Риторическая природа художественного дискурса в повестях Н. В. Гоголя

Осадчая, Людмила Алексеевна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Риторическая природа художественного дискурса в повестях Н. В. Гоголя

Год: 2003
Автор научной работы: Осадчая, Людмила Алексеевна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Новосибирск
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Риторическая природа художественного дискурса в повестях Н. В. Гоголя'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Риторическая природа художественного дискурса в повестях Н. В. Гоголя"

На правах рукописи

Осадчая Людмила Алексеевна

Риторическая природа художественного дискурса в повестях Н. В. Гоголя («Миргород», «Петербургские повести»).

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Барнаул 2003

Работа выполнена на кафедре гуманитарного образования Новосибирского института повышения квалификации и переподготовки работников образования

Научный руководитель - доктор филологических наук,профессор

Юрий Васильевич Шатин

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Елена Георгиевна Новикова

кандидат филологических наук, доцент Татьяна Георгиевна Черняева

Ведущая организация - Омский государственный педагогический

университет

Защита состоится «27» мая 2003 г. в_часов на заседании диссертационного совета К 212.005.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук при Алтайском государственном университете (656099, г. Барнаул, пр. Ленина, 61).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Алтайского государственного университета.

Автореферат разослан «_» апреля 2003 г.

Ученый секретарь диссертационного совета у/ кандидат филологических наук, доцент У М. П. Гребнева

¿ооЗ-Д 7

Общая характеристика работы

Произведения Н. В. Гоголя неизменно являлись предметом пристального внимания критики. При жизни писателя они вызвали волну идеологических споров, содержание которых нашло отражение в полемике «западнического» и «славянофильского» течений русской литературно-общественной мысли,1 а также в различном отношении к вопросу о «натуральной школе», близко связанной с гоголевским творчеством. Во второй половине XIX столетия гоголевское творчество также оставалось предметом общественной рефлексии, в частности, в статьях и выступлениях ведущих литераторов.2 Серебряный век принес новую волну интереса к Гоголю, так как считал его писателем, предвосхитившим принципы символизма.3 В центре внимания большинства критиков символистской направленности находилась этическая проблематика писателя. С другой стороны, в академическом и близком к академизму литературоведении этого времени были сделаны важные наблюдения над стилем Гоголя и его эволюцией4, позволившие в следующие десятилетия перейти к непосредственному изучению художественной техники писателя.

1 См.: Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. - М., 1981; Белинский В. Г. О русской повести и повестях г. Гоголя // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - Т. 1 : Статьи и рецензии; Художественные произведения: 1829-1835. - М., 1953. - С. 259-307; Его же: Сочинения Н. Гоголя // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - Т. 6: Статьи и рецензии 18421843. - М., 1955. - С. 659-665; Его же: Русская литература в 1841 году // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - Т. 5: Статьи и рецензии 18411844. - М., 1954. - С. 521-588; Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. - Т. 7. - М., 1956. - С. 133-263.

2 См.: Григорьев А. А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев А. А. Литературная критика. - М., 1967. - С. 157-239.; Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы // Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15 т. - Т. 3. - М., 1949. - С. 5-309; Некрасов Н. А. Заметки о журналах за октябрь 1855 // Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем. - Т. 9. - М., 1950. - С. 332-352.

3 См.: Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. -СПб., 1894; Волынский А. Л. Борьба за идеализм: Критические статьи. - СПб, 1900; Мережковский Д. С. Гоголь: Творчество, жизнь и религия. - СПб., 1909; Брюсов В. Я. Испепеленный: К характеристике Гоголя. - М., 1910.

4 См.: Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя В. И. Шенрока. - В 2 т.

- М., 1893; Мандельштам И. О характере гоголевского стиля: Глава из истории русского литературного языка. - Гельсингфорс, 1902; Котляревский Н.

Николай Васильевич Гоголь (1829-1842): Очерк из истории русской повести и драмы Нестора Котляревского. - 4-е изд., испр. - ^г,Л 91.5,_______

foc. национальная i

ВИБЛИвТЕКА I С. Петербург - {

09 ™>3**r%/Oi

В 1920-30-е гг. интерес к гоголевской поэтике стал самостоятельным поводом для исследований в трудах представителей «формальной школы» русского литературоведения.1 В этот период наукой было сделано много для понимания основных законов гоголевского стиля, для выявления литературных и фольклорных источников использованных писателем сюжетных мотивов. Параллельно с формальными в России и за рубежом осуществлялись исследования, связывавшие поэтику Гоголя и законы ее формирования с особенностями психологии писателя и путями его личностной эволюции.2 Труды В. В. Гиппиуса, К. В. Мочульского, В. В. Набокова, Г. А. Флоровского, Д. И. Чижевского, помимо почти общей эмигрантской «прописки» авторов, роднит наследование и продолжение традиций культуры Серебряного века. Отголоски идей о Гоголе соответствующего периода неизменно слышатся в названных сочинениях: это и акцентирование гоголевских «противоположностей», и сомнение в позитивистски понимаемой реалистичности творчества писателя.

Период в российском гоголеведении, относящийся к 1940-60-м гг., характеризовался преимущественным вниманием к идейному содержанию творчества писателя и к проблеме его стиля.3 Эволюция Гоголя от романтизма к реализму, а также преемственность писателя по отношению к предыдущему этапу историко-литературного процесса в России сделались излюбленными общими местами в исследованиях этих лет. В 1960-70-е гг. введение в литературоведческий аппарат самого понятия «художественный мир», а также внедрение структурных методов исследования дали дополнительный импульс научному поиску, результаты которого отразились в ряде разноплано-

1 См.: Эйхенбаум Б. М. Как сделана «Шинель» Гоголя // Поэтика. - Пг., 1919. - С. 151-165; Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь: К теории пародии. - Пг., 1921; Слонимский А. Техника комического у Гоголя. - Пг., 1923; Виноградов В. В. Этюды о стиле Гоголя. - Л., 1926; Его же: Эволюция русского натурализма: Гоголь и Достоевский. - Л., 1929; Белый А. Мастерство Гоголя. - М,-Л., 1934.

2 См.: Гиппиус В. В. Гоголь. - Л., 1924; Ермаков И. Д. Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя. - М.-Пг., 1922; Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя // Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. - М., 1995. - С. 760.

3 См.: Машинский С. И. Историческая повесть Гоголя. - М., 1940; Его же: Гоголь (1852-1952). - М„ 1951; Поспелов Г. Н. Творчество Н. В. Гоголя. - М„ 1953; Степанов Н. Л. Н. В. Гоголь: Творческий путь. - М., 1955; Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. - М.-Л., 1959; Канунова Ф. 3. Некоторые особенности реализма Н. В. Гоголя: О соотношении реалистического и романтического начал в эстетике и творчестве писателя. - Томск, 1962.

вых статей и монографий.1 В последние десятилетия в исследованиях отмечается влияние на гоголевские произведения образной и стилистической системы, свойственной украинской народной культуре.2 А свойственный современности всплеск интереса к религиозной составляющей мировоззрения писателя3 позволил по-новому обосновать некоторые особенности его поэтики.

Таким образом, поэтика текстов Гоголя на нынешний день является достаточно глубоко и многосторонне исследованной. Этого, однако, нельзя сказать об их риторике. Между тем поэгика и риторика - взаимодополнительные пути постижения художественного произведения, и этот подход формирует методологию реферируемой работы. «Поэтика и риторика... рассматривают разные формы бытия одного и того же литературного произведения, - писал В. В. Виноградов. - Если поэтика изучает структуру литературного произведения отрешенно от его "внушающих" и "убеждающих" тенденций... то риторика прежде всего исследует в литературном произведении формы его построения по законам читателя»4. Поворот к риторическому аспекту изучения Гоголя становится глубинной стратегической основой содержания и проблематики реферируемой работы.

Цель работы - это понимание коммуникативно-событийной стороны текстов повестей Н. В. Гоголя петербургского периода его жизни, когда складывались наиболее существенные законы творчества писателя. Такое понимание может быть достигнуто путем анализа систем кодов, свойственных

1 См.: Бахтин М. М. Искусство слова и народная смеховая культура: Рабле и Гоголь // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975. - С. 484495; Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю. М. О русской литературе. - СПб., 1997. - С. 621-658; Манн Ю. В. Поэтика Гоголя,- М., 1978; Бочаров С. Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Бочаров С. Г. О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов. - М., 1985. - С. 124-160.

2 Крутикова Н. Е. Н. В. Гоголь: Исследования и материалы. - Киев, 1992; За-рецкий В. А. Народные исторические предания в творчестве Н. В. Гоголя: История и биографии. - Стерлитамак; Екатеринбург, 1999.

3 См.: Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиции учительной литературы. - СПб., 1992; Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология: Идеология: Контекст. - М., 1993; Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. - Петрозаводск, 1995; Его же: Спектр адекватности в истолковании литературного произведения: «Миргород» Н. В. Гоголя. - М., 1997; Воропаев В. А. Н. В. Гоголь: Жизнь и творчество. - М., 1998; Виноградов И. А. Гоголь -художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. - М., 2000; Одиноков В. Г. Литература и духовная культура: Материалы к курсу лекций по русской литературе XIX в. - Новосибирск, 2002.

4 В. В. Виноградов. О художественной прозе // В. В. Виноградов. Избранные труды. О языке художественной прозы. -М., 1980. - С. 115.

текстам «Петербургских повестей» и «Миргорода». Не претендуя на исчерпывающую систематизацию риторических кодов, использованных Гоголем в его произведениях, автор делает своей задачей выделить каркас этой системы, увидеть ее основные направляющие. При этом опорной матрицей анализа служит характеризуемая далее пятикомпонентная система кодов Р. Барта, через которую интегрируются все исследуемые тексты.

В круг методологических ориентиров, актуальных для реферируемой работы, входят, с одной стороны, труды участников тартусско-московской семиотической школы, в первую очередь Ю. М. Лотмана; с другой стороны, работы европейских ученых-постструктуралистов: Р. Барта, Ж. Женетта. Де-зонтологизирующий предмет научный подход постструктурализма смыкается с исследованиями в области структуральной поэтики за счет оперирования понятием кода, которое позволяет представить элементы художественного мира произведения в качестве единиц речевого функционирования. Отсюда возможность говорить о риторической природе художественного дискурса, принципиально важная в рамках настоящей работы.

Предметом исследования служит система риторических кодов, в различных модификациях присутствующая в произведениях Н. В. Гоголя. Проблема функционирования кодов в дискурсе не замыкается в рамках одной лишь риторики. Она имеет прямую связь с поэтикой нарратива, поскольку в качестве кода могут выступать самые различные участки повествовательной ткани: образы, мотивы, приемы высказывания. В связи с этим в ходе работы совершается обращение к кругу знаний, накопленных в исследованиях разных школ поэтики. Однако главный интерес в рамках работы представляют не закономерности поэтики как таковые, а то, как они формируют дискурсивное строение художественной речи Гоголя.

Основным научным методом, применяемым в реферируемой работе, является дискурсный анализ. Дискурсный анализ понимается как рассмотрение целостного текста в аспекте системы коммуникативных событий. Коммуникативное событие - это событие, которое не берется из действительности, а создается средствами художественного языка, в рамках фигуративного дискурса. Под фигуративным понимается такой тип дискурса, в котором «ведущей функцией... является поэтическая функция языка»1. Предпочтение дис-курсного анализа как метода исследования обусловлено его адекватностью цели работы. С другой стороны, «гоголевская поэтика не благоприятствует... редуцированию его произведений до определенной нравственной апофегмы, даже если таковая вписывается в круг идей самого писателя»2. Поэтому ну-

'Шатин Ю. В. Живая риторика. - Жуковский, 2000. - С. 63.

2 Манн Ю. В. Заметки о «неевклидовой геометрии» Гоголя, или «Сильные кризисы, чувствуемые целою массою» // Вопросы литературы. - 2002. - № 4. -С. 192.

жен максимально объективный подход к фактам самого текста. Такой подход и может быть осуществлен с помощью дискурсного анализа, при котором предметом исследования становится сама речевая ткань произведения.

В анализе используется предложенная Р. Бартом техника членения текстового полотна на «лексии», которые выступают как единицы чтения. Текстовый объем лексии устанавливается эмпирически: он «будет зависеть от плотности коннотаций, неодинаковой в различных местах текста»1. Лексия оказывается полем реализации коммуникативного потенциала читателя, коррелирующего креативную интенцию автора и завершающего итоговое становление смысла.

Материалом исследования служат повести гоголевского сборника «Миргород» и так называемые «петербургские» повести писателя. Выбор материала обусловлен представлениями об авторской эволюции в сторону зрелого мастерства и законченности художественной системы, а также жан-рово-родовыми ограничениями. Исследование сосредоточено на произведениях малой эпической формы. Вне пределов рассмотрения оставлены повести «Вечера на хуторе близ Диканьки» как тексты, основная особенность дискурса которых заключается в использовании фольклорной стилистики, и в этом аспекте уже достаточно обстоятельно исследованные.

Актуальность работы заключается в том, что в ней впервые осуществляется последовательный подход к гоголевскому творчеству с позиции дискурса. Как говорилось выше, знаковая природа текстов Гоголя, в отличие от коммуникативной, является в достаточной степени изученной. Реферируемое исследование обращается к поэтике повестей лишь в аспекте рассмотрения средств создания художественного мира, тогда как центр тяжести переносится на вопросы риторической организации и речевого функционирования художественных текстов.

Научная новизна исследования обусловлена тем, что аналитический подход, основанный на системе кодов, использовался Р. Бартом исключительно на материале западных литератур: при изучении текстов Э. По, Г. Флобера, О. де Бальзака. К русской литературе эта аналитическая техника применяется впервые. Возможность применения данной методики к любому другому литературному материалу, неизбежность коррекции метода создают новый специфический круг научных вопросов, решаемых в работе. Кроме того, использование дискурсного метода в изучении повестей Н. В. Гоголя позволяет раскрыть новые художественно-эстетические и семантические потенциалы его творчества.

На защиту выносятся следующие положения:

дискурс Гоголя обладает преимущественной значимостью относительно нарратива в создании специфики художественного мира писателя;

1 Барт Р. $П. - М„ 2001. - С. 40.

в «Миргороде» и в петербургских повестях риторические коды выступают как средство циклизации, способствуя созданию семиотического единства входящих в эти сборники произведений; в основе герменевтической парадигмы, адекватной гоголевским повествовательным текстам начиная с середины 1830-х гг., лежит религиозный код христианства;

так называемый «реализм» Гоголя носит особый «метафизический» характер, при котором движущие причины, первоначала видимых явлений помещаются в трансцендентальную плоскость; риторические коды двух рассматриваемых циклов тяготеют к распределению по антитетическим парам, что свидетельствует о дуалистичности гоголевской картины мира, в этом аспекте не согласующейся с каноническими христианскими представлениями.

Практическая ценность исследования обусловлена приоритетной тенденцией развития современного школьного образовательного процесса - его личностной ориентированностью. Становление личности учащегося предполагает диалогическое взаимодействие с теми персоналиями, которые составляют облик данной культуры. В рамках этой задачи важное место принадлежит созданию представления о специфике художественного мира писателя в целом, поскольку этот мир является прямой проекцией авторского мировоззрения. В представленном исследовании дискурсный анализ гоголевских текстов как раз и направлен на уяснение структуры художественного мира писателя во всей его полноте. Достигнутые результаты и сделанные выводы могут послужить средством интерпретации произведений Гоголя как непосредственно, так и в методологическом отношении.

Повести Н. В. Гоголя занимают все большее место в учебных вузовских и школьных программах, что означает дополнительную потребность в научной и методической литературе по названным произведениям. В статьях, отражающих материал диссертации, отдельно проанализированы «Невский проспект» и «Шинель», причем статья, посвященная «Шинели», носит специально методическую направленность и ориентирована именно на преподавателей-словесников. Таким образом, представляемое исследование имеет непосредственное отношение к образовательному процессу и способствует формированию концептосферы преподавателей гуманитарных дисциплин.

ресурсного подхода в преподавании русского языка и литературы как фактор самореализации учителя и ученика» (ноябрь 2002, г. Новосибирск). Материалы исследования использовались при проведении Рождественских образовательных чтений районного и областного уровня в январе 2003 г., ряда методических семинаров на базе лицея № 22 г. Новосибирска. Содержание работы отражено в двух статьях: «Повесть «Невский проспект» как введение к «петербургским повестям» Н. В. Гоголя», «Шинель» Гоголя в парадигме религиозной культуры»; а также отчасти в учебном пособии «Технология создания традиционного школьного сочинения», написанном в соавторстве с А. С. Поповой. В 1997-2003 гг. материал диссертации использовался автором в ходе занятий с учащимися лицея №22 и слушателями курсов довузовской подготовки при Новосибирской государственной медицинской академии.

Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка. В первой главе в аспекте риторической организации рассматривается цикл повестей «Миргород». Выдвигается тезис о метафизической природе гоголевского реализма. Отмечается вводный, организующий характер повести «Старосветские помещики», в которой выстраивается система кодовых оппозиций, актуальная для всего цикла. В основе этой системы лежит ценностная антитеза должного и недолжного бытия, трактуемая в рамках религиозной герменевтической парадигмы и задающая модель гоголевского мироздания.

Во второй главе рассматривается реструктуризация системы кодов, происходящая в петербургских повестях относительно «Миргорода». Констатируется, что в этом цикле, в отличие от прежде рассмотренного, в центре внимания писателя оказывается не состояние мира, а положение человека в мире - чем и обусловлена активизация одних кодов и латентное функционирование других. Отмечается доминирующая роль религиозного кода и кода абсурда, функционирующих взаимодополнительно в качестве герменевтических; значимость в этом же качестве оппозиции «внутреннего» и «внешнего», соответствующей антитезе должного и недолжного. Показываются особенности эстетического кредо писателя, выразившиеся в повести «Портрет». Формулируется утверждение о принципиальном неприятии писателем натуралистического способа отношения искусства к действительности.

Выводы, полученные в результате анализа, суммируются в конце каждой главы. В заключении суммируются общие результаты и формулируются основные выводы из всего исследования. Библиографический список содержит перечень научной литературы, использованной при работе над диссертацией.

Основное содержание работы

Во введении дается диахронический обзор критической и научной литературы, посвященной творчеству Н. В. Гоголя, начиная с середины XIX века

и заканчивая современностью. Подчеркивается дистанция, отделяющая писателя от «натуральной школы»; высказывается тезис о доминировании в дискурсе Гоголя религиозно-учительной стратегии. Показываются основные узлы научной проблематики, доминировавшей в подходах к творчеству писателя в разные периоды. Констатируется взаимодополнительность подходов с позиций поэтики и риторики. Обосновывается актуальность темы реферируемой работы; определяются ее цель и задачи. Оговариваются предмет и материал исследования, указывается его методология, называются положения, выносимые на защиту.

Важным аспектом изучения литературного произведения в неориторическом контексте представлено в работе противоположение нарратива и дискурса, обоснованное Ж. Женеттом. Повествование, или нарратив, и дискурс -это две речевые модальности, различающиеся степенью проявления в них авторской субъективности. «В дискурсе есть говорящий, и его помещенность внутри речевого акта фокусирует в себе важнейшие значения; в повествовании же... не приходится для полного понимания текста спрашивать себя, "кто говорит", "где" и "когда"»,1 - пишет Ж. Женетт. Повествование по своей природе объективно, тогда как дискурс субъективен. Ж. Женетг полагает, что в эпическом тексте нарратив выступает как несущая основа, на которую наслаиваются дискурсивные вкрапления или целые пласты. В риторике гоголевских текстов имеется преимущество дискурса над нарративом, на что указал, в иной терминологии, уже Б. М. Эйхенбаум.

Дискурс - это личный модус высказывания. За дискурсивным построением видится автор, носитель речи, придающий ей специфическую окраску. Однако постструктуралистские учения о литературе выводят на первый план роль читателя в становлении смысла текста. «Текст сложен из множества разных видов письма... - писал Р. Барт, - однако вся эта множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор... а читатель».2 Барт утверждал суверенность чтения, способного автономно эксплицировать в тексте смысл. В основе механизма, посредством которого осуществляется обретение - или создание - этого смысла, лежит система семантических кодов, провоцирующих появление коннотаций. Ю. М. Лотман определял код как функцию отношения между самим изображением и объектом изображения. «Эстетический эффект возникает в момент, когда код начинает использоваться как сообщение, а сообщение как код,»3 - писал ученый.

1 Женетт Ж. Границы повествовательности // Женетт Ж. Фигуры. - Т. 1. - М., 1998. - С. 295-296.

2 Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. -М, 1989.-С. 390.

3 Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Труды по знаковым системам. - Вып. 6. - Тарту, 1973. - С. 240-241.

Р. Барт проинтегрировал через понятие кода все устройство текста, понимаемого как система означающих. Ученый выделял пять кодовых разновидностей: это герменевтический, семантический, символический, проайре-тический и культурный коды. Герменевтический код связан с присутствием в тексте некой загадки, провоцирующей чтение. Его функция заключается в том, чтобы посредством ряда формальных единиц текста «сконцентрировать, загадать, сформулировать, ретардировать и, наконец, разгадать загадку»1. Семный код - это «голос личности» текста-письма: семы отличают непостоянство и хаотичность, неизбежные при осуществлении текста-чтения. Символический код, поливалентный и обратимый, отсылает к образам и архетипам, хранящимся в коллективной памяти культуры. Проайретический код образован действиями, сгруппированными в целостные последовательности. Культурные коды суть «цитации - извлечения из какой-либо области знания или человеческой мудрости»2. Эта система кодов в реферируемой работе предстает как матрица, с опорой на которую анализируются гоголевские тексты.

Присутствие кодов в тексте может быть как спонтанным, так и обусловленным сознательно поставленной автором перед собой художественной задачей. Именно на второй группе кодов сконцентрировано внимание в реферируемой работе. Деятельность автора всегда подчинена некоторой стратегии, более или менее адекватно воплощающейся в материальном тексте и реализующейся в акте художественного восприятия. Стратегия высказывания не есть лишь намерение автора, она охватывает все стороны дискурса, накладывая отпечаток и на выбор предмета речи, и на организацию ожиданий реципиента. Формально же она проявляется как система кодов, присутствующих в материальном тексте.

В творчестве Н. В. Гоголя особое значение имела религиозно-учительная стратегия, присутствие которой отмечалось рядом современных исследователей3. Понимание механизма формирования этой стратегии требует диахронического подхода, открывающего взаимодействия между разными произведениями писателя и эволюцию самой его системы кодов, системы художественного языка. Такой подход и становится основой научного исследования в реферируемой работе.

Первая глава исследования «Система риторических кодов в повестях "Миргорода"» состоит из пята параграфов. Она посвящена анализу текстов повестей «Миргорода» и имеет целью проследить, как в этом сборнике складывалась и приобретала самостоятельный характер специфическая для

1 Барт Р. S/Z. - С. 44.

2 Барт Р. S/Z. - С. 45.

3 См.: Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиции учительной литературы. - СПб., 1992; Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. - М., 1993.

Гоголя система кодов. Прослеживается функционирование основных смысловых оппозиций, появившихся в «Старосветских помещиках» - первой повести цикла - и реализовавшихся в семиотическом строе последующих повестей. В основе этой системы лежит ценностная антитеза должного и недолжного бытия, трактуемая в рамках религиозной герменевтической парадигмы и задающая модель гоголевского мироздания.

В первом параграфе «Вопрос о магистральной стратегии и реализме Гоголя» рассматривается проблема отношения Гоголя к «натуральной школе», к реалистическому стилю и делается предположение относительно адекватной его творчеству герменевтической парадигмы. Объединение на платформе реализма Гоголя и натуральной школы не вполне справедливо. Догад- ' ка Гоголя о религиозной природе творчества поставила его в фактическую ^ оппозицию к натуральной школе. Уже символистская и выросшая из символизма критика начала XX века скептически относилась к отождествлению Гоголя с реализмом. Символизмом «были поколеблены основы воззрений на Гоголя как реалиста и отца "натуральной школы"»1, - пишет Л. А. Сугай. В наше время связь Гоголя с реализмом была поставлена под сомнение Ю. М. Лотманом.2 Понимая стиль не как совокупность предметно-тематических ориентиров и художественных приемов, а как целевое задание, которому автор подчиняет свою поэтику, приходится усомниться в реализме произведений Гоголя, потому что их стратегия не совпадает со стратегией реалистического творчества. В мировоззрении Гоголя большую роль играла оппозиция «внешнего» и «внутреннего» человека, восходящая к парадигме религиозной культуры. Натуральную школу интересовал внешний человек и его житейские обстоятельства. Гоголю же был интересен именно человек внутренний, его судьба и предназначение. Вот почему творчество его изначально носило символический характер.

Символический дискурс Гоголя обладал религиозно-дидактической стратегией, понимание которой было утрачено в просвещенном русском обществе XIX века. Трактовки Гоголя в литературной критике XIX века отличались социльно-детерминистской односторонностью. Подлинное понимание Гоголя наметилось у символистов, конкретно - у Д. С. Мережковского. Именно он первый сумел прочесть религиозный код гоголевских сочинений и I

создать тем самым прецедент в научной традиции. Опыт символистского и ;

постсимволистского истолкования Гоголя нашел применение в отечественном литературоведении последнего десятилетия. Так, С. А. Гончаров доказывает, что подход к творчеству Гоголя должен носить религиозно-мистический характер. «Речь идет не просто о символическом толковании, о мирском вос-

1 Сугай Л. А. Гоголь и символисты: Монография. - М., 1999. - С. 26-27.

2 См.: Лотман Ю. М. О «реализме» Гоголя // Лотман Ю. М. О русской литературе.-СПб., 1997.-С. 710.

приятии читателя, а о таком понимании, которое в конечном счете стремится обрести свою адекватность в мире религиозной культуры.»1

В реферируемой работе стиль Гоголя понимается как стиль по определению реалистический. Писателя интересовали закономерности, лежащие в основе мира и человеческого поведения. Но эти закономерности виделись ему не в позитивистском, а в метафизическом аспекте. Поэтому реализм Гоголя определяется как «метафизический реализм».

Гоголь как писатель оказался в центре историко-литературного кризиса, где закончила свое автономное существование нормативная художественная словесность, и стала рождаться новая, «натуральная» словесность и художественность. Закономерность этого процесса была показана Белинским в его статьях о Гоголе. Но Белинский недооценивал подлинной силы гоголевского кризиса. Разрушение остатков классической и постклассической риторики стало лишь одной составляющей его влияния. Другая составляющая, на которой Гоголь неизменно настаивал начиная с середины 1830-х, еще более фундаментальна. Ее увидел Д. С. Мережковский, который проконстатировал: после Пушкина литература, поэзия ощутили свою вторичность по отношению к религиозному началу. «В "Переписке" нам слышится... конец всей русской литературы и начало того, что за Пушкиным, за русской литературой, - конец поэзии - начало религии.»2

Эта вторая, главная составляющая гоголевского кризиса развела писателя и с натуральной школой, и большой частью российского литературного круга. Для писателей-натуралистов изображение повседневной жизни само по себе было уже достаточной задачей, не требующей метафизического обоснования. Таким образом, при общности негативных эстетических позиций (отталкивание от дискурса изящной словесности), сохранялась значительная разница позитивных пунктов: Гоголь видел за поэзией религию, натуралисты - нет. Поэтому в работе утверждается тезис, что при сходстве некоторых приемов, направление движения Гоголя и натуралистов было различным по стратегии, по внутреннему заданию.

Во втором параграфе «Миргород как символический хронотоп» семантически насыщенная пространственная организация представлена как одна из существенных особенностей, неизменно отличающих поэтику Гоголя. Разные пространства у Гоголя - это различные миры, маркированные в ценностно-смысловом плане. В «Миргороде» события имеют малороссийскую отнесенность. При этом в национальных образах Гоголь видит всеобщее, так как малороссийская жизнь для него онтологизирована. Хронотоп

Тяг.

<, 9 • ИГ" -

л \--mf ?»чмг

■м-« к-ЦГ"

► ■••ЧИГ

* ЛГ

«в «г

«г»-яг щшчл^

>*с г *

■» <

* г 1?

ш ф

Чг

■т Ф

* »

' Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиции учительной литературы. - С. 51.

2 Мережковский Д. С. Гоголь: Творчество, жизнь и религия. - СПб., 1909. - С. 151.

♦

Миргорода включает весь универсум писательских представлений о мире. Позиция автора-петербуржца оказывается внеположна данному хронотопу.

Внутренне переживаемые писателем образы Киева и Петербурга тяготели к символической оппозиции должного и недолжного бытия. Хронотопы «Миргорода» и петербургских повестей, находящиеся в оппозиции друг к другу, предстали взаимодополнительными в целом гоголевского художественного мира. Однако эта взаимодополнительность не отменяет ценностного характера противопоставления двух хронотопов. Миргород является моделью космоса, изначально цельного и претерпевающего ряд изменений. Автор смотрит на этот космос со стороны, и та зона, в которой он находится, есть «кромешный» хронотоп, чуждый и внеположный бытию. Именно этот хронотоп затем становится полем разворачивания сюжета в петербургских повестях. Между тем известно, что такая внеположная, «кромешная» сфера, какой представляется в «Миргороде» авторский хронотоп, в христианской аксиологии маркирована как негативный полюс ценностной системы.

Г. Гуковский' показывал, что в «Миргороде» от повести к повести последовательно разрушается гармоническое единство человека и мира, в результате чего и человек, и мир приобретают уродливые черты, приобщаются недолжному бытию. Это разрушение, показанное на материале миргородского хронотопа, имеет символический смысл и передает представление автора о распаде вселенского порядка в целом.

В третьем параграфе «Старосветские помещики»: введение в семи-осферу цикла» дан анализ кодовой системы первой повести «Миргорода». Совокупность ее художественных средств задает и систематизирует в виде ряда взаимосвязанных оппозиций те семиотические коды, которым предстоит функционирование на протяжении всего сборника. В повести присутствует ряд взаимосвязанных оппозиций, организующих не только ее образный строй, но и ценностную организацию. Опорная антитеза этого ряда - «идиллический хронотоп / хронотоп внешнего мира». Хронотопы рассказчика и «дикого леса» объединяются в своей противопоставленности идиллии как внешнее, враждебное пространство. В целом этот ряд оппозиций выглядит следующим образом: «старое / новое», «покой / страсти», «сон / явь», «скромность / страсти», «там / здесь», «тогда / теперь», «былое / настоящее», «Малороссия / Петербург», «церковь / злой дух», «народность / романтизм», «привычка / страсть», «множественность / число», «должное бытие / недолжное». Последняя оппозиция должного и недолжного бытия, принципиально важная для аксиологической системы повести, постепенно складывается при участии ряда оценочных маркеров, указанных в ходе анализа.

В четвертом параграфе «Малороссийское» и «русское» в призме религиозного кода: повесть «Тарас Бульба» рассматривается повесть «Тарас Бульба», следующая в цикле за «Старосветскими помещиками». Она менее остальных повестей развивает наметившуюся систему кодовых оппозиций.

Предполагается, что это обусловлено связью замысла «Тараса Бульбы» с гоголевским увлечением национальной историей и намерением писателя создать историю Украины. В силу особенности этого замысла писатель частично ослабил интенсивность семиотического единства цикла и направился по экстенсивному пути насыщения повести историческими и фольклорными кодами. Показана разница первой и второй редакций повести.

В поэтике повести «Тарас Бульба» интенсивно функционирует проявляющийся на всех уровнях референтный код украинской народной словесности, ценностно положительно маркирующий «малороссийскую» семиосферу. Во второй редакции, однако, он дополняется и отводится на второй план символическим кодом «Православного русского единства», сглаживающим первоначальный областной колорит произведения, связанный с литературной традицией исторических повестей о Малороссии. Это семиотическое изменение знаменует собой мировоззренческий сдвиг, состоявшийся в сознании писателя. Если в первой половине 1830-х Гоголь ощущал себя в большей степени малороссиянином и в романтическом духе идеализировал недавнюю историческую пассионарность своей малой родины, то в ходе итальянского путешествия ему стало очевидно, что гарантом национально-религиозного славянского единства объективно может выступить лишь великорусское самодержавие и, главное, Православная вера, на котором оно зиждется. Поэтому в творчестве Гоголя после конца 1830-х усиливается присутствие соответствующих кодов. В «Тарасе Бульбе» 1842 года это семантический код «русско-сти», «славянства», связываемый с образом казачества. Он интерферирует с кодом «Православия», ценностно противопоставленного католическим «не-доверкам». Два названных кода образуют в повести неразрывное единство, все яснее приобретающее оценочный характер.

В конце параграфа высказывается предположение культурологического характера о том, что именно «Тарас Бульба» второй редакции, принадлежа одновременно и украинской, и российской культурам, сделался местом их органического соединения, так что отныне в общественном сознании они уже не могли мыслиться раздельно.

