автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Мифопоэзис художественного дискурса Ф. Дюрренматта

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мифопоэзис художественного дискурса Ф. Дюрренматта"

На правах рукописи

Пожидаева Валентина Георгиевна

и ' III п.

<-ии/

МИФОПОЭЗИС ХУДОЖЕСТВЕННОГО ДИСКУРСА Ф.ДЮРРЕНМАТТА

10.01.03 - литература народов стран зарубежья (западноевропейская литература)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург 2007

Ф

У

Ж

003053762

Диссертация выг «Омский государственный

Научный руководитель

Официальные оппоненты

Ведущая организация

олнена в ГОУ ВПО педагогический университет»

доктор филологических наук, профессор Асоян Арам Айкович

доктор филологических наук, профессор Решетов Владимир Григорьевич

кандидат филологических наук, доцент Кожевникова Светлана Наумовна

ГОУ ВПО «Оренбургский государственный педагогический университет»

Защита состоится «»т/Ьга 2007 г. в 40 ~ часов на заседании диссертационного совета Д 212. 283. 01. в ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет» по адресу: 620017, г. Екатеринбург, проспект Космонавтов, 26.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Уральского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан < 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Скрипова О.А.

Общая характеристика работы

На современном этапе развития германистики исследование мифопоэзиса художественного дискурса Ф. Дюрренматта является весьма актуальной и важной проблемой. Научный интерес к мифопоэтике художественных текстов, реализации карнавальных мотивов, семиозису карнавала и мениппеи не иссякает.

Творчество Дюрренматта вызвало весьма противоречивую оценку критики. Автор был объявлен «неудобным». Произведения Дюрренматта, действительно, не поддаются однозначному истолкованию. Но именно обращение к мифопоэзису швейцарского автора позволяет находиться внутри смысловой динамики текста и реализовать широкие возможности мифокритики.

Анализ мифопоэзиса обнаружил в текстовом пространстве существующий, но не предрешенный, не окончательный смысл, всегда открытый истолкованию. Обращение Ф. Дюрренматта к мифу на уровне линейной манифестации текста очевидно. Миф становится топиком текста, - название часто оказывается его четким маркером: «Образ Сизифа», «Минотавр», «Смерть пифии». Но далее, когда задано направление семантическим экспликациям, открывается не просто обращение автора к мифу, обращение, которое мотивирует творческую систему художника, но семантическая трансформация античного образа, разрушение традиционно воспринимаемой мифологической схемы, сюжетно-образной системы, ее ироничное переосмысление. Топик текста (мифологический образ) в трансформированном виде становится вопросом, разрешение которого следует искать в интерпретации дискурсивной структуры текста, которую мы, вслед за М.М. Бахтиным и Ю. Кристевой, называем карнавально-мениппейной. Мениппея составляет основу (Grund - причину, основание) карнавального дискурса Дюрренматта. Этот вопрос (можно утверждать со

всей ответственностью) на материале произведений Дюрренматта ранее не дебатировался ни в отечественном, ни в зарубежном литературоведении. Исследования отечественных литературоведов-германистов

немногочисленны: монография Н. Павловой «Фридрих Дюрренматг», работа Е.В. Любавиной «Deutschprache Gegenwartsliteratur aus der Schweiz», Д. Затонского «Шекспир, Стриндберг, Дюрренматт и современное искусство» и «Театр Фриша и Дюрренматта», статья Ю. Архипова «14 тезисов к Фридриху Дюрренматту», статья В. Седельника «Бунтующий минотавр в лабиринте истории», в которой акцентировано внимание на символическом аспекте художественной репрезентации социально-исторической парадигмы, вступительная статья «Парадоксы и предостережения Ф. Дюрренматта» к пятитомному собранию сочинений Ф. Дюрренматта, а также комментарии к данному изданию.

Точные, глубокие наблюдения и замечания отечественных филологов-германистов, касающиеся поэтики Дюрренматта, определили перспективу данного исследования. Н. Павлова отметила отсутствие постепенности в развитии Дюрренматта-прозаика: «писатель постоянно возвращался к своим завершенным произведениям. Известно множество редакций почти каждой его пьесы - он переделывал их вновь и вновь, меняя текст и тогда, когда слышал его со сцены. Так же поступал он и со своей прозой: мотивы и образы не покидали создателя, они изменялись, росли вместе с автором»1.

Повесть «Грек ищет гречанку» - «комедия в прозе» - создана, как указывает Н.Павлова, «по тем же законам, что и написанное Дюрренматтом для сцены»2. Это замечание позволяет обнаружить, что жанровые границы произведений смещены, а потому не существует принципиальной разницы в исследовании драматических произведений

1 Павлова U.C. Невероятность современного мира // Дюрренматг Ф. Избранное: Сборник. - М, 1990. - С.7.

"Тамже. -C.U.

Дюрренматга и его прозы и более продуктивно читать произведения Дюрренматта как единый текст, предполагая единство нарративного дискурса.

Н.Павлова, кроме того, выявила и мотивный исток темы извечного зла в творчестве Дюрренматта. Зла, возрождающегося вновь и вновь, поскольку оно «в самом составе жизни, в составе человеческих душ»1. Эта тема, как отметила Н. Павлова, звучит в новелле швейцарского писателя XIX века Иеремии Готхельфа, существенно повлиявшего на творчество Дюрренматта. Новелла «Черный паук» ("Die schwarze Spinne", 1842) у современников успехом не пользовалась, ее, как установил К. Линдеман, считали «слишком темной»2. Но в следующем столетии эта новелла вызывает совершенно иное отношение. Истолкование этой новелле дает миф, поскольку она развернута к мифу, живому мифологическому сознанию и, в то же время, «соотносится с современностью». Поэтому внимание к ней, по-видимому, актуализирует сама эпоха, а сцена возможного жертвоприношения, когда принимается решение - отдать ли дьяволу душу младенца, не окрестив его, предвосхищает «некоторые ситуации литературы XX века», как справедливо отмечает Н.С. Павлова. Анализ Н. Павловой новеллы И. Готхельфа дал толчок к выявлению мотива жертвоприношения и наблюдению его реализации в текстах Дюрренматта.

Безусловно, ценным для нас является и замечание Ю. Архипова о том, что Дюрренматт связывал свое творчество с балаганным театром, отсюда возникало, как отметил исследователь, «свободное обыгрывание непристойностей, брани, грубой эротики, "низа"»3. Эти элементы щедро представлены в пьесах Дюрренматта. Ю. Архипов отмечает их

1 Павлова Н.С, Иеремия Готхельф //История швейцарской литературы. В 3-хт.М., 2002, Т.2. - С. 168.

2 Lindemann К. Jeremias Gotthelfs "Die swarze Spinne". Zur bidermeirischen Deutung von Geschichte und Gesellschaft zwischen den Revolutionen. 1983.S.9. Цит. по: Павлова Н.С. Иеремия Готхельф // История швейцарской литературы. В 3-хт.М, 2002. Т.2.-С. 167.

3 Архипов Ю. 14 тезисов к Фридриху Дюрренматгу // Дюрренматт Ф. Комедии. - М, 1969. - С.495.

5

аллегорическую функцию. Например, таковым является мотив навоза -символ затхлой, рутинной жизни - в пьесе «Геркулес» и в пьесе «Визит старой дамы», действие которой происходит в захудалом городишке Гюллен (что на швейцарском диалекте означает «навоз»)1. На что также обращает внимание ведущий специалист по истории швейцарской литературы Е.В. Любавина: «Auch toponimische Elemente fuhren in die Schweizer Provinz, in eine Stadt, die symbolisch "Güllen" heist. "Gülle(n)" ist soviel wie "Jauche", "Pfütze", im Stück steht es aber für St. Gallen, eine Schweizer Stadt in der Nähe des Bodensees»2 Семантика топонима выявляет специфику авторской иронии в обыгрывании автором семантики имен и названий. Все эти замечания определили необходимость исследовать особенности развития карнавальных мотивов в творчестве Дюрренматта. Тем более, что связь творчества с балаганным театром отнюдь не случайна - в раннем творчестве автор обращается к созданию текстов для кабаре.

В основе своей популярности «на Востоке» писатель не без основания видел по преимуществу политическую актуальность. Исследователи акцентировали внимание на социальном аспекте и в произведениях Дюрренматта обнаруживали аллегорию проблем современности: «Иносказание передает и комментирует реальность»3, -писала Н. Павлова. Данная точка зрения, безусловно, справедлива, но она спровоцирована (равно как и социально политический аспект восприятия текста) особым художественным дискурсом Дюрренматта. Но каким именно образом? Поиск ответа на этот вопрос и привел к исследованию мифопоэзиса Ф. Дюрренматта с привлечением корпуса новейших исследований дискурсивных практик.

В зарубежном литературоведении творчество швейцарского писателя изучается в ином аспекте. Внимание исследователей привлекает

1 Архипов IO. 14 тезисов к Фридриху Дюрренматгу // Дюрренмзгг Ф. Комедии. - M., 1969. - С.495.

2 Любавина Е.В. Современная немецкоязычная литература Швейцарии = Deutschprache Gegenwartsliteratur aus der Schweiz: Учеб. пособие. - Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та., 2003 - С.41.

3 Павлова U.C. Фридрих Дюрренматг. - М., 1967. - С.21.

6

гротескное, шутовское начало1, которое проявляется ; у Дюрренматта в неизбежности гибели, причем комедия получает новые возможности, как отмечал один из самых глубоких исследователей творчества Ф. Дюрренматта Беда Аллеман2; 3. Гримм исследует «эффект очуждения»3, сближая творческий поиск Дюрренматта и Брехта, с чем не был согласен сам Дюрренматт. Западные германисты изучают структурные особенности текста4, художественную функцию детали5, мотивы и аллюзии. Г. Герц писал о близости рассказа Дюрренематта «Образ Сизифа» творческим исканиям Э. По; «Эта история могла быть написана от начала до конца Эдгаром Аланом По / Diese Geschichte könnte von Anfang bis Ende von Edgar Allan Poe geschrieben worden sein»6. О шекспировских аллюзиях в пьесе «Ромул Великий» пишет К. М. Джослин7, а также обращает внимание и на мотивный ряд, связанный с современной исторической реальностью. Так, в сюжетной линии пьесы «Ибо сказано...» исследователь видит предостережение против тирании фюрера. Однако фигура Иоганна Бокельзона, пророчествующего о том, что он будет колесован спустя три года, но прежде успеет побыть королем перекрещенцев, не просто намек на фюрера (это толкование, конечно же, невозможно оспорить). Бокельзон - «король на час», одаривший своим вниманием множество горожанок Мюнхена, помимо своих 15 жен, поглощающий безмерное количество изысканных блюд, несомненно,

' Völker, Klaus: Das Phenomen des Grotesken im neueren deuutschen Drama. In: Sinn oder Unsinn? Das Grotesken im modernen Drama. Fünf Essays von Martin Esslin [u.a.]. Basel 1962. S. 9 - 46 ( = Theater unserer Zeit 3). Heuer, Fritz: Das Groteske als poetische Kategorie. Überlegungen zu Dürrenmatts Dramaturgie des modernen Theatters. In: Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte 47, 1973, S 730-768.

2 Alleman B. Es steht gesehrieben. In: "Das deutsche Drama vom Barock bis zur Gegenwart". Bd 2. Düsseldorf, 1958. S. 430-431.

3 Grimm R. Strukturen. Essays zur deutschen literature. Göttingen, 1963.

4 Arnold, Heinz Ludwig: Theater als Abbild der der labirintischen WeltVersuch über den Dramatiker Dürrenmatt. In: Text + kritik, Heft 50/51, 1976, S. 19-29. Brauneck M. Die Welt als Bühne: Geschichte des europäisches Theaters. Stuttgart, Weimar, 1993. Bd,I. - S.359. Brock-Sulzer E. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktuur seiner Dramen. Zürich, 1964, S.272.

5 Hienger, Jörg: Lektür als Spiel und Deutung. Zum Beispiel: Friedrich Dürrenmatts Detektivroman Der Richter und sein Henker. In: Unterhaltungsliteratur 1976, S.55-81.

6 GoertzH. Dürrenmatt. Hamburg: Rowohlt, 2000.S.21.

7 Jauslin Ch. M. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktuur seiner Dramen. Zürich, 1964, S.20.

фигура карнавальная. Очень важным "для нас является замечание Б. Брок-Зульцер о том, что прозаические произведения Дюрренматта наследуют традицию Сервантеса и Свифта и, в связи с этим особым значением обладают фигуры Гулливера, Карлика и Дон Кихота: «Grundmustr seiner Kunst treten hier deutlich heraus: die Figur des Don Quichot, das Zwerg - und -Reise-Muster Gulliver. Denn was für den Dramatiker Dürrenmatt Aristophanes ist, das sind für den Epiker Cervantes und Swift»1. Но в целом нами не обнаружено ни одной работы, посвященной исследованию мифопоэзиса текстов Дюрренматта, равно как и монографического исследования мифопоэтики швейцарского писателя.

В пространстве карнавально-мениппейного дискурса Дюрренматта раскрывается смысл ироничной трансформации мифологических образов, обнаруживается «открытость» текста интерпретационным экспериментам, а его цель проступает в воссоздании онтологической и экзистенциальной ситуации современного мира. Эту ситуацию характеризует понятие «жертвенный кризис» - концепт, рассматриваемый нами как семиотический центр карнавально-мениппейного дискурса Дюрренматта.

Актуальность исследования

Неомифологическое сознание писателей XX века активизирует античные сюжеты и образы. В настоящее время вопрос о том, с чем связана актуализация мифа, античных образов отнюдь не является исчерпанным, тем более это касается творчества Ф. Дюрренматта. Мифопоэзис художественного дискурса швейцарского писателя требует специального изучения. Античные образы, созданные Дюрренматгом: Минотавр, Сизиф, великаны и карлики, проявляют онтологическую глубину текстов. Развитие мотивов жертвоприношения, инициации эксплицирует многоуровневую структуру художественного дискурса. Но

' Brock-Sulzer Е. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktuur seiner Dramen. Zürich, 1964, S.272.

ни для отечественных, ни для зарубежных исследователей мифопоэзис, паратаксис художественного дискурса текстов Дюрренматта не оказались предметом монографического исследования. Не удалось обнаружить ни одной работы, исследующей мифопоэзис текстов Дюрренматта.

В данной диссертационной работе предпринято исследование не мифопоэтики, а именно мифопоэзиса художественного дискурса Дюрренматта. Это вызвано, с одной стороны, принципиальной установкой Дюрренматта на отсутствие догматизма, однозначного разрешения поставленной проблемы, единственно возможного взгляда на тот или иной образ. С другой стороны, для Дюрренматта очень важна процессуальность творчества: структура нарратива вырабатывается по мере становления письма, и нарративный дискурс являет себя как «нечто происходящее», как перспектива, как последовательность знаковых трансформаций и бесконечного смыслопорождения.

Новизна диссертационного исследования заключается в том, что творчество Дюрренматта впервые представлено с точки зрения реализации карнавального мироощущения. Это находит воплощение в карнавальном дискурсе текста. Впервые речь идет о карнавальном дискурсе текста Дюрренматта, а произведения разных жанров рассматриваются как единое текстовое пространство, причем текст конституируется и как театр, и как чтение.

Основная цель диссертационной работы — выявить присутствие карнавально-меннипейной структуры в повествовательном дискурсе Ф. Дюрренматта, и обосновать художественную манифестацию жертвенного кризиса в тексте, привлекая широкий культурологический и литературный контекст.

Поскольку семиотическим центром карнавального дискурса является жертвенный кризис, а одним из устойчивых в творчестве Дюрренматта оказывается мотив смерти и/или разложения, но при отсутствии

трагического звучания: трагическое и комическое в творчестве Дюрренматта «неслиянно неразрывны», то цель диссертационной работы предполагает постановку и разрешение следующих задач:

1. Исследовать мифопоэзис художественного дискурса текста Дюрренматта, выявив истоки и онтологические причины трагикомического феномена в карнавальном дискурсе Дюрренматта

2. Выявить функцию анаграммы, мистериальной атрибутики и экфразиса, исследовать семиотику и топологию зрительного образа в тексте;

3. Раскрыть авторскую концепцию памяти в связи с онтологическими категориями — «время» и «вечность»;

4. Обосновать актуализацию жертвенного кризиса в карнавальном дискурсе текста Дюрренматта;

5. Рассмотреть образ фармака (<рарцак6<;) как семантический центр жертвенного кризиса.

