автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Отображение и интерпретация буддийских концепций в ранней хэйанской литературе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Отображение и интерпретация буддийских концепций в ранней хэйанской литературе"

1-) ч,1

I ^

Направахрукописи

ЛЕПЕХОВА Елена Сергеевна

ОТОБРАЖЕНИЕ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

БУДДИЙСКИХ КОНЦЕПЦИЙ В РАННЕЙ ХЭЙАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (на примере «Повести о Гэндзи»)

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

10.01.03.-Литература народов стран зарубежья (литературы народов стран Азии)

Москва-2005

Работа выполнена в отделе сравнительного культуроведения Института востоковедения Российской Академии наук

Научный руководитель: - доктор филологических наук, профессор

Григорьева Татьяна Петровна (Институт востоковедения

РАН)

Официальные оппоненты: • доктор филологических наук,

Садокова Анастасия Рюриковна (Институт стран Азии и Африки при МГУ им. М.ИЛомоносова)

- кандидат филологических наук, Дьяконова Елена Михайловна (Российской государственный гуманитарный университет)

Ведущая организация - Институт мировой литературы РАН

Защита состоится «25» марта 2005 г., в 11.00. на заседании диссертационного совета Д 002.042.01. по филологическим наукам, (литературоведение) при Институте востоковедения РАН по адресу: 103031, Москва, ул. Рождественка, 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института востоковедения РАН (Москва, ул. Рождественка, 12).

Автореферат разослан «24» февраля 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат филологических наук Герасимова А.В.

О Институт востоховадеям РАН, 2005

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования.

Роман «Гэндзи-моногатари» («Повесть о Гэндзи») японской писательницы Мурасаки Сикибу (начало XI в.) занимает особое место не только в японской, но и мировой литературе. «Гэндзи-моногатари» явилось первым произведением в японской литературе, которое отражало влияние буддизма на мирян, вообще на личность хэйанца. Нужно отметить, что личность как таковая, впервые появляется в японской литературе именно в романе Мурасаки Сикибу. Впервые в светском произведении, а не в буддийской проповеди читатель встречал серьезные рассуждения о смысле жизни, цели жизненного пути. По-видимому, эти качества романа, а не только занимательность сюжета и изящество слога привлекали пристальное внимание всей образованной части общества и сразу возвели роман в ранг классического произведения японской литературы. Моногатари дословно означает разговор воспоминание, рассказ о разных событиях и предметах. Для обозначения литературного произведения на японском языке это слово стало употребляться, по - видимому, в конце X в. Впервые оно появилось в «Дневнике поденки» («Кагэро - никки»), написанном одной из лучших поэтесс X в., известной под именем матери Арицуна.

Многие японские исследователи, считая все прозаические жанры эпохи Хэйан(794-1185) разновидностями одного жанра моногатари, выделяют: 1) поэтические моногатари (ута - моногатари); 2) документальные (дзицуроку - моногатрари), куда относятся дневники, эссе, путевые заметки; 3) придуманные (цукури - моногатари) или собственно моногатари, сюжетные повести, к которым относится «Гэндзи -моногатари»; 4) исторические (рэкиси -моногатари); 5) рассказы - притчи (сэцува -моногатари). Таким образом, понятие моногатари становиться объединяющим для всей прозы Хэйан.

Предполагается, что моногатари возникли из устного рассказа. В покоях знатных дам было немало китайских и японских свитков с картинками и короткими надписями, поясняющими и дополняющими изображение. Как правило, надписи читались прислужницей, в то время как сама госпожа рассматривала картинки, которыми и определялась ценность первых моногатари. К сожалению, из множества моногатари, популярных в конце X в., до наших дней дошли только три ( «Повесть о старике Такэтори», «Повесть о прекрасной Отикубо» и «Повесть о Дупле» ). В « Повести о старике Такэтори», которую автор «Повести о Гэндзи» называет «прародительницей древних повестей», довольно сильно ощущается принадлежность к материковой культуре. По сути, это китайская новелла, пересказанная по - японски. В ней соединяются черты сказки и повести - реальность действительных событий сочетается со сказочной природой героини. Влияние китайских и индийских сказочных мотивов прослеживается и в «Повести о Дупле» - первом крупном, сюжетно цельном произведении хэйанской прозы. «Повесть о прекрасной Отикубо», первая известная нам повесть, изображающая повседневную жизнь хэйанских аристократов, но по сюжету она еще близка к волшебной сказке.

Авторы этих повестей неизвестны, но можно предположить, что это ученые, хорошо знакомые с традициями китайской литературы.

Особое место занимают так называемые поэтические моногатари или ута -моногатари, первые из которых (« Исэ», «Хэйтю», «Ямато») датируются серединой X в.. Это - небольшие отрывки прозы, обрамляющие пятистишие.

Большое влияние на формирование сюжетных моногатари оказала документальная проза, и прежде всего дневники (никки). Как правило, японские дневники отличались от сюжетной прозы только документальностью материала и реальностью действующих лиц. Первый женский дневник, «Дневник поденки» показал, что

неукоснительное следование традициям китайской культуры вовсе не обязательно для японского общества и есть другие пути. Свобода самовыражения, непосредственность, тонкий психологизм - таков вклад матери Арицуна в японскую литературу. В ее дневнике впервые прозвучала тема превратности судьбы и мирского непостоянства, ставшая ведущей в женской прозе XI в.

Все, что намечалось в разных прозаических жанрах (достоверность и психологизм дневников, композиционное единство сюжетных моногатари и лиричность поэтических моногатари), соединилось в «Повести о Гэндзи», удивительном творении хэйанской литературы.

Исследователи отмечают, что почти все японские писатели после Мурасаки Сикибу применяли многие художественные приемы, открытые хэйанской писательницей, хотя и не достигли ее совершенства. К этим приемам обращаются и современные японские писатели, несмотря тенденции к вестернизации в национальной литературе. Это относится, прежде всего, к японским писательницам Экуни Каори и Банана Есимото. Как и для Мурасаки Сикибу, для них, прежде всего, важен внутренний мир личности и ее гармония с окружающим миром.

Новаторство Мурасаки Сикибу проявилось в том, что она провозгласила индивидуальное творчество более значительным, чем официальные исторические хроники. В эпоху преклонения перед китайской культурой, отдающей неизменный приоритет всему официальному, такую смелость высказывания, к тому же прозвучавшего из уст женщины, трудно переоценить. Необычайно сильно выраженное личностное начало как в авторской позиции, так и в обрисовке характеров обусловило популярность «Гэндзи-моногатари» на Западе. Таким образом, можно прийти к выводу о том, что указанное произведение является специфическим в японской литературе. Буддизм проявился в нем на всех литературных уровнях: композиционном, сюжетном и на уровне персонажей. Исследование отображения и интерпретации буддийских концепций в нем является весьма актуальным: оно позволяет понять многие моменты в истории собственно японского буддизма и лучше уяснить пути развития японской духовной культуры в целом.

Объект исследования и степень его изученности. Объектом исследования в диссертации выступает художественная и историческая литература эпохи Хэйан( 794 -1185). Предметом исследования является влияние учения основных буддийских школ на литературу указанной эпохи.

Среди японских исследователей романа до сих пор не существует единого мнения относительно его идейных основ. Точки зрения варьировали от безусловного признания доминирования буддийских идей в романе до осуждения его как безнравственного произведения. Таким образом, вопрос об идеологической ориентации автора, Мурасаки Сикибу, и героев романа нельзя считать окончательно решенным.

Между тем, эта проблема представляет значительный интерес, поскольку «Гэндзи-моногатари», также как «Макура-но соси» («Записки у изголовья») другой писательницы и поэтессы того времени Сэй Сёнагон, являются крупнейшими культурными памятниками эпохи и их изучение позволяет судить об идейной атмосфере того времени, пожалуй, в большей степени, чем любые другие дошедшие до нас документы того времени.

В культурологическом плане вопрос об идейных основах романа существенен, поскольку его прояснение могло бы помочь раскрыть загадку феномена необычайного (но недолгого) взлета хэйанской культуры, достигшей, по признанию многих японских писателей, такой высоты, на которую она больше уже никогда не поднималась.

Н.И. Конрад считал, что хэйанская аристократия воспринимала буддизм «в эстетическом преломлении», довольствуясь любованием внешней привлекательной формой буддийской обрядности и не вдаваясь в тонкости сложной буддийской догматики. Похожей точки зрения придерживается и японский исследователь Накада Ясуюки, который полагает, что если бы хэйанцы придерживались буддийских взглядов на жизнь,

то они не предавались бы в такой степени чувственным удовольствиям, как это описано в классических моногатари, и, прежде всего, в «Гэндзи»1. Мотоори Норинага полагал, что основное идейное содержание романа Мурасаки Сикибу раскрывается через чисто японское понятие «моно-но аварэ» («печальное очарование вещей») принципиально чуждое, по его мнению, буддизму. В свою очередь Камэи Кацуитиро, Ока Кадзуо и Мицуо Сатоси полагают, что само понятие «моно-но аварэ» могло сформироваться только под влиянием буддийских представлений об эфемерности бытия («мудзё»), поэтому никаких противоречий с буддизмом здесь нет2. Фудзиока Сакутаро, Кобаяси Томоаки и некоторые другие японские исследователи полагают, что «Гэндзи-моногатари» написан под влиянием преимущественно буддийского мировоззрения, свойственного автору -Мурасаки Сикибу и ее ближайшему окружению3.

Т.П. Григорьева отмечает определенное влияние буддийских идей на авторскую концепцию Мурасаки Сикибу. ИА. Воронина не склонна абсолютизировать ту или иную сторону идеологии хэйанского общества: ни буддизм, как это делает Фудзиока, ни «моно-но аварэ», как это делает Мотоори Норинага4. Т.Л. Соколова-Делюсина считает, что «роль буддийских идей в формировании мировоззрения той эпохи [Хэйан - Е.Л.] была весьма велика... сложное переплетение буддийских идей с народными верованиями и элементами китайских гадательно-магических систем, характерное для эпохи Хэйан, легло в основу своеобразного национального мировоззрения и определило особенности дальнейшего развития всех областей духовной жизни страны»5.

А.Н. Мещеряков, характеризуя творчество Мурасаки Сикибу, и, в первую очередь, ее знаменитый роман, отмечает, что это произведение привлекает внимание современного читателя, прежде всего тем, что в нем «впервые в истории японской словесности основным объектом изображения стал человек»6.

Одним из первых монографических исследований, посвященных «Гэндзи-моногатари» на Западе, является книга Айвэна Морриса «Мир блистательного принца. Придворная жизнь в древней Японии»7. В своей работе А. Моррис делает попытку реконструировать жизнь хэйанского двора на основании исторических данных. Взаимодействие различных

религий в эпоху Хэйан он, достаточно упрощенно, интерпретирует как «откровенный

8

синкретизм и интеллектуальную толерантность» .

1 Накада Ясуюки. Хэйантё бунгаку-но бунгэйтэки кэнюо (Литература Хэйана. Литературоведческий очерк). Токио, 1967, с. 22.

2 Камэи Кацуитиро. Отб-но иодо то ирогономи (Путь к спасению и культ любви в Хэйане). Токио, 1965, с. 170; Ока Кадзуо, Мицуо Сатоси. Отб-но бунгаху (Литература эпохи Хэйан). Токио, 1968.

3 Кобаяси Томоаки. Мудзёкан-но бунгаху (Литература «бренности жизни»). Токио, 1968, с. 99; Фудзиока Сакутаро. Кокубунгаку дзэнси (Всеобщая история японской литературы). Т. 1. Токио, 1973.

4 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 55.

5 Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Приложение. М., 1992, с. 12.

6 Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М. 1988, с. 217;

7 Morris I. The World of the Shining Prince. Court life in ancient Japan. N.Y., 1964;

8 Ibid, p. 140;

Западные исследователи в последнее время стали все больше склоняться к мнению, что буддизм играл значительно более важную роль, чем это принято было считать до сих пор. По мнению У. Лафлера, буддизм хэйаяской аристократии ни в коем случае нельзя считать искусственным явлением. «Ошибочно заключать, - полагает он, -что на протяжении долгих веков буддизм был только внешним проявлением, а истинное его понимание пришло лишь к японцам тринадцатого века и в эпоху Камакура»1.

Эстетической концепции Мурасаки Сикибу посвящены работы Э. Крэнстона2, Э. Майнера3. Т. Харпер исследует средневековые интерпретации защиты Мурасаки Сикибу в ее романе «искусства вымысла» .

Проблемы японской культуры исследовались в работах Н.И. Конрада, Т.П. Григорьевой, В.Н. Горегляда, НА Иофан, А.Н.Мещерякова, В.П. Мазурика, Л.М. Ермаковой, ИА Ворониной, А.Е Глускиной, Н.Г. Анариной, Д.Г. Главевой, А. Абэ, Т. Аоки, И. Мори, Я. Накада, С. Фудзиока, Д. Кина, А. Жанейры и др. Значительный вклад в изучение хэйанской культуры в отечественном японоведенин внесла Т.Л. Сокол ова-Делюсина, опубликовавшая первый полный перевод на русский язык романа «Гэндзи-моногатари».

История древней и средневековой Японии отражена в работах Е.К. Симоновой-Гудзенко, С.С. Паскова, Х.Т. Эйдус, К. Иноуэ, Д. Камстра и др.

Общие и частные проблемы японского буддизма исследованы в работах О.О. Розенберга, А.Н. Игнатовича, А.Н. Мещерякова, Г.Е. Светлова, СА Арутюнова, А.Г. Трубниковой, И.Е. Гарри, А.Г. Фесюна, X. Накамура, Д. Судзуки, Д. Китагава, С. Ватанабэ, М. Анэсаки и др.

Проблемы буддийской философии исследованы в работах Ф.И. Щербатского, 0.0. Розенберга, В.Н. Топорова, В. Н. Андросова, Л.Б.Кареловой, В.И. Рудого, Е.П. Островской, В. Г. Лысенко, ЕА. Торчинова, А.В. Парибка, А.А. Терентьева, СЮ. Лепехова, Л.Е. Янгутова, С.П. Нестеркина и др.

Основные цели и задачи. В данном исследовании ставится цель проследить процесс отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе на примере романа Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари». Для достижения указанной цели решаются следующие задачи:

- исследуются факты биографии Мурасаки Сикибу, имеющие отношение к ее религиозным убеждениям;

- обсуждается проблема атрибуции «Гэндзи-моногатари»;

- анализируется буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу;

- рассматриваются религиозные воззрения эпохи Хэйан в литературе этого периода;

- изучаются основные буддийские концепции («карма», «мудзёкан») в «Гэндзи-моногатари»;

- исследуется образ буддийского монаха и его роль в «Гэндзи-моногатари». Теоретико-методологическую основу исследования составили принципы научной

объективности и историзма. В работе используется комплексный подход к изучению объекта и предмета исследования, который предполагает изучение поставленной проблемы с учетом общего исторического развития в период раннего японского средневековья. (X в.).

1 У. Лафлер. Карма слов. М., 2000, с. 24;

2 Cranston Е. Murasaki's Art of fiction / Japan Quarterly, vol. 27, April - June, 1971;

3 Miner E. Towards a New Conception of Classical Japanese Poetics / Studies in Japanese Culture. Vol. 1, Tokyo, 1973;

4 Haiper T. J. Medieval interpretations of Murasaki Shikibu's "Defence of the Art of fiction" // Studies in Japanese Culture. Vol. 1. Tokyo, 1973

Основными методами исследования явились анализ и синтез, единство всеобщего и единичного, установка на историчность и преемственность, принцип целостности и системности, то есть системная методология, содержащая герменевтический подход.

