Многочтение матери - одна из причин чувства одиночества, которое испытывает М. Цветаева в детстве. Погруженность матери в чтение, музыку, живопись порождали дистанцию, которую дочь могла воспринимать как отвержение. Попытка преодолеть подмену жизни книгой в судьбе матери проявилось в собственном жизненном выборе М Цветаевой

Личная драма матери подтолкнула юную Цветаеву к пониманию опасности существования только в вымышленном иллюзорном мире, вызвав неудовлетворенность собственным многочтением. Страсть к жизни и страсть к искусству в сознании юной М Цветаевой, существуя на равных правах и нераздельно, одновременно и неизбежно вступали в конфликтные отношения

Марина Цветаева, духовный рост которой происходит в мировоззренческой среде символистов, как и многие молодые люди ее поколения, находится под влиянием идей Ф Ницше, его «философии жизни». Ее более всего волнуют проблемы свободы творческой личности3. Она старается утвердить свою самобытность и независимость Представления о взаимоотношениях жизни и искусства, «книжности» и самостоятельного мышления питались и философией А. Шопенгауэра Общение и переписка с М Волошиным и В Розановым были серьезным стимулом для переос-

1 Саакянц А Твой миг, твой день, твой век Жизнь Марины Цветаевой - М, 2002 С 7

2 Все тексты произведений М Цветаевой цитируются по Цветаева М И Собр соч В 7 т -М, 1997-1998 Далее номер тома, полутома и страницы указываются в круглых скобках после цитаты

3 Как скажет А К Герцык в сонете 1914 года «Учителя» «Как долго дух блуждал, провидя свет, / Вождей любимых умножая списки / Ища все новых для себя планет / В гордыне Ницше, в кротости Франциска»- Цит по Герцык А «Жарок был цвет души » I/ Наше наследие -1991 - №3 С 123

мысления своих взаимоотношений с книгой и с человеком Стимулом к переосмыслению становится перевод романа французской писательницы Анны Элизабет де Ноай (1876-1933) "Новое упование", содержание которого показалось ей особенно близким

В романе французской писательницы М Цветаева увидела те эстетические философские проблемы, которые особенно волновали ее в этот период книга и жизнь, иллюзорность книжно-романтического восприятия реальности и потребность активного овладения жизнью, роль игры и воображения в жизни и в творчестве и тд Все эти проблемы были тесно связаны с поисками своего стиля На наш взгляд, перевод помогал решить и психологические проблемы осмыслить с одной стороны, драму своей матери, формировавшейся в свете романтического идеала, и, с другой -свои отношения с Софией Парнок, связь с которой уже оборвалась к этому времени Аллюзивный подтекст романа Анны де Ноай позволяет предположить, что он был своеобразным преодолением запретной страсти и прощанием

Роман Анны де Ноай, переведенный М Цветаевой еще раз демонстрирует особенности ее чтения умение делать «чужое» «своим» В романе французской писательницы Цветаева увидела «формулу» своей судьбы Текст переведенного романа может быть осмыслен как попытка ее самоанализа, как стремление вырваться из романтического мира книг в жизнь

Функции чтения и семантика «книги» в романе разнообразны Через «книжность» персонажей раскрывается основной конфликт романа -столкновение мечты и действительности В основе сюжета - трагическая история разочарования молодой читающей женщины Акцент - не столько на внешних событиях, сколько на развитии сознания и мышления женщины под моделирующим воздействием текстов культуры романтизма

Героиня романа - в цветаевской интерпретации - своеобразная литературная вариация Татьяны Лариной И та, и другая читающие героини формируются под воздействием французской романтической литературы Художественное пространство в первой части романа представляет собой замкнутый книжный мир, являясь метафорой оторванного от жизни сознания героини Функции чтения в тексте романа близки пушкинской интерпретации в романе "Евгений Онегин»1 В романе значительна роль

1 Идентификация Татьяны (и других героинь романа) с литературными типами отсылает снова (как в случае в Онегиным и Ленским) к проблеме игры в жизни человека Изображая разных героинь, влюбленных в романы Ричардсона и Руссо, Пушкин прибегает к дифференцированной оценке позиция автора зависит от дистанции между натурой героини и моделью, которой она подражает Ирония сильнее, когда натура не совпадает с идеальной моделью, воплощенной в сентиментальном романе Таков случай с матерью Татьяны См Чав-дароваД Homo Legens в русской литературе XIX века - Шумен, 1997 С 37

идентификации героя с литературными персонажами Сабина отождествляет своего возлюбленного и с Адольфом Бенжамена Констана, и с Верте-ром, и с любовником Манон Антуана Франсуа Прево Все персонажи романа — представители высшего аристократического общества, «люди читающие» Книга раскрывает внутренний мир героя и авторскую позицию. В 3-й части романа функция чтения меняется. Чаще всего это акт познания жизни Сабина читает «научные» книги. « все, что разъясняет жизнь, мысль, человека» (Цветаева 5/2, 1997: 259) Книга приобретает значение жизнетворчества

В автобиографической прозе М. Цветаева исследует феномен воплощения поэта в ребенке Цветаева - писатель ведет диалог с Цветаевой - читателем, раскрывая механизм тождественности художественного восприятия законам художественного творчества В этом диалоге «стихия и разум — два лейтмотива цветаевской рефлексии»1

Одна из самых заветных в автобиографической прозе - тема Пушкина Особое значение приобретает в сознании М. Цветаевой такой принцип, как отрицание литературности, характерный для Пушкина. Именно по пушкинской модели жизни строятся и ее прозаические произведения «без концов и начал»2. Так, например, эссе «Мой Пушкин» начинается как продолжение уже существующей книги - главного чтения предшествующих поколений

Гибелью Пушкина с ранних лет была опалена душа поэта Цветаевой, но и рождение её духа связано с чтением его стихов. Через маленькую читающую девочку у книжного шкафа, словно олицетворяющую пушкинскую «младую жизнь у гробового входа», взрослая Цветаева-поэт осуществляет обряд воскрешения поэта Чтение книги в автобиографической прозе связано с мотивами страха, тайны, вины, запрета, что проявляет понимание жизни и искусства как взаимодействия стихийных иррациональных сил

Мифологизировано общение с книгами в эссе «Черт» Роман с книгами — роман с чертом В этом очерке актуализированы мифологемы мирового древа, огня и воды Книжный шкаф ассоциируется у Цветаевой с древом познания добра и зла, «плоды которого - книги' «Девочки» Лухмановой, «Вокруг света на коршуне» Станюковича, «Катакомбы» Евгении Тур, «Семейство Бор Раменских» и целые горы журнала «Родник», прочитывались «жадно и торопливо», «виновато и неудержимо» (Цветаева 5/1, 1997 36) Запретное чтение было особо волнующим и желанным

1 Ляпон М В Логика интуиции // Стихия и разум в жизни и творчестве Марины Цветаевой XII Международная научно-тематическая конференция (Москва, 9-11 октября 2004 г) Сб докл - М , 2005 С 23

2 Имеются в виду пушкинские «открытые» финалы, «внезапные» начала как продолжения и многоточия - графический эквивалент текста (термин Ю Тынянова)

Лейтмотив автобиографического очерка «Мать и музыка» - соприкосновение книги и музыки, «прорастание» книги в музыке Книга в детском сознании Цветаевой уподобляется музыкальной стихии Не огонь домашнего очага, а «книга-рояль» был согревающим центром пространства их дома и детства, колыбелью духа М Цветаевой «Книга-рояль» - также метафора жизни и смерти матери и исток рождения поэта Цветаевой Рождение ее как поэта связано именно с музыкальной стихией Так, по словам М Цветаевой, её ритмика (разбивание, разрывание слова на слоги путем непривычного в стихах тире) родилась из «романсных текстов в сплошных законных тире» (Цветаева 5/1, 1997 21) в ее детском, прирожденно поэтическом восприятии «романсы были те же книги, только с нотами Под видом 'от - книги» (Цветаева 5/, 1997 22). И в зрелом возрасте для нее книга ассоциируется с музыкальным произведением: «Книга должна быть исполнена читателем как соната Буквы - ноты. В воле читателя - осуществить или исказить» (Цветаева 1997 133) И хотя М Цветаева пишет о рождении себя как поэта, которое происходит вопреки материнской воле, для читателя очевидно, что тайное желание матери (её мечта о дочери-музыкантше) реализовалось в дочери-поэте Ее поэзия превратилась не столько в книгу, сколько в живую музыку ее души и голоса Не случайно А Белый назвал ее композиторшей, а Пастернак -Вагнерианкой Вслушивание в токи стихийной живой жизни, ее контрасты и противоречия порождало эмоционально напряженную «атональную экспрессионистическую музыку»1 поэзии М Цветаевой, об истоках которой она пишет в эссе «Мать и музыка»

Во второй главе «Лирика М Цветаевой от книги к творчеству» анализируются этапы развития цветаевских книготворческих принципов, прослеживается логика движения от «книжности» первого поэтического сборника «Вечерний альбом» к моделированию собственного «текста жизни» в последующих книгах. Описана логика развития поэтического мира через образ «читающей героини» Рассмотрено функционирование механизма самоидентификации с литературными персонажами Сделан анализ мотива книги в лирике 20-х годов

Концепция, согласно которой между жизнью и искусством, творчеством стоит знак равенства, - формируется в ее первой книге Это проявляется в том, что многим стихотворениям второго раздела сборника, главный герой которого В О Нилендер, предпосланы эпиграфы - отрывки диалогов и отдельных фраз, взятых из разговора с ним Этот прием указывает на непосредственную связь поэтического текста с реальными событиями жизни, разрушая границы между литературой и жизнью Главным

1 Бонфельд М Мощь и невесомость //Вопросы литературы - 2003 - №2 С 20

средством связи становится «дневниковость» индивидуального стиля М Цветаевой

В первом сборнике «дневниковость» еще не так очевидна, так как отсутствует последовательность расположения стихов по хронологии (из 111 стихотворений датировки имеют только 17) М Цветаева располагает стихи по тематическому принципу, разделив книгу на три части «Детство», «Любовь», «Только тени» Книга исповедальна архитектоника поэтического сборника (названия разделов книги, эпиграфы, заголовки стихотворений и т д) раскрывает последовательность движения героини от безмятежного счастья детства к утрате изначальной цельности В таком строении сборника угадывается архетип - символистский миф о потерянном рае В первой книге заметно влияние поэтов-символистов, но одновременно очевидно и преодоление их миропонимания Это сказывается в лирическом сюжете книги, который интерпретируется как путь из мира книг в жизнь Не случайно последний раздел сборника получил название «Только тени» В названии уже содержится оценка «книжности», подменяющей общение с реальными живыми людьми, отчуждающей от жизни

Во многих стихах юной Цветаевой как бы воспроизведен процесс чтения Эти стихотворения обладают свойством театральности В зеркале сознания автора разыгрываются сюжеты романтической литературы -Э Ростана, Л Чарской, А Дюма Юная Цветаева активно вживается в роли книжных персонажей, превращается в образы любимых героинь Всех героинь Цветаевой объединяют любовь к свободе, сильные страсти, трагическая участь Смелые, дерзкие, мятежные, они, как правило, действуют вопреки общественным правилам Отношение к ним выражено следующей поэтической формулой «Все понять и за всех пережить1» (Цветаева 1,1997 35) Отождествляя себя с героиней, принимая на себя ее судьбу, Цветаева утверждает восприятие книги как зеркала, в котором отражается душа юной читательницы В ранней лирике Марины Цветаевой акт чтения связан с самоидентификацией Художественная иллюзия служит способом самопознания и самоопределения в мире В поэтической мифологии Цветаевой нет различия между мертвым и живым это некое «всеединство», сопряженное любовью

В лирике Цветаевой обозначается движение от Героя к Человеку, от «книжного» романтизма к самостоятельному творчеству

Книги постепенно исчезают из лирического мира Цветаевой В оценке чтения появляется ирония Прощание с миром книг не означает у Цветаевой прощания с чудом, с даром удивления Логика ее творчества -из сказки детства - в сказку жизни, где она, осознавшая свое имя и предназначение, а не литературные персонажи станет предметом поэзии Проза жизни будет вновь отвергнута, а мифотворчество станет принципом

Так Марина Цветаева из человека читающего превращается в человека творящего

В следующей книге ее установка на «дневниковость» закрепляется, получив обоснование через чтение книги В. Розанова «Уединенное» Марина Цветаева постоянно записывает свои мысли, впечатления, переживания, превращая стихи в лирический дневник В обосновании своей литературы, в стремлении писать «как мне представляется»1, М. Цветаева, как и В Розанов, опирается на А Шопенгауэра. По замечанию А Эткинда, «Шопенгауэр - очевидный источник цветаевского радикализма»2.

