автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.02
диссертация на тему: О. Мандельштам и русская художественная традиция

Полный текст автореферата диссертации по теме "О. Мандельштам и русская художественная традиция"

ГОСКОМИТЕТ РСФСР ПО НАУКЕ И ВЫСШЕМУ ОБРАЗОВАНИЮ

УРАЛЬСКИЙ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. А. М. ГОРЬКОГО

На правах рукописи

КУЗЬМИНА Светлана Федоровна

УДК 82.091+882

0. МАНДЕЛЬШТАМ И ЛЖАЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ТРАДИЦИЯ

Специальность 10.01.02 — литература народов СССР

(советского периода)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических нау!

Свердловск 1991

Рнбота выполнена в Белорусской ордена Трудового Красного Зна-ыени государственном университете им.В.И.Ленина на кафедре русской советской литературы.

Научный руководитель -кандидат филологических наук,доцент И.С.Скоропанова.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,профессор Д.Д.Имев, кандидат филологических гаук.доиент Л.П.Быков.

Ведущее научное учреедение-Мнститут русской литератур (Пушкинский Дои) АН СССР.

Защита диссертации состоится " Х991 г.

в I ( часов на заседании специализированного совета Д.063.78.03 по присуждению ученой степени доктора филологических наук при Уральской ордена Трудового Кроеного Знамени государственном университете иы,А.Ы.Горького!£¿.0083,Свердловск,К-ВЗ, пр.Ленина,61,комн.24В).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Уральского университета.

Автореферат разослан " сЮ " (/^^уЦЩ^ 1991 г.

Ученый секретарь специализированного соьма доктор филологических наук профессор

(// , Н.А.Купина

- • • Исследование творчества О.Э.Мандельштама (1891-1938) в кон-••■■'теките русской художественной традиции имеет принципиальное зна-Вне' духовних и эстетических доминант русской религиозно-"—ткгаственной философской миели и русской классической литературы, преемственно сохраненных в поэзии и утвержденных судьбой Мандельштама, невозможно понимание основ его художественного мышления и языка, логики движения сквозных тем й образов, структурных принципов поэтики.

Актуальность поставленной проблемы обусловлена необходимостью концептуального и целостного подхода к поэзии и прозе Мандельштама. Своевременность обращения к его наследию продиктована остро стоящей задачей создания полной и объективной картины русской советской литературы, ее вершинных завоеваний. Установление многоуровневого присутствия русской художественной традиции в творчестве Мандельштама и других художников серебряного века позволяет выявить непрерывность и глубинную связь всех этапов в развитии русской литературы, обнаружить внутренние самодостаточные законы искусства, лишь опосредованно связанные о социально-политической сферой и непосредственно - с историей, христианскими этическими и эстетическими ценностями.

Проблема "О.Мандельштам и русская художественная традиция" актуальна и в историко-литературном смысле, и в плане осмысления уже имеющихся в нашем наследии ценностей, и в аспекте теории литературы - поэтики, сравнительной стилистики, типологии творчества, теории связей в истории культуры.

Степень разработанности проблемы. В то время как на Западе изданы десятки книг и статей о творчестве Мандельштама, у нас нет ни одной монографии об этом поэте. Первой в стране книгой, специально посвященной этому художнику, стал сборник "Жизнь и творчество О.О.Мандельштама", изданный в Воронеже в 1990 г. Исследования М.Гаспарова, Вяч.Иванова, А.Илюшина,- О.Ласунского, М.Мейлаха, В.Микушевича, В.Мусатова, А.Немировского, В.Свительского определяют современный уровень и аспекты изучения наследия этого крупнейшего поэта. Из прижизненных исследований не потеряли своего значения статьи Ю.Тынянова, В.ЬСирмунского и Н.Берковского. После долгого периода умолчания начался процесс возвращения наследия Мандельштама в полном объеме, итогом которого стали "Сочинения"в двух то:/ах, подготовленные С.Авериниевим И П.Нерлером (М.: "Худоя. лит.", 19:10). Острил исследовательский интерес вызывают проблемы поэтик:, сс.гантпки и жкросемантики услохшенно-метафорического и

3

ассоциативного поэтического язика Мандельштама. В этой области плодотворно работают Ю.Левин, Г.Левинтон, Г.Седых, Р.Тиыенчик, Е.Тоддес и др. Концептуально важными являются работи Л.Гинзбург, С.Аверинцева, Б.Бухштаба, И.Семенко, А.Морозова. Достаточно широко освещена тема "Мандельштам и мировая культура" С.Ошеровим, Л.Пинским, Г.Померанцем, В.Топоровым и Т.Цивьян, А.Фейнберг.

Впервые смисловая связь между творчеством Мандельштама и философией В.Соловьева отмечена М.Поляковым, о непреходящем интересе к А.Путину писали П.Нерлер и В.Сузи, влияние Ф.Тютчева на поэзию Мандельштама исследовали В.Мусатов и Е.Тоддес. Отмечая успехи отечественной филологии в изучении творчества Мандельштама, приходится все же признать, что в целом тема русской художественной традиции, являющейся бесспорно важной для поэта, практически не исследована.

