автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.10
диссертация на тему: Литературная критика формальной школы: теоретические основания и практика (на материале критических работ Ю.Н. Тынянова)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Литературная критика формальной школы: теоретические основания и практика (на материале критических работ Ю.Н. Тынянова)"

МОСКОВСКИЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА, ОРДЕНА ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М. В. ЛОМОНОСОВА

ФАКУЛЬТЕТ ЖУРНАЛИСТИКИ

Кафедра литературно-художественной критики

^ УМ НОВА Мария Викторовна

ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА ФОРМАЛЬНОЙ ШКОЛЫ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ И ПРАКТИКА

(на материале критических работ Ю. Н. Тынянова)

10.01.10 — Журналистика

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

На правах рукописи

Москва 1996

Работа выполнена на кафедре литературно-художественной критики факультета журналистики Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

Научный руководитель — доктор филологических наук, профессор БЕЛАЯ Г. А.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор А. П. ЧУДАКОВ кандидат филологических наук О. А. КЛИНГ

Ведущее научное учреждение — Уральский государственный университет, факультет журналистики

Защита диссертации состоится « » ____________________

1996 г. на заседании Специализированного совета по журналистике Д 053.05.10, в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова по адресу: Москва, ул. Моховая, д. д.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке факультета журналистики МГУ.

Автореферат разослан « » марта 1996 года.

Ученый секретарь Специализированного совета, кандидат исторических наук

Ю. Я. Орлов

Теоретические установки и научная практика формальной школы находятся в центре исследовательского и методологического внимания филологов, теоретиков науки и социологов литературы с момента зарождения школы и до сегодняшнего дня. Причины этого пристального интереса могут быть, без сомнения, объяснены новизной поднятых опоязовцами проблем и научной актуальностью предложенных ими решений.

Более активно при этом осваивались теоретические и историко-литературные идеи и концепции формализма, критические же работы ученых, составлявших ядро школы, становились объектом внимания и изучения значительно реже.

Между тем для современников была достаточно очевидна глубокая и принципиальная связь научной практики формалистов с оценками и предпочтениями, которые отразились в их работах, посвященных литературной современности. Представления о характере этой связи часто были полярными - от точки зрения, согласно которой наука «наложила руку» на критику формалистов, что повело к деформации последней, выразившейся в установке на безоценочность и чрезмерный «объективизм» её методов (Б.М.Энгельгардт, И.Оксенов, В.Ховин, В.Я.Ирецкий), до представления о том, что, напротив, научные концепции формировались под воздействием художественных пристрастий опо-язовцев в современной литературе (П.Н.Медведев, P.O.Шор, Г.О.Винокур и др.). Общепризнанным, тем не менее, был взгляд на литературную критику формалистов как на явление абсолютно новое, нарушившее жанровые, стилистические, оценочные и другие каноны предшественников.

Хотя в последние десятилетия критическая практика Ю.Н.Тынянова, Б.М.Эйхенбаума и В.Б.Шкловского неоднократно становилась объектом исследования (в работах М.О.Чудаковой, А.П.Чудакова, Е.А.Тоддеса, В.И.Новикова, А.Ю.Галушкина, A.Hansen-Lóve, M.Di Salvo, S.Rosengrant и др.), актуальной остается задача выявления общих типологических свойств критики опоязовцев, позволяющих рассматривать ее как явление единое, самостоятельное и принципиально новое.

Свою актуальность для современной критики и науки о литературе сохраняют проблемы, которые вставали перед опоязов-

цами в связи с обращением к критической деятельности, а также способы их разрешения. В качестве наиболее существенных могут быть выделены проблемы

- функций, адресата, методов и форм художественной критики, что, в свою очередь, зависит от решения вопроса о сущности феномена искусства в целом и литературы в частности;

- возможности элиминировать оценочные установки из критики и науки о литературе;

- сходства и различия характера оценок в литературоведении и критике;

- выбора системы координат, в рамках которой проводится оценка, и пределах «объективности» последней;

- применимости метода интерпретации в критике и возможности отказа от интерпретативной функции в принципе.

Следует отметить, что все эти вопросы, равно как и проблемы формального метода как такового, носили в 20-е годы отнюдь не теоретический характер, но были в центре внимания современников и вызывали оживленные дискуссии в прессе. Так, формальная школа и ее методы обсуждались на страницах журналов «Литературные записки», «ЛЕФ», «Книжный угол», «Красная новь», «Звезда», «Современная литература» и др. Проблемам научного изучения литературы и ее сущности посвящены материалы таких журналов и альманахов, как «Литературная мысль», «Искусство», «Чет и Нечет», «Мысль», «Печать и революция» и др. Дискуссии о форме, характере и методах критики проходили в «Жизни искусства», «Русском современнике», «Журналисте», «Звезде», «Творчестве» и других журналах. Все эти источники, а также статьи, где рассматривались произведения авторов, которым посвящены критические выступления Ю.Н.Тынянова, и работы, анализирующие литературную ситуацию в целом, появлявшиеся на страницах «Литературного еженедельника», «Книги и революции», «России», «Русского искусства», «Абраксаса» и т.д., используются в качестве материала исследования.

