автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Принципы культурогенеза в режимных сообществах. Социально-антропологический анализ российской армии второй половины XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Принципы культурогенеза в режимных сообществах. Социально-антропологический анализ российской армии второй половины XX века"

На правах рукописи

Банников Константин Леонардович

Принципы культурогенеза в режимных сообществах. Социально-антропологический анализ российской армии второй половины XX века.

Специальность 07 00 07 - этнография, этнология и антропология

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Москва 2009

003482339

Работа выполнена в Центре азиатских и тихоокеанских исследований Института этнологии и антропологии им Н Н Миклухо-Маклая РАН

Научный консультант:

член-корреспондент Российской Академии наук, профессор С А Арутюнов

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук Б X Бгажноков (Кабардино-Балкарский Институт гуманитарных исследований Правительства КБР и КБНЦ РАН) доктор исторических наук М Л Бутовская (Институт этнологии и антропологии РАН)

доктор исторических наук МЮ Парамонова (Институт всеобщей истории РАН)

Ведущая организация:

Государственный университет Высшая Школа Экономики (социологический факультет, кафедра социальных институтов)

Защита состоится 17 ноября 2009 г. в ИТ часов на заседании диссертационного совета Д 002 117 01 Института этнологии и антропологии им НН Миклухо-Маклая РАН по адресу 119991, Ленинский проспект, д32-А, корп В С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института этнологии и антропологии им Н Н Миклухо-Маклая РАН

Автореферат разослан _

Ученый секретарь Диссертационного совета

доктор исторических наук А Е Тер-Саркисянц

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Общества, которые принято называть цивилизованными, отличаются от традиционных не только наличием храмов и библиотек, но также тюрем и казарм, обитатели которых выстраивают систему социальных отношений, представляющую культурно-антропологическую проблему

Люди в казармах представляют собой концентрированную в пространстве на продолжительное время человеческую массу, собранную и локализованную механически, т е насильственно и без учета их личностных особенностей, культурных принадлежностей и желания быть вместе

Круг этих людей замкнут и постоянен Они одеты в одинаковую униформу Перемещение их тел в пространстве, перемена функций и даже поз регламентированы общим распорядком, регулярными построениями и прочими средствами тотального контроля Эта человеческая масса изолирована от основного культурного и гражданского сообщества, но внутри нее ни один из индивидов не имеет возможность уединения Они вынуждены вместе не только работать, но также есть, спать, строем передвигаться по территории, по команде справлять «естественные надобности», вместе и по команде мыться, читать, писать письма, чинить одежду, - одним словом, вместе быть

Что происходит внутри этой массы человеческого «концентрата»9 Как взаимодействуют между собой ее отдельные человеческие «атомьг>9 В какие структуры они выстраиваются и как в них функционируют9 Что движет их самоорганизацией9 Какую социальную роль играют и какой смысл несут те причудливые знаки и символы, которые они вырабатывают и которыми руководствуются как основным законом9 Ответы на эти вопросы представляют собой предмет особого культурно-антропологического, социологического, философского интереса, а также интереса этнографического потому, что в режимных сообществах социальные коммуникации спонтанно проявляются в формах, аналогичных многим традиционным сообществам Это сходство, как внешнее, так и функциональное уже попадало в поле зрения этнографов, и стало предметом дискуссии на страницах ведущего этнографического журнала России1, в ходе которой было предложено попытаться применить для исследования феномена актуализации архаического в современном теорию архетипов сознания2 Исследованию этого феномена были посвящены несколько

1 СамоГпов П Этнография лагеря // Советская этнография №1990, №1 С 96-108

2 Кабо В Р Структура лагеря н архетипы сознания // Советская этнография 1990, КМ С 108-113

междисциплинарных конференций и семинаров, один из которых, прошедший при ИСАА МГУ, сформулировал понятие «архаический синдром», характеризующее актуализацию в современных обществах, (как правило, в периоды общественно-исторических кризисов), тех черт культуры, которые с точки зрения традиционной этнографии, характеризуют архаические сообщества, и выработал одноименную программу по его преодолению3 К сожалению, все эти дискуссии остались без продолжения

Ак^альностыемы исследования

История Нового времени изобилует различными вариантами социальных образований, в которых люди существуют в «концентрированном» состоянии Собственно говоря, для обозначения этого феномена и возник термин «концентрационный лагерь», а сам XX век получил в антропологической литературе название «Век лагерей»4 В западной антропологии вокруг этого феномена regimented societies сложилась определенная исследовательская традиция5, вызванная во многом прикладными задачами, стоящими перед европейской общественностью -преодоления не только социальных последствий тоталитарных режимов, но и изучения культурно-антропологических условий, при которых тоталитарные режимы возможны Что касается России, страны не просто пострадавшей от тоталитарного режима, но страны, культура которой претерпевает воздействие со стороны субкультур, сформировавшихся в режимных сообществах, и в которой государство традиционно сохраняет тюрьмы и казармы в качестве средства социального, политического и экономического управления социально-антропологической

исследовательской школы режимных сообществ не сложилось, и вся библиография насчитывает незначительное количество книг и статей Осмысление природы чечовека заключенного в России исторически осуществлялось не в обмасти науки, а в области литературы, что всегда вызывает тонкие индивидуальные рефлексии, но не способствует формированию системы знаний и пониманию причин явления Между тем, общекультурная ситуация в России на сегодняшний день по-прежнему

3 Концепция программы ('Архаический синдром в бывшем Советском Союзе Проблемы возрождения архаичеиого сознания в экстремальных жизненных ситуациях и в закрытых культурных средах»,'/ Поостран<лво и время в архаических ку 1ьтурах (материалы коллоквиума) Отв ред Спсдзеаскии И В М, 1992

4 Котек Ж, Рнгуло П Век лагерей M , 2003

' Beyond Goftman Studies or, Communication, Instutution, and Social Interaction Ed by Stephen Harcld Riggins Berlin - New York Mouton de Gruy ter, 1990

такова, что не столько гражданское общество влияет на принципы специфической социальной организации и мировоззрения, формирующегося в тюрьмах и казармах, сколько специфическое режимное сознание сообществ, сформировавшихся в тюрьмах и казармах, влияет на гражданское общество Отсутствием в России комплексных фундаментальных исследований данной проблемы при их острой необходимости обусловлена научная актуальность настоящей работы

Предмет исследования

Предметом исследования являются коллективы военнослужащих срочной службы со сложившейся системой их неформальных доминантно-иерархических отношений Особенный интерес представляют принципы самоорганизации и их символический аспект Особое внимание направлено на исследование системы ор1анизованного насипия, ее функционирования на формальном и неформальном уровнях Рассматриваются также и каналы влияния альтернативной культуры режимных сообществ на гражданское общество, и этнический аспект внутриармейских конфликтов

Хронологические рамки

Хронологические рамки основного предмета исследования - (системы неформальных доминантных отношений в режимных сообществах военнослужащих) определяются началом его фиксации по данным информаторов (конец 1950-х годов) и до конца XX века Хронология сравнительных данных (формирование неформальных социальных структур в режимных сообществах заключенных) представлена обзором источников начиная со второй половины Х1Х-го века, и кончая современными наблюдениями

Цели и задачи

Целью настоящего исследования является социально-антропологический анализ системы неуставных отношений ь советской/российской армии, и выявление фундаментальных социо- и культурообразующих процессов, скрывающихся за причудливыми отношениями индивидов, вовпеченных в систему «дедовщины» В связи с этим, очерчен круг задач, важных для рассмотрения феноменологии режимных сообществ с точки зрения этнологии и социальной антропологии

- выявление механизмов трансформации идентичности личности, использующей системно организованное насилие как средство социального взаимодействия,

- определение степени зависимости личности от собственной социальной роли,

- выявление социообразующих функций когнитивных структур, относящихся к сфере символического мышления

Отдельного внимания заслуживает трансформация установок, мотиваций, апология действий индивида по мере перехода из генерального социокультурного контекста в маргинальный и обратно В этом следует искать главные ответы на вопросы, необходимые для понимания дедовщины как явления как образованный и воспитанный человек может допускать колоссальное насилие над собой и быть впоследствии его источником9 Какая система психологически* защит и апологии образа жизни складывается в его сознании9 Каким образом, при каких условиях и с какими потерями ему удается вернуться к общекультурным нормам9 Как коррелируют индивидуальные установки и ценности с коллективными при переходе из поля общекультурных норм в альтернативные9 Какова доля бессознательных когнитивных структур и процессов задействована в формировании социально значимых знаков и символов9 Какова роль знаков и символов в конфигурации новых альтернативных типов культуры и социальности9

Решение конкретных задач, поставленных в рамках настоящего исследования исходя из интерпретации конкретного полевого этнографического материала, выводит подводит исследование к постановке сверхзадачи, заключающейся в вопросах как соотносятся социально-значимые знаки и символы с фундаментальными когнитивными структурами человеческого сознания9 Как соотносятся фундаментальные когнитивные структуры человеческого сознания с фундаментальными принципами социо-и культурогенеза9 Что могут сказать принципы формирования социальных и культурных подсистем в режимных сообществах об общих законах культуры9

Источники и эмпирическая база

В основу настоящего исследования легли наблюдения автора за жизнью воинских подразделений изнутри во время прохождения им срочной службы в рядах Советской Армии в конце 1980-х годов, а также материалы специального социально-антропологического исследования, проведенного в 1999 - 2000 годах, в ходе которого был проведен анализ доминантных отношений военнослужащих срочной службы в постсоветской Российской Армии на протяжении последнего десятилетия XX столетия География исследования по проблемам армии покрывает практически всю территорию бывшего СССР и охватывает все основные рода войск, за исключением

всякого рода спецподразделений Важными источниками послужили письма военнослужащих, их воспоминания в интервью, образцы солдатского фольклора и художественного творчества, собранные в так называемых «дембельских альбомах», уникальных источниках по исследованию армейской неформальной субкультуры Сравнительный материал для анализа изобразительного творчества солдат Российской Армии представлен аналогичными образцами творчества солдат армий других государств В качестве дополнительных источников используются отдельные комментарии экспертов - лиц, профессионально связанных с анализом армейских гуманитарных проблем, а именно, представителей комитетов солдатских матерей, правозащитных организации, командиров воинских подразделений, военных журналистов

Методы

Поскольку любое режимное сообщество является социумом в высшей степени закрытым, вследствие чего их очень сложно изучать и контролировать извне, постольку единственно возможным методами приникнуть в суть солдатских взаимоотношений являются методы традиционной этнографии - включенное наблюдение и насыщенное описание, с последующими семиотическими интерпретациями, включающими методы кросс-культурного сравнительного анализа

Теоретические положения и понятийный аппарат

Режимные сообщества в силу своей замкнутости представляют собой среду высокого внутреннего информационного, знакового, семиотического и психологического давления Здесь межличностные отношения отличаются повышенной агрессивностью, а насилие легитимизируется в качестве института социальной коммуникации Это оказывает существенное влияние на личность каждого из участников коммуникации и приводит к трансформации индивидуального и общественного сознания

В современной российской армии насилие представлено в двух уровнях одной системы социального контроля, для обозначения которых мы заимствуем понятия, введенные Э Дюркгеймом 1) «механический» фактор консолидации (насильственный призыв и жизнь в режимном формате казармы), 2) «органически» сформировавшаяся в условиях «механической» консолидации система статусных отношений («дедовщина») Обе направтены на подавление свободы личности, поэтому бытовое насилие и агрессия актуализируются как способ конкуренции, и конкуренции не столько за ресурсы жизнеобеспечения (необходимый минимум которых

здесь положен каждому), но за способы их символического переосмысления и иерархического перераспределения, то есть за средства статусного самовыражения, в числе которых - право на переоформление всех единообразных элементов уставного жизнеобеспечения в разнообразных знаках и символах социальной иерархии

В результате в группах «механической» консолидации естественным образом складывается упорядоченная система доминантных отношений В ходе этого процесса происходит идеологическое переосмысление и институализаиия бытового насилия

Осмысленное в системе ценностей насилие составляет принцип социального взаимодействия в армии, и, по закону апологии образа жизни социума, превращается в его идеологию, чем, наконец, определяет идентичность его членов Насилие, как физическое, так и психологическое, и способы его преодоления посредством символизации и выстраивания иерархических отношений, здесь является социообразующим принципом Поскольку прямое физическое насилие преодолевается путем его переосмысления в знаках и символах институализируегся в иерархии, и закрепляется в системе ценностей, охватывающих все области специфически человеческого способа существования, - от восприятия времени и пространства до художественного творчества, постольку системно организованное насилие и его символизация как в его трансляции, так и в способах адаптации к нему, постольку насилие в режимных сообществах является культурогенным фактором

В настоящей работе феномен насилия, во всех его причудливых формах, имеющих место в режимных сообществах, рассматривается не в качестве признака «моральной деградации»6, и не в качестве «извращения»7, или «поведенческой аномалии»8, но в качестве одного из специфически человеческих способов жизнедеятельности, т е рассматривается как феномен, не выходящий за рамки культуры9

6 Дюркгейм Э Социология ее ппедмет, метод, предназначение М «1САНОН+» - РООИ ^Реабилитация», 2006 С 311

^АртемоваОЮ Охотники/собиратели и теория первобытности М ИЭА РАН, 2004 С 210

8 Фромм Э Анатомия четовсеской деструктивное™ М Респубтика, 1994

9 Curtis LA Violence, race, and culture Le\ington Lexington Books, 1975, Barker F The culture of violence tragedy and history Pubhkationstyp Book Utgivning - Manchester Manchester University Press, 1993 ПершицАИ, Семенов ЮИ, ШпиречьманВА Война и мир в ранней истории четовечсства В 2 т М, 1У94, Violence, Culture and Censuie (Ed by Sumner С ) London Taylor & brands 1996, Hatty S E Masculinities, violence and culture California Thousand Oaks - London Sage Publications, 2000, Антропочогия насишя / Отв ред В В Ьочаров, ВАТишков СПб,

Настоящее исследование, в постановке проблемы и сбора материалов характеризуется классическим этнографическим подходом Социально-антропологический анализ полученных результатов осуществляется на теоретической и методологической основе семиотических интерпретаций Данный подход не пользуется популярностью в отечественной этнографии, хотя именно российские семиотические школы10 заложили фундаментальные основы для исследований закономерностей развития кульгуры во многих областях гуманитарного знания, оформившиеся в самостоятельное направление семиотической антропологии1'

Своеобразие материала, полученного в ходе насыщенного описания режимных сообществ, и попытки интерпретировать его с точки зрения общих законов культурогенеза, оказывается продуктивным при рассмотрении полевых материалов в свете уже существующих и признанных теорий Так например, применение известной информационной теории кульгуры С А Арутюнова, рассматривающей культурные сообщества в точках пересечений синхронной и диахронной культурно-значимой информации12, дает возможность увидеть, что режимные сообщества пребывают в постоянной фазе тотально синхронизированных коммуникаций, и практически полностью пишены диахрониыч связей Этим обстоятельством и характеризуется сам феномен режимности, при котором синхронизация межличностных коммуникаций осуществляется в прямом смысле слова на всех уровнях - от синхронизации перемещения их тел в пространстве (шагать в ногу, засыпать по команде) до синхронизации их мыслей и мотиваций (ответственность коллектива за отклонения в поведении индивида и т п )

2001, Тпшков В Л Рекчнем по этносу Исследования по социально-культурной антропологии (Гпава XI «Культура насилия») M Наука, 2003 "' Почепцов Г Г Русская семиотика Рефл-бук - Вактср, 2001

" Singer M Man's Glassy Essence Explorations m Semiotic Anthropology Bloormngton Ind'ani University Press, 1984, Hodge R , Kiess G Social Semiotics Oxford Pohrv Press, 1988, From Sign to Text A Semiotic View of Cominumcotion (Ed by Tobin Y ) Amsterdam - Philadelphia John Btniamins Publishing Company, 1989 ParmentierRJ Signs in Society Studias in Semiotic Anthropology Bloomington and Indianapolis Indiana University Press, 1999, Singer M Semiotics ot Cities Selves and Cultures Exploration m Semiotic Anthropology Berlin - New York Mouton de Gruyter 1991 Пупп P 1 The Etlmomethodological Movement Sociosemiotic Interpretations Berlin-New York Mouton de Gruyter, 1991, Reis С Toward a Semiotics of Ideology Berlin-New York Mouton de Gruyter, 1993, DaddesioT С On Mms and Symbols The Relevance of Cognitive Science tor Semiotics Berlin - New York Mouton de Gruyter, 1995

13 Арутюнов С А Народы и культуры развитие и взаимодеПс!вие M, 19S9, Арутюнов С А РыжаковаСИ Культурная антропология M Весь мир, 2004 С 55

Описывая схожесть многих элементов и институтов социальной коммуникации в современных режимных сообществах многие исследователи указывали на их сходство с аналогичными явлениями в древнем мире, среди сообществ традиционной культуры, полагая за этим проявление неких архаических пережитков В настоящем исследовании не используется понятие «пережиток», а понятие «архаизация» используется не в эволюционистской, а в информационно-аналитической исследовательской традиции, как антоним понятию «модернизация» Оба понятия, употребляемые в контексте друг-друга, отражают попытку осмысления факторов, определяющих феноменологию культуры как динамической системы Именно природой информационного поля культуры, а не линейной последовательностью исторических фактов объясняется феномен «архаизации», как архетипической реактуализации, характеризующийся спонтанными проявлениями черт архаических и традиционных культур в современных, модернизирующихся сообществах К примеру, если социокультурная специфика племенных бесписьменных сообществ объясняется высокой плотностью синхронных связей при низком уровне диахронных, то, следовательно, в «племя» можно превратить любое сообщество, вплоть до нации, при условии мифопоэтической (идеологической) синхронизации его культурогенных информационных потоков и блокировании диахронных каналов исторической памяти, как это более чем убедительно показывает XX век, породивший режимные сообщества в масштабах целого ряда государств

Макроисторические причины тенденций архаизации коренятся в самой модернизации Этот парадокс, при рассмотрении его составляющих в свете информационной теории культуры перестает быть парадоксом резкая модернизация общества чревата разрывом диахронных связей исторической традиции, и «зависанием» социума в культурно-историческом вакууме, а его членов - в состоянии лиминальных субъектов, в котором институты нормативной культуры теряют легитимность, следовательно, регламент общественной жизни оказывается целиком подчинен принципам синхронных культурогенных потоков, со всеми вытекающими последствиями для сообщества и для его конкретных членов, а именно

- отсутствие социально-исторического контекста для оценки себя и собственных действий, особенно в условиях изоляции, которыми отличаются режимные сообщества как макроуровня (изолированное от мира государство) так и микроуровня (изолированная от общества колония заключенных или воинская часть) лишает членов этих сообществ критериев дня относительного осмысления себя, т е относительно другого,

- блокирование относительных самовосприятий актуализирует самовосприятия абсолютные,

- самовосприятие, лишенное условий для критической самооценки, которую обеспечивает возможность исторической рефлексии, осуществляется на фоне тотальной апологии своего и тотального подозрения к чужому,

- механизмы абсолютизации и апологетики своего при блокированных механизмах исторической рефлексии, делают невостребованным и невозможным чувство ответственности как на уровне индивидуального, так и на уровне общественного сознания

Архаизация как следствие модернизации также является очевидной закономерностью с точки зрения теории динамических системи Динамическая система - это нелинейная система, для которой определяющее значение имеют не столько причины и следствия, сколько петчи обратной связи В физической природе наглядный пример динамической системы являет собой волна, определяющее значение которой имеет не столько ее поступательное движение, сколько петля гребня и энергия отката Информационные волны из той же природы динамических систем Обратная связь реально влияет на процесс линейных коммуникаций и определяет вариации их энергий и изменений Цель исследователя динамических систем - увидеть какого рода петли обратной связи формируются элементами внутри системы и как они связаны между собой Исследование такой динамической системы как общества требует проследить внутренние связи в системе таких компонентов, как синхронного и диахронного, исторического и внеисторического, архаизации и модернизации, развития и деградации Полевой материал настоящего исследования дает редкую возможность проследить все эти связи в единой социально-антропологической системе, феномен которой был введен в научный оборот под определением «экстремальные группы»'4 Экстремальные группы не следует отождествлять с понятием «группы экстремалов», под которым могут подразумеваться группы специалистов определенных профессий или спортсменов, связанных с риском, т к, во-первых, внешняя среда не может быть критерием типологизации социума, во-вторых, в данном случае прослеживается обратная закономерность экстремальность внешних

'' Уиллок Д Э Реальность как предмет переговоров Хаотические аттракторы нашего понимания // Массовая культура современные западные исследования М Фонд научных нсспетованпй «Прагматика кучьтуры»,2005 С 2!-4!

