автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Перевод абстрактных понятий в древнерусском варианте «Повести о Варлааме и Иоасафе» (проблема закономерности в выборе лексических средств при переводе с греческого)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Перевод абстрактных понятий в древнерусском варианте «Повести о Варлааме и Иоасафе» (проблема закономерности в выборе лексических средств при переводе с греческого)"

РГБ ОД

1 Ш? £

На правах рукописи Василевская Ирина Анатольевна.

Перевод абстрактных понятий в древнерусском варианте «Повести о Варлааме и Иоасафе» (проблема закономерности в выборе лексических средств при переводе с греческого).

Специальность 10.02.19. — Общее языкознание, социолингвистика, психолингвистика. 10.02.20 - Сравнительно-историческое языкознание,

типологическое языкознание, теория перевода.

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

Научный руководитель — доктор филологических наук

профессор |О.С. Широко

Москва 1998

Работа выполнена на кафедре общего и сравнительно-исторического языкознания филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор [О. С. Широков Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор И.Г. Добродомов кандидат филологических наук, профессор Т. А.Карасева Ведущая организация - Институт языкознания Российской

Академии наук

Защита состоится апреля 1998 р. на заседани! диссертационного совета 71-053.05.16 при МГУ им. М.В Ломоносова по адресу: 117234, Москва, Воробьевы горы, МГУ, 1-1 корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотек филологичеркого факультета "МГУ.

Автореферат разослан "__" 1998 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета х-с -¿ь&с^

кандидат филологических наук О О.В. Дедова

Исследование посвящено анализу некоторых особенностей эсводческой техники одного из древнейших неканонических ;стов, появившихся в древнерусской литературе как перевод с веского — "Повести о Варлааме и Иоасафе". В частности, гериалом для исследования взята лексика, передающая уграктные понятия. Учитывая характер анализируемого шнсния, в более узком смысле эту лексическую совокупность жно охарактеризовать как систему богословских терминов, в том виде, в котором она включена в исследуемый текст.

На основании предыдущих исследований, посвященных евнерусскому варианту "Повести о Варлааме и Иоасафе", гором данной работы были априорно приняты предположения, э перевод был осуществлен на Руси без южнославянского средства, и произошло это не позже конца первой половины XII :<а.

Предполагаемый ранний характер перевода соотносит нас со еменем, когда единой переводческой школы на Руси еще не гцсствовало. Таким образом, мы получаем возможность говорить тексте в его индивидуальности и обособленности, что отчасти ставляет методологическую основу исследования.

Проблема перевода представилась нам как некая задача, то рая была поставлена перед переводящим и которую он зрешил в соответствии со своим личным культурным опытом и дличностным опытом носителя языка, — то есть как вокупность осознанных поисков средств выражения идей и осознанного воплощения заложенных в языке выразительных зможностей.

Помимо этого особенности текста как такового, — его [еология, поэтика, риторика, его структура, — как нам юдставляется, также сыграли свою роль в том, каким образом ожился язык перевода. В этой связи существенная часть работы елена анализу структуры и содержания Повести: речь идет о незисе текста в результате многочисленных переводов его с ыка на язык, предшествовавших греческому варианту, — [агодаря которым и сложилась "Повесть о Варлааме и Иоасафе" своей структурной многокомгюнентиости.

Отдельно анализируется поэтика греческого текста, 1 частности его особенность — обильное включение скрытых цита' из Писания и патриотических сочинений, которые создаю' ситуацию постоянного переключения из фабульного беллетристического плана в план высокой риторики. Для того чтобы обозначить этот переход, используются терминь "сакральный"/ "профаиный", которые в применении к означенно! ситуации, естественно, очень условны.

Включенные в текст скрытые цитаты представляли, как на1* кажется, отдельную проблему для переводчика в силу сложности 1 новизны идей, заключенных в богословских терминах фигурирующих в этих фрагментах.

Таким образом, богословская терминология составляс отдельную проблему перевода. Поскольку при переводе термкно1 русский автор избегал греческих заимствований и стремила передать новые понятия средствами родного языка, интересные материалом для наблюдений представляется соотношение общей лексического фонда данного памятника и включенной в ней терминологической системы. Эта проблема соотносима с указанно! выше особенностью текстовой структуры.

Текстологический анализ связан с поиском различных средст] перевода греческих лексем, связанных с богословско! терминологией, в зависимости от того, в каком контексте ош появляются: связанном с богословской проблематикой, либо ( фабульной частью повествования.

Выделенные таким образом пары славянских синонимов одному из которых отдается предпочтение при переводе ионятш термина, в дальнейшем подвергаются этимологическому анализу Таким образом осуществляется поиск изначальны)

дифференциаций смысла, которые со временем нивелировались п: сознательном уровне, однако опосредованно сказались при выбор< средств перевода.

В этой связи возникает вопрос о степени осознанност1 выбора, сделанного переводчиком в пользу того или иного член; синонимического ряда, и высказывается ряд предположений 1 пользу объективного языкового разделения.