В пятом параграфе «Победа «недолжного бытия» во второй части цикла» анализируются «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». В обеих повестях одним из наиболее значительных кодов является код «церкви», «храма». И в том, и в другом произведениях церковь предстает как безблагодатная, лишенная своей сакральной силы. В повести «Вий» код храма является основой ее семиотической структуры, так что конечное осквернение церкви символизирует победу темных сил в писательской модели мироздания. Код «посрамления святыни» функционирует как герменевтический, объясняя саму возможность гибели героя, вместе с которым гибнет и сам храмовый хронотоп, семантически соотнесенный с кодом «Малороссии», с кодом «идиллии». Предпосылкой десакрализа-

ции храма в «Вие» представляется амбивалентность мироздания, наиболее явно сконцентрированная в образе ведьмы, которая одновременно является и частью нечистой силы, и носительницей несравненной, притягательной красоты. Здесь начинает действовать код «соблазна», который затем займет одно из основных мест в семиосфере петербургских повестей.

В «Повести о том, как поссорился...», завершающей миргородский цикл, важную роль играет дважды вводимый писателем код «этого света», который помещает художественный мир сборника в религиозную герменевтическую парадигму. При этом в финале произведения, как и в «Вие», вводится образ опустелой церкви, символически сопоставленной с безблагодатным душевным храмом. Хронотоп Миргорода проецируется на весь земной мир, а его семиотическая организация, выстроенная в цикле, представляет собой писательскую модель действительности. Недолжное бытие, каким в этой модели предстает земной мир, «этот свет» - это и недолжное духовное бытие людей, причем духовный недуг в религиозной парадигме является причиной внешних, в том числе и социальных, пороков.

В конце параграфа делается вывод о том, что ценностная символическая антитеза «Малороссия / Петербург» занимает одно из главных мест в семиотической организации «Миргорода». В двух первых повестях цикла мир предстает в идиллическом и эпически-величественном модусах; в двух последних эти модусы деконструируются, и их распад связан с проникновением кодов «петербургской» семиосферы в область «миргородского» хронотопа.

Вторая глава диссертации «Риторические коды и их взаимодействие в петербургских повестях Гоголя» касается разработки и модификации писателем системы кодов в цикле петербургских повестей. В этом цикле продолжается исследование писагелем метафизических закономерностей российской действительности. Хронотоп Петербурга, представленный в системе кодов «Миргорода» как недолжное бытие, здесь становится предметом непосредственного изображения и местом действия. В петербургских повестях, однако, автора интересует не столько состояние мира, сколько положение человека в мире. Поэтому герой в петербургском цикле гораздо ближе к автору, нежели в «Миргороде»; автор в основном выступает как рассказчик, имманентный «бюрократическому» хронотопу Петербурга.

Эта разница экзистенциальных позиций влечет за собой и различия в стиле, и общую перестройку семиотической системы текстов. Если в «Миргороде» фундамент семиосферы составляла оппозиция «должное / недолжное бытие», то в петербургском цикле на первый план выходит антитеза «внешнее / внутреннее», связь полюсов которой была продемонстрирована в двух последних повестях «Миргорода». Она принадлежит к религиозной герменевтической парадигме и присутствует во всех текстах цикла, противопоставляя внешнее и внутреннее как недолжное и должное.

Первый параграф, «Повесть «Невский проспект» как введение к петербургскому циклу», содержит анализ начальной повести цикла. В результате этого анализа выделяется ряд кодов, которые выступают как доминантные, образующие смысловые опоры всего текста. Среди референтных это коды «нравоописания» и «романтизма». Они проявляются в основном в стилистике повествования, а второй из них то и дело сопровождается семантическим кодом иронии. Мощные семантические коды - «обман» и «красота». Они действуют на протяжении всей повести, за исключением первого, нравоописательного фрагмента, принимая участие в создании фабульной динамики. Код «красоты», внутри которого с развитием повествования проясняется коннотация символической семантики «внешнего», за счет этого сам приобретает символический характер. Кроме того, этот код постепенно связывается с семой «порока» в почти неразрывное единство.

Группа символических кодов достаточно распространенна, и границы ее со стороны группы герменевтических кодов подвижны. Важные символические коды - это код «ирреальности», образующий антитезу «мечта / явь»; код «демонизма»; антитеза «внешнее / внутреннее»; коды «поприща» и «соблазна». Герменевтические коды складываются в целую систему, главное место в которой занимает «религиозный», или «мистический» код. Рядом с ним находится абсурдный код: эти два кода взаимодополнительны; если абсурдный код провоцирует интерпретацию семиотического фрагмента, то религиозный код представляет условие такой интерпретации. Антитеза «внешнее / внутреннее» функционирует и как герменевтическое правило, будучи главным законом трактовки, или применения, религиозного кода: это призма, сквозь которую надлежит воспринимать мир петербургского цикла. Эта антитеза ценностно маркирована: внешнее суть недолжное, а внутреннее - должное. Еще один герменевтический код - код обмана. Он связан с кодом «внешнего» как онтологически ему сопутствующий. Перечисленные коды создают фундамент герменевтической парадигмы, в границах которой подлежат трактовке отдельные образы и мотивы художественного мира.

В конце параграфа констатируется, что семиотическая система петербургских повестей устроена иначе, нежели в «Миргороде». Там имелся ряд взаимосвязанных оппозиций, к группировке вокруг полюсов которых тяготели все коды, встречающиеся в текстах. Здесь такая поляризация затруднительна: за исключением оппозиции «внешнее / внутреннее», стягивающей в свою зону некоторые коды, большинство кодов существует относительно самостоятельно в рамках религиозной герменевтической парадигмы: таковы коды «демонизма», «поприща», «соблазна». Их «взвешенное» и достаточно амбивалентное присутствие сродни функционированию категорий в мифе, по аналогии с которым и рассматривается художественный мир петербургских повестей. Разные повести цикла акцентируют те или иные коды, выводя их на первый план; однако комплексная их трактовка возможна лишь в целом мета-

текста. Повесть «Невский проспект» в общем намечает систему кодов цикла и задает некоторые основные аспекты их семиотического взаимодействия.

Во втором параграфе «Манифестация абсурда в повести «Нос» подчеркнуто, что повесть «Нос» в составе петербургского цикла выполняет роль произведения, концентрирующего и сгущающего код абсурда. В «Носе» этот код является основным и представляет действительность как абсолютно иррациональную. Как вывод из анализа представлено утверждение, что код абсурда выступает в качестве герменевтического. Абсурд признается закономерным модусом действительности, под знаком которого совершается действие произведения. Другой важный код - религиозный. При интерференции этих двух кодов в герменевтической сфере абсурд оказывается недолжным состоянием действительности, вызванным действием дьявольских сил, спровоцированных человеческими грехами. Антитеза «внешнее / внутреннее» реализуется на сюжетном уровне текста, так что утрата героем носа предстает как знак утраты им своей внутренней духовной сущности.

Третий параграф, названный «Повесть «Портрет» как эстетическая программа Гоголя», посвящен изучению дискурсивной организации «Портрета». Констатируется, что основные коды, формирующие семиотический фон текста этой повести - религиозный код антитезы «внешнее / внутреннее» и код искусства. Код искусства оценочно противопоставлен коду ремесла как «высокое» и «низкое». С кодом «ремесла» связана семантика «бесчувственности», «однообразия»; также «блеска», «легкости» художества. Последние семы связывают этот код с семантическим полем «аристократизма» (семы «мода», «светскость», «щегольство»), противопоставляя его коду «высокого искусства». С другой стороны, код «высокого искусства» сопровождают символические коды «таланта», «вдохновения», «созидания». Антитеза «искусство / ремесло» конгруэнтна антитезе «правда / ложь». Кроме того, она проецируется и на основную герменевтическую антитезу «внешнее / внутреннее», направляющую прочтение текста повести. Герменевтический код «религиозного» неразрывно связан с этой антитезой. Интенсификации религиозного кода способствуют маркеры «демонизма» применительно к образу ростовщика, «падшего ангела» - к образу Чарткова; введение символических кодов «соблазна» и «гордости», которая есть грех, и «терпения», которое есть добродетель. В этом контексте код искусства сопрягается с кодами «молитвы» и «чуда» и противостоит референтному коду «внешнего» натуралистического подражания природе. Как герменевтический отмечен также код «обмана», противостоящий коду искусства. Этот код интенсивно проявляется в функционировании антитезы «сон / явь», сопряженной с антитезой «ночь / день». Сема «лунного света» прямо связана с негативными семантическими кодами «обман», «мечта», «бред». Антитеза «явь / сон» связана с антитезой «жизнь / иллюзия жизни», в которой последний член обладает коннотациями «неестественности» и «мертвенности», а в пределе - «смерти». Отмечается особен-

ность этой повести: ряд герменевтических кодов в ней остается открытым, и замыкаются они символическим кодом искусства как мистического деяния. Наконец, еще один важный символический код - «богатство», или «деньги». Первоначально этот код амбивалентен, затем по мере развития сюжета приобретает негативную окраску, все отчетливее противопоставляясь коду «высокого искусства».

Исследование семиотической схемы повести завершается выводом, что эта схема позволила Гоголю с максимальной ясностью сформулировать свою любимую мысль о природе искусства как божественного вдохновения, достигаемого путем внутреннего сосредоточения и вполне религиозной молитвы. По представлениям писателя, «искусство, независимо от предмета его внимания, есть свет, и в этом свете - сила, равной которой Гоголь пока не знает»1. Этот «претворяющий» действительность свет Гоголь чувствовал в себе, в своем творчестве, и хотел придать ему некое концептуальное обоснование. Повесть «Портрет» послужила пространством, на котором и совершалась попытка такого обоснования.

В четвертом параграфе, названном «Код «поприща» в петербургских повестях», рассматриваются две последние повести цикла, «Шинель» и «Записки сумасшедшего». Констатируется, что доминирующее значение в них приобретает код «поприща», или «служения», «долга». Он функционирует в контексте религиозной герменевтической парадигмы, адекватность которой устанавливается всем комплексом семиотических средств рассматриваемых текстов. Среди них важное место занимает код абсурда. Его основная функция - стимулирование герменевтического поиска; в «Записках сумасшедшего» он, кроме того, выступает как универсальная онтологическая характеристика действительности художественного мира. Эта действительность (код «этого света») имеет в качестве символической антитезы код «того света», обладающий семными коннотациями «русскости», «дома», «матери». Названная антитеза оценочна: код «этою света» негативен, что соответствует фундаментальным христианским представлениям о земле как юдоли страданий. Религиозный код, таким образом, укрепляется как герменевтический. В «Шинели» его интенсификация достигается путем использования референтного кода жития как жанрового образца. В религиозной парадигме сохраняет основное значение антитеза «внешнее / внутреннее», интерферирующая с кодом «поприща». Их соединение создает параллельную названной оппозицию «чин / должность»: чин есть код «внешнего» служения, должность -«внутреннего». Правильным является путь внутреннего служения, однако и в «Шинели», и в «Записках сумасшедшего» действует код «соблазна», поддаваясь которому, герои изменяют должному пути.

1 Гиппиус В. В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь; Зеньковский В. Н. В. Гоголь. -СПб., 1994.-С. 98.

В параграфе также обобщаются итоги анализа цикла петербургских повестей. Основным результатом становится утверждение о главенствующей роли в этом цикле религиозного герменевтического кода. Обращение к нему как к адекватному семиотическому ключу прочтения текстов цикла провоцируется целым комплексом средств. Среди них на первом месте находится код абсурда, наиболее явно действующий в «Носе», «Шинели» и «Записках сумасшедшего». Этот код разрушает целостность смыслового восприятия изображаемой действительности и побуждает искать иные, далекие от обыденных правила ее трактовки. Другой код религиозной парадигмы - символическая антитеза «внешнего» и «внутреннего». Она присутствует во всех без исключения текстах цикла и имеет ценностный характер: внешнее и внутреннее -это недолжное и должное. В контексте этой антитезы функционирует код «поприща», образуя оппозицию «чина» и «должности» как «внешнего» и «внутреннего» служения. Связующим звеном между полюсами оппозиций является код «соблазна», сам по себе обладающий отчетливой религиозной коннотацией: соблазном обусловлено оставление героями должного пути и обращение к недолжному. Код соблазна постоянно, за исключением лишь повести «Портрет», связывается с семой «женского начала», выступающего как более или менее явный источник этого соблазна. Он также действует параллельно с кодом «обмана»: «соблазнительная» действительность на поверку оказывается нереальной, она в итоге исчезает, словно мираж. В гоголевской религиозной парадигме это закономерно, поскольку обман и соблазн имеют дьявольскую природу: код «демонизма» неизменно им сопутствует, - а дьявольские порождения, по христианским понятиям, несубстанциальны. Поэтому еще одна символическая антитеза, сопровождающая коды «обмана» и «соблазна» - антитеза «сна», «мечты» и «яви», изоморфная антитезе «лжи» и «правды». Ряд перечисленных оппозиций включает еще одну - оппозицию «смерти» и «жизни», так же как и все остальные, трактуемую в метафизическом аспекте: жизнь духовная и смерть духовная.

Подчеркивается, что повесть «Портрет» стоит в цикле несколько особняком, поскольку в ней на первый план выдвигается код «искусства». Но и он функционирует в религиозной герменевтической парадигме. Антитеза «внутреннего» и «внешнего» здесь порождает противопоставление «высокого искусства» и «низкого ремесла». Первый член противопоставления сопровождается кодами «талант», «вдохновение», «молитва», «чудо»; второй - кодом «натуралистического копирования», а также кодом «светскости». Код «соблазна» присутствует и здесь, будучи в данном случае сопряжен с кодом «богатства». Религиозная парадигма укрепляется введением кодов «демонизма» применительно к образу ростовщика и «падшего ангела» применительно к образу главного героя. Искусство у Гоголя предстает как мистическое действие, и символический код искусства управляет всей семиосферой повести.

Актуальность религиозной парадигмы для петербургского цикла усиливается тем, что две обрамляющие цикл повести - «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего» - содержат осмысление Петербурга как демонического, дьявольского мира. В финале последнего текста появляется отчетливо выраженная антитеза петербургского хронотопа и Руси как абсурдного мира недолжного бытия (код «этого света») и мира ценностного долженствования (латентный код «того света»). Эта антитеза связывает петербургские повести с «Миргородом», где имелось такое же аксиологическое противопоставление двух хронотопов, петербургского и малороссийского, осуществленное также с использованием кода «этого света» в финале цикла. Ее новое осмысление свидетельствует о трансформации системы значений в гоголевском мире: противопоставленным выморочному Петербургу теперь становится не Украина, а Русь, понимаемая как гармоничный мир Православного единства, должного бытия.

В заключении суммируются выводы и подводятся общие итоги исследования. Констатируется, что художественная специфика повестей Гоголя в значительной мере определяется особым функционированием в них группы герменевтических кодов. Главное место среди них занимает религиозный код. Адекватная интерпретация текстов писателя оказывается возможной в том случае, когда учитывается символический смысл изображаемого. Причинно-следственные связи действительности рассматриваются писателем с учетом их мистических первоначал. Реализм Гоголя практически во всех произведениях, в особенности в петербургских повестях, интенсивно проявляет свою метафизическую природу.

Основное содержание диссертационного исследования отражено в следующих публикациях

1. Попова А. С., Осадчая Л. А. Технология создания традиционного школьного сочинения: Учебно-методическое пособие по литературе для учащихся негуманитарных классов и лицейских групп: Часть 1. - Новосибирск, 1999. - 39 с.

2. Осадчая Л. А. Повесть «Невский проспект» как введение к «Петербургским повестям» Н. В. Гоголя // Молодая филология: Сб. науч. тр./ Под ред. Н. Е. Меднис, М. А. Лаппо. - Вып. 4. - Ч. 1. - Новосибирск, 2002.-С. 33-41.

3. Осадчая Л. А. «Шинель» Гоголя в парадигме религиозной культуры // Сибирский учитель. - 2003. - № 1. - С. 54-56.

Лицензия №040341 от 14.05.97. Подписано в печать 02.04.2003. Формат бумаги 60x84/16. Бумага офсет №1. Гарнитура Тайме. Печать RISO. Усл.печ.л. 1,1. Тираж 100 экз.

Новосибирск, изд-во НИПКиПРО, 630007, Новосибирск, Красный проспект, 2

Типография НИПКиПРО, 630007, Новосибирск, Красный проспект, 2 тел. 23-56-96

» 7 72 9

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Осадчая, Людмила Алексеевна

ВВЕДЕНИЕ 3.

ГЛАВА I. СИСТЕМА РИТОРИЧЕСКИХ КОДОВ

В ПОВЕСТЯХ «МИРГОРОДА» 25.

1. Вопрос о магистральнойратегии и реализме Гоголя. 25.

2. Миргород какмволический хронотоп. 31.

3. «Старосветские помещики»: введение вмиосферу цикла. 38.

4. «Малороссийское» и «русское» в призме религиозного кода: повесть «Тарас Бульба». * 51.

5. Победа «недолжного бытия» во второй части цикла. 63.

ГЛАВА II. РИТОРИЧЕСКИЕ КОДЫ И ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ

В ПЕТЕРБУРГСКИХ ПОВЕСТЯХ ГОГОЛЯ 82.