Цели и задачи исследования. Цель диссертации состоит в рассмотрении творчества Мандельштама в его органических связях с философским наследием П.Чаадаева, К.Леонтьева, В.Розанова, В.Соловьева и П.Флоренского, а также с русской классической литературой - Ф.Тютчевым, А.Пушкиным, Ф.Достоевским. В соответствии с целью определены основные задачи:

- установить генезис поэзии и прозы Мандельштама в контексте русской философской мысли и классической литературы;

- выявить мировоззренческие и литературное истоки его поэтического- метода и языка;

- определить основные принципы поэтики, позволяющие в индивидуальном слове сохранить преемственность с русской художественной традицией.

Методологической и теоретической основой исследования служат принципы сравнительно-исторического метода, а также семантического анализа поэтического текста. Последовательное применение принципа историзма предполагает существование множественности художественных миров и способов философствования, их содержательной не-сводимостн друг к другу, что позволяет исследовать художественный текст, не теряя из виду его историко-культурного своеобразия и дает возможность увидеть за универсальностью поставленных в нем проблем его уникальность. Подобная исследовательская установка может быть названа культурологической. Эти принципы с успехом применялись в работах С.Авериниева, Л.Баткина, М.Бахтина, П.ГаП-денко, К.Свасьяна и других, на чьи работи опирался автор.

Научная новизна исследования."Впервые предпринят анализ

4

органичеоких связей творчества Мандельштама с русской художественной традицией. Выявлены мировоззренческие и эстетические основы художественного мышления поэта, изучена диалектическая связь традиции и новаторства у чуткого к "чужому слову" художника. Рассмотрены "философия зодчества" с" ее нравственным императивом человеческой деятельности и "поэтика слова", аккумулирующая предшествующий духовный опит и воплощающая трагическую суть эпохи. Мандельштам предстал художником, постигающим мир как целое и провидчески предупреждающим о гибельности бездуховного пути. Исследование открывает перспективу для изучения возвращаемых в культуру писателей, сохранивших преемственность гуманистических традиций русской культуры.

Положения, выносимые на защиту:

- Традиции русской религиозно-нравотвенной философской мысли и русской классической литературы оказали формообразующее влияние на мировоззрение, эстетику и этику Мандельштама.

- Проблема "слово и культура" неотделима для поэта от идеи непрерывности исторического развития, преемственности и свободы, нравственной ответственности. П.Чаадаев сыграл несомненную роль

в становлении этих взглядов. Понимание Мандельштамом роли писателя как "свидетеля на суде истории" восходит к К.Леонтьеву. Принципиальное разделение литературы и филологии связано у Мандельштама с идеями и творческой манерой В.Розанова. Философские идеи В.Соловьева о всеединстве, творческой, эволюции материи, законах развития языка перекликаются с мировидением Мандельштама, его мыслями о всеевропейской общности христианской культуры. Отстаивая право на индивидуальное понимание бытия, персонифицированное слово, ищущее истину, поэт близок к некоторым культурологическим идеям П.Флоренского.

- Чуткость Мандельштама к философским интуициям русского культурного ренессанса способствовала созданию собственной "философии зодчества", которая,отталкиваясь от архитектуры, восходила к нравственной архитектонике личности и включала "философию слова".

- В художественном мире Мандельштама творчество Ф.Тютчева, А.Пушкина и Ф.Достоевского присутствует контекстно и в виде прямых и скрытых цитат. Тютчевская линия в поэзии была признана Мандельштамом как определяющая и собственные поиски, и акмеизм. Порывая с романтизмом Тютчева, поэт и в конце творческого пути сохраняет "внутренний образ" некоторых его стихотворений. Пушкин для Мандельштама - живой феномен культуры, влияющий на творческое

5

сознание и критерий его правоты. Вопрос о бытии пушкинской традиции, мыслящейся широко, для Мандельштама связан с вопросом о бытии человека, социальных и духовных измерениях этого бытия. Творчество Доа*оевского - одна из существеннейших проекций и глубинных основ позднего творчества Мандельштама. Художественный параллелизм повести "Египетская марка" и "Двойника" Достоевского углубляет тему двдйничеотва и обезличивания человека в насквозь политизированном мире. Вовлекая и свое творчество необъятный мир Достоевского, Мандельштам стремится найти свой вариант "отгадки" трагедии русской истории.

- Поэтику Мандельштама можно определить как поэтику слова. Ориентация на традицию, как правило, "материализуется" в слове, абсолютно точном, сверхсодержательном, несущем в "свернутом виде" информацию о тексте-источнике.

Научно-практическая,значимое?ь исследования. Результаты, практический материал, впервые вводимые в научный оборот факты могут быть использованы для выполнения долгосрочной научно-исследовательской программы "XX век: русская литература в контексте отечественной и мировой культуры", в исследованиях по истории русской литературы и культуры, в издательской практике при комментировании тем и образов Мандельштцма, а также в процессе преподавания "Истории советской литературы" по новой программе для государственных университетов, изданной МГУ в 1990 г.

Диссертация обсуждались на кафедре русской советской литературы Белорусского государственного унинорситето и кафедре советской литературы Уральского государственного университета. Основные положения излагались на Первых и Вторых швдель-штамовских чтениях (Москва, 1988 г.; Москва-Ленинград, 1991 г.), ХУ Достоевских чтениях (Ленинград, 1У90 г.). Содержание работы отражено в публикациях, список которых -и конце реферата.

■ Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и. списка использованной литературы. Диссертация изложена на 197 страницах машинописного текста, библиография включает 334 наименования.

ОСНОВНОЕ СОДКШПКЕ РАБОТЫ Во введении обосновывается актуальность темы диссертации, ставятся цели и задачи исследования, проясняется логика анализа, определившая структуру работы. Здесь же дан краткий обзор современного мандельштамоведения и обоснован в качестве предмета ис-

следования вопрос о наследовании поэтом русской художественной традиции.

2_пеппой_главе "Слово и культура. Творческий опыт Мандельштама и русская философская мысль" раскрываются особенности художественного осмысления Мандельштамом культурно-исторических и религиозно-философских концепций, разработанных в трудах П.Чаадаева, ¡{.Леонтьева, В.Розанова, В.Соловьева и П.Флоренского.

В.первом параграф« "К проблеме философского генезиса творчества Мандельштама" исследуется присутствие рецепций русской философской традиции в творчестве поэта; рассматривается взаимодействие поэзии, искусства и философии, характерное для русского культурного ренеосанса первой четверти XX века; выявляется связь идиостиля Мандельштама с интеллектуально-поэтическим языком русских экзистенциалистов, бунтующих против позитивизма и догматического мышления.

Ранняя статья Мандельштама "Петр Чаадаев" (1915) вполне определенно выявила основные черты историософии поэта. Идея Чаадаева о необходимости преемственности, непрерывности исторического развития воспринята Мандельштамом как архитектоническая и для общества, и для личности. Для того чтобы быть "внутри истории", необходимо достичь нравственной свободы; и человек, и государство нравственно ответственны перед историей, сохраняющей "дух благодати". По мысли Мандельштама, история и культура в своем истинном, духовно-человеческом проявлении неразличимы. Условие, при котором только и может осуществляться история-культура, является условием свободного выбора, нравственного самоопределения.

Многие стихотворения 10-х годов отмечены знаком узнаваемого присутствия чаадаевских "Философических писем" ("Поговорим о Риме - дивный град!", "Епс>сНс£, "Посох", "Аббат" и др.).

Вслед за Чаадаевым Мандельштам различает две тенденции исторической динамики: внешнюю, выражающуюся в освоении людьми географических пространств, и внутреннюю, дающую себя знать идеям! и образами. Два поздних стихотворения "Что делать нам с убитостью равнин..." и "О, этот медленный одышливый простор..." (1937) откликаются на чаадаевскую концепцию. В них географический факт приобретает смысл кошмара, довлеющего сознанию. Продлевая в своем творчестве и последовательно развивая идеи единства истории п ее преемственности, Мандельштам вступает в полешку с Чаадаевым, когда речь идет о языке. Чаадаев утверждал, что Россия выпала из мирового исторического развития, поэт же считал, что мыслитель

упустил одно из существенных обстоятельств - русский язык, который "не только доерь в историю, но и сама история".

С точки зрения поиска своего "акрополя" рассматривается поэтом и наследие противоположного по взглядам на Россию философа К.Н.Леонтьева. Леонтьевскол Византия для Мандолштаыа - враждебное и чуждое начало, так как она убивает живую плоть слова. Византийское государство "голодно" и "бездетно". В повести "Шум времени" в главе "В не по чину барственной шубе" поэт создает портрет этого мыслителя, используя детали, заставляющие читателя вспомнить о лсонтьовской триаде всякого разлития: от первоначальной простоты к цветущей сложности и затем к вторичному смесительному упрощению - смерти, Чтобы избежать упадка-см«рти, философ предлагал "подморозить Россию", что гротескно и воплотилось в реальности. С присущей Мандельштаму .афористичностью он называет К.Леонтьева "периосвящешшком мороза и государства" и тут же "ни-сателем-разночинцем". Мандельштам ценил в Леонтьеве его отношение к красоте как показателю жизненной силы, страстность полемики, "литературную злость" - нерп и совесть, традиционно присущие русской литератур« и утраченные литературой 30-х годов. В "колюче-морозной" мысли К Леонтьева Мандельштам усматривал "злость мирянина... за волосья притянутого на византийский суд истории".

Тема потери "литературной злости" и нравственных ориентиров современной литературой звучит в "Четвертой прозе", где Мандоль-штим характеризует официально разрешенную литературу как "исотер-шшость". Писатель, переставший бить стристним свидетелем на суде истории, благословлял кровь и насилие, разрывает традиции русской культуры.

Дяя Мандельштама чрезвычайно актуален вопрос соотношения слова и времени, слово и культуры. По сути, этот вопрос становится для него неотделим от проблемы гуманизма. Поставив укак равенства между высокоорганизованным русским языком и историей, он не мог не увидеть целого поколения, которое умирало "мыс.-чщой смертью" в преддверии бессловесной формы внеисторического существования. Конец слова - ото, по сути, и конец биографии. Представителем поколения, жившего словом и ценившего его, бил для поэта В.Розанов. Как и для Розанова, для Мандельштама свойственно различать литературу и Филологию. Антитезы: улица - сслпл, холод -телеологическое тепло, "блаженное" слово и удобопреврптние "мертвые" слова - проходят через все его творчество. Манделшта-мовекое лелшше знакомить слова, образ "брачуюкнхея созвучий"

возникли но без влияния В.Розанова. Он - один из неисследованных источников скрытых цитат в поэзии и прозе Мандельштама.