ы Ванников К J1 Антрополо! ия экстремальных групп Доминантные отношения среди вр(.нноспужащих срочной службы Российской Армии // Этнографическое обозрение 2001, №1

усповий может быть фактором внутреннего сплочения членов группы, следовательно, формулируя определение экстремальных групп, фактор экстремальности рассматривается не в качестве состояния отношения человека и внешней среды, но в качестве комплекса специфических и экстремальных факторов социальной консолидации и мобилизации, а также, внутреннего социально- психологического состояния, мировоззрения и ценностей

Выведение физического насилия в символической проекции не обязательно означает его полное преодоление и гуманизацию межличностных отношений Но это всегда - переход от манипуляции с телами к манипуляциям с их смысловыми значениями, и этим выражает динамику культурогенеза И мы видим в режимных сообществах зарождение и развитие самобытной традиции, ее репрезентации в сложных художественных формах изобразительною искусства и фольклора, которые составили целый пласт национальной культуры России второй половины XX века В солдатских сообществах в силу массовости, спонтанности их формирования и колоссальной ротации личного состава, его высокой поликультурности, и социальной адаптации личности через ее десоциализацию, процессы культурогенеза не получают последовательного развития, но зациклены на ранних фазах Таким образом, на примере режимных сообществ, мы имеем своего рода лабораторию культурогенеза, в которой можно эмпирически изучать общие универсальные закономерности развития культуры в динамике соотношений синхронных и диахронных информационных поюков

Тотальная синхронизация смысловых интеракций не создает условий для исторической рефлексии Этим объясняется высокая социообразующая роль мифопоэтических когнитивных структур сознания, - эффективных инструментов апологии образа жизни, и «анестезии» от негативных смыслов (имеющих в данном случае и психотерапевтический эффект) Отсутствием диахронно-исгорических рефлексий объясняется и тот низкий уровень полисемантики, которым отличаются социальные интеракции в режимных сообществах, ярким признаком которой является использование физиоло! ического таксона в качестве непосредственного инструмента социального моделирования например, использование полового акта в качестве социального являе! собой предельно низкий уровень полисемантики и максиму социокультурной синхронии Предельной фазой распада полисемантических значении социального взаимодействия характеризуется и предельная степень десоциализации, индикатором которой служит стадиальное упрощение смысловых значений социальной

символики Физиологический акт, исполненный в качестве символического акта социальной стратификации, являет собой максиму упрощения социально-актуальной семиотики, который прослеживается еще на уровне высших животных, согласно данным современной зтологии Как доказано в настоящем исследовании, синхронизация общесоциальных интеракций, десемиогизация их смысловых значений и десоциализация личности связаны между собой

Новизна исследования

В настоящей работе впервые дан комплексный социально-антропологический анализ всей системы неуставных отношений в советской и постсоветской российской армии Впервые в ¡уманитарных исследованиях система доминантных отношении среди военнослужащих срочной службы («дедовщина») была рассмотрена как феномен культуры, подлежащий изучению методами этнологии и антропологии Впервые в отечественной этнологии и антропологии была предпринята попытка рассмотреть принципы культурогенеза на конкретном примере режимных сообществ

Практическая значимость работы

Настоящее исследование, начиная с момента первых публикаций его результатов, стало, в некоторой степени, пособием для многих организаций, непосредственно связанных с работой с коллективами военнослужащих Его изучали и руководство Главного управления воспитательной работы Вооруженных Сил Российской Федерации и Военной прокуратуры, и представители Комитетов солдатских матерей и других правозащитных организаций И, главный критерий практической значимости монографию «Антропология экстремальных групп», опубликованную по результатам исследования, самостоятельно и по собственной инициативе изучают солдаты в некоторых воинских частях, и обмениваются коммешариями на интернет-ресурсах

Научная апробация

Данная работа была выполнена в Центре азиатских и тихоокеанских исследований ИЭА РАН, обсуждена и рекемендочана к защите в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук на его расширенном заседании 17 03 20091

Основные положения диссертационной работы были изложены в тридцати научных публикаций, включая монографию «Антропология

экстремальных iрупп Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии» М ИЭА РАН, 2002

Результаты исследования были неоднократно представлены научной общественности, как в России, так и за рубежом в форме выступлений на конгрессах, конференциях, симпозиумах и коллоквиумах, а так же в качестве отдельных лекций, в том числе доклады на V Конгрессе этнографов и антропологов России (Москва, 2003), Симпозиуме по проблемам культуры и миграций (Рим, 2001, 2004), на семинаре «Одиссей» по проблемам культурно-исторической антропологии (Москва, 2005), Междисциплинарной конференции посвященной режимным сообществам советского периода (Париж, 2007)

Основные положения исследования приняты в качестве экспертной аналитической основы исследования гуманитарного состояния российской армии международной организацией Human Rights Watch15, были использованы в международном проекте Power Institutions in Post-Soviet Societies (Франция)16

По результатам исследования был разработан спецкурс, который в период с 2002 по 2005 год читался студентам Учебно-научного центра социальной антропологии РГГУ Лекционный курс, разработанный по материалам данного исследования, с 2009 году включен в учебную программу социологического факультета ГУ Высшая Школа Экономики

Структура исследования

Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, подразделяющихся на разделы и параграфы, Заключения, Списка литературы по данной тематике и Приложения, включающего в себя полевые материалы, конкретизирующие основные положения диссертации и позволяющие оценить глубину проблемы вне зависимости от авторских выводов, а так же иллюстрации, имеющие самостоятельное значение визуальных источников

ls The Wrong of Passage Inhuman and Degradtn Treatment in New Recruits in the Russian Armed Forces Human Right Watch October 2004 Vol 16 No 8(D)

16 www pipss org

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ

Во Введении обосновывается актуальность темы, рассматривается направление п степень ее изученности, предмет и эмпирическая база исследования, определяются цели и задачи диссертации, ее методологическая и теоретическая основа, источниковая база, научная новизна и практическая значимость работы, подчеркивается необходимость сравнительного кросс-культурного анализа

Библиографический обзор представпен двумя разделами - обзором научных публикаций и обзором русской литературы, начиная от «Мертвого дома» Достоевского, заканчивая «Перевернутым миром» Льва Самойлова Обзор художественной и публицистической литературы по теме режимных (лагерных) сообществ обусловлен тем, что именно литература, а не наука послужила основным и традиционным для российской общественной мысли интеллектуальным полем для осмысления данного явления, одновременно представляя источниковый материал На материале литературных и исторических источников рассматривается генезис режимных сообществ и эволюция лагерной социальной системы и криминальной субкультуры в России со второй половины XIX по конец ХХ-го века Генезис и развитие системы неформального правопорядка происходит на базе правового дуализма как специфического свойства традиционного сознания, коренящегося в мировоззрении русской крестьянской общины17, представленном разницей полюсов сферы традиционного обычного и формального государственного права Нестабильность переходных исторических периодов первой четверти XX века и массовость репрессий последующего периода послужили одной из причин институализации лагерно-криминальной субкультуры в качестве альтернативной правовой модели в общенациональном масштабе Процесс этой институализации отрефлексирован в русской литературе и публицистике, и мы видим в описаниях каторги Ф М Достоевского, Сахалина А П Чехова, ГУЛАГа А Солженицина, В Шаламова, Е Гинзбург, лагерей эпохи «развитого социализма» С Довлатова, И Губермана, Л Самойлова этнографические, по своей сути, и антропологические, по цели, повествования, фокус которых -познание природы чечовека заключенного, данной в тех странных культурных трансформациях, которые удивляют стороннего наблюдателя

"t-rankS Popular lusticc, Community and Culture Among the Russian Peasentry 1870- 1890//The Worldot the Russian Peasent Post-Emancipation Culture and Society Boston Boston University Press 1990

режимных сообществ Обзор эволюции режимного лагерного сообщества за полуторавековой период наблюдений завершается анализом процессов трансформации лагерной социально-антропологической системы в постсоветский период, вызванной общими социальными, экономическими, политическими и информационно-технологическими преобразованиями в стране Одним из наиболее значимых результатов данного обзора является выявление адаптирующей и социально-стабилизирующей роии символического мышления, проявпяющейся в семиотических реактуализациях универсалий традиционной культуры, восполняющих культурный вакуум, образующийся в периоды радикальных и всеобъемлющих модернизаций

Глава I. «Социально-антропологическая характеристика внеуставных отношений в советской / российской армии» основана на применении классического этнографического исследовательского подхода к описанию и анализу быта, культуры, нормам групповых и межличностных взаимодействий в сообществах военнослужащих срочной службы советской и российской армии в период с конца 1950 по конец 1990-х годов в аспекте неуставной социальной доминантно-иерархической системы В 1-м разделе 1-ой главы «Неформальная социальная структура солдатских сообществ» основное внимание уделено описанию неформальной социальной структуры воинских подразделений на всем советском и постсоветском пространстве, и механизмов ее формирования В §1 «Лиминальный статус новобранца» характерные особенности поведения призывников в последние дни гражданской жизни и в первые дни призыва на службу описываются и анализируются в свете концепции «лиминапьного субъекта» А Ван Геннепа и В Тэрнера

На конкретных примерах из полевых материалов автора показываются алгоритмы репрезентации лимннального статуса личности - личности, оказавшейся «в пустыне бесстатусности», в промежутке между своей родной гражданской культуры и будущей военной субкультуры, которую ей предстоит принять Среди алгоритмов репрезентации лиминапьного статуса наиболее ярко представлено карнавальное поведение - новобранцы воспринимают собственное положение как выход за пределы норм и предписаний повседневной культуры, сопровождающийся этическими, эстетическими, социальными, эмоциональными инверсиями, характерными для карнавача

В рамках этих инверсии, в знак репрезентации собственного лиминалыюго статуса, новобранцами практикуется «раблезианское» и

территориальное поведение, что позволяет сделать вывод о том, что мы наблюдаем процесс десоциализации гражданской личности В §2 «Социальные с граты неуставной иерархии» приводится описание неформальной иерархической структуры, ес!ественным образом сформировавшейся в условиях армейского режимного сообщества Дается описание положения человека, занимающего то или иное место в иерархии, анализируется ей обусловленная система соотношений прав и обязанностей, как система неуставных доминантных отношений военнослужащих срочной службы Приводится оригинальная система номинаций, воспроизводящей полный спектр статусных состояний Термины иерархии, от низшей номинации к высшей, образно воспроизводят тенденцию социального «осуществтения» во времени Критерий социальной сущности - соотношение прав и обязанностей, автоматически изменяемое во времени, прошедшем от момента начала спужбы до ее конца, при условии соблюдения всех норм и предписаний «дедовщины»

Неформальная социальная структура представлена следующими стратами

«Духи» (также «птурсы», «зеленые», «салаги», «солобоны», «слоны», «чижи» и лр ) - это новобранцы, низшая каста, те, кто только что призван и не имеет никаких прав Их называют «духи», видя в них нечто эфемерное Стагус духа сохраняется за солдатом первые 6 месяцев службы

«Молодые» («фазаны», «стажеры» и пр) - от 6-го до 12-го месяца службы - следующая ступень социальной лестницы Спектр их обязанностей предельно широк Представители эгой группы уже имеют некоторые незначительные права (в основном это право оказывать психологическое давление на духов) Моподые отвечают за социализацию духов в «правильной» директории По завершению года молодых «переводят» на следующую ступень, в результате чего они переходят в разряд элиты

«Черепа» («черпаки») - первый привилегированный слой в системе экстремальных групп Их главная функция - кошроль за пспочнением обязанностей молодыми и духами Черепа пользуются всей полнотой прав ведут счет своего времени, т е считают дни до дембеля, обсуждают связанные с демобилизацией вопросы Отличия от вышестоящей касты наблюдаются в основном в области символов иерархии и в более активной, исполнительной, доминации

«Деды» - полноценные с>бъекты экстремальных групп Это военнослужащие «четвертого периода» (от 18-го до 24-го месяца, т е последнего полугодия службы), которые пользуются всеми правами Их основная обязанность - блюсти себя, поддерживать реноме элиты и

готовиться к дембелю Это в прямом смысле слова обязанность, поскольку в конечном итоге сводится к противостоянию официальному командованию, офицерскому составу Их доминация носит уже не столько исполнительный, сколько законодательный характер Они выступают своего рода «гарантами» неписаного права дедовщины, осуществляя контроль над всеми уровнями доминантных отношений и их знаково-символическим выражением Кроме того, они являют собой образец социального осуществления, столь желанного для бесправных духов и молодых

«Дембеля» Дембелями становятся те, на кого распространяется действие очередного приказа об увольнении в запас с момента его опубликования Реальная практика прохождения воинской службы предполагает, что между приказом об увольнении (20-ые числа сентября и марта) и самим увольнением может пройти неопределенное время, обычно не далее даты окончания текущего призыва (1 января и 1 июля) Как правило, дата увольнения определяется непосредственным начальником, в особых случаях - командиром части Разумеется, можно уволиться и в срок -в день призыва, отмеченный в военном билете Но, как правило, командиры не спешат расставаться с дембелями и выискивают причины, чтобы их задержать Распространена порочная практика «дембельских аккордов» -когда командир привлекает дембелей на ударные хозяйственные работы, играя на их желании поскорее уволиться К примеру, командир собирает всех дембелей и приказывает построить из подручных материалов новый военный объект Это может быть все что угодно - забор, свинарник, гараж, казарма Демобилизация - по окончании работы

Дембель - лицо особого статуса Он уже вне социума, но в центре его внимания Для характеристики такого состояния лучше всего подходит термин «трансцендентность» - переход за некий предел В религиозной философии этот термин предполагает отстраненность безусловного авторитета, и это полностью соответствует психологическому состоянию дембеля Он в своем роде трансцендентный армии субъект, на полном основании соотносящий себя с гражданским обществом Его обязанности в системе экстремальных групп относятся исключительно к сфере символов Он мог бы пользоваться всеми правами, но блага казарменного мира - уже не его блага Дембель демонстративно выходит из сферы внутренних статусных отношений и подчеркивает этот переход символами своего аутсайдного, лиминального состояния

«Чмо» - так в армии называют париев, людей, опущенных на нижний порог аутсайдности На них социальная динамика, выраженная статусным переходом, не распространяется Статус чмо лишает индивида

возможности самоосуществления во времени Феномен изгоя возникает не случайно, но там, где группа испытывает в нем потребность Наличие чмо в армейском коллективе показательно тем, что с ним социальная структура приобретает двойной стандарт на специфическую пятичленную модель (духи - молодые - черепа - деды - дембеля) накладывается универсальная трехчленная (парии - масса - элита)

В §3 «Взаимное соглашение субъектов и объектов доминантных отношений» дается интерпретация социальной динамики внутри неуставной иерархии, и делается ряд заключений относительно причин самовоспроизводства дедовщины, необходимых для понимания ее феномена Один из основополагающих выводов анализа социальной структуры и социальной мобильность в режимных сообществах армейского типа, заключается в том, что система неуставного организованного насилия в армии является не просто вспомо!ательным ресурсом системы уставного принуждения, но в подавляющем большинстве случаев неуставная система, в социально-антропологическом смысле доминирует над уставной за счет того, что являет собой не просто систему организованного насилия, но систему насилия статусного компенсаторного, в которой переход объектов насилия в статус субъектов сопряжен с процессом

десоциализации/ресоциализации личности Стремление к соответствию странным, но принятым в качестве «нормы», общим правилам, стимулировано угрозой превращения не соответствующего им индивида не просто в объект насилия, но в антипода Другим важным стимулом являются гарантии компенсации, в которых общая система гарантирует бесстатусным объектам насилия во вполне обозримом будущем высокий статус и право быть его субъектом Эта идентичность с фактором силы, гарантирующим неизбежное социальное осуществление в переходе из подавляемых в подавляющие и есть главный стимул принятия младшими беспредельного насилия со стороны старших Этот принцип «социальных гарантий» - есть принцип гарантирования вовлечения личности в процессы социальной динамики, и он, таким образом является одним из основным принципом самовоспроизводства дедовщины

2-й раздел «Социальная мобильность и переходная обрядность» посвящен описанию и комментариям переходной обрядности в армии, анализу символических средств «перевода» из одной страты в другую, и связанной с обрядовым образом зафиксированной и ритуально санкционированной системой социальной динамики, приобретающей в режимных сообществах значений системы ценностей, альтернативной общекультурной Семиотический аспект ритуала инициации в армейских

сообществах рассмотрен в §1 «Ритуал инициации», ценностный аспекты аккультурации, связанный с психологией межстатусного перехода в §2 «Аккультурация и система ценностей»

3-й раздел «Неформальная этика неформального социума», в §1 «Статус и поведенческий комплекс» посвящен рассмотрению формирования своеобразного этического поведенческого комплекса, сформировавшегося на основе статусной системы ценностей, принятой в каждой страте режимных сообществах в качестве доминирующей В §2 «Метаморфозы общечеловеческих ценностей» поднимается проблема трансформации традиционных ценностных установок и моральных эмоций личности в системе дедовщины В числе их причин называются факторы блокады моральных эмоций - совести ответственности, стыда, справедливости и других Блокада моральных эмоций наступает в условиях внешних механических запретов, тотально ограничивающих личность, - от свободы ее волеизъявления до естественных физиологических потребностей организма В ситуации автоматизации деятельности личности, возникающей вследствие жизни по распорядку, приказу, и прочим факторам тотального контроля, происходит переоформление и самого феномена ответственности В режимных иерархических сообществах, где социальный контроль основан на системно организованном насилии, где вся система социальных отношений строится на переадресации отвегственности от низших к высшим, формальные запреты не становятся моральным содержанием внутреннего мира личности, каковыми являются нормы обычного права в традиционном обществе и пункты закона - в гражданском Это и вызывает метаморфизацию общечеловеческих ценностей в режимных сообществах, взамен которых возникают альтернативные, являющиеся причиной атмосферы взаимного унижениям, а, зачастую, и тяжких преступлений против личности, совершаемых, порой, полуосознанно, в качестве демонстрации соответствия ценностям дедовщины

В 4-м разделе «Формальная система армейского жизнеобеспечения и ее неформальная статусно-знаковая трансформация» представлено описание и анализ того, как неформальная социальная структура кодифицирует себя в неформальной символической трансформации элементов формальной системы жизнеобеспечения, конкретные подсистемы которой представлены в соответствующих параграфах раздела Система жизнеобеспечения в классической этнографической триаде («пища, одежда, жилище»), ее специфические армейские структурные компоненты (столовая, баня, санчасть и госпиталь, гауптвахта и дисциплинарные батальоны), организация выполнения боевых

задач и повседневного бытового труда, - все это рассмотрено в свете знакового переоформления и перераспределения, кодифицирующей неуставные доминантно-иерархические отношення как семиотическую систему Как это известно но классическим исследованиям традиционных культур, культурно-смысловой объем явления определяется его семиотикой18 Таким образом неуставная семиотическая трансформация преобразует элементы уставного «бессмысленного» быта в структуры культурного исполненного смыслом бытия В процессе символических трансформаций быта происходит семантическая реактуализация архетипических представлений, наделяющих одежду, пространство, пищу субстанциональным статусом Примечательно, что это явление наблюдается не только в наиболее очевидных режимных сообществах - в сообществах солдат и заключенных, но и на уровне этат Статусное распределение пищи в первом эшелоне эпиг, как это показано в исследовании Т С Кондратьевой в России, рассмотревшей архетипы пищевых коммуникаций в сравнитетьном анализе царской подачи и кремлевского распределителя19, основано на тех же семиотических принципах культурогенеза, что и статусная знаковость в системе питания дедовщины В соподчиненности системы питания и информационных коммуникаций в зависимости от степени изоляции сообщества, прослеживаются общие закономерности культурной динамики На примере полевых исследований изолированных этнических сообществ традиционной культуры, но испытывающей на себе в воздействие глобальных трансформаций, удалось проследить зависимость изменений рациона питания от степени вовлеченности конкретных семей в системы

телекоммуникационных связей, преодолевающих изоляцию, обусловленную

20

естественными циклами традиционного природопочьзования

Это теоретическое положение на практике выглядит как вовтечение рационализированного гражданского сознания в среду тотального абсурда, которым характеризуется труда и специфического к нему отношения шений, что рассмотрено В трех параграфах 5-го раздела «Труд в армии» - §1 «Организация труда», §2 «Деньги», §3 «Нецелевая эксплуатация рабочей силы», дается описание специфической системы организации труда

14 Жуковская Н Л Катетрин и символика традиционной кучьтуры мснготов М , 1988, Байбурин А К Жилище в обрядах и гредставлениях восточны< славян Л , 198"5 " Кондратьева Т С От царской подами к кремпевскому распределителю // Одиссей 1999, М Наука

г" Ьанников К Л Люди пчато Укок Из Полевого дневника этнографической экспедиции 20042006 гг //Полевые исследования института этнологии и антропотогии 2005 год (Ответственным редактор 3 П Соколова) М Наука, 2007

в армии, основанной на контрасте а) репрессивного труда, имеющего целью подавление рационального сознания человеческой личности и вовлечения в среду абсурда и автоматизированной деятельности и Ь) рационального, но нецелевого и невсегда легального труда рядового личного состава, направленного на организацию элементарного жизнеобеспечения своих подразделений и повышения материального благополучия командного состава - от низшего до высшего Но это абсурд - только для внешнего наблюдателя, поскольку с точки зрения принявшего его законы, он имеет собственную логику Абсурд в армии - действенный инструмент десоциализации гражданской личности, социализированной в парадигмах культуры - логики, здравого смысла, личной ответственности и свободы выбора Соответственно, процесс десоциализация гражданской личности в армии сопровождается через вовлечение его в среду алогизма мотиваций, бессмысленности действий, личной безответственности и несвободы Десоциализация гражданской личности, с ее последующей ресоциализацией в качестве идеального солдата - подчиняющегося на уровне рефлексов, не размышляя о целях, образах и смыслах собственного действия, осуществляется посредством тотального вовлечения его в автоматизированную деятельность Достигается это путем чередования нейтральных автоматических механических («муштра»), и активно-репрессивных действий Репрессивные механические действия отличаются от нейтральных тем, что они, организованные по формальным признакам действия разумного и рационального, предлагаются репрессируемому для осмысления, но при этом всем известно, что они не имеют другой цели, кроме как подавления его воли и сознания

Целью труда в этом случае является не достижение рационального эффекта, а подавление личности деятеля самой абсурдностью его действий, которые ему неизбежно предписаны И работы по его поддержанию ведутся, во-первых, бессмысленно непрерывно, во-вторых, их цель подчеркнуто репрессивна В советско-российской армии лишенный смысла труд переосмыслен из рациональной деятельности в иррациональную, в качестве средства репрессивного управления В то же время подчеркивается, что вовлечение солдата в систему нелегальных, но рациональных трудовых отношений, направленных, как правило, на решение материально-бытовых проблем его командиров, часто воспринимается самими солдатами позитивно, именно благодаря рациональной основе труда такого рода, с одной стороны, и мелким материальным и/или моральным компенсациям, с другой

В результате описания, интерпретаций и анализа полевых материалов, осуществленного в первой паве делаются выводы относительно принципов социогенеза в режимных армейских сообществах, специфика которых обусловлена образованием «органического» сообщества в условиях его «механической» консолидации Важным концептуальным решением является применение теории лиминальности А ван Геннепа21 и В Тэрнера22 к анализу процессов десоциализации/ресоциализации военнослужащих Фактор механической консолидации сообществ военнослужащих представлен сферой официальных формализованных отношений в армии, комплектующейся принудительно, и формирует в сообществе призывников атмосферу культурного вакуума, которую В Тэрнер определил как «пустыню бесстатусности» Задаче ее преодоления подчинен механизм органической самоорганизации социума, в котором открываются общие адаптационные закономерности культурогенеза, включающие социальное структурирование, социальную мобильность, формирование системы ценностей, идентичностей и норм взаимодействия

Десоциализация личности осуществляется через десемиотизацию гражданского информационного поля, и осуществляется с целью ресоциализации в новой сфере специфических армейских отношений и в новом качестве Официальная система лишая людей свободы, не предлагает никаких стимулов и компенсаций, и поскольку сфера устава, как официального регламента в мерах воздействия на тело и психику солдата ограничена своей собственной природой - законом, постольку ее дополняет «дедовщина» - неограниченная в средствах воздействия на личность неуставная система доминантных отношений Механизм тотального социального контроля реализуется во взаимодействии обеих систем, формальной и неформальной - «уставщины» и «дедовщины», являющихся друг для друга ресурсами влияния В этом взаимодействии цель тотального контроля достигается в совершенном виде - приведение человеческого сознания к средней норме идеальной строевой единицы, подчиняющейся сигналам-командам на уровне рефлексов Он осуществляется через процесс десоциализации гражданских личностей, который сопровождается процессом десемиотизации информационного поля коммуникаций с одной стороны, десоциализация запускает процессы редуцирования семиотической