6. Доказать, что разрушение жанровых границ произведений Дюрренматта, жанровая трансформация, и движение того или иного мотива (в частности мотива заражения, ressentiment («утраты различий») и мотива инициации) сквозь ряд текстов обусловлены своеобразием диалогического дискурса текста.

Методологической основой исследования являются мифокритический подход с привлечением иитертекстуального изучения произведения и историко-культурного метода. Используются такие виды анализа, как:

герменевтический, связанный с проблемой истолкования текста, позволяющий проникать вглубь речи, «по ту сторону речи», в поисках скрытого смысла, за пределы языка. Этого метода требует наличие

экфразиса, который «работает» как герменевтический код в текстах Дюрренматта. Экфразис создает эффект «показа», и язык неизбежно отсылает «за пределы себя самого, указывая на границы языковой формы выражения»1;

мотивный, поскольку в произведениях швейцарского автора обнаруживается устойчивый комплекс мотивов, или, точнее, «темы», как частной реализации мотива (жертвоприношение, инициация, мистериальные аллюзии как репрезентация карнавального дискурса), согласно разграничению этих терминов, предложенному бельгийским литературоведом Раймондом Труссоном, для которого «мотив» обозначает в самых общих чертах «безличную ситуацию», участники которой не индивидуализированы (бунт, вражда, месть), в то время как «тема» -частное выражение мотива, его индивидуализация.

Темы и образы, переплетаясь, варьируясь, организуют паратаксис художественного дискурса и создают единый текст.

Развитие одного мотива, его движение сквозь ряд текстов, что неоднократно отмечалось исследователями2, а также жанровая трансформация произведений3 обусловлены своеобразным диалогическим дискурсом текста Дюрренматта. Для доказательства этого положения необходим семиотический анализ текста. Знаковое пространство карнавального дискурса текста организуют анаграммы, экфразис, литературные и мистериальные аллюзии, которые проступают не на цитатном, а на «знаковом» уровне, не проговариваются, а показываются и создают интертекстовый контакт диалогического дискурса.

1 Гадамер, Г. Г. Актуальность прекрасного/Г. Г. Гадамер. - М.: Искусство, 1991. - С.65.

2 Так, в неоконченном романе «Город» впервые разработан, как пишет Н.Павлова, «важнейший для Дюрренматта мотив «лабиринта», повторенный затем не только в повести «Зимняя война в Тибете», но и в рассказе «Туннель», в новелле «Поручение», в поэтической прозе «Минотавр»». См.: Павлова Н.С. Невероятность современного мира / Н.С. Павлова // Дюрренматг Ф. Избранное: Сборник, - М.: Радуга, 1990. -С.8.

3 Например, фабульная основа повести «Лунное затаение» была перенесена в пьесу «Визит старой дамы», изменена и развита.

В качестве методологической базы для исследования карнавального дискурса и актуализации жертвенного кризиса в текстах Дюрренматта использовались труды М. Бахтина, М. Реутина, В. Колязина и Ю. Кристевой, О.М. Фрейденберг, Вяч. Иванова, В. Буркерта, Р. Жирара, Г. Надя, П. Видаля-Накэ.

Объектом исследования является мифопоэзис художественного дискурса Дюрренматта. В качестве материала исследования выбраны детективные романы «Судья и его палач» и «Подозрение», рассказы «Образ Сизифа» и «Смерть пифии», «комедия в прозе» «Грек ищет гречанку», рассказ-«баллада» «Минотавр», комедия «Визит старой дамы». В данных текстах античные темы и образы, мотивный ряд: жертвоприношение, инициация, жертвенный кризис, лабиринт, находят наиболее явную реализацию, причем их жанровые границы нарушены, что в целом позволяет определить художественный дискурс произведений Дюрренматта как карнавальный.

Предмет исследования является карнавально-мениппейная структура художественного дискурса Дюрренматта.

Апробация работы. Отдельные разделы диссертации обсуждались на заседаниях аспирантского семинара кафедры, излагались в виде докладов на межвузовской научной конференции «Реальность. Человек. Культура» (Омск, ОмГПУ, декабрь 2002, 2003 гг.), на региональной научной конференции «История литературы в культурологическом измерении» (Омск, ОмГПУ, апрель, 2003 г.), на Всероссийской научной конференции «Семантическое поле культуры: генетические связи, типологические параллели, творческие диалоги» (Омск, ОмГПУ им. A.M. Горького, октябрь 2004 г.), на международной научной конференции «Россия - Польша: филологический и историко-культурный дискурс» (Магнитогорск, МаГУ, ноябрь, 2005г.), на международной научной

конференции «Дергачевские чтения» (Екатеринбург УрГУ, октябрь, 2006 г.).

Диссертация обсуждалась на заседании кафедры культурологии Омского государственного педагогического университета.

По теме диссертации опубликовано восемь статей Положения, выносимые на защиту:

1. Мифопоэзис Дюрренматта - это бесконечный процесс смыслопорождения, обладающий онтологической основой, развертывающейся в пространстве карнавального дискурса писателя.

2. Художественный дискурс Ф. Дюрренматта конституирован карнавально-мениппейным дискурсом.

3. Смысловым ядром карнавального дискурса является мениппея.

4. Карнавально-мениппейный дискурс маркирует образная система взаимоотражений в тексте, экфразис, мистериальные аллюзии, элементы карнавального действа - сцены избиения, поглощения пищи, образ фармака, мотивный ряд: жертвоприношение, инициация, жертвенный кризис, лабиринт.

Структура диссертации: Введение, три главы, Заключение, Примечания и Список литературы. Общий объем исследования составляет 165 страниц . Библиографический список включает 164 наименования.

Основное содержание работы

Вводная глава содержит теоретические предпосылки и обоснование исследования карнавального дискурса текстов Дюрренматта, которое базируется на работах М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» и «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и

Ренессанса», послуживших основой семианализа и теории диалогического дискурса Ю. Кристевой1.

В предложенной французским исследователем типологии диалогический дискурс выделен в противовес монологическому: «Это дискурс 1) карнавала; 2) мениппеи; 3) романа (полифонического)»2.

Творчество Дюрренматта-художника (живописца, графика), драматурга, прозаика разворачивается внутри того типа дискурса, который и является единственным пространством, где язык ускользает из-под власти линейности (закона) и, подобно драме, обретает жизнь в трехмерном пространстве; более того, сама драма воцаряется в языке.

М. Бахтин писал о «нелинейном» языке романа как о системе «пересекающихся плоскостей», в организационном центре пересечения которых находится Автор, как творец романного целого, и различные плоскости «в разной степени отстоят от этого авторского центра»3.

На основе данного положения Ю. Кристева выстраивает собственное исследование мениппейной амбивалентности полифонического романа, которая «коренится во взаимной сообщаемости двух видов пространства -пространства сцены и пространства иероглифа, того пространства, где происходит репрезентация с помощью языка, и пространства внутриязыкового опыта, системы и синтагмы, метафоры и метонимии. Вот эту-то амбивалентность и наследует полифонический роман»4. Именно эта структура присуща произведениям Дюрренматта, что и позволяет выявить знаки мистериального действа в романе «Подозрение», а карнавальный дискурс отчетливо проступает в «комедии в прозе» «Грек ищет гречанку».

Двойственность диалогического дискурса провоцирована изначальной двойственностью мениппеи, где язык служит изображению

1 Кристева, Ю. Зеркальная амальгама. Текст и наука о тексте. Слово, диалог и роман / Ю. Кристева // Избранные труды: Разрушение поэтики. - М.: Росс, полит, энциклопедия, 2004.

2 Там же.-С. 179.

3 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. - М.: Сов. Россия, 1975. - С.415-416.

4 Кристева Ю. Слово, диалог и роман / IO. Кристева // Избранные труды: Разрушение поэтики. - М.: Росс, полит, энциклопедия, 2004. - С. 187.

некоего внеположного ему пространства и в то же время оказывается «практикой продуцирования своего собственного пространства», — писала Ю. Кристева и обнаруживала именно в мениппее предпосылки реализма -«деятельности, воспроизводящей жизненный опыт, когда человек описывает самого себя как бы со стороны и, в конце концов, приходит к созданию "характеров" и "персонажей"»1, поэтому произведения Дюрренматга воспринимались как социально окрашенные, «реалистические» именно в силу амбивалентной структуры мениппеи, которая лежит в основе диалогического дискурса Дюрренматта. Отсюда и возникали такие однозначные выводы: «пьеса «Ромул Великий» посвящена проблемам нашей современности». Но второй лик мениппеи являет ее структурное родство со сновидением, с иероглифическим письмом и даже с театром жестокости Антонена Арто.

Карнавальный дискурс обнаруживает, что «ментальная сфера сплетена из множества извилистых драматических ходов» (Малларме). Сценическое пространство, знаменуемое этим дискурсом, - это единственное измерение, где «театр предстает как чтение некоей книги, как продуктивное письмо». Только в этом пространстве способна воплотиться "потенциальная бесконечность" (термин Гилберта2) дискурса, где находят выражение как запреты (репрезентация, «монологичность»), так и их нарушение (сновидение, тело, «диалогичность»). Эту карнавальную традицию впитала мениппея. К ней обращается полифонический роман.

Все великие полифонические романы наследуют эту карнавально-мениппейную структуру. Рабле, Сервантес, Свифт, Сад, Бальзак, Лотреамон, Достоевский, Джойс, Кафка - эти авторы ментально близки

1 Там же. • С. 186.

2 Гилберт Дэвид (Hilbert D., 1862-1943) - немецкий математик и логик, автор работ по математической логике и математике.

Дюрренматту, его творческому поиску, что обусловило вхождение швейцарского писателя в единый диалогический дискурс.

Глава 1. Семиотика отражений в карнавальном дискурсе Дюрренматта. В этой части диссертации представлено исследование романа «Подозрение», написанного по законам детективного жанра. Этот роман вызывает особый интерес, как произведение, пародирующее сам детективный жанр, так же, как и роман «Судья и его палач» и «Обещание». Причем последний носит подзаголовок Requiem auf den Kriminalroman -«Реквием (или отходная) детективному жанру». А пародия, как сказал М. Бахтин, - «неотъемлемый элемент «менипповой сатиры» и вообще всех карнавализированных жанров»1. Один из признаков карнавализованной литературы - пародирующие двойники.

§ 1 Великаны и карлики Фридриха Дюрренматта. В центре исследования мениппейной структуры романа «Подозрение» находятся знаковые, взаимоотражающие фигуры - великан Гулливер и Карлик, комиссар Берлах, врач-нацист Эмменбергер-Нэле, журналист Фортшиг.

Берлах и Эмменбергер не просто антагонисты. Непримиримые противники - убийца и сыщик - в классическом детективном романе обладают инфернальной природой и столь же инфернальным родством. В этот мир воплощенное Зло приходит из тьмы, но из тьмы, обители дьявола, приходит и сила, борющаяся с ним. Эмменбергером создан двойник -Нэле. А комиссар Берлах - «рыцарь без страха и упрека», Дон Кихот, отправившийся на заклание к Эмменбергеру. Берлах не менее трагикомичен, чем журналист - неудачник Фортшиг, бросающийся на ветряные мельницы социальной трагикомедии с пафосом, достойным героя Сервантеса.

Реализацией одной из центральных тем карнавализированной мениппеи, указанной М. Бахтиным («амбивалентный - серьезно-смеховой

1 Бахтин ММ. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. - М.: Сов. Россия, 1979. - С.146.

16

- образ «мудрого дурака» и «трагического шута» карнавализованной литературы»1), оказывается глупое положение — ловушка Эмменбергера в «Зонненштайн», в которое попадает умный комиссар Берлах: сыщик, «рыцарь без страха и упрека» в «мышеловке» Эмменбергера, на которого вел «охоту» - оксюморонное положение, характерное для мениппеи.

Другая тема, присущая мениппее - особый тип одиночества «мениппейного мудреца», «носителя истины, по отношению ко всем остальным людям, считающим истину безумием или глупостью»2. Для Хунгертобеля борьба Берлаха против Эмменбергера, отстаивание истины -явное безумие, а сам Эмменбергер видит в противостоянии Берлаха безусловную глупость.

В духе мениппеи строятся и диалоги. Исповедальные диалоги доктора Марлок и Эмменбергера с их крайним цинизмом — это не что иное, как вариации темы «могильного бесстыдства» - одной из граней ведущей темы всего творчества Дюрренматга, где «все позволено (где нет бога и бессмертия души) и в связи с ней темы этического солипсизма»3, - как писал М. Бахтин. В «Подозрении» протагонист «этического солипсизма» -Князь Тьмы Эмменбергер (а в романе «Судья и его палач» - Гастман, заключивший в молодости «дьявольское пари» с Берлахом).

§ 2. Дейктичсская функция анаграммы и мистсриальная атрибутика в карнавальном дискурсе Дюрренматта. В романе «Подозрение», где возникает образ «мертвого мира», придавленного «безжизненным покрывалом», раскрывается дейктическая функция анаграммы и мистериальной атрибутики как элемента, присущего мениппее. Жертвенность Берлаха, связанная с распятием Христа (об этом вспоминает Гулливер), укладывание Берлаха в постель (на что дважды указывает Дюрренматт) проявляют структуру средневековой мистерии,

1 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. - М.: Сов. Россия, 1979. - С. 174.

2 Там же. - С.175.

э. Там же.-С. 177.

основными элементами которой были муки Христа, распятие, положение во гроб и воскресение. Комизм, скрытую иронию ситуации спасения Берлаха проявляет и усиливает откровенно язвительная тональность песенки про «маленького Гансика», что поет Гулливер Берлаху, спасая комиссара из ловушки Эмменбергера. Тонкие аллюзии (в частности, укладывание Берлаха в постель) отсылают в то же время к сцене V акта ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ «Фауста» Гете, исполненной иронии, где Мефистофель требует адову пасть. Название сцены в трагедии Гете само по себе пародийно: этими словами обозначалось положение во гроб снятого с креста Иисуса, здесь же этот обряд совершает Мефистофель и бесовские силы. В романе Дюрренматта библейские мотивы, литературные и мистериальные аллюзии также переосмыслены в ироничном контексте, что знаменует отсутствие ортодоксии в мировосприятии автора и одновременно маркирует текст как мениппею, при этом анализ библейских мотивов не приводит к однозначным выводам, но определяет карнавальный дискурс текста.

Эмменбергер - олицетворение «чистого» метафизического Зла, он совершает убийство не ради материальной выгоды (интерес этот не является первичным), но получает наслаждение от содеянного. Имя «врача» - это анаграмма, знак - эвфемистичное наименование Люцифера, чье имя образовано сложением двух основ. Две основы и в составе имени Эмменбергера: первая часть - французский глагол emmener — вести; уводить, вторая часть слова - немецкое существительное der Berg - гора + типичный немецкий суффикс -er, указывающий на принадлежность слова к мужскому роду. Имя Гастман (роман «Судья и его палач») - это тоже эвфемизм имени дьявола: «Теперь ты называешь себя Гастманом, -произнес наконец старик». Gastmann - «гость-человек», «гость», обретший человеческую плоть, а русское «гость» этимологически связано с

латинским Иов^ - 1. чужестранец, 2. враг, противник. В данном контексте - «враг рода человеческого» - хорошо известное наименование дьявола.

Мйстериальные аллюзии манифестируют вертикальную структуру -переход, от времени горизонтального к немерному вертикальному времени, но такова же и функция анаграммы в художественном дискурсе Дюрренматта: размыкание границы времени, указание на глубинные интертекстуальные связи, переклички с другими текстами. Имя-анаграмма принадлежит либо «трансформационному» пространству, где совершается коренное изменение персонажа, либо так называемым «пороговым» персонажам - им ведом вневременной план бытия. Это - Берлах, Эмменбергер («Подозрение»), Гастман («Судья и его палач»), Пассап (Пабло Пикассо), Архилохос («вождь, предводитель, поэт» - смыслы, зашифрованные в греческом имени) («Грек ищет гречанку»).

Анаграмма имени фиксирует моменты распада и собирания: в распаде слова на элементы, из которых оно вновь будет собрано, но качественно, семантически трансформировано.