Рабочая гипотеза. Новизна феномена опоязовской критики была во многом предопределена связью теории и практики формализма с наиболее радикальными эстетическими явлениями эпохи, которые принято называть авангардом. При рассмотрении критических работ опоязовцев предполагалось, что исходные установки, определявшие теоретическую и критическую практику формалистов, обусловлены базовыми характеристиками той культурной эпохи-системы, в ориентации на которую формировались их научные принципы и взгляды. Одновременно данные исходные установки предопределяли характер и способ разрешения всех принципиальных теоретических и практических задач школы: от понимания феномена искусства и литературы, функций и методов критики, критерия оценки художественного текста до конкретных высказываний о явлениях современной литературы.

Исследование и описание основных принципов критики опоязовцев как критики нового типа составляют цель работы, конкретные же задачи сводятся к следующему:

- выявить базовые характеристики культурного феномена, в рамках которого формировались теоретические установки формализма, и определить, каким образом эти базовые характеристики влияли на концепцию литературы, литературной критики и критическую практику опоязовцев;

- определить критерий, с точки зрения которого опоязовцами оценивались литературные явления и который задавал угол зрения на литературную ситуацию, а также горизонт ожиданий и предпочтений в современности;

- выявить основной корпус понятий критики Ю.Тынянова и способы их функционирования при решении конкретных критических задач.

Реализация поставленных в исследовании целей и задач определяет его научную новизну.

Научно-практическая значимость исследования состоит в выявлении ряда особенностей литературной критики опоязовцев и критической проблематики Тынянова, рассматриваемых в контексте системы ценностей авангардной парадигмы. Предложенные Тыняновым критические оценки сопоставлены

с высказываниями других участников литературного процесса 20-х годов, что позволяет выявить как суждения, характеризующие направление поисков более или менее значительного числа критиков, так и яснее представить степень новизны и оригинальности критической позиции Тынянова. Материалы диссертации могут быть использованы в курсах истории русской литературы XX века, теории и истории критики.

Апробация материалов диссертации проходила: на Четвертых Тыняновских чтениях (Резекне, июнь 1988 г.), на Международной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения В.В.Виноградова (МГУ им. М.В.Ломоносова, январь 1995 г.), на Третьих Лотмановских чтениях (РГГУ, Москва, декабрь 1995).

Структура работы: работа включает введение, две главы, заключение и библиографию.

Первая глава - «Теоретические основания критики формалистов» - состоит из двух частей. В ней говорится о пересмотре базовых понятий культуры, которым отмечена ситуация 900-х - начала 20-х годов XX века, указывающем на то, что в культуре в этот момент происходил некий существенный перелом (то, что Вяч. Иванов называл «периодом всеобщего расплава и сдвига»), сходный с процессом, когда одна мировоззренческая парадигма приходит на смену другой.

Эта новая, охватывающая XX век парадигма условно может быть названа авангардной, а характеристики, ее определяющие, по мнению автора работы, сведены к следующим:

- представление об относительном, не абсолютном характере всех ценностей;

- доминирующее положение эстетического начала;

- установка на движение, изменчивость, динамику.

Своеобразие позиции ученых, составлявших ядро формальной

школы, заключалось в том, что они выступили в качестве группы, подвергшей последовательной ревизии все фундаментальные понятия и принципы старой парадигмы и формировавшей «лицо» парадигмы новой. Характерно, что ощущение своей роли как исторической, своего дела как определяющего какой-то следующий этап развития культуры было в высшей степени присуще опоязовцам.

В работе высказывается точка зрения, согласно которой система координат новой парадигмы предопределила решение всех принципиальных вопросов теории формального Метода. Так, например, представление об относительном, не абсолютном характере всех дефиниций отразилось на решении вопроса о сущности литературы.

Доминирующему в предшествующий период культуры представлению о возможности, опираясь на «коллективный опыт человечества», дать «твердое, «онтологическое» определение литературы» Тынянов противопоставил мысль о том, что, во-первых, каждая эпоха выдвигает свое понимание термина «литература» и свой круг текстов, этим термином обозначаемый, а во-вторых, что апелляции к «коллективному опыту человечества» бессмысленны, так как такого опыта, как чего-то устойчивого и вневременного, не существует. Таким образом, основой тыняновского подхода к определению понятия «литература» стало представление об исторически изменчивом, релятивном характере тех воззрений, которые не относятся к сфере приложения «точных» наук.

