автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проблема человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблема человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна"

На правах рукописи

БОРОВКОВА Наталья Владимировна

ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОСОФИИ М- ГОРЬКОГО И Т. МАННА

Специальность 10.01.01—русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

МАГНИТОГОРСК 2006

Работа выполнена на кафедре новейшей русской литературы филологического факультета ГОУ ВПО «Магнитогорский государственный университет»

Научный руководитель: доктор филологических наук,

доктор философских наук, профессор Слобод и юк Сергей Леоновнч

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Быков Леонид Петрович

кандидат филологических наук, доцент Севастьянов» Валерия Станиславовна

Ведущая организация: Омский государственный университет

им. Ф. М. Достоевского

Зашита диссертации состоится «6» декабря 2006 года в 10.00 на заседа-* нии диссертационного совета К 212.112.02 при Магнитогорском государственном университете по адресу:

455038, г. Магнитогорск, проспект Ленина, 114, ауд. 211.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МаГУ. Автореферат разослан « 2 » ноября 2006 года.

Ученый секретарь ^-С-У

диссертационного совета /т, (у / М. М. Полехина

доктор филологических наук, ^¡А-

профессор

Общая характеристика работы

Изучение наследия М. Горького всегда было одной из главных областей отечественного литературоведения. Горький и проблема человека, Горький и природа, Горький и революция, Горький и религия, Горький и власть — эти темы поочередно становились основными в горьковедческих исследованиях. В настоящее время повышенное внимание привлекает проблема соотношения горьковско-го творчества с философскими исканиями эпохи, активно обсуждавшаяся в литературоведческих работах рубежа веков и в последнее десятилетие двадцатого столетия вернувшаяся в сферу фундаментальной науки. Вместе с тем, и работы начала века, и современные исследования этого вопроса имеют достаточно фрагментарный характер, сводясь, как правило, к выявлению в художественной практике писателя «ницшеанского лейтмотива» - образа «сильного человека», установлению взаимосвязей произведений Горького с концепцией «вырождения» М. Нордау, соотнесению художественно-философского поиска писателя с проповедью активного отношения человека к жизни Н. Федорова. При этом такая важнейшая грань горьковских размышлений о человеке, как взаимодействие последнего с историей, остается в тени.

В «Жизни Клима Самгина» Горький говорит об «исторических цепях», надетых на современного человека, заставляющих его постоянно оглядываться на прошлое и мешающих ему обрести надлежащее место в настоящем, подробно описывает губительные для человека последствия «исторического образования», отождествляет историю с уничтожающей человека «колесницей Джаггернаута»; в «Фоме Гордееве» и «Деле Артамоновых» речь идет о взаимоотношениях человека и «дела», которое также обнаруживает непосредственную связь с историософскими опытами рубежа Х1Х-ХХ вв. Тем не менее, даже очевидное присутствие в горьковских текстах прямых перекличек с историко-философскими трудами и в первую очередь с размышлениями «О пользе и вреде истории для жизни» Ф. Ницше не сделало их предметом осмысления.

Многочисленные реминисценции именно этого сочинения немецкого философа мы обнаруживаем не только у Горького. Т. Манн в своем первом романе также рассматривает проблему человеческого «Я», его становления и взаимодействия с миром в свете противостояния истории и человека. Однако роднящая творчество русского и немецкого авторов оппозиция человек — история так и не стала объектом полноценного исследования. Между тем, подробное рассмотрение совпадений и различий в подходах писателей к воплощению в своих произведениях данной антиномии могло бы способствовать выявлению уникальных особенностей создаваемых ими художественных миров. Таким образом, актуальность нашей работы определяется необходимостью выявления особенностей художественной историософии М. Горького, осмысления специфики отношений истории и человека в горьковских текстах, а также сопоставления характера таких отношений в художественном опыте М. Горького и Т. Манна.

История вопроса. Несмотря на множество работ, посвященных художественным исканиям М. Горького, возникает впечатление, что ни «Фома Гордеев»,

ни «Дело Артамоновых», ни «Жизнь Клима Самгина», схожим образом решающие комплекс проблем, связанных с положением человека в мире и его взаимодействием с действительностью, никак не соотносятся с историософскими учениями, поставившими в центре своего внимания вопрос о недолжном характере такого взаимодействия. Неисследованными остаются до сих пор и схождения, существующие между текстами М. Горького и произведениями Т. Манна.

Даже в тех случаях, когда авторы, казалось бы, вплотную подходят к интересующей нас теме, речь идет разве что о неких аллюзиях, существующих между горьковскими «Несвоевременными мыслями» и «Несвоевременными размышлениями» Ф. Ницше. При этом возникновение этих аллюзий объясняется не чем иным, как особенностями культурной ситуации, сложившейся в России рубежа веков. Что же касается самого содержания размышлений (и среди них - мыслей об истории), то, по мнению, например, П. Басинского, высказанному в работе «К вопросу о «ницшеанстве» Горького», они не оказали какого-либо значительного влияния на глубинное содержание горьковских произведений.

Впрочем, не все горьковеды полагают, что эта часть учения Ницше лишь косвенно отозвалась в художественных исканиях Горького. В частности, Л. Колобае-ва объясняет близость взглядов русского писателя и немецкого философа на отношения человека и окружающей его действительности тем, что эстетика немецкого философа созвучна своей установкой на антисозерцательность горьхов-ской идее необходимого сопротивления среде, которая со временем становится одной из осей художественного мира русского писателя. Как кажется, проблема обозначена достаточно четко, и ее составляющие практически названы своими именами: ведь у Ницше под «средой», «действительностью» всегда подразумевается «исторический поток», «история». Однако далее констатации очевидного факта родственности авторских представлений о должном характере взаимодействия человека и действительности и здесь речь не идет. Даже более того: подобно своим предшественникам — исследователям первой четверти XX века, автор работы ограничивает ницшеанскую традицию в горьковском творчестве его ранним периодом. Таким образом, переосмысленная и примененная Горьким в собственных построениях оппозиция человек — история превращается & некий промежуточный этап его творчества, никак не связанный ни с «Делом Артамоновых», ни с «Жизнью Клима Самгина».

Несколько иную точку зрения на характер горьковского «ницшеанства» в том, что касается оппозиционности современного человека и мира, мы обнаруживаем в работе Э. Юное «Ницше в России». Особый интерес для нас представляет та часть сформулированных в исследовании положений, где говорится о согласии Горького с тезисом Ницше о необходимости кардинального пересмотра существующих взаимоотношений человека и «мирового процесса». На первый взгляд, автор признает факт горьковской рефлексии по поводу «Несвоевременных размышлений». Причем, по мнению исследовательницы, с течением времени взаимодействие Горького с Ницше только усиливается: на первый план у него выходят идеи изменения в общественной жизни, «перводвигателем» которых становится свободный творец. Однако к числу трудов, которыми руководствуется писатель, исследовательница относит только «Так говорил Заратустра» и «Рожде-

ние трагедии из духа музыки». Что же касается сочинения о «Пользе и вреде истории для жизни», то оно исключается из сферы внимания М. Горького. При этом «Дело Артамоновых» и в особенности «Жизнь Клима Самгина» приходятся на время полного «отказа» их автора от Ницше.

В ряде работ влияние историософской мысли рубежа Х1Х-ХХ вв. на миропонимание Горького вообще минимизируется. Так, В. Келдыш видит основную антиномию горьковского творчества не в конфликте человека и действительности, а в противопоставлении человека «нормативного» и («нормативного». При этом «анормативньш» тип — это человек «пестрой души», отягощенный противоречиями сознания, а «нормативный» - тип цельной личности, предстающей в образе революционера, «нового человека». Отношения этого «Человека с большой буквы» с миром будут складываться по-новому: он сумеет преодолеть ощущение катастрофизма своего времени. Остается, правда, неясным, каким образом, признавая катастрофичность мироощущения горьковских героев, можно совершенно исключать его «ницшеанскую» природу и не замечать, что, например, в центре всех сюжетных линий «Жизни Клима Самгина» находится не кто иной, как несчастный современный человек, и что несчастен он именно по причине неоднократно упоминаемого автором романа «исторического» гнета.

Достаточно категоричное суждение обнаруживается среди выводов, к которым приходит А. Нинов, проанализировавший в работе «Горький и Ив. Бунин» отношение писателя к прошлому - «исторической памяти». По словам исследователя, в поисках выхода из мировоззренческого кризиса Горький всегда предлагает обращаться к прошлому, восстанавливать «связь времен», подчиняя жизнь историческим целям будущего. Как видим, в данной концепции горьковского «историзма» нет места не только для антиисторических воззрений современных и предшествующих Горькому мыслителей, но и для протеста против «исторического» взгляда на события, озвученного самим Горьким и в «Фоме Гордееве», и в «Деле Артамоновых», и в «Жизни Клима Самгина». Но ведь в последнем романе писателя именно изучение «истории» (историческое образование) становится причиной, по которой герой не может «найти самого себя». А исторические цели и вовсе отождествляются с «историческими цепями».

Гораздо ближе к истине оказывается М. Голубков, увидевший, что люди у Горького находятся в «неодолимой зависимости» от «исторической действительности», которая их, в конце концов, «уничтожает». Таким образом, связь горьковских истории и человека, казалось бы, все же осмысливается как фатальная. Однако, говоря о жесткой обусловленности характера героев Горького и их судьбы историей, исследователь понимает под ней лишь «конкретно-исторический» (политический) момент.

Трагедия горьковского человека, обусловленная его несвободой, затрагивается в работе А. Овчаренко «М. Горький и литературные искания XX столетня». Несмотря на то, что и здесь сущность конфликта, выписанного в «Деле Артамоновых» и в «Жизни Клима Самгина», сводится к причинам социально-политическим, полностью обусловленным общественной ситуацией того времени, среди заключений автора мы встречаем ценное наблюдение. Он одним из первых говорит о том, что в «Деле Артамоновых» семейному аспекту предшествует дело,

определяющее судьбу семьи, рода, поколений. Исследователь совершенно справедливо отмечает, что все коллизии романа все сильнее определяются «фабрикой», которая является олицетворением некой скрытой за ее фасадом силы. И если бы эта сила, стоящая за «делом», не ограничивалась здесь революционными рабочими, а само «дело» не соотносилось только с грядущей революцией, можно было бы сказать, что ученый ближе всех прочих подошел к сути того противостояния, которое имел в виду писатель. Ведь и артамоновское «дело», и «действительность» «Клима Самгина», по сути, наделяются автором теми же характеристиками, что и «история» Ф, Ницше, Г. Федотова. Практически все, что «невольно» делают герои, совершается либо во имя «дела», либо же из «чувства ответственности перед историей». К сожалению, эти очевидные параллели не попали в поле зрения исследователя.

То же мы можем сказать и о высказываемой в работе мысли о характере связи между «Делом Артамоновых» и «Будденброками» Т. Манна. Овчаренко предполагает, что Горький сознательно повторяет некоторые черты манновских героев, для того чтобы подчеркнуть принципиальное различие между двумя романами: у Т. Манна создана «печальная семейная хроника», все горести семьи заключаются в ней самой, и там нет ничего подобного горьковскому «делу». Таким образом, схождения между произведениями русского н немецкого авторов расцениваются исключительно как внешние. А их генетическое родство никак не рассматривается.

Не может не удивлять, что ни в одной из тех работ, где исследуются параллели между творчеством М. Горького и Т, Манна, не заходит речь об их общих философских ориентирах - историософских концепциях Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, теории М. Нордау. Авторы работ говорят о близости литературно-эстетических принципов Т. Манна к горьковской эстетике, общей для них гуманистической идее, о духовном родстве двух писателей, пишут о том, что оба они состояли в переписке с одними и теми же корреспондентами (Р. Ролланом, С, Цвейгом), упоминают о внимании немецкого писателя к критическим опытам Горького. И не более того.

Исключение здесь составляют, пожалуй, только статьи П. Басинского и В. Жукоцкого, в которых имена М. Горького, Т. Манна и Ф. Ницше упоминаются в одном ряду, Басинский приводит слова немецкого писателя о Горьком: «Ему <М. Горькому. - Н. Б.> удалось навести мост между Ницше и социализмом». Эта цитата служит для него еще одним подтверждением увлеченности Горького учением Ницше. Однако мы здесь не видим ни попытки сопоставить характер ницшеанства двух художников, ни стремления установить наличие или же отсутствие какой-либо «обратной связи» — горьковского взгляда на художественную философию Т. Манна.

Более развернуто проблема художественно-философских взаимосвязей Горького, Т. Манна и Ф. Ницше представлена в работе В. Жукоцкого «О тождестве противоположностей...». Доказывая общее прочтение писателями «концепта Ницше», автор обращается к объединяющей творчество Ницше, Горького и Т. Манна идее нового гуманизма. Гуманизм нового типа — это как раз то, что, как пишет Жукоцкий, воспринял у Ницше Горький. .Для нас особенно важно, что о

«новом гуманизме», «новом человечестве» Горького писал и автор «Будденбро-ков», ставивший перед собой те же цели. Однако, несмотря на то, что оценки, которые немецкий писатель дал направлению мысли Ф. Ницше и М. Горького, а также своей собственной, практически совпали, проблему философии Ницше как связующего звена между творчеством М. Горького и Т. Манна вряд ли можно считать окончательно разрешенной. Ведь если мы обратимся к художественному опыту двух писателей, то увидим, что там в центре всех построений гораздо чаще оказывается отнюдь не поднявшееся на недосягаемую высоту будущее Человечество, а все те же современные несчастный человек и источник его несчастья -история.

Цель нашей работы состоит в исследовании оппозиции человек - история в произведениях М. Горького и Т. Манна. Целью исследования определяется и соответствующий круг задач:

1. Определить роль «истории» в художественном бытии Т. Манна, а также установить систему отношений историософских исканий писателя с воплощаемой им в своем творчестве схемой становления человеческого «Я».

2. Рассмотреть основные особенности художественной историософии М. Горького и осмыслить горьковские представления о будущем человека и человечества.

3. Выявить своеобразие взаимоотношений «человека» и «истории» в художественном опыте М. Горького и Т. Манна в контексте схождений / расхождений, существующих в переосмыслении названной оппозиции русским и немецким писателями.

Методологическая основа исследования.

Поскольку в основе нашей работы лежит анализ литературно-художественных текстов, основным методом исследования становится метод филологической интерпретации, опирающийся на историко-литературный метод.

Широко применяемый в работе сопоставительный метод позволяет корректно соотнести между собой тексты М. Горького, Т. Манна и положения Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, М. Нордау,

Поскольку рассматриваемая нами проблема человека в художественном опыте М. Горького и Т. Манна непосредственно связана с историософскими работами мыслителей XIX - XX вв., мы также используем историко-философский метод анализа.