§ 3. Экфразис как герменевтический код мифопоэзиса Дюрренматта. Мистериальные и дантовские аллюзии репрезентируют карнавально - мениппейную структуру текста, но дополнительные смыслы обнаруживает использованный автором эффект экфразиса, где семантическая оппозиция, заданная сменой репродукции картины Рембрандта «В анатомическом театре» гравюрой Дюрера «Рыцарь, Смерть и Дьявол» в комнате Берлаха, в клинике «Зонненштайн», знаменует вертикаль противостояния двух полюсов бытия, в напряжении между которыми, как показывает Ф.Дюрренматт, вибрирует жизнь человека. Берлах находится в зеркальной комнате-операционной, и репродукции полотен Рембрандта и А. Дюрера в этом пространстве выполняют функцию зеркала: последовательно «отражают» перспективу, «картину» возможного будущего Берлаха, и трансформируют пространство романа,

как и любые другие картины, репродукции, упоминаемые в произведениях, либо созданные самим Дюрренматтом.

Эффект экфразиса состоит в том, чтобы, сообщая повествовательному искусству черты изобразительного, создать экспликацию текста во времени. При этом текст обретает мгновенность и пространственность, свойственные именно живописи, а стереотип сенсорного восприятия разрушается. Развитие намеченного мотива визуализируется, проявляется смысловая неоднозначность текста, и видение самого реципиента становится стереоскопичным.

Экфразис в поэтике Дюрренматга, сочетаясь с мистериальными и дантовскими аллюзиями, актуализирует вертикальную структуру повествования как переход от времени горизонтального к немерному вертикальному времени, что в сочетании с особенностями зрительного восприятия художественного образа обнаруживает авторскую концепцию памяти.

Глава 2. Топология зрительного образа, концепция игры и памяти в рассказе Ф. Дюрренматга "Образ Сизифа". Задача данной главы — исследование семиотики и топологии зрительного образа в тексте Дюрренматга, где оптический подход к действительности обнаруживает, как размыкается граница времени и открывает перспективу вечности, что связано с глубинной трансформацией человеческого существа, его инициацией и способностью реализовать «бытийное мышление», растратить себя для истины бытия, жертвовать.

Дюрренматт - профессиональный художник. Он делал рисунки к своим произведениям, не иллюстрируя текст, но развйвая тему, заданный мотив, достигая эффекта экфразиса - высокой степени выразительности в контрапунктном соединении полифонии мотивов в произведениях разных жанров.

Семантический центр рассказа «Образ Сизифа». — ад на картине Босха. Это реконструирует "память рассказчика, фиксируя момент «детерриториализации». Поэтому необходимо говорить именно о топологии зрительного образа, а его семиотика связана с концепцией памяти не умозрительно, но художественно развернутой Дюрренматтом.

Для обоснования этого тезиса во второй части исследования были использованы работы Ф. Ницше, Й. Хейзинги, М. Хайдеггера, Г.Г. Гадамера, М. Мамардашвили.

§ 1. Семиотика зрительного образа. Оптический подход к действительности - это глубоко укорененная в европейской культуре визуализация невидимого.

Рассказчик наблюдает сквозь полузамерзшее окно за игрой детей. В памяти возникает ранее увиденная картина гибели «одного человека». Между этими точками, отстоящими друг от друга во времени и пространстве, рождается сообщение в момент погружения в воспоминание. Изображение вспыхивает и гаснет — то ли картина, то ли кинематографический стоп-кадр, активизирующий работу памяти.

Наблюдение за игрой детей ведется «с какой-то угловатой лестницы», а память повествователя сохраняет образ «нагромождения лестниц, коридоров, комнат...». Это метафора лабиринта. Кольцевая композиция рассказа соединяет начало и конец повествования картиной «играющие дети». Так же совпадают точки входа и выхода в лабиринте. В данном случае— в лабиринтном пространстве памяти. Такова семантика удвоения лабиринта на композиционном уровне нарративной структуры текста: тело в запутанном пространстве лестниц, комнат провоцирует движение души в лабиринте памяти сквозь идеальное пространство прошлого-настоящего, с единственной целью - пробираясь на ощупь, понять «сущность лабиринта, скрывавшего в своих внутренностях момент величайшего ужаса, момент, который подготавливается

постепенным, равномерным усилением страха и наступает тогда, когда мы сразу после резкого поворота натыкаемся на косматого Минотавра»1. Минотавр в центре лабиринта - это метафора пути, возвращения к себе через преодоление дискретности и обретение в пространстве «импрессированной» души той точки, откуда берет начало нисхождение вглубь себя, что связано с мотивом адской муки Сизифа и мотивом страха. Погружение в лабиринт воспоминания соединяется с переживанием онтологического ужаса как феномена инициатической практики. Обретение инициатического опыта - это один из концептуальных мотивов творчества Дюрренматта, тесно связанный с мотивом игры,

§ 2. Граница времени в перспективе шахматной игры. В исследовании актуализирована оппозиция детской игры «карточный домик» и игры в шахматы. Рождает эту ассоциацию серьезность, скрупулезность, с какой дети строят свой карточный домик. А оппозицию провоцирует образ играющих детей, наполненный глубоким символизмом: «Чтобы действительно играть, человек должен, пока он играет, вновь стать ребенком», - писал нидерландский исследователь игры как феномена культуры Йохан Хейзинга.

Мы вправе включить в ассоциативный ряд и образ гераклитовой вечности, так как образ играющих детей неизбежно вызывает в памяти известный фрагмент Гераклита: Ашу тгаТд ест кахдт, яескгОюу лагбод г] Раайг|гг] («Век мира - дитя разыгрывает его в настольной игре; владычество - детской игры»). Эта ассоциативная связь раскрывается в контексте мысли М. Хайдеггера. Философ, обращаясь к Гераклиту, говорит об «отваге» - заброшенности в мир, а значит, участии или со-участии в игре бытия, полной опасности и «незащищенности».

Необходимое условие игры - пребывание «во власти мгновения», -то есть вечности - «здесь и сейчас». Но «Сизиф»-Краснопальтишник -

' Дюрренматгф. Образ Сизифа / Ф. Дюрреиматг// Собр. соч.: в 5-и т. - М.: Прогресс, 1997. - Т.1. - С.43.

22

«шахматист» (возникший в центре воспоминания рассказчика) -персонификация «ужасной иронии». Он выброшен из игрового потока жизни из-за собственного противостояния ему, вследствие стратегического расчета, так как расчет «заранее требует, чтобы сушее было исчислимым, и потребляет сочтенное для вычисления. Это потребляющее употребление сущего выдает истребляющую природу расчета»1. Недаром Дюрренматт называет Краснопальтишника «фанатиком навязчивой идеи». Греческий этимон слова фанатик - Oavarog (смерть).

Ряд аллюзий обнаруживает онтологические координаты повествования Дюрренматта, равно как и сама работа памяти, что раздвигает пределы времени, открывая перспективу вечности. И тогда sub specie aeternitatis всякая стратегия, в конце концов, неминуемо приводит к противоречию самому духу игры, целеполагание выхолащивает самоценность игры. Когда игра приобретает серьезность, из неё улетучивается игровой элемент.

§ 3. Амбивалентный мотив игры и «окна вечности». Наблюдение за игрой детей и погружение рассказчика в воспоминание манифестирует связь с временны'м «переключением» мгновенного пересечения границы между внутренним невидимым и внешним видимым: одновременно время внешнее, мерное, горизонтальное, становится немерным, вертикальным, и мгновение самого переключения в этой симультанности становится прорывом к вечности, прорывом человека к целостности, поскольку «весь человек» — человек мгновенный.

Однако удержаться в этой мгновенности-вечности, в расширенном и трансформированном, состоянии сознания, - все равно, что Сизифу удержать камень на вершине горы: столь же трудно, сколь и немыслимо. Сила земного притяжения слишком велика - и для камня и для человека.

1 Хайдеггер М, Время и бытие / М. Хайдеггер. - М,: Радуга, 1993. - С.39.

23

Но как обреченному Сизифу необходимо вкатывать камень, так и человеческому духу - длиться в мгновении.

Смерть потому и проступает подспудно, как бы трассируя, что такие мгновения тотальной целостности перемалывают человека без остатка. Если он и возвращается к себе прежнему - все равно уже будет другим. Но без этих состояний, сколь ни чудовищно приближение к ним, человеку не стать в полном смысле человеком. Без встречи с Минотавром его участь -остаться Минотавром в своей изначальной недочеловеческой карликовости. Поэтому в текстах Дюрренматта возникает устойчивый образ лабиринта, связанный с инициатической практикой перехода. Ницше сказал, что в человеке «важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель»1.

Готовность к переходу и гибели в философии М. Хайдегтера определяется «бытийным мышлением», противопоставленным рационалистическому мышлению и связанным с идеей жертвы вне принуждения.

Мотив жертвы, жертвенного кризиса и мотив игры взаимосвязаны в творчестве Дюрренматта.

В пространстве карнавального дискурса текста Дюрренматта возникает связь между прохождением лабиринта (инициацией) и ритуалом жертвоприношения. Карнавально-мениппейную структуру текста определяют карнавальные мотивы и мистериальная атрибутика, проявляющиеся в единстве своих магических функций в ситуации жертвенного кризиса.

Глава 3. Актуализация жертвенного кризиса в карнавальном дискурсе произведений Ф. Дюрренматта. Задача данной главы -обосновать актуализацию жертвенного кризиса в карнавальном дискурсе текста, охарактеризовать концепт «жертвенный кризис» и проследить

1 Ницше. Ф. Так говорил Заратустра / Ф. Ницше // Собр. соч.: в 2 т. - М.: Мысль, 1997. - Т.2. - С. 10.

24

развитие мотива заражения и ressentiment («утраты различий») в тексте Дюрренматта.

Исследование темы последней главы ведется на материале таких произведений как роман «Судья и его палач», «комедия в прозе» «Грек ищет гречанку», рассказ «Смерть пифии», пьеса «Визит пожилой дамы». Наиболее репрезентативны для данной темы труды О.М. Фрейденберг, Вяч. Иванова «Дионис и прадионисийство», В. Буркерта «Homo Nekans...», Р.Жирара «Насилие и священное», Г.Надя «Греческая мифология и поэтика», П. Видаля-Накэ «Черный охотник».

§ 1. Мотив заражения и утрата различий. Концептуально значимые мотивы заражения и утраты различий являются сквозными в романе «Судья и его палач», в «комедии в прозе» «Грек ищет гречанку» и в рассказе Дюрренматта «Смерть пифии».

Семантическое наполнение концепта «жертвенный кризис» предполагает, что в акте «нечистого» насилия (насилия вне религиозного жертвенного оформления), которое становится регулярным, стираются различия между нечистым и очистительным насилием, «не только в семье, но и во всём городе <...> распространяется нечистое, заразное, т.е. взаимное насилие»1. В связи с этой проблемой в авангардном театре, в произведениях Дюрренматта, в манифестах А. Арто восстанавливается связь с карнавальной традицией. Актуализируется семантика магической функции карнавальной процессии, идентичной по своим задачам крестным ходам христиан, которая стремилась втянуть в поле защитной магии весь город или, по крайней мере, важнейшие его объекты. Карнавал охранял и благословлял средневековый город, мыслился магической причиной его будущей многолюдности и благоденствия. В этой магической предназначенности карнавала прослеживается и реализуется

1 Жирар Р. Насилие и священное / Р. Жирар. - М.: Нов. лит. обозрение, 2000. - С.64.

25

функциональная близость между карнавальным ходом ряженых. мистерией и архаическим жертвоприношением.

Не только карнавал, но и мистериальная жестокость обладала защитным свойством. Явно ритуальный характер сцен жестокости, присущих мистерии, семантически соотносим с ритуалом жертвоприношения, равно как и сам карнавал. В момент созерцания и переживания сцен мистериальной жестокости, страданий Спасителя, при совершении магического ритуала превращения чародея Христа в козла отпущения «подавлялся страх перед возможным насилием»1. Однако на первом плане оказывалась проблема очищения, а не подавления страстей.

§ 2. Карнавальные мотивы и проблема жертвенного кризиса в романе Ф. Дюрренматта «Грек ищет гречанку». В романе («комедия в прозе», как определил автор) «Грек ищет гречанку» перерождение Архилохоса связано с осмеянием - церемониал бракосочетания с Хлоей оборачивается карнавальной травестией. С появлением Хлои в романе начинает звучать смех. Эротический смех, который аккумулирует весь спектр значений: и смех невесты, дающей согласие на брак, и смех-возрождение, предшествующий пробуждению в Архилохосе архетипического Ареса: «Вы просто скованы, ещё не развернулись. По натуре вы горький пьяница и распутник. О лучшем Аресе я и не мечтал», -говорит Пассап, заставляя Архилохоса позировать. Хлоя - Венера.

Арнбльф Архилохос репрезентирует очистительную функцию фармака, ибо связь мотива заражения и проблемы жертвенного кризиса провоцирует появление именно этой фигуры архаического жертвоприношения.

1 Указанная точка зрения представлена в работах: Колязин В.Ф. От мистерии к карнавалу: Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья / В.Ф. Колязин. - М.: Наука, 2002. - С.58.; Fischer-Lichte Е. Semiotik des Theater: 2 Bd. Tübingen, 1994-1995. Bd. 1.S.87.

Совмещение трагического плана и комического в произведениях авангарда1 изначально связано, возможно, с фигурой фармака архаического ритуала жертвоприношения, где, как отметила О.М. Фрейденберг, «очистительное животное» в самом себе несет переход от «жертвы» к «преследователю», от «скверны» (мрака) к «чистоте» (свечению), умирая темным, рождаясь чистым - светлым». Тогда как разграничение понятия о «козле отпущения» и «агнце» - искупительной жертве явилось следствием этического вмешательства, а изначально, в античности, эти понятия были слиты воедино.

§ 3. Фарракб; - семантический центр жертвенного кризиса. В . третьем параграфе в связи с образом гонимой жертвы, которая обнаруживается в романе Дюрренматга «Грек ищет гречанку» (Архилохос) и в пьесе «Визит старой дамы» (Илл), анализируется мотив очистительной жертвы - срарцакод (фармакос•). Это слово в греческом языке имеет два значения, а символ - двойную коннотацию: фармак - жалкое, презренное и даже виновное существо, он подвергается всяческим насмешкам, оскорблениям и насилию; в то же время он, окруженный чуть ли не религиозным почтением, играет центральную роль в культе. Эта транспозиция святости и скверны сохраняется и в христианском мире.

В конце романа у Архилохоса возникает ощущение, что он «обратил весь мир в свою веру», в то время как мир обратил Архилохоса в свою. Но прежде - воплощенная жертва - Арнольф «чувствовал себя загнанным зверем», словно впитав всю нечистоту города и взяв её на себя, подобно «фармаку» (имя Арнольф обладает определенным соответствием в греческом языке - 'аруо^ - означает «ягненок»). Как рар/лхкод («изгой, предназначенный в жертву») и в то же время фарцакоу («лекарство, жертва, как средство для исцеления общества»), Архилохос

1 Проблеме формирования комического, его архаическим истокам и очищающей функции посвящена монография Киричук Е.В. Комическое в драматургии А. Жарри и М. де Гельдерода / Е.В. Киричук. - Омск: Изд-во ОмГУ, 2004. - 219 с.

противопоставлен обществу по всем параметрам: он и изгой, и лицо, оказавшееся на самой высокой общественной ступени (имя Архилохос как антропоним имеет буквальное значение: 'apxôç - «вождь», - это поэтическое употребление слова в греческом языке, так же, как и вторая часть имени Xo^oç - «устраивать засаду», этимологически близкая слову Xoyayôq - «вождь»), как будто аккумулируя в себе ответственность за все общество.

Перерождение, назначенное Архилохосу, разрушение его миропорядка и миропорядка города, задано уже посещением мастерской Пассапа, воссоздавшего Хлою в образе кубической Венеры, а попавшегося под руку Архилохоса - в образе Ареса: «Много лет я искал подходящего натурщика в пару к моей Венере». В связи с мотивом жертвоприношения и обновления как Архилохоса, так и мира следует заметить; что Пассап проживает на улице Фюнебр - funèbre, что в переводе с французского означает «похоронный», «надгробный», в то время, как имя Пассап не что иное, как анаграмма имени Пабло Пикассо: Па - бло П - ик - асс - о / Пасс

- ап. Принцип анаграммирования не изолирован, он открывает другие смыслы, развивая и углубляя явленный мотив жертвоприношения и жертвенного кризиса. Семантика - же наименования улицы Фюнебр -похоронный - своеобразная квинтэссенция, terror antiquus, который, с одной стороны, переживет Архилохос в качестве гонимого фармака, а с другой стороны, - сущность мистериальной живописи Пикассо, творчество которого, как отметил С. Булгаков, «с начала до конца проникнуто одним чувством - нарастающей тоски и ужаса бытия». Здесь раздвигаются временные границы, и в фокусе оказывается иерархиз'ированный «космос»

- «подлинная жизнь» Архилохоса, которая, при всем ироническом пафосе, действительно подлинная, потому что еще мгновение и его иерархизированный «космос» обратится в хаос.