1. Повесть «Невский проспект» как введение к «петербургскому» циклу. 82.

2. Манифестация абсурда в повести «Нос». 104.

3. Повесть «Портрет» как эстетическая программа Гоголя. 115.

4. Код «поприща» в петербургских повестях. 143. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 160. БИБЛИОГРАФИЯ 165.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Осадчая, Людмила Алексеевна

Произведения Н. В. Гоголя со времени своего появления неизменно делались предметом пристального внимания критики. При жизни писателя и в близкое к ней время они вызвали волну идеологических споров, связанных с различными интерпретациями - споров, ярчайшим образом выразившихся в полемике «западнического» и «славянофильского» течений русской литературно-общественной мысли,1 а также в различном отношении к вопросу о «натуральной школе», близко связанной с гоголевским творчеством, хотя по существу ему не родственной . В. Г. Белинский в полемике с Ф. В. Булгариным, выступавшим эстетическим оппонентом Гоголя и впервые применившим сам термин «натуральная школа», писал, что к последней, связанной возникновением с гоголевской художественной практикой, «теперь тянется все, что хоть немного отличается талантом»3; и неизменно представлял писателя своего рода символом «натурального» направления в современной словесности - с чем такие критики, как Ю. Ф. Самарин или А. А. Григорьев, согласиться не могли.

Белинский делал творчество Гоголя знаменем провозглашаемой им в противовес «изящной» риторике натуральной, или «реальной» словесности, начиная с 1835 года. В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», продемонстрировав анахронический характер «изящной», в том числе и романтической литературы - «идеальной поэзии» - Белинский противопоставил ей поэзию «реальную», понимаемую как «тесное сочетание искусства с жизнью», как изображение «самой жизни, как она есть»4, без приукрашивания и идеализации.

1 См.: Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. - М., 1981; Белинский В. Г. О русской повести и повестях г. Гоголя // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - Т. 1: Статьи и рецензии; Художественные произведения: 1829-1835. - М., 1953. - С. 259-307; Его же: Сочинения Н. Гоголя // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - Т. 6: Статьи и рецензии 1842-1843.-М., 1955. - С. 659-665; Его же: Русская литература в 1841 году//Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - Т. 5: Статьи и рецензии 1841-1844. - М., 1954.-С. 521-588; Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. - Т. 7. - М., 1956.-С. 133-263.

2 См.: Белинский В. Г. Современные заметки; Его же: Ответ «Москвитянину»; Его же: Взгляд на русскую литературу 1847 г.: Статья 1 // В. Г. Белинский о Гоголе: Статьи, рецензии, письма. - М., 1949.

Белинский В. Г. Современные,заметки. - С. 354. ,.

4 Белинский В. Г. О русской ripiвести и повестях г. Гоголя. - С. 267.

В Гоголе, прежде всего в повестях «Миргорода», он видел совершенный образец именно такой литературы.

Реализм по Белинскому - это изображение жизни «как она есть», в духе гегельянской теории «отражения». Но самому Гоголю идея отражения была внутренне неблизка. В этом коренном пункте понимание сущности поэзии критиком и писателем существенно расходилось. «Гоголь считал, что писатель не "отражает" действительности, а активно ее творит,»1 - писал Ю. М. Лотман. Ту же мысль повторяет В. И. Мильдон: «Не познание бытия со всеми его законами занимало Гоголя, но созидание бытия на принципах художественного произведения» . Стратегия писателя изначально была не столько эстетической, сколько «демиургической».

К 1842 году Белинский отчасти изменил свой взгляд на природу художества, приблизившись в этом смысле к гоголевским воззрениям. В статье «Русская литература в 1841 году» он делал акцент на креативной, а не миметической стороне искусства: «Списывают с природы не живописцы, а маляры. Верность натуре в творениях Гоголя вытекает из его великой творческой силы, знаменует в нем глубокое проникновение в сущность жизни.»3 Однако во все периоды «Белинский стремился не подчеркивать отличий между Гоголем и "гоголевской школой". Это не значит, что их не было»4. Разница между Гоголем и натуралистами не ускользала от взгляда современников. К. С. Аксаков, в частности, писал: «Возникла так называемая натуральная школа, задавшая себе задачею быть естественною, натуральною и оттого принявшая это наименование. Иные говорят, что она создана Гоголем; нет, она возникла. вследствие усвоения себе внешних приемов, но не идеи и, конечно, не таланта великого художника»5. Связь натурализма с Гоголем, действительно, только внешняя, на уровне приема.

1 Лотман Ю. М. О «реализме» Гоголя // Лотман Ю. М. О русской литературе. — СПб., 1997.--С. 707.

2 Мильдон В. И. Эстетика Гоголя. - М., 1998. - С. 5.

3 Белинский В. Г. Русская литература в 1841 году. - С. 567.

4 Лотман Ю. М. Истоки «толстовского» направления в русской литературе 1830-х гг. // Лотман Ю. М. О русской литературе. - СПб., 1997. -£. 570.

5 Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. - С. 218.

Более того, догадка Гоголя о религиозной природе творчества поставила его в фактическую оппозицию к натуральной школе. Не случайно именно повесть «Портрет», которая в обеих редакциях содержала ясно выраженную эстетическую теорию автора в соответствующем ключе, вызвала критику Белинского и в середине 1830-х, и после выхода собрания сочинений Гоголя. Так, в 1835-м Белинский увидел в «Портрете» лишь «неудачную попытку в фантастическом роде»1. А в 1842 г. критик писал: «О "Портрете" и "Риме" публике известно наше мнение, за которое один журнал недавно нас объявил - ругателя

2 3 ми Гоголя!! » .

В ситуации 1830-40-х интерпретации Белинского воспринимались легче, чем коды самого писателя. Это обусловлено общностью идейной парадигмы, которой принадлежали взгляды и критика, и большой части общества, следящего за журнальной полемикой. «Белинский не внушил обществу представление о социальной критике как коренном смысле гоголевского творчества, - он разделил с обществом это представление, отвечавшее культурной ситуации. и расходившееся с перспективной направленностью гоголевского творчества»4. Не случайно для Гоголя сделалось проблемой непонимание подлинного смысла его творений. Исследуя собственные представления Гоголя об адресате его творчества, В. Кривонос указывал на особую внутреннюю значимость для писателя «собирательного образа читателя-потомка», к которому «писатель обращал свои взоры тогда, когда обнаруживалось непонимание его творчества современниками»5. Восприятие современников неизменно оставалось внешним, буквальным, без учета символического «подтекста», который автор сообщал создаваемым произведениям. Поэтому в 1840-е гг. Гоголь тяготел к их комментированию в текстах, подобных «Развязке «Ревизора», цель которых - инициировать чтение «внутренним» взором, в перспективе символического смысла.

1 Белинский В. Г. О русской повести и повестях г. Гоголя. - С. 303.

2 Здесь и далее в цитатах, если нет специальных оговорок, курсив принадлежит цитируемым авторам.

3 Белинский В. Г. Сочинения Н. Гоголя. - С. 661.

4 Зарецкий В. А. Народные исторические предания в творчестве Н. В. Гоголя: История и биографии. - Стерли-тамак; Екатеринбург, 1999. С, .120. 5 ■■■>■■.

5 Кривонос В. Ш. Проблема ч^т^теля в творчестве Гоголя.- Воронеж, 1981.- С. 47.

Во второй половине XIX столетия гоголевское творчество также оставалось предметом общественной рефлексии, в частности, в статьях и выступлениях ведущих литераторов.1 Так, Н. Г. Чернышевский подчеркнуто повторил мысли Белинского о том, что «Гоголя должно считать отцом русской прозаической литературы»; и что «Гоголь важен не только как гениальный писатель, но вместе с тем и как глава школы - единственной школы, которою может гордиться русская литература» . Н. А. Некрасов, также апеллируя к имени Белинского, в отзыве на статью А. Ф. Писемского о Гоголе сделал акцент на художественной стороне творчества писателя: «Критик. выше всего ценил в Гоголе -Гоголя-поэта, Гоголя-художника, ибо хорошо понимал, что без этого Гоголь не имел бы и того значения, которое г. Писемский называет социально-сатирическим»3. Вообще взгляды на Гоголя в XIX веке во многом были связаны с направлениями социальной и эстетической борьбы, которые диктовали и оценку творчества писателя, и трактовку его проблематики. «XIX век воспринимал и изучал Гоголя в "системе координат", чуждых его творчеству»4.

Новые подходы к Гоголю обозначились в эпоху Серебряного века. Эта эпоха существенно расширила контекст интерпретации гоголевских произведений, начав видеть в них отображение метафизических закономерностей российской жизни и жизни вообще.5 «Непостижимо, неестественно связан с Россией Гоголь. и не с прошлой вовсе Россией он связан, а с Россией сегодняшнего, и еще более завтрашнего дня,»6 - писал в начале XX столетия А. Белый. Был высказан ряд глубоких и верных замечаний, касавшихся гоголевской эстетической концепции и целесообразности избираемых писателем художественных средств. «Искусство сближается с жизнью вовсе не в действительности, а в правде, то есть в различении добра и зла, - писал И. Ф. Анненский, касаясь во См.: Григорьев А. А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев А. А. Литературная критика. - М., 1967. - С. 157-239.; Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы И Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15 т. - Т. 3. - М., 1949. - С. 5-309; Некрасов Н. А. Заметки о журналах за октябрь 1855 // Некрасов H. А. Полн. собр. соч. и писем. - Т. 9. - М., 1950. - С. 332-352.

2 Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. - С. 12-13.

3 Некрасов Н. А. Заметки о журналах за октябрь 1855 г. - С. 342.

4 Зарецкий В. А. Народные исторические предания в творчестве Н. В. Гоголя. - С. 120.

5 См.: Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. - СПб., 1894; Волынский А. Л. Борьба за идеализм: Критические статьи. - СПб, 1900; Мережковский Д. С. Гоголь: Творчество, жизнь и религия. -СПб., 1909; Брюсов В. Я. Испепелённый: К характеристике Гоголя. - М., 1910, :

6 Белый А. Гоголь // Белый А. Символизм как миропонимание. - М., 1994. - С, 368. проса о степени и характере реализма в гоголевском творчестве. - Торжеству же правды фантастическое служит столько же, а может быть, еще лучше, чем реальное.»1 Серебряный век не случайно проявлял особый интерес к Гоголю: символисты считали его «своим» по духу писателем, предвосхитившим их собственные взгляды на искусство, действительность и взаимоотношения последних; они видели в Гоголе «предтечу их собственного метода и стилистики, творца еще не разгаданных символов и не оцененных художественных форм»2.

Глубокое сущностное понимание Гоголя наметилось у Д. С. Мережковского, который сумел прочесть, хотя и с привнесением собственных коннотаций, религиозный код гоголевских сочинений и создать тем самым прецедент в научной традиции. В. В. Розанов, критик очень субъективный и в особенности предвзятый, когда дело идет о Гоголе, между тем совершенно правильно определил место исследования Мережковского «Гоголь и чорт» (1906 г.), через три года выросшего до масштабов монографии: «Работа Мережковского, пытающаяся проникнуть в метафизическое существо душевной жизни Гоголя, - есть серьезнейшее в нашей литературе начало настоящего отношения к Гоголю»3.

Открытие Мережковским метафизической стороны Гоголя позволило с новых позиций осмыслить как поэтику отдельных его произведений, так и весь жизненный и духовный путь; позволило, в итоге, понять его писательскую стратегию и открыть парадигму адекватной интерпретации. Первую попытку периодизации гоголевского мировоззрения и биографии предпринял, по-видимому, В. Зеньковский, который выделил в жизни писателя два этапа: «первый длился до религиозного перелома, который начался в 1836 г. и закончился около 1840 г., - второй период начался с этого времени»4. Позже А. Белый и В. Гиппиус предложат свои варианты периодизации творчества писателя; но примечательно, что начало систематического подхода к нему происходит именно из религиозной среды и отталкивается от понятия «религиозный перелом».

1 Анненский И. Ф. О формах фантастического у Гоголя // Анненский И. Ф. Книги отражений. - М., 1979. - С. 216.

2 Сугай Л. А. Гоголь и символисты. - М., 1999. - С. 53.

3 Розанов В. В. Послесловие к комментарию «Легенды о Великом инквизиторе» Ф. М. Достоевского // Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях. -М., 1996.-С. 155.

4 Зеньковский В. Н. В. Гоголь Гиппиус В. Гоголь; Зеньковский В. Н. В. Гоголь. - СПб, 1994. - С. 248.

Метафизический подход позволил скорректировать и взгляд на понимание Гоголем социальной функции литературы. Н. А. Бердяев писал, что Гоголь «хотел искусства как служения, он искал социального заказа, понимая его в религиозном смысле.»1 Как видим, за внешним сходством позиций'Гоголя и «партийных» литераторов 1840-х гг. открывается их глубокое внутреннее различие. Для Гоголя, в отличие от западников и славянофилов, общественное служение было религиозной, а не социальной миссией; и это тем более так, поскольку дело касается писательского труда.

В центре внимания большинства критиков символистской направленности находилась этическая проблематика писателя, а не принципы его поэтики. С другой стороны, в академическом и близком к академизму литературоведении этого времени были сделаны важные наблюдения над стилем Гоголя и его эволюцией2, позволившие в следующие десятилетия перейти к непосредственному изучению художественной техники писателя. Это касается, в частности, работы И. Мандельштама, прямо предвосхитившей вскоре возникший интерес к языку Гоголя, к составу его стиля. «Весьма многое, относимое к языку Гоголя. есть то готовое, какое уже застал он в языке народа,»3 - писал ученый. Н. Котляревский в своей работе о Гоголе значительное место уделил рассмотрению связей Гоголя с историко-литературным контекстом его эпохи: «В истории творчества Гоголя должно быть отведено место работе тех меньших сил, вместе с которыми ему удалось совершить великое дело»4. В этом смысле рубеж XIX и XX веков стал временем, когда формировался фундамент нового, подлинно научного и в герменевтическом, и в технически-исследовательском плане отношения к гоголевскому творчеству. Бердяев Н. А. Литературные направления и социальный заказ: к вопросу о религиозном смысле искусства // Бердяев Н. А. О русских классиках. — М., 1993. - С. 329.

2 См.: Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя В. И. Шенрока. - В 2 т. - М., 1893; Мандельштам И. О характере гоголевского стиля: Глава из истории русского литературного языка. - Гельсингфорс, 1902; Котляревский Н. Николай Васильевич Гоголь (1829-1842): Очерк из истории русской повести и драмы Нестора Кот-ляревского. - 4-е изд., испр.-Пг, 1915.

3 Мандельштам И. О характере гоголевского стиля. - С, 10.

4 Котляревский H. Николай Васильевич Гоголь (1829-1842). - С. X.

Интерес к гоголевской поэтике стал самостоятельным поводом для исследований в трудах представителей «формальной школы» русского литературоведения, задавшей общее направление анализа художественных текстов в 1920-30-е гг.1 В этот период наукой было сделано много для понимания основных законов гоголевского стиля, для выявления литературных и фольклорных источников использованных писателем сюжетных мотивов. Так, Б. М. Эйхенбаум, отказав Гоголю в искусстве строить сюжет, подчеркнул роль языковых средств в организации характерного для писателя типа текста: «Настоящая динамика, а тем самым и композиция его вещей - в построении сказа, в игре языка» . Ученый развел повествовательную основу произведения и его дискурсивные компоненты - «сказ», или «личный тон» автора - показав, что у Гоголя главную значимость приобретает именно последнее. В стилистике гоголевской речи, рассмотренной на примере «Шинели», Б. Эйхенбаум выделял два основных пласта, обозначенные им как «сказ» и «декламация». Сказ в речи повествователя «стилизован под особого рода небрежную, наивную болтовню» или «приобретает характер фамильярного многословия»3. Видов же «декламации» два: один - пародийный, когда декламация как стиль разрушается собственным смысловым содержанием; другой - «сентиментально-мелодраматический», примером которого служит известное «гуманное место».

Наблюдения, сделанные Б. Эйхенбаумом, и сам его подход к произведениям Гоголя нашли продолжение в исследованиях гоголевского стиля, осуществленных В. В. Виноградовым. Ученый сосредоточил внимание на составе стилистических пластов, свойственных произведениям писателя в разные периоды его творчества. Виноградов внес скрупулезность в классификацию гоголевских стилей, намеченную Эйхенбаумом, и связал каждый из этих стилей с определенным социолектом. Ученый выделял в стиле Гоголя первой половины

2 Эйхенбаум Б. М. Как сдельна «Шинель» Гоголя // Эйхенбаум Б. М. О прозе. - Л., 1969. - С. 307.

3 Эйхенбаум Б. М. Как сделана «Шинель» Гоголя. - С. 318.