Материалом исследования служат романы М. Горького и Т. Манна.

По мере необходимости мы обращается к трудам Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, Вл. Соловьева, Н. Бердяева, М. Нордау, Р. Гвардини, Г. Федотова, К.-Г. Юнга, отражающим историософский поиск XIX — XX вв.

В диссертации мы используем наиболее значительные горьковедческне работы: исследования А. Овчаренко, С. Семеновой, Э. Юное, В. Келдыша, В. Барахова, П. Басинского, Л. Колобаевой.

Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые рассматривается решение проблемы человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна в контексте духовных исканий эпохи.

Теоретическая значимость работы определяется возможностью применения полученных результатов в исследованиях, посвященных духовному поиску русской литературы XX а, проблемам взаимовлияния национальных литератур и диалогу культур.

Практическая значимость работы. Результаты настоящей диссертации могут быть использованы при чтении лекционных и специальных курсов по истории русской литературы рубежа Х1Х-ХХ веков, в трудах по проблемам художественного сознания в России этого периода.

Апробация работы. Работа проходила апробацию на научно-практическом семинаре «Нравственно-философские искания русской литературы XX века» (Магнитогорск; Магнитогорский государственный университет, кафедра новейшей русской литературы, 2005).

Материалы исследования докладывались и обсуждались на межвузовских конференциях преподавателей (Магнитогорск; 2005,2006).

Структура работы. Работа состоит из введения, 2 глав, каждая из которых включает в себя три раздела, и заключения (основной текст занимает 152 е.); работа снабжена списком использованной литературы (133 наименования).

Положения, содержащие научную новизну и еыносимые на защиту;

1) В художественном опыте Т. Манна концепция «истории» Ф. Ницше является доминирующей и определяет собой особенности очерченной в статьях и реализованной в романах писателя схемы становления общечеловеческого «Я». Основным результатом историософского поиска Т. Манна стал вывод о невозможности перехода человека и мира от исторического к неисторическому состоянию , а также идея слабости индивидуального «Я», вылившаяся в тезис о растворении «Я» в мировой Воле, воспринятой писателем из учения А. Шопенгауэра.

2) В «Деле Артамоновых» и в «Жизни Клима Самгина» М. Горького сформулированная Ф. Ницше оппозиция человек — история воспроизводится, практически не подвергаясь переосмыслению. «История», определяемая также как «действительность», «дело», рассматривается у Горького в качестве силы, однозначно враждебной человеку, подавляющей его индивидуальность, заставляющей жить, постоянно оглядываясь на прошлое, думая о будущем и забывая о своем настоящем. ГорьковскиЙ человек находится по отношению к «истории» в том же положении, что и исторический человек: он - ее «жертва», «раб», «служащий».

3) Эволюция взглядов М. Горького на человеческую личность свидетельствует о том, что для писателя гибель современного человека представлялась неизбежной и необходимой. От констатации ослабления личности вызванного давлением «истории», он переходит к декларированию все большей ничтожности человека. Горький любое «Я» рассматривает не в качестве цели, а как препятствие в появлении нового и лучшего. Вырождению «Я» исторического человека в горь-ковском мире сопутствует вырождение самой «истории».

4) У М. Горького существование человека в значительно большей степени, чем у Т. Манна, определяется «историей». Однако все различия, выявленные в историософских представлениях М. Горького и Т. Манна, в конечном счете, оборачиваются общей идеей устранения человеческой индивидуальности как закономерного итога декларированного писателями поиска Нового Человека.

Содержание работы

Во Введении рассматривается история вопроса, определяется актуальность избранной темы, научная новизна, формулируются цель и задачи исследования, устанавливается методологическая основа работы.

Глава I — «Человек в художественной историософии Т. Манна» состоит из трех разделов. Первый — «Здесь и теперь» исторического человека» — посвящен установлению связи между сформулированной Т. Манном и воплощенной им в своих художественных построениях схемой становления общечеловеческого «Я» и его восприятием учения Ф. Ницше, а также исследованию всех составляющих созданного писателем в «Будденброках» образа исторического человека.

Проведя сопоставительный анализ теоретических положений Т. Манна с их художественным воплощением в тетралогии «Иосиф и его братья», мы выяснили, что главной особенностью манновских «стадий обособления и эмансипации» личности является полная изолированность последних друг от друга. Писатель говорит о последовательно сменяющих друг друга пребывании «Я» в «плену образца»; «пробуждении Я» - его абстрагировании от своей «тварной сущности»; наконец, о превращении человеческой индивидуальности в индивидуальность художнического, творческого типа. Между тем, действующие лица его произведений никогда не становятся ничем иным, кроме того, чем они являлись с самого начала: питая гораздо больший интерес к общечеловеческому и вневременному, нежели к индивидуальному, Т. Манн ставит под сомнение возможность эволюции «Я» каждого человека в отдельности.

Далее мы предполагаем, что уже в первом романе писателя — в «Будденброках» — каждый из персонажей олицетворяет собой одну из стадий становления «Я» и что на примере каждого из них автор последовательно показывает одну из составных частей общей картины. Кроме того, образы Иоганна, Томаса и Ганно Будденброков, на наш взгляд, обнаруживают непосредственную связь с положениями философии Ф, Ницше, прежде всего, с концепцией «истории» и исторического человека.

Проанализировав основные черты и наиболее часто используемые писателем определения консула Иоганна Будденброка, мы приходим к выводу, что последний полностью соответствует признакам первого этапа авторской схемы. Не ощущая себя как законченную индивидуальность, он буквально растворяется в поколениях предшествующих ему Иоганнов Будденброков и никогда не появляется в действии романа самостоятельно, вне связи со своим отцом, Иоганном Будденброком-старшим. Чувствуя себя ответственным за сохранность семейной истории, консул всегда говорит только о нашей фирме, нашей семье, наших общих усилиях и всегда ощущает себя объектом воздействия внешних по отношению к себе сил.

В то же время Иоганн Будденброк связан с «историей» Ф. Ницше в ее самом непосредственном, «антикварном» проявлении. Автор особо подчеркивает страсть консула к ведению семейной летописи, а также его «родовой инстинкт» (ТатШепЕ^пп), лишавший представления о свободной воле и моральной независи-

мости, проводя тем самым прямую параллель к созданному Ницше образу исторического человека, который оказывается неспособным к самоиденшфикации, растворяясь под действием гипертрофированного «исторического инстинкта» в бесчисленных поколениях предков и потомков. Мы также соотносим образ старшего Будценброка с положением Ницше о современном человеке, подавленном «историей» и потому недостаточно «мощном», чтобы действовать самостоятельно, не обращаясь к истории за советом: как мне в этом случае ощущать?

Завершая эту часть исследования, мы констатируем, что, в полном соответствии с убежденностью писателя в несостоятельности каждого человеческого «Я» в отдельности, «Я» старшего консула в течение всей его жизни не претерпело никаких изменений, а сам он так и остался тем самым историческим человеком, каковым являлся с самого начала.

В следующем разделе — «Томас Будденброк — человек исторического «промежутка» — мы рассматриваем второй этап схемы Т. Манна: человека, находящегося между историческим и неисторическим ощущением себя и мира.

В первую очередь мы обращаем внимание на то, что, когда после смерти старшего Будденброка центральной фигурой повествования становится Томас Будденброк, в тексте сразу же появляются многочисленные указатели, говорящие о том, что мы имеем дело уже со следующей ступенью в развитии человеческой индивидуальности. Анализируя эти указатели, мы констатируем, что автор расставляет их не произвольно, а следуя определенной системе, одним из важнейших элементов которой является обрушиваемое им на своего героя нездоровье. Болезненность Томаса Будденброка приобретает для нас особое значение в контексте высказываний Т. Манна о путях духовного совершенствования человека. Как полагал писатель, всякое соприкосновение с болезнью и смертью сулит прозрение и рост «Я».

Учитывая эту однозначную позицию автора, мы ставим под сомнение бытующую среди исследователей манновского наследия точку зрения на «Будденбро-ков» исключительно как на историю о духовной и физической деградации человека. Для нас особенно важно, что о болезни как о средстве самопознания писал Ф. Ницше, Сопоставив описание собственных физических страданий самого Ницше и сообщения одного из младших Будденброков о многообразных симптомах своих болезней, мы приходим к заключению: Т. Манн не только был знаком с ницшевской мыслью о том, что место, занимаемое человеком на иерархической лестнице, определяется теми страданиями, которые он может вынести, но и буквально воплотил ее в своем романе.

Далее мы намечаем еще одну точку пересечения между положениями философа и образом Томаса Будденброка. Мы показываем, что, с одной стороны, средний Будденброк мыслит и действует как типичный исторический человек. Если в сочинении «О пользе и вреде истории для жизни» говорится: люди, ощущающие свое бытие исторически, верят, что смысл существования будет все более раскрываться в течение процесса существования, а всякое обращение к прошлому вызывает у них стремление к будущему, то и Томас вопросы «вечности и бессмертия понимал исторически (historisch), говоря себе, что жил в предках и будет жить в потомках». Если, по Ницше, всякое обращение к прошлому укрепля-

ет в «исторических» людях решимость продолжать жизненную борьбу, то и второго Будденброка поддерживала во всех его начинаниях мысль о том, что он идет тем путем, «который проложили его дед и прадед».

Затем мы переходим к исследованию манновской интерпретации другого ответвления «исторической» доктрины — положения о человеке неисторическом. Привлекая для анализа текст Ницше, мы устанавливаем практически полное соответствие между присутствующим в нем описанием неисторического состояния и самоощущением Томаса Будденброка. Для неисторического человека Ницше все прежде важное теряло свой смысл, а все чужое казалось глухим шумом, лишенным значения. Так и для Томаса Будденброка утрачивала смысл прежде главная «ценность» — сын («не нужно мне никакого сына»). Он иначе воспринимал время: для него больше не было ни прошлого (не чувствовал «связи» с отцом и дедом), ни будущего («он больше не вынашивал никаких планов, не видел перед собой никакой работы»). Как и для описанного немецким философом неисторического человека, забывающего прошлое и будущее и «растворяющегося в настоящем», одно «бескрайнее настоящее» существовало временами и для Томаса.

Установив, что в образе Томаса смешиваются между собой черты исторического человека и его антипода, мы задаемся вопросом: не означает ли столь радикальным образом изменившееся ощущение бытия, что все же изменился и сам герой? Пытаясь разрешить эту проблему, мы выясняем: для Томаса всегда был невозможен завершенный, внутренне органичный образ самого себя. Его напряженные размышления о проблемах самоидентичности («Кто же он, Томас Буд-денброк, практический человек или нежный мечтатель?»; «человек действия или любитель поразмышлять») всякий раз приводили к констатации собственной нецелостности: в конце концов, он признавался себе в том, что всегда являлся «смешением» своих противоположностей.

Завершая раздел, мы приходим к выводу, что Томас Будденброк так и не выбрался из состояния «промежутка»: теряющее свою силу историческое мировоззрение героя не было окончательно преодолено и всегда уравновешивало собой проявляющееся в нем новое, неисторическое. Мы полагаем, что отсутствие каких-либо внутренних изменений в персонажах романа отражало сомнения самого писателя в возможности перехода от «исторического» к «неисторическому». По мнению автора «Будденброков», Ницше, говоря о необходимости отказа от истории ради того, что не есть история, — ради искусства и силы, так как только они дают возможность забыть, ограничить кругозор, - выдвигал требование, которое гораздо легче сформулировать, чем осуществить. Ибо с ограниченным кругозором надо родиться.

Опираясь на приведенную мысль, мы переходим к третьему разделу главы — «История не-для-себя и крах исторического самосознания», — который посвящен анализу полноценного воплощения неисторического человека.

Ганно Будденброк рождается с «ограниченным кругозором»: он живет тем, что Ницше, а вслед за ним и Т. Манн, противопоставляют «истории», — музыкой и искусством импровизации. По Ницше, такой человек должен испытывать непреодолимое отвращение к навязываемому ему «чуждому и насильственному». Младший Будденброк с самого начала ощущает неприязнь ко всему, каким-либо

образом связанному с «зубрежкой исторических дат, грамматикой, учебниками». Т. Манн переносит в свой текст еще один элемент концепции философа: неисторический человек защищается от массы исторических знаний при помощи преднамеренной «тупости чувств»; Ганно всегда был совершенно невосприимчив к любому виду школьного знания.

Таким образом, в жизни последнего из Будденброков «самодержавная» история. («поучающая, но не оживляющая»), довлевшая над старшим Будденброком и поставленная под сомнение Будденброком средним, утрачивает свои позиции. Следующее заявление Ганно — «Я — совсем ничто и ничего не могу», — на наш взгляд, является констатацией краха исторического самосознания.

Прослеживая характеристики третьего этапа манновской схемы становления — особенности существования творческой, неисторической личности — мы замечаем, что писатель постепенно нагнетает ощущение ее нежизнеспособности. Третий Будденброк не только постоянно находится на грани жизни и умирания. От констатации его «непригодности для жизни» автор переходит к рассуждениям о «странно-знакомом» ему запахе смерти. Мы связываем все более настойчиво звучащую у Т. Манна тему смерти с возникающим в последней части романа мотивом тоски по «родине», которую испытал еще Томас Будденброк в свой «неисторический» час («Везде оковы, стены! <...> покуда смерть не призовет его к возвращению на родину, к свободе...»; «смерть — возвращение после несказанно мучительного пути, <..,> освобождение от уз и оков»).

Далее мы сопоставляем тоску по смерти и родине Томаса Будденброка и тоску по музыке, от которой страдал его сын, и приходим к выводу, что в обоих случаях мы имеем дело с осмыслением положений Ф. Ницше, восходящих к учению А. Шопенгауэра, для которого музыка была непосредственным образом мировой Воли. Когда в «Рождении трагедии из духа музыки» Ницше пишет о шопенгауэровской Воле, он особо отмечает, что этот «единый истинно-сущий субъект» освобождается через музыканта — медиума, который в творческом порыве «словно бы прикладывает ухо» к самому ее сердцу. У Т. Манна Ганно Будденброк представляет собой именно такого гениального посредника. В творческом акте он сливался с «Первохудожником мира» — переживал «напряжение воли», близкой к «освобождению и осуществлению». Смерть, которую желал Томас Будденброк, также была напрямую связана с устранением человеческой индивидуальности — «зарешеченного окна», через которое человек смотрит на мир.

Генетическая связь «Будденброков» с текстом Шопенгауэра становится еще более очевидной, когда выясняется, что на месте устраненного «Я» Томаса должна остаться «Воля, не ограниченная ни пространством, ни временем», освободившаяся из «узилища, освещенного скудным огоньком интеллекта». По мысли философа, после освобождения Воли различие между внутренним и внешним исчезнет, и «Я» будет жить в том, что оно до сих пор считало «Не-Я». Томас Будденброк мечтает после своей смерти жить во всем, что он прежде считал противоположным своему «Я».