Методика настоящего исследования предполагает шокупность контекстного и этимологического анализа жсичсских единиц на фоне общего анализа особенностей текста, и )ыке которого они существуют.

Цели работы предполагают выявить некую системность в ^боре лексических средств в означенной ситуации: когда одна и 1 же греческая лексема, выражающая абстрактное понятие и зотнесенная с богословской терминологией, переводилась в ревнерусском тексте двояко в зависимости от того, в каком энтексте она возникала — обыденном или богословском, еоретической основой для исследователя послужили в первую очередь аботы Б.А. Успенского, носвященные описанию ситуации эрковнославянской / древнерусской диглоссии. Также при осмыслении ззультатов исследования автор опирался на труды В.В. Иванова, В.Н. опорова (также на совместный труд В.В. Иванова и Т В. Гамкрелидзе Индоевропейский язык. Индоевропейцы". Тбилиси, 1984) в связи с □пытками реконструкции в работах этих ученых древнейших форм ифологического и языкового сознания.

ктуальность и новизна работы связаны, с одной стороны, с обращением материалу столь примечательного средневекового текста — И.Н. [ебедева в предисловии к его академическому изданию с прискорбием тмечает, что традиция текстологического изучения памятника едостаточиа, "текстологическое изучение его исчерпывается лишь рудами А.И. Кирпичникова и Ивана Франко", то есть фактически сталась в прошлом веке (однако возобновлена Лебедевой), — и с ругой стороны, постановкой проблемы — поиск закономерностей в рганизации перевода богословской терминологии в древнерусском ексте — и комплексными методами ее разрешения.

Практическая ценность работы связана с возможностью спользования ее результатов при подготовке спецкурсов и пецсеминаров по лексикологии, а также по истории средневековой [итературы.

Структура и содержание диссертации:

В первой главе диссертации - "Своеобразие памятника в [сторико-структурадыюй перспективе" - рассказывается о шогоэтапиом генезисе текста и анализируется своеобразие его труктуры.

В первом параграфе первой главы - "Основной материал"

описываются источники, па основании которых б ыло сдел; исследование: рукопись и:! собрания Большакова, хранящаяся в РГБ номером 410, послужившая основой для академического издания тек («Повесть о Варлааме и Иосафе», JI.1985, ред. И.Н.Лебедево Указанное издание включает в себя разночтения в связи с еще дв> рукописями — № 208(513) библиотеки Соловецкого монастыря рукописью Крехковского монастыря. Для сравнения используе французское издание греческого текста — Boissonade F. Anécdota grae V.IV. Paris, 1832 — на основании двух рукописей (одного текст хранящихся в Национальной библиотеке в Париже. По содержан греческий и русский тексты практически идентичны. При это1 указывается аазность подхода русского и греческого переводчш (греческий текст считается переводом с грузинского) к своей задаче.

Во втором параграфе - "Несколько замечаний премственности языковых вариантов" - говорится множественности языковых реализаций текста и о проблс выявления протографа.

Третий параграф первой главы - "К вопросу о происхожде! сюжета и буддистских компонентах в содержании "Повести., развивает проблему связанности основного сюжета с историей Бул Гаутамы (этот момент бурно дискутировался филологами, ко греческий вариант повести был опубликован впервые). При очевид1 связанности этих двух текстов обсуждаются две возможно заимствования - через литературу и через фольклор. Помимо ochobi сюжетной линии буддистским заимствованием является большинс басен, включенных в повесть.

В четвертом параграфе - "Составляющие "Повести., соотносящие ее с христианством" - говорится о том, что помп буддистского компонента текст, скорее всего, уже в перс письменном варианте включал в себя христианский пласт, котор вполне автономно развивался от перевода к переводу.

В пятом параграфе - "Синкретизм "Повести..." -основании двух предыдущих делается вывод о том, что Повес зародилась в русле некой синкретической культуры. В то врс такой культурой могло быть только манихейство.

Помимо агглютинирующей структуры - способности лс1 присоединять фрагменты других текстов и наоборот, выдел, свои составляющие в обособленные тексты, смысловые акцег текста также склоняют к этому выводу.

В шестом параграфе - "Дуалистическая картина мира" - говорится том, что свойственный манихейству космологический дуализм был -уализацией архаических представлений, повсеместно сохраненных в 13овой" культуре, с чем и связана легкость повсеместного :иространения манихейства и манихейских текстов.

В седьмом параграфе первой главы - "Дуалистическая идея в :сте" - анализируется картина мира, запечатленная в исследуемом :сте, и утверждается, что она антагонистически дуалистична. Земное эстранство в целом претерпевает противопоставление царствию »есному, оно представлено и повести его искаженным подобием.(В ншейшем будет показано, что это отражено не только на смысловом, и на лингвистическом уровне древнерусского текста).

В восьмом параграфе - "Возможности реализации содержания :ста" - указывается на то, что текст многопланов, и в различных его лковьгх версиях по разному и в разной степени проявилисть те или зге стороны содержания.