Художественные произведения рассматриваются в исследовании как документы, фиксирующие определенное состояние общественного сознания и общественной психологии, локализованные в четко очерченном социальном слое и пространственно-временном континууме (высший слой хэйанской столичной аристократии в конце X в.).

Научная новизна диссертации отличается новым для японистики подходом, при котором произведения хэйанской литературы рассматриваются как историко-психологические документы, отражающие особенности мировоззрения, духовного склада личности авторов и позволяют реконструировать степень и глубину воздействия идеологии. Для этого рассматривалось влияние буддийских текстов («Лотосовая сутра» и др.), непосредственное и опосредованное влияние личности буддийских монахов (Гэнсин и др.), деятельность буддийских религиозных объединений (монастырей, школ, обществ).

На защиту выносятся следующие положения и выводы:

1. Творчество Мурасаки Сикибу отражает мировоззрение хэйанской аристократии (буддизм);

2. Роман «Гэндзи-моногатари» написан дочерью Фудзивара Тамэтоки и предположения о том, что «Повесть о Гэндзи» написана буддийскими монахами - необоснованны;

3. В «Гэндзи-моногатари» нашли отражения религиозные воззрения эпохи Хэйан, в том числе некоторые доктринальные положения школ Тэндай, Сингон и амидаизма;

4. Буддизм Тэндай и Сингон исповедовался ближайшим окружением Мурасаки Сикибу и выражал ее личные взгляды.

5. Роман отразил возрастающую к концу X в. популярность культа Амиды.

6. Буддийские представления помогли Мурасаки осмыслить функции и предназначение художественной литературы в рамках единой культуры.

7. Буддийская концепция кармы является одной из центральных в романе Мурасаки Сикибу.

8. В романе отражаются изменения в представлениях о карме, которые происходили в Японии в X в.

9. Буддийское монашество играло значительную роль в истории Японии и, в частности, в период Хэйан, что нашло отражение в «Гэндзи-моногатари»;

10. В романе отразились следующие процессы, происходившие в социальной структуре монашества:

а) усиление аристократической прослойки;

б) увеличение доли провинциального монашества;

в) повышение значимости «горных отшельников»;

г) увеличение числа монахинь

Источники. Круг источников, послуживших основой для теоретических выводов, представленных в данной работе, включает мифологическо-летописные своды «Кодзики» (712 г.), «Нихонги» (720 г.), «Фудоки», (713 г.), сборник буддийских преданий и легенд «Нихон рёики», тексты буддийских сутр («Сутра о цветке лотоса чудесной дхармы») и трактатов, а также средневековые комментарии на них, прозо-поэтические памятники, дневники и эссе японской литературы эпохи Хэйан.

Основным источником для настоящей работы был роман «Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу.

Научно-практическая значимость исследования заключается в том, что материалы диссертации и ее выводы могут быть использованы при написании работ по истории культуры средневековой Японии, а также при подготовке новых учебников по истории Японии и мировых религий, вузовских лекций, спецкурсов и семинаров. Анализ процесса отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе и, в частности, в ее величайшем романе «Гэндзи моногатари» может представлять интерес как для специалистов, занимающихся общими и частными вопросами раннесредневековой истории Японии, так и для востоковедов и религиоведов.

Апробация работы. Отдельные положения и выводы, содержащиеся в данном исследовании, докладывались на Международной научной конференции «Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2000), Международной научной конференции «Мир Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2002), Республиканской научной конференции «Санжеевские чтения-5» (Улан-Удэ, 2002),

Международной научной конференции «Буддизм и культура Центральной и Восточной Азии» (Улан-Удэ, 2003), на 3-ей, 4-ой, 5-ой, 6-ой научных конференциях «История и культура Японии» (Москва, 2001, 2002, 2003, 2004). Основные результаты исследования были отражены в журнальных статьях и публикациях, список которых приводится в конце автореферата.

Данные, полученные в процессе исследования, использовались автором при подготовке курса лекций «История японской культуры», прочитанного в городской научной школе учащихся «Малой Академии наук» (г. Улан-Удэ, 2000 г.).

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается тема диссертационного исследования и ее актуальность, дается общая характеристика существующих подходов к изучению буддийских концепций в ранней хэйанской литературе. Сформулированы цель и задачи работы, ее научная новизна и научно-практическая значимость.

Первая глава (Мурасаки Сикибу: личность и время) рассматривает жизненный путь и истоки творчества Мурасаки Сикибу как выразительницы философских взглядов, эстетических представлений и идеалов хэйанской аристократии конца X в.

В первом параграфе (Некоторые факты биографии Мурасаки Сикибу) изложены доступные исторические факты, позволяющие реконструировать биографию писательницы, определить основные черты ее мировоззрения, религиозные убеждения. Отмечается, что «Повесть о Гэндзи» можно рассматривать и как отражение внутреннего мира Мурасаки Сикибу, и как документ, свидетельствующий о духовной культуре эпохи Хэйан.

Во втором параграфе (К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари») содержится обсуждение проблемы атрибуции «Гэндзи-моногатари». На протяжении многих веков традиционно считается, что величайшее произведение японской классической литературы было написано дочерью Фудзивара Тамэтоки - представителя так называемой «северной» (младшей) ветви рода Фудзивара. В принципе, проблема атрибуции, в той или иной степени, существует для каждого памятника средневековой японской литературы. По-видимому, это обстоятельство послужило одним из оснований для предположений о том, что автором «Гэндзи-моногатари» была не Мурасаки Сикибу. Диссертант выражает несогласие с мнением Кикумура Тосихико, полагающим, что «Повесть о Гэндзи» написал мужчина, и уверенным, что это был буддийский монах. Аргументация Кикумура Тосихико основана на том, что, как он считает, женщины эпохи Хэйан «не могли читать и толковать сутры», «количество упоминаний (в романе) буддийских обрядов и музыки достойно удивления», в «Гэндзи-моногатари» приводится «невероятное количество цитат из буддийских сутр, не говоря уже о цитировании таких слов, как «Будда», «сутра», «шастра». Предполагаемым автором «Гэндзи-моногатари», считает он, был коллектив монахов из храма Исияма., на том основании, что в храме Исияма было много монахов, изучавших и толковавших «Лотосовую сутру», а «В «Повести о Гэндзи», - пишет он, -часто упоминаются цитаты из нее.

Аргументация Кикимура Тосихико признается несостоятельной на том основании, что легко доказать, что все произведения, приписываемые Мурасаки Сикибу, характеризуются единством стиля и, следовательно, были написаны одним автором. На основании текстологического анализа можно утверждать, что этим автором была женщина, по своему воспитанию, мировоззрению и социальному статусу принадлежащая к придворным кругам.

Имя Мурасаки Сикибу тесно связано не только с «Гэндзи-моногатари», «Дневником» и ее стихотворениями, но с целым направлением в японской литературе, зачинательницей которого она является. О «женственном» характере хэйанской литературы говорил Ясунари Кавабата. Вырвать имя Мурасаки Сикибу из «литературы женского потока» невозможно, так как в этом случае пришлось бы пересматривать еще целый ряд памятников той эпохи и предположить существование намеренной литературной мистификации грандиозного масштаба.

По существу, единственным аргументом, побуждающим Кикумура Тосихико сомневаться в авторстве Мурасаки Сикибу, является хорошее знакомство автора романа с буддийскими текстами и обрядами. Но этому бесспорному факту можно дать и другое объяснение. А именно - буддизм в хэйанскую эпоху был распространен и имел влияние в значительно большей степени, чем это представлялось ранее. Поэтому в таком заведомо недидактическом произведении, которым, по мнению большинства современных исследователей, является «Гэндзи-моногатари», органично присутствует буддийское видение мира, и содержатся скрытые (как правило) ссылки на буддийские источники.

В третьем параграфе показан буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу. Отмечено, что одной из особенностей «Повести о Гэндзи», столь отличающих ее от ранних моногатари, является то, что впервые такие буддийские философские понятия, как бренность и изменчивость мира, кармы (предопределения и воздаяния), стремление к спасению были глубоко раскрыты на всех композиционных уровнях и послужили одним из художественных приемов, показывающих красоту и печаль этого мира. Прежде подобные вопросы ставились лишь авторами дневников, и в несколько ином ракурсе рассматривались в таких произведениях, как «Нихон рёики» («Японские легенды о чудесах»).

Путь спасения для Мурасаки Сикибу заключался, судя по «Дневнику», в чтении сутр и молитв, ухода в монашество. (Хотя так и неизвестно, действительно ли она постриглась в монахини в конце жизни. Сам год ее смерти точно не установлен, полагают, что это или 1015г., или 1031 г.). Так же относится к Пути спасения и принц Гэндзи, и другие ранние персонажи романа. Мы постоянно встречаем упоминания о том, как в тяжелые моменты своей жизни они обращаются к чтению сутр и молитв. Их стремление к спасению носит чисто индивидуальный характер.

С развитием действия романа идея буддийского спасения претерпевает изменение. На первый план выходит сострадание к заблудшим существам и стремление к спасению других, а не только себя.

В четвертом параграфе рассмотрено использование буддийских преданий в тексте «Гэндзи-моногатари». Среди многочисленных источников: китайских и японских исторических хроник, китайской поэзии и стихов вака, японской художественной литературы - моногатари, послуживших основой «Гэндзи-моногатари», не последнее место занимают буддийские сутры и легенды. Цитаты и притчи из сутр, чаще всего из «Сутры о цветке лотоса чудесной дхармы» или «Лотосовой сутры», как она будет именоваться и далее (санскр. Саддхарма пундарика сутра, ян Мёхорэнгё кё) и «Сутры о великой Нирване» (санскр. Махапаранирвана сутра, яп. Дайнэбанкё), упоминаются в «Гэндзи-моногатари» столь же часто, как и стихи Бо Цзюйи, «Исторические записки» Сыма Цяня, Нихонги и моногатари. Это свидетельствует о том, насколько глубоко дух буддийской религии проник в мировосприятие людей эпохи Хэйан. Знание и понимание буддизма являлось одним из условий понимания моно-но-аварэ - красоты окружающего мира. Стремление познать «моно-но-аварэ», подчинить ему свои чувства и жизнь, действовать в соответствии с ним является основополагающим мотивом в жизни героев романа, в первую очередь, принца Гэндзи. Именно буддийские мотивы и ассоциации чаще всего помогают героям осознать моно-но-аварэ. Во всех кульминационных моментах повествования принц Гэндзи и другие герои «Повести...» вспоминают о буддийских легендах и связывают себя с их персонажами. Характерно, что все эпизоды «Повести...»,

так или иначе повествующие об искусстве, насыщены в большей или меньшей степени буддийскими реалиями.

Темы музыки и буддизма в хэйанской литературе, так или иначе взаимосвязаны между собой. Примечательно, что в правилах Виной, регламентирующих поведение монахов, музыка и танцы - это то, от чего благочестивые монахи должны воздерживаться. Но для хэйанских авторов (в особенности для женщин-придворных), в жизни которых искусство представляло едва ли не важнейшее занятие, необходимо было найти оправдание в буддийском Писании своей увлеченности искусством.

Во второй главе рассмотрены религиозные воззрения эпохи Хэйан и их отражение в японской литературе. Отмечено, что за триста лет своего существования, пользуясь покровительством императоров и таких влиятельных аристократических родов, как Сога, буддийская сангха в Японии укрепила свое экономическое и политическое положение и влияние при дворе. С одной стороны, японские императоры поощряли распространение в стране новой религии, подтверждавшей их божественное, и неизменное право на власть (что было необходимо в условиях разложения родовой общины, когда часть старинной родовой аристократии видела в правителе скорее первого среди равных), с другой -буддийские прелаты все активнее вмешивались в политику, пытаясь занять ведущие позиции.

Перенос столицы в 784 г. из Нара сначала в Нагаока, а затем в Хэйан, нанес о удар по могуществу нарских монастырей. Был усилен административный контроль за деятельностью буддийской сангхи, ей запрещено было иметь в своем владении крупные участки земли, горы и леса, сдавать дома в аренду.

Все эти перемены не могли не отразиться и на отношении к буддизму в целом. Учение первоначальных шести школ Нара («Нанторокусю»): Санрон, Дзёдзицу, Хоссо, Рицу, Кэгон и Куся было ориентировано, прежде всего, на тщательное изучение всех буддийских трактатов. Однако содержащиеся в них сложные буддийские концепции были порой непонятны даже наиболее эрудированным представителям аристократии. Чтобы удержать свои позиции, японскому буддизму необходимо было сменить философские приоритеты на религиозно - этические, удовлетворяющие насущные политические и эстетические потребности японского общества. Учения школ Тэндай, Сингон и Дзедо, акцентирующие способность каждого существа к просветлению посредством чтения сутр, молитв, совершения религиозных обрядов, донаторства и т.п., представляли собой именно ту форму государственной религии, в которой нуждалось японское общество того времени. С начала эпохи Хэйан буддизм стал играть в повседневной жизни японцев почти такую же роль, какую играла католическая церковь в средневековой ЕвропеОднако содержащиеся в них сложные буддийские концепции были непонятны даже наиболее эрудированным представителям аристократии.

В первом параграфе изложенна история создания школы Тэндай. Дана оценка вкладу выдающихся представителей этой школы и, прежде всего, ее основателя - Сайте. Проанализировано влияние базовых доктрин школы на мировоззрение автора «Повести о Гэндзи» и тех представителей хэйанской аристократии, которые воплотились в образах героев романа.

Доктрины школы Тяньтай, возникшей в VI в., были оформлены и зафиксированы в трех сочинениях Чжии - основателя школы. Однако главным каноническим текстом школы является «Сутра Лотоса Благого Закона» (санскр. «Саддхарма-пундарика сутра, яп. «Мёхо рэгэ ке» или «Хоккэ кё».

С именем Сайте связан новый этап в истории распространения «Лотосовой сутры» в Японии в период Хэйан. Японская школа Тэндай не была точной копией своей китайской предшественницы, в отличие от буддийских школ периода Нара.

Во-первых, немалая роль в ней отводилась элементам эзотерического буддизма (яп. миккё) и в меньшей степени Винае. Во-вторых, в Японии буддизм Тэндай сразу же приобрел черты национальной идеологии, в то время как в Китае школа Тяньтай имела

склонность к универсализму и была далека от каких-либо политических и национальных идей. Сайте же пошел еще дальше, разработав развернутую концепцию «теократического государства». Согласно ей государство входит в число объектов, которые Бодхисаттвы направляют на путь спасения. Под «Бодхисаттвами» подразумевались, прежде всего, монахи-носители высшего знания, заключенного в «Лотосовой Сутре». В их обязанности, по мнению Сайте, входили не только ежедневные проповеди Великой Колесницы (в первую очередь «Лотосовой Сутры»), но и активное участие в хозяйственной и политической жизни страны. Впоследствии эта концепция была в определенной степени воплощена в жизнь преемниками Сайте, при которых Тэндай-сю оформилась в автономное храмовое объединение, располагавшее большими земельными участками и оказывавшее огромное влияние на религиозную и политическую жизнь страны.

И, наконец, третье существенное отличие заключалось в том, что процесс распространения нового учения в Японии был также связан с реформированием всей религиозной буддийской системы. К концу VIII века сложные отношения между буддийской церковью и государством, вызванные усилением влияния и могущества буддийских священнослужителей, усугублялись борьбой между ведущими нарскими школами за лидерство. И императорский двор, и буддийская религиозная организация того времени нуждались в новом буддийском учении, которое, с одной стороны, укрепило бы связь между буддийской церковью и государством, с другой - помогло преодолеть разногласия внутри самих школ.