Здесь можно было бы сказать, что изменение личности в созданном писателем художественном пространстве все же возможно, что открывшаяся перспектива позволит герою «подняться над своим первоначальным уровнем». Ведь, с

точки зрения приближения к сфере «не-Я», человек у Т. Манна в целом, несомненно, меняется и в этом смысле становится. Если выраженный родовой инстинкт Иоганна Будденброка-старшего полностью отчуждал (entfremdete) его от самопознания и постижения «свободной Воли», то его сын и внук с ней непосредственно соприкасаются и даже растворяются в ней. В этой связи декларированная писателем установка на поиск пут возрождения человека представляется вполне оправданной.

Однако мы не оставляем без внимания тот факт, что в художественном мире Т. Манна синтез человека и Воли осуществляется «во взаимопроникновении жизни и смерти», где только умирание означает избавление от времени (исторического восприятия себя и мира) и одновременно обретение действительной жизни. Завершая первую главу нашей работы, мы констатируем: контакты с Волей и неисторическим заканчиваются для манновскнх героев плачевно, а возрождение «Я» понимается писателем достаточно специфически. Череда смертей, постигшая персонажей «Будденброков», говорит сама за себя: для того, чтобы стать кем-то другим, они должны не только перестать быть теми, кем они являются, но перестать быть вообще. Переход от «исторического» к «неисторическому» состоянию личности связан у Т. Манна с уничтожением самой этой личности.

Глава II — «История» и «человек»в романистике М. Горького» посвящена определению основных особенностей художественной историософии М. Горького, а также выявлению своеобразия творческого воплощения оппозиции человек — история в произведениях М. Горького и Т. Манна.

В первом разделе — «Историософские искания М. Горького» — рассматриваются особенности взаимоотношений горьковских человека и истории. Прежде всего мы обращаем внимание на близость горьковской оппозиции и сформулированной Ницше антиномии истории и исторического человека. По Ницше, современный человек цепью прикован к истории, которая заставляет его бежать за собой. У Горького человек - раб, прикованный тяжкой цепью к колеснице истории. Как показало дальнейшее исследование, эта перекличка неслучайна: Горький практически не переосмысливает первоисточник, напрямую применяя основные тезисы размышлений «О пользе и вреде истории для жизни» немецкого философа в собственных построениях. Жизнь его человека в значительно большей степени, нежели у Т. Манна, детерминирована историей, которая, по существу, представляет собой самостоятельное действующее лицо последних романов писателя. Горьковская «история» ждет от человека жертв, оценивает его мысли как полезные или вредные для себя. Как и Ницше, Горький делает свою «историю» однозначно враждебной человеку. И даже в тех случаях, когда мы наблюдаем параллелизм горьковских и манновских образов, восходящих к тезисам философа, вариант, созданный Горьким, оказывается гораздо ближе к тексту Ницше.

Так, и Томас Будденброк, и Петр Артамонов, и Клим Самгин с детства играют навязанную им роль: как и описанный Ницше «человек-абстракция», они всегда чувствуют себя «неопределенно» и носят маску, под которой скрывается внутренняя пустота. И Томас Будденброк, и Петр Артамонов буквально «теряют себя» в заботах о своем «деле». И манновские, и горьковские герои задаются тем

же вопросом о самоидентнчности, что и «исторический» человек («Кто же я? Каков я? Хозяин я или нет?»). Однако, как нам удалось установить, только у Горького звучит, фактически, восходящая к положениям Ницше мысль о причинах неспособности человека обрести себя. Если у немецкого философа мы читаем о губительно изменившемся соотношении жизни и истории, уподобившейся науке, при котором человек тонет в потоке навязываемых ему исторических знаний, то у Горького уже в «Фоме Гордееве» устанавливается связь между «слабостью» современного человека и тем, что Ницше называл «историческим образованием». Мы также видим Клима Самгина, запутавшегося в паутине насильно воспринятого чужого — в массе навязанных ему обременительных знаний.

Еще одно важное соответствие историософской концепции Ницше мы обнаружили в самохарактеристиках действующих лиц «Жизни Клима Самгина»: последние, в полном соответствии с озвученной в «Несвоевременных размышлениях» мыслью о том, что зависимые от истории люди не могут быть счастливыми, ощущают себя безнадежно несчастными («Мы все несчастны, и - непоправимо»; «Все ничтожны и несчастны»). При этом взаимосвязь между все усугубляющимся несчастьем героев и их положением жертв («слуг») истории всегда прослеживается в горьковских текстах достаточно определенно.

Мы отмечаем, что, если, например, в «Жизни Клима Самгина» сначала причиной несчастья персонажей является давление истории, которая требует, чтобы личность определила, чего она хочет, указывает, куда идти дальше, то впоследствии говорится уже о том, что все должны идти как жертвы на гибель («под пули, на штыки») по требованию прошлого (говоря иначе — истории). Невредимыми остаются при этом только «обойденные историей» - оставшиеся в стороне от исторических событий. Ту же последовательность мы обнаруживаем сначала в «Фоме Гордееве», где действующие лица несчастны и «должны пропасть», так как «не знают себя», а затем и в «Деле Артамоновых». Если поначалу Петр Артамонов просто чувствует себя несчастным, так как вынужден играть роль хозяина «дела», то затем он превращается уже в «жертву» своего «дела», которое его «держит», становится ему «главным», «барином».

Нами также высказывается предположение, что и «дело» «Фомы Гордеева», и артамоновское «дело» представляют собой, по существу, ту же «историю», о которой писал Ф. Ницше. Веда только сама «история» в том смысле, который вкладывал в это понятие философ, — такая степень развития исторической (в том числе семейной) взаимосвязи, вне которой человек ощущать себя уже неспособен, может привести его к гибели. Как и история у Ницше, история-дело Горького определяет собой жизнь человека: занимает собой его мысли, заставляет служить себе, не позволяет чувствовать себя свободным. Мы подчеркиваем, что на возможность подобного отождествления указал сам автор: Петр Артамонов называет свою фабрику «историей», а мотив незначительности человека по сравнению с делом-историей является в романе одним из основных (Горький пишет о «маленьких людях», «игрушечных фигурках», которые обречены ткать «бесконечную ткань дела»). Уже в «Фоме Гордееве» «дело» скрывает за собой нечто гораздо большее, чем просто семейное предприятие: каждое «дело» имеет «два лица», и

второе из них — «настоящее, спрятанное», враждебное человеку — и составляет «смысл дела».

Однако наиболее отчетливо мысль о подчиненности человека истории звучит в последнем горьковском романе, где герои представляются себе «сырым материалом истории», «Исааками», которые будут принесены в жертву «исторической необходимости» («действительности»), Сопоставляя эти высказывания горьков-ских персонажей с содержанием статей Горького, написанных практически одновременно с «Делом Артамоновых» и «Жизнью Клима Самгина», мы убеждаемся, что в данном случае мы имеем дело с декларированием взглядов самого автора. Говоря о невыносимости обрушившихся на современного человека исторических требований, о несоответствии индивидуальных сил с запросами дела, Горький приходит к выводу о вырождении обеих частей своей историософской системы.

В следующем разделе своей работы — «Исторический человек и вырождение «истории»; «Дело Артамоновых» и «Жизнь Клима Самгина» — мы анализируем именно эту составляющую мировоззренческого комплекса писателя.

Исходной точкой исследования становится соотнесение между собой избираемых М. Горьким и Т. Манном вариантов дальнейшего существования исторического человека, в результате которого мы получаем важное подтверждение горьковского пессимизма по отношению к будущему последнего. В отличие от Т. Манна, Горький не наделяет своих героев способностью замыкаться в кеистори-ческом «ограниченном горизонте». Отсутствует у Горького и еще одна обозначенная Т. Манном возможность избавления человека от насилия «истории» и предотвращения его деградации.

У немецкого писателя единственным «безопасным и мирным» островком посреди школьного «кошмара» — ужаса «исторического образования», в который был погружен Ганно Будденброк, являлся урок закона божия. И хотя неверие Томаса Будденброка (его «светский скептицизм» по отношению к традиционному христианству, иными словами, его историческое мировосприятие) помешало ему найти удовлетворительные ответы на «вопросы вечности и бессмертия», в конечном счете, персонажи «Будденброков» мечтали продолжить жизнь там, «где Бог». Таким образом, Т. Манн, фактически, предвосхитил сформулированный Р. Гвар-дини в середине 20 столетия вывод о религиозной вере как единственном способе остаться «лицом» (избежать «абсолютного порабощения, вытеснения, использования»), уже перестав быть «личностью» в силу своей подчиненности истории («требованиям эпохи»).

Горький же, признавая, что религия является мощным средством противодействия «истории» («Мы принимаем все религии, все мистические учения, только бы не быть в действительности»), своим героям это утешение получить не позволяет (хотя, как мы отмечаем, страх «остаться без лица» является главным ночным кошмаром Клима Самгина). И если Т. Манн даже в вести о «смерти Бога» видит, прежде всего, стремление «возродить», «возвеличить человека», то у Горького мотив «пустого неба» сопровождается мыслью о «горестной пустоте» человеческой души, в которой он также видит симптом вырождения современной личности.

Мы говорим о том, что обезличивающие человека силы дополняются в горь-ковском мире «ростом техники». Последняя наделяется теми же характеристиками и выполняет по отношению к действующим лицам ту же роль, что и «история»: пугает их, довлеет над ними, делает их «игрушечными», «маленькими», превращая в своих «служащих». Задавшись вопросом о том, «что же будет», когда «вся земля закутается в железо» и человек окончательно «сделается рабом машины», Горький, по нашему мнению, демонстрирует происходящий в художественно-философском сознании своего времени процесс, одним из наиболее ярких воплощений которого стал труд М. Нордау. Сравнивая положения Горького и Нордау, мы констатируем, что оба, говоря о психофизическом вырождении человека, вызванном «ускорением» («усложнением») жизни, которое было спровоцировано «техническим переворотом» воспроизводят в своих рассуждениях изложенный Ф. Ницше тезис о перерождении первой «здоровой» природы человека во вторую — менее здоровую, обусловленном переизбытком «истории» — «массой с излишком притекающего материала».

Параллельно мы анализируем фрагмент «исторического» сочинения Ницше, в котором устанавливается взаимосвязь между деградацией исторического человека и вырождением самой истории. У Ницше история при злоупотреблении превращается в хаос, «вырождается в сорную траву, заглушающую здоровые побеги». Исторический же человек — это «заросшее сорной травой» истории, оторванное от родной почвы и поэтому «выродившееся растение». Горький, как выясняется, воспроизводит в своих построениях обе части данного положения.

Глазами горьковских героев действительность предстает как хаотичное, непредсказуемое движение (Клим Самгин думает об истории как о хаосе — и город, и весь мир становятся для него хаотическими', Петр Артамонов сознает себя преданным на «растерзание каким-то случаям»). На первый план горьковских построений выдвигаются непонятность, бессмысленность происходящего с человеком («никто не знал, куда и зачем идет он»), а также ощущение распада, катастрофической деградации современного мира (для горьковских персонажей события «уже утратили свой смысл», история — «бессмысленная комедия», жизнь - распадающийся «ряд глупых эпизодов»),

В итоге мы приходим к заключению, что все элементы горьковского художественного мира, каким он предстает в «Деле Артамоновых» и «Жизни Клима Самгина», — управляющая человеком история, служащий истории человек, мир, являющийся с точки зрения этого человека совершенно непонятным, обнаружили свою непосредственную связь с положениями немецкого философа. Констатируя, что горьковское видение настоящего положения человека в мире представляется, таким образом, достаточно определенным, мы поднимаем вопрос о его перспективах.

Этот вопрос освещается в завершающем главу разделе — «Исторический человек: вырождение «Я» в «истерической самости».

Ф. Ницше свои размышления об истории завершает призывом создать новое поколение. Как кажется, результатом горьковского поиска также становится новый будущий человек, который сумеет победить «распад» и тем самым осуществит мечту о человеческом всемогуществе. Однако если Ницше полагает, что

существует такой род жизни, при котором возможно перерождение исторического человека, что «Я» останется «мерой и ценностью всех вещей», то в горьковском мире никакое гармоничное «Я» вообще невозможно: для его создания нет «ни времени, ни места». Как полагает писатель, «Я» предстоит безрадостная метаморфоза.

Он ставит перед человеком задачу понять необходимость «растворения в массах». При этом мы отмечаем, что «массы» для русского писателя ассоциируются все с той же «историей» — «потоком действительности»: как и последние, горьковская «масса» делает человека своим «орудием и жертвой». Кроме того, и «история», и «масса» получают в горьковском тексте одни и те же определения: «черный Левиафан», «чудовище», «дракон», пожирающий людей. Так же, как и «история», «масса» втягивает в себя людей, которые присоединяются к ней «косвенно», «невольно», И если Петр Артамонов (хотя и сознает себя «как в плену» у «дела») еще задается вопросом о том, надо ли повиноваться, то для Клима Самги-на он уже не столь актуален. Сам не понимая, как это получается, он неизменно выполняет предъявляемые ему всей окружающей действительностью требования. Собственные же силы представляются ему все более «ничтожными».

Для Горького факт такой зависимости человека от массы / истории становится свидетельством гибели современной личности. Последнее подтверждается высказываниями и самого писателя, и его персонажей. Даже простое их перечисление - «нанесен смертельный удар идее личности»; «в наши дни личность совершенно разрушена, бессильна»; «личность идет к неизбежной гибели»; «личность дробится и становится все более ничтожной» — позволяет заключить, что процесс вырождения «Я» является, по мнению писателя, уже необратимым.

Горьковский взгляд на будущее человеческого «Я» становится еще более понятным, когда мы сравниваем его с выводами М. Нордау. Хотя, последний, как и ранее Ф. Ницше, говорит о том, что, в конце концов, появится новое поколение, которое будет в состоянии отвечать на бесчисленные запросы жизни, смысл, вкладываемый двумя мыслителями в представление о не вырождающемся, но возрождающемся человеке, оказывается совершенно различным. Ницше пишет о людях, сохраняющих свою индивидуальность, свою «натуру», отказываясь от «чужого». У Нордау все будут растворены в массе нового человечества, где не будет места для неврастеников, неспособных к приспособлению.

