автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910-1930-х гг.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910-1930-х гг."

003454814

На правах рукописи

ЦВИГУН Татьяна Валентиновна

МЕТАФОРА И МЕТОНИМИЯ КАК РИТОРИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ РУССКОГО АВАНГАРДИЗМА 1910—1930-х гг.

10.02.19 — Теория языка

10.01.08 — Теория литературы. Текстология

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

0 5 ЙЕН 2003

Калининград 2008

003454814

Работа выполнена в Российском государственном университете им. И. Канта.

Научные руководители:

доктор филологических наук,

профессор Берестнев Геннадий Иванович

доктор филологических наук, профессор Борев Юрий Борисович

профессор Доманский Юрий Викторович (Тверской государственный университет)

доктор филологических наук, профессор Лещак Олег Владимирович (Университет гуманитарных и естественных наук им. Я. Кохановского в г. Кельце, Польша)

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук,

Ведущая организация:

Санкт-Петербургский государственный университет

Защита состоится 25 декабря 2008 г. в_ асов на заседании диссертационного совета К 212.084.04 в Российском государственном университете им. И. Канта по адресу: 236000, г. Калининград, ул. Чернышевского, д. 56, ауд. 231.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Российского государственного университета им. И. Канта.

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета

О.Л. Кочеткова

Историческое развитие риторики, по мысли В.Н. Топорова, переживает два этапа — «классический», отмеченный становлением и последующим угасанием ее культурогенных функций, и «неориторический» (с 1960-х гг.), когда риторика «включается в круг семиотических дисциплин» и реактуапизирует «сферу культурологических проблем». Особую роль в освоении риторикой XX века новых «языков-объектов» сыграла теория метафоры / метонимии Р.Якобсона. При том что якобсоновские теоретические взгляды, на первый взгляд, активно освоены филологией и иными областями гуманитарного знания, в сфере историко-типологических описаний литературы эта концепция до сих пор остается недооцененным потенциалом — попытки свести множество исследовательских тем Якобсона к единому риторическому проекту, увидеть в нем полноценный инструментарий для типологического анализа литературы пока отсутствуют. Между тем формирующаяся на протяжении всего творческого пути Якобсона риторическая теория видится более чем плодотворной для моделирующего описания историко-литературного процесса.

Объект реферируемого диссертационного исследования — метафора и метонимия как модели риторического описания историко-литературной системы. В развитие идей Р. Якобсона метафора и метонимия рассматриваются в качестве семиотических универсалий (Ю.М. Лотман), транслирующих отношения «сходства» и «смежности» на разные иерархические уровни художественной системы и выступающих как маркеры риторических отклонений.

В основе исследования лежит гипотеза, согласно которой теория метафоры /метонимии Р. Якобсона дает возможность описывать системные процессы как в языке, так и в литературе. Предполагается, что метариторический взгляд «сверху», с позиции моделей, а не риторический подход «снизу», со стороны тропов и фигур, позволяет охарактеризовать сквозные преобразования внутри «риторической эпохи». Намеченная Якобсоном «риторика моделей» обнаруживает продуктивность при анализе историко-литературных формаций, концептуализирующих «отклонение» как основное поле риторического.

Предмет исследования — внутренние закономерности художественной системы русского авангардизма 1910—1930-х гг. Авангардизм в особенно напряженной форме демонстрирует подчиненность поэтического эксперимента риторическому заданию; более того, само риторическое превращается в авангардизме в прием — прием письма, прием поведения, прием метарефлексии. Созданная авангардизмом новая риторическая конвенция универсализирует «отклонение», обосновывая его системный характер.

Материал и источники исследования. Исследование выполнено на материале текстов русского авангардизма 1910—1930-х гг. — футуризма (А. Крученых, В. Хлебников, Д. Бурлюк, В. Маяковский, В. Каменский, В. Гнедов, И. Игнатьев, С. Третьяков, и др.), постфутуризма (И. Терентьев, И. Зданевич, А. Туфанов и др.), конструктивизма (А. Чичерин), ОБЭРИУ (А. Введенский, Д. Хармс, И. Бахтерев и др.). В качестве источников к рассмотрению привлекаются художественные тексты, а также метатексты (статьи, трактаты, манифесты, переписка) и эстетизированные факты бытового поведения.

Цель исследования — установить аналитический потенциал риторических моделей метафора (полюс «сходства») и метонимия (полюс «смежности») в описании системной микроэволюции русского авангардизма. Для достижения этой цели в работе решаются следующие задачи:

- обосновать необходимость разработки метаязыка описания, смежного с анализируемым объектом; установить значимость концепта «отклонение» для риторических теорий XX в. и эстетического самосознания русского авангардизма;

- реконструировать теорию метафоры /метонимии Р. Якобсона как проект метариторики, проанализировать ее связь с основными направлениями развития риторики в XX в.; ввести понятие «риторическая модель» на основе якобсоновской трактовки метафоры и метонимии;

- описать авангардизм через метафорические и метонимические отклонения в семиозисе (отношение «знак — референт»), коммуникации (отношение «адресант — адресат») и текстогенезе (отношение «синтагматика —- парадигматика»); проследить, как связи «по сходству» и «по смежности» моделируются в авангардистских поэтиках, метатекстах, семиотике поведения;

- рассмотреть напряжение между метафорической и метонимической рито-риками в системной микроэволюции русского авангардизма; обосновать рас-тождествление стадий авангардизма, ориентирующихся на связи «по сходству» и «по смежности».

Актуальность исследования. Взгляд на русский авангардизм первой трети XX в. с позиций риторического моделирования пока лишь формируется и на настоящий момент лишен необходимых теоретических обобщений. Его предварительными результатами становятся попытки возвести дискурсивные аномалии авангардизма к сингулярным тропам или фигурам — например, катахрезе (И.Р. Деринг-Смирнова, И.П. Смирнов), тмесису (B.JI. Рабинович), сдвигу (М.В. Панов) и др. Актуальность настоящего исследования определяется тем, что в нем предпринята попытка описания русского авангардизма через бинарное риторическое противопоставление метафора / метонимия — такой подход позволяет переключить исследовательский фокус с .макроэволюционного описания на описание лшкроэволюционное, а понимание метафоры и метонимии как риторических моделей — придать этому описанию типологизирующий характер.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования состоит в том, что в нем разработанная Р. Якобсоном «риторика моделей» впервые используется для изучения русского авангардизма 1910—1930-х гг. как художественной системы. В исследовании под новым аналитическим углом развивается представление о смежности научного метода Якобсона и художественных практик русского авангардизма. Предложенный в работе взгляд на авангардизм sub specie якобсоновской теории метафоры /метонимии позволяет вскрыть глубинное морфологическое родство авангардизма и афазий как па-тодискурсов. Тезис о возможности экстраполировать якобсоновские наблюдения об афазиях на исследование авангардистских поэтик заявлялся лишь рема-

рочно (Вяч.Вс. Иванов), однако развернутой аргументации он так и не получил; и в этом смысле теоретическая новизна предложенной концепции определяется как методом анализа, так и теми научными перспективами, которые открываются при соположении авангардистского и афатического дискурсов.

Теоретико-методологическую основу исследования составила теория метафоры /метонимии Р. Якобсона, а также формалистские и структуралистские риторические теории (В.Б. Шкловский, Ю.Н. Тынянов, Ц. Тодоров, Ж. Женетг, Группа |! и др.). Вместе с тем специфика рассматриваемого материала диктует необходимость междисциплинарного подхода к его анализу. Поэтому в исследовании осваивается ряд ключевых положений, сформулированных в работах по теории и истории риторики (С.С. Аверинцев, MJI. Гаспаров, Р. Лахманн и др.), истории и методологии научных школ (Ore А. Ханзен-Леве, К. Поморска, Вяч.Вс. Иванов, В. Вестстейн и др.), теории эстетической референции (Дж.Р. Серль, Ю.С. Степанов, С.Т. Золян, В.П. Руднев и др.), семиотике и поэтике художественного текста (Ю.М. Лотман, Г.А. Лесскис, И.В. Фоменко, Я Славинъский и др.), лиигвистике и грамматике текста (Е.В. Падучева, Б.М. Гаспаров, И.И. и О.Г. Ревзины, Е.В. Урысон и др.), истории и художественной практике русского литературного авангардизма (В.Ф.Марков, Н.И. Харджиев, М.М. Мейлах, С. Сигей, В.П. Григорьев, С.Е. Бирюков, И.П. Смирнов, М.И. Шапир, Т.Л. Никольская, A.A. Кобринский, А.Н. Черняков, Дж. Янечек, Е. Фарыно, Д. Ораич Толич, Ж.-Ф. Жаккар и др.).

В работе использовались следующие методы исследования: гипотетико-индуктивный метод — при реконструкции метариторической теории Р. Якобсона и формулировании понятия «риторическая модель»; пшотетико-дедуктивный метод и метод экстраполяции — при описании риторических отклонений «по сходству» и «по смежности» в системе русского авангардизма; структурно-, контекстуально-, прагматико- и грамматико-семантический методы — при анализе риторических преобразований в авангардистском семиозисс, коммуникации, текстогенезе.

Практическая значимость исследования. Предложенные в работе наблюдения и выводы могут быть использованы при разработке курсов по общему языкознанию, теоретической и исторической поэтике, истории русской литературы, истории лингвистических учений, истории и теории риторики, семиотике, нарратологии, теории художественного дискурса, лингвопоэтике, а также могут быть учтены при комментированном издании произведений русских авангардистов.

Апробация результатов исследования. Основные положения работы были изложены в докладах, прочитанных на Летней школе молодого филолога «Проблема внутренних и внешних границ филологического знания» (Калининград, 2000), Международной конференции молодых ученых «Русская литература XX века: Итоги столетия» (Санкт-Петербург, 2001), XXX научной конференции аспирантов и преподавателей СПбГУ (Санкт-Петербург, 2001), Летней молодежной конференции по филологии «Методологические основания современной филологии: материализм и идеализм в науке» (Калинин-

град, 2001), Международных научных конференциях «Языкознание XXI века: итоги и перспективы» (Калининград, 2001), «Художественный текст: Восприятие. Анализ. Интерпретация» (Вильнюс, 2002), «Идеологии и риторики русской литературы от классицизма до постмодернизма» (Санкт-Петербург, 2002), «Славянский мир и литература» (Калининград, 2002), «Семантико-дискурсивные исследования языка: эксплицитность / имплицитность выражения смыслов» (Калининград, 2005), «"Доски судьбы" и вокруг: Эвристика и эстетика» (Москва, 2006), «Поэтика и лингвистика (К 100-летию со дня рождения P.P. Гельгардта)» (Тверь, 2006), «Русская литература перелома XIX и XX веков: Поиски, эксперименты, ре-визии» (Гданьск, 2006), «Оценки и ценности в современном научном познании» (Калининград—Светлогорск, 2008), IX Международной конференции «Славянский стих: стиховедение и лингвистика» (Москва, 2008), Международном научном семинаре «Современная методология исследования художественного произведения: Итоги и перспективы» (Калининград, 2007).

Положении, выносимые на защиту

\. Риторика и авангардизм — «пересекающиесямножества». В XX веке риторика, встраиваясь как «импликатура» в метаязыки филологического описания, (ре)актуализирует трактовку «поэтического» как «отклонения» при построении теорий литературы (прежде всего формалистской и структуралистской). Русский авангардизм 1910—1930-х гг., развивающийся в поле интеллектуального взаимообмена с формальной школой, мыслит себя в тех же парадигмах «отклонения»: деформативная риторика авангардизма канонизирует ошибку — «сдвиг» (А. Крученых), «правило отступления от правил» — как «поэтическое».

2. Теория метафоры / метонимии Р. Якобсона — основа языка риторического моделирования. Данная теория отражает процесс «сокращения риторики» (Ж. Женетг) и превращение ее таксономий в язык моделирования. Эволюционируя в своем научном методе от формализма к структурализму, Якобсон рассматривает метафору /метонимию как универсальную риторическую оппозицию, имеющую системный характер и вскрывающую отклонения «по сходству» и «по смежности» в разноприродных явлениях (типах художественной речи, идиостилях, литературных нарративах, речевых расстройствах и т.п.).

3. Авангардистский семиозис — асимметрия знака и референта. Рассматриваемая sub specie rhetoricae, через отклонения между «знаковыми ансамблями» и их референтной средой, микроэволюция системы русского авангардизма обнаруживает переход от метонимической модели семиозиса (усиление полюса знака, умножение знаковых сущностей, «по смежности» отсылающих к одной области референтов), к модели метафорической (инфляция знаковости и умножение обозначаемых объектов «по сходству»). За тиражированием знаков стоит стремление раннего авангардизма изменить социофизический мир, создавая новый «мир знаков»; эффект тиражирования референтов в позднем авангар-

дизме свидетельствует о «неверии» в адекватность языка, в способность познать мир и фиксировать его средствами языкового знака.

4. Авангардистский текстогепез — асимметрия синтагматики и парадигматики. Риторические отклонения транс(де)формируют дискурсивное пространство: художественный эксперимент авангардизма, осуществляя эстетическую игру на «оси комбинации» и «оси селекции», нарушает равновесие между текстовой синтагматикой и парадигматикой. Метонимической риторике раннего авангардизма как риторике новых комбинаторных отношений, новой звуко-буквенной материальности текста противопоставляется позднеавангардистская метафорическая риторика с ее «замороженной селекцией», превращением нар-ратива в цепь беспрерывно чередующихся повторений.

5. Авангардистская коммуникация — асимметрия адресанта и адресата. Авангардизм вырабатывает новые коммуникативные стратегии, выдвигая на первый план фигуру либо адресанта, либо адресата и изменяя конвенции «письма-чтения». Если ранний авангардизм коммуникативно «убивает» читателя, рождая его как со-автора, то метафорическая риторика позднего авангардизма, разрушая коммуникативность как таковую, декларирует дискурсивную «инфляцию автора», его неспособность порождать связные контексты.

6. Метафорическая и метонимическая риторики — подсистемы русского авангардизма. Риторические модели, структурирующие систему русского авангардизма, обладают разным функциональным ореолом: метонимическая риторика (как стадия эстетического становления авангардистской системы) экстенсивна, она осуществляет «захват» новых художественных территорий; метафорическая риторика (как стадия осознания системой собственной исчерпанности) имеет интенсивный характер и осуществляет эксперимент над самой системой.

Структура н краткое содержание работы

Диссертационное сочинение состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Объем диссертации — 200 страниц.

Во Введении очерчивается общее проблемное поле работы, устанавливаются типологические характеристики объекта и предмета исследования, обосновывается актуальность и новизна исследования, формулируются цель и задачи диссертации, устанавливаются методы анализа материала.

Глава 1 Риторика и авангардизм: в поисках новых метаязыков вводит представление о риторике XX века как единстве дескриптивного (область научных практик) и прескриптивного (область литературных практик) модусов, пересекающихся в трактовке «поэтического» как «отклонения»; дается системное описание теории метафоры / метонимии Р. Якобсона как образца «риторики моделей» и устанавливается ее аналитический потенциал.