Доктрины Тэндай, в силу присущего ей синкретизма, снимали все эти противоречия. Одной из основных причин популярности учения школы Тэндай в Китае и Японии была ее основополагающая идея, выраженная в «Лотосовой Сутре», о тождестве сансары и нирваны.

Одной из наиболее важных концепций, провозглашенных в сутре, является утверждение о том, что каждое живое существо изначально несет в себе природу Будды, чаще всего даже не подозревая об этом. Это означает, что все живые существа способны стать Буддами, находясь в феноменальном мире.

Сюжеты и образы «Лотосовой сутры» нашли отражение как в религиозной, так и в светской живописи, скульптуре, декоративно-прикладном искусстве. «Лотосовая Сутра» не могла не повлиять на величайший памятник хэйанской литературы - «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу. В «Повести» она упоминается столь же часто, как и китайские классические источники. Герои «Гэндзи-моногатари», беседуя, часто цитируют различные отрывки из нее. Как правило, эти цитаты приводят они тогда, когда хотят подчеркнуть те или иные личные качества главных героев.

Особое место в «Гэндзи-моногатари» занимают притчи, взятые из «Лотосовой сутры». Это притчи о дочери дракона и о царе, прислуживавшем отшельнику, составляющие часть главы «Девадатта». Первая из них рассказывает о том, как женщина - дочь царя драконов - обрела природу Будды. По мнению многих исследователей, утверждение о том, что женщина способна стать Буддой впервые появилась в «Лотосовой сутре» - основной сутре учения школы Тэндай, и явилось одной из причин популярности сутры на Дальнем Востоке.

Что касается второй притчи, то, судя по частым упоминаниям в «Гэндзи-моногатари», она была весьма популярна во времена Мурасаки Сикибу. Смысл этой притчи заключается в том, что даже Девадатта (двоюродный брат Будды, злодей и интриган), который, как считали ранее, ни в коем случае не сможет обрести просветление, в конце концов, станет Буддой Татхагатой и спасет множество живых существ.

Самым известным местом из романа, в котором употребляются буддийские термины, содержащиеся в «Хоккэ кё» («Лотосовой сутре»), считается беседа Гэндзи с Тамакакадзура о японской литературе «моногатари» (гл. «Светлячки»).

Полагают, что именно в этом отрывке отразились как взгляды Мурасаки Сикибу на литературу, так и ее религиозные убеждения. (Мурасаки, как предполагают, приняла

посвящение в Тэндай-сю). Здесь Мурасаки Сикибу проводит параллель между буддийским учением и художественной литературой, указывая на то, что и она «небесполезна» для дела спасения души. Можно сказать, что Мурасаки значительно опередила свое время, и указала путь единства «мирского» и «сакрального», характерный для более позднего периода, когда занятия литературой и каллиграфией в Японии считались столь же полезными для монахов, как и изучение канонических сутр.

«Лотосовая Сутра» оказала на «Повесть о Гэндзи» не меньшее влияние, чем классические китайские и японские источники. Идеи и образы, взятые из этой «Сутры», а также связанные с ней ассоциации, прослеживающиеся в сюжете романа , придают ему глубокий философский смысл.

Во втором параграфе рассмотрены история создания и религиозные воззрения Сингон-сю. Подобно Тэндай учение Сингон провозглашало, что каждый способен стать Буддой. Но если в Тэндай главным средством спасения объявлялась «Лотосовая Сутра», то Сингон впервые в истории японского буддизма выдвинул идею о том, что спасения можно достичь и в текущей жизни (яп. «сокусин дзёбуцу»), с помощью магических ритуалов.

Согласно классификации Сингон, буддизм делится на экзотерический (яп. конгё) и эзотерический (яп. миккё). Экзотерическое учение подобно «условной истине» в мадхьямике: оно помогает на первоначальном этапе осознания «несуществования», «пустотности» феноменального мира, но не ведет к просветлению. Эзотерический же буддизм, «сокровенное учение» («миккб»), помогает человеку понять, что сам он и есть Будда.

Истинное учение не ограничивается словами или знаками, его невозможно постичь индивидуально, поэтому его передача идет «от сердца к сердцу». Так в «Повести о Гэндзи» Каору - наиболее религиозный персонаж романа, стремясь посвятить свою жизнь . служению Будде, становится учеником Восьмого принца так называемого «монаха в миру». «Не подавляя юношу (т.е. Каору ЕЛ.) своей мудростью, он помогал ему проникнуть в великие тайны горных вершин, постичь смысл священных текстов» («Девы у моста»).

Основным объектом поклонения для Сингон является Будда Вайрочана (яп. Дайнити). Он - источник всей вселенной и населяющих ее существ. В теле будды Вайрочаны преодолевается дуализм феноменального мира. Уже одно упоминание Будды Дайнити должно сразу же ввести слушателя и читателя в область понятий и символов Сингон. Весь мир со всеми населяющими его существами не отличен от сущности Дайнити. В свете Дайнити все, даже самые незначительные события, приобретают буддийский смысл. Не это ли подразумевала Мурасаки Сикибу, оборвав главу «Первая зелень» («Вакана») на его имени? Таким образом, она подвела читателя к возможности самостоятельно переосмыслить все прочитанное в неожиданно новом для него свете, благодаря упоминанию одного только имени Дайнити в конце части повествования. Необходимо иметь в виду, что «Повесть о Гэндзи» становилась доступной читателям по мере написания глав, и они не знали - каким будет продолжение. Примечательно, что художественный прием, использованный в данном случае Мурасаки Сикибу, в точности соответствовал самой сути методологии Сингон.

Помимо чрезвычайно сложной философской системы, Кукаем был разработан подробнейший ритуал всевозможных обрядов. Особое значение придавалось оградительным обрядам (госимбо), которые совершались с целью исцеления больного. Монах-заклинатель, совершающий этот обряд, с помощью символических жестов (мудр) и заклинательных формул (дхарани) очищал тело и душу больного и изгонял злых духов, вызывающих болезнь. В эпизодах романа, описывающих болезнь героев, всегда упоминаются монахи-заклинатели. В главе «Юная Мурасаки» подробно описывается «очистительный обряд», который проводит над больным Гэндзи монах Содзу. Не

ограничиваясь мудрами и дхарани, он дарит Гэндзи «тако» - ваджру, что свидетельствует, по-видимому, о том, что и сам Гэндзи был посвящен в ритуалы Сингон.

Когда монахи из Ёкава находят Укифунэ, то, приняв сперва ее за оборотня, они складывают пальцы в мудры и произносят заклинания - дхарани.

Сингон-сю быстро приобрела в Японии широкую известность, сначала среди аристократии, затем и в народе. Причиной этого было не столько ее особое отношение к магическим ритуалам, способным привести верующего в состояние Будды, и, тем более не ее сложная философия, а то внимание, которое она оказывала искусству и внешней стороне своих обрядов.

Учитель Кукая - Хуэйго и сам Кукай считали, что только посредством искусства осознается истинный путь к совершенному состоянию. Занятия искусством могут привести к созданию шедевра, который сам по себе является Буддой. Искусство, природа, Учение в представлении Кукая были триедины. Именно благодаря этой позиции Кукая японский буддизм превратился в то, что Дж. Сэнсом определил как «религию, ставшую искусством, а искусство - религией».

Возможно, что эта позиция Кукая могла быть известна Мурасаки Сикибу, и повлиять на ее оценку значимости литературного творчества. Во всяком случае очевидно, что сама Мурасаки относилась к своей повести серьезно и не считала ее просто развлечением. Не исключено, что творчество было для нее альтернативой пострижению в монахини.

Мурасаки Сикибу отводит немало мест в романе описанию торжественных буддийских церемоний, причем чувствуется, как восхищает ее в первую очередь сама красота и изысканность обстановки. Примером может служить отрывок из главы «Сверчок-колокольчик», посвященный описанию церемонии освящения статуи Будды для молельни Третьей принцессы, ставшей монахиней.

Слово «мандола» встречается в романе только в этом месте. Однако, в тексте часто упоминаются «священные изображения», которые наряду с другими дарами, подносят Гэндзи и Каору Будде во время их посещения буддийских храмов. Это позволяет предположить, что речь идет именно о мандолах. Кукай (Кобо-дайси) во времена Мурасаки был широко известен не только как основатель школы Сингон, как святой, но еще и как непревзойденный каллиграф, поэт, автор литературных произведений. Поэтому невозможно допустить, чтобы Мурасаки Сикибу оказалась не затронутой влиянием личности Кукая.

В третьем параграфе показан процесс становления и распространения учения амидаизма. Первые сведения об этом учении относятся к середине 8 в., когда императрица Сётоку приказала разослать изображения «Чистой земли» Амиды и копии сутры «Моления о Чистой земле» («Сёсан дзёдокё») во все храмы страны. В 782 г. священник школы Хоссо - Сёкай из храма Кофуку в Наре провел первую церемонию «Амида-кэкка» (ритуал покаяния, посвященный Будде Амиде). Распространение культа также выразилось в строительстве храмов, посвященных Амиде, таких как «Амида-до» в монастыре Тодайдзи и Дзёдоин в Хоккэдзи.

В период Хэйан культ Амиды развивался в рамках школы Тэндай. После смерти Сайте один из его последователей - Эннин (794-864), обучавшийся в Китае, познакомился там с одним из основных обрядов амидаизма - «дзёгё-дзаммай» (букв.: «постепенная концентрация на Амиде». Вернувшись на родину, он установил этот обычай на горе Хиэй. Церемония «дзёгё-дзаммай» проводилась непрерывно в течение 90 дней. В это время принято было непрерывно повторять имя Будды Амиды и полностью сконцентрировать сознание на его образе. (Поэтому существует и другое название этого ритуала - «Нэмбуцу дзаммай»). Вскоре в Тэндай образовались два направления. Первое, во главе которого стоял Эннин, обратилось к культу Амиды. Приверженцы же второго, возглавляемые младшим современником Эннина Энсю (814-891), отдавали предпочтение «Сутре о Великом Солнце» («Дайнити-кё») и ставили ее даже выше «Сутры Лотоса». Энсю обосновывал наличие «природы Будды» во всем сущем. Опираясь на учение Сингон-сю о

Махавайрочане, он стал одним из теоретиков такого направления в тэндайском буддизме, как «Хонгаку» («исконное изначальное просветление»). Недаром самого Энею и его учеников называли «миккёсо», т.е. «исповедующим тайное учение».

С середины X в. нэмбуцу (провозглашение имени Будды Амиды) стало одним из важнейших обрядов Тэндай-сю. Это было время упадка центральной власти и социальной, политической нестабильности.

С именем тэндайского священника Гэнсина (942-1017) связано начало популяризации культа Амиды. В своем трактате «Основы спасения» («Одзё-ёсю», 985 г.), созданном в те времена, когда Мурасаки еще была девочкой, он ярко описал ужасы ада и то райское блаженство, которое ожидает верующего в Будду Амиду.

Если верить Ясутане, автору «Одзё гокуракки» («Записи о вознесении в Край Вечной радости»), основавшем вместе с Гэнсином «Нидзюго саммайэ» («Общество двадцати пяти способов созерцания»), то, приблизительно в 940 г., амидаизм был достаточно широко распространен в стране. По крайней мере, в 984 г. Ясутана был уже убежденным амидаистом, автором трактата, оказавшем влияние на становление амидаизма в Японии. Таким образом, и Мурасаки Сикибу могла быть (и даже, скорее всего, была) знакомой с культом Амиды.

Основой амидаизма является вера в то, что во времена упадка и «конца Закона» человек не способен достичь просветления в условиях этого мира. Все, что требовалось от верующего, помимо соблюдения обрядов и совершения добрых дел, было произношение вслух простой молитвы: «Наму, Амида Буцу» («Помилуй нас Будда Амида»). Вследствие этого после смерти человек автоматически перерождался в лотосе в Западном Раю. (Можно сказать, что именно с периода Хэйан в сознании японцев появилась вера в рай). Здесь он жил так, как если бы пребывал в нирване.

Император Итидзё и канцлер Митинага верили в Амида-будду. Последовательницей амидаизма была и Мурасаки, которая, прежде всего, принадлежала к Тэндай-сю. Можно предположить, что Мурасаки Сикибу была приверженкой именно того направления Тэндай, которое получило название «Тэндай дзёдокё», т.е. «тэндайское учение о чистой Земле» и сильнее всего связанно с так называемым «горным течением» («саммон»). Это движение образовалось в результате раскола в Тэндай-сю, между сторонниками Эннина и сторонниками Энсю в 993 г. Столкновение произошло тогда, когда Мурасаки еще жила в столице в доме отца и могла слышать о происшедших событиях со слов отца или старшего брата. Разделение Тэндай на две фракции отражало не только доктринальные расхождения, но и политическую борьбу внутри правящих кругов. Если течение саммон поддерживали те ветви рода Фудзивара, которые контролировали императорский дом, то течение дзимон, основанное сторонниками Энсю, поддерживали слабые ветви рода Фудзивара и оттесненные от власти представители аристократии. Теоретически Мурасаки имела основания оказаться сторонницей любого из двух течений Тэндай. Близость Мурасаки ко двору должна была обусловить ее выбор.

Известно, что в направлении саммон были разработаны «четыре великих закона» («дайхо»), которые предусматривали обязательное поклонение в качестве главных объектов почитания: Фудо-мёо (санскр. Ачаланатха), будде Сидзёко, будде Якуси и семи буддам (Ситибуцу), бодхисаттве Фугэн (Фугэн эммэй босацу). Поскольку в тексте «Гэндзи-моногатари» и «Дневника» упоминаются перечисленные будды и бодхисаттвы, можно сделать вывод о том, что Мурасаки скорее всего принадлежала к движению саммон.

Гэндзи, Каору и многие другие персонажи ее романа часто описываются за совершением «нембуцу» (или «небуцу»), т.е. медитируя перед Буддой Амидой или провозглашая его имя.

Буддизм сумел сформировать из различных школ единую идеологию, основанную на принципе недвойственности (фуни). Мурасаки Сикибу была свидетельницей формирования такого единого японского мировоззрения, которое потом распространилось

на народные массы, хотя и охватывало поначалу только слой высшей аристократии. Она также была и активной участницей этого процесса.

В четвертом параграфе показаны формы взаимодействия различных религиозных верований, получивших распространение в эпоху Хэйан в том виде, в каком они нашли отражение в романе «Гэндзи моногатари».

Одной из величайших заслуг и несомненным вкладом в историю буддизма в Японии Сайте и Кукая была выдвинутая ими теоретическая формула «сосуществования» Синто и буддизма, обозначенная как Рёбу синто («Двустороннее синто») - в традиции школы Сингон или как «Сан-но-Итидзицу синто» - в Тэндай-сю. Под влиянием этой формулы существенные изменения претерпел статус синтоистских богов - «ками».

В эпоху Нара, во времена раннего буддизма, «ками» были объявлены «защитниками Закона Будды» (дохо-син). Некоторые из почитаемых «ками» (например, Уса Хатиман и Кантон) получили статус бодхисаттв. В период Хэйан под воздействием доктрин Тэндай и Сингон появилась идея о том, что сущность «ками» - «хондзи» есть ничто иное, как природа Будды. Хотя ряд исследователей считает, что на самом деле теория единства «ками» и будды развилась лишь с середины периода Хэйан, все же есть основания полагать, что уже во времена Мурасаки многие синтоистские божества почитались именно как воплощения будд. Так «ками» трех святилищ Кумано и святилища Хиэ на горе Хиэй (соседствовавшее с монастырями школы Тэндай) поклонялись, как воплощениям будд Якуси Нёрай, Дзидзо Босацу и Амида-буцу.