В девятом параграфе - "Анализ греческого и древнерусского эианта в совокупности" - в частности анализируются збенности совокупности греческого и древнерусского вариантов. ;илу включения в греческий текст множества цитат из Писания и гристических сочинений повествование протекает в двух планах, бульном и риторическом (с точки зрения текстового объема они актически равноценны). Эта индивидуальная особенность текста его двуплановость — создает возможности и для переключений lto лингвистического порядка. Проблеме реализации этой зможности на уровне лексики посвящена основная часть :ледования.

Вторая глава диссертации - "Система абстрактной лексики" -

;вящена анализу лексического материала, на материале которого □водится исследование.

В первом параграфе второй главы - "Проблема лексической )уктуры" - из общего лексического массива выделяется гграктная лексика как наименее "вещная" его часть, где >уктуру обнарудить легче всего, поскольку в этой области <сики структуру формируют не столь собственно языковые, >ль экстра-, точнее макролингвистические факторы, а именно гзь абстрактных слов с религиозными и философскими гдетавлениями и терминологической традицией.

Связь между кругом понятий абстрактной лексики богословских терминов (учитывая характер исследуемо; сочинения) весьма тесная — фактически они совпадают в одне семантическом поле.

В втором параграфе второй главы - "Богословская абстракта; терминология" - обсуждаются особенности абстрактных поняти тяготеющих к определению "богословский термин", а именно их связь теорией, историей развития идеи - на греческой почве. На славянск< почве эти классические свойства терминологии были заменены други? особернностями, связанными с моментом заимствования чуждь культуре христианских понятий. Тем не менее материал для выражен! заимствованных идей черпался из родного языка - то есть какая-область соответствия в нем, видимо, существовала и была связана более архаическим мировосприятием.

В третьем параграфе - "Система терминов" - делается попыт представить терминологическую структуру (в совокупности греческого древнерусского вариантов) на основе системы выражаемых иде Выделяется онтологическая и этическая терминология, доказывается взаимосвязь на семантическом и лексическом уровне (один и тот ; термин, например, "благо", воплощает в себе идею и онтологического, этического порядка).

Осуществленная попытка дала материал для сопоставлен способов выражения одних и тех же идей в греческом и древнерусском.

В четвертом параграфе - "Русский и греческий вариа языковой реализации идей, заложенных в системе терминов"

указывается , что одни и те же греческие лексемы существуют богословском и в обыденном употреблении (т.е. полност! отсутствует морфологическая маркированость термина). При эт< важнейшие понятия часто выражаются не словом, синонимическим рядом, элементы которого более равноценны отношению к контексту. Система в организации богословсю лексики более ощутима для древнерусского текста. Меньш количество слов и более четкое их соотношение в древнерусск! варианте усиливало акцент на сложном понятии и заостря идейные доминанты текста.

В пятом параграфе второй главы - "Модели соответствий' производится разделение русских лексем на группы в зависимое

:vr того, и каком количественном соответствии с греческими они находятся.

Объективно различный уровень развития синонимии в русском и в греческом приводил к тому, что в преобладающем большинстве случаев несколько греческих слов переводились одним славянским. (Например, житие (о ßi.oq, "п ßum), то ijjv, fi ауоуц, i'i ссуаотрофп, ц Згауоуп, ц TraXiida, i'i teXela, о Koopoq), душа (f) уохл. то rcveßpoc, f) карбга) и т.д.) 6 ßio<; — жизнь, житие, н'1:кь, fi ¿7uöi)|iia — желание, любовь,

ей- — благо-, добро- в сложных словах. Соответственно, и в самостоятельном употреблении то ей — благо, добро, како<; — золъ, лихъ, 6 nöQoq — любовь, желание, о löyoq — слово, закон,

е\)--благо-, добро- в сложных словах и в самостоятельном

употреблении — то ей — благо, добро, f] Ccof|, 6 ßio<; — жизнь, житие, т] ¿Jii0\)|ata — желание, любовь, о Tcoöoq — любовь, желание, т] как1а — зло, злобие, злоба, како^ — золъ, лихъ, Л Su'xvoia — умъ, разумъ, а также приставка отрицания а- — без-, не-. Также в число рассматриваемых соответствий взята глагольная пара "знати/в'Ьдати", которой в тексте передана идея познания.

Третья глава диссертации - "Текстологический анализ". Здесь производится поиск закономерности в возникновении того или другого варианта в пределах указанных пар синонимов в зависимости от контекста.

В первой ее части - III А - производится сопоставление контекстных употреблений элементов пар разпокоренных. синонимов: благо - добро, зло - лихо, слово - глаголъ, знати -

в"1;дати, любовь - желание, также синонимичных префиксов без/ не -.

Каждой паре отведен особый раздел. 1. благо / добро. Соответствие "то ег) — благо" реализуется, как правило в контекстах, аналогичных следующему:

—Благо ти будетъ ... от господа бога твоего... (с.163) Ей 001 уеуош) пара Кирши той ОеоС... (с. 118) (Цитирование производится по изданиям, указанным в первом параграфе первой главы диссертации.)

