автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Переписка Н.В. Станкевича как явление литературы

Полный текст автореферата диссертации по теме "Переписка Н.В. Станкевича как явление литературы"

На правах рукописи

Матвеева Ольга Ильинична

«ПЕРЕПИСКА Н.В. СТАНКЕВИЧА» КАК ЯВЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

Специальность 10.01.01. - Русская литература

Автореферат

Диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Самара 2004

Работа выполнена на кафедре русской литературы Российского государственного педагогического университета им. А.И.Герцена

Научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор Елена Ивановна Анненкова.

Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор Евгения Михайловна Таборисская,

Ведущая организация - Оренбургский государственный

педагогический университет.

Защита состоится « 0_ » мая 2004 г. в часов на заседании диссертационного совета К 212.216.01 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук при Самарском государственном педагогическом университете по адресу: 443099, Самара, ул. Л.Толстого, 47.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Самарского государственного педагогического университета по адресу: 440099, г. Самара, ул. М. Горького, 65/67.

кандидат филологических наук, доцент Лариса Александровна Соловьева.

г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент

Общая характеристика работы

Актуальность темы исследования. Биографы давно изучают деятельность и литературное наследие Н.В.Станкевича, его творчество, его личный вклад в развитие самосознания русского общества, значимость его руководящей роли в знаменитом кружке 1830-х гг. освещены подробно и разносторонне. (См. работы В.Г.Белинского, К.САксакова, А.И.Герцена, К.П.Архангельского, В.Астрова (Савелова), В.В.Суворова, П.П. Филиппова, В.Е.Чешихина-Ветринского, А.В.Волынского (Флексера), С.А. Венгерова, П.Н.Милюкова, С.Е.Штрайха, Н.МГутьяра, Н.Л.Бродского, МЛ. По лякова, Ю.В. Манн, З.А. Каменского, Б.Ф. Егорова, Н. Кашина, А.И. Журавлевой, М.М. Григорьяна, В.В.Данилова, В. Ярмерштедта, Р.В. Иванова-Разумника, СМ. Машинского, Д.Н. Овсянико-Куликовского и др.). Обильно и плодотворно использовались материалы его переписки. Однако сама переписка после публикации статьи Н.А.Добролюбова не становилась предметом специального изучения.

Появление в 1857 г. книги П.ВАнненкова «Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография» принадлежит к числу знаменательных литературных событий эпохи общественного подъема в России накануне падения крепостного права. Более полувека спустя, в 1914 г., в печати появился второй вариант той же публикации, изданный профессором Московского университета А.И. Станкевичем - племянником Н.Станкевича. Оба издания давно стали библиографической редкостью.

«Переписка» Станкевича вышла в те же годы, когда, как отметил Б.Ф.Егоров, «в литературе основной темой оказывалась разработка проблем современности как итога прошлого». (1982, с. 238.) Этой формуле вполне точно соответствуют побуждения, которыми руководствовался Анненков, когда, отталкиваясь от документов недавнего времени, создавал портрет Станкевича и одновременно предлагал читателю воплощенный в документах автопортрет того же человека. «Мы имеем в Станкевиче, — писал Анненков, - типическое лицо, превосходно выражающее молодость того самого поколения, которое подняло все вопросы, занимающие ныне науку и литературу... В Станкевиче отразилась юность одной эпохи нашего развития». (1857, с. 236.)

Отдельную незаурядную личность современники и потомки воспринимают и оценивают как живое воплощение внутренних возможностей, присущих целому поколению. Литература постоянно сводит нас с такими людьми и делает это особенно настойчиво, убедительно и разнообразно в эпоху расцвета и состязания реализма и романтизма. К середине XIX в. первенство в осуществлении такого подхода к человеку закрепилось за романом.

Аналогичную задачу решает Анненков, отсмплн чи>,н<"и ч литературному произведению и не к документальйо^С-гЛкИй%^^йо, а к пись-

мам. Именно переписка, а не сопутствующее ей биографическое повествование делает утверждения Анненкова неотразимо убедительными. Так понял Анненкова Добролюбов. Исходя из писем Станкевича, он размышляет об их авторе точно так же, как размышлял о литературных героях. Статья Добролюбова убеждает, что письма Станкевича, без всяких дополнений, лишь собранные и выстроенные хронологически, могут быть восприняты, исследованы и оценены как факт литературы.

Ю.Н.Тынянов, вводя в свое время в обиход термин «литературный факт», коснулся метаморфозы, которую мы наблюдаем, рассматривая книгу Анненкова и которая в 50-е гг. не была новым явлением в отечественной литературе. Как отметил Тынянов, писатели начала XIX в. - Вяземский, Александр Тургенев, наконец, Пушкин - видели в частной переписке «глубоко литературный жанр» и в собственных письмах культивировали литературные нормы, отвечавшие законам этого жанра. «Вплывание» письма в литературу проявляется спорадически: эпоха приобретения письмом «литературной роли» сменяются временами, когда письмо не способно стать ничем, кроме бытового факта, «но в нужных условиях этот бытовой факт» становится литературным.

«Переписка» Н.В.Станкевича в анненковской публикации - явление уникальное в плане художественной природы, что было очевидно для современников Станкевича и его издателя. Она должна быть оценена в этом качестве литературоведением, осмыслена с современных методологических позиций.

Сверх указанных выше факторов, актуальность исследования обусловлена потребностью изучать состояние человеческого общения, энергично дающей себя знать в последние десятилетия. Внимания требуют многообразие форм общения, их взаимодействие, взаимодополнение и трансформации. С этим связан нарастающий интерес литературоведения к способности переписки стать литературным фактом.

Научная новизна работы состоит в том, что она позволяет уточнить наши представления о программах и позициях группы современников Станкевича. Новизна определяется, во-первых, тем что переписка Станкевича выделяется в качестве научной проблемы и становится объектом диссертационного исследования; во-вторых, оригинальностью аспекта изучения (художественный план), наконец, привлечением архивных материалов, ранее невостребованных.

Объект исследования: - изданная П.В.Анненковым переписка Н.В.Станкевича и ее ближайший контекст, т.е. ее повторное издание 1914 г. А.И.Станкевичем, статья Н.А.Добролюбова о Станкевиче и некоторые другие отображения этой личности в сочинениях и высказываниях современников. Предмет исследования очерчен художественными качествами названного объекта.

Цель работы - выявление специфических характеристик переписки Станкевича, делающих ее фактом художественной жизни эпохи.

В задачи исследования входит:

1. Рассмотреть композицию и тематику переписки, отметить различия между позициями двух публикаторов.

2. Охарактеризовать четыре разряда диалогических отношений, отражаемых и порождаемых перепиской Н.В.Станкевича: а) диалог автора писем с их адресатами; б) внутренний диалог в тексте писем (самооценки, самоотрицания и т.п.); в) неизбежно возникающий, хотя и не выраженный в акте непосредственного общения диалог между публикатором и автором; г) отношения между публикацией (биографией и сводом писем) и читателями, включая литературную критику и довольно многочисленные изображения личности Станкевича в мемуарной и иной литературе.

3. Уяснить жанровую природу, приобретаемую перепиской в публикации Анненкова: проследить, в какой мере и в каких отношениях свод писем уподобляется роману.

4. Определить в общих чертах место и значимость анненковской публикации в ряду других письменных и печатных свидетельств о Станкевиче.

Методология исследования. Диссертация написана на основе системно-структурного анализа.

В эстетическом объекте - каком-либо явлении, воспринимаемом с позиции критериев красоты (этому отвечает многое в природе и все в любом, искусстве), - всякий элемент и всякая внутренняя связь либо структурны по необходимости, либо способны стать таковыми. В любом искусстве основная и всегда присутствующая функция - создание эстетических объектов, иначе говоря - образотворчество. В словесном искусстве эта функция принимает форму вербалъно выраженного смыслопорождения. Будем исходить из самых общих представлений и понятий о смыслопорождении в художественном произведении и о его смыслонагруженности, которые нам диктует уходящая корнями в давние века практика общения со словесным искусством. Эту практику обобщают теоретическая и историческая поэтики. Явления литературного процесса мы будем рассматривать как обогащающее освоение унаследованного от прошлых веков опыта создания художественных произведений и их восприятия и осмысления. Обратим внимание на такие категории, используемые поэтикой, но принадлежащие к более широкому кругу знаний, как жанр, сюжет, диалог. Обращаясь к ним, мы следуем пониманию природы процессов творчества и их роли в жизни общества, которое развито в трудах М.М.Бахтина, Д.СЛихачева, Ю.МЛотмана.

Специфика объекта и предмета нашего исследования заставляет обратиться и к опыту историко-функционального подхода. В отечественном литературоведении этот подход ставит задачу исследования тех переосмыслений, которым литературное произведение подвержено на протяжении своей

исторической жизни. Имеется в виду разнообразие углов зрения и разноречивость его интерпретаций, возникающих во все более неоднородной читательской среде в литературоведении, критике, науке. Для нас важен аспект этого направления, отмеченный Э.А.Полоцкой: «Изучение историко-генетических проблем может содействовать прояснению позднейшей судьбы литературных произведений». (1990, с. 192.) Вполне очевидно, что системно-структурный анализ и историко-функциональный подход не только не противоречат друг другу, но способны к прочной взаимоподдержке.

Письма Станкевича, взятые порознь, - всего лишь свидетельства жизни небогатого провинциала, учившегося в Москве, снискавшего известность и авторитет в очень узком кругу. Его стихи и проза были и остаются произведениями, периферийными в русской литературе первой трети ХГХ в. Незаурядность личности сказалась почти в каждом из писем, но те же письма убеждают, что деятельность Станкевича несоизмерима по масштабам с деятельностью людей, известных всей России, будь то государственные сановники или знаменитые литераторы. Характеризуя значимость анненковского издания переписки Станкевича для современников и потомства, мы исходим из парадоксальной сущности этого издания: свод частных писем воспринимается и оценивается как факт литературы. Такая интерпретация «Переписки» Станкевича, позволяет, во-первых, оценить «Переписку» Станкевича как значимое свидетельство духовной жизни России 1830 гг., во-вторых, увидеть процессы перехода частного документа, в-третьих, существенно уточнить знания о стимулах и направленности деятельности значительных участников общественного движения 1860 гг. XIX в.

Теоретическая значимость исследования проистекает из того, что оно расширяет и уточняет знания об исторической изменчивости состава литературы, дополняя общие положения, обоснованные в свое время Ю.Н.Тыняновым, рассмотрением новых фактов, не охваченных до сих пор научным анализом.

Материалы исследования используются в лекциях по курсу истории русской литературы ХГХ в., в спецкурсах, в спецсеминарах, посвященных проблемам эпистолярия, проводимых автором диссертации, что служит подтверждением практической значимости предпринятого труда.

Апробация материалов диссертации. Основные положения диссертации изложены в десяти публикациях по теме исследования и докладах на Герценовских, Гоголевских чтениях в РГПУ, конференциях молодых ученых в Пушкинском доме С.-Петербурга (1992-1997 гг., 2001 г.).

На защиту выносятся следующие положения диссертации:

1. Две публикации переписки Станкевича создают разные, но взаимодополняющие концепции ее прочтения как целостного текста. Публикация П.В.Анненкова акцентирует идеологическую роль Станкевича и нравствен-

ное влияние на современников; публикация А.И.Станкевича более детально раскрывает личностное своеобразие Н.В.Станкевича.

2. Переписка Станкевича рассматривается как феномен многоуровневого диалога, как некая самоусложняющаяся система. Первоначальный эпистолярный диалог с конкретными корреспондентами уже включает в себя авторефлексию Станкевича, иначе говоря, внутриличностный диалог. После публикации Анненкова оба уровня исходного диалога надстраиваются третьим - диалогом между «Перепиской» как целостным текстом и ее читателями (в широком плане). Позиция читателя в этом случае отражается в критических, мемуарных и других откликах. Став объектом литературоведческого исследования, «Переписка» порождает еще один уровень диалога: объект / интерпретация. Динамичность функционирования подобной системы обуславливает ее культурную значимость и способность к дальнейшему развитию.

3. «Переписка» как целостный текст позволяет увидеть механизмы перехода эпистолярия Станкевича как факта биографического в статус факта литературного. Этому способствует соотношение биографической и эпистолярной частей книги Анненкова о Станкевиче.

4. Жанровая природа, приобретенная эпистолярикой Станкевича в результате свода и публикации писем, выявляет определенное сходство с романом. Личность самого Н.В. Станкевича - со стаффажной фигурой, задающей масштаб эпохи.

5. «Переписка» Станкевича - ядро специфического «станкевичевского» текста, в роли элементов которого выступают мемуарные «портреты» Станкевича и преломление его личности и деятельности в произведениях Тургенева, Панаева, Л.Толстого и др.

Объем диссертации составляет 160 страниц. Исследование состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы, содержащего 341 наименование. В работу включены два приложения.

Основное содержание

Во введении формулируются цель и задачи исследования, определяется степень его актуальности и научной новизны, характеризуется методологическая основа.

Первая глава «Два издания переписки Н.В.Станкевича» состоит из трех разделов. Первый озаглавлен «Композиционная структура двух изданий «Переписки Н.В.Станкевича». Рассмотрен состав двух изданий, охарактеризован порядок расположения писем: по адресатам (1857), по хронологии (1914). Рассмотрена тематика писем, охарактеризованы отношения между Станкевичем и его корреспондентами.

Особое внимание уделено соотнесенности биографии Станкевича и его переписки в первой журнальной публикации (в «Русском Вестнике» на про-

тяжении 1857 г.) и в отдельном издании того же года (в издание 1914 г. биография, написанная Анненковым, не вошла). И в журнальном варианте, и в основном (книжном) Анненков отводит биографии Станкевича роль обширного предисловия.

В заглавии книги Анненков на первое место вынес слово переписка и мотивировал это: «Гораздо важнее литературной деятельности Станкевича его сердце и мысль»: «что же остается после Станкевича, если считать самые письма его <...> не настоящей деятельностью, а только материалами его личности и его характера? - вопрос этот мы делали сами себе прежде читателя. Нам остается эта личность, этот характер, как он выразился в переписке». (1857, с. 5) Таким образом, письма, не сопровождают биографию, а сопровождены биографией.

Во втором разделе первой главы «Мотивы обращения к поколению 1830 гг. Сравнительные аспекты «Переписки» П.ВЛнненкова (1857) и «Переписки» АМ.Станкевича (1914)» уточняются конкретные задачи, которые ставили перед собой два издателя «Переписки» Станкевича. Учитывается не только своеобразие подходов двух издателей к репрезентации писем Станкевича, но и эпохальный опыт работы над такого рода изданиями.

