автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.09
диссертация на тему: Мифологические мотивы ииобразы в фольклорной прозе Урала (XX век)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мифологические мотивы ииобразы в фольклорной прозе Урала (XX век)"

На правах рукописи

ГОЛОВАНОВ ИГОРЬ АНАТОЛЬЕВИЧ

МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ В ФОЛЬКЛОРНОЙ ПРОЗЕ УРАЛА (XX ВЕК)

10.01.09 - фольклористика

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

На правах рукописи

ГОЛОВАНОВ ИГОРЬ АНАТОЛЬЕВИЧ

МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ В ФОЛЬКЛОРНОЙ ПРОЗЕ УРАЛА (XX ВЕК)

10.01.09 - фольклористика

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Работа выполнена на кафедре литературы и фольклора Челябинского государственного университета.

Научный руководитель: Официальные оппоненты:

Ведущее учреждение:

доктор филологических наук, профессор А.И. Лазарев

доктор филологических наук, профессор В.В. Блажес кандидат филологических наук, доцент Б.Г. Ахметшин

Курганский государственный университет

Защита диссертации состоится « 'Ь » О&^сгнаДл/Л 1993 года в ^О часов на заседании диссертационного совета К 0б4.19.05 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук при Челябинском государственном университете (454084, Челябинск, пр. Победы 162 в, ауд. 304).

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки Челябинского государственного университета.

Автореферат разослан « » ¿г^ггугУтд. 1998 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

А.А. Панова

Актуальность исследования. В последние десятилетия особое звучание приобрела проблема изучения мифологии как первотекста, моделирующего современные формы в различных видах искусства вообще и фольклора в частности. Несмотря на появление большого количества работ, монографий и статей, посвященных исследованию этой проблемы, до сих пор остается невыясненным, какова степень воздействия мифонозтическот сознания в области фольклора, чем объясняется воспроизводство мифологических мотивов в фольклорных произведениях на фоне казалось бы полной победы рационального и прагматического начал в современном мире. Нет полной ясности и в вопросе о месте, роли и функциях мифологических мотивов и образов в жанрах фольклорной прозы XX века, о процессах их трансформации. Этим проблемам и посвящено реферируемое диссертационное исследование, осуществленное на региональном материале.

Предметом анализа в диссертации являются мифологические мотивы и образы, представленные в фольклорной прозе Урала (в преданиях, легендах и сказках) по записям XX века. Мифологическими в работе признаются мотивы, генетически связанные с мифом. Под мифом традиционно понимается сказание о богах, духах, героях, о первопредках, участвовавших в создании окружающего мира в целом и/или его частей. Мифология, таким образом, выступает как совокупность подобных повествований о богах и героях, но в то же время она может быть рассмотрена и как система традиционных представлений человека о мире, воплощенная в слове.

Цель данной диссертации — реконструировать мифологическое содержание прозаических жанров фольклора Урала и проследить функционирование в них мифологических мотивов и образов на протяжении XX века.

В соответствии с поставленной целью в работе решаются следующие задачи:

1) выявить восходящий к мифу образный состав фольклорной прозы Урала XX века;

2) определить основные мифологические мотивы, характерные для уральской фольклорной прозы данного периода;

3) установить идейно-художественные функции мифологических мотивов и образов в различных жанрах фольклорной прозы Урала;

4) проследить трансформацию мифологических элементов в прозаических жанрах фольклора.

Материалом для исследования послужили, во-первых, опубликованные тексты уральского фольклора, представленные в различных сборниках и охватывающие период его современного бытования (с начала XX века по 80—90-е гг. нынешнего столетия), во-вторых, неопубликованные тексты из архивов уральских вузов (архив фольк-лорно-этнографического кабинета Челябинского государственного университета, архив кафедры фольклора и древнерусской литературы Уральского государственного университета и фольклорный архив кабинета литературы Челябинского государственного педагогического университета), а также из личных архивов А.И. Лазарева и В.П. Тимофеева. Вторая группа источников представляет собой записи фольклора, собранные во время экспедиций студентов и преподавателей филологических факультетов уральских вузов в течение двух послед них десятилетий.

В качестве дополнительною материала в диссертации использованы тексты преданий и легенд, извлеченные из местной периодической печати, а также из различных исторических и этнографических описаний Урала научного и публицистического характера.

Методы исследования. В качестве основного в работе использован общенаучный индуктивно-дедуктивный метод исследования материала. При помощи сравнительно-сопоставительного анализа выявляются общие и специфические черты воспроизведения мифологических элементов в различных жанрах уральского прозаического фольклора на разных этапах его развития в XX столетии. Посредством историко-типологического метода исследуются закономерности трансформации сказки в ее жанровых разновидностях на протяжении XX века.

Теоретической основой работы явились труды отечественных ученых, посвященные вопросам исторической поэтики, генезиса и структуры фольклорных жанров, их мифологического содержания: А.Н. Веселовского, A.A. Потебни, A.A. Афанасьева, В.Я. Проппа, Е.М. Мелетинского.

В понимании специфики жанров фольклорной прозы мы опирались на работы С.Н. Азбелева, Ь.1. Ахметшина, Л.Г. Барага, В.В. Блажеса, Т.В. Зуевой, H.A. Криничной, В.П. Кругляшовой, А.И. Лазарева, Т.Г. Леоновой, В.А. Михнюкевича, В.Н. Морохина, Э.В. Померанцевой, В.К. Соколовой, К.В. Чистова.

Научная новизна работы заключается в следующем:

1. Впервые в качестве самостоятельного объекта исследования рассматривается мифологическое содержание региональных фольклорных текстов в их современном бытовании.

2. Диссертация расширяет представление о причинах воспроизводства мифологических мотивов в жанрах фольклорной прозы, об особенностях воздействия мифопоэтического сознания на современные фольклорные формы.