В параграфе 1.1. Поэтическая риторика и ее концептуальное поле описываются пути (ре)актуализации в XX веке традиций поэтической риторики и исследуются трансформации риторического метаязыка. Как показывается в п. 1.1.1. Риторика как теория отклонения, происходящее в XX веке возвращение поэтической риторики в актуальное поле гуманитарной науки сопрово-

ждается формированием у нее новых возможностей, нового функционального ореола. Наметившееся еще в период античности сближение с поэтикой позволяет риторике встраиваться в качестве «импликатуры» в различные языки филологического описания; в частности, она становится основой одного из общих мест филологии XX в. — дихотомии практический язык / поэтический язык. Новая поэтическая риторика абсолютизирует оппозицию норма — отклонение при интерпретации фигуративной речи. Представление о компетенциях риторического обнаруживает исключительную плодотворность для построения формалистской и структуралистской теории литературы как «теории отклонений» — таковы концепции «остранения» В.Б. Шкловского, «единства и тесноты стихового ряда» Ю.Н. Тынянова, «сказа» Б.М. Эйхенбаума, взгляд на искусство как «вторичную моделирующую систему» (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский и др.); прочтение «риторического» как «отклонения» в равной мере характерно для исканий европейского структурализма (Ж. Коэн, Ц. Тодоров, Группа ц и др.). В п. 1.1.2. «Сокращенная риторика»: риторический редукционизм и его перспективы показывается, что XX век завершает исторический процесс «сокращения риторики» (Ж. Женетт), который находит отражение в стремлении риторики к редукции классических таксономий, к построению вложенных оппозиций, позволяющих в перспективе прийти к обоснованию риторических моделей-инвариантов. Это приводит к наделению оппозиции метафора / метонимия чертами универсализма, а в предельном варианте — к «метафороцен-тризму» филологического знания середины — второй половины XX века (П. Рикер, Дж.Р. Серль и др.), преодолеть который в известном смысле пытается льежская Группа ц, смещающая акценты с таксономий на риторические операции и создающая «порождающую риторику». Вместе с тем поэтическая риторика, сократив до минимума собственный категориальный аппарат, максимально расширяет функциональное поле, постепенно трансформируясь в «риторику моделей».

Параграф 1.2. Метафора и метонимия в концепции Р. Якобсона: троп — фигура — модель посвящен реконструкции риторического проекта Р. Якобсона в связи с эволюцией научного метода исследователя; утверждается представление о последовательном движении Якобсона в сторону метаритори-ки с ее пониманием метафоры и метонимии как моделирующих категорий.

1.2.1. Метафора / метонимия и новые контексты риторического. В беседах с К. Поморской Якобсон сообщал о своей еще юношеской убежденности в «необходимости пересмотра... обветшалого арсенала <классической риторики. — Т.Ц> для его преобразования в орудие научных операций». Осуществленная Якобсоном ревизия риторики состоит не только в новой (по сравнению с «обветшалыми» классическими таксономиями) концептуализации понятий метафора и метонимия, но и в попытке динамизировать эти категории, вскрыть их терминологическую подвижность и показать новые возможности риторического метаязыка. Причем риторическая терминология у Якобсона лишена строгих спецификаций и представляет собой скорее «пучок смыслов», требующий реконструирующего «глубинного чтения». Уже начиная с ранних

наблюдений о языке В. Хлебникова метафора и метонимия утрачивают для Якобсона привычную терминологическую закрепленность, выходят за пределы тропеического, а впоследствии в своей паре становятся одной из универсалий научного метода исследователя. В поле метафоры /метонимии иные тропы и фигуры лишаются индивидуального риторического значения и оказываются не более чем вариантами «сходства» и «смежности» в речи.

В своей ревизии риторического инструментария Якобсон проходит путь от формализма к структурализму. В ранних статьях («Новейшая русская поэзия», «О художественном реализме») в поле риторического «отклонения» асимметрично втянуты лишь отношения «сходства», а «смежность» — это та «нулевая степень», которая подлежит деформации в поэтическом языке; впоследствии (начиная уже с «Заметок о прозе поэта Пастернака») «сходство» и «смежность» складываются для исследователя в базовую риторическую оппозицию и рассматриваются как полярные проявления «отклонения». Метафора / метонимия проецируется Якобсоном в разные семиотические ряды и становится языком описания явлений, далеко выходящих за границы риторического в его привычном понимании, — типов художественной речи (стих/проза), идиостилей и художественных картин мира (Маяковский / Пастернак), литературных наррати-вов, киноязыка, речевых расстройств и т.п., — а также кладется в основу формулировки понятия «поэтической функции языка».

1.2.2. От риторики к метариторике. Понятие риторической модели. Расшатывание границ метафоры и метонимии, установление их функциональной многоплановости, свойственное научному творчеству Якобсона в целом, приобретает характер законченной системы в статьях 1950—70-х гг. Новое использование риторического аппарата оказывается продуктивным при перенесении метафоры и метонимии из литературного дискурса в патодискурс, когда Якобсон анализирует афатические речевые расстройства. Работы т.н. «афатического цикла» имеют результирующее значение для риторического проекта Якобсона — они подводят своеобразный интеллектуальный итог многолетним штудиям автора в сфере расширительного изучения метафоры и метонимии.

В исследовании патодискурсов Якобсон подходит к пониманию метафоры и метонимии как риторических моделей. Метафора и метонимия как «два типа афатических нарушений» и одновременно «два полюса языка», по мысли Якобсона, имеют системный характер: взятые в своих концептных значениях, как проявления «сходства» (= селекции) и «смежности» (= комбинации), они позволяют описывать семиотическую сущность «отклонения» в аспектах семиозиса, текстогенеза и коммуникации. Суммарно предложенную Якобсоном концепцию метафоры /метонимии можно представить в виде следующей схемы:

МЕТАФОРА МЕТОНИМИЯ

Базовая операция Селекция/« сходство» Комбинация/« смежность»

Ссмиозис Знак < референт Знак > референт

Текстогенез Парадигматика. Элемент Синтагматика. Контекст

Коммуникации Кодирование. Адресант Декодирование. Адресат

В таком понимании метафора и метонимия, своего рода «переменные», используются Якобсоном одновременно и в поле риторического — как (а) тропы или (б) фигуры, — и за пределами риторики в классическом понимании, т.е. как (в) модели поэтики, (г) модели дискурса, (д) модели мира и пр., что свидетельствует о переходе Якобсона на позиции метариторики. С учетом многоплановости и подвижности представлений Якобсона о метафоре и метонимии можно утверждать, что исследовагель приближается к пониманию этих категорий как риторических моделей.

Различные в конкретных воплощениях, риторические построения у Якобсона сходятся в своем механизме: они представляют собой надстраивание над тропами новых категориальных значений при сохранении базовых свойств метафоры и метонимии — «сходство» и «смежность». Такая эвристика типологически совпадает с семиотическим феноменом моделирования: модель стремится к «отношению между моделируемыми объектами и образами, при котором все элементы и объекты, имеющиеся <...> в моделируемом объекте, имеются и в образе (модели), но обратное может не иметь места» (Вяч.Вс. Иванов). Исходя из этого в работе формулируется следующее рабочее определение риторической модели: риторическая модель — системное образование, имеющее вторичный по отношению к тропу (метафоре / метонимии) характер, надстраивающееся над тропом и позволяющее проследить его категориальное риторическое свойство («сходство» / еесмежность») на разных уровнях художественного текста как семиотического феномена.

В параграфе 1.3. Риторическая позиция русского авангардизма доказывается, что интенсивность процессов риторических преобразований в XX веке в предельной форме прослеживается в авангардизме с его апологией ошибки. Если вслед за Ю.М. Лотманом рассматривать структуру литературного процесса как смену эпох «риторизма» и «антириторизма», следует признать, что риторическая позиция авангардизма не поддается адекватному описанию через предложенную исследователем бинарную модель риторизм / антириторизм. В известном смысле авангардизм осмысляет себя в иных риторических координатах — он противопоставлен и риторизму, и антириторизму одновременно.

1.3.1. Риторика первого уровня: символизм / акмеизм. Риторический канон авангардизма возникает на отталкивании от символизма и акмеизма •— явлений, стадиально образующих пару риторизм / антириторизм. Если символизм абсолютизирует тропеичность поэтического языка и рассматривает метафору как предел риторического (А. Белый: «...создание словесной метафоры (символа, т.е. соединения двух предметов в одном) есть цель творческого процесса»), то позиция акмеизма — «стремление к простоте разговорной речи, к словам повседневным и обычно далеким от замкнутого круга лирической поэзии» (В.М. Жирмунский) — строится на отрицании разрыва между res и verba и на снятии дистанции между поэтическим и практическим языками. Символизм, возводя метафору в ранг «тропа тропов», обосновывал такой разрыв через эстетику «соответствия»/«подобия» — акмеизм же стремится к

эстетике «тождества», в которой «А=А [есть] прекрасная поэтическая тема» (О. Мандельштам)

1.3.2. Риторика второго уровня: авангардизм. Риторическая позиция авангардизма (особенно раннего) в своем пафосе отрицания, на первый взгляд, близка акмеистскому антириторизму: и авангардизм, и акмеизм через отказ от орнаментальное™, «украшенной речи» стремятся к преодолению устоявшихся литературных представлений о «поэтическом», и в первую очередь к снятию базовой дихотомии практический язык / поэтический язык. Однако отрицание риторических правил как стремление к упрощению оборачивается в авангардизме не «прекрасной ясностью» и освобождением дискурса от тропеических сложностей, а, напротив, затрудненным «письмом-чтением» (А. Крученых, В. Хлебников: «Чтоб писалось туго и читалось туго неудобнее смазанных сапог или грузовика в гостиной...»). В отличие от акмеизма, авангардизм, сводя актуальную «поэтичность» к нулю, не уподобляет «поэтическую» речь «практической», а, напротив, максимально дистанцирует их — в соответствии с формалистским пониманием «поэтического» как «остранения». В этом смысле риторика авангардизма — это система второго уровня, вторичных риторических правил.

В авангардистской деформативиой риторике перевод «упрощенно-го»/антириторического в «усложненное»/риторическое канонизирован в ошибке, в намеренном поэтическом искажении устойчивых литературных конвенций и норм. Ошибка создает остраняющий эффект и заставляет видеть в самом акте деформации поэтического языка возврат из антириторической в риторическую плоскость (И. Терентьев: «Когда нет ошибки, ничего нет»). Вторичный риторизм авангардизма позволяет рассматривать ошибку не как «отступление от правил», а как «правило отступления от правил», возводить ошибку в максимум «поэтического» (А. Крученых: «.. .указать на самый способ неправильности, показать ее необходимость и важность для искусства»). При этом авангардизм не просто легализует ошибку, но и вырабатывает своего рода свод правил, создает «грамматику ошибки» (таков, напр., перечень допустимых «неправильностей в построении речи» в «Новых путях слова» А. Крученых).

Такое представление о риторическом статусе ошибки находит теоретическое обоснование в теории сдвига А. Крученых. Сдвиг, риторически канонизированная ошибка, «оживляет конструкцию стиха, динамизирует слова» (Крученых) и тем самым усиливает дистанцию между поэтическим и практическим языком. Эта категория не только помещается поэтом-авангардистом в сетку риторических фигур, но и фактически рассматривается как сверх-троп, вбирающий в себя любые проявления фигуративного. В «Сдвигологии русского стиха» Крученых, приписывая сдвигу статус «тропа тропов», полностью отказывается от привычных таксономий классической риторики в пользу псевдоклассификаций, в своих построениях полностью отвечающих духу риторики деформативной.

В Главе 2 Риторика знака развивается положение о том, что риторическое моделирование авангардистского семиозиса позволяет выявить присущий ему «асимметричный дуализм» отношений между знаком и обозначаемым объек-

том; утверждается, что для описания авангардистского семиозиса sub specie rhetoricae особую важность имеет изучение риторических отклонений, динамизирующих связи между «знаковыми ансамблями» и их референтной средой. Бинарность риторического проекта авангардизма в его микроэволюции характеризуется в работе как переход от метонимической модели семиозиса к модели метафорической. Целостный взгляд на авангардистскую художественную систему демонстрирует, что при метонимическом семиозисе усиление полюса знака ведет к умножению количества знаковых сущностей, «по смежности» отсылающих к одной области референтов (R (S1/S2/S3/S4.. .SJ); метафорический семиозис, напротив, связан с инфляцией знаковости и умножением обозначаемых объектов«по сходству» (S<-> (Ri/Ri/Rs/Ri-.-Rnj))-

В параграфе 2.1. Общие замечания описываются две традиции изучения референции в художественном дискурсе — прагмасемантическая (Г. Фреге, JI Линский, Дж.Р. Серль, С.Т. Золян и др.), видящая объектом референции поэтического знака «авторский мир» и фактически исключающая из поля анализа язык, и эстетико-функциональная (Р. Якобсон, Я. Славиньский, Е. Фарыно, Ю.М. Лотман и др.), напротив, рассматривающая поэтическую референцию прежде всего через связь знака с областью «языковых» объектов. Утверждается, что преодолеть конфликтность названных взглядов для решения вопроса о риторических отклонениях в семиозисе возможно, если в развитие ряда предварительно намеченных Р. Якобсоном тезисов рассматривать поэтический знак как биреференциалькый феномен ■— как одновременно отсылающий и ко вне-положенному себе «предметному» миру, и к естественному языку, сфере, где референты поэтического знака не внеположены, а имманентны ему и выводятся из «языкового» мира.

В параграфе 2.2. МЕТОНИМИЯ: умножение знаков развивается положение о том, что в раннеавангардистской риторике метонимический сдвиг порождает дискурс как многомерный семиотический континуум, где обозначаемый объект уже не довольствуется одним знаком и в каждом новом контексте стремится обновлять свои «знаковые ансамбли» — ср. регулярную у В. Маяковского тематизацию поиска «вещью» нового знака через топос переодевания: «Каждое чувство, каждый предмет вырастает вон из одежды слова. Одежда треплется. Надо менять» («Война и язык», 1914); «И вдруг / все вещи / кинулись, / раздирая голос, / скидывать лохмотья изношенных имен» («Владимир Маяковский», 1913).

2.2.1. «Слово шяре смысла»: раниеаванпардистская апология знака. Обоснование новой концепции семиозиса в авангардизме хронологически совпадает с возникновением русского футуризма — оно предложено А. Крученых в «Декларации слова, как такового» (1913): «Слова умирают, мир вечно юн. Художник увидел мир по-новому и, как Адам, дает всему свои имена». Подобный «адамистский» взгляд на поэтическую (ре)номинацию внешне сближает ранний авангардизм с эстетико-теоретической концепцией акмеизма; вместе с тем (ре)номинационные установки акмеизма и авангардизма существенно разнятся. Если риторика акмеизма динамизирует связи между знаком и референтом строго

в пределах одного кода (акмеизм тиражирует знаковые объекты, двигаясь «вдоль» литературного ряда и интертекстуализируя литературные конвенции, ср. тезис О. Мандельштама: «Слово стало не семиствольной, а тысячествольной цевницей, оживляемой сразу дыханием всех веков»), то авангардистский проект (ре)номинации предметной среды нарушает сами условия кодирования — он осложняет семиозис привлечением смежный кодов.

2.2.2. Риторические операции в области кода. В раннем авангардизме метонимический семиозис накладывает на дискурс множественный код, создает подвижность «семиотического фокуса» как результат свободного переключения между субкодами (вербальным / визуальным / аудиальным, текстуальным / метатекстуальным и т.п.). В этом случае умножение знаков «по смежности» есть результат действия таких риторических операторов, как добавление и перестановка.

2.2.2.1. Оператор ДОБАВЛЕНИЕ предусматривает невозможность приложения к тексту только одного кода: семантическое пространство дискурса строится как пересечение взаимодополняющих субкодов, между которыми устанавливается семиотическое равноправие. Онтология текста подразумевает такое пересечение субкодов, при котором множество кодирующих/декодирующих правил должно быть воспринято как связанное, конъюнктивное, — текст существует только в пределах логики кода «К| и Кг и Кз... и Кп», а любая дизъюнктивная попытка его прочтения («К, или К2 или Kj... или Кп») приводит к семантическому разрушению.