'' Ван I еннеп Л Обряды перехода Систематическое изучение обрядов М Восточная лтерат\ра,1999

" Гэрнер В Символ и ритуал М, 1983, Turner V The Ritual Process Structure and Anti-Structure Ithaca - New York Cornell University Press, 1977

многомерности культуры, с другой, система десемиотизации смыслов человеческой деятельности (реализуемая через ее автоматизацию) сама по себе является мощным механизмом десоциализации

Многие из, выявленных в системе неформальной самоорганизации военнослужащих, базисных культурных алгоритмов, такие как ритуал инициации, аналогичны наблюдаемым в архаических и традиционных культурах, свидетельствуют о глубине социально-антропологических процессов скрывающихся за трансформацией общественного сознания в режимных сообществах В результате проведенного анализа делается вывод о том, что именно эти базисные социо- и культурогенные механизмы лежат в основе устойчивости дедовщины к применяемым контрмерам со стороны закона и гражданской общественности

Глава II. «Символы иерархии в социогенезе режимных сообществ. Семиотика экстремальных коммуникаций» представляет собой семиотический анализ знаков и символов социальной иерархии и доминантных отношений Здесь предпринимается попытка исследования семиотики насилия в динамике его социального функционирования В 1-м разделе «Знаки и символы иерархии в системе жизнеобеспечения» рассматривается система жизнеобеспечения, (взятая к рассмотрению в ее классической этнографической триаде «пиша жилище, одежда») и ее знаково-символической трансформации с целью статусно-иерархической репрезентации неформальных социальных страт, а именно §1 «Социально-знаковая трансформация военной формы», §2 «Знаковая организация пространства», §3 «Статусная знаковость в системе питания» Доминантные отношения оформляются в детально разработанной системе статусных символов, охватывающей символическую трансформацию одежды, жилого пространства, прочих систем жизнеобеспечения, включая правила приема и распределения пищи согласно статусам неформальной иерархии

Во 2-м разделе «К проблеме социокультурной функцнп когнитивных структур» посредством семиотических интерпретаций с использованием этологического подхода исследуется спектр бессознательных структур в их социальной продуктивности и символических проявлениях В §1 «Феномен бессознательного и архетипические образы. Сравнительный анализ теоретических подходов» осуществляется методологическии анатиз основных концепции и научных направлений, в рамках которых сформировались исследовательские традиции, работающие с феноменом бессознательного, и социо-культурным значением связанных с

ним когнитивных структур, вырабатывается оперативное понятие архетипа, путем анализа и сопоставления методологического синтет концепций коллективного бессознательного аналитической психологии школы КЮша, надсознательных явлений культурно-исторической психологии школы Л С Выготского и его последователей, интерпретации типов бессознательного А Г Асмолова, семиотических универсалий школы Ю М Лотмана, и разнообразных подходов семиотической антропологии к социогенной роли символа, представленных в работах К Гирца23, М Сингера24, Р Парментьера25, П Флинна26 и других Дается подробный анализ проблемы «архаического синдрома» и связанной с ним дискуссии в отечественной этнологии, в свсте современных подходов семиотической антропологии и на основе информационных теорий социо- и культурогенеза21

Относительно феноменологии архетипических символов исследователи не пришли к единому мнению ни по поводу архетипического, ни по поводу символического Однако, вне зависимости от степени «архетипизации» символа в разных социальных и психологических концепциях, понимание влияния надличностных факторов на ход процессов культуро- и социогенеза, так или иначе находит отражение во всех социологических теориях, в коюрых исследуется символ как важный фактор социальных процессов - в бихевиоризме Г Мида28, в феноменологической социологии А Шютца29, в онтологии символа Т Парсонса''0, в символическом интеракционизме Г Блумера01, в структурной социологии

" Гирц К Интерпретация культур М РОССПЭГН, 2004

"4 Singer М Man's Glassy Essence Explorations in Semiotic Antluopologv Bloommgton Ind.aiu University Press, J484. Singer M Semiotics ofCities, Selves and Cultures Exploration m Senno'ic Anthropology Berlin - New York Mouton de Gruyter, 1991

Parmentier R I Signs in Society Studies in Semionc Anthropology Bloommgton and Indian ipolis Indiana University Press, 1999

2t' n>nn P I The Ethnomethodological Movement Sociosemiotic Interpretations Berlin -NW York Mouton dc Gruyter, 1991

""'Арупонов С А Нароты н купьтуры развитие и взаимодействие М 1989, Geertz С The Interpretation of Culture N Y Basic Books, 1973

Mead G H Mind, Self, and Society From the Standpoint of a Social Beliaviorist Chicago The University of Chicago Press, 1934

"ШюцА Избранное мир, светящийся смыслом М РОССПЭН, 2004 '" Parsons Т The Social System N Y Free Press, 1951

"Blumerll Symbolic Interactionism Perspective and Method Berk'ey University of California Press, 1969

С Эйзенштадта32, в «теории символа» Н Элиаса33 В сравнительном анализе классических социологических теорий символа О А Кармадонов показывает, что практически у всех теорий, школ и направлений социологии в области понимания феноменологии символа больше общего, чем различного34 Это вполне иллюстрируется эвристикой Толкотта Парсонса, «примирившего» символ и со структурой и с действием, в результате чего «абсолютная несовместимость теории социальных систем, идей бихевиоризма и символического интеракционизма» оказалась не такой уж абсолютной Не зависимо от того, чем являются символы - «продуктами спонтанной деятельности архетипической психики»35, образной проекцией глубинных психологических структур, или результатом осмысления историко-культурного наследия своего народа в процессе социализации личности, большинство исследователей сходится на том, что символические системы выражают историко-культурную обусловленность социального мира и коммуникативных принципов36 Данный аспект исторического развития традиционных сообществ, вовлеченных в процессы модернизации, является одной из центральных тем международных научных дискуссий еще и потому, что способствует понимаю механизмов дестабилизации, маргинализации и экстремализации локальных культур, и, соответственно, возможных путей их преодоления37

На основе интерпретаций различных научных подходов к социальной и культурогенной функции символа, в рамках настоящего исследования вырабатывается особый взгляд на его системообразующий феномен Системообразование как «базовый инстинкт» проявляется во всем процессе развития человеческой мысли на пути от космогонических интерпретаций мироздания к научному знанию^8 И если выживание животного зависит от инстинктов, то выживание человека как существа, живущего за счет «специфического способа деятельности», основанного на «абстрагированной системе внебнологических средств», благодаря которой «направляются в

12 EisenstadtS Symbolic Structures and Social Dynamics // Structural Sociology (Ed by I Rossi)

NY Columbia University Press, 1982

11 Cl'as N The Symbol Theory London Sage, 1991

34 Кармадонов О А Социология символа M 2004

35 Эдингер Э Ф Эго и архетип Индивидуализация н религиозная функция психоло! пиескою М, 2000, с 104

" Банников К Л , Месштыб Н А VIII Международный конгресс «Общества охотников и собиратепей» CHAGS-8 // Этно! рафическое обозрение 1998, №6

'7 Банников К Л , Месштыб Н А Международный конгресс «История Арктики и субарктических регионов» // Этнографическое обозрение 1999, №1

14 Банников К Л Наука и шаманство диалог мировоззрений//Восток 1997, №5

социально значимых руслах биологические потенции человеческих индивидов и осуществляются процессы индивидуальной и коллективной деятельности людей»35 зависит, соответственно, о г другого «специфически человеческого внебиологического инстинкта» Этот «внебиологический инстинкт» самосохранения условно назовем «инстинктом гармонии смыслов» Способность человека жертвовать своей конкретной жизнью ради неких абстрактных убеждений убедительно доказывает, что инстинкт гармонии смыслов доминирует над биологическими инстинктами, относя к области смыслообразования саму феноменологию жизни четовека, как существа одновременно биологического и надбиологического В свете передовых культурно-антропологических теорий этот тезис выглядит чем-то большим, чем просто метафорой «Одной из глубочайших, едва ли не инстинктивных потребностей человека является стремление к гармонии, выражающееся в постоянном упорядочении, структурализации и классификации мира феноменального и мира умопостигаемого Человек как будто всегда подсознательно ощущал чужеродность всего окружающего, собственную «заброшенность» и уязвимость, но, сознательно протестуя против этого, всегда стремился приблизить к себе мир, убеждая себя в родственности своей всему сущему (тотемизм), в разумности этого сущего (анимизм), в возможности взаимодействия с ним (магия), в изначальной положительной его направленности и «опекающей» сущности (религия), и, наконец, в познаваемости (философия, наука) Очевидно, чго стремление к гармонии есть, по сути, стремление к сохранению человеческого рода в витальной и ментальной плоскостях»40 Очевидно и то, что инстинкт самосохранения человека, - «животного, висящего в паутине смыслов, сотканной им самим», спроецированный на выше названные плоскости, реализуется в исключительно информационной парадигме, что порой означает то, что в некоторых ситуациях, детерминированных этнической культурой, продолжение физического существования оказывается не совместимо с существованием человеческим41 И наоборот, глбель человеческого тела является условием продолжения жизни человеческой личности Такими дилеммами к примеру, полна социальная история Лпоьии

' Маркаряп Э С Арутюнов С А идр Культура жизнеобеспечения и этнос Ереван, 1983 В

данном предложении цитируется одно из определений культуры, приведенное в

вышеупомянутой монографии, и отвечающее основным теоретическим положениям настоящею

нее ледовампя

411 Кармадонов О А Социология символа М , 2004, с 5

41 Банников К Л Представления о жизненной силе в традиционных японских верованиях // Отно1рафнческое обозрение 1997, №3

с ее культурой самоубийств, позволяющей «сохранить лицо» Этим же отнимается подавляющее большинство из случаев суицида в армии, когда человеку оказывается более предпочтительным расстаться с жизнью, чем жить с поглощающей ее смысл системой «ценностей» «дедовщины» Эта печальная закономерность становится понятной, если учесть тот, уже доказанный факт, что символ был активным фактором антропогенеза, то есть не просто создавался человеком, но и создавал человека О семиотических принципах антропогенеза Клиффорд Гирц писал следующее «Что произошло с нами (людьми - К Б) в ледниковый период - это то, что мы были вынуждены отказаться от систематичности и точности детального генетического контроля над нашим поведением < > Чтобы восполнить недостаток информации, требующийся для того, чтобы мы были в состоянии действовать, мы были вынуждены, в свою очередь, все в большей и большей степени полагаться на культурные источники - аккумулируемый фонд значимых символов Таким образом, данные символы - не просто выражения, инструменты или абстрактные корреляты нашего биологического, психологического и социального бытия, они - его необходимые условия Без людей нет культуры, это несомненно, но в равной степени - что более примечательно - без культуры нет людей»42

В поисках витальной и ментальной феноменологии символа исследователи семиотических систем идут еще дальше, за пределы социокультурной обусловленности, за которую выносит и область происхождения архетипов коллективного бессознательного, относя ее, согласно предположению Ю М Лотмана, к объективным законам мироздания43 Но проблема социально-антропологического понимания архетипа состоит не в существовании объективных законов, а в способности человеческого сознания, его фундаментальных когнитивных структур, их обнаруживать и интерпретировать Эта способность предполагает наличие неких констант сознания, точнее, когнитивных принципов, обеспечивающих возможность познавательной активности человека, качестве которых, в рамках настоящего исследования, рассматривается феномен архетипа, являющихся выражением фундаментальных когнитивных процессов, обеспечивающих мышление такими качествами как системность, образность, смысловая мноюмерность и т д Конкретизация архетипов в круге базовых когнитивных структур осуществляется на основе предшествующих настоящей работе исследовании древнейших функционирующих

42 Гирц К Интерпретация культур М РОССПЭЕН, 2004

41 Лотман Ю М Семиосфера СПб , 2000 С 258

мифоритуальных систем Так например, мифоритуальные системы древней Японии, наполнив в свое время метафизическим смыслом идеологические оболочки политогенеза, и продолжающие сохранять социо-культурную актуальность по сей день, позволяют выявить их связь с базовыми когнитивными принципами человеческого сознания как такового Например, класс богов «мусуби-но ками», представленных в космогоническом мифе в качестве неперсонифицированной креативной силы, есть не чго иное как интерпретация когнитивной категории системного порядка, выраженной в сакральном коде, но не утратившей своей этимологии «Мусуби-но ками» досповно - «божества связи», в широком смысле слова, «системного порядка», который в языке многих народов мира есть синоним осуществления, зачатия («завязь плода», «вязать собак»), креации -космогонии С тех пор и по сей день для японца сакрально обозначить предмет - это повесить на него веревку, священный шнур симэнавэ Аналогичное семиотическое значение субститутов жизненной силы имеют в мировой культуре пояса, их семиотическое значение универсально, и «дембельские ремни» современных солдат не являются исключением, напротив, их семиотический статус максимально высок, и эти сакрализованные ремни являются основными инструментами в ритуалах солдатских инициаций, спонтанно сложившихся практически во всех воинских коллективах Другой пример методологической обоснованности сравнительной мифологии для анализа культурных процессов современных обществ дает еще один эпизод древнейшей мифологии японцев, имеющий этологический характер Речь идет о маркировании структуры космоса богом-демиургом посредством собственных физиологических отправлений Принцип аналогичного переосмысления физиологии в системе актуальных социообразующих символов, который мы наблюдаем на примере физиологического символизма армейских доминантных отношений, говорит об архетипизации сознания, вовлеченного в специфическую ментальную среду режимных сообществ

На основе методологически интегрированного разнообразия теоретических подходов в §2 «Символическое и физио тогическое: образ тела и образ мира» второго раздела второй главы, анализируются конкретные проявления архетипического символизма в организации социального взаимодействия среди военнослужащих и его ритуальной институашзации Анализ осуществляется с учетом новейших достижений в

области этологии44 и структурной мифологии45, позволяющих сопоставить и интерпретировать актуализацию частей тепа и физиологических актов в качестве символических инструментов социального структурирования Иерархические отношения оформленные в системе символов, охватывают не только предметный мир личности и подсистемы жизнеобеспечения, но подзсргают символической трансформации и ее психофизиологические состояния - сон, физиологические функции, санкционируют знаковую трансформацию самого человеческого тела посредством татуировок, шрамов и гснитальных операций, направленных на статусное «улучшение» половых органов всевозможными надрезами и имплантантами Эти статусные демонстрации тела, специфические для современных экстремальных групп некоторых архаических сообществ, а также и некоторых видов высших животных46 являют собой свидетельства символического переосмысления физиологии47, и свидетельствуют о глубине распада смысловых информационных объемов культуры - а именно, до первичного уровня моносемантики, на котором единственным средством воспроизводства и ретрансляции социально-значимых смыслов оказывается тело В символическом осмыслении''восприятии собственного тела состоит начальная фаза социогенеза сознания, которая, судя по данным структурной мифологии, отражает ранние стадии культурогенеза В частности антропоморфный принцип космогонии представляет человеческий организм и продукты его жизнедеятельности в качестве аллегории структурных компонент мира и законов их функционирования, а в некоторых архаических мифах физиологические акты богов и героев акцентированы в качестве архетипа территориальной деятельности по обустройству вселенной Судя по совпадению этих данных с материалами этологов по знаковым коммуникациям животных, семиотическое моделирование социального поведения не является прерогативой человека Как и информационная активность в широком смысле слова

Физиологический акт, переосмысленный и символически реализованный как акт социальный, и, более того, социогенный, высвечивает

44 Бутовская N1Л Этология чечовека история возникновения и современные пробтечы

исследования // Этопогия четовека на пороге XXI века М , 1999

44 Lmco'n В Theorizing Myth Chicago - London The University ot Chicago Press 1999

ir' Бутовская M Л Мы и они эволюция социальности в отряде приматов и пробчема

гроисхо/кдения человеческого общества//Биоархеоюгия Вып 1,М 2003

41 En говская М Л Этология человека история возникновения и современные пробпемы

исследования // Этология человека на пороге XXI века М, 1999 Бутовская М Л Язык те 11

природа и KyioTvpa М Научный мир, 2004

те глубины социогенеза, на которых происходит «перезагрузка» социальных отношении в современной армии Актуализация физиологии в системе социального смыслообразования в сообществе современных военнослужащих, и его структурно-семиотическое сходство с ранними культурными и протокультурНыми формами, позволяет сделать вывод о том, что следствием десоциализации гражданских личностей в армейских режимных сообществах является десемиогизаиия их информационно-коммуникативного поля взаимодействия, в которой роль блокированных институтов культуры выполняют бессознательные когнитивные структуры и их динамические алгоритмы На их основе осуществпяется последующая ресоциализация в качестве членов солдатского сообщества, с преодолением «пустыни бесстатусности», сопровождающимся мерами ритуального унижения хейтнга, присущего мужским союзам48 Процесс ресоциааизации сопровождается полисемантической прогрессией во всех областях системы жизнеобеспечения солдата по мере его продвижения к вершине иерархической пирамиды - демобилизации Этот путь отмечен актуальными для армейской субкультуры социокультурных символов, становящихся по мере повышения социального статуса солдата маркерами его социально-антропологической идентичности Это - оружие, татуировки, прически, алгоритмы речевых и пищевых коммуникаций, предметно-символических ряд, оформляющих так называемые «сто дней до приказа», и другие Семантическое значение символических маркеров идентичности рассматривается в §3 «Семиотический статус актуальных социокультурных символов»

Критерием и негативной точкой отсчета, относитетьно которой осуществляется идентичность социума от обратного, выступает образ антипода, сконструированный с целыо репрезентации небытия экзистенциального абсурда, в состояние которого приводит человека его социальное не соответствие, отдельно рассмотренное С точки зрения семиотики рассматривается социально-символическая роль париев режимного сообщества, тех, на которых не распространяются принципы социального осуществления, в которые воплощается идея семантического уничтожения человеческого существа воплощается в низших и наиболее бесправных кастах иерархии дедовщины - так называемых «чмо» В качестве феномена парии дедовщины исследуются в 3-м раздече «Образ антипода в мобилизации социальных систем».

Кон И С Челябинская трагедия Социально-антропологический комментарий// Персональный сайт Игоря Кона http //sexology narod ru/mfol62 html

По своему положению с чмом сопоставимы духи И тем, и другим «не положены» права и блага, а «положены» только обязанности и страдания И дух и чмо обязаны страдать, тк их страдания признаются социально генными Но, если социально униженное (а, семиотически - уничтоженное) состояние духа временно, и всей компенсаторной системой дедовщины им гарантировано неизбежное социальное воплощение, и предписано наслаждение благами, то положение чмо не меняется на протяжении всего срока службы, до самого момента демобилизации и в их подавлении и гонении объединяются все страты армейского социума - как неформальные, так и формальные Известно гораздо больше случаев, когда в гонении чмо офицеры солидаризировались с дедами, чем когда офицеры вставали бы на сторону чмо и отстаивали бы их права Социальная функция чмо - это а) персонификация границ бытия (социума, мира вообще) и небытия, предела, за которым простирается враждебный мир внешних и внутренних антиподов - «шакалов» (плохих офицеров) и «чмырей» (всеми презираемых изгоев и париев), Ь) персонификация границы самой человеческой сущности, и что характерно, весь комплекс обращений со чмом со стороны большинства призван подчеркивать в нем не только социльного, но и биологического антипода, с) как антипод, чмо персонифицирует собой антагонистические принципы - всеуравнивающий, «растворяющий», энтропийный принцип уставщины, которому противопоставлен принцип реализации личности в социальной системе статусных воплощений дедовщины Стать «чмырем» или «чмом» - значит пройти путем семантических этико-эстетических несоответствий и сорваться в пропасть экзистенциального абсурда Как заметил Л Гудков, если в доминантных отношениях социальной системы дедовщины, здесь жертва и насильник различаются только фазой цикла насилия, а не существом, не антропологически, то «чмо» - не только являются исключением из правил, но персонифицируют собой сам принцип антропологического исключения вообще - то есть исключения себя из числа полноценных человеческих существ Социальная мобильность, правило перехода из фазы жертвы в фазу насильника на них не распространяется, переходная обрядность для них не действует Социальное осуществление этих «недосуществ» невозможно

Примечательно, что в этико-эстетических канонах дедовщины дембель ритуально изоморфен чмо Существует правило - «дембель должен быть чмошным» То есть своей грязной военной формой и отстраненным поведением дембель - лицо собирающееся покинуть армию, - символически демонстрирует свою социальную смерть, и в этом смысле он изоморфен прочим изгоям, с той лишь разницей, что он покидает «этот мир» с вершины

пирамиды, а чмо едва дотягивает и до уровня дна В культурно-символической значимости данной бинарной оппозиции, воплощенной в социально востребованных ролях аутсайдеров верха и низа проявляет себя архетип трансцендентною49

Феномен чмо состоит в социо-культурной миссии антипода, которую он несет в режимных сообществах, и в которой эти сообщества нуждаются, будучи лишенными, в силу тотальной синхронии их актуального информационного поля, других критериев собственной социально-антропологической идентичности Всевозможные абсурдные типы, социальные антиподы явтяют собой воплощение идеи небытия или скверны мира, выполняют важную социальную миссию - обозначают самим фактом своего парадоксального существования границы бытия, утверждая принципы социальности от обратного Благодаря антиподам любой член социума, испытывающий дефицит позитивных факторов идентичности, и будучи не в состоянии внятно самому себе сказать «кто есть я», может указать на антипода и сказать примерно следующее «я могу не знать, кто есть я, но я точно знаю, что я - не есть он» «Мы не антиподы, антиподы - не мы» Такое положение вещей с экстремализацией идентичности требует соответствующей процедуры репрезентации Семиотически состояние армейских «чмо», лагерных «опущенных», или «палево» дисциплинарных батальонов воспроизводит архетип жертвоприношения, притом это не просто метафора или внешнее сходство, но активная социообразующая функция, аналогичная той, которую описал Мишель Фуко50 на примере фар мака - того же архетипического персонификата идеи человеческих жертвоприношений из древнегреческого полиса, который в армейских казармах персонифицирует чмо

В некоторых сообществах общественный интерес к функции антипода - к символической функции негативной социальной мобилизации, оформлялся в областях религиозного сознания, и составлял семиотический фокус идеи жертвоприношения Важно заметить, что, как и древнегреческий полис, солдатский коллектив при глумлении над изгоем, которое позволено каждому не зависимо от его места в иерархии, переживает общее единение И дух и дед, чьи положения совершенно полярны, могут совершать в отношение чмо одинаковые насильственные действия, и это признается социально ценным, поскольку семантически закрепляет принадлежность и