Анненков выступает как первооткрыватель Станкевича как человека, сейчас бы сказали, знакового, характеризующего пласт времени через сферу интересов, умонастроений, отношений к разным проявлениям жизни от быта до философии. «Переписка» Станкевича наряду с «Материалами к биографии Пушкина» сделали Анненкова зачинателем очень важного направления в изучении духовной культуры ХГХ в. Этим направлением стало создание основ научного изучения биографии замечательных людей. Такой подход автора биографии Станкевича и первой публикации его эпистолярного наследства позволил современникам Анненкова (а в последствии и многим поколениям читателей) увидеть в Станкевиче характерную фигуру времени, человека эпохального. Для А.И.Станкевича его дядя Николай Владимирович - прежде всего личность, полнота и неповторимость которой раскрывается в непосредственном отношении с близкими людьми и - прежде всего - с родными. Отсюда различие композиционных принципов публикации писем: хроникальная организация свода у Анненкова, персоналисти-ческая - у Станкевича.

Анненков выступает и в роли редактора писем. В письме 11 июля 1833 г. Н.Станкевич сообщает Я.Неверову: «На этой неделе я также имел удовольствие видеть несколько красивых дам, которые провели у нас несколько дней и скоро опять вернутся. Но никакой страстности, милый друг, к сожалению, никакой! Ты, вероятно, читал стихотворение Гете и помнишь: "Какое счастье быть любимым и любить, о боги, что за счастье!" К сожалению, сейчас я не имел повода повторить это восклицание. Дурацкие нежности эти мне чересчур скучны. Ты знаешь меня и мои требования». (1914,

с. 234.) Анненков отредактировал текст письма: «На этой неделе имел удовольствие видеть одну прекрасную даму. Ты помнишь стихи Гете. Увы, при этом случае не могу повторять этих стихов! Эти глупые нежности для меня скучны. Ты знаешь мои требования». А.И.Станкевич все места, усеченные Анненковым, восстанавливает и делает перевод иностранных фраз, стихотворений.

Субъективность Анненкова сказывается не только в том, что он исключает, но и в том, что выделяет как важное. Анненков, учившийся поначалу в Петербургском горном институте и только затем - на историко-философском факультете университета, служивший по министерству финансов, был филологом по призванию и складу интересов и ясно видел, чем подпитывается жизнь Станкевича; цитаты из сочинений Грибоедова, Пушкина, Козлова, иной раз выделенные в письмах Станкевича, а часто - погруженные в окружающий текст и никак от него не отделяемые (Станкевич был уверен в осведомленности адресатов), Анненков выделяет курсивом, придавая письму характер литературности. Так, например, после восклицания в письме Я.М.Неверову 26 марта 1833 г. (Москва): «Я душевно расстроен!» Станкевич вводит:

Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви! В письме Станкевича эти строки повторены; на той же странице после слов, носящих явно библейский характер «Не имамы человека», Станкевич пишет: «.. .оттого, что занимаешься не так, как, и не тем, чем хочется. Не то! Главное дело, что я -

Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви! И без друга».

Анненков в обоих случаях выделил курсивом пушкинские строки - так же как и слова «не имамы человека».

Текст пушкинского стихотворения не только входит в контекст письма Станкевича, но и растворяется в нем, само же письмо приобретает литературный характер, усиленно обогащенный действием смысловых связей, возникающих с включением письма в свод, объединенный волею издателя с биографией Станкевича.

Иногда Анненков указывает автора стихотворения, процитированного Станкевичем, тем самым показывая, что чувства поэта не чужды ему самому. Так, в книге Анненкова приведены строки (с указанием автора) Веневитинова, Жуковского. Например, в письме Неверову от 12 декабря 1833 г. читаем:

Тебе все чувствовать дано,

Но жизнью ты не насладишься (Веневитинов).

В письме к тому же адресату от 2 июня 1883 г. Станкевич словами Жуковского пытается объяснить себе и другу состояние своей души:

Мчися, мой ручей, несись!

Жизнь уж отцвела!

Так надежды унеслись,

Так любовь ушла! (Жуковский).

(Станкевич цитирует по памяти и не вполне точно).

Далее автор письма поясняет: «Я думаю теперь о любви, как Prinzessin Eboli, и не расточаю этого чувства». Принцесса Эболи - персонаж драмы Ф. Шиллера «Дон-Карлос».

В письмах Станкевича, вольно или невольно, отражен контекст эпохи: увлечение немецкой философией связано с изучением немецкого языка и немецкой литературы и культуры в целом. Романтизм Европы (в частности, немецкий, как и романтизм Англии - байроническое состояние духа) на русской почве принимал совершенно обновленное направление. Особое отношение к Берлину, Праге, Франкфурту-на-Майне, Вене, Флоренции, Риму и др. - отражает общий взгляд на значение этих городов как культурных центров для развития русской литературы, искусства и культуры в целом.

Особого внимания заслуживает цитата из «Горе от ума» в письме Я.М.Неверову от 28 сентября 1835 г. Цитата из «Горе от ума» раскрывает не только очевидную связь обращения Станкевича к тексту комедии с жизненными обстоятельствами: «Что нового покажет мне Москва!» (эти слова в комедии, принадлежащие Чацкому, - Анненков выделяет курсивом), но и своеобразную игру автора письма, примеривающего к себе роль Чацкого. Приведя слова Грибоедова, Станкевич продолжает: «думал я, когда на шестой версте, пыльная, синяя и широкая, показалась она из своей лощины под навесом серой тучи. Чего же нового ждать в ней? Не знал ли я, что мои занятия пойдут прежним чередом, что я буду принимать пилюли, читать, писать, скучать и фантазировать? Я знал все это, и все-таки сердце стиснулось ожиданием и с волнением въехал я в широкую заставу...». Станкевич вживается в роль Чацкого - в два разных состояния, переживаемых героем знаменитой комедии. В первых двух фразах это Чацкий, оглядывающийся вокруг себя по прибытии в Москву: вокруг все, с чем он и прежде имел дело, и нового ждать не стоит. В последней фразе - это Чацкий, каким он был, подъезжая к Москве: радость, охватившая его, сильнее воспоминаний и предчувствий. Станкевич не рядится в одежды театрального героя, он пишет о том, что в самом деле переживал. Грибоедовская строка, отсылая адресата к контексту комедии, позволяет отлить пережитое в устоявшуюся форму, принадлежащую культуре времени.

Этот вывод еще более правомерен, если учесть суждение Ю.М Лотмана о взаимодействии искусства и жизни, о театрализации эпохи в целом. Игра, актерство, умение пародировать, играть роли в самых различных спектаклях

- все это характерные черты поведения в среде, к которой принадлежал Станкевич. Порой он принимает роль стороннего наблюдателя: в письме к родным он напоминает, что если бы здесь была Любинька, то она бы прочла стихотворение И.И.Козлова («Бессонница»)

...Огни погашены.

Гирлянды сняты со стены.

Высказывание Анненкова (1856 г.) позволяет увидеть некоторые издательские установки: «Прежде всего надо иметь в самом себе норму благо -родства для мыслей и представлений, чтоб ярко указывать другим отступления от нее и даже чтоб понимать отступление». Б.Ф.Егоров отмечает: «Критерий «нормы благородства» Анненков «выработал, опираясь, очевидно, на Пушкина», в основании критерия «две эстетически-этические меры, тесно связанные между собою: гармония и нравственная высота». (1982, с. 262.) Письма Станкевича, в глазах Анненкова, были образцовым свидетельством осуществления «нормы благородства» в личности современника. Литературные цитаты в переписке Станкевича отсылают читателя к духовным и интеллектуальным источникам, которые укрепили в нем черты и убеждения, неотразимо привлекавшие Анненкова,

Для А.И.Станкевича, издателя семейной хроники, литературное цитирование - фактор второстепенный. Станкевич-племянник знакомит читателей с людьми и делами прошедших поколений. Новому времени нужен подлинный портрет деятеля уже отдаленной эпохи на фоне достоверного изображения ушедшей действительности.

Переписка Станкевича в издании Анненкова принимает вид развернутой исповеди человека 1830-40 гг., овладевающего на глазах читателя нормами этического отношения к жизни. Такие личности становились и литературными героями эпохи: этого требовало и к этому вело развитие психологизма в литературе. Анненков приводит в действие принцип, которым руководствовалась литература, развивавшая творческие возможности художественного психологизма: вскрывается процесс формирования личности под воздействием одновременных и часто разнонаправленных требований к человеку, исходящих извне (от общественных отношений, быта, традиций) и диктуемых собственными побуждениями. В книге Анненкова подобная удвоенная точка зрения оказалась приложенной к реально существующему человеку.

Третий раздел первой главы называется «Фабула и сюжет в «Переписке Станкевича». В нем рассматривается вопрос о целесообразности переноса теоретических категорий «сюжет» и «фабула» на материал двух изданий эпистолярного наследия Станкевича. Такого рода экспликация представляется плодотворной уже потому, что при относительно небольших фактических «разночтениях» эпистолярия в издании Анненкова и в издании Станкевича перед читателем предстают две весьма несхожие трактовки од-

ного образа. Иными словами, при единстве жизненного (фабульного - по Б.В.Томашевскому) материала в двух изданиях «Переписки» очевидно расхождение авторских интенций (П.ВЛнненкова и А.И.Станкевича). Каждый из публикаторов выстраивает свой «сюжет» «Переписки». У первого публикатора он более общезначим и масштабен: становление исторически значимой (эпохальной) личности. У А.И.Станкевича сюжет более интимный, частный, почти семейный.

В письмах Станкевича весом элемент исповеди и перед адресатом, и перед самим собою. В публикации Анненкова исповедальные элементы становятся звеньями разных рядов, часто - обширных: ряд переписки с Неверовым, далее - письма к Красову, Белинскому, Грановскому и т.д. Каждый ряд под новым углом зрения вводит читателя в историю формирования личности автора писем. А.И.Станкевич использует иные принципы публикации, и ряды, в которые складываются элементы исповеди, не отражают столь наглядно самый процесс становления личности, как это было в издании 1857 г.

Исходя из положений Б.В.Томашевского и В.Б.Шкловского, теории автора М.М-Бахтина- Б.СХКормана, мы пытаемся применить категории сюжета и фабулы к «переписке» Станкевича, поскольку их присутствие и функционирование выявляет литературную доминанту в издании Анненкова.

В сюжете усматриваем развитие мысли, принадлежащей объемлющему авторскому сознанию, совместно с порядком изображения, составляющих фабулу. В нашем понимании произведение может быть бесфабульным, но не может оказаться бессюжетным. Подобие сюжету и фабуле постоянно возникает в частных письмах но, как правило, не вырастает в целостный смысло-порождающий ряд. В переписке Станкевича такой ряд присутствует, в этом позволяет убедиться публикация.

Авторское «я» в письмах Станкевича развивается и реализуется в двух основных аспектах: в отношении к мировому нравственному закону и в отношении к современности как совершающемуся эпизоду истории. Станкевич выступает то в роли ученика, то учителя. Пример учительской позиции мы видели в письме к Грановскому (1834). В письмах Неверову осуществляется роль ученика. Есть и случаи отрешенности от обеих ролей. Для каждого из адресатов избирается один из трех вариантов.

Неверов для Станкевича наставник (Вспомним: «то, что я имел в тебе, я стараюсь сложить из многих»). Станкевич становится таким же учителем дляКрасова.

Предмет размышлений в письмах Красову часто совпадает в общих чертах с тем, о чем шла речь в общении с Неверовым, но в них часто преобладают наставнические интонации: «Верь своему чувству и предавайся своей фантазии. Дай ей прочную пищу в науке, сколько позволяют тебе твои обстоятельства, но не заглушай в себе божественных призывов бесплодными сомнениями». Как и в письмах Неверову, убедительность интонаций

проистекает здесь из логической обоснованности и самих убеждений Станкевича, в чьих письмах к Красову решаются вопросы: каковы мы, соединенные в тесный кружок? Что нас объединяет в требованиях к самим себе? Каков наш интеллектуальный ответ на запросы нашей внутренней жизни? Цитированное письмо отправлено 20 августа 1835 г.

В письмах Станкевича Красову возникает, а иногда и господствует и другой тон. Ярчайший тому пример - выдержка из письма датированного 8 июля 1834 г. Впервые приехав в Петербург и рассказывая о первых питерских впечатлениях, архитектурных и иных, Станкевич - в духе многих русских литераторов - переходит к сопоставлению двух столиц. «О зданиях Генварь говорит: чудные вещи! Венецианов говорит: редкие вещи! Приезжие говорят: преудивительные вещи! А я еще не постигаю всей их красоты -но, NB! всей, кое-что уразуметь я в состоянии. Петербург не то, что Москва - и, наоборот. Все улицы вытянуты здесь в одну шеренгу, здания стройны, правильны, изящны; во всем вкус, богатство - но к этой красоте надобно привыкнуть, или надобно изучить ее, а найдется Кремль другой, который бы оставил на себе взор европейца и варвара, который повеселил душу своими золотыми головками? Где наша пестрая, беспорядочная, раздольная площадь, с своими бабами, извозчиками, каретами с своим лобным местом, кремлевскою стеною и чудаком Василием Блаженным? Нет! едва другая сыщется столица, как Москва! Тот, кто бестолков, как Скалозуб, скажет только: дистанция огромного размера! Но мы не станем говорить ничего против Скалозубов!» В тираде о Москве очевиден неподдельный пафос, искреннее восхищение, которое Станкевич в духе романтической иронии приглушает и определением к храму Василия Блаженного («чудак») и цитатой из «Горя от ума», и отказом от осуждения Скалозуба. Станкевич пишет о Москве, не для того, чтобы обличать Скалозубов, а для того, чтобы сказать о немыслимости «другого Кремля». Убедительность высказывания в этом случае обеспечена не доводами ума, а силою чувства и его неоспоримостью (не уступающей неоспоримости логики). И главенствует здесь не тот вопрос, который мы проследили в письмах Неверову и в письме Красову от 20 августа 1835 г., а другой: с кем мы? Речь идет не о том, что объединяет людей, составивших узкий кружок, а о том, что объединяет их с бесчисленным множеством соплеменников в необъятности пространств и времен.

Где есть ученики и учителя (хотя бы и меняющиеся ролями) - там должен быть и предмет обучения. Для Станкевича и его друзей сначала им стала философия Шеллинга. Постепенно интерес Станкевича устремляется к противоречивости собственной личности. Это было поворотом в жизнепонимании и поведении всего круга друзей Станкевича В сюжете «Переписки» поворот означился как обновление господствующего предмета авторской мысли: теперь это - не философская система, которую следует усвоить,

а рефлексия - неизвестное (или не замечавшееся) дотоле явление внутренней жизни множества современников.

