автореферат диссертации по искусствоведению, специальность ВАК РФ 17.00.09
диссертация на тему: Новый ЛЕФ

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата искусствоведения Светликова, Илона Юрьевна

ВВЕДЕНИЕ.

Предмет и методы исследования; обзор литературы по изучаемому вопросу

ГЛАВА 1. История ЛЕФа: 1925

1. 1. Общая характеристика периода . . . .17 1. 2. События, предварявшие выход «Нового

ЛЕФа».

1. 3. Полемика с Вячеславом Полонским и рап-повцами.

1. 4. «Разгримированная красавица»: конфликт Максима Горького и Николая Асеева

1. 5. Развитие внутренних отношений

ГЛАВА 2.

Литературно-художественные концепции Нового ЛЕФа

2. 1. Обстоятельства, задающие модус прочтения лефовских концепций

2. 2. Искусство факта.

2. 2. 1. «Дух времени».

2. 2. 2. Мнимые предшественники.

2. 2. 3. Первые симптому будущего интереса к документальному искусству

2. 4. Осип Брик: попытка социальнопсихологического портрета.

2. 2. 5. «Реальность» беспредметников и футуристов в 10-е гг.

2. 2. б. Искусство как познание: образ «передового культурного потребителя»

2. 2. 7. Синтезирующая функция искусства;

Бергсон.

2. 2. 8. Шестидесятники и народники: эстетика «деклассированных рантье»

Введение диссертации2001 год, автореферат по искусствоведению, Светликова, Илона Юрьевна

Предмет и методы исследования; обзор литературы по изучаемому вопросу

Обсуждая явления, связанные с авангардом, исследователь сталкивается с рядом проблем, имеющих принципиальные последствия для состава и постановки вопросов в его работе.

Первая непосредственно вытекает из ситуации, наблюдаемой в современном искусстве, в значительной своей части ориентированном на авангардизм. Подобное положение вещей вызывает обычное противостояние полярных мнений и отношений. С одной стороны, авангардистская ориентация продолжает пользоваться авторитетом и популярностью, с другой, - нельзя не заметить определенной усталости от нее и скептицизма по ее поводу, объясняющихся тем, что авангард успел превратиться в традицию, которая нередко узаконивает существование откровенно слабых произведений. Современная ситуация не может не влиять на восприятие исторических явлений. Поэтому, учитывая актуальность скептического отношения к авангардизму, мы полагаем, что в настоящий момент больший интерес представляет вопрос не об авангардистских теориях или произведениях самих по себе (многие из которых уже превратились в нечто расхожее и тривиальное) , но о том, при каких обстоятельствах стало возможно их появление. Иначе говоря, если вещь сама по себе теряет интерес для настоящего, возникает вопрос, каким образом этот интерес поддерживался в исследуемый период. Такова одна из причин, по которой в нашей работе мы попытаемся переставить акцент с произведений и теорий на их источники и обстоятельства возникновения .

Вторая проблема, анализ которой приводит к аналогичным методологическим выводам, имеет отношение к авангардистским теориям. Как правило, они излагались в многочисленных манифестах и статьях, зачастую наследующих риторические приемы манифестов. Авангардистская теоретическая риторика строилась обычно на двух, в известной мере, противоречащих друг другу интенциях - доказать и поразить. Первая находила выражение в обильной эксплуатации научной или наукообразной лексики, тем более легко усваиваемой и ассимилируемой авангардизмом, что статус науки среди его представителей был весьма высок, вторая делала необязательными реальные доказательства, предлагая взамен богатый арсенал эмоционально окрашенных лексических и синтаксических средств. Наукообразие авангардистских теорий имело отрицательные последствия для части посвященных им исследований, открывая возможность заменять их анализ пересказом манифестов. Из контекста более менее свободного «полета мыслей» они переносились, таким образом, в не адекватный им контекст филологических и искусствоведческих штудий. Второе обстоятельство, если и не прямо вытекающее из присутствия в авангардистских манифестах и теоретических статьях элемента наукообразия, то, во всяком случае, косвенно с этим связанное, состоит в явлении, противоположном предыдущему. Речь идет об исследовательских текстах (нередко в высшей степени квалифицированных), в которых можно заметить уже не отсутствие анализа, но его гипертрофи-рованность. В этом случае, мы сталкиваемся с тем, что в теоретические авангардистские работы вчитывается философская глубина, которая присутствовала в них, как кажется, далеко не всегда. Это также приводит к неадекватности и несоответствию, но, на этот раз, иного порядка: анализ оказывается «умнее» анализируемого материала.