" Ьаиников К Л Образы трансцендентного в ритуальном искусстве // Шаманизм и иные

верования и практики М , 1099 М| ФукоМ Рождение тюрьмы М 1999

духа, и деда к некому социальному единству Таким образом, антиподы выполняют важную социализаторскую миссию - они демонстрируют своим примером всем новобранцев, как жить не нужно Так что принципы социальной мобильности дедовщины парадоксальны лишь на первый взгляд Они примитивны, и тем эффективны, абсурдны, но логичны «первый год ты - никто, второй юд ты - все» Этот путь наверх связан с физическими страданиями и моральным унижением личности, которое воспринимается в качестве средства посвящения, требующего от человека, в логике инициации, преодоления самого себя

В 4-м разделе «Инфантильность и насилие» дается интерпретация инфантильности и характерного для него неосознаваемого насилия, как одного из последствий десоииализации

В 5-ом разделе «Трансформация социальных смыслов в семиотической деградации культуры «Армеискис маразмы»: от диктатуры абсурда к культуре абсурда» на конкретном материале солдатского фольклора рассматривается динамика смысловых инверсий в самих принципах построения информационного поля культуры В §1 «Социальный, этологнческий, семитический аспекты смеха» на примере фольклорного жанра, получившего в солдатской среде название «армейских маразмоЕ», проводится анализ социально-психологических функций юмора в армии В §2 «Ритуальное смехотворчество» рассматривается аспект формализации смеховой культуры, в котором обнаруживаются ритуальные аспекты юмора и его формул, ориентированных на их циклическое повторение В этих формулах в юмористической форме обыгрываются нормы и практики доминантных отношений дедовщины, и, таким образом, в ритуальном смехотворчестве подчинено задаче снятия психологической напряженное ги, посредством перевода смысла насилия и доминантных отношений в игровой формат

В §3 «Юмор, пафос и абсурд как фазы семиотической трансформации в социальном смыслообразованин» Проводится интерпретация семиотики специфического армейского юмора, и делается вывод о том, что в трансформации смыслов, в их причудливых комбинациях и сюрреалистических превращениях как э^о высказывание - «от забора до обеда», в, котором происходит абсурдное превращение пространства/времени В специфическом армейском юморе происходит трансформация семиотического поля культуры, в которым абсурд выступает в качестве адаптивною средства информационной трансформации, защищающего сознание личности от механических репрессивных и намеренно бессмысленных действий со стороны системы Делается вывод

относительно того, что в семиотической инверсии _ абсурда, превращающегося из инструмента подавления личности в средство воссоздания ее психологической свободы, проявляет себя общая адаптивная функция культуры

6-й раздел «Искусство н социальная идентичность в армейском контексте» посвящен рассмотрению формирования искусства и его канонов в рамках солдатской субкультуры, в поле которого , происходит окончательное изживание, преодоление персонального унижения личности, в проекции его мифологизации и героизации В §1 «Атрибуты и индустрия демобилизации как художественного акта» описывается проблема формирования предметного комплекса, составляющих атрибуты полноценного (с точки зрения эстетических норм дедовщины) солдата, готового достойно уйти на дембель В §2 «Дсмбельский альбом и визуализация социально-психологических энергий» анализируется роль изобразительного искусства, канонизированного в институте «дембельского альбома», как средства репрезентации армейской идентичности, ценностей, и их апологизации В §3 «Неформальное солдатское творчество в армиях других стран» проводится сопоставление изобразительного искусства у солдат российской армии и армий других стран Рассматривается проблема легитимности неформального творчества с точки зрения официального распорядка При принципиальном сходстве сюжетов неуставного творчества военнослужащих России и европейских стран принципиально различаются реакция командования на комплекс неформальных солдатских практик - в российской армии неформальные практики запрещены и преследуются как проявление «неуставных отношений», в других армиях, напротив, неформальные практики легализованы и инкорпорированы в состав формальных Легализация естественных потребностей военнослужащих в самовыражении позволяет избежать лишнего напряжения между областями формального и неформального Но, в то же время, в исследовании демонстрируется культурогенный характер этого напряжения Дедовщина, в своем противостоянии уставщине, рождает целую систему альтернативной культуры со своим фольклором, поэзией, эстетическими канонами, социальной памятью, символическими системами коммуникации и т п В фольклоризации реальности происходит преодоление агрессии и насилия путем их символизации, и, в итоге, преобразование деструктивного экзистенциального абсурда в семантический конструктивный

7-й раздел «Метаморфозы культуры в режимном сообществе» посвящен анализу факторов психологической устойчивости личности процессам десоциализации, позволяющим солдату сохранить идентичность

общему гражданскому, культурному, человеческому состоянию В качестве таких средств выделяются информационно-коммуникативные системы и стратегии, направленные на поддержание диахронных связей с той культурной средой, в которой прошла основная социализация личности до того, как положение солдата потребовало ее ресоциализации Описаниям конкретных средств, способствующих самосохранению личности в экстремальных сообществах, посвящены соответствующие параграфы §1 «Культурно-психологическая роль солдатского письма», §2 «Рационализация повседневной деятельности», §3 «Образование и культурный бэкграунд личности солдата», §4 «Позиция аутсайдера в режимном сообществе»

В качестве вывода данного раздела и главы в целом следует отметить, что диахронные связи в условиях армейской десоциализации-ресоциализации - это связи между «Я-сегодня» и «Я-вчера», достигающиеся путем синхронных связей солдата со своей родной социо-культурной средой посредством переписки, рационализации деятельности, образования и сознательно аутсайдного положения себя по отношению к нормам и ценностям дедовщины, обеспечивая его личности своего рода иммунитет против участия в системно организованном и общественно санкционированном насилии

Глава III Режимные сообщества и гражданское общество. Факторы социальной экстремалшации В третьей главе рассматривается эффект влияния доминантных принципов организации взаимоотношений в режимных сообществах на гражданское общество Это влияние обеспечивается объективно-историческими обстоятельствами, наиболее важное из которых рассматривается в 1-м разделе «Военная история как фактор национальной идентичности» Среди факторов общенациональной интеграции на протяжении всего XX века доминируют мобилизационные милитаристские факторы, которые на протяжении второй половины XX века выводятся в проекции сверхценностей так, что образ армии участвует в формировании национальной идентичности В логике социализации мужского населения, с позиций которого армейский опыт в российском общественном сознании понимается в качестве «школы жизни», армия приобретает архаическое значение инициации и апологизируется с позиций экзистенциального опыта, сливающимся с историческим опытом народа и государства

Военная история всегда оставалась областью мобилизации общественного сознания в России Мифологема славы русского оружия на

протяжении ХХ-го века остается одним из факторов мобилизации исторической памяти народа, обеспечивая связь советского народа с русским-досоветским и русским-постсоветским

После Великои Отечественной войны сложился алгоршм этнической идентичности - «русские - это те, кто побеждают в справедливых войнах», который выкристаллизовался в предельно краткую формулу «Народ-победитель» Армия становится одним из главных институтов мобилизации этнического и национального самосознания

Этот мощный идеологический потенциал оставался неисчерпаемым на протяжении всех последующих десятилетий вплоть до распада Советского Союза И, более того, образ победоносной Советской Армии остается одним из немногих безусловно консолидирующих общественное сознание факторов и сегодня Тем не менее, в исторических и социальных науках представлены не все аспекты влияния идеологического культивирования военных ценностей на общество мирного времени, тогда как очевидно, что социум в мирное время требует иных интеграционных механизмов, чем в военное Военизированная идеология в миром социуме нагнетает повышенное психологическое давление и производит избыток энергии, которая ищет и находит выход в деструктивном и самодеструктивном поведении бывших военных, не сумевших адаптироваться к гражданской жизни О том, что эта проблема является не просто социальной или государственной, но является проблемой российской культуры второй половины XX века, умалчивают труды историков и социологов, но красноречиво свидетельствует тот факт, что проблема десоциализации и ресоциализации военного поколения нашла отражение в национальной поэзии51

Тот мощный социокультурный мобилизирующий потенциал, который имела Советская армия во второй половине XX века, обеспечивал общий исторический фон для трансляции принципов внутриармейских отношений в гражданское общество Этот потенциал продолжал действовать и тогда, когда вооруженные конфликты постсоветского периода потребовали их легитимации в общественном сознании, и реализовались через каналы общественно актуального смыслообразования52 Теми же каналами, и с той же санкцией осуществляется ретрансляция экстремальных принципов культурогенеза режимных сообществ в гражданское общество

4 Банников К Л Антропопогическая пробпематика в поэзим бардов России второй половины -конца XX века // Этнические стереотипы в меняющемся мире М ИЭА РАЯ, 1998

<:: 1 ишков В А Общество в вооруженном конфтикте Этнография чеченской войны М Наука, 2001

Во 2-м разделе «Фактор этничности в режимных сообществах советского и постсоветского периода» рассматривается восприятие иноэтничности в армии В §1 «Бытовая ксенофобия» рассматривается факты проявления бытовой межэтнической розни в армейских сообществах позднего советского периода, на уровне как этнических стереотипов, так и реальных спонтанных конфликтов на почве межнациональной розни В §2 «Землячества» рассмагриваются альтернативные дедовщине, и, в то же время, являющиеся ее разновидностью, системные доминантные отношения, организованные по национальному признаку В §3 «Конструирование иллюзий и упадок «идеологической работы» рассматриваются причины недееспособности советской идеологии в армейских подразделениях В заключение раздела делается вывод о том, что бытовая ксенофобия в поздней советской армии была своего рода как индикатором общих процессов советской дезинтеграции

3 й раздел «Каналы трансляции принципов экстремального кульгурогенеза режимных сообществ в гражданское общество»

рассматривает аспекты влияния культуры режимных сообществ и их культурогенные принципы на гражданское общество от его рядовых слоев до элиты

В §1 «Кастовая изоляция и десоциализация элит» рассматривается проявление принципов семиотической трансформации смыслового поля культуры в условиях социальной изоляции на примере деятельности элит, формирующих социально-политические смыслы Некоторые символические принципы самоорганизации социума в условиях режимной кастовой изоляции, свидетельствующие о семиотической редукции коммуникаций, прослеживаются на разных уровнях, вплоть до высших чиновников Десемиотизация социальных интеракций на уровне элит также прослеживается в ряде случаев до первичного уровня моносемантики, и проявляется в социальной, и более того, политической актуализации физиологического таксона Депутат Парламента, реагирующий на внешнеполитические проблемы продюссированием порнофильма, или высоранговьгй чиновник общающийся с оппонентами на языке физиологических образов, или зещающий на том же языке авторитетный журналист - все это примеры семиотической редукции политическою поля культуры, проявляющийся в символических инверсиях информационного и физиологическою таксонов Причина тому - десоциализация элит, наступающая вследствие их кастовой самоизоляции, утраты обратной связи с обществом, - в целом, синхронизации культурно-значимой информации в

рамках одной социальной страты, с культурно-ангропологическими последствиями, аналогичными тем, который мы наблюдаем в режимных экстремальных группах В результате десоциализации элит гражданское общество, после периода своей открытости, переходит на новый виток режимностн, с характерными принципами негативной мобилизации53, реализующимися посредством всевозможных фобий и нуждающимися в компенсации посредством нового героического мифотворчества Современные телекоммуникации обеспечивают беспрецедентный уровень синхронной трансляции данного вида культурно-значимой информации В §2 «Образ армии в социальной мобилизации общества» рассматриваются социальные, тендерные, возрастные и профессиональные факторы восприятия армии гражданским обществом Рассматриваются пути перенесения доминантных принципов иерархических режимных сообществ в различные социальные и профессиональные страты гражданского общества, характерные для различных исторических периодов - советского и постсоветского

Принципы дедовщины успешно распространяются, посредством своего мощного адаптивного аппарата в гражданском обществе не только в пространстве, но и во времени, охватывая систему социализации подростков Шлюз этого канала открывают многие гражданские институты, специально ориентированные на молодых людей, отслуживших в армии "1ак, например, в 1980-е годы это были педагогические вузы, при поступлении в которые те пользовались льготами внеконкурсного зачисления, и где в результате на определенных факультетах установились порядки дедовщины будущие учителя труда и физкультуры воссоздавали привычную иерархию Другой пример - милиция, в ряды которой набор кадров осуществляется преимущественно из лиц, прошедших армию В результате, мы видим как традиционная для российской культуры инверсия силы закона в закон сичь• находит конкретное социальное воплощение В постсовегский период легитимизация насилия в массовом сознании приобрела законченный и злокачественный характер, когда «закон силы» уравнял в едином образе восприятия и правоохранительные органы, и криминальные структуры, и подразделения спецслужб В процессе трансформации тоталитарных принципов правопорядка в экстремально-демократические, насилие перестает быть прерогативой государства, но остается социально-значимым фактором, и поэтому лица, имеющие армейский опыт насилия, остаются востребованными в специфических нишах гражданского общества

Обра! врага (Составитель Л Д Гудков, ред Н Конрадова) N4 ОГИ, 2005

Система легитимизации принципов организации режимных сообществ в гражданской системе культурных смыслов отражена в романтизации армии с точки зрения экзистенциального опыта личности Романтизация армии -один из механизмов преодоления психологических травм в результате приобрегенного опыта объекта и субъекта системно организованного насилия Но, в то же время, апология данного опыта в качестве экзистенциального приводит к его дальнейшей репродукции на разных уровнях социальной жизни бывших военнослужащих в гражданском обществе - от реализации доминантной модели в собственной семье, до принятия репрессивных факторов социально-политического управления в качестве естественных и безальтернативных

В Заключении подводятся итоги и резюмируются общие для диссертационого исследования выводы

Кризис и трансформация культуры в армейском социуме является выражением распада информационного поля, то есть проблема системно организованного насилия есть проблема семиотическая

Лиминальное состояние человеческой массы, хаотично набранной из индивидов, социализированных и сформировавшихся в разных культурных, социальных, этнических, религиозных, образовательных и прочих традициях, приводит к эффекту «культурного вакуума» - состоянию, при котором ни одна из информационно-коммуникативных и ценностных систем не является общественно значимой В состоянии культурного вакуума общечеловеческие ценности также не имеют никакого значения для группы в целом

Культурные, мировоззренческие модели и поведенческие программы, которыми люди до армии руководствовались в своей культурной среде, перестают работать, то есть становятся непонятными и предельно упрощаются

Снятие или переадресация ответственности и тотальная автоматизация деятельности54 переводит моральные эмоции и интеллектуальные качества личности в разряд неосновных факторов социальной адаптации А поскольку именно моральные эмоции и интеллект являются принципами саморегуляции социума, постольку их блокада приводит к самоорганизации сообщества на других, экстремальных принципах Социообразующая роль блокированных институтов нормативной культуры - права, закона, традиций,

54 Асмолов А Г Культурно-историческая психология и конструирование миров Москва -Ворочал,1996

морали, и т и в социуме культурного вакуума переходит к базисным когнитивным структурам, в результате, самоорганизация режимных сообществ осуществляется благодаря реактуализации архетипических алгоритмов культуры, на основе которых выстраивается система иерархии и доминантных отношений Она проявляются в комплексе статусных символов и поведенческих стереотипах Архаизация общественного сознания непосредственно связана с процессами десоциализации и ресоциализации личности Лиминалыюсть55 представляется следствием десоциализации56

Десоциализирующие факторы полностью соответствуют признакам, характеризующим положение человека в армии

- изоляция от внешнего мира,

- постоянное общение с одними и теми же людьми, с которыми индивид работает, отдыхает, спит,

-утрата прежней идентификации, которая происходит через ритуал переодевания в спецформу,

- переименование, дополнение имени номером и получение статуса в режимном сообществе,

- замена прежней индивидуальной обстановки на новую, обезличенную,

- отвыкание от прежних индивидуальных привычек, ценностей, обычаев и привыкание к новым общим,

- утрата свободы действий

То воспитание и тот культурный опыт, которые человек получал с детства, определяется противоположными факторами социализации отсутствие изоляции от внешнего мира, общение с разными людьми, укрепление прежней индентификации, широкая свобода действий, - не могли подготовить ею к социализации в подобных условиях

Межличностные отношения в лиминальных и десоциалнзированных сообществах протекают за пределами как общечеловеческих, так и присущих основному гражданскому (нережимному) обществу этических и нравственных понятий, так как здесь, в процессе ресоциализации, формируется своя альтернативная этика и нравственность, кодифицированная альтернативными системами статусных символов

" 1 urncr V \V The Ritual Process Structure and Anti-Structure Ithaca - New York Cornel! University Picss 1977, GennepA Van The Rites of Passage Chicago Chicago University Press, 1960

v Gottman E Interaction Rituel Face-to-Face Behavior Chicago Aldine, 1967, Goffman E Relations in Public Microstudies ot the Public Order London Methuen, 1971

Процессы десоциализации и семиотической деградации соотносятся с архетипической стереотипизацией общественного сознания в режимных сообществах отличающихся предельной степеныо синхронизации потоков культурно-значимой информации В ходе десоциализации/десемиотизации происходит переход от полисемантике к моносемантике возврат социо- и кулыгурообразующих механизмов к первичному уровню знаковых систем, на котором происходит знаковое переосмысление и переоформление не только элементов системы жизнеобеспечения, но самого тела и физиологии

На основе анализа системообразующих функций фундаментальных когнитивных структур делаются следующие выводы относительно нелинейною развития культуры и обратимости принципов культурогенеза -редукция символического коммуникативного поля в режимных сообществах говорит об обратимости процессов культурного развития, возвращающей человека к «нулевой» семиотической фазе его специфически чеповеческой, внебиотогической информационной эволюции, - за социально-стату сным кодированием тела и физиологии в режимных сообществах прослеживается тенденция десемиотизацни социальных отношений, в которой бессознательные когнитивные структуры актуализируются в системообразующем культурогенном качестве, принимая на себя функции блокированных институтов нормативно-правовой кутьтуры

Важно то, что в этом алгоритме архетипическнх реактуализаций открываются не только и не столько культурная деградация, сколько фундаментальный принцип культурогенеза. он же - принцип самосохранения культуры Архетипы коллективного бессознательного (в их числе нормативно-символическая реактуалнзация физиологии) предстают в своем фундаментапьном качестве - в качестве ключевого и стартового фактора системной организации человеческой и, как показывают достижения современной этологии, дочеловеческой информационной активности

Сравнительный кросс-культурный материал по реактуализации архетипическнх черт культуры в периоды социально-исторических кризисов, наблюдаемый у многих народов мира в период стремительной модернизации, убеждает в том, что структуры коллективною бессознательного актуализируется тогда, когда обширный социальный кризис не оставляет обществу оснований для конструктивной консолидации и позитивной идентичности

Фундаментальные когнитивные структуры оказываются последней системообразующей инстанцией, способной ча основе базисных алгоритмов системообразования, (в которых собственно, и состоит феноменология

когнитивных структур), остановить процессы дезинте!рации социального сознания, предотвращая тем самым его окончательный распад

Факты актуализации физиологических актов в качестве социально-нормативных, показывают что человеческие сообщества в векюре упрощения систем взаимодействия способны в своей адаптивности переходить на семиотические интерактивные стадии, характерные для высших животных

В то же время и на тех же примерах, мы наблюдаем, как в своей культурогенной функции срабатывают архетипические структуры человеческого сознания Как стремительно, и с какою уровня происходит «перезагрузка» социальных отношений и культурных норм Как стремительно на этой основе формируются формы высокой культуры -поэзия, музыка, изобразительное искусство

Итак человеческое сознание от крайних и необратимых фаз деградации в условиях жесткой и последовательной десоциализации и культурного вакуума спасают его внутренние алгоритмы самосохранения, выступающие в качестве механизмов самосохранения культуры, под важнейшим из которых понимаются и такие фундаментальные принципы когнитивной активности как принцип системного порядка, обеспечивающий саму возможность познания, и принцип информационной асимметрии, реализующийся в феноменотогии символа, - такого состояния информационного поля, благодаря которому возможна концентрация многоуровневых информационных объемов То есть символ - это возможность преобразования информации о вещи в бесконечной проекции ее смысловых значений Асимметрия предполагает неравенство предмета и его значения, чем обусловлена феноменология таких категорий, как смысл и системность, а также и феноменология самой информации которая заключается в асимметричном состоянии реальностей и самой познавательной деятельности

На выявленной архегипической основе в армии начинается регенерация культурных норм, которая, тем не менее, не может принять совершенный вид потому, что армейские традиции остаются культурным субстратом образуя среду, в которой происходит десоциатизация и ресоциализация индивидов, они не являются средой первичной социализации личностей В формировании неуставного права представлена не столько реставрация традиционных правовых систем, сколько кристаллизация новых, однако на основе базовых принципов когнитивной активности, обеспечивающих саму возможность генерирования новых смыслов

Видимо, в силу своего семиотического постоянства, а также коммуникативного и системообразующего потенциала, элементарные когнитивные процессы сохраняют резерв возможностей для регенерации культурных связей, даже в ситуации распада культурной традиции И мы видим результаты этого процесса, протекающего параллельно с процессами ресоциализации В «дедовщине» мы видим системно организованное насилие и ритуально канализированную агрессию Но, мы также видим рождение новых правил, новых традиций, новых обычаев, нового фольклора, изобразительных канонов И мы видим, как в этих новых формах мировосприятия проявляются черты, хорошо знакомые этнографам по материалам архаических и традиционных культур - те, которые в процессах модернизации представлены в рудиментарных формах Полевой материал данного исследования позволяет поставить вопрос о роли культурных и социальных рудиментов В экстремальные, кризисные моменты социокультурных трансформаций второстепенные элементы культуры могут принимать на себя стабилизирующие функции первостепенных, и это обстоятельство делает востребованным в исторических науках новые социально-антропологические подходы

Основные проблемы, рассмотренные в диссертации, нашли отражение в следующих работах автора

Монографии, брошюры

1 Антропология экстремальных групп Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии М ИЭА РАН, 2002 С 400

2 The Anthiopology of Outlying Groups Moscow 1EA RAS, 2000 С 62

3 Антропология экстремальных групп Программа курса для специальности "социальная антропология" М РГГУ, 2000 С 24

Статьи в журналах по списку ВАК

4 «Потому что абсурдно » Семиотика насилия в метаморфозах социогенеза // Одиссей, 2005 С 261 -278

5 Антропология экстремальных групп Доминатные отношения среди военослужащих срочной службы Российской Армии // Этнографическое обозрение 2001, №1 С 112-141