Эти божества, как и некоторые места, считавшиеся святыми еще с добуддийских времен (например, знаменитая гора Митакэ в Ёсино), были объектами постоянного поклонения многих благочестивых священников и мирян. В романе часто упоминается о таких паломничествах главных героев.

За сравнительно короткий промежуток времени религиозные представления японцев претерпели изменения. Во-первых, изменилось представление о традиционных японских богах - «ками». Если ранее они считались воплощением определенных положительных качеств, сил или объектов природы, то теперь им был присвоен статус посланников и охранителей Будды, а затем и его эманации. Именно с момента включения «ками» в пантеон буддийских божеств, буддизм в Японии перестает быть просто аналогом китайского буддизма и становится в период Хэйан японской религией. Во-вторых, изменился и сам японский буддизм. На смену учению восьми школ периода Нара, согласно которому стать Буддой могут лишь избранные и то после длительного и сложного чтения молитв, изучения трактатов и медитации, пришел эзотерический буддизм («миккё»). Он впервые провозгласил, что в Нирвану способен войти каждый человек, поскольку в нем есть природа Будды. Сами средства достижения спасения стали простыми и доступными: чтение «Лотосовой Сутры» и провозглашение имени Будды Амиды. Однако для автора «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу понятие «путь к спасению» было гораздо глубже и сложнее, чем для многих ее современников.

Третья глава посвящена концепции кармы в той интерпретации, в какой она представлена в «Повести о Гэндзи». «Карма» является одним из ключевых и наиболее буддийских понятий. По моему мнению, принципиальное отличие представлений о судьбе в древнегреческой философии от буддизма, заключается в том, что у древних греков все мифологемы и понятия, обозначающие судьбу: «мойра», «дике», «ананке», «тюхэ», являются внешними по отношению к человеку силами, непроницаемыми для его разума и воли.

В буддизме карма - это сознательное действие, нравственный закон, формирующий жизнь человека. Карма наследуется от прежних существований и творится настоящей жизнью. Ф.И. Щербатской интерпретировал карму как закон наследственности.

В романе Мурасаки Сикибу отразилось понятие «кармы», как закона причинно-следственной зависимости, как итога поступков героев и как предопределенности

человеческой судьбы. Можно даже сказать, что «карма» явилась основным принципом, определившим структуру романа.

В первом параграфе (Карма как воздаяние за прегрешения в предыдущей и в настоящей жизни, воздаяние за добрые дела в «прошлой жизни») освещенно понятие «карма» так, как оно интерпретировалось в японском буддизме эпохи Хэйан.

Идея кармы фигурирует уже в ранней японской литературе эпохи Хэйан в таких произведениях, как, например, «Такэтори-моногатари», «Отикубо-моногатари», «Нихон рёики». Она нашла свое отражение и в «Гэндзи-моногатари».

Фудзивара Сакутаро обратил внимание на проявление концепции кармы в сюжете романа. На этой основе он попытался построить сюжетную схему «Гэндзи-моногатари», в которой выделил три части: юность героя (годы наслаждений), зрелость (годы славы) и старость (годы расплаты).

Первая часть, согласно этой концепции, посвящена любовным похождениям Гэндзи, которого неудержимо влечет к наложнице своего отца - Фудзицубо. Наконец он добивается своей цели и сближается с Фудзицубо, т.е. «завязывает карму своего будущего».

Вторая часть отражает период расцвета и славы Гэндзи. Однако уже в начале третьей части появляются мрачные предзнаменования. Вступив в связь с наложницей отца, Гэндзи сознает свой грех и время от времени мучается сознанием вины, рассматривая все последующие свои неудачи как удары судьбы, кары за свою провинность. Конец третьей части повествует о скорби самого героя. Эта же третья часть дает развязку всему произведению, действительно, близкую духу буддийской доктрины: «Какова причина -таковы и следствия». Иначе говоря, Гэндзи получает воздаяние за то, что совершил.

По нашему мнению , концепция Фудзиока Сакутаро является неполной, так как отражает лишь одну сюжетную линию, т.е. жизнь главного героя, и совсем не затрагивает третью часть романа, так называемые «Десять глав Удзи», в которых проявляется действие кармы. В первой части героям «Гэндзи-моногатари» также приходится страдать, но именно во второй части книги страдание приобретает буддийскую форму.

В буддизме выделяют четыре основные формы страдания («дукха»): иллюзорная жизнь, старость, болезнь и смерть. Они подразделяются на следующие четыре категории: 1) страдания, порожденные желаниями; 2) страдания, вызванные разлукой с любимыми существами; 3) страдания, причиненные ненавистью; 4) страдания, вызванные пятью «скандхами» (формой, чувством, восприятием, составляющими импульсами и вторичным сознанием).

Во второй части книги Гэндзи страдает от преклонных лет и разлуки с любимой Мурасаки. Касиваги причиняют муки его желания (безответная страсть к Третьей принцессе), болезнь и смерть. И, наконец, всем персонажам книги их жизнь кажется сплошным страданием.

Карма Гэндзи не исчерпывается вместе с его смертью, а продолжает оказывать влияние на жизнь его потомков.

Во втором параграфе рассматривается концепция «мудзёкан». Герои третьей части романа обречены блуждать в мире неведения (санскр. «авидья»). Их злоключения вызваны духовной слепотой (яп. «мумё»). Если во второй части изображен мир страданий, то в третьей - мир иллюзий (санскр. «майя»). Недаром последняя глава романа называется: «Плавучий мост сновидений» («Юмэ-но-укихаси») - название, символизирующее бренный мир. В отдельных комментариях и исследованиях она считается ключом ко всему произведению.

Духовная слепота мешает героям романа осознать один из основополагающих принципов этого мира - «мудзёкан» (непостоянство всех вещей). Вся жизнь Гэндзи постепенно подводит его к пониманию того, что все, к чему он стремился и что было для него дорого, - разрушается и погибает. Гэндзи потерял мать, когда ему исполнилось всего три года. Он теряет жену Аои, погибают другие его возлюбленные, после смерти

отца-императора меняется его положение в свете и под давлением одной из жен отца -Кокидэн он вынужден отправиться в ссылку. Находясь в ссылке, он впервые всерьез задумывается об уходе из этого мира и пострижения в монахи. Остро переживаемый им крах политической карьеры неожиданно сменяется взлётом карьеры. Но теперь умудренный опытом Гэндзи воспринимает свою удачу уже сквозь призму «мудзёкан» и это лишь усиливает желание оставить этот мир. Но ему мешают многочисленные «путы» (препятствия). Смерть любимой жены Мурасаки становится последней каплей и после этого стремление покинуть мир становится бесповоротным. Также показано и восприятие «бренности мира» другими персонажами романа (Каору, принц Хати).

В третьем параграфе идет речь об отношении к карме героев романа Отмечается, что впервые в японской литературе в «Повести о Гэндзи» карма интерпретируется как знак избранности Буддой ее главных героев.

А.Н. Мещеряков, И. Моррис полагают, что вера в предопределение повлияла на мировоззрение хэйанского общества, развив в нем черты обреченности и отсутствие этического закона. Несомненно, что многие персонажи романа, включая Гэндзи -главного героя, считают, что их жизнь обусловлена кармой, и это часто порождает в них чувство покорности судьбе. Однако, на наш взгляд, нельзя сказать, что они вовсе не предпринимают никаких попыток изменить свою карму. И тем более это справедливо в отношении автора романа - Мурасаки Сикибу. Для некоторых героев романа (прежде всего женщин) таким выходом становится чувство красоты и принятие монашества. «Гэндзи-моногатари» сделал многие буддийские понятия и, прежде всего, понятие «кармы» ближе и доступнее для хэйанской аристократии, поскольку проиллюстрировал их на примере их собственной жизни. Таким образом, буддизм из «внешнего» учения становился японским мировоззрением.

Четвертая глава посвящена описанию образа буддийского монаха и его роли в «Повести о Гэндзи».

Буддийские монахи вошли в японскую литературу (как в качестве героев произведений, так и авторов) уже на достаточно раннем этапе.

Монах - это единственная фигура в древнем японском обществе, которая могла оказаться и в самом низу, и в самом верху общества. Именно монах Докё, единственный за всю историю Японии, осмелился покуситься на власть императорского дома.

Именно монахи задают в произведениях хэйанской литературы универсальную шкалу координат этических ценностей. Они представляли некоторую промежуточную прослойку общества, напрямую не связанную с производством и распределением материальных благ, ресурсов власти, но, вместе с тем, оказывающих на общество в целом и на все процессы, происходящие в нем, значительное влияние. Монахи являлись мощным накопителем и преобразователем социальной энергии всех слоев общества, поскольку соприкасались со всеми слоями, а также выполняли функцию основного распространителя информации. В этом слое происходили основные процессы генерации идеологии и культуры средневековой Японии. Только в этом слое общества можно было выделить аристократию, самурайство, торговцев, крестьян. Среди монахов были философы, историки, медики, писатели, поэты, художники, полководцы, политики , то есть интеллектуальная элита общества. Круг занятий монашества только на первый взгляд ограничивался религиозными обрядами, в действительности монахи активно занимались хозяйственными делами, торговлей, ремеслом, обучением (в том числе и нерелигиозным), военным делом, административным управлением, политикой и дипломатией. Японские монахи сыграли решающую роль в формировании и распространении письменности на Японских островах.

Таким образом, оказывается, что монашеская среда была тем социальным пространством, в котором профессиональная, сословная и даже культурная мобильность были наивысшими. Монахи, с одной стороны, активно способствовали преобразованиям в укладе древнего традиционного японского общества, с другой - вносили стабильность во

вновь формирующиеся социальные и государственные институты. Не удивительно, что вся сложность отношения к буддийским монахам, обусловленная политическими, экономическими и идеологическими особенностями конкретной исторической ситуации, нашла свое отражение и в литературе периода Хэйан.

В первом параграфе дается общая характеристика положения буддийского духовенства в эпоху Хэйан.

Начало эпохи Хэйан в Японии было временем заметного охлаждения правительства к буддизму. В немалой степени это было связано с тем, что к VIII в. буддийская церковь приобрела самостоятельное значение и начала выходить из-под контроля государственной власти. Японские императоры решили пресечь в корне всякие попытки представителей буддийского духовенства претендовать на контроль над светской властью.

Правительство стало жестко контролировать внутримонастырскую жизнь, чего раньше не делало. Все это, с одной стороны, ослабляло позиции отдельных монастырей и отдельных настоятелей, но, с другой стороны, шло на пользу буддизму в Японии в целом, поскольку улучшало образовательный и культурный уровень духовенства, способствовало повышению дисциплины в монастырях и приближало их к правительственным ведомствам. Не случайно, что именно в период Хэйан монастыри стали пополняться выходцами из аристократических родов, а настоятелями крупнейших монастырей нередко становились принцы крови. При этом буддийский монастырь оставался единственным местом, где происхождению не предавалось решающего значения для достижения высших степеней.

Вместе с тем все ограничительные меры вызывали активное противодействие со стороны монахов. Несмотря на ограничение, число монахов в монастырях неуклонно росло, и к X в. крупные монастыри насчитывали тысячи людей. Буддийские монахи к концу X в. составляли в Японии довольно внушительную социальную прослойку.

Кроме должностных лиц, находившихся в храме в соответствии с уставом, здесь жили также монахи, не имевшие должности («бонсо»); лица, принявшие постриг, не имея на то официального разрешения («сидосо») и многочисленные послушники-ученики («тайсю»).

Существовал также еще один класс монахов, не принадлежавший к церковным верхам и не проживавший в монастырях. Это были так называемые «хидзири» - монахи-отшельники, живущие в горах, которые, в свою очередь, подразделялись на «убасоку» и «ямабуси».

С распространением амидаизма появилась еще одна категория «хидзири» -последователей монаха Гэнсина (или Энсина), заложившего основы веры в рай Амиды. Автор трактата «Основы спасения», красочно описывающего Землю Вечного Блаженства, он, как считают японские исследователи «Гэндзи-моногатари», мог послужить прототипом монаха, выведенного в романе под именем Содзу из Ёкава.

Стремление сохранить свою монополию на власть побуждала представителей правящей ветви рода Фудзивара заключать браки между близкими родственниками, что обеспечивало большую стабильность японской элиты, но практически исключало всякую возможность для вертикальной мобильности в обществе. Даже для многих принцев крови реально не существовало никаких перспектив занять высшие посты в государственной системе управления. Для таких людей существовало только две возможности обойти это, казалось бы, непреодолимое препятствие. Первая возможность состояла в том, что чиновник мог получить пост губернатора-управителя (кокуси) какой-либо провинции на определенный срок. Вторая возможность заключалась в уходе в буддийский монастырь. Это также открывало путь к политическому влиянию, поскольку буддийские монастыри постепенно расширяли свои земельные владения, создавали отряды вооруженных монахов и начинали влиять на расстановку политических сил. Многие видные представители аристократических фамилий, не нашедшие возможность реализовать свои способности из-за гегемонии рода Фудзивара, также становились монахами и в скором времени приобретали влияние и добивались своих целей при поддержке буддийской церкви.

Именно объединение этих двух возможностей и привело впоследствии к падению рода Фудзивара, а затем и Тайра. Во времена Мурасаки Сикибу эти тенденции только начали намечаться, но нашли отражение в романе.

Второй параграф посвящен изображению монахов в художественной литературе. В параграфе рассматриваются два представления о монахах - идеальное и бытовое. Если идеальное представление находит свое отражение, как правило, в житийной литературе, то бытовое - в светской. Причем, степень отличия идеального представления от бытового и объем внимания, которое концентрирует писатель в своем произведении на этом отличии, позволяет служить, по мнению В.Н. Горегляда, своеобразным критерием антиклерикальных настроений, выраженных в этом произведении.

Перед исследователем неизбежно возникает задача соотнесения этих антиклерикальных настроений с взглядами, преобладавшими в соответствующей социальной среде и предписываемыми религиозными догмами. Если для христианской литературы немыслимым является отрицание основополагающих принципов учения, зафиксированных в Святом Писании, то в философских концепциях всех основных школ Махаяны, такое отрицание допускается в их теоретических построениях, нисколько не отменяя принадлежность к буддизму этих школ.

Достаточно острые выпады в адрес монахов и их образа жизни содержатся и в самой буддийской литературе, но они направлены всегда против представителей вполне конкретных школ или монастырей, даже если в самом тексте нет точных указаний, которые могут подразумеваться. Поэтому, с точки зрения диссертанта, говорить об антиклерикальных настроениях по отношению к буддизму в классической японской литературе следует с большой осторожностью.

В японской литературе представление о благочестивом монахе ярче всего выражено в «Нихон рёики» в образе монаха-чудотворца Досё. Бытовое представление о духовенстве содержится в аристократической литературе того времени: дневники, эссе и моногатари.

Как и в Европе, в Японии в средние века в светской литературе постепенно сложилась традиция отстраненного взгляда на духовенство, однако, христианство и буддизм относились к этому вопросу с совершенно разных позиций. Если католическая и православная церкви называли это ересью, то в Японии этого не происходило, в частности, по той причине, что буддийские монастыри нередко враждовали, поддерживая разные политические партии, и воспитывали в своих адептах критическое отношение к своим оппонентам.

Для Сэй-Сёнагон, например, монахи мало чем отличались от обычных людей. В качестве хэйанской придворной дамы она судит обо всем, главным образом, с точки зрения соответствия эстетическим канонам и не делает исключения даже для священнослужителей высокого сана.