Рассматривая теоретические элементы, входившие в лефовские работы (мы сознательно говорим здесь не о теориях, а теоретических элементах, поскольку, по нашим наблюдениям, о которых мы будем говорить ниже, теорий, если понимать под ними системы, обладающие хотя бы приблизительной целостностью, у ЛЕФа не было; были отдельные суждения теоретического характера), помимо последней проблемы, коренящейся в риторических особенностях, вообще характерных для авангарда, мы сталкиваемся также со следующим обстоятельством более частного характера.

Новый ЛЕФ существенно отличается от раннего авангардизма, в том числе и представленного в журнале «ЛЕФ». Эстетические рассуждения на страницах «Нового ЛЕФа» обычно более внятны и эксплицитны. Тем не менее известная теоретическая «неряшливость» (на которой, впрочем, сами лефовцы отчасти настаивали и не стремились ее избегать) характерна и для этого периода в такой степени, чтобы изучение теории самой по себе не вызывало исследовательского энтузиазма. В значительной мере, это связано с тем, что, несмотря на обилие теоретических работ, значение теорий в 20-е гг. редуцировалось. За мнимым различием враждующих художественных и литературных группировок стояли, по большей части, не концептуальные, а личные отношения. Причем, если в теоретических разногласиях любого времени нередко можно заподозрить последствия личных симпатий и антипатий, то в 20-е гг. подобное положение вещей стало доминирующим (см. об этом ниже). Поэтому представить себе «теорию ЛЕФа» саму по себе так, чтобы это представление сохранило черты близости с исследуемым материалом, представляется невозможным. Пласт собственно теоретический при ближайшем рассмотрении оказывается незначительным. Отдельные интересные идеи, которые возникали у лефовцев, часто связаны друг с другом довольно слабо и не развиты (в чем сказался характер Осипа Брика, который обычно их генерировал, но, в силу своих личных особенностей, как правило, не развивал). Таким образом, описать ход имманентно развивающейся интеллектуальной истории невозможно. Цепь собственно интеллектуальных событий дискретна и непоследовательна. И главный интерес представляют часто не сами идеи, но источники и обстоятельства их происхождения.

Для того, чтобы уточнить метод, которым мы намерены пользоваться, необходимо также обратить внимание на то, что выбор темы, как правило, не случаен и говорит нечто о самом исследователе, его склонностях и предпочтениях. Поэтому выбор в качестве предмета исследования авангарда обычно соседствует и с определенными теоретическими установками. Чаще всего исследователи авангарда оперируют методами, принципиально сторонящимися традиционного биографиз-ма. Это приводит к тому, что в основном анализируются тексты и отношения между ними. Но в силу указанных нами причин - в значительной мере утраченной актуальности этих текстов (как теорий, так и произведений) и эвристической бесперспективности исследований теорий самих по себе (поскольку для изучаемого периода их значение было сравнительно невелико) - в настоящий момент именно традиционный историчеч/ ^ скии анализ, учитывающий не только художественную и критико-теоретическую продукцию, но и обстоятельства ее создания, в частности, личные особенности и события жизни ее создателей, кажется наиболее уместным. Исследуемые работы мы предполагаем рассматривать не только с точки зрения их отношений к другим работам, но и как результат трансформации личного и исторического опыта их авторов. При этом сочинения, представляющие, на первый взгляд, не более, чем библиографический интерес и не способные интегрироваться в структуру непосредственного культурно-исторического опыта, оказываются прозрачными и лишенными актуального смысла лишь при поверхностном рассмотрении. В других случаях, исторический и, в частности, биографический фон не сообщает нам прямых причин, по которым в текстах появились те или иные элементы, но способствует более объемному воссозданию анализируемых явлений. (В этом мы следуем установке, суть которой была сформулирована Эйхенбаумом: «важен не поиск причин фактов, а описание фактов в возможной полноте»1) .