3. В диссертации определяется роль мифологических мотивов в реализации функций уральских фольклорных образов-персонажей, прослеживается эволюция мифологических элементов в содержании фольклорной прозы на сюжетном и образном уровнях на протяжении конкретного отрезка времени — последнего столетия.

4. В научный обиход в результате анализа вводятся неопубликованные записи фольклора, полученные во время фольклорных экспедиций студентов и преподавателей уральских вузов.

Теоретическая значимость работы. Представленный в диссертации анализ значительного, во многом нового фольклорного материала позволяет подойти к решению важных проблем фольклористики: проблемы трансформации некоторых фольклорных жанров, модификации фольклорных образов и сюжетов, взаимодействия между различными жанрами фольклора в их сегодняшнем бытовании.

Практическая значимость исследования. Материалы диссертации могут найти применение при изучении курса «Русское народное поэтическое творчество» в университетах и педагогических институтах, при разработке вузовских спецкурсов и спецсеминаров по фольклористике, а также в процессе преподавания славянской мифологии и фольклора в гуманитарных классах школ, гимназий и лицеев.

Результаты исследования могут быть использованы при составлении учебных пособий по устному народному творчеству, в научно-исследовательской работе преподавателей и студентов.

Апробация работы. Основные положения диссертации нашли отражение в докладах и сообщениях, сделанных автором на научно-практической конференции по итогам фольклорного года (Свердловск, 1983 г.), на Седьмых Бирюковских чтениях (Челябинск, 1986 г.), на зональной научной конференции «Проблема характера в литературе» (Челябинск, 1991) г.), на международной научной конференции «Россия и Восток» (Челябинск, 1995 г.), на ежегодных конференциях по итогам научно-исследовательской работы преподавателей, сотрудников и аспирантов Челябинского педагогического университета (1989—1991, 1994—1997 гг.), на научной конференции «Место и значение фольклора и фольклоризма в национальных культурах: история и современность» (Челябинск, 1998 г.), а также на заседаниях кафедры литературы и фольклора

Челябинского государственного университета (1992 г.) и кафедры литературы Челябинского государственного педагогического университета (1996, 1998 гг.).

По теме диссертации опубликовано 5 и сдано в печать 3 работы.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы, списка сокращений и приложения.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обоснована актуальность избранной темы, ее научная новизна, охарактеризован предмет исследования, определено содержание используемых в работе терминов, сформулированы цель и задачи работы, указана теоретическая и практическая значимость исследования.

Первая глава «Мифологические мотивы и образы в преданиях и легендах Урала (XX век)» посвящена рассмотрению древнейших сюжетообразующих мотивов и связанных с ними мифологических образов в центральных жанрах уральской несказочной прозы. Глава состоит из трех разделов.

В первом разделе «Некоторые итоги изучения мифологии в фольклористике» содержится обзор важнейших теоретических работ по проблемам мифологии.

В фольклористике сложилось два аспекта изучения проблемы взаимодействия мифа с жанрами фольклора: эволюционный и типологический. Первый из них предполагает рассмотрение мифа как определенной стадии сознания, исторически предшествующей возникновению собственно фольклора. Исходя из этого фольклорные жанры имеют дело с разрушенными, реликтовыми формами мифа, они удерживают ряд мифологических мотивов, своеобразно переосмысленных при включении в новые жанровые образования. Изучение подобного рода мифологических мотивов в настоящее время осложняется тем, что четко очерченных границ мифологического в содержании текстов фольклора не установлено. В ряде случаев при определении отношения фольклорного произведения к мифологии решающим является то, идет ли речь в повествовании о сверхъестественных (мифических) существах — героях, духах и т.п. При таком понимании исследование сводилось бы только к выявлению в тексте определенных имен и образов, а значит, игнорировался бы тот существенный факт, что в сферу мифологии, помимо всего прочего, входят и вполне обычные реалии жизни человека, особым обра-

зом отобранные и наделенные специфическим значением в мифологическом контексте культуры.

Типологический аспект проблемы взаимодействия между мифом и устнопоэтическим творчеством позволяет рассматривать фольклорные произведения в сходных культурно-исторических, социально-экономических ситуациях с ранее возникшими мифологическими сюжетами. Э.Б. Тайлор в результате сопоставления повторяющихся явлений культуры пришел к выводу о том, что «всякое систематическое изучение мифологии... обнаруживает в этих порождениях фантазии последовательный переход от одной стадии к другой и в то же время однообразие результата вследствие однообразия причины».

Второй раздел «История собирания и изучения несказочной прозы Урала» представляет собой краткий историографический очерк собирания и исследования несказочной прозы в уральском регионе, а также содержит обзор важнейших теоретических проблем, связанных с изучением данного фольклорного материала.

К настоящему времени в арсенале российской фольклористики находится значительное количество текстов несказочной прозы, записанных на Урале. Работы, посвященные исследованию этого разнообразного материала, создают основу для постановки и решения важных теоретических проблем фольклористики, таких как пути создания местных преданий и легенд; их мифологическая основа; отношение к общерусской народной поэтической традиции; взаимодействие с устным творчеством других народов, населяющих Урал; жанровая классификация устной несказочной прозы.

Третий раздел «Идейно-художественные функции мифологических мотивов и образов в современной несказочной прозе Урала» включает два подраздела: «Мифологические мотивы и образы преданий» и «Мифологические мотивы и образы легенд».

Предания, имея собственный набор мотивов, нередко воспроизводят традиционные мифологические схемы, приспособленные к реальным, местным событиям. Мифологическое моделирование в преданиях осуществляется посредством повествования о событиях прошлого, которые будят воображение. Сформировавшиеся вначале миф и миф-предание перерастают затем в предание как определенную жанровую систему (H.A. Криничная).

Внутри данного подраздела выделяется три содержательных части, соответствующие делению преданий на три основные жанровые разновидности: топонимические, генеалогические и исторические (по классификации А.И. Лазарева).