В третьем параграфе освещена роль буддийского монаха в понимании Мурасаки Сикибу. Сравнивая два описания буддийских служб, сделанных Сэй-Сёнагон и Мурасаки Сикибу, диссертант приходит к выводу о том, что религиозные обряды описываются Мурасаки Сикибу иначе, чем придворные церемонии, прежде всего по той причине, что она воспринимает их по-разному, и ставит различные цели при их описании. Скупость в описании обряда может быть вызвана как раз глубиной вызываемого ими религиозного чувства, интимностью переживания. Поэтому для его выражения достаточно всего лишь намека. В соответствии с таким пониманием диссертант выражает несогласие с мнением В.И. Горегляда о том, что буддийский обряд связан для писательницы «не с религиозными представлениями, а с обычаями, принятыми при дворе».

Из всех приведенных в романе и «Дневнике» описаний священнослужителей видно, что писательница относится к ним с подобающим их сану и роду занятий уважением. Причем основу такого отношения Мурасаки Сикибу составляло не преклонение перед их высоким положением в церковной иерархии, а, прежде всего, признание их высоких

человеческих качеств. И во всех случаях, когда они оказываются не на высоте, она не скрывает своего критического отношения.

Несомненно, что культ красоты и эстетическое восприятие мира хэйанской аристократии наложило свой отпечаток и на отношение к монахам и монашеству в «Повести о Гэндзи». Внешний облик монахов и монахинь в Гэндзи-моногатари» отличается благородством и утонченностью, отсутствием вульгарности и низменных чувств, как и большинства героев «Повести...». Особое место в романе занимает образ женской красоты в монашеском облике. «Вступившие на путь» Фудзицубо, Уцусэми, Третья принцесса и Рокудзё, «переменив обличье», не только не теряют своего очарования, но кажутся еще более утонченными и прелестными.

Принявшие постриг герои романа вовсе не стремятся отказаться от изысканных светских развлечений. Из текста «Повести... » явствует, что окружающим подобное поведение монахов вовсе не казалось предосудительным. Отшельник из Акаси в свободное время развлекает Гэндзи музицированием. Даже жилища священнослужителей и те не похожи на убогие хижины горных отшельников (образ, который появится в японской литературе несколько веков спустя), а носят на себе отпечаток тонкого вкуса его обитателей. О саде монаха Содзу - двоюродного деда Мурасаки, сказано, что в нем «даже вполне привычные цветы и деревья поражали какой-то необыкновенной, изысканной красотой».

В четвертом параграфе показаны ситуации принятия пострига героинями романа. Подлинной добродетелью монаха, считает Мурасаки Сикибу, является сострадание ко всем живым существам, которое стоит гораздо выше знания канонических текстов, заклинаний и соблюдения обетов. Истинное предназначение буддийского священника, по мнению писательницы, состоит не в том, чтобы стремиться к собственному просветлению, но чтобы направлять к спасению все живые существа. Не случайно в романе принять постриг решаются именно те героини, чье поведение считалось предосудительным с точки зрения морали. Это - Фудзицубо, Третья принцесса, Рокудзё-но-миясудокоро, Обородзукиё, Укифунэ. Принять постриг их заставляют непрерывные душевные муки, раскаяние за совершенные ошибки, а также безвыходное положение, в котором они оказались. Писательница стремится показать, что именно такие грешные, заблудшие создания больше нуждаются в буддийском пути, ревностнее соблюдают все обеты и предписания и более заслуживают спасения и поддержки Будды, нежели мудрые монахи. В этом она видит смысл буддизма Махаяны.

Буддийские монахи в «Повести о Гэндзи», выглядят столь же психологически правдоподобными и близкими нам живыми людьми со всеми их радостями, печалями, страхами и заблуждениями, как и остальные герои «Гэндзи-моногатари».

Автор полемизирует с точкой зрения В.Н. Горегляда, полагающего, что проблема отношения к монахам и монашеству является «внешней» для Мурасаки Сикибу и «внутренней» для Сэй-Се'нагон. Обосновывается положение, согласно которому Мурасаки Сикибу в своем романе изображает монашество как наиболее желательное и естественное состояние, к которому должны, рано или поздно, прийти все люди, независимо от своего социального положения.

Доказывается, что религиозные представления для Мурасаки Сикибу связаны не столько с обрядами, сколько с самой внутренней жизнью личности, а обряды и придворная жизнь не противоречат друг другу, что и доказало последующее развитие японского буддизма и государства.

В Заключении подводятся обобщающие итоги исследования в соответствии с основными целями и вспомогательными задачами, сформулированными во Введении к настоящей работе.

Отмечается, что эпоха Хэйан характеризуется таким состоянием буддизма, когда он в результате прекращения внешних связей с континентом в конце X в. формировался под влиянием сугубо японских культурных, социальных, политических факторов. Этот период

характеризуется концентрацией культуры в достаточно узких пространственных и социальных рамках столичной придворной аристократии и столичных, по преимуществу, буддийских храмах. Все интересы этой узкой социальной прослойки целиком замыкались на событиях, ограничивающихся пространством дворца или усадьбы значительного чиновника. Хэйанская аристократия была занята, прежде всего, собственным внутренним духовным миром, своими переживаниями и слабо представляла себе , что происходит за пределами этого ограниченного мирка. Сложившиеся условия способствовали формированию синкретических религиозных представлений, когда элементы учения разных школ заимствовались и инкорпорировались в состав основных догматических произведений таких направлений, как, например, Сингон, Тэндай, Дзёдо. Все это способствовало формированию единого хэйанского буддизма, имевшего значительно больше черт внутреннего сходства, нежели учения нарского буддизма, в основном копировавшего китайские образцы и стремившегося сохранить чистоту собственного учения.

Хэйанский буддизм в значительно большей степени, чем нарский был связан с искусством (каллиграфией, живописью, литературой), причем, именно японским искусством. Необходимость выражать религиозные истины в художественных произведениях была обоснована основателем Сингон Кукаем и имела своим следствием быструю эстетизацию всего мировоззрения хэйанской эпохи. Идейными основами этого эстетизированного мировоззрения явились буддийские представления о непостоянстве преходящего мира - «мудзё», усиленного эсхатологическими ожиданиями скорого наступления «конца Закона», который должен был наступить согласно расчетам в 1052 г. Чувство непостоянства и обреченности могло быть вызвано и постепенным ухудшением материального положения столичной аристократии, ослаблением ее политического влияния в стране, что выражалось в усилившихся мятежах.

Другой идейной основой мировоззрения хэйанской аритократии было представление о карме - законе воздаяния за совершенные поступки. Вместе с тем аристократы не делали из этого буддийского принципа того вывода, что личными усилиями, направленными на самосовершенствование можно улучшить свою карму, свое будущее. Не ожидая от будущего ничего хорошего, хэйанская аристократия сосредоточила все свои помыслы, стремления и усилия на настоящем. Именно в период Хэйан буддизм перестает быть религией верхов и начинает широко проникать в народные массы. Одновременно он превращается из «заморского учения» в подлинно японское культурное и идеологическое явление, оказавшее влияние на формирование единой японской нации. Буддийское духовенство вновь становится влиятельной политической, экономической и военной силой. Примечательно, что именно в хэйанской литературе монахи из идеализированных персонажей житий превращаются в реальных людей, с присущими им чувствами, сомнениями, противоречивыми поступками, индивидуальной судьбой.

К середине X в. частные земельные владения сеэны, не облагавшиеся налогами, стали господствующей формой земельной собственности. Именно в это время стало широко практиковаться пожертвование сеэнов нижестоящими в социальном отношении собственниками вышестоящим. Эта практика легла в основу формирующейся феодальной иерархии, определившей на века социальный строй в Японии. При этом, поскольку государственные доходы сокращались, столичная аристократия постепенно беднела, а богатство и могущество провинциальной знати росло. Столичная аристократия и, в особенности, правящий род Фудзивара, несмотря на свой кратковременный взлет, приходящийся как раз на время написания «Гэндзи-моногатари», неизбежно должна была в сложившихся условиях уйти в тень, уступив свои права провинциальным феодалам.

Монастыри, будучи крупными собственниками и влиятельной политической силой, давали возможность в какой-то степени сохранить привычный образ жизни, продолжить несложившуюся карьеру в другом качестве. Возможности для вертикальной социальной мобильности, которые предоставляли буддийские монастыри, превышали то, что согласно

сложившейся традиции было доступно для столичной знати, не входящей в узкий круг пяти ветвей рода Фудзивара. Значительная часть хэйанской аристократии стала рассматривать монашескую жизнь как другую ипостась присущего ей образа жизни. Высшие слои монашества и по происхождению, и по мировосприятию, и по положению в социальной иерархии имели много общего с придворной знатью. Даже для императора монашество становилось необходимым этапом не только в личной судьбе, но и в качестве особой формы правления. Система «монастырского правления» инсэй окончательно сформировалась в последних десятилетиях XI в., но идеологическая основа этой системы была заложена в учении ряда буддийских школ, в особенности, в учении Сайте -основателя Тэндай-сю. Поскольку, согласно Сайте, спасение государства и всего мира по плечу только буддийским монахам, императору для исполнения его функций правителя страны в полном объеме необходимо принять постриг. Постриг рассматривается многими героями «Гэндзи-моногатари» и, прежде всего, самим Гэндзи как высшая точка личного пути и завершения судьбы. Можно сказать, что некоторые черты системы инсэй предвосхищены в «Гэндзи-моногатари», что в какой-то степени и закономерно, учитывая, что Мурасаки Сикибу исповедовала буддизм тэндайского толка.

В «Повести о Гэндзи» отразилась также тенденция сближения и взаимного заимствования отдельных элементов учения Тэндай, Сингон и амидаизма. В восприятии хэйанского аристократа, как оно отражено в романе Мурасаки Сикибу, все эти учения составляли единое целое, представляющее основу для национального японского мировоззрения.

«Гэндзи-моногатари» не был бы признан классикой и непревзойденным образцом японской прозы, если бы не представлял собой гармоничного целого, если бы заложенные в нем эстетические и философские принципы не оказались плодотворными для многих поколений японских писателей и художников, живших уже в совершенно других условиях. Такое оказалось возможным благодаря тому, что в романе были адекватно отражены образ жизни хэйанской аристократии, основные идеи хэйанского буддизма как господствующей идеологии и, что еще важнее, были угаданы тенденции его дальнейшей трансформации. Таким образом, значение романа состоит в том, что он точно передает дух, психологию, мировоззрение эпохи и может быть рассмотрен как своеобразный историко-психологический документ.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Проблема «двух истин» в школах Санрон и Дзёдзицу // «Цыбиковские чтения -7». Материалы научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 1998. С. 159-160. (0,3 п.л.)

2. Влияние философских школ на политическую власть в Японии и Центральной Азии. // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Т. II. История. Философия. Социология. Культурология и искусство. Материалы международной научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 2000. С. 250-255. (0,4 п.л.)

3. Представление о школе «сю» в японском буддизме. // Буддизм в Центральной и Восточной Азии. Улан-Удэ, 2000, с. 87-92. (0,4 п.л).

4. Философские идеи японского буддизма в романе Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари» // Мир Центральной Азии. Т Ш. Культурология. Философия. Источниковедение. Материалы международной научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ. 2002. с. 179-185. (0,5 п.л.)

5. Статус буддийского монаха и отношение к монашеству в романе Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари» // Вопросы экономики и истории. ИВ РАН. М., 2003, с. 15-25. (0,5 п.л.)

6. К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари» // Буддизм в контексте истории, идеологии и культуры Центральной и Восточной Азии. Материалы международной научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 2003. С. 125-127. (0,5 п.л.)

7. Буддийские истоки творчества Мурасаки Сикибу// «Санжеевские чтения -5». Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ. 2003. Ч. 1, с. 122-126. (0,5 п.л.)

8. «Сутра о цветке лотоса чудесной Дхармы» и ее влияние на раннюю японскую литературу эпохи Хэйан (на примере «Гэндзи-моногатари») // Восток (Orient), № 1, 2004, с. 126-133. (1,0 п.л.)

9. Концепция кармы в «Повести о Гэндзи» // Япония: путь кисти и меча, № 2,2004, с.ЗО-36.(1,Оп.л.)

10. Могли ли монахи из храма Исияма быть авторами «Гэндзи-моногатари»?

// ICANAS XXXVII ,Т. Ш. Материалы Международного,Конгресса Востоковедов. Изд - во ИВРАН. Москва. 2004. с. 1091 -1092. (0,5 п.л.)

ПРИЛОЖЕНИЕ

Таблица основных буддийских тем в «Повести о Гэндзи» (Гэндзи - моногатари)

Глава Тэндай - сю Сингон - сю Амидаизм Разное

«Павильон

Карма

Павлоний» «предопределение»

«Вечерний Павильон Рай Будды Паломничества

лик» Цветка Амиды- в храмы;

Закона «Чистая Упоминание

храма земля» о Будде

Энрякудзи Майтрейе

(Мироку)

«Юная Оградительный Очистительные

Мурасаки» обряд сутры,

(госимбо),оЪерег цветок

токо- ваджра, Удумбара,

четки из дерева эпоха

бодхи «Конца Закона »

Описание

буддийского

духовенства

Рай Будды

«Праздник Амиды-

алых «Чистая

земля»

листьев»

«Мальвы» Обряды

заклинания,

изгоняющие

злых духов

Шестидесятикн Обряд Чтение Тема бренности

«Священное ижие подношения Амидаистск существования

дерево основные воды Будде; их «мудзекан»

сакаки» тракгаы Тэндай, Красота сутр

Восьмичастные чтения ¡Шествие дровосеков буддийских обрядов

«Сума» Чтение сутр.

«Акаси» Молебен о Благоденствии Описание буддийского духовенства

«У прибрежных буйков» Паломничества в храмы

«В зарослях полыни» Мир «пяти скверн» -земной мир, карма

«У заставы» Храм Исияма

«Сопоставле ние картин» Тема мирского непостоянства

«Тающее облако» Учение Сингон Молитвы Амиде

«Драгоценна я нить» Паломничество в Хацусэ

«Светлячки» «Лотосовая Сутра»

«Вечное лето» «Лотосовая Сутра»

«Первая зеленьЬ «Лотосовая Сутра»

«Первая БуддаДайиити Карма

зеленъП»

«Сверчок колокольчик » Церемония освящения,Ман дала, Шесть дорог-Шесть миров; семь служителей Закона

«Вечерний туман» Монахи-заклинатели Буддийское предание о Принце Бессловесном

«Великий Закон» «Лотосовая Сутра» Карма, мирское непостоянство

«Принц Благоуханн ый» «Лотосовая Сутра» Предание о Принце Куи

«Красная слива» Предание обАнанде

«Девы у моста» «Чистая Земля», молитвы Амиде Карма

«Под деревом сии» Предание о Кашьяле

«Тройной узел» Обряд «дзефуке» Предание о демоне карма

«Побеги папоротника » «Земля вечного блаженства» -Рай Будды Амиды

«Беседка» «Лотосовая Сутра»

«Ладья в волнах» Карма, Мирское непостоянство. Сутра «Дайхан нэбан ге»

«Поденки» Тема бренности и мирского непостоянства, карма.

«Упражняяс ь в каллиграфии » «Лотосовая Сутра» Обряд подношения воды Будде Описание буддийского духовенства, концепция буддийского пути спасения, карма

«Плавучий мост сновидений» Описание буддийского духовенства, концепция буддийского пути спасения, карма

Заказ № 342. Объем 1 пл. Тираж 100 экз.