Дневниковый жанр приучил Марину Цветаеву к многописанию, превращению жизни в объект литературы А литература становится способом познания жизни и соединения с Другим. Розановское «преодоление литературности» для Цветаевой было ступенью в формировании ее собственного стиля3

Осознание себя ведет М Цветаеву к «другим». В лирике 1913 г обозначается ее стремление к прочтению «кодов» самой жизни. Так, в стихотворении «Уж сколько их упало в эту бездну» появляется прямое обращение к читателю-собеседнику «с требованием веры и просьбой о любви»4 1916 - год поэтической зрелости М Цветаевой, период создания поэтического сборника «Версты, Стихи Выпуск 1» В этот сборник входят лирические циклы «Стихи о Москве», «Стихи Блоку» и «Стихи к Ахматовой». М. Мейкин подчеркивает «самосознающий» характер творчества Цветаевой этого года. В названии книги содержится идея пути Литературные персонажи, возникающие в стихах - люди из народа. Лирическая героиня познает жизнь и человека. На уровне композиции также - модель жизненного пути, обозначения дат в хронологической последовательности жизни Жизнь вписывается в народный календарь (см., налр, пометы -«Троицын день» и др )

Фольклор становится способом преодоления литературности и утверждения самобытности поэтического стиля

Лирика М Цветаевой 1916 - 1920-х гг демонстрирует постижение ею, уже зрелым поэтом, «косноязычного языка жизни». В стихах этого периода почти отсутствуют литературные персонажи, кроме Дон Жуана и Кармен. Эти литературные архетипы, являющиеся знаками ее душевно-нравственного опыта, свидетельствуют о трансформации «я» поэта Дон Жуан и Кармен - маски-роли ее действительной жизни Эти знаменитые

1 Розанов В В Уединенное - М, 1990 С 28

2 Эткинд А Хлыст - М, 1998 С 568

3 По мнению И Бродского, влияние В Розанова ограничивалось только ранним периодом поэзии - Бродский о Цветаевой Интервью, эссе - М, 1997 С 70

4 См литературу о Читателе Грехнев В А Диалог с читателем в романе Пушкина «Евгений Онегин»//Пушкин Исследования и материалы - Т IX - Л , 1979 С 100-110

прообразы стихийного утверждения жизни самим своим смыслом отрицают книжную ученость и литературность В них ей важен сверхсмысл любви Лирика М Цветаевой накануне и после революции 1917 г моделирует «нелитературный» жанр летописи Семантически значимы указания дат (это почти ежедневная запись), а также и другие пометы часто это подчеркнутое обозначение церковного праздника в официально атеистической России М Цветаева реализует традиционную в мировой культуре метафору «мир — книга» Эта метафора в разных вариациях появится во многих стихах этого периода- книга как мир жизни людей, российской истории, вселенной Вчитываясь в книгу жизни реальной, она пишет книгу Бытия - своего и России Поэтическая онтология требует особого поэтического языка, в котором преобладает библейская образность В попытках принять мир, в котором уже так мало места остается человеку, М Цветаева видит миссию своего слова как посредника между Землей и небом Меняется и ее роль не активный автор, пишущий книгу, а воспринимающий Божье слово В лирике 20-х гг чаще всего звучит в разных вариациях мотив книги «небесной», основанной на мифологических представлениях о «Голубиной», «Звездной» книге»1.

Анализ таких структурно-семантических элементов, образующих структуру книги, как эпиграфы и посвящения, обозначения дат и названий мест написания произведения, обнаружил стремление М Цветаевой вывести текст за пределы «книжных» отношений в жизнь В ранней поэзии М Цветаева часто использовала эпиграф, ориентируясь на книгу как авторитетный источник В ее первой поэтической книге «Вечерний альбом» к каждому из трех разделов предпослан эпиграф из Э Ростана Отдельные стихи сборника также предваряются эпиграфом Эпиграфы используются во всех ее ранних романтических пьесах Эпиграфы исчезают из лирики Цветаевой, появляясь только в крайне редких случаях, с 1916 г, когда ее стиль меняется под воздействием народной речи, ворвавшейся в ее поэтический мир Лирический текст Цветаевой, имитирующий саму стихию жизни, размыкает структуру книги в открытое пространство живой жизни, снимая тем самым семантику «книжности» Слово Цветаевой, ориентированное на устную речь и опирающееся на поэтику фольклора, избавляется от такого знака литературности как эпиграф Эпиграф с его первоначальным значением надписи на памятнике (античность) становится неуместным в динамичной и живой поэзии Цветаевой

Появляющиеся эпиграфы имеют уже не «книжные» источники Чаще всего это отрывки из устной речи, диалоги, реплики В период зрелого творчества в лирике, поэмах и прозе Цветаева предпочитала эпиграфам посвящения Универсальный смысл посвящений раскрыт исследователем

1 См Кедров К Поэтический космос - М , 1989 С 17-20

15

книги Ю Герчуком они « . возвращают мертвую книгу - вещь в мир живых человеческих отношений и отчасти снимают с нее тот оттенок "отчуждения", клеймо всеобщности и безличности, которое налагает даже на самые горячие и интимные человеческие документы уже сам факт их полиграфического размножения»1. Но чаще всего текст М. Цветаевой свободен от таких «книжных» элементов, как эпиграфы и посвящения.

В третьей главе «Человек и книга в мемуарно-эпистолярном наследии» механизм взаимодействия культуры и текста рассмотрен в нескольких планах. В анализе очерков наиболее уместным оказался интертекстуальный подход, проблема «человек и книга» особенно актуальна в очерках-воспоминаниях М Цветаевой о современниках, где ей важно «воскресить» образ живого человека, исходя из его сущности А сущность поэта -слово Поэтому М Цветаева в создании портрета опирается на художественную систему поэта, возрождая его из его же «поэтического космоса». Ее принцип вполне соответствует эстетике авангарда, представляющей искусство как «воскрешение жизни»2 Она пишет о поэте «изнутри творчества», пытаясь воспроизвести его «жизненный текст» через призму «художественного текста». В художественном изображении Брюсова и Бальмонта Цветаева опирается как на мировоззренческие константы поэта, так и на основные формальные признаки его идиостиля3. В очерках парадоксально сочетается утверждение книги с ее отрицанием Смысл оппозиции «книжный человек» и «человек-книга» в воспоминаниях о современниках проясняется в свете двух источников культуры античности и Византии. М.Цветаева отводит в тексте значительную роль диалогу

Сопоставляя В Брюсова и К. Бальмонта, М. Цветаева использует оппозицию мотивов замкнутости/завершенности и открытости/незавершенности. Мотивный анализ открыл два типа отношения к слову и жизни Открывающие четвертую главу две цитаты из стихотворений Бальмонта и Брюсова демонстрируют «два полюса творчества»' игровое начало в одном поэте и рассудочно-волевое - в другом. Отсюда те контрастные определения, на которых далее выстраивается текст воспоминаний веселье -уныние, счастье повиновения - счастье преодоления, счастье отдачи - счастье захвата, дар - неодаренность стена, предел, косность. Если в очерке о Бальмонте финал открыт, то в закрытом финале очерка о Брюсове выражена схоластически мертвая «книжная» природа его творчества, не предполагающая своего развития- «.. с другими поэтами книга ушла, ты вслед, с Брюсовым ты ушел - книга осталась..» (Цветаева 4/1,1997: 14)

1 Герчук Ю Я Художественная структура книги - М , 1984 С 122

2ХанзенЛевеА Русский символизм -СПб, 1999 С 40

3 Фатеева Н А Контрапункт ингертекстуальности или интертекст в мире текстов - М, 2000 С 101

В очерке «Живое о живом» Цветаева акцентирует «некнижность» отношений, поскольку для нее важнее человеческое влияние Волошина на формирование ее как поэта

Особым языком их переписки, своеобразным культурным кодом взаимоотношений были книги. Все письма к Волошину содержат обилие размышлений о книгах, об их роли в ее собственной еще юной жизни, тонкие остроумные оценки содержания книг, в которых зреют ее формирующиеся эстетические пристрастия, эмоциональные признания в любви к героям и героиням книг и упорное осмысление конфликта «жизнь и книга»

У Волошина Цветаева научилась многому, в том числе и культуре книги, культу дружбы и человека Их отношения выходили далеко за рамки только литературных, т к были жизнью, «не случаем, а событием» Подчеркивая в М Волошине равенство человека и поэта, Цветаева в очерке «Живое в живом» воссоздает книгу его Бытия В основе мифа о Волошине - стихийная органика жизни Уже в самом названии очерка утверждается идея жизни. В очерке «Живое о живом» Цветаева высказывает (как и в других прозаических произведениях) свою любимую мысль, что книга - не вещь, книга - жизнь ее автора Книгу стихов М Волошина она сотворяет по-своему, по факту своей биографии, отдав в один переплет его книгу и стихи Аделаиды Герцык- «в один том — в один дом» (Цветаева 4/1, 1997: 177), как жест благодарности М Волошину за «подаренного» ей близкого по духу поэта

Стихи М Волошина и А Герцык «сопереплетенные в одну книгу», М Цветаева называет «книгой своей молодости» (Цветаева 4/1, 1997. 181) Этот том как часть ее собственной жизни в сознании М Цветаевой становится символом слияния их духовного бытия Символичен также и цвет оформленной книги «Ярко-красный переплет» воплощал «полдневную» солнечную сущность М Волошина, его жизнь и поэтическое вдохновение

Это «сопереплетение» означало и еще одно качество М Волошина — «сводить людей, творить встречи и судьбы» (Цветаева 4/1, 1997 178) Быть книгой, по Цветаевой, значит быть отдельным миром, включенным в большой мир жизни В последнем фрагменте текста М Волошин «заживо взят в миф» Цветаева оставляет его живым на берегу океана, «. .меж трех пустынь- морской, земной, небесной» (Цветаева 4/1, 1997 220), выражая свою последнюю благодарность его сердцу «лик твоего сердца сердолик1» (Цветаева 4/1, 1997 220) за умение любить и творить человека В финале очерка Цветаевой вновь подчеркнута стихия жизни и стихия человеческого сердца, а не его разум, символом которого является продукт книгопечатания - книга Ее же очерк становится как бы моделью Бытия, мира человеческих отношений

Как «человек читающий» наиболее открыта M Цветаева в своих письмах Прочтение «книжного кода» в эпистолярном наследии позволило отчетливо проявить особенности ее поэтической индивидуальности и отношения к искусству слова как средству общения людей Если в предыдущих главах рассматривался преимущественно механизм превращения жизни M Цветаевой в литературу, то в этой - демонстрируется обратное -строительство человеческих отношений по литературным образцам Каждое письмо М.Цветаевой раскрывает ее читательский и человеческий талант, обнажает творческие источники и способ поэтического мышления Разговор в переписке о книгах не является интеллектуальным актом, демонстрирующим энциклопедические познания, но становится средством ее собственного жизнестроительства и мифологизации адресата Часто книга в переписке с конкретным адресатом становится знаком связи, духовного родства, символом единения, своеобразным паролем, знание которого открывает их души навстречу друг другу. Так, например, в записях о С M Волконском и письмах к нему лейтмотивом становится книга Эк-кермана «Разговоры с Гете» Книга Эккермана «Разговоры с Гете» еще раз становится символом духовной связи в отношениях с Б Пастернаком В переписке Марины Цветаевой та или иная книга была своеобразной формулой отношений с адресатом Так, напр, в письмах к Абраму Григорьевичу Вишняку символом их связи становится новелла Г Гейне «Флорентийские ночи» В деятельной любви к А- Штейгеру Цветаева требует от молодого поэта духовных усилий в преодолении слабости и поэтому предлагает ему как пример для подражания одного из «Великих Одиноких» - Орленка, герцога Рейхштатского

С Верой Николаевной Буниной поверх литературной борьбы модернистов и реалистов у Цветаевой установились особые отношения — «дружба в письмах» (Цветаева 7/1, 1998: 300). Две книги - «Дом у Старого Пимена» и воспоминания «У Старого Пимена» В Бунина - становятся знаком их связи Композиция очерка образует кольцо - символ союза и любви Особенность этой кольцевой композиции очерка возникла в процессе переписки- «Первое, что я почувствовала, прочтя Ваше письмо СОЮЗ» (Цветаева 7/1, 1998: 243) И автор очерка родственные узы превращает в творческий союз Последняя фраза очерка, цитата из воспоминаний В Муромцевой, - слияние, смыкание слов, усилий памяти, удваивающих силу двух книг, — подтверждение их человеческой и родственной связи, общности судьбы и времени

Постигая сущность человека, Цветаева выбирала соответствующую ему книжную модель А А Тескову Цветаева соотносила с миром Сельмы Лагерлеф и Сигрид Унсет Книгу С Унсет «Кристин, дочь Лавранса» она избирает в качестве пароля женской солидарности с А А Тесковой Эта книга в переписке становится главным кодом их связи, душевной близо-

сти В лице С Унсет она видит идеал отрешения от всего, мужество человека, отрицающего всяческий самообман Среди самых дорогих книг, которые отбираются ею навсегда с собой, в Россию - книги Рильке и С Унсет

В заключении подводятся итоги исследованию и характеризуются наиболее существенные эстетические параметры художественного восприятия книги М Цветаевой и ее книготворчества

Культ книги в сознании М Цветаевой возник под влиянием матери, М А Мейн В попытке преодоления материнского романтизма - один из источников отрицания «книжности» Проблема отчуждения от жизни, понимание опасности подмены жизни иллюзорным миром книги возникла как результат многочтения юной Цветаевой

Влияние культуры Серебряного века вызвало обостренное ощущение иррациональных основ бытия Отсюда в сознании М Цветаевой возникло отрицание рассудочного миропонимания, которое связывалось с наукой и «книжностью» Отношение к литературе сформировалось под влиянием жизнетворческих идей модернизма Разрешение конфликта «книга- жизнь» было романтическим стремлением овладеть стихией жизни и преобразить ее в книгу Этим определяются и книготворческие принципы М Цветаевой организация поэтического текста как единого целого, скрепленного общим замыслом, композиция лирического сюжета книги по модели «дневника», «истории души», «пути в мире как человекопозна-ния» Книготворчество М Цветаевой претерпевает эволюцию от «дневника» к «книге Бытия» Если первая книга имеет тематические разделы, то последующие строятся вне разделов, единое целое текста связывается с линиями лейтмотивов Структурно-семиотические элементы книги образуют целостный поэтический мир по модели «жизнь - книга» Если в первой книге обилие эпиграфов как традиционного книжного элемента, то в последующих книгах он почти отсутствует Обозначения дат и другие пометы фиксируют текущие мгновения жизни, указывая на автобиографизм творчества «Открыты» финалы произведений демонстрируют принципиальную незавершенность жизни Ориентация на устное слово и диалог также моделирует «живую жизнь». «Книжность» в русском языке ассоциируется с публицистической, официально-деловой и научной речью Диалогичность речи, фольклорная лексика и синтаксис, разговорно-исповедальная интонация отрицают «книжность» художественного слова М Цветаевой Все уровни поэтического языка демонстрируют развитие ее творчества от «книжности» к «книге - жизни», от героя к человеку.