Соответствие "то £•& — добро" встречается в контекстах тина: — Аще изменить муринъ кожю свою и пардусъ постротины своя, тако и ты возможеши добро творити, научився лихимъ. (с.241)

Е1 оЛ1а^етоа АШ'ш^ то йгрца ашои ка1тарйсЛк; ха яоиаХ-цада сапт]«;, ка1 а-о 6шт1сг| ей кощаоа р£ра9г|К(Ь^ кака. (с.293)

Очевидно, что стилистика контекстов, в которых возникло соответствие с "благо", отличается от стилистики контекстов, в которых употреблен синоним "добро". "Благо" и "добро" в тексте означают явления разных уровней.

Случаев, демонстрирующих морфологически несвязанное упоотребление корней "благ-" и "добр-", немного. Зато чрезвычайношироко представлено их морфологически связанное употребление по греческой модели. С одной стороны, благовещение (то еиосу/еХлоу), благодать (т) е\Ло71а, помимо т) хари;, то %аршр,а), благословение (г) еЬХоу'ш) и т.д., с другой — доброд'Ьтелие (т} ¿7крате\.а, т] Ейеруета, помимо т) арЕтт)), доброжитие (т> ел)т\р.£р'их, т} ейяра/у^а) и т.д. Внутренняя форма слов и в том, и другом случае достаточно прозрачна, и можно заметить, что значение всех слов, помеченных корнем "добро-", связано с практической жизнью, а слов с корнем "благ-" с божественным началом.

Идея отрицательного начала в тексте выражена преимущественно корнем "-зол-".В греческом наблюдалась единообразная картина противопоставленности слов, начинающихся с како- , словам, начинающимся с ей-, славянском варианте картина получалась более сложной.: большинство

и

|рпей, сочетающихся с корнем "добро-", сочетаются также с |рием "зло-" и выступают в антопимичных сочетаниях. Слова, лишающиеся с "благо-" либо вообще не имеют антонима, либо, ли имеют, то основной корень вступает в связь и с корнем лаго-", и с корнем "добро-", и с корнем "зло-". Например, благодеяние добро/гЬяние злодеяние

(ц ссуабоеру^а (Л еиеруеспа, г] то какоирутща,

егжоиа) г] какоиуих)

доброта злоба, злобис

(г] арштега, то (л какаа)' каХЯо с,)

благолать (еиХоуга, но ¡ще г] харц)

благоволение (Л ег)йок1а) благов-йщение и т.д.

Итак, "благо" противопоставлено "добру" и как абсолютное - относительному: "благо — (добро — зло)".

(Этот сложный способ оппозиции имеет ряд аналогий: животъ — смерть) — бесмертие", "(бытие — небытие) — (кибытие", "(начало — конецъ) — бесконечно, безначалие"...)

В этой связи стоит сказать об еще одной особенности )евнерусского текста, точнее, об одной многократно жторяющейся ошибке перевода: в сложных словах происходит 1ешение корней "бого-" и "благо-". Чтобы это произошло, «ебовалось, чтобы помимо сходства в звучании произошло 11<сималыюе сближение идей, заключенных в этих корнях.

2. "Зло/лихо". Эта оппозиция строится относительно юческого коско-. Преимущественно он соотнесен со славянским ¡ол-", который появляется в контекстах обоего типа (и кралыюго, и профанного).

Синонимическим по отношению к "золъ" в древнерусском кете выступает "лихъ". Оно встречается всего три раза (во всех >ех случаях в качестве отрицательной оценки действия человека), 5И этом соответствие "како<; - лихъ" лишь единожды:

— Аще изменить муринъ кожю свою...(см. выше)

"Зол-" же представляет не только сакральный член оппозиции, но и ее нейтрализацию. То, что "сакральный" элемент в оппозиции приобретает более широкое значение и сфер^ употребления, чем его "профанная" пара, будет проявляться и е других аналогичных парах.

В морфологически связанном виде корень "лих-" в тексте не встречается.

3. "без-/не-" Греческое отрицание à-в славянских аналогах переводилось двояко: приставками "без-" и "не-". Не являясь полными синонимиами, они передают: первая - идек отрицания как лишенности признака или качества, вторая - чистую отрицательную идею. По этой причине "без-" соотнесена с номинативной сферой, а "не-" - с глагольной. В тексте "без-' преобладает в словах, связанных с катафатической аттрибуцией безвещественъ (ào^oç), безгр*Ьшеиъ (àvapàpxr|Toç, àicaGelaç) безначаленъ (avapxoç), бесконеченъ (aicevoç), бесиертент (àGavatoç) и т.д. Префикс "не-" преобладает в словах относящихся к человеку, а не к Богу - неблагодарьствеш (àxâpioxoç), нев'кренъ (àjuoxoç, axaiccoç), недостоинъ (àvàÇioç) иемощенъ (àaxevriç), немудръ (аХ.оуо<;, aaocpoç, acppcov) непослушливъ (àneiGriç) и т.д.

4. "Знати/в'Ьдати". "В'Ьдати" — преобладающий i тексте глагол, выражающий идею и сакрального, и профанноп знания. Ему соответствуют греческие глаголы yivûxtkco, yvœpiçtt 5i5áoico|j.ai, èÇelpa), éipíatapai, баица&о, icaia^a^pávm, ^oyLÇo|aoa pavGávoa, oî8a, ópáco...