Исторический релятивизм позиции Тынянова касался и возможности дать определение литературы «как сущности», и попыток вычленить какие-либо ее базовые характеристики. Невозможность, с точки зрения Тынянова, очертить раз и навсегда заданный круг текстов, покрываемых термином «литература», послужила причиной выдвижения такой категории, как «литературный факт», для обозначения текста, в данную конкретную эпоху входящего в состав «литературы».

Тынянов настаивает на исторически изменчивом, релятивном характере категорий жанра, стиля и т.д. При этом его позиция отмечена установкой на выявление не «основных» (аксиологиче-ски окрашенных), а «второстепенных» (аксиологически безразличных) признаков, устойчиво характеризующих систему (литературу, жанр и т.д.). («Конструктивный принцип познается не в максимуме условий, дающих его, а в минимуме». Ю.Тынянов.) Подобная ориентация на поиск минимальных условий, позволяющих осуществиться конструктивному принципу, представляет собой черту, свойственную всей авангардной культуре е целом, что подтверждают многочисленные попытки искусстве

авангарда последовательно элиминировать из произведений те художественные параметры, которые, казалось бы, данному роду искусств свойственны априори.

Относительный, исторически изменчивый характер, по Тынянову, имеют и выстраиваемые в различных литературных системах ценностные иерархии. Тынянов говорит о том, что иерархический «верх» и «низ» - категории отнюдь не постоянные, а меняющиеся от эпохи к эпохе.

Исторический релятивизм, с точки зрения Тынянова, затрагивает и пантеон «шедевров» — текстов, рассматриваемых «метафизической эстетикой» как эталонные, имеющие абсолютную, непреходящую ценность. По мнению же Тынянова, аксиологический статус «шедевров» также может меняться: «Каждая эпоха выдвигает те или иные прошлые явления, ей родственные, и забывает другие».

С позиции исторического релятивизма Ю.И.Тынянов отрицает и правомерность выдвижения таких категорий, как «эстетические достоинства вообще», «красота вообще», говорит об исторической изменчивости понятия «эстетического» в смысле «прекрасного».

Следует отметить, что у ученых и теоретиков искусства середины XX века определения литературы и литературности во многом совпадают или продолжают те идеи, которые впервые были высказаны Тыняновым или его ближайшими коллегами, -в частности, представления о литературе как подвижном феномене, которому невозможно дать вневременное, статичное определение и дефиниция которого формируется лишь для данной конкретной эпохи, а также мысль об отсутствии «сущностных» характеристик феномена искусства и зависимости его атрибуции как такового лишь от «точки зрения» (см., например, высказывания Тг.ТоЬогоу'а, и.КоэиШ'а, АЛисЮ'а и т.д.).

Существенная новизна позиции опоязовцев по сравнению с установками предшествующей культурной эпохи заключалась в том, что литература определялась ими как феномен не идеологический, а эстетический. Данная смена полюсов носила принципиальный характер, так как служила не просто выработке новой теории литературы, а утверждению новой исторической па-

радигмы, где высокий аксиологический статус эстетического был одной из определяющих черт.

В качестве одной из наиболее веских причин, почему именно эстетическое заняло аксиологический «верх» в ценностной иерархии новой парадигмы, можно, по-видимому, назвать также принцип релятивизма. Как следствие недоверия любым идеологическим доктринам можно рассматривать тот факт, что «основным лозунгом, объединившим первоначальную группу формалистов, был лозунг раскрепощения поэтического слова от оков философских и религиозных тенденций» (Б.Эйхенбаум).

Рассматривая эстетическую функцию в качестве определяющей в искусстве, формалисты выводили его из действия принципа телеологической целесообразности, что вело к утверждению идеи самоценности эстетического. Разработка концепции «поэтического» и «практического» языков, связанная с первым этапом формирования теории формализма, явилось закономерным результатом релятивистской позиции группы.

Из названных выше двух определяющих позиций - утверждения о самоценности эстетического и весьма существенной редукции представления о роли коммуникативной функции в искусстве - вытекали и все другие принципы теории формализма: подход к содержанию как «одному из явлений формы», стремление при изучении литературы оставаться в пределах одного ряда без выходов в историю, социологию или философию, взгляд на художественный текст как «систему чистых средств выражения».

О том, что ценностная иерархия, в формирование которой была вовлечена формальная школа, утвердилась, свидетельствуют, в частности, позиции участников Пражского лингвистического кружка. Так, например, в работах Р.Якобсона и Я.Мукаржов-ского, написанных во второй половине 30-х годов, доказывается релятивный, изменчивый характер всех эстетических норм и ценностей, однако определяющая роль эстетической функции рассматривается в качестве неизменной.