Ориентация М Цветаевой на превращение жизни в книгу и наоборот - строительство жизни по литературным образцам устанавливало редкое единство личности и поэта Как писала она сама о таком единстве « Если бы я была книга, все строки бы совпадали» (Цветаева 4/1, 1997

133) По мнению И Бродского, «Цветаева - поэт была тождественна Цветаевой - человеку; между словом и делом, между искусством и существованием для нее не стояло ни запятой, ни даже тире Цветаева ставила там знак равенства. Отсюда следует, что прием переносится в жизнь, что развивается не мастерство, а душа, что, в конце концов, это одно и то же»

В поединке с веком, «который десять Пушкиных бы отдал за еще одну машину» (Цветаева 6/2 68), с его подавляющим сознание бездуховным миром, искажающим душу бытом, книга была для М. Цветаевой способом защиты личности, возможностью сохранения собственного внутреннего мира Ее отрицательное отношение к литературе как подмене жизни наполняется утверждением книги как равнозначной жизни, спасающей от неистинного существования

Чтение и писательство для М Цветаевой - процесс, в котором единый для всех смысл воспринимается через книгу и воссоздается в собственном творчестве В реальности и в книге она находит свой «образ» и стремится слиться с ним В трагическом конфликте М. Цветаевой с расче-ловечивающим миром эпохи она отстаивала человека как высшую ценность жизни Главный сюжет ее книги жизни - воскрешение ушедших в памяти слова. Если смерть - расчеловечивание, то бесстрашие М Цветаевой перед ней - путь вочеловечивания

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

I. Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Роль книги в становлении поэтической индивидуальности М Цветаевой // Вестник Томского государственного университета: Общенаучный периодический журнал Бюллетень оперативной научной информации «Художественный текст: семиотика, лингвистика, поэтика» -Томск, 2006.- №106 Декабрь - С 40-48

2. Эпиграфы и посвящения в творчестве Марины Цветаевой // Вестник Томского государственного университета Общенаучный периодический журнал Бюллетень оперативной научной информации «Художественный текст: семиотика, лингвистика, поэтика».- Томск, 2006 -№106 Декабрь.-С 49-56

II. Публикации в сборниках:

3 Мир книг в ранней лирике М Цветаевой // Наука Культура Образование - Горно-Алтайск, - 1999.- №3 - С. 32 - 36

4. «Этому сердцу родина — Спарта'» Античный миф как сюжет

1 Бродский И Указ соч С 105

5. судьбы в творчестве Марины Цветаевой // Кан-Алтай- 1999-№18.-С 33-35

6 Пушкин и Цветаева книга и книжность //АС Пушкин и культура. тезисы международной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения - Самара, 1999 - С 84-85.

7 М.Цветаева и М Волошин- культура книги и культ человека // Диалог культур Литературоведение Лингвистика сборник материалов межвузовской конференции молодых ученых май 1999 - Барнаул, 1999 -С. 78 - 82

8 «Мои стихи - дневник » (В В Розанов и М Цветаева) // Культура и текст - 99 Пушкинский сборник. - СПб , Самара, Барнаул, 2000 -С 208-213

9 Диалог с Достоевским как принцип построения текста М Цветаевой в «Повести о Сонечке» // Текст Варианты интерпретации - Бийск, 2001 - Выпб-С 98-100

10. Об одном эпистолярном сюжете в творчестве М. Цветаевой // Актуальные проблемы преподавания литературы Материалы научно-практической конференции - Горно-Алтайск, 2003 - С 77-84.

11 Человек и книга в очерках М. Цветаевой о К Бальмонте и В Брюсове // Диалог культур 5. Литературоведение. Лингвистика сборник материалов межвузовской конференции молодых ученых май 2002 - Барнаул, 2003.-С 108-114

12 Человек и книга в очерке М Цветаевой о К. Бальмонте // Языки и литературы народов Горного Алтая.- Горно-Алтайск, 2005 - С 123 — 125

Подписано в печать 23 05 2007 Формат 60*84/16 Бумага офсетная. Уел печ л.-1,1 Заказ № 78 Тираж 100 экз

РИО Горно-Алтайского госуниверситета, 649000, г Горно-Алтайск, ул Ленкина, д 1

Отпечатано полиграфическим отделом Горно-Алтайского госуниверситета, 649000, г Горно-Алтайск, ул Ленкина, д 1

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Данилова, Татьяна Андреевна

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I. «КНИГА» И «КНИЖНОСТЬ» В СОЗНАНИИ М. ЦВЕ- 24 ТАЕВОЙ

1.1. Читающая женщина: биографический контекст

1.2. Книжный код в переводе романа "Новое упование"

1.3. Книга как воплощение стихии жизни в автобиографиче- 48 ской прозе

ГЛАВА II. ЛИРИКА М. ЦВЕТАЕВОЙ: ОТ КНИГИ К ТВОРЧЕСТ- 68 ВУ

2.1. От человека читающего к человеку творящему

2.2. Преодоление «литературности»

2.3. Книга Бытия в лирике 1916-1920 гг.

2.4. Эпиграфы и посвящения

ГЛАВА III. ЧЕЛОВЕК И КНИГА В МЕМУАРНО-ЭПИСТОЛЯРНОМ

НАСЛЕДИИ М. ЦВЕТАЕВОЙ 30-х гг.

3.1. «Человек-книга» и «книжный человек» (очерки о 130 К.Бальмонте и В.Брюсове)

3.2. Культ человека в очерке М.Цветаевой «Живое о живом». 141 Книга как мир

3.3. Книжно-эпистолярный код. Книга как символ духовной 153 связи в письмах - «романах» М.Цветаевой

3.4. Миф об утраченном рае в письмах А.А. Тесковой. 164 Литература как деяние

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Данилова, Татьяна Андреевна

Актуальность исследования. Творчество М.Цветаевой — одного из оригинальнейших поэтов Серебряного века изучалось в отечественном литературоведении неравномерно, и в первую очередь потому, что многое из ее наследия долгое время не было издано ни на родине, ни за рубежом.

Прижизненная критика о М.Цветаевой отличалась противоречивостью оце

12 3 нок, включая самые первые отзывы В. Брюсова , Н. Гумилева , М. Волошина (в России) и последующие — Д. Святополк-Мирского, М. Слонима, Г. Федотова, В. Вейдле, Г. Адамовича4 (за рубежом). Как отмечал В. Струве, «.отталкивание от нее (М.Цветаевой - Т.Д.) было более сильное. Многие считали ее поэзию заумной, непонятной» [Струве, 1996: 107].

Проблема понимания и прочтения творчества М. Цветаевой остается не до конца разрешенной и сегодня5.

Объем сделанного в отечественном цветаевоведении во второй половине XX века (начиная с 60-х годов по 2000 год), действительно, значителен. В 1961 г. в России вышла первая тоненькая книга стихов М. Цветаевой, а в 1965 г. был издан более объемный том лирики поэта. Позже, благодаря усилиям А.Эфрон, дочери М.Цветаевой, появился двухтомник избранных сочинений М. Цветаевой. В 80-е гг. выходят отдельные тома избранной прозы и лирики М.Цветаевой; в 1997 году в России было издано более полное собрание сочине

1 Брюсов В. Далекие и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней,- М., 1912.-C.197-I98

2 Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии - М., 1990,- С. 121.

3 См.: Разумовская М. Марина Цветаева: Миф и действительность,- М., 1994,- С. 65

4 См.: Струве Г. Русская литература в изгнании,- Париж; М., 1996,- С. 106-113.

5 Как замечает О. Ревзина, «объем сделанного невозможно переоценить, и здесь же зафиксированы определенные горизонты понимания Марины Цветаевой. Но эти горизонты для нее слишком узки, в них трудно дышать, и понимание оборачивается квазипониманием. Новый виток предполагает опознание выработанных стереотипов и степени их эффективности, выведение М. Цветаевой из узкого бытового контекста в естественный и соприродный ей контекст мысли и творчества XX века» [Ревзина, 1992: 98]. ний в 7 томах. В этом же году осуществилась публикация писем и дневников поэта. В 1999 г. продолжилась публикация ранее неизвестных читателю писем («Неизданное. Семья: История в письмах»). В год открытия архива М. Цветаевой (2000), увидели свет «Неизданное. Записные книжки: В 2 т». Опубликованная мемуарная литература, воспоминания близких - сестры А.Цветаевой (1971), дочери А.Эфрон (1986), а также дневники сына Г. Эфрона (2006) - дали богатейший материал для исследования и постижения творческого наследия М. Цветаевой. Только сегодня введены в научный оборот письма поэта.

После долгого перерыва первые критические статьи о Цветаевой в России

1 2 2, появились в 50-60-е гг. (И. Эренбург , В. Орлов , П. Антокольский ), а литературоведческое исследование ее творчества началось только в 80-90-е гг. XX века.

В русском и зарубежном цветаевоведении наиболее полно реализовался историко-биографический подход. Первое системное исследование жизни и творчества М. Цветаевой было предпринято Симоном Карлинским1. В 1981 г. вышла книга Марии Разумовской «Марина Цветаева. Миф и действительность» на немецком языке, на русском языке биография опубликована в 1983 г. Одной из первых биографий М.Цветаевой в России стала работа А. Саакянц «Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества» (1986), в которой представлены неизвестные ранее документы.

В книге М. Белкиной «Скрещение судеб», имеющей подзаголовок «Попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка детей ее. Попытка времени, людей, обстоятельств», реконструируются два последних годах жизни М. Цветаевой в России. Задуманная как триптих («Марина Ивановна», «Мур», «Алины университеты»), книга исследует обстоятельства последних лет, при

1 Эренбург И. Поэзия Марины Цветаевой // Литературная Москва: Литературно-художественный сборник московских писателей.- М., 1956. Сб.2.- С. 709-715.

2 Орлов В. Судьба. Характер. Поэзия // Марина Цветаева. Избранное,- М., 1961.- С. 8-15.

3 Антокольский П. Книга Марины Цветаевой // Новый мир.- 1966.- №4,- С. 212- 224. ведшие к драме: расшифрован смысл трагического финала жизни М.Цветаевой — это несение креста. По определению автора, жанр книги - «документальное повествование, в нем нет места выдумке и литературным прикрасам» [Белкина, 2005: 7], но в отборе фактов и их изложении ощутим художественный замысел повествователя, избирающего скромную позицию рассказчика, очевидца. В этом выражается эстетическая установка самой М. Цветаевой, предпочитавшей книгу «рассказанную», не «написанную»: так субъект исследования избирает манеру, присущую объекту.

В книге Виктории Швейцер «Быт и Бытие Марины Цветаевой», изданной сначала Париже в 1988 году, затем переизданной в России в 1992 г., содержатся биографические материалы, многие из которых впервые были ею опубликованы Ценность фундаментального биографического исследования В. Швейцер неоспорима, но оно не лишено недостатков, характерных для цветаевоведения: противопоставление человека и поэта, жизненного и поэтического миров. По справедливому замечанию О.Г. Ревзиной, такой подход непродуктивен в изучении целостного и неделимого феномена творческой личности М. Цветаевой [Ревзи-на, 1992: 99].

Американская писательница Лили Фейлер, назвав свою книгу «путешествием по лабиринтам души Цветаевой» [Фейлер, 1998: 7], рассматривает личность поэта «с учетом психологической перспективы». Драму души М. Цветаевой она пытается раскрыть, опираясь на фрейдистскую концепцию, аналитические теории Элис Миллер, Юлии Кристевой и др. Личность М. Цветаевой и ее поэтические тексты Фейлер анализирует в психоаналитическом ключе.