— ...апостолу ов'Ьщавающу: "Ей, Господи, вткси, яко люблк тя." (с. 154)

... toí) ájzoxóXov ócjcoKpivop.évo'u- "Nal, Kúpie, où oîôaç ôxi cpiXâ ae. (c.97)

И, напротив, означение сакрального "веденья":

— ...невъзможно славу ону, и св^ть, и неизречена блага: представити словомъ ...Тако убо есть о сЬхъ вф.дый, в'Ьру един; приими бес пря... (с. 139)

Е1 8е цт) 8\)уатбу тт1У бо^ау ек£1уг1у коа то (р&<; ка1 та атгоррнта ауаОа яараавт\аоа А.6у(а... Офтсо цёу о\)\> 5т] тсер1 то-отсоу е15сЬ<; тт) тага. цоуц... (с. 61)

Глагол "знати" соответствует ушЬокю и уусор1^ш. В тексте он появляется всего пять раз - всегда в значении "быть знакомым". Например,

— Расмотр^в же Арахий князь, якоже не увиди Варлама,...знаяше бо его... (с.199)

Кашуотрш; 8е о "Арах^, ах; о\ж е15е тоу ВарХ.аац (еу'п/соаке уар аитоу)... (с. 195)

5. "Слово/глаголъ". Как "слово" могли быть переведены о Хбуос,, то р%1сс, то Хоуюу, то кприуца, г\ бюАёзд, о аиМоушос;. При этом самое распространенное соответствие "слово" — о X.6yoq. Остальные соответствия представлены единичными примерами (из них наибольшее количество включает в себя соответствие "слово" — то ргрсс).

"Глаголъ" переводит то рлца, л рцац, л аууеПа, то бгаууеХца, то елаууе^ца, я "какт, то Хехв^, т) иттоахЕси;, то (рауса. При этом все случаи, кроме первого (л ргра), представлены единичными примерами.

Таким образом, для рассмотрения представляют интерес три типа соответствий: "слово" — о Яоуо<;, "слово" — то рлца, "глаголъ" — то рлца. При этом очевидно, что "область определения" для "слова" шире, чем для "глагола", т.е. установлены основные типы соответствия: "слово" — о кдуод и "глаголъ" — то рлца, и при этом возможно еще соответствие "слово" — то рлра, а перевести как "глаголъ" о \oyoc, было невозможно. (Выше уже говорилось о том, что для "сакрального" члена пары часто свойственно более широкое употребление, чем для профанного.)

Анализ контекстного употребления не воссоздает жесткой системы, но о некоторых тенденциях говорить можно. Так, оба синонима употребимы в значении благовествования и в обыденном значении, но божественный Логос переводить может только "слово":

— ... единочадный сын, слово божие и богъ, нашего ради спасения сниде на землю... (с. 183)

... о [iovcr/eviiq Yiöq rai X670q той 0eoü rai Qmc, 5ict rnv ripipav ocotripiav KatfiA.9ev erci xr\q 163)

При этом исключительно формой множественного числа переводимы сложносоставные греческие лексемы, имеющие зачение "ложного учения", "ложного обетования": т) рсороАоу'ш — "уродивыя словеса" (с.204), т) РаттоХоуга — "праздная словеса" (с.204), "суетная словеса" (с.119). Т.е. амплитуда значений корня "слов-" гораздо шире, чем у корня "глагол-".

6. "Любовь/желание". Довольно большой список синонимичных лексем передает эту идею в греческом тексте (г| ауакц, т) £7u0"upia, ö eptoq, fj e-OYVcopooüvri, t| eüvoia, fi tiSovt), i'i катаЭиртос, t| öpe^ig, о KÖOoq, f] rtpodTiaOeia, f] cpiXicc), чередование спорадическое.

В русском тексте картина следующая: в сакральном контексте, связанном с темой христианской любви, везде корень "люб-". В тех случаях, где речь идет о плотской любви, используются слова "прелюбы", "блазнь", "блудъ", либо в сопровождении эпитета — "женьска любовь", "сстественая любовь", но это не оригинальное проявление, а копирование с греческого текста в соответствии с особенностями его риторики, —: как конкретный пример пословного перевода.

Разделение происходит там, где в греческом при помощи тех же лексем описываются более прозаические эмоции — радость, удовольствие, душевная устремленность к чему-либо. Особенно часто происходит разделение "любовь — желание'Чгр. т] ¿яШирла, о epcoq, о rcoQoq, ^ катабирла), (например: "...Христовой радт(; любве виноваты сътворивъ..."(с.158), но "...не остави мене последовати желании плотскихъ злыхъ"(с.19б) — в обоих случаях ö тгобо*;).

Из всего ряда греческих синонимов наиболее терминологично ■р ayanf) (благодаря книжной традиции).

Как "желание" могут переводиться т| етивирла, 6 ёрсм;, о n60oq.

Они же могут переводиться как "любовь" в ее "божественном" значении.