К теме рефлексии Станкевич обращался еще в тогда, когда стремился проникнуть в самую суть философии Шеллинга. Еще в письме Я.М.Неверову от 7 января 1834 г. он пишет: «Ты скучаешь? Правда, не назову твоего положения завидным, но ты всегда умел становиться выше обстоятельств. Мне кажется, не обстоятельства, по крайней мере, житейские, виною тоски твоей. Есть влияния более неотразимые, их трудно было бы объяснить самому человеку, для которого верх счастия - тепло и видное место, но ты их знаешь. Отсутствие людей, которым бы ты мог поверить какую-нибудь добрую мысль, возникшую в душе твоей, какое-нибудь чувство, ею овладевшее, нравственный упадок, неблагодарность человека, который был при тебе с малолетства, которого ты любил, самая мрачность осени (я вполне понимаю ее влияние), тем более при этих обстоятельствах - вот твои мучители!

Осень должна пройти, с близкими душе твоей людьми ты можешь увидеться... Но не верь хандре своей». Прежде Станкевич и его друзья осознавали себя приверженцами теории, ожидающей уверенного и успешного приложения к многообразию современной им русской жизни. Теперь они видят себя участниками русской жизни, сводящей их с новыми непредсказуемыми явлениями во внешнем и их собственном внутреннем мире. Рефлексия - принципиально новое качество человеческого отношения к себе и к миру. Она не поддается изучению с позиции сложившихся философских систем и требует объяснения. В противном случае мыслящий и нравственно взыскательный человек бессилен и беспомощен перед нею. Следующее звено в философском «сюжете» переписки сопряжено с углублением в проблемы религии. Это засвидетельствовано в письме Белинскому (30 октября 1834 г.): «Между бесконечностью и человеком, как он не умен, всегда остается бездна, и одна вера, одна религия в состоянии перешагнуть ее».

В обоих вариантах изданий переписки четко прослеживается история дружбы с каждым из адресатов.

Авторский взгляд - в трактовке М.М.Бахтина - взгляд, принадлежащий сознанию, выраженному перепискою в целом, как единым текстом, который обладает смыслопорождающей упорядочностью, в таких случаях пополняется и обновляется в своей природе. Убедительность суждений Станкевича обеспечена не доводами ума, а силою и неоспоримостью чувства, не уступающей неоспоримости логики. Вопрос, «с кем мы?» первоначально был связан с тем, что объединяет людей кружка. Позже вопрос переосмысливается: Станкевича занимает то, что сводит людей воедино в необъятном пространстве времен. Показательно, что автор «Переписки» сам был готов уподобить свое отношение к жизни позиции художника, выстраивающего и фабулу и сюжет своего произведения, окрашенных рефлексией писем начала

30-х годов. В письме к Неверову 18 мая 1833 г. Станкевич уподобляет вышивке свою жизнь, «которая местами бывает толще, местами тонее. Вот Сошреёшш бытия моего <...>, канва моего существования. А что по ней ткется? Безобразные пестрые узоры - ни одного порядочного цветка, ни одного заманчивого образа <.. .>, а само шитье не различишь местами с серым полем. Сухо, скучно и досадно! Душа просит воли, ум пищи, любовь предмета, жизнь деятельности и на все мир отвечает: нет, или подожди!». Используемые Станкевичем уподобления вполне приложимы и к построению писем: мелочи жизни равнозначны канве; обобщающие мысли, побуждения, советы, авторская ирония - выступают аналогом узора «вышитым цветам». В письмах такого рода «узоры» не сухи, не скучны и не вызывают досады.

Творческое воссоздание мелочей жизни, того, что Станкевич именует канвой - фабула; вышивке соответствует сюжет. Такое отождествление отвечает общим законам воссоздания действительности в слове и речи: фабула охватывает действительность (условно вымышленную), сюжет - ее творчески осмысленное воссоздание. Движение слова и мысли, которое Станкевич уподобил разрисовке канвы, порождает автопортрет, воспринятый и Анненковым и Добролюбовым как воплощение духа поколения и эпохи. Так происходит сближение свода писем с литературным произведением.

Вторая глава диссертации озаглавлена «"Переписка Н.В. Станкевича" 1857 г. как литературное произведение».

Раздел I. О путях и стадиях превращения «переписки» как бытового документа влитературный факт.

Начиная с XVIII в. частная переписка интенсивно перенимала черты книжной словесности в параллель появлению романов в письмах. Обе тенденции - начало расцвета романа и сближение письма с литературным произведением - находятся в русле прогрессивных линийразвития литературы, которые Д.СЛихачев связывал с «возрастанием личностного начала». (1987, с. 398.) В этом проявлялась склонность просвещенного человека того времени к рефлексии и исповеди. Потребность в рефлексии настойчиво отражалась литературой нового века, а отражение еще более усиливало потребность самоосознания в жизни. Этому способствовали сочинения, подобные «Исповеди» Руссо, которая мощно влияла на современников и потомков и на Западе, и в России.

Наиболее полно исповедальные мотивы представлены в письмах Я.Неверову, тематически близких к отрывкам из дневника Станкевича и к его же юношескому философскому сочинению «Моя метафизика». И отрывки, и названная статья соседствовали в публикации Анненкова с биографией Станкевича и прежде не издавались. Эти части наследия Станкевича образуют вместе с эпистолярием подобие литературного произведения. Смыслом образующейся сюжетной линии становится не столько обоснова-

ние определенных идей и убеждений, сколько запечатление истории их обретения.

Погружение в рефлексию и стремление разобраться в себе - не обуза и не преграда совершенствованию личности, если человек не замыкается на самом процессе рефлектирования. Целеустремленный труд и нравственное участие - необходимые коррективы рефлексии.

Интересно и плодотворно сопоставление «Переписки» Станкевича с романом В.Ф.Одоевского «Русские ночи», представляющем собою, как и «Переписка», свод текстов, созданных в разное время и без единого плана. Вместе с тем «Русские ночи» - целостный текст, наделенный собственной внутренней смыслопорождающей организацией. Е.А.Маймин пришел к выводу о «музыкальном» принципе композиции романа В.Одоевского, предполагающем «не поступательное а возвращающееся повествование». Ход повествования определяется не логикой событийного сюжета, законами внутренних ассоциаций, вариационным повторением и усилением мотивов-идей, столкновением противоположных мотивов в пределах одной темы, то есть "контрапунктом"». (1975, с. 262.)

Подобный принцип композиции, разумеется, при совершенно ином генезисе, осуществлен в книге Анненкова. Станкевич не мог быть знаком с «Русскими ночами», как и Одоевский, когда писал «Русские ночи», - со сводом писем Станкевича. Хронологический принцип публикации «Переписки» позволяет проследить, как «идеи-мотивы» (термин Е.А. Маймина), развиваются в диалогах с различными адресатами. Переписка Станкевича в издании Анненкова становится подобием философского романа в диалогах.

Станкевич был современником и свидетелем появления в русской литературе двух великих произведений, сочетавших в себе родовые черты романа с принципами, далекими от романной традиции. Это - роман в стихах «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени» - роман, состоящий из пяти повестей. Уже после смерти Станкевича этот ряд пополнили «Мертвые души» - поэма в прозе, обладающая фабулой плутовского романа, и «Русские ночи» - философский роман, композиционно организованный как серия повестей. Роман-мемуары «Былое и думы» - произведение того же ряда. Общее в этих пяти эпохальных сочинениях - диалогизм, как следствие взаимодействия традиционного художественного языка романа с языками, принадлежащими иным литературным родам, видам и жанрам. Подобное взаимодействие организует собою структуру смыслопорождения в анненковском издании переписки Станкевича. Различие - в том, что в других случаях сторонний роману художественный язык вводится в текст, изначально преподносимый читателю как роман.

Письма Станкевича изначально обладали отнюдь не литературным предназначением и, будучи объединены, не стали художественным произведением. В них язык романа вторгается в документальный текст. «Устроитель

вторжения» - не публикатор; он не выходит за пределы роли «второго нумера». Каждое из писем-фрагментов подвластно, пусть в малой мере, поэтике романа. Когда письма сведены в единство, супераддитивности: «целое больше суммы частей». Обозначается мощная смыслопорождающая линия, реализующая нормы и тенденции романной поэтики.

Так же как трансформация стаффажных изображений, это для Станкевича не творческий, художественный прием организации повествования, а принцип самоосмысления, постижения собственного места в мире. Это самоосмысление, с разной степенью отчетливости осозновавшееся обширным слоем соотечественников и современников Станкевича, сказалось для потомков в необычайно мощной интеллектуальной деятельности немногочисленного кружка, собиравшегося в начале 1830 гг. в Москве и в селе Прему-хино.

В публикации Анненкова отправитель писем приобретает качества литературного героя. «Единство литературного героя, - пишет ЛЛ.Гинзбург,-не сумма, а система со своими организующими ее доминантами. Литературный герой был бы собранием расплывающихся признаков, если бы не принцип связи - фокус авторской точки зрения, особенно важный для разнонаправленной прозы ХГХ века». (1979, с. 11.)

Возникновение и развитие идей, сохраненных документами «Переписки»,- факты реальности вне искусства, реальности бытовой, социальной, психологической. С изданием книги Анненкова те же идеи приобрели статус реальности литературного произведения и в этом новом качестве стали - в

ином, большем масштабе - реальностью жизни.

Второй раздел второй главы «Переписка Н.В.Станкевича, прочитанная и осмысленная критиком» отдан рассмотрению статьи НА.Добролюбова «Николай Владимирович Станкевич».

Добролюбова занимает, с одной стороны, значимость нравственного примера, явленного Станкевичем, и с другой характер мнений Станкевича о литературе его времени. Эти мнения не столько рассмотрены, сколько продемонстрированы критиком. Добролюбову важны «параллели Станкевича и Белинского». Однако коренной смысл статьи гнездится не в отыскании заслуг Станкевича перед литературным и общественным движением минувшей эпохи. Добролюбов стремится уяснить, что в близком и отдаленном будущем обещает России включенность в национальную жизнь таких личностей, как Станкевич. С этим вопросом сопряжена полемическая направленность статьи Добролюбова.

Для Добролюбова центр полемики - вопрос: можно ли видеть в Станкевиче значительного деятеля общественного движения, если он практически не участвовал в общественной борьбе. Станкевич, в понимании Добролюбова, принадлежит людям, готовым к борьбе, но не востребованным ею, и эта невостребованность не делает его безучастным к общим бедам, то есть не

ставит Станкевича в ложное положение. Добролюбов убежден, что сохранив себя ценой невостребованности борьбою от опасности быть сокрушенным в ней, человек, остается способным оказывать доброе, высоко благотворное влияние на окружающую жизнь и ее деятелей.

Добролюбов видит в Станкевиче одновременно «вносителя новых идей в известный круг жизни», подобного многим литературным героям современной критику эпохи, и обладателя гармонии с требованиями внутренней нравственности. Этим Станкевич, как полагает Добролюбов, «пленяет» читателей «Переписки», этим он привлекал знавших его современников, поэтому он смог, в конечном счете, стать незаурядным лицом отечественной истории.

Развитие полемического потенциала статьи приводит и к широкомасштабным выводам об эпохальных и исторических возможностях личностей, подобных Станкевичу.

В трактовке личности и общественной значимости Станкевича Добролюбов предельно близок с позицией Анненкова. Но если для Анненкова Станкевич - провозвестник интеллектуального и нравственного развития обширного круга соотечественников в рамках одного поколения, то для Добролюбова он - также и провозвестник отдаленного и желанного будущего, ибо полного осуществления возможностей, уже дающих себя знать в деятеле русского просвещения 1830 гг., можно ожидать только в неопределенно далеком будущем.

Статья Добролюбова позволяет нам увидеть в Станкевиче человека, доверившегося рефлексии и потому сумевшего выстроить свою личность в согласии с запросами, порождаемыми умственным и нравственным развитием эпохи.

Содержание третьего раздела второй главы вполне характеризуется заглавием: «Русские исторические романы в восприятии Станкевича». Речь идет об оценках сочинений Загоскина, Булгарина, Лажечникова, Вельтмана. Проанализирован и отразившийся в письмах Станкевича интерес к русской древности и к изучению отечественной истории, и к историческим трудам Н.М.Карамзина и М.Т.Каченовского.

Интерес Станкевича к истории подтвержден замечанием о Каченовском в письме Я.Неверову 7 марта 1834 г. (Станкевич принялся за научное сочинение под руководством этого профессора): «Хотя это не любимый предмет его (Каченовского - О.М), но он увидит, что хорошо, что дурно, и если найдет первого больше, то охотно признает это». Готовность Каченовского признать свою неправоту мирит с ним Станкевича, но есть и другая причина, почему Станкевич хотел бы видеть своим руководителем именно его. Студент думает о - «пользе» общения с педагогом: «мне выгодно то, что я узнаю русскую историю». Об интересах Станкевича свидетельствуют и другие строки того же письма: «Каченовский, верно, думает, что за тему "о исланд-

ских сагах" возьмется Строев, но он намерен писать "О постепенном распространении России"»; следует вывод: «нам с ним (Строевым - О.М.) по дороге до смерти Иоанна III».

Материалы для своей диссертации Станкевич находит в «Истории государства Российского» Карамзина, в летописях и грамотах, о чем сообщает Я.М.Неверову в письмах от 30 марта 1834 г.: «Я читаю Карамзина и грамоты, и Бог знает что! Кажется, диссертация моя будет на порядках...» и от 10 мая, где говориться, что работа близка к завершению и диссертацию Каче-новскому он уже переписывает.

В эпоху Станкевича с особой остротой ощущалось стремление «осознать историю». Историческая мысль пробивала себе дорогу в литературе. К Станкевичу можно отнести характеристику, данную историзму Гоголя в одном из недавних исследований В.А.Зарецкого: «Художник осознает историю по собственной воле творящуюся, вне воли и целенаправленной деятельности отдельных людей и огромных человеческих сообществ и одновременно - творимую людьми по своей воле» (Курсив автора- О.М.). (1999, с. 78.)

В августе 1837 г. Н.В. Станкевич делится впечатлениями с Неверовым от посещения Киево-Печерской Лавры - он перечисляет, в частности, погребения, где нашли последний приют и «Владимир святой, креститель России», и «святой князь святитель Михаил Тверской». «Все то, что лежит передо мной - признается Станкевич, - поражает невольно». Страх овладевает Станкевичем при виде «низких сводов», «темноты и бледного света от свечи», а прикладываясь к гробу Нестора, он «невольно вспоминает Каченовского, который, отвергал подлинность летописи, приписываемой ему (Нестору)». Круг высказываний Станкевича о русских древностях пополняют характеристики исторических романов М.Н.Загоскина, ИМ. Лажечникова, А.Ф.Вельтмана. Эти отзывы складываются в имплицитный (не оформленный внешне), но понятный читателю «Переписки» диалог лиц, по-разному видящих и понимающих русскую историю. Возникает пунктирная картина, воспроизводящая разность современных Станкевичу представлений об истории.