В поэтических экспериментах И. Игнатьева, В. Каменского, А. Чичерина смена «семиотического фокуса» позволяет дискурсу существовать в двух знаковых системах — визуальной («взирание») и вербальной («чтение»). Это условие существенно даже для тех случаев, когда в авторской интенции содержится прямое отрицание одного из субкодов в пользу другого (ср., напр., автокомментарий И. Игнатьева к визуализированному стихотворению «Opus: —45»: «P.S. Opus: —45 написан исключительно для взирания, слушать и говорить его нельзя», — таким отрицанием поэту необходимо показать, что подразумеваемое «слушание / говорение» есть не более чем один из субкодов наряду с актуализированным «взиранием»), В авангардистском проекте зауми субкоды (заумный и «разумный»/«бытовой» языки), пересекаясь в пределах одного дискурса, не отменяют друг друга и не подчиняются один другому, но задают sui generis ситуацию билингвизма: они формируют семантическое пространство текста, которое не может быть воспринято с позиций только одного из субкодов, — таковы поэтические опыта А. Крученых, Е. Гуро, И. Терентьева, А. Туфанова, лингвистический проект В. Хлебникова. Наконец, при совмещении в пределах одного дискурса текстуального и метатекстуального субкодов (трактаты И. Терентьева, А. Крученых, А. Туфанова, ряд поэтических текстов В. Хлебникова и Д. Бурлюка) возникающая между ними интерференция позволяет авангардизму снять саму оппозицию «текст — метатекст» («искусство •— наука»). Оригинальный пример подобной «текстуально-метатекстуальной» игры — «поэтические уравнения» Д. Бурлюка (типа: «Поезд = стрела / а город = лук / (час отбытия =

упрочен) / Каждый жертвенник порочен / Фонарь = игла / а сердце = пук» и т.п.), где символ «=», напоминая о соответствующих математических моделях, формирует конвенцию чтения, под действием которой левая часть высказывания воспринимается как образ, а правая — как его метатекстуальная интерпретация. Однако такая логика чтения взрывается изнутри средствами поэтической грамматики: на фоне инерции отождествления «номинатив = номинатив» знак «=» соотносит грамматически неравнозначные компоненты, разбивая высказывания в позиции сильной синтаксической связи; это ставит читателя перед необходимостью видеть в подобных конструкциях одновременно и автокомментарий, и умножение образных рядов.

2.2.2.2. Оператор перестановка создает подвижность «семиотического фокуса» за счет растождествления субкодов как вариантов одного кода. Метонимический семиозис, основанный на этом операторе, охватывает широкий круг явлений (поэтики «текстословия» В. Гнедова, «композитов» И. Северянина и В. Каменского, «двухэтажной строки» И. Зданевича и К. Чернявского, теорию «сдвига» А. Крученых), типологической чертой которых становится дискурсивное наложение знаков. Так, особая графическая игра позволяет К. Чернявскому («Дюжина бочек...») создать эффект нелинейного поэтического сюжета, где уже первая строка задает как минимум три сюжетных зачина: вводится место действия (дюЖИна бОЧек у СТАВни), время действия (уЖИн карОЧе СТАВни) и субъект действия (дюЖИй уабОЧий уСТАВ от), — компоненты которых могут свободно переставляться (дюЖИй рабОЧий у СТАВни; уЖИн. рабОЧш уСТАВ от и т.д.), создавая все новые сюжетные ситуации. Такая игра вступает в противоречие с принципами уровневой организации знаковой системы, где «языковая единица является таковой, только если ее можно идентифицировать в составе единицы более высокого уровня» (Э. Бенвенист): знаковое пространство дискурса разрешает прочитывать один и тот же знак (точнее, то, что кажется одним знаком) по-разному; образующиеся в результате такого чтения-перестановки знаковые конфигурации ставят под сомнение единичность знака, а вместе с тем — и его идентичность самому себе. Это свидетельствует о предпосылках кризиса метонимического семиозиса уже на ранней стадии авангардистской системы.

В параграфе 2.3. Метафора: инфляция знаков доказывается, что метафорическому восприятию мира в позднем авангардизме свойственно стремление продемонстрировать «растяжимость» знака, снижение его способности к означиванию предметной среды, а как следствие — использовать один знак для именования множества референтов.

2.3.1. «Мне страшно что я неизвестность...»: кризис семиотического в позднем авангардизме. В позднеавангардистской риторике метонимический семиозис сменяется семиозисом метафорическим, пересекаясь с ним на уровне отдельных «следов». Так, вполне по-раннеавангардистски метонимический «поиск знака» становится нарративной стратегией в миниатюре Д. Хармса «Хотите, я расскажу вам рассказ про эту крюкицу...», где единственное текстовое событие сводится к попытке установить связь между «ускользающим»

знаком и неким референтом «птица», «рассказ» о котором невозможен из-за обнаруживающейся риторической асимметрии знака и референта («Хотите, я расскажу вам рассказ про эту крюкицу? То есть не крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а курякицу. <...> Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то рассказал бы вам рассказ про эту кирикукукрекицу»). Однако, в отличие от раннеавангардистских риторических стратегий, у Хармса вхождение каждого нового знака в семиотическое пространство нарратива не дополняет предшествующий знаковый ряд, а, напротив, отрицает его целиком — дискурс строится на тиражирующемся самоотрицании знака (ср. использование в тексте негациониой логико-синтаксической модели «не А, а В»), а умножение знака оборачивается инфляцией семиотического.

У обэриутов слово «больше не может быть означающим», поскольку они «делают свою поэзию по меркам того мира, который не нуждается в имени» (В.А. Подорога). Одна из черт позднеавангардистского семиозиса — это неспособность (невозможность?) фиксировать персонаж посредством имени, что регулярно приводит к возникновению абсурдистских тиражирующих «ономастиконов»: Елизавета Ивановна / Елизавета Таракановна / Елизавета Михайловна / Елизавета Эдуардовна Вам у Хармса («Елизавета Бам»), Варвара / Варвила / Варфира / Варбара / Варгара / Варныра / Вархара / Гар-дьера / Унера и т д. у И. Бахтерева («Варвара из Трамвая») и мн. др. Знак-имя у обэриутов сохраняет минимальную мотивированность лишь в самых редких случаях. К примеру, микроконтекстуалыюй мотивацией имени оперирует Бахтерев — она имеет либо фонетические («пусть мне и Варваре / изогнутой паре / желалось друг друга в трамбаях катать»), либо паронимиче-ски-аттрактивные («Варпела-Варбела! / за была про всех / <...>/ про общее дело / <...> / присядку пропела»), либо лексико-семантические («зная пристрастие Варныры к воде...») основания.

Метафорическая стратегия поиска знаком множества своих референтов может реализоваться в текстах обэриутов через совмещение «альтернативных» миров в позиции «я» субъекта речи. Так, в стихотворении А. Введенского «Мне жалко что я не зверь...», своеобразном «перечне» потенциальных обозначаемых «я» («Мне жалко что я не зверь <. > Мне жалко что я не звезда <.. > Мне жалко что я не крыша <.. .> Мне не нравится что я не жалость <.. .> Мне страшно что я неизвестность...»), каждое новое высказывание вводит новый образ «я» субъекта, данный как неосуществленный замысел стать «другим», а в семиотическом плане — как несостоявшийся акт референции «я» к «альтернативным» мирам. Разрыв связей между знаком и референтом, при котором знак вынужден привлекать для себя множество обозначаемых, у обэриутов нередко подвергается тема-тизации: напр., в стихотворении Н. Олейникова «Перемена фамилии» дейктиче-ский парадокс — игра местоимениями я / себя / свой /мой («Тогда я ощупал себя, свои руки, / Я зубы свои сосчитал <... > И сам я себя не узнал. <...> И мне же моя же нога угрожала» и др.) — заставляет героя пережить собственную множественность, расслоение себя как обозначаемого на «прежнего» Козлова Алек-

сандра и «нового» Орлова Никандра, в результате чего знак «я» утрачивает обязательную для личного местоимения уникальность референта в речевом акте.

2.3.2. Нарратив в ситуации «дефицита речи». Одно из наиболее сильных и регулярных проявлений позднеавангардистской метафорической риторики — нарративная ситуация, когда дискурс, испытывая дефицит плана выражения, устанавливает знаковое тождество персонажей вплоть до их неразличения и слияния в пределах одного нарратива; в итоге количество референтов, означенных одним знаком, становится релятивным и по-разному конкретизируется в зависимости от той или иной текстовой ситуации.

Данное положение развивается в работе на основе анализа текста А. Введенского «Некоторое количество разговоров (или начисто переделанный темник)». В Разговоре 8 «Разговор купцов с баныциком» использование при обозначении персонажей количественного числительного «два» со значением дискретности вм. грамматически возможного (и даже предпочтительного в данном контексте) собирательного «двое» со значением недискретности задает ситуацию различимости купцов. Однако если разрядом числительного утверждается дискретность персонажей, то их диалоговые реплики нивелируют различия: «Два купца. Гляди, гляди как я изменился. Два купца. Да, да. Я совершенно неузнаваем». Знак «я» в репликах купцов остается знаком с «референтами-переменными», он дублирует содержание реплики и свободно передается от «первого» купца «второму» — именно поэтому, согласно метафорической логике дискурса, персонажи Введенского в равной степени и «я», и единое, целостное, недискретное «мы»: «Мы хотим купаться...», «Мы думали...» и т.п. Кроме того, использование Введенским семиотики зеркальности создает условия для того, чтобы референтная неоднозначность затронула такой индекс персонажей, как пол (глядя на обнаженную Ольгу, купцы видят в женском отражение мужского: «Мы думали что ты зеркало. Мы ошиблись»). Зеркало приобретает здесь функцию «волшебного зеркала»: оно «изменяет дейктические координаты» (С.Т. Золян) и создает ситуацию дейктического обмана — два купца воспринимают Ольгу как отражение себя, что обеспечивает релятивность персонажного счета (3 (купец + купец + Ольга) = 2 (купец + купец = Ольга) = 1 (купец = купец = Ольга)) и свидетельствует о том, что «я-дейксис» не только свободно переходит от персонажа к персонажу в обмене репликами, но и является для них общим знаком референтного множества. Сходной задачи Введенский добивается, накладывая игру с дейксисом на риторически измененную коммуникативную организацию дискурса (Разговор 10 «Последний разговор»): реплики персонажей («Первого», «Второго» и «Третьего») в своей совокупности образуют единую коммуникативную цепь, где рема предыдущего высказывания дублируется в теме последующего, а трехчленный персонажный я-фокус есть не более чем фикция.

В Главе 3 Риторика дискурса sub specie предложенных Р. Якобсоном наблюдений о риторических отклонениях на «оси селекции» и «оси комбинации» устанавливаются закономерности коммуникации и текстогенеза в авангардистских подсистемах; выявляются и описываются зоны интерфе-

ренции метонимической и метафорической моделей. Русский авангардизм, как и другие «риторические эпохи», сдвигает отношения во внутреннем мире дискурса, обрекая его на асимметрию синтагматических и парадигматических отношений. Ориентированная на «смежности» метонимическая риторика и на «сходства» — риторика метафорическая строят свой эксперимент, выдвигая на первый план соответственно внутритекстовые связи знаков «по горизонтали» или «по вертикали» и включая дискурс в новые коммуникативные конвенции.

В параграфе 3.1. Общие замечания утверждается, что на фоне соссюров-ской традиции Р. Якобсон выступил основоположником альтернативного представления о категориях синтагматического и парадигматического в художественном дискурсе — рассмотрения синтагматики и парадигматики как отношений т ргаеБепйа, как двух взаимообусловленных механизмов построения дискурса (ср. развитие идей Якобсона в работах Ю.М. Лотмана, Б.М. Гаспарова и др.). Формулируется посылка дальнейшего исследования: риторически маркированный дискурс может создаваться как (а) игра на поле синтагматики, т.е. со «смежностями» — линейностью, последовательностью, комбинаторикой дискурсивных знаков — и (б) игра на поле парадигматики, т е. со «сходствами» — повторяемостью, эквивалентностью, подобием, идентичностью дискурсивных знаков; это находит отражение в двух разнонаправленных процессах — вторичной синтагматизации и вторичной парадигматизации, которые характерны соответственно для метонимической и метафорической моделей авангардизма.

В параграфе 3.2. МЕТОНИМИЯ: синтагматический дискурс обосновывается логика системных метонимических преобразований в раннеавангардистском дискурсе; рассматриваются коммуникативные установки раннего авангардизма и их влияние на дискурсивную гипертрофию связей «по смежности».

3.2.1. «Прочитав, разорви!..»: коммуникативные компетенции адресата. В метонимической риторике раннего авангардизма под сомнение ставится возможность адресата декодировать сообщения. Художественные дискурсы, организованные «по смежности», изменяют «грамматику адресата», стремясь как к идеалу к максимально сложному, «затрудненному» чтению и принуждая читателя совершить восхождение к автору. Коммуникативная стратегия футуризма и постфутуризма имеет сильный апеллятивный характер и содержит послание «Пойми меня!»: адресат принуждается к тому, чтобы совершить «чтение-действие», входящее в полный резонанс с новой поэтической конвенцией, которая декларируется автором (ср. заключительный пассаж манифеста А. Крученых и В. Хлебникова «Слово как таковое»: «Речетворцы должны писать на своих книгах: прочитав, разорви!»). Авангардистское стремление видеть в читателе креативного коммуниканта, со-автора, со-деятеля ведет к тому, что закономерным ответом на послание «Пойми меня1» становится реплика «Я тоже так могу!»; производная такой установки — характерные для филологических штудий первой половины 1920-х гг. (Г. Винокур, Б. Арватов) попытки проследить регулярность зауми в практической речи, тем самым увидев в любом говорящем автора-авангардиста.

Привлекая читателя к процессу со-творчества, предлагая ему новые условия декодирования дискурса, ранний авангардизм создает особую концепцию книги. При том что здесь художественные тексты сопровождаются метатексту-альными комментариями, «прием» почти никогда не дается читателю в готовом виде — реципиент вынужденно включается в процесс поиска ключа, «отгадки», т.е. в (ре)конструирование приема, дешифруя авторскую логику. По словам И. Терснтьева («17 ерундовых орудий»), «это не ключ к пониманию поэзии: это отмычка, потому что всякая красота есть красота со взломом». «Ключ» и «отмычка» используются Терентьевым как метафоры декодирования: «ключ» — это процесс декодирования художественного дискурса, основанный на имеющихся у читателя конвенциях; «отмычка», соответственно, — это знак невозможности войти в «закрытый» дискурс и вместе с тем знак поиска, подбора новых кодов-«юночей». Этот тезис обосновывается в работе на примере анализа одного из фрагментов «Орудий...», где в образных рядах Терентьевым шифруется полемика формалистов с Потебней о сущности поэтического языка.

3.2.2. Транс(де)формация: вторичная синтагматизация и «тело» текста. Метонимическая риторика авангардизма реализует проект по вторичной синтагматизации дискурса: «слово как таковое» открывает в себе неограниченные возможности вступать в новые комбинаторные отношения, а дискурс получает способность формировать новые связи; звуко-буквенная рядность, создающая «тело» текста, его материальный облик, транс(де)формируется в дискурсе на основе принудительных связей «по смежности».