Пристальное внимание к движению, смене, эволюции является, как указывается в работе, третьей базовой характеристикой новой парадигмы. Неслучайно поэтому, что установка на дина-

мику рассматривается Тыняновым в качестве одного из основных свойств литературы.

Новейшую, авангардную парадигму можно рассматривать в качестве наиболее последовательного и заостренного воплощения того типа культуры, который ориентирован на динамику, эволюцию, обновление, т.е. на «горячую» культуру (К.Леви-Строс, В.В.Иванов), «культуру первочтения» (М.Л.Гаспаров).

Особенностью нового этапа развития «горячей» культуры -эпохи авангардизма - явилось то, что изменчивость и движение в большей мере стали рассматриваться не как продолжение существующей линии, не как «традиция», а как отталкивание и преодоление. Интересно отметить, что опоязовцы, впервые сформулировавшие закономерности развития новейшей постромантической литературы как динамической системы, находясь в рамках новой парадигмы, были склонны и собственную практику моделировать по тем же «горячим», авангардным образцам.

Эта принадлежность к авангардной культуре, как доказывается в работе, послужила одной из причин кризиса формализма в 1927-1929-х годах и последующей его гибели.

Авангардный характер формализма предопределил его гибель как явления социального. На смену «горячей» культуре 10-20-х годов приходили культура и общество последовательно «холодные», ориентирующиеся не на творчество и развитие, но на воспроизведение образцов-штампов, клишированных форм, на смену многоголосию - «авторитетный» стиль (Г.Белая), Враждебное отношение складывающейся «холодной» социальной структуры к культуре авангардной, ориентирующейся на эксперимент и ниспровержение установившихся догматов и канонов, стало внешней причиной гибели формализма.

Однако помимо причин чисто социальных существовали и внутренние предпосылки, вызвавшие его кризис. Одна из таких причин, по-видимому, состояла в том, что опоязовцы стали ощущать свою собственную теорию как «общее место». Как последовательно авангардное явление, чьим пафосом была динамика, формализм не мог согласиться с собственной канонизацией, то есть превращением в академическую науку, планомерно разрабатывающую выдвинутые ранее положения.

Тактика самоопровержения, отторжения попыток канонизации обсуждалась, как это явствует из дневника Эйхенбаума, в кругу опоязовцев. По оценке Л.Гинзбург, «метры любовались собственными бросками с проблемы на проблему, потому что они все боялись стать похожими на профессоров».

Подоплекой подчеркнутой антиакадемичности, противопоставления себя правилам «хорошего тона», принятым в науке о литературе предшествующего периода, было специфическое мироощущение, весьма близкое к тому, которое М.М.Бахтин назвал «карнавальным». Такой игровой, эксцентричный способ самопроявления в науке был одним из следствий попытки опровергнуть взгляд на культуру как на нечто статичное, завершенное, готовое, то, чему следует учиться, а затем продолжать.

Вторая часть первой главы посвящена проблеме критерия оценки художественного произведения у опоязовцев. В ней говорится о том, что ощущение современного момента как кризисного, свойственное всей культурной ситуации 10-х - 1 пол. 20-х годов, в той же мере характеризовало и положение в критике. В работе высказывается предположение, что кризис в критике был тесно связан с кризисом консенсусных представлений о сущности литературы, так как именно эти представления задают угол зрения на художественное произведение, определяют методы его анализа и критерии оценки.

При всем многообразии направлений и индивидуальностей в критике доопоязовского периода можно (с достаточной мерой условности) выделить две наиболее авторитетные традиции. Первая из них - та, которая рассматривала искусство в качестве «зеркала», в котором отразилась реальная жизнь общества, критика же сближалась с публицистикой, концентрируясь на социальной «идее» произведения.

Второе наиболее авторитетное течение в доопоязовской критике определяло искусство как «постижение мира иными, нерассудочными путями» (В.Брюсов), как отражение неких высших духовных категорий. Функции же критики, в соответствии с представлениями о сущности искусства, определялись либо как попытка приблизиться иррациональным путем к постигаемым художником откровениям, «повторив за ним вдохновенный про-

цесс его собственного творчества» (Ю.Айхенвальд), либо как философские построения, организующие интуитивные прозрения поэта, в которых весь конкретный материал искусства «рассматривается «только как форма... воплощения высших философских начал» (А.Волынский).

Установка на создание качественно иного типа критики, отмечавшаяся почти всеми современниками, писавшими о формализме, была следствием ощущения смены культурно-исторической парадигмы и попыток найти формы критики ей адекватные, причем создание критики нового типа опиралось на новое понимание феномена литературы.

Принципиальная новизна опоязовской дефиниции литературы непосредственно связана с теми тремя базовыми характеристиками эстетической концепции формализма, о которых говорилось в начале главы: релятивизацией идеологического, установкой на изменчивость, приоритетом эстетического.