6 Армия глазами антрополога К исследованию экстремальных групп// Мир России 2000, №4 С 125-134

7 Международный конгресс «История Арктики и субарктических регионов» (В соавторстве с Н А Месштыб) // Этнографическое обозрение 1999, №1 С 145-147

8 V111 Международный конгресс «Общества охотников и собирателей» CHAGS-8 (В соавторстве с Н А Месштыб) Этнографическое обозрение 1998, №6 С 130-134

9 Представления о жизненной силе в традиционных японских верованиях // Этнографическое обозрение 1997, №3 С 86-94

10 Наука и шаманство диалог мировоззрений/'/Восток 1997, №5 С 158-164 Публикации в других изданиях

11 Сэкай кюсэй-ке, Фусо-ке // Народы и религии мира (Главный редактор В А Тишков) М БРЭ, 1998 С 836-837, 848

12 Some Ideas on the Principles of Sacral Shaped Areas of the Mohe Toward the Reconstruction of Cosmography in Ethnological Methodology // Human-Nature Relations and the Historical Backgrounds of Hunter-Gatherer Cultures in

Northeast Asian Forests (Ed by Shiro Sasaki) Senn Ethnological Studies Issue 72 Osaka National Museum of Ethnology, 2009 С 153-160

13 Социальная фотосессия Как фотографировать людей, если ты не фотограф, а исследователь^/У Социальная реальность 2008, №10 С 10-25

14 Спиритуальные представления чабанов плато Укок // Социальная реальность 2008, №5 С 22-35

15 Традиционная культура в эпоху глобальных трансформаций // Расы и народы 2007, вып 33 M Наука С 90-110

16 Стойкие солдатики с оловянными глазами Механизмы культуры в механическом социуме // Социальная реальность 2006, №7-8 С 24-37

17 Regimented Communities in a Civil Society // "Dedovschina" in the PostSoviet Militai y Hazing of Russian Army Conscripts in a Compaiative Perspective (Ed By F Dauce and E Sieca-Kozlovvski) Stuttgart Ibidem-Verlag, 2006 С 29-46

18 Люди плато Укок Из Полевого дневника этнографической экспедиции 2004-2006 i г //' Полевые исследования института этнологии и антропологии 2005 год (Ответственный редактор 3 П Соколова) M Наука, 2007 С 278-292

19 Зачем кочевнику недвижимость7 Пространственное восприятие номадов в ситуациях перехода к оседлости // Полевые исследования института этнологии и антропологии 2004 год (Ответственный редактор ЗП Соколова) M Наука, 2006 С 3-13

20 Жизнь в эпицентре Социокультурный резонанс сейсмических процессов Горного Алтая 2003 2004 гг // Полевые исследования института этнологии и антропологии 2003 год (Ответственный редактор 3 П Соколова) M Наука, 2005 С 13-20

21 Формат казармы Метаморфозы культуры в режимных сообществах I1 Отечественные записки 2005, №5 (26) С 228-243

22 Режимный социум Антропология деструктизносги // Археолог детектив и мыслитель (Сборник статей, посвященный 77-летию Л С Клейна Отв ред Вишняцкпй Л Б , Ковалев А А , Щеглова OA) СПб Издательство Санкт-Петербургского университета, 2004 С 490-499

23 В бесконечности невоплощенных смыслов (В соавторстве с Е А Кузнецовой)//Наука из первых рук 2004, №2 С 136-149

24 И Terapeuta Sciamano per bna Contaminazione Possibile // Idee in Psichiatria Vol 4,N1 Gennaio-Aprile 2004 С 9-14

25 Люди в казармах Антропологическим парадокс // Индекс 2003, №19 С 207-217

26 Смех и юмор в экстремальных группах (на примере некоторых аспектов доминантных отношений в современой Российской Армии) // Смех истоки и функции (Ред А Г Козинцев) СПб Наука, 2002 С 174-186

27 Nuclear Power and the Ecology of Indigenous Culture in the Russian Far East // Aspects of Arctic and Sub-Arctic History (Ed by 1 Sigurdsson and J Skaptason) Reykjavik, 2000 С 251-262

28 Образы трансцендентно! о в ритуальном искусстве // Шаманизм и иные верования и практики М ИЭА РАН, 1999 С 150-172

39 Антропологическая проблематика в поэзии бардов России второй половины - конца XX века // Этнические стереотипы в меняющемся мире М ИЭА РАН, 1998 С 111-131

30 Культ предков Социальный, потитическии, мировоззренческий аспекты // Этнос и религия М ИЭА РАН, 1998 С 78-84

31 Отношение мифопоэтического и правового сознания в традиционной картине мира // Обычное право и правовой плюрализм М,1997 С 35-39

Формат 60X84/16 Уч -изд л 2,5 Тираж 120 экз Заказ №312 Отпечатано в типографии Издательства СО РАН 630090, г Новосибирск, Морской проспект, д 2

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Банников, Константин Леонардович

Введение

Глава I. Социально-антропологическая характеристика внеуставных отношений в советской / российской армии

1. Неформальная социальная структура солдатских сообществ

§1 Лиминальный статус новобранца

§2 Социальные страты неуставной иерархии

§3 Взаимное соглашение субъектов и объектов доминантных отношений

2. Социальная мобильность и переходная обрядность

§ 1. Ритуал инициации

§2. Аккультурация и системы ценностей

3. Неформальная этика неформального социума

§1. Статус и поведенческий комплекс

§2. Метаморфозы общечеловеческих ценностей

4. Формальная система армейского жизнеобеспечения и ее неформальная статусно-знаковая трансформация

§ 1. Столовая

§2. Баня

§3. Санчасть и госпиталь

§4. Специализированные подразделения

§5. Боевые задачи

§6. Гауптвахта и дисбат

5. Труд в армии

§ 1. Организация труда

§2. Деньги

§3. Нецелевая эксплуатация рабочей силы

Глава II. Символы иерархии в социогенезе режимных сообществ.

Семиотика экстремальных коммуникаций

1. Знаки и символы иерархии в системе жизнеобеспечения

§1. Социально-знаковая трансформация военной формы

§2. Знаковая организация пространства

§3. Статусная знаковость в системе питания

2. К проблеме социокультурной функции когнитивных структур

§1. Феномен бессознательного и архетипические образы.

Сравнительный анализ теоретических подходов

§2. Символическое и физиологическое: образ тела и образ мира

§3. Семиотический статус актуальных социо-культурных символов

3. Образ антипода в мобилизации социальных систем

Инфантильность и насилие

5. Трансформация социальных смыслов в семиотической деградации культуры. «Армейские маразмы»: от диктатуры абсурда к культуре абсурда

§1. Социальных, этологический, семиотический аспекты смеха

§2. Ритуальное смехотворчество

§3. Юмор, пафос и абсурд как фазы семиотической трансформации в социальном смыслообразовании

6. Искусство и социальная идентичность в армейском контексте

§1. Атрибуты и индустрия демобилизации как художественно акта

§2. Дембельский альбом и визуализация социально-психологических энергий

§3. Неформальное солдатское творчество в армиях других стран

7. Метаморфозы культуры в режимных сообществах

§ 1. Культурно-психологическая роль солдатских писем

§2. Рационализация повседневной деятельности

§3. Образование и культурный бэкграунд личности солдата

§4. Позиция аутсайдера в режимном сообществе

Глава III. Режимные сообщества и гражданское общество.

Факторы социальной экстремализации

1. Военная история как фактор национальной идентичности

2. Фактор этничности в режимных сообществах советского и постсоветского периодов

§1. Бытовая ксенофобия

§2. Землячества

§3. Конструировании иллюзий и упадок «идеологической работы»

3. Каналы трансляции принципов экстремального культурогенеза режимных сообществ в гражданское общество

§ 1. Кастовая изоляция и десоциализация элит

§2. Образ армии в социальной мобилизации общества

Введение диссертации2009 год, автореферат по истории, Банников, Константин Леонардович

Постановка проблемы и актуальность ее исследования

Общества, которые принято называть цивилизованными, отличаются от традиционных не только наличием храмов и библиотек, но также тюрем и казарм. Люди в казармах представляют собой концентрированную в пространстве на продолжительное время человеческую массу, собранную и локализованную механически, т.е. насильственно и без учета их личностных особенностей и культурных принадлежностей. Круг этих людей замкнут и постоянен. Они одеты в одинаковую форму, вместо имен им присвоены номера. Перемещение их тел в пространстве, перемена функций и даже поз регламентированы общим распорядком, регулярными построениями и прочими средствами тотального контроля. Эта, человеческая масса изолирована от гражданского общества, но внутри нее ни один из индивидов не имеет возможность уединения. Они вынуждены вместе не только работать, но также есть, спать, строем передвигаться по территории, по команде справлять «естественные надобности», вместе и по команде мыться, читать, писать письма, чинить одежду, - одним словом, вместе быть. Что происходит внутри этой массы человеческого «концентрата»? Как взаимодействуют между собой ее отдельные человеческие «атомы»? В какие структуры они выстраиваются и как в них функционируют? Что движет их самоорганизацией? Ответы на эти вопросы представляют собой предмет особого антропологического интереса.

История Нового времени изобилует различными1 вариантами социальных образований, в которых люди существуют в «концентрированном» состоянии. Собственно говоря, для обозначения этого феномена и был введен в оборот термин «концентрационный лагерь», а сам XX век получил в антропологической литературе название «Век лагерей» (Котек, Ригуло, 2003), метафоричное лишь отчасти. В западной антропологии вокруг этого феномена regimented societies сложилась определенная исследовательская традиция (Beyond Goffman., 2003), вызванная во многом прикладными задачами, стоящими перед европейской общественностью - преодоления не только социальных последствий тоталитарных режимов, но и изучения социально-антропологических условий, при которых тоталитарные режимы возможны. Что касается России, в которой государство традиционно сохраняет (а в последнее время даже развивает) тюрьмы и казармы в качестве средства социального, политического и экономического управления, антропологических исследований, за редким исключением, так и не появилось. Осмысление природы «человека концентрированного», осуществлялось в области не науки, а литературы, что также характерно для России, (об этом подробно ниже, в библиографическом разделе). Отсутствием в России фундаментальных научно-антропологических исследований данной проблемы при их острой общественно значимой необходимости обусловлена научная актуальность настоящей работы.

Предмет исследования

По свидетельствам очевидцев, неуставные доминантные отношения в Советской Армии имели место уже с конца 1950-х годов, а первое официальное упоминание дедовщины как «казарменного хулиганства» было сделано министром обороны в самом начале 1960-х. Таким образом, явлению уже почти полвека, и исчезать оно не собирается, несмотря на непрекращающиеся попытки его «искоренения». Более того, даже при таком существенном изменении, как переход армии на срок воинской службы с двух лет на один год, дедовщина не исчезла, как не исчезала она и при переходе с трех лет на два. В чем причина такой жизнеспособности?

Даже поверхностный взгляд на это явление заставляет сделать вывод о том, что дедовщина состоит в генетической связи с уставом. Официальная принудительная система прохождения воинской службы, лишая человека свободы во всех ее проявлениях, не предусматривает никаких эффективных стимулов к добросовестной службе. Таким образом, устав из воинского закона превращается в инструмент репрессии, что сами же командиры всех уровней и озвучивают: «Не хотите жить по-человечески - будем жить по уставу». Соответственно, предполагается, что «жизнь по уставу» не совместима с «жизнью по-человечески». «Жизнь по уставу» в данном контексте - это репрессивный метод управления коллективами военнослужащих, применяемый командованием от имени закона. Но, применяемый в рамках устава аппарат насилия действует также не эффективно, потому что в своем воздействии на тело и душу солдата он формально ограничен рамками закона, в качестве которого применяется. Следовательно, устав не выполняет возложенных на него функций -управление служебной и социальной сферой отношений. Эта логическая незавершенность уставного принуждения восполняется дедовщиной -системой физического и морального насилия, неограниченной в средствах воздействия на личность, посредством которого достигаются и выполнение экстраординарных задач, и поддержание рутинного порядка. Поэтому дедовщина в современной российской армии продолжает оставаться основным фактором социального управления.

В силу своей актуальности тема реформирования армии не сходит с газетных полос. Но нас интересуют не эти очевидные проблемы, лежащие на поверхности. Предмет нашей работы - внутренние социально-антропологические процессы, протекающие в существующих сообществах военнослужащих срочной службы, те внутренние отношения, которые не видны стороннему наблюдателю в марше их стройных шеренг. Но тот, кто был в их составе, увидит в однородном строю сложную социальную структуру, различив каждого из солдат по микропризнакам его неуставного статуса, которые непосвященный и не заметит. И эти неуставные статусы для самих солдат более значимы, чем официальные воинские звания: именно первые, а не последние определяют жизнь человека в армии и его место в ее конфликтном социуме.

Впрочем, все социумы, как и всякие структуры вообще, в силу естественной ассиметрии их компонент, потенциально конфликтны. Бесконфликтных обществ не бывает. Видимо, динамическое развитие общества предполагает возможность конфликтов, равно как и наличие инструментов их преодоления. Доминантные отношения есть и в гражданском обществе, и в профессиональных армиях, были они и в элитных корпусах царской армии. Своего рода «дедовщина» существует и в вузах, и в научно-исследовательских институтах, как естественное доминирование старшего над младшим, которое в определенных условиях легко переходит в неестественное. Неестественные формы доминантных отношений начинаются там, где кончается свобода личности выбирать среду своего присутствия - в армии, в тюрьмах, в люмпенских поселках, в коммунальных квартирах - везде, где люди вынуждены строить систему отношений только потому, что не имеют возможности разбежаться.

Социально-антропологическая картина во всех экстремальных группах, и, прежде всего, - в российской армии и колониях заключенных, на данный момент представлена в единстве двух систем организованного насилия: неформальная система является ресурсом функциональности формальной. Хотя идеологически и формально эти структуры действительно полярны: армия - символ правильной жизни, тюрьма - символ жизни неправильной. Но и то, и другое - это концентрированная человеческая масса, окруженная забором. И в обоих случаях эта масса далеко не безлика, как это может показаться со стороны.

Устойчивая ассоциация «армия - зона» в советском сознании утвердилась довольно давно. Мне доводилось общаться со многими подростками, чье девиантное поведение в переходном возрасте было выдержано в директории уголовной романтики, более соответствующей, на их взгляд, идее самовыражения личности, ее свободе. Некоторые из них с детства прониклись идеей вместо того, чтобы отслужить в армии, эти два года «отсидеть» в тюрьме (что им с успехом удавалось осуществить). Антропологическую суть данной антитезы, пронизавшей тоталитарное общество вплоть до детских умов, предельно ясно выразил Иосиф Бродский в одном из своих эссе: «На мой взгляд, тюрьма гораздо лучше армии. Во-первых, в тюрьме никто не учит тебя ненавидеть далекого «потенциального» врага. <.> В тюрьме твой враг - не абстракция; он конкретен и осязаем. В тюрьме имеешь дело с одомашненным понятием врага, что делает ситуацию приземленной, обыденной. По существу, мои надзиратели или соседи ничем не отличались от учителей и тех рабочих, которые унижали меня в пору моего заводского ученичества. Служба в советской армии длилась от трех до четырех лет, и я не видел человека, чья психика не была бы изуродована смирительной рубашкой послушания. За исключением разве музыкантов из военных оркестров да двух дальних знакомых, застрелившихся в 1956 году в Венгрии, - оба были командирами танков. Именно армия окончательно делает из тебя гражданина; без нее у тебя еще был бы шанс, пусть ничтожный, остаться человеческим существом. Если мне и есть чем гордиться в прошлом, то тем, что я стал заключенным, а не солдатом» (Бродский, 1999: 20 - 21). С точки зрения тождества уголовного и армейского миров подошел к этой проблеме и Сергей Довлатов, заметив, что не было ни одного зека, который бы не заслужил прощения, и ни одного надзирателя, которого не было бы за что посадить (Довлатов, 1998). Данное тождество «армия - зона» воспроизводит и армейская «народная мудрость». Как любил повторять один полковник, начальник штаба крупной бригады связи: «Если бы армия не была тюрьмой, не было бы заборов». И так далее. Тотальность социального контроля при низком уровне правового сознания можно определить как фундаментальную гуманитарную проблему российской социальной истории вообще, которая в сознании творческой элиты преломляется в качестве проблемы, пафосно названной проблемой свободомыслия, но являющейся органической и естественной потребностью любого мыслящего субъекта. Соционормативный и культурогенный потенциал неформальных статусных знаковых систем в армии вполне осознан солдатами. Почти 100% опрошенных военнослужащих срочной службы разных призывов понимали дедовщину как неизбежность, при этом выступая против физического насилия, но за сохранение знаковых различий между молодыми и дедами. Выведение физического насилия в символической проекции вовсе не обязательно означает его преодоление и гуманизацию отношений. Но всегда - переход от манипуляции с телами к манипуляциям с их смысловыми значениями, и этим выражает динамику культурогенеза. И мы видим в режимных сообщетсвах зарождение и развитие самобытной традиции, ее репрезентации в сложных художественных формах изобразительного искусства и фольклора, которые составили целый пласт национальной культуры России второй половины XX века. В солдатских коллективах, в силу колоссальной ротации личного состава, его высокой поликультурности и социальной адаптации личности через ее десоциализацию, процессы культурогенеза не получают последовательного развития, но зациклены на ранних фазах. Таким образом, на примере режимных сообществ, мы имеем своего рода лабораторию культурогенеза, в которой можно эмпирически изучать общие универсальные закономерности развития культуры.

Эмпирическая база исследования

В основу настоящего исследования легли наблюдения автора за жизнью воинских подразделений изнутри во время прохождения им срочной службы в рядах Советской Армии в конце 1980-х годов, материалы специального социально-антропологического исследования, проведенного в 1999 - 2000 годах, в ходе которого был проведен ретроспективный анализ доминантных отношений военнослужащих срочной службы уже Российской Армии за последнее десятилетие XX столетия. География исследования по проблемам армии покрывает практически всю территорию бывшего СССР и охватывает все основные рода войск, за исключением всякого рода спецподразделений.

Общие теоретические положения

Человеческий концентрат» - среда высокого внутреннего давления. Здесь межличностные отношения отличаются повышенной агрессивностью, а насилие утверждается в качестве института социальной коммуникации. Это оказывает существенное влияние на психику каждого из участников коммуникации и приводит к трансформации сознания.

В современной российской армии насилие представлено в двух уровнях одной системы социального контроля, точно по Дюркгейму: 1) «механический» фактор консолидации (насильственный призыв); 2) «органически» сформировавшаяся в условиях «механической» консолидации система статусных отношений («дедовщина»). Обе направлены на подавление свободы личности, поэтому бытовое насилие и агрессия актуализируются как способ конкуренции и не столько за ресурсы жизнеобеспечения (необходимый минимум которых здесь положен каждому), но за средства самовыражения, в числе которых - право на пере- оформление всех единообразных элементов уставного жизнеобеспечения в разнообразных знаках и символах социальной иерархии. В результате в группах «механической» консолидации естественным образом складывается упорядоченная система доминантных отношений. В ходе этого процесса происходит идеологическое переосмысление бытового насилия. Осмысленное в социальной парадигме насилие составляет каркас системы ценностей в армии, и, по закону апологии образа жизни социума, превращается в его идеологию, чем, наконец, формирует идентичность его членов.

Итак, идеология насилия обусловливает экстремальность состояния общественного сознания подобных социальных образований, в силу чего я предлагаю для них определение «экстремальные группы» (Банников, 1999; Bannikov, 2000). Экстремальность здесь рассматривается как внутреннее состояние данных сообществ, их социокультурная и ментальная парадигма, отличающая их от основного гражданского сообщества критически высоким градусом насилия, которое здесь является социо- и культурогенным фактором.

С точки зрения антрополога, насилие рассматривается не как поведенческая аномалия, но в качестве специфически человеческого способа жизнедеятельности, т. е. этот феномен не выходит за рамки культуры (Curtis, 1975; Barker, 1993; Violence Culture, 1996; Hatty, 2000; Антропология насилия, 2001). Даже там, где насилие принимает ужасающие формы, которые на уровне обыденного сознания обычно характеризуются как извращение, мы видим антропологическую проблему, поскольку за каждым институализированным в системе режимных сообществ «извращением» стоят метаморфозы культуры.

Формулируя определение экстремальных групп как одного из типов режимных сообществ, я имею в виду экстремальность не внешней среды, но внутрисоциального и психологического состояния. Потому что, во-первых, внешняя среда не может быть критерием типологизации социума; во-вторых, в данном случае прослеживается обратная закономерность: экстремальность внешних условий может быть фактором внутреннего сплочения членов группы.

Так мы находим относительно здоровый психологический климат в отдельных воюющих подразделениях, на боевых дежурствах, на пограничных заставах - там, где перед всеми в равной мере стоит проблема выживания. Впрочем, армия на войне - вообще тема отдельного исследования. Тем более, если одна и та же армия в разное время ведет совершенно разные по целям, задачам, средствам, а также в плане морально-этических критериев, войны. Поэтому ни Советская Армия в годы Великой Отечественной войны, ни подразделения, воевавшие в Афганистане и Чечне, не являются предметом данной работы. Здесь нас будет интересовать армейский социум мирного времени, и причины агрессии военнослужащих, направленной не против внешнего врага, но против своего соседа по солдатской койке.

Цели, задачи, методы

Целью настоящего исследования является объяснение природы и сути неуставных отношений в советской/российской армии на уровне фундаментальных культурогенных процессов путем социально-антропологического анализа. Поскольку любое режимное сообщество является в высшей степени закрытым социумом, вследствие чего их очень сложно изучать и контролировать извне, постольку основными методами являются методы традиционной этнографии — включенное наблюдение и насыщенное описание, с последующими семиотическими интерпретациями, включающими методы кросс-культурного сравнительного анализа. В процессе сбора полевого материала применялись метооды визуальной антропологии, поскольку визуально зафиксированные артефакты имеют значение самоценного источника, не зависимого от авторских интерпретаций (Банников, 2008: 10-25).

Социальная антропология очерчивает круг задач, важных для рассмотрения феноменологии экстремальных групп:

- выявление механизмов трансформации идентичности личности, использующей агрессию как средство социального взаимодействия;

- определение критической степени зависимости личности от собственной социальной роли;

- определение степени диффузии личности при редукции ее культурной многомерности до какой-либо частной функции.

Отдельного внимания заслуживает трансформация установок, мотиваций, апология действий индивида по мере перехода из генерального социокультурного контекста в маргинальный и обратно. Пожалуй, в этом следует искать ответы на вопросы: как образованный и воспитанный человек может допускать чудовищное насилие над собой и быть его источником? Какая система психологических защит и апологии образа жизни складывается в его голове? Каким образом, при каких условиях и с какими потерями ему удается вернуться к общекультурным нормам?