Здесь мы обнаруживаем практически полное соответствие положений автора «Вырождения» и Горького, для которого любое «Я» изначально являлось носителем наследственных неизлечимых неврастении и истерии — колебалось на границе безумия. Началом крушения «Я» был, по Горькому, сам момент его появления -выделения из «Мы» (коллектива). Писатель полагает, что такое «Я» (то есть «Я» вообще) должно исчезнуть, поскольку его образование повлекло за собой «распад энергии» коллектива — человечества. Только обратное превращение — растворение современного {«истеричного») «Я» в «Мы», а отравленного «ядами самости» человека — в человечестве — позволит возобновить прерванный процесс выработки энергии, необходимой для образования нового, лучшего человечества, способного овладеть миром и пересоздать его.

Таким образом, М. Горький, как и до него Т. Манн, в качестве заключительного элемента своей художественной системы выдвигает идею устранения личности, которое представляется актом слияния «Я» с мирообразующим началом. Завершая исследование проблемы человека в творчестве двух писателей, мы приходим к выводу, что, несмотря на выявленные различия в отношениях истории и человека в манновских и горьковских текстах, а также на противоположный характер промежуточных результатов (Горький говорит о вырождении, а Т. Манн

— о возрождении человеческого «Я»), они сближаются в своих не только исходных (поиске будущего человека и человечества), но и в конечных декларациях: и в манновском, и в горьковском Новом Человечестве нет места для самого Нового Человека.

В Заключении мы подводим итоги и формулируем основные результаты исследования:

1) В первом развернутом историософском опыте Т. Манна — в «Будденбро-ках» — основные действующие лица, олицетворяя собой три этапа авторской схемы - пребывание «Я» в «плену образца»; пробуждение «Я»; превращение «Я» в индивидуальность творческого типа, - одновременно являются воплощением исторического и неисторического человека. Контаминируя «историческую» доктрину Ф. Ницше с учением А. Шопенгауэра, писатель характеризует каждую из своих стадий становления различной степенью близости к мировой Воле. Если полностью здоровый и самый «исторический» среди персонажей романа Будден-брок-старший был совершенно отчужден от Боли, то по мере удаления от исто-ризирующего мировосприятия и нарастания интенсивности переносимых героями страданий они все больше приближаются к шопенгауэровскому первоначалу. Важной особенностью художественной онтологии Т. Манна является также фактическое отсутствие декларированного становления личности, объясняемое убежденностью автора в неспособности индивидуального «Я» к эволюционному развитию.

2) М Горький последовательно воплощает в своих итоговых романах основные положения историософской концепции Ф. Ницше: образы «истории», «исторического человека», «исторического потока», «исторического хаоса», идея «растворения» человека в «мировом процессе», мысль о пагубности «исторического образования» преломляются в художественном опыте писателя в мотивы растворения человека в «потоке действительности», порабощения его «массой»; случайности, «темноты», бессмысленности жизни, непонимания конечной цели исторического процесса и направления своего движения в нем, наконец, в мотив вырождения истории. А тезисы о нерешительности, несчастье подавленного «историей» человека, о его неспособности разрешить проблему самоидентификации становятся организующим центром авторского художественно-философского поиска, основным результатом которого явилась идея вырождения «Я

3) У Горького индивидуальное «Я» объявляется обреченным на исчезновение с самого момента своего появления, поскольку выделение человека из коллектива

— «Я» из «Мы» — привело к деградации современного человечества в целом. Только обратный процесс — слияние «Я» с «Мы» — повлечет за собой рост энергии, необходимой для рождения нового. Таким образом, писатель все же пересматри-

вает заключительный элемент концепции «истории» Ф. Ницше: философ говорит об «отказе от истории» и создании нового поколения, в котором индивидуальность каждого человека будет сохранена, тогда как для Горького всякая индивидуальность — «враг» и препятствие на пути рождения его нового человечества.

4) В художественном опыте М. Горького и Т. Манна оппозиция человек - история получает достаточно различное воплощение. В отличие от Горького, немецкий писатель, констатируя «историчность» мировосприятия своих героев, не устанавливает четкой взаимосвязи между их зависимостью от .«истории» и неспособностью к самоопределению, а также невозможностью ощущать себя счастливыми. Не прослеживается у Т. Манна и присутствующий у Горького мотив хаотичности и непонятности историзированного мира. Кроме того, в горьжовском мире не происходит перехода человека в освобожденное от давления «истории», «неисторическое» состояние. Однако в качестве итогового результата своих художестве нно-историософскнх поисков оба писателя выдвигают идею преодоления личности. У Т. Манна такое преодоление происходит в результате растворения «Я» в первоначале — мировой Воле и становится заключительным актом процесса возрождения человека и человечества. У М. Горького гибель «Я» рассматривается в качестве естественного следствия его вырождения, которое началось в самый момент появления человеческой индивидуальности - противопоставления человека человечеству.

Кроме того, в Заключений определяются перспективы дальнейшего исследования, которое может быть посвящено выявлению и сопоставлению особенностей художественной историософии М. Горького на различных этапах творческих исканий писателя. В частности, анализ горьковской оппозиции человек — история можно распространить на пьесы «Васса Железно ва», «Егор Булычев и другие», «Достигаев и другие». Интересно было бы проследить историософские мотивы в творчестве К. Феднна, Е. Замятина.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях;

1. Боровкова, Н.В. Становление человека в семейных хрониках М. Горького и Т. Манна / Н.В. Боровкова // Актуальные проблемы лингвистики и межкультурной коммуникации : межвуз. сб. науч. тр. - Магнитогорск : МаГУ, 2006. - С. 82 -89.

2. Боровкова, Н.В. «Исторический человек» в творчестве М. Горького / Н.В. Боровкова // Вопросы гуманитарного знания : межвуз. сб. науч. тр. — Магнитогорск : МаГУ, 2006. - Вып. 1. - С. 47 - 51.

3. Боровкова, НВ. Художественные искания М. Горького и концепция «истории» Ф. Ницше / Н.В. Боровкова // Проблемы истории, филологии, культуры. — Магнитогорск : МаГУ, 2006. - Вып. XVII. - С. 28 - 35 (реестр ВАКа МОиН РФ).

4. Боровкова, НВ. «История» и «историческое» в семейных хрониках Т. Манна : метод, материалы к спецкурсу / Н.В. Боровкова. - Магнитогорск : МаГУ, 2006.-34 с.

5. Боровкова, Н.В. «История» и «человек» в семейных хрониках М. Горького : учеб.-метод. пособие / Н.В. Боровкова. - Магнитогорск : МаГУ, 2006. - 34 с.

Регистрационный № 1348 от 09.03.2004 г. Подписано в печать 30.10.2006 г. Формат б0х84'/к„ Бумага тип № 1. Печать офсетная. Усл.печ.л. 1,ОО.Уч.-изд. лЛ.ОО. Тираж 100экз.3аказ№56б. Бесплатно.

Издательство Магнитогорского государственного университета 455038, Магнитогорск, пр. Ленина, 114 Типографии МаГУ

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Боровкова, Наталья Владимировна

Введение ^

Глава 1. Человек в художественной историософии Т. Манна

1.1. «Здесь и теперь» исторического человека

1. 2. Томас Будденброк - человек исторического «промежутка»

1. 3. История не-для-себя и крах исторического самосознания: Ганно Будденброк

Глава 2. «История» и «человек» в романистике М. Горького

2. 1. Историософские искания М. Горького

2. 2. Исторический человек и вырождение «ис- ЮЗ тории»: «Дело Артамоновых» и «Жизнь Клима Самгина»

2. 3. Исторический человек: вырождение «Я» в 128 «истерической самости»

За к люченис i/1/i

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Боровкова, Наталья Владимировна

Изучение наследия М. Горького всегда было одной из главных областей отечественного литературоведения. Горький и проблема человека, Горький и природа, Горький и революция, Горький и религия, Горький и власть -эти темы поочередно становились основными в горьковедческих исследованиях. А сами горьковеды, определяя доминанту миропонимания писателя и раскрывая причины возникновения коллизий в поведении ею литературных героев, говорили и продолжают говорить о горьковской «сложности», «многогранности», о большом количестве слагаемых в его «мировоззренческом комплексе».

В настоящее время повышенное внимание привлекает проблема соотношения горьковского творчества с философскими исканиями эпохи, активно обсуждавшаяся в литературоведческих работах рубежа веков и в последнее десятилетие двадцатого столетия вернувшаяся в сферу фундаментальной науки.1 Вместе с тем, и работы начала века, и современные исследования этого вопроса имеют достаточно фрагментарный характер, сводясь, как правило, к выявлению в художественной практике писателя «ницшеанскою лейтмотива» - образа «сильного человека», установлению взаимосвязей иро

1 Вопрос о связи творчества М. Горького с различными философскими >чениями был довольно широко представлен в критических работах начат века: Неведомский М. Вместо предисловия // Лихтенберже А. Философия Ницше. СПб., 1901; Михайловский Н. О г. Максиме Горьком и его героях // Критические статьи о произведениях М. Горькою. Киев, 1901; Сухих С. Заблуждение и прозрение Максима Горькою. Н. Новюрод, 1922; Зайцев Б. Максим Горький (К юбилею) // Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество Максима Горького о оценке русских мыслителей и исследователей 1890 - 1910 п. Антология. Санкт-Петерб) pi, 1997.

Не обошли вниманием ницшеанство Горького и р>сские мыслители - Н. Бердяев, Е. Тр)бецкой, Г. Федотов (Бердяев Н. Собр. соч. 1. 2. Париж, 1985; Гр>бецкой П. Философия Ницше. М., 1904; Федотов Г. Защита России / Федотов Г. Поли. собр. статей. Г. 4. Париж, 1988).

Среди современных исследований данного вопроса выделяются работы Э. Юное, II. Басинского, В. Келдыша, С. Семеновой, Л. Колобаевой, В. Барахова (Юное Э. Ницше в России. СПб.: Академический проспект, 1999; Басинский II К вопросу о «ницшеанстве» Горькою // Известия РАН. Серия литературы и языка. Том 52. № 4. 1993; Келдыш В. О системе ценностей в творчестве М. Горького // Известия РАН. Серия литераторы и языка Том 52. № 4. 1993; Семенова С. Метафизика р>сской литераторы. Том 2. - М.: Издательский дом «ПоРог», 2004.; Колобаева Л. Горький и Ницше // Вопросы литерат>ры. - 1990 - Октябрь; Барахов В. Драма Максима Горькою (Истоки, коллизии, метаморфозы). - М * ИМЛИ РАН, 2004). изведений Горького с концепцией «вырождения» М. Нордау, соотнесению художественно-философского поиска писателя с проповедью активного отношения человека к жизни II. Федорова. При этом такая важнейшая грань горьковских размышлений о человеке, как взаимодействие последнего с историей, остается в тени

Исследователи приводят многочисленные примеры того, как мучительные раздумья персонажей Горькою (главным образом мысли о человеке - «Где же человек?») нередко заводят их в тупик, «ставят вместе с автором перед решением труднопостижимой дилеммы» <курсив наш. - II. Б.>.2 А тот факт, что сам автор зачастую связывает эти раздумья с конфликтом человека и истории, упускается из виду. В «Жизни Клима Самгина» Горький i оворит об «исторических цепях», надетых на современного человека, заставляющих его постоянно оглядываться на прошлое и мешающих ему обрести надлежащее место в настоящем, подробно описывает губительные для человека последствия «исторического образования», отождествляет историю с уничтожающей человека «колесницей Джаггернаута»; в «Фоме Гордееве» и «Деле Артамоновых» речь идет о взаимоотношениях человека и «дела», которое также обнаруживает непосредственную связь с историософскими опытами рубежа XIX-XX вв. А исследователи этого словно бы и не замечают.

Как не замечают они и того, что в годы, когда создавались наиболее крупные произведения писателя, дискуссия об истории, историческом процессе и роли человека в нем занимала умы значительной части российской интеллигенции. «В центре внимания современного общественного сознания находятся вопросы философии и в особенности - философии истории. Кто только не подходит к этим проблемам! Тут и ищущие «смысл истории» в метафизике общества и зовущие к Мережковскому и его «неохристианству» и «соборной общественности», тут и пишущие «мистику истории», <.> тут и антропософы, углубляющие Штейнера и копирующие в реставрационных красках идеал «Государства» Платона, тут и ученые, вещающие о диктатуре

2 Барахов, 13. Драма Максима Горькою. - С. 142. аристократии мысли», тут и музыканты, зовущие уйти от цивилизации на стезю странничества, тут и церковники, выпускающие многотомные сочинения по апокалиптике истории, - все ищут сокровенного, тайного, внутреннего, первоначального».3 Эта характеристика, данная историко-философским исканиям первой четверти XX века, фактически воспроизводит картину художественно-философского, религиозного, политического, социальною поиска, созданную М. Горьким в его последнем романе. Тем не менее, даже очевидное присутствие в горьковских текстах прямых перекличек с историко-философскими трудами и в первую очередь с размышлениями «О пользе и вреде истории для жизни» Ф. Ницше не сделало их предметом осмысления.

Многочисленные реминисценции именно этого труда Ницше мы обнаруживаем не только у Горького. Т. Манн, для которого имя базельского философа всегда обладало «неодолимо притягательной» силой, в своем первом романе также рассматривает проблему человеческого «Я», его становления и взаимодействия с миром в русле противостояния истории и человека.' И именно та роль, которую в художественных построениях М. Горького и Т. Манна сыграло воспринятое ими из «Несвоевременных размышлений» немецкого философа понимание истории, «исторического человека», «исторической болезни», обусловила, по нашему мнению, заметную взаимосвязь, существующую между творчеством двух писателей.

Схождения между «Будденброками» Т. Манна, с одной стороны, и «Делом Артамоновых» и «Жизнью Клима Самгина» М. Горького - с другой, активно обсуждались, начиная с момента появления юрьковских романов.5

3 Артемьев, М. Рассвет. - № 234.4. 10.30. - С. 2.

4 Манн, Т. Философия Ницше в свете нашего опыта / Манн Т. Статьи и письма М • Радуга, 1986.-С. 163.

5 См., например1 Груздев И. Современный Запад о Горьком. JI., изд. «Прибои», 1930, „Die Welt am Abend", 2. III. 1927; Шкловскии В. Удачи и поражения Максима Горькою. Тифлис, изд. «Заккнига», 1926; Максимова В. Из творческой истории романа М. Горького «Дело Артамоновых». Горьковские чтения. 1947 - 1948. М. - JI.: Изд АН СССР, 1949; Овчаренко А. М. Горький и литературные искания XX столетия. М.: Советский писатель, 1978.