Релятивизм, скептицизм, направленный на представления об абсолютных, «вечных» ценностях, о незыблемости существующей иерархии, послужили толчком к выдвижению понятия «ценности для данной системы» и рождению идеи системности. По Тынянову, принцип системности определяет все уровни того явления, которое обозначается словом «литература». Системой является литература каждой эпохи. Системно организована и совокупность представленных в ней жанров. Наконец, любое конкретное произведение - тоже система.

Установка на изменчивость, динамику повлекла за собой акцентированный интерес к смене литературных эпох и систем, к взгляду на литературу как на постоянно эволюционирующий ряд и попытки выявить внутренние закономерности ее изменений. Следствием же высокого аксиологического статуса эстетического в новой парадигме явилось смещение акцента с идеологического в литературе на начала эстетические.

Суммируя сказанное, можно утверждать, что новизна опоя-зовского подхода к художественному тексту определялась взглядом на литературу как на саморазвивающуюся эстетическую систему.

Новаторские свойства опоязовской критики были обусловлены теми же параметрами, которые формировали лицо новой парадигмы.

Прежде всего, взгляд на литературу как на объект эстетический и отказ видеть в ней «отражение реальной жизни» закономерно элиминировал из критики любые элементы публицистики, а с другой стороны, повлек за собой уход от методов интерпретации, истолкования.

Вопрос о соотношении субъективного и объективного в интерпретации весьма активно обсуждался в доопоязовской критике и в критике 20-х годов. Если в критике, склонной рассматривать литературу «как выражение жизни» и сближавшейся с публицистикой, подразумевалось наличие некоего единственного верного истолкования произведения, то противоположным полюсом была критика, близкая символизму, которая вслед за О.Уайльдом утверждала, что «единственная характерная особенность прекрасной формы заключается в том, что всякий может вложить в нее, что ему вздумается, и видеть в ней, что он пожелает».

Между двумя этими полярными точками зрения существовала также позиция, сторонники которой пытались примирить тезис о допустимой множественности интерпретаций художественного текста с отрицанием их произвольности и правомерности бесконечного их количества (А.Горнфельд и др.).

Восприняв от имманентной, субъективной критики идею исторической и социальной изменчивости впитываемых в произведение смыслов, встав на точку зрения о возможности различных истолкований художественного текста в зависимости от изменяющегося контекста рецепции, формалисты одновременно отказываются от метода интерпретации в принципе, как от подхода, априори чуждого научности и противоречащего установкам на релятивизацию идеологического и приоритет эстетического начала в литературе.

Проблема интерпретационного подхода к литературе, вопрос о возможности вычленить некий неподверженный релятивизации «смысловой инвариант» произведения стали теми пунктами, по которым произошло размежевание между ОПОЯЗом и его менее радикально настроенными коллегами, в частности с члена-

ми МЛК, пытавшимися соединить признание множественности возможных истолкований художественного текста с попыткой эту множественность ограничить и ориентировавшимися на интерпретацию как на один из базовых методов филологии. В отличие от них опоязовцы рассматривают истолкование, интерпретацию как методы критики старой парадигмы, которым свойственна чрезмерная субъективность и апелляция к «идеологическим» параметрам текста.

Опоязовская «научная» критика ориентирована на анализ тех сторон художественного текста, которые наиболее идеологически нейтральны и доступны «объективному» изучению, т.е. на поэтику. При этом анализ произведения с точки зрения его поэтики выполняет роль новой «конкретизации» (по терминологии ученого Пражской школы Ф.Водички), актуальной для контекста культуры 20-х годов (с этой точки зрения весьма характерной представляется статья Б.Эйхенбаума «Как сделана «Шинель» Гоголя», где взамен идеологических, психологических и т.п. интерпретаций предложена новая «конкретизация», в которой введение всех «идеологически нагруженных» фрагментов повести трактуется как прием смены одного стилистического регистра другим (комического - патетическим), а весь текст в целом -как игра, построенная на «условном чередовании жестов и интонаций»).

Установка на системный анализ литературы, явившаяся результатом релятивистских воззрений формалистов, реализовалась в стремлении обнаружить черты системности в современной литературе, а также на оценке каждого отдельного литературного факта в зависимости от его места и роли в данной системе. Такие статьи, как «Промежуток» и «Литературное сегодня», можно рассматривать как своего рода попытку дать синхронный срез литературной ситуации. Следствием установки на системный анализ литературы можно считать и отказ от «имманентного» изучения произведения, вне его соотнесенности с системой литературы.