Библиографический обзор

По мнению Варлама Шаламова, подтвержденному этнографическим исследованием Екатерины Ефимовой, русская криминальная субкультура, как культура режимных сообществ, альтернативная общей генеральной культуре - как традиционной, так и цивилизационной (государственной) - зародилась в древности (Ефимова, 2004). Ранние свидетельства о ней находим в былинах, разбойничьих песнях, и преданиях о разбойниках. Первые известия об арго (XVIIb.) связаны с казаками, наиболее древний пласт аргоизмов восходит к лексике новгородских и волжских речных разбойников, бурлаков, калик перехожих. В создании арго и криминального фольклора принимали участие также бродячие ремесленники и торговцы (офени). Начиная с

XVIII века исследованием русского криминального и тюремного миров занимались языковеды, этнографы, криминалисты. Развитию данного исследовательского направления содействовали пенитенциарные конгрессы (с 1840-х годов), а так же периодическая литература. Из числа фундаментальных отечественных работ, содержащих материалы по истории русской тюрьмы, следует назвать следующие исследования Н.Д.Сергиевского «Наказание в русском праве XVII века» (Сергиевский, 1887), Н.С.Таганцева «Лекции по уголовному праву» (Таганцев, 1892), С.В. Познышева «Очерки тюрьмоведения» (Познышев, 1915) и «Основы пенитенциарной науки» (Познышев, 1923). Но раньше всего проявили интерес к культуре русского разбойничье-воровского мира не ученые, а художники слова. С XVIII века в России создаются литературные произведения, в которых в центре внимания оказывается отечественный криминальный мир. Первыми из них можно считать «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похождений, сочиненное Матвеем Комаровым в Москве» и рассказ И. Новикова «О лукавом нищем». К XVIII веку относятся и первые публикации разбойничьего и тюремного песенного фольклора в сборниках Трутовского, Чудкова, Кирши Данилова. Часто тюремные песни включались в один комплекс с «удалыми» и назывались все вместе «разбойничьими» (Акимова, 1964: 541). П.В. Кириевский наряду с «воинственными» и «солдатскими»песнями выделяет в отдельный раздел и разбойничьи песни. В 1820-1830-е годы начинается запись разбойничьих преданий, к которым примыкают и предания о крестьянских восстаниях. Разинский фольклор, разбойничьи песни и предания записывает А.С. Пушкин и Н.Н. Раевский. Образы арестантов и беглых каторжников эпизодически появляются в русской литературе, начиная с 1830-х годов в творчестве И.Т.Калашникова, Н.С.Щукина, Н.Полевого, А.Тасина, Д.П.Давыдова. Большую роль в собирании, - по выражению Е.Ефимовой, «демократического фольклора» - фольклора социального протеста, народных бунтов, тюремного, фабрично-заводского, солдатского, сыграли в XIX веке фольклористы-шестидесятники. На обложке девятого номера «Искры» за 1864 год даже появилась дружеская карикатура «Калики перехожие», на которой в одежде странников были изображены ' П. Якушкин, П: Рыбников, В: Слепцов, Н. Отто, А. Левитов, Е. Южаков, С. Максимов - собиратели-очеркисты демократического склада. Представители революционно-демократической, фольклористики также обращаются к разбойничьему и тюремному фольклору. На важность изучения «пугачевско-разинского» фольклора указывает И. Худяков. В ссылке в Астраханской губернии записывает тексты легенд и преданий о Пугачеве и Разине П; Якушкин. Описание быта «голи кабацкой», нищих, беглых воров и разбойников дает И. Прыжов в «Истории кабаков». «Вольных людей» как самостоятельную тему выделяет Н. Аристов. Разнообразные типы деклассированных элементов, в особенности бродяг, становятся постоянными персонажами журнальных беллетристических и этнографических текстов, публикующихся; в «Колоколе», «Современнике», «Русском- слове», «Деле». Описателями тюремной субкультуры и собирателями тюремного фольклора выступают и политические заключенные - B.F. Богораз, В;0. Арефьев, А.А. Макаренко, Ф-Я.Кон. Заключенными российских тюрем в разное время были П. Якубович, В. Фигнер, В: Короленко, В. Серошевский, в мемуарах которых представлены зарисовки быта и жизни не только-политических ссыльных, но и представителей старой воровской среды.

История русской арготической лексикографии: начинается с XVIII века. Первый словарный материал об. условном языке офеней зафиксирована «Словаре Академии Российской» (1789-1794); В 1820-е годы в журнале «Московский телеграф» появляются первые работы, посвященные' условному языку волжских разбойников. В 1850-ё годы

И.В. Даль составляет словарь под названием «Условный язык петербуржских мошенников».

В 1859 году появляется словник «Собрание выражений и фраз, употребляемых санкт-петербужскими мошенниками», в 1903 году публикуется «Босяцкий словарь» Ваньки Беца, в 1908 году - словарь В.Ф. Трахтенберга «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы» (Ефимова, 2004: 15-16). Этнографами, психологами, фольклористами описывались разные стороны тюремной картины мира. Первую музыкальную запись тюремного фольклора сделал композитор В.Н. Гартенвельд, совершивший в 1908 году поездку в Сибирь для изучения песен каторги и ссылки. Особенности тюремной психологии привлекали внимание М.Н. Гернета, выпустившего в 1925 году книгу «В тюрьме», в которой был обобщен материал, собранный в тюрьмах Москвы и Петербурга. Ему же принадлежит многотомный труд «История царской тюрьмы».

Народная поэзия царской каторги и ссылки оказывалась предметом исследования в целом ряде статей и диссертаций в советское время. В числе наиболее богатых по материалу Е. Ефимова выделяет работы Т.М. Акимовой, В.Г. Шоминой, С.И. Красноштанова, A.M. Новиковой, Тексты, отражающие дореволюционную тюремную традицию, записывали и публиковали В.П. Бирюков, Е.М. Блинова, А.В. Гуревич, J1.E. Элиасов, А. Мисюрев (Ефимова, 2004: 17).

Со второй половины XIX века в России начал формироваться своеобразный литературный жанр - записки интеллигента о быте и нравах заключенных. У истоков этой антропологической традиции в мировой классической литературе мы видим «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского. «Достоевский, прежде всего, великий антрополог, исследователь человеческой природы, ее глубин и тайн. Все его творчество- антропологические опыты и эксперименты. Достоевский - не художник-реалист, а экспериментатор, создатель опытной метафизики человеческой природы. Он проводит свои антропологические исследования через художество», - пишет о нем Н. А.Бердяев (1994:4-5).

Жанр антропологических описаний лагерной жизни бурно развивался на протяжении всего XX века: не было недостатка тюрем в стране и образованных людей в тюрьмах. Александр Солженицын, Валерий Шаламов, Лев Разгон, Анатолий Рыбаков, Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Игорь Губерман - имена, озвучившие драму эпохи. И это далеко не полный перечень имен. В их работах мы находим сложившуюся исследовательскую традицию, и не потому что описанная в них реальность человеческих отношений не требовала вымысла, отличающего художественную литературу от научной. И не потому, что любая из этих книг - цельное исследование, проведенное путем включенного наблюдения - основного этнографического метода. Наблюдая людей в «концентрированном виде», они обращались к глубинам природы человеческого существа. Именно поэтому их работы глубоко антропологичны.

Исследовательские традиции субкультуры режимных сообществ в России имеют глубокие традиции. История русской арготической лексикографии начинается с XVIII века. Первый словарный материал об условном языке офеней зафиксирован в «Словаре Академии Российской» (1789-1794). В 1820-е годы в журнале «Московский телеграф» появляются первые работы, посвященные условному языку волжских разбойников. В 1850-е годы И.В. Даль составляет словарь под названием «Условный язык петербуржских мошенников». В 1859 году появляется словник «Собрание выражений и фраз, употребляемых санкт-петербужскими мошенниками», в 1903 году публикуется «Босяцкий словарь» Ваньки Беца, в 1908 году - словарь В.Ф. Трахтенберга «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы» (Ефимова, 2004: 17).

Этнографами, психологами, фольклористами описывались разные стороны тюремной картины мира. Первую музыкальную запись тюремного фольклора сделал композитор В.Н. Гартенвельд, совершивший в 1908 году поездку в Сибирь для изучения песен каторги и ссылки. Особенности тюремной психологии привлекали внимание i

М.Н. Гернета, выпустившего в 1925 году книгу «В тюрьме», в которой был обобщен материал, собранный в тюрьмах Москвы и Петербурга. Ему же принадлежит многотомный труд «История царской тюрьмы». Народная поэзия царской каторги и ссылки оказывалась предметом исследования в целом ряде статей и диссертаций в советское время. В числе наиболее богатых по материалу Е. Ефимова выделяет работы Т.М. Акимовой, В.Г. Шоминой, С.И. Красноштанова, A.M. Новиковой, Тексты, отражающие дореволюционную тюремную традицию, записывали и публиковали В.П. Бирюков, Е.М. Блинова, А.В. Гуревич, JI.E. Элиасов, А. Мисюрев (Ефимова, 2004: 17). По известным причинам, данное литературное и, тем более, исследовательское направление в Советский период могло развиваться только вопреки официальной доктрине, следовательно, публиковаться за его пределами. В советской антропологии (этнографии) таких исследований не было. И не потому, что этнографов меньше сажали. Не меньше. Думаю, каждый из героев книги «Репрессированные этнографы» мог бы написать о лагере не меньше и не хуже Солженицына (Репрессированные этнографы, 1999). Но, развитие литературно-публицистической традиции менее зависимо от государственных структур, чем становление научной школы. Состояние в оппозиции органично природе художника. Поэтому конфронтация с государством только повышает тонус художественного произведения. У него больше возможностей быть опубликованным в самиздате, у него больший общественный резонанс, позволяющий автору существовать в собственной интеллектуальной реальности, альтернативной официальной культуре, как это было с Высоцким, или быть изгнанным из нее, как Бродский. У научной работы другая судьба. Она более тесно связана с судьбой государства. Поэтому первые собственно научные исследования по этнографии лагеря стали появляться со времени Перестройки.

В начале 1990-х годов на страницах «Этнографического обозрения» проходила одна из наиболее ярких в отечественной этнологии дискуссий, инициированная работами J1. С. Клейна (Льва Самойлова) о трансформации культуры в режимных сообществах, получившем в его трудах определение «этнография лагеря» (Клейн, 1990). Эта дискуссия затихла в немалой степени по причине недостатка новых материалов, подтверждающих, уточняющих или пересматривающих общие методологические положения, высказанные ее участниками, не получив какого-либо концептуального выражения. Важнейшей заслугой JI. С. Клейна и всех остальных участников этой дискуссии было представление феномена лагерной субкультуры в качестве предмета социальной и культурной антропологии - науки о наиболее общих, универсальных законах природы человека и общества.

Эволюция лагерной системы в России - не менее значимая часть национальной истории, чем, допустим, становление системы всеобщего среднего образования, или развитие военно-промышленного комплекса. По крайней мере, масштаб социального, экономического, культурного влияния на формирование общества вполне сопоставим. В западных научных школах антропология агрессии давно сложилась как самостоятельное направление, объединяющее методы и концепции ряда дисциплин - психологии, социологии, этнологии и т. п. Имеется целый ряд работ, в том числе и фундаментальных. Это работы, посвященные социальным структурам, естественно формирующимся в местах заключения, в армейских подразделениях и т.п. Агрессия в них нередко рассматривается как структурообразующий, нормативный и, в конечном итоге, культурогенный фактор. В их ряду следует назвать исследования неформальных социальных организаций среди заключенных (Cloward, 1960; Yochelson, Samenow, 1984), маргиналов (Briedis, 1975), полицейских (Sholnich, 1969), теоретические исследования девиантного и протестного поведения (Blau, 1960; Sociology of Deviant Behavior, 1967; Sotherland, Cressey, 1966; Dominance Relations, 1991).

Для настоящего исследования принципиально важно то, что такие фундаментальные положения теории статусных переходов, как концепции «лиминальности» (от латинского limen - «порог», «граница») и «социальной драмы», разработанные классиками антропологии Арнольдом ван Геннепом и Виктором Тэрнером (Gennep, 1960; Turner, 1957, 1968, 1977), находят точную иллюстрацию и в неуставных реалиях Советской/Российской армии. Феномен лиминальности является, по сути, следствием процессов десоциализации, которым подвергается личность в любом режимном социуме, исследованию которых посвящены работы Ирвина Гоффмана (Goffman, 1967, 1971). Ценный этнографический материал по репрезентации лиминального статуса рекрутами царской армии содержит работа Ж.В. Корминой «Проводы в армию в пореформенной России. Опыт этнографического анализа» (Кормина, 2005: 202).

Человек в социальной системе тотального контроля не может действовать как полноценный субъект информации, то есть как лицо, обращающееся с информацией творчески. Его задача - моментально выполнять адресованные ему сигналы-команды. Именно способность реактивно подчиняться - «не тормозить» - является главной «добродетелью» неофита армейского социума. Именно эта способность обеспечивает ему наименее конфликтный путь ресоциализации, но ей он изначально не владеет, поскольку его социализация в гражданской культуре протекала в противоположном направлении. В процессе социализации человек с рождения начинает усваивать сложные объемы культурно-значимой информации, развивая способность с ней оперировать и порождать новые смыслы. Степень свободы личности в социальном пространстве прямо пропорциональна объему освоенной культурно-значимой информации.

Личность как субъект культуры - это всегда аккумулятор и ретранслятор множества культурных потоков. Личность - это информационный узел, в котором связаны синхронные и диахронные потоки культуры (Арутюнов, 1989). Культура приобретает многомерный объем только в сознании личности и, отделяясь от сознания, теряет его и оборачивается плоскостью исторического текста.

Потребность личности в самовыражении и самоутверждении оживляет культуру; в ней проявляется динамика воспроизводства культуры в пространстве и во времени. И напротив - подавление свободы социализированной личности всегда приводит к прерыванию канала воспроизводства и развития культуры. Именно это и происходит в экстремальных группах. С точки зрения устава, исходная поликультурность личного состава является не только бесполезным, но вредным фактором, и поэтому всякое культурное разнообразие целенаправленно подавляется, что и приводит к десоциализации личности солдата. Параллельно с десоциализацией личности протекает процесс десемиотизации межличностных коммуникаций - фактически процесс распада языка. Индикатором этой деградации информационного поля является перевод правовых отношений от манипуляций со знаками и значениями к манипуляциям непосредственно с телами: физиология и физиологические акты (например, мужеложство с целью понижения в статусе) актуализируются в качестве знаков и символов статусных отношений и восполняют коммуникативную функцию, но уже на более низком семиотическом уровне. Свидетельством семиотической деградации сферы коммуникации в армии является переход всего личного состава на междометия в общении друг с другом. В этом так же проявляется коммуникативная актуализация физиологии, но уже в вербальных эквивалентах.

Упадок информационной коммуникации выражает тенденцию деградации культуры. Но это деградация до определенной степени. Люди в экстремальных группах вынуждены как-то сосуществовать, - и значит - решать проблему преодоления деструктивности. То есть налаживать конструктивные отношения. Поэтому за деградацией культуры следует ее регенерация, в ходе которой мы наблюдаем процесс формирования новых правил и норм, новой иерархии, новой системы знаков и символов, и, наконец, новых культурных традиций. Однако, новые знаково-нормативные структуры более напоминает архаические ритуалы, чем современные общественно-правовые институты. Это, не странно но, естественно, поскольку десоциализированные индивиды от современных правовых систем отстоят дальше, чем от архетипов коллективного бессознательного. Именно архетипы - структуры психики, определяющие саму возможность информационной деятельности, - являются средой и средством регенерации семиотического поля правового взаимодействия индивидов. Отсюда и то высокое социальное значение архаических знаков и символов, в проекции которых социум выводит свою иерархию.

В исследовании знаков и символов власти В.А. Попов выделяет принципиальный для нас момент: «Для человеческой культуры характерно использование знаков, служащих для управления поведением. Особенно это свойственно ранним этапам становления потестарности, когда поведение человека было исключительно стереотипизированным, и семиотизация власти играла доминирующую роль. Отсюда и особая значимость символов власти, поскольку обладание ими рассматривалось как обладание самой властью, и, как I следствие, наблюдалось отождествление символа и власти. Поэтому властный символизм оказывал непосредственное воздействие на мышление архаического человека и, прежде всего, на его иррациональные пласты. <.> Более того, в периоды общественнополитических кризисов и дезинтеграций, а также идеологических деградаций реактуализируются наиболее архаические формы проявления властных отношений. Этот феномен возрождения комплекса архаических представлений, стереотипов и норм поведения уже получил название архаического синдрома» (Попов, 1996: 12 - 13).

Дедовщина - ярчайший пример «архаического синдрома». Неуставные доминантные отношения выражены в знаках и символах, прямые аналогии которых мы находим в глубокой первобытности. В знаках и символах здесь переоформляются все сферы человеческой жизнедеятельности, вплоть до физиологии, а фазы социальной мобильности отмечаются переходными обрядами.

Так что же это? Деградация или регенерация? Распад культуры в кризисе социума или преодоление кризиса в реактуализации архетипов культуры? Очевидно и то, и это. Культурные процессы вообще не поддаются однозначным толкованиям. Переход от простого насилия к изощренным издевательствам отражает наиболее критические аспекты культурной трансформации и деградации армейского социума, в которой социо-культурные отношения являют полную меру архаизации общественного сознания. Но, с другой стороны, что такое издевательство, как не творческий подход к насилию, придающий элементарной деструктивности семиотическую многомерность? С одной стороны, это означает аккумуляцию деструктивности, с другой, - ее виртуализацию и преодоление. Все это свидетельствует об обратимости процессов культурогенеза, утрате того многовекового опыта человечества, который лежит в основе общегражданских этических и правовых систем (Банников, 2005а: 261-278).

Однако сам факт зарождения и развития альтернативных субкультур в казармах, в среде людей, подвергшихся насильственной десоциализации, являет собой свидетельство не примитивизации культуры, но механизм ее самосохранения и регенерации за счет реактуализации архетипических структур сознания. Таким образом, казарменные субкультуры - это и пример распада культуры и культурогенеза одновременно. Иными словами, те причудливые символические формы, которые принимают социальные отношения в казармах, - есть показатель не «одичания», но попыток преодоления «дикости», наступающей при переходе «пустыни безстатусности» тождественных друг-другу «строевых единиц». Механизм самосохранения культуры заложен в самой способности человека к информационной деятельности. В.Р. Кабо, полемизируя с JI.C. Клейном по вопросу . архаизации общественного сознания заключенных, сформулировал суть проблемы: «В основе этого феномена, как я думаю, лежат единые для всего человечества структуры сознания, единые как в пространстве, так и во времени. Они-то и способствуют воспроизводству в различных группах человечества в разные эпохи неких универсальных явлений в социальных отношениях и духовной культуре, сближающих современные социальные системы или отдельные явления культур с первобытными» (Кабо, 1990: 111).

Сообщества заключенных и генезис криминальной субкультуры в России (по данным русской литературы)

А.Г. Козинцев на основании литературно-публицистических источников рассмотрел развитие социальных отношений в российско-советских колониях заключенных со второй половины XIX-го века до последней четверти ХХ-го, которые определяет как «лагерную систему», и выделяет четыре этапа ее эволюции: предреформенная каторга («мертвый дом» Достоевского), пореформенная каторга (Сахалин Чехова), лагеря развивающегося социализма (ГУЛАГ), лагеря финального социализма.

1. Мертвый дом. На предреформенной каторге сохраняются все основные особенности социальных отношений финальной стадии крепостнической эпохи, - пишет Козинцев. - Хотя все носят кандалы и лоскутную одежду, сословные границы непреодолимы. Все попытки Достоевского установить с каторжанами из простонародья отношения на равных терпят неудачу: его либо отвергают, либо ему вызываются прислуживать. Об лагерной системе никто не помышляет; люди в массе забиты, богобоязненны и покорны судьбе.

2. Сахалин. <.> Обстановка становится менее патриархальной: бедняки и простоватые работают и за себя, и за других, а шулера и ростовщики пьют чай и играют в карты. Формального статуса ни те, ни другие, по-видимому, еще не имеют, однако, это уже зародыш лагерной системы.

3. ГУЛАГ. В сталинских лагерях лагерная система уже существует, хотя и не в окончательно сложившимся виде. Имеются «воры в законе», «паханы», «мужики». Не совсем ясно, являются ли интеллигенты (и вообще, «фраера») частью лагерной системы, как полагает В.Р. Кабо (Кабо 1990: 109), или же, как склонен считать А.И. Солженицын, туда входят лишь блатные. Последние в союзе с охраной терроризируют «фраеров» и паразитируют на них. С ворами в законе соперничают «суки» <.>

4. Лагеря эпохи финального социализма. В лагерях общего режима функционирует окончательно сложившаяся лагерная система, которая охватывает весь лагерный контингент. С появлением низшей касты - «чушков» (неприкасаемых) иерархия приобретает классический трехчленный характер. В пределах каждой из трех мастей («воров», «мужиков» и «чушков») выделяются более мелкие подразделения. Быть вне лагерной системы невозможно, статус каждого заключенного строго определен и формализован. <.> (Козинцев, 2004: 486 - 287). Каторга Достоевского. В общественном сознании каторжан сохраняются общероссийские, не выходящие за пределы каторги нормативно-правовые категории. Например, категория власти. Поэтому любая форма близости к начальству, в том числе и доносительство, не презирается но, напротив, уважается, внушает пиетет, страх, как и любая апелляция к власти, которая может быть только одна — верховная. Или, категория собственности. Поэтому здесь возможно спонтанное формирование класса предпринимателей - «целовальников», «ростовщиков» и пр., сколачивающих целые состояния, на которые никто не покушается.

Мы не видим в «Мертвом доме» Достоевского лагерной системы. Хотя все ее психологические типы налицо — есть и агрессивные лидеры, и слабые сломленные «человечишки», забитое покорное большинство, и все они механически локализованы. Тем не менее, каторга Достоевского, хотя уже калечит душу человека, но еще не доводит его до десоциализации. Впрочем не доводит только благодаря тому, что дореформенная каторга еще в достаточной степени интегрирована в общероссийский крепостнический и монархический режимный социум, у которого достаточно механизмов для контроля даже таких маргинальных подсистем как каторга. Религиозные ценности, судя по всему, в механически консолидированном сообществе каторжан функционируют как средство нормализации их взаимодействия. Каторга Достоевского, по своей социальной структуре - интегральная часть российского общества. В сообществе каторжан на уровне их социальных представлений в полной мере сохраняются стереотипы сословности, посредством которых общероссийская социальная структура себя воспроизводит de facto в среде, которая ее исключает de jure.