Отпечатано в ООО «Петроруш». г. Москва, ул. Палиха-2а, тел. 250-92-06 www.postator.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Лепехова, Елена Сергеевна

ВВЕДЕНИЕ.4.

Примечания.15.

Глава I. МУРАСАКИ СИКИБУ: ЛИЧНОСТЬ И ВРЕМЯ.17.

§ 1. Некоторые факты биографии Мурасаки Сикибу.18.

Примечания.26.

§ 2. К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари».27.

Примечания.32.

§ 3. Буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу.32.

Примечания.43.

§ 4. Буддийские предания в «Гэндзи-моногатари» («Повести о Гэндзи») .43.

Примечания.49.

Глава II. РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ В ЭПОХУ ХЭЙАН И ИХ

ОТРАЖЕНИЕ В ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.50.

§ 1. Тэндай-сю: «Лотосовая сутра» в жизни героев романа.52.

Примечания.66.

§ 2. Сингон-сю: «миккё»; описание обрядов, вера в чудодейственную силу заклинаний и молитв.67.

Примечания.

§ 3. Дзёдо-кё: Красота буддийского обряда и Земля Вечного блаженства. Молитвы и клятвы влюбленных о перерождении в раю Будды Амиды.72.

Примечания.78.

§ 4. Почитание Канон (Авалокитешвара). Паломничества в храмы.78.

Примечания.82.

Глава III. ИДЕЯ КАРМЫ В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ».83.

§ 1. Карма как воздаяние за прегрешения в предыдущей и настоящей жизни.86.

Примечания.94.

§ 2. Концепция «мудзёкан».95.

Примечания.96.

§ 3. Отношение к карме героев романа. Конечная цель избавление от сансары, очищение кармы.97.

Примечания.99.

Глава IV. ОБРАЗ БУДДИЙСКОГО МОНАХА И ЕГО РОЛЬ

В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ».100.

§ 1. Положение буддийского духовенства в эпоху Хэйан.102.

Примечания.108.

§ 2. Изображение монахов в художественной литературе.109.

Примечания.112.

§ 3. Роль буддийского монаха в понимании Мурасаки Сикибу.112.

Примечания.120.

§ 4. Принятие пострига героинями романа. 121.

Примечания. 123.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Лепехова, Елена Сергеевна

Роман «Гэндзи-моногатари» («Повесть о Гэндзи») японской писательницы Мурасаки Сикибу (начало XI в.) занимает особое место не только в японской, но и мировой литературе. «Гэндзи-моногатари» явилось первым произведением в японской литературе, которое отражало влияние буддизма на мирян, вообще на личность хэйанца. Нужно отметить, что личность как таковая, впервые появляется в японской литературе именно в романе Мурасаки Сикибу. Впервые в светском произведении, а не в буддийской проповеди читатель встречал серьезные рассуждения о смысле жизни, цели жизненного пути. По-видимому, эти качества романа, а не только занимательность сюжета и изящество слога привлекали пристальное внимание всей образованной части общества и сразу возвели роман в ранг классического произведения японской литературы.

Моногатари дословно означает разговор воспоминание, рассказ о разных событиях и предметах. Для обозначения литературного произведения на японском языке это слово стало употребляться, по - видимому, в конце X в. Впервые оно появилось в «Дневнике поденки» ( «Кагэро - никки» ), написанном одной из лучших поэтесс X в., известной под именем матери Арицуна.

Многие японские исследователи, считая все прозаические жанры эпохи Хэйан( 794 — 1185) разновидностями одного жанра моногатари, выделяют: 1) поэтические моногатари ( ута — моногатари)', 2) документальные ( дзицуроку - моногатрари), куда относятся дневники, эссе, путевые заметки; 3) придуманные (цукури — моногатари) или собственно моногатари, сюжетные повести, к которым относится «Гэндзи — моногатари»; 4) исторические ( рэкиси -моногатари); 5) рассказы - притчи ( сэцува — моногатари). Таким образом, понятие моногатари становиться объединяющим для всей прозы Хэйан.

Предполагается, что моногатари возникли из устного рассказа. В покоях знатных дам было немало китайских и японских свитков с картинками и короткими надписями, поясняющими и дополняющими изображение. Как правило, надписи читались прислужницей, в то время как сама госпожа рассматривала картинки, которыми и определялась ценность первых моногатари. К сожалению, из множества моногатари, популярных в конце X в., до наших дней дошли только три ( «Повесть о старике Такэтори», «Повесть о прекрасной Отикубо» и «Повесть о Дупле» ). В « Повести о старике Такэтори», которую автор «Повести о Гэндзи» называет «прародительницей древних повестей», довольно сильно ощущается принадлежность к материковой культуре. По сути, это китайская новелла, пересказанная по - японски. В ней соединяются черты сказки и повести - реальность действительных событий сочетается со сказочной природой героини. Влияние китайских и индийских сказочных мотивов прослеживается и в «Повести о Дупле» - первом крупном, сюжетно цельном произведении хэйанской прозы. «Повесть о прекрасной Отикубо», первая известная нам повесть, изображающая повседневную жизнь хэйанских аристократов, но по сюжету она еще близка к волшебной сказке.

Авторы этих повестей неизвестны, но можно предположить, что это ученые, хорошо знакомые с традициями китайской литературы. Особое место занимают так называемые поэтические моногатари или ута - моногатари , первые из которых (« Исэ», «Хэйтю», «Ямато» ) датируются серединой X в. Это - небольшие отрывки прозы, обрамляющие пятистишие.

Большое влияние на формирование сюжетных моногатари оказала документальная проза, и прежде всего дневники {никки). Как правило, японские дневники отличались от сюжетной прозы только документальностью материала и реальностью действующих лиц. Первый женский дневник, «Дневник поденки» показал, что неукоснительное следование традициям китайской культуры вовсе не обязательно для японского общества и есть другие пути. Свобода самовыражения, непосредственность, тонкий психологизм - таков вклад матери Арицуна в японскую литературу. В ее дневнике впервые прозвучала тема превратности судьбы и мирского непостоянства, ставшая ведущей в женской прозе XI в.

Все, что намечалось в разных прозаических жанрах (достоверность и психологизм дневников, композиционное единство сюжетных моногатари и лиричность поэтических моногатари), соединилось в «Повести о Гэндзи», удивительном творении хэйанской литературы.

В лице Гэндзи и других персонажей автор вывела идеальные типы совершенной японской личности, которые послужили образцом для многих поколений японских писателей. И.А. Воронина отмечает, что «"Гэндзи-моногатари" оказал значительное и разностороннее влияние на дальнейшее развитие японской литературы средних веков и нового времени. это влияние выразилось и в прямом подражании (позднехэйанские повести и дневники), и в сюжетно-тематических заимствованиях, и в реминисценциях самого различного рода»1.

Подобное влияние отчетливо прослеживается в таких произведениях как: «Сагоромо моногатари», «Хамамацу Тюнагон моногатари», «Торикаэбая моногатари», «Тайхэйки», «Хэйкэ моногатари», «Окагами», «Эйга моногатари», в драматургии ёкёку. Широко известны такие пародии, как Л

Обезьяний Гэндзи» и «Деревенский Гэндзи» '

Образ Гэндзи и основные женские образы романа повлияли на многие образы из романов таких японских классиков XX века, как Танидзаки Дзюнитиро и Кавабата Ясунари. Критики отмечают, что почти все японские писатели после Мурасаки Сикибу применяли многие художественные приемы, открытые хэйанской писательницей, хотя и не могли достичь такого совершенства. К этим приемам обращаются и современные японские писатели, несмотря на тенденции к вестернизации в национальной литературе. Это относиться, прежде всего, к японским писательницам Экуни Каори и Банана Есимото. Как и для Мурасаки Сикибу, для них, прежде всего, важен внутренний мир личности и ее гармония с окружающим миром.

Рюноскэ Акутагава, полимизируя с Танидзаки по поводу того, что в «японской прозе больше всего недостает созидательной силы, таланта геометрически соединить все сюжетные линии» возражает: «Нет, еще с древних времен, когда появилась «Повесть о Гэндзи», она обладает таким талантом»3.

Новаторство Мурасаки Сикибу проявилось также в том, что она провозгласила индвидуальное творчество более значительным, чем официальные исторические хроники. В эпоху средневековья, к тому же японского средневековья, воспитанного в преклонении перед китайской культурой, отдающей неизменный приоритет всему официальному, такую смелость высказывания, к тому же прозвучавшего из уст женщины, трудно переоценить. По-видимому, даже в эпоху европейского Ренессанса, подобные примеры вряд ли удастся найти. Необычайно сильно выраженное личностное начало как в авторской позиции, так и в обрисовке характеров обусловило популярность «Гэндзи-моногатари» на Западе. Известный американский японист Дональд Кин так описывал свои впечатления от знакомства с английским переводом "Гэндзи": «Английский перевод "Гэндзи" произвел на меня в свое время столь сильное впечатление, что привел к японской литературе. Мне кажется, иностранцу легче уловить суть "Гэндзи", чем самим японцам. Язык оригинала сложен и труден для понимания. Конечно, есть немало переводов "Гэндзи" на современный язык, например Танидзаки Дзюнъитиро, но, стараясь оживить дух оригинала, переводчики невольно прибегают к выражениям, не принятым в современном языке. В английском переводе этой проблемы нет и поэтому, когда читаешь "Гэндзи" на английском, он производит огромное впечатление. Я даже думаю, что психологически американцам XX в. "Гэндзи" ближе, чем европейская литература XIX в. Секрет, видимо, в живости характеров. Если спросить, например, какая вещь старше, - "Гэндзи-моногатари" или "Золотой демон" Одзаки Коё, то последняя покажется старше. Герои "Гэндзи" живые люди, и отсюда его вечная молодость и успех. Время и образ жизни, конечно, отличаются, но они понятны американцам XX в. Не случайно несколько колледжей в Нью-Йорке включили "Гэндзи-моногатари" в курс литературы XX в.»4.

Е.М. Мелетинский показывает, что «не отрываясь от вековой поэтической почвы, Мурасаки поднимается до подлинного психологизма - вероятно, впервые в истории мировой литературы»6. Существенно, что Е.М. Мелитинский констатирует преобладание буддийских идей у Мурасаки о

Сикибу .

Таким образом, можно прийти к выводу о том, что указанное произведение является специфическим в японской литературе. Буддизм проявился в нем во всех литературных уровнях: композиционном, сюжетном и на уровне персонажей. Исследование отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе мотивов в самом известном произведении хэйанской культуры «Гэндзи-моногатари» является весьма актуальным: оно позволяет уяснить многие моменты в истории собственно японского буддизма и лучше понять пути развития японской духовной культуры в целом.

Степень изученности темы Н.И. Конрад начинает свою статью «Роман Мурасаки-Сикибу» с перечисления различных подходов к роману «Гэндзи-моногатари», отмечая, что «одни стараются усмотреть в этом романе не более, ни менее, как скрытую проповедь буддийского учения, особенно -идеи «причин и следствий», кармы, находя, что все содержание Гэндзи как нельзя лучше иллюстрирует именно эту идею»9. Общая тональность этого зачина наводит на мысль, что сам Н.И. Конрад относится к этой точке зрения достаточно скептически. Далее в статье автор дает понять, что каждая из упомянутых им теорий только отчасти может считаться верной10. В другой статье из этого же сборника Н.И. Конрад, характеризуя мировоззрение хэйанской аристократии, отмечает, что «буддизм, - религия в самом полном значении этого слова, был воспринят родовой знатью поверхностно, внешне и при этом преимущественно - в эстетическом преломлении»11. Среди японских исследователей романа до сих пор не существует единого мнения относительно его идейных основ. Точки зрения варьировали от безусловного признания доминирования буддийских идей в романе до осуждения его как безнравственного произведения. Таким образом, вопрос об идеологической ориентации автора произведения, Мурасаки Сикибу, и героев романа нельзя считать окончательно решенным.

Между тем, эта проблема представляет значительный интерес и важность, поскольку «Гэндзи-моногатари», также как «Макура-но соси» («Записки у изголовья») другой писательницы и поэтессы того времени Сэй Сёнагон, являются крупнейшими культурными памятниками эпохи и их изучение позволяет нам судить об идейной атмосфере того времени, пожалуй, даже в большей степени, чем любые другие дошедшие до нас документы той эпохи.

В культурологическом плане вопрос об идейных основах романа существен, поскольку его прояснение могло бы помочь раскрыть загадку феномена необычайного взлета хэйанской культуры, достигшей, по признанию многих японских писателей, такой высоты, на которую она больше уже никогда не поднималась12.

Проблему влияния буддийских идей на литературу эпохи Хэйан следует конкретизировать: что же именно из единого буддийского культурно-идеологического комплекса (философские идеи, религиозный мистицизм, внешняя сторона культовой обрядности) воздействовало и в какой степени на японцев раннего средневековья? Н.И. Конрад считал, как уже отмечалось, что хэйанская аристократия воспринимала буддизм «в эстетическом преломлении», довольствуясь любованием внешней привлекательной формой буддийской обрядности и не вдаваясь в тонкости сложной буддийской догматики. Похожей точки зрения придерживается и японский исследователь Накада Ясуюки, который полагает, что если бы хэйанцы придерживались буддийских взглядов на жизнь, то они не предавались бы в такой степени чувственным удовольствиям, как это описано в древних моногатари, и прежде всего в «Гэндзи»13. Мотоори Норинага считал, что основное идейное содержание романа Мурасаки Сикибу раскрывается через чисто японское понятие «моно-но аварэ» («печальное очарование вещей») принципиально чуждое, по его мнению, буддизму. Здесь также присутствует, как мы видим, стремление к преимущественной «эстетизации» мировоззренческой основы романа. В свою очередь Камэи Кацуитиро, Ока Кадзуо и Мицуо Сатоси полагают, что само понятие «моно-но аварэ» могло сформироваться только под влиянием буддийских представлений об эфемерности бытия («мудзё»), поэтому никаких противоречий с буддизмом здесь нет14. Фудзиока Сакутаро, Кобаяси Томоаки и некоторые другие японские исследователи полагают, что «Гэндзи-моногатари» написан под влиянием преимущественно буддийского мировоззрения, свойственного автору - Мурасаки Сикибу и ее ближайшему окружению15.

Т.П. Григорьева отмечает определенное влияние буддийских идей на авторскую концепцию Мурасаки Сикибу. И.А. Воронина пишет: «Мы не склонны абсолютизировать ту или иную сторону идеологии хэйанского общества: ни буддизм, как это делает Фудзиока, ни «моно-но аварэ», как это делает Мотоори Норинага. Для нас бесспорно, что такие важнейшие доктрины буддизма Махаяны, как учение о карме и бренности бытия, прочно вошли в сознание хэйанца»16. Т.Л. Соколова-Делюсина считает, что «роль буддийских идей в формировании мировоззрения той эпохи [Хэйан - E.JI.] была весьма велика. сложное переплетение буддийских идей с народными верованиями и элементами китайских гадательно-магических систем, характерное для эпохи Хэйан, легло в основу своеобразного национального мировоззрения и определило особенности дальнейшего развития всех

17 областей духовной жизни страны» .