1830-х четыре специфических стилевых пласта: «1) Украинский "простонародный" язык; 2) стили русской разговорной речи и русского национально-бытового просторечия; 3) русский официально-деловой язык, преимущественно его канцелярские стили, иногда с примесью разговорно-чиновничьего диалекта и 4) романтические стили русской литературно-художественной и публицистической речи»1.

Судьба этих ранних стилистических пластов в дальнейшей эволюции творчества Гоголя оказалась различной. Так, по наблюдениям Виноградова, украинское просторечье постепенно утрачивалось из языка писателя, замещаясь элементами урбанистического происхождения. Аналогичное отмежевание имело место и по отношению к романтическим стилевым пластам. Такой разрыв свидетельствует о переориентации дискурсивной стратегии писателя: если первоначально Гоголь апеллировал к книжной традиции романтизма, которой было свойственно, в частности, и использование местного просторечия, то после середины 1830-х он отошел от нее в поисках иных стилевых источников общерусского литературного языка.

Поиск иных стилей сопровождался для Гоголя поиском среды их бытования. Стили обусловлены социальной средой: «Ближайшая социальная ситуация и более широкая социальная среда всецело определяют - притом, так сказать, изнутри - структуру высказывания» . Средой, составляющей духовную субстанцию русского общества, Гоголю представлялись крестьянство и клир. Вот почему, начиная с середины 1830-х, писатель постепенно сдвигает стилевые приоритеты в область церковнославянского языка, сохраняя при этом связь литературного языка с разговорным просторечием. «Совмещение торжественных церковнославянизмов с простой разговорной лексикой, с вульгаризмами просторечия Гоголь считает не только признаком общенародного языка, но и могучим средством риторического воздействия.» Стиль церковной проповеди, тор

1 Виноградов В. В. Язык Гоголя // Виноградов В. В. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. -М„ 1990.-С. 272.

2 Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке.-Л., 1928.-С. 103. ■.

3 Виноградов В. В. Язык Гогол^. - С. 328. жественного красноречия не просто внедряется в язык Гоголя, но начинает создавать его фундамент. Таким образом весь строй гоголевского дискурса смещается в область учительной проповеднической стратегии.

При этом некоторые стилистические коды у Гоголя середины 1830-х сохранились, констатировал Виноградов. Это, в частности, «стили канцелярской речи, смешанной с формами разговорно-чиновничьего диалекта»1. Как правило, они использовались вместе со средствами дополнительного оценочного кодирования (иронический образ персонажа-носителя этих стилей и др.), так что их функционирование было опосредовано иными стратегиями. Еще и в «Петербургских повестях» редакции 1842 г. этот стиль то и дело использовался Гоголем в качестве одного из кодов.

Параллельно с формальными в России и за рубежом осуществлялись исследования, связывавшие поэтику Гоголя и законы ее формирования с особенностями психологии писателя и путями его личностной эволюции. Среди них выделяется работаВ. В. Гиппиуса, который рассматривал становление образного мира, поэтики и проблематики Гоголя в связи с проживанием писателем определенных стадий внутреннего и внешнего пути. Близкими к этой работе по характеру (но не по содержанию) являются исследования, выполненные в середине XX столетия в русском зарубежье. В эссе К. В. Мочульского наряду с констатацией связи творчества Гоголя с этапами его духовного пути повторяется любимая мысль Серебряного века о том, что «в Гоголе дано наивысшее напряжение противоположностей, наибольшее раздвоение»3. В. В. Набоков в своих лекциях делал упор на высвечивании гоголевского абсурда и парадоксов, также связывая их с закономерностями - точнее, общим алогизмом - внутреннего мира писателя.4 Г. А. Флоровский в «Путях русского богословия» посвятил Гого

1 Виноградов В. В. Язык Гоголя. - С. 282.

2 См.: Гиппиус В. В. Гоголь. - Л., 1924; Ермаков И. Д. Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя,— М.-Пг., 1922; Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя // Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. - М., 1995. - С. 7-60.

3 Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя. - С. 60.

4 См.: Набоков В. В. Николай Грголь (1809-1852) // Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. - М., 1998.-С. 31 - 134. V лю отдельный параграф, где рассматривал личность и творчество писателя в аспекте метаморфоз его мировоззрения и веры.1

Несколько раз возвращался к гоголевской теме Д. И. Чижевский. Его статьи и работы о Гоголе содержат ценные литературоведческие наблюдения, касающиеся как поэтики, так и стиля писателя. В частности, это постановка под сомнение прямой связи между так называемым «реализмом» Гоголя и творчеством писателей-реалистов второй половины XIX столетия. «Конечно, Гоголь оказал огромное влияние на позднейший русский реализм. Но утверждение, что он сам был "реалистом", требует проверки. . "Реальность" мира Гоголя совершенно иная, чем "реальность", изображаемая русскими "реалистами"». Перечисленные труды - В. В. Гиппиуса, К. В. Мочульского, В. В. Набокова, Г. А. Флоровского, Д. И. Чижевского - помимо почти общей эмигрантской «прописки» авторов, роднит наследование и продолжение традиций культуры Серебряного века. Вот почему отголоски идей о Гоголе соответствующего периода неизменно слышатся в названных сочинениях: это и акцентирование гоголевских «противоположностей», и сомнение в позитивистски понимаемой реалистичности творчества писателя.

Период в российском гоголеведении, относящийся к 1940-60-м гг., характеризовался преимущественным вниманием к идейному содержанию творчества писателя и к проблеме его стиля.3 Эволюция Гоголя от романтизма к реализму, а также преемственность писателя по отношению к предыдущему этапу историко-литературного процесса в России сделались излюбленными общими местами в исследованиях этих лет. Так, в 1950-е годы увидели свет сразу две монографии под названием «Реализм Гоголя»4. Д. Д. Благой писал о связи Гоголя с Пушкиным5 - тема, впоследствии развиваемая Г. П. Макогоненко.6 Обусловленная исторической ситуацией идеологическая тенденциозность, более

1 См.: Флоровский Г. А. Пути русского богословия / Репринт, изд.; Вых. дан. ориг.: Paris, 1983. - Киев, 1991. — С. 260-270.

1 Чижевский Д. И. Неизвестный Гоголь // Гоголь: Материалы и исследования. - М., 1995. - С. 222 - 223.

3 См.: Машинский С. И. Историческая повесть Гоголя. - M., 1940; Его же: Гоголь (1852-1952). - М., 1951; Поспелов Г. Н. Творчество Н. В. Гоголя. - М., 1953; Степанов Н. Л. Н. В. Гоголь: Творческий путь. - М., 1955; Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. - М.-Л., 1959; Канунова Ф. 3. Некоторые особенности реализма Н. В. Гоголя: О соотношении реалистического и романтического начал в эстетике и творчестве писателя. - Томск, 1962.

4 Головенченко Ф. М. Реализм Гоголя.- М., 1953; Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. - М.-Л., 1959.

5 Благой Д. Д. Гоголь - насЛеднцк Пушкина // Н. В. Гоголь: Сб. статей. - М.: Изд. Моск. ун-та, 1954. - С. 5-38.

6 Макогоненко Г. П. Гоголь и Пушкин. - Л., 1985. или менее явно проступающая в работах этого времени, не отменяет ценности осуществленных исследований, в которых осмыслена связь стиля писателя с особенностями социальных и историко-литературных обстоятельств его эпохи.

Накопленный научный багаж создал возможность для осмысления художественного мира Н. В. Гоголя как целого, для выявления эстетических принципов писателя, диктовавших закономерности формирования этого целого. Введение в литературоведческий аппарат самого понятия «художественный мир», а также внедрение структурных методов исследования в 1960-70-е гг. дали дополнительный импульс научному поиску, результаты которого отразились в ряде разноплановых статей и монографий.1 Значительно расширился как синхронический, так и диахронический контекст интерпретации гоголейских текстов: к примеру, М. М. Бахтин стал рассматривать Гоголя в одной парадигме с Рабле - в парадигме «карнавальной» народно-смеховой культуры.

Изменение общественной обстановки в последние десятилетия стимулировало более интенсивный, чем прежде, поиск связей художественного мира Гоголя с традициями украинской словесности. «Генетически Гоголь восходит к традиции староукраинской литературы XVII-XVIII вв., к эпохе барокко,» — таким выводом завершает свое исследование Ю. Я. Барабаш. Эти заново обнаруживаемые связи позволяют в ином историко-литературном контексте увидеть некоторые известные закономерности гоголевской поэтики: «типичные для барокко приемы контраста, дисгармоничных сочетаний, резких стилистических сдвигов и перепадов. склонность к сложной, подчас зашифрованной метафорике. к парадоксу, гиперболе.» В других исследованиях отмечается влияние на гоголевские произведения образной и стилистической системы, свойственной украинской народной культуре.4 Эти связи были предметом изучения

1 См.: Бахтин М. М. Искусство слова и народная смеховая культура: Рабле и Гоголь // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. — М., 1975. - С. 484-495; Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю. М. О русской литературе. - СПб., 1997. - С. 621-658; Манн Ю. В. Поэтика Гоголя,- М., 1978; Бочаров С. Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Бочаров С. Г. О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов. - М., 1985. - С. 124-160.

2 Барабаш Ю. Я. Почва и судьба: Гоголь и украинская литература: У истоков. - М., 1995. - С. 219.

3 Барабаш Ю. Я. Почва и судьба. - С. 220.

4 Крутикова H. Е. H. В. Torqjjb;.Исследования и материалы. - Киев, 1992; Зарецкий В. А. Народные исторические предания в творчестве Й.,В. Гоголя; История и биографии. - Стерлитамак; Екатеринбург, 1999. как в XIX, так и в начале XX столетия1; в последнее время научное направление, связанное с их отслеживанием, вновь интенсифицировалось.

В работах о Гоголе последних полутора десятилетий проявился заметный всплеск интереса к религиозной составляющей мировоззрения писателя.2 В исследованиях настоятельно проводится мысль о специфически религиозном, более того - проповедническом характере гоголевского менталитета. Так, С. А. Гончаров доказывает, что подход к творчеству Гоголя должен носить-религиозно-мистический характер, поскольку это обусловлено требованием герменевтической адекватности. «Речь идет не просто о символическом толковании, о мирском восприятии читателя, а о таком понимании, которое в конечном счете стремится обрести свою адекватность в мире религиозной культуры.» Ученый приводит свидетельства того, что наилучшее понимание - такое понимание, которого хотел сам писатель - его произведения встречали в духовной среде. Что же касается взаимоотношений с широким кругом публики, то «по мере непонимания принцип герменевтического комментария входит в творческую практику писателя»4.

Принятие в расчет ориентации Гоголя на христианское вероучение, а также не вполне ортодоксального переживания им смысла догматов сделало более адекватным понятие о специфике гоголевского художественного мира. Подход к Гоголю с учетом его христианских взглядов инициировал новые трактовки текстов писателя, внес коррективы в представления об их формальном устройстве и семиотической организации. Так, обнаружилось, что тексты Гоголя построены в соответствии с семиотическим типом дискурса религиоз

1 См. напр.: Heeipoeoi К. Мотиви укра1нськсм демонольогп в «Вечерах» та «Миргород!» Гоголя: 3 фильоло-пчного семинара проф. В. Перетца. - Кшв, 1909; Кадлубовский А. П. Гоголь в его отношениях к старинной малорусской литературе: Речь. - Нежин, 1911; Розов В. А. Традиционные типы малорусского театра XVII-XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя. - Киев, 1911.

2 См.: Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиции учительной литературы. - СПб., 1992; Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология: Идеология: Контекст. - М., 1993; Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. - Петрозаводск, 1995; Его же: Спектр адекватности в истолковании литературного произведения: «Миргород» Н. В. Гоголя. - М., 1997; Воропаев В. А. Н. В. Гоголь: Жизнь и творчество. - М., 1998; Виноградов И. А. Гоголь - художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. - М., 2000; Одинокое В. Г. Литература и духовная культура: Материалы к курсу лекций по русской литературе XIX в. - Новосибирск, 2002.

3 Гончаров С. А. Творчествр НЧВ. Гоголя и традиции учительной литературы.- С. 51.

4 Гончаров С. А. Творчество Н, В. Гоголя и традиции учительной литературы. С. 12. ных сочинений, духовно-философской литературы. «Внутренняя "экзегетическая" структурность гоголевского текста направлена на формирование интер-претаторских напряжений читателя, на перестройку его сознания, заставляя менять стратегию чтения, переключая ее в план внутренних, иносказательных связей, обретающих смысл в ступенчатом восхождении в область религиозно-учительных и глубинных мифологических смыслов.»1 Использование религиозной мотивики провоцирует в читателе более пристальное внимание к соответствующей семиотической области, а нелогичность внешнего сюжета заставляет искать иной, символический сюжет, который и оказывается основным. Такой символический, «многоуровневый» способ чтения характерен для эпохи средневековья. И А. Крейцер справедливо констатирует, что «особенности творческой манеры Гоголя. суть проявления средневекового типа сознания»2. Гоголь проецирует на свои произведения принцип духовного толкования Священного Писания: чтение «внутренним» взглядом.

Краткий обзор истории критических и литературоведческих работ о Гоголе позволяет заключить, что поэтика текстов писателя на нынешний день является достаточно глубоко и многосторонне исследованной. Этого, однако, нельзя сказать об их риторике. Внимание к дискурсивной организации литературного произведения вообще проявляется в отечественном литературоведении лишь в последние годы, тогда как фундаментальные работы в этом направлении принадлежат перу западных ученых . Между тем характер функционирования дискурса у того или иного писателя выступает ярким показателем того, к какой аудитории он обращается и какие референтные зоны культурной памяти стремится активизировать. В. В. Виноградов писал в статье «О художественной прозе», что «поэтика и риторика устанавливают разные типы литературных структур и вместе с тем рассматривают разные формы бытия одного и того же

1 Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиции учительной литературы,- С. 23.

2 Крейцер А. В. «Шинель» H. В. Гоголя и «Бедные люди» Ф. М. Достоевского. Об одной параллели // H. В. Гоголь: проблемы творчества,- СПб., 199?.- С- 106.

3 См.: Барт Р. Избранные работы" Семиотика. Поэтика. - М., 1989; БартJP. S/Z. - М!, 2001; Женетт Ж. Фигуры. -В 2 т. - М., 1998; Рикер П. Время и рассказ. - В 2 т. - М,- СПб., 2000.

А ' . литературного произведения. Если поэтика изучает структуру литературного произведения отрешенно от его "внушающих" и "убеждающих" тенденций. то риторика прежде всего исследует в литературном произведении формы его построения по законам читателя»1.

Это суждение ученого выглядит методологической посылкой для двоякого рассмотрения литературного произведения: с одной стороны, как целостного художественного мира, построенного по своим особым законам, с другой, как высказывания, функционирующего в процессе культурной коммуникации. В западных исследованиях постструктуралистского направления прослеживается тенденция к категорическому противопоставлению поэтики и риторики. Так, Ц. Тодоров пишет, что «эстетика начинается там, где кончается риторика. одновременное существование двух дисциплин невозможно.» Однако представляется, что такое противопоставление излишне категорично, поскольку предмет обеих дисциплин - текст - допускает различные подходы и аспекты изучения. Текст может быть понят как дискурс. В новой риторике принята введенная Т. ван Дейком трактовка дискурса как «коммуникативного события» , соединяющего адресанта, адресата и предмет высказывания. И текст может быть понят семиотически - как связный знаковый комплекс. «Текст выступает и как артефакт. . и как аккумулятор открытого и текучего континуума культурного опыта и культурной памяти,»4 - в этой синтезирующей формулировке Б. М. Гаспарова учитывается как оформленность, так и открытость конкретного текста, что позволяет вести речь о функционировании тех или иных элементов его поэтики -образов, мотивов - в качестве риторических кодов.

Соответственно определяется круг методологических ориентиров, актуальных при таком двояком, синтезирующем подходе к исследованию текста. В

1 В. В. Виноградов. О художественной прозе// В. В. Виноградов. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980. - С. 115.

2 Тодоров Ц. Теории символа. - М., 1999. - С. 137.

3 См.: Дейк T, А. ван. Анализ новостей как дискурса // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. - М., 1989.-С. 122.

4 Гаспаров Б. М. Структура текста и культурный контекст // Гаспаров Б/'М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века. М., 1993. - С. 276. нашей работе это, с одной стороны, труды участников тартусско-московской семиотической школы, в первую очередь Ю. М. Лотмана; с другой стороны, работы европейских ученых-постструктуралистов: Р. Барта, Ж. Женетта. Де-зонтологизирующий предмет научный подход постструктурализма смыкается с исследованиями в области структуральной поэтики за счет оперирования понятием кода, которое позволяет представить элементы художественного мира произведения в качестве единиц речевого функционирования. Отсюда возможность говорить о риторической природе художественного дискурса, принципиально важная в рамках нашей работы.