Наконец, третья составляющая новой парадигмы - динамика - предопределила взгляд на современную литературу не только как на систему, но как систему, находящуюся в движении. В соответствии с новейшей иерархией ценностей с ее уста-

новкой на динамику революция воспринимается опоязовцами как явление позитивное, а инерция - негативное. Это ведет к тому, что любая инерционность, любое воспроизведение извест-' ного образца сразу же ставит вопрос о необходимости смены направления движения. Ситуация же «промежутка», когда есть ощущение, что инерция иссякла и назрела необходимость смены канона, становится нормальным состоянием культуры.

Иными словами, можно утверждать, что такая особенность новой парадигмы как установка на динамику, предопределила безусловно позитивную оценку ситуации смены литературных систем, с одной стороны, а с другой - такую особенность критики формалистов, как ориентация на новаторские, экспериментальные явления в литературе.

Приоритет научности в теории и критике опоязовцев, их стремление к редукции субъективизма дали основание ряду исследователей формальной шкопы говорить о принципиальной без-оценочности как ее доктрины, так и практики (см., например, \Л/.Нагктз, К.Ротогзка). Однако обращение формалистов к критике, одной из основных функций которой является функция иерархического распределения текстов в культуре, притом текстов новых, ценностно не атрибутированных, поставило их перед необходимостью оценочного подхода к литературному тексту, а также выработки некоего приемлемого критерия оценки.

Отталкиваясь от апелляции ко «вкусу» как инструменту определения ценности литературного явления, опоязовцы настаивали на том, что «оценка ... должна лишиться своей субъективной окраски» (Ю.Тынянов). Иначе говоря, новый критерий оценки должен был удовлетворять ряду требований.

Во-первых, в силу позитивистского характера доктрины формалистов он должен был носить максимально «объективный» характер, то есть быть по возможности эмпирически проверяемым.

Во-вторых, в соответствии с релятивистскими установками, этот критерий, с одной стороны, должен был быть свободен от всяких идеологических или внеэстетических подходов к оценке, а с другой, от оценки с точки зрения нормативности, эстетического «канона».

В-третьих, он должен был отражать ценностные координаты новой парадигмы, к данном случае ее ориентированность на динамику, изменчивость.

Критерием, удовлетворяющим этим требованиям, стала степень новизны, новаторства, замена старого «конструктивного принципа» новым.

Важными понятиями данной концепции становятся понятия «канона» (В.Шкловский), который преодолевается новатором, и «современного читателя» (Ю.Тынянов), который отражает представления об определяющих эстетических образцах текущей литературы и одновременно регистрирует нарушения этих образцов.

Следует признать, что критерий, предложенный формалистами, - критерий новизны, для данной культурной парадигмы и для всех культур, где доминируют «горячие», динамические тенденции, является достаточно универсальным. Так, например, Ю.М.Лотман считает, что для произведений постромантической культуры оценка их качества зависит от того, насколько они нарушают установившийся канон.

Однако критерием ценности для Тынянова была не только новизна явления, принципа его конструкции, но и способность стать системообразующим фактором следующей литературной эпохи-системы. Ценность того или иного художественного явления измеряется его эволюционной ценностью, то есть его способностью динамизировать литературу и задать вектор ее последующего развития.

Во второй главе - «Литературная критика Тынянова: постановка проблем и способы их разрешения» - говорится о том, что характер критических выступлений опоязовцев (как и их теоретических работ) формировался в результате и открытой, и имплицитной полемики с теми типами и направлениями литературной критики, которые доминировали в предшествующую эпоху. Характерно, что, перечисляя отвергаемые им типы критики, Тынянов называет критику «Аполлона», Иванова-Разумника, Горнфельда, а также Шелгунова и Айхенвальда, то есть представителей почти всех авторитетных критических направлений предшествующего периода.

Установка на создание качественно иного типа критики, отмечавшаяся почти всеми современниками, писавшими о формализме (см., например у П.Медведева, Б.Энгельгардта, Г.Виноку-ра и т.д.) была следствием ощущения смены культурно-исторической парадигмы и попытки найти формы критики ей адекватные.

В статьях 1922-1924 годов Эйхенбаум предпринял попытку определить основные черты критики нового типа. По его мнению, адресатом новой критики должен быть не читатель, а писатель; ее основной функцией - поиски «долженствующей формы», то есть формы, предопределяющей направление развития литературы; методы критики должны стать точными, конкретными, сблизиться с методами науки, а критики должны превратиться в «настоящих профессионалов»; критерием оценки должен быть не «вкус», не та или иная «норма», а «актуальность как таковая».

Данная концепция критики вызвала полемический ответ Тынянова, который предложил иную программу развития критики, - по его мнению, критика должна ориентироваться на себя «как на литературу». Такая постановка проблемы снимает вопрос об адресате критики - читателе или авторе произведения. И тот, и другой превращаются в читателя критической работы как самостоятельного явления литературы. Соответственно меняются и задачи критики: она устремлена на поиски «долженствующей формы» не своего предмета - поэзии и прозы, а своей собственной.