Все изложенные выше соображения определили основную интенцию настоящей работы - исследовать лефовские теоретические работы не в качестве источника по истории и теории ЛЕФа, но в качестве объекта для традиционного исторического комментария.

Новый ЛЕФ стал продолжением сотрудничества поэтов, художников и теоретиков, начало которого приходится на 10-е гг. Наиболее значительными предшественниками журнала «Новый ЛЕФ» были «Искусство коммуны» (газета ИЗО Нарком-проса, выходившая в 1918-1919 гг.) и «ЛЕФ» (1923 - 1925). Период до издания «ЛЕФа», прошедший для большинства будущих лефовцев под знаком футуризма, исследован сравнительно хорошо. Однако по мере приближения к концу двадцатых годов посвященная творчеству группы литература заметно редеет. Причем если период «ЛЕФа» стал предметом двух монографий11 дальнейшая деятельность группы, связанная прежде всего с журналом «Новый ЛЕФ», насколько нам известно, специально не исследовалась.

Подобное распределение исследовательских интересов обусловлено исторически. Распространенным является мнение, согласно которому ЛЕФ представляет интерес только в связи с участием в нем Маяковского. В качестве характерного примера подобного отношения приведем следующие слова Катаева: «Для них - для футуристов в прошлом, а нынче «лефов» в том числе - он был счастливая находка. Выгоднейший лидер, человек громадной пробивной силы, за широкой спиной которого можно было пролезть без билета в историю русской литературы. Рай для примазавшихся посредственностей. Оперативных молодых людей, бряцавших своим липовым лефовством, которые облепили Маяковского со всех сторон»111. Подобную точку зрения выражали уже лефовские оппоненты во времена существования «ЛЕФа». Несмотря на очевидную пристрастность этот взгляд утвердился, что произошло не только благодаря ряду благоприятствующих исторических обстоятельств (в первую очередь, развернувшейся борьбе с формализмом, санкционировавшей критику «формалистского» окружения Маяковского, и затем почти полное забвение некоторых участников этого окружения) , но и в силу традиционной для русской культуры иерархии художественных занятий. Внутри этой иерархии художественная литература занимает наиболее почетное место, в то время как рекламировавшаяся лефовцами фотография или эстрада, равно как и литература, ориентированная на газету, располагаются на периферии культурного внимания. Предпринятая лефовцами попытка изменить подобное положение вещей и поставить традиционно игнорируемые литературные жанры и художественные занятия в центр культурных интересов не встретили сочувствия среди современников. Более того, поскольку литературная репутация Маяковского, Асеева и отчасти Третьякова обеспечивала ле-фовским настроениям широкий резонанс, проповедуемая на страницах «Нового ЛЕФа» ориентация провоцировала активное негодование традиционно настроенных критиков, писателей, художников. В дальнейшем, по мере того, как фигура Маяковского постепенно мифологизировалась, мемуаристы косвенно реализовывали свою точку зрения на проповедывавшиеся ЛЕФом идеи. В результате был создан образ одинокого поэта, являвшегося своеобразным партизаном разделяемой ими традиционной идеологии в кругу «примазавшихся посредственностей». Показательны в этом смысле рассуждения Катаева в его книге «Трава забвения». Известно, что отношения Маяковского с людьми, принадлежащими к кругу Художественного театра, и в том числе с Катаевым, не были особенно дружескими. Более того, имеются сведения, из которых можно заключить, что в этих отношениях присутствовал изрядный элемент взаимной антипатии1У. Тем не менее в соответствии с уже сложившейся традицией советской мемуаристики Катаев изображает Маяковского в самых светлых тонах. Одновременно образ его товарищей представил богатые возможности для выражения былой антипатии. Так появилась галерея «доморощенных «лефов», невежественных и самонадеянных теоретиков, высасывающих теорию литературы из гимназических учебников старших классов», «монстров», от которых Маяковский «не знал, как избавиться»у.