В части III А той же главы анализируются однокоренные синонимические оппозиции "зло/злоба, злобие" и "жизнь/живот, житие". В отношении одних и тех же греческих соответствий они также подвергаются зависимости от контекста. "Зло" выражает

1бстрактную идею, "злоба" и "злобис" - душевное состояние {еловека. "Жизнь" передает идею "жизни в'Ьчпой", "житие" -'житие в'Ька сего", "животъ" передает идею жизни как 5иологического состояния.

Пятая глава диссертации - "Сопоставление этимологических эеконструкций". Сопоставление этимологии разнокоренный элементов выделенных опозиций показало, что, возможно, функциональнее разделение было обусловлено изначально заложенными семантическими оттенками.

Если обратиться к этимологии этих лексем, то картина будет следующей1: добр — лат. faber «ремесленник», арм. darbin ¡«кузнец», двн. tapfer «крепкий, сильный, смелый», возможно, хотя и не обязательно др.инд. bhadra «добрый, счастливый», тж. однокоренньге русские слова добль, доблесть, дебелъ, что также совпадает с характеристикой «добрый, сильный, смелый», что очевидно и составляло первоначальное значение корня. Итак, традиционная этимология корня "-добр-" указывает на его соотнесенность со сферой хозяйственной обыденной практической жизни.

Что же касается корня "-благ-", то, как известно, относительно него общепризнана сложность построения этимологических ассоциаций. Пучек значений распределяется следующим образом: через связь с греч. cp^éyo, лат. flagro, fulgeo, arc. bloec и т.д. архетипическому корню прикрепляют значение света, огня, блеска, что в принципе не противоречит нашей гипотезе.

Другая линия связывает "-благ-" с авест. berejageiti «приветствует, воздает почести», bereg «ритуал, обычай», др.-инд. brhas-patih «господии молитвы» (так у М.Фасмера, но в последнем случае этимологическое сближение не представляется вполне достоверным).

1 Использовались следующие словари: М.Фасмер, Этимологический словарь русского языка, т.1-4, изд.2, М. 1986-87, Этимологически и словарь славянских языков. Прасславянский лексический фонд. ред.О.Н. Трубачей, М. вып. с 1974г., J. Pokorny (ed. Walde) Verlleichendes worlcnbuch der Indogermanischen sprachen.(Mll) Berlin Leipzig, 193032.)

Третий вариант состоит в сближении с англ. belly «чрево: гот. bolgs «бурдюк», ирл. bolg «меток». В этом случг пересекаются идеи благодати и материальных благ. Ср. с.-х. благ «богатство, деньги, скот», словен. благо «товар», чш. и слов, благ — «счастье, преуспевание)). Такое объяснение также i¡ противоречит определению значения как сакрального, особенн если вспемнить, что русск. богъ и богатый — тоже родствениь слова. Также нар. болг. и макед. благ «сладкий», блаже «скоромный, жирный».

Наиболее убедительным нам кажется сближение с лит. Ыодс «плохой, дурной, тощий, слабый», греч. гомер. ßXaxvq «слабьи вялый». В таком случае слово было эвфемизмом и действительп было связано с сакральной сферой. Кроме того, это позволило б\ установить связь между благъ, блаженъ и блажити.

По отношению к корню "-лих-" "-зол " выступает ка сакральный. "-Зол-" этимологизируется как "кривой": др.шу hvarate «сворачивать, уклоняться от прямого пути», ав. zbara «холм (то, что огибают)», zur «ложь», лит. nuozvelnus «покаты* обрывистый», zvalik «ловкий, поворный», лат. fallo «обманывать) гр. фоХкск; «косой, косоглазый».

"-Лих-" — дурной, липший. Ср. гр. ó Xe.icpa.vov «остаток», ла" relinguo, -lictiis «оставляю», также гр. Я.еиссо (то же). Вообш этимология довольно бедная и приблизительная, очевидно корен не принадлежал к числу "сильных" корней и.-с. фонда. (Корн "лих" и "зол" этимологически противопоставляются как сильный слабый. Возможно, "-лих-" был близко синонимичен *dis (и.-с пара *su — *dis), оба корня передавали идею лишенносту недостачи, несоблюдения меры (ср. русск. "лишний", "лихва"! противопоставляя ее положительному началу; и "слабый", мене распространенный корень в этом случае вытеснил основной ввид близости их значений.)

Что касается этимологии "зол", то, если она верна, корен был начально синонимичен корню "крив" (ср. слав, мифологи1 "Правда — Кривда"). Далее, если верно предположение, что ' благ-" и "-зол-" — корни «сакрального» употребления, а "-добр-" "-лих-" — «профанного», то предположительно, что когда-то дв последних корня могли образовывать антонимическую пар

относительно признака категории меры: "лихъ" — «лишний, не в меру», "добръ" — «в меру, в нору», что подтвердило бы родство между "добръ" и "доба" («пора, мера, время суток, час», — и отсюда "удобный" — "в меру, в пору" ).