Четвертый раздел: «Обретение романной поэтики: герой и неизведанный мир» включает два параграфа «Письма с Кавказа» и «Письма из Италии». Во всем своде переписки Станкевича путевые письма в наибольшей мере литературны. Три сферы поведения: странствие, переписка, литературное сочинительство - издавна сходились близко, плотно, взаимопро-никающе. XVIII век - век путешествий и век письма - усилил это схождение, что выпукло отразилось в массовой эпистолярной культуре. Идея путешествия входила в контекст эпохи. Можно игнорировать «литературу "путешествий" как жанр, но нельзя "отмежеваться" от того объемного "пласта", из которого вышла литература " путешествий", эволюционировала, трансформировалась, и, наконец, определила место другому жанру - "письму из-за границы"». Перерастание письма в литературное произведение становит-

ся разносторонним, если сходятся три сферы постижения мира: а) самопостижение личности, в) постижение людей вокруг себя, с) постижение страны как целого. Именно эти запросы обуславливали и повышенный интерес Станкевича, его друзей и многих их современников к Шеллингу.

Названная выше триада обеспечила и взлет эпистолярной культуры первой трети XIX в. Первые опыты "беседы на расстоянии" были опробоза-ны в кружках, альбомных миниатюрах, в журнальных статьях и записках издалека. В параллель этим опытам возникает традиция нового концептуального осмысления путешествия по родной стране: оно воспринимается как «заново совершаемое открытие того, что знакомо с детства». Это осмысление находит воплощение в дорожных записках (как у Радищева) и проникает в частные письма. Замечательный пример тому - письмо МА. Бакунина к Н.В. Станкевичу от 10 декабря 1835 г. из Тверской губернии. Бакунин сообщает: «Я две недели молчал <...> я путешествовал по России, ты улыбнешься при этой громкой фразе, но рассуди хорошенько и ты увидишь, что проехать Бежецкой и Корчевской уезды Тверской губернии все равно, что проехать всю Россию. Разнообразие только в материальности - в духовном же отношении большой разницы быть не может. Недостаток жизни общий знаменатель, числители только различны». Человек открывает в привычном нечто требующее внимания (Бакунин - житель Тверской губернии), прежде не замечавшееся, в сущности - незнакомое и при этом отнюдь не чужое. В процитированном письме Бакунина можно увидеть начальную стадию становления того отношения к действительности, которым наделен герой целого ряда русских литературных путешествий, жанра, достаточно давно возникшего, но особенно прочно укоренившегося в гоголевский период, на который приходится литературная (в том числе эпистолярная) деятельность Станкевича. Характеристика времени, задающего направление мысли путешествующего по родной стране дана в работе В.А.Зарецкого. (2002, с. 5.)

Процитированное выше письмо М.А.Бакунина свидетельствует об особом процессе: происходит перетекание опыта сочинительства как самовыражения из сферы литературной в сферу эпистолярную и обратно.

Во время своей единственной поездки на Кавказ, весной 1836 г., сразу по прибытии в Пятигорск (5 мая) Станкевич писал М.А.Бакунину о своем «состоянии путешественника» (показательно, что годом раньше Бакунин писал Станкевичу о том же состоянии, и о своих настроениях). Станкевич вспоминает о родном очаге и об иллюзиях детства, от которых он еще не

освободился и не хочет освобождаться, и о прочувствованном внутренним

отзыве на «запах травы», который, по его выражению, так близок и понятен ему. Понятен этот запах и Красову, и Неверову. Об этом Станкевич тут же и пишет, но сразу меняет тон: «Но довольно! Тут пахнет травою, а ты не любишь этого запаха».

Насколько содержательно упоминание о запахе травы - объяснять не надо. Но здесь крайне существенна необходимость разобраться в приведенных выше словах Станкевича, учитывая в первую очередь категории психологии и поэтики, а не философии и нравственности. Запах травы, который кому-то внятен и дорог, а кого-то совершенно может не задевать или даже раздражать, - это не обозначение философского воззрения или нравственного убеждения, а бесспорно художественный образ.

Проведем сопоставление: пропасть между человеком и вечностью, заполняемая верою (см. письмо Белинскому), - это тоже либо художественный образ, вкрапленный в философское рассуждение, либо возникшее в философском дискурсе подобие художественного образа. Художественная образность в данном случае порождена развитием философского взгляда. В письме Бакунину из Пятигорска - иная картина, здесь образотворчество питается, как бывает всегда у поэта, обостренным восприятием явлений мира и чутко уловленными возможностями смыслопорождения, принадлежащими слову, а не логикой дискурса Логика дискурса может проявиться и у поэта, но она всегда - начало необязательное и не господствующее. В своих письмах путешественника Станкевич постоянно уподобляется в этом отношении поэту-лирику.

«Ощущение своего как чужого и чужого как своего» (формулировка В.М.Гуминского) появляется в реально совершаемом путешествии, оно находит выражение в литературе документальной и художественной литературе и в бытовом письме. Взаимодействие этих трех пластов письменности совершается широко и активно. Так охарактеризовал Гуминский странство-вателя (реального или вымышленного): вновь открываемой «мир, именно как чужой, не может развить характера путешественника».

Чужое может стоять много выше своего в шкале жизненных ценностей, к которым стремится человек. Это - обычная до стандартности позиция художников-романтиков.

В своих природоописаниях Станкевич, ближе к Лермонтову. Остановимся на нескольких живописных изображенях Эльбруса. С Лермонтовым (его сочинений Станкевич, разумеется, не мог знать в 1836 г. и само имя поэта никому еще не было известно), автора «Переписки» роднит характер субъективности: в его картинах, возникающих в его письмах с Кавказа, схвозит не высказанное прямо, но настойчивое воспоминание: такими вижу тучи и горы только я и никто другой. Отличие пейзажей Станкевича от лермонтовских велико и несомненно: Лермонтов, бросая взгляд вокруг, закрепляет в слове мгновенное впечатление, Станкевич, не столько доверяется впечатлению, сколько дает волю изобретательному фантазированию. Но сходство тоже на лицо: оба автора начинают с обозрения того, что вокруг них и переходят к самонаблюдению, к взгляду во внутрь себя.

Немногим ранее, чем к Белинскому, Станкевич писал Неверову: «Куда ни поезжай, - сетует он, - в какую даль не углубляйся - все также привыкнешь к каждому явлению, которое сначала так поразит ново, все будешь тот же сам - грустно! А было время, когда, смотря на свой мир, или дальнюю деревушку, воображал за нею какой-то новый, чудный мир...». Состояние пишущего подобно тому, что в письме к Белинскому выражено в картине обоза и деревни, но только в тот раз словесная живопись богаче и изобретательнее.

Последнюю выдержку следует отметить особо. «Мертвые души» вышли после смерти Станкевича- Столь же несомненно, что Гоголь не знал текста писем Станкевича. Но процитированная фраза из письма к Неверову поражает сходством с началом VI главы поэмы Гоголя. Поскольку письмо Станкевича появилось раньше, чем текст «Мертвых душ» возникает соблазн увидеть в мысли и интонации Станкевича толчок для знаменитого зачина Гоголевской главы. В 1836 году Станкевич давно восхищался сочинениями Гоголя и , как видим, овладевал одной из тенденций гоголевской художественной манеры, сугубо новаторской в это время. Фрагмент из письма Белинского позволяет догадываться о типологическом схождении. Письмо Неверову несомненно его подтверждает.

До сих пор мы цитировали письма родным и давнему другу Неверову. К одному из писем (последнему) добавлено приписка Т.Н.Грановскому (незадолго до отъезда Станкевича на Кавказ их и познакомил Неверов). «Я на Кавказе. Этот край грустен своим однообразием. Но его горы порою производят странное впечатление на душу. Чудно манят ее иногда эти снежные спокойные вершины Эльбруса, и беспорядочные, кучами набросанные, снежные утесы других гор, все это в сто или более верстах и бывает видно ясным утром и ясным вечером. Здоровье мое поправляется».

Здесь нет ни углубляющегося самонаблюдения, ни увлеченности фантазированием, но в приписке проступает художественная природа. Перед нами уже знакомое противопоставление своего, готового обратиться в чужое, чужому, способному стать своим. В версии Станкевича антитеза приобретает черты, не свойственные романтической поэтике Марлинского. Чужое обладает волею стать своим, и это сказывается в словах «чудно манят», достаточно близких к расхожим литературным стандартам. Однако поставить фразу Станкевича в ряд шаблонов, то же нельзя. Вершины манят обманчивой близостью. Они «в ста или более верстах», а «ясным утром и ясным вечером» видны. Энергия преодоления расстояния принадлежит не столько человеку, сколько феноменам природы. Возникает двойная картина: то, что удручает однообразием и беспорядочностью, одновременно и манит чудно. Казалось бы, однообразное не может быть чудным, загадочным: манящее, завлекающее перестает быть в наших глазах беспорядочным.

Кавказская тема, воспринимаемая и осмысляемая в ракурсе: чужое противостоит своему, - властно вторгается в письмах Станкевича, когда он только еще собирается в южный горный край. 16 марта он пишет из Москвы Неверову, который, обосновался в Петербурге, что Кавказ, «как загадка, еще манит» его, но он «боится составить об этой стороне слишком хорошее понятие, чтоб не разочароваться». В Москве Станкевич «бредил о Кавказе» и боялся, что Дядьковский оставит его на Московских водах, то теперь он признается: «Кавказ для меня потерял свою прелесть». В тот же день он жаловался Неверову: «Ты не можешь себе представить, как хороша весна в родном поле, в кругу семейства, и я еду в дальнюю сторону через степи в горы!». Всегда готовый довериться рефлексии, Станкевич предполагает в себе возможность иного отношения к чужому: «Фантастическая прелесть Кавказа для меня исчезла, может быть от этого он покажется лучше». Мысль о фантастической прелести Кавказа и навеяна «полубаснословными» рассказами и «надутыми» повестями. Однако, если здоровый читательский вкус и собственные плодотворные творческие устремления, побуждали Станкевича отвергать этот «литературный Кавказ», то робкую надежду - «может быть<.. .> покажется лучше» - питает только отвлеченная мысль.

Первое знакомство с Кавказом укрепило в Станкевиче это чувство непризнания ценности Кавказской экзотики, точнее - художественных изображений, сводящих Кавказ к экзотике. Но этого не достаточно, чтобы в чужом увидеть свое.

Поворот в отношении к Кавказу совершился у Станкевича почти мгновенно. «Освободившись от первой досады, я беспристрастно смотрю на здешний край». О беспристрастии Станкевич заботился еще до отъезда на минеральные воды, когда убеждал себя не принимать на веру рассказы путешественников и повести Марлинского. Но тогда он в предвидении знакомства с Кавказом настаивал на беспристрастности, теперь же овладевает этим качеством. Итак, беспристрастность основана на знании: что из виденного и понятого на Кавказе можно причислить к своему. Это - развитие догадки, посетившей Станкевича, когда он писал Грановскому. Там что-то манило путешественника, здесь он ищет и находит то, о чем складывается отчетливое понятие: «Итак, моя поездка на Кавказ есть необходимый пролог к путешествию за границу. Мне нужно было ознакомиться с природою и понять ее красоты во всей их независимости и первобытной красоте. Не ищи здесь очаровательных видов, которые опутывают душу, погружают ее в какое-то грустное и сладкое "раздумье" (т.е. надо отказаться от элегии, лирики, сентиментальности - для природы Кавказа характерны эпические тона - О.М.).

Письма из Италии дают возможность сопоставлять Станкевича с Гоголем. Необходимость постижения феномена Италии в русском культурном сознании очевидна. В художественной и мемуарной литературе (документалистике) содержится немало свидетельств того, что «римский фактор» зани-

мал важное место в русском общественном сознании уже в первые десятилетия ХГХ в.

Найденный поэтом образ Италии - отчизны вдохновения и красоты получил свое выражение в конце 1830 гг. в письмах Станкевича, где автор предстает как герой-путешественник, открывающий неведомое, чужое. Он сам не ожидал, что «поездка в Италию доставит столько удовольствия». Итальянские впечатления приносят «столько наслаждения», что на мгновение Станкевич забывается, становится поэтом-романтиком, для которого «весело общими силами бороться с препятствиями и шутить над своим положением».

Всматриваясь в окружающее, он видит Отечество, и это сопоставление пронизывает его письма, ибо человек «без почвы» - ничто. Эту мысль Станкевич выскажет в одном их писем своим близким, которых просит поверить, что «еще никогда не чувствовал сильнее, что Отечество и семейство есть почва, в которой живет корень нашего бытия», а «человек без Отечества -есть пропащее существо - перекати-поле, которое несется ветром без цели и сохнет на пути...». Творческое постижение Италии в сочинениях Гоголя, несравнимо шире чем то, что мы находим у других русских писателей. Важно, что Гоголь открывал для себя Италию в те же годы, что и Станкевич. Если для Станкевича Италия - род недуга, то для Гоголя Италия - это родная страна.

Письма Гоголя из Италии открывают процесс вглядывания в «римские формы». В них постепенно исчезает привычное выражение той поры - «чужие края».

В письмах Гоголя и Станкевича нашли выражения многие проблемы, которые станут предметом обсуждения в 1840 гг. Это и постижение мира в многообразии форм: Европы и Азии, Запада и Востока; это и поиск нравственных начал, осмысление взаимосвязи религии и искусства. Универсальное же знание, с этой точки зрения, доступно лишь художнику. Таким образом, идея «художнического» восприятия мира в письмах Станкевича во многом созвучна, развитию темы «Рим - Италия - Россия» у Гоголя, творческий потенциал, присущий письмам обоих авторов, найдет свое полное воплощение только в гоголевском фрагменте «Риме». А письма Станкевича с Кавказа и из Италии, рассматриваемые на фоне осмысления этих регионов отечественной литературой 1830 гг., позволяют увидеть, как Станкевич мимо-вольно овладевал романной поэтикой своего времени, прежде всего в плане соотнесения категорий «своего» и «чужого», возникающих как реализация коллизии «герой и неизведанный мир».

Основное содержание третьей главы «Легенда о Н.В.Станкевиче» связано с сопоставлением мемуарных и литературных изображений личности Станкевича и атмосферы его труда, принадлежащих Герцену в «Былом и думах», Тургеневу в «Гамлете Щегровского уезда» и «Рудине», и И.Панаеву

в «Родственниках». В этой главе проанализирован читательский отзыв Л.Толстого о «Переписке» Станкевича в письме Чичерину от 21-23 августа 1858 г. из Ясной Поляны, и отголоски впечатлений от переписки Станкевича толстовской повести «Казаки» и романе «Анна Каренина».

Анализ воспоминаний о Станкевиче раскрывает пути формирования сводного макротекста, центром которого оказывается личность конкретного человека, оставившего, казалось бы, частный след в своем времени. «Переписка» в издании Анненкова выступает как ядро этого большого текста, но легендированию образа Станкевича во многом способствует художественные преломления его образа в произведениях его современников и в творчестве Л.Толстого, относящегося уже к иному поколению русских писателей и мыслителей.