Биографическую трилогию И.Кудровой «Путь комет: Жизнь М.Цветаевой» [Кудрова, 2002] можно считать итоговой в этом жанре. Биография Кудровой сочетает достоверность фактов с беллетристической свободой изложения материала. В «жизнеописании» органично воссоздана мировоззренческая и эстети

1 Karlinsky Simon. М. Tsvetaeva: Her Life and Art.- Berkley, 1966. ческая атмосфера времени.

Продуктивны исследования поэзии М. Цветаевой в лингвистическом аспекте. Наиболее известны работы JI.B. Зубовой [Зубова, 1989], О.Г. Ревзиной [Рев-зина, 1979, 1983, 1995] и др., органично сочетающие лингвистическое описание с литературоведческим анализом, а также исследование В.А. Масловой [Мас-лова, 2000], опирающееся на лингвокультурологический анализ.

Многочисленны работы, посвященные отдельным проблемам языка М.Цветаевой1. Семантические неологизмы (окказионализмы) - предмет исследования Н.К. Шаяхметовой, фразеология - Р.Г. Кокеладзе, звуковая организация стиха - Г.И. Седых, немецкие вкрапления в текстах М. Цветаевой - Е.А. Чигириной, структурно-семантические особенности лексико-синтаксических окказионализмов в идиолекте М. Цветаевой - М.Ю. Нарынской, использование библеизмов в поэзии М. Цветаевой - Г.В.Романовой, лингвистические особенности эпистолярного наследия Марины Цветаевой - Е.Ю. Муратовой и т.д. Значительны исследования синтаксиса, ритма, поэтической этимологии Е. Эткин-да . Структурно-семиотический анализ текстов содержится в работах Ю.М. Лотмана3, M.JI. Гаспарова4 и др.

Интерес к жанрово-стилистическому аспекту творчества М. Цветаевой преобладает в литературоведческих работах Е.Б. Коркиной, О.А. Клинга, С.Б. Яковченко, Е.К. Соболевской, М.В. Серовой, Н.П. Уфимцевой и др. Так, например, Н.П. Уфимцева осмысливает мироощущение М. Цветаевой с точки зрения жанрового образования лирической книги Цветаевой «После России».

Исследования А.С. Крыловой «Восхождение духа» (1999) и 3. Миркиной «И постольку, поскольку литература является лингвистическим эквивалентом мышления, Цветаева, .оказывается наиболее интересным мыслителем своего времени» [Бродский, 1997: .69].

2 Эткинд Е. Материя стиха.- Санкт-Петербург, 1998.

3 Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха,- Л., 1972.- С. 235-247; Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семиосфера-история.-М., 1996.

4 Гаспаров M.JI. «Поэма Воздуха» Марины Цветаевой // Избранные труды. Т.2. О стихах,- М., 1997.-С. 168-186.

Невидимый собор» (1999) рассматривают творчество Цветаевой преимущественно в философском аспекте.

Проблеме лирического цикла в творчестве М. Цветаевой посвящены работы Г.П. Петковой, изучающей цветаевское творчество в свете символистской культурной модели «жизнь-текст» [Петкова, 1999]. В практике культурологического анализа циклических структур используется и интертекстуальный подход [Серова, 1997]. Метод А. Эткинда сочетает интертекстуальный анализ, размыкающий границы текста с новым историзмом, и внетекстовую реальность, связи литературы с многообразием жизни [Эткинд, 1998]. Глубокий интертекстуальный комментарий дан в работе И. Малинкович [Малинкович, 1999].

Разнообразным аспектам мифопоэтики творчества М. Цветаевой посвящены работы Е. Фарыно, В.Ю. Александрова, С. Ельницкой. Н.О. Осиповой, О. Хейсти, Т. Суни и др.

Самым значительным исследованием в этом плане является докторская диссертация Е. Фарыно («Мифологизм и телеологизм Цветаевой / «Магдалина» - «Царь-Девица» - «Переулочки» - 1985), в которой рассматривается архаическая фольклорная символика и выявляются архетипические модели в поэмах М. Цветаевой.

В.Ю. Александров в работе «Фольклоризм М. Цветаевой» (1989), отмечая, что мифотворчество - органическая особенность мира М. Цветаевой, подчеркивает специфику ее фольклоризма: фольклор для нее не подражание, а «природное», «натуральное» родственное мироощущение.

В исследовании С. Ельницкой «Поэтический мир М. Цветаевой: Конфликт лирического героя и действительности» предложено описание поэтического мира М. Цветаевой как системы оппозиций. Природа мифа, по определению С. Ельницкой, - в поэтическом опровержении реальности — «были», «протокола». Сопоставляя различные тексты поэта и обнаруживая в них общие черты смыслового, сюжетно-ситуативного, лексического планов, она приходит к выводу, что лирический герой и действительность — это главные персонажи поэтического мира Цветаевой, находящиеся в противоборстве друг с другом [Ельниц-кая, 1990].

В исследовании Н.О. Осиповой рассматривается мифопоэтическая образность лирики М. Цветаевой, в частности, мифологема «мирового древа» (и ее поэтические трансформации) и мифологема «смерти», включающая различные мифопоэтические коды (символика стихий огня, земли, воды, воздуха, пространственно-временные бинарные оппозиции мифологем день/ночь, небо/ земля и др.) [Осипова, 1995]. В своей следующей работе, «Поэмы М. Цветаевой 1920-х годов: проблема художественного мифологизма», Н.Осипова продолжает анализ процесса мифологизации действительности через ключевые понятия «Горы» и «Конца», вынесенные в название, являющиеся философским и психологическим центром поэм [Осипова, 1997].

О. Хейсти в своей книге «Орфические странствия Цветаевой в словесных мирах» (1996) воссоздает мировоззренческий комплекс поэта через анализ темы Орфея. Образ Орфея исследуется в динамике - от ранней лирики Цветаевой до известных стихотворений 1921 года («Так плыли голова и лира.») и во всех его смысловых превращениях. Образы Эвридики, Офелии и Сивиллы О. Хейсти прочитывает как жизнестроительные смыслы М.Цветаевой. В главе, посвященной Рильке и Цветаевой, О. Хейсти устанавливает интертекстуальные связи между книгой М.Цветаевой «После России» и лирикой Рильке.

Т.Суни в исследовании «Композиция «Крысолова» и мифологизм М.Цветаевой» (1996) предлагает анализ поэмы «Крысолов», уделяя основное внимание анализу дионисийской мифологемы.

При всем многообразии и широте проблематики исследований в цветаеведе-нии очень многое остается неизученным. Наименее исследованными оказались проблемы эстетики Цветаевой, критической, эпистолярной и художественной прозы. Также одной из малоизученных оказалась проблема круга чтения поэта.

Очевидно, что чтение как способ формирования мышления и осмысления действительности сыграло большую роль в жизнетворчестве М. Цветаевой. Однако, М. Цветаева как «человек читающий» почти не привлекала внимания исследователей.

В современном литературоведении интерес к проблеме «человека читающего» и книги вообще значительно обострился в конце XX в.: к ней оказались прикованы взоры специалистов различных областей гуманитарного и естественного профиля - философы, психологи, культурологи, филологи, полиграфисты - а также работники культуры - музееведы и библиотекари и т.д. Плодотворность комплексного подхода в изучении книги выразилась в продолжающихся изданиях «Книга. Исследования и материалы», «Печать и слово» и др. 1.

Проблемы восприятия книги и читателя, возникшие одновременно с появлением античных риторик и поэтик, приобрели актуальность в XX веке в связи с осмыслением культуры как диалога (М. Бахтин). Проблема читателя, с одной стороны, актуальна для самой литературы (диалог с читателем возникал во многих художественных произведениях XVIII-XX вв. - «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина, «Евгений Онегин» А.С. Пушкина, «Что делать» Н.Г. Чернышевского и др.), с другой стороны, - для науки о литературе: в связи с теорией Р. Барта о смерти автора обозначилась проблема читательских интерпретаций.

В России изучением восприятия читателя занялись еще в 20-е годы XX в. А.И. Белецкий подытоживал: «.нельзя сказать, чтобы изучение русского читателя, для истории которого материалов собрано уже сейчас достаточно, стояло у нас на отчетливо осознанном пути» [Белецкий, 1922: 25]. Исследование Л.Г. Выготского «Психология искусства», основанное на изучении эстетической реакции читателей, сохраняет ценность и для настоящего времени. Также работа

1 См. следующие издания: Книга как художественный предмет: в 2 ч,- М., 1988; Книга: Энциклопедия. - М., 1999; Книговедение: Энциклопедический словарь. М., 1982 и др.

В.Ф. Асмуса «Чтение как труд и творчество» (1962) об условиях подлинного прочтения художественного произведения значима и сегодня.

В 70-80-е гг. XX в. комплексный подход к этой проблеме дал ощутимые результаты (Сборник «Содружество наук и тайны творчества» и т.д.).

В современном литературоведении на необходимость изучения читательского восприятия указывал Ю.М. Лотман: «.содержание самого понятия «литература», вопросы читательской аудитории, влияние литературы на социальную психологию эпохи и многие другие остаются вне поля зрения исследователей» [Лотман, 1997: 118].

В зарубежном литературоведении теорию восприятия художественных произведений изучала школа рецептивной эстетики (С. Фиш, В. Изер, Х.Р. Яусс, Р. Варнинг, М. Риффатерр). Семиотический аспект проблемы восприятия обозначился в исследовании болгарской писательницы Д. Чавдаровой (1997). Доминирующая проблема творчества У. Эко, автора «Поэтики открытого произведения» (1959)- обоснование роли читателя в интерпретации текста.

Проблема восприятия текста в свою очередь связана с историей книги в культуре. Очевидно, что в истории культуры были эпохи полного приятия книги и ее отталкивания. Оппозиция книга/жизнь актуализировалась в разных зна чениях, начиная с античности и кончая XX веком.

Книга в истории культуры изначально обрела семантическую многозначность: она воспринималась как конкретное явление (книга - свиток, в современном понимании - произведение печати, форма закрепления информации) и как бытийственный факт, т.е. как судьба, предзнаменование, символ личного^и психологического опыта. По словам С.С. Аверинцева, «для самосознания и самочувствия литературы не может быть безразличной психологическая атмосфера, которая возникает вокруг атрибутов древней игры - вокруг начертаний иероглифов или букв, вокруг исписанного листа папируса или пергамента, вокруг вещественного тела свистка или кодекса. Эта психологическая атмосферавоздух литературы. Она менее всего представляет собой константу для всех времен и народов; напротив, она изменялась от эпохи к эпохе. Понятно, что ее колебания особенно глубоко затрагивали сущность литературы в «догуттенбер-говские времена.» [Аверинцев, 1997: 183].

Высоко почиталась письменность в культурах древности. Книга, кодекс (старинная рукопись или сборник старинных рукописей) была символом мудрости, знания. В древнем Вавилоне учитель, ученый сравнивался с факелом, несущим свет, с продырявленным зеркалом, т.к. умел смотреть сквозь вещи, видеть скрытое в прошлом и будущем. Владеющий письмом наделялся особой духовной властью. Сам он есть письменность и знание. Он «путь, верный путеводитель для других.он.заставляет других приобретать лицо»1. «Лицо» противопоставлялось «сердцу» как стихии желаний. Книга олицетворяла разум, дисциплинирующий чувства человека.

Сопоставляя античность и византийское средневековье, Аверинцев подчеркивает, что в античности особым приоритетом пользовалось устное слово, тогда как в византийском средневековье большое значение имело слово записанное. В древнееврейской традиции «слово мыслится как настоящая доподлинная, окончательная реальность лишь тогда, когда это написанное слово» [Аверинцев, 1997: 188]. В Египте выше всего ставились книги; в их предметной, вещной данности. Как отмечает С.С. Аверинцев, «сама. .книжная плоть» воспринималась как святыня и как материализация таинственных сил» [Аверинцев, 1997: 190]. Во всех ближневосточных культурах предпочтение отдавалось именно букве, а не духу книги.

В древней индийской культуре существовала практика устной передачи и фиксации текста. Так, в буддийских текстах сутты (от сокращенного сутранить) оформлены как беседы, диалоги. Древняя эпическая поэма «Махабхарата» была предназначена для устной передачи. Система образования в Древней

Индии вначале строилась на устной передаче информации от Учителя к 1 См. подробнее: Очерки по истории мировой культуры. - М., 1997. - С. 23. вначале строилась на устной передаче информации от Учителя к ученику, поэтому письменная фиксация осуществилась гораздо позже.