3.2.2.1. Пробел как знак «смежности». В перечне транс(де)формативных приемов раннеавангардистского поэтического языка особый статус приобретает такое средство визуализации стиха, как пробел. Предельным выражением «поэтики пробела», несомненно, стала 15-я «Поэма Конца» из гнедовского цикла «Смерть искусству, пятнадцать (15) поэм», в типографском варианте представляющая собой чистый лист. В менее радикальных экспериментах пустое белое поле страницы вступает в активное взаимодействие со звуко-буквенной фактурой футуристского текста, и «незаполненность», «вакуум-ность» участвует в создании его «тела». Когда пробел смещается из конца строки в ее середину, втягивается в звуко-буквенный ряд, видимая вертикаль графики стихотворной речи вступает в конфликт с силой горизонтальный связей: закон «единства и тесноты стихового ряда» (Ю.Н. Тынянов) приостанавливает парадигматические связи в пользу синтагматических связей «по смежности». У С.Третьякова («Веер»), А.Крученых («Лакированное трико»), Д. Бурлюка («О зацвети...»), В. Гнедова («А ла тырь...») пробел получает новое значение — он уже не знак разъединения строк, а напротив, знак соединения элементов в строку.

3.2.2.2. «Начало» и «конец» в метонимическом дискурсе. Метонимическая и метафорическая риторики заставляют авангардизм по-разному решать проблему текстогенеза, принуждают к неодинаковой концептуализации начала и конца текста, разрушают равновесие между ними. В метонимическом дис-

курсе раннего авангардизма сохранение сильных связей «по смежности» позволяет тексту двигаться к концу: конец — обязательное условие его существования, даже если он лишен привычной текстуальной материи (такова семио-тизация вербальной пустоты в «Поэме Конца» В. Гнедова). На фоне этого начало утрачивает свою семиотическую значимость: использование авангардистами особой визуализации текстового пространства (например, в «железобетонных поэмах» Каменского, когда заглавие втягивается в контекст, а его идентификация как маркера начала в высшей степени произвольна) и экспериментальный «подхватывающий» синтаксис (постановка в открывающую текстовую позицию союзной конструкции, иногда с предшествующим отточием, которая создает эффект не «начинающегося», а «продолжающего» дискурса) лишают реципиента возможности однозначного выбора «точки чтения», того, что следует рассматривать как начало текста.

3.2.3. Грамматический эксперимент и кризис линейного письма. Призыв В. Шершеневича «Ломать грамматику» («2x2=5») вскрывает парадоксальную сущность метонимической риторики. Когда дискурс балансирует между грамматической правильностью и отклонением от нее, это динамизирует контекстуальные связи; если же грамматическая девиация столь сильна, что делает невозможным ее однозначное «исправление», то контекстуальные связи рушатся и линейность дискурса осознается как кризис.

3.2.3.1. Грамматическая компрессия контекста. Сила контекстного притяжения знаков ощущается авангардистами как грамматическая избыточность служебных слов, прежде всего предлогов. Использованием этой простейшей стратегии аграмматизма, состоящей в исключении из контекста отдельных предлогов, отмечены уже первые поэтические опыты авангардистов — например, «беспредложная поэтика» Д. Бурлюка. Как показывается в работе, Бурлюк регулярно исключает из контекстно-грамматических связей предлог «в» («Родился [0] доме день туманный» («Ор. 4»); «Упало солнце [0] кровь заката /<...>/ Лишь туча саваном седым / Повиснет [0] небесах над ним» («Ор. 5») и мн. др.), однако в таких контекстах пространственная семантика и грамматическая однозначность настолько прозрачна, что «потерянный» предлог легко восстанавливается. В то же время у В. Шершеневича («Лечь — улицы. Сесть — палисадник. Вскочить — небоскребы до звезд», «Принцип поэтической грамматики») исключение предлогов с пространственной семантикой, допустимых в данном контексте («на улицы», «е палисадник», «на небоскребы»), и замена их тире — иконическим знаком графической протяженности дискурса — ведет к возникновению множественных толкований: семантика текста зависит от того, восстанавливает или не восстанавливает реципиент соответствующие позиции предлогов.

3.2.3.2. Словотворчество: грамматика морфемика. Вопрос о грамматике дискурса приобретает особое звучание в связи с раннеавангардистски-ми словотворческими опытами. Словотворчество проецирует принцип «смежности» с текста на слово, заставляет измерять слово теми же критериями, что и текст (ср. реализацию такого подхода к слову/тексту в моностихах В. Ка-

менского «Золоторозсыпьювиночь» и «Рекачкачайка»). В работе доказывается, что, с одной стороны, метонимическая установка принуждает неологизм вступать в «тесные» грамматико-синтаксические отношения (тексты В. Гнедова и В. Хлебникова); с другой — словотворческая игра способна разрушать контекстуальные связи «по смежности» и создавать дискурс «по сходству», превращая его в открытую морфемную серию (стихотворения «Ю» и «Четыре времени» В. Каменского). Словотворчество демонстрирует, как авангардизм уже на самых ранних стадиях испытывает кризис линейного письма.

В параграфе 3.3. Метафора: парадигматический дискурс анализируется феномен «замороженной селекции» (М. Ямпольский) в текстах обэриутов как отражение коммуникативной установки на ослабление дискурсивных компетенций автора.

3.3.1. «...не будем больше говорить»: коммуникативные компетенции адресанта. Сильная апеллятивность, свойственная раннему авангардизму, в позднем авангардизме оборачивается прямо противоположной коммуникативной стратегией — отказом от контакта с читателем, при котором невозможность диалога с реципиентом оставляет дискурсу лишь одно — трансформировать коммуникацию в автокоммуникацию. В метафорической риторике формируется устойчивый мотивный комплекс «коммуникация как смерть/насилие». У обэриутов смерть персонажа-коммуниканта иконизирует невозможность дальнейшего письма, становится знаком исчерпанности дискурса. Коммуникация в этом случае воспринимается как «репрессивный» акт: слово в его особой орудийной функции есть средство уничтожения коммуниканта (таковы отождествление «verba» и «res» — реплик персонажей и наносимых ими друг другу ударов, причинения увечий и т.п. — в текстах Д. Хармса или мотив «безголовости» — обезглавливания персонажа как прекращения коммуникативного акта — у А. Введенского).

Разрушая коммуникативность как таковую, риторический проект позднего авангардизма смещает акценты с адресата на адресанта и декларирует дискурсивную «инфляцию автора», его неспособность к построению связных контекстов, а в предельном случае — демонстративный отказ от письма, ср.: «Сегодня я ничего не писал. Это неважно» (Д. Хармс, «Голубая тетрадь. № 16»), «Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу» (Д. Хармс, «О Пушкине»); «Писать ничего не пишу, чего и Вам желая», «Стихов я не пишу, чего и Вам желаю» (из писем А. Введенского Д. Хармсу).

3.3.2. «Линия метафоры» и серийность дискурса. В основе обэриутско-го нарративного эксперимента лежит новая конвенция: не смена событий, но их дублирование; не динамика нарратива, но его серийность. Сюжет, явление синтагматическое par excellence, предстает в теоретико-философских рефлексиях обэриутов как категория нелинейная, обнаруживающая внутреннюю парадигматику; структурным минимумом такой парадигмы будут, к примеру, два взаимоотрицающих события, как об этом говорил Л. Липавский:

«Сюжет — несерьезная вещь. <.. .> Если сейчас и возможен сюжет, то самый простой, вроде —■ я вышел из дому и вернулся домой».

Обэриуты создают парративы, в которых различение сюжетных знаков затруднено, а события оказываются вариантами одного инварианта. Показательный пример превращения нарратива в «серию» — хармсовская миниатюра «Случаи» («Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой...»). Введение новых сюжетных функций, вполне традиционно для Хармса, в данном тексте постоянно обнуляется, а видимое множество событий сводится к инварианту «умереть»: исходная функция, которой наделяется первый вводимый в текст персонаж Орлов («умер»), и финальная функция, приписываемая Перехрё-стову («вытолкали со службы»), с точки зрения сюжета уравниваются. Использование глагола «умереть» в предложениях 1—4 задает своеобразную матрицу: сюжетная функция каждого героя, независимо от ее конкретной лексикализации в тексте («умер», «тоже умер», «умер сам собой», «упала с буфета и тоже умерла»), воспринимается только как «смерть»; подчиняясь этой инерции, сема 'умереть' воспринимается как включенная в сюжетные функции «спиться и пойти по дорогам», «перестать причесываться и заболеть паршой», «нарисовать даму с кнутом в руках и сойти с ума», «быть вытолканным со службы». Такая инфляция события замыкает сюжетное пространство на ноль, ускользающий нарратив «топчется на месте» и существует лишь de visu. При этом нарушение серийности, «выпадение» из парадигмы, переход к новым — линейно-хронологическим — связям есть одна из наиболее устойчивых и узнаваемых «фобий» позднего авангардизма.

Метафорическая риторика, препятствующая контекстуальности, ставит дискурс перед необходимостью использовать начало как единственную моделирующую категорию. Автор у обэриутов способен начать текст, но лишен возможности его завершить; он вынужден создавать сюжет, нанизывая начала разных историй, ни одна из которых не развертывается в полноценный нарратив («Пять неоконченных повествований» Д. Хармса). Узнаваемой приметой обэриутского дискурса становится отсутствие конца, открытая длительность либо же «механистическое» прерывание текста: «все» / «вот, собственно, а все»/«и т.д.» (Д. Хармс), «конец» (Д. Хармс, А. Введенский).

3.3.3. Союз — «ген сюжета»? В позднем авангардизме грамматика усиливает семиотический конфликт между связями in praesentia и in absentia —• необходимостью линеаризовать дискурс и невозможностью это сделать. Распадение отношений «по смежности» в метафорическом дискурсе обостряет внимание к словам так называемого «коммуникативного пласта» языка, главное назначение которых — обеспечивать связность и последовательность дискурса. Вхождение этих единиц в пространство дискурса в качестве нарративных операторов сопровождается пересмотром грамматических конвенций в пользу конвенций нарративных и созданием текстовых ситуаций с ощутимым отклонением от «нулевой степени» высказывания. В идиолекте Д. Хармса слова «коммуникативного пласта» языка в роли нарративных операторов

(опять/снова, тоже/также, нет, всё, а, но и др.) призваны разрушать нарратив ради наррации, быть мнимыми знаками повествовательных связей. Союз «а» (в значениях «А инициальный», «А рекурренции» и «А квазифинала») в хармсовском письме приобретает сигнальную функцию: он становится знаком нарративного нарушения, легко опознается читателем как препятствие к развертыванию сюжета.

В Заключении диссертации подводятся итоги исследования, делаются основные теоретические и практические выводы, намечаются перспективы дальнейшей разработки темы. Отмечается, что дихотомия метафора/метонимия как основа языка риторического моделирования может быть спроецирована на более широкое поле объектов и использована для анализа историко-литературных эволюций, особенно в смежные с авангардизмом «риторические эпохи». Предложенный в работе метод исследования рассматривается как допускающий не только эволюционно-типологическое, но и поэтологическое приложение — в сопоставительном анализе идиостилей, сюжетов, стиховых структур и мн. др., т.е. тех областей поэтики, где проявляется глубинное противопоставление метафорического и метонимического «полюсов».

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора общим объемом 12,7 пл.:

1. Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н. «Смерть сюжета» в поэтике Д. Хармса / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Балтийский филологический курьер. Калининград: ГИПП «Янтарный сказ», 2000. Вып. 1. С. 97—106 (0,8 пл.).

2. Цвигун, Т.В. Практика уз. теория: о моделях текстопорождения в поэзии русского авангарда 1910—30-х гг. / Т.В. Цвигун // Внутренние и внешние границы филологического знания: Материалы Летней школы молодого филолога, Приморье. 1—4 июля 2000 г. Калининград: Изд-во КГУ, 2001. С. 18—27 (0,6 пл.).

3. Цвигун, ТВ. О преодолении энтропии в поэтическом тексте (к семиотической структуре текста в русском авангарде 1910—30 гг.) / Т.В. Цвигун // Языкознание: Современные подходы к традиционной проблематике: Сб. науч. тр. Калининград: Изд-во КГУ, 2001. С. 174—189 (1 пл.).

4. Цвигун, Т.В Закон «сокращения текстовых усилий» в поэтических системах начала XX века / Т.В. Цвигун // Русская литература XX века: итоги столетия: Сб. трудов Международной научной конференции молодых ученых. Санкт-Петербург, 16—18 марта 2001 г. СПб.: Изд-во СПбГТУ, 2001. С. 86—92 (0,4 пл.).

5. Цвигун, Т.В, Черняков, А.Н. Русский авангардизм как несказанное и несказанное. Статья I: Язык без значимостей / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Се-мантико-дискурсивные исследования языка: эксплицитность / имплицитность выражения смыслов: Материалы Международной научной конференции. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 321—334 (0,9 пл.).

6. Цвигун, ТВ, Черняков, А.Н Русский авангардизм как несказанное и не-сказЕшное. Статья II: Риторика нарратива (ОБЭРИУ) / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 45—53 (0,8 пл.).

7. Цвигун, Т.В. «Другая» риторика Романа Якобсона. (Заметки к теме I— III) /ТВ. Цвигун // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 72—77 (0,5 пл.).

8. Цвигун, ТВ «А»-повествование у Д. Хармса / Т.В. Цвигун // Поэтика и лингвистика: Материалы Международной научной конференции, посвященной 100-легию со дня рождения P.P. Гельгардта. 16—19 октября 2006 г. Тверь: Изд-во ТГУ, 2006. С. 65—66 (0,1 пл.).

9. Цвигун, Т.В. Паториторика русского авангардизма / Т.В. Цвигун // Альтернативный текст: Версия и контрверсия: Сб. статей. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. Вып. 1. С. 32—63 (2 пл.).

10. Цвигун, Т.В «А может быть, того слова и не было...»: «д»-нарративы Д. Хармса / Т.В. Цвигун // Балтийский филологический курьер. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. Вып. 6. С. 285—293 (0,9 пл.).

11. Цвигун, Т.В. Риторика «opera aperta»: авангардизм / Т.В. Цвигун // Альтернативный текст: Версия и контрверсия: Сб. статей. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. Вып. 2. С. 51—66 (1 пл.).

12. Цвигун, Т.В Хлебников как «прием»: Опыт метариторики Романа Якобсона / Т.В. Цвигун // «Доски судьбы» Велимира Хлебникова: Текст и контексты: Статьи и материалы. М., 2008. С. 674—694 (1,3 пл.).

13. Цвигун, Т.В. Русский авангардизм в поисках «другой» риторики / Т.В. Цвигун // Literatura rosyjska przelomu XIX i XX wieku: Poszukiwania, eks-perymenty, re-wizje. Gdansk: Wydawnictwo Uniwersytetu Gdañskiego, 2008. S. 247—257 (0,7 пл.).

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК:

14. Цвигун, Т.В. Между «вещью» и «языком»: Референциальные альтернативы в русском авангардизме / Т.В. Цвигун // Вестник молодых ученых. СПб., 2002. Сер. Филол. науки. № 1 (10). С. 48—55 (0,9 пл.).

15. Цвигун, Т.В. Метонимия как «нулевая степень письма» Романа Якобсона: (Заметки к теме IV) / Т.В. Цвигун // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 6: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. С. 69—74 (0,5 пл.).

16. Цвигун, Т.В. «Читать» или «писать»: О коммуникативных конвенциях авангардизма // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2008. С. 89—92 (0,3 пл.).

Цвигун Татьяна Валентиновна

Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910—30-х гг.

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Подписано в печать 12.11.2008 г. Ризограф. Гарнитура «Тайме». Усл. печ. л. 1,5 Уч.-изд. л. 1,6. Тираж 100 экз. Заказ 247

Издательство Российского государственного университета им. И. Канта 236041, г. Калининград, ул. А. Невского, 14

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Цвигун, Татьяна Валентиновна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. РИТОРИКА И АВАНГАРДИЗМ:

В ПОИСКАХ НОВЫХ МЕТАЯЗЫКОВ.