В основе топонимических преданий лежит исторический факт, который «вспоминается» фольклороносителем лишь в связи с языковым обозначением какого-либо географического объекта. В каждом наименовании в момент его возникновения средствами языка закреплялся важный для человека признак, яркая примета данного объекта. Со временем первичный смысл наименования мог утратиться, забыться, и тогда оказывался открыт простор для домыслов, суждений, фантазии. При этом художественная фантазия нередко обращалась именно к мифологическим мотивам, потому что они давали возможность выразить непонятное, неясное через привычное, традиционное.

Среди топонимических преданий по своим эстетическим свойствам выделяются тексты, созданные на основе иноязычных топонимов. В силу своей семантической непрозрачности, «туманности», необычной лингвистической формы, а в ряде случаев благодаря фонетической благозвучности заимствованные названия вызывали и продолжают вызывать у фольклороносителей дополнительный эстетический интерес.

Исходя из этого факта, а также учитывая имеющиеся в этнографической литературе сведения о взаимодействии русского населения Урала с представителями коренных народностей, представляется необходимым исследовать истоки некоторых образных черт фантастики уральской несказочной прозы в связи с образными анимистическими представлениями народностей, населяющих Урал.

Заслуживают внимания, в частности, мифологические представления башкирского народа, отраженные в многочисленных уральских топонимах. На основе преданий, рассказанных на русском языке, мы можем воссоздать оригинальную картину мира, сохраняемую в сознании местного башкирского населения (многое в ней соответствует общим для большинства народов мифологическим представлениям).

Мы специально останавливаем внимание на иноязычном влиянии (прежде всего тюркском) на русскую несказочную прозу, потому что большой процент топонимических преданий в наших записях — тюркские по своему происхождению. Эти названия и связанные с ними объяснительные тексты зачастую воспроизводились славянским населением не как информативные, а как источник фантазии, как первотолчок к поэтизации окружающей действительности, которая поражала переселенцев своей величественностью, необычностью и многообразием.

Среди другого рода топонимических преданий выделяются предания, связанные с именами исторических лиц, в частности, с Ермаком. Значительная часть уральских топонимических преданий связана с образом Емельяна Пугачева. Как правило, это предания о местах его пребывания на Урале, в связи с чем эти тексты воспроизводят мифологический мотив «герой оставляет после себя следы». Некоторые топонимические предания запечатлели факт встречи Емельяна Пугачева с предводителем башкирского войска Салаватом Юлаевым.

Стремление к интерпретации топонимов в народе весьма велико: редкому названию фсшьклороносители не дают художественного объяснения. Возникшие подобным образом повествования в большинстве своем не имеют практической ценности и воспроизводятся как интересный, нередко лишенный реальной исторической основы рассказ. Как показал анализ, стойкий интерес у фольклороносителей вызывают те топонимические предания, которые появились в результате ис-торико-эмоциональных переживаний, связанных с географическими объектами, которые «напоминают» о пребывании первожителей/пер-вопоселенцев данной местности или сохраняют в себе «следы героя».

Во второй содержательной части данного подраздела — «Генеалогические предания» — анализируются тексты уральских преданий, воспроизводящих картины заселения и освоения края, т.е. повествующих о начале или происхождении населенных пунктов — сел, деревень.

Генеалогические предания по своему происхождению восходят к этиологическим мифам, в которых «разъясняется в мифологической олицетворенной форме происхождение какого-либо явления природы или социальной жизни» (С.А. Токарев). В широком смысле вообще все мифы в той или иной форме выполняют эту объяснительную, разъяснительную функцию, но особенно значимы для генезиса генеалогических преданий этиологические мифы о тех или иных моментах социальной действительности: мифы о происхождении смерти, о получении огня, об изобретении ремесел, земледельческих навыков, о происхождении власти, богатства, зла.

В наших материалах представлено много текстов о том, как заселялась та или иная местность людьми, вывезенными из центральных областей России для работы на горных заводах. Фольк-лороносители XX века помнят, откуда пришли их предки, как именно происходило заселение, кто были первожители-абориге-ны, первые поселенцы. С преданиями, организованными последним мотивом, часто связаны рассказы о происхождении отдельных семей, родов.

Наиболее древний уровень цикла преданий о заселении и освоении края составляют произведения, в которых сюжетооб-разующими являются следующие мотивы: основание селения одним первопоселенцем, соседями-первопоселенцами или братьями-первопоселенцами. Истоки подобных преданий в родоплемен-ных сказаниях первобытного фольклора, которые в свою очередь генетически связаны с архаической мифологией и, прежде всего, с образом культурного героя, обладающего чертами первопред-ка и демиурга. В процессе дальнейшего бытования рассматриваемый тип преданий наполняется новым, конкретно-историческим содержанием.

Популярность генеалогических преданий обусловлена ис-торико-эмоциональным интересом людей к своему прошлому: происхождению рода, истокам своей профессии. В таких произведениях часто звучит восхищение красотой и силой предков, что проявляется в комментариях типа «красивый был», «вот какие сильные люди были», «подолгу жили очень, по сто лет» и т.п. Тем самым в преданиях создавались идеализированные образы, которые, являясь художественным обобщением, помогали выявить комплекс качеств, навыков, умений, необходимых в той или иной профессии.

Характерной особенностью других текстов преданий, обусловленной тенденцией к демифологизации героя, является то, что предок, обладающий необычными способностями, утрачивал магические функции культурного героя. Однако необходимость как-то объяснить, оправдать его «выделенность» из общего ряда людей, подчеркнуть его непохожесть на остальных приводила к возникновению в предании мотива связи героя с нечистой силой. В некоторых случаях об этой связи с представителями низшей мифологии упоминается косвенно, хотя и достаточно прозрачно, как, например, в предании об обжимальщике Симке. Как и в мифе, герой данною предания — демонически-комический персонаж — наделяется чертами плуга-озорника (трикстера), который часто прибегает ко всевозможным хитроумным трюкам для достижения успеха в своих вполне реальных делах.

Последняя содержательная часть подраздела, озаглавленная «Исторические предания», посвящена анализу мифологических мотивов и образов в уральских текстах данной жанровой разновидности.