Политическая ситуация 30-х гг. привела к тому, что в подобной картине прошлого были заинтересованы не только бывшие лефовские оппоненты, но и сами лефовцы. Акцент на руководящей роли Маяковского делался с тем, чтобы защититься от обвинений в «формализме» и «левых перегибах». В своих наиболее известных статьях о Маяковском - «Маяковский - редактор и организатор»^ и «ИМО - искусство молодых»^1 - Осип Брик складывает с себя «полномочия» лидера ЛЕ-Фа, передавая их Маяковскому, - фальсификация, которая была с легкостью усвоена в силу описанной выше точки зрения на Маяковского как едва ли не на единственного участника ЛЕФа, достойного внимания.

С этих же позиций бывшие лефовцы пересматривают и причины распада группы. В данном случае подмена осуществлялась тем легче, что упражнения в риторических объяснениях этого события начались одновременно с ним (ниже мы будем говорить об этом подробнее) . В 30-е гг. акцент смещается в сторону довлевшей Маяковскому необходимости очиститься от «формализма»: «Осенью 1928 года он [Маяковский] распускает Леф, чистя свое литературное содружество от формалистского шлака, от эстетического перерождения своей школы» (Асеев)™11.

Старшая сестра Маяковского, пожелавшая после смерти брата участвовать в издании его произведений и поссорившаяся на этой почве с Бриками, справедливо сомневавшимися в ее издательской квалификации, также активно содействовала формированию образа одинокого поэта, «задушенного» своим ближайшим окружением. В 1968 году под ее редакцией вышел крайне тенденциозный сборник «Маяковский в воспоминаниях родных и знакомых» .

В этом же направлении работал и крупнейший советсткий маяковед Виктор Перцов, один из бывших участников ЛЕФа. В его трудах мифологизация Маяковского получила наиболее законченное выражение. ЛЕФ же рассматривался как нечто второстепенное и в своей теоретической основе безусловно ошибочное4.

И наконец, весьма серьезные последствия для распространения подобной репутации ЛЕФа имела кампания, проведенная в 1968 г. журналом «Огонек», в ходе которой были опубликованы статьи, направленные против ближайшего окружения Маяковского. Ее причины и обстоятельства подробно описаны в «Мрачной хронике» В. А. Катаняна3"".

На степени изученности лефовского творчества отразилось также и то обстоятельство, что некоторые из бывших участников ЛЕФа были репрессированы (Сергей Третьяков, Борис Кушнер). Первые упоминания о Третьякове и переиздания его произведений начинают появляться лишь с середины б0-х гг.Х11 В это же время филологам тартусского университета частично удается осуществить задумывавшуюся с конца 50-х гг. публикацию материалов, связанных с историей литературы и литературной науки 20-х гг. Об этом замысле свидетельствует сохранившаяся переписка Бориса Федорова с Ольгой Третьяковой, вдовой писателя*111.

Однако после «оттепели», оживившей интерес к искусству и эстетическим концепциям 20-х гг., советские ученые редко возвращались к темам, связанным с ЛЕФом (показательно, например, что после публикаций работ Третьякова в 60-х гг. следует пауза почти в три десятилетия*™).

В постсоветские времена внимание исследователей обратилось на раннее творчество футуристов, что было связано с поиском альтернатив советским художественным традициям. Та же причина предопределила и отсутствие интереса к ЛЕФу. В лефовских лозунгах («социальный заказ», борьба с творческой личностью и художественным воображением и проч.) видели зачатки наиболее существенных особенностей советского искусства. Такого рода отношение не способствовало появлению новой исследовательской лите-ратуры3™.