А.Н. Мещеряков, характеризуя творчество Мурасаки Сикибу, и, в первую очередь, ее знаменитый роман, отмечает, что это произведение привлекает внимание современного читателя, прежде всего тем, что в нем «впервые в истории японской словесности основным объектом изображения стал человек»18. Анализируя способы изображения человека в различных жанрах японской словесности, предшествующих моногатари, исследователь приходит к выводу, что «только «повесть», подобную «Повести о Гэндзи», можно окончательно квалифицировать как художественную прозу с вымышленным, но полнокровным героем, который в хэйанское время воспринимался как homo sensibilis»19. Существенно, что такое полнокровное изображение человека начинает соперничать с историческими сочинениями, к тому же освященными китайской историографической традицией, рассматриваемой в Японии как образец. В официальном историческом сочинении человек наделяется всеми необходимыми для нормальной жизни в обществе статусами, и в этом, прежде всего, видели основную значимость подобных книг. Но Мурасаки Сикибу осмеливается указать на неполноту такого изображения. «Цель автора, - указывает А.Н. Мещеряков, - состоит не в воссоздании истории, а в ее разрушении, предпринимаемом ради лл возможности объемного изображения человека» . Смысл подобного противопоставления заключается в том, что Мурасаки Сикибу как бы дополняет официальную историю. «Следуя хронологическому принципу, унаследованному от летописей и дневниковой литературы, Мурасаки создает «историю» Гэндзи и через перипетии его бурной личной жизни -эмоциональный климат эпохи»21.

Одним из первых монографических исследований, посвященных «Гэндзи-моногатари» на Западе, является книга Айвэна Морриса «Мир блистательного принца. Придворная ж изнь в древней Я понии»22. В своей работе А. Моррис делает попытку реконструировать жизнь хэйанского двора на основании исторических данных. Взаимодействие различных религий в эпоху Хэйан он, достаточно упрощенно, интерпретирует как «откровенный синкретизм и интеллектуальную толерантность» (Моррис, 1964, с. 140). Представляется, что такая точка зрения предполагает изначальную разграниченность понятий, что было чуждо сознанию японцев того времени. Трудно также согласиться с автором в том, что «мудзёкан», стремление уйти в монастырь для героев романа - не более чем условность, применение стереотипного приема.

Западные исследователи в последнее время стали все больше склоняться к мнению, что буддизм играл значительно более важную роль, чем это принято было считать до сих пор. В частности У. Лафлер считает, что буддизм хэйанской аристократии ни в коем случае нельзя считать искусственным явлением. Те документы, которые дошли до нас от той эпохи - эссе, повести, пьесы, трактаты - дают основание полагать, что все творчество хэйанских придворных было пропитано буддийской символикой, и что «буддизм являлся неотъемлемой частью японской интеллектуальной и творческой жизни уже на довольно раннем этапе». Из этого У. Лафлер делает справедливый вывод: «представляется ошибочным заключать, что на протяжении долгих веков он был только внешним проявлением, а истинное его понимание пришло лишь к японцам тринадцатого века и в эпоху Камакура»24.

Эстетической концепции Мурасаки Сикибу посвящены работы Э. Крэнстона , Э. Майнера . Т. Харпер исследует средневековые интерпретации аппологии Мурасаки Сикибу в ее романе «искусства вымысла»27.

Объектом исследования в диссертации выступает художественная и литература эпохи Хэйан, преимущественно «Гэндзи - моногатари»

Предметом исследования является влияние учения основных буддийских школ в эпоху Хэйан (794 - 1185) на художественную литературу той эпохи.

Основные цели и задачи. В данном исследовании ставится цель проследить процесс отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе на примере романа Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари». Для достижения указанной цели решаются следующие задачи:

- обсуждается проблема атрибуции «Гэндзи-моногатари»;

- исследуются факты биографии Мурасаки Сикибу, имеющие отношение к ее религиозным убеждениям;

- анализируется буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу;

- исследуется отражение религиозных воззрений в начале периода Хэйан в литературе этого времени;

- изучается отражение основных буддийских концепций («карма», «мудзёкан») в «Гэндзи-моногатари»;

- исследуется образ буддийского монаха и его роль в «Гэндзи-моногатари».

Теоретико-методологическую основу исследования составили принципы научной объективности и историзма. В работе используется комплексный подход к изучению объекта и предмета исследования, который предполагает изучение поставленной проблемы с учетом общего исторического развития н в период раннего японского средневековья (X в.).

Основными методами исследования явились анализ и синтез, единство всеобщего и единичного, историчность и преемственность, принцип целостности и системности, то есть синтетическая методология, содержащая в себе герменевтический подход. Художественные произведения рассматриваются в исследовании как документы, фиксирующие определенное состояние ' общественного сознания и общественной психологии, локализованных в четко очерченном социальном слое и пространственно-временном континууме (высший слой хэйанской столичной аристократии в конце X в.).

Научная новизна диссертации обуславливается новым для японистики подходом, при котором произведения хэйанской литературы рассматриваются как историко-психологические документы, отражающие особенности мировоззрения, психического склада личности авторов и позволяют реконструировать степень и глубину воздействия идеологии. Для этого рассматривалось влияние буддийских текстов («Лотосовая сутра» и др.), непосредственное и опосредованное влияние личности буддийских монахов (Гэнсин и др.), деятельность буддийских религиозных объединений (монастырей, школ,).

На защиту выносятся следующие положения и выводы:

1. Роман «Гэндзи-моногатари» написан дочерью Фудзивара Тамэтоки и предположения о том, что «Повесть о Гэндзи» написана буддийскими монахами - необоснованны;

2. Творчество Мурасаки Сикибу отражает мировоззрение хэйанской аристократии (буддизм);

3. В «Гэндзи-моногатари» нашли отражение религиозные воззрения эпохи Хэйан, в том числе некоторые доктринальные положения школ Тэндай, Сингон и амидаизма;

4. Буддизм Тэндай и Сингон исповедовался ближайшим окружением Мурасаки Сикибу и выражал ее личные взгляды.

5. Роман отразил возрастающую к концу X в. популярность культа Амиды.

6. Буддийские представления помогли Мурасаки осмыслить функции и предназначение художественной литературы в рамках единой культуры.

7. Буддийская концепция кармы является одной из центральных в романе Мурасаки Сикибу;

8. В романе отражаются изменения в представлениях о карме, которые происходили в X в. в Японии.

9. Буддийское монашество играло значительную роль в истории Японии и, в частности, в период Хэйан, что нашло отражение в «Гэндзи-моногатари»;

10. В романе отразились следующие процессы, происходившие в социальной структуре монашества: а) усиление аристократической прослойки; б) увеличение доли провинциального монашества; в) повышение значимости «горных отшельников» г) увеличение числа монахинь

Научно-практическая значимость исследования заключается в том, что материалы диссертации и ее выводы могут быть использованы при написании обобщающих работ по истории культуры раннесредневековой Японии, а также при подготовке новых учебников по истории Японии и мировых религий, вузовских лекций, спецкурсов и семинаров. Анализ процесса отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе и, в частности, в ее величайшем романе «Гэндзи моногатари» может представлять интерес как для специалистов, занимающихся общими и частными вопросами раннесредневековой истории Японии, так и для востоковедов и религиоведов.

Апробация работы. Отдельные положения и выводы, содержащиеся в данном исследовании, докладывались на Международной научной конференции «Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2000), Международной научной конференции «Мир Центральной Азии» (Улан-Удэ. 2002), Международной научной конференции «Буддизм и культура Центральной и Восточной Азии» (Улан

Удэ, 2003), Республиканской научной конференции «Санжеевские чтения -5» (Улан-Удэ, 2002), на 3-ей, 4-ой, 5-ой, 6-ой научных конференциях «История и культура Японии» (Москва, 2001, 2002, 2003, 2004). Основные результаты исследования были отражены в журнальных статьях и публикациях, список которых приводится в конце диссертации, а также в таблице.

Данные, полученные в процессе исследования, использовались автором при подготовке курса лекций «История японской культуры», прочитанного в городской научной школе учащихся «Малой Академии наук» (г. Улан-Удэ, 2000 г.).

Примечания

1 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 237.

2 Там же, с. 237-241.

3 Акутагава Рюноскэ. Слова пигмея. М., 1992, с. 290.

4Цит. по Т.П. Григорьева. Японская художественная традиция. М., 1979, с. 238-239.

5Е.М. Мелитинский. Средневековый роман. М.,1983, с. 227.

6 Там же, с. 256.

7 Там же, с.267-268. о

В романе господствуют общие буддийские концепции кармы., неизбежности страдания, неизбежности вечной смены в силу изменения комбинации дхарм и т.д. циклическая модель времени в жизни природы и человека, смена ролей-масок и все новых комбинаций элементов в человеческих характерах, кармическое воздаяние за проступки (особенно в судьбе самого Гэндзи), меланхолическое смирение перед бесконечным потоком жизненных изменений - весь этот пафос романа о Гэндзи непосредственно связан с буддизмом. (Там же, с. 255).

9 Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. Том I. JI., 1927, с. 219.

10 Там же, с. 220.

11 Там же, с. 18.

12Мотоори Норинага, известный японский исследователь «Гэндзимоногатари» писал: «Среди многих моногатари «Гэндзи» особенно восхитителен, непревзойден. Ни до, ни после него нет ему равных. Какое ни возьми из старых моногатари, ни одно не проникало столь глубоко в сердце.

Никто так не умел воплотить моно-но аварэ и не давал столь трогательных описаний. Авторы последующих моногатари учились на «Гэндзи». но все уступали ему во всех отношениях. По глубине и по умению одухотворять все, к чему ни прикасаешься, «Гэндзи» ни с чем не сравним. Нечего говорить, что стиль его великолепен. Наверное, ни в Японии, ни в Китае не появится подобное сочинение, воплотившее дух необыкновенного человека.

Оно не могло появиться ни позже, ни раньше, и впредь не появится». ( Цит. по Т.П. Григорьева. Японская художественная традиция. М.,1979,с.243.) 11

Накада Ясуюки. Хэйантё бунгаку-но бунгэйтэки кэнкю (Литература Хэйана. Литературоведческий очерк). Токио, 1967, с. 22.

14 Камэи Кацуитиро. Отё-но кюдо то ирогономи (Путь к спасению и культ любви в Хэйане). Токио, 1965, с. 170; Ока Кадзуо, Мицуо Сатоси. Отё-но бунгаку (Литература эпохи Хэйан). Токио, 1968.

15 Кобаяси Томоаки. Мудзёкан-но бунгаку (Литература «бренности жизни»). Токио, 1968, с. 99; Фудзиока Сакутаро. Кокубунгаку дзэнси (Всеобщая история японской литературы). Т. 1. Токио, 1973.

16 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 55.

17 • —

Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Приложение. М., 1992, с. 12.

18 Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М. 1988, с. 217;

19 Там же, с. 221;

20 Там же;

21 Там же;

22 Morris I. The World of the shining prince. Court life in ancient Japan. N.Y., 1964;

23 Ibid, p. 140;

24 У. Лафлер. Карма слов. M., 2000, с. 24;

25 Cranston Е. Murasaki's Art of fiction / Japan Quarterly, vol. 27, April - June, 1971;

26 Miner E. Towards a New Conception of Classical Japanese Poetics / Studies in Japanese Culture. Vol. 1, Tokyo, 1973;

ЛЧ

Harper T. J. Medieval interpretations of Murasaki Shikibu's "Defence of the Art of fiction" // Studies in Japanese Culture. Vol. 1. Tokyo, 1973

Заключение научной работыдиссертация на тему "Отображение и интерпретация буддийских концепций в ранней хэйанской литературе"

Основные выводы по 4-ой главе

1. Буддийское монашество играло значительную роль в истории Японии и, в частности, в период Хэйан, что нашло отражение в «Гэндзи-моногатари»;

2. В романе отразились следующие процессы, происходившие в социальной структуре монашества: а) усиление аристократической прослойки; б) увеличение доли провинциального монашества; в) повышение значимости «горных отшельников»; г) увеличение числа монахинь.

3. Изобразив истинного буддийского монаха как человека, полного сострадания ко всем живым существам и описав монашеский постриг как единственный выход для отчаявщихся людей, Мурасаки Сикибу опередила свое время. Для ее современников уход в монашество, «перемена обличья», было из ряда вон выходящим событием. В некоторых случаях (особенно когда дело касалось женщин) оно воспринималось как вызов обществу. И лишь гораздо позже, в период инсэй, когда японские императоры специально принимали постриг, чтобы получить реальную власть, такое поведение стало считаться нормой.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Эпоха Хэйан характеризуется таким состоянием буддизма, когда он в результате прекращения внешних связей с континентом в конце X в. формировался под влиянием сугубо японских культурных, социальных, политических факторов. Этот период характеризуется концентрацией культуры в достаточно узких пространственных и социальных рамках столичной придворной аристократии и столичных, по преимуществу, буддийских храмах. Все интересы этой узкой социальной прослойки целиком замыкались на событиях ограничивающихся пространством дворца или усадьбы значительного чиновника. Хэйанская аристократия была занята, прежде всего, собственным внутренним духовным миром, своими переживаниями и слабо представляла себе - что происходит за пределами этого ограниченного мирка. Сложившиеся условия способствовали формированию синкретических религиозных представлений, когда элементы учения разных школ заимствовались и инкорпорировались в состав основных догматических произведений таких направлений, как, например, Сингон, Тэндай, Дзёдо. Все это способствовало формированию единого хэйанского буддизма, имевшего значительно больше черт внутреннего сходства, нежели учения нарского буддизма, в основном копировавшего китайские образцы и стремившегося сохранить чистоту собственного учения. Хэйанский буддизм в значительно большей степени, чем нарский был связан с искусством (каллиграфией, живописью, литературой), причем, именно японским искусством. Необходимость выражать религиозные истины в художественных произведениях была обоснованна основателем Сингон Кукаем и имела своим следствием быструю эстетизацию всего мировоззрения хэйанской эпохи. Идейными основами этого эстетизированного мировоззрения явились буддийские представления о непостоянстве преходящего мира - «мудзё», усиленного эсхатологическими ожиданиями скорого наступления «конца Закона», который должен был наступить согласно рассчетам в 1052 г. Чувство непостоянства и обреченности могло быть вызвано и постепенным ухудшением материального положения столичной аристократии, ослаблением ее политического влияния в стране, что выражалось в усилившихся мятежах. Другой идейной основой мировоззрения хэйанской аритократии было представление о карме — законе воздаяния за совершенные поступки. Вместе с тем, аристократы не делали из этого буддийского принципа того вывода, что личными усилиями, направленными на самосовершенствование можно улучшить свою карму, свое будущее. Как замечает А.Н. Мещеряков, «если для буддийского «человека спасающегося» карма была объектом его волевой деятельности, то в сознании аристократа карма не подвержена воздействию его собственных сил (отчасти именно поэтому аристократическая литература склонна игнорировать этические проблемы)»1. В сознании и мировоззрении аристократии понятия «дхармы» и «кармы» были скорее синонимами естественного закона, связанными с представлениями об упорядоченности и предсказуемости мира . Не ожидая от будущего ничего хорошего, хэйанская аристократия сосредоточила все свои помыслы, стремления и усилия на настоящем. Как заметил Дзюнъитиро Танидзаки, хэйанский буддизм в целом характеризовался направленностью к настоящему, а не к будущему и «гедонистической окраской»3.

Именно в период Хэйан буддизм перестает быть религией верхов и начинает широко проникать в народные массы. Одновременно он превращается из «заморского учения» в подлинно японское культурное и идеологическое явление, оказавшее влияние на формирование единой японской нации. Буддийское духовенство вновь становится влиятельной политической, экономической и военной силой. Примечательно, что именно в хэйанской литературе монахи из идеализированных персонажей житий превращаются в реальных людей, с присущими им чувствами, сомнениями, противоречивыми поступками, индивидуальной судьбой.