Предания, в которых в качестве действующих персонажей выступают исторические деятели, являются поздними по своему про-

исхождению и представляют собой своеобразный итог развития народной исторической прозы. В них художественные задачи решаются при помощи использования мифологических мотивов и схем. В уральском фольклоре интерес к исторической личности связан, прежде всего, с образами «народных заступников» — Ермака, Еме-льяна Пугачева, Салавата Юлаева, а также с образом царя Петра I.

Одним из наиболее важных мотивов, в реалистической форме закрепленных за названными образами, является мотив военного предводительства. Наряду с Петром Г, Емельяном Пугачевым и Салаватом Юлаевым в роли полководца во многих уральских преданиях выступает Ермак.

В произведениях с общим мотивом военного предводительства, как правило, идет речь о межэтнических взаимоотношениях, поэтому в них находят отражение мотивы, присущие преданиям об аборигенах края, прежде всего — о чуди и вогулах. Данные мотивы характерны для наиболее архаических преданий об исторических лицах и в связи с этим чаще всего сопряжены с образом Ермака как одним из самых ранних.

В уральских преданиях и легендах о Ермаке, Емельяне Пугачеве и Салавате Юлаеве широко используется мотив укрытия в пещере. Появление данного мотива отражает социально-утопические представления народа о возможном воскресении народного заступника. В мифо-поэтической традиции пещера — сакральное убежище. В греческой мифологии образ пещеры реализован в текстах о Полифеме, Пане, сатирах, нимфах, о Зевсе-ребенке. Пещера включается в мифологический комплекс «жизнь-смерть». В пещеру может удаляться умирающий и воскресающий бог плодородия. Слиянием в образе пещеры идей жизни, смерти и воскресения объясняется популярность этого мотива.

Герой, получающий царскую власть, должен обладать магической силой, которая служит проявлением его мифологической сущности. В фольклорной прозе мотив происхождения вождя/царя берет исток в мифах, но адаптацию проходит в героическом эпосе и сказке. Подобно тому как былинный Вольх Всеславич ведет свое происхождение от змея-тотема (чем объясняются его чудесные превращения) и как в волшебной сказке социально обездоленный становится царем, так и в преданиях царскую власть и магические способности обретает Пугачев — бывший казак, бедняк.

С образами Пугачева и Петра I как воплощениями комплекса представлений о царе/вожде в уральских преданиях часто связано

использование мотива мудрого суда, который имеет да ш пою мифологическую традицию. Первоначально в нем отражался целый комплекс древних верований в то, что божественные силы оказывали покровительство невиновному (Д. Фрэзер). Однако к моменту, когда предания стали историческими в собственном смысле этого слова, мифологические элементы, изначально входившие в рассматриваемый мотив, приобретают реалистический характер.

К числу мотивов, посредством которых раскрывается деятельность и сущность вождя/царя, относится и мотив пожалования, одаривания им своих подданных, который очень часто соединяется с мотивом мудрого суда. В уральской фольклорной прозе одаривание царем своих подданных — некий частный случай награды за заслуги. Реалистические элементы закономерно вписываются здесь в традиционную канву мотива.

Определенное место в структуре местных преданий занимает мотив гибели героя. Следует отметить, что естественная смерть не является объектом пристального внимания в произведении, внимание акцентируется лишь на трагической гибели героя. Возможно, это объясняется тем, что, с точки зрения древних, именно в трагической гибели персонажа, в самой случайности этой гибели обнаруживается вмешательство высших сил в судьбу героя.

Повествование о гибели Ермака, Пугачева, Салавата Юлаева в анализируемых текстах строится по традиционной схеме. Реалистическое объяснение смерти героя зачастую не принимается народным сознанием в качестве убедительного, поэтому народное художественное сознание, отказываясь следовать тенденции к демифологизации образов Ермака, Пугачева и Салавата Юлаева, возвращается к использованию отработанного в фольклорной прозе мотива предательства.

В уральские предания, записанные во второй половине XX века, вошел и такой универсальный и типичный для многих циклов мотив, как оставление героем следов своего пребывания в той или иной местности. Эти следы могли быть различного рода и, помимо исторических лиц, могли приписываться многим персонажам: и первопоселенцам, и аборигенам, и силачам.

По своим функциям близок к образам Пугачева и Ермака другой персонаж исторической фольклорной прозы — Салават Юлаев. Являясь сподвижником Пугачева, он «вспоминается» народным сознанием в тех случаях, когда отсутствует и реальная, и фольклорная мотивация пребывания крестьянского вождя в данной местности: «Пугачева здесь не было. А был Салават Юлаев — его «генерал», с башкирами».

функциональная соотнесенность всех трех исторических персонажей рождает сходство мотивов, которые «разворачиваются» в сюжеты преданий о «народном заступнике», в образе которого подчеркивается общее для башкир и русских стремление к справедливому мироустройству. В преданиях о Салавате Юлаеве в связи с его основной функцией «народного заступника», в частности, оказывается востребованным мифологический мотив неуязвимости героя.

В один ряд с анализируемыми героями народной прозы можно поставить и образ Петра I. Память об этой исторической личности сохраняется уральским неселением, поскольку, хотя сам Петр никогда на Урале не бывал, именно с его именем связано начало уральской горнозаводской промышленности. Исходя из текстов преданий, Петр Великий пользовался особым уважением народа за то, что он «все ремесла сам прошел»: кузнечное, сапожное, «плот-нишное», «пробовал он и лапти плести <...> он все пробовал». Хотя царь уже не наделяется функциями «культурного героя», первооткрывателя ремесел, он выступает в роли активного носителя традиций, связанных с тем или иным ремеслом. Фольклорный образ царя, проявляющего интерес ко всем сторонам общественной жизни, в значительной мере вырастает из соответствующего архетипа вождя/царя.