Наибольшее количество посвященных ЛЕФу работ связаны с поэтическим творчеством его участников, в первую очередь, Маяковского и Пастернака. Для нашей темы важны в особенности те исследования, в которых затрагивается проблема отношений между двумя поэтами и в связи с этим анализируется разница их эстетических и мировоззренческих позиций. Последнее приводит к необходимости анализировать также отдельные аспекты лефовской идеологии, благодаря чему одной из важнейших работ, проливающих свет на историю и особенности теоретической позиции ЛЕФа, стала монография Лазаря Флейшмана «Пастернак в 20-е гг.»3™1. В ней детальному рас-сматрению подвергается «Охранная грамота», ставшая, согласно убедительному анализу исследователя, своеобразным ответом на основные ле-фовские лозунги.

Существенная часть связанных с нашей темой работ посвящена отдельным участникам Нового ЛЕФа3™11. Однако предметом целостного рассмотрения деятельность группы, насколько нам известно, не становилась. Между тем отсутствие необходимых сведений об особенностях позиции ЛЕФа в конце 20-х гг. ограничивает понимание литературно-художественной ситуации этого периода.

С другой стороны, составить адекватное представление о творчестве отдельных участников Нового ЛЕФа невозможно, не учитывая общее направление деятельности группы.

Историю Нового ЛЕФа (1927 - 1928) мы предваряем изложением основных событий, последовавших вслед за прекращением выхода журнала «ЛЕФ» (1923 -1925). Таким образом, наша работа служит хронологическим продолжением вышеупомянутых монографий Штефан и Вильберта, охватывающих лефовскую историю вплоть до 1925.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Новый ЛЕФ"

Заключение

Мысль об абсурдности лефовских концепций в той или иной форме повторялась неоднократно. В качестве доказательств делались ссылки на слабость лефовских сочинений (как критико-теоретических, так и в соответствии с ними выстроенных литературных). Кроме того, тезис об абсурдности лефовских концепций убедительно (если и не логически, то психологически) подтверждали более или менее резкие обвинения в неблаговидном социальном (склонность к халтуре) и политическом (сервилизм) поведении лефовцев. Этическое осуждение, вынесенное целым рядом лефовских современников, в числе которых оказались ключевые для последующей традиции фигуры, стало важным фактором, повлиявшим на степень изученности лефовских работ. Содержание последних (в первую очередь, критико-теоретических статей, утверждавших утилитаристские идеи) гармонировало с обвинениями в сервилизме и нередко рассматривалось с точки зрения будущего тоталитарного ис-кусстваСССХ11. В подобной перспективе лефовцы становились его предшественниками - взгляд особенно соблазнительный в силу эффектности складывающейся таким образом исторической картины: предтечи и идеологи становятся жертвами той системы, в создании которой они принимали самое деятельное участие. Оставляя в стороне вопрос о том, насколько справедлив такой взгляд на историческую роль ЛЕФа, заметим, что он отвлекал от анализа лефовских концепций под углом зрения современной им ситуации и предшествующей истории. Между тем установить искомые «здравые корни» возможно лишь обратившись к этим последним, что мы и попытались сделать выше.

Лефовские концепции не претендовали на философскую глубину, но одновременно и не были абсурдны. Мы попытались продемонстрировать их историческую обусловленность и раскрыть смысл не-эксплицированных или слабо эксплицированных тезисов, что подразумевало, прежде всего, описание их основных подтекстов.

Список научной литературыСветликова, Илона Юрьевна, диссертация по теме "Теория и история искусства"

1. Абрамов В.П., Спивак М.Л. П.Н. Зайцев и литературная Москва 20 30-х гг. Материалы выставки // Москва и «Москва» Андрея Белого: сборник статей. М. : Российск. гос. гуманит. цн-т, 1999. С. 461 - 488.

2. Альманах с Маяковским. М. : Советская литература, 1934. 301 с.

3. Арватов Б. Искусство и классы. М. Пг., 1923.

4. Ардов В.Е. Из воспоминаний (публикация Тейдер В.Ф.) // Минувшее. 17. М. Спб.: Atheneum, 1994. С. 171 - 205.

5. Аронсон М., Рейснер С. Литературные кружки и салоны. Л.: Прибой, 1929. 310 с.

6. Асеев Н. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 5. Проза 1916 1963. М. : Художественная литература, 1964. 715 с.