Ю. М. Лотман определял код как функцию отношения между самим изображением и объектом изображения. Эта функция «может быть истолкована как правила трансформации объекта в изображение»1. При этом прямые сообщения и коды в структуре текста Ю. М. Лотманом неизменно разграничивались; и ученый отмечал, что «эстетический эффект возникает в момент, когда код начинает использоваться как сообщение, а сообщение как код, когда текст переключается из одной системы в другую, сохраняя в сознании аудитории связь с обеими»2. Рецептивный аспект здесь показан как существенная сторона эстетической коммуникации. В постструктурализме этот аспект доводится до абсолютизации. «Текст сложен из множества разных видов письма. - писал Р. Барт, - однако вся эта множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор, как утверждали до сих пор, а читатель.» Система кодов лежит в основе механизма, посредством которого в рецепции осуществляется обретение - или создание - смысла. Право вычленения кодов при этом относится к компетенции читателя.

Р. Барт в поздние годы своего научного творчества попытался проинтегрировать через понятие кода все устройство текста - в соответствии с принятым им пониманием последнего как системы означающих. Ученый выделял

1 Лотман Ю. М. Замечания о структуре повествовательного текста // Труды по знаковым системам. - Вып. 6. -Тарту, 1973.-С. 383.

2 Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Труды по знаковым системам. - Вып. 6. -Тарту, 1973.-С. 240-241. " ' ." . "

3 Барт Р. Смерть автора // Бар? Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - С, 390. пять кодовых разновидностей: это герменевтический, семантический, символический, проайретический и культурный коды. Герменевтический код связан с присутствием в тексте энигматичности, провоцирующей чтение. Его функция заключается в том, чтобы посредством ряда формальных единиц текста сконцентрировать, ретардировать и разрешить неясность. Семный код - это «голос личности» текста-письма: семы отличают «непостоянство и хаотичность»1, неизбежные при осуществлении текста-чтения. Символический код поливалентен и обратим: он отсылает к образам и архетипам, обретающимся в коллективной памяти культуры. Проайретический код образован действиями, сгруппированными в целостные последовательности. Что же касается культурных кодов, то они суть «цитации - извлечения из какой-либо области знания или человеческой мудрости»2.

В этой системе проайретический код связан с повествованием, в то время как все остальные относятся к области дискурсивного функционирования текста. Оппозиция повествования и дискурса была обоснована Ж. Женеттом с опорой на лингвистические исследования Э. Бенвениста. Бенвенист писал об «историческом» и «речевом» планах сообщения. Исторический план - это «передача фактов, происшедших в определенный момент времени, без какого-либо вмешательства в повествование со стороны говорящего». Напротив, «речь следует понимать. как всякое высказывание, предполагающее говорящего и слушающего, и намерение первого определенным образом воздействует на второго»4. Об этих же двух модусах применительно к литературе говорит и Женетт. «В дискурсе есть говорящий, и его помещенность внутри речевого акта фокусирует в себе важнейшие значения; в повествовании же. нам ни в какой момент не приходится для полного понимания текста спрашивать себя, "кто говорит", "где" и "когда".»5 Повествование по своей природе объективно, тогда как дискурс субъективен, и в этом их суть. Естественно, в чистом виде эти два мо

1 Барт P. S/Z. - С. 44.

2 Барт P. S/Z.-C. 45.

3 Бенвенист Э. Общая лингвистика. -М., 1974.-С. 271.

4 Бенвенист Э. Общая лингврствда. - С. 276.

5 Женетг Ж. Границы повествовательности //Женетт Ж. Фигуры. В 2 т. - Т. 1.- М., 1998. - С. 295-296. дуса практически не встречаются. «В дискурсе почти всегда есть некоторая доля повествовательности, в повествовании известная доля дискурсивности.»1 Будучи относительно искусственным способом высказывания, повествование всегда стремится включить в свой состав дискурсные «фракции».

Оппозиция повествования и дискурса нашла широкое применение в западных учениях о высказывании. Ею пользуются, в частности, авторы «Общей риторики», говоря о семиотической структуре повествования. «Повествовательный знак конституируется отношением между формой повествования и содержанием повествования, иными словами, между тем, что мы ради краткости будем часто называть дискурсом и повествованием.» Эта применимость свидетельствует о том, что данные термины отражают явления, принадлежащие к глубоко сущностному слою литературы как искусства высказывания.

Нетрудно также заметить, что, противопоставляя повествование и дискурс, Женетт фактически повторяет некогда введенное русскими литературоведами-формалистами разграничение фабулы и сюжета. «Совокупность событий в их взаимной внутренней связи. назовем фабулой, - писал в 1925-м году Б. В. Томашевский. - Художественно построенное распределение событий в произведении именуется сюжетом.»3 Наши дальнейшие суждения о дискурсе конкретного текста будут содержать отталкивание от чистой фабулы, представляющей основу всякого нарратива, однако не приводящей к его специфике. В частности, именно у Гоголя повествовательный компонент текстов, как показал уже Б. М. Эйхенбаум, оказывается по значимости вторичным относительно их дискурсивной стороны. По Эйхенбауму, именно «личный тон автора»4 является конструктивной доминантой в произведениях Гоголя. Произведения писателя не столько нарративны, сколько дискурсивны. Распад наррации в -принципе взаимосвязан с возрастанием роли дискурса; а в случае Гоголя, как мы ниже постараемся показать, первое следует из второго.

1 Женетт Ж. Границы повествовательности. - С. 296.

2 Общая риторика. - М., 1986. - С. 301-302.

3 Томашевский Б. В. Теория;7|итературы. Поэтика. - М., 1996. - С. 180 82.

4 Эйхенбаум Б. М. Как сделана,«Шинель» Гоголя. - С. 306.

Коды могут возникать в чтении спонтанно; с другой стороны, их присутствие может быть обусловлено сознательно поставленной автором перед собой художественной задачей. Именно вторая группа кодов будет интересовать нас по преимуществу. Признавая относительную автономность рецепции, нельзя не отметить, что деятельность автора (даже понятого в постструктуралистском духе, как «скриптор») подчинена некоторой стратегии. «Получившееся высказывание представляет собой компромисс между тем, что говорящий "намеревался" высказать. и тем, что "получилось" в силу свойств использованного материала.»1 Стратегическую основу имеют все высказывания. При этом «контекстные и текстовые стратегии действуют параллельно»2: стратегия высказывания не есть лишь намерение автора, она охватывает все стороны дискурса, накладывая отпечаток и на выбор предмета речи, и на организацию ожиданий реципиента. В научной литературе имеются попытки систематизировать стратегии3, однако на сегодняшний день это понятие не столько типологично, сколько выразительно. Именно так будем им пользоваться и мы.

В частности, для нас важно понять механизм формирования религиозно-учительной стратегии в произведениях Н. В. Гоголя, относящихся к жанрам малой прозы. С одной стороны, для этого пригоден синхронический подход, позволяющий уяснить как фоновые коды, так и те, которые оказываются доминантными в структуре конкретного текста. С другой стороны, требуется диахронический подход, открывающий взаимодействия между разными произведениями и эволюцию самой системы кодов, системы художественного языка писателя. Эти два подхода в нашем исследовании будут комбинироваться.

Цель настоящей работы - это понимание коммуникативно-событийной стороны текстов повестей Н. В. Гоголя петербургского периода его жизни, когда складывались наиболее существенные законы творчества писателя. Такое понимание может быть достигнуто путем анализа систем кодов, свойственных текстам «Петербургских повестей» и «Миргорода». Не претендуя на исчерпы

1 Гаспаров Б. Язык. Память. Образ: Лингвистика языкового существования - М., 1996. - С. 106.

2 Дейк Т. А. ван; Кинч В. Макростратегии // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация.- М., 1989. - С. 58.

3 См.: Тюпа В. И. Три стратегии нарративного дискурса // Дискурс,- 1997.- № 3-4,- С. 106-108. вающую систематизацию риторических кодов, использованных Гоголем в его произведениях, мы делаем своей задачей выделить каркас этой системы, увидеть ее основные направляющие. При этом опорной матрицей анализа служит охарактеризованная выше пятикомпонентная система кодов Р. Барта, через которую интегрируются все исследуемые тексты.

Предметом исследования служит система риторических кодов, в различных модификациях присутствующая в произведениях Н. В. Гоголя. Проблема функционирования кодов в дискурсе не замыкается в рамках одной лишь риторики. Она имеет прямую связь с поэтикой нарратива, поскольку в качестве кода могут выступать самые различные участки повествовательной ткани: образы, мотивы, приемы высказывания. В связи с этим в ходе работы мы будем постоянно обращаться к кругу знаний, накопленных в исследованиях разных школ поэтики. Однако главный интерес в рамках настоящей работы представляют не закономерности поэтики как таковые, а то, как они формируют дискурсивное строение художественной речи Гоголя.

Основным научным методом, применяемым в настоящей работе, является дискурсный анализ. Мы понимаем дискурсный анализ как рассмотрение целостного текста в аспекте системы коммуникативных событий. Коммуникативное событие - это событие, которое не берется из действительности, а-создается средствами художественного языка, в рамках фигуративного дискурса. Под фигуративным понимается такой тип дискурса, в котором «ведущей функцией. является поэтическая функция языка»1. Предпочтение дискурсного анализа как метода исследования обусловлено его адекватностью цели работы. С другой стороны, «гоголевская поэтика не благоприятствует. редуцированию его произведений до определенной нравственной апофегмы, даже если таковая вписывается в круг идей самого писателя»2. Поэтому возникает необходимость максимально объективного подхода к фактам самого текста. Такой подход, как представляется, может быть осуществлен с помощью дискурсного анализа, при котором предметом исследования становится сама речевая ткань произведения.

Шатин Ю. В. Живая риторика. - Жуковский, 2000. - С. 63.

2 Манн Ю. В. Заметки о «неевклидовой гер^ётрии» Гоголя, или «Сильные кризисы, чувствуемые целою массою» // Вопросы литературы. - 2002. - № 4. — С. 192.

Материалом исследования служат повести гоголевского сборника «Миргород» и так называемые «петербургские» повести писателя. Выбор материала обусловлен представлениями об авторской эволюции в сторону зрелого мастерства и законченности художественной системы, а также жанрово-родовыми ограничениями. Исследование сконцентрировано в области эпического рода, и конкретно малых эпических форм. Среди них оставляются вне пределов рассмотрения повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки» как тексты, основная особенность дискурса которых заключается в использовании фольклорной стилистики, и в этом аспекте уже достаточно обстоятельно исследованные.

Актуальность настоящей работы заключается в том, что в ней впервые осуществляется последовательный подход к гоголевскому творчеству с позиции дискурса. Как говорилось выше, знаковая природа текстов Гоголя, в отличие от коммуникативной, является в достаточной степени изученной. Настоящее исследование, обращаясь к материалам из области поэтики, включает их в себя лишь в качестве средства, перенося центр тяжести на вопросы риторической организации и речевого функционирования художественных текстов.

Научная новизна исследования обусловлена тем, что аналитический подход, основанный на системе кодов Р. Барта, применялся ученым исключительно на материале западных литератур: при изучении текстов Э. По, Г. Флобера, О. де Бальзака. К русской литературе эта аналитическая техника применяется впервые. Степень применимости исследовательской методики в ином материале, возможная потребность коррекции метода создают новый специфический круг научных вопросов, решаемых в работе.

1 Барт P. S/Z. - С. 40. '; Д

Апробация работы проводилась на заседании кафедры гуманитарного образования Новосибирского института повышения квалификации и переподготовки работников образования. Основные положения и предварительные результаты исследования докладывались автором на Всероссийской научно-практической конференции «Качество образования: технологический аспект» (апрель 2002, г. Новосибирск), на Межвузовской научно-практической конференции «Славянская письменность и духовное развитие культуры» (май 2002, г. Новосибирск), на областном семинаре «Реализация ресурсного подхода в преподавании русского языка и литературы как фактор самореализации учителя и ученика» (ноябрь 2002, г. Новосибирск). Материалы исследования использовались при проведении Рождественских образовательных чтений районного и областного уровня в январе 2003 г., ряда методических семинаров на базе лицея № 22 г. Новосибирска. Содержание работы отражено в двух статьях: «Повесть «Невский проспект» как введение к «петербургским повестям» Н. В. Гоголя», «Шинель» Гоголя в парадигме религиозной культуры»; а также отчасти в учебном пособии «Технология создания традиционного школьного сочинения», написанном в соавторстве с А. С. Поповой. В 1997-2003 гг. материал диссертации использовался автором в ходе занятий с учащимися лицея №22 и слушателями курсов довузовской подготовки при Новосибирской государственной медицинской академии.

Основными положениями, выносимыми на защиту, являются следующие:

- дискурс Гоголя обладает преимущественной значимостью относительно нарратива в создании специфики художественного мира писателя;

- в «Миргороде» и в петербургских повестях риторические коды выступают как средство циклизации, способствуя созданию семиотического единства входящих в эти сборники произведений;

- в основе герменевтической парадигмы, адекватной гоголевским повествовательным текстам начиная с середины 1830-х гг., лежит религиозный код христианства;

- так называемый «реализм» Гоголя носит особый «метафизический» характер, при котором движущие причины, первоначала видимых явлений помещаются в трансцендентальную плоскость;

- риторические коды двух рассматриваемых циклов тяготеют к распределению по антитетическим парам, что свидетельствует о дуалистич-ности гоголевской картины мира, в этом аспекте не согласующейся с каноническими христианскими представлениями.

Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка. В первой главе в аспекте риторической организаций рассматривается цикл повестей «Миргород». Выдвигается тезис о метафизической природе гоголевского реализма. Отмечается вводный, организующий характер повести «Старосветские помещики», в которой выстраивается система кодовых оппозиций, актуальная для всего цикла. В основе этой системы лежит ценностная антитеза должного и недолжного бытия, трактуемая в рамках религиозной герменевтической парадигмы и задающая модель гоголевского мироздания.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Риторическая природа художественного дискурса в повестях Н. В. Гоголя"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В проведенном исследовании нами осуществлена систематизация риторических кодов, функционирующих в произведениях Н. В. Гоголя: в повестях сборника «Миргород» и в петербургских повестях. В результате этой работы становится возможным формулирование ряда выводов.

Семиотический строй повестей «Миргорода» структурирован при помощи ряда взаимосвязанных оппозиций, организованного уже в «Старосветских помещиках». Этот ряд вырастает на основе опорной антитезы: «идиллический хронотоп / хронотоп внешнего мира». В него входят такие оппозиции: «старое / новое», «покой, скромность / страсти», «там / здесь», «тогда / теперь», «былое / настоящее», «Малороссия / Петербург», «церковь / злой дух», «народность / романтизм», «привычка / страсть», «множественность / число», «должное бытие / недолжное». В разных повестях цикла приобретают значимость те или иные из перечисленных оппозиций или входящих в них кодов. Так, в «Тарасе Бульбе» особенно важным оказывается референтный код украинской народной словесности, ценностно положительно маркирующий «малороссийскую» семи-осферу, с которой и связан идиллический хронотоп. Во второй редакции повести этот код уступает доминирующую роль символическому коду «Православного русского единства». Это семиотическое изменение знаменует собой мировоззренческий сдвиг, состоявшийся в сознании писателя. Если в первой половине 1830-х он ощущал себя в большей степени малороссиянином и в романтическом духе идеализировал недавнюю историческую пассионарность своей малой родины, то в ходе итальянского путешествия ему стало очевидно, что гарантом национально-религиозного славянского единства объективно может выступить лишь Россия. Хронотоп «внешнего мира» связан с образом рассказчика, повествующего изнутри этого хронотопа; а фактическое местонахождение Гоголя в Петербурге в годы создания «Миргорода» и ряд кодов, связанных с хронотопом внешнего мира, заставляют видеть в нем черты образа Петербурга.

В «Вие» и «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Ни-кифоровичем» одним из наиболее значительных кодов является код «церкви», «храма». В обоих произведениях церковь предстает как безблагодатная, лишенная своей сакральной силы. В повести «Вий» код храма является основой ее семиотической структуры, так что конечное осквернение церкви символизирует победу темных сил в писательской модели мироздания. Код «посрамления святыни» функционирует как герменевтический, объясняя саму возможность гибели героя, вместе с которым гибнет и сам храмовый хронотоп, семантически соотнесенный с кодом «Малороссии», с кодом «идиллии». Предпосылкой деса-крализации храма в «Вие» становится амбивалентность мироздания, наиболее явно сконцентрированная в образе ведьмы, которая одновременно является и представителем нечистой силы, и носительницей несравненной, притягательной красоты. Здесь начинает действовать код «соблазна», который занимает одно из основных мест в семиосфере петербургских повестей.