Поиски новой «литературной сущности» критики шли через отталкивание от стилистических и жанровых канонов критики предшественников. Иронически цитируя или пародируя стиль уходящей эпохи, формалисты выявляли и отвергали такие его особенности, как чрезмерную метафоричность, перегруженность эпитетами, патетикой и «высокой» лексикой и ставшими банальностью многозначительными клише. Отказ от многозначительности и гипертрофированной серьезности критики предшествовавшего периода реализовался в «канонизации» низкого и «веселого» жанра - фельетона. (Принципиально важно для интерпретации обращения к фельетону как способу создания «критики как литературы», что, с точки зрения Тынянова, фельетон был тем

жанром, где в тот момент «завязывались новые узлы» и самой литературы.)

Обращаясь к содержательной стороне критических работ Тынянова, можно отметить постоянство определенных тем и проблем, переходящих из одной статьи в другую.

Базовой константой критических работ Тынянова является, как указывается в работе, оппозиция 'инновационность'/'инерци-онность', определяющая способ постановки и решения других проблем. В то время как круг явлений, оцениваемых Тыняновым как инерционные, достаточно устойчив (это прежде всего «идейный роман 90-х годов» и «90-х годов «модернизм»), категория инновационности становится центральной проблемой тыняновской критики.

Проблема инновационности в критических работах Тынянова первого периода рассматривалась в духе ранних концепций ОПОЯЗа и по существу сводилась к задаче смены приема. Хотя критерий инновационности остается ведущим и для более поздних работ Тынянова, он связывается здесь с таким понятием, как «новое зрение».

Однако если доктрина раннего формализма предполагала, что эффект «виденья» взамен «узнаванья» достигается простой сменой приема на менее привычный, неожиданный, «странный», то для поздних работ Тынянова эта точка зрения уже неприемлема как слишком упрощенная. Хотя мысль о том, что «новый стих - это новое зрение», сохраняет для Тынянова свою актуальность, само понятие «нового стиха» перестает приравнивать-, ся к «новому приему» или «новой конструкции» как таковой.

Два основных пути инновационности, которые вели к рождению «нового зрения», по Тынянову, сводились к следующему:

- выявление новой «зрительной перспективы», нарушающей привычный взгляд на мир и дающей новое видение вещей и их соотношений;

- порождение новой семантики, новых оттенков значения в слове.

Выявлению новой «зрительной перспективы» служат, по Тынянову, такие «призмы», как «детское», «языческое» зрение и «интимное», «домашнее». «Странная» перспектива, «случайный»

набор вещей позволяет по-новому увидеть мир и соотношение вещей в нем. Соединением «детского» и «языческого» характеризуется, по мысли Тынянова, прежде всего творчество Хлебникова. Продолжателем же этой линии традиции Хлебникова Тынянов считает Пастернака, определяющей константой творчества которого он считает «детство как поворот зрения».

Интерес к «детской призме», к «первобытному» взгляду на мир, по-видимому, не был случаен: рассматривая в «Записках о западной литературе» ее современное состояние, Тынянов констатирует: «Знак примитива стоит над европейским искусством».

Проблема существования вещи в литературе становится одной из главных тем критических работ Тынянова. Когда для введения в литературу «новых вещей» пользуются приемами литературы старой, вещь, по Тынянову, становится не литературно новой, а «олитературенной» и перестает восприниматься — «новая вещь» должна быть «литературно нова».

Проблема введения «русского материала», «преображения в литературе нового быта» постоянно присутствует в критических работах Тынянова начиная с 1922 года. К 1926 году концепция «установки на материал» становится центральной и в литературно-критической деятельности В.Шкловского и Б.Эйхенбаума. Введение нового материала стало рассматриваться ими во второй половине 20-х годов в качестве средства, способного стимулировать инновационные процессы в литературе. Ввод нового материала, с точки зрения опоязовцев, определяет, «мотивирует» новые принципы конструкции, что в свою очередь ведет к канонизации нового жанра, который возникает из явлений, бытующих на периферии литературы, - письма, отрывка, фрагмента, фельетона, которые привлекают пристальное внимание опоязов-ской критики.

Еще один элемент «плана содержания», регулярно становящийся объектом внимания тыняновских критических статей, -это тема. Тема Тыняновым рассматривается как элемент конструкции, причем в соответствии с концепцией системной организации художественного произведения, подразумевающей взаимосвязь, взаимообусловленность ее элементов, тема является результатом действия неких сил, направленных на создание новой

конструкции, и, одновременно, - «скрепой» этой конструкции, «оправданием ... стиля». Каждая литературная эпоха имеет как набор канонизированных тем, так и тем запрещенных. Инновационные явления вводят в литературу запрещенные темы (как, например, введение «новых, кухонных тем» у Розанова (В.Шкловский)) или меняют их трактовку, (как, например, «отверженная» трактовка тем любви и природы у раннего Брюсова (Ю.Тынянов)). Инерционность же проявляется в следовании канону принятых тем. У инновационных явлений в поэзии тема -«следствие, а не причина стихов», она вырастает из метода, стиля и не существует вне стиха, «не высовывается» из него.