Но роднящая творчество русского и немецкого авторов оппозиция человек -история так и не стала объектом полноценного исследования. Кроме тою, даже в тех случаях, когда утверждается, что Горький в своих «Артамоновых» сознательно создал параллель «Будденброкам», вопрос о том, что именно является схождениями генетическими, а что - лишь типологическим сходством, до сих пор остается открытым. Так же, как и вопрос о «сродных элементах» «Будденброков» и «Жизни Клима Самгина».6 Между тем, подробное исследование совпадений и различий в подходах писателей к воплощению в своих произведениях антиномии «истории» и «человека» могло бы способствовать выявлению уникальных особенностей создаваемых ими художественных миров.

Таким образом, актуальность нашей работы определяется необходимостью выявления особенностей художественной историософии М. Горького, осмысления специфики отношений истории и человека в горьковских текстах, а также сопоставления характера таких отношений в художественном опыте М. Горькою и Т. Манна.

Парадоксально - произведения, схожим образом решающие комплекс проблем, связанных с положением человека в мире и его взаимодействием с действительностью, никак не соотносятся исследователями с историософскими учениями, поставившими в центре своего внимания вопрос о недолжном характере такого взаимодействия. Поэтому практически невозможно отразить целостную картину литературоведческого поиска, направленного на выявление взаимосвязей между «Будденброками», «Делом Артамоновых», «Жизнью Клима Самгина» и, например, сочинением «О пользе и вреде истории для жизни» Ф. Ницше.

6 Как правило, последний роман Горького сопоставляется с итоговым творением I. Манна - с «Доктором Фаустусом». Исследователи пишут об огромном числе «внутренних перекличек», существ)ющих между дв>мя произведениями (Овчаренко А М. Горькии и литературные искания XX столетия. - С. 400). Но поскольку сам Г. Манн называл свои первый роман «старшим братом» «Фа>ст>са», а Адриана Леверкюна - выросшим Ганно Будденброком, то можно предположить, что и в данном сл> чае таких перекличек окажется не меньше.

В результате проведенного анализа мы установили, что среди работ, затрагивающих избранную нами для исследования тему, четко выделяются три основные группы:

1) труды, в которых акцент делается на определение специфики горь-ковского восприятия философских исканий эпохи и прежде всего представлений о месте современного человека в окружающей действительности;

2) исследования собственно горьковского видения истории и исторического;

3) работы, рассматривающие сюжетное сходство романов М. Горького и Т. Манна, а также совпадения в миропонимании двух писателей. Представляется целесообразным начать изложение истории нашего вопроса с работ, в которых освещаются особенности миропонимания русскою писателя в контексте духовного поиска конца XIX- начала XX вв.

В большинстве исследований, посвященных художественной философии Горького, вопрос об отношении писателя к российской и европейской историософской мысли обходится стороной. Даже в тех случаях, когда авторы, казалось бы, вплотную подходят к интересующей нас проблеме, речь идет разве что о неких аллюзиях, существующих между горьковскими «11е-своевременными мыслями» и «Несвоевременными размышлениями» Ницше. При этом возникновение этих аллюзий объясняется не чем иным, как особенностями культурной ситуации, сложившейся в России рубежа веков.

Как пишет, например, П. Басинский, творчество М. Горького пришлось на время «смещения культурных знаков», вызванного в сознании людей колоссальным потоком новой информации.7 Этот ноток производил в умах «самоучек» настоящие «культурные катастрофы», примеры которых, как справедливо отмечает исследователь, Горький описывает в автобиографичео ских рассказах «Случай из жизни Макара» и «О вреде философии». Производным такой катастрофы, «случайным» (формальным) заимствованием и

7 Басинский, II. К вопросу о «ницшеанстве» Горькою. - С. 32.

8 'I ам же. стало совпадение названий работ Горького и Ницше. Что же касается самого содержания «Несвоевременных размышлений» немецкого философа (и среди них - мыслей об истории), то они не оказали какого-либо значительного влияния на глубинное содержание горьковских произведений.9

Случайностью, видимо, является и прямая анало1ия, прослеживаемая между положениями Горького и Ницше о цинизме как о средстве защиты современного человека от давления истории (у Горького они излагаются в одноименной статье, у Ницше - представляют собой центральную часть рассуждений на тему истории):

Вы («историзирующие циники» - II. Б.) действуете как практические пессимисты, <.> как люди, которыми руководит предчувствие гибели и которые вследствие этою сделались апатично-равнодушными <.>. Лишь бы земля нас носила! И если она не хочет нас больше носить, то и в этом случае невелика беда.10

Современный цинизм одевается разнообразно, - всего грубее <.> - в черный плащ пессимизма. - Стоит ли жить? - спрашивает циник.

Затем он приводит массу доказательств в пользу того, что жить не стоит.11

Впрочем, не все горьковеды видят в подобных совпадениях поверхностное сходство, полагая, что эта часть учения Ницше лишь косвенно отозвалась в художественных исканиях Горького.

В частности, JI. Колобаева следующим образом объясняет близость взглядов М. Горького и Ф. Ницше на отношения человека и окружающей ei о действительности: «Эстетика Ницше созвучна Горькому своей установкой на антисозерцательность <.>. Ницше обосновывает идею «борьбы», сопротив

9 По мнению Васинского, молодой Горький, чтобы «как-то объяснить события р>с-ской жизни, обращался к мировои философии и находил в ней то, что наиболее отвечало ею собственным, уже готовым впечатлениям» (Басинскии II. К вопрос) о «ницшеанстве» Горько1 о. - С. 29).

10 Ницше, Ф. О пользе и вреде истории для жизни. - С. 205.

11 Горький, М. О цинизме / Горький М. Собрание сочинений в тридцати томах. I. 24. - М.: Худож. лит., 1954. - С. 9. ления общему течению жизни»." Эта идея необходимого «сопротивления среде» со временем становится одной из «осей художественного мира» русского писателя.13 Как кажется, проблема обозначена достаточно четко, и ее составляющие практически названы своими именами: ведь у Ницше под «средой», «действительностью» всегда подразумевается «исторический поток», «история». Однако далее констатации очевидного факта родственности авторских представлений о должном характере взаимодействия человека и действительности и здесь речь не идет.14

Даже более того: подобно своим предшественникам - исследователям первой четверти века, исследовательница ограничивает ницшеанскую традицию в горьковском творчестве его ранним периодом. Но если мы согласимся с утверждением, что «ницшеанская окраска произведений писателя сохранялась вплоть до 1903 - 1904 гг.», то следует также признать, что после этою рубежа художественный мир М. Горького, по-видимому, теряет свою «основную ось». Ведь переосмысленная и примененная Горьким в собственных построениях оппозиция превращается здесь в некий промежуточный этап его творчества, никак не связанный ни с «Делом Артамоновых», ни с «Жизнью Клима Самгина».

Несколько иную точку зрения на характер юрьковского «ницшеанства» в том, что касается оппозиционности современного человека и мира, мы обнаруживаем в работе Э. Клюс. Основное внимание исследовательница уделяет «двойственному» отношению писателя к учению немецкого философа. С одной стороны, Горький принимает звучащее у 11ицню «отвращение к современному обществу», откликается на призыв к сопротивлению действительности, подавляющей волю человека, с другой же - отвергает предложен

1") Колобаева, JI. Горький и Ницше. - С. 166.

13 'Гам же.

14 «Влияние Ницше на писателя, конечно, не миф, а реальность. Горьким <.> использовал, по-своему переосмысляя, некоторые ею философские лейтмотивы и символы», - так выглядит итог проделанною исследования (Колобаева JI. Горьким и Ницше. - С 170). ный философом способ изменения пагубной для человека системы.15 «В противоположность Ницше, все-таки ценившего некоторые качества натуры существующего ныне человека, Горький не находил в современнике ничего, что давало бы хоть какую-то надежду», - пишет Клюс, обосновывая свой вывод относительно бесперспективности борьбы человека с враждебной ему средой в созданном писателем мире.16

Особый интерес для нас представляет та часть сформулированных в работе положений, в которой говорится о согласии Горького с тезисом о необходимости кардинального пересмотра существующих взаимоотношений человека и «мирового ггроцесса» (по Ницше, «потока становления» 17). На первый взгляд, автор исследования признает факт горьковской рефлексии по поводу «Несвоевременных размышлений». Причем Э. Клюс не сводит «витальный бунт» («дионисийское бунтарство») писателя к рассказам середины 1890-х годов (как это происходит в подавляющем большинстве работ). Напротив, по мнению исследовательницы, с течением времени ницшеанство Горького только усиливается: на первый план у него выходят идеи изменения в общественной жизни, «перводвигателем которых становится свободный творец».18

Как пишет Клюс, Горький уже не полагается на популяризаторские интерпретации философии Ницше, а обращается к оригинальным текстам. Од

15 Клюс, Э. Ницше в России. - С. 176

16 'Гам же.

Схожая позиция представлена и в работе Н. Анастасьева. Как отмечает исследователь, молодой Горький, увлекавшийся философской проповедью Ницше, возлаил надежды на человека будущего - новую, мощную фигуру, способную, встав выше всех существующих отношений, преобразовать мир. Однако впоследствии Горькии преодолевает «ницшеанские очарования» и свергает былого кумира с пьедестала. Философия Ницше вписывается им в процесс деградации человека «от Прометея к хулигану» (Анастасьев Н Контрапункт (судьба гуманизма в литературе XX века) // Вопросы литературы. - Май 1991.-С.91).

Таким образом, и Э. Юное, и II. Анастасьев фактически ставят М. Горького в один ряд с «вульгаризаторами» ницшевской философии (например, с М. Норда>).

1 11ицше, Ф. О пользе и вреде истории для жизни. - С.

18 Клюс, Э. 11ицше в России. - С. 185. нако к числу трудов, которыми руководствуется писатель, здесь относятся только «Так говорил Заратустра» и «Рождение трагедии из духа музыки». Что же касается сочинения об «истории», то оно вновь исключается из сферы внимания М. Горького. При этом «Дело Артамоновых» и в особенности «Жизнь Клима Самгина» приходятся на время полного «отказа» их автора от Ницше.19

В ряде работ влияние историософской мысли рубежа XIX-XX вв. на миропонимание Горького вообще минимизируется. Повышенный интерес писателя к идее неудовлетворительного состояния мира и человека объясняется исключительно его драматическим ощущением реальности, стремлением преодолеть тягостные впечатления от лежащего вокруг мира и преобразовать если не самый этот мир, то, во всяком случае, внутреннее к нему отношение, а в лучшем случае - увлеченностью философией А. Шопеш ауэра." Так, В. Келдыш видит основную антиномию горьковского творчества не в конфликте человека и действительности, а в противопоставлении человека «нормативного» и «анормативного».21 При этом «анормативный» тин - это человек «пестрой души», отягощенный противоречиями сознания, а «норма

Отметим - в этом пункте своих рассуждении автор работы вступает в противоречие с собственным заключением о расхождениях между горьковским и ницшевским представлением о будущем человека.

19 Там же. - С. 180. Причем в качестве подтверждения лот отка*а и Клюс, и Ана-стасьев, и В. Касинский, и JI. Колобаева ссылаются на одно и то же горьковское высказывание: «Ницше - неприемлем, ибо он требует от мещанина активности» (Горькии М. Разрушение личности. - С. 43). Мы же пола1аем, что этот, по мнению ученых, «окончательный публичный вывод» Горького таковым все же не является. Ведь «неприемлемым» учение философа оказывается не с точки зрения самою писателя, а лишь с позиций современного пассивного человека. Как известно, именно требование активности, направленной на преодоление инертности человека в ею взаимоотношениях с миром, яв шлось одним из основных и перечне предпосылок, необходимых, по Горькому, дня создания нового человечества.

20 См., например: Ходасевич В. Некрополь. Воспоминания. М.: Наука, 1991 - С. 183; Келдыш В. О ценностных ориентирах в творчестве М. Горькою. - С. 23.

Именно последнее, как полагает исследователь, определяет собой все ценности художественного мира писателя (Келдыш В. О ценностных ориентирах в творчестве М Горького. - С. 20). тивный» - тип цельной личности, предстающей в образе революционера, «нового человека». Отношения этого «Человека с большой буквы» с миром будут складываться по-новому: он сумеет преодолеть ощущение «катастро-физма своего времени».22

Логика рассуждений исследователя вполне понятна: он стремится избежать заданности исходных построений и не соглашается с восприятием творчества писателя под знаком «ницшевско-экзистенциалистской» идеи несчастного современного человека как решающей.23 Неясным остается другое - каким образом, признавая катастрофичность мироощущения юрьковских героев, можно совершенно исключать его «ницшеанскую» природу и не замечать, что, например, в центре всех сюжетных линий «Жизни Клима Самгина» находится не кто иной, как несчастный современный человек, и что несчастен он именно по причине неоднократно упоминаемого автором романа «исторического» гнета.

Достаточно категоричное мы обнаруживаем среди выводов, к которым приходит А. Нинов, проанализировавший отношение писателя к прошлому -«исторической памяти».24 По словам исследователя, в поисках выхода из мировоззренческого кризиса Горький предлагает обращаться к прошлому, восстанавливать «связь времен», подчиняя жизнь историческим целям будущего.25 Писатель взывает к «исторической памяти» русского народа, полагая, что «изучение истории позволит извлечь полезные уроки для познания пол/ стигшей его трагедии» <курсив наш. - II. Б.>.~ Отсутствие же такой памяти приводит к «статике, апатии».

J2 Гам же. - С. 22.

23 Там же.

Мысль о том, что ницшевская идея несчастною человека, является одной и i основных в творчестве Горькою, выскаллвается II. Басинским. Заметим, однако, что при >гом сам Басинский имеет в виду прежде всего раннее юрьковское творчестве. Кроме того, речь идет не столько о несчастном, сколько об одиноком человеке.

24 См.: Нинов А. Горький и Ив. Бунин. JI.: Сов. писатель, 1984.

25 Там же. - С. 585.

26 -I

I ам же.

Как видим, в данной концепции горьковского «историзма» нет места не только для антиисторических воззрений современных и предшествующих Горькому мыслителей, но и для протеста против «исторического» взгляда на события, озвученного самим Горьким и в «Фоме Гордееве», и в «Деле Артамоновых», и в «Жизни Клима Самгина». Но ведь в последнем романе писателя именно изучение «истории» (историческое образование) становится

97 причиной, по которой герой не может «найти самого себя»." А исторические цели и вовсе отождествляются с «историческими цепями» (о разрушительном воздействии на человека чрезмерной «исторической тренировки» Горь

OQ кий говорит и в одной из своих программных статей ").