В «Повести о том, как поссорился.», завершающей миргородский цикл, важную роль играет дважды вводимый писателем код «этого света», который помещает художественный мир сборника в религиозную герменевтическую парадигму. При этом в финале произведения, как и в «Вие», вводится образ опустелой церкви, символически сопоставленной с безблагодатным душевным храмом. Хронотоп Миргорода проецируется на весь земной мир, а его семиотическая организация, выстроенная в цикле, представляет собой писательскую модель действительности. Недолжное бытие, каким в этой модели предстает земной мир, «этот свет» - это и недолжное духовное бытие людей, причем духовный недуг в религиозной парадигме является причиной внешних, в том числе и социальных, пороков.

Ценностная символическая антитеза «Малороссия / Петербург» занимает одно из главных мест в семиотической организации «Миргорода». В двух первых повестях миргородского цикла мир предстает в идиллическом и эпически-величественном модусах; в двух последних эти модусы деконструируются, и их распад связан с проникновением кодов «петербургской» семиосферы в область «миргородского» хронотопа. Исследование метафизических закономерностей российской действительности продолжается в петербургских повестях, где хронотоп Петербурга, уже представленный в системе кодов «Миргорода» как недолжное бытие, становится предметом непосредственного изображения и местом действия. В петербургских повестях, однако, автора интересует не столько состояние мира, сколько положение человека в мире. Поэтому герой в петербургском цикле гораздо ближе к автору, нежели в «Миргороде»; автор в основном выступает как рассказчик, имманентный «бюрократическому» хронотопу Петербурга.

Указанная разница экзистенциальных позиций влечет за собой и различия в стиле, и общую перестройку семиотической системы текстов. Если в «Миргороде» фундамент семиосферы составляла оппозиция «должное / недолжное бытие», то в петербургском цикле на первый план выходит антитеза «внешнее / внутреннее», связь полюсов которой была продемонстрирована в двух последних повестях «Миргорода». Этот аксиологический код принадлежит к религиозной герменевтической парадигме и присутствует во всех текстах цикла, противопоставляя внешнее и внутреннее как недолжное и должное.

Один из главных кодов, функционирующих в контексте этой антитезы -код «поприща», в свою очередь порождающий оппозицию «чина» и «должности» как «внешнего» и «внутреннего» служения. Параллельно с ним действует код «соблазна», также связанный с религиозной семиосферой. Как и в «Вие», код соблазна почти везде связывается с семой «красоты» или «женского начала», маркированной в качестве источника соблазна. Этот код действует параллельно с кодом «обмана», и оба они связаны с семой «демонизма», «дьявольского начала». Поэтому в религиозной парадигме оказывается закономерной недостаточная субстанциальность «соблазнительной» действительности, которая в итоге оказывается нереальной и исчезает. Коды «обмана» и «соблазна» естественно сопровождаются символическими антитезами «мечты» и «яви», лжи» и «правды». Семы «светскость», «модность», «блеск» функционируют в зоне «внешней» семантики и связываются с «демоническим» кругом значений.

Наиболее значительным результатом исследования цикла петербургских повестей оказывается утверждение о главенствующей роли в нем религиозного герменевтического кода, эксплицитно данного уже в финале «Невского проспекта». Этот код является единственно адекватным семиотическим средством прочтения текстов цикла, что подтверждает выдвинутый нами в пердой части работы тезис о метафизическом характере гоголевского реализма. Обращение к религиозному коду как семиотическому ключу подсказывается в немалой степени присутствием в большинстве «петербургских» текстов кода абсурда, наиболее явно действующего в «Носе», «Шинели» и «Записках сумасшедшего». Как показано в исследовании, его функция заключается в том, чтобы разрушить обыденно-позитивистскую смысловую целостность изображаемого и спровоцировать поиск иных, а именно метафизических правил его трактовки.

В отдельных из петербургских повестей вводятся жанровые референтные коды, усиливающие значимость религиозной парадигмы. В «Шинели» это код жития, в «Портрете» - код притчи, в «Записках сумасшедшего» - коды притчи и религиозной легенды. При этом «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего», обозначающие собой рамки цикла, содержат эксплицитное осмысление Петербурга как дьявольского мира. В финале «Записок», как и в последней повести «Миргорода», вводится код «этого света», посредством которого петербургский хронотоп открыто осмысливается как абсурдный мир недолжного бытия. Ему противопоставляется мир ценностного долженствования, маркированный латентным кодом «того света» и эксплицитным кодом «русскости». Эта антитеза противопоставляет демонический Петербург и гармоничный мир христианского славянства, должного бытия.

Повесть «Портрет» стоит в петербургском цикле несколько обособленно, поскольку первостепенным по значимости в ней оказывается код «искусства», управляющий всей семиосферой произведения. Но его функционирование также определяется рамками религиозной герменевтической парадигмы. Деятельность художника может представать как высокое искусство и как низкое ремесло. В первом случае ее изображение сопровождается кодами «талант», «вдохновение», «молитва», «чудо»; во втором - кодом «натуралистического копирования», а также кодом «светскости». Повесть, таким образом, предстает как эстетический манифест, в котором натуралистическим техникам отводится исключительно вспомогательная роль в искусстве, а на первый план ценностно выводится его религиозная природа. Код «соблазна» в «Портрете» сопрягается с кодом «богатства». Актуальность религиозной парадигмы усиливается использованием кодов «демонизма» применительно к образу ростовщика и «падшего ангела» применительно к образу Чарткова. Высокое искусство в повести представлено как мистическое действие, через душу художника реализующее благодатную силу творения, которая обладает Божественной природой; именно в силу последнего обстоятельства занятие художеством без молитвы, без любви, без вдохновения оказывается святотатственным и несет разрушительные последствия как для самого человека, так и для мира.

Проведенное исследование позволяет убедиться, что художественная специфика повестей Гоголя в значительной мере определяется особым функционированием в них герменевтических кодов. Главное место среди них занимает религиозный код. Адекватная интерпретация текстов писателя оказывается возможной в том случае, когда учитывается символический смысл изображаемого. Причинно-следственные связи действительности рассматриваются писателем с учетом их мистических первоначал. Реализм Гоголя в разных произведениях, и в особенности в петербургских повестях, интенсивно проявляет свою метафизическую природу.

Список научной литературыОсадчая, Людмила Алексеевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абрамович С. Д. Способ художественного обобщения у Н. В. Гоголя // Гоголь и современность: Творческое наследие писателя в движении эпох. Сборник. - Киев, 1983.-С. 98-105.

2. Авеличев А. К. Возвращение риторики // Общая риторика: Пер. с фр. М., 1986.-С. 7-25.

3. Аверинцев С. С. Притча // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. — М., 1971. -Стлб. 20-21.

4. Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1981.-383 с.

5. Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем с включением всей переписки с 1832 по 1852 гг.. -М., 1960. 294 с.

6. Анненкова Е. И. Гоголь и декабристы: Творчество Н. В. Гоголя в контексте лит. движения 30-40-х гг. XIX в. М., 1989. - 174 с.

7. Анненкова Е. И. Православие в историко-культурной концепции А. С. Хомякова и в творческом сознании Н. В. Гоголя // Вопросы литературы. 1991. - №8. - С. 89-105.

8. Анненский И. Ф. О формах фантастического у Гоголя // Анненский И. Ф. Книги отражений. М., 1979. - С. 207-216.

9. Аристотель. Поэтика // Аристотель. Риторика. Поэтика. М., 2000. - С. 149180.

10. Аристотель. Риторика // Аристотель. Риторика. Поэтика. М., 2000. - С. 3148.

11. Архипов Ю. И., Борев Ю. Б. Гротеск Гоголя и фантастическое начало в немецкоязычных литературах // Гоголь и мировая литература: Сб. ст. М., 1988.-С. 141-156.

12. Афанасьев А. Н. Древо жизни: Избранные статьи. М., 1982. - 464 с.

13. Барабаш Ю. Я. Загадка «Прощальной повести»: «Выбранные места из переписки с друзьями»: Опыт непредвзятого прочтения. М., 1993. - 269 с.

14. Барабаш Ю. Я. Почва и судьба: Гоголь и украинская литература: У истоков. -М., 1995.-224 с.

15. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика, Поэтика: Пер. сфр.-М, 1989.-С. 384-391.

16. Барт P. S/Z. / Пер. с фр. Косикова Г. К. и Мурат В. П. 2-е изд., испр. - М., 2001.-230 с.

17. Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. - М., 1986. - С. 9-191.

18. Бахтин М. М. Из архивных записей к «Проблеме речевых жанров» // Бахтин М. М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 5.: Работы 1940-х - начала 1960-х годов. - М., 1996.-С. 207-286.

19. Бахтин М. М. Из записей 1970-71 годов // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. -М., 1986. - С. 355-380.

20. Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. - М., 1986. - С. 381-393.

21. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники: Ежегодник: 1984-1985. М., 1986. - С. 82-138.

22. Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. - М., 1986. - С. 250-296.

23. Бахтин М. М. Рабле и Гоголь: Искусство слова и народная смеховая культура // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975. - С. 484-495.

24. Белинский В. Г. О русской повести и повестях г. Гоголя: «Арабески» и «Миргород» // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 1: Статьи и рецензии; Художественные произведения: 1829-1835. - М., 1953. - С. 259307.

25. Белинский В. Г. Письмо к Н. В. Гоголю: 20. 04. 1842 // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 12: Письма 1841-1848. - М., 1956.-С. 107109.

26. Белинский В. Г. Похождения Чичикова, или Мертвые души // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 6: Статьи и рецензии 1842-1843. - М., 1955.-С. 209-222.

27. Белинский В. Г. Русская литература в 1841 году // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 5: Статьи и рецензии 1841-1844. - М., 1954. - С. 521-588.

28. Белинский В. Г. Сочинения Н. Гоголя // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 6: Статьи и рецензии 1842-1843. - М., 1955. - С. 659-665.

29. Белый А. Гоголь // Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. -С. 361-371.

30. Белый А. Мастерство Гоголя: Исследование. М.-Л., 1934. - 322 с.

31. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. - 447 с.

32. Бердяев Н. А. Духи русской революции // Бердяев Н. А. О русских классиках.-М., 1993.-С. 75-107.

33. Бердяев Н. А. Литературные направления и социальный заказ: К вопросу о религиозном смысле искусства // Бердяев Н. А. О русских классиках. М., 1993.-С. 324-335.

34. Б. К. О Гоголе // Золотое руно. 1909. -№2/3. - С. 108-112.

35. Благой Д. Д. Гоголь наследник Пушкина // Н. В. Гоголь: Сб. статей. - М., 1954.-С. 5-38.

36. Бочаров С. Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Бочаров С. Г. О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов. М., 1985. - С. 124-160.

37. Брагинский И. С. Реализм // Краткая литературная энциклопедия. — Т. 6. -М., 1971. -Стлб. 205-227.

38. Брюсов В. Я. Испепеленный: К характеристике Гоголя: Доклад, прочитанный на торжественном заседании общества любителей российской словесности 27 апреля 1909 г. 2-е изд. - М., 1910. - 56 с.

39. Булгаков Н. «Душа слышит свет»: Реализм позднего Гоголя // Литературная учеба. 1995. - №2/3. - С. 173-202.

40. Вайскопф М. Гоголь и Сковорода: Проблема «внешнего человека» // Советское славяноведение.- 1990.- №4.- С. 36-45.

41. Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология: Идеология: Контекст. М., 1993. -588 с.

42. Вересаев В. В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников. М.-Л., 1933. - 529 с.

43. Виноградов В. В. Гоголь и натуральная школа // Виноградов В. В. Поэтика русской литературы: Избранные труды. М., 1976. - С. 191-229.

44. Виноградов В. В. О художественной прозе // Виноградов В. В. О языке художественной прозы: Избранные труды. М., 1980. - С. 56-176.

45. Виноградов В. В. Эволюция русского натурализма: Гоголь и Достоевский. -Л., 1929.-391 с.

46. Виноградов В. В. Этюды о стиле Гоголя. Л., 1926. - 227 с.

47. Виноградов В. В. Язык Гоголя // Виноградов В. В. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя: Избранные труды. М., 1990. - С. 271330.

48. Виноградов И. А. Гоголь художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. - М., 2000. - 447 с.

49. Винокур Т. Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. -М., 1993.- 172 с.

50. Виролайнен М. Н., Гончаров С. А. Гоголь конца XX века // Русская литература. 1995. - №4. - С. 175-179.

51. Виролайнен М. Н. «Миргород» Н. В. Гоголя: проблема стиля. Автореф. дис. канд. филол. наук: 10. 01. 01.-Л., 1980.-25 с.

52. Виролайнен М. Мир и стиль («Старосветские помещики» Гоголя) // Вопросы литературы. 1979. - №4.

53. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1928. - 188 с.

54. Волынский А. Л. Борьба за идеализм: Критические статьи. СПб, 1900. -544, III с.

55. Войтоловская Э. Л., Степанов А. Н. Н. В. Гоголь: Семинарий. Л., 1962. -288 с.

56. Волощук Е. Поэтика хаоса в малой прозе Н. В. Гоголя // Микола Гоголь и свггова культура: Матер1али м1жнар. наук. конф. присвячешм 185-р1ччю з нарождения письменника. Кшв; №жин, 1994. - С. 7-9.

57. Волынский А. Л. Русские критики: Литературные очерки. СПб., 1896. -375 с.

58. Воропаев В. А. Н. В. Гоголь: Жизнь и творчество: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М., 1998. - 127 с.

59. Гаспаров Б. М. Структура текста и культурный контекст // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века. М., 1993.-С. 274-303.

60. Гаспаров Б. Язык. Память. Образ: Лингвистика языкового существования. -М., 1996.-351 с.

61. Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. Т.7: О развитии революционных идей в России; Произведения 1851-1852 гг.-М., 1956.-С. 133-263.

62. Гиппиус В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь; Зеньковский В. Н. В. Гоголь. -СПб., 1994.-С. 9-188.

63. Головенченко Ф. М. Реализм Гоголя. М., 1953. - 259 с.

64. Гольденберг А. X. «Мертвые души» Н. В. Гоголя и традиции народной культуры: Учеб. пособие. Волгоград, 1991. - 74 с.

65. Гончар О. Гоголь и Украина // Венок Гоголю: Гоголь и время. Харьков, 1984.-С. 138-150.

66. Гончаров С. А. Н. Гоголь, Г. Сковорода и учительная культура: К постановке проблемы // Н. В. Гоголь: Проблемы творчества: Межвуз. сб. науч. трудов.- СПб., 1992.-С. 27-47.

67. Гончаров С. А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. — СПб., 1997.-338 с.

68. Гончаров С. А. Творчество Н. В. Гоголя и традиции учительной литературы: Учеб. пособие к спецкурсу. СПб., 1992. - 155 с.

69. Горелов П. Г. О повести «Старосветские помещики» // Гоголь: История и современность: К 175-летию со дня рожд. Сборник. М., 1985. - С. 348-359.

70. Грамзина Т. «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Вий»: К проблеме фантастического в творчестве Гоголя: Автореф. дис. канд. филол. наук: 640. -Казань, 1972.-23 с.

71. Григорьев А. А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев А. А. Литературная критика. М., 1967. - С. 157-239.

72. Губарев И. М. Литературно-эстетическая концепция Гоголя: Идеал и тема писателя-художника: Автореф. дис. д-ра филол. наук: 10. 01. 02. — Киев, 1996.-38 с.

73. Губарев И. М. «Петербургские повести» Гоголя. Ростов н/Д., 1968. - 157 с.

74. Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М.-Л., 1959. - 531 с.

75. Гуминский В. М. «Тарас Бульба» в «Миргороде» и «Арабесках» // Гоголь: История и современность: К 175-летию со дня рожд. Сборник. М., 1985. -С. 240-258.

76. Дейк Т. А. ван, Кинч В. Макростратегии // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация: Пер. с англ. М., 1989. - С. 41-67.

77. Денисов В. Д. «Арабески» Н. В. Гоголя и русская литература конца 20-х -начала 30-х гг. XIX в.: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10. 01. 01. Л., 1989.- 18 с.

78. Денисов В. Д. О генезисе и роли метонимии в повести Н. В. Гоголя «Невский проспект» // Н. В. Гоголь: Проблемы творчества: Межвуз. сб. науч. трудов. СПб., 1992. - С. 84-89.

79. Денисов В. Д. Хронологические особенности повести «Портрет» Н. В. Гоголя // Н. В. Гоголь и русская литература XIX в: Межвуз. сб. науч. тр. Д., 1989.-С. 122-132.

80. Джулиани Р. Гоголь, назарейцы и вторая редакция «Портрета» // Поэтика русской литературы: К 70-летию проф. Ю. В. Манна: Сб. статей. М., 2001. -С. 127-147.