7. Асеев Н. Родословная поэзии: статьи, воспоминания, письма. М.: Советский писатель, 1990. 557 с.

8. Асмус В.Ф. Вопросы теории и истории эстетики: сборник статей. М.: Искусство, 1968. 654 с.

9. Базаров В. Философия действия // Современник. 1913. № 3. С. 139 167.

10. Белый А. Ритм как диалектика и «Медный всадник». Исследование. М.: Федерация, 1929. 280 с.

11. Бергсон А. Смех. М.: Искусство, 1992. 127 с.

12. Бергсон А. Творческая эволюция. М. : Канон -пресс: Кучково поле, 1998. 383 с.

13. Богданов A.A. Всеобщая организационная наука (тектология). изд. 3-е. JI. М. : Книга, 1927. 267 с.

14. Богданов A.A. Вопросы социализма. Работы разных лет. М.: Политиздат, 1990. 480 с.

15. Брик О. Непопутчица. М. Пг.: Госиздат, ЛЕФ, 1923. 36 с.

16. Брик О. Маяковский редактор и организатор // Литературный критик. 193 6. № 4. С. 113 - 146.

17. Будкой А.К. Непосредственные данные музыки (опыт введения в музыку). Киев, 1925.

18. Валюженич А. Осип Максимович Брик: Материалы к биографии. Акмола: Нива, 1993. 390 с.

19. Вахитова Т.М. «Русский денди» в эпоху социализма: Валентин Стенич // Русская литература. 1998. № 4. С. 162 184.

20. Взял: Барабан футуристов. Пг., 1915.

21. Воспоминания Розы Георгиевны Винавер, жены члена 1-й Государственной Думы Максима Моисеевича Винавера. New York Public Library. 280 л.

22. Гинзбург Л. Человек за письменным столом: эссе. Из воспоминаний. Четыре повествования. Л.: Советский писатель, 1989. 605 с.

23. Гинзбург Л. Записи 20 30-х гг. // Новый мир. 1992. №. 6. С. 144 - 186.

24. Глебов И. Асафьев Б. Пути в будущее // Мелос. Кн. 2. Спб., 1918. С. 50 96.

25. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. Литературное наследство. Т. 70. М. : Академия наук СССР, 1963. 736 с.

26. Григорьев В. П. Велимир Хлебников // Новое литературное обозрение. № 34. С. 125 17 4.

27. Гроссман И. М.А. Бакунин и Бергсон // Заветы. 1914. № 5. С. 47 62.

28. Гроссман Рощин И. Искусство изменять мир. М.: Федерация, 1930. 352 с.

29. Груздев И. Мои встречи и переписка с М. Горьким // Звезда. 1961. № 1. С. 141 184.

30. Енчмен Э. Теория новой биологии и марксизм. 2-е изд. Пг., 1923.

31. Зайцев П.Н. Из дневников 1926 1933 гг. // Москва и «Москва» Андрея Белого. М. : Российск. гос. гуманит. ун-т, 1999. С. 489 - 511.

32. Зомбарт В. Буржуа. Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М.: Наука, 1994. 444 с.

33. Иванов Вс. Собрание сочинений в 8-ми тт. М. : Художественная литература,1972-197 6.

34. Из архива Ильи Зданевича (публикация Гейро Р.) // Минувшее. Исторический альманах. 5. Paris: Atheneum, 1988. С. 123 164.

35. Из истории советской литературы 20-х гг. Литературное наследство. Т. 93. М. : Наука, 1983. 759 с.

36. Из переписки Ю. Тынянова с Б. Эйхенбаумом и В. Шкловским (публикация Панченко О.) // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 185 218.

37. Иоффе И. Культура и стиль. Система и принципы социологии искусств: литература, живопись, музыка натурального товарно-денежного индустриального хозяйства. Л.: Прибой, 1927. 366 с.

38. Каверин В. Скандалист, или Вечера на Васильевском острове. Л.: Прибой, 1929. 297 с.

39. Как мы пишем. М.: «Книга», 1988. 208 с.