Судя по фольклорным материалам, старые рабочие Урала верили, что Петр I жил на Урале тайно и работал здесь в качестве кузнеца или плотника. Таинственность пребывания царя на Урале вызывала к жизни уходящий корнями в мифологию мотив узнавания, который был порожден верой в особую природу, избранность людей, предназначенных для царской власти.

Петр Великий предстает в уральских текстах как внимательный и справедливый по отношению к простому народу царь. Образ такого Петра складывался из рассказов о том, как он участвовал в процессе производства наравне с рядовыми работниками; как приближал к себе самых талантливых рабочих; как урезал барские вольности и т.п.

Обращает на себя внимание тот факт, что различие между фольклорными персонажами является менее значительным, чем между их реальными прототипами. Более того, в большинстве текстов преданий при изображении народного вождя, заступника или царя используются одни и те же традиционные приемы и средства, ведущие свое начало из мифа, поскольку каждый из анализируемых образов генетически восходит к древним патриархально-родовым представлениям о вожде. В дальнейшем почвой для сходного изоб-

ражения вождя и царя, персонажей, противоположных по своей социальной сущности, послужило сложное, неоднозначное историческое сознание народа и в первую очередь, его социально-утопические представления.

Второй подраздел первой главы включает две содержательных части: «Религиозные легенды» и «Социально-утопические легенды». В первой из них анализируются легенды, объединенные наличием в них элементов чудесного, фантастического, в том числе и религиозных (христианских и языческих) мотивов, героями которых выступают не только люди, но и сверхъестественные существа.

Легенда в большей степени, чем предание, зависима от мифа, который во многом оказывается источником ее сюжетики. В легендах главное не сам объект повествования (исторические события и лица), как в преданиях, а идея, т.е. наивные утопические легендарные представления о способах уничтожения зла.

В местной легендарной традиции нередко звучат отголоски библейских легенд о смерти, погребении и воскресении Христа. Отличительной особенностью такого рода текстов является их обязательная локальная приуроченность.

Весьма продуктивен в религиозных легендах Урала мотив укрытия в пещере. Пещеры, наделенные в мифологической традиции семантикой святости, в легендарных текстах становятся местом, где скрываются от мира святые, отшельники (легенды о святом Игнатии, о святой Елене).

Значительное место в легендах отводится загадочным событиям, которые происходят с человеком, когда он попадает в незнакомую ситуацию. На первый взгляд, перед нами былички, с присущими им специфическими мотивами (например, «черт гоняет»). Однако в подобных текстах, явно отражающих христианские представления, отчетливо звучит мотив магической силы креста, что не позволяет относить их к суеверным рассказам о встрече человека с представителями «низшей» (языческой) мифологии.

Нельзя не обратить внимание на то, что имеющиеся в нашем распоряжении легенды нередко приходится рассматривать во взаимосвязи или в сопоставлении со сказками. Это связано с единой генетической основой того и другого жанра, а именно — мифологией. Не случайно многие сказки произошли путем переработки и переосмысления легенд, потерявших «ореол достоверности». На этом пути эволюции находятся уральские легенды, извлеченные нами из очерка Вас.И. Немировича-Данченко «Кама и Урал» (о «чертовом» городище, о поединке со змеем).

Судя по нашим записям, черт в легендах выступает универсальным воплощением зла. Во многих текстах оказывается необязательным функционирование самого образа черта, для обозначения произошедшей трагедии часто достаточно лишь косвенного упоминания «поборника зла». Именно таким образом в уральской легенде о «чертовом» яблоке разрабатывается мотив инцеста.

В конце 30-х — начале 40-х годов XX века на Урале участились случаи записи легенд с эсхатологическими представлениями, в которых содержатся предсказания грядущих событий. Мы располагаем несколькими вариантами подобных легенд с элементами предсказания. В данных текстах воспроизводится традиционный мифологический комплекс представлений о смерти как начале жизни в новом качестве.

Во второй содержательной части данного подраздела — «Социально-утопические легенды» — анализируются уральские тексты, по своей идее обращенные в будущее, но рассказывающие о прошлом. Характерно, что именно в прошлом люди ищут пути к счастью. Это прошлое для уральца прежде всего связано с темой освоения новых земель, и, следовательно, мы могли бы ожидать активной разработки мифологического мотива «земли обетованной», чего, однако, не происходит. Для жителей Урала надежда на счастливую жизнь оказалась связанной с мечтой об открытии клада Чаще всего мотив клада возникает рядом с образом «благородного» разбойника, которому в народном сознании изначально присуща функция запрятывания кладов.

Обращает на себя внимание, что в легендах с мотивом кладо- . искательства часто различим элемент былички. Антропоморфные персонажи их имеют, по-видимому, связь с «нечистой силой», с оборотнями из быличек. Так в уральской легенде о «белом старике» обнаруживается влияние образов Белой женщины и Горного батюшки — признанных в народе повелителей подземных богатств. Можно предположить, что мифологические образы легенд и быличек, находясь в постоянном взаимодействии, с течением времени совместились в сознании народа.

Воспроизводство рассказов с мотивом клада в сегодняшней устной традиции объясняется, очевидно, тем, что подобные тексты редко имеют благополучный конец. Поиски богатств успешно заканчиваются лишь в сказках, характеризующихся установкой на вымысел. Если сказки, обращаясь к волшебным элементам и изображая подвиги своих фантастических героев, не содержат объяснения необычного, чудесного, то легенды используют вымысел прежде всего в дидактических целях.

Во второй главе «Мифологические мотивы и образы в уральской сказке (XX век)» анализируется мифологическое содержание различных жанровых разновидностей русской народной сказки на Урале и прослеживается трансформация мифологических элементов в пределах XX века.

Б первом разделе главы «Сказка и миф в свете исторической поэтики» дается теоретическое обоснование возможности рассмотрения мифа в качестве источника образности и сюжетики современного сказочного текста.