Взаимодействие поэта и его темы оказывается весьма значимым критерием для Тынянова-критика. Так, в соответствии с авангардной установкой на изменчивость, инновационность позитивно оцениваются «отходы от старых тем и захват новых», причем установка на изменчивость требует преодоления тематической заданное™ не только господствующего литературного канона, но и выхода из «канона собственных тем». «Плен темы» - таков диагноз ряда критических разборов «Промежутка», относящихся, в частности, к Ахматовой и Маяковскому.

Еще одна из тем, которые становятся постоянным объектом внимания Тынянова-критика, - тема лирического «я» поэта. Тынянов рассматривает феномен литературной личности как «своеобразный внесловесный литературный факт», который подчиняется общим закономерностям существования литературы: он динамичен, он является одним из элементов эпохи-системы и меняется в соответствии со сменой ее координат.

Кроме того, этот «внесловесный литературный факт» может оцениваться и с точки зрения степени его инновационное™: так, «литературная личность» Есенина, по мнению Тынянова, «глубоко литературна» и вторична, в то время как степень инновационное™ «литературной личности» Маяковского оценивается высоко.

Опасность же активизации «литературной личности» состоит в том, что этот «внесловесный литературный факт» может оказаться сильнее, чем факт литературный, то есть собственно поэзия: если «литературная личность» оказывается «достаточно убедительной», она «заслоняет» стихи. Об опасности вытесне-

ния «легендой» собственно литературы Тынянов говорит применительно к Блоку и Хлебникову.

В то время как первый путь инновационности менял взгляд на мир и вещи, предлагая необычный «остраняющий» угол зрения, во втором рождение новой семантики (то есть опять же «нового зрения») было результатом «случайного» соединения слов в стихе.

Механизм порождения нового смысла, описанный Тыняновым, состоит в том, что по закону единства и тесноты стихового ряда слова, оказавшиеся в одной строке, связываются столь тесно, что значение каждого из них начинает восприниматься в зависимости от значения соседнего, в результате чего основной смысл слова может затушевываться, а «колеблющиеся признаки значения» — интенсифицироваться. Возникающий при таком «случайном» соединении слов «новый смысл» оказывается не случайным, а глубоко мотивированным, открывающим новые семантические системы.

Наиболее же полно установка на поиск нового смысла, открывающегося в столкновении «случайных» слов, реализовалась для Тынянова в творчестве Хлебникова, который при внешней алогичности и чисто звуковом, произвольном соединении слов в стихе «перенес в поэзии центр тяжести с вопросов о звучании на вопрос о смысле». Продолжателем этой линии поисков «нового зрения» Тынянов называет в «Промежутке» Мандельштама.

Статьи-монографии Тынянова посвящены поэтам, чьим открытием стало «новое зрение», и интерес Тынянова-критика сосредоточен на выявлении тех свойств их художественной деятельности, которые сделали возможным это открытие. Эти свойства могут быть сведены к следующему:

- сознательный, рациональный характер процесса поисков «нового зрения»;

- поэт в этой системе координат не «гений», которому даровано «откровение», а «изобретатель», «пытатель», «геометр», «ученый»;

.- метод выработки «нового зрения» - «научный опыт над жизнью слова».

С точки зрения Тынянова, последствия рождения инновации в науке и искусстве идентичны - они порождают «новые семантические системы». Иными словами, здесь отвергается признанный в старой парадигме принцип: новое понимание жизни порождает новое искусство, и утверждается обратная закономерность: новое видение находится, «изобретается» в искусстве.

Содержание диссертации отражено в следующих работах:

1. Умнова М.В. «Умение делать вещи нужные и веселые...» /О стиле научного мышления Ю.Н.Тынянова. //Русская речь. -1992. - № 2. - С. 26-30.

2. Умнова М.В. Проблема субъективности/объективности истолкования художественного текста у ученых формальной школы и В.В.Виноградова. //Международная юбилейная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения академика В.В.Виноградова. Тезисы докладов. - М., 1995. - С. 303.

3. Умнова М.В. [Реферат] Striedter J. Literarfe/ Structure, Evolution and Value: Russian Formalism and Czech Structuralism reconsidered.,Cambridge (Mass.); L., 1989. //Общественные науки за рубежом /РЖ - Сер. 7: Литературоведение. - 1990. - № 5. - С. 17-22.