Интересным результатом обращения к восходящим к личности Станкевича вариантам героев Тургенева и Панаева оказывается широкая амплитуда осмысления инвариантного литературного Станкевича. В повести И.Панаева «Родственники» (1847) со Станкевичем можно соотнести сразу несколько персонажей, в разной мере одаренных, но в целом жизненно несостоявшихся или несостоятельных- Более сложная картина возникает в произведениях Тургенева 1850 гг. «Гамлет Щигровского уезда» и «Рудин» в разной степени свидетельствуют об интересном процессе, когда личность мыслящего (рефлексивного) человека оказывается обесцененной выключенностью из сферы реальных действий, но самоценной и по-своему влиятельной в силу напряженной интеллектуальной жизни.

Письмо Л.Толстого к Чичерину свидетельствует об очень личностном, остро эмоциональном восприятии писателем «Переписки» Станкевича, в авторе которой Толстой видит не просто симпатичного, а близкого себе человека. Это позволяет обратиться к сопоставлению кавказских впечатлений Станкевича и восприятию Кавказа героем повести Л.Толстого «Казаки» -Олениным. В этом случае наиболее интересным аспектом оказывается сходство и разница отношений реального Станкевича и вымышленного героя Толстого как носителей общей цивилизации к восприятию «нецивилизованного» Кавказа. Станкевич постепенно «осваивает» Кавказ как чужое, вовле-. каемое в свое. Оленин переживает невозможность освоения Кавказа и переживает отчуждение от «европейской» цивилизованности. В «Анне Карениной» интересны параллели толстовского восприятия личности Станкевича и мироотношения столь значимой в философской проблематике романа фигуры Константина Левина.

Заключение

В диссертационном исследовании сформулирован комплекс метаморфоз, через которые проходит свод писем Станкевича, организованный волею публикатора в целостный текст. Современное литературоведение позволяет

увидеть в этих превращениях действие нескольких общих закономерностей художественного творчества.

Совокупность явлений, с которыми сводит нас жизнь, воспринимается нами как хаос в философском смысле этого слова. Категория философии «хаос» с древних времен трактуется как беспорядочное состояние, предполагающее возможность гармонии. Предшествующую жизненную неупорядоченность и предшествующее ей художественное творчество гармонизирует в тех пределах, которые захватывает своим воздействием. Д.СЛихачев дает объяснение этой перемене формулою «через хаос к гармонии». Частный пример такой гармонизации - и судьба писем Станкевича, изданных Анненковым. Письма, сложенные, говоря фигурально, в одну папку, составляют хаотическое множество. Внешняя упорядоченность (расположенность по адресатам или в хронологическом порядке) еще не означает преодоление хаоса гармонией. Источник гармонии и гармонизации «Переписки» заключен в сознании Станкевича. Анненков - читатель и публикатор писем — уловил эту возможность гармонизации; Добролюбов сосредоточил на ней основное внимание.

К проблеме хаоса и гармонии нас влечет и та закономерность литературного процесса, о которой писал Ю.Н.Тынянов: что было на периферии -перемещается в центр. Гармония возникает при том условии, что перемещение жанров и стилей с периферии в центр и из центра на периферию ведет не к разрушению традиции образотворческого смыслопорождения, а наделяет литературу новыми путями совершения художественных открытий, о чем, и писал Тынянов и что мы наблюдали в своем исследовании.

Основное содержание работы отражено в публикациях автора:

1. Позиция критика в пародиях НА.Добролюбова // Проблемы художественной типизации и читательского восприятия литературы: Материалы межвузовской науч.-практ. конф. литературоведов Поволжья: 25-28 сентября 1990 г. -Стерлитамак, 1990. С. 31.

2. Переписка Н.В.Станкевича как явление культуры // Судьбы отечественной словесности ХГ-ХХ веков: Тезисы докладов научной конференции молодых ученых и специалистов. 20-21 апреля 1994. Российская академия наук, Институт русской литературы (Пушкинский дом). - СПб., 1994. С. 27-28.

3.Миф о Станкевиче // Классика и современный литературный процесс: Материалы Всероссийской науч.-практ. конф. 23-26 мая 1995 г.- Орск, 1995. С. 15-17.

4. Н.В. Станкевич в оценке АИ.Герцена и Н.АДобролюбова / Рос. гос. пед. ун-т им.АГерцена. - СПб., 1995. - 20 с - Библиограф, назв. 14 - Рус. - Деп. В ИНИОН РАН. - «Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Депонированные рукописи», раздел «Литературоведение». 1996. № 3.

5. Италия в восприятии Н.В.Станкевича и Н.В.Гоголя // Творчество Н.В. Гоголя: Истоки, поэтика, контекст: Межвуз. сб. науч. трудов РГГМИ. -СПб, 1997. С. 4ЫЗ.

6. Н.В.Станкевич и АС.Пушкин // «И назовет меня всяк сущий в ней язык...»: Сб. материалов Региональная научно-практическая конференция, посвященная 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина.- Стерлитамак, 1999. С. 19-21. .

7. Любовь к России и «правде». Мнение о русских исторических романах в «Переписке Н.В.Станкевича 1830-1840» // Актуальные вопросы филологии: Сборник материалов. - Уфа, 2000. С. 38-40.

8.0 родовых чертах романа в переписке НЗ.Станкевича // Жанровое своеобразие русской и зарубежной литературы ХУШ - XX веков: Сб. статей. Часть 1.-Самару 2002. С. 151-162.

9. Стаффаж в эпистолярном романе: Ф.М.Достоевский «Бедные люди» и в книге П.В.Анненкова «Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография (к постановке проблемы)» // Изучение наследия Ф.М. Достоевского в вузе и школе: Сб. материалов. Раздел 1. - Стерлитамак, 2002. С. 52-58.

10. «И зачем, за что мучилось, радовалось и тщетно желало такое милое, чудное существо?» (Опыт прочтения Л.Н.Толстым книги П.В.Анненкова «Николай Владимирович Станкевич. Переписка и его биография») // Уч. зап. Стер-литамакского гос. пед. ин-та и Стерлитамакского филиала АН РБ. Лингвистика. Литературоведение. Раздел 3: Текст и смыслопорождение. - Стерлитамак, 2002.

С. 152-158.

us- 66 7 1

Подписано в печать 25.03.2004 г. Гарнитура «Times». Бумага ксероксная. Формат 60x801/16. Печать оперативная. Усл.-печ. л. 1,4. Заказ № 72 / 04. Тираж 100 экз.

Отпечатано в типографии Стерлитамакского государственного педагогического института: 453103, Стерлитамак, пр. Ленина, 49

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Матвеева, Ольга Ильинична

Введение.3

Примечания.19

Глава I.

Два издания «Переписки»

1.1. Композиционная структура двух изданий « Переписки»

Н.В. Станкевича.22

1.2. Мотивы обращения к поколению 1830-х годов. Сравнительные аспекты «Переписки» П.В. Анненкова (1857) и «Переписки»

А.И. Станкевича (1914).30

1.3. Фабула и сюжет «Переписки».39

Примечания.57

Глава II.

Переписка Н.В. Станкевича» (1857) — как литературное произведение

2.1. О путях и стадиях превращения переписки из бытового документа в литературный факт.60

2.2. Переписка, осмысленная критиком.79

2.3. Русский исторический роман в восприятии Н.В. Станкевича.90

2.4. Обретение романной поэтики: герой и неизведанный мир.98

2.4.1 Письма с Кавказа.98

2.4.2. Письма из Италии.118

Примечания.123

Глава III.

Легенда о Н.В. Станкевиче.126

3.1. Свод известий о Станкевиче.126

3.2. Н.В. Станкевич в восприятии и оценке современников.

И.И. Панаев, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой).142

Примечания.156

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Матвеева, Ольга Ильинична

К числу знаменательных литературных событий эпохи общественного подъема в России накануне падения крепостного права принадлежит появление в 1857 г. книги П.В. Анненкова «Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография» (13].1 Анненков был не первым биографом этого человека, сыгравшего, по признанию многих современников, уникальную роль в развитии отечественной гражданственной мысли и словесности. Еще в 1843 г. — три года спустя после безвременной (в двадцать семь лет), смерти Н.В. Станкевича - Н.Г. Фролов приступил к его жизнеописанию, взяв за основу сохранившиеся письма. Завершенное год спустя это сочинение цензурою не было допущено к изданию: отношение властей к деятельности Станкевича и его окружения становилось с годами все более настороженным. Рукопись Фролова не обнародована и поныне: хотя ее значение померкло после выхода в свет книги П.В. Анненкова2.

Цензурные препятствия, мешавшие первому биографу Станкевича, отпали после 1855 г. К тому времени Анненков уже обладал опытом соединения труда биографа и публикатора: к 1857 г. он издал «Материалы для биографии Пушкина»3 и заканчивал выпуск семитомного собрания его же сочинений4. Написанная Анненковым биография Станкевича и им же собранная и упорядоченная переписка первоначально увидели свет в трех номерах журнала «Русский вестник» за 1857 г.: биография - в номерах 3-м и 4-м, письма - в 7-м номере. В книге обе эти части труда Анненкова соединены, хотя у каждой - своя пагинация; биография предваряет переписку и занимает больше трети объема книги (237 страниц из 632); в заглавии издания первое место отдано слову переписка. Акцент, сделанный П.В.Анненковым на слове переписка позволил именовать его труд одним словом «Переписка» (в кавычках и с прописной буквы). И в журнальной публикации, и в книге к письмам Станкевича присовокуплены выдержки из его дневников и «Журнала путешествий» и его же прежде не издававшаяся философическая статья «Моя метафизика». Более полувека спустя, в 1914 г., в печати появился второй вариант писем Станкевича, изданный его племянником А.И. Станкевичем, профессором Московского университета5. Анненковская биография Н. Станкевича в этом издании не воспроизведена; свод писем композиционно перестроен в сравнении с тем, что было у Анненкова, текст писем во многих местах дополнен и уточнен. (В дальнейшем это повторное издание будет называться «Переписка. 1914.»)

Оба издания давно стали библиографической редкостью. Однако «Переписка» отнюдь не выпала из поля зрения читателя. Среди непосредственных откликов критики на книгу Анненкова выделяется статья H.A. Добролюбова в «Современнике» «Николай Владимирович Станкевич»6. Она заслуженно вошла в круг наиболее известных сочинений великого критика и часто переиздавалась. Именно благодаря этой статье Добролюбова нынешний читатель, серьезно знакомый с русской литературой середины XIX века, осведомлен об анненковском издании переписки Станкевича. Сами же письма Станкевича в обоих своих печатных вариантах остаются труднодоступными7.

Изучение наследия Н.В. Станкевича, его творческого пути и деятельности развернулось, начиная с середины XIX века. Начало положено Н.Г. Фроловым, продолжением стала книга П.В. Анненкова. Еще до появления «Переписки 1914» пространные и краткие биографические замечания о Станкевиче, всегда сопряженные с характеристикой его деятельности как литератора, философа и, говоря словами H.A. Добролюбова, «вносителя новых идей в известный круг»8, находятся в статье В.Г.Белинского о А.В.Кольцове [94, 571-574], в «Былом и думах» А.И. Герцена [82, 16-18], в повести И.И. Панаева «Родственники» [91, 434-510], в воспоминаниях и других сочинениях И.С. Тургенева [75, 229-235, 504-506], в воспоминаниях П.В. Анненкова [36, 122-124]. Есть они и у менее известных литераторов XIX в., например у В. Астрова (Савелов) [16,33-45], П.П. Суворова [31, 260] и др.

Первым опытом развития исследовательски обоснованного взгляда на значение деятельности Станкевича в обновлявшейся культурной и умственной жизни России середины XIX в. была книга П.В. Анненкова. Тот же аспект осуществляется в более поздних работах публицистов и литературоведов XIX - начала XX вв.: М.М.Филиппова [277, 96-110], В.Е. Чешихина-Ветринского [23, 28-38, 61-67], А.В.Волынского (Флексера) [137,138], С.А. Венгерова [131, 296], П.Н. Милюкова [26,73-81].

На протяжении XX века этот ряд трудов продолжен работами, где все более глубоко рассматривается биография Н.В. Станкевича, освещен ряд перипетий в его общении с современниками, начиная с его кружком (1831-1835 гг.), оставившего благодатный след в отечественной истории, и завершая последними годами жизни. Исследователи с возрастанием гражданского самосознания рассматривают связи Станкевича, философа и художника, с движением общественной мысли, с нравственными побуждениями, охватывавшими широкие пласты соотечественников. Выявляется и его собственный вклад в духовное достояние эпохи и потомства. Этой направленностью отмечена биография, составленная H.JI. Бродским [20, 186]. Особенно следует отметить статью С.Я. Штрайха «Н.В. Станкевич» [31, 4951]. Выделяются разносторонние труды Ю.В. Манна [225, 226, 227, 228], где обстоятельно исследованы и философские концепции, и нравственная атмосфера, и творческие поиски московского кружка, и окружения Станкевича в более позднее время. Подобным же образом подходят к личности Станкевича М.Я. Поляков [246, 247, 248], С.И. Машинский5 [232, 198-277]. Из зарубежных литературоведов особого упоминания заслуживает Э. Браун [32, 149].

Изучение деятельности Станкевича во многом обогащено трудами исследователей жизни и деятельности В.Г. Белинского: Ю.Г. Оксмана [240, 230-262], Н.М. Гутьяра [163, 37-38], Б.Ф. Егорова [173, 236-241], B.C. Нечаевой [27]. Труды этих литературоведов позволяют увидеть в наследии Станкевича содержание, существенно обогащающее отечественную культуру.

Мы опирались также на труды, освещающие (пусть и не столь капитально) проблемы жизни и творчества Станкевича и вводящие в обиход неизвестный прежде материал. Это исследования К.П. Архангельского [14, 92], Н. Кашина [24, 1-41], А.И. Журавлевой [178, 37-42], М.М. Григорьяна [160], В.В. Данилова [166, 420-424], В. Ярмерштедта [302, 94-124, 162-181].

Заметим, что одним из главных источников, питавших труды о Н.В. Станкевиче, неизменно была его переписка, но сама она практически не становилась предметом сосредоточенного изучения.

По нашему мнению, одна из причин такого положения, — уникальность художественной природы анненковской публикации. Не ставя перед собой задачи стереть белое пятно, мы хотели бы подойти к переписке Н.В. Станкевича как к единственному в своем роде факту литературного развития своей эпохи.

Диссертация написана на основе системно-структурного анализа. Мы исходили из следующих положений. Всякий объект, физически существующий или умозрительный, может быть рассмотрен как система,9 если он членится на составляющие элементы и при этом исполняет единую функцию, которая не может быть исполнена какими-либо его элементами, взятыми в отдельности. Связи между элементами, обеспечивающие функционирование системы, образуют ее структуру. Все реально существующие системы многофункциональны. Связи, не структурные по отношению к какой-либо функции системы, могут оказаться структурными при другой функции; связи и элементы, излишние (избыточные) при определенных условиях функционирования, могут стать структурообразующими в изменившихся условиях. Система способна успешно функционировать, только обладая некоторым запасом прочности (избыточности).