Одним из самих сложных является вопрос о связях творчества Мандельштама с идеями В.Соловьева. При всем отличии поэтики Мандельштама от поэтики символизма, в его творчестве так или иначе учитываются основные содержательные моменты метафизики всеединстве,учение Соловьева о нравственном оправдании добра. Налицо определенная близость поэта к идеям Соловьева, касающимся христианства, и пониманию в духе этого учения проблем исторического развития и творческой эволюции материи. Логика рассуждений раннего Мандельштама в "Утре акмеизма" во многом совпадает о соловьевской, его мыслями о том, что "все действительное сложно", о бесконечном стремлении материи к совершенству, а также его представлениям о сущем, слове-логосе.

Скрытая ссылка на стихотворение В.Соловьева в "Утре акмеизма" неожиданно дает себя знать в позднем стихотворении "Внутри горы бездействует кумир" (1936). Соловьевские отроки "В свой черед из усыпленья Встанет камень-человек" перекликаются с мандель-штамовскими "Кость усыпленная завязана узлом. Очеловечены колени, руки, плечи". Мандельштам близок к Соловьеву, когда говорит о "высоком племени людей", непрерывной памяти о предках ("пир отцов"), о неприятии корпоративной морали. Соловьевское понятие "зверочеловечество" как антитеза "богочеловечеству" присутствует и у Мандельштама. Наряду с горьким признанием - "и по-звериному воет людьё" - у поэта есть и стихотворения, утверждающие веру в человека, а по Соловьеву, гуманизм и есть такая вера. Смысловые связи с Соловьевым прослеживаются в работах "Пушкин и Скрябин", "Пшеница человеческая". В философии В.Соловьева Мандельштам, думается, видел исконно русские идеи, утверждающие самоценность и неповторимость человеческой жизни.

Чутко относившийся к содержательной стороне философии Соловьева, Мандельштам остался сторонником собственной концепции символа. Сугубый символизм, считал он, противоречит внутреннему строю языка, поэт не считает возможным "работать" с "запечатанным" образом, который может быть употреблен только через систему уподоблений и аналогий. Строгая иерархия ценностей и смыслов, уравновешенных и закрепленных традицией, в поэтической системе Мандельштама соотносится с актуальным таким образом, что эти начала способны перетекать друг в друга ("Как растет хлебов опара", 1922). Поэтика Мандельштама в целом дает уникальный пример зеркального

умножения и "продлинения" символа и не-символа. Так, собственно, происходит в культовом действе, когда хлеб наделяется способностью "преосущеотвляться" в Христа* (в литургии, Евхаристии), и в стой способности хлеба и заключается жизнь в оо духовных измерениях.

Как извеотно, книга П.Флоренокого "Столп и утверждение Истины" била хорошо знакома Мандельштаму. Думается, что не "пароли" Флоренского - "несказанное", "теургия", "мистический опыт" привлекли внимание поэта. Художеотвонная программа оимволизма не раз подвергалась им критико. Флоренский привлек внимание Мандельштама овоим особым напряжением и драматизмом мысли. Тезис филоао-фа - "истина есть антиномия" - означал не просто констатацию парадоксальной носводимооти смысла к бытию, их разорванности, но и требовал оообого духовного напряжения. Центральные интуиции Соловьева и Флоренского, представления о мире как об одушевленном целом, оинтез духовного и телесного, идеального и материального, онтологическое понимание любви, как связующей оили бытия ("Всех живушх прижизненный друг", - писал не без оснований Мандельштам в эпоху разъединения и насилия), напряженный поиск оснований Истины, - вое это органично приоущо творчеству Мандельштама. Антиномии мира, ого "надтреонутость", как говорил П.Флоренский, остро ощушаетоя и поэтом. Культурные знаки, символы, цитаты соприкасаются в его творчестве с иивой надтреснутой жизнью, как норма и не-норма. Завершая классический период поозии, Мандельштам открывает искусотво олова XX века, о принадлежащим ему чувством раско-лотости мира, богооотавленности, неравной борьбы о "воком-власте-лином" и почти сентиментальной верой в слово - "хилую ласточку", всякий раз страдающую и вечную.

Поэт близок к культурологии Н.Флоренского, ого пространственным представлениям о культуре. Отношение Флоренского к слову, которое, по его мысли, "есть сам человек", прослеживается и 'в "философии слова" Мандельштама.

Историософия поэта, понимание им высшего, но зависящего от "вождей" предназначения и смысла народной судьбы художественно-воплощены в стихотворении "Где ночь бросает якоря" (1920), обнаруживающего концептуальную близость к интуицида русских религиозных мыслителой.

Во втором параграфе "филооофия зодчества" у О.Мандельштама" рассматривается развитие архитектурной темы, синтезирующей философские, художественные и этические поиски поэта.