В своем исследовании мы исходим из того, что первоосновой сказочного сюжета является миф. «Перерастая» в сказку, миф продолжает присутствовать в ее содержании не как отживший рудимент ее архаической структуры, а как обязательный, необходимый элемент данного фольклорного жанра. Если вынуть из сказки ее мифологическое содержание, то она перестанет существовать как таковая, трансформируясь в иной жанр.

Вместе с тем сказка — это и ангимиф. Поскольку главное различие между сказкой и мифом «идет по линии сакральность — несакральность и строгая достоверность — нестрогая достоверность, а структурных различий не может быть вовсе» (Е.М. Мелетинс-кий), становится ясным, что сказка возникает на таком этапе развития представлений человека о мире и о себе, когда он освобождается от веры в магию, обряд, от анимистических и тотемистических представлений, которые, несмотря на это, все же предопределили содержание сказки.

По свидетельству собирателей фольклора, в начале XX в. русская сказка все еще оставалась живым явлением народного искусства и быта. Это значит, что составляющий ее неотъемлемую часть мифологический элемент по-прежнему не мог не играть своей активной роли. В связи с этим возникает вопрос: каким образом мифологические мотивы и образы функционируют в современных сказочных текстах?

Целью настоящего исследования не является поиск доказательств существования некоего особого типа уральской сказки, мы стремимся обосновать положение о том, что сказка на Урале, развиваясь в русле общерусской традиции, подвергается процессам трансформации и локализации, что проявляется и на образном уровне, и на уровне структуры сказки, и на уровне ее языкового оформления.

Второй раздел данной главы «Мифологические образы-персонажи сказок о животных» содержит анализ мифопоэтической природы образов данной жанровой разновидности сказок.

При сохранении тотемным персонажем зооморфного облика складывались сказки о животных, восходящие к мифам о плугах. Центральным героем таких повествований становился зооморфный трикстер, поступки которого соотнесены с основными структурными элементами сюжета. Необходимо отметить, что за образами животных еще с древнейших времен было «закреплено» определенное содержание, существовавшее в форме своеобразного кода, на основе которого происходило и продолжает происходить развертывание сказочного действия.

Одним из наиболее значительных, почитаемых, с точки зрения древних славян, тотемных образов сказок о животных является медведь. Его выделенность из ряда других сказочных персонажей определяется прежде всего подобием человеку, что истолковывается с точки зрения мифологических представлений как указание на их общее происхождение или происхождение друг от друга. Считается, что медведь близко знается с нечистой силой, что лешему он «родной брат».

Вера в медведь-тотем послужила источником известного сюжета «Медведь на липовой ноге» [161А*]. Сопоставляя различные уральские варианты этой сказки, мы наблюдаем эволюцию отношения к образу медведя: от первоначального восприятия его как божества, как неприкосновенной сущности к позднему представлению о нем как о существе более низкой организации, чем человек.

Многочисленные записи вариантов этой сказки, полученные во время экспедиций последних лет, дают подтверждение тенденции демифологизации данного образа, поэтому наиболее часто фиксируемым финалом сказочного сюжета является следующий: зверь, пришедший в деревню, изгнан/убит.

Особый статус в системе анималистических образов уральской сказки принадлежит волку. Несмотря на существующие между данным и выше рассмотренным образом черты сходства, есть между ними и принципиальные отличия. Если в семантике образа медведя значимым является его близость к человеку (вплоть до уподобления ему), то определяющим в символике волка оказывается признак «чужой». Волку присущи функции посредника между «этим» и «тем» миром, между миром живых людей и неживых.

Именно в связи с рассмотрением образа волка следует сделать важное замечание. Наряду с современными записями, отражающими древние мифологические представления людей, мы имеем в своем распоряжении немало текстов модифицированных, которые свидетельствуют о смене аудитории сказки: в наше время сказки

о животных предназначены главным образом для детей, поэтому многие сюжеты утрачивают глубинное звучание и используются в чисто дидактических целях.

В сказках о животных, зафиксированных в XX веке на Урале, определенное место занимает образ лисы. Символическое значение, связанное с лисой в разных фольклорных традициях, образует некий комплекс представлений: хитрость, ловкость, ворова-тость, эгоизм, жадность, злоумышленность. В сказочных сюжетах лиса нередко реализует свою плутовскую сущность через мифологический мотив обладания магическими способностями. С образом лисы в сказках связан и мотив оборотничества, что объясняется слиянением ее семантики с представлением о демонах, злых духах, колдунах.

В текстах уральских сказок лиса никогда не соотносится с мифологическими персонажами высшего уровня, не является задействованной в устроении миропорядка. Главная ее функция как трикстера — быть обманщицей, шутницей, «соревноваться» с другими животными-тотемами, пользующимися особым значением, престижем.

Важное место в системе образов русской сказки о животных отводится образу петуха. В народном сознании петух связан со стихией света. Эта птица приветствует восход солнца; своим пением петух словно призывает животворящее светило и разгоняет нечистую силу мрака, ночи. Петух чаще всего оказывается в сказках победителем.

В записях сказок о петухе, сделанных в последние годы, реализуется и бытовое осмысление данного персонажа, что приводит к снижению первоначально «высокого» образа. Сюжеты, связанные с образом петуха, нередко приобретают бытовой, внутрисемейный характер. Этот процесс развивается в русле общей тенденции к демифологизации и знаменует собой отход от архаического, древнего содержания сказки. Более того, в современных записях сказок все чаще подчеркивается беззащитность, доверчивость и даже глупость петуха.

В третьем разделе второй главы «Мифологические истоки сюжетов волшебной сказки» анализируется мифологическая основа сказок, объединенных чудесным вымыслом.

Сюжет волшебной сказки лишь на первый взгляд кажется абсолютно неправдоподобным, при более пристальном рассмотрении выясняется, что он имеет прямые связи с реальной действительностью и опирается на поэтические представления человека

об окружающем его мире. Традиционными истоками чудесного вымысла называют такие древнейшие представления и действа, как анимизм, тотемизм, зоо- и антропоморфизм, магия, обряды, культы предков и явлений природы. На этой основе зарождалась языческая мифология.