В эстетическом объекте - каком-либо явлении, воспринимаемом с позиции критериев красоты (этому отвечает многое в природе и все в любом искусстве), — всякий элемент и всякая внутренняя связь либо структурны по необходимости, либо способны стать таковыми9. В любом искусстве основная и всегда присутствующая функция — создание эстетических объектов, иначе говоря — образотвор-чество. В словесном искусстве эта функция принимает форму вербалъно выраженного смыслопорождения.

Будем исходить из самых общих представлений и понятий о смыслопорож-дении в художественном произведении и о его смыслонагруженности, которые нам диктует уходящая корнями в давние века практика общения со словесным искусством. Эту практику обобщают теоретическая и историческая поэтики. Названные представления и понятия сходятся в том, что художественное творчество культивирует специфические (свойственные только ему и универсальные для него) отображения всего, что существует вне нас, в нас самих и что мыслится нами. Свойственные искусству отображения такого рода именуются художественными образами. Здесь не место подробно говорить об их природе, и о том какими путями она проявляется. Явления литературного процесса мы будем рассматривать как обогащающее освоение унаследованного от прошлых веков опыта создания художественных произведений и их восприятия и осмысления. Обратим внимание на такие категории, используемые поэтикой, но принадлежащие к более широкому кругу знаний, как жанр, сюжет, диалог. Обращаясь к ним, мы следуем пониманию природы процессов творчества и их роли в жизни общества, которое развито в трудах М.М.Бахтина [114, 116-210], Д.С.Лихачева [206, 183-214], Ю.М. Лотмана [215,381-389].

Предмет нашего исследования заставляет обратиться и к опыту историко-функционального подхода. В отечественном литературоведении этот подход ставит задачу исследования тех переосмыслений, которым литературное произведение подвержено на протяжении своей исторической жизни. Имеется в виду разнообразие углов зрения и разноречивость его интерпретаций, возникающих в все более неоднородной читательской среде в литературоведении, критике, науке. Для нас важен аспект этого направления, отмеченный Э.А. Полоцкой: «Изучение историко-генетических проблем может содействовать прояснению позднейшей судьбы литературных произведений» [244, 192-220]. Вполне очевидно, что системно-структурный анализ и историко-функциональный подход не только не противоречат друг другу, но способны к прочной взаимоподдержке.

Историко-функциональный подход стимулирует и новые возможности изучения творческой истории произведения - «от замысла к воплощению», как гласит подзаголовок изданного тринадцать лет тому назад сборника «Динамическая поэтика». При этом проблема письма как литературного произведения, сформулированная Ю.Н. Тыняновым еще в 20-е годы выдвигается на первый план. «Что касается писем, они рассматривались, как правило, скорее как материал, важный для изучения биографии писателя, для комментария к истории создания произведений. Однако письма - не только "материал", для литературы вспомогательный, в известном смысле это и сама литература, несущая на себе печать художественности, правда, своеобразно преломленной» [244, 192-220]. Авторы статьи « Документ творческого движения» Э.А. Полоцкая и З.С. Паперный констатируют (со ссылками на мнение М.Л. Гаспарова и И.С. Гиндина): наука о словесном художественном творчестве только приступает к решению названной задачи - изучению художественности письма и переписки. В самом же рассматриваемом сборнике письму как литературному произведению специально посвящены три статьи: Э.А. Полоцкой, А.П. Чудакова, Д.М. Магомедовой. С содержанием последней из этих трех статей — «Переписка как целостный текст и источник сюжета (На материале переписки А. Блока и А. Белого <.>)» — соприкасается материал нашей диссертации.

Решение всякой научной проблемы требует ее рассмотрения в плане как диахронии, так и синхронии. Это, разумеется, относится и к письму как к плоду творчества. В диахронном анализе можно выявить следующие аспекты: во-первых, развитие эпистолярия в контексте общекультурного движения (традиционность, масштабность), во-вторых, взаимосвязь литературы и эпистолярия, появление эпистолярного романа. На уровне синхронии реализуется общение, в котором человеческая индивидуальность раскрывается в разносторонности социального и личностного опыта и в разнообразии внутренних состояний. Синхронный анализ и выявляет характер межличностных взаимодействий. И системно-структурный анализ, принятый нами в качестве основного метода изучения литературного произведения, творческого процесса и эстетического опыта общества, и элементы историко-функционального подхода, и проблематика динамической поэтики предполагают усиленное внимание типологическим схождениям, возникающим помимо прямых заимствований. При этом диахронный и синхронный подходы реализуются совместно. «Задачей сравнительно-типологического изучения может быть и открытие самой типологической общности явлений, возникших независимо друг от друга» [190,33].

Обращаясь к жизни и творчеству Станкевича, приходится констатировать: наименее изученными остаются вопросы значимости публикаций его переписки. Оба варианта ее печатных изданий представляют немалый, и пока что далеко не удовлетворенный интерес для исследователя. Издание 1914 года полнее и точнее отражает склад личности одного из наших замечательных соотечественников и характер его деятельности. Анненковское издание обладает самостоятельной ценностью как один из поступательных шагов интеллектуального и нравственного развития общества. Оно появилось то время, когда, как отметил в одной из работ Б.Ф. Егоров, «в литературе основной темой оказывалась разработка проблем современности как итога прошлого» [172, 136]. Этой формуле точно соответствуют побуждения, которыми руководствовался Анненков, когда, отправляясь от документов недавнего времени, создавал портрет Станкевича и, одновременно, предлагал читателю воплощенный в документах автопортрет того же человека. «Мы имеем в Станкевиче, - писал Анненков, - типическое лицо, превосходно выражающее молодость (здесь и далее курсив наш - О.М.) того самого поколения, которое подняло все вопросы, занимающие ныне науку и литературу, которое по мере возможности трудилось над ними и теперь начинает сходить понемногу с поприща, уступая место другим деятелям. В Станкевиче отразилась юность одной эпохи нашего развития: он как будто собрал и совокупил в себе лучшие нравственные черты, благороднейшие стремления и надежды своих товарищей. В нем сошлось как в центре все прекрасное, которое было рассеяно в толпе окружающих его друзей. Четверть столетия протекла уже с тех пор, как одно поколение посреди нашего общества начало сознавать важность строгого, добросовестного служения науке, необходимость нравственных требований от себя и от других, общественное значение чистоты действий и побуждений. В преддверии этой замечательной четверти столетия является светлый образ Станкевича как представитель всего направления» [13, 236].

Отдельную незаурядную личность современники и потомки воспринимают и оценивают как живое воплощение внутренних возможностей, присущих целому поколению. Полноту внутреннего отзыва на опыт и запросы современности можно найти в реально живущем человеке, подвергнув анализу его жизненный путь и свидетельства его духовной жизни, как поступил А.Н. Радищев, когда писал о Ф.В. Ушакове. С течением времени тем же качеством все чаще наделяется вымышленный литературный герой. Литература постоянно сводит нас с такими людьми и делает это особенно настойчиво, убедительно и разнообразно в эпоху расцвета и состязания реализма и романтизма. Литературный герой может отразить в себе неразрешимые для него порожденные эпохой противоречия (как Печорин) или полноту человечности, связанную с воздействием своего времени, что мы видим в пушкинской Татьяне. К середине XIX века первенство в осуществлении такого подхода к человеку закрепилось за романом. Такую же задачу решает Анненков, но он отсылает не к литературному произведению и не к документальному повествованию, а к письмам. Именно переписка, а не сопутствующее ей биографическое повествование делает утверждения Анненкова неотразимо убедительными. Так понял Анненкова Добролюбов. Он, исходя из писем Станкевича, размышляет об их авторе точно так же, как размышлял о литературных героях. Статья H.A. Добролюбова убеждает, что письма Н.В. Станкевича, ничем не дополненные, а только лишь собранные и выстроенные хронологически, могут быть восприняты, исследованы и оценены как факт литературы. К такой точке зрения Добролюбова подводит метод реальной критики, и переписка своим содержанием открывает возможность осуществить то, к чему стремится критик в подходе к жизни и людям. Переписка объединяет два смысловых пласта. Первый — самовоплощение самого Станкевича, второй - опосредованный. Этот пласт порожден исполнением творческого замысла Анненкова: публикатор сделал собрание писем целостным документом, а главное - придал этому собранию статус литературного факта. Последнее обстоятельство вполне убедительно подтверждается статьей H.A. Добролюбова.

Ю.Н. Тынянов, вводя в свое время в обиход термин «литературный факт», коснулся и той метаморфозы, которую мы наблюдаем, рассматривая книгу П.В. Анненкова и которая не была в пятидесятые годы XIX века новым явлением в литературе. Как отметил Ю.Н. Тынянов, писатели начала века — П.А. Вяземский, Александр Тургенев, наконец, A.C. Пушкин - видели в частной переписке «глубоко литературный жанр» и в собственных письмах культивировали литературные нормы, отвечавшие законам этого жанра. «Не трудно проследить такие эпохи - продолжает Тынянов, - когда письмо, сыграв свою литературную роль, падает опять в быт, литературы более не задевает, становится фактом быта, документом, распиской. Но в нужных условиях этот бытовой факт опять становится фактом литературным.

Любопытно убедиться в том, как историки и теоретики литературы, строящие твердое определение литературы, просмотрели огромного значения литературный факт, то всплывающий из быта, то опять в него ныряющий» [213, 266].

Таким образом, если пользоваться лексикой Тынянова, из быта вынырнула и вошла в литературу переписка Станкевича, приобретя при этом иные качества, нежели приобретало письмо, став литературным фактом в пушкинские времена. «Переписка» сблизилась с социально-психологическим романом: свод писем, знакомя читателя с личностным миром Станкевича, создает его эпистолярный портрет, осмысливаемый и публикатором, и критиком, как литературный портрет аналогичный литературным портретам в романе.

Станкевич отражал в переписке и осознанно, и подсознательно собственную привычку, свойственную книжным людям разных поколений, уподоблять себя в мыслях и в поведении литературным героям. Разумеется культура письма начала века, предполагавшая (снова сошлемся на Ю.Н. Тынянова) разработку эпистолярной поэтики, косвенно повлияла на Н.В. Станкевича, став предпосылкой для того, чтобы переписка Станкевича «всплыла» из быта в литературу. Решающими же условиями, без которых предпосылка не претворилась бы в метаморфозу, стали с одной стороны, нравственный и социальный опыт Станкевича (его самовоспитание и поведение), с другой - судьба переписки после смерти ее автора. В отличие от Вяземского или Пушкина, Станкевич не стремился обратить свои письма в литературный факт, это совершил Анненков.

Н.В. Станкевич заслуженно удостоился целой серии литературных портретов, мемуарных (у А.И. Герцена, И.С. Тургенева, того же П.В. Анненкова в воспоминаниях), и оснащенных вымыслом (у Тургенева, косвенно - у И.И. Панаева).

Но ни у кого из литераторов, знавших Станкевича и писавших о нем, не возникло портрета, столь же завершенного и настолько же подтверждающего правоту мнения Анненкова, какой возник для читателя опубликованной Анненковым «Переписки».

Литература сохранила и более краткие воспоминания о Станкевиче, не вырастающие в литературный портрет. Друзья Станкевича А. Кольцов, И. Клюшников откликнулись на его смерть скорбными стихотворениями, не дающими, однако, представления о масштабе и смысле участия Станкевича в развитии русского общества. «Стансы Станкевичу» поэта В.И. Красова, вышедшие в 1842 г., также не вносят существенно новых штрихов в портрет Станкевича.

Взятые вместе, эти литературные сочинения, и пребывающие на виду до нашего времени, и погруженные в тень, образуют совместно с перепиской целостный текст, разноплановую легенду о Станкевиче, подобие диалога, в котором соприкасаются и взаимодействуют разные лица (и реальные, и вымышленные) и разные системы сознания. Последнее обстоятельство особенно важно: подобие диалога перерастает в подобие полилога10.

В литературоведении последних десятилетий часто заходит речь о комплексе текстов, приобретающих функцию единого и целостного текста, - например, о петербургском тексте11. Такого рода гипертексты не обладают строго фиксированным составом и упорядоченной композицией. Их целостность обеспечивается общностью не только темы, но и организующей системы представлений и понятий о предмете. В границах этой системы находятся различные, вплоть до взаи-мооспоривания и взаимоотрицания, оценивающие и объясняющие взгляды на предмет. Благодаря этому возникают весьма сложные ряды ассоциаций, широкие логические связи. На почве тех и других разрастаются внутритекстовые диалоги, вступает в права полилог. Как о гипертекстах говорят и о текстах, имеющих предметом личность выдающегося человека, в том числе - и художника. Если можно говорить о пушкинском или гоголевском тексте, имея в виду не только то, что написано ими, но и обширный круг известий, истолкований и т.п., так же можно говорить и о станкевическом тексте. Примем во внимание, что пушкинский и ский и гоголевский тексты, даже если их ограничивать определенным периодом, не считаясь с тем, что такое ограничение всегда будет произвольным, неохватно широки. Конечно, можно широту таких текстов ограничивать определенными рамками: тематическими, хронологическими, привязывая к определенному событию. Станкевический же текст логически завершен, он внутренне целостен, легко вычленяется в литературном наследии эпохи 1830-40 годов, без затруднения охватывается взглядом.

В центре текста о Станкевиче оказалась переписка, объединенная с биографией, - самый полный по объему составной элемент складывающегося полилога, который порождает наиболее широкое в его пределах обобщение. Такое обобщение приравнивает реально существовавшего отправителя писем, написанных для реальных конкретных адресатов и сохранившихся далеко не полностью, к эпохальному литературному герою. Другие тексты, включенные в полилог легенды о Станкевиче, обладают своей жанровой определенностью, знакомой и по другим образцам. Центральное звено Станкевичевского текста - «Переписки» — лишено этого качества, но обладает уникальным свойством: это свод бытовых документов, уподобившихся эпистолярному роману почти до неразличимости, не ставших таковым. Переписка Н.В. Станкевича не пополнилась ни одним отрезком речи, который не принадлежал бы ей изначально. Вместе с тем «Переписка» не только приобщилась к литературной роли, закрепившейся за романом, но и приобрела некоторые черты романной жанровой структуры.

Любопытно совпадение: переписка Н.В. Станкевича обнаруживает в себе некую близость к художественным принципам первого романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди». Постараемся объяснить это сходство, воспользовавшись понятием стаффажа.

Стаффаж - это термин живописи, образованный от немецкого staffieren — убирать; стаффажем называют небольшие фигуры людей и животных в пейзажной живописи, служащие для оживления вида, включенные в живописную композицию как ее второстепенные элементы12. При перенесении этого понятие в теорию литературы, точным будет определение стаффажа как введении лица, детали, обстоятельств, не обязательных для развития фабулы, сюжета, конфликта, но присутствующих в картине как само собою разумеющаяся часть реальной обстановки, реального человеческого окружения и т.д. Под пером художника стаф-фажная фигура легко наполняется смыслом, отменяющим в какой-то мере ее необязательность. Стаффажная деталь может быть свидетельством рутинности быта, пошлости вкусов или, напротив, привлекательной простоты, безыскусственности. Стаффажное лицо, может вызвать к себе уважение или, наоборот, презрение, или жалость, но эти впечатления остаются локальными, хотя суммарно могут значить много.