Принадлежащая Д.Выготскому формула "философия зодчества" подчеркивает философичную природу мышления Мандельштама и указывает на основную идею его творчества - идею непрерывного исторического и духовного-строительства. В "Камне" памятники зодчеотва в своей осязаемости и бытийственности становятся импульсом к поэтическому осмыслению сосредоточенного в них опыта. В "Лйе-Софии", "№Пге Г)ише ", "Адмиралтействе" звмотен поиск закономерностей в смене эпох и стилей, определяющих единство культуры. Напряженный и подчас драматичный диалог со "второй природой" проясняет принципы создания собственного мира, тождество законов строительства и искусства слова. Архитектурная тема раннего Мандельштама, не противоречит общему направлению русокого культурного ренессанса, отрицающего историко-культурный "прогреоо". культура представала идеально сушим миром, наделенным органичностью, в противоположность механицизму цивилизации.

Анализ "философии зодчеотва" Мандельштама показывает, что ее доминантой и основанием были христианские ценнооти. "Христианское искусство, - считал поэт, - всегда действие, основанное на великой идее искупления" (Ъушкин и Скрябин"). Русское зодчество -Успенский, Благовещенский, Архангельский соборы, сохранив овеществленную в камне непосредственную связь о духовными традициями, вызывают чувство благодарности и живой причастности к "спрятанному огню". Соборы Софии и Петра воспринимаются как "зернохранилища вселенского добра".

В "тпвиа" совершенство созданного художественного пространства позволяет совмещать времена и сюжеты, создавать смысловую объемность, не поддающуюся до конца рациональному анализу. Стихотворения 20-х годов, статья "Гуманизм и современность" (1923) свидетельствуют об ощущении нарушения "архитектуры" мира; поэт предостерегает от бессмысленности строительства не для человека, а из его "кровавых костей в колесе" истории, но остается неуслышанным.

"Новые стихи", исповедально-медитативные и остро политичес-киеС'Мы живем, под собою не чуя страны" (1933), "Старый Крым", "Квартира тиха как оумага" и др.),и стихи воронежского периода объединяет требовательная мысль о "внутреннем построении человека", нравственной архитектонике, необходимости гражданского выбора: или совершаемое в творческой свободе "архитектурно-обоснованное восхождение, соответственно ярусам готического собора" (как он писал в статье "Франсуа Виллон", 1910), или превращение в

"полулюдей", позволяющих играть ими "кремлевскому горцу".

По мисли Мандельштама, перед лицом тотального насилия вечный Рим-город превращается в Рим-человека, будучи очеловеченным тем опитом культуры, который он в ообе несет, а человек становится, или вернее, должен стать городом-Римом - только в этом единстве и возможно продолжение жизни ("Рим", 1037). Чилософия зодчества" воплощает трагическое несовпадение "нравственной архитектоники" и "ооциальной архитектуры". В стихотворении "Заблудилоя я в небе, - что делать?" (1937) через образ богосозданного мироздания - "кружащейся башни", ликующее воопевание бытия и молитвенное обращение, сохраненное в сути содержания, совмещающего ветхозаветную и новозаветную семантику образа "чаши", - передается глубинная личная соотнесенность с миром.

Бил необходим "подвиг мысли" (Флоренский), чтоби создать поэтическую "философию зодчества", где сохранились би и убеждение в безусловной ценности человеческой жизни, чувство благоговения перед "клятвопреступной" зомлей-маторью, и выявился трагический разрыв в наследовании традиций, иррационализм монументальной эпохи.

"Стихи о неизвестном солдате" воплотили, как и "1'еквиом" А.Ахматовой, "скорбь по "миллионам убитых задёшево", и вместе с тем они открыты иаватречу Истории. Фактом свободного художественного волеизъявления в условиях, предназначенных как раз для ого уничтожения, поэт отрицает бесконечную власть насилия. "Темные" места "Стихов..." опособиы наполняться смыслом, предуказанным автором. Сеггустивная образность пульсирует в точках перисичения нескольких семантичеоких полей, связанных о космологией, историей и культурой. Время лишено "рамок", оно вмешается в единый миг сознания и оно бесконечно как коллективная память. СЛобо только устанавливает иерархию ценностей, смысл же рождается от целостного восприятия, он обретается, а не даотся готовим. Слово в поэтика Мандельштама не инструмент или материал, а цель творчества, в том числе и исторического.

"Философия зодчества" имеет и аспект "философии слова". Мандельштам осознавал оебя как поэта-"строителя", выстраивающего свой мир по законам архитектуры. Принципиально важной становится категория памяти, в том числе и "памяти слова"-цитаты, которая становится художественным тропом, в единовременном акте осуществляющим связь с духовными, нравственными и эстетическими ценностями и смыслами, завещанными культурой. В статье "Слово и культу-

ра" поэт указывает на возможность "осязания перстами" телесности слопа, "осязания слухом" его внутреннего образа.

"Философия зодчества" Мандельштама включает диалектически тонкую и одухотворенную теорию и практику Слова, слова и образа.

Во второй главе "Слово и образ. Русская классика в художественном мире Мандельштама" поэт представлен как преемник и хранитель в своем художественном слове идей и традиций русской классической литературы, и прежде всего Тютчева, Пушкина и Достоевского.