В оппозиции "в'Ьдати-зпати" первый корень выступает как сакральный. Этимологически он соотносится с др.-иид. veda «я знаю» (и соответствующие корни с тем же значением из авес., гот, арм, др.ирусск, двн. и т.п.), тж. ср. лит. veizdmi «я вижу», гр. то eî6oç «вид». Далее, др. инд. vida «знание», vidatham «познание, мудрость жрецов», vidia «чародейство, магия», др.-прусск. waidleimai «чтобы мы колдовали», waidlotjis «жрец, вайделот».

Что касается "знати", то как известно он восходит к и.-е. *gen и родствен *gen со значением " рождаться".

Еще одна пара разнокоренных синонимов — "слово" и "глатолъ".Этимологически корень " слов-" соотносится с др.-иид. cravah «хвала, слава», arc. hleodor «пение, мелодия, звук», то же двн. hliodar, гр. ó kX.éoç/7 «слава», лат. cluor (то же) и т.п.,из чего видно, что значение первоначально связано с культом.

"Глаголъ" ассоциирован с др.-инд. garjati «мычать, рычать», гр. yXaÇcû «воскликнуть», arc. callian (англ. call), лит. galsas «отзвук, эхо»... При этом совершенно очевидна его звукоподражательная структура. (Сосуществование признака звукоподражательности и грамматической оформленности в и.-е. контексте вполне естественно, ср. рус.ск. "хохотать" и др.-инд. kakhati. гр. каха^со, при этом сложно представить, чтобы звукоподражательный глагол существовал в сакральном узусе).

"Любовь/желание" - этимологически синонимическая близость между этими славянскими корнями проявляется гораздо теснее, чем это кажется на первый взгляд: "-люб-" — ср. др.-иид. lobhas «желание, жажда», лат. libido «страстное желание», libel «угодно», двн. Hob «угодно», lob «хвала», лит. liaupsinti «восхваляет».

В этом случае сильнее проявлена зависимость от контекста, чем в предыдущих.

"Без-/не-" - безусловно, это чередование отрицательных приставок связано с тем, что они соотнесены с разными типами отрицания в языке — глагольным и номинативным, но при этом

они различаются и семантикой ("без-", ассоциируясь с др.инд. bahih(s) «пне, снаружи», др.-пр. bhe, лит. be (с тем же значением), передает идею невключснности, лишенности; "не ", аналогично лит. пег, др.-инд. па, др.-ир. ш, лат. пе, гот. пе и т.н., передает идею отрицания).

В шестой главе - "Общие особенности системы относительно дифференциации внутренней формы" делается попытка выделения ряда признаков, которые могли бы структурировать выделенные оппозиции в единую систему. Таковых три. Во-первых, соотнесенность внутренней формы слова с идеей номинативиости либо глагольности (например, "слово" гораздо дальше отстоит от родственного "слоути" и соответственно от идеи действия, чем "глаголъ" от "глаголати"). Во вторых - векторность, направленность от человека, либо к человеку. По-видимому, этому признаку подчинено разделение "знати — ведати": *ved — vid, сопряженный с идеей виденья, восприятия внешнего впечатления, и *gen, родственный *gen (рождать), связанный с идеей порождения, произведения на свет.

Та же идея в корреляциях "слово — слышати" и "глаголъ — глаголати", т.е. "воспринимать речь" и "произносить".

Третья возможность обобщения — через признак единственности — множественности как истинности — неистинности ("слово — словеса", "Духъ — дуси", "Богъ — бози (языческие)", "слово — словесы (лживые)" ).

Иными словами, в архаическое разделение по узуальному признаку включены архаичные же дифференцирующие категории.

Очевидно, что в языке действовала некая система (чему свидетельством и то, что слова, имеющие этимологическое обоснование для узуального распределения подчинили этому принципу слова, которые такого подтверждения не имели. Это говорит о факте давления системы — признаки, выделенные выше, общие для обеих групп. Первая группа слов указывает на архаические корни явления, вторая подчеркивает его автономность в ииндоевронейском континууме, несмотря па возможность аналогий в других языках).

Седьмая глава - "Язык людей и язык богов?" (Попытка соотнесения описанной ситуации с одним из древнейших

поэтических приемов.)". Давно в филологии обратили внимание на повторяющийся мифопоэтический мотив, который возникает в древнейших текста разных инодоевропейских (и не только) культур — мотив "языка людей и языка богов". Содержание его заключается в том. что одной и той же идее соответствуют различные названия — на "земном языке", языке людей, и на языке, которым говорят боги и который простым смертным неизвестен. Между богами и людьми существует посредник — поэт, которому понятно и божественное наречие и который приоткрывает людям тайну божественного языка.

Мы обратились к результатам таких работ, как "Древнеиндийская поэтика и ее индоевропейские истоки" (Т.Я.Елизаренкова, В.Н.Топоров, !979) и "Морфологическая структура слова в древних индоиранских языках" (Л.Г.Герценберг, 1972).