Основание для использования термина живописи в литературоведческом анализе связано с наблюдениями В.Б. Шкловского, относящими к субъектной организации романа Достоевского. Сопоставляя «Бедных людей» сочинениями других авторов о Петербурге и петербуржцах, написанными до романа Достоевского, В.Б. Шкловский находит, что писатель «изменяет масштабность образа». Он «укрупняет Девушкина, занимает им весь первый план произведения. Уже не бедный чиновник ходит у цоколей зданий и постаментов, нет, они сами стали далеким фоном жизни бедного чиновника» [284, 168].

Достоевский не был первооткрывателем того принципа подхода к человеку, о котором пишет исследователь. Вспомним «регистратора» Евгения из пушкинской поэмы. Насколько ниже его место на служебной лестнице в сравнении с Макаром Алексеевичем: тот — титулярный советник, чиновник 9-го класса, а пушкинский герой числится по 14-му классу. Он тоже занимает первый план произведения и оказывается равноправным лицом рядом с историческим деятелем, чья статуя установлена на постаменте, - с самим Петром Великим. Но и Евгений — не рядовой представитель самого мелкого чиновничества: он отпрыск знатного рода и настолько сохранил в себе сознание самодостаточности, что «не тужит ни о почиющей родне, ни о забытой старине», и жаждет получить от жизни не успехи и выгоды, а «независимость и честь».

Центральные персонажи физиологических очерков - петербургский дворник, петербургский шарманщик - сосредоточивают на себе взоры художника и читателя, но эти литературные типы лишены индивидуальности, они - подобие средних величин. Между тем, Макар Алексеевич Девушкин — личность неповторимая, он живое свидетельство тому, что неповторимость может быть открыта в любом из его собратий по социальному положению. Общеизвестно замечание М.М. Бахтина о том, что Достоевский представляет человека «в точке несовпадения с самим собою» [114, 234]. В. Шкловский сказал о конкретной форме, какую в данном случае (и во многих последующих случаях) приняло открытие «точки несовпадения». Форма - смена масштаба в вариантах, достаточно полно была известна и ранее; далеко не всегда эта форма ведет к «открытию точки несовпадения», обнаруженному и выразительно отмеченным М.И. Бахтиным. По-видимому, такое осуществление смены масштабов прежде не было знакомо литературе.

Термин, относящийся к живописи, позволяет вникнуть в сущность прослеженной В. Шкловским трансформации. Функция стаффажной фигуры - обозначить масштаб; с другой стороны, стаффажная фигура обозначает собою фон, на котором выделяется нечто первостепенно значительное. Подобное явление возникает и в словесном искусстве: и здесь есть фигуры, значимые как фон, и вместе с тем значительные в своей индивидуальности. Типы и характеры, до некоторой поры традиционно принадлежавшие фону, в какой-то момент могут оказаться в центре внимания, предстать перед читателем как индивидуальности, требующие неоднозначного восприятия и объяснения. Такой сдвиг находит объяснение в одном из общих принципов литературного развития. Ю.Н. Тынянов в цитированной выше статье «Литературный факт» дает четкое описание действия этого принципа. «Стареющий современник, переживший одну — две, а то и больше литературные революции, заметит, что в его время такое-то явление не было литературным фактом, а теперь стало, и наоборот, то, что сегодня литературный факт, то назавтра становится простым фактом быта, исчезает из литературы» [273, 157]. «В эпоху разложения какого-нибудь жанра он из центра перемещается в периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и низин всплывает в центр новое явление» [273, 258].

По существу В. Шкловский сказал, что лица, подобные Макару Девушкину из «Бедных людей», прежде переносились в литературное произведение или, по крайней мере, в петербургский текст, в качестве стаффажных персонажей и в этом отношении были подобны условным человеческим фигурам, изображенным в соседстве с каким-либо сооружением, дабы зритель получил ясное представление о масштабе постройки. Былое стаффажное изображение становится центральным образом романа и несет в себе неохватно широкое гуманистическое содержание, что впервые увидел и показал в романе Достоевского В.Г. Белинский.[96; VIII, 122]. Нам открылась новая сторона действия закона, уловленного Ю. Тыняновым: то, что было на периферии, переместилось в центр.

Вернемся к переписке Станкевича. Его письма, взятые порознь, - не более как свидетельство жизни небогатого провинциала, учившегося в Москве, снискавшего известность и авторитет в очень узком кругу московского студенчества 1830-х годов, печатавшего сочинения, далеко не первостепенные в литературной жизни. Незаурядность личности сказывается едва ли не в каждом из писем, но те же письма дают знать, что духовная и интеллектуальная работа Станкевича протекает в узком кругу и несоизмерима по масштабам с деятельностью людей, известных всей России, будь то государственные сановники или знаменитые литераторы. Соединенные в целостный свод и напечатанные и тем самым обнаружившие в себе качество художественного произведения, эти же письма читаются как исповедальное и учительное слово человека, отразившего в себе сущность нравственного развития целого поколения. Перед нами явление весьма сходное с ролью Макара Девушкина, о которой писал В.Б. Шкловский.

Цель диссертационного исследования - охарактеризовать значимость ан-ненковского издания переписки Станкевича для современников и потомства, исходя из парадокса, явленного этим изданием: свод частных писем воспринимается и оценивается как факт литературы. Имеем в виду, что такая характеристика позволяет существенно уточнить знания о стимулах и направленности деятельности исторически значительных участников общественного движения 60-х годов XIX века (Герцена, Добролюбова и др).

Объект исследования

Как уже было отмечено, основным объектом нашего исследования служил анненковское издание переписки Н.В. Станкевича. К объектам исследования мы имеем основание причислить повторное издание «Переписки» (1914), статью H.A. Добролюбова о Станкевиче и некоторые другие отображения этой замечательной личности в сочинениях и высказываниях современников. В полном объеме охватить легенду о Станкевиче мы, разумеется, не в состоянии уже потому, что «станкевический текст» в отличие от его ядра - «Переписки», не умещается в четкие границы. Достаточно строгой представляется нам формулировка: объект исследования — изданная ИВ. Анненковым переписка Н.В. Станкевича вместе с ближайшим контекстом.

В задачи исследования входит:

1. Рассмотреть композицию переписки, ее тематику и отметить различия между позициями двух публикаторов (П.В. Анненкова и А.И. Станкевича);

2. Охарактеризовать четыре разряда диалогических отношений, отражаемых и порождаемых перепиской Н.В. Станкевича: а) диалог автора писем с его адресатами; б) внутренний диалог в тексте писем (самооценки, самоотрицания и т.п.); в) неизбежно возникающий, хотя и не выраженный в форме непосредственного общения, диалог между публикатором и автором (П.В. Анненков и Н.В. Станкевич); г) отношения между публикацией (биографией и сводом писем, взятыми совместно) и читателями. В состав рецензии читателей мы включаем литературную критику и довольно многочисленные изображения личности Станкевича в мемуарной и иной литературе;

3. Уяснить жанровую природу, приобретаемую перепиской в публикации Анненкова: проследить, в какой мере и в каких отношениях свод писем уподобляется роману.

4. Определить в общих чертах место и значимость анненковской публикации в «станкевическом тексте».

Актуальность исследования обусловлена, в первую очередь, насущной потребностью изучать состояние человеческого общения. Интерес к подобному изучению - неотъемлемая часть филологии последнего десятилетия. Внимания требуют многообразие форм общения, их взаимодействие, взаимодополнение и трансформации. С этим связан и нарастающий интерес литературоведения к способности переписки стать литературным фактом. Переписка Станкевича, претерпевшая такую трансформацию (это убедительно подтверждено появлением статьи H.A. Добролюбова), до сих пор не была еще предметом специального научного исследования, и нуждается в нем.

Научная новизна работы состоит в обращении к такому изучению и в том, что диссертационное исследование позволяет уточнить наши представления о программах и позициях создателей других частей «станкевического текста» (H.A. Добролюбова, И.И. Панаева и др.).

Теоретическая значимость работы обусловлена тем, что она расширяет и уточняет знания об исторической изменчивости состава литературы, дополняя общие положения, обоснованные в свое время Ю.Н. Тыняновым, рассмотрением новых фактов и указывая на специфику этих фактов.

Материалы исследования используются в лекциях по курсу истории русской литературы XIX века, в спецкурсах, в спецсеминарах, посвященных проблемам эпистолярия, проводимых автором диссертации, что служит подтверждением практической значимости предпринятого труда.

Апробация материалов диссертации. Основные положения диссертации изложены в докладах на Межвузовской научной конференции литературоведов Поволжья (Стерлитамак, 1990), на научно-практической конференции молодых ученых и специалистов (С.-Петербург, 1994), на Научной конференции молодых ученых и специалистов (Орск, 1995) , на Межвузовской научной конференции «Творчество Н.В. Гоголя. Истоки, поэтика, контекст» (С.-Петербург, 1997), на Научно-практической конференции Актуальные вопросы филологии» (Уфа, 2000), на Межвузовской конференции «Актуальные проблемы изучения филологических дисциплин в ВУЗе и школе» (Самара, 2003). Ключевые положения работы изложены в 11 публикациях по теме диссертации и материалах конференций.

Объем диссертации составляет 160 страницы. Исследование состоит из настоящего введения, трех глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы, содержащего наименований, примечаний, и трех приложений.

Во введении обосновывается выбор темы, формулируются цели и задачи исследования, определяется степень его актуальности и научной новизны, характеризуется методологическая основа и принципы, определившие концепцию исследования.

В первой главе «Два издания переписки Н.В. Станкевича» сопоставляются два издания переписки Станкевича, исследуются мотивы обращения к поколению людей 30-40-х годов, сюжет и фабула «Переписки» (1857).

Во второй главе «Переписка» (1857) как литературное произведение» обосновывается предлагаемая в исследовании трактовка переписки: свод писем, бытовых документов, которая трансформируется в литературный факт и приобретает структуру подобную романной. Феномен трансформации документа — посредством художественной образности в литературный факт, романная структура, приобретенная сводом писем Станкевича в публикации 1857 года.

Третья глава «Легенда о Станкевиче» посвящена образу Н.В. Станкевича в интерпретации А.И. Герцена и ряду отражений личности Станкевича в литературном творчестве его современников (И.И. Панаев, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой).

Заключение содержит выводы, позволяющие связать наблюдения и выводы содержащие в диссертации, с некоторыми современными научными представлениями о литературном произведении, литературном процессе и о специфике читательского восприятия художественного текста.

Примечания

1. Анненков П.В. Работа Анненкова «Н.В. Станкевич. Биогр. очерк» (PB, 1857, № 3, 4, 7; отд. изд. - М.,: Изд-во Каткова, 1857.[12 ]

2. Фролов Н.Г. (1812 - 1855), друг Н.В. Станкевича. В Германии слушал курсы истории, философии и исторических наук. Около него и его жены Елизаветы Павловны группировался кружок молодых русских, учившихся в Берлине: Станкевич, Грановский, Тургенев, Бакунин и др. Рукопись хранится в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея, фонд 351, ед. хр. 63, л. 23.Биография, составленная Н.Г. Фроловым, именуется — «Биографический очерк, составленный Николаем Григорьевичем Фроловым (две книги). Составлен Фроловым в сороковых годах (1843 — 1846)».

3. «Материалы для биографии Пушкина» (СПб., 1855, 2-е изд., под назв.: «A.C. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений».- СПб., 1873).

4. Осенью 1851 г, обосновавшись в Петербурге и получив доступ к архиву Пушкина, хранившемуся у H.H. Ланской, Анненков начал готовить первое научное издание сочинений A.C. Пушкина (т. 1-7, Спб; 1855-1857).

5. Станкевич Алексей Иванович - племянник Н.В. Станкевича. В 1890 году издал том его сочинений, а в 1914 году - объемистый том его писем см.: Манн Ю.В. Историко-литературный очерк. В кружке Станкевича - М.: Дет. лит., 1983.

6. Добролюбов H.A. Николай Владимирович Станкевич (Переписка его и биография, написанная П.В. Анненковым. М., 1858). Впервые: «Совр.», 1858, № 4, отд. II, стр. 145 - 166, за подписью «-бов». Вошло в изд. 1862 г., T. II, стр. 1 - 23. Рецензируемая книга помечена 1857 годом (цензурное разрешение от 7 декабря 1857 года). H.A. Добролюбов, публикуя статью в книге П.В. Анненкова «Николай Вламидирович Станкевич. Переписка его и биография», ошибочно указывает год издания - 1858-й.

7. Минцлов С.Р. Обзор записок, дневников, воспоминаний, писем и путешествий, относящихся к истории России и напечатанных на русском языке. Вып. 1 - 5. Новгород. 1911 - 1912. На странице 35 помечено, что издание - редкое.

8. Добролюбов H.A. Собр. соч.: В 9 т. Т. 5. С. 100. Слова извлечены из статьи «Когда же придет настоящий день?». Относятся они к героям ранних повестей и первых романов И.С. Тургенева, более всего к Рудину и Лаврецкому. Тургеневский Рудин в одноименном романе воспитанник кружка Покорского. Лежнев, рассказывая о юности Рудина, с высокой точностью изображает и характеризует кружок Н.В. Станкевича, что отмечают едва ли не все, пишущие о первом тургеневском романе. Емкую формулу «вноситель новых идей» можно с полной оправданностью отнести к самому Станкевичу.

9. Система - совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях между собой и образующих определенную целостность единства. Понятие системы органически связаны с понятиям и целостности, элемента, подсистемы, связи, отношения, структуры и др. Для системы характерно не только наличие связи и отношения между образующими ее элементами ( определенная организованность), но и неразрывное единство со средой во взаимоотношениях с которой система проявляет свою целостность. Любая система может быть рассмотрена как элемент системы более высокого порядка, в то время как ее элементы могут выступать в качестве системы более низкого порядка. Иерархичность, многоуровневость характеризуют строение, (морфологию) системы и ее поведение, (функционирование): отдельные уровни системы обуславливают определенные аспекты ее поведения, а целостное функционирование оказывается результатом взаимодействия всех ее уровней.

10. Подтверждение этому находим в «Лекциях по структуральной поэтике» Ю.М. Лотмана: «Эта установка на многоструктурность, на то, что текст художественного произведения пронизан структурными отношениями, приводит к тому, что избыточные элементы на одном уровне (например, языковом) не оказываются таковыми на другом. Более того: то, что составляет в обычных представлениях теории информации шум и гасит информацию в канале передачи, в искусстве, вовлекаясь в сферу структурности, само становится источником информации»[237,214].