Гораздо ближе к истине оказывается М. Голубков, увидевший, что люди у Горького находятся в «неодолимой зависимости» от «исторической действительности», которая их, в конце концов, «уничтожает».29 Таким образом, связь горьковских истории и человека, казалось бы, все же осмысливается как фатальная для последнего. Однако, говоря о жесткой обусловленности характера горьковских героев и их судьбы историей, исследователь понимает под ней лишь «конкретно-исторический» (политический) момент. У Горького же герой теряет себя в «потоке действительности», в котором он «кружится», а затем и «растворяется», подобно «историческому человеку» Ф. Ницше, погруженному в «исторический поток». Что же до социально-политических процессов, то они - «адова суматоха» - но словам самого писателя, лишь образуют фон, на котором разыгрывается драма гибели личности, «пути ее к смерти».30

Трагедия горьковского человека, обусловленная его несвободой, затрагивается в масштабной исследовательской работе А. Овчаренко, который

27 Горьким, М. Жизиь Клима Самгина (Сорок лет): Повесть. Ч. 2 - М.: Худож. лит, 1987.-С. 390. о Горькии, М. Разр>шение личности / Горький М. Собрание сочинении В тридцати томах. Т. 24. - М.: Х>дож. лит., 1952. - С. 48.

29 Гол>оков, М. Р>сская литература XX в.: После раскола - М: Аспект Пресс, 2001.- С. 166.

30 Горький, М. - 52. рассматривает творчество Горького в контексте литературных исканий XX века. Несмотря на то, что в целом автор сводит сущность конфликта, выписанного в «Деле Артамоновых» и в «Жизни Клима Самгина» к причинам социально-политическим, полностью обусловленным общественной ситуацией того времени, среди его заключений мы встречаем ценное наблюдение.

Начавшись, как семейная хроника, - пишет Овчаренко, - «Дело Артамоновых» уже со второй части переводится на иную платформу».31 Семейному аспекту там «предшествует дело Артамоновых, определяющее судьбу семьи, рода, поколений» <курсив автора. - Н. Б.>.32 Далее исследователь совершенно справедливо отмечает, что все коллизии романа все сильнее определяются «фабрикой», которая является олицетворением некой скрытой за ее фасадом силы. «Фабрика» и род Артамоновых «меняются местами» в основном действии: «фабрика» становится движущей величиной, а Артамоновы -объектом ее воздействия. Отныне все определяется ее «самочувствием».

И если бы силы, стоящие за «делом», не ограничивались здесь революционными рабочими, а само «дело» не соотносилось только с грядущей революцией, можно было бы сказать, что ученый ближе всех прочих подошел к сути того противостояния, которое имел в виду писатель. Действительно, Артамоновы постоянно испытывают давление своего «дела», оно - движущая сила, принуждающая их к исполнению своих требований. В сущности, тех же требований, что и «требования действительности», от которых будут страдать герои «Жизни Клима Самгина».33

Неслучайно ведь в своем последнем романе Горький говорит: «Этот кошмар невозможно объяснить столкновением классовых противоречий, нет, - это нечто поглубже, пострашней».34 И артамоновское «дело», и «действительность» «Клима Самгина», но сути, наделяются автором теми же характеристиками, что и «история» Ницше. Кроме того, практически все, что «не

31 Овчаренко, А. М. Горький и литературные искания XX столетия. - С. 166

32 Там же. - С. 163.

33 Горький, М. Жизнь Клима Самиша (Сорок лет). Повесть Ч. 3. - С.

34 Горький, М. Жизнь Клима Сампша (Сорок лет): Повесть. Ч. 2. - С. 512. вольно» делают герои, совершается либо во имя «дела», либо же из «чувства ответственности перед историей» <курсив наш. - Н. Б>.35 К сожалению, эти очевидные параллели не попали в поле зрения исследователя.

То же мы можем сказать и о высказываемой в работе мысли о характере сходства между «Делом Артамоновых» и «Будденброками» Т. Манна. «Когда очень внимательно сопоставляешь «Дело Артамоновых» с «Будденброками» Томаса Манна, <.> рождается подозрение, что Горький сознательно повторяет некоторые черты героев, чтобы показать, что даже самое похожее было все-таки совершенно непохожим», - читаем мы у Овчаренко.36 Принципиальное различие двух романов состоит в том, что у Т. Манна создана «печальная семейная хроника»: все горести семьи заключаются в ней самой, и там нет ничего подобного горьковскому «делу».37

Таким образом, схождения между произведениями русскою и немецкого авторов расцениваются исключительно как внешние. А их генетическое родство никак не прослеживается. Их с полным на то правом можно назвать то параллельными феноменами» (как это делает в своей работе Э. Клюс ). Конечно, если под «делом» понимать пролетариев, вытесняющих своих хозяев, то у семейной фирмы Будденброков с ним, действительно, не может быть никаких точек пересечения. Но если предположить, что и предприятие Будденброков, и артамоновская «фабрика» имеют общую природу - являются производными ницшевской «истории», то неподдельный интерес Горького к роману Т. Манна, засвидетельствованный современниками, получает убедительное объяснение.

Вообще же, не может не удивлять, что ни в одной из тех работ, где рассматриваются параллели между творчеством М. Горького и Т. Манна, не заходит речь об их общих философских ориентире. Авторы исследований ю-ворят о близости литературно-эстетических принципов Т. Манна к горьков

35 Горьким, М. Жизнь Клима Са\и ина (Сорок лет). 11овесть. Ч. 2. - С. 277.

36 Овчаренко, А. М. Горький и литературные искания XX столетия. - С. 162.

37 'Гам же.

38 Клюс, Э. Ницше в России. - С. 234. ской эстетике, общей для них гуманистической идее, о духовном родстве двух писателей, пишут о том, что оба они состояли в переписке с одними и теми же корреспондентами (Р. Ролланом, С. Цвейг ом), упоминают о внимании немецкого писателя к критическим опытам Горького.39 И не более тою.

Исключение здесь составляют, пожалуй, только статьи П. Басинского и В. Жукоцкого, в которых имена М. Горького, Т. Манна и Ф. Ницше упоминаются в одном ряду. Басинский приводит слова немецкого писателя о Горьком: «Ему <М. Горькому. - Н. Б.> удалось навести мост между Ницше и социализмом».40 Эта цитата служит для него еще одним подтверждением увлеченности М. Горького учением Ницше, а также того, что этот факт был хорошо известен Т. Манну. Однако мы здесь не видим ни попытки сопоставить характер ницшеанства двух художников, ни стремления установить наличие или же отсутствие какой-либо «обратной связи» - горьковскою взгляда на художественную философию Т. Манна. И это несмотря на то, что в «Жизни Клима Самгина» русский писатель почти буквально воспроизводит один из фрагментов «Будценброков» - переложение восходящих к А. Шопенгауэру размышлений Ф. Ницше о свойствах современною человеческою «Я».

Более развернуто проблема художественно-философских взаимосвязей Горького, Т. Манна и Ницше представлена в работе с многообещающим наj I званием - «О тождестве противоположностей.». Говоря о «сходстве несходного», доказывая общее прочтение писателями «концепта Ницше», автор обращается к объединяющей творчество Ницше, Горькою и Т. Манна идее

42 новой религиозности». Он указывает на то, что, по словам немецкою писателя, эта идея является «доминирующей, всепроникающей и направляю

39 См.: Барахов В. Драма Максима Горького; Голик И. Литсрат>рноостсгические принципы 1омаса Манна и русская классика // Манн Т. Статьи и письма. Х>дожник и общество. - С. 387 - 405.

40 Басинский, II. К вопросу о «ницшеанстве» Горького. - С. 32.

41 См.: Жукоцкии В. О тождестве противоположностей: к диало1 икс ницшеанства и марксизма в России // Общественные на>ки и современность. - 2002. - № 4. - С. 125 -144.

42 т

1 ам же. щей».43 Т. Манн, и в самом деле, обнаруживает у 11ицше мечты о «новой религии». «Однажды Ницше высказал предположение, - напоминает писатель, - что в грядущую эпоху, какой она ему видится, религиозные идеи могут оказаться еще достаточно сильными для создания какой-нибудь религии эстетического толка. <.> Если Ницше был атеистом, если у него хватало мужества быть им, то был он им из любви к человечеству. <.> Ибо религию, которая должна, по его мнению, преодолеть противоречия существующих ныне религий, невозможно представить себе иначе, как связанной мыслью о человеке, то есть как окрашенный в религиозные тона, религиозно обоснованный гуманизм».44

Гуманизм нового типа - это как раз то, что, как пишет Жукоцкий, воспринял у Ницше Горький.45 Для нас особенно важно, что о «новом гуманизме», «новом человечестве» Горького писал и Т. Манн.46 Те же цели ставил перед собой и сам автор «Будденброков». Однако несмотря на то, что те оценки, которые немецкий писатель дал направлению мысли Ф. Ницше и М. Горького, а также своей собственной, практически совпали, проблему философии Ницше как связующего звена между творчеством М. Горького и Т. Манна вряд ли можно считать окончательно разрешенной. Ведь если мы обратимся к их художественному опыту, то увидим, что там в центре всех построений гораздо чаще оказывается отнюдь не поднявшееся на недосягаемую высоту будущее Человечество, а все те же современные несчастный человек и источник его несчастья - история («дело», «действительность»).

Цель нашей работы состоит, таким образом, в подробном исследовании оппозиции человек - история в произведениях М. Горькою и Т. Манна. Целью исследования определяется и соответствующий круг задач:

43 Манн, Т. Русская антология / Манн Т. Статьи и письма - С 28.

44 Манн, Т. Философия Ницше в свете нашею опыта. - С. 192.

45 Говоря о Горьком как о «проповеднике новой релшии», исследователь, правда, ссылается прежде всего на публицистику иеромонаха Михаила, у которого мы читаем буквально следующее: «И вот явпяется новый пророк, которого но странному недоразумению называют проповедником разнузданности, учеником Ницше, но который, я думаю, много сделал для тою, чтобы развенчать новую противочеловеческую мораль».

46 Манн, Т. Русская антология. - С. 30

1. Определить роль «истории» в художественном бытии Т. Манна, а также установить систему отношений историософских исканий писателя с воплощаемой им в своем творчестве схемой становления человеческого «Я».

2. Рассмотреть основные особенности художественной историософии М. Горького и осмыслить горьковские представления о будущем человека и человечества.

3. Выявить своеобразие взаимоотношений «человека» и «истории» в художественном опыте М. Горького и Т. Манна в контексте схождений / расхождений, существующих в переосмыслении названной оппозиции русским и немецким писателями.

Методологическая основа исследования.

Поскольку в основе нашей работы лежит анализ литературно-художественных текстов, основным методом исследования становится метод филологической интерпретации, опирающийся на историко-литературный метод.

Широко применяемый в работе сопоставительный метод позволяет корректно соотнести между собой тексты М. Горького, Т. Манна и положения Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, М. Нордау.

Поскольку рассматриваемая нами проблема человека в художественном опыте М. Горького и Т. Манна непосредственно связана с историософскими работами мыслителей XIX - XX вв., мы также используем историко-философский метод анализа.

Материалом исследования служат романы М. Горького и Т. Манна.

По мере необходимости мы обращается к трудам Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, Вл. Соловьева, Н. Бердяева, М. Нордау, Р. Гвардини, Г. Федотова, К,-Г. Юнга, отражающим историософский поиск конца XIX - первой трети XX вв.

В диссертации мы также используем наиболее значительные юрьковед-ческие работы: исследования А. Овчаренко, С. Семеновой, Э. Юное, В. Келдыша, В. Барахова, П. Басинского, JI. Колобаевой.

Научная ноеиша работы заключается в том, что в ней впервые рассматривается решение проблемы человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна в контексте духовных исканий эпохи.

Работа имеет следующую структуру:

1. Во Введении рассматривается история вопроса, определяется актуальность избранной темы, научная новизна, устанавливается цель исследования и задачи, которые необходимо решить, дается аннотация содержательной части работы.

2. В Первой главе исследования выявляется место «истории» и «исторического» Ф. Ницше в художественных построениях 'Г. Манна: анализируются особенности манновского варианта «историческою» и «неисторического» человека, определяется своеобразие авторского представления об «исторической болезни», историческом мировосприятии, а также устанавливается специфика взаимосвязей между ранними и поздними произведениями писателя. Кроме того, здесь проясняется вопрос о соотношении ницшевских элементов его художественной философии с прочими составляющими - шопенгауэровской, фрейдовской, юнговской. 11а основании оригинального взгляда писателя на характер становления личности определяются особенности реализации авторской схемы становления на различных этапах творчества. Устанавливается взаимосвязь между схемой становления «Я» и манновским представлением о возможности перехода от «историческо1 о» к «неисторическому» состоянию мира и человека.

3. Во Второй главе работы рассматриваются особенности историософских исканий М. Горького, сопоставляется горьковское и ницшевское видение «истории» и «историческою», выявляются воспринятые писателем часш концепции «истории», исследуются особенности художественного воплощения восходящих к учению Ницше образов «современного человека», «исто-ризирующего циника», «исторического потока», «историческою хаоса» в горьковских текстах. Прослеживается эволюция горьковских взглядов на человеческое «Я». Определяются схождения / расхождения в манновском и горьковском восприятии оппозиции человек - история. Выявляются различия в интерпретации писателями концепции «истории». Особое внимание уделяется художественным и мировоззренческим взаимосвязям «Будденбро-ков» Т. Манна и «Жизни Клима Самгина» М. Горького: прослеживаются совпадения и различия в подходах русского и немецкого авторов к реализации в своих произведениях представлений Ф. Ницше, М. Нордау о перспективах «исторического» человека, сопоставляются собственные взгляды писателей на будущее современного человека.

4. В Заключении подводятся итоги проведенного исследования и определяются перспективы дальнейшей работы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проблема человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Завершая исследование проблемы человека в художественной историософии М. Горького и Т. Манна, необходимо резюмировать полученные в основной части работы результаты.

1. Проанализировав особенности воплощения оппозиции человек - история в романах Т. Манна, мы установили, что в первом развернутом историософском опыте писателя - в «Будденброках» - основные действующие лица, олицетворяя собой три этапа авторской схемы становления общечеловеческого «Я», одновременно являются воплощением исторического и неисторического человека Ф. Ницше.

Рассматривая образ Иоганна Будденброка, мы обнаружили, что последний, являясь олицетворением первого этапа авторской схемы - ощущая себя не законченной индивидуальностью, а частью рода, - одновременно представляет собой пример человека, полностью находящегося под властью «истории». Он не мыслит своей жизни вне «образца» - той формулы, по которой осуществляли свое бытие поколения его предков. Охарактеризованный автором как носитель наследственного имени и хранитель семейной истории старший Будденброк наделяется обостренным родовым инстинктом, лишающим его свободной воли и моральной независимости. Как и человеком Ницше, находящимся под властью исторического инстинкта, им движет сознание необходимости воссоздать путь своих предшественников. Его жизнь представляется автору «ступанием в следах», «повторением», иначе говоря, тем, что Ницше расценивал как историзирование - восприятие жизни как непрерывной преемственной связи, постоянного поступательного развития.