В первом параграфе "Тютчев в поэзии Мандельштама" анализируется влияние Тютчева на поэтику Мандельштама. Тютчевское начало Мандельштам видит в предметности слова, логосе - единотве смысла и звучания материи. Отталкиваясь от пантеизма Тютчева, он создает свой мыслеобраз "слово-камень", который, обретая все более сложные омыслы о расходящимися, как веер, значениями, пронизывает и архитектурную тему, и "Грифельную оду", геологические комментарии в "Разговоре о Данте", статью "Пшеница человеческая". Кольцеобразно замкнуто парадоксальное прочтение тютчевского стихотворения "ргоЫоте " в "Утро акмеизма" и стихотворение позднего периода "Как землю гдо-нибудь небесный камень будит" (1937), в котором утверждается объективная влаоть свободы творца.

Из отилеобразуюших принципов поэтики, связанных с Тютчевым, в раннем периоде творчества Мандельштама можно выделить воскли-цательно-вопросительную интонацию, имитирующую ораторскую речь, использование архаичной лексики, обращение к "провиденциальному" ообеседнику, способ сквозных "гераклитовых" метафор, охватывающих пси стихотворение, а также принцип "сверхтекстовых общностей',' взаимодействующих на уровне создаваемого ими контекста. Композиционно-синтаксическая реминисценция из стихотворения Тютчева "Два голоса", осознание рока, в котором соединяется и понимание безнадежности борьбы, и вера в непобедимость человеческого духа, присутствует в "Гимне:' (1918), диалогически выстроенная композиция которого дает антиномичную картину исторического творчества. Тютчев присутствует не только на уровне цитирования, но и самой строгостью лирического высказывания, передавшего через личное -всеобщее, универсальное, и в стремлении выразить в поэтическом слове, но теряя ни его пластичности,•ни образности, философски сложную мысль. Одна из них - детерминированная включенность каждого поступка по всеобщую жизнь космоса, который мыслится и как пространство культуры.

В 30-е годы Мандельштам, сохраняя тютчевское чувство непознаваемости и враждебности внешнего мира человеку, лишает ото чувство романтического ореола. Анализ стихотворений "Святая ночь на небосклон взошла" и "Тайная Вечеря", в которых воссоздаетоя типичная для обоих поэтов ситуация встречи человсжа и ночи, раскрывает различие антиномии "ночь - день" у Тютчева и Мандельштама. Эта встреча, исполненная неизбывного драматизма, у Мандельштама происходит еще и на фоне тотального разрушения не столько под воздействием времени, как у Тютчева, сколько под "ударами тарана", от которых "осыпаются звезды без глав". Различие в мироощущении продиктовано изменениями социально-исторической действительности, ставящей такие проблемы, которые были непредставимы в рамках романтического сознания. В медитативной лирике позднего Мандельштама влияние Тютчева сказывается не на уровне цитат, а в самом способе видения, охватывающего мироздание в целом.

Тютчевский мотив неизреченной истины, звучащий в "Silentium" (1910), откликается в "Стихах о русской поэзии" (1932), в которых слышится ощущение какой-то роковой отъединенности накопленного русской литературой духовного опыта, и реальности, не приемлющей и зачеркивающей его. Однако "грозовое" тютчевское начало, его "альпийская" чистота и высота, исторические предвидения, острота восприятия мира живут в "исполняющем понимании" Мандельштама, благодарно помнящим образную мысль Тютчева.

Во втором параграфе "Пушкин как феномен культуры в творческом наследии Мандельштама" исследуется пушкинская тема у Мандельштама. Пушкин в прозе и поэзии Мандельштама предстает как живой феномен культуры, что позволяет выстраивать нетрадиционные культурные ряды, где рядом с Пушкиным оказывается Гомер и Овидий, Ариосто и Тассо, Новалис и Скрябин. Мандельштам видит пушкинское влияние в творчестве А.Блока и даже В.Хлебникова. Та глубина смысла, которую явил собой Душкин, та высочайшая честь, которую он отстоял своим'творчеством и жизнью, - все это представляется Мандельштаму неоспоримой реальностью, не только не вместившейся в хронологические рамки прошлого века, но и как бы изначально сознававшей свою культурную миссию по созданию будущих художественных реальностей с их различными, самостоятельными, но в равной мере высокими орбитами.

Уникальность и своеобразие пушкинской темы у Мандельштама заключается в интенсивности и глубине переживания им жизни и творчества Пушкина, который определяет основные черты русской

художественной традиции - ее смысловой, художественный и человеческий центр. Это переживание носит не абстрактно-отвлеченный характер, а связано с "биографией", "духовным напряжением целого рода" - семьей, русской речью матери, которой и принадлежал сопутствующий Мандельштаму почти всю жизнь томик Пушкина в издании Исакова.

Для Мандельштама историческая перспектива и перспектива пушкинского мира совпадают. Так, в "Петербургских строфах" (1913) мир реальности и литературный мир "Модного всадника" входят на равных правах в образную ткань стихотворения. Искривление одной из от их перспектив неизбежно влечет к искри1' лени •>. деформации другую. Не случайно знаки в художественных системах двух поэтов ме-шготся местами: там, где у Пушкина "плюс", у Мандольытама будет "минус". В стихотворении "...Вновь я посетил..." Пушкин мечтает о том, что внук услышит приветный шум рощи- и вспомнит о нем. "Здравствуй, племя Младое...", - говорит он и молодой поросли, и будущему поколению. Мандельштам "незнакомое" плег.'л ощущает "чужим", а выбивающаяся наверх зелень трансформирована в "ночные трапы", нечто недолговечное и ранимое ("I января 1924"). Муза, которая старшему поэту является "при кликах лебединых, близ вод, сиявших в тишине", у младшего становится "неотвязными лебедями" ("Слышу, слышу ранний лед", 1937). Переосмысление и трансформация пушкинских образов и возможны только потому, что они - всегдашняя для русской культуры духовная опора, существеннейшая часть иорепрессированной жизни.