1.1. Поэтическая риторика и ее концептуальное поле.

1.1.1. Риторика как теория отклонения.

1.1.2. «Сокращенная риторика»: риторический редукционизм и его перспективы.

1.2. Метафора и метонимия в концепции Р. Якобсона: троп — фигура — модель.

1.2.1. Метафора /метонимия и новые контексты риторического.

1.2.2. От риторики к метариторике.

Понятие риторической модели.

1.3. Риторическая позиция русского авангардизма.

1.3.1. Риторика первого уровня: символизм / акмеизм.

1. 3.2. Риторика второго уровня: авангардизм.

1.4. Выводы к Главе 1.

ГЛАВА 2. РИТОРИКА ЗНАКА.

2.1. Общие замечания.

2.2. Метонимия: умножение знаков.

2.2.1. «Слово шире смысла»: раннеавангардистская апология знака.

2.2.2. Риторические операции в области кода.

2.3. Метафора: инфляция знаков.

2.3.1. «Мне страшно что я неизвестность.»: кризис семиотического в позднем авангардизме.

2.3.2. Нарратив в ситуации «дефицита речи».

2.4. Выводы к Главе 2.

ГЛАВА 3. РИТОРИКА ДИСКУРСА.

3.1. Общие замечания.

3.2. Метонимия: синтагматический дискурс.

3.2.1. «Прочитав, разорви!.»: коммуникативные компетенции адресата.

3.2.2. Транс(де)формация: вторичная синтагматизация и «тело» текста.

3.2.3. Грамматический эксперимент и кризис линейного письма.

3.3. Метафора: парадигматический дискурс.

3.3.1. «.не будем больше говорить»: коммуникативные компетенции адресанта.

3.3.2. «Линия метафоры» и серийность дискурса.

3.3.3. Союз — «ген сюжета»?.

3.4. Выводы к Главе 3.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Цвигун, Татьяна Валентиновна

Историческое развитие риторики, по мысли В.Н. Топорова, переживает два этапа — «классический» (от античности до начала XIX века), отмеченный становлением и последующим угасанием ее культурогенных функций, и «неориторический» (с 1960-х гг.), когда риторика «включается в круг семиотических дисциплин» и реак-туализирует «сферу культурологических проблем»1. Датирование начала новой риторической парадигмы 60-ми годами XX в. и связывание ее с неориторикой X. Перельмана, с одной стороны, и риторическими штудиями французских структуралистов и «Общей риторикой» льежской группы \i (Ж. Дюбуа, А. Тринон, Ж.-М. Клинкенберг и др.) — с другой2, безусловно справедливо в силу того, что именно в этот период появляются прецедентные исследования, возвращающие риторику в актуальный научный ко текст и демонстрирующие формирование у нее нового функционального поля — как «вторичной грамматики», «поэтической семантики» и «поэтики/лингвистики текста»3. По мнению Дж. Каллера, благодаря активному пересмотру роли риторики в системе гуманитарного знания «в конце XX века риторика возродилась как учение о структурных особенностях дискурсов»4.

Вместе с тем очевидно, что риторика стремится к собственному переосмыслению и расширению своих возможностей несколько ранее — в начале XX в., в концепциях русского формализма (а по мнению Р. Лахманн — еще раньше, начиная с лингво-поэтики А. Потебни)5. Если с середины XX в. новая парадигма риторики занята проблемой собственного артикулирования — поиском новых объектов, пересмотром риторических таксономий, установлением внутри- и междисциплинарных связей и т.п., — то в ближайшей ретроспективе, в период «латентной риторики» формализма, она существует как своего рода «импликатура»: риторический метаязык встраивается в иные научные системы, и в первую очередь в стилистику, историческую и теоретическую поэтику, эмбриональные нарратологию и лингвистику текста и проч. Уже в первой трети XX в. риторика активно десемантизирует свои классические парадигмы, обосновывая новые компетенции риторического инструментария.

1 Топоров В.Н. Риторика//Языкознание: Большой энцикл. словарь М., 1998. С. 417.

2 См., напр.: Авеличев А.К. Возвращение риторики // Общая риторика / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, Д. Тринон и др. М., 1986.

3 См.: Лопшан Ю.М. Риторика // Лопьман Ю.М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1: Статьи по семиотике и типологии культуры; Гипдгш С.И. Риторика и проблемы структуры текста // Общая риторика / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др. М., 1986.

4 Калчер Дж. Теория литературы: Краткое введение. М., 2006. С. 79.

5 О риторическом проекте русского формализма в контексте «от Потебни до Бахтина» см.: Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического. СПб., 2001.

В вопросе освоения риторикой различных «языков-объектов» особую роль сыграл риторический проект Р. Якобсона. В своем исследовании истории символа sub specie rhetoricae Ц. Тодоров посвящает отдельную главу «поэтике Якобсона»6 — такое замещение риторики поэтикой в книге, главной темой которой является риторическое, не просто неслучайно, а продиктовано спецификой самого научного метода Якобсона. Примечателен тот факт, что Якобсон, в свое время получивший риторическое образование7, в строгом смысле теоретиком риторики не являлся. Однако само обращение лингвиста Якобсона к кругу проблем поэтики постоянно сопровождается «риторическим сюжетом» — почти не употребляя в работах понятие «риторика» (лишь в самых редких случаях — как «классическая риторика»), Якобсон риторичен едва ли не в каждом своем анализе художественного текста, неизбежно сводя последний к тропу или фигуре.

Теория Якобсона органично вписывается в ревизию Квинтилиановой риторики, которую осуществляет XX век. Не случайно создатели «Общей риторики», группа фактически находят в идеях Якобсона оправдание предлагаемого ими функционального сужения поля риторики до языка литературы. Намеченная в предварительных контурах еще в работах конца 1910-х — начала 1920-х гг. и получившая законченный характер в статьях т.н. «афатического цикла» (1950—1970-е гг.) якобсоновская теория метафоры / метонимии есть своеобразное отражение феномена «сокращенной риторики» (Ж. Женетт). При этом якобсоновское учение о метафоре / метонимии, активно — а по мнению Е.В. Падучсвой, даже недостао точно активно — воспринятое филологией, может быть рассмотрено как концептуальное основание для нового, расширительного взгляда на природу и границы риторического. Показательно, что поэтические риторики второй половины XX века по преимуществу строятся с оглядкой на якобсоновское понимание метафоры и метонимии, причем давая ему различные толкования, в том числе критические. Кроме того, как прослеживают исследователи, риторическая теория Якобсона оказала определенное влияние даже на такие далекие от риторики сферы гуманитар

6 См.: Тодоров Ц. Теории символа. М., 1998. С. 347—360. Ср. также заглавие вступ. статьи Вяч.Вс. Иванова «Поэтика Романа Якобсона» к издЯкобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. у

На это указывал В.Н. Топоров — см. соответствующее замечание, приведенное Г.А. Левинтоном: Левиптон Г.А. К поэтике Якобсона (поэтика филологического текста) // Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 752, прим. 2.

8 См.: Падучева Е.В. Лексика поэзии и поэзия лексики // Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999. ного знания, как антропология и психоанализ9, а в новейших работах она вполне успешно используется при анализе историко-культурных фактов10.

Включение якобсоновской теории метафоры и метонимии в общериторический контекст требует определенного уточнения. Строго говоря, Якобсон не ритор-теоретик, а метафора и метонимия имеют для него важность прежде всего как обозначение т.н. «двух полюсов языка» — однако таких полюсов, которые, по мысли Ж. Де-леза, для наследующей Якобсону научной парадигмы «нисколько не являются фигурами воображения, но прежде всего структурными факторами»11. И вместе с тем эта теория обращена к сфере риторического уже в том, что актуализирует регулярное для XX века внимание к дискурсивным отклонениям, в этом смысле оказываясь знаковой для концептуальных исканий новой риторики.

Однако для историко-типологических описаний литературы теория метафоры /лtemoHimau Якобсона до сих пор остается недооцененным потенциалом. Если исследования поэтики В. Хлебникова и сегодня не могут обойти стороной «Новейшую русскую поэзию», сопоставительное изучение идиостилей во многом опирается на эвристику «Заметок о прозе поэта Пастернака», а наблюдения о синтагматике и парадигматике, сделанные Якобсоном в работах «афатического цикла», в той или иной мере освоены теорией стиха, то попытки свести множество исследовательских тем Якобсона к единому риторическому проекту, увидеть в нем полноценный инструментарий для типологического анализа литературы пока отсутствуют. Между тем формирующаяся на протяжении всего творческого пути Якобсона риторическая теория видится более чем плодотворной для моделирующего описания историко-литературных систем,, в особенности таких, как русский авангардизм, — тем более если в этом контек

11 сте вспомнить авангардистско-формалистское прошлое исследователя и обратить

9 См. об этом, напр.: Boon J.A. From Symbolism to Structuralism: Levi-Strauss in a Literary Tradition. Oxford, 1972. P. 72—73; Jameson F. The Prison-Housc of Language: A Critical Account of Structuralism and Russian Formalism. Princeton, 1972. P. 122—123.

10 Ср., напр., наблюдения Б.А. Успенского о культурологических механизмах Петровской эпохи: Успенский Б.А. Европа как метафора и как метонимия (применительно к истории России) // Вопр. философии. 2004. № 6.

11 Делез Ж. По каким критериям узнают структурализм? // Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. Статьи. СПб., 1999. С. 159.

12 О разных аспектах интеллектуального «взаимообмена» Якобсона и авангардизма см., напр.: Хаизен-Леве Оге А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М., 2001; Никольская T.JI. Р. Алягров и «41°» // Никольская T.JI. Авангард и окрестности. СПб., 2002; Pomorska К. Russian Formalist Theory and its Poetic Ambiance. The Hague; Paris, 1968; McLean H. Majakovskij's "How to Make Verses" and Jakobson's Theory of Verse // Language, poetry and Poetics: The Generation of the 1890s: Jakobson, Trubetzkoy, Majakovskij. Berlin; N.Y.; Amsterdam, 1987; Rudy S. Jakobson-AIjagrov and Futurism // Language, poetry and Poetics: The внимание на то, что становление теории метафоры /метонимии прошло путь от ранних наблюдений над поэтикой Хлебникова до результирующих исследований речевых расстройств. Как признавал Якобсон в 1980 г. в заметке «Мои любимые темы», первым толчком к занятиям поэтикой и лингвистикой стала моя близость к поэтам и художникам авангарда. Моя программная монография об искусстве слова у Хлебникова, написанная в 1919-м и опубликованная в 1921-м <.>, многим в своей аргументации обязана моим встречам с этим уникальным поэтом13.

Объектом настоящего исследования являются метафора и метонимия как модели риторического описания историко-литературной системы. В развитие идей Р. Якобсона метафора и метонимия рассматриваются в качестве «семиотических универсалий» — феноменов, транслирующих отношения «сходства» и «смежности» на разных иерархических уровнях художественной системы и выступающих как маркеры риторических отклонений. Согласно предлагаемой в работе концепции, модели метафора и метонимия есть не что иное, как своеобразное расширение компетенций фигуративного: выходя за пределы тропов, они становятся полярными «осями языка» (Якобсон), а в данном случае — полярными осями, в напряжении между которыми организуется художественная система. В своей моделирующей функции метафора и метонимия обнаруживают те черты, которые М.Ю. Лотман усматривает у т.н. «пилотирующих структур» (терминологического аналога «моделей»): «они, физически не присутствуя в тексте, проецируют в него свои свойства»14. Понимаемые с таких позиций метафора и метонимия позволяют обосновать новое измерение фигуративного — его превращение из описываемого в описываюгцее, из языка-объекта в метаязык, преобразование риторическое в метариторическое.

В основе анализа данного объекта лежит следующая гипотеза. Теория метафоры /метотшии Р. Якобсона в роли метаязыка риторического моделирования дает возможность описывать системные процессы не только в языке, но и в литературе. Предполагается, что именно метариторический взгляд «сверху», с позиции моделей, а не риторический подход «снизу», со стороны тропов и фигур — частных проявлений фигуративного в художественной речи, — помогает охарактеризовать сквозные преобразования внутри «риторической эпохи» (Ю.М. Лотман). Это особенно важно при изучении историко-литературных микроэволюций, применительно к которым дихо

Generation of the 1890s.; Vallier D. Intimations of a Linguist: Jakobson as Poet//Language, poetry and Poetics: The Generation of the 1890s.

13 Якобсон P. Мои любимые темы // Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 80.

14 Лотман М. К основаниям моделирующей поэтики [Электронный ресурс]. — Электрон, дан. — Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/15/lotmanl5.shtml, свободный. — Загл. с экрана. томия метафора/метонимия позволяет устанавливать целостность системы и законченность «семиотического цикла» (Е. Фарыно)15. Намеченная Якобсоном «риторика моделей» обнаруживает продуктивность при анализе историко-литературных формаций, концептуализирующих «отклонение» как основное поле риторического и демонстрирующих балансирование между двумя «полюсами» системы.

Предмет исследования — внутренние закономерности художественной системы русского авангардизма 1910—1930-х гг. Вряд ли стоит абсолютизировать мнение М.И. Шапира о том, что авангардизм «не создал новой поэтики и своей поэтики не имеет»16, однако тезис исследователя о том, что «он <авангардизм. — Т.Ц>

1 7 создал свою, новую риторику» , видится, пожалуй, бесспорным. Авангардизм в особенно напряженной форме демонстрирует подчиненность поэтического эксперимента риторическому заданию; более того, само риторическое, фигуративность как таковая, превращается в авангардизме в прием — прием письма, прием поведения, прием метарефлексии.

Созданная авангардизмом новая риторическая конвенция универсализирует «отклонение» (или, в регулярной авангардистской терминологии, «сдвиг»), обосновывая его сквозной характер. Риторическое «отклонение» обусловливает, условно говоря, «семиотический взрыв» внутри художественной системы авангардизма, смещает привычные законы семантики, синтактики и прагматики — говоря словами В. Маяковского, формирует «изменение отношения слова к предмету», «изменение взаимоотношения слова к слову», «изменение отношения к слову» («Два Чехова», 18

1914) . Авангардистское риторическое «отклонение» -— это именно та «ошибка», «неправильность», которая, по известному высказыванию Ю.Н. Тынянова, порождает «новый конструктивный принцип»19.

Материал и источники исследования. Настоящее исследование выполняется ш материале широкого корпуса текстов русского авангардизма 1910—1930-х гг. — футуризма (А. Крученых, В. Хлебников, Д. Бурлюк, В. Маяковский, Е. Гуро, В. Ка

15 О понятии «семиотический цикл» в аспекте историко-литературного описания авангардизма см.: Faiyno J. <По поводу доклада Рудольфа Нейхейзера> // Umjetnost Rijeci. Izvanredni svezak: Knjizevnost — Avangarda — Revolucija. Ruska Knjizevna Avangarda XX stoljeca. Zagreb, 1981. C. 470.

16 Шапир М.И. Эстетический опыт XX века: Авангард и постмодернизм // Philologica. 1995. Vol. 2. № 3/4. С. 138. Разрядка автора. — Т.Ц.

17 Там же. Разрядка автора. — Т.Ц.

18 Маяковский В. Полное собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 1. С. 297. Как тонко заметил М.И. Шапир, эти тезисы Маяковского спустя четверть века, «сам того не ведая, почти буквально повторил американский логик и философ Чарлз Уильям Моррис». — Шапир М.И. Эстетический опыт XX века: Авангард и постмодернизм. С. 135.