В Заключении представлены основные выводы, вытекающие из содержания работы, как результат исследования мифопоэзиса художественного дискурса Ф. Дюрренматта. Использование термина мифопоэзис предполагает, что дискурсивная практика Дюрренматта не имеет ни начала, ни конца, текстовые границы формальны и весьма условны, и текст соотносится с сетью, где постоянен процесс смыслопорождения. Для семиотического прочтения текста Дюрренматта весьма продуктивно оказалось выявление карнавально-мениппейной структуры художественного дискурса, которая возникает на разных уровнях текста: знаковом (анаграммы и экфразис, аллюзии и реминисценции), мотивном, образном.

Анаграммы проявляют, с одной стороны, ироничное переосмысление имени, названия. Это отголосок карнавального «перевертыша». С другой стороны, разложение слова на элементы и воссоздание его актуализирует архетипическую модель разрушение / воссоздание мира, где семантическим центром оказывается модель жертвоприношения. Причем анаграмма семиотически связана с экфразисом — знаком изобразительного искусства в тексте, использование которого создает определенный визуальный эффект и в то же время является аллюзией, открывающей дополнительные смыслы текста, смыслы, которые не проговариваются автором, но показываются.

Мотив лабиринта и инициации, мотив смерти и разложения, игры и жертвоприношения, непосредственно связанные со знаками-экфразами: картины «Остров мертвых», «Анатомия», «Рыцарь, Смерть и Дьявол», «Хаос», репродукция картины Босха в рассказе «Образ Сизифа», мистериальные аллюзии, реминисценции к «карнавализованным» текстам европейской литературы, в частности, «Дон Кихот» Сервантеса, «Путешествия Гулливера» Дж. Свифта, «Фауст» Гете, - все это позволило не просто констатировать связь творчества писателя с балаганным театром,

прирутстэие. «лабиринта» .как лейтмотива, отметить аллегорическую функцию античных образов, но углубиться в семиотическую структуру текста.

Дюрренматг, в силу своего трагикомического мироощущения, предлагает нетрадиционное прочтение античных мотивов и образов, создав особую структуру повествовательного дискурса. Эту структуру мы, опираясь на исследования М.М. Бахтина и Ю. Кристевой, назвали карнавально-мениппейной. Притом наличие этой структуры позволяет воспринимать тексты Дюрренматта как единый нарративный дискурс, внутри которого размыкаются жанровые границы отдельных произведений. Рассказ «Минотавр», действительно становится «балладой», повесть «Грек ищет гречанку» - комедией в прозе, детективные романы «Подозрение» и «Судья и его палач» - пародией на детектив. Именно так проявляет себя мениппёя: смещает жанровые границы, где мотивы и образы перетекают из текста в текст, обретая новые смысловые глубины, создавая паратаксис художественного дискурса. Вследствие чего лабиринт, как лейтмотив всего творчества Дюрренматта, оказывается метафорой самого текстового пространства. Поэтому исследовательская мысль вынужденно движется извивами лабиринтного текста.

Решение поставленных задач нас привело к выводу, что мифопоэзис художественного дискурса Дюрренматта является тем семиотическим пространством, где постоянный процесс смыслопорождения соотносится не с устойчивостью бытия, а, напротив, с его динамическим становлением, развитием: Космос может быть обращен в Хаос, врач оказаться убийцей, судья - палачом, ничтожный «ягненок» Архилохос - архетипическим Аресом, Хлоя (образ невинной девушки у Лонга) - куртизанкой и т. д. Причем восприятие и понимание текста осуществляется путем преодоления трудностей и противоречий ценой других трудностей и

противоречий, которые возникают вновь, на следующем этапе размышлении.

В карнавально-мениппейном пространстве мифопоэзиса художественного дискурса Дюрренматта актуализируется понятие жертвенный кризис.

В карнавальной топике произведений Дюрренматта центральной становится идея жертвы. Анализ многоуровневой, парадигматической структуры текста приводит к единому выводу: «расшатавшийся век» вновь обращается к мениппее, актуализируя карнавальные мотивы, мотивы жертвы и жертвоприношения в ситуации жертвенного кризиса с тем, чтобы вновь космизировать мир, находящийся на грани распада, хаоса, чтобы реанимировать вертикаль связности Творца и творения.

Регулярность возникновения мотива жертвоприношения в текстах Дюрренматта свидетельствует о бесконечном процессе космизации, в ходе которой хаос никогда не будет преодолен окончательно. Всегда сохраняется потенция обратимости. Мир вновь может быть обращен в хаос. Это амбивалентное состояние мира, его «стабильная нестабильность», конгруэнтны трагикомическому мироощущению автора. Дюрренматт говорил, что сами понятия в их оппозиции -трагическое/комическое - давно устарели, а комедия вовсе не значит — веселая пьеса. Поворот от хаоса к космосу и от космоса к хаосу vice versa, вызвал, в свою очередь, и своеобразный «реверс» к античной драме. Трагический пафос оказывается неотделим от комического начала произведений Дюрренматта, что соответствует, с одной стороны, изначальной неразделенности трагического и комического начала архаической драмы, а с другой стороны, определяется проникновением авторского сознания в самую сущность бытия, где нет никакой дихотомии: трагическое / комическое, плохое / хорошее и т. д. Это разделение

возникает только путем мыслительных операций ограниченного человеческого ratio.

В творчестве Ф. Дюрренматта совмещение трагического и комического плана - это гибристическая подача серьезного, которая была свойственную во всей полноте архаической драме, а появление гибристики в современных произведениях говорит о том, что «отдельные черты архаической драмы снова пробираются в искусство». Театральное действие должно стать субститутом ритуальной практики. Именно по этой причине в творчестве Ф. Дюрренматта появляется образ фармака (qxxpiumSq) как семантического центра жертвенного кризиса, актуализируются мотивы жертвоприношения, мистериальная атрибутика, мотив инициации, что определяет карнавальный дискурс текста. Инициатическая практика дана как потенциальная возможность глубинной трансформации человеческого существа, преображения его териоморфной сущности, для чего и необходимо осознание (тем более в отсутствие живого ритуального действа!) того, что минотавр живет в глубине человеческих инстинктов.

Мерцающий мотив возможного преображения человека -своеобразный коррелят творческой интенции Дюрренматта, авангардного искусства и экспрессионизма, который есть «некое мировоззрение в действии», неразрывно связанное с переживанием кризиса эпохи. И спасение видится «не в общественно-политической борьбе, не в экономическом и политическом преобразовании общества, но во внутреннем обновлении человека»1. Поэтому в творчестве Ф. Дюрренматта явлен семиозис отражений, а зрительный образ используется как инструмент возможной трансформации «внутреннего» человека. И речь идет не об изменении человека как существа социального. Необходимо

1 Ришар Л. Энциклопедия экспрессионизма: Живопись и графика. Скульптура. Архитектура. Литература. Драматургия. Театр. Кино, Музыка / Л.Ришар; Науч. ред. и авт. послесл. В.М.Толмачев. М., 2003. - С.20.

изменение не экономических условий жизни к лучшему, поскольку это отнюдь не гарант человеческого счастья, но тотальная внутренняя трансформация, требующая постоянных внутренних (сизифовых, но не бесплодных!) усилий. Дюрренматт потому воздерживался от формулирования своей концепции, оперируя «показом», что умозаключения сами по себе, полученные на чисто интеллектуальной основе, мало что способны изменить. Поэтому в начале XX столетия реанимирована структура ритуала жертвоприношения, которая проявляется и в авангардных театральных постановках, и в текстах Дюрренматта, где возникают черты интертекстуальной конвергенции (когда онтологические мотивы и образы возникают у разных авторов вне прямого заимствования). Эту конвергенцию удалось обнаружить в пространстве широкого культурного контекста. Мы получили возможность выявить эти черты и убедиться в онтологической основе устойчивых мотивов в текстах швейцарского писателя.

По теме диссертации опубликованы следующие статьи:

1. Пожидаева, В.Г. Семиотика мотива жертвоприношения и жертвенный кризис в повествовательном дискурсе Ф. Дюрренматта [Текст] / В.Г. Пожидаева // Реальность. Человек. Культура: Материалы межвузовской научной конференции (23-24 декабря 2002 г.). - Омск: Изд-во ОмГПУ, 2003. - С.71-73.

2. Пожидаева, В.Г. Топология зрительного образа и концепция памяти Ф. Дюрренматта в рассказе «Образ Сизифа» [Текст] / В.Г. Пожидаева // Гуманитарные исследования: Ежегодник. Вып. 8. Межвузовский сборник научных трудов. - Омск: Изд-во ОмГПУ, 2003. - С. 226-234.

3. Пожидаева, В.Г. Дейктическая функция анаграммы в «лабиринте письма» Ф. Дюрренматта [Текст] / В.Г. Пожидаева // Гуманитарные

исследования: Ежегодник. Вып. 9 Межвузовский сборник научных трудов.

- Омск: Изд-во ОмГПУ, 2004. - С. 157-164.

4. Пожидаева, В.Г. Образ Минотавра как семиотический медиатор художественных миров Дюрренматта и Пикассо [Текст] / В.Г. Пожидаева // Семантическое поле культуры: генетические связи, типологические параллели, творческие диалоги: Материалы Всероссийской научн. конференции (Омск, октябрь 2004 г.). - Омск: Изд-во ОмГТУ, 2005. - С. 96-104.

5. Пожидаева, В.Г. Экфразис как герменевтический код поэтики Дюрренматта [Текст] / В.Г. Пожидаева // Реальность. Человек. Культура: Материалы межвузовской научной конференции (28 декабря 2004 г.). -Омск: Изд-во ОмГПУ, 2005. - С. 99-102.

6. Пожидаева, В.Г. Мифологема Эрос - Танатос и мотив инициации в художественной прозе XX века (на материале произведений Г Гессе, П. Лагерквиста, М. Фриша, Ф. Дюрренматта, А. Нин) [Текст] / В.Г. Пожидаева // Художественный текст: Стиль и смысл. Сб. научн. статей. - Омск: Изд-во ОмГТУ, 2006. - С.99-119.

7. Пожидаева, В.Г. Функция «инсценировки воображения в авангардной трагикомедии и мотив жертвоприношения [Текст] / В.Г. Пожидаева // Наука и образование: Проблемы и перспективы. Материалы региональной научно-практ. конф. Часть 1. Гуманитарн. Науки.

- Омск: Изд-во ОмГТУ, 2006. - С. 208-213.

8. Пожидаева, В.Г. Семиотика мифологемы «ЭРОС И ТАНАТОС»: «sacer и sacrum» (мотивный контекст баллады Ф.Дюрренматта «Минотавр») [Текст] / В.Г. Пожидаева // Омский научный вестник. - Омск: Изд-во ОмГТУ. - 2006. - №4 (38).- С.250-255.

На правах рукописи

Пожидаева Валентина Георгиевна

МИФОПОЭЗИС ХУДОЖЕСТВЕННОГО ДИСКУРСА Ф. ДЮРРЕНМАТТА

10.01.03 - литература народов стран зарубежья (западноевропейская литература)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург 2007

Подписано в печать 08.02.07. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Гарнитура Тайме. Печать на ризографе. Усл. печ. л. 1,97. Печ. л. 2,12. Уч.-изд. л. 1,62. Тираж 100 экз. Заказ 40.

Отпечатано в копировально-множительном центре ТФ «ОмГАУ». 646500, г. Тара, ул. Тюменская, 18. Тел. 2-02-40.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Пожидаева, Валентина Георгиевна

ВВЕДЕНИЕ.

1. СЕМИОТИКА ОТРАЖЕНИЙ В КАРНАВАЛЬНОМ ДИСКУРСЕ Ф.ДЮРРЕНМАТТА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА «ПОДОЗРЕНИЕ»).

1.1. ВЕЛИКАНЫ И КАРЛИКИ ФРИДРИХА ДЮРРЕНМАТТА.

1.2. МИСТЕРИАЛЬНАЯ АТРИБУТИКА В КАРНАВАЛЬНОМ ДИСКУРСЕ ДЮРРЕНМАТТА.

1.3. ЭКФРАЗИС КАК ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЙ КОД МИФОПОЭЗИСА ДЮРРЕНМАТТА.

2.СЕМИОЗИС ЗРИТЕЛЬНОГО ОБРАЗА, КОНЦЕПЦИЯ ИГРЫ И ПАМЯТИ В РАССКАЗЕ Ф.ДЮРРЕНМАТТА «ОБРАЗ СИЗИФА».

2.1. СЕМИОТИКА ЗРИТЕЛЬНОГО ОБРАЗА.

2.2 . ГРАНИЦА ВРЕМЕНИ В ПЕРСПЕКТИВЕ ШАХМАТНОЙ ИГРЫ.

2.3. АМБИВАЛЕНТНЫЙ МОТИВ ИГРЫ И «ОКНА ВЕЧНОСТИ».

3. АКТУАЛИЗАЦИЯ ЖЕРТВЕННОГО КРИЗИСА

В КАРНАВАЛЬНОМ ДИСКУРСЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ДЮРРЕНМА ТТА.

3.1. МОТИВ ЗАРАЖЕНИЯ И УТРАТА РАЗЛИЧИЙ.

3.2. КАРНАВАЛЬНЫЕ МОТИВЫ И ПРОБЛЕМА ЖЕРТВЕННОГО КРИЗИСА В РОМАНЕ Ф.ДЮРРЕНМАТТА «ГРЕК ИЩЕТ ГРЕЧАНКУ».

3.3. Фарцако? - СЕМАНТИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ЖЕРТВЕННОГО КРИЗИСА.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Пожидаева, Валентина Георгиевна

Швейцарский писатель Фридрих Дюрренматт (1921 -1990) - один из наиболее часто переводимых авторов XX века. В 80-90 годы в тридцати четырех странах мира шло сто восемнадцать инсценировок его пьес. В России переводили, издавали книги, были сценические постановки, экранизации, о творчестве Ф. Дюрренматта писали критические статьи и отзывы. Но исследования отечественных литературоведов-германистов немногочисленны: монография Н. Павловой «Фридрих Дюрренматт», работа Е.В. Любавиной «Deutschprache Gegenwartsliteratur aus der Schweiz», Д. Затонского «Шекспир, Стриндберг, Дюрренматт и современное искусство» и «Театр Фриша и Дюрренматта», статья Ю. Архипова «14 тезисов к Фридриху Дюрренматту», статья В. Седельника «Бунтующий минотавр в лабиринте истории», в которой акцентировано внимание на символическом аспекте художественной репрезентации социально-исторической парадигмы, вступительная статья «Парадоксы и / предостережения Ф. Дюрренматта» к пятитомному собранию сочинений Ф. Дюрренматта, а также комментарии к данному изданию.

Точные, глубокие наблюдения и замечания отечественных филологов-германистов, касающиеся поэтики Дюрренматта, определили перспективу данного исследования. Н. Павлова отметила отсутствие постепенности в развитии Дюрренматта-прозаика: «писатель постоянно возвращался к своим завершенным произведениям. Известно множество редакций почти каждой его пьесы - он переделывал их вновь и вновь, меняя текст и тогда, когда ^.слышал его со сцены. Так же поступал он и со своей прозой: мотивы и образы не покидали создателя, они изменялись, росли вместе с автором»1.

Повесть «Грек ищет гречанку» - «комедия в прозе» - создана, как указывает Н.Павлова, «по тем же законам, что и написанное Дюрренматтом

1 Павлова Н.С. Невероятность современного мира // Дюрренматт Ф. Избранное: Сборник. - М., 1990. - СЛ. I для сцены»1. Это замечание позволяет обнаружить, что жанровые границы F произведений смещены, а потому не существует принципиальной разницы в исследовании драматических произведений Дюрренматта и его прозы и более продуктивно читать произведения Дюрренматта как единый текст, предполагая единство нарративного дискурса.