Культурного вакуума», ведущего к десоциализации личности на царской каторге не возникает. Все механизмы «обмена веществ» российской культуры работают в полной мере, хотя уже представлены как бы под увеличительным стеклом.

И под ее «увеличительным стеклом» проявляют себя все проблемные процессы и болезненные состояния. Например, странная смесь — обостренное чувство справедливости с восприятием насилия как чего-то естественного и само собой разумеющегося. Отсюда высокий уровень бытового насилия, как канал реализации социальной напряженности, возникающий вследствие непреодолимости сословных барьеров и полного отсутствия социальной мобильности.

Несмотря на отсутствие какой-либо системы неформальных доминантных отношений, Достоевский затрагивает одну из принципиальных для ее формирование предпосылок - выхолащивание цели и смысла из повседневной деятельности каторжанина. Еще не в полной мере труд бессмысленен, и тем более, пока власть его не использует в качестве инструмент пытки и издевательства, но Достоевский об этом думает и пишет о том, что если поставить целью убить в каторжанине остатки человеческого достоинства, то лучшего средства, чем бессмысленный труд не найти. Именно это -бессмысленный труд, как осмысленное издевательство, и стало ресурсом управления в российской армии спустя сто лет.

В целом, сообщество царской каторги, представляет собой сколок российского общества, и не являет никаких особых форм и принципов спонтанной социокультурной самоорганизации, которые отличались бы от принципов организации российского общества в целом. «Ни в одном из романов Достоевского нет изображений блатных. Достоевский их не знал, а если видел и знал, то отвернулся от них как художник», - пишет В. Шаламов (Шаламов: 2003). На мой взгляд, действительно, Достоевский не встречался с лагерной социальной системой, поскольку дает описание сохраняющейся в каторге общероссийской сословной структуры, границы между стратами которой остаются абсолютными и непреодолимыми даже на уровне заключенных. Сословные границы были более непроницаемы, чем острожные заборы: если каторжане

Достоевского имели постоянные связи с вольным обществом хозяйственно-бытовые, коммерческие, сексуальные, то все попытки каторжного дворянина наладить контакты со своими собратьями по несчастью успеха не имели, и вызывали либо отторжение, либо желание прислуживать. Это обстоятельство свидетельствует в пользу того, что на каторге альтернативная социальная система в его время еще не сложилась. Однако есть все основания разделять точку зрения В.Шаламова о том, что Достоевский не увидел на каторге «лагерную систему» вовсе не потому, что ее там не было. Об этом подробнее чуть позже.

Сахалин Чехова. Лагерная система представлена в описаниях Чехова настолько наглядно, насколько ее можно было наблюдать со стороны. Более того, Чехов в своем вполне этнографическом «Сахалине» затрагивает еще только наметившиеся вопросы, которые в конце ХХ-го века разовьются до состояния критических. А именно: О культурном вакууме в условиях механической консолидации носителей разных культур. «Здешние сельские жители еще не составляют обществ. Взрослых уроженцев Сахалина, для которых остров был бы родиной, еще нет, старожилов очень мало, большинство составляют новички; население меняется каждый год; одни прибывают, другие выбывают; и во многих селениях, как я говорил уже, жители производят впечатление не сельского общества, а случайного сброда. Они называют себя братьями, потому что страдали вместе, но общего у них все-таки мало и они чужды друг другу. Они веруют не одинаково и говорят на разных языках. Старики презирают эту пестроту и со смехом говорят, что какое может быть общество, если в одном и том же селении живут русские, хохлы, татары, поляки, евреи, чухонцы, киргизы, грузины, цыгане?. О том, как неравномерно распределен по селениям нерусский элемент, мне уже приходилось упоминать» (Чехов, глава 15).

О деградации культуры в механически консолидированном социуме. «Оттого, что четверть всего состава ссыльнокаторжных живет вне тюрьмы, особенных беспорядков не замечается, и я охотно признал бы, что упорядочить нашу каторгу нелегко именно потому, что остальные три четверти живут в тюрьмах. Общая камера не дает преступнику одиночества, необходимого ему хотя бы для молитвы, для размышлений и того углубления в самого себя, которое считают для него обязательным все сторонники исправительных целей. Свирепая картежная игра с разрешения подкупленных надзирателей, ругань, смех, болтовня, хлопанье дверями, а в кандальной звон оков, продолжающиеся всю ночь, мешают утомленному рабочему спать, раздражают его, что, конечно, не остается без дурного влияния на его питание и психику. Стадная сарайная жизнь с ее грубыми развлечениями, с неизбежным воздействием дурных на хороших, как это давно уже признано, действует на нравственность преступника самым растлевающим образом. (Курсив мой. - К.Б.) Она отучает его мало-помалу от домовитости, то есть того самого качества, которое нужно беречь в каторжном больше всего, так как по выходе из тюрьмы он становится самостоятельным членом колонии, где с первого же дня требуют от него, на основании закона и под угрозой наказания, чтобы он был хорошим хозяином и добрым семьянином. <.> В общих камерах приходится терпеть и оправдывать такие безобразные явления, как ябедничество, наушничество, самосуд, кулачество. Последнее находит здесь выражение в так называемых майданах, перешедших сюда из Сибири. Арестант, имеющий и любящий деньги и пришедший из-за них на каторгу, кулак, скопидом и мошенник, берет на откуп у товарищей-каторжных право монопольной торговли в казарме, и если место бойкое и многолюдное, то арендная плата, поступающая в пользу арестантов, может простираться даже до нескольких сотен рублей в год» (Чехов, глава 15).

О неформальных доминантных отношениях. «С самого основания Дуэ ведется, что бедняки и простоватые работают за себя и за других, а шулера и ростовщики в это время пьют чай, играют в карты или без дела бродят по пристани, позвякивая кандалами, и беседуют с подкупленным надзирателем. На этой почве здесь постоянно разыгрываются возмутительные истории» (Главы 8, 15).

Впечатления, полученные от наблюдения трансформации человеческой природы в заключении, оказывают на писателя глубокое влияние. «Как и в "Записках из Мертвого дома", на острове Сахалин оглупляющая и растлевающая мерзость мест заключения губит и не может не губить чистое, хорошее, человеческое. Блатной мир ужасает писателя. Чехов угадывает в нем главный аккумулятор этой мерзости, некий атомный реактор, сам восстанавливающий топливо для себя. Но Чехов мог только всплеснуть руками, грустно улыбнуться, указать мягким, но настойчивым жестом на этот мир. Он тоже знал его по Гюго» (Шаламов: 2003). Чехов так и не взял этот материал для своих художественных произведений, хотя, видимо, чувствовал всю его важность для осмысления человеческой природы, и в нескольких послесахалинских письмах прямо указывает, что после этой поездки все написанное им раньше кажется пустяками, недостойными русского писателя. Об этом размышляет Шаламов, подчеркивая крайнюю затруднительность проникновения в систему блатной мир человека со стороны.

Дно» Горького. Эту идею Шаламов еще более наглядно демонстрирует на примере Горького, писавшего о «дне» в то время, когда лагерная (блатная) система уже себя проявляла как фактор социального влияния на низовых уровнях российского общества.

Казалось бы, биографическая сторона творчества Горького должна бы дать ему повод для правдивого, критического показа блатных. Челкаш - несомненный блатарь. Но этот вор-рецидивист изображен в рассказе с той же принудительной и лживой верностью, как и герои "Отверженных". Гаврилу, конечно, можно толковать не только как символ крестьянской души. Он ученик уркагана Челкаша. <.> В Челкаше Горький, сталкивавшийся с блатным миром в юности, лишь отдал дань тому малограмотному восхищению перед кажущейся свободой суждения и смелостью поведения- этой социальной группы. <.> Васька Пепел ("На дне") - весьма сомнительный блатной. Так же, как и Челкаш, он романтизирован, возвеличен, а не развенчан. Таковы попытки изображения Горьким преступного мира. Он также не знал этого мира, не сталкивался, по-видимому, с блатными по-настоящему, ибо это, вообще говоря, затруднительно для писателя. Блатной мир - это закрытый, хотя и не очень законспирированный орден, и посторонних для обучения и наблюдения туда не пускают. Ни с Горьким-бродягой, ни с Горьким-писателем никакой блатной по душам не разговорится, ибо Горький для него прежде всего - фраер» (Шаламов: 2003). головного мира в «большой» культуре 1920-х годов. Варлам Шаламов, кому принадлежит первая, едва ли не единственная попытка анализа взаимосвязей причудливой «этнографии лагеря» и русской литературы, ставит в упрек русской литературе ХХ-го века то, что она не смогла разобраться в природе уголовной субкультуры, но овеяла ее романтическим ореолом, и тем самым санкционировала ее неписаные правила и нормы своим авторитетом. Вместо того, чтобы дезавуировать ее «мишуру» и показывать истинные лики преступного мира.

В двадцатые годы литературу нашу охватила мода на налетчиков. "Беня Крик" Бабеля, леоновский "Вор", "Мотькэ Малхамовес"

Сельвинского, "Васька Свист в переплете" В. Инбер, каверинский "Конец хазы", наконец, фармазон Остап Бендер Ильфа и Петрова -кажется, все писатели отдали легкомысленную дань внезапному спросу на уголовную романтику. Безудержная поэтизация уголовщины выдавала себя за "свежую струю" в литературе и соблазнила много опытных литературных перьев. Несмотря на чрезвычайно слабое понимание существа дела, обнаруженное всеми упомянутыми, а также и всеми не упомянутыми авторами произведений на подобную тему, они имели успех у читателя, а, следовательно, приносили значительный вред.

Дальше пошло еще хуже. Наступила длительная полоса увлечения пресловутой "перековкой", той самой перековкой, над которой блатные смеялись и не устают смеяться по сей день. Открывались Болшевские и Люберецкие коммуны, 120 писателей написали "коллективную" книгу о Беломорско-Балтийском канале, книга издана в макете, чрезвычайно похожем на иллюстрированное Евангелие. Литературным венцом этого периода явились погодинские "Аристократы", где драматург в тысячный раз повторил старую ошибку, не дав себе труда сколько-нибудь серьезно подумать над теми живыми людьми, которые сами в жизни разыграли несложный спектакль перед глазами наивного писателя.

Много выпущено книг, кинофильмов, поставлено пьес на темы перевоспитания людей уголовного мира. Увы!

Преступный мир с гуттенберговских времен и по сей день остается книгой за семью печатями для литераторов и для читателей. Бравшиеся за эту тему писатели разрешали эту серьезнейшую тему легкомысленно, увлекаясь и обманываясь фосфорическим блеском уголовщины, наряжая ее в романтическую маску и тем самым укрепляя у читателя вовсе ложное представление об этом коварном, отвратительном мире, не имеющем в себе ничего человеческого.

Возня с различными "перековками" создала передышку для многих тысяч воров-профессионалов, спасла блатарей» (Шаламов: 2003).

С точкой зрения Шаламова на «конкордат» государственной и уголовной власти созвучно мнение А.Г. Козинцева относительно природы лагерной системы: «По-видимому, к главным причинам зарождения и последующего усиления лагерной системы следует отнести либерально- прогрессивные, а затем и лево-радикальные тенденции государственной политики вообще и либерализация лагерных порядков по отношению к уголовникам в частности» (Козинцев, 2004: 487).

Этапы развития лагерной системы в Советском Союзе ГУЛАГ. Периодизация эволюции лагерной системы предложенная А.Г.Козинцевым в целом представляется адекватной, хотя в ней имеются расхождения с другими источниками. В частности, свидетельства В. Шаламова не вполне подтверждают следующий тезис: «"С ворами в законе" соперничают "суки", роль которых возросла в годы войны благодаря поддержке лагерного начальства; при их победе воцаряется "беспредел" и лагерная система уступает место хаосу» (Козинцев, 2004: 487).

Но свидетельства Е. Гинзбург, касающиеся, правда, женских лагерей, во-первых, расходятся с версией Шаламова в том, что блатные до возникновения «сучих зон» после войны не работали. У Гинзбург они работали еще и до войны. Правда, она не имела ни возможности, ни желания вникать в устройство уголовного мира в колымских лагерях, хотя и дает не мало ценных об этом сведений. Как минимум о том, что сообщества блатных было системно организованно. Но та дистанция, которая позволяет ей в него не особенно вникать в социальные отношения блатных позволяет склоняться к мнению Солженицина относительно устройства лагерной системы, в которую пока входят лишь блатные.

В «Очерках преступного мира» В. Шаламов дает почти документальное описание процессов формирования системы «сучих зон», не как «беспредел», но как порядок, альтернативный «классическому» воровскому порядку, детально разработанный включая новые ритуалы посвящения.

Новый воровской порядок утвердился после войны во время массовых репрессий возвращающихся фронтовиков, среди которых были воевавшие «авторитетные воры», которых, согласно Шаламову, не воевавшая воровская элита отказалась принимать как равных, из-за того, что те воюя, как бы работали на государство, чем якобы запятнали свою воровскую репутацию, то есть «ссучились». Согласно новому воровскому законы, который изобрел полулегендарный персонаж по прозвищу Король, ворам позволялось работать на высокоранговых лагерных должностях, и неформально перенимать от администрации часть контролирующих полномочий. То есть в рамках воровского закона происходит легитимизация воровского руководящего элитарного положения. Что касается понятия «беспредел», то Шаламов фиксирует его как вненормативное состояние общественных отношений, которое характеризует попытки отдельной категории авторитетов -«ссучившихся», но сожалеющих о своем отступничестве, выработать новую систему отношений. В силу того, что они так и не сумели создать ничего нового, поэтому принялись разрушать обе системы -«воровскую» «классическую» и «сучью» «модернизированную». Эти противоречия никак не снижают ценности наблюдений А.Г.Козинцева и его периодизации этапов формирования «лагерной системы». Даже среди ее участников и очевидцев, таких как Шаламов и Солженицын существует не мало разногласий и подозрений в неадекватности ими приводимых свидетельств и описаний, равно как и расхождений в. оценках общенациональной, или даже метафизической роли лагерей в Российской истории. «В сталинских лагерях JIC уже существует, хотя и j j J не в окончательно сложившимся виде. Имеются «воры в законе», «паханы» и «мужики». Не совсем ясно, являются ли интеллигенты (и вообще «фраера») частью JIC, как полагает В.Р.Кабо (Кабо, 1990: 109), или же, как склонен считать А.И. Солженицын, туда входят лишь блатные. Последние в союзе с охраной терроризируют «фраеров» и паразитируют на них. С «ворами в законе» соперничают «суки», роль которых возросла в годы войны, благодаря поддержке лагерного начальства: при их победе воцаряется «беспредел» и JIC уступает место хаосу. Прежние социальные роли еще важны, но JIC начинает переламывать попавший в сферу ее влияния контингент и переформировывать его на новой основе» (Козинцев, 2004: 487).

Социальная структура и психологическое напряжение советского лагеря, формировалась на фоне демонстративного игнорирования закона во всем обществе. Сталинский террор - это объективированные в структурах внутренней политики фобии диктатора, которые становятся фобиям всего общества. Страх вселяет невозможность застраховать себя от тюрьмы ни соблюдением закона, ни близостью к диктатору. На этом фоне, подводная часть айсберга кажется более надежной, а гарантии воровского права - более честными и стабильными.

Человек, попавший в блатной мир, чувствовал себя существом не просто более благородным, но и социально и психологически защищенным. Блатной фольклор 1930-х изображает лагерное сообщество как большую патриархальную семью с такой же структурой и межпоколенной трансляцией ценностей, главная из которых -социальная идентичность всех людей за решеткой.

Мир перевернутый» оказывается устройством более справедливым, правильным и логичным, чем мир «большой лжи», как его характеризует Евгения Гинзбург, писавшая о своих моральных проблемах в ходе восстановления в правах в советском социуме после колымских лагерей. Сталинский террор вызвал в лагерной системе ответную реакцию - верификацию ценностей «антимира» в качестве альтернативы государственной идеологии.

Лагеря «развитого социализма». «В лагерях общего режима функционирует окончательно сложившаяся ЛС, которая охватывает весь лагерный контингент. С появлением низшей касты - «чушков» (неприкасаемых) иерархия приобретает классический трехчленный характер. В пределах каждой из трех мастей («воров», «мужиков» и «чушков») выделяются более мелкие подразделения. Быть вне J1C невозможно, статус каждого заключенного четко определен и формализован» (Козинцев, 2004: 487). Лагерная система этого периода с этнографической точностью описана в работах Игоря Губермана, Льва Самойлова (Клейна), Сергея Довлатова и других авторов. Постсоветские лагеря. Перестройка и последующие за ней события привели к трансформации всего постсоветского общества. И вот, когда процессы социальной трансформации, инверсии ценностей и конкуренций за ресурсы оказались запущены в полной мере, а либеральные ценности западной демократии оказались трудны для усвоения патерналистским инфантильным массовым сознанием, «зона» оказалась одним из ключевых и универсальных инструментов влияния на всех уровнях, включая большую политику.

Общество 1990-х переживало массовую криминализацию всех сфер жизни, связанную с переделом сфер влияния преступными группировками в городах и криминализацию быта в поселках. С другой стороны, зоны, подключенные к социальным процессам гражданского общества, стали более открытыми, в том числе и благодаря коррупции со стороны администрации, которой выгодно развитие товарно-денежных отношений в лагерях и тюрьмах.

Процессы модернизации российского общества, начавшиеся с Перестройкой, затронули и лагеря. С одной стороны, «коммерциализация услуг» в лагерях и тюрьмах все сферы жизни, связанные с распределением статусов. В постсоветское время границы лагерей стали более проницаемыми, причем в обоих направлениях: зоны стали интегрироваться в общество, охватывая и подчиняя целые регионы. Произошло смешение ценностей и новые возможности «открытого общества» подорвали воровские устои, основанные на принципах «закрытого общества». В социальных архетипических отношениях заключенных завелись «дрожжи» модернизации, замешанные на финансовых возможностях, благодаря которым любой заключенный, самый обычный «фраер», «не отсюда пассажир» (то есть, «не вор», не «авторитет» и не «в законе») может весь срок провести как «шоколад в шоколаде», купив у начальства «теплую» должность библиотекаря, хлебореза, фельдшера.

В тюрьмах постсоветской России за деньги стало можно «самореализоваться» как в «сучей» зоне, так и «традиционной», купить все, и это не могло не сказаться на перераспределении векторов силы. В постсоветских социальных трансформациях на зоны стали приходить «новые блатные», плотно поддерживаемые с воли новообразованными криминальными сообществами. Решающую роль стали играть не воровские законы и традиции, а деньги и связи, обеспечивающие доступ к ресурсам - любым, - от природы до власти. Коммерческие отношения подорвали саму основу блатной субкультуры, опиравшейся на вполне рыцарские кодексы и комплексы. В постсоветское время появились так называемые «апельсины» - воры в законе, купившие этот титул за деньги.

Процессы модернизации и трансформации лагерного сообщества привели к его большей открытости. Появились первые признаки некоторого изменения отношения к «опущенным». Эта неоднозначность может служить еще одним аргументом в пользу способности изолированного жестко стратифицированного сообщества к трансформации по мере ослабления изоляции. Новые социальноэкономические энергии, поступающие из вне, создают в режимной среде возможности альтернативных для тех, в отношении которых, сложившейся традицией прописаны табу и предписаний.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Принципы культурогенеза в режимных сообществах. Социально-антропологический анализ российской армии второй половины XX века"

В заключение повторим основные выводы. Кризис и трансформация культуры в армейском социуме является выражением распада информационного поля, то есть проблема системно организованного насилия - это проблема семиотическая.

Ситуация толпы, хаотично набранной из индивидов, социализированных и сформировавшихся в разных культурных, социальных, этнических, религиозных, образовательных и прочих традициях, приводит к тому, что ни одна из информационно-коммуникативных и ценностных систем не является общественно, значимой. С другой стороны, персональные ценности или то, что значимо для каждого человека в отдельности, не имеет абсолютно никакого значения для группы в целом.

Сложные информационные построения, мировоззренческие модели и поведенческие программы, которыми люди до армии руководствовались в своей культурной- среде, перестают работать, то есть становятся непонятными и предельно упрощаются. Деградация средств коммуникации выражается в переходе от воздействия на ценности адресатов, к воздействию на их тела при передаче информации.

Снятие или переадресация ответственности и тотальная автоматизация деятельности делает мораль и интеллект не востребованными в системе актуальных факторов социальной адаптации (Асмолов, 1996).

Тенденция распада и упрощения информационных систем приводит к трансформации всех областей культуры, в результате которой реактуализируются архаические формы доминантных отношений, которые проявляются в целом комплексе статусных симоволов и поведенческих стереотипах, близких к первобытным.

Архаизация общественного сознания непосредственно связана с процессами десоциализации и ресоциализации личности.

Лиминальность (Turner, 1977) представляется следствием десоциализации (Goffman, 1967; Goffman, 1971; Goffman and Social Organization Studies, 1999). Десоциализирующие факторы полностью соответствуют признакам, характеризующим положение человека в армии:

- изоляция от внешнего мира;

- постоянное общение с одними и теми же людьми, с которыми индивид работает, отдыхает, спит;

- утрата прежней идентификации, которая происходит через ритуал переодевания в спецформу;

- переименование, замена старого имени на «номер» и получение статуса; замена старой индивидуальной обстановки на новую, обезличенную;

- отвыкание от старых индивидуальных привычек, ценностей, обычаев и привыкание к новым общим;

- утрата свободы действий.

То воспитание и тот культурный опыт, которые человек получал с детства, определяется противоположными факторами социализации: отсутствие изоляции от внешнего мира, общение с разными людьми, укрепление прежней индентификации, широкая свобода действий, - не могли подготовить его к выживанию в подобных условиях. Поэтому в экстремальных группах индивид не просто дезориентируется, но нравственно деградирует.

С другой стороны, нравственная деградация в армии - понятие условное, так как межличностные отношения в лиминальных и десоциализированных сообществах протекают за пределами применения понятия «нравственность» в общечеловеческом значении этого слова, так как здесь в процессе ресоциализации формируется своя нравственность и своя система ценностей, отличная от общегражданской.

Процессы десоциализации и нравственной деградации мы соотносим с архаизацией общественного сознания в экстремальных группах, что вовсе не означает, что мы считаем архаические общества десоциализированными и безнравственными. Это было бы ошибкой. Архаические культуры нельзя называть примитивными. Они сложны и совершенны, поскольку даже самые «дикие» на наш взгляд их элементы направлены на обеспечение полноценной жизни своих обществ, их расширенное количественное и качественное воспроизводство.