40. Каменский В. Его моя биография великого футуриста. М., 1918. 228 с.

41. Катаев В. Алмазный мой венец: повести. М. : Советский писатель, 1981. 526 с.

42. Катанян В. А. Маяковский. Хроника жизни и деятельности. 5-е изд., доп. М. : Советский писатель, 1985. 647 с.

43. Катанян В. А. Распечатанная бутылка. Нижний Новгород: «Деком», 1999. 352 с.

44. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920 1930 годы. Спб. : Журнал «Нева» - Издательско-торговый дом «Летний Сад», 1999. 318 с.

45. Малевич К.С. Собрание сочинений в 5 Т. Т. 1. М.: Гилея, 1995. 394 с.

46. Маяковский в воспоминаниях друзей и знакомых. М.: Московский рабочий, 1968. 430 с.

47. Маяковский в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1963. 731 с.

48. Маяковскому: сборник воспоминаний и статей. Л.: ГИХЛ, 1940. 345 с.

49. Новое о Маяковском. Литературное наследство. Т. 65. М.: Наука, 1958. 630 с.

50. О партийной и советской печати: сборник документов и материалов. М.: Мысль, 1972. 635 с.

51. Обатнин Г. Вячеслав Иванов и смерть Зиновьевой Аннибал: концепция реализма // Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре.

52. Studia Russica Helsinguensia et Tartuensia. V. Helsinki, 1996. C. 145 158.

53. Пастернак Б. Об искусстве. М. : Искусство, 1990. 399 с.

54. Переписка Горького с Груздевым. Архив А. М. Горького. Т. XI. М.: Гослитиздат, 1966. 383 с.

55. Переписка P.O. Якобсона и Г.О. Винокура (публикация Гиндина С и Ивановой Е.) // Новое литературное обозрение. № 21. 1996. С. 72 111.

56. Перцов В. Ревизия левого фронта в современном русском искусстве. М.: Всероссийский Пролеткульт , 1925. 147 с.

57. Перцов В.О. Литература завтрашнего дня. М. : Федерация, 1929. 175 с.

58. Перцов В.О. Маяковский. Жизнь и творчество. Изд. 3. Т. 3. 1925 1930. М. : Художественная литература, 197 6. 4 61 с.

59. Письма Н.Н. Асеева В.П. Полонскому (публикация Мешкова Ю.А.) // Русская литература. 1973. № 4. С. 152 154.

60. Плеханов Г.В. Анри Бергсон // Плеханов Г.В. Избранные философские сочинения в 5-ти тт. Т. 3. М.: Госполитиздат, 1957. С. 313 318.

61. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М.: ОГИ, 2000. 152 С.

62. Светликова И. «Губернатор захваченных территорий» (Осип Брик в разговорах Виктора Шкловского с Александром Чудаковым) // Новое литературное обозрение. 2000. № 41. С. 99 107.

63. Современная литература. Л.: Мысль, 1925. 182 с.

64. Терентьев И. Собрание сочинений. Bologna: S. Francesco, 1988. 550 с.

65. Третьяков С- Слышишь, Москва?!; Противогазы; Рычи, Китай!: Пьесы, статьи, воспоминания. М. : Искусство, 1966. 241 с.

66. Третьяков С.М. Страна-перекресток: документальная проза. М.: Советский писатель, 1991. 574 с.

67. Флейшман JI. Пастернак в 2 0-е гг. Muenchen: Fink, 1979. 341 с.

68. Флейшман JI. Борис Пастернак в тридцатые годы. Jerusalem: The Magnes press, 1984. 444 с.

69. Ходасевич В. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: АО «Согласие», 1996 1997.

70. Чет и нечет. Альманах поэзии и критики. М. : Авторское издание., 1925. 47 с.

71. Чудаков А.П. Спрашиваю Шкловского // Литературное обозрение. 1990. № 6. С. 93 103.

72. Чудакова М.О. Судьба «самоотчета-исповеди» в литературе советского времени // Поэтика. История. Литература. Лингвистика. Сборник статей к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. М., 1999. С. 340 -373.