11. Полилог - разговор между несколькими лицами. Термин возник при исследовании коммуникативных свойств языка как добавление к термину диалог частично совпадая с ним по содержанию, количество говорящих (два или больше двух) не является дифференциальным признаком оппозиции « диалог - полилог»: элемент «диа» (греч.через) указывает на их общий признак мену ролей, говорящих и слушающих, в противовес монологу. Полилог форма или жанр разговорной речи (естественной и воспроизведенной в художественном тексте). Ситуативная связь, спонтанность, нелинейность получают в содержательно-смысловой структуре полилога максимальное отражение. Признак равной речевой активности участников коммуникаций - инвариант полилогической формы - предусматривает промежуточные формы, в которых реактивная роль собеседников градуируется - от позиции адресата до позиции слушателя/наблюдателя - и может. Оставаясь невербализованной. влиять на развитие полилога, ответным неречевым действием. Смысловая и формальная связь реплик полилога имеет большую амплитуду колебаний, чем в диалоге. Социолингвистика исследует этикетное правило полилога, совпадающее или различающееся в разных социумах (напр., у некоторых народов в разговор родственников по крови не имеет право вступать свойственники др.). Синхронно звучащий полилог используется театром и кино как прием стимуляции речи.[340].

12. Сошлемся на труды Ю.М. Лотмана по исследованию текста: «Входя в структурные связи с элементами своего уровня, текст- код образует текст, наделенный всеми признаками текстовой реальности, даже если он нигде не выявлен, а лишь неосознанно существует в голове сказителя, народного импровизатора, организуя его память и подсказывая ему пределы возможного варьирования текста. <.> Существенно подчеркнуть, что эти исследовательские модели описывают не структуру объекта, <.> а стоящий за этой структурой реальный, хотя и невыявленный текстовый объект». Так проявляется и становится конкретно выраженной проблема текста в тексте. «К объектам этого типа относится «петербургский текст», выявленный В.Н.Топоровым на материале произведений Достоевского» [281; 150151].

13. Существует несколько определений термина стаффаж:

1. Стаффаж - производная от немецкого STAFFAGE в пейзажной живописи небольшие фигурки людей и животных [335,1264].

2. Стаффаж - в пейзажной живописи небольшие фигуры людей и животных служит для оживления вида [336,1146].

3. Стаффаж - (нем. STAFFAGE, от staffieren - украшать картины фигурами), в живописи небольшие фигуры людей и животных, включенные в пейзажную композицию [337,462].

4. Стаффаж (нем. STAFFAGE) второстепенные элементы живописной композиции, напр. человеческие фигуры в пейзаже [339].

5. STAFFAGF - 1) оживляющие фигуры (в живописи); 2) - аксессуар; от staffieren -1) убирать, наряжать, отделывать. 2) вшивать и подшивать (подкладку) [342,774].

6. Стаффаж (нем. STAFFAGE) - Иск. Второстепенные элементы в живописной композиции. Стаффаж в пейзаже, в портрете, стаффажные элементы [345,1279].

7. Стаффаж (нем. STAFFAGE, от staffieren - украшать картины фигурами) фигуры людей и животных, изображаемые в произведениях пейзажной живописи для оживления вида и имеющие второстепенное значение. Стаффаж получил распространение в XVI-XVII вв, когда пейзажисты часто включали в свои произведения религиозные и мифологические сцены. Нередко стаффаж вписывался в картины не автором пейзажа, а другим художником [346,548].

22

Заключение научной работыдиссертация на тему "Переписка Н.В. Станкевича как явление литературы"

Заключение

Мы постарались проанализировать комплекс метаморфоз, через которые проходит свод писем Н.В. Станкевича, организованный волею публикатора в целостный текст. Современное литературоведение позволяет увидеть в этих превращениях действие нескольких общих закономерностей словесного художественного творчества. Обозначим наиболее важные.

Совокупность явлений, с которыми сводит нас жизнь, воспринимается нами как хаос в философском смысле этого слова. Категория философии «хаос» с древних времен трактуется как беспорядочное состояние, предполагающее возможность гармонии. Предшествующую жизненную неупорядоченность и предшествующее ей художественное творчество гармонизирует в тех пределах, которые захватывает своим воздействием. Д.С. Лихачев дает объяснение этой перемене формулою «через хаос к гармонии»[208, 85]. Частный пример такой гармонизации - и судьба писем Станкевича, изданных Анненковым. Письма, сложенные, говоря фигурально, в одну папку, составляют хаотическое множество. Внешняя упорядоченность (расположенность по адресатам или в хронологическом порядке) еще не означает преодоление хаоса гармонией. Источник гармонии и гармонизации «Переписки» заключен в сознании Станкевича. Анненков - читатель и публикатор писем — уловил эту возможность гармонизации; Добролюбов сосредоточил на ней основное внимание.

В случае с эпистолярием Н.В. Станкевича переодоление хаоса гармонией осуществлялось двумя путями. Один, относящийся к данному, уникальному случаю (к публикации переписки Станкевича), это роль "второго нумера", принятая, как считает Б.Ф. Егоров, Анненковым. Другой путь, детально и тщательно охарактеризованный Ю.М. Лотманом, напротив, универсален: новое содержание возникает в канале связи, соединяющем автора (отправителя текста) с адресатом произведения (получателем).

В «Переписке» Н.В. Станкевича воплощена еще одна закономерность, отмеченная в трудах Ю.М. Лотмана, - двойная трансформация фактов в памяти: первичная, совершаемая в сознании современника, и последующая, осуществляемая историком. Роль современника в данном случае принадлежит Анненкову, роль историка - Добролюбову.

К проблеме хаоса и гармонии нас влечет и та закономерность литературного процесса, о которой писал Ю.Н. Тынянов: что было на периферии - перемещается в центр. Сами по себе подобные перемещения, не всегда ведут к упорядоченности, иногда они, напротив, усугубляют хаос. Такую возможность отмечает Д.С. Лихачев: «Элементы хаоса становятся постоянным явлением стимулирующим всякого рода стилистическую новизну. Срыва в хаос при переходе от усложненного стиля к простому уже нет, в нем нет нужды» [208, 90]. Гармония возникает при том условии, что перемещение жанров и стилей с периферии в центр и из центра на периферию ведет не к разрушению традиции образотворческого смыслопорождения, а наделяет литературу новыми путями совершения художественных открытий, о чем, и писал Ю. Тынянов и что мы наблюдали в своем исследовании. Эти открытия связаны с перспективными линиями развития литературы, прослеженными в трудах Д.С. Лихачева. Наиболее общая формулировка закона гармонизации системы образов и проявления сущности искусства принадлежит М.М. Бахтину: «Каждое частное явление погружено в стихию первоначал бытия. <.> Каждый образ нужно понять и оценить на уровне большого времени». [116, 361, 369]. Бахтин говорит о «Контексте понимания. Проблема далеких контекстов. Нескончаемое обновление смысла во всех новых контекстах. Малое время (современность, ближайшее прошлое и предвидимое (желаемое) будущее) и большое время — бесконечный и незавершимый диалог, в котором ни один смысл не умирает. Живое в природе (органическое). Все неорганическое в процессе обмена вовлекается в жизнь (только в абстракции их можно противопоставлять, беря их отдельно от жизни)»[116, 372].

Следует отметить взаимосвязь подходов к словесному искусству, осуществленных Д.С. Лихачевым и Ю.Н. Тыняновым и составивших одну из опор нашей работы: суждения Ю. Тынянова о центре и периферии тесно соприкасаются с мыслями Д.С. Лихачева о составе литературы и переменах в этом составе.

Говоря о путях гармонизации, художественных открытиях, перспективных линиях, мы приходим к главному выводу, открывающемуся перед нами. Приведем снова слова, завершающую статью Добролюбова о Станкевиче: «Если бы во всяком обществе большинство состояло из людей подобных Станкевичу, то не было бы никакой необходимости не в этой пресловутой борьбе, ни в муках и страданиях, на которые так любят вызывать всех порядочных людей люди слишком утилитарные»[98,402]. Борьба в обществе, следовательно - вовсе не условия его полноценного развития, но не желательная и, к сожалению, неустранимая сторона его жизни. То понимание развития личности, из которого исходят, говоря о Станкевиче, и Анненков, и Добролюбов вполне заслуживает имени самосотворения. И публикатор переписки, и критик, восхитившийся ее изданием, настаивают, первый - более развернуто, второй - сжато и предельно энергично: самосотворение и человека и общества есть движение от борьбы (т. е. хаоса) к деятельному согласию (к гармонии).

Список научной литературыМатвеева, Ольга Ильинична, диссертация по теме "Русская литература"

1. Сочинения Н.В. Станкевича

2. Неизданные стихотворения. 1837-1840 // Воронежская литературная беседа. Сб. 1.- Воронеж: Губполитпросвет и Никитинский музей, 1925. С. 30-34.

3. Переписка Н.В. Станкевича 1830-1840 / Ред., изд. А. Станкевича. IX.- М., 1914. -786 с. 346 писем. Приложены отрывки из дневника Станкевича.

4. Письма В.Г. Белинскому//Лит. наел., 1948.- Т. 55- С. 418-422.

5. Письма И.С. Тургеневу. 11 июня 1840 // Вест. Евр 1899 - № 1. - С. 16-18.

6. Письма М.А. Бакунину // Лит. наел 1950.- Т. 56 - С. 100-101.

7. Письма Т.Н. Грановскому // Лит. наел,- 1950.- Т. 56. С. 128.

8. Станкевич Н.В. Избранное.- М.: Советская Россия, 1982.- 256 с.

9. Станкевич Н.В. Минину Пожарскому. Кремль // Заветные предания. Москва в русской поэзии.- М.: Летопись, 1997. - 447 с.

10. Станкевич Н.В. Песнь духов над водами. Бой часов на Спасской башне // Северные цветы. 1832 г.- М.: Наука, 1980 С. 245, 267.

11. Станкевич Н.В. Стихотворения. Трагедия. Проза. М., 1890. X.- 246 с.

12. И. Станкевич Н.В. Элегия. На могиле Эмилии. // Антология русской поэзии. -М.: Терра, 1997.-556 с.1. Биографические материалы

13. Анненков П.В. Николай Владимирович Станкевич, (Биографический очерк) // Рус. Вест 1857 - Февр. (кн. 1-2); Апр. (кн. 1).

14. Анненков П.В. Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография.- М.: Изд. Каткова, 1857.- 395 с.

15. Архангельский К.П. Н.В. Станкевич: (Из истории умственной жизни 30-х годов) // Изв. Сев. Кавк. ун-та, 1930.- Т. 1 (XVIII).- С. 92-153.

16. Архангельский К.П. По поводу первой биографии Н.В. Станкевича // Тр. Воронеж, ун-та, 1926.-Т. III. Пед. фак-т. С. 95-110.

17. Астров В. Станкевич // Астров В. Не нашли пути: Из истории религиозного кризиса.- Пб., 1914. С. 33-45.

18. Без подписи. Н.В. Станкевич //Лит. учеба 1940.-№ 6. - С. 102-104.

19. Березина В.Г. Белинский и Бакунин в 1830-е годы // Учен, записки Ле-нингр. ун-та.- 1952.-Т.158: Сер. филол. наук.-Вып. 17. -С. 15-28.

20. Бродский Н. Поэзия Н.В. Станкевича // Вест, восп.- 1914 — № 3.— С. 1-6.

21. Бродский Н.Л. Избранные труды. — М.: Просвещение, 1964. — 319 с.

22. Бродский Н.Л. Поэты кружка Станкевича // Изв. отд. рус. яз. и словесн., 1912-Т. XVII.-№ 4.- 70 с.

23. Ветринский Ч. (Чешихин В.Е.) Герцен.- Пб., 1908.XVI 532 с. (Б-ка «Светоча». Под. ред. С.А. Венгерова).

24. Ветринский Ч. (Чешихин В.Е.) Грановский и его время: Исторический очерк М., 1897 - С. 28-38, 61-67.

25. Кашин H.H. Романы Н.В. Станкевича. (По новым данным его переписки). // Совр. мир 1915.-№ 7-8, отд. 2 - С. 1-41.

26. Лажечников И.И. Заметки для биографии Белинского в // Московский Вестник. 1859. № 17 (Перепечатано в Московских Ведомостях. 1859. № 134) Ср. также № 26, 30, 32, 40, 49, Московского за 1859 и Московских ведомостей № 202.

27. Милюков П.Н. Любовь у «идеалистов 30-х годов» // Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. Сб. статей и этюдов,- Пб., 1902.- С. 73-81.

28. Нечаева B.C. В.Г. Белинский. (Учение в университете и работа в «Телескопе» и «Молве», 1823-1836). М.: АН СССР, 1954. - 488 с.

29. Прозоров П. Белинский и московский кружок в его время. Из студенческих воспоминаний // Библиотека для чтения. 1859. Кн. 12.

30. Суворов П.П. Заметки о прошлом.- М., 1914 С. 94-104.

31. Штрайх С. Н.В. Станкевич // Лит. обозрение, 1940. № 12. С. 49-51.

32. Brown S.E. Stankevich and his Moscow circle 1830-1840. Stanford: Univercity Press, 1966.- 149 p.

33. Мемуары, дневники, письма, воспоминания

34. Аксаков К.С. Воспоминание студентства 1832-1835 годов. Пб.: Огни, 1911- 42 с.

35. Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем.— М.: Изд-во АН СССР, I960.- 294 с.

36. Алексеев М.П. Письма И.С. Тургенева // Тургенев И.С. Собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л.: Наука, 1961.

37. Анненков П.В. Замечательное десятилетие 1838-1848 // Анненков П.В. Воспоминания и критические очерки: Собр. ст. и заметок. В 3 т. — Пб., 1881.

38. Анненков П.В. Литературные воспоминания / Вступ. ст. В.И. Кулешова; комм. A.M. Долотовой, Г.Г. Елизаветиной, Ю.В. Манна, И.Б. Павловой. М.: Правда, 1989.- 688 с.

39. Бартенев П.И. Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей 18511860 годах. / Вступ. статья и прим. М. Цявловского.— М.; Л., 1925.—140 с. (Записи прошлого, вып. 4).

40. Встречи с прошлым.- М.: Сов. Россия, 1986. Вып. 2.- 443 с.

41. Галахов А.Д. Записки человека / Вступ. статья сост., подг. текста и комм. А.Н. Боковой. М.: Новое литературное обозрение, 1999. — 448 с.

42. Грибоедов A.C. в воспоминаниях современников / Вступ. статья С. Фомичева. М.: Худож. лит, 1980. - 448 с.

43. Даль В.И. Записки // Рус. ст.- 1907 № 10 - 64 с.

44. Декабрист Н.И. Тургенев. Письмо к брату С.И. Тургеневу. 1817 г.// Декабрист Н.И. Тургенев. М.; Л.: АН СССР, 1936.44