Широта и мощь пушкинского голоса ("Прощай, свободная стихия!", "1С морю") сменяется несбыточностью мечты конвоируемого: "На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!" ("День стоял о пяти головах...", 1935). Однако и в этом голосе нет уд\шья. Ес.ть трагическое осознание исчезновения Пушкина из жизни и культуры, как и исчезновения реального права на собственное "л". Кристалл пушкинского творчества перестает упорядочивать хаос современности, организовывать в определенном смысле нравственные и жизненные ценности, так кок они девальвированы или разрушены.

Пушкинские слова - "Я жить хочу" - претворены в словах Мандельштама "Я к смерти готов", сказанных после написания стихотворения "Мы живем, под собою не чуя страны"; эта готовность, зафиксированная А.Ахматовой в "Листках из дневника" и "Поэме без героя", является и предвидением и трагическим ощущением утраты непосредственной связи жизни с пушкинской традицией, осознание!.*

безусловной грани, разделяющей "виходцов девятнадцатого века" и новую генерацию людей, планомерно уничтожающих прежние заветы, "охраняющих" народ от Пушкина или Пушкина от народа: "Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов, Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов...".

Внутренний драматизм пушкинской теми у Мандельштама становится явственным при обращении к его работе "Пушкин и Скрябин", многими нитями связанной со всей системой мышления поэта. Зллин-ско-христианская концепция искусства, в центре которой понимание онтологической основы искусства как "Игры", "радостного богообщо-ния", "подражания Христу", всегда духовно свободного, действенного и неиссякаемого, позволяет Мандельштаму по-своему упадеть роль Пушкина, который, как христианский художник, и своей смертью послужил "собиранию русского народа", особому единению и самоопределению в этой соборности русского духа. Мандельштам и прах поэта наделяет тем же, что и душу, статусом бессмертия, говоря о "солнечном теле поэта".

Он видит особый символический смысл в том, что Пушкина хоронили тайно и ночью, и Россию называет Федрой, губяшей своего сы-нг-пасынка своей любовью. Этот образный ряд "солнце - ночное солнце - Россия-Федра" сохраняется как глубинная основа, связанная с Пушкиным и судьоой поэта, во многих стихотворениях ("Когда в теплой ночи замирает", 1918; "В Петербурге ми сойдемся снова", 1920; "День стоял о пяти головах", 1935 и др.). Имена Пушкина и Скрябина еще раз сопрягаются в художественной прозе - повести "Египетская марка". Главный герой петербуржец Парнок - беззащитен и испуган, так как "культурен", но не'имеет своей внутренней идеи. Его голова, "облысевшая в концертах Скрябина", вжимается в плечи всякий раз при встрече с реальностью Петербурга 20-х годов. Взгляд Парнока на лубочную картинку, где изображено, как раненого Пушкина вносят в дом, искажен. Пиетет перед Пушкиным исчезает, он не сохраняется в личном сознании так же, как и в общественном. Вся сиена лишена смысла, фигуры и предметы обездуховлены и снижены до мрачного гротеска. А для двойника Парнока - Кржижановского, прототипа "пушкиноведов с наганами", не существует и самого имени поэта. Бти герои заканчивают дело, начатое Россией-Федрой.

Пушкинская тема у Мандельатама - драматичная тег.'а убывания пуипатскоИ традиции в современной культуре и сознании аморфного человека с затемненном сознание:: и спящей совестью.

Поэзия Мандеяылауа решнясцирует пушкинскими образами. Про-

слеживаются связи между "Царским селом" (1912) и "Пиковой дамой", "Декабристом" (1917) и "Евгением Онехшным", "Медным всадником". Эти связи осуществляются через слово, которое помнит о своем родовом гнезде, указывает на весь источник в целом благодаря своей точности и конкретности.

В "Арпосте" судьбы трех поэтов - Ариосто, Таесо, Пушкина -образуют некий мстауровонь гармонии и духовности. Считая, что нельзя повторить девятнадцатый век русской литературы, поэт в своем обращении: "Рассказывай еще, тебя нам слишком мало" ("Ариосто", 1УЗЗ) снимает дистанцию между жизнью, утратившей преемственность, и неизбывным пушкинским светом.

Б творческом сознании Мандельштама Пушкин бнл не традицией, данной иувие этого сознания, а именно таким феноменом культуры, который определял его изнутри. Диалогические связи творчества Мандельштама с пушкинским наследием, его абсолютное доверие к пушкинскому слову стало уникальным событием жизни пушкинской традиции в поэзии XX века.

И третьем параграфе "Достоевский в восприятии Мандельштама" изучаются связи творчества Мандельштама а Достоевского, оказавшего неоспоримое влияние на всю культуру XX века.