Следующий этап становления «Я» представлен в первом романе Т. Манна образом Томаса Будденброка и отмечен появлением «духовного беспокойства» - стремления к поиску новых мировоззренческих ориентиров. Это стремление порождает особое ощущение жизни, осмысление которого и стало одним из главных направлений исследования автора. Как выяснилось, во втором Будденброке переплелись между собой черты исторического человека и его антипода - человека неисторического. С одной стороны, он занимает позицию, которая полностью соответствует основному признаку описанной Ф. Ницше «исторической болезни»: собственное существование имеет для него смысл лишь постольку, поскольку он видит перспективу своего дальнейшего существования в потомках. Вместе с тем, Томас Будденброк оказывается способным и к иному миропониманию. Об этом говорит, в частности, его желание отказаться от традиционных форм познания истории и преодолеть страх перед историческим распадом.

Сопоставив представления Т. Манна и Ф. Ницше о противоположном историческому взгляду на жизнь, мы определили, что и в этом элементе своей художественной философии писатель следует тезисам философа. Если Ницше говорит о том, что для неисторического человека все прежде важное теряет свое значение, что все окружающее кажется ему глухим шумом, что он больше не хочет быть рабом чужих мнений, то и с героем Т. Манна происходит нечто подобное. Сначала утрачивает свой смысл главная его ценность - сын, затем «ребячеством» и «глупостью» становится для нег о прежнее внимание к происходящим вокруг событиям. Наконец, Томас Будденброк начинает иначе воспринимать мир: как и отказывающийся от истории человек Ницше, он забывает прошлое и будущее и видит лишь одно «бескрайнее настоящее».

Что же касается третьего этапа развития «Я», на котором пробудившаяся ранее индивидуальность превращается в личность творческого, художнического типа, то он оказывается уже полностью неисторическим. Его воплощением становится третий и последний Будденброк - Ганно, чья жизнь была целиком посвящена тому, что Ф. Ницше противопоставлял своей «истории». Погруженный в мир музыкальных импровизаций Ганно Будденброк, как и полагается «неисторическому» человеку, испытывает отвращение к любым попыткам включить его в систему исторически преемственных взаимосвязей.

Мы также установили, что переходу от исторического к неисторическому восприятию мира и человека у Т. Манна всегда сопутствуют страдания и смерть. Контаминируя «историческую» доктрину Ницше с учением А. Шопенгауэра, писатель сначала обрушивает на своих героев нездоровье (при этом, чем более «неисторическим» является персонаж, тем большее количество боли и страданий выпадает на его долю), а затем напрямую связывает избавление от этих мучений с приобщением к мировой Воле, которая представляется манновским героям «изначальной родиной».

Каждая из стадий становления «Я» характеризуется определенной степенью его близости к Воле. В частности, Иоганн Будденброк-старший, самый здоровый и «исторический» человек среди Будденброков, был полностью «отчужден от Воли». Но по мере удаления от историзирующею мировосприятия и нарастания интенсивности переносимых героями страданий они все больше приближаются к этому «единому истинно-сущему субъекту». Томас Будденброк мечтает о том, что его «Я» продолжит свое существование в Воле, не ограниченной ни пространством, ни временем, а «Я» Ганно Будденброка в порыве творческого вдохновения сливается с «Первохудожником мира», как обозначил шопенгауэровское первоначало Ф. Ницше. В конечном итоге, смерть последнего Будденброка представляется актом окончательного освобождения от ложных, исторических форм познания (исторических уз и оков), возвращением на родину - растворением (Auflosung) в Воле.

Еще одной особенностью художественной онтологии Т. Манна является фактическое отсутствие декларированного писателем становления личности. Несмотря на то, что в целом, по мере продвижения от исторического к неисторическому состоянию, манновские герои, несомненно, меняются, речь идет об изменении общечеловеческого, совокупного «Я». Что же касается каждого из персонажей в отдельности, то они не становятся кем-либо, кроме того, кем они были с самого начала. Иоганн Будденброк умирает, так и не преодолев зависимость от истории своей семьи, Томас Будденброк всегда ощущает себя смешением противоположностей, а Ганно Будденброк уже рождается «неисторическим» человеком.

Соотнеся созданную в «Будденброках» картину существования личности с позднейшими высказываниями писателя о слабой динамике человеческого «Я», мы пришли к заключению, что смерть, поочередно постигшая всех Будденброков в тот момент, когда они были наиболее близки к переходу на следующую ступень становления (старший Будденброк в конце своей жизни начал понимать, что происходящие с его семьей события уже не укладываются в привычную формулу, а Томас Будденброк, читая Шопенгауэра, узнал о Воле), стала закономерным итогом в построениях писателя, который, говоря о рождении Нового Человечества, мало верит в возможность совершенствования человека.

2. М. Горький последовательно воплощает в своих итоговых романах основные положения историософской концепции Ф. Ницше. Практически все элементы горьковского мира, каким он предстает в «Деле Артамоновых» и в «Жизни Клима Самгина», обнаруживают свою непосредственную связь с положениями философа. Начиная с представления о самой «истории» («действительности», «деле»), которая, как и у Ницше, рассматривается у Горького в качестве величины, однозначно враждебной человеку, подавляющей его индивидуальность, заставляющей жить, постоянно оглядываясь на прошлое, думая о будущем и забывая о своем настоящем, писатель последовательно воплощает основные тезисы «исторической» доктрины немецкого философа.

Человек у Горького находится по отношению к «истории» в той же позиции, что и исторический человек: он - ее «жертва», «раб», «служащий». Если Ницше пишет о том, что подавленный «историей» человек становится нерешительным, не смеет больше рассчитывать на самого себя, то и горьков-ские герои чувствуют себя неопределенно. В сочинении «О пользе и вреде истории для жизни» речь идет об «историческом потоке», который поглощает современного человека, лишает его своих мыслей, поднимает перед ним проблему самоидентификации. У Горького герои не могут найти себя в потоке действительности, которая заставляет их думать только о своих требованиях, не позволяя ответить на вопросы: Кто я? Каков я? Писатель не оставляет без внимания положение философа о несчастье зависимых от истории людей: его персонажи всегда чувствуют себя «непоправимо несчастными».

Звучит у Горького и мысль о причинах неспособности современного человека обрести себя. Если у Ницше мы читаем о губительно изменившемся соотношении жизни и истории, уподобившейся науке, при котором человек тонет в потоке навязываемых ему «исторических знаний», то у Горького мы видим Клима Самгина, запутавшегося в паутине насильно воспринятого чужого, начиненного огромным количеством обременительных знаний.

В горьковском историософском поиске важное место занимает также восходящая к концепции Ницше антиномия человека и массы. Как показал анализ этой составляющей художественного сознания писателя, он наделяет свою «массу» теми же определениями, что и «историю», и вслед за Ницше говорит о грозящем современным людям «растворении в массе»: его герои ощущают себя «жертвами» массы, страшатся потерять себя в «массе маленьких людей», «невольно» втягиваются в нее.

Кроме того, и в «Деле Артамоновых», и в «Жизни Клима Самгина» мы наблюдали обычное, с точки зрения Ницше, следствие «исторического» взгляда на жизнь. Как типичные «современные люди», о которых писал философ, действующие лица горьковских романов страдают от невозможности понять причины и последствия происходящих вокруг них событий. Высказанная Ницше мысль о неизбежности «вырождения истории» - хаотизации мира историзирующим сознанием, преломляется у Горького в мотивы случайности, «темноты», бессмысленности жизни, непонимания конечной цели исторического процесса, а также направления своего движения в нем. У Ницше история при злоупотреблении превращается в хаос, «вырождается в сорную траву», а исторический человек - это «заросшее сорной травой» истории «выродившееся растение». Горький, как выяснилось, воспроизводит в своих построениях обе части данного положения.

3. Идея подчиненности человека истории выливается у Горького в тезис о вырождении личности. Проследив эволюцию горьковских взглядов на индивидуальное «Я» и его перспективы, мы установили, что для писателя, создавшего впечатляющую апологию будущего человека, гибель человека современного представлялась не только неизбежной, но и необходимой.

Начав с констатации диагностированного Ницше ослабления «исторической» личности, которое выражается в том, что последняя лишается всею «своего» (своих мыслей и чувств, не связанных с прошлым), Горький переходит к изображению бессилия, незначительности («игрушечности») человека по сравнению с подавляющими его «действительностью», «делом», «массой», «техникой». Ощущая себя все более «ничтожными» («все менее значительными»), горьковские герои постепенно «теряют» свое «Я»: Клим Самгин никак не может определить границы своей личности, Петр Артамонов оказывается не в состоянии разрешить вопрос о том, Кто Dice он - Хозяин или лакей? - и как ему быть с живущим рядом с ним вторым Петром Артамоновым. В последнем же горьковском романе прямо заявляется, что после удара, нанесенного идее личности последними историческими событиями, «Я» окончательно утрачивает свои позиции и обрекается на исчезновение.

Таким образом, в завершающем элементе своей художественной системы писатель пересматривает выводы Ницше. Немецкий философ свои размышления об истории заканчивает призывом создать новое поколение, где каждый человек, преодолев давление истории, откажется от «чужого» и сохранит свою индивидуальность. Горький любое индивидуальное «Я» рассматривает не в качестве цели, а как препятствие на пути рождении новою человечества.

4. В художественном опыте М. Горького и Т. Манна оппозиция человек - история получает достаточно различное воплощение. В целом горьковский вариант «исторической» доктрины оказался более близким к историософской концепции Ф. Ницше.

В то время как в «Будденброках» основное внимание уделяется осмыслению перехода от «исторического» к «неисторическому» состоянию человека и мира, у Горького акцент смещается на взаимоотношения современного человека и истории. Как следствие, последняя в i ораздо большей степени, нежели у Т. Манна, детерминирует жизнь горьковского человека. Немецкий писатель, констатируя «историчность» мировосприятия своих героев, не устанавливает четкой взаимосвязи между их зависимостью от истории и неспособностью к самоопределению, а также невозможностью ощущать себя счастливыми. Не прослеживается у Т. Манна и восходящий к Ницше мотив хаотичности и непонятности историзированного мира.

Вместе с тем, в «Будденброках» обнаруживаются отсутствующие в горьковских построениях элементы ницшевской концепции. Так, Горький исключает для своих героев сформулированный Ницше и реализованный Т. Манном путь сохранения личности - преодоления вырождения человеческого «Я»: ни в «Деле Артамоновых», ни в «Жизни Клима Самгина» не описывается «неисторическое» само- и мироощущение. Отсутствует у Горького и еще одно смягчающее «исторический» гнет и предотвращающее окончательную деградацию человека условие. В отличие от манновских героев, которые надеются продолжить жить там, «где Бог», действующие лица горьковских романов не получают никакого «метафизического утешения»: они остаются под «пустым» небом один на один с порабощающей их силой - «историей» и ее воплощениями: «действительностью», «делом», «массой».

Однако, несмотря на все различия в манновской и юрьковской интерпретациях антиномии истории и человека, в конечном итоге, оба писателя выдвигают идею устранения личности (преодоления личного «Я») как закономерного завершения декларированного поиска Нового Человека и Нового Человечества. У Т. Манна такое устранение происходит в результате растворения «Я» в первоначале - мировой Воле и становится заключительным актом процесса возрождения человека и всего человечества, преодоления их «историчности». У М. Горького гибель «Я» рассматривается в качестве естественного следствия его вырождения, которое началось в самый момент появления человеческой индивидуальности - противопоставления человека человечеству.

Избранная нами для исследования тема представляется достаточно перспективной. Так, дальнейшая работа может быть посвящена выявлению и сопоставлению особенностей художественной историософии М. Горького на различных этапах творческих исканий писателя. В частности, анализ горь-ковской оппозиции человек - история можно распространить на пьесы «Вас-са Железнова», «Егор Булычев и другие», «Достигаев и другие». Интересно было бы проследить историософские мотивы в творчестве К. Федина, Е. Замятина.

Список научной литературыБоровкова, Наталья Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Агурский, М. Великий еретик (Горький как религиозный мыслитель) / М. Агурский//Вопросы философии, 1991.-№. 8.-С. 54-75.

2. Айхенвальд, Ю. Силуэты русских писателей / Ю. Айхенвальд. М. : Республика, 1994.-591 с.

3. Анастасьев, Н. Контрапункт (Судьба гуманизма в литературе XX века) / Н. Анастасьев // Вопросы литературы. -1991.- Май. С. 84 - 117.

4. Архив А. М. Горького. Т. 8.: Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами. М.: Наука, 1960. - 357 с.

5. Баранов, В. Горький без грима / В. Баранов. М.: Аграф, 2001. - 315 с.

6. Барахов, В. Драма Максима Горького (Истоки, коллизии, метаморфозы) / В. Барахов. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 382 с.

7. Басинский, П. К вопросу о «ницшеанстве» Горького / П. Басинский // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 52. - 1993. - № 4. - С. 26-34.

8. Басинский, П. Логика гуманизма (об истоках трагедии Максима Горького) / П. Басинский // Вопросы литературы. 1991. - № 2. - С. 47 - 62.

9. Белый, А. Символизм как миропонимание / А. Белый. М. : Республика, 1994.-528 с.

10. Ю.Бердяев, Н. Философия свободы. Смысл творчества / II. Бердяев. М., 1989.-221 с.11 .Борев, Ю. Эстетика / Ю. Бореев. М.: Русь-Олимп, 2005. - 829 с.

11. Брох, Г. Дух и дух времени / Г. Брох // Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. М., 1986. - С. 23 - 35.

12. Венгеров, С. Этапы неоромантического движения / С. Венгеров // Русская литература XX века (1890-1910). М. : Издательский дом «XXI век - Согласие», 2000. - Кн. 1. - С. 19 - 64.

13. М.Виндельбанд, В. История философии / В. Виндельбанд. Киев : Ника-Центр, 1997.-560 с.

14. Возрастная психология : Детство, отрочество, юность. М.: Изд. центр «Академия», 2000.-581 с.

15. Воскресенская, М. Символизм как мировидение Серебряного века : Социокультурные факторы формирования общественного сознания российской культурной элиты рубежа XIX-XX веков / М. Воскресенская. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2003. - 226 с.

16. Гайденко, П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века / П. Гайденко. М.: Прогресс, 2001. - 472 с.

17. Гайденко, П. Прорыв к трансцендентному : Новая онтология XX века / П. Гайденко. -М.: Республика, 1997.-495 с.

18. Гвардини, Р. Конец нового времени / Р. Гвардини // Вопросы философии. 1990. -№ 4. - С. 127 - 164.