В античности особым приоритетом пользовалось устное слово. В греческой культуре, с ее «принципиальной некнижностью», культивировалось ораторское искусство, человеческий голос. Платон высказывал критическое отношение к «книжному» знанию, считая его мнимой мудростью. Книги, по Платону, подменяют живое общение собеседников. «Классическая греческая литература -пишет С.С. Аверинцев - не столько «написана», сколько «записана». Она условно зафиксирована в письменном тексте, но требует реализации в изустном исполнении; ей необходимо вернуться из отчужденного мира букв и строк в мир человеческого голоса и человеческого жеста» [Аверинцев, 1997: 196]. С.С. Аверинцев отмечает два фактора, повлиявших на позднеантичный культ книги: христианское преклонение перед Библией как письменно фиксированным «словом божьим» и преклонением перед алфавитом как вместилищем неизреченных тайн» [Аверинцев, 1997: 201]. В христианстве культ книги ограничен требованием любви к живой истине Бога (лик, лицо Бога - не буква) и человека («буква убивает, а дух животворит»).

Но именно книжность объединяла новую культуру с античностью. В осно-. ве христианской культуры - книга, что и значит по-гречески «Библия».

Самой «книжной религией» считается ислам. Благочестивый мусульманин обязан часто читать и перечитывать Коран (также именуемый «Книга». «Аль Китаб»).

В эпоху средневековья книга была особенно значима, но книга священная: все обучение средневекового человека было направлено на то, как правильно прочитать Библию. Образование и книжность были исключительно делом церковным. Но и в эту эпоху проявляется представление о слове как деянии в жизни - учении Франциска Ассизского. Его слово становится текстом-жизнью1. Хотя и Франциск Ассизский молитвенно относится к буквам, т.к. из них составляется имя божье. Позднее в формировании городской культуры вновь особенно важным становится фактор устности. Карнавальная форма народной жизни возвращает к первоначальным игровым истокам культуры, к «игре-празднику-священнодействию»2. Карнавальная смеховая культура, по Бахтину, утверждала полноту жизни [Бахтин, 1965].

Формой гуманистической мысли в эпоху Возрождения становится диалог. Оратор предпочитается философу. Актуальным становится активное слово — дело, вторгающееся в жизнь.

Книга в эпоху барокко близка к энциклопедии, это «полный свод всего отдельного. литература барокко - это ученая литература, а писатель эпохи - это ученый писатель» (Михайлов А., 1994). На разных уровнях поэтики книга «подражала» тому, как сделан мир, пытаясь представить мир в его цельности, полноте и тайне. Научность, знание были особенно важны для произведений этой эпохи. Поэтому, например, так значимы пространные комментарии на десятый страниц и указатели, которыми пользуются «как сводом отдельных знаний» (Михайлов А., 1994) . Композиция книг чаще всего следовала алфавитному порядку. В «книге - мире» автор равен всем персонажам, так как он только функция произведения, он творим самой поэзией, миром, знанием.

Культура Нового времени разрушала средневековую иерархическую картину мира и переориентировала волю человека с созерцательного отношения к истине на активный ее поиск в книге мира. И это «порождало художественную потребность создавать книги максимально адекватные миру во всем его многообразии» [Липовецкий, 1992: 218].

1 См. об этом: Рабинович В. Исповедь Книгочея, который учил букве, а укреплял дух.- М., 1991,- С. 404.

2 См. об этом: Самосознание европейской культуры XX века // Хейзинга И. Homo Ludens. Опыт исследования игрового элемента в культуре.- М., 1991,- С.45.

Апология разума, научного познания мира породила культ книги и энциклопедической образованности в эпоху Просвещения. Одновременно возникла идея «естественного человека». Огромную роль в формировании этой идеи сыграл роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо». В создании иллюзии документальности в новой жанровой форме романа - знак отказа от книжности. Простота и обыденность слога, даты имена, факты - все подчеркивало дневниковый характер повествования. Культ природы и разума естественного человека утверждал Руссо. В теории естественного воспитания, основанного на законах природы, Руссо настаивает на том, чтобы ребенок изучал действительность непосредственно с ней соприкасаясь: «Не нужно иной книги, кроме мира.Читающий ребенок не думает, он только и делает, что читает»1.

Со времен Ярослава Мудрого книга в Древней Руси пользовалась большим авторитетом. Книга на Руси в средние века была источником духовной истины. Особое значение придавалось рукописной книге, т.к. печатный станок вносил оттенок механичности и разрывал духовные узы, с точки зрения средневекового русского человека. Особые отношения древнерусского человека с книгой пояснил A.M. Панченко: «Книга не вещь. Не только человек владеет книгой, сколько книга владеет человеком, «врачует» его.Книга подобна иконе; это духовный авторитет и духовный руководитель. Человек и книга составляли некое двуединство. При этом книга стояла выше, нежели человек» [Панченко, 1984: 167, 170].

В России в XVII веке понятие книги семантически многозначно. Книга «душеполезная», несущая нравственный смысл противопоставлялась книге «интеллектуальной», содержащей знание как таковое. С точки зрения традиционалистов, «свободное творчество» не ценность и книга, акт свободного творчества, не может быть духовным наставником» [Панченко, 1984: 172]. Письменность имела сакральную ценность. Западная, греческая традиция отри

1 Очерки по истории мировой культуры,- М., 1997.- 264 с. далась. Изменения происходят только в XVIII веке, когда «западные» книги начинают читать дворяне. Но большинство крестьянского населения в России к чтению сочиненных книг под влиянием церкви относилось «как к пустому и опасному занятию (книги не прокормят, а читать — метить в барины: книги сочиняются праздными людьми, .Божественное читать — спасти свою душу, а «пустые и вредные книги - «угождать сатане» [Фарыно 1997: 128].

Книга в России до XX века распространяется принудительно. В советское время, когда литература реализует идеологические образцы1, «. стала евангелием «Как закалялась сталь» (Б. Чичибабин). Поэтому так негативно оценивалась литература символизма, отрицающая социальную проблематику, в центре которой - личность с ее чувствами и переживаниями. Но и в символизме сформировалось неоднозначное отношение к книге.

По словам Н.В. Гужиевой, «книжные страсти XX века - явление феноменальное, ставшее темой художественного рассмотрения, проникшее в область творчества и содействовавшее возникновению целого пласта жанровых новообразований». Одним из них Н.В. Гужиева считает уникальное создание А. Добролюбова «Из книги Невидимой», где проблема книги, вынесенная в самое заглавие, освещалась в контексте серьезнейших религиозно-философских размышлений о духовном и материальном в культуре, их трагической борьбе и неразрывности, а пламенные панегирики книге - «одному из прекрасных беспримерных чудесно-таинственных орудий в новых народах» - соседствуют со столь же категоричными отрицаниями: «как малую часть разумею я все эти страницы, все науки, все книги земные - как свечу перед утренним блеском - перед Бесконечной Свободной Невидимейшей книгой Твоей» [Гужиева 2000: 68].

По-своему отрицание книги проявилось в сочинениях В.Розанова, восставшего против Гуттенберга и воскресившего в своем стиле «рукописную книгу»

1 См. об этом: Елина Е.Г. Литературная критика и общественное сознание в советской России 1920-х годов.-Саратов, 1994. запись мгновений жизни на любом клочке бумаги. Напротив, в поэзии О. Мандельштама, определившего акмеизм как тоску по мировой культуре, особенно актуальным было представление мира как книги. Книга для него - порождающее начало мира, первообраз бытия:

Чужая речь мне будет оболочкой, И много прежде, чем я смел родиться, Я буквой был, был виноградной строчкой, Я книгой был, которая вам снится1.

Если для символистов и акмеистов было характерно утверждение книги, то для футуристов - ее отрицание. По теории авангарда искусство должно более активно воздействовать на сознание читателя. Вторгаясь в жизнь, искусство преобразует ее, согласно эстетике футуризма. Литературный текст - вызов и призыв читателя к действиям, преобразующим общество. Эстетическая установка на сближение литературы с жизнью проявлялась и в книготворчестве2. В. Шершеневич предлагал освободить слово от всех культурных контекстов предшествующих эпох. В. Каменский и внешне полиграфическим исполнением книги и на уровне поэтики пытался изменить традиционное отношение к ней. В 1914 году он издал пятиугольную книжку «железобетонных поэм» под заглавием «Танго с коровами». Кроме того, он вообще предлагал отменить книгу и перейти к уличным формам «словопредставления» . По замечанию М.Л. Гаспаро-ва, «завораживает» хлебниковское обращение к истокам слова: Каменский пишет так, как будто до него никто никогда не писал стихов - подобно птице, отдаваясь пению, упиваясь радостью беспечального бытия» [Гаспаров, 1993: 569]. Футуристы активно критиковали символистов за их «книжность». В. Шершеневич иронически писал: «Вожди символизма в России насквозь пропитаны кни

1 Мандельштам О.Э. Собрание произведений: Стихотворения.- М., 1992.- С. 114.

2 См. о книготворчестве футуристов: Книга: энциклопедия.- М., 1999.- С. 684-685.

3 См.: Каменский В. Его-Моя Биография Великого Футуриста.- М., 1918.- С. 6. гой.у символистов не зрачки, а переплет полного собрания сочинений мировой. литературы» [Шершеневич, 1916: 21].

За обновление книги выступали и символисты. Например, Андрей Белый признавался: книга всегда теснила меня; но в ней не хватало и звуков, и красок: я хотел вырыва из тусклого слова к яркому. Заключенный в нее, невольно шатаю я устои; и это не потому, что я думаю, конечно, но над ними подымется новая сфера творчества, в которой будет выход из только музыки и из только литературы» [Белый. 1972: 271].

В экспериментальных попытках символистов создать новую книгу отразилось все своеобразие их философско-эстетического мировоззрения. В книго-творчестве символисты стремились к адекватному воплощению своего замысла. Книготворческие опыты включали их жизнетворческие установки. Книга, начиная с обложки, была единым символическим текстом. Они придавали значение всем параметрам книги: композиции художественных текстов, связанным с ними рамочным компонентам текста (заглавиям, посвящениям, датам и т.п.); содержанию предисловий, примечаний и др., архитектонике и размеру шрифтов; цветовой гамме и плотности бумаги и т.д. Циклизация была более или менее свойственна тому или другому поэту (например, М. Кузмин и Ф. Сологуб придавали этому меньшее значение), но все они смотрели на книгу как на единый живой организм. Высоту книжной культуры подчеркивали иллюстрации, воспроизведенные из старинных книг, элементы декоративного украшения. Н. Рерих, участник кружка «Мир искусства» писал: «И качество бумаги, и изысканная внушительность шрифтов, привлекательное расположение предложений, ценность заставок, наконец, фундаментальный, крепкий доспех украшенного переплета делали книгу настоящим сокровищем дома. <.> Глаз и сердце человеческое ищут красоту. Будет ли эта красота в черте, в расположении пятен, текста, в зовущих заставках и в утверждающих концовках - весь этот сложный, требующий вдумчивости комплекс книги является истинным творчеством <. .>.

Книга остается как бы живым организмом. Ее внешность скажет нам всю сущность редактора и прочих участников. Вот перед нами суровая книга неизменных заветов. Вот книга - неряха. Вот поверхностный резонер. Вот щеголь, знающий только поверхность. Вот витиеватый пустослов. Вот углубленный по-знаватель. Зная эти тончайшие рефлексы книжного дела, как особенно чутко и внимательно мы должны отнести ко всему, окружающему книгу - это зерцало души человеческой» [Рерих, 1990: 32-33].

М. Горький, упрекавший символистов в том, что источником их творчества была не жизнь, а книга, писал о ней с особым пристрастием как о «Новом Завете, написанном человеком о самом себе» [Человек читающий, 1990: 25]. И А. Бунин видел в книге единственную возможность воплощения и сохранения жизни в слове [Человек читающий, 1990: 31].

Представителей всех литературных направлений в начале XX века объединял огромный интерес к книге. Не случайно А. Блок назвал этот период литературы александрийским [Блок, 1963, 8: 117]. Но каждое литературное направление искало в творчестве книги свой эстетический смысл.

По словам Н.В. Гужиевой, в культуре начала XX века широко бытовал «специально изобретенный тогда термин «книжность» [Гужиева, 1983: 156]. Она определяет его как «особое качество литературного слова, отмеченного подчеркнутой вторичностью, податливостью на чужое воздействие» [Гужиева, 2000: 68]1.

Дистанцируясь от всех стилевых течений своего времени, М. Цветаева одновременно вобрала в себя и трансформировала их философско-эстетические представления. В начале своего творчества М. Цветаева была ближе к символизму, потом становится «наследницей футуризма по боковой линии» [Баев-ский, 1994: 231]. Это движение можно определить формулой «от книги к чело

1 См. о книге: Герчук Ю.Я. Художественная структура книги. - М., 1984; Герчук ЮЛ. Художественные миры книги. - М., 1989; Герчук Ю.Я. История графики и искусство книги. - М., 2000; Ляхов В.Н. Искусство книги. -М., 1978 и др. веку» или творчеству книги - жизни, так как по Цветаевой, «.вовсе не жить и писать, а жить - писать и: писать - жить» [Цветаева, 1997: 5]. Многочтение Цветаевой породило в ней восприятие книги как рока и вылилось в необходимость преодоления его в творчестве. Логика исследования развивается в аспекте этой проблемы: от «книжности» к книготворчеству.