19 Тынянов Ю.Н. Литературный факт// Тынянов Ю.Н. Литературный факт. М., 1993. С. 129. менский, В. Гнедов, И. Игнатьев, И. Северянин, С. Третьяков, Божидар и др.), постфутуризма (И. Терентьев, И. Зданевич, А. Туфанов и др.), конструктивизма (А. Чичерин), лл

ОБЭРИУ (А. Введенский, Д. Хармс, Н. Олейников, И. Бахтерев и др.) . В связи с тем, что предложенное в работе метариторическое описание направлено на выявление типологических закономерностей, присущих различным аспектам авангардистской эстетической деятельности, к рассмотрению в качестве источников привлекались не только художественные тексты (хотя они и составляют основное поле исследования), но и метатексты (статьи, теоретические трактаты, манифесты, переписка), а также эс-тстизированные факты бытового поведения.

Актуальность исследования. При том, что научное осмысление феномена русского авангардизма имеет богатейшую традицию, восходящую еще к классическим работам русских формалистов (В.Б. Шкловского, Г.О. Винокура, Ю.Н. Тынянова, P.O. Якобсона, Л.Я. Гинзбург и др.), а количество исследований, посвященных частным и общим аспектам авангардизма, трудно поддается исчислению, взгляд на авангардистскую систему с позиций риторического моделирования пока лишь формируется и на настоящий момент лишен необходимых теоретических обобщений. Вместе с тем уже сейчас можно говорить о том, что даже в тех немногочисленных работах, где предпринимается попытка риторического описания авангардизма, несмотря на разницу в подходах и в итоговых выводах, общим местом становится поиск генерального тропа (см., напр., в формулировке И.П. Смирнова: «. .авангардистское эстетическое сознание, в какой бы исторический период оно ни манифестировалось, пред

20 Заметим, что «авангардизм» (как и «авангард») не представляет собой «автоименования» соответствующей художественной формации — в отличие, скажем, от «романтизма», «символизма» и т.п.; не в последнюю очередь с этим связано отчетливо прослеживающееся в науке последних десятилетий стремление раскрыть пространство этого термина, либо расширяя его хронологические границы (ср., напр., понятие «эпоха авангардизма», предложенное Ю.Б. Боревым, представление об авангарде в исследованиях Ю.С. Степанова или развиваемую И.П. Смирновым концепцию «исторического авангарда»), либо, напротив, сужая их до явлений «радикального» авангардизма (напр., точка зрения Д.В. Сарабьянова); см.: Теория литературы. М., 2001. Т. IV: Литературный процесс (Гл. VI: «Эпоха авангардизма: Мир враждебен личности»); Степанов Ю. Семиотика, философия, авангард // Семиотика и Авангард: Антология. М., 2006; Смирнов И.П. Мегаи-стория. К исторической типологии культуры. М., 2000; Сарабьянов Д.В. К ограничению понятия авангард II Сарабьянов Д.В. Русская живопись. Пробуждение памяти. М., 1998.

В настоящей работе представление об «авангардизме» и обусловленный этим отбор анализируемого материала развивает вторую точку зрения, типологически ограничивающую исследуемое явление; при этом во внимание принимается различение понятий «авангард» и «авангардизм», обоснованное Р. Нойхойзером, согласно которому «авангардные течения. существовали во всех переходных периодах», а «термин "авангардистский" относится исключительно к литературным течениям авангардизма 20 века (1910—1930 гг.)». —Neuhcimer R «Авангард» и «авангардизм» (по материалам русской литературы) // Umjetnost Rijeci. Izvanredni svezak: Knjizevnost — Avangarda — Revolucija. Ruska Knjizevna Avangarda XX stoljeca. Zagreb, 1981. C. 23. ставляет собой особого вида троп (в самом широком значении слова), покоящийся на противоречии»21).

Так, риторичным оказывается уже Р. Якобсон, читающий Хлебникова, — а риторика выступает в этом случае как претекст формирующейся теории поэтического языка. В последующем, после Якобсона, в науке об авангардизме наблюдается накопление арсенала метариторических средств, причем с переходом на иной уровень категоризации. Существенно меняется функциональный ореол тропа (фигуры) — он выводится из разряда операторов «риторики высказывания» в область «риторики системы». Фактически исследователями расширяются полномочия риторического тропа (фигуры), который интересен уже не только и не столько как частный случай дискурсивного отклонения, но прежде всего как идиостилевая модель авангардизма вообще. Результатом такого взгляда становятся попытки возвести разноуровневые дискурсивные аномалии авангардизма к отдельным тропам или фигурам — в качестве таковых

22 называются, к примеру, катахреза (И.Р. Дерииг-Смирнова, И.П. Смирнов) , анаграмма / паронимия / палиндром (Е. Фарыно)23, тмесис (B.JL Рабинович)24 или сдвиг (М.В. Панов)25. Кроме того, как показывают новейшие исследования, использование риторических операторов возможно при анализе общей «физиологии» авангардистской парадигмы в культуре (от «классического» авангардизма до современных эстетических маргиналий типа биопоэтики)26.

Актуальность настоящего исследования определяется тем, что, в отличие от названных исследований, где авангардизм возводится к тому или иному сингулярному тропу (фигуре), нами предпринимается попытка описания русского авангардизма через бинарное риторическое противопоставление метафора / метонимия. Аналитическая перспективность сингулярного, «моноцентрического» подхода, несомненно, состоит в том, что он позволяет установить самотождественность авангардистской сис

21 Смирнов И.П. Мегаистория. С. 99. Курсив наш. — Т.Ц.

22 Деринг-Сиирнова И.Р., Смирнов И.П. «Исторический авангард» с точки зрения эволюции художественных систем // Russian Literature. Vol. VIII. 1980; Смирнов И.П. Мегаистория. (разд.: «"Исторический авангард" как подсистема постсимволистской культуры»).

23 Faryno J. Паронимия — анаграмма — палиндром в поэтике авангарда // Wiener Slawistischer Almanach. 1988. Bd. 21.

24 Рабинович B.JI. «Сдвигология» Алексея Крученых. Кубатура шара // Русский кубофуту-ризм. СПб., 2002; Его же. Авангард как нескончаемое начало (К со-че(чи)танию русской футуристической книги) // Вопр. литературы. 1996. Вып. 1.

25 Панов М.В. Сочетание несочетаемого // Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования (1911—1998). М., 2000.

26 Ср., напр., опыт эволюционного описания авангардизма через триаду «метафора — метаморфоза — метабола»: Булатов Д.Х. Логика футуристического чувствования // Альтернативный текст: версия и контрверсия. Калининград, 2006. Вып. 1. темы на фоне иных художественных феноменов — иначе говоря, описать «значимость», valeur (в соссюровской терминологии), осуществить «различение» (в понятиях деконструктивизма) авангардизма. Однако, на наш взгляд, такой подход оказывается недостаточным в том случае, когда встает вопрос о динамических процессах, обнаруживающихся внутри самой системы. Предлагаемый в настоящей работе бинарный подход позволяет переключить исследовательский фокус с л/алроэволюционного описания на описание лшкроэволюционное, а понимание метафоры и метонимии как «семиотических универсалий» — придать описанию типологизирующий характер.

Кроме того, метариторическое изучение авангардизма, лежащее в основе развиваемой в работе концепции, предоставляет возможность по-новому посмотреть на ставшее уже аксиоматическим со-противопоставление «раннего» и «позднего» авангардизма и отказаться от сопоставлений по типу «автор X — автор Y», «поэтика X — поэтика Y», «литературная группировка X — литературная группировка Y» и т.д. (хотя плодотворность такого подхода и не вызывает сомнений) в пользу сопоставления типологического, по типу «подсистема X— подсистема Y». В этом случае возможно, с одной стороны, установить диалектическое единство самой авангардистской системы, единство противоположностей, а с другой — вскрыть динамические процессы (полемики, преемственности, интерференции и т.п.) между «ранней» и «поздней» подсистемами русского авангардизма.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования состоит в том, что в нем разработанная Якобсоном «риторика моделей» впервые экстраполируется на изучение авангардизма 1910—1930-х гг. как художественной системы. В исследовании под новым аналитическим углом развивается идея о смежности научного метода Якобсона и художественных практик русского авангардизма. Предложенный в работе взгляд на авангардизм sub specie якобсоновекой теории метафоры /метонимии позволяет вскрыть глубинное морфологическое родство авангардизма и афазий как патодискурсов. При том, что тезис о возможности приложения якоб-соновских наблюдений об афазиях к изучению авангардистских поэтик ремарочно заявлялся исследователями27, развернутой аргументации до настоящего времени он так

27 Так, еще в 1962 г. о сходстве авангардистских и афатических дискурсов вскользь упомянул Вяч.Вс. Иванов (см.: Иванов Вяч.Вс. Лингвистика и исследование афазии // Структурно-типологические исследования: Сб. статей. М., 1962. С. 92); позднее, со ссылкой на Вяч.Вс. Иванова, с этой позицией солидаризировался И.П. Смирнов: футуристы «считали правомерным не просто изображать безумие, но и приравнивать свои тексты к сочинениям душевнобольных и афатиков». — Смирнов И.П. Мегаистория. С. 136. Вообще заметим, что авангардизм «пато-логичен» (в этимологическом смысле) уже в момент своего зарождения; его дискурс — «чтоб писалось туго и читалось туго неудобнее смазанных сапог или грузовика в гостиной» (Л. Крученых, В. Хлебников) — сразу же стал и не получил; и в этом смысле новизна развиваемой концепции определяется как самим методом, так и, кроме прочего, теми перспективами, которые открываются при соположении авангардистского и афатического дискурсов, обнаруживающих при ближайшем рассмотрении со-противопоставленность (вспомним в связи с этим лаконичную и емкую формулу, вынесенную в заглавие одной из статей В. Вестстейна: «Poets arc not Aphasics»28).

Цель исследования — установить аналитический потенциал риторических моделей метафора (полюс «сходства») и метонимия (полюс «смежности») в описании системной микроэволюции русского авангардизма. Для достижения этой цели в работе формулируются и решаются следующие задачи: обосновать необходимость разработки метаязыка описания, смежного с анализируемым объектом; установить значимость концепта «отклонение» для риторических теорий XX в. и эстетического самосознания русского авангардизма; реконструировать теорию метафоры / метонимии Р. Якобсона как проект мегариторики, проанализировать ее связь с основными направлениями развития риторики в XX в.; ввести понятие «риторическая модель» на основе якобсоновской трактовки метафоры и метонимии', описать авангардизм через метафорические и метонимические отклонения в семиозисе (отношение «знак — референт»), коммуникации (отношение «адресант — адресат») и текстогенезе (отношение «синтагматика — парадигматика»); проследить, как связи «по сходству» и «по смежности» моделируются в авангардистских поэтиках, метатекстах, семиотике поведения; рассмотреть напряжение между метафорической и метонимической ритори-ками в системной микроэволюции русского авангардизма; обосновать растождествле-ние стадий авангардизма, ориентирующихся на связи «по сходству» и «по смежности».

Общее содержание настоящего диссертационного исследования формулируется в следующих положениях, выносимых на защиту:

1. Риторика и авангардизм — «пересекающиеся множества». В XX веке риторика, встраиваясь как «импликатура» в метаязыки филологического описания, (ре)актуализирует трактовку «поэтического» как «отклонения» при построении теорий литературы (прежде всего формалистской и структуралистской). Русский аванустойчиво восприниматься как культурная аномалия (ср., напр., выход в 1914 г. книг с вполне показательными заглавиями: «Рыцари безумия» А. Закржевского и «Футуризм и безумие» Е. Радина).

28 См.: Weststeijn W.G. Poets are not Aphasics. Some Notes on Roman Jakobson's Concept of the Metaphoric and Metonymic Poles of Language // Dutch Contributions to the Ninth International Congress of Slavists. Literature. [Studies in Slavic Literature and Poetics. Vol. II]. Amsterdam, 1983. гардизм 1910—1930-х гг., развивающийся в поле интеллектуального взаимообмена с формальной школой, мыслит себя в тех же парадигмах «отклонения»: деформативная риторика авангардизма канонизирует ошибку — «сдвиг» (А. Крученых), «правило отступления от правил» — как «поэтическое».

2. Теория метафоры / метонимии Р. Якобсона — основа языка риторического моделирования. Данная теория отражает процесс «сокращения риторики» (Ж. Женетт) и превращение ее таксономий в язык моделирования. Эволюционируя в своем научном методе от формализма к структурализму, Якобсон рассматривает метафору / метонимию как универсальную риторическую оппозицию, имеющую системный характер и вскрывающую отклонения «по сходству» и «по смежности» в разноприрод-ных явлениях (типах художественной речи, идиостилях, литературных нарративах, речевых расстройствах и т.п.).

3. Авангардистский семнозис — асимметрия знака и референта. Рассматриваемая sub specie rhetoricae, через отклонения между «знаковыми ансамблями» и их референтной средой, микроэволюция системы русского авангардизма обнаруживает переход от метонимической модели семиозиса (усиления полюса знака, умножения знаковых сущностей, «по смежности» отсылающих к одной области референтов), к модели метафорической (инфляции знаковости и умножению обозначаемых объектов «по сходству»). За тиражированием знаков стоит стремление раннего авангардизма изменить социофизический мир, создавая новый «мир знаков»; эффект тиражирования референтов в позднем авангардизме свидетельствует о «неверии» в адекватность языка, в способность познать мир и фиксировать его средствами языкового знака.

4. Авангардистский текстогенез — асимметрия синтагматики и парадигматики. Риторические отклонения транс(де)формируют дискурсивное пространство: художественный эксперимент авангардизма, осуществляя эстетическую игру на «оси комбинации» и «оси селекции», нарушает равновесие между текстовой синтагматикой и парадигматикой. Метонимической риторике раннего авангардизма как риторике новых комбинаторных отношений, новой звуко-буквенной материальности текста противопоставляется позднеавангардистская метафорическая риторика с ее «замороженной селекцией», превращением нарратива в цепь беспрерывно чередующихся повторений.

5. Авангардистская коммуникация — асимметрия адресанта и адресата. Авангардизм вырабатывает новые коммуникативные стратегии, выдвигая на первый план фигуру либо адресанта, либо адресата и изменяя конвенции «письма-чтения». Если ранний авангардизм коммуникативно «убивает» читателя, рождая его как соавтора, то метафорическая риторика позднего авангардизма, разрушая коммуникативность как таковую, декларирует дискурсивную «инфляцию автора», его неспособность порождать связные контексты.

6. Метафорическая и метонимическая риторики — подсистемы русского авангардизма. Риторические модели, структурирующие систему русского авангардизма, обладают разным функциональным ореолом: метонимическая риторика (как стадия эстетического становления авангардистской системы) экстенсивна, она осуществляет «захват» новых художественных территорий; метафорическая риторика (как стадия осознания системой собственной исчерпанности) имеет интенсивный характер и осуществляет эксперимент над самой системой.