В записях XX века, сделанных на Урале, представлен ряд общерусских сказочных сюжетов с мифологической основой: «Три подземных царства» [тип сюжета 301А,В], «Катигорошек» [3121)], «Бой на Калиновом мосту» [ЗООА], «Шесть чудесных товарищей» [513А] и другие. Существование подобных текстов свидетельствует о том, что уральская волшебная сказка в силу своей традиционности донесла до нас архаическую мифологию. В целом для содержания волшебной сказки в XX веке типично сохранение важнейшего универсального мифологического противопоставления «свой» — «чужой» (характеризующего отношения героя и его антагониста).

Мифологический генезис четко прослеживается в широко распространенных на Урале сюжетах волшебной сказки о браке с чудесным «тотемным» существом, временно сбросившим звериную оболочку [400]. Подобные сюжеты характерны для некоторых тотемических мифов о происхождении родов и племен. На основе сопоставления нескольких уральских вариантов сказки данного типа сюжета мы приходим к выводу об эволюции образа-персонажа, восходящего к тотему, что обусловлено тенденцией к демифологизации. В некоторых вариантах сказок обращает на себя внимание нарушение традиционной сказочной сюжетной модели. имеющей мифологические истоки: героиня не покидает супруга после нарушения им запрета.

Если изначально русская волшебная сказка, в отличие от сказок других жанровых разновидностей, была сравнительно бедна бытовыми элементами, то в XX веке быт, бытовые детали становятся решающим фактором в трансформации сказки данной жанровой разновидности. Хотя быт не в состоянии разрушить общей структуры сказки, из него черпается материал для самых разнообразных замен старого материала более новым (В.Я. Пропп), ср. например: уход героя в солдаты, покупка удочки, «охаживание плетью» гулены-жены и т.п.

Наполнение волшебной сказки бытовым содержанием, а также демифологизация сказочных героев сопровождается процессом их полной антропоморфизации (ср., напр.: девушка-лебедка / девушка-ворона / царевна-лягушка > царевна-старушка > Елена поповская дочь — в уральских вариантах сюжета о «чудесной супруге»).

Для волшебной сказки XX века характерно отражение критического отношения к чудесному. В результате этого происходит стирание жанровых границ волшебной сказки, она приобретает черты сказки бытовой — если не сатирической, то иронической («...сели они в саночки, и провалилась лягушка»; «посадил он Бабу-Ягу на ворота и расстрелял простокишей»). Поступки героев социально и психологически мотивируются («неужели мне таку старуху замуж доводится брать?»), что связано со стремлением сказочника в нарушение традиционной эстетики сказки с ее условностями представить описываемые события с реалистических позиций.

В четвертом разделе второй главы «Мифологические мотивы и образы в социально-бытовой сказке» рассматривается мифологическое содержание данной разновидности уральской сказки.

Социально-бытовая сказка по своей мифологической природе отличается от сказки волшебной, что обусловлено особым характером вымысла в этой разновидности сказочного фольклора. Элементы мифологических представлений, включенные в мотивы социально-бытовой сказки, определяют тип сказочного героя и универсальный характер фольклорного смеха, прежде всего сатирический или иронический. Традиционной формой соединения бытового правдоподобия со сказочным вымыслом, с чудесным, за которым стоят мифологические представления, является непосредственное вхождение в «бытовой» эпизод события, в художественной форме воспроизводящего определенные моменты древнейших обрядов.

В уральских вариантах социально-бытовой сказки пародийно переосмысливаются древнейшие по происхождению мотивы поимки черта («Про нечистую силу» [1725], «Про попа, дьякона и псаломщика» [1730]), соперничества работника и черта («Кузнец и черт» [753], «Черт заимодавец» [1188] и др.). Так же, как и в волшебной сказке, черт в бытовой сказке не является исконным персонажем. Судя по анализируемым материалам, за ним скрывается образ, связанный с древними тотемическими представлениями. Разумное объяснение подобной близости черта и тотемного предка находим у Д.К. Зеленина: «когда на смену былых тотемов появились новые демоны, то образы этих последних естественно должны были контаминиро-ваться со своими предшественниками — тотемами, память о которых исчезла далеко не сразу». Так, видимо, и произошло с христианским образом черта, который в социально-бытовой и волшебной сказке обнаруживает в своем поведении тотемические черты.

Таким образом, борьба человека и тотемного духа или зверя и борьба-состязание человека с чертом в социально-бытовой сказке могут быть поставлены в генетическое соответствие; человек использует в этой борьбе свою хитрость и обман, что воспринимается как норма во взаимоотношениях человека и тотемного животного. Мифологическим представлениям соответствует сама идея сказочного спора, состязания, борьбы человека с чертом. На месте победителя черта в текстах, записанных в XX веке на Урале, оказывается хитрец-смельчак, чаще всего солдат (ср. напр., «Солдат учит чертей» [—1166***]).

Материалы, которыми мы располагаем, содержат несколько текстов уральской социально-бытовой сказки с мотивом чудесного сна. В соответствии с традиционной сказочной схемой, сон героя — необыкновенный, он сопряжен с переходом в «другое» пространство и часто влечет за собой изменение внешнего облика персонажа. В этой связи и смерть героя может рассматриваться как крайнее проявление состояния сна. Как писал В.Я. Пропп, «умирая, человек теряет свои личные свойства и признаки и становится неузнаваемым».

Мотив чудесного сна часто оказывается включенным в сказочный сюжет о мороке, который в свою очередь, генетически восходит к мифам о плутах. В финале сказки о мороке плут всегда остается в прибыли, а его социальный антагонист (хозяин гостиницы, губернатор, генерал) оказывается обманутым и униженным,

В рассмотренных нами текстах уральской социально-бытовой сказки перед сказочником стоит задача представить нереальное реальным, а привычное странным и экстраординарным. Достичь этого фольклороносителю и помогает обращение к древним мифологическим мотивам и образам.