Книжность» понимается самой М. Цветаевой как несоответствие между словом и делом (один из актуальных смыслов в контексте культуры России). Отстаивая слово как действие, Цветаева основной принцип своего книготворче-ства определяет эстетической формулой: «Неделимость сути и формы - вот поэт» [Цветаева, 1991: 38].

В цветаеведении наметилась традиция изучения цветаевской «книжности». Так, А. Саакянц одна первых обратила внимание не только на круг чтения М.Цветаевой в детстве и юности, но и на ее читательский дар, объясняя многие черты личности поэта, чуждого библиофильской страсти, но страстно ведущего диалог с автором книги и его жизнью психологией восприятия книги.

В книге М. Белкиной «Скрещение судеб» читательский портрет Цветаевой, не расставшейся с книгой до последних дней, воссоздан по мемуарным эпизодам: таков эпизод в квартире библиофила Тарасенкова, мужа Марии Белкиной, где Цветаева прощалась со своими «переписанными от руки», переплетенными в ситцы книгами стихов. М. Белкина сумела по-цветаевски превратить достоверный факт в символ, как, например, эпизод о горевшей книжной палате, ассоциативно ведущий к образу «огненных книг», выстреливающих в небо, символизирующих их небесное происхождение и бессмертие.

В биографической трилогии «Путь комет: Жизнь М.Цветаевой» И. Кудро-ва, в большей степени, чем другие биографы, вписывает чтение М. Цветаевой, формирующее ее самосознание, в культурный контекст эпохи [Кудрова, 2002].

Однако, в большинстве биографических исследований фрагментарные вкрапления о чтении М. Цветаевой чаще всего ограничиваются характеристикой круга чтения, иллюстрацией роста ее личности в соответствии с жанром жизнеописания.

К столетию со дня рождения М. Цветаевой появились первые публикации, комментирующие ее читательские пристрастия. Ю.М. Каган и К.М. Азадовский рассматривают круг чтения, связанный с немецкой культурой [Каган, 1992; Азадовский, 1992 ]. M-JI. Ботт в анализе цикла «Деревья» опирается на контекст ее французского чтения [Ботт, 2005]. Опыт развернутого комментария восприятия книги норвежской писательницы Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса» предложила Л. Кертман [Кертман, 2000].

Но системного анализа восприятия книги М. Цветаевой и возникших на основе этого ее книготворческих принципов нет. Недостаточная изученность данного аспекта позволяет обозначить тему нашего исследования - «Книжный код в творчестве М. Цветаевой».

Цель диссертационного исследования: определить «книжный» код М. Цветаевой и проанализировать функционирование этого кода в ее эстетике и поэтике.

В соответствие с этим поставлены конкретные задачи:

- рассмотреть феномен книги в творческом сознании М. Цветаевой с учетом «памяти культуры» и в контексте философских и эстетических идей культуры Серебряного века и описать семантику мотива книги в лирике 20-х годов;

- исследовать динамику отношения «книга - жизнь» в разные периоды жизни и творчества М.Цветаевой, проанализировав структурно-семиотические элементы, образующие целостный поэтический мир по модели «жизнь - книга»;

- описать логику развития поэтического мира М. Цветаевой через образ «читающей» героини, проследив функционирование механизма самоидентификации с литературными персонажами в ранней лирике М. Цветаевой;

- изучить механизм взаимодействия культуры и текста, в частности, роль диалога и фольклора в преодолении «книжности».

Объектом исследования является ранняя лирика, автобиографическая, дневниковая и эпистолярная проза М. Цветаевой, а также ее записные книжки.

Предмет исследования - феномен книги в жизни и творчестве М. Цветаевой, «книжный код» и преодоление «книжности» в формировании книготвор-ческих принципов поэта.

Теоретико-методологической основой исследования послужили концептуальные положения теоретических и историко-культурных работ М. Бахтина, Д.С. Лихачева, С.С. Аверинцева, А.М.Панченко и др.; исследования по проблемам теории мифа и мифопоэтике - О.М. Фрейденберг, Е.М. Мелетинского, Е. Фарыно, и др. Базовыми для исследования стали работы представителей московско-тартуской структурно-семиотической школы - Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, а также исследования Р. Барта, И.П.Смирнова, М.Л. Гаспарова и др.

Исследование опирается на структурно-семиотический, историко-культурологический и интертекстуальный подходы.

Научная новизна работы определяется тем, что в ней рассмотрение феноменов книги, книжности и книготворчества реализуется в «едином тексте» жизни и творчества М. Цветаевой - в ее поэзии, автобиографической, дневниковой и эпистолярной прозе. Феномен цветаевской книги, несущей «память культуры», вписан в контекст философских и эстетических идей культуры Серебряного века. Проанализированы структурно-семиотические элементы, образующие целостный поэтический мир по модели «жизнь - книга», а также образ «читающей» героини, существующей в контексте самоидентификации с литературными персонажами. Изучена тенденция преодоления «книжности» в цветаевском мире.

Практическая ценность работы заключается в возможности использования ее положений и выводов в дальнейшем исследовании культуры Серебряного века. Опыт анализа творчества М. Цветаевой может быть использован в вузовских курсах по истории русской литературы XX века, в спецсеминарах и спецкурсах по анализу текста, а также в культурологических спецсеминарах и спецкурсах, вузовском и школьном преподавании, в практике работы библиотек и литературных музеев.

Апробация работы. Диссертация обсуждалась на заседаниях кафедры Горно-Алтайского государственного университета. Ее материалы служили основой для докладов на региональных конференциях («Текст: варианты интерпретации». Бийск, 2001 г., «Языки и литературы народов Горного Алтая, Горно-Алтайск; Барнаул, 2005 г.), на межвузовском семинаре молодых ученых «Диалог культур» (Барнаул, сентябрь 2000 г., май 2001 г.).

Отдельные положения диссертационной работы изложены в двенадцати публикациях, одна из них находится в печати.

1. Мир книг в ранней лирике М. Цветаевой // Наука. Культура. Образование. - Горно-Алтайск, - 1999.- №3.- С. 32 - 36.

2. «Этому сердцу родина - Спарта!» Античный миф как сюжет судьбы в творчестве Марины Цветаевой // Кан-Алтай.- 1999.- №18.- С. 33-35.

3. Пушкин и Цветаева: книга и книжность// А.С.Пушкин и культура: тезисы международной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения. - Самара, 1999. - С. 84-85.

4. М.Цветаева и М.Волошин: культура книги и культ человека// Диалог культур. Литературоведение. Лингвистика: сборник материалов межвузовской конференции молодых ученых май 1999. - Барнаул, 1999. - С. 78 - 82.

5. «Мои стихи - дневник.» (В.В. Розанов и М. Цветаева) // Культура и текст - 99. Пушкинский сборник. - СПб.; Самара; Барнаул, 2000. - С. 208 - 213.

6. Диалог с Достоевским как принцип построения текста М. Цветаевой в «Повести о Сонечке» // Текст: Варианты интерпретации. - Бийск, 2001.- Вып.6.-С. 98- 100.

7. Об одном эпистолярном сюжете в творчестве М. Цветаевой // Актуальные проблемы преподавания литературы. Материалы научно-практической конференции.- Горно-Алтайск, 2003.- С. 77-84.

8. Человек и книга в очерках М. Цветаевой о К. Бальмонте и В. Брюсове // Диалог культур. 5. Литературоведение. Лингвистика: сборник материалов межвузовской конференции молодых ученых май 2002. - Барнаул, 2003. - С. 108 -114.

9. Человек и книга в очерке М. Цветаевой о К. Бальмонте // Языки и литературы народов Горного Алтая.- Горно-Алтайск, 2005.- С. 123 - 125.

10. Роль книги в становлении поэтической индивидуальности М. Цветаевой // Вестник Томского государственного университета: Общенаучный периодический журнал. Бюллетень оперативной научной информации «Художественный текст: семиотика, лингвистика, поэтика».- Томск, 2006.

106.Декабрь.- С. 40-48.

11. Эпиграфы и посвящения в творчестве Марины Цветаевой // Вестник Томского государственного университета: Общенаучный периодический журнал. Бюллетень оперативной научной информации «Художественный текст: семиотика, лингвистика, поэтика».- Томск, 2006.- №106.Декабрь.- С. 49-56.

Структура работы: диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Библиография содержит 211 наименований. Объем работы - 198 стр., из них 182 составляют основной текст.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Книжный код в творчестве М. Цветаевой"

Заключение

В диссертационном исследовании была предпринята попытка рассмотреть особенности восприятия книги Марины Цветаевой в контексте ее жиз-нетворчества.

Культ книги в сознании М. Цветаевой возник под влиянием матери, М.А. Мейн. В попытке преодоления материнского романтизма - один из источников отрицания «книжности». Проблема отчуждения от жизни, понимание опасности подмены жизни иллюзорным миром книги возникла как результат многочтения юной Цветаевой.

Влияние культуры Серебряного века вызвало обостренное ощущение иррациональных основ бытия. Отсюда в сознании М. Цветаевой возникло отрицание рассудочного миропонимания, которое связывалось с наукой и «книжностью». Отношение к литературе сформировалось под влиянием жиз-нетворческих идей модернизма. Разрешение конфликта «книга- жизнь» было романтическим стремлением овладеть стихией жизни и преобразить ее в книгу. Этим определяются и книготворческие принципы М. Цветаевой: организация поэтического текста как единого целого, скрепленного общим замыслом, композиция лирического сюжета книги по модели «дневника», «истории души», «пути в мире как человекопознания». Книготворчество М. Цветаевой претерпевает эволюцию от «дневника» к «книге Бытия». Если первая книга имеет тематические разделы, то последующие строятся вне разделов, единое целое текста связывается с линиями лейтмотивов. Структурно-семиотические элементы книги образуют целостный поэтический мир по модели «жизнь - книга». Если в первой книге обилие эпиграфов как традиционного книжного элемента, то в последующих книгах он почти отсутствует. Обозначения дат и другие пометы фиксируют текущие мгновения жизни, указывая на автобиографизм творчества. «Открытые» финалы произведений демонстрируют принципиальную незавершенность жизни. Ориентация на устное слово и диалог также моделирует «живую жизнь». «Книжность» в русском языке ассоциируется с публицистической, официально-деловой и научной речью. Диалогичность речи, фольклорная лексика и синтаксис, разговорно-исповедальная интонация отрицают «книжность» художественного слова М. Цветаевой. Все уровни поэтического языка демонстрируют развитие ее творчества от «книжности» к «книге — жизни», от героя к человеку.

Ориентация М. Цветаевой на превращение жизни в книгу и наоборот -строительство жизни по литературным образцам устанавливало редкое единство личности и поэта. Как писала она сама о таком единстве: «.Если бы я была книга, все строки бы совпадали» (Цветаева 4/1, 1997: 133). По мнению И. Бродского, «Цветаева - поэт была тождественна Цветаевой - человеку; между словом и делом, между искусством и существованием для нее не стояло ни запятой, ни даже тире: Цветаева ставила там знак равенства. Отсюда следует, что прием переносится в жизнь, что развивается не мастерство, а душа, что, в конце концов, это одно и то же»1.

В поединке с веком, «который десять Пушкиных бы отдал за еще одну машину» (Цветаева 6/2: 68), с его подавляющим сознание бездуховным миром, искажающим душу бытом, книга была для М. Цветаевой способом защиты личности, возможностью сохранения собственного внутреннего мира. Ее отрицательное отношение к литературе как подмене жизни наполняется утверждением книги как равнозначной жизни, спасающей от неистинного существования.

Чтение и писательство для М. Цветаевой - процесс, в котором единый для всех смысл воспринимается через книгу и воссоздается в собственном творчестве. В реальности и в книге она находит свой «образ» и стремится слиться с ним. В трагическом конфликте М. Цветаевой с расчеловечиваю-щим миром эпохи она отстаивала человека как высшую ценность жизни. Главный сюжет ее книги жизни - воскрешение ушедших в памяти слова. Если смерть - расчеловечивание, то бесстрашие М. Цветаевой перед ней - путь вочеловечивания.

1 Бродский И. Указ. соч. - С. 105.

Список научной литературыДанилова, Татьяна Андреевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. -320 с.

2. Аверинцев С.С. Слово, собирающее расколотую человеческую сущность //».Все в груди слилось и спелось»: Пятая международная научно-тематическая конференция (9-11 октября 1997). М., 1998. -С.5-8.

3. Адамович М. «Сердце, ты было счастливым.»: Беседа с О. Андреевой Карлайл // Лит. обозрение.- 1990.- №11.- С. 46-51.

4. Адмони В. Марина Цветаева и поэзия XX века //Wiener Slawistischer Almanach. Son. 32. Wien, 1992. - P. 17-29.

5. Азадовский К. Эвридика и Сивилла: орфические странствия Марины Цветаевой //Новое литературное обозрение. № 26. - 1997. - С.317-327.

6. Азадовский К.М. Орфей и Психея // Небесная арка: М. Цветаева и P.M. Рильке. СПб., 1999. - С. 12 - 49.

7. Азадовский К.М. Цветаева, Рильке и Беттина фон Арним // Столетие Цветаевой: Материалы симпозиума.- Bepkeley Slavic Specialties, 1994. -P. 61-75.