73. Чужак Н. Правда о Пугачеве. Опыт литературно-исторического анализа. М., 1926. 80 с.

74. Шапирштейн-Лерс Я.Е. Эльсберг. Общественный смысл русского литературного футуризма (неонародничество русской литературы XX века) . М. : Издание А.Г. Миронова, 1922. 80 с.

75. Шкловский В. Третья фабрика. М. : Артель писателей «Круг», 1926. 139 с.1901. Г-ГТЛ —

76. Шкловский В. О Маяковском. М.: Советский писатель, 1940. 223 с.

77. Шкловский В. Гамбургский счет. М. : Советский писатель, 1990. 544 с.

78. Шюккинг J1. Социология литературного вкуса. Л., Academia, 1928. 177 с.

79. Эйхенбаум Б. Мой временник. Словесная наука, критика, смесь. Л.: Издательство писателей в Ленинграда, 1929. 136 с.

80. Эйхенбаум Б. О литературе: работы разных лет. М.: Советский писатель, 1987. 540 с.

81. Эйхенбаум Б. Дневник 1917 1918 гг. (публ. Нехотин В.В., Эйхенбаум О.Б.) // De visu. 1 (2). 1993. С. 11 - 27.

82. Якобсон Р. Работы по поэтике. М. : Прогресс, 1987. 460 с.

83. Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1999. 918 с.

84. Янгфельдт Б. (сост.) Якобсон будетлянин. Stockholm: Almquist and Wiksell International, 1992. 185 с.

85. Barooshian V. Brie and Mayakovsky. The Hague: Mouton, 1978. 157 c.

86. Brik O.M. Two Essays on Poetic Language. Postcript by Roman Jakobson. Michigan Slavic Materials, № 5. Ann Arbor, 1964. 82 p.

87. Creating Life. The Aesthetic Utopia of Russian Modernism, ed. by Paperno I., Grossman J. D. Stanford, California: University of California Press, 1994. 288 p.

88. Curtis J.M. Bergson and Russian Formalism // Comparative Literature. 197 6. № 1 (vol. 28) . P. 109 121.

89. Erlich V. Russian-Formalism. History Doctrine. v s Gravenhage Mouton & Co. 1955. 276 P.

90. Erlich V. Modernism and Revolution. Russian Literature in Transition. Cambridge, Massachusetts, London: Harvard University Press, 1994. 314 p.

91. Fink H. Bergson and Russian Modernism, 1900 1930. Evanston, ill: Northwestern University, 1999. 169 p.

92. Gabo N. Constructions, Sculptures, Paintings, Drawings, Engravings. London, 1957.

93. Groys B. The total art of Stalinism: avant -garde, aesthetic dictatorship, and beyond. Princeton, New York: Princeton University Press, 1992. 126 p.

94. Guenter H. Zhiznestroenie // Russian Literature (Holland). 1986. № 2 (3). P. 41 48.

95. Jakobson R., Pomorska K. Dialogues. Paris: Flammarion, 1980. 177 c.

96. Mierau F. Erfindung und Korrektur. Tretjakows Aesthetik der Operativitat. Berlin: Akademie Verlag, 1976. 321 s.

97. Nethercott F. Une rencontre philosophique: Bergson en Russie (1907 1917). Paris: L'Harmattan, 1995. 346 c.

98. Poggioli R. The Theory of the Avant-Garde. Cambridge, Massachusetts: Belknap Press of1.haca: Cornell University Press, 1984. 276 p.

99. Stephan H. "LEF" and the Left Front of Arts. München: Sagner, 1981. 242 p.

100. Wilbert G. Entstehung und Entwicklung des Programms der "Linken" Kunst und der "Linken Front der Künste" (LEF) 1917 1922. Zum Verhältnis von Künstlerischer Intelligenz und sozialistischer Revolution in Sowjetrussland. Giessen: W. Schmitz, 1976. 362 p.

101. Zalambani M. Boris Arvatov, Theoricien du Productivism // Cahiers du Monde Russe. 40/3. 1999. P. 415 446.