Н.Павлова, кроме того, выявила и могивный исток темы извечного зла в творчестве Дюрренматта. Зла, возрождающегося вновь и вновь, поскольку оно «в самом составе жизни, в составе человеческих душ» . Эта тема, как отметила Н. Павлова, звучит в новелле швейцарского писателя XIX века Иеремии Готхельфа, существенно повлиявшего на творчество Дюрренматта. Новелла «Черный паук» ("Die schwarze Spinne", 1842) у современников успехом не пользовалась, ее, как установил К. Линдеман, считали «слишком темной»3. Но в следующем столетии эта новелла вызывает совершенно иное отношение. Истолкование этой новелле дает миф, поскольку она развернута к мифу, живому мифологическому сознанию и, в то же время, «соотносится с современностью». Поэтому внимание к ней, по-видимому, актуализирует сама эпоха, а сцена возможного жертвоприношения, когда принимается решение - отдать ли дьяволу душу младенца, не окрестив его, предвосхищает «некоторые ситуации литературы XX века», как справедливо отмечает Н.С. Павлова. И в пьесе «Визит старой дамы» Фридриха Дюрренматта, как и в новелле Готхельфа, пишет исследователь, «происходит радикальная перестройка массового сознания: жители маленького городка Гюллена в современной пьесе неожиданно для себя решились убить за миллион долларов ни в чем не повинного человека - крестьяне средневекового селенья приходят к выводу «насколько больше стоят они все вместе, чем один некрещеный ребенок». Между тем, не окрестить новорожденного, погубить его душу и отдать ее в руки дьявола - для верующих страшное

1 Павлова Н.С. Невероятность современного мира// ДюрренматтФ. Избранное: Сборник. - М., 1990. - С.11.

2 Павлова U.C. Иеремия Готхельф// История швейцарской литературы. - В 3-х т. - М., 2002. -T.2. -С.168.

3 Lindemann К. Jeremias Gotthelfs "Die swarze Spinne". Zur bidermeirischen Deutung von Geschichte und Gesellschaft zwischen den Revolutionen. 1983.S.9. Цит. по: Павлова Н.С. Иеремия Готхельф // История швейцарской литературы. - В 3-х т. - М., 2002. - T.2. - С. 167. преступление. Готхельф рассказывает о страшном грехе, о поветрии зла, охватившем души крестьян»1. В новелле речь, в сущности, идет о вине и ответственности людей за гибель порядка, за победу разрушавших его представлений, за утвердившийся материализм. Новелла глубоко символична - паук, родившийся из щеки Христины, вступившей в сделку с дьяволом, -персонификация чумы - символа заражения, «инкарнация зла и хаоса»2, зла, обитающего в глубинах человеческих инстинктов, которое «лишь на время может быть загнано в узкую щель, как зловещий паук, закупоренный в черной доске» . Анализ Н. Павловой дал толчок к выявлению мотива жертвоприношения и наблюдению его реализации в текстах Дюрренматта.

Безусловно, ценным для нас является и замечание Ю. Архипова о том, что Дюрренматт связывал свое творчество с балаганным театром, отсюда возникало, как отметил исследователь, «свободное обыгрывание непристойностей, брани, грубой эротики, "низа"»4. Эти элементы щедро представлены в пьесах Дюрренматта. Ю. Архипов отмечает их аллегорическую функцию. Например, таковым является мотив навоза -символ затхлой, рутинной жизни - в пьесе «Геркулес» и в пьесе «Визит старой дамы», действие которой происходит в захудалом городишке Гюллен (что на швейцарском диалекте означает «навоз»)5. На что также обращает внимание ведущий специалист по истории швейцарской литературы Е.В. Любавина: «Auch toponimische Elemente führen in die Schweizer Provinz, in eine Stadt, die symbolisch "Güllen" heist. "Gülle(n)" ist soviel wie "Jauche", "Pfütze", im Stück steht es aber für St. Gallen, eine Schweizer Stadt in der Nähe des Bodensees»6 Семантика топонима выявляет специфику авторской иронии в обыгрывании автором семантики имен и названий. Все эти замечания определили необходимость исследовать особенности развития карнавальных

1 Павлова U.C. Иеремия Готхельф// История швейцарской литературы. - В 3-х т. - М., 2002. -Т.2.-С.166.

2 Там же.-С. 168.

3 Там же.-С. 168.

4 Архипов Ю. 14 тезисов к Фридриху Дюрренматту // Дюрренматт Ф. Комедии. - М., 1969. - С.495.

5 Там же. - С.495.

6 Любавина Е.В. Современная немецкоязычная литература Швейцарии = Deutschsprachige Gegenwartsliteratur aus der Schweiz: Учеб. пособие. - Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 2003 - С.41. мотивов в творчестве Дюрренматта. Тем более, что связь творчества с балаганным театром отнюдь не случайна - в раннем творчестве автор обращается к созданию текстов для кабаре.

В основе своей популярности «на Востоке» писатель не без основания видел по преимуществу политическую актуальность. Исследователи акцентировали внимание на социальном аспекте и в произведениях Дюрренматта обнаруживали аллегорию проблем современности: «Иносказание передает и комментирует реальность»1, - писала Н. Павлова. Данная точка зрения, безусловно, справедлива, но она спровоцирована (равно как и социально политический аспект восприятия текста) особым художественным дискурсом Дюрренматта. Но каким именно образом? Поиск ответа на этот вопрос и привел к исследованию мифопоэзиса Ф. Дюрренматта с привлечением корпуса новейших исследований дискурсивных практик.

В зарубежном литературоведении творчество швейцарского писателя изучается в ином аспекте. Внимание исследователей привлекает гротескное, шутовское начало , которое проявляется у Дюрренматта в неизбежности гибели, причем комедия получает новые возможности, как отмечал один из самых глубоких исследователей творчества Ф. Дюрренматта Беда Аллеман3; 3. Гримм исследует «эффект очуждения»4, сближая творческий поиск Дюрренматта и Брехта, с чем не был согласен сам Дюрренматт. Западные германисты изучают структурные особенности текста5, художественную

1 Павлова Н.С. Фридрих Дюрренматт. - М., 1967. - С.21.

2 Völker, Klaus: Das Phenomen des Grotesken im neueren deutschen Drama. In: Sinn oder Unsinn? Das Grotesken im modernen Drama. Fünf Essays von Martin Esslin [u.a.]. Basel 1962. S. 9-46 ( = Theater unserer Zeit 3). Heuer, Fritz: Das Groteske als poetische Kategorie. Überlegungen zu Dürrenmatts Dramaturgie des modernen Theaters. In: Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte 47, 1973, S. 730-768.

3 Alleman B. Friederich Dürrenmatt Es steht geschrieben. In: Das deutsche Drama vom Barock bis zur Gegenwart. Interpretationen. Hg. Von Benno von Wiese. Bd 2. Düsseldorf, 1958. S. 430-431.

4 Grimm R. Strukturen. Essays zur deutschen Literatur. Göttingen, 1963.

5 Arnold, Heinz Ludwig: Theater als Abbild der labirintischen Welt Versuch über den Dramatiker Dürrenmatt. In: Text + kritik, Heft 50/51, 1976, S. 19-29. Brauneck M. Die Welt als Bühne: Geschichte des europäischen Theaters. Stuttgart, Weimar, 1993. Bd.l. - S.359. Brock-Sulzer E. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktuur seiner Dramen. Zürich, 1964, S.272. функцию детали1, мотивы и аллюзии. Г. Герц писал о близости рассказа Дюрренематта «Образ Сизифа» творческим исканиям Э. По: «Эта история могла быть написана от начала до конца Эдгаром Аланом По / Diese Geschichte könnte von Anfang bis Ende von Edgar Allan Poe geschrieben worden sein»2. О шекспировских аллюзиях в пьесе «Ромул Великий» пишет К. М. Джослин3, а также обращает внимание и на мотивный ряд, связанный с современной исторической реальностью. Так, в сюжетной линии пьесы «Ибо сказано.» исследователь видит предостережение против тирании фюрера. Однако фигура Иоганна Бокельзона, пророчествующего о том, что он будет колесован спустя три года, но прежде успеет побыть королем перекрещенцев, не просто намек на фюрера (это толкование, конечно же, невозможно оспорить). Бокельзон - «король на час», одаривший своим вниманием множество горожанок Мюнхена, помимо своих 15 жен, поглощающий безмерное количество изысканных блюд, несомненно, фигура карнавальная. Очень важным для нас является замечание Е. Брок-Зульцер о том, что прозаические произведения Дюрренматта наследуют традицию Сервантеса и Свифта и, в связи с этим особым значением обладают фигуры Гулливера, Карлика и Дон Кихота: «Grundmustr seiner Kunst treten hier deutlich heraus: die Figur des Don Quichot, das Zwerg - und - Reise-Muster Gulliver. Denn was für den Dramatiker Dürrenmatt Aristophanes ist, das sind für den Epiker Cervantes und Swift»4. Но в целом нами не обнаружено ни одной работы, посвященной исследованию мифопоэзиса текстов Дюрренматта, равно как и монографического исследования мифопоэтики швейцарского писателя.

Актуальность исследования Неомифологическое сознание писателей XX века активизирует античные сюжеты и образы. В настоящее время вопрос о том, с чем связана Hienger, Jörg: Lektür ais Spiel und Deutung. Zum Beispiel: Friedrich Dürrenmatts Detektivroman Der Richter und sein Henker. In: Unterhaltungsliteratur 1976, S.55-81.

2 Goertz II. Dürrenmatt. Hamburg: Rowohlt, 2000.S.21.

3 Jauslin Ch. M. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktur seiner Dramen. Zürich, 1964, S.20.

4 Brock-Sulzer E. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktur seiner Dramen. Zürich, 1964, S.272. актуализация мифа, античных образов отнюдь не является исчерпанным, тем более это касается творчества Ф. Дюрренматта. Мифопоэзис художественного дискурса швейцарского писателя требует специального изучения. Античные образы, созданные Дюрренматтом: Минотавр, Сизиф, великаны и карлики, проявляют онтологическую глубину текстов. Развитие мотивов жертвоприношения, инициации эксплицирует многоуровневую структуру художественного дискурса. Но ни для отечественных, ни для зарубежных исследователей мифопоэзис, паратаксис художественного дискурса текстов Дюрренматта не оказались предметом монографического исследования. В данной диссертационной работе предпринято исследование не мифопоэтики, а именно мифопоэзиса художественного дискурса Дюрренматта. Это вызвано тем, что для Дюрренматта очень важна процессуалыюсть творчества: структура нарратива вырабатывается по мере становления письма, и нарративный дискурс являет себя как «нечто происходящее», как перспектива, как последовательность знаковых трансформаций и бесконечного смыслопорождения. Кроме того, необходимо было иметь ввиду установку Дюрренматта на отсутствие догматизма, однозначного разрешения поставленной проблемы, единственно возможного взгляда на тот или иной образ, что обнаруживало иные смыслы известных античных мотивов и образов.

Новизна диссертационного исследования заключается в том, что творчество Дюрренматта впервые представлено с точки зрения реализации карнавального мироощущения, что находит воплощение в карнавальном дискурсе текста. Впервые произведения разных жанров рассматриваются как единое текстовое пространство творчества Дюрренматта, а текст конституируется и как театр, и как чтение.

Основная цель диссертационной работы - определить художественно-идеологические и стилевые особенности, имманентную логику развития и смыслопорождающую интенцию повествовательного дискурса Ф. Дюрренматта, что предполагает постановку и разрешение следующих задач:

1. Выявить истоки и причины мифопоэзиса в прозе Ф. Дюрренматта, на присутствие которого указывают многочисленные аллюзии на греческую мифологию и архаическое сознание;

2. Определить содержание и особенности авторской концепции «памяти», обусловленной важнейшими для писателя категориями - «время» и «вечность»;

3. Дать анализ трагикомической интонации художественного дискурса Дюрренматта.

Методологической основой данной работы являются мифокритический подход с привлечением интертекстуалыюго изучения произведения и историко-культурного метода.

Используются также такие виды анализа, как герменевтический, связанный с проблемой истолкования текста, позволяющий проникать вглубь речи, «по ту сторону речи» в поисках скрытого смысла, за пределы языка. Этого метода требует экфразис, который «работает» как герменевтический код, в текстах Дюрренматта. Экфразис создает эффект «показа», и язык неизбежно отсылает «за пределы себя самого, указывая на границы языковой формы выражения»1; мотивный, поскольку в произведениях швейцарского автора обнаруживается устойчивый комплекс мотивов, или, точнее, «темы», как частной реализации мотива, (жертвоприношение, инициация, мистериальные аллюзии, как репрезентация карнавального дискурса), согласно разграничению этих терминов, предложенному бельгийским литературоведом Раймондом Труссоном, для которого «мотив» обозначает в самых общих чертах «безличную ситуацию», участники которой не индивидуализированы (бунт, вражда, месть), в то время как «тема» - частное выражение мотива, его индивидуализация.

1 ГадамерГ. Г. Актуальность прекрасного.-М., 1991.-С.65.

Темы и образы, переплетаясь, варьируясь, организуют паратаксис художественного дискурса и создают единый текст.

Развитие одного мотива, его движение сквозь ряд текстов, что неоднократно отмечалось исследователями1, что, вероятно, обусловлено своеобразным диалогическим дискурсом произведений Дюрренматта. Для доказательства этого положения необходим семиотический анализ текста. Знаковое пространство карнавального дискурса организуют анаграммы, экфразис, литературные и мистериальные аллюзии, которые проступают не на цитатном, а на «знаковом» уровне, не проговариваются, а показываются и создают интертекстовый контакт диалогического дискурса.

О диалогическом дискурсе пишет Ю.Кристева , опираясь на работы М.М.Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» и «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». В предложенной Ю. Кристевой типологии диалогический дискурс выделен в противовес монологическому: «Это дискурс 1) карнавала; 2) мениппеи; 3) романа (полифонического)»3. Творчество Дюрренматта - художника (живописца, графика), драматурга, прозаика разворачивается в пространстве именно этого типа дискурса, где язык ускользает из-под власти линейности (закона) и, подобно драме, обретает жизнь в трехмерном пространстве; более того, сама драма воцаряется в языке.

М. Бахтин писал, что «язык романа нельзя уложить в одной плоскости, вытянуть в одну линию. Это система пересекающихся плоскостей. Автора (как творца романного целого) нельзя найти ни в одной из плоскостей языка:

1 Так, в неоконченном романе «Город» впервые разработан, пишет Н.Павлова, «важнейший для Дюрренматта мотив «лабиринта», повторенный затем не только в повести «Зимняя война в Тибете», но и в рассказе «Туннель», в новелле «Поручение», в поэтической прозе «Минотавр»». См.: Павлова Н.С. Невероятность современного мира // Дюрренматт Ф. Избранное: Сборник. - М., 1990. - С.8. Сюжет, фабульная основа повести «Лунное затмение» были изменены и развиты в пьесе «Визит старой дамы».

2 Кристева Ю. Слово, диалог и роман // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. - М., 2004.

3 Там же.-С. 179. он находится в организационном центре пересечения плоскостей. И различные плоскости в разной степени отстоят от этого авторского центра»1.

Ю. Кристева развернула это положение в собственном исследовании мениппейной амбивалентности полифонического романа, которая «коренится во взаимной сообщаемости двух видов пространства -пространства сцены и пространства иероглифа, пространства, где происходит репрезентация с помощью языка, и пространства внутриязыкового опыта, системы и синтагмы, метафоры и метонимии. Вот этой-то амбивалентности и наследует полифонический роман» , - пишет исследователь. Именно эта структура присуща произведениям Дюрренматта, что и позволяет выявить знаки мистериалыюго действа в романе «Подозрение», а карнавальный дискурс отчетливо проступает в «комедии в прозе» «Грек ищет гречанку».

В качестве материала исследования выбраны детективные романы «Судья и его палач» (1950 г.) и «Подозрение» (1951 г.), рассказы «Образ Сизифа» (1945 г.) и «Смерть пифии» (1976 г.), «комедия в прозе» «Грек ищет гречанку» (1955 г.), новелла «Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями» (1986), рассказ - «баллада» «Минотавр» (1985 г.), комедия «Визит старой дамы» (1955 г.). В этих произведениях жанровые границы нарушены, исследуемые мотивы находят яркое выражение, что в целом позволяет определить художественный дискурс произведений Дюрренматта как карнавальный или диалогический дискурс, в котором карнавальная топика текста не что иное, как «драматизация, драматическая пермутация (в математическом смысле этого термина) слов»3, то есть текст конституируется «и как театр и как чтение»4.