8. Айзенштейн E.O. «Построен на созвучьях мир.». СПб., 2000(a). -288 с.

9. Айзенштейн Е.О. «Борису Пастернаку навстречу!».- СПб.: Журнал «Нева». (Летний Сад), 2000(6). - 383 с.

10. Айзенштейн Е.О. Сны Марины Цветаевой. СПб., 2003. - 463 с. П.Антокольский П. Книга Марины Цветаевой // Новый мир.- 1966.-№4.1. С. 212-224.

11. Баевский B.C. История русской поэзии.- Смоленск, 1994. 234 с.

12. З.Бальмонт К.Д. Светлый час. Стихотворения и переводы. Из пятидесяти книг. -М., 1992.-590 с.

13. И.Баран X., Гурьянова Н.А. Футуризм // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). - М., 2001. - 768 с.

14. Барковская Н.В. Образ Кармен в культурном контексте (А. Блок, М. Цветаева, В. Набоков) // Время Дягилева. Универсалии Серебряного века: материалы.- Пермь, 1993.- Вып. 1. -С. 148 -155.

15. Барт Р. Мифология. М., 1996. - 616 с.

16. П.Барышникова Т.Е. Чехов в поэтическом сознании М. Цветаевой // Стихия и разум в жизни и творчестве Марины Цветаевой. XII Международная научно-тематическая конференция (9-11 октября 2004 года). -М., 2005.-С. 149- 155.

17. Башкирцева М.К. Дневник Марии Башкирцевой: Избранные страницы,- М., 1991.-320 с.

18. Бахтин М.М. Работы 1920-х годов.- Киев, 1994. 383 с.

19. Бахтин М.М. Эстетическое наследие и современность: Межвуз. сб. науч. трудов: В 2 ч. Саранск, 1992. - 368 с.

20. Белецкий А.И. Избранные труды по теории литературы. М., 1922.

21. Белкина М. Скрещение судеб. М., 2005. - 784 с.

22. Бердяев Н. Самопознание. М., 1990. - 336 с.

23. Библер B.C. От наукоучения к логике культуры. Два философских введения в двадцать первый век. - М., 1991. - 413 с.

24. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. Канонические. Л., 1991. - T.I. - 573 с. - Т.П. - 621 с.

25. Бидерман Г. Энциклопедия символов. М., 1996. - 335 с.

26. Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. - М.; Л., 1960. - 714 с.I

27. Бонфельд М. Мощь и невесомость //Вопросы литературы. 2003. - №2.-С. 20.

28. Борхес X.JI. Проза разных лет. М., 1989. - 320 с.

29. Бродский о Цветаевой: Интервью, эссе.- М., 1997.- 208 с.

30. Бройтман С.Н. К проблеме романтизации лирики // На пути к произведению.- Самара, 2005.

31. Брюсов В .Я. Сочинения: В 2 т. Т.2. - М., 1987. - 575 с.

32. Бубер М. Я и Ты. М., 1993.- 175 с.

33. Бургин Д.Л. Марина Цветаева и трансгрессивный эрос: статьи и исследования. СПб., 2000. - 240 с.

34. Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли. М., 1994. - 80 с.

35. Ванюков А.Н. Жанровая поэтика «Повести о Сонечке» М. Цветаевой // Творчество писателя и литературный процесс.- Иваново, 1999. С.88 -97.

36. Викулина Л.А., Мещерякова И.А. Творчество М. Цветаевой: проблемы поэтики. М., 1998. - 96 с.

37. Вишневская О.А. Античный мир глазами М. Цветаевой (к вопросу о Федре) // Творчество Марины Цветаевой в контексте культуры Серебряного века: Материалы междунар. науч.- практ. конф. Ч.2.- Дрого-бич, 1998. - С.32 - 36.

38. Владимиров Л.И. Всеобщая история книги.- М., 1988.- 311 с.

39. Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания. М., 1991.- 478 с.

40. Воропанова М.И. Гамлетовский цикл М. Цветаевой // Из истории типологических и контактных связей в русской и зарубежной литературе: Межвуз. сб. науч. трудов.- Красноярск, 1990. С. 7 - 29. ???

41. Гамзаева Г.Ш. М. Цветаева и М. Башкирцева: к вопросу об авторе и герое в ранней лирике М. Цветаевой // Внутренняя организация художественного произведения: Межвуз. науч.- темат. сб.- Махачкала, 1987.-С. 107- 120.

42. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. М., 1994. - 200 с.

43. Гаспаров М.Л. Избранные труды. О стихах: В 2 т. Т.2. - М., 1997. -504 с.

44. Гаспаров М.Л. От поэтики быта к поэтике слова // Избранные статьи. О стихе. О стихах. О поэтике. М., 1995. - С.307 - 315.

45. Гаспаров М.Л. Василий Каминский // Русская поэзия Серебряного века, 1890-1917: Антология. М., 1993. - С. 569.

46. Герасимова Н.М. Энергетика цвета в цветаевском «Молодце» // Межвуз. сб. «Имя сюжет - миф».- СПб., 1996. - С. 159- 178.

47. Герчук Ю.Я. История графики и искусства книги. М., 2000. - 319 с.

48. Герчук Ю.Я. Художественная структура книги. М., 1984. - 207 с.

49. Гессе Г. Магия книги: Эссе, очерки, фельетоны, рассказы и письма о чтении, книгах, писательском труде, библиофильстве, книгоиздании и книготорговле. М., 1990. - 238 с.

50. Голицына В.Н. М. Цветаева о Блоке // Творчество А.А. Блока и русская культура XX века: Всесоюзн. конф., 1-я. Тезисы. Тарту, 1975. - С. 129 - 136.

51. Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1997. - 217 с.

52. Голубева О.Д. Автографы заговорили. М., 1991. - 286 с.

53. Гончарова Н.А. Комплекс «морской души» в юношеских сборниках М. Цветаевой («Вечерний альбом», «Волшебный фонарь») // Диалог куль-тур-7: сб. материалов V межвузовской конференции. Барнаул, 2005. -С.32 - 39.

54. Гончарова Н.А. М.А. Волошин в творческом сознании М.И. Цветаевой // Материалы к словарю сюжетов и мотивов. Вып. 7. Тема, сюжет, мотив в лирике и эпосе. Новосибирск, 2006. - С.217 -226.

55. Гончарова Н.А. Рильке «пятый элемент» в поэтическом космосе М.Цветаевой// Вестник молодых ученых. - СПб., 2005. - № 2. - С. 44-47.

56. Горбаневский М.В. «Мое имя Марина». Заметки об именах собственных в поэзии М. Цветаевой. // Русская речь. - 1985. - №4. - С.48 -64.

57. Горчаков Г. К источникам трагического // Марина Цветаева: Статьи и тексты. Wien, 1992. - С. 147- 159.

58. Гужиева Н.В. Книга и русская культура начала XX века (Брюсов) // Русская литература. 1983. - №3. - С. 156 — 167.

59. Гужиева Н.В. Русские символисты литературно-книжный манифест модернизма // Русская литература. - 2000. - №2. - С. 64 - 80.

60. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М., 1995. - 310 с.

61. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М., 1990. - 383 с.

62. Дарвин М.Н. Художественная циклизация лирических произведений. -Кемерово, 1997.

63. Дзуцева Н.В. Игра как принцип творческого поведения в поэтическом сознании М. Цветаевой // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века: Межвуз. сб. Вып.2. Иваново, 1996. - С.81-90.

64. Дьячук Т.В. Концепт «писатель» в литературных воспоминаниях 2-ой половины XIX начала XX веков.- Автореф. канд. дис. - СПб., 2005.20 с.

65. Ельницкая С. Поэтический мир Цветаевой: Конфликт лирического героя и действительности.- Winer Slawistischer Almanach. Son.30. Wien., 1990. - 396 с.

66. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика.

67. Зубова Л.В. Традиция стиля «плетения словес» у М. Цветаевой («Стихи к Блоку», 1916-1921, «Ахматовой», 1916) // Вестник ЛГУ. 1985. -№9.- С.47 - 52.

68. Зубова Л.В. Язык поэзии М. Цветаевой. СПб., 1999. - 232 с.

69. Иванов В.В. О воздействии «эстетического эксперимента» А. Белого (В.Хлебников, М. Цветаева, Вл. Маяковский. Б. Пастернак) // Андрей Белый: Проблемы творчества.- М., 19088. С. 338 - 366.

70. Инов И. Чешский акт цветаевской драмы // Русская литература. 1999.- №4,- С. 125- 137.

71. История русской литературы XX века. Серебряный век. М., 1995. -702 с.

72. История немецкой литературы: В 3 т. М., 1986. - Т.1. - 340 с. - Т.2. -344 е., Т.3-464 с.

73. История французской литературы. М., 1987. - 543 с.

74. Каган Ю.М. Немецкие поэты Л. Уланд и Ф. Гельдерлин в круге чтения М. Цветаевой //Столетие Цветаевой: Материалы симпозиума- Berkley Slavic Specialties, 1994. P. 45 -60.

75. Казарин Ю.В. Филологический анализ поэтического текста. М., 2004,- 432 с.

76. Карельский А. Драма немецкого романтизма. М., 1992. - 336 с.

77. Кафанова О.Б., Соколова М.В. Жорж Санд в России: Библиографиярусских переводов и критической литературы на русском языке (1832-1900).-М., 2005.- 590 с.

78. Кедров К. Поэтический космос. М., 1989. - 480 с.

79. Келли К. Воспитание Татьяны: нравы, материнство, нравственное воспитание в 1760 1840-х годах // Вопр. лит.- 2005.- №4.- С. 61-97.

80. Керлот Х.Э. Словарь символов. М., 1994. - 601 с.

81. Кертман JI.JI. Душа, родившаяся где-то: Марина Цветаева и Кристин, дочь Лавранса. М., 2000. - 176 с.

82. Кертман Л.Л. «Не понадобившийся» Достоевский (Мир Достоевского в судьбе и творчестве Марины Цветаевой) // Стихия и разум в жизни и творчестве Марины Цветаевой. XII Междунар. научно-тем. конференция (9-11 октября 2004 года). М., 2005. - С.141 - 148.

83. Киперман Е. «Пророк» Пушкина и «Сивилла» Цветаевой. (Элементы «поэтической теологии и мифологии») // Вопросы литературы.- 1992.-№3.-С. 94-114.

84. Клинг О.А. Поэтический мир М. Цветаевой. М., 2001. - 112 с.

85. Клинг О.А. Поэтический стиль М. Цветаевой и приемы символизма: притяжение и отталкивание // Вопросы литературы. 1992. - №3. - С. 74-93.

86. Книга песен: Из европейской лирики XIII- XVI веков.- М., 1986.- 637 с.

87. Книга: энциклопедия.- М., 1999.- 800 с.

88. Козубовская Г.П. «Московский текст» в письмах А.С. Пушкина // Ко-зубовская Г.П. Русская литература: Миф и мифопоэтика.- Барнаул, 2006.- С. 189-211.

89. Козубовская Г.П. Поэзия А. Фета и мифология: учебное пособие. -Барнаул, 2005. 256 с.

90. Козубовская Г.П. Проблема мифологизма в русской поэзии XIX- начала XX вв. Самара; Барнаул, 1995. - 159 с.

91. Козубовская Г.П., Саурина Н.В. Театральность как принцип поэтики м. Цветаевой // Культура и текст: сб. научн. трудов. СПб.; Барнаул, 1998. -С.92- 101.

92. Коркина Е. «Пушкин и Пугачев»: Лирическое расследование Марины Цветаевой // Столетие Цветаевой: Материалы симпозиума- Berkley Slavic Specialties, 1994.- P. 221 239.

93. Кресикова И. Цветаева и Пушкин: Попытка проникновения: Эссе и этюды. -М., 2001.- 167 с.

94. Кудрова И.В. Жизнь Марины Цветаевой. Документальное повествование.- СПб., 2002.-312 с.

95. Кудрова И.В. После России. Марина Цветаева: годы чужбины. М., 1997.-336 с.

96. Кудрова И.В. После России. О поэзии и прозе Марины Цветаевой: Статьи разных лет. М., 1997. - 240 с.

97. Кудрова И.В. Путь комет: Жизнь М. Цветаевой. СПб., 2002. - 767 с.

98. Кудрова И. «Загадка злодеяния и чистого сердца» (Человек и стихия в творчестве Марины Цветаевой) // Winer Slawistischer Almanach. Son.32. Wien., 1992. - P. 201 - 215.

99. Кузмина H.A. Феномен художественного перевода в свете теории интертекста // Текст. Интертекст. Культура: сб. трудов международной конференции.- М., 2001.

100. Купченко В. Образ М. Волошина в прозе М. Цветаевой // Winer Slawistischer Almanach. Son.32. Wien., 1992.- P. 161 - 169.

101. Купченко В.П. M. Цветаева Письма к M.А. Волошину // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1975 г. Л., 1977. - С. 151 -157.

102. Липовецкий М. Апофеоз частиц или Диалоги с Хаосом // Знамя. -1992.-№3.-С. 218.