Достоевский присутствует контекстно, в виде цитат, пряшх и скрытых, в "Шуме времени", "Египетской марке", а татке в поэзии воронежского периода. Восприятие Мандельштамом художественного и философского наследия Достоевского было самостотголышм и не зависело от религиозно-мистического и неохристианского прочтения Достоевского, характерного для рубежа веков. Цитаты из "Неточки Незвановой" в "Щуме времени" даны в биографическом ключе, но они сохраняют свою содержательную точность, что подтверждается сравнительным анализом текстов. "Биографический" Достоевский в "Египетской марке" осмысляется и в социально-идеологическом плане. Мир Достоевского, вступая во взаимодействие с происходящим в этой повести Мандельштама, наделяет все острс социальное, идеологически маркированное общечеловеческим смыслом, углубляет нравственно-философскую проблематику повести, определяет психологическую мотивировку поведения героев. В "Египетской марке" ток или иначе напоминают о себе сцепи из "Идиота", идеи "Бесов", "Дневник писателя" за 1877 г.

Достоевский - нравственный ориентир, с ним связыпаптел у поэта раздумья о писательской судьбе, право критики выносить' окончательные суждения. Отсюда - горько-ироничное преобразование

оцени чтения Ипполитом своей рукописи у князя Мишкина в "суд господ-литераторов", которые "отчсхаостили" автора, так его и не услышав.

Мандельштамом исследуется жизнь идей Достоевского, как бы вышедших из-под контроля индивидуального сознания Расколышкова, Петра Верховенского, Шигалева и других героев и обретших свои жуткую персонификацию в "жизни улицы".

Робкий чиновник Голядкин-старшии и Лебядкин Достоевского становятся "родословной" героя "Египетской марки" - Парнока, пронырливый Голядкин-младший и Ставрогин - Кржижановского. У Мандельштама возникает свой вариант "отгадки" современной истории России. Мотив обезличивания человека при "соблазнительном" равенстве всех людей рождает эпоху "без героя". Отсутствие "героя" сопровождается и невозможностью трагедии в античном смысле, так как народное самосознание усыплено. "Тому не быть: трагедий не вернуть", - пишет поэт в стихотворении "Где связанный и пригвожденный стон..." (1937). Это стихотворение контекстно включает известный вопрос Ивана Карамазова Алеше, который был уже вопросом не художественной литературы, о трагической реальностью для миллионов людей, ставших "строительными жертвами", Софоклами и Эсхилами в специфической роли "грузчиков" и "лесорубов". "Здание судьбы человеческой", о котором провидчески писал Достоевский, понимается Мандельштамом как здание, выстраиваемое усилием всей человеческой истории - от античности до современности. Строки этого стихотворения: "Воздушно-каменный театр времен растущих Встал на ноги, и все хотят увидеть всех - Рожденных, гибельных и смерти не имущих" перекликаются с эпилогом "Братьев Карамазовых": "...неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых и оживем, и увидим опять друг друга и всех...". И суть не в словесном совпадении, хотя они никогда у Мандельштама не бывают'случайными ("все хотят увидеть всех" - "к увидим опять... всех"), а в поникании поэтом необходимости человеческой ответственности за гуманистические основания жизни.

Проекция "Египетской марки" на повесть Достоевского "Двойник" поворачивает проблему "героя" неожиданной стороной. Мандельштам по-своему ставит вопрос о связи мевду испуганными парноками и властными кржижановскими, в конце концов обосновывающимися на Лубянке.

Мандельштам, как и Дэстоезскай, верил в то, что зло не макет скть нормальны:.! состояние:.' лидеи. oía вера, наряду с нокото-

рыми образными перекличками со "Сном смешного человека", присутствует в "Стихах о неизвестном солдате". Они содержат близкую Достоевскому мысль о том, что гармония Вселенной зависит от неэвклидовой гармонии души, а "окалечивание", по слову Достоевского, мыслью чревато космическими катастрофами.

В заключении подводятся основные итоги исследования. Обосновывается стремление Мандельштама сделать слово-образ аккумулятором накопленного в истории духовного опыта, раскрываются принципы актуализации в слове "памяти" о всечеловеческих культурных и этических ценностях. "Свернутые цитаты" в поэзии Мандельштама раздвигают пространственно-временную протяженность текста, дают возможность соотнести современное и вечное. Новаторская сущность Мандельштама состоит в создании ориентированного на традицию и культурную преемственность слова-образа, набирающего метафорическую объемность в контексте традиции и всего творчества поэта, обнажшшюго трагическое противостояние человека и государства, гуманизма и насилия над миллионами, культуры и антикультуры как главной черты XX пека.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

1. "философия зодчества" у О.Мандельштама // Вестник БГУ. -

Сер.4. - 1988. - Л 2.

2. Осип Мандельштам: поэтика слова // Вестник БГУ. - Сер.4. - 1909. - № 2.

3. Достоевский в восприятии Мандельштама // Сб.: иизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. "Новые стихи". Комментарии. Исследования. -Воронеж: йзд-во ВГУ, 1990.

4. Творческий опыт Мандельштама и филооофш Вл.Соловьева // Вестник БГУ. - Сер.4. - 1991. - № I.

5. Два превращения одного солнца. Заметки к "пушкинской теме" Мандельштама // Литературное обозрение. - 1991. -№ I.

зак. 898.- тир.120 экз. Отпечатано на ротапринте в типографии УД СМ БССР. Подписано к печати Л. ОУ. 9-/ г.