Для исследования карнавального дискурса текстов Дюрренматта

1 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975. - С.415-416.

2 Кристева Ю. Слово, диалог и роман // Кристева 10. Избранные труды: Разрушение поэтики. - М., 2004. -С. 187.

3 Кристева Ю. Слово, диалог и роман // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. - М., 2004. -С.181.

4 Там же.-С. 188. использовались труды М. Бахтина и Ю. Кристевой.

В первой главе данной работы представлен семиотический анализ романа «Подозрение», написанного по законам детективного жанра, одновременно пародируемым. В пространстве карнавально-мениппейной структуры поэтики Дюрренматта этот роман (также как и «Судья и его палач», «Обещание», последний носит подзаголовок Requiem auf den Krimihairoman - «Реквием (или отходная) детективному жанру») вызывает особый интерес, как произведение, пародирующее сам детективный жанр. Пародия - это неотъемлемый элемент «Менипповой сатиры» и вообще «всех карнавализированных жанров»1, - писал М. Бахтин.

Один из признаков карнавализованной литературы - пародирующие двойники. Если в карнавале «разные образы (например, карнавальные пары разного рода) по-разному пародировали друг друга» , то и в «Подозрении» мы находим это пародийное взаимоотражение. Эмменбергером создан двойник - Нэле. А комиссар Берлах - «рыцарь без страха и упрека», Дон Кихот, отправившийся на заклание к Эмменбергеру, не менее трагикомичен, чем журналист - неудачник Фортшиг, бросающийся на ветряные мельницы социальной действительности с пафосом, достойным героя Сервантеса. Тот же принцип взаимоотражений реализуется в системе двойников начиная с ранней, написанной в 1946 году радиопьесы «Двойник» до поздних произведений: двойники Марксы в «Ахтерлоо», Тезей перед Минотавром в маске Минотавра, точная копия Минотавра в одноименной балладе и в повести «Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями», где Тину фон Ламберт почти невозможно отличить от режиссера Ф., а Ф. от молодой датчанки, тем более что героини носят одно и то же красное пальто, а в пьесе «Визит старой дамы» неотличимы друг от друга «громилы, жующие резинку» Тоби и Роби, слепцы Коби и Лоби и безличные бесконечные мужья Клары Цаханассьян: «Подойди, Моби,

1 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1979. - С. 146.

2 Там же.-С. 147. поздоровайся. Его, правда, зовут Педро, но Моби звучит красивее. И больше подходит к Бобби - я так зову своего дворецкого. Дворецкого ведь берешь на всю жизнь, вот и приходится приноравливать к нему мужей»1.

Реализацией одной из центральных тем карнавализированной мениппеи, указанной М. Бахтиным, - «амбивалентный - серьезно-смеховой -образ «мудрого дурака» и «трагического шута» карнавализованной литературы»2, оказывается и глупое положение - ловушка Эмменбергера в «Зонненштайн» - в которое попадает умный комиссар Берлах.

Другая тема - особый тип одиночества «мениппейного мудреца», «носителя истины, по отношению ко всем остальным людям, считающим истину безумием или глупостью»3. Для Хунгертобеля борьба Берлаха против Эмменбергера, отстаивание истины - явное безумие. Доктор Марлок и Эмменбергер видят в противостоянии Берлаха безусловную глупость.

В духе мениппеи строятся и диалоги. Причем исповедальные диалоги Марлок и Эмменбергера с их крайним цинизмом, возможно, вариация темы «могильного бесстыдства» - это одна из граней ведущей темы всего творчества Дюрренматта, «темы все позволено (где нет бога и бессмертия души) и в связи с ней темы этического солипсизма»4, - как писал М. Бахтин. В «Подозрении» протагонист «этического солипсизма» - Князь Тьмы Эмменбергер, а в романе «Судья и его палач» - Гастман, заключивший в молодости «дьявольское пари» с Берлахом.

Ю. Кристева исследует карнавальную традицию от греческой мениппеи до Лукиана и Петрония, до средневекового карнавала, и далее -вплоть до Рабле, Свифта, Джойса, Арто и Батая, и отмечает, что смех десакрализованного "я" «все более едкий и действенный» разрушает «монологизм изображающего литературного дискурса, создает обобщающее

1 Визит старой дамы // Дюрренматт Ф. Комедии. - М., 1969. - С.190-191

2 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1979. - С. 174.

3 Там же.-С. 175.

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1979.-С. 177. зрелище калейдоскопического, множественного письма»1. В пространстве этого письма разворачивается действие современного авангардистского текста, «все дальше и дальше углубляется этот текст в «полифонический» -полиграфический, герметический, недоступный для субъектов, вымуштрованных в школе «монологики» . Так, в текстах Ф. Дюрренматта лабиринт письма пронизывает синтаксический, лексический (например, множество анаграмм в произведениях писателя), образный уровень текста, создавая парадигматическую структуру, «калейдоскопическое письмо», непосредственно связанное с лабиринтной системой взаимоотражений персонажей и эффектом экфразиса в текстах Дюрренматта. В символический план текста введен полисемантичный образ - зеркало: зеркальная комната-операционная в «Зонненштайн» в романе «Подозрение» (зеркальный лабиринт Минотавра в одноименной балладе - инвариантный образ!), куда попадает комиссар Берлах, причем, в этом пространстве репродукции полотен Рембрандта и А. Дюрера тоже «работают» как зеркало, последовательно «отражая» перспективу, открывающуюся Берлаху, «картины» возможного будущего, трансформируя пространство романа (как, впрочем, и любые другие картины, репродукции, упоминаемые в произведениях, либо, созданные самим Дюрренматтом), а изображение проступает отчетливо, как если б было встроено в зеркальный параллелограмм.

Карнавальный дискурс знаменует сценическое пространство, как единственное измерение, где театр предстает чтением некоей книги, «продуктивным письмом». Только в этом пространстве способна воплотиться «"потенциальная бесконечность" (термин Гилберта1) дискурса, где находят выражение как запреты (репрезентация, «монологичность»), так и их нарушение (сновидение, тело, «диалогичность»). Именно эту

Кристева Ю. Разрушение поэтики // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. - М., 2004. -0,22.

2 Там же. - С.22-23. карнавальную традицию впитала мениппея, именно к ней обращается л полифонический роман». Ю.Кристева отметила, что «все великие полифонические романы наследуют этой карнавально-мениппейной структуре (Рабле, Сервантес, Свифт, Сад, Бальзак, Лотреамон, Достоевский, Джойс, Кафка)»3. Эти авторы ментально близки мироощущению Дюрренматта, его творческим исканиям, что обусловило вхождение швейцарского писателя в единый диалогический дискурс.

Во второй главе, речь идет о топологии зрительного образа, как художественного, графического, живописного изображения.

Оптический подход к действительности - это глубоко укорененная в европейской культуре визуализация невидимого.

Семантический центр рассказа «Образ Сизифа» - ад на картине Босха, что реконструирует память рассказчика.

Рассказчик наблюдает сквозь полузамерзшее окно за игрой детей. В памяти возникает увиденная ранее картина гибели "одного человека", Между этими точками, отстоящими друг от друга во времени и пространстве, рождается сообщение в момент погружения в воспоминание. Изображение вспыхивает и гаснет - то ли картина, то ли кинематографический стоп-кадр, активизирующий работу памяти.

Наблюдение за игрой детей ведется "с какой-то угловатой лестницы", а память повествователя сохраняет образ какого-то "нагромождения лестниц, коридоров, комнат.". Это метафора лабиринта. Кольцевая композиция рассказа соединяет начало и конец повествования картиной "играющие дети". Так же совпадают точки входа и выхода в лабиринте. В данном случае - в лабиринтном пространстве памяти. Такова семантика удвоения лабиринта на композиционном уровне нарративной структуры текста: тело в запутанном пространстве лестниц, комнат провоцирует движение души в

1 Гилберт Дэвид (Hilbert D., 1862-1943) - немецкий математик и логик, автор работ по математической логике и математике.

2 Кристева Ю. Слово, диалог и роман // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. - М., 2004. -С.181.

3Тамже-С.182. лабиринте памяти сквозь идеальное пространство прошлого-настоящего, с единственной целью - пробираясь на ощупь, понять "сущность лабиринта, скрывавшего в своих внутренностях момент величайшего ужаса, момент, который подготавливается постепенным, равномерным усилением страха и наступает тогда, когда мы сразу после резкого поворота натыкаемся на косматого МинотавраМинотавр в центре лабиринта - это метафора пути, возвращения к себе через преодоление дискретности, и обретение в пространстве "импрессированной" души той точки, где берет начало нисхождение вглубь себя, что связано с мотивом адской муки Сизифа и мотивом страха.

Погружение в лабиринт воспоминания соединяется с переживанием онтологического ужаса как феномена инициатической практики. Обретение инициатического опыта - это один из концептуальных мотивов творчества Дюрренматта, тесно связанный с мотивом игры. Поэтому речь идет именно о топологии зрительного образа, а его семиотика связана с концепцией памяти, не умозрительно, но художественно развернутой Дюрренматтом.

Для обоснования этого тезиса во второй части исследования наиболее репрезентативными оказались работы Ф. Ницше, М. Хайдеггера, Г.Г. Гадамера, Й. Хейзинги, М. Мамардашвили.

В третьей главе диссертационной работы актуализирована онтологическая проблема жертвенного кризиса («комедия в прозе» «Грек ищет гречанку», рассказ «Смерть пифии», пьеса «Визит пожилой дамы»). Для исследования данной темы актуально обращение к трудам О.М. Фрейденберг, Вяч. Иванова «Дионис и прадионисийство», В. Буркерта «Homo Nekans.», Р.Жирара «Насилие и священное», Г.Надя «Греческая мифология и поэтика», П. Видаля-Накэ «Черный охотник».

В данной главе введен концепт «жертвенный кризис», семантическое наполнение которого предполагает, что в акте «нечистого» насилия (насилия вне религиозного жертвенного оформления), которое становится

1 Дюрренматт Ф. Образ Сизифа. // Дюрренматт Ф. Собр. соч.: в 5 т. - М., 1997. - Т. 1. - С.43. регулярным, стираются различия между нечистым и очистительным насилием, «не только в семье, но и во всём городе <.> распространяется нечистое, заразное, т.е. взаимное насилие»1. В связи с этой проблемой в авангардном театре, в текстах Дюрренматта, в манифестах А. Арто восстанавливается связь с карнавальной традицией. Актуализируется магическая функция карнавальной процессии, о которой писал М. Реутин: «Идентичная по своим задачам крестным ходам христиан, она стремилась втянуть в поле симильной и защитной магии весь город или, по крайней мере, важнейшие его объекты. Карнавал охранял и благословлял средневековый город; он был магической причиной его будущей многолюдности и благоденствия». Именно здесь, в этой магической предназначенности карнавала, прослеживается и реализуется функциональная близость между карнавальным ходом ряженых, мистерией и архаическим жертвоприношением. Не только карнавал, но и мистериальная жестокость также обладала защитным свойством, и явно ритуальный характер сцен жестокости, присущих мистерии, семантически соотносим с ритуалом жертвоприношения, равно как и сам карнавал. В момент созерцания и переживания сцен мистериальной жестокости, страданий Спасителя, при совершении магического ритуала превращения чародея Христа в козла отпущения «подавлялся страх перед возможным л насилием» . Однако, по всей видимости, мистериальная традиция должна была разрешить проблему очищения, а не подавления страстей.

Концептуально значимый мотив заражения рассматривается как сквозной мотив в романе "Грек ищет гречанку", в рассказе Дюрренматта «Смерть пифии» эта проблема также заявлена в разговоре верховного жреца Меропса XXVII и пифии Панихии XI, и в диалоге Панихии XI и Тиресия: «Будь проклято мое последнее провидение по поводу этой вечной моровой

1 Жирар Р. Насилие и священное. - М., 2000. - С.64.

2 Реутин М.Ю. Народная культура Германии. - М., 1996. - С.32-33.

3 Указанная точка зрения представлена в работах: Колязин В.Ф. От мистерии к карнавалу: Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья. - М., 2002. - С.58. Fischer-Lichte Е. Semiotik des Theater: 2 Bd. Tübingen, 1994-1995. Bd. 1.S.87. язвы! Вместо того чтобы сделать приличную канализацию, подавай им опять очередное пророчество» [1; т.1, с.469]. Фивы поражены чумой, а «с чумой мы попадаем уже в атмосферу современной вирусной медицины. Есть только больные.», - писал Р.Жирар. Но фиванская чума нечто большее и иное, чем просто вирусная болезнь под тем же названием. Она оказывается следствием некоего состояния, в котором пребывает мир. Причиной заражения и оказывается жертвенный кризис, охвативший мир в целом, не только какую-то страну, или локальную человеческую общину. Основная цель заключительной главы - выявить художественную манифестацию жертвенного кризиса в тексте Ф. Дюрренматта, привлекая широкий культурологический и литературный контекст.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мифопоэзис художественного дискурса Ф. Дюрренматта"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Использование термина мифопоэзис предполагает, что дискурсивная практика Дюрренматта не имеет ни начала, ни конца, текстовые границы формальны и весьма условны, и текст соотносится с сетью, где постоянен процесс смыслопорождения. Для семиотического прочтения текста Дюрренматта весьма продуктивно оказалось выявление карнавалыю-мепиппейной структуры художественного дискурса, которая возникает на разных уровнях текста. Знаковый уровень - анаграммы и экфразис. Анаграммы проявляют, с одной стороны, ироничное переосмысление имени, названия - отголосок карнавального «перевертыша», с другой стороны, разложение слова на элементы и воссоздание его актуализирует архетипическую модель разрушения / воссоздания. Это действие - аллюзия на архетипический акт пересотворения мира, его воссоздание, где семантическим центром оказывается модель жертвоприношения. Причем анаграмма семиотически связана с экфразисом - знаком изобразительного искусства в тексте, использование которого создает определенный визуальный эффект и в то же время является аллюзией, открывающей дополнительные смыслы текста, смыслы, которые не проговариваются автором, но показываются.

Карнавально-мениппейная структура художественного дискурса Дюрренматта проступает и на мотивном уровне текста. Мотив лабиринта и инициации, мотив смерти и разложения, игры и жертвоприношения, непосредственно связанные со знаками-экфразами - картины «Остров мертвых», «Анатомия», «Рыцарь, Смерть и Дьявол», «Хаос», репродукция картины Босха в рассказе «Образ Сизифа», мистериальные аллюзии, реминисценции к «карнавализованным» текстам европейской литературы, в частности, к «Дон Кихоту» Сервантеса, «Путешествиям Гулливера» Дж. Свифта, к «Фаусту» Гете, - все это позволило не просто констатировать связь творчества писателя с балаганным театром, присутствие «лабиринта» как лейтмотива, отметить аллегорическую функцию античных образов, но углубиться в семиотическую структуру текста. Дюрренматт, в силу своего трагикомического мироощущения, предлагает нетрадиционное прочтение античных мотивов и образов, создав особую структуру повествовательного дискурса. Эту структуру мы, опираясь на исследования М.М. Бахтина и Ю. Кристевой, назвали карнавалыю-мениппейной. Притом наличие этой структуры позволяет воспринимать тексты Дюрренматта как единый нарративный дискурс, внутри которого размыкаются жанровые границы отдельных произведений. Рассказ «Минотавр», действительно становится «балладой», повесть «Грек ищет гречанку» - комедией в прозе, детективные романы «Подозрение» и «Судья и его палач» - пародией на детектив. Именно так проявляет себя мениппея: смещает жанровые границы, где мотивы и образы перетекают из текста в текст, обретая новые смысловые глубины, создавая паратаксис художественного дискурса. Вследствие чего лабиринт, как лейтмотив всего творчества Дюрренматта, оказывается метафорой самого текстового пространства. Поэтому исследовательская мысль вынужденно движется извивами лабиринтного текста.

Решение поставленных задач нас привело к выводу, что мифопоэзис художественного дискурса Дюрренматта является тем семиотическим пространством, где постоянный процесс смыслопорождения соотносится не с устойчивостью бытия, а, напротив, с его динамическим становлением, развитием: Космос может быть обращен в Хаос, врач оказаться убийцей, судья - палачом, ничтожный «ягненок» Архилохос - архетипическим Аресом, Хлоя (образ невинной девушки у Лонга) - куртизанкой и т. д. Причем восприятие и понимание текста осуществляется путем преодоления трудностей и противоречий ценой других трудностей и противоречий, которые возникают вновь, на следующем этапе размышлений.