103. Лихачев Д.С. Очерки по философии художественного творчества. -СПб., 1999. 191 с.

104. Лихачев Д.С. «Эпистолярный жанр почти исчез из современного обихода.» // Дружба народов.- 1987.- №6.- С. 245.

105. Лосев А.Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М.,1957.- 620 с.

106. Лосев А.Ф. Философия имени. М., 1990. - 269 с.

107. Лосев А.Ф. Имя. Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы. СПб., 1997. - 616 с.

108. Лосская В. Бог в поэзии Цветаевой // Вестник PXD.- №135. Papis, 1981.-С. 171-180.

109. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII начало XIX века). - СПб., 1994. - 399 с.

110. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек текст- семиосфе-ра - история. - М., 1996.- 464 с.

111. Лотман Ю.М. Пушкин. СПб., 1998. - 847 с.

112. Лотман Ю.М. «Человек природы» в русской литературе XIX века и «цыганская тема» у Блока // Ю.М. Лотман. О поэтах и поэзии. СПб., 2001.-С. 599-653.

113. Лотман Ю.М., Успенский Б. Миф имя - культура // Труды по знаковым системам. - Вып. VI. - Тарту, 1973. - С.282 - 303.

114. Люсый А.П. Крымский текст русской культуры и проблема мифологического контекста. Диссертация на соискание ученой степени кандидата культурологи. М., 2003. - 174 с.

115. Малинкович И. Своя чужая песнь. Крысолов Марины Цветаевой // И. Малинкович. Судьба старинной легенды. М., 1999. - С.88 - 124.

116. Малкова Ю.В. Своеобразие мифологизма в творчестве М. Цветаевой 20-х г.г.- Автореф. канд. филол. наук. СПб., 2000. - 23 с.

117. Малмстад Дж. Цветаева в письмах: Из Бахметевского архива Колумбийского университета // Лит. обозрение.- 1990.-№7.- С. 102-112.

118. Мандельштам О.Э. Собрание произведений: Стихотворения,- М., 1992,- 576 с.

119. Марина Цветаева в воспоминаниях современников: В 3 т. Т.2. Годы эмиграции. - М., 2002. - 326 с.

120. Марина Цветаева в критике современников: В 2 ч. 4.1. 1910-1941 годы. Родство и чуждость. - М., 2003 (а). - 653 с.

121. Марина Цветаева в критике современников: В 2 ч. 4.2. 1942 - 1987 годы. Обреченность на время. - М., 2003 (б). - 638 с.

122. Маслова В. Марина Цветаева. Над временем и тяготением. Минск, 2000. - 224 с.

123. Маслова В.А. Филологический анализ поэтического текста. Минск, 1999.-208 с.

124. Маслова В.А. Поэт и культура: Концептосфера Марины Цветаевой: учебное пособие. М., 2004. - 256 с.

125. Мейкин М. Марина Цветаева: поэтика усвоения. М., 1997. - 402 с.

126. Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 1998. -576 с.

127. Миркина 3. Невидимый собор: О Рильке. Из Рильке. О Цветаевой, Святая Святых. СПб., 1999.

128. Мирошникова О.В. Анализ лирического цикла и книги стихов: Канонические структуры и маргинальные формы циклизации в поэзии последней трети XIX века: Учебное пособие.- Омск, 2003.- 78 с.

129. Мирошникова О.В. Лирическая книга: архитектоника и поэтика: учебное пособие.- Омск, 2002.- 140 с.

130. Мифологический словарь. М., 1992. - 736 с.

131. Мотив вина в литературе. Литературный текст: проблемы интерпретации и методологии. Тверь, 2002. - 192 с.

132. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М., 1998. - 484 с.

133. Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» СПб., 1998.- 928 с.

134. Орлов В. Судьба. Характер. Поэзия: предисл. и коммент. // Цветаева М. Избранное.-М., 1961.- С. 8-15.

135. Осипова Н.О. Мифопоэтика лирики М. Цветаевой. Киров, 1995. -117 с.

136. Осипова Н.О. Поэмы М. Цветаевой 1920-х годов, проблемы художественного мифологизма. -Киров, 1997. 101 с.

137. Очерки по истории мировой культуры. М., 1997. - 495 с.

138. Панченко A.M. Русская культура в канун Перовских реформ. JL, 1984.

139. Панченко A.M. Русская история и культура. СПб., 1999. - 518 с.

140. Павловский А. На перекрестке дорог: Лирический дневник М. Цветаевой. 1917 1920 // Нева. - 1988. -№7. - С. 177 - 194.

141. Петкова Г. Данте- Цветаева: архетипическая фигура «водителя души» // «.Все в груди слилось и спелось»: Пятая междунар. научно-тем. конференция (9-10 октября 1994 года). М., 1994. - С. 50 - 53.

142. Петкова Г. Лирический цикл в творчестве Марины Цветаевой: (Проблемы поэтики) // Филологические науки. 1994. - №3. - С. 1122.

143. Петкова Г. Между текстом жизни и текстом литературы // Шестая Цветаевская междунар. научно-тем. конференция (9-11 октября 1998 года).-М., 1998.-С. 96-102.

144. Петкова Г. «Поэма воздуха»: Покушение на литературность (предварительные заметки) // «Поэма воздуха» Марины Цветаевойб Втораямеждунар. научно-тем. конференции (9-10 октября 1994 года). М., 1994.-С. 50-53.

145. Петкова Г. «Цветаевские пометки» и «Перекопу» как паратекст // «Лебединый стан», «Переулочки» и «Перекоп» Марины Цветаевой: Четвертая междунар. научно-тем. конференция (9-10 октября 1996 года). М, 1997. - С. 191 - 194.

146. Поликовская Л. «Мудрец филолог». Кто он? (К биографии одного лирического героя М. Цветаевой // Звезда. - 1992. - №10. - С. 173 - 179.

147. Пурин А. Такая Цветаева // Звезда. 1992. - №10. - С. 90 - 96.

148. Рабинович В. Всегда на первой странице // Русский авангард 1910 - 1920 г. в европейском контексте. - М., 2000. - С. 43 - 49.

149. Рабинович В. Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух.-М., 1901.-496 с.

150. Рабинович В.Маски смерти, играющие жизнью: Тема и вариации: Пастернак, Мандельштам, Цветаева // Вопросы литературы. 1998. -№1.-С. 298-310.

151. Разумовская М. М. Цветаева: Миф и действительность: Письма М. Цветаевой. М., 1994. - 574 с.

152. Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года.-М., 1990.-256 с.

153. Ревзина О.Г. «Поэма Воздуха» как художественный текст и как интертекст // «Поэма Воздуха» Марины Цветаевой: Вторая междунар. научно-тем. конференция (9 10 октября 1994 года).- М., 1994.- С.54 -69.

154. Ревзина О.Г. «Тема деревьев в поэзии М. Цветаевой» // Труды по знаковым системам XV. Тарту, 1982. - С. 141 - 148.

155. Рерих Н. Любите книгу // Человек читающий. Homo legens. Писатели XX века о роли книги в жизни человека и общества. М., 1990.1. С.32-33.

156. Розанов В.В. Уединенное. М., 1990. - 521 с.

157. Ронен О. Часы ученичества Марины Цветаевой // Новое литературное обозрение. 1992. - №1. - С. 177 - 189.

158. Руднев В. Энциклопедический словарь XX века. Ключевые понятия и тексты. М., 2001. - 608 с.

159. Саакянц А. «Встреча с книгой для меня радость». М.И. Цветаева // «Они питали мою музу.»: Книги в жизни и творчестве писателей. -М., 1986.-255 с.

160. Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. М., 1997. - 816 с.

161. Саакянц А. Твой миг, твой день, твой век: Жизнь Марины Цветаевой. М., 2002. -416 с.

162. Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М., 1991. -366 с.

163. Сандлер С. Тело и слово: тендер в цветаевском прочтении Пушкина // Русская литература XX века: исследования американских ученых.-Вирджиния. СПб., 1993. - С. 235 - 257.

164. Серова М.В. Поэтика лирических циклов в творчестве Марины Цветаевой: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст.к.ф.н. Иваново, 1994. - 19 с.

165. Синявский А. «опавшие листья» Василия Васильевича Розанова. -М, 1999.-317 с.

166. Стрельникова Н.Д. М. Цветаева и В. Нилендер, переводчик Гераклита Эфесского // Русская литература. 1992. - №1. - С. 160- 170.

167. Струве Г.П. Русская литература в изгнании.- Париж; М., 1996.-448 с.

168. Суни Тимо. Композиция «Крысолова» и мифологизм Цветаевой. -Хельсинки, 1996. С. 206 с.

169. Тарабукина Ю.А. Автор и герой в «Дневнике» Ю. Нагибина // Художественная литература, критика и публицистика в системе духовной культуры.- Тюмень, 2005.

170. Тарковский А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. - М., 1991. - 462 с.

171. Тарковский А. «Я полон надежд и веры в будущее русской поэзии» // Монологи и диалоги: По страницам журнала «Вопросы литературы»: В 2 т. Т.2. - М, 1988. - С.134 - 154.

172. Телетова Н. Поэма М. Цветаевой «Молодец» // Звезда. 1988. - №6.-С. 106-110.

173. Тертерян И. Человек мифотворящий: О литературе Испании, Португалии, Латинской Америки. М., 1988. - 560 с.

174. Толмачев В.М. От реализма к романтизму: Американский роман 1920-х годов и проблема романтической культуры. М., 1997. - 363 с.

175. Толстых Г.А. Прижизненные стихотворные сборники русских символистов: Книготворчество поэтов // Книга. Исследования и материалы.-Т. 62.-М., 1991.

176. Толстых Г.А. Книготворческие взгляды русских поэтов-символистов // Книга. Исследования и материалы. Т. 68. - М., 1994.

177. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. - 624 с.

178. Тырышкина Е.В. Русская литература 1890-х начала 1920-х годов: от декаданса к авангарду.- Новосибирск, 2002.

179. Уфимцева Н.П. Лирическая книга М. Цветаевой «После России» (1922 1925): Проблемы художественной целостности.- Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. - Екатеринбург, 1999. - 20 с.

180. Фарыно Е. Грамота (Библиотека) Читатель // Чавдаров Д. Homo Ludens в русской литературе XIX века.- Шумен, 1997.- С. 128.

181. Фарыно Е. Два слово о Цветаевой и авангарде // День поэзии М. Цветаевой: Сб. статей. Турку, 1997. - С. 5 - 10.

182. Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности или интертекст в мире текстов. М., 2000. - 253 с.

183. Фейлер JI. Марина Цветаева. Ростов н / Дону, 1998. - 413 с.

184. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. - 448 с.

185. Худенко Е.А. Проблема жизнетворчества в русской литературе (романтизм, символизм) // Вестник БГПУ. Серия: гуманитарные науки. №1. Барнаул, 2001. - С.58 - 63.

186. Ханзен Леве А. Русский символизм. СПб., 1999. - 507 с.

187. Цветаева А. Воспоминания. М. 1971. - 527 с.

188. Цветаева М.И. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. Т.1. - М.,1999. -558 с.

189. Цветаева М.И. Неизданное. Семья: История в письмах. М., 1999. -590 с.

190. Цветаева М.И. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997. - 639 с.

191. Цветаева М.И. Об искусстве. М., 1991. - 479 с.

192. Чавдарова Д. Homo Legens в русской литературе XIX века. Шумен, 1997.- 141 с.

193. Человек читающий. Homo Legens. Писатели XX в. О роли книги в жизни человека и общества. М., 1990. - 720 с.

194. Чижонкова JI.B. «Магдалина»: варианты М. Цветаевой и Б. Пастернака // Художественный текст: Варианты интерпретации: материалы IX межвуз. науч.-практ. конф. Вып.9. - Бийск, 2004.- С. 376 - 379.

195. Швейцер В.А. Быт и бытие М. Цветаевой. М., 1992. - 544 с.

196. Шевеленко И.Д. Литературный путь М. Цветаевой. Идеология Поэтика - Идентичность автора в контексте эпохи.- М ., 2002. - 463 с.

197. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления. Л., 1991. -214 с.

198. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. Л., 1991.

199. Щукина М. Марина Цветаева и Беттина фон Арним (О пометах Цветаевой, сделанных на полях книг из ее личной библиотеки) // Вопросы литературы. 1996. - июнь - авг. - С. 307 - 312.

200. Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1987.

201. Эренбург И. Поэзия Марины Цветаевой // Литературная Москва: Литературно-художественный сборник московских писателей.- М., 1956.- Сб. 2-й.- С. 709-715.

202. Эткинд А. Хлыст. М., 1998. - 688 с.

203. Эткинд Е. Материя стиха. СПб., 1998. - 505 с.

204. Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. М., 1989. -480 с.

205. Яковченко С.Б. Природа конфликта и характер действия в драме М. Цветаевой «Федра» // Драматургические искания Серебряного века: Межвуз. сб. науч. тр. Вологда, 1997. - С. 19 - 35.

206. Karlinsky Simon. М. Tsvetaeva: Her Life and Art. Berkley, 1966.- 317 P