Под архаизацией сознания в данном случае мы полагаем возврат социо- и культурообразующих механизмов к первичному уровню знаковых систем, на котором происходит знаковое переоформление не только элементов системы жизнеобеспечегния, но самого тела и физиологии.

Знаковое применение физиологии и физиологических актов в области социально-статусных отношений характерен и для животных. Это заставляет сделать вывод о глубине трансформации культуры в экстремальных группах, которая соответствует нулевой фазе социогенеза.

За традиционными и любым архаическим обществами стоят тысячелетия их историко-культурного развития в плане совершенствования их традиций от «нулевой фазы социогенеза» до их актуального и оптимального уровня. (Если, конечно, ограничиваться простой эволюционистской схемой.)

От окончательного распада сознание спасают его внутренние механизмы самосохранения, под которыми можно понимать фундаментальные принципы познавательной активности и, в первую очередь, - принцип информационной ассиметрии, реализующийся в феноменологии символа. Ассиметрия предполагает неравенство предмета и его значения, чем обусловлена феноменология таких категорий, как смысл и системность, а также и феноменология самой информации, которая заключается в ассиметричном состоянии реальностей и самой познавательной деятельности.

На данной архетипической основе в армии начинается регенерация культурных норм, которая, тем не менее, не может принять совершенный вид потому, что армейские традиции остаются культурным субстратом: составляя среду ресоциализации десоциализированных неофитов, они не являются средой первичной социализации личностей.

Все это говорит о том, что в сознании человека заложены механизмы самосохранения культуры, которые проявляются в архетипах бессознательного, как системный принцип организации познавательной активности. В формировании неуставного права представлена не столько реставрация традиционных правовых систем, сколько кристаллизация новых, однако на основе базовых принципов информационной активности, обеспечивающих саму возможность системообразования.

Среди этих принципов выделю два, которые представляются фундаментальными:

1 .Принцип системного порядка. Обуславливает возможность восприятия мира как объема информации.

2.Принцип информационной ассиметрии. Обуславливает концентрацию информационных объемов в поле символа, то есть преобразует информацию о вещи в бесконечной многомерности ее смысловых значений.

Первичная социальная стабилизация осуществляется в алгоритмах элементарной психической стабилизации, которые остаются неизменными (Коул, 1998: 63-64). Видимо, в силу своего семиотического постоянства, а также коммуникативного и системообразующего потенциала, элементарные психические процессы сохраняют резерв возможностей для регенерации культурных связей, даже в ситуации распада культурной традиции. И мы видим результаты этого процесса, протекающего параллельно с процессами ресоциализации. Мы видим рождение новых правил, новых традиций, новых обычаев, нового фольклора, изобразительных канонов. И мы видим, как в этих новых формах мировосприятия проявляются черты, хорошо знакомые этнографу по предмету его работы с архаическими и традиционными культурами, - те, которые в обществах цивилизационной культуры представлены в рудиментарных формах и требуют реконструкции.

Доминантные отношения в армии представляют собой лишь один аспект ее глубокого антропологического кризиса, предельно обостряя проблему прав человека, как права на культуру.

Действующие сегодня официальные системы правового контроля в армии подчинены задаче сокрытия реальной картины преступлений против личности. Поэтому невозможно получить точную статистику убийств и самоубийств в армии на почве статусных отношений, то есть по причинам, связанным с трансформацией сознания в процессе десоциализации личности. Проблема даже не в статистике. Статистическая обработка социальных явлений теряет смысл в момент их фольклоризации. Основная проблема современной российской армии заключается в фундаментальной антропологической проблеме - в обратимости принципов культурогенеза' в режимных сообществах, открывающихся в патологическом и тотальном доминировании неформальных принципов самоорганизации социума над формальными.

Это обстоятельство выводит проблему антропологических метаморфоз в российской армии на уровень проблем глобальной безопасности, поскольку столь глубокие процессы трансформации культуры уже стали исторической закономерностью, и это в воинских формированиях, вооруженных самым современным оружием.

Список научной литературыБанников, Константин Леонардович, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Абрамян, 1992 Абрамян А. Тайная полиция как тайное общество: страх и вера в СССР // Этнографическое обозрение 1993, № 5. Алексеев, 2005 - Алексеев Н. На нары, брат, и долой Европу! // Иностранец. М., 2005, №20 (65)

2. Антропология насилия, 2001 Антропология насилия / Отв. ред. В. В. Бочаров, В.А.Тишков. СПб., 2001. Арендт X. Истоки тоталитаризма. М., 1996

3. Аристотель, 1984 Аристотель. Политика // Сочинения. М., 1984. Т. 4. Артемова, 2004 — Артемова О.Ю. Охотники / собиратели и теория первобытности. М., 2004

4. Арутюнов, Рыжакова, 2004 Арутюнов С.А. Рыжакова С.И. Культурная антропология. М.: Весь мир, 2004

5. Арутюнов, 1989 Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М., 1989.

6. Асмолов, 1996 Асмолов А.Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. Москва - Воронеж, 1996.

7. Байбурин, 1983 Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983.

8. Банников, 2008 Банников К.Л. Социальная фотосессия. Как фотографировать людей, если ты не фотограф, а исследователь? // Социальная реальность. 2008, №10.

9. Банников, 2007 Банников К.Л. Люди плато Укок. Из Полевого дневника этнографической экспедиции 2004-2006 гг. // Полевые исследования института этнологии и антропологии. 2005 год. (Ответственный редактор З.П.Соколова) М.: Наука, 2007

10. Банников, 1999 Банников K.JI. Антропология экстремальных групп. Постановка проблемы // III Конгресс российских этнографов и антропологов. Москва, 1999.

11. Банников, 1999а Банников K.JI. Образы трансцендентного в ритуальном искусстве // Шаманизм и иные верования и практики. М., 1999.

12. Банников, Месштыб, 1999 Банников K.JI., МесштыбН.А. Международный конгресс «История Арктики и субарктических регионов» // Этнографическое обозрение. 1999, №1

13. Банников, 1999b Банников К. JI. Образы трансцендентного в ритуальном искусстве // Шаманизм и иные верования и практики. М., 1999

14. Банников, Месштыб, 1998 Банников К.Л., Месштыб Н.А. VIII Международный конгресс «Общества охотников и собирателей» CHAGS-8 // Этнографическое обозрение. 1998, №6

15. Банников, 1997 Банников К.Л. Представления о жизненной силе в традиционных японских верованиях // Этнографическое обозрение. 1997, №3.

16. Бочаров, 1996 Бочаров В.В. Власть и время в культуре общества // Пространство и время в архаических и традиционных культурах. М., 1996.

17. Бродский, 1999 Бродский И.А. Меньше единицы // Сочинения Иосифа Бродского. СПб., 1999. Т.5,

18. Бутовская, 2004 Бутовская М.Л. Язык тела. Природа и культура. М.:«Научный мир», 2004.

19. Бутовская, 2003 Бутовская M.JI. Мы и они: эволюция социальности в отряде приматов и проблема происхождения человеческого общества // Биоархеология. Вып.1, М.: 2003.

20. Бутовская, 1999 Бутовская М. JI. Этология человека: история возникновения и современные проблемы исследования // Этология человека на пороге XXI века. М. 1999.

21. Ван Геннеп, 1999 Ван Геннеп А. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М.: Восточная литература, 1999.

22. Выготский, 1956 Выготский JI.C. Избранные психологические произведения. М., 1956.

23. Гак, 1971 Гак В.И. Семантическая структура слова как компонент семантической структуры высказывания // Семантическая структура слова/Отв. ред. Леонтьев А.А. М., 1971.

24. Герасименко, 2000 Герасименко О. Госдума уходит в завязку // Комсомольская правда, 30 мая 2000.

25. Гирц, 2004 Гирц К. Интерпретация культур. М.: РОССПЭН, 2004 Гольц, 2002 - Гольц А. У вас генштаб отвязался//Еженедельный журнал. М., 2002.

26. Довлатов, 1998 Довлатов С. Зона. М., 1998.

27. Достоевский, 1875 Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. СПб., 1875.

28. Дюркгейм, 2006 Дюркгейм Э. Социология. М.: «КАНОН+» - РООИ «Реабилитация», 2006

29. Журинский, 1971 Журинский А.Н. О семантической структуре пространственных прилагательных // Семантическая структура слова./Отв. ред. Леонтьев А.А. М., 1971.

30. Кабо, 1990 КабоВ.Р. Структура лагеря и архетипы сознания // Советская этнография. 1990, №1.

31. Клейн, 1990 Лев Самойлов (Клейн Л.С.) Этнография лагеря // Этнографическое обозрение, 1990, №1.

32. Ковальская, 2001 Ковальская Г. Тупой твердый предмет // Итоги, №13, 3 апреля 2001.

33. Козлова, 1999 Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М., 1999.

34. Кормина, 2005а Кормина Ж.В. Проводы в армию в пореформенной России. Опыт этнографического анализа. М.: 2005. Кормина, 2005b - Кормина Ж.В. K.JI. Банников «Антропология экстремальных групп». М., 2002 (рецензия) // Антропологический форум, 2005, №2.

35. Ксенофонтова, 1992 Ксенофонтова Н.А. Личность, общество и социальное время//Пространство и время в архаических культурах (материалы коллоквиума)/Отв. ред. Следзевский И.В. М., 1992.

36. Культура жизнеобеспечения ,1983 Культура* жизнеобеспечения и этнос/Отв. ред. Арутюнов С.А. Ереван, 1983.

37. Левинсон, 1999 Левинсон А. Об эстетики насилия. Армия и общество в СССР/России за последние 10 лет // Неприкосновенный запас. М., 1999, №2 (4). См. также виртуальную версию публикации www.russ.ru: 8080/antolog/vek/l 990/11/voina.htm.

38. Лев Самойлов (Клейн), 1990 Лев Самойлов. Этнография лагеря // Этнографическое обозрение 1990, №1.

39. Лекомцева, 1979 Лекомцева М.И. Структура ролей в коммуникативном акте и теория литературных жанров // Вторичные моделирующие системы/Отв. ред. Лотман Ю. Тарту, 1979, с.22.

40. Леонтьев, 1969 Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы ипорождение речевого высказывания. М., 1969.

41. Леонтьев, 1967 Леонтьев А.А. Психолингвистика. М., 1967.

42. Леонтьев, 1969 Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы ипорождение речевого высказывания. М., 1969.

43. Лоренц, 1994 Лоренц К. Агрессия. М.: Прогресс, 1994

44. Лотман, 2000 Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.

45. Лурье, 1994 Лурье С.В. Метаморфозы традиционного сознания. СПб.,1994.

46. Маркарян, Арутюнов, 1993 Маркарян Э.С., Арутюнов С.А. и др. Культура жизнеобеспечения и этнос. Ереван, 1983.

47. Молодежный экстремизм, 1996 Молодежный экстремизм/Отв. ред. Козлов А. А. СПб., 1996.

48. Монахов, 1995 МонаховН.А. Плоды подсознания. М., 1995. Наумова, Сычева, 1993 - Наумова Н.Ф., Сычева B.C. Общественное мнение о социальных проблемах армии России // Социологические исследования, 1993, № 12.

49. Нихонсёки, 1997 Нихонсёки. Анналы Японии/Перевод и комментарии Л.М. Ермаковой и А.М.Мещерякова. СПб., 1997.

50. Образ врага, 2005 Образ врага. (Составитель Л.Д.Гудков, ред. Н. Конрадова). М.: ОГИ, 2005.

51. Першиц, Семенов, Шнирельман, 1994 Першиц А.И., Семенов Ю.И., Шнирельман В.А. Война и мир в ранней истории человечества. Т. 1,2. М.,1994.

52. Петрова А.С. «Безоглядная любовь. к Родине» 29.11.2001 отчет. Всероссийский опрос городского и сельского населения. 24 ноября 2001 года. 1500 респондентов. Фонд «Общественное мнение» // www.fom.ru http://bd.fom.ru/report/cat/man/patriotizm/of014505

53. Петухов, 2000 Петухов А. «Дедовщина» в армии и на флоте. СПб., 2000.

54. Политковская, 2000 Политковская А. Дедские игры // Новая газета, №23(Д), от 15-18 июня 2000 г.

55. Полосьмак, 2000 Полосьмак Н.В. Татуировка у пазырыкцев // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2000. №4.

56. Померанц, 1995 Померанц Г. Язык абсурда // Померанц Г. Выход из транса. М., 1995.

57. Попов, 1996 Попов В.А. Символы власти власть символов // Символы и атрибуты власти. СПб., 1996.

58. Почепцов, 2001 Почепцов Г.Г. Русская семиотика. М.: Рефл-бук -Ваклер, 2001.

59. Пропп, 1999 Пропп В.Я. Проблемы смеха и комизма. Ритуальный смех в фольклоре. М., 1999.

60. Репрессированные этнографы, 1999 Репрессированные этнографы. -Отв.ред. Тумаркин Д.Д. М.: Наука, 1999

61. Сергеев, 2000 Сергеев И. Оружие на закуску. Казармы танкового батальона могли стать камчатской «горячей точкой» // Новая Камчатская Правда, №5 от 10.02.2000 г.

62. Серебряников, Дерюгин, 1996 Серебряников В., Дерюгин Ю. Социология армии. М., 1996.

63. Серж Кардинеле, 2000 Серж Кардинале. Территория абсурда // Вне закона. 2000, №21 (124).

64. Солдат отправляют в рабство, 2000 Солдат отправляют в рабство // «Новая газета», №52 (620) от 2-8 октября 2000 г.

65. Соловьев, 1993 Соловьев С.С. Методика измерения социальной напряженности в Вооруженных Силах // Социологические исследования, 1993, № 12.

66. Тендрякова, 1992 Тендрякова М.В. Мужские и женские возрастные инициации // Этнографическое обозрение, 1992, №4. Терентьев, 2000 - Терентьев Д. Гарем цвета хаки // Вне закона, 2000, №21 (124).

67. Тишков, 2003 Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования посоциально-культурной антропологии. М.: Наука, 2003

68. Тишков, 2001 Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте.

69. Этнография чеченской войны. М., 2001.

70. Тэрнер, 1983 Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983.

71. Уиллок, 2005 Уиллок Д.Э. Реальность как предмет переговоров.

72. Хаотические аттракторы нашего понимания. // Массовая культура:современные западные исследования. М.: Фонд научных исследований

73. Прагматика культуры», 2005

74. Фуко, 1996 Фуко М. Рождение тюрьмы. Москва, 1999.

75. Ходорыч, 2001 Ходорыч А. Белый билет по-черному // Деньги, № 17-18от 15.05.2002 г.

76. Шаламов, 2003 Шаламов В. Очерки преступного мира // Библиотека Александра Белоусенко, http://belousenkolib.narod.ru/ Шюц, 2004 - Шюц А. Избранное: мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004.

77. Эдингер, 2000 — Эдингер Э.Ф. Эго и архетип. Индивидуализация и религиозная функция психологического. М., 2000

78. Эминов В.Е., Мацкевич И.М. Преступность военнослужащих. Исторический, криминологический, социально-правовой анализ. М., 1998

79. Юнг, 1997 ЮнгК.Г. Душа и миф. Шесть архетипов. Киев-Москва, 1997.

80. Юнг, 1998 Юнг К.Г. Бог и бессознательное. М., 1998.

81. Юнгер Э. Рабочий господство и гештальт (Тотальная мобилизация.1. С.441 -470) СПб.: 2000

82. Яковлев, 1999а Яковлев В. «Командир сказал «нет» // НКП, № 19(183) 27 мая 1999 г.

83. Яковлев, 1999b Владимир Яковлев. На контракт через контакт. Расследование НКП // Новая Камчатская Правда, 24 июня, № 23, (187), 1999.

84. Яковлев, 1999с Яковлев В. Тихая обитель дедовщины // Новая Камчатская Правда, №37 от 07.10.1999 г.

85. Яковлев, 1999d Яковлев В. На мысе Желтый очень скучно. // Новая Камчатская Правда, №42 от 11.11.1999 г.

86. Яковлева, 2006 Яковлева Е. Как не съесть собаку. Интервью с Иваном Климовым об армии как экстремальной группе. // Социальная реальность. 2006, №7-8.

87. Янин, 1993 Янин С.В. Факторы социальной напряженности в армейской среде// Социальные исследования, 1993. № 12.

88. Abell, Gecas, 1997 Abell E., Gecas V. Guilt, Shame and Family Socialization // Journal of Family Issues, #18, 1999

89. Bandura, 1973 BanduraA. Aggression, a Social Learning Analysis. New Jersy: Prentice-Hall, Englewood Cliffs, 1973

90. Bannikov, 2000 Bannikov K.L. The Anthropology of Outlying Groups. Relations of Dominance in Social Interactions among Russian Soldiers. Moscow: Institute of Ethnology and Anthropology RAS - Institute for Social Anthropology Research, 2000

91. Barker, 1993 Barker F. The culture of violence tragedy and history. Publikationstyp: Book Utgivning - Manchester: Manchester University Press, 1993.

92. Bataille, 1965 Bataille G. L'Erotisme. Paris, 1965.

93. Blau, 1960 Blau P.M. A Theory of Social Integration // American Journal of Sociology, 1960. No. 65.

94. Blumer, 1969 Blumer H. Symbolic Interactionism. Perspective and Method. Berkley: University of California Press, 1969

95. Briedis, 1975 Briedis C. Marginal Deviants // Social Problems, 1975. No. 22.

96. Cliga, 1940 Cliga A. The Russian Enigma. London, 1940

97. Cloward, 1960 ClowardR.G. Theoretical Studies in Social Organization ofthe Prison. N.Y.: Social Science Research Council, 1960.

98. Curtis, 1975 Curtis L.A. Violence, race, and culture. Lexington: Lexington1. Books, 1975.

99. Eisenberg, ' 2000 — Eisenberg N. Emotion, Regulation, and Moral Development // Annual Review Psychology, #51, 2000

100. Flynn, 1991 Flynn P.J. The Ethnomethodological Movement. Sociosemiotic Interpretations. Berlin - New York: Mouton de Gruyter, 1991 The Worldof the Russian Peasent: Post-Emancipation Culture and Society. Boston: Boston University Press, 1990.

101. Galtung, 1978 Galtung J. Peace and Social Structure Essays in Peace Research. Vol. Ill, Copenhagen: Ejlers, 1978.

102. Gennep, 1960 Gennep A. Van The Rites of Passage. Chicago: Chicago University Press, 1960.

103. Geertz, 1960 Geertz C. The Religion of Java. Glencoe, 1960

104. Geertz, 1965 Geertz C. The Social History of an Indonesian Town.1. Cambridge, 1965

105. Geertz, 1973 Geertz C. The Interpretation of Culture. N.Y.: Basic Books, 1973

106. Goffman, 1967 Goffman E. Interaction Ritual Face-to-Face Behavior. Chicago: Aldine, 1967.

107. Goffman, 1971 Goffman E. Relations in Public Microstudies of the Public Order. London: Methuen, 1971.

108. Goffman and Social Organization Studies, 1999 Goffman and Social Organization Studies in a Social Legacy. Ed. by Greg Smith G. London: Routledge, 1999.

109. Hatty, 2000 Hatty S.E. Masculinities, violence and culture. California: Thousand Oaks - London: Sage Publications, 2000.

110. Heider, 1958 Heider F. The Psychology of Interpersonal Relations. New York: Wiley, 1958.

111. Janowitz, 1963 Janowitz M. Anthropology and the Social Sciences // Current Anthropology. 1963, No.4, pp.139.

112. Hodge, 1988 Hodge R., Kress G. Social Semiotics. Oxford: Polity Press, 1988.

113. Noble, 2000 Noble T. Social Theory and Social Change. N.Y.: St. Martin's Press, 2000

114. Pareto, 1963 Pareto V. Mind and Society: A Treatise on General Sociology. N.T.: Dover, 1963

115. Parmentier, 1999 Parmentier R.J. Signs in Society. Studias in Semiotic Anthropology. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1999

116. Rasmussen, 1974 Rasmussen D.M. Symbol and Interpretation. Hague: Martinus Nijhoff, 1974

117. Reis, 1993 Reis C. Toward a Semiotics of Ideology. Berlin-New York: Mouton de Gruyter, 1993.

118. Scheff, 1997 Scheff T.J. Emotions, the social bond and human reality. Cambridge: Cambridge University Press, 1997

119. Scheff, 1997 Scheff T.J. Shame in self and society // Symbolic Interaction, #26, 1997

120. Schutz, 1962 Schutz A. Symbol, Reality, and Society // Schutz A. Collected Papers. Vol I The problem of Social Reality. Dordrecht, Kluwer Academic Publishers, 1962

121. Schultz, Lavenda, 1994 Schultz E.A., Lavenda R.H. Cultural Anthropology. A Perspective on the Human Condition. St. Paul - New York - San Francisco -Los Angeles: West Publishing Company, 1994.

122. Sholnich, 1969 SholnichJ.H. The Politics of Protest. N.Y.: Simon & Schuster, 1969.

123. The Psychology, 1981 The Psychology of Ordinary Explanations of Social Behavior Ed. by Antaki C. London: Academic Press, with European Association of Experimental Social Psychology, 1981.

124. The Wrong of Passage, 2004 The Wrong of Passage: Inhuman and Degradin Treatment in New Recruits in the Russian Armed Forces. Human Right Watch. October 2004 Vol.16 No.8 (D)

125. Turner, 1968 Turner V.W. The Drums of Affliction. The Study of Religion Process among the Ndembu of Zambia. Oxford: Oxford Clarendon Press, 1968.

126. Turner, 1977 Turner V.W. The Ritual Process: Structure and Anti-Structure. Ithaca - New York: Cornell University Press, 1977.

127. Violence, 1999 Violence and Its Alternatives. Ed. by Manfried B.S. and Nancy S.L. New Yourk: St. Martin's Press, 1999.

128. Violence, Culture, 1996 Violence, Culture and Censure (Ed. by Sumner C.) London: Taylor & Francis, 1996.

129. Wolfgang, 1993 Wolfgang M.E. Sociocultural Overview of Criminal Violence // Aggression and Violence. Social Interactionist Perspectives. Ed. by FelsonR.B., Tedeschi J.S. Washington: D.C. American Psychological Association 1993.

130. Yochelson, Samenow, 1984 Yochelson S., Samenow S. The Criminal Personality. Vol. 1-2, N.Y.: Jason Aronson, 1984. www.bkv.salehard.ru - www.bkv.salehard.ru/map/slave.htm www.pipss.orgwww.strana.ru www.strana.ru/stories/04/12/16/3580/259633.html