Первая на материале "Илиады", "Одиссеи", "Старшей Эдды", "Шатапатха-Брахманы", "Авесты" и одного из хеттских текстов (текст КВо VIII, 41, II 8-9) анализирует мифо-поэтический мотив "языка людей и языка богов". Искусственное построение в тексте этого противопоставления проявляется во-первых тем, что эта оппозиция вербализуется, "объявляется" специальной темой для разговора. Во-вторых, искусственные оппозиции сопровождаются тонкой фонетической игрой (как в "Одиссее" и "Илиаде") или созданием поэтической внутренней формы, когда слово являет собой кенинг (как в "Старшей Эдде"). В-третьих, когда это поэтический прием, то только слово из "языка людей" соотносимо с основной лексикой языка и имеет этимологические ассоциации, слово же из "языка богов", как правило, искусственно и этимологически, соответственно, не реконструируемо.

Наше исследование принесло противоположные результаты.

Напротив, во второй работе, "Морфологической структуре слова...", описывается ситуация более естественного разделения лексики на "язык ахуров" и "язык дэвов" в "Авесте". При этом показывается , что первый составлен из корней, имеющих пространные индоевропейские ассоциации, а второй составляют корни локального свойства из иранского просторечья.

Таким образом, на основании указанных двух работ мы имеем в общих чертах описание двух возможных вариантов ситуации, и без сомнения, наблюдения над текстом "Повести о Варлаамс и Иоасафе" говорят об объективной языковой дихотомии, следы которой там обнаружились.

В восьмой главе - "Протодиглассичсская ситуация (Гипотеза об объективном разделении внутри лексической системы.)" делается попытка типологической характеристики отписанного явления.

Сама идея такового разделения типологически соотносима с разделением лексики на "высокую" и "низкую", данным Ферпосоном (1959)2 в связи с определением явления диглоссии.

Разделение лексике в тексте могло быть связано с тем, что еще в дописьменный период в языке действовала ситуация, аналогичная церковнославянско-русской диглоссии, когда в зависимости от контекста происходило автоматическое переключение из одной лексической сферы в другую, и, в нашем случае, когда употребление той или иной лексемы зависело от се употребления в том или ином словосочетании, или, шире, в том или ином, помечающем ее, лексическом окружении. Отличие протодиглоссической ситуации состояло в том, что она не была обусловлена иноязычным воздействием, и слова сакрального узуса морфологически оказались никак не маркированными, что обусловило постепенную утрату актуальности этого противопоставления, нивелировку чисто сакральной семантики, расширение значения этих слов за счет профанных синонимов, т.к. стилистической разницы между ними никакой не было. Но очевидно, в разговорном языке некие различия в употреблении все же закрепились, и при переводе автор древнерусского текста отразил некоторые следы древнейшего языкового состояния. В любом случае ясно, что церковнославянско-русская диглоссия, для своего возникновения, должна была иметь какие-то аналоги в недалеком прошлом, и ими, вероятно, и были реликты протославянского дуализма.

2 См. СЬ.Р. Регй^оп. 01§1о55'.а // \Vord 1959. Уо1. XV № 2.

Древиерусско-церковнославянская диглоссия (так, как она описана Б. Л. Успенским) наложила на "сакральный" пласт русского языка стиль греческой светской и духовной прозы, характерные обороты речи, синтаксис, даже сам грамматический строй. И, конечно, этот пласт был расширен новыми понятиями.

Однако, по-видимому, аналогичное разделение было в языке и ранее, что соответствует устойчивости состояния диглоссии. Исследование было ограничено рамками одного текста. Это не позволяет делать окончательных выводов. Однако полученные результаты дают возможность предполагать, что разделение лексики имело объективный характер, эгимолологические сопоставления говорят о глубокой древности предпосылок, неабсолютная регулярность выбора указывает на его неосознанность.

В "Заключении" подводятся общие итоги работы и суммируется основные результаты отдельных глав: проанализирован перевод системы богословских терминов в том ее виде, в котором она представлена в тексте "Повести о Варлааме и Иоасафе", с греческого на древнерусский. Разный уровень синонимии приводил к тому, что пучек греческих синонимов, как правило сводился к одному славянскому слову. Однако в ряде случаев одно греческое слово, либо иедифференцинованнын синонимический ряд, переводилось нарой славянских синонимов. В таких случаях наблюдалась зависимость от контекста: в "богословских" контекстах предпочтение отдавалось одному члену пары, а в "обыденных" - другому. Сопоставление этимологических реконструкций указывает на исконность и древность языкового разделения, которое условно можно охарактеризовать как "протодиглоссическую ситуацию".

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. "Протодиглоссическая ситуация, выявляемая на материале древнерусской "Повести о Варлааме и Иоасафе", как частный случай общеиндоевропейского дуализма". / / Первая Всероссийская конференция но проблемам сравнительно-

исторической индоевропеистики (3-6 февраля 1997 г.). Тсзись докладов, с.6-7.

2. "Ветхозаветный пласт в "Повести о Варлааме и Иоасафе (к вопросу о локализации протографа) // Труды второ] молодежной конференции СНГ по иудаике. М., 1998. с.72-77.

3. "Синонимические оппозиции в древнерусском вариант "Повести о Варлааме и Иоасафе" (к проблеме перевод абстрактных понятий с греческого на древнерусский)" // Вестни! МГУ. Серия 9. Филология. № 3, 1998 - в печати.