Теоретические предпосылки и методология исследования. Методологическую и теоретическую основу представленной концепции составила теория метафоры /метонимии Р. Якобсона, а также формалистские и структуралистские риторические теории (В.Б. Шкловский, Ю.Н. Тынянов, В.М. Жирмунский, Б.М. Эйхенбаум, Ю.М. Лотман, Ц. Тодоров, Ж. Женетт, Группа jj. и др.). Вместе с тем специфика рассматриваемого материала диктует необходимость междисциплинарного подхода к его анализу. Поэтому в исследовании осваивается ряд ключевых положений, сформулированных в работах по теории и истории риторики (С.С. Аверинцев, M.JI. Гаспаров, Р. Лахманн, Ц. Тодоров, Ж. Женетт, Г.-Г. Гадамер и др.), истории и методологии научных школ (Ore А. Ханзен-Леве, К. Поморска, С.Т. Золян, Вяч.Вс. Иванов, М.И. Шапир, Дж. Коппер, В. Вестстейн, X. МакЛейн, Г. Гюнтер и др.), теории эстетической референции (Г. Фреге, Л. Линский, Дж.Р. Серль, Ю.С. Степанов, С.Т. Золян, Я. Мукаржовский, Ю.М. Лотман, В.П. Руднев, Е. Фарыно и др.), семиотике и поэтике художественного текста (Ю.М. Лотман, Ю.И. Левин, В.И. Тюпа, Г.А. Лесскис, И.В. Фоменко, Н.А. Фатеева, М.И. Шапир, И. Левый, Я. Славиньский и др.), лингвистике и грамматике текста (Е.В. Падучева, Б.М. Гаспаров, И.И. и О.Г. Ревзины, Е.В. Урысон, А.К. Жолковский и др.), истории и художественной практике русского литературного авангардизма (Г.О. Винокур,

B.Ф. Марков, Н.И. Харджиев, М.М. Мейлах, С. Сигей, В.П. Григорьев,

C.Е. Бирюков, И.П. Смирнов, Т.Л. Никольская, А.А. Кобринский, М.В. Панов, А.Н. Черняков, Дж. Янечек, Е. Фарыно, Д. Ораич Толич, А. Флакер, Н.А. Нильссон, Ж.-Ф. Жаккар, Р. Грюбель, В. Вестстейн и др.).

Методология исследования опирается на категориально-понятийный аппарат и инструментарий структурно-семиотического и сопоставительно-типологического изучения текста. Для решения поставленных задач в работе используются следующие методы исследования: гипотетико-индуктивный метод — при реконструкции метариторической теории Р. Якобсона и формулировании понятия «риторическая модель»; гипотетико-дедуктивный метод и метод экстраполяции — при описании риторических отклонений по «сходству» и «смежности» в системе русского авангардизма; структурно-, контекстуально-, прагматико- и грамматико-семантический методы — при анализе риторических преобразований в авангардистском семиозисе, коммуникации, текстогенезе.

Практическая значимость исследования. Предложенные в настоящей работе наблюдения и выводы могут быть использованы при разработке курсов по общему языкознанию, теоретической и исторической поэтике, истории русской литературы, истории лингвистических учений, истории и теории риторики, семиотике, нарратоло-гии, теории художественного дискурса, лингвопоэтике, а также могут быть учтены при комментированном издании произведений русских авангардистов.

Апробация результатов исследования. Основные положения работы прошли апробацию в докладах, прочитанных на следующих конференциях: Летняя школа молодого филолога «Проблема внутренних и внешних границ филологического знания» (Калининград, 2000), Международная конференция молодых ученых «Русская литература XX века: Итоги столетия» (Санкт-Петербург, 2001), XXX научная конференция аспирантов и преподавателей СПбГУ (Санкт-Петербург, 2001), Летняя молодежная конференция по филологии «Методологические основания современной филологии: материализм и идеализм в науке» (Калининград, 2001), Международная научная конференция «Языкознание XXI века: итоги и перспективы» (Калининград, 2001), Международная научная конференция «Художественный текст: Восприятие. Анализ. Интерпретация» (Вильнюс, 2002), Международная научная конференция «Идеологии и риторики русской литературы от классицизма до постмодернизма» (Санкт-Петербург, 2002), Международная научная конференция «Славянский мир и литература» (Калининград, 2002), Международная научная конференция «Семан-тико-дискурсивные исследования языка: эксплицитность / имплицитность выражения смыслов» (Калининград, 2005), Международная научная конференция «"Доски судьбы" и вокруг: Эвристика и эстетика» (Москва, 2006), Международная научная конференция «Поэтика и лингвистика (К 100-летию со дня рождения P.P. Гельгардта)» (Тверь, 2006), Международная научная конференция «Русская литература перелома XIX и XX веков: Поиски, эксперименты, ре-визии» (Гданьск,

2006), Международный научный семинар «Современная методология исследования художественного произведения: Итоги и перспективы» (Калининград, 2007), Международная научная конференция «Оценки и ценности в современном научном познании» (Калининград—Светлогорск, 2008), IX Международная конференция «Славянский стих: стиховедение и лингвистика» (Москва, 2008). По материалам диссертационного исследования опубликовано 16 статей.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910-1930-х гг."

3.4. Выводы к Главе 3

1. Р. Якобсон выступил основоположником «альтернативной традиции» в осмыслении категорий синтагматического и парадигматического в художественном дискурсе — рассмотрения синтагматики и парадигматики как отношений in praesentia, как двух взаимообусловленных механизмов построения дискурса. В «риторические эпохи» представления художественной системы о соотношении в дискурсе синтагматического и парадигматического может существенно меняться. Риторически маркированный дискурс способен вести эстетическую игру в аспекте либо синтагматики (явление «вторичной синтагматизации»), либо парадигматики (явление «вторичной па-радигматизации»), подчеркивая свое отклонение от «нулевой степени» и формируя новые коммуникативные конвенции.

2. Авангардистский дискурс характеризуется значимыми изменениями в коммуникативной структуре, асимметрично выдвигая на первый план фигуру либо адресанта, либо адресата.

2.1. В метонимической риторике раннего авангардизма под сомнение ставится возможность адресата декодировать сообщения. Художественные дискурсы, организованные «по смежности», изменяют «грамматику адресата», стремясь как к идеалу к максимально сложному, «затрудненному» чтению. «Античитательский» пафос футуризма и постфутуризма (В. Маяковский: «Ничего не понимают») имплицирует в саму грамматическую фактуру художественного дискурса апеллятивное послание «Пойми меня!» (В. Маяковский: «Послушайте!»): адресат принуждается к тому, чтобы совершить «чтение-действие», входящее в полный резонанс с новой поэтической конвенцией, которая декларируется автором. Авангардистское стремление видеть в читателе креативного коммуниканта, со-автора, со-деятеля ведет к тому, что закономерным ответом на послание «Пойми меня!» становится реплика реципиента: «Я mooice так могу!» — так ранний авангардизм коммуникативно «убивает» читателя, рождая его как со-автора.

2.2. Сильная апеллятивность, свойственная раннему авангардизму, в позднем авангардизме оборачивается прямо противоположной коммуникативной стратегией -— отказом от контакта с читателем, при котором невозможность диалога с реципиентом оставляет дискурсу лишь одно —трансформировать коммуникацию («Я — ОН») в автокоммуникацию («Я — Я»). В метафорической риторике формируется устойчивый семантический комплекс «коммуникация как смерть/насилие». У обэриутов смерть персонажа-коммуниканта становится иконическим выражением невозможности дальнейшего письма, знаком исчерпанности дискурса. Коммуникация в этом случае воспринимается как «репрессивный» акт: слово в его особой орудийной функции есть средство уничтожения коммуниканта (отождествление «verba» и «res» — реплик персонажей и наносимых ими друг другу ударов, причинения увечий и т.п. — в текстах Д. Хармса; мотив «безголовости» — обезглавливания персонажа как прекращения коммуникативного акта — у А. Введенского). Разрушая коммуникативность как таковую, риторический проект позднего авангардизма смещает акценты с адресата на адресанта и, по сути, декларирует дискурсивную «инфляцию автора», его неспособность к построению связных контекстов, а в предельном случае — демонстративный отказ от письма.

3. Риторические отклонения «по сходству» и «по смежности» деформируют дискурсивное пространство и создают асимметрию между «осью селекции» и «осью комбинации», нарушая конвенции текстогенеза.

3.1. Метонимическая риторика авангардизма реализует проект по вторичной синтагматизации дискурса: «слово как таковое» открывает в себе неограниченные возможности вступать в новые комбинаторные отношения, а дискурс получает способность формировать новые связи; звуко-буквенная рядность, создающая «тело» текста, его материальный облик, транс(де)формируется в дискурсе па основе принудительных связей «по смежности».

В перечне транс(де)формативных приемов раннеавангардистского поэтического языка особый статус приобретает такое средство визуализации стиха, как пробел. Пустое белое поле страницы вступает в активное взаимодействие со звуко-буквенной фактурой футуристского текста, и «незаполненпость», «вакуумность» участвует в создании его «тела». Когда пробел смещается из конца строки в ее середину, втягивается в звуко-буквенный ряд, видимая вертикаль графики стихотворной речи вступает в конфликт с силой горизонтальный связей: закон «единства и тесноты стихового ряда» (Ю. Тынянов) приостанавливает парадигматические связи в пользу синтагматических связей «по смежности». У С. Третьякова, А. Крученых, Д. Бурлюка, В. Гнедова пробел получает новое значение — он уже не знак разъединения строк, а напротив, знак соединения элементов в строку.

3.2. Риторическое отклонение «по сходству», характерное для экспериментов ОБЭРИУ, создает «замороженную селекцию» (М. Ямпольский) — выбор, обращенный на самого себя, препятствующий переходу на «ось комбинации» и образованию связных контекстов. Обэриуты, подменяя «последовательность» «эквивалентностью», превращают дискурс в цепь беспрерывно чередующихся повторений, где одним из важнейших объектов рефлексии становится «различение» (— соссю-ровское valeur).

В основе обэриутского нарративного эксперимента (Д. Хармс, А. Введенский) лежит новая конвенция: не смена событий, но их дублирование; не динамика наррати-ва, но его серийность. Обэриуты создают нарративы, в которых различение сюжетных знаков затруднено, а события оказываются вариантами одного инварианта. Инфляция события замыкает сюжетное пространство на ноль, ускользающий нар-ратив «топчется на месте» и существует лишь de visu. Движение сюжета происходит в границах одного «семантического поля», а стало быть, событие не может стать событием, поскольку оно включено в процесс бесконечных «возвращений».

3.3. Метонимическая и метафорическая риторики заставляют авангардизм по-разному решать проблему текстогенеза, принуждают к неодинаковой концептуализации начала и конца текста, разрушают равновесие между ними.

В метонимическом дискурсе раннего авангардизма сохранение сильных связей «по смежности» позволяет тексту двигаться к концу: конец — обязательное условие его существования, даже если он лишен привычной текстуальной материи (семиоти-зация вербальной пустоты в «Поэме Конца» В. Гнедова). На фоне этого начало утрачивает свою семиотическую значимость: использование авангардистами особой визуализации текстового пространства (в «железобетонных поэмах» В. Каменского, «конструэмах» А. Чичерина и др.) и экспериментальный синтаксис лишают реципиента возможности однозначного выбора «точки чтения», того, что следует рассматривать как начало текста.

Метафорическая риторика, препятствующая контекстуальное™, напротив, ставит дискурс перед необходимостью использовать начало как единственную моделирующую категорию. Автор у обэриутов способен начать текст, но лишен возможности его завершить; он вынужден создавать сюжет, нанизывая начала разных историй, ни одна из которых не развертывается в полноценный нарратив.

4. Грамматика определяет риторическую природу дискурса: любые операции на грамматических валентностях неизбежно влияют на тип письма, усиливая в нем связи «по сходству» либо «по смежности».

4.1. В метонимической риторике грамматическая ошибка становится своего рода маркером «новой линейности». Сила контекстного притяжения знаков ощущается авангардистами как грамматическая избыточность служебных слов, прежде всего предлогов. Использованием этой простейшей стратегии аграмматизма, состоящей в исключении из контекста отдельных предлогов, отмечены уже первые поэтические опыты авангардистов — таковы «беспредложные поэтики» Д. Бурлю-ка и В. Шершеневича.

Вопрос о грамматике дискурса приобретает особое звучание в связи с ранне-авангардистскими словотворческими опытами. С одной стороны, метонимическая установка принуждает неологизм вступать в грамматико-синтаксические отношения в пределах «единства и тесноты стихового ряда» (В. Гнедов); с другой — словотворческая игра способна разрушать контекстуальные связи «по смежности» и создавать дискурс «по сходству», превращая его в открытую морфемную серию (В. Хлебников, В. Каменский). Словотворчество показывает, что авангардизм уже на самых ранних стадиях испытывает кризис линейного письма.

4.2. В позднем авангардизме грамматика усиливает семиотический конфликт между связями in praesentia и in absentia — необходимостью линеаризовать дискурс и невозможностью это сделать. Распадение отношений «по смежности» в метафорическом дискурсе обостряет внимание к словам так называемого «коммуникативного пласта» языка, главное назначение которых — обеспечивать связность и последовательность дискурса. В идиолекте Д. Хармса слова «коммуникативного пласта» языка в роли нарративных операторов призваны разрушать нарратив ради нарра-ции, быть мнимыми знаками повествовательных связей. Союз «а» (в значениях «А инициальный», «А рекурренции» и «А квазифинала») в хармсовском письме приобретает сигнальную функцию: он становится знаком нарративного нарушения, легко опознается читателем как препятствие к развертыванию сюжета.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенное исследование позволило нам прийти к следующим выводам о специфике метафоры и метонимии как метаязыка риторического моделирования художественной системы русского авангардизма 1910—1930-х гг.

1. Риторика и авангардизм — «пересекающиеся множества». В XX веке риторика (ре)актуализирует трактовку «поэтического» как «отклонения». Новое представление о компетенциях риторического обнаруживает исключительную плодотворность для построения формалистских (а впоследствии и структуралистских) концепций литературы в свете «теории отклонений» («острансние» В.Б. Шкловского, «единство и теснота стихового ряда» Ю.Н. Тынянова, «сказ» Б.М. Эйхенбаума, искусство как «вторичная моделирующая система» — Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский и др., теоретико-литературные и неориторические идеи французских структуралистов и др.).

Русский авангардизм 1910—1930-х гг., развиваясь в поле интеллектуального взаимообмена с формальной школой, мыслит себя в тех же парадигмах «отклонения» и создает риторику особого типа — деформативную. Отрицание риторических «правил» как стремление к упрощению оборачивается в авангардизме не «прекрасной ясностью» и освобождением дискурса от тропеических сложностей, а, напротив, затрудненным «письмом-чтением». В авангардистской деформативной риторике перевод «упрощенного»/антириторического в «усложненное»/риторическое канонизирован в ошибке. При этом авангардизм, легализуя ошибку, вырабатывает своего рода свод «правил отступления от правил», создает «грамматику ошибки» («Новые пути слова» А. Крученых, «17 ерундовых орудий» И. Терентьева и др.). Представление о риторическом статусе ошибки находит теоретическое обоснование в теории сдвига А. Крученых. Сдвиг не только помещается поэтом-авангардистом в сетку риторических фигур, но и фактически рассматривается как сверх-троп, вбирающий в себя любые проявления фигуративного.

2. Теория метафоры /метонимии Р. Якобсона — основа языка риторического моделирования. Теория метафоры / метонимии Р. Якобсона отражает исторический процесс «сокращения риторики» (Ж. Женетт) и превращения ее в язык моделирования. Уже начиная с ранних наблюдений о языке В. Хлебникова метафора и метонимия утрачивают для Якобсона привычную терминологическую закрепленность, выходят за пределы тропеического, чтобы затем стать одной из универсалий риторического метаязыка исследователя. В своей ревизии риторического инструментария Якобсон проходит путь от формализма к структурализму. В ранних статьях («Новейшая русская поэзия», «О художественном реализме») в поле риторического «отклонения» асимметрично втянуты лишь отношения «сходства», а «смежность» — это та «нулевая степень», которая подлежит деформации в поэтическом языке; впоследствии «сходство» и «смежность» складываются для исследователя в базовую риторическую оппозицию и рассматриваются как полярные проявления «отклонения», позволяющие описывать такие далекие явления, как типы художественной речи («стих — проза»), идиостили («Маяковский — Пастернак»), литературные нарративы, киноязык, речевые расстройства и т.п.