81. Дилакторская О. Г. Фантастическое в «Петербургских повестях» Н. В. Гоголя. Владивосток, 1986. - 204 с.

82. Добин Е. С. Искусство детали: Наблюдения и анализ: О творчестве Гоголя и Чехова.-Д., 1975.- 192 с.

83. Докусов А. М. «Миргород» Н. В. Гоголя. Д., 1971. - 176 с.

84. Долгобородов А. Троица имен одного «безумца» (предпосылки именной структуры главного героя в повести Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего» // Творчество Н. В. Гоголя: истоки, поэтика, контекст: Межвуз. сб. науч. тр. -СПб., 1997.-С. 19-25.

85. Душечкина Е. В. «Тарас Бульба» в свете традиций древнерусской воинской повести // Гоголь и современность: Творческое наследие писателя в движении эпох. Сборник. Киев, 1983. - С. 30-34.

86. Еремина Л. И. О языке художественной прозы Н. В. Гоголя: Искусство повествования. М., 1987. - 176 с.

87. Ермаков И. Д. Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя: Органичность произведений Гоголя. М.-Пг., 1922. - 252 с.

88. Ермилов В. В. Гений Гоголя. М., 1959. - 408 с.

89. Ерофеев В. В. Розанов против Гоголя // Ерофеев В. В. В лабиринте проклятых вопросов. М., 1990. - С. 102-137.

90. Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.-288 с.

91. Есаулов И. А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения: «Миргород» Н. В. Гоголя. М., 1997. - 101 с.

92. Жаравина Л. В. А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь: Философско-религиозные аспекты литературного развития 1830-1840-х годов. Волгоград, 1996.-215 с.

93. Женетт Ж. Границы повествовательности // Женетт Ж. Фигуры: В 2 т. Т. 1.-М., 1998.-С. 283-299.

94. Зарецкий В. А. Народные исторические предания в творчестве Н. В. Гоголя: История и биографии. Стерлитамак; Екатеринбург, 1999. - 463 с.

95. Зеньковский В. Н. В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь; Зеньковский В. Н. В. Гоголь.-СПб., 1994.-С. 189-338.

96. Золотусский И. П. Поэзия прозы: Статьи о Гоголе. М., 1987. - 238 с.

97. Иваницкий А. И. Гоголь: Морфология земли и власти: К вопросу о культурно-исторических основах подсознательного. М., 2000. - 186 с.

98. Ильин В. Н. Достоевский и Гоголь // Ильин В. Н. Эссе о русской культуре. -СПб., 1997.-С. 60-71.

99. История русской литературы: В 4 т. Т. 2: От сентиментализма к романтизму и реализму. - Л., 1981. - 655 с.

100. Кадлубовский А. П. Гоголь в его отношениях к старинной малорусской литературе: Речь. Нежин, 1911. - 10 с.

101. Казарин В. П. Повесть Н. В. Гоголя «Тарас Бульба»: Вопросы творческой истории. Киев - Одесса, 1986. - 127 с.

102. Кант И. Критика способности суждения: Пер. с нем. М., 1994. - 367 с.

103. Канунова Ф. 3. Некоторые особенности реализма Н. В. Гоголя: О соотношении реалистического и романтического начал в эстетике и творчестве писателя. Томск, 1962. - 135 с.

104. Канунова Ф. 3., Айзикова И. А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820-1840-е годы). Новосибирск, 2001. - 304 с.

105. Карпенко А. И. О народности Н. В. Гоголя: Художественный, историзм писателя и его народные истоки. Киев, 1973 - 279 с.

106. Карташова И. В. Гоголь и романтизм: Спецкурс. Калинин, 1975. - 131 с.

107. Киселев В. С. Структура «Арабесок» Н. В. Гоголя и вопросы поэтики русского прозаического цикла 20-30-х гг. XIX в.: Автореф. дис. канд. фи-лол. наук: 10. 01. 01. Красноярск, 2000. - 34 с.

108. Киченко А. С. Художественная концепция мира в цикле Н. В. Гоголя «Миргород» // Микола Гоголь и свггова культура: Матер1али м1жнар. наук, конф. присвячежл 185-р1ччю з нарождения письменника. Кшв; Н1жин, 1994.-С. 48-50.

109. Котляревский Н. Николай Васильевич Гоголь (1829-1842): Очерк из истории русской повести и драмы Нестора Котляревского. 4-е изд., испр. -Пг., 1915. -XIV, 572 с.

110. Крейцер А. В. «Шинель» Н. В. Гоголя и «Бедные люди» Ф. М. Достоевского. Об одной параллели // Н. В. Гоголь: Проблемы творчества: Межвуз. сб. науч. трудов. СПб., 1992. - С. 102-112.

111. Кривонос В. Ш. Герой и авторская оценка героя в реалистической прозе Гоголя // Н. В. Гоголь: Проблемы творчества: Межвуз. сб. науч. трудов. -СПб., 1992.-С. 90-101.

112. Кривонос В. Ш. Мотив «связи женщины с чертом» в прозе Гоголя // Поэтика русской литературы: К 70-летию проф. Ю. В. Манна: Сб. статей. — М., 2001.-С. 65-79.

113. Кривонос В. Ш. Проблема читателя в творчестве Гоголя. Воронеж, 1981.- 167 с.

114. Крутикова Н. Е. Н. В. Гоголь: Исследования и материалы. Киев, 1992. -312 с.

115. Крюков В. М. Гоголя зрящий глаз // Вопросы философии.- 1996,- №9.- С. 23-38.

116. Кузнецов И. В. Коммуникативная стратегия притчи в русских повестях XVII-XIX вв. Новосибирск, 2003. - 166 с.

117. Кутафина Ю. Н. Предметный мир худ. прозы Н. В. Гоголя: Петербургские повести, «Мертвые души»: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10. 01. 01.-Елец, 1999.- 17 с.

118. Лазарева А. Н. Духовный опыт Гоголя. М., 1993. - 164 с.

119. Лахманн Р. Риторика и диалогичность в мышлении Бахтина // Риторика.-1996.- №1(3).- С. 72-84.

120. Лобыцына М. В. Своеобразие русской фантастической поверти 18201830-х гг.: Н. В. Гоголь и В. Ф. Одоевский: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01. 01.-М., 1991.- 16 с.

121. Лотман Ю. М. Замечания о структуре повествовательного текста // Труды по знаковым системам. Вып. 6. - Тарту, 1973. - С. 382-386.

122. Лотман Ю. М. Истоки «толстовского» направления в русской литературе 1830-х гг. // Лотман Ю. М. О русской литературе. СПб., 1997. - С. 548-593.

123. Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Труды по знаковым системам. Вып. 6. - Тарту, 1973. - С. 227-243.

124. Лотман Ю. М. О «реализме» Гоголя // Лотман Ю. М. О русской литературе.-СПб., 1997.-С. 694-711.

125. Лотман Ю. М. Структура художественного текста: Семиотические исследования по теории искусства. М., 1970. - 384 с.

126. Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю. М. О русской литературе. СПб., 1997. - С. 621-658.

127. Лотто Ч. Лествица «Шинели» // Вопросы философии. 1993. - №8. - С. 58-83.

128. Макогоненко Г. П. Гоголь и Пушкин.- Л., 1985. 351 с.

129. Мандельштам И. О характере гоголевского стиля: Глава из истории русского литературного языка. — Гельсингфорс, 1902. IX, 405 с.

130. Манн Ю. В. Заметки о «неевклидовой геометрии» Гоголя, или «Сильные кризисы, чувствуемые целою массою» // Вопросы литературы. 2002. - № 4. -С. 170-200.

131. Манн Ю. В. Образ художника в повести Гоголя «Невский проспект» // Н. В. Гоголь: Сб. статей. М., 1954. - С. 169-192.

132. Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. М., 1978. - 398 с.

133. Манн Ю. В. Художник и «ужасная действительность» (о двух редакциях повести «Портрет») // Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 1996.-С. 367-376.

134. Маркович В. М. Петербургские повести Н. В. Гоголя,- JL, 1989.- 205 с.

135. Марченко О. И. Риторика как норма гуманитарной культуры. М., 1994. -180 с.

136. Машинский С. Гоголь. 1852-1952.-М., 1951. 272 с.

137. Машинский С. Историческая повесть Гоголя. М., 1940. - 248 с.

138. Машинский С.И. Художественный мир Гоголя-М., 1971.- 512 с.

139. Машковцев Н. Г. Гоголь в кругу художников: Очерки. М., 1955. - 172 с.

140. Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении: Критическое введение в социологическую поэтику. Репринт, изд.; Вых. дан. ориг.: Д., 1928. - New York, 1974.-247 с.

141. Мережковский Д. С. Гоголь: Творчество, жизнь и религия. СПб., 1909. -231 с.

142. Мильдон В. И. Эстетика Гоголя. М., 1998. - 127 с.

143. Михайлов А. В. Гоголь в своей литературной эпохе // Гоголь: История и современность: К 175-летию со дня рожд. Сборник. М., 1985. - С. 94-131.

144. Михед П. В. Об истоках художественного мира Н. В. Гоголя (Н. В. Гоголь и В. Г. Нарежный) // Гоголь и современность: Творческое наследие писателя в движении эпох. Сборник. Киев, 1983. - С. 35-41.

145. Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя // Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995.- С. 7-60.

146. Набоков В. В. Николай Гоголь (1809-1852) // Набоков В. В. Лекции по русской литературе: Пер. с англ. М., 1998. - С. 31-134.

147. HeeipoBoi К. Мотиви украшсько1 демонольоги в «Вечерах» та «Миргорода Гоголя: 3 фильолопчного семинара проф. В. Перетца. Кшв, 1909.-36 с.

148. Некрасов Н. А. Заметки о журналах за октябрь 1855 г. // Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем. Т. 9: Критика и публицистика: 1841-1869.-М., 1950.-С. 332-352.

149. Общая риторика: Пер. с фр. М., 1986. - 392 с.

150. Одиноков В. Г. Литература и духовная культура: Материалы к курсу лекций по русской литературе XIX в. Новосибирск, 2002. - 126 с.

151. Переверзев В. Ф. Творчество Гоголя. 3-е изд. - Иваново-Вознесенск, 1928.- 181 с.

152. Петров В. П. Комментарий к «Вию» // Гоголь Н. В. Собр. соч. в 14 т. Т. 2. - М.-Л., 1937. - С. 735-743.

153. Пешков И. В. Введение в риторику поступка. М., 1998. - 283 с.

154. Поспелов Г. Н. Творчество Н. В. Гоголя. М., 1953. - 280 с.

155. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976. - 615 с.

156. Рикер П. Время и рассказ: В 2-х т. М.-СПб., 2000.

157. Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике: Перевод. -М., 1995.-415 с.

158. Розанов В. В. О легенде «Великий инквизитор» // Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях: Собр. соч. М., 1996. - С. 11-113.

159. Розанов В. В. Послесловие к комментарию «Легенды о Великом инквизиторе» Ф. М. Достоевского // Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе

160. Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях: Собр. соч. М, 1996. - С. 152-156.

161. Розанов В. В. Пушкин и Гоголь // Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях: Собр. соч. М., 1996. - С. 136-142.

162. Розов В. А. Традиционные типы малорусского театра XVII-XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя. Киев, 1911.-71 с.

163. Ромодановская Е. К. Повесть-притча и ее жанровые особенности // Ромо-дановская Е. К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII XIX в.- Новосибирск, 1985. - С. 38-52.

164. Сербиненко В. В. Об утопических мотивах в творчестве Гоголя // Социологический журнал. 1996. - №3/4. - С. 149-163.

165. Силина Л. А. Типология повествовательных форм в «Петербургских» повестях» Н. В. Гоголя: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10. 01. 01. Елец, 2001.- 18 с.

166. Сковорода Г. С. Симфония нареченная Книга Асхань о познании самого себе // Собрание сочинений Г. С. Сковороды. Т. 1.- СПб, 1912.- С. 123-189.

167. Слонимский А. Техника комического у Гоголя. Пг., 1923. - 65 с.

168. Слюсарь А. А. Проза А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя: Опыт жанрово-типологического сопоставления. Киев; Одесса, 1990. - 190 с.

169. Смирнова Е. А. Эволюция творческого метода Гоголя от 1830-х годов к 1840-м.: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10. 01. 01. Тарту, 1974. -26 с.

170. Степанов Н. Л. Комментарий к повести «Нос» // Гоголь Н. В. Собр. соч. в 14 т. Т. 3. - М.-Л., 1938. - С. 649-660.

171. Степанов Н. Л. Комментарий к «Повести о том, как поссорился.» // Гоголь Н. В. Собр. соч. в 14 т. Т. 2. - М.-Л., 1937. - С. 744-753.

172. Степанов Н. Л. Н. В. Гоголь: Творческий путь. 2-е изд-е. - М., 1959. -607 с.

173. Сугай Л. А. Гоголь и символисты: Монография. М., 1999. - 376 с.

174. Терц Абрам (Синявский А. Д.) В тени Гоголя // Терц Абрам (Синявский А. Д.) Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2. - М., 1992. - С. 3-336.

175. Тихонова Е. Ю. В. Г. Белинский в споре со славянофилами. М., 1999. -132 с.

176. Тодоров Ц. Теории символа. М., 1999. - 408 с.

177. Томашевский Б. В. Теория литературы: Поэтика: Учеб. пособие. Пере-изд-е учебника 1931 г. - М., 1996. - 332 с.

178. Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь: к теории пародии. Пг., 1921. - 48 с.

179. Тюпа В. И. Архитектоника эстетического дискурса // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации: К 100-летию со дня рождения М. М. Бахтина. СПб., 1995. - С. 206-216.

180. Тюпа В. И. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. -2002.-№5.-С. 5-31.

181. Тюпа В. И. Три стратегии нарративного дискурса // Дискурс. 1997. - № 3-4.-С. 106-108.

182. Тяпугина Н. Ю. Идеи и идеалы: Книга о русской классической литературе: О творчестве Гоголя Н. В., Аксакова С. Т., Салтыкова-Щедрина М. Е., Достоевского Ф. М. Саратов, 1996. - 198 с.

183. Фангер Д. В чем же, наконец, существо «Шинели» и в чем ее особенность // Гоголь: Материалы и исследования: Сборник. М., 1995.- С. 50-61.

184. Федоров В. В. Поэтический мир Гоголя // Гоголь: История и современность: К 175-летию со дня рожд. Сборник. -М., 1985. С. 132-162.

185. Флоровский Г. А. Пути русского богословия. Репринт, изд.; Вых. дан. ориг.: Paris: YMCA-Press, 1983. - Киев, 1991. - XVI, 600 с.

186. Хомук Н. В. «Старосветские помещики» Н. В. Гоголя: К проблеме антро-поцентричности художественного мира // Русская повесть как форма времени: Сб. статей. Томск, 2002. - С. 124-134.

187. Храпченко М. Б. Николай Гоголь: Литературный путь. Величие писателя. -М., 1984.-653 с.

188. Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений в 15 т. Т. 3. - М., 1949. -С. 5-309.

189. Чижевский Д. И. Неизвестный Гоголь // Гоголь: материалы и исследования: Сборник. М., 1995. - С. 199-229.

190. Шатин Ю. В. Живая риторика. Жуковский, 2000. - 80 с.

191. Шатин Ю. В. Отъезд за границу: Судьба мотива в русской классической литературе // Традиция и литературный процесс. Новосибирск, 1999. - С. 392-396.

192. Шах-Паронианц JL М. Эстетические воззрения Н. В. Гоголя: В память 50-летия со дня кончины его. Кронштадт, б. г. - 135 с.

193. Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя В. И. Шенрока: В 2 т. -Т. 2.-М., 1893.-406 с.

194. Шульц С. А. Гоголь: Личность и художественный мир: Пособие для учителей.-М., 1994.-157 с.

195. Эйхенбаум Б. М. Как сделана «Шинель» Гоголя // Поэтика: Сборники по теории поэтического языка. -Пг., 1919.-С. 151-165.

196. Эпштейн М. О значении детали в структуре образа («переписчики» у Гоголя и Достоевского) // Вопросы литературы. 1984. - № 12. - С. 134-145.

197. Язык Н. В. Гоголя: Сб. науч. тр. -М., 1991. 176 с.

198. Янбухтин И. Р. Философские аспекты творчества Н. В. Гоголя: Историко-философский анализ: Автореф. дис. канд. филос. наук: 09. 00. 03. М., 2000.- 17 с.

199. Янушкевич А. С. Особенности прозаического цикла 30-х гг. и «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя: Автореф. дис. канд. филол. наук: 640. -Томск, 1971.-24 с.

200. Янушкевич М. А. Традиции античности в художественном мире Н. В. Гоголя: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10. 01. 01. Томск, 2000. - 22 с.