К середине X в. частные земельные владения (сёэны), не облагавшиеся налогами, стали господствующей формой земельной собственности. Именно в это время стало широко практиковаться пожертвование сёэнов нижестоящими в социальном отношении собственниками вышестоящим. Эта практика легла в основу формирующейся феодальной иерархии, определившей на века социальный строй в Японии. При этом, поскольку государственные доходы сокращались, столичная аристократия постепенно беднела, а богатство и могущество провинциальной знати — росло. Столичная аристократия и, в особенности, правящий род Фудзивара, несмотря на свой кратковременный взлет, приходящийся как раз на время написания «Гэндзи Моногатари», неизбежно должна была в сложившихся условиях уйти в тень, уступив свои права провинциальным феодалам. Возможно, что подсознательно складывающееся чувство исторической обреченности и послужило основой проникнутого меланхолией мировосприятия хэйанской аристократии, эстетизирующей свой собственный исторический конец. Как отмечают А.Н. Игнатович и А.Г. Фесюн, «за внешним блеском и роскошью повседневного существования, многочисленными банкетами, изысканными манерами, культом чувственности, дворцовыми интригами скрывалось внутреннее беспокойство, неудовлетворенность жизнью, ощущение вселенского кризиса, что особенно характерно для второй половины хэйанского периода»4.

Уход в монашество был для хэйанских аристократов, может быть не очень желанным, но, подчас, единственно возможным выходом из сложного положения. Монастыри, будучи крупными собственниками и влиятельной политической силой, давали возможность в какой-то степени сохранить привычный образ жизни, продолжить несложившуюся карьеру в другом качестве. Возможности для вертикальной социальной мобильности, которые предоставляли буддийские монастыри, превышали то, что согласно сложившейся традиции было доступно для столичной знати, не входящей в узкий круг пяти ветвей рода Фудзивара: Коноэ, Кудзё, Нидзё, Итидзё и

Такацукаса5. Значительная часть хэйанской аристократии стала рассматривать монашескую жизнь как другую ипостась присущего ей образа жизни. Высшие слои монашества и по происхождению, и по мировосприятию, и по положению в социальной иерархии имели много общего с придворной знатью. Даже для императора монашество становилось необходимым этапом не только в личной судьбе, но и в качестве особой формы правления. Система «монастырского правления» (инсэй) окончательно сформировалась в последних десятилетиях XI в., но идеологическая основа этой системы была заложена в учении ряда буддийских школ, в особенности, в учении Сайте — основателя Тэндай-сю. Поскольку, согласно Сайтё, спасение государства и всего мира по плечу только буддийским монахам, императору для исполнения его функций правителя страны в полном объеме необходимо принять постриг. Постриг рассматривается многими героями «Гэндзи-моногатари» и, прежде всего, самим Гэндзи как высшая точка личностного развития и закономерное завершение судьбы. Можно сказать, что некоторые черты системы инсэй предвосхищены в «Гэндзи-моногатари», что в какой-то степени и закономерно, учитывая, что Мурасаки Сикибу исповедовала буддизм тэндайского толка.

В «Повести о Гэндзи» отразилась также тенденция сближения и взаимного заимствования отдельных элементов учения Тэндай, Сингон и амидаизма. В восприятии хэйанского аристократа, как оно отражено в романе Мурасаки Сикибу, все эти учения составляли одно непротиворечивое единое целое, представляющее основу для национального японского мировоззрения.

Гэндзи-моногатари» не был бы признан классикой и непревзойденным образцом японской прозы на все времена, если бы он не представлял собой гармоничного целого, если бы заложенные в нем эстетические и философские принципы не оказались бы плодотворными для многих поколений японских писателей и художников, живших уже в совершенно других условиях, в другие эпохи. Такое оказалось возможным благодаря тому, что в романе были верно отражены основные идеи хэйанского буддизма как господствующей идеологии и, что еще важнее, были угаданы тенденции его дальнейшей трансформации и возможного развития. Этим, возможно, объясняется тот факт, что исследователи находят в романе даже идеи Дзэн6, хотя японский Дзэн, как известно, получил развитие и влияние уже в другую историческую эпоху. По всей видимости, идеи и эстетика «Гэндзи-моногатари» настолько хорошо отражали общеяпонские и общебуддийские принципы, что могли восприниматься как соответствующие любым японским буддийским школам.

Хотя, следует отметить, что Мурасаки Сикибу сумела адекватно отобразить именно Хэйанский мир, хэйанское мировоззрение (в чем и заключается ее заслуга), а в эпоху Токугава «Гэндзи» уже воспринимался как нечто чуждое и даже осуждался как безнравственное, развращающее произведение. Таким образом, значение романа состоит также в том, что он верно передает дух, психологию, мировоззрение эпохи и может быть рассмотрен как своеобразный историко-психологический документ.

Список научной литературыЛепехова, Елена Сергеевна, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Анарина Н.Г. Три статьи о японском менталитете. М., 1993

2. Андросов В.П. Нагарджуна и его учение. М., 1990.

3. Боннар А. Греческая цивилизация. Т. 2. М., 1992.

4. Воронина И.А. Поэтика классического японского стиха (VII-XIIIbb.). М., 1978.

5. Воронина И.А. Классический японский роман. М., 1981.

6. Буддизм в Японии. М., 1993;

7. Буддизм история и культура. М., 1989.

8. Буддийская философия в средневековой Японии. М., 1998;

9. Бухаев Ю.Г. Амидаизм в традиционной японской культуре. М., 1991. Ю.Главева Д.Г. Традиционная японская культура: Спецификамировоззрения. М. 2003.

10. Глускина А.Е. Заметки о японской литературе и театре. М., 1979.

11. Горегляд В.Н. Буддизм и японская культура VII-XII вв. // Буддизм, государство и общество в странах Центральной и Восточной Азии в средние века. М., 1982.

12. Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. М., 1975;

13. Горегляд В.Н. Японская литература VIII-XVI вв.: Начало и развитие традиций СПб., 1997.

14. Григорьева Т.П. Дао и логос (встреча культур). М., 1992

15. ГригорьеваТ.П. Красотой Японии рожденный. М., 1993;

16. Григорьева Т.П. Японская литература XX в. Размышления о традиции и современности. М., 1983

17. Григорьева Т.П. Японская художественная традиция М., 1979.

18. Горан В.П. Древнегреческая мифологема судьбы. Новосибирск. 1990;

19. Донец A.M. О некоторых особенностях элемента — носителя кармы // Буддизм в контексте истории, идеологии и культуры Центральной и Восточной Азии. Улан-Уд.,2003, с. 61;

20. Игнатович А.Н. Буддизм в Японии. Очерк ранней истории. М., 1988;

21. Иофан Н.А. Культура древней Японии. М., 1974.

22. История Японии . Т. 1-2. М., 1998.

23. Кавабата Ясунари. Тысячекрылый журавль. Снежная страна. Новеллы, рассказы, эссе. М., 1984.

24. Конрад Н.И. Большой японско-русский словарь. Т.1-2. М., 1970.

25. Конрад Н.И. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978.

26. Конрад.Н.И. Очерк истории культуры средневековой Японии VII-XVI вв. М., 1980;

27. Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. М., 1991.

28. Конрад Н.И. Японская литература. От «Кодзики» до Токутоми. М., 1974.

29. Кукай. Избранные труды. М., 1999;31 .Кэнко-хоси. Записки от скуки (Цурэдзурэгуса). М., 1970;

30. Лафлёр У. Карма слов. М., 2000.

31. Лепехов С.Ю. Философия Мадхьямиков и генезис буддийской цивилизации. Улан-Удэ, 1999;

32. Лукьянов А.Е. Становление философии на Востоке. Древний Китай и Индия. М., 1991.

33. Мазурик В.П. Японская загадка: общее и специфическое. Пареомиелогические исследования. М.,1984;

34. Мещеряков А.Н. Изображение человека в раннеяпонской литературе // Человек и мир в японской культуре. М., 1985;

35. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: буддизм и синтоизм. М. 1987;

36. Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М. 1988;

37. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: культура и текст. М. 1991.

38. Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) / Перевод В.Н. Горегляда. СПб, 1994.

39. Мурасаки Сикибу. Дневник. М., 2000, с. 127;

40. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. / Перевод Т.Д. Соколовой-Делюсиной. М., 1991-1992.М., 2000, с. 127;

41. Нагата Хироси. История философской мысли в Японии. М., 1981.

42. Нихон рёики японские легенды о чудесах. Свитки 1-й, 2-й, 3-й. М., 1995

43. Парнас: Антология античной лирики. М., 1980

44. Пасков С.С. Япония в раннее средневековье. М., 1987

45. Пиндар. Вакхилид, М., 1980, с. 5048. «Повесть о Дупле». Т. 1-2. Спб, М.,2004

46. Попов К.А., Неверов С.В. Большой японско-русский словарь. Т. 1-2. М., 1970.

47. Розенберг О.О. Труды по буддизму. М., 1991.

48. Светлов Г.С. Колыбель японской цивилизации (история, религия, культура) М., 1994.

49. Светлов Г.С. Путь богов (синто в истории Японии). М., 1985.

50. Симонова-Гудзенко Е.К. История древней и средневековой Японии. М., 1989.

51. Симонова-Гудзенко Е.К. Японский миф и его роль в древней истории Японии. М., 1976.55.Софокл. Драмы. М., 1990

52. Сэй-сёнагон. Записки у изголовья. М., 1995;5 7. Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы. Перевод с китайского и комментарий А.Н. Игнатовича. М., 1998;

53. Сэнсом Дж. История японской культуры. М., 1999.

54. Танидзаки Дзюнъитиро. Мать Сигэмото. Повести, рассказы, эссе. М., 1984. ым и явными учениями. М., 2000;

55. Трубникова Н.Н. «Различение учений» в японском буддизме IX в. Кукай о различиях между тайн

56. Трубникова Н.Н. Учение школы Сингон в японском буддизме IX в.; соотношение между «тайным» и «явными» учениями (к публикации трактата Кукая «Бэнкэммицу Нике рон» // Историко-философский ежегодник'95. М., 1996. С. 326-339;

57. Фесюн А.Г. Буддийский эзотеризм / Кукай. Избранные труды. М., 1999.

58. Щербатской Ф.И. Избранные труды по буддизму. М., 1988.

59. Эйду с Х.Т. История Японии с древнейших времен до наших дней. М., 1968.

60. Ямато-моногатари. / Перевод. A.M. Ермаковой. М., 1982.

61. Янгутов JI.E. Единство, тождество и гармония в философии китайского буддизма. Новосибирск, 1995.

62. Япония: идеология, культура, литература. М., 1989.

63. Японские дневники. Спб., 2001, с. 263;

64. Японско-русский словарь иероглифов. М., 1977

65. Абэ Акио Нихон бунгаку. Тюкохэн (Японская литература. Раннее средневековье). Токио, 1973.

66. Аоки Такао. Нихон-но котэн бунгаку (Японская классическая литература). Токио, 1974.

67. Иноуэ К. Гёки. Токио, 1959.

68. Иноуэ К. Нихон кодай кокка то буке (Древнее японское государство и буддизм). Токио 1961;

69. Камэи Кацуитиро. Отё-но юодо то ирогономи (Путь к спасению и культ любви в Хэйане). Токио, 1965;

70. Кикумура Тосихико. «Сирарэдзару буккё». Токио, 1998, «Юйхися»;

71. Кобаяси Томоаки. Мудзёкан-но бунгаку (Литература «бренности жизни»). Токио, 1968;

72. Мидзуми Ёити, сборник «Новый курс «Гэндзи-моногатари»», («Син «Гэндзи-моногатари хиккэй), ред. Акияма Кэн, (приложение к журналу «Коку бунгаку» №50, 1997г., сс.23-27, Токио «Гакутося»;

73. Мори Итиро. Хэйан кидзоку-но сэйкацу (Жизнь хэйанской аристократии) // Гэндзи-моногатари тэкагами (Обзор «Гэндзи-моногатари») Токио, 1975, с. 88-90.

74. Мурасаки Сикибу. Гэндзи Моногатари. Токио. 1964;

75. Накада Ясуюки. Хэйантё бунгаку-но бунгэйтэки кэнкю (Литература Хэйана. Литературоведческий очерк). Токио, 1967.

76. Ока Кадзуо, Мицуо Сатоси. Отё-но бунгаку (Литература эпохи Хэйан). Токио, 1968.

77. Тамура Ё. Нихон буккё си нюмон (Введение в историю японского буддизма). Токио, 1970;

78. Уцухо-моногатари. Токио, 1964;

79. Фудзиока Сакутаро. Кокубунгаку дзэнси (Всеобщая история японской литературы). Т. 1. Токио, 1973.

80. Цудзи Д. Нихон буккё си (История японского буддизма). Т. 1. Токио, 1969.

81. Нихонкокугодайдзитэн. Токио, 1976, Т.7.

82. Anesaki М. History of Japanese Religion. With Special Reference to the Social and Moral Life of the Nation. Rutland -Tokyo, 1972.

83. Cranston E. Murasaki's Art of fiction / Japan Quarterly, vol. 27, April -June, 1971.

84. Earhart H. Japanese religion. Unity and Diversity. Tokyo, 1982. P. 81;

85. Harper T. J. Medieval interpretations of Murasaki Shikibu's "Defence of the Art of fiction" // Studies in Japanese Culture. Vol. 1. Tokyo, 1973.

86. Janeira A.M. Japanese and Western Literature. A Comparative Study, Tokyo, 1970. '

87. Keene D. Seeds in the heart. 1993.

88. Kitagawa J. M., Religion in Japanese History, Tokyo, 1966;

89. Miner E. Towards a New Conception of Classical Japanese Poetics / Studies in Japanese Culture. Vol. 1, Tokyo, 1973;

90. Morris I. The work of the Shining Prince. Tokyo, 1964; 96,Ono Sokyo. Shinto: The Kami Way, Tokyo, 1993;

91. Papinot E. Historical and Geographical Ditionary of Japan, Rutland -Tokyo, 1979.

92. Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

93. Проблема «двух истин» в школах Санрон и Дзёдзицу // «Цыбиковские чтения -7». Материалы научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 1998. С. 159-160. (0,3 п.л.)

94. Представление о школе «сю» в японском буддизме. // Буддизм в Центральной и Восточной Азии. Улан-Удэ, 2000, с. 87-92. (0,4 п.л).

95. Статус буддийского монаха и отношение к монашеству в романе Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари» // Вопросы экономики и истории. ИВ РАН. М., 2003, с. 15-25. (0,5 п.л.)

96. К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари» // Буддизм в контексте истории, идеологии и культуры Центральной и Восточной Азии. Материалы международной научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 2003. С. 125-127. (0,5 п.л.)

97. Буддийские истоки творчества Мурасаки Сикибу // «Санжеевские чтения -5». Изд-во

98. БНЦ СО РАН. Улан-Удэ. 2003. Ч. 1, с. 122-126. (0,5 п.л.)8. «Сутра о цветке лотоса чудесной Дхармы» и ее влияние на раннюю японскую литературу эпохи Хэйан (на примере «Гэндзи-моногатари») // Восток (Orient), № 1,2004, с. 126-133. (1,0 п.л.)

99. Концепция кармы в «Повести о Гэндзи» // Япония: путь кисти и меча, № 2, 2004, с. 30-36. (1,0 п.л.)

100. Могли ли монахи из храма Исияма быть авторами «Гэндзи-моногатари»4; // ICANAS XXXVII , Т. III. Материалы Международного Конгресса Востоковедов. Изд- во ИВРАН. Москва. 2004. с. 1091 1092. ( 0,5 п.л.)