В заключении подводятся итоги исследования мифологических мотивов и образов в прозаических жанрах уральского фольклора, бытующих в XX веке; обобщаются выводы, сделанные в главах работы.

Итак, в проанализированной нами фольклорной прозе XX века воздействие мифопоэтического сознания и воспроизводство мифологических мотивов и образов продолжает сохранять свое значение. Мифологические сюжеты были и остаются готовыми формулами устного поэтического творчества. Процесс обновления «старых» традиций или «повторения» спроса на тот или иной ранее выработанный творческой мыслью мотив, сюжет, образ обусловлен эволюцией эстетических идеалов.

Использование мифологических мотивов в уральской несказочной прозе XX века связано с поэтическим переосмыслением исторической действительности. Предания, имеющие собственный набор мотивов, воспроизводят традиционные мифологические схемы, приспособленные к реальным, местным событиям. Топонимические предания как эстетическое явление возникают лишь в связи с реализацией в них мифологического мотива. Генеалогические предания, оставаясь генетически связанными с образом культурного героя, обладающим чертами первопредка и демиурга, в процессе бытования наполняются новым, конкретно-историческим содержанием. Интерес к исторической личности в несказочной прозе Урала связан, прежде всего, с образами «народных заступников» — Ермака, Емельяна Пугачева, Салавата Юлаева. Функциональная близость всех трех исторических персонажей рождает сходство мотивов, которые «разворачиваются» в сюжеты преданий. Генетически близок к ним образ Петра I, функции которого реализуются в текстах преданий при помощи тех же традиционных приемов и средств, восходящих к мифу.

Легенды, зафиксированные в записях XX века, сохраняют свою мифологическую основу, являясь объектом перенесения сюжетных элементов древнейшей мифологии. В образной системе уральских текстов религиозных легенд значительное место занимает образ черта, но наряду с этим легенда по-прежнему обращается и к образам Христа, его апостолов, святых, паломников, отшельников. Особое место среди религиозных легенд принадлежи! текстам с эсхатологическими мотивами, в которых воспроизводится традиционный мифологический комплекс представлений о смерти как начале жизни в новом качестве. Современные записи социально-утопических легенд, обращенных своей идеей в будущее, преимущественно разрабатывают мотивы клада и кладоискательства.

Уральская сказка XX века сохраняет прежнюю мифологическую семантику, но с преобладанием социальной мотивации поступков героев. Сказочная проза испытала на себе воздействие процесса демифологизации, который коснулся различных ее сторон: демифологизированы время и пространство, результат действия, образы сказочных персонажей.

В сказках о животных, восходящих к древним тотемистическим представлениям, главным героем продолжает выступать зооморфный трикстер, поступки которого определяют особенности структуры сказочного сюжета. Для содержания волшебной сказки

в ее современном облике характерно сохранение важнейшего универсального мифологического противопоставления «своего» и «чужого». Неизменной остается и морфологическая структура волшебной сказки как цепь потерь и приобретений героя. Вместе с тем волшебной сказке в записях XX века присуще критическое отношение к чудесному, в результате чего ее жанровые границы размываются, она приобретает черты социально-бытовой сказки. Элементы мифологических представлений, включенные в мотивы социально-бытовой сказки, определяют тип героя и универсальный характер фольклорного смеха. Традиционной формой соединения бытового правдоподобия со сказочным вымыслом, с чудесным, за которым стоят мифологические представления, является непосредственное вхождение в «бытовой» эпизод события, в художественной форме воспроизводящего определенные моменты древнейших обрядов.

Трансформация современной сказки любой ее жанровой разновидности связана с наполнением ее бытовыми реалиями. Перед сказочным героем часто стоят прагматические, а не сказочные проблемы. В отличие от традиционной сказки, где многое предопределено судьбой, роком в сказке современной часто дается прямое указание на мотивацию героем своего выбора. Финал современной уральской сказки часто имеет реалистическое переосмысление.

Основные положения диссертации отражены в следующих работах автора:

1. Мифологические мотивы в современных преданиях и легендах Урала // Студент и научно-технический прогресс: Сборник тезисов научных работ студентов. Ч. I. Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 1983. С. 28.

2. Проблема художественного образа-персонажа в мифах (на материале несказочной прозы Урала) // Проблема характера в литературе: Тезисы докладов зональной научной конференции. Ч. I. Челябинск: Челяб. гос. пед. ин-т, 1990. С. 19—20.

3. Идейно-художественные функции мифологических мотивов и образов в несказочной прозе Урала // Материалы конференции по итогам научно-исследовательских работ преподавателей, сотрудников и аспирантов. Челябинск: Изд-во ЧГПУ «Факел», 1995. С. 133-134.

4. Межэтнические связи в несказочной прозе народов Урала // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Тезисы док-

ладов III Международной научной конференции. Ч. III. Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 1995. С. 37—40.

5. Мифологический мотив как способ реализации функций царя/ вождя, «народного заступника» в уральских преданиях и легендах // Место и значение фольклора и фольклоризма в национальных культурах: история и современность. Тезисы докладов научной конференции, посвященной 70-летию доктора филологических наук, профессора А.И. Лазарева. Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 1998. С. 113—

6. Мифологическая семантика образа волка в уральских записях сказок о животных // Дергачевские чтения. Русская литература: национальное развитие и региональные особености. Тезисы докладов Четвертой международной научной конференции. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1998. (В печати.)

7. Мифологические образы-персонажи сказок о животных // Вестник Челябинского университета. Сер. 2. Филология. Челябинск, 1998. (В печати.)

8. Демифологизация традиционной волшебной сказки (на материале уральских записей XX века) // Материалы научной конференции «Фольклорный текст. Традиции и универсалии. К семидесятилетию со дня рождения И.В. Зырянова». Пермь, 1998. (В печати.)

116.

Заказ № 003. Тираж 100 экз. Отпечатано на ризографе в типографии ЧГПУ. 454003, г. Челябинск, пр. Ленина 69.