В карнавально-мениппейном пространстве мифопоэзиса художественного дискурса Дюрренматта актуализируется понятие жертвенный кризис, раскрывается функция экфразиса, который является герменевтическим кодом и в сочетании с анаграммами и мистериальной аллюзиями трансформирует восприятие текста Дюрренматта. Читатель оказывается за пределами языковой формы выражения авторской мысли. Экфразис, в частности, сообщает повествовательному искусству черты изобразительного, визуализирует текст и открывает воспринимающему сознанию не психологическое переживание, но то пространство духа, где оказывается возможной некая глубинная трансформация вследствие узнавания правды о самом себе. Мистериальные аллюзии так же, как и карнавальные мотивы, реанимируют в сознании древнюю катартическую практику, актуализируют ее в современном состоянии жертвенного кризиса. В карнавальной топике произведений Дюрренматта центральной становится идея жертвы. Анализ многоуровневой, парадигматической структуры текста приводит к единому выводу: «расшатавшийся век» вновь обращается к мениппее, актуализируя карнавальные мотивы, мотивы жертвы и жертвоприношения в ситуации жертвенного кризиса с тем, чтобы вновь космизировать мир, находящийся на грани распада, хаоса, чтобы реанимировать вертикаль связности Творца и творения.

Концепт жертвенный кризис является семиотическим центром карнавально-мениппейной структуры художественного дискурса в силу авторской гносеологии: Дюрренматт, трансформируя античные мотивы и образы, открывает онтологическую перспективу текста, заставляет читателя вновь разрешать для себя бытийные проблемы, выявляет необходимость осмыслить положение, в котором оказалось человечество в эпоху мировых катастроф минувшего столетия: между двух мировых войн и на грани третьей - экологической. Это положение - не что иное, как ситуация жертвенного кризиса. Убийство совершается вне религиозного жертвенного ритуала. С художественной манифестацией этой онтологической проблемы связано и появление в центре карнавально-мениппейной структуры фигуры фармака - жертвенного существа, вбирающего всю нечистоту общества в себя и, выполняя функцию жертвы, очищающего мир от скверны. Такой функцией потенциально наделены комиссар Берлах, Архилохос, Илл -персонажи произведений, где мотив заражения находит явную реализацию. На мотивном уровне Дюрренматт показывает, что мир вновь оказывается в состоянии становления. Этот процесс не может быть завершен. И пересотворение мира возможно благодаря жертвоприношению. Отсюда развитие мотива жертвоприношения сквозь ряд текстов, единое, по сути, текстовое пространство. Регулярность возникновения мотива жертвоприношения в текстах Дюрренматта свидетельствует о бесконечном процессе космизации, в ходе которой хаос никогда не будет преодолен окончательно. Всегда сохраняется потенция обратимости. Мир вновь может быть обращен в хаос. Это амбивалентное состояние мира, его «стабильная нестабильность», конгруэнтны трагикомическому мироощущению автора. Дюрренматт говорил, что сами понятия в их оппозиции -трагическое/комическое - давно устарели, а комедия вовсе не значит -веселая пьеса. Поворот от хаоса к космосу и от космоса к хаосу vice versa, вызвал, в свою очередь, и своеобразный «реверс» к античной драме. Трагический пафос оказывается неотделим от комического начала произведений Дюрренматта, что соответствует, с одной стороны, изначальной неразделенности трагического и комического начала архаической драмы, а с другой стороны, определяется проникновением авторского сознания в самую сущность бытия, где нет никакой дихотомии: трагическое / комическое, плохое / хорошее и т. д. Это разделение возникает только путем мыслительных операций ограниченного человеческого ratio.

В творчестве Ф. Дюрренматта совмещение трагического и комического плана - это гибристическая подача серьезного, которая была свойственную во всей полноте архаической драме, а появление гибристики в современных произведениях говорит о том, что «отдельные черты архаической драмы снова пробираются в искусство». Это связано с тем, что вчерашний архаический человек не умер в сегодняшнем. Архаический ритуал утрачен современным миром, но сущностная необходимость в нем не исчезла. В искусстве авангарда возникает обращение к тонким структурам человеческого духа, а театральное зрелище превращается в своеобразное ритуальное действо, активизируя не столько интеллектуальное начало зрителя, сколько более тонкий уровень его восприятия. Поэтому театральное действие становится субститутом ритуальной практики. Именно по этой причине в творчестве Ф. Дюрренматта появляется образ фармака (фарцакод) как семантического центра жертвенного кризиса, актуализируются мотивы жертвоприношения, мистериальная атрибутика, мотив инициации, что определяет карнавальный дискурс текста. Инициатическая практика дана как потенциальная возможность глубинной трансформации человеческого существа, преображения его териоморфной сущности, для чего и необходимо осознание (тем более в отсутствие живого ритуального действа!) того, что минотавр живет в тебе, в глубине твоих инстинктов. Этот мерцающий мотив возможного преображения человека - своеобразный коррелят творческой интенции Дюрренматта, авангардного искусства и экспрессионизма, который есть «некое мировоззрение в действии», неразрывно связанное с переживанием кризиса эпохи. И спасение видится «не в общественно-политической борьбе, не в экономическом и политическом преобразовании общества, но во внутреннем обновлении человека»1. Поэтому в творчестве Ф. Дюрренматта явлен семиозис отражений, а зрительный образ используется как инструмент возможной трансформации «внутреннего» человека. И речь идет не об изменении человека как существа социального. Необходимо изменение не экономических условий жизни к лучшему, поскольку это отнюдь не гарант человеческого счастья, но тотальная внутренняя трансформация, требующая постоянных внутренних (сизифовых, но не бесплодных!) усилий. Дюрренматт потому воздерживался от формулирования своей концепции, оперируя «показом», что умозаключения сами по себе, полученные на чисто интеллектуальной основе, мало что

1 Ришер Л. Энциклопедия экспрессионизма: Живопись и графика. Скульптура. Архитектура. Литература. Драматургия. Театр. Кино. Музыка / Л.Ришар; Науч. ред. и авт. послесл. В.М.Толмачев. - М., 2003. - С.20. способны изменить. Поэтому в начале XX столетия реанимирована структуру ритуала жертвоприношения, которая проявляется и в авангардных театральных постановках, и в текстах Дюрренматта, где возникают черты интертекстуалыюй конвергенции (когда онтологические мотивы и образы возникают у разных авторов вне прямого заимствования). Эту конвергенцию удалось обнаружить в пространстве широкого культурного контекста. Мы получили возможность выявить эти черты и убедиться в онтологической основе устойчивых мотивов в текстах швейцарского писателя.

Список научной литературыПожидаева, Валентина Георгиевна, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Дюрренматт, Ф. Собрание сочинений: в 5 т. - Т.1.: Рассказы и повесть Текст. / Ф. Дюрренматт. - М.: Прогресс, 1997. - 368 с.

2. Дюрренматт, Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т.2.: Романы и повести Текст. / Ф. Дюрренматт. - М.: Прогресс, 1997. - 368 с.

3. Дюрренматт, Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т.З.: Рассказы и повести Текст. / Ф. Дюрренматт. - М.: Прогресс, 1997. - 448 с.

4. Дюрренматт, Ф. Собрание сочинений: в 5 т. Т.4.: Пьесы и радиопьесы Текст. / Ф. Дюрренматт. - М.: Прогресс, 1998. - 496 с.

5. Дюрренматт, Ф. Собрание сочинений: в 5 т. -Т.5.: Пьесы и радиопьесы Текст. / Ф. Дюрренматт. М.: Прогресс, 1997. - 544 с.

6. Дюрренматт, Ф. Зимняя война в Тибете. Грек ищет гречанку Текст. / Ф. Дюрренматт. СПб.: Азбука, 2000. - 265 с.

7. Дюрренматт, Ф. Из «Беседы» Текст. / Ф. Дюрренматт // Европа: век XX. М.: Худож. литература. - 444 с.

8. Дюрренматт, Ф. Избранное: Сборник Текст. / Ф. Дюрренматт М.: Радуга, 1990.-496 с.

9. Дюрренматт, Ф. Комедии / Ф. Дюрренматт. М.: Искусство, 1969. -512с.

10. Дюрренматт, Ф. Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями Текст. / Ф. Дюрренматт. М.: Мол. гвардия, 1990. -174 с.11 .Дюрренматт, Ф. Судья и его палач Текст. / Ф. Дюрренматт. М.: Республика, 1993. - 527 с.

11. Дюрренматт, Ф. Судья и его палач. Подозрение. Обещание. Правосудие. О Фридрихе Дюрренматте: Керр Ш. Семь лет с Дюрренматтом Текст. / Ф. Дюрренматт. М.: Астрель, Изд-во ACT, 2000. - 592 с.

12. Дюрренматт, Ф. Судья и его палач: Романы, повести Текст. / Ф. Дюрренматт. М.: Изд-во ACT, Харьков: Фолио, 2000. - 432 с.

13. Dürrenmatt, Friedrich Stoffe I III Der Winterkrieg in Tibet -Mondfinsternis - der Rebel. Zürich: Diogenes, 1981.

14. Dürrenmatt, Friedrich Über die Grenzen, Fünf Gespräche. Hrsg. M.Haller. -R. Piper GmbH 2 Co. KG, München, 1993.lö.Dürrenmatt, Friedrich Die Physiker. Zürich: Diogenes, 1980.

15. Dürrenmatt, Friedrich Der Richter und sein Henker. Der Verdacht. Kriminalromane. Band 19 der Werkausgabe. Zürich: Diogenes, 1980.

16. Dürrenmatt, Friedrich Grieche sucht Griechin. Eine Prosakomödie. Zürich: Diogenes, 1955.

17. Dürrenmatt, Friedrich Minotaurus. Eine Ballade. Zürich: Diogenes, 1983.

18. Dürrenmatt, Friedrich Durcheinandertal. Zürich: Diogenes, 1989.1.

19. Аникст, E. «Метеор» Дюрренматта в Цюрихе Текст. / Е. Аникст // Театр. 1966. - №9. -С. 147-148.

20. Апинян, Т.А. Игра в пространстве серьезного. Игра, миф, ритуал, сон, искусство и другие Текст. / Т.А. Апинян СПб.: Изд-во С.-Петерб. унта, 2003.-400 с.

21. Арто, А. Театр и его двойник Текст. / А. Арто. М.: Мартис, 1993. -346 с.

22. Арто, А. Театр и его двойник Текст. / А. Арто. СПб.: Симпозиум, 2000.-440 с.

23. Архипов, Ю. 14 тезисов к Фридриху Дюрренматту Текст. / Ю. Архипов // Дюрренматт Ф. Комедии / Ф. Дюрренматт. М.: Искусство, 1969. - 512 с.

24. Аствацатуров, А. Три великие книги Фридриха Ницше // Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза Текст. / Ф. Ницше. С.-Пб.: Худож. литература, 1993. - 672 с.

25. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика Текст. / Р. Барт. М.: Изд. группа «Прогресс», «Универс», 1994. - 616 с.

26. Батракова, С.П. Картины Пикассо Текст. / С.П. Батракова // Западное искусство XX век. СПб., 1999. С. 4-40.

27. Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского Текст. / М.М. Бахтин. М.: Советская Россия, 1979. - 320 с.

28. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса Текст. / М.М. Бахтин. М.: Художеств, литература, 1990. - 543 с.

29. Башляр, Г. Новый рационализм Текст. / Г. Башляр. М.: Прогресс, 1987. - 374 с.

30. Башляр, Г. Поэтика пространства Текст. / Г. Башляр. М.: Российская политическая энциклопедия (РОСПЭН), 2004. - 376 с.

31. Беньямин, В. Франц Кафка Текст. / В. Беньямин // Кафка Ф. Малая проза. Драма/Ф. Кафка. С.-Пб.: Амфора, 2001.-455 с.

32. Бердяев, H.A. Философия творчества, культуры и искусства. В 2 т. Текст. / H.A. Бердяев. -М.: Искусство, 1994.

33. Березина А.Г. Герман Гессе Текст. / А.Г. Березина. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1976. - 128 с.

34. Бернхард, Т. Видимость обманчива и другие пьесы Текст. / Т. Бернхард. М.: Ad Marginem, 1999. - 719 с.

35. Бесконечное счастье есть лишь после смерти. Интервью редактора «Штерна» Свена Михаэльсена с Фридрихом Дюрренматтом // Литературное обозрение. 1991. -№12. - С. 51-53.

36. Булгаков, С.Н. Тихие думы Текст. / С.Н. Булгаков. М.: Республика, 1996.-509 с.

37. Буркерт, В. Homo Nekans. Жертвоприношение в древнегреческом ритуале и мифе Текст. / В. Буркерт // Жертвоприношение: Ритуал в культуре и искусстве от древности до наших дней. М.: Языки русской культуры, 2000. - 534 с.

38. Бэлза, И. Проблема интерпретации Данте Текст. / И. Бэлза // Дантовские чтения. М.: Наука, 1979. - 280 с.

39. Вайман, С.Т. Неевклидова поэтика. Работы разных лет Текст. / С.Т. Вайман. М.: Наука, 2001. - 479 с.

40. Василий Валентин Двенадцать ключей мудрости Текст. / Василий Валентин. М.: Беловодье, 1999. - 304 с.

41. Видаль-Наке, П. Черный охотник / П. Видаль-Наке. М.: Ладомир, 2001.-419с.

42. Вольф, К. Кассандра. Медея Текст. / К. Вольф. М.: Изд-во ACT, 2001.-448 с.

43. Высокий герметизм. СПб.: Азбука-классика, Петербургское Востоковедение, 2001. - 416 с.

44. Гадамер, Г. Г. Актуальность прекрасного Текст. / Г.Г. Гадамер. М.: Искусство, 1991. - 367 с.

45. Гадамер, Г. Г. Истина и метод: Основы герменевтики Текст. / Г.Г. Гадамер. М.: Прогресс, 1988. - 699 с.

46. Гаспаров Б.М. Язык. Память. Образ Текст. / Б.М. Гаспаров. М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 384 с.

47. Генон, Р. Царь мира Текст. / Р. Генон // Вопросы философии. 1993. -№3. С. 97-134.

48. Гессе, Г. Избранное Текст. / Г.Гессе. М.: Худож. литература, 1977. -413 с.

49. Гете, И.В. Фауст Текст. / И.В. Гете // Собр. соч.: в 10-и т. М., 1976. -Т.2.-510 с.

50. Голдинг, У. Двойной язык Текст. / У. Голдинг. М.: Изд-во ACT; 2004.-235 с.

51. Гончар, A.A. Стратегия провокации Фридриха Дюрренматта Текст. / A.A. Гончар // Вопросы филологических наук. М., 2003. - №4. - С.15-18.

52. Грейвс, Р. Мифы древней Греции: в 2 т. Текст. / Р. Грейвс. М.: Прогресс - Традиция, 2001.

53. Деблин А. Берлин, Александерплац Текст. / А. Деблин. СПб.: Амфора, 2000.-571 с.

54. Деблин, А. Гамлет, или долгая ночь подходит к концу Текст. / А. Деблин. М.: Просодия, 2002. - 575 с.

55. Дмитриева H.A. Пикассо Текст. / H.A. Дмитриева. М.: Наука, 1971. -327с.

56. Дмитриева, H.A. Тема добра и зла в творчестве Пикассо Текст. / H.A. Дмитриева // Западное искусство. XX век: Образы времени и язык искусства. М.: Едиториал УРСС, 2003. - С. 69-78.

57. Доддс, Э. Греки и иррациональное Текст. / Э. Доддс. М.-СПб.: Университетская книга, Культурная инициатива, 2000. - 318 с.

58. Дорошина, E.H. Особенности публицистики Фридриха Дюрренматта: автореф. дисс. канд. филол. наук Текст. / E.H. Дорошина; Филологические науки: 10.01.10 / МГУ им. М. Ломоносова. М., 1998. -26 с.

59. Дугин, А. Философия традиционализма Текст. / А. Дугин. М.: Арктогея - центр, 2002. - 649 с.

60. Ерофеев, В.В. В лабиринте проклятых вопросов Текст. / В.В. Ерофеев. М.: Сов. писатель, 1989. - 447 с.