В работах т.н. «афатического цикла» (1950—1970-е гг.) Якобсон подходит к пониманию метафоры и метонимии как риторических моделей. Взятые в своих концептных значениях, как проявления «сходства» (= селекции) и «смежности» (= комбинации), метафора и метонимия демонстрируют семиотическую сущность «отклонения» в аспектах семиозиса, текстогепеза и коммуникации. Такое расширительное видение метафоры и метонимии, при котором происходит надстраивание над тропами новых категориальных значений, свидетельствует о переходе позиции Якобсона от классической риторики к метариторике.

3. Авангардистский семиозис — асимметрия знака и референта. Для описания авангардистского семиозиса sub specie rhetoricae особую важность имеет изучение риторических отклонений, снимающих симметрию между «знаковыми ансамблями» и их референтной средой. Микроэволюция риторического проекта авангардизма может быть охарактеризована как переход от метонимической модели семиозиса, усиливающей полюс знака и ведущей к умножению знаковых сущностей, «по смежности» отсылающих к одной области референтов, к модели метафорической, связанной с инфляцией знаковости и умножением обозначаемых объектов «по сходству».

3.1. В раннеавангардистской риторике метонимический сдвиг порождает дискурс как многомерный семиотический континуум, где обозначаемый объект в каждом новом контексте стремится обновлять свои «знаковые ансамбли». Авангардистский проект (ре)номинации предметной среды нарушает конвенции кодирования — он осложняет семиозис привлечением смежных кодов. Метонимическая риторика создает подвижность «семиотического фокуса» как результат свободного переключения между субкодами (вербальным / визуальным / аудиальным, текстуальным / метатекстуальным и т.п.). На основе операторов ДОБАВЛЕНИЕ и ПЕРЕСТАНОВКА дискурс приобретает семиотическую «многослойность» — это объединяет визуально-поэтические техники И. Игнатьева, В. Каменского, А. Чичерина, заумно-поэтические опыты А. Крученых, Е. Гуро, И. Терентьева, В. Хлебникова, метатекстуально-поэтические эксперименты Д. Бурлюка, поэтики «текстословия» В. Гнедова, «двухэтажной строки» И. Зданевича и К. Чернявского и мн. др.

3.2. Метафорическому восприятию мира в позднем авангардизме свойственно стремление продемонстрировать «растяжимость» знака, снижение его способности к означиванию предметной среды; как следствие — дискурс испытывает инфляцию семиотического (ср. тематизированный поиск «знака-имени» у А. Введенского и Н. Олейникова). В ситуации «дефицита речи» нарратив лишается способности семиотически различать персонажей, что создает эффект тиражирования референтного пространства (ср. деистические сдвиги, семиотику зеркальности, игру с коммуникативным членением речи и др. регулярные приемы обэриутских поэтик).

4. Авангардистский текстогенез — асимметрия синтагматики и парадигматики. Риторические отклонения «по сходству» и «по смежности» деформируют дискурсивное пространство: поэтический эксперимент авангардизма, осуществляя эстетическую игру на «оси комбинации» и «оси селекции», нарушает условия текстогенеза и обнажает конфликт между синтагматикой и парадигматикой.

4.1. Метонимическая риторика раннего авангардизма реализует проект по вторичной синтагматизации дискурса. «Слово как таковое» открывает в себе неограниченные возможности вступать в новые комбинаторные отношения, а дискурс получает способность формировать новые связи; звуко-буквепная рядность, создающая «тело» текста, его материальный облик, транс(де)формируется на основе принудительных связей «по смежности». В системе таких преобразований новую функцию приобретает пробел в «поэтике удвоения стиха» (С. Третьяков, Д. Бурлюк, А. Крученых): его «вакуум» уже не знак разъединения строк, а напротив, знак соединения элементов в строку. Особым маркером «новой линейности» в метонимической риторике становится даже аграмматизм: сила контекстного притяжения знаков ощущается авангардистами (В. Шершеневич, Д. Бурлюк) как грамматическая избыточность служебных слов, прежде всего предлогов.

В метонимическом дискурсе действие связей «по смежности» разрушает равновесие «начал» и «концов» текста. Для метонимической риторики конец, даже вне привычной текстуальной материи («Поэма Конца» В. Гнедова), — обязательное условие существования дискурса, в то время как использование особой визуализации текстового пространства (в «железобетонных поэмах» В. Каменского, «конструэмах» А. Чичерина и др.) и экспериментального синтаксиса лишает реципиента возможности однозначного выбора «точки чтения», того, что следует рассматривать как начало текста.

4.2. Риторическое отклонение «по сходству», характерное для экспериментов ОБЭРИУ, создает «замороженную селекцию» (М. Ямпольский) — феномен вторичной парадигматизации. Обэриуты превращают дискурс в цепь беспрерывно чередующихся повторений; в основе их нарративного эксперимента лежит новая конвенция: не смена событий, но их дублирование; не динамика наррагива, но его серийность. У Д. Хармса и А. Введенского инфляция события замыкает сюжетное пространство на ноль, ускользающий нарратив «топчется на месте» и существует лишь de visu. Распадение отношений «по смежности» в метафорическом дискурсе обостряет внимание к словам так называемого «коммуникативного пласта» языка, главное назначение которых — обеспечивать связность и последовательность дискурса. В идиолекте Д. Хармса союзы в роли нарративных операторов призваны быть мнимыми знаками повествовательных связей, создавать препятствие к развертыванию сюжета.

Метафорическая риторика, препятствующая контекстуальное™, ставит дискурс перед необходимостью использовать начало как единственную моделирующую категорию. Автор у обэриутов способен начать текст, но лишен возможности его завершить; он вынужден создавать сюжет, нанизывая начала разных историй, ни одна из которых не развертывается в нарратив.

5. Авангардистская коммуникация — асимметрия адресанта и адресата. Авангардистский дискурс характеризуется значимыми изменениями в коммуникативной структуре, асимметрично выдвигая на первый план фигуру либо адресанта, либо адресата и изменяя стратегии «письма-чтения».

5.1. Художественные дискурсы, организованные «по смежности», трансформируют «грамматику адресата», стремясь как к идеалу к максимально сложному, «затрудненному» чтению. Футуризм и постфутуризм имплицируют в саму грамматическую фактуру художественного дискурса апеллятивное послание «Пойми меня!»: адресат принуждается к тому, чтобы совершить «чтение-действие», входящее в резонанс с новой поэтической конвенцией, которая декларируется автором. Авангардистское стремление видеть в читателе креативного коммуниканта, со-автора, со-деятеля ведет к тому, что закономерным ответом на послание «Пойми меня!» становится реплика реципиента: «Я тоже так могу!» — так ранний авангардизм коммуникативно «убивает» читателя, рождая его как со-автора.

5.2. Сильная апеллятивность, свойственная раннему авангардизму, в позднем авангардизме оборачивается прямо протавоположной коммуникативной стратегией — отказом от контакта с читателем, переводом коммуникации в автокоммуникацию. В метафорической риторике формируется устойчивый семантический комплекс коммуникация как смерть/насилие»: у обэриутов смерть персонажа-коммуниканта становится иконическим выражением невозможности дальнейшего письма, знаком исчерпанности дискурса. Разрушая коммуникативность как таковую, риторический проект позднего авангардизма смещает акценты с адресата на адресанта и декларирует дискурсивную «инфляцию автора», его неспособность к построению связных контекстов, а в предельном случае — отказ от письма.

6. Метафорическая и метонимическая риторики — подсистемы русского авангардизма. Метафорическая и метонимическая модели, рассматриваемые в эво-люционно-типологическом аспекте, позволяют риторически структурировать художественную систему русского авангардизма. Есть основания говорить о разном функциональном ореоле этих моделей и их универсальности как историко-литературного механизма: метонимическая риторика — стадия эстетического становления авангардистской системы — по сути экстенсивна, она осуществляет «захват» новых художественных территорий; метафорическая риторика — стадия осознания системой собственной исчерпанности — имеет интенсивный характер и осуществляет эксперимент над самой системой. Вместе с тем возникновение между метонимической и метафорической риториками «зон интерференции» — взаимодействия авангардистских подсистем на уровне частных приемов — свидетельствует о гибкой микроэволюции художественной системы «риторической эпохи».

Подводя итоги исследования, очертим некоторые перспективы дальнейшей разработки предложенной темы. Дихотомия метафора /метонимия как язык риторического моделирования, как представляется, может быть спроецирована на более широкое поле объектов и использована для анализа историко-литературных эволюций, особенно в смежные с авангардизмом «риторические эпохи». В дальнейшем это позволит выстроить макроэволюцию и описать «риторические скрепы» между разными историко-литературными формациями. Кроме того, предложенный метод исследования допускает не только эволюционно-типологическое, по и поэтологическое приложение — в сопоставительном анализе идиостилей, сюжетов, нарративов, стиховых структур и мн. др., т.е. тех областей поэтики, где проявляется глубинное противопоставление метафорического и метонимического «полюсов».

Список научной литературыЦвигун, Татьяна Валентиновна, диссертация по теме "Теория языка"

1. Бахтерев И. Стихотворения // Новое лит. обозрение. 1997. № 26. С. 245— 272.

2. Белый А. Магия слов И Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 131—142.

3. Брюсов В. Карл V. Диалог о реализме в искусстве // Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973—1975. Т. 6. С. 121—128.

4. Бурлюк Д., Бурлюк Н. Стихотворения. СПб., 2002. 584 с.

5. Введенский А.И. Полы. собр. произв.: В 2 т. М., 1993. Т. 1: Произведения 1926—1937: 285 с. Т. 2: Произведения 1938—1941. Приложения: 271 с.

6. А. Введенский и Д. Хармс в их переписке: Вступ. статья, публикация и комментарий Я Сажина. Библиограф. Вып. 18. Париж, 2004. 67 с.

7. Гнедое В. Собр. соч. / Под ред. Н. Харджиева и М. Марцадури. Trento, 1992.212 с.

8. Гуро Е. Небесные верблюжата: Избранное. СПб., 2002. 244 с.

9. Есенин С. Ключи Марии // Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 1997. Т. 5: Проза. С. 186—213.

10. Заболоцкий Н.А. Мои возражения А.И. Введенскому, авто-ритету бессмыслицы //Логос. 1993. № 4. С. 125—127.

11. Зданевич И. лидантЮ фАрам. Париж, 1923. 57 с.

12. Иванов Вяч. Две стихии в современном символизме // Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С. 143—169.

13. Игнатьев И. Эшафот. Эгофутуры. СПб., 1914. 15 с.

14. Каменский В. Солнце. Железобетонная поэма. Лубок (1917). Цит. по изд.: Бирюков С.Е. Року укор: Поэтические начала. М., 2003. С. 259.

15. Каменский В. Танго с коровами. Железобетонные поэмы: Репринтное изд. М., 1991. Без пагинации

16. Каменский В.В. Девушки босиком. Тифлис, 1917. 144 с.

17. Крученых А. 500 новых острот и каламбуров Пушкина. М., 1924. 72 с.

18. Крученых А. Апокалипсис в русской литературе: Книга 122-я. М., 1923. 47 с.

19. Крученых А. Заумный язык у: Сейфуллиной, Вс. Иванова, Леонова, Бабеля, И. Сельвинского, А. Веселого и др. М., 1925. 64 с.

20. Крученых А. Новые пути слова (язык будущего смерть символизму) // Крученых А., Хлебников В., Гуро Е. Трое. СПб., 1913. С. 22—37.

21. Крученых А. Сдвигология русского стиха: Трахтат обижальный (Трактат обижальный и поучальный): Кн. 121-ая. М., 1922. 48 с.

22. Крученых А. Стихотворения, поэмы, романы, опера. СПб., 2001.

23. Лившиц Б. Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания. Л., 1989. 720 с.

24. Литературные манифесты: От символизма до «Октября». М., 2001. 384 с.

25. Мандельштам О. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2: Проза. 464 с.

26. Маринетти Ф.Т. Технический манифест футуристической литературы // Манифесты итальянского футуризма. М., 1914. С. 36—42.

27. Маяковский В. Полное собр. соч.: В 13 т. М., 1955-—1961.28. Мена всех. М., 1924.

28. Олейников Н.М. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. 272 с.

29. Поэзия русского футуризма. СПб., 1999.

30. Терентьев И. 17 ерундовых орудий. Тифлис, 1919. 33 с.34. <Терентьев И.> Программа исследовательских работ по «Фонологическому отделу» (фонетика) // Терентьевский сборник. М., 1996. С. 115—117.

31. Терентьев И. Херувимы свистят. Б.м., 1919. Без пагинации.

32. Ту фанов А. К зауми: Фоническая музыка и функции согласных фонем. Пб., 1924.48 с.

33. Хармс Д. Полет в небеса: Стихи. Проза. Драма. Письма. Л., 1988. 560 с.

34. Хармс Д. Цирк Шардам: Собр. худож. произведений. СПб., 1999. 1120 с.

35. Хармс ДИ. Полное собр. соч.: В 4 т. СПб., 1997—2001.

36. Хлебников В. Собр. соч.: В 6 т. М., 2000—2005.

37. Цветаева М.И. Эпос и лирика современной России // Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. М., 1995. Т. 5. С. 375—396.

38. Чичерин А. <Стихотворения> // Мена всех. М., 1924. С. 43—62.

39. Чичерин А.Н. Кан-Фун. М., 1926. Цит. по: Кузьминский К., Янечек Дж., Очеретянский А. Забытый авангард. Россия. Первая треть XX столетия. Сб. справочных и теоретических материалов Wiener Slawistischer Almanach. Sbd. 21. Wien, 1988. С. 194—216.

40. Чичерин А.Н. Плафь. М., 1922. 12. с.

41. Шершеневич В. Листы имажиниста: Стихотворения. Поэмы. Теоретические работы. Ярославль, 1996. С. 377—416.

42. Шершеневич В. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. 368 с.1.. Научная литература

43. Авеличев А.К. Возвращение риторики // Общая риторика / Ж.Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др. М., 1986. С. 5—25.

44. Аверинцев С.С. Античная риторика и судьбы античного рационализма // Аверинцев С.С. Образ античности. СПб., 2004. С. 7—39.

45. Аверинцев С.С. Христианский аристотелизм как внутренняя форма западной традиции и проблемы современной России // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской культурной традиции. М., 1996. С. 319—329.

46. Аверинцев С.С., Андреев М.Л., Гаспаров М.Л., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания: Сб. статей. М., 1994. С. 3—38.

47. Адлер Дж. Непрерывность традиций визуальной поэзии: Типология и систематика фигурных стихов // Точка зрения: Визуальная поэзия: 90-е годы. Калининград, 1998. С. 16—23.

48. Античные риторики. М., 1978. 352 с.

49. Арватов Б. Речетворчество (По поводу «заумной» поэзии) // ЛЕФ. 1923. №2. С. 79—91.

50. Аристотель. Риторика. Поэтика. М., 2000. 224 с.

51. Арутюнова Н.Д Язык и мир человека. М., 1999. 896 с.

52. Ахутина Т.В. Роман Якобсон и развитие русской нейролингвистики // Роман Якобсон: тексты. Документы. Исследования. М., 1999. С. 382—401.

53. Базылев В.Н., Нерознак В.П. Традиция, мерцающая в толще истории // Сумерки лингвистики: Из истории отечественного языкознания. Антология. М., 2001. С. 3—20.12