19. Гинзбург, Л. Литература в поисках реальности : Статьи. Эссе. Заметки / Л. Гинзбург. Л.: Сов. писатель, 1987.-400 с.

20. Голик, И. Литературно-эстетические принципы Томаса Манна и русская классика / И. Голик // Манн Т. Художник и общество : Статьи и письма / И. Голик; пер. с нем. С. Апта. М. : Радуга, 1986. - С. 387 — 405.

21. Голубков, М. Русская литература XX в.: После раскола / М. Голубков. М.: Аспект Пресс, 2001. - 267 с.

22. Горький, М. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет) : повесть. Ч. 1. / М. Горький. М.: Худож. лит., 1987. - 575 с.

23. Горький, М. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет) : повесть. Ч. 2. / М. Горький. М.: Худож. лит., 1987. - 639 с.

24. Горький, М. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет): повесть. Ч. 3. и 4. / М. Горький. М.: Худож. лит., 1987. - 927 с.

25. Горький, М. Письма // Поли. собр. соч.: В 24 т. М., 2003. - Т. 10. - 371 с.

26. Горький, М. Собрание сочинений. В тридцати томах. Т. 16. М. : Ху-дож. лит., 1953. - 600 с.

27. Горький, М. Собрание сочинений. В тридцати томах. Т. 24. М. : Ху-дож. лит., 1953. - 575 с.

28. Горький, М. Собрание сочинений. В тридцати томах. Т. 27. М. : Ху-дож. лит., 1953. - 590 с.

29. Горький, М. Фома Гордеев / М. Горький. Волго-Вятское книжное изд-во, 1977.31 .Груздев, И. Современный Запад о Горьком / И. Груздев. Л., 1930.

30. Грякалов, А. Письмо и событие. Эстетическая топография современности / А. Грякалов. СПб.: Наука, 2004. - 495 с.

31. Гугнин, А. Зигмунд Фрейд повторение пройденного? / А. Гугнин // Вопросы литературы. - 1990. - № 8. - С. 150 - 160.

32. Гуревич, Р. Хильдегарда Бигенская и ее книга «Знай пути» / Р. Гуревич // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 64. - 2005. - № 1. - С. 37-51.

33. Давыдов, 10. Две бездны два лица России / Ю. Давыдов // Вопросы философии.- 1991.8.-С. 75-89.

34. Данилевский, Р. Русский образ Фридриха Ницше (Предыстория и начало формирования) / Р. Данилевский // На рубеже XIX и XX вв. Из истории международных связей русской литературы : сб. науч. трудов. -Л., 1991.-С. 56-71.

35. Дирзен, И. Эпическое искусство Томаса Манна. Мировоззрение и жизнь / И. Дирзен. М.: «Прогресс», 1981. - 305 с.

36. Днепров, В. Идеи времени и формы времени / В. Днепров. Л. : Сов. писатель, 1980. - 600 с.

37. Долгополов, Л. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX -начала XX века / Л. Долгополов. Л.: Сов. писатель, 1977 - 368 с.

38. Доменак, Ж.-М. Атака на гуманизм в современной культуре / Ж.-М. Доменак // Современные концепции культурного кризиса на Западе. -М., 1976.-234 с.

39. Ермакова, М. Романы Достоевского и творческие искания в русской литературе XX века / М. Ермакова.- М.: Сов. писатель, 1973. Ч. 3. -241 с.

40. Жукоцкий, В. О тождестве противоположностей: к диалогике ницшеанства и марксизма в России / В. Жукоцкий // Общественные науки и современность. 2002. - № 4. - С. 125 - 144.

41. Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000 2000. - М. : Высшая школа, 2001. -335 с.44.3верев, А. Модернизм в литературе США. Формирование. Эволюция. Кризис / А. Зверев. М., 1979. - 178 с.

42. Зелинский, К. Одна встреча у М. Горького (Запись из дневника) / К. Зелинский // Вопросы литературы. 1991. - Май. - С. 144 -171.46.3игмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. М.: Республика, 1994. -384 с.

43. Иванов, Вяч. Родное и вселенское / Вяч. Иванов. М. : Республика, 1994.-428 с.

44. Илиева, JI. Гастон Башляр : особенности феноменологического и психоаналитического подходов к исследованию художественного творчества / JI. Илиева // Вест. Моск. ун-та. Философия. 1998. - № 2. - С. 91. -104.

45. Карельский, А. От героя к человеку : Два века западноевропейской литературы/А. Карельский. М.: Сов. писатель, 1990.-400 с.

46. Кассирер, Э. Миф и религия / Э. Кассирер // Философские науки. -1991.-№.7.-С. 97-134.

47. Келдыш, В. О системе ценностей в творчестве Горькою / В. Келдыш // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 52. - 1993. - № 4. - С. 20-26.

48. Клюс, Э. Ницше в России. Революция морального сознания / Э. Юное.- СПб.: Академический проект, 1999. 240 с.

49. Колобаева, JI. Горький и Ницше / JI. Колобаева // Вопросы литературы.- 1990. Октябрь. - С. 162 - 174.

50. Колобаева, JI. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX вв. / Л. Колобаева. М.: Изд-во МГУ, 1990. - 336 с.

51. Колобаева, Л. Русский эрос : Философия и поэтика любви в романе начала и конца XX в. / Л. Колобаева // Вести. Моск. ун-та. Филология. -2001.-№ 6.-С. 43-61.

52. Красноглазов, А. Психоанализ и русская литература / А. Красноглазое // Вопросы литературы. 1992. - Вып. 3. - С. 332 - 351.

53. Кургинян, М. Романы Томаса Манна (Формы и метод) / М. Kypi инян. -М.: Худож. лит., 1975. - 395 с.

54. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М. : НПК «Интел-вак», -2003.

55. Лопатин, Л. Современное значение философских идей кн. С. II. Трубецкого / Л. Лопатин // Вопросы философии и психологии : кн. 131 (1). -М., 1916.

56. Луначарский, А. Атеизм / А. Луначарский // Очерки по философии марксизма. СПб., 1908.

57. М. Горький и Р. Роллан. Переписка (1916 1936). Архив А. М. Горького. - М., 1995. - Т. 15 : Наследие. - 381 с.

58. Максим Горький сегодня. Проблемы эстетики, философии, культуры // Горьк. чтения 1995 г. Н. Новгород, 1996.

59. Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество Максима Горького в оценке русский мыслителей и исследователей. 1890 1910-е гг. Антология. - Санкт-Петербург, 1997.

60. Максимова, В. Из творческой истории романа М. Горькою «Дело Артамоновых» / В. Максимова // Горьк. чтения. 1947 1948. - М., 1949.

61. Манн, Т. Будденброки // Собр. соч.: В 10 т. М.: Худ. лит., 1959. - Т. 1.-806 с.

62. Манн, Т. Иосиф и его братья. Том первый / Т. Манн; пер. с нем. С. Лита. М.: Правда, 1987. - 720 с.

63. Манн, Т. Иосиф и его братья. Том второй / Т. Манн; пер. с нем. С. Ап-та. М.: Правда, 1987. - 720 с.

64. Манн, Т. Собр. соч.: В 10 т. М., 1959 - 1961. - Т. 7. - 420 с.

65. Манн, Т. Фрейд и будущее / Т. Манн // Дружба народов. 1996. - № 5. -С. 184- 198.

66. Манн, 'Г. Художник и общество : Статьи и письма / Т. Манн; пер. с нем. С. Апта. М.: Радуга, 1986 - 440 с.

67. Мелетинский, Е. Поэтика мифа / Е. Мелетинский. М. : «Восточная литература» РАН, 2000. - 408 с.

68. Мережковский, Д. О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы / Д. Мережковский // Литературные манифесты : От символизма до «Октября».- М.: «Аграф», 2001. С. 34 - 42.

69. Мифы народов мира. Энциклопедия. М. : Рос. энциклопедия, 1997. -Т. 1.

70. Михайлов, А. Особенности литературного процесса XX в. : Теоретико-литературные итоги XX века / А. Михайлов. Т. 1. М. : Наука, 2003. -С. 49-59.

71. Неведомский, М. О «новом» Максиме Горьком и новой русской беллетристике / М. Неведомский // Запросы жизни, 1912. № 8.

72. Неклесса, А. Трансмутация истории / А. Неклесса // Вопросы философии. 2001. - № 3. - С. 58-72.

73. Неклюдова, М. Г. Традиции и новаторство в русском искусстве конца XIX начала XX века / М.Г. Неклюдова. - М. : «Искусство», 1991. -391 с.

74. Нинов, А. Горький и Ив. Бунин / А. Нинов. Л.: Сов. писатель, 1984. -178 с.

75. Ницше, Ф. Сочинения. В 2 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1990. - 829 с.

76. Ницше, Ф. Сочинения. В 2 т. Т. 2. - М.: Мысль, 1990. - 829 с.

77. Нордау, М. Вырождение. М.: Республика, 1995. - 400 с.82.0вчаренко, А. М. Горький и литературные искания XX столетия / А.

78. Парамонов, Б. Горький, белое пятно / Б. Парамонов // Октябрь, 1992. -№5.-С. 38-52.

79. Примочкина, Н. Антиномия «Восток Запад» в мировоззрении и творчестве М. Горького / II. Примочкина // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 64. - 2005. - № 1. - С. 10 - 22.

80. Пустовая, В. Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм / В. Пустовая // Октябрь. 2005. - № 5. - С. 153 - 165.

81. Равдин, Б. К проблеме «Горький и Ницше» / Б.К. Равдин // Четвертые Тыняновские чтения : тез. докл. Рига, 1988.

82. Розанов, В. О писательстве и писателях / В.О. Розанов. М. : Республика, 1995.-734 с.

83. Русская литература XX века (1890 1910) В 2-х кн. / иод ред. проф. С. А. Венгерова. - М. : Издательский дом «XXI век - Согласие», 2000. -Кн. 2.-472 с.

84. Сартр, Ж.-П. Стена : Избранные произведения. М. : Худож. лит., 1992.

85. Сарычев, В. Эстетика русского модернизма : Проблема «жизнетворче-ства» / В. Сарычев. Воронеж : Изд-во Воронежск. ун-та, 1991. - 320 с.

86. Семенова, С. Метафизика русской литературы. Т. 2. М. : Издательский дом «ПоРог», 2004. - 512 с.

87. Сербиненко, В. Оправдание культуры. Творческий выбор Г. Федотова / В. Сербиненко // Вопросы философии. 1991. - № 8. - С. 41 - 54.

88. Слободнюк, С. «Идущие путями зла.» (древний гностицизм и русская литература 1890 1930 гг.) / С. Слободшок. - СПб.: «Алетейя», 1998. -425 с.

89. Современная западная философия : словарь. М.: Политиздат, 1991.

90. Соловьев, Вл. Сочинения. В 2 т. М.: Мысль, 1990. - Т. 1. - 892 с.

91. Соловьев, Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л. : Сов. писатель, 1974.-350 с.

92. Сологуб, Ф. Избранное. СПб.: Диамант, 1997. - 448 с.

93. ОО.Сурова, О. Человек в модернистской культуре / Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000 2000. - М. : Высшая школа, 2001. - С. 221 -292.

94. ЮКТарнас, Р. История западного мышления / Р. Тарнас. М. : Крон-Пресс, 1995.-448 с.

95. Тынянов, Ю. Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Тынянов. -М., 1977.-210 с.

96. Теоретико-литературные итоги XX века. Т. 1. - М. : Наука, 2003373 с.

97. Урунтаева, Г. Дошкольная психология / Г. Урунтаева. М. : Издательский центр «Академия», 1996.-335 с.

98. Ю5.Федотов, Г. И есть, и будет / Г. Федотов // Новый град. Нью-Йорк, 1952.

99. Юб.Федотов, Г. Правда побежденных // Поли. собр. ст. Париж, 1988. -Т.З.

100. Федотов, Г. Россия и свобода / Г. Федотов. Нью-Йорк, 1981. Ю8.Франк, С. Предмет знания. Душа человека. - Мн. : Харвест; М. : Аст, 2000.-992 с.

101. Ю9.Фрейд, 3. Художник и фантазирование / 3. Фрейд. М. : Республика, 1995.-400 с.

102. Ю.Ханзен-Леве, А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм / А. Ханзен-Леве. СПб., «Академический проспект», 1999.-510 с.

103. Хейден, У. По поводу «нового историзма» / У. Хейден // Новое литературное обозрение. 2000. - № 42- С. 37 - 49.

104. Чулков, Г. Валтасарово царство / Г. Чулков. М. : Республика, 1998. -607 с.

105. Шкловский, В. Избранное. В 2 т. Т. 1. : Повести о прозе; Размышления и разборы. - М.: Худож. лит., 1983. - 639 с.

106. И.Шкловский, В. Тетива. О несходстве сходного / В. Шкловский. М. : Сов. писатель, 1970. - 376 с.

107. Шопенгауэр, А. Избранные произведения. М. : Просвещение, 1992. -480 с.

108. Эйхенбаум, Б. О литературе : Работы разных лет. М.: Сов. писатель, 1987.-544 с.

109. Clowes Е. Gorky, Nietzsche and God-Building. Nottingham, Astra Press, 1987.

110. Freud S. Das Ich und das Es. Fischer (Tb.), Frankfurt, 1992.

111. Gadamer II. G. Wahrheit und Methode. Grundzuge einer philosophischen Germeneutik. Tubingen, 1960.

112. Guardini R. Sorge um den Menschen. Wurzburg, 1962.

113. Ljunggren M. The psychoanalytic breakthorough in Russia on the eve of the first World War. "Russian literature and psychoanalysis", Amsterdam / Philadelphia, 1989.

114. Mann Th. Gesammelte Werke. Berlin, Aufbau-Verlag, 1955. Bd. 6.

115. Mann Thomas. Buddenbrooks. Verfall einer Familie. Band 1. Verlag fur fremdsprachige Literalur. Moskau, 1956.

116. Mann Thomas. Buddenbrooks. Verfall einer Familie. Band 2. Verlag fur fremdsprachige Literatur. Moskau, 1956.

117. Mann Thomas. Der Zauberberg. Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1987.

118. Mann Thomas. Uber mich selbst. Frankfurt, 1983.

119. Metzler-Philosophen-Lexikon : 300 biogr.-werkgeschichtl. Portr. Von d. Vorsokratikern bis zu d. Neuen Philosophen. Stuttgart: Metzler, 1989.

120. Nietzsche in Russia. Princeton Univ. Press, 1986.

121. Novalis. Schriften. Die Werke Friedrich von Hardenberg. Stuttgart, W. Kohlhammer, 1960.

122. Schroder R. Maxim Gorky, Thomas Mann und die Uberwindung der spatburgerlichen Romankrise. „Weimarer Beitrage", 1967. Nr. 2. S. 246 -314.