61. Иванов, Вяч. Дионис и прадионисийство Текст. / Вяч. Иванов. СПб.: Алетейя, 2000. - 349 с.

62. Ионеско, Э. Между жизнью и сновиденьем: пьесы, роман, эссе Текст. / Э. Ионеско // Собрание сочинений. СПб.: Симпозиум, 1999. - 464 с.

63. История швейцарской литературы: в 3 т. Текст. / под ред. Н.С. Павловой. М.: ИМЛИ РАН, 2002 - 2005.к*

64. Иейтс, Ф. Искусство памяти Текст. / Ф. Иейтс. С.-Пб.: Университетская книга, 1997.-480 с.

65. Кайуа, Р. Человек и сакральное Текст. / Р. Кайуа. М.: ОГИ, 2003. -296 с.

66. Камю, А. Бунтующий человек Текст. / А. Камю. М.: Республика, 1999.-329 с.

67. Канетти, Э. Ослепление Текст. / Э. Канетти. СПб.: Симпозиум, 2000. -597 с.

68. Карасев, Л.В. Философия смеха Текст. / Л.В. Карасев. М.: Рос. гуманит. ун-т, 1996. - 224 с.

69. Каспит, Д. Только бессмертное Текст. / Д. Каспит // Вопросы искусствознания. 1994. -№1. - С. 50-61.

70. Кафка, Ф. Замок. Новеллы и притчи. Письмо отцу. Письма Милене Текст. / Ф. Кафка. М.: Амфора, 1991. - 455 с.

71. Киньяр, П. Секс и страх Текст. / П. Киньяр. М.: Текст, 2000. - 189 с.

72. Киричук, Е.В. Комическое в драматургии А. Жарри и М. де Гельдерода: Монография Текст. / Е.В. Киричук. Омск. Изд-во ОмГУ, 2004.-219 с.

73. Климова, И.В. Образ черта в немецкой мистерии позднего средневековья Текст. / И.В. Климова // Искусство и религия. Материалы научной конференции. М.: Изд-во МГПУ, 1998. - С. 118134.

74. Клугер, Д. Баскервильская мистерия: История классического детектива Текст. / Д. Клугер. М.: Текст, 2005. - 189 с.

75. Колязин, В.Ф. От мистерии к карнавалу: Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья Текст. / В.Ф. Колязин. М.: Наука, 2002. - 204 с.

76. Концепт движения в языке и культуре. М.: Индрик, 1996. - 383 с.

77. Кристева, Ю. Избранные труды: разрушение поэтики Текст. / Ю. Кристева. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. - 656 с.

78. Кьеркегор, С. Страх и трепет Текст. / С. Кьеркегор. М.: Республика, 1993.-387 с.

79. Лагерквист, П. Избранное: Сборник Текст. / П. Лагерквист. М.: Радуга, 1981.-446 с.

80. Леви-Стросс, К. Структурная антропология Текст. / К. Леви-Стросс. -М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. 215 с.

81. Лопухин, А.П. Библейская история Ветхого Завета Текст. / А.П. Лопухин. Монреаль. Репринт, изд., 1986. - 402 с.

82. Лотман, Ю.М. История и типология русской культуры Текст. / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство-СПб, 2002. - 768 с.

83. Лотман, Ю.М. Семиосфера Текст. / Ю.М Лотман. СПб.: Искусство-СПб, 2001.-704 с.

84. Лотман, Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства Текст. / Ю.М Лотман. СПб.: Академический проект, 2002. - 544 с.

85. Любавина, E.B. Современная немецкоязычная литература Швейцарии = Deutschsprachige Gegenwartsliteratur aus der Schweiz: Учеб. пособие. Текст. / E.B. Любавина. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та., 2003- 182 с.

86. Майринк, Г. Волшебный рог бюргера: Рассказы; Зеленый лик: Роман Текст. / Г. Майринк. М: Ладомир, 2000. - 474 с.

87. Мамардашвили, М. Лекции о Прусте Текст. / М. Мамардашвили. М.: Ad Marginem, 1995. - 547 с.

88. Мамардашвили, М. Метафизика Антонена Арто Текст. / М. Мамардашвили // Литературная Грузия. 1991. - № 1. - С. 176-197.

89. Мамардашвили, М. Метафизика Антонена Арто Текст. / М. Мамардашвили // Арто А. Театр и его двойник. М.: Симпозиум, 2000.-440 с.

90. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа Текст. / Е.М. Мелетинский. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, Школа «Языки русской культуры», 1995.-408 с.

91. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. 2-е изд. - М.: Большая Российская энциклопедия, 2003.

92. Надь, Г. Греческая мифология и поэтика Текст. / Г. Надь. М.: Прогресс - Традиция, 2002. - 432 с.

93. Нин, А. Города души: Повести Текст. / А. Нин. М.: Б.С.Г. Пресс, 2003.-604 с.

94. Ницше Ф. Сочинения: в 2-х т. Текст. / Ф. Ницше М.: Мысль, 1997.

95. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра Текст. / Ф.Ницше; пер. с нем. В.В. Рынкевича. Алма-Ата: Жазушы; Интербук, 1991. - 304 с.

96. Павлова, Н. Рецензия на книгу Fridrich Dürrenmatt Theatr -Schriften und Reden. Zürich, Arch-Verlag, 1966 Текст. / Н.Павлова // Иностр. литер. 1967. - №9. - С.269-272.

97. Павлова, Н.С. Седельник В.Д. Швейцарские варианты Текст. / Н.С. Павлова, В.Д. Седельник. М.: Советский писатель, 1990. - 318 с.

98. Павлова, Н.С. Типология немецкого романа. 1900 1945 Текст. / Н.С. Павлова. - М.: Наука, 1982. - 279 с.

99. Павлова, Н.С. Фридрих Дюрренматт Текст. / Н.С. Павлова. М.: Высш. школа, 1967. - 75 с.

100. Палеобалканистика и античность. М.: Наука, 1989. - 252 с.

101. Пас, О. Поэзия. Критика. Эротика Текст. / О. Пас. М.: Русское феноменологическое общество, 1996. - 192 с.

102. Платон Собр. соч.: в 4 т. Текст. / Платон. М.: Мысль, 1990.

103. Плиний Старший. Естествознание. Об искусстве Текст. / Плиний Старший. М.: Ладомир, 1994. - 941 с.

104. Подорога, В. Выражение и смысл Текст. / В. Подорога. М.: Ad Marginem, 1995.-426 с.

105. Реутин, М.Ю. Народная культура Германии Текст. / М.Ю Реутин. М.: Наука, 1996. - 456 с.

106. Рильке, P.M. Лирика: сборник Текст. / Р.М.Рильке. М.: Прогресс, 1981.-517 с.

107. Рильке,P.M. Прикосновение Текст. / Р.М.Рильке. М.: Текст, 2003.-237 с.

108. Ришар, Л. Энциклопедия экспрессионизма: Живопись и графика. Скульптура. Архитектура. Литература. Драматургия. Театр. Кино. Музыка Текст. / Л. Ришар; Науч. ред. и авт. послесл. В.М. Толмачев. -М.: Республика, 2003. 432 с.

109. Розен, Е.В. Немецкая лексика: история и современность Текст. / Е.В. Розен. М.: Высш. шк., 1991. - 96 с.

110. Свифт, Дж. Путешествия Гулливера Текст. / Дж. Свифт. М. Худож. литература, 1991. - 347 с.

111. Седельник, В.Д. Отходная детективному жанру? Текст. / В.Д. Седельник // Судья и его палач: Швейцарский детективный роман: Сборник. М.: Республика, 1993. - С. 5 - 13.

112. Седельник, В.Д. Бунтующий минотавр в лабиринте истории Текст. / В.Д. Седельник // Литературное обозрение. 1991. -№12. - С. 44-50.

113. Седельник, В.Д. Герман Гессе и швейцарская литература Текст. / В.Д. Седельник. М.: Высш. школа, 1970. - 92 с.

114. Сенес, Ж. Сенес, М. Герман Гессе, или Жизнь Мага Текст. / Ж. Сенес, М. Сенес. М.: Мол. гвардия, 2004. - 277 с.

115. Силантьев, И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике: очерк историографии Текст. / И.В. Силантьев. Новосибирск: Издательство ИДМИ, 1999. - 104 с.

116. Симонян, J1. О драматургии парадоксов Текст. / JI.O. Симонян // Иностранная литература. 1967. - №9. - С. 234-236.

117. Соссюр, Ф. де Отрывки из тетрадей Ф. де Соссюра, содержащих записи об анаграммах Текст. / Ф. де Соссюр // Соссюр Ф. де Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977.

118. Тигрица и грифон: Сакральные символы животного мира. СПб.: Азбука-классика, Петербургское Востоковедение, 2002. - 400 с.

119. Топоров, В.Н. Об «эктропическом» пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) Текст. / В.Н. Топоров // От мифа к литературе. -М.: Изд-во Российский ун-т, 1993. С.25-43.

120. Текст: семантика и структура. М., 1980 - 342 с.

121. Учение. Пятикнижие Моисеево. Пер., введение и коммент. И.Ш. Шифмана. М.: Республика, 1993. - 335 с.

122. Фрагменты ранних греческих философов. 4.1. М.: Наука, 1989. -575 с.

123. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра Текст. / О.М. Фрейденберг. М.: Лабиринт, 1997. - 448 с.

124. Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности Текст. / О.М. Фрейденберг. М.: Наука, 1978. - 605 с.

125. Фриш, M. Homo Фабер. Назову себя Тантенбайн Текст. / М. Фриш. М. Радуга, 1975. - 463 с.

126. Хайдеггер, М. Время и бытие Текст. / М. Хайдеггер. М:: Республика, 1993.-447 с.

127. Хайдеггер, М. Петь для чего? Текст. / М. Хайдеггер // Рильке Р.М. Прикосновение. - М.: Текст, 2003. - 237 с.

128. Хайдеггер, М. Разговор на проселочной дороге Текст. / М. Хайдеггер. М.: Высш. шк., 1991.- 192 с.

129. Хейзинга, Й Homo Ludens Текст. / Й. Хейзинга. М.: Прогресс -Традиция, 1997.-416.

130. Шенье-Жандрон, Ж. Сюрреализм Текст. / Ж. Шенье-Жандрон. -М.: Новое лит. обозрение, 2002. 416 с.

131. Шопенгауэр А. Полн. собр. соч.: в 4 т. М., 1910.

132. Элиаде, М. Азиатская алхимия. Сборник эссе Текст. / М. Элиаде. -М.: Янус-К, 1998.-604 с.

133. Элиаде, М. Избранные сочинения: Миф о Вечном возвращении; Образы и символы; Священное и мирское Текст. / М. Элиаде. М.: Ладомир, 2000.-414 с.

134. Элиот,Т.С. Назначение поэзии Текст. / Т.С.Элиот. М.-Киев: Совершенство - AirLand, 1996. - 350 с.

135. Эразм Роттердамский и его время. М.: Наука, 1989. - 280 с.

136. Юнг, К.Г. Дух Меркурий Текст. / К.Г. Юнг. М.: Канон, 1996. -384 с.

137. Юнг, К.Г. Душа и миф: шесть архетипов Текст. / К.Г. Юнг. М. - Киев: Совершенство - Port-Royal, 1997. - 384 с.

138. Adorno, Th.W. Aufzeichnungen zu Kafka, in: Adorno Th.W. Prizmen. Fr/M, 1962.

139. Alleman, Beda. Friederich Dürrenmatt Es steht geschrieben. In: Das deutsche Drama vom Barock bis zur Gegenwart. Interpretationen. Hg. Von Benno von Wiese. Bd 2. Düsseldorf, 1958. S. 415-432.

140. Altwegg, Jürg: Das Monstrum als Symbol der Vereinzelung. In: Bücherpick 2, 1985.

141. Arnold, Heinz Ludwig: Theater als Abbild der labirintischen Welt Versuch über den Dramatiker Dürrenmatt. In: Text + kritik, Heft 50/51, 1976, S. 19-29.

142. Brauneck, M. Die Welt als Bühne: Geschichte des europäischen Theaters. Stuttgart, Weimar, 1993. Bd.l. S.359.

143. Brock-Sulzer, E. Friederich Dürrenmatt. Die Stationen seines Werkes. Zürich, 1986.

144. Brock-Sulzer, E. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktur seiner Dramen. Zürich, 1964.

145. Esslin, Martin: Dürrenmatt: Merciless Observer. In: Plays and Players 10, Nr. 6. 1963, S. 15.

146. Facetten: Studien zum 60. Geburstag Friedrich Dürrenmatt. Berlin, 1981-1982.

147. Fischer-Lichte E. Semiotik des Theaters: 2 Bd. Tübingen, 1994-1995. -Bd. 1.

148. Fleischer W. Die deutschen Personennamen. B., 1968.

149. Forster, Leonard (Hg.): Introduction. In: Friedrich Dürrenmatt, Der Verdacht. London 1965. S.l 1-24.

150. Gadamer, H.G. Wahrheit und Methode. Tübingen, 1960.

151. Gertner, H. Das kosmische im Werk Friedrich Dürrenmatt. Frankfurt; Bern; New York, 1984.

152. Gillis, William (Hg.): In: Friedrich Dürrenmatt, Der Verdacht. Boston 1964. S. V-X.

153. Goertz, H. Dürrenmatt. Hamburg: Rowohlt, 2000. 158s

154. Grimm, R. Strukturen. Essays zur deutschen Literatur. Göttingen, 1963.

155. Harweg, R. Situation und Text in Drama. Eine textlinguistisch -fiktionsanalytische Studie am Beispil von Friedrich Dürrenmatts tragischer Komödie "Der Besuch der alten Dame". Heidelberg, 2001. - 374 s.

156. Heuer, Fritz: Das Groteske als poetische Kategorie. Überlegungen zu Dürrenmatts Dramaturgie des modernen Theaters. In: Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte 47, 1973, S 730-768.

157. Hienger, Jörg: Lektür als Spiel und Deutung. Zum Beispiel: Friedrich Dürrenmatts Detektivroman Der Richter und sein Henker. In: Unterhaltungsliteratur 1976, S.55-81.

158. Hinck, Walter: Minotaurus. In: Frankfurter Allgemeine Zeitung, 25.5.1985

159. Horst, Karl August: Humoristische Brechung und Trickmechanik. In: Merkur 10(1956), S. 818-821.

160. Jauslin, Ch. M. Friederich Dürrenmatt. Zur Struktuur seiner Dramen. Zürich, 1964.

161. Janouch, G. Gespräche mit Kafka. Fr/M, 1968.

162. Jenny, Urs: Dürrenmatt. Friedrichs Dramatiker Des Welttheaters. Band 6. Hannover, 1970.

163. Knapp, Gerhard P.: Friedrich Dürrenmatt: Der Richter und sein Henker. Frankfurt a M.-Berlin-München 1983.

164. Krieger, Murrei. Ecphrasis: The illusion of the natural sign. Baltimore. 1992.

165. Küster, J. Spectaculum vitiorum: Studien zur Intentionalität und Geschichte des Nürnberger Schembartlaufes. Freiburg, 1982. - S.88.

166. Nusser, Peter: Grieche sucht Griechen Dürrenmatts didaktisches Spiel mit dem trivialen Frauenroman. Ein Beitrag zur Überwindung von Literaturbarrieren. In: Wirkendes Wort 33, 1983, S. 41-52.

167. Rubins, M. Crossroad of arts, crossroad of cultures: Ecphrasis in Russian and French poetry. N.Y.: Palgrave, 2000. - 302 p.

168. Schüler, Volker: Dürrenmatt. Der Richter und sein Henker. Die Physiker. Dichterbiographie und Interpretation. Hollfeld 1974 (= Analysen und Reflexionen) 2. Aufl. 1976

169. Schüler, Volker: Dürrenmatt. Der Besuch der alten Dame. Der Verdacht. Untersuchungen und Anmerkungen. Holfeld 1975 (= Analysen und Reflexionen 16) 2. Aufl. 1977.

170. Schütt J. Viel Rauch um seine Asche // Weltwoche. Zürich, 2004. -Jg. 72,№42.-S. 36-41.

171. Völker, Klaus: Das Phänomen des Grotesken im neueren deutschen Drama. In: Sinn oder Unsinn? Das Grotesken im modernen Drama. Fünf Essays von Martin Esslin u.a.. Basel 1962. S. 9 46 ( = Theater unserer Zeit 3).